Доллангенджеры 5. Семена прошлого - Вирджиния Эндрюс

Подходило к концу лето, когда мне исполнилось пятьдесят два, а Крису – пятьдесят четыре года. И наконец мы стали владельцами богатого поместья, как и обещала наша матушка в те далекие годы, когда мне было двенадцать, а Крису четырнадцать лет.

Мы стояли и смотрели на внушающий какой-то страх огромный особняк, который я никогда не ожидала увидеть вновь. И хотя дом был только копией того, прежнего Фоксворт-холла, все во мне трепетало. Слишком дорогую цену заплатили мы оба за то, чтобы сейчас стоять здесь, – эта цена превосходила колоссальные размеры дома, и мне вдруг подумалось, что, может быть, и не стоило возрождать его обгоревшие руины. Однако когда-то давно я верила, что мы оба будем жить здесь, как принц и принцесса, и нас озолотит прикосновение руки сказочного царя Мидаса.

Увы, я больше не верю в сказки!

Так ясно, как будто это было вчера, я вспомнила прохладную летнюю ночь, наполненную волшебным лунным светом, черное бархатное небо со сказочно сиявшими звездами. Таким предстало перед нами это место, когда мы впервые сюда приехали: мы ожидали здесь только самого лучшего. Но столкнулись с наихудшим.

В то время мы с Крисом были юны, невинны и доверчивы, мы верили нашей матери, любили ее, были уверены, что она проведет нас и наших пятилетних брата и сестру сквозь темную пугающую ночь в огромный дом, именуемый Фоксворт-холлом, и наше будущее окажется устлано зеленой весенней травой и залито солнечным светом. И наступит достаток и счастье. Как слепы мы бываем, когда следуем за тем, кого любим!

Запертые в темной, мрачной комнате верхнего этажа, играя на пыльном, душном чердаке, мы утешали друг друга, веря в обещание нашей матери, что рано или поздно весь Фоксворт-холл и его баснословные богатства станут нашими. Однако, несмотря на ее обещания, сердце нашего жестокого и такого бессердечного по отношению к нам дедушки, больное, но живучее сердце, продолжало биться и не хотело останавливаться, чтобы дать жить четырем молодым и полным надежды сердцам. А мы все ждали и ждали, ждали более трех долгих-долгих лет, но обещания так и остались обещаниями.

И даже когда наша мать умерла, высказав свою волю в завещании, имение не стало принадлежать нам с Крисом. Она оставила его Барту, своему любимому внуку, моему сыну от ее второго мужа, а пока ему не исполнится двадцать пять лет, управлять всем на правах опекуна должен был Крис.

Мать распорядилась восстановить имение, перед тем как отправилась в Калифорнию разыскивать нас, но даже после ее смерти прошло немало времени, прежде чем отделка нового Фоксворт-холла была закончена.

В течение пятнадцати лет дом пустовал, охраняемый сторожами, под наблюдением доверенных лиц, которые писали Крису отчеты или вызывали его на переговоры, если возникали какие-либо проблемы. Забытый дом, тоскуя, ждал того дня, когда Барт решит поселиться в нем. Мы все тоже предполагали, что такой день когда-нибудь наступит. Теперь мы решили въехать в этот дом, сделать его своим на какое-то время, пока Барт не вступит в права наследования.

Во всех моих собственных поступках мой недоверчивый ум всегда подозревал чью-то постороннюю уловку. И сейчас я вдруг почувствовала, что здесь нас ожидает какая-то западня. Неужели мы с Крисом проделали такой долгий путь для того лишь, чтобы, совершив полный круг, вернуться к тому, с чего все начиналось?

В какую ловушку мы попадем на этот раз?

Нет-нет, убеждала я себя, свою недоверчивую, вечно сомневающуюся душу, все будет как нельзя лучше! Обретенное наконец нами золото не потускнеет… все будет хорошо! Должны же мы быть вознаграждены за все муки. Ночь миновала, наступил долгожданный день. Пусть светит нам солнце наших сбывшихся надежд!

Реальное сознание того, что я намереваюсь жить в этом восстановленном доме, вдруг наполнило мою душу знакомой горечью. Радость улетучилась. Я поняла, что ночной кошмар не исчезнет, когда я открою глаза.

Я постаралась отбросить эти чувства, улыбнулась Крису, стиснула его пальцы и снова стала разглядывать Фоксворт-холл, восставший из праха, противостоящий нам и поражающий нас своим могуществом, своими колоссальными размерами, ощущением непреходящей злобности, бесчисленными окнами, которые были прикрыты черными ставнями и походили на темные холодные глаза под тяжелыми веками. Казалось, он увеличивался в размерах, захватывая все новые и новые акры земли в своем гордом и пугающем величии. Он превосходил по величине большинство отелей и по форме походил на огромную букву «Т», только перечеркнутую с каждого конца, таким образом его центральная часть была непропорционально огромна, а к ней с разных сторон были пристроены флигели – с севера и юга, с запада и востока.

Дом был построен из розового кирпича. Множество черных ставен гармонировали с крышей из шифера.

Четыре внушительные белые коринфские колонны поддерживали грациозный портик фасада. Над темными двустворчатыми дверями переливался огнями круг из разноцветных стекол. Огромные медные орнаментальные щиты украшали каждую дверь, и все это делало дом более элегантным и менее мрачным.

Я уже почти успокоилась, когда вдруг солнце скрылось за темными тучами. Я глянула вверх – небо потемнело, собиралась гроза, усиливался ветер. Деревья в лесу раскачивались, а встревоженные птицы с криками метались в поисках укрытия. Зеленые лужайки, только что безукоризненно чистые, покрылись сброшенными листьями и обломанными ветвями. Цветы, рассаженные на геометрически правильных клумбах, были безжалостно прибиты к земле.

Я задрожала и прошептала про себя: «Скажи мне снова, Кристофер, что все будет хорошо. Скажи мне это снова, потому что не хочется верить, что солнце скрылось и приближается гроза».

Он тоже взглянул на небо, почувствовав мою тревогу, мое нежелание довести дело до конца, поселившись здесь, как я обещала Барту. Семь лет назад психиатры убедили нас, что лечение прошло успешно, он вполне нормален и может жить без постоянного наблюдения врачей.

Чтобы успокоить, Крис обнял меня за плечи и прижался губами к моей щеке:

– Это будет испытанием для всех нас. Я знаю. Мы его выдержим. Мы теперь не говорящие куклы, брошенные на пыльный чердак, никто больше не будет командовать нами. Мы взрослые люди, хозяева своей жизни. Пока Барт не достигнет возраста, позволяющего ему вступить в наследование имением, его собственниками будем мы. Мы с тобой – мистер и миссис Кристофер Шеффилд из округа Малин, Калифорния, и никто не будет знать, что мы брат с сестрой. Никто не сможет предположить, что мы прямые потомки Фоксвортов. Все страхи позади. Это как раз наш шанс, Кэти. Здесь, в этом доме, мы сможем позабыть все зло, причиненное нам и нашим детям, особенно Барту. Мы будем править не стальной волей и железной рукой, как Малькольм, а любовью, сочувствием и пониманием.

Оттого, что Крис обнял меня и прижал к себе, я вновь обрела уверенность и опять посмотрела на дом. Теперь он предстал передо мною в новом свете. Он был красив. Ради Барта мы останемся здесь до его двадцатипятилетия, а затем возьмем Синди и втроем улетим на Гавайи – нам всегда хотелось прожить остаток лет возле моря и белых пляжей. Да, мы предполагали, что так будет. Так должно быть. Улыбаясь, я обернулась к Крису:

– Ты прав. Я не боюсь этого дома, не боюсь никаких домов.

Он засмеялся и опустил руку мне на талию, подталкивая меня вперед.

Окончив учебу, мой старший сын Джори улетел в Нью-Йорк к своей бабушке, мадам Марише. Там, в ее балетной труппе он вскоре был замечен критиками и получил первые роли. Его Мелоди, которую он любил с самого детства, тоже упорхнула к нему на восток.

В возрасте двадцати лет мой Джори женился на Мелоди, которая была на год моложе его. Эта пара работала сейчас вместе и боролась за то, чтобы достичь высот в своем искусстве. Они были самой заметной балетной парой в стране. Их танец и координация движений были столь прекрасны и совершенны, как будто они читали мысли друг друга и подавали сигналы блеском глаз. За пять лет они достигли вершины успеха. Каждое их выступление вызывало волну откликов как у критиков, так и у публики. Еще бо́льшую известность принесли им телевизионные выступления.

Мадам Мариша умерла во сне два года назад, она прожила восемьдесят семь лет и работала каждый день до самой смерти.

К семнадцати годам мой второй сын, Барт, из отстающего ученика каким-то чудом превратился в успевающего по всем предметам, одного из лучших в школе. Как раз в это время Джори улетел в Нью-Йорк. Я думаю, именно его отсутствие дало возможность Барту выбраться из своей скорлупы и пробудило в нем интерес к учебе. Два дня назад он окончил Гарвардскую юридическую школу и от имени своего класса произнес прощальную речь.

Мы с Крисом встретились с Джори и Мелоди в Бостоне и все вместе присутствовали в большой аудитории Гарвардской юридической школы на присвоении Барту ученой степени. Только Синди, нашей приемной дочери, не было там. Она гостила у своей лучшей подруги в Южной Каролине. Мне всегда очень больно было осознавать, что Барт так и не перестал завидовать этой девочке и ревновать ее ко мне, хотя она готова была на все, лишь бы заслужить его одобрение; он же ни шагу не сделал ей навстречу. Новую боль причиняла мне теперь проявившаяся у Синди неприязнь к брату – она даже не захотела приехать, чтобы принять участие в его празднике.

– Нет! – кричала она в телефонную трубку. – Не нужно мне его приглашение! Он просто любит пускать пыль в глаза! Пусть перед его фамилией стоит хоть десять степеней, я никогда уже не буду его любить и восхищаться им после всех обид, которые он мне причинил. Объясните все Джори и Мелоди, они меня поймут и не обидятся. А Барту ничего не надо объяснять – он и сам все знает.

Я сидела между Крисом и Джори, слушала и удивлялась тому, что мой сын, такой скрытный, угрюмый и необщительный дома, сумел стать первым в классе и заслужил право сказать прощальные слова.

Его спокойная, бесстрастная речь производила какое-то гипнотическое воздействие. Я посмотрела на Криса: его прямо-таки распирало от гордости. С неловкой усмешкой он повернулся ко мне:

– Поразительно! Кто бы мог подумать? Он просто великолепен, Кэти! Ты гордишься им? Я точно горжусь!

О, конечно! Я очень гордилась триумфом Барта. А еще меня поразило, что там, на подиуме, был совсем другой Барт, не тот, к которому мы привыкли дома. Возможно, именно здесь он чувствовал себя уверенно и нормально. Совершенно нормален – так ведь сказали врачи.

По моим наблюдениям, многие мелкие штрихи в его поведении доказывали, что настолько драматических изменений в его характере и поведении, какие когда-то подозревали врачи, на самом деле и не было. При последнем расставании он мне сказал:

– Мама, ты должна быть там, где я оценен по заслугам. Мне очень важно, чтобы ты была там.

И ни слова о Крисе, хотя тот находился рядом. Имя Криса ему приходилось буквально выдавливать из себя.

– Мы пригласим Джори и его жену и, конечно, Синди.

При имени Синди его лицо исказилось. Мне было совершенно непонятно, как можно относиться с неприязнью к такой хорошенькой и очаровательной девочке, как наша любимая Синди. Я бы не смогла любить ее сильнее, если бы она была плоть от плоти, кровь от крови моей и моего дорогого Кристофера. Как бы то ни было, но с тех пор, как она оказалась у нас двух лет от роду, она стала нашим ребенком, и именно она принадлежала нам обоим, мне и Крису.

Синди исполнилось шестнадцать. Она была более чувственна, чем я в ее возрасте. Но ведь она не жила в такой изоляции от жизни, как я. Свежий воздух и солнце давали ей те жизненные силы, которых не получили в свое время я и разделявшие мое заточение братья и сестра. Хорошее питание, физические упражнения, прогулки на свежем воздухе, достаток… Она имела все самое лучшее. Нам в детстве досталось наихудшее.

Крис спросил, не собираемся ли мы стоять здесь весь день и ждать, пока проливной дождь не промочит нас насквозь. Он потянул меня за собой к дому, заражая своим оптимизмом.

Приближающиеся раскаты грома, мрачные черные тучи, пересекаемые зигзагами молний, подталкивали нас к дому, и шаг за шагом мы наконец подошли к главному входу Фоксворт-холла.

Я заметила некоторые детали, которых не было видно издалека. Пол портика был выложен изразцами трех оттенков красного цвета: причудливо чередуясь, изразцы образовали солнечный круг с лучами, подобный стеклянному кругу над двустворчатыми дверями входа. Эти два солнечных диска почему-то очень обрадовали меня. Раньше их здесь не было. Возможно, Крис и прав в своем оптимизме. А восстановленный дом все же отличается от старого, хоть и похож на него. Ведь даже две одинаковые снежинки на самом деле различны.

Я нахмурилась: но кто же заметит различие между двумя падающими снежинками?

– Прекрати выискивать разные мелочи, не надо портить себе настроение, Кэтрин. По твоему лицу и глазам я вижу, что ты так и ищешь, к чему бы придраться. Клянусь тебе честью, что мы останемся в этом доме только до тех пор, пока Барт не вступит в свои права, а потом улетим на Гавайи. Если на этот дом, пока мы в нем находимся, обрушится ураган или нахлынет приливная волна, то это случится только потому, что ты ожидаешь чего-то плохого.

Слова Криса заставили меня улыбнуться.

– Не забывай, что есть еще и вулканы. Они могут залить нас горячей лавой.

Он засмеялся и шутливо шлепнул меня по заду:

– Прекрати! Ну пожалуйста! Десятого августа мы уже сможем сесть в самолет. Но сто против одного, что ты и там будешь беспокоиться о Джори, о Барте, думать, что делает Барт один в этом доме.

Только сейчас я вспомнила, что Барт упоминал о каком-то сюрпризе, который ожидает нас в Фоксворт-холле. Когда он говорил об этом, то как-то странно глядел на меня.

– Мама, ты будешь поражена, когда увидишь… – Он замолчал и неловко улыбнулся. – Я прилетал туда каждое лето, чтобы проверить, все ли в порядке, не разрушается ли дом от запустения и сырости. Я распорядился сделать интерьер таким, каким он был раньше, за исключением моего кабинета. Его я хочу отделать по-современному, установить необходимое мне электронное оборудование… Но ты, конечно, можешь кое-что изменить в обстановке, чтобы в доме стало уютнее.

Уютнее? Да разве там может быть уютно? Я знала, каково быть запертым в этом доме, проглоченным им и обманутым. Я вздрогнула от стука моих высоких каблуков, раздавшегося под сводом портика вслед за глухим звуком шагов Криса, когда мы приблизились к черным дверям, украшенным геральдическими щитами. Не знаю, действительно ли Барт настолько уважал своих предков Фоксвортов, что желал сохранить все их аристократические титулы и гербы, или же он просто хотел, чтобы все оставалось так, как было когда-то. На каждой из двух черных створок висело по тяжелому медному молотку, а на планке между створками находилась маленькая, почти незаметная кнопка звонка.

– Я уверен, что этот дом начинен всякими современными приспособлениями, которые неприемлемы для подлинно исторического дома в Виргинии, – прошептал Крис.

Вероятно, Крис был прав. Барт обожал всякую старину, но одновременно сходил с ума от всего модернового. Ни одна из электронных новинок не проходила мимо его внимания, он обязательно старался приобрести ее.

Крис полез в карман за ключом, который Барт дал мне перед расставанием в Бостоне. Вставляя большой медный ключ в замочную скважину, он улыбнулся мне. Но прежде чем он успел повернуть ключ, дверь сама бесшумно распахнулась.

Я отступила в изумлении.

Крис снова подтолкнул меня вперед, приветливо здороваясь со стариком, который жестами приглашал нас войти.

– Входите, – проговорил старик слабым, но резким голосом, быстро оглядев нас. – Ваш сын звонил и сказал, чтобы я ждал вас. Можно считать, что я здесь за прислугу.

Я смотрела на худого старика, согнувшегося так, будто он карабкался по крутому склону, хотя ноги его стояли на ровном полу. У него были какие-то выцветшие волосы, не седые и не белокурые, и светло-голубые водянистые глаза. Впалые щеки и глубоко запавшие глаза придавали ему страдальческий вид, – казалось, этот человек перенес много мук за свою жизнь. И еще было в нем что-то… что-то очень знакомое.

Ноги у меня налились свинцом и отказывались двигаться. Сильный ветер подхватил широкую юбку моего белого летнего платья, подняв ее чуть ли не до бедер, когда я занесла ногу, чтобы переступить порог Фоксворт-холла, восставшего, как феникс из пепла.

Крис остановился рядом со мной и обнял меня за плечи:

– Доктор Кристофер Шеффилд с женой, – доброжелательно представился он. – А вы?

Сморщенный старик, поколебавшись, пожал сильную загорелую руку Криса. Его тонкие губы сложились в кривую насмешливую улыбку, которую подчеркнул такой же насмешливый изгиб кустистой брови.

– Рад видеть вас, доктор Шеффилд.

Я не могла отвести взгляд от сгорбленного старика с водянистыми голубыми глазами. Эта улыбка, редкие волосы с широкими серебряными прядями, эти глаза с удивительно длинными ресницами… Отец!

Этот старик выглядел так, как выглядел бы наш отец, доживи он до таких же лет и пройди он через все мыслимые и немыслимые в жизни страдания.

Мой отец, мой любимый, дорогой отец, отрада моего детства! Как я была бы счастлива когда-нибудь увидеть его снова!

Крис все еще крепко держал тонкую старческую руку, и старик наконец сказал нам, кто он:

– Ваш давно пропавший дядюшка, который, как считалось, погиб в Швейцарских Альпах пятьдесят семь лет назад.

Крис поспешил как-то объяснить наше замешательство, так как оно явно отразилось на наших лицах.

– Моя жена потрясена, извините, – вежливо проговорил он. – Ведь ее девичья фамилия Фоксворт… Однако до сих пор она была уверена, что все ее родственники по материнской линии умерли.

По лицу старика, как призрачная тень, промелькнула несколько раз кривая усмешка, прежде чем он смог изобразить на нем благочестивую доброту, наклеив ее, как этикетку, которая должна была отражать чистоту его помыслов.

– Я понимаю, – слабым голосом произнес «дядя Джоэл», но этот шепот прозвучал как-то неприятно; так слабый ветер иногда пугающе шелестит мертвыми, опавшими листьями.

Глубоко в водянистых голубых глазах старика затаились какие-то темные тени, словно зловещие призраки. Я знала без объяснений, что Крис все припишет моему вновь разыгравшемуся воображению.

«Никаких призраков, никаких теней, ничего нет…» – попыталась я успокоить себя.

Заставив себя хотя бы на время отбросить все подозрения относительно этого старика, объявившего себя одним из старших, давно умерших братьев моей матери, я с интересом стала оглядывать холл, служивший когда-то и танцевальным залом. Ветер снаружи усилился, а удары грома приблизились и накатывали один на другой, – вероятно, гроза проходила прямо над нами.

Я вздохнула, вспомнив тот день, когда мне было двенадцать и я пристально вглядывалась в дождь, мечтая потанцевать в этом зале с человеком, который был вторым мужем мамы, а позднее стал отцом моего второго сына, Барта.

Я вздохнула, вспомнив, какой я была тогда молодой и искренней, полной надежд, уверенной в том, что мир прекрасен и милостив.

Казалось, меня ничто уже не должно было удивить и поразить, как ребенка, после того как мы с Крисом повидали свет, побывали в Европе и Азии, в Египте и Индии. Однако этот зал показался мне еще более изысканным, чем тогда, в мои двенадцать лет.

Да, приходится признать, что он снова ошеломил меня! Я разглядывала его с каким-то благоговейным страхом, который возник во мне помимо желания; сердце мое учащенно забилось, кровь зашумела в ушах, стало жарко. Я увидела три люстры из хрусталя и золота. Они были огромны – около пятнадцати футов в диаметре, в каждой семь ярусов свечей, причем свечи были настоящие. А сколько раньше в них было ярусов? Пять? Три? Я не могла вспомнить. Я увидела огромные зеркала в позолоченных рамах, в них отражалась изысканная мебель в стиле Людовика XIV, расставленная вдоль стен зала, для того чтобы те, кто не танцует, могли посидеть и поболтать, наблюдая за танцующими.

Вещи не могут помнить и ждать, так не должно быть! Но почему же этот восстановленный Фоксворт-холл поразил меня даже больше, чем прежний?

Потом я увидела еще кое-что – то, чего никак не ожидала увидеть.

Две изогнутые лестницы спускались слева и справа на обширное пространство мраморного пола, выложенного красными и белыми плитами, как шахматная доска. Неужели это те самые лестницы? Отремонтированные, но те же? Разве я не своими глазами видела огонь, пожиравший Фоксворт-холл и оставивший от него одни угли и пепел? Все восемь каминов были налицо, как и мраморные лестницы. Причудливые витые решетки перил и поручни из палисандрового дерева должны были сгореть, но они были на месте. Я проглотила комок, застрявший в горле. Я бы не хотела, чтобы дом был совсем новым, чтобы все в нем было новым и ничего не осталось от старого.

Джоэл наблюдал за мной: вероятно, мое лицо больше выдавало чувства, чем лицо Криса. Когда наши глаза встретились, он быстро отвел взгляд и жестом пригласил нас следовать за ним. Он показал нам все великолепные комнаты первого этажа, но я следовала за ним скованно и молча, а все вопросы задавал Крис. Наконец мы устроились в одной из гостиных, и Джоэл начал рассказывать о себе.

Перед этим он по пути довольно надолго задержался в огромной кухне, чтобы собрать нам завтрак. Отказавшись от помощи Криса, он появился с подносом, на котором был чай и сэндвичи со всякими деликатесами. У меня был плохой аппетит, но Крис, как и следовало ожидать, проголодался и быстро расправился с шестью тонкими сэндвичами, затем принялся за остальные, когда Джоэл налил ему вторую чашку чая. Я съела только маленький безвкусный сэндвич и отпила два глотка чая, очень крепкого и горячего, а потом стала ждать, когда Джоэл начнет свой рассказ.

Его голос был слаб и надтреснут, с какими-то хрипами, как будто он простудился и ему трудно говорить. Однако скоро я перестала это замечать, так как он стал рассказывать о том, что я давно хотела узнать: о наших бабушке и дедушке, о нашей матери и ее детстве. Очень скоро мне стало ясно, что Джоэл не любил своего отца, и только тогда я почувствовала расположение к нему.

– Вы называли вашего отца по имени? – задала я первый вопрос с тех пор, как он начал свое повествование.

Мой голос прозвучал как испуганный шепот, как будто Малькольм был где-то поблизости и мог нас услышать.

Тонкие губы Джоэла задвигались и сложились в некое подобие улыбки:

– Конечно. Мой брат Мал был на четыре года старше меня, и мы оба всегда обращались к отцу только по имени. Мы не считали это дерзостью. Называть его «папа» было как-то нелепо. Слово «папа» подразумевает теплые родственные отношения, которых у нас не было, да никто и не хотел их. Отцом мы тоже не могли его называть, так как настоящим отцом он никогда нам не был. Конечно, разговаривая с ним, мы называли его отцом. Если говорить правду, мы старались, чтобы он не видел и не слышал нас. Мы исчезали, когда он появлялся дома. У него было два офиса: один, главный, в городе, где он находился большую часть времени и откуда руководил всеми делами, второй – здесь, в этом доме. Он всегда работал. В офисе он восседал за массивным письменным столом, который отделял его от нас, как барьер. Даже находясь дома, он был отделен от всех и неприступен. Он всегда был занят, всегда сам подходил к телефону в офисе, поэтому мы ничего не знали о его делах. Даже с матерью он редко разговаривал. По-моему, она принимала это как должное. Изредка мы видели, как он держал на коленях нашу маленькую сестричку. Спрятавшись, мы со странной тоской наблюдали за ними. Позднее, вспоминая наше детство, мы удивлялись, почему мы завидовали Коррине, ведь ее наказывали так же жестоко, как и нас. Однако мы видели, что отец всегда раскаивался, когда ему приходилось наказать ее. После оскорбления, порки или запирания на чердаке – последнее было его любимым способом наказания – он приносил Коррине какой-нибудь дорогой подарок: драгоценности, куклу или игрушку. У нее было все, что может пожелать маленькая девочка, но если ей случалось в чем-нибудь провиниться, самая любимая ее вещь отбиралась и передавалась в церковь, которую он посещал. Коррина плакала и старалась вымолить у него прощение, но он так же легко от нее отворачивался, как в другое время легко шел навстречу ее желаниям. Когда Мал или я пытались выпросить у него утешительные подарки после наказания, он поворачивался к нам спиной и приказывал нам быть мужчинами, а не детьми. Мы думали, что ваша мама знает какой-то способ заставить отца сделать все, что она пожелает. Мы не знали, как приласкаться к нему, притвориться послушными, чем смягчить его сердце.

Закрыв глаза, я представила, как девочка, ставшая впоследствии моей матерью, бегает по этому великолепному, но недоброму дому, приученная к расточительности и достатку… Поэтому, когда она вышла замуж за нашего отца, получавшего скромное жалованье, ей не приходило в голову ограничивать свои расходы.

Я сидела с широко раскрытыми глазами, а Джоэл продолжал:

– Коррина и наша мать не любили друг друга. Когда мы подросли, то поняли, что мать завидовала красоте дочери и ее умению очаровывать мужчин. Коррина в самом деле была необыкновенно хороша. Даже мы, братья, чувствовали силу ее женских чар.

Джоэл сложил на коленях худые бледные руки. Они были узловатыми, утолщенными в суставах, но почему-то все еще казались изящными, то ли потому, что их движения были грациозны, то ли потому, что они были так бледны.

– Посмотрите на все это великолепие и красоту и представьте семью измученных людей, где каждый мечтал освободиться от цепей, в которых нас держал Малькольм. Даже наша мать, унаследовавшая состояние своих родителей, была под строгим контролем. Мал убегал от банковских дел, которые он ненавидел и которыми его заставлял заниматься Малькольм, вскакивал на мотоцикл и уносился в горы, где отсиживался в хижине, которую мы с ним построили. Иногда мы приглашали туда наших подружек, и то, чем мы там занимались, вряд ли получило бы одобрение нашего отца, но мы таким образом бросали вызов его абсолютной власти над нами. Однажды летним днем случилось ужасное: Мал сорвался в пропасть; спасатели подняли оттуда его тело. Ему был только двадцать один год, мне – семнадцать. Я и сам наполовину умер, так пусто и одиноко мне стало без брата. Отец подошел ко мне после похорон Мала и сказал, что я должен занять место старшего брата в одном из банков и изучить финансовое дело. С таким же успехом он мог приказать мне отсечь себе руки и ноги. Я сбежал той же ночью.

Казалось, весь огромный дом ждал затаив дыхание. Даже буря снаружи тоже как будто затихла, хотя, мельком взглянув в окно, я увидела, что тяжелые свинцово-серые тучи еще больше вспучились и разбухли. Мы с Крисом сидели на изящной софе, и я чуть придвинулась к нему. Расположившийся напротив нас в кресле Джоэл замолчал, как бы собирая свои меланхолические воспоминания, и мы не торопили его.

– Куда же вы отправились? – спросил Крис, откинувшись на софе и скрестив ноги. Его рука дотронулась до моей. – Ведь очень трудно семнадцатилетнему парню жить самостоятельно…

Джоэл вернулся к действительности, с трудом отыскав себя в ненавистном мире своего детства.

– Да, было нелегко. Я ведь ничего не умел. Но у меня был музыкальный талант. Я устроился матросом на грузовое судно, чтобы добраться до Франции. Первый раз в жизни у меня появились мозоли на руках. Потом во Франции я нашел работу в ночном клубе и получал несколько франков в неделю. Скоро я устал от многочасовой работы и двинулся в Швейцарию, решив повидать мир и никогда не возвращаться домой. Я снова устроился музыкантом в ночной клуб при маленькой швейцарской гостинице близ границы с Италией и вскоре стал ходить в горы с группами лыжников. Я проводил на лыжах почти все свое свободное время, а летом совершал пешие прогулки или ездил на велосипеде. Однажды друзья пригласили меня принять участие в одном довольно рискованном предприятии – они хотели совершить скоростной спуск с очень высокой вершины. Мне тогда было около девятнадцати лет. Четверо других участников спуска шли впереди, смеялись и подшучивали друг над другом и не заметили, как я оступился и сорвался вниз головой в глубокую трещину во льду. При падении я сломал себе ногу. Полтора дня я пролежал там, почти без сознания, пока двое монахов, проезжавшие мимо на ослах, не услышали мои слабые крики. Они сумели достать меня из расщелины; каким образом, я не помню, так как был в полубеспамятстве от голода и боли. Я пришел в себя в монастыре и увидел над собой добрые, улыбающиеся лица. Этот монастырь находился в итальянской части Альп, а я ни слова не знал по-итальянски. Они учили меня своей латыни, пока не срослась моя нога. Потом они заметили, что у меня есть некоторые способности к рисованию, и попросили помочь им расписать стены и проиллюстрировать рукописи религиозного содержания. Иногда я играл на органе. К тому времени, когда моя нога зажила настолько, что я смог ходить, я понял, что мне нравится спокойная монастырская жизнь, занятия живописью, игра на органе во время утренних и вечерних служб, размеренное чередование молитв и трудов, монашеское самоотречение. Я остался с ними и в конце концов стал одним из них. В этом монастыре, высоко в горах, я наконец обрел душевный покой.

Джоэл окончил свой рассказ. Он сидел, глядя на Криса, затем перевел свои выцветшие, но горящие глаза на меня.

Смущенная его проницательным взглядом, я старалась не отводить глаз и не обнаружить смятения чувств. Он мне все-таки чем-то не нравился, хотя и напоминал отца, которого я очень любила. А поскольку явной причины такой неприязни не было, я решила, что всему виной мое беспокойство и боязнь того, что он все знает… Знает, что Крис мой брат, а не муж. Может быть, Барт рассказал ему о нас? Или он заметил, как Крис похож на Фоксвортов? Конечно, это были только догадки. Он улыбался мне, старался быть обаятельным, чтобы завоевать мое доверие. Он понимал, что завоевывать доверие надо именно у меня, а не у Криса…

– Почему вы вернулись? – спросил Крис.

Джоэл снова постарался наклеить на лицо улыбку.

– Однажды в монастырь наведался американский журналист. Он хотел написать статью о том, что заставляет людей в наше время становиться монахами. Поскольку только я один в монастыре владел английским, меня попросили побеседовать с ним. Пользуясь случаем, я спросил, не слышал ли он что-нибудь о Фоксвортах из Виргинии. Он слышал, поскольку Малькольм владел к тому времени огромным состоянием и так или иначе участвовал в политических делах. И только тогда я узнал о его смерти, а также о смерти моей матери. Когда журналист уехал, я стал все время думать об этом доме и о моей сестре. Однако проходил год за годом, дни сменялись такими же днями, а календарей мы там не держали… Но наступил день, когда я понял, что мне очень хочется домой, хочется увидеть сестру, поговорить с ней. Журналист не упоминал, вышла ли она замуж. Я так ничего и не знал, пока не вернулся в эти края почти год назад. Я поселился в мотеле и там услышал, что старый дом Фоксвортов сгорел в рождественскую ночь, что моя сестра была помещена в психиатрическую лечебницу, услышал и о ее ужасной судьбе. Но только когда Барт приехал сюда этим летом, я узнал все остальное: как она умерла, как он стал ее наследником.

Он опустил глаза.

– Барт – замечательный юноша. Я с удовольствием беседовал с ним. До того как он здесь появился, я бывал в этом доме, разговаривал со сторожем. Он рассказал мне о Барте, о том, как часто он приезжает сюда, как советуется со строителями и отделочниками, как он одержим желанием сделать новый дом точной копией старого. Я постарался быть здесь к его очередному визиту. Мы встретились, я объяснил ему, кто я, и мне показалось, что он даже обрадовался… Вот и все.

В самом деле? Я посмотрела на него в упор. А может быть, он вернулся в надежде получить свою часть от оставленного Малькольмом богатства? Не хочет ли он оспорить завещание моей матери и забрать себе добрую часть наследства? А если Джоэл имеет на это право, то Барт должен бы расстроиться, узнав, что «дядюшка» еще жив.

Я сдержалась и не высказала вслух ни одну из этих мыслей. Джоэл снова надолго замолчал. Крис поднялся с софы:

– Сегодняшний день уж очень насыщен событиями, жена устала. Будьте добры, покажите нам комнату, где мы могли бы отдохнуть.

Джоэл сейчас же вскочил, стал извиняться, что он недостаточно гостеприимен, и направился к лестнице.

– Я был бы рад снова увидеть Барта. Он был так любезен, что предложил мне комнату в доме. Но все эти комнаты слишком напоминают мне прошлое, моих родителей… Я занял помещение над гаражом, рядом с комнатами для прислуги.

Зазвенел телефон. Джоэл протянул мне трубку.

– Это звонит ваш старший сын из Нью-Йорка, – произнес он скрипучим голосом. – Если вы хотите оба говорить с ним, пусть один из вас подойдет к телефону в соседней комнате.

Крис поспешил в другую комнату, пока я здоровалась с Джори. Его счастливый голос немного развеял мое подавленное настроение и мрачные мысли.

– Мама, папа! Мне удалось отменить несколько выступлений, и мы с Мел свободны, поэтому вылетаем к вам. Мы оба так устали, что нам необходимо немного отдохнуть. Кроме того, очень хочется взглянуть на дом, о котором мы столько слышали. Он действительно так похож на прежний?

О да… Даже слишком похож… Я обрадовалась, что приедут Джори и Мелоди; а когда появятся Синди и Барт, то вся семья опять соберется вместе под одной крышей – этого уже давно не было.

– Нет, я, конечно, не думаю совсем отказаться от выступлений, – весело ответил он, когда я спросила об этом. – Я просто немного устал. Даже кости болят. Нам обоим нужен хороший отдых… и у нас есть для вас новость…

Больше он ничего не сказал.

Разговор был окончен, мы с Крисом улыбнулись друг другу. Джоэл ушел, чтобы не мешать нашему разговору, а теперь вновь появился, неуверенной поступью обогнул французский столик, на котором стояла огромная мраморная ваза с искусной композицией из засушенных растений, и сообщил, что Барт сам наметил для меня апартаменты. Он взглянул на меня, а затем на Криса и добавил:

– И для вас, конечно, доктор Шеффилд.

Скосив глаза, он посмотрел на выражение моего лица и, кажется, остался доволен тем, что увидел.

Под руку с Крисом я храбро направилась к лестнице, которая повела нас на верхний этаж, туда, где все начиналось, где зародилась удивительная, грешная любовь, настигшая нас в пыльной, затхлой темноте чердака, где был свален всякий ненужный хлам и старая мебель, на стенах висели бумажные цветы, а под ногами хрустели разбитые надежды.

На середине лестницы я остановилась, чтобы осмотреть все еще раз сверху – не ускользнуло ли что от моего внимания? Когда Джоэл рассказывал о себе и угощал нас сэндвичами, я все разглядывала, разглядывала… Ведь этой роскошью мне и раньше приходилось любоваться не часто, во всяком случае реже, чем хотелось бы. Из той комнаты, где мы находились, мне был виден холл с множеством зеркал и французской мебелью, старательно сгруппированной в отдельные островки, чтобы у сидящих и беседующих создавалось ощущение интимности. Мраморный, тщательно отполированный пол блестел как стекло. Я почувствовала непреодолимое желание танцевать, танцевать, кружиться в танце до упаду…

Крис не понимал, почему я медлю, и нетерпеливо тянул меня вверх по лестнице, пока мы не оказались в большой ротонде, откуда я снова стала любоваться танцевальным залом.

– Кэти, ты вся ушла в свои воспоминания? – почему-то сердито прошептал Крис. – Может, забудем на время о прошлом и пойдем дальше? Я чувствую, что ты очень устала.

Воспоминания… они нахлынули на меня непреодолимо и жестоко. Кори, Кэрри, Бартоломью Уинслоу – они были здесь, рядом, они шептали, шептали мне что-то. Я снова оглянулась на Джоэла: он попросил нас не называть его дядей. Он хотел, чтобы этим титулом его величали мои дети.

Он очень походил на Малькольма, только взгляд был мягче, не такой пронизывающий, как на огромном портрете в натуральную величину, висящем в охотничьей комнате. Ведь не все голубые глаза жестоки и бессердечны, я должна бы это знать лучше других.

Внимательно разглядывая лицо старика, я старалась представить, каким он был в молодости. У него тогда были волосы цвета соломы, а лицом он походил на моего отца и на его сына. Напряжение отпустило меня, я смягчилась и, шагнув к нему, со словами «Добро пожаловать домой, Джоэл!» обняла старика.

Его хилое тело осталось холодным и бесчувственным в моих объятиях. Щека, к которой я приложилась губами, была сухой. Он отпрянул, как будто мое прикосновение оскорбило его, а возможно, он просто боялся женщин. Я резко отдернула руки, сразу пожалев о своей попытке проявить дружбу и расположение к нему. Ласки были не приняты у Фоксвортов, разве только между супругами. В замешательстве я оглянулась на Криса. Его взгляд успокоил меня – все нормально.

– Жена очень устала, – мягко напомнил Крис. – Мы последнее время были очень заняты, всякие события: присвоение степени младшему сыну, гости, вечера, а потом это путешествие…

Джоэл наконец нарушил затянувшееся неловкое молчание, в котором мы пребывали, стоя в ротонде, и заметил, что Барт намеревался нанять прислугу. Он уже звонил в бюро по найму, однако сказал, что мы можем сами подобрать слуг по своему вкусу. Джоэл промямлил это так невнятно, что я не расслышала и половины из того, что он сказал, тем более что мой взгляд был устремлен в северное крыло дома, туда, где находилась последняя комната, в которой нас когда-то запирали. И она осталась такой же самой? Приказал ли Барт поставить там две двуспальные кровати и такую же темную массивную старинную мебель? Я ожидала этого, но молила Бога, чтобы так не было.

Внезапно Джоэл произнес слова, заставшие меня врасплох:

– Ты очень похожа на мать, Кэтрин.

Я растерянно уставилась на него, недовольная таким сравнением, хотя он, возможно, считал его комплиментом. Некоторое время он стоял молча, как бы ожидая какого-то ответа и переводя взгляд с меня на Криса и обратно, потом кивнул и снова двинулся вперед, чтобы показать нам наши комнаты. Солнце, так ярко сиявшее в час нашего прибытия сюда, казалось теперь далеким воспоминанием, потому что дождь тяжело и беспрерывно стучал по крыше, гром перекатывался и гремел над головой, а молнии рассекали небо. Я вздрагивала от этих ударов и вспышек, как от Божьего гнева, и, качнувшись, всегда оказывалась в надежных руках Криса.

Потоки воды струились по стеклам, стекали с крыши по водосточным трубам и вскоре залили дорожки в саду и клумбы, разрушая все то, что совсем недавно там цвело и красовалось. Я вздохнула, мне стало грустно, что я снова здесь, – такой юной и уязвимой я вдруг себя почувствовала.

– Да-да, – пробормотал себе под нос Джоэл, – совсем как Коррина.

Он еще раз критически осмотрел меня, затем склонил голову и о чем-то задумался на долгих пять минут. А может, пять секунд?

– Нам надо распаковать вещи, – более настойчиво сказал Крис. – Жена переутомилась. Ей надо принять ванну и немного вздремнуть. После дороги всегда хочется помыться и отдохнуть.

Непонятно, зачем он все это объясняет!

Джоэл тотчас очнулся, как бы вернувшись откуда-то, где он только что был. Возможно, монахи часто так молятся, склонив голову, и забываются в безмолвной молитве. Наверно, он так привык. Я ведь почти ничего не знаю о монастырях и о монашеской жизни.

Медленно передвигая шаркающие ноги, он шел по длинному коридору. Еще один поворот, и я с болью и замешательством поняла, что Джоэл привел нас в южное крыло здания, где когда-то в роскошных апартаментах жила наша мать. Помню, я страстно желала спать в ее великолепной, похожей на лебедя кровати, сидеть за ее длинным туалетным столиком, купаться в ее черной мраморной ванне, установленной на уровне пола и окруженной зеркалами.

Джоэл остановился перед двустворчатой дверью, к которой вели две широкие, покрытые ковром ступени в виде полумесяца. Губы его растянулись в какой-то медленной странной улыбке.

– Комнаты вашей матери, – кратко произнес он.

Я с трепетом остановилась перед знакомой до слез дверью и беспомощно оглянулась на Криса. Шум дождя перешел в ровный барабанный стук. Джоэл открыл одну створку двери и шагнул в спальню. Задержавшись на мгновение, Крис шепнул мне:

– Мы для него просто муж и жена, Кэти, – вот все, что он о нас знает.

Со слезами на глазах я вошла в эту спальню и безумным взглядом уставилась на то, ради чего я когда-то была согласна взойти на костер, – кровать! Кровать-лебедь под великолепным розовым балдахином, изящно прикрепленным к чему-то вроде крыльев, переходящих в подобие пальцев. Голова лебедя и его изогнутая шея были теми же, и те же бдительные, хотя и сонные рубиновые глаза, слегка прищурившись, наблюдали за всеми, кто находился в постели.

Я стояла в замешательстве. Спать в этой кровати? В кровати, где моя мать лежала в объятиях Бартоломью Уинслоу, ее второго мужа? Того самого мужчины, которого я украла у нее и сделала отцом моего сына Барта? Того мужчины, который до сих пор врывается в мои сны, наполняя сердце горькой виной. Нет! Я не смогу спать в этой кровати! Ни за что!

Когда-то я желала спать в этой лебединой кровати с Бартоломью Уинслоу. Как молода и глупа я была тогда! Я считала, что обладание красивыми вещами может сделать человека счастливым, а уж иметь такого мужа, как Бартоломью, было вообще пределом моих мечтаний!

– Эта кровать просто чудо, не так ли? – спросил Джоэл, подойдя сзади. – Барт сбился с ног в поисках искусных мастеров, которые могли бы вручную вырезать изголовье в форме лебедя. Когда он объяснял, что надо сделать, все ремесленники смотрели на него как на сумасшедшего. Наконец он нашел несколько старых мастеров, которые были рады создать такую уникальную вещь, тем более за хорошее вознаграждение. Мне кажется, Барт где-то отыскал детальное описание того, как именно была повернута голова лебедя, один полузакрытый глаз которого был сделан из рубина, а также описание крыльев с пальцевидными окончаниями, к которым крепились складки балдахина из тонкого шелка. Ох и разволновался же он, когда сначала у мастеров что-то получилось не так. А еще он заказал маленькую скамеечку для ног, также в виде лебедя. Для вас, Кэтрин, все для вас!

На этот раз в голосе Криса прозвучали жесткие нотки:

– Джоэл, так все же что Барт рассказал вам?

Он обнял меня за плечи, согревая и защищая от Джоэла, от всех напастей. С ним я могла бы жить и в шалаше, и в палатке, и в пещере. Он вливал в меня силы.

Губы старика скривились в едва заметной насмешливой улыбке, когда он заметил, как Крис старается защитить меня.

– Барт рассказал мне все о вашей семье. Видите ли, он всегда нуждался в совете старшего друга…

Джоэл остановился и многозначительно посмотрел на Криса, который не мог не почувствовать подтекст сказанного. Я заметила его волнение, хоть он и держал себя в руках. Джоэл, казалось, остался доволен произведенным эффектом.

– Барт рассказывал мне, как бедные дети – его мать с братьями и сестрой – более трех лет жили в заточении. Как потом его мать с младшей сестрой Кэрри – брат-близнец Кэрри к тому времени умер – сбежали в Южную Каролину. Как вы, Кэтрин, долго искали себе подходящего мужа – человека, который отвечал бы всем вашим требованиям, и наконец вышли замуж за… доктора Кристофера Шеффилда.

Столько намеков было в его словах, так много недосказанного… Вполне достаточно, чтобы у меня мурашки поползли по спине.

Джоэл вышел из комнаты, тихо притворив за собой дверь. Только тогда Крис смог убедить меня остаться в этой комнате хотя бы на одну ночь. Он целовал меня, обнимал, гладил по спине и по волосам, успокаивал, как ребенка, пока я не пришла в себя и не смогла разглядеть все сделанное Бартом для того, чтобы восстановить былую роскошь этих апартаментов.

– Эта кровать – только копия прежней, – мягко убеждал меня Крис, понимая мои чувства. – Наша мать никогда не лежала в этой кровати, дорогая. Барт прочел твои воспоминания, ты ведь знаешь об этом. Все, что ты здесь видишь, воссоздано по твоему описанию. Ты так подробно описала и «лебединую» кровать, и всю обстановку, что он решил, будто ты всегда мечтала об апартаментах, в которых жила наша мать. Может, подсознательно ты действительно этого хотела, а он догадался. Прости, если я не прав. Пойми только, что он хотел угодить тебе, затратил много сил и средств, чтобы эти комнаты приобрели прежний вид.

Я покачала головой: нет, никогда я не хотела того, что имела она.

– Хотела, – возразил он. – Хотела, Кэтрин! Ты горела желанием иметь все, что имела она! Я знаю. И твои сыновья знают. И не упрекай нас за то, что мы сумели распознать твои желания под ворохом всяких умных уверток.

Я готова была возненавидеть его за то, что он так хорошо знал меня. Но… я обхватила его руками и прижалась лицом к его груди, желая спрятаться даже от самой себя.

– Крис, не будь так жесток со мной, – выдохнула я. – Просто эти комнаты казались нам тогда такими удивительными, особенно когда мы пробирались сюда тайком от нее… и ее мужа.

Он крепко обнял меня.

– А что ты думаешь о Джоэле? – спросила я.

Немного помолчав, Крис ответил:

– Мне он нравится, Кэти. По-моему, он очень растроган и обрадован тем, что мы разрешили ему остаться здесь.

– Ты сказал ему, что он может здесь остаться? – прошептала я.

– А почему же нет? Мы уедем отсюда вскоре после того, как Барт отметит свое двадцатипятилетие и станет хозяином этого дома. К тому же нам предоставляется прекрасная возможность больше узнать о Фоксвортах. Джоэл расскажет нам о детстве и юности нашей матери, о том, как жила эта семья. Возможно, тогда мы сумеем понять, почему она предала нас и почему наш дед желал смерти своим внукам. Вероятно, где-то в далеком прошлом что-то настолько повлияло на разум Малькольма, что он, в свою очередь, смог заставить родную дочь забыть материнский инстинкт и отказаться от защиты собственных детей.

По моему же мнению, Джоэл достаточно уже рассказал нам, я больше ничего не хотела узнавать. Малькольм Фоксворт был одним из тех странных человеческих существ, которым повезло родиться без совести, он просто неспособен был чувствовать раскаяние за свои дурные поступки. Это невозможно ни объяснить, ни понять.

Крис ласково заглянул мне в глаза: его сердце и душа страдали от моего нежелания забыть все прошлые несправедливости и обиды.

– Я хотел бы еще порасспросить Джоэла о детстве и юности нашей матери, чтобы понять, что заставило ее жить так, как она жила. Наша родная мать причинила нам боль, которая не проходит до сих пор и не пройдет никогда, если мы не сможем понять, что руководило ею. Я простил ее, но ничего не смог забыть. Я хочу все понять, чтобы помочь тебе простить ее…

– Разве это поможет? – безнадежно спросила я. – Слишком поздно уже понимать и прощать нашу мать, и, если говорить честно, я не хочу никаких объяснений – потому что, если они окажутся убедительными, мне придется простить ее.

Он обессиленно опустил руки и, отвернувшись, отошел от меня.

– Я схожу за нашим багажом. Иди в ванную. К тому времени, как ты выйдешь, я уже все распакую.

В дверях он приостановился, но не оглянулся.

– Пожалуйста, постарайся использовать наше пребывание здесь, чтобы окончательно помириться с Бартом. Он теперь не тот, что был раньше. Ты ведь слышала его речь на подиуме. У этого молодого человека способности настоящего оратора. Его слова пробуждают в людях добрые чувства. Сейчас он может вести за собой людей, тогда как раньше был скрытен и застенчив. Мы должны благодарить Бога, что Барт наконец-то освободился от своей скорлупы.

Я покорно склонила голову:

– Конечно, я сделаю все возможное. Прости меня, Крис, что я бываю так безрассудно упряма, вот и сейчас опять…

Он улыбнулся и вышел из комнаты.

В «ее» ванной комнате, которая соединялась с великолепной туалетной комнатой, я медленно раздевалась, пока ванна из черного мрамора наполнялась водой. Меня окружали зеркала в позолоченных рамах, отражавшие мою наготу. Мне нравилась моя фигура, все еще стройная и подтянутая, и груди мои еще не обвисли. Раздевшись донага, я подняла руки, чтобы вынуть шпильки из волос. Разглядывая себя в зеркалах, я попыталась представить мою мать, как она стояла в той же позе и думала о своем втором муже, который был моложе ее. Задумывалась ли она о том, где он пропадает в те ночи, когда он был со мной? Догадывалась ли, кто был любовницей ее Барта до того страшного Рождества, когда все выяснилось? Надеюсь, что догадывалась!

Ужин прошел спокойно.

Двумя часами позже я расположилась в «лебединой» кровати, разбудившей во мне днем такие щемящие воспоминания. Лежала и смотрела, как раздевается Крис. Как и обещал, он распаковал багаж, развесил в шкафы мою и свою одежду, сложил в комод наше нижнее белье. Сейчас он казался усталым и немного грустным.

– Джоэл сказал мне, что завтра придет прислуга договариваться о найме. Надеюсь, ты сможешь побеседовать с ними.

Я удивленно приподнялась:

– Но я думала, Барт сам будет нанимать прислугу?

– Нет, он предоставил это тебе.

– Ох…

Крис накинул свой пиджак на бронзовую скульптурку слуги, и я вспомнила, что отец Барта, муж моей матери, делал так же, когда они жили здесь – вернее, не здесь, а в том, старом Фоксворт-холле. Воспоминания преследовали меня… Абсолютно голый, Крис направился в «свою» ванную комнату.

– Я только приму душ и приду. Пожалуйста, не засыпай без меня.

Я лежала в полутьме и вглядывалась в окружающие предметы. Меня охватило какое-то странное ощущение раздвоения личности. Мне казалось, что я – это не я, а моя мать. Я представляла себе четверых детей, запертых на чердаке. Чувствовала страх и вину перед ними, чувствовала угрозу, исходящую с нижнего этажа от презренного старика, который жил да жил, но не давал жить другим – жестокий, злой и бессердечный от рождения. Какой-то голос снова и снова нашептывал мне все это. Я закрыла глаза и попыталась унять свою разыгравшуюся фантазию. Я больше не слышала голосов, не слышала музыки. Мне ведь больше не нужно дышать пыльным сухим воздухом чердака. Всего этого уже нет. Мне теперь пятьдесят два года – не двенадцать, тринадцать, четырнадцать или пятнадцать.

Нет больше прежних запахов. В доме пахнет краской, деревом, свеженаклеенными обоями и новыми тканями. Здесь новые ковры, покрывала, новая мебель. Все-все новое, вплоть до разнообразных антикварных вещиц в салонах и кабинетах второго этажа. Нет прежнего Фоксворт-холла, только имитация. Да, а почему все же вернулся Джоэл, если ему нравилось в монастыре? Ему, привыкшему к монашеской аскетической жизни, деньги, вероятнее всего, в самом деле не нужны. Наверно, для возвращения были другие причины, а не только желание увидеть, что произошло с его родовым гнездом. Он остался здесь, даже узнав, что умерла его сестра – наша мать, – единственная, кого он надеялся застать в живых. Ждал случая увидеться с Бартом? Что привлекло его в Барте и удержало здесь? Он даже согласился быть здесь кем-то вроде дворецкого, пока мы не наймем настоящего. Я вздохнула. Зачем искать что-то таинственное в поворотах судьбы? Все-таки деньги всегда были первопричиной всего.

Глаза мои слипались от усталости, но я старалась прогнать сон. Надо было подумать о завтрашнем дне, об этом неизвестно откуда свалившемся на нас «дядюшке». Неужели мы достигли всего, что когда-то обещала нам мать, только для того, чтобы уступить все Джоэлу? А если он не будет оспаривать завещание нашей матери и мы сохраним доставшееся нам наследство, то какой ценой?

Наутро мы с Крисом спустились по правому крылу двойной лестницы с уверенностью владельцев дома и хозяев собственной жизни. Он взял меня за руку и крепко сжал ее, когда я сказала, что мои тревоги ушли и Фоксворт-холл больше не страшит меня.

Мы застали Джоэла в кухне за приготовлением завтрака. На нем был длинный белый фартук, а на голове – высокий поварской колпак. Все это выглядело как-то нелепо на худой стариковской фигуре. В моем представлении поваром должен быть обязательно человек полный. Однако я была благодарна старику за то, что он избавил меня от работы, которую я всегда недолюбливала.

– Надеюсь, вам понравятся яйца «Бенедикт», – произнес он, даже не взглянув на нас.

К моему удивлению, яйца «Бенедикт» оказались великолепны. Крис съел две порции. После завтрака Джоэл показал нам несколько пустых комнат, без мебели и отделки.

– Барт рассказывал мне, что вы любите уютные комнаты с удобной мебелью, поэтому он предоставил вам возможность самой обставить эти пустые комнаты, по вашему вкусу, – с кривой улыбочкой произнес он.

Что за насмешка? Ведь он, наверно, знает, что мы с Крисом не собираемся оставаться здесь надолго. Потом я подумала, что Барт просто не знал, как обставить эти комнаты, и хотел, чтобы я помогла ему, но сам попросить об этом постеснялся.

Когда я спросила Криса, сможет ли Джоэл оспорить завещание нашей матери и попытаться взять себе из наследства какую-то часть, он покачал головой и сказал, что не знает, существуют ли какие-либо законные способы передела наследства, если вдруг объявится «умерший» наследник.

– Барт сам бы мог выделить Джоэлу столько денег, чтобы ему хватило до конца жизни, – сказала я, в который раз припоминая каждое слово из последних пожеланий моей матери и из ее завещания: в нем она ничего не говорила о своих старших братьях, видимо считая их умершими.

Пока я все это обдумывала, Джоэл снова оказался на кухне, явно собираясь наготовить столько еды, что ее хватило бы на целую гостиницу. Крис задал ему какой-то вопрос, я не расслышала. С мрачным видом Джоэл ответил:

– Конечно, дом все-таки не совсем тот, что был когда-то, хотя бы потому, что при постройке сейчас никто не использует деревянных гвоздей. Я перенес всю сохранившуюся старую мебель в свои комнаты. Я ни на что не претендую, поэтому останусь жить в помещении для прислуги над гаражом.

– Я ведь говорил, что не следует вам там оставаться, – нахмурился Крис. – Вы – член нашей семьи и не должны так стеснять себя.

Между тем мы уже видели огромный гараж, и комнаты, размещенные над ним, едва ли были маленькими и тесными.

«Пусть он там останется!» – захотелось мне воскликнуть, но я промолчала.

Прежде чем я поняла, что происходит, Крис настоял, чтобы Джоэл поселился на втором этаже в западном крыле дома. Я вздохнула, мне отчего-то было неприятно, что Джоэл будет жить на одном этаже с нами. Ну да ладно! Послушаем его рассказы, удовлетворим свое любопытство, Барт отметит двадцать пятый день рождения, и вместе с Синди мы улетим на Гавайи.

Примерно в два часа дня мы с Крисом устроились в библиотеке, чтобы побеседовать с мужчиной и женщиной, у которых были отличные рекомендации. Вроде все было в порядке, но я заметила, что они почему-то украдкой переглядываются. К тому же мне не понравилось, что они вели себя так, словно давно знают нас. Крис уловил мое негативное отношение к этой паре.

– Мне жаль, но мы уже наняли другую семейную пару, – сказал он.

Муж с женой поднялись, чтобы уйти. Женщина задержалась в дверях и многозначительно посмотрела на меня.

– Я живу в деревне, миссис Шеффилд, – проговорила она холодно. – Мне было всего пять лет, но я много слышала о Фоксвортах, которые жили здесь, на холме.

Я отвернулась.

– Не сомневаюсь, – сухо произнес Крис.

Женщина фыркнула и хлопнула дверью.

Следующим был высокий, аристократического вида мужчина с военной выправкой, в его одежде все было аккуратно, до мельчайших деталей. Он вошел и остановился, ожидая приглашения присесть.

– Меня зовут Тревор Мейнстрим Мейджорс, – проговорил он с прекрасным английским произношением. – Я родился в Ливерпуле пятьдесят девять лет назад. Женился в Лондоне, когда мне было двадцать шесть, три года назад жена умерла. Двое моих сыновей живут в Северной Каролине. Если бы мне удалось найти работу в Виргинии, то в свободное время я смог бы навещать их…

– Где вы работали после того, как ушли от Джонстонов? – спросил Крис, просмотрев послужной список Мейджорса. – У вас замечательные характеристики вплоть до прошлого года.

Тут Крис спохватился и предложил англичанину сесть. Тревор Мейджорс сел, несколько раз переместил свои длинные ноги и поправил галстук, затем вежливо ответил:

– Я работал у Миллерсонов, которые уехали отсюда с полгода назад.

Он замолчал. Я слышала когда-то о Миллерсонах от матери, и сердце мое дрогнуло при упоминании знакомой фамилии.

– Сколько вы у них проработали? – дружелюбно спросил Крис; его голос звучал вполне спокойно, хотя он и уловил тревогу в моем взгляде.

– Недолго, сэр. У них было пятеро своих детей, да еще постоянно приезжали племянники и племянницы, подолгу гостили друзья. А я был единственным слугой. Все домашнее хозяйство лежало на мне: приготовление пищи, уборка, стирка, вождение автомашины и – гордость и радость каждого истинного англичанина – работа в саду. А бесконечные поездки на машине с пятью детьми – в школу и обратно, на занятия танцами, на спортивные соревнования, в кино и тому подобное – занимали столько времени, что мне не всегда удавалось приготовить приличный обед. Однажды мистер Миллерсон отчитал меня за то, что я не успел скосить газон и прополоть клумбы, к тому же, по его словам, в доме уже две недели не было приличного обеда. В этот день я вообще запоздал с обедом, из-за этого он и поднял крик. А я был очень занят: его жена приказала мне отвезти ее за покупками, я долго ждал ее у магазинов, затем она послала меня забрать детей из кино… ну и когда же я успел бы приготовить обед? Я объяснил мистеру Миллерсону, что я не робот, что не могу делать все сразу, и заявил, что ухожу. Он очень разозлился и пригрозил, что не даст мне хорошей рекомендации. Но если вы согласны подождать несколько дней, я все же обращусь к нему – надеюсь, он уже остыл и понял, что я делал все, что мог, даже в таких трудных условиях.

Я вздохнула и подала Крису тайный знак – человек нам подходит. Крис даже не взглянул в мою сторону.

– Я думаю, что вы хороший работник, мистер Мейджорс. Мы возьмем вас с месячным испытательным сроком, но, если ваша работа окажется неудовлетворительной, мы с вами расстанемся.

Тут Крис наконец посмотрел на меня:

– Разумеется, если жена не против…

Я молча встала и кивнула. Нам действительно нужна прислуга. Не собиралась же я тратить все свое время на уборку этого огромного дома.

– Пожалуйста, называйте меня просто Тревором. Я сочту за честь и удовольствие служить в таком великолепном доме.

Он вскочил на ноги, едва я поднялась. Крис также встал, и они пожали друг другу руки.

– Я очень рад, – проговорил он и приветливо улыбнулся нам.

В течение трех дней мы наняли трех слуг. Это было нетрудно, поскольку Барт обещал щедро платить им.

На пятый день нашего пребывания в Фоксворт-холле, вечером, мы стояли с Крисом на балконе и глядели на горы. Над нами сияла та же старая луна, которая светила и в ту давнюю ночь, когда мы впервые вступили под своды старого дома. Око Господне – верила я, когда мне было пятнадцать. В других местах луна казалась мне романтичной, волшебный лунный свет смывал мои страхи и грехи. А здесь я воспринимала луну как жестокого судью, всегда готового вынести нам приговор.

– Чудесная ночь, правда? – спросил Крис, обняв меня за талию. – Мне очень нравится этот балкон, который Барт придумал пристроить к нашим апартаментам. Он не привлекает внимания посторонних, потому что находится в боковой части здания, и в то же время с него открывается прекрасный вид на горы.

Горы в синей дымке всегда представлялись мне чем-то вроде тюремной стены, за которой мы были обречены вечно томиться, как пленники пустой надежды. Даже сейчас я воспринимала их мягкие очертания как барьер, отделяющий меня от свободы. Господи, если Ты взираешь на нас сверху, помоги мне выдержать эти несколько недель!

В полдень следующего дня мы с Крисом и Джоэлом стояли у окна над портиком дома, наблюдая, как низенький красный «ягуар» спешит по крутому серпантину дороги, ведущей к Фоксворт-холлу.

Барт гнал машину, не соблюдая никакой осторожности, на дьявольской скорости, как будто бросая вызов смерти. У меня замирало сердце, когда я наблюдала, как он виражирует на опасных поворотах.

– Видит Бог, он мог бы быть и поосторожнее, – проворчал Крис. – Ведь с ним то и дело что-нибудь случается… А поглядите на него – он ведет себя так, будто заговорен от смерти.

– Некоторые и заговорены… – загадочно произнес Джоэл.

Я удивленно взглянула на него, затем снова стала наблюдать за маленькой красной машиной, которой уже кое в чем повезло. Дело в том, что Барт каждый год покупал новую машину, каждый раз только красного цвета. Он испробовал чуть ли не все дорогие машины в поисках наилучшей, по его мнению. Именно эта полюбилась ему и осталась у него надолго, он даже известил нас об этом в коротком письме.

С визгом машина остановилась, запахло горелой резиной, последние метры пути были отмечены длинными черными полосами от раскаленных протекторов. Взмахнув приветственно рукой, Барт снял темные очки и тряхнул головой, откидывая назад темные растрепанные волосы. Затем, пренебрегая дверцами, он выпрыгнул из своей открытой машины, снял перчатки и небрежно кинул их на сиденье. Взбежав по ступеням, он приподнял меня своими сильными руками и запечатлел по нескольку поцелуев на каждой моей щеке. Я была ошеломлена столь горячим приветствием и так же горячо ответила ему. Но в тот момент, когда мои губы прижались к его щеке, он отпустил меня и даже слегка оттолкнул, как будто я ему уже надоела.

Он стоял, освещенный ярким солнцем, высокий – шесть с лишним футов, в его темно-карих глазах светились ум и сила. Он был прекрасно сложен: широкие плечи, мускулистое тело, узкие бедра, длинные ноги. Даже в обычном белом спортивном костюме он смотрелся великолепно.

– А ты замечательно выглядишь, мама, просто чудо! – Его темные глаза оглядели меня с головы до пят. – Спасибо, что надела это красное платье – мой любимый цвет…

Я тронула за руку Криса.

– Спасибо, Барт, я всегда его надеваю специально для тебя.

Сейчас он найдет какие-нибудь теплые слова и для Криса, надеялась я. Я ждала этого. Но Барт сделал вид, что не заметил Криса, и повернулся к Джоэлу:

– Ну, дядя Джоэл, ведь в самом деле моя мама красива? Помните, я говорил вам?

Рука Криса больно сжала мою. Барт всегда находил способ обидеть того единственного отца, которого он знал.

– Да, Барт, твоя мать очаровательна, – ответил Джоэл хриплым, дребезжащим голосом. – Вероятно, именно так должна была выглядеть моя сестра Коррина в этом возрасте. По крайней мере, такой я представлял ее себе.

– Барт, поздоровайся же со своим… – Я запнулась: хотела сказать «отцом», но боялась, что Барт ответит на это грубостью, поэтому сказала: – С Крисом.

Барт перевел на Криса жесткий взгляд темных глаз и небрежно произнес грубоватое приветствие.

– А вы не стареете, да? – произнес он каким-то обличающим тоном.

– Уж извини, Барт, – сдержанно ответил Крис. – Но время иногда делает свое дело незаметно.

– Вероятно, это так.

Если бы я могла отшлепать Барта!

Отвернувшись от нас, Барт занялся осмотром газонов, шикарных цветочных клумб, пышных кустарников, садовых дорожек, бассейнов, вазонов и скульптур.

– Это великолепно, просто великолепно, – с хозяйской гордостью улыбался он. – Все как я хотел. Я много повидал, но ни одно поместье не может сравниться с Фоксворт-холлом.

Его темные глаза встретились с моими.

– Я знаю, что ты думаешь, мама. Я знаю, что на самом деле здесь все не так совершенно. Однако настанет время… Я продолжу строительство, добавлю новые флигели, и когда-нибудь этот дом затмит любой европейский дворец. Я приложу все силы, чтобы сделать Фоксворт-холл настоящей достопримечательностью.

– И кого ты удивишь, когда выполнишь задуманное? – спросил Крис. – Миру не нужны больше огромные дома и несметные богатства, он перестал уважать тех, кому они достаются в наследство.

Черт возьми! Крис редко говорил так бестактно и грубо. Зачем он это сказал? Лицо Барта вспыхнуло под темным загаром.

– Я собираюсь увеличить свое состояние собственным трудом, – вскипел Барт и шагнул к Крису.

Тонкий и высокий, он возвышался над Крисом, как башня. Человек, которого я привыкла считать своим мужем, с вызовом смотрел в глаза моему сыну.

– До сих пор я делал это для тебя, – сказал Крис.

К моему удивлению, Барт как будто обрадовался такому заявлению:

– Вы хотите сказать, что, будучи попечителем, увеличили мою долю наследства?

– Да, и это не составило большого труда, – лаконично произнес Крис. – Деньги делают деньги, и инвестиции, которые я осуществлял от твоего имени, принесли значительные прибыли.

– Десять к одному, что я бы сделал это лучше.

– Мне следовало ожидать от тебя подобную благодарность, – усмехнулся Крис.

Я переводила взгляд с одного на другого, и мне было жаль обоих.

Крис был зрелым мужчиной, он знал себе цену, был уверен в себе и с этой уверенностью спокойно шел по жизни. Барт же все еще искал себя, свое место в жизни, жаждал самоутверждения.

Сынок, сынок, когда же ты научишься скромности и благодарности? Много раз по ночам я видела, как Крис занимается расчетами, стараясь определить, куда наиболее выгодно вложить деньги. Он будто предвидел, что рано или поздно Барт упрекнет его в слабых финансовых способностях.

– Что ж, очень скоро у тебя появится возможность проверить свои умения, – подвел черту Крис и повернулся ко мне: – Пойдем, Кэти, прогуляемся до озера.

– Постойте! – воскликнул Барт, кажется несколько обиженный тем, что мы уходим, хотя он только что приехал. Я разрывалась между желанием уйти с Крисом и остаться, чтобы доставить радость моему сыну. – А где Синди?

– Она скоро приедет, – отозвалась я. – Сейчас Синди гостит у своей подруги. Может, тебе интересно будет узнать, что Джори и Мелоди собираются приехать сюда отдохнуть?

Барт молча уставился на меня, как будто это сообщение испугало его, потом на его красивом загорелом лице отразилось странное волнение.

– Барт, – сказала я, сопротивляясь желанию Криса увести меня от сына как от источника новых волнений. – Дом действительно великолепен. Те незначительные изменения, которые ты внес, только улучшили его.

Он очень удивился:

– Мама, ты считаешь, что он не точная копия? Я думал…

– О нет, Барт. Балкона со стороны наших комнат раньше не было.

Барт стремительно повернулся к «дядюшке» Джоэлу:

– Вы сказали мне, что балкон был! – воскликнул он.

С сардонической усмешкой Джоэл шагнул к нему:

– Барт, сынок, я не солгал. Я никогда не лгу. У старого дома был балкон. Мать моего отца распорядилась сделать это. И через этот балкон к ней пробирался ее любовник, чтобы не заметили слуги. Позже она и сбежала с этим любовником через балкон, даже не разбудив мужа, который запирал дверь их спальни и прятал ключ. Когда Малькольм стал хозяином, он приказал сломать балкон… но он действительно украшает ту часть дома.

Удовлетворенный этим объяснением, Барт повернулся ко мне:

– Вот видишь, мама, ты не все знаешь об этом доме. Дядя Джоэл здесь настоящий эксперт. Он описал мне во всех деталях мебель, картины, и в результате дом получился не только подобным оригиналу, но даже лучше его.

Барт не изменился. Он все еще был одержим идеей стать копией Малькольма Фоксворта, если не по внешности, то по характеру и твердому намерению стать богатейшим человеком в мире – не важно, какой ценой.

Вскоре после приезда Барт стал в деталях разрабатывать план празднества по поводу своего дня рождения. К моему удивлению и радости, он, по-видимому, приобрел много друзей в Виргинии, когда приезжал сюда на летние каникулы. Мы обижались на него за то, что он так мало гостил летом у нас в Калифорнии, которую я считала его родиной. А теперь оказалось, что он знаком со многими людьми, о которых я и не слышала, в колледже он познакомился со многими юношами и девушками и намеревался пригласить их на свой праздник.

Я провела в Фоксворт-холле всего несколько дней, однако однообразие этих дней, когда нечем заняться, кроме еды, сна, чтения, телевизора и прогулок по саду и лесу, уже довело меня до крайности, и оставалось только страстное желание бежать отсюда как можно скорее. Глубокая тишина, в которую была погружена эта горная сторона, вселяла в мою душу чувство безнадежности и одиночества. Тишина действовала мне на нервы. Хотелось слышать голоса, множество голосов, слышать телефонные звонки, встречаться с людьми, чтобы они приезжали и уезжали, здоровались и прощались, но… никого не было. Имелось, конечно, какое-то местное общество, но многие из них слишком хорошо знали Фоксвортов, и именно их мы с Крисом должны были избегать. У нас были старые друзья в Нью-Йорке и Калифорнии, я хотела бы пригласить их на день рождения Барта, но без его разрешения не осмелилась. Я без конца бродила по огромным комнатам, иногда одна, иногда с Крисом. Мы с ним гуляли по саду, ходили по лесным тропинкам, разговаривали. Очень редко кто-нибудь еще принимал участие в наших беседах и прогулках.

Крис вновь вернулся к своему былому увлечению акварелью, но я-то не могла снова начать танцевать. Однако я каждый день делала упражнения, к которым привыкла: они поддерживали меня в форме и я охотно принимала разные балетные позы, особенно когда об этом просил Крис. Однажды, когда я в красном трико занималась у стула в нашей гостиной, туда заглянул Джоэл. Я услышала его удивленный возглас и, обернувшись, увидела, что он уставился на меня, как будто я голая.

– В чем дело? – сердито спросила я. – Случилось что-то ужасное?

Он широко раскинул свои длинные, тонкие, бледные руки, на его лице было такое выражение, будто мое тело внушает ему отвращение.

– Вам не кажется, что в вашем возрасте не стоит стараться быть соблазнительной?

– Вы когда-нибудь слышали об упражнениях, Джоэл? – неприязненно спросила я. – Вам не следует без необходимости ходить в эту часть дома. Не выходите из своих комнат, и никогда не будете чем-то шокированы.

– Вы не очень-то вежливы с теми, кто старше и мудрее вас, – с горечью сказал он.

– Извините, если так. Но ваши слова и выражение лица оскорбили меня. Чтобы в этом доме был мир, пока мы здесь живем, держитесь от меня подальше, Джоэл, особенно когда я нахожусь в своей части дома. Здесь достаточно места для того, чтобы каждый мог чувствовать себя уединенно, даже не запирая двери.

Он отвернулся и ушел, но я успела разглядеть негодование в его взгляде. Я смотрела ему вслед, размышляя, права ли я. Может быть, он всего лишь безобидный старик, не знающий, чем себя занять. Но извиняться еще раз я не стала. Вместо этого я стянула с себя трико, надела шорты и топ и с мыслью о том, что скоро Джори с женой обрадуют меня своим приездом, пошла искать Криса. Я задержалась возле кабинета Барта и услышала, что он договаривается с поставщиком о доставке продуктов как минимум на две сотни гостей. Это ошеломило меня. Ох, Барт, ты сам не представляешь, что затеял! Конечно, некоторые не приедут, а если приедут, то помоги нам господи!

Оставаясь у дверей, я расслышала фамилии приглашенных, они не все были из Америки. Много известных людей из Европы, с которыми Барт встречался во время своих поездок. Пока он учился в колледже, он без устали колесил по миру, знакомился с разными известными людьми – политическими деятелями, учеными, финансовыми гениями. Я считала, что его неугомонность объясняется тем, что он не может быть счастлив в каком-либо одном месте, с одними и теми же людьми, ему постоянно хотелось чего-то нового, неизведанного.

– Все приедут, – сказал он собеседнику на том конце провода. – Когда они прочтут мои приглашения, то не смогут отказаться.

Он повесил трубку и, повернувшись на стуле, увидел меня.

– Мама! Ты подслушиваешь?!

– Эту привычку я переняла у тебя, дорогой.

Он нахмурился.

– Барт, почему ты не хочешь отметить день рождения в кругу семьи? Или пригласить своих лучших друзей? Соседей, наверно, не стоит звать. По рассказам моей матери, они всегда ненавидели Фоксвортов, которые обладали слишком многим, тогда как у них самих было слишком мало. Но Фоксворты пришли и ушли, а их соседи остались. И пожалуйста, не приглашай никого из местного общества, даже если Джоэл скажет тебе, что они его друзья, а следовательно, твои и наши.

– Боишься, что всплывут все ваши грехи, мамочка? – безжалостно спросил он.

Я уже привыкла к этому, но внутренне содрогнулась.

Неужели так ужасно, что мы с Крисом живем как муж и жена? Все газеты полны сведениями о преступлениях более страшных, чем наше.

– Ну ладно, мамочка, не гляди на меня так! Постараемся быть счастливыми, хотя бы для разнообразия. – Бронзовое лицо Барта горело от веселья и возбуждения. – Мамочка, ну развеселись, хотя бы ради меня! Когда слух о предстоящем празднике дойдет до соседей, – а он дойдет, потому что мой поставщик лучший в Виргинии и очень любит похвастать, – никто не сможет устоять против желания побывать здесь. Ты ведь слышала, я пригласил артистов из Нью-Йорка и Голливуда, а кроме того, я уверен, каждый захочет увидеть, как танцуют Джори и Мелоди.

Я обрадовалась и удивилась:

– Ты их просил об этом?

– Нет еще, но не смогут же мой собственный брат и невестка отказать мне? Знаешь, мама, я решил, что весь праздник будет происходить в саду, при лунном свете. Только представь: лужайки освещены золотыми шарами, повсюду бьют фонтаны и в струях воды играют разноцветные огни. На самолете доставят настоящее шампанское и разные напитки. Закуски будут самые лучшие. В центре этого волшебного мира расположится театр. Столы будут накрыты скатертями разного цвета. И кругом будут рассыпаны цветы. Я покажу всему миру, что могут делать Фоксворты.

Он рассказывал о своих планах с большим восторгом.

Когда я вышла от него и разыскала Криса, который беседовал с одним из садовников, на душе у меня было легко и спокойно. Возможно, наступает то лето, когда Барт наконец найдет свое место в жизни.

Два дня спустя я снова сидела в его офисе, в глубоком удобном кресле, и с восхищением отмечала, как много он успел сделать с тех пор, как приехал домой. Конечно, все это ультрасовременное оборудование офиса было подготовлено заранее и только ждало приезда своего владельца, чтобы его немедленно установили так, как он сочтет нужным. Небольшая спальня за библиотекой, которую до самой смерти занимал наш ненавистный дед, была превращена в кабинет для картотеки. Комната, где обычно находились дежурные сиделки или прислуга нашего деда, была переоборудована под кабинет для секретаря (если Барт когда-нибудь найдет человека, отвечающего его жестким требованиям). Длинный изогнутый стол был занят компьютером с двумя принтерами, которые выдавали какие-то тексты, даже когда мы с Бартом беседовали. Я умела очень быстро печатать на машинке, но скорость их печати меня удивила. Магнитные барабаны принтеров находились под толстыми плексигласовыми колпаками.

Барт с гордостью показывал мне, как можно поддерживать связь почти со всем миром, находясь в своем офисе, – следует только нажать кнопку, включив программу «Информация». Лишь сейчас я узнала, что как-то летом он два месяца изучал программирование.

– Зато теперь, мама, я могу отдавать все распоряжения о покупке и продаже акций или недвижимости, используя точные данные непосредственно с компьютера. Я намерен этим заниматься, пока не открою собственную юридическую фирму. – Он произнес это задумчиво, даже с оттенком сомнения.

Я подумала в этот момент, что он поступил в Гарвард только потому, что в свое время там учился его отец. А на самом деле юриспруденция не представляет для него интереса, ведь интересуется он только финансовыми вопросами и «деланием денег». Делать деньги – его призвание.

– Разве у тебя недостаточно денег, Барт? Разве ты не можешь купить все, что захочешь?

Какое-то мальчишеское простодушие и грусть отразились в его глазах.

– Деньги мне нужны для самоутверждения, для того, чтобы меня уважали, мама. У меня нет других талантов. Я не умею танцевать, как ты, как Джори. Я не смогу достаточно достоверно изобразить цветок, а тем более человека.

Вероятно, он намекал на любительскую живопись Криса.

– Когда я захожу в музеи или художественные галереи, я не ощущаю благоговения перед силой искусства. Я не вижу ничего замечательного в «Моне Лизе». Я вижу только бледнолицую, не очень красивую женщину, которая, по-моему, не может никого возбудить. Я не способен оценить классическую музыку, да и любую другую… Говорят, правда, что у меня неплохой голос. Я часто пел, когда был ребенком. Я был бестолковым в детстве, да? Часто смешил тебя своими глупостями? – Он трогательно улыбнулся и умоляюще протянул ко мне руки. – У меня нет таланта художника или артиста, и поэтому я освоил единственное, что хорошо понимал, – язык цифр, а цифры являются для меня олицетворением денег, долларов и центов. Даже в музеях я мог восхищаться только одним – драгоценными камнями и золотом. – Его глаза засверкали. – Блеск и сияние алмазов, рубинов, изумрудов, жемчуга – вот это я способен воспринять. Золото, горы золота – это я могу понять. Я вижу красоту золота, серебра, меди и нефти. Знаешь, я ездил в Вашингтон только для того, чтобы увидеть, как чеканят монеты из золота. Какое я испытал бы наслаждение, если бы вдруг все золото стало принадлежать мне!

Восхищение мое прошло, и меня вдруг охватила жалость к моему сыну.

– А женщины, Барт? А любовь? А семья, дети? Друзья? Тебе не хочется влюбиться и жениться?

Несколько секунд он бездумно смотрел в пространство, постукивая по столу сильными пальцами, потом поднялся и подошел к широкому, во всю стену, окну, посмотрел на газоны и далекие горы в голубой дымке.

– Я знаю, что такое секс, мама. Я испытал это. Не ожидал получить удовольствие от этого, но получил. Я почувствовал, что тело может оказаться сильнее воли. Но я никогда не любил. Не представляю, как можно быть преданным одной женщине, когда вокруг много других, не менее красивых, и стоит только пожелать… Когда мимо меня проходит красивая девушка, я оборачиваюсь и смотрю ей вслед, и почти всегда она делает то же самое: оборачивается и смотрит на меня. Их так легко заполучить в свою постель – отказа не будет. – Он замолчал и взглянул на меня. – Я просто пользуюсь женщинами, если мне надо, и иногда сам себя стыжусь. Я беру их и затем отбрасываю, как ненужную вещь. А когда после я встречаю их, то не узнаю, не надо даже притворяться. Все они потом ненавидят меня.

Он с некоторым вызовом встретил мой удивленный взгляд.

– Ты шокирована? – тихо спросил он. – Или ты ожидала, что из твоего сына вырастет такой грубый тип?

Я проглотила комок в горле, собираясь изречь что-нибудь умное и правильное, но так и не нашла что сказать. Едва ли кто-нибудь сумел бы найти слова, которые могли бы изменить Барта: разве слова могут заставить человека не быть тем, кем он хочет быть… если он знает, кем он хочет быть.

– Я считаю, что ты – продукт своего времени. – Я старалась говорить мягче, без обвинительных ноток. – Мне просто жаль ваше поколение за то, что из вашей жизни ушло такое прекрасное чувство, как любовь. Где романтика в ваших отношениях с женщиной? Что вы можете дать женщине, которую берете к себе в постель? Разве ты не понимаешь, что для того, чтобы отношения с женщиной переросли в любовь, требуется время? Это не может случиться за одну ночь. За одну ночь не могут сложиться прочные отношения. Ты смотришь на прекрасное женское тело и желаешь им овладеть, но это не любовь.

Его глаза смотрели так напряженно и в них светился такой интерес, что я решилась продолжить, особенно после того, как он спросил:

– А как ты объяснишь, что такое любовь?

Этот вопрос был своего рода ловушкой, ведь он знал, что каждая любовь в моей жизни либо была несчастной, либо не укладывалась в рамки общепринятого. Однако я ответила, надеясь уберечь его от возможных ошибок:

– Я не могу это объяснить, да и никто, думаю, не сможет. Это чувство растет с каждым днем от встречи до встречи с человеком, который понимает все твои нужды и стремления, как ты понимаешь его. Оно начинается с легкого прикосновения к твоему сердцу, которое вдруг становится восприимчивым ко всему прекрасному. Ты видишь красоту даже там, где раньше видел только уродство. Ты чувствуешь жар в груди, беспричинную радость. Вдруг начинаешь ценить то, что прежде игнорировал. Твои глаза встречаются с глазами того, кого ты любишь, и ты видишь в них отражение собственных чувств, надежд и желаний, ты счастлив просто оттого, что этот человек рядом. Даже не прикасаясь друг к другу, можно чувствовать тепло от близости человека, которым полны все твои мысли. И однажды ты коснешься только руки, ее или его руки… Какое прекрасное ощущение! Это прикосновение необязательно должно быть интимным, оно может быть случайным. Возбуждение нарастает, тебе постоянно хочется видеть этого человека, быть с ним – речь пока не о сексе, просто быть рядом и всем существом тянуться к нему. Короче говоря, он становится частью твоей жизни прежде, чем соединятся ваши тела. И только тогда ты начинаешь думать о сексе, о сексуальной близости с этим человеком. Начинаешь мечтать об этом. Ты стараешься прогнать эти мысли, ждешь… ждешь удобного момента. Тебе хочется, чтобы любовь эта осталась с тобой навсегда, чтобы ей не было конца. Так медленно, шаг за шагом, ты приближаешься к тому, что станет кульминацией твоего чувства. День за днем, минута за минутой, секунда за секундой ты приближаешься к ней, ты уверен в своей избраннице, уверен в том, что не разочаруешься, что она искренна, достойна доверия, даже когда вы в разлуке. Настоящая любовь – это вера, надежда, мир в душе и огромное счастье. Влюбиться по-настоящему – это словно включить свет в темной комнате: внезапно все становится четким и ярким. Ты никогда уже не будешь одинок, потому что она любит тебя, а ты любишь ее.

Я остановилась, перевела дыхание, увидела, что он слушает меня с интересом, и продолжила:

– Я хочу этого для тебя, Барт. Больше, чем неисчислимых тонн золота, больше, чем несметных бриллиантовых сокровищ, я желаю тебе любви, чтобы ты нашел в жизни чудесную девушку и влюбился в нее. Забудь о деньгах. У тебя их достаточно. Оглянись, распахни глаза и открой для себя радости жизни, оставь погоню за деньгами.

– Значит, так женщины воспринимают любовь и секс, – задумчиво произнес Барт. – Это интересно. Но мужчины чувствуют иначе, я знаю… Хотя все, что ты рассказала, очень интересно.

Он отвернулся и продолжил:

– Я действительно пока не знаю, чего я хочу от жизни, кроме денег. Мне сказали, что из меня получится хороший адвокат, поскольку я умею вести дебаты. Но я еще не решил, какую специализацию в юстиции мне выбрать. Я не хотел бы заниматься криминалистикой, как мой отец, потому что мне иногда пришлось бы защищать в качестве адвоката заведомо виновного человека. А я так не могу. Общее право мне кажется скучным. Я подумываю о политике. Эта сфера деятельности наиболее привлекательна для меня. Но… мои проклятые психические отклонения в детстве, возможно наследственные, сведения о том, что я был на учете у психиатра, могут испортить мою репутацию… Стоит ли мне идти в политику?

Встав из-за стола, он подошел ко мне и взял меня за руку:

– Мне понравилось, как ты разговаривала со мной. Расскажи мне еще о своей любви, о мужчинах, которых ты любила. Кого из них ты любила больше? Джулиана, своего первого мужа? Или того замечательного доктора по имени Пол? Я думаю, что тоже смог бы полюбить его, но, к сожалению, совсем его не помню. Он женился на тебе после моего рождения, чтобы дать мне свою фамилию. Я хочу вызвать в памяти его облик, но не могу. А Джори может, Джори его хорошо помнит. Он даже помнит моего настоящего отца.

Он говорил с каким-то пылом и даже наклонился, чтобы глядеть мне прямо в глаза.

– Ну скажи мне, что ты больше всего любила моего отца! Скажи, что он единственный из всех остальных твоих мужчин по-настоящему владел твоим сердцем! Не надо говорить, что ты использовала его только как орудие мести, чтобы нанести удар твоей матери! Не говори, что ты использовала его любовь, чтобы спастись от любви своего собственного брата!

Я не могла вымолвить ни слова. Тяжелый, мрачный взгляд его темных глаз пронзал меня.

– Неужели ты не представляешь, насколько ваша кровосмесительная связь испортила и испоганила мне жизнь? Я молил Бога и надеялся, что когда-нибудь ты расстанешься с ним, но этого так и не случилось. Я даже предположил, что нечистый дух овладел обоими вами и укрепляет вашу греховную связь именно потому, что она противна Божьей воле.

Опять я попалась! Снова он заманил меня в ловушку своими сладкими речами.

– Да, я любила твоего отца, Барт, можешь в этом не сомневаться. Возможно, именно желание отомстить моей матери за все ее зло заставило меня добиваться его расположения. Потом, всего добившись, я поняла, что люблю его, а он любит меня… И тут же почувствовала, что, поймав его, я попалась на крючок и сама. Он не мог жениться на мне. Он любил меня, но любил и мою мать. Он разрывался между нами. Я решилась забеременеть, чтобы положить конец его колебаниям. Но и это не помогло. И тогда как-то ночью я рассказала ему, как его жена запирала нас, как она превратила в заключенных собственных детей. Поверив мне, он так ожесточился против нее, что пообещал жениться на мне. Я думала, что ее деньги удержат его, но он действительно решил на мне жениться.

Я направилась к двери. Барт не произнес ни слова. На пороге я обернулась к нему. Он опять сидел в своем рабочем кресле, поставив локти на крышку стола и обхватив ладонями склоненную голову.

– А как ты думаешь, мама, кто-нибудь полюбит меня ради меня самого, а не ради денег?

Сердце мое дрогнуло.

– Конечно, Барт. Но тебе не стоит ожидать этого здесь, где все знают, что ты богат. Почему бы тебе не уехать? Устройся где-нибудь на северо-востоке или на западе. Тогда, если ты найдешь девушку, которая не будет подозревать о твоем богатстве, особенно если ты будешь работать обыкновенным юристом…

Он поднял голову:

– Я уже изменил официально мою фамилию, мама.

Страх охватил меня, мне не хотелось спрашивать, но я спросила:

– И какую же фамилию ты взял?

– Фоксворт, – ответил он, подтвердив мои опасения. – В самом деле, я ведь не могу носить фамилию Уинслоу, поскольку мой отец не был твоим мужем. И фамилия Шеффилд – чистый обман. Ведь Пол на самом деле не был моим отцом, и тем более твой брат, носящий эту фамилию, слава богу, мне не отец.

Я вздрогнула и похолодела от мрачного предчувствия. Ведь это первый шаг к превращению моего сына… в нового Малькольма, чего я боялась больше всего.

– Я бы предпочла, чтобы ты выбрал фамилию Уинслоу, Барт. В память о твоем умершем отце, его бы это обрадовало.

– Не сомневаюсь, – сухо произнес он. – И я серьезно все обдумал. Но, выбрав фамилию Уинслоу, я теряю законное право считать себя Фоксвортом. А это хорошая фамилия, мама, она уважаема всеми, кроме жителей этой деревни, но они не в счет. Я чувствую себя настоящим хозяином Фоксворт-холла, который ныне очищен от всякой скверны и греха. – Его глаза засияли от счастья. – Вот увидишь, не все меня ненавидят и считают ниже по достоинству, чем Джори. Дядя Джоэл подтверждает это.

Он замолчал, чтобы понять мою реакцию. Я же постаралась ничего не выразить, и его это явно обескуражило.

– Ладно, мама, иди. У меня впереди еще целый день работы.

Рискуя его рассердить, я все же задержалась, чтобы сказать:

– Барт, я хочу, чтобы, сидя в своем офисе, ты помнил, что у тебя есть семья, которая очень тебя любит и желает тебе счастья. Если для того, чтобы гордиться собой, тебе нужно увеличивать свое богатство, стань самым богатым человеком в мире. Только пусть это сделает тебя счастливым, этого мы все тебе желаем. Найди свое место в жизни, ибо уверенность в себе – самая важная вещь.

Притворив за собой дверь его кабинета, я направилась к лестнице, где чуть не столкнулась с Джоэлом. По вороватому взгляду его голубых глаз я поняла, что он подслушивал нас. Но разве я сама не занималась недавно тем же?

– Извините, не заметила вас в вашем укрытии, Джоэл.

– Я не собирался подслушивать, – произнес он, странно взглянув на меня. – Однако те, кто рассчитывает услышать обидные слова, не бывают разочарованы.

И он скользнул прочь, как старая церковная мышь, которой не удалось раздобыть достаточно пищи, чтобы унять свою страсть к созданию проблем. Он заставил меня почувствовать себя виноватой, пристыженной. Подозрения, всегда эти чертовы подозрения и недоверие к каждому, кто носит фамилию Фоксворт.

Но ведь у меня есть все основания для этого.

За шесть дней до праздника Джори и Мелоди прилетели в местный аэропорт. Мы с Крисом встречали их там с такой радостью, будто давно не виделись, хотя расстались всего десять дней назад. Джори слегка огорчился, что их не встретил сам Барт, чтобы торжественно ввести в свой сказочный новый дом.

– Он занят в саду и просил принести вам, Джори и Мелоди, свои извинения.

Хотя он и не просил.

Оба посмотрели на меня так, будто не поверили. Тогда я стала подробно объяснять, что Барту приходится наблюдать за целой ордой рабочих, которых он нанял, чтобы они в короткий срок превратили наши газоны и лужайки в райский сад или во что-то близкое к этому.

Джори улыбнулся, услышав о готовящемся торжестве, сам он предпочитал небольшие интимные вечеринки, где все друг друга знают.

– Ну что ж, – шутливо произнес он. – Ничего не изменилось под этим солнцем: Барт всегда чересчур занят, когда дело касается меня и моей жены.

Я пристально смотрела на него, его лицо так разительно напоминало мне моего первого мужа, юного Джулиана, который также был моим партнером в балете. Моего мужа, память о котором до сих пор причиняла мне боль и наполняла сердце старой мучительной виной – виной, которую я старалась смыть с себя, любя его сына сильнее, чем когда-то его.

– С каждым разом я замечаю, что ты все больше становишься похож на отца.

Мы с ним уселись рядом в машине, а Мелоди села с Крисом и изредка перебрасывалась с ним словами. Джори смеялся, обнимая меня, и наклонялся, чтобы прижаться теплыми губами к моей щеке.

– Мам… вот ты говоришь, что все время наблюдаешь за мной, смотришь, как я танцую. И когда, по-твоему, я достигну той вершины, какой достиг мой отец?

Рассмеявшись, я освободилась от его объятий, откинулась на спинку сиденья и стала смотреть в окно на прекрасный пейзаж. Округлые холмы, горы в туманной дымке, вершины их скрыты за облаками… В поднебесье, ближе к Богу, подумалось мне. Потом я снова вернулась мыслями к Джори. У него было много достоинств, которыми Джулиан не обладал и не мог обладать. По характеру Джори больше походил на Криса, чем на Джулиана, и это тоже причиняло мне боль и стыд, ведь наши отношения с Джулианом тоже могли бы сложиться иначе, если бы не Крис.

В свои двадцать девять лет Джори был удивительно красив, с этими длинными, стройными, сильными ногами и крепкими округлыми ягодицами. Все женщины пялились на него, когда он танцевал на сцене в обтягивающем трико. У него были густые иссиня-черные волосы, волнистые, но не кудрявые, ярко-розовые, чувственно очерченные губы, совершенной формы нос, ноздри которого раздувались от возмущения или волнения. Он обладал довольно пылким темпераментом, который уже давно научился сдерживать, главным образом потому, что ему постоянно приходилось быть терпимым к выходкам Барта – мы все требовали этого от него. Джори обладал еще и внутренней красотой, создающей вокруг него некое электрическое поле, излучающей радость жизни. Его красота была больше чем мужская привлекательность, она включала и воистину духовную силу, и, подобно Крису с его веселым оптимизмом, Джори был уверен, что все в жизни делается к лучшему.

Джори воспринимал свой успех с благородством, с трогательной скромностью и достоинством, в нем совсем не было того высокомерия, которое всегда чувствовалось в Джулиане, даже тогда, когда его выступление оказывалось слабым.

Мелоди пока говорила мало, как будто она была вместилищем какого-то огромного секрета, готового вот-вот выплеснуться из нее, однако по неясной причине она удерживала его в себе, вероятно дожидаясь возможности оказаться в центре всеобщего внимания. У меня с моей невесткой всегда были хорошие, дружеские отношения. Пока мы ехали, она много раз оборачивалась ко мне с переднего сиденья с веселой и счастливой улыбкой.

– Перестаньте нас дразнить, – не выдержала я. – Выкладывайте, какие такие хорошие новости вы припасли для нас?

Мелоди смущенно улыбнулась и метнула быстрый взгляд на Джори; со своей рвущейся наружу тайной она была похожа на тугой кошелек с золотыми монетами, который вот-вот лопнет, – так ей хотелось поскорее все рассказать.

– Синди уже приехала? – спросила она.

Когда я ответила отрицательно, Мелоди отвернулась и снова уставилась в переднее стекло. Джори подмигнул мне:

– Мы еще немножко подержим вас в неизвестности, чтобы преподнести сюрприз всем сразу, для большего эффекта. Кроме того, отец сейчас весь сосредоточен на том, чтобы в целости и сохранности доставить нас домой, и не сможет отнестись к нашему сообщению с подобающим вниманием.

После часа езды мы свернули на нашу дорогу, которая серпантином спускалась с горы; одна сторона этой дороги постоянно проходила над пропастью или над какой-либо расселиной, поэтому Крису приходилось вести машину с удвоенным вниманием.

Едва мы очутились в доме и я стала показывать им нижний этаж под восторженные восклицания, охи и ахи, как Мелоди впорхнула в мои объятия и застенчиво приникла лицом к моему плечу (она была немного выше меня ростом).

– Ну говори, дорогая, – поощрительно произнес Джори.

Она оставила меня, с гордой улыбкой взглянула на мужа, который подбадривающе улыбался ей, и наконец содержимое бесценного кошелька было высыпано перед нами.

– Кэти, я хотела дождаться приезда Синди и рассказать всем сразу… Но я так счастлива, что не могу вытерпеть. Я беременна! Вы даже не представляете, какое это для меня счастье, ведь я так хотела ребенка все эти годы, с тех пор как мы поженились с Джори. И вот теперь уже больше двух месяцев… Наш ребенок появится на свет в начале января.

Ошеломленная, я не могла отвести от нее глаз, потом взглянула на Джори. Он много раз говорил мне, что не станет заводить детей, пока не достигнет вершины успеха, по крайней мере не раньше чем через десять лет своей артистической деятельности. А сейчас он стоял, улыбаясь и явно гордясь собой, как гордился бы любой мужчина на его месте, и этот незапланированный ребенок, судя по всему, восхищал его.

Я очень обрадовалась:

– Мои дорогие, Мелоди, Джори! Я так волнуюсь за вас! Ребенок! Значит, совсем скоро я стану бабушкой?

Потом я пришла в себя. А хочу ли я стать бабушкой?

Крис радостно хлопал Джори по спине, как будто тот был первым на свете мужчиной, сделавшим беременной собственную жену. Потом Крис обнял Мелоди и стал спрашивать, как она переносит беременность и не испытывает ли слабость по утрам. Вероятно, он что-то заметил в ней как врач, чего не видела я. Поэтому я тоже стала разглядывать ее внимательнее.

У нее слегка ввалились глаза, и под ними залегли тени, она была слишком худа для беременной женщины. Однако ее красота, холодноватая красота блондинки, кажется, не понесла никакого ущерба. Все ее движения были исполнены прямо-таки королевской грации, даже когда она просто брала журнал и бегло просматривала его, как сейчас. Я была в недоумении:

– Что-то не так, Мелоди?

– Нет, все в порядке, – как-то натянуто произнесла она, заставив меня подумать, что, наоборот, не совсем все в порядке.

Я бросила быстрый взгляд на Джори. Он незаметно кивнул мне, обещая позже рассказать о том, что тревожит Мелоди.

Всю дорогу от аэропорта до Фоксворт-холла я с беспокойством думала о предстоящей встрече Барта со старшим братом и очень боялась, что может произойти какая-нибудь неприятная сцена, которая все испортит с самого начала. Подойдя к окну, выходившему на боковую лужайку, я увидела Барта на теннисном корте. Он с таким увлечением играл сам с собой, как будто собирался с огромным счетом победить соперника.

– Барт, – позвала я, открыв застекленную дверь. – Твой брат с женой уже здесь.

– Буду через секунду, – отозвался он… и продолжил игру.

– А где же рабочие? – спросил Джори, оглядывая огромный парк, где совершенно никого не было, кроме Барта.

Я стала объяснять, что большинство рабочих уезжают около четырех часов, чтобы не попасть в вечерние пробки на дорогах.

Наконец Барт отбросил ракетку и не спеша направился к нам, на его лице сияла широкая приветливая улыбка. Мы все вышли на боковую террасу, вымощенную многоцветными плитами и декорированную многолетними растениями и легкой мебелью, специально предназначенной для внутренних двориков; расставленные повсюду разноцветные зонтики защищали нас от солнца. Мне показалось, что Мелоди отчего-то затаила дыхание и, натянувшись как струна, подвинулась поближе к Джори. От чего она искала у него защиты? Шаги Барта неожиданно перешли в бег, и Джори поспешил ему навстречу. У меня от волнения громко забилось сердце… братья, наконец-то!

Так они встречались, когда были мальчишками. Они колотили друг друга по спине, ерошили друг другу волосы, потом Барт хлопнул брата по плечу, потом они сцепили руки – словом, вели себя так, как обычно ведут себя мужчины, радуясь встрече. Затем Барт обернулся к Мелоди и оглядел ее с головы до ног. И сразу как-то скис.

– Привет, Мелоди, – кивнул он и стал поздравлять Джори с успехами на сцене и с тем признанием, которого они добились. – Очень рад за вас обоих, – проговорил он с какой-то странной улыбкой.

– А у нас для тебя новость, братец, – объявил Джори. – Посмотри-ка внимательно: ты видишь перед собой самую счастливую пару, потому что в январе мы с Мелоди станем родителями.

Барт уставился на Мелоди, но она почему-то отвела глаза. Она стояла вполоборота к Джори, солнце освещало ее сзади, и эта подсветка окрашивала ореол пышных рыжевато-русых волос на ее голове в огненный цвет, и казалось, что вокруг нее сияет золотой нимб. Она стояла словно Мадонна, готовая вознестись на небо. Грациозный поворот ее лебединой шеи, мягкие контуры небольшого носа, выпуклость изящно очерченных розовых губ – все в ней было прелестно, недаром она считалась самой красивой и очаровательной балериной Америки.

– А беременность тебе к лицу, Мелоди, – мягко произнес Барт, не вслушиваясь в то, что ему говорил Джори об аннулировании на год контрактов на выступления для того, чтобы он смог побыть вместе с Мелоди во время ее беременности и после родов и помочь ей, если потребуется какая-либо поддержка мужа.

Барт посмотрел на застекленную дверь, ведущую на террасу, там стоял Джоэл и наблюдал за нашей семьей. Меня возмутило его появление. Однако потом я устыдилась и жестом пригласила его войти, тем более что Барт позвал его:

– Входите, дядюшка! Я представлю вас моему брату и его жене.

Джоэл медленно двинулся по разноцветным плитам, с шарканьем переставляя ноги. С мрачным видом он поздоровался с Джори и Мелоди, но не протянул им руки.

– Я слышал, что вы танцор, – обратился он к Джори.

– Да… Именно этому занятию я посвятил свою жизнь.

Джоэл повернулся и ушел, не произнеся больше ни слова.

– Кто он, этот таинственный незнакомец? – спросил Джори. – Мама, ты ведь, помнится, говорила нам, что оба брата твоей матери погибли еще в юном возрасте.

Я пожала плечами и предоставила все объяснения Барту.

Вскоре мы проводили Джори и Мелоди в предназначенные им богато обставленные апартаменты. Красные бархатные драпировки, красный ковер и темные панели на стенах придавали комнате какой-то суровый вид. Мелоди огляделась и поморщилась.

– Богато… красиво… ну уж очень… – выдавила она из себя.

Джори засмеялся:

– Дорогая, ну не всегда же жить в комнатах с белыми стенами и голубыми коврами! А мне нравится эта комната, Барт. Она обставлена в твоем духе – классический стиль.

Барт не слушал Джори. Он не отводил глаз от Мелоди, которая плавно скользила по комнате, переходя от одного предмета обстановки к другому, пробегая тонкими, изящными пальцами по блестящим полированным поверхностям. Она заглянула в смежную комнату, служившую гостиной, а затем добралась до великолепной ванной комнаты. Увидев имитированную под старину ванну в форме грецкого ореха, отделанную оловом, она засмеялась:

– О, вот это здорово! Посмотрите, какая глубина: если захочется, можно напустить воды до самого подбородка.

– Прекрасные женщины выглядят так театрально в темных гостиных, – неизвестно к чему произнес Барт.

Никто ничего не сказал, даже Джори, он только пристально посмотрел на брата.

В этой огромной ванной комнате был также душ и стоял красивый туалетный столик с трехстворчатым зеркалом в позолоченной раме. Сидя перед этим столиком на обитой бархатом скамеечке, можно было увидеть себя во всех ракурсах.

Мы рано отобедали и сидели в сумерках на террасе. Джоэл отсутствовал, чему я была чрезвычайно рада. Барт говорил мало, но по-прежнему не отводил глаз от Мелоди, легкое голубое платье которой четко обрисовывало каждый изгиб ее фигуры – бедра, талию, грудь. Мне вдруг стало неприятно, что он так пристально изучает ее. Я заметила явное вожделение в его темных горячих глазах.

Завтракали мы на террасе, где цвели желтые ромашки. Мы смотрели на этот радостный желтый цвет и не опасались, что солнце может надолго скрыться за тучами.

Крис смеялся, слушая какую-то забавную историю, которую рассказывал Джори. Барт только улыбался и все смотрел и смотрел на Мелоди, которая без всякого аппетита ковыряла вилкой в тарелке.

– От любой еды тошнит, – с легким смущением объяснила она. – Дело, конечно, не в еде, а в моем состоянии. Я стараюсь есть медленно и не думать, что меня может стошнить, но тем не менее всегда об этом помню.

Поодаль от нас, под сенью гигантской пальмы, растущей в огромном глиняном горшке, стоял Джоэл. Он тоже неотрывно смотрел на Мелоди, как бы изучая ее профиль. Затем он посмотрел на Джори и прикрыл глаза.

– Джоэл, – окликнула его я. – Проходите и садитесь с нами завтракать.

Он неохотно двинулся к столу, осторожно шаркая мягкими подошвами по плитам. Казалось, он был одет в невидимую грубую домотканую монашескую одежду, а его руки, сложенные на груди, упрятаны в широкие рукава. Он был похож на судью, посланного Всевышним, чтобы взвесить наши грехи, перед тем как пустить нас в Царство Небесное. Слабым и тихим голосом он поздоровался с Джори и Мелоди, покачал головой в ответ на их вопрос о монашеской жизни.

– А я вот не смог бы жить без женщин, – сказал Джори. – Не смог бы жить без музыки и без встреч с разными людьми. Чем-то мне интересен один человек, чем-то другой. У меня сотни друзей, и я счастлив. Мне для общения недостаточно только моих коллег по балету.

– Каждый из нас идет по жизни своим путем, – проговорил Джоэл. – И Бог сначала дарует, потом взыскует.

Мелко засеменив ногами, он низко склонил голову, как будто тихо молясь или перебирая четки.

– Бог знает, что делает, создавая людей такими разными, – услышала я его бормотание.

Джори повернулся на стуле, глядя вслед Джоэлу:

– Итак, вот он, наш дядюшка, которого все считали погибшим при лыжном спуске с гор. Мам, а может быть, таким же чудесным образом воскреснет и его старший брат?

Барт вскочил со стула, его лицо потемнело от гнева:

– Прекрати насмешки! Старший сын Малькольма погиб, сорвавшись на мотоцикле в пропасть, его тело нашли и похоронили. Он покоится на фамильном кладбище, где я неоднократно бывал. Что касается Джоэла, то его отец даже нанимал детективов для поиска младшего сына. По этой причине Джоэл и укрывался в монастыре. В конце концов он так привык к монастырскому быту, что уже страшился мирской жизни.

Он кинул взгляд в мою сторону, как бы в поисках понимания: ведь и мы, дети, выросшие взаперти, так привыкли к своему затворничеству, что страшились выйти из него.

– Он говорит, что человек, долго живший в изоляции, начинает видеть людей такими, каковы они в действительности, отдаленность от их жизни как бы создает лучшую перспективу для наблюдения.

Я встретила взгляд Криса. Да, мы с ним знали, что такое изоляция.

Встав из-за стола, Крис обратился к Джори и предложил ему осмотреть имение.

– Барт хочет завести лошадей и построить конюшню, чтобы верхом охотиться на лис, как это делал Малькольм. Возможно, когда-нибудь и мы сможем поучаствовать в таком развлечении, вернее, спортивном состязании.

– Это называется спортом? – недоверчиво спросила Мелоди, грациозно поднявшись и торопливо ухватившись за руку Джори. – У меня не поворачивается язык назвать настоящим спортом преследование маленькой безобидной лисички сворой голодных гончих псов – это просто варварство, и все!

– Прямо беда с теми, кто связан с балетом: вы слишком чувствительны для реальной жизни, – отпарировал Барт и направился в противоположную сторону.

Позднее, после полудня, я застала Криса в холле. Он наблюдал, как Джори тренируется перед зеркалами, используя для поддержки стул. Этих мужчин связывали по-настоящему родственные отношения, и мне очень хотелось, чтобы такие же отношения сложились у Криса с Бартом. Отец и сын, относящиеся друг к другу с уважением и восхищением. Я любовалась ими, прижав руки к груди. Какое счастье, что наша семья опять в полном сборе, вернее, будет в полном сборе, когда приедет Синди. А потом появится малыш, который, возможно, еще крепче свяжет нас друг с другом…

Джори достаточно разогрелся и начал танцевать под музыку из «Жар-птицы». Он вращался с такой скоростью, что казался сверкающим пятном, движением ног он подхлестывал себя, как волчок, и, взлетев высоко в воздух, приземлялся легко, как перышко, удара ног при соприкосновении с полом не было слышно. Его мускулы переливались, когда он снова и снова повторял жете. В безукоризненном воздушном шпагате он так высоко взлетал, что пальцы его ног соприкасались с пальцами раскинутых рук. Я с восхищением наблюдала это выступление, понимая, что оно предназначено специально для нас.

– Видела ты у кого-нибудь еще такое жете? – спросил Крис, поймав мой взгляд. – Посмотри, длина его прыжка, по-моему, более двенадцати футов. Я глазам своим не верю!

– Десять футов, не двенадцать, – поправил Джори, вихрем проносясь по залу.

Делая круг за кругом, он в несколько секунд облетел обширный холл и, тяжело дыша, упал на стеганый мат, специально расстеленный на полу, чтобы после своей напряженной тренировки Джори мог отдохнуть, не испортив потным телом красивую и дорогую обивку стульев и кресел.

– Проклятый пол, чертовски жестко падать на него, – выдохнул он, лежа на спине и опираясь на локти.

– А размах его ног в прыжке! – не унимался Крис. – Даже не верится, что в его возрасте он сохранил такую гибкость.

– Папочка, мне ведь всего двадцать девять, а не тридцать девять, – возразил Джори, которому очень не хотелось осознавать, что с возрастом ему придется уступить место более юным танцорам. – У меня в запасе по крайней мере еще одиннадцать лет, до тех пор я не сдамся.

Я точно знала, о чем он думает сейчас, небрежно развалясь на мате, так похожий на Джулиана. Мне показалось, что время повернулось вспять и мне снова двадцать. У всех танцоров-мужчин мускулы к сорока годам твердеют, и их некогда прекрасные тела становятся вовсе не привлекательными для публики. Долой старье, подавай молодых – вот чего боятся все балетные артисты. Балерины, правда, дольше держат форму благодаря тому, что у женщин существует подкожный жировой слой. Скрестив ноги, я уселась на мат рядом с Джори:

– Джори, ты продержишься дольше, чем большинство танцоров, не расстраивайся. Тебе еще предстоит долгий и славный путь до сорока лет. И кто знает, может быть, ты продержишься и до пятидесяти.

– Да, конечно, – ответил он, закинув руки за голову и глядя на высокий потолок. – Четырнадцатый номер в длинной шеренге танцоров должен быть счастливым, не так ли?

Сколько раз я слышала, как он говорил, что не мыслит своей жизни без балета? С тех пор, как я сама направила по этому пути совсем крошечного мальчика двух-трех лет.

По лестнице легко соскользнула Мелоди, такая свежая и красивая после ванны с шампунем, в голубом балетном трико, она казалась хрупким весенним цветком.

– Джори, доктор сказал, что я могу продолжать занятия, без сильных нагрузок разумеется, и я намерена танцевать, пока смогу, чтобы поддерживать в форме мои мускулы и вообще… поэтому потанцуй со мной, дорогой. Давай будем танцевать, танцевать…

Тотчас Джори вскочил с мата, подлетел к подножию лестницы и упал на одно колено в романтической позе принца, увидевшего принцессу своих грез.

– С удовольствием, госпожа моя…

Легко подняв ее, он в вихревом кружении пронесся с ней по залу и поставил ее на ноги – все это было выполнено с таким отточенным мастерством и грацией, как будто Мелоди совсем ничего не весила. Тут они снова закружились, танцуя друг для друга, так же как мы с Джулианом когда-то танцевали, наслаждаясь жизнью, молодостью, своим талантом. Слезы выступили у меня на глазах, когда я наблюдала за ними, стоя рука об руку с Крисом.

Словно прочитав мои мысли, Крис обнял меня за плечи и притянул к себе:

– Прекрасная пара, да? Я бы сказал, что они прямо созданы друг для друга. Когда я слегка прикрываю глаза, то сквозь ресницы мне кажется, что это ты танцуешь с Джулианом… но ты была привлекательнее, Кэтрин, гораздо привлекательнее…

Позади нас фыркнул Барт.

Резко обернувшись, я увидела, что следом за Бартом притащился Джоэл, как дрессированная собачонка, и стоит позади него, склонив голову и привычно упрятав руки в невидимые коричневые рукава монашеского одеяния.

– Бог дарует, Бог взыскует, – снова пробормотал старик.

Какого черта он без конца твердит одно и то же?

С беспокойством я перевела глаза на Барта и снова увидела его восхищенный взгляд, прикованный к Мелоди, которая в позиции арабески ожидала, когда Джори подхватит ее. Мне не понравилось то, что я разглядела в темных глазах младшего сына: зависть, смешанная с желанием, которое, я чувствовала, разгорается с каждым часом. На свете полно незамужних женщин, зачем ему Мелоди, жена его родного брата!

Он бешено зааплодировал, когда они окончили танец и замерли, устремив взгляд друг на друга и, казалось, позабыв о зрителях.

– Вы должны вот это станцевать на мой день рождения! Джори, пообещай, что станцуете!

Джори неохотно повернул голову и улыбнулся Барту:

– Я могу, если хочешь, но без Мел. Ее врач разрешил ей танцевать совсем немного, как вот сейчас, но настоящее выступление требует большого напряжения сил, а ты ведь, конечно, захочешь, чтобы все было в лучшем виде.

– Но я очень хочу, чтобы Мелоди тоже танцевала, – запротестовал Барт и с умоляющей улыбкой взглянул на невестку. – Пожалуйста, Мелоди, ради моего дня рождения, только один раз… У вас ведь не такой большой срок, никто и не заметит вашей беременности…

Мелоди колебалась, не решаясь отказать Барту.

– Думаю, что мне не стоит этого делать, – запинаясь, произнесла она. – Я очень хочу, чтобы с ребенком ничего не случилось. Я не могу рисковать. Я боюсь потерять его.

Барт старался убедить ее, и, может быть, ему бы и удалось это сделать, но Джори быстро положил конец препирательству:

– Слушай, Барт, я сказал организатору наших концертов, что врач запретил Мелоди выступать. Если она выступит на концерте, он может узнать об этом и нас могут привлечь к суду. Кроме того, она очень устала. Этот танец, который вы только что наблюдали, просто легкая забава. Совсем другое дело – серьезное выступление. Профессиональное выступление требует многих часов подготовительной работы, тренировок и репетиций. Не упрашивай Мелоди, ты ставишь ее в трудное положение. Приедет Синди и сможет стать моей партнершей.

– Нет, – огрызнулся Барт, нахмурясь и потеряв весь шарм, с которым он разговаривал только что с Мелоди. – Синди не умеет танцевать, как Мелоди!

Конечно, не умеет. Синди не была профессиональной балериной, но танцевала неплохо, когда хотела. Я и Джори занимались с нею почти с двух лет.

В нескольких шагах позади Барта Джоэл, словно тощая темная тень, выпростал руки из широких рукавов и сложил их перед склоненным лицом. Глаза его были прикрыты, – наверно, он опять молился. Как мне надоело всегда видеть его рядом.

Я заставила себя забыть о Джоэле и стала думать о Синди. Я не могла дождаться, когда она приедет. Очень хотелось услышать ее захлебывающуюся от торопливости девичью болтовню о студенческих балах, свиданиях и знакомых мальчиках. Обо всем, что напоминало мне мою собственную юность и несбывшиеся желания: ведь и мне тогда хотелось иметь то, что сейчас имеет Синди.

Огромный холл был освещен заревом заката, я стояла незаметно в тени большой арки и наблюдала, как Джори снова танцует с Мелоди. Она опять была в трико, на этот раз фиолетового цвета, в соблазнительно порхающей прозрачной тунике, под маленькой крепкой грудью была подвязана фиолетовая атласная лента. Она казалась принцессой, танцующей со своим возлюбленным. О, страсть Джори и Мелоди друг к другу возбуждала и меня. Быть такой же молодой, как они, иметь возможность вновь испытать всю силу желания, все начать сначала…

Вдруг я заметила, что в другой нише стоит Барт, он шпионил… нет, скажем, наблюдал, но еще более заинтересованно, чем я. А еще говорил, что не любит балет и ничего не смыслит в прекрасной музыке! Он небрежно прислонился к стене, скрестив руки на груди. Но во взгляде, следящем за Мелоди, не было никакой небрежности – он был целеустремлен и полон желания. У меня екнуло сердце. Когда же Барт перестанет желать того, что принадлежит брату?

Звуки музыки взлетали над залом. Джори и Мелоди забыли, что за ними могут наблюдать, и были так увлечены танцем, что не могли остановиться, они кружились с дикой страстью, очарованные друг другом, пока Мелоди не прыгнула с разбега в его протянутые к ней руки. Тотчас она прильнула губами к его губам. Как после долгой разлуки, их губы соприкасались снова и снова. Руки скользили по телу, нащупывая самые интимные места. Я, как и Барт, оказалась невольным свидетелем их любовного порыва и не успела уйти. Они жадно ловили поцелуи друг друга. В огне неодолимого желания они упали на пол и докатились до мата. Только тогда я подошла к Барту, он быстро и тяжело дышал.

– Пойдем, Барт, не стоит стоять здесь и наблюдать, ведь танец кончился.

Он отскочил, как будто мое прикосновение обожгло его. Острая тоска в его глазах отозвалась во мне болью и жалостью.

– Им бы надо научиться контролировать свое поведение, по крайней мере, пока они гостят у меня в доме, – сердито произнес он, не отрывая глаз от забывшейся пары: они в исступлении катались по мату, руки и ноги их переплелись, мокрые от пота волосы перепутались при бесконечных поцелуях.

Я затолкала Барта в музыкальную комнату и тихо прикрыла дверь. Эту комнату я не любила. По желанию Барта она была обставлена в мужском вкусе. Здесь стояло огромное пианино, на котором никто никогда не играл, хотя я раза два видела, как Джоэл трогал пальцами клавиши и тотчас отдергивал руку, как будто издаваемый ими звук казался ему греховным. Однако пианино явно привлекало его: он долго стоял и смотрел на него, сжимая и разжимая пальцы.

Барт прошел к шкафу, где был приоткрыт освещенный бар. Он достал хрустальный графин и налил себе неразбавленного шотландского виски, без воды или льда. Проглотил все одним глотком и с виноватым видом посмотрел на меня:

– Они уже девять лет женаты, неужели не устали друг от друга? Что же это за чувство, которое захватило вас с Крисом, захватило Джори и которого нет у меня?

Я покраснела и опустила голову, проговорив в замешательстве:

– Не знала, что ты пьешь один.

– Ты многого не знаешь обо мне, дорогая мамочка. – Он проглотил вторую порцию виски (я услышала это, даже не глядя на него). – Даже Малькольм иногда пил.

– Ты все время сравниваешь себя с Малькольмом? – полюбопытствовала я.

Он рухнул в кресло и закинул ногу на ногу, лодыжкой на колено. Мой женский взгляд сразу заскользил по мягкой мебели и покрывалам. Ведь мой сын в минуту раздражения мог положить ноги в грязных ботинках на дорогую обивку или вконец испортить великолепное покрывало. Потом я перевела взгляд на его обувь. Подошвы были необыкновенно чистыми, как будто ступали только по бархату. Как ему это удается? Ведь в детстве он был таким грязнулей. Однако, став взрослым, приобрел любовь к чистоте.

– Что ты так рассматриваешь мою обувь, мам?

– Она очень красива.

– Тебе в самом деле так кажется? – Он с безразличием глянул на свои туфли. – Они стоят шестьсот баксов, и я доплатил еще сотню за обработку подошв, чтобы они не снашивались и не пачкались. Это теперь шик – обувь, у которой постоянно чистые подошвы.

Я нахмурилась. Разве в этом есть какой-то смысл?

– Но ведь верх туфель сносится раньше, чем подошвы.

– Ну и что?

В самом деле. Что сейчас значили для нас деньги? У нас их было больше, чем мы могли истратить.

– Когда сносится верх, я куплю себе другую пару, а эти выброшу.

– Тогда зачем обрабатывать подошвы?

– Ну перестань, мам, – сердито проговорил он. – Я просто люблю, чтобы вещи сохраняли свой вид, пока я их не выброшу… и люди тоже… Мне неприятно будет смотреть на Мелоди, когда она будет ходить с толстым животом, как корова.

– Я буду счастлива, когда у нее все будет заметно. Может быть, тогда ты перестанешь пялиться на нее.

Он зажег сигарету и спокойно посмотрел мне в глаза:

– Бьюсь об заклад, мне не составит труда отнять ее у Джори.

– Как ты смеешь говорить такое? – возмущенно воскликнула я.

– Она никогда не смотрит на меня, ты заметила? Я думаю, она просто не хочет признаться самой себе, что я лучше выгляжу сейчас, чем Джори, я выше его, изящнее, а главное, во сто крат богаче.

Мы смотрели друг другу в глаза. Я нервно сглотнула комок в горле и стряхнула с одежды невидимую пушинку.

– Завтра приедет Синди.

Он прикрыл глаза и крепче сжал ручки кресла, больше ничем не высказав своего отношения к этому известию.

– Я неодобрительно отношусь к этой девчонке, – сдержанно выговорил он.

– Я надеюсь, ты не будешь обижать ее, пока она здесь. Вспомни, с каким обожанием она к тебе относилась в детстве, буквально не отходила от тебя. Она очень любила тебя, пока ты сам не настроил ее против себя. Она и сейчас стала бы так же к тебе относиться, если бы ты не издевался над ней так безжалостно. Барт… неужели ты не сожалеешь о тех неприятностях, которые ты причинил ей, о тех грубых словах, которые ты говорил своей сестре?

– Она мне не сестра.

– Сестра, Барт, сестра!

– О господи, мама, я никогда не буду считать ее сестрой. Она приемыш, она нам не родная. Я прочел несколько писем из тех, что она писала тебе. Разве ты не видишь, что она собой представляет? Или ты просто читаешь слова, не задумываясь над их смыслом? Как может девушка иметь столько поклонников и не быть при этом испорченной?

Я возмущенно вскочила.

– Почему ты так несправедлив к людям, Барт? – закричала я. – Ты не хочешь признавать Криса своим отцом, Синди – своей сестрой, Джори – своим братом. Или тебе никто не нужен, кроме тебя самого и этого отвратительного старика, который повсюду таскается за тобой?

– У меня есть ты, мама, ну по крайней мере частичка тебя, так ведь? У меня есть дядюшка Джоэл, очень интересный человек, который вот сейчас, наверно, молится за наши души.

Кровь прихлынула к моим щекам. Я вскипела гневом:

– Ты настоящий идиот, если предпочитаешь этого шаркающего старикашку тому человеку, который всегда был тебе настоящим отцом.

Я старалась сдержать себя и не сумела. Мне редко удавалось держать себя в руках при спорах с Бартом.

– Неужели ты забыл, сколько хорошего сделал для тебя Крис? И делает до сих пор?

Барт наклонился ко мне, пронизывая меня холодным сверкающим взглядом:

– Но я предпочел бы быть счастливым без Криса. Если бы ты вышла замуж за моего настоящего отца, я был бы идеальным сыном! Более идеальным, чем Джори. Может быть, таким, как ты, мама. Может, всему на свете я теперь предпочитаю месть.

– Почему тебе нужна месть? Кому ты собираешься мстить? – Удивление и беспомощность звучали в моем голосе. – Никто не причинил тебе столько зла, сколько в свое время причинили мне.

Он резко наклонился вперед, как будто хотел укусить меня.

– Вы думаете, что, дав мне все необходимое – одежду, пищу, крышу над головой, – сделали достаточно для того, чтобы я чувствовал себя счастливым? Но ведь все не так, хотя вы и убедили себя в этом. Я знаю, что самое лучшее – свою любовь – вы берегли для Джори. Потом, когда появилась Синди, вы отдали ей вторую часть своей души. Вы ничего не оставили мне, кроме жалости, и за эту жалость я ненавижу вас!

Внезапная тошнота подступила к моему горлу, как при морской болезни. Хорошо, что я сидела в кресле.

– Барт, – начала я, стараясь не расплакаться и не показать, как мне плохо. – Возможно, когда-то я жалела тебя за твою неловкость, неуверенность в себе. Больше всего я жалела тебя за то, что с тобой вечно случались разные неприятности. Но разве я могу жалеть тебя сейчас? Ты красив, умен и можешь быть весьма обаятельным, когда захочешь. Почему же я должна жалеть тебя сейчас?

– Я как раз этого и не понимаю. Ты заставила меня посмотреть на себя со стороны, как в зеркало, понимаешь? И я пришел к заключению, что я тебе не нравлюсь. Ты мне не доверяешь и не веришь в меня. Вот прямо сейчас я читаю в твоих глазах, что ты не уверена, вполне ли я нормален.

Его глаза были полуприкрыты, но вдруг он широко распахнул их и пронизывающе заглянул в мои глаза: в них всегда было легко читать. Он коротко и зло рассмеялся:

– Вот оно, это подозрение, этот страх. Я ведь могу читать твои мысли, не сомневайся. Ты боишься, что когда-нибудь я выдам вашу тайну – твою и твоего брата. Да, у меня было достаточно шансов сделать это, но ведь я не сделал. Я ее храню. Почему бы тебе честно не сказать хотя бы сейчас, что ты вовсе не любила второго мужа своей матери? Честно признайся, что ты использовала его лишь как орудие мести. Ты добивалась его, добилась, зачала меня, а потом он умер. Тогда ты решительно направилась в Южную Каролину, к тому бедному доктору, который тебе верил и любил тебя безоглядно. Понимал ли он, что ты вышла за него замуж только для того, чтобы он дал свою фамилию твоему незаконнорожденному сыну? Знал ли, что ты прибегла к нему как к спасению от Криса? Видишь, как много я размышлял над мотивировкой твоих поступков. А сейчас я пришел и к другому заключению: что-то от Криса ты находишь в Джори и поэтому любишь его! Глядя же на меня, ты видишь Малькольма. И хотя моя внешность и характер, скорее всего, унаследованы мною от моего настоящего отца, ты не замечаешь этого и пытаешься читать в моих глазах. А в моих глазах, тебе кажется, живет душа Малькольма. А теперь докажи мне, что мои предположения неверны! Ну скажи же мне, что я все описал не так!

Мои губы раскрылись, чтобы опровергнуть каждое его слово, но я ничего не сказала.

Я была потрясена до глубины души, мне хотелось подбежать к нему, прижать его голову к своей груди – так я часто успокаивала Джори. Но я не могла заставить себя приблизиться к Барту. Я в самом деле боялась его. Он пугал меня своим неистовством, холодностью и жестокостью, а любовь моя от страха сменилась неприязнью.

Он ждал, что я заговорю, стану опровергать его обвинения, а я сделала самое худшее, что могла при таких обстоятельствах, – выбежала из комнаты.

В своей комнате я бросилась на постель и заплакала. Каждое его слово было правдой! Я не ожидала, что Барт может читать в моей душе, как в открытой книге. Меня ужасала мысль о том, что он в своей ненависти когда-нибудь разрушит жизнь не только мне и Крису, но и Синди, Джори и Мелоди.

На следующий день, около одиннадцати, приехала на такси Синди и ворвалась в дом, как свежий, бодрящий весенний ветер. Она бросилась в мои объятия, благоухая какими-то экзотическими духами, запах которых явно не соответствовал ее шестнадцатилетнему возрасту, но это мнение я решила оставить при себе.

– Ой, мама! – восклицала она, без конца целуя меня и сжимая в своих объятиях. – Как здорово, что мы снова вместе!

Эта лавина эмоций совсем захлестнула меня, у меня даже перехватило дыхание. Затем, как только мы вошли в дом, она принялась рассматривать все комнаты огромного дома, их обстановку и убранство. Ухвативши за руку, она тащила меня из комнаты в комнату, громко восклицая от восторга при виде такой красоты и богатства.

– А где папа? – наконец спросила она.

Я объяснила, что Крис уехал в Шарлотсвилл, чтобы поменять взятый им напрокат автомобиль на более роскошную модель.

– Дорогая, он надеялся, что вернется раньше, чем ты приедешь. Видно, что-то задержало его. Но не волнуйся, он будет с минуты на минуту и расцелует тебя.

И снова начались восклицания:

– Ну, мамочка! Что за дом! Ты мне не рассказывала, что он такой красивый! По твоим рассказам я поняла, что новый Фоксворт-холл такой же уродливый и жуткий, как и старый.

Для меня Фоксворт-холл всегда будет жутким и уродливым, однако возбуждение, ключом бьющее из Синди, захватило и меня. Она была выше меня, юные груди были вполне развиты, тонкая талия плавно переходила в бедра очень красивой формы, живот был плоский, зато округлые ягодицы восхитительно обтягивались джинсами. Когда я глядела на нее сбоку, она напоминала мне своей нежностью и хрупкостью едва распустившийся бутон, однако Синди была сильна и вынослива.

Ее густые и длинные золотистые волосы всегда были в нарочитом беспорядке. Они развевались по ветру, когда мы с ней пошли посмотреть, как сражаются Барт и Джори на новом теннисном корте.

– Черт возьми, мама, какие у тебя красивые сыновья! – прошептала она мне, разглядывая их бронзовые стройные тела. – Никогда бы не подумала, что этот безобразный грубиян Барт станет таким привлекательным мужчиной, не хуже Джори.

Я удивленно взглянула на нее. Барт-подросток был очень худым, с вечными ссадинами и синяками на ногах, его темные волосы всегда были растрепаны, но он был красивым мальчиком, во всяком случае безобразным его нельзя было назвать – безобразны были его поступки. А когда-то Синди прямо преклонялась перед Бартом. Как нож пронзило мое сердце воспоминание о ночном разговоре с Бартом, во многом он был прав. Я действительно относилась к Синди лучше, чем к нему. Мне казалось, что она идеальный ребенок и не способна ни на что дурное, и вот…

– Постарайся быть добрее и внимательнее по отношению к Барту, – прошептала я, заметив, что к нам направляется Джоэл.

– А кто этот забавный старикашка? – спросила она, обернувшись и наблюдая, как Джоэл, с трудом нагнувшись, выдергивает какие-то сорняки из клумбы. – Только не говори, что такую развалину Барт нанял работать садовником: ведь он такой скрюченный, что уже едва ли распрямится.

Не успела я ответить, как Джоэл оказался рядом, улыбаясь во весь рот, насколько позволяла его искусственная челюсть.

– Ну а вы, наверно, Синди, о которой мне Барт много рассказывал, – проговорил он, собрав все остатки былого шарма, и, взяв Синди за руку, приложился к ней тонкими искривленными губами.

Мне показалось, что Синди чуть не отдернула руку, почувствовав прикосновение его губ. Солнце просвечивало сквозь поседевшие волосы Джоэла, еще отливавшие фоксвортским золотом, и от этого они казались очень тонкими. Я вдруг вспомнила, что ничего не рассказала Синди о Джоэле, и поспешила представить его. Она была совершенно потрясена.

– Неужели вы знали этого злого старика, нашего прадедушку Малькольма? Вы действительно его сын? Так вы, наверно, очень старый?..

– Синди, это нетактично…

– Извините меня, дядюшка Джоэл. Когда я слушала рассказы мамы и папы об их юности, мне казалось, что это было миллион лет назад. – Она очаровательно рассмеялась и с извиняющейся улыбкой посмотрела на Джоэла. – Знаете, а вы чем-то похожи на папу. Когда он совсем состарится, то, наверно, будет выглядеть так же.

Джоэл перевел взгляд на Криса, который только что подъехал и вылезал из роскошного нового синего «кадиллака», держа в руках множество пакетов. Он заезжал за подарками, заказанными мной ко дню рождения Барта. Ради его дня рождения я превзошла себя, чтобы подобрать для него все самое лучшее. Кейс-дипломат из натуральной кожи с комбинированными замками – от Криса. Восемнадцатикаратовые золотые запонки с бриллиантами и инициалами Барта, а также под стать им золотой портсигар, тоже с бриллиантами и монограммой, ведь бриллианты Барт ценил выше всего, – от меня. У его отца был такой же портсигар, подаренный ему моей матерью. Сложив пакеты на садовую скамью, Крис широко раскинул руки, и Синди бросилась в его объятия. Она покрыла его лицо множеством коротких поцелуев, оставив на нем бесчисленные следы от губной помады. Украсив таким образом его лицо, она извинилась.

– Это будет самое лучшее лето в моей жизни. Папочка, а не могли бы мы остаться здесь до осени, пока не начнутся занятия в школе? Я хочу почувствовать, каково жить в настоящем дворце с такими великолепными комнатами и необыкновенными ваннами. Я уже видела одну комнату, в которой очень хотела бы жить: в ней все такое розовое и белое и множество различных позолоченных безделушек. Мне всегда нравилось все розовое, я люблю розовый цвет. И мне нравится этот дом! Я просто влюблена в него, просто влюблена!

Какая-то тень промелькнула во взгляде Криса, когда он выпустил ее из объятий и повернулся ко мне.

– Мы потом поговорим об этом, Синди. Ведь ты знаешь, что мы с мамой приехали сюда только для того, чтобы помочь Барту отметить его двадцатипятилетие.

Я взглянула на Барта, который только что нанес такой удар по теннисному мячу, что было даже странно, что тот остался цел. Метнувшись как белая молния, Джори отбил желтый мяч обратно Барту, который успел подскочить и снова ловко нанес мощный удар по мячу. Оба были потные и разгоряченные, лица их пылали от возбуждения и солнца.

– Джори, Барт! – позвала я. – Синди приехала. Подойдите поздоровайтесь.

Джори сейчас же с улыбкой обернулся к нам и из-за этого пропустил мяч, со свистом летевший в его сторону. Он не сумел отбить его, и Барт издал радостный крик, подпрыгнул и с возгласом «Я победил!» швырнул наземь дорогую ракетку.

– Ты победил, когда еще не вышло время игры, – заявил Джори, также бросая свою ракетку. Улыбаясь, он направился к нам, кинув на ходу Барту: – Такая победа не засчитывается!

– Засчитывается! – возразил Барт. – Какое имеет значение, приехала Синди или нет? Ты просто под этим предлогом прекратил игру. А мой счет выше твоего.

– Ну, пусть будет по-твоему, – ответил Джори.

В ту же секунду он подхватил Синди и закружил ее. Ее коротенькая синяя юбка взметнулась так высоко, что стали видны трусики-бикини. Меня удивляло, что у Синди всегда нижнее белье было того же цвета, что и верхняя одежда.

Мелоди поднялась с мраморной скамьи, на которой она сидела, наблюдая за игрой, – кусты закрывали ее. Я заметила, как она сжала губы, увидев столь эмоциональную встречу брата и сестры.

– Какова мать – такова и дочь, – пробормотал Барт позади меня.

Синди приблизилась к Барту осторожно, соблюдая все правила приличия, так что казалось, это совсем не та девушка, которая только что целовала Джори:

– Здравствуй, братец Барт. Ты замечательно выглядишь.

Барт смотрел на нее так, будто видел в первый раз. Два года назад, когда Синди было четырнадцать, она заплетала косу или делала конский хвост и стеснялась широко улыбаться, потому что на ее зубах были укреплены корректирующие скобы. Теперь ее сверкающие белые зубки были идеально ровными. Ее небрежно уложенные волосы ниспадали золотым водопадом. Она вовсе не походила на фотомодель с обложки журнала – у тех и фигура получше, и комплекция более совершенна, но, как я с неудовольствием поняла, Синди знала, что она неотразима в своем облегающем сине-белом теннисном костюме.

Взгляд Барта задержался на ее полных, не стесненных бюстгальтером грудях, – когда она шла, они раскачивались, а соски заметно выступали под теннисной майкой. Потом он смерил глазами ее тонкую талию, которую можно было охватить пальцами рук, затем стал разглядывать ее бедра и таз. Взгляд его пробежал по длинным красивым ногам и остановился на белых сандалиях. Ногти на ее ногах были покрыты ярко-красным лаком того же тона, что и лак на ногтях рук, такого же яркого цвета была и губная помада.

Она была захватывающе хороша в своей юной свежести, прелести и невинности, но, стараясь подчеркнуть свою красоту и взрослость, только испортила все слишком яркими красками. А тот долгий взгляд, который она подарила Барту, я ни за что не смогла бы истолковать так, как его воспринял Барт.

– Ты не в моем вкусе, – презрительно проговорил он и отвернулся.

Затем, посмотрев на Мелоди долгим многозначительным взглядом, он снова повернулся к Синди:

– Ты просто дешевка, несмотря на то что богато одета. В тебе нет благородства.

Этот жестокий обдуманный удар был прямо-таки сокрушительным для девичьего самолюбия Синди. Все ее лучезарное настроение пропало. Как дождь питает нежный цветок, так восхищение окружающих поддерживало ее уверенность в себе. Она сникла прямо на глазах и, словно ища поддержки, снова прильнула к Крису.

– Извинись, Барт, – потребовал Крис.

Я съежилась, заранее зная, что Барт ни за что не извинится.

Барт презрительно скривил губы, требование Криса разозлило и возмутило его. Он готов был ответить Крису оскорблением, как уже неоднократно делал, но рядом была Мелоди, которая смотрела на него с неприязненным любопытством. Лицо Барта вспыхнуло.

– Я извинюсь, когда она научится одеваться и вести себя как леди.

– Извинись сейчас, Барт, – приказал Крис.

– Не предъявляй требований, Кристофер, – многозначительно, глядя в глаза Крису, сказал Барт. – У вас весьма шаткое положение: у тебя и у моей матери. Ты не Шеффилд и не Фоксворт, по крайней мере, тебе не хотелось бы, чтобы люди узнали, что ты Фоксворт. Так кто же ты в конечном счете? Мир полон врачей, их слишком много, более молодых и более знающих, чем ты…

Крис выпрямился:

– Мое невежество в медицине не раз спасало твою жизнь, Барт. А также жизнь многих других людей. Возможно, когда-нибудь ты осознаешь это. Ты ни разу не сказал мне спасибо за все, что я сделал для тебя. А я все жду.

Барт побледнел, скорее всего, не оттого, что ему только что высказал Крис, а потому, что при этом присутствовала Мелоди.

– Спасибо, дядя Крис, – с сарказмом произнес он.

Как издевательски-лицемерно прозвучали его слова!

Я молча наблюдала за этим поединком двух моих мужчин и заметила, как вздрогнул Крис, когда Барт сделал ударение на слове «дядя», потом зачем-то взглянула на Джоэла. Он придвинулся ближе и стоял почти за спиной Мелоди. На его лице светилась добрая, почти благостная улыбка. Но что-то темное и недоброе мелькнуло в его глазах. Я придвинулась к Крису и встала рядом, с другой стороны от Криса встал Джори.

Я уже готова была начать длинный перечень того, за что Барт должен был бы благодарить Криса, но тут Барт отвернулся от нас и обратился к Мелоди:

– Я тебе рассказывал о программе моего праздника? О танце, который я выбрал для вас с Джори? Это будет сенсацией.

Мелоди выпрямилась и с презрением посмотрела в глаза Барту:

– Я не собираюсь танцевать для твоих гостей. Я думаю, что Джори достаточно доходчиво объяснил тебе, что я хочу все предусмотреть, чтобы ребенок родился здоровым, и в мои намерения не входит танцевать для твоего удовольствия и для развлечения людей, которых я даже не знаю.

Ее голос звучал холодно, и неприязнь к Барту светилась в ее темно-голубых глазах.

Она ушла, взяв под руку Джори, мы все последовали за ними. В самом конце тащился Джоэл, как хвост, который не знал, кому вилять.

Быстро забыв о неприятностях, поскольку она всегда недолго помнила обо всех обидах, причиненных ей Бартом, Синди радостно болтала об ожидаемом ребенке, который должен был принести ей титул тети.

– Как это замечательно! Я прямо не дождусь этого дня! Это будет прелестное дитя, ведь у него такие красивые родители, как Джори и Мелоди, и такие красивые дед с бабушкой!

Присутствие милой Синди сглаживало неприятное впечатление от выходок Барта. Я увела ее к себе, и, уютно прижавшись ко мне в широком кресле, она начала рассказывать о своей жизни. Я жадно слушала, очарованная своей дочерью, которой выпало счастье испытать все девичьи радости и волнения, каких были лишены мы с сестрой Кэрри.

Каждое утро мы с Крисом поднимались рано и выходили, чтобы полюбоваться красотой прохладного утра, подышать горным воздухом и насладиться ароматом роз и других цветов. Ярко-красные птицы-кардиналы летали повсюду, как языки пламени, сойки пронзительно кричали, ласточки и другие мелкие птицы ловили в траве насекомых. Меня поражало бесчисленное количество гнезд и птичьих домиков, устроенных повсюду для крапивников, ласточек и других птах, для них же в разных местах были расставлены ванночки для питья или купания, для этих же целей были приспособлены ямки в камнях, и птицы, порхая, иногда прямо на лету ныряли в эти ванночки и весело взмывали вверх. Мы завтракали то на одной террасе, то на другой, чтобы любоваться разными пейзажами, восхищались тем, что видели, и сожалели о том, что были лишены такой возможности в юности, когда все впечатления острее. Горько, очень горько было вспоминать, как наши маленькие близнецы плакали и просились погулять, но единственной площадкой для игр у них был «сад», устроенный нами на чердаке из бумажных цветов и картона. И все это происходило здесь, и весь этот прекрасный мир существовал, но не для них, а два пятилетних малыша были бы на седьмом небе, если бы им хоть немножко дали полюбоваться тем, чем мы теперь наслаждаемся ежедневно.

Синди любила вставать поздно, как и Джори, особенно поздно вставала Мелоди, которая часто жаловалась на тошноту и усталость. В семь тридцать утра мы с Крисом видели, как подъезжали рабочие и декораторы. Поставщики провизии доставляли продукты для праздника, дизайнеры приезжали, чтобы закончить меблировку и дополнить интерьер некоторых комнат. Однако никто из соседей не навещал нас. Личный телефон Барта звонил довольно часто, но другие телефоны, как правило, молчали. Мы как будто находились на вершине мира и были недостижимы для всех; с одной стороны, это было неплохо, с другой – немного пугало.

В отдалении, неясно, сквозь дымку, мы видели шпили двух церквей. В тихие безветренные ночи до нас слабо доносился звон колоколов, отбивающих время. Я знала, что одной из них покровительствовал при жизни Малькольм, а в миле отсюда находилось кладбище, где рядом покоились он и наша бабушка, над их могилами моей матерью были установлены красивые надгробия с ангелами.

Я проводила дни, играя в теннис с Крисом, Джори, а иногда с Бартом, и тогда мне казалось, что он действительно любит меня.

– Ты удивляешь меня, мама! – кричал он через сетку, ударяя так сильно по желтому мячу, что тот, казалось, порвет мою ракетку.

Каким-то чудом мне иногда удавалось отбить этот мяч, но тогда возникала старая боль в моем когда-то поврежденном колене, и я останавливалась. Барт считал, что мое колено только предлог, чтобы прекратить игру.

– Ты находишь любую причину, чтобы только поскорее отделаться от меня! – кричал он, как будто не знал о предупреждении Криса: «Никогда не перенапрягай свое колено, а то будешь хромать».

Я хромала, когда поднималась по лестнице, но Барта обычно рядом не было, поэтому он не знал об этом. Чтобы унять боль, я наливала в ванну теплой воды и почти час сидела в ней, разминая свое колено. Но Крис каждый раз говорил, что я делаю неправильно: «Лед, только лед, Кэтрин! Колено может воспалиться от горячей воды!» Он заставлял меня вылезти из ванны, приносил пузырь с колотым льдом и на двадцать минут клал мне его на колено. Он целовал меня, извиняясь за свой окрик, и шел на теннисный корт, прихватив с собой Джори, а Барт уходил с корта, волоча за собой на невидимом канате Джоэла. Все это я наблюдала с балкона своей спальни, сидя со льдом на колене. Скоро холод оказывал воздействие и снимал пульсирующую боль.

Я начала готовить приданое для будущего малыша. Мне понадобились нитки, иголки, вязальные спицы и крючки, надо было поездить по магазинам. Посещала я и детские магазины с восхитительными вещичками для новорожденных. Мы часто ездили в Шарлотсвилл с Синди и Крисом, а дважды предприняли более длительное путешествие – в Ричмонд, где прошлись по магазинам, сходили в кино и остались на ночь. Иногда с нами ездили Джори и Мелоди, но не так часто, как мне хотелось бы. Красотами Фоксворт-холла все мы успели пресытиться. Вернее сказать, пресытилась я да, пожалуй, Джори с Мелоди. А вот Синди все еще была в восторге от своей комнаты, от прекрасной французской мебели, от ванной комнаты, такой, о которой только может мечтать каждая женщина: кругом все розовое, и этот цвет только подчеркивался легким декором из золота и бледной зелени. Обхватив себя за талию, она кружилась в радостном танце.

– Итак, он не любит меня, – смеялась она, заглядывая в бесчисленные зеркала. – И все-таки отделал мою комнату и ванную так, как хотела бы я. Ох, мама, сможем ли мы когда-нибудь понять Барта?

А смог бы кто-нибудь ответить на этот вопрос?

По мере приближения двадцатипятилетия Барта Фоксворт-холл все больше и больше охватывало какое-то лихорадочное безумие. Разные декораторы и художники приходили измерять наши газоны, патио и террасы. Они собирались группами, шептались, делали какие-то чертежи, наброски, подбирали цвета для скатертей, толпами врывались в кабинет к Барту, обсуждали программу вечера, тему танцевального выступления и строили какие-то секретные планы. Барт пока еще отказывался назвать тему вечера, по крайней мере нам, членам семьи. Секреты обычно трудно бывает удержать, но Барту это удавалось. Мы все составляли сплоченную семью, но Барт держался особняком.

Рабочие натащили гору строительного материала, досок и красок и начали сооружать нечто вроде сцены и платформы для оркестра. Я слышала, как Барт хвалился кому-то из окружающих, что пригласил для выступления выдающихся оперных певцов.

Когда я выходила куда-нибудь, то старалась как можно больше находиться вне дома, в саду или в лесу: я смотрела на горы, окутанные голубой дымкой, и думала, помнят ли они чердачных мышей, обреченных быть в заключении почти четыре года. И еще я думала, смогут ли они еще какую-нибудь обычную девочку превратить в пылкую мечтательницу, имеющую к тому же твердое намерение сделать свои мечты реальностью. И многие мечты мне удалось осуществить, хотя во многом меня постигла неудача – так, один за другим умирали мои мужья… Слезы выступили на моих глазах, подняв голову, я встретила любящий взгляд Криса и почувствовала, как на меня нахлынула старая знакомая печаль. Может быть, с Бартом было бы все в порядке, если бы Крис не любил меня, а я не любила Криса?

Можно винить свою звезду или поворот судьбы, но я во всем продолжаю винить мою мать.

Несмотря на тревожные ожидания того, что нас ждет впереди, я невольно чувствовала себя более счастливой, чем некоторое время назад. Меня очень интересовала вся эта суета в саду, в процессе которой начало оформляться что-то, уже виденное мною в кино. Я с изумлением поняла, что задумал Барт.

Декорации явно были сделаны на библейский сюжет!

– Самсон и Далила, – вяло сказал Барт, когда я стала его расспрашивать. Его энтузиазм угас, так как Мелоди решительно отказалась танцевать. – Я неоднократно слышал от Джори, что ему очень нравится выступать в спектаклях, которые он сам ставит, а эта роль у него самая любимая.

Круто повернувшись и ничего не сказав, Мелоди направилась к дому, она рассердилась.

Конечно, мне следовало бы догадаться! Какая еще тема могла бы захватить Барта?

Синди, подбежав, обхватила руками Джори:

– Джори, разреши мне станцевать Далилу! Я смогу, я уверена, что смогу!

– Мне не нужны твои дилетантские попытки! – отрезал Барт.

Не обращая на него внимания, Синди умоляюще сжала обе руки Джори.

– Джори, ну пожалуйста! Ну я тебя прошу! Мне нравится эта роль. Я ведь продолжала заниматься в балетной школе, поэтому не покажусь неуклюжей и неловкой, тебе не будет стыдно танцевать со мной. К тому же до представления у нас еще есть время, и ты поможешь мне добиться синхронности в движениях. Я буду репетировать утром, днем и вечером.

– Времени как раз остается очень мало, ведь до представления всего два дня, – недовольно сказал Джори и сердито взглянул на Барта. – Ради бога, Барт, ну почему ты мне не сказал заранее? Неужели ты думаешь, что, раз я сам ставил хореографию этого очень специфического балета, я помню все трудные моменты в его исполнении? Для такой роли нужно несколько недель репетиций, а ты ждал до последнего момента! Ну почему?

– Синди лжет, – сказал Барт, устремив страстный взгляд на дверь, за которой только что исчезла Мелоди. – Она ленилась раньше заниматься в балетной школе, с чего вдруг ей вздумалось это делать, когда рядом не было матери, которая вечно понукала ее?

– Я занималась, занималась! – с гордостью и волнением кричала Синди, хотя я знала, как она ненавидела регулярные интенсивные занятия.

До шести лет ей очень нравились красивые балетные пачки, прелестные атласные туфельки, маленькие блестящие тиары со сверкающими фальшивыми бриллиантами. Фантазия сказочных спектаклей очаровывала ее, мне казалось, что она никогда не сможет жить без этого. Но Барт слишком часто высмеивал ее выступления, и в конце концов она разуверилась в собственных способностях. К двенадцати годам своими насмешками он совершенно отбил у нее желание заниматься балетом. И она перестала ходить в балетную школу. Поэтому я была удивлена вдвойне: во-первых, тем, что она, оказывается, не прекращала заниматься танцами, во-вторых, тем, что решилась выступить перед Бартом.

Она повернулась ко мне с умоляющим видом:

– Я правду говорю! Сначала я поступила в частную школу для девочек, и, поскольку Барта рядом не было и некому было меня высмеивать, я снова начала танцевать, а потом возобновила занятия в моей прежней балетной школе, и теперь я неплохо подготовлена.

– Ну хорошо, – сказал Джори, еще раз сердито взглянув на Барта, но уже смирившись. – Будем использовать то время, которым располагаем, но с твоей стороны, Барт, было явно опрометчиво думать, что роль можно так быстро подготовить; повторяю, что для этого нужно несколько недель. Мне будет не так уж трудно, потому что роль мне знакома, а вот Синди – ведь она даже ни разу не видела этот весьма необычный балет.

Грубо прервав его, Барт возбужденно спросил:

– А есть у тебя линзы, белые линзы? И сможешь ты глядеть сквозь них? Я видел вас с Мелоди в прошлом году в Нью-Йорке, и уже от оркестровой ямы ты в них выглядел совсем слепым!

Нахмурившись от неожиданного вопроса, Джори недоумевающе посмотрел на Барта.

– Да… У меня с собой эти контактные линзы… – медленно проговорил он. – Где бы я ни оказался на гастролях, обязательно кто-нибудь попросит исполнить роль Самсона, поэтому я вожу эти линзы с собой. А я и не знал, что ты такой ценитель балета.

Барт рассмеялся и дружески хлопнул Джори по спине, как будто они и не спорили никогда. Джори даже покачнулся от силы его удара.

– Балеты в большинстве своем глупы и скучны, но этот пришелся мне по душе. Самсон – великий герой, и я восхищаюсь им. А ты, братишка, необыкновенно исполняешь эту роль. Ты кажешься таким могучим… Пожалуй, это единственный балет, который меня по-настоящему взволновал.

Я не прислушивалась к словам Барта. Я смотрела на Джоэла, который, согнувшись, стоял неподалеку. Мускулы возле его рта спазматически дергались, как будто он собирался улыбнуться или засмеяться. Внезапно я почувствовала, что не хочу, чтобы Джори и Синди танцевали в этом специфическом балете, в котором так много жестоких сцен. Это идея Барта… Разве не он утверждал, что опера – это только музыка, а вот балет, по его мнению, дает более чувственное восприятие?

Всю ночь я думала, как уговорить Барта отказаться от постановки этого спектакля.

Его и ребенком было нелегко остановить. А теперь, когда он стал мужчиной… Наверно, ничего не выйдет. Но попытаться стоило.

На следующее утро я рано встала и выбежала во двор, чтобы перехватить Барта, прежде чем он уедет. Он выслушал меня с неудовольствием и отказался изменить программу вечера.

– Я уже не могу это сделать, даже если бы захотел. Я заказал театральные костюмы, декорации и весь реквизит. Если я что-то отменю, то сейчас слишком поздно планировать другой балет. Кроме того, ведь Джори не возражает, чего же ты беспокоишься?

Как ему объяснить, что какой-то слабый интуитивный голос предостерегает меня ставить именно этот балет рядом с местом нашего заточения и рядом с могилами Малькольма и его жены – такая музыка не должна достигнуть их мертвых ушей.

Джори и Синди тренировались и репетировали день и ночь; оба были охвачены волнением от совместной работы, и Джори находил, что Синди вполне справляется. Она, конечно, была не такой хорошей балериной, как Мелоди, но танцевала более чем удовлетворительно. Ее волосы были подняты и уложены в классическом балетном стиле, и это очень шло ей.

Утро праздника было ясным и чистым, предвещая замечательный летний день без туч и дождя.

Мы с Крисом встали рано и отправились побродить по саду перед завтраком. Волнующий аромат роз также, казалось, предвещал прекрасный, радостный праздник – день рождения Барта. Ему всегда хотелось собрать гостей на свой день рождения, как это делали Джори и Синди. Но когда гости собирались, он как-то ухитрялся перессориться со всеми своими гостями, поэтому они рано уезжали, да к тому же обиженные.

Теперь он взрослый, твердила я себе, и все будет иначе. Это же самое сказал мне и Крис – между нами существовала какая-то телепатия, мы думали об одном и том же.

– Сегодня он вступает в свои права, он совершеннолетний, – сказала я. – Не странно ли, что он до сих пор так по-детски экспрессивен, Крис? А поверенные будут читать завещание сегодня, после праздничного вечера?

Весело улыбаясь, Крис покачал головой:

– Нет, дорогая, мы все будем страшно усталыми. Завещание будут читать на следующий день.

Его веселье вдруг сменилось озабоченностью:

– Не помню, но, кажется, в этом завещании нет ничего такого, что могло бы испортить Барту праздник. А ты как думаешь?

Я тоже ничего такого не вспомнила. Но ведь когда впервые зачитывалась воля моей матери, сразу после ее смерти, я была потрясена всем случившимся, меня душили слезы, я почти ничего не слышала, и мне было почти безразлично, кому достанется наследство Фоксворта, думалось, что все само собой образуется.

– Там есть что-то, о чем мне поверенные Барта не стали рассказывать, Кэти… Какие-то оговорки, которые я не очень запомнил во время первого прочтения завещания вскоре после смерти нашей матери. Теперь они не хотят мне этого говорить, поскольку Барт потребовал, чтобы я не участвовал ни в каких обсуждениях наследственных вопросов. Они во всем его слушаются, как будто он их чем-то застращал. Мне странно, что уже немолодые люди с жизненным опытом уступают перед его натиском. Похоже, они очень хотят заслужить его расположение, а на меня, его опекуна, им наплевать. Мне очень досадно, спрашивается, какого черта я хлопотал? Ладно, скоро мы отсюда уедем, купим себе новый дом, а Барт пусть получает свое наследство и сам с ним управляется.

Я обняла его, так обиженного тем, что Барт отказал ему в доверии, которое он вполне заслужил, управляя много лет этим огромным наследством и стараясь преувеличить его. Все эти дела отнимали у него массу времени в ущерб его медицине.

– Сколько миллионов он получит? – спросила я. – Двадцать, пятьдесят или больше? Миллиард, два, три? Больше?

Крис рассмеялся:

– Ох, Кэтрин, вот ты-то никогда не станешь взрослой. У тебя нет чувства меры. Честно говоря, трудно определить точный объем всех вложений и стоимость всех акций, так как капитал размещался по разным банкам и вкладывался в разные предприятия. Однако он должен быть доволен, когда поверенные назовут даже приблизительную сумму… Этого более чем достаточно по крайней мере для десяти весьма расточительных молодых людей.

В холле, через который мы проходили, Джори репетировал с Синди, оба были разгоряченные и потные. Другие танцоры, также занятые в балете, стояли вокруг: кто-то наблюдал за репетицией, кто-то разглядывал богатую обстановку сказочного дворца. Синди работала исключительно хорошо, и это очень удивляло меня. Только вообразите, продолжать занятия в балетной школе и не сказать об этом мне! Для оплаты занятий она, должно быть, использовала те деньги, которые ей выдавались на одежду, косметику и прочие обычные женские потребности.

Одна из старших танцовщиц прошла через зал ко мне и, улыбаясь, рассказала, что несколько раз видела, как я танцевала в Нью-Йорке.

– А ваш сын очень похож на своего отца, – добавила она, взглянув на Джори, который в это время кружился с такой страстью, что было непонятно, откуда у него столько энергии и хватит ли ее для вечернего представления. – Может, мне не следовало бы это говорить, но он в десять раз лучше своего отца. Мне было лет двенадцать, когда я увидела вас с Джулианом Марке в «Спящей красавице», и это произвело на меня такое впечатление, что я решила стать балериной. Спасибо вам, что вы подарили миру такого великолепного танцора, как Джори Марке.

Ее слова наполнили меня счастьем и гордостью. Значит, мой брак с Джулианом не был неудачным, если в результате его на свет появился Джори. Хотелось бы, чтобы сын Бартоломью Уинслоу заставил меня испытать такую же радость и гордость за него.

Когда репетиция окончилась, Синди, тяжело дыша, подошла ко мне.

– Мама, как у меня получается, нормально? – Повернув ко мне разгоряченное лицо, она ждала одобрения.

– Ты все делаешь великолепно, Синди, честное слово. Если ты запомнила музыку, то четко соблюдай синхронность, ты ведь первый раз выступаешь в таком замечательном спектакле.

Она улыбнулась:

– Ох, мама, не можешь ты не учить! Я знаю, конечно, что у меня получается не совсем так, как тебе хотелось бы, но я выложусь вся в этом представлении. И если даже у меня не все получится, то не потому, что я не старалась.

Джори окружили восхищенные зрители, а Мелоди тихо сидела рядом с Бартом в сдвоенном кресле. Они не беседовали и, кажется, вообще не обращали внимания друг на друга. Однако видеть их рядом в этом кресле, предназначенном для двоих, мне почему-то было неприятно. Ведя за собой Криса, я подошла к креслу, на котором сидела эта пара.

– Поздравляю с днем рождения, Барт, – весело сказала я.

Он поднял голову и радостно улыбнулся:

– Ведь я говорил вам, что день будет замечательный: много солнца и никакого дождя.

– Да, ты так и говорил.

– А можно нам всем что-нибудь поесть сейчас? – спросил он, вставая и подавая руку Мелоди.

Но она сделала вид, что не заметила протянутой руки, и встала с кресла без его помощи.

– Я очень проголодался, – продолжал Барт, слегка обескураженный ее отказом. – Эти легкие европейские завтраки не для меня.

Веселой компанией мы уселись за стол, все, кроме Джоэла, который сел за свой маленький столик на террасе, отдельно от остальных. По его словам, мы слишком шумно себя ведем за столом и много едим, что не соответствует его монашеским привычкам: за трапезой надо быть серьезным и долго молиться до еды и после. Даже Барта иногда сердили эти благочестивые привычки, сегодня же был особый день, и Барт не выдержал:

– Дядюшка Джоэл, вы что, собираетесь все время сидеть в одиночестве? Идите сюда, сядьте с нами и пожелайте мне счастья в день рождения.

– Бог осуждает выставление напоказ богатства и презирает всяческую суету. Я неодобрительно отношусь к сегодняшнему балу. Ты мог бы возблагодарить Господа за то, что Он даровал тебе жизнь, каким-то другим, более достойным способом, например пожертвованием или благотворительностью.

– А что мне даст эта благотворительность? Это мой праздник, дядюшка. И если даже мой дорогой прадед Малькольм перевернется в гробу, сегодня ночью я развлекаюсь как хочу.

В восторге от такого ответа, я наклонилась и поцеловала его:

– Я рада видеть тебя таким, Барт. Это действительно твой день… А какие мы приготовили тебе подарки – ты прямо глаза вытаращишь!

– Наверно, – сказал он со смехом. – Я вижу, какой грудой они нагромождены там на столе. Мы их откроем, когда прибудут гости, перед тем, как начнется представление.

Сидящий напротив меня Джори озабоченно посмотрел в глаза Мелоди:

– Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая?

– Да, – прошептала она. – Только мне очень бы хотелось самой исполнить роль Далилы. Так странно видеть, что ты танцуешь с другой.

– Когда родится ребенок, мы снова будем танцевать вместе, – сказал он и поцеловал ее.

Она с обожанием смотрела ему вслед, когда он снова пошел репетировать с Синди.

А с лица Барта разом пропало счастливое выражение.

Без конца приходили доставщики с подарками для Барта. Прибыло много его однокашников из Гарварда с женами или подружками. Те, кто не смог приехать, прислали подарки. Барт входил и выходил, иногда даже пробегал, стараясь встретиться со всеми и успеть повсюду. Дюжинами подносились букеты цветов. Доставщики продуктов заполнили кухню, так что я почувствовала там себя нежелательным гостем, когда зашла, чтобы приготовить себе какую-нибудь закуску на полдник. Потом Барт подхватил меня под руку и провел по всем комнатам, которые были буквально наводнены цветами.

– Как ты думаешь, на моих друзей все это произведет впечатление? – с беспокойством спросил он. – Знаешь, я, честно говоря, здорово хвалился этим домом перед своими однокашниками. Они ожидают увидеть нечто из ряда вон выходящее.

Я еще раз огляделась вокруг. В доме, готовом к празднику, всегда красиво, есть на что полюбоваться. А ожидающий бала Фоксворт-холл был просто потрясающим, масса свежих цветов оживляла его, привносила в обстановку тепло и очарование. Хрусталь сверкал, серебро мерцало, медь сияла… О да, этот дом мог поспорить с лучшими дворцами.

– Дорогой, перестань волноваться. Лучше и быть не может. Дом великолепен, твои декораторы все сделали изумительно. Не сомневайся ни на секунду, друзья твои будут потрясены. Смотрители хорошо следили за домом все эти годы, и то, что здесь никто не жил, только пошло на пользу парку, всем газонам и лужайкам – все кустарники и цветы хорошо укоренились, трава загустела.

Но он уже не слушал меня и смотрел куда-то поверх моей головы, слегка нахмурясь.

– Знаешь, мама, – тихо сказал он. – Я еще некоторое время пошумлю здесь, когда уедешь ты с твоим братом, а также Мелоди и Джори. Очень хорошо, что объявился дядюшка Джоэл, он и останется здесь жить до самой смерти.

Я слушала его со стесненным сердцем. Имя Синди не было упомянуто, он ее отбросил, как всегда.

– Неужели ты действительно так любишь Джоэла? Сегодня утром мне показалось, что он раздражает тебя своими монашескими привычками.

Его темные глаза посуровели, лицо помрачнело.

– Мой дядюшка помог мне найти себя, мама, и если иногда я раздраженно разговариваю с ним, то только потому, что у меня нет четкого представления о своем будущем. Он не может изменить свои привычки, приобретенные им за годы жизни в монастыре, где монахам не разрешалось громко разговаривать, а можно было только читать молитвы вслух и петь на богослужениях. Он немного рассказывал мне об этой жизни, мне кажется, там очень тоскливо и мрачно… Но он говорит, что нашел там мир для души, поверил в Бога и вечную жизнь.

Моя рука, обнимавшая его за талию, бессильно упала. Ему стоило обратиться к Крису, и он нашел бы то, что искал: душевный покой, надежду и веру – эти добродетели Крис пронес через всю свою жизнь. Но Барт, как слепой, не желал видеть доброту человека, который изо всех сил старался сделать его своим сыном. Как проклятие висело над Крисом наше с ним родство, и Барт не желал ничего видеть, кроме этого.

Расстроенная, я ушла от Барта, поднялась по лестнице и увидела на балконе Криса, который наблюдал за рабочими во дворе. Я подошла к нему и встала рядом, чувствуя, как горячие солнечные лучи скользят по моей голове. Молча мы наблюдали за торопливой суматохой внизу, и я мысленно поблагодарила этот дом за то, что хотя бы напоследок он подарил нам радостные веселые мгновения. Раньше с ним были связаны одни страдания.

Мы вздремнули пару часов, потом немного поели и снова разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться для бала. Я опять устроилась на балконе, который доставлял нам с Крисом большое удовольствие. Внизу подо мной простиралась волшебная праздничная страна. Уходящий день раскрасил небеса в темно-розовый и фиолетовый цвет с прослойками ярко-красного и оранжевого, и на фоне этих красок полусонные птицы пролетали, как черные слезы, стремясь к своим гнездам. Кардиналы издавали короткие звонкие крики, похожие не на щебет или свист, а скорее на металлический звон. Когда Крис встал рядом со мной, влажный и свежий после душа, мы ни о чем не говорили, разговоры нам были не нужны, мы просто обнялись и молча смотрели вниз, потом вернулись в комнату.

Барт, дитя моей мести, становится самостоятельным человеком. Сбывались мои надежды – вот и пришел так давно ожидаемый нами праздник. Этот вечер добавит ему уверенности в себе, он убедится, что у него много друзей и что он им нужен. Я гнала прочь свои страхи и убеждала себя вновь и вновь, что все у Барта будет хорошо, да и у нас всех тоже.

Может быть, завещание, которое зачитают завтра, полностью удовлетворит Барта. Может быть… может быть… Я желала ему всегда самого наилучшего, молила судьбу возместить нам хоть отчасти все наши обиды и потери.

За моей спиной в туалетной комнате возился Крис, надевал брюки, заправлял в них рубашку, завязывал галстук, потом попросил меня завязать его по-другому:

– Сделай так, чтобы концы были одинаковой длины.

Я охотно помогла ему. Он уложил свои красивые белокурые волосы, которые с затылка стали немного темнее, чем были в его сорок лет. Каждое десятилетие волосы становились более темными и больше серебра появлялось на наших висках. Я восстанавливала цвет волос краской, но Крис отказывался это делать. Красивые волосы придавали мне уверенности в себе. Мое лицо все еще было миловидным. Для своего возраста я выглядела очень молодо.

В зеркале на моем туалетном столике отражался Крис.

Вот он приблизился и обнял меня за плечи. Его руки, такие любимые руки, знакомым движением скользнули мне под лиф и обхватили груди, потом он прижался губами к моей шее.

– Я люблю тебя. Бог знает, что бы я стал делать без тебя.

Почему он всегда это говорит? Как будто боится, что я сбегу от него или умру раньше его.

– Продолжал бы жить, дорогой, вот и все. Ты, врач, более важен для общества, чем я.

– Только ты придаешь мне силы, – хрипло прошептал он. – Без тебя я не смогу жить и работать. А ты без меня сможешь жить, может быть, снова выйдешь замуж.

Я увидела его глаза, милые голубые глаза, полные ожидания.

– У меня было три мужа и один любовник, и этого вполне достаточно для женщины. Если мне так не повезет и ты уйдешь первым, я буду день за днем сидеть у окна, смотреть вдаль и вспоминать, как мы с тобой жили.

Его взгляд смягчился, встретившись с моим, а я продолжала:

– Ты так красив, Крис! Твои сыновья могут тебе позавидовать.

– Красив? По-моему, этот эпитет более применим к женщинам.

– Нет, есть разница между привлекательностью и красотой. Мужчина может быть очень привлекательным, но не излучать внутреннюю красоту, а ты ею обладаешь. Ты, мой любимый, прекрасен и лицом, и душой.

Его голубые глаза засветились.

– Благодарю. И разреши тебе сказать, что я считаю тебя прекрасной – в десять раз прекраснее, чем ты оценила меня.

– Мои сыновья будут завидовать тебе, мой родной Кристофер, когда до них дойдет, как ты красив.

– Разумеется, – ответил он с кривой улыбочкой. – Твои сыновья найдут в чем мне позавидовать.

– Крис, но ты ведь знаешь, что Джори любит тебя. Когда-нибудь и Барт поймет, что любит тебя.

– Когда-нибудь мой корабль уплывет, – тихо пропел он.

– Это и его корабль тоже, Крис. Барт наконец стал самостоятельным, завтра он вступает в свои права. Он сам будет управлять своим состоянием, выйдет из-под твоего контроля, успокоится, придет в себя и обратится за советом или помощью к тебе как к отцу, ведь ты был для него лучшим отцом.

Он задумчиво улыбнулся, легкая печаль сквозила в его улыбке.

– Честно говоря, дорогая, я буду счастлив, когда Барт получит свое наследство, а я выйду из игры. Не очень-то легко управлять всем этим состоянием, хотя я и нанял себе помощника. Как опекун, я старался приумножить состояние Барта, а скорее всего, я хотел доказать ему, да и себе, что я могу быть не только врачом, ведь этого Барту всегда казалось недостаточно.

Что я могла ему сказать? Все старания Криса не изменили отношения Барта к нему. Потому что существовало кое-что, чего Крис не мог изменить: он был моим братом. Поэтому Барт ни за что не хотел считать его отцом.

– Тебе не нравится, что я так говорю, дорогая, поэтому ты хмуришься?

– Вовсе нет, – ответила я и встала.

Белый шелк моего красивого платья, сшитого в греческом стиле, прилегал к коже, шелестел и приятно щекотал ее. Один крупный длинный локон спадал мне на плечо, остальные волосы были уложены в высокую прическу и удерживались бриллиантовой заколкой, единственным украшением, которое было на мне, не считая обручального кольца.

Посредине нашей спальни мы сошлись и взялись за руки, каждый из нас крепко держал единственную ценность, которую мы сохранили: друг друга. Казалось, в доме все замерло. Мы стояли одни перед вечностью.

– Ну, говори, – попросил Крис после долгого молчания. – Я ведь все равно всегда догадываюсь, если ты чем-то озабочена.

– Я просто очень хочу, чтобы изменились отношения между тобой и Бартом, вот и все, – экспромтом произнесла я, не желая портить этот вечер подробными объяснениями.

– У меня сложились близкие родственные отношения с Джори и Синди, и это отчасти компенсирует мне антагонизм Барта. Более того, я искренне уверен, что у Барта нет ненависти ко мне. Временами я чувствую, что он хочет протянуть мне руку, но его удерживает чувство стыда за наше кровное родство с тобою, он считает это позором, такое предубеждение сдерживает его душевные порывы крепче стальных цепей. Он ищет советчика, но ему стыдно обратиться ко мне. Ему нужен отец, настоящий отец. Ведь его психиатры тоже всегда говорили нам об этом. Он смотрит на меня, считает меня недостойным… и ищет кого-то другого. Первым был Малькольм, его прадедушка, уже давно умерший. Затем был Джон Эймос, но тот обманул его ожидания. Теперь появился Джоэл, но Барта пугает, что и в нем обнаружится какой-то изъян. Да, я могу сказать, что он не очень доверяет своему дядюшке. И поэтому Барт не чувствует себя уверенно, он не защищен, Кэти. У нас есть еще время протянуть друг другу руки, пока мы живы и жив он.

– Да-да! Я знаю! Пока мы живы, мы должны надеяться. Повторяй это вновь и вновь. И когда-нибудь Барт скажет тебе: «Я люблю тебя! Ты всегда поступал правильно. Да, ты тот самый отец, которого я искал всю жизнь». Разве это не замечательно?

Он склонился к моим волосам:

– Не сетуй так горько. Этот день придет, Кэти. Будь уверена, если ты и я любим друг друга… и троих наших детей, то этот день придет.

Да, я готова была сделать все возможное, чтобы наступил такой день, когда Барт скажет искренние слова любви своему отцу. Я хочу дожить не только до того дня, когда Барт признает Криса своим отцом, полюбит его и отблагодарит за все, что тот для него сделал, я хочу дождаться, когда он станет настоящим братом для Джори… и для Синди.

Несколько минут спустя мы сошли по лестнице в зал и подошли к Джори и Мелоди, которые стояли внизу у перил. Мелоди была в простом черном платье, перехваченном черным ремешком, широкая юбка ниспадала свободными складками. Единственным украшением была нитка тускло мерцающего жемчуга.

Высокие каблуки моих серебряных туфель застучали по мрамору, и, вероятно услышав этот звук, появился Барт в отлично сшитом на заказ смокинге. У меня перехватило дыхание – так он походил на своего отца, когда я увидела его впервые. Его усы, неделю назад выглядевшие как легкий пушок, подросли, стали гуще. Он был весел и от этого еще более красив. Его темные глаза засветились от восхищения, когда он увидел мое платье, прическу, почувствовал запах моих духов.

– Мама! – воскликнул он. – Ты выглядишь потрясающе! Это чудесное белое платье ты купила специально для моего бала?

– Конечно, – ответила я, смеясь. – Не могла же я надеть какое-нибудь старье в день твоего праздника.

Мы все расточали друг другу комплименты, только Барт ничего не сказал Крису, хотя я видела, что он украдкой бросал на него взгляды, как будто его удивляло, что Крис всегда великолепно выглядит. Мелоди и Джори, Крис и я, Барт и Джоэл встали кружком у нижних ступеней лестницы, при этом все, кроме Джоэла, пытались говорить одновременно. Вдруг…

– Мама, папа! – окликнула нас Синди, сбегая по ступенькам.

Чтобы не оступиться, она приподняла подол огненно-красного платья. Я повернулась, чтобы взглянуть на нее, и обомлела.

И где только она откопала столь шокирующее одеяние?! Это было нечто вроде специальной приманки для мужчин, все женские прелести были видны как на витрине. Я замерла от страха, почувствовав, какова будет реакция Барта. Все мое веселье сбежало с меня, как прокисшее вино, и утекло сквозь серебряные туфли в пол. Платье обтягивало Синди, подобно алой коже, вырез опускался почти до талии, и было совершенно очевидно, что она не надела никакого белья. Пики ее грудей вызывающе выступали и дразняще подпрыгивали, когда она двигалась. Облегающая тело атласная оболочка была внизу срезана по косой, и она действительно обтягивала… еще как обтягивала. Не было ни складочки, ни морщинки, выдающей излишний жирок, – только прекрасное юное тело, которое Синди очень хотелось показать.

– Синди, вернись в свою комнату, – прошептала я. – И надень то голубое платье, в котором ты обещала быть. Тебе шестнадцать, а не тридцать.

– Ой, мама, не надо быть такой скучной. Времена изменились. Сейчас модно обнажать тело. Модно! И по сравнению с другими платьями, которые я могла бы выбрать, оно совсем скромное.

Взглянув на Барта, я поняла, что он не считает наряд Синди совсем скромным. Он стоял совершенно огорошенный, лицо его пылало, вытаращенными глазами он смотрел, как она семенит, поскольку юбка так плотно обтягивала ее ноги, что она еле переступала ими.

Барт взглянул на нас, затем снова уставился на Синди. Он был так возмущен, что не мог говорить. Надо было скорее что-то придумать, чтобы успокоить его.

– Синди, пожалуйста, беги наверх и переоденься во что-нибудь более приличное.

Синди в упор смотрела на Барта. Она явно ждала, что он предпримет. Впечатление, которое она на него произвела, удовлетворило ее; кажется, ей даже понравилась его реакция, вытаращенные глаза, разинутый от изумления рот: она была довольна тем, что он возмущен и шокирован. Чтобы показать себя во всей красе, она продефилировала вокруг нас, как гарцующий пони, поскрипывая своей оболочкой и вызывающе вихляя бедрами. Джоэл придвинулся поближе к Барту, его водянисто-голубые глаза с холодным презрением оглядели Синди с головы до ног, затем встретились с моим взглядом. «Посмотри, кого ты воспитала!» – без слов сказал он.

– Синди, ты слышала, что сказала мама? – прорычал Крис. – Сделай, как она сказала! Немедленно!

Возмущенная его окриком, Синди замерла, с вызовом посмотрела на него, покраснела, но не повиновалась.

– Пожалуйста, Синди, – попросила я. – Вот и отец тебя просит. Другое твое платье очень красиво и идет тебе. То, что надето на тебе сейчас, вульгарно.

– Я достаточно взрослая, чтобы самой решать, как мне одеваться, – сердито сказала она, не двинувшись с места. – Барт любит красное, вот я и надела красное!

Мелоди взглянула на Синди и беспомощно оглянулась на меня, пытаясь улыбнуться. Джори засмеялся, приняв все за шутку.

Но весь раж у Синди уже пошел на убыль, фарс окончился. Она как-то вся сникла и, остановившись перед Джори, изучающе посмотрела на него:

– Ты выглядишь превосходно, Джори, и ты тоже, Мелоди…

Очевидно, Джори не знал, что ответить и куда глаза девать от смущения, он посмотрел в сторону, потом назад, и все лицо его, начиная от ворота рубашки, стало медленно краснеть.

– А ты… ты совсем как… Мэрилин Монро…

Барт резко дернул головой и снова свирепо оглядел Синди. Его лицо еще больше вспыхнуло, казалось, от него уже идет дым. Он взорвался, потеряв контроль над собой:

– Немедленно убирайся в свою комнату и надень что-нибудь приличное! Немедленно, слышишь! Двигайся, пока не получила по заслугам! Я не потерплю, чтобы в моем доме кто-нибудь был одет как шлюха!

– Пропади ты пропадом, гадина! – взвилась она.

– Что ты сказала? – завопил он.

– Я сказала: пропади пропадом, гадина! Я буду в том, что на мне надето!

Я видела, что она вся дрожит. Но на этот раз Барт был прав.

– Ну, в чем дело, Синди? Ведь ты и сама понимаешь, что платье твое неприлично и шокирует любого. Сделай, что мы просим, – поднимись наверх и переоденься. Не нарывайся на новые неприятности: ведь ты в самом деле выглядишь как уличная девка и сама это понимаешь. У тебя всегда был хороший вкус, как же ты могла выбрать эту вещь?

– Мама! – заплакала она. – Мне из-за вас плохо!

С угрожающим выражением на лице Барт шагнул к ней. Вдруг Мелоди, раскинув тонкие белые руки, встала между ними и умоляюще обратилась к Барту:

– Разве ты не видишь, что она это сделала специально, чтобы разозлить тебя? Успокойся, своим гневом ты только доставишь ей удовольствие.

И, повернувшись к Синди, холодно и повелительно произнесла:

– Ну что ж, Синди, ты достигла того эффекта, на который рассчитывала. Почему бы теперь тебе не подняться в свою комнату и не надеть то голубое платье, которое ты и собиралась надеть сначала?

Барт шагнул мимо нас с Крисом, чтобы схватить Синди, но она отскочила и, обернувшись, стала дразнить его за то, что он слишком медлителен и не может догнать ее, хотя на ней и надета такая узкая, сковывающая движение юбка. Я готова была отшлепать Синди, услышав, как нежным воркующим голоском она произнесла:

– Барт, дорогой, я была уверена, что тебе понравится это ярко-красное одеяние… а поскольку ты считаешь, что я дрянь, дешевка, я решила не обманывать твоих ожиданий и сыграть ту роль, которую ты сочинил для меня.

Одним прыжком он настиг ее и ударил ладонью по щеке. Боль и сила этого удара заставили Синди пошатнуться, и она плюхнулась на вторую ступеньку лестницы. Я услышала, как треснула ее узкая юбка, разорвавшись по заднему шву, и кинулась к ней на помощь. Слезы потекли из ее глаз.

Быстро поднявшись на ноги, Синди задом стала подниматься по ступенькам, стараясь сохранить собственное достоинство.

– А все-таки ты гадина, братец Барт. Странный извращенец, который не воспринимает реальный мир так, как другие. Ты или девственник, или, хуже того, гей!

Гнев на лице Барта заставил ее быстрее вскарабкаться по ступеням. Я сделала движение, чтобы остановить Барта, но он оказался проворнее. Безжалостно оттолкнув меня так, что я тоже чуть не упала, он кинулся за Синди. Плача, как наказанный ребенок, она исчезла, преследуемая Бартом.

Издалека до меня ясно донесся крик Барта:

– Как ты осмелилась насмехаться надо мной? Ты маленькая дрянь, чье имя я всегда защищал, когда слышал всякие грязные рассказы о тебе. Я считал, что они лгут. Теперь ты доказала, что ты в точности такая, как о тебе рассказывали! Как только окончится этот бал, я не захочу даже видеть тебя!

– Спроси, захочу ли я видеть тебя! – закричала она. – Я ненавижу тебя, Барт! Ненавижу!

Слыша ее выкрики и вопли, я кинулась вверх по лестнице, хотя Крис пытался удержать меня. Вырвавшись, я успела подняться на пять ступенек, когда появился Барт с довольной усмешкой на красивом, но все еще злом лице. Проходя мимо меня, он прошептал:

– Я задал ей такую взбучку, какую она еще ни разу не получала, – отшлепал как следует. Если через неделю она сможет сидеть, значит ее зад сделан из железа.

Я оглянулась и увидела, как Джоэл нахмурился при этих словах.

Не обращая на этот раз внимания на Джоэла, улыбаясь приветливо, как настоящий хозяин, Барт выстроил нас в шеренгу для встречи гостей, и вскоре гости стали подъезжать. Барт представлял всех нас людям, с которыми я и не подозревала, что он был знаком. Я была изумлена его умением держаться, легкостью, с которой он здоровался со всеми, радушием, с которым он принимал гостей. Его однокашники ввалились толпой, как будто все одновременно захотели увидеть и оценить все, о чем он им рассказывал. Если бы Синди не надела это ужасное платье, я могла бы по-настоящему гордиться Бартом. Но из-за этого случая меня не покидало беспокойство, вдруг он действительно знает что-то, что подтверждает его предположения о поведении Синди.

А сейчас Барт старался очаровать каждого из гостей и преуспел в этом больше, чем Джори, который благоразумно отступил на второй план и позволил блистать Барту. Мелоди почти прижалась к мужу, ухватившись за его руку, и была бледна и невесела.

Я с таким увлечением наблюдала, как Барт ведет прием гостей, что даже вздрогнула, когда кто-то вдруг потянул меня за руку. Это была Синди, одетая в скромное маленькое голубое платьице, которое я сама выбирала для нее. Она выглядела как милое шестнадцатилетнее, непорочное и даже никем не целованное создание.

Я проворчала:

– В самом деле, Синди, тебе не стоит упрекать Барта. Ты вполне заслужила взбучки.

– Да ну его ко всем чертям! – выдохнула она. – Я еще покажу ему! Я буду танцевать в десять раз лучше, чем Мелоди! Я заставлю каждого мужчину на этом вечере возжелать меня, несмотря на это скучное платье, которое вы для меня выбрали.

– Ну, это неправда! Ты ведь так не думаешь, Синди.

Смягчившись, она втиснулась в мои объятия:

– Конечно нет, мама! Я так не думаю.

Барт, увидев рядом со мной Синди, оглядел ее девичий наряд, саркастически улыбнулся и направился к нам. Синди выпрямилась.

– Слушай, Синди! Когда подойдет время, ты наденешь свой балетный костюм и забудешь все, что произошло между нами. Ты должна станцевать свою партию безукоризненно, поняла?

Он в шутку ущипнул ее за щеку. Этот шутливый щипок оставил заметный красный след на ее лице. Она взвизгнула и лягнула его ногой. Ее высокий каблук ударил его по колену. Он вскрикнул и шлепнул ее.

– Барт, – прошептала я. – Прекрати! Не бей ее больше! Того, что ты сделал, уже достаточно для одного вечера!

Крис оттащил Барта от Синди.

– Все, достаточно этого идиотизма, – сердито сказал он, а Крис редко сердился. – Ты пригласил на этот вечер много довольно известных в Виргинии людей, вот и покажи им, что ты умеешь себя прилично вести в обществе.

Грубо оттолкнув Криса, Барт свирепо посмотрел на него и быстро ушел, ничего не сказав. Я улыбнулась Крису, и мы направились в сад. Джори и Мелоди подхватили Синди и стали представлять ее некоторым молодым людям, приехавшим вместе с родителями. Среди гостей было много знакомых Джори и Мелоди, у них была масса друзей и поклонников. В свое время они и познакомили с ними Барта.

Я надеялась, что все будет хорошо.

Повсюду в ночи зажглись золотые шары, и в безоблачном, звездном небе показалась луна. На лужайке были расставлены столы, образующие вместе огромную букву «U». Столы были сервированы серебряной посудой. Миниатюрный фонтан выбрасывал в воздух импортное шампанское, затем собирал его в особые емкости, снабженные кранами. На среднем столе размещалась огромная ледяная модель Фоксворт-холла.

Кроме основных столов, на которых громоздились всевозможные деликатесы, вокруг стояли маленькие столики на двоих-троих, покрытые скатертями чудесной окраски: изумрудной с розовым, лазурной с фиолетовым, желтой с оранжевым и иных контрастных сочетаний. Скатерти были оторочены тяжелыми гирляндами цветов, чтобы при порыве ветра они не разлетались.

Хотя нас с Крисом представили гостям в первую очередь, мне показалось, что большинство из них намеренно не хотят общаться с нами. Я посмотрела на Криса, он на меня.

– Что происходит? – спросил он тихим шепотом.

– Старшие гости не разговаривают даже с Бартом, – сказала я. – Посмотри: они только едят, пьют и развлекаются. Они за этим и пришли сюда, и им нет дела до Барта, как и до всех нас. Они ждут от этого вечера только праздничного обеда и развлечений.

– Мне так не кажется, – возразил Крис. – Каждый считает своим долгом сказать пару слов Джори и Мелоди. Некоторые разговаривают с Джоэлом. Не правда ли, Джоэл сегодня вечером необыкновенно элегантен?

Меня никогда не переставала удивлять способность Криса в любом человеке находить что-то восхитительное.

Джоэл, словно распорядитель на похоронах, переходил молча и торжественно от одной группы людей к другой. Он не держал в руке стакан. Он не прикасался к освежающим напиткам, которые поражали своим разнообразием. Я откусила кусочек крекера с гусиным паштетом и старалась отыскать взглядом Синди. Она стояла в центре кружка из пяти молодых людей и казалась королевой бала. Даже в скромном голубом платье она была чрезвычайно соблазнительна, в особенности со спущенной с плеча гофрированной оборкой, из-за чего обнажалась верхняя часть груди.

– Она выглядит как ты когда-то, – прошептал Крис, глядя на Синди. – Только ты в ее годы была более эфирным созданием, будто не по земле ходила, а летала; и ты всегда верила в чудеса.

Он смотрел на меня нежным взглядом, который всегда будоражил мне кровь и поддерживал любовь к нему.

– Да, любовь моя, – прошептал он. – Чудеса случаются, даже здесь.

Каждый из присутствовавших супругов, казалось, искал компании кого угодно, только не друг друга. Одни мы с Крисом все время были вместе. Джори исчез, и Мелоди оказалась в компании Барта. Он что-то говорил ей, и глаза ее блестели. Она хотела уйти, но он схватил ее за руку. Она вырвалась, но он тотчас схватил ее вновь, бесцеремонно притянув в свои объятия.

Они закружились в танце, и Мелоди, казалось, еле сдерживала напор Барта.

Я направилась было к ним, но Крис удержал меня:

– Мелоди справится с ним сама. А твое вмешательство лишь вызовет у Барта ярость.

Вздохнув, я наблюдала за этим конфликтом, пока он, к моему изумлению, не разрешился в пользу Барта: Мелоди смирилась и даже, по-видимому, находила удовольствие в танце с Бартом. Затем он повел ее от группы к группе, будто она была его женой, а не Джори.

Неожиданно от одной из групп людей отделилась очень красивая женщина и улыбнулась нам с Крисом:

– Скажите, не дочь ли вы Коррины Фоксворт, которая на рождественском вечере…

Я быстро прервала ее:

– Простите, но у меня здесь есть некоторые обязанности, которые надо немедленно выполнить.

Я поспешила прочь, крепко держа за руку Криса. Женщина бросилась было за нами:

– Но, миссис Шеффилд…

Я была счастливо избавлена от необходимости отвечать ей: грянула музыка, и развлечения начались. Гости уселись за столы, Барт и Мелоди присоединились к нам, в то время как Джори с Синди поспешили в гримерную переодеться. Вскоре я уже забыла обо всем, хохоча вместе со всеми над выступлением профессионального юмориста.

Какой замечательный праздник! Я бросала восторженные взгляды на Криса, Барта и Мелоди, которые сидели возле нас. Летняя ночь была великолепной. Окрестные горы как бы заключили нас всех в романтическое кольцо, и я вновь удивилась, что больше не воспринимаю их как непреодолимый барьер на пути к своей свободе. Я была счастлива, что Мелоди так звонко смеется, но больше всего я была счастлива за Барта: казалось, ему очень хорошо. Он пододвинул свой стул поближе ко мне:

– Ну что ты скажешь, мама? Разве не потрясающий получился вечер?

– Ах, Барт, ты превзошел все мои ожидания. Вечер чудесный. А погода! Захватывает дух от этой красоты: наверху – звезды и луна, а внизу – россыпь разноцветных огней. А когда начнется балет?

Он улыбнулся и любовно потрепал меня по плечу.

– Для тебя ничего нет лучше балета, правда? – В его голосе звучали теплые нотки понимания. – Ты не будешь разочарована. Еще посмотрим, сравнится ли нью-йоркская или лондонская постановка «Самсона и Далилы» с моей.

Джори до этого вечера танцевал партию только трижды, но это всегда вызывало такие восторженные отклики, что ничего удивительного в том, что Барт очарован этим балетом, не было. Появились музыканты в черных костюмах; они расселись и начали настраивать инструменты.

Неподалеку стоял с мрачным, неодобрительным выражением лица Джоэл. Он будто бы отражал на себе все чувства, которые должен был испытывать его отец, если бы он видел эту чудовищную трату денег на недостойные развлечения.

– Барт, тебе сегодня двадцать пять, с днем рождения тебя! Я отчетливо помню, как няня впервые передала тебя мне на руки. Рожала я тебя в муках, и врачи постоянно твердили мне, что я должна выбирать между твоей жизнью и своей. Я выбрала твою жизнь. Но я выиграла в этой борьбе, и судьба вознаградила меня вторым сыном, очень похожим на своего отца. Ты плакал и кричал, сжимая крошечные кулачки. Ножками ты откидывал одеяло, но, как только ты почувствовал тепло моего тела, ты перестал кричать и прижался ко мне. Твои глаза, до этого закрытые, открылись широко и удивленно. Ты увидел меня и заснул.

– Я уверен, ты все-таки считала Джори более приятным ребенком, – с сарказмом проговорил Барт, но в глазах его светилась нежность; ему, видимо, понравились воспоминания о нем как о ребенке.

Мелоди смотрела на меня с очень странным выражением лица. Мне даже захотелось, чтобы она не сидела так близко ко мне.

– У тебя была с самого начала жизни очень яркая индивидуальность и своеобразная красота. Ты желал, чтобы я была рядом день и ночь. Как только я опускала тебя в кроватку, ты начинал кричать. Как только я брала тебя на руки, ты успокаивался.

– Другими словами, со мной у тебя были одни неприятности.

– Я никогда не сосредоточивалась на них, Барт. Я любила тебя со дня зачатия. Я любила, когда ты улыбался. Ты так неуверенно улыбнулся в первый раз, что это навсегда ранило мое сердце.

Похоже, я тронула его. Он положил свою руку на мою. Но в этот момент началась увертюра к «Самсону и Далиле», и эта взаимная минута нежности растворилась в восторженном шепоте гостей, заметивших в программке известное имя Джори Януса Марке, который должен был танцевать свою самую знаменитую партию; а партию Далилы исполняла его сестра, Синтия Шеффилд. Многие с любопытством взирали на Мелоди, недоумевая, отчего не она танцует Далилу.

Как всегда, когда я смотрела балет, меня уносило куда-то далеко на облаке мечты; я теряла реальный мир и испытывала необыкновенное чувство и боли, и восторга.

Поднялся занавес; декорация представляла звездную ночь в пустыне, а на ее фоне был расставлен разноцветный шелковый шатер. Пальмы тихонько шевелили листьями, паслись очень похожие на настоящих верблюды. Синди, сидящая перед шатром, была в прозрачных одеждах, которые выгодно подчеркивали ее стройную красивую фигуру.

На ней был темный парик, обвитый несколько раз бусами с драгоценными камнями. Далила начала свой заманивающий, полный соблазна танец, желая обворожить Самсона, который пока что-то медлил выходить на сцену. Когда Джори наконец вышел, гости устроили ему звучную овацию.

Джори дождался конца аплодисментов и начал танец. На нем была лишь материя, изображающая львиную шкуру. Она поддерживалась на плече единственной лямкой, пересекающей сильную мускулистую грудь. Его загорелая кожа была смазана маслом и блестела. Длинные и прямые черные волосы лежали на плечах и развевались при прыжках и поворотах. Каждым движением он будто смеялся над Далилой, над ее женственной слабостью, и наслаждался своей силой, быстротой движений.

Та мощь, с которой Джори изображал Самсона, заставила меня вздрогнуть. Холодок побежал по спине: казалось, сам Бог одарил Джори нечеловеческой грацией движений и яркой красотой.

Затем произошло неизбежное: обольстительный танец Далилы – танец соблазнения – сломил сопротивление Самсона, и он поддался ее очарованию. Далила, которая распустила к тому времени свои длинные черные локоны, начала медленно раздеваться… она снимала с себя вуаль за вуалью, и наконец Самсон упал на нее и они утонули в ворохе звериных шкур… Свет на сцене погас, занавес закрылся.

Раздался гром аплодисментов. Я заметила странный взгляд Мелоди, ее бледное лицо. Было ли это ревностью? Или завистью? Может быть, она сожалела, что не танцевала Далилу сама?

– А из тебя получилась бы лучшая Далила, – тихо прошептал ей Барт.

Его губы были так близко от волос Мелоди, что завитки возле ее уха разлетались от его дыхания.

– Синди не может сравниться с тобой…

– Ты несправедлив, Барт, – ответила Мелоди. – Если принять во внимание, что она так недолго репетировала, танцевала она прекрасно. Джори говорил мне, что он удивлен, насколько хорошо Синди вошла в роль. – Мелоди наклонилась ко мне: – Кэти, я уверена, что Синди упорно занималась балетом, иначе она не смогла бы так танцевать.

Когда окончился первый акт, имевший очевидный успех, я облокотилась на Криса, который приобнял меня, и чуть расслабилась.

– Я так горда за своих детей, Крис. Барт ведет себя превосходно. Джори – это воплощение балетного танцора. Никого профессиональнее я не видела. И я совершенно восхищена Синди.

– Джори рожден для танца, – ответил Крис. – Даже если бы он воспитывался в монастыре, он и тогда бы танцевал. Но я прекрасно помню непослушную и упрямую девочку, которая ненавидела балетные тренировки и говорила, что от них у нее мышцы болят.

И мы с Крисом рассмеялись тем интимным смехом давно женатых людей, который выражает больше, чем было сказано. Занавес вновь поднялся.

Пока Самсон спал, коварная Далила выскользнула из его объятий, облачилась в шелковое одеяние и выбежала из шатра. Там она поманила к себе спрятанных ранее шестерых воинов, вооруженных щитами и мечами. Чудодейственные длинные волосы Самсона были уже срезаны ею. Она торжествующе держала их в руке, поощряя нерешительных воинов.

Разбуженный шумом, Самсон вскочил, подпрыгнул и схватил свое оружие. То, что осталось от его волос, было жалкими черными обрезками. Меч показался ему непосильно тяжелым. Он горестно вскрикнул, увидев, что волосы его, а вместе с ними и сила похищены. Его отчаяние было велико: он безжалостно бил себя кулаками, раскаиваясь в том, что поверил в любовь Далилы, затем без сил упал у ног бешено хохочущей соблазнительницы. Он рванулся было к ней, но шестеро воинов схватили и скрутили его. Они сковали его цепями, которые Самсон отчаянно пытался разорвать, но не мог.

И все это происходило на фоне арии Самсона, арии моления любви, исполняемой знаменитостью Метрополитен-оперы. Голос знаменитого тенора спрашивал, что заставило Далилу предать свою любовь. Слезы потекли по моему лицу, когда я увидела, как мой сын изображает слезы обманутой любви, как воины начинают свою пляску мучений, секут Самсона бичами на глазах довольной Далилы.

Зная, что все это театр, представление, выдумка, я все равно в ужасе спряталась за спину Криса, когда на сцене раскаленное добела железо поднесли к глазам Самсона. На сцене померк свет, лишь полоса светящегося металла отражалась на почти нагом теле Самсона. Последним звуком представления был крик ослепленного Самсона.

Окончился второй акт. Занавес опустился. Вновь раздались аплодисменты, крики «браво!». Между актами люди вставали, беседовали, подкреплялись закусками, наливали вновь напитки, а я все сидела, пригвожденная к месту непонятным страхом.

Я увидела, как возле Барта так же неподвижно сидела Мелоди. Она закрыла глаза и чего-то ждала.

Начался третий акт.

Барт подвинул стул поближе к Мелоди.

– Мне ненавистен этот балет, – пробормотала Мелоди. – Меня пугает его жестокость. Кровь кажется мне слишком реальной. Вид ран доводит меня до тошноты. Сказки в балете мне нравятся больше.

– Все будет хорошо, ведь до сих пор все шло прекрасно, – успокоил ее Барт, положив ей руку на плечо.

Мелоди вскочила на ноги и более уже не соглашалась сидеть рядом с Бартом.

Алый занавес поднялся. Теперь декорация изображала языческий храм. Огромные толстые колонны из папье-маше уходили ввысь. Языческий бог, сидящий, скрестив ноги, по центру, взирал жестоким взглядом вниз. Скульптура поддерживалась двумя основными колоннами.

Началась увертюра к третьему, завершающему, акту.

Танцоры изображали служителей языческого храма, собравшихся на казнь Самсона. Каждый из служителей исполнял перед зрителями свою балетную партию, прежде чем сесть на отведенное для него место.

Вышли карлики, тащившие на цепях могучего некогда Самсона. Он выглядел усталым и изможденным. Из многочисленных ран текла кровь. Он слепо кружил по сцене, а карлики дразнили его, толкали, пока он не упал. Едва только он встал, они вновь толкнули его. Я с беспокойством подалась вперед. Крис держал свою руку на моем плече, пытаясь меня успокоить.

Что мог Джори разглядеть через эти специальные линзы, передающие эффект действительной слепоты? Отчего было бы не удовлетвориться повязкой на глазах? Но Джори согласился с Бартом, сказав, что линзы производят гораздо больший эффект.

Среди публики ощущалось напряженное ожидание.

Барт пристально смотрел на Мелоди, а Джоэл мало-помалу приближался к нам, как будто хотел рассмотреть выражение наших лиц.

Ноги Самсона были скованы цепями, к которым был привязан большой шар, имитирующий железный.

За Самсоном бежали карлики, хватали его за ноги, кололи и резали его своими карликовыми мечами. Карликов изображали дети. Джори потрясал фальшивыми цепями, и казалось, что они в самом деле очень тяжелые. На запястьях у него также были железные наручники.

Пока он кружил по сцене, не видя пути, пытаясь найти выход, звучала быстрая, будоражащая музыка. На правой половине сцены в голубом пятне света оперная звезда начала самую знаменитую арию из «Самсона и Далилы».

Ослепший, измученный бичеванием, истекающий кровью, Джори начал свой «танец смерти», танец потерянной любви. Но в этом танце возродилась его вера в Бога. Я никогда не видела столь душераздирающего зрелища. Публика забыла о еде, никто не пил, не шептался с соседями по столику.

Самсон на сцене искал Далилу, а она ускользала из его рук; это было так натурально, будто вышло за пределы спектакля; мука Самсона разрывала мне сердце.

У Далилы в этом действии был поразительный костюм зеленого цвета, сверкающий камнями так, будто это были настоящие изумруды и бриллианты. Я посмотрела на нее пристально через театральный бинокль и пришла в смятение, увидев, что это и есть настоящие камни из наследства Фоксвортов. Сверкали они так, что производили впечатление, будто Далила была вся ими увешана. А всего несколько часов назад Барт гневно осуждал Синди за то, что она нацепила много украшений.

Обежав вокруг холма, Далила спряталась за фальшивой мраморной колонной. Тенор, поющий за Самсона, поднялся до кульминационной точки, изображая агонию мук от предательства. Но на сцене Самсон простирал к Далиле руки, умоляя ее о помощи. Я взглянула на Барта. Подавшись вперед, он глядел на зрелище с таким интересом, будто ничто на свете не волновало его больше. Мне казалось, именно то, что разыгрываемое действо происходило между исполнителями – братом и сестрой, подстегивало его любопытство.

И вновь я напряглась от невесть откуда идущего ощущения опасности, повисшей в воздухе.

Все выше поднимался голос, поющий арию. Самсон начал слепо, неуклюже приближаться к двум колоннам, которые он, по сценарию, должен был вырвать из основания храма – и храм падет.

Над сценой злобный языческий бог торжествующе усмехался.

Песнь любви, льющаяся со сцены, делала происходящее все более трагическим.

По мере того как Самсон приближался к своей цели, на полу храма в постигшем ее раскаянии корчилась Далила. Ей стало жаль своего любимого, с которым так жестоко обошлись. Несколько солдат попытались поймать ее, но она ползала на коленях перед Самсоном, обнимая его цепи, умоляюще глядя на него. Казалось, одно его слепое движение – и он убьет ее своими тяжелыми цепями, но Самсон сомневался. Он смотрел вниз, на невидимую Далилу, и, внезапно протянув руку, нежным движением погладил ее по длинным черным волосам. Он слушал слова, которые за музыкой не были слышны нам, слова Далилы, обращенные к нему.

С возобновленной силой, верой в Бога и в свою любовь, Джори вдруг поднял руки, напряг мускулы – и разорвал цепи!

Публика ахнула, поразившись страсти, которую Джори вложил в свою игру.

Он закружился, пытаясь разорвать все цепи, поразить всех врагов. Далила вскочила и избежала удара цепей, которые сразили двух стражников и карлика. Она начала танец, исполненный такой страсти и такого восторга, что публика затаила дыхание. Далила шаг за шагом подводила Самсона к тем двум колоннам, которым суждено было пасть и которые поддерживали языческого бога. Ария подтверждала ее любовь к Самсону. Далила мудро отвлекала жрецов и жаждущую крови толпу, которая желала видеть Самсона мертвым.

Я посмотрела на публику: все сидели, зачарованные игрой и красотой одного из наиболее знаменитых балетных танцоров мира.

Джори исполнял чудовищные по высоте прыжки; он будто впал в безумие. И вот он одной рукой обнял колонну.

А у его ног Далила то целовала его, то вновь мучила словами, насмехалась над ним неслышными нам репликами. Так она пыталась обмануть толпу язычников, в то время как Самсон знал, что она любит его, хотя и предала из ревности и жадности. Самсон начал выразительными движениями раскачивать колонны. Голос тенора испрашивал у Бога помощи в победе над нечестивыми язычниками.

И вновь началась партия сопрано: Далила нежным голосом упрашивала Самсона не пытаться сделать невозможное. Замерла последняя умоляющая нота сопрано, и Самсон страшным призрачным взглядом посмотрел на своих врагов. Его белые слепые глаза сверкнули.

Далила вскрикнула.

Кульминация.

Мощным движением Джори поднял руки и начал крушить «каменные» колонны. Со страхом я вдруг увидела, что колонны из папье-маше начинают двигаться. Будто Бог придал Самсону новых сил: вот-вот храм падет, погребя под собой всех!

За сценой заблаговременно устроили свалку из картонных листов и металлического мусора и теперь, громыхая по нему железными прутьями, изображали гром как выражение Божьего гнева. Синди потом рассказывала мне с изумлением, что она почувствовала, как что-то тяжелое ударило ее по плечу, будто Бог наказывал кого-то в реальности. Свет на сцене стал красным, включили запись нестройного хора испуганных людских голосов.

И перед самым занавесом я увидела, как огромный фальшивый булыжник скатился прямо на Джори и ударил его по спине и голове.

Джори упал лицом вниз, и из его имитированных ран брызнула настоящая кровь!

Пронзенная мыслью, что песок, которым набита колонна, совсем не безопасен, я вскочила и закричала. Следом за мной вскочил Крис и побежал к сцене.

Колени мои подогнулись, и я опустилась на траву. В глазах у меня стояло ужасное зрелище: Джори лежит плашмя лицом вниз и на нижнюю часть его спины обрушивается колонна.

Вторая колонна рухнула на его ноги. Занавес опустился.

Раздался гром аплодисментов. Никто ничего не понял. Я хотела побежать к Джори, но ноги не слушались меня. Кто-то, поддерживая за локоть, помог мне встать. Я подняла глаза и увидела, что это Барт. Вскоре я оказалась на сцене и в отчаянии застыла над поверженным телом своего старшего сына.

Я была не в силах поверить: мой Джори, мой всегда грациозный Джори, живущий в танце и танцем! Тот маленький мальчик, который в свои три года спрашивал: «Я танцую, мама?» – «Да, Джори». – «Я хорошо танцую, мама?» – «Нет, Джори… ты танцуешь просто чудесно!» Тот Джори, который был превосходен во всем, за что ни брался, Джори, в котором было абсолютное физическое совершенство, сочетавшееся с чутьем на все прекрасное… Нет, только не Джори… не сын моего Джулиана!

– Джори, Джори, – кричала и плакала я, упав рядом с ним на колени, – Джори, что с тобой?! Джори!

Рядом, сквозь слезы, я видела Синди. Джори должен был подняться, время шло, но он лежал распростертый… и окровавленный. «Фальшивая» кровь была вязкой и теплой… и пахла настоящей кровью. Синди тоже плакала. Джори не двигался.

Каким-то боковым зрением я увидела Мелоди, спешащую к нам; ее лицо было так смертельно бледно, что черное платье казалось чернее ночи.

– Он ранен. В самом деле ранен, – сказал кто-то. Может быть, я?

– Не трогайте его. Вызовите «скорую».

– Кто-то уже вызвал, его отец, кажется.

– Джори, Джори… этого не может быть! – услышала я крик Мелоди, которая рванулась к Джори.

Барт пытался удержать ее. Увидев кровь, Мелоди начала истерически кричать.

– Джори, не умирай, пожалуйста, не умирай! – рыдая, повторяла она.

Я в точности знала, что она ощущает. На сцене после занавеса каждый актер, «умерший» в данном акте, сразу вскакивает на ноги. А Джори лежал неподвижно.

Отовсюду слышались крики. Вокруг нас витал запах крови. Я стояла и смотрела на Барта, который хотел, чтобы именно эта опера была переделана в балет. Почему эта роль предназначалась Джори? Почему, Барт, почему? Неужели он запланировал этот несчастный случай много недель назад?

Как Барт устроил это? Я взяла пригоршню песка из колонны и почувствовала, что он мокрый. Я метнула взгляд на Барта. Он стоял и смотрел на поверженное тело Джори, влажное от пота, липкое от крови, грязное от песка. Двое санитаров переложили Джори на носилки и поместили в белую машину «скорой помощи». Барт проводил Джори глазами.

Я растолкала людей и пробралась насколько могла ближе к Джори. Молодой врач считал удары пульса. Криса нигде не было видно.

– Он будет жить? – спросила я.

Врач улыбнулся:

– Да, конечно. Он молод и силен… но, по моим расчетам, пройдет очень много времени, пока он вновь сможет танцевать.

Миллион раз Джори повторял, что жить без балета он не сможет…

Я втиснулась в машину «скорой помощи» рядом с Джори, а вскоре около меня оказался и Крис. Мы оба припали к неподвижному телу Джори, пристегнутому ремнем к носилкам. Он был без сознания, одна сторона его лица представляла собой сплошной кровоподтек, и кровь текла из множества мелких ранок. Я не могла смотреть на эти раны, они ошеломили меня, на его спине таких ранок было поменьше…

Прикрыв глаза, я повернулась в сторону Фоксворт-холла, его огни все еще сияли, как светлячки в горах. Позднее я узнала от Синди, что сначала все гости очень перепугались и не знали, что им делать и как поступить, но Барт устремился к ним и успокоил, сказав, что Джори только слегка ушибся и через несколько дней поправится.

Впереди, рядом с водителем и врачом, сидела Мелоди в черном вечернем платье. Она время от времени оглядывалась и спрашивала, как Джори.

– Крис, он выживет? – не своим от волнения голосом вопрошала она.

– Конечно выживет, – кратко отвечал Крис. Он хлопотал над Джори, перепачкав кровью свой парадный костюм. – Кровотечение я остановил.

Вой сирены напрягал мои нервы; мне казалось, что нас всех скоро не станет в живых.

Как я могла уговорить себя? Как позволила себе поверить, что Фоксворт-холл принесет нам что-либо, кроме горя?

И я начала молиться, закрыв глаза и повторяя без конца одни и те же слова:

– Не забирай Джори у меня. Боже, не дай ему умереть. Он еще слишком молод, он мало пожил. Его дитя, его нерожденный ребенок нуждается в нем.

И только проехав несколько миль, повторив это сотни раз, я вспомнила, что теми же словами молилась за Джулиана. Джулиан умер.

К этому времени Мелоди впала в истерику. Фельдшер собирался было сделать ей какую-то инъекцию, но я вовремя остановила его:

– Нет! Она беременна, это может повредить ее ребенку. – Я облокотилась на спинку переднего сиденья и прошипела: – Прекрати вскрикивать! Ты только повредишь этим и Джори, и своему ребенку.

Но Мелоди не только не прекратила, но и начала бить меня своими маленькими, но сильными кулачками.

– Если бы мы сюда не приехали! Я говорила, я твердила ему, что не надо этого делать… Приезд в этот дом – худшая из ошибок в нашей жизни, и вот теперь он расплачивается, расплачивается, расплачивается…

Она плакала и говорила, говорила, пока не лишилась голоса. И тут вдруг Джори открыл глаза и насмешливо посмотрел на нас.

– Привет, – слабым голосом проговорил он. – Кажется, Самсон все еще жив.

Я вздохнула с облегчением и разразилась слезами. Крис улыбнулся, отмывая кровь с головы Джори каким-то раствором.

– Ты поправишься, сын, обязательно поправишься. Ты только держись.

Джори закрыл глаза и пробормотал:

– Представление было хорошим?

– Кэти, скажи ему, – предложил Крис тихо.

– Ты был бесподобен, милый, – заверила я его и наклонилась, чтобы поцеловать бледное лицо, на котором еще оставался грим.

– Попроси Мел не волноваться, – прошептал он, будто слышал ее крики и рыдания.

Вскоре он уснул под действием снотворного, которое Крис ввел ему в руку.

Мы прошли через холл больницы. Мелоди вся сжалась в комок от напряжения и страха, ее глаза были широко распахнуты.

– Так же, как его отец… – повторяла она. – Так же, как его отец…

Она повторяла эти слова до тех пор, пока они не засели у меня в голове как стальной гвоздь. Я сама была готова кричать и плакать от страха – страха, что Джори умрет.

Лишь для того, чтобы заставить Мелоди замолчать, я обхватила руками ее лицо и притянула к себе на грудь, утешая ее, как мать утешает неразумного ребенка.

Мы все вновь стали заложниками безжалостного мира Фоксвортов.

Как я могла быть счастлива еще полдня назад? Куда делась моя интуиция?

Вместо моей интуиции на сцене жизни теперь главенствовала злая воля Барта, который забрал-таки у Джори то, чему завидовал всегда и что было самым ценным для Джори, – его здоровье, его сильное, ловкое тело.

Несколькими часами позже пятеро хирургов в зеленом вывезли моего старшего сына из операционной. Джори до подбородка был закрыт одеялами. Весь его чудесный загар куда-то девался, и теперь он был таким же бледным, каким предпочитал когда-то выглядеть его отец. Его темные вьющиеся волосы казались мокрыми. Под закрытыми глазами залегли тени.

– С ним ведь все в порядке, правда? – поспешила к быстро движущейся каталке Мелоди. – Скажите… он выздоровеет и будет таким же, как прежде?

От отчаяния ее голос был тонок и пронзителен. Никто ей не ответил.

Они подняли Джори с каталки при помощи простыни, осторожно перенесли на кровать, затем попросили выйти всех, кроме Криса.

Мы с Мелоди остались в холле и ждали, ждали, ждали…

Мы вернулись в Фоксворт-холл к рассвету, когда состояние Джори стало достаточно стабильным и я чуть расслабилась.

Крис остался в больнице. Он прилег отдохнуть в комнате, используемой для ночного отдыха дежурных врачей.

Я тоже желала остаться, но истеричность Мелоди все возрастала: ей не нравилось, что Джори не открывает глаза, она боялась запахов больницы, ей были неприятны медицинские сестры, входящие и выходящие от Джори с подносами в руках, а также сами врачи, которые избегали прямых ответов.

Мы уехали обратно в Фоксворт-холл на такси. Везде еще горели праздничные огни, дом был освещен. Солнце уже всходило над горизонтом, окрашивая небо в легкий розовый цвет. Птенцы проснулись и осторожно трепыхали едва оперившимися крылышками, а их родители распевали песни, прежде чем улететь на поиски пищи. Я поддерживала Мелоди, провожая ее по лестнице наверх: она была так расстроена, что шаталась и казалась пьяной.

Мы медленно, осторожно поднимались по лестнице, и я каждую секунду думала о ребенке, которого носит Мелоди, и о том, как события этой ночи повлияют на него и на мать. В спальне Мелоди не смогла даже раздеться, так дрожали ее руки. Я помогла ей, надела на нее ночную рубашку, укрыла одеялом и выключила свет.

– Если хочешь, я останусь, – сказала я, глядя на нее, такую несчастную и потерянную.

Она захотела. Ей нужно было узнать мое мнение о том, что с Джори и отчего врачи не сказали ни одного ободряющего слова. Она вновь расплакалась:

– Почему они ничего не говорят нам?

Я не смогла объяснить ей, что это право и манера защиты врача от непредвиденных событий. За всех врачей вместе я заверила ее, что страшного ничего быть не может, иначе бы врачи посоветовали ей остаться.

Наконец она заснула, вздрагивая во сне, называя имя Джори, часто просыпаясь и вновь заливаясь слезами. Это было невыносимо видеть и слышать, и я уже ощущала себя такой же истеричной и издерганной, как сама Мелоди.

Часом позже, к моему облегчению, она погрузилась в глубокий сон, будто знала, что во сне ее спасение.

Я поспала буквально несколько минут, когда внезапно в мою спальню вошла Синди, уселась и стала ерзать на моей кровати, дожидаясь, когда я открою глаза. Я увидела ее лицо, обняла ее и заплакала вновь вместе с ней.

– Что с ним, мама? Скажи, все будет хорошо?

– Милая Синди, с ним сейчас отец. Ему была необходима операция. Теперь он в отдельной палате, спит после наркоза. Когда он проснется, Крис будет с ним. Я собираюсь чего-нибудь перекусить и снова ехать к нему в город. А тебя прошу остаться с Мелоди…

Я уже решила, что поеду без Мелоди: с меня хватит ее истерик.

Синди внезапно запротестовала, уверяя, что хочет поехать сама и увидеть Джори. Я отрицательно покачала головой:

– Мелоди очень тяжело переживает все случившееся, и в ее состоянии нельзя ехать обратно в больницу; по крайней мере до тех пор, пока мы не узнаем правду о состоянии Джори. Я никогда еще не видела столь истеричной женщины, так боящейся больниц. Кажется, она считает больницу чем-то сходным с похоронным бюро. Прошу тебя, останься, скажи ей что-нибудь, чтобы она успокоилась, проследи, чтобы она что-нибудь съела. Дай мир ее душе, она нуждается в этом, а я позвоню вам, как только узнаю что-нибудь.

Я прошла к Мелоди. Она крепко спала, и я поняла, что приняла правильное решение.

– Объясни ей, Синди, почему я не стала дожидаться, пока она проснется…

К больнице я ехала очень быстро.

Поскольку Крис был врачом, я весьма часто ездила по больницам, провожая Криса, встречая его, встречаясь с ним там, чтобы вместе съездить в гости, навестить некоторых его пациентов, с кем он сохранял дружбу. Мы доставили Джори в лучшую больницу в штате. Коридоры были широкие и светлые, окна огромные, везде множество цветов. Больница была оснащена самой современной диагностической аппаратурой. Но комната, в которую поместили Джори, была крошечной, как, впрочем, и все остальные палаты. Окно находилось так высоко, что в него не было видно ничего, кроме центрального въезда и другого крыла здания.

Крис все еще спал, хотя сестра сказала мне, что он приходил взглянуть на Джори раз пять за мое отсутствие.

– Он очень преданный отец, миссис Шеффилд.

Я смотрела на Джори, закованного в тяжелый гипс; на его ноги, которые не были скованы, но не двигались.

Внезапно сзади меня обняла чья-то рука, и теплое дыхание Криса коснулось моей шеи.

– Разве я не приказывал тебе оставаться дома, пока я не позвоню?

Я вздохнула с облегчением: Крис был со мной.

– Но как я могу не быть здесь, Крис? Я должна знать, что произошло, иначе я не смогу заснуть. Скажи мне правду, ведь здесь нет Мелоди, готовой упасть в обморок.

Он тяжело вздохнул и повесил голову. И лишь тогда я заметила, как сильно он устал и что он одет все в тот же забрызганный кровью вечерний костюм.

– Кэти, новости нехорошие. Я не хотел бы говорить до того, как побеседую еще раз с его хирургами и лечащим врачом.

– Не тяни! Я желаю знать правду! Я не пациентка, которая должна думать о враче как о всемогущем Боге. Скажи: у него перелом позвоночника? Будет ли он ходить? Отчего он недвижим?

Крис вытащил меня в коридор, на случай если Джори лежит с закрытыми глазами и слушает нас. Он тихо закрыл за собой дверь палаты и провел меня в помещение, куда входить дозволялось лишь врачам. Он встал, возвышаясь надо мной, предварительно усадив меня в кресло, и предупредил, что разговор предстоит печальный.

– У Джори поврежден позвоночник, Кэти. Ты угадала. Слава богу, повреждение прошло достаточно низко и не задело верхних позвонков. Он сможет владеть руками, а рано или поздно возобновится контроль мозга над мочевым пузырем и кишечником, но сейчас эти органы, так сказать, в шоке.

Он замолчал.

– Позвоночник?! Скажи же мне тогда, что не повреждено.

– Нет, ничего не раздавлено, позвонки в целости, – неохотно уточнил Крис. – Но наступил паралич ног.

Я примерзла от ужаса к полу. О нет! Только не с ним, только не с Джори! Я разрыдалась, подобно Мелоди, потеряв всякий контроль над собой.

– Он никогда не сможет ходить? – прошептала я, чувствуя, что теряю сознание.

Когда я вновь открыла глаза, Крис стоял возле меня на коленях и держал меня за руки:

– Держись… Надо радоваться, что он жив. Это главное. Но ходить он больше не сможет.

Мне казалось, что я погружаюсь все глубже и глубже в хорошо мне знакомое море отчаяния. Одна и та же мысль, как хищная рыба, терзала и терзала мой мозг, доводя до исступления, разрушая мне душу.

– Но это же означает, что он не сможет больше танцевать… не сможет ходить, не сможет танцевать… Крис, что же с ним будет?!

Он притянул меня к себе и зарылся головой в мои волосы, раздувая их своим дыханием:

– Но он жив, милая моя. Он будет бороться – и выживет. Разве мы все не так же боремся с трагедией? Мы в конце концов принимаем все как есть – и берем от жизни то, что можем взять. Мы забываем то, что у нас было вчера, концентрируемся на сегодняшнем дне. И если мы сможем научить Джори, как принять то, что случилось, мы сохраним нашего сына, мы вернем его себе таким, каков он есть: деятельным, интеллигентным, душевно здоровым.

Я продолжала рыдать. Крис гладил меня, нежно касался моего лица, стараясь успокоить.

– Мы должны быть сильными, дорогая, для него, ради него. Плачь сейчас, потому что, когда он откроет глаза и увидит тебя, ты не должна плакать. Нельзя показывать жалость. Нельзя падать духом. Когда он проснется, он посмотрит в твои глаза, он прочтет твои мысли. Все, что отразится на твоем лице, – все это окажет влияние на его самочувствие. Он будет опустошен, поражен тем, что с ним случилось, и мы оба знаем это. Он захочет умереть. Он вспомнит своего отца: как Джулиан сам запланировал и организовал свою смерть, и нам надо помнить об этом. Необходимо будет поговорить с Синди и Бартом, объяснить им их роли в процессе выздоровления и адаптации Джори. Нам надо укрепить семью, собраться всем воедино – во имя Джори, потому что его пробуждение будет трагично, Кэти.

Я кивнула, стараясь удержать слезы. Мне казалось, я сама – Джори, потому что я знала: каждое его мучение будет и моим.

Крис, все еще держа меня в объятиях, продолжал:

– Джори сосредоточил всю свою жизнь на балете, но он никогда больше не вернется в балет. Нет, не смотри с надеждой, Кэти, никогда! Есть еще надежда, что, окрепнув и натренировавшись, он сможет подняться на ноги и подтягиваться на костылях… но он никогда не станет ходить нормально. Прими это, Кэти. Нам надо убедить его в том, что его душевный мир не изменится с неспособностью двигаться, что он – та же одаренная личность. И самое главное, надо убедить себя, что он – тот же… и мы тоже, потому что многие семьи после подобных трагедий меняются, распадаются. Некоторые начинают слишком жалеть больного, некоторые ощущают к нему враждебность, злятся друг на друга… Нам надо ухитриться придерживаться середины и помочь Джори выдержать это.

Но я слышала лишь часть сказанного.

Паралич! Мой Джори – паралитик! Я даже потрясла головой, надеясь, что все это исчезнет, как дурной сон. За что с ним могла так обойтись судьба? Мои слезы падали на грязную, оборванную кое-где рубашку Криса. Как сможет Джори жить, когда узнает, что на всю жизнь приговорен к инвалидному креслу?!

Солнце стояло по-летнему высоко, а Джори еще не открывал глаз. Крис решил, что нам обоим неплохо бы перекусить, а больничная еда всегда была безвкусной, как опилки.

– Попытайся поспать, пока я не приеду, и держи себя в руках. Когда он проснется, старайся не впадать в панику, будь спокойна и улыбайся, улыбайся, улыбайся… Сознание его будет затуманено, он не сможет сразу собраться с мыслями. Я постараюсь побыстрее вернуться обратно.

Я не смогла заснуть; меня терзали мысли о том, что я буду отвечать, когда Джори проснется и начнет задавать вопросы. Как только за Крисом закрылась дверь, Джори пошевелился, повернул голову и слабо улыбнулся мне:

– Привет! Ты что, была здесь всю ночь? Или две ночи? Когда это случилось?

– Прошлой ночью, – хрипло прошептала я, надеясь, что он не заметит волнения в моем голосе. – Ты спал очень долго.

– Ты выглядишь усталой, – проговорил он, трогательно заботясь обо мне даже в таком состоянии. – Почему бы тебе не вернуться домой и не поспать? Со мной все в порядке. Я просто упал, как случалось и раньше; но не пройдет и нескольких дней, как я снова буду с вами. А где моя жена?

Неужели он не замечает, что его торс в гипсе? Только потом по его глазам я поняла, что он все еще находится под воздействием седативных препаратов, которыми его напичкали для обезболивания. Тем лучше… если он не начнет сейчас же расспрашивать меня, это хорошо. Я предпочту, чтобы на вопросы отвечал Крис.

Он обессиленно закрыл глаза и снова впал в кратковременный сон, однако уже через десять минут начал задавать вопросы:

– Мама, я так странно себя чувствую… никогда ничего подобного не ощущал. Отчего это на мне гипс? Я сломал что-нибудь?

– Упали колонны из папье-маше, – почти бессвязно объяснила я. – Упали на тебя и вывели из строя. Слишком реалистичная концовка для балета.

– Я что, разрушил дом или обрушил небо? – усмехнулся Джори, и у него заблестели глаза. – Не правда ли, Синди танцевала великолепно? Ты знаешь, чем больше я вижу ее, тем больше замечаю, как она красива. И у нее в самом деле есть танцевальные способности. Она, как ты, мама, с годами совершенствуется.

Чтобы Джори не увидел, как предательски дрожат у меня руки, я подложила их под себя. Совсем как когда-то моя мать. Я улыбнулась, встала и налила стакан воды:

– Врач приказал тебе больше пить.

Я поддержала его голову, и он попил. Было так невыносимо странно видеть его беспомощным. Он никогда не лежал в постели. Его простуды в детстве проходили в считаные дни, и не было случая, чтобы он из-за них пропустил школу или балетный класс. Разве что для того, чтобы навестить в больнице Барта, в очередной раз поранившего что-нибудь. Джори множество раз растягивал и рвал связки, получал ушибы при падении, но никогда у него не было серьезных повреждений. У всех без исключения танцоров балета бывают большие или малые травмы, но сломанный позвонок, повреждение позвоночника – это сущий кошмар, которого страшится любой танцор. Это конец.

Джори снова впал в забытье, потом открыл глаза и начал задавать вопросы. Присев на краешек его кровати, я без умолку болтала ерунду, молясь о том, чтобы быстрее пришел Крис. Вошла молоденькая, хорошенькая сиделка с подносом в руках. Ланч для Джори, все жидкое. Я обрадовалась: это позволяло мне заняться чем-то. Я повозилась с пакетом молока, раскрыла йогурт, налила в стаканы молоко и сок, повязала Джори салфетку и начала с земляничного йогурта. Он поперхнулся и скорчил мину. Оттолкнул мои руки и сказал, что может есть сам. Но аппетита у него не было.

Я отодвинула поднос в сторону, надеясь, что теперь Джори заснет. Но он лежал, уставившись на меня ясным, осмысленным взором.

– Скажи, почему я так слаб? Почему я не могу есть? Почему не могу шевельнуть ногой?

– Отец отправился купить нам чего-нибудь поесть. Чего-нибудь повкуснее того, что подают в больничном кафетерии. Пусть он тебе все расскажет, когда приедет. Он знает медицинскую терминологию, в которой я ничего не понимаю.

– Мама, я тоже ничего не понимаю в медицинских терминах. Скажи мне просто по-человечески: отчего я не могу двинуть ногами?

Он неотступно следовал за мною своим темно-сапфировым взглядом.

– Мама, я не трус. Я приму как есть все, что ты скажешь. Говори, иначе я сделаю вывод, что у меня переломан позвоночник и парализованы ноги… и что я не смогу больше ходить.

Сердце мое забилось. Я опустила голову. Он сказал это все легко, шутя, будто этого никогда и быть не могло, но он в точности описал свое состояние.

Я не отвечала, и в глазах его появилось отчаяние. Я пыталась подыскать слова помягче, но и они способны были разорвать ему сердце. Как раз в это время вошел Крис, неся пакет с чизбургерами.

– Так-так, кто это тут проснулся и разговаривает? – шутливо спросил Крис. Он взял чизбургер и протянул его мне. – Прости, Джори, но тебе сейчас нельзя ничего твердого. Кэти, съешь это, пока горячее. – Он сел и развернул свой чизбургер. Для себя он купил два больших. С наслаждением откусив от одного, Крис достал колу. – Лайм нигде не нашел, Кэти. Это пепси.

– Она холодная, а это как раз то, что я хотела.

Джори пристально наблюдал за нами. За то время, пока я одолела половину чизбургера, Крис умял оба своих и еще порцию картошки фри. Он снял с шеи салфетку и бросил ее в мусорное ведро.

К тому времени сон опять сморил Джори, но он боролся с ним.

– Папа… может быть, ты скажешь мне правду?

– Да, все, что ты хочешь знать. – Крис подвинулся к Джори и положил свою сильную руку на его.

– Папа, я не ощущаю тела ниже пояса. Пока вы ели, я пытался пошевелить пальцами и не мог… Если я сломал позвоночник и поэтому в гипсе, скажите мне правду; это все, чего я хочу.

– Я скажу тебе всю правду, – твердо сказал Крис.

– У меня перелом позвоночника?

– Да.

– И парализованы ноги?

– Да.

Джори был потрясен. Он закрыл глаза, собрался с силами и задал последний вопрос:

– Я смогу танцевать снова?

– Нет.

Джори сжал губы, закрыл глаза и лежал неподвижно. Я решилась подойти к нему, откинула прядь темных волос со лба…

– Милый, я знаю, чего тебе это стоит. Отцу было нелегко сказать тебе правду, но ты должен знать ее. Ты не одинок в своем горе. Мы сделаем все, чтобы ты привык к своему новому существованию. Время лечит, и через некоторое время ты перестанешь ощущать боль, а потом и привыкнешь к тому, чего нельзя изменить. Мы все любим тебя. Мелоди любит тебя. И в грядущем январе ты станешь отцом. Ты достиг своей профессиональной вершины, пять лет ты был известнейшим артистом балета – большинство людей не достигают таких высот за всю свою жизнь.

Он остановил меня взглядом. В его глазах было столько горечи, отчаяния, столько ярости, что я не выдержала и отвернулась. Вероятно, он ощущал себя обманутым, осмеянным судьбой: ведь у него украли дело всей его жизни еще до того, как он вполне им насытился.

Когда я снова взглянула на него, его глаза были закрыты. Крис щупал ему пульс.

– Джори, я знаю, что ты не спишь. Я дам тебе успокоительное, чтобы ты действительно поспал подольше, а когда ты проснешься, подумай над тем, что твоя жизнь нужна очень многим людям. Не утопай в отчаянии и жалости к себе. Те люди, с которыми ты встречаешься в жизни, никогда не испытывали и не испытают счастья, дарованного тебе. Они не путешествовали по всему свету, никогда не слышали грома аплодисментов и криков «браво», адресованных лишь тебе, они не поднимались на те вершины артистизма, которые были твоими и будут твоими в любой другой области творчества. Твоя жизнь не кончена, мой сын, ты всего лишь споткнулся. Твоя дорога достижений перед тобою, ты просто не сможешь больше бежать по ней. Ты рожден, чтобы побеждать. Ты найдешь себе другое применение, сделаешь другую карьеру… а в семье ты обретешь счастье. Разве не в этом состоит человеческая жизнь? Нам нужен кто-то, кто любит нас, кто нуждается в нас, кто разделит с нами жизнь, а у тебя все это есть.

Но мой сын не поднял опущенных век и ничего не ответил. Он лежал такой спокойный, будто его постигла смерть.

Как внутри меня все плакало и кричало: я ощущала его схожесть с Джулианом. Тот всегда реагировал на потрясения так же. Джори замкнулся в тесной клетке своего сознания, которое отказывалось принимать жизнь без движения и танца.

Крис молча взял шприц, ввел лекарство в руку Джори и проговорил:

– Спи, сын. Когда ты проснешься, тебя навестит жена. Тебе необходимо быть мужественным для ее блага.

Мы оставили его спящего на попечение сиделки, которой было приказано ни на минуту не покидать больного. Мы с Крисом поехали в Фоксворт-холл для того, чтобы переодеться, поспать и возвратиться к Джори. Мы собирались взять с собою Мелоди.

Голубые глаза Мелоди выразили неописуемый ужас, когда Крис как мог более деликатно описал ей состояние Джори. Она слабо вскрикнула и схватилась за живот:

– Вы имеете в виду… никогда? Никогда не сможет ходить? Никогда не будет танцевать?.. – прошептала она. – Но вы же должны чем-то помочь ему…

Крис лишил ее всяких надежд:

– Нет, Мелоди. Когда поражен позвоночник, ноги не получают сигналов от мозга. Джори будет заставлять свои ноги двигаться, но они не будут подчиняться его желаниям. Ты должна теперь воспринимать его таким, какой он есть, и сделать все возможное, чтобы помочь ему пережить это, наверное, самое трагическое событие в его жизни.

Мелоди вскочила на ноги и жалобно закричала:

– Он же стал совсем другим! Вы сами говорите, он отказывается разговаривать, а я не могу ехать туда и делать вид, что ничего не случилось, когда это не так! Что ему делать теперь? Что мне теперь делать? Мы не сможем нигде работать… и как он сможет жить без танца… без ног?! Какой из него теперь отец, если остаток жизни он проведет в инвалидном кресле?

Встав напротив нее, Крис заговорил твердо и решительно:

– Мелоди, не время паниковать и впадать в истерику. Тебе надо быть сильной. Я понимаю, насколько велики твои страдания, но ты должна появиться у него с улыбкой на лице, чтобы показать, что ты по-прежнему любишь его. Люди сочетаются браком не только на радостные времена, но и на горькие тоже. Поэтому сейчас ты примешь душ, оденешься, сделаешь макияж, красиво причешешься и поедешь к нему. Там ты обнимешь его, поцелуешь и скажешь, что ему есть для чего жить.

– Но ему не для чего! – закричала она. – Не для чего больше жить!

Тут она сломалась окончательно и зарыдала.

– Нет, я не это хотела сказать… я люблю его, я люблю… но не заставляйте меня ехать к нему и видеть его, лежащего неподвижно. Я не смогу… я не переживу, пока он снова не улыбнется и не обнимет меня… может быть, тогда я смогу принять его таким, каким он стал… может быть…

О, как я ее ненавидела в этот момент: за истерику, за то, что она отказывалась помочь Джори в самый трудный для него момент. Я встала рядом с Крисом, взяв его под руку:

– Мелоди, неужели ты думаешь, что ты единственная жена и будущая мать, кто обнаруживает, что земля разверзлась у нее под ногами? Нет. Я ждала Джори, когда его отец попал в смертельную для него автомобильную катастрофу. Так что будь благодарна судьбе, что Джори остался жив.

Она опустилась в кресло сломанной, бесформенной куклой, залилась слезами и долго не поднимала глаз. Наконец она взглянула на нас и спросила:

– А не приходило ли вам в голову, что смерть в этой ситуации была бы для него предпочтительнее?

Это было то самое, что мучило и меня. Я боялась, что Джори сделает что-нибудь, чтобы оборвать свою жизнь, как это сделал Джулиан. Я не могла этого допустить. Не должна еще раз допустить.

– Ну тогда оставайся здесь и плачь, – проговорила я с ненамеренной жесткостью. – А я не оставлю моего сына наедине с бедой. Я буду рядом с ним день и ночь, чтобы не позволить ему расстаться с надеждой. Но подумай о том, Мелоди, что ты носишь его ребенка, а это делает тебя самым важным человеком в его жизни. И в моей тоже. Он нуждается в тебе, в твоей поддержке. Извини, если я была груба с тобой, но я обязана думать прежде всего о нем… полагаю, что и ты тоже.

Она безмолвно плакала и глядела на меня. Слезы бежали по ее щекам.

– Скажите ему, что я скоро приеду, – хрипло проговорила она. – Скажите ему это…

Мы сказали ему. Он не открыл глаз, не разомкнул сжатых губ. Но мы оба знали, что Джори не спит: он просто выключил себя из этой жизни.

Джори отказывался есть, и тогда было решено кормить его внутривенно. Приходили и уходили летние дни, исполненные света и тепла – и такие грустные. Иногда, когда рядом были Крис и Синди, я бывала счастлива, но редко меня согревала надежда.

Ах, если бы были такие слова, которые помогли бы мне начать новый день. Если бы можно было прожить жизнь сначала, тогда бы, возможно, я спасла Джори, Криса, Синди, Мелоди, себя… и даже Барта.

Ах, если бы он не согласился танцевать в тот день эту партию…

Я пыталась сделать все, что могла, как пытались и Крис, и Синди вытащить Джори из той черной дыры, куда он себя загнал. Впервые в жизни Джори был недоступен мне, его душа ускользала от меня, и я не в силах была облегчить его горе.

Он потерял самое важное в своей жизни. Без ног он вскоре потеряет свое чудесное, ловкое тело. А я не могла без слез глядеть на эти красивые сильные ноги, которые были теперь столь неподвижны, столь бесполезны.

Неужели бабушка была права, когда говорила, что мы все прокляты Богом, все рождены для горя и боли? Или она сама так решила и тем самым прокляла нас всех, обрекла на неудачи?

И к чему все успехи, все достижения мои и Криса, если наш сын лежит как неживой, а наш второй сын отказывается даже навестить его?

Увидев Джори, такого беспомощного, с закрытыми глазами, с вытянутыми вдоль тела руками, Барт прошептал: «Боже мой» – выбежал вон из палаты и больше не появлялся у Джори.

Я не смогла уговорить его навещать брата.

– Мама, если он даже не знает, что я приехал, какая польза от моих визитов? А я не могу видеть его в таком состоянии. Прости, я сочувствую ему… но ничем помочь не могу.

И тогда я начала уверять себя, что Джори вновь будет ходить, будет танцевать. Этот кошмар вскоре закончится, говорила я себе, и Джори вновь станет таким, каким он был.

Я рассказала Крису о моем плане убедить Джори, что он вновь будет ходить, если уж не танцевать.

– Кэти, ты не должна подавать ему ложные надежды, – предостерег меня Крис. – Лучше постепенно подводи его к мысли принять то, что поправить невозможно. Дай ему свои силы. Помоги ему, но не надо обещать того, что может не сбыться и вызовет жесточайшее разочарование. Я знаю, как тебе трудно. Я пребываю в таком же аду, как и ты. Но всегда помни: наш ад – это ничто по сравнению с его адом. Мы можем сочувствовать ему, горевать вместе с ним, помогать ему, но мы не можем влезть в его шкуру. Мы не проживем вместе с ним тяжесть его потери – он должен пройти эту муку один. Он лицом к лицу с той агонией, которую мы с тобой едва ли поймем. Все, что теперь в наших силах, – это быть рядом, когда он уже не сможет пребывать дольше в своей защитной оболочке, в своем спасительном сне. Быть вместе с ним, чтобы дать ему надежду, желание жить дальше, – и сделать это должны мы, потому что на Мелоди нечего и надеяться!

Именно это казалось мне столь же ужасным, как и само несчастье с Джори: его собственная жена чуралась его, будто он прокаженный. Мы с Крисом умоляли ее поехать с нами, убеждали, что ей надо быть там, даже если она не скажет ничего, кроме «привет, я люблю тебя».

– Что я могу сказать такого, чего вы еще не сказали?! – кричала в ответ Мелоди. – Он не захотел бы, чтобы я видела его в таком состоянии. Я знаю его лучше вас. Если бы он хотел видеть меня, то сказал бы об этом. Кроме того, я боюсь, что стану там плакать и скажу все неправильно. И даже если я не заплачу, вдруг он откроет глаза и увидит на моем лице такое выражение, что от этого ему станет еще хуже? Я не хочу ответственности, я боюсь! Прекратите настаивать! Подождите, пока он сам не захочет видеть меня… и тогда, возможно, я соберусь с силами…

Она избегала нас с Крисом, будто мы были зачумленные, будто мы могли разрушить ее надежду, что когда-нибудь этот кошмар закончится счастливо.

В коридоре перед нашими комнатами стоял Барт и глядел на Мелоди сочувственным взглядом. Едва я вышла от нее, он гневно взглянул на меня:

– Почему вы не оставите ее в покое? Я ездил к Джори и видел его, и мое сердце чуть не разорвалось от этого зрелища. Мелоди, в ее состоянии, необходимо чувство защищенности, пусть даже только во время сна. Вы постоянно торчите в больнице и не знаете, что Мелоди здесь ходит с безумным взглядом, как во сне, и все время плачет. Она почти ничего не ест. Мне приходится уговаривать ее поесть, попить. Она смотрит на меня, как маленький ребенок, и слушается. Иногда я буквально кормлю ее с ложки. Мама, Мелоди в шоке, а вы беспокоитесь лишь о вашем драгоценном Джори, совершенно не заботясь о том, что происходит с ней.

Я была потрясена этой речью и раскаялась. Я тут же поспешила к Мелоди, схватила ее за руки, обняла:

– Я все поняла. Барт объяснил мне. Но попытайся, Мелоди, пожалуйста, попытайся. Даже если он не открывает глаз и не разговаривает, он вполне осознает, что происходит вокруг него, кто приходит к нему и кто – нет.

Она положила голову мне на плечо:

– Кэти, я стараюсь… дайте мне лишь время.

На следующее утро Синди пришла в нашу спальню без стука, вызвав неудовольствие Криса. Но, увидев ее бледное, испуганное лицо, мы тут же простили ее.

– Мама… папа… мне надо вам кое-что рассказать, но я все же не уверена, стоит ли рассказывать… может быть, здесь нет ничего особенного…

Мое внимание было отвлечено ее костюмом: она была в белом узеньком бикини, чрезвычайно смелом. Я вспомнила, что бассейн, который строил Барт, как раз сегодня должен быть полностью готов и наполнен водой. Трагедия Джори никак не повлияла на хозяйственное рвение Барта.

– Синди, мне бы хотелось, чтобы ты носила купальный костюм только возле бассейна. И к тому же уж слишком он откровенный.

Синди была неприятно поражена тем, что я критикую ее купальник. Оглядев себя, она недоуменно пожала плечами:

– Боже мой, мама! Некоторые мои подруги носят бикини-стринги. Интересно, что бы ты сказала о них, если уж тебе мой костюм кажется нескромным. А другие подруги вообще загорают нагишом…

Она серьезно смотрела на меня своими голубыми глазами. Крис бросил ей полотенце, которое она обернула вокруг себя.

– Мама, мне не нравится, что ты постоянно стыдишь меня. Совсем как Барт, который делает все для того, чтобы я почувствовала себя грязной и распущенной. А я шла, чтобы рассказать тебе кое-что о Барте. Я услышала, что́ он говорил по телефону.

– Так что же, Синди? – поторопил ее Крис.

– Барт разговаривал с кем-то по телефону и оставил дверь открытой. Я слышала, что он называл страховую компанию. Значит, он звонил туда.

Она сделала паузу, села на нашу незастланную кровать и опустила голову. Ее мягкие, шелковистые волосы скрывали выражение лица.

– Мама, папа, мне кажется, что Барт сделал страховку на тот случай, если кто-то из гостей будет ранен.

– Но это обычное дело, – проговорил Крис. – Дом, конечно, застрахован, но в нем находились две сотни гостей, и для них нужна страховка.

Синди подняла голову, посмотрела на отца, на меня, затем вздохнула:

– Значит, ничего особенного… но я подумала: а вдруг…

– А вдруг – что? – резко спросила я.

– Мама, ты говорила, что песок из колонн, рухнувших в ту ночь, был сырой. Разве он не должен был быть сухим? Но он был мокрым. Кто-то намочил его – и песок стал тяжелее. Он не высыпался из колонн при повреждении, как это было задумано. Он упал на Джори, как цемент. Если бы не это, Джори не был бы так сильно покалечен.

– Я знал о страховке, – глухо сказал Крис, отказываясь встречаться со мной взглядом. – Но я ничего не знал о сыром песке.

Ни у Криса, ни у меня не было аргументов в защиту Барта. Конечно, ну конечно же, он не хотел ранить Джори – или?.. Или хотел убить его? Мы должны были, мы обязаны были доверять Барту, быть к нему справедливыми.

Крис ходил по спальне, морща лоб и стараясь найти правдоподобное объяснение: он предположил, что один из рабочих сцены намочил песок, чтобы колонны были устойчивее. Конечно, это не мог быть приказ Барта, добавил он.

Мы втроем молча спустились вниз и нашли там Барта вместе с Мелоди.

Горы вдали сияли, в саду цвели цветы, вид был прекрасен. Солнце просвечивало через ветви фруктовых деревьев, атмосфера была самая романтическая.

Мелоди, к моему удивлению, улыбалась и смотрела в глаза Барту:

– Барт, твои родители не могут понять, отчего я не в силах поехать и увидеть Джори. Я чувствую, что твоя мать осуждает меня. Я разочаровываю ее, но я разочаровываю и себя саму. Я так боюсь болезней и больных. Всегда боялась. Но я знаю, как это выглядит. Джори лежит на постели, уставившись в потолок, и отказывается разговаривать. Я знаю, о чем он думает. Он потерял не только ноги, он потерял цель жизни. Он думает о своем отце и о том, как тот ушел из жизни. Он пытается постепенно уйти из нашей жизни, чтобы в один момент, когда он убьет себя, мы этого почти не заметили.

Барт неодобрительно взглянул на нее:

– Мелоди, ты не знаешь моего брата. Он не может убить себя. Может быть, сейчас он чувствует себя потерянным, но он выкарабкается из этой ситуации.

– Как? Каким образом? – простонала Мелоди. – Он потерял все. Наш брак был не только взаимной привязанностью, но и общей карьерой. Каждый день я сама себя уговариваю поехать к нему, улыбаться, заботиться о нем. Но потом я начинаю сомневаться, тосковать и мучительно думать о том, что же я скажу ему. Я не так искусна в словах, как твоя мать. И я не умею улыбаться, несмотря ни на что, как его отец…

– Крис не отец Джори, – резко оборвал ее Барт.

– Для Джори Крис – отец. По крайней мере, человек, с которым Джори больше всего считается. Он любит Криса, восхищается им и уважает его. Он простил ему то, что ты называешь грехом.

Мы все трое стояли затаив дыхание, пытаясь услышать конец разговора.

– Мне стыдно, но я не в силах ехать к Джори и смотреть на него такого.

– Так что тогда ты собираешься делать? – деловито спросил Барт.

Он неотрывно глядел ей в глаза и пил кофе маленькими глотками. Если бы он лишь немного повернулся, то смог бы увидеть нас, нежелательных свидетелей.

– Я не знаю, не знаю! – горестно вскрикнула Мелоди. – Сердце мое разрывается! Я не хочу просыпаться по утрам и думать о том, что Джори больше не сможет быть мне мужем. Если ты не возражаешь, я перееду в комнату через холл, чтобы не натыкаться на каждом шагу на болезненные воспоминания о том, что мы с Джори имели в наши лучшие дни. Твоя мать никак не может понять, что и меня постигло несчастье, а ведь я ношу его ребенка!

Она зарыдала, положив голову на сложенные руки.

– Кто-то ведь должен подумать обо мне, помочь мне… хоть кто-то…

– Я помогу тебе, – нежно сказал Барт, кладя свою загорелую руку ей на плечо. Он отставил чашку и, едва касаясь, провел рукой по пушистому облаку ее волос. – Когда бы я тебе ни понадобился, хотя бы в качестве плеча, на котором можно поплакать, я всегда буду рядом.

Если бы я раньше услышала такие речи из уст Барта, мое сердце подпрыгнуло бы от радости. Но теперь мое сердце упало. Это Джори нуждался в Мелоди, Джори, а не Барт!

Я вышла из тени и заняла свое место за столом. Барт отодвинулся от Мелоди, взглянув на меня так, будто я испортила что-то очень важное для него. Вышли Крис с Синди. Наступила неловкая тишина, которую я сочла нужным нарушить:

– Мелоди, как только мы закончим завтрак, у меня к тебе будет долгий разговор. И не вздумай, как прежде, убегать, притворяться глухой или смотреть на меня пустым взглядом.

– Мама! – взвился Барт. – Ты не желаешь понять ее точку зрения на проблему! Может быть, когда-нибудь Джори и сможет передвигаться на костылях, ходить в корсете и на протезах, но я не в силах воспринимать Джори таким… и не желаю видеть его таким. Даже я, не говоря уж о Мелоди.

Мелоди громко зарыдала, вскочила на ноги, и Барт тоже вскочил, защищая ее от нас в своих объятиях.

– Не плачь, Мелоди, – успокаивал он ее нежным голосом.

Но Мелоди с рыданиями ушла с террасы. Когда она исчезла из виду, мы втроем уставились на Барта, который как ни в чем не бывало вернулся к завтраку.

Крис улучил минуту, пока еще не пришел Джоэл, и спросил:

– Барт, что тебе известно о мокром песке в рухнувших колоннах?

– Я не понимаю, – равнодушно проговорил Барт, продолжая глядеть вслед исчезнувшей Мелоди.

– Тогда я объясню более подробно. Подразумевалось, что в колонну засыплют сухой песок, который при падении просыпется и никого не ранит. Кто мог намочить песок?

Сузив глаза, Барт зло проговорил:

– Итак, меня обвиняют в том, что я преднамеренно погубил своего брата и, между прочим, погубил самое лучшее время в своей жизни, которое было до тех пор, пока не случилось это несчастье. Это точно так же, как меня обвиняли во всех грехах, когда мне было девять или десять лет. Опять я виноват, я всегда во всем виноват. Когда погиб Кловер, вы оба решили, что это именно я удушил его проволокой, даже не усомнившись. Когда был убит Эппл, снова вина пала на меня, хотя вы знали, что я любил обоих. Я никого не убивал. И даже тогда, когда вы выяснили, что убийцей был Джон Эймос, вы заставили меня пройти ад, прежде чем извинились передо мной. Так поспешите же извиниться сейчас, потому что будь я проклят, если я желал, чтобы мой брат сломал себе спину!

Мне так хотелось ему верить, что слезы выступили у меня на глазах.

– Но кто же намочил песок, Барт? – спросила я, взяв его руку. – Кто-то сделал это.

Его темные глаза стали холодными.

– Некоторые из рабочих ненавидели меня за то, что я слишком командовал, но не думаю, чтобы они могли сделать что-нибудь против Джори.

Не знаю отчего, но я поверила ему. Встретив взгляд Криса, я поняла, что он тоже верит Барту. Но своими вопросами мы снова настроили его против себя…

Закончив завтрак, Барт сидел молча, не улыбаясь. В тени кустов в саду я заметила Джоэла, – возможно, во время нашего разговора он подслушивал, делая вид, что любуется цветами.

– Прости нас за то, что причинили тебе боль, Барт. Пожалуйста, помоги найти того, кто намочил песок. Ведь если бы не это, Джори был бы здоров.

Синди хранила мудрое молчание.

Барт пытался что-то ответить, но тут Тревор поставил перед нами завтрак. Я быстро проглотила его и поднялась. Я должна была сделать хоть что-то, чтобы пробудить в Мелоди чувство ответственности.

Джоэл вышел из тени кустов и присел рядом с Бартом. Я обернулась: Джоэл что-то шептал Барту на ухо.

Чувствуя тяжесть на сердце, я поспешила в комнату Мелоди.

Мелоди лежала ничком на кровати, рыдая. Я присела на краешек, подыскивая нужные слова, но они никак не приходили.

– Ведь он жив, Мелоди, и это уже счастье, не правда ли? Он с нами, с тобой. Ты можешь прикасаться к нему, разговаривать с ним, говорить ему ласковые слова, которые я не сказала в нужный момент его отцу, о чем очень сожалею. Поезжай в больницу. Каждый день, проведенный без тебя, он умирает. Если ты будешь жалеть только себя, ты будешь расплачиваться за это потом. Джори выслушает тебя, Мелоди. Не оставляй его сейчас, когда ты нужна ему больше, чем когда-либо.

Дикая, истеричная Мелоди обернулась ко мне и начала бить меня кулачками. Я поймала ее за руки.

– Но я не могу, Кэти, не могу его видеть! Я знаю, он лежит там молчаливый и неподвижный, недостижимый для меня. Он не отвечает вам, отчего же вы думаете, что ответит мне? Если я поцелую его, а он ничем мне не ответит, я умру от горя. Кроме того, вы не знаете его так, как я. Вы мать ему, а не жена. Вы не осознаете, насколько важна для него сексуальная сторона жизни. Теперь у него ее не будет, и вы представляете, как ему теперь жить? Это не говоря уже о том, что он не сможет ходить, а потеря карьеры… Он так хотел осуществить то, что не успел сделать его отец… А вы все утешаетесь мыслью, что он жив. Он не жив. Он покинул нас с вами. Ему даже не надо умирать. Он уже умер.

Как меня сразили эти слова! Может быть, оттого, что все это было так похоже на правду?

При мысли, что Джори может поступить подобно Джулиану – покончить самоубийством, – меня охватывал ужас. Я пыталась убедить себя в обратном, утешить… Джори не похож на отца, думала я, он воспитан Крисом и похож на него. В конце концов, убеждала я себя, Джори пересилит свое отчаяние и возьмет от жизни все, что ему осталось.

Я сидела напротив Мелоди и понимала, что я совсем не знала ее раньше. Оказывается, я ничего не знала о девочке, которую видела едва ли не ежедневно, начиная с ее одиннадцати лет. Я видела лишь внешнюю сторону: красивая, грациозная девочка, которая, казалось, обожала Джори.

– Что ты за женщина, Мелоди? Я хочу понять, что ты за человек?

Она резко повернулась на спину и зло поглядела на меня.

– Уж во всяком случае, не вашего типа, Кэти! – почти прокричала она. – Вы сделаны из прочного материала. Я – нет. Да, я была избалована, как вы балуете сейчас вашу дорогую малышку Синди. Я была единственным ребенком в семье и ни в чем не знала отказа. Еще в детстве я поняла, что жизнь – это вовсе не красивая сказка, как я тогда представляла. А мне вовсе не хотелось расставаться с этой сказкой. Когда я подросла, я нашла убежище от жизни в балете. Я сама себе сказала, что лишь в мире фантазий я смогу быть счастлива. Когда я встретила Джори, он показался мне долгожданным принцем из сказки. Но принцы не падают и не ломают позвоночник, Кэти. Они не бывают в гипсе или на костылях. Как я смогу жить с Джори, если он больше не похож на принца? Как, Кэти? Подскажите мне, как ослепить себя, притупить свои чувства, чтобы не испытывать отвращения, когда он прикасается ко мне?

Я встала, посмотрела на ее покрасневшие от слез глаза, на опухшее лицо и почувствовала, что все мое восхищение ею ушло куда-то. Она была просто слабая женщина. Неужели она не понимает, что он остался тем же Джори?

– Представь себя на его месте, Мелоди. Хотела бы ты, чтобы Джори бросил тебя в такой ситуации?

Она посмотрела на меня в упор:

– Да, хотела бы.

Я ушла, оставив Мелоди плачущей. Внизу меня ждал Крис.

– Я подумал, Кэти, давай ты поедешь к Джори утром, я навещу его в полдень, а вечером к нему съездят Синди с Мелоди. Я уверен, ты убедила ее.

– Да, она поедет, но не сегодня, – сказала я, не встречаясь с ним взглядом. – Она хочет, чтобы он сначала открыл глаза и начал разговаривать. Поэтому надо как-то убедить его и заставить разговаривать.

– Если кто и сможет это сделать, так это ты, – прошептал мне Крис.

Джори по-прежнему неподвижно лежал на больничной койке. Я купила два больших смешанных букета и поставила их в высокие вазы.

– Добрый день, милый, – весело проговорила я, входя в его маленькую стерильную палату.

Джори даже не повернул головы. Он лежал, глядя в потолок, так, как я оставила его в последнее посещение. Поцеловав его в холодную щеку, я занялась цветами.

– Могу сообщить тебе приятную новость: Мелоди больше не страдает от утреннего токсикоза. Но она очень устает. Бо́льшую часть дня лежит. Помню, когда я носила тебя, я так же утомлялась.

Я прикусила язык: вскоре после того, как я узнала, что беременна, Джулиан погиб.

– Какое странное нынче лето, Джори. Мне не нравится Джоэл. Кажется, что он очень любит Барта, но на самом деле он более всего озабочен тем, чтобы критиковать Синди. Такое впечатление, что она ничем не хороша ни в глазах Джоэла, ни в глазах Барта. Думаю, будет неплохо послать Синди в летний лагерь перед школой. Ты не считаешь, что Синди ведет себя предосудительно, не так ли?

Никакого ответа.

Я пыталась не издать ни одного вздоха, не глядеть на него с нетерпением. Придвинув стул к постели Джори, я взяла его руку. Ответа не было.

– Джори, мы намереваемся продолжить внутривенное кормление, – предупредила я. – Если ты будешь и дальше отказываться от еды, в твои вены введут трубки, а также используют другие методы, чтобы ты остался жив. Если ты станешь упрямиться, мы будем применять все средства до последнего, чтобы вернуть тебя к нам.

Джори даже не моргнул.

– Ну что ж, Джори. Я не хотела тебя травмировать до сих пор, но с меня довольно! – Мой голос стал жестким. – Я слишком люблю тебя, чтобы видеть, как ты лежишь здесь неподвижно и желаешь умереть. Так тебе все равно, ты хочешь сказать? Значит, ты жалеешь себя и не понимаешь, зачем жить дальше… Но есть люди, которые находились в гораздо худшем положении, но они имели мужество жить. Так скажи сам себе, что тебя не касается то, что делают другие люди, – и ты будешь прав. Да, тебя это не касается, если ты хочешь оставаться эгоистом. Скажи мне, что будущее теперь для тебя не существует. Я тоже так сначала подумала. Мне совершенно не нравится видеть тебя лежащим здесь неподвижно, Джори. Это разрывает мне сердце, это разрывает сердце отца, и Синди вне себя от печали. Барт настолько был поражен тем, что ты лежишь неподвижно и не разговариваешь, что он больше не решается приехать. А что ты делаешь с Мелоди, ты подумал? Ведь она носит твоего ребенка, Джори. Все дни напролет она плачет. Она очень изменилась, у нее ломается психика, и все оттого, что она слышит наши разговоры о том, что ты лежишь здесь и отказываешься кому-либо отвечать. Мы все в печали, в страшном горе из-за того, что случилось с тобой, но что может сделать каждый из нас, кроме того, чтобы попробовать жить достойно и в этой ситуации? Джори, вернись к нам, мы все в тебе нуждаемся. Мы не можем просто наблюдать, как ты убиваешь себя. Мы любим тебя. Нам не так важно, что ты не сможешь ходить или танцевать, нам нужно, чтобы ты был жив и был с нами вместе. Нам надо, чтобы ты разговаривал с нами. Скажи хоть что-то. Скажи хотя бы словечко Мелоди, когда она приедет. Ответь ей, когда она прикоснется к тебе… или ты потеряешь и Мелоди, и своего ребенка. Она любит тебя, ты знаешь это. Но ни одна женщина не сможет любить человека, который отворачивается от нее. Она не приезжает, потому что боится того, что ты отвернешься от нее.

В течение всей этой долгой речи я внимательно следила за его лицом, надеясь уловить хоть слабое изменение его выражения. Я была вознаграждена: мускул возле его сжатых губ дрогнул.

Воодушевленная, я продолжила:

– Родители Мелоди позвонили на днях и предложили ей переехать к ним, чтобы там рожать ребенка. Хочешь ли ты, чтобы Мелоди уехала? Джори, пожалуйста, я умоляю тебя, не поступай так со всеми нами и сам с собой. Ты так много можешь дать миру. Ты больше чем просто танцор, знаешь ли ты это? Если человек одарен в одной области, то это, как правило, лишь одна из ветвей его таланта. Ты ведь еще не исследовал другие. Кто знает, что ты откроешь в себе? Вспомни: я тоже посвятила свою жизнь балету, а затем не смогла танцевать. И так же, как ты, не знала, что делать и куда себя девать. Когда я слышала музыку, под которую вы с Мелоди танцевали в нашем домашнем балетном классе, у меня внутри все замирало, мне хотелось выключить эту музыку… Моя душа кричала от тоски, и я нередко падала на пол и рыдала. Но когда я занялась книгой, я почти перестала думать о балете. Джори, так же и ты найдешь себе занятие по душе, чтобы заменить им балет, я уверена в этом.

В первый раз за все это время Джори повернул голову. Моя душа ликовала.

Он встретился со мной взглядом. Я увидела в его глазах невыплаканные слезы.

– Мел хочет поехать к родителям? – сдавленно спросил он.

Надежда сменялась отчаянием в моей душе. Я не знала, что теперь будет делать Мелоди, даже если мы возродим Джори к жизни. Но мне надо было спасти Джори. Мне надо было найти слова. Я не спасла Джулиана, не спасла Кэрри. Пожалуйста, умоляю, Боже, помоги мне.

– Она бы никогда тебя не бросила, если бы ты вернулся к ней. Она скучает по тебе, ты ей нужен. А ты отворачиваешься от нас, тем самым показывая ей, что так же отвернешься и от нее. Твое молчание, нежелание есть говорят так много, Джори, что она просто боится. Мелоди – не я. Она все время плачет. Ест лишь изредка, а она беременна, Джори. Беременна твоим ребенком. Вспомни, что ты почувствовал, когда стало известно о том, как свел счеты с жизнью твой отец, и подумай, как отразится твое поведение на ребенке. Не говоря уж о смерти… Подумай, прежде чем продолжать губить себя. Вспомни себя самого: как тебе хотелось, чтобы твой отец был рядом. Джори, не повторяй Джулиана, не оставляй ребенка без отца! Не уничтожай нас всех, уничтожая себя.

– Но, мама! – в отчаянии воскликнул он. – Что мне делать? Я не хочу провести всю жизнь в инвалидном кресле! Я так зол, что мне хочется избить весь мир! Что такое я совершил, чтобы заслужить это наказание? Я был хорошим сыном и преданным мужем. Но теперь какой из меня муж? Я бы лучше умер, чем быть таким, как я сейчас!

Я прикоснулась щекой к его руке:

– Может быть, так и случится… Так что продолжай морить себя голодом, думай о смерти, не садись в инвалидное кресле… и не думай ни о ком из нас. Тебе нет дела до горя, которое войдет в нашу жизнь, когда тебя не станет. Позабудь о том, сколь многих мы с Крисом уже потеряли. Мы можем приспособиться, мы привыкли терять. Мы просто впишем еще одно имя в длинный список тех, по ком скорбим и за кого ощущаем свою вину… потому что мы, конечно, будем ощущать вину. Мы будем годами выискивать, что еще мы не сделали, чтобы удержать тебя на земле, и мы найдем это, будем говорить и говорить об этом, пока чувство вины не закроет нам солнце, не похитит все наше счастье. И мы с Крисом сойдем в могилу, обвиняя себя в еще одной ушедшей безвременно жизни…

– Мама! Перестань! Я не могу это слышать!

– А я не могу выносить то, что ты делаешь! Джори! Не сдавайся! Такой человек, как ты, не должен сдаваться. Борись. Внуши себе, что ты справишься с этим и выйдешь из этой борьбы еще более сильной личностью, потому что стоял лицом к лицу с такой бедой, о которой другие даже не имеют представления.

Он слушал.

– Я не знаю, хочу ли я бороться. Я лежу здесь с той проклятой ночи и все думаю… Думаю о том, что я смог бы делать, чем заниматься. Не говори мне, что я не должен работать, потому что вы богаты, да и у меня, конечно, есть деньги. Речь не о том. Жизнь никчемна без цели, ты это знаешь.

– А твой ребенок… Сделай целью жизни воспитание твоего ребенка. Сделай счастливой Мелоди – вот вторая цель. Держись, Джори, держись! Я не смогу вынести еще одной потери, не смогу…

Я заплакала. А ведь я решила не показывать ни слез, ни слабости. Я всхлипывала, стараясь не смотреть на него.

– Когда умер твой отец, я стала считать ребенка самым главным в моей жизни. Может быть, это облегчало мне чувство вины, не знаю. Но когда ты родился в ночь под Валентинов день и тебя принесли и приложили к моей груди, я смотрела на тебя, и сердце мое было переполнено гордостью. Ты выглядел крепышом, и глазенки твои блестели. Ты ухватил меня за палец и не хотел отпускать. Пол и Крис, оба были рядом. Они обожали тебя с рождения. Ты был веселым, жизнерадостным ребенком. Мы все очень баловали тебя, тебе даже не приходилось плакать, чтобы получить то, что ты хотел. Теперь я знаю, что никаким баловством невозможно было тебя испортить. В тебе всегда была некая внутренняя сила, ясно ощущаемая. Я думаю, все это может воплотиться в твоем ребенке. Мне кажется, что ты будешь рад увидеть в нем свое продолжение.

Все это я проговорила вперемешку с рыданиями, почти бессвязно. Я почувствовала, что Джори стало жаль меня. Его рука двигалась так, как будто он хотел вытереть мои слезы краем своей белой простыни.

– Есть у тебя какая-нибудь идея насчет того, чем мне заняться, сидя в инвалидном кресле? – слабым голосом, но уже шутливо поинтересовался он.

– Тысяча идей, Джори. Дня не хватит, чтобы все перечислить. Ты можешь учиться игре на фортепьяно, живописи, попробовать писать книги. Ты сможешь даже преподавать искусство балетного танца. Ведь необязательно самому исполнять па и фигуры – тебе потребуется лишь умение объяснять и неутомимый язык. Или выбери что-нибудь более практичное. Начни учиться заочно, изучи юриспруденцию и составь конкуренцию Барту. В самом деле, остается совсем немного специальностей, которые недостижимы для тебя. Ведь мы все в той или иной степени игроки, тебе пора бы знать, кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Барт выиграл в этой невидимой игре, но ведь и ему в свое время было нелегко. Вспомни о его проблемах: ты танцевал и жил интересной для тебя жизнью, а его мучили психиатры, безжалостно вторгаясь в самую глубину его души.

Его глаза заблестели, в них засветилась смутная надежда на то, что и для него найдется место в жизни.

– Вспомни о плавательном бассейне, который соорудил Барт во дворе. Доктора говорят, что у тебя очень сильные руки и после нескольких сеансов физиотерапии ты сможешь снова начать плавать.

– А ты сама, мама, какое выбрала бы для меня занятие? – Его голос был мягок и нежен, как и прикосновение его руки к моим волосам, смягчился и его взгляд.

– Для меня главное, чтобы ты жил, Джори, вот и все.

Он был растроган, в глазах стояли слезы.

– А как же ты, отец и Синди? Вы решили не лететь на Гавайи?

Последние недели я и не думала о Гавайях. Я постаралась смотреть правде в глаза. Как мы сможем улететь, оставив попавших в такую беду Джори и Мелоди? Мы не можем этого сделать.

Фоксворт-холл снова поймал нас в ловушку.

Мы с Крисом проводили бо́льшую часть времени в больнице у Джори и надолго оставляли, хотя и с сожалением, Синди без своего внимания. Синди стала нервной и замкнутой во враждебной ей обстановке с Джоэлом, который лишь критиковал ее, с Бартом, который лишь презирал ее, и с Мелоди, которая вообще никак к ней не относилась.

– Мама, – порой рыдала она. – Мама, мне плохо здесь! Это лето было самым ужасным из всех! Да, мне жаль Джори; я несчастна оттого, что он не сможет больше ходить и танцевать; я хотела бы как-то помочь ему тоже, но почему все бросили меня? Я понимаю: врачи разрешают посещать Джори только двоим одновременно, но вы всегда ходите с папой вместе. А когда берете меня, я даже не знаю, что сказать и что делать. И я не знаю, что делать мне здесь одной. Этот дом такой отдаленный от всего мира, как будто мы живем на Луне. Ты приказала не выходить в город, не ходить ни к кому без твоего разрешения, а как я могу принять чье-то приглашение, если тебя никогда нет дома? Это ужасно, ужасно! Ты не велишь даже купаться, если рядом Барт и Джоэл. Не делать того, не делать другого… Но что тогда мне делать?!

– Скажи мне, чего ты хочешь, – мягко ответила я.

Я понимала Синди: ей было шестнадцать и она многого ждала от своих каникул. Она так восхищалась новым домом, а он на поверку оказался для нее такой же тюрьмой, как для нас прежний Фоксворт-холл.

Скрестив ноги, она уселась на полу возле меня.

– Не хочу показаться черствой по отношению к Джори, но здесь я сойду с ума. Мелоди постоянно сидит взаперти в своей комнате и не пускает меня к себе. Джоэл смотрит на меня с ненавистью, а Барт делает вид, что меня не существует. Вчера я получила письмо от своей подруги Бэри Босуэлл: она едет в чудесный летний лагерь всего в нескольких милях к северу от Бостона, там есть неподалеку летний театр, озеро, можно купаться и ходить под парусом, а каждую субботу танцы… к тому же они там учатся всяким ремеслам. Мне хочется быть с девочками моего возраста… Пожалуйста, отпусти меня с ней, пока я не сошла с ума.

Мне так хотелось, чтобы этим летом вся семья была наконец-то вместе, и вот уже Синди хочет куда-то уехать, а я так и не уделила ей достаточно времени! Но я могла ее понять.

– Хорошо, я поговорю с отцом сегодня вечером, – сказала я. – Мы желаем тебе счастья, Синди, ты должна знать это. Извини, если мы в своей заботе о Джори позабыли о тебе. Давай поговорим. Как тебе понравились мальчики, которые были на вечере у Барта? Кто-нибудь тебя заинтересовал?

– Барт и Джоэл прячут ключи от машин, и я не могу уехать. А мне ужасно хочется это сделать, с разрешения или без. Я бы вылезла из окна, только все окна чересчур высоко от земли, и я боюсь разбиться. Но я все время думаю только о мальчишках. Мне хочется ходить на свидания, танцевать. Я знаю, знаю, что ты думаешь обо мне. Джоэл все время твердит, что у меня нет никакого понятия о морали… нет, я желаю жить по морали, поверь мне! Но это так трудно… не знаю, сколько еще хватит мне сил, чтобы хранить целомудрие. Я уговариваю себя быть старомодной и оставаться девушкой, пока не выйду замуж, но я решила не выходить замуж лет до тридцати. Когда ко мне пристает с ласками кто-то из мальчишек, кто мне нравится, очень трудно не поддаться. Как я люблю это ощущение, когда сердце замирает и куда-то падает. Мне хочется чего-то… Мама, почему у меня нет твоей воли, твоих сил противостоять? Как мне понять себя? Ты говоришь, мы все живем в мире, который не знает, чего хочет. Если уж целый мир не знает, откуда знать мне? Ты хотела бы, чтобы я была послушной и чистой девочкой, я тоже хотела бы быть такой, но я другая, я – сексуальная. И то и другое несовместимо. Я бы очень хотела, чтобы вы с папой всегда меня любили, поэтому я стараюсь быть такой, какой вы меня считаете; но я совсем не невинна, мама. Я хочу, чтобы в меня были влюблены все самые красивые мальчишки; и когда-нибудь я зайду слишком далеко.

Я улыбнулась, глядя на ее взволнованное лицо и испуганный взгляд, пытающийся определить, насколько я шокирована. Видимо, Синди вдруг поняла, что своими словами сама отрезала себе пути бегства из этого дома. Я обняла ее:

– Синди, ты слишком талантлива и красива, чтобы позволять кому-то обращаться с тобой как с мусором. Не забывай о морали, цени себя высоко, и другие станут ценить тебя так же.

– Но, мама, как же можно удержать мальчика, если все время говоришь ему «нет»?

– Многие парни вовсе не рассчитывают на то, что ты сразу уступишь им. Вот такие тебе и нужны. Те же, которые требуют секса, скорее всего, очень скоро забудут про тебя после того, как достигнут желаемого. В мужчине всегда есть желание завоевывать женщину, в особенности такую красивую, как ты. И запомни: если твой мальчик сообщает направо и налево интимные подробности встреч с тобой, он не любит тебя в действительности.

– Мама! Ты заставляешь меня думать, что быть женщиной – это быть жертвой, которую заманивают и завоевывают. Я не желаю, чтобы на меня охотились! Наоборот, я хочу завоевывать! Но должна сознаться, я очень нестойкая и не могу сопротивляться. Барт так издевался надо мной, что я вечно не уверена в себе. Но теперь, с этого дня, я больше не стану жалеть мальчишек, когда они будут уверять, что сойдут с ума или умрут, если я не удовлетворю их желания. Пусть только полезут – я сразу вспомню о вас с папой и как врежу им по башке или коленом между ног!

Я рассмеялась так, как не смеялась уже несколько недель:

– Хорошо, милая, я уверена, что ты поступишь правильно. Давай-ка лучше поговорим о летнем лагере, чтобы я могла сообщить папе все подробности.

– Мама, ты отпустишь меня?! – с восторгом спросила она.

– Конечно. Думаю, и папа согласится, что тебе надо дать передышку после всей этой трагедии.

Конечно, Крис согласился с моими доводами, что шестнадцатилетней девушке при любых обстоятельствах необходимы развлечения, в особенности летом. Как только Синди узнала о нашем согласии, она поспешила навестить Джори.

– Я хочу, чтобы ты знал, что мой отъезд не означает, будто мне все равно, что с тобой. Мне так неудобно, Джори, я обещаю часто писать и посылать иногда тебе небольшие презенты. – Синди обнимала, целовала Джори, и ее слезы оставили дорожки на его чисто выбритых щеках. – Помни, Джори, то, что отличает тебя от других, – это не твои ноги. Ты такой замечательный! Я бы хотела любить тебя по-другому, не будь ты моим братом.

– Ну конечно, – с иронией отвечал Джори. – Во всяком случае, спасибо за твои слова.

Оставив Джори с сиделкой, мы отвезли Синди в ближайший аэропорт и расцеловались на прощание, а Крис дал Синди деньги «на булавки». Суммой Синди осталась очень довольна и чмокнула Криса в обе щеки. Прежде чем отправиться на посадку, она пообещала нам:

– Я буду писать, не только открытки, но и настоящие письма, и пришлю вам фотографию. Спасибо за все! Не забывайте отвечать мне и пишите в письмах все-все-все. По правде говоря, жить в Фоксворт-холле – все равно что самой участвовать в каком-то страшном приключенческом романе.

По пути обратно в больницу Крис рассказывал о своих планах. Конечно, теперь не было и речи о поездке на Гавайи. Нельзя было оставлять Джори на попечение Барта и Джоэла, а Мелоди неспособна была заботиться даже о себе самой. Ни она, ни Джори не в состоянии также перенести долгий перелет на Гавайи, по крайней мере в ближайшем будущем.

– Кэти, я в растерянности: я не более, чем Синди, знаю, что мне делать и куда себя деть, когда, например, Джори вернется в Фоксворт-холл и вокруг него окажутся более близкие люди. А я еще не стар. У меня впереди много лет.

Я посмотрела на него с грустью. Крис уставился на дорогу. На меня он не взглянул.

– Медицина для меня всегда значила очень много, – продолжал он. – Нет, я не собираюсь брать обратно данное мною слово проводить больше времени с семьей и тобой. Но представь себе, что значит карьера для Джори – то же самое и для меня.

Я склонила к нему голову и мягко посоветовала поступать так, как он считает нужным.

– Только помни, Крис: у врача должна быть безупречная репутация, а о нас с тобой могут поползти слухи…

Он кивнул, подтверждая, что тоже думал об этом. Сказал, что хочет уйти в научную медицину. И поменьше появляться на публике, где его могут узнать по прежним годам. Да, он уже много передумал об этом. Ему нужно постоянно ощущать свою полезность, иначе он теряет себя. И хотя моя мечта жить на Гавайях рушилась на глазах, а сердце куда-то падало, я изобразила лучезарную улыбку.

Так, обняв друг друга, мы вошли в наш огромный дом, который производил такое впечатление, будто заглатывает раскрытым зевом всех в него входящих.

Мелоди заперлась в своей комнате, Джоэл молился, стоя на коленях в маленькой комнатушке без мебели, во тьме, при зажженной свече.

– А где Барт? – спросил у него Крис и огляделся с изумленным видом, словно не понимая, как можно проводить столько времени в таком мрачном месте.

Джоэл нахмурился, потом слабо улыбнулся, видимо вспомнив о вежливости, и ответил:

– Барт где-нибудь в баре у стойки, утешается алкоголем.

Я никогда не видела Барта за подобным занятием. Что это: сожаление о погубившем карьеру брата представлении? Раскаяние за Синди, которая уехала отчасти из-за него? Но разве Барт способен на раскаяние? Не знаю. Я тупо смотрела на Джоэла, который казался расстроенным, хотя какое значение для него имел Барт?

– Ему следует остерегаться блудниц и шлюх, которые всегда ошиваются в таких местах, но я сделал все, чтобы удержать его.

Это меня заинтриговало.

– Джоэл, а какая разница между блудницей и шлюхой?

Его липкий взгляд уперся в меня. И, будто ослепленный светом, он на миг закрыл глаза рукой.

– Вы что, смеетесь надо мной, племянница? Если в Библии упоминаются обе, значит разница есть.

– Но означает ли это, что блудница лучше, чем шлюха, или наоборот? Вы это имели в виду?

Он посмотрел на меня с раздражением. Он явно считал вопрос глупым.

– Есть много разновидностей подобных женщин, Джоэл: непотребные уличные шлюхи, высокооплачиваемые девушки по вызову, просто повседневные подружки и профессиональные проститутки. По-вашему, они все – одно и то же?

Его глаза воззрились на меня с гневным выражением праведника.

– Вы не любите меня, Кэтрин. Отчего вы так не любите меня? Отчего это недоверие ко мне? Я здесь только для того, чтобы спасти Барта от него самого, но, если вы так относитесь ко мне, я сегодня же уеду, хотя я более Фоксворт, чем вы.

И вдруг выражение его лица изменилось, он скривил губы и добавил:

– Нет, я беру свои слова обратно. Вы вдвое более Фоксворт, чем я.

Как я возненавидела его за эти слова, за напоминание! Он заставил меня ощутить стыд: будто бы я не поняла его тайных мысленных посланий. Но я ни слова не сказала в ответ и в свою защиту. Молчал и Крис, хотя он предвидел, что рано или поздно эта конфронтация между нами переродится в открытую вражду.

– Не знаю, Джоэл, отчего я не доверяю вам, – проговорила я голосом более мягким, чем обычно в обращении к нему. – Возможно, из-за ваших протестов по поводу отца, что заставило меня усомниться: а лучше ли вы его или хотя бы отличны от него?

Молча, с печальным видом, спрятав руки в воображаемые рукава монашеской рясы, он повернулся и зашаркал прочь.

В тот же вечер, когда Мелоди вновь заявила, что будет обедать одна в своей комнате, я подумала: придется увезти ее к Джори, даже если она будет драться со мной! Во что бы то ни стало.

Я вошла в ее комнату и отодвинула в сторону почти нетронутый обед на подносе. На Мелоди было то же поношенное платье, которое она не снимала уже несколько дней. Я вынула из шкафа ее лучший наряд и положила на кровать.

– Мелоди, прими душ и вымой волосы. А затем оденься – мы едем навестить Джори, хочешь ты этого или нет.

Она, конечно, вскочила и разразилась истерикой, говоря, что не может ехать, не готова, что я не имею права заставлять ее… Я прокричала в ответ через ее крики, что она никогда не будет готова, что меня не интересуют ее выдумки и что мы едем немедленно.

– Вы не можете, я не позволю! – кричала она, но затем начала, всхлипывая, умолять меня дать ей время привыкнуть к мысли, что Джори изуродован.

Я ответила, что у нее было достаточно времени для этого. Я, Крис, Синди успели «привыкнуть», а она… впрочем, она – профессиональная лицедейка.

Мне пришлось буквально оттащить Мелоди в душ и закрыть там, хотя она кричала, что ей нужна ванна. Но насчет ванны я уже знала предостаточно: Мелоди засядет там на несколько часов, и время для посещения больницы истечет. Я стояла снаружи душа и понукала ее. Наконец она вышла, завернутая в полотенце, все еще всхлипывая. Ее голубые глаза молили о пощаде.

– Прекрати плакать! – закричала я, насильно усаживая ее на стул. – Я стану сушить твои волосы, а ты, будь добра, постарайся при помощи макияжа скрыть эти красные пятна вокруг глаз. Ты должна убедить Джори, что твоя любовь к нему неизменна.

Я вновь и вновь убеждала ее, что она найдет нужные слова, нужные выражения своей любви, а сама сушила ее прекрасные светлые, медового оттенка волосы. Мне нравился их более глубокий цвет, чем у меня, и структура ее волос была совсем иной, чем у моих, тонких и хрупких. Когда она оделась, я сбрызнула ее любимыми духами Джори; она все стояла в трансе, не зная, что делать. Я обняла ее и потянула к двери.

– Послушай, Мелоди, все не так плохо. Он любит тебя, ты нужна ему. Если ты будешь возле него, он забудет о своих парализованных ногах. Ты инстинктивно найдешь и скажешь ему то, что подскажет любящее сердце. Я уверена в этом.

Очень бледная, она уставилась на меня своими огромными глазами, будто прятала какие-то сомнения.

К этому времени домой вернулся Барт; на самом деле, в каком-то баре он накачался так, что ноги его заплетались, а глаза не фокусировали взгляд. Он упал в глубокое кресло, вытянув ноги, а позади него в сумраке сразу возник Джоэл.

– Куда это вы? – заплетающимся языком проговорил Барт.

Я тщетно пыталась провести Мелоди к гаражу так, чтобы он не заметил.

– В больницу, – ответила я, потянув Мелоди за руку. – И думаю, что тебе уже пришла пора навестить брата, Барт. Не сегодня; может быть, завтра. Купи ему что-нибудь, что сможет занять его, он сходит с ума там от безделья.

– Мелоди, не езди туда, если ты не желаешь, – неуверенно встав на ноги, вдруг проговорил Барт. – Ты не должна подчиняться моей властной матушке.

Она потянулась к Барту, что-то отвечая ему, но я резко подтолкнула ее и усадила в машину.

В гараж, пошатываясь, вошел Барт, он звал Мелоди и обещал спасти ее, но тут же упал на пол, потеряв равновесие. Я нажала кнопку, открывающую одну из запасных дверей гаража, и выехала.

Всю дорогу до Шарлотсвилла и пока я припарковывала машину возле больницы, Мелоди дрожала, всхлипывала и убеждала меня в том, что ее появление нанесет Джори больше душевных травм, чем успокоит его. Я как могла всю дорогу разубеждала ее в этом и уверяла, что она в силах владеть ситуацией.

– Пожалуйста, Мелоди, войди в палату с улыбкой. Прими опять тот царственный благородный вид, что ты «носила» до сих пор. Когда подойдешь к его кровати, обними и поцелуй его.

Она покорно, как испуганный ребенок, кивнула.

Я сунула ей в руки розы, что купила, и другие подарки, в числе которых был тот, что она приготовила сама для Джори после вечера у Барта.

– Скажи ему, что ты не приезжала раньше, потому что чувствовала себя слабой и больной. Скажи ему в свое оправдание еще что-то, если хочешь. Но даже не намекай, что не можешь больше воспринимать его так, как ранее, и не хочешь быть ему женой.

Она кивнула автоматически, как робот, двигаясь в ногу со мной. Поднявшись в лифте на шестой этаж, мы натолкнулись на Криса. Увидев рядом со мной Мелоди, Крис радостно заулыбался.

– Как чудесно, Мелоди, что ты приехала, – обнял он ее и обернулся ко мне. – Я выходил, чтобы купить Джори чего-нибудь на обед, да и сам подкрепился. Он в прекрасном настроении. Выпил молока и съел два кусочка пирога. Мелоди, постарайся уговорить его съесть побольше. Он быстро теряет в весе, а ему надо хотя бы наверстать потерянное.

Все еще не говоря ни слова, широко открытыми невидящими глазами Мелоди смотрела на дверь с номером 606, будто на электрический стул. Крис понимающе погладил ее по спине, поцеловал меня и проговорил, прощаясь:

– Мне надо поговорить с его врачом. Я приеду домой следом за вами на своей машине.

Я так и не смогла придать уверенности Мелоди, подводя ее к дверям палаты Джори, которые по его настоянию были всегда плотно закрыты, чтобы никто не увидел бывшего первого танцовщика балета, распростертого в беспомощности на больничной койке. Я постучала, как мы договаривались, условным стуком один, затем два раза:

– Джори, это я, мама.

– Мама, входи, – ответил он более приветливо, чем всегда. – Отец сказал, что ты скоро будешь. Я надеюсь, ты привезла мне книгу. Ту я закончил… – Он оборвал себя на полуслове, увидев Мелоди, которую я втолкнула в палату.

Я предварительно позвонила Крису и рассказала о своем плане привезти Мелоди, поэтому Крис приложил все старания, чтобы Джори переоделся из больничной пижамы в голубую шелковую. Он был подстрижен и аккуратно причесан и впервые после той трагической ночи выглядел прекрасно.

Джори робко улыбнулся, в его глазах вспыхнула надежда.

Но Мелоди стояла недвижно, не делая ни шагу к его кровати. Неуверенная улыбка застыла на губах Джори, он искал взгляда Мелоди, пытаясь скрыть колеблющийся, слабый огонек надежды в глазах. Однако Мелоди отказывалась встречаться с ним взглядом. Улыбка Джори погасла, как пламя свечи, глаза помертвели, и он повернулся лицом к стене.

Я поскорее подтолкнула Мелоди к кровати Джори, не успев заглянуть ей в лицо. Она стояла посреди комнаты, держа в охапке розы и подарки, не в силах ступить ни шагу и дрожа как осиновый лист. Я еще раз толкнула ее локтем и прошептала:

– Скажи же что-нибудь.

– Привет, Джори, – дрожащим ненатуральным голосом проговорила Мелоди.

Я подтолкнула ее еще ближе.

– Я привезла тебе розы… – добавила она неуверенно.

Джори лежал, отвернувшись к стене.

Я вновь подтолкнула ее, осознавая, что надо выйти и оставить их вдвоем. Однако я боялась, что Мелоди впадет в истерику и выбежит из палаты.

– Прости, что я не навестила тебя раньше, – запинаясь, проговорила Мелоди, неуверенно приближаясь к нему. – Я привезла тебе подарки… некоторые вещицы, которые тебе необходимы, как мне подсказала твоя мама…

Он резко обернулся, в его темных глазах стоял гнев.

– Это моя мать заставила тебя приехать? Ну что ж, ты привезла розы и подарки – больше тебе нет необходимости оставаться здесь. Теперь – убирайся!

Розы посыпались на кровать, подарки Мелоди выронила. Она попыталась схватить Джори за руку, но это ей не удалось.

– Я люблю тебя, Джори, – прорыдала она. – Мне так жаль, Джори…

– А я ни минуты и не сомневался, что тебе «так жаль»! – прокричал Джори. – Тебе жаль, что слава в мгновение ока сгорела и ты вместо нее получила мужа-урода! Теперь ты жалеешь, что будешь привязана ко мне! Так знай: ты не привязана, нет! Можешь завтра же подать на развод! Уходи, я даю тебе развод!

Пятясь к двери, я разрывалась от жалости к нему и к ней. Я тихо вышла, но оставила дверь приоткрытой, чтобы слышать и видеть все, что происходит. Я была в страхе, что Мелоди воспользуется предложенной возможностью или совершит еще что-нибудь такое, что убьет в нем желание жить, и, если бы она сделала это, я предотвратила бы ее поступок любым способом.

Одну за другой Мелоди подняла упавшие розы. Она выбросила старый букет, наполнила вазу свежей водой, затем с величайшей осторожностью поставила розы в вазу, проделывая все это так долго, будто оттягивая какой-то убийственный момент.

Наконец она распаковала три подарка и подошла к кровати:

– Ты не хочешь взглянуть, что тут?

– Мне ничего не надо, – грубо ответил он, не поворачивая головы.

Мелоди, как ни странно, собрала силы и проговорила:

– Я думаю, тебе понравится. Я много раз слышала, что ты хотел бы…

– Все, что я хотел бы, – это танцевать до своих сорока лет, – прервал он ее. – Теперь с этим покончено, мне не нужна ни жена, ни партнерша, и вообще мне не надо ничего.

Мелоди положила подарки на кровать и стояла, ломая свои бледные, тонкие пальцы, а по щекам ее катились слезы.

– Я люблю тебя, Джори, – прошептала она. – Мне хотелось поступить правильно, но у меня нет мужества твоей матери, поэтому я не приехала раньше. Твоя мать просила сказать, что я будто бы была больна и не в состоянии ехать, но это неправда, я могла приехать. Я все это время сидела дома и плакала, надеясь собраться с силами и улыбаться, когда увижу тебя. Я приехала, стыдясь за свою слабость, за то, что меня не было рядом, когда ты больше всего нуждался во мне… и чем дольше я сидела дома, тем труднее становилось мне собраться с силами и приехать. Я боялась, что ты не пожелаешь говорить со мной, видеть меня и я сделаю какую-нибудь глупость. Я не хочу развода, Джори. Я останусь твоей женой. Вчера Крис возил меня к гинекологу: наш ребенок развивается нормально.

Она замолчала и попыталась поймать его руку. Джори дернулся, будто она обожгла его огнем, но руку не убрал, наоборот, это она убрала свою.

Через полуоткрытую дверь мне было видно, что Джори плачет и изо всех сил старается скрыть слезы, чтобы Мелоди не увидела их. Слезы стояли и у меня в глазах, я чувствовала себя преступницей, вторгшейся в чужую интимную жизнь, не имеющей права наблюдать и слушать то, что происходит. Но я была не в силах сдвинуться с места; воспоминание о Джулиане удерживало меня. Как только я оставила Джулиана, в следующий раз я увидела его уже мертвым. «Совсем как его отец», – стучало в моей голове.

Мелоди вновь попыталась прикоснуться к Джори.

– Не отворачивайся от меня, Джори. Посмотри мне в глаза, дай мне надежду, что ты простил меня за то, что меня так долго не было рядом. Накричи на меня, ударь, но не отворачивайся. Мне очень тяжело. Я не сплю ночами, думая о том, что я могла бы предотвратить это несчастье. Мне всегда не нравилась именно эта твоя партия и этот балет, но я боялась сказать тебе, когда ты поставил свою подпись под контрактом и начал репетировать.

Она вытерла слезы, опустилась на колени возле его кровати и спрятала лицо в его ладони. До меня донесся ее приглушенный голос:

– Мы сможем жить вместе. Ты будешь моим преподавателем. Куда бы ты ни поехал, Джори, я всюду буду следовать за тобой… только скажи, чтобы я осталась с тобой…

Может быть, оттого, что она прятала лицо, Джори повернулся и смотрел на нее мучительным, трагическим взглядом. Он вытер глаза простыней и кашлянул:

– Я не желаю превращать твою жизнь в муку. Ты можешь уехать в Нью-Йорк и найти там себе хорошего партнера. То, что моя карьера окончена, не должно означать конца твоей карьеры. Нельзя терять столько лет напряженной работы. Я благословляю тебя, Мел, оставь меня и иди. Ты мне больше не нужна.

Сердце мое упало: я знала, что это неправда.

Она взглянула на него: от слез ее косметика потекла и размазалась.

– Как я смогу жить без тебя, Джори? Я остаюсь. Я сделаю все, что смогу, чтобы быть тебе хорошей женой.

Я подумала, что она говорит лишнее, не то, что нужно. Она давала ему в руки все аргументы в пользу того, что ему теперь нужна не жена, а компаньонка и нянька, в лучшем случае – мать его будущего ребенка.

Я закрыла глаза и начала молиться. Боже, помоги ей найти верные слова. Отчего бы ей не сказать, что балет не имеет никакого отношения к ее любви? Отчего она не сказала, что его счастье для нее – самое главное? Ах, Мелоди, Мелоди, скажи что-нибудь, чтобы он понял, что его слава, его профессионализм не имеют значения для тебя. Скажи ему, что ты любила в нем человека, каким он был всегда. Но Мелоди не сказала ничего похожего.

Она лишь распаковала подарки и подвинула их к нему, пока он изучал ее лицо померкшим взглядом.

Он поблагодарил ее за бестселлер, который она привезла (он был выбран мною), за компактный бритвенный прибор с серебряными лезвиями (в комплект также входило круглое зеркальце, прикрепляемое к любой плоскости, небольшой изящный серебряный флакон с жидким мылом, одеколон и лосьон после бритья). И наконец, самый роскошный подарок: огромная коробка акварелей из красного дерева. Акварельная живопись была хобби Джори, которым особенно гордился Крис. Он самолично собирался научить Джори технике акварели. Мой сын долго смотрел на ящик акварелей застывшим взглядом, не выражавшим никакого интереса, затем проговорил:

– У тебя прекрасный вкус, Мелоди.

Она кивнула, склонив голову:

– Что тебе нужно еще?

– Ничего. Оставь меня. Я хочу спать. Очень мило с твоей стороны, что ты приехала, но я устал.

Мелоди нерешительно двинулась к двери. Сердце у меня болело за них обоих. Перед несчастным случаем их сжигала взаимная страсть, и вся она оказалась смыта приливной волной ее потрясения и его унижения.

Я вошла в палату:

– Надеюсь, вы меня простите, что я вмешиваюсь, но Джори устал, Мелоди. – Я как ни в чем не бывало улыбнулась обоим. – Я только хотела, чтобы ты узнал, Джори, что мы все запланировали, когда ты вернешься домой. Если тебя больше не интересует живопись, оставим это. Дома тебя ждут другие сокровища, Джори. Может быть, тебя измучит любопытство, но я не могу сказать больше ни слова. Все это будет одним большим сюрпризом тебе по приезде. – И я обняла его, что теперь было нелегко, так как все тело было напряжено и перевязано. Я поцеловала его в щеку, взъерошила ему волосы и пожала руку. – Все будет хорошо, милый. – Это я сказала едва слышным шепотом. – Ей надо привыкнуть к переменам в тебе, как и тебе самому. Она очень старается, поверь. Если она говорит не то, чего ты ждал от нее, то пойми – это от шока, ее постигшего: она пока неспособна думать логически.

Он иронично улыбнулся:

– Конечно, конечно, мама. Она любит меня так же сильно, как и тогда, когда я был здоров, красив и танцевал. Ничто не изменилось. Ничего страшного.

Мелоди не слышала его последних слов, так как уже вышла из палаты. По пути домой в машине она то и дело повторяла:

– О боже… что же делать? Что же теперь делать?

– Ты все говорила и делала правильно, Мелоди, просто прекрасно. В следующий раз у тебя получится еще лучше.

Прошла неделя, и действительно Мелоди гораздо лучше справилась со своей ролью во второй раз, и еще лучше – в третий. Она больше не сопротивлялась, когда я брала ее в больницу. Она понимала, что протестовать бесполезно.

Я сидела перед длинным зеркалом в своей комнате и осторожно наносила тушь на ресницы. Зеркало отразило довольно улыбавшегося Криса.

– У меня замечательные новости, – начал он. – На прошлой неделе я посетил научный раковый центр и подал заявку на участие в разработке новой темы. Они, конечно, в курсе, что я просто любитель в биохимической тематике. Однако некоторые мои высказывания при собеседовании заинтересовали их, и они предложили мне вступить в штатную должность. Кэти, мне совершенно необходимо чем-то заниматься. Барт разрешил нам жить в этом доме так долго, как мы захотим, но скорее всего – пока он не женится. Я уже говорил с Джори: он желает жить с нами. К тому же его нью-йоркская квартира слишком мала. Здесь кресло-каталка как раз пройдет в каждую дверь и в каждую комнату. Пусть теперь он говорит, что никогда не сядет в это кресло, – он переменит свое мнение, когда его выпишут.

Энтузиазм Криса был заразителен. Я хотела видеть его счастливым, желала, чтобы он отвлекся от проблем Джори. Я собиралась встать и одеться, но Крис, не желая откладывать рассказ о своих планах, посадил меня на колени и начал говорить, сбиваясь время от времени на медицинский жаргон, отчего я поняла не все.

– Скажи, Крис, ты будешь счастлив на этой работе? Очень важно, чтобы ты был удовлетворен своей жизнью. Конечно, важно и благополучие Джори, но, если в дальнейшем Барт будет невыносим, я не хочу здесь оставаться. Будь честен сам с собой: сможешь ли ты вынести Барта, пускай даже и ради того, чтобы Джори было удобно жить в его инвалидном кресле?

– Кэтрин, любовь моя, если только ты будешь со мной, я буду счастлив. Что касается Барта, то я умел ладить с ним все прошедшие годы и смогу, следовательно, вынести его и в дальнейшем. Я знаю, кто поднимет на ноги Джори. Конечно, как врач, я могу здесь кое-чем помочь, но это ты со своим смехом, вечными разговорами и шутками, охапками подарков и поддержкой Мелоди – это ты приносишь солнце в его жизнь и надежду его сознанию. Он смотрит на тебя как на Бога и рассматривает каждое твое слово как закон.

– Но ты опять будешь пропадать на работе, и мы снова не увидим тебя, – простонала я.

– Эй, убери-ка эту мрачность с лица. Я буду приезжать домой каждый вечер и постараюсь это делать до темноты.

Он принялся объяснять, что нет необходимости приезжать в университетскую лабораторию раньше десяти, поэтому у нас всегда будет время позавтракать вместе. К тому же теперь не будет вызовов по ночам, и у него будут свободные выходные и оплачиваемый месячный отпуск. Мы сможем вместе посещать конференции, интересные вечера, где станем встречаться с творческими людьми, которых я так ценю…

Он все расписывал преимущества нового образа жизни, стараясь убедить меня принять его решение. И все же я спала той ночью рядом с ним неспокойным, тревожным сном, сожалея о том, что мы приехали в этот дом, полный ужасных воспоминаний, вызвавший в судьбах людей, населявших его, столько трагедий.

Около полуночи, тщетно попытавшись заснуть, я встала и прошла в соседнюю со спальней комнату, чтобы довязать белый пушистый чепчик для младенца. Я яростно вязала, не в силах остановиться, и ощущала в себе сходство со своей матерью: как и она, я никогда не могла успокоиться, пока не доведу начатое до конца.

Послышалось слабое царапанье в дверь, а за ним раздался голос Мелоди: она просила разрешения войти. Я была приятно удивлена:

– Входи, конечно. Я рада, что ты увидела свет у меня под дверью. Я как раз думала о вас с Джори, и, если уж я что-то задумала, я не могу, черт возьми, остановиться.

Она, пошатнувшись, присела на кресло возле меня, и сама неуверенность в ее жестах меня уже насторожила. Она взглянула на мое вязанье и отвела глаза.

– Мне необходимо с кем-то поговорить, Кэти, с кем-то мудрым, как вы.

Какой юной и беззащитной она выглядела – моложе, чем Синди. Я отложила вязанье и обняла ее:

– Поплачь, Мелоди, и расскажи мне все. У тебя есть о чем плакать. Я была груба с тобой, я знаю это и сожалею.

Она положила голову мне на плечо и с облегчением расплакалась.

– Помогите мне, Кэти, пожалуйста, помогите. Я не знаю, что делать. Я все думаю о Джори и о том, как он представляет себе ситуацию, – это ужасно. И еще о том, как неадекватно я веду себя. Я рада, что вы заставили меня поехать к нему, хотя в то время я ненавидела вас за это. Сегодня, когда я приехала одна, он улыбнулся так, будто что-то осознал, будто это много значило для него. Я понимаю: я была глупой и малодушной. И все же… мне каждый раз приходится себя заставлять входить к нему. Я не могу видеть его таким неподвижным, двигающим лишь головой и руками. Я целую его, обнимаю, но как только я принимаюсь говорить о важных вещах, он отворачивается к стене и отказывается отвечать. Кэти… вы можете сказать, что это попытка привыкнуть к своему новому образу, но… я думаю, что он не желает жить – и это моя вина, моя!

Я раскрыла глаза от изумления:

– Твоя вина? Это был несчастный случай, при чем тут ты!

Она начала говорить быстро, на одном дыхании:

– Вы не можете понять! Вы не знаете, отчего мне так тяжело, отчего я так веду себя! Меня преследует моя вина. И все из-за того, что мы в этом проклятом доме! Джори не хотел ребенка. Перед нашей свадьбой он заставил меня пообещать ему, что мы заведем ребенка не ранее чем лет через десять после того, как достигнем расцвета в балете, но я нарушила свое слово и перестала принимать противозачаточное. Мне хотелось завести первенца до тридцати лет. Я решила, что после зачатия Джори уже не захочет аборта. Но когда я рассказала ему, он пришел в ярость! Он потребовал, чтобы я сделала аборт.

– Неужели это правда… – Я была шокирована: оказывается, я не все знала о Джори.

– Не обвиняйте его: это была лишь моя вина. Балет – его мир, – продолжала Мелоди, задыхаясь. – Мне не следовало так поступать. Я оправдалась тем, что забыла. Начиная с первого дня нашей совместной жизни я всегда ощущала, что на первом месте у него балет, а я уже потом. Он никогда не лгал мне, он любит меня. Из-за моей беременности мы отменили свой тур; мы приехали сюда… и вот что из этого вышло! Это несправедливо, Кэти, это несправедливо! Если бы не ребенок, мы сейчас были бы в Лондоне. Он стоял бы на сцене, раскланиваясь, принимая аплодисменты и цветы, он делал бы то, для чего был рожден. Я обманула его, я вызвала этот несчастный случай, и что теперь ему делать, что?! Чем могу я возместить то, что украла у него?

Она дрожала с головы до ног. Что я могла ей ответить? От боли за них обоих я закусила губу. Все, что произошло, было так похоже на нашу с Джулианом судьбу, потому что я косвенно была виновна в его смерти, оставив его, бросив его в Испании, – и это привело к его концу. Я также никогда сознательно не желала причинить вред, лишь делала то, что считала правильным, – точно так же поступила и Мелоди, и это привело к трагедии.

Кто и когда подсчитывает погубленные цветы, когда пропалывает цветник? Я тряхнула головой, стараясь забыть о прошлом и сосредоточиться на настоящем.

– Мелоди, Джори сейчас в таком же шоке, как и ты, даже более, чем ты, и этому есть причины. Ты не должна себя ни в чем винить. Уверяю тебя, он счастлив тем, что ты вынашиваешь ребенка. Множество мужчин протестуют при самой мысли о будущем ребенке, но едва увидят свое творение, как они уже полностью завоеваны этим ребенком. Джори лежит сейчас и думает о вашей судьбе и вашем браке: есть ли у него будущее? Это ему сейчас хуже всего, ведь его постигло несчастье. Он поставлен лицом к лицу со множеством мелких и крупных проблем: он не может сесть, когда ему того хочется; он не может ходить, гулять по траве и даже просто принять самостоятельно ванну. Все, что прежде само собой разумелось, теперь станет для него очень сложным. А представь, каково это для такого подвижного, красивого и гордого человека, как Джори. Он думает, что будет тебе обузой. Это страшный удар по его самолюбию. Но послушай: сегодня днем, когда я навещала его, он сказал мне, что постарается повеселеть и вылезти из депрессии. Он сделает это, будь уверена! И может быть, только потому, что ты приезжаешь к нему и просто сидишь возле его кровати. Каждый раз, навещая его, вновь и вновь уверяй его в своей любви.

Но почему она мягко оттолкнула мои руки и отвернулась? Я смотрела, как она смахивает рукой слезы, сморкается и пытается перестать плакать. Сделав над собой усилие, она вновь заговорила:

– Я не знаю отчего, но у меня бывают по ночам кошмары. Я вскакиваю в испуге, думая, что произошло еще более страшное событие. Все дело в этом доме: в нем что-то зловещее. Когда вы все разъезжаетесь, Барт в своем офисе, Джоэл молится в этой уродливой комнате без мебели, я лежу на кровати и слышу, как весь дом перешептывается сам с собой. Я слышу, будто ветер произносит мое имя. Я слышу, как скрипит за моей дверью пол, вскакиваю и бегу, чтобы посмотреть, кто там, но за дверью никого нет. Может, это плод моего воображения, но ведь и вы, Кэти, иногда слышите что-то нереальное. Может, я схожу с ума? Я правда схожу с ума, Кэти?

– Ах, Мелоди, – проговорила я, пытаясь вновь привлечь ее к себе, но она отодвинулась на дальний край софы.

– Кэти, отчего этот дом такой? – спросила она.

– Какой? – Я попыталась скрыть смущение.

– Не такой, как другие дома. – И она в страхе посмотрела на дверь, ведущую в холл. – Разве вы не чувствуете? Разве не слышите? Разве не ощущаете, что этот дом дышит, как будто живет собственной жизнью?

Глаза мои непроизвольно расширились от страха. Из моей комфортной комнатки будто выветрился весь уют. Но из спальни доносилось ровное дыхание Криса.

Мелоди, обычно молчаливая и замкнутая, заговорила на одном дыхании дальше:

– Я чувствую, что этот дом использует населяющих его людей, как вампир, выпивающий жизненные силы из жертв, чтобы его собственная жизнь продолжалась вечно. Я бы не хотела, чтобы его отреставрировали. Он лишь по своей отделке новый, а на самом деле ему несколько веков. Когда я поднимаюсь или спускаюсь по этой старой лестнице в холле, мне мерещатся призраки.

Леденящий страх сжал мне сердце.

Каждое слово, которое она сказала, было ужасной, пугающей правдой. Я ощущала, как дышит этот дом! Я попыталась вернуться к реальности.

– Послушай, Мелоди. Барт был еще маленьким мальчиком, когда моя мать распорядилась отстроить заново этот дом на месте старого. Перед самой ее смертью он был почти закончен, только оставалось отделать его изнутри. Когда она умерла, было прочитано ее завещание, по которому она оставляла дом Барту. До совершеннолетия Барта его доверенным лицом был Крис. Мы с ним решили, что будет пустой тратой денег не довести строительство до конца. Мы не стали делать собственный проект внутренней отделки, пока Барт не распорядится сам. Он приехал сюда на каникулах и распорядился, чтобы все было отделано так, как оно существовало в прежние дни. Но ты права: я тоже не желала бы, чтобы этот дом поднимался из руин…

– Может быть, ваша мать, Кэти, знала, что нужно Барту для уверенности в жизни? Разве вы не замечаете, как он изменился? Это совсем не тот мальчик, который прятался за деревьями и ползал по парку, подслушивая. Он теперь – хозяин, и он ощущает себя здесь хозяином. Я бы назвала его королем здешних гор, потому что он так сказочно богат…

Пока еще нет, пока нет, успокаивала я себя. Однако ее торопливые, сбивчивые слова беспокоили меня. Мне не хотелось видеть Барта этаким средневековым владыкой. Но она продолжала:

– Барт счастлив, Кэти, он чрезвычайно везуч и счастлив. Он говорит мне, что ему жаль Джори. Но сам все время звонит юристам и торопит их, чтобы они подняли и перечитали завещание. Те оправдывают свою медлительность тем, что Джори в больнице, а для обнародования завещания нужно присутствие всех родственников. Завещание будет прочитано в офисе Барта.

– Откуда тебе все известно о делах Барта? – изумилась я.

Я вдруг что-то заподозрила. Она столько времени провела в этом доме наедине с Бартом и Джоэлом, который и не показывается из своей домашней «часовни».

Джоэл был бы удовлетворен, если бы Джори был вообще уничтожен: ведь это, по его мнению, принесло бы удовольствие Барту. В глазах Джоэла танцор балета был худшим из грешников, показывающим принародно свое тело, танцующим на потребу богатых грешниц… Я пристально взглянула на Мелоди:

– Ты много времени проводила за разговорами с Бартом?

Она внезапно быстро встала:

– Кэти, я устала. Я и так наговорила много лишнего. Скажите, у беременных всегда такие ужасные сны? Вам тоже снились кошмары? Я очень боюсь, что ребенок родится ненормальным, ведь я так много плакала из-за Джори.

Я, конечно, как могла утешила ее, хотя внутри у меня все стонало и дрожало. Всю оставшуюся ночь я ворочалась и вздрагивала от собственных кошмаров рядом с Крисом, пока он не проснулся и не попросил меня дать ему чуть-чуть поспать. Я обвила его руками, вцепилась в него, как в спасательный круг в жестоком море Фоксворт-холла, как я всегда хваталась в своей жизни за спасительную соломинку.

Наконец-то отделка комнат Джори была закончена. Все здесь было спланировано так, чтобы ему было удобно, комфортно, а также приспособлено для занятий. Мелоди стояла рядом со мной, наблюдая, как заканчиваются отделочные работы; мы обсуждали, как сделать комнаты более веселыми и яркими.

– Джори любит краски и свет, в противоположность мнению, что сумрак делает обстановку богаче, – объясняла Мелоди со странным блеском в глазах.

Я поняла, что она имеет в виду мнение Барта. И вновь у меня возникла мысль, часто ли и насколько тесно они общаются с Бартом. О чем они могут говорить вдвоем? И что делать?..

Я видела жадный блеск в глазах Барта при взгляде на Мелоди. Самый подходящий шанс для Барта наступил сейчас, когда Джори далеко, да и бессилен, а Мелоди нуждается в мужчине. Но я тут же ухватилась за спасительную мысль: ведь Мелоди презирает Барта. Поговорить с ним с тоски – может быть, но остальное вряд ли.

– Скажи мне, чем еще помочь, – спросила я, стремясь занять ее, чтобы она почувствовала себя необходимой.

В ответ она впервые за долгое время улыбнулась счастливой улыбкой:

– Вы можете помочь мне застелить постель новым бельем, которое я заказала.

И она раскрыла пластиковую упаковку, при движении качнув налившимися грудями. Она еще ходила в джинсах, но живот уже начинал проступать.

За нее я переживала почти так же сильно, как и за Джори. Беременная женщина должна больше есть, пить молоко и принимать витамины, а у Мелоди такая жестокая депрессия. Она с головой ушла в несчастье, случившееся с Джори. Я желала этого, не скрою, однако сочувствие как-то слишком быстро овладело ею и от этого казалось фальшивым. Но тут же появилось объяснение и ее улыбке, и настроению.

– Кэти, Джори поправится и снова будет танцевать. Я видела сон, а мои сны всегда вещие.

Теперь она пытается сделать то, что и я в первые дни после несчастья, – убедит себя, что все будет как прежде, и на этом самообмане построит жизнь и свою и Джори.

Я начала было говорить, но тут в холле послышались тяжелые шаги Барта. Войдя, он сразу посмотрел на стену, которая была выкрашена белым, чтобы в дальнейшем изобразить на ней морской берег. Сразу стало ясно, что он недоволен произведенными изменениями.

– Мы сделали это для Джори, – попробовала я предупредить его возражения, в то время как Мелоди стояла как маленький ребенок, застигнутый на месте преступления. – Я знаю, что тебе хочется видеть брата счастливым, а Джори очень любит море, песок, чаек и серфинг. Поэтому на этой стене мы решили изобразить все это, чтобы напоминать, что жизнь не окончена и все это с ним. Небо наверху, внизу берег и море. Надо, чтобы он не скучал. Я уверена, Барт, что ты захочешь поучаствовать в судьбе брата.

Но Барт смотрел на Мелоди, почти не слушая меня. Не пряча глаз, он перевел взгляд с ее груди на округлый живот.

– Мелоди, тебе следовало бы прийти ко мне и спросить разрешения на все это, потому что именно я оплачиваю счета, – проговорил он, обращаясь исключительно к ней, как будто меня тут не было вовсе.

– Ах, нет-нет, – запротестовала Мелоди. – У нас с Джори есть собственные деньги, и мы оплатим все эти переоборудования… Я надеюсь, ты не станешь возражать, если тебе дорог твой брат.

– Тебе не надо ни о чем беспокоиться, – с неожиданной теплотой проговорил вдруг Барт. – Как только вернется Джори, юрист зачтет нам полное завещание, и тогда я узнаю, каково мое состояние. Я не в силах дождаться этого дня.

– Барт, – вмешалась я, встав между ним и Мелоди, – ты прекрасно знаешь условия завещания и то, отчего оно не было полностью зачитано ранее.

Барт обошел меня, чтобы вновь встретиться взглядом с огромными печальными глазами Мелоди. Он желал разговаривать только с ней и обращался к ней:

– Тебе стоит только заикнуться – сейчас же будет все, что потребуется. Вы с Джори можете оставаться здесь столько, сколько захотите.

Они стояли и пристально смотрели друг на друга, затем Барт нежно и властно сказал:

– Не волнуйся, Мелоди. Если захотите, для вас с Джори этот дом станет вашим навсегда. Мне все равно, как вы перекрасили эти комнаты. Я хочу, чтобы Джори чувствовал здесь себя счастливо и комфортно.

Было ли это сказано, чтобы успокоить меня или чтобы произвести впечатление на Мелоди? И отчего вдруг Мелоди вспыхнула и опустила глаза?

В моей памяти всплыли воспоминания о давнем рассказе Синди. Страховка гостей… на случай несчастья. Мокрый песок… Песок… Ненадежные колонны из папье-маше, из которых он высыпался… Я вспоминала Барта в его семь, восемь, девять лет…

«Если бы у меня были такие же красивые ноги, как у Джори. Если бы я умел бегать и танцевать, как Джори. Стану высоким, стану большим, стану сильнее, чем Джори. Когда-нибудь. Когда-то это будет».

Все эти навязчивые мечтания Барта, которые говорились столько раз, что я перестала их замечать… И Барт вырос.

«Кто будет так любить меня, как Мелоди любит Джори? Никто? Никто».

Я тряхнула головой, чтобы отбросить навязчивые, отвратительные подозрения. Просто маленькому мальчику очень хотелось походить на своего старшего, более талантливого брата.

Но зачем эти многозначительные взгляды, бросаемые на Мелоди? Она подняла голубые глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, отвела их, вновь вспыхнула, сложила руки в балетную позицию, ноги красиво выставлены, как на сцене перед началом акта. Мелоди играет – она на сцене.

Барт ушел, шагая спокойно и уверенно, как не шагал тогда, когда был мальчиком. Меня охватила жалость к нему: ведь даже для того, чтобы убедиться, что он сам способен координированно двигаться, ему надо было выйти из тени Джори. Я вздохнула и решила думать только о настоящем: что еще надо сделать, чтобы Джори мог спокойно выздоравливать и с комфортом начать новую для него жизнь.

Большой цветной телевизор с дистанционным управлением стоял напротив его кровати. На окне была сделана электроуправляемая драпировка, чтобы Джори мог задергивать и раздергивать ее в нужный момент. Рядом с кроватью стоял стереопроигрыватель, а книжная полка находилась в изголовье кровати. Кровать была сконструирована таким образом, что ее можно было превращать в кресло и поворачивать в любую сторону.

Мы с Мелоди сломали голову, чтобы предусмотреть все, что могло бы облегчить жизнь Джори. Дело было только за тем, чтобы он нашел себе занятие, способное поглотить его энергию и разбудить дремлющие в нем природные дарования.

Когда-то давно я начала читать книги по психологии: то была моя тщетная попытка помочь Барту. Теперь я готовилась помочь Джори с его неуемным темпераментом, с его психологией борца и победителя.

Была в комнате даже балетная стойка – молчаливое напоминание Джори о том, что когда-нибудь он должен встать, хотя бы даже и в корсете. Я вздохнула при мысли о моем красивом, грациозном сыне, передвигающемся, как стреноженная лошадь, и по лицу моему покатились слезы. Я быстро стерла их, чтобы не заметила Мелоди.

Вскоре Мелоди отпросилась полежать и отдохнуть. Я закончила приготовления в комнате и пошла взглянуть еще раз на спуски для Джори – они вели на террасу и в сад. Все, кажется, было предусмотрено, чтобы Джори не оказался запертым лишь в своих комнатах. Был также заново запущен лифт, который когда-то устроили для подъема продуктов в кладовую.

И вот пришел тот день, когда Джори отпустили из больницы домой. Он все еще был в гипсе, однако мог уже есть и пить сидя, он набрал часть потерянного веса, и лицо его стало более здорового цвета. Когда его поднимали в лифте на носилках, сердце мое было готово разорваться от этого зрелища. Когда-то он одолевал лестницу через три ступени. Я видела, как обернулся он на знакомую лестницу, будто мысленно посылал туда свою душу.

Но… Джори пригляделся к заново оборудованным мебелью, покрашенным в яркие цвета комнатам – и улыбнулся.

– Как великолепно вы все сделали! Мое любимое сочетание цветов: белое с голубым. Вы подарили мне морской берег!.. Я почти ощущаю запах моря, слышу чаек… Удивительно, что могут сделать с человеком цвет и живопись.

Мелоди стояла возле высокой узкой кровати, которой он должен был пользоваться, пока не снимут гипс, но старалась не встречаться с Джори взглядом.

– Спасибо тебе за одобрение, Джори, – сказала она. – Мы все очень старались.

Он посмотрел на нее, и его голубые глаза потемнели. Он что-то почувствовал, да и я это ощутила. Задумчиво поджав губы, он взглянул в окно.

Я немедленно протянула ему коробку, приготовленную как раз на такой случай неловкого молчания:

– Это тебе на первое время, пока ты привязан к кровати.

Чтобы разрядить обстановку, Джори с напускным интересом стал трясти коробку:

– Что это? Надувной слон? Непотопляемая доска для серфинга?

Я в ответ взъерошила ему волосы, обняла и поцеловала, приказав открыть коробку. Я умирала от любопытства: как он воспримет мой подарок, который совершил путешествие сюда из Новой Англии.

В коробке оказались изящно упакованные тоненькие мачты, леска для корабельных снастей, другие составные части деревянной игрушки.

– Модель клипера, – угадал Джори, разглядывая все это с восхищением и недоумением одновременно. – Мам, но здесь десять страниц инструкций! Модель так сложна, что лучшая часть моей жизни уйдет на ее сборку. Ну а если я ее все же соберу – что потом?

– Что потом? Мой сын, когда ты ее закончишь, это будет замечательный подарок для твоего сына, который к тому времени появится на свет. – Я говорила с большой уверенностью в его способности и желании собрать эту модель. – Ведь у тебя хорошие руки, наметанный на мелочи глаз, сметливый ум и много решимости.

Смеясь, он откинулся на подушки: он уже устал. Закрыл глаза:

– Ну хорошо, уговорила. Я начну, но я не мастерил ничего с тех детских лет, когда склеил аэроплан.

Да, я помнила этот аэроплан. Барт, который умел разрушить все, был взбешен способностью Джори сделать какую-либо вещь.

– Мама… Я устал. Дайте мне поспать, перед тем как придут читать завещание. Иначе не знаю, выдержу ли я весь восторг по поводу принятия Бартом наследства.

Как раз в этот момент вошел Барт. Джори скорее почувствовал, чем услышал, его присутствие и открыл глаза. Две пары таких разных глаз встретились с вызовом, будто на дуэли, – наступило молчание, длившееся так долго, что я услышала стук собственного сердца. Часы за моей спиной, казалось, тикали невыносимо громко, и неожиданно громким было дыхание Мелоди. Наконец она начала переставлять цветы в вазе – лишь бы чем-то заняться.

А молчаливая дуэль продолжалась, хотя единственное, что надо было сделать Барту, – поздороваться с братом, которого он всего раз навестил в больнице. Но Барт, по-видимому, собирался выиграть этот поединок взглядов.

Я уже хотела вмешаться, когда Джори сказал просто и тепло, не опуская взгляда и улыбаясь:

– Привет, братишка. Мне известно, как ты ненавидишь больницы, поэтому было вдвойне любезно с твоей стороны навестить меня там. Но теперь я здесь, в твоем доме… так давай поздороваемся! Я рад, что мой несчастный случай не испортил твоего бала. Я слышал от Синди, что мое падение лишь на мгновение вызвало замешательство, но потом торжество возобновилось.

Барт все так же стоял, не говоря ни слова. Мелоди покончила с букетом и подняла голову. Несколько завитков ее светлых волос выбились из тугого балетного пучка и сделали ее особенно привлекательной. Во всем ее облике было что-то усталое, изнемогшее, будто она совсем сдалась под натиском жизни. Показалось ли мне, или вправду она взглядом послала какое-то предупреждение Барту? Но если это так, то он понял ее и улыбнулся какой-то ненатуральной улыбкой.

– Я рад твоему возвращению, Джори, с приездом. – Он пожал брату руку. – Если тебе что-нибудь будет нужно, дай мне знать.

И ушел, посеяв тревогу и недоумение в моей душе…

В тот же день ровно в четыре, когда Джори отдохнул и его подняли на носилках наверх, в домашний офис Барта вошли трое нотариусов. Мы сидели в красивых бежевых кожаных креслах, все, кроме Джори, который лежал на передвижном кресле, усталый и спокойный. Он прикрыл глаза, выказывая очень мало интереса к происходящему. Прилетела самолетом и Синди, согласно условию, при котором завещание должно быть зачитано в присутствии всех наследников. Она сидела, облокотившись на мое кресло, покачивая своей рельефно очерченной ножкой в голубой туфельке на высоком каблуке. Гневные взгляды Джоэла на свои прекрасные ноги она воспринимала с юмором. Мы все присутствовали будто на похоронах, а перешептывание нотариусов усугубляло напряженную обстановку.

В особенности возбужден и экзальтирован был Барт. Мы все уже слышали завещание когда-то, но теперь предстояло перечитать его основную часть. Старший из нотариусов осторожно, слово за словом, начал читать.

– «…когда мой внук, Бартоломью Уинслоу Скотт Шеффилд, унаследовавший свою родовую фамилию Фоксворт, достигнет возраста двадцати пяти лет, – читал старик в очках, спущенных на нос, – ему будет выдаваться ежегодная сумма в пятьсот тысяч долларов до достижения им возраста тридцати пяти лет. По достижении означенного возраста вся принадлежащая мне недвижимость должна быть передана в полное владение моему внуку, Бартоломью Уинслоу Скотту Шеффилду Фоксворту. Мой первый сын, Кристофер Гарланд Шеффилд Фоксворт, будет оставаться доверительным собственником до вышеупомянутого срока. Если он умрет до достижения моим вышеназванным внуком означенного возраста, тогда моя дочь, Кэтрин Шеффилд Фоксворт, заменит его в качестве доверительного собственника…»

Там было еще что-то, и немало, но остального я уже не слышала. Я взглянула на Криса: казалось, он, как и я, был в шоке. Потом я перевела взгляд на Барта.

Его лицо было бледно и отражало множество противоречивых эмоций. Кровь отхлынула от его щек. Он нервно провел длинными пальцами по безупречно уложенным волосам, взъерошив их. Беспомощно взглянул на Джоэла, будто спрашивая у него совета, затем перевел взгляд на Синди. Джоэл лишь пожал плечами и поджал губы, словно подтверждая свои подозрения относительно завещания.

Барт, по-видимому, думал, что чья-то злая воля в одночасье изменила завещание моей матери, и в первую очередь его взгляд упал на Синди. Затем под подозрение попал Джори, который, не интересуясь ничем и никем, кроме Мелоди, с сонным видом лежал на инвалидном кресле. А Мелоди повернула к Барту свое бледное печальное лицо, трепещущее, как слабый огонек свечи, под сокрушительным порывом разочарования Барта.

Внезапно Мелоди склонила голову на грудь Джори, и Барт отвел от нее свой горящий взгляд. Мелоди молча заплакала.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем нотариус свернул длинный лист завещания, вложил его в голубую папку, положил ее на стол Барту и встал, сложив руки и ожидая вопросов Барта.

– Что, черт возьми, происходит?! – выкрикнул Барт.

Он вскочил с места, прошел к столу, схватил завещание и быстро пробежал его глазами с повадкой эксперта; прочитав, бросил на стол.

– Будь проклята старуха! Она обещала мне все, все! А теперь оказывается, что надо ждать еще десять лет… Почему эта часть не была прочитана раньше? В свои десять лет я прекрасно запомнил, что она в своем завещании называла возраст двадцать пять лет, когда я войду в права наследования. И вот мне двадцать пять и один месяц, так где же мое наследство?

Тут встал Крис.

– Барт, – спокойно сказал он, – у тебя будет пятьсот тысяч долларов в год – такие деньги не бросают на ветер. И разве ты не понял, что все твои текущие траты и стоимость содержания этого дома обеспечиваются счетом в банке, записанным на опекуна? Так что все твои затраты будут оплачены не из твоего наследства. А пятьсот тысяч долларов в год – это больше, чем девяносто девять процентов людей в мире получают за всю свою жизнь. Сколько тебе еще надо, притом что существует гарантия оплаты любых твоих затрат? Эти десять лет пролетят как миг, и через десять лет ты получишь все, о чем мечтал.

– Сколько там еще в этой фигульке названо? – взорвался Барт, сверкая черными страшными глазами. Лицо его побагровело от ярости. – Пять миллионов – за десять лет, и что же останется через десять лет? Еще десять миллионов? Или двадцать, или пятьдесят, или миллиард – сколько именно?

Нотариусы пристально глядели на Барта.

– Я в самом деле не знаю, – холодно ответил Крис. – Но могу сказать с определенностью, что в тот день, когда ты окончательно вступишь в права наследования, ты будешь одним из самых богатых людей мира.

– Но пока ты один из самых богатых людей! – закричал Барт. – Ты! Из всех людей – ты, ты, который грешил более всех! Это несправедливо, несправедливо! Я обманут!

Он обвел всех нас гневным взглядом и хлопнул дверью, однако через секунду его голова вновь появилась в дверном проеме.

– Ты за это заплатишь, Крис, – с ненавистью провозгласил Барт. – Это плод твоих козней – сделать условие в завещании. Это ты уговорил нотариуса не зачитывать это место в тот день, когда я десятилетним мальчиком услышал завещание впервые. Это твоя вина, что мне не принадлежит то, что должно принадлежать!

Это всегда была вина Криса или моя.

Большая часть мучительно жаркого августа прошла у Джори в больнице; и вот пришел сентябрь с его холодными ночами, начав раскрашивать природу в цвета осени. Мы с Крисом сгребали опавшие листья в саду, а наутро их снова было полно.

Мы сваливали листья в глубокие рвы, поджигали и сидели обнявшись, глядя на огонь, который согревал наши озябшие лица и руки. Можно было беспечно смотреть на огонь и видеть, как он зажигает наши глаза и окрашивает кожу. У Криса был взгляд молодого любовника: он легко касался моих щек, гладил волосы, целовал шею, всячески открывая мне все новые стороны нашей любви, которая в зрелости стала только нежнее и глубже, нисколько не потускнев.

Дитя Мелоди все росло у нее в животе, а Мелоди все более замыкалась в стенах своей комнаты в этом пугающем ее доме.

Пиршество красок в природе всегда изумляло меня, заставляло застывать в ошеломлении; так было и в этом октябре. Это были те самые деревья, чьи вершины мы видели с нашего чердака в доме детства. Я почти видела теперь четыре детские головки, глядящие сверху на мир; близнецам только пять лет. Бледные личики задумчиво смотрят в закопченное стекло: как тогда нам хотелось той самой свободы, которую я ныне воспринимаю как само собой разумеющееся.

Призраки… снова мне видятся призраки наверху.

Боже, закрась все наши томительные дни серым цветом, молила я в те далекие дни. Боже, закрась серым нынешние несчастливые дни Джори, потому что ему больно глядеть на эту осеннюю красоту, когда он не может выйти из своих комнат. Зачем ему осень в горах, если он не может бродить по горным тропам, вдыхать эти запахи, танцевать на пожелтевшей траве, ехать верхом бок о бок с Мелоди?

Пустуют теннисные корты: Барт оставил их за неимением партнера. Крис и желал бы поиграть в теннис с Бартом в субботу или воскресенье, но Барт игнорирует его.

Большой плавательный бассейн, предмет восхищения Синди, был осушен, вычищен и закрыт на зиму. Окна перемыты, на них опущены зимние жалюзи. Позади гаража сложены в штабеля дрова, завезен уголь на случай, если выйдет горючее и электричество. У нас было все, чтобы благополучно пережить зиму, и все же я почему-то боялась ее приближения, как не боялась никогда в жизни, кроме тех дней, проведенных на чердаке.

Там, на чердаке, было холодно, как в Арктике. Теперь у нас с Крисом был шанс испытать на себе, каково же было зимой внизу, где мама проводила жизнь в окружении родителей и друзей, а также новообретенного любовника, в то время как ее четверо детей замерзали и голодали наверху.

В теперешней нашей жизни я больше всего любила воскресные утра. Мы с Крисом завтракали вместе в комнате Джори, чтобы он не ощущал себя оторванным от семьи, и лишь изредка мне удавалось уговорить присоединиться к нам Барта и Мелоди.

– Идите, идите гулять, – повторял нам Джори, увидев, как я гляжу в окно, – я не ребенок и не настолько эгоист, чтобы держать вас привязанными к моей кровати только оттого, что мои ноги больше не работают.

Приходилось уходить гулять, иначе бы он подумал, что затрудняет и связывает нас. Мы надеялись, что вместо нас к нему придет Мелоди.

Однажды мы проснулись так рано, что на земле еще толстым слоем лежал иней, как рассыпанная сахарная пудра. Скоро иней должен был растаять под лучами солнца.

Прогуливаясь, мы остановились проводить глазами стаю канадских гусей, летящих на юг. По срокам отлета можно было определить, что зима в этом году наступит раньше. Издалека донесся последний трубный голос этих красивых и мощных птиц, исчезнувших вскоре в нависших облаках. Они летят в Южную Каролину, подумала я. Так же, как улетели однажды мы от жестокой холодной зимы…

В середине октября приехал ортопед, чтобы разрезать гипс Джори огромными электрическими ножницами. Остатки гипса он удалил ручными ножницами. Джори сказал после этого, что он ощущает себя как черепаха, лишенная панциря. Его сильное тело после гипса было совершенно истощено. Крис, как всегда, решил подбодрить Джори:

– Несколько недель тренировок – и мускулы на руках и плечах восстановятся, а торс станет таким же сильным, как раньше. Тебе сейчас больше, чем когда-либо, нужны сильные руки, поэтому тренируйся на трапеции. В твоей комнате мы установим параллельные брусья, чтобы ты мог подтягиваться в стоячее положение. Никогда не допускай мысли, что жизнь для тебя осталась позади: тебе еще предстоит пройти мили и мили этой жизни.

– М-да, – с отсутствующим видом проговорил Джори, глядя на дверь, в которую так редко входила Мелоди, – мили и мили, прежде чем я смогу обрести другое тело, которое работало бы так же хорошо, как прежнее. Похоже, я начинаю верить в переселение душ.

Быстро наступающие холода стали стабильными, по ночам были заморозки. Птицы улетели, и лишь немногие остались с нами зимовать; ветер шумел в кронах деревьев, завывал за окнами и пробирался в дом. Снова ночами, как большая лодка викингов, плыла в небесных волнах луна, заливая нашу спальню светом и придавая романтичности и очарования нашей любви. Ее чистота и яркость говорили сами за себя; значит, мы не были грешниками в худшем смысле этого понятия.

Удивительно, что наша любовь продолжается так долго, в то время как большинство «законных» браков разрушается через несколько месяцев или лет. Мы нужны друг другу. Кому мешает наша любовь? Никому. Обсудив все это, мы с Крисом решили, что Барт лишь терзает сам себя, не имея на то никакой веской причины.

Но отчего же тогда, отчего меня преследуют по ночам кошмары, которые говорят совсем противоположное? Я научилась отгонять от себя эти мысли, без конца перебирая бытовые подробности своей жизни. Но не было лучшего врача, чем природа. Я надеялась, что она залечит мои раны и раны Джори.

Подобно дотошному крестьянину, я отмечала все подробности в окружающем мире и докладывала о них Джори. Жирели кролики. Белки запасали орехи. Шерстистые гусеницы ползли в укрытие, подобно железнодорожным составам.

И вот вскоре я уже доставала из шкафов зимние пальто и куртки, которые я хотела отдать бедным, шерстяные свитера и юбки, которые не надеялась более носить никогда – ведь мы собирались на Гавайи. В сентябре Синди улетела в колледж в Южную Каролину. Это был ее выпускной год в очень дорогом частном колледже, от которого она была в восторге. Письма от нее сыпались без остановки, но с неопределенными интервалами, и в каждом содержалась просьба о деньгах на то или иное.

Несмотря на бесконечные подарки, которые я ей посылала, ей нужно было все, что она видела. У нее были дюжины и дюжины знакомых парней, и каждый раз в новом письме она сообщала об очередном. То ей необходим был туристский костюм для мальчика, который увлекался рыбной ловлей и охотой. То, наоборот, выходной костюм для мальчика, который обожал ходить с ней на концерты и оперы. То ей самой понадобились новые джинсы и теплые вещи. В следующий раз совершенно необходимы стали шикарное нижнее белье и такая же ночная рубашка, поскольку спать в чем-либо простеньком она просто не могла.

Ее письма рассказывали мне обо всем, что прошло мимо меня, когда мне было шестнадцать. Я вспоминала Клермонт и дни, проведенные в доме доктора Пола, когда Хенни на кухне учила меня готовить не по рецептам, а прямо в ходе приготовления блюд. Я купила тогда поваренную книгу специально с заголовком «Как завоевать мужчину через его желудок» и по указателю, что необходимо готовить для того или иного момента, упражнялась в кулинарии. Каким же ребенком я была тогда! Наверное, я была такой же, как Синди сейчас, только в своем роде – это было тогда, когда мы убежали из Фоксворт-холла.

Я вздохнула, отложила письмо Синди и обратила свое внимание на настоящее.

День за днем я все более убеждалась в том, что Барт часто видится с Мелоди, в то время как у Джори его жена почти не появлялась. Я пыталась было убедить себя, что добросердечная Мелоди утешает Барта после его неудачи с наследством, но… я сама понимала, что здесь нечто большее, чем просто жалость.

Словно преданная собака, Джоэл всюду следовал за Бартом, кроме разве что его офиса и спальни. Обычно перед завтраком, обедом и ужином Джоэл молился в своей маленькой комнате без мебели. Он молился перед сном, молился на ходу, изрекая вполголоса те или иные цитаты из Библии, подходящие, по его мнению, к моменту.

Крис находился на пике своей жизни, почти в раю, как он сказал.

– Мне нравится моя новая работа. Я общаюсь с умными, яркими и острыми на язык людьми, и бесконечные анекдоты, неиссякаемый юмор делают работу не такой рутинной. Мы каждый день приходим в лабораторию, влезаем в белые халаты, кидаемся к чашкам Петри, каждый день ожидая найти в них невероятные чудеса, – и шутим как ни в чем не бывало, когда эти чудеса не происходят.

Так Крис живописал мне свою работу.

Барт… Барт был и не другом, и не врагом Джори. Просто человеком, который иногда просовывал голову в дверь комнаты Джори, чтобы сказать несколько слов, и спешил по своим делам, которые он считал более важными, чем сидение у постели паралитика. Очень часто я недоумевала: что делает Барт в свободное от скупки акций и изучения дел на финансовых рынках время? Я подозревала, что он пустится в большой риск, лишь бы доказать нам всем, что он хитрее, чем самая хитрая лиса из всех Фоксвортов – Малькольм, и умнее, чем Крис.

Как-то раз в конце октября, когда Крис уехал во вторник утром на работу, я поспешила обратно к Джори, чтобы убедиться, что он в порядке. Крис нанял мужчину-сиделку к Джори, но он приходил через день.

Джори редко на что-либо жаловался, но часто, заходя к нему, я видела, что его голова повернута к окну: он с тоской смотрел на великолепие осенних красок.

– Прошло лето, – проговорил Джори вяло, безжизненно, а ветер за окном гонял листья. – Прошло и забрало с собой мои ноги.

– Но осень принесет тебе новые радости, Джори, – пообещала я. – Зимой ты станешь отцом. Жизнь приготовила тебе еще много сюрпризов, хочешь ты в это верить или нет. Я, как и Крис, предпочитаю верить, что лучшее еще впереди. Давай-ка подумаем, что сможет заменить тебе потерянные ноги. Теперь, когда ты можешь сидеть и достаточно окреп, я не понимаю, отчего бы тебе не передвигаться в кресле, которое привез отец. Джори, согласись, пожалуйста; мне не нравится, что ты все время сидишь в кровати. Попробуй: может быть, это вовсе не так неприятно, как ты думаешь.

Но он упрямо потряс головой.

Я сделала вид, что не видела, и продолжала:

– Тогда мы смогли бы гулять. Мы сможем даже возить тебя в лес, как только Барт распорядится, чтобы рабочие очистили дорожки. Тогда твой прогресс станет заметнее, ну а пока ты можешь сидеть на солнце на террасе, чтобы твое лицо приобрело здоровый цвет. Потом станет чересчур холодно выходить. Я сама стану катать тебя по саду и лесу.

Он со злобой взглянул в сторону инвалидного кресла:

– Оно может перевернуться.

– Мы купим тебе современное, тяжелое кресло; оно так хорошо сконструировано и сбалансировано, что не перевернется.

– Не думаю, мама. Я всегда любил осень, но эта навевает на меня тоску. Мне кажется, что все действительно важное в жизни я потерял. Я кажусь самому себе сломанным компасом, который вертится по всем направлениям без всякого смысла. Ни в чем нет для меня смысла. Судьба посмеялась надо мной, и я теперь плачу по счету. Я ненавижу эти дни. Но ночи еще хуже. Я хочу удержать лето и все, чем я был прежде, а эти листья вызывают во мне лишь слезы; ветер, воющий всю ночь, – будто мои собственные крики тоски и отчаяния; птицы, улетающие на юг, говорят мне о том, что лето моей жизни прошло навсегда; и никогда, никогда уже мне не быть таким счастливым, как прежде. Я теперь ничто, мама, ничто.

Сердце мое разрывалось.

Джори повернулся ко мне и увидел мое отчаянное лицо. На его щеках появилась краска стыда. Он почувствовал свою вину:

– Прости, мама. Но ты единственный человек, с которым я могу поговорить откровенно. С отцом, который очень добр, я не могу говорить так: я должен держаться по-мужски. Когда я выскажусь тебе, все это не так терзает. Прости меня за то, что перекладываю на твои плечи все свои беды.

– Нет-нет, говори мне все всегда, как сказал теперь. Если ты будешь таиться, я не буду знать, чем помочь тебе. Я ведь для этого здесь, Джори. Родители всегда для помощи своим детям. Не думай, что твой отец не поймет; ты можешь говорить с ним так же откровенно. Не держи ничего в себе. Проси все, что в пределах наших возможностей, мы сделаем для тебя все; но не проси невозможного.

Джори молча кивнул и слабо улыбнулся:

– Хорошо. Может быть, я попробую сесть в электрическое кресло когда-нибудь.

Перед Джори на его кровати лежали детали клипера, который он педантично склеивал. Он почти никогда не включал проигрыватель, потому что музыка лишний раз напоминала ему о том, что ему уже никогда не танцевать. Телевизор он игнорировал как пустую трату времени, и если не читал, то работал над моделью клипера. Зажав пинцетом крошечную деталь, Джори, добавив клея, осмотрел ее со всех сторон, добавил еще что-то – и корпус был готов.

Внезапно он спросил, не поднимая глаз:

– А где моя жена? Она не появляется здесь раньше пяти. Что, черт возьми, она делает целый день?

Казалось, вопрос был задан случайно. Тут зашел юноша, который ухаживал за Джори, и попрощался: он уходил в школу. Так было договорено, что в его отсутствие либо Мелоди, либо я будем делать все, чтобы Джори чувствовал себя комфортно, а также не скучал. Последнее было наиболее трудным заданием. Жизнь Джори до этого была заполнена физическим трудом, а теперь ему предстояло жить чисто духовной жизнью. Самой подходящей разновидностью физической деятельности было склеивание клипера.

Мелоди у Джори я заставала очень редко. Дом был настолько огромен, что было легко не встречаться с теми, с кем встречаться не хотелось. В последнее время она не только завтракала, но и обедала одна в своей комнате.

Крис вскоре привез электрическое управляемое инвалидное кресло. Юноша-сиделка начал обучать Джори перекидывать свое тело из кровати в него.

Джори был прикован к кровати более чем три с половиной длиннейших месяца. Для него эти несчастливые месяцы казались годами. Естественно, он превратился за это время совсем в иную личность, стал другим.

На следующий день Мелоди вообще не появилась. Снова Джори спрашивал, где она и что она делает весь день.

– Мама, ты слышала мой вопрос? Скажи мне, пожалуйста, чем занята моя жена?

Его голос, обычно такой приятный, стал резким. В глазах было столько горечи, он сверлил меня своим взглядом.

– Я хочу, чтобы ты сейчас же пошла к Мелоди и передала ей, что я желаю видеть ее – сейчас! Не тогда, когда ей это захочется; по-видимому, ей этого не захочется уже никогда!

– Хорошо, я приведу ее, – решительно сказала я. – Без сомнения, она сейчас в своей комнате слушает балетную музыку.

Не без душевного трепета я отправилась искать Мелоди. Взглянув на него, все так же занятого моделью, я увидела, как за окном порыв ветра взвихрил упавшие листья. Пунцовые, рыжие и желтые листья, на которые он не желал смотреть, – и вот он услышал музыку этих кружащихся листьев.

Смотри, Джори, смотри. Возможно, ты не увидишь больше этой красоты. Не отказывайся от нее – живи полной жизнью каждый день, пока можешь, как жил ты всегда.

Но имею ли я право, могу ли напоминать ему, возвращать его к прежней жизни?

Пока я стояла и смотрела на него, умоляя вернуться к полноценной жизни, небо внезапно потемнело и все эти яркие листья потоком холодного дождя прибило к оконному стеклу.

– Я хочу, чтобы моя жена пришла ко мне немедленно, сейчас!

Но я все медлила, сама не зная, по какой причине. Хотя было всего десять утра, Джори был вынужден включить свет.

– Может быть, зажечь огонь в камине?

– Я хочу только, чтобы ты нашла мою жену. Неужели мне надо повторять? Когда она придет, она разожжет огонь.

Я оставила его одного, понимая, что сейчас мое присутствие раздражает его. Лишь один человек, Мелоди, мог вернуть его самому себе.

Но Мелоди в ее комнате не было.

Я проходила через комнаты, которые казались мне теми же самыми, что были в моем детстве; открывала двери, такие же неподатливые, как в мои четырнадцать-пятнадцать лет. Казалось, по моим пятам шла зловещая тень Малькольма, я слышала шипение злобной бабки.

Я повернула в западное крыло, где жил Барт.

Я почти автоматически пришла к нужной двери: интуиция всегда вела меня в жизни. Отчего я пошла именно туда? Отчего я направила свои шаги в апартаменты моего второго сына, который никогда не желал, чтобы я приходила к нему?

Перед тяжелыми двойными дверями, обитыми дорогой черной кожей, с золотым вензелем Барта на них, я тихо позвала:

– Барт, ты здесь?

Ответа не было. Все двери были дубовыми: звуконепроницаемые двери, толстые стены, которые умели хранить секреты… Ничего удивительного, что о четверых детях никто ничего не знал. Я повернула ручку замка, ожидая, что дверь закрыта. Но она не была закрыта.

Я крадучись вошла в гостиную Барта: она содержалась в безупречном порядке, ни один журнал или книга на полках не сдвинуты. На стенах висели теннисные ракетки и рыболовные принадлежности, в углу стояла сумка для гольфа. Я посмотрела на фотографии его спортивных кумиров. Я часто думала, что Барт лишь притворяется, будто восхищен этими футболистами и бейсболистами, и все для того, чтобы доказать, что он мужчина. Было бы более честным с его стороны увешать стены фотографиями тех, кто делал погоду на финансовых рынках, кто владел акциями и индустрией.

В его комнатах все было черно-белым с красными оттенками; как-то театрально, но холодно. Три стены были затянуты муаровой материей. Я села на кожаную белую софу с черными подушками, под ногами у меня был красный ковер. В одном углу стоял красивый бар с хрустальным стеклом, напитками и закусками. Здесь же были микроволновая печь и ростер.

Каждая фотография, находившаяся в комнате, была наложена на красный либо черный фон и обрамлена золотом. Одна из стен была обманной: ее черная кожаная обивка скрывала большой сейф, в котором Барт хранил свои ценные бумаги. Я знала это потому, что один раз Барт с гордостью показал мне отделку своих комнат – вскоре после того, как она была окончена. Гордый и счастливый своей хитрой выдумкой, он продемонстрировал мне, как работают кнопки. Сейф в его офисе, очевидно, использовался для менее значительных ценностей.

Я повернула голову в сторону его спальни, тяжелая дверь которой также была обита кожей. Красивые и величественные двери, торжественное убранство всех комнат, даже спальни… Тут я что-то услышала и поразилась: это были два смеющихся голоса – мужской и женский.

Может быть, мне послышалось? Неужели Барту удалось развеселить Мелоди, когда это несколько месяцев не удавалось никому из нас? Мое воображение заработало, предполагая, что они могут делать вдвоем, я почувствовала, как у меня заныло сердце. Я подумала о Джори, с нетерпением ожидавшем жену, а она который день все не приходила… Но хуже всего было то, что это совершил Барт по отношению к своему собственному брату, которого он любил когда-то и которым восхищался, но так недолго…

Как раз в это время дверь спальни открылась, и вышел Барт. На нем не было никакой одежды. Он быстро шел, а я, смущаясь глядеть на него, обнаженного, вжалась в подушки дивана, изо всех сил надеясь, что он меня не заметит. Если заметит, он не простит мне.

Благодаря плотному дождю и мраку за окном у меня оставалась надежда быть незамеченной. Барт подошел прямо к бару и привычным, уверенным жестом что-то взял, смешал напитки, нарезал лимон, наполнил два бокала для коктейлей, поставил их на серебряный поднос и отправился в спальню.

Коктейли – утром, до полудня?..

И что обо всем этом думает Джоэл?

У меня прервалось дыхание.

Послышался удар грома, затем сверкнула молния; дождь бешено забарабанил по стеклам.

Оставшись незамеченной, я пересела в тень огромного растения и продолжала ждать развития событий.

Казалось, прошла вечность, пока дверь вновь распахнулась. И все это время Джори с надеждой, с нетерпением, с гневом ждал Мелоди. Два бокала – значит она здесь. Она должна быть здесь.

В сумраке я разглядела Мелоди, вышедшую из спальни. На ней был полупрозрачный пеньюар, ясно показывающий отсутствие под ним всякой одежды. Вспышка молнии осветила ее фигуру: явственно вырисовывался живот; ребенок должен был появиться в начале января.

Ах, Мелоди, что же ты делаешь? Как можешь ты так поступить с Джори?

– Вернись, – позвал из глубины спальни томным голосом Барт. – Дождь идет. При горящем камине тебе покажется уютнее. Да и нечем больше заниматься в такую погоду, кроме…

– Мне надо принять ванну, одеться и навестить Джори, – поколебавшись в дверях, произнесла она. Ей, видимо, не хотелось уходить. – Я хотела бы остаться, но Джори ждет меня.

– Разве он способен на то, что только что ты испытала со мной?

– Пожалуйста, не надо, Барт. Я нужна ему. Тебе не понять, что ощущаешь, когда в тебе кто-то нуждается.

– Да, мне не понять. Только слабые натуры позволяют себе зависеть от кого-то.

– Ты никогда никого не любил, Барт, – резко ответила она, – поэтому тебе не понять. Ты просто используешь меня, владеешь мною, говоришь, что я прекрасна, но ты не любишь меня; в действительности я тебе не нужна. Точно так же, как и меня, ты используешь любую другую. Когда в тебе кто-то нуждается, это придает уверенности, а уж тем более когда в тебе нуждаются сильнее, чем в ком-либо другом.

Барт был скрыт из поля моего зрения, но я услышала, как его тон сменился на холодно-ледяной:

– Ну что ж, тогда уходи. Да, я не нуждаюсь в тебе. Я ни в ком не нуждаюсь. Я не знаю, что я к тебе ощущаю: любовь или просто желание. Ты прекрасна, даже беременная; но если я получаю наслаждение от твоего тела сегодня, это не значит, что то же самое будет завтра.

Я видела, что его слова ее задели. Она почти вскричала:

– Тогда зачем ты каждый день, каждую ночь зовешь меня к себе? Отчего ты всюду следишь за мной? Нет, ты нуждаешься во мне, Барт! Ты любишь меня! Но стыдишься признать это. Не говори со мной так жестоко. Это ты соблазнил меня, когда я была слабой и растерянной, когда Джори был еще в больнице. Ты овладел мною, а мне нужен был он, ты уверил меня, что ты нужен мне! Ты прекрасно знаешь, как я была испугана возможной смертью Джори, как мне был нужен кто-то… ты воспользовался этим.

– И это все, что я есть для тебя? «Кто-то», кто нужен? – прорычал Барт. – Я-то думал, что ты действительно любишь меня!

– Я люблю, люблю!

– Нет, ты не любишь! Как можно любить меня и думать о нем? Иди же к нему, иди! Посмотри, на что он способен!

И она ушла, шелестя развевающимся пеньюаром, напомнив мне призрака, летящего в надежде найти и обрести жизнь.

Хлопнула позади нее дверь.

Я неловко поднялась с кресла, ощущая, как болит мое колено; оно все время болело во время дождя. Хромая, я приблизилась к закрытым дверям спальни. Я нисколько не сомневалась, когда распахнула их. Прежде чем он успел что-либо возразить, я зажгла свет, и уют освещенной камином спальни озарился непереносимо ярким электрическим светом.

Барт вскочил как ошпаренный на своей кровати поистине королевских размеров.

– Мать! Что, черт возьми, ты делаешь в моей спальне?! Уйди!

Я рванулась к нему:

– А что, черт возьми, творишь ты, когда спишь с женой собственного брата? С порочной женой своего брата?!

– Убирайся отсюда! – взревел он, поспешно прикрываясь простыней. – Как ты смеешь шпионить за мной?

– Не смей кричать на меня, Барт Фоксворт! Я твоя мать, и тебе еще нет тридцати пяти, чтобы выгнать меня из этого дома. Ты многим обязан мне, Барт.

– Я обязан тебе, мама? – с горьким сарказмом спросил он. – Умоляю, расскажи мне, чем это я обязан тебе. Или я должен поблагодарить тебя за смерть своего отца, которой ты так способствовала? Или я должен поблагодарить тебя за мои молодые годы, когда я был беспомощным и заброшенным тобой, таким жалким и неуверенным в себе? Сказать тебе спасибо за то, что я из-за всего этого не ощущаю себя нормальным мужчиной, способным вызвать к себе любовь?

Голова его склонилась, а голос дрогнул.

– Не стой тут передо мной и не гляди на меня своими проклятыми голубыми глазами Фоксвортов. Тебе не стоит пытаться заронить в меня чувство вины: я был рожден вместе с ним. Это я утешил Мелоди, когда ей был нужен кто-то, кто поддержал бы ее и придал ей уверенности в будущем. И я обрел в ней ту любовь, о какой только слышал и читал; тот благородный идеал женщины, у которой в жизни есть лишь один мужчина. Неужели ты не знаешь, как редко встречаются такие женщины? Мелоди – первая женщина, с которой я ощутил себя человеком. С ней я могу расслабиться, оставить свои тревоги, и она никогда не пытается унизить меня. Она любит меня, мама. И я никогда еще не был так счастлив.

– Как ты можешь говорить это, если я сейчас только услышала совсем иное?

Он всхлипнул и упал на кровать, повернувшись ко мне спиной:

– Я же просто защищался, и она тоже. Она чувствует, что предала Джори, любя меня. Я тоже ощущаю себя предателем. Иногда мы вместе забываем вину и стыд, и тогда нам обоим хорошо. Когда Джори был в больнице, а вы с Крисом все время отсутствовали, ее не было необходимости соблазнять. Она бросилась сама в мои объятия, лишь недолго посомневавшись. Ей нужен был кто-то, кто бы ей посочувствовал. Все наши разногласия и ссоры происходят от чувства вины. Если бы не Джори, она была бы со мной, была моей женой.

– Барт! Ты не можешь отнимать у Джори жену! Он теперь нуждается в ней, как никогда раньше. Ты совершил преступление, утешая Мелоди в ее одиночестве. Оставь ее. Перестань с ней встречаться и спать. Будь честным по отношению к Джори, и он сможет быть честным к тебе. Всегда и всюду Джори защищал тебя – вспомни это.

Что-то жалобное мелькнуло в его глазах. Он вновь показался мне обиженным ребенком. Бедный маленький мальчик, который не любит самого себя.

Он хрипло сказал:

– Да, я люблю Мелоди. Я так люблю ее, что готов жениться. Я люблю ее каждой частицей моего тела. Она пробудила меня, вырвала из глубокого сна. Понимаешь, она первая женщина, которая так тронула мое сердце. Я никогда никого так не любил, как Мелоди. Теперь я уже не могу вытравить ее из своего сердца. Она прокрадывается в мои комнаты, всегда так изящно одетая, с ее чудесными длинными волосами, вся такая свежая и душистая после ванны, и стоит ей приблизиться ко мне, как мое сердце начинает биться быстрее. Когда я засыпаю, она снится мне. Она стала воплощенной мечтой моей жизни. Неужели ты не понимаешь, почему я не могу оставить ее? Это она пробудила во мне такие ощущения и желания, которых я даже не подозревал в себе. Раньше я думал, что секс – это грех, и я не мог, побывав с женщиной, не ощущать себя грязным, даже грязнее, чем я полагал ее саму. Я не мог отделаться от чувства стыда и вины; для меня всегда соединение двух обнаженных тел было грехом. Теперь я думаю иначе. Это она открыла мне глаза на то, что любовь прекрасна, и теперь я не смогу без нее. Джори уже не сможет быть для нее любовником. Позволь мне построить нормальную жизнь для себя и для нее; позволь мне быть для нее тем, кто ей нужен. Помоги мне, или… я не знаю… я даже не знаю, что я сделаю с собой…

Его темные глаза смотрели на меня умоляюще.

Каково мне было слышать все это… мне, которая всю жизнь безуспешно пыталась завоевать его доверие, и вот он полностью доверился мне – и что же делать? Я любила Барта, но я любила и Джори. Я стояла, ломая руки, надрывая свою совесть и мучаясь виной; но ведь надо было что-то решать. Да, я отдавала предпочтение Джори и Синди, да, я пренебрегала Бартом…

А вот теперь и мне, и Джори придется расплачиваться за это.

Он говорил; голос его был низким и надтреснутым; он казался мне еще моложе и еще взволнованнее, чем был; мне все казалось, что он пытается скрыть от меня свое счастье, убрать его подальше от моих посягательств, чтобы никто не посмел украсть его…

– Мама, ну пожалуйста, хоть раз в жизни постарайся увидеть все с моей позиции. Я не уродлив, не болен, не искалечен. Я просто несчастный человек, который никогда не бывает собою доволен. Помоги же мне, мама. Помоги и Мелоди обрести настоящего мужа, каким Джори уже никогда не будет.

Дождь барабанил по стеклам в такт с биением моего сердца. Ветер завывал и вдвойне раздирал мое сознание. Я была не в силах поделить Мелоди на две равные части между ними двоими. Мне приходилось иметь дело с разумными доводами. Любовь Барта была порочна, Джори больше нуждается в Мелоди.

Но чем дольше я стояла как вкопанная, тем больше ошеломляло меня жгучее стремление Барта быть любимым. Сколько раз в прошлом я ошибалась, обвиняя его во всех грехах, а он оказывался невиновным? Или это только моя вина и я не могу не видеть в нем зла и отказываюсь видеть в нем доброе?

– Ты уверен в своих чувствах, Барт? Ты в самом деле любишь Мелоди или просто желаешь ее, потому что она принадлежит Джори?

Он встретил мой взгляд, изо всех сил стараясь быть честным. Как молили его глаза о понимании!

– Да, ты права: сначала я желал Мелоди, потому что завидовал Джори. Я честно признаюсь: я хотел украсть у него самое дорогое. Оттого, что он когда-то украл у меня то, что я больше всего любил и хотел, – тебя!

Я сморщилась от досады.

– Она отвергала меня, и я начал даже уважать ее за это. Она была так не похожа на других женщин, которых соблазнить легче легкого. Чем больше она отвергала меня, тем больше я горел желанием, пока не понял: или я завоюю ее, или умру. Я люблю ее… да, да! Теперь я не знаю, как мне жить без нее.

Я присела на широченную кровать и обняла его:

– Ах, Барт… как ужасно, что это не какая-нибудь иная женщина… любая, но не Мелоди… Я счастлива за тебя, ведь ты сам увидел, что такое любовь, – в ней нет ни грязи, ни греха. Разве Бог, создавая мужчину и женщину такими, не подразумевал, что они должны соединиться? Это Его творение, Его план. Мы возрождаемся любовью друг к другу. Но, Барт… ты должен пообещать мне не видеться больше с ней. Подожди, пока Мелоди родит ребенка; не решайте пока с ней ничего.

Его глаза наполнились надеждой и благодарностью.

– Ты поможешь мне, мама? Никогда бы не мог подумать, что ты… – Надежда сменилась недоверием.

– Подожди, пожалуйста, подожди. Позволь Мелоди родить ребенка, тогда уж иди к Джори и честно и открыто скажи ему все. Расскажи ему все, как мне. Не смей красть у человека жену, не дав ему самому шанса решить.

– Но что такое он может решить, мама, и какое значение будет иметь его решение? С ним все кончено. Он не сможет танцевать больше. Он даже не может ходить. Физически он больше не мужчина.

Мне пришлось подыскивать такие слова, чтобы они дошли до понимания Барта.

– Ты уверен, что она в самом деле любит тебя? Я слышала все: я была в гостиной. Она сама еще не приняла никакого решения. Из того, что я услышала, можно сделать вывод, что она разрывается между любовью к Джори и потребностью встречаться с тобой. Нечестно пользоваться ее слабостью, равно как невозможностью физической любви для Джори. Дай ему время для выздоровления – и тогда поступай, как подскажет тебе сердце. Непорядочно отнимать у немощного то, что он не сможет отстоять. Дай и Мелоди время привыкнуть к состоянию Джори. Тогда, если ты ей в самом деле нужен, забери ее, потому что в таком случае жизнь с Мелоди нанесет Джори только вред. Но что станешь ты делать с ребенком Джори? Ты заберешь у него и ребенка тоже? Ты собираешься ничего ему не оставить?

Он с глубоким подозрением глядел на меня. Потом перевел свой взгляд на потолок.

– Насчет ребенка я еще не решил. Я стараюсь не думать о нем. И не вздумай идти говорить об этом Крису или Джори. Прошу тебя, единственный раз в жизни – позволь мне иметь что-то собственное.

– Барт, но…

– Мама, пожалуйста, уйди. Дай мне обдумать все. Я устал. Ты, мама, утомляешь своими поучениями, своими суждениями. Дай мне шанс доказать, что я не так плох, как ты думаешь, и не настолько сумасшедший, каким я себя сам считал.

Он не попросил меня вновь не говорить ничего Крису и Джори. Как будто знал, что я не стану этого делать. Я молча вышла из его комнаты.

Идя обратно, я напряженно думала о разговоре с Мелоди, но видеть ее, не успокоившись и не обдумав все, я не могла. К тому же она и без того была, по-видимому, достаточно расстроена, и следовало подумать о здоровье ее ребенка.

Оставшись одна, я села перед разожженным камином и стала размышлять. Прежде всего – интересы Джори. За три месяца сильные ноги Джори стали тоньше тростиночек. Теперь это напоминало мне ноги Барта, когда он был маленьким мальчиком. Тонкие ножки Барта, поцарапанные, пораненные, вечно в синяках, вечно в переломах. Барт наказывал себя таким образом за несоответствие стандартам жизни. А стандартом для него тогда был Джори. И эта мысль подняла меня на ноги; я отправилась в комнату Джори.

Я вымыла лицо от слез, остудила покрасневшие глаза льдом и предстала перед Джори, улыбаясь беспечно и счастливо.

– Мелоди спит, Джори. Но перед обедом она тебя навестит. Я думаю, в такую дождливую погоду будет неплохо и уютно пообедать вдвоем перед камином. Я уже попросила Тревора и Генри принести поленья и маленький столик. Я запланировала твое любимое меню. Чем тебе помочь? Может быть, одеть тебя по-другому?

Он безразлично пожал плечами. До этого несчастного случая Джори всегда любил одежду, доводил свой вид до совершенства, продумывал костюм до мелочей.

– Какая разница теперь, мама, какая разница? Тебе понадобилось так много времени, чтобы сообщить мне, что Мелоди спит? И почему же ты все-таки не привела ее?

– Звонил телефон, мне пришлось отвлечься… К тому же надо было срочно сделать кое-что. Так какой костюм ты предпочитаешь для обеда?

– Пижама подойдет вполне, – холодно проговорил он.

– Послушай, Джори. Сегодня же вечером ты будешь сидеть вместе со всеми в новом электрическом кресле за обедом и наденешь костюм отца, потому что ты не привез с собой зимнего костюма.

Он, конечно, начал отказываться, а я – настаивать.

Мы послали в Нью-Йорк за зимними костюмами и прочей одеждой, однако Мелоди настояла, чтобы ее одежда осталась там, что подогрело мое возмущение. Но я тогда ничего не сказала.

– Когда хорошо выглядишь, то хорошо и чувствуешь себя, а это означает, что половина победы одержана. Ты перестал заботиться о своей внешности. Я побрею тебя, даже если ты решил носить бороду. Ты слишком красив, Джори, чтобы прятать свое лицо за бородой. У тебя такой благородный рот, такой сильный подбородок. Отращивать бороду имеет смысл лишь мужчинам со слабыми подбородками.

В конце концов он сдался и сардонически улыбнулся, согласившись, что все, что я предлагаю, просто сделает его вновь похожим на самого себя.

– Мама, я знаю, что у тебя что-то на уме, слишком ты хлопочешь обо мне. Но я не спрашиваю почему; я просто рад, что кто-то обо мне заботится.

В это время Крис приехал домой и помог побриться Джори. Я сидела у него в ногах и наблюдала. Меня удивляло благородное долготерпение Джори. Я не могла не возмущаться Бартом и была готова поговорить с Мелоди, открыв ей, что знаю о них с Бартом.

Джори уже вполне окреп, чтобы перенести свое тело в кресло-каталку. Крис и я наблюдали, не вмешиваясь, потому что знали: он должен сделать это сам. Опустившись в кресло, Джори казался и несчастным, и гордым собою одновременно: он впервые сделал это, и сделал относительно легко.

– Не так плохо, – проговорил он, изучая свое лицо в зеркале, которое я держала.

Он нажал на электрический рычаг и попробовал покружить в кресле по комнате. Затем он усмехнулся:

– Это лучше, чем кровать. Какой же я был дурак, что не согласился раньше. Теперь я смогу закончить модель корабля до Рождества. А может быть, я так и вовсе приду в себя.

– Как будто мы когда-то сомневались, – проговорил Крис.

– Ну а теперь, Джори, я пойду за Мелоди, – сказала я, радуясь его настроению, румянцу, появившемуся на его щеках, его волнению оттого, что он снова стал подвижным, хотя колеса все-таки не ноги. – Мелоди, без сомнения, уже одета и ждет внизу. И как ты знаешь, наш бывший неряха Барт тоже очень ценит все красивое в жизни.

– Попроси ее поторопиться, – своим прежним, энергичным голосом вдогонку мне сказал Джори. – Я проголодался. А вид этого яркого огня придает мне жизни. Я ее жду!

Не без трепета я направилась к комнате Мелоди, зная, что я выложу ей все, что мне известно. И когда я это сделаю, вполне вероятно, я окончательно расположу ее в пользу Барта. Барт только того и ждет.

Один из братьев должен победить в этом соперничестве.

Другой неизбежно окажется в проигрыше.

А я желаю победы им обоим!

Я тихо постучалась к Мелоди. Через толстую дверь я слышала музыку «Лебединого озера». Наверное, громкость была очень велика, иначе бы я не услышала музыки вообще. Я вновь постучала. Она не ответила. Я открыла дверь и ступила на порог, осторожно притворив дверь за собой. Комната была в беспорядке: на полу валялась одежда, на столике перед зеркалом разбросана косметика.

– Мелоди, где ты?

Душ также был пуст. Проклятье! Значит, она у Барта. Я сорвалась и полетела туда. Я отчаянно забарабанила в дверь:

– Барт, Мелоди… вы не смеете так поступать…

Но их и здесь не было.

Я сбежала с лестницы в столовую, надеясь еще, что застану их там. За столом сидел Тревор и в задумчивости мерил глазами расстояние от тарелки до ближайшего края стола. Я помедлила:

– Тревор, вы не видели моего младшего сына?

– Да, миледи, – раскладывая серебро, с чисто британской вежливостью ответил Тревор. – Мистер Фоксворт и миссис Марке только что уехали пообедать в ресторан. Мистер Фоксворт распорядился передать, что он скоро вернется…

Последние слова были сказаны с явной неуверенностью. Мое сердце перевернулось.

– Что он на самом деле сказал, Тревор?

– Миледи, дело в том, что мистер Фоксворт был несколько навеселе… нет-нет, миледи, не стоит волноваться, он был не пьян. Он вполне может справиться с машиной, несмотря на дождь. И с миссис Марке тоже будет все в порядке. Если кому-то нравится дождь, эта погода наилучшая для поездки.

Я побежала в гараж, надеясь еще застать их и задержать. И случилось как раз то, чего я боялась: Барт поехал на своей красной маленькой спортивной машине «ягуар».

Я поплелась обратно к лестнице. Джори ждал, его щеки раскраснелись от выпитого шампанского. Крис пошел переодеться к обеду.

– Так где же моя жена? – спросил Джори, сидя за внесенным в его комнату маленьким столиком.

В центре столика стояли цветы, только что доставленные из теплицы; в камине горел огонь, изгоняя прочь холод и сырость; вся атмосфера была торжественная и праздничная. Приодетый Джори выглядел совершенно здоровым человеком, и его новое кресло почти не было видно из-за столика.

Неужели и сейчас мне врать, как прежде?

Огонь в его глазах погас.

– Значит, она не придет, – проговорил он. – Она вообще больше не заходит ко мне, по крайней мере, каждый раз, войдя в комнату, она останавливается в дверях и оттуда разговаривает со мной.

Его голос сломался, и он заплакал.

– Поверь, мама, я стараюсь принять это все спокойно и не впадать в отчаяние. Но когда я вижу, что происходит между мною и Мелоди, у меня внутри все переворачивается. Даже если она ничего не говорит об этом, я понимаю, о чем она думает. Я больше не мужчина, и она не знает, как жить со мной дальше.

Я опустилась рядом с ним на колени и обняла его:

– Все наладится, Джори, все наладится. Она поймет тебя, дай ей только время. Мы все должны научиться смиряться с тем, что невозможно преодолеть. Подожди, пока не появится ребенок. Я обещаю тебе: она изменится. Ты дал жизнь этому ребенку, и это замечательно. Нет большей радости, чем держать на руках свое дитя. Это ни с чем не сравнимый восторг: держать на руках маленького человечка, целиком и полностью зависящего от тебя, ласкать его… Джори, дай ей время, и ты увидишь, как она изменится.

Слезы прекратились, но усталость и отчаяние так и остались в его глазах.

– Не знаю, смогу ли я дождаться, – прошептал он. – Когда вокруг меня люди, я стараюсь выглядеть довольным. Но в одиночестве я все время думаю, что нужно дать Мелоди свободу от всех супружеских обязательств. Несправедливо требовать от нее, чтобы она оставалась со мной. Я собираюсь сказать ей вечером, чтобы она считала себя свободной, если захочет; а после родов, или немедленно, чтобы она подала на развод.

– Нет, Джори! – вскрикнула я. – Не расстраивай ее больше… просто дай ей время. Она привыкнет к тебе. Ребенок поможет ей привыкнуть.

– Но, мама, я не знаю, смогу ли я жить так. Я все время думаю о самоубийстве. Вспоминаю своего отца и жалею, что у меня нет мужества сделать то, что сделал он.

– Нет-нет, милый. Ты никогда не будешь одинок.

Мы с Крисом сели обедать рядом с Джори. Он не сказал и десяти слов после нашего разговора.

К ночи я незаметно убрала из поля зрения Джори все острые предметы. Я спала эту ночь в одной из его комнат на кушетке, боясь, как бы он не лишил себя жизни с целью освободить Мелоди и от себя, и от чувства вины. Во сне он вскрикивал и стонал:

– Мел… ах, как болит!

Я встала успокоить его. Он проснулся и с непонимающим видом посмотрел на меня.

– Каждую ночь ноги и спина невыносимо болят, – признался он. – Но не надо жалости: я просто хочу поспать.

Всю ночь он беспокойно ворочался. Ноги, которые днем не давали о себе знать, ночью мучили его постоянными болями. Нижняя часть спины буквально раскалывалась.

– Почему эти боли чувствуются лишь ночью, мучая меня? Ах, если бы разрешить все проблемы так, как мой отец!

Нет, нет и нет! Я прижала его к себе, покрывая его лицо поцелуями, обещая ему все на свете за одно желание жить дальше. Пот тек по его груди, пижама прилипла к коже.

– Положись на меня, держись, Джори! Все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо. Все наладится. Это важнейшее испытание в твоей жизни, Джори. Выдержи его. Не сдавайся! У тебя есть я, есть Крис. Рано или поздно Мелоди изменит свое к тебе отношение и вновь станет твоей женой.

Пустым взглядом Джори посмотрел на меня: для него это все были воздушные замки.

– Спи в своей комнате, мама. Ты ставишь меня в положение неразумного ребенка тем, что спишь здесь, у меня. Я обещаю тебе, что не предприму ничего такого, что заставило бы тебя плакать.

– Милый, пообещай позвонить, если тебе что-то нужно. Мы с папой придем. Нам нисколько не трудно. Не звони Мелоди, потому что ей сейчас опасно вскакивать в темноте. Она может споткнуться и упасть. Ты слышишь меня, Джори?

– Да, я слышу, – ответил он. Его мысли были где-то далеко. – Мне теперь больше ничего не остается, кроме как слушать.

– Скоро тебя начнет посещать психотерапевт: он поможет тебе на твоем пути к выздоровлению.

– К выздоровлению? Ты имеешь в виду полупротез для спины? Я хотел бы его попробовать. – Он говорил это устало, его глаза были затуманены и потемнели. – Полупротезы для ног оказались удачны; я их почти не ощущаю. Но я не желаю носить это приспособление из тяжей, в котором я буду как лошадь в упряжи… – Он закрыл глаза, откинулся назад и вздохнул: – Господи, дай мне силы выдержать все это. Или Ты наказываешь меня за то, что я так гордился раньше своим телом? Ну что ж, Ты как нельзя лучше наказал меня.

Руки его опустились, в глазах показались слезы, они потекли по щекам. Но через секунду он уже извинялся за них:

– Прости, мама. Слезы жалости к себе – это не слишком по-мужски, правда? Но я не могу быть все время сильным. Это просто минутная слабость. Иди к себе, мама. Я не сделаю ничего, что причинило бы вам с отцом еще большее горе. Я пронесу это наказание Божье до конца. Спокойной ночи. Пожелай доброй ночи Мелоди за меня, когда она придет.

Я прибежала к Крису, упала в его объятия и зарыдала; он задавал мне вопросы, но я не отвечала на них. Он расстроился и разозлился:

– Ты не обманешь меня, Кэтрин. Ты что-то скрываешь, думая, что мне это принесет большую муку, в то время как наибольшая из всех мука – это не знать, что происходит!

Он ждал ответа. Я молчала. Тогда он повернулся на бок и быстро заснул. Эта его привычка спокойно засыпать, когда я не могла, очень раздражала. Я бы хотела, чтобы он проснулся, заставил меня все ему рассказать. Но он продолжал спать, повернувшись, чтобы обнять меня и зарыться лицом в мои рассыпавшиеся волосы.

Каждый час я вскакивала посмотреть, не приехали ли Барт с Мелоди, не случилось ли чего с Джори. Джори лежал в кровати с широко раскрытыми глазами: очевидно, он также ждал появления Мелоди.

– Твои боли прошли?

– Да, ступай спать. Со мной все хорошо.

Перед апартаментами Барта я повстречала Джоэла. Он взглянул на мой белый шелковый пеньюар и вспыхнул.

– Я думала, – проговорила я, – что вы, Джоэл, переселились в помещение над гаражом…

– Да-да, я хотел уйти туда, хотел уйти, Кэтрин. Барт велел мне вернуться в дом; он сказал, Фоксворт не должен жить в положении слуги. – Его водянистые голубые глаза будто упрекали меня в том, что я не отговаривала его от переселения, когда он уведомил нас, что комнатка над гаражом пришлась ему по душе больше, чем великолепная комната в крыле Барта. – Вы еще не понимаете, племянница, что это значит – быть старым и больным и таким одиноким. Я годами страдаю бессонницей… меня беспокоят дурные сны, неожиданные приступы боли, я страстно желаю заснуть, но не в силах. Поэтому я встаю и брожу, чтобы утомить себя.

Ах, бродит, чтобы заснуть? Шпионит за всеми, вот что он делает! Но, взглянув на Джоэла пристальнее, я устыдилась. Он стоял во мраке такой слабый, больной и истощенный, – может быть, я несправедлива к нему? Может быть, вся моя неприязнь к нему из-за того, что он сын Малькольма? А эта неприятная привычка постоянно бормотать цитаты из Библии – не от нашей ли она бабушки, которая всегда настаивала, чтобы дети учили по одной цитате каждый день?

– Доброй ночи, Джоэл, – проговорила я с большей доброжелательностью, чем прежде.

Но он продолжал стоять, будто надеясь завоевать меня на свою сторону. Я подумала о Барте, который часто намеренно оскорблял меня в детстве, но перестал с тех пор, как начал читать Библию. Неужели Джоэлу удалось возвратить к жизни то, что я считала давно заснувшим и почившим? Вот и Барт часто приводит в доказательство своих мыслей какую-нибудь цитату из Библии.

Мой пристальный взгляд заставил Джоэла отпрянуть от меня будто в испуге.

– Отчего это у вас такой вид? – резко спросила я его.

– Какой, Кэтрин?

– Будто вы боитесь меня.

– Вы страшная женщина, Кэтрин, – с жалобной улыбкой проговорил он. – У вас такое милое лицо, такие мягкие светлые волосы; но иногда вы ведете себя так же жестоко, как моя мать.

Я поразилась этому сравнению. Неужели я похожа на злобную старуху?

– А еще вы напоминаете мне вашу мать, – прошептал он тонким голосом, натягивая поплотнее свой старый халат на тощее тело. – Вы выглядите чрезвычайно молодо для пятидесяти лет, племянница. Мой отец когда-то говаривал, что порочные люди всегда выглядят молодо и здорово, в отличие от тех, для которых есть уже место в раю.

– Но если ваш отец отправился в рай, Джоэл, то я охотнее пойду в противоположном направлении.

Он с жалостью смерил меня взглядом. Я вернулась к Крису; он проснулся, и я пересказала ему разговор с Джоэлом.

– Кэтрин, как недостойно с твоей стороны так грубо разговаривать со стариком. В конце концов, он имеет больше прав на этот дом, чем любой из нас. А по закону этот дом принадлежит Барту, и только ему, хотя мы с тобой и назначены до срока опекунами.

На меня напала злость.

– Неужели ты не понимаешь, что в лице Джоэла Барт нашел того «отца», о котором мечтал всю жизнь?

Это задело его. Крис отвернулся и застыл.

– Спокойной ночи, Кэтрин. Надеюсь, ты останешься в постели и в виде исключения не станешь соваться в чужие дела. Джоэл – одинокий старик, который благодарен Барту за душевное сочувствие и защиту. И перестань видеть в каждом старике Малькольма, поскольку, если ты еще чуть-чуть подождешь, я также превращусь в старика.

– Если ты будешь выглядеть и действовать так, как Джоэл, то, признаюсь, я буду рада твоему концу.

Боже, что такое я сказала? Я схватила его за руку, но он отказался отвечать на мое пожатие.

– Крис, прости меня, Крис. Я имела в виду совсем другое. – Я погладила его грудь, затем просунула руку под пижаму.

– Тебе лучше убрать руки, Кэтрин. Я не в настроении. Спокойной ночи, Кэтрин, и запомни: если ты ищешь беду, то, скорее всего, ты ее найдешь.

Я услышала, как вдалеке хлопнула дверь. На моих часах было три часа ночи. Натянув платье, я проскользнула в комнату Мелоди и стала ждать. Прежде чем она попала в свою комнату из гаража, прошел еще час. Наверное, она и Барт никак не могли дождаться завтрашнего дня, чтобы побыть вместе. На небе над вершинами гор появились первые признаки рассвета. Я мерила шагами комнату. Наконец послышались ее тихие шаги. Мелоди вошла, в руках она держала свои серебристые босоножки на высоком каблуке.

Она была сейчас на шестом месяце беременности, но в этом свободно спадающем черном платье беременность была незаметна. Увидев меня, она вздрогнула и попятилась.

– Хороша же ты, Мелоди, – со злой язвительностью сказала я.

– Кэти? С Джори все в порядке?

– Тебе же это безразлично.

– Вы так зло говорите. И так на меня глядите… что такое я сделала, Кэти?

– Как будто сама не знаешь! – резко ответила я, позабыв о том, что хотела быть тактичной. – Ты тайком уезжаешь из дома с моим младшим сыном; ты возвращаешься к утру с багровыми следами на шее, с накрашенными губами и с беспорядочной прической; и ты же еще осмеливаешься спросить у меня, что ты сделала. Отчего бы тебе не рассказать мне, что ты делаешь?

Она недоверчиво глядела на меня во все глаза, со стыдом, с чувством вины, которое читалось в ее глазах, но и с надеждой.

– Вы были мне вместо матери, Кэти. – Она заплакала, она умоляла меня взглядом о понимании. – Не оставляйте же меня и сейчас – сейчас, когда я нуждаюсь в матери больше, чем когда-либо.

– Но не забывай: прежде всего и более всего я – мать Джори. А также Барта. Когда ты предаешь Джори, ты предаешь и меня.

Мелоди снова разразилась слезами.

– Не отворачивайтесь от меня сейчас, Кэти. У меня нет никого, кроме вас, кто бы понимал меня так, как вы. Только вы и можете понять! Я люблю Джори, я всегда любила его…

– И именно поэтому спишь с Бартом? – перебила я ее. – Какой забавный способ доказать любовь.

Она положила голову мне на колени, обняла меня за талию.

– Пожалуйста, Кэти. Выслушайте же меня. – Она подняла на меня глаза; по ее щекам потекла тушь вместе со слезами. Почему-то это делало ее только привлекательнее. – Я жила балетом, и вы понимаете, что это значит. Мы вбираем в себя музыку, выставляем на всеобщее обозрение свои души и тела и платим за это большую цену. Мы выслушиваем аплодисменты, раскланиваемся, выходим на сцену под крики «браво!», нас забрасывают цветами; а затем закрывают занавес, и мы по ту сторону сцены снимаем макияж, надеваем мирскую одежду – и тогда нам кажется, что мы сами не реальность, а выдумка, мираж. Мы так сильно эксплуатируем свою чувственность, что в реальной жизни нам все кажется слишком грубым и даже жестоким.

Она засомневалась, говорить ли дальше, собираясь с силами, а я сидела, потрясенная нарисованной картиной: кто лучше меня знал, что все это именно так?

– Большинство из зрителей и ценителей полагают, что мы все – гомосексуалисты. Они не осознают, что мы родились благодаря балетной музыке, сроднились с нею, что мы выросли из этих аплодисментов, из лести публики, и единственное, что делает нас действительно земными людьми, – это плотская любовь. После спектакля мы с Джори обычно падали в объятия друг друга, и лишь затем напряжение отпускало наши души и мы могли заснуть. А теперь у нас нет этой разрядки. Джори больше не может слушать музыку, а я не в силах выключить ее.

– Но у тебя-то есть любовник, – вяло сказала я, полностью понимая все сказанное только что ею и не в силах ничего возразить.

Когда-то и я, плывя на крыльях музыки, мечтала о любви, отрываясь от реальности мира, и, не найдя любви, буквально заболевала. Этот мир фантазий, балета, музыки я любила более, чем реальный.

– Послушайте, Кэти, пожалуйста, дайте мне шанс объяснить вам. Вы знаете, как неуютно мне в этом доме, когда никто не приходит в гости, а единственный, кому звонят по телефону, – это Барт. Когда произошло несчастье, вы с Крисом и Синди вечно были в больнице, а я, трусиха, была так напугана, что боялась даже показаться на глаза Джори. Я боялась, что он увидит мой страх. Я пыталась читать, пыталась заняться вязанием, как вы, но не могла ни того ни другого. Я сдалась и стала ждать телефонных звонков из Нью-Йорка. Но никто так и не позвонил. Я гуляла, плакала там, в лесу, смотрела в небо, рассматривала бабочек, опять плакала. Пыталась работать в саду, но ничего не помогало. Потом нам объявили, что с Джори все кончено: он не сможет больше ходить и танцевать. А спустя несколько дней вечером в мою комнату зашел Барт. Он закрыл за собой дверь и долго стоял, глядя на меня в упор. Я, как обычно, лежала в постели и плакала. У меня всегда играет музыка: я пытаюсь остаться в том мире, каким он был для нас с Джори раньше. Барт глядел на меня своими магнетическими глазами, пока я не перестала плакать. Потом он подошел ко мне и вытер мои слезы. Его глаза были такими любящими, такими нежными… я никогда раньше не видела в нем столько доброты, столько сострадания. Он стал прикасаться к моим волосам, глазам, губам. По спине у меня пробежала дрожь. Он наклонился, так медленно-медленно, заглянул в мои глаза и прикоснулся губами к моим губам. Я никогда не предполагала, что он может быть таким нежным. Я отчего-то думала, что он предпочитает брать женщину силой. Наверное, если бы он так и попытался поступить, я бы убежала. Но его нежность… она напомнила мне о Джори. И я ничего не могла сделать.

Нет, больше не хочу слушать, подумала я. Надо ее остановить, иначе я начну ощущать жалость к ней и Барту.

– Я не желаю ничего этого слушать, Мелоди, – холодно проговорила я.

Я отвернулась, чтобы не видеть тех следов страсти на ее шее, которые мог заметить и Джори, если бы она сейчас пошла к нему.

– Значит, именно теперь, когда Джори так нуждается в тебе, ты отворачиваешься от него и уходишь к Барту. Ты образцовая жена, Мелоди.

Она закрыла лицо руками и зарыдала.

– Я помню день вашего бракосочетания, когда ты стояла перед алтарем и клялась в верности мужу «и в горе, и в радости». И вот в первом же несчастье ты бросаешь мужа и находишь себе любовника, – с горечью добавила я.

Пока она всхлипывала и пыталась склонить меня на свою сторону новыми доводами, я думала о том, насколько же одиноко и изолированно расположен этот дом. А мы оставляли Мелоди одну, полагая, что ей в ее горе надо успокоиться и не хочется никого видеть. Слишком велика была прежде ее неприязнь к Барту, чтобы мы заподозрили, что она связала себя с ним.

Все еще всхлипывая, с мокрыми от слез глазами, Мелоди теребила свой пояс.

– Как вы можете обвинять меня, Кэти, если вы поступили даже хуже меня?

Как громом пораженная, я встала и собралась уходить. Она была права. Я ничем не лучше. Опять, вновь и вновь, я хотела поступить правильно, а сделала лишь хуже.

– Будешь ли ты уверять Джори, что все еще любишь его, и собираешься ли расстаться с Бартом?

– Я действительно люблю Джори, Кэти. Может быть, это звучит странно, но я люблю и Барта – совсем по-другому. Джори был моим юношеским увлечением и моим лучшим другом. Да, я никогда не испытывала симпатии к Барту раньше, но он изменился, Кэти, он в самом деле изменился. Нет, мужчина, который ненавидит женщин, не может любить так, как любит он…

Я сжала губы. Я стояла здесь в дверях и обвиняла ее, как однажды моя бабушка смотрела на меня безжалостными стальными глазами и говорила мне, обвиняя, что я – худшая из грешниц.

– Не уходите, пока не поймете меня! – со слезами вскричала Мелоди, протягивая ко мне руки.

Я закрыла дверь, подумав о шпионе Джоэле, и прислонилась к ней спиной.

– Хорошо, я останусь, но понять тебя я не могу.

– Барт любит меня, в самом деле любит. Когда он говорит это, я не могу не поверить. Он хочет, чтобы я развелась с Джори. Он сказал, что женится на мне. – Ее голос снизошел до хриплого шепота. – Я, право, не знаю, смогу ли я прожить жизнь рядом с мужем, навсегда прикованным к инвалидному креслу.

Рыдая, она упала к моим ногам, будто бесформенная куча тряпья, и начала отчаянно оправдываться сквозь рыдания:

– У меня нет вашей силы духа, Кэти. Я не в силах дать Джори ту поддержку, в которой он нуждается. Я не знаю, что говорить, как себя вести с ним. Я хотела бы перевести часы назад, чтобы вернуть прежнего Джори, потому что этого, нынешнего, Джори я не знаю… Честно говоря, мне не хочется знать его… и я стыжусь этого, стыжусь! Я хотела бы исчезнуть для него…

Мой голос стал похожим на стальное лезвие бритвы:

– Но ты не можешь так легко отделаться от своих обязанностей, Мелоди. Я прослежу за тем, исполнишь ли ты хоть одну из твоих клятв пред алтарем. Во-первых, ты обязана вычеркнуть Барта из своей жизни. Ты не позволишь ему больше притронуться к себе. Скажешь «нет», как только он попытается вновь ласкать тебя. А я снова поговорю с ним. Да, я уже разговаривала с ним, но в этот раз собираюсь быть жестче. Я пойду к Крису и расскажу ему, что происходит. Ты знаешь такт и долготерпение Криса, но и он не допустит, чтобы между вами с Бартом происходило подобное.

– Но пожалуйста, Кэти! – закричала она. – Я люблю Криса, как своего отца! Я не хочу терять его уважения.

– Тогда оставь Барта! Подумай о ребенке! Тебе вообще сейчас противопоказан секс, это небезопасно.

Она закрыла свои огромные глаза, кивнула и пообещала больше не встречаться с Бартом. Но даже когда она поклялась, я не поверила ей. Я не поверила и Барту, когда разговаривала с ним во второй раз, прежде чем пойти спать.

Настало утро, а я в ту ночь вовсе не спала. Я встала усталая и опустошенная, изобразила для Джори фальшивую улыбку и постучала в его дверь. Он пригласил меня войти. Утром он показался мне счастливее, чем был накануне вечером, как будто передуманное за ночь успокоило его.

– Я рад, что Мелоди есть на кого положиться, – проговорил он, пока я его переворачивала.

Каждый день мы с Крисом делали Джори массаж, пока не приходил врач, чтобы сделать ту же процедуру. Его ноги благодаря массажу приобрели почти прежнюю форму, мышцы окрепли.

Я считала, что это подает надежду. Надежда… В этом доме, полном темных тайн и несчастий, мы всегда хватались за надежду, как за соломинку. И нам казалось, надежда должна быть окрашена в сияющий цвет солнца.

– Я ожидаю, что Мелоди наконец придет этим утром, – проговорил с легкой печалью Джори, – хотя вчера она не нашла даже времени зайти и пожелать мне доброй ночи.

Дни летели. Мелоди часто исчезала вместе с Бартом. Моя вера была окончательно подорвана. Я больше не могла заставить себя улыбнуться при встрече с нею. Оставила я всякую надежду убедить и Барта. Я окончательно стала компаньонкой Джори. Мы вместе смотрели телевизор, мы вместе играли в игры, соревновались в младенческом соперничестве «кто быстрее». В обед мы пили вино, под вечер одинаково быстро утомлялись – и оба делали вид, что скоро все станет хорошо.

То, что он постоянно находился в постели, особенно угнетало Джори.

– У меня нет необходимой тренировки, – говорил Джори, подтягиваясь на трапеции. – Но по крайней мере, мои руки получили закалку. Так где, ты говоришь, сегодня Мелоди?

Я отложила в сторону пинетку, которую только что окончила, и взялась за другую. Между просмотром телевизора и играми я вязала. Уходя к себе, я печатала свой дневник. Моя последняя книга, говорила я самой себе. Что еще могло случиться с нами – большее, чем то, что случилось, думала я.

– Мама! Ты не слышишь? Я спросил, где Мелоди и что она делает сегодня.

– Она на кухне, Джори, – как ни в чем не бывало ответила я. – Готовит обед, чтобы угодить тебе, по твоему любимому меню.

Его лицо озарила улыбка.

– Я волнуюсь за нее, мама. Она ко мне приходит, что-то делает тут для меня, но я вижу, что ее сердце не со мной. – На лицо его тут же легла тень, но под моим пристальным взглядом он прогнал ее. – То, что я говорю тебе, мне хотелось бы сказать ей. Тяжело видеть, как мы день за днем становимся все дальше друг от друга. Мне бы хотелось убедить ее, что я в душе все тот же, но думаю, что ее это уже не интересует. Думаю, что ей даже лучше думать, что я совсем другой человек, чтобы разорвать связи между нами, потому что я не смогу больше танцевать, ходить… Она никогда не заговаривает о нашем будущем. Она даже не собирается обсуждать со мною, как назвать нашего будущего ребенка. А я просмотрел много книг, подбирая имена для мальчика или девочки; я даже прочитал про течение беременности: видишь, я компенсирую недостаток интереса к этому в прошлом.

Так он часто пытался убедить себя самого, что в изменениях, произошедших с его женой, виновата ее беременность, и только.

Я откашлялась и рискнула:

– Джори, нам надо с тобой обсудить серьезный вопрос. Твой врач говорит, что тебе было бы лучше в больнице; там твоя реабилитация прошла бы быстрее. Но надо, чтобы за тобой там кто-то присматривал. Вы с Мелоди могли бы снять квартиру неподалеку от больницы, и она возила бы тебя туда каждый день. Наступает зима, Джори. Ты не знаешь, насколько суровы зимы в горной части Виргинии. Ветры здесь очень сильные. Часты снегопады, которые блокируют дороги. Тебе нужны ежедневные тренировки и массаж, а скоро наступит время, когда ни твой врач, ни нанятый нами человек не смогут добраться до нас. Если бы ты жил поблизости от больницы, всех этих сложностей не существовало бы.

Он посмотрел на меня с болезненным удивлением:

– Ты собираешься избавиться от меня?

– Конечно нет. Ты сам говорил, что не любишь этот дом.

Его взгляд был направлен за окно, туда, где под порывами ветра гнулись поздние розы и листья летели, прилипая к оконному стеклу. Все птицы улетели на юг.

Ветер метался вокруг дома, забирался в щели и окна, завывая в этой копии дома точно так же, как в том оригинальном его варианте в нашем далеком детстве.

– Мне нравится, как вы переделали эти комнаты, – за моей спиной проговорил Джори. – Вы дали мне утешение в скорби, и теперь мне вовсе не хочется уезжать отсюда и встречаться с людьми, которые, может быть, были свидетелями моей славы. Я не хочу расставаться с тобой и отцом. Я чувствую, как мы в несчастье стали ближе. К тому же подходят праздники. Если дороги заметет, то и вы с отцом не сможете приехать. Не гони меня от себя, мама, когда я так нуждаюсь в тебе. Мне нужно время, чтобы мы с братом стали ближе. Я в последнее время много думал о Барте. Иногда он приходит ко мне, и мы с ним болтаем. Я вспоминаю, как мы стали почти друзьями, перед тем как твоя мать въехала в тот дом напротив нас. Это было, когда ему почти исполнилось девять…

Меня передернуло при мысли о лицемерии Барта, который приходил к Джори как друг, а за спиной у него соблазнял его жену.

– Конечно, если ты этого хочешь, оставайся, Джори. Но подумай. Мы с Крисом могли бы переехать отсюда в город и организовать твою жизнь столь же комфортно, как и здесь.

– Но вы не можете дать мне иного брата там, правда? Барт – единственный брат, который у меня есть. Я хочу, чтобы он знал: он дорог мне. Я хочу, чтобы он был счастлив. Мне хотелось бы дождаться дня, когда он будет женат и счастлив, как мы с Мел. Когда-нибудь он поймет, что за деньги всего не купишь. В особенности любовь – такую, как у нас с Мел.

Он подумал, и затем краска стала заливать его щеки.

– По крайней мере, такую, как была у нас с Мел. Я с сожалением должен признать, что от нее теперь мало что осталось. Но это не ее вина.

Неделей позже я сидела в своей комнате и яростно строчила на пишущей машинке. Раздались быстрые шаги, затем стук ногою в дверь. Я узнала нетерпеливость Криса.

– Кэти, – в восторге проговорил он, сбрасывая пальто на стул, – у меня чудесные новости! Наш эксперимент пошел! Он удался! Но нужны новые наблюдения. – Он вытащил меня из-за стола, посадил в кресло перед пылающим камином и начал объяснять детали. – А это все означает, что ввиду зимы я должен быть в лаборатории в течение пяти ночей в неделю. Обледенение на дорогах исчезает сейчас не раньше полудня, а мне мало этого времени для работы. Но не огорчайся, я буду приезжать на уик-энд. Хотя если только ты возражаешь, скажи мне об этом честно. Мой первый долг – перед семьей и тобой.

Его энтузиазм по поводу новой работы был столь искренним, что я не посмела его разрушить своими опасениями. Он так много души отдавал мне, Джори и Барту, а получал так мало одобрения… Я обняла его. Я пристально оглядела его милое, родное лицо. Вокруг голубых глаз залегли морщинки, которых я раньше не замечала. В золотых волосах появились серебряные нити. Брови и те в некоторых местах поседели.

– Если тебе это принесет огорчение, я могу бросить научную работу и посвятить все свое время только семье. Но я буду благодарен тебе, если ты дашь мне возможность заниматься этой работой. Оставив работу в Калифорнии, я полагал, что никогда уже не найду себе занятия по душе, но был неправ. Впрочем, если это необходимо, я в силах оставить работу и посвятить себя семье.

Бросить медицину? Но он большую часть своей жизни посвятил медицине. Она придавала смысл его жизни. Держать его возле себя ничего не делающим для людей, в то время как он уже начинает стареть и комплексовать по поводу своего возраста, – да это убьет его.

– Кэти, – сказал Крис, прерывая поток моих мыслей, – с тобой все в порядке? Почему ты так странно выглядишь? Отчего ты так грустна? Я буду приезжать каждую пятницу и не уеду раньше понедельника. Объясни, пожалуйста, все, что я сказал, Джори. Ах нет, я передумал: я сам все ему объясню.

– Ну что ж, если ты этого хочешь, будь по-твоему. Но мы будем скучать по тебе. Не знаю, как я засну, если тебя не будет подле меня. Я разговаривала с Джори: он не хочет переезжать в Шарлотсвилл. Мне кажется, он уже привык к своим комнатам, они ему нравятся. Он почти закончил модель клипера. Будет жаль лишить его всего комфорта, который мы ему обеспечили. Недалеко и Рождество. На День благодарения должна приехать Синди; она останется до Нового года. Крис, обещай, по крайней мере, приложить усилия, чтобы приезжать домой по пятницам. Джори нужно твое участие так же, как и мое, особенно с тех пор, как Мелоди перестала навещать его.

Я вдруг спохватилась, что сказала слишком много. Глаза Криса сузились.

– Почему ты не рассказываешь мне всего? Что произошло?!

Я попыталась освободиться от его мертвой хватки, но мне не удалось, как не удалось и избежать взгляда его голубых глаз. Я собралась с духом и начала рассказывать:

– Крис! Что бы ты сказал, если бы узнал, что Барт влюбился в Мелоди?

– Ах вот оно что. Да, я знаю, что он стал неравнодушен к ней сразу, как только она появилась у нас в доме. Мы же с тобой видели, как он смотрит на нее. А однажды я нашел их двоих на софе в отдаленном салоне. Он расстегнул платье Мелоди и целовал ее грудь. Я посмотрел на них и пошел прочь. Кэти, если бы Мелоди не желала любви Барта, она бы нашла способ отторгнуть его от себя. Ты, может быть, думаешь, что Барт коварно похитил жену у Джори, в то время как Джори наиболее нуждается в ней? Но зачем Джори нужна женщина, которая больше его не любит? Пусть будут вместе – для Джори она больше не годится.

Я глядела на него во все глаза, не веря:

– Но ты берешь под защиту Барта! Неужели ты думаешь, это все должно остаться безнаказанным? Неужели это справедливо?

– Нет, это несправедливо. Но когда жизнь бывает справедлива, Кэти? Неужели была она справедлива к Джори? Я слишком долго работал в медицине, чтобы не усвоить одну истину: справедливость распределена неравномерно. Чаще умирают честные и хорошие, чем плохие люди. Дети умирают раньше своих родителей: кто скажет, что это справедливо? Но что здесь мы можем поделать? Жизнь – это подарок; а может быть, смерть – это тоже подарок. Кто из нас может знать? Прими поэтому то, что случилось, как данность и останься душой вместе с Джори. Постарайся сделать его жизнь счастливой, пока он не найдет себе достойную женщину.

Голова моя от этих слов была как в тумане: я не понимала, что происходит. Я была ошеломлена.

– А ребенок, как же ребенок?!

Тут его голос сделался жестким.

– Это особый вопрос. Ребенок должен принадлежать Джори, вне зависимости от того, с кем Мелоди останется. Ребенок поможет Джори жить – ведь может статься, что у него больше не будет детей.

– Крис, пожалуйста. Я не могу допустить, чтобы в такой тяжелый для Джори час у него отобрали жену. Пойди к Барту и скажи ему, чтобы он оставил Мелоди в покое.

Он покачал головой:

– Барт никогда не слушался меня, тем более не послушает и на этот раз.

Оказалось, что Крис уже говорил на эту тему с Мелоди.

– Дорогая моя, посмотри фактам в глаза, – продолжал Крис. – Мелоди не желает больше быть замужем за Джори. Да, она не говорит этого открыто, но за каждым сказанным словом, за всеми ее оправданиями сквозит мысль, что она не может и не хочет быть замужем за инвалидом. По моему мнению, заставлять ее – жестоко, а для Джори это будет только больнее. Если мы станем ее принуждать, то рано или поздно она упрекнет Джори в том, что он больше не мужчина, а мне бы хотелось пощадить его. Надо отпустить ее, прежде чем она нанесет ему удар еще более жестокий, чем в случае с Бартом.

– Крис! – вскричала я. – Но нельзя допускать, чтобы с Джори так поступили!

– Кэти, кто мы такие, чтобы судить? Правы мы или нет; мы, грешники, по мнению Барта, не вправе судить его.

Утром Крис уехал, пообещав вернуться в пятницу около шести. Я следила глазами за его машиной из окна, пока она не скрылась из виду.

Как пусты были дни без Криса, как мучительны ночи, когда его руки не обнимали меня, когда его ободряющие слова о том, что все будет хорошо, не были слышны в ночи! Я улыбалась только для Джори; только для него я выглядела беззаботно, но страдала без Криса. Я пыталась вразумить себя, говорила себе, что Джори спит один, значит могу выдержать и я. Я знала, что Мелоди и Барт остаются любовниками, однако они были осторожны и скрывали это от всех. И лишь в глазах Джоэла я читала, что он думает о Мелоди. Странно, что он не глядел таким же образом на Барта, хотя тот был равным образом виноват. Но известно, что мужчины, даже самые религиозные, считают: что позволено гусаку, не позволено гусыне.

Мы прожили уже половину ноября; близился День благодарения. Погода становилась все более суровой, дули ветры, снег валил и набивался во все щели, а за ночь дороги покрылись льдом, так что утром мы не могли выехать. Понемногу вся прислуга оставила нас, за исключением Тревора, который готовил пищу из подручных продуктов.

Прилетела самолетом Синди и внесла в наш дом атмосферу радости; от ее смеха, ее легкого характера расцветали все, кроме Барта и Джоэла. Даже Мелоди выглядела более счастливой.

От морозов часто гасло электричество, поэтому вскоре нам пришлось обогреваться углем.

Барт секретничал с Джоэлом, обсуждая планы на Рождество, – он затевал бал. Я внесла побольше дров в комнату Джори, где с ним играла в настольные игры Синди. Он сидел в своем кресле, закутанный в пушистый плед, и с улыбкой наблюдал за моими попытками разжечь камин.

– Открой отдушину, мама!

Господи, как же я забыла об этом?

Наконец огонь радостно заплясал в камине, освещая комнату, делая ее веселее.

– Мама, – сказал с жизнерадостным видом Джори. – Я тут много размышлял о том о сем и пришел к выводу, что был дураком. Ты права. Нет никакого смысла жалеть себя, страдать от одиночества, как я страдал с той самой роковой ночи; надо принимать жизнь такой, какая она есть, и стараться получить от нее как можно больше в любой ситуации. Так же как вы с отцом, когда были заперты в доме от всего мира, я стану превращать минуты вынужденного безделья в минуты созидания. У меня теперь уйма времени, чтобы перечитать все те книги, которые я не имел возможности читать раньше, и я решил учиться у отца рисованию акварелью. Когда-нибудь я начну выходить из дому и буду рисовать пейзажи. Может быть, я даже решусь на масло, другие техники. Я благодарен вам с отцом, что вы дали мне стимул совершенствоваться. Я самый счастливый парень, ведь у меня такие замечательные родители!

Обрадованная до слез, я обняла его, поздравив с тем, что он вновь стал самим собой, вновь обрел силы жить.

Синди было разложила карты, однако Джори отказался и продолжил работу над моделью клипера, которую он хотел закончить к Рождеству. Теперь он мастерил мачты, а дальше оставалось лишь чуть тронуть клипер краской в некоторых местах.

– Я собираюсь преподнести его в подарок одному человеку. На Рождество кто-то в нашем доме получит мой первый шедевр ручной работы.

– Я подарила его тебе, Джори, чтобы ты передавал его как талисман своим детям… – Я осеклась, произнеся слово «детям».

– А я, мама, собираюсь отвоевать этим подарком любовь своего младшего братишки, который когда-то любил меня, но его переманил один старикашка… Ему очень хочется клипер в подарок; я вижу это по его глазам, когда он приходит сюда и проверяет как бы между прочим, как идет работа. Кроме того, для своего ребенка я смогу сделать еще. А теперь мне хочется сделать что-то для Барта. Он ведь думает, что никто из нас не любит его, никто не интересуется им. Никогда еще не встречал человека, столь неуверенного в себе… и это так жаль.

Наступил День благодарения, и рано утром приехал Крис. Юноша, нанятый для ухода за Джори, за праздничным обедом не сводил влюбленных глаз с Синди: он уже попался на ее удочку. Но она вела себя как истинная леди, чем я была страшно горда. На следующий день Синди с радостью приняла приглашение поехать за покупками в Ричмонд. Мелоди в ответ покачала головой и сказала, что плохо себя чувствует.

Мы с Крисом и Синди уехали с чистой совестью, зная, что Барт улетел накануне в Нью-Йорк. С Джори остался юноша-сиделка.

Трехдневное пребывание в Ричмонде освежило наши души, дав нам ощущение молодости, влюбленности, а Синди получила удовольствие тратить деньги на всю катушку.

– Я не трачу попусту деньги, что вы мне присылаете, – с гордостью сообщила нам Синди. – Я сэкономила, чтобы купить замечательные подарки для семьи… вот увидите, что я купила вам обоим. Я думаю, Джори понравится его подарок. Понравится ли Барту, не знаю.

– А как насчет дяди Джоэла? – с любопытством спросила я.

Она, смеясь, обняла меня:

– Подожди – и увидишь.

Несколько часов спустя Крис свернул на местную частную дорогу, которая должна была вывести нас к Фоксворт-холлу. В одной из коробок мы везли дорогой наряд, который я себе купила в расчете на рождественский бал, затеваемый Бартом. В огромной коробке у Синди помещался маскарадный костюм, очень смелый, но подходящий для молоденькой девушки.

– Спасибо, мама, что поддержала меня и позволила его купить, – прошептала, целуя меня, счастливая Синди.

За время нашего отсутствия не случилось ничего экстраординарного, кроме того, что Джори закончил модель клипера. Клипер предстал перед нашими взорами во всем блеске, сверкающий медным румпелем, с парусами, наполненными невидимым ветром.

– Сахарная пропитка, – со смешком ответил Джори на наше немое изумление. – Я делал по инструкции: обернул паруса вокруг бутылки и придал им форму наполненности ветром. Можно хоть сейчас отдавать швартовы.

Джори был горд и счастлив своей работой. Мы помогли ему поместить готовый корабль в пенопластовый пенал с соответствующими полостями, чтобы он там хранился, пока не попадет в руки нового владельца.

Джори взглянул на меня сияющими прекрасными глазами:

– Спасибо тебе, мама, за то, что дала мне возможность занять себя чем-то в такой долгий несчастливый период. Когда я впервые увидел этот клипер, признаюсь, был ошеломлен, думая, что никогда не смогу сделать столь трудную вещь. Но шаг за шагом я одолевал эти хитроумные инструкции, и вот – я победил!

– Именно таким способом и одерживаются все победы в жизни, Джори, – сказал Крис, обнимая его. – Не надо страшиться сложностей. Шаг за шагом… и ты придешь к желаемому. И я должен отметить, ты сделал эту работу с таким профессионализмом, которого я у тебя и не подозревал. Замечательная работа! Если Барт ее не оценит, он разочарует меня.

Крис излучал доброту и любовь к Джори.

– Ты выглядишь сильнее, здоровее. Это хорошо. И не бросай акварель. Писать акварелью сложнее, чем маслом, но мне кажется, это доставит тебе удовольствие. Я думаю, ты сможешь стать художником.

Внизу Барт разговаривал по телефону. Он распорядился, чтобы банковский служащий пустил в дело ценные бумаги, затем заговорил с кем-то о Рождестве, о том, что хочет устроить бал как бы в возмещение той трагедии, которая произошла у него на дне рождения. Я стояла в дверях, слушая эти переговоры, и думала о том, как хорошо, что все траты идут не из ежегодных «карманных» пятисот тысяч, а из наследства Коррины Фоксворт. Иначе бы Барт пришел в бешенство от одной необходимости совещаться с Крисом о каждой необходимой сумме.

Барт бросил трубку и зло посмотрел на меня:

– Мама, ты так и будешь стоять в дверях и подслушивать? Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не мешала, когда я занят!

– А когда еще мы можем с тобой увидеться?

– Что тебе от меня надо?

– Что надо матери от сына?

Выражение его черных глаз смягчилось.

– У тебя есть Джори – и вроде тебе всегда его было достаточно.

– Ты ошибаешься. Если бы тебя не было на свете, Джори мне было бы достаточно. Но у меня есть ты, и ты – неотъемлемая часть моей жизни.

Он неуверенно встал и подошел к окну, повернувшись ко мне спиной. Голос его звучал грустно, но сурово:

– Помнишь, как я все время носил под рубашкой дневник Малькольма? Он очень много писал в том дневнике о своей матери, о том, как он любил ее, пока она не убежала с любовником и не оставила его с отцом, которого он не любил. Я боюсь, что заражен той же самой ненавистью к матери. Каждый раз, видя вас с Крисом, наблюдающих, например, за звездами, я не могу освободиться от чувства стыда, которое испытываю я, но которого не испытываете вы. Поэтому не читай мне нотаций по поводу Мелоди. То, что совершаем мы с Мелоди, меньший грех, чем тот, что совершаете вы с Крисом.

Без сомнения, он был прав. Это-то и было больнее всего.

Мало-помалу я привыкла к отсутствию Криса, к тому, что он бывает дома лишь по выходным. Сердце мое разрывалось, а постель казалась мне огромной и холодной без него; все утра были одинокими и пустыми, пока я не слышала, как он насвистывает, принимая душ и бреясь. Мне не хватало его жизнерадостности, его оптимизма.

Даже тогда, когда разбушевавшийся снегопад несколько раз не позволял ему приехать домой и на уик-энд, даже тогда я смиряла себя и ждала. Я думала о том, насколько приспосабливается человек ко всем лишениям, всем переменам, лишь бы заполучить несколько минут бесценного счастья.

Стоя у окна и видя, как машина Криса подъезжает к дому, я ликовала, как в юности; меня переполняла радость встречи, будто несколько десятков лет назад, когда я ждала в коттедже отца Барта, украдкой пробирающегося ко мне из Фоксворт-холла.

Несомненно, когда я видела его каждый день и каждую ночь, яркость ощущений была меньше. Теперь я грезила уик-эндом, ждала его прихода. Теперь Крис был мне более любовником и менее – мужем. Я скучала по брату, моей второй половине; я любила своего мужа-любовника, который в этом качестве был совсем иным.

Ничто, ни моральные правила общества, ни опасения и укоры совести, не могло больше разлучить нас. Я отринула все препятствия и приняла его как мужа.

Однако мое подсознание подкидывало мне бесчисленные уловки, чтобы усмирить беспокойное сознание. Так, я решительно отделяла в памяти Криса-мальчика, своего брата, от взрослого Криса, который был мне мужем. Мы оба начали когда-то бессознательную игру, и правила ее менялись с нашим возрастом. Мы не обсуждали их, мы оба понимали и принимали их без слов. Никогда больше Крис не называл меня «миледи Кэтрин». Канули в прошлое и многие другие милые клички, подшучивания и поддразнивания.

Поздним декабрьским вечером я нарочно скрылась в сумерках ротонды и смотрела оттуда, как он снимает пальто, а затем, прыгая через ступеньку, бросается в нашу спальню, повторяя на ходу мое имя. Я вышла из темноты и оказалась в его жаждущих объятиях.

– Ага, ты снова опоздал! С кем ты там встречаешься в своей лаборатории, от кого тебя бросает в жар и в холод?!

«Ни с кем, ни с кем», – сказали мне его страстные поцелуи.

Но уик-энды были так коротки, так огорчительно коротки…

Я рассказывала Крису все, что беспокоило и мучило меня: о неприятных привычках Джоэла кружить по дому, бормоча цитаты из Библии, глядя неодобрительно на все, что я говорю и делаю. О поведении Мелоди и Барта, о том, как тоскует по жене Джори, как он любит ее, несмотря ни на что. Я постоянно пыталась напомнить Мелоди о ее обязанностях жены, об ответственности за ребенка. Равнодушие Мелоди расстраивало Джори больше, чем потеря ног.

Крис лежал рядом со мной и терпеливо слушал мои тирады. Наконец он сонно и немного раздраженно сказал:

– Кэтрин, иногда я опасаюсь приезжать домой из-за тебя. Ты портишь все, что есть хорошего между нами, своими непрестанными подозрительными, темными выдумками. Пойми: все твои неприятности и подозрения живут по большей части в твоем воображении. Тебе не надоело, ты еще недостаточно настрадалась? Стань взрослой, Кэтрин! Ты сеешь подозрения и скорбь в душе Джори. Когда ты научишься ждать от людей добра, только тогда ты его и получишь.

– Да, я уже слышала эту твою философскую концепцию, Крис.

Я с горечью припомнила привязанность Криса к нашей матери и то, что от нее он тоже, несмотря ни на что, ждал добра.

Ах, Крис, Крис, неужели ты никогда не научишься жизни? Но я не сказала этого – не посмела.

Вот он передо мной, состарившийся, хотя это и не видно по нему, прежний мальчик, с прежним своим розовым оптимизмом. Да, я могла высмеять его, но в душе я завидовала его вере в людей. Она давала ему душевный покой, в то время как я всю жизнь поджаривалась на медленном огне, переступая с ноги на ногу на раскаленной сковороде.

Барт сидел перед камином и пытался читать финансовый журнал, а мы с Джори в это время заворачивали в красивые обертки рождественские подарки, разложив их на длинном столе, освобожденном от кухонной утвари. Пока я резала серебристую бумагу и завязывала красивые банты, мне пришло в голову, что Синди ведет себя странно, будто во сне: она жила в каком-то своем мире. За делами Джори я как-то забыла о нуждах и проблемах Синди. Я была удивлена тем, что Синди пожелала поехать вместе с Крисом в Шарлотсвилл, чтобы сделать еще некоторые покупки и посмотреть кино, и вернулась вместе с ним в пятницу. У Криса была небольшая квартирка с одной-единственной кроватью в комнате, но он решил положить Синди спать на софе.

– Мама, мой подарок тебе будет настоящим сюрпризом, он приятно удивит тебя, – с чарующей улыбкой предупредила Синди.

Она ушла, а я еще долго думала о том, что именно делает ее личико таким спокойным и счастливым.

Едва лишь мы с Джори закончили завязывать банты и украсили подарки нашими многочисленными инициалами, как я услышала хлопанье дверцы автомобиля, топанье ног на террасе и голос Криса. Было около двух пополудни; они вошли с Синди в наш семейный салон, но были не одни, а вместе с очень красивым юношей лет восемнадцати. Я была изумлена. Я знала из высказываний Синди, что она считает мужчину, года на два старше ее, юнцом. Она любила дразнить меня смелыми высказываниями вроде того, что «чем старше, чем опытнее, тем лучше».

– Мама, – с сияющим лицом сообщила Синди, – это тот самый сюрприз, который ты позволила мне сделать на Рождество.

Я стояла как громом пораженная, но заставила себя улыбнуться. Синди ни словом не обмолвилась, что ее «секретный» подарок будет гостем; не спросила ни у кого разрешения. Крис представил юношу, сказав, что это бойфренд Синди, с которым она познакомилась в Южной Каролине, и зовут его Ланс Сполдинг. Юноша как ни в чем не бывало пожал руку мне, Джори и Барту, который сейчас же воспламенился гневом, что было видно по его лицу.

Крис поцеловал меня в щеку и обнял Джори, а потом сразу же поспешил к дверям.

– Кэти, прости за то, что снова покидаю вас, но я вернусь завтра утром. Синди никак не могла ждать до завтрашнего утра: надо было привезти ее гостя. У меня остались срочные дела в университете. К тому же и мне надо кое-что купить.

Увидев выражение моего лица, он одарил меня чарующей улыбкой:

– Дорогая, я выхлопотал себе две недели отдыха. Так что не грусти и, пожалуйста, не давай волю своему воображению.

Он обернулся к Лансу:

– Приятных каникул, Ланс.

А Синди, увлеченная своим «сюрпризом», потянула Ланса к человеку, который в последнюю очередь мог бы радоваться появлению гостя в этом доме, – к Барту.

– Барт, я думаю, ты не возражаешь, что я пригласила Ланса. Его отец – президент консорциума «Кемикал бэнкс» в Виргинии.

О, какие магические слова! Я не могла не улыбнуться мудрой уловке Синди. Сейчас же враждебность Барта сменилась интересом. Мне даже стало неудобно, пока я наблюдала, как Барт пытался выдоить по каплям нужную ему информацию из юноши, который был всецело поглощен Синди.

Синди была прелестнее, чем когда-либо, затянутая в белый свитер с розовой отделкой, гармонирующей с трикотажными брючками того же цвета. У нее была пленительная фигура, которую она охотно демонстрировала.

Смеясь и лучась радостью, она потянула Ланса прочь от Барта.

– Ланс, ты должен увидеть наш дом. У нас есть подлинные рыцарские костюмы, целых два, но они слишком малы даже для меня. Может быть, их смогла бы надеть мама, не знаю, но не я. Подумать только, а мы представляем рыцарей огромными, сильными мужчинами, а они вовсе не были огромными! Здесь есть музыкальная гостиная: она еще больше, чем эта; а вот моя комната – уютнее и прекраснее всех. Меня никогда не приглашали осмотреть комнаты Барта, но они должны быть вообще сказочными… – Она с шаловливой насмешкой обернулась на Барта.

Барт посуровел еще больше.

– Не смей приближаться к моим комнатам! – приказал он. – Даже не прикасайся к двери моего офиса! И прошу вас запомнить, Ланс, что вы здесь под моим кровом, поэтому, я надеюсь, вы будете вести себя с честью и достоинством, в особенности с Синди.

Юноша покраснел и робко промямлил:

– Конечно. Я понимаю вас.

Как только двое удалились, хотя голосок Синди, распевающей дифирамбы Фоксворт-холлу, был слышен, Барт обернулся ко мне:

– Он мне совершенно не понравился! Он слишком стар для нее и слишком уж себе на уме. Ты должна была предупредить меня: ты прекрасно знаешь, что я не люблю нежданных гостей в моем доме.

– Барт, я полностью с тобой согласна. Синди обязана была предупредить нас, но, возможно, не сделала этого из опасения, что ты откажешь ей. А он мне кажется очень милым. Вспомни, как мила и красива была Синди начиная с Дня благодарения. И она не причинила тебе ни малейшей неприятности. Она выросла, вне всякого сомнения.

– Будем надеяться, что она и впредь не доставит мне неприятностей, – со скептической улыбкой ответил Барт. – Но ты видела, как бедный малый смотрит на нее? Она его успела подмять под себя.

Я с облегчением взглянула на Барта, а затем на Джори, который возился с иллюминацией, а потом стал раскладывать под елкой подарки.

– У Фоксвортов была традиция устраивать на Рождество бал, – проговорил Барт. – Дядя Джоэл по моей просьбе сам отвез на почту приглашения две недели тому назад. Если погода будет благоприятная, я ожидаю по меньшей мере человек двести; если даже разыграется пурга, я думаю, хотя бы половина из них доберется до нас. В конце концов, они же не смогут меня все игнорировать: я потратил на приглашения столько времени и сил. Среди них – банкиры, юристы, брокеры, бизнесмены, а также их жены и дочери, приятели их дочерей и сыновей. Лучшая часть местного общества. Так что на этот раз, мама, ты не сможешь пожаловаться на одиночество и изолированность.

Джори принялся за книгу, очевидно взяв за правило раз и навсегда не обижаться на Барта за его высказывания или поступки. В свете камина вырисовывался его четкий красивый профиль. Темные волосы завивались кольцами у ворота спортивной рубашки. Барт сидел в деловом костюме, будто с минуты на минуту он вскочит и поедет на какое-то финансовое совещание. Как раз в эту минуту в комнату вошла Мелоди. Ее бесформенное, свободное серое одеяние уже не могло скрыть огромный живот, выступавший из-под него, словно арбуз. Мелоди моментально поймала взгляд Барта. Барт поспешно отвел глаза, вскочил и вышел, оставив нас в неловкой тишине.

– Я встретила наверху Синди и ее приятеля, – проговорила Мелоди, садясь у огня и избегая встречаться взглядом с Джори. – Он очень приятный молодой человек. Хорошо воспитан и к тому же очень красив.

Она упорно смотрела на огонь. Джори явно пытался привлечь ее внимание. В его глазах стояла обида и печаль, когда, так и не преуспев в этом, он вернулся к книге.

– Кажется, Синди предпочитает брюнетов, похожих на своих братьев, – как ни в чем не бывало продолжила Мелоди.

Джори с досадой метнул на нее взгляд:

– Мел, разве нельзя просто поприветствовать меня? Я здесь, и я пока еще жив. Я весьма стараюсь выжить. Или ты уже вовсе забыла, что я прихожусь тебе мужем?

Неохотно повернувшись в его сторону, Мелоди слабо улыбнулась. Что-то в ее взгляде откровенно говорило, что она больше не смотрит на Джори как на когда-то любимого мужа; теперь она видела в нем лишь больного-паралитика. Это смущало ее и заставляло избегать общения.

– Здравствуй, Джори, – официально сказала Мел.

Отчего бы ей не встать и не поцеловать его? Неужели она не видит мольбы в его глазах? Даже если она больше не любит его, что мешает ей сделать над собой усилие?

Бледное лицо Джори медленно налилось краской; он отвернулся и стал смотреть на подарки, которые он так красиво завернул. Я уже готова была сказать Мелоди что-нибудь нелицеприятное, как в комнату вбежали Синди с Лансом, оба сияющие и раскрасневшиеся. Следом за ними вошел Барт. Он обвел сидящих глазами, увидел, что Мелоди все еще здесь, и повернулся, чтобы выйти. Но тут Мелоди быстро встала и исчезла. Барт с видимым облегчением вернулся и сел, скрестив ноги.

Ланс широко улыбнулся и проговорил:

– Я слышал, что все это принадлежит вам, мистер Фоксворт.

– Называй его Бартом, – подсказала Синди.

Барт нахмурился.

– Барт… – неуверенно начал вновь Ланс, – я вижу, это и в самом деле замечательный дом. Спасибо вам за приглашение погостить у вас.

Я взглянула на Синди. Она как ни в чем не бывало стояла подле. Барт смотрел на нее со злостью. Ланс невинно продолжил:

– Синди не показывала мне ваше крыло и ваш офис, но я надеюсь, вы сами сделаете это. Я мечтаю завести себе апартаменты в стиле ваших… и у меня есть одна страсть – электронные дверные механизмы. Синди сказала, что у вас ими снабжены двери и даже стены.

Барт, казалось, был польщен. Он очень гордился своими электронными устройствами и даже вскочил на ноги, чтобы немедленно показать их.

– Если вы хотите посмотреть мои апартаменты и мой офис, я буду рад показать вам их. Однако я предпочел бы, чтобы Синди оставила нас.

После роскошного обеда, за которым прислуживал Тревор, мы с Бартом и Джори собрались в музыкальном салоне. Мелоди поднялась к себе, сказавшись усталой. Вскоре поднялся и Барт, заявив, что он тоже пойдет спать. Разговор сам собой прекратился; мы все направились к лестнице. Я показала Лансу его комнату в восточном крыле, недалеко от комнат Барта. Комната Синди была недалеко от моих собственных комнат. Синди мило улыбнулась Лансу и поцеловала его в щеку на прощание.

– Доброй ночи, мой принц, – прошептала она. – Расставание всегда так горько и так сладко.

Барт со скрещенными на груди руками, совсем как делал это Джоэл, стоял неподалеку и с презрительной усмешкой наблюдал эту нежную сцену.

– Дай бог, чтобы это было действительно расставание, – внятно проговорил он, прямо глядя на них; затем повернулся и ушел к себе.

Я проводила Синди до ее комнаты, мы обменялись несколькими словами и обычными поцелуями на ночь. Затем я постояла в задумчивости возле двери Мелоди, решая, стоит ли врываться к ней и делать выговоры. Я подумала, что это в очередной раз ни к чему не приведет, вздохнула и пошла к Джори.

Джори лежал на кровати, глядя невидящими от слез глазами в потолок.

– Так давно это было, когда Мелоди в последний раз приходила сюда, чтобы поцеловать меня и пожелать доброй ночи. Вы с Синди находите время для этого, но моя жена игнорирует меня, я будто и не существую больше для нее. Теперь нет никаких причин, чтобы нам не спать вместе, рядом друг с другом на большой кровати; но она не станет делать это, даже если я попрошу. Я закончил клипер и теперь не знаю, чем заняться. Нет, мама, я не хочу начинать другой корабль, как ты говоришь, для нашего ребенка. Я чувствую себя настолько сломленным, настолько не в ладах с этой жизнью, с самим собой, с женой… Я хочу жить с нею, но она отворачивается от меня. Мама… без тебя, отца и Синди я не знаю, как бы я жил…

Я обняла его, провела рукой по его волосам, как делала, когда он был маленьким мальчиком. Я сказала ему все ласковые слова, которые должна была бы сказать Мелоди. Я и жалела ее, и ненавидела за слабость, за неспособность любить и отдавать всю себя тому, кому она нужнее всех.

– Доброй ночи, мой принц, – проговорила я на прощание, стоя в дверях комнаты Джори. – Не отказывайся от своих мечтаний, жизнь преподнесет тебе еще много шансов для счастья. Жизнь не кончена, Джори.

Он улыбнулся, пожелал мне доброй ночи, и я пошла в свое южное крыло.

Внезапно на моем пути вырос Джоэл. Он носил тот самый знаменитый истрепанный халат, чей цвет уже сложно было описать. Его волосы были всклокочены и стояли на голове наподобие рожек, а сзади волочился пояс халата, напоминая сломанный хвост.

– Кэтрин, – резко заговорил он, – а знаете ли вы, что эта девушка делает в этот самый момент?

– Эта девушка? Какая именно девушка? – так же резко ответила я.

– Вы знаете, кого я имею в виду – вашу дочь! Как раз сейчас, в этот самый момент, она развлекается с молодым человеком, которого притащила сюда с собой!

– Развлекается? Что вы имеете в виду?

Он ухмыльнулся криво и мерзко:

– Если уж кому-то и знать, что это значит, так это вам. Она в постели вместе с этим мальчишкой.

– Не верю!

– Тогда пойдите и убедитесь! – быстро проговорил он не без торжества. – Вы же никогда мне не верили. Я был в холле и увидел, как он крадется. Я пошел за ним. Еще до того, как он постучал в ее дверь, она уже открыла ему и поманила к себе.

– Нет, я не верю вам, – проговорила я, но уже менее уверенно.

– Очевидно, вы просто боитесь пойти и убедиться, что это правда? Поверьте, я не враг вам, хотя вы меня таким считаете.

Я не знала, что сказать и что подумать. Синди невинна, я была уверена в этом. К тому же она мне обещала! Она была сегодня так послушна, так мила; помогала Джори, поборола свое желание поспорить с Бартом… Наверное, Джоэл лжет. Я повернулась и решительно пошла к комнате Синди. Джоэл следовал за мной по пятам.

– Вы все лжете, и я вам это докажу, – сказала я почти на бегу.

Перед дверью я остановилась и прислушалась. Не было слышно ни звука. Я подняла руку, чтобы постучать.

– Нет! – остановил меня Джоэл. – Не давайте им никакого предупреждения, если только хотите знать правду. Откройте дверь и убедитесь сами.

Я подождала еще, не желая даже думать о том, что это может оказаться правдой. Я не хотела давать Джоэлу карты в руки. Я гневно взглянула еще раз на него и резко постучала. Затем отворила дверь и вошла в спальню Синди. Комната была залита лунным светом.

Я остолбенела: на кровати Синди находились, сплетясь, два совершенно нагих тела! На ее девической кровати!

Прямо у меня на глазах Ланс Сполдинг навис над моей шестнадцатилетней дочерью, ритмично двигаясь; пальцы Синди сжимали его ягодицы, вонзаясь в них ярко накрашенными ногтями. Голова Синди металась по подушке; она стонала от удовольствия, что доказывало явно не первый их любовный опыт.

Что оставалось мне делать? Закрыть дверь и уйти, ничего не сказав? Впасть в гневную патетику и выдворить Ланса из этого дома? Я беспомощно стояла в дверях, не зная, что предпринять, пока не услышала за спиной слабый шум.

Я обернулась и увидела Барта; он ахнул при виде всей сцены. Тем временем Синди уже сидела верхом на Лансе, в экстазе выкрикивая непристойности. Она, видимо, не соображала ничего, кроме того, что делает и что делается с нею.

Барт не страдал нерешительностью.

Он рванулся к кровати и схватил Синди за талию. Он буквально сорвал Синди с Ланса, который казался совершенно беспомощным в своей наготе. Синди полетела на пол, упала лицом на ковер и вскрикнула.

Но Барт не слышал ее. Он работал кулаками. Что есть силы он нанес удар в красивое лицо Ланса. Я слышала хруст носовой перегородки; брызнула кровь.

– Только не в моем доме! – ревел Барт. – Я не допущу греха в моем доме!

Еще секунду назад я бы, если бы могла, сделала то же самое. Но теперь я бросилась спасать юношу.

– Барт, остановись! Ты убьешь его!

Синди истерически кричала и пыталась прикрыть наготу одеждой. Джоэл уже стоял в комнате, вначале презрительно уставившись на Синди, а потом начал улыбаться, торжествующе глядя на меня: «Я говорил тебе, я же говорил. Яблоко от яблони…»

– Видите, чего вы добились своим баловством? – как с кафедры, провозглашал Джоэл. – С первого момента, как я увидел эту девушку, я понял, что эта потаскушка не смеет жить под кровом моего отца!

– Идиот! – взорвалась я. – Кто вы такой, чтобы судить?

– Нет, это вы идиотка, Кэтрин! Совершенно как ваша мать, точь-в-точь! Она тоже желала любого мужчину, которого видела, даже своего сводного дядю. Она, совсем как эта голая потаскушка, готова была лечь в постель с любым предметом в штанах!

Неожиданно Барт оставил Ланса и бросился к Джоэлу.

– Прекрати! Не смей сравнивать мою мать с ее матерью!

– Когда-нибудь ты убедишься в том, что я прав, – проговорил Джоэл лицемерным мягким голосом. – Коррина получила по заслугам. Как и твоя мать получит в назначенный срок. И если есть на свете Бог и справедливость, когда-нибудь эта недостойная голая распутница будет гореть в вечном огне, чего она и заслуживает.

– Не смей так говорить! – снова взревел Барт, бросившись к Джоэлу и совершенно позабыв в гневе о Синди и Лансе, поспешно натягивающих свою ночную одежду. Он помедлил, будто удивившись тому, что бросился защищать девушку, которую отвергал как сестру. – Это моя жизнь, мое дело, Джоэл, – наконец скованно сказал он. – Это моя семья, а не ваша. Я сделаю то, что нужно, а не вы.

Расстроенный и потрясенный, Джоэл, согнувшись в три погибели, пошаркал прочь по коридору.

Как только Джоэл исчез из виду, Барт обрушил весь свой гнев на меня:

– Вот видишь! Синди как раз доказала тебе и всем, что я не ошибался в отношении ее! Она порочна, мама! Ничего хорошего из нее не вышло! Ничего хорошего! Все это время, пока она была «так мила», она только и думала, как привезет сюда Ланса и как они будут развлекаться. Я хочу, чтобы она исчезла из этого дома и из моей жизни – навсегда!

– Барт, ты не смеешь выгонять Синди – она моя дочь! Если в тебе кипит жажда мести, можешь прогнать Ланса! Но ты, конечно, прав: Синди не должна была так поступать, а Ланс не должен был злоупотреблять нашим гостеприимством.

Он несколько смягчился:

– Ну хорошо, Синди может остаться, раз ты ее любишь, несмотря ни на что. Но этот малый пусть убирается сегодня же! – И он закричал на Ланса: – Поспеши уложить свои вещи! Через пять минут я отвезу тебя в аэропорт! Если ты посмеешь еще раз прикоснуться к Синди, я сломаю тебе оставшиеся кости! И не думай, что я не узнаю: у меня тоже есть друзья в Южной Каролине.

Ланс был очень бледен. Он начал бросать свои костюмы в чемодан, который только что опорожнил накануне.

Проходя мимо меня, не решаясь взглянуть мне в глаза, он хрипло прошептал:

– Простите меня, мне так стыдно, миссис Шеффилд…

Барт поторапливал его, почти подталкивая.

Я обернулась к Синди. Она успела надеть скромную старушечью ночную рубашку и забралась под одеяло, глядя оттуда на меня испуганными, широко раскрытыми глазами.

– Я надеюсь, ты получила по заслугам, Синди, – холодно сказала я. – Ты страшно разочаровала меня. Я ожидала от тебя ответственности, ты же обещала мне. Или твои обещания вообще ничего не стоят?

– Мама, пожалуйста, – всхлипывала Синди. – Я люблю его, я хочу его; я думала, что уже ждала достаточно долго. Это был мой рождественский подарок ему – и мне самой тоже.

– Не лги мне, Синтия! Сегодняшняя встреча для вас не первая. Я не настолько глупа, как ты полагаешь. Ты была с Лансом и до того.

– Мама, разве ты больше не любишь меня?! – громко зарыдала она. – Ты не можешь отвернуться от меня: у меня никого нет, кроме тебя и папы… Если ты разлюбишь меня, я умру! Я клянусь, этого больше не случится… Прости меня, пожалуйста, прости!..

– Я подумаю, – холодно проговорила я, закрыв за собой дверь.

На следующее утро, когда я одевалась, Синди прибежала в мою комнату, истерически крича и плача:

– Мама, пожалуйста, не позволяй Барту прогонять меня! Пока Барт был в доме, у меня никогда-никогда не было праздника. Я ненавижу его! Как я его ненавижу! Он разбил Лансу лицо…

Очевидно, в последнем она была права. Надо научить Барта сдерживать свой гнев. Как ужасно для такого миловидного юноши сломать нос, не говоря уже о кровоподтеках на лице и вокруг глаз.

Однако сразу после отъезда Ланса с Бартом что-то случилось: он стал необыкновенно тих и спокоен. От его носа ко рту протянулись решительные складки, а он был еще слишком юн для морщин. Он не разговаривал с Синди, даже не смотрел в ее сторону. Меня он игнорировал также, будто меня здесь и не было. Он сидел тихий и торжественный, время от времени переводя взгляд на меня, равнодушно пробегая взглядом по плачущей Синди. Я не помню, чтобы раньше мы когда-либо видели, что Синди плачет. Она не позволяла нам этого видеть.

Я испытала невиданные душевные муки, сотни мрачных мыслей роились в моей голове. Где найти понимание? Время разбрасывать камни, время их собирать… Но где наше время для тихих радостей и спокойствия? Разве мы недостаточно страдали?

В то же утро я решила поговорить с Синди.

– Синди, я шокирована твоим поведением. У Барта есть все права, чтобы возмущаться, и все причины на то. Хотя я, конечно, не одобряю его грубости по отношению к этому мальчику. Но я могу понять его, а не тебя. Неразборчивость не приводит ни к чему хорошему: в гостеприимно открытую дверь спальни войдет любой. Синди, ты должна обещать мне никогда этого не повторять. Когда тебе будет восемнадцать, ты станешь хозяйкой себе самой. Но до этого дня – и пока ты еще находишься под этим кровом – ты не должна устраивать здесь сексуальные игры. Ты поняла меня?

Ее голубые глаза стали еще больше, налились слезами.

– Мама, я живу не в восемнадцатом веке! Все девчонки занимаются этим! Я держалась гораздо дольше, чем большинство девушек, и к тому же мне много рассказывали о тебе… и ты ведь неравнодушна к мужчинам, бегаешь за ними…

– Синди! – взорвалась я. – Не смей обсуждать мое прошлое, не смей бросать мне в лицо такие слова! Ты не знаешь всего, что я вынесла, в то время как у тебя было счастливое детство, тебе никогда ни в чем не отказывали…

– Счастливое детство?! – горестно воскликнула она. – А ты забыла, сколько гадостей мне подстраивал Барт? Может быть, я не голодала, меня не закрывали на чердаке и не били, но у меня были собственные проблемы. Барт настолько унижал мою женскую сущность, что я теперь должна перепробовать всех мальчишек подряд, чтобы убедиться, что со мной все в порядке… иначе я просто не могу.

Мы были в спальне Синди. Я обняла ее:

– Не плачь, милая. Я понимаю, что ты должна чувствовать. Но постарайся понять, что должны чувствовать в таких случаях родители. Мы с отцом желаем тебе только счастья. Мы не хотели бы, чтобы ты страдала. Пусть же этот случай с Лансом послужит тебе уроком, предостережет тебя от необдуманных поступков, пока ты не начнешь рассуждать более зрело. Постарайся «продержаться» подольше, храни себя. Когда человек увлекается сексом слишком рано, он платит за это большую цену. Секс в результате может дать совсем не то, что от него ожидаешь. Так это было со мной, а я слышала, что ты собираешься сделать карьеру в кино и на сцене. В таком случае мужей и детей придется отложить на потом. У многих девушек в результате неконтролируемой страсти появляется нежелательная беременность. Будь осторожна. Не влюбляйся безоглядно, иначе тебя ждут неприятности. Наслаждайся романтической любовью без секса, и ты спасешься от горестного ощущения, что отдавала слишком много и слишком рано.

Она крепко обняла меня, ее взгляд стал мягким, мечтательным и сказал мне о том, что она наконец снова моя дочь.

Позже мы с Синди стояли вместе внизу, наблюдая, как снег засыпает все вокруг, заволакивая окрестности белой пеленой, все больше и больше отделяя нас от остального мира.

– Теперь все дороги на Шарлотсвилл занесет, – задумчиво проговорила я. – Что еще хуже, Мелоди ведет себя так странно, что я опасаюсь за здоровье ее ребенка. Джори закрылся в своей комнате и не желает никого видеть. Барт ходит с таким видом, будто он имеет права и на нас всех, не только на этот дом. Ах, если бы Крис был здесь… Как я ненавижу, когда он уезжает…

Я обернулась и увидела, как странно смотрит на меня Синди. Поймав мой взгляд, она вспыхнула. Я спросила, в чем дело. Она пробормотала:

– Я просто удивляюсь, как вы оба можете так долго любить друг друга, в то время как я влюбляюсь и разлюбляю так часто… Мама, ты должна мне рассказать, как сделать так, чтобы мужчина любил меня, а не мое тело… Я бы хотела, чтобы мальчишки сначала заглядывали в мои глаза, как отец смотрит в твои; я бы желала, чтобы они хотя бы раз обратили внимание на мое лицо, потому что оно не самое уродливое, но они все заглядываются на мою фигуру, и больше ничего. Я бы так хотела, чтобы кто-то провожал меня взглядом, как Джори провожает Мелоди…

Синди обняла меня и положила голову мне на плечо.

– Мне так стыдно, мама, правда, так стыдно за вчерашнее ночное происшествие. Спасибо, что не ругаешь и не пилишь меня. Я обдумала то, что ты сказала, и ты права. Ланс был наказан, а виновата во всем я. – Она умоляюще посмотрела мне в глаза. – Мама, я серьезно: я люблю Ланса. Все девушки в моей школе начали делать это, когда им было еще одиннадцать, двенадцать и тринадцать. А я все держалась, хотя мальчишки бегали за мной больше, чем за другими. Девчонки думали, что я тоже занимаюсь этим, хотя я и понятия не имела. Однажды я услышала, как мальчишки обсуждают девчонок, и оказалось, что я одна белая ворона. Они говорили обо мне как о ненормальной или лесбиянке. И тогда я решила, что в это Рождество позволю Лансу все, что он захочет. И это будет мой ему подарок.

Я недоуменно смотрела на нее, думая, правду ли она говорит, а она продолжала оправдываться, говоря, что она единственная девственница в своей группе, что это действительно странно для девушки в нашем мире, что она уже считается старой.

– Пожалуйста, мама, не возмущайся, потому что если ты будешь стыдить меня, то я устыжусь и перестану говорить. Мне хотелось этого начиная с двенадцати лет, но я слушалась тебя и держалась долго. Ты должна понять: то, что я делала с Лансом, не случайная связь. Я люблю его. И пока не вошли вы с Бартом… мне… мне было так хорошо.

Что мне оставалось сказать?

У меня была свобода, я была в те годы предоставлена самой себе, а теперь я надежно упрятала воспоминания юности в дальний ящик, однако они с готовностью нахлынули на меня из этого дальнего ящика памяти, и я вспомнила… я увидела перед собой образ Пола: как я хотела, чтобы он научил меня любить, в особенности после того, как мой первый сексуальный опыт был так горек. Я и сейчас иногда, глядя на луну, вспоминаю и плачу оттого, что луна – свидетельница нашего с Крисом греха.

Около шести позвонил Крис и сказал, что он пытался пробиться раньше, но все линии вышли из строя.

– Мы увидимся на Рождество, – жизнерадостно успокоил он меня. – Я нанял аэросани, чтобы меня доставили в Фоксворт-холл, и я приеду. Как дела?

– Все в порядке, – солгала я, сказав, что Лансу пришлось срочно уехать, так как его отцу стало плохо.

Затем я начала быстро сообщать ему новости: мы все подготовились к Рождеству; елка стоит наряженная, подарки завернуты и разложены, но Мелоди, как обычно, сидит в своих комнатах, будто только там она чувствует себя в безопасности.

– Кэти, – сказал Крис, – было бы здорово, если бы ты не держала меня за недоумка. Ланс не улетел, потому что аэропорт не работает. Полеты прекращены. В данный момент Ланс находится в нескольких метрах от моего телефона. Он пришел ко мне и во всем сознался. Я подлечил его сломанный нос и другие раны, страшно ругая Барта. Он – зверь, у мальчика теперь изуродовано лицо.

Рано утром следующего дня мы услышали по радио, что все дороги завалены снегом. Поступило предупреждение всем не покидать дома. Мы оставили радио включенным на весь день, надеясь, что метеорологи будут беречь нашу жизнь и предупреждать по мере надобности.

– Никогда раньше зима в этих горах не была столь жестокой, – драматизировал ситуацию звучный мужской голос по радио. – Побиты все погодные рекорды.

Час за часом мы наблюдали, как снег заносит нас, стремясь изолировать от остального мира. К нам с Синди присоединился Джори.

И вновь я видела, как мы четверо, закрытые в единственной комнате, шепчемся о Санта-Клаусе, надеясь, что он придет и отыщет нас. Крис тогда написал ему письмо. Как жаль мне было наших близнецов, когда они проснулись наутро после Рождества! Они просыпались для новых несчастий, не в силах даже припомнить ничего хорошего в прошедшем.

Звук кашля Джори вернул меня к настоящему. Я со страхом взглянула на него: каждые несколько минут Джори задыхался от приступов кашля. Вскоре он направился в кресле-каталке в свою комнату, сказав, что хочет лечь. Я с удовольствием помогла бы ему, но знала, что Джори хочет делать все сам.

– Я снова начинаю ненавидеть этот дом, – проворчала Синди. – Теперь вот Джори простудился. Я знала, что здесь так и будет: холодно и страшно. Я специально позвала Ланса с собой, чтобы чуть отвлечься от этого кошмара. Я надеялась, что у нас на Рождество будет каждый день вечеринка, мы все будем слегка пьяные и веселые. И я позабуду, что живу рядом с этими тенями, рядом с Бартом и этим скрюченным Джоэлом. А теперь у меня никого нет, кто бы успокоил меня, кроме тебя, мама. Джори держится так отстраненно, он думает, что я еще совсем ребенок и неспособна понять его проблемы. Мелоди вообще ни с кем не разговаривает. Барт слоняется с таким видом, будто замыслил преступление. А этот старик пугает меня так, что холод пробегает по спине. У нас нет знакомых. Никто никогда не приезжает в гости. Мы все заперты здесь и действуем друг другу на нервы. Я так жду этот бал, который замыслил Барт. По крайней мере, там я смогу встряхнуться и повеселиться.

Как из-под земли появился Барт с криком:

– Ты не останешься здесь! Ты подкидыш, которого пригрела моя мать!

Синди вспыхнула:

– Ты опять пытаешься сжить меня со света, шут гороховый? Но у тебя это не выйдет! Я больше не боюсь тебя!

– Не смей называть меня шутом! Подкидыш!

– Ну, ну, что ты сможешь со мной сделать, шут?! – Синди дразнила его, прячась за стульями и столами, провоцируя погоню. Тем самым она давала себе хоть одно развлечение в этот скучный день.

– Синди! – возмутилась я. – Как ты можешь так разговаривать с Бартом? Сейчас же извинись перед ним, сейчас же!

– Нет, извиняться я не буду – мне не в чем извиняться! – Она кричала не на меня, а на Барта. – Он – зверь, маньяк, он ненормальный и хочет сделать нас всех такими же ненормальными!

Я увидела, как бледнеет лицо Барта, и закричала что было силы:

– Остановись!

Но Барт рванулся и схватил Синди за волосы. Она пыталась вырваться, но он держал ее крепко. Я вмешалась, чтобы предотвратить попытку Барта ударить ее. Барт навис над Синди и произнес:

– Если ты еще хоть раз попытаешься говорить со мной в таком тоне, малышка, ты пожалеешь об этом. Ты любишь свое тело, свое лицо, свои волосы… Но еще одно оскорбление – и ты будешь прятать их от людей и разобьешь все зеркала!

Судя по тону, его угрозы были серьезными. Я помогла Синди встать.

– Барт, ты не посмеешь. Всю жизнь ты отравлял существование Синди. Как ты можешь после этого обвинять ее в том, что она хочет возмездия?

– Ах так? Ты на ее стороне, и это после того, что она сказала?

– Синди, скажи ему, что ты извиняешься, – умоляюще попросила я. Затем обернулась к Барту: – И ты извинись, я прошу.

В темных глазах Барта была нерешительность, когда он увидел мое горе и отчаяние. Но она моментально прошла, едва Синди взвизгнула:

– Нет! Я не извинюсь! И я не боюсь его! Ты такой же придурок, как этот старый шут, который бродит по дому и бормочет себе под нос. Мальчик, из тебя тоже скоро песок посыпется! Может, ты и свихнулся на том, что тебе не надо ничего, что нужно мужчине, братик!

– Синди… – в шоке прошептала я. – Извинись перед Бартом.

– Никогда, никогда, никогда, в особенности после того, как он поступил с Лансом!

Ярость на лице Барта испугала меня.

К счастью, в тот же момент в комнату вошел Джоэл. Он встал со скрещенными на груди руками и спокойно встретил яростный взгляд Барта:

– Сын мой, прости ей. Бог видит и слышит все, и час кары Господней наступит. Она как птичка, которая действует по инстинкту, не зная законов морали. Она говорит, поступает, как дитя, бездумно. Она ничтожество по сравнению с тобою, Барт. Это просто копна волос на голове и вешалка для тряпок – а ты рожден для того, чтобы мыслить и вести за собой.

Ярость Барта погасла. Он последовал за Джоэлом, не взглянув в нашу сторону. Я была потрясена и испугана: Барт так послушно следовал за ним, не задав ни единого вопроса, не изрекая ни единого возражения. Как и чем Джоэл завоевал его?

Синди упала в мои объятия и зарыдала:

– Мама, что с нами случилось? Отчего мы говорим друг другу гадости? Отчего мне так захотелось оскорбить его? Но я хочу отплатить Барту. Я хочу вернуть ему обратно каждую гадость, что он говорил мне.

Она рыдала и всхлипывала у меня на руках, пока не ослабела. Она так напоминала мне себя саму, когда мне страстно хотелось любить и быть любимой, жить полной, насыщенной жизнью, не дожидаясь своей эмоциональной зрелости…

Я вздохнула и прижала ее к себе. Когда-нибудь, как-нибудь, конечно, все наши проблемы разрешатся. Я утешалась только этой мыслью и молилась, чтобы Крис поскорее вернулся домой.

Как всегда в прошлом, канун Рождества, с его очарованием и душевным спокойствием, завладел-таки нашими встревоженными сердцами, и даже Фоксворт-холл был на Рождество по-своему красив. Снег все шел и шел, но в нем не было уже того неистовства, и ветер слегка утих. В нашей любимой общей зале Барт и Синди под руководством Джори украшали рождественское дерево. Синди взобралась на лестницу, Барт – на вторую, а Джори сидел в кресле и разбирал перепутавшуюся гирлянду. В других комнатах работали специально нанятые рабочие, украшая их к празднеству, на которое Барт ожидал гостей. Барт был очень возбужден. Один вид смеющегося, счастливого Барта наполнял радостью мое сердце, а уж когда в дверь ввалился Крис, нагруженный всякого рода покупками, которые он приобрел в самый последний момент, что было его привычкой, то уж счастью моему не было предела.

Я выбежала навстречу Крису с распростертыми объятиями, осыпая его поцелуями, чего Барт не смог бы перенести равнодушно. Однако огромное рождественское дерево скрыло нас от его глаз.

– Что тебя так задержало? – спросила я, и Крис рассмеялся, указывая на изящно завернутые подарки.

– Но это еще не все: остальное в машине, – сказал он со счастливой улыбкой. – Я знаю, ты считаешь, что я должен был позаботиться о подарках заранее, но мне вечно некогда. А тут совершенно неожиданно подкатывает канун Рождества, и мне приходится срочно ехать, покупать за двойную цену. Но ты будешь довольна. Если не будешь, то хотя бы не говори мне этого.

Мелоди сидела на низкой скамеечке возле камина в зале и выглядела несчастной. Когда я пригляделась к ней, то поняла, что ее скрутила боль.

– С тобой все в порядке, Мелоди? – спросила я.

Она кивнула в знак того, что у нее все хорошо, а я легкомысленно приняла это за правду. Крис расспросил ее, но она ответила, что все в порядке. Она бросила на Барта умоляющий взгляд, но он не заметил. Мелоди направилась к лестнице наверх. В своей бесцветной и бесформенной одежде она, казалось, постарела с июля на десять лет. Джори, всегда пристально следивший за Мелоди, повернулся вслед за ней с тоской в глазах, которая нарушала весь его покой. Гирлянда соскользнула с его колен и вклинилась между креслом и его колесом, но он не заметил, лишь сидел со сжатыми кулаками, будто хотел сразиться с судьбой и отомстить ей за то, что у него было отобрано его ловкое, чудесное тело, а затем и любимая женщина.

По пути Крис остановился, чтобы дружески похлопать Джори по спине:

– Ты неплохо выглядишь. О Мелоди не волнуйся. Для женщины в последней трети беременности характерно пребывать в раздражении и мрачном настроении. И ты был бы в таком настроении, если бы носил много месяцев столь огромный дополнительный вес.

– Да, но если бы она хотя бы разговаривала со мной изредка, – пожаловался Джори, – или смотрела на меня… Она даже с Бартом теперь не общается.

Я взглянула на него с тревогой. Может быть, он все знает? Я думаю, что сейчас отношения Мелоди и Барта прекратились из-за приближающихся родов, значит Джори мог знать об этом раньше. Ведь именно то, что они уже не могут быть любовниками, отразилось так неблагоприятно на состоянии Мелоди. Я попыталась прочесть ответ в глазах Джори, но он опустил взгляд и сделал вид, что разбирает со вниманием гирлянду.

Как-то давно мы с Крисом установили традицию: в канун Рождества открывать один подарок. Когда стемнело, мы уселись в нашем самом уютном салоне, чтобы выпить вместе шампанского. Мы сдвинули бокалы.

– За то, чтобы каждый новый день мы встречали вместе, – сказал Крис с выражением любви и счастья в глазах.

Я повторила тост. Крис вручил мне мой «особый» подарок. Я открыла маленькую коробочку и увидела в ней грушевидный бриллиант величиной в два карата на красивой золотой цепочке.

– И не смей возражать или говорить, что не любишь драгоценности, – поспешно проговорил Крис.

Но я не возражала: я молча смотрела на кулон, который отражал все цвета радуги.

– Наша мать никогда не носила таких вещей. Я хотел было подарить тебе «оперное» жемчужное ожерелье вроде того, что было у нее. Такое ожерелье и элегантно, и не бросается в глаза. Но, зная, что для тебя значит «как у нее», я оставил мысль о жемчугах и купил вот это. Этот бриллиант в форме слезы, Кэти, и пусть он символизирует все слезы, которые я выплакал бы, если… если бы ты не позволила мне любить тебя.

Мои глаза наполнились слезами: меня переполняли одновременно и чувство вины за то, что мы с ним вместе, и ошеломляющая радость за то, что мы вместе, и скорбь по поводу еще многих предстоящих нам сложностей из-за того, что мы вместе.

Я молча протянула ему свой «особенный» подарок: сапфировое кольцо на указательный палец. Он рассмеялся, сказал, что это слишком пышный для него подарок, но кольцо очень красиво.

Как только мы обменялись подарками, неожиданно в комнату вторглись Мелоди, Джори и Барт. Джори, увидев блеск в наших глазах, улыбнулся. Барт, наоборот, нахмурился. Мелоди погрузилась в глубокое кресло и, казалось, растворилась в нем. Прибежала Синди в ярко-красном свитере и таких же брюках; она громко звенела колокольчиками. И наконец вошел Джоэл и встал, скрестив руки на груди. Он выглядел как мрачный судья, взирающий на порочных, непослушных детей.

Джори первый ответил на призыв Синди, подняв свой бокал шампанского высоко и торжественно:

– Возрадуемся кануну Рождества! Пусть мама и папа всегда глядят друг другу в глаза так же, как в эту ночь, – с любовью и нежностью, с состраданием и пониманием. И пусть я найду такую же любовь в глазах своей жены… когда-нибудь.

Он открыто обращался к Мелоди перед всеми нами, он молил ее и призывал. К сожалению, вызов был не лучшим средством разрешения этой конфронтации. Мелоди только еще больше сжалась в тугой клубок нервов и отказывалась встретиться с ним взглядом. Она внимательно глядела на огонь в камине. Надежда, зажегшаяся было в глазах Джори, погасла. Его плечи опустились; он развернул свое кресло так, чтобы не видеть Мелоди. Он поставил бокал, не выпив, и стал смотреть в огонь так же пристально, как жена, будто надеясь рассмотреть там что-то, что видит она.

В отдаленном темном углу улыбался Джоэл.

Синди старалась быть веселой. Барт поддался той же мрачности, что, казалось, источала Мелоди, как серый туман.

Идея собрать нашу семью и весело встретить Рождество, кажется, провалилась. Барт теперь не желал даже глядеть на Мелоди – настолько она была бесформенна со своим огромным животом. Он начал мерить шагами комнату, поглядывая на подарки, лежащие под рождественским деревом. Случайно он наткнулся на умоляющий взгляд Мелоди и поспешно отвернулся, будто устыдившись этой слишком откровенной мольбы.

Мелоди тотчас же поднялась и вышла, сославшись на то, что плохо себя чувствует.

– Могу я помочь? – вскочил следом и Крис, увидев, как тяжело она начала подниматься по лестнице.

– Со мной все в порядке! – почти выкрикнула Мелоди. – Мне не нужна ваша помощь, не нужна ничья помощь!

– И счастливое Рождество снизошло на всех, – пробормотал Барт совсем в духе Джоэла.

А Джоэл в это время стоял в сумерках и наблюдал – он всегда наблюдал и подслушивал.

Когда вышла Мелоди, следом направил свое кресло Джори, сославшись также на плохое самочувствие. Приступ кашля, последовавший вслед за этим, подтвердил слова Джори.

– У меня есть лекарство для тебя, – вскочил Крис и побежал к лестнице. – Тебе рано еще ложиться, Джори. Останься. Отпразднуй с нами Рождество. Но перед тем как дать тебе средство, которое, возможно, не облегчит твоего заболевания, дай мне прослушать твои легкие.

Барт облокотился на камин и наблюдал эту сцену родственной заботы почти с ревностью. Крис подошел ко мне:

– Может быть, действительно лучше лечь сейчас спать, а утром встать пораньше, позавтракать вместе, открыть подарки и успеть еще поспать перед тем, как приедут гости на бал.

– Ах, бал! – Синди закружилась по комнате в танце. – Люди, много людей, все красиво одетые! Я жду не дождусь завтрашней ночи. Как я хочу слышать смех! Как я желаю этих разговоров, шуток! Мои уши жаждут шума и смеха. Я так устала быть серьезной, так устала глядеть в угрюмые лица и слушать печальные разговоры… я, кажется, уже разучилась улыбаться. Я надеюсь, все эти денежные стариканы привезут с собой своих сыновей? Или хотя бы одного сынишку, которому больше двенадцати лет. Я так соскучилась по веселью, я так жажду!

Барт не единственный бросал на нее красноречивые неодобрительные взгляды, но Синди полностью игнорировала их.

– Я танцевать хочу, я танцевать хочу, – пропела она, решительно не желая подчинять свое настроение каким бы то ни было взглядам, и закружилась по комнате с воображаемым партнером. – Я танцевать могу всю ночь…

Крис и Джори не могли не поддаться ее очарованию. Крис улыбнулся и проговорил:

– На балу должно быть по меньшей мере двадцать молодых людей. Постарайся только сдерживать себя. Ну а теперь, раз Джори так устал, давайте разойдемся по спальням. Завтра предстоит нелегкий день.

Все согласились. Внезапно Синди упала в кресло и сделалась такой же мрачной, как и Мелоди. На глазах ее заблестели слезы.

– Я бы хотела, чтобы Ланс был здесь завтра. Я предпочитаю его всем другим.

Барт бросил на нее бешеный взгляд:

– Именно этот молодой человек никогда больше не переступит порог этого дома. – Затем Барт обратился ко мне: – Не надо, чтобы Мелоди присутствовала на вечере. – И уже со злостью он добавил: – По крайней мере, пока она выглядит так плохо и настолько больна. Пусть сидит и дуется на весь мир в своей комнате, а мы завтра утром поздравим друг друга и одарим подарками. Я думаю, насчет того, чтобы поспать днем, – это хорошая идея; мы должны выглядеть свежо и счастливо на моем вечере.

Джори демонстративно уехал, справившись с подъемником сам. Мы сидели, не желая расходиться. Барт поставил на стереопроигрыватель рождественские песнопения, и я слушала и думала о новой, благоприобретенной разборчивости и привередливости Барта.

Когда он был мальчишкой, он был не просто грязнулей, а сущим поросенком. Теперь же он несколько раз на дню принимал душ, содержал себя почти в непорочной чистоте. Он не успокаивался, пока не проверит на ночь, заперты ли двери, закрыты ли все ставни, не испачкал ли недавно взятый в дом котенок по прозвищу Тревор ковер и тому подобное. А котенок Тревор действительно несколько раз портил ковры, но Барт не настаивал на том, чтобы изгнать котенка, и он остался в доме.

Даже сейчас, готовясь уйти, Барт взбил подлокотные подушки, расправил морщины на пушистом покрывале софы, собрал разбросанные журналы и сложил их аккуратными стопками. Он делал все, что забывала делать прислуга. Утром, проснувшись, он сразу поднимал на ноги Тревора и вменял ему в обязанность проверить добросовестность горничных, иначе он грозил оставить прислугу без дополнительной оплаты.

Ничего удивительного после этого, что прислуга от нас уходила. Верным и неизменным оставался один Тревор. Он прощал Барту надменность и грубость, но глядел на него с сожалением, о чем Барт, впрочем, не знал.

Все это припомнилось мне, когда я наблюдала, с каким энтузиазмом говорит Барт о предстоящем бале. Я взглянула за окно и увидела, что снег продолжает идти. Выпало уже более полуметра снежного покрова.

– Барт… – осторожно начала я. – Завтра все дороги будут подо льдом, а возможно, завалены снегом. Многие из гостей не смогут добраться на традиционный бал в Фоксворте.

– Ерунда! – отозвался Барт. – Я найму вертолет, если они сообщат о местонахождении.

Я вздохнула, несколько обеспокоенная странно злобным взглядом Джоэла, который тут же вышел из зала.

– Мама права, Барт, – мягко проговорил Крис, – поэтому приготовься не слишком разочароваться, если прибудет всего несколько гостей.

Барт будто и не слышал. Он пожелал мне спокойной ночи и пошел к себе. Вскоре разошлись и мы с Крисом и Синди.

Пока Крис зашел к Джори, чтобы сказать ему несколько слов, я ждала Синди. Она вышла из ванной комнаты в коротеньком неглиже, свежая и сияющая.

– Мама, не читай мне снова нотаций. Я больше просто не вынесу. Когда я впервые приехала в этот дом, мне показалось, что это сказка. Теперь мне кажется, что это мрачная крепость, где мы все – узники. Как только кончится бал, я уеду – и ко всем чертям этого Барта! Я очень люблю вас с папой и Джори, но Мелоди стала очень неприятной, а Барт вовсе непереносим. Он не изменится. Он будет вечно ненавидеть меня, а я устала пытаться быть вежливой с ним.

И Синди легла в кровать, проскользнув между одеялом и простыней, и повернулась ко мне спиной.

– Спокойной ночи, мама. Пожалуйста, выключи, уходя, свет. Не проси меня вести себя прилично завтра на балу, поскольку я там буду изображать эталон леди. Разбуди меня за три часа до начала.

– Другими словами, ты не желаешь завтра утром отпраздновать с нами Рождество?

– Ах, – безразличным тоном проговорила Синди, – встать и отыскать свои подарки я всегда успею… не думаю, что я буду последней, кто придет к дереву за подарками… посмотрю, как запоздавшие разворачивают подарки, и порадуюсь вместе с ними. Мне надо выспаться, чтобы быть королевой бала.

– Я люблю тебя, Синди, – проговорила я, выключая свет, а затем нагнулась, чтобы поцеловать ее в теплую нежную шею.

Она мгновенно повернулась, и ее тонкие юные руки обвились вокруг моей шеи. Она зарыдала:

– Мама, мама, ты самый лучший человек! Я обещаю тебе, что буду хорошей. Я теперь стану позволять парням только держать меня за руку… Но разреши мне улететь в Нью-Йорк, чтобы попасть на бал, который устраивает на Новый год один мой хороший знакомый.

Я кивнула:

– Хорошо, если ты хочешь провести Новый год в доме твоего знакомого, пусть будет так; но постарайся, насколько это возможно, не злить завтра Барта. Ты же знаешь, как трудно ему было победить в себе все эти назойливые идеи, одолевавшие его в юности. Помоги ему, Синди. Дай ему почувствовать, что у него есть любящая семья и он дорог всем.

– Я постараюсь, мама. Обещаю тебе, что постараюсь.

Я закрыла за собой дверь ее спальни и пошла пожелать доброй ночи Джори.

Джори был необычайно спокоен.

– Все будет хорошо, мой милый. Как только появится ребенок, Мелоди вновь будет с тобой.

– Будет ли? – горько переспросил он. – Я сомневаюсь. Тогда ее мысли и время будет занимать ребенок. Я буду ей еще менее нужен, чем теперь.

Получасом позже я была в объятиях Криса и с готовностью отдалась единственной любви в своей жизни, которая длилась достаточно долго для того, чтобы я почувствовала твердую почву под ногами и бесконечное счастье… счастье, несмотря на все разрушения судьбы, на все потери.

Призрачный утренний свет проник в мою комнату, разбудив меня еще до того, как зазвонил будильник. Я быстро вскочила и взглянула в окно. Снег перестал падать. Спасибо Господу, Барт будет доволен. Я поспешила обратно к Крису поцеловать его и поздравить.

– С Рождеством, милый доктор Кристофер Шеффилд, – прошептала я ему на ухо.

– Я бы предпочел, чтобы меня называли просто «милый», – пробормотал он, заспанно оглядываясь.

Настроившись на радость в этот чудесный день, я вытащила его из постели, и вскоре уже мы, празднично одетые, вошли в столовую.

В наш дом вот уже два дня приходили наемные рабочие, мужчины и женщины, чтобы украсить дом и приготовить все к балу, повторив блеск и помпезность убранства на день рождения Барта. Плодом их работы стала поистине рождественская сказка, блистающая фантазия, в которую был превращен весь нижний этаж. Я наблюдала за всем этим с долей скептицизма. Была установлена еще одна рождественская ель, которая превосходила нашу «семейную» на пару метров. Синди любовалась этим пиршеством красок, гирлянд, свечей, венков, этой страной сказок. Все, что она увидела в канун Рождества, убедило ее в том, что оставаться в постели неинтересно. Она забыла Ланса и свое одиночество и, как ребенок, восторгалась чудесами.

– Ты только взгляни на этот пирог, мама! Какой он огромный! – Синди так и переполняла радость. – Прости меня, мама, за вчерашнее поведение. Я надеюсь, на балу будет много мальчишек и богатых красивых мужчин. Ах, может быть, в этом доме все-таки будет радость!

– Конечно будет, – проговорил неожиданно вошедший Барт и встал между нами.

Его глаза сияли; он гордо взирал на приготовления. Он был очень возбужден.

– Ты, Синди, оденься построже и постарайся никого не вывести из себя.

Затем Барт присоединился к рабочим и начал раздавать указания. Часто слышался его смех; он был со всеми ласков, включая Джори, Мелоди и Синди, как будто сегодня в честь Рождества все были прощены.

День за днем Джоэл, как мрачная тень, следовал за Бартом, изрекая цитаты из Библии своим надтреснутым голосом. Вот и сегодня в полшестого, уже совершенно празднично одетый, он затянул свое:

– …Легче верблюду пройти в игольное ушко, чем богатому пройти в рай…

– Какого черта ты здесь бормочешь, старик?! – закричал на него Барт.

Моментально водянистые глаза Джоэла сверкнули злобой, будто искра, готовая вспыхнуть под порывом ветра.

– Ты бросаешь на ветер тысячи долларов, мечтая впечатлить кого-то. Но никого не поразишь, потому что у них тоже есть деньги! Многие живут в гораздо более роскошных домах. Фоксворт-холл был лучшим в этих краях в свое время, но это время прошло.

Барт в ярости обернулся к Джоэлу:

– Заткнись! Ты готов испортить любую радость в моей жизни, любое счастье. Все, что бы я ни делал, по-твоему, грех! Ты стар и взял свое от жизни, а теперь мой черед. Я молод, и пришло мое время наслаждаться жизнью! Держи при себе свои религиозные мысли и цитаты!

– «Падению предшествует гордость…»

– «Погибели предшествует гордость, а падению – надменность», – поправил его Барт, к моему откровенному удовлетворению.

Наконец-то Барт увидел лицемерие и опасность в лице Джоэла.

– Гордость – вечная мудрость дураков, – изрек Джоэл, презрительным взглядом окидывая праздничное убранство. – Ты истратил уйму денег, которые могли бы пойти на благотворительность.

– Уйди! Иди в молельню и кичись там своей благонравной гордостью, дядя! В твоем сердце нет ничего, кроме зависти!

И Джоэл вышел из зала, бормоча:

– Он поплатится. В этих горах ничего не прощается и не забывается. Я-то знаю. Кому лучше знать, как не мне? Дни Фоксвортов печальны и горьки, несмотря на все их богатство.

Я обняла Барта:

– Не обращай внимания. У тебя впереди замечательный вечер, Барт. Теперь, когда светит солнце, снег на дороге подтает и смогут приехать все приглашенные. Похоже, Бог сегодня на твоей стороне, поэтому радуйся и наслаждайся.

Ах, как благодарно и признательно он взглянул на меня! Он смотрел, желая сказать что-то в ответ, но не мог. Наконец он просто обнял меня и ушел, явно смущенный. Такой красивый мужчина, подумала я с грустью, и никак не найдет себя. Но ведь должен же быть и у Барта уголок, где он почувствует себя нужным, незаменимым и любимым.

Комнаты, закрытые с начала зимы, были открыты и проветрены; были убраны все экраны, чтобы никто из гостей даже не заподозрил, что мы можем экономить тепло или деньги на него. Были тщательно вычищены все ванные и душевые. В туалетах были припасены всевозможные принадлежности, а в умывальных – разложено по полкам дорогое мыло и вывешены прекрасные гостевые полотенца. Из кабинетных шкафов достали специальный рождественский фарфор и хрусталь.

Около одиннадцати мы собрались у рождественского дерева. Барт был свежевыбрит и великолепно одет, впрочем как и Джори. Только Мелоди была одета затрапезно, как вошло у нее в обычай в последнее время.

Как всегда, я попыталась разрядить обстановку. Взяв на руки Младенца Христа из очень реалистично изготовленных яслей, я спросила:

– Барт, это ты купил? Если это так, то я поздравляю: я нигде еще не видела столь красивых скульптурных изображений.

– Они пришли по почте лишь вчера, и я их сегодня распаковал, – отвечал Барт. – Я купил это прошлой зимой в Италии и отослал морской почтой.

Я была счастлива, что Барт так оживился, услышав мое одобрение, и продолжала расспрашивать дальше.

– Этот младенец очень похож на настоящего младенца, и Дева Мария исполнена чистой красоты. И Иосиф… он очень добр и симпатичен, у него такое снисходительное, всепрощающее лицо.

– И недаром, – отозвался Джори, который в тот момент раскладывал под елкой дополнительные подарки. – В конце концов, вряд ли для него могло быть понятным, чтобы Дева могла забеременеть от какого-то невидимого, абстрактного Бога.

– А ты не утруждайся размышлять об этом, – отвечал Барт, не отрывая любящего взгляда от выбранных им фигурок. – Просто принимай то, что написано в Священном Писании.

– Но тогда почему же ты споришь с Джоэлом?

– Джори… не дразни. Джоэл помогает мне обрести себя. Он был грешником в юности, и теперь он замаливает свои грехи, делая богоугодные дела. А я молодой человек, который жаждет греха, чувствуя, что мое несчастливое детство уже расплатилось за мои возможные прегрешения.

– Я предполагаю, – пошел ва-банк Джори, – что несколько оргий где-нибудь в большом городе заставят тебя убраться восвояси, в Фоксворт-холл, и сделают тебя таким же старым лицемером, как и твой дядя Джоэл. Мне он очень не нравится. Будь ты поумнее, ты бы дал ему несколько сотен тысяч долларов и избавился от него.

Что-то промелькнуло в глазах Барта, из чего я поняла, что ему уже приходила в голову эта мысль. Он пристально поглядел Джори в глаза:

– Почему ты не любишь его?

– Я не могу сказать в точности, – отвечал Джори, который всегда легко прощал. – Но он смотрит на твой дом как на свой собственный. Я несколько раз ловил его на этом, а ты не обращаешь внимания. Не думаю, что он друг тебе, скорее враг.

Сильно расстроенный и озабоченный, Барт покинул нас, пробормотав напоследок:

– Когда вообще у меня были друзья?

Но через несколько минут он вернулся, неся тяжелую охапку подарков. Ему понадобилось сходить в свой офис еще дважды, чтобы донести все, что он купил, и положить под наше семейное дерево.

Затем принес и разложил аккуратно упакованные подарки Крис.

Мелоди с униженным видом, как тень, вошла и расположилась возле камина, – как и прежде, она больше всего на свете любила смотреть на огонь. Под глазами у нее залегли тени. Живот был чудовищно велик. Казалось, душа ее витала где-то далеко-далеко, пока тело, как раздутое темное пятно, пребывало в кресле.

Вскоре мы все, старательно изображая дружное семейство, слушали Синди, которая играла роль Санта-Клауса. За свою жизнь я выяснила, что Рождество само преподносит нам подарки. Все ссоры должны быть забыты, все враги – прощены. Все, даже Джоэл, собрались вокруг дерева, трясли упаковками, строили догадки и, не выдержав, разрывали ленты и веревки, смеясь и подхватывая рождественские песни с пластинок, которые я одну за другой ставила на проигрыватель. Скоро пол был завален блестящей бумагой и разноцветными лентами.

Синди преподнесла подарок и Джоэлу. Он принял его несколько пренебрежительно, как принимал все подарки; скорее всего, он считал нас наивными язычниками, не знающими истинного значения Рождества, которое не требует подарков. Он развернул сверток, и мы увидели белую ночную рубашку и ночной колпак, за которым, должно быть, Синди немало поохотилась. Определенно, надев это все, Джоэл должен был выглядеть как Скрудж. Тут же прилагалась эбонитовая трость. Джоэл швырнул все это к двери:

– Ты что, смеешься надо мной, девочка?

– Я просто хотела, чтобы у вас были теплые вещи на ночь, дядя, – скромно потупив взор, проговорила Синди. – А эта трость позволит вам ходить побыстрее.

– Побыстрее – от тебя? Это ты имела в виду? – Он с трудом наклонился, чтобы подобрать трость, и потряс ею в воздухе. – Может быть, этот подарок я все-таки возьму. Он послужит мне орудием защиты, когда ночью я буду бродить по саду и… по коридорам.

Воцарилось молчание. Никто не решался заговорить. Наконец Синди рассмеялась:

– Дядя, а я об этом подумала заранее. Я знала, что однажды вы почувствуете опасность.

Джоэл молча вышел из комнаты.

Когда все подарки были развернуты и разобраны, Джори с беспокойством оглядел пространство под елкой, а затем начал осматривать комнату.

– Я не забыл про тебя, Барт, – озабоченно проговорил он. – Синди и отец помогли мне завернуть твой подарок, но я развернул его, чтобы доделать кое-что, затем завернул вновь, и Синди помогла мне поднять его. – Он просмотрел кучу из бумаги и лент. – Сегодня рано утром, когда вас еще не было, я пришел и положил его под дерево. Куда он подевался, черт возьми? Это огромная коробка, завернутая в красную фольгу и перевязанная серебряными лентами. Это была самая большая коробка среди подарков.

Барт не сказал ни слова, будто давая понять, что он уже привык к разочарованиям и не придает значения отсутствию подарка от Джори.

Я знала, сколько труда было потрачено на этот клипер; сколько времени Джори делал его, и сделал превосходно; он даже специально посылал за медной проволокой и латунным колесом для руля. Джори все пытался найти его, спрашивая всех, не видели ли они коробку, обернутую в красное, с написанным наверху именем Барта.

Я вскочила и с помощью Криса начала ожесточенно искать среди коробок, тканей, лент и мишуры. Синди начала самостоятельно искать в другом конце комнаты.

– Ой, он здесь! – прокричала она нам. – Был под красной софой.

Она принесла и положила коробку с клипером возле ног Барта, насмешливо сделав перед ним реверанс.

– Для нашего милорда, хозяина дома, – сладким голосом проговорила она, отступая назад и кланяясь. – После той гигантской работы, что Джори потратил на эту вещь, он, конечно, глупец, что дарит ее тебе, Барт, но… может быть, ты оценишь.

Внезапно Джоэл возвратился, неслышно проскользнув в комнату, и встал так, чтобы видеть выражение лица Барта.

Барт тут же отбросил напускной пренебрежительный вид и, как нетерпеливый ребенок, начал распаковывать, будто ожидая чуда от этого, особенного, подарка.

Он разорвал упаковку, так тщательно продуманную и сделанную Джори, и взглянул на брата с открытой, широкой улыбкой, по-мальчишечьи счастливо:

– Девять шансов из десяти, что это тот клипер, который ты делал, Джори. Конечно, ты должен был оставить его себе… но спасибо, огромное спасибо…

Тут Барт сбился на полуслове, посмотрев вниз, в коробку. Радость в его глазах померкла. Он побледнел, в глазах застыло горькое, обиженное выражение.

– Но он сломан, – проговорил Барт. – Раскрошен на мелкие куски… В этой коробке нет ничего, кроме изломанных мачт и разрозненных снастей.

Голос его дрогнул, и он уронил коробку на пол. Он злобно отшвырнул ее ногой и бросил бешеный взгляд на Мелоди, которая не сказала ни слова, даже распаковав свои подарки; лишь поблагодарила нас, кивнув и слабо улыбнувшись.

– Я знал, что ты найдешь способ отомстить мне за то, что я спал с твоей женой! – бросил вдруг Барт.

Последовавшая тишина показалась всем разразившимся громом. Глаза Джори были широко раскрыты от боли и изумления. Мелоди села очень прямо, она смотрела куда-то в пол и непрерывно бормотала о том, что ненавидит этот дом…

Догадывался ли об этом Джори? Вся краска отлила от его лица, но наконец он заставил себя взглянуть в лицо Мелоди:

– Я не верю тебе, Барт. У тебя всегда была отвратительная привычка бить в больное место.

– Я не лгу, – не останавливался на достигнутом эффекте Барт, совершенно игнорируя боль, которою он причинял родным. – В то время, пока ты валялся на больничной койке, в гипсе, я делил ложе с твоей женой, и она отдалась мне быстро и охотно.

Крис вскочил, не выдержав этого, с перекосившимся лицом. Я никогда не видела его в такой ярости.

– Барт, как ты смеешь? Как ты можешь говорить это своему брату? Немедленно извинись перед Джори и Мелоди! Бить лежачего, вот как это называется! Ты слышишь меня? Скажи сейчас же, что каждое слово, тобой сказанное, есть ложь!

– Это не ложь, – упорствовал Барт. – Я вижу, мне здесь опять не верят. Ну что ж, я могу только сказать, что Мелоди оказалась очень хороша в постели.

Синди вскочила и ударила по щеке Мелоди.

– Как ты осмелилась поступить так с Джори? – закричала она. – Ты же знаешь, как он любит тебя!

Барт истерически засмеялся.

Но тут раздался громовой окрик Криса:

– Остановитесь! Взгляни на эту ситуацию трезво, Барт: недостойно из-за испорченного подарка пытаться разрушить брак твоего брата. Где же твоя честь, совесть?

Смех Барта немедленно прекратился. Его глаза в упор холодно взглянули на Криса. Он смерил его взглядом с головы до ног:

– Не тебе рассуждать о чести и совести. Где была твоя честь и совесть, когда ты посягал на сестру? Где она теперь, когда ты продолжаешь спать с ней? Неужели ты не понимаешь, что ваша преступная связь настолько меня оскорбляет, что я не могу думать ни о чем ином, пока вы вместе? Я желал бы, чтобы моя мать закончила свой жизненный путь как достойная, респектабельная женщина… но ты – ты мешаешь этому! Ты, Кристофер!

С лицом, на котором не было ни жалости, ни раскаяния, лишь отвращение, Барт повернулся и ушел.

Оставил нас всех наедине с нашими рождественскими «радостями».

Мелоди хотела тоже уйти. Она встала, дрожа с головы до ног, с опущенной головой, неловко двинулась к двери; но тут на нее напустилась Синди:

– Ты спала с Бартом? Да? Посмотри: у твоего мужа разрывается сердце, а ты молчишь.

Глаза Мелоди, и без того огромные, окруженные черными кругами, сделались еще больше; зрачки, будто от страха, расширились.

– Оставьте меня в покое! – жалобно вскрикнула она. – Я не сделана из стали, как вы все! Я не могу переносить одну трагедию за другой. Джори лежал без движения, без надежды, что он будет ходить, а мне надо было на кого-то опереться. Барт – единственный, кто пожалел меня. Я просто закрыла глаза и вообразила, что он – это Джори.

Джори покачнулся в кресле и наклонился, будто теряя сознание. Я подбежала помочь ему. Он не мог ничего говорить, хватал ртом воздух; руки его тряслись. Я держала Джори в объятиях, а Крис пытался удержать Мелоди, рвущуюся на лестницу.

– Будьте осторожны! – просил он. – Вы можете упасть и потерять ребенка!

– Мне уже все равно, – прорыдала она, убегая наверх.

К этому времени Джори пришел в себя, утер слезы и слабо улыбнулся.

– Ну, теперь я знаю точно, – сказал он. – Я давно догадывался, что между Бартом и Мелоди что-то есть, но полагал, что это плод моей подозрительности. Мне следовало бы знать это. Мел не может жить без мужчины, в особенности в постели… и мне не приходится здесь ее обвинять, не так ли?

Я была потрясена до основания, не могла ничего отвечать и стала собирать разбросанные обертки и ленты. Все как в жизни, подумала я: как старательно мы лелеем свои иллюзии, как красиво их облачаем, и как безжалостно жизнь срывает эту красивую мишуру, и вещи редко оказываются на поверку такими, как мы себе их представляли.

Джори извинился и сказал, что ему нужно побыть одному.

– Кто мог разрушить этот чудесный корабль? – прошептала я. – Синди помогала Джори завернуть его, я видела это. Он был в специальной пенопластовой коробке, предохраняющей его от повреждений. Он не должен был поломаться.

– Я вообще не понимаю, что происходит в этом доме, – ответил Крис. Голос его был исполнен боли. Взглянув на дверь, он увидел застывшего в независимой и воинственной позе Барта. – Что случилось, то случилось, и я уверен, что у Джори в мыслях не было преподнести сломанный клипер в подарок. Он делал его долго и все это время говорил нам, что собирается подарить его для твоего офиса, Барт, чтобы он украшал камин.

– Я тоже уверен, что Джори хотел подарить мне его с чистыми намерениями, – бесстрастно проговорил Барт. – Но моя приемная сестра так ненавидит меня за то, что я воздал ее дружку по заслугам, что, без сомнения, хочет отомстить мне. В другой раз она будет наказана.

– Может быть, Джори уронил коробку, – невинным голосом проговорил вдруг Джоэл.

Я посмотрела на него в упор, но вокруг были люди, и я не сказала того, что хотела.

– Нет, – сказал твердо Барт. – Это сделала Синди. Я должен признать: мой брат всегда хорошо ко мне относился, даже если я этого не заслуживал.

Я все смотрела в смиренное лицо Джоэла, в его блестящие, удовлетворенные глазки, озаренная внезапной мыслью.

Когда все разошлись, в коридоре я поймала Джоэла и сказала:

– Джоэл, Синди не могла поломать работу брата и обделить подарком другого брата. Но ваша цель, насколько я понимаю, – посеять вражду между членами нашей семьи. Я думаю, что это вы разрушили корабль, а потом завернули его как ни в чем не бывало.

Он ничего не ответил, лишь в глазах прибавилось ненависти.

– Зачем вы вернулись сюда, Джоэл?! – закричала я. – Вы утверждаете, что ненавидели своего отца и были счастливы в монастыре в Италии. Отчего же вы там не остались? Наверное, за столько лет у вас там появились знакомые. Вы должны были понимать, что здесь их не будет – здесь вы чужой. Моя мать говорила, что вы всегда ненавидели этот дом. Теперь же вы смотрите на него как на свою собственность!

Но и тогда он не сказал ничего.

Он повернулся и пошел; я последовала за ним в его комнату. По стенам были развешаны иллюстрации к Библии. В дешевых рамках – цитаты из Библии.

Он обошел меня и оказался за моей спиной. Его теплое тяжелое дыхание касалось моей шеи. От запаха тления у меня закружилась голова. Я почувствовала, как он протягивает руки, чтобы задушить меня. Я обернулась: он стоял в нескольких сантиметрах от меня.

Как быстро и бесшумно он мог двигаться, оказывается!

– Мать моего отца звали Коррина, – произнес он сладчайшим голосом, заставившим меня поколебаться в моих рассуждениях. – У моей сестры было то же имя; оно было дано ей в качестве наказания, как постоянное напоминание отцу о его неверной матери. За свою жизнь он постоянно убеждался, что ни одной красивой женщине нельзя верить. Как он был прав!

Он был старый человек, Джоэл; ему было за семьдесят. Но я ударила его. Я ударила его по щеке со всего размаху. Он покачнулся, потерял сознание – и упал.

– Ты пожалеешь об этом, Кэтрин! – закричал он в бешеной злобе. – Ты пожалеешь, как Коррина сожалела о своих грехах. Ты, как и она, проживешь долго, чтобы тяжко раскаиваться в них!

Я быстро вышла из комнаты. Меня охватило чувство, что сказанное им обернется правдой.

В день Рождества обед был подан около пяти, чтобы семья могла подготовиться к вечеру, который был назначен на половину десятого. Барт сиял от счастья. Он погладил мою руку своей теплой рукой, и счастье охватило меня от одного этого. Ведь Барт редко показывал мне свою любовь.

– Ну что ж, если я не могу пока стать владельцем всего этого, то, по крайней мере, я повышу свой престиж хозяина Фоксворт-холла.

Я улыбнулась и задержала его руку в своей:

– Я понимаю: мы сделаем все, чтобы твой бал имел успех.

Джоэл сидел тут же и цинично улыбался, рассылая от себя флюиды злобы.

– Бог да поможет глупцам, что обманывают себя, – пробормотал он вполголоса.

Барт предпочел это не слышать, но я была обеспокоена.

Кто-то сломал клипер, а этот подарок имел громадное значение: он символизировал примирение между братьями. Джори трудился над ним долгие месяцы. Совершить это мог только Джоэл. Что еще нам предстоит? На что способен Джоэл?

Я встретилась с Джоэлом взглядом. Он выглядел ханжески смиренно. Педантично разрезая свою порцию фруктового пирога на маленькие кусочки, он подцеплял их длинными пальцами, долго и сосредоточенно жевал одними передними зубами, как кролик морковь.

– Я откланиваюсь и ложусь спать, – объявил наконец Джоэл. – Я не одобряю званых вечеров и балов, Барт, тебе это известно. Вспомни, что произошло на вечере в честь твоего дня рождения. Памятуя это, тебе следовало бы поостеречься впредь. Я повторяюсь, но это пустая трата денег – развлекать людей, которых ты даже хорошенько не знаешь. Я также не одобряю людей, которые в этот священный день пьют, бесчинствуют и грешат. Этот день должен быть днем почитания Отца Небесного и Его Сына. Нам бы следовало всем молиться, стоя на коленях от рассвета и до полночной звезды. Так мы делали в монастыре, вознося Господу молчаливую молитву за наше появление на этот свет.

Поскольку никто из нас не сказал ни слова, Джоэл продолжил:

– Я знаю, что подвыпившие, веселые мужчины и женщины будут на этом балу выискивать себе новых партнеров. Я помню, как это происходило на балу в честь дня рождения. Грешная современная жизнь наводит меня на мысль о том, насколько чист был мир в годы моей юности. Люди тогда знали, как вести себя достойно в публичных местах. А что происходит за закрытыми дверями – все это сокрыто от наших глаз, поэтому не в нашей воле. Женщины в те времена не открывали своих задов, не стаскивали с себя юбки для каждого встречного. Теперь все не так.

И Джоэл обратил свои холодные голубые глаза на меня, а затем – на Синди.

– Те, кто грешит беспробудно, рано или поздно за это жестоко поплатятся. А некоторые уже и поплатились. – И он со значением остановил свой взгляд на Джори.

– Старый сукин сын, – проговорила Синди вслед уходящему Джоэлу.

– Синди, не смей говорить такие слова! – взвился Барт. – В моем доме я не допущу непристойностей.

– Так пусть меня покарает Бог! – парировала Синди. – Я всего лишь повторила то, что слышала от тебя же, по тому же адресу. И более того, Барт Фоксворт: я собираюсь называть вещи своими именами, и даже в твоем доме.

– Тогда убирайся в свою комнату! – взревел Барт.

– Все веселятся, – съязвил Джори, направив кресло-каталку к лифту. – Что касается меня, то я подумываю о том, не заделаться ли мне истовым христианином и не пойти ли помолиться…

– Для начала, ты никогда и не был христианином, – сорвался на него Барт. – Никто из здесь присутствующих не ходит в церковь. Но придет, придет день, когда каждый из живущих в этом доме будет обязан посещать церковь.

Крис встал и положил на стол салфетку, остановив суровый взгляд на Барте и Синди:

– С меня достаточно. Я долго слушал этот детский лепет, и меня удивляет, как взрослые люди в мгновение ока под влиянием каприза обращаются в младенцев.

Но Джори был задет, и теперь его было не остановить. Он резко крутанул каталку вспять; его глаза загорелись гневом, ноздри раздувались от ярости; его обычно спокойное лицо было перекошено.

– Отец, прости меня, но мне есть что сказать. – И Джори обернулся к вставшему ему навстречу Барту. – Послушай-ка, младший братишка. Я верую в Бога, но я равнодушен к религии. Религия создана для того, чтобы манипулировать и наказывать. Ибо настоящий Бог людей, даже людей церкви, – это деньги.

– Барт, – вступила я в разговор, опасаясь за Джори, – время подниматься наверх.

Но лицо Барта побледнело, и он не слушал меня.

– Если ты веришь тому, что сейчас сказал, тогда неудивительно, что ты сидишь в инвалидном кресле и не можешь подняться. Ты наказан Богом, и тебе на это только что указал Джоэл.

– Ах, Джоэл, – усмехнулся Джори. – Кому интересны занудные поучения старого маразматика? Я наказан каким-то идиотом, который намочил песок в колоннах в ту ночь! Бог не желал наказывать меня: он не пролил на землю дождя. Просто садовый шланг поставил себя на место карающего Бога, и вот я здесь, а не там, в мире балета, для которого я рожден. И как только я смогу, Барт, так я уеду отсюда! Я постараюсь забыть и не вспоминать больше, что ты – мой брат, которого я всегда любил и которому старался помогать.

– Браво, Джори! – закричала Синди, хлопая в ладоши.

– Прекрати! – заорала я на Синди, хватая ее за руку.

Крис схватил ее за другую, и мы вдвоем оттащили ее от набросившегося Барта. Синди сопротивлялась и пыталась освободиться.

– Проклятый лицемер! – кричала Синди Барту. – Я знаю, я слышала на твоем дне рождения, что ты собираешься использовать свою часть в местной общине…

Слава богу, двери лифта закрылись, и Барт не добрался до ненавистной Синди.

– Привыкни держать рот на замке, Синди, – сказал ей Джори. – Ты только сделаешь Барта хуже. Я сам сейчас сожалею о том, что сказал. Ты видела его лицо? Не думаю, чтобы он притворялся или лицемерил в вопросах религии. Он чудовищно серьезен. Если Джоэл действительно лицемер, то Барт – нет.

Крис очень серьезно взглянул на обоих, перед тем как выйти из лифта:

– Джори, Синди, послушайте меня внимательно. Я желаю, чтобы вы оба сегодня сделали все возможное, дабы бал прошел успешно для Барта. Забудьте вражду, по крайней мере на один вечер. Он был нервным ребенком и стал еще более нервным взрослым. Он очень нуждается в помощи. Не психиатров, а тех, кто любит его. И несмотря ни на что, я знаю, что вы оба любите его так же, как мы с его матерью, – и нам не все равно, как сложится его судьба. Что касается Мелоди, то я навестил ее перед обедом, и она в самом деле не слишком хорошо себя чувствует, чтобы быть на балу. Она не позволила мне сделать медицинский осмотр, хотя я пробовал настаивать, и сказала, что ощущает себя чересчур толстой, чересчур неуклюжей и не может позволить, чтобы все гости удивленно ее разглядывали. Думаю, где-то она права. Но если будет на то ваша добрая воля, зайдите к ней и скажите ей несколько ободряющих слов, поскольку бедная девочка тоскует.

Джори выкатил кресло из лифта и направил его прямо к своей комнате, игнорируя закрытые двери Мелоди.

Мы с Крисом одновременно вздохнули.

Синди добросовестно пыталась сказать что-то Мелоди через закрытую дверь. Когда ее попытки не принесли успеха, она оскорбилась:

– Я не позволю Мелоди испортить мне настроение. Она поступает глупо и эгоистично. Что касается меня, то я собираюсь сегодня великолепно провести время. Мне нет дела до Барта и его престижа; я повеселюсь в свое удовольствие.

– Я озабочен тем, что сказала Синди, – проговорил Крис, когда мы лежали вдвоем на нашей широкой кровати, стараясь заснуть перед балом. – Похоже, что она так и не осознала собственной безнравственности.

– Крис, не смей говорить так о Синди. То, что мы поймали ее с этим мальчишкой Лансом, не означает, что она распущенная девочка. Она в каждом встреченном молодом человеке старается узнать свою мечту, своего «принца». Если он говорит ей, что любит, она верит, потому что ей необходимо верить в это. Разве ты не понимаешь, что Барт своим обращением лишил ее уверенности в себе? Синди опасается, что она именно то, что говорит о ней Барт. Она разрывается между отвратительным имиджем, созданным им, и образом чудесной, послушной и нравственной девочки, который создали ей мы. Синди – красивая молодая женщина, а Барт обращается с ней как с грязью.

Для Криса это был долгий день. Он устал. Он повернулся ко мне, обнял и проговорил, засыпая:

– В конце концов Барт исправится. Я уверен в этом, потому что впервые вижу в нем желание найти компромисс. У него отчаянная необходимость верить во что-то или в кого-то. В какой-то момент своей жизни он найдет то, что ему нужно, и тогда под этой маской человеконенавистничества все увидят чудесную душу, которой он обладает.

Спать, спать и погружаться в прекрасные мечты… Гармония в семье, братья и сестра, любящие друг друга… Спи, мечтатель, спи.

Я услышала, как в нижнем холле дедовские часы пробили семь. Час, в который было назначено всем подняться и готовиться к приему гостей. Я потрясла Криса, чтобы он проснулся, принял ванну и оделся. Он потянулся, зевнул, лениво пошел в ванную. Затем побрился. Посмотрел на себя в зеркало и озабоченно спросил:

– Кэти, тебе не кажется, что я набираю вес?

– Нет, милый. Ты выглядишь потрясно, как сказала бы Синди.

– А что ты бы сказала?

– Что с каждым прошедшим годом ты становишься все красивее, – ответила я, обнимая его за талию и прижимаясь щекой к его спине. – А я с каждым годом люблю тебя все больше, и даже когда ты будешь старый, как Джоэл, я и тогда буду видеть тебя таким же, как сейчас… Высокий, в блестящих доспехах, вот-вот ты оседлаешь своего белого единорога, в руках у тебя длинное копье, на котором голова зеленого дракона…

В зеркале мне хорошо были видны выступившие у него на глазах слезы.

– Неужели ты помнишь… – прошептал он. – Неужели после стольких лет…

– Как будто я могу позабыть…

– Но ведь столько лет прошло.

– Столько лет, столько зим… – проворковала я, обнимая его за шею. – И вот я, к собственному восхищению, увидела, что тебе не было необходимости заслуживать мою любовь и уважение… они всегда принадлежали тебе.

Две слезы скатились по его щекам. Я подхватила их губами.

– Значит, ты прощаешь меня, Кэтрин? Скажи мне сейчас же, прощаешь ли ты меня за то, что я превратил твою жизнь в ад? Ведь Барт мог стать совсем иным, если бы я оставил тебя, нашел другую жену и остался для него лишь дядей.

Я хотела поцеловать и обнять его, но нельзя было пачкать праздничный пиджак наложенным на лицо макияжем, поэтому я лишь приложила щеку к его груди, прислушиваясь к горячему биению сердца. Я стояла и слушала: удары этого сердца заставили вспыхнуть мою любовь тогда, в далекой юности.

– Я закрываю глаза и вижу нас: мне двенадцать лет, а тебе – четырнадцать. Я четко вижу тебя, но не вижу себя. Крис, отчего это я не вижу себя?

Он криво улыбнулся. Улыбка получилась горькой.

– Оттого, что я выкрал все твои образы и спрятал их в своем сердце. Но ты не сказала, что простила меня.

– Разве я была бы здесь с тобой, если бы не хотела этого?

– Я молюсь о том, чтобы не расхотела, – сказал Крис, сжав меня что было силы в объятиях.

За окном снова начал падать снег. А здесь, в нашей спальне, Кристофер Долл вновь повернул время вспять. Если этот дом был немилосерден к Мелоди, лишил романтики чувства Синди после изгнания Ланса, то для нас с Крисом, пока он владел течением времени, романтика была возрождена к жизни.

В половине десятого мы, празднично одетые, сели на свои места для приема, готовые с появлением первого гостя вскочить. Тревор с гордым видом стоял, тревожно глядя на часы. Окна парадного холла были украшены великолепно. Огромное рождественское дерево сверкало тысячами огоньков. На украшение только этого дерева ушло пять часов.

Я сидела, как престарелая Золушка, нашедшая давно своего принца и вышедшая за него замуж. Что-то привлекло мой взгляд наверху. В ротонде стояли друг против друга два рыцаря в полном одеянии и вооружении, а мимо них скользила темная тень. Даже в тени ротонды я узнала, кто это. Джоэл, вопреки его словам, не спал в этот час и не молился на коленях за всех грешников.

– Барт, – прошептала я, подзывая стоящего возле меня сына, – может быть, ты задумывал этот вечер, чтобы представить вновь Джоэла его старым знакомым?

– Да, – ответил он шепотом, обнимая меня за плечи, – но я уже понял, что он не захочет присутствовать. Честно говоря, из его друзей лишь несколько осталось в живых, в то время как живы еще множество одноклассниц моей бабушки. А ты выглядишь прекрасно, как ангел. – И его сильные пальцы вонзились в нежную плоть моего плеча.

Был ли это комплимент или вызов мне? На его губах играла циничная усмешка. Он отдернул руку, будто она выдавала его. Я нервно рассмеялась:

– Когда-нибудь, когда я стану старой, как Джоэл, буду горбатой, стану шаркать ногами, перестану наконец грешить, тогда я вновь обрету тот нимб, которого лишилась в расцвете жизни.

И Барт, и Крис поморщились от моей тирады, но Джоэл наверху куда-то пропал, и я была этому рада.

Лакеи в ливреях готовили буфетные столы, в то время как Барт мерил пространство шагами. Он был необыкновенно привлекателен в своем черном смокинге.

Я нашла руку Джори, пожала ее и прошептала:

– Ты сегодня почти так же хорош, как и Барт.

– Мам, скажи ему этот комплимент. Он выглядит прекрасно, настолько великолепно, насколько великолепен был, по-видимому, его отец.

Я внезапно вспыхнула и устыдилась.

– Нет, я не сказала ему об этом ни слова: он настолько безукоризненно доволен сам собой, что, думаю, взорвется от любой похвалы.

– Ты не права, мама. Иди и скажи ему то, что только что сказала мне.

Я встала и подошла к Барту, который молча стоял у окна и глядел на изгиб дороги.

– Не видно ни единого огня фар, – угрюмо пожаловался Барт. – Дороги были расчищены. Снег перестал идти. Наша дорога была даже посыпана гравием. Где они все, черт возьми?

– Я никогда еще не видела тебя таким красавцем, Барт.

Он резко обернулся, пристально посмотрел мне в глаза и перевел взгляд на Джори:

– Даже более красавцем, чем Джори, мама?

– Таким же красавцем, как он.

Усмехнувшись, он отвернулся к окну. Но тут же его настроение изменилось; что-то на дороге отвлекло его от мыслей о себе.

– Посмотри-ка, они едут!

Я увидела вереницу огней, медленно взбирающихся в гору.

– Приготовиться всем, – скомандовал Барт, подавая знак Тревору, чтобы тот был готов распахнуть двери.

Крис занял место у кресла Джори, а я схватила за руку Барта, чтобы образовать линию для приема гостей; Тревор широко улыбнулся нам. Он часто говорил, что он любит званые вечера: «Я всегда обожал балы и вечера. Сердце начинает биться чаще, старые кости омолаживаются».

Прошло некоторое время, но ни одна из вереницы машин не добралась до нашего поворота, никто не позвонил в дверной колокольчик.

На специально сооруженном помосте под ротондой ожидал оркестр. Музыканты вновь и вновь настраивали инструменты, а мои ноги в сверкающих вечерних туфлях на высоком каблуке начали ныть.

Я уселась на элегантный стул, собрала складки платья, чтобы незаметно сбросить под ними туфли, но платье тоже с каждой минутой начинало жать все больше и казалось все более тяжелым. В конце концов уселся и Крис, а Барт занял стул по правую руку от меня. Нам всем становилось все тяжелее, мы будто сдерживали от ожидания дыхание. Не сидел на месте один Джори, передвигаясь от окна к окну и докладывая нам об увиденном.

Я знала, что наверху изнывала в ожидании Синди, которая давно была полностью одета и лишь предвкушала момент, когда можно будет появиться в полном сиянии своей красоты и эффектно спуститься с лестницы, опоздав слегка «по последней моде».

– Должно быть, они опоздают, но приедут, – задумчиво проговорил Джори, когда на часах было половина одиннадцатого. – Просто на обочинах дорог скопилось много снега, и это затрудняет движение.

Губы Барта были плотно сжаты, а глаза холодны как лед.

Никто ничего не говорил. Я же опасалась даже рассуждать на тему, отчего никто не приехал. Тревор нервничал.

Чтобы думать о чем-нибудь постороннем, я сосредоточилась на столах, которые напомнили мне самый первый увиденный мной бал в Фоксворте. Все было очень похоже: красные льняные скатерти, серебро, фонтан с шампанским. Огромные блюда, распространяющие чудесные ароматы, горы деликатесов на хрустальных тарелках; фарфор, золото и серебро… В конце концов я больше не в силах была ждать и положила себе на тарелку всего понемногу, чем вызвала неудовольствие Барта: он пожаловался, что я разрушаю сервировку стола. Я скорчила шутливую гримаску и передала Крису тарелку, наполненную его любимыми кушаньями. Вскоре и Джори присоединился к нам.

Красные витые свечи из настоящего воска догорали. Желатиновые башни начинали оседать и разрушаться. Расплавленный сыр застыл, а подогретые соусы загустели. Шеф-повара с недоумением поглядывали на нас, а я отвернулась, чтобы не оказаться целиком во власти дурных предчувствий.

Все комнаты были в прекрасном рождественском убранстве: уютные, освещенные свечами. Незанятые, предоставленные самим себе слуги начали шептаться – они уже устали от ожидания.

Сверху выплыла Синди в великолепном пунцовом платье, которое сразу затмило мой скромно отделанный бисером наряд. Ее платье было туго схвачено в талии, на плечах были слои гофрированных оборок, демонстрирующих плечи и составляющих великолепное обрамление для чуть выступающих грудей. Юбка была шедевром гофрировки и заканчивалась водопадом белых цветов, ниспадающих вперемежку с прозрачными кристаллами. В волосах Синди также были рассыпаны белые цветы, и в целом ее убранство вызывало ассоциации со Скарлетт О’Хара.

– А где приглашенные? – спросила она, оглядываясь с недоумением, и сияющее выражение ее лица померкло. – Я слушала и слушала сверху, но, не дождавшись звуков музыки, чуть вздремнула, а когда проснулась, то подумала, что пропустила все веселье…

Она сделала паузу, и постепенно страшное разочарование омрачало ее личико.

– Нет, не говорите мне только, что никто не приехал! Я не перенесу этого! – И она трагическим жестом закрыла лицо.

– Никто пока не приехал, мисс, – тактично поправил ее Тревор. – Они, вероятно, сбились с пути; но вам я должен признаться, что вы выглядите сказочно-прелестной, так же как и ваша матушка.

– Благодарю вас, – ответила Синди, проплыв, как настоящая дама, к Тревору и запечатлев на его щеке дочерний поцелуй. – Вы тоже очень впечатляете. – И Синди, невзирая на изумленный взгляд Барта, побежала к пианино. – Пожалуйста, могу ли я начать? – спросила она у миловидного дирижера, который, кажется, обрадовался хоть какому-то событию.

Синди ударила по клавишам, запрокинула голову и запела: «О святая ночь, о ночь, когда звезды сияют…»

Я с изумлением смотрела на девочку, которую, как мне казалось, знала. Это была нелегкая вокальная партия, но она спела ее так искусно, так эмоционально, что даже Барт перестал нервно ходить туда-сюда и оторопело воззрился на Синди.

В моих глазах стояли слезы. Отчего же ты, Синди, столько времени скрывала такой чудный голос? Сколько в нем было чувства… Музыканты подхватили мелодию, следуя более за голосом Синди, чем за ее игрой.

Когда Синди закончила петь, мы все взорвались аплодисментами. Джори закричал:

– Сенсация! Фантастика! Абсолютное совершенство, Синди! Ах ты, змея, ты никогда не говорила нам, что продолжаешь заниматься вокалом.

– А я не продолжала. Это я просто выразила голосом то, что ощущаю.

Синди скромно потупила взгляд, затем исподтишка взглянула на изумленное выражение лица Барта. Барт был не только ошеломлен, как мы все, но явно доволен.

Впервые для него было чем восхищаться в Синди. Но улыбка удовлетворения быстро истаяла на губах Синди и превратилась в грустную усмешку, будто она сожалела, что Барт не оценил ранее ее прочие достоинства.

– Я люблю рождественские гимны и вообще религиозные песнопения; они настраивают меня на торжественный лад. Однажды я пела в школе, и учитель сказал мне, что у меня много чувства в голосе, что позволит мне в будущем стать певицей. Но сама я собираюсь стать актрисой.

Смеющаяся и счастливая, Синди развеселила всех нас, и мы стали праздновать Рождество в семейном кругу, игнорируя до поры до времени неприезд гостей. Синди непрерывно играла на пианино и пела.

Но восторг и очарование для Барта уже прошли.

Он вновь и вновь подходил к окнам, торжественный, натянутый, с прямой спиной.

– Они не могли игнорировать мои приглашения, – бормотал он.

Я тоже не могла себе представить, как его друзья по бизнесу решились оскорбить своего наиболее важного клиента. К тому же весть о роскошных приемах в Фоксворте уже разнеслась, и вряд ли кому-то покажется несоблазнительным такое приглашение.

Барт продолжал строительство своих миражей по обогащению, но прибегал к таким способам, которые Крис назвал бы слишком рискованными. Барт рисковал всем и всегда… и подсчитывал доходы. Только теперь я поняла, что у моей матери, вероятно, был тонкий расчет. Если бы она завещала Барту все огромное наследство единовременно, он бы не работал так увлеченно над увеличением наличной доли. А с такими успехами состояние Барта вскоре должно было превысить состояние Малькольма.

Но что значили эти деньги в его теперешнем глубочайшем разочаровании? Он был настолько расстроен, что даже не прикоснулся к еде. Однако обманутые иллюзии он постарался утопить в ликере, и не прошло и часа, как Барт, накачавшись крепкими напитками, вновь мерил комнату шагами, становясь с каждым шагом все злее и раздражительнее.

Я переживала этот удар как свой собственный, и вскоре, помимо моей воли, по моему лицу побежали слезы.

Крис прошептал мне:

– Нельзя ложиться и оставлять его тут одного. Смотри, Кэти, как он страдает. Но кто-то другой заплатит вскоре за его разочарование.

Минуло половина двенадцатого.

К этому времени лишь Синди еще оставалась в хорошем настроении. Музыканты и прислуга были обворожены ею. Когда она не пела, она танцевала с каждым мужчиной в зале, не гнушаясь пожилым Тревором и прислугой. Она делала жесты официанткам, приглашая их присоединиться к веселью, которое, казалось, Синди щедро рассыпала вокруг себя.

– Давайте пить, есть и веселиться! – кричала Синди, улыбаясь Барту. – Ведь это не конец света, братик мой Барт! Что тебя так волнует? Мы слишком богаты для того, чтобы к нам хорошо относились. И взгляни: у нас по меньшей мере двадцать гостей. Так давайте же праздновать, давайте пить, веселиться, есть и танцевать!

Барт пристально взглянул на нее. Синди высоко подняла бокал с шампанским:

– Мой тост – за тебя, брат Барт. За каждую гадость, что ты сказал мне и обо мне, я желаю тебе благополучия, здоровья, счастья, много любви и долгих лет. – И Синди прикоснулась бокалом к бокалу Барта и выпила шампанское. Не угомонившись, она предложила другой тост: – Я вижу, что ты сегодня потрясающе выглядишь, и те девушки, которые не приехали на бал, упустили лучший шанс своей жизни. Так вот мой второй тост: за самого блестящего холостяка в мире! Я желаю тебе счастья, радости и любви. Я бы пожелала тебе успеха, но вижу, что в этом пожелании ты не нуждаешься.

Барт напрягся.

– Отчего я не нуждаюсь в успехе? – спросил он.

– А какой еще успех тебе нужен? Успех приходит вместе с деньгами, а денег вскоре у тебя будет столько, что ты не будешь знать, куда их девать.

Барт склонил голову:

– Я не ощущаю успеха. По крайней мере, успеха своего вечера.

Голос его дрогнул, и он повернулся к нам спиной. Я вскочила и подошла к нему:

– Потанцуешь со мной, Барт?

– Нет! – резко ответил он, отойдя к дальнему окну.

Синди веселилась как ни в чем не бывало. Я была очень опечалена за Барта, который многое поставил на карту в зависимости от этого вечера. Из сочувствия к нему мы все переместились в передний зал, сидели там и ждали гостей, которые, видимо, показали нам теперь, что они думают о Фоксвортах, если, приняв приглашение, не прислали отказа и не приехали.

Часы начали бить двенадцать. Барт отошел от окна и упал на софу, горько взглянув в сторону Джори:

– Я должен был предвидеть это. Они приехали на мой день рождения лишь для того, чтобы видеть, как танцует Джори. А теперь, когда ты не можешь танцевать, – к черту меня и мое приглашение! Они оскорбили меня – и они поплатятся. – Голос его был низким, злым; в нем звучал тот же запал затаенной мести, что и в голосе Джоэла. – Я разорю их. Вскоре в радиусе двадцати миль не останется ни единого дома, который бы не принадлежал мне. Имея завещание бабушки, я смогу взять любой заем, и я скуплю их все, заставив платить по закладным. Я найму хороших юристов и выгоню всех, кто служит сейчас. Я подорву весь рынок недвижимости, обвалю цены. Я скуплю все дома, когда они вынуждены будут продавать за бесценок. В Шарлотсвилле и его окрестностях не останется ни одной старой аристократической семьи! А все мои бывшие коллеги по бизнесу останутся с громадными долгами.

– И тогда ты будешь удовлетворен? – спросил Крис.

– Нет! – взревел Барт. – Я буду удовлетворен лишь тогда, когда восторжествует справедливость! Я не заслужил, чтобы со мной так обращались! Они отвергли меня! Они будут за это платить, платить и платить!

Кровь застыла в моих жилах: это были мои собственные слова. Я говорила их, когда носила в своем чреве этого ребенка, Барта. Поежившись, я попыталась сгладить впечатление:

– Прости, Барт. Но потеря, мне кажется, не так уж велика. Мы все вместе, у нас крепкая семья. А Синди своим пением и танцами организовала нам настоящий праздник.

Но он не слушал. Он глядел на все это съестное великолепие, заполнявшее столы. Шампанское перестало пениться. Ликеры и вина никому не развязали язык и не открыли Барту ожидаемые финансовые секреты. Он посмотрел на девушек в красивых черно-белых униформах: некоторые из них уже были навеселе, некоторые танцевали. Взглянул на официантов: многие из них все еще держали подносы с потеплевшими напитками. Заметив его взгляд, они встали в ожидании сигнала к окончанию вечера. Великолепная ледяная скульптура, изображавшая трех пастухов, мудреца и множество животных, растаяла и растеклась темной лужей по скатерти.

– Каким счастливцем ты представал в своем балете «Щелкунчик», Джори, – проговорил Барт, направляясь к лестнице. – Ты там изображал уродца, который превратился в красивого принца. Ты был лучшим танцовщиком – и все самые прекрасные балерины были твои. И в «Лебедином озере», и в «Ромео и Джульетте», и в «Спящей красавице», и в «Жизели». Везде, кроме последнего случая. А ведь последний – самый важный, не так ли?

Какая жестокость! Боже, какая жестокость! Я видела, как Джори не смог даже защититься усмешкой от нанесенного удара. Сердце мое заныло.

– Счастливого Рождества, – проговорил Барт, исчезая наверху. – Джоэл был прав. Нам не следует праздновать этот день, и ни один праздник больше не будет проходить в этом доме, пока я – его хозяин. Джоэл предупреждал меня, чтобы я не становился как другие. Мне не стоит заслуживать любовь и уважение людей. Отныне я буду уподобляться только Малькольму. Я заслужу уважение подавлением, железным кулаком, властью. И мою мощь очень скоро почувствуют все те, кто оскорбил меня сегодня.

Он ушел, а я обернулась к Крису:

– Он говорит как безумный!

– Нет, дорогая, он не безумен – он просто Барт, снова очень эмоциональный и снова ранимый и раненый. В детстве он наказывал сам себя, ломая кости, нанося себе раны, потому что не мог вписаться в общество сверстников и не успевал в школе. Теперь он из чувства мести собирается ломать чужие жизни. Почему же у него ничего не получается, Кэти?

Наверху вновь появилась темная тень, и мне показалось, что Джоэл трясется от беззвучного смеха.

– Крис, иди наверх, а я скоро приду.

Но Крис хотел знать, что я замышляю, поэтому мне пришлось солгать, что я должна отдать распоряжения по уборке столов.

Как только все ушли, я бросилась в огромный офис Барта, закрыла дверь и начала рыться в столе, где и нашла возвратные карточки гостей, которые пришли вовремя, неделю назад. Они были заляпаны чернильными отпечатками пальцев. Двести пятьдесят. Я закусила губу. Если бы был отказ, он был бы отослан особо.

Но ни одного отказа. Люди поступают подобным образом лишь по отношению к тем, кого хотят намеренно оскорбить.

Я аккуратно положила карточки на место и поспешила в комнату Джоэла. Не трудясь даже постучать, я отворила дверь. Джоэл сидел на кровати, согнувшись в беззвучном смехе. Он обхватил себя тощими руками и подпрыгивал.

Я тихо ждала на пороге, и, только отсмеявшись, он заметил отбрасываемую мной тень. Ахнув, он воззрился на меня.

– Отчего ты здесь, племянница? – тонким скрежещущим голосом спросил он.

Седые волосы на его голове были всклокочены и торчали, как рога.

– Уже давно я снизу наблюдаю, как вы ходите по ротонде и смеетесь. Отчего вы смеетесь, Джоэл? Вам нравится, что Барт страдает?

– Я не знал, – пробормотал он, стараясь вставить челюсть на место. Затем он провел рукой по волосам, приглаживая их. И встретился со мной взглядом. – Ваша дочь учинила такой шум внизу, что я не мог спать. Я взглянул на всех вас в вечерних платьях, ожидающих гостей, и не смог сдержать смеха.

– У вас очень злое чувство юмора, Джоэл. А я было думала, что вы симпатизируете Барту.

– Я действительно люблю этого мальчика.

– В самом деле? – язвительно переспросила я. – Не думаю, иначе бы вы не смеялись. Скажите, разве не вы отправляли приглашения?

– Я не помню, – спокойно сказал он. – Время для меня неинтересно, я старый человек. То, что было годы назад, представляется более ясным, чем то, что было месяц назад.

– Но у меня хорошая память, Джоэл. Намного лучше вашей.

Я села на один из немногих стульев.

– У Барта, я помню, было деловое свидание, и поэтому он передал всю пачку приглашений вам. Вы отправили их, Джоэл?

– Конечно! – со злостью выпалил он.

– Но только что вы сказали, что не помните.

– Я помню именно этот день. У меня это заняло уйму времени.

Пока он говорил, я наблюдала за выражением его глаз.

– Вы лжете, Джоэл, – сказала я. – Вы не отправляли эти карточки. Вы принесли их вот в эту комнату, распаковали каждый конверт, сами заполнили графы: «Да, мы будем счастливы присутствовать» – и отправили по почте обратно Барту. Я нашла их. Я никогда еще не видела такого количества неверных, дрожащих почерков, к тому же все – разноцветными чернилами. Это вы подписали их!

Джоэл медленно встал. Он опять вобрал руки в воображаемые рукава монашеской рясы.

– Я думаю, женщина, что ты потеряла рассудок, – холодно сказал он. – Если желаешь, пойди к своему сыну и расскажи ему о своих диких подозрениях. Посмотрим, поверит ли он тебе.

Я вскочила и направилась к двери:

– Я собираюсь сделать именно это! – и громко хлопнула дверью.

В своем кабинете Барт сидел за столом; на нем была пижама, а поверх нее черный шерстяной халат. Он одну за другой отправлял карточки гостей в огонь. К своему ужасу, я увидела, что он не только абсолютно пьян, но и продолжает пить.

– Что тебе нужно? – заплетающимся языком, сощурив глаза, спросил он.

– Барт, я должна сказать это тебе, а ты обязан выслушать. Я думаю, что Джоэл не отправлял ни одного приглашения и поэтому приглашенные не приехали.

Барт старался сосредоточить взгляд и напрячь мозги.

– Джоэл всегда выполняет мои приказы. Он отправил приглашения. – Барт облокотился на спинку стула и закрыл глаза. – Я устал. Уходи. Не стой здесь и не жалей меня. Они приняли приглашения… я ведь сжег их ответы.

– Барт, послушай меня. Не засыпай, пока я не кончила говорить. Ты не обратил внимание на то, как странно они были подписаны? Все разными цветными чернилами, кривым почерком! Джоэл принес их в свою комнату, вскрыл, и все, что ему было нужно, – это написать на каждом «Да» и отвезти на почту для отправки тебе, поскольку на них уже были марки.

Он не открыл глаз:

– Мама, я думаю, тебе надо пойти спать. Мой дядя – мой лучший друг. Он никогда не сделает того, что могло бы навредить мне.

– Барт, пожалуйста, не доверяй Джоэлу чрезмерно.

– Убирайся! – заорал Барт. – Это ваша вина, что они не приехали: твоя и человека, с которым ты спишь!

Я была сражена, уничтожена. Я повернулась, чтобы идти прочь, и споткнулась. А вдруг Джоэл и в самом деле такой, каким его считают Крис и Барт, и то, что сказал Барт, – сущая правда? Безвредный старик Джоэл, который вернулся доживать свои дни в родном доме, возле единственного человека, который его любит и уважает.

Рождество минуло. Я свернулась калачиком возле Криса, который всегда быстро погружался в сон; я же вертелась, думала, изнывала от бессонницы и не могла найти покоя. Позади меня блестела рубиновым глазом голова огромного лебедя. Я слышала гулкий бой дедовских часов, которые в конце нашего коридора пробили три. Несколько минут назад я проводила глазами красную машину Барта, которая помчалась к ближайшему кабаку, где, без сомнения, Барт утопит свои печали в алкоголе и успокоится в постели какой-нибудь шлюхи. Не однажды уже он возвращался домой, благоухая ликером и дешевыми духами.

Проходил час за часом – я ждала возвращения Барта. Мое воображение рисовало мне всевозможные ужасы. В ночь, подобную этой, алкоголь в дороге может оказаться опаснее, чем мышьяк.

Я не могла лежать здесь и ничего не делать. Я вскочила, заботливо прикрыла одеялом Криса, обвила его тяжелые, сильные руки вокруг подушки, которую предназначила ему вместо себя, – он сейчас же поверил подлогу и обнял подушку покрепче. Я поцеловала его спящего и пошла в крыло Барта, чтобы ждать его там.

Было почти пять часов утра, холодного снежного утра, когда я услышала, как подъехала машина. Я лежала на белой софе, свернувшись калачиком и закутавшись в халат, подложив под спину красно-черные подушки.

Сквозь дремоту я услышала на лестнице его пьяные, заплетающиеся шаги, потом он прошел по комнатам, натыкаясь на мебель, почти так, как это было в его детстве. Он исполнял свои хозяйские обязанности: смотрел, хорошо ли убраны комнаты, чтобы в противном случае сделать выговор прислуге. Ни одна газета не должна оставаться на виду, все журналы должны быть сложены в аккуратные стопки. Ни одна вещь не должна валяться на диване, висеть на наружных вешалках или на спинке стула.

Наконец Барт вошел в свою комнату и включил свет. Некоторое время он раскачивался из стороны в сторону, обретая равновесие, потом заметил меня, сидящую в сумерках в дальнем углу. Я разожгла камин, и в нем весело затрещали поленья. Блики пламени плясали на белых стенах, создавая розово-оранжевую феерию.

– Мама, какого черта? Разве я тебе не сказал, чтобы ты оставалась в своем крыле дома?

Но я ясно видела, что даже в таком состоянии он рад видеть меня.

Он неуверенно взял курс на кресло, дошел и упал в него, закрыв глаза, омраченные тенями. Я встала, чтобы помассировать ему шею. Пока я работала руками, он спрятал лицо в ладони и напряг шею, будто ощущал боль. Затем он вздохнул, откинулся назад и туманным взором посмотрел мне в глаза.

– Не надо было напиваться, – непослушным языком пробормотал он, вздыхая.

Я села возле него.

– Я после этого всегда совершаю глупости, а потом чувствую себя больным. Глупо, потому что ликер всегда лишь усугубляет мои проблемы. Мама, почему я такой? Я не могу даже напиться до забытья. Я всегда чересчур чувствителен. Я случайно подслушал, что Джори мастерит тот чудесный клипер в подарок мне, и загорелся от радости. Никто еще не проводил месяцы подряд над подарком для меня… Но клипер оказался сломанным. Джори так старался, он превозмогал боль, чтобы сделать этот подарок… и в результате он оказался в мусорном ведре.

Барт говорил так взволнованно, искренне… И я пыталась, всеми силами пыталась уверить его в своей любви. Не важно, что он был пьян, – в эти минуты он трогал меня своей добротой, своей способностью любить.

– Милый, Джори сделает для тебя еще один, – говорила я, не вполне уверенная, что Джори захочет.

– Нет, мама, я больше не хочу. Что-нибудь случится и с другим. Просто это какой-то рок навис над моей жизнью. Жизнь всегда забирает у меня то, что я люблю или хочу. Впереди у меня нет ни счастья, ни любви. Мне никогда не достичь своего «заветного желания», как я говорил в детстве. Разве не были мои тогдашние мечты детскими и глупыми? Неудивительно, что все испытывали ко мне жалость: так сильно мне хотелось невозможного. Я всегда слишком сильно и много хочу. Я никогда не могу удовлетвориться. Ты и твой любимый дарили и давали мне все, чего бы я ни захотел, и даже то, о чем я не просил, но я никогда не был счастлив. Поэтому я решил никого не любить больше, ничего не хотеть. Я понял: рождественский бал не принес бы мне удовольствия, если бы даже гости приехали. Я бы не смог поразить их воображение. А в результате я был бы обречен на очередной неуспех, как безуспешны были все вечера, которые вы устраивали для меня. И все же я заставил себя обмануться и поверить, что если бы этот вечер удался, то и вся моя жизнь изменилась бы к лучшему.

Ликер развязал Барту язык, и он говорил со мной так откровенно, как никогда раньше.

– Глупо, правда? – продолжал он. – Все глупо. Синди права, когда называет меня шутом и идиотом. Я смотрю на себя в зеркало и вижу красивого мужчину, похожего на моего отца, которого, как ты мне говорила, ты любила больше других мужчин. Но я вижу, что внутренне я не красив, нет: душа моя темнее самого греха. Утром я просыпаюсь, вдыхаю свежий утренний воздух, вижу капли росы, блестящие на розах, или вижу зимнее солнце, сверкающий снег и думаю о том, что жизнь, может быть, все же даст мне шанс. Я так надеюсь, что однажды увижу себя – такого, каким я должен быть, таким, каким я смогу себя любить. И вот поэтому, уже давно, я решил сделать это Рождество счастливейшим в нашей жизни. Не только для Джори, который заслуживает этого, но и для тебя, и для себя. Ты ведь думаешь, что я не люблю Джори, а я люблю его.

Он опустил голову на руки и тяжело вздохнул:

– Нет, пришло время сознаться, мама. Я иногда ненавижу Джори, да, это отрицать нельзя. К Синди у меня вообще нет никакой любви. Всю свою жизнь она только и делала, что отнимала у меня то, что принадлежит мне. А она чужая нам, чужая. Джори всегда перепадала большая часть твоей любви. Меня никогда никто не любил сильно. Я так надеялся, что Мелоди отдаст свою любовь мне. А теперь я понял, что ей просто нужен был кто-то взамен Джори. Любой мужчина, подходящий по социальному уровню и желающий ее, годился бы для этой роли. Вот почему я теперь ненавижу и ее, как ненавижу Синди.

Он отнял руки от лица; взгляд его темных глаз был необыкновенно горек. Огонь камина отражался в них, и от этого они походили на пылающие угли. Алкоголь делал его дыхание прерывистым. Мое сердце зашлось от горестного сочувствия. Я встала, обошла его кресло и скользнула руками по его шее.

– Барт, я не спала сегодняшнюю ночь, ждала, когда ты вернешься домой. Скажи мне, что я могу сделать, чтобы помочь тебе? Никто из семьи не испытывает к тебе ненависти, поверь. Даже Синди. Ты часто разочаровываешь нас, но мы не желаем отталкивать тебя.

– Расстанься с Крисом, – сказал он безжизненным голосом, будто потеряв надежду на то, что я выполню эту просьбу. – Только это докажет мне, что ты любишь меня. Только когда ты порвешь с ним, тогда я почувствую себя любимым и смогу любить тебя.

Боль пронзила меня.

– Но он умрет без меня, Барт, – прошептала я. – Я понимаю, что тебе могут быть неприятны наши отношения. Ты не поймешь, да я и сама не понимаю, почему он не может без меня, а я без него. Нет этому объяснения, кроме долгой памяти о том, как мы с ним оба оказались в страшной ситуации, беспомощные, одинокие. Мы создали себе мир мечты, мы сами себя в него заперли. И теперь, когда нам обоим уже много лет, мы все еще пребываем в этом фантастическом мире. Мы не можем друг без друга и без созданного нами мира. Если мы его лишимся, то погибнем оба.

– Но, мама! – страстно бросился ко мне Барт и прижался к моей груди. – Ведь у тебя буду я! – Он взглянул на меня снизу вверх, продолжая обнимать. – Я хочу, чтобы душа твоя очистилась, пока не поздно. То, что вы с Крисом совершаете, – против правил, установленных Господом и обществом. Отпусти его, мама. Я молю тебя, отпусти его с Богом – пока с кем-нибудь из нас не случилось ничего ужасного. Отпусти своего брата с его братской любовью.

Я отодвинулась от него. Отвела назад рукой упавшую на лоб прядь. Я чувствовала себя поверженной. Это невозможно – то, о чем он просит.

– Ты хочешь убить меня, Барт?

Он закусил нижнюю губу – детская привычка, которая возвращалась к нему, когда он был взволнован.

– Я не знаю. Иногда мне хочется, чтобы ты умерла. Иногда я ненавижу тебя больше, чем его. Ты так нежно мне улыбаешься, что кажешься ангелом, сердце мое готово выпрыгнуть из груди, и тогда мне больше всего хочется, чтобы ты всегда была такой. Но когда я ложусь спать, то часто во сне меня преследует какой-то шепот, твердящий, что ты – грешница и заслуживаешь смерти. Когда же я представляю себе, что ты мертва и лежишь в земле, глаза мои застилают слезы, а сердце разрывается, тело становится тяжелее свинца, и мне кажется, что со мной все кончено: я одинок, мне страшно. Мама, может быть, я сумасшедший? Почему я даже не могу любить без уверенности, что любовь будет длиться вечно? Почему я не могу забыть о том, что ты совершаешь грех? Я так надеялся на Мелоди. Она была прекрасна, но потом стала безобразной и толстой. Вечно ныла и надоедала мне жалобами на мой дом. Даже Синди оценила, как я обставил дом, и была благодарна мне. Я возил Мелоди в лучшие рестораны, в театр и кино, чтобы она и думать забыла о Джори. Но она не желала. Она вечно твердит о балете и о том, как он много значит для нее. И только когда мне это надоело, я понял, что был для нее просто мужчиной, замещающим Джори, – на самом деле она не любила меня. Она использовала меня только для того, чтобы забыть свою потерю. А теперь она вовсе не похожа на ту девушку, которую я когда-то полюбил. Она хочет жалости, а не любви. Она просто воспользовалась моей любовью, поэтому я даже смотреть на нее не могу.

Вздохнув, он продолжил так тихо, что я едва слышала:

– Когда я гляжу на эту шалопайку Синди, я думаю, что когда-то ты выглядела, как она сейчас. И тогда я догадываюсь, почему Крис влюбился в тебя. За это я еще больше ее ненавижу. Она дразнит меня, ты знаешь это. Ее вид заставляет меня думать о пороке, о том грехе родственной любви, в который впали вы с Крисом. Она разгуливает в своей спальне в одном бикини. А ведь ей хорошо известно, что я проверяю все комнаты, перед тем как лечь спать. Сегодня, например, на ней была такая прозрачная ночная рубашка, что она не скрывала практически ничего. Но она даже не смутилась, встретив меня в таком виде, и позволила себя разглядывать. Джоэл говорит, что она просто потаскуха.

– Тогда не заходи к ней в комнаты, – сказала я, стараясь сохранить спокойствие. – Если не хочешь видеть то, что тебе неприятно, старайся не видеть. А Джоэл – ограниченный, глупый старик. Поколение Синди, Барт, не привыкло к нашим условностям. Они все ходят полуголые. Но ты совершенно прав: она не должна демонстрировать всем свое тело. Я поговорю с ней об этом утром. Ты уверен, что она намеренно выставляла свою наготу?

– А ты сама разве не делала этого намеренно? – мрачно произнес он. – Запертая на чердаке с Крисом, разве ты не показывала ему намеренно свое тело?

Что я могла ответить, чтобы он понял? Он никогда бы не понял.

– Мы все хотим прожить жизнь достойно, Барт. Все это было так давно, что я не хочу даже вспоминать. Я стараюсь забыть. Мне хотелось бы думать, что Крис – мой муж, и не вспоминать, что он мой брат. Нам нельзя было иметь общих детей. Разве это недостаточное наказание? Ты не находишь, что стоит нас хоть чуточку пожалеть?

Но Барт покачал головой, и его глаза потемнели.

– Уходи. Ты опять приводишь всякие доводы себе в оправдание. А я снова чувствую ту гадость, которую ощутил, когда все узнал про вас. Я тогда был подростком, и мне необходимо было чувствовать себя и мир чистыми и цельными. Мне и сейчас это необходимо. Именно поэтому я без конца принимаю душ, бреюсь, приказываю слугам убирать, чистить, пылесосить каждый день. Я все время стараюсь отчистить ту грязь, которой ты и Крис запачкали мою жизнь, – и не могу!

Даже в объятиях Криса я не могла найти успокоения. Сон не приходил. Наконец я задремала. И тут же вскочила, услышав отдаленные крики. Второй раз за ночь выскочив из постели, я побежала в ту сторону, откуда они раздавались.

По полу длинного коридора ползла Мелоди, а я в растерянности смотрела на нее. На ней была белая ночная рубашка, снизу, как мне показалось, отороченная неровными красными полосами. Она ползла и стонала, а мне чудилось, что я все еще сплю. Длинные волосы ее были всклокочены, на лбу выступили капли пота, а за ней тянулся по полу кровавый след!

Она безумным взором взглянула на меня и, узнав, простонала:

– Кэти, у меня начались роды…

Она закричала, затем ее глаза медленно-медленно закатились, и она потеряла сознание.

Я кинулась к Крису, потрясла его за плечо. Он проснулся, потер сонные глаза.

– Мелоди! – прокричала я. – У нее начались роды! А сейчас она лежит на полу в холле, вся в крови!

– Не волнуйся, – успокоил он меня, выскакивая из постели и надевая халат. – Первые роды проходят медленно, иногда даже слишком.

Однако у него в глазах было беспокойство, будто он мысленно подсчитывал, сколько времени уже прошло с начала родов.

– У меня в чемоданчике есть все, что надо. – И он начал собирать одеяла, чистые простыни, полотенца.

У него все еще был цел тот чемоданчик с медицинским инструментом, который он получил по окончании медицинского колледжа. Он хранил его все годы, как святыню.

– Если у нее кровотечение, как ты говоришь, значит нет времени на то, чтобы ехать в больницу. Теперь все, что требуется от тебя, – это вскипятить воду. Во всех фильмах акушеры требуют кипяченой горячей воды.

– Мы не в кино, Крис! – нетерпеливо закричала я, полагая, что он просто хочет устранить меня.

Мы почти бегом дошли до Мелоди, и он наклонился над нею.

– Я знаю. Но я был бы рад, если бы ты сделала еще что-нибудь, кроме того, чтобы бегать здесь и кричать. Отойди, Кэтрин, – уже почти грубо приказал он.

Он поднял Мелоди, и в его руках она казалась легче перышка, хотя ее живот возвышался как гора. Войдя в ее комнату, он уложил Мелоди на кровать, подсунул под нее подушки и попросил меня принести побольше полотенец и простыней.

– Двигайся, Кэтрин, двигайся! Положение ребенка говорит о том, что роды идут. Головка опустилась, и он продвигается вперед. Беги, Кэтрин! Мне надо простерилизовать некоторые инструменты. Неужели, черт побери, нельзя было сказать мне, что у нее начались схватки? Пока мы все веселились и радовались подаркам, она испытывала страдания. И ничего никому не сказала. Что, черт возьми, происходит со всеми в этом доме? Все, что нужно было, – это предупредить нас!

Еще до того, как он закончил эту тираду, предназначенную больше для себя самого, чем для меня, я уже летела по коридору, затем вниз по лестнице – на кухню, чтобы поставить на огонь чайник. И все время с беспокойством думала о том, что Мелоди, скорее всего, хотела этим наказать себя и нас. А может быть, она даже желала смерти своему ребенку, чтобы не возвращаться в Нью-Йорк с мужем-паралитиком и ребенком, по существу лишенным отца.

Когда глядишь непрерывно на чайник, он никак не закипает. Тысячи ужасных мыслей пронеслись у меня в мозгу, пока я глядела на воду, ожидая появления хоть единого пузырька. Что там делает Крис? Может быть, разбудить Джори и сказать ему? Почему Мелоди так поступила? Может быть, она – человек, схожий с Бартом, и сама себе придумывает наказание за грехи? Прошел, наверное, целый час, и наконец вода закипела. С испускающим пар чайником в руках я поднялась по лестнице, потом снова спустилась вниз, пока воды не стало достаточно.

Крис устроил Мелоди в полусидячем положении, подложив ей под спину подушки. Ноги ее были широко раздвинуты, под колени тоже были подложены подушки. Кровь текла из нее. Крис положил вокруг Мелоди полотенца, простыни и все, что мог собрать, чтобы промокать кровь.

– Я не могу остановить кровотечение, – озабоченно проговорил он. – Меня пугает мысль, что ребенок может захлебнуться кровью. Кэти, – кивнул он мне, – надень резиновые перчатки и возьми в моем чемоданчике щипцы. Будешь извлекать из кипятка и подавать мне инструменты, когда я тебе скажу.

Я кивнула, страшно испуганная тем, что не вспомню названий инструментов, потому что много лет прошло с тех пор, как Крис называл мне их.

– Просыпайся, Мелоди. – Крис слегка похлопал ее по щекам. – Мне нужна твоя помощь. – Он обратился ко мне: – Кэти, намочи тряпку в холодной воде. Положи ей на лоб, чтобы она очнулась и смогла тужиться: надо поскорее выдавить ребенка наружу.

Действительно, как только я положила ей на лоб холодную тряпку, Мелоди вернулась в реальность, наполненную болью, и начала яростно отталкивать Криса, стремясь закрыть свою наготу.

– Не дерись со мной, – по-отцовски ласково проговорил он. – Твой ребенок почти уже родился, Мелоди. Но ты должна натужиться и дышать глубоко. Если ты будешь натягивать на себя простыни, я не смогу видеть, что я делаю.

Все еще вскрикивая, она пыталась теперь следовать приказам Криса. Пот стекал по ее лицу и смачивал волосы и грудь. Ночная рубашка, задранная до пояса, вскоре намокла.

– Помоги ей, Кэти, – приказал Крис, манипулируя каким-то инструментом, как я полагала – щипцами.

Я наложила руки на то место, которое он указал, и стала давить.

– Ну пожалуйста, милая, – прошептала я умоляюще, когда она перестала на минуту кричать и могла услышать. – Ты должна помочь. Именно сейчас твой ребенок хочет выйти наружу и борется за свою жизнь.

Ее дикий взгляд, полный боли и страха, не воспринимал реальность.

– Я умираю! – завопила она, перед тем как в решающий момент закрыть глаза, сделать глубокий вдох и, с моей помощью, поднатужиться сильнее.

– Ты прекрасно все делаешь, Мелоди, – воодушевлял ее Крис. – Еще одна потуга, и я смогу увидеть головку ребенка.

Обливаясь потом, держась за мои руки и отчаянно зажмурившись, Мелоди сделала последнее усилие.

– Молодец! Ты все делаешь прекрасно… Я уже вижу головку, – бросив на меня гордый взгляд, счастливым тоном заключил Крис.

В этот момент глаза Мелоди вновь закатились, голова склонилась набок, она вновь была в обмороке.

– Все в порядке, – успокоил меня Крис, взглянув в лицо Мелоди. – Она хорошо потрудилась, и теперь я могу сделать свою часть работы. Она прошла через самое трудное и может отдохнуть. Я было думал, что придется накладывать щипцы, но в них нет необходимости.

Уверенными, осторожными движениями рук он вошел в родовой канал и извлек крошечного ребенка, которого передал мне. Я держала этот маленький красный комочек и смотрела на него в немом благоговении: это был сын Джори! Он морщил личико размером с яблоко, колотил воздух крошечными кулачками, сучил невероятно маленькими ножками, приготавливаясь к первому крику, пока Крис обрезал пуповину и завязывал ее. Младенец уже захватил мое сердце всепоглощающей любовью, не успев еще крикнуть. Этот замечательный ребенок, мой внук, родился от любви моего сына к его жене. Я глядела на него со слезами восхищения, мое сердце билось от радости за Джори, а Крис в это время трудился над Мелоди, извлекая из нее то, что, как я полагала, было плацентой.

Я вновь взглянула на крошечного, худенького, похожего на куклу ребенка, который был рожден от союза двух сердец и их любви к балету… Возможно, он даже слышал балетную музыку, когда был зачат. Я прижала младенца к своему сердцу, думая о том, что это наилучший образ Божий на земле, созданный по подобию Божьему: красивее, чем дерево, очаровательнее цветка, это – человек. Как и сын Божий, он рожден почти на Рождество. Мой внук!

– Крис, он такой маленький. Он выживет?

– Без сомнения, – отвлеченным, занятым тоном ответил он, продолжая хлопотать над Мелоди. Отчего-то он был нахмурен и озабочен. – Почему бы тебе, Кэти, не взять весы и не взвесить его? Потом, если сможешь, искупай его в теплой воде. Он почувствует себя намного лучше. Используй тот раствор, что я приготовил, вылей его в голубую миску; промой этим раствором его глазки, а тем, что в розовой миске, – ушки и рот. Здесь где-то должны быть подгузники и пеленки. Его надо держать в тепле.

– Да, все в ее шкафу, – ответила я на ходу, поспешив в ближайшую ванную с младенцем на руке, где я налила раствор в миску. – Она уже давно приготовила все для маленького.

Я была так возбуждена, воодушевлена; мне хотелось немедленно пойти к Джори и показать ему его сына. Я вздохнула, подумав о том, что это будет его единственное и последнее дитя. Да, его шансы стать отцом еще раз крайне малы. Какое счастье, что Бог даровал ему этого ребенка!

Он был такой хрупкий, с легким белесым пушком на голове, этот мальчик. Его розовый ротик делал сосательные движения, а глазки пытались приоткрыться, хотя были еще склеены. Несмотря на то что он еще был покрыт родовой слизью, он показался мне таким прекрасным, что я не могла оторвать от него глаз.

Маленький прекрасный человечек. Милый нежный мальчик, рожденный на счастье моему Джори. Я хотела разглядеть цвет его глаз, но он держал их крепко закрытыми.

Я так нервничала, как будто у меня никогда не было собственных сыновей. Этот был явно недоношен и выглядел таким хрупким. Мои оба родились в срок и сразу же поступили в опытные руки нянек.

– Спеленай его потуже, – напомнил Крис из другой комнаты. – И обязательно проведи пальцем внутри рта, чтобы там не осталось сгустков крови и слизи. Новорожденные могут задохнуться, если что-то попадет им в рот.

Отчаянные крики ребенка, вероятно, означали его тоску по знакомому теплу матери, по жидкой внутриутробной среде. Как только я погрузила его в теплую воду, он перестал плакать и, казалось, заснул. Но даже во сне его крошечные, как у куклы, ладошки пытались найти на ощупь мать и ее теплую грудь.

Тут, к своему изумлению, я услышала еще один детский крик!

Быстро обернув ребенка в пушистое полотенце, я поспешила в спальню и увидела, что Крис склонился над вторым ребенком.

Крис взглянул на меня недоуменным взглядом:

– Девочка. Белые волосики, голубые глазки. Я лично говорил с ее врачом, но он ничего не сказал мне о том, что прослушивается двойное сердцебиение. Иногда так случается, когда один ребенок располагается позади другого, но все же это странно… – Он переменил тему: – Близнецы обычно меньше весом и размером, чем другие дети, и их малый вес плюс двойное давление помогают им быстрее появиться на свет, чем единственному ребенку. Так что Мелоди в этом смысле повезло…

– О… – только и смогла выговорить я, беря свободной рукой девочку и рассматривая ее.

Я тотчас же узнала, кто они! Это Кэрри и Кори, вновь рожденные на свет.

– Крис, как это чудесно, как неправдоподобно чудесно! – засмеялась я от счастья, но через секунду умолкла и загрустила при воспоминании о моих горячо любимых близнецах – сестре и брате. В воображении я все еще видела их бегающими по двору в Гладстоне, играющими среди жалких искусственных цветов на чердаке. – Те же близнецы…

Крис взглянул на меня; его резиновые перчатки были в крови.

– Нет, Кэти, – твердо сказал он. – Это не те же близнецы, еще раз рожденные. Помни это. Тогда первой родилась Кэрри, а теперь – мальчик. Это не те обреченные на несчастье дети. Этих близнецов ждет прекрасное будущее. И не можешь ли ты перестать просто глазеть и начать что-нибудь делать? Девочку тоже надо искупать, мальчику подложить подгузники, чтобы он не успел вымочить все на свете.

Дети были крошечные и скользкие, обращаться с ними было нелегко. И все же я была невероятно, ошеломляюще счастлива. Несмотря на то что сказал Крис, я все равно считала, что эти дети – Кэрри и Кори, рожденные вновь для того, чтобы прожить жизнь, которую им задолжала судьба, жизнь, которую отняли у них алчность и эгоизм.

– И не волнуйтесь, – шептала я, целуя каждую красную щечку и каждую крохотную ладошку. – Ваша бабушка сделает все, чтобы вы были счастливы. Не важно, что мне придется претерпеть, но я положу все силы для того, чтобы у вас было все, чего лишены были Кэрри и Кори.

Я взглянула в спальню, где Мелоди вот-вот готова была очнуться от обморока.

Подошел Крис и сказал, чтобы я устроила для Мелоди хорошую ванну и помыла ее губкой с мылом. Он взял у меня близнецов, чтобы хорошенько осмотреть их.

Я вымыла Мелоди и уже одела ее в новую рубашку, когда она окончательно очнулась и взглянула на меня пустыми, ничего не понимающими глазами.

– Все прошло? – спросила она слабым, бесконечно усталым голосом.

Я взяла ее щетку для волос и попыталась расчесать влажные спутанные волосы.

– Да, милая, все позади. Ты родила.

– Кого? Мальчика? – Впервые за много дней у нее в глазах была надежда.

– Да, милая. Мальчика… и девочку. Ты родила прекрасных близнецов.

Ее глаза стали огромными, темными, полными тревоги; казалось, она опять упадет в обморок.

– Они прекрасны, Мелоди! В них все – полное совершенство.

Она все так же тревожно и изумленно глядела на меня, пока я не поспешила принести ей близнецов.

Она взглянула на них с откровенным изумлением – и наконец слабо улыбнулась:

– Ах, они хорошенькие… Но я думала, будет темненький, как Джори.

Я положила близнецов ей на руки. Она глядела на них так, как будто не верила в реальность происходящего.

– Двое, – прошептала она, и снова: – Двое…

Ее взгляд застыл где-то в пространстве.

– Двое. Давно я говорила Джори, что когда у нас будет двое детей, тогда мы остановимся. Я хотела мальчика и девочку… но не близнецов. А теперь я буду им и матерью, и отцом – двум сразу! Близнецы! Нет, это несправедливо, несправедливо!

Я мягко погладила ее по волосам:

– Милая, это так Бог наградил вас с Джори – мальчиком и девочкой сразу, и тебе не надо проходить через это дважды. Ты не одна, мы все будем помогать тебе. Мы наймем лучших нянек и бонн. Ты и твои дети ни в чем не будете нуждаться.

Надежда озарила ее взгляд, и она закрыла глаза.

– Я устала, Кэти, очень устала. Я думаю, в самом деле хорошо, что у нас есть и мальчик, и девочка, в особенности сейчас, когда Джори не сможет больше иметь детей. Я надеюсь, это его приободрит после того, что он потерял.

Потом она заснула глубоким сном, а я продолжала расчесывать ее волосы. Когда-то они были так красивы, а теперь спадали безжизненными слипшимися прядями. Надо будет вымыть их, чтобы Джори вновь увидел ту же привлекательную девушку, на которой женился когда-то. Я собиралась воссоединить их, чего бы мне это ни стоило.

Крис подошел и взял близнецов из моих рук:

– Оставь ее, Кэти. Она очень устала. Вымоешь ей голову завтра.

– Я что, сказала это вслух? Я только подумала…

– Ты только подумала, но в твоих глазах все мысли читаются достаточно ясно. Я знаю, ты полагаешь, что вымытая голова – это средство от всех видов депрессии.

Поцеловав и обняв его, я оставила их с Мелоди и пошла разбудить Джори.

Он проснулся, потер глаза, посмотрел, прищурившись, на меня:

– Что случилось? Какая еще беда?

– Никакой беды на этот раз, милый.

Я стояла и улыбалась. Должно быть, Джори подумал, что я потеряла рассудок. Он озабоченно поднялся на локтях и поглядел на меня с недоумением.

– Я приготовила для тебя еще несколько подарков, Джори, любовь моя!

– Мам, разве не могут подарки подождать до утра?

– Нет, только не эти. Ты стал отцом, Джори! – Я засмеялась и обняла его. – Ах, Джори, Бог милостив. Вспомни: когда вы с Мелоди планировали семью, вы решили, что родите двоих детей. Ты хотел сначала мальчика, потом – девочку. Так вот: как особый подарок, посланный тебе прямо с Небес, у тебя теперь двое детей – мальчик и девочка! Близнецы!

Его глаза наполнились слезами.

– Как Мел?

– Крис позаботится о ней. Ты знаешь, со вчерашнего праздничного дня у нее уже были схватки, а она никому не сказала об этом.

– Но почему? – простонал он, закрыв лицо ладонями. – Почему, если отец был здесь и мог помочь?

– Я не знаю, мой сын, но давай лучше не будем об этом думать. С ней все будет хорошо. Крис говорит, что ей даже нет необходимости ехать в больницу, хотя он хочет отвезти на медицинский осмотр близнецов. Это дети с малым весом, и они нуждаются в пристальном медицинском наблюдении. Он также сказал, что неплохо бы, если бы Мелоди осмотрел акушер. Крис вынужден был сделать надрез на тканях – эпизотомию, как он выразился. Без этой операции она бы порвалась. Он тщательно сшил надрез, но место это еще долго будет болеть. Без сомнения, он привезет и ее, и близнецов в тот же день обратно.

– Бог милостив, мама, – хрипло прошептал Джори, смахивая слезы и пытаясь улыбнуться. – Я не могу дождаться, когда увижу их. Я буду слишком долго вставать и пересаживаться, чтобы поехать к ним. Не можешь ли ты принести их сюда?

Я помогла ему усесться на кровати, чтобы он мог принять близнецов на руки. Отошла и украдкой посмотрела на него из-за двери. Я еще никогда не видела такого счастливого мужского лица. За мое отсутствие Крис соорудил две колыбели из ящиков шкафа, подстелив в них мягкие одеяла. Конечно, он радостно улыбнулся, когда я рассказала ему, как Джори воспринял новость. Крис осторожно поместил детей в мои руки.

– Иди осторожно, дорогая, – прошептал он и поцеловал меня.

Мой сын принял своих первенцев, как самый дорогой дар, с гордостью и любовью глядя на свои создания.

– Они так похожи на Кори и Кэрри, – сказала я. Свет в его комнате создавал уютный полумрак. – Они такие милые, красивые крошки. Ты уже думал об именах?

Джори быстро взглянул на меня и, помолчав, ответил:

– Да, мама, я думал об именах, хотя Мел ни словом не обмолвилась, что могут быть близнецы. – Он взглянул на меня с надеждой. – Мама, ты часто говорила мне, что Мелоди изменится, когда родит. Я не могу дождаться, когда она снова будет в моих объятиях. Я так хочу видеть ее… – Он вздохнул и покраснел. – В конце концов, мы можем просто спать вместе…

– Джори, уверяю тебя, ты найдешь способ…

Он пропустил это мимо ушей:

– Мы всю нашу совместную жизнь организовали как служение искусству. Мы все продумали: я буду танцевать до сорока, потом мы оба будем заниматься преподаванием или хореографией. Разумеется, мы не включали в наш жизненный план несчастные случаи… И я думаю, мама, что моя жена держалась в целом достойно.

Боже, как добр, как благороден он! Ведь Мелоди была любовницей его брата… но, возможно, он не желал верить этому. Или, что еще вероятнее, он понял ее тоску по мужчине и уже простил и Мелоди, и Барта.

Джори неохотно позволил мне забрать у него близнецов.

Увидев меня, Крис сказал:

– Я везу Мелоди с близнецами в больницу. Вернусь так скоро, как смогу. Надо, чтобы специалист-акушер осмотрел ее, и, конечно, близнецов надо поместить в барокамеру, чтобы они набрали вес. Мальчик весит один килограмм девятьсот граммов, а девочка – один килограмм семьсот граммов. Но это полноценные здоровые младенцы. – Он обнял меня. – Ты в своем сердце, Кэти, найдешь место для этих близнецов и будешь любить их так же сильно, как Кори и Кэрри.

Откуда он знал это? Откуда ему стало известно, что каждый раз, глядя на этих малюток, я вспоминала «наших» близнецов?

Когда я вышла к завтраку, Джори с сияющим лицом сидел возле Барта в нашей солнечной столовой.

На белой скатерти ярко выделялись красные тарелки, а вокруг пламенели пуансеттии.

– Доброе утро, мама, – сказал Джори, встретившись со мной взглядом. – Я сегодня – счастливый человек. И я специально берег свои замечательные новости и не говорил их Барту и Синди, пока все не соберутся к столу.

Глаза Джори сияли, на губах играла улыбка, и он взглядом попросил меня не сердиться на Синди, которая выглядела заспанной и неприбранной. Затем Джори гордо объявил всем, что он теперь – счастливый отец близнецов, которым они с Мелоди давно придумали имена: Даррен и Дейрдре.

– Когда-то здесь были близнецы, имена обоих начинались на одну букву: «К». Будем же следовать традиции.

Лицо Барта выражало презрение и зависть одновременно.

– С близнецами хлопот вдвое больше. Несчастная Мелоди: неудивительно, что она растолстела до таких размеров. Будто у нее и без того мало проблем…

Синди испустила вопль восторга:

– Близнецы? Правда?! Замечательно! Можно мне посмотреть? Можно подержать их?

Но жестокие слова Барта не прошли мимо внимания Джори.

– Не надо вычеркивать меня из жизни, Барт, лишь из-за того, что я повержен. У нас с Мел не будет неразрешимых проблем, как только мы уедем отсюда…

Барт поднялся и вышел, не окончив завтрак. Неужели Джори хочет забрать Мел с близнецами и уехать? Мое сердце упало. Я начала нервно теребить одежду у себя на коленях.

Я не увидела, но почувствовала, как чья-то рука накрыла мою.

– Мама, не надо выглядеть такой печальной. Мы никогда не исключим тебя и отца из нашей жизни. Мы поедем вместе. Но мы не сможем оставаться здесь, если Барт не начнет вести себя иначе. Когда ты захочешь увидеть своих внуков, тебе надо лишь сказать мне об этом.

Около десяти Крис вернулся и привез Мелоди, которую немедленно уложили в постель.

– С ней все в порядке, Джори. Мы было хотели на всякий случай на несколько дней оставить ее в больнице, но она подняла такой скандал, что я привез ее обратно. А вот близнецов мы оставили в отделении для новорожденных, положили в раздельные барокамеры. Они будут набирать вес.

Крис поцеловал меня в щеку и лучезарно улыбнулся:

– Вот видишь, Кэти. Я говорил тебе, что все будет хорошо. И мне очень понравились имена, которые им выбрали Джори и Мелоди. В самом деле, имена хорошие.

Вскоре я понесла поднос с завтраком Мелоди. Войдя, я увидела, что Мелоди выбралась из постели и смотрит на снег за окном. Увидев меня, она тотчас заговорила:

– Я вспоминаю сейчас то время, когда была ребенком и мне так хотелось посмотреть на снег. Мне всегда хотелось белого-белого Рождества, где-нибудь вдали от Нью-Йорка. Вот теперь у меня то самое белое Рождество, но ничего не изменилось: Джори не начал ходить. Сказка не состоялась.

Она говорила так мечтательно, что я подумала: как странно – ни слова о детях. Будто с глаз долой – из сердца вон. Меня начал пугать ее странный, медлительный и мечтательный тон. Но тут она вспомнила о них:

– Как мне жить с двумя детьми? Как? Я планировала одного. И Джори ничем мне не поможет…

– Разве я не сказала тебе, что мы все будем помогать? – с некоторым раздражением возразила я.

Мне показалось, что Мелоди в этой ситуации жалеет лишь себя. Но, оглянувшись, я поняла, в чем дело: в дверях стоял Барт.

– Поздравляю, Мелоди, – тихо, без улыбки сказал он. – Синди заставила меня отвезти ее в больницу, чтобы она смогла увидеть близнецов. Я тоже их видел. Они очень… очень… – Он никак не мог подобрать слово. – Очень… маленькие.

Он ушел. Мелоди молча глядела на то место, где он только что стоял.

Позже мы с Джори, Синди и Крисом поехали взглянуть на близнецов. Мелоди спала и выглядела очень истощенной. Синди хотела еще раз взглянуть на малышей в их стеклянных «клеточках».

– Ах, какие они милые! Джори, ты должен страшно гордиться ими. Я стану лучшей на свете теткой, вот увидите. Прямо не дождусь, когда смогу подержать их на руках. – Синди обняла сзади Джори, сидящего в каталке. – Ты всегда был чудесным братом… Спасибо тебе за это.

Вскоре мы вернулись. Мелоди слабым голосом спросила о детях и снова уснула.

Так и прошел день после Рождества: без случайных веселых гостей, без телефонных звонков Джори с поздравлениями.

Как одиноко и уныло жить в этой горной стране!

Зимние дни, короткие и обыденные, истаивали один за другим. Каждый из них был заполнен множеством повседневных мелочей. Мы съездили на вечер в канун Нового года, взяв с собой Джори и Синди. У Синди наконец был шанс увидеть всех лучших молодых людей в округе и показать себя. Успех ее превзошел все ожидания. Барт предпочел провести время в элитном мужском клубе, в который недавно вступил.

– Это не просто клуб для мужчин, – прошептала мне Синди, которая полагала, что знает все и всегда. – Он там посещает какой-то бордель.

– Не смей говорить ничего подобного! – вскипела я. – Что и где посещает Барт – это его личное дело! Откуда ты берешь эти сплетни?

На этом вечере были некоторые из гостей, которых приглашал на Рождество Барт. Я начала тактично выяснять, получали ли они приглашения. Всеобщим ответом было «нет». Многие с нескрываемым удивлением смотрели на нас с Крисом.

– Мама, я не верю тебе, – холодно отвечал на мое сообщение Барт. – Ты ненавидишь Джоэла, ты видишь в нем Малькольма, а он добрый и благочестивый старик. Он поклялся мне, что отправил приглашения по почте, и я верю ему.

– А мне ты не веришь?

Он пожал плечами:

– Люди лицемерны. Может быть, те, с кем ты говорила, просто хотели показаться вежливыми.

Синди улетела второго января, не имея никакого намерения поступать в колледж, несмотря на уговоры Криса. Этой весной она заканчивала школу.

– Даже актрисе нужно образование и общая культура, – пытался увещевать ее Крис.

Но бесполезно: наша Синди была столь же упряма, как когда-то Кэрри.

Мелоди по-прежнему была тиха, мрачна и печальна. Это так всех раздражало, что ее избегали. Она почти не спрашивала о своих близнецах, по-видимому, вовсе не тосковала о них. А я так надеялась, что они дадут ей счастье и смысл жизни. Вскоре мы наняли няню. Мелоди не спешила помочь и Джори, поэтому по-прежнему его обслуживание лежало на мне.

Крис работал, и мы не видели его вплоть до пятницы, когда он обычно появлялся около четырех. Это напоминало мне, как наш отец когда-то появлялся в доме по пятницам. Крис был в своем собственном деловом мире, мы – в своем, отделенные от него горами. Крис приезжал и уезжал, всегда свежий, уверенный в себе, жизнерадостный. Он отбрасывал прочь все проблемы, будто их и не стоило замечать. Мы оставались в Фоксворт-холле, выезды теперь были редки, так как Джори не желал покидать уютный мир своих комнат.

Вскоре должен был наступить тридцатилетний юбилей Джори. Надо было придумать что-нибудь особенное. Наконец мне пришла хорошая идея – пригласить всю труппу компании «Балет Нью-Йорка». Но конечно, надо было обсудить это с Бартом.

Когда Барт услышал о моей задумке, он в ярости оттолкнул кресло от компьютера:

– Нет! Я не желаю видеть танцоров в своем доме. Я не желаю больше никаких званых вечеров, не хочу выбрасывать деньги на угощение людей, которых и знать не желаю. Придумай для него что-нибудь другое, но их не приглашай.

– Но ведь я сама слышала, Барт, как ты говорил, что желал бы, чтобы эта труппа ставила спектакли на твоих вечерах.

– Я сказал это давно. Теперь я переменил мнение. Кроме того, я никогда в действительности не любил и не одобрял балет. Никогда. Этот дом принадлежит Господу нашему… и весной здесь будет возведен храм, чтобы вера в Бога воцарилась над всеми нами…

– Что ты имеешь в виду, говоря о храме?

Он улыбнулся и обратился вновь к компьютеру:

– Часовня, которая будет примыкать прямо к дому, так что ты не сможешь избегать ее, мама. Неплохо придумано? Каждое воскресенье мы будем вставать рано и посещать службу. Все, кто живет в этом доме.

– А кто будет служить? Ты?

– Нет, мама, не я. Потому что я не очистился еще от своих грехов. Служить будет мой дядя. Он благонравный религиозный человек.

Я было взяла себе за правило не спорить с Бартом, но тут я сорвалась:

– Крис отдыхает только по воскресеньям, а вместе с ним и я наслаждаюсь возможностью поспать. Нам нравится завтракать в постели, а летом так приятно начать новый день на балконе спальни. Что касается Джори и Мелоди, тебе стоит обсудить эту тему с ними.

– Я уже обсуждал. Они согласились.

– Барт… У Джори четырнадцатого февраля день рождения. Вспомни: он родился в День святого Валентина.

Барт задумчиво посмотрел на меня:

– Разве это не удивительно, что дети в нашей семье рождаются на святые дни или совсем близко к праздникам? Дядя Джоэл говорит, что это что-нибудь да означает, возможно нечто важное.

– Вне сомнения! – почти с гневом сказала я. – Дядя Джоэл всему придает значение, как правило оскорбительное, по мнению его Бога. Как будто он не просто верует в Бога, но и самолично контролирует Божье мнение!

Я стремительно повернулась в поисках Джоэла, ничуть не сомневаясь, что он где-то здесь, возле Барта. По какой-то причине он пугал меня, поэтому я сорвалась на крик:

– Прекратите забивать голову моего сына своими глупыми вымыслами, Джоэл!

– Мне не приходится это делать, дорогая моя племянница. Это вы таким образом сформировали его мозг. Этот ребенок – плод ненависти. Он нуждается в спасении и ищет ангела-спасителя. Подумайте об этом, прежде чем кого-то обвинять.

Однажды утренняя газета сообщила о банкротстве одной местной семьи, весьма достойной фамилии, о которой часто упоминала моя мать. Я прочла объявление, свернула газету и задумалась.

Имел ли Барт отношение к этому банкротству? Не он ли разорил уважаемое семейство, которое этим летом было у нас в гостях?

В другой раз газета сообщила о жутком случае: глава семейства убил свою жену и двоих детей, потому что вложил почти все свое состояние в рынок зерна, а пшеница внезапно и резко упала в цене. Человек этот был одним из гостей, приглашенных Бартом на Рождество.

Но если это дело рук Барта, то каким образом он управляет рынками сбыта и денег?

– Я ничего об этом не знаю и знать не хочу! – взорвался Барт, когда я спросила его. – Эти люди сами выкопали себе могилу своей жадностью. Неужели ты полагаешь, что я – бог? Да, я много наговорил лишнего в рождественскую ночь, но я вовсе не так безумен, как ты думаешь. У меня нет намерения губить свою душу. Это только дураки ухитряются ставить ловушки самим себе.

Мы по-семейному отпраздновали день рождения Джори. Синди прилетела на два дня, чтобы поздравить его. В ее чемоданах было полно подарков, способных занять ум и воображение Джори.

– Если я только встречу мужчину, похожего на тебя, Джори, я быстренько окручу его! Я хочу убедиться, что есть мужчины, хотя бы вполовину такие же восхитительные, как ты! Пока что Ланс Сполдинг не доказал мне этого.

– А каким образом ты проверишь это? – пошутил Джори, который не знал подробностей отъезда Ланса.

Он бросил на Мелоди тяжелый взгляд. Она держала на коленях Даррена, а я – Дейрдре. Мы кормили малышей из бутылочек, сидя перед горящим камином.

Малыши росли быстро. Мне казалось, что даже Барт был отчасти умилен и заворожен их очарованием. Во всяком случае, когда я несколько раз просила его подержать кого-нибудь из детей, я видела даже гордость в его глазах.

Мелоди положила Даррена в большую колыбель, которую Крис отыскал в антикварном магазине и отреставрировал так, что она выглядела почти как новая. Мелоди качала колыбель ногой и пристально глядела на Барта. Она по-прежнему мало говорила и не выказывала никакого интереса к своим детям. Точно так же она не проявляла никакого интереса ни к кому из нас, а также к нашим делам и заботам. Детей же брала как-то демонстративно.

Джори регулярно заказывал для нее по почте разнообразные подарки, которые должны были удивить и восхитить ее, но она лишь слабо улыбалась, раскрывая очередную коробку, и кивком благодарила. Временами коробка даже оставалась нераскрытой. Мне было больно видеть, как Джори печально усмехался, а иногда опускал голову, пытаясь скрыть выражение своего лица. Ведь он старался наладить отношения – отчего же было не попытаться и ей?

С каждым днем Мелоди, к моему изумлению, отдалялась не только от мужа, но и от своих детей. Ее любовь была не сильной, не жертвенной, будто пламя свечи, которое мог погасить своими крылышками мотылек. Не она, а я вставала среди ночи, чтобы покормить детей. Не она, а я мерила шагами комнату, пытаясь убаюкать сразу двух малышей и переменить сразу двум подгузники.

Это я бежала опрометью на кухню, чтобы приготовить смесь для кормления, а после кормления гладила их вздувшиеся животики. Это я пела им песенки, чтобы они заснули, а они глядели на меня голубыми глазенками и с великой неохотой смежали ресницы. Но по их полуулыбкам я понимала, что они довольны. И я переполнялась радостью, видя, как они все более и более походят на Кори и Кэрри.

То, что мы жили изолированно от соседей, не избавляло нас от сплетен, которые прислуга приносила к нам из окрестных мест. Я часто перехватывала эти шепотки, когда наблюдала, как на кухне чистят лук и овощи, или когда готовила вместе с прислугой пироги и десерты, которые у нас в семье все любили. Я замечала, что наши горничные слишком долго убирают залы и слишком рано, пока еще не ушли хозяева, начинают заправлять кровати. Не подозревая об их присутствии, мы предоставляли им возможность подслушивать наши разговоры и тем самым подпитывали сплетни и слухи.

Чем больше знали они, тем больше задумывалась я. Барт редко бывал дома, и я временами была ему благодарна за это. Когда его не было, не с кем было заводить споры. Джоэл оставался в своей комнатушке и молился, во всяком случае, я так полагала.

Однажды утром я решила последовать примеру прислуги и подслушать, о чем говорят в кухне. Повар и горничные невольно, но щедро поделились со мной всей информацией, которой была богата соседняя деревня. Барт, как я узнала, имел множество связей как с замужними, так и с незамужними женщинами всей округи, не обошел вниманием ни одну признанную красавицу. Одно замужество из-за него было расстроено. Я знала это семейство: оно было в числе приглашенных на неудавшийся рождественский бал. Я узнала также, что Барт часто посещал известный бордель, расположенный в десяти милях отсюда.

У меня имелись свидетельства правдивости этих слухов. Я часто заставала его подвыпившим и в мечтательном добром настроении. Каюсь, что я даже пожалела, что он не всегда бывает таким. Только в этом состоянии он мог улыбаться и смеяться.

Однажды я решилась его спросить:

– А что ты делаешь все эти долгие ночи, когда тебя нет дома?

Будучи в подпитии, Барт легко и очаровательно усмехался. Усмехнулся он и в этот раз:

– Дядюшка Джоэл говорит, что лучшие евангелисты всегда были наибольшими грешниками. Он говорит, что стоит изваляться в дерьме, чтобы понять, как хорошо быть чистым, и спастись.

– И это то самое, чем ты занимаешься ночами – валяешься в грязи?

– Да, мама, милая моя мама. Потому что не знаю, что значит быть чистым, быть спасенным.

Весна наступала постепенно, робко. Холодные ветры сменились теплыми южными бризами. Небо стало того голубого оттенка, который делает тебя вмиг молодым и полным надежд. Я часто выходила в сад, чтобы сгрести старую листву и выдернуть появившиеся кое-где сорняки, которые просмотрели рабочие. Я трепетно ждала того момента, когда в лесу проклюнутся крокусы, когда выйдут из-под земли тюльпаны и нарциссы, когда я увижу белые и розовые фиалки, пробудившиеся к жизни, когда зацветет кизил. Азалии, которые позже повсюду зацветали в нашем саду, делали мою жизнь сказочной. Я с восхищением глядела на деревья, которым неведомы такие человеческие состояния, как депрессия или одиночество. Как многому мы могли бы научиться от природы, если бы хотели.

Я брала Джори с собой на прогулки по саду, и мы уходили как можно дальше, куда только могли проехать колеса его кресла.

– Надо что-то придумать, чтобы ты мог ездить в лес, – рассуждала я. – Если положить везде щебень, это будет хорошо до поры до времени. Зимой он замерзнет и начнет выдавливаться из земли. Хоть я и не люблю асфальт, но здесь без него не обойтись. Как ты думаешь?

Джори рассмеялся, как будто я сказала глупость.

– Красный толченый кирпич, мама. Это так красочно и опрятно. Я привык к своему креслу, мне нравится передвигаться в нем. – Джори с удовольствием огляделся и подставил лицо лучам солнца. – Я только молю, чтобы Мел приняла как неизбежность то, что случилось со мной, и больше интересовалась детьми.

Что я могла сказать на это, если я уже много раз пыталась заговорить с Мелоди на эту тему. И чем больше усилий я прилагала, тем неохотнее она выслушивала мои доводы.

– Это моя жизнь, Кэти! – кричала теперь она на меня. – Моя, а не ваша!

Ее лицо превращалось в красную маску гнева.

Врач Джори обучил его, как самостоятельно перемещаться в кресло. И Джори помог мне посадить кусты роз. Его крепкие руки действовали сильнее и увереннее моих.

Садовники охотно рассказывали Джори, как и когда удобрять, обрезать и мульчировать декоративные растения. И для меня, и для него работа в саду и теплице стала не просто хобби, а необходимостью, спасающей от безумия.

Теплица была расширена нами, чтобы выращивать там всякие экзоты, и теперь у нас был собственный, подвластный нам мир, полный тихих радостей. Но деятельная натура Джори требовала большего. Он решил попробовать себя в искусстве.

– Отныне отец не единственный в нашей семье, кто сумеет изобразить пасмурное небо и создать у зрителя ощущение влажности или поместить каплю росы на лепесток розы так, чтобы можно было ощутить ее аромат, – говорил он мне с горделивой улыбкой. – Я расту как художник, мама.

Находясь с Мелоди в одном доме, он жил более полноценной жизнью, чем она. Он сам придумал лямочные приспособления через плечо, чтобы всюду возить с собой близнецов. Его восторг при виде их улыбок трогал мое сердце. И это же выражение любви и восторга настолько раздражало Мелоди, что она выходила из детской.

– Они любят меня, мама. Посмотри, это отражается в их глазах!

Близнецы знали Джори лучше, чем собственную мать. Выражение лица Мелоди, изредка глядящей на своих детей, было пустым и задумчивым.

Да, малыши не только точно знали своего отца, но и полностью доверяли ему. Когда он брал их на руки, они начинали смеяться.

Мелоди очень похудела, ее когда-то прекрасные волосы стали тусклыми и тонкими.

Я входила в ее комнату всегда без приглашения и, по-видимому, была нежеланной гостьей.

– Мелоди, чтобы развились материнские инстинкты, нужно время, я понимаю. Но этот период у тебя затягивается. Ты все переложила на меня и горничных. Дети не признают в тебе мать, если ты будешь так отдаляться от них. Ты ищешь в жизни любви, и ты найдешь ее, когда их глазки засияют при виде тебя, и они улыбнутся от счастья, когда ты войдешь в детскую. Никто в жизни не даст тебе больше, чем дети. И с тех пор как они признают в тебе мать, твое сердце будет согревать всепоглощающая любовь.

Ее улыбка быстро погасла.

– А когда у меня был шанс стать матерью для моих детей, Кэти? Когда я встаю ночью, вы уже возле них. Когда я поднимаюсь утром, вы уже искупали и переодели их. Пока у них такая бабушка, они не нуждаются в матери.

Я была потрясена несправедливостью сказанного. Я часто лежала в кровати и слышала непереносимо долгий детский крик. К детям никто не подходил, приходилось вставать мне. А что мне оставалось – не обращать внимания на их плач? Моя комната была в другом крыле дома, комната Мелоди – через коридор от детской.

По-видимому, она предвидела мои возражения, потому что ее голос превратился вдруг в змеиное шипение:

– Вы всегда правы, не так ли, моя свекровь? Вы всегда добивались в жизни чего хотели, но есть одна вещь, для вас недостижимая. Это уважение и любовь Барта. В то время, когда он любил меня, а он действительно любил меня, он сказал мне, что ненавидит, презирает вас. Я тогда пожалела его, а еще больше – вас. Но теперь я понимаю, отчего у него такие чувства к вам. Потому что с такой матерью, как вы, Джори не нужна такая жена, как я.

Следующий день был четверг. С утра у меня было тяжело на сердце от вчерашних слов Мелоди. Я вздохнула, села и свесила ноги с кровати. Впереди был тяжелый день, потому что вся наша прислуга, кроме Тревора, по четвергам получала выходной. По четвергам я, как когда-то моя мать, готовилась к приезду любимого человека. И только с его приездом, в пятницу, я по-настоящему оживала.

Когда я вошла в комнату Джори с чисто вымытыми и перепеленатыми детьми, он молча плакал, держа в руке длинный листок бумаги кремового цвета.

– Прочитай, – сказал он, положив листок на стол близ своего кресла и приняв у меня из рук детей.

Затем он спрятал мокрое от слез лицо в пушистые волосики сына и дочери.

Я взяла письмо: плохие вести почему-то всегда приходили в Фоксворт-холл на кремовых листках.

Мой дорогой и любимый Джори, я – трусливая женщина. Я всегда знала это, но надеялась, что ты этого никогда не узнаешь. Ты всегда был сильным. Я люблю тебя и, без сомнения, всегда буду любить, но я не смогу жить с человеком, который не сможет больше удовлетворить меня.

Я смотрю на твое ужасное кресло и на твою неподвижность, к которой ты привык, и знаю, что я не привыкну к этому никогда. Твои родители добивались от меня, чтобы я вернулась к тебе, чтобы я поговорила с тобой откровенно. Но я не могу сделать это, иначе может прозвучать что-нибудь, от чего я сойду с ума. Ты можешь своей лаской удержать меня, а я должна уехать, пока не потеряла разум.

Ты же видишь, милый, я уже стала наполовину безумна, живя в этом доме, в этом ужасном, ненавистном мне доме, который обманывает своей роскошью. Я часто лежу в своей одинокой кровати и мечтаю о балете. Я слышу звуки музыки, она все время звучит в моем воображении. Я должна вернуться туда, к этой музыке. Я знаю, что это эгоистично и жестоко, но прости меня, если можешь.

Прошу тебя, не говори дурного обо мне нашим детям, когда они вырастут и начнут спрашивать о своей матери. У тебя есть все основания ненавидеть меня, потому что я предала и тебя, и детей. Но молю тебя, не надо меня ненавидеть, и пусть дети думают обо мне хорошо.

Вспоминай меня такой, какой я была в наши молодые и счастливые годы, когда мы были хозяевами своей жизни.

Не вини ни в чем ни себя самого, ни кого-либо другого. В том, что я наделала, виновата лишь я одна. Считай, что я не приспособлена к жизни; я никогда не жила реальностью – и не смогу. Я не могу глядеть в глаза жестокостям этой жизни, которая разбивает мечты и уничтожает людей. Считай, что я – просто фантазия, созданная твоим и моим воображением, и тогда ты легче смиришься с моим уходом.

Прощай, моя любовь, моя первая прекрасная любовь и, к сожалению, единственная искренняя любовь. Желаю тебе найти такую же редкую женщину, как твоя мать. Она – единственная, кто в силах примирить тебя с реальностью, пусть даже и жестокой. К сожалению, Бог не наградил меня такой же матерью, как твоя.

С любовью и раскаянием,

Листок выпал из моих рук и, кружась, опустился на пол. Мы с Джори оба смотрели на него таким грустным и таким безнадежным взглядом.

– Ну вот и кончено, мама, – безжизненным голосом проговорил он. – То, что началось, когда мне было двенадцать лет, а ей одиннадцать, – кончено. Я построил всю мою жизнь вокруг нее, предполагая вместе дожить до старости. Я отдал ей лучшее, что мог предложить, но ей этого было недостаточно, потому что волшебная сказка кончилась.

Я хотела сказать ему, что Мелоди не осталась бы с ним и в том случае, если бы он продолжал танцевать. Теперь это было ясно. Ее натура отвергала непонятную ей способность жить, несмотря ни на что, и оставаться человеком.

Нет, подумала я, это несправедливо. Говорить ему это – жестоко.

– Прости, Джори, мне очень жаль… – Я недосказала то, что хотела. – Но ты справишься с жизнью и без нее.

– Мне тоже жаль, – прошептал он, избегая встречаться со мной взглядом. – Какая женщина согласится жить со мной?

Возможно, он никогда уже не будет сексуально полноценным мужчиной. Конечно же, ему нужен кто-то, кто согревал бы его в постели в эти длинные мучительные ночи. По выражению его лица я знала, что ночи были худшим временем в его жизни. Он ощущал себя одиноким, потерянным нравственно и бессильным физически. Джори был подобен мне: ему нужны были чьи-то ласковые руки, обнимающие в кромешной тьме ночи, чьи-то поцелуи, убаюкивающие и успокаивающие перед сном, пробуждающие утром. Нужен был кто-то, раскрывающий над головой спасительный парашют любви.

– Этой ночью дул сильный ветер, – тихо начал рассказывать он, в то время как близнецы сидели на своих детских стульчиках и размазывали по личикам теплую кашу. – Я проснулся с ощущением, что слышу дыхание Мел возле своего лица. Но ее не было. Утром я услышал голоса птиц – они строили гнезда, распевали песни… и тут я увидел это письмо. Я отчего-то знал, еще не читая, что в нем. И сразу же для меня птичьи песни любви превратились в тривиальные территориальные притязания. – Он опустил голову, чтобы спрятать от меня лицо. – Я слышал, что дикие лебеди никогда не меняют партнеров. Буду утешаться мыслью, что я, как лебедь, потеряв подругу, стану хранить в памяти ее образ.

– Милый, милый… – гладила я его черные волосы. – Любовь придет снова, помни это и надейся.

Он кивнул:

– Спасибо, что ты и папа всегда рядом, когда вы мне нужны.

Боясь расплакаться, я обняла его:

– Джори, Мелоди покинула тебя, но она оставила тебе дочь и сына – будь же благодарен судьбе за это. Она бросила их, и теперь они зависят целиком от тебя. Она пренебрегла не только тобой, но и собственными детьми. Ты имеешь полное право оформить развод, и постарайся воспитать детей так, чтобы им передалось твое мужество. Ты сможешь жить без нее, Джори. И пока ты будешь нуждаться в нашей помощи, мы с отцом всегда будем рядом.

Все это время меня одолевала одна мысль: Мелоди нарочно не позволила себе любить детей, так же как и им привыкнуть к себе, чтобы сделать разрыв менее болезненным. Ее прощальным даром любви к своему товарищу по детству были дети.

Джори смахнул слезы и с грустной иронией улыбнулся.

Внезапно поведение Барта коренным образом переменилось: он стал часто улетать в деловые поездки, появляясь так же неожиданно, как и исчезал, и никогда не задерживался в своих путешествиях более чем на три дня, будто опасаясь, что мы в его отсутствие промотаем его состояние. Мне он зачастую объяснял это так:

– Я должен быть в курсе всего. Никому нельзя доверять так, как себе.

В тот несчастливый и памятный день, когда Мелоди, убежав из Фоксворт-холла, оставила Джори записку, Барт как раз был в деловой поездке. Когда он вернулся, то воспринял отсутствие Мелоди за обеденным столом как само собой разумеющееся.

– Опять киснет у себя наверху? – с безразличным видом спросил он, взглядом указывая на ее стул.

Джори отказался что-либо отвечать на его вопрос.

– Нет, Барт, – сказала я. – Мелоди решила продолжить карьеру и уехала, оставив Джори записку.

Поднятые недоуменно брови Барта цинично вздернулись, он метнул на Джори взгляд, но не произнес ни слова сожаления или сочувствия брату.

Позже, когда Джори был у себя, а я была занята детьми, Барт вошел и, постояв, сказал:

– Жаль, что я был в Нью-Йорке в тот день. Я бы порадовался, глядя на выражение лица Джори, прочитавшего записку. Кстати, где она? Я бы хотел прочесть, что она там написала.

Я повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Мне впервые пришло в голову, что Мелоди могла договориться о встрече с ним в Нью-Йорке.

– Нет, Барт, я никогда не позволю тебе прочесть эту записку, и я молю Бога, чтобы ты не имел отношения к ее решению уехать.

Его лицо побагровело от злости.

– Я уехал по делам! Я не сказал ни слова Мелоди начиная с Рождества! И насколько я понимаю, мы счастливо от нее избавились.

В некотором смысле он был прав: Мелоди больше не омрачала всем настроение своим вечным унынием. Я теперь взяла в привычку навещать Джори в предвечерние часы, проветривая, зажигая в его комнатах свет, наблюдая за тем, чтобы у него была вода и прочее необходимое. И мой поцелуй на ночь, может быть, хотя бы отчасти заменял ему супружеский.

Теперь, когда Мелоди не было, я поняла, что она пусть и немного, но все же помогала мне в заботах о близнецах, несколько раз на дню переменяя им подгузники, а иногда принимая участие в кормлении. Без нее стало значительно труднее.

Даже Барт заходил порой в детскую, как бы против своей воли привлеченный туда любопытством. Обычно он стоял и молча смотрел на детей, которые уже научились улыбаться и обнаружили, к своему изумлению и восторгу, что непонятные, размытые в очертаниях движущиеся предметы – это их собственные ноги и руки. Они протягивали ручонки к ярким погремушкам-птичкам, тянули их в рот.

– Они очень забавные, – говорил Барт задумчиво.

Это обнадежило меня, хотя Барт и не помогал обычно ничем в детской, кроме выполнения моих просьб подать тальк либо пузырек с маслом.

К несчастью, к тому моменту, когда Барт окончательно расчувствовался, наблюдая за детьми, в детскую вошел Джоэл и начал насмешничать над нашими восторгами. Вся появившаяся было симпатия Барта моментально исчезла, и он принял виноватый вид.

Джоэл тяжелым быстрым взглядом окинул младенцев и отвернулся.

– Очень похожи на тех первых близнецов, исчадия зла, – пробормотал он. – Те же светлые волосы и голубые глаза. И от этих тоже не жди ничего хорошего…

– Что вы имеете в виду? – яростно накинулась я на него. – Кори и Кэрри никогда никому не принесли зла! Это им причинили зло. Они пострадали от злой воли собственной матери – вашей сестры, Джоэл. Не забывайте этого!

Джоэл молча вышел из детской, утянув за собой Барта.

В середине июня прилетела Синди и осталась на лето. Она очень старалась на сей раз поддерживать в своих комнатах порядок, развешивала вещи, которые прежде валялись у нее на полу. Она помогала мне переодевать близнецов и держала их бутылочки, когда мы укачивали их. Было так приятно смотреть, как она сидит в кресле-качалке, вытянув свои прекрасные длинные ноги, с младенцем на каждой руке и еще умудряется держать бутылочки. А поскольку сама она была в своей детской пижамке, то казалось, что она сама еще дитя. Она так часто плескалась в ванне и принимала душ, что я опасалась, как бы она не сморщилась, подобно высушенной сливе.

Однажды она вышла, свежая и благоухающая экзотическими запахами, из своей великолепной ванной, закружилась по комнате, где мы все пили чай, и мечтательно проговорила:

– Как я люблю сумерки! Я обожаю бродить в лесу, когда восходит луна…

Барт немедленно насторожился и спросил:

– И кто же ждет тебя в сумерках в лесу?

– Не «кто», братец, а что. – Она подарила ему обезоруживающую, очаровательную улыбку. – Я не стану злиться и обижаться на тебя, Барт, как бы гадко ты ни поступал со мной. Я поняла, что невозможно расположить к себе человека едкими замечаниями.

– А я думаю, что ты встречаешься в лесу с кем-нибудь, – подозрительно ответил Барт.

– Спасибо тебе, братец Барт, за то, что ты только подумал о своих гадких подозрениях. Я ждала большего и худшего. Но парень, от которого я без ума, остался в Южной Каролине. О, он лучший из любовников! Он научил меня ценить то, что невозможно купить за деньги. Я теперь обожаю восходы и закаты. Я вижу, как резвятся дикие кролики, и я бегу за ними вслед. Мы вместе ловим бабочек. Мы устраиваем пикники в лесу, плаваем в лесных озерах. Раз мне не разрешено иметь здесь друга, то я предпочту оставаться одна. Это так иногда приятно – поголодать и держать себя в руках.

– И как же зовут эту новую пассию? Билл, Джон, Марк или Ланс?

– Я на этот раз не допущу, чтобы ты вмешивался в мою жизнь, – надменно проговорила Синди. – Ах, я люблю смотреть в небо, считать звезды, находить созвездия и наблюдать за луной… Иногда человечек на луне подмигивает мне, и я подмигиваю ему в ответ. Деннис научил меня слушать тишину и вбирать в себя звуки и ароматы ночи. Я влюблена – и вижу теперь все чудеса, которых раньше даже не замечала! Боже, как я люблю его, бешено, страстно, слепо, глупо!

В темных глазах Барта метнулась ревность. Он прорычал:

– А что насчет Ланса Сполдинга? Мне казалось, что ты так же сильно была влюблена в него. Или я так изуродовал его хорошенькое личико, что ты больше и глядеть на него не хочешь?

Синди побледнела:

– В противоположность тебе, Барт, Ланс красив и внешне и внутренне, как наш отец. Поэтому я до сих пор люблю его и Денниса тоже!

Барт нахмурился еще больше:

– Я знаю твою любвеобильную натуру! И то, как ты теперь понимаешь природу: ты наверняка в сумерках убегаешь к какому-нибудь деревенскому идиоту, чтобы под кустом заняться с ним любовью! Но я не допущу этого!

– Что здесь происходит? – недоуменно спросил Крис, вернувшись от телефона и обнаружив, что все миролюбие родственников исчезло.

Синди вскочила и уперла руки в бока. Она изо всех сил боролась с гневом и волнением, но взгляд у нее был бешеный.

– Почему ты вечно предполагаешь обо мне самое худшее? Я всего лишь хочу побродить в лесу под луной, а деревня в десяти милях отсюда. Какая жалость, что в тебе так мало человечного…

Ее слова еще более задели и распалили Барта.

– Ты мне не сестра, а просто глупая сучка в течке – такая же, как твоя мать!

Крис вскочил из-за стола и влепил Барту пощечину.

Барт сжал кулаки, будто собираясь нанести Крису удар в челюсть, но тут я загородила Криса собой:

– Не смей поднимать руку на человека, который был тебе всю жизнь лучшим из отцов! Если ты посмеешь, мы с тобой враги навсегда!

Он перевел свой темный яростный взгляд на меня. Казалось, от его взгляда сейчас вспыхнет пламя.

– Разве вы не видите, что она – настоящая маленькая проститутка? Отчего вы оба подозреваете меня во всех грехах, не замечая прегрешений своей любимицы? Ведь она потаскушка, проклятая потаскушка!

Взгляд Барта застыл, упершись в меня.

– Ты видишь, мама, до чего она довела меня? Она совратит любого, даже в моем собственном доме.

Поглядев тяжелым осуждающим взглядом на Барта, Крис уселся.

Синди исчезла. Я тоскливо поглядела ей вслед. А Крис начал распекать Барта:

– Как же ты не замечаешь, что Синди делает все возможное, чтобы угодить тебе? С тех пор как она прилетела, она только и делает, что создает мир в семье, но ты противодействуешь этому. К кому она может бегать в этих диких лесах? Она просто гуляет. Отныне я прошу тебя относиться к ней с уважением, иначе ты только сделаешь ее поведение более неуправляемым. Для нас вполне довольно истории с Мелоди.

Но его слова остались неуслышанными. Полагая, что достаточно убедил Барта, Крис встал и ушел. Я подозревала, что он пошел утешить Синди.

Оставшись наедине с сыном, я попыталась воззвать к его разуму:

– Барт, почему ты всегда оскорбляешь Синди? Она в очень ранимом возрасте и, как все мы, нуждается в понимании и участии. Она не проститутка, не потаскушка и не сука, как ты ее называешь. Она красива, и на нее обращают внимание. Естественно, это ее волнует, заставляет стараться еще больше привлечь к себе внимание. Это не означает, что она готова отдаться первому встречному. Ей знакомы сомнения, у нее есть гордость. Единственный эпизод с Лансом Сполдингом ничуть не означает, что она испорчена.

– Мама, она была испорченной девчонкой всегда, и Ланс у нее не первый. Ты просто не желаешь верить в это.

– Да как ты смеешь? – разозлилась я. – Что ты за человек? Ты, значит, имеешь право спать с кем заблагорассудится, а она должна быть ангелом во плоти? Иди к Синди и извинись перед ней!

– Вот этого она никогда от меня не услышит. – И он уселся за стол продолжить трапезу. – Вся прислуга болтает о Синди. Ты не слышишь, потому что постоянно занята детьми. Но я-то слушаю все, о чем они говорят, пока убирают комнаты. Твоя Синди – прожженная шлюха. А ты думала, что она ангел. Ты, наверное, слишком полагаешься на ее ангельскую внешность.

Я почувствовала себя безмерно усталой и опустилась в кресло, положив руки на стол. Джори, сидевший все это время за столом, молчал: он не проронил ни единого слова за или против Синди.

Быть рядом с Бартом в последнее время стало для меня мукой: я боялась сказать хоть одно неверное слово.

Для того чтобы как-то отвлечься, я перевела взгляд на пунцовые розы, которые стояли посередине стола.

– Барт, разве не приходило тебе в голову, что она чувствует себя оскверненной, поэтому она не слишком бережет себя? И ты, уж конечно, не придал ей чувства самоуважения.

– Она шлюха, непотребная девка. – Это было сказано с абсолютной уверенностью.

Тут мой голос зазвенел той же беспощадностью:

– Тогда из того, что говорят про тебя слуги, я могу заключить, что тебя влечет именно к тому типу жизни, который ты осуждаешь.

Он встал, швырнул салфетку и пошел в свое крыло со словами:

– Я сгною любого, кто распространяет обо мне сплетни!

Я вздохнула: если дальше так пойдет, скоро мы лишимся всей прислуги.

– Да, мирный семейный ужин обернулся как раз тем, чего я опасался, – проговорил Джори.

Не откладывая дело в долгий ящик, Барт в тот же вечер уволил всех слуг, кроме Тревора. Тревор редко разговаривал с кем-либо, кроме меня или Криса. Но если бы Тревор слушался Барта и получал расчет всякий раз, как Барт выгонял его, у нас уже давно бы не было такого прекрасного слуги. Именно поэтому, я полагаю, Барт заключил, что Тревор боится его. Однако я думаю, что Тревор понял природу Барта и жалел его.

Я пошла к Синди и на пути встретила Криса.

– Она очень расстроена. Постарайся успокоить ее, Кэти. Она хочет уехать и никогда больше не возвращаться.

Синди лежала ничком на кровати, и я услышала сдавленные рыдания:

– Он сеет разрушение! Я никогда не знала своих родителей, а Барт хочет отнять у меня и вас с отцом. Теперь он решил испортить мне лето. Он хочет, чтобы я исчезла следом за Мелоди и больше здесь не появлялась.

Я обняла ее худенькое тело, утешала как могла, а сама думала о том, что лучше бы ей уехать и обезопасить себя от нападок Барта. Куда же мне отослать ее, чтобы и без того раненое сердце не испытало нового удара? С этой мыслью я ушла от нее.

Как только я легла спать, Синди немедленно убежала из дома ради встречи с парнем из деревни.

Обо всем этом я узнала позже.

Как и предсказывал Барт, любовь Синди к природе, вспыхнувшая неожиданно в этих лесах, имела вполне конкретное имя. Виктор Уэйд.

И в то время, когда я лежала подле спящего Криса и думала о том, как поступить с Синди и сохранить ее дочернюю любовь, как образумить Барта и не дать его злобе выйти из-под контроля, – в это самое время наша Синди убежала с Виктором в Шарлотсвилл.

В Шарлотсвилле Синди славно провела время, танцуя до упаду с Виктором Уэйдом, пока не протерла дыры в тонких подошвах своих хрупких, блестящих туфелек на высоченном каблуке. Затем Виктор, верный своему обещанию доставить Синди домой, повез ее в Фоксворт-холл. Возле одной из развилок, откуда было рукой подать до нашего дома, он остановил машину и заключил Синди в объятия.

– Я от тебя без ума, – торопливо шептал он, покрывая поцелуями ее лицо, шею и верхнюю часть груди в вырезе платья. – Я ни разу еще не встречал такую волнующую девушку, как ты. И ты права: в Техасе лучше не найдешь…

Синди была пьяна и вдвойне опьянена его поцелуями, поэтому ее попытки сопротивляться были неэффективны.

Вскоре ее страстная натура подтолкнула ее саму ответить на ласки Виктора, и она охотно расстегнула на себе одежду. Он раздел ее, упал на нее в порыве страсти – и тут появился Барт.

Разъяренный, рычащий Барт застал их в самом разгаре акта. Увидев их на заднем сиденье автомобиля со сплетенными руками и ногами, совершенно нагих, Барт рывком открыл дверцу и вытащил Виктора за ноги из машины, так что тот упал лицом на гравий. Не давая парню опомниться, Барт начал бешено работать кулаками.

Синди впала в ярость и, пронзительно крича, швырнула свою одежду прямо в лицо Барту, нимало не заботясь о том, что совершенно нага. Барт не мог видеть долю минуты, и это дало Виктору возможность вскочить и нанести ответный удар, однако нос его уже был расквашен, а под глазом чернел синяк.

– Барт был как зверь, мама! Это так ужасно: он был как сумасшедший! Когда Виктор ударил его в челюсть, а потом – ниже пояса, Барт согнулся, вскрикнул; но удар был не очень сильный, и тут же Барт накинулся на него с такой ненавистью, что я думала, он Виктора убьет. Я слышала, что удар ниже пояса парализует мужчину, но Барт оправился очень быстро, мама.

Синди пересказывала мне все это и рыдала.

– Он был сам дьявол и кричал такие ужасные слова, которые мне самой запрещает употреблять. Он сбил Виктора с ног и избил его до потери сознания. А потом обернулся ко мне. Я боялась, что он изуродует мое лицо, разобьет мне нос, чтобы сделать безобразной. Он ведь грозился сделать это. Я как-то умудрилась к тому времени надеть платье, но на спине молния никак не застегивалась. Барт схватил меня за плечи, встряхнул так, что платье упало с меня, и я снова стала голой, но он даже не обратил на это внимания. Глядя мне прямо в глаза, он стал бить меня по щекам, пока у меня не закружилась голова. Я уже готова была свалиться в обморок. Тут он подхватил меня, как мешок с зерном, перекинул через плечо и потащил, оставив бесчувственного Виктора на дороге. Это было так унизительно, мама! Он тащил меня, как какого-нибудь теленка или овцу. Я плакала, кричала, умоляла всю дорогу, просила вызвать «скорую помощь», чтобы она увезла Виктора, но Барт не слушал меня. Я умоляла его, чтобы он хотя бы позволил мне одеться, но он сказал только, чтобы я заткнулась, иначе мне несдобровать. Потом он принес меня…

Она вдруг замолчала и с широко раскрытыми от ужаса глазами застыла на полуслове.

– Куда он принес тебя, Синди? – спросила я, предчувствуя что-то ужасное, настолько же униженная сама, как и Синди.

Я была в ярости от рассказа Синди: я злилась на Барта, живо почувствовав унижение Синди как свое собственное, и злилась на нее саму за то, что она ослушалась моих увещеваний и снова повела себя так легкомысленно.

Синди докончила рассказ слабым, виноватым голосом, опустив голову так, что волна волос упала ей на лицо:

– Домой, мама… просто домой.

Здесь было что-то недоговоренное, но она отказывалась рассказать больше. Мне хотелось вновь устроить ей выволочку, сказать, что она прекрасно знает взрывной темперамент Барта, но она была и так уже достаточно травмирована.

Я встала:

– Я лишаю тебя всех твоих привилегий, Синди. Прикажу прислуге снять твой телефон, чтобы ты не могла больше договариваться ни с кем из твоих ухажеров о свидании. Я выслушала тебя, а еще утром Барт рассказал мне эту историю с его точки зрения. Да, я против его методов наказания: как тебя, так и твоего дружка. Он действительно зверь, и я извиняюсь за него. Однако мне думается, что ты уж слишком сексуально раскованна. Ты не можешь отрицать это: я собственными глазами видела тебя с твоим другом Лансом. Мне больно, что ты настолько равнодушна к моим просьбам. Я понимаю: трудно быть чем-то отличной от своих ровесниц, но я надеялась, что у тебя достаточно разума, чтобы подождать, пока ты не научишься управлять собой в интимных отношениях. Я бы не допустила, чтобы незнакомый мужчина пальцем до меня дотронулся, а ты отдаешься человеку, с которым впервые встретилась! Совершенно незнакомому мужчине, который мог нанести ущерб твоему здоровью!

Она простонала жалобным голосом:

– Мама, помоги мне!

– Разве я не старалась помочь тебе? Не прикладывала для этого достаточно усилий? Послушай меня, Синди, хоть однажды внимательно послушай! Любовь сильна только тогда, когда ты сначала долго изучаешь своего любимого, позволяешь ему узнать тебя, а уж потом начинаешь думать о сексе. И тем более не идешь на поводу у первого встречного!

Синди посмотрела на меня с досадой:

– Мама, все книги только и пишут что о сексе! Нигде в книгах ничего не сказано о любви. Между прочим, большинство психиатров говорят, что такого понятия, как «любовь», вообще не существует. И ты сама никогда не объясняла мне, что это за любовь такая. Я даже не знаю, существует ли она. Я думаю, что секс в моем возрасте так же необходим, как вода и пища, а любовь – не что иное, как возбуждение. Это означает, очевидно, что твое сердце сильно бьется, пульс ускоряется, кровь бурлит, а дыхание учащается… Но тогда эта самая любовь – не более чем природная потребность, а секс ничем не хуже, чем желание поспать. Так что, несмотря на твои старомодные идеалы, я все равно не вижу ничего дурного в том, чтобы уступить, если парень упрашивает тебя. Да, и не смотри так на меня! Виктор хотел меня, а я – его! Он не заставлял меня, не насиловал. Да, я хотела того же, что и он, и позволила ему сделать это!

Она вскочила и посмотрела на меня в упор голубыми глазами:

– Ну что ж ты?! Давай назови меня грешницей, как называет Барт! Кричи, говори, чтобы я убиралась; грози, что я попаду в ад! Я поверю тебе не больше, чем я верю ему. Если все это так, тогда девяносто девять процентов людей – грешники и им дорога в ад, включая тебя и твоего брата!

Потрясенная и оскорбленная до глубины души, я не смогла ничего сказать и вышла.

Проходили чудесные летние дни, а Синди все дулась на меня, на Барта, даже на Криса, запершись в своей комнате. Если к столу выходили Барт или Джоэл, она отказывалась есть. Она даже перестала принимать душ по нескольку раз в день. Ее волосы стали такими же тусклыми, как у Мелоди в ее последние несчастливые месяцы в нашем доме; и, казалось, она встала на тот же путь забвения всех нас, что и Мелоди. Однако даже горечь ее положения не отняла у нее огня и красоты, и ее глаза все еще блестели, а сама она была все так же хороша.

– Ты добьешься лишь того, что станешь чувствовать себя несчастной, – сказала я ей однажды, войдя в ее комнату и увидев, как она поспешно выключает телевизор.

В ее комнатах было все, что может пожелать молодая женщина, всевозможные предметы роскоши, исключая лишь телефон, но Синди будто стремилась доказать всем, что ей в жизни не остается ничего, кроме единственного удовольствия – смотреть телевизор.

Она сидела на кровати, с обидой глядя на меня.

– Отпусти меня, мама! Пойди к Барту, скажи ему, что я уезжаю и никогда больше не потревожу его. Я никогда не вернусь в этот дом! Никогда!

– Куда ты уедешь, Синди, и чем ты будешь заниматься? – спросила я, опасаясь, что однажды она тайком убежит и мы никогда больше не узнаем о ней.

Денег у нее было самое большее на две недели.

– Я буду жить так, как хочу! – закричала она. По ее бледному лицу, уже потерявшему красивый летний загар, потекли слезы жалости к самой себе. – Ты и отец всегда были щедрыми ко мне, поэтому у меня не будет необходимости торговать собой за деньги, если это то, о чем ты думаешь. Но именно сейчас мне хочется этого. Я теперь ощущаю себя именно такой, какой Барт не хотел меня видеть и от чего он меня предостерегал. Так пусть он торжествует!

– Нет уж, тогда оставайся в этих комнатах до тех пор, пока ты не ощутишь себя такой, какой я хочу, чтобы ты была. И только тогда, когда ты сможешь разговаривать со мной уважительно, без крика, и принять здравое решение о том, что ты намереваешься делать в этой жизни, – только тогда я помогу тебе уехать из этого дома.

– Мама! – с рыданиями бросилась она ко мне. – Я не могу выдержать твоей ненависти! Я же не виновата, что люблю парней, а они – меня! Я была бы рада хранить и беречь себя для некоего прекрасного принца, но я никогда его не встречала в жизни! Когда я отказываю парням, то они просто идут к другой девушке, которая не откажет. Как тебе это удалось, мама? Как ты удерживала всех этих мужчин, что они любили тебя, и только тебя?

Всех этих мужчин? Я не знала, что ответить на это.

Как и все родители, застигнутые врасплох вопросами детей, я постаралась избежать ответа, которого у меня и не было.

– Синди, ты ведь знаешь, что мы с отцом очень любим тебя. Джори тоже. А близнецы улыбаются, как только тебя завидят. Поэтому прежде, чем сделать что-нибудь необдуманное, обсуди это с отцом, с Джори; посвяти нас в свои планы. И если они разумны, мы поможем тебе в их осуществлении.

– А вы не расскажете Барту? – с подозрением спросила она.

– Нет, милая. Барт уже доказал всем нам, что он становится неразумным, как только речь заходит о тебе. С того самого времени, как ты вошла в нашу семью, он оскорблял тебя, но и теперь я не вижу значительных изменений. Что касается Джоэла, он мне не нравится так же, как и тебе, и он не имеет права обсуждать твое будущее.

Она обняла меня за шею:

– Ах, мама, прости меня, я наговорила столько глупостей и плохих слов! Мне хотелось кого-нибудь обидеть так же, как Барт обидел меня. Спаси меня от Барта, мама! Помоги мне, пожалуйста!

Обсудив ситуацию вместе с Джори и Крисом, мы нашли способ спасти Синди не только от Барта, но и от нее самой. Я попыталась успокоить Барта, намеревавшегося наказать Синди более сурово.

– Она лишь добавляет масла в огонь! – кричал Барт. – В деревне уже говорят бог знает что! Я пытаюсь вести достойную, богобоязненную жизнь, и не надо говорить мне, что ты там слышала обо мне! Да, я признаю, что некоторый период своей жизни провел в пакости и грязи, но теперь все изменилось. Я не получал удовольствия от общения с теми женщинами. Лишь Мелоди – единственная женщина, которая дала мне нечто похожее на любовь.

Я постаралась не изменить выражения лица: как же скоро и легко он отвернулся от нее, несмотря на чувство, «похожее на любовь»!

Оглядывая его офис, я вновь и вновь спрашивала себя, не любит ли Барт вещи больше, чем людей. Взгляд мой задержался на дорогостоящих, роскошных античных и восточных вещицах, которые он покупал на аукционах: каждая из них стоила сотни тысяч долларов. Мебель, купленная Бартом, заставила бы позавидовать меблировщиков Белого дома. Да, он станет богатейшим человеком в мире, если будет наращивать капитал вокруг своих ежегодных пятисот тысяч, что он и делал до сих пор, судя по его приобретениям. Еще до того, как он станет полновластным наследником капитала Фоксвортов, он уже будет миллионером. Он блестящий финансист; он умен и пронырлив. Какая жалость, что для человечества он останется просто еще одним миллионером – никем более.

– Мама, пожалуйста, уйди. Ты тратишь мое время. – Он крутанул под собой стул и посмотрел в окно на сад в полном цвету. – Поступай с Синди как хочешь, но убери ее с моих глаз долой. Не желаю ее видеть, отошли ее.

– Синди только что сказала нам, что собирается провести остаток лета в драматической театральной школе в штате Новая Англия. Крис позвонил по указанным телефонам; оказалось, что у школы хорошая репутация, поэтому через три дня Синди уедет.

– Скатертью дорога, – равнодушно проговорил Барт.

Я встала и бросила на него укоризненный взгляд:

– Прежде чем обвинять Синди, подумай о себе самом: разве ты всегда вел себя более нравственно, чем она?

Он не ответил, погрузившись в работу на компьютере. Я захлопнула за собой дверь.

Три дня спустя я помогала Синди укладывать чемодан. Мы с ней активно посещали магазины, и к этому времени у Синди было шесть пар новой обуви, два новых купальника и множество других милых вещиц. Она поцеловала на прощание Джори, а затем взяла на руки близнецов.

– Милые малыши, – проворковала она, – я вернусь к вам. Вот увидите, я проберусь сюда тайком, так что даже Барт не заметит меня. Джори, я желаю тебе тоже уехать из этого дома. Мама, папа, уезжайте вместе с ним.

Она неохотно положила младенцев в кроватки и подошла ко мне.

Мы обнялись и поцеловались. Я готова была разрыдаться. Я теряла свою дочь. По ее взгляду я поняла, что та безоблачность в наших отношениях, которая была раньше, исчезла.

– Папа отвезет меня в аэропорт, – сказала она тихо мне на ухо, обнимая меня. – Если хочешь, поехали вместе, но только ты не будешь плакать и расстраиваться из-за меня, потому что я просто счастлива уехать из этого проклятого дома. И послушайте меня хотя бы раз: уезжайте и вы вместе с Джори. Это дом зла и ненависти, и теперь я его ненавижу так же сильно, как когда-то любила его красоту.

Синди не стала прощаться с Бартом и Джоэлом, перед тем как мы поехали в аэропорт. Она и со мной держалась довольно отстраненно, зато с Крисом попрощалась очень тепло. Мне же только помахала рукой:

– Не вздумайте дожидаться отлета самолета. Я улетаю с радостью!

– Ты напишешь нам? – спросил Крис.

– Естественно, когда найду время.

– Синди, – умоляюще сказала я, – пиши хотя бы раз в неделю. Нам необходимо знать, что с тобой. Мы всегда поможем, что бы ни случилось. Рано или поздно Барт найдет то, что так отчаянно ищет в жизни. И он изменится. Я приложу все усилия, чтобы он изменился. И чтобы мы все вновь стали семьей.

– Нет, мама, он не найдет свою душу, – холодно сказала она, отступая все дальше и дальше от нас. – Потому что он родился без души.

Еще до того, как самолет Синди вырулил на взлетную полосу, мои слезы высохли, и я приняла решение, которое крепло с каждой минутой. Я должна перед смертью увидеть свою семью крепкой и единой, даже если это заберет все мои силы и мою жизнь.

Домой мы ехали в молчании. Я была подавлена. Понимая это, Крис попробовал отвлечь меня:

– Как там наша новая няня?

Недавно Крис нанял для помощи Джори и для ухода за детьми хорошенькую темноволосую девушку. Она провела в доме уже несколько дней, но я была так занята Синди и ее отъездом, что едва перемолвилась с ней словом.

– Что Джори думает о Тони? – спросил Крис. – Я пересмотрел многих, но выбрал ее: на мой взгляд, это настоящая находка.

– Думаю, он пока даже и не разглядел ее, Крис. Он так увлечен живописью и детьми. Они ведь как раз начали активно ползать. Ты знаешь, я видела вчера, как Кори… ой, то есть Даррен… нашел в траве жука и пытался положить его в рот. И именно Тони заметила это и побежала к нему. А Джори… не помню, глядел ли он на нее.

– Ничего, разглядит. Но, Кэти, ты должна перестать думать о детях как о Кори и Кэрри. Если Джори услышит, как ты их переименовала, он будет сердиться. Они не наши близнецы – они его дети.

Больше Крис до самого Фоксворт-холла не сказал ни слова. Он молча вырулил на нашу дорогу и поставил машину в гараж.

– Что происходит в этом сумасшедшем доме? – с раздражением спросил Джори, как только я ступила на террасу, где он играл с близнецами, сидя на мате, постеленном на солнечном месте. – Едва вы уехали в аэропорт, как в комнату внизу, в которой всегда молился Джоэл, со страшным шумом вломилась бригада рабочих. Я не вижу Барта, а с Джоэлом не хочу разговаривать. А теперь еще и это…

– Ты о чем?

– Об этой няньке, которую вы с отцом наняли недавно. Она, конечно, великолепна и знает свою работу – но только тогда, когда я успеваю приказать ей сделать что-то. Я уже давно нигде ее не вижу. Целых десять минут я звал ее, но безрезультатно. Дети мокрые, а она не принесла мне запас подгузников на смену. Я ведь не могу оставить детей одних и подняться за необходимым. Дети не желают сидеть в манеже. Особенно Дейрдре.

Я переодела детей сама и укачала их, положив поспать, а затем пошла искать нового члена нашей семьи.

К моему изумлению, девушку я нашла купающейся вместе с Бартом в бассейне. Оба очень веселились, плеская друг в друга водой.

– Привет, мама! – счастливым голосом крикнул Барт.

Он был красивый, загорелый, и я никогда, с поры его влюбленности в Мелоди, не видела его таким счастливым и беспечным.

– Ты знаешь, Тони превосходно играет в теннис. Как хорошо, что она оказалась у нас! Мы так взмокли от этой игры, что решили охладиться в бассейне.

Антония Уинтерс хорошо поняла мой взгляд. Она немедленно вышла из воды и начала вытираться. Девушка насухо вытерла черные волнистые волосы полотенцем и обернула его вокруг своего красного бикини.

– Барт просил меня называть его по имени, – обратилась она ко мне. – Вы не будете возражать, миссис Шеффилд?

Я смотрела на нее, размышляя, сможет ли она нести двойную работу по уходу и за Джори, и за близнецами, по плечу ли ей ответственность. Мне понравились ее черные волосы, красиво обрамлявшие лицо, и глаза, и то, что она не пользуется косметикой. В ее фигуре было не меньше сладострастных изгибов, столь ненавистных ранее Барту, чем в фигуре Синди. Но взгляд Барта выражал восхищение.

– Тони, – стараясь придать мягкости голосу, начала я, – мы наняли вас для помощи Джори. Он пытался сегодня позвать вас, чтобы переменить подгузники детям. Он был на террасе с детьми, и вы должны были находиться возле него, а не возле Барта. Ведь ваша задача состоит в том, чтобы ни Джори, ни дети ни в чем не нуждались.

На ее лице отразились стыд и замешательство.

– Простите, но Барт… – Она вдруг замолкла, бросив взгляд на Барта.

– Все в порядке, Тони. Я принимаю обвинение, – проговорил Барт. – Это я сказал Тони, что Джори вполне может позаботиться сам о себе и своих детях. Мне кажется, для него независимость стала пунктиком.

– Прошу вас, Тони, чтобы этого больше не повторялось, – сказала я, игнорируя слова Барта.

Треклятый Барт всех нас сведет с ума! И тут меня осенило.

– Барт, вы с Тони окажете большую услугу Джори, если будете приглашать его с собой в бассейн. Он полностью владеет руками. По сути, в этом он искуснее, чем здоровый человек. А тебе следовало бы подумать о безопасности детей, Барт, устраивая такой большой бассейн без всякого ограждения. Тони, я надеюсь, что при желании вы сможете с помощью Джори научить детей плавать.

Барт озадаченно посмотрел на меня, будто стараясь прочесть мои мысли. Затем перевел взгляд на Тони, идущую к дому.

– Так вы желаете остаться в моем доме… Почему?

– Разве ты не хочешь, чтобы мы оставались?

Его ослепительная улыбка напомнила мне его погибшего отца.

– Нет, конечно, я желаю, в особенности теперь, когда присутствие Тони озарило мою одинокую жизнь.

– Оставь ее, Барт!

Он сатанински усмехнулся и начал пятиться к бассейну, притворившись, что собирается упасть в воду спиной, и при этом обхватив мои лодыжки с такой силой, что мне стало больно. Некоторое время я сопротивлялась, всерьез опасаясь, что он стащит меня в воду и испортит шелковое платье, которое было на мне.

Я посмотрела на него и встретилась с его темным, внезапно ставшим угрожающим взглядом.

– Отпусти, мне больно. Я уже купалась утром.

– Отчего бы тебе не искупаться со мной?

Я не поняла, что такое он увидел во мне, но, опять же внезапно сменив угрозу во взгляде на печаль, он наклонился и поцеловал мои пальцы, проглядывающие через легкие сандалии. У меня упало сердце. А он начал говорить с интонациями, в точности повторяющими интонации его отца:

– Нет тебя прекрасней в целом свете… – Он взглянул в мое растерянное лицо и рассмеялся: – Мама, скажи, у меня есть артистическое дарование?

Он казался мне таким взволнованным, его явно тронуло что-то увиденное в моем лице…

– Конечно есть, Барт. Но неужели ты не чувствуешь ни малейших укоров совести за Синди?

Его взгляд мгновенно стал жестким.

– Нет, ничуть. Я рад, что она уехала. Разве ты не убедилась, что я был прав в отношении ее?

– Ты был жесток, и я лишний раз убедилась в этом.

Его взгляд еще больше потемнел, и мне стало не по себе.

Барт посмотрел куда-то мне за спину, где раздались шаркающие шаги. Я обернулась. Возле бассейна появился Джоэл.

Он молитвенно сложил костлявые руки под подбородком и возвел глаза к небу, а затем укоряющим взглядом посмотрел на нас. Его сладкий голос был едва слышен:

– Ты заставляешь Господа ждать, Барт, а сам попусту тратишь время…

Я беспомощно наблюдала, как Барт исполнился чувства вины и весь сжался под обвиняющим взглядом Джоэла. Он начал поспешно собираться. На какое-то мгновение Барт растерянно застыл, еще не одетый, в полной своей зрелой мужской красоте: длинные сильные ноги, плоский мускулистый живот, широкие плечи, крепкие мускулы под загорелой кожей, кудрявая поросль волос на груди; и еще на мгновение мне показалось, что он напрягает мышцы, готовясь к схватке с врагом, и вот-вот вцепится в горло Джоэла… Но нет, он подумать не мог о противостоянии своему дяде.

Солнце зашло за тучи. Каким-то образом косой солнечный луч упал на столбы для осветительных приборов так, что тени образовали на земле крест. Барт, как зачарованный, смотрел.

– Ты видишь, Барт, – заговорил вдруг Джоэл таким властным тоном, какого я никогда не слышала, – ты пренебрегаешь своими обязанностями, и Бог дает тебе знак в виде креста. Солнце исчезает. Бог все видит, все слышит. Он следит за тобой. Потому что ты был избран.

Избран – для чего?

Несмотря на то что я видела только что в глазах Барта, он ушел и даже не обернулся. Как загипнотизированный, он последовал за Джоэлом в дом.

Я поспешила к Крису и рассказала ему все.

– Как ты думаешь, что он имел в виду, говоря, что Барт избран?

Крис был до этого у Джори и близнецов. Он усадил меня, заставил успокоиться. Мы были вдвоем на балконе, с которого открывался прекрасный вид на сад и на горы. Крис принес мне коктейль.

– Я как раз разговаривал с Джоэлом несколько минут назад. Барт нанял рабочих, чтобы соорудить часовню в той комнате, которую Джоэл использовал как молельню.

– Часовню? – ошеломленно спросила я. – Зачем нам часовня?

– Не думаю, что она предназначается для нас. Она нужна Барту и Джоэлу. Для того, чтобы они могли молиться, не посещая для этого деревню и не встречаясь с людьми, которые презирают Фоксвортов. И прошу тебя, во имя Бога, не произноси слова осуждения тому, что они с Джоэлом делают, если это поможет Барту обрести свою душу. Кэти, мне не верится в злонамеренность Джоэла. Я думаю, все, чем он руководствуется в своих действиях, объясняется его намерением попасть в число святых.

– Святых?! Да это все равно как если бы в святые был записан Малькольм!

Крис начал раздражаться:

– Пусть Барт делает то, что он считает нужным. Я решил, что нам пора уезжать в любом случае. Я не могу в этом доме ожидать от тебя разумных действий. Мы возьмем с собой Джори, близнецов и Тони и переедем в Шарлотсвилл, как только я найду подходящий дом.

Незамеченный мной прежде Джори вкатился в нашу комнату и неожиданно для меня вдруг вступил в разговор:

– Мама, отец, скорее всего, прав. Джоэл и впрямь почти святой. Он может быть добрым и кротким человеком. Иногда мне кажется, что мы с тобой слишком подозрительны к людям… но вместе с тем ты часто оказываешься права. Я долго изучал Джоэла издалека и понял, что он очень старается быть непохожим на вашего деда, которого вы с отцом оба ненавидите.

– Это все глупость! Конечно, Джоэл – это не его отец, иначе бы он не ненавидел его так сам. – Крис заговорил страстно, с необъяснимым раздражением. – Все эти теории, разговоры о возрождении душ в иных поколениях – абсолютная чушь. Наша жизнь и без того достаточно сложна, не надо ее усложнять еще больше.

В понедельник Крис вновь уехал на работу, которой отдавался с той же страстью, как и работе практикующего врача когда-то. Я стояла и глядела вслед его машине, думая, что моя счастливая соперница теперь – биохимия.

За обеденным столом было пусто и тоскливо без Криса, Синди и Тони, которая укладывала наверху детей, что, по-видимому, очень раздражало Барта. Он не удержался и проговорился намеками Джори, что Тони уже без ума от него, Барта. Джори и глазом не повел: он был слишком погружен в свои мысли. Он не обратил внимания и на то, что в середине обеда Тони присоединилась к нам, и не перемолвился ни с кем и словом.

Пришла еще одна пятница, и вместе с нею появился Крис, как когда-то каждую пятницу появлялся наш отец. Мне все время не давала покоя мысль, как наша жизнь перекликается с жизнью родителей. Субботу мы провели, барахтаясь в бассейне вместе с Джори, близнецами и Тони. Крис помогал Джори, которому помощь в бассейне вряд ли требовалась. Он мастерски плавал, рассекая воду сильными руками, и лишь ноги безжизненно «плыли» следом. В воде он вновь чувствовал себя прежним, ловким и сильным, и это было видно по его счастливому лицу.

– Как чудесно! Не будем уезжать пока отсюда. В Шарлотсвилле не много найдется домов с таким бассейном. А мне нужен лифт и широкие двери для моей коляски. К Барту я уже привык, привыкаю и к Джоэлу.

В воскресенье утром за столом Крис, избегая моего взгляда, сказал:

– Я могу не приехать на следующий уик-энд. В Чикаго – конференция по биохимии, и мне хотелось бы слетать туда. Так что меня не будет две недели. Если ты захочешь поехать со мной, Кэти, я буду рад.

Барт сразу насторожился, внешне излишне тщательно работая ложкой. В его глазах застыло ожидание, будто вся его жизнь зависела от моего ответа.

Мне страшно хотелось поехать с Крисом. Я желала улизнуть из этого дома, уехать от его проблем и наконец-то быть вдвоем с человеком, которого я люблю.

Но я должна была сделать последнее усилие, чтобы спасти Барта.

– Я бы хотела поехать с тобой, Крис. Но Джори стесняется обращаться с некоторыми просьбами к Тони. Я нужна ему здесь.

– О господи! Так мы ведь для этого и наняли ее! Она знает все свои обязанности.

– Крис, я не желаю, чтобы в моем доме имя Господа упоминалось всуе.

Крис метнул на Барта взгляд и поднялся:

– Я что-то потерял аппетит. Если появится, то позавтракаю в городе.

Он с укором посмотрел на меня, с раздражением – на Барта, молча положил руку на плечо Джори и вышел.

Хорошо, что я попросила его найти нам няню до того, как это случилось: теперь он, скорее всего, отрешится от забот о моих двух сыновьях, потому что так или иначе эти заботы все более разделяли нас.

И все же я не могла оставить Джори на Тони, не убедившись прежде, что она будет хорошо заботиться о нем.

Тони вышла к завтраку в свежей белой униформе. Мы втроем болтали за столом о погоде и других незначительных вещах, в то время как она сидела, всецело занятая Бартом. Ее ясные, мягкие, прекрасные серые глаза смотрели на него с обожанием и страстью. Ее влюбленность в Барта была столь очевидной, что мне захотелось предупредить ее, уберечь от Барта, который почти наверняка погубит девушку.

Видя ее восхищение и любовь, Барт стал очаровательным, внимательным собеседником, рассказывая ей глупые детские анекдоты, над которыми смеялся в детстве. Джори в это время сидел, полностью забытый ими, в своем ненавистном кресле, делая вид, что читает утреннюю газету.

День за днем влюбленность Тони в Барта росла, и этого нельзя было не заметить, хотя она добросовестно ухаживала за Джори и нежно обращалась с малышами. А Джори каждодневно ждал звонка от Мелоди или хотя бы письма, которое так никогда и не пришло. Я видела и чувствовала и его нетерпение, и его раздражение, когда прислуга слишком долго убирала его постель, слишком долго вычищала его комнаты и он не мог, как привык, сделать все это сам – и не мог дождаться, пока его оставят одного.

Он изнурял себя работой: нанял художника, который приходил трижды в неделю, чтобы обучать его различной технике живописи, и работал, работал, работал… Когда-то Джори решил посвятить себя балету и тренировался у станка с утра до вечера, а теперь ему вздумалось во что бы то ни стало стать хорошим художником. По крайней мере в двух членах нашего семейства навсегда утвердили себя четыре принципа большого искусства: озарение, желание, труд, решимость.

– Как ты считаешь, хорошая ли она няня для малышей? – спросила я как-то раз у Джори, глядя, как Тони катит по дорожке сада двойную коляску.

Детям очень нравилось гулять в коляске, и это было видно по их восторженным крикам и жестам. Не успели мы с Джори обменяться мнением по поводу няни, как увидели, что к ней присоединился Барт.

Я ждала ответа. Джори молчал. Я видела, с каким горьким выражением смотрел на эту пару Джори. Теперь Барт с радостью прогуливал его детей, потому что у него был новый интерес. Я читала его мысли. Барт мог обворожить и соблазнить любую женщину; у Джори больше не было шанса. Врачи, правда, сказали нам с Крисом, что множество парализованных мужчин женятся и живут более-менее нормальной жизнью. Процент браков среди таких больных мужчин больше, чем среди парализованных женщин.

– Женщины более сострадательны, чем мужчины. Большинство здоровых мужчин живут только своими эгоистическими нуждами. Лишь в исключительных случаях находится столь душевно отзывчивый мужчина, чтобы он женился на женщине с физическими недостатками.

– Джори, ты все еще страдаешь из-за Мелоди?

Он мрачно посмотрел куда-то в пространство, отведя взгляд от Тони с Бартом, которые присели на деревянную скамью, чтобы поболтать.

– Я вообще стараюсь много не размышлять. Это лучшее средство, чтобы избавиться от безнадежных мыслей о своем будущем. Когда-нибудь я останусь совсем один, и я страшусь этого дня, думая, что это больше, чем я могу выдержать.

– Мы с Крисом всегда будем с тобой, пока ты будешь в нас нуждаться и пока мы живы. Но еще до нашей смерти ты обязательно найдешь человека, с которым будешь жить счастливо. Я знаю это.

– Как ты можешь знать это? Я даже не уверен, что мне нужна женщина. Я буду теперь чувствовать себя с женщиной неловко. Я пока только всячески стараюсь заполнить то место в моей жизни, которое занимал балет, но мне это не удается. И лучшее, что у меня есть в жизни, – это мои родители и мои дети.

Я еще раз взглянула в сторону Тони и Барта, как раз в то время, как Барт вскочил и вытащил близнецов из коляски. Вскоре он уже играл с ними на траве. Они, казалось, любили всех окружающих и даже пытались очаровать Джоэла, который никогда не разговаривал с ними, никогда не дотрагивался до них. Был слышен детский смех; дети становились с каждым днем все разговорчивее, все очаровательнее.

Казалось, Барт тоже счастлив играть с детьми. Я отчасти понимала, что Барт, так же как и Джори, нуждается в любимом человеке. По правде говоря, ему это необходимо даже больше, чем Джори. Потому что Джори, со своей силой воли, найдет себя – с женой или без жены.

Мы сидели, не в силах оторваться от чудесной картины восходящей полной луны, а Тони с Бартом все играли с малышами. Луна лила свой золотой свет. Вдруг невдалеке тоскливо прокричала какая-то птица, и ее одинокий крик заставил меня вздрогнуть.

– Что это? – испуганно спросила я, выпрямившись. – Я никогда раньше не видела такой ночной птицы здесь.

– Это филин, – сказал Джори, посмотрев в направлении ближайшего озера. – Иногда они залетают сюда. Когда-то мы с Мел приезжали на остров Маунт-Дезерт и снимали там домик. Там мы часто слышали филинов и полагали, что это очень романтично. Теперь я не понимаю, отчего мы так считали. Здесь этот крик кажется мне зловещим.

Из кустов позади террасы раздался голос Джоэла:

– Говорят, что в филинах обитают пропащие души.

Я резко обернулась:

– А что такое пропащая душа, Джоэл?

Кротким голосом он проговорил:

– Это души, которые не могут найти себе покоя после того, как покинут тело, Кэтрин. Те, которые носятся между небом и преисподней и вечно оглядываются на свою земную жизнь, мучаясь неисполненным. Но, оглянувшись назад, они оказываются в ловушке, пока не исполнят свое земное предназначение.

Я почувствовала себя будто холодной ночью на кладбище.

– Не пытайся разгадать эту загадку, мама, – сказал Джори с раздражением. – Так и хочется иногда выразиться покрепче, повторить те смачные определения, какими пользуются приятели и ровесники Синди… Вот что любопытно, – добавил Джори, видя, что Джоэл растворился в темноте, – когда я жил в Нью-Йорке и часто раздражался по любому поводу, я не стеснялся в выражениях. А теперь, вспоминая эти слова, я отчего-то удерживаюсь от их употребления.

Мне не надо было объяснять. Я чувствовала что-то подобное. Это «что-то» было везде: в самой атмосфере этого места, в чистоте и прозрачности горного воздуха, в близости ночных светил… всюду чувствовалось дыхание Бога. Бога грозного, взыскующего, следящего за тобой пристальным взглядом… Он был всюду.

Они встречались в полумраке. Они целовались в длинных холлах дома Фоксвортов. Они бродили в солнечном цветущем саду, в лунном свете обнимались под тенью деревьев. Они вместе плавали, играли в теннис, рука об руку бродили вдоль озера. Устраивали пикники возле бассейна, возле озера, в лесу; ездили на танцы, в рестораны, в театры, кино.

Они жили в своем собственном мире, а нас для них как бы не существовало. Они не видели никого, кроме друг друга, даже за обеденным столом, взаимно притягиваясь друг к другу взорами. Казалось, они в полной уверенности, что мир создан для них двоих и никогда не будет иначе. Даже я невольно была захвачена романтикой их чувства. Они были такой красивой, юной, идеально подходящей друг другу парой, и даже цвет их волос был почти одинаков. Я была и счастлива, и несчастна одновременно; и восхищалась ими, и грустила, что опять Барт, а не Джори нашел свою любовь. Мне иногда хотелось предупредить Тони об обманчивости любви Барта, сказать ей, что ему нельзя верить; но затем я смотрела в радостное, счастливое лицо Барта, и мне становилось стыдно разрушать это счастье. Ведь теперь он ни у кого ничего не украл. И мои слова оставались невысказанными. Отчего мне быть ему судьей? Какое право я имела диктовать, кого любить, а кого – нет? Я была для него последней в ряду людей, которые могли советовать.

Барт очень изменился: он стал более уверен в себе, он позабыл свои особо навязчивые привычки, в частности, перестал контролировать всюду чистоту и позволил себе расслабиться, разгуливая в спортивной одежде. В прошлом он представлял себя, видимо, достойным человеком лишь в комплекте с тысячедолларовым костюмом и шелковой рубашкой с шикарным галстуком; теперь он более не заботился о своем имидже, поскольку любовь Тони придала ему самоценности. Можно было утверждать, что впервые в своей жизни Барт твердо стоял на этой земле и наслаждался жизнью.

Он улыбнулся и несколько раз поцеловал меня в щеку:

– Я знаю, что тебя печалит и о чем бы ты мечтала! Но, мама, это меня она любит, меня! Меня! Тони говорит, что я – чудесный, благородный! Ты понимаешь, как я чувствую себя? Да, Мелоди тоже говорила, что я замечательный и благородный, но мне отравляла всю прелесть наших отношений мысль, что я поступаю дурно с Джори. Теперь все по-другому! Тони никогда не была чьей-то женой или любовницей, хотя у нее, конечно, было много поклонников. Мама, только подумай: я у нее – первый любовник! Я так счастлив от одной мысли, что это меня она ждала всю жизнь! Мама, она во мне видит все то, что ты видишь в Джори!

– Я счастлива за вас, Барт. Я думаю, что все это чудесно.

– Ты вправду счастлива за меня? – Его темные глаза были очень серьезны; он проверял, искренне ли я говорю.

Прежде чем я смогла ответить, послышался голос Джоэла из-за открытой двери:

– Легковерный дурак! Неужели ты думаешь, что нянька любит тебя? Эта женщина любит твои деньги! Все твое благородство – в деньгах. Она влюблена в твой банковский счет, Барт Фоксворт! Неужели ты не замечаешь, как она ходит по дому: глаза надменно полузакрыты, будто она уже хозяйка здесь! Она не любит тебя. Она использует тебя для достижения того, чего желает каждая женщина: денег, власти, а после этого еще и еще денег… Она знает: как только она выйдет за тебя замуж, то станет богатой женщиной, даже если ты с ней потом разведешься!

– Заткнись! – рявкнул Барт, яростно глядя на старика. – Ты завидуешь мне, ты злишься, потому что у меня не остается времени на тебя. Это чистейшее чувство в моей жизни, и я не позволю тебе испортить его!

Джоэл кротко склонил голову, сложил руки под подбородком и молча пошел по коридору, очевидно направляясь в ту свою комнату, которую Барт собирался превратить в семейную часовню. Она была уже готова, но молились в ней лишь Барт и Джоэл. Я туда даже и не заглядывала.

Я привстала на цыпочки, чтобы поцеловать Барта, пожелать ему везения в любви:

– Я счастлива за тебя, Барт. Признаюсь честно, я надеялась, что Тони и Джори полюбят друг друга и Джори перестанет страдать без Мелоди. Мне бы хотелось, чтобы у детей была мать, которую они помнили бы с ранних лет. Если бы она их полюбила, как своих собственных, это было бы счастьем. А если этого не случилось, значит не суждено; но я счастлива за тебя.

Темные глаза Барта все выпытывали что-то у меня. Я вынуждена была спросить:

– Ты женишься на ней?

Он положил руки мне на плечи:

– Да, я сделаю ей предложение потом, когда уверюсь, что она не обманывает меня. Я знаю, как я проверю это.

– Нет, Барт, это нечестно. Когда любишь, нужно верить.

– Верить нужно лишь в Бога, остальное было бы идиотизмом.

Я слишком хорошо помнила то, что часто говорил мне Крис: «Ищите – и обрящете». Теперь я вполне убедилась в его правоте. Как часто я с подозрением относилась к лучшему, что предлагала мне жизнь, и довольно скоро это лучшее исчезало.

– Мама, – с подкупающей доверительностью начал Барт, – если бы Джори был прежним, Мелоди никогда бы и не подпустила меня к себе. Теперь я это понял. Она любила его, а не меня. Может, она даже воображала, что я – это он, потому что и я иногда нахожу сходство в нас с Джори. Я думаю, она принимала желаемое за действительное, потому что Джори больше не мог удовлетворять ее, – вот она и обернулась ко мне. Но и тогда я, как всегда, был вторым после Джори. И лишь для Тони я – первый.

– Да, Барт. Джори не существует для Тони. Она видит его каждый день, но не замечает.

Ироническая улыбка появилась на его губах.

– Только ты не упомянула, что я – здоров, а Джори – нет. Я богат, а он в сравнении со мной – нищий. Он уже обременен двумя детьми, а не каждая согласится на чужих детей. Итак, счет три – ноль… и я – победитель.

Теперь я видела, что он нуждается в Тони вдвое больше, чем Джори, – и я хотела его победы. Джори был сильным, даже будучи поверженным, а Барт, будучи здоровым, был таким неуверенным в себе, таким зависимым.

– Барт, если ты сам себя не любишь таким, какой ты есть, как же можно ожидать, что тебя еще кто-то полюбит? Тебе надо быть уверенным, что даже совершенно нищим Тони будет любить тебя.

– Вот это и выяснится скоро, – бесстрастно проговорил он. В его глазах появилось что-то, что напомнило мне о Джоэле. И Барт отвернулся от меня. – Мама, у меня есть некоторые дела… Увидимся позже. – И он улыбнулся мне с такой любовью, которой нечасто баловал.

Боже, какой сложный человек вырос из моего маленького ранимого Барта: противоречивый, вечно комплексующий, дерзкий и неуверенный одновременно…

Синди написала нам, как проходят ее летние дни в театральной школе: «Мы участвуем в настоящих спектаклях, мама, и мне очень все нравится. Я в восторге от своей новой жизни».

Мне очень не хватало Синди в эти летние дни. Мы плавали и в озере, и в нашем бассейне, и близнецы наслаждались всеми прелестями познания природы. У них прорезались первые зубы, и они весьма быстро ползали. Ничто не ускользало от их внимания и от их маленьких жадных ручонок. Белый пушок на их головах постепенно превращался в кудряшки, щечки загорели на солнце, губки порозовели, а широко открытые голубые невинные глазки жадно поглощали зрительные впечатления.

Мы проживали это чудесное лето бездумно, бессознательно накапливая образы и впечатления, как фотографии в альбоме, на которые посмотришь – и нахлынут воспоминания. Фотографировали тремя камерами: Крис, Джори и я, ловя каждый интересный момент из жизни наших обожаемых близнецов. Они же любили наши прогулки, каждая из которых сулила что-то новое: распустившийся цветок, незнакомый запах, утки или гуси, появившиеся вдруг в нашем бассейне, за которыми можно «побегать», птички, белки, кролики, наводнявшие наш сад.

Не успела я оглянуться, как лето прошло и на пороге появилась осень. В этом году Джори уже мог насладиться приходом осени и буйством красок природы в горах. Вскоре склоны гор покрылись разноцветным ковром запламеневших листьев.

– Всего год назад я пребывал в аду, – проговорил Джори, задумчиво озирая дали и мельком взглянув на свою руку, на которой больше не было обручального кольца. – Мое бракоразводное дело закончено, а я не ощущаю ничего, кроме усталости. Я потерял свою жену еще в тот день, когда потерял способность двигаться; но я до сих пор жив, наслаждаюсь жизнью даже в этом инвалидном кресле – и оказалось, что жить можно и в таком положении.

Я обняла его:

– И все это благодаря твоей выдержке, Джори, твоей воле. У тебя есть дети, они с тобой, так что твой брак наградил тебя кое-чем. У тебя есть имя в искусстве, не забывай об этом, и, если бы ты захотел, ты мог бы начать вести балетный класс.

– Я не могу оставить на произвол судьбы своих детей, тем более что у них нет матери. – Он с виноватой улыбкой обернулся ко мне. – Конечно, ты им вполне заменила мать, но я хочу, чтобы вы с отцом имели собственную жизнь, не привязанную к маленьким детям.

Смеясь, я взлохматила его темные кудри:

– Какую такую «собственную жизнь», Джори? Мы с Крисом счастливы рядом с нашими детьми и внуками.

Яркие дни листопада становились все холоднее, принося с собой горький запах горелой листвы. Я вставала рано и шла в сад, забирая с собой Джори и близнецов. Они уже пытались стоять, держась за мебель. Дейрдре даже делала неуверенные шаги, смешно расставив ножки и выпятив попку, толстую от подгузников и непромокаемых штанишек. Даррен же вполне удовлетворялся ползанием, в котором он настолько усовершенствовался, что быстро достигал желаемого. Однажды я даже поймала его на высокой парадной лестнице.

В тот прекрасный октябрьский день Джори держал Дейрдре на коленях, и она счастливо подпрыгивала в такт подрагиванию коляски отца. Я шла рядом и держала на руках более сдержанного Даррена. Барт приказал сделать две колеи для свободного проезда коляски, убрать с дороги все корни, что могли повредить ее ходу. Теперь, когда Барт наслаждался своим статусом хозяина Фоксворт-холла, он стал значительно более внимателен и уважителен к Джори.

– Мама, Тони с Бартом – любовники? – внезапно спросил Джори.

– Да, – неохотно признала я.

Тогда Джори произнес нечто несказанно удивившее меня:

– Как странно, что мы, родившиеся в одной семье, волей-неволей связаны всю жизнь, хотя, если бы не кровная связь, не захотели бы встретиться с этим же человеком дважды. Правда?

– Джори, ты ведь не хочешь этим сказать, что очень сильно не любишь Барта?

– А я говорю не о Барте, мама. Он себя ведет в последнее время очень достойно, кстати. Я об этом старике, которого ты именуешь дядей. Я не в силах хорошо к нему относиться. И чем больше я вижу его, тем большее отвращение испытываю. Когда я впервые увидел его, я его пожалел. А теперь я смотрю в его голубые водянистые глаза и вижу в них спрятанную злобу. Он чем-то напоминает мне Джона Эймоса Джексона. Мне кажется, он играет нашими судьбами, мама. Совсем не для того, чтобы иметь что поесть и крышу над головой, нет, у него что-то другое на уме. Сегодня я услышал их разговор. Из того, что я мог расслышать, я понял, что Джоэл требует, чтобы Барт раскрыл Тони свои прошлые психологические проблемы. Особенно Джоэл настаивал на том, чтобы Барт подчеркнул: если он попадет в психиатрическую лечебницу, то лишится всех своих денег. Мама, послушай, нельзя допустить, чтобы он говорил ей это! Если Тони и в самом деле любит его, она примет все его проблемы. Я вижу, что сейчас он вполне нормален и к тому же очень изобретателен в приумножении своего состояния.

Я опустила голову:

– Да, Джори. Барт рассказал мне о своем плане «проверить» Тони, но сам, по-видимому, откладывает свою проверку, как будто он уверен, что она охотится за его деньгами.

Джори кивнул и вовремя успел ухватить Дейрдре, которая сползла с его колен, желая исследовать местность. Увидев это, Даррен захотел последовать примеру сестры.

– Не намекал ли Джоэл когда-либо, что он собирается оспорить волю сестры и отсудить деньги, которые должен унаследовать Барт в день своего тридцатипятилетия?

Джори коротко рассмеялся:

– Мама, этот старикашка никогда не говорит чего-либо, не предназначенного для нежелательных ушей. Он не любит меня и избегает, насколько это возможно. Он не может простить мне того, что когда-то я был танцором и носил предосудительные костюмы. Он не любит и тебя, и я часто слышу, как он бормочет про себя: «Совсем как мать, только хуже, гораздо хуже». Он наблюдает за тобой. Мне не хотелось бы пугать тебя, но он опасен, мама, он злобен. На отца он тоже смотрит с ненавистью. Бродит по дому ночью. С тех пор как я лишился ног, мой слух стал очень изощренным. Я часто слышу, как скрипят доски пола под чьими-то крадущимися шагами в коридоре, а иногда и моя дверь слегка приотворяется. Это Джоэл. Я уверен в этом.

– Но зачем он подглядывает за тобой?

– Не знаю.

Я закусила нижнюю губу, совсем как Барт в момент нервозности.

– Ты и в самом деле напугал меня, Джори. У меня тоже были подозрения, что он желает всем нам зла. Я думаю, что это Джоэл сломал клипер, который ты готовил в подарок Барту. И я уверена, что Джоэл не отправлял по почте рождественские приглашения. Он желал зла и неуспеха Барту, поэтому забрал все приглашения к себе в комнату, подписал каждое таким образом, чтобы приглашение оказалось принятым, и отправил обратно Барту. Это единственное объяснение тому, что никто не приехал к нам на Рождество.

– Мама… почему ты не рассказала мне этого раньше?

– Почему? А если бы он развенчал и осмеял мои подозрения, как сделал это Крис? Ведь Крис полностью отверг мою версию. Иногда мне и самой кажется, что я слишком много воображаю и представляю Джоэла хуже, чем он есть на самом деле. И еще, Джори: я думаю, что это Джоэл, подслушав в кухне болтовню поваров, узнал о том, что Синди встречается с тем парнем, Виктором Уэйдом, и быстро передал эту информацию Барту. Откуда бы еще Барт мог узнать? Ведь прислуга для Барта – это как грязь под ногами, нечто недостойное его внимания. Джоэл же подслушивает и подсматривает за всеми.

– Да, мама, я думаю, ты абсолютно права в своих подозрениях и насчет клипера, и насчет приглашений, и насчет Синди. Джоэл что-то замыслил против всех нас.

Даже погруженный в свои мысли, Джори дважды брал у меня сына, чтобы посадить на свое другое колено. Нести ребенка через лес было нелегко, и я с радостью подчинялась, отдавая ему Даррена. Дейрдре восторженно встречала братца и на радостях обнималась с ним.

– Мама… если Тони действительно любит Барта, она останется с ним, и не важно, каковы были его проблемы в прошлом и сколько он унаследует.

– Джори, он как раз сейчас и хотел бы это доказать самому себе.

Около полуночи, когда я уже засыпала, в мою дверь робко постучали. Это была Тони.

На ней был прелестный розовый пеньюар; ее длинные черные волосы были распущены и развевались за спиной; она приблизилась к моей кровати и проговорила:

– Простите, миссис Шеффилд, я ждала того момента, когда ваш муж будет в отъезде и мы останемся вдвоем.

– Зови меня Кэти, – сказала я и потянулась за халатом. – Я не сплю, только лежу и думаю. Я рада, что есть с кем поговорить.

Она принялась ходить взад-вперед по комнате.

– Кэти, мне надо поговорить с женщиной, именно с женщиной, а не с мужчиной… мужчина не поймет. Вот почему я пришла к вам.

– Садись. Я слушаю.

Она нерешительно опустилась на кушетку, нервно теребя прядь черных волос, временами закусывая ее.

– Мне так плохо, Кэти, Барт сегодня рассказал мне несколько неприятных фактов. Он сказал, что вам известно о нашей любви, о том, что я люблю его, а он – меня. Я думаю, вы не однажды ловили нас в интимные моменты в этом доме. Я благодарна вам за то, что вы делали вид, будто не замечаете нас… и мне не приходилось сгорать от стыда. Ведь я воспитана на представлениях о жизни, которые сейчас считаются устаревшими.

Она нервно улыбнулась, ища моего понимания и одобрения.

– Как только я увидела Барта, я влюбилась в него. В его черных глазах есть что-то магнетическое, даже мистическое и очень притягивающее. А сегодня вечером он повел меня в свой офис и там поведал долгую и странную историю о себе. Он рассказывал как чужой, незнакомый мне человек и говорил о себе как о постороннем, даже с неприязнью. Я ощущала себя как клиент банка, за реакцией которого внимательно наблюдают и по ней судят о его выгодности. Я не знаю, чего он хотел от меня; видимо, он думал, что я разочаруюсь в нем или буду шокирована. Но в то же время он смотрел на меня таким умоляющим взглядом… Он так любит вас, Кэти… он любит вас до умопомрачения, – неожиданно выпалила она, и я выпрямилась в кресле, потрясенная ее бессмысленным, сумасшедшим, как мне показалось, утверждением. – Не знаю, осознает ли он сам, как сильно любит вас. Он предпочитает думать, что ненавидит вас из-за вашей связи с братом. – Тони опустила глаза. – Простите меня за то, что я вмешиваюсь в вашу личную жизнь, но я хотела говорить откровенно…

– Продолжай, – ободрила я ее.

– Он ненавидит вас, потому что внушил себе, что должен ненавидеть. Но он никак не решит, какое чувство в нем сильнее: любовь к вам или ненависть. Ему нужна такая женщина, как вы, но он сам не понимает этого.

Она помолчала, подняла на меня глаза. Я заинтересованно ждала, что она еще скажет.

– Кэти, я откровенно высказала ему свое мнение, что он ищет, пока безуспешно ищет женщину, которая напоминала бы ему мать. Он смертельно побледнел, почти побелел. Кажется, он был в шоке.

Она ждала, как я отреагирую.

– Тони, ты, скорее всего, ошибаешься. Барту нужна не такая, как я, а полная противоположность.

– Кэти, когда-то я изучала психологию. Барт слишком много думает о вас, переживает из-за вас, слишком ненавидит вас. Пока я слушала его, я старалась размышлять над причинами. Барт упомянул факт, что он никогда не был психически уравновешен, и сказал, что в любой день он может сорваться, его объявят невменяемым и он лишится наследства. Все это выглядело так, будто он хотел, чтобы я возненавидела его, разорвала все связи и ушла… поэтому… поэтому я собираюсь порвать с ним и уйти. – И она заплакала, закрыв лицо руками. Сквозь ее тонкие пальцы потекли слезы. – Хотя я очень люблю его и думала, что он тоже меня любит, я не могу продолжать быть с человеком, который так мало верит в меня и, что еще хуже, в себя самого.

Я вскочила и попыталась успокоить ее:

– Пожалуйста, не уходи, Тони, останься. Дай Барту шанс. Дай ему обдумать все и успокоиться. Барт всегда поступал необдуманно, импульсивно. Всему виной этот его дядя, который нашептывает ему, наговаривает на всех и на тебя, говоря, что ты любишь не Барта, а его деньги. Это не Барт сумасшедший, а Джоэл, который диктует Барту, что́ тот должен искать в будущей жене.

Смахнув слезы, Тони с надеждой посмотрела на меня. Как бы мне хотелось помочь Барту избавиться от его детских страхов и избавить его от влияния Джоэла!

– Тони, дети обожают тебя, и мне нужна твоя помощь. Останься помогать нам с Джори и постарайся сделать так, чтобы он был занят. Ему очень нужно внимание, но нужна и медицинская помощь, чтобы поддерживать физическую форму. И помни: Барт непредсказуем, иногда нелогичен, но он любит тебя. Он несколько раз говорил мне, что любит тебя, восхищается тобой. Он проверяет твою любовь, но то, что он сказал, – правда. Он действительно был в детстве душевно неуравновешен, но на то были причины. Если ты будешь сильна в своей любви к нему, то ты спасешь его от себя самого и от этого дяди.

Тони осталась у нас, и жизнь потекла как обычно.

Дейрдре еще до своего дня рождения начала свободно ходить всюду, где ей хотелось. Маленькая, но говорливая, с золотыми кудряшками, она очаровала всех. Ее непрестанное гульканье превратилось со временем в ясно различимые слова, и Даррен скоро начал ей подражать. Хотя Даррен был более нерешителен в движениях и разговоре, его не страшила темнота, и он неутомимо исследовал все уголки и закоулки. Его страсть к исследованию была столь велика, что мне пришлось убрать с полок, до которых он мог достать, все дорогостоящие вещи, особенно произведения искусства.

Пришло письмо от Синди, в котором она писала, что очень соскучилась по дому и домашним и хотела бы провести с нами День благодарения и Рождество. Но на Новый год она приглашена в Нью-Йорк и поэтому улетит от нас после Рождества.

Я протянула письмо Джори. Он прочел и улыбнулся мне:

– Ты написала ей о романе Тони с Бартом?

– Нет.

Честно говоря, я хотела, чтобы Синди прилетела и увидела все сама.

Летом, когда уезжала Синди, Тони успела проработать у нас всего дня два, и к тому же Синди пребывала в столь мрачном настроении, что почти не взглянула на Тони: для нее это была просто очередная прислуга.

Пришел день приезда Синди. Он выдался пронизывающе холодным. Мы с Крисом стояли возле поручня ограждения, когда Синди сошла по трапу, одетая в ярко-красное; она была так красива, что все люди в аэропорту на нее оглядывались.

– Мама! Папа! – радостно прокричала она, бросаясь ко мне, а потом к Крису. – Я так счастлива вас видеть! Не надо мне ничего говорить: я обещаю ничем не раздражать этот комок нервов по имени Барт. На Рождество я собираюсь быть тем маленьким послушным ангелочком, которого он всегда желал во мне видеть. Правда, сомнений нет, что и тогда он найдет во мне какие-нибудь недостатки, но мне уже все равно.

Затем она засыпала нас вопросами о Джори, о близнецах, о том, что слышно о Мелоди, о том, как там новая няня, и не сменился ли наш шеф-повар, и так ли по-прежнему мил наш Тревор…

Лишь Синди давала мне уверенность, что мы все еще можем называться одной семьей, и этого было достаточно, чтобы я почувствовала себя счастливой. Когда мы вошли в Фоксворт-холл, все собравшиеся в холле: Джори, Тони и Барт, а также близнецы, устроившиеся у Джори на коленях, – готовы были пропеть приветствия Синди. И лишь Джоэл, несомненно наблюдавший исподтишка за всем происходящим, не спешил приветствовать нашу дочь, вернувшуюся в семью. Барт даже пожал ей руку, и я ощутила совершенное счастье.

Синди рассмеялась:

– Когда-нибудь, братец Барт, ты будешь так рад моему приезду, что даже позволишь своим целомудренным губам прикоснуться к моей грешной щеке.

Барт вспыхнул и смущенно взглянул на Тони:

– Я должен тебе признаться, Тони: в прошлом мы с Синди нередко ссорились.

– Мягко говоря, – съязвила Синди. – Но не волнуйся, Барт, я больше не позволю себе нарушать твой покой. На этот раз я никого не привезла с собой. Я собираюсь вести себя прилично. Я приехала, потому что люблю свою семью и скучаю по вам всем.

Но каникулы Синди в этом году не обещали стать счастливее, разве что мы бы увидели здорового Джори и Мелоди вместе с ним.

За несколько дней Синди и Тони сдружились. Иногда Тони ездила вместе с нами за покупками, в то время как дети оставались на попечении прислуги и Джори. Время летело, как всегда в присутствии Синди. Разница в возрасте в четыре года между девушками их не стесняла. Для поездки в предпраздничный тур в Шарлотсвилл, на дружескую вечеринку к знакомым, Синди одолжила Тони свое лучшее платье. Синди танцевала со своим прошлогодним поклонником, сыном главы семьи, а Тони – с Бартом, в то время как Джори сидел, грустно глядя на две красивые пары.

– Мама, – прошептала Синди, подойдя к нашему столу, – я думаю, что Барт изменился. Он теперь приветлив, его не узнать. Я, право, думаю, что в нем все-таки есть душа.

Улыбаясь, я кивнула. Но не могла избавиться от мрачных подозрений: что там делают так подолгу в своей часовне Барт с Джоэлом? Разве мало в округе церквей?

Прошло Рождество, подошел Новый год. Барт с Тони решили слетать вместе в Нью-Йорк на бал, куда была приглашена Синди. Воспользовавшись этой возможностью, мы пригласили к нам нескольких коллег Криса с их супругами, точно зная, что Джоэл доложит впоследствии об этом Барту.

Встретив Джоэла после отлета Барта, я не смогла сдержать торжества:

– Кажется, Барт выходит из-под вашей опеки в связи с женитьбой на Тони?

– Он никогда не женится на ней, – голосом прорицателя изрек Джоэл. – Как и все влюбленные дураки, он слеп и не видит правды. Ей нужны его деньги, а не он сам, и он скоро это обнаружит.

– Джоэл, – доброжелательно и с жалостью проговорила я, – Барт красив и к тому же страстная натура; поэтому, если бы даже он был гробокопателем, все равно женщины бы влюблялись в него. Когда он слегка уменьшит свои амбиции, он найдет любовь. Оставьте его в покое. Не старайтесь переделать его на свой вкус. Дайте ему самому определиться в жизни, даже если это придется вам не по нраву. Это будет единственно правильным с вашей стороны.

– Откуда вам знать, что правильно, а что – нет, племянница? Разве вы не доказали своей жизнью, что не приемлете мораль? Барт никогда не найдет правильного пути без моего руководства. Разве не это он ищет всю жизнь и до сих пор не нашел? Разве вы не помогали ему тогда? И что? Разве вы помогаете ему сейчас? Господь хранит его от греха, Кэтрин, в то время как вы только губите его своими грехами.

Он развернулся и пошаркал вдоль по коридору. Пока молодежь была в Нью-Йорке, Джори окончил работу над своей самой чудесной акварелью, изображавшей окрестности Фоксворт-холла. Он видоизменил экспозицию близлежащего кладбища, окружающего сада и придал стенам дома вид замшелых. Надгробия бросали длинные зловещие тени, и казалось, что Фоксворт-холлу уже две тысячи лет и он полон привидений. Акварель была настоящим произведением искусства, но по какой-то необъяснимой причине она не нравилась мне.

– Убери ее подальше, Джори, и нарисуй, пожалуйста, что-нибудь жизнерадостное.

Барт с Тони прилетели обратно, и я моментально заметила разрыв в их отношениях. Они не разговаривали друг с другом, не смотрели друг другу в глаза и не рассказали нам ни слова о своем празднике в Нью-Йорке. Молча они разошлись по своим комнатам. Когда я попыталась выяснить причины, оба отказались разговаривать.

– Отстань от меня! – взорвался Барт. – Она оказалась чужой мне.

– Я ничего не могу объяснить вам, Кэти, – рыдала Тони. – Он просто не любит меня, вот и все.

Пролетел январь, наступил февраль, и мы отпраздновали тридцать первый день рождения Джори. Специально для него испекли гигантский торт в виде сердца, символизирующего подвиг святого Валентина, но этот символ подходил и самому Джори; торт был покрыт розовой глазурью, обрамлен белыми кремовыми розами, а в его середине было выведено имя Джори. Близнецы были в восторге, в особенности когда Джори задул свечи на пироге. Они сидели по обеим сторонам от отца на высоких стульчиках, и когда Джори собирался откусить от торта, они оба одновременно опередили его и набрали ручонками по горсти крема. Мы все в замешательстве смотрели, как они с наслаждением размазывают по личикам разноцветный крем, секунду назад украшавший настоящее произведение кулинарного искусства.

– Ну что ж, то, что осталось, все равно съедобно, – со смехом сказал Джори.

Тони молча поднялась, чтобы отмыть двух очень сладких и чумазых ребятишек. Барт следил за каждым ее движением грустными, жадными глазами.

Меня не покидало ощущение, что мы все пойманы, заперты здесь метелями и морозом и вынуждены жить бок о бок, причем некоторые из нас явно любят того, кто предназначен не им.

Пришел день, когда метели отступили и Крис мог уехать обратно в свой исследовательский раковый центр, работа в котором грозила никогда не завершиться.

Еще пару раз непогода задерживала Криса в Шарлотсвилле, и недели без него тянулись безнадежно и уныло, хотя каждый день мы переговаривались по телефону, если была в исправности линия. Но это не были душевные, долгие разговоры. Я каждый раз не могла избавиться от ощущения, что кто-то подслушивает нас по другому аппарату.

В четверг Крис позвонил и сообщил, что завтра он будет дома; чтобы мы растопили пожарче камин, приготовили жаркое с пылу с жару и свежий салат и чтобы я надела ту белую новую ночную сорочку, которую он подарил мне на Рождество.

Стоя у окна наверху, я с нетерпением ожидала, когда из-за поворота покажется его голубая машина. Как только она появилась, я поскорее бросилась в гараж. Мы встретились, как разлученные надолго молодые любовники, у которых не было шанса обняться и поцеловаться. Но только когда мы оказались за закрытыми дверями наших комнат, я обняла его и прижалась к нему.

– Ты замерз. Чтобы тебя разогреть, я для начала перескажу тебе все скучные новости в деталях. Сегодня вечером я вновь слышала, как Джоэл твердил Барту, что Тони нужны от него лишь деньги.

– А может, правда? – спросил бездумно Крис, покусывая мое ухо.

– Вряд ли. Думаю, она искренне любит его, но не знаю, проживет ли долго их любовь. Я слышала, что, когда они поехали в Нью-Йорк, Барт вновь накинулся там на Синди, всячески унижая ее прилюдно в ночном клубе, а Синди впоследствии написала мне, что Барт оскорбил Тони, когда та пошла танцевать с другим мужчиной. Он был очень груб, и это так шокировало Тони, что она уже не может относиться к нему по-прежнему. Наверное, она напугана его ревностью.

Крис вопросительно поднял брови, хотя и не напомнил мне, как всегда, что Барт в некотором смысле весь в меня.

– А как Джори?

– Он превосходно приспосабливается к жизни, но грустен и одинок и все еще ждет, что Мелоди напишет ему. Иногда я слышу, как он во сне зовет ее. Иной раз по ошибке называет меня Мел. Я нашла в «Вэрайети» небольшую заметку о Мелоди. Она работает в их прежней балетной компании. С новым партнером. Вчера показала заметку Джори, полагая, что он уже знает. Его глаза стали пустыми, он отвернулся, бросил работу над своим лучшим зимним пейзажем и отказался продолжать. Я отложила этот пейзаж; надеюсь, он еще примется за него.

– М-да… Ничего, все когда-нибудь пройдет.

С этими словами он обнял меня, и мы растворились друг в друге, в том экстазе любви, который мы сами создавали для себя.

Время пролетало, занятое для меня тривиальными заботами. Теперь частыми стали перепалки между Тони и Бартом. Они спорили по поводу справедливости отношения Барта к Синди, которую Тони полюбила, и по поводу их ссоры на вечере в Нью-Йорке. Барт по-прежнему был подозрительно ревнив.

– Ты не должна была идти танцевать со случайно встреченным мужчиной! – накидывался на нее Барт.

И тому подобное. Часто они спорили даже по поводу близнецов, как следует их воспитывать. Так что вскоре размолвка между ними превратилась в долговременную вражду.

Мы все действовали друг другу на нервы. Вид, звук, близость нашего существования – все сплелось в клубок противоречий.

Я никак не вмешивалась в конфликт Тони и Барта и вообще старалась не торопить события. Я видела, что они должны были сами разобраться в том, что же их разделяет. Мое вмешательство лишь осложнило бы и без того затянувшийся конфликт. Барт вновь стал посещать окрестные бары, часто возвращаясь только к утру. Я подозревала, что он проводит ночи в борделях либо просто нашел кого-нибудь в городе. Тони проводила много времени с близнецами. Джори пытался учить их говорить и даже танцевать, и, конечно, она проводила много времени и с Джори вдвоем.

Наконец настал март с его традиционными ветрами и дождями, но появились и первые обнадеживающие признаки весны. Я пристально наблюдала за тем, как Тони понемногу начинает интересоваться Джори не только как пациентом, но и как мужчиной. Несколько недель я провалялась с тяжелой простудой, и Тони пришлось взять на себя то, что делала раньше я: мыть Джори спину, массировать его ноги, которые, к сожалению, постепенно теряли свою прекрасную форму. Видя, как они превращаются в тонкие палочки, я буквально заболевала. Я предложила Тони делать массаж несколько раз в день.

– Он был всегда горд своими ногами, Тони. Они были такими сильными, красивыми и так хорошо ему служили. Теперь, когда он не танцует и даже не ходит, они теряют форму. Постарайся, Тони, сделать что-нибудь, чтобы они не истощились совсем. Тогда ты его морально поддержишь.

– Кэти, его ноги все еще прекрасны; да, они истончились, но хорошо сохранили форму. Он чудесный человек, Кэти: такой жизнерадостный, добрый и понимающий. По сравнению с Бартом…

– Ты все такого же мнения о Барте?

Она погрустнела, лицо ее омрачилось:

– Я думала, что он прекрасен. Но теперь я вижу, что он просто красив внешне, но в нем нет и половины того прекрасного, что есть в Джори. Когда мы были в Нью-Йорке, он так грубо и безобразно вел себя по отношению ко мне и Синди, что я увидела его совсем с другой стороны. Он был жесток, несправедлив! Прежде чем я поняла, что происходит, он напал на меня из-за моего костюма в ночном клубе. Но это был красивый и вполне приличный костюм. Может быть, вырез на груди был слишком глубок, но там все девушки одеты так. Когда я приехала из Нью-Йорка, я стала его бояться. Каждый день я боюсь его все больше; мне кажется, он слишком склонен преследовать всех по мелочам и видит во всех порок. Я думаю, он изнуряет себя своими подозрениями и не понимает, что божественное в человеке – от души. Вчера вечером он обвинил меня в том, что я пытаюсь возбудить его брата сексуально. Если бы он на самом деле любил меня, Кэти, он не стал бы так разговаривать со мной! Кэти, он никогда не любил меня и не сможет любить так, как я хочу. Я проснулась сегодня с ощущением пустоты в сердце, понимая, что чувство к Барту прошло. Он сам погубил наше чувство; он дал мне понять, что́ я должна олицетворять для него. У него в уме модель совершенной женщины, а я несовершенна. Он думает, что ваш единственный изъян – это ваша любовь к Крису… ах, если бы даже он нашел женщину, которая была бы само совершенство, то и тогда он начал бы выискивать в ней то, что достойно ненависти. Я уверена в этом. Поэтому я расстаюсь с Бартом.

Мне было неловко спросить, но совершенно необходимо было знать это:

– Но… вы с Бартом все еще любовники, несмотря на ваши разногласия?

Она решительно потрясла головой:

– Нет! Конечно нет! Он изменился так, что об этом не может быть и речи. Я уже не могу любить этого нового человека. Он выбрал для себя религию, Кэти, и, судя по тому, что он говорит, религия будет его спасением. Он каждый день твердит и мне, чтобы я ходила в церковь, больше молилась и держалась подальше от Джори. Если это будет продолжаться, я стану его ненавидеть, а мне бы этого не хотелось. Все начиналось так прекрасно… Я хотела бы сохранить в памяти это время нашей любви, как засушенный между страницами цветок.

Она встала и собиралась уйти, еще пытаясь улыбнуться. Слезы, которые она осушала скомканным платком, все струились по щекам.

– Если вы хотите, чтобы я ушла с работы, я сделаю это, и вы сможете нанять другую няню для Джори и его детей.

– Нет-нет, Тони, останься, – поспешно отвечала я, боясь, что она и вправду уйдет.

Именно теперь, когда я знала наверняка, что она не любит Барта, а Джори потерял надежду на возвращение Мелоди, она была нужна мне. Но Джори все еще думал, что эта девушка – любовница его брата…

Надо было рассказать Джори о перемене в их отношениях. Но когда Тони вышла, я все сидела и думала, размышляя о том, как это грустно, что, даже обретя любовь, Барт не сумел ее удержать. А может быть, он намеренно уничтожил ее в себе, опасаясь, что любовь поработит его; ведь он нередко обвинял меня в том, что я поработила Криса.

Тянулись бесконечные дни. Глаза Тони более не следили с тоской и любовью за Бартом, умоляя его вернуть любовь. Я восхищалась ее чувством достоинства, ее душевным равновесием, которое она сохраняла и тогда, когда Барт позволял себе оскорбительные выпады в обеденное время, собиравшее за столом всех. Он же использовал любовь к нему Тони против нее, уверяя, что она развратная, легкодоступная женщина, не имеющая моральных ценностей, а он был ею совращен.

День за днем наблюдая, как эти двое все более и более отдаляются, мы с изумлением внимали отвратительным словам, которые Барт с такой легкостью использовал для обвинения бывшей возлюбленной.

Тони теперь играла с Джори в настольные игры, которыми я пыталась развлечь его когда-то, и у нее лучше меня получалось то, к чему я так стремилась: глаза Джори засияли ярче и он вновь почувствовал себя мужчиной.

Постепенно дни становились длиннее, и в бурой траве появились зеленые стрелки новых ростков. В лесу зацвели крокусы, а у нас в саду распускались нарциссы, пламенели тюльпаны и цвела ветреница, которую мы с Джори насадили везде, где не росла трава. Мы с Крисом вечерами вновь стояли на балконе в свете нашего старинного друга – луны, а утром наблюдали, как возвращаются на север дикие гуси. Я глаз не могла оторвать от их косяка, исчезающего за вершиной горы.

Жизнь стала веселее, в особенности сейчас, когда Крис больше не задерживался из-за снегопада в городе на уик-энд. Имея возможность выходить и гулять, мы не действовали друг другу каждодневно на нервы, и напряжение спало.

В июне близнецам исполнилось по полтора года, и они бегали где хотели, качались на качелях; и как же счастливы они были, когда качели подбрасывали их на безопасную в нашем понимании, но все-таки высоту! Они срывали цветы с лучших моих экземпляров, но меня это не расстраивало: у нас было достаточно цветов, чтобы каждый день украшать ими комнаты.

Барт теперь настаивал, чтобы не только близнецы, но и мы все, включая Джори, Криса, Тони, посещали службу. Казалось бы, это выполнить нетрудно. Каждое воскресенье мы садились на скамьи, поставленные в ряд, и смотрели на разноцветное стекло витража за кафедрой. Близнецы всегда сидели между Джори и мной. Джоэл надевал в эти дни черную сутану. Барт сидел около меня, так сжимая мою руку, будто я пыталась куда-то убежать. Он намеренно отделял меня от Криса, с которым вместе сидел. Я вполне осознавала, что эти службы устраивались для нас, чтобы спасти нас от вечного горения в аду. Близнецы, как все дети, были неуемны, вертелись, им не нравились долгие скучные службы. И лишь тогда, когда взрослые вставали, чтобы запеть гимн, они с восторгом глядели и слушали.

– Пойте, пойте, – наставлял их Барт, поминутно одергивая детей и наказывая за шалости тасканием за золотые кудри.

– Оставь в покое моих детей! – набрасывался на него Джори. – Они будут петь, когда захотят.

Война между братьями постепенно разгоралась.

И вновь пришла осень, и наступил День Всех Святых, когда мы взяли детей за крошечные ручки и повели к соседу, которого считали «надежным» в отношении сплетен; он не мог разоблачить наше семейство. Там им вручили их первые подарки, и всю дорогу домой они прыгали от радости, что у них в руках их собственные шоколадки и по две упаковки жвачки.

Пришла зима, наступило Рождество, а затем Новый год – но ничего особенного не происходило, потому что на этот год зимой Синди не прилетела. Она была слишком занята своей начинающейся карьерой, поэтому лишь звонила иногда да писала короткие, но информативные письма.

Барт с Тони теперь вращались как бы в разных вселенных.

Может быть, не одна я догадывалась, что Джори без памяти влюблен в Тони. Его больше ничего не смущало, потому что все попытки наладить отношения с братом ни к чему не привели. Я не могла ни в чем обвинить Джори; думаю, его не обвинил бы никто после того, как Барт увозил жену больного брата с собой в ресторан, после того, как он соблазнил ее. Он и сейчас старался удержать Тони просто из-за того, чтобы она не досталась брату. Теперь он вновь обратил на нее внимание…

Любовь придала жизни Джори новый смысл. Это было видно по его глазам, по появившейся у него привычке вставать рано и с утра делать изнурительные упражнения. Тренировками он достиг того, что начал стоять на ногах, держась за брусья. Как только наступило потепление, он начал плавать в нашем бассейне по утрам и вечерам.

Тони отрицала, что рада новому вниманию Барта, но, возможно, все еще ждала, что Барт предложит ей замужество.

– Нет, Кэти, я не люблю его больше. Я просто жалею его, потому что он не может найти себя и не знает, чего желать в этой жизни, кроме денег, денег и еще раз денег.

Мне не раз приходило в голову, что Тони неожиданно оказалась в плену у этого дома так же, как и мы все.

Религиозные церемонии по воскресеньям заставляли меня нервничать; я уставала и временами пугалась сходства Джоэла с другим стариком, которого видела в жизни лишь раз. Страшные слова вылетали из слабых уст: дьявольский посев, дьявольское отродье. Семена зла, упавшие в дурную землю. Даже безобидные мысли расценивались как порочные, и они были так же наказуемы, как дурные поступки. Что же было безгрешным для Джоэла? Ничто. Абсолютно ничего не было без греха.

– Не станем больше посещать эти службы, – твердо сказала я Крису в один день. – Было глупо идти на поводу у Барта и пытаться угодить ему. Мне не нравятся идеи, которые Джоэл пытается посеять во впечатлительных детских душах.

Крис согласился со мной. Мы отказались отныне участвовать в «церковных» службах и позволять детям выслушивать все эти выкрики об ужасах ада и о наказании Божьем.

Как-то раз Джоэл пришел на детскую площадку, где была песочница, качели, карусели – все, что любили дети. Был жаркий июльский день. Джоэл выглядел очень благообразно и даже трогательно, пытаясь играть с детьми и заинтриговав их фокусами с веревочкой. Они покинули песочницу с ее солнечным экраном и уселись рядом с Джоэлом с надеждой завести нового друга.

– У дедушки есть много интересного для детей. А знаете ли вы, что я умею делать самолетики и кораблики из бумаги? И кораблик можно пустить на воду.

Дети изумленно смотрели на него, округлив глазенки. Мне это все не понравилось, и я нахмурилась.

– Поберегите лучше свою энергию для написания новых проповедей, Джоэл, – сказала я, смело встретив взгляд его водянистых глаз. – Я устала от старых проповедей. Кстати, почему вы не используете Новый Завет? Перескажите-ка лучше его Барту. Христос был рожден. Он прочел перед народом свою Нагорную проповедь. Обратите внимание Барта именно на эту проповедь, дядя. Расскажите нам о необходимости прощать, о том, что следует поступать с другими так, как ты желал бы, чтобы поступали с тобой. Поведайте о том, что всякое благодеяние окупится сторицей.

– Простите мне, если я чем-то пренебрег в учениях Сына Божьего, – смиренно проговорил он.

– Кори, Кэрри, пошли, – позвала я, вставая. – Пойдем посмотрим, что делает папа.

Он резко вскинул поникшую было голову. Его бледный взгляд засиял, на губах появилась улыбка. Он кивнул:

– Да, вот вы и проговорились. Для вас они – те, «другие» близнецы, дьявольское семя, посеянное в дурную почву.

– Как вы смеете! – накинулась я на него.

Я не знала, что, называя детей именами моих погибших, дорогих сердцу близнецов, я добавляла масла в огонь – огонь, уже разгоравшийся в нашем семействе.

Как-то утром яркий солнечный свет затмили грозные тучи, и я поспешила срезать свежие еще от росы цветы. Занимаясь этим, я увидела Тони, которая ставила в вазу молочного стекла свежие маргаритки для Джори. Он работал в саду над акварелью, изображавшей прекрасную темноволосую женщину, собирающую цветы и весьма похожую на Тони. Я была скрыта густым кустарником и могла подслушивать без риска быть увиденной. Моя интуиция подсказывала мне, что сейчас что-то произойдет.

Джори поблагодарил Тони, улыбнулся ей, промыл кисть и, опустив ее в голубую краску, добавил несколько штрихов.

– Никак не найду точного оттенка для неба, – пробормотал он. – Вечно оно меняется… ах, чего бы я не отдал за то, чтобы перенять мастерство Тернера…

Она стояла, наблюдая, как я думала, за тем, как красиво заиграло появившееся солнце на иссиня-черных волнистых волосах Джори. Он перестал бриться, и это шло ему, делая его мужественнее. Он внезапно взглянул на Тони и заметил ее пристальный взгляд.

– Простите за мою небритость, Тони, – смущенно проговорил он. – Но несколько дней и так были потеряны для меня, а сегодня я спешил сделать кое-что до дождя. Ненавижу, когда я не могу выйти порисовать на пленэре.

Она ничего не сказала, продолжая все так же стоять, и солнце красиво золотило ее загорелую кожу. Он также долгим взглядом посмотрел на Тони и добавил:

– Спасибо за маргаритки. Но в честь чего?

Наклонясь, она подняла несколько рисунков, которые были выброшены им в корзину. Прежде чем отнести их в мусоросборник, она задержалась на них взглядом – и вспыхнула.

– Вы рисовали меня, – тихо проговорила она.

– Выбрось это! – резко сказал Джори. – Это все ерунда, нестоящее. Я рисую цветы, горы, неплохо получаются пейзажи, но портреты для меня – сущее наказание. Я никак не могу схватить вашу сущность, Тони.

– А я думаю, что они очень хороши, – несмело запротестовала Тони, не отрываясь от рисунков. – Вы не должны их выбрасывать. Можно мне взять?

Она заботливо расправила складки на листах и подложила их под тяжелую стопку книг на столе, чтобы распрямились.

– Меня наняли для того, чтобы ухаживать за детьми и за вами. Но вы никогда не просите меня сделать что-либо для вас. Ваша мать любит играть с детьми по утрам, поэтому у меня остается много времени… Могу я сделать что-нибудь для вас?

Он неторопливо наложил серые тени на низ облаков на акварели, затем развернул свое кресло так, чтобы видеть ее:

– Когда-то давно я мог бы на что-то надеяться. Но сейчас я предлагаю вам оставить меня. Простите, но паралитикам незачем играть в эти возбуждающие игры, – добавил он с кривой улыбкой.

Она казалась поверженной его отказом, но не ушла, а села в шезлонг.

– Вот и вы теперь ведете себя по отношению ко мне так же, как Барт. «Убирайся, – кричит он, – оставь меня»… Не думала я, что вы так похожи.

– А почему бы нет? – с горькой иронией спросил он. – Мы же братья, сводные братья… У нас обоих есть свои сложности, и в такие моменты нас лучше оставить одних.

– Мне казалось, что он – лучший мужчина на свете, – грустно сказала она. – Но я перестала доверять собственному мнению. Я надеялась, что Барт женится на мне, а теперь он кричит на меня, приказывает не попадаться ему на глаза. Потом зовет меня к себе и просит прощения. Я хотела бы покинуть ваш дом и никогда не возвращаться, но что-то удерживает меня, будто кто-то нашептывает, что мне пока рано уезжать…

– Ну что ж, – сказал Джори, начав снова накладывать мазки, заставляя их ложиться неровно, нарочито пестро, что иногда создавало прекрасный эффект. – Это все Фоксворт-холл. Переступив однажды его порог, вы уже не можете покинуть его.

– Но ваша жена уехала.

– Она – да. Что ж, за это ее можно только уважать.

– Вы говорите с такой горечью.

– Я не горький, а кислый, как маринад. Я вполне доволен своей жизнью. Вечно парю между раем и адом, в некоем чистилище, где ночами бродят призраки моего прошлого. Я слышу звон их цепей и благодарен им, что они никогда не появляются наяву; а может быть, их просто отпугивает шуршание колес моей каталки.

– Но почему вы остаетесь здесь, если это так?

Джори резко обернулся и уставился на нее потемневшими глазами:

– Что, черт побери, держит вас около меня? Идите к своему любовнику. Может быть, вам нравится, когда с вами обращаются подобным образом… или, возможно, вы соберетесь с силами и улизнете из этого дома. Ведь вас здесь ничто не держит, вы не прикованы к этому месту, как цепями, воспоминаниями, мечтами, которые никогда не осуществятся… Вы не Фоксворт и не Шеффилд. К Фоксворт-холлу вас ничто не привязывает.

– Отчего вы так его ненавидите?

– Отчего вы не ненавидите его?

– Иногда ненавижу.

– Тогда поверьте своему чувству и бегите отсюда, пока вы не превратились в одного из нас.

– А как будете жить вы?

Джори подкатил свое кресло к краю цветочных клумб и взглянул на дальние горы.

– Когда-то я жил балетом и ни о чем больше не помышлял. Теперь, когда я не могу танцевать, я должен свыкнуться с мыслью, что ни для кого не представляю интереса. Поэтому мое место – здесь. Я принадлежу ему более, чем любому другому.

– Как вы можете говорить это? Разве вы не верите, что ваша жизнь нужна вашим родителям, сестре, наконец, вашим детям?

– Это смешно: они в действительности не нуждаются во мне. Родителям хватает их самих. У детей есть мои родители. У Барта – вы. У Синди – карьера актрисы. Я странным образом выпадаю из этой цепи взаимосвязей.

Тони встала, подошла к нему и начала массировать ему шею.

– Спина все еще беспокоит вас по ночам?

– Нет, – хрипло и отрывисто сказал он.

Но это была неправда, и я знала это.

Я продолжала состригать розы, спрятанная за кустами, надеясь, что они меня не видят.

– Если она заболит, позовите меня, я сделаю вам массаж.

Джори с бешеной силой развернул свое кресло, так что Тони вынуждена была отпрыгнуть, чтобы не быть сбитой.

– Мне поневоле сдается, что, потерпев неудачу с одним братом, вы взялись за второго, паралитика. Уж он-то не сможет устоять перед вашими чарами, подумали вы, верно. Спасибо, но, впрочем, благодарить не за что. Мать вполне сможет помассировать мою больную спину.

Она отвернулась и медленно пошла прочь, дважды еще оглянувшись. Но, оглядываясь, она не рассмотрела, каким взглядом он провожал ее. Она закрыла за собой дверь дома. А я уронила розы и села на траву. Передо мною близнецы в отдалении играли «в церковь». Как и в детстве моих сыновей, мы следовали инструкциям Криса по увеличению обиходного словаря детей, каждый день давая им для усвоения ряд слов. Метод чудесно себя оправдывал.

– И Бог сказал Еве: иди отсюда и не приходи. – Детский голосок Даррена звучал смешливо и лукаво.

Я взглянула на них попристальнее.

Оба сняли свои песочники и белые сандалии, и Дейрдре уже прилепила листочек на крошечный мужской орган брата. Затем она озадаченно посмотрела на то, что находилось на этом месте у нее.

– Даррен, а что такое грех? – спросила она.

– Это когда убегаешь, чего-нибудь наделавши, – отвечал ей брат. – Плохо только, когда босые ноги…

Они оба хихикнули и, увидев меня, побежали навстречу. Я поймала их и обняла теплые, милые голые тельца, осыпая их мордашки поцелуями.

– Вы ели что-нибудь на завтрак?

– Да, бабушка. Тони дала нам грейпфрут… фу, он невкусный. Мы все съели, кроме яиц… Мы не любим яйца.

Первой и более бойко всегда говорила Дейрдре; так же было и с Кэрри, которая всегда была «голосом» Кори.

– Мама… ты была здесь? – спросил смущенно Джори.

Поднявшись с травы, я с детьми на руках пошла к Джори.

– Я утром смотрела, как Тони учит детей плавать, потом попросила ее сходить к тебе и сделать массаж. Знаешь, твои дети чудесно справляются в воде. Они с такой уверенностью бьют ручонками, и у них уже кое-что получается. А отчего ты не присоединился к нам этим утром?

– Почему ты пряталась сейчас, мама?

– Я просто стригла розы, Джори. Ты же знаешь, я делаю это каждое утро. Чтобы придать дому уют, я каждое утро ставлю в каждой комнате свежие розы… – И я игриво заложила красную розу ему за ухо.

Он раздраженно вырвал ее у меня, но не выбросил, а сунул в вазу с маргаритками, которые принесла Тони.

– Ты слышала нас с Тони?

– Джори, когда на дворе кончается август, я ценю каждый момент, чтобы сделать что-нибудь в саду. И просто люблю бродить. Когда воздух напоен дыханием роз, мне кажется, что я в раю или в саду Пола. Да, у него был самый прекрасный сад, какой только довелось мне видеть. Но у него был строго научный подход: он разделил сад на секции, среди которых была японская, итальянская, английский парк…

– Я все это уже слышал! – нетерпеливо бросил он. – Я спросил, слышала ли ты наш разговор?

– Да, по правде говоря, я услышала много любопытного; а когда могла, даже подглядывала за вами из-за роз.

Он нахмурился в точности как Барт. Я спустила с рук малышей и, шлепнув их слегка по голым попкам, велела им найти Тони, чтобы та их одела. Они поскакали от меня, как две куколки-голышки.

Я уселась, чтобы улыбнуться в ответ хмурому выражению лица Джори. Когда Джори злился, он становился похожим на Барта.

– Джори, я не намеренно. У меня и в мыслях не было подслушивать. Я была там прежде, чем вы пришли. – Я помолчала и взглянула в его хмурое лицо. – Ты ведь любишь Тони, правда?

– Я не люблю ее! Она любовница Барта! Я не хочу, черт побери, вечно подбирать всех и вся за Бартом.

– Вечно?

– Давай не будем об этом, мама. Ты прекрасно знаешь причину, по которой Мел оставила наш дом. Барт выложил все вполне откровенно; так же поступила и она в то рождественское утро, когда внезапно клипер оказался сломанным. Она бы осталась здесь навсегда, если бы Барт сам не прервал их отношения; если бы он по-прежнему «замещал» меня. Я думаю, их связь была случайной: она просто искала способ удовлетворения, ей не хватало секса. Я понял это и согласился с этим. Я часто слышал по ночам, как она плачет. Лежал тупо на кровати, хотел к ней прийти и не мог. Мне было жаль ее, но еще больше – себя. Для меня тогда жизнь была адом. Но и сейчас она ад, только другой.

– Джори, что я могу сделать, чтобы помочь тебе?

Он подался ко мне и заглянул в глаза так, что сразу напомнил мне Джулиана, которому я не помогла, когда могла помочь.

– Мама, несмотря на все горестные воспоминания, связанные у тебя с этим домом, я уже привык к нему, как к своему. Здесь удобные для меня коридоры и двери. Здесь есть лифт, чтобы спускаться и подниматься. Здесь бассейн, террасы, сад и лес. Нечто вроде рая на земле, за несколькими недостатками. Я думал, что не дождусь того момента, когда покину наконец этот дом. А теперь я вовсе не хочу уезжать отсюда. Не хотел бы, если… если бы не несколько моментов. Не хотел раньше волновать тебя, но теперь я должен тебе рассказать.

Предчувствуя дурное, я со страхом ждала этих «нескольких моментов».

– Когда я был ребенком, мне казалось, что мир полон чудес, в нем должны быть лишь приятные тайны, а все неприятное рано или поздно исправится: и слепые прозреют, и хромые вновь побегут, и тому подобное. Эти представления спасали меня от безобразия и несправедливости этого мира. Я думаю, я просто опоздал повзрослеть. Это балет держал меня в своем счастливом плену, в вечном детстве. Вот я и поддерживал в себе веру, что чудеса осуществятся, если их сильно ждать. Так и в балете: если сильно желать, можно достичь всего, – вот я и остался в детстве, став уже взрослым. Мы с Мел во многом были похожи: она так же верила в чудеса, как и я. В балете есть что-то, что сохраняет на всю жизнь, так сказать, девственность в человеке. Ты не видишь зла, не слышишь ничего о нем, хотя не могу сказать, что ты сам невольно не причиняешь кому-то зла. Я знаю, что ты меня поймешь, потому что сама принадлежала к этому миру.

Он взглянул на меня, а потом на потемневшее грозовое небо.

– В этом выдуманном мире у меня была любящая жена. Во внешнем, настоящем мире она очень быстро покинула меня и нашла мне замену. Я ненавидел Барта, потому что он забрал ее как раз тогда, когда она была мне нужнее всего. Потом я ненавидел Мел за то, что она дала шанс Барту взять надо мной реванш. И все-таки он до сих пор берет эти реванши, мама. Я бы не стал тебя беспокоить, мама, своими опасениями, если бы все это не касалось безопасности моих детей. Я боюсь за них, боюсь за себя.

Почему он раньше даже намеками не рассказал мне обо всем этом? Слушая его, я изо всех сил старалась не выказать своих переживаний.

– Помнишь параллельные брусья, на которых я занимаюсь? Так вот, кто-то набил в них металлические опилки, и, когда я, как обычно, провел по ним руками, в моих ладонях оказались металлические занозы. Отец долго трудился, вытаскивая их, и взял с меня обещание не говорить тебе.

Я вздрогнула, представив себе, как это было.

– Что еще, Джори? Это ведь не все?

– Не все, но все так мелко, мама… каждый раз какие-нибудь незначительные неприятности, делающие жизнь человека совершенно невыносимой. Например, насекомые в кофе или молоке. Там, где для меня насыпан сахар, бывало, оказывалась соль, и наоборот… глупые детские розыгрыши, но и они иногда могут быть опасными. В моей постели, в стуле появляются время от времени гвозди, булавки… о, для меня будто весь год продолжается первое апреля. Временами это настолько глупо, что я смеюсь, и все; но когда я надеваю ботинок и там оказывается гвоздь, а я не чувствую его своими обездвиженными пальцами, а потом у меня начинается воспаление, – вот тогда мне не до смеха. Это могло бы стоить мне ноги. Из-за всего этого мне приходится вечно все осматривать, проверять, прежде чем использовать, и каждый день на это уходит уйма времени. Самый последний пример: мои новые лезвия для бритвы внезапно оказались полностью проржавевшими.

Он оглянулся, будто ища глазами Барта или Джоэла, и, хотя мы с ним никого не увидели, его голос снизился до шепота.

– Помнишь, вчера было очень тепло, правда? Ты сама открыла мне три окна, чтобы проветрить. Но затем подул ветер с севера, и стало очень холодно. Ты прибежала тогда с одеялом, чтобы укрыть меня и закрыть окна. Я заснул. Но уже через полчаса мне приснилось, будто я на Северном полюсе. Я проснулся и увидел, что все шесть окон открыты, дождь льет в окно и уже замочил постель. Но это еще было не самым худшим. С меня были сняты оба одеяла. Я хотел позвонить, чтобы позвать кого-нибудь. Но мое переговорное устройство куда-то делось. Я сел и хотел перебраться в свою каталку – ее не было возле кровати, где она стоит обычно. На какой-то момент я впал в панику. Потом, поскольку я теперь стал сильнее, я опустился-таки на пол с помощью рук. Потом подтянулся на стул. Закрыл сам окна, передвигаясь со стулом. Но одно никак не закрывалось, там налипла свежая краска. Однако я, как ты часто говоришь, упорный и не оставлял попыток закрыть его. Ничего не получалось. Я опустился на пол и дополз до двери. Она была закрыта снаружи. Тогда, цепляясь за ножки мебели, я забрался в шкаф, набросил там на себя зимнее пальто и заснул.

Что случилось с моим лицом? Оно будто онемело, и я не могла ни шевельнуть губами, чтобы выговорить хоть слово, ни как-то иначе выразить мое потрясение. Джори пристально посмотрел на меня:

– Мама, ты слушаешь? Ты понимаешь что-нибудь? Не говори ничего, я еще не дошел до конца. Как я уже сказал, забравшись в шкаф, вымокший и замерзший, я уснул. Когда я проснулся, я снова лежал в кровати. Кровать была сухая, меня накрыли новой простыней и одеялами, и пижама на мне тоже была сухая – другая.

Он сделал паузу. Я испуганно смотрела на него.

– Мама, если бы кто-то в этом доме хотел, чтобы я заболел пневмонией и умер, то этот «кто-то» не положил бы меня обратно в постель и не накрыл бы одеялами, как ты думаешь? Отца не было дома. Кто мог меня поднять и отнести на постель, кроме мужчины?

– Но, – еле прошептала я, – но Барт не может тебя так ненавидеть, чтобы… В нем вообще нет ненависти к тебе.

– Возможно, меня нашел Тревор, а не Барт. Но не думаю, что у Тревора хватило бы сил поднять и донести меня до кровати. Одно несомненно: кто-то здесь ненавидит меня. Кому-то я стою поперек пути, и меня хотят убрать. Я думал об этом целый день и пришел к выводу, что это именно Барт нашел меня в шкафу и уложил в кровать. А тебе никогда не приходило в голову, что если бы нас всех: тебя, отца, меня и детей – не было, то Барт полностью унаследовал бы все?

– Но он и так безобразно богат! Ему не надо больше!

Джори развернул свое кресло, чтобы увидеть последние лучи солнца. Лицо его было скрыто от меня.

– Я никогда раньше не боялся Барта. Всегда жалел его, хотел помочь. Думаю, что теперь было бы благоразумно взять детей и уехать отсюда, но это будет трусостью. С другой стороны, если открыл окна Барт, то очевидно, что вскоре он устыдился и пришел ко мне на помощь. Думая о том, кем был сломан клипер, я пришел к выводу, что это не мог быть Барт. Тогда остается одно: Джоэл, которого и ты подозреваешь. Да, он оказывает на Барта колоссальное влияние. Кто-то использует Барта в своих целях, кто-то поворачивает стрелки часов обратно, так, чтобы Барт вновь стал тем мучимым сомнениями десятилетним мальчиком, который желал матери и бабушке, чтобы они горели в вечном огне и искупили свой грех…

– Джори… пожалуйста, ты же обещал больше никогда не вспоминать этот страшный период нашей жизни.

Наступила тишина. Он продолжил:

– Вплоть до того, что кто-то погубил рыбок у меня в аквариуме прошлой ночью. Выключил фильтр. Нагреватель тоже. – Он помолчал, вглядываясь в мое лицо, и спросил: – Мама, ты веришь тому, что я тебе рассказал?

Я задержала свой взгляд на покрытых дымкой голубых вершинах гор вдалеке, подыскивая нужные слова. Эти мягкие округлые вершины напоминали женскую грудь. Солнце вновь выглянуло, позолотив обрывки грозовых облаков, которые разошлись по небу в виде птичьего пуха и перьев, обещая впереди хороший день.

Под этим небом, окруженные теми же горами, мы все когда-то – Крис, Кори, Кэрри и я – страдали, а Бог безучастно взирал на нас. И сейчас, вспоминая это, я машинально нервозно начала отпихивать от себя невидимую паутину, царившую на чердаке.

– Мама, хотя мне не хочется этого, но мы должны покинуть Барта. Нельзя доверять его временной любви к нам. Мне кажется, ему вновь нужна помощь психолога. Честно говоря, мне одно время казалось, что в душе он добр, только не знает, как выразить свою любовь. Но теперь я пришел к выводу, что его нельзя спасти от себя самого. Мы также не можем избавиться от него, поскольку это его собственный дом, иначе как объявить его сумасшедшим и поместить в клинику. Я не хотел бы этого, да и ты, вне сомнения. Итак, остается уехать нам. Не правда ли, смешно: я не хочу уезжать отсюда, даже когда моя жизнь здесь под угрозой. Я привык к этому дому; мне нравится здесь, поэтому я рисковал своей жизнью. Но выходит, не только своей, а жизнью всех вас. Какое-то любопытство – а что произойдет сегодня? – все еще удерживает меня.

Но я уже почти не слушала Джори.

Я увидела, как дети следуют за Бартом и Джоэлом в часовню, которая имела маленькую дверь со стороны сада. Они исчезли в часовне; дверь за ними закрылась.

Я позабыла про свою корзину со срезанными розами и вскочила с места. Где Тони? Почему она отдала детей Барту с Джоэлом? Отчего не сказала мне? Но тут же осеклась: каким образом Тони должна была почувствовать угрозу детям? Откуда ей знать, что взрослые люди могут причинить вред маленьким невинным детям?

Я поспешно сказала Джори, чтобы он не волновался, я вскоре приду с детьми и мы вместе пойдем на ланч.

– Джори, ничего, если я тебя оставлю одного?

– Конечно, мама. Иди за детьми. Я утром попросил переносной телефон на батарейках у Тревора. Тревору можно доверять.

Поверив в верность нашего Тревора, я поспешила в часовню.

Минутой позже я проскользнула на маленькую боковую лестницу. Часовня представляла собой копию того, что можно было видеть в старых фильмах об аристократических семействах, лишь поменьше. Барт стоял коленопреклоненный. С одной стороны возле него стоял Даррен, с другой – Дейрдре. Джоэл находился за кафедрой, он молился, опустив голову. Я крадучись подошла ближе, укрываясь за колонной.

– Нам не хочется быть здесь, – пожаловалась Дейрдре громким шепотом Барту.

– Тише, это храм Божий, – предупредил ее Барт.

– Там мой котенок… – потянул свою руку Даррен.

– Он не твой. Котенок – Тревора, он только разрешает тебе играть с ним.

Оба начали потихоньку хныкать и шмыгать носом. Дети обожали котят, собак, птичек – все, что было маленьким и забавным.

– Тише! – прикрикнул Барт. – Если вы внимательно будете слушать, Бог подскажет вам, как спастись.

– Что такое «спастись»?

– Даррен, почему ты позволяешь сестре задавать здесь вопросы?

– Она любит вопросы.

– А почему здесь так темно, дядя Барт?

– Дейрдре, ты слишком много говоришь.

– Нет! Бабушка любит, когда я говорю… – По ее голосу было слышно, что она вот-вот заплачет.

– Твоя бабушка любит, когда говорят все, кроме меня, – резко ответил Барт, дергая Дейрдре за руку.

Стоя на подиуме, где были зажжены свечи, Джоэл поднял голову. Архитектурно все было продумано и сделано весьма впечатляюще: где бы ни находился слушатель, Джоэл, стоящий за кафедрой, всегда оказывался в скрещенных лучах света, создающих мистический настрой.

Джоэл сказал ясным и громким голосом:

– Воздадим хвалу Господу нашему перед началом службы.

Я никогда не слышала у Джоэла такого авторитетного, четкого голоса, пока он был в доме.

Дети, как маленькие роботы, исполняли все его приказы. Они явно бывали здесь часто без сопровождения Джори, меня или Криса. Они встали по струнке по обе стороны Барта, который властно возложил руки им на плечи, и начали послушно петь гимны. Их голоса были еще слабы, нестройны. Но меня удивил мощный и приятный баритон Барта, уверенно ведущий мелодию. Дети старались следовать за ним.

Отчего же Барт никогда не пел раньше, когда мы все посещали службу? Неужели мы так смущали его, что он скрывал свой чудесный природный дар? И тогда, когда на Рождество мы восхищались пением Синди, он лишь нахмурился, но ничем не показал, что и он одарен чудесным голосом. Сложность его натуры буквально сводила меня с ума.

В других, менее злополучных обстоятельствах я бы немедленно воздала ему хвалу, а мое сердце и без того прыгало от радости. Через витражи часовни на лицо Барта упал солнечный луч и окрасил его в красные, зеленые и розовые тона. Он пел и выглядел так, будто на него и в самом деле сошел Дух Святой!

Я была тронута силой его веры. Слезы навернулись на мои глаза, и странное чувство чистоты, счастья и окрыленности как бы очистило меня от всех злых, подозрительных дум.

Барт, ты не можешь совсем погрязнуть в злобе и зависти, когда ты так поешь. Нет, не может быть поздно спасти тебя, еще не поздно…

Нет ничего удивительного, что Мелоди полюбила его. И Тони не может отвернуться от такого мужчины, как он.

Его голос возвышался, перекрывая тоненькие голоса близнецов. Я была захвачена силой и величием гимна. Я опустилась на колени и склонила голову.

– Спасибо тебе, Господи, – прошептала я. – Благодарю Тебя за спасение моего сына.

Я вновь не могла оторвать от Барта глаз. И вновь я верила в Дух Святой и деяния Божьи. Но тут неожиданно в моей памяти всплыли слова Криса. «Нужно беречь Джори, – предупреждал меня Крис в присутствии Барта. – Его иммунная система ослаблена. Ему нельзя простужаться, иначе у него может возникнуть отек легких…»

И снова я была в смятении, и снова я понимала интуитивно, что Барт никак не может определить для себя границы праведного и грешного.

Сильный голос Барта выводил завершающие ноты гимна.

Ах, если бы Синди слышала его теперь!

Если бы когда-нибудь они спели вместе, если бы их талант соединил их и они стали наконец друзьями…

Когда все кончилось, аплодисментов не последовало. Воцарилась благоговейная тишина, и я даже испугалась, что кто-нибудь услышит удары моего сердца.

Близнецы как зачарованные смотрели на Барта своими широко распахнутыми голубыми невинными глазами.

– Спой еще, дядя Барт, – попросила Дейрдре. – Спой про гору.

Теперь я чувствовала, что дети не зря пришли в часовню.

Барт запел без всякого аккомпанемента. Я была потрясена: такой талант, а он зарывал его в своем офисе.

– Ну, хватит, племянник, – сказал Джоэл, когда второй гимн был окончен. – Сядьте, и начнем сегодняшнюю службу.

Барт послушно сел и посадил возле себя детей. Он так трогательно обнимал их, что я снова была тронута до слез. Может быть, он любит своих племянников? Может быть, он лишь притворяется в своей строгости к ним, потому что они напоминают ему о тех близнецах, дьявольском отродье?

– Давайте склоним головы и помолимся, – сказал Джоэл.

Я тоже опустила голову, с недоверием слушая его молитву. Голос Джоэла звучал так проникновенно, так сочувственно по отношению к тем, кто никогда не испытывал счастья спасения и жизни во Христе.

– Когда вы открываете Христовой любви свое сердце, оно заполняется любовью. Вы найдете во Христе преисполнение Божьего завета. Откройте же свое сердце Богу и Сыну Божьему, который умер за вас и был распят на кресте, приняв муки за род человеческий. Так сложите же свои щиты и мечи, все свои грехи с себя; избавьтесь от алчности и властолюбия. Бегите от своего сладострастия, от вожделения тела, от похоти. Оставьте земные влечения для удовлетворения своих страстей; они ненасытимы. Верьте! Следуйте учению Христа, верьте ему – и вы будете спасены. Спасены от зла, от нечистых вожделений. Спаситесь, пока не пробил час!

Его фанатизм, его фигура казались мне зловещими, пугающими. Отчего же я не верила его словам, как поверила прекрасному голосу Барта? Отчего в воображении моем при этом вставала картина ветра, дующего в окна спальни Джори, дождя, заливающего его кровать? Мне даже показалось, что я предала Джори, на минуту поверив в благообразность Джоэла, в искренность его слов.

Но проповедь на этом не закончилась. Неожиданно Джоэл перешел на обыденный, разговорный тон, будто он обращался персонально к Барту:

– В деревне моментально пошли пересуды о том, что мы возвели в своем горном поместье храм Божий для поклонения Ему. Рабочие, которые возводили дивный храм и его изысканное убранство, конечно, рассказали жителям, что Фоксворты пытаются спасти свои души. И больше люди не мечтают о возмездии фамилии Фоксвортов, которые правили ими на протяжении почти двух веков. Да, они несли глубоко в душе своей обиду и жажду мщения по отношению к нашим себялюбивым и эгоистичным предкам. Они не позабыли о грехах Коррины Фоксворт, которая вышла замуж за своего сводного дядю, о грехах твоей матери, Барт, и грехах родного брата ее, которого она так любит. Под твоей же крышей они все еще совершают нечестивое кровосмешение, и она отдает ему свое тело. Под этим голубым божественным небом они лежат нагие и предаются друг другу, как предаются и другим низменным страстям в этом аморальном, эгоистичном и невоздержанном обществе. Но он, врач, хоть каким-то образом искупает свои грехи, служа человечеству, посвятив жизнь медицине. Поэтому ему воздастся больше и простится легче, чем грешной женщине, твоей матери, которая не дала миру ничего, кроме испорченной дочери, что обещает стать хуже матери своей, и сына, который жил недостойно, танцуя за деньги, показывая свое тело. И за этот грех он дорого заплатил, потеряв свои ноги, тело и жену. Есть мудрость Божия, которая накажет недостойного и наградит достойного. – Он снова замолчал, явно наслаждаясь достигнутым эффектом, и устремил зловещий взгляд на Барта, будто пытаясь выжечь в сознании моего сына свою волю. – Сын мой, я знаю, ты любишь мать и иногда прощаешь ей все. Это неверно, потому что простить ее может только Бог, но простит ли? Не думаю. Спаси ее, иначе как может проститься ей то, что она отдалась своему брату?

Он помолчал, ожидая ответа Барта.

– Я есть хочу! – внезапно возопила Дейрдре.

– Я тоже, – заканючил вслед за ней Даррен.

– Вы должны слушать и молчать, иначе поплатитесь за это!

Близнецы сжались, глядя на Джоэла огромными от страха глазами. Почему Джоэл вселял во всех этот страх? Бог мой, чем я навредила Барту или Джоэлу?

Прошло несколько минут, по-видимому специально предусмотренных Джоэлом для нагнетания напряжения. Мне хотелось пресечь это насаждение вредных идей в детские головки. Но Барт сидел спокойно, будто вовсе не испугавшись слов Джоэла. Взгляд его темных глаз остановился на разноцветном витраже позади кафедры. Витраж изображал Иисуса с маленькими детьми: они припали к Его коленам и с обожанием смотрели Ему в лицо. То же самое обожание было и во взгляде Барта. Он не слушал своего дядю. На него снизошел Дух Святой, и это читалось в его лице. Да, Бог есть и был всегда, даже когда я желала отрицать это. И сегодня слова Христа полны смысла; и каким-то образом они достигли нарушенного сознания Барта, внедрились невидимыми волнами в его мозг.

– Барт, твои племянники засыпают на проповеди! – свирепо прорычал Джоэл. – Ты пренебрегаешь обязанностями! Разбуди их немедленно!

– Пожалейте маленьких детей, дядя Джоэл, – попросил Барт. – Ваши проповеди слишком длинны для них, они устают и вертятся. Они не порочны, не продавали душу дьяволу. Ведь они были рождены в святых узах брака. Они не те, первые близнецы, дядя, не те дети зла…

Барт приподнял детей, как бы защищая их от Джоэла, и в моей душе страх смешался с надеждой. Барт доказал мне, что он так же добр и благороден, как его отец был когда-то. Но тут прозвучали слова, от которых у меня кровь застыла в жилах.

– Опусти их и заставь встать, – приказал Джоэл снова свистящим шепотом, поскольку проповедь была окончена.

Я молилась о том, чтобы эта проповедь отняла у него побольше энергии и он не смог издеваться над детьми.

– Дети, которые не умеют сдерживать своих физических нужд, должны повторить урок. Даррен, Дейрдре, говорите и смотрите на меня! Говорите слова, которые вам нужно удержать в своем сердце и уме. Говорите же, чтобы вас слышал Бог.

Они еще редко произносили более чем несколько слов кряду. Не могли составить предложение, но теперь начали детскими голосками повторять сказанное серьезно и правильно, как взрослые.

Барт внимательно слушал, готовый – я надеялась – прийти на помощь.

– Мы дети, рожденные от дурного семени. Мы – исчадие ада, дьявольское отродье. Мы унаследовали гены порока, которые ведут к ин… инсес… инцесту.

Довольные своим успехом, они счастливо ухмыльнулись друг другу: одолели трудные слова и сказали все правильно. Затем оба взглянули серьезными голубыми глазенками на строгого старика на кафедре.

– Завтра мы продолжим наш урок. – И Джоэл закрыл огромную Библию в черном переплете.

Барт подхватил близнецов, поцеловал их и велел им поесть и хорошенько поспать перед новой службой. Тогда из-за колонны вышла я:

– Барт, кого ты хочешь вырастить из детей твоего брата?

Сын посмотрел на меня и сильно побледнел:

– Мама, тебе не стоит приходить сюда, кроме как по воскресеньям…

– Отчего же? Или ты хочешь, чтобы я не вмешивалась, когда ты лепишь из невинных детей забитых и покорных существ, чтобы потом полностью подчинить их себе? Такова твоя цель?

– А кто же сделал из вас, племянница, ту падшую женщину, которой вы стали? – Голос Джоэла был ледяным, а глазки сделались маленькими и колючими.

Я в ярости обернулась к нему.

– Ваши родители и сделали! – крикнула я. – Ваша сестра, Джоэл, запирала нас, детей, на чердаке; вот здесь, в этом самом доме; и год за годом кормила обещаниями, пока мы с Крисом не выросли, не повзрослели; и нам некого было больше любить, кроме друг друга. Так что вините тех, кто сделал нас такими. Но прежде чем вы скажете свое слово, я доскажу все до конца. Я люблю Криса и не стыжусь этого. Вы думаете, что я не сделала ничего для этого мира и людей, но вот он стоит рядом, ваш племянник, ваша опора, и держит на руках моих внуков, а там, на террасе, еще один мой сын. И они не исчадие ада, не дурное семя! И попробуйте только еще раз произнести эти слова, пока я жива, – и я объявлю вас впавшим в маразм, и вас увезут отсюда и упрячут в сумасшедший дом!

Щеки Барта заалели, а лицо Джоэла изменилось. Глаза его забегали, он отчаянно искал взглядом поддержки Барта, но Барт смотрел на меня, как не смотрел еще никогда в жизни.

– Мама… – только и мог выговорить он, но тут близнецы вырвались из его рук и побежали ко мне.

– Ба, мы есть хотим, мы хотим есть…

Мой взгляд встретился со взглядом Барта.

– У тебя, Барт, самый замечательный баритон, который мне доводилось слышать, – проговорила я, обнимая детей. – Будь сам себе хозяин, Барт. Тебе не нужен Джоэл. Ты нашел свой талант, теперь используй его.

Барт стоял, будто застыв на месте; мне показалось, у него было много что сказать мне. Но Джоэл тянул его за руку, настаивая, а близнецы канючили возле меня, требуя ланча.

Несколькими днями позже Джори слег с тяжелой простудой. Холод, дождь и ветер сделали свое дело. Он лежал в постели в жару, поворачивая в бреду голову то направо, то налево; на лбу у него выступили капли пота, он стонал, хрипел и несколько раз звал Мелоди.

Я видела, как страдает Тони от мысли, что он до сих пор не забыл Мелоди, но все, что Тони делала, она делала добросовестно и с любовью.

Я видела, как она ухаживает за больным, и понимала, что это истинная любовь. Когда Тони думала, что я не вижу, она касалась губами его лица. Глаза ее смотрели на него с состраданием и любовью.

Тони улыбнулась мне, чтобы ободрить:

– Не волнуйтесь, Кэти. – Она смачивала грудь Джори холодной мокрой губкой. – Большинство людей не понимают, что жар сам по себе избавляет от вирусов. Вы, как жена врача, должны знать это. Я понимаю: вы опасаетесь пневмонии. Но я уверена, он не заболеет пневмонией, нет.

– Будем молиться…

Я волновалась не зря: ведь Криса не было, а Тони была всего лишь няня. Я звонила в университетскую лабораторию каждый час, пытаясь найти Криса, но все напрасно. Отчего он не отвечает? Я начинала уже не волноваться, а злиться. Где он? Чего стоят его обещания всегда прийти на помощь, если нужно.

Прошло три дня с того злополучного происшествия, а Крис так и не позвонил домой. А тут еще погода окончательно испортилась: похолодало, лил беспрерывный дождь, нередко с грозами и порывистым ветром. Это посеяло панику и угнетенность в моей душе. Над головой гремел гром. Молнии рассекали потемневшее небо.

Близнецы играли на ковре у моих ног и напоминали мне о том, что надо идти в часовню на «урок» к «дяде Джоэлу».

– Дейрдре, Даррен, я хотела бы, чтобы вы послушали меня и забыли то, что вам говорят в церкви дядя Джоэл и дядя Барт. Ваш папа велит вам оставаться здесь, возле нас и Тони. Вы же знаете, что ваш папа болен, и он не хотел бы, чтобы вы ходили в ту часовню, где… где…

Я запнулась. Что бы я ни сказала о Джоэле, рано или поздно мне за это отплачивалось. Ах, если бы только он не твердил им о дьявольском отродье и исчадиях ада…

Внезапно оба заплакали, будто сраженные одновременно одной мыслью:

– Папа умрет? Да?

– Нет, конечно, он не умрет. Что это взбрело вам в голову? И что вы вообще знаете о смерти?

Тони повернулась ко мне и сказала:

– А знаете что… когда я переодеваю их или купаю, они непрерывно болтают. Они и в самом деле очень талантливые и сообразительные дети. Думаю, что общение со взрослыми так повлияло на них. Они развиваются быстрее, чем если бы они были среди сверстников. Большинство слов, которые они произносят, когда играют, – это сплошная тарабарщина. И вдруг из этого словесного мусора появляются взрослые, серьезные слова и понятия. Они делают большие глаза и начинают разговаривать шепотом. Оглядываются по сторонам, как будто их что-то пугает, как будто они ожидают кого-то увидеть, и твердят что-то о Боге и его карах. Честно говоря, это пугает меня.

Она взглянула назад, где лежал Джори.

– Тони, послушай меня внимательно. Не выпускай детей из поля зрения. Бери их всюду с собой в течение дня, если поблизости нет меня, Криса или Джори. Когда ты занята Джори, позови меня – я возьму их у тебя. Пуще всего береги их от Джоэла, не позволяй ему уводить их. – И, как бы меня это ни угнетало, я вынуждена была добавить: – И Барту.

Тони озабоченно ответила:

– Кэти, я уже думала над этим: в нашей размолвке с Бартом виновато не столько происшествие в Нью-Йорке, сколько то, что Барт слушается Джоэла, а Джоэл говорит ему про меня как про худшую из грешниц. Невыносимо, когда человек, которого любишь, предъявляет тебе такие обвинения. Джори никогда бы не стал так оскорблять меня, даже если бы я и сделала что-то подобное. Иногда и он впадает в ярость, но и тогда он слишком интеллигентен, чтобы оскорбить чужое эго. Я еще не встречала человека столь тонкого и терпимого, как Джори.

– То есть ты хочешь этим сказать, что любишь Джори? – решилась спросить я, желая всей душой, чтобы это было так, но страшась, что с нею происходит сейчас то же, что и с Мелоди, когда она потеряла Джори как любовника.

Она вспыхнула и опустила голову:

– Я в вашем доме уже почти два года и за это время повидала и слышала многое. Да, я нашла в этом доме ответ на свое первое любовное влечение, но это было не романтическим и нежным событием, как я мечтала, а будоражащим кровь. Барт не старался понять меня. И лишь теперь я нашла романтику настоящего чувства, когда мужчина, тонкий и понимающий, старается дать мне то, чего просит мое сердце. Его глаза никогда не обвиняют меня. Он никогда не произносит страшных слов, напрасных упреков. Моя любовь к Барту была жгучей, как пламя, неожиданно вспыхнувшее из тлеющего уголька; но я чувствовала себя рядом с ним, как на трясине, никогда не понимая, чего он хочет, не догадываясь, что ему нужно. Лишь одно мне было понятно: ему нужна была женщина такая, как вы…

– Тони, я прошу тебя: перестань, – чувствуя себя неловко, прервала я ее.

До сих пор Барт был так не уверен в себе, что постоянно ожидал, что женщина первой отвернется от него. Стараясь не допустить этого, он оскорбил и прогнал Мелоди якобы до того, как она бросит его. С тем же чувством, подобным отвращению к себе, он отвернулся и от Тони, предчувствуя момент, когда она возненавидит его и покинет. И я тяжело вздохнула.

Тони пообещала мне не обсуждать больше Барта, и мы вдвоем принялись надевать на Джори сухую пижаму. Мы с Тони вполне понимали друг друга без слов, а у наших ног играли дети, изображая поезд, совсем как Кори с Кэрри когда-то.

– Я прошу тебя об одном, Тони: реши, кого из братьев ты любишь, чтобы не травмировать обоих. Я поговорю с мужем и Джори, когда он выздоровеет, и я сделаю все возможное, чтобы уехать из этого дома. Если ты сделаешь выбор в пользу Джори, ты можешь ехать с нами.

Ее прелестные серые глаза широко раскрылись, когда она услышала, как мечется и бредит в жару Джори.

– Мел, сейчас наш выход? – послышалось мне среди бессвязных слов.

– Это я, Тони, ваша сиделка, – мягко проговорила она, подойдя к нему и нежно откинув рукой влажные пряди волос с его лба. – Вы очень больны, простудились, но скоро выздоровеете.

Джори, не понимая, смотрел на нее, стараясь отличить образ Тони от образа той, о ком мечтал прежде по ночам. Днем у него перед глазами была Тони, но ночами Мелоди все еще преследовала его. Отчего так необъяснимо странна натура человеческая, что она крепко держится за трагедии жизни и легко забывает счастье, которое так достижимо?

Джори зашелся в кашле, задыхаясь и отхаркивая мокроту. Тони бережно поддержала его голову, чтобы он мог восстановить дыхание, и собрала мокрые салфетки. Все, что она делала, было пронизано нежностью. Она поправляла ему подушки, массировала спину, ноги. Я не могла не удивляться ее терпению.

Джори наконец сфокусировался на реальности, взял Тони за руку и взглянул ей в глаза. Я вышла за дверь, чувствуя, что я здесь посторонняя. Он был еще не в полном сознании, но что-то в его глазах объяснило ей все. Я тихо взяла детей за руки.

– Пойдем, – прошептала я.

Оставив детей за порогом, я подсмотрела все же, как Тони, к моему великому удивлению, вся дрожа, взяла его руку и перецеловала все его пальцы.

– Ты болен и не можешь сопротивляться, – прошептала она. – И я пользуюсь своим преимуществом. Лишь теперь я могу сказать тебе, какой я была дурой. Ты все время был рядом, а я не видела тебя. Барт стоял на пути, и я не могла тебя разглядеть.

Они оба были поглощены друг другом. Тони вся светилась любовью. Наконец Джори ответил:

– Я думаю, нетрудно проглядеть мужчину в инвалидном кресле. Поэтому я прощаю тебя – это одно уже является извинением. Но я все время надеялся и ждал…

– Джори, умоляю тебя, прости мне то, что позволила Барту увлечь себя. Я была ошеломлена его напором, увлечена тем, что я ему так нужна. Он сразил меня, я думаю, ни одна женщина не устоит перед мужчиной, который преследует ее до тех пор, пока она не сдастся. Прости меня за то, что позволила так легко себя завоевать.

– Не надо, милая, не надо, – прошептал он и закрыл глаза. – Ты только не позволяй себе жалеть меня, потому что я сразу пойму.

– Нет! Ты тот, кого я хотела видеть в Барте! – почти выкрикнула она и приблизила свои губы к его губам…

Я закрыла за собой дверь.

Вернувшись к себе, я села перед телефоном и стала ждать звонка Криса. Близнецы спали в моей постели, я тоже почти засыпала, когда телефон зазвонил. Я вздрогнула и схватила трубку. Низкий и грубый мужской голос спросил миссис Шеффилд, я ответила.

– Мы не желаем больше вашего присутствия в наших краях. Мы не желаем и не допустим. Мы все про вас знаем. И эта церковь, что вы построили, – нас ею не обманешь. Срам прятаться за Церковь Божью, когда вы нарушаете законы Бога. Убирайтесь, или мы возьмем все в свои руки и выкинем вас всех до последнего из наших гор.

Я была не в силах произнести ни слова. Я просто ждала, пока этот человек сам не повесил трубку. А я так и осталась сидеть с трубкой в руке. Лишь когда из-за туч выглянуло солнце и лучи его упали мне на лицо, я опомнилась и повесила трубку.

Оглянувшись, я узнала свои комнаты, отделанные по моему проекту, и, к своему удивлению, нашла, что мне здесь больше ничто не напоминает о моей матери и ее втором муже. В памяти остались лишь те воспоминания, которые я желала сохранить.

На туалетном столике – детские фотографии Кори и Кэрри в серебряных рамках, а рядом с ними – фотографии Даррена и Дейрдре. Рядом – улыбающийся мне Пол, а следующая – Хенни. Тут же хмурый Джулиан, нахмурился он потому, что воображал, что он так красивее. Мне также посчастливилось заиметь несколько фотографий его матери, мадам Мариши. Но нигде не было фотографии Бартоломью Уинслоу. Я взглянула на фотографию отца, который умер, когда мне было двенадцать. Так похож на Криса, но теперь Крис выглядел старше его. Как летит время: когда-то нам один день казался дольше, чем сейчас – год. Вот уже и человек, которого я знала мальчиком, стал зрелым мужчиной.

Я снова взглянула на фотографии детей. Лишь внимательный взгляд мог уловить разницу между двумя парами близнецов. В детях Мелоди было что-то от нее самой. Тут же была фотография нас с Крисом, когда мы уже жили в Пенсильвании. Мне тогда было десять лет, а Крису исполнилось тринадцать. Мы вдвоем стояли возле громадного снеговика, которого только что слепили, и улыбались, а папа сфотографировал нас.

Как бы замерзшие в реке времени, эти маленькие моменты нашей жизни были теперь заключены в рамки.

Навсегда юная Кэтрин Долл, сидящая в легкой ночной рубашке на подоконнике, в то время как Крис, спрятавшись в тени, сделал снимок, потемневший теперь от времени. Как мне удалось принять такое выражение лица? Из-под рубашки слегка выпирают девичьи груди, а в глазах застыло такое грустное выражение, что и сейчас это отзывается болью.

Ах, как одинока я была! Эта тонкая, нежная девочка растворилась в зрелой женщине, какой я стала теперь. Я долго всматривалась в свое лицо. Я вздохнула: мне было жаль расставаться с нею, девочкой, живущей мечтами. Снова и снова я возвращалась взглядом к этой фотографии, на которой Крис запечатлел отражение своей любви ко мне, пятнадцатилетней девочке, сидящей в лунном свете, льющемся из окна. Крис брал эту фотографию с собой в медицинский колледж; и тогда, когда он стал интерном, она была с ним. Мы с ним всегда мечтали о любви, которая бы длилась вечность… Но я больше не была похожа на эту хрупкую девочку в лунном свете. Теперь я была похожа на свою мать – в ту ночь, когда она сожгла дотла Фоксворт-холл в его первоначальном варианте.

Резкий телефонный звонок возвратил меня к действительности. Я нерешительно ответила.

– Я провел несколько дней в лаборатории, – виноватым тоном начал Крис, услышав мой испуганный, изменившийся голос. – Когда приехал, услышал на записи эти послания от тебя о состоянии Джори. Скажи, ему не стало хуже, я надеюсь?

– Нет, милый, ему не хуже.

– Кэти, тогда почему у тебя такой голос? Что случилось?

– Я расскажу тебе, когда ты приедешь.

Крис приехал домой сразу, часом позже. Прежде чем пойти к Джори, он не забыл обнять меня.

– Как тут мой сын? – спросил он, сидя на кровати Джори и считая его пульс. – Я слышал, что кто-то открыл окна и ты вымок.

– Ах, это так ужасно! – вмешалась Тони. – Не представляю, кто мог сделать такую подлость, мистер Шеффилд. Я всегда проверяю, как дела у Джори – я имею в виду мистера Марке, – дважды за ночь, даже если он не зовет меня.

Джори усмехнулся:

– Перестань называть меня мистером Марке, Тони. А все это случилось как раз в твой выходной.

– Тогда я поехала в город навестить подругу…

– Тебе повезло, что это просто простуда, Джори, – сказал Крис, проверив его легкие. – Так что глотай таблетки, пей побольше жидкости, слушайся Тони и перестань помышлять о Мелоди.

Усевшись в нашей комнате в свое любимое кресло, Крис слушал мой пересказ телефонного разговора.

– Ты узнала кого-то по голосу?

– Крис, я не знаю никого в деревне достаточно хорошо. Я всю жизнь старалась держаться от них подальше.

– А откуда ты знаешь, что этот человек был из деревни?

Да, эта мысль даже не приходила мне в голову.

Мы решили, как только Джори будет в порядке, переехать в город.

– Если ты и в самом деле хочешь этого, – сказал Крис, с сожалением оглядывая наш сад. – Должен признаться, я привык к этому месту, этому дому. Я полюбил его. Мне нравится наша прислуга. Мне будет жаль расставаться. Но бросать работу я не хочу: давай переедем, чтобы жить неподалеку от университета.

– Не волнуйся, Крис. Я не собиралась отбирать у тебя работу. Когда мы переедем, я буду все время молиться, чтобы в Шарлотсвилле никто не узнал, что мы брат и сестра.

– Милая моя, дорогая Кэти. Думаю, даже если кто-то и узнает, городским жителям не будет до этого никакого дела. Кроме того, ты выглядишь скорее как моя дочь, чем как моя жена.

Ах, он был всегда так нежен со мной, что мог сказать даже эту заведомую неправду совершенно искренне! Но я знала, что любовь ко мне обманывала его, закрывала его глаза на то, как я изменилась. Он видел во мне лишь то, что хотел видеть, – прежнюю хрупкую девочку.

Он заметил, что я ему не поверила, и рассмеялся:

– Кэти, я люблю тебя такой, какой ты стала. И такой, какой была. Так что не сомневайся и прими мои слова за правду чистейшей пробы. Поверь: моя любовь – столь же высокой пробы – видит тебя насквозь и знает, что ты прекрасна во всех отношениях.

На несколько дней прилетела наша головокружительная красавица Синди, и с ее приездом все завертелось и понеслось. Она без устали болтала, описывая свою яркую и насыщенную жизнь в театральной школе, и умела все обставить столь живописными деталями, что казалось невероятным, как такое количество событий умещается в жизни девятнадцатилетней девочки.

Как только мы вошли в дом, она стремительно взбежала вверх по лестнице и бросилась в объятия Джори с таким порывом, что я побоялась, как бы она не опрокинула его кресло.

– Да, Синди, – засмеялся Джори, обнимая ее, – ты весишь не больше чем перышко. – Он поцеловал ее, чуть отстранился и засмеялся, оглядев с головы до пят. – Ба! Что за костюм? Я думаю, он преследует какую-то определенную цель?

– Да! Досадить Джоэлу и привести в ужас братца Барта.

Джори посерьезнел:

– Синди, я бы на твоем месте перестал постоянно кусать Барта. Он ведь не мальчишка.

Тони молча вошла и терпеливо стояла у кресла Джори.

– О! – отметила ее присутствие Синди. – А я думала, что после той безобразной сцены, устроенной тебе Бартом в Нью-Йорке, ты его больше не потерпишь и уедешь отсюда.

Она перехватила взгляды Джори и Тони друг на друга и мгновенно все поняла.

– Так, значит, вы оба нашли лучший выход! Я вижу это по вашим глазам… Ура! Вы влюблены друг в друга, ведь так?!

И она побежала обнимать и целовать Тони, а потом уселась у ног Джори и стала смотреть на него с обожанием:

– Ты знаешь, я в Нью-Йорке встретилась с Мелоди. Рассказала ей, как выросли ее близнецы, какие они хорошенькие. Она рыдала, слушая меня… Но как только ваш развод был юридически оформлен, она вышла замуж за артиста балета. И знаешь, Джори… он очень похож на тебя, только не такой красивый и, уж конечно, совсем не такой превосходный танцор…

Джори слушал ее с отстраненной улыбкой, будто Мелоди для него существовала теперь в какой-то абстракции. Он вновь обернулся к Тони и улыбнулся ей:

– Кстати, я до сих пор выплачиваю ей алименты. Могла бы дать мне знать о своем замужестве.

Синди вновь посмотрела на Тони с любопытством:

– А что же Барт?

– Действительно, а что же я? – спросил приятный мужской голос из раскрытой двери.

Только тогда мы все заметили, что Барт стоит и смотрит на нас из дверей, прислонившись к косяку, будто мы все были для него обитателями его домашнего зверинца.

– Я вижу, наша маленькая копия Мэрилин Монро приехала нас всех развлечь историями из своей жизни, – издевательски-холодно заключил он. – Что ж, это восхитительно.

– Чего не скажу о своих ощущениях при виде тебя, – парировала Синди, вспыхнув.

Барт оглядел ее костюм, состоявший из золотистых кожаных штанов в обтяжку и свитера, прошитого золотом. На ногах у нее были золотые ботфорты. Полосы на свитере подчеркивали молодую выпуклую грудь, которая маняще подпрыгивала при движении.

– Когда ты уезжаешь? – спросил Барт, переведя взгляд на Тони, которая сидела возле Джори и держала его за руку.

Крис сидел тут же, пытаясь сосредоточиться на почте, поступившей за дни его отсутствия.

– Милый братец, можешь хамить мне сколько угодно, меня это не волнует. Я приехала повидать своих родителей и других членов семьи. Если бы даже меня приковали к этому дому цепями, я бы все равно не осталась, – рассмеялась Синди. Она подошла к Барту и поглядела ему прямо в лицо. – Тебе не стоит трудиться и высказывать мне свое неодобрение. Или, наоборот, пытаться изобразить любовь ко мне. Даже если ты сейчас откроешь рот и начнешь выкрикивать оскорбления, я только засмеюсь в ответ. Я нашла себе потрясающего мужчину, и ты… ты в подметки ему не годишься со всем своим богатством!

– Синди! – резко одернул ее Крис, так и не дочитав почты. – Пока ты здесь, будь добра, одевайся поскромнее и веди себя с Бартом уважительно; то же касается и его. Я устал от этих детских перепалок из-за ерунды.

Синди поглядела на него с обидой, поэтому пришлось вмешаться мне.

– Милая, это ведь дом Барта. И даже я предпочла бы, чтобы ты иногда одевалась скромнее.

В ее голубых глазах появилось выражение обиженного ребенка.

– Вы… вы оба защищаете его, а сами знаете, что он все тот же бешеный урод и всех нас сделает несчастными!

Тони была в замешательстве, но Джори прошептал ей что-то на ухо, и она заулыбалась.

– Не обращай внимания, – расслышала я. – Они не могут вместе и дня прожить без того, чтобы не мучить друг друга. Я уверен, что это доставляет им удовольствие.

К несчастью, внимание Барта было отвлечено от Синди видом Джори, который обнимал рукой плечи Тони. Барт ухмыльнулся и отрывисто сказал Тони:

– Пойдем со мной. Я хочу показать тебе убранство часовни с новой отделкой интерьера.

– Часовни? А зачем нам часовня? – спросила Синди, которая не была информирована о новейших изменениях в нашем доме.

– Синди, Барт отстроил нам часовню.

– Ясное дело: опять глупые выдумки урода и сумасброда.

Барт не произнес ни слова в ответ.

Тони отказалась пойти с ним, сославшись на то, что должна искупать детей. В глазах Барта зажглась ненависть, но он вскоре обуздал себя и остался стоять среди комнаты потерянный и одинокий. Я подошла и взяла его за руку:

– Милый, я с удовольствием пойду взгляну на эти изменения в интерьере.

– Как-нибудь в другой раз, – ответил Барт.

Я скрытно наблюдала за ним за обедом, когда Синди изощренно и временами глупо пыталась вывести его из себя. Наверное, все это было бы смешно, если бы Барт обладал чувством юмора. Однако Барт был неспособен посмеяться над самим собой. Он все воспринимал слишком серьезно. А Синди все более торжествовала.

– Видишь ли, Барт, – насмешничала она, – я-то могу посмеяться над своими собственными глупостями и даже преподнести в юмористическом виде свои похождения. А тебе твоя собственная мрачность проест кишки и засушит мозги. Ты, как старый скряга, копишь обиды и разочарования, которые пора выбрасывать на помойку.

Барт ничего не отвечал.

– Синди, – не выдержал Крис, до того сидевший молча, – извинись сейчас же перед Бартом.

– Ну уж нет.

– Тогда покинь нас и ешь одна в своей комнате, пока не научишься вести себя прилично.

Она с гневом и обидой взглянула на Криса:

– Прекрасно! Я покидаю вас, но завтра я покину и этот дом, и вас навсегда! И никогда больше не приеду! Никогда!

– Самая лучшая новость за много лет, – наконец нарушил свое молчание Барт.

Синди в слезах поднялась и вышла. Я не вскочила на сей раз, чтобы успокоить ее. Я сделала вид, что ничего страшного не произошло. В прошлом я всегда защищала Синди и выговаривала Барту, но теперь я смотрела на него иными глазами. Я вынуждена была признаться самой себе, что никогда на самом деле не знала своего сына. А у него были грани, оказавшиеся светлыми.

– Отчего же ты не побежала за Синди, как всегда? – с вызовом спросил Барт меня.

– Я не закончила обедать, Барт. А Синди пусть поучится уважать мнение других.

Он смотрел на меня так, будто услышал нечто совершенно невероятное.

Рано утром следующего дня Синди ворвалась в нашу комнату без стука. Я только что вышла из ванны, а Крис брился.

– Мама, папа, я уезжаю, – смущенно сказала она. – Я не могу здесь оставаться. Удивляюсь, с чего это я решила сюда прилететь. Я поняла, что теперь вы оба на стороне Барта, а раз это так, мне здесь нечего делать. В апреле мне будет двадцать, в таком возрасте человек вполне может обойтись без семьи.

В глазах ее заблестели слезы. Дрожащим голосом она сказала:

– Я хочу поблагодарить вас обоих за то, что вы стали чудесными родителями для той маленькой девочки, которая так нуждалась в любви и заботе. Я буду скучать по тебе, мама, по тебе, папа, по Джори, Даррену и Дейрдре; но каждый раз, приезжая сюда, я чувствую себя не в своей тарелке. Если когда-нибудь вы будете жить отдельно от Барта, может быть, тогда я буду приезжать к вам снова… может быть.

– Синди! – вскричала я, бросаясь обнять ее. – Пожалуйста, не уезжай!

– Нет, мама, – твердо сказала она. – Я еду в Нью-Йорк. Там мои друзья организуют для меня встречу. Ах, в Нью-Йорке всегда лучше и веселее!

Но тем не менее она продолжала плакать. Крис вытер лицо от крема и подошел, чтобы обнять ее.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, Синди. Барт может любого разозлить, но ты вчера зашла слишком далеко. Конечно, ты – девушка с чувством юмора, но, к сожалению, Барт лишен его. Надо выбирать, над кем можно подшутить, а над кем – нет. Ты эмоционально переросла Барта, Синди. Если тебе необходимо уехать, мы не станем возражать. Но знай, что мы с матерью берем детей, Джори и Тони и скоро переезжаем в Шарлотсвилл. Мы найдем там большой дом и поселимся среди людей, так что тебе не будет одиноко, когда ты будешь навещать нас. А Барт останется здесь, далеко от тебя и высоко в горах.

Она зарыдала громче и обняла Криса:

– Прости, папа. Я вела себя плохо, но Барт всегда говорит мне такие гадости, что я должна была или отплатить ему, или чувствовать себя подобно тряпке, о которую вытирают ноги. Я не желаю, чтобы о меня вытирали ноги, а он именно такой урод и скряга, как я сказала.

– Надеюсь, когда-нибудь ты посмотришь на него по-другому, – мягко сказал Крис, подняв ее хорошенькое заплаканное личико и целуя его. – Поцелуй маму, попрощайся с Джори, Тони, Дарреном и Дейрдре, но не говори, что никогда больше не приедешь к нам. Мы будем от этого очень несчастны. Ты всегда приносишь нам радость, и ничто не затмит ее.

Я помогла Синди заново сложить вещи, которые она едва распаковала после приезда. Я видела, что ее решение об отъезде было принято поспешно и она бы осталась, если бы я попросила. К несчастью, мы с ней оставили дверь открытой, и, оглянувшись, я увидела на пороге Джоэла.

Джоэл уперся в Синди своим водянистым взглядом:

– Отчего это ты заплакана, девочка?

– Я вам не девочка! – заорала на него Синди. – Вы всегда в сговоре с Бартом, ведь так? Это вы сделали его таким! Вы радуетесь, что я собираю вещи, правда? Ну что ж, радуйтесь, но, прежде чем уехать, я выскажу вам все, поганый старикашка! Я не побоюсь осуждения родителей. – Она подошла к нему, сразу возвысившись над его сгорбленной фигурой. – Я вас ненавижу! Я ненавижу вас за то, что вы сделали моего брата ненормальным, ведь без вас он был бы человеком! Ненавижу!

Услышав это, Крис, сидевший тут же, рассердился:

– Синди, как ты смеешь? Тебе надо было уехать, не разочаровывая нас лишний раз.

Джоэл мгновенно исчез. Синди вновь с горькой обидой смотрела на Криса.

– Синди, – поспешил приласкать ее Крис. – Джоэл – старый человек, ему и так осталось на этом свете немного. К тому же он умирает от рака.

– Откуда ты это взял? – спросила она. – Он выглядит более здоровым, чем прежде.

– Возможно, он переживает сейчас ремиссию. Он отказывается от визита врача и не позволяет мне осмотреть его. Но мне он сказал, что обречен на скорую смерть, и я верю его словам.

– Теперь ты захочешь, чтобы я извинилась перед ним. Так знай, что извиняться я не буду! Я обдумала каждое сказанное мною слово. Тогда, в Нью-Йорке, когда Барт с Тони так любили друг друга и были так счастливы вместе, я помню, что на вечере появился какой-то старикан, похожий на Джоэла. И Барт сразу изменился. Он стал злобным, раздраженным, начал критиковать мой наряд, костюм Тони… сказал, что она бесстыжая, а ведь совсем недавно сам же и делал ей комплименты по поводу ее костюма. Так что не убеждайте меня, что это не Джоэл виноват в безумстве Барта.

Я сейчас же встала на сторону Синди:

– Вот видишь, Крис. Синди видит здесь то же, что и я. Если бы не влияние Джоэла, Барт выправился бы. Любым способом убери отсюда Джоэла, пока не поздно.

– Да, папа. Заставь старика убраться отсюда. Дай ему денег, выгони, наконец.

– А что я должен сказать Барту? – спросил Крис, глядя то на одну из нас, то на другую. – Неужели вы не понимаете, что Джоэл нужен Барту таким, каков он есть? Только когда он сам разберется, что к чему, тогда он и выздоровеет.

Вскоре после этого разговора мы поехали в Ричмонд проводить Синди на самолет. Через неделю она должна была лететь в Голливуд, чтобы начать там карьеру в кино.

– Я больше не приеду в Фоксворт-холл, мама, – повторяла она. – Я люблю тебя, люблю папу, хотя он иногда и сердится на меня. Скажи еще раз Джори, что я люблю его и его детей. Но как только я переступаю порог этого дома, в моей памяти всплывают все безобразные моменты моей жизни здесь. Уезжайте отсюда, мама. Папа, уезжайте. Пока не поздно. Помнишь ту ночь, когда Барт подрался с Виктором Уэйдом и избил его? Он тогда принес меня, голую, домой на плече и понес в комнату к Джоэлу. Он крепко держал меня, чтобы я не вырвалась, а Джоэл плевал в меня и обзывал. Я тогда не стала тебе говорить. Они пугают меня, когда они заодно – Джоэл с Бартом. Оставшись один, Барт мог бы стать человеком. Но пока на него влияет Джоэл, он просто опасен.

Мы смотрели, как улетал ее самолет. Она летела навстречу утру. Мы ехали домой навстречу ночи.

Это не должно было дольше продолжаться. Чтобы спасти Джори, Криса, близнецов и себя саму, я должна была сделать все, чтобы уехать отсюда. Даже если для этого мне надо было расстаться с Бартом.

Бедная моя Синди, думала я, как-то ей будет там, в Голливуде? Я вздохнула и пошла посмотреть, где дети. Они тихо играли в песочнице, хотя было уже начало сентября и достаточно холодно. Почему-то они не строили песчаных замков и не насыпали песок в формочки. Просто сидели.

– Мы слушаем ветер, – объяснила мне Дейрдре.

– Мы не любим ветер, – сказал Даррен.

Я хотела ему ответить, но тут к нам подошел Крис, и я стала ему рассказывать:

– Только что позвонила Синди из Голливуда. Сказала, что успела завести множество друзей. Не знаю, верить этому или нет. Но денег у нее действительно много. Я позвонила одному из друзей, чтобы он помогал ей там.

– Ну что ж, тем лучше, – со вздохом проговорил Крис. – Кажется, она никогда здесь не приживется. Она не ладила с Бартом, а теперь и с Джоэлом та же история. Она думает, что Джоэл хуже Барта.

– А он и есть хуже. Разве ты только сейчас это понял?

Но Крис снова пришел в раздражение, хотя мне казалось, что недавно я сумела переубедить его.

– Ты относишься к нему с предубеждением, потому что он – сын Малькольма. Вот и все. Вы с Синди чуть не смутили меня, но потом я одумался. Ведь Джоэл не делает ничего, чтобы как-то подавить Барта. И Барт, судя по слухам, вполне наслаждается своей молодостью, нисколько не страдая и не ограничивая себя. Джоэлу недолго осталось. Рак пожирает организм ежедневно, хотя он пока и поддерживает хорошую форму. Возможно, он протянет еще месяц-два.

Я не была расстроена, не чувствовала себя виновной или устыдившейся своего торжества: Джоэл получал именно то, что заслуживал.

– Откуда тебе это известно? – спросила я.

– Он сказал мне, что именно поэтому приехал сюда, на родину. Он хочет быть похороненным на фамильном кладбище.

– Крис, но он действительно, как отметила Синди, выглядит сейчас лучше, чем тогда, когда приехал.

– Это оттого, что здесь хорошее питание и уход. В монастыре он жил нищенски. Ты видишь в нем одно, я – другое. Иногда он откровенничает со мной, Кэтрин, и признается мне, что всегда пытался наладить с тобой хорошие отношения, но это крайне трудно. Порой при этом у него на глазах появляются слезы. Он часто говорит, что ты совсем как твоя мать, его сестра.

Но я ни одной минуты не верила этому злобному человеку, после того как услышала его проповедь из-за колонны. Я рассказала Крису о том, что услышала и увидела на проповеди, но он все равно остался при своем мнении. И тогда, как последний козырь, я сказала, чему учат в этой «церкви» детей.

– Ты действительно слышала это? Слышала, как сами дети повторяли, что они – дьявольское отродье? – В его голубых глазах застыло неверие.

– Тебе это ничего не напоминает? Разве ты не видишь при этом, как Кори и Кэрри стоят на коленях возле своих кроваток, моля Бога простить им, что они рождены от «дурного семени»? Они ведь даже не знали, что это значит. Кому, как не нам с тобой, знать, какой вред наносят детским душам эти идеи? Крис, надо уезжать скорее! Не после смерти Джоэла, а как можно скорее!

Он сказал мне в ответ именно то, о чем думала я сама.

– Мы должны позаботиться о Джори, о его комфорте. Нам понадобится лифт, широкие двери. Нужно будет расширять коридор. И еще надо принять во внимание, что Джори с Тони могут пожениться. Он спрашивал меня, что я по этому поводу думаю: сможет ли она быть счастливой с ним. Я сказал: конечно. Я вижу, как они любят друг друга. Мне нравится в ней то, что она как бы и не замечает его физического недостатка, его инвалидного кресла. Она видит в нем не то, чего он не может, а лишь то, что он может. А ведь между Тони и Бартом была не любовь, Кэти. Это было притяжение тел – или назови это как хочешь, – только не любовь. Не наша с тобой вечная любовь.

– Да… – выдохнула я. – Не та любовь, что длится вечно…

Двумя днями позже Крис позвонил из Шарлотсвилла, сообщив, что нашел дом.

– Сколько в нем комнат?

– Одиннадцать. После Фоксворт-холла он кажется мне маленьким. Но комнаты светлые, большие. Там пять спален, четыре ванные, гостевая комната и еще одна большая комната на втором этаже, которую можно переоборудовать в студию для Джори. Из одной спальни сделаем мой кабинет. Тебе понравится.

Я засомневалась: уж больно быстро он его нашел, хотя я как раз об этом и просила. Но у Криса был такой счастливый голос, что я стала надеяться.

– Он очень хорош, Кэти. Как раз такой, о котором ты всегда мечтала. Не слишком большой и не слишком маленький, уютный для всех. Большой участок с цветочными клумбами.

Было решено, что мы переезжаем.

Как только наши вещи и мебель, нажитые за годы жизни в Фоксворт-холле, будут упакованы, мы выедем в Шарлотсвилл.

Бродя по комнатам, которые я переделала по своему вкусу, я ощущала грусть. Барт не однажды жаловался по поводу моих преобразований и протестовал, говоря, что в этом доме ничто не должно изменяться. Но даже он, видя окончательный вариант моих фантазий, воплощение которых сделало наконец из дома дом, а не музей, согласился и позволил мне действовать дальше.

В пятницу Крис, приехав, посмотрел на меня лучистым взглядом и сказал:

– Так что, красавица моя, продержись еще несколько дней, и дело будет сделано. Мне лишь надо еще раз съездить в Шарлотсвилл и осмотреть дом более тщательно, прежде чем мы подпишем контракт. Я также нашел квартиру, в которой можно будет жить, пока дом не будет переделан и отремонтирован. И кое-что осталось недоделанным в лаборатории, так что дай мне несколько дней на все, и я вас переселю. Как я уже говорил, я предполагаю работы по дому на две недели, и потом все будет готово, чтобы въезжать: пандусы, лифт и тому подобное.

Он не говорил мне о том, что знала я сама и что делало его счастливым, он сам жил вместе с Бартом все эти годы как на пороховой бочке, каждый день ожидая взрыва. Ни разу, ни одного слова упрека мне за этого трудного, жестокого, неблагодарного сына, который никогда так и не оценил всей любви, которую ему отдавал Крис.

Как много он пережил из-за Барта, и никогда, ни разу он не обвинил меня в том, что я украла у нашей матери ее второго мужа. Я подумала об этом – и у меня началась страшная головная боль.

Мой Кристофер уехал рано утром, оставив меня в Фоксворт-холле еще на один тревожный день. За годы совместной жизни я стала очень зависимой от него, и это было мне наказанием за гордость моей юности, что я могу жить одна, независимой, в то время как мужчины нуждались во мне. Как эгоистична я была прежде! Тогда я думала только о своих нуждах. Сейчас пришло время думать о других.

Я беспокойно бродила по дому, оглядывая с сожалением все, что я здесь любила. Когда Барт приехал домой, я хотела наброситься на него с обвинениями, но смолчала, потому что жалость к нему была больше негодования.

Вот он сидит за своим рабочим столом, красивый, молодой, хитрый делец. Ни чувства вины, ни стыда, манипулирует капиталом, переговаривается с финансистами, делает деньги, деньги, деньги… и все это просто сидя у телефона или за компьютером. Он взглянул на меня – и улыбнулся. Яркая, доброжелательная улыбка.

– Когда я узнал, что Синди уезжает, я радовался этому весь день, и рад до сих пор. Поэтому я в хорошем настроении.

Но было что-то странное в его глазах… Неужели он собирается заплакать? Отчего он так глядит на меня?

– Барт, если ты хочешь мне что-нибудь рассказать…

– Мне нечего тебе рассказать, мама.

Его голос был мягким, будто он разговаривал с человеком, который уже далек от него.

– Ты можешь не признавать этого, Барт, но человек, которого ты так ненавидишь, твой дядя и мой брат, был тебе наилучшим отцом, хотя он не родной отец тебе…

Он покачал головой, отрицая:

– Чтобы быть наилучшим для меня, он должен был бы оставить тебя и прекратить вашу преступную связь, но он не сделал этого. Я бы любил его, если бы он оставался моим дядей. Не трудись обманывать меня. Была бы ты мудрее, ты бы не стала обманывать. Ведь ты знаешь, как подрастающие дети начинают задавать вопросы и как они запоминают сцены, которые взрослые не хотели бы, чтобы они помнили. Но память у детей хорошая. Эти воспоминания похоронены в тайниках памяти, но, когда дети начинают понимать жизнь, эти воспоминания всплывают. Все, что я знаю о вас, подтверждает, что ваша связь неразрывна. Ее разрушит лишь смерть.

Мое сердце забилось. Да, именно здесь, под крышей Фоксворт-холла, мы с Крисом поклялись когда-то в верности друг другу до гроба. Как глупые сердца умеют сами себе ставить ловушки…

Слезы, которые и без того были близко, начали душить меня.

– Барт, как бы я могла прожить без него?

– Ах, мама, смогла бы! Ты сама знаешь, что смогла бы. Позволь ему уйти, мама. Дай мне наконец ту мать, о которой я мечтаю: достойную, богобоязненную женщину.

– А если я не смогу сказать Крису «прощай» – что тогда, Барт?

Его темноволосая голова опустилась.

– Помоги тебе Бог, мама. И мне – да поможет Бог. Тогда я должен буду подумать о своей вечной душе.

Я ушла.

Всю ночь мне снился адский огонь, и некуда было от него деться, и я в ужасе просыпалась. Но было еще что-то, что я старалась запихнуть в уголки своего сознания, но не могла. Что? Что? Не в силах осознать, не в силах объяснить ужас, который инстинктивно ощущала, я вновь заснула, и мне приснился кошмар, в котором дети Джори были «теми» близнецами, Кори и Кэрри, и их пожирал огонь. Я вновь заставила себя проснуться. Голова разламывалась, но я заставила себя встать.

Я ощущала себя будто пьяной все утро. Близнецы ходили за мной по пятам, задавая мне тысячи вопросов, особенно Дейрдре. Она так напоминала мне Кэрри с ее вечными «почему?», «где?» и «чье это?». Даррен залезал во все шкафы, открывал все двери, исследовал и рвал все конверты, «прочитывал» до полного уничтожения все журналы, и мне приходилось говорить:

– Кори, положи это на место! Этот журнал – для твоего дедушки. Он любит читать буковки так же, как ты любишь картинки. Кэрри, не помолчишь ли ты пять минут? Всего пять минут?

Это, конечно, вызывало новый водопад вопросов: кто такой Кори? Кто такая Кэрри? И почему я всегда называю их такими смешными именами?

Наконец Тони пришла освободить меня от двух маленьких инквизиторов.

– Простите, что я задержалась, Кэти. Джори попросил меня попозировать ему в саду, пока не умерли розы…

Пока не умерли розы?.. Я с изумлением воззрилась на нее, но затем потрясла головой, думая, что уж слишком фантазирую по поводу обыкновенной фразы. Нет, розы будут жить, пока не наступят морозы, а до зимы еще далеко.

Около двух часов дня у меня зазвонил телефон. Я только что легла отдохнуть. Это был Крис.

– Милая моя, твое волнение передалось мне, и я все время думаю о том, не случилось ли чего с вами. Имей терпение. Я приеду через час. У тебя все в порядке?

– А почему у меня не должно быть все в порядке?

– Просто спрашиваю. У меня дурные предчувствия. Были.

– Я люблю тебя.

– И я люблю тебя.

Близнецы были сегодня беспокойны, не желали играть, не желали делать предложенное мною.

– Не хотю-ю-ю, – ныла Дейрдре.

Она не желала правильно произносить слова. У нее было поистине упрямство Кэрри. К тому же Даррен во всем следовал за ней.

Я укачала их. Но перед этим они капризничали, пока не вошла Тони и не прочитала ту самую сказку, которую я им только что читала три раза подряд! Однако и капризам приходит конец, и вскоре они заснули. Как милы они были в своих кроватках, повернувшись во сне личиками друг к другу, совсем как Кори и Кэрри.

Я проверила, как там Джори, который был увлечен чтением руководства по тренировке мускулатуры, и отправилась к себе, чтобы привести в порядок рукопись. Но вскоре я устала от полной тишины и пошла будить детей.

Их не было в кроватках!

Джори с Тони были на террасе; лежали, обнявшись и слившись в страстном поцелуе, на мате.

– Простите, что помешала, – сказала я, смутившись, – но где дети?

– Мы думали, что они с тобой, – подмигнув мне, ответил Джори. – Беги найди их, мама… Я занят уроком, ты видишь.

Я быстро пошла в часовню. По дороге я бросила тревожный взгляд на зловещие тени, наползавшие на землю. В воздухе висел странный запах. Я вспомнила: то был запах ладана. Я побежала быстрее. У дверей часовни я немного отдышалась и как можно тише я пробралась внутрь.

С тех пор как я была здесь в последний раз, Барт с Джоэлом установили орган. Джоэл сидел за инструментом и играл. Играл прекрасно, доказывая тем самым, что он действительно когда-то был профессиональным музыкантом с истинным талантом. Барт пел стоя. На передней скамье сидели близнецы и слушали Барта как зачарованные, и все мои страхи мгновенно покинули меня. Душа исполнилась мира и благодарности.

Гимн закончился. Дети машинально встали на колени и сложили руки под подбородком. Они казались херувимами или же ягнятами на заклание.

Но отчего такая мысль пришла мне в голову? Зачем эти кровавые сравнения? Ведь это святое место.

– И мы, идущие дорогой смертною, долиной смертной тени, не убоимся зла… – говорил Барт, стоя на коленях. – Повторяйте за мною, Даррен, Дейрдре.

– И мы, идущие долиной смертной тени, не убоимся зла… – послушно выводила заунывным детским голоском Дейрдре, подавая пример Даррену.

– …ибо Ты со мною…

– …ибо Ты со мною…

– …Твой жезл и Твой посох успокаивают меня.

– …Твой жезл и Твой посох успокаивают меня.

Я не выдержала:

– Барт, зачем ты опять это делаешь? Ведь сегодня не воскресенье, и у нас никто не умер…

Он поднял голову. Его взгляд встретился с моим; он был так печален.

– Мама, пожалуйста, выйди.

Я подбежала к детям, которые охотно вскочили мне навстречу.

– Нам плохо здесь, – прошептала мне девочка. – Нам не нравится.

Джоэл поднялся. Он стоял, тонкий и высокий, и на его лицо падали разноцветные блики витража. Он не произнес ни слова, только смотрел на меня уничтожающим взглядом.

– Мама, я прошу тебя, иди в свою комнату.

– У вас нет права вбивать в голову детям страх перед Богом. Когда хотят научить религии, Барт, то следует говорить о любви Бога к сынам человеческим, а не о страхе и карах.

– У них нет страха перед Богом, мама. В тебе говорит твой собственный страх.

Я начала медленно отступать к двери, взяв детей за руки.

– Когда-нибудь любовь посетит тебя, Барт, и ты все поймешь. Ты поймешь, что любовь приходит не к тому, кто хочет ее и нуждается в ней; она приходит лишь к тому, кто заслуживает ее своими деяниями. Она приходит в тот момент, когда ты меньше всего этого ожидаешь; просто встает на пороге, тихо закрывает за собой двери – и остается навсегда. И ты не должен планировать любовь или соблазнять кого-то полюбить тебя; не должен и торопить ее приход. Ты должен заслужить любовь, иначе с тобой никто не пройдет по этой жизни до конца.

Он стоял молча, видимо потрясенный. Затем двинулся ко мне.

– Мы уезжаем из твоего дома, Барт. Это должно обрадовать тебя. Ни один из нас больше не станет тебя беспокоить. Джори с Тони едут с нами. Ты наконец-то полностью вступишь в права наследства. Будешь хозяином всего. Каждая комната в этом огромном одиноком доме в горах станет твоей. Если ты пожелаешь, Крис передаст попечительство до твоего тридцатипятилетия Джоэлу.

На мгновение в лице Барта появился страх. А в водянистых глазах Джоэла, конечно, торжество.

– Скажи Крису, чтобы передал попечительство над моим наследством моему нотариусу, – быстро проговорил Барт, будто опасаясь чего-то.

– Хорошо, если ты так хочешь. – И я улыбнулась Джоэлу, на чьем лице была написана вся гамма чувств.

Он кинул на Барта мгновенный негодующий взгляд, подтверждая мои подозрения. Да, Джоэл ненавидел Барта за то, что тому досталось то, что могло быть его.

– Утром мы выезжаем, – прошептала я, подавляя подступившие слезы.

– Да, мама. Счастливо – и удачи вам.

Я пристально смотрела на Барта. Где я уже слышала слова, сказанные им только что? Ах… вспомнила, но это было так давно. Тот высокий кондуктор, который стоял на подножке поезда, привезшего нас сюда детьми. Все в поезде спали, вагоны были темны. Кондуктор сказал нам эти слова на прощание, и поезд дал скорбный свисток расставания.

Барт будто ждал от меня еще каких-то слов. Завтра я уже ничего не смогу сказать ему: скорее всего, разрыдаюсь.

Он заговорил первым:

– Мне кажется, что все матери покидают своих сыновей на страдания. Почему ты оставляешь меня?

Надрывный тон его голоса разбил мое сердце.

– Потому что это ты оставил меня много лет назад. – Я не могла не сказать этого, наконец. – Я люблю и всегда любила тебя, Барт. Ты не желал верить этому. Крис тоже любит тебя. Однако тебе не нужна его любовь. Ты каждый день внушаешь себе, что твой родной отец был бы лучшим отцом. Но ты ведь даже не знаешь, что за человек он был. Он не был верен жене, моей матери, и я была не первым его увлечением. Нет, я не желаю говорить неуважительно о человеке, которого когда-то так любила, но он был далеко не тем семьянином, каким является Крис. И он не способен был отдавать себя другим так, как Крис.

Солнце упало сквозь стекло на лицо Барта и осветило его зловещим красным светом. Он вновь мучился. Ладони его сжались в кулаки.

– Не смей! – закричал он. – Ни слова больше! Я всегда нуждался в отце, я всегда хотел только своего отца, своего! Крис дал мне лишь чувство стыда и муки. Убирайся! Я рад, что вы уезжаете. Заберите с собой свою грязь и свой грех – и забудьте обо мне!

Прошло несколько часов, а Крис все не приезжал. Я позвонила в университет. Его секретарь сказала, что он выехал три часа назад.

– Он уже должен был доехать, миссис Шеффилд.

Мне в голову полезли мысли о моем отце. Несчастье на дороге. Неужели мы повторим судьбу наших родителей, только по пути не в Фоксворт-холл, а наоборот – из него? Слышался мерный ход часов. Мое сердце билось, но не мерно, а срываясь.

– Мама, прекрати шагать взад-вперед, – приказал Джори. – Это действует мне на нервы. И отчего эта спешка, зачем вы так сорвались с места? Объясни мне.

Вошли Джоэл с Бартом. Барт сказал:

– Ты не обедала сегодня, мама. Я прикажу повару приготовить тебе отдельно. – Он взглянул на Тони: – Ты можешь остаться.

– Благодарю тебя, Барт, но я уезжаю. Джори сделал мне предложение, и я его приняла. – Она гордо подняла голову. – Он любит меня так, как ты не умел любить.

Барт посмотрел в глаза Джори. В его взгляде отразилась боль.

– Ты не можешь жениться, Джори. Какой из тебя теперь муж?

– Такой, о котором я мечтала! – крикнула Тони, кладя руку на плечо Джори.

– Если ты жаждешь денег, то знай, что у него нет и процента того, что есть у меня.

– Я бы вышла за него, даже если бы не было ничего, – гордо отвечала Тони, прямо встретив темный бешеный взгляд Барта. – Я люблю его так, как не любила ни разу в жизни.

– Ты просто жалеешь его, – догадался Барт.

Джори скривился страдальчески, но промолчал. Он понял, что Тони с Бартом должны разобраться одни.

– Да, когда-то я действительно жалела его, – призналась Тони. – Мне казалось, что это так ужасно, такой красивый мужчина, такой талантливый – и приговорен к инвалидному креслу. Но потом я поняла, Барт, что каждый из нас в каком-то смысле ущербен – и каждый приговорен. Просто Джори – в прямом смысле, а ты, например, скрыто: ты болен, Барт. Ты настолько болен, что теперь мне жаль тебя.

Барт смешался: на его лице была отражена буря эмоций. Я взглянула на Джоэла и увидела, что он взглядом приказывает Барту молчать.

Не зная, что сказать, Барт грубо бросил мне:

– Какого черта вы все собрались здесь? И почему не ложитесь спать? Уже поздно!

– Мы ждем приезда Криса.

– На шоссе случилась авария, – заговорил Джоэл. – Я слышал сообщение по радио. Один человек погиб.

Казалось, ему доставило удовольствие сообщить мне эту новость.

Сердце мое упало. Фоксворты всегда погибали при несчастных случаях. Еще один?..

Только не Крис, только не мой Кристофер Долл. Нет, нет…

Я услышала, как открылась и закрылась дверь кухни. Может быть, отъезжающий повар – или Крис? Я с надеждой посмотрела в сторону кухни. Нет… не было сияющих голубых глаз Криса, не было протянутых ко мне рук… Он не приехал.

Проходили минуты, потом часы. Мы все смотрели друг на друга. Всем было нелегко. Хватит ждать. Он давным-давно должен был приехать.

Джоэл смотрел на меня с ехидством. Казалось, он знал что-то, но молчал. Я опустилась на ковер рядом с креслом Джори, и он обнял меня.

– Я боюсь, Джори, – плакала я. – Он должен был приехать. Столько часов… даже зимой по обледенелым дорогам он не ездил так долго.

Никто ничего не ответил. Ни Джори, ни Тони, ни Барт, ни даже Джоэл. Все собрались и сидели молча, и это затянувшееся ожидание лишний раз напомнило мне тридцать шестой день рождения моего отца, когда к накрытому столу пожаловали два полисмена и сообщили, что отец погиб в катастрофе.

Когда я увидела, как на нашу дорогу сворачивает белая машина с красной мигалкой, я чуть не закричала от ужаса.

Время повернуло вспять. Нет! Нет! Нет!

Они вежливо и сочувственно рассказали, что врач, ехавший в момент столкновения на своей машине, остановился и вышел из машины, чтобы помочь раненым, и, пока он пересекал шоссе, его сбил мчавшийся на большой скорости автомобиль.

Я слушала их, и все эти факты разворачивались перед моими глазами, как во сне. Мой мозг отказывался принять это.

Они осторожно и уважительно выложили на стол вещи Криса, как когда-то – вещи отца.

Я смотрела на эти вещи, желая одного: чтобы это был кошмар, от которого вскоре очнешься.

Нет! Вот фотография в его бумажнике – моя собственная… Вот его наручные часы… Вот сапфировое кольцо, которое я ему подарила на Рождество… Нет, только не он! Только не мой Кристофер Долл…

Предметы стали расплываться у меня перед глазами. Все было как в тумане. Сумрак затмил все мое существо. Я была вне времени и пространства. Полисмены уменьшились в размерах. Джори с Бартом были где-то далеко-далеко. Тони показалась мне огромных размеров, потому что подошла ко мне помочь.

– Кэти, я вам соболезную… это так ужасно…

Наверное, она говорила еще что-то. Но я вскочила, вырвалась из ее рук – и побежала. Побежала что было сил от всех кошмаров, преследовавших меня в жизни. Зови несчастье – и оно придет.

Я бежала и бежала, сама не сознавая куда, пока не оказалась у часовни. Там я рухнула перед кафедрой и начала молиться – так, как не молилась никогда в жизни.

– Боже, этого не может быть… Ты не можешь этого допустить! Это несправедливо… нет чище и лучше человека, чем Крис… Ты же знаешь это…

И я разрыдалась.

Мой отец был замечательным человеком – и он погиб. Смерть не ищет ненужных, нелюбимых, одиноких и дурных людей. Смерть безжалостной рукой выхватывает самых достойных – точно и навсегда.

Моего Кристофера Долла похоронили не на семейном кладбище Фоксвортов, а там, где лежат Пол, моя мать, отец Барта и Джулиан. Неподалеку находится и маленькая могилка Кэрри.

Я уже распорядилась, чтобы моего отца перезахоронили здесь же, чтобы он не лежал один в холодной земле Пенсильвании. Я была уверена: он бы одобрил.

Из четырех «дрезденских куколок» осталась лишь я одна… И я хотела уйти туда, к ним.

Светило яркое солнце. Был чудесный день. Можно было купаться, играть в теннис и развлекаться, а мы хоронили Кристофера.

Я старалась не глядеть на его мертвое лицо, на его закрытые теперь голубые глаза. Я смотрела на Барта, который произносил надгробную речь со слезами на глазах. Голос его доносился до меня откуда-то издалека. Он говорил прекрасно – все те слова, не высказанные Крису при его жизни; слова любви, благодарности и уважения.

– В Библии сказано, – начал Барт проникновенным голосом, которым умел говорить, когда хотел, – что никогда не поздно просить о прощении. Я надеюсь и молю, чтобы мое слово о прощении было услышано. Я молю, чтобы душа его сегодня взглянула на нас с высоты – и простила меня за то, что я не был благодарным и любящим сыном, которого он заслуживал. Отец, которого я отказывался признавать отцом при жизни, несколько раз спасал меня… и вот я стою сейчас здесь, и все мое существо пронизано болью и чувством вины и стыда за то, что так много времени ушло… так много лет, когда я мог сделать его счастливее.

Его темноволосая голова поникла; слезы блеснули на солнце.

– Я люблю тебя, Кристофер Шеффилд Фоксворт. Надеюсь, ты слышишь меня. Я надеюсь, ты простишь меня за то, что я был слеп и не видел, каким замечательным человеком ты был.

Слезы заструились по его щекам. Голос охрип. Люди вокруг тоже заплакали.

Только я стояла с сухими глазами. И сердце мое было высушено.

– Доктор Кристофер Шеффилд отказался носить фамилию Фоксворт, – продолжил он, обретя голос. – Теперь я понимаю, отчего он это сделал. Он был врач, и жизнь его до последнего момента была посвящена людям. Он посвятил жизнь тому, чтобы избавлять людей от страдания; а я, его сын, отказывал ему в праве быть моим отцом. И теперь униженно, покорно и скорбно я склоняю голову перед ним…

Он говорил еще, но я отупела от горя и не слышала.

– Разве он тебя не поразил, мама, своей речью? – спросил меня Джори одним пасмурным днем. – Я плакал и ничего не мог с собой поделать. Он склонился перед ним в раскаянии – он склонился перед лицом огромной толпы! С ним такого еще не бывало. Мы должны отдать ему должное – и верить.

Он умолял меня взглядом поверить Барту.

– Мама, ты должна поплакать. Нехорошо, что ты вечно сидишь и смотришь в пространство. Прошло уже целых две недели. Ты не в одиночестве, помни это. У тебя остались мы. И Джоэл уехал умирать в свой монастырь – вместе с раком, который он себе выдумал. Больше он нам не помешает. Он написал, что не хочет быть похороненным на земле Фоксвортов. У тебя есть я, есть Барт, Тони, твои внуки. Мы все любим тебя, и ты нам нужна. Близнецы давно спрашивают, отчего ты больше с ними не играешь. Не исключай нас из твоей жизни. Ты всегда выходила из каждой трагедии. Вернись к нам и сейчас. Вернись ко всем нам – но главным образом для блага Барта. Если ты сама себя сведешь в могилу, ты погубишь и его.

Для блага Барта… для его блага я осталась в Фоксворт-холле, чтобы жить в мире, который больше не был моим.

Прошло девять одиноких месяцев. В голубом небе мне виделась лишь голубизна ярких глаз Криса. В золоте деревьев я видела цвет его волос. Я останавливалась на улице как вкопанная, заметив мальчишку, похожего на Криса в его мальчишеские годы. Я оборачивалась на каждого седоволосого высокого мужчину, надеясь, что он тоже обернется – и окажется, что это мой Крис. Иногда они действительно оборачивались, но я опускала глаза: это опять был не он.

Я бродила по лесам и горам, ощущая, что он рядом со мной, недостижимый, но по-прежнему рядом.

Пока я гуляла в одиночестве, я поняла, что в нашей жизни не было ничего случайного. Было предначертание, и оно сбылось.

Барт изо всех сил старался вернуть меня к действительности, и я пыталась улыбаться, даже смеяться и чувствовала, что он рад моему пониманию – ему всегда этого недоставало.

И все же – кто я теперь и зачем? Барт нашел себя. Я часто сидела одна в большом холле и размышляла.

Я перебирала в мыслях все трагедии, горечь и ярость, патетику и случайности нашей жизни – и наконец поняла. Странно, что это не пришло в голову всем психиатрам Барта: он просто примеривался к той или иной роли в жизни. Он прошел через несчастливое детство, через ветреную, яростную юность, чтобы отбросить все уродство своей души, которое он в себе видел; и его вера спасла его. Вера в то, что добро должно побеждать зло. Эта вера господствовала над всей его жизнью. В его глазах мы с Крисом и были злом.

Окончательно Барт нашел себя в служении Богу и людям. По воскресеньям утром я включала телевизор и видела моего сына: он молился за нас, он пел, он стал наконец знаменитым евангелистом. Его отточенные слова убеждения вонзались в сознание. Свои деньги и сборы с программ он использовал на нужды проповедничества.

Однажды утром меня ждал сюрприз: на подиум поднялась и встала рядом с Бартом Синди. Она взяла его под руку, Барт горделиво улыбнулся и объявил:

– Моя сестра и я посвящаем эту песню нашей матери. Мама, если ты сейчас видишь нас, ты поймешь, как много значит эта песня не только для нас двоих, но и для тебя.

Вместе, взявшись за руки, они спели мой самый любимый гимн. А я давным-давно махнула рукой на религию, думая, что это не для меня. Ведь среди верующих было столь много ограниченных, жестоких и фанатичных людей.

И все же слезы потекли по моим щекам. Я плакала. Впервые после смерти Криса я плакала благодарными слезами – и душа моя отошла от страшной опустошенности.

Барт искоренил в себе худшую часть натуры Малькольма и оставил только хорошее. Это для того, чтобы был рожден Барт, цвели бумажные цветы на чердаке.

Чтобы был рожден Барт, горели дома, умерла мать, отец… чтобы был рожден проповедник, который уведет человечество с пути разрушения.

Когда программа Барта заканчивалась, я выключала телевизор. Я смотрела только ее.

Строился мемориал в честь моего Кристофера. Он должен был носить название «Мемориальный раковый центр имени Кристофера Шеффилда».

В Южной Каролине Барт учредил грант для молодых юристов, названный «Грант Бартоломью Уинслоу».

Я знала, что все хорошее, что совершает Барт, он делает в искупление своей вины перед человеком, который был ему лучшим из отцов. И, зная это, я постоянно заверяла Барта, что Крис был бы очень им доволен.

Тони вышла замуж за Джори. Дети обожали ее. Синди быстро стала восходящей кинозвездой и получила голливудский контракт.

Мне же было странно и одиноко жить на этом свете. Я всю жизнь себя отдавала: сначала «моим» близнецам, детям матери, затем – моим мужьям, затем – детям, внукам, и вот впервые я оказалась никому не нужна. Теперь я была лишней на этом свете, как однажды сказал про себя Джори.

– Мама, – как-то раз поделился новостью Джори, – Тони беременна! Ты даже не представляешь, что это для меня значит. Если родится мальчик, мы назовем его Кристофером. Если девочка – Кэтрин. И не возражай: мы все равно сделаем это.

Я молила Бога, чтобы это был мальчик, похожий на моего Кристофера или на моего Джори; и еще более я молила Его, чтобы когда-нибудь Барт встретил женщину, с которой был бы счастлив. И только тогда я поняла, что Тони, в сущности, была права: он искал женщину, похожую на меня, обладающую моими достоинствами, однако без моих слабостей. Но он вряд ли найдет такую, пока перед ним есть живая модель.

– И еще, мама: я выиграл первый приз на выставке акварелей, – продолжал Джори, – так что я на пути ко второй своей карьере…

– Именно это предсказывал твой отец, – ответила я.

Я вспоминала все это, и счастье наполняло мое сердце, пока я поднималась по винтовой лестнице на второй этаж.

Ночью я услышала в звуках ветра свое имя и поняла, что Господь дает мне знак: настал мой час. Ветер дул с гор. Я проснулась, четко зная, что мне делать.

И вот я снова очутилась в этом сумрачном холодном помещении, без мебели, без ковров на полу, с одним лишь кукольным домиком, правда не таким чудесным, как тот, давнишний. Я открыла потайную дверь и начала подниматься все выше, выше, выше по узкой пыльной лестнице… Я начала свой путь на чердак.

Путь, на котором я нашла своего Кристофера… Снова наверх…

Маму нашел на чердаке Тревор. Она сидела в нише, которая могла раньше, очевидно, служить окном – окном той самой школьной комнаты, которую так часто она упоминала в своих воспоминаниях.

Ее прекрасные длинные волосы были распущены, свободно лежали по плечам. Открытые глаза глядели в небо.

Тревор начал рассказывать мне, как она сидела, и я позвал к себе Тони, чтобы она тоже слышала. Прискорбно, что Барт был в это время в турне, иначе бы он прилетел из любой точки мира, услышав, что нужен ей.

– Она не замечала времени, – рассказывал Тревор, – поэтому, наверное, сидела там много дней. Сидела такая задумчивая, будто размышляла над смыслом своей жизни. Но какая грусть в глазах… у меня чуть сердце не разорвалось, когда я ее увидел. Я искал – и неожиданно нашел другую, позабытую лестницу наверх, что была за закрытой дверью. Я зашел и огляделся. Меня первым делом удивило, что перед смертью она, видимо, украшала чердак бумажными цветами…

Я захлебнулся слезами. Слезами запоздалого сожаления, что не смог убедить маму в нужности ее жизни, ее необходимости для нас.

Тревор продолжал:

– Теперь я скажу вам нечто совсем странное, сэр. Ваша мать выглядела там такой молодой, тоненькой, хрупкой – и ее лицо даже после смерти выражало счастье.

Тревор сказал, что, кроме бумажных цветов, он нашел там на стене странные бумажные игрушки: оранжевую улитку и фиолетового червяка.

Мама написала предсмертную записку, которую нашли крепко зажатой у нее в руке.

Есть в небесах сад, который ждет меня. Это сад, который мы с Крисом выдумали себе давным-давно, когда лежали вдвоем на жесткой черной крыше и смотрели на солнце днем и на звезды – ночью.

Теперь он – там, и лишь ветер доносит до меня его голос, шепчущий мне, что там, в небесах, растет лиловая трава…

Они все там – и ждут лишь меня.

Поэтому простите мне, что я устала… слишком устала, чтобы жить. Я долго жила и могу сказать, что в моей жизни всего было поровну: и горя, и счастья. Может быть, кому-то покажется по-иному. Я люблю вас всех. Я люблю Даррена и Дейрдре, я желаю им счастья на всю их жизнь. Я желаю счастья твоему будущему ребенку, Джори.

История Доллангенджеров завершена.

Вы найдете мою последнюю рукопись после моей смерти. Делайте с ней что хотите.

Так мне было предначертано. Мне некуда больше стремиться, кроме как туда. Никто не нуждается во мне более, чем Крис.

Но никогда не думайте, что я не достигла в жизни желаемого.

Может быть, я не стала прима-балериной, которой хотела стать. Не была я и образцовой женой и матерью. Но мне, по крайней мере, удалось убедить одного человека, что у него был превосходный отец.

И твое раскаяние не было слишком поздним, Барт.

Попросить прощения никогда не поздно.

Никогда не поздно.