Заветы предательства

ЗАВЕТЫ ПРЕДАТЕЛЬСТВА

АНТОЛОГИЯ

The Horus Heresy®

Это легендарное время.

Галактика в огне. Грандиозные замыслы Императора о будущем человечества рухнули. Его возлюбленный сын Хорус отвернулся от отцовского света и обратился к Хаосу. Армии могучих и грозных космических десантников Императора схлестнулись в безжалостной братоубийственной войне. Некогда эти непобедимые воины, как братья, сражались плечом к плечу во имя покорения Галактики и приведения человечества к свету Императора. Ныне их раздирает вражда. Одни остались верны Императору, другие же присоединились к Воителю. Величайшие из космических десантников, командиры многотысячных легионов — примархи. Величественные сверхчеловеческие существа, они — венец генной инженерии Императора. И теперь, когда воины сошлись в бою, никому не известно, кто станет победителем.

Миры полыхают. На Исстване V предательским ударом Хорус практически уничтожил три верных Императору легиона. Так начался конфликт, ввергнувший человечество в пламя гражданской войны. На смену чести и благородству пришли измена и коварство. В тенях поджидают убийцы. Собираются армии. Каждому предстоит принять чью-либо сторону или же сгинуть навек.

Хорус создает армаду, и цель его — сама Терра. Император ожидает возвращения блудного сына. Но его настоящий враг — Хаос, изначальная сила, которая жаждет подчинить человечество своим изменчивым прихотям. Крикам невинных и мольбам праведных вторит жестокий смех Темных богов. Если Император проиграет войну, человечеству уготованы страдания и вечное проклятие.

Эпоха разума и прогресса миновала. Наступила Эпоха Тьмы.

ПРИМАРХИ

Джагатай-хан — примарх Белых Шрамов

Хорус Луперкаль — примарх Лунных Волков

ПЯТЫЙ ЛЕГИОН, БЕЛЫЕ ШРАМЫ

Шибан-хан — Братство Бури

Торгун-хан — Братство Луны

Таргутай Есугэй — грозовой пророк

ГРАЖДАНЕ ИМПЕРИУМА

Илия Раваллион — Департаменто Муниторум

Гериол Мьерт — Департаменто Муниторум

Я даже сейчас помню многое из сказанного им, но тогда все мы учились скорее на примерах, чем на словах. Такими нас сделали: мы наблюдали, затем действовали. И наслаждались собственной стремительностью.

Возможно, мы забрались слишком далеко, слишком быстро, но я ни о чем не жалею. Мы оставались верны своей сути, и это спасло нас в решающем испытании.

Я храню немало воспоминаний о нем с тех времен, когда мы были проще и наивнее. Мысли о некоторых событиях, о принятых мною решениях не покидают меня, и это к лучшему.

Из всего, что он произносил или что ему полагалось произносить, только одна фраза по-настоящему запала мне в душу. Он говорил: «Смейся, когда убиваешь».

Если бы кто-нибудь вдруг спросил, что сделало нас теми, кем мы были, если бы мне понадобился для ответа краткий афоризм, я бы вспомнил эти слова.

Но никто никогда не спрашивал. А к тому моменту, как нами озаботились достаточно, чтобы начать поиски, все уже изменилось. В нас внезапно возникла нужда, но не было времени думать о ее причинах.

Я следовал его совету — смеялся, когда убивал. Позволял ледяному ветру трепать мои волосы, подставлял лицо каплям горячей крови. Я мчался далеко, во весь опор, вынуждая братьев догонять меня. Был подобен беркуту — охотничьему орлу, который, свободный от пут, взмывает ввысь у горизонта на воздушных течениях.

Вот кем мы были тогда, вот чем были мы все — минган Касурга, Братство Бури.

Наше название и звание — по нему мы отличали себя от других.

Между собой мы именовались Смеющимися убийцами.

Остальная Галактика пока еще не знала нас.

Мне нравился Чондакс. Эта планета, давшая имя целому звездному скоплению, подходила нашему стилю войны, не то что покрытый магмой Фемус или опутанный джунглями Эпигеликон. Небо ее было огромным и высоким, безоблачным и бледно-зеленым, словно трава рейке. Мы проносились по нему огненными волнами, идущими от посадочных площадок южного полушария к экваториальной зоне. Но, в отличие от всех миров, что я знал тогда или познал с тех пор, Чондакс не менялся. Его поверхность белой пустошью расстилалась во всех направлениях, мерцая в мягком свете трех далеких солнц. Ударив по земле, ты расколол бы ее, будто соляной кристалл.

Там ничего не росло. Припасы нам доставляли с орбиты в громоздких транспортниках. Когда они улетали, когда улетали мы, пустыня смыкалась над выжженными участками и заглаживала их добела.

Она исцеляла себя. Мы почти не оставляли на ней следов, только охотились и убивали. Даже от нашей добычи — зеленокожих, которых мы называли хейн, а другие именовали орками, кинами или крорками, — там не появлялось отметин. Нам не удавалось понять, каким образом они пополняют запасы: прошли месяцы после того, как мы уничтожили последний из примитивных космолетов врага и заперли его на Чондаксе. И всякий раз, когда мы выгоняли чужаков из их поганых гнезд, сжигали их и обращали землю в стекло, ее вновь заметала белая пыль.

Однажды я повел эскадрон далеко на юг, покрывая три сотни километров до каждого заката трех солнц, туда, где мы семь дней бились в свирепой рукопашной, после которой пустыня почернела от крови и гари.

Пролетев там, мы ничего не нашли; ничего, кроме белизны.

Я даже сверился с определителем координат в доспехе. Джучи, усомнившись во мне, говорил, что мы заблудились. Он скалил зубы, сердясь на отсутствие врагов и надеясь, что кто-то из них выжил и затаился, готовый к новым схваткам.

Но я знал, что мы в правильном месте. Видел, что мы попали на планету, которой нельзя навредить, в мир, который стряхивал пролитую нами кровь, очищал следы нашей ярости и вновь становился цельным.

Из этого наблюдения выросла моя любовь к Чондаксу. Позже я поведал о ней братьям, когда мы сидели под звездами и по-простому грели руки у костра, как делали наши отцы на Чогорисе. Они согласились, что Чондакс — хорошая планета, что на ней хорошо вести войну.

Пока я говорил, Джучи терпеливо улыбался, а Бату качал покрытой шрамами головой, но я не обращал на это внимания. Мои братья знали, что им достался поэтичный хан, но чогорийцам подобное не претило. Мне говорили, что в других легионах бывает по-другому.

Есугэй как-то сказал мне, что только поэты могут быть истинными воинами. Тогда я не понимал, что он имеет в виду. Возможно, он говорил именно про меня, а возможно, и нет; у задына арга не потребуешь объяснений.

Но я знал, что, когда мы покинем Чондакс с душами, раскаленными и очищенными смертоубийством, этот мир не запомнит нас. Ни костер, у которого мы согревались, ни его топливо (привезенное с орбиты, как и все прочее) не оставят на нем следов, хотя мы, по старому обычаю, не будем заливать пламя водой или затаптывать, когда придет заря.

Меня приободрила эта мысль.

Мы вновь отправились на север. Вечно в движении, вечно в поиске. Нам это нравилось — долго и безвылазно сидя на одном месте, мы быстро зачахли бы.

Я вел над равнинами мое братство, пять сотен воинов в безупречных доспехах с багряной отделкой. Наши гравициклы бороздили землю, взрыхляли ее, словно плуги. Мы горделиво восседали на них, зная, что лучше всех справляемся с их разрушительной мощью. Когда взошло третье солнце, засияв на чистом небе, в его лучах засверкало наше оружие и вспыхнули надписи на треугольных знаменах отряда. Мы неслись, будто кометы, притянутые к поверхности, расходились над плоской пустыней серебряным клином, торжествующе кричали от радости и славили наше предназначение.

После восхода третьего солнца с Чондакса исчезли тени. Все, что представало нам, казалось сложенным из резко очерченных фрагментов разных цветов. Глядя друг на друга, мы видели мелочи, сокрытые прежде. Мы замечали румянец на загрубелых смуглых лицах и осознавали, насколько стары и как долго ведем эту кампанию; поражались, что чувствуем себя более свирепыми и бодрыми, чем в детстве.

На седьмой день, когда солнца стояли в зените, мы увидели на горизонте орков. Они тоже направлялись к северу, передвигаясь длинными колоннами потрепанных неуклюжих бронемашин, которые выбрасывали тучи копоти. Это и выдало местоположение чужаков.

Как только я разглядел врагов, у меня запело сердце. Мышцы напряглись, глаза сузились, сердцебиение ускорилось. Мои пальцы заныли, стремясь сомкнуться на гуань дао. Благословленная глефа — двухметровая металлическая рукоять, один изогнутый клинок, гениальное творение для ближнего боя — уже много дней не испивала крови. Дух оружия жаждал снова вкусить ее, и я не хотел его разочаровывать.

— Добыча! — взревел я, встречая лицом резкий холодный ветер, и поднялся в седле. Гравицикл взбрыкивал подо мной, пока я всматривался в озаренный солнцами горизонт.

Зеленокожие не развернулись, не приняли бой. Их окутанный дымом конвой по-прежнему рвался вперед, так быстро, как только мог.

Раньше, когда он только привел нас на Чондакс, орки сразились бы с нами. Они бросились бы на нас всей толпой, грузно топая и рыча, брызжа слюной из неровных пастей.

Но не сейчас. Мы уже сломили их дух. Мы гнали чужаков по всему миру, отражали их удары, искореняли и вырезали их. Понимали, что они где-то накапливают силы, пытаются собрать достаточно войск для обороны числом, но даже зеленокожие должны были чуять, что их конец близок.

Я не испытывал к ним ненависти. В те дни я не ведал, что значит «ненавидеть врага». Знал, насколько сильны, хитроумны и находчивы орки, и уважал их за это. В первые дни на Чондаксе они убили многих моих братьев; мы и чужаки учились вместе, узнавали наши слабости, разбирались, как воевать на планете, которая ничем не помогала нам и не обращала внимания на нашу распрю. Зеленокожие умели перемещаться быстро, когда хотели. Не так стремительно, как мы, — ничто во Вселенной не могло сравниться с нами в проворстве, — но они были изворотливы, смекалисты, отважны и яростны.

Возможно, я слишком сентиментален, но мне кажется, что и орки не ненавидели нас. Они ненавидели проигрывать, и это подтачивало их боевой дух, затупляло их клинки — но в них не было ненависти к нам.

Несколькими годами раньше, на Улланоре, дела обстояли иначе. Хейн едва нас не истребили. Они атаковали бескрайней, бесформенной зеленой волной, повергали все и вся, опьяненные своей мощью; столь безоглядный подход к войне казался мне грандиозным и прекрасным. В итоге их одолел Хорус. Тогда Луперкаль и он бились вместе — я видел это издалека, но своими глазами. Именно в тот момент все наконец-то изменилось, и мы сломали хребет чудовища. На Чондаксе нас ждали только жалкие остатки, последние упрямые бойцы империи, что посмела бросить нам вызов и почти взяла верх.

Вот почему я не испытывал ненависти к уцелевшим. Иногда представлял, как вел бы себя, столкнувшись с неодолимым врагом, если бы мог только отступать, слабея после каждой стычки, глядя, как жизненная влага медленно вытекает из моих собратьев, как вокруг нас стягивается удавка.

Я верил и надеялся, что смогу поступить по примеру орков и продолжить сражаться.

Мне не требовалось отдавать приказы братьям — мы уже много раз проделывали такое. Разогнавшись до полной скорости, братство разделилось и охватило колонну с флангов.

Пятьсот блистающих гравициклов с ревом неслись на врага, выстроившись клиньями по эскадронам из двадцати машин. Их моторы оглушительно рычали, их всадники радостно гикали — от такого зрелища бурлила кровь и сердце пело. Мы, великолепные в бело-красно-золотом облачении, разошлись веером над ослепительно яркой пустыней, вздымая за собой песчаные вихри.

До сих пор мы летели на крейсерской скорости, приближаясь к врагу для атаки. Теперь гравициклы набрали полный ход, и наши длинные космы развевались над наплечниками, а клинки блистали в свете солнц.

Мы подлетели вплотную к неприятельским машинам — большим и громоздким, полугусеничным или поставленным на разные колеса. Грузовики раскачивались и виляли, их водители-орки выжимали из хрипящих моторов все, что могли. Струи дыма вырывались из прорех в броневой обшивке. На моих глазах отдельные чужаки садились за орудия и поворачивали турели, целясь в нас из самодельных гранатометов и лучевых установок с закопченными стволами.

Распахивая клыкастые рты, они что-то кричали нам. Я слышал только грохочущий рокот гравициклов, рев ветра и гортанный рык орочьих двигателей.

На наших машинах имелись носовые тяжелые болтеры, но они молчали. Никто из нас не стрелял — быстро сближаясь с чужаками, мы резко поворачивали, чтобы не попасть в их радиус поражения, наблюдали за ними и рассчитывали для себя будущие атаки. Искали слабые звенья, точки, по которым нанесем первый удар.

Эрдени подвел глазомер, и воин подлетел слишком близко. Развернувшись в седле, я увидел, как выпущенная с полугусеничной машины ракета описывает в воздухе безумную спираль и врезается ему в грудь. Взрывом брата скинуло с гравицикла. Быстро удаляясь, я успел заметить, как он врезается в землю, отскакивает и катится дальше в своей тяжелой броне.

Я отметил, что нужно наказать Эрдени, если он выживет.

Затем мы взялись за дело.

Наши машины стремительно рванулись вперед, закладывая виражи и петляя сквозь ураган вражеских залпов. Мы открыли огонь из тяжелых болтеров, ненадолго заглушив рокот турбин отрывистым ревом разрывных снарядов. Врубившись в колонну, мы проносились мимо неуклюжих полугусеничных транспортных средств и сеяли разрушение на своем пути.

Возглавляя клин, я безжалостно подгонял скакуна, свирепо вопил в боевой ярости, увертывался от неприятельских пуль и ракет, чувствовал жестокие толчки болтера, что нес погибель всему передо мною.

Я забылся в жизненности происходящего. В небе стояли солнца, мы неистово сражались в ближнем бою, стиснутые машинами конвоя, чистый ледяной ветер овевал наши доспехи. Никогда не желал для себя чего-то большего.

Вражеская колонна распалась. Сначала мы пробили броню самых медленных грузовиков, и взрывы сотрясли их изнутри, подбрасывая ввысь. Чудовищные машины, получая попадания в тяговые агрегаты, зарывались носами в песок. Прицепы вставали на дыбы, опрокидывались и переворачивались. После взрывов металлические обломки, вращаясь, высоко подлетали над пустыней. Гравициклы стремительно мчались вперед, словно копья, брошенные в круговорот резни.

Сблизившись с выбранной жертвой, я поднялся в седле, и, направляя резвого скакуна движениями ног, выхватил глефу из перевязи на спине.

Девятнадцать моих братьев по минган-кэшику поравнялись со мной, придерживаясь той же траектории. Развернувшись, мы ринулись в атаку через плотный шквал энергетических залпов и цельных снарядов. Со мной был Джучи, и Бату, и Цамьян, и другие — все пригнувшиеся за опущенными носами гравициклов, с огнем в крови и восторгом в глазах.

Моя добыча находилась в середине конвоя — громадная восьмиколесная машина, увенчанная неровным хребтом пушек и гранатометов на турелях. Орудийная платформа была размещена на высокой, но неустойчивой с виду надстройке, по бокам которой свисали пластины трофейной брони, размалеванные в красный и зеленый цвета. Наверху толкались многие десятки орков, как бортовых, так и обычных стрелков. Вся эта конструкция дергалась и подскакивала, громыхая по пустыне вместе с распадающимся конвоем, и две широкие выхлопные трубы на ее задней части изрыгали дым.

Зеленокожие не были ни тупыми, ни медлительными. На нас обрушилась буря шипящих лучей, которые опаляли нам уши и вонзались в песок позади. Мне попали в наплечник, и я резко свернул влево; за моей спиной к земле камнем понесся сбитый гравицикл — вертящееся буйство обломков и размытых языков пламени.

Оттолкнувшись прямо возле машины, я высоко взлетел благодаря могучей броне и приземлился точно на площадку. Пробил собою ограждение, оказался на неустойчивой поверхности и тут же описал кровавую дугу моей гуань дао. Вспыхнуло расщепляющее поле, и за стремительным клинком протянулись мерцающие серебристые полосы.

Я упивался своим мастерством владения глефой. Она танцевала в руках, вертелась и била, выбрасывая орочьи тела с платформы. Прорубаясь через врагов, я крушил их кости и раскалывал доспехи. Зеленокожие отшатывались от меня, спотыкаясь и подвывая.

Я ревел от наслаждения, мои руки и ноги пылали, на плечи мне изливались фонтаны озаренной солнцами крови. Сердца мои колотились, кулаки будто бы летали, а душа воспаряла ввысь.

Рядом оказался крупный орк с левой рукой, изуродованной разрывом болт-снаряда. Он кинулся прямо на меня, опустив голову и протягивая ко мне когти. Также чужак размахивал ржавым секачом.

Метнувшись вперед, гуань дао отняла ему лапу в запястье. Прянув обратно так быстро, что клинок словно бы рассек сам воздух полосой потрескивающей энергии, глефа превратила голову врага в облако крови и осколков кости.

Его тело еще не рухнуло на площадку, а я уже двигался дальше — рубил, крутился, прыгал, увертывался. Братья присоединялись ко мне, перескакивая на платформу с гравициклов. Нам едва хватало места, и убивать следовало быстро.

Джучи прикончил одного из бортстрелков — вонзил клинок в спину твари и размашистым жестом вырвал ей хребет. Бату, атаковав сразу двоих, угодил в переплет и поплатился за ошибку мощным тычком в лицо. Окровавленный подбородок воина дернулся назад, он неловко отступил к краю площадки. Несколько пуль вонзились ему в нагрудник, но не смогли столкнуть вниз.

Не видел, чем закончился его бой, — я уже подбирался к вожаку. Чужак, грузно топая ко мне, спешил начать схватку и нетерпеливо отбрасывал с пути сородичей. Увидев такое, я захохотал; не насмешливо, а весело и одобрительно.

Шкура у вожака оказалась темной, сморщенной из-за сероватых шрамов. Он орудовал двуручным молотом с железным оголовьем, и на оружии рычали циркулярные клинки.

Я отпрыгнул в сторону, и вертящиеся зубцы прошли в пяди от меня. Тут же я вновь подскочил к орку и дважды рубанул его сердито дрожавшей гуань дао. Полетели куски тяжелой брони, но противник не упал.

Он еще несколько раз взмахнул молотом, описывая дуги массивным оголовьем. Я резко пригибался, отступал в сторону и вниз по наклоненной платформе, балансируя с помощью обратных выпадов глефы. Мы двигались взад и вперед, быстро, точно и агрессивно, напоминая танцоров на похоронном обряде.

Вожак, лицо которого исказилось от бешеной ярости, снова выбросил оружие вперед, вложив всю свою безмерную силу в удар наискосок. Молот, дрожа, просвистел в воздухе; попади он в цель, и я бы погиб на Чондаксе, сброшенный с подвижной площадки в пыль, с расколотым доспехом и сломанной спиной.

Но я предвидел этот выпад. Так мы сражались всегда — финтили, заманивали врагов, разъяряли их, вынуждали допустить промах и открыться для атаки. Когда молот пришел в движение, я уже знал, куда он упадет и сколько у меня времени, чтобы уклониться.

Я прыгнул. Глефа блеснула, закрутившись в руках, оборачиваясь вокруг моего изгибающегося тела. Взмыв над полом, я пропустил под собой неуклюжий замах чужака и развернул гуань дао острием вниз, перехватив ее обеими руками.

Тварь ошеломленно подняла глаза в тот самый миг, когда сверкнувший на солнце клинок пробил ее череп. В рвущемся вниз энергетическом поле кости и плоть с хлюпаньем расходились в стороны, обращаясь в кровавую пену.

С лязгом приземлившись на платформу, я вырвал глефу и широко взмахнул ею, разбрасывая по сторонам ошметки мяса. Передо мной рухнул изуродованный труп военачальника; я стоял над ним ровно один удар сердца, держа в руке гудящую гуань дао. Повсюду вокруг звучали боевые кличи моих собратьев и предсмертные крики нашей добычи.

Все сливалось в калейдоскоп воплей, рева, рокота и треска орудий, густых облаков пылающего прометия и жженого смрада от турбин гравициклов.

Я знал, что скоро битва закончится. Я не хотел, чтобы она кончалась. Я желал сражаться дальше, чувствовать, как мощь примарха пылает в моем теле.

— За Великого Хана! — прогромыхав это, я вновь сорвался с места и стряхнул кровь с клинка, озираясь в поисках новых жертв. — За Кагана!

И по всей площадке мне отозвались эхом мои братья, мои возлюбленные братья по мингану, затерянные в чистом и свирепом мире ярости, веселья и скорости.

Мы не улетали, пока не истребили их всех. Когда сражение полностью завершилось, мы обыскали остовы машин и добили еще дышавших чужаков короткими клинками. Покончив с этим, братья облили грузовики их собственным топливом и подожгли. После того как пламя угасло, мы прошлись по кострищу с огнеметами и плазменным оружием, испепелив все куски размером больше человеческого кулака.

С орками нельзя быть слишком осторожным. Они живучи — вполне могут вернуться даже после того, как ты убил их всеми мыслимыми и надежными способами.

Иногда, в прошлые времена, мы вели себя беспечно. Осмотрительность была нам чужда, и это дорого обходилось легиону. Мы старались учиться, работать над собой, помнить, что война не ограничивается славными погонями.

Когда мы отправились обратно на север, песчаные вихри уже начали заметать и разъедать груды обгорелого металла. Все исчезнет, все пропадет, будто сон после пробуждения. Но, возможно, это мы были снами, скользящими над гладкой поверхностью безразличного мира…

Позади остались четверо братьев по мингану, включая Эрдени — развороченная взрывом грудь оказалась для него достаточным наказанием. Мы не сжигали тела павших. Сангджай, наш эмчи,[1] извлек их геносемя и снял с них доспехи. Затем он уложил обнаженных мертвецов на песок, открыв их солнцам и ветрам, а мы забрали с собой их гравициклы и снаряжение.

На Чогорисе смысл подобных обрядов заключался в том, чтобы ночью, под лунами, могли насытиться животные Алтака; у нас на родине ничего не пропадало зря. И, хотя на Чондаксе не было зверей, кроме нас и хейнов, мы следовали давним обычаям даже среди звезд и никогда не отступались от них.

Мы старались учиться, работать над собой, но это ничего не меняло. Наша суть, то, что отличало нас от других, было нашей гордостью — вот что хранило нас вдали от родного мира, оберегало, подобно ладони, прикрывающей пламя свечи. Тогда я думал, что все в легионе разделяют мои чувства. Впрочем, в те дни я во многом ошибался.

Днем позже мы прибыли в точку доставки припасов.

Да, мы еще издалека увидели, как поднимаются и опускаются один за другим громоздкие транспортники. Каждое из этих огромных судов перевозило сотни тонн сухпайков, боеприпасов, запчастей и медпрепаратов; всего, что необходимо подвижной армии во время охоты. Годами раньше, в разгар кампании на Чондаксе, грузовые корабли требовались постоянно, и они непрерывно сновали между носителями на орбите и передовыми базами на поверхности.

— Скоро они будут нам не нужны, — заметил я Джучи, когда мы пролетали мимо снижающегося транспортника, раздутого великана, под которым дрожали волны теплого воздуха от посадочных двигателей.

— Впереди другие поля битв, — ответил он.

— Это не навсегда, — сказал я.

Мы пронеслись мимо взлетных площадок. К тому моменту, как мы достигли главного гарнизонного комплекса, над горизонтом висело только одно солнце, пылающее оранжевым огнем в темно-зеленом небе. Путь нам преграждали тени, что выделялись теплыми оттенками на бледной земле.

Станция пополнения припасов изначально была временной и строилась из модульных узлов. Их должны были поднять обратно на корабли флота после окончания войны за Чондакс. Основательно выглядели только оборонительные вышки, что, ощетинившись орудиями, грозно выступали над внешними стенами, и для их демонтажа потребовалось бы больше времени. На ограду гладкими барханами накатывался белый песок, подтачивая металл и скалобетон: планета ненавидела все, что мы строили на ней. Она вгрызалась в стены, разъедала их, пыталась стряхнуть мелкие фрагменты постоянства, которые мы вбили в ее вечно изменяющийся покров.

Братья поставили гравициклы в ангарах оружейной, и я сразу же приказал им отправиться в казармы, чтобы не тратить зря скудное время, отведенное на отдых. Они выглядели вполне довольными — наша выносливость громадна, но не безгранична, а охота продолжалась долго.

Сам я пошел искать начальника гарнизона. Уже опустилась ночь, но пыльные улицы временного поселения бурлили деятельностью. Погрузчики ездили между пакгаузами, заполненными воинским снаряжением и ящиками припасов, суетливые сервиторы метались из мастерских к стоянкам техники, бойцы вспомогательных частей в цветах Пятого легиона почтительно кланялись, когда я проходил мимо.

Начальника я обнаружил в скалобетонном бункере, у самого центра комплекса. Как и все прочие смертные, он носил защитную одежду и дыхательную маску — атмосфера Чондакса была слишком холодной и разреженной для обычных людей, только мы и орки обходились в ней без спецоснащения.

Пригнувшись, чтобы войти в его личный кабинет, я обратился к нему по должности.

Офицер поднялся из-за стола и склонил голову, неловкий в своем комбинезоне.

— Хан, — его голос глухо звучал из динамика шлема.

— Есть новые приказы? — спросил я.

— Да, господин, — он протянул мне инфопланшет. — Планы пересмотрены, наступление ускорят.

Я посмотрел на экран устройства, где поверх карты зоны боевых действий светились строчки текста. Символы отступающих вражеских отрядов стягивались к одной точке на северо-востоке. За ними следовали отметки, что обозначали позиции братств Пятого легиона. Я с удовольствием отметил, что мой минган находится на передовом краю окружения.

— Он будет участвовать? — уточнил я.

— Господин?

Тут я пристально взглянул на офицера.

— А-а, — он сообразил, о ком идет речь. — Не могу знать. У меня нет данных о его местонахождении. Кэшик[2] держит все при себе.

Я кивнул; этого следовало ожидать. Спрашивал только потому, что меня сжигало желание снова увидеть его в битве, на сей раз вблизи.

— Отбудем, как только сможем, — сказал я и выдавил улыбку, чтобы не показаться излишне бесцеремонным. — Если дела пойдут хорошо, мы, возможно, первыми окажемся рядом с ним.

— Возможно, — согласился начальник гарнизона. — Но вы будете не одни. Вас объединяют с другим братством.

Я вздернул бровь. Все время, проведенное на Чондаксе, мы действовали сами по себе. Порой, отправляясь на охоту, целыми месяцами не получали припасов и новых распоряжений, странствовали по бесконечной равнине, полагаясь лишь на собственные силы. Мне нравилась такая свобода; она нравилась всем.

— Для вас имеются развернутые приказы под грифом секретности, — продолжил офицер. — Многие братства соединяют для проведения завершающих налетов.

— Так кто же достался нам? — поинтересовался я.

— Я не владею такой информацией. Имею только координаты места встречи. Прошу извинить, но нам многое нужно обработать, а некоторые сводки от флотского командования… не слишком подробны.

В это я мог поверить, поэтому не винил человека за столом. Наверное, моя улыбка стала шире, поскольку он, казалось, немного расслабился.

Мы всегда были беспечными. Мы не заботились о подробностях.

— Тогда надеюсь, что их хан знает, как держаться в седле, — только и сказал я. — Иначе ему за нами не угнаться.

Вскоре мы встретились с ними.

После отдыха и ремонта машин мое братство без происшествий мчалось к северо-востоку. Нам заменили немало гравициклов, другие были восстановлены сервиторами оружейной, и турбины их звучали чище, чем прежде. Мы и так гордились своим внешним видом, однако за недолгий перерыв между заданиями еще успели и немного оттереть с брони въевшуюся грязь. Теперь наши доспехи ослепительно сияли под тройным солнцем.

Я понимал, что братья мои не знают покоя. Их терпение таяло с каждым долгим километром по сверкающим белым пескам под бледно-изумрудным небом, они все истовее выискивали следы добычи на пустом горизонте.

— Чем же займемся, когда убьем их всех? — спросил Джучи, несшийся рядом со мной. Он небрежно правил гравициклом, позволяя ему рыскать и взбрыкивать на встречном ветру, словно живому скакуну. — Что будет дальше?

Я пожал плечами. Мне почему-то не хотелось это обсуждать.

— Мы никогда их всех не перебьем, — вмешался Бату, на лице которого еще виднелись фиолетовые синяки после битвы на платформе. — Если они закончатся, я сам новых нарожаю!

Джучи расхохотался, но его смех прозвучал чуточку напряженно, неестественно.

Братья уклонялись от непростой темы, но все мы знали, что она никуда не пропадает, вечно проскальзывает в наших шутках и разговорах. Никто не ведал, что ждет нас после окончания Крестового похода.

Он никогда не рассказывал нам о своих замыслах. Возможно, в кругу личных советников он так же тихо делился своими сомнениями, хотя мне сложно представить, чтобы у него были сомнения, чтобы в его мыслях возникало хоть что-то отдаленно похожее на неуверенность. И, какое бы будущее ни ожидало нас после окончания войны, я верил, что он найдет для нас место в новом мире, как делал это всегда.

Быть может, Чондакс просто действовал нам на нервы. Там мы иногда казались себе недолговечными, преходящими созданиями. Мы чувствовали себя так, словно оторвались от корней, и, что странно, уже не могли опереться на наши старые догмы.

— Вижу! — крикнул Хасы, вырвавшийся вперед. Он стоял в седле, и его длинные волосы струились на ветру. — Вон там!

Тогда и я заметил над пустыней белые клубы, которые подняли машины, движущиеся на высокой скорости. Облако ничем не походило на выбросы орочьего конвоя — оно было слишком четким, слишком чистым и перемещалось слишком быстро.

Я вздрогнул от беспокойства, но тут же взял себя в руки. Причины тревоги крылись в моей гордости, нежелании делить с кем-то командование, недовольстве полученным приказом.

— Ну ладно, поглядим, кто они такие и что у них за безымянное братство, — с этим я изменил курс, направляя гравицикл в сторону песчаного шлейфа. Незнакомцы замедляли ход, разворачивались для встречи с нами.

Чтобы поприветствовать моего визави, я спешился. Он поступил так же. Наши воины ждали чуть позади, лицом друг к другу, по-прежнему восседая на гравициклах с работающими вхолостую моторами. Его соединение, как мне показалось, равнялось моему по численности — пятьсот всадников или около того.

Он был выше меня на ладонь, без шлема, с бледной, а не темной кожей, квадратным подбородком и толстой жилистой шеей. Волосы он стриг очень коротко, а длинный ритуальный шрам на левой щеке, вздутый и яркий, явно нанесли в ранней зрелости. Черты лица у него были плавными, а не резкими, к которым я привык.

Значит, терранин. Мы, чогорийцы, в большинстве своем обладали смуглой кожей, черными, как сажа, длинными космами, и худощавыми длинными телами с бугристыми мускулами, хорошо заметными даже до возвышающих имплантаций. Подобной схожестью, как обнаружилось, мы были обязаны давно забытым предкам — первым колонистам. Терране, призванные в легион из колыбели человеческой расы задолго до того, как Крестовый поход достиг Чогориса, заметнее разнились между собой. Одни из них выделялись кожей цвета обугленных поленьев, другие соперничали в бледности с нашей броней.

— Хан, — поклонился он.

— Хан, — ответил я.

— Меня зовут Торгун, — произнес он на хорчине. Ничего удивительного: легион говорил на этом наречии уже сто и двадцать лет, с тех пор как Повелитель Человечества явил себя пред нами. Терране быстро приняли новый язык, стремясь таким образом сблизиться с вновь найденным примархом. Им легче давалась наша речь, чем готик — нам. Не знаю, отчего так происходило.

— Меня зовут Шибан, — сказал я, — из Братства Бури. Как узнают вас?

Торгуй замешкался на секунду, словно вопрос показался ему невежливым или странным.

— По Луне, — произнес он.

— По какой луне? — уточнил я, поскольку собеседник использовал неопределенный термин на хорчине.

— У Терры только одна луна, — пояснил хан.

«Разумеется!» — мысленно укорил я себя и снова поклонился, желая придерживаться взаимной вежливости, несмотря на все возможные различия между нами.

— Тогда для меня честь сражаться рядом с тобой, Торгун-хан, — произнес я.

— Это честь для меня, Шибан-хан, — сказал он.

Вскоре мы снова двинулись в путь. Наши братства летели параллельно друг другу, сохраняя боевые порядки, в которых действовали до объединения. Мои воины заняли позиции в клиньях, его легионеры мчались в свободном строю. Не считая этого, мы практически не различались между собой.

Мне нравится думать, что я с самого начала заметил какие-то мелкие несовпадения, неуловимые отличия в том, как они управляли гравициклами или держались в седлах, но, по правде, я не уверен в этом. Они были столь же умелыми, сколь мы, и выглядели такими же смертоносными.

По моему предложению я и мой минган-кэшик смешались с командным отрядом Торгуна. Я твердо решил, что нам следует немного узнать друг друга перед началом сражения. Беседуя на ходу, мы перекрикивали рокот турбин, но не включали воксы, наслаждаясь мощью собственных голосов. Для меня это было естественно, но терранин поначалу чувствовал себя неловко.

Равнина стремительно уносилась из-под могучих гравициклов, взметавших над ней клубы белой пыли, и наш разговор понемногу оживал.

— А где ты был во время Улланора? — спросил я.

Кисло улыбнувшись, Торгуй покачал головой. К тому времени Улланор уже превратился в знак почета для легионов, что бились там. Если ты не дрался на нем, требовалось объяснить, почему.

— На Хелле, приводил ее к Согласию, — ответил хан. — До этого, впрочем, нас по обмену придавали Лунным Волкам, так что я видел, как они сражаются.

— Лунные Волки, — уважительно кивнул я. — Достойные воины.

— Мы многое переняли у них, — продолжил Торгуй. — У Шестнадцатого интересные идеи насчет военного дела, которые нам стоит изучить. Я стал приверженцем системы обмена — легионы слишком отдалились друг от друга. Особенно наш.

Меня удивили такие слова, но я постарался не выдать этого. Как мне думается, Торгуй понимал все неверно — если кто и был виноват в изоляции Пятого легиона, то лишь те люди, которые пренебрегали нами, отправляли на окраины. Почему бы еще мы оказались на Чондаксе с задачей истребить остатки империи, что давно уже не угрожала Крестовому походу? Взялись бы за такую работу Лунные Волки, или Ультрамарины, или Кровавые Ангелы?

Но я не сказал этого вслух.

— Уверен, что ты прав, — произнес я.

Тогда терранин подлетел ближе ко мне, и между нашими гравициклами осталось меньше метра.

— Когда ты спросил меня о нашем обозначении, я замешкался, — напомнил он.

— Не заметил такого, — ответил я.

— Извини меня. Я поступил невежливо. Просто… мы уже давно не пользовались такими названиями. Ну, знаешь, как это бывает, — мы слишком долго оставались сами по себе.

Я тревожно смотрел Торгуну в глаза, не до конца понимая, что он имеет в виду.

— Ты не был невежливым.

— Мои люди редко именуют меня «ханом». Большинство предпочитают «капитана». И мы привыкли называться Шестьдесят четвертой ротой Белых Шрамов. Когда используешь эти термины, легче общаться с другими легионами, где они тоже в ходу. На миг я забыл наше старое обозначение, вот и все.

Не знаю, поверил я ему или нет.

— Почему именно Шестьдесят четвертая? — уточнил я.

— Такой номер достался.

Больше я ничего не выяснял. Не спрашивал, кто выбрал этот номер или почему. Возможно, напрасно. Но я никогда серьезно не интересовался подобными вещами. Меня занимали только практические стороны войны, текущие проблемы и насущные требования.

— Называй себя, как хочешь, — с улыбкой сказал я, — только убивай хейнов. Остальное меня не волнует.

После этого Торгуй явно успокоился, как будто некий секрет, который он боялся раскрыть, оказался в итоге чем-то незначительным.

— Так что же, он будет с нами? — спросил терранин. — В самом конце?

Отведя взгляд, я посмотрел на горизонт впереди. Там ничего не было — только ровная линия яркой холодной пустоты. Но где-то вдали орки собирались для схватки с нами, для последней битвы за планету, которую они уже проиграли.

— Надеюсь, — честно ответил я. — Надеюсь, что он там.

Затем я быстро глянул на Торгуна, вдруг обеспокоившись, что он может с презрением отнестись к моим чувствам, увидеть в них нечто забавное.

— Но наверняка знать нельзя, — добавил я так беспечно, как только мог. — Он неуловимый, все о нем так говорят.

Я улыбнулся снова, теперь уже самому себе.

— Неуловимый, словно беркут. Все они так говорят.

Впервые я увидела Улланор с жилой палубы флотского транспортника «Выборщик XII». Прошло всего три месяца с окончания кампании, и орбитальное пространство еще кишело боевыми звездолетами. Мы быстро снизились между этими громадными великанами, зависшими в космосе, и темная дуга планеты выросла в иллюминаторах реального обзора.

Странное было ощущение — наконец-то посмотреть своими глазами на мир, который так долго занимал все мои мысли. Я могла бы без запинки назвать любые цифры, касающиеся Улланора: сколько миллиардов солдат доставили туда, на скольких миллионах десантных судов; сколько контейнеров с припасами перевезли на поверхность, на скольких грузовых кораблях; сколько потерь мы понесли (точно) и скольких ксеносов убили (оценочно). Мне были известны факты, не ведомые почти никому в Армии. Среди них имелись и совершенно бесполезные — например, из какого сорта пластали изготавливают стандартные ящики для сухпайков, — и неописуемо важные, вроде того, за какое время эти ящики попадают на передовую.

Некоторые из этих сведений останутся со мной навсегда. Как мне представляется, другие люди сожалеют, что не могут запоминать информацию; я сожалею, что не могу забывать ее.

В молодости я считала свой эйдетический дар проклятьем. Но затем оказалось, что мои способности ценны для Имперской Армии. Благодаря ним я добралась до генеральского звания, став при этом одним из множества серых, безликих, невоспетых людей — винтиков военной машины. Нас редко восхваляли после окончания боев, а во время кампаний издерганные войсковые командиры постоянно срывали на нас злость. При этом без нашего участия не состоялась бы ни одна славная победа. Войны ведь не случаются по прихоти солдат — их планируют, организовывают, обеспечивают для них подвоз припасов и живой силы.

Какое-то время мы были Корпусом Логистики, затем — отделом в административном управлении Космофлота, после чего нами недолго руководили люди Малкадора. Лишь незадолго до назначения магистра войны нас выделили в отдельный департамент, что дало нам все очевидные бюрократические преимущества.

«Департаменто Муниторум». Угрюмое название для необходимой службы.

Конечно, не обходилось и без ошибок. Возникала путаница с планетарными координатами, легионы получали не подходящее им снаряжение. Однажды даже вышло так, что на противоположных сторонах Галактики у нас действовали два экспедиционных флота с одинаковыми номерами…

Я попробовала расслабиться в тесном кресле, чувствуя, как судно трясется при входе в атмосферу. Мне не хотелось думать о том, что начнется после приземления, и я попыталась отвлечься, уставившись в иллюминатор.

Поверхность Улланора выглядела истерзанной. Над ней мчались темные облака, рваные и растрепанные, будто проволочный войлок. Земля представляла собой складчатую массу теснин и ущелий, что змеились по континентам. Сверху они напоминали крошечные мозговые извилины.

Лишь на одном участке планеты царил порядок. Перед отлетом знакомые механикумы рассказали мне, что было сделано с развалинами крепости Уррлака, но тогда я немного усомнилась — они любили хвастаться тем, как умеют изменять миры, к которым им удается приложить аугментические руки.

Теперь, глядя на итог их труда, я верила каждому слову техножрецов. Мне открылась дорога для триумфальной процессии, скалобетонный шрам в сотни километров длиной. Затем возникла церемониальная площадь; сколько в ней, две сотни квадратных километров? Вдвое больше? Сквозь просветы в тучах она блистала, подобно отполированному черному дереву. Эту колоссальную каменную равнину создали с единственной целью: предоставить Императору достойное место для празднования его победы.

«Человечество — это просто нечто», — подумала я в тот миг. Собственными силами мы достигли беспредельных возможностей.

Когда челнок спикировал к облачному покрову, у меня закружилась голова, и я отвернулась.

Мне было известно, что Императора давно нет на Улланоре; говорили, что он вернулся на Терру. Также я знала, что магистр войны — как мы только привыкали его называть — пока находится на борту своего флагмана, но было непонятно, насколько еще он задержится. А жаль, потому что в ином случае мы могли бы спланировать пополнение запасов для Шестьдесят третьей экспедиции, но примарха не заставишь отчитываться о деталях. Особенно этого примарха.

В любом случае мое задание не касалось магистра войны. Оно имело отношение к одному из его братьев, о котором я почти ничего не знала, даже по слухам. Известен он был многими особенностями, в том числе тем, что за ним нелегко уследить.

И мне это заранее не нравилось. Не хотелось думать, что придется целыми неделями ждать аудиенции, а перспектива вообще ее не получить совершенно не привлекала.

Закрыв глаза, я почувствовала, как содрогается корпус транспорта.

«Чего только не сделаешь ради Императора», — сказала я себе.

Гериол Мьерт выглядел изнуренным, словно не спал несколько дней. Его темно-зеленый мундир измялся, а мешки под глазами будто обвели чернилами.

Он пригласил меня во временную штаб-квартиру, одарив неуверенным, чуть остекленевшим взором человека, которому просто необходимо прикорнуть.

— Впервые на Улланоре, генерал? — спросил Гериол, пока мы поднимались по лестнице в его личный кабинет.

— Да, — ответила я. — И пропустила всю войну.

Мьерт издал усталый смешок.

— Как и все мы, кто еще держится на ногах, — произнес он.

Его комната оказалась скромной стальной коробкой, опиравшейся на колонну модульных административных помещений (по знакам, выдавленным на стенах, я решила, что блоки изготовлены на Терре). Мы были далеко от места, где проходила инаугурация магистра войны, но через окна я все же рассмотрела очертания грандиозных башен на горизонте. Несколько одиноких титанов еще бродили по громадной каменной площадке, и их колоссальные силуэты казались размытыми за стелющимися облаками.

Я начала мысленно фиксировать их типы — «Владыка войны», «Разбойник», «Немезида» — и заставила себя прекратить.

— Ну, как у вас дела, полковник? — усевшись на металлический стул, я закинула ногу на ногу.

Гериол сел напротив меня и пожал плечами.

— Понемногу становится легче. Думаю, мы можем гордиться собой, учитывая обстоятельства.

— Согласна, — отозвалась я. — Куда вас направляют дальше?

— Отдыхать, — улыбнулся Мьерт. — Почетная отставка, потом домой, на Таргею.

— Поздравляю, вы это заслужили.

— Благодарю вас, генерал.

Я немного завидовала Гериолу. Он исполнил свой долг и отбывал, когда все шло хорошо. Мне оставалось прослужить еще несколько лет, и я почти не представляла, чем именно буду заниматься в это время. По всем уровням армии ходили слухи о масштабной демобилизации. У нас ведь, как-никак, заканчивались еще не покоренные миры.

Не то чтобы меня не привлекала пенсия. Мои коллеги уже выходили в отставку, и я видела, как можно жить после окончания сражений. И мне не хотелось вечно гнуть спину над цифрами: сама идея бесконечной службы, что завершается лишь в смерти, казалась мне почти невыносимо удручающей.

— Значит, вы хотите разобраться в Белых Шрамах, — Мьерт откинулся на спинку стула.

— Мне сказали, что вы тут знаете о них больше всех.

Он снова рассмеялся, теперь цинично.

— Вероятно. Но не думайте, что «больше всех» означает «много».

— Расскажите, что вам известно, — произнесла я. — Мне все пригодится.

Полковник скрестил руки на груди.

— Взаимодействовать с ними было кошмаром, — заявил он. — Кошмаром. В основном тут воевали Лунные Волки, и они вели себя чудесно. Делали именно то, что говорили. Извещали нас обо всем, направляли разумные запросы. Шрамы… ну, я никогда не знал, где они или что им нужно. Когда они наконец-то появлялись, то дрались очень, очень здорово, но мне что с того? На тот момент у меня уже резервные батальоны сидели без провизии, а в половине сектора склады ломились от невостребованного снаряжения.

Гериол тряхнул головой.

— Они раздражают всех. Никого не слушают, ни с кем не советуются. Уверен, из-за этого погибали люди.

Затем Мьерт искоса взглянул на меня.

— Вы поэтому здесь? — спросил он. — Поэтому хотите встретиться с ним?

— Только факты, пожалуйста, — терпеливо улыбнулась я.

— Виноват. По слухам, у Шрамов нет тесных связей с другими легионами. Они не то чтобы враждебны им, просто… не близки. Сохраняют много старых обычаев Мундуса Планус.[3]

— Чогориса.

— Как угодно. В любом случае, это странный мир. И Шрамы не используют стандартную систему званий. У них даже нет регулярных рот, одни «чего-то там Орла» или «того-то там Копья». Можете представить, как тяжело координировать их усилия с остальными.

— Что насчет их примарха? — уточнила я.

— Мне ничего не известно. В буквальном смысле ничего. Другие зовут его Ханом, но всех капитанов Белых Шрамов называют ханами, так что это не помогает. Даже не знаю, где он сражался в последней битве. Говорят, его видели на балконе с остальными примархами, когда здесь был Император, но сложно найти достоверные сведения о том, что происходило до этого.

Мьерт улыбнулся себе с видом человека, который слишком долго справлялся с невыполнимыми задачами, но скоро освободится от них.

— И они одержимы этикетом, — добавил он. — Этикетом! Когда встречаешься с ними, будь любезен выучить и правильно использовать все их титулы. А они разузнают все твои. Если носишь церемониальное оружие, какое угодно, Шрамы и о нем попросят рассказать.

У меня не было никакого церемониального оружия. Я вела слишком организованную, слишком пунктуальную жизнь, чтобы возиться с древними мечами. Мне на миг пришло в голову приобрести какой-нибудь клинок.

— Что скажете о грозовых пророках? — спросила я.

— У них своя роль, просто мы не знаем, какая именно. Есть разные теории: что они обычные библиарии и что они нечто совершенно иное. Поговаривают, что Магнус Красный высоко их ставит. А может, и нет.

Гериол развел руками, признавая поражение.

— Видите? Безнадежное дело.

— Тот грозовой пророк, с которым вы устроили мне встречу, — начала я, — он в высоком чине? Хан прислушивается к нему?

— Надеюсь, что так. Его было довольно непросто отыскать, пришлось подергать за кое-какие ниточки. Только не вините меня, если он вас не устроит, — мы честно сделали все, что могли.

Я не то чтобы утопала в информации.

— Не сомневаюсь, полковник, — ответила я. — Будем делать, что должно, и надеяться на лучшее. Или у вас есть еще что добавить?

Мьерт взглянул на меня с легким озорством.

— Возможно, вы заметили внешнее сходство Шрамов с Шестым легионом, Волками Фенриса. Ну, знаете, варварские штучки… — он закатил глаза. — Предупреждаю, не поднимайте эту тему. Мы на ней уже обжигались. Их такое сравнение сильно коробит.

— Почему?

— Не знаю. Может, завидуют? Но, серьезно, молчите об этом.

С каждым новым клочком неясной информации грядущая встреча виделась мне во все более мрачном свете. Мне нужно было больше сведений, и детальных. Я жила подобными мелочами.

— Так и сделаю, полковник. Спасибо, что помогли мне.

Взяв краулер — РТ-56 производства Авгии, модификация «Энияд», судя по отпечатку траков, — я отправилась с триумфальной равнины в окружающие пустоши. Мне было жарко и неудобно, на зубах скрипел песок, и никак не удавалось спастись от пронизывающего все вокруг смрада орочьих спор.

Как и предостерегал Мьерт, чогориец не облегчал мне поиски. Я не считала, что Шрам умышленно запутывает меня, просто его совершенно не волновало, наткнусь я на него вообще или нет. Его сигнал то вспыхивал, то угасал — пеленг блокировали плотные ряды пологих скал вокруг краулера. В общей сложности поездка заняла у меня больше четырех часов и сорока пяти минут.

Перед тем как вылезти из машины, я, насколько могла, привела себя в порядок — пригладила седеющие волосы, расправила складки на парадной форме. Возможно, следовало постараться лучше. Я никогда особо не переживала о том, как выгляжу, и с возрастом это стало заботить меня еще меньше.

Уже поздно что-то менять. Глотнув теплой воды из фляги, я немного смочила вспотевший лоб.

Грозовой пророк наверняка заметил нас, но все равно продолжил стоять высоко на склоне длинного хребта, куда из-за крутизны не мог подняться краулер. Оставив машину у основания гряды, я впервые с момента прибытия ступила на истинную, песчаную поверхность Улланора.

— Оставайтесь здесь, — велела я экипажу и вооруженной охране, которую выделил мне Гериол. Личная безопасность меня почти не беспокоила, и я боялась нечаянно оскорбить Шрама, приведя к нему толпу.

Потом начала карабкаться в гору. Я была не в идеальной форме: неоткуда взять закаленное в битвах тело, когда годами заполняешь отчеты в подвалах Администратума, а об омолаживающих процедурах я не помышляла.

Мне было интересно, что подумает Шрам, когда увидит меня — худощавую женщину с суровым лицом и в генеральском мундире. Поднимаясь, я снова вспотела, а разглаженная униформа опять собралась складками. Наверное, он посчитает меня чересчур субтильной или даже смешной.

Добравшись до верха, я оступилась. Нога поехала на сыпучем щебне, и я чуть не упала на камни. Выбросила вперед правую руку, пытаясь уцепиться за гребень скалы, но вместо него мои пальцы коснулись латной перчатки. Меня надежно схватили за кисть.

Вздрогнув, я подняла голову и встретила взгляд двух золотых глаз на смуглом, словно дубленом лице.

— Генерал Илия Раваллион из Департаменто Муниторум, — обладатель лица вежливо наклонил голову. — Будьте осторожны.

Я сглотнула слюну и крепко стиснула его руку.

— Спасибо. Обязательно.

Чогорийца звали Таргутай Есугэй. Он представился, как только я отряхнулась от пыли и сумела отдышаться. Мы стояли вдвоем на хребте, и во всех направлениях от нас расходились ущелья и сухие балки Улланора, образуя лабиринт горелых скал и мелких камней. Над нами плыли темные облака.

— Так себе мир, — заметил Белый Шрам.

— Теперь — да, — согласилась я.

По голосу он ничем не отличался от легионеров, с которыми я встречалась прежде. У него был такой же низкий, звучный, приглушенный бас, что доносился из бочкообразной груди, подобно всплескам сырой нефти о стенки глубокого колодца. Я знала, что при желании космодесантник может ужасающе громко кричать, но тогда его речь необычайно успокаивала меня на этом кладбище разрушенной планеты.

Он был ниже некоторых виденных мною легионеров. Несмотря на доспех, Есугэй показался мне поджарым; у него было жилистое, сухопарое тело, обтянутое загрубелой на солнце кожей. Бритую голову Таргутая венчал длинный чуб, змеившийся вниз по шее. Виски его были расчерчены татуировками, значения которых я не разобрала. Рисунки выглядели как буквы какого-то неизвестного мне языка. В руке воин держал посох с навершием-черепом, а над плечами его доспеха вздымался поблескивающий кристаллический капюшон.

В сетке его ритуальных шрамов выделялась широкая зазубренная отметина на левой щеке, которая начиналась чуть ниже глазницы и шла почти до подбородка. Я понимала, что она означает, — этот обычай очень долго оставался единственным фактом, известным мне о чогорийцах. Они сами вырезали такие фигуры после принятия в легион, создавали шрамы, давшие Пятому его имя.

Глаза Есугэя казались золотыми, с почти бронзовыми зрачками и бледно-желтыми белками. Такого я не ожидала. Не знала, все ли Белые Шрамы выглядят так или только он.

— Вы сражались в этом мире, Илия Раваллион? — спросил грозовой пророк.

Он говорил на готике нескладно, с тяжелым гортанным акцентом. Этого я тоже не ожидала.

— Нет, — ответила я.

— Что вы делаете здесь?

— Меня направили просить аудиенции у Хана.

— Знаете, сколько он их дает?

— Нет.

— Немного, — сообщил Таргутай.

При этом по его смуглым губам скользнула полуулыбка. Всякий раз, когда он веселился, его кожа собиралась в морщинки у глаз. Судя по всему, Есугэй улыбался охотно и часто.

Во время наших первых бесед я не могла определить, играет он со мной или общается серьезно. По обрывистым фразам чогорийца сложно было определить его настрой.

— Я надеялась, господин, что вы посодействуете мне.

— Значит, вы хотите говорить не со мной, — сказал Шрам. — Используете меня, чтобы попасть к нему.

Я решила не лгать.

— Это верно.

Таргутай усмехнулся. Звук вышел резким, жестким, словно высушенным на ветру, но с нотками юмора.

— Хорошо, — произнес легионер. — Так я… посредник. Мы, задын арга, это и делаем — передаем от одного к другому. Между планетами, вселенными, душами — все едино.

Напряжение не отпускало меня. Я еще не понимала, хорошо ли идут дела. Очень многое зависело от встречи, которую мне приказали организовать, и скверно было бы вернуться с пустыми руками. По крайней мере, Есугэй беседовал со мной, и я сочла это хорошим знаком.

В ходе разговора я постоянно отмечала детали и машинально сохраняла их в памяти. Ничего не могла с собой поделать.

«У него броня типа II. Признак консерватизма? Череп на посохе идентификации не поддается; несомненно, принадлежал чогорийскому животному. Лошадиный? Позже уточню у Мьерта».

— Если вам дадут аудиенцию, — поинтересовался Таргутай, — что вы скажете?

Я страшилась именно этого вопроса, при всей его неизбежности.

— Простите, господин, но это только для ушей Хана. Нужно обсудить отношения между Пятым легионом и Администратумом.

Есугэй проницательно взглянул на меня.

— А что вы скажете, если я прямо сейчас залезу вам в мысли и найду ответ там? Не думайте, что вы закрыты от меня.

Я застыла. Несомненно, грозовой пророк мог совершить то, о чем говорил.

— Попытаюсь остановить вас, если смогу, — ответила я.

— Хорошо, — Таргутай снова кивнул. — Если что, не волнуйтесь, не буду так делать.

Он снова улыбнулся мне, и, совершенно неожиданно, я понемногу начала расслабляться. Странное дело, учитывая, что надо мной возвышалась бронированная, генетически усовершенствованная, психически одаренная машина для убийств.

«Удивительно плохо говорит на готике. В этом причина их неудовлетворительного общения с центром? Ожидался талант к языкам; возможно, стоит пересмотреть».

— Меня восхищают упорные, генерал Раваллион, — продолжил Есугэй. — Вы настойчиво старались отыскать меня здесь. С самого начала вы действовали напористо.

Что это значит? Не ожидала, что грозовой пророк будет изучать меня. Но, подумав так, я тут же выругала себя: ты что же, действительно считала их дикарями?

— Мы знаем вас, — говорил дальше Таргутай. — Нам нравится то, что мы видим в вас. Но мне интересно, как много вы знаете о нас? Понимаете ли, во что ввязались, заимев дела с Белыми Шрамами?

В его улыбке впервые мелькнуло нечто, похожее на угрозу.

— Нет, — сказала я. — Но я могу научиться.

— Возможно.

Отвернувшись, Есугэй окинул взглядом закопченные окрестности. Он молчал, я почти не осмеливалась дышать. Мы стояли рядом, скованные безмолвием, под несущимися в вышине облаками.

Так прошло немало времени, прежде чем Таргутай заговорил вновь.

— Некоторые проблемы сложны, большинство — нет, — произнес он. — Хан дает немного аудиенций. Почему? Мало кто просит.

Он повернулся обратно ко мне.

— Посмотрим, что я смогу сделать. Не покидайте Улланор. Будут хорошие вести — найду способ связаться с вами.

— Спасибо вам, — сказала я, пытаясь скрыть облегчение.

Грозовой пророк почти снисходительно взглянул на меня.

— Еще рано благодарить, — возразил он. — Я же только сказал, что попробую.

В его золотых глазах отплясывали искорки глубокого яростного веселья.

— Говорят, что он неуловимый. Вы часто будете слышать такое. Но внемлите: он не неуловимый, он всегда в центре. Где он — там центр. Будет казаться, что он разорвал круг, отошел к самому краю, но в самый последний момент вы увидите, что мир явился туда за ним, а он ждал этого с самого начала. Понимаете меня?

Я встретила его взгляд.

— Нет, хан Таргутай Есугэй из задын арга, — ответила я, придерживаясь правила о честности и надеясь, что не перепутала титулы. — Но я могу научиться.

Тогда мне было шестнадцать лет. Но чогорийских лет, а они коротки. Родись я на Терре, мне было бы двенадцать.

Иногда мне думается, что наш мир вынуждает нас вырастать поспешнее: времена года стремительно теснят друг друга, и мы быстро учимся выживать. На высоком Алтаке погода очень неустойчива, мороз внезапно сменяется палящим солнцем, и поэтому тебе нужны проворные ноги. Ты должен понимать, как охотиться, как находить пищу, как отыскивать или строить укрытия. Обязан разбираться в запутанных, изменчивых взаимоотношениях множества кланов и народов.

Но, возможно, мы росли недостаточно быстро. После того как Повелитель Человечества явился пред нами, мы обнаружили, что сильны своей воинской наукой, основанной на скорости и мастерстве бойца. Тогда нам не хватило терпения поразмыслить о наших слабостях. На них указали нам другие, и к тому времени уже поздно было что-то менять.

До Его прилета я не ведал, что есть другие планеты, населенные другими людьми с другими обычаями и нравами. Я знал лишь одно небо и одну землю, и оба они казались мне бесконечными и вечными. Теперь, когда я видел другие земли и выступал на войну под диковинными небесами, мне часто вспоминается Чогорис. Он умалился в моем воображении, но стал еще более драгоценным. Я хочу вернуться туда. Мне неизвестно, будет ли это когда-нибудь возможно.

Минуло больше века с тех пор, как я был ребенком. Мне стоило проявить большую мудрость, отказаться от воспоминаний, но никому не дано отрешиться от своего детства. Оно вечно остается с нами, шепчет нам, напоминает о путях, что мы избрали.

Мне следует быть мудрее и не слушать, но я поступаю наоборот. Кто же не внемлет голосу своей памяти?

Тогда я был одинок. Удалился на хребет Улаава, где бродил по горным тропам. Вершины там невысоки, не то, что на Фенрисе или Квавалоне. Они не так величественны, как Хум-Карта, где много лет спустя возвели нашу крепость-монастырь. Улаав — древняя гряда, источенная за тысячелетия ветрами, что дуют над Алтаком. Летом всадник может взобраться на ее пики, не покидая седла; зимой лишь беркуты и духи выдерживают ее лютый мороз.

Меня отправил туда хан. В те дни мы постоянно вели войны, или между собой, или против армий кидани,[4] и мальчик с золотыми глазами стал бы завидным трофеем для любой из сторон.

Позже я прочел истории этих конфликтов в изложении имперских летописцев. Не без труда, поскольку, к стыду своему, так и не выучил их язык на должном уровне. Многие в легионе столкнулись с теми же трудностями. Возможно, причина в том, что хорчин и готик слишком отдалились друг от друга, стали непростыми для усвоения. А возможно, в том, что мы и Империум с самого начала стремились к разным целям.

Так или иначе, эти летописцы сообщали о местах, про которые я никогда не слышал, и о людях, что никогда не существовали, вроде «великого князя Мундус Планус». Не знаю, откуда они взяли подобные имена. Когда мы сражались с кидани, то называли их императора по его титулу — каганом, ханом ханов, и понятия не имели, как звучит его родовое имя. Позже, впрочем, я отыскал его — Кетугу Суого. У нас мало собственных архивов, поэтому такие знания не распространены. Вероятно, я один из немногих, кому известно, как звали Суого, и, когда я умру, его имя сгинет со мной.

Имеет ли это значение? Важно ли, что мы якобы сражались с человеком, который никогда не жил на планете, о которой я никогда не слышал? Думаю, да. Имена значимы; история значима.

Символы значимы.

Я шел один, поскольку так было нужно. Хан не послал бы в горы столь драгоценную вещь, как я, если бы это зависело от него. Будь его воля, он отправил бы со мной бойцов своего кэшика и связал бы их клятвой защищать меня. Враги ведь могли узнать о моей уязвимости и попытаться выкрасть в пути.

К сожалению для хана, Испытание Небес не проходили толпой. На Чогорисе у нас были странные, застенчивые боги: они являлись лишь одиноким душам и только там, где земля возносилась навстречу бесконечному небу, где завеса между мирами грозно истончалась.

Поэтому, даже зная о поджидающих меня опасностях, воины хана остались у подножия гряды, и я взбирался на вершины без сопровождения. Начав подъем, я не имел права оборачиваться. Ветер уже обжигал меня холодом, задувая под грубый кафтан и покусывая кожу. По пути наверх я дрожал, обхватывал себя руками и пригибал голову.

Долины гор Улаав славились своей красотой. Талая вода ледников, сбегая в тенистые впадины под пиками, собиралась в озера кобальтового оттенка; хвойные леса, спускаясь по громадным скалистым плечам хребта, накрывали их темно-зеленым плащом, плотным и глянцевитым, как лакированная броня. Небо над вершинами, прозрачное, как стекло, синело настолько ярко, что при взгляде на него болели глаза. Все вокруг было твердым, суровым, чистым. Даже замерзая, я восторгался природой. Поднявшись к самой выси, я осознал, почему боги обитали именно там.

Кроме понимания, ко мне ничего не пришло — ни видения, ни магические силы, ни всплески сверхъестественной мощи. Единственным знаком моей уникальности оставались золотые глаза, но до сих пор они приносили мне одни лишь неприятности. Если бы не хан, со мной, наверное, уже давно бы покончили, но он распознал мои способности еще раньше меня. Правитель был дальновидным человеком и вынашивал относительно будущего Чогориса замыслы, в суть которых я по малолетству не проникал. Также хан знал, насколько полезным я стану для него, если пройду испытание.

Я взбирался дальше, следуя почти не хожеными тропками, едва заметными на сыпучем щебне. С головой, кружащейся от разреженного воздуха, я остановился высоко на крутом восточном склоне и увидел, как далеко прошел.

Хотя на севере еще не закатилось солнце, обе луны Чогориса уже взошли. Подо мной широко расстилался восточный Алтак, бесконечная равнина низкорослых кустарников, до края которой не добирался ни один путник. С вышины я различал в степи искорки походных костров, разделенных огромными пустыми пространствами под хмурым небом.

Эти края принадлежали моему хану, хотя в те дни их еще оспаривали другие кланы и племена. Дальше к востоку, за горизонтом, лежали владения кидани.

Никогда прежде не видел столько земель. Я сел, прислонившись к выступу голой скалы, и уставился на раздолье перед собой. У пиков кружили ночные птицы, и первые звезды загорались на морозно-голубых небесах.

Не знаю, как долго я просидел там — одинокая душа, беззащитная на склонах Улаава, дрожащая в ночи, что накрыла планету.

Надо было развести костер. Надо было устроить себе укрытие. Но я, по непонятной причине, ничего не делал. Возможно, сильно утомился во время подъема или страдал от дурноты в разреженном воздухе. Так или иначе, я сидел, скрестив ноги, и взирал на темнеющий Алтак, который зачаровал меня крохотными золотыми огоньками на равнине и пленил их серебряными отражениями на небесном своде.

Мне казалось, что я в правильном месте. Я чувствовал, что не нужно ничего делать, или менять, или шевелиться.

Если что-то и должно произойти со мной, то совершится оно здесь. Я буду ждать, терпеливо, как адуу[5] в узде.

Оно само найдет меня. Я достаточно странствовал.

Внезапно я очнулся.

Видимо, прошло много времени: черно-бархатное небо усыпал блистающий звездный покров. Далекие бивачные костры еще мерцали в степи, что приобрела очень глубокий синий оттенок. Стоял жестокий мороз, вокруг меня ветер шуршал сухими ветвями.

На моих глазах один за другим угасали огни Алтака. Мигая, они исчезали из бытия, и равнина становилась еще более пустой, однородно безликой.

Я попробовал шевельнуться. Оказалось, что я могу скользить вверх, плыть по воздуху, как в воде. Оглядев себя, увидел обтекаемое, покрытое перьями тело птицы. Я быстро поднимался над грядой, кружа на ветру, что поддерживал мои трепещущие крылья.

Улаав отдалялся от меня, горизонт планеты сгибался в дугу. На востоке, за землями кидани, потухли еще несколько искр. Весь мир без остатка погружался во тьму.

Я парил, слегка покачиваясь на высотных потоках. Воскликнув, услышал «крии» ночной птицы. Мне почудилось, что я — последнее живое создание во Вселенной.

Вскоре я остался наедине со звездами, что по-прежнему пылали серебром надо мною. Взлетел еще выше, хлопая крыльями в сильно разреженном воздухе.

И оказался среди светил. Узрел свет, горящий в небесных чертогах. Увидел, как во мраке ярятся огни и сверкают завитки пламени. Передо мной возникало нечто неузнаваемое — облаченные в броню могучие существа с носами, подобными плугам, и они же, разорванные на медленно дрейфующие куски. Силы, слишком грандиозные для моего понимания, боролись в непроторенной бездне.

«Так вот они, боги», — подумал я.

Пролетая среди непонятных обломков, я дивился знакам и символам, вырезанным на вертящихся фрагментах металла. На одном из них было многоглавое существо, подобное змее, на другом — голова волка. Потом возникла метка, известная мне: красно-золотой разряд молнии, вечный герб ханов.

Отчасти я сознавал, что все это видения, что покинутое мною тело по-прежнему сидит на склоне Улаава. Другая часть меня, возможно, более мудрая, понимала, что мне открылось нечто настоящее — даже более чем настоящее. Оно поддерживало реальность, как шесты гера[6] поддерживают натянутую ткань.

Затем, подобно огням Алтака, межзвездные огни начали гаснуть. Все заволокла темнота, но я знал, что не засыпаю вновь. Что мне предстоит испытать нечто иное.

Я оказался в степи. Стоял полдень, солнце пылало белизной в пустом небе. Ветер, дующий с гор, шуршал ковылями и трепал мой кафтан.

Опустив глаза, я увидел, что держу в левой ладони чашку. Она была глиняной, как и вся посуда орду; кроваво-алая жидкость заполняла ее почти до краев.

Снова подняв взгляд, я прикрылся от ослепительного солнца — и заметил перед собой четыре силуэта, нечетких, словно размытых в горячем воздухе. Вот только было не жарко.

Эти создания обладали телами людей и головами животных. У одного была птичья башка, с голубыми перьями и янтарными глазами. У другого — змеиная. У третьего — бычья с красными буркалами. У четвертого — рыбья, гнилая, уже пожелтевшая от разложения.

Существа смотрели на меня, подрагивая в прямых лучах света. Затем они подняли указующие руки.

Все они молчали, не имея человеческих уст для речи. И все же я понял, чего создания хотят от меня. Каким-то образом их мысли обрели форму в моем разуме, прозвучали так ясно и отчетливо, словно были призваны мною самим.

«Пей», — сказали они мне.

Я поглядел на чашку в левой горсти. Жидкость внутри была горячей, возле краев скопилась пена. Меня внезапно охватила жажда, и я начал подносить сосуд ко рту трясущейся рукой.

Но остановился на полпути, хотя и понимал, что в чашке находится нечто важное. Я боролся сам с собою.

«Пей», — сказали они мне.

Разобрав тон их приказа, я помедлил. Мне было неясно, зачем они требуют от меня так поступить.

И тогда я увидел Его. Он появился с другой стороны и тоже выглядел примерно как человек, но был окружен сияющим ореолом, в котором терялись отдельные черты. Мне не удалось разобрать Его лица. Он приближался ко мне, и я понимал, не зная как, что Он явился из очень, очень дальней дали.

Он не стал приказывать мне, но в остальном походил на четырех звериных существ. Между ними была некая связь, которую я чувствовал, но не мог определить. И Четверо боялись Его. Мне стало ясно, что, выпив из чашки, я отвергну Его; если же не выпью, то отвергну их.

Все так и оставалось на протяжении многих мыслей. Человек, озаренный светом, шел в мою сторону, но словно бы не приближался ни на шаг. Четверо указывали на меня.

«Пей», — сказали они мне.

Я поднес чашку к губам. Сделал глоток. У жидкости оказался сложный вкус: поначалу сладкий, затем горький. Я чувствовал, как она проскальзывает мне в глотку, горячая и животворная. Стоило начать, как я ощутил желание пить дальше. Мне больше всего на свете захотелось опустошить сосуд, выхлебать все до последней капли.

«Пей», — сказали они мне.

Но после первого глотка я убрал чашку, осторожно присел и поставил ее на землю перед собой. Как ни старался, все равно немного пролил и испачкал пальцы. Затем я отступил на шаг.

Поклонился Четверым, так как не желал оскорбить их. И заговорил, не зная, откуда пришли мои слова.

— Вежливо будет отпить немного, — произнес я. — Этого нам достаточно.

Четверо опустили руки. Больше они не приказывали мне. Человек перестал идти, остановился там же, где я впервые заметил его.

Я почувствовал, что разочаровал их всех. Хотя, возможно, Его я разочаровал меньше, чем остальных.

Видение начало рассеиваться, и я ощутил, как твердый осязаемый мир возвращается на привычное место. По залитой солнцем степи пошли круги, как на воде, и я различил темные провалы под нею.

Мне хотелось остаться. Я знал, что возвращение в мир пяти чувств будет болезненным.

Снова взглянув на человека, я попытался разобрать черты Его лица до того, как перестану грезить.

Увидел я только свет, что блистал и вертелся вокруг ярчайшего ядра. В нем не было тепла, одно лишь сияние. Он казался холодным солнцем.

Но, когда Его свет исчез, я испытал чувство потери.

Проснувшись, на сей раз по-настоящему, я затрясся от холода. Руки и ноги покраснели, как сырое мясо, и тупо ныли. Когда попробовал встать, суставы пронзила острая боль. Саднило все тело, казалось, что меня освежевали.

Уже рассвело, степь подо мной затянул молочно-белый туман. Над равниной стремительно несся птичий клин — все наши конные воины передвигались в таком же строю. Сквозь мглу поднимались бледные струйки дыма, последние напоминания о кострах, что пылали в ночи.

Я заставил себя подняться, и через некоторое время муки немного ослабли. Попрыгал, помахал руками, чтобы разработать локти и колени. Упражнения помогли: хотя я по-прежнему сильно мерз, кровь снова побежала по жилам.

Видения не забылись, и я понимал, в чем их смысл. Уйг, старый задын арга нашего хана, предупредил меня об этих грезах. Они и были Испытанием Небес — явившись однажды, видения больше не покидали тебя.

Не знал, как отнестись к этому. С одной стороны, подтвердился мой дар, в который я всегда верил. С другой — успех предрекал мне одиночество.

Задын арга не является воином. Он не странствует по равнинам в лакированной броне, сражаясь за своего хана. Он ведет одинокую жизнь, не покидает геры, его все время охраняют и заставляют гадать по смрадным кишкам или звездам. У задына арга почетная служба, но не самая почетная. А я, как и все мальчишки племени, мечтал скакать по степи, нести войну врагам моих братьев и моего правителя.

Пока я дрожал там, на склоне Улаава, и смотрел, как туман рассеивается над просторами внизу, мне пришло в голову рассказать своим, что я провалил испытание. Что мои золотые глаза оказались всего лишь странным безвредным отклонением.

Я даже вообразил, что увиденное мною было обычным сном, какие случаются у каждого. Попытался заставить себя поверить в это.

А потом взглянул на свои ладони. На кончиках пальцев остались красные пятна.

Не желая смотреть на них, я втянул кисти в рукава кафтана и побрел назад той же дорогой, что и поднимался сюда.

Той ночью я превратился из одного создания в другое. Моя жизнь коренным образом изменилась, и за последующие тяжелые годы я постепенно осознал, насколько. Тогда, впрочем, никаких перемен не ощущалось. Я был еще ребенком и ничего не понимал в силах, что пробудились внутри меня.

Даже сейчас, больше века спустя, я в этом смысле остаюсь ребенком. Как и все мы, имеющие дар: мы знаем очень мало, наше зрение очень ограниченно.

И в том наше великое проклятие и великое благословение. Ведь если бы мы знали больше и видели более совершенно, то обязательно сошли бы с ума.

Спускался я дольше, чем забирался наверх. Часто спотыкался из-за онемевших ног, поскальзывался и катился вниз по каменистым осыпям. Потом, когда солнце полностью взошло, зашагал увереннее. Добравшись почти до самого низа, в устье долины, по которой поднимался днем ранее, я замер.

Издали мне открылся лагерь моих спутников — то, что от него осталось, — и я сразу понял, что начались неприятности. Пригнувшись за пнем, я сощурился и посмотрел вдоль длинного извилистого речного русла туда, где расстался с воинами хана.

Адуун пропали. На земле я разглядел тела в неестественных позах. У меня быстрее заколотилось сердце; двенадцать бойцов пришли со мной в горы, двенадцать трупов лежали вокруг потухшего костра.

Я прижался к пню, не зная, что мне делать. Понимал, что должен вернуться к хану, но и то, что теперь беззащитен в степи. По равнинам нельзя путешествовать в одиночку, во всем Алтаке для тебя не найдется укрытий.

Возможно, я прождал бы там дольше, но услышал, как кто-то приближается ко мне. Где-то наверху раздался треск ломающихся веток и громкие беспечные голоса солдат. Они пели на неизвестном мне языке.

Одно слово вспыхнуло в моих мыслях, и кровь застыла у меня в жилах.

Кидани!

Каким-то образом я разминулся с ними по дороге вниз — наверное, они выслеживали меня ближе к вершинам, и лишь благодаря слепому везению я остался незамеченным.

Враги пробирались через подлесок вблизи от меня. Вполне возможно, там были и другие кидани — ползали по Улааву, словно растревоженные муравьи.

Недолго думая, я выскочил из укрытия среди деревьев и со всех ног помчался туда, где лежали убитые воины хана. Поскальзываясь на крутом уклоне, я слышал крики солдат — они увидели меня и неуклюже бросились следом.

Я бежал что было сил, чувствуя, как пылают легкие и начинается одышка. Бежал, как затравленный зверь, подгоняемый страхом, и не оглядывался.

Думал я только о том, чтобы оторваться от ловчих, достичь открытой местности и найти хана. Он возглавлял мощнейшую военную банду в Алтаке, и она росла с каждым днем. Правитель защитил бы меня даже от сотен кидани.

Но мне нужно было отыскать его. И выживать достаточно долго, чтобы сделать это.

Я знал, что о нем говорят. Знал, что он снимается с места без предупреждения, постоянно перемещается, чтобы запутать врагов. Даже Уйг, которому открыты все пути, называл его беркутом — охотничьим орлом, улетающим далеко, неуловимым.

Такие мысли только вредили. Я заставил себя сосредоточиться на главной задаче и продолжил бежать, перепрыгивая заросли шиповника, огибая валуны. Вопли охотников преследовали меня, я слышал грохот их сапог по земле.

У меня отняли право выбора. Все дороги в грядущее сузились до единственной тропы, и мне оставалось лишь следовать ей.

Спустившись с хребта, я рванулся в степь. У меня не было ни плана действий, ни союзников, я почти утратил надежду. Все, что осталось, — моя жизнь, обогащенная теперь видениями иного мира. Я намеревался драться за нее, пусть пока и не знал, как.

Мы знали, что в конце концов орки дадут нам бой. Когда чужакам уже некуда было отступать, они повернулись и встретили нас.

Хейны выбрали хорошее место для битвы. Ближе к северному полюсу Чондакса бескрайние белые равнины словно бы морщились, сжимаясь в лабиринт ущелий и зазубренных пиков. Они образовывали на ясном лице планеты шрам, видимый из космоса. Мы никогда не углублялись в ту область, намереваясь сначала уничтожить врагов на открытых участках. В том краю они нашли естественные укрепления: туда было непросто проникнуть, внутри легко удавалось спрятаться.

Наши операторы ауспиков, увидев этот регион с орбиты, назвали его тэхази, «Дробилка». Наверное, так у них проявлялось чувство юмора.

Встав в седле, я посмотрел на первый из множества утесов, что высились на горизонте к северу. Из центра скалистых дебрей поднимались длинные столбы дыма.

Я поднес к глазам магнокуляры и увеличил изображение. Среди камней обнаружились металлические объекты, сверкающие в ярком свете солнц. Орки возводили стены поперек узких ложбин, разбирая для этого собственные машины. Зная, что средства передвижения больше не понадобятся, враги превратили их в средства защиты.

Правильное решение.

— Они хорошо окопались, — заметил я, изучая оборонительные сооружения.

— Верно, — Торгуй, стоя рядом со мной, также смотрел в магнокуляры. Наши братства рассредоточились позади в боевых порядках и ждали приказа о наступлении. — Вижу стационарные орудия и множество противников.

Я оглядел участок вплоть до входа в ближайшую к нам ложбину. Четко различимые стены, расположенные дальше вглубь, перекрывали теснину и дно балки полосой металлических листов, приклепанных к стойкам. На парапетах бродили орочьи патрули. Как отметил Торгуй, выше по склонам размещались орудийные башенки.

— Будет непросто, — сказал я.

— Да уж, Шибан, — рассмеялся терранин.

Прошло несколько дней, как мы объединили силы, но я не до конца разобрался в Торгуне. Иногда он смеялся непонятно над чем. Иногда я смеялся, а он странно смотрел на меня.

Терранин был хорошим воином, и, думаю, мы оба уважали ратные умения друг друга. До прибытия в Дробилку мы уничтожили еще два конвоя, и я своими глазами увидел, как сражается его братство.

Они действовали более организованно, чем мы. Я редко приказывал что-то братьям после начала схватки — верил, что они сами разберутся. Торгуй постоянно отдавал команды подчиненным, и они исполняли их без промедления. Братство Луны, как и мы, полагалось на скорость, но они проворнее занимали позиции для стрельбы, когда бой становился более статичным.

Некоторые приемы они вообще не использовали. Ни разу не отходили, не изображали бегство, чтобы выманить врага.

— Мы не отступаем, — объяснил Торгуй.

— Но это эффективно, — возразил я.

— Более эффективно, когда противник знает, что ты никогда не отступишь, — с улыбкой ответил он. — Когда Лунные Волки начинают войну, их неприятели понимают, что легион будет все время идти вперед, волна за волной, до самого конца. Такая репутация весьма полезна.

Сложно было возразить, учитывая список побед магистра войны. Я видел, как бьются его легионеры. Внушительное зрелище.

Итак, я осматривал укрепления зеленокожих, не догадываясь, что предложит Торгун. Боялся, что он выскажется за то, чтобы дождаться подхода другого мингана, а мне совсем не нравилось спорить с ним. Мне не хотелось терять темп продвижения, поскольку я знал, что прочие братства уже вступают в бой на дальних сторонах огромного лабиринта ущелий. Чтобы удостоиться чести сразиться рядом с Каганом — который, несомненно, будет в самом сердце битвы, — нам следовало оставаться на переднем краю сжимающегося кольца.

— Я не желаю ждать, — твердо выговорил я, опустил магнокуляры и посмотрел на Торгуна. — Мы сможем сокрушить их.

Терранин ответил не сразу. Он продолжал разглядывать далекие обрывы гор, выискивая слабые места. Наконец закончив, он обернулся ко мне.

И ухмыльнулся. Я уже видел такой оскал прежде; это была одна из немногих наших общих черт. Торгун улыбался перед каждой схваткой, точно так же, как и я.

— Думаю, брат, ты прав, — ответил он.

Мы резко налетели на левый фланг неприятеля, быстро набрав скорость для атаки и промчавшись над равниной в тесном строю эскадронов. Приникнув к седлу, я сжимал рукояти управления моего скакуна, чувствовал звериный рык двигателей, жестокую тряску пылающих турбин, свирепые порывы взнузданного машинного духа. Братья, рассредоточившись по обеим сторонам от меня, неслись над белой землей в идеальных боевых порядках.

Вход в теснину, выбранную нами, был узким — двести метров шириной по данным ауспика — и забитым орками. Мы подходили по длинной дуге, прикрываясь от защитников позиции утесами, что выступали по обеим сторонам устья. Мои волосы, заплетенные в косы, стегали по наплечникам брони. Гравициклы поглощали расстояние до цели, сжирали его, раздирали на куски в яростном движении вперед.

Мы подгадали атаку к восходу третьего солнца. Когда оно вспыхнуло серебром за нашими спинами и ослепило противников, я вскричал, приветствуя его.

— За Кагана! — взревел я.

— За Кагана! — донесся громогласный восторженный отклик.

Я наслаждался происходящим — пять сотен братьев в могучем рокоте, на безумной скорости летят в наступление, окруженные сверкающим ореолом из золота и серебра, а гравициклы взбрыкивают и рыскают под нами. Рядом я заметил Джучи, который издавал боевые кличи на хорчине, и глаза его сверкали от жажды убийства. Бату, Хасы, остальные бойцы моего минган-кэшика — все пригибались в седлах и мчались вперед, закусив удила.

Затрещали очереди вражеского огня, вокруг нас засвистел град разномастных выстрелов — сплошных снарядов и примитивных энергетических разрядов. Мы петляли между ними, заставляли гравициклы нестись все быстрее, упиваясь тем, как несравненно они устойчивы, поворотливы и стремительны.

Навстречу нам вырастали торчащие утесы. Заложив резкий вираж, мы обогнули их, царапнули днищами землю и ринулись дальше, в устье ложбины.

Укрытий больше не было, и нас оглушила и ослепила рокочущая и сверкающая буря неприятельских залпов. Ракеты, вихрем летящие со стен, по витым траекториям приближались к братству, взрывались перед нашими лицами, переворачивали гравициклы.

Одна из них врезалась в наездника рядом со мной. Его машина просто исчезла, разорванная на куски в фонтане прометия и осколков металла; остов, безумно промчавшись над ущельем, столкнулся с землей и прочертил на ней полосу из пламени и обломков. Воины, выбитые из седел, с пробоинами в доспехах, вместе с гравициклами ударялись с размаху о скалистые склоны и расцветали громадными огненными шарами.

Никто из нас не замедлил движения. Мы мчались дальше по теснине, поддерживая скорость атаки, пригибались и увиливали от чужацких очередей, поднимались, чтобы не давать им единой большой цели, затем вновь прижимались к земле, пропуская выстрелы над головами.

Я прибавил мощности, и гравицикл затрясся от напряжения. Все вокруг меня обратилось в размытую, уносящуюся назад белизну — только металлические стены впереди остались четкими. Несколько снарядов чиркнули по носовой броне скакуна, едва не выбив меня из построения. Еще несколько братьев рухнули, сбитые шквалом осколочных зенитных снарядов.

Укрепления стремительно приближались. На моих глазах орки взбирались на парапеты, размахивали оружием и вызывающе орали. Стрелки на башнях целились в нас, крутили турели, чтобы успеть дать залп.

Мы открыли огонь. Злобный рык тяжелых болтеров слился в грохочущую какофонию, и ложбину накрыл безжалостный всесокрушающий ураган. Железные стены скрылись за растущими облаками гибельных разрывов. Пластины металла рвались на куски, разлетались вихрем осколков. Зеленокожих, изрешеченных потоком снарядов, подбрасывало высоко над землей.

В этот миг, как и обещал Торгуй, в бой вступила его тяжелая огневая поддержка. Вспомогательные отделения заранее отклонились в сторону и под прикрытием нашей лобовой атаки заняли господствующие позиции на обеих склонах теснины. Они владели орудиями разрушения, которых не имелось у нас: лазпушками, пусковыми установками, многоствольными автопушками и даже секретным лучевым оружием, которое называли «волкитной кулевриной». Прежде мне такое не встречалось.

Под их сокрушительными залпами вспыхнул сам воздух. Обстрел, накрывший укрепления впереди, захлестнул орков могучим приливом яростной энергии. В стенах появились громадные рваные дыры. Скрепляющие балки и стойки, кружась, взлетали на воздух, рассекая по пути завесы пламени. Проворные ракеты, отыскивая цели в истребляющей буре, свистели мимо нас и врезались в горящие орочьи редуты. Неоново-яркие копья энергии с треском и шипением разили врагов, отбрасывая кислотные блики на скалистые склоны.

Выбрав добычу, я направился к окаймленному огнем пролому в стене и помчался к нему через пылающий ад. Языки пламени омывали меня, отражаясь на броне. Резко отклонившись, я поставил гравицикл почти горизонтально и ушел от вражеской ракеты. Вновь задрал нос, в последний раз врубил ускорение и чисто пронесся сквозь неровное отверстие.

Наверное, кто-то попал в меня, когда я прорывался через укрепления. Откуда-то снизу фюзеляжа донесся глухой хлопок, и машину жестко закрутило влево. Борясь с управлением, я едва успел выйти из смертельного штопора.

Вокруг меня вертелся и трясся размытый мир. Было слышно, как другие гравициклы влетают в пробитые бреши и расстреливают защитников стены из тяжелых болтеров. Я мельком увидел дальнюю сторону ущелья, которую усыпали кое-как собранные баррикады с обстреливаемыми проходами между ними. Скалы там кишели целыми бандами ксеносов, полных животного неистовства. Узкую ложбину пересекали непрерывные очереди плотного огня, кое-где расплывались облачка от воздушных взрывов зенитных боеголовок.

Развернувшись, я нырнул под стайку приближающихся снарядов и вновь запустил поврежденный двигатель. Из турбины повалил дым, гравицикл дернулся, взбрыкнул и окончательно сдался. Мы резко спикировали вниз.

Скалы неслись навстречу мне с тошнотворной быстротой. Мощно оттолкнувшись, я выпрыгнул из седла, сильно ударился о землю и откатился в сторону. Машина с громким треском врезалась в каменистое дно теснины, и тут же раздался грохот и свист огня — детонировали топливные баки.

Я вскочил на ноги посреди дождя из обломков, уже с глефой в руках. Стены оказались примерно в двух сотнях метров позади меня. Теперь я видел укрепления с другой стороны: их подмостки рушились, подъемники боеприпасов пылали, словно факелы, все содрогалось под безжалостными дальнобойными залпами Торгуна. Повсюду на скалах валялись тела, которые упали с расшатанного парапета. Ложбину, будто туман, застилал неимоверный шум — крики, вопли, рев ускоряющихся турбин, орудийная пальба.

Ко мне уже подбирались целые отряды зеленокожих. Они неуклюже топали в атаку, стреляя из самодельных карабинов и пистолетов. Сплошные пули со звоном и треском отскакивали от моей брони. Я слышал их гортанные, звериные боевые кличи. Чувствовал смрад их гнева.

Включив силовое поле гуань дао, я ощутил легкую дрожь рукояти — оружие набирало энергию.

Когда орки подошли вплотную, я был более чем готов к встрече.

Крутнувшись в поясе, я выбросил глефу вперед. Потрескивающий клинок глубоко вонзился в морду передового чужака; тот пошатнулся и неловко отступил, размахивая руками и пуская кровавую пену из разрубленной пасти.

Другой бросился на меня и яростно ударил секачом, который проскрежетал по керамитовому наплечнику. Ответным выпадом я пробил ему брюхо и повернул гуань дао, обращая мускулистую плоть в жидкую кашу. На меня навалились новые хейны, и я прорвался сквозь них, вертясь и пронзая тела. Глефа пела в моих руках, порхала вокруг меня, описывая сверкающие искристые восьмерки. Зеленокожие разлетались в стороны с пробитыми доспехами и жестокими ранами.

Я едва слышал грохот битвы, кипящей в ложбине.

Мой разум, словно по глубокой шахте, опустился к корневой сути боя, и я забылся в нем, не обращая внимания на пылающее небо и десятки гравициклов, что проносились мимо, паля из всех стволов.

В быстром развороте я начисто срубил орочью голову, отпрыгнул назад и проломил другому врагу череп навершием гуань дао. Я потрошил, вырывал, раздирал, ломал и ослеплял, всецело используя мою броню, силу и живодерское изящество.

Один из чужаков, огромная клыкастая тварь в ржавых наплечниках, каким-то образом уклонился от глефы, пробил мою оборону и врезался в меня всей тушей. Столкнувшись с громким дребезгом, мы оба рухнули на землю. Чудище упало сверху, от его смрада мне заложило нос. Орк саданул меня лбом в лицо, и моя голова с треском запрокинулась назад. Мир расплылся передо мной, в глаза потекла кровь.

Я не мог подняться. Попытался развернуть глефу, которую по-прежнему сжимал в левой руке, для удара в спину монстра. Тот заметил движение и, извернувшись, отразил выпад своим оружием — шипастой булавой, уже залитой кровью. При столкновении энергополе гуань дао вспыхнуло, и оголовье дубины раскололось в вихре кусочков металла, которые исполосовали нас обоих.

Зеленокожий резко отшатнулся, выпустил меня и схватился за свои глаза, подвывая от боли. Напрягшись, я столкнул его с себя и взмахнул глефой, словно кнутом, целясь в живот. Клинок вошел глубоко между пластинами доспеха и пробил орка до позвоночника. Перехватив рукоять обеими руками, я с силой выдернул оружие. Тварь, рассеченная надвое, превратилась в вязкое месиво рваных мышц, крови и костей.

Услышав, как кто-то подходит сзади, я крутнулся на месте, готовый к новой атаке.

Передо мной стоял Джучи в броне, покрытой красными потеками, и с болтером в руках. Его окружали груды орочьих трупов. Позади воина я увидел вражескую стену из металлолома, которая неторопливо рушилась, пожираемая волнами пламени. Среди орд чужаков повсюду мелькали мои братья — они изводили, преследовали, истребляли, раздирали зеленокожих, будто мстительные призраки.

— Славная охота, мой хан! — заметил Джучи с искренним смехом.

Я присоединился к его веселью, чувствуя, как от улыбки открываются порезы на лице.

— И она еще не кончена! — вскричав так, я стряхнул кровь с клинка и обернулся в поисках новых жертв. В небе проносились гравициклы, подгоняемые радостно вопившими всадниками.

Под их стремительными тенями мы снова бросились в битву.

Схватка за ущелье не закончилась после взятия стен. В извилистых проходах за ними орки возвели еще немало укреплений, которые перекрывали дорогу во внутреннюю часть Дробилки. Зеленокожие окопались везде, где только могли; они толпами выбирались из укрытий, бросались на нас волна за волной, неуклюже топали по каменистому дну ложбины, спеша вступить в сражение. Втянутые в ближний бой, мы отбивали натиски со всех сторон и прорубали себе путь через длинные теснины и балки.

Многие братья оставались в седлах и летали вдоль вытянутой горной долины, уничтожая вражеские огневые позиции с проворством, не доступным врагу. Другие, как и я, наступали на своих двоих и атаковали ксеносов на бегу.

Подходя вплотную, мы чуяли запах пота и крови нашей добычи. Мы слышали их неровный рев, чувствовали, как дрожит земля под шагами их орд. Даже искореняя орков, мы восхищались их воинским умением, их дикарской отвагой. Осознавали, каких чудесных созданий мы вычищаем из бытия.

Джучи был прав: грустным окажется тот день, когда умрет последний зеленокожий.

Меня беспокоило только медленное продвижение Торгуна. Братство Бури рвалось вперед, пробивалось все дальше по ущелью, сжигало по дороге все преграды и убивало вдосталь. Я ожидал, что воины терранина будут следовать вплотную за нами. Нам бы пригодилась поддержка их отделений с тяжелым оружием.

Но Братство Луны начало отставать. Им следовало прибавить ходу.

Дойдя с боем до первого перекрестка в горном лабиринте, я вышел из битвы и предоставил своим бойцам разбираться с неприятелями.

— Брат мой! — рявкнул я в вокс-канал, который мы с Торгуном выделили для обмена личными сообщениями. — Что держит тебя? Или ты заснул? Мы обратили их в бегство!

Я старался говорить весело, как всегда делал в гуще сражения. Возможно, даже слегка рассмеялся.

Ответ Торгуна поразил меня.

— Что ты творишь? — отозвался терранин. Даже по каналу связи я разобрал гнев в его голосе. — Закрепись на текущей позиции, капитан. Ты слишком широко растягиваешь силы. Я не стану поддерживать твой темп, мы еще не зачистили собственные точки входа.

Я осмотрелся вокруг. Битва шла хаотично и изменчиво, как и положено битвам. Зеленокожая орда, громадная и безбрежная, текла вниз по ложу ущелья. Ее встречала тонкая линия Белых Шрамов, на которую яростно накатывались отряды чужаков. Нас уже заставили замедлить ход, и нужно было поскорее сломить орков, смести их, пока они не обрели наступательный порыв, отбросить их — и еще раз, и еще.

Это была срочная, неотложная задача. Наверняка Каган быстро продвигался к центру Дробилки, и другие братства спешили туда навстречу ему. Я жутко боялся опоздать.

— Мы наступаем, — произнес я. Сообщил официальным тоном. И больше не улыбался. — Мы должны наступать. Мы крушим их.

— Недопустимо. Удерживай позицию. Как слышно? Удерживай позицию!

Меня изумил его командный тон. Я даже не сразу нашелся с ответом.

— Мы наступаем, — повторил я.

Другого выбора не имелось. Торгун должен был понять это.

Терранин не отозвался. Было слышно, как он ругается на том конце канала, а на заднем фоне я едва разобрал приглушенный грохот разрывов.

Затем Торгун разорвал связь.

Джучи, который сражался неподалеку, подошел ко мне с недоуменным видом.

— Проблемы, мой хан? — спросил он.

Встревоженный, я немного помолчал. Обдумал, не приказать ли воинам оттянуться назад, закрепиться на позициях и дожидаться подхода терран. Так мы сохранили бы гармонию между братствами, которую я совсем не желал нарушать.

Мы с Торгуном были братьями. Мысль о раздоре между братьями отвращала меня.

Затем я оглядел ложбину и увидел, какую резню мы творим. Увидел мой минган во всей красе его несравненной свирепости. Увидел моих воинов, бьющихся так, как они были созданы биться — страстно и вольно.

— Никаких проблем, — сказал я, шагая мимо Джучи обратно в сражение. — Мы сокрушим их.

Мы продолжали сражаться. Пока солнца клонились к закату, мы продолжали сражаться. Когда их свет угас, и теснины превратились в озерца маслянистой тьмы, мы продолжали сражаться. Надев шлемы, мы применяли «охотничий взор» — ночное видение, — чтобы выискивать орков. Все время наступали, все время стремительно атаковали их.

Чужаки яростно сопротивлялись. Со времен Улланора мы не дрались в подобных битвах. Зеленокожие собирались возле вожаков, устраивали засады, бросали в гущу наших сил бойцов-камикадзе. Любая взятая баррикада стоила нам потерь, за уничтожение каждого орудийного окопа мы платили жизнями братьев. Мы сохраняли безжалостный темп, не позволяя врагу перегруппироваться, а себе — замедлить движение. Наша кровь смешивалась с орочьей и лилась по ущельям, окрашивая светлую пыль темно-алым.

В холодный час перед рассветом, когда все три солнца еще таились за горизонтом, я наконец скомандовал братьям остановиться. К тому времени мы уже далеко продвинулись в Дробилку, и нас окружали беспорядочные скопления выступающих отрогов, еще более глубокие, чем прежде, ущелья и высокие уступы белых скал. Со всех сторон по нам вели плотный огонь. Группы зеленокожих, огибая наши порядки, пробирались ненадежными тропками на уже захваченную нами территорию. Ксеносы рычали на нас из теней. Их вопли усиливались и искажались, отражаясь от окружающих утесов. Казалось, что сами горы бросают нам вызов.

Тогда я вспомнил предостережение Торгуна. Мне подумалось, что он, возможно, был прав и что моя жажда наступать подвела нас. Братство Луны по-прежнему оставалось вдали от нашей позиции, продвигалось уверенно, но неторопливо. Я не мог отделаться от подозрения, что терранин умышленно задерживает бойцов.

— Будем держаться здесь, — велел я Джучи и Бату, чтобы они довели приказ до остальных. — На заре возобновим атаку.

Я выбрал позицию, более всего похожую на настоящий оборонительный редут. Это широкое скальное плато возвышалось над неровным, искореженным ландшафтом и служило нам господствующей позицией. С трех сторон у него имелись крутые склоны, тогда как четвертый осыпался, образовав скат из расколотых камней и щебня. Место не было идеальным: пики на дальнем краю ущелья все же возносились над площадкой, и на ней самой почти не оказалось укрытий.

И все же так мы могли уменьшить растущие потери, вернуть сражению некоторую осмысленность. С боем пробиваясь на плато, братья карабкались по глубоким трещинам в скале, поскальзывались и съезжали по коварным осыпям. Захватив высоту, мы окопались возле краев, чтобы перекрыть секторами обстрела теснины внизу. Уцелевшие эскадроны гравициклов я направил против главных баз огневой поддержки чужаков, но запретил им двигаться дальше после уничтожения целей.

Как я и предполагал, зеленокожие увидели слабость в том, что мы остановились. Они хлынули на нас, вырвавшись из потайных схронов и туннелей, которые нам не удалось полностью завалить. Хейны волнами лезли по крутым склонам, забираясь друг на друга в стремлении добраться до нас. Они казались армией вурдалаков — кожа почти черная в полутьме, глаза пылают алым.

Мы попали в трудное положение. Взятое в кольцо, братство сражалось по-орочьи — свирепо, безыскусно, жестоко. Ксеносы карабкались наверх, мы повергали их вниз. Зеленокожие хватали когтями воинов, что нарушали строй, и утаскивали их в бездну рычащих ужасов. Мы расстреливали и закалывали врагов, сбрасывали их тела во мрак, и они падали, размахивая руками и ногами. Мы вбивали гранаты в их раззявленные пасти и отпрыгивали, когда туловища чужаков разлетались клочьями мяса и жил. Окружив нас, твари превратили плато в одинокий остров благоразумия посреди вздымающейся бури чужой кровожадности.

Я оставался на передовой, в самой гуще битвы, и, держа гуань дао двуручным хватом, прорубался через плоть зеленокожих так, словно они были единым гигантским бесформенным организмом. Чувствовал, как гулко бьются мои сердца, как пылают натруженные мышцы рук. Пот струился у меня по лицу под шлемом, стекал по внутренней стороне горжета. Орки бежали на наши клинки, пытаясь утомить, задержать нас тяжестью своих тел, пробить собой бреши, в которые ворвались бы их сородичи. Их отвага была исключительной. Их сила — неимоверной. Их приверженность делу — образцовой.

Нас окружили, нас превзошли числом. Такое случалось редко, обычно мы не давали неприятелям прижать братство. Наш легион, в отличие от угрюмых Железных Воинов или благочестивых, убранных в золото Имперских Кулаков, никогда не выбирали для заданий, где требовалось держать оборону в течение долгого времени. Мы всегда смотрели свысока на гарнизонную службу и жалели тех, кого обрекали нести ее. Не могу представить, чтобы мы когда-нибудь отличились в такой схватке — в осаде, спиной к стене, сражаясь под горящими небесами.

Но при всем этом мы были Легионес Астартес. Мы бились с точностью и решимостью, заложенной в нас долгим обучением. Мы не отступали ни на шаг. Мы проливали кровь за наш бастион на Чондаксе, крепко цеплялись за него, стискивали зубы и упорно отражали атаки. Когда один из нас погибал, мы мстили за павшего брата, смыкали ряды — и битва, без того ужасающая, становилась еще более изуверской.

Я уверен, что мы продержались бы сколь угодно долго, что зеленокожий прилив рано или поздно разбился бы о нас, утратил напор, и братство снова перешло бы в атаку. Впрочем, проверить это не удалось. На моих глазах ночь пронзили инверсионные следы ракет, что врезались во фланги вражеского арьергарда и сломили их наступательный порыв. Множество широких лучей, вырвавшись из лазпушек, беззвучно собрали кровавую жатву. Раздался низкий рокот тяжелых болтеров и автопушек, которые накрывали чужаков плотным огневым валом.

Подняв глаза, я увидел над бурлящей массой орочьих тел искорки белизны и золота, что двигались по ложбине с юга. Сверкали дульные вспышки, ревели включенные ускорители гравициклов.

Происходящее вызывало у меня смешанные чувства: облегчение, конечно, но и досаду.

Торгун наконец-то добрался до нашей позиции.

Когда в ущелье просочились первые лучи утреннего света, все зеленокожие были мертвы или бежали. Впервые мы позволили выжившим скрыться. У нас и так было работы по горло: требовалось собрать снаряжение, починить доспехи, помочь раненым вернуться в бой. В сиянии восходящего солнца плато казалось безлюдным — всего лишь затянутой туманом площадкой, заваленной трупами и дымящимися остовами гравициклов.

Даже после того как Братство Луны присоединилось к нам, я не сразу встретился с Торгуном. Мне было чем заняться, к тому же я не стремился говорить с ним. Упорно трудясь вместе со своими бойцами, я делал все, чтобы они снова могли вести войну. Несмотря ни на что, твердо намеревался продолжить наступление. Дальше впереди вздымались серые столбы дыма, и было ясно, что кольцо вокруг орков быстро сужается.

Я еще смотрел на север, пытаясь определить лучший маршрут для продвижения, когда Торгун наконец подошел ко мне. Заранее ощутив его присутствие, я обернулся.

Терранин остался в шлеме, и я не видел выражения его лица. Решил, что он злится — когда Торгун заговорил, голос его звучал напряженно, но хан сдерживал себя.

— Я не хочу биться рядом с тобой, Шибан, — устало проговорил он.

— Как и я — с тобой.

— Тебе следовало послушать меня.

Раньше я не сталкивался с тем, что мою тактику ставят под вопрос. Конечно, Торгун имел право на свое мнение, но он уязвил мою ханскую гордость, и мне не приходил в голову достойный ответ.

— Только скажи мне, — продолжил он, — почему это так многое для тебя значит?

— Что «это»? — уточнил я.

— Увидеть Кагана. Почему ты так стремишься попасть к нему, нарушая наш строй, ставя под угрозу наших воинов? Мы даже не знаем, на Чондаксе ли он. Ответь мне. Помоги мне понять.

Удивительно было слышать такое. Я знал, что Торгун осторожнее меня, что он по-иному ведет войну. Но мне не приходило в голову, что терранина не прельщает возможность сразиться рядом с величайшим из нас.

— Как вышло, что ты не желаешь этого? — в тот миг я по-настоящему жалел Торгуна. Мне думалось, что он упустил нечто во время своего Восхождения или, быть может, что-то забыл. Он называл себя Белым Шрамом; интересно, было ли для него это чем-то большим, нежели обозначение легиона? Для меня, для моего братства, наше имя было всем.

Я понял, что должен попытаться объяснить ему, хотя почти не надеялся, что добьюсь успеха.

— Война — не орудие, брат мой, — начал я. — Война — это жизнь. Нас возвысили к ней, мы стали ею. Когда Галактика будет полностью очищена от угроз, наше время закончится. Краткое время, лишь золотое пятнышко на лике Вселенной. Нужно наслаждаться тем, что у нас есть. Нужно сражаться так, как мы были рождены сражаться, — превращать битву в искусство, восторгаться натурой, дарованной нам.

Я говорил пылко. Верил во все это. Верю до сих пор.

— Однажды я видел, как он бьется, но издали, — продолжил я. — И не могу забыть этого. Даже за те мгновения я убедился, что живой идеал возможен. Часть этого идеала пребывает в каждом из нас. Я жажду вновь узреть его, рассмотреть вблизи, усвоить его, стать им!

На меня глядел безликий шлем Торгуна, залитый кровью.

— Что еще ждет нас, брат? — спросил я. — Мы не строим будущее для себя, мы создаем империю для других. Подобные воинственные порывы, эти великолепные и грозные прозрения — все, что у нас есть.

Торгун по-прежнему молчал.

— Грядущее будет другим, — добавил я. — Но сейчас для нас есть только война. Нам нужно жить ею.

Терранин недоуменно тряхнул головой:

— Вижу, на Чогорисе растят не только воинов, но и поэтов.

Я не понял, смеется он надо мной или нет.

— Мы не делаем разницы между ними.

— Еще один странный обычай, — с этим Торгун поднял руки и отстегнул крепления на горжете. Вскрываемые замки зашипели. Затем терранин повернул шлем, снял его и прикрепил к доспеху на магнитный зацеп.

Когда мы смотрели друг другу в глаза, нам было легче достичь понимания. Но не думаю, что мои слова в чем-то убедили его.

— Я сражаюсь не так, как ты, Шибан, — произнес Торгун. — Возможно, я даже сражаюсь за нечто иное, чем ты. Но мы оба из Пятого легиона. Нам нужно искать общий язык.

Терранин посмотрел на север над моим плечом.

Туда, где был он. Туда, где бился он.

— Невзирая ни на что, мы должны попасть на передовую, — сказал хан. — Как скоро твои братья будут готовы?

— Они уже готовы.

— Тогда отправляемся вместе, — с мрачным лицом сказал Торгун. — Идем слаженно, и я не буду задерживать тебя.

В утреннем свете, под лишь одним солнцем, его кожа выглядела более темной, почти как у одного из нас. Торгун уже принял многое, и я ценил это.

— Мы найдем его, брат, — сказал терранин. — Если его можно отыскать, мы найдем его.

Бежать на Алтак было скверным решением. Оставшись в горах, я еще мог бы как-нибудь ускользнуть от преследователей. На равнине такой возможности не имелось.

Порой я раздумываю над тем, почему сделал такой выбор. Конечно, тогда я был ребенком, но не глупцом, и наверняка понимал, что скорее сумею укрыться от кидани в поросших лесом долинах, хотя и там шансы спастись были невелики.

Возможно, мне было предначертано поступить так. Я, однако же, не люблю саму идею фатума. Мне не нравится теория, что наши действия предопределены высшими силами, что наши дела — всего лишь пьеса в театре теней, разыгрываемая для их удовольствия. Более всего мне претит мысль, что будущее незыблемо, что в него тянутся прямые дороги, по которым мы обязаны следовать, согреваясь в пути лишь иллюзией собственной воли.

Со времен вознесения я не узнал ничего, что заставило бы меня усомниться в собственной правоте. Мне открылись глубинные метафизические законы Вселенной, я проник в долгие утомительные игры бессмертных, но сохранил веру в нашу способность выбирать.

Мы — творцы наших поступков. Когда нас испытывают, мы вольны пойти в любом направлении: можем победить, можем сгинуть — Вселенной это одинаково безразлично.

Я не считаю, что фатум направил меня с Улаава в пустые земли Алтака. Я думаю, что принял неудачное решение, поскольку испугался.

Но не виню себя за это. Все мы, даже самые могучие, даже самые высокопоставленные, можем совершать такие ошибки.

Какое-то время я двигался быстрее ловчих. Кидани в горах носили броню — изогнутые стальные пластины поверх кожаных жупанов, и на бегу я слышал, как лязгают их составные наручи. Мне было понятно, что они устанут раньше меня.

Я направлялся к югу, убегая со всей мочи из тени хребта и дальше, по открытым равнинам. Земля под ногами была твердой и сухой, меня обдувал по-утреннему свежий, холодный и тихий ветер.

Впереди расстилалась пустота. Степи Алтака чуть волновались, будто зеленый океан, но я не видел глубоких лощин, где мог бы спрятаться. Человека или зверя на здешних равнинах замечали за несколько километров. На это я и надеялся — что свита Великого Хана увидит меня издалека и сумеет вовремя прийти на помощь.

Меня настигала одышка, ноги в обуви из мягкой кожи саднило. Последний раз я ел днем ранее, но это почему-то не сказывалось на моей выносливости. Вспомнив видение с четырьмя созданиями и напиток, который они дали мне, я задумался, насколько реальными были эти грезы. На языке у меня по-прежнему оставался тот вкус — горький, как у прокисшего молока.

При всей неуклюжести одоспешенных врагов я опасался, что не сумею оторваться от них. Шум их шагов, тяжелого дыхания, бряцающего оружия преследовал меня по степи. Я обернулся на бегу, ожидая увидеть ловчих вблизи.

Но нет, я намного обогнал кидани. Они с трудом гнались за мной, пешие, как и я. Похоже, что мои слух и зрение обострились: глядя на дюжину противников, которые запыхались и ругались в голос, я чувствовал, что могу видеть их насквозь. Мне открылось пламя их душ, горящее в груди у каждого.

Это встряхнуло меня. Мое восприятие изменилось, все вокруг — преследователи, весь мир — стало более насыщенным.

Я ужаснулся этому даже сильнее, чем надвигающейся гибели. Новые ощущения бурлили внутри меня, пузырились под кожей, горячили ладони и наливали щеки румянцем.

Я чувствовал себя могучим, но в то же время и немощным. Того, что я знал о ремесле пророков, хватило, чтобы понять — силы, пробужденные во мне на Улааве, нуждались в руке наставника.

Отвернувшись от кидани, я помчался быстрее. Физические усилия помогли немного успокоиться. Я ощущал, как трава сминается под ногами. Проклятия отстающих солдат утихали вдали.

Оглядывая горизонт впереди, я отчаянно искал следы присутствия хана и проклинал его неуловимость.

И ничего не видел — лишь небо, землю и марево меж ними.

Я понимал, что враги отправили не только пеших бойцов. Никто не пускался в дальнее странствие по Алтаку без лошадей, а земли кидани находились очень далеко.

Осознав, что могут упустить меня, ловчие принялись дуть в рога из резной кости. Их тревожный зов разнесся над открытой равниной, подхваченный порывистым ветром. Затем солдаты замедлились, хватая воздух, — они давали мне уйти, зная, что это ненадолго.

Я не останавливался, чувствуя, что способен бежать вечно. Легкий свободный кафтан не спасал меня от холода на высоте, но теперь благодаря ему я двигался широкими прыжками. Солнце высоко поднялось в небеса и хорошо разогрело мне мышцы. Ощущая его жар на чистых смуглых руках и ногах, я мчался еще быстрее.

А потом я услышал, что приближаются адуун. Их копыта стучали по плотной земле, и, не оглядываясь, я знал, что всадников много. Пригибаясь, я бесплодно пытался отыскать хоть какое-то укрытие посреди ровной степи.

Наездники быстро догнали меня, ведь адуу мчится во много раз быстрее человека и не устает от скачки. Те, что водятся на Алтаке, — прекрасные создания, с темными шкурами и могучими ногами. До меня доносилось их грудное дыхание, слышались взмахи их длинных хвостов.

От безысходности я в последний раз взглянул на горизонт. Никаких следов хана. Я покинул горы лишь потому, что надеялся отыскать его, и потерпел неудачу.

Под стук копыт я остановился и повернулся к моим убийцам. В нашем народе худшим преступлением считалось показать страх пред лицом врага, и я твердо решил погибнуть хорошей смертью.

Ко мне приближалась шеренга всадников, мчащихся по равнине с изяществом и мастерством. Они носили пластинчатые перекрывающиеся латы, которые сверкали под солнцем. Один из наездников был вооружен длинным копьем, под самым наконечником которого развевался густой конский хвост. Над спинами воинов хлопали на ветру ярко раскрашенные треугольные знамена.

Какой-то охотник опередил других и быстро поскакал ко мне. Я разглядел стальной шлем с шипом наверху, доспехи с бронзовой отделкой, копыта, роющие землю, и петлю на веревке, что, разматываясь, летела в мою сторону.

Скользнув по плечам, аркан затянулся на поясе. Всадник промчался мимо и увлек меня за собой; от рывка я потерял равновесие и, рухнув ничком, ударился лицом о землю.

На миг я подумал, что кидани собирается протащить меня по степи, но натяжение веревки тут же ослабло. С трудом поднявшись на колени, я почувствовал, что по подбородку стекает кровь, а аркан захлестнул меня под грудью.

Наездник повернул скакуна и спешился, крепко держа веревку. Подойдя ко мне, он ухмыльнулся и потянул за аркан, словно я был зверем на привязи.

— Быстро бегаешь, малёк, — сказал всадник. — Но недостаточно быстро.

Меня взбесил его тон. Мои руки оставались свободными, и, даже не имея оружия, я еще мог драться.

Оттолкнувшись от земли, я бросился на врага. Не обдумывал атаку, не размышлял, как буду бороться с мужчиной почти вдвое тяжелее меня и в полном доспехе.

Тогда все и случилось.

Дорога моей жизни повернула, легко сменив направление. Когда прорыв наконец случился, он произошел совсем неожиданно. Возможно, мои видения на Улааве были всего лишь бредом, а возможно — мимолетным взглядом на некую глубинную, темную реальность. Неважно. Нечто, пробудившееся там внутри меня, выбрало этот миг, чтобы явить себя.

Когда я оглядываюсь назад и думаю о Чогорисе, любимом и потерянном для меня мире, то всегда вспоминаю тот момент. Он навечно врезался мне в память, словно узор, вытравленный кислотой на стали. В тот миг, что расколол нас, мой путь в будущее поднялся над равнинами, к звездам, в бездну, где в бессмертной тьме поджидали меня и ужасы, и чудеса.

Я пока что не знал о них. Я не знал о них еще долгие годы, но это не отменяет истины.

Все случилось тогда.

Бросившись в атаку, я вытянул руки вперед, словно борец для захвата. Резкий ослепительный свет хлынул с моих пальцев, вспыхивая и разветвляясь, словно разряды молнии.

Я закричал от мучительной боли. Меня окружало сияние, что скользило по моей плоти маревом жара и очищающей энергии. Мир взорвался шквалом золота и серебра, который неистово трясся, вертелся и блистал, ревел мне в уши и опалял ноздри. Он удушал меня, легкие будто горели, и я потерял равновесие. Я потерял всё.

Солдат — его нечеткий силуэт — отшатнулся от меня. Закричав от неожиданности и боли, он схватился за глаза. Веревка, что стягивала меня, исчезла в облаке искр. Я неловко отступил, сжимая кулаки, из которых по-прежнему хлестали потоки чистого, безжалостного, нестерпимо яркого света. Беспримесная стихийная мощь, материя иной вселенной, вырывалась наружу, опустошала меня и лишала жизненных сил.

Не представляю, как долго я оставался в забытьи и сиял жемчужным огнем, будто факел, топтался по степи, изрыгая гибель. Возможно, считаные секунды, возможно, намного больше. Помню смутные искаженные очертания наездников за стеной белого огня — они скакали вокруг, опасаясь приближаться к пламени. Помню лица четырех людей-зверей, что колыхались перед моим мысленным взором и указывали на меня жуткими крючковатыми пальцами.

«Пей», — сказали они мне.

Я упал на колени. Вокруг бушевал пылающий ад, который обжигал мою плоть, но не пожирал ее. Тело не подчинялось мне, стиснутое конвульсиями и спазмами.

И он впервые предстал передо мной, темным силуэтом на фоне огня. Он прошел через пламя, раздвигая завесы энергии, словно пелену дождя. Жар не вредил ему.

Он склонился надо мной — великан, куда выше и шире в плечах, чем положено обычному человеку. Я встретил его взгляд, смаргивая слезы из глаз, откуда вырывался огонь, и увидел в нем нечто знакомое.

Мне вспомнилось окруженное светом создание из моего видения. На секунду я решил, что именно этот человек и стоит передо мной. Тут же понял свою ошибку, но уверенно ощутил — между ними есть какая-то связь.

Затем его властность словно бы обрушилась на меня сокрушительной тяжестью. Языки белого пламени затрепетали, моргнули и погасли на ветру. Он остановил вихрь ослепительного безумия так легко, словно задул свечу. Даже тогда, в тупом оцепенении, замерев от смятения и боли, я смутно понимал, насколько это изумительно.

Он по-прежнему склонялся надо мной. Шлем у него был с шипом, как и у остальных всадников, броня — вычурная, искусно сработанная, с отделкой из красного и золотого бисера на нагруднике цвета выбеленной кости. Вдоль его левой щеки тянулся длинный шрам — по рассказам я знал, что таков обычай народа талскаров. Он смотрел на меня глубоко посаженными пронзительными глазами, каких я прежде не видел.

Возможно, я обознался. Возможно, мои ловчие не были кидани.

Я задыхался и дрожал, но еще цеплялся за надежду на благородную смерть. Пытался выдержать взгляд незнакомца, уверенный, что он явился убить меня.

Но не мог. Что-то в этом великане подавляло меня. Его лицо начало расплываться у меня перед глазами, как отражение в потревоженной воде. Казалось, он всматривается мне прямо в душу, очищает и обнажает ее. Я почувствовал, что теряю сознание.

— Будь осторожен, — сказал он.

И тогда я провалился во тьму, ласковую, будто сон.

Проснулся я шесть дней спустя.

Много позже я узнал, насколько опасным для меня было то время. Мои внутренние глаза открылись на Улааве, но мне не объяснили, как ими пользоваться. Я мог умереть. Меня и окружающих людей могло постигнуть нечто худшее, чем смерть.

Он предотвратил это. Даже тогда, задолго до того, как Повелитель Человечества указал нам дорогу к звездам, он знал, как управлять огнями, что бушевали в разуме одаренных.

Насколько мне известно, у него самого не было дара. Никогда не видел, чтобы он призывал пламя или обрушивал бурю на своих врагов. Сражался он, полагаясь лишь на свое тело воина — великолепное, улучшенное тело, — и ни на что более. Думаю, впрочем, что у него имелись некие врожденные знания о путях небесных. Его создали для игры на другом плане бытия, для противоборства с теми, кто находился на той стороне завесы, и поэтому он, как и его братья, несколько разбирался в сокрытых глубинах реальности.

Но тогда я знал лишь то, что он захватил меня, и, согласно законам Алтака, я стал его рабом. Не добившись почетной смерти, обрек себя на тяжелую, каторжную жизнь, и хан — мой хан, которому я служил прежде, — не сумеет выручить меня. Узрев суть нового хозяина, я понял, что он намного превосходит любого воина равнин, включая повелителя моих сородичей.

Когда я проснулся, поработитель сидел рядом со мной, лежащим на постели из мехов внутри большого гера. В срединной яме пылал костер, юрту затягивал красноватый дым. Из теней доносилось бормотание, люди, судя по звукам, точили клинки и оперяли стрелы.

Он смотрел на меня, и я смотрел на него.

Никогда прежде я не видел столь крупного, столь властного и могучего человека, столь преисполненного сдерживаемой силы. На его длинном худощавом лице плясали отблески дымного пламени.

— Как твое имя? — спросил он.

У него оказался низкий голос, который напевно гудел среди шепотов в гере.

— Шиназ, — ответил я сухими губами.

— Уже нет, — возразил он. — Тебя будут звать Таргутай Есугэй, «ребенок-который-бежал» и «мужчина-который-сражался». Ты станешь задыном арга моей общины.

Он говорил утвердительно. Согласно обычаям Алтака, моя жизнь принадлежала ему — по крайней мере пока меня не отобьет другой военачальник или мне самому не удастся сбежать. Я сомневался, что то или другое возможно.

— Ты пришел ко мне в начале пути, Есугэй, — продолжил он. — Я — Хан многих ханов. Ты присоединишься к орду Джагатая, приливу, который промчится по миру и обновит его. Радуйся, что я забрал тебя до того, как ты вернулся к прежнему хану. Встретившись со мной в битве, ты бы погиб.

Я молчал — еще не пришел в себя после сна и болезни. Никак не мог различить лицо владыки, а в голосе его звучали диковинные тревожащие нотки. Лежа на мехах, я чувствовал, как слабо вздымается и опадает моя грудь.

— Тебя будут обучать, как и остальных, — произнес он. — Ты должен понять, как владеть своим даром. Узнать, когда можно и когда нельзя применять его. При этом ты всегда будешь подчиняться моему слову. Никто другой не вправе указывать тебе, как пользоваться твоими умениями.

Я глядел, как его губы шевелятся в искристой темноте. Пока он говорил, передо мной мелькали обрывки видений с горы. Я снова видел разбитые корабли, пылающие среди звезд. Когда он завел речь о завоеваниях, мне вспомнились символы на кусках обгорелого металла.

Волк. Многоглавая змея. Разряд молнии.

— Я принес в этот мир новый способ сражаться, — сказал он. — Двигаться быстро, оставаться сильными, никогда не отдыхать. Когда Алтак станет нашим, принесем такую войну в земли кидани. После — в каждую империю между небом и землей. Все они падут, ибо они больны, а мы здоровы.

Сердце тихо стучало у меня в груди. Щеки горели от лихорадки. Слова Хана я слышал будто во сне.

— Все империи рушатся, — произнес он. — Все империи чахнут. Вот урок, выученный нами. Вот урок, который должен выучить ты.

Когда он говорил, шрам на его лице двигался. В кроваво-красном свете метка казалась живой, словно бледная змея, присосавшаяся к коже.

— Мы не станем служить империям. Мы будем оставаться в движении. У нас не будет центра. Где мы — там и центр.

Я осознавал, что Хан говорит мне нечто важное, но был слишком молод и недужен, чтобы понять его. Лишь позднее, намного позднее, я сумел поразмыслить над его речами и увидеть их истинную суть.

— Будешь ли ты служить мне, Таргутай Есугэй?

Тогда вопрос показался мне риторическим. Я был ребенком, не представлял, как долго может прожить человек и кем он способен стать. Думал, что на кону стоит нечто обычное — моя жизнь, распри между кланами, древний круговорот войны на Алтаке.

Сейчас, зная то, что я знаю… не уверен. Возможно, уже тогда он предлагал мне выбор.

— Да, мой хан, — ответил я.

Он долго смотрел на меня, глаза его блестели в кровавом свете.

— Значит, теперь ты из талскаров, и тебя пометят, как всех нас. Ты станешь носить на лице белый шрам, и все научатся испытывать страх перед тобой.

Отблески пламени дрожали на его броне цвета кости.

— Пока что мы никому не известны. Так будет не всегда. Придет день, и мы выйдем на свет, сражаясь так, как я научу тебя.

Его глаза, словно драгоценные камни, пылали в ночи голодным огнем безбрежных стремлений.

— И когда тот день настанет, когда мы наконец откроем себя, истинно говорю тебе, задын арга, — сами боги склонятся пред нами.

Есугэй пришел за мной пять дней спустя, как и обещал. Тем временем я колесила без дела по улланорским пустошам, пытаясь найти себе полезное занятие. Удача мне не улыбнулась — флоты уже начинали покидать орбиту. Эта война закончилась, им поставили новые боевые задачи.

Я составляла описи, направляла отчеты руководству, читала заметки, сделанные после встречи с грозовым пророком.

Вызов пришел без предупреждения. Я сидела в комплексе Мьерта над какой-то скверно составленной инфосводкой, и тут завибрировала моя комм-бусина закрытой связи.

— Вы получите аудиенцию, генерал Раваллион, — прозвучало сообщение. — Будьте готовы через час. Направляю к вам транспортник.

Не представляю, как Есугэй получил доступ в сеть Департаменто. Первое, что я ощутила, — как желудок скручивается в тугой комок. Я служила во многих зонах боевых действий и отстаивала свои позиции перед немалым числом могущественных полководцев, поэтому не считала себя нервозной и легко внушаемой, но теперь…

Это ведь был примарх, один из сыновей самого Императора.

Я попыталась вообразить, как выглядит Хан. О примархах рассказывали много разного — что они всегда окружены светом, что их доспехи сияют ярче солнца, что каждый из них способен убить словом или жестом, а взглядом может содрать кожу и переломать кости.

Времени на раздумья было вполне достаточно. В привычной для Белых Шрамов манере их челнок опоздал. Когда он наконец приземлился, то поднял облако пыли на севере, у самой границы комплекса. Увидев из окна его белые борта и красно-золотой символ молнии, я испытала новый приступ робости.

— Держи себя в руках! — произнесла я вслух, в последний раз поправила пояс с недавно приобретенным оружием и направилась к судну. — Он просто человек… Нет, нечто большее. Что же он тогда? Плоть и кровь. Человеческое существо. Один из нас.

Но я даже не знала, правда ли это. У меня всегда были трудности с точной категоризацией.

— Он на нашей стороне, — подобрала я формулировку, и мне заранее стало не по себе.

Летательный аппарат представлял собой космический челнок для ближних рейсов «Горта-РВ», вариант для Легионес Астартес, поздняя модель. Я все о нем знала. Мысленно разобрала его до мелочей, и настроение улучшилось.

Есугэй ждал меня в пассажирском отсеке. В своей броне цвета слоновой кости он казался громадным в тесном помещении. Когда я взобралась по рампе, Таргутай поклонился мне.

— Вы в порядке, генерал Раваллион? — спросил он.

Я поклонилась в ответ, стараясь скрыть беспокойство. Подозреваю, что безуспешно.

— В полном, Есугэй, — ответила я. После долгих изысканий мне удалось выяснить, что грозовых пророков не титуловали «ханами». У них вообще не было титулов — обращение по имени или должности, кажется, считалось достаточным. — Спасибо еще раз, что устроили встречу.

Десантная рампа закрылась позади меня под скулеж сервоприводов. Прозвучал глухой лязг герметизации шлюза, и заработали турбины челнока.

— Не за что, — он сел, прислонившись к металлической стене.

Внутри транспорт был рассчитан на размеры космодесантников, и все в нем, даже скамьи и страховочные ремни, оказалось слишком большим для меня. Я уселась напротив Таргутая и стала возиться с фиксаторами, едва касаясь ногами пола. Грозовой пророк не стал пристегиваться и безмятежно сидел, положив латные перчатки на колени.

— Можно спросить, генерал, — произнес он, — вы раньше встречались с примархами?

Двигатели набирали мощность, и за крохотными смотровыми щелями вздымались клубы пыли.

— Нет, — призналась я.

— О.

Челнок с приглушенным ревом оторвался от земли, несколько мгновений повисел над бетонной площадкой и начал набирать высоту. Боковым зрением я видела, как внизу уменьшаются сухие долины Улланора.

— Раз так, позволите дать совет? — спросил Есугэй.

Я невесело улыбнулась. Мне уже становилось не по себе от вибрации, что волнами прокатывалась по телу, а стены пассажирского отсека дрожали, как обтяжка на барабане. Мы поднимались очень быстро, и мне пришло в голову, что пилоты не привыкли возить обычных людей.

— Прошу вас, — ответила я. — Никто другой мне их не давал.

— Обращайтесь к нему «Хан». Мы называем его иначе, но для вас так будет правильно. Когда начнете говорить, смотрите ему в глаза, даже если окажется трудно. Потрясение от первой встречи будет… сильным. Но оно пройдет. Примарх не станет запугивать вас. Не забывайте, ради чего он был сотворен.

Я кивнула; от стремительного подъема у меня кружилась голова. Надежно опершись руками о края сиденья, я почувствовала, что ладони в перчатках вспотели.

— Знающие люди говорили мне, что Хан не похож на братьев, — продолжил Таргутай. — Его бывает сложно понять, даже нам. На Чогорисе мы охотимся с птицами, которых называем беркутами. У него душа, как у этих хищников, — беспокойная, устремленная вдаль. Иногда его речи кажутся странными. Может показаться, что он насмехается над тобой.

Небо за иллюминаторами почернело, вспыхнули крохотные точки звезд. Челнок невероятно быстро поднялся в верхние слои атмосферы. Я попыталась сосредоточиться на словах Есугэя.

— Запомните главное, — добавил он. — Беркут никогда не забывает порядок охоты. В конце он всегда возвращается на руку, что выпустила его.

Я кивнула, испытывая легкую дурноту.

— Запомню.

Тут же я впервые заметила далеко впереди наш пункт назначения: военный космолет, громадный, покрытый боевыми шрамами, с изогнутым носом белого цвета. Его габаритные огни мерцали в пустоте.

Название этого космолета было известно мне по записям: «Буря мечей».

«Флагманский корабль. Гигантский. Модернизирован для увеличения скорости — колоссальные двигатели. Есть ли на это санкция Марса?»

Я знала, что он внутри. Там он ждал меня.

— Постарайтесь понять его, — спокойно сказал Есугэй. — Может, вы ему даже понравитесь. При мне и не такие диковины случались.

Мы сели в одном из ангаров «Бури мечей», после чего дела пошли быстро. Таргутай указывал дорогу, и мы шагали по длинным палубам, поднимались на лифтах, пересекали огромные залы, заполненные слугами и сервиторами. Я слышала песни на неизвестном мне языке, а из служебных коридоров звучали отголоски смеха. Во всем корабле ощущалась атмосфера буйной, добродушной, немного хаотичной активности. На нем пахло лучше, чем на армейских крейсерах, к которым я привыкла, и от чистых натертых полов тянулся легкий аромат, похожий на благовония. Все отсеки были ярко освещены и обильно украшены в цветовой гамме легиона — белой, золотой и красной.

Добравшись до покоев Хана, я уже не понимала, как далеко прошла, — великанские линкоры были скорее городами, чем военными кораблями. Наконец мы остановились перед двойными дверями, выложенными слоновой костью. Их охраняли двое огромных стражей в нескладной церемониальной броне, и я опознала древние «Громовые»[7] доспехи, значительно измененные и отделанные золотом. В отличие от Есугэя, охранники были в шлемах — позолоченных, с прорезями для глаз и султанами из конских хвостов.

При виде грозового пророка они поклонились, после чего взялись за массивные бронзовые ручки дверей.

— Готовы? — спросил Таргутай.

У меня гулко колотилось сердце. Из щелей под створками сочился свет.

— Нет, — сказала я.

Двери открылись.

Долю секунды я совершенно ничего не видела. Мне представилось нечто размытое, вроде светового ореола, который плясал передо мной, словно отражаясь в воде. Я чувствовала поток невероятной мощи, немыслимой энергии, которая пылала и билась в оковах, словно плазма в экранированном ядре реактора.

В тот момент я не совсем понимала, вижу ли его таким, каков он есть, — возможно, мой свежий взгляд, пронзив некую тщательно сплетенную завесу обмана, проник в истинную суть примарха, — или на мое восприятие просто повлияла дурнота от подъема с Улланора.

Знала я только одно: нужно держаться на ногах и не закрывать глаза. Есугэй говорил, что шок пройдет.

— Генерал Илия Раваллион из Департаменто Муниторум.

Как только Хан заговорил, обстановка в помещении обрела четкость, как на старинной пиктографии, которую проявляли в ванночке с химикатами. Покои оказались просторными, с великолепными высокими окнами; через них проникал свет улланорского солнца.

Я неловко поклонилась.

— Хан, — мне не понравилось, как пискляво прозвучал мой голос в сравнении с его богатым тембром.

— Садитесь, генерал, — сказал примарх. — Вот кресло для вас.

Направившись к сиденью, я начала осматриваться по сторонам. Стены были отделаны гладкими темными панелями из материала, похожего на терранское красное дерево. На полу лежал толстый ковер с грубо вытканными изображениями засушливых степей и всадников-копьеносцев, приникнувших к седлам. Имелся древний книжный шкаф, уставленный старыми книгами в кожаных переплетах. На стенах висело оружие — мечи, луки, кремневые ружья, броня из других эпох и с иных планет. На меня накатила волна запахов, земляных и металлических, пронизанных едкими ароматами замши, пылающих углей и полировальных жидкостей.

Я села в приготовленное для меня кресло. На каминной полке слабо тикали антикварные часы, где-то очень далеко и очень тихо гудели двигатели звездолета.

Только тогда я набралась отваги и посмотрела на Хана.

У него было такое же смуглое, словно выдубленное лицо, как у Есугэя. Худощавое, благородное, светящееся яростным умом — и гордое. Голову он брил начисто, за исключением длинного чуба, черного как сажа и стянутого золотыми кольцами. Под орлиным носом на обветренной коже примарх носил усы. Глаза, что сидели глубоко под выступающими бровями, мерцали подобно жемчужинам в бронзовой оправе.

Сидел он в свободной позе, вытянув громадное тело в кресле размером вдвое больше моего. Одну руку, обтянутую перчаткой, Хан держал на подлокотнике из слоновой кости, другую расслабленно свесил за край. Мне представился образ альфа-самца из семейства кошачьих, который, развалившись в тени под деревом, сберегает свои исполинские силы в промежутке между охотами.

Я едва могла двигаться. Сердце билось, как молот.

— Итак, — Хан аристократично, по-светски растягивал слова, — о чем вы желаете говорить со мной?

Собираясь ответить, я взглянула в его блестящие глаза. И в этот миг, вздрогнув от ужаса, осознала, что ничего не помню.

Тогда к нам присоединился Есугэй. Встав у плеча примарха, он сдержанно разъяснил тому обстоятельства нашей встречи на Улланоре. Позже я узнала, что Таргутай все время оставался рядом со мной, на случай если меня захлестнут чувства. Никогда не забуду его доброты.

Пока задын арга говорил, а Хан отвечал, я пришла в себя, выпрямилась в кресле и вспомнила свое задание до мельчайших подробностей. Даже тогда меня поразила ирония происходящего: моя память, то единственное, на что я всегда могла положиться, мгновенно изменила мне при виде примарха.

— Так чего еще они хотят от нас? — более сухо спросил Хан, по-прежнему обращаясь к Есугэю. — Больше завоеваний? Быстрее?

В его тоне звучали нотки усталого главы общины, который вынужден заниматься пустяковыми делами, недостойными его высокого положения. В отличие от Таргутая, он превосходно говорил на готике, хотя и с тем же глухим акцентом, что грозовой пророк.

— Господин, — начала я, надеясь, что голос не задрожит, — Департаменто полностью удовлетворен динамикой успехов Пятого легиона.

Хан и Есугэй разом повернулись ко мне.

Я сглотнула пересохшим горлом.

— Проблема совершенно в ином, — продолжила я, с трудом выдерживая взгляд примарха. — Старшие стратеги испытывают затруднения при попытках выстроить достаточно точную картину ваших передвижений. Это влияет на многое. Мы не можем снабжать вас так, как хотели бы. Мы не можем координировать ваши усилия с сопровождающими армейскими полками. Вам предписано встретиться с Девятьсот пятнадцатым экспедиционным флотом, но у нас до сих пор нет подтвержденной информации о ваших дальнейших действиях.

Лицо Хана напоминало маску. Его выражение не изменилось, хотя я ощутила недовольство примарха.

Ситуация стала нелепой. Хан был абсолютным воином, машиной, созданной Императором для уничтожения миров. Он не хотел обсуждать каналы снабжения.

— Генерал, вы думаете, что до вас никто на это не жаловался? — спросил примарх.

Его тон — расслабленный, вежливый, безразличный — подавлял меня. Сомневаюсь, что Хан поступал так умышленно, но результат оставался тем же.

«Они могут убить словом».

— Нет, господин, — я пыталась сохранять спокойствие, твердо решив придерживаться задания. — Мне известно о семнадцати посланиях легионного уровня, направленных с Терры вашему командному составу.

— Семнадцать, да? — примарх лениво опустил веки. — Я потерял им счет. И что вы собираетесь добавить к ним?

— Прежние делегации не имели чести говорить с вами лично, господин. Я надеялась, что если смогу объяснить положение более ясно, то мы сумеем разработать уточненную схему материально-технического обеспечения.

Произнеся фразу «уточненная схема материально-технического обеспечения», я осознала, что все пропало. Хан уставился прямо на меня, наполовину озадаченный, наполовину раздраженный. Слегка изменил позу, и даже это еле заметное движение показывало, насколько бесплодны мои попытки.

Он ненавидел сидеть на месте. Ненавидел разговоры. Ненавидел пребывание в четырех стенах боевого корабля. Мечтал начать кампанию, забыться в преследовании врага, высвободить свою феноменальную мощь в бесконечной погоне.

«Он никогда не забывает порядок охоты».

— Вы терранка? — спросил Хан.

Вопрос был совсем неожиданным, но я помнила слова Есугэя и даже не моргнула.

— Да, господин.

— Так я и предполагал. Вы мыслите как терранка. У меня в легионе есть воины с Терры, и они думают схожим образом.

Он немного подался вперед в кресле и сцепил перед собой руки в перчатках.

— Вот чего вы хотите, — заявил Хан. — Вы хотите, чтобы каждый легион маршировал от Терры в четком строю, шагал тяжело, как адуун, оставлял за собой ведущий к родному миру след, по которому можно было бы отправлять конвои с оружием и пайками. Вы мыслите так, поскольку ваша планета сложно устроена — там есть города, оседлые народы, и ее требуется держать в узде.

Примарх был прав. Именно этого я и хотела.

— Мы такого не хотим, — продолжил он. — На Чогорисе мы научились сражаться, не имея центра. Мы берем наше оружие и скакунов с собой. Перемещаемся, как подсказывает нам ход войны. Не связываем себя ничем — мы никогда так не делали.

Говоря, он не сводил с меня глубоко посаженных глаз и не повышал голос. Он не гневался, его тон оставался спокойным, как у строгого родителя, который объясняет ребенку простую вещь.

— Мы бились с армиями, что превосходили нас числом. Подвижность была нашим преимуществом. Они не могли ударить нас в центр, поскольку мы не имели центра. Мы запомнили этот урок навсегда.

Теперь я поняла, почему все наши делегации не произвели впечатления на Хана. Белые Шрамы были неорганизованными не по легкомыслию — они принципиально действовали так, следуя своей военной доктрине.

Возможно, тогда мне следовало промолчать, признать собственную неудачу, но я не собиралась пускать дело на самотек. Одно дело — сражаться в седле на Чогорисе, совсем другое — участвовать в Крестовом походе из триллионов бойцов по всей Галактике.

— Но, господин, — ответила я, — после Улланора у врагов нет больших армий. Мы наступаем, а не обороняемся, и здесь необходима координация. И, прошу прощения, но вы наверняка согласитесь, что Терре ни что не угрожает. Не осталось противников, способных повредить нам.

Хан бросил на меня ледяной утомленный взгляд. Моя речь его не впечатлила. Я ощутила всю тяжесть разочарования примарха, и вынести ее было непросто.

— «Не осталось противников, способных повредить нам», — тихо повторил он. — Интересно, Есугэй, сколько раз, в скольких ныне забытых империях произносились эти слова?

Хан уже не обращался ко мне. Он двигался дальше, обсуждал пути истории с сородичем. Меня отбросили в сторону, как и всех остальных, кто пытался затянуть примарха в жесткую иерархию Империума. Я была для него никем; труды Департаменто были для него ничем. Долгие месяцы перелетов, изысканий, приготовлений — все завершилось ничем.

Я страшно злилась на себя и кипела от негодования. В тот момент мне казалось, что я никогда больше не встречусь лицом к лицу с настолько великим и могучим воином. Что я упустила возможность повлиять на него.

Как оказалось, и то и другое было неверно.

Он ворвался в покои без предупреждений и объявлений. Хлопнули распахнутые двери, заставив меня вздрогнуть.

Он пронесся по залу, облаченный в толстую мантию из волчьих шкур, которая развевалась в ритме его грохочущих шагов. Броня воина, отделанная кованой бронзой, сверкала жемчужными разводами белого золота, а на нагруднике глянцевито поблескивало гранатовокрасное око. Гостя словно бы окружал ореол величия во всех его проявлениях — телесном, умственном и духовном. У него была молодцеватая походка солдата, уверенная и полная жизни.

Конечно, я видела пикты с ним. Все мы видели. Но я никогда не думала, что столкнусь с ним вплотную, окажусь в присутствии личности, о которой рассказывали легенды и шепотом передавали слухи.

Сжавшись в кресле, я крепко стиснула подлокотники от страха, что потеряю сознание или совершу какую-нибудь глупость.

Хан блеснул улыбкой и вскочил на ноги, спеша приветствовать воина. Он мгновенно забыл обо мне — сером пятнышке на роскошной картине воссоединения богов.

— Брат мой! — обнял гостя Хан.

— Джагатай, — ответил Хорус Луперкаль.

Мое сердце бешено стучало в груди. Меня ужасала мысль, что один из примархов повернется и спросит, почему я до сих пор сижу здесь. Я хотела уйти, но не осмеливалась шевельнуться без разрешения, поэтому оставалась в кресле, мечтая, чтобы оно свернулось вокруг меня.

Я должна была преисполниться благоговейной радости при виде магистра войны. Должна была расцвести от гордости и признательности за то, что я, одна из триллионов смертных, оказалась в присутствии избранных сынов Императора. Но почему-то не испытывала ничего, кроме страха. У меня побелели костяшки пальцев. Я молчала, и мне мерещилось, что в покоях гуляет морозный ветер, а моя душа дрожит от принесенного им холода.

Есугэя представили Хорусу, и грозовой пророк даже бровью не повел, оставшись таким же спокойным и флегматичным, как всегда. Затем взор Луперкаля — его грозный, ищущий взор — оторвался от Хана и остановился на мне.

У меня как будто остановилось сердце. Я не могла ничего сделать, даже отвернуться. Меня охватил беспримесный первобытный ужас жертвы, осознавшей, что ей нет спасения.

— А кто она? — спросил магистр войны.

Джагатай положил ему руку на плечо.

— Одна из бюрократок Сигиллита, — Хан кратко взглянул в мою сторону. — Она здесь по моему разрешению.

Когда они отвернулись и возобновили разговор, на моем сердце словно бы разжались стальные тиски.

Если с Ханом было сложно общаться, то Хорус просто потрясал. Телосложением примархи походили друг на друга — возможно, Джагатай даже был чуть выше, — но мне сразу стало очевидно, почему Император избрал Луперкаля своим орудием. Размашистые жесты магистра войны, открытость его лица, ощущение непринужденной властности, словно излучавшееся в покои с его великолепной брони, — они объясняли все. Даже охваченная безотчетным удушливым страхом, я понимала, почему люди поклоняются ему.

И пыталась соотнести то, что видела, с тем, что чувствовала. Очевидно, Хан и Хорус были братьями. Они говорили и поддразнивали друг друга, как братья, рассуждали о непостижимых для меня вопросах галактического уровня, словно о пустяках, шутили и переругивались на эти темы. Джагатай был властным, вдумчивым, строгим, царственным.

Луперкаль был… иным.

Встреча между ними оказалась краткой. Когда я дерзнула прислушаться к беседе, она уже заканчивалась.

— И все-таки, брат, поверь мне — я стыжусь этого, — с извиняющимся видом сказал Хорус.

— Не нужно, — ответил Хан.

— Если бы имелся другой выбор…

— Не надо ничего объяснять. В любом случае я уже дал тебе слово.

Магистр войны благодарно взглянул на Джагатая.

— Знаю. Твое слово очень многое значит. Уверен, что и для Отца тоже.

Хан поднял бровь, и Луперкаль расхохотался. От смеха его черты словно бы разгладились. Хорусу привычна была открытая, страстная манера поведения, словно в его воинственной душе каким-то образом отражалось величие или совершенство воли Императора.

— Все не так плохо, — заявил магистр войны. — Чондакс — пустошь, там раскроются сильные стороны твоего легиона. Охота тебе понравится.

Джагатай вполне искренне кивнул, хотя мне показалось, что это был жест человека, искавшего положительные моменты в скверной ситуации.

— Мы не жадны до славы, — ответил он. — Остатки армии Уррлака нужно истребить, и мы подходим для этого. Но что потом? Вот о чем я беспокоюсь.

Луперкаль стиснул плечо Хана латной перчаткой. Даже в столь простом движении — легкое изменение позы, взмах рукой снизу вверх — проглядывала ловкость воина. В любом его жесте сквозили немыслимая грациозность, восхитительная эффективность и плотно сжатая мощь — изобильная, уверенная в себе. Оба примарха были существами иного, более возвышенного плана реальности, и оковы смертного мира едва держались на них.

— Потом мы будем вновь сражаться вместе, ты и я, — ответил Хорус. — Давно такого не было, и я скучаю по тебе. С тобой всегда просто, жаль, что ты любишь скрываться.

— Обычно меня находят, в конечном счете.

Магистр войны иронически взглянул на него.

— Да, в конечном счете, — затем Луперкаль посерьезнел. — Галактика меняется. В ней возникает многое, чего я не понимаю, и многое, что мне не нравится. Воинам нужно держаться рядом. Надеюсь, что ты откликнешься на мой зов, когда придет час.

Примархи посмотрели друг другу в глаза. Представив, как они сражаются вместе, я слегка вздрогнула от подобной картины. Пред их союзом пошатнулись бы основы Галактики.

— Ты знаешь, что откликнусь, брат, — произнес Хан. — Так всегда было между нами. Ты зовешь — я прихожу.

В голосе Джагатая звучала искренность, он верил в то, что говорил. Также я разобрала обожание и теплоту. Все эти чувства были родственны между собой.

Я затаила дыхание — мне почему-то представилось, что происходит нечто значительное, нечто необратимое.

«Ты зовешь — я прихожу».

Затем братья вместе вышли из залы, шагая в ногу, захваченные разговором. Есугэй последовал за ними.

Воцарилось спокойствие. У меня в ушах отдавался стук сердца, кажущийся громким, как тиканье часов. Еще долго я не могла сдвинуться с места, медленно освобождаясь от липкого ужаса. Когда мне наконец удалось разжать пальцы на подлокотниках, меня по-прежнему била дрожь. В голове мелькали мысли и образы, теснившиеся в бешеной круговерти ошеломительных впечатлений.

Я не сразу осознала, что меня бросили в недрах боевого корабля легиона, откуда мне самой вряд ли удалось бы отыскать обратный путь. Скорее всего, мое звание в таком месте мало что значило.

Но это было еще не самое худшее. Я увидела, пусть мельком, как в действительности управляется Великий крестовый поход, и моя крохотная роль в нем оказалась даже более незначительной, чем думалось мне. Мы, люди, были ничем для этих закованных в доспехи богов.

Когда я поняла это, сама идея споров с примархом о военной стратегии показалась мне уже не тщеславной, а безумной.

Но все же я увидела их. Сделала то, ради чего бесчисленные кадровые солдаты с радостью отдали бы жизнь. Это чего-то да стоило, несмотря на итоговую неудачу.

Я неуверенно поднялась с кресла и собралась с силами перед тем, как выйти в коридор. Меня не радовала перспектива встречи с охранниками у дверей.

Оказалось, что я зря беспокоилась. Есугэй вернулся, бесшумно проскользнув в покои, и одарил меня заговорщицкой улыбкой.

— Ну, — сказал он, — неожиданно вышло.

— Да уж, — еще слабым голосом отозвалась я.

— Примарх и магистр войны, — добавил Таргутай. — Вы хорошо держались.

Я рассмеялась, в основном из-за схлынувшего напряжения.

— Правда? Я чуть сознания не лишилась.

— Бывает, — ответил Белый Шрам. — Как ощущения?

— Выставила себя дурой, — я закатила глаза. — Зря потратила время — ваше время. Простите.

Есугэй пожал плечами.

— Не извиняйтесь. Хан ничего не делает зря.

Он осторожно посмотрел на меня.

— Вскоре мы отбываем на Чондакс, — продолжил Таргутай. — Надо поохотиться на орков. Хан знает, что нам предстоит, и он прислушался к вам. Он просил передать, что если вы пожелаете, то можете присоединиться к нам. Нашему курултаю нужен опытный советник, такой, что не боится говорить правду, которую не желают слышать.

Легионер снова улыбнулся.

— Мы знаем наши слабости. Все меняется, и мы должны измениться. Что думаете?

На мгновение я не поверила своим ушам. Решила, что Есугэй шутит, но тут же подумала, что он не из шутников.

— А вы летите на Чондакс? — спросила я.

— Не знаю. Может, скоро узнаю. Так вот, присоединиться к нам непросто. У нас есть обычаи, диковинные для посторонних. Возможно, вам будет лучше в вашем Департаменто. Если так, мы поймем.

Пока Таргутай говорил, я приняла решение.

Во мне вспыхнуло будоражащее чувство прыжка в неизведанное, нечто столь же нехарактерное для меня, как и временная забывчивость в разговоре с Ханом. Учитывая события последней пары часов, несложно было поверить, что судьба дает мне возможность что-то сделать со своей жизнью, уйти от роли безымянной шестеренки в бесконечном механизме.

— Вы правы, говоря, что я не понимаю вас, — сказала я. — Мне почти ничего о вас неизвестно.

Я старалась ровно произносить слова, чтобы показаться более уверенной, чем на самом деле. Мне хотелось смеяться, наполовину от восторга, наполовину от страха.

— Но я могу научиться, — добавила я.

Прошло еще два дня, прежде чем мы добрались до центра. Все это время мы с Торгуном сражались вместе, сочетая наши разнообразные умения, и пытались не перечить друг другу. Порой я рвался в наступление, и терранин не возражал; иногда он желал зачистить участок перед выдвижением, и я соглашался.

Но не все было так просто. Мои бойцы неохотно взаимодействовали с терранами. Мы почти не общались: я встретился только с одним из заместителей Торгуна, угрюмым воином по имени Хаким, и обменялся с ним лишь парой слов. Но, несмотря ни на что, мы учились друг у друга. Я осознал, что в тактике его братства есть достойные приемы. Надеялся, что он так же думает о нашей доктрине.

К моменту прорыва в сердце Дробилки мы уже понесли большие потери, чем за все предыдущие годы кампании. В истерзанном Братстве Бури осталось едва ли две трети бойцов, но я не сожалел об этом. Никто из нас не сожалел. Мы всегда знали, что зеленокожие будут яростно драться за свой последний оплот, а погибшие пали смертью истинных воинов.

Правда, имей мы больше времени, я помянул бы Бату, который всегда был близок мне. Я помянул бы и веселую душу Хасы — он мог достичь величия, если бы выжил там.

Сангджай извлек бессмертные составляющие их тел, чтобы частичка воинов вечно жила в подвигах тех, кто придет следом. Как и всегда, мы забрали броню и оружие павших, но вернули их смертные тела земле и небу Чондакса. Даже в ущельях, где ветра не были так сильны, мертвецы начали исчезать у нас на глазах. Я понял, что мир скоро сметет наши следы с плато, где мы так жестоко бились, где пролили столько крови. Оно вновь станет белым, как кость, пустым и гулким.

Я видел монументы, возведенные Империумом на Улланоре, и восхищался ими. Они простоят тысячелетия, но на Чондаксе не останется ничего, что напоминало бы о нас. Мы, словно призраки, недолго порхали над его пустошами и убивали врагов, а затем планета очистилась от нашего присутствия.

Но битвы там были вполне настоящими. Безжалостные непрерывные свирепые битвы — вот что было настоящим. Мы устали, добираясь до центра Дробилки, ведь орки измотали нас своим неослабным сопротивлением. Потеки крови окрасили мою броню в грязно-коричневый цвет. Нагрудник покрывали сколы и трещины, на шлеме виднелись отметины от клинков. Постоянно ныли мышцы, хотя природное телосложение и генетические улучшения и делали их пригодными для нескончаемых боев. Я не спал несколько суток.

И все же, когда мы взобрались на крайнюю гряду, остановились вдоль края длинного утеса и окинули взором цель наших трудов, то воспрянули духом.

Мы увидели последнюю гору, ветшающую крепость врага, и улыбнулись.

Впереди была широкая круглая впадина, как будто вырытая среди неровных скал какой-то гигантской ложкой. Мы стояли на ее южном краю и смотрели на север, в центр. Едва различимые кручи на дальней стороне терялись за пеленой пыли. Склоны углубления были гладкими и пустыми, широкие участки обнаженной породы поблескивали в свете солнц. Земля уходила вниз пологой дугой, дно находилось на глубине почти двухсот метров.

В центре чаши возвышалась цитадель — островерхая скала, потрескавшаяся и зазубренная от времени. Она вздымалась из голого камня, словно охотничье копье, пробившее тушу зверя. Поднимаясь более чем на две сотни метров, пик расщеплялся на несколько вытянутых зубцов, которые переливались на свету, будто расколотая кость.

Зеленокожие долго трудились над крепостью. Возвели стены вокруг нее, установили сторожевые вышки, соединили тонкие каменные башенки винтовыми лестницами. Бока их оплота щетинились орудиями, из его основания тянулись столбы черного дыма и копоти. Дальше вглубь рычали громадные машины — двигатели, генераторы, кузнечные механизмы. Я предположил, что орки перенесли их с одного из своих космических скитальцев колоссальных размеров. Возможно, он давно уже рухнул на Чондакс и постепенно был превращен в базу для последнего бастиона чужаков.

В цитадель вели многие ворота, все с тяжелыми перемычками из тронутого ржавчиной железа. Парапеты над ними кишели тысячами зеленокожих, которые наполнили воздух дерзкими воплями. Во много раз больше ксеносов, вероятно, укрывалось в глубине оплота, готовясь к отражению неизбежной атаки.

Почти у вершины беспорядочной груды перекрывающихся построек находилась тяжелая конструкция из склепанных листов металла, которая отдаленно напоминала громадную голову орка. Башка была втиснута в центр скопления шатких орудийных платформ и кособоких стен. Я рассмотрел на ней десятиметровые клыки и пылающие глазницы диаметром в человеческий рост. Угловатый череп покрывали размазанные полосы алой и желтой краски. Также на его поверхности танцевали искорки лимонно-зеленого света, что говорило о наличии примитивных щитов.

Возможно, этот объект был каким-нибудь артефактом квазирелигии чужаков, или логовом для их шаманской касты, или замысловатой казармой для элитных воинов. Может, там пребывал их вожак — сидел во тьме, как раздутое насекомое, пока приспешники умирали за него.

Мастерство строителей удивило меня. Мы ни разу, даже во время бойни на Улланоре, не встречали у орков подобных зданий.

Изучая постройку, я отыскал истину. Хейны быстро учились, мы всегда знали об этом. Если армии, собранные против зеленокожих, не уничтожали их бесследно, они рано или поздно обращали любое оружие против его владельцев. Даже здесь, сгибаясь под тяжкими ударами, не имея надежды, они по-прежнему корпели над новыми орудиями истребления.

Орки видели, чем мы крушим их, и вдохновение пробуждалось в глубине их свирепых умов. Каким-то образом, ведомые некой поразительной способностью к воспроизводству вещей, они трудились и сейчас.

Они собирали титана.

Я приметил пути, ведущие наверх к гротескной башке: шаткие мостики, грубо вытесанные ступени, лязгающие подъемники. Быстро запомнил их, сознавая, что внутри крепости у меня не будет времени ориентироваться.

Но затем издалека, с противоположной стороны широкой впадины, донеслось эхо выстрелов. На дисплее шлема появились сигналы других братств, приближающихся с севера, востока и запада. Некоторые отделения уже покинули укрытия и летели по длинным склонам чаши в направлении цитадели. Орудия на стенах открыли огонь, и снаряды по высоким дугам понеслись к эскадронам гравициклов.

Я обернулся к Торгуну, который, как всегда, стоял рядом со мной.

— Готов, брат? — спросил я.

— Готов, брат, — ответил он.

Тогда я протянул ему латную перчатку — открытой кистью, по-чогорийски. Терранин сжал ее. Будь мы воинами на Алтаке, порезали бы себе ладони и смешали кровь.

— Да пребудет с тобой Император, Шибан-хан, — сказал Торгуй.

— И с тобой, Торгун-хан, — отозвался я.

Братья включили клинки, запустили двигатели и ринулись на штурм.

Будучи ханом, я мог бы забрать одну из уцелевших машин у кого-нибудь из бойцов, но решил не делать этого. Не видел причин лишать воина его скакуна только потому, что потерял собственного.

Поэтому я бежал, как и все прочие легионеры, оставшиеся без гравициклов. Мы лавиной катились по склону, крича и размахивая клинками, шипящими от разрядов энергии. Больше сотни Белых Шрамов мчались бок о бок, весело вопили и хохотали, вертели над головой глефами и тальварами. В небе с ревом проносились оставшиеся машины, которые стремительно приближались к стенам, накрывая их сокрушительным шквалом очередей из тяжелых болтеров.

Я с радостью и завистью наблюдал за их высоким полетом. Видел, как превосходно правят ими наездники, как они закладывают виражи и ускоряются, блистая под солнцами. Они двигались так естественно, так легко и смертоносно; мне хотелось оказаться среди них.

Лишенный столь беспримесной мощи, я несся со всех ног, полагаясь на врожденное проворство и несравненную механическую силу доспеха. Чувствовал, как напрягаются мышцы, снабжаемые дозами гиперадреналина и боевых стимуляторов. Братья рвались к стенам вместе со мной, вздымая пыль ударами подошв.

Боковым зрением я замечал, как в чашу стекаются другие воины. Сначала через края перебирались десятки легионеров, затем сотни. Целые братства вылетали на открытое место из-под прикрытия скал. Я не тратил время на подсчеты, но прежде чем мы добрались до цитадели, в штурме наверняка уже участвовали тысячи бойцов. Не видел Белых Шрамов в таком количестве со дня высадки. Мы снова были вместе, объединились, чтобы достичь самой вершины нашего грозного могущества. Шум атаки — боевые кличи по воксу, топот множества сабатонов, сотрясающий землю рокот гравициклов — пробирал меня до глубины души.

По всей впадине разносились свист и грохот вражеских залпов. Примитивные зенитные снаряды пронзили воздух, сбив несколько машин до того, как они подобрались к стенам на расстояние болтерного выстрела. Нас накрыла артиллерия, огненный вал взрыхлил выветрившуюся породу и разбросал целые отделения легионеров. Вступили тяжелые орудия с короткими широкими стволами, на пути у нас начали вздыматься фонтаны щебня.

У меня заработало второе сердце, и я с наслаждением ощутил, как кровь помчалась по жилам. Мой длинный чуб развевался на резком ветру. Гуань дао дрожала — ей передавалась кровожадность расщепляющего поля, которому не терпелось снова впиться в плоть.

Я перепрыгивал дымящиеся воронки и огибал груды тлеющих обломков, с каждым шагом набирая скорость. Мы, словно неудержимая волна, вливались в чашу со всех направлений и катились к пламенеющей вершине в ее центре. Все двигалось, все мчалось, все неслось и сверкало, сливаясь в белые, золотые и кроваво-красные пятна. Тени гравициклов стремительно мелькали над нами, их пилоты закладывали виражи перед заходами на смертоносные атаки. Стены уже горели, рушились, извергали столбы едкого дыма.

Мы захватили ворота — одни из множества, — только что разбитые очередями из тяжелых болтеров и ракетными ударами. С пеной на губах от ярости орки ринулись нам навстречу. Таких крупных врагов я еще не видел на Чондаксе. Они почти не уступали в размере чудовищам, с которыми мы сражались на Улланоре. Зеленокожие грузно топали прямо на нас, спотыкались на когтистых лапах, желая поскорее скрестить с нами клинки. Мы врезались в чужаков и, пробиваясь через остатки ворот, вертелись, разрубали, взрывали, били, выдирали. Две орды — одна ослепительно-белая, другая тошнотворно-зеленая — сошлись в круговороте клинков, пуль и размахивающих рук.

Я взбегал по скату из искореженных обломков, глефа порхала у меня в руках. Сверху неуклюже спускались орки, раскидывая завалы и вздымая пыль. Набросившись на них, я описал несколько стремительных дуг гуань дао. Клинок начисто рассекал железную броню, кожу и кости, вслед за выпадами по сторонам разлетались ошметки ксеносов. Все они умерли, не успев даже понять, что я добрался до них. В каждый удар, стремительный и четкий, я вкладывал сокрушительную силу, после чего отскакивал от противника к следующей цели. Все это время вокруг ревели болтеры моих братьев, их снаряды раскалывали доспехи зеленокожих и обращали плоть в куски кровавого мяса.

В эти мгновения, ворвавшись в битву под ослепительным светом трех солнц, мы стали бурей. Ничто не могло удержать нас; мы были слишком свирепыми, слишком умелыми, слишком проворными.

Я пробился наверх, с боем миновал разрушенные ворота и оказался в шатком лабиринте внутренней цитадели из металлолома. С боков меня прикрывали Джучи и другие бойцы минган-кэшика. Нас атаковали новые чужаки, которые спрыгивали с гофрированных крыш и загоревшихся подмостков. Первого я с размаху ударил керамитовым кулаком в морду и разбил ему череп на кровавые осколки. Затем крутанулся в сторону и двинул второго сабатоном в живот. Орудуя глефой, я заливал ихором землю и собственную броню, забрызгивал линзы шлема.

— Вперед! — взревел я, подгоняемый гневом и напором битвы. — Вперед!

Братья ринулись следом за мной; легионеры взбирались по стремянкам, чтобы добраться до орков на стрелковых платформах, взмывали по лестницам, чтобы очистить от врагов парапеты. Если одного из нас сталкивали вниз, другой вставал на его место. Мы не давали чужакам отдышаться, подумать, среагировать. Попеременно использовали наши быстроту и мощь — стремительно уходили от опасности и тут же вновь бросались в атаку, неся смерть силовыми клинками. По всей цитадели противники — тысячи противников — сцепились в ближнем бою среди пылающих вышек, жестоко убивая и умирая целыми толпами. Оглушительный грохот схватки усиливался и искажался в узких переходах, запруженных воинами; от него содрогались башни, стряхивая с себя пылевые покровы.

Прорываясь наверх, я потерял из виду Торгуна. Лишь мои братья, которых я возглавлял в Крестовом походе на протяжении столетия битв, не отставали от меня. Мы мчались вместе, сметали всех, кто вставал перед нами, кричали и хохотали от неописуемого восторга. Пули непрерывно лязгали о мой доспех, но я не замедлялся ни на миг. Враги неуклюже замахивались на меня, но я отбрасывал секачи в сторону и сражал их хозяев. У меня звенело в ушах от воплей и рева зеленокожих, и это лишь распаляло мою жажду истреблять их. Я вдыхал смрад орочьих тел, орочьей погани и орочьей крови, жаркий мускусный запах нечеловеческих отбросов. Отовсюду, из каждого вонючего угла гнусной крепости, доносился звон сталкивающихся клинков, и на всех ржавых поверхностях отражались вспышки болтерного огня.

В тот момент я почувствовал себя живым. Неудержимым. Бессмертным.

— За Кагана! — вскричал я, пробиваясь все выше и выше, с огнем в груди и сверкающими глазами.

Я знал, что он должен биться где-то здесь. Я убивал и убивал бы врагов, самозабвенно разил бы их, искоренил бы всех до последнего, загнал бы себя до предела выносливости и дальше — только бы увидеть это.

Что бы ни думал Торгуй, я верил в успех. Я вновь увижу, как он сражается.

И тогда все, что произошло на Чондаксе, все долгие, долгие годы охоты оправдаются.

Я знал, что он будет там.

Пока мы неслись вперед, мне удавалось мельком разглядеть схватку, что бушевала внизу, на фланговых укреплениях цитадели. Решительные бои кипели на каждой площадке. На орудийных платформах и сторожевых вышках, в полной неразберихе и свалке, целые банды зеленокожих сходились в рукопашной с плотными отрядами окруженных Белых Шрамов. Повсюду взметались языки пламени, кормившегося из пробитых резервуаров с топливом в недрах крепости. По склонам впадины до сих пор спускались тысячи легионеров, примчавшихся на битву с равнин. Тысячи ксеносов выходили навстречу им, покидая дымящиеся логова и бункеры со свирепой, кровожадной решимостью на искаженных мордах.

Что до нас, то мы взбирались вверх быстрее и выше сородичей. Поднялись по разбитой горящей шахте подъемника, цепляясь за железные балки, что кренились под нами. Раскачавшись, перепрыгнули на широкую плоскую металлическую площадку, подвешенную между каменными зубцами, похожими на пальцы. Со мной был Джучи и еще десятки братьев в опаленной, расколотой, залитой кровью броне.

На дальнем конце платформы виднелись нижние клыки громадной орочьей башки, замеченной мною с утесов. Она оказалась даже крупнее, чем я прикидывал, — двадцать метров в длину и высоту, вздутая масса склепанного вместе металлолома и обломков, покрытых слоем ржавчины. Голову окружала неподвижная паутина мостиков и опор, напоминающая оплетку гигантского железного дирижабля.

Я хотел было скомандовать атаку, но слова застряли у меня в глотке. Постройка издала низкий рокочущий рев, от которого неустойчивые переходы вокруг нас затряслись и стали раскачиваться. Тонкая площадка под нами начала сильно крениться, и я с трудом удержался на ногах.

От основания вычурной искусственной башки отвалилась тяжелая металлическая панель, лязгнувшая о дальний конец платформы. За ней рухнула другая, и нам открылось светящееся пустое нутро головы, заполненной дымом. Я услышал, как втягиваются поршни, как с шипением и хрипом запускаются мощные подъемники. Из бреши повалили клубы охряного цвета, покатившиеся к нам через площадку.

— Убить! — приказал я, балансируя на содрогающемся металле, перехватил гуань дао одной рукой и вытащил болт-пистолет.

Открыв огонь, я присоединился к залпам моих братьев. Шквал наших болт-снарядов ворвался в неровное отверстие, что открылось у основания громадной головы. Изнутри донеслись отголоски разрывов и приглушенные вопли ярости. Мы явно в кого-то попали. Кто-то испытывал боль.

И лишь тогда, неразборчиво рыча, явился вожак.

Он вырвался наружу через оставшиеся панели внизу головы, шатаясь, словно пьяный, и отбрасывая прочь куски чадящего металла. Сначала возникла одна огромная рука, увитая канатами мышц, затем вторая, и за ними — великанское, непомерно разросшееся тело. Следом высунулась уродливая бесформенная башка с отвисшей челюстью и слюнявыми губами, усыпанная мокнущими нарывами и воспаленными ритуальными шрамами.

Под низким бугристым лбом слезились глубоко посаженные желтые глаза. Тварь зарычала вновь, скрежеща клыками и плюясь густой слюной из раззявленной пасти. При любом движении дородное тело колыхалось, сотрясая костяные амулеты и пластины брони, что висели, будто морские желуди, облепившие корпус судна.

Никогда прежде я не видел настолько огромного орка. Когда он шагнул на платформу, ее опоры согнулись под тяжестью чудовища. Руки зеленокожего были забраны конструкциями из металлических прутьев, откуда прямо под кожу, в мускулы, уходили какие-то трубки. На лапах он носил железные латные перчатки размером больше моего туловища. Их обтекали разряды зеленой энергии, которые шипели и трещали на коже создания.

Оно смердело — это была жгучая смесь мускусной звериной вони, запаха машинного масла и сернистого душка от включенных генераторов щита.

Конечно, прежде я встречал подобных ему вожаков, колоссальных здоровяков, которые вызывающе ревели в небеса и самозабвенно бросались в бой. Такими монстрами управляла свирепая жажда битвы, пылкое желание крушить, убивать, уничтожать и насыщаться.

Но этот оказался иным. Его жирное тело соединялось с лязгающими механизмами, скрепленными с доспехом, как у наших лоботомированных оружейных сервиторов. Неужели орки и такому научились у нас?

И гнев чужака оказался иным. Издаваемые им звуки, то, как он двигался, как порой становился размытым его звериный взгляд — все это было другим. Тогда я понял, что вижу, как меняются зеленокожие на грани неотвратимого поражения. Слепая ярость покидала их, но они не молили о пощаде и не начинали, в конце концов, испытывать страх перед врагами.

Они теряли разум.

— Свалить его! — взревел я, целясь в голову ксеноса.

Мы открыли огонь из всего, что у нас оставалось. Стреляли прямо в вожака и видели, как болты разрываются на его защитном поле. На моих глазах Джучи ринулся в атаку, пригибаясь и увертываясь от очередей, чтобы попытать удачи с клинком. Жестокий удар наотмашь разбил ему нагрудник, и легионер, вращаясь в воздухе, улетел за край платформы. Несколько братьев повторили его маневр, двигаясь с врожденным проворством и воинским умением. Никто даже не подобрался вплотную — орк раскидал их затрещинами железных перчаток, сбивая с ног, как детей. Чудище побрело к нам, размахивая руками, громадное, жуткое, пускающее слюни в лихорадочном безумии.

Я убрал пистолет и перехватил гуань дао двумя руками, одновременно бросаясь вперед. Заметив меня, вожак затопал навстречу, поднимая неуклюжие, но смертоносные лапы. Нырнув под одной из перчаток, я извернулся и сделал выпад глефой, целясь в пояс.

Лезвие клинка заскрежетало по силовому полю, выбивая пучки искр. Раздался резкий хлопок, завоняло кордитом, и защитная пелена над предплечьями твари погасла.

Не успел я воспользоваться этим, как вожак отмахнулся понизу вторым кулаком. Я попытался отскочить, но перчатка всей массой врезалась мне в бок.

Далеко отброшенный ударом, я с лязгом прокатился по платформе, но не выпустил оружие. Пока мир вертелся вокруг меня, я мельком увидел, что самая верхняя башенка крепости раскачивается на фоне неба.

Я не вывалился за платформу, но знал, что монстр совсем рядом. Остановившись, тут же вскочил на ноги и провел выпад глефой. Гуань дао снова попала в цель и рассекла одну из спиральных трубок, что подсоединялись к плечам орка. На меня хлынула горячая дурно пахнущая жидкость. При соприкосновении с расщепляющим полем клинка она вспыхнула, и нас обоих охватило яркое зеленое пламя.

Закрепляя успех, я описывал глефой стремительные зигзаги. Надеялся, что активная оборона поможет мне.

У меня не было ни шанса. Вожак, несмотря на громоздкое тело, отличался проворством. Выбросив вперед окованный железом кулак, он угодил мне под кадык и тут же врезался в меня, будто разогнавшийся «Носорог». Вторично отброшенный в сторону, я почти вырубился от удара и полетел через всю площадку. Смутно заметив перед собой ее обгорелый край, неловко попытался ухватиться за что-нибудь. Моя латница почти сомкнулась на изломанной балке, но ржавый металл рассыпался под пальцами.

Высекая по дороге пучки искр из стальной платформы, я с грохотом перевалился за край. Подо мной уходили вниз отвесные стены цитадели, и двести метров пустоты отделяли меня от скопления пылающих зданий почти на уровне земли.

В ту долю секунды, зависнув перед падением на осыпающихся ржавых листах, я решил, что смерть явилась за мной.

Но чья-то рука обхватила мое запястье. Меня втянули назад, подальше от разваливающегося края, — с легкостью, словно мое тело в доспехе ничего не весило.

Пока меня затаскивали обратно, я будто сквозь туман, ничего не понимая, видел над собой блестящие глаза на смуглом лице со шрамом. На краткий миг я уставился в них, парализованный изумлением.

Потом кто-то огромный, перепрыгнув через меня, под шорох подбитого мехом плаща и стук сапог целеустремленно зашагал в бой.

Но даже тогда я не мог сообразить, что произошло. Несколько секунд я не сознавал, кого вижу перед собой.

Затем туман очистился. Я окончательно пришел в себя. Огляделся, не осмеливаясь поверить своим глазам, и наконец узрел моего спасителя.

Не знаю, как он пробрался на платформу незамеченным. Не знаю, как долго он сражался, чтобы подняться туда. Возможно, его появления не заметили из-за шума и ярости битвы, или же он умел каким-то образом скрывать свое присутствие.

Позже никто не смог объяснить мне, где он находился во время штурма или как сумел вступить в сражение именно в тот миг, без предупреждения, без объявления о себе.

Мне неизвестно, поступал ли он так намеренно, чтобы разбавить неуверенностью порядок битвы, или же за него решила судьба.

Ничто из этого не имело значения. Каган, Великий Хан, идеальный воин, примарх Пятого легиона наконец явился пред нами.

Он был там, прямо у меня перед глазами, на Чондаксе.

Он был там.

Моим первым порывом было подняться на ноги, ринуться в бой вместе с ним, помочь его клинку своим.

Но я тут же увидел, что во мне совсем нет нужды. Хана сопровождал его кэшик, целая фаланга великанов в костяно-белых терминаторских доспехах, но даже они не вставали между примархом и его добычей. Легионеры держались у краев платформы, безмолвные и грузные — они следили, чтобы никто, будь то зеленокожий или Белый Шрам, не вмешался в поединок. Сражение внизу не стихало, но здесь, в тени огромной разрушенной орочьей головы, бились только два воина.

Хан был высоким, даже стройным. Его покрывала броня цвета слоновой кости. С плеч свисал тяжелый багряный плащ, отороченный пятнистым ирметом, который скрывал изящные обводы позолоченных керамитовых пластин. Сражался примарх саблей дао с отполированным до блеска клинком, что вспыхивал на солнцах. На его золотых наплечниках, покрытых резными строчками хорчинской вязи, сверкал символ легиона — разряд молнии. За пояс Кагана были заправлены два чогорийских кремневых пистолета, древние и вычурные, усыпанные жемчугом, помеченные гильдейскими знаками давно умерших оружейников.

На Уланноре я издали наблюдал, как бьется Хан, и восхищался тем, сколь грандиозную резню он учинял на полях битв великой войны. На Чондаксе я узрел, как он сражается в ближнем бою, и у меня перехватило дыхание.

Никогда, ни до того, ни после, я не встречал равного ему мечника. Никогда не видел такой сбалансированности движений, такой прирученной свирепости, такого беспощадного, безжалостного мастерства. Когда примарх вращал саблей, солнечные лучи отражались от позолоченной брони, окружая его ореолом света. В его стиле ощущалась жестокость, резкая нотка аристократической надменности, но также и благородство. Каган обращался с клинком, как с живым существом, дух которого он усмирил и теперь заставлял танцевать.

Есугэй говорил, что только поэты могут быть истинными воинами. Тогда я понял, что он имел в виду: Великий Хан свел многословный язык битвы к лаконичным строфам грозной, жестокой чистоты. Никакой расточительности, ничего лишнего — каждый удар был точно выверенным шагом по пути к убийству, именно таким, как необходимо, и не более.

Выпад за выпадом примарх заставлял безумного зверя отступать к дальнему краю платформы. Разъяренный вожак ревел, захлебываясь от лихорадочной ярости и отчаяния. Он широко размахивал кулаками в тяжелых, способных ломать кости перчатках, надеясь смахнуть Кагана с площадки, как делал это с нами.

Хан в развевающемся плаще оставался вплотную к врагу, двигался взад и вперед, проводил прямые выпады и полосовал орка обратными ударами; длинный изогнутый клинок рассекал примитивную броню ксеноса и глубоко впивался в изъязвленную плоть под ней. Силовое поле схлопывалось на целых участках, перегружались генераторы щита на спине вожака, а спутанная проводка трещала и вспыхивала.

Орк попытался могучим ударом вбить примарха в пол, но тот крутнулся в сторону, резко опуская саблю. Отрубленная лапа в железной перчатке лязгнула о платформу, из чисто рассеченного запястья хлынул фонтан дымящейся крови.

Ярость монстра не ослабела: широко распахнув глаза, с пеной, текущей из разинутой пасти, он взмахнул другим кулаком. Таким же стремительным выпадом он поверг меня, но Каган мгновенно развернулся на одной ноге и подставил под удар свой клинок.

Перчатка столкнулась с дао, и площадка вздрогнула у нас под ногами. Не отступая, примарх держал саблю обеими руками, и железный кулак в конце концов треснул. Под ним обнаружилась мясистая окровавленная лапа, пронизанная трубками и ржавыми поршневыми цилиндрами.

Чужак остался безоружным. Теперь он неловко пятился от Хана, и его рев становился все тише, все отчаяннее.

Каган преследовал его, атакуя с прежней жестокостью — ледяной и чистой. Силовой клинок метнулся вперед, вырвав из туловища зверя кусок жирной мокрой плоти. Обратный взмах дао прочертил длинную рану поперек зеленой груди. Осколки разбитой брони градом сыпались с вздымающихся плеч вожака, падая в широкую лужу густого ихора, что пузырилась у его ног.

Конец оказался быстрым. Зверь просто сел на корточки с отвисшей челюстью и распоротым брюхом, из которого хлестала кровь. Он поднял на своего убийцу крохотные слезящиеся глазки, и его грудь затрепетала.

Великий Хан высоко воздел саблю, держа ее двумя руками, и широко расставил ноги для равновесия.

Зеленокожий не пытался защититься. На его изуродованной морде, этом влажном месиве нарывов, читалось жалкое, убогое недоумение. Он знал, что его уничтожат. Он знал, что все потеряно.

Мне не хотелось смотреть на орка. Это был слишком позорный финал для того, кто так долго и так упорно сражался.

Затем просвистел опускающийся клинок, и за ним протянулась кровавая дуга. Голова зверя рухнула на платформу с глухим, но гулким стуком.

Каган убрал саблю элегантным и равнодушным движением. Пару секунд он стоял над казненным военачальником, властно глядя на него сверху вниз. Длинный плащ колебался на ветру, влекущем клубы дыма.

Нагнувшись, примарх подобрал голову вожака, плавно развернулся и вскинул ее в одной руке. На морде орка застыла гримаса муки, из мясистого обрубка шеи стекала кровь, густыми каплями шлепаясь на металлический пол.

— За Императора! — взревел Хан, и голос его разнесся по всей впадине, взмывая к небесам.

Внизу, на уровнях, где еще кипела битва, раздался многоголосый клич воинов, уловивших перемену в сражении. Он перекрыл звериные вопли уцелевших чужаков, треск и гудение пламени.

Я слышал, как братья отвечают ему, вновь и вновь бросая ввысь одно-единственное слово.

— Каган! Каган! Каган!

Именно в тот миг я осознал, что мы наконец-то победили. Годы непрерывной войны остались позади.

Война за Чондакс завершилась так, как и должна была: наш примарх держал в руке голову поверженного врага, и полные свирепого веселья голоса легиона, орду Чогориса, возносились к небесным чертогам.

Я присоединился к ним. Я выкрикивал имя примарха, в эйфории сжимая кулаки.

Радовался, что мы взяли верх. Радовался, что Белый Мир наконец-то очищен, что армии Крестового похода могут двинуться дальше, сделав очередной шаг на пути к галактическому господству.

Но не поэтому я кричал столь пылко. Мне удалось увидеть в бою грозную мощь Великого Хана, узреть то, о чем так долго мечтал.

И я не был разочарован.

Я видел совершенство. Поэзию истребления. Образцового представителя воинского племени во всем блеске его несравненного величия.

Моему счастью не было предела.

На Чондаксе мы с Торгуном встретились еще раз.

Полная зачистка цитадели заняла много часов. Зеленокожие, верные своей природе, не собирались сдаваться. Когда мы выследили и прикончили последнего из них, крепость уже разваливалась вокруг нас, подточенная взрывами изнутри и мощными пожарами снаружи. Легиону пришлось оставить ее.

Я вывел уцелевших воинов Братства Бури на ровное дно впадины. Нам многое предстояло сделать: составить список павших, направить Сангджая к раненым, которым еще можно было помочь, собрать наименее поврежденные гравициклы для дальнейшей перевозки.

Смутно вспоминаю эти часы. Я все время видел перед глазами сражающегося Хана и не мог сосредоточиться.

Даже занимаясь делами, я постоянно представлял Кагана в бою. Снова и снова воспроизводил в голове его приемы с клинком, твердо решив воспроизвести доступные мне пируэты, отточить их в тренировочных клетках.

Работая среди тлеющих и пылающих руин разоренной цитадели, я видел только изогнутую дао, что блистала в свете солнц, плавные движения тела в позолоченной броне под плащом и глаза, подобные самоцветам, которые на миг взглянули на меня.

Я никогда этого не забуду. Невозможно забыть ярость живого бога.

Другие братства, почти целая дюжина, занимались тем же, что и мы, — приводили себя в порядок после сражения. Когда большинство воинов моего отряда покинули крепость и перегруппировались, я отправился на поиски Торгуна. Мне думалось, что минганы быстро разлетятся, и я не хотел отбывать без подобающего вежливого прощания.

Найдя терранина, я обнаружил, что его братству досталось намного меньше моего. Позже выяснил, что они бились с честью, захватили множество орудийных установок на стенах и уничтожили их. Благодаря их действиям немало других отделений прорвалось внутрь, не понеся таких потерь, как мы.

Торгун хорошо показал себя, укрепил свою репутацию надежного и грамотного командира. Но, несмотря ни на что, я все равно немного жалел его. Терранин не видел того, что видел я. Он покинет Чондакс, узрев лишь далекий отблеск величия Хана.

— Примарх говорил с тобой? — спросил Торгун с большим интересом, чем я предполагал.

Он снял шлем — линзы в нем раскололись, стали бесполезными, — но в остальном вроде как почти не пострадал.

— Говорил.

Я выглядел намного хуже. Доспех испещряли пробоины, сколы и трещины, горжет был разбит в том месте, куда пришелся удар вожака, большая часть сенсорных модулей брони не действовала. Оружейникам флота придется напряженно трудиться несколько месяцев, чтобы вернуть нам боеготовность.

— О чем именно? — Торгуну явно хотелось услышать ответ.

Я вспомнил каждое слово.

— Похвалил нас за проворство. Заметил, что был уверен: никто раньше него не доберется до вершины. Сказал, что мы делаем честь легиону.

Я вспомнил, как Хан подошел ко мне после убийства чудовища, терпеливо глядя, как я неловко пытаюсь поклониться. Доспех примарха остался идеально чистым, тварь не сумела даже оцарапать его.

— Правда, он объяснил мне, что дело не только в скорости. Что мы не берсеркеры, как Волки Фенриса, и нельзя забывать, что нам есть чем заняться, кроме разрушения всего подряд.

Торгуй хохотнул. Смех вышел заразительным, и я улыбнулся своим воспоминаниям.

— Итак, он повторил твой совет, в конечном счете, — добавил я.

— Рад это слышать, — отозвался терранин.

Я взглянул через просторную низменность туда, где уже приземлились орбитальные транспортники. Все было готово для долгого ремонта и пополнения припасов. Солдаты из вспомогательных частей высаживались на поверхность и, шурша неуклюжими костюмами защиты, помогали воинам легиона.

Среди смертных я заметил седовласую женщину-офицера в скафандре с прозрачным куполовидным шлемом. Мне показалось, что остальные подчиняются ей, хотя она больше походила на терранку, чем на уроженку Чогориса. Интересно, что она там делала?

— И куда ты теперь? — спросил Торгуй.

Пожав плечами, я вновь обернулся к нему.

— Не знаю, мы ждем приказов. А ты?

Тогда терранин странно посмотрел на меня, словно решая, не раскрыть ли нечто важное. Мне вспомнилось, как он выглядел при нашем первом разговоре, когда старался объяснить название и обычаи своего братства. Сейчас все почти в точности повторялось.

— Я не могу сказать, — только и произнес Торгуй.

Странный ответ, но я не стал ничего вызнавать. Почти не обратил на это внимания, поскольку нас часто отправляли на секретные задания, и терранин явно не хотел говорить о делах Братства Луны.

Кроме того, у меня имелись собственные тайны. Я рассказал Торгуну не обо всем, что касалось Хана. Промолчал о том, что примарх после беседы сразу же отвернулся от меня, заметив, как к нему подходит один из воинов кэшика.

Я не забыл ни одного слова, ни одного жеста из их разговора.

— Послание, Каган, — произнес телохранитель в терминаторской броне.

— От магистра войны?

Легионер покачал головой.

— Не от него. Насчет него.

— И что в сообщении?

Повисло неловкое молчание.

— Думаю, мой господин, вам лучше услышать это на флагмане.

В тот миг я заметил на лице Хана выражение, которое никак не ожидал там увидеть. Под всей его гордостью, решимостью, воинским благородством мелькнула жуткая тень сомнения. На секунду, лишь на секунду, я уловил в горделивых чертах примарха неуверенность, словно какой-то давно похороненный кошмар непостижимым образом настиг его наяву.

Я всегда буду помнить, как выглядел идеальный воин в то кратчайшее мгновение. Невозможно забыть усомнившегося бога.

А затем Хан отбыл, широкими шагами отправился навстречу вестям, что ждали его внимания. Он оставил меня на платформе, в окружении моих братьев, переживших последний штурм. Оставил размышлять над тем, ради каких новостей примарх мог так поспешно уйти.

В тот момент случившееся обеспокоило меня. Но затем, стоя рядом с Торгуном у стен разрушенного бастиона наших врагов, среди многочисленных воинов легиона, я уже не испытывал подобных чувств.

Мы добились триумфа, как и всегда. У меня не было причин полагать, что однажды это изменится.

— Ты был прав, — сказал я. — В тот раз ты был прав.

Торгуй выглядел удивленным.

— О чем ты?

— Мы должны учиться у других. Я могу учиться у тебя. Война меняется, и мы должны отзываться на это. Я скверно оборонялся там, в ущельях. Возможно, настанет день, когда нам придется овладеть искусством защиты, а не только охоты.

Не уверен, почему завел такой разговор. Вероятно, цепкие воспоминания о внезапном отбытии Хана подточили мою уверенность в себе.

Терранин захохотал. Он смеялся не надо мной — думаю, к тому времени мы уже слишком хорошо узнали друг друга.

— Нет, думаю, тебе не стоит меняться, Шибан-хан, — заявил он. — Считаю, ты должен оставаться таким, какой ты есть. Безответственным и неорганизованным.

Он улыбнулся.

— Думаю, ты должен смеяться, когда убиваешь.

Я следовал его совету — смеялся, когда убивал. Позволял ледяному ветру трепать мои волосы, подставлял лицо каплям горячей крови. Я мчался далеко, во весь опор, вынуждая братьев догонять меня. Был подобен беркуту — охотничьему орлу, который, свободный от пут, взмывает ввысь у горизонта на воздушных течениях.

Вот кем мы были тогда, вот чем были мы все — минган Касурга, Братство Бури.

Наше название и звание — по нему мы отличали себя от других.

Между собой мы именовались Смеющимися убийцами.

Остальная Галактика пока еще не знала нас.

Но все изменилось. Вскоре после Чондакса мы с головой окунулись в дела Империума; нас втянули в войну, зарождение которой мы пропустили, о причинах которой мы ничего не ведали. Силы, что едва знали о нашем существовании, внезапно вспомнили о нас, и вопрос нашей верности оказался важным и для богов, и для смертных.

История этой войны еще не написана. Сейчас, когда я взираю на звезды и готовлюсь шагнуть в огонь, что мы обрушим на них, мне неведомо, куда заведет нас судьба. Возможно, происходящее станет величайшим из деяний нашей расы, ее последней проверкой перед вознесением к всеобщему господству.

Но, будучи честным с самим собой, я почти не верю в это. Мне кажется более верной мысль, что случилось нечто ужасное, что политика и стратегия долгоживущих мудрецов потерпели неудачу и надежды людей повисли над бездной на шелковой нити.

Если так, то мы будем драться до последнего, испытывая в битвах нашу отвагу, делая то, ради чего были созданы. В этом для меня нет радости. Я не стану смеяться, убивая тех, кого всегда любил как братьев. Нынешняя война будет иной. Она изменит нас — возможно, так, что сейчас мы даже не подозреваем об этом.

Сталкиваясь с настоящим, я нахожу некоторое успокоение в прошлом. Не забываю, как мы сражались прежде: бездумно, живо, самозабвенно. Из всех миров, где тяжко бился легион, я с наибольшей теплотой вспоминаю Чондакс. Никогда бы не смог возненавидеть эту планету, сколько бы крови нам ни пришлось пролить ради нее. Именно там я в последний раз охотился так, как привык от рождения, — неудержимо и свободно, будто сокол, пикирующий на добычу.

И, самое главное, ничто не сравнится с впечатлениями от решающего поединка. Если даже я увижу гибель всего сущего, разбитые стены Императорского Дворца и пожираемые огнем степи Чогориса, то все равно буду помнить, как сражался Хан. Его совершенство навеки замерло во времени, и ни единой злобной силе не изгнать того, что Каган совершил тогда, перед моими глазами, на последней вершине Белого Мира.

Если бы Есугэй был там со мной, он отыскал бы верные слова. Я вряд ли достаточно одарен для того, чтобы произносить речи, но, случись говорить, сказал бы так: было время, недолгое время, когда люди дерзнули бросить вызов небесам и облачиться в одеяния богов. Возможно, мы забрались слишком далеко, слишком быстро, и теперь наше высокомерие грозит погубить всех нас. Но мы рискнули, увидели главный приз и протянули к нему руку. В отдельные мгновения, крохотные осколки времени посреди безбрежной вечности, перед нами мелькали образы того, чем мы можем стать. Я видел один из них.

Поэтому мы были правы, пытаясь. Мы были вправе попробовать. Каган показал нам это, не столько тем, что говорил, сколько тем, что делал. И тем, чем он был.

Именно поэтому я не стану сожалеть о выбранном нами пути. Когда придет час, я выйду против омраченных небес, держа образ примарха перед мысленным взором, черпая из него силы, используя его, чтобы стать таким же смертоносным и непокорным, как Хан. И когда неизбежная смерть наконец явится за мной, я встречу ее, как полагается: с клинком в руках, сузившимися глазами и воинской клятвой на губах.

«За Императора, — скажу я, дразня судьбу. — За Хана».

«И даже в том раю явился змей».

Из «Гибели небес», сборника древних текстов. Произведение запрещено в 413.М30

Колдунья пристально смотрела на Тороса. Руки ее были красны до локтей, а одежды из белого шелка отяжелели от запекшейся крови и пота. У ног женщины подергивался освежеванный, но еще живой человек. По лезвию ее серебристого кинжала стекала алая влага, и на острие клинка образовалась крупная капля, что блестела черно-красным в свете пылающих углей. Вокруг толпились изумленные последователи чародейки, не понимающие, что именно они видят или как именно им следует поступить.

Культисты уже много раз проводили такие ритуалы и считали, что о них никто не знает, однако Торос и его жрецы просто вошли в самый разгар обряда, как будто по приглашению.

Глядя в глаза колдуньи, Торос спрашивал себя: кого же сейчас видит она? Посланника богов? Чудовище? Откровение во плоти? Он скинул темные покровы, под которыми таил свою истинную суть во время странствия, и появился здесь в том же обличье, что и на Давине, — в грубой одежде, худой, с длинными руками и ногами. Запястья и шею Тороса охватывали золотые крученые браслеты и ожерелье — змеи с глазами из красных самоцветов. Позади, крепко сжимая посохи в чешуйчатых руках, стояли пятеро его жрецов, закутанные в светло-серые одежды. Из узких прорезей под их лбами смотрели на мир немигающие красные глаза.

Ритуал совершался в железной пещере, расположенной под огромными промышленными печами. На высоком потолке сияли устья камер обжига, испускающие волны жара. Культисты собирались тут годами, и Торос ощущал пролитую в вертепе кровь и произнесенные ими молитвы как некий зуд на краю восприятия.

Ему здесь не нравилось. Не нравились запах железа и смутная вонь разумов, обладатели которых наводняли кузницы. Торос пришел сюда лишь по воле богов, желавших заполучить этот мир еще до начала войны. Планету ждало перерождение, что было высочайшим благом для столь недостойного места. Все началось с последователей колдуньи, набившихся в пещеру, но и они еще не видели истинного лица тех, кому служили.

Торос качнул головой, и чародейка задрожала под его взором. Она боялась; жрец чувствовал ее острый ужас, словно приправу к человечьему смраду в воздухе каверны. А почему бы колдунье и не испугаться? Она привыкла к власти, к тому, что люди исполняют ее приказы, но теперь явился посланник ее богов, и женщине больше не нравилось обличье сил, перед которыми она преклонялась. Торос не гадал — он видел это в зеркале ее глаз.

«Оно приближается, о возвышенный.»

Услышав в своем разуме призрачный шепоток одного из спутников, Торос улыбнулся.

«Да, родич мой,» - ответил он. «Час близок. Боги укажут нам путь.»

Освежеванный человек на полу затрясся в приступе кровавой рвоты, после чего затих. Чародейка, забыв о жертвоприношении, уже не смотрела на него. Остальные культисты неподвижно стояли на коленях. Резкий аромат их страха казался Торосу запахом благовоний.

Скоты. Скоты, ведомые собственной злобой и завистью. Скоты, которые лелеют свою мелкую ненависть, мечтают вырвать власть из рук нынешних правителей. Ничего неожиданного: подобные желания роднят смертных с богами, но люди при этом все равно остаются стадом, ждущим пастуха с кнутом. Они, слабые и отчаявшиеся, называли свой культ «Восьмеричной дверью», но в душах своих никогда по-настоящему не верили, что на их молитвы ответят.

— Кровью, семью серебряными дорогами и пятью чашами ночи, — затянула колдунья дрожащим голосом, подняв кинжал и указав им на Тороса, — я связываю тебя и повелеваю тебе…

Жрец медленно покачал головой, неотрывно глядя женщине в глаза.

— Маленькие твари, — прошипел он, шагнув вперед. — Жалкие твари.

Вокруг Тороса собирались тени и шепоты, что гладили его кожу и заполняли пещеру. Боги благословили… нет, сотворили его ради этого мига. Когда-то мать привела в ложу Змея искаженное дитя с красными глазами избранного. Когда-то он заглянул за пределы сна и мельком увидел богов. Все это было лишь подготовкой. За стенами этой пещеры лежала планета, и в небе ее висели звезды, вокруг которых кружились в вечном танце иные миры. Все они спали, все они ждали новой эпохи, не подозревая о ее приближении. И боги провели Тороса через море душ, сюда, в этот день и час, чтобы он помог уснувшему Империуму пробудиться.

Теперь чародейка затряслась по-настоящему. Услышав, как прорастает в разуме женщины семя новых слов, жрец произнес их раньше нее — гремучим шепотом.

— Тишшшше.

Колдунья не ответила и не шевельнулась, хотя Торос ощутил, как у него за спиной изменили позу остальные жрецы. Неторопливо протянув руку к поясу, он извлек из складок рясы клинок. Рукоять надежно улеглась в ладони.

— Ты призвана верховными служителями богов, — Торос сделал еще шаг. Взоры тысяч глаз касались его кожи. — Этот мир будет принадлежать им. — Он помедлил, и губы его разомкнулись, обнажив заостренные зубы. — Но ты — ты сейчас станешь моей.

Мир пришел в движение. Чародейка бросилась на Тороса с кинжалом в руке.

Взревев, вскочили на ноги культисты. В тот же бесконечный миг жрец ощутил, как их вопли отдаются эхом в его душе, как их ярость пылает жаром печей. В каждом уголке каверны выскальзывали из ножен новые клинки, и Торос чувствовал все ритуально заточенные лезвия, все распрямляющиеся мышцы, все сердца, что наливались страхом и ненавистью. Жажда убийств омывала его, наполняла его, изменяла его.

Метнувшись в сторону, жрец ушел от выпада колдуньи, вскинул нож и распорол ей живот. Чародейка упала — поток крови льется по белому шелку, распахнутый рот хватает воздух, разум молит о пощаде, а душа спешит на встречу с богами. Сквозь крики женщины Торос услышал ликующий шепот теней.

Его призрачный голос вознесся в надвигающейся тьме.

«Боги говорят!»

«Они говорят,» - разом отозвались пятеро жрецов.

Зазубренный столп света ударил ввысь посреди них и расколол полумрак зеленым огнем. Жрецы поднялись над полом, окруженные бесконечными витками разрядов. Иней, разросшийся на потолке пещеры, стиснул устья топок и выдавил из них тепло. Языки пламени коснулись окруживших Тороса культистов и сожгли их дотла.

Он отвернулся от умирающей колдуньи и вскинул ладонь, на месте которой возник змей из черного дыма. Кольцо за кольцом, тварь обвила его руку, затем все тело. Кожа жреца горела и замерзала там, где ее касалось не-существо. Уцелевшие люди с глазами, расширенными от ужаса, кинулись на Тороса с ножами. Ощутив, что змей обернулся вокруг его горла, жрец раскрыл рот и проглотил создание.

От толпы отделился один из культистов, тучный, голый до пояса и залитый потом. Он бросился в атаку, звеня серебряными кольцами в складках кожи. Кинжал его вонзился между ребер Тороса, пронзил сердце, и кровь хлынула в полость груди.

Волны жара и мороза пронеслись по телу жреца. Он посмотрел на жирного культиста — тот откинулся, готовясь ударить вновь, и вырвал нож. С клинка разлетелись черные капли.

Торос распахнул рот, чувствуя, как челюсти расходятся все дальше и дальше. Из горла его хлынули тени, вскипевшие на воздухе; они обвились вокруг толстяка, не позволив тому сделать второй выпад. Черное облако поплыло дальше, окутывая толпу нападавших. Они падали, ослепленные кошмарами, и пот на их обнаженных телах превращался в изморозь.

Каждый разум в пещере закричал.

«Теперь они узрели ее, — подумал Торос, когда из тысячи глоток вырвались вопли. — Теперь они узрели изначальную истину».

Сети закинул, парень? Все поплавки убрал, ничего не сломал? Это стекло мне обошлось дороже, чем ты… Да? Хорошо, хорошо. Тогда садись, у нас еще есть время до прилива.

А, да не пугайся так, парень. Ты выживешь. Я учился обращаться с морем у Старого Вена, как и ты выучишься у меня. Будь благодарен за это. Вен был лучшим, и я передам его знания тебе.

Все еще страшно? А нечего бояться. Я расскажу тебе кое-что о Старом Вене, о том, как он умер. В этой жизни есть штуки и похуже фельпинов или наутилонов. Намного, намного хуже. Позволь, я расскажу тебе о них. Я знаю, потому что был там, когда гидра пришла на Пелаго.

Это случилось в мое семнадцатое плавание, я был мальчишкой едва старше тебя. Прошло уже так много времени, но я все помню. Если бы только я мог забыть…

Ветер гонял белые клубы тумана по черной воде. Нашу лодку слегка качало, будто на руках у матери. Ночь была тихой, спокойной, то что нужно после тяжелого дня.

Океан — страшный враг, но нам удалось его победить. Нам троим — мне, Старому Вену и Сарео. Мы до краев наполнили корзины. Не такими жалкими рыбешками, как сейчас, о нет! Наши руки и ноги болели от проделанной работы, а сердца наполнились радостью. Все были живы. Хороший день выдался, парень, очень хороший.

Вен сидел, скрестив ноги, в углублении корпуса, Сарео рядом с ним. Недалеко от того места, где сейчас сидишь ты, подумать только. Пламя жаровни подсвечивало морщины на лицах рыбаков оранжевым. Вен и Сарео наслаждались теплом, наслаждались тем, как корпус из металлокорда покачивало на воде.

Я был тогда, как ты. Мне не нравились ни ночь, ни море. Я уставился в глубину. Она одновременно пугала и завораживала меня. Такое бывает, скоро сам поймешь, сам увидишь.

Старый Вен наблюдал за мной.

— Твой кузен все еще боится воды, Сарео? — спросил он, словно меня не было рядом. — Даже сейчас?

— Ему есть чего бояться, — ответил Сарео. — Океан полон опасностей. Даже если бы ты ничему меня не научил, это бы я точно понял.

— И все же, если ему не нравится, то зачем идти в рыбаки?

Сарео рассмеялся:

— А что еще делать, Вен? Он или будет рыбачить, или умрет с голоду.

Тогда Вен подозвал меня:

— Эй! Эй, малец! Отойди от борта. Завтра мы отплываем домой. Посиди с нами, составь компанию старику. Я уже слышал все истории Сарео.

Сарео покачал головой и пошел за мной.

— Ты что, не слышал капитана, Тидон? Отойди от края.

Но я не слушал. В ту ночь я видел столько чудес!

— Там, в воде… Там так много света. Это что, духи?

— Это всего лишь морские огоньки, — ответил он. — Просто светятся маленькие рыбки, они безвредные.

Я надулся.

— Это ты тоже выучил в коллегии?

— Да, это тоже. А теперь пойдем. Не думай так много о страхе. Давай лучше отдохнем, проведем время в приятной компании. Завтра нам еще много работать. Улов сам себя не засолит.

Я нехотя подошел к огню. Если честно, Вен меня пугал. Он был таким старым и суровым, никогда не улыбался. Но я был еще молод и глуп и не понимал мудрости Вена, пока он не покинул этот мир.

— Не нужно так бояться, малец, — сказал он. — Я плаваю по морям уже пятьдесят лет, и со мной ничего не случилось.

— Тебе повезло больше, чем многим другим, — пробормотал я.

Сарео резко поднял взгляд:

— Прояви немного уважения, кузен!

— Ну-ну, тише, — ответил Вен. — Все в порядке, Сарео. Я боялся в течение многих плаваний. Но я доверяю своему кораблю. Ничто не нанесет человеку вреда сквозь металлокорд. — Он похлопал по плетеному корпусу лодки. — Если, конечно, он знает, как управляться с судном, и слушает, что говорит океан. Посмотри наверх. Ну же, посмотри в небо! Ты со страхом глядишь на огоньки в воде. Представь себе людей, которые плывут в звездной ночи на кораблях из стали и огня. Думаешь там, наверху, они боятся звездного света? Их море гораздо опаснее. И все же они плавают и туда и сюда, пересекают свой океан, так же, как и мы — свой.

Я пожал плечами:

— Они в безопасности на своих кораблях. Но они просто люди и боялись бы так же, как я, если бы оказались на море.

— Ты уверен? — спросил старый капитан, его глаза почти горели. — Их союзники — звездные гиганты. Однажды я видел их, одетых в металл. Они выше самого высокого из людей. Они пришли на Пелаго, когда я был еще мальчишкой. С тех пор я больше не встречал ничего подобного, и, хотя я уже стар, эти воспоминания не покинули меня. Как ты можешь говорить, что прилетевшие с других миров — простые люди, когда им служат такие гиганты?

— Это правда? — спросил я возбужденно. — Ты видел гигантов?

Сарео улыбнулся.

— Видел, конечно, видел. В коллегии есть пикт… эээ, настоящая картина, и на ней гиганты. На том пикте есть мальчик, он едва достает до колена нашим гостям. И это — Вен. Вен стоит там, вместе с гигантами!

Я с трудом мог такое представить.

— Мне об этом не говорили!

— А ты и не спрашиваешь. И потому остаешься невеждой, — усмехнулся Вен. — Когда учишься в коллегии — узнаешь много нового. Почему в море горят огни, почему встает солнце, почему гиганты пришли к нам. — Он посмотрел на Сарео, и тот кивнул:

— Так и есть, кузен. Двигатель нашей лодки, твоя одежда, фонарик, который ты так любишь, и все остальные чудеса со звезд работают не на магии, а благодаря искусным ремесленникам. Ты еще узнаешь все это и многое другое.

Вен вздохнул:

— Да, старые порядки ушли. Ни в небе, ни в море больше нет богов, только гиганты.

Я поднял взгляд от разлетающихся искр к ярко горящим звездам и задумался о гигантах и их небесных кораблях.

Я заметил быстро движущийся свет на горизонте.

— Кузен, капитан, смотрите!

Сарео проследил за моим взглядом.

— Что?

— Звезда, звезда падает!

— Тише, парень, — сказал Вен и прищурился, вглядываясь во тьму. — Я уже стар, не вижу ничего.

Я залез на борт, и лодка закачалась от моей поспешности.

— Там! На утреннем горизонте.

— Вижу. Она приближается. — Сарео ахнул и положил руку мне на плечо. — Не скачи так, Тидон!

Я не обращал внимания и побежал к верхней кромке борта. Весь страх улетучился, и я свесился со снастей.

— Я тоже увидел ее, — мрачно пробормотал Вен.

Мы смотрели, как свет превращается в огненный шар, большой, как пламя факела. Сам воздух задрожал. Ночные чайки взлетели с водяных гнезд, а фельпины бежали от разгорающегося огня.

Шар с ревом пронесся над нашими головами, за ним гнались меньшие огоньки. Ночь превратилась в день. Вода в океане пошла рябью и казалась не черной, а цвета меди.

А затем звезда исчезла. Небо осветилось, будто его рассекла молния, и раздался одинокий удар грома.

Вокруг снова потемнело. Вен встал, держа руки на негнущихся коленях. Лодка качалась на волнах, которые поднялись от далекого столкновения.

— Это не звезда, — сказал старик. — Это был небесный корабль. Мы должны отправиться туда и помочь, чем сможем.

Солнце взошло и раскрасило небо полосами света, океан засиял оранжевым. Между пятнами горящего топлива застыл угловатый корпус, его прямые линии выделялись на фоне гладких волн. Меня охватил ужас, но Вен крепко держал штурвал и продолжил плыть.

Скажу так, парень: легенды и мифы, когда они там, где положено — это одно… но когда они прямо перед тобой, как это было в тот день… А, ты ни в жизнь не поймешь.

Мы приближались. Небесный корабль был покрашен в тускло-синий цвет, корпус покрывали выбоины и царапины. Он лежал под наклоном, словно металлический утес. Из воды торчал нос судна — рубка с множеством переливающихся окон наверху. Хоть они и обгорели, свет все равно играл на стеклах.

Их судно было намного длиннее нашего смака, в десять, а может, и в двадцать раз. Основная часть оказалась скрыта под волнами. Даже самый большой дом в нашей деревне не дотягивал до этой громадины.

— Впереди, капитан, рубка. Давай попробуем пробраться внутрь, — указал Сарео.

— Ты не знаток звездных кораблей, кузен, — фыркнул я.

— Нет, зато Вен — знаток.

Старый капитан по-прежнему пристально смотрел вперед.

— Нет, я видел такие суда лишь дважды. Подплывем немного ближе.

Пока мы подбирались к судну, Сарео встал с сидения.

— Я что-то вижу! — сказал он, высунувшись за борт. — Что это за символ, Вен?

Глаза Вена вновь подвели его.

— Опиши, я вижу только синее пятно.

— Он и есть синий, синее поле, а на нем — змея с множеством голов.

Капитан на мгновение замолчал.

— Ты уверен?

— Символ обгорел… но, да, уверен.

— Тогда это может быть знак одного из легионов.

— Легионов? — переспросил я. Слово было мне незнакомо.

— Гигантов, Тидон, — отрезал Вен. — Ты что, вообще ничего не знаешь, дурак малолетний?

— Но что здесь делает этот корабль?

— Я не знаю. Чтобы узнать, нам придется пробраться внутрь.

— Значит — туда. Там дверь. — Я указал на квадратный люк перед рубкой. Он был сделан из того же металла, что и корпус, а идеальная замазка вокруг не пускала внутрь холодную небесную ночь.

Вен ловко направил наше судно под люк. Большая часть корабля переливалась в темной воде под килем нашей лодки.

— Сарео, Тидон, идите внутрь.

Сарео обернулся.

— Ты не пойдешь с нами, капитан? — Кузен посмотрел на меня с сомнением. Он считал, что я еще слишком юн, и он был прав.

— Если бы я только мог… — пробормотал Вен. — Я уже стар. Пожалуй, подожду здесь. Но я все еще лучший моряк! Каждый член команды должен делать то, что умеет лучше всего.

В глубине моря раздался грохот. Изнутри звездного судна к поверхности поплыли пузыри со странным химическим запахом.

Корабль легиона дернулся, подняв волну, которая отбросила нашу лодчонку в сторону.

— Быстрее, — поторопил капитан. — У нас мало времени.

Вен снова приблизился к небесному кораблю, и корпус лодки нежно коснулся металла ее далекого кузена. Несмотря на страх, я спрыгнул первым, Сарео последовал за мной.

Корпус оказался под достаточным наклоном, чтобы мы легко добрались до двери. Ее окружали толстые черные и желтые полосы и странные символы. Некоторые из пиктограмм было легко разобрать, а другие гиганты нанесли жирными буквами своего языка, и я не мог понять, что они значат.

— Что тут написано, кузен?

Сарео пристально вгляделся в символы и начал произносить вслух незнакомые звуки:

— Доступа… люк доступа четыре. А это инструкция, как управляться с дверным механизмом.

— Это машина? Как двигатель нашей лодки?

— Нет, не такая. Другая, более опасная.

— Ты сможешь открыть дверь? — спросил я.

Сарео взялся за ручку, утопленную в круглой выемке в корпусе корабля, и попытался повернуть ее, но безуспешно.

— Механизм не работает. Тут есть инструкции. — Он замолчал. Губы моего кузена шевелились, пока он читал про себя. — Отойди назад, написано, что нужно отойти. Нет, еще дальше, за обтекатель. Осторожней, не упади в море! Стой. Пригнись, закрой лицо и не пугайся шума. Теперь мне нужно повернуть вот здесь… и нажать здесь.

От двери на корпусе упавшего корабля раздался пронзительный гул. Сарео отбежал и спрятался рядом со мной. Заговорил спокойный механический голос:

— Внимание. Внимание. Внимание.

Четырежды полыхнул огонь, по ветру поплыл дым.

Я убрал руки с головы.

— Все… все закончилось?

— Да, — ответил Сарео.

Мы вернулись к двери. На краске появились черные пятна, напоминающие звезды. Сарео наклонился и снова повернул ручку. На этот раз она поддалась.

— А теперь помоги мне.

Мы вместе сдвинули дверь в сторону и уставились внутрь небесного корабля. Меня охватил ужас.

— Там темно, Сарео. Что, если корабль утонет вместе с нами? Нет, я не пойду!

Сарео спустился в дверной проем.

— Прекрати свои глупости. Я не дам тебе утонуть. Мы в полной безопасности, кузен, пойдем, иди за мной.

Я вошел за Сарео в короткий коридор, половину которого освещали чудесные лампы Империума. Некоторые из них то горели, то гасли. Корабль наклонился на корму, и вода плескалась уже недалеко от люка. Затонувшие светильники зеленели в глубине вод.

Сарео двигался быстро и уверенно.

— Не бойся. Гиганты отблагодарят нас. Мы — их спасители, только подумай об этом!

— Но огни… — прошептал я. — Вода…

— Успокойся. В этом судне точно пробоина, и оно набирает воду так же, как и любой корабль на Пелаго. Нужно торопиться. Нет смысла идти на корму, лучше двинемся вверх, в рубку. Она все еще над водой, возможно, пилоты выжили.

Мы дошли до еще одной двери. Передвигаться было тяжело, корабль качался, заваливался на бок, и нам пришлось упереться ногами в стену и палубу, а затем ползти, как мерцающим крабам через риф.

Сарео ударил по закрытому люку.

— Ты можешь открыть его? — спросил я.

— Нет, нам придется сделать это вручную. Посмотри, в той выемке должны быть инструменты.

Я засуетился вокруг панели в стене, расписанной странными словами.

— Здесь?

— Да.

Сарео оттолкнул меня и нажал на край панели. Она открылась, и я заглянул внутрь, не зная, что искать.

— Там есть монтировка, Тидон?

— Да, кузен.

В тесном и душном коридоре было тяжело работать. Мы надрывались, чтобы открыть дверь, расширяя проем сантиметр за сантиметром. По кораблю разносились пугающие звуки, но Сарео был рядом, и я не боялся.

Мы протиснулись сквозь промежуток, который удалось открыть. Коридор на другой стороне был шире, по стенам друг напротив друга располагались большие сиденья. Между ними лежали два трупа. Один — в синем, а другой — в сером.

Я не мог поверить своим глазам.

— Они такие… огромные…

— Они мертвы, — сухо ответил Сарео.

— Что случилось?

— Они убили друг друга.

Даже после смерти гиганты не разжали хватки. Из шва в броне синего торчал нож. Отчего умер серый, я не видел.

— Почему они сражались? Я думал, что все они братья.

— Я не знаю, но это плохой знак. Дальше еще одна дверь. Может быть, там, в рубке, мы найдем ответы.

Мы перелезли через трупы. Вторая дверь поддалась так же тяжело, как и первая. Корабль еще больше наклонился на правый борт, заставляя нас работать быстрее.

Мы широко распахнули дверь, за ней оказалась большая кабина, полная сломанных устройств. К сиденьям были пристегнуты два массивных тела. Кресла стояли рядом перед опаленными огнем окнами. Внутри мы нашли и двух полулюдей — существ из плоти, подсоединенных к машинам. Ни один не подавал признаков жизни.

Я растерянно осмотрелся:

— И это — рубка? Я не вижу штурвала. Как такой огромный корабль плавает без штурвала?

— Это не такой корабль, как ты думаешь, кузен. Это — наука, мудрость звезд.

Сарео двинулся вперед, подтянувшись по наклонной палубе. Оба сидящих гиганта носили серую броню, увешанную шкурами и амулетами.

— Вот дикари! — Запах ударил мне в ноздри, и я прикрыл рот. — От них воняет!

— Их традиции отличаются от наших, вот и все. Обрати лучше внимание не на безделушки, а на то, как сделаны их машины, а потом скажешь, кто здесь дикари — они или мы. — Сарео наклонился вперед. — Помоги-ка мне.

Безжизненные глаза сидящих гигантов оказались вровень с нашими. Я отошел, пока Сарео возился с броней у основания шеи первого из пилотов. Мой кузен нащупал защелку и снял шлем.

Сарео передал его мне. Я схватился обеими руками, но с трудом держал шлем на весу. Оказалось, что у гиганта густая рыжая борода, заплетенные в косички волосы и все лицо покрыто татуировками. Между губ выступали кончики длинных клыков.

Сарео прижал пальцы к толстой шее воина.

— Этот еще жив…

Мой кузен подошел к следующему пилоту и снял с него шлем, на этот раз быстрее. Только тогда я увидел, что палуба под ногами запятнана кровью второго гиганта.

— А этот — уже нет.

Сарео отвлекся, пока искал раны на теле мертвеца, и не заметил, что первый гигант пошевелился.

— Сарео! — предупреждающе прокричал я.

Гигант схватил Сарео за плечо бронированной перчаткой, заставив моего кузена упасть на колени.

— Что… что ты делаешь? — с трудом выговорил воин.

— Мы пришли на помощь! — взмолился я. — Пожалуйста, хватит, вы его раните!

Гигант непонимающим взглядом посмотрел на Сарео и отпустил его. Рыбак с резким выдохом дернулся вперед.

Воин-дикарь ударил по ремням, которые пересекали его тело, и упал с сиденья. Затем он с трудом поднялся и посмотрел на нас бледными желтыми глазами.

— Вход в атмосферу. Слишком жесткий. — Гигант потряс головой, длинные косички развевались в разные стороны.

— Нам нужно уходить с корабля, — настаивал Сарео, в его голосе слышалась боль. — Мы тонем.

— Тонем?

— Вы в воде, в океане Пелаго. Следуйте за нами, скорее!

Серый воин с трудом сделал шаг. Я съежился от страха.

— Идем, Тидон! — позвал Сарео.

Мы выбрались из рубки. Проем, который мы открыли, оказался слишком маленьким для воина, но он схватил край двери и отодвинул ее.

Мы с трудом прошли между рядами сидений и перешагнули через трупы. Гигант потянул вторую дверь, но это окончательно подкосило его. Наклон становился все резче, опасность упасть в воду внизу росла. Воин споткнулся. Сарео подхватил его с одной стороны, а я с другой. Я уронил шлем, и он с плеском скрылся в воде.

— Тидон! — выкрикнул Сарео.

— Прости!

Гигант совсем ослабел, но мы толкали и толкали его, пока он сам не подтянулся к люку и не выбрался наружу. Он с трудом поплелся по неустойчивому корпусу к рыболовному смаку. Вен подплыл так близко, как только мог.

— Быстрее, быстрее! — крикнул он.

— На лодку, господин гигант, — поспешно показал жестами Сарео.

Воин упал в смак и лежал без движения. Его вес поднял корму из воды. Вен пытался разбудить гиганта, но тот потерял сознание. Капитан безуспешно силился сдвинуть тело.

Небесный корабль погружался все глубже в океан.

— На борт! — позвал нас Вен. — На нос, оба! Может, так мы уравновесим его массу.

Сарео оглянулся.

— Но там могут быть еще выживш…

— У тебя нет времени! Нужно уходить отсюда, иначе эта развалина утащит нас вглубь!

Вода поднялась до люка, и через край полился пенистый поток. Корабль начал тонуть быстрее. Сарео торопливо подтолкнул меня, и я прыгнул в лодку.

— Давай, Сарео, давай! — дико выкрикивал Вен.

Мой кузен прыгнул, но приземлился неловко и вскрикнул от боли.

— Сарео!

— Его плечо, — объяснил я. — Он… гигант… поранил его.

Сарео хмыкнул.

— Он ошибся. Там просто синяк. Идем, Тидон, на корму!

Нашего веса хватило, чтобы Вен смог запустить двигатель. Он развернул лодку кругом, в сторону от небесного корабля.

— Тидон, поднимай парус. Нужно быстрее уплывать!

Я быстро натянул парусину и поймал ветер. Мы уже уплывали, когда рубка пропала под водой. Океан забурлил, волны сталкивались друг с другом. Вода вспенилась, а затем все исчезло, будто судна там и не было.

— Океан забирает все, — пробормотал Вен. — Даже небесный корабль от него не защитит.

Мы отправились домой. Мне и Сарео удалось оттащить гиганта дальше в лодку, и плыть стало проще. Над нами кружили дневные чайки, их крики звучали, будто голоса мертвых над волнами.

Я сидел рядом с гигантом, когда он очнулся. Воин застонал, сел и пристально огляделся. Его взгляд был яростным и тяжелым, никто из нас не мог его выдержать.

— Где я? — властно спросил он.

— Пелаго, — ответил Вен. — Пятый мир солнца Голлим.

Гигант встал. Металлокорд — прочный материал, но под огромным весом воина лодка казалась хрупкой, корпус задрожал от его движений. Он с отвращением осмотрел судно, море и каждого из нас.

— Мир где-то на задворках. Вы хоть приняли Согласие?

— Да, приняли. Приветствуем тебя, наш спаситель, — кивнул Вен.

— Мне не нужны приветствия, вы не знаете, что следует за мной. Ты, старик, капитан этого судна?

— Я Вен. Это сын моей сестры и его кузен.

Сарео и я по очереди неловко поклонились. Воин в сером не обратил на нас внимания.

— Тогда я приказываю тебе отвезти меня к ближайшему представителю власти Империума. Я должен доставить важные новости.

— Мы видели, что на твоем корабле было сражение, — сказал я. — Гигант в синем…

Серый воин резко развернулся. Он пересек палубу и оказался рядом со мной в один шаг, лодка пугающе затряслась. Гигант навис надо мной, его губы оттянулись назад, и мы увидели нечеловеческую длину его зубов. И я, и Сарео подались назад.

— Ты не будешь спрашивать меня об этом, — прорычал гигант перед тем, как отвернуться. Мы в страхе хватали ртами воздух. — Поторопись, маленький капитан. Ставь парус, иначе нас ждет беда.

В первый день после спасения серый воин не разговаривал с нами. Он почти не ел, выпил немного воды. У него, наверное, было свое морское судно, потому что он не вмешивался, пока мы управляли кораблем. Нас пугал этот владыка с небес, который сидел в горьких раздумьях о каком-то неописуемом бедствии.

Около полудня второго дня он неожиданно прервал молчание, пока мы работали над остатками улова.

— Вы не доверяете воде.

Вен странно посмотрел на него.

— Плыть без лодки в этих водах — то же, что умереть, господин гигант. Океан — большая часть Пелаго, и эта часть смертельно опасна для людей.

Гигант потянулся и встал.

— Вы в порядке, господин? — спросил Сарео.

— Да, благодаря вам. Вы спасли мне жизнь. Обычно этого достаточно, чтобы я остался в долгу чести. Но совсем недавно я видел такое, что лишило меня доверия. Я неправильно оценил вас, грубо с вами обращался и злоупотребил вашим гостеприимством.

Он посмотрел в глаза Сарео, и мой кузен не отвернулся.

— Я — могучий Торбьорн, чемпион роты Фор. Мое мастерство владения оружием известно во всей Галактике. Моя честь — это моя жизнь, и я запятнал ее. Позвольте мне исправить ошибку и трудиться вместе с вами.

Сказав это, он приступил к работе. Гигант был хорошим моряком, не хуже тех, кого я видал за свою жизнь. Он сказал, что когда был юн, то сам пересекал моря своей далекой родной планеты. Те воды были еще опаснее наших. С помощью воина работа ускорилась, и вскоре весь улов был засолен в бочках, а корабль стал чистым.

Как только мы установили курс, Торбьорн рассказал нам свою историю. Такие истории не много кому довелось слышать.

— В небесах разгорелась война, маленькие моряки. Брат идет на брата, свершилось жуткое предательство. Империум разрывается на части.

— Мы ничего не слышали об этом, — ответил Вен. — Только о надежде, о единстве.

— За надежду теперь приходится сражаться. Единства больше нет. Но есть и малое утешение: мои братья погибли не зря. Нас послал отец, Леман из племени Руссов, Волчий Король. После вероломства Магнуса пятерки и десятки воинов без объявлений отправились присматривать за примархами других легионов — владыками тех, кого вы зовете гигантами, братьями моего господина Русса. Мы прибыли как телохранители, но на самом деле должны были блюсти их верность. Мою стаю послали к Альфарию из Альфа-Легиона, тех синих воинов, что вы видели. Неуверенность и сомнения царили во всей Галактике, а мы отправились по течениям варпа.

Мы не знали, что Альфарий уже отвернулся от возлюбленного Императора. Остатки Восемьдесят восьмой экспедиции встретили нас как братьев, устроили в нашу честь пир и отнеслись со всем почтением. Спустя два дня после прибытия мы предстали перед примархом. Он был слабее нашего господина, ненамного больше своих сынов. На его лице читалась тревога. Если бы я сразу задумался, почему он так угрюм, мои братья, может, и не погибли бы.

— Я — Альфарий, — сказал он. — Чем я обязан такой чести, что сыны Русса будут охранять меня?

Он говорил резко, и тогда я понял, что он уже догадался о нашей истинной цели. Нам самим не нравился такой обман, но в нем не было бесчестья. Останься Альфарий на стороне Императора, мы бы охраняли его, но мы встали на стражу Империума. Нет призвания выше, чем это. Он потребовал, чтобы мы встали на колени, но мы не сделали этого. Волки Фенриса — гордый легион, а наш господин — ровня Альфарию, и даже больше. Это разозлило его. Он вел себя поспешно и неблагородно, кричал на нас, обвиняя в зачистке Просперо, которая была лишь праведным делом. А затем его сыны атаковали.

Первым погиб брат Эгиль, его броню пробили болты. Затем Гривнир, хотя он уложил двоих до того, как пал сам. Нас осталось шестеро, Альфа-Легионеры на галереях сверху прижали нас огнем. Но нас недооценили. Их путь — скрытность и манипуляции, а наш — честная битва и ярость. Мы ворвались в их ряды со свистом клинков, крича о наших гневе и печали.

Хельгист погиб, за ним Скалагрим, но предатели заплатили кровавую цену за их смерти. Я сражался, рядом со мной были братья Энгаль, Гуннир и Хольдар. Мы подошли ближе, чтобы враги не могли использовать болтеры, потому что когда дело доходит до утоления жажды клинков, мы сильнее. Хольдар и Энгаль захватили лестницу на галерею и своим оружием прерваш шквал вражеского огня.

Я и Гуннир сразились с их повелителем. Мы — Легионес Астартес, космодесантники Императора, Волчья Стража, избранные сыны Русса. Но примарх все же сильнее нас. Гуннир первым рванулся вперед, его топор летел на врага. Альфарий отбросил моего брата в сторону одним взмахом руки. Я продолжил сражаться, крепко держа меч. Так началась наша дуэль.

Мы долго бились, удары клинков расплывались в воздухе. Никогда мне больше не встретить такого могучего и искусного противника. Я был рад, что эта битва может стать последней, потому что она достойна саг. На войне никто не мог победить меня, но здесь мне было не справиться в одиночку. Гуннир не упустил возможности. Он вновь вступил в бой и вонзил топор в ногу предателя. Мой брат отдал свою жизнь, но этого оказалось достаточно, чтобы отвлечь нашего врага.

Я убил Альфария из пистолета. Даже примарх не переживет болта в голове.

— А что случилось потом? — спросил я.

— Мы пробились к выходу, втроем. На посадочной палубе мы захватили десантный корабль «Грозовая птица». Сбежать удалось лишь чудом, но мы пробирались сквозь поле астероидов, как побитые собаки, пока не прибыли сюда. Тогда предатели раскрыли свой последний ужасный дар — двое поднялись на борт вместе с нами. Хольдар сражался с одним внутри корабля, а другой повредил двигатель, и нас затянуло в гравитационный колодец вашей планеты.

Вен, похоже, напрягся.

— Я немного знаю о звездных судах. Вы плыли по течениям варпа?

— Нет, мы не выходили в эмпиреи, — мягко ответил Торбьорн. — У «Грозовой птицы» нет таких возможностей, маленький капитан.

Во взгляде Сарео появился страх.

— Но это значит…

— Да, мне жаль. Предатели скоро будут здесь. Но надежда остается, я отправил сообщение моим братьям, они тоже спешат сюда.

В последний день плавания мы почти не говорили. Бушевал шторм, и все внимание пришлось уделить судну. Торбьорн стоял на носу, противостоя всему, что бросало на нас море.

Наши страхи не улеглись вместе со стихией. Когда ночное небо очистилось, мы часто смотрели на звезды, пытаясь разглядеть среди них движение.

Небесный корабль появился, когда мы приближались к берегу на следующее утро. Небольшая бухта, неподалеку от нашей деревни. Ты знаешь, где это, не так ли, парень? Ты видел пирамиду из камней, что стоит там. Я уверен, ты нарушил запрет и ходил посмотреть. Кто из молодежи не сделал бы этого? Корабль летел со стороны солнца, он с ревом обогнул мыс и снизил скорость, чтобы сесть.

Я с облегчением рассмеялся.

— Голова волка, господин гигант, на корабле эмблема в виде головы волка!

Торбьорн засмеялся вместе со мной.

— Это одно из наших судов, «Луна охотника»! Мои братья прибыли!

Прибой подтолкнул лодку к берегу, и мы спрыгнули на землю, чтобы вытянуть ее из океана. Торбьорн не помогал нам. Он стоял на краю дюн и пристально вглядывался в небесный корабль.

— Что-то не так, — пробормотал воин.

С корабля опустился трап.

Наружу вышли шесть гигантов, облаченных в броню насыщенного цвета индиго. Их лидер носил богато украшенный доспех, но не надел шлем. Гладко выбритая загорелая голова блестела на солнце.

Торбьорн с яростью оскалился:

— Нет! Не может быть! Я же убил тебя!

Он потянулся к пистолету, которого не было на месте. Другой гигант поднял оружие.

Молись, чтобы никогда не услышать такого звука, парень. Ужасного, жуткого звука оружия легионов.

Вен только что стоял рядом со мной, а спустя мгновение уже пропал. Куски его плоти обрызгали меня, когда старик отлетел в прибой. Сарео повернулся, чтобы бежать, но ему отстрелили руку, изрешетили все тело, и мой кузен упал.

— Умрите, предатели! — с вызовом взревел Торбьорн и побежал на гигантов в синем. Они все стреляли в него.

Торбьорн сделал меньше десяти шагов перед тем, как погиб. Так закончилось его последнее сражение.

Оружие больше не грохотало. Я открыл глаза. В волнах у моих ног перекатывались останки моего кузена и моего капитана.

— Нет, нет…

Лидер прицелился в меня, дуло было похоже на черный глаз, который неотрывно следил за мной и обещал скорую смерть. Я трясся от страха и целую вечность ждал смерти.

Затем воин улыбнулся. Так жестоко, словно желал показать, что я для него не важнее насекомого. Он убрал оружие и поднялся обратно на небесный корабль.

Остальные последовали за ним. На их броню был нанесен символ многоголовой змеи. Блеск самоцветов в ее глазах парализовал меня.

Я не смел даже пошевелиться, пока небесный корабль не поднялся с земли и не скрылся из виду.

К моему стыду, я выжил, парень. Гиганты больше не вернулись, но я никогда не забуду тот день. Тот золотой полдень над кровавым прибоем все еще мучает меня по ночам.

Говорю тебе, как бы ни пугал океан, в ночных небесах плавают монстры гораздо страшнее. Я знаю это, потому что видел их.

Я был там, когда гидра пришла на Пелаго.

Взрывы терзали «Веритас феррум» с обеих сторон, пока ударный крейсер Железных Рук пытался проскочить между врагами. С Повелителями Ночи по левому борту и Альфа-Легионом по правому ни о каком уклонении и речи не шло. Оставалось только выбирать противника.

Под огнем двух меньших крейсеров пустотные щиты «Веритас феррума» вспыхнули, словно новорожденная звезда. Свет был настолько ярким, что на несколько невыносимо долгих мгновений все обзорные системы буквально ослепли, демонстрируя лишь абсолютную белизну.

Стоя за командной кафедрой, капитан Дурун Аттик повысил свой резкий бионический голос, чтобы перекричать назойливый звон аварийных сирен и гулкий грохот вторичных взрывов:

— Гальба, отчет!

— Мы лишились пустотных щитов левого борта, капитан. Пожары в ангаре и бараках слуг.

— Изолировать сектор. Перенаправить энергию оттуда на щиты.

Сержант Гальба со своего поста сразу под кафедрой поднял глаза на Аттика.

— Капитан, но выжившие…

Аттик резким жестом оборвал все возражения:

— Им конец, так или иначе. Все в том секторе — жертвы. Так не будем множить их число! Выполнять!

Проклятая арифметика войны. Проклятый Хорус. Проклятые изменники, чьими стараниями близкую орбиту Исствана V усеивали обломки кораблей, пламя предательства и осколки разбитой мечты Императора.

— И я тоже проклят, — прошептал Аттик.

Гальба замер над контрольной панелью.

— Капитан?

— Ничего.

Но так ли это? Что он говорил своим людям, надрывая свое бионическое горло смехом — подумать только, смехом, — когда «Веритас» только-только отправился в путешествия через варп к системе Исствана? Он говорил, что это вранье, будто легионам неведом страх, потому что сам он до дрожи боится — боится, что они прибудут и увидят, как их примарх Феррус Манус уже раздавил мятеж Воителя без них.

После Каллиниды и трусливой засады Фулгрима, когда утихли варп-штормы, лорд Манус во весь опор бросился к Исствану, взяв с собой наиболее быстрые и наименее пострадавшие корабли с самыми опытными ветеранами Авернии. Аттик отрядил больше половины своих воинов в помощь примарху. А сейчас сам «Веритас феррум» наконец вырвался из варпа в точке Мандевилля. И попал в ад.

Аттик спустился из-за кафедры и стремительно подошел к обзорному экрану. Дальняя орбита звезды Исствана превратилась в кладбище кораблей лоялистов. Некоторые погибли, пытаясь сбежать, но большая часть была попросту разорвана на куски вражеским огнем прямо на выходе из имматериума.

Вторая волна Железных Рук была практически полностью уничтожена.

— Право руля! — приказал капитан, окидывая взглядом свой экипаж. — Неужто никто не спросит, рад ли я, что мой страх не сбылся?

Жуткая правда состояла в том, что, хотя битва пока и не закончилась, исход ее, похоже, уже был предрешен.

Аттик ткнул пальцем в ближайший вражеский корабль, который показался на обзорном экране, когда «Веритас» начал разворот.

— Ударим по этим ублюдкам из Альфа-Легиона всем, что у нас есть, — если бы у капитана еще были губы, они бы скривились в зверской улыбке. — Значит, отдельно взятое несущественно, да, Альфарий? — вызывающе бросил он. — Стало быть, то, что мы собираемся сделать, тебе совсем не повредит!

С размеренной величественностью айсберга «Веритас» ринулся к своей жертве. Корабль Альфа-Легиона, «Тета», попытался увернуться, поднявшись выше плоскости эклиптики, но слишком поздно и слишком медленно. Концентрированный залп лэнсов и торпед с «Веритас феррума» перегрузил пустотные щиты врага. Они лопнули мерцающим каскадом, и бортовые огни «Теты» погасли еще до того, как основной залп Железных Рук ударил в центр судна.

Удар вышел сокрушительным. «Тета» раскололась надвое.

Гальба доложил со своего поста:

— Корабль Повелителей Ночи снова открывает огонь.

— Принято, сержант. Принять контрмеры, — Аттик посмотрел на переломанный пополам крейсер впереди. — Рулевой, — приказал он, — веди нас насквозь.

«Веритас феррум» нырнул носом в рассеивающийся огненный шар на месте центральной секции корпуса «Теты». Две половины судна Альфа-Легиона будто хотели сжать корабль Железных Рук в смертельных объятьях. Скользящий удар начисто смел правую полусферу носовых щитов, но «Веритас» вырвался на свободу. А позади него судно Повелителей Ночи боком несло на обломки без малейшего шанса уклониться от столкновения. Развороченная корма «Теты» врезалась в борт крейсера, озарив пустоту космоса яркой вспышкой реактора, не выдержавшего перегрузки.

Звук, вырвавшийся из голосового модуля Аттика, походил на довольный рык.

— Сержант Гальба?

— Щиты держатся. Едва.

Впереди лежал чистый путь. Аттик повернулся к вокс-оператору:

— Есть вести с посадочной площадки?

— Ничего конкретного, капитан.

С самого прибытия корабль ловил лишь обрывки хаотичных переговоров и призывов о помощи. Голоса, называвшие себя Железными Руками, оплакивали смерть своего примарха, но так ни разу и не ответили на запросы с «Веритаса».

Аттик вернулся за командную кафедру.

— Снова ложь, — фыркнул он. Капитан отказывался верить в то, что Феррус Манус погиб. Он поверит, только когда увидит мертвое тело примарха собственными глазами, да и то не факт.

Нет, он не верит. И все же глубоко внутри он понимал, что им некого и нечего забирать с посадочной площадки, и чувствовал, как в душе его клокочет ненависть, которую он унесет с собой в могилу.

На ауспике Гальбы вспыхнуло предупреждение об опасном сближении.

— Боевые корабли, прямо по курсу!

Аттик больше не мог вздохнуть, даже если захотел бы. Он так долго искоренял в себе слабую плоть, отказался от столь многих базовых человеческих качеств ради силы металла. Поэтому он не вздохнул — и вместо этого сжал кулаки с такой силой, что погнул поручни вокруг кафедры.

— Надо отступать. Если этого не сделать, если никто из сил лоялистов не пережил резню на поверхности, то что тогда? Что будет с нашим легионом?

Вокс-оператор повернулся лицом к кафедре:

— Сигнал! «Громовые ястребы». Два приближаются из поля обломков, запрашивают помощь.

Арифметика войны снова замаячила перед Аттиком.

— Вывести на главный динамик.

Сначала на открытом канале лишь трещала статика. Потом раздался голос:

— Говорит сержант Кхи’дем, сто тридцать девятая рота Саламандр. Наш корабль уничтожен. Просим принять нас на борт.

Аттик посмотрел на расположенные перед ним тактические гололиты. Союзных кораблей осталось всего ничего. «Веритас» был ближайшим, и, более того, его положение предполагало хотя бы видимость свободы действий. Но арифметика безжалостна.

— Извините, сержант. Мы не можем помочь вам. Это ударный крейсер Десятого легиона «Веритас фе…»

— У нас на борту несколько ваших собратьев и воинов Гвардии Ворона. Мы многих потеряли, чтобы спасти их. Разве это ничего не значит?

— Наш примарх с вами?

Долгое томительное молчание.

— Нет.

— Тогда мне жаль…

— Три легиона сражались здесь за Императора. Теперь им грозит истребление. Вы хотите, чтобы их бросили, а об их жертве забыли? Хотите подарить предателям абсолютную победу? Чтобы не осталось свидетелей того, что свершилось сегодня на Исстване V?

Аттик выругался. Он проклинал Кхи’дема. Он проклинал всю Галактику.

— Рулевой, курс на перехват. Подберем их.

Он ненавидел ту часть своей души, которая возрадовалась этому решению. Ее он тоже хотел бы заменить бионикой.

«Веритас феррум» приближался к «Громовым ястребам», а с обоих боков к нему на перехват шли гигантские линкоры Сынов Хоруса и Детей Императора. Петля сжималась вокруг Железных Рук.

«Веритас» притормозил всего на несколько секунд, чтобы подобрать два штурмовых катера, и в этот момент предатели открыли огонь. Створки ангаров правого борта еще закрывались, когда торпеды ударили по левому. И без того жуткие повреждения корабля стали поистине катастрофическими.

Грохот одних взрывов накладывался на эхо других. Аттик чувствовал раны своего корабля через командный интерфейс, словно это ему самому кривым ножом полосовали ребра. Сиренами мостика «Веритас» кричал от боли.

Но у Железных Рук еще оставался путь побега. Аттикус с силой ударил кулаками по поручню кафедры и взревел:

— Вперед!

И «Веритас» рванулся вперед. В его боку зияла огромная рваная пробоина, сквозь которую космос высасывал из корабля воздух, пламя и крошечные фигуры в доспехах. Крейсер содрогнулся от еще одного торпедного попадания.

Гальба навис над консолью, словно сами экраны были его врагами.

— Пожар распространяется, капитан. Потери — свыше сотни легионеров.

— Во много раз больше, чем пассажиров на тех «Громовых ястребах», — в Аттике клокотала ярость. — Лучше бы нашим гостям стоить этих жертв.

И в этот момент он ощутил, как ярость каленым железом выжигает из его сущности последние крупицы сострадания — слабости, от которой он избавился слишком поздно. И теперь, когда перед его экипажем остался лишь один отчаянный путь, холодное мрачное спокойствие овладело Аттиком.

— Прыгаем.

Гальба уставился на капитана.

— Но ведь корпус поврежден…

— Прыгаем. Сейчас же.

Вспыхнув, заработали варп-двигатели «Веритаса». Истерзанный кровоточащий корабль разорвал ткань реальности. Стоя на мостике, Дурун Аттик думал о будущем — безжалостном и непредсказуемом, как и он сам.

«Не о мертвых скорблю я, а о живых. Ибо бремя смерти несут те, кто остался стоять на ее пороге. Им придется научиться жить, зная о том, что уже ничто не будет как прежде».

Из «Плача по Фениксу», написанному примархом Фулгримом 831.МЗО

— Когда мы его освободим?

Это были первые слова, которые Крий услышал, очнувшись в тюрьме своих собственных доспехов. Голос был низким и глубоким, словно шум накатывающих на скалы волн. В ожившей вокс-системе шлема потрескивала статика. Но глаза по-прежнему застилала тьма.

— Когда доберемся до края солнечного света, Борей, — отозвался второй голос, который прозвучал чуть поодаль, но все равно близко.

— Он что, тогда очнется? — спросил первый голос, принадлежащий тому, кого назвали Бореем.

— Возможно.

По позвоночнику Крия пробежал слабый разряд электричества. Он ощущал, как в системы доспеха понемногу поступает энергия, но ее все же было недостаточно, чтобы двигаться. Конечно, в этом и состояла проблема. В таком состоянии броня была самой настоящей тюремной камерой. Оптоволоконные жгуты парализованы. Сервосистемы заблокированы.

«Я больше не в Кхангба Марву, — подумал он. Воспоминания о долгих месяцах безмолвия в самой большой тюрьме Терры вспыхивали и угасали по мере того, как обострялось восприятие. — Больше меня не сковывают цепи под горой». Кожей он ощущал электрический пульс вибрации доспеха, ровный и неспешный.

«Я на борту корабля», — догадался он.

Большую часть жизни он провел, странствуя меж войнами средь далеких звезд, и ощущал тягу судна так же отчетливо, как и биение собственных сердец. По крайней мере, это чувство было ему знакомо прежде, чем его вернули на Терру, и еще до того как Крий, лорд Кадорана и ветеран двухвековых битв, стал легионером Железных Рук воинства Крестоносцев.

Прежде, чем его позабыли.

В глазах просветлело, побежали голубоватые цифры. Попытавшись сфокусироваться на прокручивающихся данных, он обнаружил, что не может этого сделать. Болели сочленения плоти и аугментики; скрамблер, с помощью которого его смиряли кустодианцы, замкнул половину соединений.

Он решил конкретизировать ситуацию, в которой очутился. Никакого оружия, кроме собственного тела. Невелика проблема, вот только он не мог контролировать собственный доспех; похоже на то, виной тому нехватка энергии. Аугментика далека от оптимальных параметров. Даже если у него получится восстановить контроль над броней, его боеспособность составит лишь пятьдесят девять процентов. И это в том случае, если на нем не будет никаких оков.

«Не забудь, что ты стал староват для передовой еще до того, как был отправлен на Терру, — пронеслось в голове. — Нельзя не принимать этого в расчет».

Далее вставал вопрос, кто его враг. Он припомнил голоса, которые слышал, произвел ментальный анализ их высоты и интонаций. Никаких звуковых признаков кустодианцев, к тому же диапазон голоса выходил за пределы человеческого — глубже и явно порожден мускулами и тканями, несвойственными смертным. Вывод с минимальной вероятностью ошибки — космодесантники.

Значит, у него сменились тюремщики. Но почему?

«Не имеет значения — вполне достаточно того, что они космодесантники. Даже если я смогу двигаться, все равно, скорее всего, проиграю», — решил он.

И тогда его затопила волна ненависти к тем, кто предал Императора и пленил, но в первую очередь он испытывал отвращение к собственной слабости. Не должен он был позволить себе до того ослабеть, чтобы сделаться лишь номинальным руководителем; не мог он позволить себя пленить; ему нужно было быть вместе со своим кланом и легионом и сражаться с предателем Хорусом. Ему надо было…

Крий прервал ход размышлений, обуздав мысли, и дал возможность жару гнева затопить себя, при этом не притупляя логику.

«Пусть ведет меня истина железа», — пробормотал он про себя.

Что-то царапнуло по шлему. Он замер. Изготовившись к действиям, напряглись мускулы. В районе шеи зашипел газ. Щелкнули затворы, и с него сняли шлем. В глаза хлынул свет, ненадолго затуманив взор; затем зрению вернулась ясность.

Его взгляду предстало широкое лицо: гладкое, мускулистое, загорелая кожа, покрытая шрамами. Перед ним был один из лучших воинов Императора, космодесантник. Посреди головы воителя тянулась полоска коротко остриженных волос, темные глаза, не моргая, смотрели на Крия. Крий тоже смотрел на него — линзами цвета индиго, вживленными в лицо между усеянной шрамами плотью и хромированным керамитом. Оказалось, что сидит он на троне посреди выложенного камнем зала. Тело опутано цепями, соединенными с наручниками на запястьях, крепящимися к скобам в полу. В гладких черных стенах, отражая тусклый свет люмосфер, сверкали кристаллы. На стенах висели знамена, их золотые, черные и багряные полотнища обгорели и были пробиты пулями. Куполообразный потолок над головой украшала черно-белая мозаика — эмблема, изображающая сжатый кулак.

Космодесантник, который снял с Крия шлем, носил желтые доспехи, и на плече у него тоже была эмблема — крест. При виде его спокойной неподвижности Крию вспомнились изваяния у могил павших героев.

«Имперские Кулаки, — догадался он. — Преторианцы Терры. Само собой».

Легионер Имперских Кулаков отошел назад, и Крий увидел того, кто стоял поодаль, молча наблюдая происходящее: поверх доспехов он носил белый плащ с черным крестом, рука покоилась на рукояти вложенного в ножны меча. Взгляд Крия не дрогнул, встретившись с суровыми холодными сапфировыми глазами.

— Милорд, как быть с доспехом? — спросил возвышающийся над Крием космодесантник. — Активировать?

«Это Борей», — решил Крий. Так его называл тот, второй.

— Я бы не стал, — заметил Крий и посмотрел вверх. Борей встретился с ним взглядом и чуть заметно нахмурился. — И, будь я на твоем месте, я бы лучше и цепи оставил.

— Что?

— Потому что если ты это сделаешь, — спокойно продолжал Крий, — я убью вас обоих.

Борей посмотрел на безмолвного товарища, затем снова перевел взгляд на пленника:

— Да ты вообще…

— Да, я знаю, кто он, — рыкнул Крий.

— Не хочется мне думать, что ты предатель, Железнорукий, — произнес второй легионер Имперских Кулаков.

— Предательство… — медленно выговорил Крий. — Скажи, если бы тебя заточили под горой, заковав среди истинных изменников, какие бы мысли ты вынашивал в темноте? Что бы ты призывал на головы тем, кто тебя туда засадил? — дернулись фокусирующие глаза кольца. — Если бы на моем месте оказался Сигизмунд, Первый капитан Имперских Кулаков, что бы думал он?

Сигизмунд прищурился:

— Я бы раздумывал о том, как лучше сослужить службу Империуму.

— В самом деле? — усмехнулся Крий.

Сигизмунд сделал вид, что не слышал, затем сказал:

— Теперь, когда мы находимся за пределами Солнечной системы, я уполномочен лордом Дорном передать тебе его приказ.

Крий медленно покачал головой, не сводя глаз с Сигизмунда:

— Моим мечом повелевает только мой примарх и Император. Ты не тот и не другой. И Рогал Дорн тоже.

Гнев исказил лицо Борея, будто высеченное из камня, и он ринулся вперед. Пальцы сложились в кулак:

— Как ты смеешь…

«Горячий, — отметил Крий. — Весьма горячий».

Но Сигизмунд оказался быстрее и положил руку на плечо воина.

— Успокойся, Борей, — проговорил лорд Тамплиеров. Борей посмотрел на командира, и в этом взгляде что-то проскочило меж ними.

Крий открыл было рот, чтобы заговорить, но первым сказал свое слово Сигизмунд:

— Феррус Манус мертв.

Эти слова Крий услышал. Отметил, что мозг их проанализировал, и значение их растворилось в нем. Но он… ничего не почувствовал.

Прошло какое-то время, но опять — ничего. Он не ощущал ни доспехов, ни пульсации крови в членах, ни боли закороченной аугментики. Лишь стремительно навалившуюся тишину и чувство падения, словно во вселенной отверзлась дыра, которая поглотила его. Он падал вниз, и над ним и под ним была пустота.

«Феррус Манус мертв», — крутилось у него в мозгу.

Где-то из глубины воспоминаний всплыло неулыбчивое мрачное лицо.

«А ты кто такой?»

«Я Крий. Первый вексилла Десятого легиона, — в горле пересохло, и он сглотнул. — Я сын твой».

«Так и есть», — отвечал Феррус Манус.

— Как же так? — услышал он собственные слова.

Сигизмунд по-прежнему смотрел на него совершенно бесстрастным взглядом. Ответил:

— Он пал во время контрудара на Исстване.

— Когда?

— Точно неизвестно, — отвечал Борей.

— Когда?

— С тех пор как мы получили это известие, прошло двести четырнадцать дней, — сказал Сигизмунд.

Крий обработал эту цифру. Одна половина его мозга оценивала информацию без эмоций, тогда как вторая — истошно вопила. Напряглись его мускулы. Скрипнула броня, лязгнули цепи.

«Они знали все это время. Знали, но молчали и сказали только сейчас».

Он выдохнул, подавляя пожиравший его жар, чувствуя, как к нему возвращается подобие контроля. Имперские Кулаки наблюдали за ним.

«Феррус Манус мертв». Нет. Нет, невозможно!

«Они знали, но ничего не сказали».

Мысли Крия беспорядочно путались в ширящемся вакууме разума даже тогда, когда с губ будто сами собой сорвались слова:

— Что с остальными участниками контрудара?

— Не знаем, точно нам не известно, — Сигизмунд моргнул и в первый раз отвел взгляд. — Альфа-Легион, Повелители Ночи, Железные Воины и Несущие Слово перешли на сторону Хоруса. Вулкан числится пропавшим. Коракс объявился и доложил, что Гвардия Ворона исчезла, за исключением небольшого, всего из тысячи бойцов, отряда в тысячу, который он привел за собой.

Крий кивнул. Чуть раньше эти новости потрясли бы его. Теперь же оцепеневший разум просто принял и обработал информацию. В ушах звенело. Попытался сглотнуть и обнаружил, что во рту жутко пересохло.

«Феррус Магнус мертв… Он найдет способ вернуться. Ведь он — Горгон, он — само железо, не может он умереть».

— А мой легион?

— Неизвестно. Быть может, кому-то удалось уцелеть в кровавом побоище. Возможно, некоторые не успели добраться до системы Исстван. Не исключено, что их там еще много осталось, — Сигизмунд выдержал паузу, затем на шаг приблизился к Крию. — Именно этого хочет от тебя лорд Дорн — чтобы ты разыскал как можно больше братьев.

«Крий, лорд Хадорана и воин Крестоносцев. Феррус Манус мертв… Он нас подвел. Разорвал связь железа. Пал и оставил нас одних».

— И что потом?

— Привести их обратно на Терру.

— Чтобы выставить их последним рубежом, — тут Крий услышал отзывающуюся в собственном смехе пустоту. — Горсточку смельчаков против надвигающейся бури?

— Верно, — проговорил Сигизмунд, и Крий разглядел нечто в синих глазах легионера Имперских Кулаков — сполох чего-то мрачного и неясного, словно промелькнувшая в дыре тень. — Согласен ли ты попытаться?

Крий отвел взгляд. Глаза щелкнули, переключившись на сковавшие его цепи, подмечая каждую отметину, оставшуюся при ковке. Пахло холодным камнем, машинным маслом и доспехами.

«Феррус Манус мертв…»

Он вновь взглянул на Сигизмунда и кивнул, и тот вынул из ножен меч. Крий заметил, что цепь на запястье храмовника соединяет руку с оружием. На клинке вспыхнула молния, и Крий секунду видел ее отблеск в глазах Сигизмунда. Затем меч устремился вниз, и сковывающие пленника звенья со звоном рассыпались.

Борей включил контрольный механизм на запястье Крия, и тот ощутил, как покалывает позвоночник от полного соединения с доспехом. Он медленно встал, тело и доспех пока действовали неуклюже. Взглянул на сковавшие запястья наручники. Подошел Борей с бронзовым ключом наготове, но тут Крий понял, что тогда промелькнуло в глазах Сигизмунда. И отмахнулся от Борея, лязгнув обрывками цепей по доспеху.

— Нет, — отрезал он и вновь повернулся к Сигизмунду. — Оставь их.

— Как пожелаешь, — чуть кивнул Сигизмунд. — Корабль называется «Связанный клятвой», он понесет тебя на поиски. Борей отправится вместе с тобой, — тут он ударил себя по груди кулаком. — Надеюсь, мы с тобой свидимся вновь, Крий с Кадорана.

Крий ответил на воинское приветствие и проводил взглядом Сигизмунда, который развернулся и вышел из зала.

Крий смотрел на звезды, чей бледный свет смешивался с двоичными рунами бегущих у него перед глазами данных. Двигались и шептались члены команды, передавая мотки пергамента и сводки данных на инфо-планшетах, за ними тянулись кабели мыслеинтерфейсов. Крий не сел на кресло командира — как-никак, этот корабль принадлежал не ему, и нельзя было сказать, что он здесь в самом деле отдает приказания. Он стоял у основных смотровых люков капитанского мостика и слушал, всматривался и ждал, как делал уже много раз.

«Вот стою я, — думал он, — и жду, когда ночная тьма заговорит голосами мертвецов».

Будто моргая, он невольно щелкал глазами.

«Феррус Манус мертв».

Много месяцев назад он услышал эти слова, но они по-прежнему преследовали его в бессонных раздумьях и грезах. С тех пор как они вышли за пределы Солнечной системы, Крий бодрствовал. Он стоял на капитанском мостике «Связанного клятвой», когда корабль вынырнул из варпа, и слушал его песнь, пока они плыли по миру иному. Он пытался обрести спокойствие в Песне Железа и в Вычислениях Цели, но всякий раз выходило так, что мир ускользал. Он ждал, что утихнет бушующая внутри буря, уступив место холодной логике, и он станет прежним: воином с неистовой рукой и железным сердцем. Вместо этого он ощущал, как с каждым прошедшим днем, с каждым миновавшим месяцем ширится в его сердцах пустота.

«Нас не такими задумали, — размышлял он. — Для того чтобы мы могли выживать, в процессе ковки из нас выбили всю печаль и скорбь».

— Механизмы прочны и выносливы, логика может раскрыть любую сферу разума, — из мглы далекого прошлого донеслись до него слова Ферруса Магнуса. — Но все это ничего не значит без рук и умов живых людей. Мы существуем и подчиняем своей воле железо, но в железе можно пробить брешь, машины ломаются, а логика может исказиться. Жизнь — вот истинный механизм! Если отсечь слишком много, мы потеряем себя. Помни об этом, Крий.

Щелкнули, меняя фокус, глаза Крия, и воспоминания улетучились. Позади раздался лязг и гул — приближался Борей.

— Двенадцать прыжков, — не оборачиваясь, констатировал Крий. — Двенадцать раз мы отключались в вакууме, пока астропаты прочесывали эфир в поисках следов моих родичей. Двенадцать циклов безмолвия.

— Мы должны добиться успеха, не важно, сколько потребуется времени. Такова данная нами клятва.

Крий кивнул, но ничего не сказал. Борей подошел ближе. Крий чувствовал на себе взгляд воина, но продолжал созерцать звезды.

— Когда явится Хорус, для защиты Терры важен будет каждый клинок, — напомнил Борей.

— Думаешь, он нападет?

— Так считает лорд Дорн.

— Почему?

— Как иначе Хорусу победить в этой войне?

Крий пожал плечами и обернулся к Борею, встретился со взглядом темных глаз: острым, непреклонным и совершенно бесстрастным.

— Ты так уверен в том, что все это ради победы? — поинтересовался Крий.

— Чего же ради еще?

Крий снова посмотрел на звезды и проронил:

— Забвения.

Повисла тишина.

На капитанском мостике прозвучал другой усиленный голос:

— Лорд Крий.

Крий обернулся и увидел капитана «Связанного клятвой». Кастерра был в преклонных годах, на изъеденном временем и ледяными ветрами Инвита лице ярко сияли зеленые глаза. Несмотря на то что он был человеком, Кастерра уже около семнадцати десятилетий служил в армии Имперских Кулаков, а до этого еще десять лет — Империи звездного скопления Инвит. Старый капитан, сильный и крепкий, походил на колонну, способную выдержать громадный вес.

— Лорд, — чуть помедлив, произнес Кастерра. — У астропатов кое-что есть.

— Какова суть послания? — спросил Борей.

Кастерра взглянут на Борея, затем вновь на Крия.

— Образ горы, — отвечал он. — Громадный кратер нисходит от остроконечной вершины к ее глубинам. Давно остывшее сердце горы темно, и астропаты говорят, что их преследуют сны о нем. Говорят, что оно отдает свинцом и кремнем, — человек ненадолго умолк. — Второй психический образ — обычная закодированная метафора системы скопления Аринат.

Крий кивнул в знак признательности и отвернулся. Борей ждал и наблюдал.

— Игнарак, — наконец сказал Крий. — Так это называют уроженцы Медузы: безмолвие некогда горящих гор, которые разгорятся вновь.

— Что это значит? — спросил Борей.

— Это призыв. Призыв к войне.

Окутанная светом умирающего солнца, «Фетида» парила в безмолвии вакуума. «Связанный клятвой» завис поодаль, сдерживая мощь реакторов на случай схватки или побега.

«Грозовой орел» пересекал расстояние между двумя кораблями, а Крий смотрел на громадный черный корпус второго судна.

«Фетиду» породили небеса Марса. Черный камень и нешлифованное железо ободрали ее корпус от двигателей до самого молотоглавого носа. Корабль был похож на межзвездный город-кузню с раздутым корпусом, вмещавшим мастерские, печи и хранилища. Когда Крий видел ее в последний раз, «Фетида» казалась королевой среди флота кораблей поменьше. Подобно светлячкам, шныряли вокруг ее стыковочных отсеков огоньки подъемников и транспортировщиков. Теперь же на ее металлической коже зияли огромные раны и пятна ожогов. Стыковочные отсеки напоминали темные пещеры. Укрепления гребня превратились в замысловатые руины. Черные дыры орудий, сенсорных устройств и иллюминаторов глядели на звезды из зазубренных воронок. Проекция корабля в механических глазах Крия показалась ему трупом, дрейфующим по черным водам.

«Совсем одна», — к такому неутешительному выводу пришел Крий, изучив совокупность данных и вероятностей. Затем закрыл изображение, но не отвел глаз от тьмы внутри «Грозового орла». Щитки из полированного металла сомкнулись над линзами глаз, и накатившую темноту мира нарушал лишь светящийся каскад непрерывных данных. Откуда-то слева донесся скрежет брони Борея: тот поднялся в своей магнитной подвеске. Нарастающий рокот двигателей отозвался в конечностях и доспехе Крия.

Так ему нравилось больше, он предпочитал витать в мыслях. Это напоминало ему о том времени, когда он еще не ведал о смерти отца, когда мир состоял из четких линий силы и логики.

«Что происходит с легионером после смерти примарха? — таким вопросом задавался он, пока „Грозовой орел“ летел к „Фетиде“ сквозь пустоту. — Что будет с его сынами без отеческого руководства? Что с нами станет?»

— Крий.

Раздумья прервал голос Борея, он встряхнулся и открыл глаза. «Добрались до „Фетиды“», — решил он.

«Грозовой орел» скрипнул, приземлившись, двигатели и системы загудели, переключаясь в режим бездействия. Борей стоял, глядя на Крия с непроницаемым, будто каменным выражением лица. Доспехи храмовника отражали свет, на золотистой пластине были выгравированы крылья орла. На спине Борей носил чернокрасный плащ, череп на эфесе забранного в ножны меча словно подмигивал Крию гагатовыми глазами.

— Готов ли ты, Крий? — вопросил он, и на миг Крию показалось, что он видит в темных глазах воина проблеск эмоций.

«Жалость? — спрашивал он себя. — И это все, что нам осталось?»

Он кивнул Борею, ослабляющему магнитную подвеску, и встал. Затарахтели сервомеханизмы в ноге. Тело пронзила боль, поступила информация об ошибках. Он выругался про себя, но не позволил эмоциям отразиться на лице. С тех пор как они вышли за пределы Солнечной системы, у него участились сбои функционирования аугментики, словно вкрапления металла в его плоти вторили образовавшимся в душе трещинам.

«Или же дело в растущей во мне слабости», — подумал он, проверяя громовой молот за спиной и болт-пистолет у бедра.

— Я готов, — наконец сообщил Крий, и они повернулись к трапу опустившегося «Грозового орла». На миг яркий свет затуманил глаза, затем зрение вернулось. Их штурмовой корабль сел в центре освещенного круга посреди мрачной темной пещеры. Крий повернул голову, охватив взглядом гулкое пространство, уходящее во тьму на другой стороне. На палубе выстроились безмолвные и хладные штурмовые катера, потрепанные в боях. «Грозовые птицы», «Громовые ястребы» и штурмовые шаттлы стояли рядом с десятком аппаратов прочих конфигураций. Он узнал цвета Саламандр, Повелителей Ночи, Гвардии Ворона, подразделений Имперской Армии и Адептус Механикус, все они были собраны вместе, словно в лавке старьевщика. Дохнуло жаром, будто из открытой печи.

Их ожидали двенадцать десантников. Крий оглядел их всех, замечая потрепанные и зазубренные доспехи и отличительные знаки пяти разных кланов Железных Рук. Доспехи каждого выглядели так, словно их много раз ремонтировали, от чего они каждый раз делались более громоздкими. Крий не узнал никого из этих легионеров, но минуло уже почти десятилетие с тех пор, как его направили на Терру, и сто тысяч лиц легиона могли за это время изрядно измениться.

— Меня зовут Крий, — представился он, и услышал повторившее его голос эхо. — Некогда вождь Кадорана и Солнечный посланник Ферруса Мануса, — он остановился, чтобы представить Борея. — Рядом со мной — Борей, храмовник Седьмого легиона. Я прибыл с новостями и приказами от Рогала Дорна, претора Терры.

Ни жеста, ни звука в ответ.

Крий нахмурился:

— Братья, с кем я разговариваю?

— Я — Атанатос, — раздался потрескивающий помехами голос. Лицо говорившего представляло собой череп из черного железа с просверленной решеткой вместо рта. В глазницах горел холодный голубоватый свет. Из затылка Атанатоса торчали кабели, которые тянулись к латному воротнику доспеха. Сами доспехи представляли собой комбинацию сплавленных вместе разнообразных приспособлений, опутывавших владельца.

Крий примечал детали: сутулые плечи, заканчивающиеся оружием руки и вспомогательные поршни, видимые сквозь прорехи в наручных и ножных доспехах. В выбоинах пластин собралась влага, словно их полил дождь.

— Мне известно твое имя, Крий из Кадорана, — сказал Атанатос. — Я сражался под твоим командованием на Йерронексе. Мало кто рассчитывал увидеть тебя среди живых.

Крий прошерстил хранящиеся в памяти списки и образы легионеров и отыскал лицо сержанта с серыми, стального цвета глазами. Если бы не имя, он бы никогда не подумал, что перед ним тот самый воин.

— Из каких вы клановых рот? — спросил Крий.

— От них ничего не осталось, — Атанатос запнулся, на стыках слов слышался шорох помех. — Брат.

Крий окинул взглядом кружок воинов.

— Кто стоит рядом с тобой? — снова в глаза ему бросилась их неподвижность. Их доспехи, как и броня Атанатоса, блестели от влаги. «Почему здесь так жарко?» — задавался вопросом Крий.

— Немногие, уцелевшие на поле боя, — ответил Атанатос. — Теперь мы с «Фетиды».

— Вы были на Исстване V?

На протяжении нескольких долгих ударов сердца длилось молчание.

— Да, Крий с Кадорана. Мы были там, — проговорил Атанатос, защитная решетка его динамиков хрипела и трещала. — А также на Гагии, Сакриссане и Агромисе.

— Эти миры мне не известны, — заметил Крий.

— То миры сечи, миры отмщения и смерти предателей, — подал голос один из числа Железных Рук, стоявших рядом с Атанатосом.

Крий посмотрел на него и увидел открытое лицо без признаков аугментики, но с железным взглядом. Многослойную броню усеивали разъемы интерфейсов, клубком змей свисали с затылка кабели. Губы плотно сжаты, между служебными штифтами черепа залегли морщины.

— Я — Фидий, — сказал он, словно предвосхищая вопрос Крия. — Командир и хранитель «Фетиды», — Крию показалось, что он заметил во взгляде Фидия какую-то вспышку, возможно, проблеск эмоций. — Рад видеть наших братьев в числе живых.

— Сколько с тобой воинов легиона? — задал вопрос Борей. Атанатос медленно повернул голову и взглянул на легионера Имперских Кулаков.

— Весь состав перед тобой, сын Дорна.

«Их так мало…» — Крий почувствовал, как тяжко свело внутренности. Когда он видел «Фетиду» в последний раз, на ней было три тысячи вооруженных воинов. Прежде чем он успел взять себя в руки, его разум заполонила картина трупов, разбросанных под пылающими небесами. «Сколько же наших сгинуло и погибло?»

— Рогал Дорн просит вас вернуться на Терру, — передал он. — Чтобы встать плечом к плечу с нашими братскими легионами.

— Просит? — переспросил Атанатос.

— Или же требует? — уточнил Фидий.

— Для защиты Терры понадобятся силы всех легионов, — вышел вперед Борей. Крий видел, как ожесточились черты лица храмовника. — Вы должны вернуться с нами, как и говорит лорд Крий.

— Лорд Крий… — тихо повторил Атанатос, кивая на обрывки цепей на запястьях Крия. — И чего же он лорд?

Борей хотел было ответить, но Атанатос заговорил вновь:

— Ты, Крий из Кадорана, ослабел уже давным-давно. Мы с тобой не вернемся. И не откажемся от того, что нам предстоит.

— Какой сигнал вы послали в вакуум? — потребовал ответа Борей. — Военный сбор?

— Мы все здесь, — проговорил Фидий.

— Где остальные выжившие легионеры?

— После кровавого побоища мы не видели никого из нашего легиона, — сказал Атанатос.

— До сих пор, — пробормотал Фидий.

В голове у Крия все встало на свои места, дополнив схему и исключив возможности. Поняв все, он глубоко вздохнул. И вдруг содрогнулся, несмотря на жару.

— Сигнал не был призывом, — озвучил он свои мысли. Борей посмотрел на него. — Это приманка.

— Мы заманиваем врагов, — кивнул Фидий.

— Средь звезд бродят охотники, — поведал Атанатос. — Они и сейчас ищут нас с тех самых пор, как мы спаслись на Исстване. Они услышат наш призыв. Им известно о нас достаточно, и они поймут, что это значит. Придут, и мы встретим их.

— С горсточкой воинов? — Борей был недоверчив.

— Во всеоружии.

— Даже если бы вас было во сто крат больше… — начал Крий и покачал головой. — Братья, вас здесь ждет смерть.

— Ждет смерть… — эхом отозвался Атанатос, в жарком воздухе пророкотали его слова.

— Разве вы можете надеяться на что-то другое?

Тогда Атанатос рассмеялся, в тишине лязгом шестеренок отозвалась его шумная трескотня.

— Брат, это больше не война надежды, это война возмездия и истребления, — покачал головой он. — Примарха больше нет, Великий крестовый поход закончился, а вскоре придет конец и Империуму. Сейчас важно лишь то, что мы заберем с собой в могилу тех, кто виновен во всем этом.

Борей рыкнул. Крий услышал, что он достает меч из ножен. Тогда он положил руку на рукоять наполовину выдвинувшегося из ножен меча и встретился с горящим взглядом легионера Имперских Кулаков. Вокруг слышались пронзительный визг заряжавшихся колец наводки и лязг затворов. Это готовили к действию оружие: волкиты и болтеры.

— Нет, — заявил Крий. — Ни твоя смерть, ни их ни к чему.

Борей тоже смотрел на него, и на бесстрастном его лице яростно пылали глаза. Крий почувствовал, как напряжены сервомоторы в руках, старающихся удержать меч. Медленно, медленно разжал руку Крий и снова обратился к Атанатосу:

— Прости нашего брата из Седьмого. Твои слова… — Крий умолк, подыскивая слова. Глаза щелкнули и перефокусировались. — Твои слова удивили его.

— Ты неправ, когда говоришь, что в смерти нет смысла, — проговорил Атанатос. — Смерть — все, что нам осталось.

«Что ж стряслось с этими братьями?» — задавался вопросом Крий. Атанатос же тем временем двинулся прочь. Фидий и остальные Железные Руки последовали за ним.

— Мы останемся с вами! — крикнул Крий. Борей покосился на него, но промолчал. — Пока что.

— Ты говоришь так, словно есть выбор, — удаляясь, бросил Атанатос.

— Чистое безумие… — выдохнул Борей.

Крий не отвечал. Они с Бореем стояли на капитанском мостике «Фетиды» — гранитном полуострове под командным троном и над заполоненными сервиторами каньонами систем управления. Все помещение было метров пятьсот в длину и вдвое меньше в ширину. К сводчатому потолку высотой в сотню метров тянулись колонны. В висящих на цепях жаровнях из черного металла мерцал горящий уголь, и его пламя перемешивалось с холодным зеленовато-синим свечением гололитических экранов. Безмолвный экипаж замер, склонив головы, у своих пультов, из складок угольно-черных одеяний тянулись к рядам механизмов провода. Подобно призракам, двигались между ними техножрецы в белых и красных одеждах.

Даже здесь было нестерпимо жарко. В воздухе пахло старым металлом и электрическим зарядом. Крию этот запах казался знакомым и беспокоящим, словно покрытое шрамами лицо друга.

На возвышающемся командном троне у них за спиной восседал Фидий. Он был опутан множеством проводов, соединяющих его с системами корабля. Атанатос и прочие легионеры Железных Рук исчезли сразу после того, как покинули ангарную палубу, и больше не появлялись.

Внимание Крия вновь переключилось на дисплей, на котором отображался окружавший «Фетиду» вакуум — светящийся голубым многогранник, вращающийся над черно-кристаллической платформой. Инфоруны скользили в гололитической проекции, отображавшей положение парящих в вакууме обломков с находящейся в центре «Фетидой». Корабля «Связанный клятвой» не было видно, он находился в тени малой планеты, которая медленно вращалась в ближних пределах космоса. Фидий велел Борею отослать корабль прочь и хранить молчание, что бы ни случилось. Не нужно было озвучивать угрозы, все и так понимали, что если «Связанный клятвой» не подчинится, его уничтожат. Борей отдал приказ.

Крий медленно повернулся и взглянул на храмовника. Борея окружал ореол сдерживаемого контроля и сосредоточенного гнева, подобно тому, как для изготовления клинка вместе куют твердую и мягкую сталь.

— Какую мощь они собираются здесь растратить вопреки здравому смыслу, — проговорил Борей.

— Они не собираются здесь умирать, — помолчав изрядное время, отвечал Крий. — Это не наш путь.

— Они не такие, как ты. Они вообще не похожи ни на одного из Железных Рук, которого мне довелось повстречать.

«Верно, — мысленно согласился Крий. — Они словно какой-то другой легион или же отголосок далекого прошлого…»

Им не позволялось покидать капитанский мостик, а по пути от ангарной палубы им не встретился ни один воин из числа Железных Рук — только сервиторы и сервы в потрепанных серых обносках. Он глубоко вздохнул и вновь задумался, почему же здесь так жарко.

— Целый корабль, битком набитый штурмовыми катерами, и совсем мало воинов… — заметил Борей, и слова повисли в воздухе. — А теперь и Атанатос не показывается, — он взглянул на Крия, лицо его было мрачно. — Сплошные секреты, — тихо пробормотал он, словно подводя черту подозрениям.

— Да нет, обстоятельства, — возразил Крий. Борей выдержал его взгляд. — Они все еще братья мне. Даже если они изменились, они по-прежнему родичи мне. Они все равно…

«…сыны почившего отца». Эта мысль засела в голове, и Крия вновь затопила волна пустоты.

— Смотрите! — донеслось из вокс-громкоговорителя на капитанском мостике. В голове у Крия мигом прояснилось, стоило ему взглянуть на командный трон. Вновь прогремел голос Фидия. — Они идут!

Крий вновь обратил взгляд на гололитический дисплей. На самом краю проекции замерцали красным пунктиром рун вражеские корабли. Вокруг их ширящейся группы начали появляться названия.

— Сыны Хоруса, — выдохнул Борей. — Они даже не пытаются скрыть свою принадлежность.

— Желают нам показать, кто они такие, — проговорил Фидий. — Хотят, чтобы мы знали, что нас уничтожат именно они. В этом они нисколько не изменились!

Крий считывал информацию о судах врага. И узнавал их всех. Три корабля были в форме копья, облицованы адамантием цвета морской волны и бронзой. Они родились в кузнях Арматуры и были дарованы Хорусу Жиллиманом, лордом Ультрамаринов, который назвал их «Удар копья», «Волк Хтонии» и «Утренняя звезда». Мало кто мог тягаться с ними в скорости и жестокости.

История четвертого корабля, с более тупым носом и побольше размером, восходила к первым войнам под светом солнца Терры. Император дал ему имя «Дитя смерти», и он все еще так назывался.

— Две тысячи легионеров… — пробормотал Крий, вычислив наиболее вероятное число воинов. — Нам повезет, если они в неполном составе.

— Они открыли огонь! — крикнул Борей.

Крий увидел пунктирную линию, оторвавшуюся от четырех кораблей. К ним устремились торпеды.

— Двенадцать секунд до удара, — сообщил член команды в сером.

— Почему вы не открыли ответный огонь? — воскликнул Крий. Фидий молчал. На капитанский мостик накатил треск механизмов, команда лезла из кожи вон, выполняя тысячу поручений, но орудия «Фетиды» молчали. — Вы должны…

Первые взрывы сотрясли мостик. Крий пошатнулся, но тут же обрел равновесие. Одна за другой взвыли сирены. Вспыхнуло алое пламя. Запахло жженым мясом — члены команды горели на своих постах, их вопли терялись в грохоте. Капитанский мостик заволокло белым газом.

Фидий на своем троне даже не шелохнулся. А осознает ли он вообще, что происходит у него под носом? Или же его пограничный разум ныне видит лишь тьму за кормой?

Корабль содрогнулся от следующего удара. Палуба качнулась, на миг пропала гравитация. Смертные тела взмыли в воздух. Из тел вырвались провода. Хлынула кровь и каплями повисла в невесомости.

Крий взлетел с палубы вместе с остальными и закувыркался в воздухе. Затем гравитация вернулась, и он рухнул вниз, перекатился и встал на четвереньки. Борей оказался рядом и уже стоял на ногах.

Вокруг в дыму и пламени царил полный разгром.

— Надо найти Атанатоса! — крикнул Крий. — Если Фидий не послушается, он все равно должен! Им нужно бежать, пока всех не перебили!

Борей окинул взглядом творящееся вокруг безумие и кивнул. Они вместе направились к дверям. За спиной завывали сирены.

Сидя на командном троне «Фетиды», Фидий ощущал, как содрогнулся от гнева его корабль. Корпус истекал кровью. Из свежих дыр в потрепанной шкуре «Фетиды» брызнули газ, плазма и машинная жидкость. Каждую новую волну разрушений он ощущал острой болью в том, что осталось от его плоти. Что ж, невелика цена. Несообразна.

По гололитической проекции перед ним скользили красные точки быстро приближающихся вражеских кораблей.

— Развернись к ним навстречу, — проговорил он. — Энергия на двигатели!

Через миг он почувствовал, как корабль начинает повиноваться. Команда и адепты на мостике отключили вновь взвывшие сигналы тревоги. Они знали, что делать, и не спрашивали указаний.

«Нас ждет великая огненная буря. Возможно, наша последняя, — подумал Фидий и содрогнулся под доспехом. — Но нет! Пока что мы еще не покончили с этой войной. До тех пор пока мы все еще сильны, нечего списывать нас со счетов!»

— Вражеские цели в тридцати секундах от дальности действия орудий, — доложил помятый офицер-связист. Фидий даже не удостоил его кивком. Он уже знал и видел, как сокращается расстояние до кораблей Сынов Хоруса.

— Начать ритуалы! — скомандовал Фидий, перекрывая шум на мостике. — Пробудить их!

Увидев двери, Крий замер. Кожу покалывало, дыхание замерло в груди. За ним остановился Борей, скользнув взглядом по уходящим во тьму над головой дверям. Разъеденный адамантий покрывал конденсат. Было очень жарко, словно они остановились возле пожарища. У порога скопилась парящая лужа, черное зеркало ее поверхности колебалось от разыгравшегося в вакууме сражения, разрушающего корабль. У Крия сложилось необъяснимое ощущение: это место ожидало, что он его отыщет.

Они случайно обнаружили его. Пробегая по безлюдным коридорам «Фетиды», легионеры чувствовали, как содрогается в битве корабль, видели, как делается тусклым и мерцает свет, а Атанатос все не появлялся. И вот перед ними возникли громадные двери.

— Хранилище оружия, — сказал Борей.

Крий покачал головой и молча шагнул вперед. Вокруг сапог зарябила вода. Помещение за дверьми когда-то действительно было оружейным схроном, вспомнил он, и заметил:

— Хранилища оружия не выделяют влагу. А также не наполняют весь корабль нестерпимым жаром.

Медленно-медленно поднял он свою железную руку и, чуть помедлив, коснулся двери.

— Нам нужно продолжить поиски, — напомнил Борей.

Крий покачал головой. Он шевелил мозгами быстрее и четче, чем когда-либо после отбытия с Терры. Умозаключения плясали где-то рядом, но вне досягаемости, ожидая, пока факты заглушат вероятности.

А в центре всех его мыслей была уверенность в том, что по ту сторону дверей они найдут ответы на все вопросы…

Он подался вперед. Борей хотел было его удержать.

Крий прижал руку к покрытому каплями влаги металлу. И в пробежавшем по нервам горячем трепете ощутил присоединение. Светящимися линиями проступили на дверях схемы. С лязгом высвободилось что-то невидимое.

Крий отпрянул.

На поверхности дверей появилась трещина и начала медленно расширяться. Их встретила находящаяся внутри тьма.

— Враг открыл огонь! — крикнул офицер-связист. Взвыли сирены. Фидий ждал, отсчитывая интервалы времени и наблюдая за проекцией кораблей врага. Само собой, они не стали тут же бросаться на «Фетиду»: Сыны Хоруса слишком хорошо разбирались в войне. Два из четырех кораблей, «Удар копья» и «Волк Хтонии», разгонялись и шли прямым курсом, тогда как «Утренняя звезда» и «Дитя смерти» сделали широкую петлю, чтобы окружить «Фетиду» и зажать в клещах огневой мощи.

Они намеревались обстрелять «Фетиду» торпедами, а затем сблизиться и взять ее на абордаж. Фидий не сомневался в этом. Сыны Хоруса по-прежнему в глубине сердца оставались волками, несмотря на то что время и коварство изменило их. Теперь они станут вести себя как настоящие волки, калеча и загоняя жертву, а потом нанесут смертельный удар.

На пустотные щиты «Фетиды» обрушились удары макроснарядов — первый, второй, затем настоящий град. Фидий смотрел, как прогибаются щиты; на грани его восприятия мерцали большие радужные мазки энергии. В корму «Фетиды» угодил стометровый шар плазмы, и корабль содрогнулся, когда откололся раскаленный кусок брони. Фидий не спускал глаз с центра голонроекции, где двигались отметки вражеских кораблей. «Фетида» содрогалась от шквального огня противника.

Он чувствовал, как протоколы пробуждения начинают высасывать энергию из вспомогательных систем. Реакторы подавали сигналы о недостатке питания. Даже если бы им хватило экипажа для того, чтобы встать к орудиям, то мощности для выстрелов все равно было бы слишком мало.

— Подготовиться к запуску, — приказал Фидий.

За ними с шипением сомкнулись двери. Крий стоял в полной темноте, глаза у него щелкали и стрекотали в поисках света. Холод впивался в открытую кожу лица.

«Температура ниже порога жизнеобеспечения, — щелкнуло в уме. — Нет никакой актуальной угрозы».

Тишину пронзил свист стали — это Борей обнажил меч.

Глаза Крия переключились на инфракрасную систему ночного видения. Все холодное — синее и черное. Полный и всепоглощающий холод.

Сквозь линзы прокручивались данные. Он игнорировал их, пытаясь разглядеть хоть что-то в синих кляксах посреди черноты.

— Проецирование света, — шепнул Крий, и глаза его вспыхнули, словно ледяные фонари. Взору предстали уходящие во тьму механизмы. Когда-то здесь базировались «Грозовые ястребы» и танковые батальоны. Среди переплетения трубчатых конструкций выстроились ряды цилиндров и плоских ящиков, а перед дверьми на свободном пространстве стоял невысокий постамент из полированного железа. В нескольких сантиметрах над его поверхностью парил скипетр из фрезерованного блестящего металла. Похоже, только постамент и скипетр не тронула изморозь, покрывавшая все остальное в этом помещении.

— Искусственный контроль температуры, — пробормотал он, пронзая темноту лучами глаз. — Вот для чего приспособили это помещение, установив тут механизмы. Здесь кроется причина высокой температуры на корабле — должно же куда-то выходить забранное отсюда тепло.

— Секреты… — проворчал Борей. Сквозь его стиснутые зубы с шипением вырывался белый пар.

Крий втянул в себя воздух, только сейчас обратив внимание на запах застоявшегося воздуха; его ольфакторные датчики различили признаки машинного масла и антисептиков. Фокусировочные кольца глаз невольно щелкнули, когда логические процессы привели к неопределенным выводам. Он шагнул вперед, механические суставы и броня потрескивали от холода. Он осторожно обошел постамент.

Над ним нависала ближайшая обледеневшая машина. Она стояла чуть поодаль от всех остальных, словно генерал во главе армии. Застывшая жидкость сгустками замерзла там, где сбоку и сверху к ней крепились трубки. Крий поднял руку, растопырил металлические пальцы и коснулся поверхности. Звякнул металл о металл. Зазудели тактильные сенсоры, передавая холодному разуму, что он имеет дело с адамантовой структурой, содержащей вкрапления серебра и каких-то неизвестных элементов. Пальцы ощутили слабую пульсацию. Он провел рукой по металлической поверхности и обнаружил покрытый коркой льда кристалл.

И замер. И отпрянул назад.

Через только что расчищенное ото льда окошко он видел нечто.

— Что это? — голос Борея взметнулся ввысь и растаял в темноте.

В голове Крия из различных предположений и возможностей вывелись заключения.

— Могила, — прошептал он. Медленно-медленно снова поднял руку и соскреб лед со стекла. И осветил глазами то, что было за ним.

На него смотрел железный череп.

Разум Крия оцепенел. Перед его глазами прокручивалась информация, но он больше не обращал на нее внимания. В ушах звенело.

Из ледяного кокона на него глядел замерзший Атанатос.

«На что вы можете еще надеяться, кроме как умереть здесь?» — всплыл у него в голове заданный им же самим вопрос, и из бездны памяти донесся ответ Атанатоса: «Брат, больше это не война надежды, теперь это война отмщения и уничтожения».

Вместе с воспоминанием всплыл неотвратимый вывод, полученный от обработки собранных данных. «Кибервоскрешение, — шепнул голос логики в мозгу. — Атанатос мертв. Они все мертвы. Они пробудились для того, чтобы встретить нас по прибытии, затем вновь погрузились в сон. Они повернули ключи Хель».

— Нет, — услышал он собственный слабый голос. — Нет! Это запрещено. Отец возбранял нам открывать эти врата.

«Феррус Манус мертв».

Крий не мог шевельнуться. Его мозг работал вхолостую, он не мог оторвать взгляд от теряющихся вдали гробов, покрытых ледяными саванами. Сотни гробов.

Под ногами содрогнулась палуба. С высоченного потолка упала глыба льда. «Фетида» оказалась в эпицентре сражения.

«Крий, все, что здесь осталось, — смерть».

Опять дрогнула палуба. Вдоль всего помещения зажглись голубые огоньки, передний гроб распахнулся с глухим стуком. Из решеток и трубопровода вырывался газ. Крий смотрел на все это, глаза его по-прежнему светились. Меч Борея вспыхнул.

Вновь раздался треск, и вот появился Атанатос. Под его поступью дрожала палуба, на месте мускулов работали поршни. Переходя в боевой режим, оружие мертвеца сбросило ледяные оковы. На секунду Атанатос застыл, пуская пар из сочленений и полязгивая сервомоторами. Затем посмотрел на Крия, и глаза его полыхнули синим огнем.

— Вот видишь, Крий, — проговорил Атанатос голосом, похожим на скрежет мерзлого металла. И схватил деактивированным силовым кулаком скипетр с постамента. Крий смотрел, как кольцами пробегают по нему медузанские руны, и каждая из них тускло светится. Он практически ощущал заключенные в нем странные энергии. — Теперь ты понял.

Фидий чувствовал, как в унисон с кораблем содрогается его плоть, когда интерфейсные линии передавали ему боль «Фетиды». Кровь появилась во рту и сгустками застывала внутри доспеха.

— Слабость… — проворчал он и заставил себя сосредоточиться.

«Удар копья» и «Волк Хтонии» промчались мимо «Фетиды», резко разворачивались и стреляли, меняя направление. Турболазеры начали поражать верхнюю часть корпуса, оставляя глубокие раны и прожигая недра. «Рассветная звезда» и «Дитя смерти» шли на сближение, их носовые и надстроечные орудия обрушили шквал огня на борта «Фетиды». Фидию казалось, что его собственная плоть зажаривается вокруг вживленных разъемов.

Все шло именно так, как надо, и в то же время абсолютно не так.

Штурмовики и торпеды в пусковых установках были готовы, только пробудившиеся мертвецы пока что не спешили рассаживаться по местам. А они должны были уже ломиться на нижние палубы к кораблям Шестнадцатого легиона. Но они почему-то медлили, или же процессы пробуждения дали осечку. К этому времени Атанатос уже должен был пробудить остальных.

Фидий пытался связаться с ним, но в ответ слышал лишь треск помех. Уже должен был быть произведен запуск; им надо было уже ударить по атакующим их сейчас кораблям. Орудий у них не было — всю энергию перенаправили на то, чтобы погрузить в сон мертвецов и ввести «Фетиду» в битву.

Нарушение зрения. Фидий боролся с нахлынувшей на него вязкой волной затуманенного сознания. Нужно время. Если им удастся продержаться еще немного…

— Заходим над ними, — приказал он.

Двигатели работали на пределе, и в сознание Фидия начали поступать доклады. Если у них получится обойти спланированную врагом атаку, тогда они вернутся в бурю огня в тот момент, когда закончится пробуждение. Они смогут отомстить. В голове Фидия пошли перерасчеты. Они все еще могут это сделать. Они смогут…

На спину «Фетиды» обрушился синхронный огневой залп «Рассветной звезды» и «Дитяти смерти». Всю верхнюю часть корабля сотрясла ударная волна. Раскололись купола наружного корпуса. Стометровые языки пламени взметнулись в вакуум, словно щепки раздробленного копья.

Фидий вцепился в подлокотники трона, отказываясь падать. Он чувствовал горелый привкус. Что-то в глубине его тела взорвалось и теперь поджаривалось от накала механических пазов. Его взгляд сфокусировался на голопроекции битвы, на пульсирующей зеленой отметине «Связанного клятвой», который, словно всеми позабытый, притаился в тени планетоида.

Во что бы то ни стало им нужно выиграть время, или их смерть окажется напрасной.

Застонав от натуги, он открыл дальний вокс-канал.

— Помогите! — прохрипел он окровавленными губами.

Секунду ничего не происходило. И вот «Связанный клятвой» начал движение. Реакторы заработали на полную, выводя его на край сферы сражения. Корабль разгонялся, двигатели пылали, словно плененные солнца.

Фидий все видел, но знал, что этого недостаточно. Орудия «Связанного клятвой» все еще были вне зоны поражения. Не успел он подумать об этом, как «Бросок копья» развернулся, по инерции скользнув в пустоте, наводя орудия на «Фетиду».

В кормовую броню впились излучатели врага. Из ран закапал расплавившийся металл. Пластины брони замерцали, а огонь вгрызался все глубже и глубже.

— Что ты наделал? — отчетливо прогремел в стылом воздухе голос Крия, перекрывавший даже грохот сражения.

Атанатос не ответил, а обернулся взглянуть на ряды обледенелых гробов.

Затем Крий почувствовал нечто — дрожь воздуха, подобную вздоху, прерываемому помехами статики.

Он раскрыл было рот, чтобы заговорить, но его опередил Атанатос. У него в теле лязгали поршни и шестеренки.

— Со временем логика подводит. Замечал? Чистый поток информации и смысла — через некоторое время иссякает даже он. Ты пытаешься понять, осмыслить реальность происходящего, но понимание не приходит, да и договориться не получается.

— Ты…

— Путь железа, логика машин — это должно было сделать нас сильными, вознести над плотью, — Атанатос умолк, а когда заговорил вновь, то в монотонности мертвой электронной речи послышалась ярость. — Только все это ложь. Железо можно сокрушить, логика может оказаться с изъяном, а идеалы могут не оправдать надежд.

— Что ты такое? — вопросил Борей, и Крий взглянул на храмовника. Тот не шевелился, но в его неподвижности была заключена сдерживаемая ярость.

Атанатос неторопливо перевел на него взгляд и сказал:

— Я мертвец Исствана. Легионер из числа Несущих Слово когтем снес мне полчерепа. Я пал, как очень многие из нас. Фидий забрал меня с поля боя — меня и еще столько братьев, сколько смог. Плоть наша распалась, геносемя сгнило в трупах, но от меня все же осталось достаточно, — Атанатос поднял скипетр и посмотрел на рассыпанные по поверхности информационные руны. — Ему известны тайны Эгисинских Протоколов и Скаркозановой Формулы, а еще устройств и процессов Древней Ночи, которые отец припрятал от нас подальше. Фидий восстановил меня, дал мне вторую жизнь: жизнь льда и металла. Я надолго забыл, кем был прежде, но в конце концов кое-что из прошлой жизни я вспомнил. Это большая редкость. Большинство пробужденных мало что помнят, — Атанатос посмотрел на ряды гробов. — Хотя о ненависти помнят все.

— Примарх запретил то, чем сделался ты, — прорычал Крий. — Феррус Манус…

— Пал, — тихо проговорил Атанатос. — Брат, я сам стал этому свидетелем. Видел, как умер отец.

Крий ощутил, как его полностью затопил холод. Разум более не мог функционировать так, как положено. Больше он был не в силах соображать — мог лишь чувствовать, как лед крушит плоть и аугментику.

«Феррус Манус пал».

«Он обманул наши надежды».

Тьма заполонила все его мысли, разносясь подобно грозовому облаку, бурлящему гневом.

«Он покинул нас. Что же теперь осталось от его власти?»

Атанатос смотрел на него и кивал. Глаза голубыми солнцами сверкали у него в черепе.

— Так и есть, — подтвердил Атанатос. Теперь ты это видишь. Вот что оставил нам отец. Ни логики, ни разума — лишь ненависть. Таков урок его смерти. То будет последняя война, и вести ее будут скорее ради мести, чем цели. И ничего больше. Клятвы и приказы ничего больше не значат. И ты знаешь, что это правда, Крий. Ты же не можешь этого отрицать.

— Я называю это предательством! — вскричал Борей. Крий уловил сполох молнии и полированного металла, когда взметнулся меч храмовника, и вот он уже глубоко впился в руку Атанатоса, разбрызгивая кровь и масло. Скипетр упал на палубу. Борей вновь обрушил на него удар, на сей раз замахнувшись низко, чтобы сокрушить железную ногу мертвого легионера.

Атанатос упал, и Борей взмахнул мечом над головой, готовясь нанести смертельный удар. Крий бросился вперед, даже не успев подумать, и схватил Борея за руки. Это не задержало храмовника Имперских Кулаков даже на миг, он лишь развернулся, от чего Крия оторвало от пола и подкинуло в воздух, а когда он обрушился наземь и покатился, то его пригвоздил надавивший на грудь бронированный сапог.

— Еретик! — сплюнул Борей. Крий услышал ругань, несмотря на то что его нагрудную пластину сокрушил башмак. Его парализовало от шока, но краем глаза он видел, как Атанатос встает на ноги и тянется к скипетру.

Борей оборачивался, и меч его метал молнии за ним вслед.

— Нет! — вскричал Крий, бросаясь за ним. Ударил Борея плечом, и они упали вместе. Крий чувствовал, как от меча Борея обугливается покрытие его доспеха. Борей изворачивался под Крием, по-прежнему сжимая меч.

Палуба дрожала. Да и все помещение сотрясалось.

Свободной рукой Борей ударил Крия прямо в лицо, да так, что покорежилась левая металлическая глазница. Зрение помутилось. Борей вырвался, перекатился и вскочил на ноги, кончик его меча пылал.

«Я паду здесь, — подумал Крий. — Как наш отец. Я паду от клинка того, кто прежде был мне другом».

Он посмотрел в холодные безжалостные глаза Борея и почувствовал облегчение. В разуме остановились поломавшиеся шестерни логики.

Меч Борея потрескивал жаждой убийства. Сверкая символом бури, он высоко вознесся над Крием и устремился вниз.

Завывая поршнями, из тумана показался Атанатос и ударил Борея в левое плечо. Храмовника развернуло.

Крий чувствовал, как по телу разливается холод, словно в него въедался тающий лед. Время сдержало свой бег, словно в замедленной съемке. Как затухающий пульс. Крий наблюдал за тем, как Атанатос изготовился ко второму удару, и понял, что хоть мертвый, хоть нет, его брат-легионер не выживет.

Атанатос был скор, как может быть только космодесантник, но Борей оказался быстрее. Легионер Имперских Кулаков лезвием меча рассек кабели и поршни под рукой противника. Крий видел, как в голубоватом свете мерцала черная жидкость. Атанатос начал разворачиваться, а Борей уже заносил меч для смертельного удара.

Крий поднялся на ноги. Конечности сковала боль. Хлестала кровь. В груди разливался холод. Он сделал шаг вперед, выхватывая молот из-за спины.

Борей сделал выпад. Кончик меча вонзился в уже ослабленную точку брони под рукой Атанатоса.

Крий ощутил, как активизировался молот в руке. Тьма застилала глаза.

Борей выдернул меч из груди Атанатоса.

Крий взревел.

Борей обернулся, и их взгляды встретились.

Удар молота Крия рассек нагрудник Борея и подкинул в воздух. Затем храмовник рухнул на палубу и уже не встал.

Покачиваясь и жалобно свистя сервомоторами, Крий обернулся взглянуть на Атанатоса. Второй легионер из числа Железных Рук лежал на палубе с отверстым торсом, где в обмороженном мясе грудины щелкали металлические компоненты. Вокруг темнела лужа крови и масла. Крий услышал, как крутятся, пытаясь сфокусироваться, его собственные глаза. Задрожала палуба, и внезапно цепенящий холод в груди разлился по всему телу. Он взглянул вниз, на заливавшую торс и ноги темную жидкость, выплескивающуюся из обширной раны меж ребер.

Палуба устремилась навстречу, и Крий грохнулся на колени. И встретился взглядом с умирающим Атанатосом. В его глазах не было ни скорби, ни жалости.

— Мертвецы должны идти, — прохрипел Атанатос. — Во имя мести. Мы помним. Мертвые не забыли…

Голос сорвался, в дыхании клокотали помехи. Глаза потускнели, в глубине их в последний раз полыхнула непокорность, и они погасли.

Крий медленно повернул голову. Зрение затуманилось битыми пикселями. Внутри он чувствовал пустоту, которую ощущал с тех пор, как услышал о гибели отца. Она ширилась, приветствуя его.

Боль и оцепенение нарастали с каждым медлительным движением. Скипетр лежал там, где его обронил Атанатос, мерцающие руны залила кровь. Крий схватил устройство и поднял с палубы. Такое чувство, будто он сжимал в руках молнию.

«Феррус Манус мертв».

Больше глаза не фокусировались, но пальцы на ощупь находили руны, высеченные на скипетре.

«Как и мы все».

Он повернул кольца.

«Мы призраки, оставшиеся на умирающей земле».

Пальцы нащупали выступ спускового крючка.

«Нам остается только месть».

Позади со звуком колющегося льда раскрылся гроб; затем еще один и еще. На палубу один за другим выходили неуклюжие воины. Крий почувствовал пульсацию скипетра, и тут он выскользнул у него из пальцев. Тьма поглотила его. Она была теплой, с привкусом железа, словно нагретый на огне металл, словно плоть и кровь. Последним, что он увидел перед тем, как его поглотила ночь, были его мертвые братья, идущие на войну, и осыпавшиеся с них льдинки.

«Фетида» покачнулась, двигатели вцепились в пустоту, пытаясь удержать контроль. Вражеские корабли приближались, окружая жертву. В корпусах открылись черные пасти пусковых люков, но, пока сестрицы готовились к абордажу, «Рассветная звезда» и «Дитя смерти» продолжали стрелять. Макроснаряды раскололи наружный корпус, плазма расширила нанесенные раны, прокладывая путь воинам, ожидающим в отделяемых грузовых отсеках и штурмовиках «Когтей ужаса». Они были уже близко, битва сгустилась в зоне боевых действий не более чем в тысячу километров диаметром. Для Сынов Хоруса гибель «Фетиды» казалась неминуемой, но ситуация изменилась уже после того, когда был отдан приказ взять раненый корабль на абордаж.

Подобно брошенному кинжалу, прилетел «Связанный клятвой». Из корабля Имперских Кулаков вырвался световой столб и обрушился на «Рассветную звезду». Смялись пустотные щиты, лопнули подобно маслянистым пузырям. Резко ускорив ход, «Связанный клятвой» выстрелил вновь. Взорвались расположенные на корпусе плазмопроводы и затопили отсеки раскаленной энергией. Возопили тысячи находящихся в машинном отделении: кожа их горела от жара.

«Рассветная звезда» содрогнулась. Мазнув огнем в темноте, она повернулась, наводя орудия. У «Связанного клятвой», наполовину израсходовавшего энергию, в запасе оставалось еще одно оружие. С высокой башни мостика капитан Кастерра кивнул окутанному кабелями сервитору:

— Запустить торпеды.

Ракеты выскользнули в пустоту, их двигатели воспламенились при соприкосновении с вакуумом и понесли вперед, прочь от корабля. Каждая из них, размером с жилую башню, была начинена боеголовкой-реликвией, дарованной Рогалу Дорну жречеством Механикум с Марса.

Подбитая «Рассветная звезда» встретила их стеной защитного огня. Не успев достичь цели, торпеды взрывались одна за другой.

Все же одна умудрилась прорваться вперед, удар пришелся по борту «Рассветной звезды» и проник глубоко в недра боевого корабля.

Вражеское судно еще продолжало разворот в ореоле обломков и мерцании слабеющих пустотных щитов, когда боеголовка взорвалась вихрем неонового света и ревущей темноты. «Рассветная звезда» практически исчезла, корпус разваливался под действием противоестественных сил, раздирающих ее изнутри. На месте корабля осталась лишь мерцающая рана, которая с невыносимым воплем сжалась до пустоты.

Оставшиеся корабли Шестнадцатого легиона дрогнули. «Удар копья» изменил курс по перехвату «Фетиды» и повернул навстречу «Связанному клятвой». Остальные сбавили скорость, перенаправив мощность на щиты и орудия.

Этой отсрочки оказалось достаточно. «Фетида» проскочила меж вражескими кораблями, пролетела над ними пылающей петлей и вновь нырнула в адское месиво.

Со своего трона Фидий смотрел, как корабли противника готовятся их встретить. «Волк Хтонии» и «Дитя смерти» извернулись, пытаясь навести орудия. «Фетида» рванула вперед. С ее бортов осыпались фрагменты брони размером с боевых титанов, в кильватере клубились жидкое пламя и горящий газ. Меняя направление, враг открыл огонь по «Фетиде», поливая ее выстрелами.

Поодаль корабль Имперских Кулаков развернулся, встречая приближающийся «Удар копья», и оказался с ним на одной линии. Пальнули оба судна, их носы полыхнули огнем, щиты затрещали. Затем они разошлись, обмениваясь залпами. Макроснаряды разворотили днищевую часть «Удара копья», взрывной волной сорвало кабель-мачты и сенсорные антенны. Но и «Связанный клятвой» принял ответный огонь незащищенным местом в корпусе — пламенеющая плазма угодила в зияющее дуло орудия корабля, заряд детонировал, и по всему борту прокатилась волна нежданных взрывов. Судно закружило, а двигатели толкали его вперед, несмотря на то что царивший на палубе пожар пожирал корабль изнутри.

Фидий с мостика «Фетиды» молча прислушивался к последним сигналам «Связанного клятвой». Вокруг него команда и сервиторы занимались своими делами, бормоча на бесстрастном бинарном и медузанском языке. Глубоко задумавшись, он смотрел на яркие отчетливые данные по своему кораблю. Индикаторы повреждений высвечивались пронзительным ярко-красным. Настойчиво вспыхивали показатели мощности двигателя.

Он знал, что все это значит. И даже собственным телом ощущал это. Они на пороге смерти как изнутри, так и снаружи. Теперь уже не важно.

На грани сознания слышались голоса мертвецов — монотонные плотские голоса, машинный язык. Мертвые шли на войну, только это имело сейчас значение: сотнями выходили они из ледяного сердца «Фетиды» и садились в дряхлые штурмовики и абордажные торпеды.

Фидий выжидал, его заполонили вопли корабля и шепот братьев.

«Фетида» вклинилась между кораблями «Волк Хтонии» и «Дитя смерти». Оба судна полыхнули энергетическими залпами. «Фетиду» затрясло, в воздухе заметались бинарные вопли, запахло жженым металлом.

Сидя на опутанном кабелями троне, Фидий ощущал, как в системах корабля пульсирует гнев. Он позволил этому чувству нахлынуть и заглушить все прочие ощущения. Вражеские корабли были так близко, что поразили бы друг друга, если бы стали стрелять.

— Запуск! — приказал Фидий, и его корабль ответил.

Двигатели «Фетиды» остановились. Сражаясь с инерцией корабля, заработали тормозные двигательные установки. Вдоль бортов открылись вакуумные шлюзы и выбросили в космос аппараты, оставляющие за собой пусковые огненные следы. Они устремились вперед и нашли корабли врага. Из люков вырывались потоки магмы, гравитационные заряды кололи броню, штурмовики роились вокруг пробоин подобно мухам над кровавой раной.

Первые мертвые воины из числа Железных Рук столкнулись с Сынами Хоруса на батарейных палубах «Волка Хтонии». Палуба под складом боеприпасов была усеяна трупами солдат орудийных расчетов, задохнувшихся и раздавленных взрывной декомпрессией. Там, где еще оставался воздух, дрожащим огнем мерцало пламя. Железные Руки наступали, оружие их несло смерть. Под их неспешной поступью дрожала палуба.

Распахнулись взрывозащитные двери в противоположном конце палубы, выпустив клубы задымленного воздуха. Плотным клином вышли Сыны Хоруса, сплошной стеной выставив щиты тяжелой пехоты. Бросаясь в атаку, они выстрелили — в воздухе громыхнули болтеры, пули вгрызались в доспехи и взрывались. Свалился первый легионер из числа Железных Рук, многократные взрывы разворотили его заново перекованное туловище. Братья его отплатили врагу той же монетой. Волкитовые и плазменные лучи пронзили тьму неоновым светом. Бронированных воинов смывало огнем и светом. Щиты впечатывало в броню, зубья пил высекали искры из керамита. Клинки, молоты, прямые попадания энергии и взрывы косили легионеров Железных Рук. Мертвые вновь гибли в тишине, безвоздушный вакуум глотал все звуки их кончины.

Но они все шли и шли с «Фетиды».

К тому моменту, когда Железные Руки захватили оружейную палубу, дюжина десантов уже орудовала по всему «Волку Хтонии». Число Сынов Хоруса таяло, они отступали плотными очагами сопротивления.

«Дитя смерти» и «Волк Хтонии» скользили в вакууме прежними траекториями. На корабле «Дитя смерти» Железные Руки проникли в командную цитадель, десятки мертвецов ворвались в башни и бастионы рядом с куполообразным мостиком. Сыны Хоруса встретили их натиск стеной огня на подавление и остановили врага прежде, чем прозвучал сигнал к контратаке. Терминаторы шли по гильзам и грудам трупов, их сине-зеленая броня отражала вырывавшиеся из дульных срезов вспышки выстрелов и свет силовых полей. Какое-то время казалось, что «Дитя смерти» непременно вышвырнет мертвецов обратно в вакуум.

Но вмешался случай.

«Волк Хтонии» с мертвыми легионерами Железных Рук на борту, кружа в вакууме и разворачиваясь обратно к «Фетиде», вдруг запустил торпеды. Возможно, по ошибке, или поддавшись панике, или же произошел сбой систем разрываемого изнутри корабля. Запущенные вслепую торпеды промчались между поворачивающими кораблями. Одна из них задела «Фетиду» поверху, загорелись разрушенные башни. Остальные попали в корпус «Дитя смерти» перед двигателями и взорвались рядом с основным трубопроводом плазмы.

Взрыв практически разорвал корабль на две части. Корабль закрутило, а двигатели продолжали толкать судно вперед, несмотря на то что множественные взрывы пожирали его изнутри. Железные Руки наседали, а корабль, который они хотели захватить, разваливался на части.

На «Волке Хтонии» легионеры наконец прорвались к палубам реактора и погасили пылающее сердце боевого корабля. Стало темно и тихо. Видя гибель сестер, «Удар копья» сбежал к краю системы и нырнул в варп. «Фетида», лишенная возможности уничтожить врага полностью, остановилась недвижимо подле умирающих кораблей, как хищник, собравшийся пожрать добычу.

Исполнив задачу, ходячие мертвецы вернулись на «Фетиду» в готовые принять их объятия холодного забытья.

Сквозь ледяные сны Крий услышал голос:

— Пробудись.

Первой, как всегда, появилась боль. Она зарождалась в груди и разливалась по остаткам плоти, будто обжигая кислотой. Следом пробуждалось железо.

Опять наплыла боль, резко и остро пронзая все тело. Какое-то время он чувствовал каждый поршень, сервомеханизм и волокно тела, только не мог даже шевельнуться. Снова его пленили, приковали к тяжеленной груде металла. Пульсация крови, наполняющая его силой, стучала подобно гулу далекого барабана. В уши вливались звуки: щелкали механизмы, поскрипывали инструменты, бормотали, выполняя задания, сервиторы.

Боль усилилась и явно не собиралась утихать. В нем росло и ширилось инстинктивное желание биться, кричать, вырываться из железных оков, и сдержаться ему удалось лишь напряжением всей своей воли. Затем все прошло.

Вновь тело принадлежало ему самому. Вернулось зрение. Сперва, подобно снежному кому из тьмы, вырвалось облако статических зарядов. Затем появились очертания, потом цвета и знакомое лицо.

— Пора, — проговорил Фидий.

Крий кивнул. По позвоночнику прокатилась боль.

«Феррус Манус мертв».

Как всегда, в его мозгу правда эта явилась столь же свежей и грубой, как в тот миг, когда он впервые ее услышал. Сначала пустота, следом всепоглощающая тьма скорби, затем гнев, что краснее крови, и, в конце концов, ненависть. Холодная, безграничная и черная, как закаленное железо, ненависть оформилась и стала потребностью и стимулом. Он отбросил прочь все эмоции и мысли, отсоединил от разума, подобно резервным системам. Осталась лишь ненависть, которая купалась в его боли.

С Фидия он перевел взгляд на выстроившееся перед ним кольцо легионеров Железных Рук: они сжимали оружие и холодно глядели на Крия. Затем он снова посмотрел на Фидия.

— Мы недалеко от Солнечной системы, — заметил Фидий.

Крий ничего не сказал в ответ, просто пошел, а за ним безмолвно последовали Железные Руки.

Борей посмотрел на Крия — кожа лица стала бледней и тоньше, чем тогда, когда они улетели с Терры. Теперь вместо разбитых доспехов храмовник носил черное одеяние, прочные оковы на запястьях и коленях были скованы цепью с адамантиевым ошейником на шее. Когда он выпрямился, цепи лязгнули. Он явно страдал от ран, но исцелится и будет жить. Лицо Борея не отражало никаких эмоций, но в глубине глаз Крий заметил какую-то вспышку. Разум его попытался вычислить вероятную подоплеку замеченного: гнев, жалость, решимость, понимание? Но Крий решил, что это неважно.

В ангаре было так же тихо, как тогда, когда они туда прибыли много месяцев назад. В темной пещере по-прежнему было полным-полно трофейных штурмовиков и боевых шаттлов, было все так же жарко. Золотисто-черный «Грозовой орел» Борея приготовился к запуску, огни корабля освещали посадочный трап.

— Мы на краю света, — сказал Крий. — Мы отправим сигнал после отбытия. Твои братья найдут тебя здесь.

— Ты… такой же, как они, — произнес Борей, переводя взгляд с Крия на остальных легионеров Железных Рук.

— Они мои братья, — отвечал Крий.

— Этому не будет конца, — спокойно проговорил Борей. — Надежда обрывается на том пути, которым теперь пошел ты.

— Борей, надежды нет уже давным-давно, — голос Крия стал низким и хриплым. В груди он чувствовал биение машин, заменивших его сердца. — Она пропала в тот самый миг, когда пал наш примарх, когда отцы оказались смертными в наших глазах. Эта война закончится совсем не так, как думаешь ты, Борей, не так, как желает твой господин, — он замолчал и поднял руки вверх. Звякнули разбитые цепи, которые до сих пор болтались у него на запястьях. — Но я исполню данное мной обещание, хотя с тобой не вернусь. Ты волен воспользоваться моим обязательством. Когда придет время, ты сможешь нас призвать.

Борей долго смотрел ему прямо в глаза, затем спросил:

— Как?

— Игнарак. Безмолвие некогда горящих гор, которые разгорятся. Отправь сообщение из одного-единственного слова. Если мы все еще будем держаться, то мы услышим и ответим тебе.

Борей ничего не сказал. Лицо его вновь стало замкнутым и суровым, непроницаемым. Крий сделал шаг назад, собираясь уйти прочь. Два легионера Железных Рук помогли Борею подняться по трапу «Грозового орла», и Крий услышал, как пилот-сервитор бормочет кораблю на языке машин.

Добравшись до самого верха пандуса, Борей снова обернулся к Крию.

— Какое слово? — крикнул он ему. Крий взглянул вверх на храмовника. — Какое слово тебя призовет?

Двигатели «Грозового орла» начали наращивать энергию, взволновался раскаленный воздух ангара.

— Пробудись! — ответил ему Крий.

На усиливающемся ветру Борей помедлил чуть-чуть на вершине трапа и отвернулся.

Когда-то сынов Ноктюрна было много, но осталось лишь четверо — брат Жо’фор, угрюмый Ге’фаст, юный послушник Го’сол и молчаливый Донак. Они присели за камнями над тропой. Никто из Саламандр раньше не знал друг друга, и то, что они сбились вместе посреди безумной резни, было само по себе великим чудом.

Десантники говорили шепотом. Уже много дней они не решались использовать общую вокс-сеть. По ветру едва слышно разносились голоса и постоянный скрежет точильного камня о клинок Донака. Го’сол повел плечами, чтобы размять онемевшие мышцы.

— Когда они покажутся?

Жо’фор поднял руку, призывая к тишине:

— Имей терпение, послушник.

— И замри, — добавил Ге’фаст. — Твои движения выдадут нас врагу.

Го’сол покраснел от слов Ге’фаста:

— Прошу прощения, владыки.

— Не стоит, — ответил Жо’фор. — Не так должны были проходить твои тренировки, но злоключения помогут тебе стать сильнее.

Скаут кивнул.

— Если мы выживем… — угрюмо проворчал Ге’фаст.

У старого воина не хватало терпения, чтобы поучать новичка. Жо’фор пока не успел понять, обычное ли это состояние Ге’фаста или злоба, проснувшаяся после виденных зверств.

— Брат, нужно поддерживать боевой дух послушника, — призвал Саламандра.

— А что насчет нашего боевого духа? Мои сны состоят из образов страшного предательства и смертей наших братьев от рук тех, кого мы звали друзьями.

— Просто будь полегче с парнем. — Жо’фор поднес к глазам прицел и осмотрел место, где они наспех заложили взрывчатку. — Я больше беспокоюсь за Донака. Он не произнес ни слова с тех пор, как мы его нашли. Пламя в глазах нашего брата потускнело, а кузни сердец практически остыли.

Ге’фаст посмотрел на второго десантника:

— Ты ведь понимаешь, что даже космодесантник не все может вынести. И тебя это коснулось, не отрицай.

Жо’фор ответил тихим, едва различимым голосом:

— Коснулось, брат. Мои сердца ноют от печали, мой разум не может до конца осознать чудовищность произошедшего. Мои глаза болят от горя. — Он повернулся к Ге’фасту. — Но сильнее всего мой гнев. Мы служили в разных ротах, но все четверо были рождены в огне и ярости. Наше братство нерушимо. Это поддерживает меня, придает мне сил. Другие легионы могут обрушить на сынов Ноктюрна что угодно, но им никогда не разбить наши братские узы. Придет время расплаты. Это я и скажу любому, кто сомневается в нас.

Ге’фаст мрачно кивнул. Когда он снова заговорил, то был уже спокойнее:

— Поэтому мы и следуем за тобой, брат.

— Еще не все потеряно, — ответил Жо’фор. — То, что предатели тратят столько времени на зачистку, дает мне надежду. Я не верю, что мы последние слуги Императора на Исстване-Пять.

Ге’фаст усмехнулся за забралом шлема:

— А если последние?

Жо’фор слегка развернулся:

— Тогда мы будем сражаться до самого конца. Теперь помолчи. Приближаются Повелители Ночи.

Все воины застыли, слившись с камнями. Они ждали, пока до генетически усиленного слуха не донесся звук двигателей. Го’сол поднял взгляд:

— Вы слышите?

— Мотоциклисты, — ответил Ге’фаст. — Отступаем?

Жо’фор покачал головой:

— Слишком поздно. Смотрите!

Из-за поворота показался силуэт легионера. На нем не было брони, а бледную плоть покрывали рубцы. Десантник, шатаясь, двинулся в сторону ущелья, где были заложены мины-ловушки Саламандр.

— Сейчас? — Го’сол достал детонатор, но Жо’фор резко поднял руку:

— Стой. Перед ними бежит не предатель…

Далекий рокот двигателей перерос в рев, и из-за скалы показался десантник в темно-синей броне. От того, с каким мастерством он вел мотоцикл по узкому неровному пути, захватывало дух.

Предатель догнал спотыкающегося легионера и ударил его заостренным кнутом. Из стилизованных аугмиттеров шлема раздался резкий смех. За первым мотоциклистом следовали еще четверо. Знаки молний на их броне были запятнаны высохшей кровью.

Сердца Жо’фора переполняла ненависть. Десантник повернулся к Го’солу. Лицо скаута горело от возбуждения.

— Подожди, пока пленник отойдет.

Одинокий легионер еще не покинул зону поражения, но мотоциклисты уже догоняли его. Еще немного, и они тоже могут избежать взрыва.

У Жо’фора все сжалось внутри.

— Давай, Го’сол! Сейчас!

Раздался страшный грохот, и из растущих теней расцвели взрывы нескольких зарядов. Лидера Повелителей Ночи выбросило из седла, как тряпичную куклу, а мотоцикл, кувыркаясь, полетел вниз по склону.

Выжившие предатели затормозили и стали лихорадочно озираться, пытаясь разглядеть нападавших в облаке скрывшей их пыли. Жо’фор рванулся вперед, к врагу, который решил снять шлем. Предатель поплатился за это.

Кипящая струя прометия из огнемета Жо’фора окатила Повелителя Ночи. Горящая плоть потекла с его костей, и воин с криком упал с мотоцикла.

Остальные резко развернулись и открыли огонь. Предательство не лишило их умения сражаться, и в каменистую почву ударили болты, но Ге’фаст и Донак вели огонь из укрытия и не боялись возмездия. Один из Повелителей Ночи поднял плазменный пистолет, но не успел выстрелить — болт пробил его нагрудник, и предатель упал на руль.

Врагов осталось всего двое. Один завел двигатель и резко направил мотоцикл вверх по склону, а второй прикрывал его плотным огнем. Предатель, направляясь к Жо’фору, петлял из стороны в сторону, как сумасшедший. Повелитель Ночи пытался ударить цепным мечом по голове Саламандры, но мотоцикл поскользнулся на щебне, и ездоку пришлось вытянуть руку, чтобы не упасть.

Он так и не коснулся земли. В перчатке предателя разорвался болт, плоть и металл полетели в разные стороны.

Враг упал, и Жо’фор посмотрел налево. Брат Донак шел вперед и держал болтер двумя руками. Саламандра спокойно приблизился к упавшему Повелителю Ночи и всадил болт в линзу шлема.

Последний предатель развернул мотоцикл, чтобы воспользоваться сдвоенными болтерами, но выстрел Ге’фаста пробил нагрудник, а затем и внутренние органы врага.

Внезапно наступила жуткая тишина. В воздухе витали запахи топлива и смерти. Жо’фор поморщил нос:

— Хорошая битва, братья. Тысяча мелких уколов обескровит наших врагов.

— Они погибли более легкой смертью, чем заслужили, — пробормотал Ге’фаст, осторожно обходя трупы. Затем десантник повернулся к Го’солу: — Быстрее, юный скаут, — «бей и отступай». Соберем с тел все необходимое.

Ге’фаст пошел к мертвецам, Го’сол и Донак последовали за ним и начали рыться в подсумках ближайшего мотоцикла.

Ге’фаст внезапно остановился и вернулся к ним:

— Что мы тебе говорили, парень? Не трогай болтер! Возьми питательные батончики, патроны… — Он остановился, чтобы выстрелить в голову пошевелившемуся предателю. — Болты Повелителей Ночи подойдут к болтеру Саламандр. Бутылка воды Повелителей Ночи утолит жажду Саламандр.

— Это кажется неправильным, — неуверенно ответил Го’сол.

— Эти воины были нам родичами. Император растил их вместе с нами, и они сражались ради той же цели, что и мы. Их повелитель — брат нашему повелителю. Но теперь мы сражаемся друг против друга. Они — враги, и за нами правда.

Жо’фор не слышал, что говорил его брат. Он преклонил колено рядом с павшим пленником Повелителей Ночи. Сердце Саламандры похолодело, когда он увидел рваную рану размером с кулак в спине легионера. Жо’фор перевернул его и увидел татуировку Гвардии Ворона на плече.

Его веки задергались, и Жо’фор приподнял тело на руках.

— Я убил тебя, родич, — пробормотал Саламандра.

Взгляд Гвардейца Ворона прояснился:

— Нет, брат. Ты спас меня. Не скорби обо мне.

— Я буду скорбеть обо всех нас, друг мой, и о лоялистах, и о предателях. Убивать своих родичей — это страшное дело, несмотря на всю тяжесть их преступлений.

— Они нам больше не родичи. Тьма поглотила их. — Легионер зашелся в кровавом кашле. — Послушай меня. Продолжай сражаться. Ты должен сражаться и выживать…

— И ты выживай с нами! — призвал Жо’фор.

Гвардеец Ворона улыбнулся и с трудом покачал головой. Его глаза закрылись. Жо’фор остался вместе с легионером, пока слабое биение его сердец не остановилось.

Когда подошли остальные, Жо’фор указал на горную гряду высоко над дорогой. Он не сказал ни слова, поскольку не был уверен, что в голосе остались хоть какие-то властные нотки.

В то время как Саламандры собирались, чтобы покинуть место засады, Жо’фор подошел к одному из трупов Повелителей Ночи и выцарапал символ своего легиона на поножах воина. Саламандра работал быстро, но точно. Голова дракона на рисунке из чистых серебряных линий в гневе ревела, обличая предательство.

— Пусть увидят, — пробормотал Жо’фор. — Пусть увидят, что в тенях Исствана скрывается пламя возмездия, и это пламя пожрет их всех.

И он пошел за своими братьями, скрываясь от неминуемого преследования врагов.

Через равнину шествуют они, титаны Легио Пресагиус, механические великаны Истинных Посланников. Гиганты шагают в колонну по одному, затмевая солнце над погрузочными станциями, и тени их скользят по невысоким зданиям в предместьях Итраки.

Замыкает длинную шеренгу тактическая группа «Аргентус», третья по счету в походном строю. Первым в ней ступает «Эвокат», самая большая машина отряда; адамантиевый скелет огромного «Владыки войны» был создан тысячу лет назад.

Далее движутся «Викторикс», «Рысак смерти» и «Огненный волк». Эти «Гончие», пусть и считаются разведчиками, обладают многометровым ростом и оружием, способным истреблять целые боевые роты. Охотясь в стае, они ничем не уступают даже крупнейшим титанам.

За ними следует «Инкулькатор», машина типа «Разбойник» и опора тактической группы, залпы орудий которого в мгновение ока ровняли с землей городские кварталы и сметали толпы солдат.

Древние титаны, ставшие старыми еще до начала Великого крестового похода, целеустремленно шагают к сборному полю. Один из них, впрочем, не стар — «Инвигилятор», который идет последним, встал в строй не так давно. Сине-золотая символика на корпусе «Разбойника» сияет свежей краской, полотнища знамен, что свисают с орудийных станков, пылают яркими цветами, и металл его переливается от освященных масел и смазки.

Командир «Инвигилятора» руководит всей тактической группой. Принцепс-сеньорис Микал, ветеран многих сражений, слышит общий приказ остановиться. Он погружает свой разум глубже в блок мыслеуправления боевой машины, чтобы изучить обстановку, и его зрение, слух, осязание сменяются термальным обзором, частотным анализатором и тактильным резонатором.

Секунду Микал чувствует себя ничтожным. Он, слабый человек из плоти и крови, с медленно бьющимся сердцем, пытается обуздать железного колосса, питаемого невообразимо мощным плазменным реактором. Примитивное сознание «Инвигилятора» недолго сопротивляется ему, чуть ли не обижаясь, что принцепс подчиняет своей воле машинный дух «Разбойника».

В нескольких километрах впереди корабли Механикум ждут, когда титаны поднимутся к ним на борт. Усиленным зрением Микал видит боевые машины Легио Инфернус, Владык Огня. Сквозь дымку он различает десятки великанов с глянцевито-черными корпусами, украшенными желтыми языками пламени. Их колонна размыкается, и они расходятся к сверхтяжелым транспортам, которые и доставят гигантов на орбиту.

— «Аргентус», внимание, — передает Микал. — Всем прекратить движение. Кажется, впереди какая-то задержка — наши друзья из Владык Огня замешкались. Принцепс-максимус, что там творят наши товарищи? Они же перекрыли нам дорогу к пункту сбора.

Ответа нет, лишь помехи и несколько секунд неразборчивых голосов.

— Командование Калта, говорит принцепс Микал из Легио Пресагиус. Докладываю о перебоях связи. Прошу сообщить о ситуации с погрузкой в Итраке.

По-прежнему нет ответа, только шипение отключенного канала.

— Модерат Локхандт, полная маршрутная диаг… — команда обрывается на пораженном вздохе. — О, Омниссия!

Облачное небо краснеет от вспышки ложного солнца. Посадочная площадка рябит алыми тенями крошечных звезд, что словно нисходят с небес; ожидающие транспортники отражают их румяный свет.

Наступает миг полнейшей тишины.

И звезды обрушиваются на взлетное поле, врезаются в бронированные корпуса, прожигают десантные суда в фонтанах опустошительного пламени. Аудиодатчики «Инвигилятора» улавливают грохот взрывов. Ошеломленный Микал, утратив дар речи, смотрит, как выпущенные с орбиты энергетические лучи громадными копьями вонзаются в Итраку, разрушая временные общежития рабочих и господские особняки. Через считаные секунды весь город охвачен огнем, ярким и резким для искусственного зрения принцепса.

На высоте полукилометра над космодромом очередной луч рассекает взлетающий транспорт, разрубает его двигатели, и наружу выстреливает гейзер освобожденной плазмы. Корабль больше не поднимается, но летит по инерции над домами, на глазах теряя высоту.

Резкий голос прорывается через треск помех в канале связи.

— …терял управление. Падаю в Итраке, ближе к админи… Повторяю, говорит Восемь-Три-ТА-«Аратан». Меня подбили орбитальным ударом. Поте…

Микал отвернулся бы, но все датчики «Инвигилятора» неотрывно следят за терпящим бедствие транспортом. Из-за них принцепс вынужден наблюдать, как корабль пробивает высоченные жилблоки, волоча за собой хвост из собственных обломков и кусков зданий.

Пока командир пытается обработать весь этот шквал информации, системы «Разбойника» наполняют его разум новым потоком данных. В развалинах взлетного поля замечены энергетические всплески — Владыки Огня поднимают пустотные щиты. Похоже, их титаны каким-то чудом уцелели под адской бомбардировкой.

Но вскоре выясняется, что дело не в чуде, а в соучастии.

Ревут боевые горны. Плазменные деструкторы, орудия «Вулкан» и гатлинг-бластеры извергают огненную бурю на боевые машины в голове колонны Легио Пресагиус. Отдаленный рокот пушечных выстрелов и треск лазерных установок кажется глухим и нереальным. Пустотные щиты Истинных Посланников отключены, они — легкая добыча, и десятки их погибают за несколько мгновений.

«Инвигилятор» реагирует проворнее своего экипажа: на мостике титана раздаются трели оповещений об угрозе и сигналы тревоги.

— Поднять щиты! — отрывисто, машинально командует Микал, направляя приказ по системам «Разбойника». — Всю энергию на щиты и движение!

Принцепс чувствует, как в его теле вздымается мощь титана, как энергия плазменного реактора, подобная огню в его жилах, напитывает генераторы пустотных щитов и вливается в ноги колосса.

Порывистая юная машина, пробужденная от глубокого сна, хочет драться. Ее жажда стрелять в ответ почти неодолима, но Микал усмиряет инстинкт холодным рассудком. Врагов больше, чем Истинных Посланников. Намного больше. Многие титаны Пресагиуса были на борту «Аратана», и Владыки Огня занимают господствующую позицию.

— Тактическая группа «Аргентус», отходим в город. Всем машинам, которые слышат мою команду, отступить для перегруппировки!

Он еще не успевает договорить, когда «Инвигилятор», исполняя приказ, грузно отворачивается от разрушенных колоссов на взлетном поле и шагает к Итраке в поисках убежища.

Не веря своим глазам, люди, которые столпились на балконе третьего этажа, в изумлении и ужасе смотрят на бездумное разрушение города. Ярость великанов, высвобожденная в ослепительных вихрях огня и снарядов, опустошает громадные участки Итраки. Большинство тех, кто сейчас не отрывает глаз от горизонта, — жены и дети солдат Имперской Армии, чьи полки вызвали на Калтский сбор. Их изумленные и перепуганные вскрики теряются в общем шуме.

Взгляд одной из женщин устремлен не на битву титанов, но в другом направлении, к центру города, где упал транспортный корабль. Вариния думает лишь о своем муже, Квинте, что находится сейчас в полку. Они распрощались всего несколько часов назад, и жена знает, что ее супруг ушел на правительственную площадь за распоряжениями по сбору для его роты. Здания в том районе скрыты за столпом огня и дыма, который поднимается над местом крушения, и эта картина терзает сердце Варинии жестоким отчаянием.

От мыслей о муже ее отвлекает более близкий взрыв, менее чем в километре от толпы. В дальнем конце проспекта титан, «Разбойник» в черном и красном, теряет равновесие, топчет автомобили и, сверкая щитами, валится на жилую пятиэтажку.

Битва все ближе.

— Пексилий, — шепчет мать и бросается на лестницу, ведущую с балкона. Теперь она думает только о своем малыше, который лежит в яслях двумя этажами выше.

На первую площадку она вбегает со всех ног и едва не поскальзывается, разворачиваясь к следующему пролету.

Тут же фасад жилблока сносит взрывом: лавина из осколков стекла и кусков пластбетона несется вниз по лестнице, клубы пламени окатывают Варинию, но она отскакивает за угол. Сверху падают кровельные балки и потолочные плиты.

Пыль забивает женщине рот и ноздри, припудривает ее бледную кожу и оседает на завитках светлых волос. Одежда Варинии порвана в нескольких местах, лицо и руки покрыты царапинами. У нее сильно болит в боку, а платье пропитывается теплой кровью.

— Пексилий! — кричит она, и, не обращая внимания на мучительную рану, перелезает через упавшую балку и карабкается по засыпанной обломками лестнице. — Пексилий!

Повсюду в лабиринте рухнувшей кладки лежат раздавленные тела и куски тел. Кто-то сипло взывает о помощи, из глубины завала тянется рука с переломанными пальцами. Вариния проталкивается дальше, с трудом отводит в сторону еще одну свалившуюся балку. Она не может остановиться, чтобы кому-нибудь помочь. Она думает только об одном.

Случайная ракета полностью разнесла три этажа. Добравшись до уровня яслей, Вариния находит хлипкую дверь, которая висит на одной петле, и выдавливает ее.

— Пексилий! — мать останавливается и хрипло кашляет в пыльной мгле. Благодаря передышке Вариния снова может мыслить здраво: сын не ответит, ему всего несколько недель. Вместо него женщина зовет нянечку.

— Лукреция? Лукреция? Кто-нибудь?!

Ясли разрушены взрывом, ярко окрашенные стены покрыты пятнами черной гари. Потолок наполовину обвалился, и под ним бесследно погребены ряды детских кроваток.

При виде этой мрачной сцены Вариния снова кричит, живо представляя себе самый кошмарный исход. Она кидается на груду рухнувшей черепицы и кусков штукатурки, режет ладони и обламывает ногти, сбрасывая на пол фрагменты кладки.

— Лукреция! Есть кто живой?! Есть тут кто-нибудь? Пошумите! Пусть найдется хоть один живой. Пожалуйста, пусть мой маленький Пексилий выживет…

Женщина продолжает копать, и слезы смывают налипшую пыль с ее лица.

Уловив чей-то кашель, Вариния начинает рыть вдвое быстрее — ее уставшие руки наливаются новой силой. Она разбирает хриплое дыхание, оттаскивает треснувшую черепицу и видит под ней залитое кровью лицо старой Лукреции. Тело нянечки изогнуто в странной позе, она как будто над чем-то склонилась.

На виске у нее глубокая рваная рана, откуда и стекает кровь.

— Пексилий? — в шепоте Варинии больше ужаса, чем надежды.

— …только разбудила его… покормить…

Мать не понимает, к добру это или к худу, но тут бедная Лукреция, скривившись от боли, меняет позу, и под ней обнаруживается синий сверток.

— Сынок! Лукреция, ты спасла его!

Вариния чуть ли не вырывает ошеломленного младенца из слабых рук нянечки и крепко прижимает его к щеке.

Всего в нескольких кварталах от них раздается новый взрыв, и мать вспоминает, что они в опасности. Держа крошечного Пексилия одной рукой, она пытается сдвинуть столб, который придавил старушку, но тот не поддается. Веки нянечки вздрагивают, и она безвольно оседает, уже не дыша.

— Спасибо тебе, Лукреция. Спасибо, спасибо, спасибо…

Омывая мертвую женщину слезами благодарности, Вариния наклоняется к ней и целует в морщинистый лоб. Затем она успокаивается — ради сына.

— Ладно, Пексилий, давай-ка унесем тебя отсюда!

Ей не удается скрыть отчаяние за натужным весельем. Пройдя обратно к лестнице, мать пробирается вниз через завалы, притиснув ребенка к груди. Добравшись до следующего этажа, она замирает от внезапной тревоги.

Здание содрогается, новые обломки со стуком катятся с разрушенных верхних уровней. Снова и снова кто-то сотрясает землю рядом с ним, неторопливо и методично. Вариния кричит, увидев за разбитыми окнами и внешней отделкой неясную громадную тень. Ей отвечает усиливающийся визг, с которым приходят в движение громоздкие многоствольные пушки, направленные на какую-то далекую цель. Мать знает, что произойдет дальше, поэтому бросается в одну из комнат, выходящих на лестницу, и заслоняет сына своим телом.

Титан открывает огонь.

Раздается оглушительный грохот; частые хлопки вылетающих снарядов рождают ударные волны, которые разбивают все уцелевшие стекла в окнах. Вихрь осколков настигает Варинию, но она успевает прижаться к стене и крепче стиснуть Пексилия.

Женщина беззвучно кричит, пытаясь как можно плотнее закрыть младенцу уши, в ее барабанных перепонках пульсирует боль, а дикий, первобытный вопль Варинии тонет в канонаде великана.

И наступает мертвая тишина.

Титан, от могучих шагов которого раскачивается жилблок, отправляется дальше, и в заслоненном им строении на секунду воцаряется мрак. Затем женщина замечает перевернутый, но целый стол, и прячется за этой ненадежной баррикадой.

— Мы останемся тут, маленький мой, дорогой сыночек. Подождем здесь, и за нами придут. Папа сейчас сражается, но он вспомнит о нас. Обязательно. Он придет. Он знает, где мы, и придет за нами.

Шум уходящего титана стихает, и Вариния скручивается клубочком вокруг сына.

— С нами все будет хорошо, а потом папочка вернется домой.

Крики удирающей толпы едва слышны сквозь непрерывный рев боевых горнов Владык Огня. Быстрые и проворные разведывательные машины, что возглавляют их натиск, гонят население Итраки перед собой, как стадо скота.

Безумный грохот подчинен жестокой логике: цели легче уничтожать на улицах. Смысл всей какофонии в том, чтобы выгнать итракцев из домов и мастерских. Тогда полкам отступников, что следуют за титанами, не придется унижать себя зачисткой зданий. В город прямо сейчас вступают десятки тысяч солдат, пешим ходом и на транспортах, и путь им прокладывает ужас, разбуженный Владыками Огня.

Скорость превыше всего. Внезапность дала Несущим Слово и их союзникам перевес в бою, скорость обеспечит им победу.

Возглавляет охоту принцепс Тихе на «Гончей» по имени «Денола». Тысячи людей несутся по улицам впереди него, раскатываются волнами по бульварам и аллеям. Тихе, единый со своим титаном, извергает в охваченную паникой толпу разрывные снаряды, которые выбивают глубокие воронки в железобетонной мостовой и решетят гражданские скиммеры, неподвижно замершие из-за давки.

— Разве не чудно, лапочка моя? — принцепс гладит интерфейс БМУ. — Смотри, как мы давим этих муравьишек, бегущих из своих муравейников. Они такие слабые и жалкие, но их все равно надо перебить! Наши товарищи, Несущие Слово, требуют смертей, и мы дадим им желаемое. Десятки смертей! Сотни, тысячи смертей!

С «Денолой» идут еще две «Гончих»: они взяли на себя другие улицы, чтобы надежнее загнать итракцев, но Тихе не вспоминает о них. Он не собирается делиться ратной славой. Мир принцепса сузился до конечностей на гидравлическом приводе и тяжелых сервомоторов, плазменных реакторов и оружейных систем, прицельных модулей и автоматов заряжания.

— Да, да! Смерть этого отребья сделает нас сильнее. Принцепс-максимус поклялся нам, что так будет. Счастлив тот день, когда он внял речам Кора Фаэрона и присоединился к его замыслу. Знала ли ты когда-нибудь такую свободу, такую силу, «Денола»? Через разрушение мы станем едины с Машинным богом! Сброшены кандалы, что надел нам Император! Машинный бог освобожден от уз служения Терре. Хорус указал нам путь, и мы с радостью следуем ему!

— О, славная «Денола», они думали сделать нас рабами. Обуздывали нас и говорили, когда нам охотиться. Да, я чувствую, что такое же свирепое веселье пылает в твоем плазменном сердце! Оно бьется в унисон с моим. И, когда мы вычистим этих паразитов, начнется настоящая травля.

— Помнишь, как Истинные Посланники сбежали от наших орудий? Это их не спасет. Им разъяснят ложность их имени, ведь нет послания более истинного, чем то, которое несем мы. Мы — вестники новой зари, герольды смерти! Мы — Владыки Огня, глашатаи горя! Мы возложим скорбь наших врагов на костер битвы, и за эту жертву нас вознесут превыше все…

— Тихе, ты нарушаешь строй.

Предупреждение от другого принцепса лишено смысла, это всего лишь слоги, едва различимые сквозь биение крови в ушах и глухой стук пневматических систем. Тихе смеется. Он ощущает под ногами груды трупов, хотя это «Денола», шагая по улице, беспощадно давит мертвецов своей тяжкой поступью.

— Враги сосредоточиваются возле места падения «Аратана». Командование легиона приказывает перегруппироваться. Нельзя атаковать их разрозненными силами.

Слова раздражают Тихе, словно жужжание гнуса. Он просто не обращает на них внимания и идет дальше в город, паля из всех орудий.

Облака дыма, накрывшие Итраку саваном, подсвечены снизу вспышками взрывов и всполохами жгучих лазерных залпов. В городе разгораются две битвы, обе по-своему отчаянные. Двигаясь по проспектам, захватывая дома, город наводняют длинные колонны бронемашин и транспортов изменнических полков Имперской Армии. Полевые орудия и САУ, обстреливая кварталы из предместий, ползущим огненным валом расчищают дорогу пехоте. В уличных боях рассеянные отряды верных защитников Калта отдают жизни, чтобы задержать наступление врага. Они бьются за каждый метр, давая товарищам время отойти от шока предательства и организовать оборону.

Для экипажа «Инвигилятора» наземная битва меркнет в сравнении с неодолимой яростью титанов. Люди бросаются в отчаянные, самозабвенные атаки на предателей, орда восставших пробивается вглубь Итраки — но все это ничто на фоне боевых машин, шагающих по городу. Они сносят здания, грузно топают по площадям и раскалывают ногами железобетон, постоянно стараясь накрыть неприятелей перекрестным огнем. Стаи ракет и шквалы снарядов проносятся через удушливый дым. Силовые щиты перегружаются с треском, от которого вылетают стекла, и со вспышками разрядов, поджигающих деревья вдоль проспектов.

Тактическая группа пока что сумела оторваться от наступающего Легио Инфернус, но во время отступления погибли несколько могучих «Владык войны» Пресагиуса. Они пожертвовали собой, чтобы Микал и другие принцепсы успели привести своих титанов в полную боеготовность.

Истинные Посланники, пусть и уступают врагу в численности, не отдадут Итраку просто так.

Вдали от посадочной площадки связь лучше, хотя и с перебоями, и Микалу удается переговорить с остальным «Аргентусом». Изменники, вероятно, каким-то образом глушат сигналы, из-за чего принцепс так и не может достучаться до командования легиона или других тактических групп. Пока что ему приходится вести «Аргентус» вслепую, не зная общей стратегии.

И целью всех усилий Микала становится «Аратан». На борту упавшего корабля — главные машины Легио Пресагиус, и, если их удастся спасти, они наверняка сумеют повернуть ход битвы. Владыки Огня, очевидно, пришли к такому же выводу, поскольку их колоссы тоже движутся через город к месту крушения. Тактическая группа «Аргентус» меньше других пострадала в засаде отступников, поэтому именно она прокладывает дорогу для шести уцелевших «Владык войны» Истинных Посланников. Если боевые титаны смогут защитить транспорт и зону вокруг него от пехотной атаки, у них, вероятно, еще будет возможность полностью остановить натиск врага.

— «Эвокат», возглавить строй и пробиваться к точке падения, — командует Микал. — Снести вон ту вещательную станцию и расчистить направление на цель. Вражеский «Владыка войны», четыре километра к юго-востоку! «Гончие», обойти его с запада. «Инкулькатор», занять для поддержки позицию тета.

В вокс-сети тактической группы жужжат сигналы подтверждения, и титаны, разбив плотный строй, рассредоточиваются по улицам Итраки. «Инвигилятор» продвигается вперед, «Инкулькатор» шагает по параллельной улице. Верные солдаты Имперской Армии расступаются перед «Разбойником» Микала, радостно кричат и вскидывают кулаки, приветствуя непреклонные боевые машины.

Командование Калта и легион Ультрамаринов так и не выходят на связь. Имперские силы еще не оправились после внезапных ударов, поэтому оборона города ложится на щиты и орудия пары десятков титанов, которым противостоят втрое больше великанов Инфернуса. Принцепс едва слышит одобрительные выкрики пехотинцев, что толпятся у ног его машины — разум Микала вплетен в сенсорную сеть «Разбойника», где он отслеживает маневры неприятеля.

— «Викторикс», нам нужен наблюдатель перед авангардом, в пяти сотнях метров. К западу ушла охотничья партия «Гончих», но они исчезли с ауспика. Постоянно высматривай их.

— Есть, принцепс-сеньорис, — доносится лаконичный ответ.

— Вокс-обмен снизить до минимума, полное кодирование. Если враг сумел заглушить связь, возможно, у него есть наши ключи и протоколы шифрования.

Тактическая группа быстро выдвигается к цели, оставляя позади лоскутные соединения Имперской Армии, которые готовятся отбивать натиск врагов, бывших союзниками еще несколько часов назад. «Гончие» ведут разведку впереди группы, более крупные титаны остаются в нескольких сотнях метров друг от друга для непосредственной поддержки. Прямо впереди них выходит на позицию неприятельский «Владыка войны» модели «Немезида» с более тяжелым вооружением. Судя по данным сканеров, противник не один, но все энергетические следы размыты из-за помех, вносимых турбинными установками и фабриками.

Пройдя еще километр, «Аргентус» оказывается в радиусе досягаемости невидимой ему вражеской артиллерии. Первый залп в основном принимает на себя «Эвокат», пустотные щиты «Владыки войны» трещат и вспыхивают, поглощая снаряды. За считаные секунды рушатся здания справа и в паре десятков метров впереди от «Инвигилятора», заваливая улицу обломками. Сквозь дым и пыль датчики «Разбойника» засекают множество пехотинцев и бронемашин, которые направляются прямо к тактической группе.

— Неприятельские войска, полкилометра. Несколько сотен солдат. Бронетехника, количество неизвестно. «Инкулькатор», «Рысак смерти», атаковать и подавить. «Эвокат», мы с тобой продолжаем движение. Орудия противника расположены на опушке лесопарка Демезнус — «Викторикс», «Огненный волк», разберитесь с ними.

Неизвестно, из показной ли храбрости, безумия или страха потерпеть неудачу, но вражеские полки напрямую атакуют колоссов, занимая постройки вдоль их маршрута. С неба падают новые снаряды и ракеты, которые сносят городские кварталы вокруг боевых машин.

Противнику везет: один из залпов накрывает «Инвигилятора», и Микал чувствует пульсацию щитов титана, что стараются устоять под взрывами. Отказывает один из генераторов. Импульс обратной связи БМУ кажется принцепсу мышечным спазмом в животе. В недрах «Разбойника» технопровидцы и сервиторы бросаются чинить перегруженный щит.

Пехота изменников уже в радиусе поражения. Неприятели вразнобой стреляют из тяжелого оружия из окон и с балконов захваченных домов, и в ответ сдвоенные гатлинг-бластеры на панцире «Эвоката» осыпают здания потоками снарядов. Оштукатуренный фасад одной из построек оседает и рушится внутрь под мощным огнем; сквозь рваную рану пролома видна разбитая мебель в комнатах.

«Гончая» по имени «Рысак смерти», перейдя на бег, скашивает из спаренных мегаболтеров пехотные отделения, которые пытаются выбраться на открытое место. «Инкулькатор» лазерными очередями решетит колонну боевых танков, появившихся из-за поворота впереди, и горящие остовы трех бронемашин перекрывают дорогу остальным.

Микал подсвечивает их отряд на тактическом дисплее.

— Скаллан, ударь по этой затычке. Полный залп.

Системы пусковой установки «Апокалипсис» на панцире «Разбойника» рассчитывают траекторию под контролем модератов и выпускают рой из десяти ракет, которые с воем устремляются вдоль бульвара на танковое соединение. Оглушительные взрывы разносят на куски людей и машины, нижние этажи соседних домов попадают под шквал мелких и крупных осколков.

Проанализировав урон, нанесенный врагу тактической группой, Микал делает вывод, что бронетехника и пехота лишь пытаются отвлечь их от главной цели — добраться до «Аратана» раньше неприятелей.

— Угроза минимальна, нас хотят задержать. Продолжаем наступление, нельзя тратить время на зачистку этих ничтожеств. «Немезида» в двух километрах, удерживает позицию.

Великаны идут дальше, и Микал перебирает варианты действий, рассеянно накрывая огнем разбитую пехотную роту. «Аргентусу» противостоит только один «Владыка войны», но его орудия способны пробивать пустотные щиты и разрывать броню. «Немезида» — идеальный убийца титанов. На текущей позиции у нее широкие секторы обстрела, и, чтобы обойти неприятеля с фланга, придется долго двигаться кружным путем, а тактическая группа не может себе этого позволить. Кроме того, со сканеров нерегулярно поступают данные, указывающие на присутствие частей поддержки, вероятнее всего, скитариев-предателей из легиона Владык Огня.

Микал должен взвесить все теоретические возможности и решить, что опаснее — рискнуть как минимум одним титаном или потерять время на охватывающий маневр. Непростой выбор, но, будучи принцепсом-сеньорис, он знает, что нужно делать.

— Общая атака на «Немезиду». Если прорвемся к лесопарку, уже никто не преградит нам путь до «Аратана». «Эвокат», подойди с запада и отвлеки огонь на себя. «Рысак смерти», разберись с наземной поддержкой; учти, враги будут со всех сторон. «Инкулькатор», мы с тобой нанесем главный удар.

К чести его товарищей-принцепсов, все они подтверждают приказ без колебаний. Оставляя позади убитых неприятелей, тактическая группа прорывается вглубь Итраки.

Посреди скрипа оседающих обломков раздаются голоса. Вариния не разбирает отдельных слов, но доносятся они снизу лестницы. В первый миг женщина решает, что это другие выжившие, но их грубый жестокий смех заявляет об ином.

Пексилий шевелится на руках у матери, когда она встает, чтобы осмотреть разрушенную комнату. На полу, засыпанном пылью, валяются обломки мебели, а рухнувшие фрагменты потолка перекрывают запасной выход. Там, где обвалилась внутренняя стена, женщина замечает технический канал — она как раз поместится туда. Сначала Вариния кладет в темное отверстие сына, который гукает и открывает глаза.

— Тихо, мама сейчас придет.

Задвинув ребенка дальше в проход, она возвращается к перевернутому столу и пытается поднять его. Через сломанную дверь ей слышно, как на лестнице скрипят сапоги. Конечно, стол чересчур тяжел для Варинии, но она должна чем-то закрыть отверстие. Иначе можно просто встать посреди комнаты. Женщина стискивает зубы, приподнимает край стола и делает несколько шагов, морщась от визга, с которым мебель ползет по разбитой плитке. У нее уже дрожат руки от напряжения, когда она осторожно выпускает стол и глубоко втягивает воздух.

Голоса приближаются, разносятся эхом над расколотыми ступеньками. Под ногами идущих наверх людей хрустит стекло.

— Давай, чтоб тебя, — шепчет она столу.

По лестнице стучат обломки кладки, один из мужчин чертыхается, споткнувшись о них. Вариния не понимает его слов, но их тон ясен и без перевода. Воспользовавшись моментом, она заваливает стол набок и прикрывает вход в нишу. Нырнув туда, женщина подтаскивает к себе несколько потолочных плиток и закрывает дыру, оставив только маленький просвет.

Пексилий окончательно проснулся. Он ворочается в пеленках, зевает и моргает. Взяв его на руки, мать как можно дальше отодвигается в канал, но при этом трясется от страха. Ребенок, словно чувствуя ее ужас, морщит лобик. Вариния гладит сына по голове, успокаивая его.

— Не надо, маленький, не надо. Сиди тихо, ради мамы.

Из-за ее волнения младенец начинает беспокоиться, и женщина отчетливо понимает, что сейчас он заплачет.

— Пожалуйста, Пексилий…

Через оставленную щелку она видит в дверях темные силуэты. Входят трое мужчин, одетых в сероватую полевую форму Имперской Армии. Варинии не удается распознать полк: в Итраку для сбора прибыло столько соединений, что она потеряла им счет после рассказов мужа.

Ей хочется, чтобы Квинт сейчас был здесь. Варинии хочется, чтобы ее бравый лейтенант убил этих проклятых мародеров и забрал их с Пексилием в безопасное место. Она снова плачет горькими слезами.

Вздохнув, младенец открывает рот и крепко зажмуривается. Мать, объятая страхом за них обоих, закрывает ему лицо рукой и ненавидит себя за это. Приглушенный крик теряется за шумом оседающих завалов и топотом солдатских сапог. Вариния сидит не дыша, без движения, уверенная, что мародеры расслышат стук ее сердца. Она пытается полностью замереть, боясь потревожить груду обломков над собой.

Кто-то останавливается возле перевернутого стола и загораживает свет. Плотно сомкнув челюсти, женщина удерживается от испуганного вздоха. Пексилий дергается под ее ладонью.

Мужчины, судя по голосам, разочарованы и огрызаются друг на друга. На глазах Варинии кто-то хватается за стол. Она вжимается в угол, пытаясь съежиться как можно сильнее.

В комнате гремит оглушительное стаккато из пяти хлопков и резко оборвавшийся крик боли. Что-то падает на стол, и плитка съезжает в сторону.

По квартире еще громче разносятся звуки грузных шагов. Женщина осознает, что по-прежнему зажимает ребенку рот, и на мгновение жутко пугается, что задушила его. Выбрав меньшее из зол, она отнимает ладонь, и Пексилий набирает воздуху в грудь. Вариния ждет, когда он начнет кричать, и тихо бормочет, не в силах остановиться:

— Тише, мой маленький красавчик. Тише. Мама с тобой. Нам недолго будет больно.

Она визжит, когда обломки над входом отбрасывают прочь, и в ее укрытие врывается свет. Затем женщина понимает, что смотрит прямо в широкое дуло оружия, направленного на нее. Не успев разглядеть все остальное, она снова визжит.

Оружие держит существо в броне, намного крупнее любого человека, когда-либо виденного Варинией. Со сдавленным вскриком облегчения она узнает символику Ультрамаринов. Легионер, где-то потерявший шлем, смотрит на нее холодными голубыми глазами, плотно сжав широкие челюсти. У него темные коротко стриженные волосы и золотой штифт во лбу, около правого виска.

— Выживший. Больше ничего. Уходим, — его слова лишены эмоций.

Воин отворачивается от нее, и Вариния поспешно выбирается из укрытия, крепко сжимая малыша Пексилия. Она кратко вздрагивает от страха, услышав новые выстрелы со стороны лестницы. По полу расползается лужа крови, и женщина едва не падает, поскользнувшись на ней, но успевает схватиться за перевернутый стол. Трое мародеров лежат посреди разбитых плиток, в пыли, глядя невидящими глазами в потолок. Варинию бьет дрожь, она закрывает ребенка от этой картины и следует за космодесантником.

Дальше, на лестничной площадке, стоит возле окна другой Ультрамарин. В руках у него огромная многоствольная пушка, но тяжесть ее стесняет воина не больше, чем вес лазгана обычного солдата. Он дает залп по кому-то на улице, и на пол льется водопад стреляных гильз. Отшатнувшись от внезапного грохота, Вариния старается защитить уши младенца.

— Унеси ребенка в безопасное место, женщина, — машет в ее сторону космодесантник без шлема, пока мать пытается уберечь сына. — Несущие Слово и их предательские союзники объявили войну всем нам.

Затем он идет прочь, но Вариния бежит следом.

— Подождите! Прошу, подождите!

Воин останавливается, словно бы застывает, но все же поворачивает голову. У него суровый взгляд.

— Мы снова вступим в бой. Там будет опасно.

— Безопаснее, чем здесь, — отвечает женщина. — Пожалуйста, возьмите нас с собой.

Космодесантник у окна говорит ей, не оборачиваясь:

— В парке Демезнус обустраивают эвакопункт. Иди туда.

— Одна? — руки и ноги Варинии, без того слабые, едва не отказывают при такой мысли. — Он же почти в пяти километрах отсюда!

С верхних этажей спускается еще один Ультрамарин, грузно ступая по обломкам кладки. Заметив женщину, он останавливается. Все три воина, как будто в нерешительности, переговариваются по своим устройствам связи.

— Мы вам не помешаем, честное слово. Я поспею за вами. Пожалуйста! Пожалуйста, не оставляйте нас здесь. Сюда могут прийти… другие.

Легионеры снова обмениваются мнениями, причем Ультрамарин без шлема молчит с мрачным видом. Повернувшись к Варинии, он кивает ей.

— Ничего не обещаю, — произносит космодесантник. — Мы направляемся к точке сбора. Доведем тебя только туда.

Два других воина спускаются по лестнице, и он жестом приглашает Варинию следовать за ними.

— Спасибо, спасибо вам огромное! Скажите, как вас зовут? Я восславлю ваши имена перед мужем, когда найду его! А вы слышали что-нибудь про административный центр? Он ушел туда получать приказы.

— На участке, о котором ты говоришь, рухнул корабль. Связь там прерывистая. К той позиции стекаются вражеские отряды, но выжившие еще сражаются…

Его слова вновь пробуждают в женщине надежду. Добравшись до последнего пролета, она вдруг понимает, что Ультрамарин не ответил на ее первый вопрос.

— Прошу, скажите мне ваши имена. Я — Вариния, а малыша зовут Пексилий.

Идущий впереди космодесантник усмехается; звук, прошедший через динамики брони, кажется странным. Воин останавливается у двустворчатой двери на улицу.

— Нашего капитана звали Пексилий. Он бы сейчас возгордился.

— Это Гай, — говорит Ультрамарин позади нее. — Мой товарищ с роторной пушкой — Септивал, а я сержант Аквила. Туллиан Аквила.

— Спасибо вам, Туллиан Аквила.

— Рано меня благодарить. Пять километров по сегодняшней Итраке — не легкая прогулка.

Из-за отблесков пожара в окнах особняка кажется, что здание смеется над разрушениями, сверкая глазами от восторга. Тихе хохочет вместе с ним, наслаждаясь смертью и страданиями, которые идут по городу рядом с принцепсом. Его орудия, словно огненные кулаки, уничтожают все на пути «Денолы». Улицы за его спиной завалены трупами и остовами машин.

В особняке скрываются несколько десятков отчаявшихся людей. Они думали, что нашли безопасное место, но на самом деле отыскали себе могилу. Тихе охотился за ними целый час, гнал их вперед боевыми горнами и пугал мегаболтером, когда они решались повернуться и дать бой.

Кое-кто пытался занять оборону и вел по бронированному колоссу огонь из автопушек и плазмометов. Они даже не перегружали щиты титана. В ответ принцепс изгонял врагов из смертного мира, превращал их тела в кровавые клочья и бронемашины — в куски перекрученного металла. Он вынудил уцелевших взобраться на холм, к поместью патриция, которое возвышалось над парком. Теперь у Тихе появился повод разрушить это здание, утолить жажду, что обуяла его в тот миг, когда он впервые увидел имение с колоннами на фронтоне, словно бы властвующее над обычными городскими домами внизу.

— Гнездо высокомерного орла да обратится в руины! — кричит принцепс, восхищаясь собственной поэтичностью. Он проводит полноспектральное сканирование особняка и людей, прячущихся внутри. — Пятьдесят, не больше. О, милая «Денола», мы превратим этот славный дворец в достойный склеп. Интересно, где же сейчас хозяин дома? Может, до сих пор скрывается в нем? Или же сбежал из города, предоставив даже собственным рабам спасаться самим?

— Такая судьба ждет всех тиранов. Освобождение начинается здесь и закончится на закабаленном Марсе! Шестерни войны перемелют орла в кровавую кашу, и тогда мы вернем себе Галактику! Так обещано нам по слову Лоргара, и Хорус указал нам путь!

Выстрелом из турболазера Тихе пробивает одно из крыльев особняка и разносит вдребезги силовые генераторы внутри. Взрывается газопровод, рвущиеся из окон языки пламени поджигают лужайки и деревья в растоптанном саду.

Принцепс легко переступает через стену поместья. Лучи лазганов бессильно выбивают искры из пустотных щитов «Денолы». Обстрел кажется Тихе дождем, назойливым, но даже немного приятным.

— Прекратите бессмысленное сопротивление!

Грозный рев принцепса разносится из динамиков титана. Ответные крики протеста людей, пойманных в ловушку внутри здания, звучат тихо и слабо. Заметив, что горстка врагов пытается сбежать, Тихе направляет машину через сады и сминает фруктовые деревья, которые преграждают выход на заднюю дорогу для экипажей. Он расстреливает всех, кто покидает дворец, и крушит оконную галерею в бальном зале, взметая лоскуты портьер и разнося в щепки стены из лакированного дерева.

— Позвольте, друзья мои, устроить для вас пир, коего вы заслуживаете! Не вкушать вам больше с блюд, поставленных на спины покоренных народов. Сегодня для вас подан лишь пепел разгрома и унижения! Я осыплю вас достойными наградами за ложь, что вы распространяли, за злодеяния, что вы совершали во имя «согласия». Теперь вас приведут к согласию, ибо вы — люди, а мы — «Денола», бессмертное орудие Машинного бога!

Забава с потрепанным вражеским отрядом длится недолго: враги отступают в подвал, не решаясь сражаться. Тихе обдумывает, не пробить ли стены ногами, но жажда крови не стоит риска увязнуть в развалинах.

Проломившись наружу из поместья, принцепс спускается по холму к парковому массиву в поисках новых противников. Неподалеку, самое большее в десяти километрах, «Немезида» по имени «Ревока» осторожно идет задним ходом вдоль дороги, обсаженной деревьями. Ее гатлинг-бластеры и орудия «Вулкан» извергают огонь в неприятельского «Владыку войны», щиты которого под непрерывным обстрелом переливаются всеми цветами, прогибаются и сыплют искрами от каждого попадания.

Наконец машина Пресагиуса не выдерживает. Со вспышкой, что на секунду перегружает все сканирующие устройства «Денолы», взрывается реактор «Владыки войны». В тот же миг почти дюжина городских кварталов превращается в стеклянистый кратер, покрытый серыми пятнами расплавленного шлака — всем, что осталось от железного колосса.

Но Тихе видит, что враг пожертвовал собой не зря: «Ревоку» обходят по флангам, с юга к ней приближаются два «Разбойника». Принцепс слишком далеко, чтобы вмешаться, и на его глазах «Немезида» оказывается под свирепым перекрестным огнем. Щиты титана пытаются сдержать натиск, но весьма зрелищно схлопываются, вырывая с корнем деревья и взметая почву вокруг себя.

Беззащитная «Ревока» направляет орудия на атакующих «Разбойников», но уже поздно. Их следующий залп пробивает бронепластины и рассекает панцирь «Немезиды». Внезапно отказывает коленное сочленение, и великан Инфернуса заваливается набок. Огромная боевая машина оседает в клубах пыли и огня, ее корпус сминается, разрывается, и «Ревока» рушится на землю.

Полные презрения к сраженному ими великому воину, титаны тактической группы движутся дальше. Рычание Тихе, подхваченное и усиленное его «Гончей», разносится по парку. Он видит, что один из «Разбойников» идет в арьергарде, прикрывая остальных на марше к месту крушения.

Этот враг крупнее «Денолы», его щиты и орудия мощнее, но принцепсу плевать. Он — хитроумный охотник. Рано или поздно «Разбойник» ошибется, и тогда Тихе вцепится в него. Он отомстит за «Ревоку», но наслаждение убийством станет ему даже большей наградой. Такая победа станет поистине достойной, намного более приятной, чем истребление танков и пехоты, которым принцепс занимался до сих пор.

Отключив щиты и оружие, «Денола» устремляется под прикрытие жилблоков, что окружают лесопарк. Пылающие здания почти полностью маскируют ослабевший энергетический отклик «Гончей».

— Повторяю, ведется эвакуация «Громовыми ястребами». К нашей позиции приближаются титаны неприятеля. Общий приказ всем ротам: отступить из Итраки или отойти к точке сбора в секторе сигма-секундус-дельта.

Аквила поднимает руку к вокс-бусине, но тут же опускает ее, уже зная по опыту, что связь работает только в одну сторону, от командования к подчиненным.

В конце улицы находится высокая стена с узорчатыми воротами, ведущими в парк. Здания по обеим сторонам мостовой выгорели дотла, но бой на этом участке уже не ведется — смертельная битва титанов продолжится среди деревьев.

Слыша далекие раскаты грома, сержант понимает, что это не гроза, но залпы тяжелых орудий, которые решают судьбу города. Не молнии озаряют небо, но вспышки сверхмощных залпов и блеск пустотных щитов.

— Километр пятьсот, напрямую через парк.

— Открытая местность, без укрытий, — возражает Гай. — Верная смерть.

— Ладно, километр семьсот, вдоль лесопосадки, — парирует Аквила. — Путь длиннее, могут попасться вражеские разведгруппы.

Затем он поворачивается к женщине, Варинии. Она прислонилась к воротам, лицо у нее ярко-красное. Ребенок висит у матери на груди, в перевязи из сорванной портьеры. Женщина, как и обещала, поспевает за космодесантниками, но только потому, что они идут медленнее, чем могли бы. По такой местности необходимо передвигаться осторожно, на случай встречи с хорошо вооруженным неприятелем.

— Некогда отдыхать, — предупреждает он ее.

— Всего… минутку… пожалуйста…

Вариния прерывисто дышит, и это беспокоит Аквилу, как и кровь, что стекает по ее ноге.

— Ты не сможешь идти дальше, — он оглядывается по сторонам. Улицы в этой части Итраки обезлюдели. — Передохни здесь и, когда наберешься сил, следуй к точке встречи.

Женщина в замешательстве смотрит на Туллиана.

— В парке, — он показывает на северо-запад, где ясно виден корпус рухнувшего транспорта. Судно возвышается над приземистыми зданиями, что разбросаны по травянистым холмам. — Иди к месту крушения, не заблудишься.

— Сержант, разумно ли это? — возражение Септивала слышно только по внутренней связи. — Есть приказ о полном отступлении. Итрака потеряна, друг мой. Вопрос только в том, как быстро мы эвакуируем выживших и сколько их будет.

— Сеп верно говорит, — добавляет Гай. — Война идет не только в Итраке, весь Калт под ударом. Город будет покинут ради более важных стратегических целей. Превратится во враждебную территорию. Если она останется здесь, то погибнет или попадется неприятелю.

Понимая, что Вариния стоит рядом и может услышать его, Аквила указывает рукой через парк. Земля изрыта дымящимися воронками, склоны холмов изуродованы, разворочены следами титанов. Деревья повалены взрывами, и воздух затянут облаками пепла с горящих лугов.

— Ей здесь не пройти, — шепчет Туллиан и немного поднимает болтер. — Она умирает от потери крови. Возможно, нам следует избавить ее от мук…

— Сержант! — протестует Гай.

— Честно говоря, мы и сами, вернее всего, погибнем. Смерть будет для нее милосердием.

— Ты утратил надежду, сержант? — по голосу слышно, как недоволен Септивал.

— Изменники первым залпом уничтожили весь мой оптимизм. Несущие Слово атаковали, когда мы были уязвимее всего. Похоже, что легион Ультрамаринов сгинет на Калте.

— Нельзя же просто сдаться.

Слова женщины застают Аквилу врасплох, и он понимает, что говорил громче, чем собирался. Посмотрев на Варинию, сержант видит в ней не уныние, а уверенность. Туллиану чужда ее слепая надежда, но он не желает еще дольше задерживаться здесь.

— Гай, если хочешь, понеси ее. Предатели уже скоро доберутся до пункта сбора, и титаны Инфернуса вступают в бой. Надо спешить, чтобы не опоздать к сражению.

— Как скажешь, сержант, — убрав болтер, Гай подхватывает Варинию и держит ее на сгибе руки так же легко, как она — своего младенца. Чуть склонив голову, легионер глядит на ребенка. — Да ты совсем… малюсенький. Подумать только, даже наш благородный сержант Аквила когда-то был таким же крошечным.

— Прекращай, — говорит Туллиан. — Движемся к деревьям, затем на север. Быть начеку.

Трое космодесантников размашистой рысцой скрываются в клубах дыма и огня.

По дороге рядом с «Инвигилятором» несется колонна бронетехники Ультрамаринов — три «Носорога», столько же боевых танков. Также неподалеку от позиции титана пробираются через сильно пострадавший лесной массив разрозненные соединения воинов в синих доспехах. «Разбойник» бдительно стоит в дозоре над павильонами и особняками у границы парка, в километре от места крушения «Аратана». Громадный корабль, что вздымается над горящими деревьями и развалинами домов, имеет почти два километра в длину и триста метров в высоту. На сканерах широкого спектра он выглядит как ярко светящееся пятно теплового и радиационного излучения, которое заглушает любые сенсорные отклики в радиусе нескольких сотен метров.

— Ультрамаринов так мало, — бормочет Микал, — даже роты не наберется. Измена застала врасплох не только Легио Пресагиус. Пусть они и помогут нам против предательских выродков из Армии, их болтеры и волкиты не навредят боевому титану.

Остальная тактическая группа «Аргентус» находится дальше к востоку и образует внешний заслон от изменников, что позволяет «Владыкам войны» легиона непосредственно оборонять сбитый транспортник. Колоссы Инфернуса сосредоточиваются в четырех километрах от них, готовясь к полномасштабной атаке на сбитый корабль. Плотный огонь Истинных Посланников озаряет горизонт — они сдерживают пехоту и бронемашины изменников, которые пытаются занять постройки, выходящие на восточную часть лесопарка.

Микал в последний раз проводит сенсорное сканирование, но из-за фоновых помех от «Аратана» не видит ничего важного, только разрозненные отклики. Это могут быть верные отряды, застрявшие где-то гражданские или несущественные силы противника.

— Угрозы отсутствуют. Зона чиста. Переключаю энергию с сенсорного модуля на движение. Осмотрим территорию с запада и севера, потом двинемся на восток и встанем в общий строй.

Отвернувшись от парка, «Инвигилятор» перешагивает через рухнувшую стену в сад возле невысокого уединенного дома. Оставляя глубокие следы на лужайках, ломая живые изгороди, гитан движется на север, по короткому пути к главному шоссе, что выходит из административного квартала и огибает лесопосадку. Мощь плазменного реактора несет «Разбойника» вперед, и с каждым шагом Микал кажется самому себе великаном.

Артобстрел предателей усиливается. По большей части они целятся в упавший транспортник, но и на парк обрушивается разрывной град шальных снарядов и ракетных залпов. Аквила, который пробирается между деревьев на западной границе лесополосы, не знает точно, куда двигаться дальше.

За стволами видно немногое, но повсюду разносится эхо ревущих боевых горнов. Оно становится все громче по мере того, как вражеские титаны подступают к разбитому транспортнику.

— Если не свернем, рано или поздно окажемся под бомбежкой.

— У нас более насущная проблема, сержант, — заявляет Септивал.

Он указывает на восток, на дорогу, которая загибается к северу вдоль маршрута легионеров, и мост через узкую речку. Его пересекает колонна из сотен бойцов в мундирах изменнических полков, которых поддерживают сверхтяжелые танки «Свирепый клинок» и броневики, форсирующие преграду по воде.

— Роторная пушка их не особо напугает, — продолжает легионер, — а если они рассредоточатся в лесу, то обязательно заметят нас.

Туллиан бросает взгляд на Гая. Женщина, которую он держит на сгибе руки, как будто спит, но это нехороший признак. Она безвольно висит на космодесантнике, но вдруг кратко вздрагивает и смотрит куда-то пустыми глазами. У ребенка, прижатого к ее груди, личико в грязных пятнах от дыма, но он не издает ни звука.

— Мы видели «Разбойника», вот он мог бы нам помочь, — замечает Гай.

— Не согласен, — отвечает Аквила. — Нужно вернуться в город, хотя времени потратим больше. Но, если поспешим, то успеем попасть в точку сбора до того, как враг прорвет заслон титанов.

Двое других согласно кивают, и Ультрамарины поворачивают на запад, к границе парка и пылающим домам за ней.

— Глупец! — триумфально провозглашает Тихе. — Ты ослеплен ложной верностью, как твои сканеры застланы пламенем!

Повинуясь воле принцепса, «Денола» идет через огонь, бушующий на развалинах передаточной энергостанции; пекло не страшит его возлюбленную боевую машину. Скрываясь в тепловом пятне, «Гончая» выслеживает неприятельского «Разбойника». Тихе ускоряет ход и сокращает дистанцию до трехсот метров, прячась за горящими зданиями.

Сенсоры титана засекают людей в строениях поблизости, у края леса, но принцепс не обращает на них внимания. Он полностью сосредоточен на убийстве.

«Разбойник» — легкая мишень, так как шагает вперед, подставив Тихе спину. Он выжидает еще немного, изучая схему окружающих улиц. Параллельно шоссе идет более узкая дорога, отделенная многоэтажными домами, которые даже выше «Денолы». Идеально для атаки с фланга.

На дистанции в двести пятьдесят метров «Разбойник» останавливается. Тихе омывает волна активного сканирования.

— Поздно, — шепчет он. — Слишком поздно.

«Денола» открывает огонь из мегаболтера. Сотни крупнокалиберных снарядов проносятся над широкой трассой и врезаются в пустотные щиты неприятеля с актиничной вспышкой энергии. Их генераторы перегружаются с громким треском, и слуховые датчики «Гончей», уловив звуковую волну, фиксируют беззащитность «Разбойника».

— Давай, неуклюжий ты болван! Дерись с нами! Наводи орудия!

Последние болты врезаются в панцирь врага, и тот пошатывается, но урон минимален. Зарядив турболазер, Тихе пронзает энергетическими лучами бедренное сочленение противника.

— Развернись, ублюдок! Отбивайся!

Тихе уже ведет «Гончую» по параллельной дороге, увеличивая поступление энергии в ноги машины. Пока «Разбойник» изготовится к стрельбе, «Денола» наберет полный ход, обогнет его и снова ударит с тыла.

Неприятельский принцепс не согласен с такой идеей. Он не разворачивается для боя, а направляет свою машину вперед и задевает по пути угол многоэтажного дома, выбивая из него фонтан скалобетонных обломков.

— Нет! Ну ладно, все равно ты не сбежишь.

Меняя темп, «Денола» несется по узкой трассе, перезаряжает одни орудия и накапливает энергию в других. Они будут готовы открыть огонь по отступающему титану, как только «Гончая» завернет за угол. Вражеский принцепс умен, но его «Разбойник» слишком неповоротлив, чтобы вырваться из засады.

Вой тревожных сирен кажется приглушенным. Микал всем телом ощущает повреждения машины через обратную связь манифольда, его плечи и бока зудят и ноют. Ремонтная бригада оценивает ущерб, и включение аварийных систем представляется ему целебным бальзамом на раны.

— Состояние щитов?

Помедлив, модерат-примус Локхандт произносит:

— Не реагируют на команды. Все генераторы перегружены, принцепс. Внезапная атака проведена отлично, нас застали врасплох.

Микал чувствует, что «Гончая» гонится за ним. Врагу нужно меньше минуты для нового залпа.

— Прекратить ремонт. Всю энергию на движение и оружие.

— Принцепс, у нас же нет щитов.

— Не до них. Сначала нужно убить ту машину.

Направляемый Микалом, «Инвигилятор» врезается в другое высотное здание в тот момент, когда «Гончая» возникает на перекрестке позади. Броня «Разбойника» оказывается прочнее, чем каркас и железобетон жил-башни. Лавина обломков сходит на дорогу позади титана, перекрывая ее.

— Это его немного замедлит. Забудь про ракеты, гони энергию в наручные установки! Мы еще поборемся.

Внешняя стена дома рассыпается, когда предательская «Гончая», которая пытается достать верного «Разбойника», залпом турболазеров пробивает кладку и опорные балки. Аквила вынужден отойти от окна, чтобы не угодить под куски камня.

— Ненадежное оказалось убежище, — замечает он. — Септивал, попробуй зацепить эту «Гончую». Хоть и невелика помощь, но роторная пушка может сбить пустотный щит. Гай?

Повернувшись, Туллиан видит, как легионер опускает женщину на ковер возле двери. Взглянув на сержанта, он качает головой. Аквила замечает, что Вариния еще жива, но едва шевелится из-за огромной кровопотери. Дрожащей рукой она гладит сына по голове, веки ее колеблются.

— Гай, найди цель. Укажи Септивалу лучшую точку для стрельбы.

Здание снова трясется. «Гончая» проходит мимо выбитых окон, каждую секунду выпуская десятки снарядов из рокочущего мегаболтера.

Сквозь пробоину в дальней стене сержанту видно, как разворачивается верный «Разбойник». Он уже поднял наручные установки: короткую мелта-пушку и многоствольный лазбластер. По разрядам энергии на оголенных кабелях Ультрамарин понимает, что произойдет дальше.

Септивал тоже это осознает.

— Он что, не видит нас?..

«Разбойник» открывает огонь по «Гончей» прямо через постройку. Импульсы лазерной энергии сносят стены. Пустотные щиты вражеского титана лопаются, и ударная волна врезается в уже расшатанное здание.

С грохотом рушится потолок.

Гай молниеносно прыгает к Варинии и прикрывает собою женщину и ребенка от огромных обломков кладки. Доспех раскалывается с громким хрустом, и Туллиан мгновенно понимает, что его товарищ погиб.

Упавший потолок задевает и Септивала — искореженная опорная балка, отскочив от наплечника, выбивает у него из рук роторную пушку. Под Аквилой проваливается пол, и сержант летит в растущую дыру на нижний ярус.

Он падает вместе с дождем из кусков скалобетона, а через отверстия в крыше льется внезапный, ослепительный свет. Приземляется Туллиан на подвальном этаже, заваленном обломками перекрытий, и удар оглушает его. Затем обвал прекращается, только клубы пыли валят из разрушенного дома.

Вой громадных моторов заставляет сержанта забыть обо всем. Подняв глаза, он видит изменническую «Гончую», нависшую над проломом в стене.

Где-то наверху кричит Вариния.

После частичного обрушения углового блока «Разбойник» снова открыт, прямо впереди «Денолы». Он неудачно прицелился: разнес жилкомплекс, но не попал в «Гончую». Тихе громогласно хохочет, зная, что один выстрел в беззащитный мостик врага закончит дуэль.

Сквозь фильтры аудиодатчиков он слышит какой-то шум, вопль совершенного ужаса. Звук приятен Тихе, поэтому он смотрит вниз, на руины здания. Принцепс чувствует, что и «Денола» реагирует на крик, взволнованная находкой своих сенсоров.

Среди кусков кладки стоит на коленях молодая женщина, залитая кровью и покрытая пылью. Ее ужас и страдание буквально ощутимы.

Что-то шевелится у нее на руках. Ребенок.

Взгляд ярко-голубых глаз впивается в Тихе, словно лазерный луч.

Убей.

«Денола» содрогается от этого порыва, но принцепс медлит. Младенец, полный блаженного неведения о том, что стоит над ним, не выказывает страха. Он чист и невинен.

Истреби. Уничтожь. Изувечь.

Неистовый шепот машины пронзает мысли Тихе, словно раскаленные гвозди. Эта боль — эта настойчивость — пугает его, заставляя разорвать контакт с титаном.

На краткий миг принцепс выходит из манифольда и оглядывает мостик «Гончей» собственными глазами. На пультах управления лежат высохшие трупы модератов, а на приборных панелях вспыхивают дуговые разряды тошнотворной желтушной энергии.

Кровь. Пусть льется кровь.

Это не голоса его товарищей. Затем Тихе осознает, что случилось с ним, и его сердце леденеет от страха. Тело принцепса стало хрупкой, едва живой оболочкой, которую поддерживает в таком виде сверхъестественная сила «Денолы». Он больше не господин.

— Не командуй мною! Я принцепс…

Терзай. Раздирай.

«Денола» вбивает в разум Тихе острые осколки. Принцепс в омерзении скрипит зубами, давая отпор кровожадным желаниям, что заполняют его мысли.

— Нет! Нет, я повелитель машины!

Манифольд, уловив его протесты, направляет их импульсным сигналом в системы титана.

По необъяснимой причине «Гончая» отшатывается от здания и неуклюже выходит на середину дороги. Микал не мешкает ни секунды.

— Огонь!

Мелта-пушка выпускает сфокусированный луч, который испаряет бронированную кабину неприятеля. Яростный поток микроволн сжигает все и вся на мостике титана, после чего его металлическая голова взрывается от избыточного давления.

«Гончая» начинает заваливаться на спину, судорожно размахивая орудиями и ногами, и врезается в жилблок на другой стороне улицы.

— Еще! Из всех стволов!

«Инвигилятор» атакует изувеченного врага ракетами, лазерными и мелта-лучами, прожигает дыры в его панцире, отрывает ему ногу и решетит броню. Из рассеченных линий энергопитания вырываются языки пламени, которые обволакивают остов титана, и обугленная искореженная масса металла оседает на землю, истекая горящей смазкой.

Микал несколько секунд сканирует ее, желая убедиться, что «Гончая» действительно уничтожена.

— Ремонтная бригада, внимание! Неприятель приближается к «Аратану», и наши пустотные щиты уже должны работать, когда мы доберемся до заслона. Будем надеяться, что Машинный бог в милости своей не даст нам опоздать.

Аквила по завалам взбирается на верхний этаж, где его ждет Септивал. Легионер стоит над младенцем и неподвижной Варинией.

— Она мертва, — говорит он, глядя на стройное израненное тело у своих ног.

Нагнувшись, сержант забирает ребенка из мертвых рук матери. Пексилий глядит на космодесантника, морщится и хватается пальчиками за его латные перчатки.

— Гай счел своим долгом защитить их, — произносит Туллиан. — Он пожертвовал жизнью ради этого младенца.

— Боюсь, невыгодный вышел обмен, — замечает Септивал.

— Гай был прав. Да, ребенок вырастет среди войны и разрухи, но разве мы сражаемся не ради того, чтобы уберечь новое поколение? И, возможно, оно познает мир. В грядущие годы появится немало сирот, но мы не имеем права бросать их.

— И что изменит один младенец?

— Мы должны жертвовать собой лишь во имя благой цели. Гай верил, что жизнь этого ребенка ценнее, чем его собственная. Ради памяти товарища мы обязаны сделать так, чтобы его смерть не оказалась напрасной. Со временем погибнем мы все, но обязательно появятся другие, что будут свидетелями наших деяний. Итрака стала братской могилой, но, возможно, когда-нибудь юный Пексилий узнает правду о случившемся здесь и вернет долг за спасение в тысячекратном размере.

— Значит, ты все-таки надеешься, что у Империума есть будущее?

— Надежда — первый шаг на пути к разочарованию, брат. Ты, если хочешь, сражайся во имя надежды. Я буду сражаться, чтобы отдать почести павшим. И хватит терять время, выступаем к месту сбора.

Микал много раз видел, как мощь титанов обрушивается на миры, что отвергли Согласие, но сейчас все прочие войны меркнут в сравнении с битвой двух легионов. Посреди неистовой битвы вспыхивают пустотные щиты, озаряя дым пожарищ синим и пурпурным цветом. Снаряды вонзаются в металлические тела, лазеры пробивают броню, сверху летят ракеты. Три «Владыки войны» Легио Пресагиус уже пали, их пылающие остовы кажутся маяками в полумраке.

«Инвигилятор» — лишь один среди многих колоссов, бьющихся изо всех сил. За ослабевшим заслоном титанов экипаж «Аратана» пытается раскрыть двери главного хранилища и спасти то, что осталось.

— Неважно, если мы проиграем сегодня, — передает Микал тактической группе. — Довольно того, что мы сражались. Предатели извратили в своих целях творения Машинного бога, и это нельзя было оставить без ответа.

Залп «Вулкана» опаляет «Инвигилятор» с левого бока, один из щитов отказывает. Краткий приступ боли в затылке принцепса проходит через несколько секунд. Он знает, что смерть близка. Он спокоен.

— Мне вспоминается выдержка из «Археи Титаникус», написанной в темные дни до единства, что принес Омниссия: «Считали когда-то, что нет ничего чище Человека. От Человека пришли Творения, и потому Творения также сочли чистыми. Когда же изведали, что испорчен Человек, порча эта расползлась на все, что создал он, и все, что знали прежде, сгинуло». Принцепс-максимус Арутид прочел мне эти слова в первый мой день в легионе. Я понял их до конца лишь сегодня.

Град ракет низвергается на «Разбойника», накрывая его чередой взрывов, и еще один пустотный щит выгорает, когда вся его энергия уходит на отражение удара. Микал отвечает залпом из «Апокалипсиса», и шквал его собственных ракет уносится к «Владыке войны», который атаковал «Инвигилятора».

Противник теснит их заслон, машины Пресагиуса отступают за постройки вокруг разбившегося «Аратана». Посмотрев на обугленный корабль, Микал видит, что целые рои техножрецов в красных рясах трудятся над громадными посадочными вратами. Особо мощные сервиторы с дуговыми резаками убирают обломки с двери хранилища.

В битву тем временем вступают еще три «Владыки войны» Инфернуса, включая одну «Ночную тьму». Тактическая группа отвечает врагу, и «Викторикс» с «Огненным волком» выдвигаются на перехват. Неприятель гораздо сильнее, но Истинные Посланники непоколебимы и готовы дорого продать свои жизни.

Всего в паре десятков метров от позиции Микала вспыхивают красно-оранжевыми проблесками сигнальные маяки на корпусе «Аратана». Под вой сирен и скрип металла наконец открываются громадные люки транспортника. С десантной палубы внутри льется яркий свет.

Возвещая боевым горном приказ о контратаке, из трюма выступает «Имморталис домитор».

Рядом с «Разжигателем войны» даже «Владыки войны» выглядят карликами, а длина его главных орудий превышает рост «Гончей». Выпуская снаряды размером с танк, он первой же очередью уничтожает вражеского титана. Ракеты «Домитора», способные разрушать городские кварталы, проносятся над истерзанным парком. Их взрывы кажутся восходом дюжины маленьких солнц.

Вслед за «Разжигателем войны» появляются еще четыре «Владыки войны» Пресагиуса, свежие и готовые к схватке. По коммуникационной сети лоялистов разносятся восторженные крики.

Сердце Микала поет от радости, когда он снова входит в манифольд.

— Восстановить пустотные щиты. Тактическая группа, поддержим принцепса-максимус. Итрака еще не потеряна!

Раньше — до того как примарх начал свое восхождение к славе, до того как он был схвачен — корабль назывался по-другому. В те более светлые дни он носил имя «Твердая решимость» и был флагманом легиона Псов Войны.

Но время меняет все. Теперь Двенадцатый легион стал Пожирателями Миров, а их флагман получил имя «Завоеватель».

Мало что в его облике напоминало о прошлом. Закованный в толстую броню, ощетинившийся орудийными батареями, «Завоеватель» казался грубо скроенным бастионом, и никакой другой имперский корабль не мог с ним сравниться.

Сейчас он замер впереди громадного линейного флота, отключив двигатели и наведя многочисленные орудия на золотой флагман флотилии противника.

В отличие от «Завоевателя», вражеский корабль имени никогда не менял. Не изменился и его облик: за исключением оскверненной аквилы, когда-то украшавшей укрепления надстройки, корабль выглядел как прежде. Добавились лишь новые шрамы, полученные в мятежных боях.

Таким был флагман Семнадцатого легиона — «Фиделитас лекс», как гласила надпись на его носу. На высоком готике это значило «Закон веры».

Пожиратели Миров и Несущие Слово остановились в шаге от открытых военных действий. Сотни кораблей застыли в космической пустоте, и каждый ждал лишь приказа открыть огонь первым.

Триста человек, присутствовавших на мостике «Завоевателя», сосредоточились на своих обязанностях, и тишину нарушали лишь бормотание сервиторов и вездесущий гул корабельного реактора. Как среди простых смертных, так и среди сверхлюдей большинство ощущали странную смесь эмоций: некоторые чувствовали страх, которому сопутствовало волнение, казавшееся им неуместным; предвкушение, охватившее других, быстро перерастало во что-то очень похожее на гнев. И никто не мог отвести глаз от оккулуса и флота, парившего по другую сторону смотрового экрана.

Одна фигура выделялась среди других огромным ростом. Гигант, облаченный в золотисто-бронзовую броню из многослойного керамита, прищурясь, взирал на оккулус. Его рот, не способный на улыбку, казался прорезью в переплетении шрамов. Как и его братья, он был похож на отца — так статуя похожа на героя, в честь которого воздвигнута. Но в этой статуе были дефекты, были трещины: мускульный тик под глазом, глубокая рубцовая борозда на бритой голове. Рука в латной перчатке потянулась к затылку, где зудела старая, так до конца и не зажившая рана.

Когда гигант наконец заговорил, его голос был пропитан болью:

— Мы могли бы открыть огонь. Мы могли бы превратить половину их кораблей в стылые гробы, а Хорус бы ничего не узнал.

Капитан Лотара Саррин, сидевшая на приподнятом троне позади гиганта, прокашлялась.

Даже не обернувшись к ней, воин спросил:

— Хочешь что-то сказать, капитан?

Лотара сглотнула.

— Господин…

— Сколько раз повторять, я никому не господин. — Тыльной стороной ладони гигант стер первые капли носового кровотечения. — Говори, что собиралась.

— Ангрон, мы должны остановиться, — Лотара тщательно подбирала слова. — Должны отступить.

Теперь примарх развернулся. По пальцам левой руки пробежала дрожь: возможно, рефлекторный порыв схватиться за оружие, который удалось подавить, а может быть, просто осечка синапсов в поврежденном мозге.

— А почему, капитан?

Взгляд капитана метнулся влево, где рядом с ее троном стояли несколько воинов Ангрона. Они смотрели на экран, всем видом своим демонстрируя холодное безразличие. Умоляющий взгляд Лотары остановился на одном из воинов:

— Кхарн?

— Не жди, что Кхарн поддержит тебя, девчонка! Я задал вопрос тебе! — Руки примарха дрожали, и пальцы дергались, словно извивающиеся змеи.

— Мы зашли слишком далеко! Если мы атакуем их флот, даже в случае победы цена будет чересчур высока. Мы окажемся во вражеском тылу с жалкими остатками тех ресурсов, которые нам нужны, чтобы выполнить приказ магистра войны.

— Не я спровоцировал этот конфликт, капитан.

— Со всем уважением, сэр, это сделали именно вы. Вы снова и снова испытывали терпение лорда Аврелиана. Четыре планеты завоеваны, и каждый раз мы атаковали в нарушение приказов. Вы же понимали, что он этого так не оставит! — Лотара указала на оккулус: десятки кораблей флота, который еще несколько часов назад был союзным, а теперь превратился во вражеский, медленно, но неумолимо приближались. — Вы навязали нам этот бой, и ни команда, ни легион вам не возразили. Теперь мы стоим на грани, которую переступать нельзя. Это должно прекратиться.

Ангрон повернулся к экрану, и его израненные губы сложились в некое подобие улыбки. Он видел, что капитан права, но в этом-то и заключалась проблема: он не думал, что брат начнет действовать. Не думал, что бесхребетник Лоргар так осмелеет.

Лотара вновь повернулась к собравшимся капитанам:

— Кхарн, сделай же что-нибудь!

Примарх услышал шаги у себя за спиной. Голос Кхарна был мягче, чем у многих его товарищей: доброты в нем не слышалось, зато слышались спокойствие и сдержанность.

— А ведь она права.

В других легионах такая вольность была бы немыслима, но Пожиратели Миров не признавали никаких традиций, кроме собственных.

— Может, и права, но я чую отличную возможность. Лоргар всегда был самым слабым из нас, и его Несущие Слово ничем не лучше. Мы могли бы здесь и сейчас избавить Галактику от этой пародии на легион вместе с их полоумным хозяином. Тебе же нравится эта идея, Кхарн, а если скажешь, что нет, я назову тебя лжецом.

Раздалось тихое шипение сжатого воздуха, и Кхарн снял шлем. Учитывая обстоятельства его жизни, отсутствие шрамов на лице воина можно было считать чудом.

— Лоргар изменился, изменился и его легион. На место наивности пришел фанатизм, и хотя мы превосходим их числом, победа будет стоить нам большой крови.

— Платить за все кровью — наша судьба, Кхарн.

— Пусть так, но мы можем сами выбирать, когда и где драться. Я согласен с Лотарой: хватит дразнить Несущих Слово. Мы должны прекратить атаки на случайные планеты, вновь соединить флоты и двигаться дальше в сегментум Ультима.

Ангрон медленно выдохнул:

— Но мы можем прикончить его!

— Конечно. Тогда вы выиграете сражение, а Хорус проиграет войну. Нет, это на вас не похоже.

Искалеченные губы примарха медленно и зловеще изогнулись — так он улыбался.

— Недоброжелатели сказали бы, что это как раз в моем духе, — возразил Ангрон, прижимая пальцы к пульсирующим вискам. Его всегда терзали головные боли, которые усиливались до невыносимого предела, когда он злился. Сегодня это была не просто злость: примарх был в бешенстве.

Лотару отвлекли от беседующих воинов другие заботы, среди которых были и триста человек команды на мостике, которые смотрели то на Ангрона, ожидая от него приказов, то на обзорный экран, где вырастали, приближаясь, изображения вражеских кораблей.

— Нас догоняет «Фиделитас лекс». Он набирает скорость для атаки и уже вошел в зону максимальной дальности стрельбы. Их пустотные щиты подняты, все батареи готовы открыть огонь. Эскадрилья поддержки подойдет к границе максимальной дальности через двадцать три секунды.

Ангрон сплюнул кровь на палубу.

— Мы не отступим!

— Полный вперед, — отдала приказ Лотара, а затем добавила более тихим голосом: — Сэр, подумайте еще раз!

— Придержи язык, смертная. Подготовить «Медвежьи когти»!

— Как прикажете. — Отданная ею команда разнеслась по мостику, переходя от офицера к офицеру, от сервитора к сервитору. — «Медвежьи когти» будут готовы через четыре минуты.

— Хорошо. Они нам пригодятся.

— Входящее гололитическое сообщение с «Фиделитас лекс». Это лорд Аврелиан.

Примарх опять глухо расхохотался:

— Давайте послушаем, что хочет сказать этот змей.

В воздухе появилась мерцающая гололитическая проекция, и тот, кто предстал на ней, был полной противоположностью хозяину Пожирателей Миров. Ангрон был калекой, а Лоргар — совершенством, один скалился в усмешке, другой — улыбался с жестокой сдержанностью. Прежде чем Лоргар заговорил, прошло несколько тягучих минут, но и тогда он задал лишь один вопрос:

— Почему?

Ангрон смерил призрачное изображение пристальным взглядом:

— Я воин, Лоргар. Воины воюют.

Изображение вздрогнуло: гололитический сигнал нарушила помеха.

— Времена воинов прошли, брат, настал век крестоносцев. Вера, преданность, дисциплина…

— Ха! У меня другие методы, и они меня еще ни разу не подвели. Я добываю победу лезвием топора, и пусть история судит мои поступки.

Гололитический Лоргар покачал татуированной головой:

— Магистр войны послал нас сюда не просто так.

— Я буду относиться к тебе серьезнее, если ты перестанешь прикрываться Хорусом.

— Хорошо. — Помехи на мгновение заглушили голос Лоргара. — Я привел вас сюда, и мои планы вот-вот сорвутся из-за того, что ты не можешь контролировать свой гнев. Брат, как ты не понимаешь, мы же проиграем эту войну. Вместе мы сможем захватить тронный мир, и Хорус станет новым императором, но, действуя поодиночке, мы падем. Пока ты всем доволен, но что будет, если мы проиграем? Если история назовет нас еретиками и предателями? Именно такая судьба нас ждет, если сейчас мы ввяжемся в междоусобную войну. — Лоргар помедлил, внимательно изучая брата, словно старался уловить какой-то невысказанный намек. — Ангрон, прошу тебя, не провоцируй этот бой так, как ты спровоцировал многие другие.

Руки Ангрона снова дрожали, и чтобы это скрыть, он пощелкивал костяшками. Тупая боль в затылке разрослась до сокрушительного прилива, до нестерпимого зуда, который никак не унять.

— «Медвежьи когти» готовы. Жду команды открыть…

Слова капитана утонули в вое сирен.

Они ворвались в космическую пустоту беззвучно, бесследно — не так, как появляются имперские корабли. Не было ни яростных вихрей света, ни похожих на крепости кораблей из темного металла, корпусами раздирающих раненую реальность. Эти корабли обозначили свое присутствие мерцанием, словно вылепили себя из света далеких звезд.

Не медля ни секунды, они рванулись вперед, и каждый из них был совершенен в своем филигранном грациозном великолепии. Первыми навстречу чужакам развернулись «Фиделитас лекс» и «Завоеватель», хотя оба отреагировали на новую угрозу по-своему. «Фиделитас лекс» сбросил скорость, чтобы не отрываться от эскадрильи поддержки, и, едва эсминцы и эскорты заняли боевой порядок, повел их в атаку. «Завоеватель», напротив, ринулся в бой, не думая об опасности, которой подвергают себя одиночки. Его орудийные порты начали с грохотом открываться, и весь корпус корабля эхом отозвался на вой заряжающихся батарей.

Корабли чужаков пронеслись мимо, даже не потрудившись открыть огонь. Черные на фоне черной пустоты, они были быстрее и скользили в космосе вокруг «Завоевателя», не выпуская при этом ни единого залпа. Флагман Пожирателей Миров уже открыл огонь и яростно выплевывал свой боезапас — совершенно впустую, отправляя снаряд за снарядом в никуда. Палубные орудия содрогались при каждом выстреле, но не могли найти цель. Корабли чужаков призраками ускользали прочь, и лазерные лучи вспарывали пустое пространство между звездами. Все новые рейдеры присоединялись к этому боевому танцу вокруг «Завоевателя», который оказался в окружении.

А затем они открыли огонь с точностью, не достижимой для имперских технологий, и все корабли произвели залп одновременно. На это им потребовалось не больше времени, чем человеческому сердцу на один удар.

Пустотные щиты флагмана Пожирателей, охотившегося в одиночку, вспыхнули под напором пульсарных лучей, и их выпуклая поверхность, сверкая нестерпимо ярким светом разных оттенков, отражала всполохи, высвечивая заодно и темные корабли чужаков.

В стратегиуме все еще выли сирены, и палуба дрожала, словно вокруг бушевал ураган. Саррин сверилась с тактическим дисплеем:

— Щиты держатся.

Ангрон облизал губы и коротко застонал — мышцы на левой стороне лица свело болезненной судорогой. Когда он заговорил, голос его напоминал глухое угрожающее рычание:

— Пусть кто-нибудь объяснит мне, почему мы выблевываем боезапас в пустоту и никак не можем зацепить ни одного вражеского корабля?

— Мы стреляем вслепую, — рассеянно ответила капитан: она была занята тем, что выстукивала команды сервиторам на клавиатурах в подлокотниках трона.

— Это на таком-то расстоянии? Они у нас чуть ли не на головах сидят.

— Остальной наш флот уже почти готов открыть огонь с максимальной дистанции, но «Лекс» ближе. Он присоединится к нам меньше чем через минуту. — Капитан ругнулась, ударившись головой о спинку трона при резком движении корабля, а затем повторила: — Щиты пока держатся. Но это ненадолго, — добавила она шепотом.

Взревев, примарх ткнул топором в сторону оккулуса, на котором только что промелькнул один из рейдеров. «Завоеватель» разворачивался со всей возможной скоростью, чтобы не упустить его из виду.

— Хватит! Мне надоело палить по призракам. Запускайте «Медвежьи когти».

«Завоеватель» снова содрогнулся, но на этот раз не из-за вражеского обстрела, терзавшего его щиты. Из бронированных портов в зубчатых укреплениях в пустоту вырвался рой снарядов, формой напоминавших копья. Каждое такое «копье» было размером с целый эскортный корабль; из двенадцати попали в цель семь. Пробив броню, огромные «копья» активировались и благодаря магнитному удержанию намертво закрепились в развороченном нутре добычи.

Против обычных судов такие устройства были вполне эффективны, но корабли чужаков строились не из простого металла, а из смеси синтетических материалов. Два сумели высвободиться и теперь уползали прочь от имперского флагмана, распотрошенные и открытые вакууму. Этим двум повезло. Остальные пять эльдарских крейсеров все еще были «на крючке»: их стягивало с курса силой, не уступающей мощности их двигателей. Они замерли, двигатели раскалились в безмолвной борьбе, но так и не смогли сдвинуть корабли с места. Копья, вонзившиеся в их корпуса, должны были не просто их изувечить: они действовали как гарпуны и теперь буксировали жертву к охотнику.

«Завоеватель» начал подтягивать «копья» обратно с убийственной медлительностью. Тяжелые цепи наматывались на брашпили, возвращая гарпуны к кораблю, который их запустил. Только Пожиратели Миров могли взять такое варварски примитивное орудие, увеличить его до немыслимых размеров — и затем использовать столь эффективно.

Цепи втягивались звено за звеном, и двигатели «Завоевателя» работали на пределе сил, стараясь преодолеть инерцию пяти пойманных крейсеров. Остальные эльдарские рейдеры отошли подальше: вести огонь им теперь было затруднительно, так как имперский корабль прикрывался их товарищами как щитом. Какой-то рейдер попытался освободить одну из бьющихся на крючке жертв, сосредоточив огонь на тяжелой цепи, что привязала ее к «Завоевателю». Ради этого корабль пошел на маневр сближения и оказался в пределах досягаемости лазерных батарей имперского флагмана. Мерцающие щиты рейдера мгновенно схлопнулись, и еще через секунду корабль разлетелся на части, не устояв перед яростью «Завоевателя».

Ангрон наблюдал за происходящим с улыбкой на изувеченных губах.

— Спустить псов.

Абордажные капсулы, отделившиеся от корпуса «Завоевателя», преодолели короткое расстояние в мгновение ока, и Пожиратели Миров устремились в недра загарпуненных кораблей.

— Вернуть «Медвежьи когти», которые не поразили цель. Кхарн?

— Сир?

— За мной. Пойдем встречать этих эльдаров.

Сжимая горло эльдарского воина, Ангрон размышлял о том, что Лоргар, как ни неприятно это признавать, был прав. Чужак дергался, силясь высвободиться из хватки примарха, рука которого обхватила его глотку. Ангрон сжал ладонь — и сопротивление закончилось тихим влажным хрустом сломанных позвонков. Он отбросил труп, и тот врезался в стену; череп чужака раскололся от удара.

Эльдарский корабль вызывал у примарха тошноту. Все органы чувств восставали против здешней обстановки, здешних запахов. Вся эта чужацкая неправильность вызвала у Ангрона приступ головной боли, едва он выбрался из абордажной капсулы с рычащим топором наперевес. Странно безжизненный пряный запах дразнил обоняние; стены, казалось, соединялись под невозможными углами; неровная палуба уходила то вверх, то вниз; везде эти неестественные цвета из сотни оттенков черного. Весь корабль пропитался сладким смрадом страха, и жидкость, сочащаяся из ран в корпусе, придавала ему медный привкус. Даже корабли ксеносов пахнут кровью, если вспороть им брюхо.

Этот запах давал ощущение чистоты — и цели. Именно для этого Ангрон и был рожден.

Осколки из чужеродного металла со звоном отскакивали от его брони, оставляя новые шрамы на немногих открытых участках кожи. Но что такое шрамы? Они не признак поражения и не награда за победу; они лишь свидетельство того, что воин всегда встречает своих противников лицом к лицу.

Ангрон оттолкнул в сторону своих легионеров и бросился в погоню за отступающими эльдарами. В их хрупких доспехах и тонких, как палки, конечностях была некая странная грациозность, но грациозность тошнотворная и неестественная. Грация змеи тоже может вызвать восхищение, но не стоит заблуждаться и считать ее красивой или, более того, достойной уважения.

Топор примарха опускался размеренно и безразлично, и каждый удар уносил жизнь того, кто оказывался на пути. Гвозди Мясника, вбитые в затылок Ангрона, гудели, заставляя мышцы гореть огнем, а мозг — плавиться. Он хотел любой ценой продлить это состояние, и все остальное потеряло смысл. Сладостное очищение ничем не замутненным гневом обостряло чувства — вот что значит быть по-настоящему живым. Гнев заложен в человеческой природе, и любые прегрешения можно оправдать яростью. Нет ничего честнее, чем ярость, и человечество за всю свою историю не знало эмоции более достойной, более естественной и адекватной.

Родитель, карающий убийцу своего ребенка; пахарь, встающий на защиту своей земли; воин, мстящий за смерть своих братьев. Гнев — высочайшее переживание, доступное человеческой душе — оправдывает все, и в этой оправданности таится блаженство.

Ангрон прорвался сквозь еще один залп осколочных ружей. Кожей головы он ощущал жалящие уколы, и кровь обильным потоком стекала по шее. Внезапная потеря чувствительности, когда нервы обдало холодом, заставила его на мгновение заподозрить, что осколки располосовали ему лицо до кости.

Неважно. Такое уже случалось раньше и наверняка случится снова.

Он продолжал атаку, двигаясь инстинктивно, не слыша и не чувствуя ничего, кроме до отвращения приятного гудения гвоздей в затылке. Гнев прояснил его сознание. В такие мгновения, когда штыри, погруженные глубоко в его мозг, работали на полную мощность, Ангрон мог успокоиться — мог мечтать и вспоминать.

Безмятежность. Не покой, о нет: безмятежность ярости, похожая на затишье среди бури.

За три месяца до этого, когда их тайный крестовый поход только начинался, Лоргар спросил, зачем он изуродовал собственный легион. Ну конечно, Гвозди Мясника, брат имел в виду именно их.

— Ты знаешь, что они делают с тобой? Знаешь, во что они превращают твоих воинов?

Ангрон кивнул: кому это знать, как не ему.

— Благодаря им я могу мечтать. — За всю свою жизнь он лишь считаные разы рискнул признаться в подобном. Он до сих пор точно не знал, почему признался Лоргару. — Они заглушают все чувства, так что остается лишь самый чистый, самый праведный гнев.

Головная боль, угнездившаяся в глазницах, начала спускаться к позвоночнику. Ангрон был не в том настроении, чтобы вести задушевные беседы, но Хорус направил их в сегментум Ультима, поручив работать вместе. На этом раннем этапе, в самом начале пути, напряженность между ними еще не обрела видимых форм.

Лоргар в ответ грустно улыбнулся и покачал головой:

— Брат, эти гвозди не предназначались для мозга примарха. Они крадут у тебя часы живительного сна, не дают сознанию осмыслить то, что случилось за день. Они притупляют эмоции и низводят их до уровня самых грубых инстинктов. Драться, калечить, убивать. Ведь ты не знаешь других удовольствий? Эти… имплантаты, пусть и примитивные, сумели полностью перекроить границы между отделами твоего мозга.

— Ты ничего не понимаешь!

Может быть, гвозди действительно оказывали такой эффект; но они же давали покой, сводящий с ума своей эфемерностью, и безупречно чистую ярость.

— Тебе они кажутся проклятием, но на самом деле не все так просто.

— Так просвети меня. Помоги понять.

— Ты хочешь их удалить? Знаю, ведь хочешь.

Он лучше умрет, чем допустит такое. Несмотря на боль, несмотря на все мучительные судороги, тики и спазмы, Гвозди Мясника проясняли сознание и позволяли ясно видеть цель. Это он ни на что не променяет. Он не настолько слаб, чтобы поддаться такому искушению.

— Брат… — Казалось, Лоргар расстроен. В его глазах застыло беспокойство. — Их нельзя удалить, не убив тебя при этом. Я и не собирался пробовать. Даже если окажется, что мы можем умереть, ты встретишь смерть с этими железками в черепе.

— Уже ясно, что мы смертны. Феррус же умер.

Лоргар устремил отсутствующий взгляд на металлическую стену, словно хотел увидеть то, что было за ней:

— Я постоянно об этом забываю. Столько всего случилось за последнее время.

— Хм-хм. Как скажешь.

— Так зачем ты подверг этой процедуре весь свой легион? Ответь хотя бы на этот вопрос. Почему ты приказал технодесантникам вбить эти гвозди в головы всех воинов, которыми командуешь?

Ангрон отозвался не сразу. Он вообще не был обязан отвечать на вопросы Лоргара, но ему пришло на ум одно соображение: если кто из братьев и мог понять его мотивы, так это именно Лоргар. Повелитель Семнадцатого легиона и сам наказывал своих сынов не менее жестоко: Несущие Слово из Гал Ворбак по-прежнему вели раздвоенное существование, терпя демонов, заточенных в собственных сердцах.

— Они — единственное в жизни, что я знаю и в чем уверен. Благодаря им я добиваюсь победы. Ты добиваешься своей победы с помощью сходных уловок.

— Что ж, справедливо.

Память Ангрона хранила лишь туманные воспоминания обо всем, что последовало за этим разговором. Шла неделя за неделей, напряженность между примархами возрастала, и от этого страдали оба легиона. Палубы и трюмы кораблей, составлявших огромную флотилию, заполнили сорок тысяч Несущих Слово в алой броне и семьдесят тысяч Пожирателей Миров в белой. Сначала стычки между воинами двух легионов, спровоцированные разницей в их философии, сохраняли цивилизованную форму: Несущие Слово получали почетные приглашения на гладиаторские бои, которые проводил Двенадцатый легион, а Пожирателей Миров допускали в тренировочные залы Семнадцатого.

Но когда до воинов дошли отголоски разногласий между примархами, начался настоящий раскол. Первая заметная трещина возникла у Турема, планеты, сохранившей верность далекой Терре. Объединенный флот вышел из варпа лишь затем, чтобы пополнить запасы, дозаправиться — и двинуться дальше, вглубь вражеской территории. Легионы легко расправились с жалким подобием планетарной обороны и, разграбив перерабатывающие заводы Турема, получили все, что нужно. Через неделю Несущие Слово были готовы двигаться дальше: они уже предали все крупные города очищающему пламени и растоптали все священные символы Империума. Но у Пожирателей Миров еще были здесь дела.

В течение долгих дней и еще более долгих ночей Двенадцатый легион с примархом во главе истреблял остатки населения, проливая реки крови по всей планете. Если вначале Лоргар просто не соглашался с братом, то теперь испытывал к нему отвращение, которое сменилось холодной злостью, ставшей отличительной чертой Аврелиана.

Ангрона не только нельзя было отозвать с планеты — с ним нельзя было даже связаться. Он был слишком занят тем, что превращал Турем в безжизненную пустыню.

Когда последние отряды Пожирателей Миров вернулись на свои корабли, флот отставал от графика уже на десять дней.

А потом был Гаралон Прим. Главная планета системы Гаралон находилась от солнца на идеальном расстоянии, благодаря чему человек на ее поверхности мог не просто выживать, но жить с комфортом. Планета-сокровище, легендарный Эдем, Гаралон Прим был образцом Согласия и исправно снабжал славные полки Имперской Армии нескончаемым потоком новобранцев.

Уничтожив скромные силы планетарной обороны, Лоргар приказал сохранить часть населения в качестве рабов, а затем сжечь весь этот мир. Он поклялся, что от Гаралона Прим останутся только угли, а вот число кабальных рабочих и сервиторов на его кораблях пополнится за счет свежего мяса.

Но примархи опять разошлись во мнениях. Ангрон повел Пожирателей Миров вниз, на поверхность, где они принялись грабить города, уничтожив всякую возможность координированных действий. Как обычно, Ангрон жаждал крови. Он не собирался превращать эту планету в обугленное назидание всему Империуму; он хотел, чтобы Гаралон стал миром-гробницей, где города окутаны тишиной и миллиарды костей белеют на солнце.

И так продолжалось планета за планетой. Разногласия между братьями, вызванные разницей в их стремлениях и философии, только усиливались, так что в конце концов два легиона предателей оказались на пороге локальной гражданской войны. Когда Ангрон приказал выйти из варпа, чтобы атаковать пятый по счету мир, дело почти дошло до кровопролития.

— Лоргар, если ты попробуешь остановить меня, ты и твой малахольный легион умрете первыми.

— Пусть будет так, брат. Первыми мы стрелять не станем, но все равно не позволим вам обойти нас и впустую растратить людей и ресурсы в никому не нужной бойне.

— Как это ненужной? Ведь это враги!

— Это ненастоящие враги!

— О, Лоргар, все, кто против нас, — враги самые настоящие.

Странно, что Ангрон с пронзительной ясностью помнил эти слова, но совершенно забыл, как на них отреагировал его брат. Прошло всего несколько часов, а воспоминания об этом казались ему столь же призрачными, как детские мечты.

— Сир.

Голос, пробивавшийся к нему сквозь медно-красную дымку абсолютной ярости, казался невообразимо далеким. У этого исступленного бешенства был свой привкус: нечто сродни ужасу или экстазу, но в то же время слаще, чем оба они вместе взятые.

— Сир, — вновь прозвучал голос.

Он повернулся, но ничего не увидел и прозрел, лишь вытерев кровь, заливавшую глаза. Перед ним стоял один из его воинов, в руках у него — черный цепной топор, зубья которого забиты кусками мяса.

— Сир, все кончено.

Выдохнув, Ангрон избавился от последних остатков ярости, которые никак не хотели уходить. На их месте осталась пустота, а ту в свою очередь заполнила боль, вновь пронзившая голову. Правую руку свело судорогой, и он чуть не выронил собственный топор.

— Ты же знаешь, я ненавижу, когда меня так называют даже в шутку. Возвращаемся на «Завоеватель».

Он помедлил мгновение, оглядывая темные стены, запятнанные кровью.

— Корабль неподвижен. Нет ни паники, ни грохота, ни криков.

Кхарн поставил ногу на нагрудник поверженного ксеноса. Доспех мертвого воина повторял рельеф грудной клетки: переплетение тонких, хлипких мышц.

— Бой закончен. — Кхарн по опыту знал, что не стоит спрашивать, слышал ли Ангрон вокс-сообщение об исходе битвы. Примарх болезненно воспринимал любой намек на собственную невнимательность. — Вражеские корабли уходят. У них не было и шанса против нашего объединенного флота.

— Это сражение с самого начала не имело смысла. — Ангрон следил за каплями крови, падающими с его топоров. — На что они рассчитывали?

— Капитан Саррин считает, что с помощью колдовства ксеносы предвидели момент, когда «Завоеватель» оторвется от флота и станет уязвимым. Возможно, они надеялись нанести быстрый удар, одним махом уничтожить все командование легиона и тут же скрыться в ночи.

— И сколько же их скрылось?

— Большинство. Когда засада сорвалась, они ускользнули в пустоту до того, как наш флот смог вступить в бой.

Ангрон задумался, не отводя взгляда от алых капель, срывавшихся с лезвий. Они падали одна за другой, вызывая рябь в луже крови у его ног.

— Мы погонимся за ними.

Кхарн колебался:

— Лорд Аврелиан уже приказал флоту занять боевой порядок и следовать дальше в сегментум согласно плану.

— Разве похоже, что меня заботит его мнение? Никто не уйдет от «Завоевателя».

Он смотрел на гололитическое изображение, всеми силами пытаясь отвлечься от боли и сохранить самообладание. Гвозди Мясника зудели и бились в собственном ритме, и сосредоточиться под это сводящее с ума биение было невероятно сложно. Они никогда не утихали, ибо их жажду нельзя было утолить. Кровопролитие свершилось совсем недавно, но они уже хотели большего. Как и он, по правде говоря. В этом состояло проклятие гвоздей: они заставляли его жаждать безмятежности в глубине ярости.

Изображение Лоргара дергалось из-за помех, которые вызывала подготовка варп-двигателей его флагмана к запуску.

— Неужели я должен напоминать тебе, что наши легионы были на грани сражения, пока нас не отвлекли те никчемные чужаки? Ангрон, брат мой. Это наш шанс объединиться и трезво планировать дальнейшие действия.

— Я отправляюсь за эльдарами. Мне все равно, согласен ты или нет. Мы вернемся к твоему флоту, как только поймаем их.

— Порознь мы падем, — Лоргар вздохнул. — Из нас двоих ты должен быть воином, однако ты забываешь главнейшие принципы выживания в битве. Если ты оставишь меня с третью моего легиона на краю Ультрамара, думаешь, тебе будет к кому возвращаться, когда твоя идиотская беготня закончится? Думаешь, того, что осталось от твоих Пожирателей Миров, будет достаточно, чтобы выдержать полноценную атаку, если тебя поймает Тринадцатый легион? Или Русс? Или Хан?

— Если боишься, что тебя превзойдут числом, может, не стоило отправлять бессчетные тысячи в калтскую мясорубку? — Ангрон втянул носом очередную струйку крови. — Тогда они были бы сейчас здесь, с тобой, а не мчались навстречу смерти в ультрамарской твердыне. Почему бы тебе не отозвать их, пока они не атаковали? Может, они услышат, как ты вещаешь со своей кафедры проповедника.

Братья несколько долгих секунд смотрели на гололитические изображения друг друга. Тяжелую тишину нарушил Ангрон, но не очередным оскорблением. На этот раз он рассмеялся. Он смеялся долго, пока слезы не потекли по лицу, похожему на разрушенное изваяние.

— Мне не очень понятно, что тебя так смешит, — раздался сквозь помехи голос Лоргара, скорее раздраженного, чем сбитого с толку.

— Мой брат-монах, а тебе не приходило в голову, что самый простой способ решить эту проблему — отправиться с нами?

Лоргар ничего не ответил.

— Я не шучу, — Ангрон опять рассмеялся. — Отправляйся с нами! Мы растопчем этих ксеносских ублюдков и сожжем их хрупкие корабли изнутри. Скажи, неужели твои крестоносцы не хотят наказать грязных чужаков, посмевших напасть на нас?

— Мы здесь, чтобы исполнить долг, Ангрон. Священный долг.

— И мы его исполним! Наш долг — обескровить сегментум, прорубить путь в самое сердце удаленных регионов Империума. Мы это сделаем — вместе, ты, я и легионы, что следуют за нами, но во имя богов, о реальности которых ты так громко заявляешь, не будем никого щадить! И давай начнем с этих поганых эльдаров. Возмездие, Лоргар. Прочувствуй это слово. Воз-мез-дие!

И Лоргар наконец улыбнулся.

— Хорошо. Мы сыграем по твоим правилам. На этот раз.

Капитану Саррин никогда раньше не доводилось выслеживать эльдарский флот. Как выяснялось, ничего из того, что она делала раньше, на это не походило.

— Варп-излучение?

— Никак нет, — ответил сервигор мертвым голосом.

— Даже с фокусировкой ауспика по диапазону координат, которые я тебе дала?

— Никак нет.

— Ну… Попробуй еще раз!

— Так точно.

Она едва удержалась от вздоха. Лорд Ангрон, ее господин и командир, — неважно, нравилось ли ему обращение «господин» или нет, — потребовал, чтобы она повела объединенные флоты двух легионов в погоне за врагом. Ее проблема была проста: она понятия не имела, как это сделать. Эльдары не сбежали. Они исчезли.

Низкий гул работающих доспехов заставил ее перевести взгляд в сторону от трона. Кхарн приближался; его лицо, как обычно, было закрыто шлемом, увенчанным гребнем.

— Терпение Ангрона заканчивается, — он говорил спокойно, непринужденно и едва ли не смиренно.

— Как и мое, — Лотара прищурилась. — И мне не по душе угрозы, Кхарн.

— Это одна из многих причин, почему тебя назначили командовать «Завоевателем». И то была не угроза — я лишь поставил тебя в известность.

— Он заставляет меня гоняться за призраками! Эльдарские корабли не оставляют варп-излучения, так как же мне их преследовать? Моя старшая астропат ничего не чувствует, мой навигатор не может найти в варпе никаких следов, ауспик ничего не видит. — Она посмотрела на Кхарна и сама начала злиться. — При всем уважении, чего он от меня хочет? Чтобы я летала широкими кругами и надеялась на возвращение врагов?

Кхарн ничего не ответил. Он лишь бесстрастно смотрел на нее.

— Одна идея у меня есть, — призналась Лотара. Она подняла руки и собрала волосы в свободный хвост, чтобы они не лезли в глаза. — Мы все-таки можем наказать эльдаров. Ангрон хочет смерти врагов; думаю, я могу это устроить.

— И как ты собираешься это сделать? — спросил Кхарн наконец. — Если не можешь найти их?

— Они атаковали, когда «Завоеватель» в одиночку выдвинулся вперед, обогнав остальной флот. Их целью были мы — точнее, наш примарх. Они ударили, потому что ожидали момента, когда мы окажемся уязвимы, и они были готовы рискнуть огромным числом воинов, чтобы убить Ангрона. Полагаю, они рискнут опять.

— Догадываюсь, к чему ты клонишь.

— Порой мне кажется, что Ангрону неважно, откуда льется кровь. Но он хочет возмездия, и я обеспечу ему возмездие. Прикажи своим воинам занять боевые посты и подготовь элитные роты — они понадобятся, когда мы выпустим «Медвежьи когти».

— Поглотители будут готовы немедленно, капитан.

Судя по голосу, он был весел и доволен ее планом. Они хорошо друг друга знали, ведь до того, как Лотару повысили, она несколько лет прослужила на флагмане рулевым. Капитан Саррин любила рисковать не меньше, чем воины легиона, которому служила.

— Откуда эта улыбка, Лотара?

— Скоро мы подтвердим знаменитое высказывание Двенадцатого легиона, Кхарн. Никому не уйти от «Завоевателя».

Они одиноко плыли в космосе — все глубже погружаясь в пустоту, все дальше уходя от и так далекой Терры, все больше увеличивая расстояние между собой и собственным флотом. Лотара не знала, когда чужаки атакуют снова; она лишь знала, что они это сделают. Уже одиннадцать часов шло их усыпляющее плаванье, но она все еще находилась в стратегиуме, откинувшись на спинку трона и уставившись в космическое пространство. Она категорически отказывалась дать отдых усталым глазам — не сейчас, когда у нее было задание.

— Ну же, ну же… — шептала она про себя, даже не осознавая, что слова превратились в тихую мантру. — Ну же, ну же, ну же, ну же…

— Капитан Саррин?

Лотара повернулась к своему первому помощнику. Ивар Тобин был одет в такую же ослепительно белую форму, что и его капитан, и выглядел куда менее усталым. Единственным, чем отличались их облачения, был красный отпечаток ладони посередине ее груди — исключительный знак отличия, которым награждали самых достойных слуг легиона. Она получила почетный символ от самого Восьмого капитана, когда вступила в командование «Завоевателем».

— Тебе есть что доложить, Тобин?

— Все данные ауспиков показывают лишь пустоту. — Он немного помолчал и добавил, не сумев скрыть беспокойство в голосе: — Вам следует поспать, мэм.

Она усмехнулась:

— А тебе следует поменьше болтать. Это корабль не только примарха, но и мой тоже, и я не поплыву в лапы врага с закрытыми глазами. Ты же меня знаешь.

— Когда вы в последний раз спали, капитан?

Она предпочла спрятаться за ложью, а не признавать правду. Может, тогда Тобин оставит ее в покое.

— Я точно не знаю.

— Тогда я вам скажу. Последний раз вы спали сорок один час назад, мэм. Разве не лучше будет, если во время нападения ксеносов вы будете полны сил?

— Ваши опасения приняты к сведению, офицер Тобин. Будьте добры, вернитесь к своим обязанностям.

Он резким движением отдал честь.

— Как прикажете.

Лотара медленно и глубоко вздохнула. Она перевела взгляд на звезды, плывущие за оккулусом, и охота продолжилась.

Шестнадцать часов спустя, когда «Завоеватель» полностью оторвался от своего флота поддержки, сирены на мостике вновь завыли.

Лотара выпрямилась на троне, улыбаясь, несмотря на то что тело ломило от усталости.

— Что ж, попробуем еще раз. Вокс-мастер Кеджик?

— Да, капитан.

— Будь любезен, открой канал сфокусированной импульсной передачи на самый крупный эльдарский корабль.

— Есть, мэм. Запускаю. Канал готов.

Лотара встала с трона, прошла вперед и взялась за перила на краю приподнятой платформы.

— Это капитан боевого корабля Двенадцатого легиона «Завоеватель» Лотара Саррин. Я обращаюсь к никчемному флоту чужаков, вылезшему из ниоткуда перед нашим носом.

Она улыбнулась и почувствовала, как ускоряется сердце. Именно для этого она жила, и именно поэтому ее поставили командовать столь мощным флагманом. Пусть легионеры сражаются топорами и мечами — ее ареной были пустота и танцующие в ней корабли.

— Я хотела бы поздравить вас с последней ошибкой, которую вы допустили в своей жизни.

К ее удивлению, в ответ по воксу протрещал голос. Из-за несовместимости коммуникационных систем слова были едва слышны сквозь жужжащий шум.

— Грязная мон-кей… Ты будешь молить о прощении за те тысячи грехов, что твой ублюдочный род совершил за жалкое время своего существования.

— Если хочешь убить нас, чужак, вперед, попробуй!

— Мон-кей с собачьей кровью… Чудо, что ты сумела освоить даже столь примитивную речь. Твой искалеченный князь с орудиями боли в черепе должен умереть этой ночью. Ему никогда не удастся стать сыном Кровавого бога.

— Довольно твоих религиозных бредней! — Теперь она улыбалась, не утруждая себя попытками скрыть, какую веселую злость вызывала в ней их надменность.

— История станет гораздо чище, когда вас сотрут с ее страниц.

— Храбрые слова от представителя вымирающей расы! Почему бы тебе не подойти поближе, чтобы я могла дотянуться когтями до твоих симпатичных корабликов?

Связь с эльдарами прервалась под болезненный визг, который мог быть помехой, а мог и вырваться из глотки ксеноса.

— Очаровательные существа, — заметила Лотара, все еще сжимая перила.

— Вражеский флот приближается! — крикнул Тобин с противоположной стороны стратегиума.

Лотара стиснула перила и обратилась к членам экипажа, приписанным к стратегиуму:

— Вахтенный офицер Тобин, подготовьте к пуску все, что у нас есть. Открыть все орудийные порты, перевести все орудия в режим готовности, разогнать все двигатели до максимума. Тактические гололиты должны обновляться каждые две секунды, чтобы компенсировать скорость врага. Артиллерия! Распределить ключевые цели по уровню угрозы, вторичные цели — по расстоянию. Пустотные щиты на весь корпус. Рулевой, ускориться до атакующей скорости и быть готовым остановить рывок инерциальными резисторами, когда мы выпустим «Медвежьи когти». Всем постам, доложить статус. Вахтенный офицер?

— Есть, мэм!

— Тактический?

— Гололит активирован, капитан.

— Артиллерия, первая, вторая и третья группы.

— Есть.

— Есть.

— Готовы, мэм!

— Пустотные щиты!

— Принято.

— Вахтенный.

— Есть, капитан.

Лотара откинулась на спинку богато украшенного трона, чувствуя, как стремительно бьется сердце, прогоняя все следы усталости. Она ввела код из восьми рун, активируя корабельный вокс-канал.

— Это капитан Саррин. Всем членам экипажа занять боевые посты, мы вступаем в бой с врагом.

«Завоеватель» врезался во флот чужаков; гремели бортовые залпы, вражеский огонь, переливаясь безумными оттенками, хлестал по перегруженным пустотным щитам.

На этот раз боевой корабль сосредоточился на одной цели и стал преследовать ее с неуклюжим упорством атакующего мамонта. Вражеский флагман представлял из себя нечто, составленное из плавных линий — дугообразных крыльев и изогнутых стабилизаторов, выходивших из удлиненного, увенчанного гребнем корпуса. Это было орудие пытки, обладавшее достаточными размером и мощью, чтобы летать среди звезд. Он двигался с обманчивым изяществом, уходя от рывка «Завоевателя», словно в танце. Проследовавшие за ним эскорты с крыльями-лезвиями дали по щитам «Завоевателя» залп потрескивающих выстрелов. Те вспыхнули неестественным огнем, ярче, чем солнце самой Терры, и с жестокой бесцеремонностью взорвались.

«Завоеватель» продолжал плыть вперед, непоколебимый и равнодушный. Он протаранил один из вражеских кораблей по миделю и отбросил разбитый корпус в пустоту. Рейдер выпустил воздух, как будто сделал последний долгий вздох, и его экипаж вылетел в космос, словно капли крови из раны.

«Завоеватель» все продвигался. Его броня получала новые шрамы, новые ожоги, новые повреждения там, где режущие лазеры чужаков впивались в плотную обшивку.

Вражеский флагман начал отступать. Он понял, каково было намерение командования боевой баржи: не сражаться с целым флотом, а, проигнорировав меньшие корабли, вывести из строя того, кто был действительно важен. С невозможной резвостью эльдарский крейсер совершил вираж и вновь отлетел в сторону, уходя от своего массивного преследователя. Двигатели «Завоевателя» взревели, словно широко раскрытые звериные пасти закричали в беззвучный космос.

Когда огромная тень боевого корабля накрыла убегающий рейдер, капитан Лотара Саррин вцепилась в подлокотники трясущегося трона и сквозь туман, застилающий стратегиум, прокричала единственный приказ:

— Выпускайте «Медвежьи когти»!

На этот раз не было широкого обстрела, не было попыток поймать несколько вражеских кораблей и разделить абордажные группы. «Завоеватель» выпустил восемь передних копий. Все они попали в цель, пробив корпус подвижного вражеского флагмана. Целую секунду он тащил «Завоевателя» вперед, пока реактивные двигатели имперского корабля не продемонстрировали свою подавляющую мощь. Словно медведь, схвативший волка, «Завоеватель» начал тянуть и ломать добычу. Огромные цепи сматывались, лязгающее звено за лязгающим звеном, подтаскивая эльдарский флагман все ближе. Абордажные капсулы уже наполняли пространство между кораблями и вонзались в корпус судна.

Лотара услышала по воксу треск двух голосов. Двух братьев, впервые сражавшихся вместе.

— Мы внутри, — сообщил Лоргар по воксу. — До чего же ядовито пахнут эти отвратительные нелюди.

Ангрон проворчал в ответ:

— Следуй за мной, брат.

Немногие архивы содержали подтвержденные записи о двух примархах, сражавшихся бок о бок. Даже в эпоху войн и чудес это было исключительно редким событием.

Ангрон воспринимал все свои действия сквозь яростный туман от гудящих Гвоздей Мясника. В эти долгие моменты берсерковской ясности он в первый раз видел, как дерется его брат.

Как же по-разному они двигались и убивали. Лоргар продвигался вперед медленными, но энергичными шагами, держа обеими руками шипастую булаву-крозиус и описывая ей широкие дуги. Каждый удар сопровождался долгим громким звоном, словно огромный храмовый колокол возвещал о смертях.

Когда булава попала в группы худых пронзительно кричащих эльдаров, их переломанные тела разлетались в стороны, врезались в изогнутые стены корабля, после чего сползали вниз, словно испорченные марионетки, которым обрезали ниточки.

В противоположность Лоргару с его сдержанным педантичным гневом, Ангрон был во власти эмоций и механических отростков, вибрирующих в мозге. Его топоры-близнецы, Отец Кровопролития и Дитя Кровопролития, неистово опускались на врагов, разрывая и рубя, расчленяя, обезглавливая или разделяя надвое. Брызги крови орошали Ангрона, усеивая пятнами бронзовый доспех, пока тот не стал красным, как у Лоргара.

Продолжая двигаться через длинный сводчатый зал вместе с братом, Лоргар приблизился к Пожирателю Миров.

— Тебе следует просто покрасить ее в алый, брат!

Внимание Ангрона было приковано к льющейся крови, рвущейся плоти и ломающимся костям. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы очнуться и начать снова понимать чужие слова.

— Что?

— Твоя броня! — Лоргар сделал паузу, чтобы развернуться и обрушить крозиус на эльдара, вооруженного копьем. Он почти сплющил воина и раздавил останки ногой. — Просто покрась свою броню в алый цвет!

Ангрон почувствовал, как улыбка заставила его оскалиться, обнажив вставные железные зубы. Его брат был далеко не первым, кто это предложил, но тот факт, что он говорил серьезно, заставил Ангрона по-братски захохотать. Пожиратель Миров ногой откинул в сторону очередного эльдара и расчленил третьего обратным взмахом цепного топора. Лоргар рядом с ним убил трех чужаков одним ударом.

— Ты теперь хорошо убиваешь, — заметил Ангрон.

Между его зубами протянулись ниточки слюны. Из обеих ноздрей медленно текли струйки крови, и она же бежала из правого глаза, заливая щеку.

— Ты изменился, Лоргар!

Несущий Слово ответил на комплимент с молчаливой благодарностью, убив врага рядом с братом. Но он не мог молчать долго.

— Эти имплантаты убивают тебя.

Ангрон в этот самый момент взревел, метнувшись вперед. Он прорубал себе путь по угловатому коридору и покрывал стены красной кровью чужаков, воняющей химикатами.

— Я знаю, что ты слышишь меня, брат, — тихо сказал Лоргар в вокс. — Эти имплантаты убивают тебя!

Ангрон даже не оглянулся. На его месте были видны лишь неясные очертания залитых кровью бронзовых доспехов и обоих зубастых топоров, которые, поднимаясь и опускаясь, умело и неритмично несли смерть.

Вместо того чтобы в безнадежном отчаянии защищать корабль, капитан эльдаров ожидал незваных гостей на удобном мостике.

Первым через дверной проем вошел Ангрон, распилив люк из ксеносийского металла рычащими лезвиями Дитя Кровопролития и Отца Кровопролития. Разрушительный град осколочных снарядов застучал по его керамитовой броне, отбивая куски от нагрудной пластины. Ядовитые шипы вонзились в те немногие участки плоти, что не были закрыты броней, но Ангрон не стал обращать внимания на бегущий по венам яд, зная, что его генетически усиленный организм очистит кровь.

О, как пели Гвозди Мясника! Они пульсировали в основании черепа и словно ввинчивались в терзаемую плоть, пытаясь избежать эльдарского яда. Он вынес этот яростный поток огня, а когда дали второй залп, направил свой топор на существо, сидящее на троне из ксеносийской кости.

Лоргар вошел после него; на его золотом лице было открыто написано холодное равнодушие. Он всего лишь поднял закованную в перчатку руку, и вокруг них обоих образовался кинетический барьер, защищающий их психосилой от потока эльдарских осколочных снарядов.

— Ты когда-либо ступал на борт «Сумрака»? — спросил он, спокойным взглядом осматривая окружающую их мерзость. Трон в центре окружали ямы с трупами, и на грязные пики были наколоты высохшие трупы людей и ксеносов. С потолка свисали цепи с крючьями, на которых зрели дурнопахнущие плоды в виде нечеловеческих тел, лишенных конечностей или кожи.

Ангрон был едва способен ответить. Мучительные судороги заставляли его кривиться, а пальцы — в мышечном спазме давить на пусковую кнопку.

— Нет, никогда не был на флагмане Восьмого легиона.

Губы Лоргара изогнулись.

— Это место… Оно похоже на личные покои Курца.

Пожиратель миров столкнул вместе свои топоры.

— Покончим уже с этим, брат!

— Как тебе угодно.

Примархи подняли свое оружие и бросились вперед, как одно целое. Первыми пали вооруженные глефами воины в белых масках. Ангрон прорубал сквозь них путь, в то время как Лоргар раскидывал их в стороны ударами булавы или отбрасывал назад потоками психического огня.

Впервые в своих жизнях два брата сражались в союзе с кем-то. Ангрон развернулся и выпустил внутренности мечнику в темных доспехах, который пытался напасть на Лоргара со спины. Несущий Слово в свою очередь защитил своего залитого кровью брата, отразив выпад эльдара навершием булавы и убив его обратным взмахом. Союз было нелегко контролировать и поддерживать, ибо для них обоих он не был естественен. Но они хранили его, пока на мостике не остался только один живой противник.

— Будут последние слова? — поинтересовался Лоргар.

Корабль трясся сильнее. «Медвежьи когти» вонзились слишком глубоко, и «Завоеватель» разрывал жертву на части за счет одной лишь мощи своей хватки.

Ангрон, пошатываясь, подошел к брату; из его рта бежала слюна, а голова кружилась — ущербная статуя идеального воина, разрушенная дурным обращением. Но сейчас они, забрызганные кровью, выглядели почти как близнецы.

Князь ксеносов был облачен в вычурные церемониальные доспехи, обладал ангельски хрупкой внешностью и источал из-под умащенной кожи мерзкую вонь нечистой крови. Свои последние слова он выплюнул бледными губами, огласив воздух шипением:

— Два князя-бога мон-кеев? Должен был явиться только один — тот, кому предстоит стать сыном Кровавого бога… Орудия боли направляют душу на Восьмеричный путь… Этот путь ведет к Трону Черепов.

— Сын Кровавого бога… — Лоргар перевел взгляд на Ангрона, проигрывая различные варианты. — Не может быть.

Ангрон поднял топоры. Разбойник даже не шелохнулся. Лоргар потянулся к плечу Ангрона.

— Подожди. — Лоргар потянулся к плечу Ангрона. — Он сказал…

Но топоры обрушились вниз, и голова ксеносийского капитана покатилась по полу.

Три дня спустя «Завоеватель» подполз обратно к флоту. Его корпус получил значительные повреждения, но большая их часть была легко устранима. Настоящими потерями были смерти среди экипажа. Погибла по меньшей мере половина законтрактованных сервов и обученных смертных членов команды.

Кораблю таких размеров едва хватало нескольких тысяч, что остались живы.

Из трех тысяч воинов, которых Ангрон забрал с собой на флагман, вернулась от силы треть. Эльдары взяли кровавую плату за свое поражение, и похоронные обряды Двенадцатого легиона шли день и ночь, пока корабль плыл к своим братьям. Гермошлюзы открывались и закрывались, словно молчаливо распахивавшиеся в пустоту пасти, и выпускали завернутые в саван тела убитых Пожирателей Миров и членов экипажа.

Лоргар подготовился к отлету с «Завоевателя» и попрощался со своим братом на посадочной палубе.

— Хорошо, что мы перестали враждовать, — сказал Ангрон.

Ему следовало отдать должное: он не позволял своим непослушным мышцам дергаться, как бы Гвозди Мясника ни впивались в его нервную систему.

— На некоторое время, — согласился Лоргар. — Не будем делать вид, что так останется навсегда.

Ангрон вытер кровь из носа тыльной стороной руки.

— Ты сказал что-то на вражеском корабле… Что-то о Гвоздях?

Лоргар на мгновение задумался.

— Я не помню…

— Я помню. Ты сказал, что имплантаты меня убивают.

Лоргар покачал головой, отвечая ему своей самой доброй, самой искренней улыбкой. В его голове опять зазвучали слова эльдарского разбойника:

«Тот, кому предстоит стать сыном Кровавого бога… Орудия боли направляют душу на Восьмеричный путь… Этот путь ведет к Трону Черепов».

— Я был неправ, и было глупо тревожиться. Ты так долго с ними живешь, справишься и в будущем.

— Ты лжешь мне, Лоргар!

— На этот раз не лгу, Ангрон. Твои Гвозди Мясника никогда тебя не убьют, я в этом уверен. Если я смогу облегчить твою боль, я это сделаю. Но их нельзя удалить, а вмешательство в их работу скорее всего тоже тебя убьет. Они такая же часть тебя, как оружие в твоих руках и шрамы на твоей коже.

— Может, ты и не лжешь, но во всяком случае что-то скрываешь!

— Я скрываю многое. — Лоргар улыбнулся с бесхитростным сожалением. — Когда-нибудь мы об этом поговорим. Это не секреты — лишь истины, которые не могут расцвести, пока не наступит нужный момент и кусочки этой великой головоломки не начнут вставать на место. Я сам еще многого не понимаю.

Примарх Пожирателей Миров оскалился в металлической улыбке. В ней не было даже намека на тепло.

— Тогда убирайся на свой корабль, крестоносец. Был рад пролить с тобой кровь.

Лоргар кивнул и поднялся по трапу на свой штурмовой корабль, не оборачиваясь.

— До свидания, брат.

Ангрон смотрел, как штурмовой корабль покидает посадочную палубу и устремляется к «Фиделитас лекс».

— Кхарн, — тихо позвал он.

Советник вышел вперед из молчаливых рядов почетной стражи, облаченной в массивную терминаторскую броню.

— Да?

— Лоргар изменился, но он все еще держит свой раздвоенный язык за зубами и не выдает секреты. Как зовут Несущего Слово, с которым ты дерешься на дуэлях?

— Аргел Тал. Седьмой капитан.

— Ты давно его знаешь, да?

— Несколько десятилетий. Мы сражались вместе при трех приведениях к Согласию. Почему вы спрашиваете?

Примарх ответил не сразу. Он потянулся к затылку, чтобы почесать его. Плоть на ощупь казалась грубой, опухшей. Головная боль была сильнее обычного и поднималась к макушке. Опустив руку ниже, он почувствовал теплую струйку крови, сбегавшую по шее. Она шла из уха.

— Перед нами много месяцев трудного союза с Несущими Слово. Будь начеку, Кхарн! Это все, чего я прошу.

Уже следующей ночью два воина, сыны крестоносца и гладиатора, сошлись в поединке на арене — цепной топор против силового меча. Алые доспехи Аргела Тала были лишены украшений — свитков веры и почитания, которые он носил в битвах. На белом керамите Кхарна также не было ничего, кроме цепей, приковывавших его оружие к рукам.

Оба воина не обращали внимания на ободрительные возгласы и крики своих товарищей, стоящих у края арены. Сняв шлемы, они сражались на песке, оглашая воздух звоном сталкивающихся лезвий.

Когда их клинки опять соприкоснулись, воины стали напирать друг на друга, увязая ногами в песке в попытке найти точку опоры. Их лица разделяли считаные сантиметры, а из груди вырывалось издававшее кислотную вонь дыхание, пока они напряженно пытались выйти из блока.

Голос Аргела Тала выдавал его необычную двойственность: обе его души говорили через одни уста.

— Ты сегодня медлителен, Кхарн. Что тебя отвлекает?

Пожиратель Миров удвоил усилия и сосредоточился, пытаясь отбросить противника назад. Аргел Тал ответил тем же, и с его верхних зубов сталактитами протянулся ихор.

— Я не медлителен… — выдавил Кхарн, усмехаясь. — Сложно… драться… с вами двумя!

Аргел Тал оскалился. Он вдохнул, чтобы ответить, и Кхарну этого оказалось достаточно. Пожиратель Миров ушел в сторону, заставив противника потерять равновесие. Цепной топор, вращая зубьями, с ревом пронесся сквозь воздух, но лишь снова столкнулся с золотым лезвием меча в руках Несущего Слово.

— Не медлителен… — он сдавленно хмыкнул, не скрывая своей усталости, как и Кхарн, — но недостаточно быстр!

Проклятые имплантаты послали в позвоночник Пожирателя заряд колющей боли. Кхарн почувствовал, что один глаз задергался, а левую руку свело судорогой. Гвозди Мясника грозили захватить контроль. Он отвел оружие и отступил, держа топор поднятым, — только потратил мгновение, чтобы сплюнуть кислотную слюну, собравшуюся под языком. Цепи загремели о доспех, когда он принял боевую стойку.

Цепи были его личной традицией, но распространились и по другим легионам после того, как их популярность вышла за пределы арен, где сражались Пожиратели Миров. Сигизмунд, первый капитан Имперских Кулаков, последовал традиции с обычной для него истовостью, закрепив свое рыцарское оружие на запястьях толстыми черными цепями. Он стяжал немалую славу здесь, на аренах «Завоевателя», когда сражался с лучшими воинами Двенадцатого легиона в конце Великого крестового похода. Его называли Черным рыцарем, чествуя его доблесть, благородство и личные награды.

«Расчленитель» также был воином, прославившим себя на аренах Пожирателей Миров. Амит, капитан Кровавых Ангелов, дрался так же свирепо и жестоко, как и хозяева арены. До Исствана Кхарн считал их обоих, Аргела и Амита, своими клятвенными братьями. Когда придет время осаждать Терру и рушить стены дворца, он будет сожалеть об убийстве этих двух воинов больше всего.

— Соберись! — зарычал Аргел Тал. — Ты отвлекаешься, и твое мастерство гаснет вместе с вниманием.

Кхарн высвободился, повернув лезвие топора, и атаковал серией яростных ревущих взмахов. Аргел Тал скользнул назад, предпочтя уклониться и не рисковать, что пропустит удар. Последнюю атаку он поймал лезвием меча и вновь вынудил Кхарна остановиться. Воины недвижно встали, давя друг на друга с равной силой.

— Грядущая Война, — сказал Кхарн. — Тебе не кажется, что она неблагородна? Бесчестна?

— Бесчестна? — весело прохрипел Аргел Тал двойным голосом. — Мне нет дела до чести, кузен, меня волнуют лишь правда и победа.

Кхарн сделал вдох, чтобы ответить, но в этот момент вокс в зале с треском ожил.

— Капитан Кхарн? Капитан Аргел Тал?

Оба воина замерли. Неподвижность Аргела Тала была порождена нечеловеческой способностью контролировать свое тело; Кхарн не шевелился, но не был абсолютно спокоен. Остывающие Гвозди Мясника в затылке заставляли его подрагивать.

— В чем дело, Лотара? — спросил он.

— Мы получаем сообщение от флота. Лорд Аврелиан шлет со всех своих кораблей массовые сигналы, фокусируемые «Лексом». Армада Кора Фаэрона только что атаковала Калт. — Она остановилась, чтобы перевести дыхание. — Война в Ультрамаре началась.

Кхарн деактивировал топор и теперь лишь молча стоял. Аргел Тал засмеялся, и в его двойном голосе зазвучало угрожающее львиное мурлыканье.

— Время пришло, кузен.

Кхарн улыбнулся, но в выражении его лица не было никакого веселья. Гвозди Мясника еще гудели в глубине мозга, испуская волны боли и иррациональной злобы.

— Теперь, когда Калт в огне, Теневой крестовый поход начинается!

Магистр войны…

Сорвавшись с губ Хоруса, слова парили в тишине. За высокими гнуто-кристаллическими окнами болезненными кольцами газа и пыли повис свет далеких звезд. Облаченный в доспехи, примарх Шестнадцатого легиона вглядывался в тени, словно ожидая ответа.

— Титул тяжким грузом висит у меня на шее. Хорус. Луперкаль. Воитель. Отец, сын, друг, враг — все пропало под его тяжестью.

Он повернул голову, скользнув взглядом по черному металлу подлокотников трона. Посмотрел на бронзовую булаву с рукоятью высотой со смертного. Величалась она Разрушителем Миров, и принял ее он из рук отца вместе с титулом магистра войны и правом командовать Великим походом. Взгляд его остановился на навершии в виде головы орла. Чуть заметная улыбка тронула его губы.

— Наш отец никогда не говорил о значении, лишь о пределах власти. Опасно оставлять такое понятие без объяснений. Возможно, он желал, чтобы я сам понял его смысл. Может быть, значение не заботило его, поскольку освобождало его от нас, его сыновей. Допустим, он не догадывался, что это будет значить для его Империи.

Хорус поднял длань, и перед троном возник столб гололитического света. В шероховатой проекции изображения возникли фигуры мужчин и женщин, они корчились, вопили и гибли, их мольбы и крики вторили друг другу, пока грохот выстрелов болтера не пронзил тишину.

— Теперь он знает.

В ответ на собственные мысли Хорус кивнул. Во влажной черноте глаз отражался дрожащий свет гололита.

— Огонь зажжен, все сущее брошено на волю ветра. Все мы вовлечены — он и я, братья мои и наши легионы. Будущее всего человечества замкнуто в этом кольце крови. Всех нас подхватил этот ураган. Империю ждет падение и взлет по мановению моей руки. Или же ждет ее крах, крах, крах…

Он медленно встал, пощелкивали и шипели его доспехи. Он вновь махнул рукой, и вокруг него возникло еще больше холодно-светящихся конусов с размытыми изображениями лиц. Одни кричали, изрыгая слова вперемешку с кровью и дымом, другие гундосили что-то голосами неживыми и монотонными. Хорус склонил голову и прислушался.

— Всё только кровь, кровь и вопли перемен. Сейчас анархия правит миром. Мы распадаемся, эта война ускользает сквозь наши пальцы, чтобы закружить до беспамятства, — проговорил он, и над какофонией возвысился звук его голоса.

Хорус обернулся, глядя, как вокруг флуоресцируют голограммы и тронный зал пляшет в призрачном свете тысяч посланий.

— Исстван должен был сгореть молча, чтобы война была выиграна раньше, чем началась. Предполагалось, что крылья Ангела будут сломлены у моих ног. Но осечки следуют одна за другой. Непрерывно, снова и снова…

Он замер, взгляд был прикован к изображению сморщенного астропата.

— Калт сгорел, и все же наш брат жив. Робаут. Мудрый Робаут. Со всеми своими поскрипывающими перьями, планами и чаяниями. Слишком разумный, очень сильный. Чересчур совершенный, — Хорус глубоко вздохнул и повернулся к пустому трону. — Хотелось бы мне, чтобы он был с нами.

По мановению его похожих на клинки пальцев сонм образов исчез, и снова воцарилась тишина и вернулись тени. Хорус покачал головой, по-прежнему не спуская глаз с трона.

— Можно сказать, что я слишком прислушивался к Альфарию и Лоргару, что лукавые боевые действия с намеренными хитростями заранее обречены на провал. Возможно, так и есть. Гидра не может все предугадать, и теперь эта слепота кинжалом вонзается ей в собственную спину. Коракс бы такой ошибки не допустил.

Он невесело хмыкнул.

— Странно, сколь многие мои чаяния обращаются против меня самого. И идут за мной одни порченые да увечные. Я — повелитель сломленных монстров.

Медленно-медленно двинулся он вокруг огромного гололитического стола, и гулкая тишина поглотила звуки его шагов.

— Не могу я руководить ни ими, ни их сыновьями, и они это знают. Мортарион, Пертурабо и все остальные… чувствуют это. Всем известно, что больше нельзя управлять этой войной, можно лишь выживать под ударом. Но ведь они никогда по-настоящему не понимали меня и с каждой секундой разумеют все меньше. Сомневаются. Думают, будто я сбился с пути. Я вижу в их сердцах низость, гордыню, их подгоняют семена порчи, питая бурю. И с такими должен я заново отстраивать будущее!

Хорус вновь остановился у подножия трона и протянул руку. Пальцы сомкнулись на рукояти Разрушителя Миров, и он легко поднял булаву вверх. В тусклом свете были видны каждая вмятина, каждая выбоина, каждый рубец на отполированном металле.

— Тысяча битв. Десять тысяч. Десятью десять на десять — и все ради того, чтобы наступила новая эра. Отвергнуто все то, что было несомненного в прошлом, все убеждения пошли прахом. Повсюду война, которая тянется во времени, и неведомо, когда настигнет последний удар. Не беда, ибо все напасти мне только на руку. Гроза начинается только для того, чтобы поразила молния.

Он снова взглянул на трон и горестно покачал головой. Разомкнул сжатые пальцы и положил Разрушителя Миров подле себя. Взгляд его изменился, словно Хорус обладал способность видеть не только то, что лежит перед его глазами.

— Никто другой не дерзнет на это. Даже ты. Возможно, именно поэтому отец избрал меня. Может быть, это для него было единственным мигом честности, — тут его взгляд сфокусировался и ожесточился, черные глаза стали подобны двум зеркальным озерам на лице сурового короля.

Закрепленный на подлокотнике трона череп Ферруса Мануса взирал на Хоруса пустыми глазницами, которые когда-то были живыми глазами. Макушка идеальной головы умерщвленного примарха была усеяна паутинкой трещин, которые сходились у страшного пролома кости на виске. Казалось, что, даже превратившись в блестящую кость, череп излучает силу и бросает вызов.

— Не имеет значения, каким именно образом сгорает Галактика, важен сам факт. Магистр войны — вот что это значит, брат мой. Сила совершать то, что должно.

Атомные небеса пылали яростными электромагнитными вспышками, поднимавшимися от разрушенных тесла-катушек энергохранилищ. Умирающие машины Кавор Сарты вопили в ужасе. Воздух был полон статического шума невообразимо сложных механизмов, терзаемых пытками, — объявший всю планету истошный визг ноосферного распада.

Обширные рудные бассейны расплавились, а громадные перерабатывающие комбинаты рухнули, уничтоженные вулканическими сердцами, которые прежде питали их энергией. Ядерные взрывы в мгновение ока обратили сборочные цеха и мануфактории размером с континент в металлолом, а в строительных ангарах, где раньше во имя благой цели непрестанно гремели молоты, теперь гуляло эхо куда более темных дел.

Лояльные кузницы, некогда помогавшие строить Империум Человека, ныне пали рабами чудовищных, бесчеловечных хозяев, что желали разрушить его до основания. В огромных галереях знаний, с невероятным трудом вырванных из тьмы Долгой Ночи, теперь гуляло эхо солдатских криков, случайных ружейных залпов и громовой поступи существ из червивой плоти и железа.

Орден Ядовитых Шипов Несущих Слово принес войну на Кавор Сарту — войну, которую мир-феод Адептус Механикус проиграл еще до того, как прозвучали первые выстрелы. Незримый враг, что ударил без предупреждения и учинил кровавую бойню, изолировал Кавор Сарту от имперских крепостей Герольдар и Трамас. Ударив из теней огромного астероидного пояса вокруг Тсагуальсы, этот безымянный враг изувечил Кавор Сарту еще до того, как Несущие Слово и их миллиардные армии смертных снизошли на планету сквозь бушевавшие в небесах ядерные бури.

Нет страха сильнее, чем страх неизвестного. Паника, охватившая Кавор Сарту, подкосила защитников планеты сильнее любой орбитальной бомбардировки. Мир-кузница пал за шесть дней, а его безграничные ресурсы были обращены во служение чужеродной алхимии ради новой жуткой цели. Запретные хранилища были распечатаны, погребенные творения науки из века Железа и Золота извлечены из пыльных гробниц, дабы создавать кошмарные боевые машины, напитанные колдовством варпа.

Кавор Сарта кричала, перерождаясь в новом омерзительном облике.

Ей суждено кричать, пока ее огромные хранилища не выгорят дотла, а пламенное сердце не станет холодным и безжизненным.

Имперский мир умирал, но его смерть не осталась незамеченной.

Существо передвигалось покачивающейся механической походкой, неестественной и грациозной. Нечетное количество ног оскорбляло чувства Никоны Шарроукина. Укрывшись в тени рухнувшей башни плавильни, он сохранял абсолютную неподвижность, а особые маскировочные системы удерживали излучение его доспеха и выхлопы компактного прыжкового ранца ниже предела обнаружения.

Он был невидим настолько, насколько это было вообще возможно для одного из сынов Коракса.

Шарроукин просканировал развалины в поисках других существ, хотя знал, что оно здесь одно. Кузница превратилась в дымящуюся гору металлолома, разбитого кирпича и, казалось бы, прочных балок, перекрученных, словно стальная пряжа. Магнитные шквалы кружили, словно миниатюрные пыльные вихри, а в атмосфере гудело эхо машинных воплей и отдельных взрывов. Сквозь зияющие дыры в крыше лился фиолетовый свет. Клубы радиоактивной пыли застилали Гвардейцу Ворона обзор.

Существо задержалось у обломков промышленного пресса, выгнув шею из металлических жил и влажных хрящей. Вживленные треугольником шары окуляров светились на сплошь усеянном ожоговыми шрамами лице и мерно пульсировали в такт реву, вырывавшемуся из объемистых вокс-легких глубоко под плотью грудины. Верхней половиной массивного, мускулистого тела создание напоминало обезьяну с наращенными кусками мяса и поршнями, витыми магнитными усилителями и мерно вздымающимися химическими шунтами. Голова пирамидальной формы являла собой настоящий кошмар из стальных наростов на раздутой плоти. Широкая спина ощетинилась рядом ракетных установок, хотя таких боеголовок, что торчали из пусковых труб, Шарроукину еще видеть не доводилось. В каждой руке существо несло по широкоствольному оружию: в одной — шипящий огненный лэнс, в другой — некое подобие гарпунного ружья.

Оно передвигалось на трех шарнирных конечностях, что извивались, подобно щупальцам. Вёлунд прозвал этих чудовищ ферроворами — «железоядными» — за их способность пожирать куски металлолома и исторгать их в виде пластин экзоброни. Они были быстры — быстрее всего, что встретилось воинам за те три дня, что прошли с момента их тайной высадки на поверхность планеты.

Пробираться по руинам Кавор Сарты оказалось детской забавой. Даже новобранец из Гвардии Ворона легко сумел бы избежать обнаружения. Армии, захватившие планету, действовали грубо и непрофессионально, а теперь выплясывали вокруг горящих прометеевых озер, превращенных в огромные пиршественные костры. Грибовидные облака детонирующих артиллерийских боеприпасов ежечасно сотрясали землю, и Шарроукин боялся не столько быть пойманным, сколько попасть под шальной взрыв.

И у Шарроукина, и у Вёлунда были свои причины ненавидеть врага, завоевавшего Кавор Сарту, но сейчас на кону стояло слишком много жизней, чтобы рисковать успехом миссии ради ненависти. Еще в юности, сражаясь за свободу в туннелях Освобождения, Шарроукин научился использовать свою ненависть, держать ее внутри и быть готовым в любой момент выпустить на волю. Но легион Вёлунда отличался от Гвардии Ворона. Сабик Вёлунд был воином сердца, и от этой иронии Шарроукин едва не улыбнулся.

Ему не терпелось взяться за свой игольчатый карабин, но жребий сделать выстрел выпал Вёлунду.

Клубы радиоактивной пыли вились вокруг щупалец ферровора, гротескно шагавшего по грудам опаленного железа, и он визжал от омерзительного удовольствия, вдыхая полные легкие металлических обломков. Существо уже почти достигло края мануфактории, а Вёлунд все не стрелял.

— В чем дело? — спросил Шарроукин по зашифрованному вокс-каналу. — Может, мне выстрелить?

— Ты сможешь высчитать поправку от перекрестных радиоактивных ветров и переменных магнитных полей? — поинтересовался Вёлунд. — Твое оружие связано с нервной системой для лучшего контроля биологических колебаний?

— Просто стреляй наконец.

— Когда буду готов, — сказал Вёлунд, и Шарроукин услышал шипение машинного выдоха.

Яркий столб фиолетового пламени взметнулся к небесам за дальней стеной мануфактории, и волна обжигающего ветра окатила развалины. Шарроукин распознал в выбросе следы стронция и хлорида калия — явно взорвалось химическое хранилище либо пошел вразнос достигший критической массы реактор.

Доспех Шарроукина регистрировал смертельные уровни радиационного излучения, но его это не волновало. Перелатанный доспех представлял собой грубую мешанину из самых разных деталей, от которой Хозяева Теней Шпиля Воронов с одинаковым успехом могли как прийти в ужас, так и объявить ему похвалу, но этот костюм был вполне способен выдержать сильное токсичное воздействие.

Эхо импульсного снаряда Вёлунда потерялось в трескучем реве воздуха, засасываемого в вихрь воспламеняющихся газов и радиоактивного расплава, но Шарроукин слышал его столь же отчетливо, как если бы ледяной бур вгрызался в корку замерзшего прометия прямо у него под ухом. Змеевидные ноги ферровора подкосились, существо припало к земле. Пламенный свет в его глазах поблек, и он с присвистом выдохнул насыщенный химикатами воздух из легких.

Едва Шарроукин услышал звон сдвигающегося затвора, он сорвался с места.

Гвардеец Ворона выскочил из укрытия и запрыгнул на покосившуюся кучу искореженного металла. Наметанным глазом отмечая, где и как лучше всего приземляться, он прыгал с одной твердой поверхности на другую, пока наконец не взгромоздился на угловатые потолочные стропила. Спрыгнув и мягко приземлившись, воин взбежал по плоскому краю поваленной балки.

— Четыре секунды, — отсчитывал Вёлунд.

Шарроукин не ответил. Он снова активировал прыжковый ранец и пролетел на пламенной арке над широким вентиляционным каналом разрушенной размольной машины.

— Две секунды.

За мгновение до того, как грохнуться на широкие плечи существа, Шарроукин отцепил от пояса устройство размером с мелта-заряд. Алое свечение в глазах ферровора снова разгорелось, но не успел он даже дернуть конечностями, как Гвардеец Ворона закрепил прибор у основания его шеи. Иглы инжектора вонзились в плоть существа, и устройство испустило пронзительный бинарный визг.

— Одна.

Ферровор вздыбился, сбросив Шарроукина со спины. Но воин превратил падение в контролируемый спуск, выгнув тело и провернув вокруг себя карабин, и приземлился он, уже уперев ручной работы приклад своего оружия в плечо. Палец лег на курок, но тренированные рефлексы Гвардейца Ворона не дали ему нажать слишком сильно.

Красные глаза ферровора таращились на него, но ракетные установки оставались закрыты, а руки с оружием вяло висели по бокам туловища.

Шарроукин облегченно выдохнул.

Из своего укрытия в широком вентиляционном канале в единственной уцелевшей стене кузницы возник Вёлунд. Свой сильно модифицированный болтер он вальяжно перекинул через плечо, словно только что свалил мирно пасшееся травоядное, а не вражеского боевого сервитора.

— А ты неплохо справился, — сказал Вёлунд.

— Если бы ты не тянул так долго с выстрелом, мне не пришлось бы так далеко лететь.

Вёлунд лишь пожал плечами. Его броня была такой же черной, как у Шарроукина, но если доспех Гвардейца Ворона был максимально облегченным и компактным, то у Вёлунда он бугрился многочисленными имплантатами. На плече Шарроукин носил знак белого ворона своего легиона — хоть и сокрытого сейчас под слоем ионизированной пыли, — тогда как на плече Вёлунда красовалась серебристая перчатка Железных Рук. Вместо одной руки у Вёлунда был бионический протез, да и большая часть его внутренностей была заменена после ранений, нанесенных ему самим Фениксийцем.

— Я предугадал детонацию химических и радиоактивных элементов и решил, что смогу использовать термический и электромагнитный выброс для маскировки моего выстрела, — объяснил Вёлунд. — Я просчитал, что ты успеешь добраться до ферровора вовремя.

— Перестань так их называть, — сказал Шарроукин. — Давая этим тварям имена, ты словно вдыхаешь в них жизнь.

— Как же мало ты знаешь, — протянул Вёлунд, вскидывая винтовку на плечо и взбираясь на неподвижную спину ферровора. — Давая машине имя, я узнаю ее. То, что я знаю, я могу понять. Что понимаю, могу победить. А сейчас поторопись и залезай — когнитивная структура существа скоро сожжет позвоночный блокиратор.

Шарроукин сглотнул отвращение и, цепляясь за броневые листы, следом за Вёлундом вскарабкался на ферровора и залез в сочащуюся какой-то жидкостью полость между пусковыми трубами ракет и прогнившей плотью. Из перчатки Вёлунда высунулся длинный штырь, и Шарроукин непроизвольно вздрогнул при взгляде на отражение на его посеребренном металле.

Вёлунд вонзил штырь в основание позвоночника ферровора. Внешне практически ничего не изменилось, но Шарроукин ощутил дрожь, охватившую кибернетическое существо, отчаянно боровшееся за контроль над собственным телом.

Вёлунд кивнул:

— Он наш.

Шарроукина и Вёлунда свело вместе отчаяние, но до сих пор воин Железных Рук проявлял себя исключительно достойно. Ему недоставало мастерства скрытности, но он сполна компенсировал это своими специализированными навыками. Шарроукин и Вёлунд разнились талантами и внешностью настолько, насколько это вообще можно было представить, но их сплотил общий опыт, и узы, связавшие их, могли постичь лишь некоторые Легионес Астартес.

Оба они пережили Исстван V.

Отрезанный от своего примарха и боевых братьев, Шарроукин вырвался из Резни на посадочной площадке на «Грозовой птице» Железных Рук — одной из немногих машин, которым удалось прорваться сквозь огненные вихри ракет. Шарроукин держался из последних сил — предательские болты с пугающей легкостью изрешетили его доспех. Сабик Вёлунд втащил его израненное тело на борт катера и крикнул пилоту взлетать. Даже будучи на волосок от смерти, Шарроукин ощущал громовые удары по бронированному корпусу «Грозовой птицы», бежавшей прочь от жуткой катастрофы.

Далее последовали месяцы восстановления, но о том времени Шарроукин помнил мало — лишь смутные образы расплывчатой фигуры, что нависала над ним в апотекарионе.

— Ты не умрешь, Гвардеец Ворона, — словно гравий, скрежетал ее голос. — Не позволь слабости плоти предать тебя. Только не сейчас, когда ты столько пережил. Мне нанес удар сам Фениксиец, но я выжил. И ты будешь жить.

Шарроукин ощущал властность в этом голосе и не посмел ослушаться. Он слышал горечь, но не понимал ее, пока не узнал о смерти Ферруса Мануса, сраженного той же рукой, что ранила Сабика Вёлунда.

После катастрофической контратаки против сил Воителя Железные Руки искали возмездия. Несмотря на опустошительную потерю их примарха, сыны Медузы были готовы к бою в тот же день, когда соединились с остальными силами, которым удалось вырваться из ловушки Воителя.

В течение следующих шести месяцев разрозненные Железные Руки изводили вражеские флоты, да так, что сам Коракс мог бы ими гордиться. Атакуя, отступая и атакуя снова, они били везде, где открывалась возможность. Как борец, пропустивший сокрушительный удар в голову, но упорно не желающий сдаваться, Железные Руки продолжали свою борьбу.

И теперь они нашли достойную цель своей ярости.

К тому моменту, когда имперские силы наконец перегруппировались для отражения угрозы в секторе Трамас, для Кавор Сарты все уже было кончено. Ее огромные ресурсы перешли в руки врага, и предатели уже координировали свои внушительные силы для того, чтобы вырвать оставшиеся миры-кузницы из рук марсианского жречества. Имперские командиры пришли в ужас от того, насколько слаженными были их действия, и искали способ расшифровать перехваченные астропатические сообщения, потоком текущие между захваченными мирами и предательскими флотилиями.

Подобные методы считались проверенным способом нарушить планы врага, однако в этот раз кое-что пошло не так. Разумеется, все передачи были закодированы. Механикумы Трамаса прослыли одними из лучших взломщиков во всем Культе, и им удалось быстро выявить кодовые ключи. Однако вместо планов передвижения флотов и сведений об их местоположении и численности расшифрованные тексты оказались искаженной бинарной мешаниной — неопознанным видом лингвистической коммуникации, не соответствующим языкам ни одного известного семейства.

Лишь после захвата флагмана предателей удалось несколько прояснить ситуацию. Варп-двигатели корабля дали сбой во время бегства из отмененной засады, после чего воины Первого легиона высадились и перебили всех на борту. Среди тел было обнаружено сильно модифицированное гибридное существо со следами невиданных ранее генетических манипуляций и аугментической хирургии. Хотя его мозг превратился в кашу, а органы коммуникации были вырваны, тщательное вскрытие привело адептов Марса к неопровержимому заключению.

Существо представляло собой искусственно созданную гибридную форму жизни с собственным языковым набором и методами артикуляции, которые могли быть интерпретированы лишь другим представителем этого вида. Идеальный носитель кода, взломать который у механикумов нет ни единого шанса, если только в их распоряжении не окажется живая особь.

Адепты Механикум обозначили их «нелингвальными носителями шифра».

Вёлунд же звал их «криптосами».

Они сидели на корточках в развалинах рудного комбината, превратившегося в бурлящее болото шипящих нефтехимикатов и токсичных газов. Расположенный среди возвышающегося леса передающих башен, что трещали и искрились разрядами электричества, этот очистительный завод стал конечным пунктом, куда мог их доставить ферровор. Существо пронесло двух воинов сквозь защитные рубежи вокруг храма кузницы, за увешанные трупами жилые башни и опустошенные огнем мануфактории, где гуляло эхо машинного канта, превращающегося по мере искажения в шум статических помех. Они видели мастерские, где гремели молоты строительных машин, обретших новую цель. Ослепительно серебристый с золотом ландшафт постепенно сменялся выжженным металлом и алтарями из запятнанной кровью бронзы.

Десятки ферроворов расхаживали по окрестностям, но ни один даже не взглянул в их сторону благодаря манипуляциям Вёлунда с энергетическим излучением их «транспорта». Патрули смертных и техники торопились убраться с их пути, прекрасно понимая, что ферроворы — создания непредсказуемые и запросто могут обратить свой голод на союзников так же, как на врагов. Существо знало безопасные маршруты по минным полям, слепые зоны датчиков движения и обладало достаточной ловкостью, чтобы преодолевать лазерные ловушки.

За башнями ретрансляторов лежало огороженное стенами сердце храма кузницы — массивное нагромождение кубов, пирамид и сфер. На сводчатых крышах маслом и кровью были намалеваны странные символы и мистические уравнения. Священная архитектура Омниссии была осквернена неэвклидовой геометрией и извращенной эшеровской алгеброй.

Ферровор приник к земле сразу за башнями, и его свирепый механический рык утонул в их пронзительном басовитом гудении. По меньшей мере пять десятков таких же существ патрулировали изуродованную пустошь на месте разрушенных заводов вокруг храма в сопровождении нескольких сотен вооруженных солдат с модифицированной ауспик-экипировкой скитариев.

— Оборонительные башни, пикт-сканеры, датчики движения, зоны перепада давления, перекрестные области огня. И всего один вход, — одну за другой отмечал защитные меры Шарроукин. Он лежал на животе в тени, глядя сквозь затемненные магнокуляры. — Судя по уровню охраны, наш источник не солгал. Криптос здесь.

— И ты знаешь, как нам все это обойти? — поинтересовался Вёлунд, припав на колено за гигантской керамитовой тарелкой, свалившейся с поврежденной башни. Болтер он держал у плеча, хотя ствол и прицел были убраны.

— Думаешь, сможешь разобраться с пятьюдесятью ферроворами? — вопросом на вопрос ответил Шарроукин.

— Нет, но будь с нами рота Железных Рук, могли бы попробовать пробиться силой.

— Здесь не годится ломиться в двери и размахивать оружием. Пойдем напролом — и криптосу в ту же секунду вышибут мозги.

— Тогда как нам, по-твоему, попасть внутрь?

— Никак, — констатировал Шарроукин. — Незаметно это сделать невозможно.

— Получается, мы здесь лишь впустую тратим время? — прошипел Вёлунд. — Я думал, вы, Гвардия Ворона, эксперты по таким делам, как скрытное проникновение в обход вражеской обороны.

— Да, это так, но иногда проникновение попросту невозможно. Порой защита настолько плотная, что никакими тактическими хитростями ее не обойти.

— И что дальше?

— А то, что если мы не можем попасть внутрь, то заставим врага вывести криптоса наружу.

Учитывая разруху вокруг кузницы, найти оголенный инфоканальный кабель, соединяющий храм с планетарной сетью, труда не составило. Большая часть проводки была повреждена или оплавлена до невосстановимого состояния, но несколько связок маслянистых кабелей еще работало, и на них Вёлунд сосредоточил свои усилия. Из его резной перчатки выдвинулось множество зажимов и щелкающих устройств, и даже крошечная искорка коронного разряда, проскочившая между приборами, заставляла Шарроукииа нервничать.

— Они же не заметят нас, правда?

— Если ты не будешь отвлекать меня, — сказал Вёлунд, присоединив кабель из связки к квадратному устройству у себя на поясе. Шифратор Механикум зажужжал, разбирая высокоуровневое кодирование достаточно аккуратно, чтобы избежать обнаружения.

— Получилось, — сообщил Вёлунд, когда его шифратор зашипел двоичным кодом. — Высокоуровневая ноосферная связь… Все самое лучшее для криптоса.

— Полегче, — предостерег товарища Шарроукин. — Если предателям хотя бы покажется, что мы здесь, всей миссии конец.

— Не надо думать, что раз я из Железных Рук, то не могу быть аккуратным и незаметным, когда того требуют обстоятельства, Никона, — сказал Вёлунд, умышленно назвав товарища по имени. — Я обучался на Марсе и прекрасно знаком с инновационными достижениями адепта Зета в области ноосферных сетей.

— Значит, ты уже работал с такими системами прежде?

— Я всесторонне их изучал, — признался Вёлунд.

— Изучал? — переспросил Гвардеец Ворона, почуяв неладное. — То есть ты никогда раньше ничем подобным не пользовался?

— Нет, но я уверен, что смогу успешно подключиться, — сказал Вёлунд, поднимая соединительный штепсель и вставляя его в разъем у основания модифицированного ворота его доспеха.

— Если нам придется спасать свои шкуры, я тебе это припомню, — пообещал Шарроукин.

Вёлунд ничего не ответил и лишь вздрогнул, когда поток информации хлынул из позолоченного кабеля в его мозговые имплантаты.

Легионер Железных Рук провел перчаткой в воздухе, управляя операционными системами, энергией и данными, которые видел только он один. Кончиками пальцев с гаптическими сенсорами он просеивал массу ноосферной информации каждое мгновение.

Шарроукин оставил Вёлунда наедине с цифровыми системами храма кузницы, а сам вернулся к изучению оборонительных рубежей, высматривая любые признаки того, что их вторжение обнаружено.

— Она помогает мне… — прошептал Вёлунд, и Гвардеец Ворона слегка наклонил голову, слушая.

— Кто?

— Кузница, — пояснил Вёлунд. Его напряженный голос звучал будто бы издалека. — Она ненавидит то, чем стала, и молит меня прекратить ее страдания. Ее системы переписывают мои инфоследы.

Шарроукину стало не по себе от мысли о том, что храм кузницы обладает неким подобием сознания. Хотя механикумы были неотъемлемой частью Империума, их вера в высшую силу, стоящую за машинами, которые они строят и обслуживают, шла вразрез с Имперской Истиной.

Но, как часто бывает с чем-то полезным, практичность и целесообразность перевесили скепсис.

— Получилось, — сказал Вёлунд, выгнув одну руку и задвигав пальцами, словно набирая код доступа на невидимой панели. — Следи за активностью. Скоро начнется.

Не успел Шарроукин вновь сосредоточиться на храме, как по всему комплексу взвыли сирены. Зажглись аварийные лампы, а рупоры на оборонительных башнях зарявкали объявлениями на булькающем канте. Из железных сооружений высыпали вооруженные люди — остатки одичавших когорт скитариев вперемешку с паникующими армейскими подразделениями.

— Не знаю, что ты сделал, — протянул Шарроукин, — но они всполошились.

— С дозволения храма я извлек управляющие стержни из ядра его атомного реактора и изменил состав каталитических элементов, чтобы экспоненциально повысить массу изотопов до критической. Когда это произойдет, все в радиусе ста километров испарится.

— Вместе с нами?

— Нет, — Вёлунд постучал пальцем по другому устройству механикумов у себя на поясе. — Кроме нас.

Солдаты стекались к позициям сразу за главными воротами храма и, приняв оборонительное построение, ждали указаний. Осязаемое чувство страха тисками сдавило врага, а нет момента для удара лучше, чем когда противник выбит из колеи.

— Вон там, — заметил Вёлунд. — Должно быть, это он.

Шарроукин посмотрел туда, куда указывал Вёлунд. Воин в сверкающем красном доспехе, облепленном трепещущими на ветру свитками на восковых печатях, сопровождал неприметного адепта в мешковатой черной робе. У него не было механических рук и аугментаций, характерных для большинства техножрецов, но в остальном адепт совершенно ничем не выделялся внешне.

— Несущий Слово, — прошипел Шарроукин натянутым от контролируемой ненависти голосом.

— Электромагнитный разряд заблокирует вокс-связь, — сказал Вёлунд. — Но у нас меньше пяти минут, чтобы захватить криптоса.

— Тогда не будем терять время, — ответил Шарроукин, ткнув пальцем через плечо. — Она готова?

Вёлунд запустил управляющий механизм захваченного ими ферровора.

— О, более чем.

Ревущие гейзеры перегретого радиоактивного пара разметали купола и стены храма кузницы, и пламенный рисунок разрядов молний расчертил неспокойный воздух. Атомное ядро храма кипело на грани разрушения, а вентиляционные системы и протоколы рассеивания либо были сознательно отключены, либо попросту отказали. Несколько адептов еще оставались за своими постами, но все их попытки отвратить неизбежное разрушение храма снова и снова оказывались тщетны.

В последние минуты жизни обреченной кузницы Сабик Вёлунд и умирающее машинное сердце храма свершили свою месть. Автоматический огонь сорвался с оборонительных турелей, осыпав позиции предателей бронебойными снарядами. Переключатели, спроектированные подрывать закопанные мины при определенном сочетании параметров, сработали, и волна громоподобных взрывов сотрясла землю, обрушив близлежащие строения ревущими огненными шарами. Ферроворы забились в конвульсиях, когда их мозговые имплантаты стали получать противоречивые приказы, и принялись беспорядочно стрелять и хватать скитариев, чтобы поглотить их окованные металлом тела.

Шарроукин и Вёлунд бежали сквозь мельтешащий ад взрывов и оружейного огня с холодной точностью охотников.

Вёлунд на ходу стрелял из своей винтовки оглушительными субзвуковыми снарядами, и каждый разрывался внутри панцирной брони полководца скитариев или надзирателя. Все цели тщательно выбирались с расчетом на то, чтобы разбить командную структуру врага и не позволить ему оправиться и вернуть контроль. Космодесантник действовал с механической точностью, следуя за ревущим ферровором, чьи пушки выпускали дуги испепеляющего пламени и наэлектризованные гарпуны в тех немногих предателей, которые распознали в них врагов.

Установки на спине ферровора выпускали ракеты целыми роями, и они взрывались еще в воздухе, осыпали землю сотнями малокалиберных плазменных бомб. Сполохи обжигающего голубого пламени расцветали в рядах предательских подразделений, с мерзким шипящим звуком сплавляя воедино металл, плоть и кости.

Карабин Шарроукина был более легким и компактным по сравнению с винтовкой Вёлунда, но не менее смертоносным, особенно в руках опытного стрелка. Каждое нажатие на курок раскалывало вражеский череп либо разрывало оголенную глотку. Неизменно точные попадания забирали жизни врагов еще до того, как те понимали, что им угрожает опасность.

— Он бежит, — крикнул Шарроукин, увидев, как Несущий Слово закинул адепта в робе себе на плечо и рванул к приземистому зданию в углу храмового двора.

— Поймаешь его? — спросил Вёлунд, всаживая болт в грудь вопящего воина-скитария с окровавленной шкурой какого-то животного, наброшенной поверх шипастых наплечников.

— Я тебя умоляю, — ехидно отозвался Шарроукин.

— Найди меня за шестьдесят секунд, или тебе никогда не покинуть этот мир.

Гвардеец Ворона кивнул и активировал прыжковый ранец, оставив позади Вёлунда и разошедшегося ферровора. Несущий Слово был слишком далеко, чтобы добраться до него за один прыжок, и Шарроукин, едва коснувшись земли, перешел на бег, стреляя в автоматическом режиме и набирая скорость для следующего прыжка. Турбины ранца выплюнули пламя, снова взметнув Шарроукина в воздух, и он увидел, что Несущий Слово уже достиг строения, крыша которого поднималась, открывая взгляду серебристый катер с огромными гондолами двигателей.

— Не тот враг страшен, что на виду, — прошипел Шарроукин, — а тот, которого не видишь.

Его карабин полыхнул, и Несущий Слово оступился, когда высокоскоростные иглы вонзились в боковину его шлема и плечо. Исковерканный металл и керамит разлетелись от удара. Шарроукин закинул свое оружие за плечо и в следующее мгновение приземлился, раскрошив под собой камень и подняв волну горячего дыма.

Не теряя ни секунды, Гвардеец Ворона вынул из заплечных ножен два гладия с черными клинками и бросился на Несущего Слово. Предатель отшвырнул свой расколотый шлем прочь, и Шарроукин увидел, что у него бледное, почти пепельное лицо, сплошь покрытое татуировками, которые извивались и скользили под его кожей, словно черви из разумных чернил.

Несущий Слово сбросил с плеча криптоса и вскинул болтер. Шарроукин рубанул по стволу своим первым гладием, одновременно вонзив второй в самый центр нагрудника предателя. Воин зарычал от боли и отпрянул, когда снаряд взорвался прямо в патроннике болтера. Он наотмашь хлестнул пудовым кулаком, но Шарроукина на прежнем месте уже не было. Гвардеец Ворона перескочил Несущему Слово за спину и вонзил мономолекулярный кончик гладия предателю в шею.

Клинок Шарроукина рассек позвоночник Несущего Слово. Он рывком выдернул меч, и голова его врага откинулась набок. Еще до того, как тело коснулось земли, Шарроукин повернулся и вздернул с земли адепта в черной робе. Капюшон откинулся назад, и Гвардеец Ворона вздрогнул, увидев жуткое лицо существа. Кожа криптоса была такой же бледной, как и его собственная, а вся нижняя половина лица представляла собой кошмарное нагромождение движущихся частей, аугмиттеров, вокс-решеток и звуковоспроизводящих элементов. Ничего подобного Шарроукин не видел за всю свою жизнь. Остальная часть черепа существа отдаленно напоминала корпус когитатора — жуткое смешение меди, плоти и стеклянных вставок, сквозь которые просматривались участки аугментированного мозга.

Криптос издал звук, похожий на скрежет железных гвоздей по металлической пластине, и поток искаженного машинного шума вырывался из его рта, что двигался с омерзительным механическим щелканьем и влажным животным бульканьем.

— Как раз то, о чем я думал, — сказал Шарроукин, рывком вскинул криптоса на плечо и вызвал на дисплей шлема иконку местоположения Вёлунда. Железнорукий с головой увяз в сражении, держась в тени ферровора, который разрывал на части своих бывших союзников. Шарроукин взмыл в воздух на языках пламени и приземлился в кратере, оставшемся от взрыва звуковой мины. Второй прыжок пронес его над группой съежившихся от страха смертных, а третий доставил прямиком к Вёлунду.

— Как всегда вовремя, — сказал Вёлунд. — Ядро достигло критической массы.

— Сколько еще? — спросил Шарроукин, сбрасывая криптоса с плеча.

Вёлунд снял с пояса второе устройство, выданное ему адептами Механикум, и, положив его на землю между собой и Гвардейцем Ворона, щелкнул переключателем. Палец его застыл над кнопкой активации.

— Готов? — спросил он.

— Давай, — сказал Шарроукин, и небеса вспыхнули невообразимо ярко, и яростный свет смел храм кузницы с лица планеты ураганом ядерного огня.

Время утратило всякий смысл.

Век ли минул для Шарроукина или одно мгновение — измерить это было невозможно. Свет и тень исказились и поблекли, а весь мир за пределами мерцающего пузыря нереальности, защищавшего их от атомного уничтожения, двигался, словно пикт-съемка в ускоренной перемотке. Он не мог пошевелиться, не мог думать — фактически он не существовал.

Но вот таймер на генераторе стазисного поля достиг отметки «ноль», и мир снова обрел четкость. Горячие ветры окатили их — радиоактивные, наполненные ядовитыми токсинами, что сделают этот регион Кавор Сарты не пригодным для жизни на тысячу лет. От храма ничего не осталось — лишь остекленная равнина да глубокая расщелина в земле на том месте, где расплавленное ядро кузницы ушло в кору планеты. Грибовидное облако высотой в несколько километров переливалось огнем, и ударные волны, словно могучие молоты, гремели в атмосфере. Едкие торнадо из тяжелых металлов завывали на пустоши после атомного взрыва, и грозовые бури рокотали, схлестнувшись в электромагнитном побоище.

Вёлунд еще некоторое время стоял на коленях рядом со стазис-генератором, а после поднялся и встряхнулся. Шарроукин окинул взглядом опустошенные земли, восхищаясь, что они уцелели в самом эпицентре ядерного холокоста.

— Думаю, все прошло удовлетворительно, — подытожил Вёлунд.

— Мы живы, криптос у нас, — согласился Шарроукин, глядя, как жалкое существо свернулось в позу эмбриона и лепечет что-то на своем неестественном и непостижимом шифрованном языке, пока радиация терзает его хилое тело.

— И предатели ничего не узнают о нашем вмешательстве. Для всех здесь произошло лишь случайное расплавление ядра.

— Думаешь, враг в это поверит?

— Учитывая недостаток связи и механических знаний у оккупационных сил, такое вполне могло бы произойти, — сказал Вёлунд. — Я считаю, наше участие останется незамеченным.

Шарроукин кивнул и активировал встроенный в его доспех пеленгатор, который отправил сигнал кораблю Железных Рук, скрытому в поле обломков вокруг Кавор Сарты. Электромагнитные бури скроют все следы телепортационного луча, и они исчезнут задолго до того, как вражеские силы прибудут, чтобы обследовать разрушенный участок.

— Хорошая работа, Сабик Вёлунд.

— И в самом деле хорошая, Никона Шарроукин.

«Так или иначе, — подумал Шарроукин, — сегодня у предателей выдался плохой денек».

Враг носил доспехи, покрытые сине-зеленой чешуей — цвета предателей. Это был массивный монстр в тактической броне дредноута, тяжелыми шагами ступающий по палубе корабля. Под парными комби-болтерами ревели цепные клинки. Уже трое Волков Фенриса лежали у его ног изломанными куклами и истекали кровью.

Бьорн прижался к полу у самой стены коридора. Сражения в недрах космических кораблей всегда проходили на малой дистанции и вполне могли бы вызвать приступ клаустрофобии. Ключевую роль в них играло умение использовать густые тени и тесноту палуб. Из стаи, которую он привел за собой на борт фрегата Альфа-Легиона «Йота малафелос», осталось в живых всего четверо десантников. Им некуда было отступать и негде укрыться. Еще трое легионеров-предателей выдвинулись вперед из-за спины чемпиона в терминаторской броне, укрываясь за телами павших воинов.

Бьорн напрягся, готовясь к контратаке. Он чувствовал, как его выжившие братья, охваченные духами охоты, делают то же самое.

И именно в тот момент, когда мышцы Волка затопила волна гиперадреналина, а оба сердца наполнились жаждой крови, он вспомнил, как раньше ему приходилось обращаться к Следжеку за необходимыми инструментами войны и какие ответы он получал.

Бьорну стало интересно: что бы Оружейник сказал сейчас, когда безумие убийства снова захлестнуло все вокруг? Какие проклятия сорвались бы с затупившихся и обгоревших клыков, когда мастер понял бы, что случилось?

В глубине кузнечных палуб «Храфнкеля» огни не гасли никогда. Из литейных ковшей без остановки лился расплавленный металл, вспыхивая и с шипением затекая в формы.

Молоты поднимались и опускались над адамантиевыми наковальнями, а лязг конвейеров нарушался только тонким металлическим перезвоном молитв техножрецов в багровых мантиях.

Бьорн протолкался через массу работающих людей и оборудования, напористо двигаясь в направлении цели. Магистр кузни флагмана, закованный в покрытый вмятинами и практически черный от сажи древний доспех, ждал Волка у распахнутого жерла пылающей печи.

— Мне было интересно, сколько времени тебе понадобится, — произнес железный жрец. Выражение его лица, скрытого наклонной решеткой защитной маски, Волк прочесть не мог.

— Мне нужен тот, кого называют Оружейником, — заявил Бьорн.

— Нас всех здесь так называют. Но ты нашел того, о ком спрашиваешь, и он уже знает, чего ты хочешь.

Бьорн взглянул на громадную серворуку Следжека Оружейника, покрытую толстым слоем масла и испещренную царапинами от недавней работы.

— Мне нужна перчатка, — сказал воин.

Кузнец рассмеялся. Его голос был сухим, как угли в жаровне.

— Ты нравишься Волчьему Королю. Мне сообщили, что он лично отправил тебя сюда, — магистр кузни подошел ближе, и Бьорн учуял его едкий, дымный запах, — но это не поможет. Будь ты хоть сам лорд Гунн, все равно тебе пришлось бы ждать своей очереди.

Бьорн поднял левую руку. Она заканчивалась пучком перепутанных и обгоревших металлических обломков. После того как он потерял конечность на Просперо, времени на изготовление подходящего аугметического протеза так и не нашлось, а в последней битве с Альфа-Легионом пришло в негодность даже то, что было.

— Я не могу сражаться в таком состоянии, — сказал Волк, поворачивая культю из стороны в сторону в свете пламени. — Больше не могу.

— А я слышал, что ты неплохо справляешься.

— Я хочу снова драться клинком.

— Больше, чем одним? — Оружейник снова рассмеялся.

— Это была основная рука.

— Тогда учись пользоваться той, что осталась.

Бьорн придвинулся вплотную к Следжеку:

— Не шути со мной, кузнец.

— Думаешь, я шучу? Посмотри вокруг. У меня четыре тысячи воинов, каждого из которых нужно одеть в броню и вооружить. Каждый час мне приносят очередную окровавленную кучу разбитых доспехов и сломанных клинков. Мне пришлось заставить людей работать, пока они не начали умирать от изнеможения, чтобы утолить нужду в оружии наших братьев, и ничего не изменится, пока Змеи держат нас за глотку. У тебя есть глаза, силы, и ты можешь стрелять из болтера. Считай, что тебе повезло.

— Этого недостаточно, — огрызнулся Бьорн. — Мне нужна перчатка.

Следжек наклонился, и его почерневший шлем оказался на расстоянии ладони от забрала Бьорна.

— Жди. Своей. Очереди, — процедил кузнец.

На какое-то время Бьорн замер. Он сжимал и разжимал пальцы на правой руке, прикидывая возможность силового решения вопроса. Он находил такой исход вероятным. Следжек был большим, но воин справлялся и не с такими.

Однако в итоге Волк неохотно отступил. Драки с собственными братьями только ускорят наступление нависшей над ними печальной судьбы среди ржаво-рыжих звезд Алакксеса.

— Я еще вернусь, — пообещал он, отходя от Следжека. Топот закованных в броню ног громко отдавался по помещениям кузни. — И в следующий раз ты мне не откажешь.

Кузнец безразлично пожал плечами и вернулся к работе. Серворуки с жужжанием принялись за дело, а пламя в печи вспыхнуло с новой силой.

Бьорн быстро шагал мимо бесконечных трудящихся рабов, едва замечая отблески пламени сварочных горелок на их защитных масках. Каждая частица Волка пылала от ярости. Ему опять придется идти в бой неполноценным. Он был калекой, обузой. Собственная смерть не страшила воина, но мысли о том, что он может подвести братьев, отравляли ему кровь.

А затем в самой дальней части кузни он увидел нечто. Оно висело на цепях из адамантия, наполовину скрытое во тьме, отражая свет от печей яркими бликами. Вещь была совершенной, чистой и обладала особой дикой красотой.

— Ты, — произнес Бьорн, обращаясь к одному из смертных рабов. — Для кого это было сделано?

— Я не знаю, повелитель. Следует ли мне спросить об этом у моих хозяев? — человек, закованный в громоздкий кузнечный костюм, неуклюже поклонился.

Бьорн снова посмотрел на привлекшую его внимание вещь. Сплав казался идеальным. Это была штучная работа, шедевр гениального ремесленника. Обладатель такого оружия сможет повергать врагов одного за другим, пока звезды не выгорят дотла и темнота не разольется в пустоте космоса.

— Сможешь ее установить? — спросил Волк, вытягивая покалеченную руку.

— Да, но… — начал было раб, в растерянности.

— Делай, — потребовал космодесантник, протягивая руку к свисающим цепям. Его пульс уже начинал ускоряться. — Сейчас же.

Выкрикивая смертные проклятия со Старого Льда, Бьорн бросился на врага. Четыре адамантиевых когтя на его руке с треском пробудились к жизни, окутавшись полем голубоватой энергии, пронзившей окружающий полумрак.

Чемпион в терминаторской броне непоколебимо встретил его яростную атаку, цепные клинки завибрировали с пронзительным визгом. Бойцы столкнулись, и Волк почувствовал боль, нарастающую по мере того, как адамантиевые зубья вгрызались в его наплечник. Снаряд из болтера попал ему прямо в грудь, практически опрокинув воина на спину, но ему удалось извернуться, уйти в сторону и снова атаковать, стараясь удержать близкую дистанцию боя.

Волк сделал выпад и ударил когтистой перчаткой снизу вверх, целясь под шлем вражеского легионера. Если бы клинки, которыми заканчивались его пальцы, были сделаны с меньшим мастерством, они бы сломались, соскользнули с бронированного воротника, открывая хозяина для смертельной контратаки.

Но эти когти ударили как надо. Их расщепляющее поле полыхнуло сине-белым пламенем, прожигая толстый слой керамита. Лезвия погружались все глубже, пока не вонзились в плоть и не разорвали сухожилия, мышцы и кость. Горячая кровь брызнула фонтаном и зашипела, кипя на окутанных энергией клинках.

Чемпион с пронзенным горлом зашатался. Бьорн повернул перчатку в ране, и враг упал с вырванной глоткой. Закованное в броню тело с грохотом обрушилось на настил палубы.

Волк завыл, возвещая о своей победе, широко раскинув руки и разметав кровавые капли с перчатки по всему коридору. Следом за ним наступали его боевые братья, ведя беглый огонь, тесня оставшихся Альфа-Легионеров и заставляя тех отступить.

Годсмот, второй по старшинству в стае после Бьорна, усмехнулся, пробежав мимо командира.

— Ты больше не Однорукий, — заметил он, признавая его победу. — Придется придумать тебе прозвище получше.

Бьорн не обратил на него никакого внимания. Он чувствовал себя возрожденным. Снова готовый рвать, рубить и колоть, воин больше не был калекой, выведенным из строя по прихоти судьбы и войны.

Оружейник может ругаться сколько влезет, но обратно этих когтей он не получит.

— Убить их, — взревел Бьорн. — Убить их всех!

А затем воин двинулся вперед и растворился в тенях, сопровождаемый гулом брони и треском расщепляющих полей. Он снова стал целым.

Из всех истин, что постиг Азек Ариман, мудрец из Корвидов, эта — то, что настоящее знание приходит с пониманием масштабов своего неведения, — была самой неприятной. Он полагал, будто постиг все тайны Великого океана и его неисчислимых сложностей, однако после событий на Просперо былая уверенность утекла сквозь пальцы, словно пыль.

Башня Аримана, возведенная на краю геомантически нестабильного плато, закручивающийся спиралью рог из белого камня, была образцом красоты. Пусть мерцающие руины Тизки перенеслись в этот пропитанный варпом мир, но Ариман не мог заставить себя занять былые покои. Та часть его жизни завершилась, и Ариман предпочел воспользоваться силами, которые даровал этот мир, чтобы сотворить себе новые владения.

Похоже на сделку с дьяволом, но благодаря ей Тысяча Сынов могли снова вознестись до вершин былой славы и оправдать свои действия в глазах тех глупцов, которые подписали им приговор.

Книга Магнуса, последний подарок от примарха, лежала открытой на кафедре из стекла и серебра. Ее увесистые страницы шелестели своей загадочной жизнью.

Из накопленных знаний, хранившихся в сожженных библиотеках Просперо, уцелело очень немногое, но то, что удалось спасти, было сложено на одном бесконечном стеллаже, вившемся от основания башни до самого шпиля.

Именно там, на вершине, Ариман и работал.

Перед ним, удерживаемая в неподвижном состоянии искрящимися цепями из света, парила распятая фигура. Когда-то это тело принадлежало легионеру и было совершенным воплощением всего, что удалось достичь человечеству. Паладин просвещения, однако теперь не более чем монстр.

Когда-то он звался Астенну и был воином братства Пирридов, пока изменение плоти не забрало его.

Он парил в метре над зеркальным полом, на его коже трепетал огонь. Фосфорно-яркие следы очерчивали вены, по которым сквозь призрачную плоть струилась эфирная энергия. В запавших глазницах тлели демонические угольки, а губы растянулись в оскале пылающего жнеца.

Рот Астенну шевелился, но вместо звуков из его горла вырывались лишь раскаленные сполохи обжигающего воздуха.

Измененный легионер был заключен внутри концентрических кругов, оберегов, что веками использовались практикусами Тысячи Сынов, когда они выпускали тела в эфир. Так они держали обитателей Великого океана в узде, и тем же способом можно было сдерживать существо из бездны.

Вокруг Астенну лунным каустиком были выведены девять кругов, три из которых уже выгорели. Серебристый блеск каждого кольца постепенно тускнел, покуда не становился черным и инертным. Блеск седьмого кольца уже начинал меркнуть.

Ариман многое узнал от изменившихся тел, которые ему удалось захватить, объединив свой собственный талант провидения с биотрансформативной эмпатией Хатхора Маата. Вместе они изучили гибридное телосложение сорока пяти бывших братьев, каждый раз узнавая немного больше о мутациях, что терзали тела легионеров.

Ариман обошел клокочущее огненное существо, которым стал Астенну, проникнув своими чувствами в горящее буйство энергии внутри него.

«Снова, Азек?» — эхом разнесся в голове голос Астенну. «Зачем ты продолжаешь эту бессмыслицу?»

Ариман не пытался оправдать того, чем занимается, — этот воин был уже потерян. Те, кто выиграют от плодов его стараний, услышат оправдания, и к тому времени будет уже неважно, как именно он сумел их спасти.

Если Аримана и обуяла гордость при подобных мыслях, он не подал виду.

«Ты обречен на неудачу, Азек. Впрочем, ты и сам знаешь. Мне сказать, почему?»

— Зачем мне спрашивать, если ты и так скажешь?

Горящая улыбка Астенну стала шире.

«Ты потерпишь неудачу потому, что мнишь, будто изменения плоти следует бояться. Ты мнишь его проклятием, однако не видишь того, какое оно несет благо.»

Взором Корвида Ариман проник сквозь внешние слои пылающей плоти воина.

— Благо? По-твоему, благо — позволить всему, кем ты когда-то был, исчезнуть? Стоять на границе просвещения, лишь чтобы быть низвергнутым в бездну мутаций? Это твое благо? Нет, когда-то ты был великим, но теперь ты чудовище.

«Чудовшце?» — хохотнул Астенну. «Изменение плоти показало мне, что есть немного чудовищ, оправдывающих тот страх, что мы оказываем на них. Ты боишься того, во что превращаемся я и остальные, но каждый скрывает в себе монстра. В особенности ты, Азек.»

Ариман знал, что каждое слово Астенну рассчитано на то, чтобы проскользнуть сквозь трещины в его душе, и что больнее всего жалят те шипы, в которых таится правда. Он выбросил слова Астенну из головы и изучил мириады путей в будущее, которые следовали за распадом его плоти.

Пока огненное существо увещевало его и насмехалось над ним, он наблюдал за тысячей вероятностей гиперэволюции Астенну. В некоторых случаях огонь окончательно пожирал его, в других он плавился и угасал, однако ни в одном из них не происходило обратных перемен. Без постороннего вмешательства тело Астенну будет изменяться все глубже и глубже.

Ариман втянул силу назад, на секунду почувствовав костями холод лунного каустика. Доспехи казались тяжелее, чем прежде, каждая керамитовая пластина, окаймленная цветом слоновой кости, блестела в отраженном свечном пламени.

Ему давным-давно следовало убить Астенну, но то, что он узнавал от него, позволяло чуть лучше понять процесс изменения плоти.

А то, что можно было понять, можно было и подчинить.

Изменение Астенну случилось так внезапно и неистово, что Ариман выследил его без особого труда. Сознание главного библиария Тысячи Сынов опутывало всю планету подобно паутине, а дегенерация воина особо сильно дернула ее ниточки.

«Тебе этого не остановить, Азек. Оно настигнет всех нас. В свое время оно придет и к тебе. Девятеричный дар уже внутри тебя. Я вижу его.»

Аримана вдруг охватил гнев, и он шагнул к границе круга, заставив мерцающий свет потускнеть под ногами.

— Изменение плоти не коснется меня, Астенну. Я не допущу этого.

Секунду Астенну молчал.

«А кто сказал, что решать тебе?»

Слишком поздно Ариман понял, что последние обереги вокруг Астенну выгорели до черноты. Огненное существо бросилось на него, горящие в его теле вены полыхнули с обжигающей сетчатку яркостью.

Пламенные когти оцарапали нагрудник.

Быстрым кинетическим ударом Ариман отбросил Астенну в сторону, но бывший брат вскочил на ноги, словно кошка, и его тело объял сверкающий ореол белого пламени.

Воздух засиял от жара, и с губ Астенну, будто проклятия, слетел бессловесный хрип не-звуков.

Ощущения Аримана метнулись в ближайшее будущее, и он вовремя отшатнулся вбок, когда Астенну прыгнул через всю комнату. Следом за ним вздымался огонь, и каждая секунда его присутствия впечатывалась в реальный мир вопящим эхом.

Ариман вытянул руку и призвал посох-хеку. Он взмахнул им, словно широким мечом, и загнутое крюком лезвие резануло Астенну грудь, заставив его сложиться вдвое. По посоху пробежалось призрачное пламя, но Ариман погасил его мыслью. Астенну прыгнул снова, и перед ним понесся сполох огненного дыхания.

Однако прежде чем оно успело достичь Аримана, Астенну окружила мерцающая сфера замерзающего воздуха — он завопил, когда огонь угас, а горевший в венах свет померк до слабого тления.

Оказавшись закованным в сфере чистого холода, Астенну оставалось лишь бессильно браниться на варварском демоническом языке. Ариман ощутил тревожный зуд, говоривший о применении могущественной биомантии.

У него за спиной раздался голос:

— Это существо огня, а ты не догадался применить против него искусство Павонидов? Ты забываешь, как пользоваться своими силами, брат.

Ариман обернулся и увидел Хатхора Маата, стоявшего с вытянутыми перед собой руками. С кончиков его пальцев исходило морозно-белое свечение. Возле него стояли Собек и Амон, их ауры переливались канализируемой силой. Пока тонкое тело Азека находилось в защитном круге, он не чувствовал их приближения.

Почитаемый Амон приблизился к дерзко шипящему Астенну, с ужасом взирая на деградировавшее существо.

— Астенну… — горько произнес он. — Астенну, что с тобой случилось?

— То же, что случится со всеми нами, если мы потерпим неудачу, — ответил Ариман.

Амон кивнул, соглашаясь со словами Аримана, хотя и без особой охоты.

— Не хочу казаться назойливым, — напряженно процедил Хатхор Маат, — однако долго поддерживать криосферу я не смогу. Поэтому убейте его поскорее.

Ариман втянул силу назад и поднялся по Исчислениям, чтобы сфокусировать мысли. Он кивнул Хатхору Маату, и тот опустил руки. Астенну бросился на них, но Собек задержал его на середине прыжка, поймав в кинетическую сеть.

Воля Аримана стала физически осязаемой, продолжением его могущества и силы, умноженной многократно. Он схватил ею Астенну и переломил пополам.

Комната наполнилась отвратительным хрустом лопающихся костей, и пламя в теле Астенну померкло, словно погашенная люмосфера.

Эфирная аура рассеялась, будто развеянный ветром дым, и очередная частица сердца Аримана обратилась в камень от потери еще одного из Тысячи Сынов.

От Хатхора Маата не укрылась его досада:

— Не стоит скорбеть о таких монстрах, как он.

Ариман зло повернулся к Павониду:

— Человек знания должен не только уметь любить врагов, но также ненавидеть друзей.

Амон повертел голову мертвеца из стороны в сторону, как будто желая понять, что стало причиной дегенерации. Собек опустился на колени и провел пальцем по порошковым линиям лунного каустика.

— Ты сильно рискуешь, изучая Изменившихся, — сказал он.

— Я рискую больше, не изучая их, — ответил Ариман. — Все мы.

— Ты узнал от него что-нибудь полезное? — спросил Амон.

Ариман на секунду заколебался, прежде чем ответить:

— Теперь я понимаю, как распространяется порча.

— Но ты не знаешь, как обратить ее вспять?

— Нет, пока нет.

Амон пожал плечами:

— Нужно сообщить об этом Алому Королю.

— Ты же знаешь, что мы не можем, — зло бросил Ариман.

— Почему? Однажды он остановил это, сможет и вновь.

— Он просто отсрочил нашу дегенерацию. В своем высокомерии он счел, что овладел порожденными Великим океаном силами.

Амон издевательски рассмеялся:

— И ты думаешь, что остановить это сможем мы. И кто теперь высокомерен?

— Ты пробыл вдали от легиона слишком долго, Амон, — прорычал Ариман. — Скитания завели тебя в самые дальние уголки мира, но что ты узнал? Ничего.

Амон приблизился к нему вплотную.

— Значит, я узнал не больше твоего, Азек.

Собек быстро встал между Амоном и Ариманом.

— Примарх может нам помочь.

Ариман покачал головой и пролистал Книгу Магнуса до страницы с незаконченной формулой и эзотерическими вычислениями.

— Мы уже шли этим путем прежде, братья. Когда Рубрика будет готова, мы поднесем ее нашему отцу. Если он узнает о Великой Работе, пока она не завершена и не опробована, то остановит ее.

Хатхор Маат прикоснулся к пожелтевшим страницам Книги Магнуса, будто она была священной реликвией.

— Зря ты предполагаешь, будто его это вообще волнует. Когда в последний раз кто-либо из вас видел Магнуса или чувствовал его присутствие в этом мире?

Их молчание только раззадорило словоохотливость Хатора Маата, что никогда не было особо сложной задачей, и его лицо приняло более вальяжное выражение.

— Магнус размышляет в Обсидиановой башне. Кто знает, какие мысли тревожат его разум? Определенно не судьба оставшихся сынов.

— Ты очень много думаешь, Хатхор Маат, — сказал Амон. Когда-то он был советником примарха и всегда становился на защиту повелителя, когда споры становились слишком накаленными.

— Думаешь? И что ты предлагаешь нам делать? Покорно ждать, что нам преподнесут волны варпа? Будь они прокляты вместе с тобой, — Хатхор Маат приблизился к искаженному трупу Астенну, чьи прежнее благородство и величие были теперь уничтожены и осквернены. — Я не уподоблюсь ему, и если мне придется пойти против воли примарха, то так тому и быть.

К щекам Амона прилил румянец, и его аура сместилась на высшие Исчисления боя. Однако Собек усилил свои способности Корвида, чтоб спроецировать в разум обоих воинов их будущее: сломанные кости, сожженная плоть и конечная гибель.

— Довольно.

Амон и Хатхор Маат поморщились при виде своей смерти. Адепты уняли свои силы, и рассеивающиеся энергии полыхнули из психовосприимчивого шпиля вспышкой эфирного огня.

Ариман шагнул на середину комнаты.

— Мы идем по предначертанному пути с единой целью, и забыть эту цель — величайшая глупость.

— А раз за разом повторять одно и то же, ожидая других результатов, — образцовое безумие.

— Тогда что ты предлагаешь?

— Ты знаешь.

Ариман вздохнул:

— Отлично. Я поговорю с Алым Королем.

Обсидиановая башня не зря получила свое название — изогнутый шип из черного камня возвышался над остальным пейзажем. Такую невероятную конструкцию она обрела в считаные мгновения по мимолетной прихоти, которую Алый Король воплотил в реальность. Башня состояла из неровного стекловидного вещества, подобного шероховатой вулканической скале, пронизанной прожилками света. В ее поверхности не было ни единого окна или двери, кроме тех, что силой мысли создавал примарх.

Вершина башни сияла, частично излучая свет и частично поглощая его. Никто не мог смотреть на сияние, не ощущая на себе взгляда Алого Короля — всевидящего и всезнающего присутствия, не оставлявшего теней, в которых можно было бы утаить секреты.

Ариман старался не смотреть на сияние.

В мире, пронизанном энергией варпа, можно было в мгновение ока перемещаться из одного места в другое, но Ариман предпочитал путешествовать на «Громовом ястребе». Как и все в этом мире, корабль не избежал трансформирующих энергий нового дома. Его корпус стал одновременно более обтекаемым и хищным. Сила имени изменила машину по своему подобию.

Ариман медленно развернул корабль, кружа вокруг башни в поисках места, где можно было бы приземлиться. Яркие электрические бури бушевали в вышине, словно остаточные образы титанических сражений, а иззубренные пики на горизонте озарялись электрическими огнями, что выплевывали в небо сполохи молний.

За «Громовым ястребом» гнались разумные зефиры — осколки лихорадочного сознания, силы, стекавшиеся к человеку, словно ученики к верховному жрецу. Миллионы их вились над башней Магнуса, подобно кольцам планеты или акулам, почуявшим запах крови в воде.

Ариман заложил вираж, когда в верхней части шпиля возник проем, из которого высунулась стеклянная каменная платформа. Он переключил двигатели на обратную тягу и поднял искривленный нос корабля, мягким давлением мысли сажая машину. Ариман дал двигателям остыть, прежде чем спуститься по штурмовой рампе в башню.

Как обычно, он почувствовал в воздухе статику, ощутил потенциал, что существовал в каждом моменте. Даже дыхание здесь обладало силой, и, когда он направился вперед, его облепили невидимые зефиры.

Ариман, не обращая на них внимания, двинулся вглубь башни через эллиптическую арку с краями, которые извивались, будто танцующее пламя. Помещение внутри было большим, слишком огромным, чтобы существовать в окружности башни, и купалось в мягком сиянии библиариума.

Вьющиеся спиралью стеллажи и полки стонали под весом бессчетных форм знания: пергаменты, свитки, инфокристаллы, обтянутые кожей фолианты, псипесны и гаптические мемы — каждый таил в себе фрагмент бесценных знаний, спасенных с разоренного Просперо.

Для стороннего человека это собрание показалось бы объемным хранилищем данных, с которым не могло сравниться ничто, кроме великих подземелий Терры. Однако для Тысячи Сынов то были остатки, крохотные частицы мудрости, что за последние два столетия они собрали со всех уголков Галактики.

Ариману хотелось рыдать из-за того, что столько познаний было утрачено из-за одних только гнева и зависти.

— Оно того стоило, Русс? — пробормотал он.

Донесшийся сверху голос резонировал от вековой скорби. Это был голос, не знавший ни удивления, ни радости, и он казался еще грустнее оттого, что однажды постиг эту радость.

— Не называй его имя.

— Отец.

— Зачем ты потревожил меня?

Ариман не видел ни следа своего генетического повелителя. Голос исходил отовсюду и одновременно из ниоткуда, бесплотный дух, который мог шептать ему на ухо или кричать из глубин библиариума.

— Я хочу кое-что спросить.

— Для этого ты мог не лететь к Обсидиановой башне.

— Нет, но кое о чем лучше говорить лицом к лицу, как отец с сыном.

Миг молчания. Потом в зале вдруг стала ощутимой аура присутствия, подобно фундаментальному изменению в сокрытой физике мироздания. Библиариум исчез, и Ариман оказался на вершине башни Магнуса, вознесшись, словно бог над своими владениями. Мир скрывался вдали, и Ариман показался себе великаном, стоявшим на сфере, откуда виднелась вотчина воинов-колдунов, что спаслись из резни у пирамиды Фотепа.

Из многотысячного легиона выжила лишь эта горстка.

— Мы бы хотели жить, как раньше, — сказал Ариман. — Но история этого не допустит.

Треск молнии и внезапный прилив энергии, а затем примарх просто оказался рядом. Он посмотрел на Аримана.

— Однако группа решительных воинов, которых направляет нерушимая вера в свою цель, способна изменить ход истории.

Его звали Алый Король. Красный Циклоп. Магнус Одноглазый. Все эти эпитеты и множество других были возложены на него. Одни он получил в восхвалениях, но большинство — от страха.

Магнус, высившийся над Ариманом, выглядел так, как он его запомнил, собираясь на бой с Волчьим Королем в завывающей буре черного дождя. Кроваво-красный нагрудник, пронзенный двумя костяными рогами, на плечи наброшена янтарная кольчужная мантия. Килт из опаленной на солнце кожи, окаймленный золотом и с вырезанным из слоновой кости символом легиона — змеиным знаком.

Багровые волосы примарха были взъерошены, придавая ему сходство с безумцем. Лицо было бронзовым с красным отливом, однако в нем сиял пламенеющий свет, солнце в самом сердце естества, что одновременно наполняло эфемерное тело Магнуса излучением и отражало его. Ярче всего свет пробивался через единственный глаз — сферу чистого золота с крапинками небывалых оттенков. Но в этом оке читались ожесточение от скорби и сожаление от того, что он видел больше, чем хотелось его владельцу.

Это был тот Магнус, каким он хотел выглядеть, — полубог в образе из утраченного прошлого, взятом из воспоминаний и эмоций возлюбленного сына. Магнус стоял на пороге великого превращения, но куда оно могло привести его, было загадкой, на которую даже он не знал ответа.

Ариману вдруг захотелось упасть на колени. После прибытия на Планету Колдунов Магнус потребовал, чтобы ни один из его сынов больше не преклонял перед ним колени, но некоторые привычки отмирали с трудом.

Вопреки внешнему виду вершина Магнусовой башни была открыта всем стихиям, и бушевавшие над головой калейдоскопические бури казались настолько близкими, словно до них можно дотронуться. В выси танцевали пылающие энергии невообразимой мощи, и их сила как будто наполняла кровь Аримана чудодейственным эликсиром.

— Какое зрелище, не правда ли? — сказал примарх, словно радуясь секрету, который мог с кем-то разделить.

— Просто потрясающе.

Магнус медленно обошел башню, и вокруг него заплясали капризные молнии, словно тот был магнитом.

— Подобное притягивает подобное. Сила внутри меня — Великий океан, очищенный через мою перерожденную плоть в нечто более возвышенное, но все еще… хаотичное.

В присутствии Магнуса невозможно было не ощущать себя беспомощным учеником у ног всесильного мастера. Ариману хотелось о многом расспросить его, но он заставил подняться свои беспокойные мысли по безмятежным Исчислениям, чтобы сосредоточиться.

— Я работаю кое над чем, что вам стоило бы увидеть.

— Да, я знаю. Ты без устали работал с последним с измененной плотью.

Ариман тщетно попытался скрыть свое изумление.

— Вы… вы знаете?

Магнус обернулся и покосился на него:

— Ты действительно думал, будто я не узнаю?

Ариман понял, каким был наивным, полагая, что Алому Королю не известно о его Великом труде, и все равно удивился, что его действия оказались настолько прозрачными.

— Поэтому ты и помешал моей работе? — спросил Магнус.

— Да, повелитель. Я прочел весь гримуар, что вы мне доверили, и нашел в нем одно заклинание, которое, как я думаю…

— Зачем ты пришел сюда, Азек?

Ариман подошел к краю башни, и ветры с вулканических долин затрепали его плащ. Из основания башни возносились зазубренные скалы, будто черные клыки в пасти хищника.

— Потому что мне нужна ваша помощь, — сказал он. — Нам не сделать этого без вас. Мы многое постигли, и все равно мы слепцы, что ищут откровения не в тех местах.

— Значит, ты хочешь моего благословения и помощи? Ты их не получишь. Ты идешь опасным путем, сын мой. Поверь, я знаю, что тобой движет благородство. Я сам чувствую его. Можно подумать, будто ты разрушил проклятие изменения плоти только ради того, чтобы тебя обманула та самая сила, которая, по-твоему, помогла тебе.

— Но вместе мы ведь сможем найти ответ?

Магнус покачал головой:

— Нет, я не могу помочь тебе. Более того, не стану. И тебе необходимо бросить все попытки сделать это. Ты понял?

Ариман ощутил, как его контроль над Исчислениями ослаб, и он поднялся в высшее, боевое состояние.

— Нет, не понял.

Не пошевелясь, Магнус как будто вырос в размерах, превратившись в гигантского исполина, безжалостного зверя, покрытого окровавленным мехом и задубевшей кожей. Его единственный глаз стал расплавленным солнцем, которое пригвоздило Аримана к месту, словно тушу, насаженную на вертел.

— Твоего мелкого кабала больше нет, — пророкотал он. — «Горе тому, кто осмелится проигнорировать запрет или попытается меня обмануть. Он станет моим врагом, а на его голову и головы его последователей обрушится такая кара, что до конца мира они будут проклинать тот день, когда отвернулись от моего света».

Ариман узнал слова и горечь, сквозившие в каждом слоге. Оставалось задать всего один вопрос.

— Почему?

Страшная угроза и ужасная опасность оставили глаз Магнуса, когда его тело вновь вернулось в прежнее состояние.

— Потому что мои мысли заняты более важными проблемами.

— И эти проблемы важнее гибели вашего легиона? — решительно спросил Ариман.

Магнус не ответил, но взглянул на бушующие над ним штормы света, как будто в них таился ответ. Его лицо чуть смягчилось и стало задумчивым.

— Намного важнее, — наконец сказал он.

— Так скажите. Скажите мне, чтобы я понял, почему вы бросили нас.

Магнус кивнул и положил бронзовую руку ему на плечо.

Планета Колдунов исчезла, будто сияющий пузырь в темном колодце.

— Я сделаю лучше. Я тебе покажу.

Ариман ощутил ужасное смещение, походившее на телепортационный рывок, только во сто крат хуже. Генетически измененное тело, биологически спроектированное так, чтобы выжить в любой среде, внезапно показалось хрупким и смертным, когда его дух покинул плоть.

Его тело из света воспарило над Великим океаном, вцепившись в хвост пламенеющей золотой кометы — сущности такой мощи, что он даже не осмеливался прямо смотреть на нее. Ариман знал, что это Магнус, но в глуши Великого океана его больше не сдерживала неизменность формы.

Вокруг него спиралью скручивались звезды и галактики, бесконечный парад случайных событий, которые были совсем не случайными. Все шло по замыслу архитектора судьбы, замыслу столь грандиозному, что узреть его можно было лишь из самых дальних пределов бытия. И все равно Ариман едва ли мог осознать этот план, его сложности казались чрезмерно вычурными, а интриги — слишком плотно сплетенными для понимания.

К горлу Аримана подкатила тошнота, его пробрали до костей вихрь и сбивающее с толку чувство падения. Он старался не закричать. В масштабе Вселенной он не значил ничего — мелкая песчинка посреди пустыни, по которой ветер гонял пыль крошечных частиц Галактики.

Он не был особенным. Он был никем.

— Нет! — в отчаянии закричал он. — Я — Азек Ариман!

И с этой мыслью он вновь стал единым целым, воином-мудрецом Тысячи Сынов. Ариман заставил разум подняться до второго Исчисления, в котором мирские волнения уступали место погоне за просвещением.

Его тело исчезло, и на его месте загорелся сияющий огонь — скопление шестеренок, вращающихся внутри других шестеренок, бессчетных глаз и форм, столь же чистых, как и непознаваемых. Это было чистейшее выражение его сущности — создание из света и мысли.

Через неведомые органы чувств до него донесся голос Магнуса, и в каждом слове его ощущалось грозное предвидение.

— Пойдем, сын мой, — мы станем ворами откровений. Узри же то, что видел я, и скажи, правильно ли я поступаю, не думая о твоих тревогах.

И внезапно Ариману расхотелось смотреть. Если он увидит, ничто больше не будет прежним. Однако он не мог отказать примарху, а удобство неведения Азек считал достойным лишь презрения. Его сияющее тело подлетело к излучающей свет фигуре Магнуса.

— Покажите мне все, — произнес он.

— Все? Нет, только не это. Никогда. Но я покажу тебе достаточно.

— Достаточно для чего?

— Достаточно для того, чтобы знать, что у нас еще есть выбор. И он повлияет на то, какими нас запомнят.

Звезды вокруг них закружились, размываясь в яркое пятно.

Они помчались со скоростью мысли. Стоило им подумать о каком-то месте, как они сразу там оказывались. Ощущения были словно от колдовства. Они шагали по бескрайней Галактике подобно богам, в мгновение ока преодолевая невообразимые расстояния.

Ариман только-только начал постигать истинную мощь примарха, как понял, что они остановились. Мир вокруг принял знакомые образы звезд и эллиптических орбит планет.

— Где мы? — спросил он.

— Это Тсагуальса, отвратительный мир Ночного Призрака. Место убийств и пыток, где не стихают вопли умирающих. Место, откуда мой брат проводит кампанию геноцида. Сюда его послали сражаться с Первым легионом Льва.

Они облетели систему, минуя безжизненные миры и планеты, опустошенные конфликтом, резней и взаимным истреблением двух сражающихся легионов. Взор Аримана привлекла граница системы, где в пустоте бушевала жестокая битва — два флота обстреливали друг друга в упор. Перемешавшиеся военные корабли давали залп за залпом, наполняя пространство между собой разрывными снарядами и пересекающимися лазерными лучами. Корабли пылали от носов до кормы и разламывались на части, когда их кили не выдерживали мощного гравиметрического давления.

Ариман видел, как тысячами угасают огни душ, каждую секунду гибнут сотни людей.

— Это погребальный звон Трамасского крестового похода, — мрачно произнес Магнус.

Ариман пролетел над сражением — призрак из света, ставший свидетелем безжалостной бойни в космической пустоте. Черные корабли с символом крылатого меча одерживали верх, пожиная кошмарный урожай с полуночно-темных судов Повелителей Ночи, однако, казалось, Восьмой легион не искал решающего сражения. Магнус продолжал:

— Два года они изводили друг друга, но с этой битвой война окончится, и мои братья разойдутся зализывать раны.

— Кто вышел победителем?

— Это предстоит увидеть, хотя Темные Ангелы все еще несут семя своей погибели. Может ли в подобные времена кто-то зваться победителем?

Небеса размылись вновь, но в этот раз Ариман ощутил, как их перемещению что-то противится.

Звезды погасли одна за другой, задутые, будто свечи в спальнях послушников, пока не воцарилась полнейшая тьма. За черной пеленой он узрел горящий мир, изрытый трещинами и пожираемый огнем. Континентальные плиты раскололись, а на коре горел восьмеричный символ.

Позади него находилась планета, объятая переливающейся короной битвы, багровый мир, купавшийся в крови и безумии. Ариман уже собирался полететь вперед, чтобы поближе взглянуть на очередной ужас, но мягкое психическое давление Магнуса остановило его.

— Нет, сын мой. Если подойдешь ближе, тебя коснется скверна безумия, которая принесет погибель Сангвинию и его Ангелам.

— Кровавые Ангелы уничтожены?

— Время покажет, ибо Сангвиний стоит на перепутье. Он понимает, что оба пути закончатся кровью, однако он намного сильнее, чем кто-либо подозревает. Или… почти кто-либо. Жиллиман знает, но даже ему не до конца ведомо израненное сердце его брата.

Образ кроваво-красной планеты померк, и его сменили бескрайний неизведанный космос между мирами — пустота, которую человеческий разум был не в состоянии объять.

— Зачем вы мне показываете это? — спросил Ариман.

— Потому что я не позволю обмануть себя снова, — гневно сказал Магнус. — Просперо сгорел из-за того, что я считал, будто знаю больше других. Если нашему легиону предстоит выбрать путь, то я постараюсь сделать так, чтобы он оказался верным. Ради этого я скитался меж звезд, и сейчас самое время разыскать своих братьев и узнать, к кому они примкнули.

Ариман ощутил, как пустота сжимается вокруг него все сильнее, словно неотвратимо надвигающиеся стены медитационного зала. Там, где всего мгновение назад космос казался непредставимо громадным и просторным, он стал крошечным и замкнутым.

— Так давит на нас ответственность, Азек, — промолвил примарх. — В Галактику пришла война невиданных доселе масштабов, и вскоре мне придется выбрать сторону.

— Зачем вам выбирать чью-либо сторону? Император нас предал, а Хорусу Луперкалю нечего нам предложить.

— Ты так считаешь? Тогда позволь показать тебе Ультрамар.

Мерцающий силуэт примарха ярко вспыхнул, увлекая Аримана следом за собой сквозь пространство. В этот раз путешествие привело их к ярко-голубому миру, окутанному адским штормом его обреченной звезды. Города исхлестывали радиоактивные ветра, а люди, которые не укрылись в подземных аркологиях, были уже мертвы.

— Мне знаком этот мир, — промолвил Ариман, потрясенный увиденным. — Я был в нем после посещения Кристаллической библиотеки на Прандиуме. Это Калт.

Военные корабли, рассеянные вокруг обреченной планеты, — золото и лазурь Тринадцатого легиона и насыщенный красный Семнадцатого. Корабли Ультрамаринов перегруппировывались, пока Несущие Слово использовали хаос боя, чтобы исчезнуть во тьме между Пятьюстами мирами.

На глазах у Аримана с планеты вырвался шторм, словно самое ужасное извержение на поверхности солнца. Невидимый для обычного глаза, он походил на прилив зарождающихся энергий, связанных с эфиром. Он захлестнул Калт и вскоре разошелся за пределы системы, гибельный шторм невероятных масштабов, который горел, будто ненасытный лесной пожар.

Неуправляемый, чистый и всепожирающий, шторм прорвал имматериальное царство без какого-либо направления — бушующий барьер ненависти и жестокости, недоступной для всех, кроме самых могущественных существ. Мощь энергий, которые разошлись от планеты, превышала любые ожидания, и Ариман понял, что ему сложно представить, как нечто столь разрушительное могло свершиться естественным путем. Однако у кого, кроме Тысячи Сынов, могло хватить сил на призыв чего-то подобного?

— Они сожгли Калт… — пораженно пробормотал он. — Неужели из-за Монархии?

— Монархии? Нет, Калт был только прологом. Видение Лоргара куда масштабнее, чем гибель единственного мира, и холодной логике Жиллимановой «практики» только предстоит узнать все его величие и трагичность. Фигуры уже пришли в движение, и я чувствую, что это станет ключом ко всему.

Ариман едва мог поверить в увиденное.

— Лоргар осмелился напасть на Пятьсот миров? Он спятил? Это же армии Жиллимана — им имя легион. Лоргару никогда не одолеть воинства Ультрамара.

По светящемуся силуэту Магнуса прокатилась дрожь веселья.

— Я передам твои мысли брату, когда увижусь с ним. В конечном счете история учит нас тому, что не бывает непобедимой армии…

Он замолчал, словно обдумывая эту истину.

— Однако иногда историю нужно подтолкнуть.

«Слову Императора должно внимать со всем тщанием, ибо ведет оно к Знанию надобному»

Из «Лектицио Дивинитатус»

Небо над городом сверкало и трещало разрядами молний, выхватывавшими из темноты силуэты солдат, которые отступали от разрушенных окраин. Тысячи мужчин и женщин — мрачных, подавленных, с ног до головы в крови — двигались прочь от Милвиана, оставляя за собой обгоревшие остовы танков и бронетранспортеров. Солдаты когорты Териона были чертовски рады своевременному приказу об отходе и незамедлительно ему последовали.

Орудийный огонь и лазерные лучи били им в спины, еще больше прореживая их ряды, пока ответный заградительный огонь сотен орудий не обрушился на Милвиан, пресекая любую погоню. В густеющем мраке сумерек терионцы возвращались к ожидающим их соратникам.

Изображение на дисплее утонуло в статике, когда офицеры-наблюдатели, сопровождавшие штурмовые части, отключили каналы связи. Марк тихо возрадовался, что ему не придется смотреть на колонны понурых воинов, ковылявших обратно к позициям имперских сил, — живую картинку сменила стратегическая схема из линий, символов и указателей целей. Она хоть как-то скрывала общую гнетущую картину за маской безликости.

Это была не первая неудача Марка Валерия за его военную карьеру, но сейчас он гадал, не станет ли она для него последней. Вице-цезарь когорты Териона отвлекся от главного экрана командной палубы и обратил взгляд на маленький монитор связи на боковой панели.

— Батареи Милвиана должны замолчать не позднее полудня. Дальнейшие задержки недопустимы. От этого зависит наш успех.

Глядя на суровое лицо командора Бранна на мониторе, Марк знал, что капитан Гвардии Ворона нисколько не преувеличивает. Если Бранн утверждал, что вся кампания зависит от того, удастся ли армии Валерия захватить Милвиан в ближайшие восемнадцать часов, значит, так оно и есть.

Хотя Бранн говорил спокойно, без обвинительных ноток в голосе, Марк прекрасно понимал, что заслуживает куда более сурового обращения. Первая атака на Милвиан захлебнулась очень быстро, и когорте Териона пришлось беспорядочно отступать.

Но эту неудачу вице-цезарь твердо намеревался исправить.

— Все готово к новому наступлению на рассвете, — заверил Марк командора Гвардии Ворона. Он понимал, что поспешил с первой атакой — то ли из-за чрезмерной самоуверенности, то ли просто из-за излишнего рвения. Свыше семнадцати сотен терионцев заплатили жизнями за эту ошибку. — Я обозначил новые пути наступления, по которым в этот раз мы пробьемся к батареям. Не будем размениваться на мелочи и выступим всеми силами. Ваши корабли смогут выйти на низкую орбиту для атаки.

— Нам предстоит нанести смертельный удар, — продолжил Бранн, лишний раз подчеркивая то, о чем говорил уже много раз. Марк принял это напоминание молча, склонив голову. — Ваше продвижение ко второй столице, Милвиану, вынудило большую часть командования предателей бежать в комплекс бункеров в тридцати километрах к югу от города. Но они не задержатся там надолго. Гвардия Ворона обрушится на изменников десантными капсулами и штурмовыми катерами через восемнадцать часов. Предполагается, что к этому времени терионцы и их союзники займут Милвиан и обезвредят оборонительные лазеры и иные противоорбитальные орудия, защищающие город.

Бранну не нужно было напоминать, что стоит на кону. Со взятием Милвиана и уничтожением командования предателей мир Эуза, а вместе с ним и весь Вандрегганский сектор, вернется в лоно Империума.

Марк не мог сказать офицеру Легионес Астартес ничего, что не прозвучало бы как извинение или попытка спора.

— Да, командор. Батареи Милвиана падут.

— Принято. Что-нибудь еще?

Кое-что было, но Марк предпочел оставить это при себе.

Он снова видел сон. Но оживленный командный центр был не лучшим местом, чтобы обсуждать с Бранном личные вопросы.

— Ничего, командор.

— Это обнадеживает, вице-цезарь. Сражайтесь достойно.

Экран замерцал и погас. Марк приказал войскам выдвинуться вперед и прикрыть отступление. С уверенностью, что сейчас он сделал все, от него зависящее, изнуренный вице-цезарь покинул командную палубу и вернулся в свои покои.

Его внимание привлекло тихое покашливание. Марк остановился и взглянул на Пелона, который терпеливо ждал у задернутых оконных занавесок. Юноша возмужал и превратился в худощавого, но мускулистого молодого человека, с гордостью носившего звание субтрибуна. В решительной фигуре, сопровождавшей Марка, теперь трудно было узнать того еще совсем зеленого перепуганного мальчишку, назначенного его слугой десять лет назад.

— Да, Пелон? — спросил Марк.

— Добавить света, вице-цезарь?

Валерий на ходу неопределенно махнул рукой. Даже утомленный телом, в голове он продолжал прокручивать возможные последствия поражения. Пелон воспринял жест как разрешение и потянул за веревку, раздвинув тяжелые шторы. Последние лучи голубоватого солнечного света заглянули в трио сводчатых окон, открыв взгляду картину поросших лесами холмов под синевато-серыми облаками.

Марк застыл, завороженный видом. Он был так занят вопросами атаки, что не видел пейзажей Эузы вот уже несколько дней. Он подошел к окну и уставился на медленно проплывающий мимо холм, увенчанный короной из деревьев.

Разумеется, на самом деле холм никуда не двигался — просто так казалось с борта транспортной машины типа «Капитолий Империалис», служившей Марку штабом. Имея восемьдесят метров в длину и пятьдесят в высоту, «Высокомерный» медленно — не быстрее бодрой ходьбы, — но упорно катился вперед на длинных гусеницах. Его покатые бока были утыканы смотровыми иллюминаторами и орудийными спонсонами. В пяти километрах от «Высокомерного» громыхал еще один неуклюжий гигант-«Империалис» — «Железный генерал», которым командовал префект Антоний, младший брат Марка.

Каждая из сверхтяжелых боевых машин несла на борту две роты когорты Териона — по сотне человек в сопровождении боевых танков, — а также уйму техножрецов Механикус, адептов и сервиторов, обслуживавших колоссальные орудия «Бегемот» и сотни пушек калибром поменьше.

Вокруг пары транспортников сгруппировались остальные силы терионцев, двигающиеся пешим ходом или на борту бронетранспортеров, — всего семьсот тысяч человек. Среди них гордо вышагивали разведывательные и боевые титаны Легио Виндиктус при поддержке еще нескольких тысяч механически улучшенных скитариев, сагитариев, преторианцев и гераклиев, а также десятков еще более странных ремонтных и военных машин.

Присутствовала в армии и другая сверхтяжелая техника — «Гибельные клинки» и «Теневые мечи», «Штормовые молоты» и «Левиафаны» 13-го полка подавления Козерога в сопровождении сотен танков «Леман Русс», бронетранспортеров «Химера», противовоздушных пушек «Гидра» и множества других боевых машин. За ними следовали «Грифоны» и осадные бомбарды, самоходные орудия «Василиск» и мобильные ракетные платформы.

За два с половиной года, прошедшие после того, как новая когорта Териона умылась кровью в битве против Детей Императора у Идеальной Цитадели, армия Марка ощутимо набралась сил.

Маршрут движения был проложен, порой в буквальном смысле, саперно-строительным корпусом Пионеров Лотора. Пятнадцать тысяч человек и столько же единиц инженерной техники прорубали дорогу сквозь леса, сравнивали с землей холмы и вырезали склоны на скалах, облегчая продвижение следовавшей за ними группировки. Реки они перекрывали дамбами и наводили мосты с помощью хитроумных машин, болота осушали, а по равнинам и низинам прокладывали сотни километров дорог.

Отсутствовала только Гвардия Ворона. Легион лорда Коракса рассредоточился по всей Эузе и ждал своего часа на орбите, но именно Гвардия Ворона возвестила о прибытии сил Императора, захватив контроль над космопортом Карлингии и тем самым позволив терионцам и их союзникам высадить на поверхность свои могучие боевые машины.

— Совет командования через два часа, — сообщил Валерий, отвернувшись от зрелища военного марша, и прошагал через всю комнату к койке в углу, больше не замечая непрекращающегося рокота колоссальных двигателей огромного транспортника. — Разбуди меня через час.

Он сбросил тяжелый китель прямо на протянутые руки Пелона и присел на край кровати. Пелон опустился на колени, чтобы снять с него сапоги, и только тогда вице-цезарь заметил, что его денщик как-то необычно задумчив.

— Что у тебя на уме? Говори.

Денщик смутился и сосредоточился на своей работе. А заговорив, не поднял взгляда и не посмотрел в глаза своему господину.

— Полагаю, вы не стали говорить командору Бранну о своих снах.

— Нет, не стал, — ответил Валерий. Когда с сапогами было покончено, он закинул ноги на койку и лег, сложив руки на груди. — После неудачи с Рапторами он четко дал понять, что даже слышать о них больше не желает.

— Последний такой сон спас Гвардию Ворона от истребления, вице-цезарь. Разве вам не кажется, что нынешний может оказаться столь же важным для этой кампании?

— Мне повезло, что лорд Коракс не стал интересоваться подробностями нашего своевременного прибытия на Исстван, и Бранн этому только рад. Мне ясно, что это не примарх посылал мне видения, и я не собираюсь поднимать темы, которые могут привести к неудобным вопросам. Мы уже повидали на этой войне немало странностей, но никто не станет терпеть командира Имперской Армии, которого посещают вещие сны.

— Но что, если видения вам посылала другая сила? Сила выше примарха? — в голосе Пелона слышались легкие назидательные нотки.

— Чушь, — поднимаясь, бросил Валерий. Он посмотрел на своего денщика. — Нет никаких высших сил.

— Одна, мне кажется, все же есть, — тихо произнес Пелон.

Слуга сунул руку в карман кителя и вынул оттуда пачку потрепанных листов и плас-отпечатков. В этот момент он заметно оживился.

— Мне это как-то дал один из лоторцев. В этих письменах сокрыта истина более глубокая, чем все, что я читал прежде. Император не оставил нас. Он продолжает наблюдать за своими последователями и направлять их. Все это здесь написано.

Он протянул кипу листов Валерию, но вице-цезарь отмахнулся от них, презрительно фыркнув.

— Я был о тебе лучшего мнения, Пелон. Я думал, ты вырос истинным терионцем и впитал мудрость логики и доводов разума. И теперь ты пытаешься выдавать эти суеверия за глубинную истину? Ты думаешь, я не слышал эту болтовню о божественности раньше? Это же плевок в лицо Имперской Истине и попирание всего, за что мы сражаемся.

— Прошу прощения, вице-цезарь. Я не хотел вас оскорбить, — сказал Пелон, торопливо рассовывая тексты обратно по карманам.

— Разбуди меня через час. И больше никаких разговоров о богах-императорах и высшем провидении.

Вот уже несколько дней Валерию не спалось, и этот день не стал исключением. Стоило ему задремать, как в мысли его ворвалась пугающая картина. Вице-цезарь стоял посреди равнины, грозовые облака сгущались у него над головой. Высокая трава вокруг качалась и шелестела, будто поблизости кто-то полз.

С земли поднялись змеи, обнажив кинжальные клыки. Их скользкая зеленая чешуя мерзко блестела. Бежать Валерию было некуда. Змеи окружили его, вонзили свои клыки в его ноги и руки, впились зубами в грудь и живот.

Извиваясь в муках, Марк внезапно увидел, что твари, напавшие на него, на самом деле — многочисленные головы одного большого чудовища. Гидра, зверь из древних мифов Терры, парализовала его своим ядом, обвилась кольцами вокруг него и выпустила клыки, выдавливая из него жизнь…

Марк очнулся. Холодный пот заливал его лицо.

Сквозь окна он увидел, что небеса потемнели еще больше. Пелон сидел на стуле у комода, торопливо запихивая что-то в карманы. В глазах своего помощника Валерий увидел тревогу… и кое-что еще. Нечто, чего он не замечал раньше.

Благоговение.

Какая бы чушь ни была написана на этих бумажках, она явно глубоко задела молодого человека, но у Валерия не осталось сил, чтобы отчитывать его. Вице-цезарь с трудом заставил себя подняться с кровати. Его рубашка и штаны насквозь промокли от пота.

Пелон подошел к занавешенному шкафу и достал оттуда комплект свежевыглаженной униформы. Валерий без слов кивнул ему в благодарность.

Расположенный сразу за мостиком «Капитолия Империалис», командный зал представлял собой просторное помещение двадцать на тридцать метров, большую часть которого занимал мерцающий дисплей гололита в центре. Ряд коммуникационных панелей, за которыми трудились сервиторы и помощники, подсвечивал одну стену, тогда как противоположная была сплошь увешана экранами, куда в реальном времени выводилась информация со сканеров транспорта и из стратегической сети.

Сейчас гололит показывал Милвиан — город, много веков назад вырвавшийся за пределы своих стен и, словно спрут, раскинувшийся на окрестных землях беспорядочным нагромождением мануфакторий и жилых блоков, сконцентрированных вокруг оборонительных башен и основных построек гарнизона. Огромные дворцы планетарной элиты высились на холме у западных стен. Его защищали четыре крепости по обе стороны моста через рассекающую город надвое реку. Разведывательные полеты и данные орбитального наблюдения подтвердили, что защитники уничтожили все остальные пути подхода.

Огонь макропушек и настенных орудий ложился всего в нескольких километрах, поэтому командный совет проходил под навязчивый аккомпанемент снарядов, сыпавшихся на земляные укрепления и траншеи, вырытые за последние дни Пионерами и их машинами.

Пока Валерий говорил, субтрибуны корректировали изображение на гололите, мерцающими стрелками и значками обозначая будущие построения и маневры.

— План не изменился, — объяснял вице-цезарь участникам совета. — Операция по захвату города состоит из четырех фаз. Первую мы уже завершили, установив осадную линию в двух километрах от границ пригорода. Орудия полковника Голада и ракеты Тринадцатого Козерога обработали внешний оборонительный рубеж. Стена огня удерживает основные силы предателей внутри городского центра, тем самым делая окрестности уязвимыми. Под командованием своих префектов бойцы когорты Териона захватят контроль над окраинами и приготовятся к штурму стен, расчистив улицы для танков и титанов, которые станут острием главного удара.

Валерий сделал паузу, и на гололите возник мерцающий голубой купол.

— Мы полагали, что этого хватит, но ранее наступление наткнулось на нечто, с чем нам иметь дела еще не приходилось. Все подходы к городским стенам перекрывает силовой экран, способный отражать твердотельные снаряды и лазеры, а также разрывающий живую ткань мощными выбросами энергии. Солдаты прозвали его «молниевым полем». С его обнаружением продвижение застопорилось.

Этот молниевый щит — большая проблема, но когда он падет, — а Марк был уверен, что он непременно падет, стоит только найти и вывести из строя его генераторы, — нашими главными целями станут внутренние районы по обе стороны реки. Мы заставим замолчать противоорбитальные орудия в крепости на холме, и Гвардия Ворона сможет приступить к штурму укреплений за городом.

— Орбитальная поддержка?

Вопрос задал генерал Кейхил из Пионеров — короткий жилистый мужчина солидного возраста, облаченный в камуфляжную форму неопределенного рисунка.

— Нет, пока не смолкнет оборона, — ответил Марк. — Мы не можем рисковать кораблями на низкой орбите, а бомбардировка с другой позиции не даст нужной точности. Чтобы убрать молниевое поле, нужен точный удар. Как только мы снимем силовой экран, получим поддержку с воздуха, но в любом случае наша цель — захватить город, а не сравнять его с землей.

Вице-цезарь ждал, возникнут ли у собравшихся офицеров другие вопросы. В глубине разума он до сих пор чувствовал горячее дыхание гидры на своей коже и резкую жгучую боль, когда клыки вонзились в его плоть. Валерий пытался игнорировать это ощущение, но последний сон оказался самым ярким и четким, отчего его не покидала тревога.

Он еще раз осмотрел голосхему, высматривая любые уязвимые места.

Взгляд его задержался на небольшом городке Лавлине в четырех километрах к западу по главному направлению продвижения. Орбитальные батареи и 13-й полк Козерога хорошенько прошлись по нему за минувшие дни, и разведка Пионеров подтвердила отсутствие там врагов.

И все же взгляд Марка снова за него зацепился.

— Мы уверены, что наш фланг со стороны Лавлина защищен? — спросил он Кейхила.

— Двенадцать часов назад там не было ни одного вражеского солдата, — пожав плечами, сообщил генерал. — Мы можем провести еще одну вылазку в руины, но это потребует времени. Я не могу снимать людей с генерального наступления.

Валерий обдумал возможные варианты, поглаживая пальцами свежевыбритый подбородок. До сих пор план выглядел надежным — насколько вообще может быть надежным любой план, — но вице-цезарь никак не мог выбросить из головы сомнения, порожденные его ночным кошмаром и ранним отступлением.

Снова и снова мыслями он возвращался к Лавлину.

— Я выделю десять рот в качестве резерва на случай, если с этой стороны возникнет угроза, — он взглянул на один из экранов, показывавший лицо принцепса-сеньориса Наидансала из Легио Виндиктус, который участвовал в совете, находясь на мостике своего титана класса «Владыка войны». — Прошу вас также выделить две машины в резерв, принцепс.

— Это пустая трата ресурсов, — бесцеремонно ответил командир, сморщив лоб. — Может статься, что во время наступления нам будет очень не хватать этих десяти рот и двух титанов.

— Мы сможем пробить молниевое поле и без них, — возразил Валерий. — Они же смогут выдвинуться для поддержки наступления после того, как фланг будет в безопасности.

— У вас есть сведения, о которых мы не знаем, вице-цезарь? — спросил полковник Голад из Козерогов. — С чего вдруг такие сомнения насчет Лавлина?

— Ничего такого, — тихо сказал Валерий. На мгновение он замолчал, успокаивая себя. — Чрезвычайно важно убедиться, что нашему продвижению в город ничто не помешает, вот и все. Лучше озаботиться этим заранее, чем сожалеть потом.

— Возможно, вы чересчур осторожничаете, — предположил Голад. — Жертвы на войне неизбежны.

Валерий хотел было напомнить, что Козероги вообще-то в штурме не участвуют, а остаются в тылу в нескольких километрах от города, но вовремя прикусил язык. Вместо этого он хмыкнул и пожал плечами.

— Осторожничаю, да, но уж точно не чересчур, полковник, — ровным тоном сказал он, стараясь держать себя в руках. Голад не знал о потаенных переживаниях Марка, и его нельзя было осуждать за сомнения.

— Кто будет командовать резервом? — спросил Антоний. Он носил яркую форму терионцев, дополненную красной офицерской лентой поперек груди. Префект напоминал Марку его самого несколько лет назад, когда он еще приводил планеты к Согласию. Больше двух лет войны с предателями не смогли сломить оптимизм Антония. Марк завидовал своему брату, преисполненному надежд, но сам он, своими глазами увидев предательство Магистра войны Хоруса и трагедию на Исстване, лишился всяких иллюзий о полной победе и теперь просто принимал каждую новую битву.

— Ты, — ответил Марк. Никому больше он не доверял так сильно, да и участие «Железного генерала» в наступлении не было столь необходимым. — Я передам в твое распоряжение шесть пехотных и четыре бронетанковые роты. Все подробности ты получишь еще до возвращения на свой «Капитолий».

Антоний кивком принял возложенную на него ответственность, и любопытство заиграло в его глазах. Поначалу Марку привиделись подозрения на лицах собравшихся, но он быстро понял, что это лишь паранойя. Другие офицеры обдумывали внезапные изменения в плане, только и всего.

— Еще соображения будут? — спросил он, меняя тему. После короткой паузы совет не выдвинул никаких комментариев или предложений. — Хорошо. Голад приступит к обстрелу через тридцать минут. Мы выступаем через сорок пять.

Мостик «Высокомерного» гудел от хора донесений и вокс-переговоров, которые внимательно отслеживали подчиненные Валерия. Главное орудие стреляло ежеминутно, отчего «Капитолий Империалис» вздрагивал всем корпусом, а с оглушительным грохотом не справлялись даже звукоподавители.

Марк сосредоточился на главном экране, разделенном на семь частей, на которые выводилась боевая телеметрия со всего фронта, растянувшегося на пять километров. На один из мониторов в реальном времени транслировалась съемка с разведывательного судна в верхних слоях атмосферы, демонстрирующая разрушенные оборонительные укрепления. Козероги продолжали утюжить огнем окраины города, засыпая дождем снарядов и ракет доты и орудийные батареи.

Еще пять мониторов показывали схемы продвижения Пионеров и терионцев по пригороду Милвиана. Пехотные бригады стремительно перемещались от строения к строению под прикрытием «Владык войны» Легио Виндиктус. Как Марк и ожидал, враг отвел со стены большую часть сил. Но, даже зная это, солдаты действовали методично и слаженно, ничего не оставляя на волю слепого случая.

В километре позади за пехотой следовали танки и штурмовые орудия терионцев и Козерогов. Длинными колоннами они ползли по основным бульварам и улицам в сопровождении еще большего контингента пехоты, призванного беречь технику от возможных засад.

Последний монитор показывал кадры с наружных камер штабного транспорта. За шестью слоями пустотных щитов, защищавших массивную командную машину, панорама затянутых дымом улиц казалась слегка размытой. Мерцающие лазерные лучи и распускающиеся огненные шары разукрашивали картину. Артиллерийские снаряды расчерчивали мглистое небо, клубы пыли от рушащихся зданий расползались по улицам. Из динамиков фоном звучали бесчисленные отчеты, переговоры и непрекращающийся стрекот ручного оружия, среди которых время от времени пробивались взрывы погромче. Мужчины и женщины обменивались краткими сообщениями, ругались и рявкали приказы своим подчиненным.

Марк смотрел и слушал, но все это казалось каким-то далеким. Обрывки гневной тирады сержанта, поносившего свой отряд на чем свет стоит за отступление, сменились распевным бормотанием сервиторов Механикус, обозначавших векторы сканирования — и все это на фоне треска статики и шипения дешифраторов. Звучали крики, вопли боли, на экранах вспыхивали и исчезали крошечные символы — битва шла своим чередом. Разноцветные указатели, словно стаи насекомых, двигались по переулкам, задерживаясь на перекрестках, занятых противником. Стрелки размеченных направлений продвижения, треугольники захваченных вторичных объектов и круги зон обстрела, казалось, в совершенно хаотичном порядке усыпали экраны.

Марк не пытался охватить сразу все. От силы десятая часть входящей информации задерживалась в его разуме. Иногда он просил разъяснений от кого-нибудь из трибунов, но возиться со всеми деталями сражения от него не требовалось. Делом Валерия была общая картина, и с этой перспективы все шло согласно плану.

Время от времени вице-цезарь поглядывал на последний монитор, на котором отображались сведения о потерях восемнадцати фаланг когорты Териона. В первой атаке имперские силы потеряли две тысячи тридцать человек — пусть и не всех погибшими, — но сейчас чем дальше армия продвигалась за внешнюю линию обороны, тем меньше становилось новых жертв.

В четырех километрах позади и в трех к западу, на правом фланге наступающей армии, «Железный генерал» и сопровождающие его роты ждали приказа к атаке. Штурм начался уже час назад, и никаких признаков угрозы из Лавлина не было до сих пор, но Марк все никак не мог выбросить из головы свои опасения и ввести резерв в бой.

«Высокомерный» поддерживал основное наступление, вспахивая гусеницами главную улицу Милвиана по направлению к внешним границам молниевого поля. Защитный экран еще не проверяли на прочность против пустотных щитов титана или «Капитолия Империалис», и Валерий полагал, что у сверхтяжелой мобильной крепости больше всего шансов уничтожить один из генераторов. А когда в поле возникнет брешь, прочие силы смогут ударить по остальным.

Для Валерия необходимость лично возглавить наступление исходила не только из простого прагматизма. После провала первого штурма он хотел показать своим людям и, что куда важнее, лорду Кораксу, что на него и его терионцев по-прежнему можно рассчитывать. Во времена своего основания когорта служила самому Императору, и примарх Гвардии Ворона заслуживал не меньшего.

«Высокомерный» неумолимо полз вперед, перемалывая в пыль брошенные в спешке машины и танки, которым не повезло оказаться на пути крепости. Батареи на обоих бортах поливали огнем окрестные городские кварталы, а главное орудие ровняло с землей постройки на расстоянии даже в несколько сотен метров. Снаряды защитников взрывались вокруг бронированного бегемота, вспыхивая на пустотных щитах и облекая «Высокомерного» пламенной пурпурно-золотистой аурой.

Позади махины ждали своего часа терионские танки и пехота, готовые вступить в бой при первой же возможности.

Валерий понимал, что эта битва — переломный момент всего вторжения, исход которого будет решаться в ближайший час. Имперские войска быстро продвигались по окраинам города, но предатели поступили умно, сосредоточив свои силы внутри молниевого поля, из-за чего атака фактически зашла в тупик. Валерий постоянно получал от подчиненных прошения о вводе в бой резерва — огневая мощь оставленных позади титанов и рот пришлась бы очень кстати на фронтовой линии.

— Генератор на дистанции поражения, вице-цезарь, — доложил один из трибунов.

— Навести орудия. Огонь на уничтожение.

Едва приказ сорвался с губ Марка, другой трибун за панелью сенсоров выкрикнул предупреждение:

— Вражеский титан! «Владыка войны», восемьсот метров, сектор четыре, целится в нас!

Один из мониторов на мгновение потемнел, а затем вывел нечеткое из-за пустотных щитов изображение предательской военной машины.

— Перенаправить огонь?

— Нет, — отрезал Марк. — Всем орудиям бить по генератору поля. Наши пустотные щиты выдержат атаку, а самим врагом займутся титаны.

«Высокомерный» содрогнулся, когда свое веское слово разом сказали все его тяжелые орудия. В полукилометре впереди генераторный комплекс исчез в миниатюрном огненном вихре. Молниевое поле взорвалось, взметнув глыбы рокрита и куски оплавленного металла на сотни метров в воздух среди извивающихся разрядов энергии.

Победные восклицания по всей командной палубе заглушил крик трибуна за сенсориумом.

— Варп-ракета, вице-цезарь!

Изображение на экране сфокусировалось на одном из бортовых орудий предательского титана. В сполохе голубого пламени в воздух взмыла десятиметровая ракета. За считаные секунды она преодолела первую сотню метров, прежде чем заработал миниатюрный варп-двигатель. На мгновение ракета исчезла, оставив после себя лишь колышущийся след бело-зеленой энергии. А уже в следующую секунду она возникла снова — менее чем в двухстах метрах от «Высокомерного».

— Приготовиться к столкновению! — взревел Валерий, когда приближающийся снаряд снова нырнул в варп.

Вице-цезарь изо всех сил схватился за командную консоль за мгновение до того, как варп-ракета возникла внутри пустотного щита «Капитолия Империалис» и сдетонировала. Валерия швырнуло на палубу. «Высокомерный» вздрогнул и, опасно накренившись, застыл на несколько невыносимо долгих мгновений, а затем с грохотом рухнул обратно на дорогу.

Заверещали предупредительные сирены, оглушив поднимавшегося на ноги Валерия. По лицу его текла кровь из раны на лбу. Он вытер ее рукавом мундира.

— Отчет о повреждениях! Ответный огонь!

— Вице-цезарь, мы получили подтверждение — молниевый щит пал, — доложил один из трибунов. — Пускать в ход резервы?

Марк уже готов был отдать приказ, понимая, что любое значительное промедление может дать противнику шанс оправиться после отказа силового экрана и тем самым задержать штурм противоорбитальных орудий. Его солдаты и союзники гибли сотнями, но их смерть будет напрасной, если батареи на дальней стороне не умолкнут.

Он уже собирался вызвать Антония, когда звякнул его личный коммуникатор. К изумлению Марка, это был его брат.

— Вице-цезарь, мы регистрируем движение в руинах Лавлина. Пехотные роты. Они передают идентификационные сигналы легиона Гвардии Ворона и просят прохода.

Валерий едва мог сосредоточиться в реве сирен, хоровом рявканье докладов трибунов и пульсирующей боли в ране на лице.

— Ты уверен? У меня нет никакой информации от примарха или его командоров о действиях легиона в том районе.

— Проверки по каналам связи и данные сенсоров показывают внушительную группировку пехоты и техники, движущуюся к нашим позициям. Может, еще одна перемена плана?

Новость застала Марка врасплох. И хотя Гвардия Ворона действительно могла выслать дополнительные войска для участия в битве — согласно обычной стратегии Коракса несколько рот легиона проводили операции по всей планете независимо друг от друга, — казалось слишком маловероятным, чтобы никто не сообщил ему об их появлении на линии фронта.

— Они точно передают подлинные позывные и идентификационные коды?

— Это сигналы Гвардии Ворона, вице-цезарь. Они устарели на несколько дней, но наши протокольные сервиторы их приняли.

Видение многоголового змея всплыло в мыслях Марка. Живот свело судорогой.

Старые позывные сигналы. Это не могло быть простым совпадением.

— Сигналы ложные, Антоний. Открыть огонь.

— Брат? Ты хочешь, чтобы мы обстреляли силы Гвардии Ворона, посланные нам на помощь? Ты рехнулся?

Марк на мгновение задумался над этим обвинением, но не пришел ни к какому конкретному выводу. Возможно, он и рехнулся, но, возможно, и нет. Если невесть откуда возникшая группировка враждебна, то она сможет беспрепятственно ударить терионцам в спину, и, чтобы отразить нападение, придется отводить всю армию. Но, пусть Марк и не был уверен в собственном здравомыслии, инстинкты его буквально кричали о ловушке. Сам примарх дал предельно четкие указания относительно безопасности коммуникаций после кризиса во Впадине Воронов, и Марк прекрасно помнил свои полномочия.

— Открыть огонь по приближающимся войскам. Предатели взломали наши протоколы. Это вражеская атака!

— Марк…

— Открывай огонь, или я отстраню тебя от командования!

Вокс замолчал. Марк нервно ожидал, беспокойно теребя алую ленту поперек груди, хотя умом и понимал, что поступил правильно. Он видел, как пустотные щиты вражеского титана вспыхнули и схлопнулись под громовым ударом главного орудия и совместным залпом дружественных титанов, со всех сторон ринувшихся в бой.

Издевательски неспешно прошли три минуты. Все это время Марк ожидал услышать разгневанный голос Бранна или даже самого лорда Коракса. Манжетом мундира он стер пот с лица и уставился на экраны, заставляя себя неотрывно следить за разворачивающейся битвой.

— Вице-цезарь, получаем сообщения о сражении на западном фланге, — затаив дыхание, доложил один из трибунов с побагровевшим от шока лицом. — Префект Антоний вступил в бой с силами предателей из Имперской Армии на окраине Лавлина. Резервная фаланга и титаны атакуют врага.

Марк заставил себя сохранять невозмутимость. Он медленно выдохнул и сдержанным тоном заговорил:

— Понял. Сообщите всем командирам. Пусть сфокусируются на штурме. С угрозой разберутся. Есть подтверждение принадлежности противника?

— Пока ничего конкретного, вице-цезарь, но первые визуальные отчеты показывают солдат Имперской Армии со сведенными знаками отличия. Повстанцы.

Марк кивнул, нисколько не удивленный этим известием. Очаги сопротивления могли вспыхнуть где угодно.

— Свяжитесь с командованием легиона. Сообщите, что протоколы безопасности были нарушены. Рекомендую немедленный пересмотр всех планов и задействованных сил.

В ухе снова пискнула бусинка вокса.

— Видит Император, брат, вот это удача! — воскликнул Антоний. — Я чуть было не позволил им подойти к нам и расстрелять в упор.

— Удача здесь ни при чем, брат, — ответил Марк раньше, чем успел одернуть себя.

— Ты знал? Почему же не предупредил, чтобы мы ждали предательской атаки?

Что на это мог ответить Марк? Никто, кроме Пелона, не знал о его снах, и Марк не собирался раскрывать свои секреты перед всей армией.

— Простая предусмотрительность, брат, только и всего. Тебе нужна помощь?

— Нет, вице-цезарь. Титаны и танки уже теснят врага назад. Хвала предусмотрительности, а?

— Да, что-то вроде того.

Усталый, но довольный победой, Марк плюхнулся на свою кровать. Часы показывали за полночь, в городе еще продолжались бои, но он уже мог оставить зачистку другим. Также он получил от Бранна сообщение, что штурм комплекса бункеров прошел успешно. Четыре тысячи солдат противника были убиты, несколько командиров предателей попали в плен. Среди вражеских лидеров был замечен одинокий легионер из Альфа-Легиона, который, несомненно, руководил обороной, но предатель покончил с собой раньше, чем его удалось захватить. Бранн высоко оценил действия Марка и его армии. К счастью, командор не стал ничего расспрашивать про своевременное пресечение Марком сдирижированной Альфа-Легионом атаки.

— Хотите раздеться, вице-цезарь?

Марк не заметил Пелона, который терпеливо ждал возвращения господина. Денщик стоял возле кровати, и Марк сел и скинул с плеч китель.

— Одну секунду, Пелон, — сказал он, когда слуга повернулся к шкафу.

— Да, господин?

— Эти твои письмена. Они все еще у тебя?

— Да, вице-цезарь, — Пелон сник. — Прошу меня простить. Вы хотите, чтобы я избавился от них?

— Нет, не сейчас, — тихо сказал Марк.

Он вспоминал события минувшего дня и думал, что ему нужно обрести надежду. Он больше не мог просто жить от битвы до битвы. Если не враг убьет его, то поглотит пустота внутри. Молниевое поле, варп-ракета и, что самое главное, вражеская контратака — все это бередило его мысли.

— Дай мне посмотреть.

Пелон сунул руку в карман и, выудив оттуда связку текстов, после секундной паузы вручил их своему хозяину. Потягивая пальцами мочку уха, вице-цезарь начал шепотом читать:

«Возлюби Императора, ибо Он есть спасение рода человеческого.

Повинуйся словам Его, ибо Он ведет нас к свету будущего.

Внемли мудрости Его, ибо Он защищает нас от зла.

Возноси молитвы Ему, ибо спасут они душу твою.

Почитай слуг Его, ибо они говорят Его голосом.

Трепещи пред величием Его, ибо все мы живем в Его бессмертной тени…»

Люций шагал под небом, разорванным штормами. Он умер под похожими небесами, в разрушенном храме далеко от этого мира, которому Шестнадцатый легион дал удручающе банальное название «Планета колдунов».

После апофеоза Фулгрима на Йидрисе среди Детей Императора произошел раскол: одни последовали за примархом, отвечая на зов Магистра войны, другие же захватили корабли легиона, чтобы вести войну самостоятельно.

Люция же еще с Йидриса не покидало мрачное настроение. Он умер, но не это его тяготило.

Он потерпел поражение.

Ворон по имени Никона Шарроукин сумел убить его, но не испытал удовольствия от невозможной победы. Это терзало Люция. Причиняло ему боль.

Люций не знал, что вернуло его к жизни: вмешательство какой-то высшей силы или безумные эксперименты Фабия, но не испытывал желания узнать. Он должен был доказать, в первую очередь самому себе, что он — великий мечник Люций, которому нет равных в искусстве фехтования.

Люций впервые услышал о Санахте от Хатхора Маата — легионера, который так сильно напоминал Люцию самого себя в прошлом, что его хотелось убить прямо на месте. Маат рассказал Люцию, что Санахт был последователем древних школ фехтования, воином непревзойденного мастерства, и даже самые одаренные провидцы из Корвидов не видели в будущем его поражения.

Люций не знал, кто такие Корвиды, но готов был поспорить, что они не учли его в своих видениях. И потому он бросил свой легион — если то никчемное сборище, которое Фулгрим оставил, еще можно было так назвать, — и отправился на поиски этого Санахта.

У мира, ставшего новым домом Алого Короля, была одна неизменная черта, нравящаяся Люцию: здесь ничто не было неизменным. Казалось, что он шел уже целую вечность, но цель не становилась ближе. Порой башня Санахта размерами походила на транспортный корабль и висела над стеклянной равниной, которая отражала небо — но не то, что наверху. А иногда она вырастала из гор вдали, превращаясь в сталагмит таких немыслимых размеров, что сама начинала походить на гору.

Но она всегда была перед глазами, дразня его, заставляя идти вперед.

Сейчас она выглядела как изящный каннелированный минарет из слоновой кости и перламутра с куполом, охваченным серебристым огнем. Она стояла посреди густого леса из деревьев, корчившихся и испускавших болезненное сияние. Живой огонь прыгал с ветки на ветку, радостно хихикал, как ребенок, а сам лес то рос, то отступал, перекрывая ему путь.

— Что, боишься меня? — прокричал Люций, и в ответ голубоватый огонь на вершине башни вспыхнул ярче.

Он обнажил меч с ярко-серебряным клинком, когда-то подаренный ему примархом. Меч был слишком благородным оружием для рубки леса, но выхода не было.

Люций ломал стеклянные деревья, с каждым взмахом раскалывая светящиеся стволы на куски. Он пробивал себе путь все глубже в сверкающий лес, а рассеченные ветви срастались за его спиной со звуком бьющихся окон, обращенным вспять. Мечущиеся всполохи недовольно завизжали, однако Люций не обратил на них внимания. Тогда они бросились на него, пытаясь обжечь, но Люций снял с пояса шипастый хлыст, позаимствованный у Калимоса, замахнулся, и они с воплями метнулись прочь, подальше от мучительных ударов.

К этому моменту лес раздвинулся, и башня Санахта оказалась прямо перед ним. Вблизи стали видны вены яркого, как ртуть, пламени, которые пронизывали башню, словно живое существо.

Перед башней, в дуэльном круге из разровненного песка, стоял воин в алых доспехах. На его поясе висели парные мечи: один с навершием в форме черной шакальей головы, другой — белой соколиной. Оба представляли собой хопеши с крюками на концах и причудливыми изгибами. Их вид вызвал у Люция радостное предвкушение.

Всегда интересно сразиться против нового меча.

— Я слышал, ты ищешь боя со мной, Люций, — произнес воин, чье лицо скрывал шлем с посеребренными гребнем и лицевой пластиной.

— Ты Санахт?

— Да, Санахт из Атанейцев.

— Значит, я ищу с тобой боя.

— Ты хочешь умереть?

Люций рассмеялся:

— Один раз я уже попробовал и повторять не собираюсь.

Санахт снял шлем, за которым обнаружились коротко подстриженные пепельно-русые волосы и молодое лицо — такое невинно-красивое, что Люцию немедленно захотелось его уничтожить.

— Твои эмоции говорят другое. Ты хочешь знать, почему ожил. Поэтому ты меня разыскал — чтобы сразиться с мечником столь же искусным, как Ворон. Таким, который наслаждается убийством.

— Говорят, ты хорош, — бросил Люций.

— Я лучший в своем легионе.

— Это еще ни о чем не говорит.

Люций повесил хлыст на пояс и вступил в дуэльный круг. Санахт поднял мечи: у одного оказался кристаллический клинок, охваченный ведьмовским огнем, другой был простым энергетическим оружием.

Люций повел плечами и взмахнул собственным мечом, разминая запястье. После Йидриса он несколько раз дрался с воинами своего легиона, но ни один бой не довел до убийства. Здесь же можно было не сдерживаться.

Он обошел Санахта по кругу, изучая его движения, оценивая досягаемость и работу ногами. Он видел силу, скорость, уверенность, граничившую с самонадеянностью. Даже забавно, как они были похожи.

— Можешь не сомневаться, я повергну те… — начал Санахт, но Люций атаковал, не дав воину Тысячи Сынов договорить.

Все его удары были отбиты с небрежной легкостью. Они отпрыгнули в разные стороны и опять начали кружить, оценивая друг друга и пытаясь спровоцировать очевидными выпадами и обманными движениями.

— У тебя талант, но я изучил все школы фехтования, существовавшие с времен, когда в Добрудже на Старой Земле высекли первые кремниевые мечи.

Они опять столкнулись со звоном клинков. Санахт был молниеносно быстр, его мечи двигались с идеальной согласованностью. Люций умел сражаться двумя мечами, но предпочитал сосредоточиваться на одном клинке, и теперь, когда мечи Санахта били и сверху, и снизу, ему приходилось прикладывать в два раза больше усилий, чтобы не подпустить их к себе.

— Твои мысли выдают тебя, — сказал Санахт, и Люций услышал в его голосе первый намек на веселье. — Ты страстно сражаешься, но я знаю, какой будет твоя следующая атака, еще до того, как ты ее проведешь.

— Ты всерьез пытаешься дать мне совет по технике?

Санахт уклонился от направленного в горло выпада.

— Я ученый в области боевых наук. Мой долг — собственным примером обучать других тому, что знаю сам.

— Спасибо, но мне твоя помощь не нужна.

— Как же ты ошибаешься.

Люций почувствовал жар гнева, но вместо того, чтобы взять его под контроль, он позволил чувству поглотить его. Разозленный мечник совершает ошибки, но сейчас ему нужна была эта злость. Он кинулся на противника, отбросив все мысли об обороне, нацелившись только на убийство. Он хотел разрубить на куски этого надменного нахала, выпотрошить его без пощады и изящества, предать его уродливой смерти.

Санахт отбивал атаки, молниеносно парируя и совершая ответные выпады, но Люций не давал ему передышки. Он оттеснил противника к краю дуэльного круга, наслаждаясь замешательством в его глазах.

Санахт, больше не способный различить эмоции Люция в трясине гнева, был вынужден прибегнуть к вызубренным им приемам древних мастеров.

Но они не могли ему помочь.

Люций подвел меч под окутанный энергией клинок, выбил его, оттолкнув руку в сторону, а затем пнул Санахта в пах и обрушил рукоять меча на лицо.

Санахт упал, откатился и выставил перед собой второй меч. Люций ударом отбросил его в сторону, а обратный взмах направил вниз, к горлу Санахта.

Однако серебряное лезвие остановилось в миллиметре от шеи, словно натолкнулось на камень. От столкновения по мечу прошла вибрация, отдавшаяся в руку. Второй рукой Люций ударил Санахта в челюсть.

— Колдовство? — сплюнул он. — Ты используешь для спасения своей жалкой шкуры колдовство?

— Он не использует… — раздалось позади Люция, — но я использую.

Люций развернулся, отводя меч от шеи Санахта.

На краю дуэльного круга стоял еще один воин в красной броне. За его плечами развевался плащ из тускло переливающихся темных перьев.

— А ты кто такой, чтобы спасать ему жизнь? — возмутился Люций.

— Я Азек Ариман, — ответил воин, — и Санахт мне скоро понадобится.

Я стою и жду, расслабленно держа в руке топор для поединков. Это не Дитя Кровопролития — то ревущее чудовище предназначено только для убийства. Схватка — не сангвис экстремис.

Оружие привязано к запястью цепью, в честь гладиаторов Деш'еа. Я видел их кости, бродил по месту их гибели. Я помог Ангрону обрушить возмездие на их убийц.

Мне никогда не доводилось встречаться с ними, однако их смерть поведала, чем мы становимся. Мы — рабы памяти о них.

— До третьей крови.

Как и я, Борок раздет по пояс. Его массивный мускулистый торс крест-накрест пересекают старые раны — шрамы поверх шрамов. Все они спереди, он ни разу не повернулся к врагу спиной. Он не трус.

— До первой.

Я вижу в его глазах разочарование, но он согласно кивает. Легион пролил довольно крови. Слишком многие умерли на аренах после преображения Ангрона, после его вознесения. По крайней мере таким словом это описал его брат Лоргар.

Как обычно, Ангрон изменился, и его сыновья сделали то же самое.

Стоящие кругом зрители шумят, они ревут, как животные. Им не терпится увидеть кровь. Этого требуют от всех нас Гвозди Мясника.

Они вдавливаются в мякоть мозга, перемалывая и терзая болевые рецепторы. Становится все хуже, они ощущаются даже в дремлющем состоянии, вкручиваются в мозг. Винты заворачиваются и Гвозди стучат.

Братские узы с товарищами из Пожирателей Миров не в силах вызвать у меня улыбки. Пища на вкус, словно пепел. Нет никакой радости кроме той, что обретается, когда убиваешь, вскрываешь артерии, рассекаешь плоть и забираешь черепа. Вот чего от меня хотят Гвозди.

На протяжении последних недель я сторонился братьев. Меня преследуют мрачные мысли. Я привык в одиночестве бродить по палубам «Завоевателя», бездумно шагая по коридорам, как будто после пройденных километров меня посетит некое внезапное озарение. Некое указание. Некая… надежда.

Я не намеревался приходить сюда этой ночью. Возможно, это Гвозди вели меня на арену. Но как только я услышал зовущий, словно пение сирены, звук сшибающихся клинков и оружия, врубающегося в плоть, то уже был не в силах свернуть прочь. Сегодня было невозможно устоять перед соблазном пусть даже секундного успокоения непрестанного трения в коре головного мозга.

Гвозди хотят, чтобы я снова сражался. Я не был здесь с тех пор, как посрамил Эреба. Трусость подлеца не дала мне совершить убийство, и Гвозди наказали меня за это.

Однако теперь я тут, и давление уже ослабло.

Борок занимает место напротив меня посреди круга. Он будет драться своим обычным оружием — парой длинных кривых клинков.

Мечи против топора. Такие бои никогда не затягиваются.

Я атакую. Это единственный известный мне путь. Моя скорость застает его врасплох, и схватка едва не заканчивается в первый же миг. Впрочем, он быстро приходит в себя. Мы оба пляшем под дудку Гвоздей, и это омерзительная мелодия. Мало кто в легионе теперь сражается изящно.

Я блокирую клинок, несущийся к моему горлу, и вынужден качнуться в сторону от его близнеца, который движется понизу, чтобы выпотрошить меня. Я отбрасываю Борока пинком, впечатав ногу точно ему в солнечное сплетение. Он отшатывается. Я жду его, крутя запястьем и вращая топор для поединков, перехватывая оружие.

Он рычит и бросается на меня. Я встречаю его лицом к лицу.

Борок — один из Поглотителей, телохранителей Ангрона. Разумеется, раньше примарх никогда не нуждался в телохранителях. А теперь он скован и заперт под палубой, и сама идея, будто ему нужна защита, смехотворна. Поглотители — немногим более, чем его тюремщики. Постыдная служба для тех, кто должен был быть элитой легиона.

Блок, взмах, шаг в сторону, выпад.

Это не по-настоящему. Схватки — только чтобы отвлечься и ослабить боль, пока мы снова не вступим в подлинный бой, и можно будет дать легиону свободу.

Мысль выпустить Ангрона из его темницы не из приятных. А что насчет нас? Его сыновей? Обречены ли мы на такую же участь? Покинут ли нас последние остатки человечности, станем ли мы просто скованными безумцами?

Гвозди чувствуют, что моя агрессия угасает, и наказывают меня. Они вонзаются в мозг, ослепляя белой вспышкой боли. Я отвлекаюсь, и Борок практически достает меня. Я избегаю размашистого удара его клинков всего лишь на волосок.

Я вижу, что он разочарован. Ему хотелось испытать себя в бою с воином, который одолел Темного Апостола, но то было другое дело. То было реально, а это просто фарс.

Один из его клинков скрежещет по рукояти топора, едва не задевая мои костяшки. Это была бы первая кровь, хотя подобный итог рассмешил бы Аргела Тала.

Возможно, именно воспоминание о старом друге отчасти дает толчок тому, что происходит затем.

От удара тыльной стороной ладони я оступаюсь и падаю на пол.

Что-то капает на мою руку. Кровь… Он меня задел, а я даже не почувствовал? Нет.

Мы оба поднимаем глаза вверх, забыв о схватке.

Потолок кровоточит.

На меня падает вторая капля, потом еще одна. По стенам текут ручейки.

А затем я слышу рев Ангрона.

Примарх бушевал неделями, но теперь все по-другому. От этого звука толпа умолкает.

Он изливается через решетку палубы, расходясь по стали. От него стены содрогаются и стонут. Он с треском исходит из отключенных раструбов вокса. Его одного достаточно, чтобы исказить саму реальность. Мое сердце начинает грохотать в унисон с ударами в голове. Оно сливается с издаваемым Ангроном шумом, который нарастает и близится к крещендо. Мои пальцы сжимаются на рукояти топора, и с губ срывается рычание. Грохот поглощает все.

Я знаю, что грядет, но не в силах предотвратить это. Все происходит быстрее, чем когда-либо раньше. Я едва успеваю сделать вдох.

На меня как будто обрушивается приливная волна, и через миг я тону. Я вскакиваю на ноги, держа топор обеими руками, и все окрашивается красным.

Первое, что я ощущаю, — смрад крови и сырого мяса. Второе — рев. Не Ангрона, примарх-демон умолк, а столь же оглушительный рев толпы.

Зрение медленно возвращается ко мне, красная пелена поднимается, открывая последствия бойни. Мои руки по локоть покрыты кровью. Она капает с топора. Кровь и у меня во рту, спекается на губах и подбородке. Это не моя кровь.

Я смотрю на учиненное мной побоище. Борока больше нет. На его месте останки, дело рук психопата. Толпа одобрительно ревет. Это тошнотворно.

Мне хочется уйти отсюда, прочь от криков и могильного зловония.

Вперед выходит фигура. Мои глаза расфокусированы, но пальцы подергиваются от желания погрузить топор в расплывающееся лицо.

— Борок был одним из Поглотителей, Кхарн. Теперь его место по праву твое.

Это вызывает у меня смех. Он прорывается кровавым кашлем, брызгами слюны и сгустков запекшейся крови.

Я бросаю топор, и оружие падает с глухим лязгом. Обтираю руки, кровь отстает и капает с кончиков пальцев.

Я озираюсь, будто человек, который пробудился от глубокого сна. На меня обрушиваются ярость толпы, их злоба и жажда крови. Это мои названые боевые братья. Мой легион.

Мы больше не идем Багряным Путем, теперь я это ясно вижу. Это совсем иная стезя, в куда большей степени обрекающая на проклятие.

Я считал подобное суеверной чушью, всего лишь религиозными тирадами Семнадцатого легиона. Это не так. Увы, не так.

Мы ступаем по Восьмеричному Пути, и дороги назад нет.

Глубоко вздохнув, чтобы умерить напряжение, сжимавшее грудь, Захариил вгляделся во тьму прохода. Усилием воли он отогнал воспоминания о своем последнем визите в это место — подземелье под аркологией Северной чащи — и о тех ужасных вещах, свидетелем которым он стал. Что-то заставляло его мешкать у входа, но он не знал точно, что именно: то ли пустота, царившая в этом неказистом новом поселении, то ли отзвук какого-то более глубокого, нематериального ощущения. Он обернулся к спутнику и жестом указал на скалы вокруг них, обработанные буровыми инструментами и лазерными кирками:

— Раскопки совсем недавние.

Как и Захариил, другой космодесантник был без доспеха, предпочтя броне тяжелые одеяния Ордена. На них не было знаков, указывавших на его звание или чин: воин-загадка, лорд Сайфер, хранитель тайных традиций.

— Падальщики, — он пожал плечами.

— Спустя столько лет? И зачем им бежать от нас? Невиновные не убегают.

Сайфер обернулся. Захариил отметил — уже не в первый раз, — что спутник его колеблется.

— Орден вычистил это место, и вполне естественно, что жители решили, будто нарушают закон, возвращаясь сюда. Здесь не осталось ничего важного.

Захариил не мог с этим согласиться:

— Думаю, более детальный осмотр не повредит. Ведь вы сами хотели посетить Северную чащу. Я же здесь лишь как одна из… заинтересованных сторон.

Именно по приказу Лютера Захариил превратился в спутника Сайфера в его таинственных перемещениях, хотя самому Сайферу поначалу это пришлось не по душе. Эта миссия стала для них просто первым поводом совершить совместное путешествие.

— Я не хочу возвращаться к гроссмейстеру без полного отчета, — добавил Захариил.

— О чем здесь отчитываться? — Сайфер махнул рукой в сторону заброшенного поселения позади них. — Какие-то бродяги обосновались здесь в трущобах, и больше ничего.

— Мы осмотрели только поверхность, но нужно заглянуть глубже — пусть лишь для того, чтобы убедиться, что в этих прогнивших туннелях не зреет новое восстание.

Лорд Сайфер казался обеспокоенным:

— Мастер Лютер, случаем, не рассказал, что именно привлекло его внимание к этому району?

Врать Захариилу не пришлось:

— Вкратце. Количество новых рекрутов практически исчерпало ресурсы Альдурука, и он подумывает основать здесь новую крепость.

— Странный выбор, учитывая историю этого места.

— Не соглашусь. Выбор вполне очевиден: так Орден покажет, что вновь контролирует эти территории.

Они спустились по туннелям, стены которых, ранее блестевшие металлом, теперь покрылись пятнами коррозии. В воздухе висел едкий запах, источник которого был неясен.

Захариил остановился на мгновение и прижал руку к виску: он чувствовал, что дальше, в глубине, что-то шевелится, что-то, чего он не ощущал уже очень давно, и все же очень знакомое.

Спустя несколько секунд он вновь нырнул в темноту, разгоняя ее светом наплечных фонарей.

Пройдя по туннелю еще некоторое расстояние, они обнаружили новые признаки недавних раскопок и строительных работ, в результате которых завалы были расчищены, а слабые места укреплены. Чем глубже они уходили, тем горячее становился воздух, пока жара не стала удушливой — а вместе с ней усиливалась и вонь. Однако источника запаха видно не было, и ни в одном из коридоров или залов, которые они миновали, не было следов заражения. Лорд Сайфер никак не прокомментировал этот факт, хотя часто косился в сторону Захариила.

С жарой и вонью пришло и гнетущее чувство. Захариилу упорно казалось, что каждый шаг приближает их к чудовищной участи, и чем глубже они спускались, тем сильнее становилось это ощущение, хотя Сайфер, судя по всему, его не разделял.

Или же, как нашептывал Захариилу внутренний голос, тот знал, что так будет?

— Подождите!

Тревожный оклик спутника заставил Сайфера остановиться, и рука его потянулась к болт-пистолету на поясе. Мгновение спустя по туннелю пронесся длинный тихий вздох: каждые несколько секунд издалека до них доносилось, тревожа зловонный воздух, чье-то горячее дыхание.

— Чувствуешь? — прошептал Сайфер.

Сверхъестественный ужас медленно охватывал Захариила, холодом поднимаясь по спине. В зрачках его сверкнули искры психической энергии: он направил свое сознание вперед, выставив руку перед собой, словно ощупывал невидимую стену.

Сайфер обнажил оружие.

Лучше было не упоминать того, что случилось раньше, и потому библиарий соврал:

— Всего лишь остаточный след, ничего больше. Вы… Кажется, вам не по себе. В чем дело?

Лорд Сайфер дрожал, не в силах справиться с собой, и оглядывался по сторонам в ожидании погибели, подстерегавшей его.

— Я… я не могу идти дальше. Я должен…

Он начал медленно отступать назад по коридору.

— Нам нужно вернуться. Ошибкой было приходить сюда.

— Призраки прошлого, — глубоко вздохнув, Захариил попытался успокоить не только спутника, но и себя самого. Ему еще не доводилось видеть, чтобы кто-то из легионеров вел себя таким образом, но Сайфер, в отличие от него, не сталкивался с кошмарами, обитавшими глубоко под Северной чащей.

Библиарий постарался придать своему голосу уверенности, которой не чувствовал:

— Здесь нечего бояться, кроме воспоминаний.

Содрогаясь, Сайфер продолжал отступать, пока его шаги не стихли. Захариил не последовал за ним, захваченный воспоминаниями о прожорливых червях — и о чем-то страшном, противоестественном. И все же он двинулся дальше, ведь его направил сюда Лютер, да и лорд Сайфер чувствовал притяжение этого места.

И без псайкерского таланта чувство неправильности, исходившее от туннелей впереди, было вполне ощутимо.

Здесь было нечто знакомое: некий голос, некое присутствие, с которым Захариил уже сталкивался. Скверна, пропитавшая коридор, не казалась враждебной — таковой ее счел лишь лорд Сайфер; нет, скорее, в ней чувствовалось приглашение.

Но почему сейчас? Возможно, поселенцы откопали что-то, что уцелело в ходе зачистки? Вряд ли бы они задержались здесь, если бы этот ужасный вездесущий запах был в этом месте изначально. Действительно ли они бросили свои дома в такой спешке только из-за прибытия двух космодесантников? И почему лорд Сайфер отправился сюда?

Слишком много вопросов, на которые ответов нет. Сайфер. Он должен был знать, что здесь происходит; возможно, его предупредили, что Захариил за ним следит, и потому он заманил библиария сюда.

Сверхчеловечески острый слух Захариила уловил резкий отзвук заработавших двигателей их челнока; он перешел на бег, направляясь обратно, на поверхность.

Что-то приближалось. Теперь он ясно это чувствовал, словно кто-то зловонно дышал ему в спину. Нужно сказать остальным, нужно предупредить их.

Уроборос вернулся.

Ее выбрал Император.

И следом за этим выбором на ее род ливнем хлынули гордость и почет — эти самые невещественные из всех валют. Дальние родственники — сотни и сотни их, связанные паутиной законных и незаконных связей и рождений, — поздравляли, предостерегали или просто молча кипели от зависти.

Другие реагировали непосредственнее. Она скопила небольшое состояние из подарков, взяток и услуг, прочла около сотни формальных предложений руки и сердца и пережила три покушения на убийство.

Все это было неважно: ее выбрал Император.

Конечно, он не прибывал лично. Его решение пришло в виде свитка, запечатанного Печатью Малкадора. Сенешаль Империума, записав приказ Императора, с терпеливой поспешностью отослал его на территорию дома Андраста. Ей не надо было читать свиток, чтобы узнать выбор Императора. Ничто другое не привело бы целую фалангу золотых кустодийских гвардейцев в шпили дворцов квартала Навигаторов.

Ее отец еще не успел раскрыть свиток в присутствии собравшихся придворных, как весть уже разошлась по шпилям лесным пожаром. Отец, обращаясь к генерал-капитану Легио Кустодес, произнес два слова. Те единственные два слова, которые от него ожидались, самые важные два слова, сказанные им за многие десятилетия долгой жизни:

— Она согласна.

Линкор типа «Глориана», один из двадцати построенных. Она согласилась, ибо для отказа не существовало ни возможности, ни прецедента. Для этого была она рождена, для этого ее взрастили.

Последующие дни завертелись водоворотом жесткой хватки приготовлений, вихрем чужих усилий. Не прошло и недели, как она, заботливо и назойливо лелеемая небольшой армией рабынь и служанок, взяла курс на Марс. В небесах Красной планеты ждал корабль, затмевающий все соседние, скрытые в его тени, нетерпеливо выжидающий последние дни в пустотном доке.

Его нетерпение она ощутила, еще не ступив даже на его ангарную палубу.

— «Алмазная Решимость», — сказала она вслух.

Флагман Псов Войны. Ее первый корабль, ее новый дом.

Это было вечность тому назад. Сейчас они стали Пожирателями Миров, а кораблем ее был «Завоеватель».

Этот бунт ее смутил. Она была не солдатом, а корабельщиком. Взгляд ее был устремлен поверх забот смертных о войнах и территориях. Война во имя Императора ничем не отличается от войны ради Магистра войны.

Ее рабыни и служанки приносили вести от команды «Завоевателя», сообщая о конфликтах измены и верности. Одни говорили, что честолюбие Хоруса подтолкнуло его объявить войну самой Терре. Другие сообщали слухи о трагической гибели Императора, превознося Хоруса за то, что с боем прокладывает себе путь сквозь рассыпающийся Империум обратно к Миру Трона, где положит конец гражданской войне и станет править вместо отца.

Она не знала, кому верить. Сперва не знала. Но шли недели, месяцы, слухи превращались в доклады, доклады — в факты. Она все еще не знала, как ей действовать, да и действовать ли вообще.

Но снова, снова и снова возвращалась несмолкающая истина: ее выбрал Император.

Не Магистр войны. Не лорд Ангрон. Не лорд Аврелиан, с которым они сейчас летели. Они ее использовали, выражали ей уважение, когда вообще отмечали ее присутствие, но не они выбрали ее. Они взбунтовались против Того, Кто создал Империум. Они объявили войну Тому, Кто поднял ее род к блеску роскоши и позволил кланам-семьям Навигаторов бороздить черные межзвездные бездны.

И они летят на Терру, чтобы убить Его — Того, Кто ее выбрал.

Имматериум был океаном жгучего, кричащего света. В безумии мигрени вскипали лица, лица из прошлого, и они смеялись и рыдали, ярились, орали, таяли вдали. Взгляд сквозь корпус показывал тень скользящего рядом «Трисвятого» — массивного, серого набухающего жизнью, качающегося, прорывающегося сквозь бурные течения. Волны эфира бились об огромный линкор Лоргара, и корабль наверняка стонал, раскачиваясь, как стонал и раскачивался «Завоеватель». Для всякого попавшего в шторм корабля лучший способ спастись — это плыть сквозь вздымающиеся волны, биться с ними, призвав себе в союзники надежду, умение и веру в освященное железо. Но «Завоевателю» эта битва давалась с трудом, в отличие от «Трисвятого». Первый переваливался, тяжело встречая удары прилива, второй же, как дерзкий клинок, прорезал океан эфира.

Из-за обшивки корабля давила на нее чернота — такая чернота, что ничьи глаза не в силах проникнуть сквозь нее: не просто отсутствие маяков, но гибель их. Любой навигатор интуитивно знает то, чего не в силах постичь опытом никто другой: глубочайшие приливы варпа пожирают свет. Сюда освещение приходит умирать.

Ее маяком был свет Императора. Потускневший, будто ослабленный страданием, но единственный свет, по которому можно держать курс. Она шла на свет Астрономикана, освещавшего ей самые темные углы нереальности, скрытой за реальностью.

Недавно в ее каюту приходила капитан Саррин — поговорить про суровеющие приливы варпа. Ей нравилась капитан, называющая ее «мой Навигатор», как и положено, а не «госпожа Ниша Андраста», как ее подобострастные рабыни.

Разговор был недолгим, потому что у Ниши не было для капитана ответов. Варп становился суровее, свет Императора тускнел, а почему происходило одно или другое, она не знала. Знала лишь, что это так.

После этого к ней пришел лорд Лоргар Аврелиан. «Завоеватель» движется медленно, сказал он ей. Мы задерживаем всю эскадру, сказал он. Она принесла ему извинения, и он улыбнулся лучезарно, как его царственный отец.

Не в чем виниться, сказал он обещающим тоном. Просто есть вещи, которым учишься не сразу, вот и все.

Потом он заговорил о других путях через варп. О других маяках, указывающих иную дорогу. «Трисвятый», сказал он, не на Астрономикан ориентируется — его ведет пение далеких богов. Слышит ли она их? А если постараться и прислушаться?

Он говорил тихим, ласковым голосом учителя, но в глубине его добрых глаз она видела смерть.

— Вы слышите песнь богов, навигатор Андраста?

— Да, — ответила она Несущему Слово.

Лорд Аврелиан оставил ее в покое, но «Завоеватель» все так же боролся с приливами. Ее лжи предстояло прожить недолго.

В своей роскошной каюте в самом сердце «Завоевателя» она взяла кружевными перчатками изукрашенный лазпистолет, скрыла в ладонях от чужих глаз. Чистейшие ногти каждый вечер и каждое утро обрабатывались щеточками. Рабыни вообще содержали ее в идеальной чистоте — она не знала, то ли ради предотвращения инфекции, то ли придерживаясь впечатанных в мозг стандартов.

Царственные одежды прилипали к коже от честного пота космоплавателя. Трон интерпретировал ее безмолвные импульсы и мельчайшие движения мышц, заставляя корабль повиноваться.

По своему каналу связи с меняющейся, мутирующей машиной-духом «Завоевателя» она ощущала гнев создания, скованного в самой глубине тьмы корабля. Когда-то это существо было примархом, ныне же его бытие превращало священный металл в образ ярости Ангрона. Что толку от поля Геллера, если варп уже живет в самых костях «Завоевателя»?

Она смотрела третьим глазом, как «Трисвятый» снова вырывается вперед, уже на бесконечном от нее расстоянии. «Завоеватель» стонал, замедляя ход, с трудом продвигаясь в кильватере огромного корабля.

Когда ее выбрал Император — а не эти чудовища и люди, сейчас летящие его убивать, — она верила, что за возможность увидеть звезды и миры, до того человечеству неведомые, готова заплатить любую цену. Время показало ложность этой веры. Она не готова была предавать выбравшего ее.

Украденный пистолет взлетел к виску. Визжа и рыдая, бросились к ней служанки.

— За Императора! — сказала она им.

Навигатор Ниша Андраста нажала на спусковой крючок — и «Завоеватель» вырвался из варпа водопадом вопящего в смертной муке металла.

Веток Раан замечает цель в поле зрения и аккуратно наводит перекрестье прицела на ее спину. В бок дует сильный ветер, пахнущий радиоактивным распадом, и он делает поправку, чтобы это компенсировать, а корректировщик шепотом считывает показатели медного измерительного прибора:

— Восемнадцать миллиметров влево, три миллиметра вверх.

Раан к нему не прислушивается, он не кивает и даже не удосуживается моргнуть. Это может испортить выстрел, а он знает: у него есть шанс только на один. Промахнется — и им придется удирать. Он сомневается, что это им удастся. Они со Скарбеком погибнут — или, что еще хуже, останутся тут на корм Освободившимся.

Цель — один из них. Генетически усовершенствованная машина убийства, настроенная на мщение. С тех пор как этот мир запылал в лучах собственного солнца, они жаждали крови. Гудящий ранец, закрепленный на броне цели, окружен колеблющимся маревом перегретого воздуха. Несмотря на защитный костюм, Раан чувствует — как если бы тот был совсем близко, он даже почти что улавливает вкус.

На несколько секунд его зрение затуманивается вихрем радиоактивной пыли, палец, поглаживающий курок винтовки, взмок под перчаткой. Кислородная маска, закрывающая лицо и шею, щиплет кожу.

Раан задерживает дыхание. Цель скорчилась и практически не шевелится, словно терпеливо откапывает что-то из грязи. Взгляд снайпера — это туннель, ограничивающий обзор, и он сузится, едва настанет момент…

Предрассветное небо озаряет кобальтовая вспышка, и скорчившаяся фигура едва заметно меняет положение.

— Сейчас, — шипит в воке Скарбек.

Раан жмет на спусковой крючок.

Винтовка издает глухой кашляющий звук, и, словно молния на солнце, крупнокалиберная гильза вылетает в горячий наэлектризованный воздух. Все происходит словно в замедленной съемке. Ему кажется, что он может разглядеть, как пуля вращается, и частицы воздуха смещаются, пропуская ее — слабую незатухающую искру, а потом она врезается в металл и входит…

Но крови нет.

Должна же быть кровь, какая бы там ни была броня, — знак, что выстрел оказался смертельным.

Он поворачивается, рот открывается в беззвучном крике, слово замирает, словно это все просто съемка, и лента прервалась.

— Нет крови, — пытается крикнуть он. — Нет…

Холодный шар боли взрывается в спине Раана. Потом горло Скарбека разверзается, словно прорыв в водопроводной трубе, и алое заливает его защитный костюм, проникая насквозь.

Обзор его более не ограничен прицелом винтовки, но все равно сужается — и темнеет. Раан видит, что цель все еще согбенна и безжизненна — как и когда они ее только что заметили.

Теперь кровь есть. Много крови, но — принадлежащей им.

Темнота накатывает — среди опаленного радиацией дня, и Веток Раан понимает — слишком поздно, — что их обманули.

Эонид Тиэль хватает трупы за лодыжки и тянет. Он уже подобрал ружья и ослабил ремни, чтобы те налезли на его более широкое и закованное в более мощную броню тело. Черная работа не радует его, но это необходимо сделать. Спрятать тела, похоронить их в выбеленной солнцем пустыне.

Он выбирает подходящее место и начинает копать. Руки в латных перчатках на удивление хорошо заменяют лопаты. Похорони убитых достаточно глубоко — и даже Освободившиеся не смогут их обнаружить по запаху. Тиэль подозревает, что радиация затрудняет их — и его — восприятие. Ауспик, сканер, даже экран внутри его закрытого шлема совершенно ненадежны в выжженной атмосфере Калта.

Могилы вырыты и снова зарыты, и на его левой линзе мелькает хроно-предупреждение. Оно короткое и смазано помехами, но это единственное, что все еще работает и снабжает его полезной информацией. Уровень радиации зашкаливает. Очередная солнечная вспышка пылает на горизонте. До полного выгорания восемь минут и восемнадцать секунд — нет, уже меньше.

— Благодарю за помощь, брат Аканис, — говорит он далекому трупу в голубой броне, — но мне уже пора.

Того нет необходимости хоронить — Освободившиеся уже много дней как превратили Аканиса в пустую оболочку. Остались только броня и кости. Когда-то Тиэля могли упрекнуть за такое неуважение, за то, что он использовал боевого брата как приманку, но Тиэлю уже знакомо порицание. Он все еще с гордостью носит красный цвет на боевом шлеме, хотя этот знак уже давно поменял смысл. Если бы Тиэль не бросил вызов старшим по званию, Марий Гейдж и, возможно, даже лорд Жиллиман были бы мертвы. А так они живы — и покинули Калт.

Тиэль поначалу думал, что это касается и его, но все же вернулся. Очередное нарушение субординации с его стороны.

Не то чтобы Эонид Тиэль не способен на уважительное отношение, просто он быстрее, чем его братья, понял: правила ведения войны изменились. Старая тактика, изложенная в «Кодексе» его примарха, не всегда отличалась практичностью. Практичность Тиэль носит на своей броне — это керамитовая, не раз побывавшая в боях летопись построений и стратагем, которые он использовал в ходе этой в высшей степени необычной подземной войны.

Еще один кусок кабеля отмечает его продвижение. Тиэль выцарапывает на броне коротким стилусом координаты, глубину, время, затем бежит, пригнувшись, прочь от мертвого Аканиса.

Добравшись до раскопа, он снимает с пояса сейсмопосох, глубоко погружает его и активирует регистратор подземных толчков. Это занимает несколько секунд. Отслеживая отсчет линзой левой сетчатки, он понимает, что осталось немного.

— Ну, давай же, давай…

Уровень радиации быстро растет, грозная алая заря уже пылает на горизонте — мерцающая линия огня. Тиэль чувствует, как повышается температура, даже выключив сигналы тревоги внутри шлема, чтобы броня перестала жалобно гудеть.

— Не сейчас.

Если он найдет разрыв кабеля, то придется возвращаться. Сейчас он копать точно не сможет — засада отняла слишком много времени. Именно эта стратагема записана на его левом наплечнике. Он уже не впервые применяет ее — и явно не в последний раз.

Сейсмопосох дает отрицательный ответ.

— Да что ж такое.

Тиэль глубже ввинчивает посох и наращивает пульсацию сигнала, зная, что радиация и несколько метрических тонн земли, камня и железа заглушат любой слабый ответ.

Посох снова сигналит.

— Нет ответа… проклятье!

На поверхности Калта бурлит настоящая волна огня — некогда сияющая граница империи Ультрамара обращена в бескрайнюю пустыню. Город Нумин — пустая оболочка, населенная трупами и хищными тенями. Низин Дера Карен больше нет, их леса обратились в пепел. Наверху пылает Веридия, утратившая прежнюю красоту. Она была первой — жемчужина, обращенная в горячий уголь адского возмездия.

Эонид Тиэль был отмечен знаком осуждения, но теперь, похоже, Веридия желает снова отметить его. Она обрекла его на смерть, и краской ей служит солнечная вспышка, которая сожжет красное и голубое, так что броня его станет черной.

Тиэль бросает посох и большую часть снаряжения — и бежит.

Суженные налитые кровью глаза наблюдают за бегством Ультрамарина. Приборы, компенсирующие засветку, выкручены до отказа, но виден лишь окруженный ореолом силуэт воина, позади которого ярко пылает адское солнце. Пусть и не так ярко, чтобы глаза не могли различить, как он присаживается на корточки и активирует панель, спрятанную в грязи. Несколько секунд спустя в пустыне разверзается трещина, и песчаная волна прокатывается и исчезает в расширяющейся черной щели.

Ультрамарин не знает, что за ним ведется наблюдение; он спешит в темноту скрытого убежища, с брони его поднимаются серые струйки дыма.

Курта Седд отключает считывание визуальных данных и втягивает перископ обратно в пещеру, где он и его отряды пребывают в ожидании. Его силовой доспех скрипит на повороте — и он замечает перед собой семерых воинов-культистов. Даже в тусклом свете фосфорных ламп знаки, вырезанные на их голых предплечьях, мерцают и змеятся.

Не Освободившиеся — еще не они. Но скоро станут ими. Таков обет.

— Ну? — спрашивает один из культистов, и в старом помятом воксе его голос кажется хриплым.

Лоргар оставил этих людей умирать на Калте — верных слуг Слова, последовавших за лживым демагогом.

Седд сипит, в его голосе легко различить улыбку:

— Кровь Эреба, он наш.

Потрескивание керамита, остывающего в воздухе подземелья, нарушает тишину подземного мира, что существует теперь под поверхностью Калта. Он едва уцелел. Надписи на броне Тиэля оказались ниже красной линии, и его уровень радиации пугающе близок к допустимому максимуму.

Миновав ворота, он продолжал бежать. Вниз, в чрево земли, туда, где его ждет новый бесконечно уродливый мир. Таков теперь Калт — пещерные города, ничем не лучше могил.

Внизу туннеля Тиэль переходит на шаг и наконец останавливается. Он падает на одно колено, пытаясь отдышаться. Уже пострадавший в битве на борту «Чести Макрагга» почти два года назад, он вздрагивает при мысли об ущербе, причиненном его броне солнечной вспышкой, и представляет себе многочисленные крошечные трещины, уменьшающие ее надежность.

— Каждый раз, покидая комплекс, вы рискуете нашей тайной и безопасностью, — доносится из темноты строгий голос, прерывая размышления Тиэля.

Тиэль устало тянется к печатям, крепящим шлем к латному воротнику, отстегивает их и поднимает шлем, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Он молод, но лицо его очерчено жесткими линиями — их сделала такими война. Пот стекает по лбу и вискам, отчего поблескивают короткие светлые волосы. Глаза у него голубые, как яркие сапфиры, и они сразу же замечают в темноте того, кто говорил.

— И с каждой секундой изоляции мы все более рискуем быть уничтоженными. Вы так внимательно следите за моими перемещениями, капитан Вульций?

Из тени на свет единственной висячей фосфорной лампы выходит Ультрамарин. Он в позолоченной броне, на сгибе правой руки — увенчанный лаврами шлем, на левом бедре — меч в ножнах. Сияют три платиновые заклепки, вделанные в лоб, подобный гранитной скале. Темные волосы Вульция коротко острижены, он в полном доспехе. Вооружение капитана безупречно, но, несмотря на все усилия механика, несет на себе следы битв, в которых он сражался. С генератора свисает короткий алый плащ, доходящий до колен.

Глаза капитана Вульция изумрудно-зеленого цвета, холодные и безжалостные, как море.

— А разве в этом есть необходимость, сержант?

— Практическая — чем дальше мы продвинемся без подкрепления, тем больше шанс, что нас одолеют. Коммуникационный кабель — наша единственная возможность подать сигнал флоту. Его перерезали, и наш командный пункт оказался сам по себе. Не могу не задуматься, в чем причина повреждения, сэр.

— Это не ваша забота.

— Это моя единственная забота, сэр. И, полагаю, ваша тоже.

— В присутствии лорда Жиллимана вы тоже позволяли себе подобную дерзость? — презрительно фыркает Вульций. Тиэль понимает, что вопрос его — чисто риторический. — Теперь ясно, почему вы все еще носите старую метку. Она всегда была для вас почетным знаком, разве нет? Гордец, не умеющий подчиняться.

— О нет, сэр. Это необычная война, и она требует необычной тактики.

— И вы, надо полагать, рассчитываете ее выиграть?

— Могу я говорить откровенно, сэр? — выдыхает Тиэль.

Вульций склоняет голову набок, словно не веря.

— Разве вы уже не делаете это, сержант?

— Нет, сэр. Я не имею в виду победу. На Калте выиграть невозможно. У него нет стратегического значения — разве что в целях пропаганды. Калт уже потерян.

Теперь Вульций хмурится, его терпение исчерпано.

— Возможно, вам следовало остаться на Макрагге.

— Возможно, сэр. Думал, здесь от меня будет больше толку.

— Вы ошибались, сержант.

Вульций поворачивается спиной, выходит из освещенного лампой круга и снова исчезает в тени.

Тиэль кивает.

— Видимо, да.

— Пройдите очистку от радиации, и через час я приду провести инструктаж.

— Постараюсь не опаздывать, сэр.

Вульций делает паузу, возможно, чтобы придумать, в чем еще укорить подчиненного, — но решает не делать этого.

— Да уж, постарайтесь. — Он выжидает, наполовину поглощенный темнотой. — Я думал, лорд Жиллиман послал вас сюда в наказание за неповиновение его воле, но сейчас вижу, что ошибался.

— Почему же, сэр?

— Потому, что ощущение такое, будто это меня наказали.

Вульций уходит, его шаги эхом раздаются в помещении — и Тиэль остается в темноте.

Сидя на скамье в послеочистной камере, Тиэль сквозь грязное бронированное стекло смотрит, как два сервитора чистят его доспех. Очистка от радиации — процесс долгий и болезненный, но необходимый. С тех самых пор, как враг атаковал солнце Калта, любой выход на поверхность несет с собой риск заражения радиацией. Даже Легионес Астартес подвержены ему, хоть и могут выдерживать более долгое и сильное воздействие, чем обычные люди.

Последней вылазки Тиэля хватило бы, чтобы несколько раз убить обычного человека. А он будет жить и преодолеет воздействие калтской радиации.

Одетый лишь в сетчатый поддоспешник и белую майку для тренировок, он все равно возвышается над солдатом, что стоит рядом. При взгляде на форменную куртку солдата становится понятно, что зовут его Рауд и что он из старого нуминского полка. Разумеется, полка этого уже не существует — ни единого батальона. Выжившие бойцы старой армии Калта были собраны в партизанские отряды, при поддержке легионеров Тринадцатого — где возможно.

— И долго еще, рядовой? — спрашивает Тиэль.

Рауд оборачивается, он несколько озадачен. Тиэль показывает на сервитора за грязным стеклом:

— В смысле, доспех еще долго будут чистить?

Он знает ответ, но тишина подземелий вселяет в него тревогу, и мысли его блуждают.

Рядовой смотрит на хронометр. Он в облегченном защитном костюме, в гамашах и сапогах, но куртка расстегнута, и под ней видны старые армейские знаки отличия. На шее у него болтается маска с респиратором. На плечах складками лежит капюшон.

— Через минуту, сержант. Сервиторы уже заканчивают.

Тиэль кивает, словно услышал что-то новое.

— Скажи, рядовой… тебе велено за мной присматривать?

Рауд на миг замирает в изумлении.

— Я… э-э… Нет, сержант. Капитан Вульций просил, чтобы я покараулил, чтобы вы не ушли, пока он не вернется.

Тиэль поднимается на ноги — простое движение, но теперь он грозно нависает над солдатом.

— Значит, ты все-таки за мной присматриваешь.

— Сержант, я лишь…

Тиэль смеется и отмахивается рукой:

— Да успокойся, рядовой. Я просто шучу — чтобы не так тоскливо было тут обоим торчать.

Рядовой Рауд успокаивается. Он пытается улыбнуться, но его выдают испуганные глаза. Прежде чем он успевает ответить, звучит сигнал, и лампа над входом в очистную камеру пульсирует светом. Несколько секунд спустя пневматический механизм шипит, дверь открывается, и появляется сервитор с начищенной латной пластиной. Тиэль рад, что с нее не исчезли оставленные им знаки.

Рауд тоже их видит.

— Что это?

Он щурится, приглядываясь — пытается понять их смысл и не может.

— В легионе их называли практиками. Я использую их для записи всех тактик, стратагем и приемов, которые использовал на Калте со времен своего назначения.

— В вашем костюме для этого есть внутренние системы?

Тиэль улыбается, забирая у сервитора наплечник.

— Они уже переполнены. Я был сильно занят. Вот, помоги мне надеть это.

Рауд повинуется. Где-то в туннеле глухо отзываются звуки битвы.

С помощью рядового Рауда Тиэль облачается в доспех примерно за три минуты. Еще три минуты — и он на полпути по туннелю, спешит в командный пункт, где надеется застать капитана Вульция.

В фосфоресцирующем полумраке раздаются три громких удара, громче прежнего. Тиэль замедляет бег и переходит на легкую трусцу, броня глухо позвякивает.

Его догоняет запыхавшийся Рауд.

— Что это было?

— Стреляли из болтеров.

Лицо Рауда, резко высвеченное жужжащей лампой на потолке, бледнеет до белизны.

— Это легионерское оружие.

— Да.

Рауд проверяет свой лазерный карабин и снимает предохранитель движением большого пальца.

Тиэль вынул болтер-пистолет из боковой кобуры. В другой руке у него короткий меч.

За стрельбой следуют крики. Он знает некоторые голоса. Один принадлежит капитану Вульцию, выкрикивающему приказы. Другие — более резкие и гортанные. Он знает этот язык, пусть и толком не умеет изъясняться на нем.

Колхидский.

Несущие Слово.

Тиэль крепче сжимает пистолет и рукоять меча. Он хочет выхватить электромагнитный двуручный меч, висящий в ножнах сбоку генератора у него на спине, но еще не знает, что ему предстоит. Нет ни практики, чтобы рассчитать ответ, ни теории, сформулированной за эти странные дни братоубийственной войны.

— Встань у меня за спиной, — предупреждает Тиэль, крадучись преодолевая последние метры туннеля. В начале и конце — взрывоустойчивые двери; цифровой кодовый замок препятствует входу и выходу, но враги каким-то образом сумели пробраться на их базу.

Звуки битвы становятся громче — даже сквозь толстую пласталь дверей. Тиэль останавливается на пороге и набирает последовательность цифр. Он предпочел бы, чтобы был другой путь, но лишь так можно пройти в командный пункт. Открывающиеся двери предупредят о его присутствии — и он должен быть готов к тому, что окажется за ними. Воспоминания о бое на борту «Чести Макрагга» возвращаются к нему холодными вспышками. Тиэль пытается отогнать их и надеется, что на этот раз столкнется со смертным противником.

— За каждой дверью новый ужас, — бормочет он.

Рауд поднимает глаза.

— Что?

— Ничего.

Даже сквозь грохот пальбы, крики и проклятия слышно, как со скрипом отворяются двери.

— Оставайся со мной, Рауд.

Пригнув голову, Тиэль отскакивает к стене, окидывает быстрым взглядом комнату и считывает фрагменты тактических данных.

Командный пункт по большей части разрушен, его когитаторы и стратегические консоли повреждены. Световые полоски, мигающие над головой, подсказывают, что генератор энергии тоже на пределе. Две взрывоустойчивые двери на противоположной стороне вынесло напрочь, их куски лежат на почерневшем от огня полу — очевидно, именно там началось вторжение. Трое Ультрамаринов укрылись за каменными опорами в центре комнаты, вокруг них разлетаются от взрывов куски утонченных резных украшений.

Один из них — капитан Вульций. Кровь течет ему в глаз из серьезной раны на голове и явно мешает целиться. Он пригнулся и вынужден ограничиваться торопливыми выстрелами наугад, и, судя по звуку, у него вот-вот кончатся патроны в магазине.

Пятнадцать целей распределились по другой стороне обширного помещения, они наступают по двое. Тиэль насчитал семерых в силовых доспехах, но руки их обнажены. Еще восемь — люди, культисты: броня, длинные одеяния, пулевое оружие и краденые лазганы. Они плохо вооружены, но полны решимости и передвигаются с точным расчетом, на который редко способны фанатики.

Тройной выстрел из болт-пистолета Тиэля попадает Несущему Слово в живот, и тот, в состоянии шока, резко оборачивается. Рауд тоже стреляет — в шею культисту, так что тот сразу падает.

— Хороший выстрел! — кричит Тиэль.

— Я целил в грудь.

Оба они прижаты к стене и используют ниши в качестве укрытия. Шквал ответного огня не дает им сдвинуться с места.

Статические помехи трещат в вокс-приемнике Тиэля. Чуть позже раздается скрипучий голос капитана Вульция.

«Они взорвали дверь, Тиэль. Нуметор и Гаргелл погибли. Практика — мы в западне, и превосходство сил не за нами».

— Я насчитал семь легионеров и семь культистов.

— Нет. Людей там как минимум вдвое больше.

Тиэль скрипит зубами.

— Простите, сэр, это моя вина. Они наверняка пришли вслед за мной.

Теория: они проигрывают, и через несколько коротких минут командный пункт будет захвачен.

Тиэль все еще формулирует план, когда в комнату начинают транслировать голос вражеского командира, перекрывающий шум перестрелки.

«Говорит Курта Седд, Апостол Третьей Руки, Семнадцатый легион. Численное и стратегическое преимущество за нами. Сдайтесь — и вас и тех, кто вам служит, пощадят».

Командный пункт — часть большой, подобной городу, сети, центр, из которого Ультрамарины все эти годы координировали местные убежища. Здесь нет беженцев, но штатские есть. Четырнадцать мужчин и женщин, лишь треть из которых солдаты, остальные — снабженцы, инженеры и повара, укрылись вместе с теми, кто не сумел их защитить. Некоторые сжимают дрожащими пальцами лазпистолеты. Остальные лежат убитые шальными выстрелами — или покончили с собой. Как и Тиэль, Вульций в ответе за них.

Они — кровь Калта. Или то, что осталось от нее.

Вульций отдает последний приказ — и в воксе Тиэля снова слышно пощелкивание.

«Выбирайтесь отсюда, Тиэль. Только вы сможете это сделать».

— Вы сдаетесь?

«Им нужны пленные — значит, у вас есть время, сержант».

— Время на что, сэр?

«На то, чтобы организовать спасение. — Он смеется, наслаждаясь мрачной шуткой, которую Тиэль не понял. — Сами же сказали, сержант, — война необычная, и она требует необычной тактики. Это уже за мной. А теперь идите».

Рот Тиэля сжимается в единую линию, когда он понимает, что ему придется сделать.

— Отступаем.

Рауд вопросительно смотрит на него.

— Сержант?

— К выходу. Немедленно. Мы уходим.

Тиэль прикрывает Рауда, возглавляя отступление из командного пункта обратно в туннель. Он вздрагивает, когда вслед им начинается пальба.

— Быстро!

Рискуя словить шальную пулю, он набирает на панели комбинацию закрывания дверей, после чего разносит ее выстрелом из болтера. Двери все еще закрываются, когда за ними гремит взрыв, так что Рауд падает на пол, а Тиэль шатается и вынужден опереться о стену.

Оглядываясь, он замечает несколько фигур, наступающих сквозь дым. По обе стороны от побитой двери разбросаны искореженные куски металла. Он вздергивает Рауда на ноги.

— Вставай, солдат. Держись.

Рядовой ошарашен, но следует приказу, быстро приходит в себя и стреляет, опустившись на колено. Усилия их вознаграждены тремя вскриками, причем одно попадание совершенно точно принадлежит Рауду. После этого оставшиеся культисты действуют более осторожно.

Тиэль поднимает сжатый кулак, давая Рауду знак прекратить.

— Переходим к наблюдению.

Он прислушивается к затихающим выстрелам из болтеров и лазганов.

Силуэты в рассеивающемся дыму отступают, хотя голос, более низкий, чем остальные, все еще отдает приказы.

— Они отступают.

Рауд не может не испытывать облегчения.

Тиэль продолжает прислушиваться. Опять бормотание, резкий металлический лязг. Глаза его расширяются, когда он узнает звук выдергивания чеки у гранаты.

— Ложись!

Предупреждение его тонет в пронзительном вое белого шума, многократно отраженном от стен туннеля. Рауд кричит, когда пространство заполняет слепящий свет, яркий, как гневное солнце Калта.

— У них… светошумовые гранаты.

Речь Тиэля теряет внятность. Он чувствует, что слабеет, в ушах звенит, голова словно пустое пространство барабана, в который бьют изо всех сил. Взрывы перегрузили его авточувства и достигают коры мозга.

Он слышит резкий хлопок, потом агрессивный свист расширяющегося газа. Туннель заполнен свежим дымом из новой связки гранат. Тиэль со стоном выпрямляется. Линзы его шлема перегружены, и он снимает шлем и пристегивает к поясу, чтобы тот прошел автокалибровку.

Шум становится все громче, вонь подожженных шнуров усиливается. Он все еще не может видеть отчетливо и старается не высовываться на случай, если культисты вновь откроют стрельбу.

Но этого не происходит. Торопливые шаги слышны сквозь затихающее эхо битвы.

Тиэль поднимает на ноги оглушенного Рауда.

— Что-то случилось.

Культисты отступают. Тиэль может поклясться, что сквозь звуки их движений различает смешки. Он моргает, пытаясь сбросить резкие остаточные образы. Из-за воздействия гранаты и дыма его способность целиться серьезно нарушена.

Что-то надвигается. Смутные силуэты — с такого расстояния он не может сказать, сколько именно, — стремительно приближаются. Он стреляет, но промахивается. Зернистые алые овалы проступают сквозь густой дым. Это линзы инфраочков, горящие во мгле с безжалостностью прицелов.

Тиэль закрывает глаза и слушает.

Трое атакующих, на полной скорости.

Он обеими руками поднимает пистолет, глаза по-прежнему закрыты. Он целится в одну фигуру — и слышит болезненный стон.

— Еще двое, — выдыхает он и сосредоточивается.

Следующий выстрел лишь задевает цель. Он слышит, как пуля отлетает рикошетом, цель шатается и вскрикивает. Еще выстрел — уже точно в центр тяжести, и цель грузно падает.

— Еще один…

Культист орет, так громко и так близко, что Тиэль понимает — у него больше нет времени. Он открывает глаза и видит, что безумец только что привел в рабочее состояние зажигательный механизм, пристегнутый к его телу.

Взрыв срывает Тиэля с места и подбрасывает к потолку. Грохот падающих камней почти оглушает его. Темнота завладевает им, и он воображает, будто падает в пасть какого-то нереального создания, обитающего по ту сторону завесы.

Его пробуждает ощущение, что по кирасе что-то шкрябает.

Тиэль открывает глаза в темноте, пахнущей землей и мокрым камнем. Что-то тяжелое давит ему на спину. Он пытается пошевелиться, но не может, даже дышать тяжело.

— Рядовой…

Он сипит, голос звучит совсем глухо — на него навалилось не меньше тонны камня.

Это Рауд скребет по броне Тиэля, его руки прижаты к груди тяжелым доспехом Ультрамарина, пальцы сомкнуты вокруг крохотного ножа, и он отчаянно царапает металл в надежде на ответ.

— Слава Императору, — выдыхает Рауд.

Тиэль скорчился над ним, и тело Ультрамарина — единственное, что не дает ему погибнуть под обрушившейся на них скалой. По крайней мере, Рауду хватило ума надеть маску с респиратором, прежде чем случился обвал.

— Поднять сможете?

Ощущение такое, будто на спину Тиэлю навалился целый танк. Он пробует пошевелиться, кряхтит и приподнимает каменную плиту, которая медленно расплющивает их — всего на несколько миллиметров, а потом снова опускает.

— Выше — не могу.

— Значит, даже космодесантники не всемогущи? — Рауд неловко пытается пошутить. — Я не хочу умереть здесь, сэр.

— Я тоже. Вот почему ты сейчас доберешься до моего пояса и снимешь с него одну гранату. Сможешь, рядовой?

Рауд кивает и выпускает нож.

Руки Тиэля упираются в пол по обе стороны от него, поддерживая груз. Ногами он тоже не может пошевелить. Тело его выгнуто ровно настолько, что остается небольшое пространство для маневров. Тиэль чувствует, как отстегивают гранату, как она шкрябает по его кирасе, пока Рауд подтаскивает ее к его лицу.

— Теперь что?

— Поставьте таймер на тридцать секунд, потом засуньте ее между мной и скалой, которая нас придавила. Поглубже засуньте. Вы без брони, и настолько близкий взрыв практически точно убьет вас, если вас не прикрыть.

Рауду этот план не внушает уверенности.

— А с вами-то что будет?

Тиэль же совершенно спокоен.

— Будет ужасно больно. Ну, давай же.

Рауд повинуется. Он ставит таймер на тридцать секунд и запихивает гранату как можно глубже, чтобы тело Тиэля отделило его от эпицентра взрыва.

— Готово.

— Хорошо. У тебя меньше двадцати секунд. Сожмись насколько возможно и, будь добр, прикрой мне уши.

Рауд прижимает к его ушам дрожащие руки, слышен отсчет таймера — и каждый щелчок волной проходит по броне Тиэля. Когда остается три секунды, он закрывает глаза.

Жар, давление, треск расколотого камня, вонь обожженного металла и вкус крови во рту — все обрушивается на него сразу водоворотом мучительных ощущений. Тиэль выдержал взрыв, хотя руки и ноги его занемели, а броня, похоже, повреждена.

Наверху воздух чище, и ему удается повернуться, пусть и преодолевая сильную боль. Со спины сыплются камни и грязь.

— Живы? — шепчет он солдату. На зубах у него кровь — он чувствует ее вкус.

Рауд отзывается — до странности неуверенно:

— Да.

— Тогда помоги мне встать. Слышно, как культисты разгребают обломки — они хотят добраться до нас.

В одиночку и без апотекария Тиэлю трудно оценить, насколько серьезно он пострадал. Судя по ощущениям — внутреннее кровотечение, несколько переломов грудной клетки и, возможно, левого плеча. Он снова в шлеме, и на дисплее видно, что пластины и швы доспеха повреждены, равно как и система энергоснабжения.

Тиэль с трудом выпрямляется, стряхивая куски разорванной гранатой скалы. Он смотрит сквозь облако земли и пыли, выискивая врагов.

— Четыре контакта, тридцать три метра.

Он достает пистолет — в магазине еще хватит патронов на три залпа.

Единственный выстрел раздается в тишине, полумрак озаряет вспышка. От троих культистов остались лишь клочья металла, четвертый умирает более благообразно — от точного выстрела, который Рауд сделал из лазерной винтовки.

Тиэль кивает.

— А ты и в самом деле довольно меткий стрелок.

Рауд все еще вытирает с лица пот и грязь — он снял маску, чтобы более ловко целиться.

— Я сражаюсь за Ультрамар, сержант, даже здесь, под землей. Ну, и возмездие подстегивает… помогает сосредоточиться.

— Так и есть. А чем ты занимался до призыва?

Рауд колеблется.

— Я… я был преступником, сэр. Меня рекрутировали в порядке наказания.

Тиэль присвистывает и улыбается.

— И каков риск?

Наверху в темноте раздается громкий треск. Пуля рикошетом отлетает от стены, разбрасывая обломки. Еще одна отскакивает от наплечника Тиэля, оставляя в керамите неглубокую вмятину. Позади, за завалами, готовят к выстрелу оружие посерьезнее. Орудийная бригада возится с магазином и налаживает прицел.

У Тиэля нет ни малейшего желания продолжать испытывать свой доспех на прочность.

— Надо уходить.

Не дожидаясь просьбы, Рауд поддерживает Тиэля слева, там, где ему сильнее досталось, и они вместе пробираются по туннелю и сворачивают за угол как раз тогда, когда срабатывает автопушка.

Рауд пригибается. Тиэль заправляет свежую ленту в свой болт-пистолет.

Закрыв руками уши, Рауд кричит во все горло — иначе просто ничего не слышно:

— Теперь что?

— Туда мы вернуться не можем.

В конце туннеля идет пальба, словно дрелью пробивая камни и землю.

— Вскоре подоспеют и вражеские легионеры. — Тиэль проверяет отсчет времени на глазном дисплее. Тот постоянно включен, как и регистратор боевых действий, — с тех пор как началась операция на Калте. — Солнечная вспышка должна была уже улечься. И неподалеку отсюда есть выход.

— На поверхность? Но там…

— Смертоносная выжженная радиацией пустыня. — По его интонации легко понять, что Тиэль уже решился. — Теоретически нам надо найти другой подход, внезапно атаковать Курту Седда и его людей. С практической же точки зрения — остаться здесь: мы мертвы, и остальные — тоже. Капитан Вульций не даст отпор, если не сможет гарантировать защиту штатским. Седду нужны пленные.

Рауд приуныл:

— Похоже, так и так помирать, вопрос в том, насколько быстро.

Тиэль уже тронулся с места и не слышит его.

— Надень средства защиты и следи за счетчиком радиации.

— Сомневаюсь, что все это спасет нас от очередной солнечной вспышки. Куда пойдем, когда выберемся отсюда?

Тиэль оборачивается и смотрит на рядового сквозь холодные линзы.

— Куда-нибудь под землю, и быстро. Если нет — оба сгорим.

Курта Седд абсолютно бесстрастен, его облаченная в доспех фигура наполовину погружена в рассеивающийся дым и тени. В фосфоресцирующем свете броня его почти не видна, но то, что можно разглядеть, все в крючьях, причудливо выгнуто и покрыто клинописью. Надписи по большей части сделал он сам — он считает себя в некотором смысле проповедником. Некоторые фразы даже нанесены прямо на плоть, но эти хотя бы написаны его собственной кровью, а не кровью его жертв.

Он обхватил себя руками и ждет.

Из тени выходят трое культистов, за ними — легионер. Он обращается лишь к Несущему Слово:

— Эшра. Где они?

— Бежали, господин.

Приблизившись к Курте Седду, легионер преклоняет колени и опускает голову для наказания — ритуального обезглавливания.

— Подними глаза. Я не убью тебя за этот проступок, но ты должен искупить вину.

С тех пор как Лоргар оставил своих заблудших сыновей умирать на Калте, они начали осознавать себя как отдельную фракцию, чему способствовали глубинный инстинкт самосохранения и праведный гнев. Седд считает, что его здесь оставили для какой-то возвышенной, пусть и неизвестной цели.

Эшра без шлема. Он потерял его несколько недель назад и теперь обходится без него, демонстрируя всем свои шрамы как знак благочестия.

— Каково будет искупление?

Он бьет себя кулаком в окованную латами грудь — устаревший жест, который Седд старается игнорировать. Глаза апостола грозно пылают за линзами шлема-черепа.

— Следуй за ними.

— В радиоактивную пустыню? — Эшра озадачен. — Без полной брони…

— Ты заболеешь и умрешь, но успеешь поймать нашу добычу. Пусть это подгоняет тебя.

— Но господин, я…

Удар наносится быстро и рассекает шею Эшры, так что голова отделяется от плеч, прежде чем кто-либо успевает заметить, как Курта Седд вытащил клинок из-под защитной накладки на предплечье.

Он шипит:

— Каэлок.

Другой воин выходит из-за спины Темного Апостола. Ему хватает ума остаться в шлеме. На левом виске у него изогнутый рог.

— Да, господин.

Его голос — даже не один, а два, накладывающиеся друг на друга и лишь едва заметно рассинхронизированные.

— Благородный Каэлок, ты тоже откажешься от такой чести?

Каэлок вытягивается в струнку:

— Вам нужны их головы или их языки?

За маской, изображающей мертвое лицо, Курта Седд улыбается.

Горячий ветер проносится по выжженным руинам города. Солнечная вспышка оставила позади себя пожары. Некоторые незначительны и лишь опаляют обочины дорог или освещают взорванные дома изнутри, словно крошечные траурные свечи. Другие огромны и охватывают целые районы, оставляя за собой слой черной сажи.

Тиэль вглядывается в горизонт, потом смотрит на Рауда.

— Меркий, южный округ. Смотрите, вон та статуя принадлежала важному лицу.

До пожаров, до того как Веридия превратила Калт в безводную пустошь, были еще северный, восточный и западный округа. Здесь занимались земледелием в промышленных масштабах. Заботливо взращиваемые леса лиан, окаймленные деревьями проспекты, огромные купола, образуемые растениями — все это теперь стало прахом и золой. Больше пятидесяти тысяч рабочих — и теперь их оплакивает лишь разрушенный памятник.

Тиэль знает Меркий — и знает о тех, кто владел этими землями. Прежде чем вернуться на поверхность, он собрал детальные данные обо всех основных городах и районах Калта. Сейчас это лишь исторические документы, описывающие уничтоженный мир.

Рауд кашляет в маске, визор запотел от дыхания.

— Ты ранен, солдат?

— Я в порядке, сэр.

Тиэль на секунду задерживает на нем взгляд, потом снова рассматривает руины.

— Тогда держись настороже. Там, в тени, может оказаться все, что угодно.

Рауд хмурится:

— Да какой человек тут сможет уцелеть?

— Нам стоит беспокоиться не из-за людей.

С самого момента прибытия в Меркий они не видели ни души. Трупы — точнее, обугленные почерневшие кости, которыми повсюду усеяна земля, — не считаются.

Тиэль шагает медленно. Он распорядился, чтобы Рауд держался позади примерно в двадцати шагах. Он присматривается к каждой тени, каждой трещине, которые становятся все глубже.

Он молча поднимает сжатый кулак.

Рауд тут же останавливается. Он смотрит вперед и понимает, что привлекло внимание Ультрамарина.

Бронемашина, а именно — «Носорог» Тринадцатого легиона, — перегородила дорогу.

— Стой тут, — потрескивает голос Тиэля в воксе, вделанном в защитный костюм Рауда.

Ультрамарин идет дальше один, держа обеими руками болтер на уровне талии. В туннеле с него немного толку, но тут, на открытом пространстве, он может пригодиться. Пистолет остался в кобуре, меч в ножнах, боевой нож на колене, электромагнитный двуручный меч по-прежнему на спине.

Радиация мешает работать его автосенсорам, но внутренний хронометр отсчитывает время до предсказуемой следующей солнечной вспышки. Он едва ли может себе позволить роскошь быть осторожным, но и беспечность может обойтись слишком дорого.

Дойдя до боевой машины, Тиэль замечает, что задний люк открыт. Держа перед собой болтер, он шагает внутрь. Имеются некоторые повреждения от огня, но внутри все по большей части цело. Водитель навалился на пульт управления и наверняка мертв. У него в шлеме дыра, окаймленная темной запекшейся кровью.

Тиэль уже видел такие раны.

— Это не от клинка.

Крик снаружи настораживает его. Он бежит на голос Рауда.

— Там, наверху…

Солдат показывает, тыча дулом лазгана, словно пальцем.

Тиэль смотрит — статуя, похожая на церковную горгулью, присела, кутаясь в крылья, на остатки башни.

Рауд обеспокоен, но не опускает оружия.

— Что это за штука?

— Был — демон. Сейчас просто оболочка.

Словно в подтверждение этого сильный порыв ветра обращает статую в хлопья золы.

Наконец Рауд опускает лазган, но все еще смотрит на две когтистые лапы, оставшиеся на разрушенной башне.

— Что с ними стало?

Тиэль пожимает плечами:

— Завеса снова стала плотнее, полагаю. Демоны ушли вместе с ней. Им трудно удержаться в мире смертных. На Калте больше не осталось настоящих демонов.

Рауд встречается с ним взглядом:

— Откуда вы знаете?

— А ты что, видел их?

— Нет.

— Теперь остались лишь Освободившиеся…

Тиэль выдыхает, долго и сипло, и опирается на танк. Из швов его брони сочится что-то темное.

Рауд видит это.

— У вас кровь…

— Я едва держусь на ногах. Помоги залезть в танк.

Вместе они забираются внутрь. Тиэль приваливается к стене и тяжело дышит.

— Что мне делать? — спрашивает Рауд.

— Оставайся здесь. Если на нас охотятся, то в этой развалине могут и не заметить, но на открытом месте убьют. Я сейчас приду в себя, уже скоро…

Сквозь забрало слышно, как он шипит от боли.

— Остается надеяться, что я быстро приду в себя, — до солнечной вспышки осталось не так много.

Рауд хмурится:

— А с практической точки зрения?

Тиэль смеется над его попыткой съязвить.

— Расскажите, как вы жили на Калте, солдат. Напомните мне, за что мы сражались, после того как нас предали.

Рауд пожимает плечами, глядя в землю:

— Да что там рассказывать. Я был фермером, работал на Воллардских лугах и убирал зерно на корм скоту. — Он молчит, рассеянно перебирая застежки костюма. — Убил надсмотрщика, когда он полез к моей жене. Выстрелом в сердце — он умер сразу.

Тиэль откидывает голову назад, касаясь металлической стены. Он снова болезненно вздыхает.

— Вас осудили за убийство.

Рауд кивает.

— У меня не было доказательств. Я был рабочий, он — надсмотрщик.

Голос его меняется от горечи воспоминаний и потерь. Тиэль его понимает.

— Там остались жена и маленькая дочка. Они умерли еще до войны — полагаю, так лучше. Я думал, погибну в клетке, но вместо этого меня призвали на службу. Осудили, если хотите. — Рауд показывает на шлем Тиэля. — Примерно как вас.

Веселье Тиэля несколько натужно — скорее от боли, чем из-за несогласия.

Потом наступает напряженная тишина. Рауд с минуту ждет, прежде чем ее нарушить.

— Мы же не выберемся из этого танка, да, сэр?

— Может, мы сумеем его запустить. Он мог и восстановиться.

Рауд оглядывается.

— Такое вообще бывает?

Тиэль не отвечает. Его мозг и тело работают, чтобы снова привести его в боевое состояние. Ультрамарины особенно хорошо умеют восстанавливаться. Они делают это быстро и эффективно — лучше, чем другие легионеры. Отчасти поэтому их так трудно убивать. А в последнее время у них было много возможностей для практики.

Тусклый блеск брони в открытом люке «Рино» заставляет Рауда встрепенуться. Он понимает, что задремал, хотя должен был нести стражу. Без хронометра невозможно определить, как долго Тиэль находится в отключке. На горизонте светлеет, и в воздухе все сильнее ощущается жар огня. Скверно. Он медленно подбирается к люку, чтобы получше присмотреться.

Охотники видели их — или, по крайней мере, знают, где они могут прятаться. Они приближаются к развалине — четыре культиста и легионер с уродливой маской на шлеме: сбоку головы торчит единственный рог. О его броню звенят шипастые цепи. Его обнаженные руки — сплошные мускулы, изрезанное клинописью мясо, побуревшее от радиации. В одной руке он сжимает зазубренный ритуальный нож, в другой — тупорылый болт-пистолет, со вторым лезвием в виде штыка.

Рауд понимает, что остались считаные минуты до того, как охотники спустятся в неглубокую воронку, где стоит «Носорог». Он дотягивается до предплечья Тиэля, и тут рука Ультрамарина хватает его за запястье.

Рауд едва не вскрикивает и показывает в открытый люк.

Тиэль все еще не полностью восстановился.

— Сколько? — Он добирается до зрительного окошка и качает головой. — Они близко.

Потом он замечает огненную линию на горизонте.

— Но вон то еще ближе.

Рауд снова на краю люка и целится из карабина.

— Я смогу уложить двоих, прежде чем они заметят нас.

Тиэль чуть наклоняет голову:

— Стало быть, убирал зерно?

— Там, в полях, иногда было нечем себя занять, ну, и, бывало, палили по жестянкам из отцовской лазерной винтовки. Он был в армии, служил снайпером.

— А говорили, — передается через поколение. Бедные жестянки. Значит, двое? Я займусь остальными. Легионер умрет последним.

Рауд кивает. План принят.

Солдат выжидает еще пять секунд и делает первый выстрел. Он выносит глаз ближайшему культисту лазболтом, так что разлетаются ошметки мозгов и осколки черепа. Второй умирает с ожогом на шее — не хуже, чем перерезанная глотка. Оба падают с промежутком буквально в несколько секунд.

С противоположной стороны «Носорога» гремят два выстрела из болтпистолета — звук усилен тесным внутренним пространством танка, и еще два культиста уничтожены. Тогда Рауд замечает того, кто приближается следом за ними, и понимает, что время уже истекло.

Тиэль уже готов заняться легионером, когда его ослепляет первая вспышка света. Стена огня несется по пустыне, ревет над руинами и холмами из пепла. Она идет волнами, одна над другой, сверкающая и неумолимая. Она прекрасна и кошмарна — живое воплощение разрушения, и она надвигается на них.

Тиэль кричит:

— Уходим, быстро!

Рауд повинуется и забивается за пульт управления «Носорога», когда снова начинается стрельба из болтеров.

— Но как…

Он умолкает; рычаги совершенно непонятные и слишком велики для человеческих рук.

— Как обычный комбайн, — кричит Тиэль сквозь лязг металла. — Запускай, потом жми на рычаг скоростей изо всех сил.

Теперь внутри танка жарко, как в печи, — надвигается огненная буря.

Рауд слышит, как кричит Тиэль и как пули глухо ударяются о броню. В этот хаос вторгается еще один голос — низкий и гортанный. Не нужно оборачиваться, чтобы понять: это — Несущий Слово.

Он находит рычаг управления, дергает его назад и включает зажигание. Удивительно, но побитый танк фырчит… и затихает. Он делает вторую попытку. Что-то тяжелое падает у него за спиной. Крик Тиэля заставляет его взглянуть в зеркало заднего вида.

Несущий Слово на борту, и они сошлись в поединке.

— Запечатай вход, — рявкает Тиэль, не отвлекаясь от сражения.

Рауд пытается, но рычаг заело, и он в отчаянии начинает молотить по панели управления. Внутри костюма все провоняло потом, от горячего дыхания запотели очки, и солдата одолевает жара.

Наконец «Носорог» с кашлем оживает.

Позади них что-то происходит. Ход сражения меняется. Рауд слышит стон, рев, замечает нечто совершенно не похожее на человека, напоминающее ту самую статую-демона. Он понимает, что создание это и есть Несущий Слово.

— Тварь! — ревет Тиэль, выхватывая электромагнитный меч. Тот гудит, пульсируя энергией, яростный, как и чудовище, явившееся перед ним.

Несущий Слово смеется, передразнивая обоими голосами.

— Избранный, Гал Ворбак… Освободившийся. Столько имен — и ни одного настоящего. Как жалка твоя смертная плоть.

Броня трескается и меняет очертания вокруг зубчатых крыльев. Гребень из влажных костей поднимается над хребтом легионера. Кожа темнеет, из коричневой становясь черной. Сузившиеся черные зрачки, которые видно в прорези шлема, злобно пылают.

И в этот момент превращения раны приковывают его надежнее якоря — Тиэль понимает, что силы неравны.

Беглые взгляды в зеркало заднего вида толком не дают рассмотреть битву между Тиэлем и Освободившимся. Она ужасна — сплошное пятно мелькающих клинков и когтей под рев двухголосого чудовища.

«Носорог» идет сквозь солнечное пламя, отчаянно подпрыгивая на обломках, попавших под гусеницы. Рауд едва не вылетает из огромного водительского кресла, когда танк пробивает стену из обломков. Он отчаянно хватается, а температура растет, металл почти обжигает руки. Остается лишь держаться и двигаться вперед.

Двигаться вперед.

«Просто двигаться вперед», — бормочет он.

В зеркале трещина, разделяющая картину боя на две неровные части. На заднем плане в открытом люке — пылающий Калт. Линия горизонта исчезла, стерта огнем. Тиэль и чудовище кажутся темными силуэтами на фоне ослепительного света. Танк отчаянно трясет, и трудно что-то толком разобрать, но у Рауда возникает ощущение, что Ультрамарин проигрывает.

Он так поглощен боем, так боится возможного исхода, что не замечает разверзшегося перед ними провала.

Даже после целого дня восстановления и в полностью заряженном и неповрежденном доспехе Тиэль — и он сам это знает — все равно уступает Освободившемуся. Тот быстр, удары его тяжелы, и от каждого прикосновения его когтей, каждого оборонительного приема до самых плеч идет отдача. Тиэль морщится, понимая, что рана открылась. Сначала тепло на спине, потом холод — такой, что немеют нервы и движения роковым образом замедляются.

Танк дергается, отбрасывая Тиэля, как раз когда он наконец парирует удар врага. Тот шатается, хватка на рукояти меча ослабевает. Заметив слабость противника, Освободившийся атакует. Каждую микросекунду мозг Тиэля просчитывает возможные стратегии, но не в состоянии противостоять монстру, обрушивающему его на палубу, сжимающему его горло когтями.

— Какая жалкая смертная плоть…

Освободившийся смеется. Брызги его слюны воняют гнилым мясом и прокисшим молоком, но Тиэль удерживает рвоту. Он борется до последнего и принимает решение встретить смерть с яростью в сердце. Он чувствует, как коготь царапает сонную артерию, предает свою жизнь и душу в руки Императора и Жиллимана — и пол под обоими противниками подается вниз. Тиэль понимает, что они падают.

И — кровь. Океаны крови, в которых можно утонуть.

Одинокий Несущий Слово упорно пробирается по подземным коридорам грязного маленького мира. В руке он несет голову — как и обещал. Шлем, который все еще надет на нее, покрыт знаками — боевые стратегии вырезаны прямо на металле.

Он идет на звуки боли, доносящиеся из глубины туннеля, зная, что так выйдет на командный пункт. Над землей все еще бушует ад, выжигающий землю дочерна.

Его спасло падение. Он рухнул прямо в заброшенный питомник, где давно не работали системы гидропоники и высохли все лозы, — и нашел путь назад. Чем ниже он спускался, тем меньше ощущалась жара. Броня его покрыта запекшейся кровью.

Распахнув последнюю из внутренних дверей, едва заметную во мраке, он находит их.

Один из воинов оборачивается со смешком:

— Каэлок? Мы-то думали, ты погиб.

Два Несущих Слово захватили в плен Ультрамарина — судя по знакам отличия, капитана. Лицо Вульция разбито в кровь, один глаз не виден из-за красных потеков. Очевидно, его пытали. Рядом, в пределах досягаемости, стоит ржавый стол с зажимами и ножами. Всю эту сцену заливает белесый свет. Он мигает каждые несколько секунд. Каэлок входит в пыточную.

— Еще нет.

Два Несущих Слово, занятых жестокой работой, оборачиваются на звук его голоса.

Курта Седд разглядывает экран со сдержанным интересом. Лампа погасла, и экран остался единственным источником света. Темный Апостол отсвечивает болезненно-зеленым. Изображение потрескивает, идет помехами, потом на несколько секунд стабилизируется — и помехи возобновляются.

— Великолепно, — улыбается сам себе Седд.

Они долго копали, ставя в каждом новом туннеле радиационные маячки. Схема видна на экране: восьмиконечная звезда. В память о нечестивой Звезде Хаоса.

Когда другой легионер входит в помещение, Седд чуть оборачивается. Он сдерживает себя, зная, что это он тут хозяин. Краем глаза он замечает, что Латек все еще «играет» со вторым уцелевшим Ультрамарином.

— Не выпускай из него всю кровь, Латек. Еще не время.

Им нужна кровь этого воина — и капитана. Он подавляет желание отправить Латека проверить Ворша и Меткара. Все их пленники должны быть живы — пока что — и люди, что сбились в глубине комнаты, тоже. Их кровь еще пригодится.

— Завеса снова истончится, — говорит он. — Разве не так, Каэлок?

Рогатая фигура у него за спиной делает шаг вперед. Курта Седд ухмыляется:

— Ты пахнешь кровью. Принес мне их головы или языки, ученик?

Седду швыряют что-то тяжелое. Он смотрит вниз на разбитые линзы шлема Ультрамарина. Тот покрыт кровью, снизу торчит неровный обрубок шеи.

— Очень хорошо, Каэлок.

Седд снова поднимает глаза к экрану и ритуальным туннелям, которые они вырыли под скалами. Вот старый коллектор. А вот магнитная дорога, которая уже давно не используется. Седду оставалось лишь объединить их. Почти все уже было готово — часть космического узора — задолго до того, как на Калт пришла война. Этот подземный бункер Ультрамаринов стал связующим звеном. Как хорошо распорядилась судьба.

Он показывает на карту:

— Великолепно, не правда ли?

— Да.

Сообразив, что голос не принадлежит Каэлоку, Курта Седд снова поворачивается. Он узнает Ультрамарина, надевшего шлем Каэлока.

— Святое Слово!

— Мне есть, что тебе сказать, — отвечает Эонид Тиэль. — За меня будет говорить мой болтер.

Выстрел вспышкой разрывает темноту, вскрывая броню Латека и обнажая внутренности. Тот падает с глухим бульканьем. Адрий, пришпиленный к пыточному столу Ультрамарин, у которого под ключицей все еще торчит ритуальный нож Латека, наступает на горло своего мучителя, распростертого на полу.

Тревожные крики разносятся по комнате — пленные-люди пытаются убраться подальше от источника опасности. Седд быстрее, чем его воины, он ныряет в укрытие, приказывая оставшимся ученикам атаковать, — но один из них уже падает.

Несущие Слово не могут соперничать с Ультрамаринами по части тактики — возможно, они уступают им и как воины, но Тиэль знает, что считать их всех безмозглыми фанатиками было бы ошибкой.

Адрий платит за это знание жизнью — его горло и правая рука взрываются кровавыми брызгами, когда Несущий Слово открывает огонь по Ультрамарину, кинувшемуся на Седда.

Тиэль ревет от ярости и стреляет в убийцу Адрия. Остается лишь один Несущий Слово, кроме Седда; прочие враги — культисты-люди.

Вульций выскакивает из тени, убивая двоих меткими выстрелами из болтера. Капитан ранен, но все еще грозен. Другой культист замахивается цепным тесаком, выплевывая догмы на еретическом языке своего господина.

Яркий лазерный луч прорезает темноту, попадая стрелку в грудь, и проходит насквозь, оставив за собой пылающую воронку.

Рауд — меткий стрелок, и Тиэль рад, что этот бывший осужденный прикрывает ему спину.

Продольный огонь не дает предателям выйти из-за пульта управления — Вульций пригвоздил их с одной стороны, Тиэль — с другой.

Сквозь шум перестрелки Тиэль различает ритмичные заклинания — это голос Седда.

— Капитан!

Вульций тоже услышал это, но он ослабел и привалился к разбитой колонне. Оставшийся ученик Седда пытается попасть то в одного, то в другого, короткие очереди не дают Тиэлю свободно двигать рукой.

Но Тиэль не один.

— Рауд! Помнишь те жестянки на поле?

Ответ Рауда почти поглощен грохотом болтера:

— Я их и не забывал.

Тиэль улыбается:

— Постарайся попасть еще по одной, прошу тебя.

Выходя из укрытия за кучей обломков, Рауд делает единственный выстрел. Винтовка прижата к плечу, чтобы ослабить отдачу, глаз — у прицела. Лазболт летит сквозь дым и мусор, прожигает тени и наконец попадает Несущему Слово чуть выше глаза. Он жалит, но не убивает — заставляет того обернуться в поисках агрессора.

Эта потеря концентрации — буквально на миг — позволяет Тиэлю выпустить очередь ему в голову. Тело еще не успело упасть, а Ультрамарин уже выходит, отбрасывая бесполезный теперь болтер.

Вульций выглядывает из укрытия и посылает череду выстрелов в Курту Седда. Темный Апостол поднимается, и разрывные пули попадают в окружающую его темную ауру — какой-то мерзкий ритуал призывания дарует ему неестественную защиту.

Тиэль снова действует исходя из опыта, позабыв о пистолете на бедре. На борту «Чести Макрагга» клинки и топоры сокрушали Нерожденных куда эффективнее, чем любое огнестрельное оружие: это было как-то связано с древним происхождением созданий, которых удалось уничтожить старомодным методом. Но у Тиэля не было клинка. Он все потерял при падении танка — в том числе бесценный двуручный меч, полученный из личного арсенала примарха.

Когда Освободившийся погиб, по воле капризной судьбы напоровшись на электромагнитный клинок, он взорвался, обдав Тиэля потоком демонической крови. Очнувшись, весь в запекшейся крови, Тиэль придумал теоретическую схему, которая позволит использовать элемент неожиданности, и практический прием для спасения боевых братьев. Шлем, отобранный у Каэлока, пусть и мерзостный, пригодился для маскировки. Теперь, когда он несется на Курту Седда, а кожа апостола морщится и шевелится от вызванных варпом мутаций, Тиэль снова использует шлем. Срывает его с головы, радуясь, что можно избавиться от этих вонючих оков, и размахивает им как оружием.

Седд безумен — он захвачен ощущением все возрастающей силы.

— Завеса истончается, и я возвышаюсь!

— Ты умираешь, — поправляет его Тиэль и вбивает рогатый шлем в подобное черепу лицо апостола.

Ритуал испорчен, и Седд вопит на два голоса, изменения поглощают его. Броня, кожа и плоть сплавляются в полужидкое желе, но даже и оно продолжает дымиться и съеживаться.

Тиэль отпрянул от омерзительного создания, вынимает пистолет и целится прямо в массу плоти, которая некогда была Куртой Седдом.

— Уничтожьте его, Тиэль! — кричит Вульций.

Капитан стреляет в тот же миг, и два Ультрамарина разряжают оружие в бесформенную массу. Та сжимается с каждым попаданием, пока не становится обычным пятном.

Эхо перестрелки затихает. Возвращается покой, прерываемый лишь всхлипами и невнятными словами благодарности за спасение, — это пленные-люди.

Тиэль чуть оседает, все еще не опуская пистолет, будто тварь, которую уничтожили они с капитаном Вульцием, может вновь материализоваться. Он вздрагивает, почувствовав, как его взяли за руку.

— Успокойтесь, сержант, — говорит Вульций. — Все закончилось.

Мужчины и женщины выбираются из укрытия, моргая, когда включается аварийное освещение. Тиэль пинает сапогом мертвого Несущего Слово — того, которого подбил Рауд.

— Надо убедиться, что все мертвы. Очистите это место.

— Не торопитесь так. — Вульций хлопает по плечу измученного Тиэля, сидящего на упавшей колонне. — Я ошибался в вас, Эонид. Прошу прощения. Вы делаете честь нашему легиону.

— Я сделал это не один.

Тиэль ищет глазами Рауда. Он замечает его — тот привалился к стене, вытянув ноги, голова склонилась набок. В защитном костюме дыра — еще с того момента, как обвалился туннель. Он неподвижен, но на болтающейся на шее маске нет крови. Глаза его открыты и не мигают.

— Отважный безумец. Все равно же пошел со мной на поверхность.

Вульций следит за взглядом Тиэля.

— Осужденный? Из штрафного легиона?

Тиэль качает головой:

— Фермер, муж и отец. — Он показывает на колеблющиеся зеленые значки на экране, демонстрирующие планы раскопов Несущих Слово. — Мы найдем разрыв кабеля в одном из вон тех туннелей.

Вульций кивает:

— Мы поведем отряды, произведем починку и вызовем подкрепление. Мы с вами тут сами не справимся.

Тиэль со стоном поднимается на ноги.

— Вам придется сделать это без меня, сэр.

— Что?

У Тиэля усталые глаза, и не только из-за боя.

— Когда прибудет следующая волна подкрепления, я улечу на Макрагг. Я совершил ошибку, вернувшись сюда.

— Мы должны продолжать сражаться, сержант Тиэль.

— Верно, должны. Но не здесь. Это пропаганда, а я не любитель политики. Я буду говорить и делать лишь то, что снова покроет мой доспех красными знаками.

Вульций хочет возразить, но лишь с улыбкой кивает.

— Возможно, вы правы. — Они отдают друг другу честь. — За Императора. За Калт.

Тиэль бросает последний взгляд на Рауда.

— Да, за Калт.

Боевой корабль взмывает вверх с голой взлетной площадки в нескольких километрах от города Нумина. Легионеры подкрепления уже высадились, и теперь лишь один воин остается на борту рядом с пилотом.

«Пристегнитесь, сержант», — пощелкивает голос в воксе.

Тиэль пристегнут магнитными ремнями. Его болтер закреплен над головой, как и электромагнитный меч. После отвоевания подземелий он сходил забрать его из обломков разбитого «Носорога» — невозможно вернуться к лорду Жиллиману без меча. Доспех Тиэля начищен, хотя практики, вырезанные на керамите, остались. Они нужны ему не для того, чтобы вспоминать планы сражений, — это наследие, которое передаст его боевые наработки последующим поколениям.

Тиэль думает, что, когда он вернется на Макрагг, надо подарить их примарху.

Они выходят на орбиту, и в воксе снова слышится голос пилота:

«Вы рады, что улетаете, сержант Тиэль?»

— Рад, что возвращаюсь на войну. Многое без меня поменялось?

Ненадолго воцаряется молчание — пилот проводит подготовку к полету в вакууме.

«А вы не слышали?»

Тиэль поднимает глаза — с момента отлета он впервые по-настоящему обращает внимание на слова собеседника.

— Слышал что?

«Наш Лорд Жиллиман строит…»

Тиэль хмурится.

— Что именно строит?

«Империум Секундус».

Земля пылает под ногами. Он бежит так быстро, что со стороны может показаться, будто воин летит над поверхностью, едва касаясь обгоревших плит ногами, пробивая себе путь сквозь синеватые языки пламени, вырывавшиеся из трещин внизу. Небо над головой словно живет собственной жизнью, расколотое на куски заревом истончившейся завесы между мирами.

Волк уже видел свою добычу — громадный силуэт возвышается над бурлящей массой тел, и этого достаточно, чтобы взять след. В огненных сполохах мелькают очертания секир, обрушивающихся на вопящие рожи проклятых. Но он еще не нанес ни одного удара.

Вся Свора бьется на бескрайних равнинах Вельбэйна, превратившихся в поля сражений, где ярость Волков столкнулась с безумием вражеского воинства. Волков спустили с привязи и бросили в самое пекло, как раз туда, где они хотели быть. Стаи дрались с врагом, прикрывая друг друга, составляя клинья, ощетинившиеся топорами, и стены щитов. Верещащие порождения ночи обрушились на них, но вопли застряли в нечестивых глотках, стоило им столкнуться с гневом Русса. Примарх сражался без устали, но сейчас его могучая фигура исчезла из виду. На этом поле боя хватало кошмарных тварей, чтобы заставить потрудиться даже Волчьего Короля.

А вот у него не было стаи, способной защитить на пути к ордам врагов. Никто не прикрывал отчаянную атаку. Воин был один настолько долго, что это ощущение перестало казаться странным. Секира крутилась вокруг него так, словно ее рукоять была гибкой, как ремень охотничьей болы. Оружие со свистом рассекало воздух, набирало скорость и силу для удара.

Добыча нависла над Волком. Это была массивная тварь, пришедшая из далеких и диких времен. На коже монстра плясали языки черного пламени, а за спиной развернулись истрепанные кожистые крылья, заслоняя истерзанный ночной пейзаж. Под копытами демона трескалась земля, лезвие его топора разрывало само пространство, а от рева содрогалась земля.

Он был воплощением кошмаров смертных, слившихся воедино в колоссальную тушу, закаленную в безумии. Чудовище шагало по покрытым трупами равнинам, раздавая удары налево и направо и оставляя за собой дымящиеся следы. При приближении демона пламя пожаров вспыхивало, словно приветствуя его, пробегало по мышцам цвета запекшейся крови. На блестящих, как будто покрытых маслом, шипах, торчащих вдоль хребта зверя, плясали огненные отблески. Вытянутая бычья морда склонилась вниз под весом короны могучих рогов. Усеянная клыками пасть кривилась в гримасе злобы и презрения.

Воин ускоряет бег. Он уже видел это создание раньше. В памяти всплыли извивы постоянно меняющейся поверхности демонической кожи, топор, символы разрушения, выбитые на железных слитках. Космодесантник вспомнил, что случилось, когда их пути пересеклись в прошлый раз.

Да и как он мог забыть? Это было чуть ли не единственное оставшееся воспоминание.

Тварь замечает его и бросает вызов ревом, от которого содрогается все поле боя. Могучая нога с грохотом бьет по пламенеющим плитам, и от места удара в стороны разбегается паутина трещин. Истекающий потоками кипящей крови топор тяжело рассекает воздух.

К этому моменту Волк бежит уже слишком быстро и не сможет остановиться. Он прыжком перелетел через передние ряды порождений ужаса, разбросал плечом остальных и прорвался через их тщетную попытку преградить ему путь.

Первый раз за много лет воин испускает боевой клич. Он не произнес ни слова с тех пор, как последний из его братьев по оружию обратился в пепел на погребальном костре. Волк взывает к духам падших в том порядке, в каком они шли на битву при жизни. Он обещал это их духам на похоронном обряде, когда угли еще тлели, словно умирающие звезды.

Альви. Он выкрикивает это имя одновременно с первым ударом, поразившим плоть чудовища. Кровь, густая, как лава, разливается по лезвию топора. Альви не успел заслужить себе прозвище, у него была самая чистая душа из всех. Альви умер, когда копыта твари раздавили его нагрудник, продолжая рубить неестественную плоть, даже когда его шлем до краев наполнился кровью.

Демон взвыл и опустил свой топор в могучем ударе, но его противник оказался быстрее. Он двигался со скоростью молнии, отступая и приближаясь, неуловимый и безудержный.

Бирнйольф Сказитель. Их скальд, с тяжелой рукой, но легким языком, хранитель саги стаи и памяти о поверженных врагах. Бирнйольф умер, когда кулак твари, поддев снизу, отшвырнул его в трясину бесконечных чумных равнин Грита. Со смертью Сказителя умолкли и его речи.

Демон пытается проделать тот же трюк, но теперь его противник слишком хитер, чтобы попасться. Волк стал старше и закалился в пламени куда более жарком, чем огни, терзающие этот мир. Воин резко уходит в сторону, уже готовый к следующему выпаду.

Эйрик. Золотоволосый и полный жизни Эйрик смог перед смертью забраться на тушу твари и вонзить свой клинок глубоко в плоть.

И сейчас воин сделал то же самое. Он использует размеры существа против него, противопоставляя свою скорость массе демона. Топор проносится мимо, как громадный маятник, не достав до него всего на палец. Клинок погружается в грудь чудовища, и космодесантник хватается за свисающие железные цепи, чтобы остановить падение, и взбирается еще выше.

Гуннальд Щитоносец. Как Гуннальд вообще мог умереть? Какая сила могла сломить этот оплот непокорной мощи? Гуннальд держался под страшными ударами до самого конца, размахивая громовым молотом и изрыгая проклятия, даже когда его шейные позвонки затрещали в лапе демона.

В этот раз воин не подражает павшему брату. Он не обладает массой Гуннальда и полагается на скорость, карабкаясь по покрывающей демона броне из железных пластин. Монстр пытается стряхнуть космодесантника, но безуспешно. Волк чувствует, как внутри твари разрастается страх. Она узнала его.

Хьорвард. Храни. Близнецы сражались вместе, как и всегда. Они подняли болтеры и наполнили воздух градом взрывающихся снарядов. Они погибли после того, как существо отразило атаку и отшвырнуло последнего бойца, сошедшегося с ним врукопашную. Одинокий воин помнил, как братья отбросили болтеры, вынули клинки из ножен и бросились вперед. Они умерли так же, как жили, — плечом к плечу.

Больше имен не осталось. Волк сражался как безумный, цепляясь за плечо демона когтистым аутентическим протезом и нанося удары зажатым в другой руке топором. Тварь пытается сбросить его с себя, отшвырнуть в сторону, как в прошлый раз, но теперь его когти стали острее.

Он стал сильнее, основательнее, старше, мудрее и крепче. Смерть стаи превратила воина в неумолимого убийцу. Волк стал подобен старым охотникам из легенд, забиравшим силы у своих жертв.

Существо отбросило в сторону топор воина и победно заревело. Оно проследило глазами за отлетевшим оружием, мелькнувшим багряной вспышкой прежде, чем упасть на пышущую жаром землю. Тварь отвлеклась, и в этом была ее ошибка.

Воин ждал такого момента. Его увенчанная волчьими когтями рука протянулась к шее демона. Адамантиевые клинки, на каждом из которых плясали сполохи энергии, крепко вцепились в демоническую плоть, сжимая похожие на канаты волокна мускулов.

Тварь бьется и рвет его когтями. На закрывающих спину пластинах силовой брони появляются глубокие борозды. Все, что осталось Волку, — не отпускать хватку. Он сжимает руку сильнее, пробиваясь когтями все глубже, выдавливая реальный воздух из нереальных легких. Скалит клыки. Кровь течет из ран, нанесенных чудовищем.

Кожа демона лопается, сосуды разбухают и сочатся кровью, силы покидают его. Воин усиливает хватку, выдавливая жизнь из монстра, даже когда тот падает на колени. Вокруг них водоворотом неудержимой ярости кипит сражение, но даже демон больше не видит ничего вокруг.

Глаза существа полыхают красным в последний раз, и Волк не отводит взгляда. Тварь задыхается и корчится, но воин держит крепко.

Только когда чудовище издохло, а его смертная оболочка распалась, превратившись в неподвижные кучи шлама и пепла, воин вскидывает окровавленные когти в победном жесте. Сын Русса срывает шлем с головы и поднимает косматую голову к небу. Он торжествующе воет, смакуя воздух, не прошедший через фильтрующую систему шлема.

Его живые братья подхватывают вой. Они знают, что теперь воин вернется к ним, и понимают, что за тварь была повержена в этой битве.

Космический десантник стоит над дымящимся трупом демона, попирая ногами опавшие плечи. Только одно имя осталось неназванным, имя последнего члена стаи, того, кто рыскал по морю звезд в поисках мести, кого многие годы знали, как Одинокого Волка.

Бьорн.

«Заветы предательства» — нечто совершенно новое для серии о Ереси Хоруса. Это антология, целиком и полностью составленная из произведений, уже выпускавшихся ранее в том или ином формате. А некоторые выходили даже в нескольких разных форматах…

Возьмем, к примеру, «Магистра войны» (Warmaster) Джона Френча. Этот маленький рассказ — между прочим, прекрасная возможность заглянуть в разум самого Хоруса — изначально был эксклюзивной аудиопостановкой для рождественского календаря 2012 года на сайте Black Library. Чуть позже он вошел в состав вышедшего на CD аудиосборника «Эхо погибели» (Echoes of Ruin), к которому прилагался бонусный диск с производственным сценарием в формате PDF. А теперь он появился на бумаге как часть антологии, которая сама в ближайший год или около того пройдет путь от твердого переплета до мягкой обложки, так что вы сможете добавить его в свою коллекцию в любом виде. А при желании и во всех сразу.

Но не подумайте, что эти истории — убогие сироты, которых мы собрали абы как, чтобы вам только было чем поживиться. Каждая из них посвящена отдельному герою, которого затронули ужасы разразившейся галактической гражданской войны и которому, может статься, уготована большая роль. Так, «Братство Бури» (Brotherhood of the Storm) (изначально выпущенная ограниченным тиражом повесть впоследствии была переиздана в твердом переплете, электронном и аудиоформатах, а теперь также включена в эту антологию) показывает зарождение противостояния, которое едва не положило конец легиону Белых Шрамов в романе Криса Райта «Шрамы». Точно так же «Слово Божие» Гэва Торпа (рассказ из приуроченной к событию антологии, позже электронная книга и теперь — полная версия без сокращений) демонстрирует истоки будущих духовных поисков молодого Марка Валерия.

Так что же такое «Заветы предательства»?

В первую очередь, безусловно, антология. И даже не просто антология — это коллекция историй о Ереси Хоруса, связанных не только между собой, но и с конкретными книгами в большой и запутанной паутине повествования. Некоторые из вас по разным причинам могли не послушать ту или иную аудиопостановку или не прочесть какой-нибудь рассказ в электронном или лимитированном издании. Но это вовсе не означает, что вы упустите какое-то важное связующее звено, ведь теперь вы можете сполна насладиться всеми этими рассказами в одной книге, а потом поставить ее на полку к другим томикам.

«Ересь Хоруса» в некотором роде тоже единая большая коллекция, и каждая история в ней имеет значение.

Мы, редакторы, постоянно ищем для наших авторов новые способы связать их произведения с историческим фундаментом вселенной (и наоборот), и многие из этих историй родились в дискуссиях о том, что мы видим в будущем или что мы, возможно, пропустили или недопоняли в прошлом. В этом плане очень интересна «Луна охотника» — она берет относительно новую идею о дозорных стаях Космических Волков и переносит ее назад во времени, чтобы показать нечто такое, что при других обстоятельствах не имело бы к войне практически никакого отношения.

(Или имело бы? Таков уж Альфа-Легион — никогда не знаешь наверняка).

Связи, коллекции, антологии, романы… Пропустив всего один выпуск, вы рискуете упустить начало чего-то потенциально очень значимого. Каждая история тесно вплетена в монументальное полотно, уходящее в будущее аж на десять тысяч лет.

Это подводит нас к еще одному замечательному качеству антологий типа этой, а также новых изданий, различных форматов и так далее — они дают возможность выйти за рамки первоначального формата истории. Сравнив аудио- и печатные версии рассказов в этой антологии, вы обнаружите между ними небольшие различия. Причем это может быть как сущая мелочь, вроде строчки авторского текста, переделанной в звуковой эффект, так и что-то покрупнее — отсутствующий персонаж и даже целый раздел, добавленный, чтобы подчеркнуть какие-то особенности повествования. Надо ли говорить, что чаще всего именно печатные версии произведений являются наиболее полными и целостными?

Как же тогда выразить сущность антологии вроде «Заветов предательства» визуальным образом? Как художнику, даже такому талантливому, как Нил Робертс, передать все многообразие различных тем и событий единственной обложечной иллюстрацией?

Должен признаться, мы долго ломали головы над этой проблемой.

Поначалу я набросал список особенно крутых эпизодов из рассказов в антологии: засада Саламандр на мотоциклистов Повелителей Ночи из «Бей и отступай» (Strike and Fade), истребление Пожирателями Миров эльдарских налетчиков в «Гвоздях Мясника» (Butcher’s Nails), леденящая кровь абордажная операция из «Рассеченного» (Riven) — но ни одна из них не отражала всю суть сборника в целом.

Ответ, разумеется, все время был у нас под носом. Персонажи этих историй — будущие герои (и злодеи) вселенной Warhammer 40,000, и, вспомнив ансамбль на обложке «Примархов», мы решили впервые вывести космодесантников-предателей на свет. Одни лица вы узнаете сразу, другие могут показаться вам незнакомыми. Некоторые — так и вовсе плод буйной фантазии Нила, и мы, может статься, никогда не узнаем, какими могли бы быть их истории…

Увидим ли мы в будущем нечто подобное, но уже с персонажами-лоялистами? Наверняка. Ведь есть еще много историй, которые я решил не включать в эту конкретную антологию, и причины этого станут очевидны по мере развития серии «Ересь Хоруса».

Забегая вперед, скажу, что непременно будут новые сборники и коллекции. Black Library продолжает радовать своих поклонников свежими новинками, и мы хотим, чтобы как можно больше людей могли насладиться ими в любом формате, каком им только захочется.

Вот вам доказательство. Вы прямо сейчас держите его в руках.

Лори Голдинг Июль 2014
ДЭВИД АННАНДЕЙЛ

Дэвид Аннандейл — автор романа «Проклятие Пифоса» из цикла «Ересь Хоруса». Его перу также принадлежит серия о комиссаре Себастьяне Яррике, состоящая из повести «Цепи Голгофы» (Chains of Golgotha) и романа «Имперское кредо» (Imperial Creed). Для серии «Битвы космодесанта» он написал книги «Смерть Антагониса» (The Death of Antagonis) и «Отродье» (Overfiend). Кроме того, у него много работ в малом формате, включая повесть «Мефистон. Властелин смерти» (Mephiston: Lord of Death) и многочисленные рассказы по вселенным «Ереси Хоруса» и Warhammer 40,000. Дэвид читает лекции в Канадском университете по различным темам, от английской литературы до фильмов ужасов и видеоигр.

ААРОН ДЕМБСКИ-БОУДЕН

Аарон Дембски-Боуден — создатель романов «Предатель» и «Первый еретик», повести «Аврелиан» (Aurelian) и аудиопостановки «Гвозди Мясника» (Butcher’s Nails) — все из серии «Ересь Хоруса». Также он написал популярный цикл о Повелителях Ночи, романы «Коготь Хоруса», «Хельсрич» из «Битв Космодесанта», «Дар Императора» о Серых Рыцарях и множество рассказов. Живет и работает в Северной Ирландии.

ДЖОН ФРЕНЧ

Джон Френч написал ряд историй о Ереси Хоруса, в том числе повести «Талларн. „Палач“» (Tallarn: Executioner) и «Багровый Кулак», аудиопостановки «Храмовник» и «Магистр войны» (Warmaster). Также он — автор цикла об Аримане, включающем романы «Ариман. Изгнанник» (Ahriman: Exile), «Ариман. Колдун» (Ahriman: Sorcerer) и «Ариман. Неизмененный» (Ahriman: Unchanged). Помимо этого, для вселенной Warhammer 40,000 он написал повесть «Архитектор судьбы» в серии «Битвы Космодесанта» и несколько рассказов. Джон живет и работает в Ноттингеме.

ГАЙ ХЕЙЛИ

Успешный писатель и журналист, Гай Хейли — автор романа «Гибель Единства» из серии «Битвы Космодесанта», романов «Валедор» (Valedor) и «Гибельный клинок» (Baneblade), а также повестей «Вечный крестоносец» (The Eternal Crusader), «Последние дни Эктора» (The Last Days of Ector) и «Сломанный меч» (Broken Sword) для сборника «Дамокл» (Damocles). Страсть ко всему зеленокожему сподвигла его на создание одноименного романа о Скарснике (Skarsnik) для фэнтези-вселенной Warhammer. Гай живет в Йоркшире с женой и сыном.

НИК КАЙМ

Ник Кайм — автор романа «Вулкан жив», повестей «Солнце Прометея» (Promethean Sun) и «Выжженная земля» (Scorched Earth) и аудиопостановки «Порицание» (Censure) в серии «Ересь Хоруса». Его повесть «Прочность железа», вошедшая в состав антологии «Примархи», стала бестселлером New York Times. Во вселенной Warhammer 40,000 Ник широко известен своей популярной серией о Саламандрах и рассказами, романом «Дамнос» и другими историями из цикла «Битвы Космодесанта». Он также написал ряд произведений о мире Warhammer, из которых наиболее примечателен роман «Великое предательство» (The Great Betrayal) из серии «Война возмездия» (War of Vengeance). Вместе со своим кроликом он живет и работает в Ноттингеме.

ГРЭМ МАКНИЛЛ

Грэм Макнилл написал больше романов о Ереси Хоруса, чем любой другой автор Black Library! Среди его работ роман «Дух мщения» (Vengeful Spirit), бестселлер по версии New York Times «Тысяча Сынов» и повесть «Расколотое отражение», представленная в антологии «Примархи». Серия Грэма об Ультрамаринах и их капитане Уриэле Вентрисе, насчитывающая уже шесть романов, тесно связана с его же историей Железных Воинов, а роман «Железный шторм» (Storm of Iron) неизменно остается одним из самых любимых поклонниками творчества Black Library. Также он написал «марсианскую трилогию» об Адептус Механикус. Для фэнтези-вселенной Warhammer он создал трилогию «Легенда о Зигмаре» (The Legend of Sigmar), второй том которой в 2010 году завоевал премию David Gemmell Legend Award, и антологию «Эльфы» (Elves). Будучи родом из Шотландии, Грэм сейчас живет и работает в Ноттингеме.

ЭНТОНИ РЕЙНОЛЬДС

Список работ Энтони Рейнольдса для Black Library включает повесть «Чистка» (The Purge), рассказы «Отпрыски бури» и «Темное сердце». Больше всего он известен по трилогии о Несущих Слово и серии о Рыцарях Бретонии. Будучи родом из Австралии, Энтони переехал в Соединенное Королевство, где много лет работал в Games Workshop, прежде чем вернуться к себе на родину. Сейчас он осел на западном побережье США.

ГЭВ ТОРП

Гэв Торп — автор романа «Потерянное Освобождение», а также повестей «Коракс. Кузница душ», «Владыка Воронов» и «Лев», вошедшей в состав сборника «Примархи» и признанной бестселлером по версии New York Times. Гэв широко известен своими произведениями про Темных Ангелов, среди которых серия «Наследие Калибана» (The Legacy of Caliban) и не теряющий популярности роман «Ангелы Тьмы». Его репертуар вселенной Warhammer 40,000 включает также серию «Пути эльдаров», аудиопостановки «Полет Ворона» и «Почести павшим» (Honour to the Dead) и множество рассказов. В фэнтези-цикле Warhammer он отметился эпической трилогией из серии Time of Legends, «История Раскола» (The Sundering), и много чем еще. Гэв передает всем большой привет из Ноттингема, где он делит свое пристанище с гением вселенского зла — механическим хомяком Деннисом.

КРИС РАЙТ

Крис Райт — автор романа «Шрамы», повести «Братство Бури» (Brotherhood of the Storm) и аудиопостановки «Сигиллит» из цикла «Ересь Хоруса». По Вселенной Warhammer 40,000 он написал романы «Кровь Асахейма» (Blood of Asaheim) и «Зовущий Бурю» (Stormcaller) о Космических Волках, сборник рассказов «Волки Фенриса» (Wolves of Fenris), а также романы «Битва за Клык» и «Железная ярость» для серии «Битвы Космодесанта». Кроме того, за его плечами много романов в фэнтези-серии Warhammer, включая «Повелителя драконов» (Master of Dragons) — часть цикла «Война возмездия» (War of Vengeance). Крис живет и работает неподалеку от Бристоля в юго-западной Англии.

1

Врач, лекарь (тиб.).

2

Кэшик (кэшиктэн, кешиктен; от монг. хишигтэн — «близкие и верные слуги государя») — личная гвардия великих ханов (каганов) Монгольского государства.

3

Равнинный мир (лат.).

4

Кидани (китаи) — кочевые монгольские племена, в древности населявшие территорию современной Внутренней Монголии, Монголии и Маньчжурии.

5

Монгольская лошадь (монг.).

6

Жилище, юрта (монг.).

7

«Громовой» доспех — негерметичная броня типа I, которую носили Громовые Воины.