Хроники Клифтонов 04. Бойтесь своих желаний. Арчер.

Большое спасибо за бесценные советы и помощь в поисках Саймону Бейнбриджу, Элеонор Драйден, профессору и королевскому академику Кену Говарду, Кормаку Кинселле, Национальному железнодорожному музею, Брайану Органу, Элисон Принс, Мэри Робертс, доктору Нику Робинсу, Сю Уэяме, Сьюзен Уотт, Питеру Уотсу.

Грузовик коснулся заднего бампера и подтолкнул маленький «МГ» вперед. Сбитый номер взлетел высоко в воздух. Себастьян покрепче вцепился в руль и попытался проскочить вперед пару футов, но увеличить скорость без риска налететь на грузовик впереди было невозможно: тот грузовик, что нагонял сзади, сплющил бы легковую машину в гармошку.

Вновь их швырнуло вперед: на этот раз шедший позади грузовик толкнул с большей силой, и до грузовика впереди оставался лишь фут. И только когда их ткнули сзади в третий раз, в мозгу Себастьяна ярко вспыхнули слова Бруно: «А ты уверен, что принял верное решение?» Он покосился на Бруно – тот вцепился в приборную панель обеими руками.

– Нас пытаются убить! – закричал он. – Бога ради, Себ, сделай что-нибудь!

Себастьян бросил беспомощный взгляд на полосы встречного движения: в южном направлении летел плотный поток машин.

В этот момент грузовик впереди начал притормаживать, и Себ понял: если и есть у них малейшая надежда на спасение, решение надо принимать сейчас. Он снова бросил отчаянный взгляд на встречный поток в надежде увидеть свободный промежуток. Когда грузовик ударил в задний бампер в четвертый раз, Себастьян понял, что выбора ему не оставили.

Он решительно дернул руль вправо, проскочил разделительный газон и рванул на встречную полосу, к летящему по ней транспорту. Утопил педаль акселератора в пол и взмолился, чтобы они успели достичь безопасного пространства открытых полей прежде, чем произойдет столкновение.

Фургон и автомобиль затормозили, пропустив перед собой маленький «МГ».

«Проскочили», – успел подумать Себастьян. И тут же увидел перед капотом дерево. Он убрал ногу с педали газа и яростно дернул руль влево, но было слишком поздно. Последнее, что слышал Себастьян, был дикий крик Бруно.

Гарри Клифтон проснулся от телефонного звонка.

Прерванный на середине сон вспомнить не удалось. Возможно, настойчивый металлический трезвон был частью того сна. Гарри неохотно повернулся и, щурясь, взглянул на маленькие светящиеся стрелки часов на прикроватной тумбочке – 6:43 утра. Он улыбнулся. Только один человек отважится позвонить ему в такую рань. Гарри снял трубку и преувеличенно сонным голосом промямлил:

– Доброе утро, милая.

Ему не ответили, и Гарри было подумал, что оператор отеля соединил его номер по ошибке. Он уже собрался опустить трубку на рычаг, когда услышал рыдания.

– Эмма, это ты?

– Да.

– Что случилось? – мягко спросил он.

– Себастьян погиб.

Гарри ответил не сразу, пытаясь заставить себя поверить, что продолжает спать.

– Да как же… – наконец выдавил он. – Я же еще вчера говорил с ним.

– Погиб сегодня утром, – сказала Эмма, и он понял, какого труда ей стоили эти несколько слов.

Стряхнув остатки сна, Гарри резко сел на кровати.

– Автомобильная авария, – сдавленно проговорила она сквозь рыдания.

Гарри попытался держать себя в руках, дожидаясь, пока Эмма не расскажет подробности.

– Они вдвоем ехали в Кембридж.

– Они?

– Себастьян и Бруно.

– Бруно жив?

– Да, он в больнице в Харлоу… Говорят, до утра не доживет.

Гарри отшвырнул одеяло и опустил ноги на ковер. Его затрясло.

– Сейчас вызову такси в аэропорт и вылечу ближайшим рейсом в Лондон.

– Я еду в больницу.

Эмма больше ничего не добавила, и Гарри поначалу решил, будто на том конце линии отключились, но тут он услышал шепот:

– Зовут опознать тело.

Эмма положила трубку, однако не сразу нашла в себе силы встать. На подгибающихся ногах, держась руками за мебель, как моряк в шторм, она пересекла комнату и открыла дверь гостиной. Там, низко опустив голову, стоял Марсден. Эмма никогда не видела, чтобы их старый слуга проявлял эмоции в присутствии члена семьи, и едва узнала его: он как будто съежился. Марсден держался за каминную полку: привычную маску спокойствия и самообладания смыла жестокая реальность смерти.

– Мейбел собрала вам чемоданчик, мадам, – заикаясь, проговорил он. – Если позволите, я отвезу вас в больницу.

– Спасибо тебе за чуткость, Марсден, – сказала Эмма, когда он раскрыл перед ней входную дверь.

Марсден поддерживал ее под руку, когда они спускались по ступеням и шли к машине: впервые в жизни он прикоснулся к своей хозяйке. Он распахнул дверь, Эмма села в машину и без сил откинулась на спинку сиденья, внезапно почувствовав себя старухой. Марсден завел двигатель, включил первую скорость, и они пустились в долгое путешествие из Мэнор-Хауса в больницу Принцессы Александры в Харлоу.

Эмма вдруг вспомнила, что не сообщила о случившемся родственникам. Она позвонит Грэйс и Джайлзу сегодня вечером, когда рядом с ними наверняка не будет чужих. И сразу же почувствовала колющую боль в животе, словно от удара ножом: кто сообщит Джессике о том, что она больше никогда не увидит своего брата? Останется ли она той жизнерадостной девочкой, которая бегала за Себом, как покорный щенок, виляющий хвостиком от неистового обожания? Джессика не должна узнать страшную новость ни от кого другого, а это значит, Эмме необходимо вернуться в Мэнор-Хаус как можно скорее.

Марсден заехал на площадку местной станции техобслуживания, где по пятницам заправлял машину. Заметив на заднем сиденье зеленого «Остина А30» миссис Клифтон, служащий заправки коснулся козырька своей кепки. Эмма не ответила на приветствие, и молодой человек подумал, не сделал ли что-то не так. Он заправил полный бак, затем открыл капот проверить уровень масла. Хлопнув крышкой капота, он вновь отсалютовал, но Марсден отъехал, не проронив ни слова и даже не оставив шестипенсовик, как делал всегда.

– Что это на них нашло? – пробормотал юноша, когда машина скрылась из виду.

Как только они вернулись на дорогу, Эмма попыталась слово в слово вспомнить сбивчивое сообщение председателя приемной комиссии колледжа Петерхаус. «Вынужден с прискорбием сообщить вам, миссис Клифтон, что ваш сын погиб в автомобильной аварии». Было впечатление, что мистер Пэджетт и сам знает немногим больше, но ведь он был всего лишь вестником.

Один за другим вопросы стремительно проносились в голове Эммы. Почему сын ехал в Кембридж на машине, когда всего пару дней назад она купила ему билет на поезд? Кто находился за рулем – Себастьян или Бруно? Они превысили скорость? Взорвалось колесо? Столкнулись с другой машиной? Но не было уверенности, что кто-нибудь знает все ответы.

Через несколько минут после звонка преподавателя перезвонили из полиции и поинтересовались, не может ли мистер Клифтон приехать в больницу опознать тело. Эмма объяснила, что муж сейчас в Нью-Йорке – рекламирует новую книгу. Возможно, она бы не согласилась заменить его на опознании, если бы сообразила, что Гарри вернется в Англию уже на следующий день. Слава богу, он летит самолетом и не потратит пять дней, чтобы пересечь Атлантику один на один со своим горем.

В то время как Марсден проезжал незнакомые городки Чиппенем, Ньюбери, Слау, в мысли Эммы несколько раз врывался дон Педро Мартинес. Не искал ли он мести за случившееся в Саутгемптоне буквально несколько недель назад? Но как это было бы возможно, если вторым человеком в машине был сын Мартинеса, Бруно? Мысли Эммы вернулись к Себастьяну: Марсден свернул с Грейт-Вест-роуд на север к А1 – тому самому шоссе, по которому каких-то несколько часов назад ехал Себастьян. Эмма когда-то читала, что каждый переживающий личную трагедию страстно желает лишь об одном – отмотать время назад. Она не стала исключением.

Время в пути летело быстро, а Себастьян не оставлял ее мыслей. Она вспомнила рождение сына, когда Гарри сидел в тюрьме на другом краю света; первые шаги малыша в восемь месяцев и четыре дня, его первое слово «еще» и его первый день в школе – он тогда выскочил из машины до того, как Гарри нажал на тормоз. Вспомнила Бичкрофт Эбби: директор школы хотел исключить Себа, но пообещал Себу помилование, когда тот выиграл стипендию в Кембридж. Столько светлых надежд и ожиданий, столько можно было достичь – все в одно мгновение стало историей. И наконец, ее чудовищная ошибка, когда она позволила секретарю кабинета министров уговорить себя, из-за чего Себ оказался втянутым в дела правительства, имеющие целью привлечь дона Педро Мартинеса к суду. Если бы она отказала сэру Алану Рэдмейну, ее единственный сын остался бы жив. Ах, если бы, если бы…

Когда они достигли окрестностей Харлоу, Эмма посмотрела в боковое окно и заметила указатель к больнице Принцессы Александры. Она попыталась сосредоточиться на том, что ее ждет. Спустя несколько минут Марсден проехал через секцию ворот из кованого железа, всегда распахнутых, и остановился перед главным входом в больницу. Эмма выбралась из машины и побрела к входной двери, Марсден поехал искать парковочное место.

Она назвала молоденькой регистраторше свое имя, и радостную улыбку на лице девушки сменило сочувствие.

– Будьте добры, подождите, пожалуйста, секундочку, миссис Клифтон, – проговорила она, снимая трубку телефона. – Я только скажу мистеру Оуэну, что вы здесь.

– Мистеру Оуэну?

– Он был дежурным врачом сегодня утром, когда поступил ваш сын.

Эмма кивнула и начала беспокойно расхаживать вперед-назад по коридору. Беспорядочные мысли сменяли беспорядочные воспоминания. Кто, когда, зачем…

– Вы миссис Клифтон? – окликнула ее медицинская сестра в белоснежном халате с крахмальным воротничком.

Эмма перестала шагать и кивнула.

– Пожалуйста, пойдемте со мной.

Сестра повела Эмму по длинному коридору с зелеными стенами. Шли молча – о чем сейчас говорить? Остановились у двери с табличкой «Мистер Уильям Оуэн, член Королевского колледжа хирургии Великобритании». Сестра постучала, толкнула дверь и отступила в сторону, давая Эмме войти.

Высокий, худощавый, лысеющий мужчина со скорбным выражением лица сотрудника похоронного бюро поднялся из-за стола. «Знает ли это лицо улыбку?» – подумала Эмма.

– Здравствуйте, миссис Клифтон, – произнес он, после чего усадил ее в удобное кресло. – Очень печально, что довелось знакомиться с вами при столь грустных обстоятельствах.

Эмме стало жаль его. Сколько раз в день мистеру Оуэну приходится повторять эти самые слова? Судя по выражению его лица, раз от разу это не становится легче.

– Боюсь, нам с вами придется оформить немало документов, но, к сожалению, перед этим коронер потребует от вас еще пройти через процедуру опознания.

Эмма опустила голову и дала волю слезам, пожалев в этот момент, что не послушалась предложения Гарри и не предоставила ему выполнить эту невыносимую задачу. Мистер Оуэн выскочил из-за стола, опустился рядом с ней на корточки и проговорил:

– Искренне вам сочувствую, миссис Клифтон.

Неизмеримое внимание и деликатность проявил Гарольд Гинзбург.

Издатель заказал Гарри билет первого класса на ближайший рейс в Лондон. По крайней мере, ему будет комфортно, подумал Гинзбург, хотя сомневался, сможет ли вообще Гарри заснуть. Он решил, что время для хороших новостей сейчас неподходящее, и лишь попросил Гарри передать его искренние соболезнования Эмме.

Сорок минут спустя Гарри выписался из отеля «Пирр» и тут же увидел стоящего на тротуаре личного шофера Гарольда: тот поджидал, чтобы отвезти его в аэропорт «Айдлуайлд». Гарри забрался на заднее сиденье лимузина, не желая ни с кем говорить. Его мысли переключились на Эмму и то испытание, через которое ей сейчас предстоит пройти. Ему не нравилась идея, что опознание тела сына необходимо провести ей. Возможно, персонал больницы предложит Эмме подождать его возвращения.

Гарри даже не заметил, как оказался в салоне первого класса пересекавшего Атлантику авиалайнера, так как все мысли его были только о сыне и о том, как мальчик мечтал о начале своего первого учебного года в Кембридже. А после этого… Гарри хотелось, чтобы Себ, обладая таким природным даром к языкам, поступил на службу в Министерство иностранных дел, или стал переводчиком, или, может даже, преподавателем, или…

«Комета» взлетела. Улыбающаяся стюардесса предложила бокал шампанского, но Гарри отказался. Откуда же ей знать, что нет у него сил улыбнуться в ответ? Он не стал объяснять, почему не может ни есть, ни спать. Во время войны, находясь в тылу врага, Гарри приучил себя бодрствовать по тридцать шесть часов, подпитываясь силой страха. Он знал: пока не увидит в последний раз сына, заснуть не сможет. И подозревал, что долго не сможет спать и впоследствии – от отчаяния.

Неслышно шагая, мистер Оуэн провел Эмму по унылому коридору и остановился перед герметично закрытой дверью с коротким словом черными буквами по матовому зернистому стеклу: «Морг». Толкнул дверь и отступил в сторону, пропуская Эмму в помещение. Дверь за ними закрылась с глухим чмокающим звуком. Внезапная перемена температуры вызвала в ней дрожь, а затем ее глаза остановились на каталке посреди помещения. Под белой простыней угадывались контуры тела.

Медицинская сестра в белом халате замерла у изголовья каталки.

– Вы готовы, миссис Клифтон? – мягко спросил мистер Оуэн.

– Да, – уверенно кивнула Эмма; ногти ее больно впились в ладони.

Оуэн кивнул, и санитар морга потянул простыню. Открылось разбитое, в шрамах лицо, которое Эмма тотчас узнала. Она закричала, рухнула на колени и безудержно зарыдала.

Мистера Оуэна и санитара не удивила естественная реакция матери при виде мертвого сына. Но их ожидало потрясение, когда Эмма вдруг умолкла и тихо проговорила:

– Это не Себастьян.

Когда такси подъехало к больнице, Гарри с удивлением увидел у входа Эмму, явно его поджидавшую. Но еще больше он удивился, когда она побежала ему навстречу, с радостным облегчением на лице.

– Себ жив! – прокричала она еще издалека.

– Но ты же сказала… – начал он.

Эмма обвила его руками.

– Полиция ошиблась. Они решили, что за рулем находился владелец машины и, следовательно, на пассажирском сиденье был Себастьян.

– Выходит, пассажиром был Бруно? – тихо проговорил Гарри.

– Да. – Эмма почувствовала себя немного виноватой.

– Ты понимаешь, что это значит? – спросил Гарри, выпуская ее.

– Нет. А что это может значить?

– Наверняка полиция сообщила Мартинесу, что это его сын выжил в аварии, и вот-вот он узнает, что погиб не Себастьян, а Бруно.

Эмма опустила голову.

– Бедняга… – проговорила она, когда они входили в больницу.

– Если только… – начал Гарри, но не договорил. – А Себ-то как? – тихо спросил он. – В каком он состоянии?

– В тяжелом. Мистер Оуэн сказал, у него переломаны едва ли не все кости. Скорее всего, он проведет в больнице несколько месяцев, и не исключено, что впоследствии окажется прикованным к инвалидному креслу.

– Слава богу, он жив. – Гарри обнял жену за плечи. – Нас к нему пустят?

– Да, но только на несколько минут. И пожалуйста, милый, будь готов к тому, что он весь в гипсе и бинтах, так что ты его можешь не узнать.

Эмма взяла мужа за руку и повела на первый этаж. Там они встретились с женщиной в темно-синей униформе: она внимательно приглядывала за пациентами, успевая время от времени отдавать распоряжения младшему медперсоналу.

– Я мисс Паддикомб, – объявила она, протянув руку.

– Заведующая, – прошептала Эмма.

Гарри пожал ей руку:

– Добрый день, госпожа заведующая.

Не говоря ни слова, миниатюрная женщина повела их в палату с двумя аккуратными рядами коек, все они были заняты. Мисс Паддикомб неслышно проследовала в дальний конец помещения. Она отодвинула занавеску вокруг койки Себастьяна Артура Клифтона и затем удалилась. Гарри опустил взгляд на своего сына. Левая нога была подвешена на блоке, а правая, также заключенная в гипс, покоилась на кровати. Бинты закрывали почти всю голову, оставляя только один глаз, устремленный на родителей, и неподвижные губы.

Когда Гарри наклонился поцеловать его в лоб, первыми словами Себастьяна были:

– Что с Бруно?

– Прошу меня простить, что вынужден допрашивать вас обоих после того, что вам довелось пережить, – начал старший инспектор Майлз. – Не будь острой необходимости, я бы не стал этого делать.

– Откуда же такая необходимость? – спросил Гарри, не понаслышке знакомый с детективами и их методами выуживания информации.

– Должен же я убедиться, что произошедшее на шоссе А-один – несчастный случай.

– На что вы намекаете? – Гарри посмотрел детективу прямо в глаза.

– Ни на что я не намекаю, сэр, однако наши специалисты провели тщательный осмотр автомобиля и считают, что одна-две вещи никак не стыкуются.

– Например? – спросила Эмма.

– Начать с того, миссис Клифтон, что пока не ясно, по какой причине ваш сын пересек разделительную полосу, явно рискуя столкновением со встречным транспортом.

– Неисправность машины? – предположил Гарри.

– Это было нашим вторым предположением. Однако, несмотря на серьезные повреждения автомобиля, ни одно из колес не взорвалось, и рулевое управление осталось неповрежденным, чего в такого рода авариях обычно не случается.

– Едва ли это может послужить доказательством преступного умысла.

– Нет, сэр. И с одной стороны, у меня недостаточно оснований просить следователя о направлении дела генеральному прокурору. Однако появился свидетель с показаниями довольно тревожного свойства.

– Что же он вам сообщил?

– Она. – Майлз заглянул в свой блокнот. – Миссис Шали сообщила нам, что ее обогнал «МГ» с открытым верхом, который как будто собирался обойти три грузовика, шедшие один за другим по внутренней полосе движения, когда вдруг первый грузовик сменил полосу на внешнюю, хотя перед ним не было никакой другой машины. Это означает, что «МГ» пришлось неожиданно тормозить. Третий грузовик также перестроился на внешнюю полосу, и вновь без видимой причины, в то время как средний грузовик не менял ни скорости, ни полосы движения, не оставив «МГ» возможности ни обогнать его, ни вернуться на безопасную внутреннюю полосу. Миссис Шали далее рассказала, что три грузовика какое-то время буквально держали «МГ» зажатым в «коробочке», пока его водитель ни с того ни с сего вдруг не помчался через разделительную полосу прямо перед носом встречных машин.

– Вам удалось допросить кого-нибудь из водителей трех грузовиков? – спросила Эмма.

– Нет. Мы не смогли отследить ни одного из них, миссис Клифтон. Однако не думайте, что мы не пытались.

– Но то, что вы предполагаете, просто невероятно, – сказал Гарри. – Кому придет в голову убивать невинных мальчишек?

– Я непременно согласился бы с вами, мистер Клифтон, если бы недавно мы не обнаружили, что Бруно Мартинес изначально не планировал сопровождать вашего сына в поездке в Кембридж.

– Откуда вам это стало известно?

– Его подруга, мисс Торнтон, предложила свою помощь и сообщила нам: они с Бруно собирались пойти в кино, но ей пришлось отменить свидание в последний момент из-за простуды. – Старший инспектор достал из кармана авторучку, перевернул страничку своего блокнота и посмотрел на родителей Себастьяна. – Может ли кто-то из вас назвать причину, по которой кто-либо желал бы зла вашему сыну?

– Нет, – ответил Гарри.

– Да, – сказала Эмма.

– Сделай все, чтобы на этот раз довести дело до конца! – Дон Педро почти кричал. – Невелика задача! – добавил он, усаживаясь в кресло. – Меня никто не проверял, когда я сегодня заходил в больницу, а уж ночью попасть туда – вообще без проблем.

– Как прикажете устранить его? – без эмоций поинтересовался Карл.

– Перерезать глотку. Единственное, что тебе нужно, – белый халат, стетоскоп и нож хирурга. Только убедись, что острый.

– Может, лучше не резать мальчишке горло, – предположил Карл, – а задушить подушкой? Пусть думают, что умер от ран.

– Нет. Я хочу, чтобы щенок Клифтона умирал долго и мучительно. И чем дольше – тем лучше.

– Понимаю, как вам тяжело, босс, но нам ни к чему давать этому детективу повод возобновлять расследование.

Мартинес выглядел разочарованным.

– Ладно, души его, – неохотно согласился он. – Но сделай так, чтобы это длилось как можно дольше.

– Хотите, чтобы я задействовал Диего и Луиса?

– Нет. Но хочу, чтобы они присутствовали на похоронах среди друзей Себастьяна и потом доложили мне обо всем. Я чуть с ума не сошел, когда узнал, что выжил он, а не Бруно, и мне очень хочется услышать, какие будут испытывать страдания родители Себастьяна.

– Но как насчет…

На столе дона Педро зазвонил телефон. Он схватил трубку:

– Да?

– Вас просит полковник Скотт-Хопкинс, – сообщила секретарь. – Он хотел бы повидаться с вами по личному вопросу. Говорит, это срочно.

Все четверо поменяли планы, дабы к девяти утра следующего дня прибыть в секретариат кабинета министров.

Сэр Алан Рэдмейн, секретарь кабинета министров, отменил свою встречу с М. Шовелем, французским послом, с которым планировал обсудить последствия возможного возвращения Шарля де Голля в Елисейский дворец.

Член парламента сэр Джайлз Баррингтон не поедет на еженедельное собрание теневого кабинета[1] в связи, как он объяснил мистеру Гейтскеллу, лидеру оппозиции, с неожиданной и неотложной семейной проблемой.

Гарри Клифтон отменил автограф-сессию и презентацию своей новой книги «Кровь гуще воды» в «Хэтчарде» на Пиккадилли. Он подписал сотню копий заранее, чтобы успокоить менеджера, который не смог скрыть своего разочарования, особенно когда узнал, что Гарри возглавит воскресный список бестселлеров.

Эмма Баррингтон отложила встречу с Россом Бьюкененом, где планировала обсудить идеи председателя совета директоров о строительстве нового роскошного лайнера, который, в случае поддержки совета директоров, пополнит состав «Пароходства Баррингтонов».

Все четверо расселись вокруг овального стола в офисе секретаря кабинета министров.

– Спасибо вам, что смогли прибыть на встречу без промедления, – начал Джайлз с дальнего конца стола. Сэр Алан кивнул. – Но уверен, вы примете во внимание, что мистер и миссис Клифтон крайне обеспокоены, ведь жизни их сына все еще может грозить опасность.

– Я разделяю их опасения, – сказал Рэдмейн. – И позвольте мне отметить, как я был огорчен, узнав об аварии, в которую попал ваш сын, миссис Клифтон. Не в последнюю очередь потому, что отчасти виноват в случившемся. Позвольте мне, однако, уверить вас, что я не сидел без дела. В течение уик-энда я говорил с мистером Оуэном, старшим инспектором Майлзом и местным коронером. Они с готовностью оказали большую помощь. И должен согласиться с Майлзом, фактов для доказательства причастности дона Педро Мартинеса к этой аварии недостаточно…

Гневный взгляд Эммы заставил сэра Алана быстро добавить:

– Тем не менее доказательство и убежденность – зачастую абсолютно разные вещи. После того как стало известно, что Мартинес не знал о нахождении его сына в машине, я заключил, что он может решиться ударить снова, каким бы иррациональным это ни казалось.

– Око за око, – проговорил Гарри.

– Возможно, вы правы, – сказал секретарь. – Он явно не простил нам то, что считает кражей восьми миллионов фунтов, даже если все они были фальшивыми. И хотя он, возможно, еще не догадался, что за этой операцией стояло правительство, нет сомнений, что Мартинес считает вашего сына лично ответственным за произошедшее в Саутгемптоне. И мне очень жаль, что тогда я не воспринял достаточно серьезно вашу вполне понятную тревогу.

– Хоть на этом спасибо… – проговорила Эмма. – Но не вы беспрестанно задаетесь вопросом, когда и где Мартинес нанесет следующий удар. А в больницу, где лежит мой сын, может заявиться любой – как на автобусную остановку.

– Не могу не согласиться. Именно так я и сделал вчера днем.

От такого признания все вмиг замолчали, и секретарь продолжил:

– И все же, миссис Клифтон, хочу вас заверить, что на этот раз я предпринял необходимые меры для обеспечения безопасности вашего сына.

– Не могли бы вы поделиться с мистером и миссис Клифтон причиной вашей уверенности? – попросил Джайлз.

– Нет, сэр Джайлз, не могу.

– Почему же? – требовательно спросила Эмма.

– Потому что в данном конкретном случае мне пришлось прибегнуть к помощи министра внутренних дел и министра обороны, и, следовательно, Тайный совет обязал меня соблюдать конфиденциальность.

– Что за туманные речи? – резко сказала Эмма. – Не забывайте, что мы говорим о жизни моего сына.

– Если хоть слово из услышанного здесь станет достоянием гласности, – Джайлз повернулся к сестре, – то даже несмотря на любой срок давности, даже пятьдесят лет, будет важно показать, что ни ты, ни Гарри не знали, что в дело вовлечены министры короны.

– Благодарю, сэр Джайлз, – сказал секретарь кабинета министров.

– Я абсолютно не перевариваю эти пафосные закодированные послания, которыми вы двое ловко перебрасываетесь, – подал голос Гарри. – И не успокоюсь, пока не буду уверен, что жизни моего сына больше не угрожает опасность. Ибо если с Себастьяном случится что-то еще, сэр Алан, обвинять будет некого.

– Принимаю ваше предостережение, мистер Клифтон. И могу подтвердить, что Мартинес больше не представляет угрозы Себастьяну или любому другому члену вашей семьи. Откровенно говоря, мне пришлось предельно отклониться от правил, чтобы дать понять Мартинесу, что существуют вещи более ценные для него, чем жизнь вашего сына.

Скептическое выражение по-прежнему не покидало лица Гарри: Джайлз как будто поверил сэру Алану на слово, но скорее он, подумал Гарри, станет премьер-министром, чем секретарь кабинета раскроет причину своей уверенности. А может статься, и не раскроет.

– Тем не менее, – продолжил сэр Алан, – не стоит забывать, что Мартинес – беспринципный и вероломный человек, и я не сомневаюсь, что он непременно будет искать новые способы отомстить. И до тех пор, пока он соблюдает букву закона, ни один из нас не в силах что-либо с этим поделать.

– По крайней мере, теперь мы к этому готовы, – сказала Эмма, отлично понимая, что имел в виду секретарь кабинета министров.

Полковник Скотт-Хопкинс постучал в дверь дома номер сорок четыре на Итон-сквер без одной минуты десять. Через несколько мгновений ему открыл гигант, рост которого поражал даже в сравнении с ростом командира подразделения САС[2].

– Моя фамилия Скотт-Хопкинс. Мистер Мартинес назначил мне встречу.

Карл изобразил легкий поклон и открыл дверь лишь настолько, чтобы впустить гостя. Он проводил полковника через прихожую и постучал в дверь кабинета.

– Войдите.

Когда полковник вошел, дон Педро поднялся из-за стола и с подозрением взглянул на посетителя. Он понятия не имел, зачем так срочно понадобился службе САС.

– Не желаете ли кофе, полковник? – предложил дон Педро, обменявшись рукопожатием с гостем. – Или, может, чего покрепче?

– Нет, благодарю, сэр. Для меня рановато.

– Что ж, тогда присядьте и расскажите, в чем срочность вашего визита ко мне. – Он помедлил. – Уверен, вы поймете, что я человек занятой.

– Мне слишком хорошо известно, насколько заняты вы были в недавнее время, мистер Мартинес, так что я перейду сразу к сути.

Дон Педро вновь опустился в кресло за столом и смотрел на полковника, стараясь сохранить невозмутимый вид.

– Цель моего визита достаточно проста: обеспечить долгую и счастливую жизнь Себастьяну Клифтону.

Маска надменной самоуверенности на мгновение слетела с лица Мартинеса. Он быстро овладел собой и выпрямился в кресле.

– Вы на что намекаете? – выкрикнул он, с силой сжав подлокотники кресла.

– Полагаю, вы отлично это знаете, мистер Мартинес. Тем не менее позвольте мне разъяснить свою позицию. Я здесь для того, чтобы убедиться: ни один из членов семьи Клифтон больше не пострадает.

Дон Педро вскочил из кресла и нацелил палец на полковника:

– Себастьян Клифтон был лучшим другом моего сына!

– Не сомневаюсь, мистер Мартинес. Но мои инструкции предельно ясны, я просто предупреждаю вас: если Себастьян либо кто-то из членов его семьи попадут в какую-нибудь другую аварию, тогда ваши сыновья, Диего и Луис, окажутся на борту ближайшего самолета в Аргентину, причем не в салоне первого класса, а в багажном отсеке, в паре деревянных ящиков.

– Да ты знаешь, кому вздумал угрожать? – взревел Мартинес, сжав кулаки.

– Дешевому южноамериканскому гангстеру, который, имея кое-какие деньги и живя на Итон-сквер, думает, что может выдавать себя за джентльмена.

Дон Педро нажал кнопку под столешницей. Через мгновение дверь распахнулась и в кабинет влетел Карл.

– Вышвырни его вон, – велел хозяин, показывая на полковника, – пока я звоню адвокату.

– Доброе утро, лейтенант Лансдорф, – сказал полковник, когда Карл двинулся к нему. – Как бывший член СС, вы, полагаю, оцените слабость позиции, в которой сейчас находится ваш босс.

Карл остановился как вкопанный.

– Так что позвольте мне и вам дать совет, – продолжал гость. – Если мистер Мартинес не выполнит мои условия, в наши планы относительно вас не войдет приказ о депортации в Буэнос-Айрес, где в настоящее время прозябает столько ваших бывших коллег. Нет, у нас иные намерения: отправить вас туда, где вы найдете нескольких граждан, которые будут только рады дать показания о роли, которую вы играли в качестве одного из доверенных помощников доктора Геббельса, и о методах, которые вы применяли, чтобы получить от них информацию.

– Вы блефуете, – сказал Мартинес. – И никогда не докажете этого.

– Как же мало вы знаете британцев, мистер Мартинес. – Полковник поднялся из кресла и прошел через комнату к окну. – Позвольте показать вам нескольких типичных представителей нашей островной нации.

Мартинес и Карл подошли и встали рядом с ним. На другой стороне улицы маячили три человека, не вызывающие желания видеть их в рядах своих врагов.

– Три моих доверенных помощника, – пояснил полковник. – Один будет следить за вами день и ночь – на случай, если вы вдруг сделаете неверный шаг. Слева – капитан Хартли, уволенный, к сожалению, из Драгунского гвардейского полка за то, что облил бензином свою жену и ее любовника, мирно спавших вместе, пока он не чиркнул спичкой. Понятное дело, после выхода из тюрьмы он испытал трудности с устройством на службу. Пока я не подобрал его буквально на улице и не вернул его жизни определенный смысл.

Хартли приветливо улыбнулся им, зная, что сейчас говорят о нем.

– В центре – капрал Крэнн, плотник по профессии. Обожает что-нибудь распиливать, дерево или кость, ему без разницы. – Крэнн без выражения смотрел в их сторону. – Но, сказать по правде, мой любимчик – сержант Робертс, социопат на учете. Большую часть времени абсолютно неопасный, но, к сожалению, после войны ему уже не суждено было вернуться к мирной гражданской жизни.

Полковник повернулся к Мартинесу:

– Возможно, мне не стоило говорить ему, что вы сколотили себе состояние на сотрудничестве с нацистами, но ведь именно благодаря этому вы познакомились с лейтенантом Лансдорфом. Пикантная новость, которой я не поделюсь с Робертсом, если только вы не рассердите меня, поскольку, видите ли… мать Робертса – еврейка.

Дон Педро отвернулся от окна; Карл смотрел на полковника так, будто с радостью задушил бы его, но понимает, что сейчас не время и не место.

– Очень рад, что вы с вниманием меня выслушали, – закончил Скотт-Хопкинс. – Теперь я почти не сомневаюсь: вы сделаете верный вывод о том, что больше соответствует вашим интересам. Хорошего дня, джентльмены. Я вас покидаю.

– Сегодня у нас довольно насыщенная повестка дня, – объявил председатель. – Поэтому заранее вам признателен, если выступления будут краткими и по существу.

Эмма не уставала восхищаться сугубо практичным подходом Росса Бьюкенена, когда он председательствовал на собраниях совета директоров «Пароходства Баррингтонов». Росс не проявлял благосклонности к кому-либо и всегда слушал внимательно того, кто излагал противоположное мнение. Порой его даже можно было переубедить. Он также обладал способностью подвести итог сложного обсуждения, убедившись, что точка зрения каждого представлена достаточно полно. Эмма знала, что некоторые члены совета находили его «шотландскую» манеру резковатой, однако считала ее не более чем практичной и иногда задавалась вопросом, чем может отличаться ее собственный подход к делу, если она когда-нибудь станет председателем совета директоров. Эмма поскорее отбросила эту мысль и сосредоточилась на самом важном пункте повестки дня. Накануне вечером она, с Гарри в роли председателя, отрепетировала свою речь.

Как только Филип Уэбстер, секретарь компании, прочитал протокол прошлого собрания и закончил отвечать на вопросы, председатель перешел к первому пункту повестки: предложению объявить тендер на постройку «Бэкингема» – пассажирского лайнера класса люкс, который пополнит флот Баррингтонов.

Бьюкенен выразил убеждение, что это единственный путь продвижения вперед, если пароходство надеется сохранить лидирующую роль среди судоходных компаний в стране. Несколько членов совета согласно кивнули.

Приведя свои аргументы, председатель предложил Эмме высказать противоположную точку зрения. Она начала с предположения о том, что, пока банковская ставка остается небывало высокой, компании следует упрочивать свою позицию и не идти на рискованные расходы.

Мистер Энскотт, независимый член совета директоров, который был назначен сэром Хьюго Баррингтоном, ее покойным отцом, предположил, что пришло время раскошелиться. Никто не засмеялся. Контр-адмирал Саммерс высказал мнение, что им не следует торопиться с таким радикальным решением без одобрения акционеров.

– Сейчас на капитанском мостике мы, – напомнил Бьюкенен адмиралу, – а значит, именно мы принимаем реше-ния.

Адмирал нахмурился, но от дальнейших комментариев воздержался. В конце концов, голосование впереди.

Эмма внимательно слушала выступления каждого и довольно скоро поняла, что мнения членов совета директоров разделились поровну. Один или два еще не определились, но она подозревала, что, если дойдет до голосования, председатель одержит победу.

Час спустя совет не приблизился к принятию решения, некоторые директора лишь повторяли свои выдвинутые ранее аргументы, что заметно раздражало Бьюкенена. Но Эмма знала, что ему в конце концов придется двигаться дальше, поскольку оставалось еще одно важное дело, требующее рассмотрения.

– Я вынужден сказать, – подвел итог председатель, – что у нас больше нет времени обсуждать этот вопрос, поэтому предлагаю разойтись и хорошенько подумать, каким образом мы сможем занять твердую позицию по нему. Откровенно говоря, на карту поставлено будущее компании. Предлагаю вот что: на следующей нашей встрече через месяц мы проведем голосование – объявляем ли мы на эту работу тендер или же полностью отказываемся от самой идеи.

– Или, по крайней мере, пока волнение не уляжется, – вставила Эмма.

Председатель неохотно перешел к следующему вопросу. Оставшиеся пункты повестки были значительно менее спорными, и горячие дебаты начала собрания через какое-то время сменились атмосферой расслабленности. Бьюкенен спросил, не осталось ли еще вопросов.

– У меня есть информация, о которой я обязан доложить совету, – сказал финансовый директор компании. – Вы не могли не заметить, что последние несколько недель курс наших акций неуклонно рос, и, наверное, задавались вопросом почему: ведь мы не выступали с фундаментальными заявлениями или не оглашали в последнее время прогнозов прибыли. Что ж, вчера эта загадка разрешилась. Я получил письмо от управляющего банком «Мидленд», Сент-Джеймс, Мэйфейр, в котором сообщается, что один из его клиентов обладает семью с половиной процентами акций компании и, следовательно, назначит директора представлять его в нашем совете.

– Кажется, я догадываюсь, – сказала Эмма. – Не кто иной, как майор Алекс Фишер.

– Боюсь, что так, – подтвердил председатель.

– Предусмотрен ли приз угадавшему, чьи интересы будет представлять добропорядочный майор? – осведомился адмирал.

– Нет, – ответил Бьюкенен. – Поскольку не угадаете. Хотя, должен признаться, когда я услышал эту новость, то, как и вы, предположил, что это наш старый друг – леди Вирджиния Фенвик. Однако управляющий «Мидленда» уверяет меня, что ее светлость не числится в клиентах его банка. Когда я поднажал на него на предмет раскрытия личности обладателя акций, он вежливо ответил, что не уполномочен разглашать эту информацию. В переводе с банковского жаргона это означает: «Не вашего ума дело».

– Мне не терпится узнать, как майор проголосует – за строительство «Бэкингема» или против. – Эмма криво усмехнулась. – Потому что в одном мы можем быть уверены: тому, кого он представляет, мало дела до интересов «Пароходства Баррингтонов», кем бы этот человек ни был.

– Честное слово, Эмма, я не хочу, чтобы этот мелкий гаденыш получил возможность влиять на исход дела.

Эмма промолчала.

Среди ценных качеств председателя была способность в финале собрания положить конец любым, даже серьезным, разногласиям.

– Какие последние новости о Себастьяне? – спросил он, присоединившись к Эмме за выпивкой перед ланчем.

– Заведующая утверждает, что удовлетворена его состоянием. Я же с радостью могу сказать: каждый раз, приходя к нему в больницу, вижу, что ему все лучше. Гипс с левой ноги уже сняли, смотрит он обоими глазами и выдает собственные суждения обо всем – от своего дяди Джайлза как подходящего преемника Гейтскелла в качестве лидера Лейбористской партии до того, почему парковочные счетчики не более чем еще один трюк правительства, чтобы выудить тяжело заработанные народом деньги.

– Соглашусь с ним по обоим пунктам, – улыбнулся Росс. – Будем надеяться, его энтузиазм – прелюдия к полному выздоровлению.

– Его лечащий врач, похоже, думает так же. Мистер Оуэн сказал мне, что современная хирургия шагнула далеко вперед во время войны, когда солдаты нуждались в немедленных операциях без всяких консилиумов. Три года назад Себ оказался бы перед перспективой провести остаток жизни в инвалидном кресле; нынче же все иначе.

– Он по-прежнему надеется на Михайлов день отправиться в Кембридж?

– Думаю, да. Недавно сына навещал его методист и сообщил, что Себ может занять свое место в Петерхаусе в сентябре. Даже привез ему кое-какую литературу для чтения.

– Что ж, у него там все возможности сосредоточиться на учебе.

– Забавно, что вы упомянули это. Потому что недавно сын начал проявлять большой интерес к жизни компании, что для меня лично явилось сюрпризом. Мало того, он читает протоколы каждого собрания совета директоров от корки до корки. Даже купил десять акций, что дает ему право отслеживать каждый наш шаг. И могу сказать вам, Росс, он не стесняется высказывать свои соображения, в частности о возможной постройке «Бэкингема».

– Наверняка не без влияния хорошо известных мнений его матушки на эту тему, – улыбнулся Бьюкенен.

– Как ни странно, нет. На эту тему его, похоже, консультирует кто-то другой.

Эмма от души рассмеялась.

Гарри поднял взгляд с другого конца накрытого к завтраку стола и опустил газету.

– Поскольку я искал и не нашел даже намека на что-то забавное в утренней «Таймс», может, поделишься, что тебя так развеселило?

Эмма отпила кофе и вернулась к «Дейли экспресс».

– Похоже, леди Вирджиния Фенвик, единственная дочь девятого графа Фенвика, затеяла бракоразводный процесс против своего миланского графа. Уильям Хикки предполагает, что Вирджиния получит в качестве отступных порядка двухсот пятидесяти тысяч фунтов плюс их бывшую квартиру на Лоундес-сквер, а также загородное поместье в Беркшире.

– Неплохая выручка по итогам двух лет работы.

– И уж конечно, не могли не вспомнить Джайлза.

– Его всегда вспоминают, когда Вирджиния появляется в заголовках.

– Да, но на этот раз упоминание лестное, – сказала Эмма, возвращаясь к заметке. – «Первый муж леди Вирджинии, сэр Джайлз Баррингтон, член парламента от Бристольских судоверфей, имеет все шансы стать премьер-министром, если на следующих выборах победит Лейбористская партия».

– По-моему, маловероятно.

– Что Джайлз станет премьером?

– Нет, что лейбористы победят на следующих выборах.

– «Он отлично зарекомендовал себя как грозный спикер передней скамьи, – продолжила Эмма. – И недавно был помолвлен с доктором Гвинет Хьюз, преподавателем Лондонского королевского колледжа». Замечательная фотография Гвинет и отвратительный снимок Вирджинии.

– Вирджинии это не понравится, – заметил Гарри, вновь переключая внимание на «Таймс». – Но теперь она с этим ничего не поделает.

– Я бы не была настолько уверена. У меня такое чувство, что именно у этого скорпиона жало еще не выдрали.

Каждое воскресенье Гарри с Эммой ездили на машине из Глостершира в Харлоу навестить Себастьяна; с ними увязывалась Джессика, никогда не упускавшая случая повидаться со старшим братом. Всякий раз, когда Эмма при выезде из ворот Мэнор-Хауса поворачивала налево, начиная долгое путешествие в больницу Принцессы Александры, ей не удавалось избавиться от воспоминаний о первой своей поездке, когда она думала, что сын погиб в автокатастрофе. Как же здорово, что она тогда не позвонила Грэйс или Джайлзу, а Джессика отдыхала в палаточном лагере с Герл-гайдами[3] и она не успела поделиться страшной новостью. Только бедный Гарри провел двадцать четыре часа с мыслью, что никогда больше не увидит сына.

Джессика считала визиты к Себастьяну красными днями календаря. Приехав в больницу, она предъявляла ему свой последний шедевр, а затем принималась покрывать каждый дюйм его гипса изображениями Мэнор-Хауса, родных и друзей. Когда на гипсе больше не оставалось места, бралась за разрисовку больничных стен. Заведующая вывешивала каждый ее новый рисунок в коридор у палаты, но признавалась, что уже скоро череда картинок дотянется до лестницы этажом ниже. Эмме оставалось лишь надеяться, что Себастьяна выпишут прежде, чем подарки Джессики достигнут регистратуры. Всякий раз, когда Джессика преподносила заведующей свое последнее творение, Эмма чувствовала себя неловко.

– Право, не стоит смущаться, миссис Клифтон, – успокаивала ее мисс Паддикомб. – Видели бы вы, какую мазню своих обожаемых чад несут мне некоторые родители, уверенные, что я должна украсить ими стены моего кабинета. В любом случае, когда Джессика станет членом Королевской академии искусств, я продам их и на вырученные деньги построю новое отделение больницы.

Эмме не было нужды напоминать, насколько одаренной была ее дочь, поскольку она знала: мисс Филдинг, учительница рисования в «Рэд мэйдс», планировала выдвинуть девочку на стипендию в Школу изящных искусств Феликса Слейда и явно верила в победу.

– Это настоящий вызов, миссис Клифтон, – учить того, кто намного талантливее тебя, – как-то раз призналась ей мисс Филдинг.

– Только никогда не говорите этого ей, – попросила Эмма.

– Но об этом знают все. И мы с нетерпением ждем от Джессики бо́льших успехов в будущем. Никто не удивится, когда ей предложат место в школе Королевской академии, впервые в истории «Рэд мэйдс».

А Джессика как будто пребывала в блаженном неведении о своем редком таланте, поскольку ее одновременно интересовала бездна вещей. Эмма постоянно предупреждала Гарри, что рано или поздно приемная дочь узнает правду о своем происхождении, и полагала, что лучше будет, если девочка услышит ее от члена семьи, а не от чужого. Гарри проявлял странное нежелание обременять Джессику знанием истинной причины, по которой они несколько лет назад вырвали ее из детского дома доктора Барнардо, предпочтя другим, казалось бы более подходящим кандидатурам на удочерение. И Джайлз, и Грэйс сами вызывались объяснить Джессике, как так получилось, что все они происходят от одного отца – сэра Хьюго Баррингтона и почему ее мать виновна в его безвременной кончине.

Едва Эмма успевала остановить свой «Остин А30» на парковке больницы, Джессика выскакивала из машины с последним рисунком под мышкой, шоколадным батончиком «Кедбери» в руке и неслась без остановки до самой койки Себастьяна. Эмме не верилось, что кто-то другой мог любить ее сына так, как она сама, но если и существовал на свете такой человек, это была Джессика.

Когда несколько минут спустя Эмма вошла в палату, ее ожидали два сюрприза. С удивлением и радостью она увидела Себастьяна не на койке – сын сидел в кресле. Завидев мать, он встал, опираясь на подлокотники, чуть покачнулся, ловя равновесие, и расцеловал ее в обе щеки – второй сюрприз. В какую пору приходит, спросила себя Эмма, тот момент, когда матери перестают целовать своих детей, а юноши начинают целовать матерей?

Джессика в мельчайших подробностях рассказывала брату, чем занималась на неделе, так что Эмма пристроилась на краешке кровати и с радостью послушала о ее подвигах второй раз. Как только Джессика дала брату возможность вставить слово, тот повернулся к матери:

– Сегодня утром перечитал протокол последнего собрания совета. Я так понял, что в следующий раз председатель точно потребует голосования, и тогда уже не удастся избежать принятия решения о постройке «Бэкингема».

Эмма воздержалась от комментариев, а Джессика развернулась и начала рисовать спавшего на соседней койке старика.

– На его месте я сделал бы то же самое, – продолжил Себастьян. – Как по-твоему, кто победит?

– Никто, – ответила Эмма. – Потому что, независимо от исхода, мнения членов совета останутся разделены, пока со временем не станет ясно, кто был прав.

– Будем надеяться, что не останутся. У вас, по-моему, появилась неотложная проблема, бороться с которой надо тебе и председателю рука об руку и в полном согласии.

– Фишер?

Себастьян кивнул:

– Бог знает, как он проголосует, когда встанет вопрос, строить «Бэкингем» или нет.

– Фишер проголосует так, как ему прикажет дон Педро Мартинес.

– Почему ты так уверена, что те акции купил Мартинес, а не леди Вирджиния?

– По мнению Уильяма Хикки из «Дейли экспресс», Вирджинии вот-вот предстоит еще один грязный бракоразводный процесс. Будь уверен: сейчас ее больше всего занимает, как бы оттяпать у миланского графа побольше денег, а потом – на что их потратить. К тому же у меня личные причины верить, что Мартинес стоит за последней покупкой пакета акций.

– Я долго думал и пришел к собственному заключению. Знаешь, когда мы с Бруно ехали на машине в Кембридж, едва ли не последние его слова были о том, что его отец собирался встретиться с майором и что он нечаянно услышал, как они несколько раз повторили имя «Баррингтон».

– Так и есть, – кивнула Эмма. – Фишер поддержит председателя хотя бы для того, чтобы отомстить Джайлзу, который помешал ему пробиться в парламент.

– Даже если он так поступит, не стоит полагать, будто Фишер захочет, чтобы строительство «Бэкингема» шло без сучка без задоринки. Далеко не так. Он перейдет на сторону противника, как только решит, что появилась возможность навредить краткосрочным финансовым операциям компании или ее многолетней репутации. Прости за штамп, но леопард не может изменить свои пятна, а волка сколько ни корми… Просто помни: главная его цель прямо противоположна нашей. Ты желаешь компании процветания, он – краха.

– Но зачем ему это?

– Подозреваю, мама, ты знаешь ответ на этот вопрос.

Себастьян замолчал, глядя на нее в ожидании реакции, однако Эмма сменила тему:

– Где ты успел набраться столько мудрости, сынок?

– Брал ежедневные уроки у эксперта. Более того, был его единственным учеником.

– И как же твой эксперт посоветует мне поступить, если я захочу, чтобы совет директоров послушался меня и проголосовал против постройки «Бэкингема»?

– Он предложит план, который гарантирует тебе победу в голосовании.

– До тех пор, пока мнение членов совета разделено поровну, это невозможно.

– О нет, это возможно, – возразил Себастьян, – но только если ты захочешь подыграть Мартинесу.

– Что у тебя на уме?

– Поскольку семья обладает двадцатью двумя процентами акций компании, у тебя есть право назначить еще двух директоров в совет. Тебе надо всего лишь скооперироваться с дядей Джайлзом и тетей Грэйс, чтобы они поддержали тебя, когда дело дойдет до решающего голоса. Так ты точно не проиграешь.

– Нет, я никогда на это не пойду, – покачала головой Эмма.

– Но почему нет, когда столько поставлено на карту?

– Потому что это подорвет позицию Росса Бьюкенена как председателя. Если он потеряет важный голос оттого, что семья сговорилась против него, у Росса не останется иного выбора, кроме как подать в отставку. И я подозреваю, что за ним последуют другие члены совета директоров.

– Но это может положительно сказаться на компании в долгосрочной перспективе.

– Возможно. Однако я должна предстать как выигравшая спор по существу, а не за счет формальностей процедуры голосования. Именно на такую низкую уловку и способен Фишер.

– Моя дорогая мамочка, никто не ценит тебя больше, чем я, за то, что ты всегда выбираешь путь высокой морали. Но когда имеешь дело с Мартинесами этого мира, надо помнить, что морали для них не существует, они всякий раз будут с радостью выбирать кривую дорожку. Да Фишер в ближайшую водосточную канаву заползет, если решит, что это поможет ему выиграть голосование.

Оба долго молчали, потом Себастьян проговорил очень тихо:

– Мама, когда я впервые пришел в себя после аварии, у изножья моей кровати стоял дон Педро. – (Эмма содрогнулась.) – Он улыбался… И сказал: «Как ты, мой мальчик?» Я покачал головой, и только тогда до него дошло, что это я, а не Бруно. Взгляд, который он бросил на меня, перед тем как выйти, мне не забыть до конца жизни.

Эмма по-прежнему молчала.

– Мама, как полагаешь, может, уже пора рассказать мне, почему Мартинес спит и видит, как поставить нашу семью на колени? Ведь много ума не надо, чтобы понять: на шоссе А-один он хотел убить меня, а не своего сына.

«– Вы всегда так нетерпеливы, сержант Уорик, – заметил патологоанатом, приступая к более тщательному исследованию тела.

– Но вы можете хотя бы ответить на вопрос, просто как долго тело находилось в воде? – спросил детектив».

Гарри вычеркивал слово «просто» и менял «как долго» на «сколько времени», когда зазвонил телефон. Он отложил ручку и поднял трубку.

– Да! – Ответ прозвучал резковато.

– Гарри, это Гарольд Гинзбург. Поздравляю, на этой неделе ты номер восемь. – Каждый четверг днем Гарольд звонил Гарри, чтобы сообщить о месте его книги в воскресном списке бестселлеров. – Уже пять недель подряд в топ-пятнадцать.

Месяц назад Гарри был четвертым, достигнув самой высокой позиции, на которую ему приходилось когда-либо подниматься. Не признаваясь в этом даже Эмме, он все еще надеялся вступить в ту группу избранных британских писателей, которым удалось попасть на вершину по обоим берегам Атлантики. Два последних детектива об Уильяме Уорике держались на первом месте в Британии, но первое место в Штатах по-прежнему не покорялось ему.

– Объемы продаж – вот что действительно имеет значение. – Гинзбург подслушал мысли Гарри. – Как бы то ни было, уверен, ты заберешься еще выше, когда в марте выйдет книга в мягкой обложке. – (Гарри обратил внимание, что сказано было «еще выше», а не «на первое место».) – Как там Эмма?

– Готовит речь на тему «Почему в настоящее время компании не следует строить роскошный пассажирский лайнер».

– Эта тема, по-моему, не тянет на бестселлер, – хмыкнул Гинзбург. – Расскажи, как дела у Себастьяна?

– Передвигается на кресле-каталке. Но хирург заверяет, это ненадолго: уже на следующей неделе ему разрешат с нее встать.

– Браво. Означает ли это, что его отпустят домой?

– Нет, заведующая говорит, такая продолжительная поездка ему пока противопоказана; возможно, разрешат съездить на встречу с преподавателем в Кембридж и выпить чайку со своей тетей.

– Что ж, будем надеяться, скоро его выпишут.

– Или выгонят. Не уверена, что произойдет первым.

– С чего бы им выгонять его?

– Как только с него сняли бинты, одна или две сестрички начали проявлять к пациенту слишком большой интерес, и, боюсь, он не очень-то против такого внимания.

– Танец семи покрывал, – сказал Гарольд. Гарри рассмеялся. – Он по-прежнему надеется в сентябре начать учебу в Кембридже?

– По-моему, да. Но после аварии сын так изменился, что меня уже ничего не удивит.

– А как он изменился?

– Да прямо так и не сказать… Он резко повзрослел, год назад я его таким и представить не мог. И кажется, я знаю, отчего так произошло.

– Звучит интригующе.

– Да так оно и есть. Я тебе подробно все расскажу, когда в следующий раз буду в Нью-Йорке.

– Стоит ли ждать так долго?

– Стоит, потому что это как… как я пишу: я понятия не имею, что произойдет, когда переворачиваю страницу.

– Тогда расскажи мне о нашей уникальной девочке.

– И ты туда же!

– Пожалуйста, передай Джессике, что я повесил ее рисунок осеннего Мэнор-Хауса в своем кабинете, рядом с Роем Лихтенштейном[4].

– Кто такой Рой Лихтенштейн?

– Нынешнее повальное увлечение ньюйоркцев; только, по-моему, долго не продержится. Джессика, на мой взгляд, куда лучший рисовальщик. Пожалуйста, скажи ей, что, если она нарисует мне осенний Нью-Йорк, я подарю ей на Рождество Лихтенштейна.

– Сомневаюсь, что она слышала о нем.

– Пока я не повесил трубку, могу поинтересоваться, как продвигается последний роман об Уильяме Уорике?

– Продвигался бы куда быстрее, если бы меня то и дело не отрывали от работы.

– Прости, – усмехнулся Гарольд. – Мне не доложили, что ты сейчас пишешь.

– Суть в том, что Уорик столкнулся с непреодолимой проблемой. А точнее, с ней столкнулся я.

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет. Поэтому ты издатель, а я – автор.

– А какого характера проблема? – не унимался Гарольд.

– Уорик нашел тело бывшей жены на дне озера, но он твердо уверен, что сначала ее убили, а уже потом утопили.

– Так в чем проблема-то?

– Моя или Уорика?

– Сначала Уорика.

– Он вынужден ожидать по крайней мере двадцать четыре часа, чтобы получить на руки заключение патологоанатома.

– А твоя проблема?

– У меня есть двадцать четыре часа, чтобы решить, что должно быть в этом заключении.

– А Уорик знает, кто убил бывшую жену?

– Не наверняка. На данный момент подозреваемых пятеро, и мотив есть у каждого… И алиби.

– Но ты, полагаю, знаешь, кто это сделал?

– Не знаю, – со вздохом признался Гарри. – А если не знаю я, значит не может знать и читатель.

– А не кажется ли тебе это слегка… рискованным?

– Согласен. Но в этом также есть вызов как для меня, так и для читателя.

– Жду не дождусь первого чернового варианта.

– А уж я-то как жду…

– Прости. Отпускаю тебя – возвращайся к телу бывшей жены в озере. Перезвоню через неделю узнать, выяснил ли ты, кто ее утопил.

Когда Гинзбург дал отбой, Гарри положил трубку и опустил взгляд на лежавший перед ним чистый лист бумаги. Он попытался сосредоточиться.

«– Так каким будет твое мнение, Перси?

– Слишком рано выносить точное суждение. Мне надо отвезти ее обратно в лабораторию и сделать еще кое-какие анализы, прежде чем я смогу выдать тебе обоснованное заключение.

– Когда мне ждать твой предварительный отчет? – спросил Уорик.

– Ты, как всегда, нетерпелив, Уильям…»

Гарри оторвал взгляд от листка. И в этот момент понял, кто совершил убийство.

У Эммы не было никакого желания принимать предложение Себастьяна и вступать в сговор с Джайлзом и Грэйс, чтобы сохранить решающее преимущество, однако она по-прежнему считала своим долгом держать брата и сестру в курсе всего происходящего. Эмма гордилась тем, что представляет семью в совете директоров, хотя прекрасно знала, что родственники не проявляют большого интереса к делам, а всего лишь получают квартальные дивиденды.

Джайлз был поглощен выполнением своих обязанностей в палате общин – его востребованность заметно возросла после того, как Хью Гейтскелл пригласил его присоединиться к теневому кабинету в качестве министра по европейским делам. Это означало, что Джайлза редко видели в его избирательном округе, несмотря на то что он, как ожидалось, должен был холить и лелеять «ненадежное место» в парламенте и в то же время регулярно посещать те страны, от которых зависел исход голосования за предоставление Британии возможности вступления в ЕЭС. Однако по результатам опросов общественного мнения лейбористы несколько месяцев шли впереди, и все увеличивалась вероятность того, что Джайлз станет министром – членом кабинета по итогам следующих выборов. Последнее, что ему сейчас надо было, – это отвлекаться на «неприятности на мельнице».

Гарри и Эмма обрадовались, когда Джайлз наконец объявил о своей помолвке с Гвинет Хьюз, но не в социальной колонке «Таймс», а в пабе «Страус», в сердце своего избирательного округа.

– Хочу видеть вас мужем и женой до начала следующих выборов, – объявил Грифф Хаскинс, доверенное лицо Джайлза в избирательном округе. – И будет еще лучше, если к первой неделе избирательной кампании Гвинет забеременеет.

– Как романтично, – вздохнул Джайлз.

– Мне не до романтики. Моя задача – сделать все, чтобы после выборов ты по-прежнему заседал в палате представителей, ибо в противном случае ты сто процентов не будешь членом кабинета министров.

Джайлз хотел было рассмеяться, но он знал, что Грифф прав.

– Дату назначили? – поинтересовалась подошедшая к ним Эмма.

– Свадьбы или всеобщих выборов?

– Свадьбы, оболтус.

– Семнадцатое мая в отделе регистрации актов гражданского состояния в Челси, – доложил Джайлз.

– Не совсем то, что церковь Святой Маргариты в Вестминстере[5], но по крайней мере на этот раз мы с Гарри можем надеяться получить приглашение.

– Гарри я попросил быть моим шафером, – сказал Джайлз. – Но вот насчет тебя не уверен… – добавил он с ухмылкой.

Время оказалось выбрано не слишком удачное, но единственный шанс увидеться с сестрой был у Эммы вечером накануне судьбоносного собрания совета. Она уже связалась с теми директорами, в поддержке которых была уверена, и с одним-двумя колеблющимися. Но она хотела дать Грэйс знать, что по-прежнему не в состоянии предсказать результаты голосования.

Грэйс же в судьбе компании принимала еще меньше участия, чем Джайлз, и один или два раза забывала обналичить чек своих квартальных дивидендов. Недавно ее назначили старшим преподавателем в Ньюнэме, поэтому она редко отваживалась выбираться за пределы Кембриджа. Эмме иногда удавалось выманить сестру, соблазнив походом в лондонский Королевский оперный театр, но на дневной спектакль, чтобы успеть поужинать перед обратным поездом в Кембридж. Как объясняла сама Грэйс, она не испытывает желания провести ночь в чужой постели. Насколько утонченная в одном, настолько же ограниченная в другом, как-то раз отметила их драгоценная матушка.

Перед возможностью послушать «Дона Карлоса» Верди в постановке Лукино Висконти Грэйс и вправду не устояла и даже позволила себе задержаться на ужин и внимала, не отрываясь, обстоятельным объяснениям по поводу инвестирования крупной суммы из резерва капитала компании в отдельный проект. Грэйс молча уплетала зеленый салат, лишь время от времени ограничиваясь короткими комментариями, но своим мнением не делилась, пока не всплыло имя майора Фишера.

– Кстати, я слышала от верного человека, что майор через несколько недель тоже женится, – удивила сестру Грэйс.

– Господи, кто же это отважился выйти замуж за такого мерзавца?

– Насколько я знаю, Сьюзи Лэмптон.

– Откуда мне знакомо это имя?

– Она училась в «Рэд мэйдс», когда ты была там старостой, Сьюзи на два года младше, так что вряд ли ты помнишь ее.

– Да, только имя и помню, – сказала Эмма. – Так что твоя очередь вводить меня в курс дела.

– К шестнадцати годам Сьюзи уже была красавицей и прекрасно это сознавала. Когда она проходила мимо, мальчишки замирали с раскрытым ртом. По окончании «Рэд мэйдс» она на ближайшем поезде отбыла в Лондон и зарегистрировалась в ведущем модельном агентстве. Едва ступив на подиум, Сьюзи не стала скрывать, что ищет богатого мужа.

– Если дело в этом, то Фишер – жених незавидный.

– В те времена так оно, наверное, и было бы, но сейчас Сьюзи тридцать с хвостиком, ее «модельные» дни закончились, а член совета директоров «Пароходства Баррингтонов» с аргентинским миллионером за спиной может оказаться для нее последним шансом.

– Неужели у нее все так безнадежно?

– О да. Ее бросали дважды. Один раз у алтаря, и, как мне рассказывали, она уже потратила деньги, полученные в результате выигранного в суде дела о нарушении обязательства. Даже заложила обручальное кольцо. Очевидно, имя мистера Микобера[6] ей незнакомо.

– Бедная женщина, – тихо проговорила Эмма.

– Ты насчет Сьюзи особо не переживай, – заверила ее Грэйс. – Эта «бедная женщина» обладает такой ученой степенью природной хитрости, которой не сыщешь в учебном плане ни одного университета, – добавила она, допивая свой кофе. – Честное слово, сама не знаю, кого мне больше жаль, поскольку не верю, что это у них надолго. – Грэйс бросила взгляд на свои часы. – Все, убегаю, а то пропущу последний поезд.

Она торопливо чмокнула сестру в обе щеки и, выскочив из ресторана, поймала такси.

Эмма улыбалась, глядя, как сестра садится в черный автомобиль. Легкость в общении не самая сильная ее черта, однако не было на свете женщины, которой бы Эмма так восхищалась. Несколько поколений студентов Кембриджа только выиграют оттого, что их учит такой преподаватель.

Попросив счет, Эмма заметила, что на тарелочке для хлеба сестра оставила фунтовую банкноту: эта женщина не желала быть обязанной никому.

Шафер подал жениху простое золотое кольцо. Джайлз в свою очередь надел кольцо на средний палец левой руки мисс Хьюз.

– Объявляю вас мужем и женой, – провозгласил церемониймейстер. – Можете поцеловать невесту.

Теплые аплодисменты приветствовали сэра Джайлза и леди Баррингтон. Далее последовал прием в «Кэдоген армс» на Кингс-роуд. Могло показаться, что Джайлз намеренно сделал свою нынешнюю свадьбу максимально непохожей на предыдущую.

Войдя в паб, Эмма заметила Гарри, беседующего с агентом Джайлза: тот улыбался во весь рот.

– Женатый кандидат получает намного больше голосов, чем разведенный, – объяснял Грифф Гарри, приканчивая третий бокал шампанского.

Грэйс болтала с невестой, которая совсем недавно училась у нее в аспирантуре. Гвинет напомнила ей, что познакомилась с Джайлзом на вечеринке, которую Грэйс закатила в честь своего дня рождения.

– День рождения был лишь поводом для той вечеринки, – сказала Грэйс, не пускаясь в объяснения.

Эмма вновь переключила свое внимание на Гарри, к которому только что подошел Дикинс, – они наверняка принялись обмениваться впечатлениями о происходящем. Эмме не удалось припомнить, был ли теперь Элжернон профессором Оксфорда. Внешне он на профессора определенно смахивал, но таким он был и в шестнадцать лет, и если тогда он еще не носил эту неопрятную бороду, костюм, похоже, был все тот же.

Эмма улыбнулась, заметив Джессику: та сидела, скрестив ноги, на полу и увлеченно рисовала на изнанке скатерти Себастьяна – его отпустили из больницы на семейный праздник под честное слово вернуться до шести вечера. Сейчас он разговаривал со своим дядей. Джайлз склонился над племянником и внимательно вслушивался в его слова. Не было нужды догадываться о предмете их разговора.

– Но если Эмма проиграет голосование… – говорил Джайлз.

– Вряд ли пароходство задекларирует прибыль в обозримом будущем, так что можете больше не рассчитывать на обязательное получение ежеквартальных дивидендов.

– А хорошие новости есть?

– Конечно. Если Росс Бьюкенен, а он ловкий делец, окажется прав и с лайнером все пойдет хорошо, тогда пароходству можно рассчитывать на светлое будущее. А вы сможете занять место в кабинете министров без опасения прозябать на жалкую зарплату.

– Должен признаться, я очень рад, что ты проявляешь такой живой интерес к семейному бизнесу, и могу лишь надеяться, что продолжишь в том же духе, когда уедешь в Кембридж.

– Можете не сомневаться, – заверил Себастьян, – потому что больше всего меня заботит будущее компании. Очень надеюсь, что наш семейный бизнес не развалится к тому времени, когда я буду готов занять место председателя.

– Ты в самом деле думаешь, что пароходству может грозить банкротство? – Впервые в голосе Джайлза прозучала тревога.

– Едва ли, но назначение майора Фишера в совет делу не поможет: по-моему, его интерес в компании диаметрально противоположен нашему. Ведь если за его спиной в самом деле стоит дон Педро Мартинес, я твердо уверен, что крах «Пароходства Баррингтонов» – это часть их долгосрочного плана.

– А по-моему, Росс Бьюкенен и Эмма окажутся не по зубам Фишеру и даже Мартинесу.

– Возможно. Только помните, что они не всегда поют в унисон, а Фишер не упустит шанса воспользоваться этим. И даже если им удастся в короткий срок сорвать планы Фишера, единственное, что ему надо будет сделать, – выждать пару лет, и все само упадет к нему в руки.

– На что ты намекаешь? – спросил Джайлз.

– Не секрет, что Росс Бьюкенен планирует уйти на пенсию в не таком уж далеком будущем, и мне говорили, он недавно приобрел в Пертшире[7] поместье, очень удобно расположенное близ трех полей для гольфа и двух рек, что позволит ему отдаться своим увлечениям. Так что довольно скоро компании придется подыскивать нового председателя.

– Но если Бьюкенен отправится на пенсию, верный шанс занять его место появится у твоей матери. В конце концов, она член семьи, и мы по-прежнему контролируем двадцать два процента акций.

– Да, только к тому времени и Мартинес может заполучить двадцать два процента, а то и больше: нам ведь известно, что он продолжает скупать акции пароходства, как только те появляются на рынке. И нельзя исключать, что, когда дело дойдет до председателя, у него на уме будет иная кандидатура.

Зайдя на следующее утро в зал заседаний, Эмма без малейшего удивления обнаружила там большинство своих коллег-директоров. Только смерть могла стать уважительной причиной отсутствия на этом особенном собрании, которое Джайлз назвал бы заседанием с «повесткой особой важности».

Председатель беседовал с контр-адмиралом Саммерсом. Клайв Энскотт с головой ушел в разговор со своим партнером по гольфу Джимом Ноулсом, который уже поставил Эмму в известность, что в случае голосования они оба поддержат председателя. Эмма присоединилась к Энди Доббсу и Дэвиду Диксону: оба не скрывали, что на ее стороне.

Филип Уэбстер, секретарь компании, и Майкл Керрик, финансовый директор, изучали присланные инженером-судостроителем планы и спецификации будущего лайнера, разложенные на столе зала заседаний. Рядом красовалось то, чего Эмма не видела прежде, – масштабный макет теплохода «Бэкингем». Ей пришлось признаться себе, что выглядел он весьма притягательно, а мальчики, как известно, очень любят игрушки.

– А положение-то, похоже, рискованное, – говорил Энди Доббс Эмме, когда дверь зала для заседаний открылась и вошел десятый директор.

Алекс Фишер остался стоять у двери. Он как будто немного нервничал, словно новичок в классе, гадающий, будут ли с ним разговаривать остальные мальчики. Председатель тотчас отделился от своей группы и пересек комнату, чтобы поздороваться с майором. Эмма наблюдала, как Росс официально пожал руку ему, но не так, как приветствовал бы уважаемого коллегу. О Фишере они с председателем были одного мнения.

Когда дедушкины часы в углу начали отбивать десять, разговоры сразу же прекратились и директора заняли каждый свое установленное место возле стола заседаний. Фишер, как не пользующаяся успехом на танцах девушка, продолжал стоять, пока не осталось свободно лишь одно место – словно в игре «Музыкальные стулья». Он скромно устроился на незанятом стуле напротив Эммы, но она не смотрела в его сторону.

– Доброе утро, – проговорил председатель, когда все расселись. – Вы позволите мне начать наше собрание, поприветствовав майора Фишера, который возвратился к нам в должности директора?

Лишь один человек пробормотал: «Слушайте, слушайте», но ему было простительно: его не было в совете, когда Фишер занимал пост директора.

– Этот срок на борту, конечно, станет для майора вторым, так что он привыкнет к нашим методам работы и к преданности, которую мы все ожидаем от каждого члена совета директоров, представляющего великую компанию.

– Благодарю, господин председатель, – ответил Фишер. – В свою очередь хотел бы сказать, как я рад возвращению в состав совета. Позвольте заверить вас, что я всегда буду стремиться к защите интересов «Пароходства Баррингтонов».

– Рад слышать, – сказал председатель. – Тем не менее моя обязанность – предупредить вас, как я предупреждаю каждого нового члена совета: покупать либо продавать любые акции компании без предварительного уведомления как фондовой биржи, так и секретаря компании для любого члена совета директоров считается противозаконным.

Если Фишер и понял, что эта стрела с зазубренным наконечником метила в него, цели она не достигла, поскольку он лишь кивнул и улыбнулся. Мистер Уэбстер тем временем прилежно записывал в протокол все сказанное председателем, что с удовлетворением отметила для себя Эмма.

Как только зачитали и утвердили протокол предыдущего собрания, председатель объявил:

– Члены совета не могли не заметить, что в сегодняшней повестке дня всего лишь один пункт. Как все вы знаете, полагаю, настало время принятия решения, которое, я не преувеличиваю, определит будущее пароходства и, вероятно, будущее одного или двоих из нас, ныне состоящих на службе компании.

Для нескольких участников заседания слова Бьюкенена явно стали сюрпризом, и они принялись перешептываться. Росс ясно дал понять: проиграв голосование, он оставит пост председателя.

Проблема Эммы состояла в том, что ей было нечем ответить на этот выпад. Она не могла грозить своей отставкой, например, потому, что ни один член семьи не выразил желания занять ее место в совете. Себастьян уже объявил матери, что если она не победит в голосовании, то всегда может выйти из совета, а также, действуя совместно с Джайлзом, продать свой пакет акций, тем самым получив двойное преимущество: принести семье приличную прибыль и одновременно лишить Мартинеса маневра.

Эмма подняла взгляд к портрету сэра Уолтера Баррингтона. И будто наяву услышала слова дедушки: «Дитя, никогда не делай того, о чем потом будешь жалеть».

– Нам необходимо во что бы то ни стало принять твердое и бескомпромиссное решение, – продолжил Росс Бьюкенен. – Такое, в котором, надеюсь, все директора выразят свое объективное мнение. – После этого он предпринял свой второй маневр: – C учетом этого начать дебаты я предлагаю миссис Клифтон не только потому, что она возражает против моего плана начала постройки лайнера в настоящее время, но также и потому – мы не должны забывать об этом, – что миссис Клифтон владеет двадцатью двумя процентами акций компании, которую более ста лет назад основал именно ее выдающийся предок, сэр Джошуа Баррингтон.

А Эмма так надеялась вступить в дискуссию одной из последних, поскольку хорошо знала, что итог будет подводить председатель и к тому моменту, когда заговорит он, сила ее доводов ослабнет. В любом случае свои аргументы она была намерена привести так убедительно, как только сможет.

– Благодарю, господин председатель. – Она опустила глаза на свои записи. – Позвольте мне для начала выразить уверенность в том, что, каким бы ни был исход сегодняшней дискуссии, мы все надеемся, вы продолжите возглавлять компанию еще долгие годы.

Громкие «Слушайте, слушайте» последовали за этим заявлением, и Эмма почувствовала, что по меньшей мере первый удар она успешно отразила.

– Как нам напомнил председатель, мой прадед основал эту компанию более ста лет назад. Он обладал поразительным даром разглядеть перспективу, одновременно изыскав возможности обходить препятствия, – и то и другое с одинаковым умением. Я могу лишь мечтать о даре предвидения сэра Джошуа, потому что тогда я бы смогла сказать вам, – Эмма показала на проект архитектора, – перспектива это или препятствие. Я считаю, что самая главная проблема проекта в том, что мы рискуем всем сразу. Выделяя такую огромную долю резервов компании на проект, мы идем на риск, который может слишком дорого нам обойтись. Ведь само будущее океанских пассажирских лайнеров видится мне зыбким. Две крупнейшие судоходные компании уже объявили об убытках по результатам этого года, ссылаясь на бум в индустрии пассажирских авиаперевозок как на причину своих трудностей. И вовсе не совпадение, что наш трансатлантический пассажиропоток упал именно на столько, на сколько он вырос у авиалиний. Факты ясны как день. Бизнесмены хотят добраться до мест встречи как можно скорее, а затем так же быстро вернуться домой. Это вполне понятно. Утрата интереса публики может не нравиться нам, но глупо будет его игнорировать в долгосрочной перспективе. Я считаю, мы должны оставаться верными бизнесу, благодаря которому «Пароходство Баррингтонов» заслужило международную репутацию, а это перевозки угля, машин, большегрузных автомобилей, стали, продуктов и прочих грузов. Зависимость же от пассажиров предоставить другим. Уверена, если мы будем держаться за наш основной вид транспорта – грузовые суда с каютами примерно на десяток пассажиров, – компания переживет эти неспокойные времена и продолжит приносить высокую прибыль год за годом, давая держателям наших акций приличный доход. Я не желаю рисковать деньгами, которые компания так разумно экономила на протяжении стольких лет, только лишь ради того, чтобы потакать капризам переменчивой публики.

«Время выкладывать козырную карту», – подумала Эмма, переворачивая страничку.

– Мой отец, сэр Хьюго Баррингтон, – вы не найдете на этих стенах картины маслом, напоминающей о его управлении, – умудрился за несколько лет поставить компанию на колени, и понадобились немалый опыт и мастерство Росса Бьюкенена, чтобы восстановить наши срочные контракты, за что мы должны быть ему навеки благодарны. Тем не менее лично я считаю: приняв этот проект, мы зайдем слишком далеко, и поэтому надеюсь, что правление отвергнет его в пользу продолжения нашего основного вида деятельности, который так хорошо послужил нам в прошлом. Таким образом, я предлагаю совету проголосовать против этого решения.

Эмма с удовольствием заметила, что один или два давнишних членов совета, прежде колебавшихся, сейчас кивали. Бьюкенен предложил выступить другим директорам, и в ближайший час каждый из них высказал свое мнение. Лишь Алекс Фишер хранил молчание.

– Майор, теперь, когда прозвучали мнения ваших коллег, возможно, вы захотите поделиться с советом вашими соображениями?

– Господин председатель, – начал Фишер, – в течение последнего месяца я изучал подробные протоколы предыдущих собраний совета директоров на эту тему и сейчас уверен лишь в одном: мы больше не можем себе позволить тянуть и обязаны принять решение так или иначе сегодня.

Фишер подождал, пока в зале не стихнет шум.

– С интересом я выслушал моих коллег, в частности миссис Клифтон, которая, опираясь на многолетнюю связь своей семьи с компанией, представила доводы с таким искренним чувством. Но прежде чем я решу отдать свой голос, я хотел бы услышать, почему председатель с такой уверенностью стоит на том, что мы должны продвигать проект постройки «Бэкингема» в настоящее время. Ибо до сих пор не чувствую убежденности, что, пойдя на этот риск, мы не «зайдем слишком далеко», как предположила миссис Клифтон.

– Мудрец, – буркнул адмирал.

На мгновение Эмма задумалась: может, она недооценила Фишера и он в самом деле искренне переживает за компанию. Вспомнилось предупреждение Себастьяна о пятнах леопарда…

– Спасибо, майор, – поблагодарил Бьюкенен.

Эмма не сомневалась: несмотря на тщательно продуманные и умело произнесенные слова, Фишер уже давно все для себя решил и выполнит инструкции Мартинеса до последней буквы. Однако она по-прежнему не имела понятия, что это были за инструкции.

– Членам совета хорошо известно мое категоричное и твердое мнение по этому вопросу, – начал председатель, пробежав глазами по семи пунктам на одиноком листке, лежавшем перед ним на столе. – Верю, что сегодня мы примем единственно правильное решение. Собирается ли наша компания сделать шаг вперед или удовлетворится тем, что будет просто держаться на плаву? Мне нет нужды напоминать вам, что «Кунард» недавно запустил два новых пассажирских лайнера, «Пи энд Оу» в Белфасте строит «Канберру», а «Юнион-касл» добавляет «Виндзор-касл» и «Трансвааль-касл» к своему южноафриканскому флоту. А мы, похоже, удовлетворяемся ролью наблюдателей, пока наши конкуренты, словно мародерствующие пираты, прибирают к рукам контроль над мировым океаном. Для «Пароходства Баррингтонов» не настанет лучшего момента вступить в бизнес пассажирских перевозок: трансатлантических – летом, круизных – зимой. Миссис Клифтон подчеркивает, что наш пассажиропоток падает, и она права. Но происходит это лишь потому, что наш флот устарел и мы больше не предлагаем услуги, которые наши клиенты не в состоянии найти где-то еще за более приемлемую цену. И если мы сегодня решим ничего не делать, а просто ждать подходящего момента, как предлагает миссис Клифтон, другие наверняка воспользуются преимуществом и оставят нам роль зрителей, машущих с причала вслед уходящему кораблю. Да, разумеется, как подчеркнул майор Фишер, мы пойдем на риск, но это то, на что всегда решались великие предприниматели, такие как сэр Джошуа Баррингтон. И позвольте напомнить вам: этот проект не есть финансовый риск, как предположила миссис Клифтон, – добавил он, показывая на макет лайнера в центре стола, – потому что мы можем покрыть большую часть расходов на постройку этого красавца-лайнера из наших текущих резервов и для финансирования проекта нам не потребуется занимать большие суммы в банке. По моему глубокому убеждению, будь жив сэр Джошуа Баррингтон, мы получили бы его одобрение. – Бьюкенен сделал паузу и обвел взглядом своих коллег. – Чувствую, мы все сегодня стоим перед неизбежным выбором: не делать ничего и удовлетвориться топтанием на месте в лучшем случае или проголосовать за будущее и дать нашей компании шанс удержать лидерство в мире морского судоходства, как она делала минувшие сто лет. Итак, я прошу совет поддержать мое предложение и сделать вклад в это будущее.

Несмотря на взволновавшие всех слова председателя, Эмма по-прежнему не была уверена, чем закончится голосование. И тут настал момент, когда Бьюкенен выложил на стол свой третий козырь.

– А сейчас я попрошу секретаря компании пригласить каждого директора высказаться конкретно, за он или против проекта.

Эмма полагала, что в соответствии с принятой в компании процедурой объявят тайное голосование, которое, как она надеялась, увеличит шансы получить большинство. Но сейчас поняла: если она станет возражать, это могут воспринять как признак слабости, что сыграет на руку Бьюкенену.

Мистер Уэбстер достал листок из пачки на столе и прочитал решение:

– «Члены совета директоров приглашаются проголосовать по вынесению резолюции, предложенной председателем и поддержанной управляющим директором, а именно: компания должна приступить к постройке нового теплохода – пассажирского лайнера класса люкс под названием „Бэкингем“ в настоящее время».

Эмма попросила, чтобы последние три слова были добавлены в резолюцию, так как надеялась, что они убедят более консервативных членов совета ждать подходящего момента.

Секретарь компании раскрыл журнал заседаний и принялся объявлять имена директоров одного за другим:

– Мистер Бьюкенен.

– За, – без промедления откликнулся председатель.

– Мистер Ноулс.

– За.

– Мистер Диксон.

– Против.

– Мистер Энскотт.

– За.

Эмма ставила плюс или минус напротив имени каждого в своем списке. Пока что без сюрпризов.

– Адмирал Саммерс.

– Против, – последовал решительный ответ.

Эмма не поверила своим ушам. Адмирал передумал, а это означало, что если каждый останется верен своей позиции, она не проиграет.

– Миссис Клифтон.

– Против.

– Мистер Доббс.

– Против.

– Мистер Керрик.

Финансовый директор колебался. Он говорил Эмме, что выступает против самой идеи, поскольку уверен, что цены будут постепенно повышаться и, несмотря на заверения Бьюкенена, компании в итоге придется занимать крупные суммы в банке.

– За, – прошептал Керрик.

Эмма чертыхнулась про себя. Она поставила крест напротив имени Керрика и пробежалась глазами по своему списку. Пять на пять. Все повернулись к новому члену совета директоров: его голос стал решающим.

Эмма и Росс Бьюкенен вот-вот должны были получить ответ на вопрос, как бы проголосовал дон Педро Мартинес. Но не почему он так поступил.

– Одним голосом?

– Да, – ответил майор.

– Выходит, покупка этих акций уже доказала, что вложение стоящее.

– Каким будет следующее указание?

– Пока продолжай поддерживать председателя, потому что твоя поддержка ему понадобится уже в скором времени.

– Не уверен, что понял вас…

– А тебе, майор, и не надо понимать.

Дон Педро поднялся из-за письменного стола и прошел к двери. Встреча окончена. Фишер быстро последовал за ним в коридор.

– Как вам семейная жизнь, майор?

– Лучше не бывает, – солгал Фишер, который очень быстро понял, что жить одному гораздо дешевле, чем жить вдвоем.

– Рад слышать. – Мартинес вручил майору пухлый конверт.

– Что это?

– Небольшой бонус за первую победу.

Карл между тем открыл входную дверь.

– Да я уже у вас в долгу, – слабо возразил Фишер, опуская конверт во внутренний карман.

– А я уверен, ты отплатишь мне добром, – проговорил Мартинес.

На другой стороне улицы он заметил человека, сидевшего на скамейке и делавшего вид, будто читает «Дейли мейл».

– Вы по-прежнему хотите, чтобы я приехал в Лондон перед следующим заседанием правления?

– Приезжать нужды нет, но, как только услышишь, кто получит контракт на постройку «Бэкингема», позвони мне.

– Вы будете первым, кто узнает, – заверил Фишер.

Он в шутку отсалютовал своему новому боссу и зашагал по направлению к Слоун-сквер. Человек на другой стороне улицы не пошел за ним: капитан Хартли отлично знал, куда направляется майор. Дон Педро вернулся в дом с улыбкой.

– Карл, передай Диего и Луису, что я хочу их видеть. Немедленно. Ты, кстати, тоже мне понадобишься.

Дворецкий поклонился, закрывая входную дверь и давая понять, что помнит роль, которая ему предназначена. Дон Педро ушел в свой кабинет, сел за стол, улыбнулся и вернулся мыслями к только что закончившейся встрече. В этот раз им не одурачить его. Все готово к тому, чтобы покончить разом со всей семьей. Он не собирался рассказывать майору, каким будет следующий шаг. Он чувствовал, что, несмотря на его регулярные бонусы, этот человек в какой-то момент может дать слабину. Дону Педро не пришлось долго ждать: в дверь постучали и к нему присоединились три человека, которым он мог доверять. Двое его сыновей сели по другую сторону стола, что ясно напомнило ему: младший сын не может здесь присутствовать. Это лишь добавило ему решимости. Карл остался стоять.

– Заседание совета директоров не могло окончиться лучше. С преимуществом в один голос принято решение о начале постройки «Бэкингема», и вышло так именно благодаря голосу майора. Следующее, что нам необходимо выяснить, – какая верфь получит контракт на постройку. Пока не узнаем, мы не сможем приступить ко второй части моего плана.

– А поскольку дело это обещает быть довольно затратным, – подал голос Диего, – у тебя есть идеи относительно того, как нам финансировать всю операцию?

– Есть, – ответил дон Педро. – Я собираюсь ограбить банк.

Незадолго до полудня полковник Скотт-Хопкинс заскочил в «Кларенс». Паб располагался всего в сотне ярдов от Даунинг-стрит, и в него частенько заглядывали туристы. Он подошел к барной стойке и заказал полпинты биттера[8] и двойной джин-тоник.

– Три шиллинга шесть пенсов, сэр, – сказал бармен.

Полковник положил на стойку два флорина, забрал напитки и прошел в нишу в дальнем углу, подальше от взглядов. Он поставил напитки на маленький деревянный столик, покрытый кольцами от пивных стаканов и язвами от сигаретных бычков. Взглянул на часы. Босс редко опаздывал, даже несмотря на то, что его проблемы по работе имели обыкновение возникать в последнюю минуту. Но только не сегодня, потому что член кабинета министров вошел в паб несколькими минутами позже и направился прямиком к нише.

Полковник поднялся со стула:

– Доброе утро, сэр.

Он никогда не обращался к нему «сэр Алан»: чересчур фамильярно.

– Доброе утро, Брайан. Поскольку у меня всего несколько минут, может, сразу введете меня в курс дела?

– Мартинес, его сыновья Диего и Луис, а также Карл Лансдорф явно работают в одной команде. Тем не менее с момента моей последней встречи с Мартинесом ни один из них не замечен и близко от больницы Принцессы Александры в Харлоу и не ездил в Бристоль.

– Это хорошо, – сказал сэр Алан, поднимая рюмку. – Но не означает, что Мартинес не готовит что-то другое. Этот человек так просто не отступится.

– Уверен, вы правы, сэр. Если он не идет к Бристолю, это не значит, что Бристоль не идет к нему.

Министр выгнул бровь.

– Алекс Фишер теперь полный рабочий день трудится на Мартинеса. Он вернулся в совет директоров «Пароходства Баррингтонов» и докладывает напрямую своему новому боссу в Лондон раз, иногда два раза в неделю.

Министр сделал глоток джина, размышляя о возможных последствиях этого сообщения. Первое, что он сделал бы сам, – приобрел немного акций «Пароходства Баррингтонов», чтобы иметь право получать копии протокола каждого собрания совета директоров.

– Что-нибудь еще?

– Да. Мартинес договорился о встрече с управляющим Банком Англии[9] в следующий четверг в одиннадцать утра.

– Значит, мы скоро выясним, сколько еще фальшивых пятифунтовых банкнот на руках у этого мерзавца.

– Но разве в июне прошлого года в Саутгемптоне мы уничтожили не все?

– Только те, что Мартинес спрятал в пьедестале статуи Родена. Дело в том, что он последние десять лет нелегально переправлял из Буэнос-Айреса партии на меньшие суммы – задолго до того, как мы узнали о его махинациях.

– А почему управляющий банком просто не откажется иметь дело с этим человеком, если все мы знаем, что деньги фальшивые?

– Потому что управляющий – напыщенный баран и отказывается верить, что кто-либо способен воспроизвести безупречную копию одной из его драгоценных пятифунтовых купюр. Так что Мартинес вот-вот обменяет свои старые лампы на новые, и я ничего с этим не смогу сделать.

– Я всегда могу ликвидировать его, сэр.

– Управляющего или Мартинеса? – переспросил министр, не вполне поняв, шутит Скотт-Хопкинс или нет.

Полковник улыбнулся. В принципе, ему было все равно кого.

– Нет, Брайан, я не могу санкционировать ликвидацию Мартинеса, пока не буду иметь законного основания; когда я в последний раз проверял, изготовление фальшивых денег не входило в перечень преступлений, заслуживающих виселицы.

Сидя за письменным столом, дон Педро нервно барабанил пальцами по блокноту с промокательной бумагой и ждал телефонного звонка.

Собрание совета директоров назначалось на десять утра и, как правило, заканчивалось к полудню. На часах уже 12:20, а от Фишера до сих пор ни слова, хотя ему даны строгие инструкции позвонить тотчас по окончании собрания. Правда, Карл рекомендовал Фишеру не пытаться выйти на связь с боссом, пока не удалится достаточно далеко от офиса пароходства, дабы никто из членов совета не увидел его звонящим по телефону.

А еще Карл посоветовал майору подобрать такое место, где вероятность встречи с кем-то из коллег была близка к нулю. Фишер выбрал паб «Лорд Нельсон» не только потому, что от судоверфи Баррингтонов до него не менее мили, а еще потому, что располагалось заведение в портовом районе: здесь разливали пинтами горькое, реже – сидр и никогда не держали «Бристольский крем»[10] от «Харвиз»[11]. Что более важно, рядом с дверью в паб торчала телефонная будка.

На столе дона Педро проснулся телефон. Он схватил трубку сразу после первого звонка. Карл также велел Фишеру не называть себя из телефонной будки и не терять времени на досужие фразы, а сразу же, укладываясь менее чем за минуту, давать информацию.

– «Харланд и Вольф», Белфаст.

– Есть Бог на небесах, – ответил дон Педро.

Линия дала отбой. Значит, на собрании не обсуждалось больше ничего существенного, о чем бы Фишер поторопился сообщить перед завтрашней поездкой в Лондон. Дон Педро опустил трубку и посмотрел на трех мужчин, сидящих за столом перед ним. Каждый из них уже знал, каким будет его следующее задание.

– Проходите.

Старший банковский кассир открыл дверь и отступил в сторону, пропуская банкира из Аргентины в кабинет управляющего. Мартинес вошел. На нем был двубортный костюм в тонкую полоску, белая рубашка и шелковый галстук – все от личного портного с Сэвил-роу. За ним следовали два охранника в форме, которые несли большой, старомодный и потрепанный чемодан с инициалами «Б. М.». Замыкал шествие высокий худой джентльмен, одетый в элегантный черный пиджак, серый жилет, брюки в тонкую полоску и темный галстук – словно для того, чтобы напомнить простым смертным, что он и управляющий обучались в одной школе.

Охранники поставили чемодан в центре кабинета, а управляющий вышел из-за стола и поздоровался за руку с доном Педро. Цепким взглядом он смотрел на чемодан, пока гость открывал его замки. Пять человек уставились на ровные ряды заполнивших чемодан пятифунтовых купюр. Непривычное зрелище для любого из них.

– Сомервилль, – управляющий повернулся к старшему кассиру, – эти банкноты должны быть сосчитаны и затем пересчитаны, и, если мистер Мартинес согласится с вашими цифрами, вы затем уничтожите их в шредере.

Старший кассир кивнул, охранник закрыл чемодан и защелкнул замки. Затем охранники медленно подняли тяжелый чемодан и последовали за старшим кассиром из кабинета. Управляющий молчал, пока не услышал, как закрылась дверь.

– Не желаете ли выпить со мной бокал «Бристольского крема», старина, пока идет подсчет?

Дону Педро понадобилось какое-то время, чтобы осознать, что «старина» было просто ласковым обращением к нему, даже признанием членом клуба, невзирая на то что он иностранец.

Управляющий наполнил два бокала и протянул один своему гостю.

– Доброго здоровья, дружище.

– Доброго здоровья, дружище, – собезьянничал дон Педро.

– Честно говоря, я удивлен, – проговорил управляющий, отпив глоток, – что вы держали такую сумму наличными.

– Эти деньги хранились в сейфе в Женеве последние пять лет и там бы и остались, не реши ваше правительство печатать новые банкноты.

– Не мое это было решение, дружище. По правде говоря, я рекомендовал не делать этого, но этот болван из кабинета министров… не та школа и не тот университет, – пробурчал он между глотками. – Так вот, он настаивал, что немцы подделывали наши пятифунтовые купюры в течение всей войны. Я возразил ему, что такое просто невозможно, но этот идиот даже слушать не стал, будто он разбирается больше, чем Банк Англии. А еще я ему сказал, что, пока на банкноте Банка Англии стоит моя подпись, сумма будет оплачиваться полностью.

– На меньшее и я бы не рассчитывал. – Дон Педро рискнул улыбнуться.

После этого им вдруг стало трудно найти тему разговора, в которой оба чувствовали бы себя непринужденно. Только поло (не водное), Уимблдон и ожидание двенадцатого августа[12] поддерживало беседу достаточно долго, чтобы управляющий налил второй шерри, однако он не смог скрыть облегчения, когда на столе наконец зазвонил телефон. Управляющий поставил бокал, снял трубку и, обратившись весь во внимание, достал из внутреннего кармана авторучку «Паркер» и записал цифру. Затем попросил старшего кассира повторить ее.

– Благодарю вас, Сомервилль, – проговорил он в трубку и положил ее. – Рад сообщить вам, дружище, что все цифры совпали. Впрочем, я не сомневался, что так и будет, – торопливо добавил он.

Управляющий выдвинул верхний ящик своего стола, достал чековую книжку и уверенной рукой написал каллиграфическим почерком: «Два миллиона сто сорок три тысячи сто тридцать пять фунтов». Не удержавшись, он дописал: «Всего лишь», прежде чем поставить свою подпись. Затем с улыбкой передал чек дону Педро, который проверил цифры и улыбнулся в ответ.

Дон Педро предпочел бы банковский вексель, однако чек, подписанный управляющим Банком Англии, дело совсем иное. Ведь как на пятифунтовой купюре, на нем красовалась подпись управляющего.

Утром все трое покинули дом сорок четыре по Итон-сквер в разное время, но все оказались в одном пункте назначения.

Луис появился первым. Он пришел на станцию подземки «Слоун-сквер» и сел на поезд кольцевой линии в Хаммерсмит, где перешел на линию «Пиккадилли». Капрал Крэнн не выпускал его из виду.

Диего взял такси на вокзал Виктория, где сел на автобус в аэропорт; за ним тут же последовал его «хвост».

Луис не создал трудностей капитану Хартли, но ведь он делал лишь то, что приказал ему отец. На «Хунслоу-Вест» он вышел из подземки и взял такси до лондонского аэропорта, где сверился с расписанием вылетов и убедился, что его рейс всего через час с небольшим. Он купил последний выпуск «Плейбоя» и, поскольку багажа для регистрации у него не было, сел поближе к входу на самом виду.

Карл покинул дом сорок четыре через несколько минут после вылета Луиса в Ниццу и зашагал в направлении Слоун-стрит. При нем был пакет из «Харродса», уже полный. По дороге Карл ненадолго остановился у витрины – не полюбоваться выставленными товарами, а взглянуть в отражение в стекле. Старая уловка позволяла проверить, нет ли «хвоста». Таковой имелся – тот же бедно одетый мужчина, который ходил за ним последний месяц. Достигнув «Харродса», Карл был уверен, что его преследователь отстает всего на несколько шагов.

Привратник в длинном зеленом пальто и цилиндре открыл Карлу дверь и отдал честь. Он гордился тем, что узнавал постоянных покупателей.

Переступив порог магазина, Карл быстро направился через отдел галантерейных товаров и еще ускорил шаг, когда проходил мимо товаров из кожи. Площадки с шестью лифтами он достиг почти бегом. Только один стоял с раскрытыми дверями и был полон, но Карл умудрился втиснуться. Преследователь почти догнал его, но лифтер закрыл решетку прямо у него перед носом. Преследуемый не смог удержать улыбки: «хвост» скрылся из виду.

Карл не покидал лифта, пока не достиг верхнего этажа. Там он быстро прошел через секции электротоваров, мебели и картинную галерею и достиг редко используемой каменной лестницы в северном конце здания. Он перескакивал через две ступени сразу и остановился, лишь спустившись на первый этаж. Здесь он пронесся через секцию мужской одежды, парфюмерии, канцелярских товаров и очутился перед боковой дверью выхода на Ханс-роуд. Едва ступив на тротуар, он поймал первое подоспевшее такси, забрался в него, низко пригнулся и скомандовал:

– Аэропорт.

Он подождал, пока такси не миновало три квартала, и лишь тогда отважился посмотреть в заднее окно. «Хвоста» не было, если только сержант Робертс не сел на велосипед или не забрался в лондонский автобус.

Последние две недели Карл приходил в «Харродс» каждое утро, шел прямиком в продуктовый отдел на первом этаже и покупал что-нибудь съестное, после чего отправлялся обратно на Итон-сквер. Но только не сегодня. Хоть на этот раз он и ушел от «хвоста», провернуть фокус с «Харродсом» второй раз ему не удастся. И поскольку по сегодняшнему маршруту ему придется путешествовать довольно часто, выяснить, куда он направляется, труда не составит, так что в будущем его будут поджидать уже при сходе с трапа самолета.

Когда такси высадило его напротив терминала «Европа», Карл не стал покупать выпуск «Плейбоя» или задерживаться на чашку кофе, а сразу зашагал к выходу на посадку номер восемнадцать.

Самолет Луиса приземлился в Ницце через несколько минут после взлета лайнера Карла. У Луиса в несессере была спрятана пачка новых пятифунтовых купюр, и наставление он получил предельно ясное: развлекаться на всю катушку и не возвращаться как минимум неделю. Командировка едва ли обременительная, но входящая в общий план дона Педро.

Самолет Диего достиг воздушного пространства Испании на час позже расписания, но поскольку встреча с одним из ведущих импортеров говядины страны намечалась не ранее четырех пополудни, у него еще оставалось свободное время. Когда бы Диего ни приезжал в Мадрид, он всегда останавливался в одном и том же отеле, обедал в одном и том же ресторане и наведывался в тот же публичный дом. Его преследователь также забронировал себе номер в этом отеле и питался в том же ресторане, однако ту пару часов, которую Диего проводил в «Ла буена ноче», коротал в кафе по другую сторону улицы – эти расходы вряд ли удивят полковника Скотт-Хопкинса.

Карлу Лансдорфу не приходилось бывать в Белфасте, однако посиделки в «Вардс айриш хаус» на Пиккадилли не прошли даром: после вечеров под лозунгом «я угощаю» он уходил из паба, снабженный почти всей нужной ему информацией об этом городе. А еще он поклялся больше никогда в жизни не пить больше одной пинты «Гиннесса».

На выходе из аэропорта он взял такси в отель «Роял Виндзор» в центре города, где зарегистрировался на три ночи, сказав при этом, что, возможно, останется подольше – в зависимости от того, как пойдут дела. Очутившись в номере, Карл запер дверь, распаковал сумку «Харродс» и включил воду в ванной. После чего вытянулся на кровати, думая о планах на вечер. Он не двигался, пока не увидел, что зажглись уличные огни. Затем еще раз сверился с картой города, чтобы к моменту выхода из отеля не пришлось в нее заглядывать снова.

Он покинул свой номер сразу после шести и спустился по лестнице на первый этаж. Он никогда не пользовался лифтом отеля – тесным, открытым, ярко освещенным пространством, в котором другие постояльцы легко могут запомнить его. Двигаясь энергично, но неторопливо, он пересек холл и вышел на Донегол-роуд. Метров сто он шел, разглядывая витрины, после чего убедился, что никто за ним не следит. Он словно вновь один в тылу врага.

К месту назначения он предпочитал следовать прямым путем, но сейчас покружил по боковым улочкам, так что пешая прогулка, обычно занимавшая двадцать минут, на этот раз вылилась в час. Да он и не спешил. Когда Карл наконец достиг Фоллс-роуд, на лбу его блестели капельки пота. В четырнадцати кварталах, занятых католиками, страх будет его постоянным спутником. Не первый уже раз в своей жизни он очутился в месте, откуда мог и не выбраться живым.

С ростом в шесть футов три дюйма, копной светлых волос и телом, двести восемь фунтов веса которого состояли в основном из мускулов, Карлу будет непросто оставаться неприметным. То, что для молодого офицера СС было преимуществом, в ближайшие несколько часов могло обернуться серьезной помехой. Лишь одно сейчас было ему на руку – его немецкий акцент. Многие католики, жившие на Фоллс-роуд, ненавидели англичан еще больше, чем немцев, иногда, правда, не делая разницы между теми или другими. Ведь Гитлер обещал воссоединить север и юг, как только выиграет войну. Карл часто задумывался, какой пост дал бы ему Гиммлер, если бы, как тот советовал Гитлеру, Германия завоевала Британию и не совершила гибельной ошибки, развернувшись на восток – против России. Жаль, фюрер плохо знал историю. Тем не менее Карл не сомневался, что многие из тех, кто поддерживал идею объединения Ирландии, были не более чем отморозками и преступниками, которые рассматривали патриотизм как плохо скрываемую возможность сделать деньги. У Ирландской республиканской армии было что-то общее с СС.

Он увидел вывеску, раскачиваемую вечерним бризом. Если поворачивать обратно, то сейчас. Он никогда не забудет, что это Мартинес дал ему возможность унести ноги из своей родной страны, когда русские танки подошли к Рейхстагу на расстояние выстрела.

Через облупившуюся зеленую дверь Карл вошел в бар, чувствуя себя неприметным, как монахиня в букмекерской конторе. Но он уже давно понял, что не существует хитроумного способа дать ИРА знать о своем прибытии в город. И дело не том, кого ты знаешь… он никого не знал.

Заказывая виски «Джемисон», он намеренно преувеличил свой немецкий акцент. Затем достал бумажник, вытянул новенькую хрустящую пятифунтовую купюру и положил на стойку. Бармен подозрительно покосился на нее, словно не был уверен, хватит ли в кассе денег на сдачу.

Карл залпом выпил виски и сразу же заказал еще. Ему необходимо было хотя бы попытаться дать понять, что у него с ними есть что-то общее. Его всегда удивляло убеждение, что если человек крупный и пьет, то много. После второй порции виски он оглядел помещение, но никто не пожелал встретиться с ним взглядом. В баре сидело человек двадцать: беседовали, играли в домино, потягивали пиво – и все делали вид, будто не заметили в комнате слона.

В 21:30 бармен позвенел колокольчиком и крикнул: «Последние заказы!» Несколько завсегдатаев поспешили к стойке заказать еще выпивку. На Карла по-прежнему никто не обращал внимания и тем более не пытался завязать разговор. Карл посидел еще несколько минут, но ничего не изменилось. Он решил вернуться и завтра предпринять еще одну попытку. Должны пройти годы, прежде чем его здесь примут за своего, если вообще примут. А у него всего лишь несколько дней на поиск встречи с тем, кто никогда не решится заглянуть в этот бар, но кому к полуночи сообщат, что Карл там.

По пути назад к Фоллс-роуд он заметил, что несколько пар глаз следят за каждым его движением. Двое мужчин, скорее пьяные, чем трезвые, перешли улицу и увязались за ним. Он замедлил шаг, давая возможность преследователям установить, где он ночует, и передать своим шефам. В холле отеля он обернулся и заметил их в тени дома на другой стороне улицы. По лестнице он поднялся на третий этаж и вошел в номер, понимая, что в свой первый день в городе сделал все возможное, дабы обозначить свое присутствие.

Карл с жадностью проглотил все бесплатные бисквиты, оставленные на буфетной стойке, за ними последовали апельсин, яблоко, банан из фруктовой вазы – вполне достаточно. Когда в апреле 1945 он бежал из Берлина, то выжил благодаря воде из грязных рек, недавно взбаламученных танками и тяжелыми грузовиками, и божественно вкусному сырому мясу кролика – пока он добирался до швейцарской границы, то сжевал даже шкурку. За время этого долгого кружного пути он ни разу не спал под крышей, не шел по дороге и никогда не входил в город или деревню, пока не добрался до средиземноморского побережья. Там его, спрятанного в мешок с контрабандным углем, подняли на борт трампового парохода[13]. Еще через пять месяцев Карл сошел на землю Аргентины в Буэнос-Айресе и сразу отправился на поиски дона Педро Мартинеса, чтобы доставить тому последний приказ, отданный Гиммлером перед самоубийством. Теперь его командиром был Мартинес.

На следующее утро Карл поднялся поздно. Он не мог появляться на завтраке в ресторане отеля, полном протестантов, поэтому подкрепился сэндвичем с поджаренным беконом в кафе на углу Лисон-стрит, после чего вновь медленно двинулся в сторону Фоллс-роуд, заполненной в этот час покупателями, мамашами с детскими колясками, детишками с сосками во рту и священниками в черных рясах.

К «Волонтеру» он подошел почти сразу, едва хозяин заведения открыл дверь. Тот сразу же узнал столь крупного гостя, но виду не подал. Карл заказал пинту светлого и заплатил деньгами, которые дали на сдачу от сэндвича с беконом. Он оставался сидеть у стойки бара до самого закрытия, лишь на короткое время прерываясь облегчиться. Маленький пакетик чипсов с солью – вот и весь его ланч. К раннему вечеру он сгрыз три такие упаковки, отчего лишь больше захотелось пить. Местные приходили и уходили, и Карл подметил: один или двое из них не оставались выпить, что вселило в него слабую надежду. К нему будто бы приглядывались, не обнаруживая себя. Но время текло, и к нему по-прежнему никто не обращался и даже не смотрел в его сторону.

Приняв последние заказы, через пятнадцать минут бармен крикнул: «Господа, прошу вас – время!» – и Карл почувствовал, что еще один день потрачен впустую. Направляясь к выходу, он даже подумал о плане Б, для чего придется переметнуться на другую сторону и установить контакт с протестантами.

В тот момент, когда он шагнул на тротуар, рядом притормозил черный «хиллман». Задняя дверь распахнулась, и, прежде чем он успел среагировать, его схватили двое и втащили на заднее сиденье. Машина рванула с места.

Карл поднял глаза и увидел человека, слишком молодого для участия в выборах, однако держащего пистолет у его лба. Волновало сейчас лишь одно: юнец был явно напуган больше, чем он сам, и трясся так сильно, что пистолет мог выстрелить случайно. Карл сумел бы обезоружить мальчишку в мгновение ока, но это расстроит его планы, и он не стал сопротивляться, когда мужчина постарше, сидевший с другого боку, скрутил ему руки за спиной, после чего завязал ему шарфом глаза. Этот же человек проверил, нет ли у него с собой оружия, и ловко вытащил его бумажник. Карл услышал, как тот присвистнул, пересчитав пятифунтовые купюры.

– Там, откуда это пришло, есть намного больше, – сказал Карл.

Последовала оживленная дискуссия на их родном, как решил Карл, языке. Ему показалось, что один предлагал убить его, но он надеялся, что того, который старше, очень заинтересовала перспектива получить больше денег. По-видимому, победили деньги: холодный ствол пистолета убрался ото лба.

Машина свернула вправо, затем влево. Кого они пытались одурачить? Карл знал: они просто ехали обратно по тому же самому маршруту – какой смысл им было рисковать и покидать свой католический оплот.

Неожиданно машина остановилась, дверь распахнулась, и Карла вышвырнули на улицу. Если проживу еще пять минут, подумал он, значит удастся накопить на пенсию по старости. Кто-то схватил его за волосы и рывком поднял на ноги. Сильный пинок в поясницу – и он летит в открытую дверь. Из подсобки тянуло горелым мясом, но он подозревал, что кормить его никто не собирается.

Его протащили вверх по лестничному пролету и впихнули в комнату с запахом залежалого белья, где толкнули на жесткий деревянный стул. Дверь с грохотом захлопнулась, он остался один. Или не один? Дом, скорее всего, надежный, и какой-нибудь «шеф», может, даже и командир «военной зоны» сейчас решает, что с ним делать.

Непонятно, сколько ему придется так ждать. Казалось, потянулись часы – каждая минута дольше предыдущей. Внезапно дверь от удара распахнулась, и он услышал, как в комнату вошли как минимум трое. Один из вошедших принялся вышагивать вокруг стула.

– Чего тебе здесь надо, англичанин? – сиплым голосом спросил тот, что шагал вокруг.

– Я не англичанин. Я немец.

Повисла долгая пауза.

– Так чего тебе надо, фриц?

– Мне велено сделать вам предложение.

– Ты хочешь поддержать ИРА? – другой голос, помоложе, эмоциональнее, но без властных ноток.

– Меня не колышет ИРА.

– Зачем тогда рисковать жизнью, пытаясь найти нас?

– Затем, что, как я сказал, у меня предложение, которое вы можете счесть стоящим. Поэтому, может, отвалите и позовете того, кто вправе принимать решения? Поскольку я подозреваю, молодой человек, что ваша матушка все еще учит вас ходить на горшок.

В зубы ему влепился кулак, после чего последовал громкий и сердитый обмен мнениями, несколько голосов звучали одновременно. Карл чувствовал, как с подбородка капает кровь, и собрался с духом для следующего удара, но его не последовало. Похоже, старший победил. Мгновением позже все трое покинули комнату, и дверь захлопнулась. Но на этот раз Карл почувствовал, что остался не один. Из-за шарфа на глазах лишенный возможности видеть, он будто стал более чувствительным к звукам и запахам. По меньшей мере час миновал, прежде чем дверь снова открылась и в комнату вошел мужчина – ступал он мягко, видимо, был в туфлях. Карл почувствовал, как тот остановился буквально в нескольких дюймах от него.

– Как вас зовут? – спросили его вежливо и почти без акцента.

Карл попробовал угадать: голос принадлежит мужчине в возрасте между тридцатью пятью и сорока. Он улыбнулся, почувствовав уверенность – человек пришел для переговоров.

– Карл Лансдорф.

– Что привело вас в Белфаст, мистер Лансдорф?

– Мне нужна ваша помощь.

– Для чего же?

– Мне нужен тот, кто является вашим единомышленником, одновременно работая на верфи «Харланд и Вольф».

– Уверен, вы уже знаете, что очень мало католиков имеют возможность найти себе работу на «Харланд и Вольф». Это закрытое предприятие. Боюсь, вы путешествовали напрасно.

– Есть там католики. Немного, правда, и, полагаю, тщательно проверенные. Они трудятся на профильных участках строительства – электрических, слесарных и сварочных, но их допускают к работе только в тех случаях, когда администрации не удается найти протестанта соответствующей квалификации.

– Вы хорошо информированы, мистер Лансдорф. Но даже если нам удастся найти человека, поддерживающего наше дело, чего хотите от него вы?

– «Харланд и Вольф» только что выиграли контракт от «Пароходства Баррингтонов»…

– …на постройку океанского лайнера под названием «Бэкингем».

– Вижу, вы тоже в курсе событий.

– Едва ли, – проговорил вежливый голос. – Рисунок проекта будущего судна появился на первой странице обеих наших местных газет на следующий день после подписания контракта. Так что, мистер Лансдорф, расскажите мне о чем-нибудь, чего я не знаю.

– Работы начинаются в следующем месяце, дата сдачи лайнера пароходству – пятнадцатое марта тысяча девятьсот шестьдесят второго года.

– И на какую нашу помощь вы рассчитываете? Ускорить процесс или же замедлить?

– Резко остановить.

– В обстановке столь пристального и неусыпного внимания задача непростая.

– Мы в долгу не останемся.

– Чего ради? – спросил сиплый голос.

– Я представляю, скажем так, компанию конкурента, который хотел бы видеть «Пароходство Баррингтонов» в затруднительном финансовом положении.

– И как мы заработаем наши деньги?

– По результатам. Согласно условиям контракта, постройка судна будет осуществляться в восемь этапов, с определенными датами, привязанными к конкретному этапу. Например, первый этап должен быть подписан обеими сторонами не позднее первого декабря этого года. Мы будем выплачивать вам тысячу фунтов за каждый день задержки каждого этапа. Следовательно, если задержка составит год, мы заплатим триста шестьдесят пять тысяч.

– Я знаю, сколько дней в году, мистер Лансдорф. Если мы согласимся на ваше предложение, то будем ожидать выплаты аванса, как говорится, «в духе доброй воли».

– Сколько? – твердо спросил Карл, впервые почувствовав себя на равных с ними.

Двое зашептались.

– Думаю, первоначальный взнос в двадцать тысяч поможет нам убедиться в серьезности ваших намерений, – сообщил вежливый голос.

– Напишите реквизиты вашего банковского счета, и я сегодня утром переведу всю сумму.

– Мы свяжемся с вами, – сказал вежливый. – Но не раньше, чем рассмотрим ваше предложение.

– Но вы не знаете, где я живу.

– Челси, Итон-сквер, сорок четыре, мистер Лансдорф. – На этот раз пришел черед Карла невольно умолкнуть. – И если мы согласимся помочь вам, мистер Лансдорф, смотрите не совершите распространенную ошибку, как это делают англичане вот уже тысячу лет, недооценивая ирландцев.

– Как вас угораздило потерять Лансдорфа?

– Он ушел от сержанта Робертса в «Харродсе».

– Вот бы у меня было хоть раз такое, когда я вывожу на шопинг жену, – проворчал министр. – А что Луис и Диего? Они тоже ускользнули?

– Нет, но они всего лишь сыграли роль этакой дымовой завесы, чтобы занять нас и дать уйти Лансдорфу.

– Как долго отсутствовал Лансдорф?

– Три дня. Вернулся на Итон-сквер в пятницу днем.

– За это время он не мог далеко уехать. Будь я любителем заключать пари, поставил бы на Белфаст: ведь он за последний месяц не раз проводил вечера, наливаясь «Гиннессом» в ирландском пабе Варда на Пиккадилли.

– И именно в Белфасте строят «Бэкингем». Но я так и не выяснил, что все-таки замышляет Мартинес, – сказал Скотт-Хопкинс.

– Как и я, но могу сообщить вам, что он недавно положил чуть больше двух миллионов в Сент-Джеймсское отделение «Мидленд банка» и немедленно приступил к скупке акций «Пароходства Баррингтонов». Пройдет совсем немного времени, и он сможет посадить второго директора в совет.

– Похоже, дон Педро задумал прибрать к рукам компанию.

– А для миссис Клифтон сама мысль о том, что семейным бизнесом станет управлять Мартинес, будет крайне унизительной. Бесчестье хуже смерти.

– Но, пытаясь сделать это, Мартинес рискует потерять много денег.

– Сомневаюсь. У этого человека уже готов план на все случаи жизни, но будь я проклят, если понимаю, в чем его суть.

– Что еще мы можем сделать?

– Не так много: сидеть и ждать и надеяться на то, что один из них где-нибудь оступится. – Министр прикончил свой напиток и добавил: – Я в подобных случаях жалею, что не родился в России. К этому времени я бы уже стал главой КГБ и не терял бы сил на игру по правилам.

– Никто не виноват, – сказал председатель.

– Может, и никто, но нас трясет то от одного необъяснимого происшествия, то от другого, – горячилась Эмма. Она принялась читать длинный список, который держала перед собой: – Пожар на погрузочной площадке, результат – задержка строительных работ на несколько дней; во время выгрузки котла рвутся стропы, результат – котел на дне гавани; пищевые отравления, результат – семьдесят три электрика, слесаря и сварщика отправлены по домам; «дикая» забастовка…[14]

– Что в итоге, председатель? – спросил майор Фишер.

– Серьезное отставание от графика. И первый этап к концу декабря нам уже не завершить. Если так пойдет и дальше, шанс сохранить первоначальный план будет очень невелик.

– Каковы финансовые последствия в случае отставания от графика? – спросил адмирал.

Майкл Керрик, финансовый директор компании, сверился со своими цифрами.

– Пока что перерасход около трехсот двенадцати тысяч фунтов.

– Можем ли мы покрыть расход из наших резервов или придется брать краткосрочные ссуды? – спросил Доббс.

– Чтобы покрыть первоначальный дефицит в активном счете оборотного капитала, средств у нас более чем достаточно, – заверил Керрик. – Но мы должны будем сделать все, что в нашей власти, чтобы в последующие месяцы компенсировать отставание.

«В нашей власти», – записала Эмма в своем блокноте.

– Возможно, в сложившихся обстоятельствах, – предложил председатель, – разумно не спешить с назначением даты спуска, поскольку все идет к тому, что нам придется менять исходные расчеты как по финансовым, так и временным затратам.

– Когда вы были заместителем председателя «Пи энд Оу», – спросил Ноулс, – приходилось ли вам сталкиваться с такими проблемами? Или же то, что мы испытываем, – ситуация нестандартная?

– Она исключительна, и, сказать по правде, я никогда не сталкивался с чем-либо подобным, – признался Бьюкенен. – Во время любой постройки бывают задержки и случаются неожиданности, но в конечном счете все, как правило, стабилизируется.

– В наш договор страхования включен какой-нибудь из этих рисков?

– Нам удалось сделать несколько заявлений на получение страховых выплат, – ответил Диксон. – Но страховые компании всегда налагают ограничения, и в одном или двух случаях мы их уже превысили.

– За некоторые их этих задержек наверняка несут ответственность «Харланд и Вольф», – сказала Эмма. – Так что мы можем сослаться на соответствующие положения о штрафных санкциях в контракте.

– Хотел бы я, чтобы все было так просто, миссис Клифтон, – вздохнул председатель. – Однако «Харланд и Вольф» оспаривают едва ли не каждый из наших исков, утверждая, что не несут прямой ответственности за эти задержки. Для юристов едва ли не каждый день – настоящая битва, а это еще больше увеличивает наши затраты.

– Видится ли вам во всем происходящем какая-то система, председатель?

– Не уверен, что правильно вас понимаю, адмирал.

– Неисправное электрооборудование от надежной компании из Ливерпуля, утопленный при выгрузке с каботажного судна котел, пищевое отравление наших рабочих, в то время как рабочие других участков верфи остаются здоровыми… А ведь продукты получаем от одного поставщика в Белфасте.

– На что вы намекаете, адмирал?

– На то, что слишком много совпадений: события, происходящие одновременно с тем, что, по слухам, ИРА начинает демонстрировать свою силу.

– Ничего себе параллель вы провели, – проговорил Ноулс.

– Может, я по-своему смотрю на происходящее и что-то домысливаю, – признался адмирал, – но ведь я родился в графстве Мейо[15] в семье отца-протестанта и матери-католички, так что параллели эти, наверное, естественны в сложившейся ситуации.

Эмма бросила взгляд через стол: Фишер что-то яростно черкал в своем блокноте, но тотчас отложил ручку, как только заметил ее интерес. Она знала, что Фишер не католик и, в сущности, не был католиком и дон Педро Мартинес – он поклонялся лишь собственной выгоде. Он ведь добровольно продавал оружие немцам во время войны, так почему бы не заключить сделку с ИРА, если таковая служит его цели?

– Будем надеяться, к нашей следующей встрече через месяц мне удастся приготовить более позитивный доклад, – сказал председатель, но в его голосе Эмма не услышала прежней уверенности.

Как только собрание завершилось, Эмма с удивлением увидела, как Фишер быстро покинул зал совещаний, не обмолвившись ни с кем и словом, – еще одно совпадение?

– Эмма, можно вас на минуту? – окликнул ее Бьюкенен.

– Я сейчас вернусь, господин председатель, – сказала Эмма и, поспешив в коридор за Фишером, успела лишь увидеть, как тот торопливо спускается по лестнице.

Почему же майор не дождался лифта? Она шагнула в лифт и нажала кнопку «G». Когда на первом этаже двери скользнули в стороны, она не стала сразу выходить, а помедлила в кабине, наблюдая за тем, как Фишер проскочил через вращающуюся дверь на улицу. К тому моменту, когда она подошла к двери, Фишер уже садился в машину. Не покидая здания, Эмма видела, как он поехал к въездным воротам. К ее удивлению, майор повернул налево, к судоверфи, а не направо – в Бристоль.

Эмма толкнула дверь и бросилась к своей машине. Доехав до ворот, она посмотрела налево и заметила вдали автомобиль майора. Едва она собралась последовать за ним, когда перед ней прошел грузовик. Эмма чертыхнулась, повернула налево и пристроилась за ним. Поток встречных машин не давал ей обогнать грузовик. Она проехала всего около полумили, когда заметила машину майора, припаркованную перед «Лордом Нельсоном». Подъехав ближе, Эмма увидела майора в телефонной будке у входа в паб – он набирал номер.

Она продолжала почти вплотную двигаться за грузовиком, пока телефонная будка не пропала из зеркала заднего вида. Ей удалось развернуться, и она медленно ехала обратно до тех пор, пока вдалеке вновь не показалась телефонная будка. Эмма притормозила у края тротуара, но мотор глушить не стала. Вскоре майор вышел, сел в машину и уехал. Она не поехала за ним сразу и смотрела вслед, пока его машина не пропала из виду: теперь она точно знала, куда он направлялся.

Несколько минут спустя въехав в ворота верфи, Эмма ничуть не удивилась, когда машина майора обнаружилась на обычном месте. В лифте Эмма поднялась на четвертый этаж и сразу направилась в столовую. Несколько членов совета директоров, включая Фишера, стояли у длинного фуршетного стола, накладывая себе еду. Эмма взяла тарелку и присоединилась к ним, после чего присела рядом с председателем.

– Вы хотели о чем-то поговорить, Росс?

– Да. Нам надо кое-что обсудить. Срочно.

– Не сейчас, – быстро проговорила Эмма: напротив нее уселся за стол Фишер.

– Полагаю, у вас что-то очень важное, поскольку я только что со встречи с лидером палаты общин… – начал министр.

– У Мартинеса новый шофер.

– И?..

– Он был бэгманом[16] у Лиама Доерти.

– Командующего ИРА в Белфасте?

– Его самого.

– Имя? – Сэр Алан взял карандаш.

– Кевин Рафферти, известный как Четырехпалый.

– Почему Четырехпалый?

– Как мне сказали, британский солдат слишком увлекся во время его допроса.

– Значит, вам в команду нужен новый человек.

– Не доводилось мне прежде чаевничать в «Пальм корт», – признался Бьюкенен.

– Моя свекровь, Мэйзи Холкомб, работала в отеле «Роял», – объяснила Эмма. – Но в те дни она не пускала Гарри или меня в свои владения. Говорила, это «крайне непрофессионально».

– Еще одна женщина, которая явно опередила свое время.

– Вы знаете только половину всего. Но Мэйзи я припасу на другой раз. Прежде всего, должна извиниться, что не пожелала говорить с вами во время ланча – во всяком случае, в те моменты, когда нас мог подслушать Фишер.

– Вы, конечно же, не подозреваете, что он имеет какое-то отношение к нашим нынешним проблемам?

– Не напрямую. Признаться, я даже предполагала, что он, возможно, начал новую жизнь… до сегодняшнего утра.

– По-моему, более лояльного коллеги на собраниях совета директоров не было…

– Согласна. Точно так и я думала до сегодняшнего утра, когда поняла, чего стоит эта его лояльность.

– Не понимаю…

– Помните, в конце собрания вы попросили поговорить с вами, но я убежала?

– Да, но какое это имеет отношение к Фишеру?

– Я проследила за ним и выяснила, что он уехал из офиса звонить по телефону.

– Как, без сомнения, сделали один-два других директоров.

– Без сомнения. Но они сделали свои звонки из здания. Фишер же покинул офис, отъехал на машине в сторону доков и позвонил из телефонной будки, что у паба под названием «Лорд Нельсон».

– Не могу утверждать, что знаю такой.

– Вот поэтому он и выбрал его, я так думаю. Говорил он не дольше пары минут и вернулся в офис как раз к ланчу, прежде чем кто-либо заметил его отсутствие.

– Почему же, интересно, майор счел необходимым скрывать, кому он звонил?

– Потому что решил: кое-что из сказанного адмиралом должно быть немедленно доложено покровителю без риска быть подслушанным.

– Уж не верите ли вы, что Фишер как-то связан с ИРА?

– Фишер – нет, а дон Педро Мартинес – да.

– Дон Педро… кто?

– Думаю, пришло время рассказать вам о человеке, которого представляет майор Фишер: о том, как свела с ним судьба моего сына Себастьяна, и о роли роденовского «Мыслителя». Тогда вы начнете понимать, чему мы противостоим.

Позднее в тот вечер в Хейшеме на борт парома в Белфаст поднялись три человека. Один нес сумку с инструментами, другой – чемодан, а у третьего в руках не было ничего. Они не были друзьями или даже знакомыми. Вместе их свели только профессиональные навыки и убеждения. До Белфаста морем ходу восемь часов, и это время пассажиры парома, как правило, отводят на сон. Но только не эти трое. Они проследовали в бар, взяли три пинты «Гиннесса» – это была еще одна из немногочисленных их точек соприкосновения – и поднялись посидеть на верхней палубе. Троица пришла к решению, что лучшее время для выполнения задания – около трех ночи, когда большинству пассажиров все до фонаря: они будут сонными, пьяными либо слишком уставшими. В назначенный час один из них отделился от группы, перелез через цепь с табличкой «Только для экипажа» и бесшумно спустился по трапу на грузовую палубу. Здесь было множество больших деревянных ящиков, но ему не составило труда определить четыре нужных. К тому же на них отчетливо виднелась маркировка «Харланд и Вольф». Орудуя гвоздодером, он ослабил гвозди на задних стенках всех четырех ящиков – общим числом сто шестнадцать. Сорок минут спустя он вернулся к компании и доложил, что все готово. Не говоря ни слова, двое его коллег отправились вниз на грузовую палубу.

Тот из двух, что покрупнее, имел уши, напоминающие цветную капусту, сломанный нос и в целом походил на оставившего ринг боксера-тяжеловеса, каким, возможно, и был. Он вытянул гвозди из первого ящика, затем отодрал деревянные доски обшивки, обнажив плату электрораспределительного щита, состоящую из сотен красных, зеленых и синих проводков. Устройство предназначалось для мостика теплохода «Бэкингем» и входило в систему внутренней связи, позволявшей капитану соединиться с любой секцией судна, от машинного отделения до камбуза. Группе инженеров-электриков потребовалось пять месяцев для создания этого сложного устройства. А молодому аспиранту Королевского университета Белфаста, вооруженному степенью кандидата физико-математических наук и плоскогубцами, – двадцать минут, чтобы привести щит в негодность. Сделав шаг назад, он полюбовался своей работой, но почти сразу после этого боксер вставил доски на место. Проверив, одни ли они по-прежнему на грузовой палубе, оба занялись вторым ящиком. В нем находились два бронзовых гребных винта, с любовью изготовленных бригадой мастеров в Дареме: работа заняла шесть недель, и труженики по праву гордились конечным результатом. Аспирант раскрыл портфель, достал бутылку с азотной кислотой, открутил пробку и медленно залил содержимое в отверстия винтов. Когда наутро ящик вскрыли, гребные винты выглядели готовыми к отправке на свалку металлолома, а не для установки.

С содержимым третьего ящика молодой кандидат наук давно мечтал ознакомиться. И когда его мускулистый коллега отодрал доски стенки ящика, его не постигло разочарование. Навигационный компьютер «Ролекс» являлся первым в своем роде и присутствовал во всех рекламных материалах «Пароходства Баррингтонов», объяснявших потенциальным пассажирам, почему, когда дело касается безопасности, им следует предпочесть «Бэкингем». Всего двенадцать минут ушло на то, чтобы превратить единственный в своем роде прибор в бесполезную рухлядь.

Последний ящик содержал в себе изумительный штурвал из дуба и меди, изготовленный в Дорсете, – штурвал, стоять за которым на мостике посчитал бы честью любой капитан. Юноша улыбнулся. Поскольку время утекало и штурвал больше не пригодится, аспирант решил не делать с ним ничего.

Когда его коллега приделал на место последнюю доску, они оба вернулись на верхнюю палубу. Если какому-нибудь бедолаге не посчастливилось бы потревожить их в течение минувшего часа, он бы понял, почему кличка бывшего боксера была Костолом.

Как только они вернулись, их товарищ отправился вниз по винтовому трапу. Времени у него было в обрез. Действуя молотком, он осторожно прибил каждый из ста шестнадцати гвоздей на свое место. Он работал с последним ящиком, когда услышал два низких гудка судна.

После швартовки парома у причала Донегал в Белфасте все трое покинули борт с пятнадцатиминутным интервалом, по-прежнему не зная имени друг друга и не имея намерений увидеться когда-либо вновь.

– Уверяю тебя, майор, ни при каких обстоятельствах я бы не стал иметь дело с ИРА, – заявил дон Педро. – Это банда жестоких головорезов, и чем раньше они окажутся в тюрьме «Крамлин-Роуд», тем лучше для всех нас.

– Рад слышать, – сказал Фишер. – Знай я, что вы связаны с этими уголовниками, я бы немедленно подал в отставку.

– Ну, это последнее, чего бы я ждал от тебя, – заверил его Мартинес. – Не забывай, я вижу тебя следующим председателем совета директоров «Пароходства Баррингтонов», и не исключено, что осталось ждать не так уж долго.

– Но Бьюкенен в ближайшее время не собирается покидать пост председателя.

– При определенных обстоятельствах это может произойти и раньше.

– С чего бы Россу делать это, когда он только-только включился в крупнейшую инвестиционную программу в истории компании?

– Или в крупнейшую катастрофу. Если программа окажется ошибочной – а ведь Бьюкенен рискнул своей репутацией, чтобы заручиться поддержкой совета, – виноват будет только тот, кто предложил этот план. Особенно если вспомнить, что семья Баррингтон в первую очередь была против самой идеи.

– Возможно. Но чтобы он решился подать в отставку, ситуация должна стать намного более опасной.

– Куда же опасней? – Мартинес пустил ему по столу выпуск «Дейли телеграф».

Фишер увидел заголовок: «Полиция считает, что за саботажем на хейшемском пароме стоит ИРА».

– Это задержит постройку «Бэкингема» еще на полгода, и не забывай, все происходит под руководством Бьюкенена. Что еще должно пойти не так, прежде чем он пересмотрит свою позицию? Вот что я тебе скажу: если акции продолжат падение, его вышибут раньше, чем дадут возможность подать в отставку. Так что тебе следует серьезно подумать о том, чтобы занять его место. Такой случай может больше никогда не подвернуться.

– Даже если Бьюкенену придется уйти, реальная кандидатура ему на замену – миссис Клифтон. Ее семья основала компанию, они по-прежнему владеют двадцатью двумя процентами акций, к тому же ее обожают все коллеги-директора.

– Не сомневаюсь, что она любимица, но фавориты, как известно, падают на первом же барьере. Так что продолжай демонстрировать прежнюю лояльность и поддержку нынешнему председателю, потому что он может оказаться обладателем решающего голоса. – Мартинес поднялся со своего кресла. – К сожалению, должен оставить тебя: у меня назначена встреча в банке для обсуждения той же самой темы. Позвони вечерком, к тому времени у меня будут для тебя интересные новости.

Мартинес забрался на заднее сиденье своего «роллс-ройса», и автомобиль влился в поток утреннего движения.

– Доброе утро, Кевин, – сказал дон Педро водителю. – Твои ребята отлично потрудились на хейшемском пароме. Хотел бы я видеть физиономии принимавших, когда в «Харланд и Вольф» вскрыли ящики. Что у вас дальше по плану?

– Ничего – пока не заплатите сто тысяч, которые задолжали нам.

– Разберусь сегодня же утром. Кстати, я еду в банк и по этой причине тоже.

– Рад слышать, – ответил Рафферти. – Будет очень жаль, если после несчастного случая с Бруно вам придется потерять еще одного сына.

– Не смейте мне угрожать! – заорал Мартинес.

– Это не угроза, – спокойно ответил Рафферти, притормаживая у светофора. – И только из личной симпатии я дам вам возможность выбрать, какому из сыновей подарить шанс остаться в живых.

Мартинес откинулся на спинку сиденья и не раскрывал рта, пока машина не остановилась перед зданием «Мидленд банка» в Сент-Джеймсе.

Когда бы Мартинес ни поднимался по ступеням банка, его охватывало такое чувство, будто он входит в другой мир – мир, в котором чувствует себя чужим. Едва он собрался сомкнуть пальцы на дверной ручке, как дверь распахнулась и ему навстречу шагнул молодой человек.

– Доброе утро, мистер Мартинес. Мистер Ледбери ожидает вас с нетерпением.

Не говоря больше ни слова, он повел одного из самых ценных клиентов банка прямо в кабинет управляющего.

– Доброе утро, Мартинес, – произнес Ледбери, когда дон Педро вошел. – Какая мягкая стоит погода для этого времени года.

Мартинесу понадобилось какое-то время, чтобы сообразить: когда англичанин опускает «мистер» и называет тебя только по фамилии, это комплимент, ибо к тебе обращаются как к равному. Но о том, что тебя считают другом, ты узнаешь лишь тогда, когда тебя назовут по имени.

– Доброе утро, Ледбери, – ответил Мартинес, не уверенный, однако, надо ли поддерживать излюбленную англичанами тему о погоде.

– Угостить вас кофе?

– Нет, спасибо. Мне назначено на двенадцать.

– Конечно. Согласно вашей инструкции, мы продолжили скупать акции Баррингтонов по мере их появления на рынке. Как вам известно, поскольку вы являетесь владельцем пакета в двадцать два с половиной процента, вы имеете право назначить еще двух человек, помимо майора Фишера, в совет директоров. Однако должен особо подчеркнуть: когда ваше участие в акционерном капитале превысит двадцать пять процентов, законным требованием банка будет поставить в известность фондовую биржу о вашем намерении приобрести контрольный пакет акций всей компании.

– Чего не надо, того не надо. Двадцать два с половиной процента вполне достаточно для моей цели.

– Замечательно. В таком случае единственное, что мне хотелось бы узнать, – имена двух человек, которых вы выбрали представлять вас в совете директоров «Пароходства Баррингтонов».

Мартинес достал из внутреннего кармана конверт и протянул управляющему. Ледбери вскрыл его, достал заполненный бланк выдвижения кандидатуры и внимательно прочел имена. Хоть он и удивился, от комментариев воздержался и сказал лишь одно:

– Как ваш банкир, я должен добавить, что надеюсь, прискорбные неудачи, постигшие «Пароходство Баррингтонов» в недавнее время, не составят для вас проблемы в долгосрочной перспективе.

– Никогда не был более уверен в будущем компании.

– Очень рад слышать это, потому что приобретение такого большого количества акций значительно повлияло на размеры вашего капитала. Мы должны надеяться, что их стоимость больше не опустится.

– Полагаю, вы убедитесь, что компания в скором времени сделает объявление, которое порадует как акционеров, так и Сити.

– Это очень хорошие новости. Могу еще чем-либо быть вам полезным сейчас?

– Да. Я бы хотел, чтобы вы перевели тысячу фунтов на счет в Цюрихе.

– К сожалению, должен объявить совету о своем решении об отставке.

Первой реакцией коллег Росса Бьюкенена были шок и неверие, за которыми тотчас последовал всеобщий протест. Один директор оставался безмолвным – единственный, кого сообщение не удивило. Быстро стало ясно, что почти каждый член совета не желал ухода Бьюкенена. Председатель дождался, когда все успокоились, и затем продолжил.

– Я тронут вашей преданностью, но считаю своим долгом сообщить: основной держатель акций ясно дал понять, что я больше не пользуюсь его доверием, – сказал он, сделав ударение на слове «его». – Он напомнил мне, и вполне справедливо, что я своей властью лоббировал постройку «Бэкингема», и это, по его мнению, оказалось в лучшем случае поступком необдуманным, а в худшем – безответственным. Мы уже пропустили сроки сдачи двух этапов постройки, и расходы компании в настоящее время превышают бюджет на восемнадцать процентов.

– Тем больше у вас оснований оставаться на мостике, – сказал адмирал. – Капитан покидает терпящий бедствие корабль последним.

– В этом случае я считаю нашей единственной надеждой мой уход с корабля, – возразил Бьюкенен.

Одна-две головы опустились, а Эмма со страхом почувствовала, что ей нечего сказать, чтобы переубедить Бьюкенена.

– Из опыта мне известно, – продолжил он, – когда бы ни возникали обстоятельства, с которыми мы сейчас сталкиваемся, Сити ищет новое руководство для решения проблемы, причем решения скорого. – Росс поднял взгляд на своих коллег и добавил: – Не думаю, что вам придется искать кандидатуру мне на замену вне нашего коллектива.

– Возможно, если мы назначим руководящий комитет с миссис Клифтон и майором Фишером, – предложил Энскотт, – такое решение может успокоить нервы наших хозяев, сидящих в лондонском Сити.

– Боюсь, Энскотт, они сочтут этот шаг временным компромиссом. Если когда-либо в будущем Баррингтонам понадобится взять больший кредит, ваш новый председатель должен отправляться в банки не с шапкой в руке, но с доверием – самым важным словом в лексиконе Сити.

– Поможет ли делу, Росс, – Эмма впервые на собрании назвала председателя по имени, – если я дам ясно понять, что моя семья полностью доверяет вам как председателю и хочет оставить вас в этой должности?

– Был бы очень тронут, однако Сити не изменит решения и посчитает это всего лишь жестом. Что же касается меня лично, Эмма, я искренне благодарен вам за поддержку.

– Вы можете всегда рассчитывать и на мою поддержку, – вклинился Фишер. – Я с вами до конца.

– В этом-то и проблема, майор. Если я не уйду, очень может статься, что настанет этот самый конец – конец великой компании, какой мы ее знаем, а смириться с этим я не могу.

Председатель обвел взглядом сидевших за столом: не желает ли кто высказать мнение? Но на этот раз все как будто согласились с тем, что жребий брошен.

– Сегодня в пять пополудни, после закрытия фондовой биржи, я объявлю, что по причинам личного характера подал в отставку с поста председателя совета директоров «Пароходства Баррингтонов». Однако, с вашего согласия, продолжу отвечать за текущие дела компании до назначения нового председателя.

Возражавших не нашлось. Через пять минут собрание завершилось, и Эмма не удивилась, когда Фишер спешно покинул зал заседаний. Двадцать минут спустя он присоединился к коллегам за ланчем.

– Тебе понадобится разыграть свой главный козырь, – сказал Мартинес, когда Фишер доложил ему подробности случившегося на собрании акционеров.

– Что за козырь?

– Ты мужчина, а в этой стране не существует компании, включенной в котировальные списки биржи, председателем совета директоров которой числилась бы женщина. Да и немного в стране сыщется компаний с женщиной в составе совета.

– Эмме Клифтон свойственно ломать стереотипы, – напомнил ему Фишер.

– Возможно, но не знаешь ли ты, кому из твоих коллег-директоров может прийтись не по душе идея видеть председателем совета женщину?

– Нет, хотя…

– Хотя?..

– Точно знаю, что Ноулс и Энскотт голосовали против разрешения пускать женщин в помещение гольф-клуба «Роял уиверн» в дни матчей.

– Тогда намекни им, как ценишь их принципиальную позицию и что сам поступил бы точно так же, будь ты членом клуба.

– Уже, – сказал майор.

– Ну, значит, два голоса у нас в кармане. А как насчет адмирала? Ведь он холостяк.

– Адмирал под вопросом. Помню, он воздержался, когда кандидатуру Эммы впервые внесли в список членов совета.

– Предположительно третий голос.

– Но даже если они меня поддержат, это всего лишь три голоса, а все остальные, я твердо уверен, поддержат миссис Клифтон.

– Не забывай, за день до очередного собрания совета я назначу еще двух директоров. Это даст тебе шесть голосов, более чем достаточно, чтобы баланс был в твою пользу.

– Если только все остальные места в совете не займут Баррингтоны. В этом случае мне по-прежнему будет необходим еще один голос для верного выигрыша: ведь если голоса распределятся поровну, Бьюкенен наверняка решит в пользу миссис Клифтон.

– Тогда к следующему четвергу мы должны поставить другого директора.

Повисла пауза, и оба молчали, пока не заговорил Мартинес:

– Можешь назвать человека, у которого есть немного свободных наличных, с учетом того, какие дешевые в настоящий момент акции, и кто ни за что, ни при каких обстоятельствах не захочет, чтобы следующим председателем стала миссис Клифтон?

– Могу, – не колеблясь, ответил Фишер. – Я знаю человека, который ненавидит Эмму Клифтон даже больше, чем вы, и этот человек недавно получил крупную сумму отступных по договору о расторжении брака.

– Доброе утро, – начал Росс Бьюкенен. – И добро пожаловать на наше внеочередное общее собрание. В сегодняшней повестке дня только один пункт, а именно назначение нового председателя совета директоров «Пароходства Баррингтонов». Хотел бы вначале признаться, какая это была для меня честь – служить последние пять лет на посту председателя совета, и как грустно мне этот пост покидать. По причинам, которые я не хотел бы оглашать снова, я чувствую: сейчас подходящее время уйти в отставку и позволить другому занять мое место. Первая моя обязанность состоит в том, чтобы представить тех акционеров, которые присоединились к нам сегодня и которые, согласно уставу компании, правомочны голосовать на внеочередном собрании акционеров. Один-два из сидящих за этим столом окажутся знакомы совету директоров, в то время как другие – возможно, нет. Справа от меня мистер Дэвид Диксон, исполнительный директор, а слева – мистер Филип Уэбстер, секретарь компании. По левую от него руку – наш финансовый директор мистер Майкл Керрик. Рядом с ним контр-адмирал Саммерс, далее миссис Клифтон, мистер Энскотт, мистер Ноулс, майор Фишер и мистер Доббс – все они независимые члены правления. К ним сегодня присоединились отдельные лица или представители компаний, имеющих крупный пакет акций «Пароходства Баррингтонов», включая мистера Питера Мейнарда и миссис Алекс Фишер. Обе кандидатуры выдвинуты майором Фишером, поскольку в настоящее время он представляет двадцать два с половиной процента акций компании.

Мейнард лучезарно улыбнулся, а Сьюзен Фишер чуть наклонила голову и зарделась, когда все повернулись взглянуть на нее.

– Семью Баррингтон и их долю собственности в двадцать два процента представляют сэр Джайлз Баррингтон, член кабинета министров и член парламента, и его сестра, доктор Грэйс Баррингтон. Два других присутствующих здесь человека, которые также обладают правом голоса по этому случаю: леди Вирджиния Фенвик… – (Вирджиния похлопала Фишера по спине, не оставляя ни у кого сомнений в том, кто ее покровитель.) – И… – председатель сверился со своими записями, – мистер Седрик Хардкасл, представитель «Фартингс банк», в настоящее время обладающий семью с половиной процентами акций компании.

Все сидящие вокруг стола повернули голову, чтобы взглянуть на человека, с которым ни один из них прежде не сталкивался. На банкире был серый костюм-тройка, белая рубашка и изрядно поношенный синий шелковый галстук. Ростом пяти футов – и ни дюймом выше, – он был почти полностью лыс, за исключением полукруга седых волос, едва доходивших до ушей. Толстые очки в роговой оправе мешали угадать его возраст. Пятьдесят? Шестьдесят? Может, даже семьдесят? Мистер Хардкасл снял очки, показав светло-серые глаза, и Эмма тотчас поняла, что видела его прежде, но не смогла вспомнить, где именно.

– Доброе утро, господин председатель, – вот и все, что услышали от банкира, хотя эти четыре слова выдали, из какого графства он родом.

– Итак, давайте перейдем к неотложным делам, – продолжил Бьюкенен. – Вчера, к согласованному сроку в шесть часов вечера, стали известны имена двух кандидатов на пост председателя: миссис Эммы Клифтон, выдвинутой сэром Джайлзом Баррингтоном, членом кабинета министров и парламента, поддержанной доктором Грэйс Баррингтон, и майора Фишера, выдвинутого мистером Энскоттом и поддержанного мистером Ноулсом. Оба кандидата сейчас обратятся к совету директоров с рассказом, как им видится будущее компании. Приглашаю майора Фишера продолжить заседание.

– Полагаю, было бы учтиво первой говорить леди. – Не двигаясь с места, Фишер тепло улыбнулся Эмме.

– Очень любезно с вашей стороны, майор, – ответила Эмма. – Но я с удовольствием исполню решение председателя и предоставлю право выступить первым вам.

Фишер как будто немного смутился, но быстро взял себя в руки. Пошуршал бумагами, поднялся с места, медленно обвел взглядом сидевших за столом, после чего заговорил:

– Господин председатель, уважаемые члены совета, считаю большой честью даже быть представленным в качестве кандидата на пост председателя совета директоров «Пароходства Баррингтонов». Как человек, родившийся и выросший в Бристоле, я всю свою жизнь хорошо знал об этой великой компании, ее истории, ее традициях, а также о ее репутации – о компании, ставшей важной частью наследия бристольского судоходства. Сэр Джошуа Баррингтон был личностью легендарной, а также сэр Уолтер, которого я имел честь знать, – (при этих словах на лице Эммы отразилось удивление, если только слово «знать» не означало случайно столкнуться с дедом в школьном актовом зале лет тридцать назад), – сделали эту компанию открытой и создали ей репутацию одной из ведущих судоходных и судостроительных предприятий не только в нашей стране, но во всем мире. К большому сожалению, сейчас все обстоит иначе – отчасти потому, что сын сэра Уолтера, Хьюго, просто не соответствовал занимаемой должности, и хотя наш нынешней председатель совета сделал очень многое для восстановления репутации фирмы, вереница недавних событий, произошедших не по его вине, привела к потере доверия со стороны некоторых наших акционеров. Вам, моим коллегам по совету директоров, необходимо решить сегодня, – Фишер вновь обвел взглядом стол, – кто лучше готов разрешить кризис доверия. В сложившихся обстоятельствах я чувствую, что должен упомянуть о своих верительных грамотах на тот случай, если придется бороться за свои убеждения. Я служил своей стране, будучи молодым лейтенантом в битве при Тобруке, которую Монтгомери описал как одно из самых кровопролитных сражений в истории. Мне посчастливилось выжить в атаке, за которую меня наградили прямо на поле боя.

Джайлз обхватил руками голову. Он с удовольствием поведал бы совету, как все произошло на самом деле, когда в тот день под Тобруком появился на горизонте враг, но знал, что сестре это не поможет.

– Следующим моим сражением было противостояние сэру Джайлзу Баррингтону в роли консервативного кандидата на последних всеобщих выборах, – Фишер подчеркнул слово «консервативный», будто полагал, что вряд ли кто-то за этим столом, кроме Джайлза, когда-либо голосовал за лейбористов, – за «обеспеченное место» в парламенте от бристольских судоверфей. Кандидату от лейбористов я проиграл с результатом в несколько голосов, и то лишь после третьего пересчета. – На этот раз он удостоил Джайлза улыбкой.

Джайлз едва подавил в себе желание вскочить и стереть улыбку с физиономии Фишера.

– Так что могу с некоторой долей уверенности сказать, что мне довелось встречать, цитируя Киплинга, «…успех и поруганье, не забывая, что их голос лжив»[17]. А теперь, – продолжил он, – позвольте мне коснуться некоторых проблем, вставших перед нашей прославленной компанией в настоящее время. Я подчеркну: в настоящее время. Немногим более года назад мы пришли к важному решению, и позвольте совету напомнить, что тогда я всецело поддерживал предложение председателя строить «Бэкингем». Однако с той поры произошла целая череда бедствий – как непредсказуемых, так и тех, что мы могли бы предвидеть, – которые привели к серьезному отставанию от графика. Как результат, впервые в истории компании нам пришлось принять решение обратиться в банки за ссудой, которая поможет нам продержаться в этот тревожный период.

Позвольте рассказать вам о трех изменениях, которые бы я инициировал безотлагательно, если бы меня избрали председателем совета директоров. Во-первых, предложил бы миссис Клифтон стать моим заместителем – с тем, чтобы в Сити не сомневались, что семья Баррингтон по-прежнему связывает свое будущее с компанией, как это было на протяжении более ста лет.

Несколько «Слушайте, слушайте!» пронеслось вокруг стола, и Фишер улыбнулся Эмме второй раз с тех пор, как стал членом совета. Джайлз вынужден был оценить нахальство майора: ведь Эмма не сочтет нужным возвращать комплимент, поскольку знает, что Фишер в ответе за нынешние беды компании, и никогда не согласится стать его заместителем.

– Во-вторых, – продолжил Фишер, – завтра же утром я бы вылетел в Белфаст, уселся рядом с Фредериком Риббеком, председателем совета директоров «Харланд и Вольф», и начал бы переговоры о перезаключении нашего контракта, особо упирая на то, что это его компания постоянно отказывается брать на себя ответственность за любую из злополучных задержек, имевших место в ходе постройки «Бэкингема». И в-третьих, я найму лучшую охранную компанию, чтобы сопровождать оборудование, которое отправляется в Белфаст от имени и по поручению «Пароходства Баррингтонов», чтобы акт саботажа – как тот, что произошел на борту хейшемского парома, – не повторился больше никогда. В то же самое время я бы ввел новую политику страхования, в которой не было бы страниц с пунктами договора о штрафах, напечатанных самым мелким шрифтом. И в конце хотел бы добавить: если мне посчастливится стать вашим председателем, я приступлю к работе сегодня днем и не позволю себе отдыхать, пока «Бэкингем» не отправится в океанское плавание и не начнет доказывать свою рентабельность.

Фишер опустился на место под теплые аплодисменты, улыбки и одобрительные кивки. Не успели хлопки затихнуть, как Эмма поняла, что допустила тактическую ошибку, позволив своему оппоненту выступить первым. Он покрыл почти все пункты, которые она собиралась огласить, и теперь это будет выглядеть, как будто она в лучшем случае соглашается с ним, а в худшем – не имеет собственных соображений. Она прекрасно помнила, как Джайлз опозорил Фишера в Колстон-Холле во время недавней избирательной кампании. Но сегодня утром в офисе «Пароходства Баррингтонов» это был совсем другой человек, и единственный взгляд на Джайлза подтвердил Эмме, что брата тоже застали врасплох.

– Миссис Клифтон, – обратился к ней председатель. – Не желаете ли поделиться с советом вашими идеями?

Эмма нерешительно поднялась на ноги – Грэйс показала ей два поднятых больших пальца, заставив почувствовать себя рабом-христианином, которого вот-вот швырнут ко львам.

– Господин председатель, позвольте мне начать с того, что вы видите перед собой кандидата поневоле, ведь будь у меня выбор, председателем совета директоров этой компании остались бы вы. И только тогда, когда вы приняли твердое решение уйти в отставку, я задумалась о возможности занять ваше место и продолжить давнюю традицию тождества моей семьи и этой компании. Для начала я хотела бы дать отпор некоторым членам совета, считающим моим самым большим недостатком мой пол.

Ее слова вызвали взрыв смеха, у некоторых – нервного, хотя Сьюзен Фишер улыбнулась сочувствующе.

– Я страдаю, – продолжила Эмма. – Да, страдаю оттого, что являюсь женщиной в мире мужчин и, откровенно говоря, ничего не могу с этим поделать. Я ценю, что у совета достало мужества назначить женщину кандидатом в председатели совета директоров компании Баррингтонов, особенно в трудную пору, которую мы сейчас переживаем. Но с другой стороны, мужество и новаторство – именно то, что сегодня нужно компании. Пароходство стоит как бы на перепутье, и кого бы вы ни избрали – ему решать, в каком направлении двигаться. Как вам известно, когда правление в прошлом году постановило начать постройку «Бэкингема», я была против этого проекта и голосовала соответствующе. Поэтому будет только честно сообщить совету свою нынешнюю позицию по этому вопросу. Я считаю, что назад у нас пути нет, потому что для компании это будет означать унижение и, возможно, даже забвение. Совет принял решение по доброй воле, и мы обязаны перед нашими акционерами не отказываться от своих намерений и не обвинять других, но продолжать отдавать все свои силы на то, чтобы наверстать упущенное время и убедить всех, что в конечном счете мы преуспеем.

Эмма опустила глаза на листок с записями, в которых повторялось почти все уже сказанное ее соперником. Она упорно продолжала говорить, надеясь, что присущие ей энтузиазм и энергия пересилят тот факт, что коллеги слышат те же самые идеи и соображения второй раз.

К моменту, когда она достигла последнего предложения, Эмма чувствовала, что интерес и внимание совета ускользают. Джайлз накануне предупредил ее: что-то непредвиденное случится сегодня – так и вышло. Фишер постарался.

– Позвольте, господин председатель, завершить свои соображения по делу словами о том, что госпожа Баррингтон почтет за честь, если ей позволят присоединиться к ее великим предкам и возглавить совет, особенно в такое время, когда перед компанией стоят серьезные трудности. Я уверена, что с вашей помощью смогу эти трудности преодолеть и вернуть «Пароходству Баррингтонов» его славное имя и репутацию.

Эмма опустилась на место, чувствуя, что в ее «табели успеваемости» сделана запись: «Могло бы получиться гораздо лучше». Теперь оставалась надежда на то, что Джайлз окажется прав в своем втором предположении. Почти все сидящие за овальным столом уже решили, как они будут голосовать, еще до открытия собрания.

Как только оба кандидата «защитились», пришел черед членов совета высказать свое мнение. Многим выступавшим хотелось, чтобы именно их слово оказалось решающим, однако в течение следующего часа почти никто не продемонстрировал проникновения в суть либо новизны взглядов. Эмма отказалась отвечать на вопрос: «Назначите ли вы своим заместителем майора Фишера?» – однако по-прежнему чувствовала, что мнения делятся приблизительно поровну. До тех пор, пока не взяла слово леди Вирджиния.

– Я лишь хотела поделиться одним наблюдением, господин председатель, – проворковала она, ресницы ее трепетали. – Я не верю, что женщины существуют на земле для того, чтобы заседать в правлениях и советах, становиться профсоюзными лидерами, строить океанские лайнеры или занимать огромные суммы у банкиров лондонского Сити. Как бы я ни восхищалась миссис Клифтон и всем тем, чего она достигла, голосовать я буду за майора Фишера. Что же касается миссис Клифтон – я очень надеюсь, что она примет великодушное предложение майора стать его заместителем. Я пришла сюда продемонстрировать свою непредвзятость, с желанием взять сторону миссис Клифтон, но, к сожалению, моих ожиданий она не оправдала.

Эмма невольно восхитилась хладнокровием Вирджинии. Эта женщина знала наизусть слова своего выступления задолго до того, как вошла в зал заседаний, отрепетировав даже драматические паузы; помимо этого, ей как-то удалось создать впечатление, будто она и не думала вмешиваться до самого последнего момента, когда ей не оставили выбора, кроме как высказать парочку своих «импровизированных» замечаний. Эмме же оставалось только гадать, скольких из сидящих за этим столом удалось одурачить. За исключением, разумеется, Джайлза: у брата был такой вид, будто он готов своими руками придушить бывшую жену.

К тому моменту, когда леди Вирджиния опустилась на свой стул, только два человека еще не высказались. Председатель, учтивый, как всегда, спросил:

– Прежде чем я объявлю голосование, не хотят ли высказаться миссис Фишер или мистер Хардкасл?

– Нет, спасибо, господин председатель, – выпалила Сьюзен Фишер и вновь опустила голову.

Председатель повернул голову в сторону мистера Хардкасла.

– Спасибо вам за внимание, господин председатель, – ответил тот. – Я лишь скажу, что с большим интересом выслушал все мнения, а в особенности предложения обоих кандидатов, и… вот, как и леди Вирджиния, для себя решил, кого буду поддерживать.

Фишер улыбнулся йоркширцу.

– Благодарю, мистер Хардкасл. Если больше никто не желает высказаться, значит пришло время членам совета директоров отдать свои голоса. – Росс сделал паузу, однако все молчали. – Секретарь будет вызывать по очереди каждого. Пожалуйста, сообщите ему, какого кандидата вы поддерживаете.

– Начну с исполнительных директоров, – объявил Уэбстер, – а затем приглашу остальных членов совета голосовать. Итак… Мистер Бьюкенен?

– Ни одного кандидата я поддерживать не буду. Однако, если голосование закончится вничью, я, воспользовавшись прерогативой председателя, отдам свой голос человеку, который, по моему мнению, должен стать следующим председателем.

Росс провел несколько бессонных ночей – бился над вопросом: кто сменит его, и наконец склонился к кандидатуре Эммы. Однако убедительная речь Фишера и довольно слабый, невыразительный ответ Эммы убедили его поменять решение. Он по-прежнему не мог заставить себя проголосовать за Фишера, поэтому решил воздержаться и дать своим коллегам принять решение. Тем не менее, если голоса разделятся поровну, он, пусть и против своего желания, поддержит Фишера.

Эмма не смогла сдержать удивления и разочарования решением Росса не голосовать. Фишер улыбнулся и перечеркнул имя председателя, которое числилось до этого времени в колонке «Клифтон».

– Мистер Диксон?

– Миссис Клифтон, – без колебаний ответил старший исполнительный директор.

– Мистер Керрик?

– Майор Фишер, – ответил финансовый директор.

– Мистер Энскотт?

– Майор Фишер.

Эмма почувствовала разочарование, но не удивилась, поскольку знала: Ноулс тоже проголосует против нее.

– Сэр Джайлз Баррингтон?

– Миссис Клифтон.

– Доктор Грэйс Баррингтон?

– Миссис Клифтон.

– Миссис Эмма Клифтон?

– Я не буду голосовать, господин председатель. Воздержусь.

Фишер одобрительно кивнул.

– Мистер Доббс?

– Миссис Клифтон.

– Леди Вирджиния Фенвик?

– Майор Фишер.

– Майор Фишер?

– Я проголосую за себя, воспользовавшись моим правом, – ответил Фишер, посылая через стол улыбку Эмме.

Сколько раз Себастьян умолял свою мать не отказываться от голосования, уверенный: нет ни шанса, что Фишер поведет себя как джентльмен.

– Миссис Фишер?

Сьюзен подняла глаза на председателя, нерешительно помедлила и нервно прошептала:

– Миссис Клифтон.

Алекс резко развернулся и, не веря своим ушам, уставился на жену. Однако на этот раз Сьюзен не стала опускать головы. Напротив, она смотрела на Эмму и улыбалась. Эмма же, удивленная ничуть не меньше, поставила плюсик напротив имени Сьюзен.

– Мистер Ноулс?

– Майор Фишер, – ответил тот, не задумавшись.

– Мистер Мейнард?

– Майор Фишер.

Эмма посчитала плюсы и минусы в своем блокноте. Фишер лидировал шесть к пяти.

– Адмирал Саммерс? – объявил секретарь.

Последовала тишина, показавшаяся Эмме бесконечной, на самом же деле длившаяся лишь несколько секунд.

– Миссис Клифтон, – наконец последовал ответ.

Эмма раскрыла от удивления рот. Старик наклонился над столом и прошептал:

– Всегда сомневался в Фишере, а как только он проголосовал за себя, понял, что был прав.

Эмма не знала, то ли рассмеяться, то ли поцеловать его, но секретарь компании прервал ее мысли:

– Мистер Хардкасл?

И вновь все в комнате переключили внимание на единственного человека, которого никто не знал.

– Будьте так добры сообщить нам свое решение, сэр. – Фишер нахмурился.

Всего шесть. Если бы Сьюзен проголосовала за него, голос Хардкасла значения бы уже не имел, но он по-прежнему был уверен, что йоркширец поддержит его.

Седрик Хардкасл вытянул из верхнего кармана носовой платок, снял очки и протер их, после чего ответил:

– Я воздержусь и предоставлю председателю, который знает обоих кандидатов куда лучше меня, решить, кто из них больше годится в преемники.

Когда вновь избранный председатель совета директоров занял свое место во главе стола, Сьюзен Фишер оттолкнула свой стул и тихонько выскользнула из зала заседаний.

Пока что все шло как надо. Однако Сьюзен знала, что для завершения оставшейся части ее плана следующий час будет решающим. В то утро Алекс даже ничего не сказал, когда она предложила отвезти его на собрание совета, чтобы он смог сосредоточиться на своей речи. О чем она умолчала – так это о том, что обратно она его не повезет.

Какое-то время Сьюзен мирилась с тем, что ее брак оставался фарсом, и не могла даже припомнить, когда они последний раз занимались любовью. Она частенько спрашивала себя, почему все-таки согласилась выйти за майора. Постоянное мамино напоминание: «Не позаботишься о себе, доченька, останешься в девках», увы, не помогло. Она решила дать майору отставку.

Алексу Фишеру не удавалось сосредоточиться на речи Эммы, выражавшей согласие занять должность председателя. Он мучительно пытался придумать, как объяснит дону Педро, отчего жена проголосовала против него.

Поначалу Мартинес предложил, чтобы его сопровождали на совет Диего и Луис, но Алекс убедил: мысль о том, что компанию возглавит иностранец, напугает директоров больше, чем женщина-председатель.

В конце концов он решил, что просто доложит дону Педро о победе Эммы с преимуществом в один голос, а о том, что жена не поддержала его, умолчит. Он не подумал о том, что произойдет, если дону Педро попадется на глаза протокол собрания.

Припарковав машину перед многоквартирным домом «Аркадия», Сьюзен Фишер отперла входную дверь, поднялась на лифте на третий этаж и вошла в квартиру. Быстро прошла в спальню, опустилась на колени и вытащила из-под кровати два чемодана. Затем начала опустошать шкаф: шесть платьев, два костюма, несколько юбок и бальное платье – придется ли когда-нибудь снова надеть его? Потом, выдвигая ящики комода один за другим, вынула свои чулки, нижнее белье, блузы и джемперы и почти наполнила первый чемодан.

Когда она поднялась с колен, взгляд ее упал на акварель «Озерный край» – Алекс купил ее, когда у них был медовый месяц, и немного переплатил. К удовольствию Сьюзен, картина идеально уместилась на дне второго чемодана. Затем она прошла в ванную, собрала туалетные принадлежности и косметику, пеньюар и несколько полотенец, рассовав их по свободным секциям второго чемодана.

В кухне Сьюзен понадобилось немногое – главным образом веджвудский обеденный сервиз, свадебный подарок от матери Алекса. Она тщательно завернула каждый предмет в страницы «Дейли телеграф» и сложила все в два пакета из-под продуктов, которые нашла под раковиной.

Простенький зеленый чайный сервиз она оставила: он ей никогда не нравился, особенно потому, что на нем появилось много сколов, да и места во втором чемодане уже не было.

– На помощь! – невольно воскликнула Сьюзен: она хотела бы увезти много больше того, что взяла, но оба чемодана были уже битком набиты!

Сьюзен вернулась в спальню, встала на стул и стянула со шкафа старый чемодан Алекса. Выволокла его в коридор, отстегнула ремни и продолжила свое дело. В гостиной на каминной полке стояли старинные часы с ручкой наверху – фамильная ценность, по словам Алекса, и три фотографии в серебряных рамках. Она вытащила фотографии и порвала их, а пустые рамки упаковала. Сьюзен с радостью забрала бы и телевизор, но уж слишком он был большим, да к тому же этот шаг мама бы не одобрила.

Секретарь компании объявил собрание закрытым, но за ланчем Алекс не присоединился к своим коллегам. Не обменявшись ни с кем даже словом, он быстро покинул зал заседаний. Следом ушел Питер Мейнард. Дон Педро дал Алексу два конверта по тысяче фунтов в каждом. Жена, разумеется, не получит пятисот фунтов, которые он пообещал ей. Когда они оказались в лифте, Алекс достал из кармана один конверт.

– Вы, по крайней мере, сдержали слово, – сказал он, протянув конверт Питеру.

– Спасибо, – с благодарностью проговорил Мейнард, пряча деньги в карман. – Но какая муха укусила Сьюзен? – добавил он, когда дверь лифта открылась на первом этаже.

Алекс не ответил.

Когда они вышли из здания пароходства, Алекс не удивился, не обнаружив свою машину на привычной стоянке, однако его озадачил тот факт, что там был припаркован незнакомый ему автомобиль.

У передней двери машины стоял молодой человек с кожаным саквояжем в руке. Заметив Алекса, он сразу направился к нему.

Утомленная сборами, Сьюзен вошла в кабинет Алекса. Здесь она не ожидала найти чего-либо ценного в добавление к своей добыче: разве что две картинные рамы – одна серебряная, другая кожаная – и серебряный ножичек для вскрытия почтовых конвертов, который подарила мужу на Рождество. Но поскольку нож был всего лишь посеребренным, она решила оставить его майору.

Время поджимало, Алекс должен был скоро вернуться. Но, уже собравшись уходить, Сьюзен заметила толстый конверт со своим именем, написанным поперек. Она разорвала его и не поверила глазам: пятьсот фунтов, которые пообещал ей Алекс, если она придет на собрание совета директоров и проголосует за него. Что ж, наполовину она выполнила свою часть сделки: Сьюзен спокойно опустила деньги в сумочку и улыбнулась впервые за этот день.

Сьюзен закрыла дверь, быстро прошлась по квартире и осмотрелась еще раз – на всякий случай. Она что-то забыла, но что? О, ну конечно, конечно! Она кинулась в спальню, открыла маленькую кладовку и улыбнулась во второй раз, увидев ряды обуви, которая осталась еще со времен ее «модельных» дней. Не спеша она принялась складывать обувь в чемодан. Она уже хотела закрыть дверь кладовки, как ее взгляд остановился на аккуратном рядке черных кожаных туфель и коричневых брогов – все начищены, как на парад. Обувь была гордостью и отрадой Алекса, все пары сделаны у Лобба из Сент-Джеймса, и, как он частенько напоминал ей, сносу им не будет всю жизнь.

Сьюзен взяла по левому ботинку каждой пары и побросала в старый школьный чемодан Алекса. Туда же проследовали правая тапка, правый башмак «Веллингтон» и правый кед. Покончив с этим, она уселась на чемодан и застегнула ремни.

Наконец она выволокла все три чемодана и два пакета на лестничную площадку и закрыла дверь дома, в который никогда больше не вернется.

– Майор Алекс Фишер?

– Да.

– Мне велено передать вам это, сэр. – Молодой человек вручил ему продолговатый темно-желтый конверт.

Не добавив больше ни слова, юноша вернулся в свою машину и уехал. Вся встреча длилась менее минуты.

Озадаченный, Алекс нервно надорвал конверт и достал документ на нескольких страницах. На титульном листе он увидел надпись: «Исковое заявление о расторжении брака: миссис Сьюзен Фишер против майора Алекса Фишера». У него подогнулись колени, и он ухватился за руку Мейнарда, чтобы не упасть.

– Что стряслось, старина?

В поезде, уносящем его обратно в Лондон, Седрик Хардкасл еще раз припомнил, каким образом он очутился на собрании совета директоров бристольского пароходства. Все началось с того, что он сломал ноги.

Почти сорок пять лет Седрик вел жизнь, которую даже его местный викарий описал бы как безупречную. За это время он заработал репутацию человека честного, принципиального и здравомыслящего.

В пятнадцать лет он окончил классическую школу в Хаддерсфилде и пошел работать к своему отцу в «Фартингс банк», что на углу Центральной улицы, – в этом банке вам не удастся открыть счет, если только вы не родились и не выросли в Йоркшире. Каждому работнику, как зеленому практиканту, здесь с первого дня вдалбливали в голову ключевую доктрину банка: «Береги пенсы, а фунты позаботятся о себе сами».

В тридцать два года Седрик стал самым молодым в истории банка заведующим отделением, и его отец, по-прежнему рядовой кассир, вышел на пенсию как раз вовремя, чтобы ему не пришлось на работе обращаться к собственному сыну «сэр».

Накануне сорокалетия Седрику предложили стать членом правления «Фартингса». Все полагали, что в скором времени он перерастет маленький провинциальный банк и, как Дик Уиттингтон, станет главой лондонского Сити. Все, кроме Седрика. Ведь Седрик в первую очередь был йоркширцем. Он женился на Берил, девушке из Батли; их сын Арнольд был зачат в период свадебного путешествия в Скарборо, а рожден в Китли: если хочешь, чтобы твой сын поступил работать в банк, он должен родиться в графстве Йоркшир.

Когда Берт Энтвисл, председатель правления «Фартингс банка», в возрасте шестидесяти трех лет скончался от сердечного приступа, не понадобилось голосования, чтобы решить, кто его заменит.

После войны «Фартингс» стал одним из тех банков, о которых часто упоминалось на страницах газет страны как о «готовых к поглощению». Однако у Седрика были другие планы, и подходы более крупных финансовых учреждений были без обсуждений отвергнуты. Новоиспеченный председатель правления начал с укрепления банка и открытия новых его отделений, и в течение нескольких лет уже «Фартингс» занялся «поглощениями». Три десятилетия Седрик тратил свободные наличные, бонусы или дивиденды на приобретение акций банка, так что к своему шестидесятилетию стал еще и владельцем контрольного пакета в пятьдесят один процент акций.

В возрасте шестидесяти лет, когда многие мужчины начинают подумывать об отставке, Седрик руководил одиннадцатью отделениями в Йоркшире и представительством в лондонском Сити и уж точно не искал никого себе на смену.

Если и было в его жизни разочарование, так это сын Арнольд. Парень хорошо успевал в классической школе Лидса, но затем взбунтовался, предпочтя продолжать учебу в Оксфорде. Что еще хуже, парень не желал идти работать к отцу в «Фартингс», предпочитая практику барристера в Лондоне. Это означало, что Седрику некому было передать банк.

Впервые в жизни он задумался о принятии предложения банка «Мидленд» – продаже контрольного пакета акций. Банк предложил такую сумму, которая позволила бы ему оставшуюся жизнь играть в гольф на Коста-дель-Соль, бродить по дому в мягких тапочках, потягивать «Хорликс»[18] и устало отходить ко сну в десять вечера. Но вот чего никто, за исключением Берил, не понимал о Седрике Хардкасле – что банковское дело для него было не только работой, но и увлечением. Пока он владеет контрольным пакетом акций в «Фартингсе», гольф, домашние тапочки и «Хорликс» могут подождать. Он сказал жене, что предпочтет сыграть в ящик, сидя за рабочим столом, чем за шестичасовым чаем.

Как выяснилось, в ящик он едва не сыграл, возвращаясь как-то вечером в Йоркшир. Но даже Седрик не смог бы предвидеть, насколько круто изменится его жизнь, когда он окажется участником автомобильной аварии на шоссе А1 вечером в пятницу. К концу того дня он изрядно устал после череды продолжительных заседаний в офисе главного управления банка в Сити и должен был остаться ночевать в своей лондонской квартире. Однако он предпочитал проводить выходные с Берил, поэтому всегда возвращался в Хаддерсфилд. Он уснул за рулем, а проснулся в больнице, с закованными в гипс обеими ногами. Только это и было у него общего с молодым человеком на соседней койке.

Себастьян Клифтон воплощал в себе едва ли не все, к чему Седрик относился крайне неодобрительно. Заносчивый, чванливый сноб-южанин, непочтительный и недисциплинированный, имеющий на все свое мнение и, хуже того, считающий, что весь мир должен ему только за то, что он живет на этом свете. Седрик сразу попросил старшую медсестру перевести его в другую палату. Мисс Паддикомб в просьбе ему отказала, но сообщила, что есть две свободные одноместные палаты. Седрик предпочел остаться: он не признавал излишних трат.

Кто из них двоих оказал большее влияние на другого за те несколько недель вынужденного заключения, Седрик не смог бы сказать. Начать с того, что бесконечные расспросы мальчишки о банковском деле действовали ему на нервы, пока он наконец не сдался и невольно не сделался кем-то вроде частного учителя. В разговоре со старшей медсестрой он был вынужден признаться, что мальчишка не только умница, но обладает блестящей памятью: ему ничего не надо говорить дважды.

– Так вы рады, что я не переселила вас? – поддела она его.

– Ну, не то чтобы рад… – протянул Седрик.

В роли наставника Себастьяна Седрик разглядел для себя пару бонусов. Банкиру очень нравились еженедельные визиты матери и сестры Себастьяна, двух потрясающих леди, каждая со своими собственными проблемами. Вскоре он понял, что Джессика, возможно, не родная дочь миссис Клифтон, и, когда Себастьян позже поведал ему всю историю, Седрик сказал лишь одно: «Пора все ей рассказать».

Также Седрик сообразил, что миссис Клифтон столкнулась с неким кризисом в семейном бизнесе. Всякий раз, когда она приходила навестить сына, Седрик отворачивался, притворяясь спящим, а сам, с одобрения Себастьяна, слушал каждое слово, произнесенное матерью и сыном.

Джессика же частенько обходила вокруг койку и садилась рисовать Седрика, что вынуждало его держать глаза закрытыми.

Нечастые визиты отца Себастьяна – Гарри Клифтона, – а также дяди Джайлза и тети Грэйс помогли Седрику собрать больше кусочков красочного пазла в единую картину. Он тщетно пытался понять, что задумали Мартинес и Фишер, поскольку их мотивы оставались неясны. Даже Себастьян, похоже, не знал ответа на эти вопросы. Однако, когда дошло до голосования, должно ли пароходство начинать строить «Бэкингем», Седрик почувствовал, что голос сердца миссис Клифтон – или то, что женщины называют интуицией, – вполне может подсказать верное решение. В итоге, проверив внутренние уставные документы компании, он дал Себастьяну совет: контролируя двадцать два процента акций, его мать может пригласить в совет трех представителей, что позволит остановить проект. Миссис Клифтон советом не воспользовалась, и ее предложение не прошло, не добрав одного голоса.

На следующий день Седрик приобрел десять акций «Пароходства Баррингтонов» с тем, чтобы они с Себастьяном могли отслеживать регулярные обсуждения в совете директоров. Всего за несколько недель Седрику стало ясно: Фишер готовит себя на место будущего председателя. Если Росс Бьюкенен и миссис Клифтон и обладали общим недостатком – это была их наивная вера в то, что все будут следовать их моральным принципам. К сожалению, у майора Фишера отсутствовали принципы как таковые, а у дона Педро – понятие о морали.

Ежедневно Седрик штудировал «Файнэншл таймс» и «Экономист» в поисках любой информации о причине непрекращающегося падения курса акций Баррингтонов. Если, как предполагалось в одной заметке «Дейли экспресс», в деле замешана ИРА, значит связующим звеном наверняка является Мартинес. Седрик никак не мог взять в толк: чего ради Фишер так стремился повиноваться? Настолько остро нуждался в деньгах? Он приготовил Себастьяну список вопросов, чтобы тот задавал их матери во время ее еженедельных визитов, и в скором времени знал о деятельности «Пароходства Баррингтонов» не хуже любого члена совета директоров.

К моменту выписки из больницы Седрик, чувствуя себя достаточно хорошо, чтобы приступить к работе, принял два решения. Банк приобретет семь с половиной процента акций «Пароходства Баррингтонов» и голос на собрании совета директоров по выбору нового председателя. Когда на следующий день он позвонил своему брокеру, то с удивлением узнал, как много людей скупало акции Баррингтонов, явно с такой же целью. Это означало, что Седрику придется заплатить немногим больше, чем он рассчитывал, и, хотя это противоречило его правилам – придется заручиться согласием Берил, – он был очень доволен собой.

После нескольких месяцев в роли наблюдателя он с нетерпением дожидался часа, когда будет представлен Россу Бьюкенену, миссис Клифтон, майору Фишеру, адмиралу Саммерсу и другим. Однако второе его решение, как оказалось, имело гораздо более серьезные последствия.

Перед самой выпиской Седрика из больницы Себастьяна навестил его куратор из Кембриджа. Мистер Пэджетт ясно дал понять: в сентябре Себастьян может занять свое место в Петерхаусе.

Вернувшись за рабочий стол в Сити, Седрик первым делом написал Себастьяну письмо с предложением на каникулах – перед тем, как отправиться в Кембридж, – поработать в «Фартингс банке».

Росс Бьюкенен вышел из такси за несколько минут до назначенной встречи с председателем правления «Фартингс банка». В холле дома сто двадцать семь по Трэднидл-стрит его дожидался личный помощник мистера Хардкасла, который сопроводил его в кабинет управляющего на пятом этаже.

Как только Бьюкенен переступил порог, Седрик поднялся из-за стола, тепло поздоровался с гостем за руку и подвел его к одному из двух уютных кресел у камина. Йоркширец и шотландец быстро поняли, что у них много общих интересов, в том числе касающихся будущего «Пароходства Баррингтонов».

– Вижу, в последнее время акции немного подросли, – заметил Седрик. – Так что, возможно, дела начинают налаживаться.

– Вы правы: похоже на то, что ИРА потеряла интерес к преследованию компании на любом возможном направлении, и Эмма наверняка испытывает громадное облегчение.

– А может статься, их просто перестали субсидировать? Ведь Мартинес наверняка вложил существенную сумму, приобретая двадцать два с половиной процента акций компании лишь ради того, чтобы избрать своего председателя, но потерпел неудачу.

– Если это действительно так, почему бы ему тогда не продать акции и не посчитать дело сделанным?

– Потому, что Мартинес, человек упрямый и своевольный, отказывается признаться, что побит, и, конечно, не собирается забиваться в угол и зализывать раны. Он просто ждет благоприятного случая. Но для чего – чтобы ударить снова?

– Не знаю, – вздохнул Росс. – Этот человек – загадка, его понять почти невозможно. Единственное, в чем я уверен точно: когда доходит до Баррингтонов и Клифтонов – это личное.

– Это для меня не сюрприз, но вражда может обернуться для него крахом. Ему следует помнить закон мафии: когда дело доходит до убийства конкурента, это всегда только бизнес и ничего личного.

– Вас-то я никак не ассоциировал с мафией.

– Не стройте иллюзий, Росс, Йоркшир управлялся мафией задолго до того, как итальянцы приплыли в Нью-Йорк. Мы не убивали своих конкурентов, мы просто не позволяли им пересечь границу нашего графства.

Росс улыбнулся.

– Когда бы мне ни приходилось сталкиваться с личностью такой же скользкой, как Мартинес, – продолжил Седрик вновь серьезным тоном, – я пытался влезть в его шкуру, чтобы понять, чего он хочет добиться. Однако в случае Мартинеса мне все еще не хватает какой-то детали. Я надеялся, вам удастся восполнить недостающий элемент.

– Вся история мне самому неизвестна, – признался Росс. – Но Эмма Клифтон сказала, что она достойна романа Гарри Клифтона.

– Неужели так лихо закручена? – удивился Седрик.

Вернувшись в свое кресло, он больше уже не прерывал Росса, пока тот рассказывал ему все, что знал об аукционе в Сотби, скульптуре Родена, в которой прятали восемь миллионов фальшивых фунтов, и автомобильной аварии на А1, причин которой так никто и никогда толком не объяснил.

– Мартинес, возможно, дал сигнал к тактическому отходу, – заключил Росс. – Но я вовсе не уверен, что он оставил поля боя.

– Возможно, если бы вы да я работали вместе, – предположил Седрик, – нам бы удалось прикрыть спину миссис Клифтон и продолжить восстанавливать благосостояние и репутацию компании.

– Что вы имеете в виду? – насторожился Бьюкенен.

– Ну, я надеялся, что вы, возможно, согласитесь стать членом правления «Фартингса» – в должности неисполнительного директора.

– Весьма польщен.

– Полноте. Вы привнесете в банк важнейший опыт и профессиональную компетенцию во многих сферах, в частности в вопросах торгового флота, и уж точно никто лучше вас не справится с тем, чтобы осторожно контролировать наши вложения в Баррингтонов. Может быть, вы подумаете и дадите мне знать, когда примете решение?

– Думать нет нужды. Сочту за честь стать членом правления вашего банка. Я всегда питал глубокое уважение к «Фартингсу». «Береги пенсы, а фунты позаботятся о себе сами» – философия, извлечь из которой выгоду удается далеко не всем учреждениям. – (Седрик улыбнулся.) – И в любом случае, – добавил Бьюкенен, – я считаю «Пароходство Баррингтонов» своим незавершенным делом.

– Я тоже. – Седрик поднялся, пересек комнату и нажал кнопку под столешницей. – Позвольте пригласить вас на ланч в «Рулс»? Там вы сможете объяснить, почему передумали в последний момент и отдали решающий голос миссис Клифтон, а ведь с самого начала точно намеревались поддержать Фишера.

Бьюкенен ошеломленно замолчал, но тишину нарушил стук в дверь. Он поднял глаза и увидел молодого человека, встречавшего его на входе в банк.

– Росс, вы, полагаю, еще не познакомились с моим личным помощником?

Когда вошел мистер Хардкасл, все встали. Не сразу Себастьян привык к пиетету, с которым работавшие в «Фартингсе» относились к председателю правления. Но когда ты несколько месяцев кряду спишь на соседней койке больничной палаты с человеком, видишь его небритым, в пижаме, писающим в утку и храпящим, довольно трудно испытывать к нему благоговение, хотя уже через несколько дней после их первой встречи Себастьян проникся уважением к банкиру из Хаддерсфилда.

Мистер Хардкасл махнул рукой, предлагая всем садиться, и занял свое место во главе стола.

– Доброе утро, джентльмены, – начал он, обводя взглядом коллег. – Я созвал это собрание, потому что банку предложили исключительный шанс, который, при корректном ведении дел, может дать нам абсолютно новый источник дохода, что принесет выгоду «Фартингсу» на многие годы в будущем.

Все внимание коллег было устремлено к нему.

– Недавно банку поступило предложение от основателя и председателя совета директоров японской проектно-конструкторской компании «Сони интернэшнл», которая надеется договориться о краткосрочной купонной ссуде с фиксированной процентной ставкой на десять миллионов фунтов.

Седрик помедлил, наблюдая за выражениями лиц четырнадцати исполнительных директоров, рассевшихся вокруг стола. На них отражался необычайно широкий диапазон эмоций: от нескрываемого недовольства до «какая потрясающая перспектива». Однако следующую часть своего выступления Седрик продумал особо тщательно.

– Война закончилась более четырнадцати лет назад. Тем не менее некоторые из вас все еще чувствуют, как ярко выражено в передовице утренней «Дейли миррор», что мы никогда не должны иметь дело с этими «милитаристскими ублюдками – япошками». Однако один-два человека из вас, возможно, также заметили успех, которого добился Вестминстер, когда подписал соглашение о партнерстве с «Дойче банком» для постройки завода «Мерседес» в Дортмунде. Нам предлагают аналогичный шанс. Хочу взять небольшую паузу и попросить каждого из вас задуматься: каким будет бизнес лет через пятнадцать. Продолжим ли мы жить во власти все тех же старых предрассудков или же продвинемся вперед и примем новый порядок, подразумевающий существование нового поколения японцев, которых не следует винить за прошлое? Если кто-то в этой комнате чувствует, что не в состоянии смириться даже с самой идеей вести бизнес с японцами из опасения растравить старые раны, сейчас самое время прояснить свою позицию, потому что без вашей искренней поддержки это рискованное начинание не будет иметь надежды на успех. Последний раз я говорил что-то в этом роде скрепя сердце в тысяча девятьсот сорок седьмом году, когда наконец позволил уроженцу Ланкашира[19] открыть счет в «Фартингсе».

Волна смешков помогла разбить напряженность, хотя Седрик не сомневался: все равно придется столкнуться с сопротивлением кого-нибудь из старших сотрудников, а кое-кто из его самых консервативных клиентов может даже решить перевести свои счета в другой банк.

– Ну а пока все, что я могу вам сообщить, – продолжал он, – это что председатель совета директоров «Сони интернэшнл» и два директора его компании через полтора месяца планируют нанести визит в Лондон. Они ясно дали понять, что мы не единственный банк, с которым компания пытается наладить контакты, но в то же самое время поставили меня в известность, что на данный момент наш вариант для них предпочтителен.

– Почему вдруг «Сони» решили рассмотреть нас, председатель, когда есть несколько банков покрупнее, которые специализируются в этой области? – спросил Адриан Слоун, глава отдела обмена валюты.

– Вы можете не поверить, Адриан, но в прошлом году я давал интервью в «Экономисте», и на фотографии, снятой у меня дома в Хаддерсфилде, на заднем плане виден транзистор «Сони». «На таких причудах зарабатываются состояния».

– Джон Кеннет Гэлбрейт[20], – не сдержался Себастьян.

Последовали редкие аплодисменты одного-двух служащих, которые в обычном случае не решились бы прерывать председателя, отчего Себастьян сделал то, что случалось с ним крайне редко: покраснел.

– Приятно сознавать, что с нами в комнате по крайней мере один образованный человек, – улыбнулся председатель. – Что ж, на этой ноте… давайте вернемся к нашим повседневным делам. Если кто-то захочет обсудить затронутый вопрос в частном порядке, можете встречу не назначать и приходить ко мне запросто.

Когда Седрик вернулся в свой кабинет, Себастьян поспешил за ним и, не откладывая, извинился за свое высказывание.

– Не стоит извиняться, Себ. На самом деле ты помог разрядить атмосферу, а заодно повысил свой статус в глазах старшего персонала. Будем надеяться, это вдохновит кого-то из них не спасовать передо мной в будущем. Но в более серьезных вопросах… Хочу поручить тебе одно дело.

– Наконец-то. – Себастьяну до смерти надоело эскортировать ценных клиентов, катая их вверх-вниз в лифте только затем, чтобы увидеть, как перед его носом закрывается дверь кабинета главы банка.

– На скольких языках ты можешь говорить?

– На пяти, если считать английский. Правда, мой иврит в довольно запущенном состоянии.

– Тогда у тебя шесть недель, чтобы выучиться сносно говорить на японском.

– Кто примет у меня зачет?

– Председатель совета директоров «Сони интернэшнл».

– Ну, если только вы не против.

– Джессика говорила мне, что, когда ты на каникулах приезжал к родным на виллу в Тоскане, то буквально на лету, за три недели, выучил итальянский.

– Выучить на лету не значит освоить, – возразил Себастьян. – К тому же моя сестра любит преувеличивать, – добавил он, глядя на портрет Седрика в кровати в больнице Принцессы Александры, озаглавленный «Портрет умирающего».

– Другого кандидата у меня нет. – Седрик протянул ему рекламный буклет. – Лондонский университет сейчас предлагает три курса изучения японского языка: для начинающих, промежуточный и продвинутый. Так что сможешь провести по две недели на каждом. – Седрик рассмеялся лукаво.

На столе управляющего зазвонил телефон. Он поднял трубку, несколько мгновений слушал и проговорил:

– Джейкоб, большое спасибо, что перезвонил. Мне нужно было переговорить с тобой о проекте шахты в Боливии, потому что я знаю, ты ведущий специалист по финансовым вопросам…

Себастьян оставил кабинет, тихонько прикрыв за собой дверь.

– В протоколе, или правилах дипломатического этикета, скрыт ключ к пониманию японской души, – начал профессор Марш, подняв глаза на многоярусные ряды внимательных лиц. – Каждый его пунктик так же важен, как овладение языком.

Себастьян быстро смекнул: поскольку базовые, промежуточные и продвинутые курсы начинаются в разное время дня, у него будет возможность посещать пятнадцать занятий каждую неделю. Это, в сочетании с часами, которые он должен был посвятить бессчетным книгам, плюс магнитофон и десяток бобин, означало, что для еды и сна у него оставались мгновения.

Профессор Марш уже привык видеть одного и того же молодого человека, сидевшего в первом ряду на его лекциях и неистово строчившего конспекты.

– А начнем мы с вами с поклона, – продолжил профессор. – Важно понимать, что поклон в японском обществе сообщает много больше, чем рукопожатие для британцев. В рукопожатиях не существует градаций, кроме как крепкого и вялого, и, как результат, рукопожатие не отражает социального статуса любого его участника. А вот для японцев существует целый свод правил, когда дело касается поклона. Начиная с самой верхушки: не кланяется никому только император. Если вы встречаетесь с кем-то одного с вами чина, вы оба киваете. – Профессор изобразил сдержанный кивок. – Но если, к примеру, председатель совета директоров компании проводит совещание со своим управляющим директором, председатель просто кивает, а управляющий ему кланяется вот так, от пояса. Случись простому рабочему пройти мимо руководителя компании – рабочий отвесит очень низкий поклон, да так, чтобы их глаза не встретились, причем председатель может даже не удостоить его вниманием и просто пройти мимо.

– В общем, – сообщил Себастьян, вернувшись во второй половине того дня в банк, – будь я японцем, а вы – главой моей компании, я бы поклонился очень низко, дабы показать, что свое место знаю.

– Держи карман шире, – проговорил Седрик.

– А вы, – Себастьян пропустил комментарий мимо ушей, – либо кивнете, либо просто пройдете мимо. Так что, когда увидите мистера Мориту в первый раз, то есть когда совещание будет проходить в нашей стране, вы должны дозволить ему кивнуть первому, ответить на приветствие, а затем обменяться визитками. Если и впрямь хотите произвести на него впечатление, ваша визитка будет с одной стороны на английском, а с обратной – на японском. Когда мистер Морита представит своего управляющего директора, тот отвесит низкий поклон, но вам в ответ следует лишь кивнуть. А когда он представит третьего члена своей делегации, тот поклонится еще ниже, вы же снова должны только кивнуть.

– То есть я должен только кивать. А кланяться кому-нибудь надо?

– Только императору. Правда, не думаю, что в настоящее время он помышляет о краткосрочной ссуде. Мистер Морита увидит, что вы ставите его выше сопровождающих, а его коллеги оценят уважение, которое вы проявили к их председателю совета директоров.

– На мой взгляд, всю эту философию следует внедрить в «Фартингсе» немедленно, – сказал Седрик.

– А когда будете вместе обедать – вот там этикет довольно хитрый, – продолжил Себастьян. – В ресторане мистер Морита должен первым сделать заказ, и обслужить его должны в первую очередь, однако приступить к еде раньше вас он не может. А его коллеги не могут начать есть до него, но должны закончить трапезу прежде, чем завершит ее он.

– А теперь вообрази, что ты на обеде на шестнадцать человек, причем ты самый младший по чину…

– Получу несварение желудка, – нашелся Себастьян. – Однако в конце обеда мистер Морита не выйдет из-за стола, пока вы не подниметесь и не попросите его присоединиться.

– Как насчет женщин?

– Минное поле, – сделал большие глаза Себастьян. – Японцы не могут понять, почему англичанин встает, когда женщина входит в помещение, почему позволяют обслужить их в первую очередь и не возьмутся за нож или вилку, пока этого не сделают их жены.

– Ты полагаешь, будет лучше оставить Берил в Хаддерсфилде?

– При сложившихся обстоятельствах – да.

– А что, если за обедом к нам присоединишься ты, Себ?

– Мне придется делать заказ последним, быть обслуженным последним, приступать к еде последним и последним же выходить из-за стола.

– Отличная работа, – похвалил Седрик. – Кстати, когда ты всему этому научился?

– Сегодня утром.

Себастьян мог завершить начальный курс уже к концу первой недели, если бы не начал отвлекаться. Он честно пытался сосредоточиться на лекции профессора Марша, однако слишком часто ловил себя на том, что стал оборачиваться на женщину, которая сидела за ним. И хотя она казалась намного старше Себастьяна, тридцати, может, даже тридцати пяти лет, она была очень привлекательна, и парни на скамье уверяли его, что женщины, которые работают в Сити, частенько предпочитают мужчин помоложе.

Себастьян вновь обернулся, но она ловила каждое произносимое профессором слово. Или просто изображала неприступность? Выяснить это можно было только одним способом.

Когда лекция наконец завершилась, Себастьян последовал за ней из аудитории и решил для себя, что со спины она так же привлекательна. Обтягивающая юбка-карандаш, стройные ноги, за которыми он с радостью проследовал в студенческий бар. Его уверенность возросла, когда она направилась прямо к стойке и бармен тотчас потянулся за бутылкой белого вина. Себастьян уселся на барный стул рядом.

– Позвольте, угадаю: бокал шардоне для леди, а я бы выпил пива.

Она улыбнулась.

– Сию минуту, – откликнулся бармен.

– Меня зовут Себ.

– А меня Эми.

Американский акцент застал его врасплох. Неужели ему суждено совсем скоро выяснить, настолько ли доступны американские девушки, как об этом судачат ребята в банке?

– А чем вы занимаетесь, когда не штудируете японский? – поинтересовался Себастьян.

Бармен поставил перед ними на стойку два напитка:

– Четыре шиллинга.

Себастьян протянул ему две полукроны:

– Сдачу оставьте себе.

– Только что вышла в отставку с должности стюардессы, – ответила она.

Совсем неплохо, подумал Себастьян.

– Что заставило вас бросить это дело?

– Молодежь дышит в спину.

– Но вам не может быть больше двадцати пяти.

– Если бы… – усмехнулась она и сделала глоток вина. – А чем занимаетесь вы?

– Служу в акционерном банке.

– Звучит увлекательно.

– Работается тоже, – сказал Себастьян. – Сегодня в первой половине дня я закрыл сделку с Джекобом Ротшильдом о покупке оловянного рудника в Боливии.

– Ого, на этом фоне моя работа видится совсем приземленной. А зачем вы учите японский?

– На днях глава Дальневосточного отделения ушел на повышение, и я в списке кандидатов на эту должность.

– Не слишком ли вы молоды для такой ответственной позиции?

– Банковское дело – занятие для молодых людей. – Себастьян заметил, что она допила вино. – Позвольте заказать вам еще?

– Нет, благодарю. Мне еще повторять столько материала, так что лучше поеду домой, не то профессор завтра разоблачит меня.

– Позвольте мне поехать с вами – можем позаниматься вместе…

– Звучит заманчиво. Однако на улице дождь, придется вызвать такси.

– Предоставьте это мне.

Тепло улыбнувшись ей, Себастьян почти бегом покинул бар и сразу попал под ливень. Такси удалось найти не сразу, и, когда он наконец поймал машину, оставалось лишь надеяться, что ехать не слишком далеко, потому что разменных денег у него осталось совсем мало. Увидев ее стоящей за стеклянной дверью, он махнул рукой.

– Куда едем, шеф?

– Точно не скажу, не знаю, где живет леди. – Себастьян подмигнул водителю такси.

Повернувшись, он увидел бегущую к машине Эми, быстро открыл заднюю дверь, так чтобы она не успела вымокнуть. Она скользнула на сиденье, и едва он собрался устроиться рядом, как у него за спиной кто-то произнес:

– Спасибо, Клифтон. Большое спасибо, что в такую жуткую погоду поймал такси моей жене. До завтра, – добавил профессор и захлопнул дверь машины.

– Доброе утро, господин Морита. Очень рад встрече с вами, – произнес Седрик, энергично кивнув.

– Я тоже очень рад нашей встрече, мистер Хардкасл, – ответил на приветствие гость. – Позвольте представить моего управляющего директора, господина Уэяму. – Тот в свою очередь сделал шаг вперед и почтительно поклонился. Седрик снова кивнул. – И моего личного секретаря, господина Оно. – Секретарь согнулся ниже, чем управляющий директор, но Седрик вновь лишь кивнул.

– Пожалуйста, присаживайтесь, господин Морита, – предложил Седрик, а затем, дождавшись, пока его гость устроится, прошел за свой стол и сел. – Надеюсь, полет прошел благополучно?

– Да, благодарю вас. Мне удалось поспать несколько часов между Гонконгом и Лондоном, и с вашей стороны было очень любезно прислать машину и своего личного секретаря встретить нас в аэропорту.

– Рад был помочь. Достаточно ли комфортабелен ваш отель?

– Более чем, благодарю вас, и очень удобен своим расположением в Сити.

– Рад слышать. Итак, давайте приступим к делу?

– Нет, нет, нет! – вскочил с места Себастьян. – Ни один японский джентльмен не приступит к обсуждению бизнеса, пока ему не предложат чаю. В Токио чайная церемония, которой должна руководить гейша, может длиться тридцать минут или дольше, в зависимости от того, насколько высок занимаемый вами пост. Разумеется, гость может отказаться от предложения, но непременно будет ожидать его от вас.

– Забыл, – признался Седрик. – Глупейшая ошибка, и в день встречи я уже не допущу ее. Хвала небесам, ты будешь рядом и спасешь, если вдруг еще что забуду.

– Увы, не смогу, – напомнил Себастьян. – Я же буду сидеть в дальнем конце комнаты с мистером Оно. Мы будем вести протокол вашей беседы, и никому из нас даже в голову не придет вмешиваться в нее.

– Значит, когда мне можно будет начать говорить с ним о делах?

– Не раньше, чем господин Морита сделает первый глоток из своей второй чашки чая.

– Ну а во время предварительной беседы следует ли мне упоминать мою жену, родных?

– В случае, если он первым затронет такую тему. Его супругу зовут Ёсико, они женаты одиннадцать лет, и она иногда сопровождает его в зарубежных поездках.

– Дети у них есть?

– Трое. Два сына – Хидэо шести лет и Масао четырех; дочь Наоко, ей всего два годика.

– И мне можно будет рассказать ему, что мой сын – барристер и недавно стал королевским адвокатом?[21]

– Только если он заговорит о своем сыне первым, что маловероятно.

– Понимаю, – сказал Седрик. – Или, по крайней мере, мне так кажется. Как полагаешь, руководителей других банков ждут такие же страдания?

– Им следует пойти на это, если хотят получить контракт так же, как вы.

– Очень тебе благодарен, Себ. Как продвигается твой японский?

– Да все шло хорошо, пока я не свалял дурака и не попытался закадрить профессорскую жену.

Седрик от души хохотал, когда Себастьян поведал ему во всех деталях о произошедшем накануне вечером.

– Вымок, говоришь?

– До костей. Как-то не получается у меня с женщинами: я, похоже, не обладаю такой притягательной силой, как другие ребята в банке.

– Вот что я скажу тебе о «других ребятах в банке», – сказал Седрик. – Влив в себя пару пинт, они станут уверять, что давали уроки Джеймсу Бонду. Большинство из них просто бахвалятся.

– А вам приходилось сталкиваться в моем возрасте с такой же проблемой?

– Конечно нет. Ведь я познакомился с Берил, когда мне было шесть лет, и с тех пор не смотрел ни на одну женщину.

– Шесть? – изумился Себастьян. – Вы еще хуже моей мамы. Она влюбилась в папу, когда ей было десять, и после этого у бедняги не было ни шанса.

– Как и у меня, – признался Седрик. – Видишь ли, в хаддерсфилдской начальной школе Берил была старостой и контролировала разлив молока, и если мне хотелось треть пинты добавочки… Эта кнопка еще тогда была командиршей! Такой и осталась, если задуматься. Однако никакая другая мне никогда не была нужна.

– И вы даже не смотрели на других женщин?

– Смотреть-то смотрел. Однако, если повезло найти золотую жилу, зачем искать медь? От добра добра не ищут.

Себастьян улыбнулся:

– Как же мне узнать, что я нашел свое золото?

– Узнаешь, мой мальчик. Поверь мне, узнаешь.

Последние две недели перед прилетом господина Мориты Себастьян приходил на каждую лекцию профессора Марша, при этом, однако, ни разу не оглянулся на его жену. По вечерам, когда он возвращался в дом своего дяди Джайлза на Смит-сквер, после легкого ужина, во время которого управлялся не вилкой с ножом, а палочками, он отправлялся в свою комнату и читал, слушал магнитофонные записи и методично кланялся перед высоким, во весь рост, зеркалом.

Вечером, накануне дня, когда занавесу суждено будет подняться, Себастьян почувствовал, что полностью готов. Ну, если не полностью, то наполовину – точно.

Джайлз уже стал привыкать к поклонам Себастьяна, когда тот каждое утро входил в комнату для завтрака.

– А вы должны кивнуть в ответ, иначе я не могу сесть за стол, – напоминал Себастьян.

– Мне начинает это нравиться, – сказал Джайлз в тот момент, когда к ним присоединилась Гвинет. – Доброе утро, милая, – произнес он, когда они с Себом встали.

– Перед нашей дверью припарковался шикарный «даймлер», – сообщила Гвинет, усаживаясь напротив Джайлза.

– Это за мной – еду в аэропорт встречать господина Мориту.

– А, точно, сегодня же знаменательный день!

– О да! – Себастьян допил апельсиновый сок, вскочил, выбежал в прихожую и еще раз остановился перед зеркалом.

– Рубашка мне нравится, – сказала Гвинет, намазывая маслом кусочек тоста, – а вот галстук немного… старомоден. Думаю, голубой шелковый, который ты надевал на нашу свадьбу, подойдет больше.

– Вы правы, – согласился Себастьян и кинулся наверх в свою комнату.

– Удачи, – пожелал Джайлз, когда племянник протопал вниз по ступеням.

– Спасибо, – бросил Себастьян через плечо, выбегая из дома.

Водитель мистера Хардкасла стоял у задней двери «даймлера».

– Пожалуй, я сяду спереди рядом с вами, Том, мне там сидеть всю дорогу обратно.

– Воля ваша, – ответил Том, усаживаясь за руль.

– А скажите, – спросил Себастьян, когда машина свернула направо со Смит-сквер на набережную, – когда вы были молодым человеком…

– Спокойно, дружок, мне всего-то тридцать четыре.

– Простите. Попробую еще раз. Когда вы были холостым, сколько женщин вы, ну… прежде чем женились?

– Трахнул?

Себастьян залился краской, но сумел выдавить:

– Да…

– Что, трудности с подружками?

– Ну, в общем, да.

– Отвечать напрямую на этот вопрос я не буду, чтобы сказанное не было потом использовано против меня, – рассмеялся Том. – Скажу так: не столько, о скольких я рассказал своим приятелям.

Себастьян снова засмеялся:

– А каково оно – быть женатым?

– Верх да вниз, как по Тауэрскому мосту. А к чему эти расспросы, Себ? – спросил Том, когда они проезжали Эрлс-Корт. – Нашел кого себе по вкусу?

– Если бы. Нет, просто каждый раз, когда я пытаюсь знакомиться с девчонкой, которая мне нравится, я все порчу. Знаете, будто посылаю ей абсолютно неверные сигналы.

– Ну да, хотя чего тебе огорчаться – вроде бы все при тебе.

– В смысле?

– Ну, ты парень симпатичный, малость, правда, избалованный, но хорошо образован, речь правильная, из хорошей семьи, чего тебе еще надо?

– Но я без гроша.

– Возможно. Зато у тебя отличный потенциал, а девочки это ценят. Всегда помни: они могут обернуть его в свою пользу. Уж поверь мне, в этом плане проблем у тебя не будет. Как возьмешься за дело, назад уже не оглядывайся.

– Вам следовало стать философом, Том.

– Куда мне, дружище. Если забыл, это не я застолбил себе место в Кембридже. И вот что тебе скажу: будь у меня шанс, я бы поменялся с тобой местами.

Подобная мысль Себу никогда не приходила в голову.

– Только не думай, я не жалуюсь. У меня хорошая работа, мистер Хардкасл – золотой человек. Но приведись начать жизнь сначала, я б шофером не стал, помяни мое слово.

– А кем бы вы стали?

– Владельцем парка машин, и ты бы называл меня «сэр».

Себастьяна вдруг пронзило острое чувство вины. Столько всего он принимал как должное, никогда не задумываясь, что происходит в жизни других людей или какие преимущества ему даны по сравнению с ними. Весь остаток пути он молчал, болезненно сознавая, что рождение есть первый на жизненном пути лотерейный билет.

Том прервал молчание, когда свернул с Грейт-Уэст-роуд.

– Ведите себя прилично, Том. Сейчас посадим сюда трех японских джентльменов, – предупредил его Себастьян.

– Не пойми меня неправильно, я ничего не имею против маленьких желтых мерзавцев. Ведь, ясное дело, они начали войну, потому что их заставили.

– Вы еще и историк, – сказал Себастьян, когда Том затормозил на стоянке перед аэропортом. – Не глушите двигатель; когда увидите меня, распахните заднюю дверь, Том, потому что эти три господина очень важны для мистера Хардкасла.

– Буду ждать вас здесь по стойке смирно. Я ведь даже отрепетировал поклон, в курсе?

– Только наклонитесь пониже, хорошо? – попросил Себастьян, ухмыльнувшись.

Табло прилетов показывало, что рейс прибудет вовремя, Себастьян приехал на час раньше. В маленьком переполненном кафе он купил тепловатый кофе, взял номер «Дейли мейл» и стал читать о двух обезьянах, отправленных американцами в космос и благополучно приземлившихся в Египте. Он сходил в туалет – дважды, проверил в зеркале галстук – трижды (Гвинет оказалась права) и несчетное количество раз промерил шагами зал прилета, репетируя про себя: «Доброе утро, господин Морита, добро пожаловать в Англию» – на японском, с последующим низким поклоном.

«Совершил посадку рейс японских авиалиний номер десять – двадцать семь из Токио», – объявили по трансляции.

Себастьян тут же выбрал себе место в зале прибытия, откуда будет хорошо видно выходящих из таможенного зала пассажиров. Чего он не предвидел – что с рейса 1027 пойдет много японских бизнесменов, а он понятия не имел, как выглядят господин Морита и его коллеги.

Каждый раз, когда в зале появлялась группа из трех человека вместе, он тотчас выступал вперед, отвешивал низкий поклон и называл себя. Угадать ему удалось лишь на четвертый раз, однако он так разволновался, что произнес свою маленькую речь на английском.

– Доброе утро, господин Морита, добро пожаловать в Англию, – проговорил он и низко поклонился. – Я личный помощник мистера Хардкасла и встречаю вас на машине, которая доставит вас в «Савой».

– Благодарю, – ответил господин Морита, и сразу стало ясно, что его английский значительно лучше, чем японский Себастьяна. – Очень любезно со стороны мистера Хардкасла пойти на такие хлопоты.

Поскольку Морита не пытался представить двух своих коллег, Себастьян сразу же повел их к выходу из аэропорта. Том, как и обещал, стоял по стойке смирно у открытой задней двери автомобиля.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался Том, низко кланяясь, но господин Морита и его коллеги сели в машину, даже не обратив на него внимания.

Себастьян запрыгнул на переднее сиденье, и машина влилась в медленно текущий к Лондону поток движения. Он не произнес ни слова, пока они ехали к отелю, а господин Морита тихонько переговаривался с коллегами на своем языке. Сорок минут спустя «даймлер» остановился напротив отеля. Трое носильщиков поспешили к багажнику автомобиля и принялись выгружать вещи.

Когда господин Морита ступил на тротуар, Себастьян низко поклонился.

– Я вернусь за вами в одиннадцать тридцать, сэр, – сообщил он по-английски, – чтобы вы смогли вовремя прибыть на встречу с мистером Хардкаслом в двенадцать.

Господин Морита кивнул. К ним подошел управляющий отелем:

– Рады вновь видеть вас в «Савое», Морита-сан. – Он низко поклонился гостю.

Себастьян не садился в машину, пока господин Морита не прошел в отель через вращающуюся дверь.

– Надо в офис, и чем скорее, тем лучше.

– Но мне дали указание стоять здесь, – возразил Том, не двинувшись с места, – на случай, если мистеру Морите потребуется машина.

– Плевать на все указания, – сказал Себастьян. – Мы возвращаемся в офис прямо сейчас, и гоните во весь дух!

– Пусть это будет на вашей совести, – вздохнул Том, рванув машину по встречной полосе к выезду на Стрэнд.

Двадцать две минуты спустя они подъехали к «Фартингсу».

– Разверните машину и заглушите мотор, – попросил Себастьян. – Как управлюсь, сразу же вернусь.

Он выскочил на тротуар, вбежал в здание, направился к ближайшему лифту. Прибыв на пятый этаж, он вошел в кабинет председателя правления без стука. Адриан Слоун обернулся и не попытался скрыть недовольства тем, что его встречу с боссом так грубо прервали.

– Если не ошибаюсь, я велел тебе оставаться в «Савое», – сказал Седрик.

– Кое-что произошло, господин председатель, и у меня всего несколько минут, чтобы проинформировать вас.

Слоун выглядел еще менее довольным, когда Хардкасл попросил его оставить их и вернуться через несколько минут.

– Так в чем проблема? – спросил Седрик Себастьяна, как только дверь закрылась.

– У господина Мориты встреча в «Вестминстер банке» сегодня в три часа и еще одна – в «Барклайзе» в десять утра завтра. Он и его советники обеспокоены, что «Фартингс» прежде нечасто предоставлял ссуды компаниям, и вам придется убедить их, что вы в состоянии потянуть такую крупную сделку. И кстати, они все о вас знают, включая тот факт, что вы оставили школу в пятнадцать лет.

– Значит, он умеет читать по-английски. Но как ты добыл остальную информацию, не могли же они поделиться ей с тобой добровольно?

– Разумеется. Однако они не знали, что я понимаю по-японски.

– Давай оставим их в неведении, – решил Седрик. – Позже может пригодиться. А сейчас возвращайся, пожалуйста, в «Савой», и поскорее.

– Еще одно, – сказал Себастьян уже от двери. – Морита не первый раз останавливается в «Савое». Управляющий отелем приветствовал его как постоянного клиента. И вот только что вспомнил: они надеялись попасть на «Мою прекрасную леди», но им сказали, что все билеты проданы.

Председатель снял трубку телефона и проговорил:

– Выясните, в каком театре идет «Моя прекрасная леди», и соедините меня с кассой.

Себастьян выскочил из комнаты и припустил бегом по коридору, моля, чтобы лифт оказался на верхнем этаже. Лифта не было, и возвращался он, казалось, целую вечность. Когда кабина наконец появилась, по пути вниз пришлось останавливаться на каждом этаже. Себастьян выбежал из здания банка, запрыгнул в машину, бросил взгляд на часы и выпалил:

– У нас двадцать шесть минут, чтобы вернуться к «Савою».

Себастьян не помнил, чтобы уличное движение было таким медленным. Каждый светофор при их приближении переключался на красный – как назло. И почему в это время «зебры» переходов так наводнены пешеходами?

Том свернул на стоянку «Савоя» в одиннадцать двадцать семь, как раз в тот момент, когда вереница стоящих лимузинов высаживала там своих пассажиров. Ждать Себастьян не мог; он выскочил из машины и побежал по улице ко входу в отель. В ушах у него звенели слова профессора Марша: «Японцы никогда не опаздывают на встречу, это оскорбление, если ты не прибудешь вовремя».

Что же я не позвонил из отеля, отругал он себя, мчась ко входу. Но переживать об этом было тоже поздно. Он пробежал мимо швейцара и протолкался через вращающиеся двери, невольно вынудив выходившую леди оказаться на улице много быстрее, чем она намеревалась.

Себастьян бросил взгляд на часы в фойе – 11:29. Он быстро прошел к лифтам, проверил свой галстук в зеркале и сделал глубокий вдох. Часы ударили дважды, дверь лифта раскрылась, и из него вышли господин Морита и двое его коллег. Морита удостоил Себастьяна улыбкой. Возможно, он полагал, что юноша стоит здесь по крайней мере полчаса.

Открыв дверь, Себастьян пропустил господина Мориту и двух его коллег в кабинет председателя.

Когда Седрик пересек кабинет, чтобы поприветствовать их, он впервые в жизни почувствовал себя высоким. И едва не поклонился, когда господин Морита протянул ему руку.

– Очень рад познакомиться с вами, – произнес Седрик, пожимая руку и готовясь все-таки поклониться, но Морита обернулся и сказал:

– Позвольте представить вам моего управляющего директора, господина Уэяму. – Тот вышел вперед и также пожал руку Седрику.

Председатель собрался было обменяться рукопожатием и с господином Оно, однако тот держал в обеих руках большую коробку.

– Прошу вас, присаживайтесь, – предложил Седрик, попытавшись вернуться к протоколу.

– Спасибо, – сказал Морита. – Однако сначала мы бы хотели последовать благородной японской традиции и обменяться подарками с новым другом.

Личный секретарь вышел вперед и вручил коробку господину Морите, а тот передал ее Седрику.

Банкир немного повозился, снимая аккуратно завязанную бантом голубую ленту, затем – золотую бумагу, гадая между тем, что же ему преподнести Морите в ответ. Может, пожертвовать своим Генри Муром?[22] Он посмотрел на Себастьяна, больше с надеждой, чем с ожиданием, но тот выглядел точно так же сбитым с толку. Традиционный обмен подарками, по-видимому, проходили на тех занятиях, которые он пропустил.

Седрик снял крышку с коробки и ахнул, после чего осторожно вынул оттуда изящную бирюзово-черную вазу. Себастьян, стоя в сторонке, сделал шаг вперед, но ничего не сказал.

– Изумительно, – проговорил Седрик. Он убрал со стола вазу с цветами и на ее место поставил изысканную, яйцевидной формы японскую вазу. – Когда бы вы ни вошли в мой кабинет в будущем, господин Морита, вы всегда увидите вашу вазу на моем столе.

– Весьма польщен, – ответил Морита и в первый раз поклонился.

Себастьян сделал еще один шаг вперед, пока не очутился в футе от Мориты. Он повернулся лицом к председателю:

– Вы позволите мне задать почетному гостю вопрос, сэр?

– Разумеется, – ответил Седрик в надежде: вот оно, спасение.

– Морита-сан, разрешите поинтересоваться именем керамиста?

– Сёдзи Хамада, – улыбнулся тот.

– Это огромная честь – получить подарок, сделанный собственноручно одним из величайших среди живущих хранителей национальных ценностей. Знай председатель, он бы в ответ предложил равноценный подарок, изготовленный нашим величайшим английским керамистом, который написал книгу о работе господина Хамады.

Бесконечные часы, проведенные в болтовне с Джессикой, все же принесли пользу.

– Мистером Бернардом Личем, – кивнул Морита. – Мне посчастливилось заполучить три его произведения для моей коллекции.

– Однако наш подарок, подготовленный председателем, уступает в цене, но не в силе духа нашей дружбы.

Седрик улыбнулся. Ему не терпелось узнать, что же это за подарок.

– Председатель достал три билета на сегодняшнее представление «Моя прекрасная леди» в Королевском театре на Друри-лейн. С вашего разрешения, я заберу вас в отеле в семь часов и провожу до театра. Начало спектакля в семь тридцать.

– Более достойный подарок придумать было бы трудно, – сказал господин Морита. Повернувшись к Седрику, он добавил: – Я покорен вашим вдумчивым и чутким великодушием.

Седрик поклонился, но понял: сейчас не время сообщать Себастьяну, что он уже звонил в театр и получил ответ, что билеты проданы на две недели вперед. Апатичный голос проинформировал его: «Вы всегда можете встать в очередь за отказом от брони». Именно этим Себастьяну предстоит заняться в остаток дня.

– Прошу вас, присаживайтесь, господин Морита, – проговорил Седрик. – Не желаете ли чаю?

– Нет, благодарю, однако, если можно, кофе, пожалуйста.

Седрик с грустью подумал о шести разных сортах чая из Индии, Цейлона и Малайзии, которые загодя выбрал в «Карвардине», – пара слов, и все труды напрасны. Он взял трубку телефона и нажал на кнопку, молясь про себя, что его секретарь пьет кофе.

– Мисс Клаф, принесите, пожалуйста, кофе. Ваш полет прошел спокойно? – поинтересовался он, опустив трубку на рычаг.

– К сожалению, многовато промежуточных остановок. Думаю, что настанет день, когда из Токио в Лондон мы сможем совершать беспосадочные полеты.

– Замечательная мысль. Надеюсь, отель достаточно хорош?

– Я всегда останавливаюсь исключительно в «Савое». Очень удобно – Сити рядом.

– Да, разумеется, – кивнул Седрик.

Снова неудачно.

Господин Морита подался вперед, вгляделся в фотографию на столе Седрика и спросил:

– Это ваши жена и сын?

– Да, – ответил Седрик, не уверенный, стоит ли вдаваться в подробности.

– Жена – на молочном производстве, сын – королевский адвокат.

– Да, – обреченно подтвердил Седрик.

– Мои сыновья. – Морита вытянул из внутреннего кармана бумажник и достал из него две фотографии, которые положил на стол перед Седриком. – Хидэо и Масао учатся в школе в Токио.

Седрик вгляделся в фотографии и понял, что настало время нарушить сценарий:

– А ваша жена?

– Госпожа Морита в этот раз не смогла приехать в Англию, потому что наша младшая дочь, Наоко, заболела ветрянкой.

– Простите, – сказал Седрик, поскольку в дверь тихонько постучали и вошла мисс Клаф, неся поднос с кофе и песочным печеньем.

Едва Седрик собрался сделать первый глоток и подумал, на какую же тему продолжить разговор, как Морита предложил:

– Что ж, возможно пора нам обсудить наши дела?

– Да, конечно. – Седрик поставил чашку. Он раскрыл папку на столе и напомнил себе о наиболее ярких местах в своей речи, которые выделил накануне вечером. – Вначале я хотел бы сказать, господин Морита, что ссуды с фиксированной процентной ставкой не являются сферой деятельности, на которой «Фартингс» создал свою репутацию. Тем не менее, если мы хотим построить долгосрочные взаимоотношения с вашей выдающейся компанией, вы, надеюсь, предоставите нам возможность показать себя на деле. – Морита кивнул. – Итак, вам требуется сумма в десять миллионов фунтов, с краткосрочным купоном погашения в пять лет. Проделав анализ ваших денежных потоков, с учетом оценки текущего обменного курс японской иены, мы считаем реальным процентом…

Теперь, оказавшись в своей стихии, Седрик расслабился впервые за утро. Сорок минут спустя он изложил свои соображения и ответил на каждый из множества вопросов господина Мориты. Себастьян чувствовал, что его босс управился как нельзя лучше.

– Позвольте предложить вам составить договор, мистер Хардкасл? Еще до вылета из Токио я не сомневался, что вы – подходящий человек для этой работы. Выслушав ваши соображения, я утвердился в своем решении. Не скрою, у меня назначены встречи в двух других банках, но лишь затем, чтобы уверить моих акционеров: я принимаю во внимание все варианты. Береги рин, а иены позаботятся о себе сами.

Оба рассмеялись.

– Если вы не заняты, – предложил Седрик, – может быть, составите мне компанию за ланчем? Недавно в Сити открылся японский ресторан и получил блестящие отзывы, и я подумал…

– И вправе подумать еще раз, мистер Хардкасл, потому что я проделал путешествие в шесть тысяч миль отнюдь не в поисках японского ресторана. Нет, я отвезу вас в «Рулс», и мы с вами с удовольствием отведаем ростбиф и йоркширский пудинг, вполне, на мой взгляд, приличествующие джентльмену из Хаддерсфилда.

Оба мужчины вновь от души рассмеялись.

Когда несколько минут спустя они покидали офис, Седрик приотстал и шепнул Себастьяну на ухо:

– Идея-то хорошая, но если не достанем билетов на сегодняшнее представление «Моей прекрасной леди», тебе придется провести остаток дня в очереди в кассу возврата брони. Будем надеяться, что не пойдет дождь, иначе опять вымокнешь. – С этими словами он прибавил шагу, чтобы догнать в коридоре господина Мориту.

Себастьян низко поклонился, Седрик и его гости вошли в лифт и отправились на первый этаж. Несколько минут он побродил по пятому этажу, но не вызывал лифт, дожидаясь, пока высокие особы отойдут подальше.

Выйдя из банка, Себастьян поймал такси:

– Друри-лейн, Королевский театр!

Двадцать минут спустя они притормозили у театра, и первым делом Себастьян заметил длиннющую очередь в кассу брони. Он расплатился с таксистом, прошел в здание и направился прямо к кассе.

– Полагаю, трех билетиков на сегодняшний вечер не найдется? – умоляюще спросил он.

– Вы полагаете совершенно верно, дружок, – ответила женщина в будке кассира. – Можете, конечно, встать в очередь за бронью, но, скажу честно, не многие в ней получат билеты до наступления Рождества. Скорее кто-то умрет, прежде чем это шоу получит возвраты брони.

– Я за ценой не постою.

– Все так говорят, милок. У нас там в очереди люди, которые заявляют, будто у них сегодня день рождения, исполняется двадцать один год, и пятьдесят лет свадьбы… Один от отчаяния даже сделал мне предложение.

Себастьян вышел из театра и остановился на тротуаре. Он еще раз окинул взглядом очередь, которая за последние несколько минут даже будто подросла, и попытался сообразить, что можно предпринять еще. Затем вспомнил кое-что из прочитанного в романе отца и решил попытаться, сработает ли это у него так же, как получилось у Уильяма Уорика.

Себастьян припустил трусцой «под горку» к Стрэнду и через несколько минут вернулся к «Савою». Там прошел прямо к стойке ресепшн и спросил у администратора имя старшего швейцара.

– Альберт Саутгейт, – последовал ответ.

Себастьян поблагодарил ее и прошел к стойке консьержа, изображая постояльца отеля.

– Альберт здесь? – спросил он швейцара.

– Он, кажется, пошел обедать, сэр, секундочку, я проверю. – Швейцар исчез в подсобке. – Берт, тебя джентльмен спрашивает.

Долго Себастьяну ждать не пришлось – из подсобки появился мужчина постарше в длинном голубом пальто, украшенном золотой тесьмой на обшлагах, со сверкающими золотыми пуговицами и двумя рядами медалей за участие в военных кампаниях, одну из которых Себастьян не распознал. Он настороженно взглянул на юношу и спросил:

– Чем могу помочь?

– У меня проблема, – начал Себастьян, все еще не уверенный, стоит ли рисковать. – Мой дядя, сэр Джайлз Баррингтон, как-то говорил мне, мол, если я когда-нибудь остановлюсь в «Савое» и мне понадобится помощь, я должен перекинуться словечком с Альбертом.

– Вы о джентльмене, награжденном Военным крестом за Тобрук?

– Да, – кивнул Себастьян, застигнутый врасплох.

– Он один из немногих выживших. Такая была мясорубка… Так чем могу?

– Сэру Джайлзу очень нужны три билета на «Мою прекрасную леди».

– Когда?

– Сегодня вечером.

– Шутите.

– Вопрос цены не стоит.

– Обождите здесь. Пойду посмотрю, что можно сделать.

Себастьян проследил взглядом, как Альберт вышел из отеля, перешел улицу и удалился в направлении Королевского театра. В нетерпении юноша принялся ходить взад-вперед по фойе, время от времени обеспокоенно поглядывая на Стрэнд, но минул почти час, прежде чем старший швейцар вернулся – с конвертом в руке. Он прошел в отель и протянул конверт Себастьяну.

– Три места из брони для почетных гостей, партер, центр, ряд «Ф».

– Фантастика. Сколько я вам должен?

– Нисколько.

– Не понял…

– Старший кассир попросил передать привет сэру Джайлзу – его брат, сержант Харрис, погиб в Тобруке.

Себастьяну стало стыдно.

– Отличная работа, Себ, ты просто спас положение. На сегодня у тебя осталось одно задание: сделать так, чтобы «даймлер» стоял у «Савоя» до тех пор, пока мы не узнаем, что господин Морита и его коллеги благополучно отошли ко сну.

– Но от отеля до театра всего несколько сотен ярдов.

– Если бежать – то далековато, ты должен был запомнить из опыта короткой встречи с женой профессора Марша. Кстати, если не попытаемся мы, это сделает кто-нибудь другой, уж будь уверен.

В половине седьмого вечера Себастьян выбрался из машины возле «Савоя», вошел внутрь и стал терпеливо ждать у лифта. Морита и двое его коллег появились в начале восьмого. Себастьян отвесил низкий поклон и вручил гостям конверт с тремя билетами.

– Благодарю, молодой человек, – сказал господин Морита.

Все вместе они пересекли вестибюль и через вращающуюся дверь вышли из отеля.

– Машина председателя отвезет вас в Королевский театр, – сообщил Себастьян, когда Том открыл заднюю дверь «даймлера».

– Спасибо, в этом нет нужды, – ответил Морита. – Прогулка пешком пойдет нам на пользу.

Не говоря больше ни слова, трое гостей зашагали по направлению к театру.

Себастьян еще раз низко поклонился, а затем забрался на переднее пассажирское сиденье.

– Домой-то что, не идете? – спросил Том. – Что толку здесь торчать, а если вдруг пойдет дождь: я подъеду к театру и заберу их.

– А вдруг они захотят после спектакля съездить поужинать или отправиться в ночной клуб. Знаешь какие-нибудь ночные клубы?

– Зависит от того, какой именно им нужен.

– Полагаю, не такой. Но в любом случае я остаюсь до того момента, цитируя мистера Хардкасла, когда они «благополучно отойдут ко сну».

С неба не упало ни капли, и к десяти вечера Себастьян знал все, что можно было узнать о жизни Тома: где он учился в школе, где его расквартировывали во время войны и где он работал до того, как стал водителем мистера Хардкасла. Том трещал, что его жена хотела поехать в Марбелью во время следующего отпуска, когда Себастьян воскликнул:

– Бог ты мой! – и сполз на пол машины, прячась от двух элегантно одетых мужчин, прошагавших мимо машины и завернувших в отель.

– Что это с тобой?

– Не хочу попасться на глаза человеку, которого надеялся больше никогда не увидеть.

– Похоже, дали занавес, – заключил Том, увидев, как из театра на Стрэнд потекли зрители.

Несколько минут спустя Себастьян разглядел троих своих подопечных, пробирающихся к отелю. За мгновение до того, как господин Морита дошел до входа, Себастьян выбрался из машины и низко поклонился.

– Надеюсь, спектакль вам понравился, Морита-сан.

– Бесподобно, – улыбнулся Морита. – Давно так не смеялся, и музыка была прекрасна. Лично поблагодарю мистера Хардкасла, когда завтра утром встречусь с ним. Пожалуйста, отправляйтесь домой, мистер Клифтон, машина мне сегодня больше не нужна. Простите, что заставил вас ждать.

– Всегда к вашим услугам, Морита-сан.

Оставаясь на тротуаре, Себастьян наблюдал, как трое японцев вошли в отель, пересекли фойе и направились к секции лифтов. Вдруг его сердце забилось чаще: двое мужчин вышли вперед, поклонились и затем обменялись рукопожатиями с Моритой-сан. Себастьян буквально застыл на месте. Эти двое недолго поговорили с Моритой, который затем отпустил своих коллег и с двумя мужчинами проследовал в бар «Америкен». Себастьяну отчаянно хотелось войти в отель и взглянуть поближе, но рисковать он не имел права. Вместо этого он неохотно вернулся в машину.

– Ты в порядке? – спросил Том. – Белый как мел.

– Когда мистер Хардкасл ложится спать?

– В одиннадцать-полдвенадцатого, когда как. Но всегда можно узнать, что он еще не лег, если в кабинете у него горит свет.

Себастьян бросил взгляд на часы – 10:43.

– Поехали посмотрим, может, еще не спит.

Том выехал со Стрэнда, пересек Трафальгарскую площадь, далее проследовал по Мэлл до Гайд-парк-корнер и остановился напротив Кедоген-плейс, 37, ровно в одиннадцать. Свет в кабинете еще горел. Наверняка председатель в который уже раз проверял контракт, предвкушая, что завтра японцы его подпишут.

Себастьян медленно выбрался из машины, поднялся по ступеням и позвонил в дверь. Через несколько мгновений в прихожей вспыхнул свет, и Седрик отворил.

– Простите, что беспокою в такой поздний час, но у нас проблема.

– Первое, что ты должен сделать, – рассказать своему дяде правду, – наставлял Седрик. – Я имею в виду всю правду.

– Я расскажу ему все сразу же, как вернусь сегодня вечером.

– Очень важно, чтобы сэр Джайлз знал, что ты сделал, прикрывшись его именем, потому что он захочет написать и поблагодарить мистера Харриса в Королевском театре, а также старшего швейцара «Савоя».

– Альберта Саутгейта.

– Ты сам тоже должен написать и поблагодарить их обоих.

– Да, конечно. И еще раз прошу прощения, сэр. Я чувствую, что расстроил вас, поскольку вся эта затея обернулась напрасной тратой вашего времени.

– Я бы не назвал такие практики совсем уж напрасной тратой времени. Борьба за новый контракт, даже не принося успеха, почти всегда учит чему-то, что в следующий раз наверняка пригодится.

– Чему же я научился?

– Для начала – японскому, не говоря уже об одной-двух вещах для себя, которые, уверен, принесут тебе пользу в будущем.

– Но время, которое вы и ваш старший персонал потратили на этот проект… плюс немалая сумма банковских денег.

– Вряд ли она сильно отличается от потраченного «Барклайзом» или «Вестминстером». Если в подобных проектах доля успешных попыток одна к пяти, это в порядке вещей, – добавил Седрик, и в этот момент на столе зазвонил телефон. Он снял трубку, несколько секунд слушал и проговорил: – Да, пусть войдет.

– Мне уйти, сэр?

– Нет, останься. Я бы хотел, чтобы ты познакомился с моим сыном.

Дверь открылась, и вошел мужчина, который мог быть только отпрыском Седрика: на дюйм, может, повыше ростом, но такая же дружелюбная улыбка, широкие плечи и почти лысая голова, хотя и с чуть более густым венцом пушистых седых волос от уха до уха, придававших ему вид монаха семнадцатого века. И, как Себастьяну вот-вот предстояло узнать, обладающий таким же острым умом.

– Доброе утро, папа, рад видеть тебя!

И таким же йоркширским акцентом…

– Арнольд, это Себастьян Клифтон, который помогает мне в переговорах с «Сони».

– Рад познакомиться, сэр, – сказал Себастьян, когда они пожимали друг другу руки.

– Я большой поклонник…

– …книг моего отца?

– Нет, признаться, не читал ни одной. У меня и без того достаточно детективов в течение дня, чтобы читать их по ночам.

– Может, тогда моей матери, первой женщины – председателя совета директоров открытой акционерной компании?

– Нет, вашей сестры Джессики. Вот перед кем я благоговею. Что за талант! – Он кивнул в сторону портрета своего отца на стене. – А чем она занимается сейчас?

– Только что поступила в «Слейд»[23] в Блумсбери и вот-вот начнет свой первый год обучения.

– Тогда мне жаль всех ее будущих однокурсниц.

– Отчего же?

– Они будут или обожать ее, или ненавидеть, поскольку бедняжкам за нею не угнаться. Однако вернемся к более прозаическим заботам. – Арнольд повернулся к отцу. – Я подготовил три копии контракта, как оговорено обеими партиями, и, как только ты подпишешь их, у тебя будет девяносто дней, чтобы получить ссуду в десять миллионов на пятилетний срок по ставке два с половиной процента. Четверть будет твоим вознаграждением по сделке. А еще должен упомянуть, что…

– Не утруждай себя, – сказал Седрик. – Подозреваю, что мы в этом деле уже не фавориты.

– Но, папа, когда я вчера вечером говорил с тобой, ты был полон оптимизма.

– Скажем так, с тех пор обстоятельства изменились, и довольно об этом, – сказал Седрик.

– Печально слышать, – вздохнул Арнольд.

Он собрал контракты и хотел было положить их обратно в портфель, когда вдруг заметил подарок японцев.

– Никогда не думал о тебе как об эстете, папа, но вот это просто восхитительно, – проговорил он, осторожно беря в руки вазу со стола. Он внимательно осмотрел шедевр со всех сторон, потом взглянул на донышко. – И ведь наверняка одно из национальных сокровищ Японии, никак не меньше.

– Ты тоже меня удивил, – усмехнулся Седрик.

– Сёдзи Хамада, – подсказал Себастьян.

– Где ты ее раздобыл?

– Не я, – ответил Седрик. – Это подарок Мориты.

– Ну, из этой сделки ты во всяком случае вышел не с пустыми руками, – вздохнул Арнольд, и тут в дверь постучали.

– Войдите, – сказал Седрик, подумав, а вдруг это…

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Том.

– Если не ошибаюсь, я велел тебе стоять у «Савоя».

– Да без толку, сэр. В девять тридцать я сидел в машине перед отелем, как и велели, но мистер Морита так и не появился. А поскольку этот джентльмен никогда не опаздывает, я решил перекинуться словечком со швейцаром, и тот нашептал, что эти три японских гостя выписались и уехали из отеля сразу после девяти.

– Такого поворота я и представить не мог, – проговорил Седрик. – Неужели теряю нюх…

– Всех не победишь, папа, как ты сам часто напоминаешь мне, – сказал Арнольд.

– Юристы, похоже, остаются в выигрыше даже тогда, когда проигрывают.

– Скажу тебе, как бы поступил я, папа. Я бы отказался от своей огромной незаработанной премии в обмен на эту маленькую красивую безделушку.

– Сгинь с моих глаз.

– Все, все, исчезаю, я здесь больше не нужен.

Арнольд укладывал контракты в свой портфель «Гладстоун», когда распахнулась дверь и вошли господин Морита и двое его коллег, – именно в тот момент, когда колокола нескольких церквей Сити начали отбивать одиннадцать.

– Надеюсь, я не опоздал, – были первые слова господина Мориты, когда он пожимал руку Седрику.

– Минута в минуту, – ответил Седрик.

– И вы, – сказал Морита, глядя на Арнольда, – конечно же, недостойный сын великого отца.

– Он самый, сэр. – Арнольд обменялся с Моритой рукопожатием.

– Вы подготовили контракты?

– Подготовил, сэр.

– Тогда все, что вам требуется, – это моя подпись, и затем отец может приступить к работе.

Арнольд вновь достал из «Гладстоуна» контракты и выложил их перед японцами на стол.

– Но прежде, чем я подпишу, у меня есть подарок для моего нового друга, Себастьяна Клифтона, – продолжал Морита. – Вот почему мне пришлось оставить отель так рано утром.

Господин Оно вышел вперед и передал маленькую коробку господину Морите, а тот в свою очередь вручил ее Себастьяну.

– Не всегда хороший мальчик, но, как говорят британцы, намерения у него добрые.

Не отвечая, Себастьян развязал красную ленту и снял фольгу. Потом поднял крышку коробки и достал крохотную вазу, покрытую малиновой с желтым глазурью. Он был не в силах оторвать от нее глаз.

– Вам, случаем, адвокат не нужен? – поинтересовался Арнольд.

– Только если вам удастся назвать мастера, не заглядывая на донышко.

Себастьян передал вазочку Арнольду, и тот некоторое время любовался тем, как красное сливалось с желтым, образуя оранжевые прожилки, прежде чем отважился предположить:

– Бернард Лич?

– Этот сын небезнадежен, – сказал Морита.

Оба мужчины рассмеялись, а Арнольд вернул шедевр Себастьяну, который проговорил:

– Не знаю даже, как благодарить вас, сэр.

– Что ж, когда узнаете, будьте готовы произнести речь на моем родном языке.

Себастьян так удивился, что едва не выронил вазу.

– Сэр, боюсь, я не совсем понимаю…

– Да все вы понимаете, и если не сможете ответить на японском, мне не останется иного выбора, как подарить эту вазу Седрику.

Все смотрели на Себастьяна, ожидая, когда он заговорит.

– Arigatou gozaimasu. Taihenni kouei desu. Isshou taisetsuni itashimasu.

– Впечатляюще. Чуть больше внимания к нюансам – ваша сестра это умеет, – но все-таки впечатляюще.

– Но как, Морита-сан, вы узнали, что я могу говорить на вашем языке, когда я ни слова не произносил по-японски в вашем присутствии?

– Попробую угадать: три билета на «Мою прекрасную леди», – предположил Седрик.

– Мистер Хардкасл проницательный человек, вот почему я в первую очередь выбрал его.

– Но как? – вновь спросил Себастьян.

– Билеты стали уж слишком большим совпадением. Подумайте, Себастьян, пока я буду подписывать контракт. – Из верхнего кармана пиджака он достал поршневую ручку и протянул ее Седрику. – Вы должны подписать первым, иначе боги не благословят наш союз.

Морита наблюдал за тем, как Седрик подписал все три контракта, а потом поставил свою подпись. Партнеры поклонились друг другу и пожали руки.

– Что ж, мне надо спешить в аэропорт на самолет в Париж. Французы доставляют мне много проблем.

– Какого плана проблемы? – поинтересовался Арнольд.

– К сожалению, не из тех, в которых вы смогли бы мне помочь. Сорок тысяч наших транзисторных приемников застряли на таможенном складе. Французские таможенники отказываются выдать мне разрешение на распределение их по моим поставщикам до тех пор, пока не будет вскрыта и проверена каждая коробка. В настоящее время им удается проверять по две коробки в день. Цель – задержать меня как можно дольше, чтобы французские производители смогли продать нетерпеливым покупателям свой продукт низкого качества. Но у меня есть план, как победить их.

– Очень любопытно, какой же?

– На самом деле очень простой. Я построю во Франции фабрику, найму местных рабочих и стану продавать свой продукт, не доставляя хлопот представителям таможни.

– Французы догадаются о том, что вы задумали.

– Догадаются, не сомневаюсь, но к тому времени каждый, как Седрик, захочет иметь в своей гостиной транзистор. Не могу позволить себе опоздать на самолет и все же должен переговорить с глазу на глаз с моим новым партнером.

Морита пожал руку Арнольду, и тот вместе с Себастьяном покинул кабинет.

– Седрик, – Морита опустился в кресло по другую сторону председательского стола, – приходилось ли вам сталкиваться с человеком по имени дон Педро Мартинес? Вчера после спектакля он вместе с майором Фишером приходил увидеться со мной.

– Мартинеса знаю только понаслышке. Однако с майором Фишером я знаком – он представляет Мартинеса в совете директоров «Пароходства Баррингтонов», где я также занимаю пост директора.

– На мой взгляд, на этом Мартинесе клейма негде ставить, мерзкий тип, а майор Фишер слабый и, подозреваю, держится на плаву только за счет денег Мартинеса.

– Вам хватило всего одной встречи, чтобы определить это?

– Нет, мне хватило двадцати лет делового общения с подобными людьми. Но этот умен и коварен, и вам не следует недооценивать его. Подозреваю, что для Мартинеса даже жизнь человека недорого стоит.

– Благодарю вас за важные сведения, Акио, но еще больше – за вашу заботу.

– Могу я в ответ просить о скромной услуге, прежде чем улечу в Париж?

– Что угодно.

– Я хотел бы, чтобы связь между нашими двумя компаниями по-прежнему поддерживал Себастьян. Это сэкономит нам массу времени и избавит от многих проблем.

– С удовольствием оказал бы вам такую любезность. Но мальчик в сентябре должен приступить к учебе в Кембридже.

– Вы учились в университете, Седрик?

– Нет, я оставил школу в пятнадцать и, пару недель отдохнув, пришел работать в банк к отцу.

Морита кивнул:

– Не каждый из нас создан для университета, а некоторых даже удерживает опыт. Мне кажется, Себастьян нашел себе настоящую профессию и с вами в роли наставника, не исключено, станет именно тем человеком, который когда-нибудь сменит вас на посту.

– Он еще слишком молод, – улыбнулся Седрик.

– Как и ваша королева, ведь она взошла на трон в возрасте двадцати пяти. Седрик, мы живем в удивительном новом мире.

– А ты уверен, что хочешь быть лидером оппозиции? – спросил Гарри.

– Нет, не уверен, – покачал головой Джайлз. – Я хочу быть премьер-министром, но мне придется «отбыть срок» в оппозиции, прежде чем рассчитывать на ключи от Даунинг-стрит, десять[24].

– Ты можешь удержать свое место на следующих выборах, – сказала Эмма. – Но твоя партия проиграла всеобщие выборы безоговорочно. Начинаю задумываться, по силам ли вообще лейбористам выиграть следующие. Им будто суждено стать партией оппозиции.

– Понимаю, сейчас все, наверное, именно так и выглядит, – сказал Джайлз. – Но я уверен, что к следующим выборам англичане будут по горло сыты тори и станут подумывать: пришло время перемен.

– А тут еще и «дело Профьюмо»[25], – подсказала Грэйс.

– Кто будет решать, кому стать следующим лидером партии?

– Хороший вопрос, Себастьян, – заметил Джайлз. – Только мои избранные коллеги в палате общин, всего двести пятьдесят восемь человек.

– Слишком маленький электорат, – сказал Гарри.

– Верно, но большинство из них прощупывают почву в своих избирательных округах, чтобы выяснить, кто из рядовых членов предпочтет возглавить партию, и, когда дойдет дело до аффилированных членов профсоюза, они будут голосовать за тех, кто их поддерживает. Так что любые члены профсоюзов пароходства от избирательных участков, как, например, Тайнсайд, Белфаст, Глазго, Клайдсдейл и Ливерпуль, должны поддержать меня.

– То есть речь о мужчине, – повторила Эмма. – Означает ли это, что из двухсот пятидесяти восьми членов парламента нет ни одной женщины, которая могла бы надеяться стать лидером партии?

– Барбара Касл может принять решение войти в списки, но, откровенно говоря, ее шанс ничтожен. Давай посмотрим правде в глаза, Эмма, на лавках лейбористов больше женщин, чем на консервативной половине парламента, так что если и удастся женщине когда-нибудь пробиться на Даунинг-стрит, готов спорить, это будет социалистка.

– Но с чего кому-то вдруг захочется стать лидером Лейбористской партии? Это же, пожалуй, одна из самых неблагодарных должностей в стране.

– И при этом одна из самых захватывающих, – возразил Джайлз. – Как много людей получают шанс что-то по-настоящему изменить, сделать жизнь лучше и оставить ценное наследие грядущим поколениям? Не забывайте, я родился, как говорят, с серебряной ложкой во рту, так что пришло время платить.

– Ух ты, – улыбнулась Эмма. – Буду голосовать за тебя.

– Конечно, мы все поддержим тебя, – сказал Гарри. – Но я не уверен, что мы сможем как-то повлиять на двести пятьдесят семь членов парламента, которых никогда в глаза не видели и увидим едва ли.

– Не совсем такой поддержки мне бы хотелось. Это скорее из области личного, и должен предупредить всех сидящих вокруг этого стола: возможно, вам вновь придется столкнуться с вмешательством прессы в вашу личную жизнь. Не исключено, вы почувствуете, что сыты по горло всем этим, и, случись так, винить вас в этом я не буду.

– Что ж, поскольку мы все выступим одним фронтом, – сказала Грэйс, – и не станем говорить ничего лишнего, кроме как, мол, все мы рады тому, что Джайлз баллотируется в лидеры своей партии, и прекрасно знаем, что он подходящий человек для этой работы, и твердо уверены в его победе, – значит, им наверняка скоро надоест и они оставят нас в покое, верно?

– Именно в этот момент они начнут копать в поисках чего-нибудь новенького. Так что, если кто-нибудь захочет признаться в чем-то более серьезном, чем штраф за парковку, ловите шанс.

– Знаешь, я очень надеюсь, что моя следующая книга доберется до первой строчки в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс», – проговорил Гарри. – Поэтому лучше предупрежу-ка тебя: Уильям Уорик закрутит роман с женой старшего констебля. Если думаешь, что это пошатнет твои шансы, Джайлз, я всегда смогу придержать публикацию до выборов.

Все рассмеялись.

– А по-моему, милый, – обратилась Эмма к Гарри, – Уильяму Уорику следовало бы закрутить интрижку с женой мэра Нью-Йорка, потому что это дало бы тебе куда больший шанс стать номером один в Штатах.

– Неплохая идея, – усмехнулся Гарри.

– Еще одно серьезное замечание, – продолжила Эмма. – Возможно, сейчас подходящий момент сказать тебе, что пароходство едва сводит концы с концами и на ближайшие двенадцать месяцев улучшения не предвидится.

– Насколько все плохо? – встревожился Джайлз.

– Постройка «Бэкингема» отстает от расписания более чем на год, и, хотя в последнее время задержек у нас не было, компании пришлось брать крупную сумму взаймы у банков. Если окажется, что наша задолженность банкам превысит номинальную стоимость активов, они вправе потребовать возврата кредитов, и мы можем не выдержать и пойти ко дну. Это, конечно, худший сценарий, но исключать его нельзя.

– И когда такое может произойти?

– Не в обозримом будущем. Если, конечно, Фишер не почувствует, что публичную стирку нашего грязного белья может использовать в своих интересах.

– Пока Мартинес является крупным акционером компании, он не позволит ему этого, – предположил Себастьян. – Но и не собирается сидеть в сторонке и наблюдать, когда вы решите принять вызов.

– Все верно, – согласилась Грэйс. – И он, по-моему, не единственный, кто был бы рад помешать этому.

– Ты о ком? – спросил Джайлз.

– О леди Вирджинии Фенвик для начала. Эта женщина с удовольствием напомнит каждому члену парламента, с которым доведется вдруг встретиться, что ты был ее мужем и бросил ради другой женщины.

– Вирджиния знается только с тори, а у них уже был разведенный премьер-министр. И не забывай, – добавил Джайлз, завладев рукой Гвинет, – сейчас я в счастливом браке с другой женщиной.

– Если честно, – сказал Гарри, – тебе, думаю, следует больше беспокоиться о Мартинесе, чем о Вирджинии, потому что, как выяснил Себастьян, когда только пришел работать в «Фартингс», он явно не успокоился и ищет любой повод причинить вред нашей семье. А ты, Джайлз, куда более ценная добыча, чем Себ, так что держу пари, Мартинес приложит все силы, чтобы помешать тебе стать премьер-министром.

– Если решу баллотироваться, я не смогу вести жизнь с оглядкой, постоянно ломая голову, что на уме у Мартинеса. В настоящий момент я должен сосредоточиться на некоторых противниках, которые мне куда более понятны.

– Кто же твой самый серьезный соперник?

– В фаворитах у букмекеров Гарольд Вильсон[26].

– Мистер Хардкасл хочет, чтобы победил он, – заметил Себастьян.

– Силы небесные, почему? – изумился Джайлз.

– Силы небесные ни при чем. Это тоже из разряда «куда более понятно». Они оба родом из Хаддерсфилда.

– Как часто что-то, на первый взгляд незначительное, может побудить человека поддержать вас или выступить против, – вздохнул Джайлз.

– А вдруг у Гарольда Вильсона имеется парочка скелетов в шкафу, которыми может заинтересоваться пресса? – предположила Эмма.

– Ни о чем таком я не знаю. Если только ты не имеешь в виду его диплом с отличием в Оксфорде и последующий «высший балл» на государственной службе.

– Но он не воевал, – сказал Гарри. – Так что твой Военный крест – преимущество.

– Денис Хили[27] тоже награжден Военным крестом и может спокойно баллотироваться.

– Уж слишком он умен даже для лидера Лейбористской партии, – хмыкнул Гарри.

– Ну, Джайлз, это точно не станет твоей проблемой, – сказала Грэйс.

Джайлз иронично улыбнулся сестре, и вся семья рассмеялась.

– У меня все не выходит из головы одна сложность, с которой может столкнуться Джайлз… – сказала Гвинет, до этого момента хранившая молчание, и все посмотрели на нее. – Я здесь человек посторонний, всего лишь невестка и, наверное, вижу вещи немного в другом ракурсе.

– Что делает твое мнение тем более важным для нас, – подхватила Эмма. – Так что можешь говорить прямо, не скрывай, что тебя беспокоит.

– Боюсь, растревожу старую рану… – нерешительно проговорила Гвинет.

– Пусть это не останавливает тебя. – Джайлз взял ее за руку.

– Существует еще один член вашей семьи – он сейчас не в этой комнате, – который, если можно так выразиться, представляет собой ходячую бомбу замедленного действия.

Повисло долгое молчание, после чего Джайлз заговорил:

– Ты абсолютно права, Гвинет, ведь если журналисты наткнутся на тот факт, что маленькая девочка, удочеренная Гарри и Эммой, приходится мне сводной сестрой, а Себастьяну – тетей и что ее отца убила ее мать после того, как он украл у нее драгоценности и затем бросил ее, у прессы будет знаменательный день.

– И затем ее мать, не забудь, покончила с собой, – тихо добавила Эмма.

– Меньшее, что вы можете сделать, – рассказать бедной девочке правду, – сказала Грэйс. – Ведь она сейчас в школе Слейда и предоставлена самой себе, и прессе не составит труда отыскать ее, но если они сделают это прежде, чем вы расскажете ей…

– Не так это просто, – вздохнул Гарри. – Мы все слишком хорошо знаем, что Джессика подвержена приступам депрессии и, несмотря на свой несомненный талант, частенько теряет веру в себя. И поскольку до экзаменов середины семестра ей осталось всего несколько недель, момент сейчас не идеальный.

– С ней всегда могу поговорить я, – предложил Себастьян.

– Нет, – решительно сказал Гарри. – Это должен сделать я.

– И как можно скорее, – добавила Грэйс.

– Пожалуйста, дай мне знать, когда сделаешь это, – попросил Джайлз. – Есть еще «бомбы», к которым я, по-вашему, должен быть готов?

Вновь последовало продолжительное молчание.

– Тогда спасибо вам за то, что посвятили мне столько времени. О своем решении я сообщу вам до конца недели. А сейчас вынужден вас оставить – надо возвращаться в парламент. Ведь избиратели именно там. Если я вправду решу баллотироваться, в ближайшие полтора месяца вы будете видеть меня нечасто, потому что я буду разыгрывать из себя рубаху-парня, говорить бесконечные речи, объезжать отдаленные избирательные округи, а редкие свободные вечера проводить в «Баре Энни», угощая выпивкой членов Лейбористской партии.

– «Баре Энни»? – переспросил Гарри.

– Самое популярное в палате общин питейное заведение, куда частенько заглядывают в основном лейбористы, – туда-то я сейчас и направляюсь.

– Удачи, – напутствовал Гарри.

Все члены семьи как один поднялись и проводили его из комнаты аплодисментами.

– Есть у него шансы на победу?

– О да, – сказал Фишер. – Он очень популярен среди рядовых избирателей, хотя Гарольд Вильсон – фаворит у членов парламента, а голосовать будут именно они.

– Тогда надо направить Вильсону крупную дотацию в его избирательный фонд, и наличными, если необходимо.

– Вот этого делать не следует, – возразил Фишер.

– Почему это? – удивился дон Педро.

– Потому что он отправит деньги обратно.

– С какой стати?

– С такой, что это не Аргентина, и если пресса узнает, что иностранец поддерживает избирательную кампанию Вильсона, он не только проиграет, но его заставят отказаться от участия в выборах. Вильсон ведь не просто вернет деньги, но сделает свой поступок достоянием гласности.

– Как же можно победить на выборах, если у тебя нет денег?

– Не нужны большие деньги, если твой электорат – всего лишь двести пятьдесят восемь членов парламента, большинство из которых проводят все свое время в одном здании. Достаточно купить несколько почтовых марок, сделать несколько телефонных звонков, выдержать лишний раунд выпивки в «Баре Энни», и к нужному моменту наладишь контакт почти со всеми избирателями.

– Значит, если мы не в состоянии помочь Вильсону победить, что мы можем сделать, чтобы Баррингтон проиграл?

– Если есть двести пятьдесят восемь избирателей, значит надо постараться кого-то из них подкупить, – предположил Диего.

– Не деньгами, – сказал Фишер. – Единственное, что заботит почти всех, – продвижение.

– Продвижение? – переспросил дон Педро. – Что, черт возьми, за продвижение?

– Молодым членам парламента можно намекнуть, что их кандидатуры рассматриваются для передней скамьи палаты общин, а членам палаты постарше, которым уходить в отставку после следующих всеобщих выборов, подкинуть предложение о том, что их опыт и мудрость могут быть высоко оценены в палате лордов. Для тех же, кто не питает надежды когда-нибудь занять должность в правительстве, но после очередных выборов еще останется в парламенте, лидер партии всегда подыщет работу. Я знаю одного члена палаты, который хотел остаться председателем комитета снабжения продуктами питания палаты общин лишь потому, что в этом комитете выбирают вина для меню.

– Ладно, значит, если мы не можем дать Вильсону денег или подкупить избирателей, мы, по крайней мере, можем использовать всю грязь, которую собрали для семьи Баррингтон, – предложил Диего.

– Самим этим заниматься особого смысла нет: пресса будет только счастлива сделать это без нашей помощи. И через несколько дней им это наскучит, если только мы не подкинем чего-нибудь свеженького, во что они вопьются зубами. Нет, нам надо подумать о чем-то таком, что даст пищу заголовкам и в то же время сшибет Джайлза одним ударом.

– Ты, наверное, днем и ночью думаешь об этом, майор, – усмехнулся дон Педро.

– Признаться, да. – Фишер и не пытался скрывать самодовольства. – И пожалуй, мог бы предложить вам то, что наконец утопит Баррингтона.

– Ну так выкладывай.

– Существует способ нанести политику удар, от которого он никогда не оправится. Но чтобы ударить по Баррингтону, мне в помощь в установленном месте потребуется небольшая команда, причем время должно быть выбрано идеально.

Агент Грифф Хаскинс, организатор предвыборной кампании Лейбористской партии от бристольских судоверфей, решил, что ему придется отказаться от спиртного, если Джайлз получит шанс стать лидером партии. Как правило, Грифф «завязывал» на месяц перед какими бы то ни было выборами и крепко закладывал за галстук как минимум месяц по их окончании, в зависимости от того, выиграли они или проиграли. А с той поры как член парламента от бристольских судоверфей благополучно вернулся на зеленые скамьи с возросшим большинством, Грифф полагал, что заслужил право изредка устраивать себе свободный вечерок.

В не самое подходящее время – наутро после такого «свободного вечерка» – Джайлз позвонил своему агенту и сообщил, что собирается баллотироваться в лидеры. Поскольку Грифф в тот момент мучился похмельем, он перезвонил через час, дабы убедиться, что правильно понял сообщение члена парламента. Все верно.

Грифф тотчас позвонил своему секретарю Пенни, находившейся на каникулах в Корнуолле, и мисс Пэриш, своей самой опытной партийной соратнице, которая призналась, что помирает от скуки и оживает только во время избирательных кампаний. Он велел им обеим ждать на платформе номер семь вокзала Темпл-Мидс в четыре тридцать пополудни, если, конечно, у них есть желание работать на следующего премьер-министра.

В пять часов все трое сидели в вагоне третьего класса поезда, направлявшегося к Паддингтону. К полудню следующего дня Грифф организовал офис в палате общин и еще один – в доме Джайлза на Смит-сквер. Для команды ему требовался еще один волонтер.

Себастьян сообщил Гриффу, что с удовольствием отменит свой двухнедельный отпуск, чтобы помочь дяде Джайлзу победить на выборах. Седрик дал согласие отпустить его на месяц, поскольку парень только выиграет от такого опыта, даже если сэр Джайлз не был его фаворитом.

Первым заданием Себастьяна было изготовить настенную схему, в которой перечислялись все двести пятьдесят восемь членов парламента от Лейбористской партии, имеющих право голоса, и впоследствии ставить отметку рядом с каждым именем, чтобы показать, на какие категории они разделились: точно проголосуют за Джайлза – красная галочка, точно за другого кандидата – синяя; не определились – самая важная категория для всех – зеленая. И хотя схема была идеей Себастьяна, последняя редакция осталась за Джессикой.

По первому подсчету Гарольд Вильсон набирал 86 верных голосов, Джордж Браун – 57, Джайлз – 54 и Джеймс Каллаген – 19. Неопределившихся – решающих – оставалось 42. Джайлз понимал, что ближайшая его задача – избавиться от Каллагена и затем обогнать Брауна: в случае, если член парламента от Белпера снимет свою кандидатуру с голосования, то большинство его голосов, по подсчетам Гриффа, перейдет к ним.

Спустя неделю агитации стало понятно, что Джайлза и Брауна, идущих вторыми, разделяет не более одного процента. Вильсон явно лидировал, но политические обозреватели и эксперты все сходились во мнении: если Браун либо Баррингтон сойдут с дистанции, то почти голова в голову.

Грифф неустанно бороздил коридоры власти, с готовностью организовывая частные встречи с кандидатом для любого члена парламента, который позиционировал себя неопределившимся. Иные откладывали решение до последнего момента, будто никогда не наслаждались таким вниманием к своим персонам, а еще страстно желали оказаться в рядах тех, кто поддерживал победителя. Мисс Пэриш не отходила от телефона, а Себастьян стал глазами и ушами Джайлза, постоянно носясь между палатой общин и Смит-сквер и держа всех в курсе дел.

За последнюю неделю кампании Джайлз произнес двадцать три речи, хотя утренние газеты редко уделяли им более абзаца, причем не на первой полосе. Когда до выборов оставалось всего две недели и победа Вильсона все больше обретала реальность, Джайлз решил, что пора рискнуть и выступить с заявлением. Даже Грифф был удивлен реакцией утренней прессы, когда Джайлз появился на первой полосе всех газет, включая «Дейли телеграф».

– Слишком много жителей этой страны избегают постоянной работы, – заявил Джайлз на встрече с лидерами профсоюзов. – Если человек, будучи здоровым и годным, сменил за полгода три места работы, он должен быть автоматически лишен пособия по безработице.

Слова эти не были встречены восторженными аплодисментами, и первая реакция коллег Джайлза по палате получилась отрицательной. «Он навредил самому себе», – неустанно повторяли его соперники. Но шли дни, все больше и больше журналистов стали высказывать предположения, что Лейбористская партия наконец-то нашла потенциального лидера, который обитает в реальном мире и ясно дает понять, что хочет, чтобы его партия руководила, а не была обреченной на вечное пребывание в оппозиции.

Все двести пятьдесят восемь членов парламента от Лейбористской партии на уик-энд вернулись в свои избирательные округа и вскоре обнаружили признаки широкой народной поддержки представителя от бристольских судоверфей. Опубликованные в следующий понедельник результаты опроса общественного мнения подтвердили это и поставили Баррингтона в паре пунктов от Вильсона, с Брауном на третьем месте и Джеймсом Каллагеном на четвертом. Во вторник Каллаген сошел с дистанции и объявил своим сторонникам, что будет голосовать за Баррингтона.

Когда в тот вечер Себастьян внес в диаграмму последние результаты, у Вильсона оказалось 122 голоса, у Джайлза – 107, и 29 оставались неопределившимися. Еще двадцать четыре часа понадобились Гриффу и мисс Пэриш, чтобы определить 29 членов парламента, которые по той или иной причине пока занимали выжидательную позицию, не становясь ни на чью сторону. Среди них были члены влиятельной Фабианской группы, насчитывающей 11 решающих голосов. Тони Кросленд, председатель этой группы, потребовал личной встречи с обоими лидирующими кандидатами, давая этим понять, что стремится услышать их мнение по европейскому вопросу.

Джайлз чувствовал, что его встреча с Крослендом прошла хорошо, но, сколько бы он ни смотрел на диаграмму, Вильсон неизменно пребывал в лидерах. Однако, когда в гонке за лидерство до финиша оставалось меньше недели, в заголовках прессы все чаще стало появляться выражение «ноздря в ноздрю». Джайлз отлично понимал: только счастливая случайность поможет ему обойти Вильсона в оставшиеся несколько дней.

И эта случайность явилась в образе телеграммы, доставленной ему в офис в понедельник, когда до завершения кампании оставалась неделя. Европейское экономическое сообщество пригласило Джайлза произнести вступительную речь на ежегодной конференции в Брюсселе всего за три дня до выборов руководителей партии. В приглашении не упоминалось, что Шарль де Голль выбыл буквально в последнюю минуту.

– Вот твой шанс, – напутствовал Грифф, – не только сверкнуть на международной сцене, но и завоевать те одиннадцать голосов Фабианской группы. Это может все изменить.

Для речи в Европе выбрали тему: «Готова ли Британия вступить в Общий рынок?» – и Джайлз твердо знал свою позицию в этом вопросе.

– Когда же я найду время писать такую важную речь?

– После того, как последний член Лейбористской партии отправится спать, и перед тем, как первый проснется следующим утром.

Джайлз бы посмеялся, но он знал: Грифф не шутил.

– А когда буду спать я?

– В самолете по пути из Брюсселя.

Грифф попросил Себастьяна сопровождать Джайлза в Брюссель, а он сам и мисс Пэриш останутся в Вестминстере внимательно приглядывать за «неопределившимися».

– Твой рейс из Лондона в два тридцать, – сообщил Грифф. – Только не забудь, между Лондоном и Брюсселем разница в час, значит приземлитесь вы в четыре десять, так что на конференцию должен прибыть вовремя.

– Не слишком ли впритык? – усомнился Джайлз. – Моя речь в шесть.

– Знаю, но могу позволить тебе болтаться в аэропорту, только если там соберутся неопределившиеся члены парламента. В общем, собрание, на котором ты выступишь, должно продлиться примерно час и закончиться около семи – в самый раз, чтобы ты успел на обратный рейс в Лондон в восемь сорок, один час разницы во времени даст тебе преимущество. Как только приземлишься, сразу хватай такси, потому что будешь мне нужен в палате к голосованию по пенсионному биллю в десять.

– А чем, по-твоему, мне следует заняться сейчас?

– Своей речью. От нее зависит все.

Каждую свободную минутку Джайлз посвятил доведению до совершенства речи, показывая черновики своей команде и ключевым сторонникам. Сразу после полуночи он впервые прочел ее дома на Смит-сквер, и Грифф, в единственном лице составлявший всю аудиторию, объявил, что всецело удовлетворен. Из его уст это действительно было похвалой.

– Утром я раздам нераспространяемые до пресс-релиза копии речи с тем, чтобы завтра их доставили влиятельным представителям прессы. Это даст им достаточно времени, чтобы подготовить лидеров и хорошенько поработать над завтрашними статьями. А еще, думаю, будет разумно показать первый черновик Тони Кросленду, чтобы он почувствовал: его держат в курсе дел. А для ленивых журналистов, которые только бегло прочитают статью, я бы выделил отрывок, который почти наверняка попадет в заголовки.

Джайлз перевернул несколько страничек своей речи, пока не нашел отметку Гриффа. «Я не желаю видеть Британию втянутой в еще одну войну в Европе. Цвет юности многих наций пролил свою кровь на европейскую почву, и не только в последние пятьдесят лет, но в минувшее тысячелетие. Вместе мы должны сделать все возможное, чтобы европейские войны можно было отыскать лишь на страницах книг по истории, из которых наши дети и внуки смогут узнать о наших ошибках и больше не повторять их».

– Почему именно этот абзац? – спросил Джайлз.

– Потому что некоторые газеты не только перепечатают его слово в слово, но не смогут удержаться и подчеркнут, что твой соперник никогда не участвовал в боях.

На следующее утро Джайлз получил написанное от руки сообщение от Тони Кросленда и с радостью прочел, что тому очень понравилась речь и он с нетерпением ждет реакции прессы этим утром.

Поднимаясь после полудня на борт рейса компании БИА в Брюссель, Джайлз впервые поверил, что и вправду может стать следующим лидером Лейбористской партии.

Когда самолет совершил посадку в брюссельском аэропорту, Джайлз, к своему удивлению, разглядел сэра Джона Николлса – тот стоял у трапа рядом с «роллс-ройсом».

– Я прочел вашу речь, сэр Джайлз, – сказал посол, когда они выезжали из аэропорта, пока никто из пассажиров не успел добраться до стойки паспортного контроля. – И хотя у дипломатов не принято иметь собственное мнение, осмелюсь признаться, что назвал бы ее глотком свежего воздуха. Хотя не уверен, как ее воспримет ваша партия.

– Очень надеюсь, что те самые одиннадцать ее членов почувствуют то же, что и вы.

– Ах вот на кого она нацелена, – проговорил сэр Джон. – Как же я сразу-то не догадался.

Второй сюрприз поджидал Джайлза, когда они подъехали к зданию Европарламента: его встречала большая группа официальных лиц, журналистов и фотографов – все они приветствовали ключевого спикера. Себастьян соскочил с переднего сиденья и распахнул заднюю дверцу для Джайлза – такого у посла прежде никогда не бывало.

Президент Европарламента Гаэтано Мартино выступил вперед и обменялся рукопожатием с Джайлзом, после чего представил его своей команде. По пути в конференц-зал Джайлз встретил несколько других ведущих европейских политиков, и все они желали ему удачи – не ссылаясь, однако, на его речь.

– Будьте так добры, подождите здесь, – попросил президент, когда они поднялись по ступеням на сцену. – Я скажу пару вступительных фраз и передам слово вам.

Во время полета Джайлз еще раз перечитал свое выступление, сделав лишь одно-два незначительных изменения, и наконец вернул листы Себастьяну, зная текст почти наизусть. Джайлз заглянул в узкую щелку занавесей, скрывавших зал: тысячи европейских политиков ожидали его выступления. Последний раз он произносил речь в Бристоле во время кампании всеобщих выборов перед аудиторией из тридцати семи слушателей, включая Гриффа, Гвинет, Пенни, мисс Пэриш и ее спаниеля.

Стоя за кулисами и слушая мистера Мартино, Джайлз заметно волновался – тот описывал его как одного из редких политиков, которые всегда говорят то, что думают, и не позволяют результатам последнего опроса общественного мнения стать их моральным компасом. Будто наяву он слышал, как Грифф с нотками неодобрения призывает: «Слушайте, слушайте».

– …Итак, сейчас перед вами выступит будущий премьер-министр Великобритании. Леди и джентльмены: сэр Джайлз Баррингтон!

Сбоку вдруг возник Себастьян, вручил ему текст речи и прошептал:

– Удачи, сэр!

Джайлз шел к середине сцены под продолжительные аплодисменты. С годами он привык к фотовспышкам чересчур увлеченных корреспондентов и даже жужжанию телевизионных камер, но такое в его жизни происходило впервые. Он положил текст речи на кафедру, сделал шаг назад и подождал, пока зал не затихнет.

– В истории бывают лишь несколько моментов, – начал Джайлз, – которые определяют судьбу государства, и решение Британии просить о вступлении в Общий рынок является одним из них. Конечно, Соединенное Королевство продолжит играть свою роль на мировой сцене, но роль эта должна быть реалистичной – в соответствии с ней мы должны примириться с тем фактом, что больше не правим империей, над которой никогда не заходит солнце. Я полагаю, что для Британии настало время принять вызов этой новой роли наряду с новыми партнерами, работать с ними рука об руку, как с друзьями, а прошлые противоречия сделать достоянием истории. Я никогда не хотел видеть Британию втянутой в очередную европейскую войну. Цвет юности слишком многих наций пролил кровь на полях Европы, и не только за последние пятьдесят лет, но за все минувшее тысячелетие. Вместе мы должны сделать так, чтобы европейские войны можно было бы отыскать только на страницах книг по истории, в которых наши дети и внуки смогут прочитать о наших ошибках и никогда больше не повторять их.

С каждой новой волной аплодисментов Джайлз чуть расслаблялся и к началу заключительной части речи чувствовал, что весь зал словно окутан его чарами.

– Когда я был маленьким мальчиком, Уинстон Черчилль, истинный европеец, приехал к нам в бристольскую школу вручать награды. Мне тогда награды не досталось, да я и не заслужил – вот, пожалуй, единственное, что у меня общего с этим великим человеком. – Слова Джайлза были встречены громким смехом. – Но именно благодаря его речи в тот день я пошел в политику и благодаря своему военному опыту вступил в ряды Лейбористской партии. Сэр Уинстон сказал тогда: «Сегодня наша страна смотрит в лицо одному из тех великих мгновений истории, когда от британского народа снова может зависеть судьба всего свободного мира». Сэр Уинстон и я можем принадлежать к разным партиям, но в этом мы с ним, несомненно, едины.

Джайлз поднял взгляд на плотно заполненные ряды, голос его окреп и становился уверенней с каждой фразой.

– Сегодня в этом зале мы с вами представляем разные государства, но для нас пришло время работать рука об руку, не в эгоистичных интересах каждого, но в интересах поколений, еще не рожденных. Позвольте мне закончить словами: что бы ни уготовило мне будущее, вы можете быть уверены, что я отдам всего себя этому делу.

Джайлз сделал шаг назад, а все в зале поднялись. Лишь через несколько минут ему дали покинуть сцену. Даже когда он удалялся, его окружили и сопровождали члены парламента, представители властных структур и простые участники конференции.

– В аэропорту нам надо быть примерно через час, – сообщил Себастьян, пытаясь выглядеть спокойным. – Могу я еще что-нибудь сделать для вас?

– Да, найти телефон – мы позвоним Гриффу и узнаем, появилась ли дома первая реакция на речь. Очень хочется верить, что я не грежу наяву, – говорил ему Джайлз между рукопожатиями и словами благодарности людям в ответ на их добрые пожелания.

Он даже дал кому-то автограф – тоже впервые.

– Вон через дорогу «Пэлас отель», – показал Себастьян. – Можем позвонить оттуда.

Джайлз кивнул, продолжая медленно двигаться к выходу. Минут через двадцать он наконец очутился на ступенях парламента и стал прощаться с президентом.

Вдвоем с Себастьяном они быстро пересекли широкий бульвар и окунулись в относительную тишину «Пэлас отеля». Себастьян сообщил номер портье – тот набрал Лондон и, услышав отклик на другом конце линии, проговорил:

– Соединяю вас, сэр.

Джайлз взял трубку, и его приветствовал голос Гриффа:

– Только что смотрел шестичасовые новости Би-би-си. Только о тебе и говорят. Телефон трезвонит без умолку – люди хотят узнать тебя поближе. Когда вернешься в Лондон, в аэропорту тебя будет встречать машина, отвезет прямо на Ай-ти-ви, где Санди Гэлл возьмет у тебя интервью для ночного выпуска новостей, но ты там не задерживайся, потому что Би-би-си хочет, чтобы в десять тридцать вечера ты побеседовал с Ричардом Димблби[28] в «Панораме». Лакомый кусочек для прессы – долгожданный рывок аутсайдера. Где ты сейчас?

– С минуты на минуту выезжаем в аэропорт.

– Отлично. Позвони мне, как только приземлитесь.

Джайлз положил трубку и улыбнулся Себастьяну:

– Вызови такси.

– Зачем? Только что пришла машина посла, водитель ждет нас на парковке перед отелем, чтобы отвезти в аэропорт.

Когда они вдвоем шли через фойе отеля к выходу, их задержал мужчина, выбросив вперед руку со словами:

– Мои поздравления, сэр Джайлз. Прекрасное выступление. Будем надеяться, оно изменит соотношение сил.

– Благодарю вас, – ответил Джайлз, заметив стоявшего у машины посла.

– Меня зовут Пьер Бушар. Я заместитель президента Европейского экономического сообщества.

– Да, конечно. – Джайлз остановился для рукопожатия. – Я знаю, мсье Бушар, о ваших неустанных заботах о помощи Британии в ее стремлении стать полноценным членом ЕЭС.

– Весьма польщен. Не могли бы вы уделить мне несколько минут для обсуждения вопроса личного характера?

Джайлз глянул на Себастьяна, а тот в свою очередь – на свои часы:

– Десять минут, не больше. Я пойду предупрежу посла.

– Полагаю, вы знаете моего доброго друга Тони Кросленда? – спросил Бушар, уводя Джайлза в сторону бара.

– Конечно. Вчера я дал ему сигнальный экземпляр речи.

– Уверен, он наверняка одобрил ее. В ней все, во что верит Фабианское общество. Что выпьете? – спросил Бушар, когда они вошли в бар.

– Односолодовый, воды побольше.

Бушар кивнул бармену и попросил:

– Мне то же самое.

Джайлз устроился на стуле, оглядел комнату и заметил в углу группку продажных политиканов, читающих копию его речи. Один из них коснулся пальцами лба в насмешливом салюте. Джайлз улыбнулся.

– Очень важно понимать, – обратился к нему Бушар, – что Шарль де Голль сделает все, чтобы не дать Британии вступить в Общий рынок.

– «Только через мой труп», если я правильно помню его слова, – улыбнулся Джайлз, беря свой стакан.

– Будем надеяться, что так долго ждать нам не придется.

– Такое впечатление, будто генерал не простил британцам победу в войне.

– Ваше доброе здоровье. – Бушар поднес стакан ко рту.

– Ваше здоровье.

– Нельзя забывать, что у де Голля хватает и своих проблем, не в последнюю очередь…

Внезапно Джайлз почувствовал, что теряет сознание. Он ухватился за стойку бара, пытаясь удержать равновесие, но перед глазами все поплыло. Он выронил стакан, соскользнул со стула и свалился на пол.

– Дорогой мой, – Бушар опустился перед ним на коленях, – вы в порядке?

Он поднял голову: мужчина, сидевший в углу комнаты устремился к ним.

– Я врач. – Мужчина наклонился, ослабил галстук Джайлза и расстегнул воротник. Затем приложил два пальца к его шее и резко бросил бармену: – Быстро, «скорую», сердечный приступ!

Два или три журналиста уже спешили в бар. Один начал быстро записывать, а бармен тем временем снял трубку и торопливо набрал три цифры.

– Да, – ответил голос.

– Пришлите «скорую». Быстрее, у одного посетителя сердечный приступ.

Бушар поднялся на ноги.

– Доктор, – обратился он к стоявшему на коленях рядом с Джайлзом мужчине, – я выйду на улицу встретить «скорую», покажу дорогу.

– Как имя этого человека? – спросил кто-то из журналистов, когда Бушар выходил из бара.

– Понятия не имею, – ответил бармен.

Первый фотограф вбежал в бар за несколько минут до приезда «скорой», и Джайлзу пришлось вынести еще несколько фотовспышек, хотя вряд ли он сознавал происходящее. По мере распространения новостей несколько других журналистов, которые в пресс-центре строчили отчеты о хорошо принятой речи сэра Баррингтона, оставили свои телефоны и устремились через дорогу в «Пэлас отель».

Себастьян мирно беседовал с послом, когда услышал сирену, но не придал значения, пока карета «скорой» не остановилась напротив отеля. Аккуратно одетые санитары выскочили из нее и стремительно покатили внутрь носилки.

– Не кажется ли вам… – начал сэр Джон, но Себастьян уже бежал вверх по ступеням ко входу в отель.

Он остановился, когда увидел, что санитары катят носилки прямо на него. Одного взгляда на пациента хватило, чтобы его худшие опасения подтвердились. Когда носилки были в карете «скорой», Себастьян вскочил внутрь, крикнув:

– Он мой босс! – Один санитар кивнул, остальные заперли дверь фургона.

Сэр Джон последовал за «скорой» в своем «роллс-ройсе». По прибытии в больницу он представился и спросил регистратора в конторке приемного покоя, осматривает ли сэра Джайлза врач.

– Да, сэр, его сейчас осматривает доктор Клэрберт в кабинете неотложной помощи. Будьте добры, присядьте, пожалуйста, ваше превосходительство, уверен, он выйдет сразу же, как закончит осмотр.

Грифф вновь переключил телевизор, чтобы поймать ночной новостной выпуск Би-би-си в надежде на то, что речь Джайлза все еще главная новость.

Так и есть: Джайлз по-прежнему был главной новостью. Однако Грифф не сразу сумел понять, что за человек лежит на носилках… Он резко откинулся на спинку кресла. Будучи в политике достаточно долго, он понял: Джайлз Баррингтон больше не является кандидатом на пост лидера Лейбористской партии.

Человек, который провел ночь в номере 437 «Пэлас отеля» сдал ключ на ресепшн, выписался и оплатил счет наличными. Он вызвал такси и час спустя поднимался на борт самолета в Лондон – того самого, на который забронировал билеты Джайлз. По прибытии он встал в очередь на такси и, когда пришел его черед, сел в машину и скомандовал:

– Итон-сквер, сорок четыре.

– Я в недоумении, господин посол, – сказал доктор Клэрберт, осмотрев пациента во второй раз. – Сердце сэра Джайлза в полном порядке. Кстати сказать, он в отличной форме для мужчины своих лет. Однако я смогу быть полностью уверен, лишь когда получу результаты всех анализов из лаборатории, а это означает, что мне придется подержать его здесь до утра.

Следующим утром имя Джайлза было на первых страницах отечественной прессы, как Грифф и надеялся.

Однако заголовки первых, самых ранних, выпусков – «Ноздря в ноздрю» («Экспресс»), «Прогнозы бессмысленны» («Дейли миррор»), «Рождение политика?» («Таймс») – быстро заменили. «Дейли миррор» на первой полосе кратко подвела итог: «Сердечный приступ лишил Баррингтона шансов возглавить Лейбористскую партию».

Воскресные газеты публиковали многословные описания репутации нового лидера оппозиции.

Первые страницы большинства изданий занимала детская фотография восьмилетнего Гарольда Вильсона, стоящего перед домом десять по Даунинг-стрит в выходном костюмчике и фуражке.

Джайлз прилетел в Лондон в понедельник утром в сопровождении Гвинет и Себастьяна.

Когда самолет сел в лондонском аэропорту, его не встречал ни один журналист, фотограф или оператор: вчерашние новости. Гвинет отвезла их на Смит-сквер.

– Что тебе доктор рекомендовал делать по возвращении домой? – спросил Грифф.

– Представь себе, ничего. Он все еще ломает голову, почему я очутился в больнице.

Именно Себастьян обратил внимание своего дяди на заметку на одиннадцатой полосе «Таймс», автором которой был один из журналистов, находившихся в баре «Пэлас отеля».

Мэтью Касл решил остаться в Брюсселе на несколько дней и продолжить расследование, так как сомневался в версии сердечного приступа, хотя инцидент произошел на его глазах.

Он сообщал: во-первых, Пьера Бушара, заместителя президента Европарламента, в тот день не было в Брюсселе, и речи Джайлза он не слышал, поскольку находился в Марселе на похоронах старого друга. Во-вторых, бармен, вызвавший по телефону «скорую», набрал только три цифры и не назвал ответившему на другом конце линии адрес вызова. В-третьих, в больнице Св. Жана не зарегистрировано ни одного вызова «скорой» по телефону из «Пэлас отеля», и там не смогли опознать двух санитаров, которые привезли сэра Джайлза на каталке. В-четвертых, человек, покинувший бар, чтобы встретить «скорую», так и не вернулся, и никто не заплатил за два напитка. В-пятых, человека из бара, который назвался доктором и заявил, что у Джайлза сердечный приступ, с тех пор никто никогда не видел. И в-шестых, бармен на следующий день на работу не вышел.

Возможно, это не более чем цепочка совпадений, предполагал журналист, но если нет, могла ли Лейбористская партия иметь сегодня другого лидера?

Грифф вернулся в Бристоль на следующее утро и, поскольку никаких выборов не намечалось как минимум до будущего года, весь следующий месяц пил горькую.

– Я должна понять, что здесь изображено? – спросила Эмма, вглядываясь в рисунок.

– А здесь нечего понимать, мама, – ответил Себ. – Ты не уловила сути.

– Тогда объясни, пожалуйста, в чем суть. Я помню, Джессика обычно рисовала людей, и я могла их узнать.

– Ту фазу, мама, она миновала и сейчас переживает период абстракционизма.

– Боюсь, что для меня они выглядят кляксами.

– Это оттого, что ты не смотришь на них непредвзято. Джессика больше не хочет быть Констеблом или Тернером.

– Кем в таком случае она хочет стать?

– Джессикой Клифтон.

– Даже если ты прав, Себ, – вступил в разговор Гарри, в свою очередь вглядевшись в «Первый блин», – все художники, даже Пикассо, признавались во влиянии на их творчество других мастеров. Так что же повлияло на Джессику?

– Питер Блейк, Фрэнсис Бэкон, а еще она обожает американца по фамилии Ротко[29].

– Впервые слышу об этих людях, – призналась Эмма.

– А они, наверное, не слышали об Эдит Эванс, Джоан Сазерленд или об Ивлине Во[30], которыми вы оба так восторгаетесь.

– Ротко я видел у Гарольда Гинзбурга в кабинете, – сказал Гарри. – По его словам, тот обошелся ему в десять тысяч долларов; помню, я тогда напомнил Гарольду, что это больше моего последнего аванса.

– Нельзя так рассуждать, – сказал Себастьян. – Произведение искусства стоит столько, сколько за него заплатят. Если такова цена твоей книги, почему она должна быть соизмерима со стоимостью картины?

– Банкирское мироощущение, – сказала Эмма. – Не буду напоминать тебе слова Оскара Уайльда о цене и стоимости, поскольку опасаюсь, ты можешь обвинить меня в старомодности.

– Ты не старомодна, мама. – Себастьян приобнял мать. Эмма улыбнулась. – Ты просто безнадежно отстала.

– Признаю только свои сорок, – запротестовала Эмма, переведя взгляд на сына, который смеялся не переставая. – Но неужели это лучшее, на что способна Джессика? – Она снова повернулась к картине.

– Это ее дипломная работа, которая определит, получит ли она место в Королевской академии в сентябре. А может, даже немного заработает на ней.

– Эти картины продаются? – удивился Гарри.

– Еще как. Выставка дипломных работ – первая возможность для многих молодых художников представить свои работы публике.

– Интересно, кто купит такое? – проговорил Гарри, обводя взглядом комнату, стены которой были плотно увешаны картинами маслом, акварелями и рисунками.

– Обожающие родители, полагаю, – сказала Эмма. – Так что нам всем следует купить по одному произведению Джессики, и ты, Себ, не исключение.

– А меня уговаривать не придется, мама. Я вернусь сюда в семь, к началу шоу, с чековой книжкой наготове. Я уже выбрал, что мне нравится, – «Первый блин».

– Весьма щедро с твоей стороны.

– Да ты просто не понимаешь, мама.

– А где же будущая Пикассо? – спросила Эмма, оглядевшись вокруг и пропустив мимо ушей слова сына.

– Со своим дружком, наверное.

– Не знал, что у Джессики есть парень, – проговорил Гарри.

– Вроде бы она собиралась представить его вам сегодня вечером.

– А что за парень, чем занимается?

– Тоже художник.

– Он моложе или старше Джессики? – спросила Эмма.

– Ровесник. Одноклассник, а как художник, по правде говоря, до ее класса недотягивает.

– Остроумно, – сказал Гарри. – А имя у него есть?

– Клайв Бингэм.

– Ты с ним знаком?

– Да, они же почти все время вместе, и я знаю точно, что он минимум раз в неделю делает ей предложение.

– Но она еще слишком молода, чтобы думать о замужестве, – сказала Эмма.

– Вовсе не нужно быть студентом-математиком Кембриджа, мама, чтобы прикинуть: если тебе сорок три, а мне двадцать четыре, тебе было девятнадцать, когда я родился.

– То было совсем другое время.

– Интересно, согласился бы с твоими словами в то «другое время» дедушка.

– В том-то и дело, что согласился. – Эмма взяла Гарри за руку. – Дедуля обожал твоего папу.

– А ты будешь обожать Клайва. Он правда славный парень, и не его вина, что он не бог весть какой художник, как сами видите. – Себастьян повел их через комнату взглянуть на работу Клайва.

Некоторое время Гарри рассматривал «Автопортрет», потом заметил:

– Теперь понимаю, почему ты считаешь, что Джессика так хороша: не верится, что кому-то придет в голову купить это.

– По счастью, у Клайва состоятельные родители, так что проблемой это не станет.

– Но если Джессику никогда не интересовали деньги, а он, похоже, не отягощен талантом, что их влечет друг к другу?

– Поскольку едва ли не каждая студентка на курсе рисовала Клайва хоть раз за последние три года, ясно, что Джессика не единственная, кто считает его красавчиком.

– Если, конечно, он не похож на это. – Эмма повнимательнее всмотрелась в «Автопортрет».

Себастьян рассмеялся:

– Ты сначала посмотри на него, прежде чем судить. Хотя должен предупредить тебя, мама, что с твоими стандартами ты можешь найти его слегка безалаберным и даже неуверенным. Но как мы все знаем, Джесс непременно должна заботиться о каждом заблудшем, попавшемся ей на пути, возможно, потому, что она сама была сиротой.

– Клайв знает, что ее удочерили?

– Конечно. Джессика никогда этого не скрывает. И говорит каждому, кто интересуется. В школе это бонус, что-то вроде почетного знака.

– Они уже живут вместе? – прошептала Эмма.

– Они же оба молодые художники, мама, так что, думаю, вполне возможно.

Гарри засмеялся, а Эмма, похоже, все еще пребывала в шоке.

– Для тебя, мама, это, может быть, и сюрприз, но Джесс двадцать один, она красива и талантлива, и могу сказать тебе, что Клайв не единственный парень, который считает ее исключительной.

– Что ж, мне не терпится познакомиться с ним. И если мы не хотим опоздать на награждение, нам следует пойти переодеться.

– Пока мы не сменили тему, мама, постарайся не быть в этот вечер председателем совета директоров «Пароходства Баррингтонов», потому что это смутит Джессику.

– Но вообще-то, я председатель.

– Только не сегодня вечером, мама. Сегодня ты мама Джессики. Так что, если у тебя есть пара джинсов, желательно старых или потертых, будет замечательно.

– Да нет у меня джинсов, ни старых, ни потертых.

– Ну, тогда надень что-нибудь, что собиралась отдать викарию для благотворительной распродажи.

– Как насчет моей одежки для работы в саду? – спросила Эмма, не скрывая сарказма.

– То, что надо. И какой-нибудь старый-престарый свитер, желательно с дырками на локтях.

– А как, полагаешь, должен для такого случая одеться твой отец?

– С папой проще. Он всегда выглядит как… неорганизованный, безработный писатель, так что впишется идеально.

– Я бы хотела напомнить тебе, Себастьян, что твой отец один из самых уважаемых писателей…

– Мама, я люблю вас обоих. Я обожаю вас обоих. Но сегодняшний вечер принадлежит Джессике, так что не испорти его ей.

– Он прав, – вставил слово Гарри. – Помнится, меня самого больше заботило, какую шляпку наденет моя мама на выпускной акт, чем возможность получения награды за успехи в латыни.

– Но ты рассказывал мне, папа, что призы за латынь всегда выигрывал мистер Дикинс.

– Совершенно верно. Дикинс, твой дядя Джайлз и я могли бы учиться вместе, но, как и в случае с Джессикой, Дикинс был в другом классе.

– Дядя Джайлз, познакомьтесь, пожалуйста, с моим другом, Клайвом Бингэмом.

– Привет, Клайв, – поздоровался Джайлз.

Перед тем как войти, он снял галстук и расстегнул воротник рубашки.

– Вы тот самый клевый член парламента, да? – спросил Клайв, пожимая руку Джайлзу.

Джайлз не нашелся что ответить, разглядывая юношу в желтой, в горошек рубахе апаш и в джинсах-дудочках. А еще копна непокорных светлых волос, голубые нордические глаза и очаровательная улыбка – вот почему Джессика была не единственной женщиной в комнате, то и дело поглядывавшей на него.

– Он самый лучший, – промурлыкала Джессика, тепло обнимая дядю. – И он должен стать лидером Лейбористской партии.

– Так, Джессика, – улыбнулся Джайлз. – Прежде чем я решу, какая из твоих картин…

– Поздно, – сказал Клайв. – Но вы еще можете заполучить мою.

– Но я хочу добавить в свою коллекцию картину Джессики Клифтон.

– В таком случае вас ждет разочарование. Показ открылся в семь, и все картины Джессики расхватали в считаные минуты.

– Даже не знаю, радоваться ли мне твоему триумфу, Джессика, или сердиться на себя самого за то, что не явился пораньше. – Джайлз еще раз приобнял племянницу. – В общем – поздравляю.

– Спасибо, но вы должны взглянуть на работу Клайва, она действительно хороша!

– И поэтому я не продал ни одной. Сказать по правде, даже мои родственники больше не покупают их, – добавил Клайв, когда Эмма, Гарри и Себастьян вошли в комнату и сразу же направились к ним.

Джайлз знал, что сестра всегда одета по последней моде, но в этот вечер у нее был такой вид, будто она только что вышла из сарайчика для пересадки растений. По сравнению с ней Гарри выглядел, безусловно, изящно. Ему показалось или в самом деле у нее на свитере дырка? Одежда – одно из немногих средств наступательного вооружения женщины, говорила ему как-то Эмма. Но сегодня вечером… и тут до него дошло.

– Умница, – прошептал он.

Себастьян представил Клайву своих родителей, и Эмме пришлось признаться, что юноша ничем не походил на свой автопортрет. Хорош – первое, что пришло на ум, даже если его рукопожатие оказалось вяловатым. Она переключила свое внимание на картины Джессики.

– А все эти красные бирки означают…

– Продано, – сказал Клайв. – Но, как я уже объяснил сэру Джайлзу, вы убедитесь, что я не страдаю от той же проблемы.

– Выходит, работ Джессики на продажу не осталось?

– Ни единой, – ответил Себастьян. – А ведь я предупреждал, мама.

В дальнем конце комнаты кто-то негромко постучал по стеклу. Все оглянулись и увидели бородатого мужчину в кресле-каталке, пытающегося привлечь всеобщее внимание. Одетый в коричневый вельветовый пиджак и зеленые брюки, он с улыбкой смотрел на собравшихся.

– Леди и джентльмены, – начал мужчина. – Позвольте совсем ненадолго завладеть вашим вниманием. – Все прекратили разговоры и повернулись лицом к говорившему. – Добрый вечер и добро пожаловать на ежегодную выставку дипломных работ выпускников Школы изящных искусств Слейда. Меня зовут Раскин Спир, и, как председатель жюри, в первую очередь я должен объявить победителей в каждой категории картин: эскиз, акварель и картина маслом. Впервые в истории Слейда один и тот же студент одержал победу во всех трех категориях.

Эмма слушала как завороженная: кто же из молодых художников это мог быть, – чтобы затем сравнить работы победителя с работами Джессики.

– Скажу откровенно, вряд ли кто-то удивится, в отличие от самого победителя, что лучший ученик нашей школы… Джессика Клифтон!

Все в зале зааплодировали. Эмма просияла от гордости, а Джессика просто склонила голову и прижалась к Клайву. Один лишь Себастьян знал, что сейчас творилось в душе Джессики. Ее демоны, как она называла их. Джессика болтала не умолкая, когда они оставляли ее в покое, но в те моменты, когда она оказывалась в центре внимания, тогда, словно черепаха, она пряталась в свой панцирь в надежде, что никто ее не заметит.

– Джессика, будьте так добры, подойдите, пожалуйста, я вручу вам чек на тридцать фунтов и кубок Маннингса[31].

Клайв чуть подтолкнул ее, и все вновь зааплодировали, когда Джессика будто бы против воли подошла к председателю жюри; ее щеки пылали все ярче с каждым шагом. Когда мистер Спир вручил ей чек и кубок, стало ясно, что благодарственной речи победителя не последует. Джессика поспешила вернуться к Клайву, который сиял так, будто приз достался ему.

– А еще я должен объявить, что Джессике предложили место в Королевской академии художеств, начало занятий в сентябре, и я знаю, что мои коллеги с нетерпением ждут, когда она присоединится к нам.

– Очень надеюсь, что вся эта лесть не застрянет у нее в голове, – прошептала Эмма Себастьяну, видя, как Джессика вцепилась в руку Клайва.

– Этого не бойся, мама. Она едва ли не единственный человек в этом зале, который не сознает, насколько талантлив.

В этот момент рядом с Эммой вдруг возник элегантный мужчина в щегольском красном галстуке и модном двубортном костюме.

– Позвольте представиться, миссис Клифтон. – (Эмма улыбнулась незнакомцу, подумав, что это, возможно, отец Клайва.) – Меня зовут Джулиан Агню. Я арт-дилер и всего лишь хотел сказать, что восхищен работами вашей дочери.

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Агню. Удалось ли вам приобрести хоть одну картину моей дочери?

– Я купил их все до единой, миссис Клифтон. Последний раз, когда я покупал все картины молодого художника, это были произведения Дэвида Хокни.

Эмме не хотелось признаваться, что никогда не слышала о Дэвиде Хокни, а Себастьян знал о нем лишь благодаря тому, что у Седрика в кабинете висело с десяток его картин, но это неудивительно: Хокни был йоркширцем. И не то чтобы Себастьян не обратил внимания на мистера Агню, просто мысли его сейчас витали где-то далеко.

– Означает ли это, что нам представится другая возможность купить картину нашей дочери? – спросил Гарри.

– Вне всяких сомнений, – ответил Агню, – потому что я планирую весной организовать «выставку одного художника» с работами Джессики и очень надеюсь, к тому времени она напишет новые полотна. И конечно же, я пришлю вам и миссис Клифтон приглашение на открытие.

– Спасибо, – сказал Гарри. – На этот раз мы точно не опоздаем.

Мистер Агню отвесил легкий поклон, затем повернулся и без единого слова направился к двери, явно не проявляя интереса к кому-либо из других художников, работами которых были увешаны стены. Эмма повернулась к Себастьяну – тот не сводил глаз с мистера Агню, пересекавшего зал. Только сейчас она обратила внимание на девушку рядом с дилером и поняла, отчего ее сын вдруг потерял дар речи.

– Себ, рот закрой.

Себастьян выглядел растерянным – такое, подумала Эмма, бывало с ним редко.

– Что ж, полагаю, нам пора пойти полюбоваться картинами Клайва, – предложил Гарри. – Возможно, это также даст нам шанс познакомиться с его родителями.

– Они не соизволили явиться, – сказал Себастьян. – Джесс говорит, они никогда не приходят посмотреть его работы.

– Как странно, – заметил Гарри.

– Как печально… – вторила ему Эмма.

– Очень понравились твои родители, – сказал Клайв. – А дядя Джайлз вообще классный. Если б мог, я бы даже проголосовал за него, хотя мои родители не одобрили бы.

– Почему это?

– Да они оба закоренелые тори. Социалиста мама на порог не пустит.

– Жаль, что они не пришли на выставку. Они бы тобой гордились.

– Не думаю. Мама крайне не одобряла моего желания учиться здесь. Хотела, чтобы я поступил в Оксфорд или Кембридж, и не желает понять, что я для этого просто не гожусь.

– Значит, и меня «не одобрит».

– Да как можно тебя не одобрить? – Клайв повернулся лицом к ней. – Ты получила больше всех наград за историю школы Слейда, и не мне, а тебе предложили место в Королевской академии. Твой отец – популярнейший писатель, твоя мать – председатель совета директоров открытой акционерной компании, а твой дядя – в теневом кабинете. Тогда как мой отец – глава компании по производству рыбного паштета, мечтающий получить назначение на пост старшего шерифа графства Линкольншир. А это возможно лишь потому, что мой дедушка сколотил состояние, продавая рыбный паштет.

– Зато ты, по крайней мере, знаешь, кто твой дедушка, – ответила Джессика, кладя голову ему на плечо. – Гарри и Эмма мне не родные родители, хотя всегда относились ко мне как к своей дочери, и, наверное, оттого, что Эмма и я даже немного похожи, люди уверены, что она моя мать. А Себ – лучший брат, о котором может только мечтать девчонка. Но вся правда в том, что я сирота и понятия не имею, кто мои родители.

– Ты когда-нибудь пыталась выяснить это?

– Да, и мне сказали, что по строгим правилам приютов Барнардо запрещено выдавать любую информацию о биологических родителях без их разрешения.

– Почему бы тебе не попросить дядю Джайлза? Если кто и может узнать – так это он.

– Потому что, если даже он знает, наверняка у моих родных есть причины не говорить мне, согласен?

– Может, твой отец погиб на войне и награжден посмертно за какой-нибудь подвиг, а мама умерла от сердечного приступа.

– А ты, Клайв Бингэм, неисправимый романтик, который должен перестать читать про Бигглса и попробовать «На Западном фронте без перемен»[32].

– Когда станешь знаменитой художницей, оставишь себе имя Джессика Клифтон или сменишь на Джессику Бингэм?

– Ты никак опять зовешь меня замуж? Кстати, третий раз за эту неделю.

– Ага, заметила. Да, зову, а еще надеюсь, ты поедешь со мной в Линкольншир на уик-энд и познакомишься с моими родителями, чтобы мы могли все оформить официально.

– С радостью! – Джессика порывисто обняла его.

– Только знаешь, перед твоим приездом в Линкольншир я должен кое с кем повидаться, – сказал Клайв. – Так что не спеши собирать вещи.

– Спасибо, что вы так скоро откликнулись на мою просьбу о встрече, сэр.

Гарри был впечатлен. Он видел, что молодому человеку пришлось нелегко: тот явился вовремя, надел пиджак и галстук и туфли его парадно сверкали. Он явно очень нервничал, поэтому Гарри попытался помочь ему расслабиться.

– В своем письме ты упомянул, что хочешь увидеться со мной по важному вопросу.

– На самом деле все очень просто, сэр, – сказал Клайв. – Я хотел бы получить разрешение просить руки вашей дочери.

– Как возвышенно старомодно.

– Не более чем ожидала бы от меня Джессика.

– Вам не кажется, что вы оба слишком молоды для брака? Может, вам следовало бы подождать, по крайней мере, пока Джессика не закончит Королевскую академию?

– Что касается возраста, сэр, Себастьян рассказал, что мне сейчас больше лет, чем было вам, когда вы сделали предложение миссис Клифтон.

– Все так. Но время тогда было военное.

– Надеюсь, мне не придется отправляться на войну, сэр, только ради того, чтобы доказать, как сильно я люблю вашу дочь.

Гарри рассмеялся:

– Что ж, полагаю, как потенциальный тесть, должен поинтересоваться твоими планами на будущее. Джессика говорит, тебе не предложили места в академии?

– Уверен на все сто: это не стало для вас сюрпризом, сэр.

Гарри улыбнулся:

– Так чем же ты занялся после окончания Слейда?

– Я работаю в рекламном агентстве «Кертис Бэлл и Гетти», в отделе дизайна.

– И хорошо платят?

– Нет, сэр. Мое жалованье – четыреста фунтов в год, но отец выплачивает мне еще тысячу, к тому же родители на совершеннолетие подарили мне договор на аренду квартиры в Челси. Так что нам двоим всего этого будет более чем достаточно.

– Ты хорошо понимаешь, что занятие рисованием есть и всегда будет оставаться первой любовью Джессики и она никогда не позволит чему-либо встать на пути ее карьеры? Мы, ее семья, поняли это сразу же, как только она вошла в нашу жизнь.

– Я отлично знаю это, сэр, и сделаю все, что в моих силах, чтобы Джессика реализовала свой талант. Было бы безумием выступать против.

– Я рад, что ты чувствуешь это, Клайв. Однако, несмотря на ее дар, тебе порой придется непросто, понадобятся сострадание и понимание.

– Знаю, сэр, ради нее я готов на многое, и с каждым днем она мне становится все дороже.

– Могу я поинтересоваться, как относятся родители к твоему желанию жениться на моей дочери?

– Моя мама большая ваша почитательница, а еще она восхищается вашей женой.

– Знают ли они, что мы не родные отец и мать Джессики?

– О да. Но, как говорит папа, это едва ли можно поставить ей в вину.

– А ты сообщил им, что хочешь жениться на Джессике?

– Нет, сэр, но мы собрались в следующий уик-энд поехать в Лут[33], там я им и скажу, хотя не думаю, что это станет для них большим сюрпризом.

– Тогда мне остается лишь пожелать вам обоим счастья. Если есть на свете девочка добрее и преданнее, мне еще только предстоит с ней познакомиться. Но так, наверное, чувствует каждый отец.

– Мне порой кажется, что я никогда не буду достаточно хорош для Джессики, но, клянусь, никогда не подведу ее.

– Не сомневаюсь, – сказал Гарри. – Однако должен предупредить тебя, у всякой монеты есть обратная сторона. Джессика очень ранима, и, если ты когда-нибудь потеряешь ее доверие, ты потеряешь и ее.

– Я никогда не допущу этого, поверьте мне.

– Уверен, ты знаешь, о чем говоришь. Пожалуйста, позвони мне, если она скажет «да».

– Конечно, сэр! Обязательно, – пообещал Клайв, а Гарри поднялся со своего кресла. – Если я не позвоню к вечеру воскресенья, значит она мне отказала. Опять.

– Опять? – удивился Гарри.

– Да. Я уже несколько раз делал Джесс предложение, – признался Клайв. – И всякий раз она отказывала мне. Такое чувство, будто ее что-то тревожит, но она не хочет это обсуждать. Допуская, что дело не во мне, я очень надеялся, может, вы сможете пролить какой-то свет…

Гарри помедлил в нерешительности, потом сказал:

– Завтра мы с Джессикой обедаем, так что могу предложить тебе поговорить с ней перед отъездом в Линкольншир и, конечно, до того, как ты придешь с такими новостями к своим родителям.

– Если вы считаете это обязательным, я непременно так и поступлю.

– Думаю, в сложившихся обстоятельствах так будет разумнее.

В этот момент вошла Эмма.

– Правильно ли я понимаю, что поздравления уместны? – спросила она, и Гарри подумал, что она слышала весь разговор. – Если так, то более радостного известия не придумаешь.

– Еще не совсем, миссис Клифтон. Но будем надеяться, что официальное подтверждение последует к уик-энду. Если так произойдет, я попытаюсь оправдать ваше и мистера Клифтона доверие. – Повернувшись к Гарри, Клайв добавил: – Еще раз большое спасибо, что встретились со мной.

Они пожали друг другу руки.

– Поезжай осторожно, – напутствовал Гарри Клайва, словно своего сына.

Они с Эммой встали у окна, наблюдая, как Клайв садится в свою машину.

– Значит, ты наконец решил рассказать Джессике, кто ее отец?

– Клайв не оставил мне выбора, – ответил Гарри; машина тем временем устремилась по подъездной дорожке и скрылась за воротами Мэнор-Хауса. – И бог знает, какой будет реакция этого юноши, когда он узнает правду.

– Меня куда больше волнует реакция Джессики.

– Ненавижу А-один, – сказала Джессика. – Столько печальных воспоминаний…

– Неужели никто так и не выяснил до сих пор, что случилось в тот день? – спросил Клайв, обгоняя грузовик.

Джессика посмотрела налево и затем назад.

– Что ты делаешь?

– Просто проверяю. Заключение коронера: смерть в результате несчастного случая. Но в смерти Бруно Себ до сих пор винит себя.

– Но мы с тобой знаем, что это просто несправедливо.

– Скажи это Себу.

– Куда тебя вчера водил папа на ланч? – решил сменить тему Клайв.

– Представляешь, в последнюю минуту мне пришлось все отменить. Мой попечитель захотел обсудить со мной, какие картины мне следует представить на летней выставке в академии. Так что папа перенес наш ланч на понедельник, хотя, должна признаться, голос у него был расстроенный.

– Может, он хотел поговорить с тобой о чем-то важном.

– Ни о чем таком, что нельзя было бы отложить до понедельника.

– Так какую картину вы с тьютором выбрали?

– «Электрический смог».

– Отличный выбор!

– Мистер Данстен, похоже, уверен, что Королевская академия обратит на нее внимание.

– Не эту ли картину я видел в квартире на полу у стены перед самым своим уходом?

– Ее самую. Я собиралась подарить ее твоей маме, но, к сожалению, все отобранные для выставки работы должны быть представлены к следующему вторнику.

– Она будет гордиться, что картина ее будущей невестки выставляется в Королевской академии.

– Каждый год в академии выставляют более десяти тысяч картин, а отбирают только несколько сотен, так что повремени рассылать приглашения. – Джессика снова посмотрела налево, пока Клайв обходил следующий грузовик. – А твои родители в курсе, что мы приедем на уик-энд?

– Да я уж такой непрозрачный намек сделал, мол, хочу познакомить вас с девушкой, с которой собираюсь провести всю оставшуюся жизнь.

– А если я им не понравлюсь?

– Вот увидишь, они будут от тебя без ума. Ну а если нет, то кому какое дело? Больше, чем сейчас, я тебя любить не смогу.

– Ты такой милый. – Джессика потянулась к нему и поцеловала в щеку. – Но поверь, мне будет не все равно, если я не понравлюсь твоим родителям. Ведь ты их единственный сын, и естественно, что они будут немного насторожены, может, даже будут нервничать…

– Маму ничто не может заставить нервничать, а папу убеждать не придется, как только он познакомится с тобой.

– Вот бы мне такую уверенность в себе, как у твоей мамы.

– Она ничего не может с собой поделать, милая. Она училась в школе Роудин[34], где единственное, чему учат, – это как выйти замуж за аристократа, а на деле она вышла замуж за короля рыбных паштетов, так что мама будет в восторге от перспективы породниться с твоей семьей.

– А твоего папу тоже заботят подобного рода вещи?

– Черта с два. Рабочие с фабрики зовут его Боб, маме это, конечно, ужасно не нравится. И они сделали его президентом всего, что только находится в радиусе двадцати миль от дома, от лутского Снукер-клуба до клиторпского[35] Хорового общества, а он у нас, бедняга, мало того что дальтоник, так ему еще и слон на ухо наступил.

– Ужасно не терпится познакомиться с ними, – проговорила Джессика, когда Клайв свернул с А1 и направился по указателю на Мейблторп.

Клайв продолжал непринужденно болтать, но чувствовал, что Джессика с каждой милей нервничала все больше и больше, и к моменту, когда они проехали через ворота Мейблторп-Холл, совсем умолкла.

– Боже, – наконец проронила она, когда машина покатила по широкой дороге с высокими стройными вязами по обеим сторонам, убегающей далеко вперед, покуда хватало глаз. – Ты не рассказывал мне, что живешь в замке.

– Папа купил это имение только потому, что оно принадлежало графу Мейблторпу, который в конце прошлого века пытался разорить моего деда. Хотя, подозреваю, он также стремился произвести впечатление на маму.

– На меня точно произвел, – проговорила Джессика, когда впереди замаячил трехэтажный особняк палладианского стиля.

– Да, должен признаться, чтобы купить такой вот домишко, пришлось продать несколько банок рыбного паштета.

Джессика рассмеялась, но оборвала смех: входная дверь открылась и вышел дворецкий в сопровождении двух лакеев, которые сбежали по ступеням и поспешили к багажнику машины выгрузить их вещи.

– У меня багажа-то и на пол-лакея не найдется, – прошептала Джессика.

Клайв распахнул ей пассажирскую дверцу, но она не пошевелилась. Он взял ее за руку, осторожно потянул из машины, затем повел вверх по ступеням и через входную дверь – в дом, где в прихожей их встречали мистер и миссис Бингэм.

Впервые увидев маму Клайва – такую элегантную, утонченную, уверенную в себе, – Джессика затрепетала. Миссис Бингэм сделала шаг навстречу и приветствовала ее дружеской улыбкой.

– Как замечательно наконец-то познакомиться с вами, – с чувством проговорила она, целуя Джессику в обе щеки. – Клайв так много рассказывал о вас.

Отец Клайва тепло пожал ей руку:

– Признаться, юная леди, Клайв не преувеличивал: вы прекрасны, как ваши картины.

Клайв от души рассмеялся:

– Надеюсь, нет, папа. Последняя картина Джессики называется «Электрический смог».

Когда хозяева повели их в гостиную, Джессика вцепилась в руку Клайва. Лишь когда она увидела над камином портрет Клайва, который написала ко дню его рождения вскоре после их знакомства, напряжение понемногу стало отпускать ее.

– Надеюсь, вы когда-нибудь нарисуете и мой портрет, – сказал мистер Бингэм.

– Папа, Джессика больше этим не занимается.

– С радостью, мистер Бингэм.

Когда Джессика села на диван рядом с Клайвом, дверь гостиной открылась и появился дворецкий в сопровождении служанки, несущей широкий серебряный поднос с серебряным чайничком и двумя большими тарелками сэндвичей.

– С огурцом, помидором и сыром, мадам, – объявил дворецкий.

– Но заметь, никакого рыбного паштета, – шепнул Джессике Клайв.

Джессика нервно ела все, что ей предлагали, в то время как миссис Бингэм щебетала, не умолкая, о своей наполненной жизни, в которой не сыщется ни одной свободной минутки. Она будто не заметила, когда Джессика на обратной стороне салфетки начала набрасывать портрет отца Клайва, который думала завершить, как только останется одна в своей спальне.

– Сегодня у нас скромный ужин, только для своих, – заявила миссис Бингэм, собираясь предложить Джессике еще один сэндвич. – Но назавтра я запланировала праздничный обед – всего лишь несколько друзей, которым не терпится познакомиться с вами.

Клайв сжал руку Джессики, зная, что она терпеть не может находиться в центре внимания.

– Большое спасибо вам, миссис Бингэм, за ваши хлопоты.

– Пожалуйста, называй меня Присцилла. В нашем доме мы обходимся без церемоний.

– А меня друзья зовут Боб, – сообщил мистер Бингэм, передавая ей ломтик бисквита.

Час спустя, очутившись в своей комнате, Джессика так и не могла понять, отчего же так волновалась все это время. И лишь когда увидела, что ее одежда распакована и развешана в шкафу, по-настоящему запаниковала.

– В чем проблема, Джесс?

– К сегодняшнему ужину переодеться у меня есть во что, но мне совершенно нечего надеть на завтрашний торжественный обед.

– На этот счет я бы не беспокоился, потому что мама, кажется, запланировала съездить с тобой с утра по магазинам.

– Но не могу же я позволить ей что-то покупать мне: я ведь даже приехала без подарка.

– Поверь мне, она всего лишь хочет похвастаться тобой и получит от этого удовольствия куда больше, чем ты. Просто думай об этом как о ящике рыбного паштета.

Джессика рассмеялась и к тому времени, когда они после ужина отправились спать, расслабилась настолько, что беззаботно щебетала.

– Все было не так уж плохо, правда? – спросил Клайв, направляясь следом за ней в спальню.

– Лучше и быть не могло. Я в восторге от твоего отца, а твоя мама так старалась, чтобы я почувствовала себя как дома.

– Ты когда-нибудь спала на кровати с балдахином?

– Нет, – ответила Джессика, оттолкнув его. – А где будешь спать ты?

– В соседней комнате. Но, как видишь, их соединяет дверь, потому что в этой комнате обычно спала любовница графа. В общем, я к тебе загляну… попозже.

– Еще не хватало! – фыркнула Джессика. – Хотя идея быть любовницей графа мне по душе.

– Даже не мечтай, – сказал Клайв, падая на одно колено. – Тебе придется довольствоваться статусом миссис Бингэм, графини рыбного паштета.

– Ты, конечно же, сейчас не сватаешься опять, а, Клайв?

– Джессика Клифтон, я обожаю тебя, хочу провести остаток своих дней с тобой и надеюсь, ты окажешь мне честь стать моей женой.

– Окажу, милый, – ответила Джессика, опустилась на колени и обвила его руками.

– А тебе сейчас следовало бы снова меня немного помучить – подождать и обдумать мое предложение.

– Я уже полгода ни о чем другом не могу думать.

– Но я полагал…

– Дело совсем не в тебе, дурачок. При всем желании я не смогла бы любить тебя еще сильнее. Просто…

– Что просто?

– Когда ты сирота, ты однозначно задаешься вопросом…

– Джесс, ты иногда такая глупенькая. Я люблю тебя, и мне нет никакого дела до того, кто твои родители или кем они были. А сейчас отпусти-ка, у меня для тебя маленький сюрприз.

Джессика выпустила своего жениха из объятий, и тот достал из внутреннего кармана коробочку, обтянутую красной кожей. Она открыла ее и рассмеялась, увидев баночку «Рыбный паштет Бингэма». «Паштет, который едят даже рыбаки».

– Ты внутрь загляни, – подсказал он.

Она открутила крышку и окунула палец в паштет.

– Фу, – проронила она, а затем вытянула изящное викторианское обручальное кольцо с сапфиром и бриллиантом. – Ох… Не в каждой банке найдешь такое. – Она облизала кольцо и воскликнула: – Какая прелесть!

– Кольцо моей бабушки… Бетси была девушкой из Гримсби, и мой дедушка женился на ней, еще когда работал на рыболовном траулере, задолго до того, как сколотил состояние.

Джессика по-прежнему не отрывала глаз от кольца.

– По-моему, я его не достойна.

– Бетси бы такая мысль в голову не пришла.

– А как же твоя мама? Как она среагирует, когда увидит его у меня?

– Вообще-то, это была ее идея. Так что пойдем вниз и сообщим им новости.

– Подожди немного… – прошептала Джессика, вновь обнимая его.

Следующим утром после завтрака Клайв повел свою невесту прогуляться вокруг земельных владений Мейблторп-Холла, но они успели посмотреть только сад и озеро, прежде чем мать Клайва утащила Джессику за покупками в Лут.

– Знаешь, всякий раз, как прозвенит звоночек кассы, просто думай об этом как о еще одной баночке рыбного паштета, – посоветовал Клайв, усаживая Джессику на заднее сиденье рядом с Присциллой.

Когда они вернулись в Мейблторп-Холл к позднему ланчу, Джессика с трудом несла коробки и пакеты с двумя платьями, кашемировой шалью, парой туфель и крохотной черной вечерней сумочкой.

– К сегодняшнему ужину, – пояснила Присцилла.

Джессика могла лишь гадать, сколько ящиков с баночками рыбного паштета необходимо продать, чтобы оплатить счета. Она была искренне благодарна Присцилле за щедрость, но, едва оставшись в комнате с Клайвом наедине, твердо сказала ему:

– Это не тот стиль жизни, которому я бы хотела предаваться больше двух дней.

После ланча Клайв вновь повел ее смотреть оставшуюся часть владений, но ненадолго – только чтобы успеть вовремя к чаю.

– А у вас в семье все время едят? – спросила Джессика. – Удивляюсь, как твоей маме удается оставаться такой стройной.

– Она не ест, а просто ковыряется в еде, разве ты не заметила?

– Давайте просмотрим список приглашенных к обеду гостей? – предложила Присцилла, когда подали чай. – Епископ Гримсбийский и его жена Морин. – Она подняла глаза от списка. – Разумеется, все мы надеемся, что епископ будет проводить церемонию.

– А о какой церемонии речь, дорогая? – спросил Боб, подмигнув Джессике.

– Прошу, не называй, пожалуйста, меня «дорогая», – сказала Присцилла. – Это так банально, – добавила она, вновь обращаясь к списку. – Мэр Лута, советник Пэт Смит. Я в высшей степени не одобряю, когда сокращают имена. Когда мой муж станет старшим шерифом графства, я буду настаивать, чтобы каждый звал его Робертом. И наконец, моя давняя школьная подруга леди Вирджиния Фенвик, дочь графа Фенвика. Мы с ней, знаете ли, в один год выходили в свет.

Джессика вцепилась в руку Клайва, чтобы унять охватившую ее дрожь. Она не произнесла больше ни слова, пока они не вернулись к ней в комнату.

– Что с тобой, Джесс? – спросил Клайв.

– Неужели твоя мама не знает, что леди Вирджиния была первой женой дяди Джайлза?

– Конечно знает. Но ведь все это было давным-давно. Кому какое дело? Я, если честно, удивлен, что ты вообще ее помнишь.

– Встречалась с ней всего лишь раз, в день похорон бабушки Элизабет, и единственное, что помню, это как она настаивала, чтобы я обращалась к ней «леди Вирджиния».

– Она и сейчас такая, – усмехнулся Клайв, не воспринимая слова Джессики всерьез. – Вот увидишь, с годами характер леди Фенвик стал как будто мягче, хотя, знаешь, странное дело: в ее присутствии отчего-то проявляются худшие черты характера моей милой матушки. Папа, я точно знаю, терпеть ее не может, так что не удивляйся: когда подружки соберутся вдвоем, он тут же отыщет повод улизнуть.

– Мне очень нравится твой папа, – призналась Джессика.

– А ты – ему.

– Почему ты так считаешь?

– Не напрашивайся на комплимент. Но скажу по секрету, он тут уже выдал мне: «Будь я на двадцать лет моложе, у тебя не было бы и шанса».

– Какой милый.

– При чем здесь «милый», он говорил всерьез.

– Пойду переоденусь, а то опоздаем к обеду, – спохватилась Джессика. – Я еще не знаю, какое из двух платьев надеть.

Клайв отправился в свою комнату. Джессика примерила оба, подолгу смотрясь в зеркало. К тому времени, когда вернулся Клайв и попросил ее помочь завязать галстук, она так ничего и не решила.

– Так какое надеть? – беспомощно спросила она.

– Голубое, – ответил Клайв и опять ушел.

Вновь она пригляделась к своему отражению в зеркале: представится ли другой случай покрасоваться в каком-нибудь из этих нарядов? Только не на студенческом балу.

– Ты выглядишь потрясающе! – воскликнул Клайв, когда она наконец вышла из ванной. – Изумительное платье!

– Твоя матушка выбирала. – Джессика повернулась на месте.

– Что ж, нам пора. Кажется, я слышал, машина подъехала.

Джессика подхватила кашемировую шаль, набросила на плечи, еще раз взглянула на себя в зеркало и взяла Клайва за руку. Они спустились по лестнице и вошли в гостиную; как раз в этот момент раздался стук во входную дверь.

– В этом платье ты просто божественна, – охнула Присцилла. – И шаль так к месту. Не правда ли, Роберт?

– Да, просто идеально, дорогая.

Не успела Присцилла нахмуриться, когда дворецкий распахнул дверь и объявил:

– Епископ Гримсбийский и миссис Хэдли!

– Боже! – воскликнула Присцилла. – Как замечательно, что вы смогли приехать к нам. Позвольте представить вам мисс Джессику Клифтон – она только что обручилась с моим сыном.

– Счастливчик Клайв, – проговорил епископ.

А Джессика в этот момент задумалась, как бы она нарисовала его – в длинной черной рясе, пасторской пурпурной сорочке и ослепительно-белом воротничке.

Несколько минут спустя появился мэр Лута. Присцилла настояла на том, чтобы представить его как советник Патрик Смит. Когда Присцилла покинула комнату, чтобы встретить последнего гостя, мэр шепнул Джессике:

– Только моя матушка и Присцилла называют меня Патриком. Мне очень хотелось бы, чтобы вы стали называть меня Пэт.

И тут Джессика услышала голос, который словно никогда не забывала.

– Присцилла, милочка, сколько лет, сколько зим!

– Да уж, – в ответ проворковала Присцилла, входя в гостиную.

Следом за хозяйкой вплыла Вирджиния.

Представив Вирджинию епископу, Присцилла повела ее через всю комнату знакомиться с Джессикой:

– Позволь представить тебе мисс Джессику Клифтон, которая только что обручилась с моим сыном.

– Добрый вечер, леди Вирджиния. Вы, наверное, меня не помните.

– Как же я могу не помнить, хотя тебе было, наверное, лет семь или восемь. Вы только посмотрите. – Она отступила на шаг. – Ты же выросла в настоящую красавицу! Знаешь, ты так похожа на свою покойную маму. – (Джессика не нашлась что ответить, но этого как будто и не требовалось.) – Я столько слышала восторженных отзывов о твоей успешной работе в Слейде. Родители, наверное, гордятся тобой.

И только много позже Джессика начала задаваться вопросом: каким образом леди Вирджиния могла слышать о ее работе. Сейчас же в ушах ее звенели ласкавшие слух: «Какое потрясающее платье», и «Какое изысканное кольцо», и «Какой же Клайв счастливчик».

– Развеян еще один миф, – проговорил Клайв, когда они рука об руку вошли в обеденный зал.

Джессика по-прежнему чувствовала себя не очень уверенно и с облегчением обнаружила, что ей определили место между мэром и епископом, в то время как леди Вирджиния уселась по правую руку от мистера Бингэма на другом конце стола, достаточно далеко, чтобы Джессике не пришлось поддерживать с ней беседу. Как только основное блюдо убрали – слуг оказалось больше, чем гостей, – мистер Бингэм постучал по своему бокалу чайной ложкой и поднялся со своего места во главе стола.

– Сегодня, – начал он, – мы приветствуем нового члена нашей семьи, исключительную молодую леди, которая оказала моему сыну честь, дав согласие стать его женой. Дорогие друзья, – он поднял свой бокал, – за Джессику и Клайва!

Все встали и повторили хором: «За Джессику и Клайва!» Даже Вирджиния подняла свой бокал. Можно ли чувствовать себя более счастливой, мелькнуло в голове у Джессики.

Затем продолжили выпивать в гостиной, и скоро епископ, рассыпавшись в извинениях, объяснил, что наутро ему необходимо руководить отправкой службы и он должен еще раз отрепетировать церемонию. Присцилла проводила их с женой до дверей, а вскоре откланялся хозяину и хозяйке мэр, еще раз поздравив счастливую пару.

– Доброй ночи, Пэт, – сказала ему на прощанье Джессика.

Мэр вознаградил ее широкой улыбкой.

Проводив мэра, мистер Бингэм вернулся в гостиную и сказал жене:

– Пойду выведу собак на вечернюю прогулку, так что оставляю вас одних. Вам, наверное, много что надо обсудить, вы же так долго не виделись.

– Полагаю, это намек, что и нам следует удалиться, – заметил Клайв и пожелал матери и леди Вирджинии спокойной ночи.

Вместе с Джессикой они отправились наверх.

– Триумф безоговорочный, – сказал Клайв, как только закрыл за ней дверь в спальню. – Даже как будто завоевали расположение леди Вирджинии. Но ты и вправду в этом платье просто обворожительна.

– Это все благодаря щедрости твоей матушки. – Джессика еще раз оглядела себя в зеркале.

– Плюс дедушкин рыбный паштет.

– А где моя чудная шаль, которую мне купила твоя мама? – Джессика обвела взглядом комнату. – Наверное, оставила в гостиной. Сбегаю заберу.

– Шаль не может подождать до утра?

– Конечно нет! Как я могла забыть ее…

– Только не ввязывайся в разговор с этими двумя дамами, потому что они наверняка уже взялись обсуждать детали нашей свадьбы.

– Да я быстренько, туда и обратно.

Напевая себе под нос, Джессика выскочила из комнаты, сбежала по лестнице и уже была в нескольких футах от приоткрытой двери в гостиную, когда услышала слово «убийца» и замерла на месте.

– В заключении коронера написано: «Смерть в результате несчастного случая», несмотря на то что тело сэра Хьюго было найдено в луже крови с торчащим в горле ножом для бумаг.

– И ты говоришь, есть все основания верить, что тот сэр Хьюго Баррингтон был ее отцом?

– Однозначно. И, откровенно говоря, его смерть принесла облегчение семье, потому что Хьюго грозил суд по обвинению в мошенничестве. В этом случае компанию ждало разорение.

– Я даже не подозревала…

– И это еще далеко не все, милочка: мать Джессики покончила с собой, чтобы избежать обвинения в убийстве сэра Хьюго.

– Просто не верится. С виду ведь такая благовоспитанная девушка…

– Боюсь, тебе лучше не станет, если как следует приглядеться к семье со стороны линии Клифтонов. Мать Гарри Клифтона – в прошлом довольно известная потаскушка, поэтому толком не знает, кто был его отцом. В иных обстоятельствах я бы, конечно, не стала рассказывать этого, – продолжила Вирджиния, – но тебе совершенно не нужен скандал, особенно сейчас.

– Особенно сейчас? – переспросила Присцилла.

– Именно. Из достоверного источника мне стало известно, что премьер-министр подумывает о том, чтобы пожаловать Роберту рыцарское звание, а в этом случае ты станешь леди Бингэм.

Присцилла ненадолго задумалась над ее словами, потом проговорила:

– Как, по-твоему, знает ли Джессика правду о своих родителях? В рассказах Клайва не было даже малейшего намека на вероятность скандала.

– Разумеется, знает, только рассказывать Клайву или вам она не собиралась. Бесстыжая девчонка надеялась заполучить обручальное кольцо прежде, чем что-либо из прошлого сделается достоянием гласности. Ты что, не заметила, как она крутила Робертом? Обещала написать портрет – очень ловкий ход.

Сдерживая рыдания, Джессика поспешила к себе наверх.

– Боже, Джесс, что стряслось? – спросил Клайв, когда она бросилась в ванную.

– Леди Вирджиния рассказывала твоей маме, что я дочь убийцы… убийцы моего отца, – говорила она сквозь слезы. – Что… что моя бабушка была потаскухой и что меня интересуют только твои деньги.

Клайв обнял ее и попытался успокоить, но Джессика была безутешна.

– Предоставь это мне, – наконец сказал он, выпуская ее и натягивая халат. – Сейчас пойду и скажу маме, что мне плевать на то, что думает леди Вирджиния: ничто не помешает мне жениться на тебе.

Он еще раз обнял Джессику, затем вышел из спальни и, спустившись по лестнице, зашагал прямо к гостиной.

– Что за кучу вранья вы тут вываливаете на мою невесту? – сурово спросил он, глядя Вирджинии в глаза.

– Увы, ничего, кроме правды, – невозмутимо ответила та. – Я посчитала, что будет лучше, если твоя мама узнает ее до того, как вы поженитесь. Чтобы не было слишком поздно.

– Но заявлять, что мать Джессики была убийцей…

– Это не так сложно проверить.

– А ее бабушка – потаскухой?

– Боюсь, в Бристоле это общеизвестный факт.

– Ну и что, мне плевать, – бросил Клайв. – Я обожаю Джесс, и к черту последствия, потому что уверяю вас, леди Вирджиния, вы меня не остановите, я все равно женюсь на ней.

– Клайв, милый, – спокойно проговорила его мать. – Я бы немножко подумала, прежде чем принимать такое поспешное решение.

– Мне не требуется время, чтобы обдумать решение жениться на самом совершенном существе на земле.

– Но если ты женишься на этой женщине, на какие средства вы собираетесь существовать?

– Четырнадцати сотен в год будет более чем достаточно.

– Тысячу из этой суммы выплачивает тебе отец, но, когда он услышит…

– Тогда станем жить на мою зарплату. Другим же это удается.

– Клайв, тебе никогда не доводилось задумываться, откуда берутся эти четыреста фунтов?

– Приходилось: «Кертис Белл и Гетти», и я заслуживаю каждого пенни.

– Ты действительно веришь в то, что это агентство наняло бы тебя, не будь у них в заказчиках «Рыбного паштета Бингэма»?

Клайв не сразу нашелся что ответить.

– Значит, найду другую работу, – наконец проговорил он.

– А где, по-твоему, вы будете жить?

– В моей квартире, где же еще?

– И как долго? Ты наверняка помнишь, что договор аренды на Глиб-плейс истекает в сентябре. Знаю, твой отец собирался продлить его, но при сложившихся обстоятельствах…

– Можете оставить эту чертову квартиру себе, мама. Вам не встать между мной и Джессикой!

Клайв повернулся спиной к обеим женщинам, вышел из комнаты и тихо закрыл за собой дверь. Он взбежал наверх в надежде убедить Джессику, что в его чувствах ничего не изменилось, и предложить им обоим немедленно вернуться в Лондон. Он заглянул в обе спальни, но Джессики нигде не обнаружил. На ее кровати лежали два платья, маленькая вечерняя сумочка, пара туфель, обручальное кольцо и эскиз портрета его отца. Он вновь сбежал вниз и увидел в прихожей отца – тот был не в силах сдержать свой гнев.

– Джесс не видел?

– Да видел, видел. Только, увы, никакие мои слова не смогли остановить ее – она убежала. А перед этим поделилась со мной тем, что сказала эта ужасная женщина, но у кого повернется язык винить бедную девочку в нежелании провести еще одну ночь под этой крышей. Я попросил Барроуза отвезти ее на вокзал. Одевайся и поспеши за ней, Клайв. Не теряй ее, потому что такую, как она, ты не найдешь никогда.

Клайв вновь бросился наверх, а его отец направился к гостиной.

– Роберт, ты слышал новости от Вирджинии? – спросила Присцилла, едва он вошел в комнату.

– Слышал, будь уверена. – Он повернулся лицом к гостье. – А теперь слушай меня внимательно, Вирджиния. Ты сейчас же покинешь этот дом.

– Но, Роберт, я всего лишь хотела помочь моей лучшей подруге.

– Ничего подобного ты не хотела и отлично знаешь это. Ты пришла сюда с единственной целью – разрушить жизнь этой девочки.

– Но, Роберт, дорогой, Вирджиния мой добрый старый друг…

– Только когда это нужно ей. Даже не помышляй о защите этой женщины, иначе можешь отправляться за ней следом, и тогда, наверное, очень скоро поймешь, какой она тебе друг.

Вирджиния поднялась и медленно направилась к двери.

– Мне бесконечно жаль говорить это, Присцилла, но я к тебе больше не приду.

– И слава богу! Надеюсь, мы от этого только выиграем.

– Никто и никогда не говорил со мной так, – заявила Вирджиния, развернувшись лицом к Роберту.

– Тогда я посоветую тебе перечитать завещание Элизабет Баррингтон, уж она-то знала тебе цену. А теперь убирайся, пока я не вышвырнул тебя вон.

Дворецкий едва успел распахнуть перед леди Вирджинией дверь, и она покинула дом.

Оставив свою машину перед зданием вокзала, Клайв побежал через мост к третьей платформе. Раздался свисток кондуктора; Клайв достиг нижней ступени, когда поезд начал движение. Он рванулся изо всех сил, как на стоярдовой дистанции, и начал было сокращать расстояние, но поезд набрал скорость как раз в тот момент, когда Клайв добежал до края платформы. Он согнулся, уперев руки в колени, и попытался отдышаться. Когда скрылся из виду последний вагон, Клайв повернулся и побрел вдоль платформы. К моменту, когда он добрался до своей машины, в его голове созрело решение.

Он сел за руль, включил зажигание и поехал по дороге. Если он повернет направо, то вернется в Мейблторп-Хилл. Он свернул налево, прибавил скорость и проследовал по указателям к шоссе А1. Он знал, что ранний пригородный поезд делает остановки почти на каждой станции от Лута до Лондона, так что при небольшой доле везения он вернется на квартиру раньше Джесс.

Открыть замок входной двери злоумышленнику не составило труда. Этот многоквартирный дом считался фешенебельным, однако не настолько, чтобы владелец нанял ночного портье. Незваный гость осторожно поднялся по ступеням, пару раз скрипнувшим, но не так громко, чтобы разбудить кого-то из жильцов в половине третьего ночи.

Дойдя до площадки второго этажа, он быстро отыскал дверь квартиры номер четыре. Проверил коридор – никого. В этот раз, чтобы управиться с двумя замками, времени ушло немного больше. Оказавшись внутри, он тихо прикрыл за собой дверь и включил свет, уверенный, что ему никто не помешает: он знал, где она проводит уик-энд.

Он обошел маленькую квартиру, неспешно отыскивая картины, за которыми явился: семь в первой комнате, три в спальне, одна на кухне и в качестве бонуса – прислоненное к стене у двери большое полотно маслом, со стикером «„Электрический смог“, доставить в Королевскую академию к четвергу». Перенеся все картины в кухню, он выстроил их в один ряд. Хороши, надо признаться. Он немного помедлил, затем достал из кармана пружинный нож и сделал все, как велел отец.

Поезд подошел к «Сент-Панкрасу» в 2:40, к этому времени Джессика точно решила, что будет делать. Она возьмет такси, вернется на квартиру Клайва, соберет вещи, позвонит Себу и попросится пожить у него пару дней, пока не подыщет себе жилье.

– Ты в порядке, детка? – спросил водитель, когда она опустилась на заднее сиденье.

– Все отлично. Челси, Глиб-плейс, двенадцать, пожалуйста, – с трудом проговорила она адрес.

Глаза ее были сухими – слез просто не оставалось.

Когда такси подъехало к многоквартирному дому, Джессика протянула водителю десятишиллинговую купюру – все, что у нее было, – и попросила:

– Будьте добры, подождите меня, пожалуйста! Я постараюсь побыстрее.

– Не вопрос, детка!

Он почти закончил свою приятную работу, когда услышал: напротив дома остановилась машина.

Он положил нож на край стола, подошел к окну и чуть приоткрыл штору. У него на глазах она выбралась из такси и перебросилась парой слов с водителем. Он стремительно пересек комнату, выключил свет, открыл дверь и осторожно выглянул в коридор – никого.

Как можно тише он сбежал по ступеням и, когда открыл дверь, увидел идущую по дорожке навстречу ему Джессику. Она доставала из сумочки ключ; он прошел мимо, чуть задев ее плечом. Она оглянулась, но не узнала его и удивилась, полагая, что знает всех своих соседей.

Джессика вошла в дом и стала подниматься по лестнице. К тому моменту, когда она дошла до второго этажа и открыла дверь квартиры номер четыре, она чувствовала себя совершенно обессиленной. Первое, что надо сделать, подумала она, – позвонить Себу и рассказать о случившемся. Она включила свет и направилась было к телефону в другом конце комнаты. И тут увидела свои картины.

Через двадцать минут на Глиб-плейс свернул Клайв. Он все еще надеялся опередить Джессику. Посмотрел наверх: в спальне горел свет. Успел, подумал он с большим облегчением.

Он припарковал машину за такси, стоявшим с включенным двигателем. Ее ждет? Клайв надеялся, что нет. Он открыл входную дверь, взбежал по лестнице: дверь в квартиру была открыта настежь. При виде картин у него подкосились ноги. Упав на колени, Клайв в ужасе смотрел на разбросанные вокруг обломки. Все эскизы Джессики, акварели и полотна маслом выглядели так, будто их безжалостно искололи ножом. За исключением холста «Электрический смог» – в центре его зияла, как рваная рана, большая дыра. Что толкнуло ее на такое безрассудство?

– Джесс! – закричал Клайв, но ответа не было.

Он рывком встал и медленно пошел в спальню, но и там не нашел Джессику. Затем он услышал звук льющейся воды, развернулся и увидел струйку, выбегавшую из-под двери в ванную. Он кинулся к двери, распахнул ее и замер при виде своей возлюбленной. Голова ее была над поверхностью воды, но запястье с двумя длинными порезами, уже не сочащимися кровью, бессильно свешивалось с края ванны. Рядом на полу валялся нож.

Клайв поднял из воды безжизненное тело и осел на пол, не выпуская Джессику из рук. Не в силах сдерживаться, он зарыдал. Одна мысль сверлила голову. Если бы он не стал подниматься к себе, чтобы одеться, а сразу поехал на вокзал, Джессика осталась бы жива.

Последнее, что он помнил, – как достал из кармана обручальное кольцо и надел ей на палец.

Епископ Бристольский посмотрел вниз с кафедры. Вид переполненной церкви Святой Марии Редклиффской напомнил ему о том, какое сильное влияние оказала на множество людей короткая жизнь покойной. К тому же и эскиз его портрета еще в должности настоятеля Трурского собора гордо красовался в коридоре епископского дворца. Он заглянул в свои записи.

– Когда близкие люди умирают в возрасте семидесяти или восьмидесяти, – начал он, – мы собираемся, чтобы оплакать их. Мы говорим об их долгой жизни с любовью, уважением и благодарностью, обмениваемся забавными эпизодами и счастливыми воспоминаниями. Мы, конечно, проливаем слезы, в то же самое время сознавая, что все это – естественный порядок вещей. Но когда красивая юная женщина, которая являла такой яркий талант, что зрелые люди без раздумий уступали ей первенство, – когда такая юная женщина умирает, мы проливаем много больше слез, ибо нам остается только гадать, почему такое произошло.

Эмма пролила столько слез с того момента, когда услышала новости, что сейчас чувствовала полное опустошение – физическое и моральное. У нее оставались только силы спрашивать себя, могла ли она что-то сделать, чтобы уберечь свою любимую девочку от такой жестокой и ненужной смерти. Конечно, могла. Надо было рассказать ей правду. Эмма чувствовала, что самая тяжкая вина лежит на ней.

Гарри, сидевший рядом с ней на первой скамье, за неделю постарел на десять лет и нисколько не сомневался в том, кто виноват. Смерть Джессики будет постоянно напоминать, что еще несколько лет назад он обязан был рассказать ей, почему они удочерили ее. Сделай он так, сегодня она была бы жива.

Джайлз сидел между своими сестрами, держа их за руки впервые за много лет. Или они держались за него? Грэйс, которая не одобряла проявления эмоций на публике, прорыдала всю службу.

Себастьян, сидевший с другого бока отца, не слушал речи епископа. Он больше не верил в заботливого, всепонимающего милосердного Бога, который может одной рукой давать, а другой затем отбирать. Он потерял своего лучшего друга, которого боготворил, и никто не сможет занять место Джессики.

Гарольд Гинзбург скромно устроился на задней скамье. Набирая номер телефона Гарри, он не знал, что жизнь Клифтона разрушилась в один момент. Издатель просто хотел поделиться триумфальными новостями о том, что роман Гарри занял первое место в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс». Возможно, Гарольд удивился отсутствию реакции своего писателя, но откуда же ему было знать, что Гарри больше не заботили такие пустяки: самые высокие тиражи своих книг он променял бы на то, чтобы Джессика стояла сейчас рядом, а не лежала в безвременной могиле.

Церемония погребения завершилась, и все разошлись, чтобы жить дальше. Гарри упал на колени у могилы. Ему тяжело будет искупить этот грех. Он уже понял, что минует не день, не час, прежде чем Джессика перестанет врываться в его мысли, – смеющаяся, беспечно щебечущая, подтрунивающая. Как и епископ, он тоже мог лишь гадать: как могло бы все сложиться дальше? Вышла бы она за Клайва? На кого были бы похожи его внуки? Дожил бы он до того дня, когда она стала бы художником-академиком, членом Королевской академии искусств? Как бы ему хотелось, чтобы сейчас не он, а она стояла на коленях перед могилой, оплакивая его.

– Прости меня, – проговорил он вслух.

Еще больнее было оттого, что он знал: она бы простила.

– Всю жизнь мои ближние считали меня осторожным и занудным. Я частенько слышал, что меня называли надежным партнером. «С Хардкаслом не пропадешь». Собственно, так оно было – всегда. В школе я неизменно занимал позицию «долгой остановки»[36], и меня никогда не просили подавать первым. В школьных играх я всегда был пешкой и никогда – королем, а на экзаменах успешно сдавал все, но никогда не попадал в первую тройку. В то время как других обижали, а то и оскорбляли подобные эпитеты, я всегда чувствовал себя польщенным. Если твоя профессия – добросовестно заботиться о деньгах других людей, значит, по-моему, именно эти качества от тебя и требуются.

По мере приближения преклонного возраста во мне менялось немногое, разве что я сделался более осторожным, более занудливым и, конечно, именно такую репутацию хотел бы забрать с собой в могилу, когда придет час предстать перед Создателем. Так что, возможно, для сидящих за этим столом будет своего рода шоком услышать, что отныне я собираюсь игнорировать принципы, на которых строил свою жизнь, и, возможно, еще больше удивлю, когда призову вас последовать моему примеру.

Шестеро сидевших вокруг стола не прерывали его речи, напряженно вслушиваясь в каждое слово Седрика Хардкасла.

– C учетом этого я собираюсь просить вас помочь мне уничтожить порочного, коррумпированного и беспринципного человека – с тем, чтобы, когда мы с ним покончим, он разорился бы до такой степени, что уже больше никогда и никому не смог бы причинить вреда. На расстоянии я имел возможность наблюдать за доном Педро Мартинесом – за тем, как он методично предпринимал попытки разрушить две достойные семьи, с которыми я в последнее время тесно связан. А еще должен вам сообщить, что больше не желаю выжидать и, как Понтий Пилат, умывать руки, предоставив другим выполнять грязную работу. На обратной стороне этой осторожной, скучной и занудной монеты, которую я из себя представляю, отпечатана фигура с репутацией, заработанной в лондонском Сити за целую жизнь. Сейчас я хочу воспользоваться преимуществом своей репутации, потребовав назад расположение и долговые обязательства, которые я копил на протяжении десятилетий. Памятуя об этом, я недавно провел достаточное количество времени, разрабатывая план, как разорить Мартинеса и его семью, но я не могу надеяться на успешный результат, работая в одиночку.

По-прежнему никто из сидевших за столом даже не помышлял о том, чтобы перебить председателя правления «Фартингса».

– Все последние годы я исследовал пределы, до которых этот человек готов опуститься, чтобы уничтожить семьи Клифтон и Баррингтон, интересы которых я сейчас представляю. Я лично стал свидетелем его попытки повлиять на потенциального клиента этого банка, мистера Мориту из «Сони интернэшнл», с тем чтобы тот исключил «Фартингс» из списка участников тендера на основной контракт – всего лишь по той причине, что Себастьян Клифтон является моим личным секретарем. Тендер мы выиграли, но лишь благодаря тому, что мистеру Морите достало мужества не спасовать перед Мартинесом, в то время как сам я не сделал ничего. Несколько месяцев назад я прочитал заметку в «Таймс» о загадочном Пьере Бушаре и фальшивом сердечном приступе, в результате которого сэр Джайлз Баррингтон был вынужден снять свою кандидатуру на выборах лидера Лейбористской партии, и я опять же ничего не сделал. Совсем уже недавно я присутствовал на похоронах невинной, удивительно одаренной молодой женщины, набросавшей мой портрет, – вы сейчас можете видеть его на стене рядом с моим столом. Во время церемонии похорон я решил, что больше не буду скучным и занудливым, и, если для этого потребуется расстаться с какими-то давнишними привычками, значит пусть так и будет. В последние несколько недель – дон Педро Мартинес, разумеется, не в курсе моих планов – я в конфиденциальном порядке общался с его банкирами, биржевыми маклерами и финансовыми советниками. Все они допускали, что имеют дело с тем занудным типом из «Фартингса», который никогда не пойдет на превышение своих полномочий, не говоря уже о том, чтобы выйти за рамки дозволенного. Я обнаружил, что на протяжении многих лет Мартинес, ловкий авантюрист, предпринимал несколько рискованных операций, демонстрируя почти полное неуважение к закону. Если мой план удастся, мы подловим Мартинеса на слишком уж рискованном деле. И тогда, если мы хотим победить Мартинеса в его же игре, нам, возможно, потребуется рисковать самим.

Вероятно, вы заметили, что я пригласил сегодня человека, чья жизнь «не запятнана» Мартинесом. Мой сын Арнольд, барристер, – Седрик кивнул на свою точную копию, более молодую, справа от себя, – как и я сам, еще один надежный партнер, поэтому я попросил его быть моей совестью и советником. Ведь если впервые в жизни мне придется немного жульничать, не нарушая закон, мне понадобится верный человек, который будет представлять меня, будет способен оставаться беспристрастным, хладнокровным и непричастным. Говоря простыми словами, мой сын будет действовать как наш моральный компас. Сейчас попрошу его открыть вам мой план – с тем, чтобы у вас не оставалось сомнений относительно того риска, которому вы подвергнетесь в случае, если решите поддержать меня в этом опасном деле. Арнольд, прошу.

– Леди и джентльмены, меня зовут Арнольд Хардкасл, и, к большому разочарованию моего отца, я выбрал профессию адвоката, а не банкира. Когда он говорит, что я, как он сам, надежный партнер, я считаю это комплиментом, потому как, если эта затея удастся, одному из нас придется таковым стать. После изучения последнего правительственного законопроекта об ассигнованиях я, полагаю, нашел способ сделать так, чтобы план отца заработал, – план, который, хотя и не противоречит букве закона, будет, разумеется, игнорировать его дух. Даже принимая эту оговорку, я столкнулся с проблемой, которая, не исключаю, может стать непреодолимой. А именно: нам необходимо найти человека, которого никто из сидящих за этим столом никогда не встречал, но который с такой же силой жаждет предать дона Педро Мартинеса в руки правосудия, как и все вы.

Хотя по-прежнему никто не произнес ни звука, адвокату ответили скептическими взглядами.

– Если таковой мужчина или женщина не сможет быть найден, – продолжил Арнольд Хардкасл, – я посоветовал своему отцу отказаться от самой идеи и предложить вам следовать каждому своей дорогой. И при этом помнить, что, возможно, вам придется провести остаток жизни с оглядкой, никогда не зная наверняка, где и когда Мартинес нанесет следующий удар. – Адвокат закрыл свою папку. – Если есть вопросы, я попытаюсь ответить на них.

– Вопросов у меня нет, – подал голос Гарри, – но я не вижу возможности отыскать такого человека в сложившихся обстоятельствах. Насколько мне известно, всем, кто сталкивался с Мартинесом, он омерзителен так же, как и мне, и подозреваю, это же чувство испытывает каждый здесь присутствующий.

– Согласна, – сказала Грэйс. – Честно говоря, я была бы рада, если бы мы все тянули жребий, кому из нас убить его. Я не прочь провести несколько лет в тюрьме ради избавления от этого исчадия ада.

– В этом я вам не помощник, – ответил ей Арнольд. – Я специализируюсь в корпоративном праве, а не в уголовном, так что вам придется найти другого адвоката. Если вы решите избрать такой путь, могу порекомендовать вам одного-двух специалистов.

Эмма рассмеялась впервые после смерти Джессики, но Арнольд Хардкасл даже не улыбнулся.

– Уверен, в Аргентине сыщется не менее десятка человек, которые соответствуют этим требованиям, – сказал Себастьян. – Но как же нам приступать к их поискам, если мы даже не знаем, кто они?

– А когда вы действительно найдете их, – сказал Арнольд, – вы расстроите план моего отца, потому что, если действие закончится в суде, следующем нормам общего и статутного права, вы не сможете заявить, что не знали об их существовании.

Последовала еще одна долгая пауза, которую наконец прервал Джайлз, молчавший до этого времени:

– Кажется, мне доводилось сталкиваться с таким человеком.

Внимание всех присутствующих обратилось к нему.

– В этом случае, сэр Джайлз, мне необходимо задать вам ряд вопросов об этом джентльмене, – сказал Арнольд. – И единственный ответ, приемлемый законом, должен быть «нет». Если хоть на один из моих вопросов вы ответите «да», значит джентльмен, которого вы имеете в виду, не сможет выполнить план моего отца. Это понятно?

Джайлз кивнул, а барристер вновь раскрыл свою папку; Эмма скрестила пальцы.

– Приходилось ли вам встречаться с этим человеком?

– Нет.

– Приходилось ли вам когда-либо вести с ним совместную деятельность, от своего имени либо через третье лицо?

– Нет.

– Говорили ли вы с ним по телефону?

– Нет.

– Или писали ему?

– Нет.

– Узнаете ли вы его, если он пройдет мимо на улице?

– Нет.

– И наконец, сэр Джайлз, вступал ли он когда-либо с вами в контакт как с членом парламента?

– Нет.

– Благодарю, сэр Джайлз, вы блестяще прошли первый этап испытания. Сейчас я должен перейти к следующей серии вопросов, столь же важных, но на этот раз единственным приемлемым должен быть ответ «да».

– Понимаю, – сказал Джайлз.

– Есть ли у этого человека причина столь же неприязненно относиться к дону Педро Мартинесу, как относитесь вы?

– Да, уверен, что есть.

– Он так же богат, как и Мартинес?

– Наверняка.

– Обладает ли он репутацией человека честного и неподкупного?

– Насколько мне известно, да.

– И наконец, пожалуй, самое важное: как, по-вашему, готов ли он пойти на серьезный риск?

– Несомненно.

– Поскольку на все мои вопросы вы ответили удовлетворительно, сэр Джайлз, может, тогда будете так добры написать имя джентльмена на листке, что перед вами, но так, чтобы никто из сидящих за столом не смог прочитать.

Джайлз торопливо написал имя, вырвал лист из блокнота и отдал адвокату, который, в свою очередь, передал его отцу.

Седрик Хардкасл развернул листок, молясь про себя, чтобы имя оказалось ему незнакомым.

– Ты знаешь этого человека, отец?

– Только понаслышке.

– Отлично. Значит, если он согласится с твоим планом, ни один из сидящих вокруг этого стола не нарушит закон. Однако, сэр Джайлз, – сказал он, повернувшись к достопочтенному члену парламента от бристольских судоверфей, – вы ни при каких условиях не должны пытаться связываться с этим человеком и не должны открывать его имени ни одному из членов семьи Баррингтон или Клифтон, особенно если они обладатели акций «Пароходства Баррингтонов». Если вы поступите так, суд решит, что вы состояли в сговоре с третьей партией (лицом) и, следовательно, нарушали закон. Это понятно?

– Понятно.

– Благодарю вас, сэр. – Адвокат собрал свои бумаги. – Удачи, папа, – прошептал он, после чего закрыл портфель и покинул комнату.

– Как ты можешь быть таким уверенным, Джайлз, – спросила Эмма, как только за ним закрылась дверь, – что человек, которого ты в глаза не видел, согласится с планами мистера Хардкасла?

– После похорон Джессики я спросил одного из тех, кто поддерживал концы покрова: кто тот человек, что прорыдал всю службу так, будто потерял единственную дочь, а затем поспешно удалился? Он назвал мне имя.

– Доказательств того, что девушку убил Луис Мартинес, нет, – сказал сэр Алан. – Есть лишь доказательства, что он осквернил ее картины.

– Но на рукоятке ножа отпечатки его пальцев, – возразил полковник. – И для меня это достаточно весомое доказательство.

– И отпечатки Джессики – тоже, так что любой неплохой адвокат «отмажет» его.

– Но мы оба знаем, что ее смерть на совести Мартинеса.

– Возможно. Но это не аргумент для суда.

– Значит, исходя из ваших слов, я не могу отдать приказ убить его?

– Еще не время, – сказал секретарь кабинета министров.

Полковник сделал большой глоток из полупинтовой кружки и сменил тему:

– Я так понял, Мартинес уволил своего шофера?

– Кевина Рафферти не уволить. Он сам уходит, когда задание выполнено или когда ему не платят.

– И как же было на этот раз?

– Наверное, выполнил задание. В противном случае вам бы не пришлось беспокоиться о ликвидации Мартинеса, потому что эту работу сделал бы за вас Рафферти.

– Существует ли вероятность того, что Мартинес потерял интерес к уничтожению Баррингтонов?

– Нет. Уверяю вас, пока Фишер остается в совете директоров, Мартинес по-прежнему намерен разделаться со всеми членами этой семьи.

– А как во все это вписывается леди Вирджиния?

– Она по-прежнему не простила сэру Джайлзу поддержку его друга Гарри Клифтона во время спора о завещании его матери, когда леди Баррингтон сравнила невестку со своей сиамской кошкой Клеопатрой, описав ее как «красивую, холеную, самовлюбленную, коварную хищницу». Такое забудешь!

– Хотите, чтобы я организовал слежку за ней тоже?

– Нет, леди Вирджиния не станет нарушать закон. Она это сделает чужими руками.

– Значит, по-вашему, в настоящий момент я не могу предпринять ничего, кроме как вести тщательное наблюдение за Мартинесом и докладывать о результатах вам?

– Терпение, полковник. Можете быть уверены, Мартинес совершит очередную ошибку, и, когда это произойдет, я с радостью воспользуюсь особыми навыками ваших коллег.

Сэр Алан допил джин с тоником, поднялся со стула и покинул бар, не пожав собеседнику руку и не попрощавшись. Он быстро перешел Уайтхолл, направляясь к Даунинг-стрит, и пять минут спустя уселся за рабочий стол, вновь окунувшись в повседневные хлопоты.

Седрик Хардкасл еще раз сверился с записью, прежде чем набрать номер. Ему не хотелось, чтобы его секретарь знала, кому он звонит. Он услышал ответный гудок и стал ждать.

– «Рыбные паштеты Бингэма». Чем могу вам помочь?

– Могу я поговорить с мистером Бингэмом?

– Как вас представить?

– Седрик Хардкасл из «Фартингс банка».

– Подождите, пожалуйста.

Он услышал щелчок, и мгновением позже голос с акцентом почти таким же заметным, как его, проговорил:

– «Берегите пенни, а фунты позаботятся сами о себе».

– Я польщен, мистер Бингэм, – сказал Седрик.

– Не стоит того. Вы руководите чертовски хорошим банком. Жаль только, что вы по ту сторону Хамбера[37].

– Мистер Бингэм, мне надо…

– Боб. Мистером Бингэмом меня не называет никто, кроме налогового инспектора и метрдотелей в надежде на бо́льшие чаевые.

– Боб, мне необходимо встретиться с вами по личному делу, и я с удовольствием прокачусь до Гримсби.

– Должно быть, дело серьезное: немного на свете людей, которые нашли бы удовольствие в том, чтобы прокатиться до Гримсби, – заметил Боб. – Поскольку, если я правильно понимаю, вы не планируете открыть счет в рыбных паштетах, могу я поинтересоваться целью нашей встречи?

Скучный зануда Седрик ответил бы в таком духе – мол, предпочел бы обсудить этот вопрос с глазу на глаз, а не по телефону, мистер Бингэм. Вновь испеченный, идущий на рискованное предприятие Седрик сказал:

– Боб, что бы вы отдали за возможность унизить леди Вирджинию и выйти сухим из воды?

– Половину своего состояния.

Банк «Барклайз»

Хальтон-роуд

Бристоль,

16 июня 1964 года

Уважаемый мистер Фишер!

Сегодня утром мы оплатили два чека и платежное поручение, представленные на Ваш персональный счет. Первый был от «Вест-Кантри билдинг сосайети» на 12 фунтов 11 шиллингов и 6 пенсов; второй – от «Виноторговцев Харви» на 3 фунта 4 шиллинга и 4 пенса; третий – платежное поручение на 1 фунт в адрес Общества выпускников школы Св. Беды. Указанные платежи превышают Ваш пятисотфунтовый лимит перерасхода, поэтому мы должны рекомендовать Вам не выписывать больше чеков до поступления достаточных средств на Ваш счет.

Фишер окинул взглядом утреннюю почту на письменном столе и глубоко вздохнул. Коричневых конвертов было больше, чем белых: несколько от торговцев – с напоминаниями «оплатить в течение 30 дней» и один с сожалением о передаче дела адвокатам. Не было легче еще и оттого, что Сьюзен отказывалась вернуть его дорогущий «ягуар» до тех пор, пока он не выплатит ей ежемесячное содержание, а своего существования без машины он не мыслил и вынужден был купить подержанный «хиллман-минкс», что привело к новым тратам.

Он сдвинул тощие коричневые конверты в одну сторону и начал вскрывать белые: приглашение на встречу офицеров-однополчан Королевского уэссекского полка и торжественный ужин в полковой столовой (приглашенный оратор фельдмаршал сэр Клод Окинлек) – в ответном письме он отправит согласие. Письмо от Питера Мейнарда, председателя местной организации консерваторов, в котором тот спрашивает, не желает ли майор выдвинуть свою кандидатуру на выборах в совет графства. Бессчетные часы агитации и выслушивания речей своих коллег, расходы, всегда подвергаемые сомнению, и единственная честь – называться советником. Нет уж, спасибо. Надо будет направить учтивый ответ с объяснением, что у него в настоящее время слишком много других обязанностей. Он вскрывал последний конверт, когда зазвонил телефон.

– Майор Фишер.

– А-а-лекс, – промурлыкал голос, которого он никогда не забудет.

– Леди Вирджиния, какой приятный сюрприз!

– Вирджиния, – поправила она, а это, как знал майор, означало: ей что-то от него нужно. – А я вспоминала вас и… не планируете ли вы быть в Лондоне в ближайшие пару недель?

– Еду в Лондон в четверг повидаться с… У меня встреча на Итон-сквер, десять.

– Вот и замечательно. Надеюсь вы не забыли, что я там сразу за углом, в Кедоген-Гарденс… Так, может, заглянете пропустить стаканчик? Скажем, в полдень? Я хотела бы обратиться к вам с одним делом, представляющим взаимный интерес.

– В двенадцать в четверг. С нетерпением буду ждать встречи с вами… Вирджиния.

– У вас есть объяснения тому, что в течение последнего месяца акции компании неуклонно растут? – спросил Мартинес.

– Первый этап бронирования на «Бэкингем» идет намного лучше, чем ожидали, – ответил Фишер. – Я слышал, на первый рейс почти все билеты проданы.

– Это хорошие новости, майор, поскольку я не хочу, чтобы к моменту прибытия теплохода в Нью-Йорк оставалась хотя бы одна пустая каюта. – Фишер собрался было спросить почему, когда Мартинес добавил: – Все ли готово для церемонии наименования судна?

– Да. Как только «Харланд и Вольф» завершат ходовые испытания и официально передадут судно, будет объявлена дата церемонии. По правде говоря, у компании нынче дела идут лучше не придумаешь.

– Это ненадолго, – заверил его Мартинес. – Тем не менее, майор, ты должен по-прежнему преданно поддерживать председателя, с тем чтобы, когда все завертится, никому бы и в голову не пришло заподозрить тебя. – (Фишер нервно засмеялся.) – И обязательно мне позвони сразу по окончании очередного собрания совета директоров: я не хочу предпринимать свой следующий шаг, пока не узнаю даты церемонии.

– Почему это так важно?

– Всему свое время, майор. Когда у меня все будет готово, тебя проинформируют первым.

В этот момент в дверь постучали, и вошел Диего.

– Может, мне попозже зайти?

– Нет, майор уже уходит. Что-то еще, Алекс?

– У меня все, – ответил Фишер, раздумывая, говорить ли дону Педро о назначенной встрече с леди Вирджинией.

Но решил, не стоит. Ведь она могла не иметь никакого отношения к Баррингтонам или Клифтонам.

– Как только узнаю дату, сразу вам позвоню.

– Безусловно, майор.

– Он хоть догадывается, что ты задумал? – спросил Диего, как только за Фишером закрылась дверь.

– Ни сном ни духом, и пусть продолжает пребывать в неведении. Вряд ли от него будет прок, когда он поймет, что вот-вот останется без работы. Теперь о главном: достал мне еще денег, как я просил?

– Да, но с потерями. Банк согласился увеличить твой овердрафт еще на сто тысяч, но они настаивают на увеличении залогового имущества, в то время как процентные ставки так высоки.

– А что, обеспечения моих акций недостаточно? Они ведь получают почти все, что я заплатил за них.

– Не забудь, тебе пришлось рассчитаться с шофером, что обошлось много дороже, чем мы планировали.

– Ублюдки, – прошипел Мартинес, который не рассказывал сыновьям об угрозе Кевина Рафферти. – Но у меня в сейфе еще осталось полмиллиона на случай непредвиденных обстоятельств.

– Когда я в последний раз проверял, там было чуть больше трехсот тысяч. Знаешь, я начинаю сомневаться, стоит ли продолжать эту возню с Баррингтонами и Клифтонами, если она может разорить нас.

– Вот этого как раз опасаться не стоит. Кишка у них тонка со мной тягаться! К тому же не забывай, два удара мы уже нанесли. – Дон Педро улыбнулся. – Джессика Клифтон оказалась бонусом, и, как только я продам все свои акции, я смогу утопить миссис Клифтон вместе со всеми ее бесценными родственничками. Это лишь вопрос времени, а секундомер в руке у меня.

– Алекс, как хорошо, что вы заглянули! Сколько лет, сколько зим. Позвольте, я налью вам выпить, – говорила Вирджиния, направляясь ему навстречу через весь кабинет. – Ваш любимый напиток джин с тоником, я правильно помню?

На Алекса произвело впечатление, что Вирджиния это помнила, поскольку они не виделись девять лет – с тех пор, как по ее милости он потерял место в совете директоров. Также майору были памятны последние слова леди Вирджинии при расставании: «Когда я говорю „прощайте“, это значит „прощайте“».

– А как там поживает семейство Баррингтон?

– Компания вот-вот преодолеет самый тяжелый период в своей истории; первый этап постройки «Бэкингема» продвигается просто отлично.

– Может, мне стоит забронировать себе каюту люкс на первый рейс лайнера в Нью-Йорк. Вот они призадумаются!

– Если вы на это решитесь, я с трудом могу представить, что они пригласят вас за капитанский стол, – сказал Фишер, воодушевляясь этой идеей.

– К моменту швартовки судна у причала Нью-Йорка, дорогой, единственным столом, за которым кто бы то ни было захочет сидеть, будет мой.

Фишер рассмеялся:

– Вы для этого хотели со мной увидеться?

– Нет, для кое-чего поважнее. – Вирджиния похлопала ладонью по дивану. – Присядьте-ка рядом. Мне нужна помощь в осуществлении моего небольшого… замысла, и вы, майор, с вашим военным прошлым и деловым опытом, идеальная кандидатура для его воплощения.

Потягивая джин с тоником, Алекс слушал и не верил своим ушам. Он уже было собрался отказать Вирджинии, но тут она раскрыла сумочку, достала чек на двести пятьдесят фунтов и вручила ему. Перед его мысленным взором выросла стопка коричневых конвертов.

– Боюсь, я не…

– И еще двести пятьдесят в случае удачного завершения.

Алекс наконец придумал, как вывернуться.

– Нет, благодарю вас, леди Вирджиния, – твердо заявил он. – Я хочу всю сумму вперед. Возможно, вы забыли, что произошло в последний раз, когда мы с вами заключали подобную сделку.

Вирджиния вырвала чек, и, хотя Алекс отчаянно нуждался в деньгах, он испытал чувство облегчения. Однако, к его удивлению, она вновь раскрыла сумочку, достала чековую книжку и написала: «Выплатить майору А. Фишеру пятьсот фунтов». Затем подписала чек и вручила Алексу.

На обратном пути в Бристоль майор подумывал о том, чтобы порвать чек, но мысли то и дело возвращались к неоплаченным счетам – один из которых грозил судебным иском, – задолженности за коммунальные услуги и еще не вскрытым коричневым конвертам на письменном столе.

Алекс понимал: как только он сдаст чек в банк и оплатит счета, обратного пути уже не будет. Следующие два дня он тщательно, как военную операцию, разрабатывал план своих действий.

День первый – разведка в Бате.

День второй – подготовка в Бристоле.

День третий – исполнение в Бате.

К воскресенью он уже жалел, что дал согласие втянуть себя в это дело, к тому же крутилась в голове мысль, какой удар ему нанесет Вирджиния, если он в последний момент откажется, а деньги вернуть ей не сможет.

В понедельник утром он сел в машину и преодолел тринадцать миль до Бата. Оставив машину на муниципальной парковке, он пересек мост и, миновав площадку для отдыха, вошел в центр города. Карты ему не требовалось: почти весь уик-энд он впечатывал в память буквально каждую дорожку, пока не убедился, что сможет пройти выбранный маршрут вслепую. Время, отданное подготовке, никогда не бывает напрасным, говорил когда-то его командир.

Свой поиск майор начал на главной улице, делая остановки, только когда попадались продовольственный магазин или один из новых супермаркетов. Заходя внутрь, он внимательно изучал содержимое прилавков и, если интересовавший его продукт был в продаже, приобретал полдюжины. По завершении первого этапа операции Алексу осталось нанести визит только в одно учреждение, отель «Эйнджел», – здесь он проверил расположение кабинок телефонов-автоматов. Удовлетворенный, он перешел через мост, вернулся на автостоянку, уложил пакеты с покупками в багажник своей машины и отправился обратно в Бристоль.

По возвращении домой он завел машину в гараж и достал из багажника два пакета. Во время ужина – сосиска в тесте с кетчупом «Хайнц» – он еще и еще раз прокрутил в голове все намеченное на завтра. Несколько раз он просыпался ночью.

После завтрака Алекс сел за письменный стол и прочел протокол последнего собрания совета директоров, постоянно твердя про себя, что не сможет довести задуманное до конца.

В 10:30 он вошел в кухню, взял с подоконника пустую бутылку из-под молока и вымыл ее. Бутылку он завернул в кухонное полотенце и положил в раковину, после чего достал из верхнего ящика маленький молоток. Сначала он разбил бутылку, затем принялся измельчать крупные осколки, пока не получил полное блюдце толченного в порошок стекла.

Покончив с этим, он почувствовал усталость и, как всякий уважающий себя мастер, решил передохнуть. Он налил себе пива, приготовил сэндвич с сыром и помидором и сел почитать утренние газеты. Ватикан потребует запретить контрацептивы.

Сорок минут спустя Алекс вернулся к своей работе. Поставил два пакета с покупками на столешницу, вынул тридцать шесть маленьких баночек и выставил их в три ровных ряда, как солдат на параде. Открутил крышку первой и насыпал сверху чуть-чуть толченого стекла – словно добавил приправы. Крепко закрутил крышку и проделал то же самое тридцать пять раз, после чего сложил баночки в пакеты и убрал в шкаф под раковиной.

Алекс тщательно смыл остатки стекла в раковине, затем вышел из дома, прошагал до конца улицы, зашел в местное отделение банка «Барклайз» и обменял фунтовую банкноту на двадцать монет по шиллингу. На обратном пути домой купил выпуск «Бристоль ивнинг ньюс». По возвращении Алекс приготовил себе чашку кофе. Забрал кофе с собой в кабинет, уселся за стол, набрал номер справочного и запросил пять номеров телефонов в Лондоне и один в Бате.

На следующий день Алекс отнес пакеты в багажник своей машины и вновь отправился в Бат. Он припарковал машину в дальнем углу муниципальной автостоянки, забрал пакеты и направился в центр города, где посетил каждое из учреждений, где накануне приобрел баночки. Но, в отличие от магазинного вора, вернул баночки на полки. Поставив на прилавок последнего магазина тридцать пятую банку, он с последней, тридцать шестой, в руках отправился к кассе и попросил позвать управляющего.

– Что-то не так, сэр?

– Не хочу поднимать шума, дружище, – сказал Алекс. – Однако дело в том, что на днях я купил эту банку «Рыбного паштета Бингэма», моего любимого, – добавил он, – но, когда пришел домой, обнаружил в нем осколки стекла.

Шокированный управляющий наблюдал за руками Алекса: тот отвинтил крышку, а затем предложил ему изучить содержимое – и пришел в ужас, когда, запустив палец в банку с паштетом, вытащил его окровавленным.

– Я не из тех, кто жалуется, – сказал Алекс. – Но, возможно, имеет смысл проверить остаток этого товара и проинформировать поставщика.

– Сделаю это прямо сейчас, сэр… – Управляющий помедлил. – Вы хотите направить официальную жалобу? – нервно спросил он.

– Нет-нет, – ответил Алекс. – Уверен, это единичный случай, и я не стану причинять вам неприятности.

Он обменялся рукопожатием с благодарным управляющим и собрался было уходить, когда тот сказал:

– Но позвольте, мы хотя бы вернем вам деньги.

Алекс не хотел задерживаться здесь дольше, боясь, что его запомнят, однако понял: если он уйдет, отказавшись от компенсации, управляющий заподозрит неладное. Он повернулся спиной, когда управляющий открыл кассу, достал шиллинг и протянул покупателю.

– Спасибо, – поблагодарил Алекс, опуская шиллинг в карман и направляясь к двери.

– Простите, что снова беспокою вас, сэр, но не будете вы так любезны подписать чек?

Алекс неохотно развернулся, нацарапал на пунктирной линии «Сэмюель Окшотт» – первое пришедшее в голову имя – и быстро вышел. Оказавшись на улице, он отправился к отелю «Эйнджел» еще более кружным путем, который спланировал заранее. На подходе к отелю майор оглянулся – не следят ли за ним. Удовлетворенный, он вошел в отель, прошагал прямо к будке телефона-автомата и положил на полочку двадцать монет в один шиллинг. Затем достал из заднего кармана листок бумаги и набрал первый номер из списка.

– «Дейли мейл», – ответили ему на том конце линии. – Новость или объявление?

– Новость, – проговорил Алекс, и его попросили подождать соединения с репортером отдела новостей.

Несколько минут он говорил с женщиной о несчастном случае, который постиг его с любимым «Рыбным паштетом Бингэма».

– Вы будете подавать на них в суд? – поинтересовалась она.

– Еще не решил. Однако непременно проконсультируюсь со своим адвокатом.

– Как, вы сказали, ваше имя, сэр?

– Сэмюель Окшотт, – повторил он, улыбнувшись при мысли о том, как бывший директор школы был бы возмущен его действиями.

Алекс позвонил в «Дейли экспресс», «Ньюс кроникл», «Дейли телеграф», «Таймс» и на всякий случай – в «Бат эко». Последний звонок перед возвращением в Бристоль был леди Вирджинии, которая сказала:

– Я знала, что могу на вас положиться, майор. Нам в самом деле надо будет как-нибудь встретиться, посидеть… Я всегда рада видеть вас.

Алекс опустил оставшиеся два шиллинга в карман, вышел из отеля и вернулся на парковку. По дороге в Бристоль он решил: в ближайшем будущем появляться в Бате ему не стоит.

На следующее утро Вирджиния послала за всеми газетами, кроме «Дейли уоркер».

Она получила истинное наслаждение, убедившись, насколько широко в печати была охвачена тема: «Скандал с „Рыбным паштетом Бингэма“» («Дейли мейл»), «Мистер Роберт Бингэм, глава компании, выступил с заявлением о том, что все запасы „Рыбного паштета Бингэма“ изъяты с прилавков и поставки не будут возобновлены до полного окончания начавшегося следствия» («Таймс»). «Парламентский заместитель министра Министерства сельского хозяйства, рыболовства и продовольствия заверил широкую публику, что в ближайшее время инспекторами охраны труда и здоровья будет проведена проверка фабрики Бингэма в Гримсби» («Дейли экспресс»). «Акции Бингэма упали на утренних торгах на пять шиллингов» («Файнэншл таймс»).

Когда Вирджиния прочитала все газеты, ей осталось лишь надеяться, что Роберт Бингэм догадается, кто стал вдохновителем всей операции. С каким удовольствием она нынче утром позавтракала бы в Мейблторп-Холл и выслушала мнение Присциллы по поводу этого несчастного случая. Она взглянула на часы и, уверенная, что Роберт уже уехал на фабрику, сняла трубку и набрала номер в Линкольншире.

– Присцилла, солнышко, – выпалила она, – я звоню только затем, чтобы сказать, как я жутко расстроилась из-за этой истории в Бате. Как же не повезло!

– Спасибо, что позвонила, милая, – ответила Присцилла. – Только в такие трудные моменты понимаешь, кто твой настоящий друг.

– Ну, ты-то можешь не сомневаться, если я понадоблюсь, тебе достаточно лишь набрать номер, и, пожалуйста, передай мои слова сочувствия и наилучшие пожелания Роберту. Надеюсь, он не будет слишком разочарован тем, что потерял шансы на выдвижение в кандидаты на получение рыцарского звания.

Эмма заняла свое место во главе стола в комнате собрания совета директоров. Все встали. В последние дни она с нетерпением ожидала этого момента.

– Джентльмены, позвольте мне открыть собрание сообщением, что вчера стоимость акций компании достигла наивысшего значения и наши акционеры впервые за три последних года будут получать дивиденды.

Негромкие «Слушайте, слушайте!» облетели стол, сопровождаемые улыбками на всех лицах, за исключением одного.

– Теперь, когда мы оставили трудности в прошлом, давайте двигаться в будущее. Вчера я получила предварительное заключение Департамента транспорта о пригодности «Бэкингема» к плаванию. После некоторых усовершенствований и по завершении навигационных испытаний департамент сможет к концу месяца гарантировать выдачу мореходного сертификата. Как только мы получим сертификат, судно покинет Белфаст и отправится в Эйвонмут. Следующее собрание совета, джентльмены, я намерена созвать уже на борту «Бэкингема», с тем чтобы мы все осмотрели судно и своими глазами увидели, на что потратили деньги наших инвесторов. Члены совета также будут рады узнать, что на этой неделе секретарь компании принял звонок из Кларенс-хауса: ее величество королева Елизавета, королева-мать[38], согласилась стать крестной матерью лайнера и провести церемонию двадцать первого сентября. Не будет преувеличением предположить, джентльмены, что следующие три месяца станут одними из самых ответственных в истории компании. Судите сами: первый этап бронирования имел несомненный успех, осталось лишь несколько невыкупленных кают на первый рейс, но будущее компании определит более долгая перспектива. С удовольствием отвечу на любые ваши вопросы. Адмирал?

– Председатель, позвольте, во-первых, поздравить вас, а во-вторых, сказать следующее: хоть нам еще предстоит проделать путь, чтобы достигнуть спокойных вод, сегодня, несомненно, самый радостный на моей памяти день за те двадцать два года, что я служу в нашем совете. Но позвольте, как мы в ВМФ привыкли это называть, выйти на курс относительно ветра. Удалось ли вам из одобренного советом списка кандидатов выбрать капитана?

– Да, адмирал, удалось. Наш окончательный выбор пал на капитана Николаса Тернбулла, королевские ВМС, который до недавнего времени служил первым помощником на «Куин Мэри». Нам очень повезло заполучить такого опытного офицера. Плюс немаловажный факт: он родился в Бристоле. Также у нас полный штат офицеров, многие из которых служили под командованием капитана Тернбулла – либо в ВМС, либо, в недавнее время, в «Кунарде»[39].

– Что насчет остального экипажа? – спросил Энскотт. – Это ведь круизный лайнер, а не линейный крейсер.

– Справедливое замечание, мистер Энскотт. Думаю, вы убедитесь, что экипаж хорошо укомплектован – от машинного отделения до гриль-бара. Осталось еще несколько вакансий, но, поскольку у нас конкурс десять человек на каждую штатную должность, выбор, сами понимаете, широчайший.

– Какое соотношение между количеством пассажиров и членов экипажа? – спросил Доббс.

Впервые Эмме пришлось свериться с лежащими перед ней записями.

– В экипаже двадцать два офицера комсостава, двести пятьдесят рядовых членов экипажа, триста человек обслуживающего персонала, плюс судовой доктор и медсестра. Каюты подразделяются на три класса: первый, каютный[40] и второй. В первом классе могут разместиться сто два пассажира, стоимость кают от сорока пяти до шестидесяти фунтов за каюту-пентхаус в первом трансатлантическом рейсе до Нью-Йорка; в каютном классе двести сорок два пассажира, которые заплатят около тридцати фунтов каждый; триста шестьдесят мест во втором классе: десять фунтов место, по три в каждой каюте. Если нужна более подробная информация, вы найдете все во втором отделении вашей голубой папки.

– Поскольку ожидается пристальное внимание прессы к церемонии крещения судна двадцать первого сентября и к выходу в первый рейс в Нью-Йорк в октябре, кто в нашей компании назначен ответственным за связи с общественностью? – спросил Фишер.

– Мы назначили Джея Уолтера Томпсона, чья презентация была безоговорочно лучшей. Также все готово для размещения съемочной группы Би-би-си на борту во время ходового испытания в море и для представления в «Санди таймс» капитана Тернбулла.

– В наше время ничем подобным не занимались, – фыркнул адмирал.

– Тому были основания. В то время мы не хотели, чтобы враг знал, где мы, тогда как сейчас мы хотим, чтобы наши пассажиры не только знали, где мы, но и что их жизнь в самых надежных руках.

– Какой процент занятости кают гарантирует нам безубыточность? – задал вопрос Седрик Хардкасл, явно заинтересованный не столько связями с общественностью, сколько, по обыкновению, чистой прибылью.

– Шестьдесят процентов. Разумеется, принимая в расчет эксплуатационные издержки. Но если мы планируем возвратить наши капитальные вложения в течение десяти лет, как это предусматривал Росс Бьюкенен в свою бытность председателем совета, нам понадобится восемьдесят шесть процентов заполняемости в течение этого периода. Так что причин для самоуспокоенности нет, мистер Хардкасл.

Алекс записал кое-какие цифры и даты, могущие представлять интерес для дона Педро, хотя сам никак не мог взять в толк, почему они так важны или что дон Педро имел в виду, сказав «когда все завертится».

Эмма продолжала отвечать на вопросы еще час, и Алекс с горькой досадой сознавал – хотя никогда бы не признался в этом дону Педро, – она делала это блестяще.

– Увидимся с вами двадцать четвертого августа на ежегодном собрании, – попрощалась Эмма, закрывая встречу.

Алекс быстро покинул зал заседаний и вышел из здания. Наблюдая за тем, как он выехал из огороженной территории, Эмма напомнила себе, что должна постоянно оставаться начеку.

Алекс припарковался у «Лорда Нельсона» и направился через улицу к телефонной будке с четырьмя пенсами наготове.

– Церемония крещения назначена на двадцать первое сентября, крестной матерью будет королева-мать, датой выхода в первый рейс в Нью-Йорк по-прежнему остается двадцать девятое октября.

– Завтра в десять утра у меня в офисе, – ответил дон Педро и повесил трубку.

Алексу очень хотелось сказать ему только одно: «Прости, дружище, я не смогу. У меня на это время назначена очень важная встреча», но он знал, что завтра утром без одной минуты десять будет стоять перед домом сорок четыре по Итон-сквер.

Многоквартирный дом «Аркадия», 24

Бридж-стрит,

Бристоль

Дорогая миссис Клифтон!

С большим сожалением я вынужден официально заявить о моей отставке с поста независимого члена совета директоров «Пароходства Баррингтонов». В то время как мои коллеги-директора голосовали за продолжение постройки «Бэкингема», Вы уверенно противились проекту и, конечно, голосовали против него. Теперь, оглядываясь назад, хорошо понимаю, насколько Ваше решение было верным. Как Вы сказали тогда, вкладывать такую большую долю денежного резерва компании в один сомнительный проект было большим риском, о котором мы все могли пожалеть.

Впоследствии, когда после нескольких неудач Росс Бьюкенен принял решение – по моему мнению, правильное – подать в отставку, его место заняли Вы и, должен признаться, мужественно боролись за то, чтобы компания осталась платежеспособной. Однако, когда на прошлой неделе Вы информировали совет о том, что, если выкупаемость кают не продержится на уровне 86 процентов в течение следующих десяти лет, для нас не останется шансов вернуть первоначальное капиталовложение, я понял, что проект обречен, а вместе с ним, к сожалению, и наша компания.

Конечно, я очень надеюсь, что ошибаюсь, поскольку был бы огорчен, видя распад такой прекрасной и старой компании, как «Пароходство Баррингтонов», или, боже упаси, ее банкротство. Но поскольку я полагаю, что такой исход вполне вероятен, и чувствую ответственность перед акционерами, у меня не остается иного выбора, кроме как подать в отставку.

Искренне Ваш,

Алекс Фишер (майор в отставке).

– И вы хотите, чтобы я отправил это письмо миссис Клифтон двадцать первого августа, за три дня до ежегодного собрания?

– Совершенно верно, – ответил Мартинес.

– Но если я так поступлю, цена акций просто рухнет. Что, в свою очередь, может привести к гибели компании.

– Быстро улавливаешь суть, майор.

– Но вы же сами инвестировали более двух миллионов фунтов в пароходство. Вы рискуете потерять целое состояние.

– Отнюдь нет, если продам свой пакет акций за несколько дней до того, как ты опубликуешь это письмо в прессе.

От удивления Алекс потерял дар речи.

– А-а, кажется, понимаю, – усмехнулся Мартинес. – Для тебя лично это не очень хорошие новости, майор, ведь ты не только теряешь свой единственный источник дохода, но в таком возрасте тебе не так легко будет найти работу.

– Это еще мягко сказано. Когда я отправлю вот это, – Алекс помахал письмом перед доном Педро, – ни в одной компании даже не подумают предложить мне место в правлении, и упрекать будет некого.

– Поэтому я посчитал, что будет справедливым, – продолжил дон Педро, проигнорировав выплеск эмоций майора, – вознаградить тебя за преданность, особенно после того, как ты прошел через такой затратный бракоразводный процесс. С учетом этого, майор, я намерен выплатить тебе пять тысяч фунтов наличными, о чем нет нужды ставить в известность ни твою жену, ни налогового инспектора.

– Вы очень щедры.

– Согласен. Тем не менее моя щедрость зависит от того, передашь ли ты это письмо в пятницу председателю перед общим собранием акционеров и заинтересуются ли этой историей субботние и воскресные выпуски газет. Также в пятницу ты должен быть доступным для интервью прессе, в которых выразишь свою тревогу за будущее компании Баррингтонов, с тем чтобы, когда миссис Клифтон в понедельник утром откроет ежегодное собрание акционеров, на устах всех журналистов был единственный вопрос.

– Как долго компания надеется выживать? – угадал Алекс. – В таком случае, учитывая… сложившиеся обстоятельства, дон Педро, могу я попросить у вас пару тысяч аванса, чтобы получить остаток после отправки письма и интервью?

– Исключено, майор. Ты еще должен мне тысячу за голос твоей жены.

– Мистер Мартинес, вы сознаете, какой вред это нанесет «Пароходству Баррингтонов»?

– Я плачу вам не за советы, мистер Ледбери, а за то, чтобы вы выполняли мои распоряжения. Если вы не справляетесь, мне придется поискать другого – кому это по силам.

– Но существует большая вероятность, что, если я выполню ваши распоряжения относительно того письма, вы потеряете крупную сумму денег.

– Так это мои деньги, и в любом случае акции Баррингтонов продаются сейчас по цене, которую я изначально заплатил за них, так что я гарантированно верну себе большую часть вложенного. В худшем случае потеряю несколько фунтов.

– Но если вы дадите мне право изымать акции в течение долгого периода, скажем шести недель, даже пары месяцев, я более чем уверен, что я смогу компенсировать ваше первоначальное вложение, может, даже с небольшой выгодой.

– Свои деньги я потрачу, как хочу.

– Но моя попечительская обязанность – защищать позицию банка, в особенности учитывая, что вы в настоящее время превысили кредит на один миллион семьсот тридцать пять тысяч фунтов.

– Лимит покрывает стоимостью пакета акций, цена которого в настоящее время возвратит мне более двух миллионов.

– Тогда, по крайней мере, позвольте мне обратиться к семье Баррингтон и спросить их…

– Вы не будете обращаться к семье Баррингтон ни при каких обстоятельствах! – заорал дон Педро. – Вы пустите все мои акции в свободную продажу в момент открытия фондовой биржи в понедельник, семнадцатого августа, и примете любую цену, которую вам предложат. Мои инструкции не могут быть яснее.

– Мистер Мартинес, на случай, если мне потребуется связаться с вами, где вас в этот день можно будет найти?

– Именно там, где можно найти любого джентльмена: на охоте на куропаток в Шотландии. Связаться со мной будет невозможно, именно поэтому я выбрал такое место. Оно настолько изолировано, что мне не смогут даже доставить утренние газеты.

– Если таковы ваши распоряжения, мистер Мартинес, я составлю соответствующий документ, с тем чтобы в дальнейшем исключить недопонимание. Сегодня днем я отправлю его курьером на Итон-сквер вам на подпись.

– С удовольствием подпишу.

– И как только это дело будет урегулировано, мистер Мартинес, возможно, вы сочтете нужным перевести ваш счет в другой банк.

– Если вы сохраните свою должность, мистер Ледбери, так я и поступлю.

Сьюзен припарковала машину на боковой улочке и стала ждать. Она знала, что в приглашении на ужин однополчан указано время с 19:30 до 20:00, и, поскольку почетным гостем будет фельдмаршал, была уверена: Алекс не опоздает.

Такси остановилось напротив дома, в котором они прежде жили вместе, в 19:10. Почти сразу же появился Алекс. Он был в смокинге, на котором красовались три боевые медали. Сьюзен отметила, что галстук повязан криво, на манжете сорочки отсутствовала запонка, и не удержалась от смеха, когда разглядела, что туфли майора проживут недолго. Алекс забрался на заднее сиденье такси и умчался в сторону Веллингтон-роуд.

Сьюзен выждала несколько минут, затем переехала на другую сторону улицы, вышла из машины, открыла дверь гаража, после чего завела «ягуар-марк II» внутрь. Одним из условий, предусмотренных договором по расторжению брака, было то, что она вернет гордость и отраду майора, однако она отказывалась сделать это, пока он не перечислит ей деньги на ежемесячное содержание. Сегодня утром Сьюзен получила в банке его чек, задавшись вопросом, откуда только у него берутся деньги. Стряпчий предложил ей вернуть машину Алексу, пока тот будет на ужине сослуживцев. Один из немногих спорных вопросов, с которым согласились обе партии.

Она выбралась из машины, открыла багажник и достала оттуда нож «Стенли»[41] и банку краски. Поставив банку на пол гаража, Сьюзен подошла к переднему бамперу и вонзила нож в колесо. Сделала шаг назад и дождалась, пока прекратится шипение, после чего перешла к следующему. Спустив все четыре, она переключила свое внимание на банку с краской.

Поддев краешек крышки, она открыла банку, встала на цыпочки и медленно вылила густую жидкость на крышу машины. С удовлетворением убедившись, что банка опустела, Сьюзен отошла назад и с наслаждением стала наблюдать, как краска медленно стекает вниз густыми струйками по обе стороны машины на боковые и заднее стекла. К тому времени как Алекс вернется со своего ужина, краска уже высохнет. Сьюзен много времени потратила, подбирая краску – ту, что будет лучше всего сочетаться с темно-зеленым цветом корпуса машины, – и остановила свой выбор на лиловой. Результат превзошел все ожидания.

Ее мать провела долгие часы над составлением абзаца, напечатанного мелким шрифтом в бракоразводном контракте, – в нем Сьюзен предписывается вернуть машину, однако не уточняется, в каком состоянии должен находиться автомобиль.

Спустя некоторое время Сьюзен поднялась на третий этаж, где намеревалась оставить ключи на столе в кабинете майора. Как жаль, что она не сможет увидеть выражения лица Алекса, когда он утром откроет гаражную дверь.

Сьюзен вошла в квартиру, отперев дверь старым ключом и порадовавшись, что Алекс не сменил замок. Она прошла в его кабинет, бросила ключи от машины на рабочий стол и собралась было уходить, когда заметила письмо. Почерк, которым был исписан лист из блокнота, она узнала безошибочно. Любопытство взяло верх. Она склонилась над столом и пробежала глазами конфиденциальное послание, а затем села в кресло Алекса и уже обстоятельно перечитала. Трудно было поверить, что Алекс может пожертвовать местом в совете директоров пароходства из принципиальных соображений. Ведь для него никаких принципов не существовало, а поскольку работа в пароходстве – его единственный источник дохода, не считая смехотворной военной пенсии, на какие средства он надеялся жить? И что важно: как он собирался выплачивать ей ежемесячное содержание, лишившись директорской зарплаты?

Сьюзен в третий раз прочитала письмо – не пропустила ли чего. Она никак не могла взять в толк, почему оно датировано двадцать первым августа. Если собираешься подать в отставку по принципиальным соображениям, зачем ждать две недели, чтобы объявить о своем решении?

К тому времени, когда Сьюзен вернулась в Бернэм, Алекс еще надоедал скучным разговором фельдмаршалу, но она так и не поняла смысла проставленной в письме даты.

Себастьян медленно шел по Бонд-стрит, любуясь выставленными в витринах товарами. Придет ли время, когда они станут ему по карману?

Мистер Хардкасл на днях повысил его. Теперь он зарабатывал двадцать фунтов в неделю, став тем, кого в Сити называют «человек-сотня-фунтов-в-год». Его должность теперь также называлась по-новому: «заместитель директора», хотя все эти названия мало что значили в банковском мире, если только ты не председатель правления.

Издалека он заметил качающуюся на ветру вывеску: «Магазин произведений искусства Агню, основан в 1817 году». Себастьяну не приходилось бывать в частной галерее, и сейчас он даже не был уверен, открыта ли она для посещений. Он бывал в Королевской академии, в «Тэйте» и Национальной галерее с Джессикой, и рот ее не закрывался, когда она таскала его из зала в зал, порой едва не сводя с ума своей болтовней. Как бы он хотел, чтобы она сейчас шла рядом, сводя его с ума. Не проходило ни дня, ни часа, когда бы он не тосковал по ней.

Себастьян открыл дверь галереи и вошел. Какое-то мгновение он просто стоял, оглядываясь в просторном помещении, стены которого покрывали великолепные полотна маслом. Некоторые из них он узнал: Констебл, Маннингс, Стабс. Внезапно, словно ниоткуда, появилась она – еще красивее, чем показалась Себу, когда он впервые увидел ее на вечере в школе Слейда: тогда, в день вручения дипломов, Джессика выиграла все призы.

Пока она шла к нему, в горле у него пересохло. Как обратиться к богине? На ней было желтое платье, простое, но элегантное; ее волосы были оттенка «натуральная блондинка» – чтобы воспроизвести такой, многие, за исключением, наверное, уроженок Швеции, заплатили бы целое состояние, и многие пытались это делать. Сегодня волосы были убраны и подколоты при помощи шпилек, не спадая на оголенные плечи, как в тот вечер, когда он впервые увидел ее. Себу хотелось сказать ей, что он пришел не картины смотреть, а увидеться с ней. Довольно невыразительная фраза для знакомства, к тому же это было неправдой.

– Могу я вам чем-то помочь? – спросила она.

Первым сюрпризом оказался ее американский акцент – значит, она не приходилась дочерью мистеру Агню, как Себ поначалу предположил.

– Можете. Нет ли у вас картин художницы Джессики Клифтон?

Вопрос удивил ее, но она улыбнулась и ответила:

– Есть. Я вам покажу. Будьте добры, пойдемте, пожалуйста, со мной.

«Да хоть на край света». Еще более жалкая фразочка, и он был рад, что не дал ей сорваться с языка. Некоторые мужчины полагают, что женщина может быть столь же прекрасна, если любуешься ею, следуя позади. Об этом он не думал, когда спускался за ней по лестнице, следуя в другую большую комнату – здесь были выставлены такие же завораживающе красивые картины. Спасибо Джессике: он узнал Моне, Тиссо и ее любимую художницу Берту Моризо. Сейчас бы она щебетала без умолку…

Богиня отперла не замеченную им дверь, что вела в боковую комнату поменьше. Себастьян вошел за ней и увидел, что помещение заполнено рядами консольных выдвижных полок. Она выбрала одну и вытянула ее, чтобы показать сторону с картинами Джессики. Перед ним были все девять работ-призеров с выставки выпускного вечера, десяток эскизов и акварелей, которых он прежде не видел, но которые были такими же чарующими. На мгновение он почувствовал, как в душе поднимаются гордость и радость, но затем его ноги подкосились. Он ухватился за полку, чтобы не упасть.

– С вами все в порядке? – Ее профессиональный тон сменился на более теплый, участливый.

– Простите, пожалуйста…

– Может, вам лучше присесть? – предложила она и поставила рядом с ним стул.

Когда Себастьян сел, она взяла его руку, и единственное, чего ему в тот момент хотелось, – чтобы она никогда не отпускала ее. Отчего так получается, что мужчины влюбляются так быстро, так беспомощно, в то время как женщины куда более осмотрительны и благоразумны?

– Я принесу вам воды, хорошо? – сказала она и, прежде чем он успел ответить, оставила его.

Он еще раз прошелся взглядом по картинам Джессики, пытаясь решить для себя: найдется ли среди них самая любимая и будет ли она ему по карману. Затем вернулась она со стаканом воды в руках, и ее сопровождал пожилой мужчина, которого Себ помнил по тому вечеру в Слейде.

– Доброе утро, мистер Агню, – поздоровался Себастьян, поднимаясь со стула.

Хозяин галереи выглядел удивленным, явно не в силах припомнить молодого человека.

– Мы с вами встречались в Слейде, сэр, когда вы приходили на церемонию вручения дипломов.

Агню все еще выглядел озадаченным, однако сказал:

– Ах да, теперь припоминаю. Вы брат Джессики.

Себастьян вновь опустился на стул и закрыл лицо руками, чувствуя себя полным дураком. Она подошла к нему и положила руку ему на плечо.

– Джессика была из лучших людей, которых я когда-либо знала, – проговорила она. – Мне так жаль.

– А мне очень жаль, что я строил из себя такого дурака. Я только хотел узнать, продается ли у вас какая-нибудь из ее картин.

– В этой галерее продается все, – произнес с улыбкой Агню, пытаясь поднять ему настроение.

– Сколько они стоят?

– Все?

– Да, все.

– Я еще не производил их оценки, поскольку мы надеялись, что Джессика войдет в число постоянных художников галереи, но, к несчастью… Знаю лишь, что мне они обошлись в пятьдесят восемь фунтов.

– Какой же будет ваша цена?

– Такой, какую назначите вы.

– За них я готов отдать все, что у меня есть, до последнего пенни.

С обнадеживающей улыбкой мистер Агню спросил:

– И какую же общую сумму составит все ваше достояние, мистер Клифтон?

– Сегодня утром, собираясь к вам, я проверил остаток на своем банковском счете. – (Оба смотрели на него.) – На текущем счете у меня сорок шесть фунтов двенадцать шиллингов, но, поскольку я работаю в банке, овердрафт мне запрещен.

– Значит, остановимся на цене сорок шесть фунтов двенадцать шиллингов и шесть пенсов, мистер Клифтон.

Если и присутствовал здесь человек, более удивленный, чем Себастьян, это была помощница владельца галереи, которая не знала ни одного случая, когда бы мистер Агню продал картину дешевле, чем заплатил за нее.

– Но с одним условием.

А вдруг он передумал, испугался Себастьян.

– С каким, сэр?

– Если вы вдруг решите продать любую из картин своей сестры, вы должны будете предложить ее в первую очередь мне, причем по цене, которую сами заплатили за них.

– Договорились, сэр, – сказал Себастьян, и они пожали друг другу руки. – Только я никогда не продам их. Никогда.

– Что ж, в таком случае я попрошу мисс Салливан приготовить счет на сорок шесть фунтов двенадцать шиллингов и шесть пенсов.

Девушка слегка кивнула и вышла.

– Я вовсе не хочу снова расстроить вас до слез, молодой человек, но в моей профессии считается большим везением, если вдруг сталкиваешься с таким талантом, как Джессика. В жизни такое бывает редко.

– Спасибо вам за добрые слова, сэр, – поблагодарил Себастьян, и в этот момент вернулась мисс Салливан с книгой счетов.

– Прошу извинить меня, – сказал мистер Агню. – На следующей неделе мы открываем главную экспозицию, а я еще не закончил калькуляцию цен.

Себастьян сел и выписал чек на 46 фунтов 12 шиллингов и 6 пенсов, вырвал из чековой книжки и отдал помощнице.

– Будь у меня сорок шесть фунтов двенадцать шиллингов и шесть пенсов, – проговорила она, – я бы тоже купила их. Ох, простите, пожалуйста, – торопливо добавила девушка, увидев, что Себастьян опустил голову. – Вы заберете их сейчас, сэр, или подъедете за ними позже?

– Приеду завтра утром, если, конечно, вы открыты в субботу.

– Мы открыты. Правда меня не будет, я взяла несколько выходных, но я попрошу миссис Кларк позаботиться о вас.

– Когда вы выйдете на работу?

– В четверг.

– Тогда я приеду в четверг утром.

Она улыбнулась совсем не дежурной улыбкой и повела его обратно наверх. Именно тогда он в первый раз заметил в дальнем углу галереи статую.

– «Мыслитель», – проговорил он; она кивнула. – Некоторые считают его величайшей работой Родена. А вы знаете, что изначально скульптура называлась «Поэт»? – (Девушка с удивлением взглянула на него.) – И если я правильно помню, это прижизненная отливка, выполненная, должно быть, Алексисом Рудьером.

– Вы, похоже, пытаетесь произвести впечатление.

– Виноват, – признался Себастьян, – но у меня серьезная причина помнить именно это произведение искусства.

– Джессика?

– На этот раз нет. Могу я узнать номер отливки?

– Пятый из девяти.

Себастьян постарался оставаться спокойным, поскольку решил получить еще кое-какие ответы, не вызывая у нее подозрения.

– А кто был предыдущим владельцем?

– Понятия не имею. В реестре скульптура числится как частная собственность некоего джентльмена.

– Некоего?

– То есть джентльмен, о котором идет речь, желает избавиться от своей коллекции, не предавая свое желание огласке. Очень многие становятся нашими поставщиками по трем основным причинам: развод, смерть и долг. Но должна вас предупредить: вам не удастся уговорить мистера Агню продать «Мыслителя» за сорок шесть фунтов двенадцать шиллингов и шесть пенсов.

Себастьян рассмеялся.

– А за сколько? – спросил он, коснувшись согнутой правой руки скульптуры.

– Мистер Агню еще не закончил калькуляцию цен, но, если пожелаете, я могу дать вам каталог и приглашение на закрытый просмотр семнадцатого августа.

– Спасибо большое, – поблагодарил Себастьян, когда она вручила ему каталог. – С нетерпением буду ждать четверга, чтобы снова увидеться с вами. – (Она улыбнулась.) – Если только… – он замялся, но она не помогла ему, – если только вы не сможете поужинать со мной завтра?

– От вашего предложения трудно отказаться. Только выбор ресторана за мной.

– Почему?

– Потому что я знаю, сколько у вас осталось на банковском счете.

– Но почему он решил продать свою коллекцию произведений искусства? – спросил Седрик.

– Возможно, деньги нужны.

– Это-то очевидно, Себ, но я не могу понять, для чего ему нужны деньги. – Седрик продолжал листать страницы каталога, но, когда добрался до репродукции «Ярмарки в Понтуазе» Камиля Писсарро на последней странице, так и не нашел для себя ответа. – Наверное, пришло время попросить об услуге взамен ранее оказанной.

– Что вы имеете в виду?

– Не что, а кого, – поправил Седрик. – Мистера Стивена Ледбери, управляющего «Мидленд банком» в Сент-Джеймсе.

– И что в этом человеке такого особенного?

– Он управляющий банком Мартинеса.

– Откуда вы знаете?

– Когда более пяти лет сидишь на собраниях совета директоров рядом с майором Фишером, можно услышать множество удивительных вещей. Имей лишь терпение и готовность выслушивать одинокого человека. – Седрик нажал кнопку вызова секретаря. – Соедините меня, пожалуйста, со Стивеном Ледбери из «Мидленда». – Он повернулся к Себастьяну. – С тех пор как я узнал, что он банкир Мартинеса, я оказываю Ледбери кое-какие услуги. Полагаю, пришло время и ему отплатить тем же.

Телефон на столе Седрика зазвонил.

– Мистер Ледбери на первой линии.

– Благодарю, – ответил Седрик, затем дождался щелчка и нажал кнопку громкой связи. – Доброе утро, Стивен.

– Доброе утро, Седрик. Чем могу быть полезным?

– Думаю, бо́льшим, чем могу сделать для тебя я, старина.

– Еще какие-то ценные сведения? – с оптимизмом поинтересовался Ледбери.

– Это скорее из категории «прикрыть свою задницу». Слышал, один из твоих наименее полезных клиентов выставляет всю свою коллекцию произведений искусства на продажу в галерее Агню на Бонд-стрит. Поскольку каталог идентифицирует коллекцию как «собственность джентльмена», что по любым стандартам является неправильным употреблением термина, я полагаю, по какой-то причине он не хочет, чтобы ты знал об этом.

– Что же навело тебя на мысль о том, будто этот конкретный джентльмен имеет счет в «Вест-Энд сентрал»?

– В совете директоров «Пароходства Баррингтонов» я сижу рядом с его представителем.

Последовала длительная пауза, после чего Ледбери спросил:

– Ага, так ты говоришь, он выставил на продажу у Агню всю свою коллекцию?

– От Моне до Родена. Вот сейчас передо мной каталог, и мне с трудом верится, что в доме на Итон-сквер осталось что-либо, кроме голых стен. Прислать тебе каталог?

– Не беспокойся, Седрик. До Агню всего лишь пара сотен ярдов по улице, так что я прогуляюсь и возьму сам. Большое спасибо, что дал мне знать, я снова у тебя в долгу. Если я смогу когда-нибудь чем-либо отплатить тебе…

– Ну раз уж ты упомянул это, Стивен, есть одна маленькая услуга, о которой я мог бы тебя попросить, раз уж мы созвонились.

– Только скажи.

– Если вдруг твой «джентльмен» решит избавиться от своего пакета акций «Пароходства Баррингтонов», у меня есть клиент, которого они могут очень заинтересовать.

Вновь последовала долгая пауза, после чего Ледбери спросил:

– Может ли так случиться, что этот клиент – член семьи Баррингтон или Клифтон?

– Нет, я не являюсь представителем ни тех ни других. Если не ошибаюсь, они пользуются услугами бристольского «Барклайза», а мой клиент родом с севера Англии.

Еще одна долгая пауза.

– Где ты будешь в девять утра в понедельник семнадцатого августа?

– На рабочем месте.

– Хорошо. Возможно, в понедельник утром я позвоню тебе в одну минуту десятого и, не исключено, смогу отплатить за несколько твоих любезностей сразу.

– Очень мило с твоей стороны, Стивен… А теперь более важный вопрос: как твой гандикап гольфиста?[42]

– По-прежнему одиннадцать, но, похоже, к началу следующего сезона станет двенадцать. Увы, не молодею.

– Как и я, – вздохнул Седрик. – Удачной тебе партии в гольф в уик-энд, и буду с нетерпением ждать от тебя вестей… – он заглянул в календарь, – через десять дней.

Банкир нажал кнопку сбоку телефона и посмотрел через стол на своего юного заместителя:

– Скажи-ка, Себ, что ты понял из услышанного.

– Что Мартинес, возможно, планирует выбросить на рынок весь свой пакет акций Баррингтонов в девять утра семнадцатого августа.

– В точности за неделю до того, как твоя мать откроет ежегодное собрание акционеров компании.

– О, черт… – вырвалось у Себастьяна.

– Я рад, что ты понял затею Мартинеса. Но никогда не забывай, Себ, что в любом разговоре всегда есть кое-что, на первый взгляд кажущееся несущественным, что дает тебе именно ту кроху информации, которую ты ищешь. Мистер Ледбери любезно снабдил меня двумя такими маленькими жемчужинами.

– Какая первая?

Седрик опустил взгляд на блокнот и прочитал:

– «Не беспокойся, Седрик. До Агню всего лишь пара сотен ярдов по улице, так что я прогуляюсь и возьму сам». О чем это нам говорит?

– Мистер Ледбери не знал, что коллекция Мартинеса выставлена на продажу.

– Верно, но самое главное, это говорит нам о том, что по какой-то причине факт выставления на продажу беспокоит его, иначе он отправил бы члена своей команды за каталогом, но нет – «заберу сам».

– А вторая запись?

– Он спросил, представляет ли банк семьи Клифтон или Баррингтон.

– Почему это так важно?

– Потому что, скажи я «да», разговор сразу же прекратился бы. Уверен, Ледбери получил инструкции выставить акции на продажу семнадцатого, но не для членов семьи.

– А здесь в чем соль?

– Мартинес не хочет, чтобы семья догадывалась о его намерениях. Он явно надеется компенсировать бо́льшую часть своих вложений в компанию Баррингтонов во время проведения собрания: к этому времени он надеется убедиться, что цена акций рухнет, а он лично при этом если и потеряет, то не слишком много. Если он угадает с выбором момента, каждый стокброкер попытается выбросить на рынок акции Баррингтонов, а это гарантирует, что собрание будут штурмовать журналисты, желающие узнать, не грозит ли компании банкротство. При таком развитии событий на первых полосах появится совсем другая новость, а не репортаж о церемонии крещения «Бэкингема» королевой-матерью.

– Можем ли мы как-то предотвратить это?

– Можем, но мы должны сами выбрать момент, упередив Мартинеса.

– И все-таки здесь что-то не сходится. Если Мартинес собрался вернуть бо́льшую часть своих денег за счет продажи акций, зачем ему тогда продавать коллекцию?

– Согласен, здесь какая-то тайна. И у меня такое чувство, что, как только мы откроем ее, все остальное станет в аккурат на свои места. Есть еще одна вероятность: если ты задашь молодой леди, которую завтра вечером поведешь ужинать, верный вопрос, мы сможем вставить один-два элемента в пазл. Но помни, что я сейчас сказал: неосторожный комментарий зачастую подтверждает кроху информации такой же ценности, как ответ на прямой вопрос. Кстати, как зовут эту молодую леди?

– Не знаю, – признался Себастьян.

На ежегодном собрании ассоциации выпускников «Ред мэйдс» Сьюзен Фишер сидела в пятом ряду заполненного зала и внимательно слушала выступление Эммы Клифтон, рассказывавшей о своей деятельности в роли председателя совета директоров крупного пароходства. Хотя Эмма по-прежнему была красива, Сьюзен видела вокруг ее глаз тоненькие лучики морщинок, и копна густых черных волос – предмет зависти ее одноклассниц – теперь нуждалась в небольшой коррекции, дабы сохранить естественный темный блеск и утаить следы потерь.

Сьюзен всегда посещала встречи выпускниц, а эту ждала с особенным нетерпением, поскольку являлась большой поклонницей Эммы Баррингтон – такой, какой ее помнила. В школе Эмму всегда назначали старостой, она выиграла место в Оксфорде и стала первой женщиной – председателем правления открытой акционерной компании.

Кое-что, однако, в речи Эммы озадачило Сьюзен. Из письма Алекса с просьбой об отставке следует, что компания приняла ряд провальных решений и рискует оказаться перед лицом банкротства. Тем не менее Эмма буквально светилась уверенностью в том, что первый период бронирования кают «Бэкингема» прошел успешно и Баррингтонов ждет светлое будущее. Оба не могли быть правы, а Сьюзен точно знала, кому ей хотелось верить.

Во время встречи с оратором после выступления пробиться к Эмме Сьюзен не удалось: ее плотно окружили старые подруги и новые почитатели. Сьюзен не стала дожидаться в очереди, а решила поболтать кое с кем из своих сверстниц. Когда бы ни поднималась тема, она старалась избегать ответов на вопросы об Алексе. Спустя час Сьюзен решила уйти, потому что обещала вернуться в Бернэм и успеть приготовить ужин матери. Она уже выходила из актового зала школы, когда кто-то позади произнес:

– Здравствуй, Сьюзен.

Она оглянулась и с удивлением увидела идущую к ней Эмму Клифтон.

– Если бы не вы, не было бы сегодня и моей речи. Вы поступили очень храбро: могу лишь представить себе, что сказал Алекс, когда в тот день вернулся домой.

– Я не стала дожидаться, чтобы выяснить это, потому что уже приняла решение оставить его. И теперь, когда я знаю, что дела компании пошли на лад, я только рада, что поддержала вас.

– У нас впереди еще полгода ходовых испытаний, – призналась Эмма. – Но если мы это переживем, я почувствую себя более уверенно.

– Вот увидите, так оно и будет. Мне лишь жаль, что в такой ответственный в истории компании момент Алекс собрался в отставку.

Эмма резко остановилась, не дойдя шага до машины, и развернулась к Сьюзен.

– Алекс собирается подать в отставку?

– Я думала, вы в курсе.

– Впервые слышу. Когда он сказал вам об этом?

– Он не говорил. По чистой случайности я увидела на его столе письмо с заявлением об отставке, и оно удивило меня, потому что я знаю, как ему нравится быть членом совета директоров. Но поскольку письмо датировано двадцать первым августа, он, возможно, еще не принял окончательного решения.

– Я, пожалуй, поговорю с ним.

– Нет, прошу вас, не надо, – взмолилась Сьюзен. – Я не должна была видеть этого письма.

– Тогда я ни слова ему не скажу. Не припомните ли вы причины, которую он привел?

– Дословно нет. Он пишет там о своем первом долге перед акционерами и о том, что дело принципа – дать им знать, что компании может угрожать банкротство. Но теперь, послушав вашу речь, я не вижу в его словах смысла.

– Когда вы снова увидитесь с Алексом?

– Надеюсь, никогда.

– Тогда давайте сохраним этот разговор между нами?

– Да, пожалуйста. Я не хочу, чтобы он знал, что я говорила с вами о его письме.

– Я тоже.

– Где вы будете в девять утра в понедельник, семнадцатого?

– Там же, где стою каждое утро в девять, не отрывая глаз от двух тысяч банок рыбного паштета, ежечасно сходящих с конвейера. А где бы вам хотелось видеть меня?

– Рядом с телефоном: я буду вам звонить, чтобы посоветовать сделать существенное вложение в пароходство.

– Значит, ваш маленький план удается?

– Пока не совсем, – ответил Седрик. – Необходима еще кое-какая отладка, но даже после этого мне потребуется выбрать ключевой момент.

– Если вам удастся, это рассердит леди Вирджинию?

– Она придет в ярость, голубчик.

Бингэм рассмеялся:

– Тогда я буду у телефона без минуты девять, – он сверился с записями в ежедневнике, – семнадцатого августа.

– Вы заказали самое дешевое блюдо из меню, потому что платить придется мне?

– Конечно нет, – ответил Себастьян. – Просто обожаю томатный суп и салат-латук.

– Тогда позвольте мне угадать, какое второе блюдо вы обожаете, – сказала Саманта и подняла взгляд на официанта. – Нам обоим, пожалуйста, «Сан-Даниеле»[43] с дыней, а затем два стейка.

– Как приготовить вам стейк, мадам?

– Средней прожарки с кровью.

– А вам, сэр?

– Ему тоже средней прожарки с кровью.

– Так что же…

– Как…

– Нет, сначала вы, – сказала она.

– Так что же привело девушку из Америки в Лондон?

– Мой отец – работник дипломатической службы и недавно получил назначение сюда, и я подумала, что было бы здорово и самой провести год в Лондоне.

– А ваша мать, Саманта, – чем она занимается?

– Сэм. Все, кроме мамы, зовут меня Сэм. Отец хотел мальчика…

– Что ж, ему чудесным образом не повезло.

– А ты, смотрю, любитель пофлиртовать.

– Так что твоя мама? – повторил Себастьян.

– Она старомодна, всего лишь заботится о моем папе.

– Вот такую я и ищу.

– Желаю удачи.

– А почему вдруг художественная галерея?

– Я изучала историю искусств в Джорджтауне, а потом решила взять академический отпуск на год.

– И чем планируешь заняться потом?

– В сентябре приступаю к работе над диссертацией.

– А тема какая?

– «Рубенс: художник или дипломат?»

– А разве он не был тем и другим?

– Придется тебе подождать пару лет, чтобы выяснить это.

– А университет какой? – спросил Себастьян, надеясь, что через несколько недель ей не придется возвращаться в Америку.

– Лондонский или Принстонский. Мне предложили место в обоих, но я еще не выбрала. А ты?

– Мне еще не предложили место ни там, ни там.

– Да нет, дурачок, чем занимаешься?

– После года отпуска я поступил работать в банк.

Официант поставил перед ними две тарелки ветчины с дыней.

– Значит, в университете не учился?

– Это долгая история. Может, в другой раз, – добавил Себ, ожидая, когда она возьмет нож и вилку.

– А, так ты уверен, что он будет – другой раз?

– Абсолютно. Мне надо будет приехать в галерею в четверг забрать картины Джессики, а в следующий понедельник ты пригласила меня на открытие выставки коллекции произведений искусства неизвестного джентльмена. Или мы уже знаем его имя?

– Нет, имя знает только мистер Агню. Но могу тебе сообщить, что на открытие владелец не придет.

– Явно хочет остаться инкогнито.

– Мы даже не можем связаться с ним, чтобы рассказать, как прошло открытие, потому что в этот день он будет на охоте в Шотландии.

– «Чудесатее и чудесатее», – проговорил Себастьян, когда их пустые тарелки унесли.

– А твой отец чем занимается?

– Он рассказчик.

– Как и большинство мужчин.

– Ну да, с той лишь разницей, что ему за это платят.

– Значит, он невероятно успешен.

– Номер один в списке бестселлеров в «Нью-Йорк таймс», – гордо проговорил Себастьян.

– А, ну как же: Гарри Клифтон!

– Ты читала книги моего отца?

– Нет, должна признаться, не довелось, но моя мама читает их запоем. Знаешь, я на Рождество подарила ей «Уильям Уорик и обоюдоострый меч», – рассказывала Саманта, пока перед ними ставили два стейка. – Черт, – добавила она, – совсем забыла заказать вино.

– Можно прекрасно обойтись водой.

Она проигнорировала его слова.

– Полбутылки «Флери», – попросила она официанта.

– Любишь покомандовать, – заметил Себастьян.

– Почему про женщину говорят, что она любит покомандовать, в то время как мужчину, поступающего так же, называют проявляющим лидерские качества?

– Ты никак феминистка!

– С чего бы мне не быть ей, – парировала Саманта, – после того, что большинство из вас вытворяло последнюю тысячу лет?

– Ты читала «Укрощение строптивой»? – спросил с усмешкой Себ.

– Написанную мужчиной четыреста лет назад, когда женщине даже не разрешалось играть в пьесе главную роль. А если бы Кейт жила в наши дни, она могла бы стать премьер-министром.

Себастьян залился смехом.

– Саманта, тебе непременно следует познакомиться с моей мамой. Она командирша до мозга костей… Прости, пожалуйста, – решительная, как ты.

– Я же тебе сказала, Самантой зовет меня только мама, а еще папа, когда сердится на меня.

– Твоя мама мне уже нравится.

– А твоя мама?

– Я ее обожаю.

– Да нет, глупенький, чем она занимается?

– Работает в пароходстве.

– Как интересно. А какого рода работа?

– В офисе председателя совета директоров, – ответил он, когда Саманта попробовала вино.

– То, что надо, – сказала она официанту, и тот наполнил оба бокала. Она подняла свой. – Как говорят англичане?

– Ваше здоровье, – сказал Себастьян. – А американцы?

– Пей до дна, парень.

– Если это была пародия на Хамфри Богарта, получилось чудовищно.

– Расскажи мне о Джессике. Всегда ли было… очевидно, насколько она талантлива?

– Не сказал бы. Поначалу ее просто не с кем было сравнивать. По крайней мере, пока она не пошла в Слейд.

– Не думаю, что даже тогда все изменилось.

– Ты всегда интересовалась искусством?

– Вначале я хотела стать художником, но судьба распорядилась иначе. А ты всегда хотел стать банкиром?

– Нет. Я планировал попасть в дипломатический корпус, как твой отец, но не получилось.

К столику вернулся официант.

– Не желаете ли заказать десерт, мадам? – спросил он, собрав пустые тарелки.

– Нет, спасибо, – ответил Себастьян. – Она уже не может.

– Ну почему же? Я, может, хотела бы…

– Она, может, хотела бы счет, – договорил за нее Себастьян.

– Слушаюсь, сэр.

– Ну и кто из нас любит покомандовать? – поддела Саманта.

– Не находишь, разговоры на первом свидании всегда немного странные?

– А это первое свидание?

– Очень надеюсь, – ответил Себастьян, подумав, хватит ли ему духа коснуться ее руки.

Саманта так тепло ему улыбнулась, что он чуть осмелел и проговорил:

– Могу я задать очень личный вопрос?

– Конечно, Себ.

– У тебя есть парень?

– Есть, – ответила она очень серьезно.

Себастьяну не удалось скрыть разочарования.

– Расскажи мне о нем, – с трудом выговорил он; в этот момент официант подал ей счет.

– В четверг он приедет в нашу галерею забрать несколько картин, и я пригласила его на открытие выставки мистера Инкогнито в следующий понедельник. К тому времени, очень надеюсь, – продолжила она, проверяя счет, – у него будет достаточно на банковском счете, что пригласить меня на обед. – Она вручила официанту два фунта. – Сдачи не надо.

– Такое со мной впервые, – с пылающим лицом признался Себастьян.

Саманта улыбнулась, наклонилась над столом и накрыла его руку своей:

– Со мной тоже.

Воскресный вечер

Седрик обвел взглядом круглый стол, но не начинал говорить, пока все не расселись по своим местам.

– Прошу прощения, что вытащил вас сюда без предупреждения, но Мартинес не оставил мне выбора.

Все как по команде насторожились.

– У меня есть серьезная причина верить, – продолжил Седрик, – что завтра, сразу по открытии торгов на бирже, Мартинес планирует освободиться от всего пакета акций «Пароходства Баррингтонов». Он надеется получить со своего начального вложения как можно больше, пока акции котируются высоко, и в то же время поставить компанию на колени. Он запланировал нанести этот удар именно за неделю перед ежегодным собранием акционеров, в то самое время, когда мы больше всего нуждаемся в доверии общественности. Если у него выгорит, банкротство Баррингтонов станет вопросом нескольких дней.

– А это законно? – спросил Гарри.

Седрик повернулся к своему сыну, сидевшему справа.

– Он нарушит закон, – ответил Арнольд, – лишь в том случае, если вознамерится выкупить акции по более низкой цене, а в его планы это явно не входит.

– Но неужели стоимость акций может так резко упасть? Ведь свои акции на продажу выставит только один человек.

– Если любой акционер, имеющий представителя в совете директоров, выбросит на рынок миллион своих акций без предупреждения либо объяснения, Сити предположит худшее, и на рынке начнется паника и массовая продажа акций компании, цена которых упадет вдвое в считаные часы, а то и минуты. – Седрик чуть подождал, пока смысл его слов дойдет до каждого, потом добавил: – Однако мы пока еще не разбиты, потому что обладаем одним преимуществом.

– Каким же? – Эмма старалась оставаться спокойной.

– Нам в точности известен план Мартинеса, поэтому мы можем сыграть с ним в его же игру. Однако в таком случае надо пошевеливаться: мы не можем рассчитывать на успех, если каждый из сидящих за этим столом не поймет моих рекомендаций и степени связанного с ними риска.

– Прежде чем вы поделитесь с нами вашим планом, – сказала Эмма, – должна вас предупредить: это не единственное, что задумал Мартинес на этой неделе. – (Седрик откинулся на спинку стула.) – В пятницу Алекс Фишер собирается подать в отставку с поста внешнего члена правления, всего за три дня до ежегодного собрания.

– Что же в этом плохого? – спросил Джайлз. – Ведь, по сути, Фишер никогда не поддерживал тебя или компанию.

– В обычных обстоятельствах я бы согласилась с тобой, Джайлз, но в своем письме об отставке, которое я еще не получила, хотя мне известно, что оно датировано пятницей накануне собрания, Фишер заявляет: ему не оставили выбора, кроме как уйти в отставку, поскольку он уверен, что компания на грани банкротства, и им движет его прямой долг – защита интересов акционеров.

– Такое будет впервые, – сказал Джайлз. – Но в любом случае это неправда и ее легко опровергнуть.

– На первый взгляд верно. Но сколько твоих коллег в палате представителей по-прежнему верит, что с тобой в Брюсселе приключился сердечный приступ, несмотря на то что ты уже тысячу раз отрицал это?

Джайлз не ответил.

– Откуда вам известно, что Фишер собирается уйти в отставку, если письма вы не получали? – спросил Седрик.

– На этот вопрос я ответить не могу, но уверяю вас, мой информатор надежен.

– Значит, Мартинес планирует нанести нам удар в понедельник на той неделе, когда продает свой пакет акций, – сказал Седрик. – И продолжить в последующую затем пятницу отставкой Фишера.

– Вследствие чего у меня не останется выбора, – сказала Эмма, – кроме как отложить церемонию крещения судна с приглашением королевы-матери, не говоря уже о дате первого рейса.

– «Победа присуждается Мартинесу», – мрачно пошутил Себастьян.

– Как вы советуете нам поступить, Седрик? – спросила Эмма, пропустив слова сына.

– Врезать ему по мозгам, – ответил Джайлз. – Причем неожиданно.

– Лучше не скажешь, – кивнул Седрик. – И признаюсь, именно это я и задумал. Допустим, Мартинес планирует выложить все свои акции на рынок через восемь дней, а затем, через четыре дня, последует отставка Фишера, что, как он надеется, станет двойным ударом, который разорит компанию и вынудит Эмму сложить полномочия. Чтобы воспрепятствовать этому, мы должны ударить первыми, и удар наш должен быть мощным и неожиданным. Учитывая сказанное, я планирую продать мои собственные акции в количестве трехсот восьмидесяти тысяч в эту пятницу за любую цену, которую смогу за них получить.

– Но как это поможет? – спросил Джайлз.

– Надеюсь, это вызовет обвал цены акций к следующему понедельнику, с тем чтобы, когда пакет Мартинеса появится на рынке к девяти часам утра, ему грозила потеря целого состояния. Именно тогда я собираюсь врезать ему по мозгам, потому что у меня уже есть готовый покупатель на миллион его акций по новой, заниженной, цене, так что они не должны задержаться на рынке дольше нескольких минут.

– Это тот самый человек, которого никто из нас не знает, но который ненавидит Мартинеса так же сильно, как мы? – спросил Гарри.

Арнольд Хардкасл накрыл ладонью руку отца и прошептал:

– Папа, не отвечай на этот вопрос.

– Даже если это вам удастся, – сказала Эмма, – все равно мне придется через неделю объяснять прессе и акционерам, почему так резко упали акции.

– Не придется, если я вернусь на рынок в тот же момент, когда пакет Мартинеса «подберут», и начну покупать, пока цена не подрастет до сегодняшнего уровня.

– Но вы же сказали, что это незаконно.

– Когда я сказал «я», то имел в виду…

– Больше ни слова, папа, – решительно прервал Арнольд.

– Но если Мартинес прознает о ваших намерениях… – начала Эмма.

– А мы ему не позволим. Потому что все будем работать по его расписанию, как нам сейчас объяснит Себ.

Себастьян поднялся с места и впервые предстал перед самой бескомпромиссной аудиторией в Вест-Энде.

– Мартинес планирует на уик-энд отправиться в Шотландию поохотиться на куропаток и до утра вторника в Лондон не вернется.

– Почему ты так уверен, Себ? – спросил его отец.

– Вся его коллекция произведений искусства в понедельник вечером выставляется на продажу у Агню, а хозяина галереи Мартинес предупредил, что прийти не сможет, потому что не успеет к этому времени вернуться в Лондон.

– Я нахожу странным, – сказала Эмма, – его нежелание быть поблизости в тот день, когда он избавляется от всех своих акций пароходства и вдобавок от ценнейшей коллекции.

– А по-моему, все объясняется просто, – сказал Седрик. – Если станет ясно, что дела пароходства плохи, он захочет быть как можно дальше отсюда, предпочтительно в таком месте, где никто не сможет выйти с ним на связь, предоставив вам разбираться с алчной прессой и раздраженными акционерами.

– Известно, где именно он будет в Шотландии? – спросил Джайлз.

– Пока нет, – ответил Седрик. – Но вчера вечером я звонил Россу Бьюкенену. Он сам первоклассный стрелок и рассказал мне, что к северу от границы всего пять-шесть отелей и охотничьих домиков, которые Мартинес сочтет достаточно удобными, чтобы отпраздновать «Славное Двенадцатое»[44]. Росс собирается на днях заглянуть в каждый из них, пока не обнаружит тот, который забронировал Мартинес.

– А чем мы, все остальные, можем помочь? – спросил Гарри.

– Да просто ведите себя как ни в чем не бывало. Особенно вы, Эмма. Вы должны создавать полное впечатление, что готовитесь к собранию и отправке в первый рейс «Бэкингема». Разработку мелких деталей предоставьте мне и Себу.

– Но даже если вам удастся операция с акциями, – сказал Джайлз, – это все равно не решит проблему с отставкой Фишера.

– Я уже придумал и привел в действие план, как нам поступить с Фишером.

Все с нетерпением ждали продолжения.

– А посвятить нас в детали вашего замысла вы не планируете? – поинтересовалась Эмма.

– Нет. Мой адвокат, – Седрик коснулся руки сына, – рекомендовал мне не делать этого.

Во вторник днем

Эрик снял трубку телефона на своем столе и сразу же узнал легкое шотландское грассирование.

– Мартинес забронировал охотничий домик «Гленливен» с пятницы четырнадцатого августа до понедельника семнадцатого.

– Далековато.

– В богом забытом месте.

– Что вы еще выяснили?

– Он и двое его сыновей приезжают в «Гленливен» дважды в год, в марте и августе. Всякий раз они бронируют одни и те же комнаты на втором этаже, все принимают пищу в люксе дона Педро и никогда – в ресторане.

– Вы узнали, когда ожидается их приезд?

– Узнал. Они сядут в ночной поезд в Эдинбурге во вторник вечером, а на следующее утро в полшестого их встретит водитель гостиницы и отвезет в «Гленливен» прямо к завтраку. Мартинес любит копченую сельдь, хорошо подрумяненные тосты и английский джем.

– Вот это да! Сколько времени у вас ушло, чтобы разузнать все это?

– Больше трех сотен миль за рулем через Горную Шотландию, проверка нескольких отелей и охотничьих домиков. После пары бокалов в баре «Гленливена» я даже узнал, какой его любимый коктейль.

– Что ж, с небольшой долей удачи у меня будет зеленый свет с момента, когда в пятницу утром их подберет водитель «Гленливена» до их прибытия в Лондон вечером следующего вторника.

– Если не случится что-нибудь непредвиденное.

– Что-нибудь непредвиденное всегда случается, и нет причин полагать, что в этот раз будет как-то иначе.

– Уверен, вы правы, – сказал Росс. – Поэтому в пятницу утром я буду на вокзале Уэверли[45] и, как только все трое отправятся в «Гленливен», позвоню вам. После чего вам останется только дождаться открытия фондовой биржи в девять утра и начинать действовать.

– А вы сами планируете вернуться в «Гленливен»?

– Да, я забронировал там номер, но Джин и я не станем регистрироваться сразу, подождем до второй половины дня пятницы – начала спокойного, надеюсь, уик-энда в Горной Шотландии. Выйду на связь только в экстренном случае. Если все будет тихо, я позвоню во вторник утром, и то лишь когда увижу, как эта троица садится на обратный поезд в Лондон.

– К тому времени Мартинесу что-то изменить будет уже поздно.

– Если сработает план А.

В среду утром

– Давай задумаемся, хотя бы на мгновение, не могли ли мы в чем-то просчитаться, – сказал Диего, глядя отцу в глаза.

– О чем это ты? – спросил дон Педро.

– Например, противной стороне каким-то образом стали известны наши намерения и она всего лишь выжидает, пока мы не забьемся в нору в Шотландии, чтобы воспользоваться твоим отсутствием.

– Но ведь мы держали всю информацию в кругу нашей семьи, – возразил Луис.

– Ледбери не входит в круг семьи, а он знает, что мы продаем наши акции в понедельник утром. Фишер тоже не член семьи и больше не считает себя обязанным нам с того момента, как написал письмо об отставке.

– Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? – спросил дон Педро.

– Может, и перегибаю. Однако все же предпочел бы присоединиться к вам в «Гленливене» на день позже. Так я хоть узнаю цены акций Баррингтонов на момент закрытия рынка в пятницу вечером. Если цена останется выше изначально заплаченной нами, мне будет гораздо спокойнее при мысли, что в понедельник утром мы выставляем на продажу более миллиона наших акций.

– Пропустишь день охоты.

– Это лучше, чем потерять два миллиона фунтов.

– Логично. Я дам команду водителю встретить тебя на «Уэверли» в субботу утром.

– Почему бы не подстраховаться, – предложил Диего, – и не убедиться, что никто нас не перехитрит?

– Что ты предлагаешь?

– Позвонить в банк и сказать Ледбери, что ты передумал и в понедельник не станешь продавать свои акции.

– Но у меня не останется выбора, если мой план имеет хоть шанс на успех.

– Да мы так и так продадим акции. Перед самым отъездом в Шотландию в пятницу вечером я дам команду другому брокеру, но лишь при условии, что акции останутся в прежней цене. В этом случае проиграть мы не можем.

В четверг утром

Том припарковал «даймлер» перед галереей Агню на Бонд-стрит.

Седрик дал Себастьяну час на то, чтобы забрать картины Джессики, и даже выделил ему свою машину, дабы тот смог вернуться в офис как можно скорее. Себастьян почти вбежал в галерею.

– Доброе утро, сэр.

– «Доброе утро, сэр»? Разве вы не та самая леди, с которой мы ужинали в субботу вечером?

– Она самая, только здесь, в галерее, такое правило, – прошептала Сэм. – Мистер Агню не одобряет фамильярностей персонала в обращении с посетителями.

– Доброе утро, мисс Салливан. Я приехал забрать свои картины. – Себастьян попытался придать голосу официальный тон.

– Да, сэр, конечно. Прошу вас, пойдемте со мной.

Следом за Самантой он спустился вниз и молчал до тех пор, пока она не отперла дверь кладовой, где у стены стояли несколько аккуратно упакованных картин. Сэм взяла две, а Себастьян – три. Они подняли их наверх, вынесли из галереи и уложили в багажник машины. Когда они вновь вернулись в галерею, из своего кабинета вышел мистер Агню.

– Доброе утро, мистер Клифтон.

– Доброе утро, сэр. Я приехал за картинами.

Агню кивнул, а Себастьян снова отправился вниз по лестнице. К тому моменту, когда он нагнал Саманту, она уже несла две упакованные картины. Еще две оставались, но Себастьян взял лишь одну, желая придумать предлог еще раз вернуться с ней в кладовую. Он оглянулся – мистера Агню не было – и спустился вниз.

– А две последние было не взять? – шепотом спросила Сэм. – Ты такой слабенький.

– Нет, я нарочно оставил там одну, – расплылся в улыбке Себастьян.

– Тогда я пошла вниз, заберу ее.

– Давайте я тоже спущусь, помогу вам.

– Вы так добры, сэр.

– Не стоит благодарности, мисс Салливан.

Как только они спустились в кладовую, Себастьян закрыл дверь.

– Поужинаем сегодня?

– Поужинаем, только тебе придется заехать за мной сюда. Мы еще не закончили развешивать картины к выставке в следующий понедельник, так что раньше восьми мне не сбежать.

– В восемь буду здесь. – Одной рукой он обнял за талию Саманту, потянулся к ней…

– Мисс Салливан?

– Да, сэр! – откликнулась Сэм.

Она торопливо распахнула дверь и побежала наверх.

Себастьян пошел следом, пытаясь изобразить на лице невозмутимость, а затем вспомнил, что они так и не забрали последнюю картину. Он метнулся вниз, схватил картину и быстро вернулся. В коридоре мистер Агню разговаривал с Сэм. Она не взглянула на Себа, когда тот проходил мимо.

– Давайте еще разок пройдемся по описи, раз вы закончили с заказчиком.

– Хорошо, сэр.

Том укладывал последнюю картину в багажник, когда к стоявшему на тротуаре Себастьяну подошла Саманта.

– Классная машинка, – заметила она. – А к ней еще и шофер в придачу! Неплохо для парня, которому не по карману угостить ужином девушку.

Том усмехнулся и в шутку отсалютовал Саманте, прежде чем забраться в машину.

– И то и другое, увы, не мое, – ответил Себастьян. – Машина моего босса, и он дал попользоваться, только когда я признался ему, что еду на свидание с красивой девушкой.

– Так себе свидание, – усмехнулась она.

– Сегодня вечером обязательно исправлюсь.

– Жду не дождусь, сэр.

– Мне так хотелось, чтобы нам удалось встретиться раньше, но эта неделя… – Он не стал объяснять дальше и захлопнул багажник. – Большое спасибо вам за помощь, мисс Салливан.

– Не стоит благодарности, сэр. Очень надеюсь, мы с вами еще увидимся.

В четверг днем

– Седрик, это Стивен Ледбери из «Мидленда».

– Доброе утро, Стивен.

– Мне только что звонил тот самый джентльмен и сообщил, что передумал и не будет продавать свой пакет акций «Пароходства Баррингтонов».

– Он назвал причину?

– Сказал, что верит в будущее компании в долгосрочной перспективе и предпочтет придержать свой пакет.

– Спасибо, Стивен. И пожалуйста, дай мне знать, если что-то изменится.

– Непременно, ведь я все еще в долгу перед тобой.

– Что да, то да, – ответил Седрик, не развивая тему.

Он опустил трубку и записал три слова, которые объясняли ему все, что он хотел знать.

В четверг вечером

Себастьян прибыл на вокзал Кингз-Кросс сразу после семи. Он поднялся по лестнице на первый уровень и встал в тени больших четырехсторонних часов, что давало ему возможность непрерывно наблюдать за «Ночным шотландцем», готовящимся доставить сто тридцать пассажиров в Эдинбург.

Седрик велел ему проконтролировать, чтобы вся троица села на поезд, прежде чем он рискнет выставить свои акции на продажу. Себастьян наблюдал за тем, как дон Педро Мартинес, с преисполненным важности самодовольством средневосточного владыки, и его сын Луис ступили на платформу за несколько минут до отправления поезда. Пройдя почти в конец состава, они вошли в вагон первого класса. Диего с ними не было.

Несколько минут спустя проводник дважды свистнул в свисток и махнул зеленым флажком, и «Ночной шотландец» отправился в путь, унося на север только двух Мартинесов. Как только растаяли остатки белого дыма паровоза, Себастьян бросился к ближайшей телефонной будке и позвонил мистеру Хардкаслу на личный номер.

– Диего не сел на поезд.

– Вторая его ошибка. Немедленно возвращайся в офис. Произошло еще кое-что.

Себастьян хотел было сказать Седрику, мол, у него свидание с красивой девушкой, но момент для намека на то, что у него тоже может быть личная жизнь, был неподходящий. Он набрал номер телефона галереи, опустил четыре пенни в автомат, нажал кнопку «А» и ждал, пока не услышал голос мистера Агню на том конце линии.

– Могу ли я поговорить с мисс Салливан?

– Мисс Салливан здесь больше не работает.

В четверг вечером

Пока Том вез его обратно в банк, Себастьян мог думать лишь об одном. Что означали слова мистера Агню «Мисс Салливан здесь больше не работает»? Почему вдруг Сэм оставила работу, которая так нравилась ей? Не могли же ее просто взять и уволить? Может, она заболела? Но утром-то выходила на работу. К тому моменту как Том остановил машину напротив входа в «Фартингс», Себ так и не решил эту задачку. Что еще хуже – он не знал другого способа связаться с Самантой.

На лифте Себастьян поднялся на верхний этаж и сразу направился к председателю правления. Он постучал в дверь и шагнул в кабинет: там шло заседание.

– Извините, я попозже зайду…

– Входи, входи, Себ, – позвал Седрик. – Моего сына ты помнишь, – добавил он, когда Арнольд Хардкасл уверенно направился к нему.

Они обменивались рукопожатием, и Арнольд шепнул:

– Отвечайте только на вопросы, которые вам задают, ничего от себя не добавляйте.

Себастьян посмотрел на двух других мужчин в комнате: их он видел впервые. Руки они ему не предложили.

– Арнольд здесь, чтобы представлять твои интересы, – сказал Седрик. – Я уже рассказал инспектору уголовной полиции, что уверен: произошедшему наверняка должно быть простое объяснение.

Себастьян понятия не имел, о чем говорил Седрик.

Старший из двух незнакомцев сделал шаг вперед и представился:

– Инспектор уголовной полиции Россиндейл из полицейского участка в Сэвил-роу. У меня к вам несколько вопросов, мистер Клифтон.

Из романов своего отца Себастьян Клифтон знал, что инспекторы уголовной полиции не занимаются мелкими правонарушениями. Он кивнул, но, следуя наставлению Арнольда, промолчал.

– Вы приезжали в галерею Агню на Бонд-стрит сегодня утром?

– Да, приезжал.

– С какой целью?

– Забрать картины, которые приобрел на прошлой неделе.

– А вам помогала мисс Салливан?

– Да.

– Где сейчас эти картины?

– В багажнике машины мистера Хардкасла. Я собирался вечером отвезти их в свою квартиру.

– Вот как? А где сейчас эта машина?

– Стоит перед банком.

Инспектор переключил свое внимание на Седрика Хардкасла.

– Могу я получить ключи от машины, сэр?

Седрик бросил взгляд на Арнольда, тот кивнул.

– Ключи у моего шофера, – сказал Седрик. – Он ждет внизу, чтобы отвезти меня домой.

– С вашего разрешения, сэр, я схожу проверю, находятся ли картины в багажнике, как утверждает мистер Клифтон.

– Возражений нет, – сказал Арнольд.

– Сержант Веббер, останетесь здесь, – велел Россиндейл. – Позаботьтесь о том, чтобы мистер Клифтон не покидал этой комнаты.

Молодой офицер кивнул.

– Что, черт возьми, происходит? – спросил Себастьян, когда инспектор вышел из кабинета.

– У тебя все отлично, – попытался успокоить его Арнольд. – Но я думаю, в сложившихся обстоятельствах будет разумно тебе больше ничего не говорить, – добавил он, глядя прямо на молодого полицейского.

– Однако, – сказал Седрик, вставая между полицейским и Себастьяном, – я хотел бы попросить профессионального преступника подтвердить, что только двое сели в поезд.

– Да, дон Педро и Луис. Диего даже не приходил.

– Они будто играют нам на руку, – сказал Седрик.

В этот момент появился инспектор Россиндейл с тремя упакованными полотнами. Следом за ним вошли сержант и констебль, которые несли остальные шесть. Картины поставили у стены.

– Эти девять предметов вы забрали из галереи с помощью мисс Салливан? – спросил инспектор.

– Да, – не колеблясь, ответил Себастьян.

– Вы позволите мне развернуть их?

– Конечно, прошу вас.

Трое полицейских принялись разворачивать коричневую бумагу, в которую были завернуты картины. Внезапно Себастьян ахнул, указывая на одну из картин:

– Моя сестра не рисовала этого!

– Великолепное полотно, – проговорил Арнольд.

– На этот счет ничего не скажу, сэр. – Россиндейл вгляделся в табличку на обороте рамы. – Однако могу подтвердить, что автор этой картины не Джессика Клифтон, а некто по имени Рафаэль, и, согласно заявлению мистера Агню, стоит полотно по меньшей мере сто тысяч фунтов.

Себастьян выглядел явно растерянным, но продолжал молчать.

– И у нас есть причина верить, – продолжил Россиндейл, глядя на Себастьяна, – что, действуя совместно с мисс Салливан, под предлогом выкупа картин своей сестры вы совершили кражу ценного произведения искусства.

– Но в этом нет никакого смысла, – заявил Арнольд, прежде чем Себастьян успел раскрыть рот.

– Простите, сэр?

– Подумайте, инспектор. Если, как вы предполагаете, мой клиент совместно с мисс Салливан украл Рафаэля у Агню, можно ли предполагать несколько часов спустя найти картину в багажнике машины его шефа? Или, по-вашему, шофер председателя правления тоже в сговоре, а может, даже и сам председатель?

– Мистер Клифтон, – Россиндейл сверился с записями в своем блокноте, – признал, что собирался отвезти картины в свою квартиру сегодня вечером.

– Не кажется ли вам, что Рафаэль смотрелся бы несколько… неуместно в квартире холостяка в Фулэме?

– Это не повод для шуток, сэр. Мистер Агню, сообщивший о краже, весьма уважаемый в Вест-Энде арт-дилер и…

– Это не кража, инспектор, если только вам удастся доказать, что картину забрали намеренно. И поскольку вы не спросили моего клиента о его версии произошедшего, я не в состоянии понять, как вы могли прийти к такому заключению.

Офицер повернулся к Себастьяну, который в этот момент пересчитывал картины.

– Признаю свою вину, – вдруг заявил Себастьян. Детектив заулыбался. – Не в краже. В страстной влюбленности.

– Поясните, пожалуйста, свои слова.

– На выставке выпускников Слейда было девять картин моей сестры, Джессики Клифтон, а здесь их восемь. Если одна из них все еще в галерее, значит моя вина: я забрал не ту картину и прошу прощения за эту не более чем элементарную ошибку.

– Ошибка на сто тысяч фунтов, – заметил Россиндейл.

– С вашего позволения, инспектор, замечу, не желая, однако, быть обвиненным в легкомыслии, – вступил Арнольд, – что для профессионального преступника нехарактерно на месте преступления оставлять улики, которые указывают конкретно на него.

– Мы не знаем, как все обстояло на самом деле, мистер Хардкасл.

– Тогда я бы посоветовал нам всем отправиться в галерею и убедиться, по-прежнему ли там находится недостающая картина Джессики Клифтон, являющаяся собственностью моего клиента.

– Этого мне будет недостаточно, чтобы убедиться в его невиновности, – заявил Россиндейл.

Он уверенно взял Себастьяна за руку, вывел из комнаты и не отпускал до тех пор, пока тот не оказался на заднем сиденье полицейского автомобиля между двумя крепкими констеблями.

Себастьян же думал лишь об одном: каково сейчас приходится Саманте. По пути в галерею он спросил инспектора, будет ли она там.

– В настоящее время мисс Салливан находится в полицейском участке на Сэвил-роу, ее допрашивает мой офицер.

– Но она совершенно ни при чем, – сказал Себастьян. – Если кто виноват, так это я.

– Должен напомнить вам, сэр, что картина стоимостью сто тысяч фунтов исчезла из галереи, в которой мисс Салливан числилась сотрудником, и была обнаружена в багажнике автомобиля, куда положили ее вы.

Себастьян вспомнил совет Арнольда и промолчал. Через двадцать минут полицейский автомобиль остановился у галереи Агню. Чуть позади припарковалась машина председателя правления с Седриком и Арнольдом на заднем сиденье.

Инспектор выбрался из машины, крепко держа в руках Рафаэля, другой офицер позвонил в дверь. Почти сразу же появился мистер Агню, отпер дверь и с такой любовью уставился на шедевр, словно ему вернули потерявшегося ребенка.

Когда Себастьян объяснил, что, по его мнению, произошло, мистер Агню сказал:

– Так или иначе, это будет не слишком трудно проверить.

Не добавляя больше ни слова, он повел всех в подвал, отпер кладовую, где несколько упакованных картин дожидались отправки клиентам.

Себастьян задержал дыхание, когда мистер Агню принялся внимательно изучать каждую этикетку, пока не обнаружил картину Джессики Клифтон.

– Будьте добры, разверните ее, – попросил Россиндейл.

– Пожалуйста. – Мистер Агню аккуратно снял упаковочную бумагу, и все увидели портрет Себастьяна.

Арнольд не удержался от смеха:

– Под названием «Портрет профессионального преступника», безусловно.

Инспектор кисло улыбнулся, но напомнил Арнольду:

– Мы не должны забывать, что обвинения выдвинул мистер Агню.

– Я, конечно же, отзову их, поскольку теперь убедился, что намерения украсть не было. И конечно же, – повернулся он к Себастьяну, – приношу свои извинения вам и Сэм.

– Означает ли это, что она может вернуться на работу?

– Разумеется, нет, – твердо ответил Агню. – Признавая, что она не была соучастницей преступления, я, однако, не снимаю с нее вины в халатности либо глупости. Тем не менее мы оба, мистер Клифтон, знаем, что она далеко не глупа.

– Но ведь именно я взял не ту картину.

– И именно она позволила вам вынести ее за пределы галереи.

Себастьян нахмурился:

– Мистер Россиндейл, позвольте мне вернуться в полицейский участок вместе с вами. Я собирался сегодня вечером поужинать с Самантой.

– Не вижу причины отказывать вам.

– Большое спасибо за помощь, Арнольд. – Себ пожал руку королевскому адвокату и добавил, повернувшись к Седрику: – Простите, что доставил вам столько неприятностей, сэр.

– Попрошу тебя обязательно быть в офисе к семи утра: ты помнишь, завтра очень важный для всех нас день. И должен добавить, Себ: чтобы стянуть Рафаэля, ты мог бы выбрать не столь напряженную неделю.

Все рассмеялись, за исключением мистера Агню, который все еще крепко держал в руках свое сокровище. Он отнес картину в кладовую, запер дверь на два замка и повел всех наверх.

– Большое спасибо, инспектор, – сказал он, когда Россиндейл покидал галерею.

– Не за что, сэр. Я рад, что на этот раз все закончилось благополучно.

Когда Себастьян устроился на заднем сиденье полицейского автомобиля, инспектор Россиндейл сказал:

– Теперь могу вам сообщить, почему я был так уверен, что вы украли картину, молодой человек. Ваша девушка взяла вину на себя, а по опыту я знаю: это означает, что она кого-то выгораживает.

– Не уверен, останется ли она моей девушкой после того, что пережила из-за меня.

– Я постараюсь отпустить ее как можно скорее. Только заполним необходимые документы, – со вздохом добавил Россиндейл.

Тем временем машина подъехала к полицейскому участку на Сэвил-роу. Себастьян прошел за полицейскими в здание.

– Отведите мистера Клифтона вниз к камерам, а я пока управлюсь с бумагами.

Молодой сержант проводил Себастьяна, отпер дверь камеры и отошел в сторону, дав ему войти. На краешке тощего матраца сидела, скорчившись и прижав колени к подбородку, Саманта.

– Себ! Тебя тоже арестовали?

– Нет, – ответил он, впервые обнимая ее. – Вряд ли они стали бы держать нас в одной камере, если б решили, что мы лондонская версия Бонни и Клайда. Когда мистер Агню обнаружил в кладовой рисунок Джессики, он поверил, что я случайно взял не ту упаковку с картиной, и снял все обвинения. Только боюсь, ты потеряла работу, и все из-за меня.

– Да ты ни при чем. Мне следовало быть собраннее и не флиртовать на работе. Но я теряюсь в догадках, как далеко ты можешь зайти, лишь бы не приглашать меня на ужин.

Себастьян отпустил ее, заглянул в глаза и нежно поцеловал.

– Говорят, девушка всегда помнит первый поцелуй мужчины, в которого влюбилась, и, должна признаться, забыть этот мне будет непросто, – прошептала она, и тут дверь камеры открылась.

– Можете идти, мисс, вы свободны, – объявил молодой сержант. – Прошу извинить за недоразумение.

– Не ваша вина, – ответила Саманта.

Сержант отвел их наверх и придержал входную дверь участка.

Себастьян вышел на улицу и взял Саманту за руку. В этот момент перед ними остановился темно-синий «кадиллак».

– О, черт! – воскликнула Саманта. – Я забыла. Полицейский разрешил мне сделать один звонок, и я позвонила в посольство. Мне сказали, что родители в опере, но в антракте их привезут. О, черт…

Из машины вышли мистер и миссис Салливан.

– Саманта, что все это значит? – Мистер Салливан поцеловал дочь в щеку. – Мы с мамой очень за тебя волновались.

– Простите меня. Вышло жуткое недоразумение.

– Слава богу, – сказала ее мать и взглянула на молодого человека, держащего ее дочь за руку. – Кто это?

– О, это Себастьян Клифтон. Я выхожу за него замуж.

Утром в пятницу

– Вы были правы. Диего сядет на ночной поезд на Кингз-Кросс сегодня вечером и завтра утром присоединится к своему отцу и Луису в «Гленливене».

– Откуда такая уверенность?

– Администратор гостиницы сообщил моей жене, что утром к вокзалу за ним пойдет машина, чтобы успеть привезти к завтраку. Я могу приехать завтра утром в Эдинбург и проконтролировать.

– Не стоит. Себ сегодня вечером опять поедет на Кингз-Кросс и проследит за его посадкой. Если, конечно, его не арестуют за кражу Рафаэля.

– Я не ослышался? – спросил Росс.

– Расскажу как-нибудь в другой раз: сейчас я все еще пытаюсь понять, какой у них план Б.

– Думаю, вам не стоит рисковать продавать свои акции, пока Диего еще в Лондоне, ведь если цена внезапно упадет, дон Педро разгадает ваш замысел и не выбросит свой пакет на рынок.

– Тогда я останусь в проигрыше, потому что за полную стоимость покупать пакет Мартинеса смысла нет. Он решит, лучше что-то, чем ничего.

– Мы еще не проиграли. Есть у меня пара идей на ваше усмотрение, то есть если вы, конечно, по-прежнему готовы рискнуть.

– Слушаю вас. – Седрик взял ручку и раскрыл блокнот.

– В понедельник в восемь утра, за час до открытия торгов, вы связываетесь со всеми ведущими брокерами в Сити и даете им знать, что вы покупатель пакета акций Баррингтонов. Когда пакет Мартинеса стоимостью более миллиона появится на рынке в девять, вам немедленно позвонят, потому что комиссия с продажи такого объема будет колоссальной.

– А если цена на акции останется по-прежнему высокой, единственным человеком, который заработает на этом, будет Мартинес.

– Я же говорю, есть у меня пара соображений.

– Простите, – пробормотал Седрик.

– Тот факт, что биржа закрывает операции в четыре часа в пятницу, вовсе не означает, что вы не можете продолжать торговать. Нью-Йорк будет открыт еще пять часов, а Лос-Анджелес – восемь. И если вы не успеете избавиться от акций к тому времени, в полночь воскресенья откроется Сидней. Если все же, несмотря на принятые меры, у вас будет оставаться еще немного акций, вам с радостью поможет от них избавиться Гонконг. Так что могу побиться об заклад: к моменту открытия фондовой биржи в Лондоне в девять утра понедельника акции Баррингтонов останутся еще в продаже примерно за половину той цены, что будет к закрытию торгов сегодня.

– Гениально, – сказал Седрик. – Беда лишь в том, что я не знаю ни одного брокера в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Сиднее или Гонконге.

– Вам нужен только один, – заверил Росс. – Эйб Коэн из «Коэн, Коэн и Яблон». Как Синатра, он работает исключительно по ночам. Просто скажите ему, что у вас триста восемьдесят тысяч акций Баррингтонов, которые вы хотите сбыть с рук к утру понедельника по лондонскому времени, и, поверьте мне, он пожертвует всем уик-эндом ради комиссионных. Имейте в виду, если Мартинес прознает о вашей затее и не выложит свой миллионный пакет на рынок в понедельник утром, вы рискуете потерять целое состояние, а он одержит очередную победу.

– Мне известно, что он собирается выставить их на продажу в понедельник, – уверенно проговорил Седрик. – Потому что Стивену Ледбери он назвал причину, по которой передумал их продавать: якобы он вдруг поверил в «долгосрочную перспективу» пароходства, а я точно знаю, что в это он не верит ни на йоту.

– Любой уважающий себя шотландец не пошел бы на такой риск.

– В отличие от осторожного, скучного и занудного йоркширца.

В пятницу вечером

Себастьян сомневался, что Диего узнает его: ведь с их последней встречи в Буэнос-Айресе прошло более семи лет. Он помнил, что Диего на несколько дюймов выше Бруно и заметно более хрупкий, чем Луис, которого видел недавно. Диего был щеголем: двубортный костюм с Сэвил-роу, широкий цветастый шелковый галстук и черные, блестящие от «Брилкрима» волосы.

Себ появился на вокзале Кингз-Кросс за час до отправления и вновь занял позицию в тени огромных часов с четырьмя циферблатами.

«Ночной шотландец» стоял у перрона, дожидаясь пассажиров. Некоторые уже подходили, их было совсем мало – из тех путешественников, что предпочитали иметь немного времени в запасе. Диего, полагал Себастьян, скорее всего, не будет терять время понапрасну и явится в последний момент.

Пока он ждал, мысли его вернулись к Сэм и тому, что было прекраснейшей неделей в его жизни. За что ему такое счастье? Думая о Сэм, он всякий раз невольно улыбался. В тот вечер они отправились ужинать, и вновь он не платил по счету: это был роскошный ресторан «Скоттс» в Мэйфере, где в меню не указаны цены. Но ведь мистер и миссис Салливан явно хотели поближе познакомиться с человеком, за которого их дочь собралась замуж, даже если она всего лишь подразнила их.

Начать с того, что Себастьян в тот вечер очень нервничал. Ведь Саманта проработала меньше недели, пока по его милости ее не арестовали, а затем уволили. Тем не менее, когда подали десерт – на этот раз он согласился отведать пудинга, – все «недоразумение», как к концу ужина это стали называть, превратилось из остросюжетной мелодрамы в фарс.

Себастьяна начало понемногу отпускать с того момента, когда миссис Салливан призналась ему, как мечтает приехать в Бристоль, чтобы познакомиться с городом, где работал детектив Уильям Уорик. Ко времени окончания ужина у него не осталось сомнений в том, что миссис Салливан куда лучше знакома с творчеством его отца, чем он сам. Попрощавшись с родителями, они с Сэм отправились пешком к ее квартире в Пимлико[46], как обычно поступают двое влюбленных, когда хотят, чтобы вечер не кончался…

Часы, в тени которых притаился Себастьян, стали отбивать час.

– Объявляется посадка на скорый поезд, следующий без остановок до Эдинбурга, отправление в двадцать два тридцать пять, – разнесся над платформой сдавленный голос, как у человека, который пробовался на прослушивание в роли диктора новостей Би-би-си. – Посадка в первый класс осуществляется в начале состава, третьего класса – в конце, вагон-ресторан находится в середине состава.

Себастьян не сомневался, в вагон какого класса проследует Диего.

Он попытался выбросить Сэм из головы и сосредоточиться: это оказалось непросто. Миновали пять, десять, пятнадцать минут, и хотя по платформе номер три струился уже устойчивый поток пассажиров, Диего не появлялся. Себастьян знал, что Седрик сейчас за своим столом с нетерпением дожидается его звонка, чтобы дать команду Эйбу Коэну начинать.

Седрик решил: если Диего не появится, игра не будет стоить свеч, как говорил мистер Шерлок Холмс. Он не станет рисковать, выбрасывая все свои акции на продажу, если Диего останется в Лондоне, потому что в этом случае последним задует свечку Мартинес.

Двадцать минут. Платформа уже заполнилась запоздалыми пассажирами с сопровождающими их носильщиками, везущими тяжелые чемоданы, но сеньора Диего Мартинеса по-прежнему не было видно. Себастьян начал падать духом: из последнего вагона на перрон ступил контролер с зеленым флажком в одной руке и свистком в другой. Себастьян поднял глаза на огромную черную минутную стрелку, толчками продвигавшуюся вперед каждые шестьдесят секунд. 10:22. Неужели все усилия Седрика оказались напрасными? Как-то он говорил Себастьяну: всякий раз, когда берешься за проект, всегда будь готов к тому, что вероятность успеха один к пяти – это в порядке вещей. Как же будет сегодня – четыре из пяти? Он подумал о Россе Бьюкенене: ждал ли он в «Гленливене» появления еще одного гостя? Затем вспомнил о матери, которая может потерять больше, чем кто-либо из них.

В этот момент некий мужчина на платформе привлек его внимание. Он нес чемодан, но Себастьян не был уверен, что это Диего: модная коричневая фетровая шляпа и поднятый вельветовый воротник черного пальто прикрывали его лицо. Мужчина уверенно миновал вагоны третьего класса, направляясь к голове состава, чем подарил надежду Себастьяну.

Ему навстречу шел по платформе носильщик, с грохотом захлопывая двери вагона одну за другой: «Бах, бах, бах!» Увидев приближающегося мужчину, носильщик остановился и придержал дверь открытой. Себастьян вышел из тени часов и попытался получше разглядеть объект наблюдения. Мужчина с чемоданом уже готовился шагнуть в вагон, когда обернулся посмотреть на часы. И остановился как будто в нерешительности. Себастьян замер, и в этот момент мужчина вошел в вагон. Носильщик захлопнул за ним дверь.

Итак, Диего в поезде. Не двигаясь, Себастьян наблюдал, как «Ночной шотландец» медленно отползал от перрона и, набирая скорость, уносил пассажиров в долгий путь к Эдинбургу.

Себастьяна невольно передернуло: он внезапно ощутил укол нехорошего предчувствия. Конечно, с такого расстояния Диего не мог разглядеть его, да и в любом случае это Себастьян искал его, а не наоборот. Он медленно дошел до телефонных будок в дальнем конце вестибюля, согревая в ладони приготовленные заранее монетки. Он набрал прямой номер телефона на столе председателя правления. Сразу после первого гудка в трубке прозвучал знакомый голос с хрипотцой.

– Он едва не опоздал на поезд и в последний момент обернулся. Сейчас он на пути в Эдинбург.

В трубке раздался вздох облегчения.

– Приятного уик-энда, мой мальчик, – проговорил Седрик. – Ты его заслужил. Но в понедельник будь, пожалуйста, в офисе к восьми, потому что у меня для тебя особое задание. И очень тебя прошу, на время уик-энда постарайся держаться подальше от картинных галерей.

Себастьян рассмеялся, повесил трубку и позволил своим мыслям вернуться к Сэм.

Закончив разговор с Себастьяном, Седрик набрал номер, который ему дал Росс Бьюкенен. Голос на другом конце ответил:

– Коэн.

– Начинаем торговать. Какой была цена на закрытии в Лондоне?

– Два фунта восемь шиллингов. За день выросла на шиллинг.

– Хорошо. Итак, я выставляю триста восемьдесят тысяч акций и хочу, чтобы вы продали их по максимально возможной цене, памятуя о том, что мне надо избавиться от них к моменту открытия лондонской биржи в понедельник утром.

– Понятно, мистер Хардкасл. Как часто вы хотели бы, чтобы я докладывал вам в течение уик-энда?

– В восемь утра в субботу и в то же время в понедельник.

– Хорошо, что я не ортодоксальный еврей, – ответил Коэн.

Суббота

Этот вечер обещал быть восхитительным.

Себастьян сводил Сэм в китайский ресторан в Сохо и оплатил счет. После ужина они отправились пешком на Лисестер-сквер и присоединились к очереди за билетами в кино. Саманте понравился выбранный Себастьяном фильм, и, когда они выходили из «Одеона», она призналась, что до приезда в Англию никогда не слышала о Яне Флеминге, Шоне Коннери и даже о Джеймсе Бонде.

– Где ты была всю жизнь? – подначивал ее Себастьян.

– В Америке, с Кэтрин Хепберн, Джимми Стюартом и молодым актером, завоевавшим Голливуд штурмом, – Стивом Маккуином.

– Впервые слышу. – Себастьян взял ее за руку. – А у нас с тобой есть хоть что-то общее?

– Джессика, – мягко проговорила она.

Они шли рука об руку к ее квартире в Пимлико, и Себастьян улыбался.

– Слышала о «Битлз»?

– Конечно! Джон, Пол, Джордж и Ринго.

– А о «Гунз»?

– Нет.

– А знаешь что-нибудь о Блюботтл или Мориарти?

– Всегда думала, что Мориарти – заклятый враг Шерлока Холмса, нет?

– Нет, он полная противоположность Блюботтла.

– Но Литтла Ричарда ты наверняка слышал? – спросила она.

– Нет, только Клиффа Ричарда.

Время от времени они останавливались и целовались, и, когда наконец добрались до дома, где жила Саманта, она достала ключ и еще раз легонько поцеловала Себастьяна – так целуют, желая доброй ночи.

Себастьян мечтал, что его пригласят на чашечку кофе, но единственное, что он услышал от Саманты:

– Увидимся завтра.

Впервые в своей жизни Себастьян никуда не торопился.

Когда Диего прибыл в «Гленливен», дон Педро и Луис уже охотились в вересковой пустоши. Он не обратил внимания на пожилого джентльмена в килте: тот читал «Скотсмена», сидя в кожаном кресле с высокой спинкой, и сливался с предметами обстановки.

Часом позже, распаковавшись, приняв ванну и переодевшись, Диего спустился вниз. На нем были брюки-гольф, коричневые кожаные башмаки и охотничья войлочная шляпа – он явно желал выглядеть более англичанином, чем любой англичанин. «Лендровер» дожидался, чтобы унести его в горы, где он сможет присоединиться к отцу и брату на дневной охоте. Когда он выходил из гостиницы, Росс по-прежнему сидел в кресле. Будь Диего более наблюдательным, он бы заметил, что пожилой джентльмен читал все ту же страницу той же газеты.

– Какой была цена акций Баррингтонов на момент закрытия биржи? – первым делом спросил дон Педро, когда сын приехал к ним и вышел из машины.

– Два фунта восемь шиллингов.

– На шиллинг больше. Ну так мог и вчера приехать.

– По пятницам акции, как правило, не растут, – ответил Диего.

Инструктор вручил ему ружье.

Бо́льшую половину воскресного утра Эмма провела, набрасывая черновик своей речи, которую все еще надеялась произнести через девять дней на ежегодном собрании. Ей пришлось оставить несколько пустых мест, которые можно будет заполнить лишь в зависимости от того, как будут развиваться события в течение недели, а в одном-двух случаях – буквально за несколько часов до открытия собрания.

Она была благодарна Седрику за все, что он делал, но ей не нравилось, что сама она принимает так мало практического участия в разворачивающейся в Лондоне и Шотландии драме.

Гарри с утра отправился намечать сюжет. В то время как многие мужчины проводили субботу зимой на футболе, а летом – на крикете, он совершал длительную прогулку вокруг своего имения – обдумывая сюжет, чтобы в понедельник утром вновь взяться за перо с готовым решением: каким образом Уильям Уорик будет раскрывать преступление. Гарри и Эмма накануне ужинали в Мэнор-Хаусе и пошли спать вскоре после окончания фильма «Журнал доктора Финли». Эмма продолжала репетировать свою речь, пока сон наконец не сморил ее.

Джайлз в субботу утром проводил еженедельный парламентский прием избирателей и выслушал жалобы восемнадцати человек по разным поводам: от неспособности местных властей ликвидировать свалку до вопроса о том, каким образом такой пожилой джентльмен, выпускник Итона, как сэр Алек Дуглас-Хоум, сможет вдруг начать понимать насущные проблемы рабочего.

После ухода последнего посетителя агент Джайлза отвез его в «Новую Шотландию», паб этой недели, подкрепиться пинтой эля и пирожком с мясом и показаться избирателям. По меньшей мере еще двадцать человек посчитали своим долгом всенародно поведать члену парламента о личных взглядах на бессчетное количество проблем, прежде чем ему и Гриффу позволили отбыть в «Эштон гейт» на предсезонный товарищеский матч между командами «Бристоль-Сити» и «Бристоль роверс». Встреча закончилась нулевой ничьей и сложилась не такой уж товарищеской.

Более шести тысяч болельщиков наблюдали за матчем, и, когда рефери дал финальный свисток, покидавшие стадион не сомневались, какую команду приходил поддержать сэр Джайлз. На шею себе он повязал шерстяной красно-белый полосатый шарф, к тому же Грифф регулярно напоминал ему, что девяносто процентов его избирателей болеют за «Бристоль-Сити».

Когда они выходили со стадиона, в их адрес прилетело еще несколько реплик, не все из них лестные. После этого Грифф попрощался с Джайлзом, и Джайлз поехал в Баррингтон-Холл, чтобы составить компанию Гвинет, бывшей уже на сносях, за ужином. Никто не говорил о политике. Джайлзу не хотелось оставлять жену, но сразу после девяти он услышал, как к дому подъехала машина. Он поцеловал Гвинет, отправился к входной двери и увидел на пороге своего агента.

Грифф увез его в клуб докеров, где он сыграл пару партий в снукер и один раунд – в дартс, в котором потерпел поражение. Несколько раз он угостил ребят выпивкой, но, поскольку дату следующих всеобщих выборов еще не назначили, обвинить в подкупе избирателей его было невозможно.

Когда Грифф отвез наконец члена парламента в Баррингтон-Холл, он напомнил, что утром его ждут на службе в трех церквях, где он должен сидеть среди избирателей, которые не приходили на сегодняшнюю утреннюю встречу в парламенте, не посещали местное дерби или не были в клубе докеров. До постели Джайлз добрался незадолго до полуночи, когда Гвинет уже крепко спала.

Грэйс провела субботу за чтением эссе своих студентов, иные из которых наконец осознали тот факт, что менее чем через год им предстоит сдавать экзамены. Одна из ее самых успешных студенток, Эмили Гальер, которая сделала не более, чем требовалось для успешной сдачи сессии, сейчас вдруг запаниковала. Она надеялась справиться с трехлетней учебной программой за три семестра. Грэйс не было жаль ее. Она перешла к эссе Элизабет Рутлидж, еще одной умницы, которая трудилась не переставая с момента приезда в Кембридж. Элизабет тоже паниковала, потому что боялась не получить диплом с отличием, чего от нее ждали все. Грэйс очень сочувствовала девушке: в свой выпускной год ее одолевали те же самые страхи.

Грэйс улеглась в постель во втором часу ночи, поставив оценку за последнее эссе. Сон ее был крепок.

Седрик провел за рабочим столом более часа, когда зазвонил телефон. Он снял трубку и без удивления услышал на том конце голос Эйба Коэна: часы по всему Сити начали отбивать восемь.

– Мне удалось продать сто восемьдесят тысяч акций в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, и цена упала с двух фунтов восьми шиллингов до одного фунта и восемнадцати шиллингов.

– Неплохое начало, мистер Коэн.

– Две биржи отработали, еще две осталось, мистер Хардкасл. Я позвоню вам в понедельник около восьми утра и дам знать, как потрудились австралийцы.

Седрик оставил кабинет сразу после полуночи и по возвращении домой даже не стал звонить Берил, как делал каждый вечер: она наверняка спала. Жена уже давно смирилась с тем, что единственной «возлюбленной» ее мужа была мисс «Фартингс банк». Он лежал, не в силах уснуть и ворочаясь, думая о последующих тридцати шести часах. И в конце концов понял, отчего не шел сон: просто-напросто ни разу за последние сорок лет он не отваживался на такие рискованные шаги.

После ланча Росс и Джин Бьюкенен предприняли продолжительную прогулку в горы.

Возвратились они около пяти, и Росс вновь заступил «на дежурство». Единственным отличием в «маскировке» было то, что на этот раз он читал старый выпуск «Кантри лайф». Росс не покидал своего места, пока не увидел семейство Мартинес. Двое из них выглядели довольными собой, но Диего казался погруженным в раздумья. Все трое поднялись к отцу в номер и в этот вечер больше не появлялись.

Росс и Джин поужинали в обеденном зале, после чего в 21:40 поднялись на один лестничный пролет в свой номер, где, по обыкновению, оба полчаса читали: она – Джоржетт Хейер, он – Алистера Маклина. Едва Росс со словами «спокойной ночи, родная» погасил свет, он почти сразу же глубоко заснул. В конце концов, ему лишь осталось убедиться, что семья Мартинес не уедет в Лондон до утра понедельника.

Когда в тот вечер дон Педро с сыновьями ужинал у себя в номере, Диего по-прежнему оставался до странности неразговорчивым.

– Ты дуешься оттого, что подстрелил меньше птиц, чем я? – подначил его отец.

– Я чувствую, что-то не так. Но не могу понять, что именно.

– Что ж, будем надеяться, к утру ты поймешь, в чем дело, чтобы завтрашняя охота у нас вышла удачной.

Когда к половине десятого с ужином покончили, Диего оставил их и отправился отдыхать в свой номер. Он лежал в кровати и пытался прокрутить в голове свое прибытие на Кингз-Кросс, кадр за кадром, как в черно-белом кино. Но усталость взяла свое, и он довольно быстро провалился в глубокий сон.

В 6:25 он внезапно проснулся: из бесконечной вереницы кадров память вырвала один-единственный.

В воскресенье вечером

Росс и Джин вернулись с прогулки к полудню, и Росс с нетерпением подумывал о горячей ванне, чашке горячего чая с песочным печеньем, после чего можно отправляться на свой пост.

Когда они неторопливо шли по дорожке к «Гленливену», Росс не удивился, увидев, что водитель гостиницы укладывает в багажник чемодан: поохотившись за время уик-энда, всегда кто-то из гостей уезжает. Росса интересовал только один конкретный гость, и, поскольку тот должен был оставаться до вторника, он не придал увиденному значения.

Они с Джин поднимались по лестнице к своему номеру на первом этаже, когда мимо, прыгая через две ступени, сбежал Диего Мартинес, словно опаздывал на собрание.

– О, я забыл газету на столике в холле, – проговорил Росс. – Ты поднимайся, Джин, я сейчас вернусь.

Росс повернулся и стал спускаться, стараясь не смотреть на Диего, разговаривавшего с портье. Он неспешно шел к кафетерию, когда Диего выбежал из охотничьего домика и забрался на заднее сиденье поджидавшего автомобиля. Росс развернулся и, прибавив шагу, направился прямо к входной двери, чтобы в последний момент успеть заметить, как машина исчезает в конце подъездной дорожки. Он вбежал в холл и поспешил к стойке администратора. Молодая девушка приветливо ему улыбнулась:

– Доброе утро, мистер Бьюкенен, могу я вам помочь?

Времени на обмен любезностями не было.

– Я только что видел, как отъехал мистер Диего Мартинес. Мы с супругой хотели пригласить его поужинать с нами. Он вернется сегодня?

– О нет, сэр. Брюс везет его в Эдинбург к ночному поезду в Лондон. Но дон Педро и мистер Луис Мартинес останутся до вторника, так что если вы пожелаете поужинать с ними…

– Мне нужно срочно позвонить.

– К сожалению, связи нет, мистер Бьюкенен, и, как я объяснила мистеру Мартинесу, ее не наладят до завтра, когда…

Росс, обычно учтивый и любезный мужчина, без слов развернулся и кинулся к выходу. Он выбежал из здания, вскочил в свою машину и пустился в незапланированное путешествие. Он не стал пытаться догнать Диего – не хотел, чтобы тот заметил погоню.

Мозг работал на предельной скорости. В первую очередь надо было решить: следует ли остановиться и позвонить Седрику, дав знать о случившемся? Не стоит, решил он: ведь основной задачей было убедиться, что Диего сядет на поезд в Лондон. Если останется время, он позвонит Седрику с вокзала Уэверли и предупредит, что Диего возвращается в Лондон на день раньше.

Следующей мыслью было использовать служебное положение: он состоит в правлении «Бритиш рейлуэйз» и может заставить вокзальную кассу не дать Диего билет на поезд. Только вряд ли это поможет: оставшись без билета, Диего зарегистрируется в любом отеле Эдинбурга и, позвонив своему брокеру до открытия рынка утром, узнает, что цена акций Баррингтонов за уик-энд резко упала, – в этом случае времени у него будет более чем достаточно, чтобы отменить любые планы по продаже пакета акций отца. Нет, лучше дать ему сесть на поезд и затем подумать, что предпринять дальше. Хотя ни одной идеи на этот счет у Росса пока не было.

Выбравшись на главное шоссе в Эдинбург, Росс держал постоянную скорость в шестьдесят миль в час. Достать место в спальном вагоне он сможет без проблем, поскольку для директоров правления всегда оставляли бронь. Росс лишь надеялся, что никто из его коллег по правлению не решит в эту ночь отправиться в Лондон.

Он чертыхнулся: пришлось сделать крюк в объезд, минуя автомобильный мост через залив Ферт-оф-Форт, закрытый на ремонт до следующей недели. К тому времени, когда показались окрестности города, Росс ни на шаг не приблизился к решению проблемы, как ему справиться с Диего, когда они сядут в поезд. Он очень жалел, что рядом с ним сейчас не сидел Гарри Клифтон. Уж он-то точно придумал бы десяток возможных вариантов. Если бы дело происходило в романе, он бы просто «грохнул» Диего.

Из задумчивости его вывели перебои в работе двигателя. На приборе указателя уровня топлива мигала красная лампочка. С проклятьем Росс ударил по рулю и принялся высматривать заправку. Он успел проехать около мили, после чего двигатель начал глохнуть, а затем машина встала. Росс взглянул на часы. До отхода поезда оставалось еще сорок минут. Он выскочил из машины и бежал, пока хватало дыхания, но остановился возле указателя «Центр города – 3 мили». Годы, когда он мог пробежать три мили за сорок минут, давно позади.

Росс встал на обочине и попытался поймать попутку. Должно быть, со стороны он производил странное впечатление: в зеленовато-серой твидовой куртке, в килте клана Бьюкенен и длинных зеленых гольфах занимаясь тем, чего никогда не делал со времен учебы в университете Сент-Эндрю, но даже в те времена это ему не слишком хорошо удавалось.

Росс изменил тактику и отправился искать такси. Как оказалось, еще одно неблагодарное занятие в воскресный вечер в этой части города. И тут он увидел своего спасителя – в его сторону направлялся красный автобус, уверенно неся над лобовым стеклом табличку «В центр». Когда автобус прошел мимо, Росс повернулся и рванул к автобусной остановке так, как никогда в жизни не бегал, надеясь и молясь, чтобы водитель сжалился над ним и подождал. Его молитвы были услышаны, он забрался в салон и без сил рухнул на переднее сиденье.

– Куда едем? – спросил кондуктор.

– Вокзал Уэверли, – выдохнул Росс.

– С вас шесть пенсов.

Росс достал бумажник и вручил кондуктору десятишиллинговую банкноту.

– У меня не будет сдачи.

Росс поискал в карманах мелочь, но все монеты он оставил в номере в «Гленливене». И не только монеты.

– Не надо сдачи, – махнул он рукой.

Пораженный кондуктор убрал в карман десятишиллинговую купюру, не дожидаясь, когда пассажир передумает: Рождество, как правило, не приходит в августе.

Автобус проехал всего несколько сотен ярдов, когда Росс заметил круглосуточную автозаправочную станцию «Макферсон». Проклятье! В очередной раз он выругался, когда до него дошло: общественный транспорт делает обязательные остановки и подвозит не к тому самому месту, куда тебе надо. Росс смотрел на часы всякий раз, когда автобус останавливался на красный сигнал светофора, однако стрелки не замедляли бег, а автобус – не ускорял. Когда наконец показался вокзал, у него оставалось восемь минут. Звонить Седрику уже нет времени. Когда он выходил из автобуса, кондуктор встал по стойке смирно и отдал честь, словно вез генерала.

Росс быстро вошел в здание вокзала и направился к поезду, на котором ему столько раз приходилось путешествовать прежде. В действительности ездить приходилось так часто, что он мог бы отправиться пообедать, не спеша насладиться напитком и затем спокойно проспать триста тридцать миль под мерный стук вагонных колес. Однако сегодня, чувствовал Росс, заснуть не удастся.

Еще один салют, поскромнее, его ожидал у турникета. Билетные контролеры Уэверли гордились тем, что за тридцать шагов узнавали каждого из директоров компании.

– Добрый вечер, мистер Бьюкенен, – поздоровался контролер. – Вот уж не думал, что нынче едете с нами.

Бьюкенен хотел ответить, что поездка запланированная, но вместо этого молча отсалютовал в ответ, проследовал в конец платформы и зашел в вагон за несколько минут до отправления.

Когда он направлялся по коридору к «директорскому» купе, навстречу ему попался старший проводник.

– Добрый вечер, Агнус.

– Добрый вечер, мистер Бьюкенен. Не видел вашего имени в списках пассажиров первого класса.

– Я принял решение ехать в последнюю минуту.

– Боюсь, в «директорском» купе… – сердце Росса упало, – не успели прибраться, но, если пожелаете пока выпить в вагоне-ресторане, я сейчас же отдам распоряжение.

– Спасибо, Агнус, именно так я и поступлю.

Первой, кого Росс увидел, войдя в вагон-ресторан, была молодая привлекательная женщина, сидевшая в баре. Она показалась ему смутно знакомой. Он заказал виски с содовой и устроился на стуле рядом с ней. Подумал о Джин: как нехорошо вышло, что ему пришлось бросить ее одну. И дать ей знать о своем местонахождении до завтра нет никакой возможности. Он вспомнил, что впопыхах оставил еще кое-что. И плохо, что не записал названия улицы, на которой бросил машину.

– Добрый вечер, мистер Бьюкенен, – обратилась женщина, застав Росса врасплох.

Он еще раз взглянул на нее и все же не смог узнать.

– Я Китти. – Она протянула ему руку в перчатке. – Регулярно вижу вас в этом поезде, вы ведь член правления «Бритиш рейлуэйз».

Росс улыбнулся и отпил из своего стакана.

– А какие заботы вынуждают вас с такой регулярностью ездить в Лондон и обратно?

– У меня собственное дело.

– Что же это за дело? – поинтересовался Росс, но в этот момент рядом с ним остановился проводник.

– Ваше купе готово, сэр, и, если позволите, я вас провожу.

Росс допил виски.

– Рад был познакомиться, Китти.

– Я тоже, мистер Бьюкенен.

– Очаровательная молодая леди, Агнус, – заметил Росс, следуя за проводником к своему купе. – Правда, не успела рассказать мне, почему так часто ездит на этом поезде.

– К сожалению, я не в курсе, сэр.

– Разрешите вам не поверить, Агнус: не существует такого, чего вы не знаете о «Ночном шотландце».

– Ну, скажем так, она… пользуется большой популярностью у некоторых наших постоянных клиентов.

– Вы хотите сказать, что она…

– Да, сэр. Она ездит туда-обратно три раза в неделю. Она очень осмотрительна и…

– Агнус! Мы же обеспечиваем работу «Ночного шотландца», а не ночного клуба.

– Нам всем надо зарабатывать на жизнь, сэр, и если у Китти дела складываются благополучно, от этого все только выигрывают.

Росс рассмеялся:

– А другие члены правления знают про Китти?

– Один или два. Для них у нее специальный тариф.

– Соблюдайте приличия, Агнус.

– Виноват, сэр.

– Ну а теперь к вашим прямым обязанностям. Я хочу просмотреть бронирование для всех пассажиров первого класса. Возможно, среди них есть тот, с кем мне захочется поужинать.

– Сию минуту, сэр. – Агнус открепил лист бумаги от своего планшета и протянул Бьюкенену. – Я распоряжусь, чтобы для ужина зарезервировали ваш столик.

Росс пробежался пальцем по списку и обнаружил мистера Д. Мартинеса в четвертом вагоне.

– Я хотел бы переговорить с Китти. – Он вернул список Агнусу. – Только так, чтобы никто об этом не знал.

– Осмотрительность – мое второе имя. – Агнус подавил улыбку.

– Это не то, что вы подумали.

– Разумеется, сэр.

– Еще я хочу, чтобы зарезервированный для меня столик вы выделили мистеру Мартинесу из четвертого вагона.

– Слушаюсь, сэр, – кивнул Агнус, совершенно сбитый с толку.

– Я сохраню ваш маленький секрет, Агнус, если вы сохраните мой.

– Непременно, сэр, правда понятия не имею, в чем состоит ваш секрет.

– Узнаете к моменту прибытия в Лондон.

– Пойду позову Китти, сэр.

Дожидаясь Китти, Росс попытался привести в порядок мысли: то, что крутилось у него в голове, можно было охарактеризовать «вялой тактикой», которая могла дать ему время придумать что-то более эффективное. Дверь вдруг отошла в сторону, и в купе появилась дама.

– Как приятно снова встретиться с вами, мистер Бьюкенен, – проворковала она, усаживаясь напротив и положив ногу на ногу так, чтобы был виден верхний краешек чулок. – Чем могу быть полезной?

– Кое-чем, надеюсь, можете. Сколько вы берете?

– Все зависит от того, что вы пожелаете.

Росс сказал, чего именно он от нее ждет.

– Это будет стоить пять фунтов, сэр. За все.

Росс достал бумажник, вытащил пятифунтовую купюру и протянул ей.

– Сделаю все, что в моих силах, – пообещала Китти, приподняла юбку и сунула купюру за край чулка.

После чего исчезла так же незаметно, как и возникла.

Росс нажал красную кнопку у двери, и через несколько секунд явился проводник.

– Зарезервировали мой столик мистеру Мартинесу?

– Да, сэр, и подобрал вам место в другом конце вагона-ресторана.

– Спасибо, Агнус. Теперь надо усадить Китти напротив Мартинеса, а все, что она закажет, отнесете на мой счет.

– Будет исполнено, сэр. А как с мистером Мартинесом?

– А он пусть сам платит за еду, но предоставьте ему лучшие вина и крепкие напитки и дайте понять, что выпивка за счет заведения.

– Спиртное тоже за ваш счет, сэр?

– Да. Но этого он не должен знать, поскольку мне хотелось бы надеяться, что мистер Мартинес будет нынче ночью спать очень крепко.

– Кажется, начинаю понимать, сэр.

Когда проводник ушел, Росс задумался, справится ли Китти. Если ей удастся накачать Мартинеса так, чтобы он оставался в своем купе до девяти утра, – считай, работу она выполнила, и Росс с радостью расстанется с еще одной пятеркой. Ему понравилась ее идея приковать Мартинеса наручниками к кровати и затем повесить на ручку двери купе табличку «Не беспокоить». Подозрений не возникнет ни у кого, потому что покидать поезд раньше половины десятого нет нужды и многие пассажиры предпочитают поваляться перед тем, как сесть за поздний завтрак.

Росс вышел из своего купе сразу после восьми, проследовал в вагон-ресторан и прошел мимо Китти, сидевшей напротив Диего Мартинеса. На ходу краем уха услышал, как старший сомелье знакомил их с винной картой.

Агнус усадил Росса в дальнем конце вагона-ресторана спиной к Мартинесу, и, хотя ему не раз очень хотелось обернуться, он, в отличие от жены Лота, удержался. Покончив с кофе и отказавшись от своего обычного бокала бренди, Росс подписал счет и направился к своему купе. К его радости, «директорский» столик уже пустовал. Довольный собой и едва сдерживаясь, чтобы гордо не выпятить грудь, Росс отправился в свой вагон.

Чувство триумфа испарилось в тот самый момент, когда он открыл дверь своего купе и увидел сидящую там Китти.

– Что вы здесь делаете? Я думал…

– Мне не удалось возбудить в нем никакого интереса, – вздохнула она. – И чего только я ему не предлагала – от бандажа до платьица школьницы. Начать с того, что он отказался пить. И задолго до горячего стало ясно, что заводят его не женщины. Простите, сэр, и спасибо вам за ужин.

– Большое тебе спасибо, Китти, – проговорил Росс и без сил опустился напротив.

Китти подняла юбку, вытащила из-за чулка пять фунтов и протянула ему.

– Нет-нет, – твердо сказал он. – Вы их заработали.

– Я всегда могу… – проговорила она, запуская ладонь ему под килт и медленно двигая пальцами вверх по бедру.

– Спасибо, Китти, не надо! – Росс закатил глаза в поддельном ужасе.

Именно в этот момент его осенила вторая идея. Он вернул Китти пять фунтов.

– Вы же не из тех… странных, правда, мистер Бьюкенен?

– Должен признаться, Китти, то, что я вам хочу предложить, может показаться очень странным.

Она внимательно выслушала, какой вид услуги ей предлагается выполнить.

– Когда вы хотите, чтобы я это сделала?

– Часа в три, полчетвертого.

– Где?

– Предлагаю в туалете.

– И сколько раз?

– Полагаю, одного раза достаточно.

– И у меня не будет неприятностей, мистер Бьюкенен? Я имею здесь постоянный источник дохода, да к тому же большинство джентльменов из первого класса не слишком требовательны…

– Даю вам честное слово, Китти. Всего один раз, и абсолютно ни к чему кому-то знать о вашем участии в этом.

– Вы настоящий джентльмен, мистер Бьюкенен! – воскликнула она, поцеловала его в щеку и выскользнула из купе.

Росс не был уверен, как все могло бы пойти, останься она еще на минуту-другую. Он нажал кнопку вызова проводника и стал ждать появления Агнуса.

– Надеюсь, все прошло как надо, сэр?

– Пока не уверен.

– Могу я еще что-нибудь сделать для вас?

– Да, Агнус. Раздобудьте мне нормативно-правовой устав железной дороги.

– Хорошо, сэр, пойду поищу, – ответил Агнус, явно озадаченный.

Через двадцать минут он вернулся с массивным красным томом, выглядевшим так, словно его страницы листали крайне редко. Росс прилег и взялся за чтение. Сначала он просмотрел оглавление, выделив три раздела, которые наметил изучить особенно тщательно. Было чувство, словно он вернулся в прошлое и готовится к экзамену в университете Сент-Эндрю. К трем часам ночи он прочитал и отметил все искомые параграфы и разделы. Следующие тридцать минут он провел в попытках хорошенько запомнить их.

В 3:30 утра он закрыл толстый том, расслабился и стал ждать. Ему даже в голову не приходило, что Китти может подвести его. 3:30, 3:35, 3:40. Внезапно от резкого толчка он едва не вылетел со своего места. Затем последовал громкий скрип колес, поезд резко сбавил ход и наконец остановился. Росс вышел в коридор – к нему бежал старший проводник.

– Проблемы, Агнус?

– Какой-то урод, простите мой французский, сэр, дернул аварийный шнур.

– Держите меня в курсе.

– Слушаюсь, сэр.

Росс то и дело сверялся с часами, словно уговаривая время поторопиться. Несколько пассажиров бродили по коридору, пытаясь выяснить, что происходит, но прошло еще четырнадцать минут, прежде чем проводник вернулся.

– Кто-то дернул аварийный шнур в туалете, мистер Бьюкенен. Наверняка перепутал его с цепочкой спуска. Но все живы-здоровы, сэр, и через двадцать минут мы возобновим движение.

– Почему через двадцать? – простодушно спросил Росс.

– Если простоим дольше, скорый из Ньюкасла обгонит нас и сорвет нам график.

– Почему же?

– Нам придется следовать за ним, и мы сильно опоздаем, потому что отсюда до Лондона он делает восемь остановок. Несколько лет назад такая незадача случилась, когда ребенок пошел пописать и дернул за шнур – мы прибыли на Кингз-Кросс на целый час позже.

– Всего на час?

– Да, сэр, мы тогда прибыли в Лондон не раньше восьми сорока. Но теперь-то оно нам надо? Так что, с вашего разрешения, я дам команду к отправлению.

– Минутку, Агнус. Вы установили, кто дернул шнур?

– Нет, сэр. Наверное, виновный сразу сбежал, когда понял свою ошибку.

– Что ж, мне очень жаль, но я должен подчеркнуть, Агнус, что, согласно правилу сорок три «б» устава железнодорожного транспорта, вы обязаны выявить ответственных за остановку состава и причину их деяния, прежде чем продолжить движение состава.

– Это может продлиться целую вечность, сэр, и я сомневаюсь в положительном исходе поисков.

– Если не было серьезного основания для подачи сигнала к экстренной остановке поезда, виновник будет оштрафован на пять фунтов, а его имя сообщено властям, – продолжил Росс пересказывать наизусть устав.

– Дайте-ка вспомню, сэр…

– Правило сорок семь «ц».

– Позвольте высказать восхищение вашей предусмотрительностью, сэр: вы попросили устав буквально за несколько часов до происшествия.

– Как в воду глядел. Тем не менее я уверен, что правление ожидает от нас выполнения правил, какими бы неудобными они ни показались.

– Как скажете, сэр.

– Так и скажу.

Росс продолжал обеспокоенно глядеть в окно и улыбнулся, когда двадцать минут спустя скорый из Ньюкасла прогрохотал мимо, поприветствовав их двумя длинными гудками. Теперь стало ясно: если даже в сложившейся ситуации они прибудут на Кингз-Кросс примерно к 8:40, как предсказывал Агнус, у Диего по-прежнему останется достаточно времени, чтобы добраться до телефонной будки на вокзале, позвонить своему брокеру и отменить продажу акций отца до открытия рынка в девять утра.

– Все готово, сэр, – объявил Агнус. – Могу дать команду машинисту двигаться, а то один пассажир угрожает засудить «Бритиш рейлуэйз», если до девяти часов поезд не прибудет в Лондон.

Россу не требовалось спрашивать, что за пассажир сыпал угрозами.

– Отдавайте команду, Агнус, – скрепя сердце сказал Росс.

И закрыл дверь в свое купе, не в силах придумать, как еще задержать поезд по крайней мере на двадцать минут.

Скорый из Ньюкасла останавливался подбирать пассажиров в Дареме, Дарлингтоне, Йорке и Донкастере, и идущий за ним «Ночной шотландец» тоже был вынужден делать внеплановые остановки.

В дверь купе постучали, и вошел проводник.

– Что новенького, Агнус?

– Человек, который так возмущается нашим опозданием в Лондон, спрашивает, может ли он покинуть поезд, когда ньюкаслский остановится в Питерборо.

– Нет, не может, потому что в маршруте нашего поезда нет остановки в Питерборо. К тому же ему придется сходить с поезда вне пределов платформы, на пути, и тем самым подвергать риску свою жизнь.

– Правило сорок девять «ц»?

– Так что, если он попытается покинуть поезд, вашей обязанностью будет задержать его с применением физической силы. Правило сорок девять «ф». Мы ведь не хотим, чтобы этот несчастный погиб.

– Не хотим, сэр.

– А сколько еще остановок после Питерборо?

– Ни одной, сэр.

– Предположительное время прибытия на Кингз-Кросс?

– Примерно восемь сорок. Самое позднее – восемь сорок пять.

Росс глубоко вздохнул.

– Близок локоть, да не укусишь… – пробормотал он под нос.

– Простите, что интересуюсь. Но во сколько бы вы хотели, чтобы поезд прибыл в Лондон?

Росс с трудом сдержал улыбку:

– В самом начале десятого было бы идеально.

– Посмотрю, что можно сделать, сэр, – сказал старший проводник и покинул вагон.

Поезд держал постоянную скорость остаток пути, но буквально за несколько сотен ярдов до вокзала Кингз-Кросс внезапно, без предупреждения, дернулся и остановился.

– Говорит проводник, – объявили по трансляции. – Мы приносим вам свои извинения за позднее прибытие «Ночного шотландца», но это произошло по не зависящим от нас обстоятельствам. Надеемся начать высадку пассажиров через несколько минут.

Росс мог только гадать, как удалось Агнусу продлить их путешествие еще на полчаса. Он вышел в коридор и увидел его там, успокаивающего рассерженных пассажиров.

– Агнус, как вам это удалось? – шепотом спросил он.

– Кажется, наша платформа занята другим поездом, и, поскольку он отправляется в Дарем лишь в пять минут десятого, боюсь, нам удастся высадить пассажиров не раньше чем в девять пятнадцать. Прошу прощения за причиненные неудобства, – добавил он громко.

– Большое спасибо вам, Агнус.

– Рад стараться, сэр. О нет! – воскликнул Агнус, бросаясь к окну. – Это он!

Со всех ног вдоль путей к вокзалу бежал Диего. Росс взглянул на часы – 8:53.

В понедельник утром

В то утро не было еще семи, когда Седрик вошел в кабинет и сразу же принялся вышагивать взад-вперед, дожидаясь звонка. Однако до восьми не звонил никто. Первым это сделал Эйб Коэн.

– Мне удалось избавиться от лота, мистер Хардкасл. Последние ушли в Гонконге. Никто не может понять, почему цена так низка.

– Какой была последняя?

– Один фунт и восемь шиллингов.

– Отличный результат, Эйб. Росс оказался прав: вы просто лучший.

– Спасибо на добром слове, сэр. Я лишь надеюсь, что у вас была серьезная причина терять такие деньги, – и, прежде чем Седрик успел ответить, добавил: – Пойду посплю немного.

Седрик взглянул на часы. Фондовая биржа начнет операции через сорок пять минут. В дверь негромко постучали, вошел Себастьян с кофе и печеньем на подносе. Он сел по другую сторону председательского стола.

– Ну, как твои успехи? – спросил Седрик.

– Я позвонил четырнадцати ведущим биржевым маклерам и сообщил, что, если хоть одна акция Баррингтонов пойдет в продажу, мы – покупатели.

– Хорошо. – Седрик вновь посмотрел на часы. – Поскольку Росс не позвонил, у нас по-прежнему остаются шансы.

Он принялся за кофе, то и дело поглядывая на часы.

Когда сотни часов в разных концах Квадратной мили[47] стали отбивать девять, Седрик поднялся, приветствуя гимн Сити. Себастьян остался сидеть, не отрывая взгляда от телефона, будто внушая ему: позвони. В три минуты десятого его внушение подействовало. Седрик схватил трубку и едва не выронил ее на пол.

– На линии «Кейпелс», сэр, – сообщила его секретарь. – Соединить?

– Живо!

– Доброе утро, мистер Хардкасл. Это Дэвид Александер из «Кейпелс». Знаю, мы обычно не работаем с вами на бирже, но до нас дошли слухи, что вы намерены купить акции Баррингтонов, и я подумал, стоит дать вам знать, что у нас имеется приказ на продажу крупного пакета с инструкциями от нашего клиента: с открытием рынка сегодня утром продать все сразу. Хотелось бы знать, по-прежнему ли вы заинтересованы в этом предложении?

– Возможно, – ответил Седрик, стараясь говорить спокойно.

– Однако существует одна важная оговорка, связанная с продажей этого пакета, – предупредил Александер.

– А именно? – спросил Седрик, отлично зная, о чем речь.

– Мы не авторизованы продавать никому, кто представляет семьи либо Баррингтон, либо Клифтон.

– Мой клиент из Линкольншира и, уверяю вас, ни в прошлом, ни в настоящем никак не связан ни с одной из названных семей.

– В таком случае я с удовольствием начинаю продажу, сэр.

Седрик почувствовал себя словно подросток, пытающийся заключить первую в жизни сделку.

– И какова спот-цена, мистер Александер? – поинтересовался он, чувствуя облегчение оттого, что брокер из «Кейпелс» не видит, как лоб ему заливает пот.

– Один фунт и девять шиллингов. На момент открытия акции поднялись на шиллинг.

– Сколько вы предлагаете акций?

– По нашим записям, у нас один миллион двести тысяч акций, сэр.

– Я беру лот.

– Верно ли я вас услышал, сэр?

– Верно.

– Тогда оформляем приказ на покупку одного миллиона двухсот тысяч акций «Пароходства Баррингтонов» по цене один фунт девять шиллингов за штуку. Вы подтверждаете сделку, сэр?

– Подтверждаю, – с пафосом ответил председатель правления банка «Фартингс».

– Сделка закрыта, сэр. С этого момента указанные акции являются собственностью «Фартингс банка». Пакет документов я пришлю вам на подпись сегодня же утром.

На том конце линии отключились.

Седрик выскочил из кресла, молотя кулаками воздух, будто «Хаддерсфилд таун» только что выиграл Кубок Англии по футболу. Себастьян хотел было присоединиться к нему, как телефон зазвонил вновь.

Он схватил трубку, пару мгновений слушал, затем стремительно протянул ее Седрику.

– Это Дэвид Александер. Говорит, срочно.

Понедельник, 8:53 утра

Диего Мартинес взглянул на часы. Больше ждать нельзя. Он окинул взглядом переполненный коридор, чтобы убедиться в отсутствии проводника, затем опустил вниз окно, высунул руку и, дотянувшись до ручки, открыл дверь. Потом соскочил с поезда и зашагал по путям.

В спину прилетел крик:

– Это запрещено!

Диего не обратил внимания: не стоит терять время на то, что уже сделано.

Он побежал в направлении хорошо освещенного вокзала, и через пару сотен ярдов перед ним выросла платформа. Не замечая удивленных лиц пассажиров, глядевших на него из вагонов, он мчался вперед.

– Видать, вопрос жизни или смерти, – предположил кто-то.

Диего продолжал бежать, пока не достиг дальнего конца перрона. Не останавливаясь, он достал бумажник и вытащил билет. Кондуктор посмотрел на него:

– А мне сообщили, что «Ночной шотландец» прибудет как минимум через пятнадцать минут.

– Где ближайший телефон-автомат? – рявкнул Диего.

– Да вон там. – Кондуктор указал на секцию красных будок. – Мимо не пройдете.

Диего нырнул в толпу, пытаясь на бегу выудить несколько монеток из кармана брюк. Он резко остановился перед шестью телефонными кабинками: три были заняты. Он потянул на себя дверь свободной и сосчитал мелочь: меньше четырех пенсов – одного не хватало.

– Покупайте газеты!

Диего резко развернулся, увидел разносчика газет и побежал к нему. Он втиснулся прямо в начало длинной очереди и сунул парню полкроны:

– Дай мне пенни.

– Какой разговор, шеф, – сказал разносчик, решивший, что Диего отчаянно хочет в туалет, и быстро дал ему пенни.

Диего бросился назад к телефонам.

– Не забудьте вашу сдачу, сэр! – кричали ему вслед. – А как же газета?

Он распахнул дверь будки и уткнулся взглядом в табличку: «Не работает». Ворвался в соседнюю и до смерти перепугал женщину, в этот момент открывавшую дверь. Схватил трубку, зарядил четыре пенса в монетоприемник и набрал «Сити 416». Через пару секунд в трубке раздались гудки.

– Сними, сними, сними трубку! – рычал он.

Наконец на том конце линии ответили.

– «Кейпел и компания». Чем могу помочь?

Диего нажал кнопку ответа и услышал, как провалились монеты.

– Соедините меня с Александером.

– Каким именно мистером Александером: А., Д. или У.?

– Секунду.

Диего положил трубку на автомат, достал бумажник, вытащил из него визитку мистера Александера и быстро схватил трубку.

– Вы слушаете?

– Да, сэр.

– С Дэвидом Александером.

– Он не может подойти к телефону. Могу я соединить вас с другим брокером?

– Нет, соедините меня с Дэвидом Александером, немедленно! – потребовал Диего.

– Но он сейчас говорит по телефону с другим клиентом.

– Тогда разъедините их. Это срочно!

– Мне не разрешено прерывать разговор, сэр.

– Ты можешь, и ты прервешь их разговор, тупая девчонка, если еще надеешься сохранить работу завтра утром.

– Как мне вас представить? – спросил дрожащий голос.

– Соединяй, тебе говорят! – гаркнул Диего.

В трубке щелкнуло.

– Вы слушаете, мистер Хардкасл?

– Нет, не слушает. Это Диего Мартинес, мистер Александер.

– А, доброе утро, мистер Мартинес. Вы как нельзя вовремя.

– Скажите, вы же не продали пакет акций Баррингтонов, принадлежащий моему отцу?

– Да нет, продал, буквально перед тем, как вы оказались на линии. Уверен, вы будете рады услышать, что один клиент забрал весь миллион двести тысяч акций: в обычных обстоятельствах потребовались бы две-три недели, чтобы избавиться от такого количества. И я даже получил по шиллингу с каждой акции по сравнению с первой котировкой после открытия биржи.

– По какой цене вы их продали?

– Один фунт и девять шиллингов. Вот передо мной лежит заказ на покупку.

– На момент закрытия биржи в пятницу они стоили по два фунта восемь шиллингов каждая.

– Совершенно верно, но в минувшие выходные, похоже, имела место большая активность в отношении этих акций. Я полагал, вы в курсе происходящего, и это было одной из причин, почему я с радостью продал их так быстро.

– Почему вы не попытались связаться с моим отцом и предупредить его о том, что курс акций рухнул? – заорал Диего.

– Ваш отец ясно дал понять, что будет вне досягаемости в течение всего уик-энда и до завтрашнего утра в Лондоне не появится.

– Но когда вы увидели, что цена акций рухнула, почему вы не воспользовались здравым смыслом и не дождались, пока не переговорите с ним?

– Ваш отец оставил мне письменные инструкции, вот они сейчас передо мной. Яснее быть не может. Весь принадлежащий ему пакет акций «Пароходства Баррингтонов» должен быть выставлен на продажу сегодня, с момента открытия фондовой биржи.

– А теперь слушайте меня, Александер, и слушайте очень внимательно. Я приказываю вам отменить продажу и вернуть эти акции.

– Боюсь, я не смогу этого сделать, сэр. Как только транзакция была одобрена, обратного хода нет.

– Документы оформлены?

– Нет, сэр, но будут оформлены сегодня перед окончанием работы биржи.

– Значит, не оформляйте. Скажите покупателям, что произошла ошибка.

– В Сити так дела не делают, мистер Мартинес. Повторяю, с момента одобрения сделки обратного пути нет, в противном случае рынку гарантирована длительная неразбериха.

– Еще раз вам говорю, Александер, или вы аннулируете сделку, или я засужу вашу компанию за халатность.

– А я говорю вам, мистер Мартинес, что если подчинюсь вашему требованию, то предстану перед советом фондовой биржи и лишусь лицензии на право осуществления торговых операций.

Диего зашел с другого боку:

– Купил ли пакет кто-то из представителей семей Баррингтон или Клифтон?

– Нет, сэр. Мы выполнили инструкции вашего отца слово в слово.

– Так кто же покупатель?

– Управляющий солидным банком Йоркшира по поручению клиента.

Диего решил, что настало время попробовать иной подход – другие не принесли ему успеха:

– Если вы каким-нибудь образом потеряете этот приказ, мистер Александер, я дам вам сто тысяч фунтов.

– Если я сделаю так, мистер Мартинес, я не только потеряю лицензию, но и сяду за решетку.

– Но я дам вам наличными, и никто ничего не узнает.

– Я узнаю. И я же доложу об этом разговоре моему отцу и брату на ближайшей встрече деловых партнеров. Должен прояснить свою позицию, мистер Мартинес. В будущем наша фирма не будет вести дела с вами лично или с другим членом вашей семьи. До свидания, сэр. – Дэвид Александер повесил трубку.

– Есть новость хорошая и плохая – какую озвучить первой?

– Я оптимист, так что давайте хорошую.

– У нас получилось. Отныне вы счастливый обладатель одного миллиона двухсот тысяч акций «Пароходства Баррингтонов».

– А плохая?

– Мне необходим чек на один миллион семьсот сорок тысяч фунтов. Но вам, наверное, будет приятно услышать, что с момента их покупки акции выросли на четыре шиллинга, так что вы получили солидную прибыль.

– Искренне признателен вам, Седрик. Как мы договаривались, я покрою любые расходы, которые вы понесли за выходные. Это будет справедливо. Что же дальше?

– Завтра утром я пришлю все документы вам на подпись с помощником директора, Себастьяном Клифтоном. Поскольку речь об очень солидной сумме, я предпочел бы воздержаться от почтовой пересылки.

– Если это брат Джессики, я буду с нетерпением ждать встречи с ним.

– Совершенно верно, он самый. Себастьян будет у вас завтра ближе к полудню и, как только вы подпишете все сертификаты, привезет их обратно в Лондон.

– Передайте ему, что, как и вас, его ожидает испытание деликатесами: лучшая в мире рыба с хрустящим картофелем, сервированная на вчерашнем номере «Гримсби ивнинг телеграф». Не стану же я его приглашать в какой-нибудь модный ресторан со скатертью и тарелками.

– Если уж мне пришлось по душе, то ему и подавно понравится, – сказал Седрик. – Буду ждать вас в следующий понедельник на собрании.

– У нас осталось несколько нерешенных проблем, – сообщил Себастьян, когда Седрик положил трубку.

– Вот как?

– Несмотря на то что курс акций Баррингтонов начал расти, мы не должны забывать, что письмо Фишера об отставке будет роздано журналистам для опубликования в пятницу. Предположение члена совета директоров о том, что компания стоит на пороге банкротства, может вновь обрушить курс.

– Это одна из причин, по которым ты сегодня отправляешься в Гримсби, – сказал Седрик. – В двенадцать у меня встреча с Фишером, и к этому времени ты будешь наслаждаться вкуснейшей на свете рыбой с жареной картошкой и гарниром из горохового пюре.

– А вторая причина? – поинтересовался Себастьян.

– Надо, чтобы тебя здесь не было, когда я встречусь с Фишером. Твое присутствие лишь напомнит ему, чьим интересам я предан на самом деле.

– Он не тряпка, – предупредил Себ, – как уже не раз убеждался мой дядя Джайлз.

– Я и не собираюсь на него давить. Наоборот. Я собираюсь поддержать его. Есть еще проблемы?

– Вообще-то, проблем три: дон Педро Мартинес, Диего Мартинес и в меньшей степени Луис Мартинес.

– У меня информация из достоверных источников, что с этой троицей все кончено. Дон Педро без пяти минут банкрот, Диего в любой момент могут арестовать за попытку подкупа, а Луис не может даже самостоятельно высморкаться, пока папочка не подаст ему носовой платок. Нет, я думаю, в скором времени эти три джентльмена получат билет в один конец в Аргентину.

– Меня не покидает предчувствие, что дон Педро все же предпримет еще одну попытку отомстить – напоследок.

– Вряд ли сейчас он осмелится оказаться поблизости от членов семьи Баррингтон или Клифтон.

– Я не о своей семье.

– А обо мне даже не волнуйся, – сказал Седрик. – Я могу позаботиться о себе сам.

– И даже не о вас.

– О ком же тогда?

– О Саманте Салливан.

– Не думаю, что он отважится на такой риск.

– А Мартинес может думать иначе…

В понедельник вечером

Дон Педро был в такой ярости, что не сразу обрел дар речи:

– Как это сошло им с рук?

– Сразу после закрытия рынка в пятницу я уехал в Шотландию, – рассказал Диего. – Кто-то начал продавать большое количество акций Баррингтонов в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, а затем – еще больше сразу после открытия сегодня утром биржи в Сиднее, ну и немногие оставшиеся акции были проданы в Гонконге, пока все мы спали.

– Во всех смыслах этого слова… – проговорил дон Педро.

Последовала еще одна долгая пауза, и вновь никто не решился ее прервать.

– Так сколько я потерял? – спросил он наконец.

– Больше миллиона фунтов.

– Кто продавал те акции, выяснил? Готов побиться об заклад, это тот же человек, который сегодня утром купил мои за полцены.

– Думаю, это некто по фамилии Хардкасл, который находился на линии, когда я прервал Дэвида Александера.

– Седрик Хардкасл, – сказал дон Педро. – Банкир из Йоркшира, который заседает в совете директоров Баррингтонов и всегда поддерживает председателя. Он очень пожалеет об этом.

– Папа, мы не в Аргентине. Ты потерял почти все, и мы уже знаем, что власти ищут любой предлог, чтобы депортировать тебя. Может, пришло время оставить мысль о вендетте?

Диего успел заметить летящую к лицу ладонь, но не увернулся.

– Не сметь говорить отцу, что он может делать, а что не может! Я остановлюсь, когда решу сам, и никак не раньше. Это понятно? – (Диего кивнул.) – Что еще?

– Не могу сказать, что абсолютно уверен, но мне кажется, на вокзале Кингз-Кросс я заметил Себастьяна Клифтона – в тот момент, когда садился в поезд. Правда, было далековато…

– Почему не проверил?

– Потому что поезд должен был вот-вот отойти и…

– Они даже вычислили, что их план не сработает, если ты не сядешь на «Ночной шотландец». Ловко. Значит, у них был свой человек и в «Гленливене», следивший за каждым нашим шагом, иначе как они узнали, что ты возвращаешься в Лондон?

– Уверен, никто за мной не следил, когда я уезжал из отеля. Я несколько раз проверял.

– Но ведь кто-то же узнал, что ты в том самом поезде. Очень странное совпадение: в тот вечер, когда ты ехал на «Ночном шотландце», поезд впервые за несколько лет опоздал на полтора часа. Вспомни-ка, было что-нибудь необычное за время поездки?

– Проститутка Китти пыталась «снять» меня, а потом кто-то дернул за аварийный шнур в туалете…

– Слишком много совпадений.

– Позже я видел, как она шепталась со старшим проводником, и тот улыбнулся и ушел.

– Проститутка и проводник не могли задержать поезд на полтора часа по собственной инициативе. Нет, в поезде ехал кто-то из начальства и дергал за веревочки. – Еще одна долгая пауза. – Думаю, они предвидели наше наступление, но я хочу быть стопроцентно уверен, что они не ждут ответного удара. А для этого мы должны быть так же организованы, как они.

Диего не стал высказывать мнение в этом одностороннем разговоре.

– Сколько у меня осталось наличных?

– Когда я в последний раз проверял, было около трехсот тысяч, – доложил Карл.

– Плюс вчера вечером пошла в продажу моя коллекция. Агню заверил меня, что она принесет больше миллиона. Так что ресурсов у меня еще более чем достаточно, чтобы бросить им вызов. Никогда не забывайте: можно проиграть битву, главное – выиграть войну.

Диего чувствовал, что сейчас неподходящий момент напоминать отцу, кто из генералов высказал это мнение при Ватерлоо.

Дон Педро прикрыл глаза, откинулся на спинку кресла и некоторое время молчал. И вновь никто не сделал попытки прервать его мысли. Внезапно он открыл глаза и резко выпрямился.

– Так, слушать меня внимательно, – заговорил он, уткнувшись взглядом в младшего сына. – Луис, обновишь всю информацию о Себастьяне Клифтоне.

– Отец, – начал Диего, – нас же предупредили…

– Заткнись. Если не хочешь быть в моей команде, можешь проваливать прямо сейчас.

Диего не двинулся, но почувствовал обиду сильнее, чем от пощечины. Дон Педро переключился на Луиса:

– Хочу знать, где он живет, где работает и кто его друзья. Справишься?

– Да, отец.

Диего подумалось, будь у брата хвост, он бы сейчас вилял.

– Диего, – дон Педро повернулся к старшему сыну, – отправляйся в Бристоль и найди Фишера. Заранее о своем приезде не предупреждай, застань его врасплох. Сейчас даже более важно, чтобы он вручил миссис Клифтон письмо о своей отставке в пятницу утром, а затем опубликовал его в прессе. Я хочу, чтобы редактор раздела деловых новостей каждой национальной газеты получил его текст, и очень надеюсь, что Фишер сумеет встретиться с каждым журналистом, который захочет получить у него интервью. Возьми с собой тысячу фунтов. Ничто так не мобилизует мыслительные способности Фишера, как вид наличных.

– Может, они уже и его обработали.

– Значит, возьмешь две тысячи. И, Карл, – он повернулся к своему другу, – самое главное я припас для тебя. Закажи себе билет на ночной поезд в Эдинбург и найди ту проститутку. А когда найдешь, устрой ей ночку, которую она никогда не забудет. Плевать, как ты это выяснишь, но я хочу знать, на чьей совести полуторачасовая задержка поезда. Собираемся завтра вечером. К этому времени я планирую встретиться с Агню и узнать, как идет распродажа. – Дон Педро немного помолчал, потом добавил: – Похоже, нам понадобится крупная сумма наличных, чтобы осуществить то, что я задумал.

Во вторник утром

– У меня для тебя подарок.

– Дай угадаю.

– Погоди немножко, всему свое время.

– А, это так подарок называется – «всему свое время» или «поживем – увидим».

– Если честно, у меня его с собой еще нет, но…

– Но поскольку нам с тобой по пути, то скорее «поживем», чем «увидим»?

– Все-то ты понимаешь… Но, в свою защиту, я надеюсь забрать его сегодня у…

– У «Тиффани»?

– Нет, но…

– Может, «Аспрей»?

– Не совсем.

– «Картье»?

– Это второй вариант.

– А первый?

– «Бингэм».

– «Бингэм» с Бонд-стрит?

– Нет, «Бингэм» из Гримсби.

– А чем знаменит «Бингэм»? Бриллианты? – спросила она с надеждой. – Меха? Парфюм?

– Рыбный паштет.

– Одна или две баночки?

– Для начала одна, поскольку я все еще должен понаблюдать, как будут развиваться наши отношения.

– Вот, пожалуй, и все, на что может рассчитывать безработная продавщица, – вздохнула Саманта, выбираясь из постели. – Подумать только, а я-то мечтала стать содержанкой.

– Это тебя ждет попозже, когда я стану управляющим банком, – сказал Себастьян, направляясь следом за ней в ванную.

– Может, мне и не захочется ждать так долго, – проговорила Саманта, забираясь в душ. Она было собралась задернуть занавеску, когда Себастьян присоединился к ней.

– Ты когда-нибудь занималась любовью в душе?

– Всему свое время.

– Майор, большое спасибо, что нашли время приехать встретиться со мной.

– Не за что, Хардкасл. Я был в Лондоне по делу, так что все получилось само собой.

– Угостить вас кофе, старина?

– Да, спасибо, черный, без сахара. – Фишер уселся по другую сторону стола управляющего.

Седрик нажал кнопку на селекторе:

– Мисс Клаф, пожалуйста, два черных кофе без сахара и печенье. Какие волнующие времена настали, не правда ли, Фишер?

– Что конкретно вы имеете в виду?

– Разумеется, крещение «Бэкингема» королевой-матерью и первый рейс – все это выведет нашу компанию в абсолютно новую эру.

– Будем надеяться, – кивнул Фишер. – Хотя предстоит преодолеть еще несколько препятствий, прежде чем я обрету полную уверенность.

– Именно об этом я и хотел переговорить с вами, дружище.

В дверь тихонько постучали, и мисс Клаф внесла поднос с двумя чашками кофе. Одну она поставила напротив майора, вторую – рядом с управляющим, а между ними поместила тарелку с йоркширским печеньем.

– Скажу вам откровенно, мне искренне жаль, что мистер Мартинес решил продать весь свой пакет акций пароходства, и, возможно, вы могли бы пролить хоть немного света на то, что скрывалось за этим решением.

Фишер едва не уронил чашку и брякнул ею о блюдце, пролив кофе.

– Ни малейшего понятия, – пробормотал он.

– Простите, Алекс, но я полагал, он посоветуется с вами, прежде чем принимать такое бесповоротное решение.

– Когда это произошло?

– Вчера утром, буквально сразу же после открытия фондовой биржи, потому-то я вам и позвонил. – (Фишер был похож на напуганную светом фар лису на дороге.) – Видите ли, я хотел бы кое-что обсудить с вами. – (Фишер продолжал молчать, что позволило Седрику еще немного продлить агонию майора.) – В октябре мне исполнится шестьдесят пять, и, хотя я не планирую уходить на пенсию, оставив пост управляющего банком, я собираюсь избавиться от некоторых моих… сторонних интересов, среди которых членство в совете директоров «Пароходства Баррингтонов». – (Фишер забыл о кофе и жадно ловил каждое слово Седрика.) – С учетом этого я решил выйти из совета директоров и дать дорогу человеку моложе меня.

– Мне жаль, – проговорил Фишер. – Я всегда считал, что вы добавляли мудрость и авторитет в наши дискуссии.

– Благодарю за добрые слова! А сейчас о том, для чего я пригласил вас. – (Фишер улыбнулся: а вдруг…) – Я с пристальным вниманием наблюдал за вами последние пять лет, Алекс, и что впечатлило меня больше всего, так это ваша поддержка председателя совета директоров. Особенно запомнился момент, когда вы противостояли Эмме, а она победила только благодаря решающему голосу покидающего пост председателя.

– Нельзя позволять личным интересам стоять на пути интересов компании.

– Лучше и не скажешь, Алекс, вот почему я надеялся, что мог бы убедить вас занять мое место в совете директоров – сейчас, когда вы больше не представляете интересы мистера Мартинеса.

– Это очень щедрое предложение, Седрик.

– Полноте, скорее – эгоистичное, если чувствуешь, что способен на такой поступок, который даст гарантию стабильности и преемственности как для пароходства, так и для «Фартингс банка».

– Да, понимаю.

– В дополнение к тысяче фунтов в год, что вы в настоящее время получаете как директор, «Фартингс» будет выплачивать вам еще тысячу за представление интересов банка. Тем не менее, поскольку мне необходимо быть полностью в курсе происходящего, после каждого собрания правления от вас потребуется ездить в Лондон и оставаться там на ночь. Разумеется, любые связанные с этим расходы будут возмещены банком.

– Вы так щедры, Седрик, но позвольте мне немного поразмыслить над вашим предложением, – попросил майор, явно борясь с искушением.

– Да, пожалуйста, – сказал Седрик, отлично зная, в чем проблема.

– Когда вы хотели бы знать о моем решении?

– К концу недели. Желательно разрешить вопрос до ежегодного собрания акционеров, которое состоится в следующий понедельник. Поначалу я планировал, что на посту меня сменит мой сын Арнольд, но это было до того, как я понял, что это можете сделать вы.

– Я дам вам знать к пятнице.

– Отлично, Алекс. Я прямо сейчас напишу письмо, подтверждающее мое предложение, и сегодня вечером отправлю его по почте.

– Спасибо, Седрик. Я с предельной серьезностью рассмотрю ваше предложение.

– Замечательно. Что ж, не смею больше задерживать: если память мне не изменяет, вы говорили, у вас встреча в Вестминстере.

– Совершенно верно. – Фишер медленно поднялся и пожал руку Седрику.

Проводив гостя до двери, Седрик вернулся к столу и сел писать письмо майору. Мысленно он спрашивал себя: пересилит ли его предложение то, что непременно сделает Мартинес?

Красный «роллс-ройс» подъехал к галерее Агню. Дон Педро вышел на тротуар и, бросив взгляд на витрину, увидел портрет в полный рост: миссис Кэтлин Ньютон, очаровательная возлюбленная Джеймса Тиссо. Он улыбнулся, приметив красную бирку.

Когда он вошел в галерею, улыбка его стала еще шире. Но не от вида такого количества великолепных картин и скульптур, а от изобилия красных бирок рядом с ними.

– Могу я вам чем-то помочь? – обратилась к нему женщина средних лет.

Интересно, подумал дон Педро, куда подевалась та красотка, что встречала его в прошлый раз.

– Я хочу поговорить с мистером Агню.

– Боюсь, он сейчас занят. Быть может, я могу быть полезной?

– Для меня он не занят, – заявил дон Педро. – Если уж на то пошло, это моя выставка, – добавил он, воздев руки, будто благословляя паству.

Женщина быстро ретировалась к кабинету мистера Агню, постучала в дверь и скрылась внутри. Через пару секунд появился хозяин.

– Добрый день, мистер Мартинес, – несколько чопорно поздоровался он, что дон Педро отнес на счет английской сдержанности.

– Я смотрю, продажа идет полным ходом. Какие конкретно успехи на данный момент?

– Будьте добры, пройдемте в мой кабинет, нам там не помешают.

Дон Педро последовал за ним через зал галереи, на ходу считая красные бирки, но дождался, пока дверь кабинета закроется за ними, и только тогда повторил свой вопрос.

– Итак, сколько на данный момент?

– Чуть больше ста семидесяти тысяч фунтов за вечер открытия, и нынче утром позвонил джентльмен и попросил отложить ему еще две единицы, Боннара и Утрилло, что гарантированно принесет нам более двухсот тысяч фунтов. Мы также получили запрос Национальной галереи о Рафаэле.

– Это хорошо, потому что сто тысяч мне нужны прямо сейчас.

– Боюсь, это невозможно, мистер Мартинес.

– Почему нет? Это же мои деньги.

– Я несколько дней пытался связаться с вами, но вы уезжали на охоту в Шотландию.

– Почему я не могу получить свои деньги? – В голосе Мартинеса прозвенела угроза.

– В минувшую пятницу ко мне приезжал мистер Ледбери из «Мидленд банка», что в районе Сент-Джеймс-парка. Его сопровождал их адвокат, который проинструктировал нас выплачивать любые вырученные от продажи суммы напрямую банку.

– У него нет на это полномочий. Коллекция принадлежит мне.

– Они представили правовые документы, подтверждающие, что вы отписали всю коллекцию – перечислена каждая позиция персонально – в качестве гарантии под согласованный кредит.

– Но этот кредит я вчера погасил.

– Вчера, буквально перед открытием, вернулся адвокат с постановлением суда, запрещающим мне переводить деньги кому-либо, кроме банка. Я, мистер Мартинес, должен обратить ваше внимание на то, что нам в «Агню» не по душе так вести дела.

– Я тотчас доставлю вам письмо о снятии иска. Надеюсь, к моему возвращению вы подготовите мне чек на сто тысяч фунтов.

– С нетерпением буду ждать вашего возвращения, мистер Мартинес.

Дон Педро покинул галерею, не сказав больше ни слова и не пожав руки хозяину. Он энергично зашагал в направлении Сент-Джеймс-парка, а его «роллс-ройс» следовал по проезжей части в нескольких ярдах позади. Достигнув банка, он направился прямиком в кабинет управляющего, прежде чем кто-либо успел спросить его имя или с кем он ищет встречи. Дойдя до конца коридора, Мартинес не стал стучать в дверь, а буквально ворвался в кабинет, где за столом сидел мистер Ледбери и что-то диктовал своему секретарю.

– Добрый день, мистер Мартинес, – проговорил Ледбери так, будто ждал его прихода.

– Вышел! – скомандовал дон Педро секретарю, и тот быстро ретировался, даже не глянув на управляющего. – Какую игру ты затеял, Ледбери? Я прямо из «Агню». Они отказываются платить мне деньги от продажи моей личной коллекции и говорят – по твоей милости.

– Боюсь, это больше не ваша коллекция. Причем не вашей она числится уже довольно долгое время. Вы явно забыли, что отписали ее банку после того, как мы в который раз продлили ваши возможности овердрафта. – Он отпер верхний ящик маленького зеленого шкафчика и достал оттуда папку.

– Ну а что насчет денег от продажи моих акций Баррингтонов? Должно было получиться чистыми больше трех миллионов.

– Что по-прежнему оставляет вас с овердрафтом, – Ледбери перевернул несколько страничек в папке, – в семьсот семьдесят две тысячи четыреста пятьдесят фунтов стерлингов на момент закрытия торгов прошлой ночью. Дабы вновь не заставлять вас испытывать волнение, позвольте напомнить, что вы также недавно подписали личное поручительство, в которое включены ваш загородный дом и дом городской, что по адресу Итон-сквер, сорок четыре. Также должен уведомить вас, что, если сумма от продажи вашей коллекции произведений искусства не покроет текущий овердрафт, мы будем вынуждены спросить вас, какую из этих недвижимостей продать первой.

– Вы не можете это сделать.

– Я – могу, мистер Мартинес, и в случае необходимости сделаю. И когда в следующий раз захотите встретиться со мной, – Ледбери направился к двери, – будьте так добры, назначьте встречу через моего секретаря. – Он распахнул дверь. – Хорошего вам дня, сэр.

Мартинес крадучись вышел из кабинета управляющего, проследовал по коридору, пересек вестибюль банка и вышел на улицу, где увидел дожидающийся его «роллс-ройс». Он даже засомневался, принадлежит ли еще ему автомобиль.

– Вези домой, – велел он.

Из Сент-Джеймса «роллс-ройс» вырулил на Пиккадилли, мимо станции подземки «Грин-парк», откуда выплескивался поток людей. Среди них был молодой человек, который затем перешел дорогу, направляясь в сторону Албемарл-стрит.

Когда Себастьян пришел в галерею Агню третий раз менее чем за неделю, он не планировал надолго задерживаться там – только лишь забрать картину Джессики. Он мог это сделать еще в тот вечер, когда его привозила сюда полиция, но был тогда слишком отвлечен и расстроен мыслью об аресте Сэм.

На этот раз ему вновь пришлось отвлечься, но отвлекли его не мысли о спасении попавшей в беду девушки. Его пленили выставленные в галерее произведения искусства. Он задержался полюбоваться «Мадонной с розой» Рафаэля, которая по воле случая принадлежала ему несколько часов, и попытался представить, что бы он чувствовал, выписывая чек на сто тысяч фунтов стерлингов, зная, что тот не будет принят к оплате.

Его позабавил ценник на «Мыслителе» Родена – сто пятьдесят фунтов. Себастьян отлично помнил, когда Диего приобрел его на аукционе в «Сотби» за сто двадцать тысяч, рекордную сумму за все времена. Но в тот день дон Педро пребывал в плену иллюзий, будто в пьедестале статуи спрятаны восемь миллионов фунтов стерлингов поддельными пятифунтовыми купюрами. Тогда-то и начались все беды Себастьяна.

– C возвращением, мистер Клифтон.

– Боюсь, я опять отличился. Забыл забрать картину моей сестры.

– Так и есть. Я только что попросил мою помощницу сходить за ней.

– Спасибо, сэр.

Появилась сменившая Сэм помощница с большим свертком в руках и отдала его мистеру Агню. Он пару секунд изучал бирку, прежде чем передать картину Себастьяну.

– Будем надеяться, на этот раз не Рембрандт, – не удержался от улыбки Себастьян.

Но никто не улыбнулся ему в ответ.

– Не забудьте о нашем уговоре, – лишь сказал ему Агню.

– А если я не продам картину, но подарю ее кому-нибудь, нарушу ли я наш договор?

– Кому вы планируете подарить ее?

– Сэм. Таким образом извиниться перед ней.

– Не возражаю. Как и вы, я полагаю, что мисс Салливан никогда не решится продать ее.

– Спасибо, сэр, – ответил Себастьян и взглянул на Рафаэля. – Когда-нибудь я куплю эту картину.

– Надеюсь, – сказал Агню. – Ведь именно так мы и зарабатываем.

Когда Себастьян покинул галерею, был такой приятный вечер, что он решил прогуляться до Пимлико и вручить Сэм тот самый «поживем-увидим» презент. По пути через Сент-Джеймс-парк ему пришла на память утренняя поездка в Гримсби. Ему понравился мистер Бингэм. Понравилась его фабрика. Понравились рабочие. И все то, что Седрик назвал «настоящие люди занимаются настоящей работой».

За пять минут мистер Бингэм подписал все сертификаты на передачу акций, и еще полчаса оба наслаждались самой лучшей на свете рыбой с жареной картошкой, поданной на выпуске «Гримсби ивнинг телеграф». Перед самым отъездом Себа мистер Бингэм подарил ему баночку рыбного паштета и предложил остаться на ночь в Мейблторп-Холле.

– Вы очень добры, сэр, но мистер Хардкасл просил, чтобы сертификаты были у него на столе к концу рабочего дня.

– Это понятно, однако у меня такое чувство, что мы с вами будем видеться чаще, поскольку я теперь состою в совете директоров «Пароходства Баррингтонов».

– Вы будете членом совета, сэр?

– Это долгая история. Как-нибудь расскажу все – когда узнаю тебя получше.

Именно в этот момент Себастьян понял, что Боб Бингэм и есть тот таинственный незнакомец, имя которого нельзя упоминать до завершения сделки.

Ему не терпелось вручить Сэм подарок. Подойдя к многоквартирному дому, он открыл входную дверь ключом, который она дала ему в то утро.

Человек, прятавшийся в тени дома напротив, записал адрес. Поскольку Клифтон вошел со своим ключом, наблюдавший решил, что именно здесь Клифтон и живет. За обедом он сообщит отцу, кто купил акции Баррингтонов, название йоркширского банка, который провел транзакцию, и адрес проживания Себастьяна Клифтона. И даже его меню на ланч. Он поймал такси и попросил отвезти на Итон-сквер.

– Стой! – вдруг крикнул Луис, когда заметил мальчишку – разносчика газет.

Он выскочил из такси, перебежал улицу и купил выпуск «Лондон ивнинг ньюс». Увидел заголовок «Женщина в коме после прыжка с „Ночного шотландца“» и с улыбкой забрался обратно в такси. Приказы отца исправно выполняются.

В среду вечером

Секретарь кабинета министров проанализировал все комбинации и почувствовал, что наконец нашел идеальный способ разобраться со всеми четырьмя одним виртуозным приемом.

Сэр Алан Рэдмейн верил в торжество закона – ведь это основа любой демократии. Когда бы его ни спрашивали, сэр Алан соглашался с Церковью, что как форма правления демократия имеет свои недостатки, однако в конечном счете она является наилучшим вариантом из возможных. Но если бы ему дали свободу действий, он бы предпочел доброжелательную диктатуру. Проблема, однако, в том, что диктаторы по своей натуре не филантропы. Филантропия просто не входит в круг их обязанностей. По его мнению, единственное, что приближало Великобританию к доброжелательной диктатуре, – наличие поста секретаря кабинета министров.

Происходи всё в Аргентине, сэр Алан просто приказал бы полковнику Скотт-Хопкинсу убить дона Педро Мартинеса, Диего Мартинеса, Луиса Мартинеса и, несомненно, Карла Лансдорфа, а затем спокойно закрывать их дела. Но, как и многим предшественникам на этом посту, ему придется идти на компромисс и удовлетвориться лишь одним похищением, двумя депортациями и одним банкротом, которому не оставят выбора, кроме как отбыть на родину и даже не мечтать о возвращении сюда.

В обычных обстоятельствах сэру Алану пришлось бы ждать, чтобы надлежащая правовая процедура шла своим чередом. Но, к сожалению, его руку направляла личность не менее значимая, чем королева-мать.

В то утро он прочитал в «Придворном циркуляре», что ее величество милостиво приняла приглашение председателя совета директоров «Пароходства Баррингтонов» миссис Гарри Клифтон присутствовать на церемонии крещения лайнера «Бэкингем» в полдень в понедельник двадцать первого сентября. Значит, на реализацию плана у него осталось всего две-три недели, ибо он нисколько не сомневался: вряд ли голова дона Педро Мартинеса будет в этот день занята мыслями о наречении судна.

Первым делом несколько плотно занятых дней уйдет на то, чтобы полностью исключить из уравнения Карла Лансдорфа. Его последнее преступление в «Ночном шотландце» было подлейшим даже по низменным стандартам бывшего эсэсовца. До Диего и Луиса дойдет черед чуть позже: в деле более чем достаточно доказательств для ареста обоих. К тому же сэр Алан был уверен: как только молодых Мартинесов отпустят под залог в ожидании суда, они немедленно удерут из страны. Полицию проинструктируют не задерживать этих двоих в аэропорту, поскольку к этому моменту Диего и Луис будут знать: в случае возвращения в Британию им грозит арест и длительный тюремный срок.

Итак, братья могут подождать. Однако с Карлом Отто Лансдорфом – так его полное имя прописано в свидетельстве о рождении – тянуть нельзя.

Из показаний старшего проводника «Ночного шотландца» явствовало, что именно Лансдорф ночью сбросил с поезда – сэр Алан перевернул страничку в деле – мисс Китти Парсонс, известную проститутку. Бедная женщина пока остается в коме, поэтому шансов на победу и вынесение вердикта «вне всяких обоснованных сомнений» против бывшего офицера СС не было. Несмотря на это, жернова правосудия вот-вот придут в движение.

Сэр Алан не очень-то жаловал коктейльные вечеринки и, хотя получал десяток приглашений в день – от «Куинс-гарден» до «Роял бокс» в Уимблдоне, – в девяти случаях из десяти черкал ручкой «нет» в верхнем правом углу и предоставлял своему секретарю придумывать убедительную причину. Тем не менее, когда в руках его оказалось приглашение из Министерства иностранных дел на коктейльную вечеринку в честь нового посла Израиля, сэр Алан написал в правом верхнем углу «да».

Секретарь кабинета министров не испытывал особого желания встречаться с новым послом, который в прошлом приезжал в составе нескольких делегаций. Однако на вечере будет присутствовать один гость, с которым он очень хотел перекинуться парой слов с глазу на глаз.

Сразу после шести сэр Алан оставил свой офис на Даунинг-стрит и, перейдя дорогу, направился в Министерство иностранных дел. Поздравив нового посла и обменявшись любезностями с некоторыми другими, пожелавшими отплатить секретарю своим почтением, он с бокалом в руке ловко лавировал в переполненном зале, пока в поле зрения не показалась его добыча.

Симон Визенталь беседовал с главным раввином, когда к ним подошел сэр Алан. Он терпеливо выждал, пока сэр Исраэль Броди не начнет беседу с супругой посла, затем повернулся спиной к оживленно разговаривающей толпе, явно давая понять, что он не желает, чтобы его перебили.

– Доктор Визенталь, позвольте сказать, как я восхищен вашей кампанией по поиску и задержанию нацистов, причастных к холокосту. – (Визенталь слегка поклонился.) – Скажите, пожалуйста, – секретарь кабинета министров понизил голос, – говорит ли вам о чем-нибудь имя Карл Лансдорф?

– Лейтенант СС Лансдорф был одним из ближайших помощников Гиммлера. В его личном штабе он служил дознавателем. У меня на него масса материала, сэр Алан, но, к сожалению, Лансдорф бежал из Германии за несколько дней до входа союзников в Берлин. Последнее, что я слышал, – он живет в Буэнос-Айресе.

– Думаю, вам будет интересно узнать, что он у вас под боком, – прошептал сэр Алан.

Визенталь подался ближе, склонил голову и обратился в слух.

– Благодарю вас, сэр Алан, – проговорил Визенталь, выслушав информацию секретаря кабинета министров. – Я немедленно принимаюсь за работу.

– Если вам понадобится моя помощь, неофициальная, разумеется, вы знаете, где меня найти, – сказал он в тот момент, когда к ним подошел председатель Общества дружбы с Израилем.

Сэр Алан поставил свой опустевший бокал на поднос проходившего официанта, отказался от предложенной сосиски на палочке, пожелал спокойной ночи послу и отправился обратно в дом номер десять. Он вновь прокрутил в голове общий план, убеждаясь, что точки над каждым «i» расставлены и перечеркнуто каждое «t». Самой большой проблемой станет выбор верного момента, чтобы провести арест обоих братьев в один день сразу после исчезновения Лансдорфа.

Уже за полночь поставив завершающую точку над «i», сэр Алан в очередной раз подумал, что все равно предпочел бы мягкую диктатуру.

Майор Алекс Фишер выложил на стол два письма: его собственное с прошением об отставке из совета директоров пароходства и рядом – пришедшее сегодня утром письмо от Седрика Хардкасла с предложением продолжать эту работу. Плавный переход, как описал это Хардкасл, с долгосрочной перспективой.

Алекс разрывался, пытаясь взвесить все за и против двух вариантов. Принять щедрое предложение Седрика и сохранить место в совете директоров с заработком две тысячи фунтов в год плюс возмещение расходов и масса возможностей преследовать другие интересы?

Однако дон Педро пообещал ему в случае ухода в отставку пять тысяч фунтов наличными. По зрелом размышлении, предложение Хардкасла – вариант более привлекательный. Но с другой стороны, существовала угроза мести дона Педро, если он в последний момент откажется от их договора: произошедшее с мисс Китти Парсонс – яркое тому доказательство.

В дверь постучали, что очень удивило Алекса: он никого не ждал. Еще больше он удивился, когда, отворив дверь, увидел на пороге Диего Мартинеса.

– Доброе утро, – поздоровался Алекс, словно ждал его прихода. – Входите, – добавил он, не зная, что еще сказать.

Он провел Диего на кухню, чтобы тот не видел двух писем на столе в кабинете.

– Какими судьбами в Бристоле? – спросил он и, вспомнив, что Диего не пьет спиртного, наполнил чайник водой и поставил на плиту.

– Отец просил передать вам это. – Диего выложил на кухонный стол пухлый конверт. – Можете не пересчитывать. Здесь две тысячи, которые вы просили авансом. Остальное можете забрать в понедельник, после того как подадите в отставку.

Алекс принял решение: страх поборол жадность. Он взял конверт и убрал его во внутренний карман, но спасибо говорить не стал.

– Отец попросил напомнить вам, что в пятницу утром после заявления о своей отставке вам необходимо будет встретиться с представителями прессы.

– Разумеется, – пообещал Фишер. – Как только я вручу письмо миссис Клифтон, – он по-прежнему с трудом мог заставить себя называть ее «председателем», – я, как мы и договаривались, разошлю телеграммы, вернусь домой и сяду за стол ждать, с тем чтобы отвечать на любые телефонные звонки.

– Вот и хорошо, – сказал Диего; в этот момент в чайнике закипела вода. – Итак, до встречи в понедельник днем на Итон-сквер, и, если освещение ежегодного собрания в прессе окажется благоприятным, вернее, неблагоприятным, – он улыбнулся, – вы получите остальные три тысячи.

– Вы не выпьете чашечку кофе?

– Нет. Я доставил деньги и сообщение отца. Он лишь хотел убедиться, что вы не передумали.

– Отчего же он вдруг решил, что я могу передумать?

– Не представляю. Однако помните, – добавил Диего, опустив глаза на фотографию мисс Китти Парсонс на первой странице «Телеграф», – если что-то пойдет не так, на следующем поезде в Бристоль отправлюсь уже не я.

Когда Диего ушел, Алекс вернулся в кабинет, порвал письмо Седрика и выбросил обрывки в мусорную корзину. Ответа не будет. Хардкасл сам поймет в субботу, когда из центральных изданий узнает о его отставке.

Он побаловал себя ланчем в «Карвардине» и остаток дня провел, выплачивая небольшие долги, некоторые уже давно просроченные, местным торговцам. По возвращении домой он проверил деньги: в конверте еще оставалась одна тысяча двести шестьдесят пять фунтов новенькими хрустящими банкнотами. Еще три тысячи добавятся в понедельник, если пресса проявит достаточный интерес к его истории. Алекс лег, но заснуть не мог, прокручивая в голове некоторые заявления, которые надеялся скормить журналистам. «Боюсь, „Бэкингем“ отправится ко дну еще до выхода в свое первое плавание. Назначение женщины председателем совета директоров было безумной авантюрой, и я не верю, что компания когда-нибудь оправится от этого. Конечно же, я продал все мои акции: уж лучше я немного потеряю сейчас, чем все – потом».

На следующее утро после бессонной ночи Алекс позвонил в офис председателя и попросил встречи с Эммой в пятницу в десять утра. Остаток дня он провел в рассуждениях, верно ли его решение. Одно он знал точно: если передумает, уже взяв деньги Мартинеса, то следующим в его дверь постучит Карл. И вовсе не затем, чтобы вручить три тысячи фунтов.

Несмотря на это, Алекса не оставляла мысль, что он, возможно, сделал величайшую ошибку в своей жизни. Ему следовало обо всем хорошенько подумать. Как только письмо появится в какой-нибудь газете, он навек лишится шансов попасть в правление любой компании.

А может, еще не поздно переиграть? Если все рассказать Хардкаслу, даст ли тот ему тысячу авансом, чтобы он мог полностью вернуть долг Мартинесу? Утром первым делом надо позвонить Седрику. Он поставил греться чайник, включил радио, но слушал вполуха, пока диктор не произнес имя Китти Парсонс. Он добавил громкость в тот самый момент, когда услышал: «Представитель „Бритиш рейлуэйз“ подтвердил, что мисс Парсонс скончалась сегодня ночью, не выходя из комы».

Во вторник утром

Все четверо понимали: успех операции напрямую зависит от того, пойдет дождь или нет. Также они понимали, что нет нужды следовать за ним, поскольку по вторникам он ездил за покупками в «Харродс» и никогда не менял маршрут.

Если вторник выдавался дождливым, он оставлял плащ и зонтик в гардеробе магазина в цокольном этаже и направлялся в два отдела – с табачными изделиями, где покупал коробку любимых сигар дона Педро «Монтекристо», а затем – в продовольственный зал, где затаривался провизией на уик-энд. Даже если предварительное расследование проведено тщательно, все должно быть выполнено с точностью до доли секунды. Однако у них имелось одно преимущество: в вопросах пунктуальности на немца всегда можно положиться.

Лансдорф вышел из дома сорок четыре по Итон-сквер сразу после десяти утра. Одет он был в длинный черный плащ и в руке держал зонт. Он посмотрел на небо и раскрыл зонт, затем целенаправленно зашагал в сторону Найтсбриджа. День совсем не располагал к разглядыванию витрин. Так Лансдорф и решил: если дождь не перестанет к тому моменту, как он покончит с необходимыми покупками, на Итон-сквер он вернется на такси. Они были готовы даже к такому развитию событий.

Войдя в «Харродс», он прошел в гардероб, где передал свой плащ и зонтик женщине за стойкой, которая в свою очередь выдала ему маленький диск номерка. Затем мимо парфюмерного и ювелирного отделов он направился к табачному. «Хвоста» не было. Лансдорф купил «дежурную» коробку сигар и переместился в продуктовый отдел, где провел сорок минут, наполняя провизией пакеты. В гардероб он вернулся сразу после одиннадцати и посмотрел в окно на улицу: льет как из ведра. Удастся ли привратнику поймать такси? Опустив все пакеты на пол, Карл вручил медный диск номерка гардеробщице – та скрылась в подсобке и через мгновение вынырнула с розовым женским зонтиком.

– Это не мой, – заявил Лансдорф.

– Прошу прощения, сэр, – растерянно проговорила женщина и быстро ретировалась в подсобку.

Вернулась она, держа в руках пелерину из лисьего меха.

– Это что, похоже на мое? – возмутился Лансдорф.

Женщина вновь ушла, но на этот раз отсутствовала чуть дольше и вернулась с ярко-желтой зюйдвесткой.

– Ты что, совсем тупая? – заорал Лансдорф.

Щеки гардеробщицы запылали, она застыла, словно парализованная. К стойке подошла ее коллега постарше.

– Извините, пожалуйста, сэр. Может, вам удобнее будет зайти сюда и самому показать мне ваши плащ и зонтик? – предложила она, поднимая доску конторки, отделявшую клиентов от персонала.

Ему бы следовало обратить внимание на ее ошибку.

Лансдорф проследовал за женщиной в подсобку и почти сразу же заметил свой плащ, висевший посередине вешалки. Едва он начал наклоняться, чтобы вытащить зонтик, как получил удар в затылок. Колени его подогнулись, он осел на пол, и тут же из-за вешалки выскочили трое мужчин. Капрал Крэнн схватил руки Лансдорфа и мгновенно связал их за спиной, в то время как сержант Робертс сунул ему в рот кляп, а капитан Хартли связал лодыжки.

Через мгновение появился полковник Скотт-Хопкинс в зеленой полотняной куртке, толкая перед собой большую плетеную корзину для белья. Он придерживал ее верх открытым, пока трое остальных запихивали здоровенного Лансдорфа внутрь, – согнутый в три погибели, тот поместился едва-едва. Однако капитан Хартли сумел затолкать следом плащ и зонтик. Затем Крэнн захлопнул крышку и крепко затянул кожаные ремни с пряжками.

– Спасибо, Рэчел, – поблагодарил полковник гардеробщицу.

Она подняла доску конторки, и тот выкатил корзину из гардероба.

Капрал Крэнн вышел на Бромптон-роуд первым, Робертс следовал в паре шагов за ним. Не останавливаясь, полковник покатил корзину к фургону «Харродс», припаркованному у входа с заранее открытыми задними дверцами. Хартли и Робертс подняли корзину, оказавшуюся тяжелее, чем они полагали, и задвинули в фургон. Полковник сел с Крэнном в кабину, а Хартли и Робертс запрыгнули сзади и потянули на себя двери.

– Поехали, – скомандовал полковник.

Крэнн вывел фургон в среднюю полосу движения, и они влились в утренний поток, медленно ползущий по Бромптон-роуд к шоссе А4. Маршрут он знал точно, потому что по настоянию полковника проследовал по нему днем ранее.

Сорок минут спустя Крэнн дважды мигнул фарами, подъехав к забору, по периметру ограждавшему заброшенный аэродром. Ворота распахнулись, пропуская фургон на дорожку к взлетной полосе, на которой, опустив аппарель, дожидался грузовой самолет со знакомыми бело-голубым опознавательными знаками.

Хартли и Робертс распахнули задние двери фургона и соскочили на бетон взлетной полосы, не дожидаясь, пока капрал выключит зажигание. Корзину из фургона вытащили и затянули вверх по аппарели в чрево самолета. Хартли и Робертс спокойным шагом спустились по рампе, запрыгнули в фургон и быстро захлопнули за собой задние двери.

Полковник внимательно наблюдал за происходящим, и, спасибо секретарю кабинета министров, ему не пришлось объяснять бдительному таможенному офицеру, что находилось в корзине и куда ее везут. Он вернулся и занял место пассажира в кабине фургона. Двигатель работал, и Крэнн стартовал, как только закрылась дверь.

Фургон достиг открытых ворот периметра в тот момент, когда начала подниматься рампа, и вырулил на шоссе. Самолет начал разгон по взлетной полосе. Самого взлета они не видели, так как направились на восток, а самолет держал курс на юг. Сорок минут спустя фургон «Харродс» вернулся на свое место перед магазином. Вся операция заняла чуть больше полутора часов. Водитель-курьер стоял на тротуаре, дожидаясь, когда ему вернут фургон: он опаздывал с доставкой, и ему придется наверстывать упущенное во время дневной пересменки, чтобы его босс ничего не узнал.

Крэнн вышел из машины на тротуар и отдал водителю ключи.

– Спасибо, Джозеф, – сказал он, пожимая руку бывшему сослуживцу по САС.

Хартли, Крэнн и Робертс каждый своим путем отправились в казармы Челси, а полковник Скотт-Хопкинс вернулся в «Харродс» и направился прямиком в гардероб. Обе сотрудницы гардероба все еще стояли за конторкой.

– Спасибо, Рэчел, – еще раз поблагодарил он, снял куртку «Харродс», аккуратно свернул ее и положил на стойку.

– Рада была помочь, полковник, – ответила старшая гардеробщица.

– Могу я поинтересоваться, что вы сделали с покупками того джентльмена?

– Ребекка отнесла все его пакеты в «Стол находок»: согласно политике компании, мы так поступаем всякий раз, когда не знаем, вернется ли покупатель. А это мы сохранили для вас, – сказала она, доставая пакет из-под стойки.

– Большое спасибо вам за заботу, Рэчел, – поблагодарил он, беря из ее рук коробку сигар «Монтекристо».

Когда самолет приземлился, его уже встречала группа людей, терпеливо дожидавшихся спуска грузовой рампы.

Четыре молодых солдата зашли в самолет, бесцеремонно выкатили корзину для белья и остановили ее перед главным из встречающих. Офицер сделал шаг вперед, расстегнул пряжки кожаных ремней и поднял крышку, явив помятую и побитую фигуру, связанную по рукам и ногам.

– Вытащите кляп и развяжите его, – приказал человек, дожидавшийся этого момента почти двадцать лет.

Он не проронил ни звука, прежде чем доставленный не пришел в себя настолько, чтобы выбраться из корзины на бетон.

– Мы раньше никогда не встречались, лейтенант Лансдорф, – сказал Симон Визенталь. – Но позвольте мне первому приветствовать вас на земле Израиля.

Рукопожатием они обмениваться не стали.

В пятницу утром

Дон Педро все еще пребывал в состоянии шока. Столько всего произошло за такое короткое время.

В пять утра его разбудил громкий настойчивый стук в дверь, и он удивился, почему же Карл не открывает. Он решил, что кто-то из сыновей заявился домой, вновь позабыв ключ. Дон Педро выбрался из постели, надел халат и отправился вниз по лестнице, намереваясь высказать Диего или Луису все, что думает по поводу подъема в такой час.

Едва он отворил дверь, как в дом ворвались полдюжины полицейских, бросились наверх и арестовали Диего и Луиса, которые, оказывается, спали в своих комнатах. Как только братьям позволили одеться, их быстро вывели и посадили в «Черную Марию»[48]. Куда девался Карл и почему не помог им? Или его тоже арестовали?

Дон Педро побежал обратно наверх, рывком открыл дверь в комнату Карла и понял, что тот даже здесь не ночевал. Он медленно спустился в кабинет и набрал номер домашнего телефона своего адвоката, цедя проклятия и колотя кулаком по столу, пока дожидался ответа.

Наконец адвокат отозвался сонным голосом и внимательно выслушал все, что бессвязно пытался поведать его клиент. Мистер Эверард окончательно проснулся и опустил одну ногу на пол.

– Я свяжусь с вами сразу же, как узнаю, куда их увезли, – пообещал он, – и в чем их обвиняют. До моего звонка никому ни слова о произошедшем.

Дон Педро продолжал бить кулаком по столу и сыпать проклятиями уже во весь голос, да только никто его не слышал.

Первый звонок пришел от «Ивнинг стандард».

– Без комментариев! – проревел дон Педро и с грохотом швырнул трубку на рычаг.

Он продолжил следовать совету своего адвоката, так же резко отвечая звонившим из «Дейли мейл», «Миррор», «Экспресс» и «Таймс». Будь его воля, он вообще бы не поднимал трубки, если бы отчаянно не ждал звонка Эверарда. Наконец после восьми адвокат позвонил и сообщил, где содержатся Диего и Луис, а затем подробно разъяснил, насколько серьезны предъявленные им обвинения:

– Я подам ходатайство об освобождении под залог обоих, – добавил он, – хотя особого оптимизма не испытываю.

– Что насчет Карла? Они сказали вам, где он и в чем обвиняют его?

– Утверждают, что им ничего не известно.

– Продолжайте искать, – потребовал дон Педро. – Должен ведь кто-то знать, где он.

В девять часов Алекс Фишер надел двубортный, в тонкую полоску костюм, полковой галстук и новенькие черные туфли. Он спустился в свой кабинет и еще раз перечитал письмо об отставке, прежде чем заклеить конверт и надписать адрес: «Миссис Гарри Клифтон, „Пароходство Баррингтонов“, Бристоль».

Алекс думал о том, что предстоит переделать в течение нескольких дней, если он собирается выполнить свое обещание дону Педро и получить три тысячи фунтов. Во-первых, в десять необходимо прибыть в офис пароходства, чтобы вручить письмо миссис Клифтон. Следующее: заехать в редакции двух местных газет, «Бристоль ивнинг пост» и «Бристоль ивнинг уорлд», чтобы передать редакторам копии письма. Между прочим, не в новинку его письму попадать на первые страницы прессы.

Следующей остановкой будет почтовое отделение, где он отправит в редакции национальных газет телеграммы с простым текстом: «Майор Алекс Фишер уходит в отставку из совета директоров „Пароходства Баррингтонов“ и призывает к отставке председателя, поскольку опасается, что компания на пороге банкротства». Затем он вернется домой и сядет ждать у телефона: ответы на все возможные вопросы уже заготовлены.

В 9:30 Алекс вышел из своей квартиры и поехал в порт, медленно продвигаясь в утреннем потоке машин. Его мало радовала перспектива встречи с миссис Клифтон, но, как курьер, обязанный доставить документы о разводе, он будет отвечать уклончиво, не связывая себя никакими обязательствами, и постарается уйти поскорее.

Он даже решил, что опоздает на несколько минут, тем самым заставив ее ждать. Въезжая в ворота парковки офиса, он внезапно почувствовал, как ему будет не хватать этой работы. Он включил приемник на волне «Би-би-си хоум сервис», чтобы послушать последние новости. Полиция Брайтона арестовала тридцать семь молодых людей – неформалов и рокеров и предъявила им обвинение в нарушении общественного порядка, Нельсон Мандела начал отбывать пожизненный срок в южноафриканской тюрьме. Арестованы двое мужчин, проживавших в доме сорок четыре по Итон… Он выключил радио, подрулив к парковке… Дом сорок четыре по Итон?.. Он резко включил громкость на максимум, но дайджест новостей уже закончился, и ему пришлось выслушать подробности о непрекращающихся столкновениях неформалов с рокерами на пляже Брайтона. Вот вам, подумал Алекс, последствия отмены обязательной воинской службы. «Нельсон Мандела, лидер Африканского национального конгресса, начал отбывать пожизненный тюремный срок за саботаж и тайный преступный сговор с целью свержения правительства ЮАР».

– Это последняя новость, которую мы услышим об этом бастарде, – убежденно проговорил Алекс.

«Сегодня ранним утром полиция метрополии совершила рейд в дом на Итон-сквер и арестовала двух мужчин, граждан Аргентины. Сегодня днем они предстанут перед мировым судом в Челси…»

Сразу после 9:30 дон Педро вышел из дома сорок четыре по Итон-сквер и тотчас был встречен залпами фотовспышек. Полуослепленный, он едва добрался до такси, где мог укрыться от репортеров.

Пятнадцать минут спустя, возле здания мирового суда Челси, его встретило еще больше камер. Он протолкался сквозь толпу репортеров к залу заседаний номер четыре, не задерживаясь для ответов на их вопросы.

Когда Мартинес появился в зале, мистер Эверард быстро подошел к нему и стал объяснять порядок процесса, готового вот-вот начаться. Он детально посвятил его в суть обвинений, признав, что абсолютно не убежден в том, что кого-то из его мальчиков отпустят под залог.

– Есть новости о Карле?

– Нет, – прошептал Эверард. – Никто его не видел и не слышал о нем с того момента, как вчера утром он отправился в «Харродс».

Дон Педро нахмурился и занял место в первом ряду, а Эверард вернулся на скамью адвоката ответчика. На другом конце скамьи сидел какой-то юнец в короткой черной мантии, с головой погрузившийся в какие-то бумаги. При виде представителя обвинения – и это лучшее, что они нашли? – дон Педро почувствовал себя увереннее.

Взволнованный и измученный, Мартинес обвел взглядом почти пустое помещение. На одном ряду уселись пять-шесть журналистов, раскрыв блокноты и нацелив карандаши, как стая гончих, готовых разорвать раненую лисицу. За ними, в самом конце зала, сидели четверо мужчин, уже ему знакомых. Он подозревал, что все они знали в точности, где сейчас Карл.

Дон Педро вновь перевел взгляд к передней части зала: там суетились мелкие чиновники, в последний раз проверяя, все ли готово к выходу того единственного, кто вправе открыть заседание. Как только часы пробили десять, вошел высокий, худощавый мужчина в длинной черной мантии. Два адвоката тотчас поднялись со своих мест и почтительно поклонились. Судья ответил тем же, после чего занял свое место на возвышении.

Устроившись, судья обвел взглядом зал. Если и был он удивлен непривычно большим количеством представителей прессы на своем первом утреннем заседании, то виду не подал, а лишь кивнул секретарю суда, откинулся на спинку стула и стал ждать. Через несколько секунд в зале появился первый обвиняемый и занял место на скамье подсудимых. Дон Педро впился взглядом в Луиса, уже решив для себя, что необходимо сделать для освобождения мальчика под залог.

– Зачитайте обвинение, – велел судья, глядя сверху на секретаря.

Секретарь поклонился, повернулся лицом к подсудимому и зычно провозгласил:

– Луис Мартинес, вы обвиняетесь в том, что вечером шестого июня тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года проникли со взломом в частное жилое помещение, а именно в квартиру номер четыре дома двенадцать по Глиб-плейс, Лондон, в которой уничтожили несколько предметов частной собственности, принадлежавших мисс Джессике Клифтон. Признаете ли вы себя виновным?

– Не признаю, – пробормотал подсудимый.

Судья нацарапал пару слов в своем блокноте. Адвокат подсудимого поднялся со своего места.

– Пожалуйста, мистер Эверард, – обратился к нему судья.

– Ваша честь, мой клиент – человек с безупречной репутацией, и, поскольку это его первый дисциплинарный проступок и ранее он никогда под судом и следствием не находился, мы, естественно, будем ходатайствовать об освобождении под залог.

– Мистер Даффилд, – судья перевел взгляд на молодого человека на другом конце скамьи, – есть ли у вас какие-либо возражения по поводу просьбы защиты обвиняемого?

– Никаких возражений, ваша честь, – ответил обвинитель, едва привстав с места.

– Тогда я объявляю освобождение под залог в тысячу фунтов стерлингов, мистер Эверард. – Судья сделал еще одну запись в своем блокноте. – Ваш клиент должен вернуться и предстать перед судом двадцать второго октября в десять утра. Это понятно, мистер Эверард?

– Да, ваша честь, будет исполнено. – Адвокат отвесил легкий поклон.

Луис нерешительно поднялся со скамьи подсудимых, явно не понимая, что делать дальше. Эверард кивнул в направлении его отца, и Луис прошел к первому ряду и сел рядом с доном Педро. Оба молчали. Через мгновение в сопровождении полицейского появился Диего, занял свое место на скамье подсудимых и стал ждать чтения обвинения.

– Диего Мартинес, вы обвиняетесь в попытке дачи взятки биржевому брокеру Сити и тем самым в совершении незаконного действия. Признаете ли вы себя виновным?

– Не признаю, – твердо ответил Диего.

Мистер Эверард уже был на ногах.

– Это, ваша честь, еще один случай правонарушения, совершенного впервые; мой подзащитный ранее судимостей не имел, и поэтому я еще раз без колебаний прошу для него освобождения под залог.

Мистер Даффилд поднялся со своего конца скамьи и, прежде чем судья успел спросить, заявил:

– Обвинение не возражает против освобождения под залог.

Эверард застыл в недоумении. Почему обвинение отказывается от борьбы? Как-то все слишком уж просто… Или он что-то упустил?

– Назначается залог в две тысячи фунтов, – объявил судья. – Слушание дела переносится в Верховный суд. Дата слушания дела будет объявлена дополнительно.

– Премного благодарен, ваша честь, – сказал Эверард.

Диего поднялся со скамьи подсудимых и прошел прямо к отцу и брату. Ни словом не обмолвившись, все трое быстро покинули зал заседаний.

Очутившись на улице, дон Педро и сыновья пробились сквозь толпу фотографов, ни один из них не отвечал на настойчивые вопросы журналистов. Диего остановил такси, и, пока все трое не уселись на заднем сиденье, они хранили молчание. Так продолжалось, пока дон Педро не запер входную дверь дома сорок четыре по Итон-сквер и они не прошли в его кабинет.

Следующие пару часов дон Педро с сыновьями провели в обсуждении оставшихся им шансов. Сразу после полудня они выработали план действий, приступать к которому было решено немедленно.

Алекс выскочил из своей машины и почти бегом направился к зданию офиса пароходства. На лифте он поднялся до верхнего этажа и быстро прошел к кабинету председателя. Секретарь, явно поджидавшая майора, провела его без промедлений.

– Простите, что опоздал, председатель, – проговорил, чуть запыхавшись, Алекс.

– Доброе утро, майор, – поздоровалась Эмма, не поднимаясь из кресла. – Секретарь доложила мне, что вы вчера звонили с просьбой о встрече по важному личному вопросу. Я, естественно, заинтересовалась, что бы это могло быть.

– Ничего, что доставило бы вам беспокойство. Просто я решил, что, несмотря на наши затруднения и разногласия в прошлом, совет директоров не мог получить лучшего председателя в эти трудные времена, и я горжусь, что служу под вашим руководством.

Эмма не сразу нашлась с ответом, пытаясь понять, почему он вдруг передумал.

– Согласна, майор, в прошлом мы испытывали определенные трудности, – сказала она, по-прежнему не предлагая ему присесть. – Так что, боюсь, в будущем совету придется как-то обходиться без вас.

– Надеюсь, нет. – Алекс одарил ее теплой улыбкой. – Вы, наверное, не слышали новостей.

– Что же это за новости?

– Седрик Хардкасл попросил меня занять его место в совете директоров, так что по сути ничего не изменилось.

– Значит, это не я, а вы не слышали новостей. – Эмма взяла со стола письмо. – Недавно Седрик продал свой пакет акций компании и подал в отставку с поста директора, так что больше он не правомочен занимать место в совете.

– Но он сам сказал мне… – пролепетал Алекс.

– С большим сожалением я приняла отставку Седрика и напишу ему, как высоко ценила проявленные лояльность и преданность нашей компании и как сложно будет заменить его в совете. И добавлю постскриптум, в котором выражу надежду, что он сможет присутствовать на церемонии наименования «Бэкингема», а также присоединится к нам в первом рейсе лайнера в Нью-Йорк.

– Но… – снова попытался Алекс.

– Что же до вас, майор Фишер… – продолжила Эмма. – Поскольку и мистер Мартинес продал все свои акции пароходства, у вас тоже нет иного выбора, как уйти в отставку с поста директора, но, в отличие от Седрика, ее я приму с радостью. Ваше отношение к компании на протяжении многих лет было злонамеренным и даже опасным, и должна добавить, что не имею никакого желания видеть вас на церемонии наименования. И вы, конечно же, не будете приглашены участвовать в первом рейсе. Прямо скажу: компании будет куда лучше без вас.

– Но я…

– А если письмо о вашей отставке не появится на моем столе сегодня к пяти вечера, мне не останется иного выбора, как выступить с публичным заявлением, разъясняющим, почему вы больше не являетесь членом совета директоров.

Дон Педро подошел к сейфу, который больше не был скрыт за картиной, набрал шестизначный код, повращал диск и, потянув на себя, открыл тяжелую дверцу. Он вытащил два паспорта, без единого штампа о пересечении границы, и толстую пачку фальшивых пятифунтовых купюр, которую разделил поровну между двумя сыновьями. Сразу после пяти часов Диего и Луис покинули дом каждый по отдельности и отправились в разных направлениях, зная, что в следующий раз им суждено встретиться либо за решеткой, либо в Буэнос-Айресе.

Дон Педро сидел один в своем кабинете, просчитывая оставшиеся варианты. В шесть часов он включил вечерние новости, приготовившись вновь пережить тяжелые минуты при виде себя и своих сыновей, выбегающих из здания суда в окружении журналистов. Но главная история пришла не из Челси, а из Тель-Авива, и в ней фигурировали не он и не Диего с Луисом, а лейтенант СС Карл Лансдорф, выставленный напоказ перед телекамерами в тюремной робе с номером, болтающимся у него на шее.

– Я еще не побит, сволочи! – проорал экрану дон Педро.

Его крики прервал громкий стук в дверь с улицы. Он бросил взгляд на часы: минимум час, как ушли мальчики. Может, кого-то из них арестовали? Если так, то он знал почти наверняка, кого именно. Он вышел из кабинета, пересек прихожую и осторожно открыл входную дверь.

– Напрасно вы не воспользовались моим советом, мистер Мартинес, – заговорил с порога полковник Скотт-Хопкинс. – И теперь лейтенант Лансдорф предстанет перед судом как военный преступник. Так что Тель-Авив не тот город, который я рекомендовал бы вам посетить, хотя из вас получился бы занятный свидетель защиты. Ваши сыновья сейчас на пути в Буэнос-Айрес, и в их интересах больше никогда не ступать на землю этой страны, потому что, если они сделают глупость вернуться сюда, можете быть уверены, мы не станем закрывать глаза второй раз. Что же касается вас, мистер Мартинес, скажу честно: вы злоупотребили нашим гостеприимством и, я полагаю, вам тоже пора домой. Скажем так, через двадцать восемь дней, договорились? Если же вам не удастся воспользоваться моим советом… что ж, давайте просто надеяться, что больше мы с вами не встретимся.

С этими словами полковник развернулся и растворился в сумерках.

Хлопнув дверью, дон Педро ушел в свой кабинет. Он сидел за столом более часа, прежде чем поднять трубку и набрать номер, который ему было запрещено записывать и, как его предупредили, воспользоваться которым можно было только раз.

Когда на третьем гудке трубку сняли, он не удивился, что не услышал ответа. Дон Педро сказал только три слова:

– Мне нужен водитель.

– Прошлой ночью я читала речь, с которой Джошуа Баррингтон выступил в тысяча восемьсот сорок девятом году на первом ежегодном собрании акционеров только что созданной им компании. На троне была королева Виктория, и солнце никогда не заходило в Британской империи. В бристольском Темперанс-Холле он сообщил тридцати семи присутствовавшим, что оборот «Пароходства Баррингтонов» за первый год составил четыреста двадцать фунтов десять шиллингов и четыре пенса, а значит, он может с уверенностью заявить о прибыли в тридцать три фунта четыре шиллинга и два пенса. Он обещал акционерам, что в следующем году добьется большего. Сегодня я обращаюсь уже к более чем тысяче акционеров на сто двадцать пятом ежегодном собрании в Колстон-Холле. Оборот в этом году составил двадцать один миллион четыреста двадцать две тысячи семьсот шестьдесят фунтов, и мы объявляем о прибыли в шестьсот девяносто одну тысячу четыреста семьдесят два фунта. На троне – королева Елизавета Вторая, и хотя мы больше не правим половиной мира, суда «Пароходства Баррингтонов» по-прежнему бороздят морские просторы. Но, как и сэр Джошуа, я намерена добиться большего. Компания по-прежнему зарабатывает себе на существование грузовыми и пассажирскими перевозками во все уголки земного шара. Мы продолжаем торговать со всем миром. Мы выдержали испытание двумя глобальными войнами и находим свое место в новом мировом порядке. Конечно, мы должны с гордостью оглядываться на нашу колониальную империю, но в то же самое время стремиться быть готовыми преодолевать трудности новых перспектив.

Сидевший на первом ряду Гарри с удивлением заметил, что Джайлз бегло записывает слова сестры: интересно, много ли пройдет времени, прежде чем они прозвучат в палате представителей.

– Одна из этих трудных перспектив была преодолена шесть лет назад моим предшественником, Россом Бьюкененом, когда при поддержке совета директоров мы пришли к решению о постройке нового фешенебельного лайнера, теплохода «Бэкингем», который станет первым судном пассажирского флота нашей новой линии – «Пэлас лайн». Несмотря на серьезные препятствия, преодоленные нами на первых этапах постройки судна, сейчас всего лишь несколько недель отделяют нас от торжественной церемонии крещения этого прекрасного лайнера.

Эмма повернулась лицом к большому экрану за ее спиной, на котором появилась фотография «Бэкингема». Раздался общий вздох изумления и затем – продолжительные аплодисменты. Пока они затихали, Эмма впервые смогла расслабиться и пробежать глазами текст речи.

– Я рада сообщить вам, что ее величество королева-мать Елизавета согласилась стать крестной матерью «Бэкингема» во время своего визита в Эвонмут двадцать первого сентября. А сейчас, если вы заглянете под ваши кресла, то найдете брошюрки, содержащие все подробности об этом удивительном лайнере. Возможно, вы позволите мне огласить несколько основных моментов, которые необходимо будет учесть. Для постройки «Бэкингема» была выбрана компания «Харланд и Вольф» под управлением известного инженера-конструктора Руперта Кэмерона, работавшего рука об руку с инженерами-судомеханиками компании «Сэр Джон Байлз и компания», а также в тесном сотрудничестве с датской компанией «Бурмейстер и Вайн». Результатом явилось первое в мире судно с дизель-электрической силовой установкой. «Бэкингем» – судно с двумя двигателями. Его длина шестьсот футов, ширина семьдесят восемь, оно может развивать скорость в тридцать два узла и способно разместить сто два пассажира первого класса, двести сорок два – в каютном классе и триста шестьдесят – в туристическом. В трюмных помещениях достаточно места для перевозки автомобилей, а также коммерческих грузов, в зависимости от портов назначения. Экипажем из пятисот семидесяти пяти человек, включая судового кота Персея, будет командовать капитан Николас Тернбулл, служащий ВМС Великобритании.

– А сейчас позвольте обратить ваше внимание на уникальное новшество, которое очень понравится пассажирам «Бэкингема» и наверняка вызовет зависть у наших конкурентов. На борту «Бэкингема», в отличие от других судов, не будет раскаленных открытых прогулочных палуб. Для нас это уже дело прошлое, потому что мы построили первую открытую палубу с бассейном и двумя ресторанами на выбор.

Слайд, появившийся на большом экране, был встречен еще одним взрывом аплодисментов.

– Я не стану делать вид, – продолжала Эмма, – будто постройка лайнера такого уровня обошлась нам недорого. На самом деле окончательная сумма составит свыше восемнадцати миллионов фунтов, что, как вам известно из моего прошлогоднего отчета, пробило существенную брешь в наших резервах. Тем не менее благодаря предвидению Росса Бьюкенена, был подготовлен второй контракт с «Харланд и Вольф» на восемнадцать миллионов фунтов на постройку однотипного судна «Балморал», уже за семнадцать миллионов фунтов, если проект будет одобрен в течение двенадцати месяцев после получения «Бэкингемом» свидетельства о годности судна к плаванию. Приемка «Бэкингема» произошла две недели назад, что оставляет нам год на одобрение второго проекта. К тому времени мы должны решить, будет ли это судно флота единственным или только первым. Честно скажу, решение принимается не советом директоров и даже не акционерами, но, как все коммерческие риски, общественностью. Судьбу «Пэлас лайн» будет решать народ.

Итак, мое следующее объявление: сегодня днем «Томас Кук» откроет второй этап заявок на билеты на первый рейс «Бэкингема». – Эмма сделала паузу и посмотрела в зал. – Но не для широкой публики. За последние три года вы, акционеры, не получали дивидендов, к которым привыкли в прошлом, поэтому я решила воспользоваться случаем поблагодарить вас за вашу верность и поддержку. Каждый, у кого более года на руках находились акции компании, получит не только приоритет в заказе билетов на первый рейс, чем, как я знаю, уже многие из вас воспользовались, но также десятипроцентную скидку на любой рейс на борту «Пароходства Баррингтонов» в будущем.

Продолжительные аплодисменты позволили Эмме вновь заглянуть в свои записи.

– В «Томасе Куке» меня предостерегли не обольщаться по поводу большого количества пассажиров, уже забронировавших себе места на первый рейс. Они уверяют, что каждая каюта будет продана задолго до отправления судна в первое плавание, – точно так же на каждую премьеру в театре «Олд-Вик» всякий раз аншлаг, однако в дальнейшем мы, как и в театре, должны будем всегда полагаться на своих постоянных клиентов и повторные заказы. Факты просты. Мы не можем себе позволить занятость кают ниже шестидесяти процентов, и даже такая цифра будет означать, что мы по сравнению с предыдущим годом всего лишь остаемся при своих. Семидесятипроцентная занятость гарантирует нам скромную прибыль, в то время как нам необходимо восемьдесят процентов, чтобы восполнить капитальные затраты за десять лет, как всегда планировал Росс Бьюкенен. Но к тому времени, подозреваю, солнечная палуба появится на всех судах наших конкурентов, а мы начнем поиск новых идей для привлечения более требовательной и искушенной публики.

Итак, будущее «Пароходства Баррингтонов» определят следующие двенадцать месяцев. Делаем ли мы историю или сами становимся ею? Не сомневайтесь: совет директоров будет неустанно трудиться от имени и по поручению оказавших нам доверие акционеров, чтобы предоставить услуги, которые станут эталоном в сфере морских пассажирских перевозок повышенной комфортности. Позвольте мне закончить так же, как я начинала. Как и мой прадед, я намерена добиться большего в следующем году, и в следующем, и в следующем.

Эмма села, а аудитория поднялась будто на театральной премьере. Она закрыла глаза и подумала о словах деда: «Если ты хорош в кресле председателя, – не важно, мужчина ты или женщина».

Адмирал Саммерс наклонился к ней и прошептал:

– Поздравляю, – и добавил: – Вопросы.

Эмма снова вскочила:

– Прошу прощения, совсем забыла! Конечно же, я с готовностью отвечу на ваши вопросы.

Элегантно одетый молодой человек во втором ряду проворно поднялся с места:

– Вы упомянули, что цена акций недавно поднялась на небывалый уровень, но как вы объясните такие резкие взлеты и падения за минувшие несколько недель: для такого непрофессионала, как я, подобное кажется непостижимым, если не сказать вызывающим беспокойство.

– Этого я и сама не в силах объяснить, – призналась Эмма. – Но могу рассказать, что бывший держатель солидного пакета выбросил на рынок двадцать два с половиной процента акций компании, не поставив меня в известность даже из вежливости, несмотря на то что имел в совете директоров своего представителя. К счастью для нашей компании, обеспокоенный брокер оказался достаточно прозорлив и предложил эти акции одному из бывших директоров, мистеру Седрику Хардкаслу, банкиру. Мистеру Хардкаслу удалось передать весь пакет акций ведущему бизнесмену с севера Англии, который одно время имел желание приобрести значительную долю в компании. То есть акции оставались на рынке всего несколько минут, вызвав кратковременное падение, и, разумеется, за пару дней цена вернулась на прежний уровень.

Эмма увидела ее – как она поднялась со своего места в середине четвертого ряда: широкополая желтая шляпа на голове этой женщины была бы более уместна в Аскоте, но Эмма, сделав вид, что не заметила ее, показала на мужчину в нескольких рядах позади.

– «Бэкингем» будет выполнять рейсы только по трансатлантическому маршруту или компания планирует в будущем использовать его на других направлениях?

– Хороший вопрос. – Джайлз научил Эмму, что говорить, когда сказать особо нечего. – «Бэкингем» не сможет приносить нам прибыль, если мы ограничим ему район плавания Восточным побережьем Штатов, не в последнюю очередь потому, что наши конкуренты, американцы в особенности, господствуют на этом маршруте уже почти столетие. Нет, мы должны вырастить новое поколение пассажиров, которые не считают единственной целью своего путешествия добраться из точки А в точку Б. «Бэкингем» должен стать этаким плавучим отелем люкс, на борту которого пассажиры по ночам спят, а в дневное время совершают регулярные путешествия на Карибы и Багамы; летом же он будет делать круизы по Средиземному морю и ходить вдоль побережья Италии. И кто скажет, что нам откроют другие уголки мира в следующие двадцать лет?

Женщина снова встала, и вновь Эмма будто не заметила ее, указав на мужчину с переднего ряда.

– Не беспокоит ли вас количество путешественников, предпочитающих океанские лайнеры самолетам? Например, авиакомпания БОЭК заявляет, что они могут долететь до Нью-Йорка менее чем за восемь часов, в то время как «Бэкингему» понадобится по меньшей мере четыре дня.

– Вы абсолютно правы, сэр, – ответила Эмма. – Именно поэтому наша рекламная деятельность фокусируется на другой концепции для наших пассажиров, предлагая им опыт, который невозможно приобрести на борту самолета. Какой самолет может предложить театр, магазины, кинозалы, библиотеку и рестораны с превосходными кухнями, не говоря уже о солнечной палубе и плавательном бассейне? По правде говоря, если вы торопитесь, не покупайте билет на «Бэкингем», потому что это плавучий дворец, в который хочется возвращаться снова и снова. И могу вам пообещать еще кое-что: по возвращении домой вам не грозят страдания от смены часовых поясов.

Женщина с четвертого ряда снова оказалась на ногах и уже махала рукой.

– Председатель, вы нарочно не замечаете меня? – прокричала она.

Джайлзу ее голос показался знакомым; он оглянулся, и его страхи подтвердились.

– Вовсе нет, мадам, но, поскольку вы не являетесь ни акционером компании, ни представителем прессы, я не давала вам приоритета. А сейчас пожалуйста, задавайте ваш вопрос.

– Это правда, что один из ваших директоров в минувшие выходные продал крупный пакет акций компании в попытке нанести ей ущерб?

– Нет, леди Вирджиния, дело было совсем иначе. По-видимому, вы о двадцати двух с половиной процентах акций, которые дон Педро выставил на рынок, не проинформировав совет директоров, но по счастью, как сейчас модно говорить, мы это предвидели.

Зал разразился смехом, но леди Вирджинию это не остановило.

– Если один из ваших директоров оказался замешан в злоупотреблении своими полномочиями, разве он не подлежит исключению из совета?

– Если вы имеете в виду майора Фишера, так в минувшую пятницу, когда он пришел в офис на встречу со мной, я попросила его подать в отставку, о чем, уверена, вам известно, леди Вирджиния.

– На что это вы намекаете?

– На то, что в двух отдельных случаях, когда майор Фишер представлял вас в совете директоров, вы позволили ему продать все ваши акции в течение уик-энда, а затем, получив солидную прибыль, выкупили их назад в течение трехнедельного торгового периода. Когда цена акций восстановилась, а затем поднялась на новую высоту, вы проделали ту же операцию, получив еще бо́льшую прибыль. Вы, леди Вирджиния, намеревались разорить компанию, однако, как и мистер Мартинес, потерпели неудачу – неудачу удручающую, потому что вас одолели обычные порядочные люди, которые желают нашей компании успеха.

По всему залу разнеслись спонтанные аплодисменты, а леди Вирджиния стала проталкиваться из своего заполненного ряда к проходу, не замечая, на чьи ноги наступает. Добравшись до прохода, она оглянулась на сцену и выкрикнула:

– Ждите звонка от моего адвоката!

– Буду, с нетерпением, – ответила Эмма. – Ведь в этом случае майору Фишеру удастся рассказать суду присяжных, кого он представлял, когда покупал и продавал ваши акции.

Этот нокаутирующий удар был встречен самой громкой овацией дня. Эмма даже успела опустить глаза на первый ряд и подмигнуть Седрику Хардкаслу.

Следующий час она отвечала на нескончаемые вопросы акционеров, аналитиков Сити и журналистов с такой уверенностью и авторитетом, которые Гарри редко приходилось у нее наблюдать. Ответив на последний вопрос, Эмма закрыла собрание словами:

– Надеюсь, что через пару месяцев многие из вас вместе со мной отправятся в первое плавание в Нью-Йорк. Уверена, путешествие будет незабываемым.

– Уж это-то мы вам гарантируем, – прошептал человек с заметным ирландским акцентом, который сидел в конце помещения.

И незаметно выскользнул, пока Эмма радовалась бурной овации вставшего зала.

– «Томас Кук и сын». Доброе утро. Чем могу помочь?

– Говорит лорд Гленартур. Я надеялся, вы сможете мне помочь в деле личного характера.

– Все, что в моих силах, сэр.

– Я давнишний друг Баррингтонов и Клифтонов и информировал Гарри Клифтона, что, к сожалению, не смогу отправиться с ними на «Бэкингеме» в первое плавание в Нью-Йорк в связи с необходимостью исполнить некие служебные обязанности. К настоящему моменту необходимость эта отпала, и я подумал, было бы здорово порадовать их известием, что я все-таки иду в рейс. Своего рода сюрприз, вы понимаете.

– Конечно понимаю, сэр.

– Вот я и звоню выяснить, есть ли у меня возможность забронировать каюту где-нибудь неподалеку от семьи Баррингтон.

– Я посмотрю, что можно сделать, если вы будете так добры не вешать трубку и подождать немного. – (Мужчина на другом конце линии отпил глоточек «Джемисона» и стал ждать.) – О господи, еще остались две каюты первого класса на верхней палубе, номера три и пять.

– Я хотел бы устроиться как можно ближе к семье.

– Что ж, сэр Джайлз Баррингтон в каюте номер два.

– А Эмма?

– Эмма?

– О, прошу прощения, миссис Клифтон.

– Она в каюте номер один.

– Тогда я беру третий номер. Весьма вам благодарен за помощь.

– Всегда к вашим услугам, сэр. Надеюсь, путешествие будет приятным. Позвольте поинтересоваться, куда прислать билеты?

– Не стоит беспокоиться. За ними приедет мой водитель.

Дон Педро открыл сейф в своем кабинете, достал все оставшиеся деньги и принялся раскладывать пятифунтовые банкноты аккуратными пачками по десять тысяч фунтов в каждой, пока они не заняли каждый дюйм его письменного стола. 23 465 фунтов он вернул в сейф и запер его, затем пересчитал оставшиеся 250 000 фунтов, после чего убрал их в присланный рюкзак. Потом сел за стол, взял утреннюю газету и стал ждать.

Десять дней прошло, прежде чем ему перезвонил водитель и передал, что операция санкционирована, но лишь в случае, если он заплатит двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Когда Мартинес поинтересовался, чем оправдана столь крупная сумма, ему ясно дали понять, что в дело вовлечены серьезные риски: если хоть кто-то из исполнителей попадется, ему грозит провести остаток жизни в тюрьме на Крамлин-роуд, если не хуже.

Торговаться дон Педро не стал. Он не планировал платить второй взнос, поскольку сомневался, что в Буэнос-Айресе сыщется так уж много симпатизирующих ИРА.

– «Томас Кук и сын», доброе утро.

– Я хотела бы забронировать каюту первого класса на первый рейс «Бэкингема» в Нью-Йорк.

– Да, конечно, мадам, соединяю.

– Бронирование кают первого класса, чем могу помочь?

– Я леди Вирджиния Фенвик. Я хотела бы забронировать каюту на первое плавание.

– Будьте так добры, не могли бы вы повторить свое имя?

– Леди Вирджиния Фенвик, – с расстановкой повторила она, словно разговаривая с иностранцем.

На том конце последовало продолжительное молчание, связанное, как решила Вирджиния, с поиском свободной каюты.

– Прошу прощения, леди Вирджиния, но, к сожалению, все каюты первого класса распроданы. Соединить вас с отделом бронирования каютного класса?

– Разумеется, нет! Вы что, не поняли, кто я?

Кассир с удовольствием ответил бы: «Нет, я отлично знаю, кто вы, потому что в прошлом месяце на доске объявлений висела четкая инструкция всем продавцам-кассирам, как именно поступить, если эта леди позвонит заказать билет». Но вместо этого он сказал точно по инструкции:

– Прошу меня извинить, миледи, но больше я ничего не в силах сделать для вас.

– Но я личный друг председателя совета директоров «Пароходства Баррингтонов», – заявила Вирджиния. – Разве это не меняет дело?

– Разумеется, меняет, – ответил кассир. – У нас еще осталась незанятая каюта первого класса, но она может быть продана только по личному распоряжению председателя. Так что, если вы будете так любезны позвонить миссис Клифтон, я пока придержу эту каюту и сразу же оформлю на ваше имя, как только миссис Клифтон перезвонит мне.

Больше звонков от леди Вирджинии не было.

За окном просигналила машина. Дон Педро свернул газету, положил на стол, взял рюкзак и вышел из дома.

Шофер приветственно коснулся козырька кепки.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался он, прежде чем поместить рюкзак в багажник «мерседеса».

Дон Педро устроился на заднем сиденье, закрыл дверь и стал ждать. Усевшись за руль, шофер не спросил, куда ехать: маршрут был оговорен заранее. На выезде с Итон-сквер они повернули налево и направились в сторону Гайд-парк-корнер.

– Полагаю, оговоренная сумма в рюкзаке, – сказал водитель, когда они проехали больницу на углу Гайд-парка.

– Двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов наличными.

– И вторую половину мы ожидаем получить полностью в течение двадцати четырех часов по выполнении нашей части соглашения.

– Да, я дал на это согласие, – сказал дон Педро, вспомнив об оставшихся в сейфе двадцати трех тысячах с мелочью.

Больше денег у него не было. Даже дом ему уже не принадлежал.

– Вы хорошо понимаете последствия в случае невыплаты вами второй половины?

– Вы достаточно часто мне напоминали об этом, – ответил дон Педро, когда машина направлялась по Парк-лейн, не превышая разрешенных сорока миль в час.

– В обычных обстоятельствах, если, например, вам не удается расплатиться вовремя, мы бы убили одного из ваших сыновей, но, поскольку они в настоящее время в безопасности в Буэнос-Айресе, а герра Лансдорфа больше нет среди нас, вся ответственность ложится на вас, – уточнил водитель, ведя машину вокруг Мраморной арки.

Дон Педро отмалчивался, пока они ехали по другой стороне Пенни-лейн, а затем остановились перед светофором.

– А если вы не выполните свою часть сделки? – спросил он.

– Тогда вам не придется платить еще двести пятьдесят тысяч фунтов, – ответил водитель, останавливаясь напротив отеля «Дорчестер».

Швейцар в длинной зеленой ливрее устремился к машине и распахнул заднюю дверь, выпуская дона Педро.

– Вызовите такси, – бросил швейцару дон Педро, в то время как шофер отъехал от тротуара и влился в поток утреннего движения по Парк-лейн.

– Слушаюсь, сэр. – Швейцар поднял руку и пронзительно свистнул.

Когда дон Педро забрался на заднее сиденье такси и назвал адрес: «Итон-сквер, сорок четыре», швейцар удивился. Зачем джентльмену такси, если у него и так есть личный водитель?

– «Томас Кук и сын», чем могу вам помочь?

– Я хотел бы забронировать четыре каюты на «Бэкингеме» на первый рейс в Нью-Йорк.

– Первый класс или каютный, сэр?

– Каютный.

– Соединяю вас.

– Добрый день, отдел резервирования каютного класса.

– Я хотел бы забронировать четыре одноместные каюты на рейс в Нью-Йорк, двадцать девятое.

– Не могли бы назвать имена пассажиров?

Полковник Скотт-Хопкинс назвал свое имя и трех своих коллег.

– Билеты по тридцать два фунта каждый. Куда отправить счет, сэр?

«В штаб-квартиру САС, казармы Челси, Кингс-роуд, Лондон», – мог бы ответить он, поскольку счет оплатят там, но вместо этого назвал домашний адрес.

– Сегодняшнее собрание я хотела бы начать с приветствия новому члену совета директоров Боба Бингэма, – сказала Эмма. – Боб является председателем правления компании «Рыбный паштет Бингэма» и, поскольку недавно приобрел пакет акций пароходства в двадцать два с половиной процента, ему нет нужды убеждать кого-то в своей вере в наше будущее. Также мы получили прошения об отставке двух других членов совета, мистера Седрика Хардкасла, чьих прозорливых и мудрых советов нам будет очень не хватать, и майора Фишера, скучать по которому мы вряд ли будем.

Адмирал Саммерс криво ухмыльнулся.

– Поскольку до официальной церемонии наименования «Бэкингема» осталось всего десять дней, мне, наверное, следовало бы сначала ввести вас в курс дела о ходе подготовки к церемонии. – Эмма раскрыла перед собой красную папку и внимательно просмотрела повестку дня. – Королева-мать прибудет на Темпл-Мидс на королевском поезде двадцать первого сентября в девять тридцать пять утра. На платформе ее встретят лорд-наместник графства и города Бристоля и лорд-мэр Бристоля. Затем ее величество отвезут в бристольскую Классическую школу, где ее встретит директор и проведет к новым школьным научным лабораториям, которые она откроет в десять десять. Королева-мать встретится с избранной группой учеников и преподавателей в одиннадцать семнадцать. – Эмма подняла взгляд. – Моя жизнь была бы намного проще, если бы я всегда знала точно, где окажусь в следующую минуту… Я встречу ее величество, когда она прибудет в Эйвонмут, – продолжила она, вновь опуская глаза на программу, – и поприветствую королеву-мать от имени нашей компании, после чего представлю ей совет директоров. В одиннадцать двадцать девять я сопровожу ее в северный док, где она познакомится с конструктором проекта судна, нашим главным инженером-механиком и председателем правления компании «Харланд и Вольф». Без трех минут двенадцать я официально поприветствую нашу почетную гостью. Моя речь продлится три минуты, и в полдень с первым ударом колокола ее величество окрестит «Бэкингем», по традиции разбив о корпус судна большую бутыль шампанского.

– А что будет, если бутылка не разобьется? – со смехом поинтересовался Клайв Энскотт.

Кроме него, не смеялся никто.

– В моих записях про это ничего нет, – ответила Эмма. – В двенадцать тридцать ее величество отбудет в Королевскую академию Западной Англии, где у нее в три часа намечен ланч с персоналом перед открытием новой галереи искусств. В четыре она вернется в Темпл-Мидс в сопровождении лорда-наместника и сядет на королевский поезд, который через десять минут отправится на вокзал Паддингтон.

Эмма закрыла папку, вздохнула и была награждена шуточным взрывом аплодисментов от своих коллег-директоров.

– В детстве, – заметила она, – я мечтала быть принцессой, но со временем, должна признаться, передумала.

На этот раз аплодисменты были искренними.

– Как мы узнаем, где нам положено будет находиться в конкретный момент времени? – спросил Энди Доббс.

– Каждый член совета получит копию официальной повестки дня, и да помогут небеса человеку, который не окажется в нужном месте и в нужное время. А теперь я перехожу к не менее важному вопросу: первый рейс «Бэкингема», в который, как все вы знаете, судно выходит двадцать девятого октября. С удовольствием информирую совет о том, что распроданы все каюты и, что еще приятнее, на обратный рейс также все продано.

– «Все продано» – занятная формулировка, – подал голос Боб Бингэм. – Сколько у нас коммерческих пассажиров и сколько гостей?

– Гостей? – переспросил адмирал.

– Пассажиров с бесплатными билетами.

– Да, есть несколько человек, обладающих правом…

– …бесплатного проезда. Я бы посоветовал не давать им привыкать.

– Не могли бы вы посчитать членов совета и их родственников в этой категории, мистер Бингэм? – спросила Эмма.

– Я имею в виду не первое плавание, конечно же, но будущие рейсы, это дело принципа. Плавучий дворец невероятно привлекателен, когда тебе не надо платить за каюту, не говоря уже о еде и выпивке.

– Скажите мне, пожалуйста, мистер Бингэм, вы всегда платите за собственный рыбный паштет?

– Всегда, адмирал. В этом случае мой персонал не чувствует, что он имеет право на бесплатные образцы продукции для своих родственников и друзей.

– Значит, в любом следующем рейсе, – подытожила Эмма, – я всегда буду оплачивать свою каюту, и до тех пор, пока я председатель совета директоров компании, никогда не буду путешествовать бесплатно.

Один или два члена совета беспокойно поерзали в своих креслах.

– Очень надеюсь, – сказал Дэвид Диксон, – что это не помешает Баррингтонам и Клифтонам быть хорошо представленными в этом историческом рейсе.

– Большинство моих родственников отправятся вместе со мной, – пояснила Эмма. – За исключением сестры Грэйс: она лишь побывает на церемонии крещения судна. Поскольку близится первая неделя семестра, ей необходимо будет сразу же возвращаться в Кембридж.

– А сэр Джайлз? – поинтересовался Энскотт.

– Это зависит от того, решит ли премьер-министр объявить всеобщие выборы. Зато мой сын Себастьян и его подруга Саманта едут точно, но в каютном классе. И прежде чем вы спросите, мистер Бингэм: я оплатила их билеты.

– Если это тот парень, что приезжал ко мне на фабрику пару недель назад, я буду держать ухо востро: похоже, он собирается вас подсидеть.

– Что вы, ему еще только двадцать четыре, – улыбнулась Эмма.

– А это его не особо волнует. Я возглавил совет директоров «Бингэма» в двадцать семь.

– Что ж, три года у меня еще есть.

– У вас и у Седрика, – сказал Боб. – В зависимости от того, кого он решит заменить.

– Похоже, Бингэм не шутит, председатель, – вступил в разговор адмирал. – Мне уже не терпится познакомиться с юношей.

– Кого-нибудь из бывших директоров пригласили в рейс? – спросил Энди Доббс. – Я о Россе Бьюкенене.

– Пригласили, – ответила Эмма. – Должна признаться, я пригласила Росса и Джин в качестве гостей компании. При условии, если мистер Бингэм одобрит.

– Я бы не был членом этого совета, если бы не Росс Бьюкенен. Седрик Хардкасл рассказал мне, что Росс отчебучил в «Ночном шотландце», и я считаю, он заслужил этот рейс, как никто другой.

– Полностью согласен, – поддержал Джим Ноулс. – Однако невольно напрашивается вопрос: как насчет Фишера и Хардкасла?

– Вопрос о приглашении Фишера я не рассматривала. А Седрик Хардкасл уже сообщил мне, что ему было бы нецелесообразным присутствовать на церемонии наименования судна после замаскированной атаки на него леди Фенвик на общем собрании акционеров.

– Неужели эта женщина настолько глупа, чтобы добиваться угрожающего ей распоряжения суда? – спросил Доббс.

– Да. Подав иск о диффамации и клевете одновременно.

– Клевета – это мне понятно, – проговорил Доббс. – Но как она может обвинять в диффамации?

– Видите ли, я настояла на том, чтобы каждое слово нашего с ней диалога было зафиксировано в протоколе собрания акционеров.

– Тогда будем надеяться, что она глупа настолько, чтобы затащить вас в Высокий суд справедливости.

– Она вовсе не глупа, – возразил Бингэм, – но достаточно самонадеянна, хотя у меня такое ощущение, что, если Фишер будет готов дать показания, Вирджиния рисковать не станет.

– Не вернуться ли нам к более насущным проблемам? – предложил адмирал. – Я могу не дожить до того дня, когда дело дойдет до суда.

Эмма рассмеялась:

– Вы хотите обсудить какой-то конкретный вопрос, адмирал?

– Какова по расписанию продолжительность рейса до Нью-Йорка?

– Чуть больше четырех суток, это меньше, чем у любого из наших конкурентов.

– Ведь «Бэкингем» оборудован первоклассной двухмоторной дизельной энергетической установкой, и у нас наверняка есть возможность заполучить Голубую ленту[49] за самый быстрый переход в истории?

– Если погодные условия позволят, а в это время года они, как правило, благоприятные, нам представится ничтожный шанс, однако стоит упомянуть Голубую ленту, как людям тотчас придет в голову «Титаник». Так что нам не следует даже задумываться об этом, пока на горизонте не замаячит статуя Свободы.

– Председатель, сколько людей планируется на церемонии наименования?

– Старший констебль говорит, три или четыре тысячи.

– А кто отвечает за безопасность?

– Полиция – за обеспечение общественной безопасности и за пресечение массовых беспорядков.

– А мы оплачиваем счет.

– Все как на футбольном матче, – заметил Ноулс.

– Будем надеяться, что нет, – сказала Эмма. – Если вопросов больше нет, я хотела бы предложить созвать наше следующее собрание совета в люксе «Уолтер Баррингтон» во время обратного рейса из Нью-Йорка. А пока с нетерпением буду ждать вас двадцать первого ровно в десять утра.

– Но это же более чем за час до прибытия коронованной особы, – проворчал Боб Бингэм.

– Вы еще убедитесь, мистер Бингэм: здесь, на юго-западе Англии, мы встаем рано. А кто рано встает, тому Бог дает…

– Ваше величество, позвольте представить вам миссис Клифтон, председателя совета директоров «Пароходства Баррингтонов», – проговорил лорд-наместник.

Эмма сделала реверанс и ждала, пока королева-мать не произнесет что-то в ответ: по этикету отвечать можно, лишь когда с тобой заговорят, и ни в коем случае не задавать вопросов.

– Как бы сэр Уолтер радовался сегодняшнему дню, миссис Клифтон.

Эмма продолжала молчать, зная, что ее дед однажды встречался с королевой, и, хотя он частенько вспоминал тот случай и даже хранил на виду в своем кабинете фотографию, она не ожидала, что ее величество тоже помнит ту встречу.

– Позвольте представить адмирала Саммерса, – переняла Эмма эстафету от лорда-наместника, – который прослужил в совете директоров пароходства более двадцати лет.

– Последний раз, когда мы с вами встречались, адмирал, вы любезно показывали мне свой эсминец ВМС Великобритании «Шеврон».

– Надеюсь, вы согласитесь, мадам, что это был эсминец короля. Я лишь временно командовал им.

– Тонкое различие, адмирал, – ответила королева-мать.

Эмма продолжила представлять своих коллег-директоров и могла лишь гадать, какой королева-мать сделает вывод о новом члене совета.

– Мистер Бингэм, а вы же под запретом во дворце! – (Рот Боба Бингэма распахнулся, но слов не последовало.) – Ну, если честно, не вы, а ваш рыбный паштет.

– Но за что же, мадам? – задал вопрос Боб, нарушив протокол.

– За моего внука, принца Эндрю: он продолжает запускать палец в банку, подражая малышу с этикетки.

Боб не вымолвил ни слова, а королева-мать прошла дальше – знакомиться с проектировщиком судна.

– Последний раз мы встречались…

Эмма взглянула на часы, пока королева-мать беседовала с управляющим «Харланд и Вольф».

– Каким будет ваш новый проект, мистер Байли?

– На данный момент это большой секрет, мадам. Единственное, могу вам сообщить, что на борту судна перед названием будут красоваться три буквы – «КЕВ»[50] и что большую часть времени оно будет проводить под водой.

Королева-мать улыбнулась, и лорд-наместник провел ее к удобному стулу сразу за трибуной.

Эмма дождалась, когда высокая гостья усядется, и прошла на трибуну произнести речь, записей для которой не потребовалось: она знала ее наизусть. Крепко ухватившись за края трибуны и глубоко вздохнув, как советовал ей Джайлз, она посмотрела вниз на огромную, притихшую в ожидании толпу – куда большую, чем предсказывала полиция.

– Ваше величество, это ваш третий визит на судостроительный завод Баррингтонов. Впервые вы приезжали как наша королева в тысяча девятьсот тридцать девятом, когда компания праздновала свое столетие, а председателем был мой дедушка. Затем вы приезжали во время войны, в сорок втором году, чтобы своими глазами увидеть разрушения, вызванные бомбардировками города, и сегодня вы вновь дарите нам радость встречи с вами, чтобы спустить на воду новый лайнер, названный в честь дома, в котором вы прожили последние шестнадцать лет. К слову сказать, мадам, если вам когда-либо понадобится жилое помещение на ночь, – слова Эммы были встречены дружеским смехом, – их у нас двести девяносто два, хотя, чувствую, мне следует подчеркнуть, что вы упустили свой шанс составить нам компанию в первом рейсе: все до единой каюты проданы.

Смех и аплодисменты толпы помогли Эмме чуть расслабиться и почувствовать себя увереннее.

– И с вашего позволения, мадам, я добавлю, что ваше присутствие здесь сегодня сделало это истерическое событие…

Она ахнула, судорожно хватив ртом воздух, затем последовало неловкое молчание. Эмма готова была провалиться сквозь землю, но тут королева-мать от души рассмеялась, и вся толпа начала весело голосить и бросать вверх головные уборы. Эмма чувствовала, как пылают ее щеки, и прошло какое-то время, прежде чем она собралась с духом и проговорила:

– Для меня большая честь, мадам, просить вас дать имя теплоходу «Бэкингем».

Эмма отошла назад, чтобы уступить место королеве-матери. Наступал момент, которого она страшилась больше всего. Росс Бьюкенен как-то рассказывал ей о печально известном случае, когда все шло не так и судно не только пострадало от публичного унижения, но команда, равно как и общественность, отказались плавать на том судне, убежденные, что оно проклято.

Толпа вновь стихла и нервно ждала: один и тот же страх заполз в душу каждого докера верфи, люди смотрели вверх, на знатную гостью. Более суеверные, включая Эмму, скрестили пальцы; над доком пронесся первый удар из двенадцати, и лорд-наместник передал бутылку шампанского королеве-матери.

– Я нарекаю это судно «Бэкингемом»! – объявила она. – Пускай оно несет радость и счастье всем, кто поплывет на его борту, и наслаждается долгой и успешной жизнью на морских просторах!

Королева-мать подняла большую бутылку шампанского, чуть помедлила, а затем отпустила ее. Эмме захотелось закрыть глаза: бутыль по широкой дуге полетела к судну. Ударившись о корпус лайнера, бутыль разбилась на сотни осколков, винная пена устремилась вниз по борту, а толпа взорвалась самой громкой овацией этого дня.

– Думаю, все прошло как нельзя лучше, – проговорил Джайлз, когда машина королевы-матери отбыла с территории судоверфи.

– Ну да, только я могла бы и обойтись без своей истерической оговорки, – вздохнула Эмма.

– Не согласен, – возразил Гарри. – Королеве-матери оговорка явно понравилась, рабочие будут рассказывать о ней своим детям, и, наконец, в кои-то веки ты доказала, что тоже можешь ошибиться.

– Как ты добр. Однако до первого рейса у нас еще непочатый край работы, и второго истерического момента я позволить себе не могу, – добавила Эмма, когда к ним подошла ее сестра.

– Я так рада, что не пропустила, – сказала Грэйс. – А можно в следующий раз подобрать церемонию крещения так, чтобы она не совпала с семестром? И, сестренка, если позволишь один маленький совет: воспринимай первый рейс как праздник, каникулы, а не как очередную неделю в своей конторе. – Она расцеловала брата и сестру в обе щеки. – Кстати, – добавила она, – мне понравился «истерический момент».

– Вот видишь! – сказал Джайлз, когда Грейс направилась к ближайшей автобусной остановке. – Тебе следовало бы наслаждаться каждым моментом. Лично я так и поступлю.

– Думаешь, тебе удастся?

– Отчего же нет?

– К тому времени ты можешь стать министром.

– Я должен держаться за свое место, а партия должна победить на выборах, прежде чем я смогу стать министром.

– Когда, по-твоему, назначат выборы?

– По моим догадкам, в октябре, вскоре после партийных конференций. Так что в следующие несколько недель будешь меня частенько видеть в Бристоле.

– И Гвинет, надеюсь, тоже.

– Можешь не сомневаться, хотя, я очень надеюсь, наш ребенок родится во время кампании. И подкинет мне тысячу голосов, как уверяет Грифф.

– Жулик ты, Джайлз Баррингтон.

– Нет, я политик, борющийся за место в парламенте, и, если победа будет за мной, первым делом я сформирую кабинет.

– Как гласит народная мудрость, «бойтесь своих желаний – они имеют свойство сбываться».

К радостному удивлению Джайлза, кампания всеобщих выборов прошла очень цивилизованно. Не в последнюю очередь благодаря тому, что Джереми Фордайс, его оппонент от Консервативной партии, интеллигентный молодой человек из Центрального офиса, никогда не производил впечатления, будто в самом деле верит, что может выиграть, и, конечно, не пользовался грязными приемами Алекса Фишера.

Реджинальд Элсуорти, неувядаемый многолетний кандидат от либералов, стремился лишь к одной цели – увеличить общее число голосов. И даже леди Вирджиния не смогла нанести удар выше или ниже пояса: возможно, потому, что все еще оправлялась от нокаута, которым свалила ее Эмма на общем собрании акционеров пароходства.

Поэтому никто не удивился, когда начальник секретариата мэрии провозгласил:

– Я, председатель избирательной комиссии от избирательного округа Бристольских судоверфей, объявляю общее число голосов, поданных за каждого кандидата:

Сэр Джайлз Баррингтон          21,114

Мистер Реджинальд Элсуорти  4,109

Мистер Джереми Фордайс       17,346

Согласно вышеизложенному, я объявляю сэра Джайлза Баррингтона законно избранным членом парламента от избирательного округа Бристольских судоверфей.

И хотя разрыв в количестве голосов получился не слишком большим, решение о том, кто будет править страной, могло, по словам «великого инквизитора» с Би-би-си Робина Дэя[51], быть принято в последнюю минуту. Так и вышло: окончательный результат стал известен в Малджелри в 3:34 пополудни на следующий день после выборов, и страна начала готовиться к первому лейбористскому правительству за последние тринадцать лет, со времен Клемента Эттли[52].

На следующий день Джайлз поехал в Лондон, но не ранее, чем он, Гвинет и Уолтер Баррингтон, пяти недель от роду, совершили тур по избирательному округу, дабы выразить благодарность партийным деятелям за получение самого убедительного большинства, которое когда-либо зарабатывал Джайлз.

– Удачи в понедельник! – Эти слова повторялись вновь и вновь, когда он путешествовал по округу: все знали, что в этот день новый премьер-министр решит, кто присоединится к нему за круглым столом.

Уик-энд Джайлз провел, выслушивая по телефону мнения коллег и читая колонки ведущих политических обозревателей. Но, по правде говоря, лишь один человек знал, на кого падет выбор, все остальное было домыслами в чистом виде.

В понедельник утром Джайлз смотрел по телевизору, как Гарольда Вильсона доставили во дворец, чтобы выслушать просьбу королевы сформировать правительство. Сорок минут спустя он появился уже в ранге премьер-министра и был препровожден на Даунинг-стрит, куда должен будет пригласить своих новых коллег в количестве двадцати двух человек присоединиться к нему уже в статусе членов кабинета.

Джайлз сидел за накрытым к завтраку столом, притворяясь, что читает утренние газеты – когда не смотрел на телефон, заклиная его позвонить. Телефон звонил, но это был либо член семьи, либо кто-то из друзей поздравлял его с возросшим большинством или желал ему удачи быть приглашенным в правительство. Освободите линию, всякий раз подмывало сказать Джайлза. Как может премьер-министр дозвониться мне, если телефон занят? И все же нужный звонок пришел.

– Коммутатор номера десять, сэр Джайлз. Премьер-министр интересуется, не могли бы вы прибыть на Даунинг-стрит, десять, сегодня в три тридцать дня?

«Пожалуй, это укладывается в мои планы», – хотел было ответить Джайлз.

– Да, конечно буду, – проговорил он и повесил трубку.

Каким же назначениям соответствует половина четвертого?

Если тебя приглашают на десять утра, можешь быть уверен: ты либо канцлер казначейства, либо министр иностранных дел, либо министр внутренних дел. Эти посты уже заняли Джим Каллаген, Патрик Гордон Уокер и Фрэнк Соскайс. Полдень: образование – Майкл Стюарт, труд и пенсии – Барбара Касл. Три тридцать – на пороге открытия. Попал ли он в кабинет или его ждет испытательный срок на посту государственного министра?[53]

Джайлз бы, наверное, приготовил себе что-нибудь на ланч, не трезвонь телефон каждую минуту. Коллеги звонили ему: сообщить, какую получили работу, или что премьер-министр им еще не позвонил; звонили и те коллеги, которые интересовались, в какое время ему назначил встречу премьер-министр. И похоже, ни один из них не знал точно, что означало приглашение на полчетвертого.

В честь победы лейбористов сияло солнце, и Джайлз решил отправиться на Даунинг-стрит пешком. Он оставил свою квартиру на Смит-сквер сразу после трех, проследовал к набережной и прошагал мимо палат лордов и представителей, направляясь к Уайтхоллу. Он пересек улицу, когда Биг-Бен отбивал четверть, и продолжил свой путь мимо офисов министерств иностранных дел и по делам Содружества, после чего свернул на Даунинг-стрит. Его встретила взбудораженная толпа охрипших журналистов, сдерживаемая переносными барьерами.

– Какую работу рассчитываете получить? – выкрикнул один из них.

«Если б знать», – хотел ответить Джайлз, почти ослепленный чередой фотовспышек.

– Вы надеетесь стать членом кабинета, сэр Джайлз? – спросил другой.

«Конечно надеюсь, болван», – ответил он. Про себя.

– Как долго, по-вашему, продержится правительство, пришедшее с таким меньшинством?

«Не слишком долго», – не стал он признаваться.

Вопросы летели в Джайлза, пока он пробирался по Даунинг-стрит, хотя каждый журналист знал: по пути туда на получение ответа вообще нет шансов, а по пути обратно можно дождаться разве что приветственного взмаха рукой или улыбки.

Когда Джайлзу оставалось не более трех шагов до входной двери, она отворилась, и он впервые в своей жизни вошел в дом номер десять по Даунинг-стрит.

– Доброе утро, сэр Джайлз, – произнес секретарь кабинета министров так, словно они не встречались прежде. – Премьер-министр сейчас с одним из ваших коллег, поэтому не могли бы вы немного подождать в приемной, пока он освободится?

Джайлз понял, что сэр Алан уже знает, какой ему предложат пост. Но даже бровь не дрогнула на непроницаемом лице чиновника, прежде чем тот удалился по своим делам.

Джайлз уселся в небольшой приемной, где, как полагают, Веллингтон и Нельсон сидели, дожидаясь встречи с Уильямом Питтом Младшим[54] и не догадываясь, кто из них кто. Он потер ладони о брюки, хотя знал, что обмениваться рукопожатием с премьер-министром не придется: по традиции у коллег по парламенту так не принято. Только часы на каминной полке тикали громче, чем билось его сердце. Наконец дверь отворилась, и сэр Алан появился вновь.

– Премьер-министр готов принять вас.

Джайлз поднялся на ноги и отправился, как говорят в народе, в «долгий путь к виселице».

Когда он вошел в кабинет премьер-министра, Гарольд Вильсон сидел в центре длинного, овальной формы стола, окруженного двадцатью двумя пустыми стульями. Увидев Джайлза, премьер-министр тотчас встал со своего места под портретом Роберта Пиля[55] и проговорил:

– Отличный результат Бристольских судоверфей, Джайлз, поздравляю!

– Благодарю вас, премьер-министр, – сказал Джайлз, переходя к традиции уже больше не называть его по имени.

– Проходите, присаживайтесь, – сказал Вильсон, набивая трубку.

Едва Джайлз собрался усесться рядом, как премьер-министр сказал:

– Нет, не здесь. Это место Джорджа. Присаживайтесь вон там. – Он показал на стул с отделанной зеленой кожей спинкой в дальнем конце стола. – Ведь на этом месте каждый вторник будет сидеть министр иностранных дел.

– Ты только вдумайся, сколько всего может пойти не так, – сказала Эмма, вышагивая взад-вперед по спальне.

– Давай лучше сосредоточимся на том, сколько всего может пойти как надо, – мягко возразил Гарри. – Грэйс дала хороший совет: расслабиться и воспринимать все происходящее как отпуск.

– Жаль только, что она не смогла пойти в рейс с нами.

– Грэйс и не собиралась брать двухнедельный отпуск во время восьминедельного семестра.

– Джайлз-то смог.

– Всего неделю. И то пришлось хитрить, потому что он планирует наведаться в ООН во время остановки в Нью-Йорке, а затем встретиться со своим американским коллегой в Вашингтоне.

– Оставив Гвинет с ребенком дома.

– Мудрое решение при сложившихся обстоятельствах. Хороший бы у них обоих получился отпуск с юным Уолтером, ревмя ревущим день и ночь напролет.

– Так, ты собрался, готов? – спросила Эмма.

– Так точно, председатель. И давно готов.

Эмма рассмеялась и обняла его.

– Порой я забываю сказать тебе спасибо.

– Давай не расслабляться. У тебя еще полно дел. Едем?

Эмме не терпелось отправиться в путь, даже невзирая на то, что перед отплытием им придется торчать на борту несколько часов. Гарри считал, что сидеть ждать дома будет еще хуже.

– Ты посмотри, какой красавец, – с гордостью проговорила Эмма, когда машина выехала на причал и перед ними выросла громада «Бэкингема».

– Воистину истерический вид.

– Я тебя умоляю, – вздохнула Эмма. – Неужели я никогда этого не забуду?

– Очень надеюсь, что нет, – усмехнулся Гарри.

– Как интересно! – ликовала Сэм, когда Себастьян свернул с А4 по указателю к порту. – Никогда раньше не бывала на океанском лайнере.

– А этот лайнер не простой, – сказал Себастьян. – У него есть солнечная палуба, кинотеатр, два ресторана и плавательный бассейн. Настоящий плавучий город.

– Странно: на борту плавательный бассейн, а вокруг вода.

– Вода, вода, кругом вода.

– Очередной из твоих второстепенных английских поэтов?

– А у тебя хоть один главный американский поэт есть?

– Один – тот, что написал стихотворение, из которого ты мог бы хоть что-то выучить:

– Кто это написал? – спросил Себастьян.

– Сколько наших людей уже на борту? – спросил лорд Гленартур, стараясь оставаться в образе, когда машина выехала из Бристоля и направилась в порт.

– Три грузчика и пара официантов – один в гриль-баре, один в каютном классе, – еще мальчик-посыльный.

– Можете ручаться, что они будут держать рот на замке, если их станут допрашивать или прижмут по-настоящему?

– Двое грузчиков и один официант – ребята тёртые. Посыльный будет находиться на борту только пару минут и, когда доставит цветы, сразу же свинтит обратно в Белфаст.

– После того как мы зарегистрируемся, Лиам, в девять придешь ко мне в каюту. К десяти большинство пассажиров первого класса будут на ужине, это даст тебе достаточно времени, чтобы установить оборудование.

– Установить не проблема, – ответил Лиам. – Меня больше волнует, как затащить такой здоровый чемодан на борт и при этом не вызвать ни у кого подозрений.

– Двое грузчиков знают номер этой машины, – сказал шофер, – и будут высматривать нас.

– Акцент мой не проскакивает? – спросил Гленартур.

– Меня вы одурачили, но ведь я не английский джентльмен. И всем нам придется надеяться, что никто на борту никогда не встречался с лордом Гленартуром.

– Это вряд ли. Ему больше восьмидесяти, и он не был на людях со дня смерти своей жены десять лет назад.

– Он как будто дальний родственник Баррингтонов? – спросил Лиам.

– Потому-то я его и выбрал. Если есть на борту кто-нибудь из САС, они проверят в «Кто есть кто» и решат, что я родственник.

– А если вы напоретесь на кого-то из настоящих родственников?

– Я не собираюсь ни на кого напарываться. Я собираюсь ликвидировать их всех разом. – Шофер хмыкнул. – Лучше скажи, как я попаду в мою вторую каюту после того, как нажму на кнопку?

– В девять часов я принесу вам ключ. Помните, где на шестой палубе уборная? Именно в ней надо будет переодеться сразу после того, как уйдете из своей каюты.

– Он в дальнем конце салона первого класса. Кстати, дружище, это туалетная комната, а не уборная, – поправил лорд Гленартур. – Одна из мелочей, на которой можно запросто проколоться. Не забывай, это типичный лайнер для английского общества. Высшие классы не смешиваются с пассажирами каютного класса, а каютный класс не снизойдет до разговоров с теми, кто из туристического. Так что нам будет не так просто держать друг с другом связь.

– Но я читал, что это первый лайнер, где телефонами оборудованы все каюты. Так что в случае срочности просто наберите «семьсот двенадцать». Если я не отвечу, в гриль-баре наш официант, его зовут Джимми, и он…

Полковник Скотт-Хопкинс не смотрел в сторону «Бэкингема». Он и его коллеги напряженно вглядывались в толпу на причале, пытаясь засечь малейший признак присутствия ирландцев. Пока что не узнали никого. Капитан Хартли и сержант Робертс, оба проходившие службу в подразделении САС в Северной Ирландии, тоже вернулись ни с чем. Первым его заметил капрал Крэнн.

– Четыре часа, стоит один в конце толпы. Смотрит не на судно – на пассажиров.

– Какого черта он делает здесь?

– Может, то же, что и мы, – ищет кого-то.

– Не уверен, – сказал Скотт-Хопкинс, – но, Крэнн, не выпускай его из виду, и, если он с кем-нибудь заговорит или попытается подняться на борт, немедленно дай мне знать.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Крэнн и, лавируя в толпе, начал пробираться к своей цели.

– Шесть часов, – доложил капитан Хартли.

Полковник переключил внимание на объект.

– Бог ты мой, вот это нам и надо…

– Лиам, как только я выйду из машины, сразу скрывайся. И учти, что в толпе наверняка есть люди, которые тебя ищут, – наставлял лорд Гленартур. – А в девять – ко мне в каюту.

– Я только что засек Кормака и Деклана, – сообщил водитель.

Он мигнул фарами, и те двое поспешили к ним, проигнорировав нескольких пассажиров, которым требовалась помощь носильщиков.

– Не выходи из машины, – велел Гленартур водителю.

Тяжелый чемодан вынимать из багажника носильщикам пришлось вдвоем. Они поставили его на тележку так осторожно, будто обращались с новорожденным. Захлопнули крышку багажника, и Гленартур сказал:

– Кевин, когда вернешься в Лондон, не спускай глаз с Итон-сквер, сорок четыре. Поскольку Мартинес продал свой «роллс-ройс», у меня такое чувство, что он может смыться. – Он повернулся к Лиаму. – До встречи в девять, – добавил он, затем выбрался из машины и нырнул в толпу.

– Во сколько доставить лилии? – шепотом спросил молодой парень, вдруг возникший рядом с Гленартуром.

– Минут за тридцать до отхода судна. А потом сделай так, чтобы мы тебя больше не видели – до Белфаста.

Дон Педро стоял в дальнем конце толпы и наблюдал, как знакомая ему машина остановилась неподалеку от судна.

Он не удивился, заметив, что водитель не вышел, когда парочка грузчиков появилась словно ниоткуда: они достали из багажника огромный чемодан, поставили его на тележку и медленно покатили к судну. Двое мужчин – один пожилой, другой за тридцать – вышли из машины. Пожилой, которого дон Педро видел впервые, наблюдал за выгрузкой багажа, болтая с грузчиками. Дон Педро посмотрел вокруг, ища второго мужчину, но тот растворился в толпе.

Чуть погодя машина развернулась и уехала. Водители обычно открывают заднюю дверь своим пассажирам, помогают с выгрузкой багажа и затем ждут дальнейших распоряжений. Только не этот, который даже не вышел, явно не желая, чтобы его узнали: сегодня на причале было необычно много полиции.

Дон Педро был уверен: что бы ни запланировала ИРА, это произойдет скорее во время рейса, чем до отхода «Бэкингема». Как только машина скрылась, дон Педро присоединился к длинной очереди и стал дожидаться такси. Машины и водителя у него больше не было. Он все еще сокрушался по поводу суммы, за которую продал, настаивая на наличных, свой «роллс-ройс».

Наконец подошла его очередь, и он попросил таксиста отвезти его на вокзал Темпл-Мидс. В поезде, уносившем его обратно в Паддингтон, он перебрал в памяти все, что запланировал на следующий день. Разумеется, он не собирался платить второй взнос в двести пятьдесят тысяч фунтов, не в последнюю очередь потому, что остался без денег. У него еще оставалось чуть больше двадцати трех тысяч в сейфе и четыре тысячи от продажи «роллс-ройса». Если он сможет выбраться из Лондона до того, как ИРА выполнит свою часть сделки, вряд ли они погонятся за ним в Буэнос-Айрес.

– Он? – спросил полковник.

– Скорее всего, но точно не скажу, – ответил Хартли. – Водителей в таких кепках и темных очках сегодня полно, и, когда я приблизился настолько, чтобы хорошенько разглядеть, он уже катил к воротам.

– Заметил, кого он высадил?

– Сэр, вы только посмотрите, что делается: это может быть любой из пассажиров судна, – сказал Хартли, и в этот момент кто-то из проходивших чуть задел полковника.

– Простите, пожалуйста, – проговорил лорд Гленартур, приподняв шляпу и подарив полковнику улыбку.

После чего прошел к пассажирскому трапу и поднялся на борт.

– Классная каюта! – сказала Сэм, выходя из душа завернутой в полотенце. – Они предусмотрели все, что нужно девушке.

– Это потому что моя мама будет проверять каждую каюту.

– Так уж и каждую? – недоверчиво спросила Сэм.

– Уверяю тебя. Жаль только, что она не предусмотрела все, что нужно парню.

– И чего же не хватает парню?

– Для начала двуспальной кровати. Не кажется ли тебе, что при наших отношениях рановато спать на разных кроватях?

– Себ, не глупи – возьми и сдвинь их вместе.

– Я бы с радостью, но они привинчены к полу.

– Тогда мы можем стянуть с них матрасы, – проговорила она очень медленно, – положить их рядом, и тогда будем спать вместе.

– Уже попробовал, но здесь один едва помещается.

– Если бы ты зарабатывал достаточно, чтобы оплатить каюту первого класса, этой проблемы не было бы. – Она преувеличенно вздохнула.

– К тому времени, когда я стану столько зарабатывать, мы, наверное, уже будем спать на отдельных кроватях.

– Вот уж фигушки, – выдохнула Сэм: полотенце упало к ее ногам.

– Добрый вечер, милорд, моя фамилия Брайтуэйт, я старший стюард этой палубы. Очень рад видеть вас на борту нашего судна. Если вам что-либо понадобится, днем или ночью, всего лишь снимите трубку, наберите «сто» – и вам мгновенно придут на помощь.

– Благодарю, Брайтуэйт.

– Если пожелаете, я распакую ваши чемоданы, пока вы будете на ужине, милорд.

– Большое спасибо за заботу, Брайтуэйт, но я проделал довольно утомительное путешествие из Шотландии, так что, пожалуй, лучше отдохну и пропущу ужин.

– Как пожелаете, милорд.

– Кстати, – лорд Гленартур достал пятифунтовую купюру из бумажника, – не могли бы вы позаботиться о том, чтобы завтра к семи утра мне принесли чашку чаю с тостами и мармеладом, а до этого времени не беспокоили?

– Черный или с молоком, милорд?

– Черный, пожалуйста, Брайтуэйт.

– Я повешу на вашу дверь табличку «Не беспокоить», отдыхайте, пожалуйста. Спокойной ночи, милорд.

Вскоре после регистрации на борту все четверо собрались в судовой часовне.

– Не уверен, что в ближайшие несколько дней нам придется много спать, – сказал Скотт-Хопкинс. – Поскольку была замечена та машина, надо быть готовым, что на борту может находиться ячейка ИРА.

– С чего вдруг ИРА интересоваться «Бэкингемом», когда у них дома и так полно проблем? – спросил капрал Крэнн.

– С того, что, если им удастся провести такую операцию, как, например, потопить «Бэкингем», внимание всех будет отвлечено от тех самых домашних проблем.

– Вы же не думаете, что… – начал Хартли.

– Всегда лучше предполагать худший сценарий.

– Откуда у них деньги на финансирование такой операции?

– От человека, которого вы заметили на причале.

– Но он даже не стал подниматься борт и вернулся на поезде в Лондон, – сказал Робертс.

– А ты стал бы подниматься на борт, если б знал, что они задумали?

– Если его интересуют только семьи Баррингтон и Клифтон, это по меньшей мере сужает поиск, потому что они все разместились на одной палубе.

– Неверно, – возразил Робертс. – Себастьян Клифтон со своей девушкой в каюте семьсот двадцать восемь. Они тоже могут быть мишенью.

– Не думаю, – сказал полковник. – Если ИРА планирует убийство дочери американского дипломата, можно быть уверенным, что любые средства финансирования, поступающие из Штатов, иссякнут сегодня же ночью. Думаю, мы должны сосредоточиться на каютах первого класса первой палубы: если им удастся убить миссис Клифтон и кого-нибудь из ее семьи, первый рейс «Бэкингема» станет и последним. Учитывая все это, – продолжил полковник, – мы организуем на все время плавания круглосуточное патрулирование с четырехчасовой сменой. Хартли, у тебя каюты первого класса до двух ночи. Я тебя сменю и к шести разбужу. Крэнн и Робертс могут покрыть те же часы в каютном классе, потому что именно там, уверен, и базируется ячейка.

– Скольких мы ищем? – спросил Крэнн.

– На борту у них должно быть как минимум три или четыре агента под видом либо пассажиров, либо членов экипажа. Так что если заметите кого-либо, кого видели на улицах Северной Ирландии, это не будет совпадением. Сообщать мне немедленно. Кстати, выяснили имена пассажиров, которые забронировали последние две каюты первого класса на первой палубе?

– Так точно, сэр, – ответил Хартли. – Мистер и миссис Эспри, каюта номер пять.

– Не хотел бы я, чтобы моя жена заглянула в магазин с этим названием, если только это не однофамильцы.

– И лорд Гленартур в каюте номер три. Я проверил по «Кто есть кто». Ему восемьдесят четыре, был женат на сестре лорда Харви, так что, получается, он двоюродный дедушка председателя.

– Почему у него на двери табличка «Не беспокоить»? – спросил полковник.

– Он сказал стюарду, что устал после долгой дороги из Шотландии.

– Вот как? Тем не менее надо как следует приглядеть за ним. Хотя ума не приложу, какой толк ИРА от восьмидесятичетырехлетнего старика.

Дверь открылась, и все оглянулись на вошедшего судового священника. Он тепло улыбнулся четверым мужчинам, стоявшим на коленях с раскрытыми молитвенниками в руках.

– Не требуется ли вам моя помощь? – спросил он, идя по проходу к ним.

– Нет, спасибо, отец, – ответил полковник. – Мы уже уходим.

– На обед сегодня надо в смокинге? – спросил Гарри, когда закончил распаковывать вещи.

– Нет. Первый и последний вечера рейса дресс-код неформальный.

– Поясни, пожалуйста, а то, похоже, дресс-код меняется с каждым поколением.

– Для тебя – костюм и галстук.

– Кто-то обедает с нами? – продолжил вопросы Гарри, доставая из шкафа свой единственный костюм.

– Джайлз, Себ и Сэм – только наша семья.

– Ага, значит, Сэм уже наша семья?

– По крайней мере, так, похоже, считает Себ.

– Тогда ему повезло. Хотя, знаешь, мне не терпится получше узнать Боба Бингэма. Надеюсь, мы как-нибудь пообедаем с ним и его женой. Как ее имя?

– Присцилла. Но предупреждаю, они совершенно разные.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего не буду говорить, пока не познакомишься с ней и не составишь свое мнение.

– Звучит интригующе, хотя разгадка, наверное, кроется в твоем «предупреждаю». В любом случае я уже решил посвятить Бобу несколько страниц в моей следующей книге.

– Как герою или злодею?

– Еще не решил.

– А сюжет?

– Уильям Уорик с супругой в отпуске на шикарном лайнере.

– А кто кого убивает?

– Несчастный затюканный муж председателя совета директоров океанской линии убивает свою жену и срывается в бега с судовой поварихой.

– Но Уильям Уорик разгадает преступление задолго до того, как они достигнут порта, и злодей-муж проведет остаток дней за решеткой.

– Вот и нет, – сказал Гарри, выбирая, какой из двух галстуков он повяжет к обеду. – У Уорика нет полномочий арестовывать его на борту, так что муж избежит наказания.

– Но если это английское судно, ее муж подчиняется законам Англии.

– Есть тут одна уловка. По причинам налогообложения судно плавает под «удобным флагом», в нашем случае Либерии, поэтому единственное, что надо сделать мужу, – подкупить шефа местной полиции, и дело никогда не дойдет до суда.

– Блестяще, – сказала Эмма. – Как же я не додумалась-то? Это решило бы все мои проблемы.

– Думаешь, если я убью тебя, это решило бы все твои проблемы?

– Нет, дурачок. Но от налогов бы избавило. Введу-ка я тебя в совет директоров.

– Если ты это сделаешь, я тебя точно убью, – сказал Гарри, заключая жену в объятия.

– «Удобный флаг», – повторила Эмма. – Как, интересно, совет отреагирует на эту идею? – Она достала из комода два платья и показала мужу: – Красное или черное?

– Ты же сказала, сегодня дресс-код неформальный.

– Для председателя всегда формальный, – ответила она, и тут в дверь постучали.

– Ну еще бы. – Гарри открыл дверь каюты и увидел на пороге старшего стюарда.

– Добрый вечер, сэр. Ее величество королева-мать Елизавета прислала цветы для председателя, – проговорил Брайтуэйт так буднично, словно такое происходило каждый день.

– Конечно же, лилии, – сказал Гарри.

– Откуда ты узнал? – спросила Эмма, когда молодой человек мощного сложения внес в каюту большую вазу с лилиями.

– Первые цветы, которые герцог Йоркский подарил королеве задолго до того, как она стала ею.

– Поставьте, пожалуйста, на стол в центре каюты, – попросила Эмма молодого человека, выудив из цветов карточку.

Не успела она поблагодарить посыльного, как тот ушел.

– Что в карточке? – поинтересовался Гарри.

– «Спасибо за памятный день в Бристоле. От души желаю моему второму дому счастливого плавания в первом рейсе».

– Вот настоящий профессионал в политике.

– Так любезно с ее стороны, – сказала Эмма. – Не думаю, что цветы долго простоят после Нью-Йорка, Брайтуэйт, но вазу я бы хотела оставить себе. Как подарок на память.

– Я могу заменить лилии, пока вы будете на берегу в Нью-Йорке.

– Большое вам спасибо за заботу, Брайтуэйт.

– Эмма говорит, ты задумал сменить ее на посту председателя совета, – сказал Джайлз, усаживаясь в баре.

– Какого именно совета? – спросил Себастьян.

– Полагаю, «Пароходства Баррингтонов».

– Нет, думаю, у мамы еще достаточно пороху. Но если она меня спросит, я бы рассмотрел возможность стать членом совета директоров.

– Тактичный ответ, – похвалил Джайлз, когда бармен поставил перед ним виски с содовой.

– По правде говоря, меня больше интересует «Фартингс».

– Не кажется ли тебе, что в двадцать четыре рановато становиться управляющим банком?

– Может, вы и правы, вот почему я пытаюсь убедить мистера Хардкасла не уходить на пенсию, пока ему не исполнится семьдесят.

– Но даже тогда тебе будет только двадцать девять.

– Да, на четыре года больше, чем вам, когда вы впервые вошли в парламент.

– Верно, но министром я стал только в сорок четыре.

– Лишь потому, что вступили не в ту партию.

Джайлз рассмеялся:

– Не исключено, ты в конце концов очутишься в парламенте, а, Себ?

– Если да, дядя Джайлз, вам придется смотреть на меня через зал, потому что сидеть я буду на противоположных скамьях. В любом случае я планирую сделать себе состояние, прежде чем решу, стоит ли мне пробиваться наверх именно таким путем.

– А кто это красивое создание? – спросил Джайлз, слезая со стула, когда к ним подошла Сэм.

– Моя девушка, ее зовут Сэм, – представил Себ, не в силах скрыть гордости.

– Могли бы найти себе кого-нибудь получше, – улыбаясь, сказал ей Джайлз.

– Знаю, – ответила Сэм. – Но бедной девушке-эмигрантке негоже привередничать.

– Вы американка, – догадался Джайлз.

– Да. Думаю, вы знаете моего отца. Патрик Салливан.

– Конечно же, я знаю Пэта и глубоко его уважаю. Между прочим, я всегда считал Лондон не более чем трамплином к его и без того блестящей карьере.

– Именно такие планы я строю относительно Себастьяна, – сказала Сэм, беря его за руку.

Джайлз рассмеялся, а в этот момент на пороге гриль-бара показались Эмма и Гарри.

– Над чем веселитесь? – поинтересовалась Эмма.

– Сэм только что нашла твоему сыну место в жизни. «Я прямо готов жениться на этой девчонке за ее выдумку», – сказал Джайлз, отвесив Сэм поклон.

– «И я готов», – подхватила Эмма.

– Нет, – сказал Гарри. – «И я готов. И мне не нужно другого приданого, кроме второй такой шутки!»[57]

– Пропала моя головушка! – охнул Себастьян.

– Как я сказал, Сэм, ваш выбор мог быть и получше. Но уверен, вы это потом Себу объясните. Кстати, Эмма, – повернулся к сестре Джайлз, – сногсшибательное платье. Красное тебе к лицу.

– Спасибо, Джайлз. Завтра надену голубое, посмотрим, что скажешь.

– Вы позволите угостить вас выпивкой, председатель? – поддразнил Гарри, которому отчаянно хотелось джина с тоником.

– Нет, милый, спасибо. Я умираю от голода, давай лучше пойдем сядем за стол.

Джайлз подмигнул Гарри:

– Помнишь, когда нам с тобой было по двенадцать, я тебя всерьез предупреждал избегать женщин, но ты проигнорировал мой совет.

Когда они шли к столу в центре зала, Эмма остановилась перекинуться словечком с Россом и Джин Бьюкенен.

– Вижу, жену вам вернули, Росс, а как же ваша машина?

– Когда я через несколько дней возвратился в Эдинбург, – рассказал Росс, поднимаясь из-за стола, – она стояла на штрафстоянке. Вызволить ее обошлось мне в кругленькую сумму.

– Не дороже этого. – Джин коснулась нитки жемчуга на шее.

– Подарок из разряда «выкрутился», – пояснил Росс.

– А заодно помогли компании выкрутиться из трудного положения, – сказала Эмма, – за что мы всегда будем вам благодарны.

– Не меня надо благодарить, – проговорил Росс, – а Седрика.

– Надеюсь, ему удалось пойти с нами в рейс, – сказала Эмма.

– А кого вам больше хотелось, мальчика или девочку? – спросила Сэм, когда старший официант отодвигал для нее стул.

– Я не оставил Гвинет выбора, – ответил Джайлз. – Сказал ей, чтобы непременно был мальчик.

– Почему?

– Из чисто практических соображений. Девочка не сможет унаследовать фамильный титул. В Англии все должно переходить по мужской линии.

– Как архаично, – сказала Сэм. – А я всегда считала британцев цивилизованной нацией.

– Не тогда, когда дело доходит до первородства.

Все трое мужчин поднялись со своих мест, когда к столу подошла Эмма.

– Но миссис Клифтон – председатель совета директоров компании Баррингтонов.

– И на троне у нас королева. Да вы не переживайте, Сэм, в конце концов мы разобьем этих старых реакционеров в пух и прах.

– Не получится, если моя партия вернется к власти… – начал Себастьян.

– Когда рак на горе свистнет, – продолжил Джайлз, посмотрев на него.

– Это кто так сказал? – спросила Сэм.

– Человек, который меня победил.

Лиам не стал стучать, а просто повернул ручку и скользнул в каюту. Перед этим он оглянулся, дабы убедиться, что никто его не видит. Ни к чему потом объясняться, что молодой человек из каютного класса делал в каюте престарелого лорда в такой поздний час. Впрочем, никто бы это комментировать не стал.

– А что, нас могут побеспокоить? – спросил Лиам, как только закрыл дверь.

– До семи утра никто не станет, а к десяти будет некого.

– Отлично.

Лиам опустился на колени перед большим чемоданом, отпер замки, поднял крышку и придирчиво осмотрел сложный механизм, на изготовление которого ушло больше месяца. Следующие полчаса он потратил на поиск возможных повреждений монтажа, проверил, чтобы каждая ручка настройки была выставлена как надо, и убедился, что часы начнут отсчет с нажатием переключателя. Убедившись в полной исправности аппаратуры, он поднялся с колен.

– Все готово. Какое время выставить?

– Три часа ночи. И мне понадобятся тридцать минут, чтобы убрать все это, – добавил Гленартур, коснувшись своего двойного подбородка, – и чтобы еще осталось достаточно времени добраться до моей второй каюты.

Лиам подошел к чемодану и выставил таймер на три часа.

– Единственное, что от вас потребуется, – включить этот тумблер перед самым уходом и убедиться, что секундная стрелка движется.

– А что конкретно может не сработать?

– Если лилии будут оставаться в каюте – все в порядке. Никто в каютах по этому коридору и, возможно, палубой ниже не уцелеет. Под теми цветочками заложены шесть фунтов динамита – много больше, чем требуется, но мы хотим наверняка отработать наши деньги.

– Ключ принесли?

– Да, – ответил Лиам. – Каюта семьсот шесть. Новый паспорт и билет найдете под подушкой.

– Чего-нибудь еще стоит опасаться?

– Нет. Просто убедитесь перед уходом, что секундная стрелка пошла.

– До встречи в Белфасте, – улыбнулся Гленартур. – А если вдруг окажемся в одной спасательной шлюпке – сделайте вид, что мы незнакомы.

Лиам кивнул, подошел к двери и медленно приоткрыл. Выглянул в коридор. Возвращавшихся с обеда пока не было видно. Он быстро прошел в конец коридора и отворил дверь с табличкой «Пользоваться только в аварийной ситуации». Тихонько закрыв за собой дверь, он спустился по гулким металлическим ступеням трапа, никого не встретив. Примерно через пять часов на этом трапе начнется давка: охваченные паникой люди решат, что судно налетело на айсберг.

Он достиг седьмой палубы, открыл аварийную дверь и вновь осторожно выглянул. Снова никого. Он прошел по узкому коридору и направился к своей каюте. Несколько человек возвращались с обеда, но никто не проявил к нему ни малейшего интереса. За многие годы Лиам превратил незаметность в своего рода искусство. Он отпер дверь своей каюты и, как только оказался внутри, упал на койку: дело сделано. Он проверил время – 22:50. Ждать придется долго.

– Сразу после девяти кто-то проник в каюту лорда Гленартура, – доложил Хартли. – Но пока не выходил.

– Это мог быть стюард.

– Вряд ли, полковник, потому что на двери висела табличка «Не беспокоить», да и вошедший не постучал. К тому же он зашел в каюту, как в свою собственную.

– Глаз с этой двери не спускать, и если кто-то выйдет, проследите за ним. Я сейчас спущусь проверю Крэнна в каютном классе, может, у него есть новости. Если нет – попробую пару часов поспать. Сменю тебя в два. Если что-то покажется странным – сразу буди.

– Какие у нас планы по приходе в Нью-Йорк? – спросил Себастьян.

– В «Большом яблоке»[58] мы простоим всего тридцать шесть часов, – ответила Сэм, – поэтому не должны будем терять ни минуты. Утром сразу едем в Метрополитен-музей, потом быстренько пройдемся по Центральному парку, оттуда – на ланч в «Сарди». После ланча идем в музей Фрика, а на вечер папа купил нам с тобой билеты на «Хеллоу, Долли!» с Кэрол Ченнинг.

– Что, вот так, без остановки?

– Разрешу тебе прогуляться по Пятой авеню, но только поглазеть на витрины. Тебе же не по карману коробочка от Тиффани, не говоря уже о том, что, как я думала, ты положишь в нее. Но если захочешь сувенир из Нью-Йорка, мы сбегаем в «Мейси» на Западной Тридцать четвертой улице, выберешь себе что-нибудь – там их тысячи, и все меньше чем за доллар.

– О, вот это мне по карману! Кстати, что такое «Фрик»?

– Любимая картинная галерея твоей сестры.

– Но Джессика никогда не была в Нью-Йорке.

– Это не помешало ей знать каждую картину в каждом зале. Ты увидишь там ее любимое полотно.

– Вермеер, «Прерванный урок музыки».

– Неплохо, – улыбнулась Сэм.

– Еще вопросик, перед тем как выключу свет. Кто такой Себастьян?

– Он не Виола[59].

– Сэм хороша, – говорила Эмма, когда они с Гарри покинули гриль-бар и по парадной лестнице возвращались в свою каюту на главной палубе.

– И благодарить за это Себ должен Джессику. – Гарри взял ее за руку.

– Как бы я хотела, чтобы она была сейчас с нами в этом рейсе. К этому моменту она бы уже очаровала здесь всех, от капитана на мостике до Брайтуэйта, накрывающего полуденный чай, и даже Персея.

Гарри хмурился, когда они вместе тихо пошли по коридору. Ни дня не проходило, когда бы он не укорял себя за то, что не раскрыл Джессике правду о ее отце.

– Тебе не доводилось встречаться с джентльменом из третьей каюты? – спросила Эмма, вторгнувшись в его мысли.

– Лордом Гленартуром? Нет, но видел его имя в списке пассажиров.

– Как думаешь, это тот самый лорд Гленартур, который был женат на моей двоюродной бабушке Изабель?

– Возможно. Мы с ним однажды виделись, когда останавливались в замке твоего дедушки в Шотландии. Благородный такой мужчина. Ему сейчас, наверное, далеко за восемьдесят.

– Странно, почему он решил пойти в этот рейс, не дав нам знать?

– Может, не хотел беспокоить тебя. Давай завтра вечером пригласим его на обед. Ведь он наша последняя связь с тем поколением.

– Прекрасная идея, милый. Утром, как встану, первым делом напишу записочку и подсуну ему под дверь.

Гарри открыл каюту и отступил в сторону, давая ей войти.

– Ох, устала. – Эмма склонилась понюхать лилии. – Непостижимо, как королева-мать помнит всё обо всех…

– Она только этим и занята, и отлично справляется, хотя, уверен, порядком устала бы, побудь она несколько дней в роли председателя совета директоров Баррингтонов.

– Я бы и сейчас не променяла свою работу на ее, – сказала Эмма.

Переступив через упавшее к ногам платье, Эмма повесила его в гардероб и скрылась в ванной комнате.

Гарри еще раз перечитал карточку от ее величества королевы-матери. Такое личное послание. Эмма уже решила по возвращении в Бристоль поместить вазу у себя в кабинете и ставить в нее лилии каждый понедельник. Гарри улыбнулся. Почему бы и нет?

Когда Эмма вышла из ванной, Гарри сменил ее и закрыл за собой дверь. Она скинула халат и забралась в кровать, чувствуя себя слишком уставшей, даже чтобы почитать несколько страничек «Шпиона, пришедшего с холода» нового автора, которого ей порекомендовал Гарри. Она погасила свет у своей части кровати и проговорила: «Спокойной ночи, милый», хотя знала, что муж ее не слышит.

Когда Гарри вышел из ванной, она уже крепко спала. Он поправил жене одеяло, как маленькому ребенку, и поцеловал ее в лоб со словами: «Спокойной ночи, родная», затем забрался в кровать, удивленный ее негромким сопением: он и вообразить не мог, что она может храпеть.

Гарри улегся, но сон не шел. Он с гордостью думал об Эмме. Спуск судна прошел блестяще. Он повернулся на бок, надеясь через несколько мгновений заснуть, но, хотя его веки будто налились свинцом и по всему телу разлилась усталость, сон упорно не приходил. Он чувствовал: что-то не так.

Дон Педро поднялся после двух, и не оттого, что не спалось.

Он оделся, упаковал в небольшой чемодан самое необходимое и спустился в свой кабинет, где открыл сейф, достал оставшиеся двадцать три тысячи фунтов и убрал в чемоданчик. Дом со всем его содержимым теперь принадлежал банку. Если мистер Ледбери надеется, что он выплатит остаток овердрафта – добро пожаловать в Буэнос-Айрес, где он получит ответ из двух слов.

Дон Педро послушал по радио ночные новости: в краткой сводке «Бэкингем» не упоминался. Несомненно, его хватятся лишь много времени спустя после бегства. Он посмотрел в окно и выругался: затяжной ливень, и вряд ли получится быстро поймать такси.

Мартинес выключил везде свет, вышел за порог и в последний раз закрыл за собой дверь дома сорок четыре по Итон-сквер. Без особого оптимизма он посмотрел влево, потом вправо и обрадовался, увидев такси, только что включившее зеленый огонек. Дон Педро поднял руку, выбежал на дождь и нырнул на заднее сиденье такси. Захлопнулась дверь, раздался щелчок.

– В аэропорт, – сказал дон Педро, откинувшись на спинку сиденья.

– Это вряд ли, – ответил шофер.

В двух каютах от Гарри не спалось еще одному человеку, с той лишь разницей, что уснуть он не пытался. Он собирался вот-вот заняться делом.

В 2:59 ночи человек выбрался из койки хорошо отдохнувшим, в полной готовности. Подошел к большому чемодану в центре каюты и открыл его. Пару мгновений помедлил, затем, как велели, включил тумблер; запустив процесс, вернуть его вспять было невозможно. Убедившись, что секундная стрелка движется – 29:59, 29:58, – он нажал кнопку сбоку на корпусе своих часов и опустил крышку чемодана. Затем поднял с палубы у койки небольшую хозяйственную сумку со всем необходимым, выключил свет, медленно открыл дверь каюты и выглянул в слабо освещенный коридор. Чуть обождал, пока привыкнут глаза. Убедившись, что рядом никого, вышел в коридор и тихо прикрыл за собой дверь.

Он осторожно поставил ногу на толстый ярко-синий ковер и неслышным шагом направился по коридору, ловя ухом малейший звук. Но ничего не было слышно, кроме мягкого ритма главного двигателя, уверенно ведущего лайнер по спокойной воде. На верхней площадке парадной лестницы он остановился. На ступенях освещение было чуть ярче, но и здесь не видно ни души. Он знал, что салон первого класса палубой ниже, а в его дальнем углу имелся отчетливый ориентир – табличка «Для джентльменов».

Никто не попался навстречу, когда он спускался по широкой парадной лестнице. Но, входя в салон, он сразу же заметил крепкого телосложения мужчину, развалившегося в комфортабельном кресле, косо вытянув ноги: похоже, он не упустил случая, когда в первую ночь первого рейса пассажирам предоставлен бесплатный алкоголь. Он прокрался мимо спавшего пассажира, который блаженно храпел, но не двигался, и направился к табличке у дальней стены салона. Когда он вошел в туалетную комнату – он даже начал думать, как они, – неожиданно включился свет. На мгновение он замер, затем вспомнил, что это одно из множества новшеств, разрекламированных в глянцевой справочной брошюрке о лайнере. Он прошел к секции умывальных раковин, поставил сумку на мраморную полку, раскрыл молнию и начал доставать лосьоны, зелья и аксессуары, которые уберут его альтер эго: бутылочка с маслом, опасная бритва, ножницы, расческа и баночка крема для лица – все, что поможет ему завершить свою роль в этом спектакле и покинуть сцену.

Он взглянул на часы. Через двадцать семь минут и три секунды будет поднят другой занавес, и там он уже станет частью охваченной паникой толпы. Он отвинтил пробку бутылочки с маслом и покрыл им лицо, шею и лоб. Через несколько секунд почувствовал жжение, о чем предупреждал гример. Он медленно снял седой, с лысиной парик и положил его на край раковины, чуть помедлил, посмотрел на себя в зеркало и остался доволен, увидев свои густые волнистые рыжие волосы. Затем отделил румяные щеки, словно содрал пластырь с недавно зажившей раны, и, наконец, с помощью ножниц срезал двойной подбородок, которым так гордился гример.

Он наполнил раковину теплой водой и принялся тереть лицо, избавляясь от следов рубцовой ткани, клея и краски, которые оставались на коже. После того как он высушил лицо, кожа местами огрубела и шелушилась, и он нанес слой кольдкрема «Пондс».

Лиам Доерти посмотрел на себя в зеркало: менее чем за двадцать минут ему удалось сбросить пятьдесят лет. Мечта каждой женщины. Он взял расческу, восстановил свою рыжую челку, а затем сложил то, что осталось от образа лорда Гленартура, в сумку и принялся снимать одеяние его светлости.

Начал он с того, что отстегнул запонку жесткого белого воротничка «Ван Хьюзен», оставившего тонкую красную полоску вокруг шеи, сдернул галстук Старого Итонца[60] и бросил их в сумку. Белую шелковую рубашку сменила серая хлопчатобумажная и галстук-ленточка, которую нынче носят все парни на Фоллс-роуд. Он скинул желтые подтяжки, дав мешковатым серым брюкам упасть кучкой на пол вместе с брюшком-подушкой, затем наклонился и развязал шнурки черных кожаных полуботинок лорда Гленартура, скинул их и тоже сложил все в сумку. Достал пару новеньких, по последней моде, брюк-дудочек и не удержался от улыбки, втискиваясь в них: никаких подтяжек, только кожаный ремень, который выбрал себе на Карнаби-стрит, когда находился в Лондоне на другом задании. Наконец он обулся в коричневые замшевые мокасины, которым еще не приходилось топтать ковер первого класса. Взглянув в зеркало, он наконец увидел себя.

Доерти взглянул на часы: одиннадцать минут и сорок одна секунда на то, чтобы добраться до безопасного места – своей новой каюты. Надо поторапливаться: если бомба взорвется, а он не успеет покинуть помещения первого класса, подозреваемый будет только один.

Он затолкал все пузырьки и баночки назад в сумку, застегнул молнию и быстро прошел к двери. Осторожно приоткрыл ее и выглянул в салон. Ни души. Даже пьяный исчез. Он быстро прошел мимо опустевшего кресла, где лишь глубокий отпечаток грузного тела напоминал о том, что недавно здесь кто-то сидел.

Доерти поспешил через салон к парадной лестнице: пассажир второго класса в хоромах первого. Он не останавливался, пока не достиг третьей палубы – демаркационной зоны. Перелез через красную цепь, отделявшую каюты офицеров от рядовой команды, и впервые немного расслабился: еще не в безопасности, но уже вне основной зоны боевых действий. Он ступил на зеленый палас и почти бегом спустился по более узкому трапу еще на четыре пролета, пока не добрался до палубы, где его дожидалась вторая каюта.

Он начал искать дверь с номером 706. Миновав номера 726 и 724, заметил припозднившегося кутилу, безуспешно пытавшегося вставить ключ в замочную скважину. Может, это даже не его каюта? Доерти отвернулся, проходя мимо, – не потому, что гуляка мог бы потом опознать его или кого-то еще, когда заревет сигнал тревоги.

Добравшись до каюты 706, он отпер дверь и шагнул внутрь. Там он взглянул на часы – семь минут и сорок три секунды до того момента, когда подскочат все, как бы крепко ни спали. Доерти прошел к своей койке, поднял подушку и нашел на месте новенький паспорт и билет, которые превратили его из лорда Гленартура в Дэйва Роскоу, 47, Напир-драйв, Уотфорд. Род занятий: художник и декоратор.

Он рухнул на койку и вновь посмотрел на часы: шесть минут и девятнадцать секунд, восемнадцать, семнадцать… времени более чем достаточно. Трое из его напарников тоже наверняка бодрствуют в ожидании, но в следующий раз им удастся пообщаться лишь в баре «Волонтер» на Фоллс-роуд, за парой пинт «Гиннесса». Они никогда не будут вспоминать на публике о сегодняшней ночи: их отсутствие в обычных местах сходок в западном Белфасте наверняка будет замечено, и еще несколько месяцев, если не лет, им придется ходить в подозреваемых. Тут он услышал громкий удар в дверь соседней каюты и решил, что гуляка наконец сдался.

Шесть минут двадцать одна секунда…

Каждый раз одни и те же тревоги и страхи, когда бы тебе ни приходилось ждать. Не оставил ли ты улик, которые приведут прямо к тебе? Допустил ли какие-нибудь ошибки, которые провалят операцию и сделают тебя посмешищем дома? Он не успокоится, пока не очутится в спасательной шлюпке или, еще лучше, на борту другого судна, идущего в какой-нибудь порт.

Пять минут четырнадцать секунд…

Он знал, его соотечественники, бойцы за их общее дело, сейчас нервничают точно так же. Ожидание – всегда самая тяжелая часть операции, оно вне твоего контроля, ты ничего с ним не можешь поделать.

Четыре минуты и одиннадцать секунд…

Хуже, чем футбольный матч, когда ведешь один-ноль, но знаешь, что соперник сильнее и вполне способен победить в дополнительное время. Он вспомнил наставления командира своего подразделения: когда зазвучит сигнал тревоги, ты должен оказаться на палубе в числе первых, и в числе первых – в спасательной шлюпке. Ибо завтра к этому времени они будут проверять каждого в возрасте до тридцати пяти лет с ирландским акцентом, так что, ребята, держите рот на замке.

Три минуты и тридцать четыре секунды…

Он пристально посмотрел на дверь кабины и вообразил худшее, что может произойти. Бомба не взорвется, дверь каюты вылетит и десяток здоровенных полицейских, а то и больше, ворвутся в каюту, молотя дубинками во всех направлениях и не задумываясь о том, сколько раз тебя ударили. Но единственное, что он слышал сейчас, было ритмичное дыхание двигателя: «Бэкингем» продолжал спокойный переход через Атлантику в Нью-Йорк… до которого ему не суждено дойти никогда.

Две минуты и тридцать четыре секунды… тридцать три…

Он начал рисовать в воображении картины их возвращения на Фоллс-роуд. Молодые ребята в коротких брючках с благоговением будут смотреть на него, когда он пойдет мимо них по улице, и мечтать стать таким, как он, когда вырастут. Героем, который взорвал «Бэкингем» буквально через несколько недель после того, как лайнер окрестила королева-мать. И ни слова о невинных жертвах: нет никаких невинных жертв, когда веришь в общее дело. Кстати, он ни разу не встретился хоть с одним пассажиром верхних палуб. О них он почитает завтра в утренних газетах, и, если он все сделал правильно, его имя не будет фигурировать…

Одна минута и двадцать две секунды… двадцать одна…

Что может пойти не так? Устройство, сконструированное в спальне на верхнем этаже поместья Дангеннон, в последнюю минуту подведет? Ему предстоит мучиться тишиной, означающей провал?

Шестьдесят секунд…

Он начал шепотом считать секунды.

– Пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь, пятьдесят шесть…

Тот упившийся в кресле салона – не его ли он ждал все это время? Может, сейчас к его каюте идут?

– Сорок девять, сорок восемь, сорок семь, сорок шесть…

А может, лилии переставили, выбросили, унесли в другое место? Может, у миссис Клифтон аллергия на цветочную пыльцу?

– Тридцать девять, тридцать восемь, тридцать семь, тридцать шесть…

А может, уже по всему судну ищут человека, который вышел из туалетной комнаты салона первого класса?

– Девятнадцать, восемнадцать, семнадцать, шестнадцать…

А может… Он вцепился пальцами в край койки, закрыл глаза и начал считать вслух:

– Девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, две, одна…

Он перестал считать и открыл глаза. Ничего. Только зловещая тишина, которая всегда сопровождает провал операции. Он склонил голову и принялся молиться Богу, в которого не верил.

И в тот же миг грянул взрыв такой страшной силы, что его швырнуло к стене каюты, как лист в бурю. Он с трудом поднялся на ноги, услышал крики и улыбнулся. Оставалось лишь гадать, сколько пассажиров верхней палубы выжило.

Теневой кабинет – группа деятелей (особенно в Великобритании) наиболее влиятельной оппозиционной партии, являющихся кандидатами на основные министерские посты в случае прихода партии к власти.

САС (SAS – Special Air Service) – специальная авиадесантная служба сухопутных войск, особая часть в составе сил специального назначения Великобритании. – Здесь и далее примеч. перев.

Герл-гайды – организация девочек-скаутов, основана в 1910 году.

Рой Лихтенштейн (1923–1997) – американский художник, график и скульптор, один из главных представителей поп-арта.

Построенная в XII веке бенедиктинцами позднеготическая церковь на территории Вестминстерского аббатства, выходящая фасадом на Парламентскую площадь, является приходской для членов британского парламента.

Мистер Микобер – персонаж романа Ч. Диккенса «Давид Копперфильд», вечно обремененный долгами многосемейный неудачник, не теряющий оптимизма.

Пертшир – бывшее графство в Шотландии, ныне упразднено, существует как регистрационный округ.

Биттер – горькое охмеленное пиво.

Банк Англии – особый публично-правовой институт, выполняющий функции Центрального банка Великобритании. Существует с конца XVII века.

«Бристольский крем» – фирменное название сладкого хереса высшего сорта.

«Харвиз» – компания по продаже спиртных напитков, особенно марочных портвейнов и хереса.

12 августа – начало охотничьего сезона на шотландскую куропатку, важное событие светской жизни.

Трамповые суда – грузовые суда, связанные с перевозкой случайных попутных грузов.

«Дикая забастовка» – забастовка, проводимая без официальной поддержки профсоюза, обычно объявляется без предупреждения.

Мейо (англ. Mayo, буквально «Тисовая равнина») – графство на западе Ирландии. Входит в состав провинции Коннахт на территории Республики Ирландия.

Бэгман – гангстер, собирающий откупные деньги и распределяющий их среди членов шайки.

Цитата из стихотворения «Заповедь» в переводе М. Лозинского.

«Хорликс» – название компании и одноименного бренда, который позиционируется производителем как полезный и питательный молочный напиток, богатый микроэлементами и витаминами, обеспечивающий прекрасный сон.

Намек на борьбу между династиями Йорков и Ланкастеров, известную как Войну Алой и Белой розы (XV в.).

Джон Кеннет Гэлбрейт (1908–2006) – американский экономист, один из видных экономистов-теоретиков XX века.

Королевские адвокаты – адвокаты некоторых стран Британского Содружества Наций (обычно барристеры, но в Шотландии и просто адвокаты), назначаемые короной. Они не являются отдельным профессиональным орденом, но их статус, установленный патентными письмами, признается королевским двором. Чтобы стать королевским адвокатом, необходимо проработать адвокатом не менее пятнадцати лет.

Генри Мур (1898–1986) – британский художник и скульптор.

Слейд-Скул, школа Слейда – престижное художественное училище при Лондонском университете. Основано в 1871 году, названо в честь Феликса Слейда, филантропа и коллекционера произведений искусства.

Дом № 10 по Даунинг-стрит в Лондоне – это официальная резиденция премьер-министра Великобритании. Поэтому Даунинг-стрит, 10, часто используется как метоним для обозначения администрации премьер-министра, а номер 11 – как обозначение офиса канцлера казначейства.

4 июня 1963 года министр обороны Великобритании Джон Профьюмо подал в отставку в результате сексуально-шпионского скандала. Женатый на актрисе Валери Хобсон министр был уличен во внебрачной связи с девушкой легкого поведения Кристин Килер. Особую пикантность этой истории придавало то, что Кристин Килер одновременно состояла в интимных отношениях с помощником военно-морского атташе советского посольства в Лондоне Евгением Ивановым. Скандальное «дело Профьюмо» нанесло серьезный ущерб репутации правительства Макмиллана и стало одной из причин поражения консерваторов на выборах 1964 года.

Джеймс Гарольд Вильсон (1916–1995) – политик-лейборист, лидер партии с 1963 года, премьер-министр Великобритании (1964–1970 и 1974–1976). Родился в г. Хаддерсфилде, Западный Йоркшир.

Денис Уинстон Хили, барон Хили (1917–2015) – британский государственный деятель. Член парламента, занимал ряд высших государственных должностей.

Фредерик Ричард Димблби (1913–1965) – английский журналист и радиоведущий. Командор ордена Британской империи.

Питер Блейк (р. 1932), Фрэнсис Бэкон (1909–1992), Марк Ротко (1903–1970) – художники, представители экспрессионизма и поп-арта.

Эдит Эванс (1888–1976) – британская актриса театра и кино; Джоан Сазерленд (1926–2010) – оперная певица; Ивлин Во (1903–1966) – английский писатель.

Сэр Джеймс Альфред Маннингс (1878–1959) был известен как один из лучших рисовальщиков лошадей в Англии и как откровенный враг модернизма. Потеря зрения в правом глазу в результате несчастного случая в 1898 году не помешала его работе художника.

Бигглс – герой книг английского летчика, а впоследствии известного детского писателя Уильяма Эрла Джонса (1893–1968); «На Западном фронте без перемен» – роман Э. М. Ремарка (1898–1970).

Лут – город в графстве Линкольншир.

Школа Роудин (Roedean School) – одна из ведущих частных средних школ-пансионов Англии для девочек 11–18 лет. Основана в 1885 году.

Клиторпс – морской курорт на северо-востоке графства Линкольншир.

Дополнительная мера предосторожности для усиления уже существующих мер безопасности. «Долгая остановка» (the long stop) – в крикете так называют человека, находящегося за игроком, ловящим мяч за воротцами, и готового схватить любой мяч, который пролетит мимо него.

Хамбер – река на востоке Великобритании, образованная слиянием рек Трент и Уз.

Кларенс-хаус – вестминстерская резиденция членов британской королевской семьи. Елизавета Боуз-Лайон, королева-мать, – жена короля Георга Шестого, мать правящей с 1952 года королевы Елизаветы Второй.

Круизная компания «Кунард лайн».

На пассажирском судне – каюты классом ниже первого, но выше второго.

«Стенли» – нож для поделочных работ с выдвижным фиксирующимся лезвием.

Гандикап гольфиста – цифра, обозначающая уровень мастерства гольфиста, подсчитывается по довольно сложной системе и позволяет уравнять шансы новичков и опытных спортсменов.

Сыровяленая ветчина «Сан-Даниеле» названа по имени коммуны Сан-Даниеле-дель-Фриули на северо-восточной границе Италии, где она производится.

См. примеч. на с. 68.

Уэверли – железнодорожный вокзал в Эдинбурге.

Пимлико – спокойный район Лондона, граничащий с роскошной Белгравией, расположен между вокзалом Виктория на севере и Темзой на юге.

Квадратная миля – квартал в центре Лондона, где располагаются штаб-квартиры и головные офисы ведущих финансовых и страховых компаний Великобритании и мира.

«Черная Мария» – полицейский фургон для перевозки арестованных.

Голубая лента Атлантики – переходящий приз, присуждаемый океанским лайнерам за рекорд скорости при пересечении Северной Атлантики.

Аббревиатура «KEB» (англ. His (Her) Majesty’s Ship) – корабль его (ее) величества – ставится перед названием корабля Военно-морских сил Великобритании.

Робин Дэй (1915–2010) – один из самых умных и жестких интервьюеров в истории телевидения.

Клемент Эттли (1883–1967) – британский государственный деятель, лидер Лейбористской партии.

В Великобритании – первый заместитель министра соответствующего министерства; министр, возглавляющий некоторые ведомства, но не входящий в состав кабинета.

Уильям Питт Младший (1759–1806) – на протяжении почти двадцати лет был премьер-министром Великобритании, причем впервые возглавил кабинет в возрасте 24 лет, став самым молодым премьер-министром Великобритании за всю историю страны.

Роберт Пиль (1788–1850) – британский государственный деятель.

Отрывок из стихотворения Генри Лонгфелло «Лестница Святого Августина», перевод С. Важненко.

Шекспир У. Двенадцатая ночь, или Что угодно. Перевод Э. Линецкой.

«Большое яблоко» – самое известное неофициальное название Нью-Йорка. Возникло в 1920-х годах.

Виола – в комедии Шекспира «Двенадцатая ночь» сестра-близнец Себастьяна.

Черный, с бирюзовыми полосками галстук; бывших учеников Итона называют Старыми Итонцами (Old Etonians).