Герой Ее Величества - Дэн Абнетт

ПОДЛИННЫЙ И ДОСТОВЕРНЫЙ РАССКАЗ О П'ДВИГАХ И ПР'ИШЕСТВИЯХ, ПОСЛЕДОВАВШИХ ЗА ВОЗВРАЩЕНИЕМ В ЛОНДОН СЭРА РУПЕРТА ТРИУМФА, АВАНТЮРИСТА, ИЗ ЕГО ДОСТОСЛАВНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ, В ХОДЕ КОТОРОЙ БЫЛИ ОТКРЫТЫ ЮЖНЫЕ СТРАНЫ.

ПЕЧАТАЕТСЯ ВПЕРВЫЕ.

Заверяю сие собственной рукою в день XXIII апреля месяца года ММХ нашей эры, во время прекрасного правления тридцатой Глорианы.

СЛАВА КОРОЛЕВЕ!

Для удобства читателей, незнакомых с реалиями и природой Англо-Испанского Союза, мы снабдили рукопись мастера Бивера примечаниями и комментариями, долженствующими разъяснить все возникающие вопросы.

Тем не менее редактору поручили изложить ряд основополагающих фактов прежде собственно повествования. Англо-Испанский Союз — великая империя, существующая дольше, чем любое государство, когда-либо выходившее на земную сцену, — был основан в году тысяча пятьсот семьдесят пятом в результате брака Елизаветы Первой, королевы Английской, и Филипа Второго, короля Испанского. Означенное единение власти и земель, включая первые поселения на территории Нового Света, вскоре затмило все другие народы на планете и сохранилось по сию пору благодаря мудрому правлению могущественных королев, носящих титул — Глориана.

Укреплению власти Союза, естественно, поспособствовал Ренессанс, который воскресил возвышенное знание Магии, пребывавшее в забвении со времен Античности. Обучение Эзотерическому Искусству, а также его применение монополизировали Церковь и Церковные Гильдии Англии, которые обеспечили превосходство Союза, особенно его британской половины, над всем миром.

Разумеется, такое положение вещей ни в коей мере не радовало испанцев. Но это совсем другая история.

Хотя на самом деле она имеет прямое отношение и к этой.

СЭР РУПЕРТ ТРИУМФ, джентльмен, авантюрист и первооткрыватель Большого Южного Континента.

АГНЬЮ, его слуга.

ЛОРД КАЛЛУМ ГАЛЛ, лэрд Бен Фи, капитан Королевской Гвардии.

КАРДИНАЛ ТОМАС ВУЛЛИ, первый министр Объединенной Церкви Ее Величества.

СЭР ДЖОН ХОКРЭЙК, герцог Солсбери, негодяй.

РУСТАМ АЛЛЕСАНДРО ДЕ ЛА ВЕГА, регент Кастильский, губернатор Толедо, победитель Лилля.

РОБЕРТ СЛИ, член Королевского Тайного Совета.

ПРЕПОДОБНЫЙ АЛИСТЕР ДЖАСПЕРС, младший офицер Объединенной Церкви.

АПТИЛ, благородный абориген из дальних стран.

ДОЛЛ ТЭЙРШИТ, известная актриса театра «Деревянный Ох» и его окрестностей.

НЕВИЛЛ ДЕ КВИНСИ, полицейский хирург и дознаватель.

МАТУШКА ГРАНДИ, проживает в сельской местности.

ДЖУЗЕППЕ ДЖУЗЕППО, итальянский джентльмен-изобретатель.

УРАВНИТЕЛЬ О'БАУ, злодей.

КОТОГОЛОВЫЙ.

А также:

слуги-воришки, леди, лорды, некоторые персонажи, которых я забыл упомянуть в этом списке, и многочисленные гобои, трубы и фанфары при каждом их появлении на сцене.

Действие происходит в наши дни.

Изложенно современным слогом.

СЛАВА КОРОЛЕВЕ!

Всю неделю перед Днем святого Дунстана шел невероятный, яростный дождь.

Вода барабанила по сломанным плиткам шифера, бежала потоком лошадиной мочи из потрескавшихся сточных канав, каскадом падала с карнизов, пузырями кипела, словно суп из бычьих хвостов, в забитых листьями дренажах, лилась, пеной разбиваясь о волнорезы булыжных мостовых, и в количествах воистину библейских обрушивалась в канализационные люки. За то же время, что потребовалось Господу Нашему создать все сущее на земле, целый город промок до последней нитки. Как с радостью признал поэт, повсюду царила вода (хотя он, следует признать, имел обыкновение разбавлять ею бренди) и каждая капля подчинялась первому закону яблок Ньютона.

В многоквартирных домах на Бихайв-лейн, близ Полицейского моста, незакрытые трубы жадно глотали дождь, залив целую дюжину хилых комнатных каминчиков. Крутой мощеный подъем Гарлик-Хилла превратился в новый рукав Темзы, и поток, который сбегал от амбаров, располагавшихся на вершине холма и принадлежавших торговцам специями, нес головки пряностей, отчего вода по вкусу напоминала консоме. На рынке в Лиденхолле от стука ливня по металлической крыше несколько торговцев временно обезумели, а многие полностью лишились обычной радостной обходительности, почему торговлю и приостановили, пока не развиднеется («Если только насквозь промокший Лондон не рухнет прежде», — говаривали усталые и раздраженные лоточники). Многие волновались, что если столь мрачная погода затянется, то празднества в честь Дня Коронации в предстоящую субботу могут отменить. А даже подумать об этом было неприятно.

Флит, Тайберн и Вестборн вышли из русел и с большим энтузиазмом предались разнузданным прогулкам по улицам насыпных кварталов и верфей. Потоп привел в движение больше мусора, чем убрали за месяц муниципальные работники, хотя справедливости ради следует сказать, что Благородная Гильдия Уборщиков Отходов и Фекалий снижала темпы работы аж с 1734 года, сразу после знаменитых споров о размерах рождественских пособий.

Городские шлюзы захлебывались, они давились водой, словно пьяницы с тяжелого похмелья, приникшие к бутылке вина. Каменная кладка дрожала, акведуки грохотали от повышенного давления, с оглушительным шумом извергаясь прямо в Темзу, вздымая вокруг сливных катаракт туман радужно переливающихся брызг. Служащие Гильдии Водохранилищ и Труб каждый день проверяли каналы и стояли там, вымокшие, мрачные, качая головой и досадуя на разбушевавшуюся стихию.

Петушиную Яму на Бердкейдж-уок залило так, что распорядителям пришлось открыть настежь все двери, дабы спустить воду, прежде чем начнутся бои. Мальчишки устроили соревнования бумажных армад, пуская кораблики с ограждения арены. Но даже после всех стараний многие говорили, что по такой погоде ставить можно только на уток. Когда же петушиная схватка все же приключилась, то стала событием знаменательным и примечательным, ибо за титул лондонского чемпиона в легком весе сражались опытный боец Задира Джо, шести фунтов весом, тренированный Джоном Лайоном из Поплара, и Большой Бен, новичок аж двенадцати фунтов, выставленный неким Томасом Арнсом из Пекэма. Он и одержал верх. Позже открылось, что победитель оказался загримированным канюком, и Задира Джо подтвердил свой титул чемпиона, правда, к тому времени его уже нашпиговали луком и на три четверти прожарили.

Дождь заливал всех. Ему не было ровно никакого дела до титулов и положения в обществе. Он не щадил никого, барабаня по непокрытым головам бедняков, присевших опорожниться в открытых сортирах Шайтберна, и стучась в оконные стекла королевских министерств. Дождь шел упрямо, не переставая, с завидным нахальством.

От Корнхилла до Ладгейта — по всей долине Темзы несчастны были все, кроме ив да водного кресса на болотах.

Когда один из шутников «Верховой Кобылы», заведения на Оллхоллоуз-уок, обратил внимание на тот факт, что нет ни единой приметы, связанной с таким долгим дождем в канун Дня святого Дунстана, все тут же бойко решили, что, дьявол раздери, таковая должна быть и она, три тысячи чертей, появится еще до закрытия таверны. Спиртное прекрасно подогрело коллективное воображение. И действительно, где-то после десяти вечера меткую и крайне уместную примету сформулировал гуртовщик преклонных лет, по имени Малыш Саймон, но, к несчастью, ее позабыли в тот самый момент, когда дневной свет нехотя возвестил о приходе праздника поминовения мученика.

Башни и шпили ста девяти церквей дрожали в утренней мгле от неистового дождя, а колокола отшлепали час рассвета, как будто вода размягчила их языки. Большая часть жителей города лишь недовольно поморщились во сне и перевернулись на другой бок. Те же, кто проснулся и бодрствовал по недоброй воле различных обязательств, мрачно поежились и пошли по своим делам, натягивая шляпы и капюшоны да кутаясь в длинные промокшие плащи. На углу Уиндмилл-стрит перевернулась тележка, везущая рыбу в Биллингсгейт, и весь груз уплыл по близлежащим переулкам. Спустя некоторое время на Радлин Серкез член магистрата вылетел из седла, когда его лошадь укусил проплывавший мимо палтус. Тем не менее торговец рыбой отреагировал на новость о потере товара спокойно, ибо продажа у него за последнюю неделю сократилась катастрофически.

Среди ста девяти храмов, оглашавших колокольным звоном это замасленное дождем утро, была и церковь Святого Дунстана над Шестом, рядом с Ньюгейтом, где обычно и проводилась служба в честь сего дня. Дунстан, норфолкский кружевник, живший в девятом веке, благочестиво умер во время знаменитого восстания шерсточесальщиков 814 года и был канонизирован в 1853 году Каннским Собором. Теперь же он стал покровителем границ, оград, кружевниц, нижнего белья и посажения на кол, хотя и не обязательно в таком порядке.

В сырой тени портика героические блюстители поминального празднества, проводившегося в одиннадцатый день мая, наделали гирлянд из цветов и лент и теперь хмуро выставили на продажу пустой улице кружевные сувениры, изображающие, как «святой принял муки на острых кольях забора». Из-за ливня почти все сидели по домам. Большинство прихожан нашли себе дела посуше, а обещанный транспорт с пилигримами из провинции, в основном последователями сильно популярных христианских сект Орфордских Нищенок Легкого Поведения и Свидетелей Небесного Огня из Экзетера, так и не появился.

Даже жрицы храма Оправданной Мадонны в кои-то веки решили прикрыть наготу. Красноносые и закованные в корсеты, они стояли в окнах семинарии и периодически ободряюще махали руками группе празднующих. Естественно, те старались не обращать на них внимания.

Позади храма находились две улицы, столь незначительные, что им даже названия не придумали. Тянулись они по арендным владениям Читти. И там тоже шел дождь.

Двор был вымощенной площадкой сорока футов в поперечнике, которая с одной стороны упиралась в мрачные тылы многоквартирных домов, а с трех других граничила с когда-то внушительным Читти-Хаузом. Маленький фонтан в форме испуганного грифона стоял посредине и не работал вот уже семьдесят три года. Сейчас он был полон дождевой водой и листьями.

Читти разбогатели в конце прошлого века благодаря торговле мехом горностая, когда пошла мода на пушистые манжеты и воротники. Семья выстроила себе внушительный особняк и занимала его довольно долгое время, пока последний Читти не скончался от чрезмерного количества шерсти в легких. После сего здесь размещались сыромятня, гостиница для гуртовщиков, бордель (дважды), склад строевого леса, забегаловка и клиника феноменально безуспешного коновала (некоего Джозефа Паттерседжа, страдавшего гиппофобией). Теперь же дом пустовал, стропила его были открыты всем ветрам, а окрестности представляли интерес только для крыс, бродяг да тех джентльменов, что сильно нуждаются в уединении.

Утром Дня святого Дунстана в скрытом от посторонних глаз дворе собралось четверо представителей последней категории. Один был маленький, но дородный испанец из Вальядолида, который, ссутулившись, прятался под навесом складского крыла. Его навощенные усы сейчас уныло повисли, да и чувствовал он себя столь же уныло. Коротышка сжимал в руках бархатную накидку и шляпу с пером, которые принадлежали явно не ему. Напротив него через двор стоял худой, как грабли, мужчина родом из Саффолка, обладатель импозантной фигуры, шести футов ростом, одетый в костюм простой, но столь же мрачный, сколь была мрачной и наружность этого англичанина. Он тоже держал в руках чужие вещи и каждые несколько секунд морщился.

Оставшиеся два джентльмена были чрезвычайно заняты. Они пытались друг друга убить.

Лорд Каллум Галл, лэрд Бен Фи, капитан Королевской Гвардии, шотландец до мозга костей («и верный кабачку», как говорит старая пословица), ходил по двору, размахивая четырьмя футами стали. Его рыжие волосы облепили череп, льняная рубаха прилипла к поджарому телу, а дыхание с шумом вырывалось сквозь демонстративно сжатые зубы. Он явно хорошо разбирался в Ливии, Цезаре, в «De studio militaris» Вегеция, но еще лучше знал тонкости военного искусства, особенно те, что сейчас сосредоточились на кончике его рапиры.

Сэр Руперт Триумф, мореплаватель, констебль бухты Грейвсенд и прославленный открыватель Австралии, распоряжался примерно ярдом заостренного металла. Его черные кудри завитками свисали над бровями, а рубашка обогатилась двумя прорезями с тех пор, как он надел ее утром. Он без всякой причины напевал под нос песенку о гвинейском береге. Триумф когда-то видел титульный лист труда Вегеция, держал в библиотеке совершенно нелепый перевод Тита Ливия и часто цитировал Цезаря, хотя за всю свою жизнь не приближался к его трудам и на десять футов. А сейчас он даже был не особо уверен, какой нынче день недели.

Триумф танцевал и спотыкался вокруг Галла так, словно делал это нарочно. Тем не менее некоторые движения заставляли усомниться в подобном выводе. Он перебрасывал рапиру из руки в руку. Жест подразумевал, что сэр Руперт — проворный и опытный фехтовальщик, но, по правде говоря, Триумф просто не мог вспомнить, правша он или левша. От каждого подобного маневра высокий секундант в черном болезненно морщился.

Галл в очередной раз с рычанием сделал выпад и добавил еще одну прорезь на рукав противника. Быстро отступив, тот сунул оружие под мышку, словно трость, и принялся пальцами ощупывать поврежденную ткань.

— Твою-то мать! — пробормотал он.

— Защищайтесь! — рявкнул капитан и нанес удар.

Триумф поспешно развернулся, пригнулся и вступил в схватку, держа рапиру за лезвие и угрожающе тыча в противника чашкой эфеса. Последовала пауза. Сэр Руперт медленно перевел взгляд с оппонента на собственную ладонь, увидел, что с пальцев капает кровь, и элегантно уронил клинок на землю.

— Кусачая вещичка! — прокомментировал он, посасывая порезы.

Кровь бежала по его бороде и запачкала дублет, как будто ему только что ударили кулаком в лицо. Не вынимая пальцев изо рта, Триумф принялся жаловаться.

Галл постучал соперника по ключице острием клинка. Даже когда шотландец не был раздражен, глаза его все равно излучали злость. В Королевской Гвардии поговаривали, что если поднять Галлу веки во время сна, то и тогда он взглянет на вас черными слезящимися бельмами разъяренного быка. Сейчас же его наружность полностью соответствовала содержанию.

— Поднимите оружие, — мягко произнес он. Слова его кислотой просочились в воздух. — Поднимите вашу треклятую шпагу, поганый обманщик. Хоть я и с невероятным удовольствием нарежу из вас филе, но охотнее сделаю это из вооруженного человека.

Триумф посмотрел на нетерпеливое острие, потом на Галла и кивнул.

— Да… да… вы совершенно правы, — ответил он, повернувшись посмотреть, куда же закатилась его рапира.

Высокий мужчина в черном закрыл глаза и стал вполголоса молиться. Его лицо выражением поразительно напоминало морду грифона на фонтане, и этот факт позволял предположить с высокой степенью вероятности, что над мифическим существом некогда цинично надругались, причем без какого-либо предупреждения.

Рапира закатилась под чашу фонтана. Триумф оперся о клюв статуи, наклонился и схватил эфес здоровой рукой.

И в лучшие, более трезвые времена это оружие доставляло Руперту немало хлопот. То был подарок — награда за подвиги, преподнесенная ему президентом Королевского Картографического Общества. Колдовской couteau suisse, или schweizer Offiziersmesser,[1] был сделан согласно точным спецификациям фирмой «Викторинокс» из Ибаха. В инструкции для пользователей, аккуратно вложенной в подарочную коробку с бархатной подушечкой, говорилось, что устройство обеспечивает широчайший выбор инструментов и клинков, которые выбрасываются из чашки эфеса, стоит только нажать на кнопку, встроенную в рифленую алюминиевую рукоятку. Легким движением пальца рапира превращалась в открывашку для бутылок или щипцы для извлечения камней из лошадиных копыт.

Триумф взглянул на оружие. Заметил гельветический крест и щит, выгравированные на рукоятке и говорившие о прекрасной инженерной родословной инструмента. Также он запоздало обратил внимание, что, пока рапира падала, закатывалась под фонтан и доставалась оттуда, она изрядно видоизменилась. В данный момент couteau suisse подходил скорее для откручивания крестовых болтов, чем для дуэли с разъяренным шотландским фехтовальщиком. Триумф совершил легкое движение пальцем. Сложный механизм внутри богато изукрашенной рукояти зажужжал, убрал отвертку и заменил ее молотком.

Руперт принялся судорожно тыкать в кнопку и довольно быстро изготовился поочередно открыть бутылку, выщипать брови и выпилить что-то из фанеры.

Он покачал головой и поднял порезанную руку, сказав:

— Надо немного подождать! Обождите! Ну какая же все-таки дурацкая вещь!

Галл стоял неподвижно, испепеляя противника взглядом.

— Имел дело с такими штучками, а, Галл? — спросил Триумф, уже начиная терять терпение. На свет появились длинноносые плоскогубцы, удочка, метрическая линейка и сверло. — Очень все сделано умно, затейливо, но мороки с ними больше, чем надо.

— Я новинками не увлекаюсь! — прорычал Галл.

— Да я тоже! Я, черт побери, тоже! — горячо согласился с ним Руперт. Он в последний раз щелкнул кнопкой, и клинок занял законное место, сопровождаемый победным «Ага!» хозяина. — Наконец-то! Совсем другой разговор! — заявил он, взмахнув оружием. — Вот это мне и было нужно! Как и тебе, впрочем!

От энергичных движений голова у него немного закружилась. Он потряс ею, попытавшись собраться, сонно моргнул и сделал шаг вперед. Плохо закрепленный булыжник подался под его весом, и коричневая дождевая вода залила ногу мореплавателя, промочив штанину. Триумф пошатнулся, сумел удержаться на ногах, посмотрел на камень и уныло потыкал пальцем загубленные бриджи.

— Галл, будь осторожнее, — сказал он, указывая на предательский булыжник. — Он шатается. Можно и упасть, знаешь ли.

Капитан раньше не подозревал, что запасы его терпения настолько велики, но они все же иссякли, а потому он заверещал по-шотландски нечто, несомненно в высшей степени уничижительное, и кинулся на Триумфа. Только переменчивая фортуна расположила клинок сэра Руперта так, что тот сумел отразить выпад. Галл парировал, металл зазвенел о металл. Капитан нанес еще три удара, пока его рапира не отскочила от рифленой гарды противника.

— Осторожно! — возмутился и как будто удивился сэр Руперт.

Галл набросился на него, их клинки скрестились, словно рога оленей, сражающихся за самку. Капитан вынудил отступить соперника на четыре или пять ярдов, пока открыватель Австралии не врезался спиной в стену кухни Читти-Хауза. Там Триумф пошатнулся, накренившись вперед и махнув рапирой в сторону Галла. Это вполне могло стать великолепным туше, если бы couteau suisse к тому времени не превратился в нож для разрезания бумаги. Триумф сдавленно, но красноречиво выругался, выбрал более подходящее случаю лезвие, размахнулся, но момент был упущен. Капитан Королевской Гвардии легко парировал, а потом нанес режущий удар, проделав новую дыру для кармана в штанах мореплавателя и вырезав кусок кожи с бедра. Сэр Руперт с шумом втянул воздух, когда кровь, разбавленная дождем, промочила его гетры. Взглянув вниз, он выяснил, что одна штанина уже покраснела от крови, а вторая покрыта слоем грязи.

— Какой-то шутовской костюм получился! — беззаботно воскликнул он и, чуть не упав в обморок, привалился к стене кухни, устало опустив рапиру.

Клинок Галла тут же оказался у его горла.

— Тебя побили, ублюдок, — прошипел капитан, — и более того, ты мертвецки пьян. По крайней мере, мог оказать мне честь и прийти на дуэль трезвым.

— А мы деремся из-за того, что я что-то сказал о твоей сестре? — рассеянно спросил Триумф. — Коли так, не напомнишь, что конкретно?

— Ты бросил вызов мне, пьяный дурак! — заорал Галл.

— Э-э-э… на самом деле? Ну, давай тогда забудем об этом.

Капитан уставился прямо в глаза противника:

— Не в этот раз. В этот раз ты истечешь кровью. В этот раз я подарю тебе нечто, о чем ты всегда будешь помнить. — Медленно, с хирургической точностью. Галл провел кончиком рапиры по левой щеке Триумфа. Из пореза полилась темно-красная кровь. — Я преподам тебе урок, отброс. Не переходи мне дорогу, а если уж осмелился, то отвечай за свои слова, — заявил Галл, а потом добавил: — Хотя я слышал, ты за свои слова отвечать не можешь.

Триумф нахмуривался по мере того, как насмешка медленно просачивалась сквозь изувеченное алкоголем сознание. А потом он неожиданно открыл глаза, и были они устрашающе трезвыми. В первый раз за всю дуэль.

— Можешь засунуть эту оскорбительную сплетню в свой шелудивый клюз! — взорвался он.

Клинок взметнулся вверх в предательски обманном ударе, к которому Галл был совершенно не готов. Инстинктивное и совершенно необдуманное движение это было рождено исключительно гневом, и если бы мореход проделал сей маневр рапирой, а не картофелечисткой, то бравый капитан уже начал бы скорбный путь в фамильный склеп на берегах озера Лок Ларн. В нынешней же ситуации только загудел воздух, рассеченный маленьким, но бритвенно-острым инструментом. Последовало краткое столкновение — звук такой, словно взрезали кочан капусты, — истошный крик и поток крови.

Галл покинул двор с изрядной поспешностью и чуть ли не скачками, его тучный испанский секундант семенил следом, повизгивая:

— Сеньор! Сеньор капитан!

Триумф осел прямо на булыжную мостовую, прислонясь спиной к стене, и осмотрел нечто зажатое в протянутой руке.

— Галл? Галл, не уходи! — слабо крикнул он. — Ты ухо оставил.

Человек в черном важно прошествовал через двор к распростертому пьянице.

— Агнью, — выдавил Руперт, затуманенными глазами разглядывая подошедшего, — Галл забыл ухо.

— Именно так, сэр.

Сэр Руперт кивнул, положив руку на кровоточащую щеку:

— Агнью, кажется, лучше послать за доктором.

— Я бы охотнее послал подальше вас, сэр, — по зрелом размышлении пробормотал слуга.

В тот самый момент, когда лэрд Бен Фи во дворе Читти расстался со своим левым ухом посредством новейшей картофелечистки, шесть дней непрерывного ливня подошли к концу. Истощенные облака, выжатые досуха, с изрядным раздражением, но почти без сил уползали в сторону Шуберинесса и моря. Плачущее солнце, бледное, словно коптящая свеча, появилось над лондонским Сити. Настроение города тут же переменилось.

Едва схлынул потоп, в Лиденхолле снова раздались голоса торговцев, с чрезмерным воодушевлением заключавших новые сделки. У шлюзов Гиббона, на набережной, служащие Гильдии Водохранилищ и Труб откинули капюшоны непромокаемых плащей и обменялись понимающими, профессиональными взглядами, в которых читалось облегчение. В конюшне, примыкавшей к «Верховой Кобыле», проснулся Малыш Саймон и буквально через несколько секунд напряженных раздумий сумел вспомнить свое имя.

Город отряхивался от влаги. Окна потрескивали, высыхая, в разбухших деревянных рамах. Мокрые башмаки водружались на очаги. Жители кварталов, где было больше всего сточных канав, начали вычерпывать воду из домов с беспечной лондонской радостью, которую называли «духом блица» еще со времен воздушных атак в эпоху Прусского Возвышения. Болотные миазмы, проникшие в каждый уголок города, начали уступать место ободряюще знакомому аромату отбросов. На Кембриджской площади прохожие аккуратно обходили выброшенного потоком морского окуня, который хватал последние глотки воздуха, лежа на мостовой.

Спустя час после перемены климата один из лавочников Биллингсгейта продал пинту креветок, что повлекло за собой радость и ликование. Через девяносто минут в садах Бэбкок отряд городской милиции принялся за решение почетной, хотя и довольно необычной задачи по водворению баржи «Мариэтт Хартли» в реку, находящуюся в трехстах ярдах от нее. Впервые за шесть дней на свет показались самые храбрые из котов.

За две минуты до того, как часы на башне Святого Дунстана пробили одиннадцать, один из особо рьяных прихожан наконец-то всучил убранный шелком сувенир одному из прохожих, и вся паства принялась распевать старый добрый псалом под номером 66 («Пусть колья забора остры, но Бог припас для нас дары»). Через улицу сестры Оправданной Мадонны церемониально разоблачились и принялись прижиматься всем, чем могли, к окнам, выкрикивая поздравления и прочие согревающие сердца дипломатичные высказывания.

Паства Святого Дунстана поспешила внутрь церкви, вняв настояниям священника. Задержался только один певчий из хора, и большинство прихожан впоследствии заверили его, что теперь он, вне всякого сомнения, обречен на вечные муки, а глаза ему выколет Свирепый Кузнец Из Ада.

К полудню солнце уговорило туман подняться над столицей. Каждый дюйм дерева: стойки, балясины перил, балки, дверные полотна — в общем, каждый древесный дюйм стонал и кряхтел. В деревнях и селениях можно было расслышать жалобы сохнущей столицы, слабые и отдаленные, словно престарелый родственник выбирался из кровати в соседней комнате с плотно притворенной дверью. Пастух в Брентских лесах, прятавшийся от ливня под раскидистым дубом, услышав эти отдаленные вздохи, обрадовался, предчувствуя скорое освобождение от уже набившего оскомину дождя.

В Ричмонде террасы, клумбы, ряды кустов, газоны, лабиринты, беседки и посаженные в шахматном порядке деревья Королевского дворца сморгнули влагу и проснулись. Декоративные пруды неожиданно успокоились, а соцветия лилий решили отдохнуть на тихой глади, умиротворенные. Садовники смазали и выпустили из логова близ лодочных сараев газонокосилку. Послышался веселый свист бифитеров, которые наконец сняли непромокаемые плащи и отправились на патрулирование. Горничные на южной террасе принялись выбивать ковры ивовыми тростями, а прачки вывесили недельный запас влажного белья. Боровы и индейки, запертые в загонах к северу от охотничьих угодий, с тяжелым сердцем заметили приближение помощника шеф-повара и вытолкнули вперед самых слабых.

По извилистой дорожке, ведущей вдоль загона для выгула лошадей, хрустел гравием кардинал Объединенной Церкви Вулли, сопровождаемый двумя солдатами-пикинерами и гражданским лицом небольшого роста. Одежды кардинала были настолько богаты, что тонкостью напоминали рисовую бумагу, а роскошью — одеяния самого папы римского. Штаны же его светского спутника грозили прохудиться на коленях. Оттягивая на ходу плохо сидящее жабо, он смочил кончик свинцовой трубки языком и открыл записную книжку. То был ничем не выдающийся бородатый субъект с рыже-бурыми волосами, длинными по бокам и отсутствующими на макушке, и с золотым кольцом, пронзавшим мочку уха. Звали его Бивер, и так как это и есть я, ваш верный слуга, писатель, то не будем тратить на меня лишних слов.

— Знайте же, мастер Бивер, — сказал его святейшество, — что следующее заявление может быть опубликовано с моего дозволения в вашем издании.

— Порядок, кардинал! — промолвил я (Уилм Бивер).

Его святейшество продолжил:

— Таким образом, стало известно, что Ее Величество Королева Елизавета XXX, Повелительница всея Британии, Императрица Англо-Испанского Союза, Защитница Колдовства, Покровительница Чар… ну, вы знаете необходимую форму и подобающий стиль, Бивер.

— Да, икс, икс, икс и так далее, — кивнул я.

— Таким образом, стало известно, что ее величество отказывается в данный момент комментировать как серьезность угрозы мосту через Канал[2] со стороны подрывных элементов из организации «Liberte Gauloise»,[3] так и несостоятельные слухи, пришедшие к нам из Уилтшира. Тем не менее мы можем официально заявить, что благодаря перемене погоды в эти выходные пройдет День Коронации. Что касается настойчивых просьб испанской стороны отправить экспедицию на недавно открытый континент, то ее величество все еще ждет отчета от открывателя означенного континента, капитана сэра Руперта Триумфа.

— Тэ-э-э… эрррр… и-и-и-и… умфф… угу. Порядочек. Продолжайте, ваше святейшество.

— Сэр Руперт утверждает, что Terra Australis — довольно интересное место, но бесперспективное. Там нет драгоценных металлов или иных ресурсов, пригодных для разработки. Более того, местное население, согласно его словам, ничего не знает о колдовстве. Принимая во внимание большие трудности путешествия в Новые Южные Земли, сэр Руперт считает дальнейшие экспедиции в эти края не стоящими средств и усилий. Тайный Совет и Объединенная Церковь на данный момент согласны с его точкой зрения. Тем не менее мы не располагаем всеми сведениями для окончательного решения. И разумеется, все зависит от сэра Руперта, который должен представить Путевые Гра… Прошу меня извинить.

Мы дошли до конца загона, как вдруг наш путь пересек огромный дог размером с пони, активно вынюхивая след, а в челюстях держа шпалеру, увитую розами. Кардинал послал вслед за псом одного из пикинеров. Мы слышали голос последнего и слова: «Спокойнее, мальчик, спокойнее!» — пока солдат не спустился по склону к озеру.

— Ваше святейшество, будут ли официальные комментарии относительно слуха, что капитан Галл из Королевской Гвардии недавно лишился уха?

— Никаких комментариев, — отрезал кардинал. — Спросите его сами.

— Я спросил, — заметил Бивер.

— И что же он вам ответил?

— Он, похоже, не расслышал вопроса, сэр, — признался я.

Со стороны озера послышался всплеск. Дог побежал обратно, только вместо шпалеры на сей раз волочил за собой пожеванную пику. Кардинал повернулся ко второму воину. Я, пожав плечами, закрыл блокнот. Пресс-конференция подошла к концу.

Перед нами возвышались изумрудные кусты лабиринта Иниго. Над ним парил голубой воздушный змей, украшенный королевским гербом, чей повод соединялся с неким объектом, двигавшимся среди лиственных стен. До нас донеслось явственное женское хихиканье. Вулли одернул одежду, откашлялся и направился к арочному входу в лабиринт.

— Ваше высочество? — негромко спросил он.

Несмотря на солнце, мне внезапно стало холодно, а потому я нервным и весьма присущим мне жестом почесал бороду и поспешно отступил в сторону будки привратника на Городской дороге.

Примерно в четырнадцати милях к востоку от дворца, в Большом парке Виндзора, находился Королевский охотничий домик. Сейчас он содрогался от звука грохочущих башмаков и лая баухаундов — этих крепких, печальных ретриверов из Абиссинии, известных своими блестящими охотничьими качествами, обширными подгрудками и обильным слюноотделением. «Распускает слюни, как баухаунд» — это выражение известно, наверное, каждому человеку в Союзе. Впрочем, отвисало и болталось у этих собак буквально все.

Акварельные небеса выхолощенного голубого цвета омывали распухшее солнце. Прозрачный туман холодным дымом поднимался над мокрой крапивой и кустами бузины, вился вокруг и струился сквозь заросли бука, огромных дубов и боярышника. В отдалении косули и лани, предчувствуя недоброе, скрывались во мгле раннего утра, убегая прочь от лизунцов.

Виндзорский охотничий домик был построен для двадцать четвертой Елизаветы как подарок герцогом Картахены, неким Гонсало де Руизом, упорным охотником и еще более упорным ухажером ее величества. Многие при дворе говорили, что сие подношение забило последний гвоздь в гроб Гонсало. Это было неправдой. Последний гвоздь в него забил Ральф Логге, столяр из Черч-энда, но вот заказ он получил явно благодаря подарку де Руиза. Елизавета XXIV с крайним скептицизмом отнеслась к перспективе перемещаться по лесу следом за испуганными оленями и втыкать в них стрелы с железным наконечником сквозь отверстия, которых у животных сроду не водилось. Несчастный Гонсало, ослепленный любовью и амбициями, не понял этого и регулярно наносил визиты в Виндзор, одетый в новые охотничьи штаны в клетку, самый модный маскировочный камзол, твидовую спортивную шляпу с ушами, при полном наборе приманок, манков, свистков, кастаньет, а также с огромным trousse de chasse,[4] в котором было столько холодного оружия, что этого арсенала хватило бы на вооружение целой армии ландскнехтов и еще бы осталось повесить пару особо примечательных ножей над камином.

Гонсало пытался привлечь внимание ее величества размышлениями о правильном натягивании тетивы составного лука, о тренировке собачьей стаи, о плюсах и минусах растяжек из колючей проволоки, об использовании арбалета для вящего удовольствия и выгоды, о своевременном обнаружении грязевых червей в стуле гончих и множестве других секретов охотничьего искусства. Частенько он просил королеву составить ему компанию около полудня в парке. Она отклоняла его приглашения по причине важных встреч в Звездной палате касательно национального импорта. Частные дневники Елизаветы XXIV показали, что «важные встречи касательно национального импорта» почти всегда оборачивались игрой в блошки с членами Тайного Совета. В них также обнаружились свидетельства того, что она называла Гонсало не иначе как «вонючим маньяком со стрелами».

В конце концов картахенец пришел в полное отчаяние, видя, что его мужские чары не имеют ровным счетом никакого эффекта, и решил сделать неожиданный ход, который, по идее, должен был ускорить завоевание королевского сердца. Он подарил предмету своей страсти охотничье поместье. Спроектировал здание знаменитый архитектор Морилло Барселонский в манере чурригереско.[5] С технической точки зрения то был стиль, в котором питали слабость к спиральным колоннам, изломанным арочным фронтонам и пилястрам с несколькими капителями. На практике же чрезмерное богатство украшений и декора похоронило под собой само строение. Морилло заверил Гонсало, что это «последний писк моды».

Елизавету дар явно впечатлил. Уже через неделю она приказала обезглавить ухажера по обвинению в заговоре с целью высмеять королевскую персону. Она всегда считалась мягкой и спокойной императрицей, а потому сия история прекрасно демонстрирует всем желающим пределы, за которые монарха лучше не выталкивать.

В этот туманный полдень святого Дунстана люди, вышедшие из поместья, явно не думали о незадачливом Гонсало и его опрометчивой чурригереске. (Разве только периодически их посещали мысли вроде: «Если это такое украшение фронтона, то где же, черт возьми, дверь?» и «Как же, проклятие, выбраться из этого позабытого Богом сарая?».)

Процессию из загонщиков, собачьей своры и главного псаря возглавлял сэр Джон Хокрэйк, герцог Солсбери, шикарно выглядевший в зеленых охотничьих гетрах и жилете-накидке защитного цвета. Он походил на пухлого, страдающего подагрой быка и был одним из богатейших людей континента и одним из самых крупных землевладельцев Британии. Тем не менее веса при дворе он не имел, ибо герцог Солсбери и королева прискорбно мало общались друг с другом. Сей пренеприятный факт был как-то связан с манерами августейшей особы и полным отсутствием таковых у почтенного сэра.

Герцог Солсбери, отхаркиваясь, со скрежетом втянул воздух, закашлялся и сплюнул чуть ли не целую тарелку вылущенных устриц в ближайшие кусты.

— Отправляемся! — заорал он всем присутствующим, придав значимости крику фанфарами испускаемого воздуха.

Тренированным трубачам пришлось с большой неохотой повторить сии рулады. Гончие восторженно затявкали.

Рустам Аллесандро де ла Вега, регент Кастильский, губернатор Толедо и покоритель Лилля, нахмурился, глядя на тучного герцога, но последовал за ним. Атлетически сложенный, красивый и рослый, признанный всем миром мастер рапиры, он переключил свое внимание с герцога на замки изукрашенных жемчужинами фитильных пистолетов, которые поднес ему слуга. В жилах де ла Веги текла благороднейшая испанская кровь, причем она бежала на удивление скоро и под давлением непривычно высоким для столь высокородного аристократа. Весь предшествующий век сила в Союзе все больше и больше клонилась в сторону Британии и ее полубожественных правительниц. Фоном испанской политики стало обиженное разочарование, и за вежливыми улыбками и изысканными манерами королевских отпрысков таились злоба и беспокойство. В Мадриде, Сарагосе, Севилье и Саламанке памфлетисты в огромных количествах выпускали горькие диатрибы о «девственной похитительнице» и «странном балансе партнерства». Над Союзом навис конституционный кризис, и даже комментаторы, чрезвычайно лояльно относившиеся к Англии, уже предвидели времена, причем не столь далекие, когда королеве придется принимать меры по восстановлению могущества испанской политической машины.

Но Рустам де ла Вега не собирался ждать. Он всегда был человеком действия, а его действия всегда приносили желаемые плоды.

Регент взял один из заряженных пистолетов и прицелился в дерево, стоящее в отдалении. Солсбери с отвращением взглянул на огнестрельное оружие.

— Сегодня будет прекрасная охота, как вы думаете, сеньоры? — спросил де ла Вега, желая разрядить обстановку.

— Я так полагаю, для вас она станет отвратительной, если вы будете по-прежнему использовать эту чепуховину с черным порохом, — пророкотал сэр Джон. — Крепкий английский лук из тиса — вот это по мне.

— Мой дорогой регент, — дипломатично встрял в разговор лорд Сли, выходя из поместья и натягивая перчатку для стрельбы из лука, — я со своей стороны с нетерпением жажду увидеть ваши новые устройства в действии. Я полагаю, они не распугают свору?

Солсбери, хрипло сопя, нагнулся почесать голову высунувшей язык гончей, которая суетилась у его коленей.

— Этих собак ничего не может испугать, — заметил он, выпрямляясь и стряхивая с руки слюну. — Не беспокойтесь, Сли. Мои люди вышколили их как надо.

— Прекрасно, прекрасно! — еле заметно усмехнулся лорд.

Он и де ла Вега обменялись понимающими улыбками, которых Солсбери, увлеченный делами, не заметил. То были улыбки терпения. Сли щелкнул пальцами, приказав принести ему лук и колчан, после чего опробовал тетиву и обменялся парой технически уместных замечаний с главным лучником.

Роберт Сли был маленьким подвижным человеком сорока трех лет, с патрицианским профилем, оттенявшимся редеющей седоватой шевелюрой. Он владел наследными землями в Хертфордшире и Эссексе, но влияние его зиждилось исключительно на добытой нелегкой ценой карьере в юридической сфере, от Судебных иннов[6] до Уайтхолла. Сли завоевал себе место в Тайном Совете и, по слухам, готовился принять титул лорда-хранителя печати от Томаса Арбетнота еще до окончания года. Его учености и знаниям поражались по всему Союзу. Многочисленные книги и трактаты сэра Роберта были необходимым чтением для всех юношей с политическими амбициями. Говорили, что он в совершенстве знает девять языков. Сли много путешествовал и участвовал в разработке наиболее важных законопроектов в последних шести парламентах. Казалось, единственным его недостатком было полное отсутствие обаяния, и об этом говорили многие. Высочайшие сановники со всей Европы выстраивались в очередь, дабы увидеть вживе автора столь внятных и ясных трудов, и неизменно разочаровывались. В повседневности Сли был холодным, сухим, словно гипсовым человеком. Конечно, настоящей неприязни к нему никто не питал, но если бы лорду вздумалось собрать команду для игры в крикет только из друзей, то у него возникли бы явные проблемы.

Преподобный Алистер Джасперс, четвертый и последний участник этой примечательной компании, присоединился к ждущим его и взял пару отполированных швейцарских луков у терпеливого слуги. Суровый и строгий молодой человек с полными губами и коротко стриженными волосами, Джасперс был обряжен в мантию Союза Магов, доходящую до колен. Когда Искусство Магии открыли заново, Церкви пришлось либо приноровиться и принять его, либо потерять бразды правления. В результате протестанты просто расширили область своих учений, а Католическая церковь «по счастливой случайности» нашла в одной из пещер Синая еще шесть книг Нового Завета, которые серьезно изменили понимание «неисповедимых путей Господних», включив туда и магию.

Неожиданно открытую доктрину включили в первое издание Библии Стива Гутенберга, и Англиканская церковь, в ту пору довольно неловко сочетавшая католическую помпезность и протестантскую простоту, быстро и искренне вобрала в себя это учение, сделав его одним из основных своих вероучительных догматов. Со временем Англиканская церковь превратилась в Объединенную и поглотила почти все направления христианства, бытовавшие в Союзе (за исключением различных подпольных движений, секретных обществ, а также, разумеется, Столпников из Гента, Похотливцев из Стивенэйджа и Ватикана, которому позволили существовать, если он никого не станет беспокоить). Церковь всесторонне контролировала использование магии через Союз Магов, отчасти ремесленную гильдию, отчасти святой орден. Все его члены были могущественными чародеями, умело распоряжавшимися Искусством, и несли ответственность только перед королевой, Тайным Советом и кардиналами. Именно через них колдовство и проникало в повседневную жизнь страны.

Джасперс также носил на воротнике значок Отдела Инфернальных Расследований — исправительного департамента союза, изобличающего и наказывающего любого человека, который занимался Искусством любительски и без соответствующего разрешения. По общему мнению, преподобный был одним из лучших сотрудников отдела. Этим, а также выдающимися познаниями как в Магии, так и в делах уголовных он заслужил при дворе статус, значительно превышающий его, Джасперса, социальное положение.

— Мы готовы? — размеренно спросил он, изучая блестящее маслом техническое совершенство своего пистолета.

Для его компаньонов этот мягкий голос чем-то походил на рахат-лукум: сладкий, богатый, насыщенный — в общем, из разряда тех вещей, от которых быстро начинает тошнить.

— Надеюсь, чтобы попасть в цель, вы не станете пользоваться черной магией, — отпустил замечание Солсбери.

Последовала пауза. Даже возбужденные собаки перестали возиться. Тень закрыла солнце. Герцог неожиданно почувствовал, что сверхъестественно озяб, и посмотрел в пронзительные глаза Джасперса. Увиденное ему явно не понравилось.

Сли быстро вышел вперед и исполнил то, что по зрелом размышлении можно было бы назвать самым изысканным дипломатическим маневром за всю его карьеру. Он сказал:

— Ха-ха! Смешно вы пошутили!

— Это точно! — присоединился Рустам де ла Вега, быстро уловив ход беседы, и разразился утробным хохотом, поддержав тоненькое, писклявое хихиканье Сли.

Не засмеялся только Солсбери, который временно потерял дар речи. За десять секунд его томатно-красное лицо стало бледным, точно кочан капусты. Герцог сумел выдавить из себя только неловкую, но героическую улыбку.

Джасперс тоже улыбнулся, хотя и не слишком убедительно.

— Смешно, да, — эхом отозвался он, потом повернулся и не спеша отправился к собачьей своре и загонщикам.

Хокрэйк еле удержался на ногах. По мере того как лицо его приобретало привычный оттенок, он занялся совершенно лишней проверкой гончих и псарей.

— Пронесло, — прошептал Сли де ла Веге, пока они стояли бок о бок, застегивая пальто. — Благодарю вас, вы мне очень помогли. Солсбери ужасающе неуклюж чуть ли не во всем, включая политику. Неудивительно, что королева его не переносит.

Де ла Вега сухо улыбнулся и заметил:

— Мой дорогой лорд Сли, не скажу, что и мне он сильно по душе. Если бы не его весомые финансовые запасы, я с радостью поспособствовал бы трагическому несчастному случаю на сегодняшней охоте.

Сли позволил себе еле заметно улыбнуться, смакуя столь восхитительную мысль. По левую руку от него загонщики принялись пронзительно дуть в свистки, подгоняя свору гортанными выкриками. Собаки сорвались с места и умчались прочь сквозь озаренный солнцем туман, окутавший лес. Когда их лай растаял вдали, воздух заполнили птичье пение, стук капель воды и треск валежника. Сли и де ла Вега отправились вслед за остальными.

— Не следует ли нам, — спросил сэр Роберт, — обсудить ваш горький опыт, мой дорогой кузен? Повсюду лес, и ушей в нем нет.

— Хорошо, — решительно ответил испанец, — ибо мои слова покажутся клеветой большинству англичан, кроме вас и двух наших… друзей. Мы все разделяем известного рода голод. Моя семья, мои сподвижники… нам так не хватает власти, мы лишены того влияния, которое нам положено по праву рождения. Магия, милорд, — вот что нам нужно. Без доступа к Чарам у нас нет рычагов влияния. С ними же…

Сли поймал его за рукав и указал на компаньонов, показавшихся впереди меж деревьев.

— Вы заметили, лорд-регент, что ни одна собака по своей воле не подходит к священнику и на расстояние копья? — спросил он.

— Возможно, псы мудрее нас, — сказал де ла Вега. — Я часто сомневаюсь, безопасно ли подпускать Джасперса так близко к нам, пусть он и на нашей стороне.

Сли кивнул и глубоко вздохнул. Оба взяли оружие на изготовку и поскакали дальше сквозь заросший папоротниками подлесок с резкими пятнами света.

— Так о чем вы говорили? — продолжил Сли.

Перенесемся в Сохо. Ах, Сохо! Что нам делать с ним?

Трехэтажный дом номер семнадцать по Амен-стрит в Сохо, построенный в стиле неорококо, был типичен для своей округи (а именно: прекрасно сложен и достаточно открыт для желающих). Он стоял на тихой улочке с хорошей канализацией, недалеко от коммерческих районов. Место казалось на удивление приличным и даже презентабельным, несмотря на то что находилось буквально в двух шагах от сомнительнейших таверн и публичных домов, не говоря уже о театре Уиндмилл, где семнадцатый год подряд било все рекорды знаменитое шоу бурлеска «Все вертихвостки мира на одной сцене» (как писал Джек Тинкер в «Дэйли Мэйл»: «Приходите снова, не стесняйтесь!»). Да, и не стоит забывать о Стратфордском ревю-баре с его еженощными представлениями наподобие «Как вы это полижете» и безумно популярными «Двумя джентльменами из Вагины».[7]

Дом номер семнадцать построили при девятой Глориане, он пережил пять неурочных бурь, Великий Пожар, две чумы, шесть восстаний и в недавнем прошлом ряд воистину апокалиптических вечеринок. Руперт Триумф купил особняк за пять тысяч марок, которые получил от Адмиралтейства за участие в битве при Финистерре.[8]

Его соседом с одной стороны был неприметный чиновник дипломатической службы по имени Бруно де Шоле. Он пребывал за границей большую часть времени, и Триумф встречал его всего лишь дважды. Одним прекрасным вечером 2003 года тот пришел пожаловаться на шум, а потом спустя час заявился еще раз. По другую сторону жил знаменитый композитор Эдоард Фукс. Музыкант сделал себе имя в начале восьмидесятых на имевших большой успех гальярдах и рондо,[9] но слава покинула его с момента выхода в печать нотного сборника «Лучшие хиты». Он жил на авторские отчисления и гонорары с редких выступлений на сборных концертах и был постоянно нетрезв, потребляя мускат в невероятных количествах. Фукс никогда не жаловался на пьяные сборища в доме номер семнадцать, поскольку зачастую присутствовал на них.

К этому времени владелец дома только оправлялся от последствий приема внутрь трех бутылок «Лучшего муската старого живодера». Было три часа дня.

Триумф лежал навзничь, почти как Чаттертон кисти Генри Уоллиса, на шезлонге, стоящем в покоях верхнего этажа. Фактически то был чердак с застекленной крышей, и сейчас сквозь окна в свинцовых переплетах на потолке пробивался туманный свет. Руперт встал, помылся, побрился, подушился любимым одеколоном («Аромат мужчины») и переоделся в серые чулки, узорчатые буфчатые штаны и черную рубашку из дамасского шелка, сверху надев украшенный вышивкой камзол багрово-бежевого цвета. Только еле заметная сетка черных швов на опухшей щеке указывала на то, что предыдущий день отважный мореплаватель провел не за самыми респектабельными занятиями. Триумф лениво вращал большую медную армиллярную сферу, стоявшую на полу рядом с шезлонгом, рукой, почти полностью скрытой складками обшлага. Сфера бренчала, словно колесо рулетки. На столе лежал недоеденный наантвич.[10] Couteau suisse валялся в корзине для бумаг у двери.

В нескольких ярдах от Триумфа на дубовой скамье, заставленной номерами «Уиздена»,[11] сидел огромный, полностью обнаженный человек с темными волосами, заплетенными шнурком. Его сияющая кожа была черной, словно полированная древесина эбенового дерева, а узрев его колоссальную мускулатуру, Рубенс присвистнул бы, что твой матрос, а Микеланджело разместил бы рекламу для поиска потолка побольше. Абсолютно голый, мужчина тем не менее носил на кончике широкого носа маленькие очки в проволочной оправе и сейчас изучал массивный атлас.

Дверь на чердак открылась, и вошел Агнью с подносом, уставленным бокалами, и предложил поднос Триумфу:

— Ваш эликсир жизни, сэр.

Точно таким же неодобрительным тоном он бы объявил о визите принца Уэльского или поинтересовался у скорбящих на похоронах, кто же умудрился столь скоропостижно скончаться.

Триумф взял один из бокалов и с удовольствием пригубил дымящуюся жидкость. Еще в самом начале их профессиональных взаимоотношений сэр Руперт выяснил, что Агнью умеет варить горячий травяной настой, который словно по волшебству убирал все последствия алкогольных излишеств. Слуга с подчеркнутой двусмысленностью называл лекарство эликсиром жизни и часто намекал, что оно изготавливается по старинному саффолкскому рецепту, переданному покойной матушкой. Настой обладал чудодейственной эффективностью. Триумф часто шутил, что Церковная Гильдия должна оштрафовать Агнью за использование Магии без разрешения, не подозревая, насколько он близок к истине. Средство действительно было волшебным. Искусство заново открыли в эпоху Возрождения, но это не значило, что до этого оно совсем исчезло из мира Ренессанс всего лишь широко распространил практики, известные посвященным еще со времен Античности. Во многих местах, особенно среди племенных групп или древних сельских общин, некоторые формы магии сохранялись и даже процветали без каких-либо особых усилий. Рецепт эликсира жизни хранился в семье Агнью так долго, что давно была забыта его магическая сущность и помнилось лишь то, что он действительно работает, особенно утром после встречи Нового года.

Триумф задумчиво сделал глоток из бокала и протянул Агнью предмет для изучения:

— Как ты думаешь, Галл захочет вернуть это обратно?

— Сомневаюсь, сэр, — ответил слуга, поставив поднос на край буфета. — Но я уверен, сэр, что он будет крайне заинтересован в приобретении других анатомических объектов… ваших анатомических объектов, сэр.

Триумф беспечно махнул рукой и сел, зевнув.

— Что ты там делаешь, Аптил? — спросил он.

Обнаженный человек за столом повернулся и привычным движением снял очки:

— Просто смотрю, Руперт.

— На что?

— На то, что не перестает меня изумлять, — ответил Аптил. — В смысле, ваш Союз считает себя самым сильным государством на этой Земле и тем не менее знает о ней невероятно мало. — Он указал на атлас, разложенный на столе, и сказал со вздохом: — Африка. Один из величайших, странных и сложных континентов на планете, а у вас он изображен как нечеткий треугольник, забитый картинками свиней и каких-то буханок.

Триумф поднялся с места и взглянул через плечо Аптила:

— Это гиппопотамы. И хижины. Вот, посмотри, в этой, например, дверь есть.

— Тогда прошу прощения, — ухмыльнулся Аптил. — Ты же знаешь, когда я согласился уехать с Пляжа[12] вместе с тобой, то думал, что в вашей знаменитой Империи увижу невиданные чудеса, узнаю много нового и смогу поделиться этим с моим народом. И сколько же я здесь торчу? Достаточно, чтобы понять: я живу бок о бок с безумными дикарями. Вы суеверные, грубые, ограниченные, надменные и, в общем-то, не слишком приятно пахнете. Вы думаете, что в Африке куча свиней и хлеба. И до сих пор не изобрели даже простейшего двигателя внутреннего сгорания.

— Эй, — встрял Триумф, — у нас есть Магия…

Громадный абориген грустно посмотрел на Руперта:

— Сколько раз еще я должен тебе объяснять? Это падение, мой дорогой друг. Магия — это крест, на котором вы распяли собственный культурный прогресс, если брать аналогию из ваших мифов. Поверь на слово. Ваш мир был бы куда лучше без колдовства.

Триумф пренебрежительно пожал плечами.

— Ты видел мою страну, Руперт. Видел, как мы живем. Мы навсегда избавились от чародейства триста лет назад и с тех пор не оглядываемся на прошлое.

Мореплаватель глубоко вздохнул и на секунду вспомнил сверкающие стеклянные здания Пляжа, гладкие улицы, сияющие металлические экипажи, едущие без всяких лошадей, улыбающихся, здоровых чистых людей. Он вспомнил об mp3-проигрывателях, Визажбуке, ТвоемМесте, о надежной канализации, сухом мартини и досках для серфинга. И еще он вспомнил о том, что все это стало возможным по одной-единственной причине. Волшебников в стране Авс не существует.

— Да ладно, чушь это все, — вздохнул Триумф, а через секунду добавил: — Просто помни… Нет, не просто. Главное, помни про настоящую причину, почему ты здесь.

— Маневр?

— Именно. Маневр. Я ведь шею подставляю ради твоего народа, потому давай без лишней критики.

По дому эхом прокатился стук в дверь.

— Это опять де Шоле? — взвился Триумф. — Мы даже не шумим. А если он про ту ночь, то скажи ему, чтобы проваливал. А если это Фукс явился за бутылочкой веселящего сока, то передай ему, что мы записались в Общество Трезвенников. Нечего решать проблемы за наш счет.

Агнью остановился на пути к выходу:

— А если это гости, сэр? Вы сегодня принимаете?

— Я сейчас закричу, черт тебя побери! — разъярился Триумф, рухнув на стул.

Слуга исчез.

— Нам лучше сохранять осторожность, — сказал Руперт Аптилу.

Тот кивнул, а затем сгорбился в углу, натянув на лицо маску угрюмой тупости, возникшую словно по щелчку, и принялся теребить себя за ухо.

Появился Агнью.

— Лорд Кларенс, сэр, — доложил он.

Лорд Роджер Кларенс, напудренный, надушенный, причесанный, навощенный, выщипанный, напомаженный, увитый шнурами, лощеный, отполированный, гладкий и экипированный по самой последней моде, прорвался в покои Триумфа. Он плавал на средних глубинах придворного озера и состоял на службе у Вулли, будучи одним из самых эффективных организаторов и исполнителей. С ним пришли двое солдат из Королевской Гвардии, страшно потея в полной форме бифитеров. Они были обязаны присутствовать при разговоре, но один зацепился алебардой за потолок лестничного пролета, и теперь оба пытались ее высвободить. Кларенс остановился было в дверях ради драматического эффекта, но понял, что драматический эффект остался на площадке, и решил войти как уж есть. Он взмахом оплетенного букетика цветов, надушенного настолько, что Агнью аж поперхнулся, отослал слугу прочь и повернулся к Триумфу:

— Мои поздравления, жеребец. Надеюсь, я не помешал, но это дело королевской важности.

Руперт оторвался от пособия по ловле рыбы на муху и ответил, опасно улыбнувшись:

— Роджер Кларенс, не может быть! Тот самый человек, о котором люди шепчут, что он даже знает слово «нет»! Заходите. Налить вам диетической мальвазии, а может, чего посуше, с вишенкой?

Кларенс вздернул нос и закрыл глаза в негодовании:

— Вы ужасный человек, Триумф. Такой простой. Такой неприспособленный.

Триумф встал и закрыл книгу:

— Сегодня дела в Хэмптоне, похоже, не задались, раз уж вам пришлось приехать в столь захудалый район. Или вы решили заняться благотворительностью? И начать с трущоб?

Лорд взглянул на него с презрением, а затем развернул газету, которую держал под мышкой:

— Прессу этим утром не читали?

Триумф взял протянутую газету и изучил ее:

— Лотерея «Таймс»… Неужели ставят на «Кофферов»?

— Заголовок, вы, чудовище! «Экспедиция на новый континент до сих пор под вопросом». Совет отправил меня взнуздать вас. Де ла Вега уже грызет удила. Когда, черт вас побери, вы предоставите отчет?

— Когда буду готов, — ответил Руперт. — Когда соберу все факты. Я до сих пор изучаю материалы, которые привез с собой.

Кларенс бросил взгляд на громадного Аптила, который пустыми глазами уставился в одну точку.

— Хм… — пробормотал лорд Роджер, потом опомнился и вонзил взгляд в морехода. — Так, Руперт, позвольте вам сказать, что терпение двора иссякает. Там говорят, что ваше откровенное нежелание представить отчет — это доказательство того, что континент все-таки стоит исследовать, а вы пытаетесь что-то скрыть или оставить себе. Де ла Веге недолго будут возражать. Придет время, и королева отдаст ему Путевые Грамоты, невзирая на вас.

— Королева?

— Да, королева. Она теряет терпение.

— Королева?

Кларенс осмотрел помещение, притворно расширив глаза, и спросил:

— У вас тут эхо? Да, старушка Три Икса собственной персоной. Не обманывайте себя, Руперт, прошло уже десять лет с тех пор, как вы были ее голубоглазым мальчиком. Вы отсутствовали три года и не столь часто посещали Виндзор по возвращении. Теперь де ла Вега в фаворитах, а Сли в советниках. Давно прошли те дни, когда вы могли повлиять на нее только силой вашего шарма.

Триумф сердито взглянул на него и тяжело сел на стул.

— Приободритесь, жеребчик. От вас всего-то требуется один день для отчета перед королевой. Совет изучит ваш доклад. И вот вы снова у нее на хорошем счету, а все австралийское дело наконец сдвинется с места.

— Еще месяц…

— Неделя. Вот ее последнее слово. И если бы я был на вашем месте, то сделал бы все и сдал еще до праздника в эту субботу. И пожалуйста, поймите, она проявляет великодушие. У вас был год. Бог свидетель, если бы вы когда-то не ходили у нее в фаворитах, то вас отправили бы на тележке в Тауэр много месяцев назад без всяких отчетов.

Плечи Триумфа поникли, он мрачно уставился в пол.

— Тогда увидимся при дворе, — сказал Кларенс, направляясь к двери. — Не разочаровывайте ее. На кону ваша голова. И помните, это было дружеское предупреждение. Она легко могла послать к вам взвод солдат.

Лорд остановился в дверях, вынул из кармана мундира маленький конверт, запечатанный лентой, и кинул его Триумфу:

— Между прочим, это лежало у вас на пороге.

Руперт аккуратно поймал сверток:

— Что это?

— Не в моих привычках читать чужую корреспонденцию, — улыбнулся Кларенс. — Но, как оказалось, какой-то человек приглашает вас встретиться с ним в купальнях «Дельфин». Сегодня, в четыре тридцать. У вас есть целый мир, о котором я ничего не знаю, не так ли? Слава Королеве!

Триумф вскочил на ноги, но Кларенс уже исчез, забрав с собой пикинеров и оставив после себе только смрад одеколона и рваную дыру в побелке лестничного пролета.

— Кларенс! Что за человек? Что за человек? Вернитесь!

Агнью и Аптил не сводили с Руперта глаз, тот грустно посмотрел на них, после чего уныло прокомментировал:

— Дела у нас такой табак, что впору открывать собственную курильню.

Почти каждый день очередной корабль Королевского Объединенного Флота выходит из какой-нибудь британской гавани с Путевыми Грамотами на борту — официальными документами, которые дают команде высочайшее соизволение открывать, исследовать и, говоря открыто, грабить менее удачливые или знаменитые части земного шара. В один только День святого Дунстана сэр Уолтер де Файл поднял якорь «Миру назло» в Портсмуте, дабы посмотреть, есть ли чего интересного между Флоридой и Аргентиной, лорд Арчимбольдо отплыл на «Золотом выстреле» из Саутгемптона, отправившись на поиски Южно-Индийских островов, а мореход Томас Пикеринг на баркасе «Помятая задница» заплыл в Туамасину, открыв тем самым остров Мадагаскар.[13]

Благодаря Путевым Грамотам, дарованным королевой, мореплаватель имел право распоряжаться практически всем, что он откроет на своем пути во имя Союза. Понятно, то были излишне радикальные полномочия, но, увы, необходимые. Без подобного стимула мало кто по доброй воле решился бы провести два или три года в плохо проконопаченной, текущей, грязной бочке-переростке, плывущей по воле океанов с крайне скверным характером, бросая вызов корсарам, морским змеям, кракенам, китам, иностранным судам, цинге, ревматизму, бородавкам, враждебно настроенным аборигенам, голоду, жажде, утоплению, высадке на необитаемый остров, полному штилю, кораблекрушению, мятежу, протаскиванию под килем, перспективе поскользнуться на топ-мачте и разбросать мозга по лееру, опасности стать громоотводом, дежуря в «вороньем гнезде» в разгар чертовски бурного шторма, удушью от неудачно съеденного корабельного сухаря, смертельным ожогам по вине корабельных чайников, операциям фельдшера, недавно хлебнувшего грога, курению в кубрике рядом с пороховым погребом, проверке уже зажженного орудия 32 фунтов весом, неожиданному упоминанию того, что мы тут приготовили шикарный суп из альбатроса, и, естественно, падению с конца света.[14]

Путешествия и исследования были делом грязным, опасным и сложным. Без всякого сомнения.[15]

Тем не менее процедуры, следовавшие за победоносным возвращением, отличались лаконичной простотой. Исследователь с Путевыми Грамотами приличное время отдыхал, восстанавливал силы и заново привыкал ходить по суше, после чего от него требовали представить отчет о своих открытиях непосредственно королеве. Мореплавателя превозносили, выплачивали ему внушительную сумму, признавали его заслуги (это и называлось Уважением) и обычно нарекали открытую землю его именем. Взамен он вручал Путевые Грамоты королеве, тем самым передавая территорию Союзу.

Только после этого организовывались следующие экспедиции. Вторая волна путешественников шла по следу, проложенному первопроходцем, и, используя его заметки, карты и собранные данные, вдоль и поперек грабила, разоряла и эксплуатировала недавно найденный уголок мира. Таков был порядок вещей.

Пока же исследователь не давал отчета и не вручал Грамоты монаршей особе, ничего этого произойти не могло. В открытиях всегда таились огромные деньги, не говоря уже о чести, престиже, славе, землях и цветущих местных женщинах, а потому зеленого света на освоение новых территорий с нетерпением ждала не только огромная государственная индустрия эксплуатации, но и Церковь, нуждавшаяся в свежих источниках колдовской энергии больше, чем могла признаться даже самой себе.

Все это объясняло растущее недовольство, которое вызывал Руперт Триумф при дворе. Он отправился в путешествие. Вернулся в лучах славы, объявив, что нашел новые земли в южных океанах. Привез с собой множество потрясающих диковин и безделушек, включая четыреста шесть неизвестных видов растений, множество представителей неплацентарной фауны и благородного чернокожего аборигена, посла Южных Стран. Затем прошли месяцы, а Триумф не подал ни малейшего знака, что собирается сделать положенный отчет, — месяцы, во время которых вожделенные Путевые Грамоты валялись в его надежно запертом столе, а грабители, эксплуататоры и церковники Англо-Испанского Союза изнывали от растущего с каждым днем нетерпения, сыпи, учащенного сердцебиения и мигреней, вызванных стрессом.

Никто и никогда не откладывал свой отчет на столь долгий срок, даже капитан «Голубого Бигля» Джейкоб Тэвисток, который возвратился после открытия Бермуд с амнезией. Его память аккуратно вернула на место команда специально обученных инквизиторов.

Никто не знал, что делать в этой ситуации. В законах просто не было статей, как поступать с обладателем драгоценных грамот, если тот не желает передавать их королеве. Обычно все исследователи жаждали заполучить в руки причитающееся им Уважение, купить большой участок в Оксенфордшире и жениться на девушке, так или иначе принадлежащей к королевской семье, или же просто на блондинке, а лучше то и другое вместе.

Когда прошло шесть месяцев, а Триумф не показал и носа во дворец, Тайный Совет занялся щекотливым вопросом, прочесывая тома установлений в поисках лазейки. Его члены проконсультировались с Флотом, Церковью и многочисленными лордами, которые могли быть в курсе дела. Ответа не нашлось. Похоже, Триумф завладел мячом надолго. Решение зависело только от него, а правительству и другим заинтересованным лицам оставалось только принять недовольный вид.

Тем не менее интерлюдия затянулась настолько, что даже вечно занятая королева начала обращать на нее внимание, и вот тут, как скоро выяснил Тайный Совет, крылась одна возможность, о которой никто даже не помыслил. Существовал простой способ пробиться сквозь юридические заросли, окружающие Триумфа, — отменить законы, и единственным человеком, который мог это сделать, была королева.

Обычно ее величество отягощало только полтонны кружев, шелка, кисеи, капка, блесток и жемчуга. Более ничего не тревожило ее и не замедляло житейский бег, тем более такие незначительные причуды, как своды законов или гражданские права. Буквально одна секунда и росчерк царапающего пера понадобились бы, чтобы передать Путевые Грамоты другому исследователю и вычеркнуть жизнь, земли, права Триумфа, а также память о нем из истории Союза.

Сэр Руперт вполне мог стать единственным человеком за долгое время, добившимся подобного исхода карьеры. Он понимал, что это лишь дело времени, но откладывал отчет так долго, как мог, надеясь, что Совет проглотит его Маневр. Теперь же пришло время для более активных действий. Требовался новый план.

И именно этого мореход боялся, потому что, к сожалению, если и существовала на свете сфера, в которой он не блистал, то интриги оказывались именно в ней.

Размышления о размере, форме, цвете и стоимости потенциального Маневра, а также о том, по каким признакам его распознать, переполняли разум Триумфа, когда он заплатил шиллинг привратнику и вошел в теплые, влажные объятия купальни «Дельфин» в четыре часа двадцать минут. Впереди был почти целый час, прежде чем заведение закроется, и припозднившиеся купальщики суетились в надежде найти лекарство от ноющих суставов, опухших из-за недели дождя. Их бледные дородные фигуры мелькали во влажном пару и под зелеными тенями колоннад, шлепали по плиткам пола и моржами сползали в бассейны.

Теплый влажный воздух пах отсыревшей каменной кладкой, телесными ароматами и антисептиками.

Мясистый служащий с руками, похожими на окорока, и в тесной купальной шапочке голубого цвета подошел к Триумфу и подал ему чистое полотенце.

— Переодеваться там, — сказал он, указав на двери в тени западной колоннады с табличками: «Леди», «Джентльмены», а также «Сауна», «Джакузи», «Холодный бассейн» и «Пиво». Служащий повернул свой лунный лик к Триумфу. — Не пьянствовать, не плескаться, бомбочкой не прыгать, в бассейн не мочиться. Закрываемся в шесть.

— Спасибо огромное, я знаю правила, — рассердился Триумф.

Банщик покачал резиновой шапочкой и удалился. Головной убор у него был настолько тесным, что, казалось, в купальнях завелся лысый человек с обмороженным скальпом.

Мужская раздевалка была пустой, если не считать крючков с расшнурованными камзолами, плащами, штанами-буфами и сморщенными рейтузами. Триумф быстро разделся, обернул полотенце вокруг пояса и подошел к окну на западной стене, забранному матовым стеклом. Располагалось оно высоко, и Руперту пришлось встать на скамейку, скинув в лужу на полу огромные штаны с буфами и изящной вышивкой, а также гульфик внушительных размеров.

От пара раму перекосило и раздуло, но три умелых удара подушечкой пальца решили дело. Холодный вечерний воздух ворвался внутрь и ожег раскрасневшееся лицо Руперта.

— Аптил! — прошипел он во тьму. — Аптил!

— Руку протяни, дружище, — пробормотал абориген.

Триумф подчинился, подняв великана к окну. Это было нелегко и заняло несколько мгновений. Триумф аж мурашками покрылся от волнения, пытаясь найти опору и справиться с весом гиганта и в любой момент ожидая, что их прервут.

Наконец австралиец забрался. Он закутался в плащ с капюшоном из сержа и из его складок вытащил рапиру в ножнах, спросив:

— Не нужно?

— Не отказался бы, только где я ее спрячу?

Аптил подмигнул и сказал:

— Вот именно. Пришлось порыться в мусорной корзине.

Он протянул мореходу швейцарский нож.

— Ладно, идея неплоха, — признал Триумф. — А теперь скройся подальше от чужих глаз, держи ушки на макушке и, если свистну, действуй очень быстро.

Аптил кивнул.

— И, — добавил Руперт, — если кто-нибудь все же тебя увидит, помни о Маневре.

Абориген снова кивнул.

— Маневр. Точно, — сказал он, приняв свое фирменное выражение «свет зажжен, никого нет дома».

Триумф прошел в купальный зал, удостоившись нескольких мимолетных взглядов. Большинство купальщиков из-за приближающегося закрытия выбрались из бассейнов и направились в душ. Руперт скинул полотенце, завернул в него швейцарский нож и оставил на краю бассейна. Потом прошел по ступеням в теплую воду. У бортика была каменная скамейка, где любой мог присесть и расслабиться. Триумф так и поступил, омыл лицо и с видимым равнодушием окинул взглядом все вокруг.

Шли минуты. Теплые мягкие волны успокаивали, воинственная настороженность Руперта немного спала. Он глубоко вздохнул и встряхнул головой, борясь с сонливостью.

Когда Триумф открыл глаза, то вокруг не было ни души.

Он тут же застыл. Откуда-то доносилось мерное капанье воды, но больше ничего: ни голосов, ни признаков жизни. Сколько же он проспал? Банщики разбудили бы его, если бы купальня закрылась, ведь так? А значит, шести еще не было. Но где же тогда служители?

Триумф попытался свистнуть, но губы отказали. Он сидел по грудь в тысячах галлонах воды, а во рту царила пустыня.

Потом он заметил линию пузырьков. Они пересекли центр бассейна и направились в его сторону. Мореход замер.

«Плип, плип, плип, плип, плип», — лопались пузырьки.

Они были уже в десяти ярдах от него и направления не меняли. Ступеньки, ведущие из бассейна, находились в десяти ярдах справа. Триумф решил вылезти наружу прямо там, где сидел, воспользовавшись скамейкой в качестве опоры, но руки онемели и казались недостаточно сильными, чтобы вытянуть тело из воды.

«Плип, плип, плип, плип, плип». Пузыри приближались.

Триумф неожиданно понял, насколько часто дышит.

— Это глупо, — громко прошептал он. — Не могу же я просто сидеть и ждать, пока меня убьют.

В пяти ярдах от него с последним, угрожающим плипом пузыри исчезли.

Руперт открыл и закрыл рот. Подумал, не нырнуть ли, чтобы посмотреть, кто там спрятался под водой. К тому времени как он наконец принял решение, вопрос стал уже чисто академическим.

Словно разрезающий волны кит, из-под воды выпрыгнул одетый в промасленный нагрудник и кожаные шорты мускулистый мужчина, сверкая рапирой. Лицо его пряталось под свирепого вида шлемом с дыхательной трубкой, похожей на мундштук тромбона, и линзами, закрывавшими глаза. Расстояние между обнаженным телом Триумфа и бритвенно-острым лезвием угрожающе сокращалось.

— Гниумфф! — принялся насмехаться убийца жестяным голосом. — Умги! Умги, гы, г'азная твагь!

Руперт резко метнулся влево, пробиваясь сквозь замедлявшую движения воду. Жало рапиры прочертило в воздухе ослепительную арку и с громким лязгом отскочило от бортика, к которому Триумф только что прислонялся.

— Я достагу тьебя! — гнусаво пробулькал наемник, поворачиваясь за жертвой.

— Прошу прощения, ничего не понял! — крикнул Руперт и рванул на середину бассейна, причудливо скрестив нырок головой вперед и плавание по-собачьи.

— Дьостагу тьебя, гы, г'азная тгагь!

Трубка убийцы забилась, и из нее выплеснулась вода. Последние слова превратились в звук, похожий на громкий спуск газов.

— Что? — с отчаянием спросил Триумф.

Убийца остановился в нескольких ярдах от убегающей цели и взмахнул руками с досадой:

— Ык! Ык! — Он всхрапнул. — Умг'ёшь… — Ему пришлось постучать себя по нагруднику.

Триумф неуверенно переспросил:

— Ты?

Душегуб радостно закивал:

— Гда! Гья кочу тьегя… — он показал на рапиру, а потом на Триумфа, — гугить.

— М-меня?

— Гда! — забулькал убийца, хлопнув в ладоши, и добавил: — Умг'ёшь в мугах!

— Вот же черт! — воскликнул Триумф и возобновил свои отчаянные попытки сбежать.

Вода вспенилась вокруг его бьющихся ног. Боец, разрезая волны, направился к нему.

Мореход выяснил, что ситуация к лучшему меняться не собирается. Еще одна цепочка пузырьков по дуге двигалась к нему, отрезая путь вперед, а спустя секунду со дна всплыл еще один наемник.

— Гавай мге этого пагня! Гья ему щас гогову к генам гублю! — проинструктировал он коллегу.

— Генам? — озадачился тот.

Триумф оглянулся.

— Он сказал… — начал он, а потом остановился. — Какого дьявола я тут вам чего-то объясняю?

Он опять рванул к бортику, грудью раздвигая поток и взметая в воздух фонтаны брызг, перпендикулярно намерению пыхтящих трубками убийц зажать его в клещи.

В пяти ярдах от края бассейна Руперт облизнул губы и просвистел первые два такта песни о гвинейском береге.

Что-то плоское, тяжелое и фундаментально аэродинамическое вылетело из теней колоннады испуганной куропаткой. Оно ударило второго наемника прямо в визор с неприятным металлическим лязгом. Убийца отлетел назад, словно всадник, скачущий во весь опор, но, к своему несчастью, не заметивший низко свисавшую ветку.

Плоская, тяжелая и аэродинамическая штука сделала полный оборот туда, откуда появилась, при этом издавая звуки, словно кто-то, тяжело вздыхая, решил потренькать пальцами по губе. Предмет аккуратно приземлился в протянутую руку Аптила. Это был «возвращенец», традиционное охотничье оружие народа Пляжа, — по сути загнутая палка, но в руках опытного метателя она могла нанести не только серьезный ущерб, но и вернуться прямо ему в руки для следующего броска.

Триумф добрался до бортика, схватил полотенце и вытряхнул из него couteau suisse. Он нажал на кнопку и получил в свое распоряжение рапиру, прощелкав всего лишь заточку для карандашей и ложку для яиц всмятку. Пару раз взмахнув лезвием, просто чтобы насладиться пчелиным жужжанием рассекающего воздух металла, Руперт поднял оружие на уровень глаз, приветствуя врага.

— Да здравствует Королева! — прошипел мореход и бросился на еще остающегося в живых убийцу.

За всю долгую карьеру головореза и наемника того еще ни разу не атаковал голый человек с рапирой. Впрочем, раньше ему никогда не доводилось для выполнения контракта носить купальные шорты и часть духового оркестра на голове. Незнакомец в капюшоне, нанявший их с партнером в таверне Чипсайда, заплатил хорошо, авансом, и тогда им не пришло в голову осведомиться о деталях.

Теперь компаньон убийцы плавал лицом вниз в муниципальной ванной и кровь облаком клубилась вокруг его смотрового щитка, разбитого вдребезги чем-то похожим на летающий держатель полки, а у него самого на руках оказался, профессионально говоря, «своевольный клиент».

Оставалось только одно — покончить с жертвой, и, к счастью (для него), в этом деле он имел изрядный опыт.

Рапиры сталкивались друг с другом в серии ослепительных выпадов, звенела режущая дробь ударов, разносясь по темному залу. С первого укола Триумф понял, что сражается с профессиональным фехтовальщиком, но надеялся на непривычное окружение (четыре фута теплой воды), которое сыграет ему на пользу.

Схватка получилась некрасивая. Та часть их тел, что находилась в воздухе, вертелась и изгибалась, а бедра и ноги топтались на месте, передвигаясь, как ложки в сиропе. В такой ситуации ничего не стоило потерять равновесие и упасть, после чего быстро умереть. Триумф старался изо всех сил не совершить подобной оплошности.

Следует отметить, что по трезвости или в безвыходной ситуации сэр Руперт и сам становился очень неплохим фехтовальщиком. Сейчас он находился и в том и в другом состоянии, а потому шансы на победу были равны, с какой стороны ни посмотри.

Аптил, ошеломленный, с ужасом наблюдал за схваткой, занимая удобную позицию над бассейном. Он криками и советами подбадривал друга, пару раз употребив несколько крайне грубых слов из своего обширного словаря, вот только сделать ничего не мог, так как оба противника находились слишком близко друг к другу для еще одного броска.

Неожиданно великан краем глаза заметил в тенях колоннады какое-то движение. Опасаясь, что у наемника есть еще один помощник, Аптил оторвался от увлекательного зрелища и отправился на разведку. Взяв «возвращенец» на изготовку, он увидел закутанную в плащ фигуру, которая быстро удалялась в сторону выхода из купален, и побежал за ней.

Аптил не хотел оставлять Руперта в столь критическом положении, но что-то заставило его броситься в погоню. Ему показалось, что у беглеца кошачья голова.

Аптил не слишком хорошо разбирался в кошках, на Пляже их и вовсе не водилось, но он точно знал: котов шести футов ростом, одетых в шелковый камзол и накидку, в природе не бывает.

В вестибюле никаких следов таинственного незнакомца не оказалось. Двери были крепко заперты изнутри, а все три банщика лежали без сознания на полу кассы, связанные и с кляпами во рту. Аптил проверил обе стороны зала, в любой момент готовый запустить «возвращенца». Кот исчез.

Кто-то принялся ломиться в закрытые двери. Абориген подошел к ним и отодвинул засовы. Когда створки широко распахнулись, он чуть не вскрикнул от неожиданности, но, в последний момент вспомнив о Маневре, выдал поспешный вопль нечленораздельного ужаса.

В бассейне Триумф парировал удар наемника слева, а потом нанес ответный, отрезав кончик дыхательной трубки нападавшего. Тот издал звук, похожий на шипение прохудившегося чайника, и обрушил на Руперта еще несколько ударов, которые, впрочем, не достигли цели, как и предыдущие.

— Эй, там, в воде! Прекратите драться! Сейчас же!

Слова гулким эхом разнеслись по купальне. Краем в остальном чрезвычайно занятого глаза Руперт увидел лорда Галла, который стоял во главе целого отряда городской милиции у края бассейна. Солдаты были все как на подбор рослыми, закованными в броню тяжеловесами из подразделения Спецальта (Специальных Алебард и Тактики), одного из отделов по защите общественного порядка. Галл выглядел даже более свирепым, нежели обычно. Если бы они действительно хотели остановить потасовку, то смогли бы сделать это буквально двумя или тремя ударами.

— Вы хотите, чтобы я прекратил драку? — заорал Триумф, стремительно нанося режущий удар сбоку. — Хотите, чтобы я прекратил это? Сказано…

Он резко ударил гардой прямо в закрытое щитком лицо убийцы, потом быстро наклонился и нанес ловкий, почти хирургический удар чуть ли не по всей длине торса противника. Головорез безжизненной кучей повалился в воду, которая быстро покраснела.

— …сделано, — закончил фразу Руперт, отгребая от мертвого врага, но по-прежнему оставаясь по пояс в воде. — Это отучит его называть меня какой-то «твагью». Добрый вечер, Каллум. Как ухо?

Длинный ряд копий ринулся к нему с бортика, каждое готовое к удару. Галл прошел вперед между ними и презрительно осмотрел следы резни в бассейне. Триумф, улыбающийся своим захватчикам, увидел Аптила, который явно не в самом лучшем расположении духа сгорбился за колоннадой под бдительным присмотром спецальтовца.

— Я не позволю личным разногласиям помешать мне исполнить свои обязанности, Триумф, ты, никчемный кусок отбросов! — сказал Галл. — Как капитан Гвардии, я беру тебя под стражу за драку в публичном месте и участие в нарушении общественного порядка. И я еще не упомянул обвинение в двойном преднамеренном убийстве.

— Да это же наемники. Посмотри на них. Им заплатили за мое убийство. И ты это чертовски хорошо понимаешь, Галл.

— Возможно, — ответил капитан, еле заметно улыбнувшись. — Мы выясним это после заключения коронера и осмотра тел судебным медиком. До того, Триумф, тебе придется пройти со мной в отделение для допроса. Эй, вы, вытащите его оттуда.

Массивные, закованные в броню руки протянулись вниз. Безропотно выругавшись, Руперт позволил себе покинуть воду.

В прохладе коридора, за дверьми жаркой, потной, краснолицей суеты Отдела нарушений общественного спокойствия, судебный медик Невилл де Квинси улучил минутку, собираясь с мыслями. Он выскреб чашку своей трубки коротким кинжалом, который нашел на подносе с вещественными доказательствами, и набил ее свежей виргинской «травкой».[16] Двери камер грохали, ключи звенели, ругательства множились эхом, а топот сапог раздавался по всей огромной каменной тюрьме Хиберниан-Ярда.

Дела сорвались с цепи где-то часов в пять, де Квинси даже не успел перехватить наантвич и выпить чаю. Оператор спиритической доски принимал вызовы весь день и передал анонимное сообщение, что в таверне «Верховая Кобыла» на Оллхоллуоз-уок идет серьезная потасовка. Мобильный отряд вернулся с двумя дюжинами сквернословящих, плюющих, кровоточащих и шатающихся задержанных. У них взяли показания, провели допросы, виноватых равномерно распределили по всему отделу, а потом в дело вступили юристы.

Затем два офицера из Саутуорка притащили полуразложившийся труп, который нашли на угольном складе после жалобы, поступившей от соседей. Пришла пора натянуть перчатки и открыть коробку с инструментами.

Проводя вскрытие, де Квинси услышал, как драчуны из таверны снова затеяли склоку прямо в отделе. Тут же раздались свистки, перекрывающие гвалт побоища, по коридорам загрохотали башмаки, после чего раздались явственные и множественные удары прочных каучуковых дубинок.

А потом явился Галл с трупами в рогожных мешках, двумя заключенными и рассказом о дуэли в купальнях «Дельфин», а еще даже не наступило полвосьмого.

Де Квинси зажег трубку и начал аккуратно выпускать клубами дым, прислонившись к прохладной каменной опоре коридора, выкрашенной в красную краску. Дверь в отдел распахнулась, выпустив наружу бурю шума и высокого человека с кислым выражением лица. Он захлопнул дверь, оставив крики позади.

— Де Квинси? — спросил Галл.

— Собираюсь с мыслями, лорд Галл, — ответил медик, бережно, с нежностью держа чашку трубки.

— Твое мнение о трупах?

— О покойнике из Саутуорка? Заколот. Широким французским клинком прямо под ребра. Мы ищем правшу, ростом не больше пяти футов трех дюймов с…

— А об остальных? — прервал его Галл.

Де Квинси кивнул:

— Вы об убийцах?

Капитан прошел вперед, вертя в руках предмет с подноса для доказательств:

— Не обязательно. Они могут быть…

— Прошу прощения, милорд, но вы сами знаете, что они — наемники. Я в курсе, что вы очень хотели бы упечь Триумфа за решетку и утром притащить в Палату, но и сами прекрасно понимаете, что на этом дела не состряпать. Те двое на леднике, я их уже опознал и все дважды проверил для верности.

— И?..

— Я просмотрел данные в Хиллиардс.[17] Нашел обоих. Уильям Пеннимэн и Питер «Нож» Петр. Во всех делах, связанных с ними, фигурируют острые предметы и помещение оных в протестующих членов общества. Парни работали по контракту. Это наемные убийцы, которым заплатили за смерть сэра Руперта. Вы должны поблагодарить его за то, что он убрал их с улицы.

Галл фыркнул.

— К тому же есть показания трех служителей «Дельфина». Триумф без труда выйдет из зала суда. А он это умеет, не так ли?

Капитан хрустнул костяшками пальцев:

— Знаю, знаю… Нам придется отпустить его и этого дикаря… Я лишь… хотел бы знать, кто настолько ненавидит Триумфа, чтобы заказать его смерть.

— У вас нет никаких кандидатур? — спросил де Квинси.

— Только одна, — мрачно ответил Галл. — И та принадлежит арестовавшему его офицеру.

Медик улыбнулся:

— Оставьте это мне. Сейчас в отделе полное безумие, но ближе к ночи, когда все успокоится, я возьму спиритическую доску, сделаю пару вызовов, и поглядим, как оно обернется.

— Я буду вам обязан.

— Никаких проблем.

Квинси ошибся, проблемы только начались. Ближе к ночи ничего не успокоилось. Скорее наоборот.

В восемь часов одну минуту снова пошел дождь.

Ночь устало легла над городом, ее тьма спеленала десять тысяч мигающих фонарей. Где-то в черном нутре неба заворочался гром с таким звуком, словно наверху решили передвинуть всю мебель. С юга задул холодный ветер, а когда в последний раз пробили колокола часов на башне Святой Марии Опаздывающей, которые всегда отставали на тридцать секунд, вернулся ливень.

Отражения уличных светильников задрожали и рассыпались, когда капли воды забарабанили по лужам, оставшимся с утра. Уныние повисло над промокшими улицами. Окна закрылись, занавеси задернулись. Вновь ожили огни в каминах, а горшки и кастрюли вернулись на свои места под протекающими крышами.

В «Верховой Кобыле» Малыш Саймон попытался завязать дискуссию, не пропитается ли Англия водой настолько, что потонет вместе со всеми обитателями, но большая часть завсегдатаев сейчас находилась где-то в миле от таверны, томясь за решеткой, и тема скоро выдохлась.

В партере театра «Глобус» громко застонали зрители и раскрыли программки, пытаясь защитить голову от дождя. Прошло уже десять минут первого акта провокационной новой драмы «Бард-лейтенант»,[18] и актеры труппы лорда Чемберлена вздохнули и мужественно продолжили свой труд, а их костюмы и декорации стали стремительно увядать под натиском воды.

По ту сторону реки, под сгущающейся бурей и трепетом грома, от дождя между трубами Энергодрома Беттерси заплясали безвредные голубые арки магической энергии. Где-то в Вулвиче копье молнии вонзилось во флюгер и уничтожило черепичную крышу церкви Святого Карпаля Туннельного. Здание занялось пламенем, и огонь быстро перекинулся на соседнюю с храмом бойню. В вечерний воздух поднялся ужасный смрад от горящей требухи. Вскоре пол-улицы превратилось в настоящий ад, который был виден даже с реки. Старый папаша Темз, масляный, ленивый, покрытый дождевой рябью, превратился в потрескавшееся зеркало, где отражалось разгулявшееся пламя.

В Виндзоре прислуга замка, услышав отдаленное ворчание грома и почувствовав запах дождя, засуетилась, закрывая ставни. Из кладовых переправились связки дров, а тяжелые шторы и драпировки опустились. Королева на ночь уехала в Ричмонд, где пребывала в полной безопасности, но комфорт остальных благородных гостей требовал, чтобы замок работал с максимальной эффективностью.

В Эркерном банкетном зале лорд Сли отвернулся от окна, покачивая в руках хрустальный шар коньяка. В небе за ним сверкнула зарница, и сэр Роберт перевел взгляд на стол, откуда еще не убрали остатки вечерней трапезы, и на людей, сидящих там. Рустам де ла Вега четвертовал апельсин серебряным кортиком и медленно поглощал сочные дольки, ответив Сли внимательным взглядом и едва заметно подняв брови. Джаспер сидел на стуле, как ребенок, развалившийся на троне. Бокал портвейна висел в его руке, а сам священник выглядел пьяным и безучастным, но Сли был не настолько глуп, чтобы списывать со счетов острый ум преподобного. Герцог Солсбери с шумом, чавканьем и смаком пожирал останки выпотрошенного лебедя. Он рвал сальное мясо и жилы, сплевывал неподатливые кусочки, а его огромное брюхо бурлило, словно бак с бродящим пивом. Сли с отвращением отвернулся.

— Хорошо, друзья, — наконец произнес он.

— Действительно хорошо, — ответил ему почти бесплотный голос преподобного. — Мы хорошо поели, изрядно поговорили и наинтриговались до государственной измены.

Солсбери поперхнулся куском лебединого жира.

— Мне не нравится подобное определение, — заявил он, вытирая подбородок.

— Тогда какой же эвфемизм для наших планов вы желали бы использовать? — коварно спросил Джасперс. — Это измена в самом прямом и жутком смысле. И не следует притворяться, что это не так. Пользы все равно не будет.

Солсбери пожал плечами.

Де ла Вега отложил кинжал и ополоснул руки в чаше для омовений.

— Сеньоры, мне несколько тревожно из-за сложности того, что мы тут предлагаем, — сказал он. — Это все несколько… desmacado… грубо и неуклюже. Мы ничего не делаем сами, а полагаемся на капризы других, жадно ждем их ошибок и неправильных поступков. А какого-то более прямого пути нет?

— Нет, — возразил Сли, смягчив резкость ответа улыбкой, когда регент взглянул на него. — Если мы будем действовать прямо, то нас можно и обвинить прямо. Подлинное искусство интриги состоит из отвлекающих маневров, уловок и хитрости. Я не хочу стать еще одним Кромптоном Финни.[19] — Сли снова занял место во главе стола. — Это место… Австралия… ключ к нашим желаниям, — сказал он. — Я уверен, что там есть новая Магия — Магия, которую мы сможем использовать. И чтобы заполучить ее, нужно действовать тонко. Новый континент должны нам отдать, а мы — принять этот дар с благодарностью и притворным удивлением. Хитрость заключается в том, чтобы заставить Триумфа потерять хватку, воспользовавшись исключительно его собственными ошибками и глупостью. Его скандальность, пьянство, нежелание соответствовать правилам играют нам на руку. Его позор или смерть отвечает нашим целям. И то и другое очень легко организовать.

Солсбери хихикнул, чавкая лебединой начинкой из ореха пекана.

— Хокрэйк, вас что-то рассмешило? — резко осведомился Сли.

— Последнее, скорее всего, уже произошло, — пробормотал герцог, с хлюпаньем отрывая птице лапку.

— Что вы имеете в виду? — вскочил Сли. — Что вы наделали?

Солсбери оторвался от еды:

— За довольно небольшую сумму золотом двое головорезов из «Шпоры петуха» в Чипсайде сегодня вечером разберутся с нашей проблемой… — С каждым словом он говорил все тише, заметив свирепый взгляд Сли.

Хуже того, неожиданно встрепенулся явно встревоженный Джасперс.

— Я… В смысле, я… Они не смогут этого отследить. Наемники понятия не имеют, кто им заплатил. Я…

— Если ваши кретинические действия возымеют нежелательные последствия, Хокрэйк, то, будьте уверены, они повлияют только на вас. Мы будем всё отрицать. Вы пойдете в тюрьму один. — В голосе Сли слышалась неприкрытая злоба, которая, казалось, эхом вторила собирающейся вокруг замка буре.

— Извините меня, — промямлил Солсбери, отводя взгляд.

— Сейчас это не имеет значения. — Сэр Роберт снова наполнил бокал из графина. — Скоро мы увидим, оказалась ли полезной ваша инициатива. Если Триумф уже мертв, тем лучше. Если же нет, то, возможно, сей факт лишь ускорит падение его репутации. Вот только вы должны выслушать меня очень внимательно, Хокрэйк, — добавил он. — Я не потерплю более столь непродуманных выходок. Если вы с нами, то будьте любезны согласовывать малейшие детали. Вам понятно?

— Да, — ответил герцог Солсбери, оттолкнув от себя тарелку с останками лебедя, который, судя по их виду, умер от взрыва бомбы.

Послышался раскат грома.

— Так какое наше следующее действие? — спросил де ла Вега, пронзив последнюю дольку цитруса кончиком кинжала.

— Если Триумф выживет, то мы превратим его жизнь в ад, пока он не сломается. Одновременно устроим неприятности в столице, с безопасного расстояния разумеется. Тайными манипуляциями мы разрушим все, что можно расстроить и перевернуть. Общество должно быть несчастливым, обеспокоенным… напуганным. Чем больше мы будем досаждать королеве и двору мелкими неприятностями, тем больше отвлечем их внимание от подлинной угрозы. Ваш лагерь, дорогой регент, наготове?

Де ла Вега кивнул и пригубил вино:

— Испанские фракции разрываются от споров. Я спровоцировал ряд дипломатических разногласий, из-за которых они все постараются добраться до горла английского двора. Завтра Педро де Грампло снова подаст прошение о субсидии на свинину, а Эскориал издаст указ об официальном праздновании дня поминовения Армады, несмотря на протесты лорда Сатклиффа.

— Это сильно подействует на нервы Флота, — задумчиво произнес Джасперс. — И сильно раздосадует старушку Три Икса.

— Именно, — улыбнулся испанец. — Более того, я воспользовался связями в баскском регионе, и теперь «Либерте Голуаз» опять начнет свою ерунду. Мы тайно снабдили их порохом и толедской сталью. Ставлю сундук золота из Нового Света, что королева пошлет во Францию дивизион легкой кавалерии еще до конца месяца. Для Англии наступают беспокойные времена — времена, которые могут легко разрушить Союз при такой слабой правительнице. Или, по крайней мере, так это воспримет общество. Прекрасный момент, чтобы совершить государственную измену и остаться героями.

Сли оторвал виноградину с подноса и принялся задумчиво ее жевать.

— Остается только Церковь. Магия — это то, чему все доверяют. Разрушьте эту веру, и весь Союз бросится к нашим ногам за помощью.

Джасперс поднялся из кресла и пересек зал, подойдя к длинным шкафам из орехового дерева, выстроившимся у стены. Нагнулся и достал два канделябра на семь свечей, которые поставил на стол и аккуратно зажег спичкой.

— Эта часть плана у меня под рукой, — сказал священник, улыбнувшись. — Она начнется прямо сегодня. Страх, чертовщина, суеверие, гоэтейя… запрещенные магические церемонии вернутся и станут нашими союзницами. Уже к утру в Церкви, да и во всем Союзе, будет царить хаос, а двор и все общество придут в настоящую ярость. — Он посмотрел вверх, и его глаза засияли яркой синевой в свете свечей. — Предупреждаю вас, джентльмены, что сегодня вечером мы пересекли черту. Этой ночью произойдут такие события, после которых мы не сможем повернуть вспять. Слишком поздно для сожалений или перемены мнений. Пути назад нет. Сегодня ночью Союз будет потрясен. Он покачнется. А завтра мы проснемся в совершенно ином мире.

Сли кивнул, почувствовав, как холод пронизывает его до костей. Де ла Вега играл с кортиком, словно мыслями был очень далеко отсюда. Солсбери дрожал так, что не смог сдержать струю газов. Когда атака миновала, испанец кинжалом указал на лампы, свисающие с потолка:

— А зачем нам свечи, ми амиго?

— Подождите, ми амиго, — ответил Джасперс голосом, который вполне мог принадлежать существу, тысячи лет ожидавшему этого момента в каком-то сыром, языческом кургане. — Подождите — и увидите.

Долл Тэйршит была мокрее утиной задницы, как гласит пословица, и злее, чем кардиналы на собрании рейхстага в Вормсе (как говорит нам другое известное речение). Она натянула шаль на голову и направилась через Патерностер-лейн, перепрыгивая через лужи и приливы волн из сточных канав. Репетиция задержалась на целый час, и, естественно, все были возбуждены из-за приближающегося Дня Коронации. В результате они закончили всего за десять минут до возобновившегося ливня. Пробежка через город от «Деревянного Оха» почти уничтожила второе по красоте платье из гардероба Долл. Рюши обвисли, корсет промок, а нижние юбки и валик под талией покрылись пятнами грязи, придя в полную негодность. Более того, жертвой стихии пал ее китайский веер, купленный на недельное жалованье во время аукциона Ост-Индской компании.

Долл перепрыгнула канализационный люк, громко прокляла эту ночь и рванула в дверь дома номер пять на Патерностер-лейн, громко ею хлопнув.

Внутри пахло морковью и бараниной, в камине потрескивал огонь. Долл стянула плащ и взъерошила испорченную прическу так, что прекрасные каштановые локоны свободно рассыпались по изящным плечам. Хозяйка дома миссис Мэри сидела у очага, вышивая настолько огромным шилом, что им легко можно было бы выпотрошить карибу. Безвкусно одетая, она рассматривала пришедшую, близоруко щуря глаза.

— Долл? — осведомилась она, едва не пронзив себе большой палец.

— Вечер, Мэри. Сказала бы «добрый», но не буду. Слава небесам за камин.

Актриса принялась растирать руки и присела на стул, стоящий напротив пожилой леди.

— Ты слышала новости сегодня? — спросила дама, пронзая свое рукоделие безжалостными ударами шила. — Какой-то парень сошел с ума и устроил потасовку на рапирах в купальнях «Дельфин». Два трупа. Выпотрошенные, как говорят.

— Как мило, — скривилась Долл.

Старая леди захихикала, словно слово «выпотрошенный» значило «убитый ударом овечьего мочевого пузыря по голове» (а в уэльских болотах так и было, хотя подобная путаница случилась из-за неправильного понимания местными жителями столичного термина «замоченный»).

— Ты сегодня пойдешь гулять с этим милым мастером Рупертом? — добавила миссис Мэри, продевая в рукоделие нитку, больше похожую на колючую проволоку.

— Э-э-э… — задумалась Долл. — Не думаю. Он… занят. По-видимому, чрезвычайно.

— Такой милый молодой выскочка, — пролепетала Мэри, не обращая внимания на слова собеседницы.

— Ну, можно сказать и так, — кисло улыбнулась актриса и встала со стула. — Мне надо идти, Мэри. Я устала, как затравленный медведь на охоте косоглазых неумех. Мне надо поспать. В субботу Коронация.

— Я в таком волнении! — ответила миссис Мэри. — Люблю хорошие фейерверки.

— Это точно, — улыбнулась Долл, вспомнив последний день Коронации, когда им пришлось срочно вызывать по спиритической планшетке круглосуточно работающего стекольщика, так как Великая Ракета Аполлона, принадлежащая миссис Мэри, выбила все окна в их доме, выходящие во внутренний двор.

Мэри кивнула и продолжила изуверское убийство вышивки, тогда как Долл развернулась и протопала по узкой лестнице на верхние этажи пансиона. На первой же площадке в воздухе разило скипидаром. Актриса заглянула в приоткрытую дверь апартаментов, которые снимал вечно сидящий без денег богемный художник из Италии по имени Луиджи.

— Как дела, бамбино? — окликнула она его.

Длинноволосый живописец оторвался от холста и улыбнулся римской улыбкой, сияя зубами и пятнами масляной краски.

— Ты скажи! — Он пригласил Долл внутрь, жестом указывая на достаточно искусный портрет женщины с лошадиным лицом, в сетчатой шляпке и перчатках франжипани.[20] Подобного рода заказы помогали ему зарабатывать на кусок хлеба.

— Да, явно не Джоконда, — заметила актриса, проскальзывая в дверь.

— А! А чего ты ждала? — воскликнул Луиджи, размахивая перед ней муштабелем и кистью из свиной щетины. — Работаю с тем, что имею! С неприметными женами грубых джентльменов, которые хотят портрет над камином! Уродливые дети, не желающие стоять спокойно! Свадебные парочки, где мой талант прячет огромную задницу невесты вернее, чем ее платье! Лошади и собаки!

— Да, жизнь трудна, — ответила Долл, направляясь к выходу.

— Но она может стать гораздо лучше! — запротестовал художник. — Вернись! Я хочу снова поговорить с тобой, моя госпожа! Не хочешь ли стать моей моделью? Dolce! Чудо мира! Возвышенное воплощение красоты мира!

— Милая попытка, — отозвалась она, взбираясь наверх, в свои апартаменты, — но тебе придется стать еще более поэтичным, если хочешь, чтобы я сбросила одежду и позировала тебе с лебедями и прочей чепухой.

— Я постараюсь! Приложу все усилия! — крикнул он ей вслед. — Отведи меня к своей Леде!

Долл прошла в комнату и захлопнула дверь, оставив позади прочувствованные мольбы Луиджи. Репертуар его разнообразием не отличался, зато покоряла искренность интонации. Впрочем, она считала, что его призывы мало связаны с живописью, а больше со скидыванием одежд.

В комнате было темно и сыро, атмосфера вторила дождю, барабанящему снаружи. Актриса глубоко вздохнула, отбросила в сторону веер и начала битву с дико тугими завязками корсета, желая как можно скорее избавиться от промокшего платья.

Долл была потрясающе красивой женщиной, где-то ближе к тридцати, Бог наградил ее стройной, но женственной фигурой, навевающей мысли о чашах. При виде ее у мужчин комок застревал в горле, а поведение становилось предельно собранным. Ее лицо описывали по-разному: «хорошо сложенное», «приятное» и «с совершенными чертами». В общем, если говорить простыми словами, она была настолько прекрасной, что при взгляде на нее сердце замирало. И она была актрисой, но не стоит в том ее винить.

Долл рухнула на кровать и, извиваясь, избавилась от хлюпающей обуви и чулок, отшвырнув их в сторону окна.

— Ай! — вскрикнули занавески, когда от них отскочила туфля.

Женщина подскочила с кошачьей грацией, подобрала увесистую дубинку и ударила ею еле заметный выступ на шторах, находившийся где-то на уровне человеческого носа.

Послышался громкий хруст ломающихся хрящей, и в воздухе разлился великолепный запах «Аромата мужчины».

— За что? — спросил Руперт Триумф.

Мореход пытался остановить кровь, идущую из носа, шелковым платком.

— Прекрасный удар… нет, действительно, просто прекрасный удар, — простонал Триумф.

— Заткнись, пожалуйста, — сказала Долл, наполняя бокалы. — Я уже извинилась. Черт побери, в конце концов, это твоя вина. В первую очередь ты спрятался в неудачном месте.

Руперт покачал головой:

— Нет-нет. В первую очередь я бы спрятался в туалете. А это была вторая.

— Заткнись, — повторила она, протягивая ему порцию виски от Старого Живодера.

— У меня был тяжелый день, — гнусаво пожаловался Триумф.

— Неужели?

— Галл хочет меня убить, королева хочет меня видеть, а два паренька с ножами хотели прирезать меня в купальнях. Вдобавок, если я по-быстрому что-нибудь не придумаю, родину Аптила по кусочкам пережует наш доблестный Флот. И что-то происходит при дворе.

— Что именно?

Триумф поднялся на ноги, ощутимо покачнулся и предпочел снова сесть.

— Люди много болтают, все очень напряжены. Говорят, с Чарами что-то не в порядке.

— А есть более точное определение «не в порядке»?

Он пожал плечами:

— Прошлой ночью, еще до того, как я пришел в восторженное расположение духа и вызвал Галла на дуэль…

— Что ты сделал?

— Забудь об этом, — ответил Руперт, сердито махнув рукой. — В общем, до этого я сидел в «Мире Вверх Ногами» с Джонни Хэклюттом и парнями. Ну так вот, он мне сообщил, что с Чарами нелады.

— Поразительно, какой у тебя надежный и неоспоримый источник информации!

— Я всего лишь повторяю сказанное.

— Я, кстати, тоже слышала нечто в этом духе, — сказала Долл, пригубив виски. — Слухи так и витают вокруг. За сценой все только и делают, что сплетничают об этом.

— О чем?

— О дурных предзнаменованиях. Предвестиях. Иногда люди беседуют по планшетке, и тут в их разговор вклиниваются угрожающие голоса. Разное болтают. Кто-то несет откровенную ерунду. Кто-то поминает гоэтейю. Или того хуже.

— Вот об этом я и говорю. Есть у меня идейка…

— Если у тебя есть идея, то лучше оставь ее при себе. И ради бога, пусть всеми этими чернокнижными штучками и прочим вздором занимаются кардиналы и Союз.

— Да, можно подумать, там сидят сплошь эксперты по черной магии. Брось, Долл. Все знают, что Церковь только играет с Искусством, но не контролирует его. Как бы я хотел, чтобы моя страна забыла о волшебстве и постаралась хоть что-то сделать сама. Машины…

— Ты опять о Пляже вспоминал? — прервала его Долл.

— А если и так? Аптил и его народ все сделали самостоятельно. И у меня ужасное предчувствие, что я сильно их подведу.

Женщина наклонилась и поцеловала Триумфа. То было самое лучшее, что произошло с ним за день.

Долл улыбнулась, но потом неожиданно нахмурилась:

— Ты слышал?

Где-то под окном завопило животное.

— Кошки, — ответил Руперт. — Кошки дерутся. Вот и все.

Но это было не все. В угольной черноте переулка, прямо рядом с домом номер пять, стоял рыжий бойцовый кот по кличке Расти, которому принадлежала миссис Мэри (здесь нет никакой ошибки, все правильно. Люди в заносчивости своей и недостатке проницательности полагают, что являются хозяевами кошек, словно имеют дело с собаками. На самом деле все обстоит с точностью до наоборот). Расти, обычно уверенный, что он главный в окрестностях бегун, самец, ощипыватель птиц и разметчик территории, опять завыл и шерстяным ядром улетел прочь.

Если бы кот столкнулся с обычными опасностями и волнениями, то он раздулся бы в три раза больше собственного размера и стал бы походить на новейшего стиля точилку для карандашей. Сейчас же Расти испугался настолько, что начисто позабыл обо всех церемониях и убежал, тонкий, звонкий и дрожащий, подальше.

Причина его тревоги стояла на улице, кутаясь в плащ и топая ногой, чтобы согреться. Капли из лужи попали таинственному незнакомцу на ухо, он снял перчатку, тщательно облизал лапу и смыл грязную воду с пушистых усатых щек.

Тем временем в комнатушке на чердаке дома по Флит-стрит — в комнатушке, которую он только и мог себе позволить, пока обстоятельства не переменятся к лучшему, ведь невозможно снять приличный угол за деньги, что платят за статьи в таблоидах, да и сюжетов-то для них всегда маловато, но, Бог свидетель, он искал их, вынюхивая истории тут и там, всегда возвращаясь домой, в эту вонючую дыру, насквозь пропахшую жареным чесноком и прогорклым птичьим жиром из-за индийской забегаловки тремя этажами ниже, без ванной, стоящей упоминания, где горячая еда казалась роскошью и даже тараканы в последнее время стали каждый четверг просматривать полосу в «Стандард» с объявлениями о сдаче квартир…

В комнатушке на Флит-стрит сидел ваш покорный слуга, автор, мастер Уилм Бивер, нацарапывая текст при свете единственной лампы на потолке. Как мне помнится, тогда я сочинял заметку «Десять вещей, которых вы не знаете о чулках», и судьба ее была остаться незаконченной. У меня сломался карандаш, и я суматошно рылся в ящиках стола, ища перочинный нож, дабы заточить рабочий инструмент и приступить к четвертому пункту («Вы можете надеть их себе на голову, если хотите разбоем отнять деньги у банка, фирмы по продаже недвижимости или почтового департамента»), пока тот не выскользнул из памяти.

И в это самое мгновение настала тьма.

Я, Уилм Бивер, не схватил неожиданный и фатальный удар только потому, что всегда считал оптимистический взгляд на жизнь полезным. Я медленно встал со стула, постепенно привыкая к мгле вокруг. Единственный свет исходил от мерцания далекой молнии. Город из окна выглядел угольно-черным. Послышался удар, а потом звук голосов снизу. Соседи поняли, что глаза у них все-таки открыты, и принялись натыкаться на вещи в поисках спичек.

В городе парила абсолютная непроглядная тьма.

Это происходило не только на нашей улице. Если бы вы тогда оказались поблизости, то увидели бы, что вся столица скрылась во мраке. Точнее, не увидели бы. Тогда вы смогли бы различить лишь слабейшие намеки чего-то большого и темного на фоне предметов еще больше и еще темнее. Только Темза зеркальной лентой мерцала отсветами бури. Обычно в это время суток Лондон похож на черный бархатный плащ, инкрустированный подмигивающими блестками и раскинутый на грязной земле каким-то титаническим Уолтером Рэли для некой небесной Елизаветы.

Этой же ночью поэзия на ум не шла. Битый дождем город стал темным, слепым, холодным и страшным.

В «Верховой Кобыле» Малыш Саймон на несколько секунд решил, что ослеп, но с неожиданной болезнью справился стоически, для начала поразмыслив над тем, сможет ли стрясти пару сочувственных шиллингов с прохожих, если выйдет на улицу с плакатом «Бог забрал мои глаза, но оставил жажду». Он также сообразил, что с карьерой погонщика придется завязать, хотя, с другой стороны, без работы у него появится больше времени на таверну. А потом Малыш наконец понял, что с глазами у него все в порядке, а вот с освещением большие проблемы, и тут же присоединился к нарастающей вокруг суматохе. Странно, но факт — каждый раз, когда люди оказываются во мраке, они начинают тыкаться куда попало, делая в три, а то и в четыре раза больше движений, чем при свете. Бог знает чего они пытаются этим добиться, кроме синяков и битой утвари.

В Ричмонде кардинал Вулли встал из-за погрузившейся во тьму кафедры в библиотеке и перекрестился. Пустота за окнами, забрызганными дождем, подтвердила его опасения. Он нащупал шнур колокольчика и несколько раз позвонил, вызывая прислугу.

Все это время его губы неслышно двигались в молитве.

В Хиберниан-Ярде неожиданная тьма вдохновила заключенных на песни и бряцание оловянными кружками по решеткам камер. Единственным источником света в отделе был уголек в трубке де Квинси.

— Боже мой! — пробормотал медик во внезапной тишине, последовавшей за непредвиденным мраком. — Такое не каждый день увидишь.

— Что, док? — донесся слева голос невидимого сержанта Томкинса.

— Ничего. Ни черта не видно.

В Виндзоре, в Эркерном банкетном зале, свет угас, но не умер. Четырнадцать свечей отбрасывали длинные тени на стол, поблескивая в бокалах и приборах, вытягивая лица четырех заговорщиков. Сли начал медленно и одобрительно хлопать, Джасперс захихикал в ответ.

— Надеюсь, — беспокойно пробормотал де ла Вега, — никто темноты не боится.

— Никто, — ответил преподобный, — кроме всего Лондона.

Руперт и Долл перестали целоваться, решив, что кто-то из них двоих опрокинул лампу. Потом раздались громкие жалобы миссис Мэри снизу и грохот вперемешку с проклятиями из апартаментов Луиджи.

Триумф соскользнул с кровати и обернул простыню набедренной повязкой.

— Что происходит? — спросила Долл.

Пружины кровати застонали, когда она приподнялась над подушками.

— Тише, — откликнулся Триумф, стоя у окна, — свет исчез.

— Я вижу. Или скорее…

— Лампа тут ни при чем, — продолжил Руперт тоном, который актрисе очень не понравился. — По всему городу нет света.

Она неслышно подошла к нему и съежилась под накинутым на плечи одеялом. Они уставились в пустоту за окном. Где-то на востоке бушевала гроза.

— Энергетические Чары дали сбой. Похоже, им пришел конец.

— Такого не может быть.

— Знаю, — сказал Триумф, — но, если припоминаешь, я говорил, что с ними не все в порядке. А теперь, похоже, с ними все совсем не в порядке.

Он принялся ощупывать пол.

— Что ты делаешь? — спросила Долл.

— Ищу ботинки.

— Зачем?

— Произошло нечто крайне неприятное. И я не могу тут сидеть и прокрастурбировать.

— Что делать?

— Это термин такой!

Долл подняла его и притянула к себе, зажав больной нос.

— Ай, больно! — запротестовал Руперт.

— Ты же не собираешься идти на Энергодром? В такую-то поздноту, когда у тебя и без того сплошные неприятности? Так ведь?

— Гет, — ответил он гнусаво.

Долл расслабила пальцы.

— Прекрасно, — сказала она, обняв его за шею. — Союз со всем разберется. А нам свет сейчас нужен?

— Нет, — ответил Триумф.

— К тому же если ты сейчас останешься со мной, то не сможешь нажить на свою голову еще больше проблем, я ведь права?

Над Энергодромом Беттерси в грозовом небе метались существа, похожие на драконов. Из здания прямо под ветер и дождь выбегали люди в капюшонах, выстраивая горящими факелами широкий круг на площадке перед главным входом на станцию.

Драконы приземлились.

Галл и еще шестеро солдат сноровисто замедлили биение огромных деревянных «винчи». Факельщики поспешили к ним, приняв на себя вес машин, когда всадники отстегнули привязи. Массивные брезентовые крылья хлопали на сильном ветру.

— Уберите их отсюда, подальше от бури. Нам на них и обратно лететь! — скомандовал Галл.

Устройства отнесли в зал Энергодрома. Капитан с гвардейцами стройным шагом шли позади, по дороге снимая перчатки, очки и шарфы, утирая воду с бровей. Фигуры в плащах держали факелы высоко над головой, освещая путь.

— Где Нэттерджек? — спросил Галл.

— Здесь, милорд, — ответил старший из служителей, усталый, явно взволнованный человек с седыми волосами. — Да здравствует Королева! Союз приветствует наших гостей и…

— Обойдемся без формальностей. Мы прибыли, как только пропал свет. В чем дело?

— Мы… не знаем, — признался старик. — Двери в Покои Чар закрыты изнутри, а на наш стук никто не отвечает.

— И когда вы это выяснили? — осведомился Галл.

— Как только пропал свет, милорд. Дежурные сменились час назад. Сейчас в Покоях должно быть пять членов Союза. Все это просто невероятно. Есть же резервные источники… аварийные предохранители…

Они остановились перед массивными дубовыми дверями, испещренными железными заклепками и расписанными древними письменами, которые никто в здравом уме старался не читать.

— Выламывайте! — приказал Галл солдатам.

— Милорд, — вмешался Нэттерджек, — мы послали за кардиналами. Стоит подождать, пока они…

— У каждого разбойника, головореза и смутьяна в городе сейчас праздник. Мы не можем гарантировать безопасность нигде… даже во дворце. Ломайте! — отрезал капитан.

Нэттерджек кивнул и отошел к своим коллегам.

Двое громил подошли к дверям, оценили их крепость, ментально пожали им руки, надели воображаемые капы и приложились к дереву плечами настолько широкими, что на них можно было без проблем поставить настольные часы и еще осталось бы место для парочки сувениров из Скегнесса.[21] После двадцати секунд напряженной зубоскрежещущей борьбы послышался треск. Последовала еще парочка мощных движений плечами, и дверям, спустя три сотни лет непрерывной работы, пришел конец.

Смрад, подобный тому, что пропитал чердак Уилма Бивера, только в тысячу раз гаже, излился из Покоев Чар, подобно туману. И солдаты, и служители Союза закашлялись, давясь от вони. Двое крепких парней, чьи плечи привели к полной дверной капитуляции, приняли на себя главный удар. Их желудки попытались сбежать через рот, но солдаты твердо подавили тошноту. То были суровые ветераны, которые с боями и схватками проложили себе путь сквозь самые неприятные места на Земле и вышли из всех передряг со смехом. Для добровольного прощания с обедом им требовалось нечто гораздо более существенное.

И нечто гораздо более существенное поджидало их впереди, в Покоях.

Гиганты вошли внутрь, осмотрелись, взглянули наверх, увидели источник смрада, и вот тогда их наконец вырвало прямо у дверей.

Галл вытащил рапиру, прикрыв нос и рот платком.

— Всем отойти! — приказал он собравшимся позади.

Правда, никто даже не помышлял о том, чтобы выполнить какое-то иное распоряжение.

Галл прошел мимо отдувающихся, давящих тошноту громил и вошел в комнату.

Каким-то образом ему удалось уговорить пищу перевариваться дальше.

Тринадцать хрустальных шаров, каждый размером с человеческую голову, которые обычно аккуратной пирамидой стояли на позолоченной сетке, фокусируя чистую энергию Чар, теперь валялись, разбитые вдребезги, словно по ним кто-то ожесточенно колотил молотом. Осколки разбросало созвездием по искусно выполненной мозаике пола. Несконцентрированную магическую энергию закоротило, молнии плевались искрами по всей комнате, словно оборванные ленты, свободно полощущиеся на ветру. В воздухе стоял запах серы, озона и чего-то еще… чего-то жареного, сожженного и покрытого волдырями.

Галл посмотрел наверх.

Пятеро дежурных висели на стропилах, смотря на него обугленными глазницами, их белые зубы блистали в улыбке на почерневших деснах.

Людей сжег до хрустящей корки какой-то непредставимый жар, а потом что-то подвесило их на высоту сорока футов охладиться, как передержанных в духовке пряничных человечков.

Галл с трудом сглотнул.

Он заставил себя отвернуться и осмотрел комнату. Кто-то… что-то сделало это и ушло отсюда. Спрятаться в Покоях было негде, выйти убийца тоже не мог, единственную дверь только что выломали солдаты. Галл постарался не думать о привидениях и крепче сжал рапиру.

А потом он увидел буквы: большие, уродливые, их словно намалевал на стене ребенок…

Галл почувствовал, как рукоятка впивается в руку. Перед тем как превратить тела в обугленные головешки, нечто высосало из них всю кровь.

Он прочел надписи, его затрясло от страха и гнева. Почему-то от детского почерка, орфографических ошибок и уродливых линий они казались еще более отвратными.

Буквы гласили:

ЧАРЫ СДОХЛИ

К ДЯВОЛУ СОЮЗЗ

ЕЛИСАВЕТА ШЛУХА

ЭТО ВАМ И СЕМЬЯМ ВАШЕМ

ЭТО МОЙ ПЕРВЫЙ ТРИУМФ

Нэттерджек поймал Галла за рукав, когда капитан стражи вылетел из комнаты.

— Что произ… — начал он.

— Вызывайте людей. Место надо очистить. Постарайтесь хотя бы временно починить оборудование, если сможете. Кардиналам я сообщу и вызову по планшетке подкрепление. Удвойте бдительность… — Галл замолк, осознав, что его до сих пор трясет.

— Что это значит? — спросил самый старый член Союза приглушенным, испуганным голосом.

Капитан посмотрел на него и сказал:

— Это означает измену. Это означает дьявольское извращение. Триумфу теперь не жить.

— Почему? — спросил Нэттерджек.

Галл медленно взвесил рапиру в сжатом кулаке:

— Потому что я лично убью эту тварь.

У черной магии уникальный аромат, похожий на пережженную черную патоку, правда не настолько приятный, и к рассвету следующего дня он проник далеко за пределы славного Англо-Испанского Союза. Почувствовав его, люди просыпались, чуя словно отголосок запаха, как обычно бывало с дымом от костров наутро после праздника летнего солнцестояния. Просыпались и больше не могли заснуть, боясь непонятно чего.

Из бьющегося сердца Лондона, вниз по руслу Темзы, городкам, ширям, лесам, пустошам и райдингам, по болотам, фермам, лесным угодьям и вересковым пустошам, по уклонам, через реки, мимо берегов, портов и набережных, плыл этот странный аромат, а граждане Союза, как обычно, отправлялись на работу, вот только кто-то хмурился без причины, кто-то перебирал четки, там слышался испуганный вздох, а здесь нервная молитва.

В саффолкской деревне Ормсвилл Несбит, где гусиное поголовье давно превысило число жителей, запах, казалось, проник не только в воздух и камни, но и в молоко.

Матушка Гранди посмотрела на створожившееся содержимое ведра и наморщила лоб, которому уже давно не помешали бы растяжка да хорошая глажка. Она протянула палец, настолько ровный и прямой, насколько кривым и корявым было узловатое полено, и, как деревенская дурочка, окунула его в молоко. Вытащила, задумчиво пососала, и еще больше складок рассекли морщины, набежавшие поверх морщин.

— Хм, — пробормотала она.

Матушка Гранди, успокаивая, потрепала корову Нетти по крестцу, вынесла ведро из сыроварни и бесцеремонно выплеснула его малоприятное содержимое в канаву для отходов.

Раздалось алхимическое шипение, когда скисшая масса забурлила, удаляясь прочь.

— Хм, — пробормотала матушка Гранди снова и направилась к дому.

Она была потрепанной жизнью женщиной неисчислимых лет. Говорили, что на ее памяти прошло уже с полдюжины коронаций. Старой она не выглядела, только жесткой, угловатой и тощей. Одежда висела на ее мускулистом теле, как занавески, прибитые гвоздями к виселице. Ее волосы, пластами зачесанные назад как будто не расческой, а граблями, походили на стружки старого оловянного котла, скрепленные железными булавками, напоминающими скобки, пришпиленные к черепу. Черты ее сформировала не структура лицевых костей черепа, а сама жизнь, полная забот о свадьбах, непокорных сыновьях, ленивых дочерях, неуклюжих соседях, вздорных внуках и больном скоте. Матушка Гранди растила и экономила, трудилась и плела, ухаживала и принимала роды, учила и советовала. Она добралась до осенней поры бытия и в ней осталась. Люди гоготали вокруг ее юбок стаей всполошенных гусей, ожидая помощи, мнения и лакомых кусочков. Матушка бросала вызов длинным зимам, давно перенесла летний зной и презирала как вечно убегающее время, так и его бессмысленную трату.

Большинство жителей деревни признавали, что без нее через одно поколение Ормсвилл Несбит исчезнет без следа и провалится под землю.

Матушка Гранди очень редко улыбалась, и сейчас был явно не тот случай.

В пронизывающем холоде судомойни матушка повесила шаль на деревянный крючок, торчащий из двери (на плечах хозяйки та никогда не спадала столь живописными складками), взяла рогожный мешок и положила туда кучку сухих растений, банки с консервированными овощами, несколько пачек сухих крекеров, завернутых в промасленную бумагу, потрепанную книгу, нож из заточенного бараньего рога и флягу с чаем.

Как гласит пословица, неладно что-то было в королевстве. Знаки просто кричали об этом. И сейчас речь шла не о привычных двухголовых телятах, не несущихся курах и багровых небесах (как говорит старая деревенская мудрость: коли небо красно снаружи, то свинопасам радость, а коли небо красно в спальне, то кровля горит). Предзнаменования не были настолько грубыми или поразительными. По-настоящему плохие приметы кроются в волне трав, в росе паутин, в крике лесных птиц и в молоке, пахнущем жженой патокой.

Матушка Гранди встревожилась, а это само по себе было весьма дурной приметой.

Где-то около восьми утра подмастерье хлебопека, по имени Гэвин, встретил матушку Гранди на пути из деревни. Он, как и большинство пекарей, был человеком простым и страдал от легкого умственного расстройства: в его голове с Божьего благословения проживало несколько людей, но все они были хорошими.

Гэвин переложил поднос с выпечкой на левое плечо и приветствовал проходящую мимо женщину, коснувшись края шляпы.

— Доброе утро сегодня, матушка Гранди? — предположил он.

— Ни в коей мере, — ответила она.

— А куда вы отправились-то?

Старуха остановилась на секунду и пронзила его бритвенным взглядом.

— В столицу, — отчеканила она и, печатая шаг, отправилась вниз по скрытой туманом дороге, бегущей по долине, заросшей ясенем и липой.

Гэвин поспешил в Ормсвилл Несбит рассказать новость. Матушка Гранди отправилась в Лондон. Даже самый простой булочник понимал, что это не просто неслыханное событие, но и еще самое дурное предзнаменование из всех возможных.

Знаки распространялись по всему земному шару со скоростью рассвета. За час до того, как матушка Гранди поставила звякнувшее ведро под круглое вымя Нетти, они уже давно миновали границы Англии.

В холмах, поросших кипарисами, что находятся прямо над Специей, где все выглядит так, словно нарисовано яичной темперой на оштукатуренных панелях, солнце оцарапало розовые пемзовые стены одинокой башни, которая стояла на гребне покрытого лесом склона подобно торту «Баттенберг»,[22] увенчанному глазурью плотной красной черепицы.

Первый луч проник внутрь здания через единственное окно-бойницу у самой крыши и неожиданно для себя ринулся в слаломный спуск с прихотливыми поворотами по сложному лабиринту отполированных линз и зеркал, аккуратно вставленных в сетку из обработанного тиса. Свет извернулся, преломился, отразился, отклонился, упал, выровнялся, был жестко загнан в угол, чуть не потух от тревоги и наконец ринулся вниз, прямо на стеклянную пластину, выкрашенную масляной краской.

Джузеппе Джузеппо наклонился вперед на стуле, на котором сидел уже час, боясь пропустить рассвет. Луч солнца замедлился, проходя извилистый путь через лабиринт, и теперь, мерцая, неоновым медом капал на гладкую поверхность, быстро собираясь в неосязаемые слитки фотонного золота, а потом аккуратно распадался на цвета, превращаясь в прекрасный экземпляр пойманного спектра.

Джузеппе Джузеппо пару раз моргнул сонными глазами, но затем присмотрелся более внимательно.

По крайней мере двух частей радуги не хватало, а еще три расположились в неправильном порядке.

Джузеппе поднялся со стула с высокой спинкой и уже хотел отладить настройку аппарата, но в последний момент убрал пальцы от медных рукояток, решив изучить образец повнимательнее. Он все проверил с упорством, переходящим в манию, еще в прошлый заход солнца. Ночью устройство ничто не могло побеспокоить, линзы были начищены, а дерево нигде не потрескалось и не раздулось.

Значит, проблема заключалась в самом свете.

Джузеппе тяжело сглотнул и побежал к рабочему столу. Зажег лампу, пролистал справочник с таблицами и записки, отбросив в сторону чертежи с проектами толстобрюхого планера, батискафов, выдвижных перьев для письма, воздушных подушек, трубчатых каркасов для гоночных ландо, методов по заморозке продуктов и устройств по тиснению мячей для гольфа. После нескольких минут лихорадочной возни, во время которой гениальные озарения, посетившие изобретателя за десять лет работы, сыпались на пол толстой кучей пергаментов, он нашел то, что искал, прямо между наброском статьи «О потенциале телефонии» и трактатом «Об электрификации и гармонизации измерительных приборов». Последний Джузеппе сочинил для еще не построенной системы рельсовых омнибусов.

Это оказалась книга размером в четверть листа, переплетенная в темную и покрытую пятнами кожу козленка, с петлей из черной ленты, намертво закрывающей страницы. Дрожащими от благоговения пальцами Джузеппе принялся листать пергаментные страницы, покрытые убористыми строчками четкого почерка, как всегда недобрым словом поминая ее осторожного автора: умное-преумное зеркальное письмо явно не предназначаюсь для скорочтения.

На всей территории Союза сохранилось от силы две дюжины копий трактата Леонардо «Principia de tenebrae»,[23] и не было оснований полагать, что книга попала за пределы Империи. Все они, за исключением одного экземпляра, хранились у кардиналов или старших каноников Церкви, и все, за исключением одного экземпляра, были сокращенными отпечатанными изданиями. Манускрипт же, написанный собственной рукой Мастера, хранился в семье Джузеппе со времен Пробуждения. Легенда гласила, что старый Леонардо отдал его Джузеппе Никколо, когда тот поступил к нему в подмастерья и смешивал краски. Джузеппе был свято уверен, что Церковь вздернула бы его на дыбе, насадила на вертел, растянула конечности, четвертовала, сожгла как еретика, разрушила его башню, разорила виноградники и натравила бы саранчу на всех его друзей и знакомых, если бы узнала о существовании оригинала. Существовало немало версий о том, что именно Отец Магии убрал из рукописи, прежде чем отправить ее в печать? Ходили слухи о неправленом тексте, пылящемся на полке в темном углу забытой библиотеки какого-то медвежьего угла. Но прошло уже столько времени, что очень мало людей верили всем этим пересудам.

После нескольких минут борьбы с шрифтом и ожесточенного прищуривания Джузеппе обозвал Самую Важную Книгу В Мире очень нехорошим словом и загромыхал по лестнице вниз, дабы раздобыть зеркало для бритья.

Когда его домохозяйка Мария пришла час спустя, то нашла Джузеппе в башенной комнате под мерно качающимися маятниками за следующим занятием: он запихивал в открытый чемодан револьвер с завитковым прикладом и ударным кремневым замком.

Ученый едва взглянул на женщину, когда та вошла, но махнул в сторону завязанного мешочка, лежащего на столе.

— Отправляйтесь в порт как можно быстрее, — сказал Джузеппе. — Найдите мне место на ближайшем торговом судне, отправляющемся в Англию.

Мария стала возражать, но быстро замолчала, когда хозяин развернулся и взглянул на нее. Его взгляд ей очень не понравился, потому она только спросила:

— Как долго вас не будет?

— Если я не вернусь, сомневаюсь, что вы это заметите.

Круги от брошенного камня бежали все дальше.

Через пять часов после того, как матушка Гранди поставила ведро под Нетти, рассвет наконец прибыл, изрядно запыхавшись, в вечнозеленые леса Сененояк и, мерцая, отразился от берегов озера Тенанточук.

Небеса были настолько прозрачно-голубыми, как только они и могут, и по любым стандартам казались самыми большими, самыми прекрасными и замечательными во всем мире. Распутные молодые горы в серьезных шляпах льда и с козлиными изумрудными бородками пихт и елей принимали внушительные позы на фоне неистовой синевы, довольные и гордые тем, что их еще не осквернили каким-нибудь бледнолицым именем.

Под их упругими плечами раскинулось озеро, которое легко посчитали бы за море в любой другой части света, прозрачно-зеленое, словно бутылочное стекло. Лосось прорезал его чистоту хромированными торпедами. Гризли размером с обитые шерстью садовые домики бродили по их берегам живыми воплощениями мифов. Волки, темные, как грифельная доска, и большие, как пони, неслышно бегали по лесам и пели песни луне. Орлы в белоснежных капюшонах, с клювами, похожими на алебарды, и крыльями, что твой брамсель, терпеливо ждали шанса стать символами монументальной капиталистической демократии и, коротая время, вылавливали рыб размером с софу.

Татунгхат наблюдал за приближающимся светом и открыл мешочек на поясе, дабы найти что-нибудь подбадривающее, но обнаружил там только табачные листья, курительную трубку, кусок высушенной гремучей змеи и хвост бобра.

Он натянул толстое покрывало на плечи, откинул шкуру от входа и выбрался наружу, направившись к озеру.

От криков гагар ему было неспокойно. На стоянке проснулись чем-то встревоженные собаки, зарычали и залаяли. Татунгхат посмотрел на воду, плещущую у носков мокасин, довольный, что сегодня выбрал обувь с мехом внутрь и тщательно законопаченную снаружи.

Что-то неприятное пробралось на Землю Предков, что-то хитрое и вероломное, несущее в себе явный запах маниту.

Чинчесо прошел по пляжу, держа руки на бедрах, вдыхая утренний воздух и широко улыбаясь.

— А ты сегодня рано встал, Татунгхат,[24] — сказал он.

— Плохой ветер, — мрачно ответил длинноногий шаман.

Чинчесо сочувственно кивнул:

— Слишком много мяса бизонов, я так думаю.

— Нет-нет, — ответил Татунгхат, протягивая руку, которая, как известно, могла разогнать бурю и внушить пуме жуткий страх. — Что-то плохое проснулось. Там, далеко, за Великой Водой, в Далеком Месте. Очень плохое.

Чинчесо какое-то время обдумывал сказанное. По его мнению, да и большинства сененояков, странные, волосатые люди с грубыми голосами, приплывающие из Далекого Места на деревянных островах, не заслуживали ничего, кроме худшего. У них были вульгарные обычаи, жестокие привычки и сомнительная этика. К тому же они могли убить тебя с расстояния четырех полетов стрелы кусочком свинца размером с росток люцерны. Более того, ничто не могло разуверить их в том, что сененояки и их соседи с Равнин и Гор без ума от стеклянных бус. Но Чинчесо знал Татунгхата. Знал, насколько серьезно тот воспринимал невидимую жизнь духов.

— Ты думаешь о том, чтобы… отправиться туда, так? — спросил он, видимо занервничав.

— Отправиться туда?

— Что-то предпринять. Это было бы так на тебя похоже. Татунгхат, отправившийся в дикий поход сразиться с демонами, которые преследуют чужой народ. Далекое Место справится со своими проблемами. Не стоит путаться в их делах. К тому же они — уродливые и вонючие люди.

Татунгхат невольно улыбнулся:

— Будь уверен, брат, я никуда не пойду. Это слишком далеко, и даже если бы я отправился в путь, то добрался бы туда слишком поздно. То дело их шаманов. Я надеюсь только на Великого Духа, что они вовремя заметят Порчу.

— Уверен, что так и будет, — приободрил его Чинчесо.

— Возможно, — глубоко вздохнул шаман. — Бледнолицые иногда кажутся такими тупыми и бесчувственными! Может, они даже не обратили внимания на волнения в Равнинах Духов.

Ветер пронесся над озером, растрепав косы людей. Чинчесо смахнул несколько выбившихся прядей с подведенных сурьмой глаз.

— У них есть шаманы, — сказал он. — Я слышал, как они говорят о них. Зовут их… — Какое-то время молодой храбрец сосредоточенно молчал, подыскивая слово, и наконец вспомнил: — Кардэнаулы. Эти самые кардэнаулы поймут, что делать. Помяни мои слова. Не стоит беспокоиться.

— Возможно. Просто… — Татунгхат помедлил, — наша земля так прекрасна, и если они не…

Чинчесо просиял:

— Вот видишь! Зачем тебе вообще ее покидать?

Пока столь непохожие друг на друга люди в Ормсвилл Несбите, Специи и Сененояке обратились мыслями, а кое-кто и стопами к Лондону, виновник беспокойства проснулся, закашлялся, почесал задницу и поднялся с кровати.

Возчики, погонщики и коробейники уныло и неспешно громыхали по деревянным мостам города, а их встречал отвратительный запах тухлятины (несло то ли залежавшимися яйцами, то ли гнилой рыбой, то ли очень, очень давно нечищенным отхожим местом), который выплеснулся на улицы ночью и проявлял завидную настойчивость, отказываясь развеиваться.

Тем утром на рынках царила непривычная тишина. Каждый старался дышать ртом, а желания расхваливать свой товар и зазывать покупателей не наблюдалось ни у кого. Выбравшись из спального мешка, лежавшего на задворках «Верховой Кобылы», Малыш Саймон подумал, что по какой-то необъяснимой причине ему надо бы сходить в церковь. В голове все еще эхом звенели ночные кошмары. К несчастью, двери Святого Дунстана оказались закрыты, так как священник храма никак не мог оторвать голову от подушки после слишком большого количество портера, выпитого на пиру в честь Дня святого накануне. Снова, хотя теперь и косвенно, алкоголь помешал старому погонщику встать на путь истинный, а потому Саймон смиренно повернулся на обносившихся каблуках и отправился в таверну за первой рюмкой.

Разговоры же там велись вполголоса и были довольно унылы. Большинство завсегдатаев вернулись сюда после ночи в камере и утра в суде, а потому денег на пиво у них почти не осталось — все ушло на штрафы, залоги или взятки. Особо посвященные заявляли, что причина всех бед лежит в магическом Искусстве. Они называли зловонный туман на улицах «колдовским смрадом». Говорили о «нечестивых делишках» в Беттерси ночью. Кто-то помянул «Зверя» и «Последние дни», а еще кто-то мрачно, но неправильно процитировал Откровение Иоанна Богослова. Были немедленно выпиты очередные бокалы с пенистым портером и крепленым вином. Кто-то сделал прогноз о результатах предстоящего в субботу матча.

И вот тогда разговор принял серьезный оборот.

Кружащие стаи чаек, согнанные с реки ночной бурей, ссорились и орали, летая вокруг купола собора Святого Павла, над крышами и шпилями к востоку от него, вплоть до парка Йена Пэйсли.[25] Писцы и церковные заклинатели с Крид-стрит спешили на работу, проходя не по сезону тяжелую и долгую процедуру очищающей сатурации.

Выбравшись из скромного частного экипажа возле соборной лестницы, кардинал Вулли почувствовал на себе пытливый взгляд похожих на бусинки глаз серебристых чаек и крачек, которые выгнали с привычного места голубей-инвалидов, просящих подаяние. Он отогнал птиц, громко топая по ступеням, те разлетелись с громкими моряцкими проклятиями и не преминули нагадить на экипаж.

Сегодня собор был закрыт для публики, и два молодых священника охраняли западный вход, впустив кардинала внутрь. Тот встревоженно им кивнул.

Погрузившись во тьму храма, Вулли позволил себе на минуту остановиться и поразмыслить, дав мягкому спокойствию обстановки хотя бы чуть-чуть побороть волнение. Теплые бархатные тени собора кружились вокруг, а лучи света, проходя сквозь арочные окна, превращались в пятна размытых красок. В отдалении певчие с глубоким вздохом застонали литургию. Голосами, как будто сглаженными под давлением тяжелого воздуха и невесомыми, как крылья мотылька, они нараспев затянули хорал «Мир руке платящей».

Избранная группа клириков ждала Вулли в ризнице. Кардинал Гэдди стоял, тихо беседуя с двумя членами Куриальной канцелярии, нервно подергивая кисточки биретты. Было здесь и несколько представителей диоцезов, сплошь значительные богословы и дьяконы, священники из девятнадцати приходов и двое старших интендантов Вестминстерского колледжа Церковной Гильдии, включая претора Еноха.

Катехизис приветственных кивков и ответов рябью раскатился по группе собравшихся, когда вошел кардинал.

— Благодарю всех присутствующих, — начал он. — Как вы знаете, прошлой ночью пренеприятнейшие события потревожили духовный покой нашего города.

— И не только, — послышался голос из толпы.

Вулли присмотрелся и узнал епископа Редингского:

— Так и есть, мой друг. Мы должны с сегодняшнего утра начать работу по выработке стратегии, направленной на полное искоренение ереси, на ее подавление и восстановление безопасности как Церкви, так и государства.

— И не говори, — снова подал голос епископ Редингский.

— Я предлагаю разделить работу следующим образом. Претор Енох, обратите все свои силы на точное установление природы Магии, использованной этой ночью, и попытайтесь проследить ее источник.

Претор кивнул.

— Я прошу куриальных офицеров и уполномоченных представителей постоянно поддерживать связь с Церковью и сообщать нам обо всем происходящем. Вполне возможно, что улики и факты касательно заговора кроются в каком-нибудь отдаленном приходе, где преступники могли составить план, избегнув бдительного взора столичных служб. — Вулли отметил одобрение офицеров в голубых формах и продолжил: — Остальным же из нас я говорю: вернитесь в свои диоцезы и приготовьтесь к чуду. Успокойте паству, утрите слезы. Объявите празднование дня любого, даже самого незначительного святого, только чтобы отвлечь их мысли от… Претор?

Енох пожал плечами и сказал:

— Скоро дни поминовения святого Оскара и святой Ракель. Обычно мы не уделяем им большого внимания. Праздновать нечего до самого Преображения, а затем Дня святого Руфуса, но…

— Вот и прекрасно. Оскар и Ракель. Пир в честь поминовения, ярмарки, вечеринки и алтарное вино. Каждый из вас, сделайте так, чтобы паства развешивала флаги, веселилась и не думала о происходящем.

Последовало несколько кивков и отрывочный обмен мыслями, а потом голос кардинала Гэдди возвысился над бормотанием собравшихся:

— Мне кажется, кардинал, источник всех проблем лежит внутри нашего братства.

Воцарилась тишина.

— Только член Церкви мог иметь возможность совершить подобное преступление. Простите мне столь пессимистичное замечание, но другого объяснения нет.

Вулли кивнул:

— Боюсь, я вынужден согласиться с вами, брат мой. Беда пришла изнутри. Никто из нас не может находиться вне подозрения. Всем следует быть особенно бдительными.

Гэдди принялся нервно разглаживать оборки воротника:

— Я имею в виду, как мы намереваемся бороться с раком, пожирающим самое Церковь?

— Может быть, попробуем удар управляемым молитвенником? — предложил епископ Редингский.

— Мы будем сражаться тем средством, которое специально и создано для этой задачи, — ответил Вулли.

Он повернулся к молодому человеку, стоящему по левую руку от претора Еноха и хранившему молчание с начала собрания.

— Отдел Инфернальных Расследований уже начал свою работу, — ответил Джасперс с улыбкой, от которой Вулли почувствовал жалость к обвиненным в ереси. Ему также пришла в голову мысль о хищных рыбах. — Мы будем безжалостны.

Куриальное заседание подошло к концу. Казалось, каждому не терпится уйти. Направляясь в Ричмонд, экипаж Вулли прогрохотал по Геркулес-стрит мимо Невилла де Квинси, тащившегося с работы после ночного дежурства. Кардинал обдумывал текст буллы, которая охватила бы все назревшие проблемы, только вот охватывала она их из рук вон плохо, зато неуклюжестью напоминала бульдога, а потому он и не заметил неопрятного, усталого, пыхающего трубкой человека.

Де Квинси вымотался и был раздражен. Плохо начавшаяся ночь с каждым последующим часом становилась все хуже, и в конце концов он был вынужден переделать одно из подвальных помещений Хиберниан-Ярда в импровизированный морг, дабы справиться с потоком тел, которые приносила милиция.

Большинство трупов текло в буквальном смысле: шесть человек закололи, двоих забили насмерть, одному бедолаге перерезали горло, второго выбросили из окна последнего этажа высококлассного борделя «Козырный дом», третий получил огромную дыру из многоствольного пистолета в неожиданно случившейся дуэли, а четвертого пришпилили через корзину с хлебом арбалетным болтом к двери. Об отвратительных трупах с Энергодрома вспоминать и вовсе не хотелось.

Атмосфера в городе прошлой ночью была отвратительной и злобной, драки вспыхивали по малейшему поводу. Камеры Хиберниан-Ярда были забиты до отказа правонарушителями, сегодня магистраты ждало тяжелое утро. И ситуация явно не изменится к лучшему, уже в субботу должны были состояться празднества в честь годовщины Коронации.

Большинство парней из отдела винило в таком невероятном всплеске преступности сбой в энергосистеме, но де Квинси знал, что все не так просто. Он помнил выражение лица Галла и слова о грядущем празднестве…

Город трясся от смрадного холода, и медик дрожал вместе с ним, до боли желая попасть в теплую кровать.

Триумф, направляясь домой примерно в восемь часов утра, купил два яблочных пончика и бумажный конус с заварным кремом у уличного торговца и осторожно принялся за обжигающе-горячую пищу, миновав пристань Айронгейт и направившись вниз по набережной. Путь до Сохо получался довольно долгим, но, когда Руперту хотелось освежить голову, он всегда направлялся к реке, ведь та впадала в море. Он словно соединялся с источником собственной энергии и довольно часто проводил этот ритуал по утрам, особенно после тяжелой ночи. Сегодня же прогулка казалась просто необходимой. Триумф был трезв, как судья, ясноглаз и бодр, но страдал от идейного похмелья. Ему очень не нравились мысли, которые посетили его во время затмения, а особенно полученные из них выводы. Их было много, и они обладали крайне неприятной вескостью. С Рупертом вечно случалась такая беда. Стоило ему серьезно задуматься, он уже не мог остановиться.

Тупой уголек возможности тлел в районе брови, ноющие вероятности кололи за ушами и в основании черепа, а напряженный, действующий на нервы итог раздирал виски.

Триумф остановился рядом с ограждением шлюза Петти и взглянул на серый поток. Переменчивый и игристый, тот казался густым от листьев и веток, принесенных ночной бурей. Чайки вернулись и теперь сгрудились около речных свай и опор моста. Баржа с огромным шпринтовым парусом, без усилий скользившая со стодвадцатитонным грузом вниз по реке, прошла мимо на волне отлива, пена сбегала с ее бортов. Следя за ее изящным ходом, Триумф почувствовал, как ему хочется оказаться там, на борту, направляясь в открытое море. Сейчас подошла бы даже плоскодонка: крепкая лодка и парус, чтобы поймать ветер и умчаться вдаль, прочь от чумного крысиного клубка интриг.

Руперт съел еще один пончик.

Крытый фургон с высокими бортами прогромыхал по мостовой и остановился в нескольких ярдах от воды. Сперва Триумф едва взглянул на него, но потом изучил внимательно и вдумчиво. Грязно-серого цвета, весь покрыт пятнами, он словно только выбрался с пристани, вот только везли его большие неутомимые и явно чистокровные кони, а латунь сбруи сияла так, что никакая вакса не могла ее скрыть. Возница неподвижно сидел на козлах, а его напарник медленно спустился на мостовую и отправился в сторону Триумфа размеренными решительными шагами. То был крупный человек в жилете поверх короткого черного плаща и в широких темных штанах, из-за которых было не понять, что он несет за поясом и в карманах.

Сыщик в штатском, решил Руперт. Он доел пончик и намеренно пошел в противоположную от приехавшего сторону.

Шаги за ним тут же ускорились. Триумф слегка нарастил темп и принялся насвистывать песню о берегах Гвинеи, скрывая тревогу. Человек позади перешел на рысь. Мореход ответил бегом трусцой и рискнул посмотреть назад. Мужчина находился прямо за ним и уже развил приличную скорость.

— Руперт Бартоломью Сеймур Триумф? — начал сыщик.

Конус с теплым кремом шлепнулся прямо ему в лицо и сбил с ритма. Триумф сорвался в галоп.

— Эй! — заорал измазанный, и его крик тут же сменился пронзительной трелью серебряного свистка.

Триумф перелез через запертые ворота в конце Петти-уок и помчался прочь от реки. Пончики неприятно подпрыгивали вверх-вниз у него в желудке. Прохожие на улице с любопытством оглядывались, когда он проносился мимо. Свернув на Рэйк-лейн, Руперт оглянулся и увидел, что холщовый полог фургона откинулся и оттуда вылезли шесть вооруженных громил. Все они, как братья-близнецы, походили на человека, которого Триумф умастил кремом: высокие, широкие, профессиональные и одетые в простые черные костюмы. Они поспешили за ним, на ходу вытаскивая из плечевых ножен короткие мечи и щиты. Под камзолами у них сверкали нагрудные щитки доспехов — верный признак агентов Секретной Службы. Триумф выругался и наконец пустился в настоящее бегство.

Мимо вспышками проносились улицы и изумленные лица. Руперт резко свернул на Код-стрит, чуть не попав под колеса громыхающей тележки продавца одежды, отпрянул в последнюю секунду и ввалился в магазин сапожника, сбив по пути стойку с шестернями. Хозяин заведения сплюнул на стол целую кучу гвоздей изо рта, встал со скамьи, весомо повел в воздухе деревянным молотком и вытер руку о передник.

— Чего надо, паренек? — поинтересовался он крайне недружелюбным тоном.

Триумф пролетел мимо, обогнул его изумленную подругу жизни, стоявшую у очага, и перепрыгнул через младенца, играющего со старыми каблуками на полу. Затем ему пришлось резко остановиться. Путь преграждала массивная стена с двумя узкими оконцами наверху, куда бы не протиснулся даже хорошо прожаренный кролик.

Руперт повернулся к обеспокоенной женщине, уже чуть ли не душившей ребенка в заботливых объятиях.

— Вы же не закричите, правда? — взмолился мореход.

Она покачала головой, завопив во всю глотку. За ее спиной появился сапожник.

— Чего надо? — повторил он, подняв киянку.

— Заднюю дверь! У вас должен быть запасный выход! — заорал Триумф.

Снаружи по брусчатке уже грохотали башмаки.

— В кладовой, — начал сапожник, махнув в ее сторону рукой, — но…

Триумф не стал ждать продолжения, рванул влево, в забитый чулан, и бросился на закрытую дверь.

Та с глухим шумом распахнулась, и он вылетел наружу.

В никуда. Шестое чувство — то самое, которое уберегало Руперта от мушкетных пуль, шрапнели и деревянных щепок при Финистерре, заставляло пригибаться, когда в тавернах принимались летать кружки во время очередной перепалки, и доставляло домой в целости и сохранности, если путь хозяина проходил по улицам, кишащим темными личностями, — сейчас заставило его вцепиться в дверную ручку. Ноги Триумфа сучили пустоту, на какое-то мгновение ему показалось, что он сейчас пойдет по воздуху. Дверь со стуком закрылась, и Руперт снова оказался в кладовой.

Задняя стена мастерской, как и всех домов на этой улице, выходила на забитую мусором протоку, где вяло текущая вода, отвратно журча, катилась в Темзу. Противоположный берег находился в четырех ярдах, дно — в шести. На той стороне, как раз на уровне двери кладовой, виднелась сломанная железная ограда, идущая вдоль темного переулка, который сворачивал от канавы и упирался в соседнюю улицу. Триумф повернулся, чувствуя, как колотится его сердце.

Первый из агентов ворвался в чулан, поскользнулся на плитках, пролетев немного вперед, впрочем, быстро восстановил равновесие и пошел на Руперта, многозначительно размахивая мечом.

— Ты! — прорычал он. — Ты пойдешь со мной!

Его поза выдавала взращенное тренировками мастерство в почтенном искусстве нападения и защиты. Он держал маленький щит низко и уверенно, словно разогретую кастрюлю, и столь же уверенно рассекал воздух клинком. Триумф тут же понял, что боевой стиль его противника старомоден, традиционен и смертоносен.

Руперт вынул couteau suisse и быстро выбрал рапиру. Когда та наконец соизволила появиться, то оказалась на целый фут длиннее оружия противника. Она была современной, стильной и только-только начала входить в моду. Триумф учился в испанской школе фехтования, в совершенстве владел «приемом бессмертных», но сейчас надеялся, что хотя бы капля бессмертия отойдет и ему. Чиркнув потолок кладовой, он поднял рапиру, приветствуя врага, отдал салют и крикнул:

— Да здравствует Королева!

Агент нанес колющий удар. Триумф отпрыгнул назад, взмахнул клинком, попутно снеся ряд кувшинов с верхней полки, выругался, увернулся от свирепого выпада противника и обезглавил свечу.

— Вот черт! — провозгласил Руперт.

Для геометрической науки фехтования, с ее расчетом времени и дистанции, в тесном чулане места не было. Короткий клинок и массивное тело давали преследователю явное преимущество.

Руперту пришлось отступить, опасно приблизившись к пропасти позади под беспрерывным градом резвых ударов агента. Он пытался парировать их и отвечать, но пространства для маневра не хватало.

Пришла пора для более решительных мер, благо в арсенале couteau suisse нашлось место не только рапире.

Триумф щелкнул кнопкой, и, пока замахивался, длинное лезвие исчезло в рукоятке.

Новое оружие отскочило от поднятого щита с глухим звоном. Руперт выяснил, что держит в руках суповую поварешку. Изрыгая еще более красочные проклятия, чем прежде, он умудрился огреть противника ковшиком по уху и еле успел отразить длинной рукояткой три быстрых удара.

Половник и меч скрестились в смертельной схватке. Скрипя зубами, враги пытались проломить защиту друг друга. Триумфу удалось отбросить агента назад и снова нажать переключатель.

— О красавица моя! — радостно воскликнул мореход.

Couteau suisse превратился в прекрасно знакомую Руперту абордажную саблю, короткую и слегка изогнутую. Она была придумана самим Богом с единственной целью — бить португальских пиратов по башке.

— И-и-и-ха! — крикнул Триумф и прыгнул.

Агент попытался поставить блок, но мореход пробил его, нанеся длинный и совершенно бесполезный надрез по кирасе. Короткий меч пронесся рядом с ним буквально на уровне пояса, и Руперт чуть не сложился пополам, уворачиваясь. Резанул снова, металл зазвенел о металл. Громила отбросил Триумфа, вывернув кисть, но оступился и неловко влетел в шкаф слева. Мореход с энтузиазмом пошел в атаку и ударил изукрашенной рукояткой couteau suisse в бронированную грудь противника. Тот поперхнулся и вывалился из чулана.

Раздался громкий треск. Триумф выглянул наружу. Противник лежал без чувств на полу, а над ним с киянкой в руках стоял сапожник.

— Спасибо, — удивленно поблагодарил Руперт.

— Чертов законник! — смущенно ответил неожиданный помощник.

Снаружи опять раздался крик его жены. Остальные ищейки ворвались в магазин. Триумф в последний раз прикинул варианты, потом глубоко вдохнул, быстро разбежался и выпрыгнул из задней двери.

Он с воплем пролетел над протокой и влепился с мощным шлепком, от которого у него затряслись все кости, в дальнюю стену, ухватившись за древнее ограждение и болтая ногами над пропастью. Сабля, отскочив от руки и зазвенев, упала на мостовую по ту сторону решетки.

От удара дыхание Триумфа перехватило, ребра и руки горели от боли, но времени на страдания не оставалось. Под его тяжестью решетка с противным скрежетом стала выворачиваться из гниющих кирпичей. Руперт пытался упереться ногами в стену, поросшую влажным мхом, но неумолимо съезжал вниз.

Когда решетка окончательно выпала, ему удалось ухватиться левой рукой за камни тротуара. Железные прутья рухнули в грязные отбросы на дне канавы. Цепляясь буквально кончиками пальцев, Триумф вскарабкался наверх и перевалился через бортик набережной.

В тот самый миг агенты добрались до двери и принялись громко оскорблять Руперта. Он поднялся на ноги, подобрал couteau suisse и, смеясь, отвесил преследователям поклон. В ответ в него полетела стрела из охотничьего арбалета, Триумф вовремя пригнулся, и болт зарылся на целых три дюйма в кирпичную стену над его плечом.

— Три тысячи чертей! — воскликнул он и побежал вниз по переулку, решив не дожидаться, пока противники перезарядят оружие.

За его спиной раздались крик и шлепок. Один из агентов вознамерился повторить прыжок через канаву, но Триумф счел за лучшее не выяснять его результата.

Переулок выходил в Винный двор, откуда через ворота можно было пройти на Пикадел-лейн, свернуть и скрыться в толпе на Флит-стрит.

Двое агентов вошли прямо во двор, отдуваясь, и разделились по сторонам, блокируя выход. Они мрачно взглянули на Триумфа и подняли мечи. С унылым вздохом тот отсалютовал им и протянул руку к стойке с бочками слева (шесть штук, полны шерри под завязку), вспомнив, как капитан Пеннанс Перкинс в лиссабонской гавани устроил лавину из пороховых бочонков и разбросал ими целый взвод португальцев, словно кегли. Вдохновленный сей мысленной картиной, Триумф перерезал скрепляющие ремни судьбоносным и отточенным движением сабли — бочки вырвались на свободу подобно валунам, катящимся по Альпийскому перевалу.

Первая же приземлилась ему на ногу. Подпрыгивая, Триумф вспомнил, а потом выпалил бранное слово, которое не произносил с того времени, когда в него бросили ежа в результате досадного непонимания на костюмированном балу (справедливости ради следует отметить, что еж пролетел мимо, но впоследствии Триумф на него сел).

Легко перепрыгнув через стремительно несущиеся бочонки, первый агент бросился на него. Руперт был в таком бешенстве от боли, что уложил нападавшего мощным хуком слева. Тот не успел коснуться земли, когда его напарник нанес удар. Триумф изобразил нечто вроде сальхова и рефлекторно поставил блок, который вызвал бы шквал бешеных аплодисментов у членов Колледжа Профессионального Фехтования в Толедо, ведь они обычно возились с заграждениями из колючей проволоки и деревянными стойками, а настоящую драку не видели годами.

Отразив атаку, Триумф пробил защиту противника, слишком низко поставившего щит, прорезал мундир агента и рассек завязки кирасы. Проклиная все на свете, боец отступил. Сражаться с двенадцатью фунтами железа, болтающимися на животе, трудновато.

Триумфа же отягчали только шелковый камзол снаружи и два полупережеванных пончика внутри. На скорости они явно не сказывались, потому он вновь прибег к помощи левого хука, и тот сработал столь же успешно, как и в прошлый раз.

Правда, теперь мореход основательно выдохся. Покрытые синяками руки и тело неприятно пульсировали, а пальцы ноги болели так, словно на них выжгли клеймо. Буквально на пару секунд он оперся на саблю, а затем, основательно прихрамывая, направился к выходу из Винного двора.

В тени под аркой ворот стоял высокий крупный человек с пятнами крема на мундире.

— Сегодня удача явно повернулась ко мне задом, — с чувством простонал Триумф.

Полицейский выступил вперед. Он был ростом явно выше шести футов, с суровым, грубоватым лицом, челюстью, напоминавшей киль галеона, короткими волосами, говорившими то ли о военной службе, то ли о проблемах с педикулезом, и холодными васильково-голубыми глазами, сверкающими в глазницах настолько узких, что они казались похожими на царапины от бумаги.

Он поднял внушительный пистолет, тяжелый и сложный с виду, прямо как декоративная чесалка для ног, и наставил его на Триумфа. В другой руке гигант держал кожаный бумажник с эмблемой, изображающей серебряное распятие на пурпурной розетке.

— Сержант Клинтон Иствудхо, Церковное Разведывательное Управление, — пророкотал он, на первый взгляд не сделав ни единого движения челюстью или губами. — Мне не понравились ваши фокусы с кремом, мистер.

Триумф опустил couteau suisse и тяжело задышал:

— Послушайте, что от меня нужно Секретной Службе?

Иствудхо обнажил чистые, ровные зубы. Будь он крокодилом, улыбка даже могла бы показаться дружелюбной.

— Если бы вы стояли смирно, мистер, когда я к вам обратился, то смогли бы все легко выяснить. Теперь же… — Голос его затих, следуя освященной веками традиции запугивать собеседника.

Ею злоупотребляли все хорошо вооруженные громилы, загнавшие свою трепещущую жертву в угол.

— Извините за крем, — равнодушно заметил Триумф.

Большой палец, который мог бы легко побороть ирландского наемника в армрестлинге, не прибегая к помощи остальных частей тела, взвел курок. Раздался внушительный щелчок.

Слова Иствудхо слегка потрескивали, словно горящие листья.

— Это «Фульк и Седдон», цельнометаллический десятизарядный пистолет с горизонтальным магазином и шпилечными патронами, самое мощное ручное оружие во всем Союзе. Я отсюда могу снести твои яйца начисто одним выстрелом.

— А есть ли способ решить наши вопросы без столь обширного кровотечения?

— Цыц! — заскрежетал Иствудхо от раздражения. — Я еще не закончил. Как думаешь, повезет тебе сегодня, мразь?

Раздался звук влажного шлепка. Клинтон отшатнулся, утирая лицо. Над его головой чайка заклекотала и затрещала от радости.

— Думаю, да, — ответил Триумф и рванул в противоположную сторону.

В это самое время один из служащих Винного двора решил поинтересоваться, почему это снаружи так шумно. Руперт, двигаясь со скоростью примерно тридцать узлов, пробежал мимо изрядно изумленного работника и врезался лицом в открытую дверь.

Он уже хотел выругаться, но не успел, провалившись в беспамятство.

В полдень на столбовой дороге в Лондон, близ перекрестка Левеллеров, матушка Гранди перепугала тройку бандитов хитроумной престидижитацией с использованием веточки боярышника и щепотки размолотой пузырчатки. Двое грабителей успели добраться до спасительного укрытия зарослей бузины, прежде чем жуткий страх не побил спазм кишок со счетом один — ноль в конкурсе на силу воли. Третий же рухнул на спину прямо в тележную колею на дороге, принявшись хныкать и умолять костлявую женщину пощадить его.

— Естественно, я сохраню тебе жизнь, — рявкнула матушка Гранди. — У меня на тебя нет времени. Срочные дела в Лондоне.

Она посмотрела на небо, выполнила триангуляцию относительной позиции двух скворцов и стрижа, после чего явственно раздосадовалась. Ко всему прочему ячмень на ближайшем поле клонился совершенно не в должную сторону.

«Становится хуже», — сказала старуха про себя и маршем двинулась дальше.

Все еще дрожа, грабитель поднялся на ноги и посмотрел, как она исчезает за деревьями. Ему даже стало немного жалко столицу.

Часом ранее, но тоже в полдень Джузеппе Джузеппо, подняв кремневый револьвер, осторожно следил за приближением к нему с самыми дурными намерениями двух грубых и невежливых моряков.

— Пожалуйста, друзья мои, давайте не будем совершать глупостей, — мягко предупредил он.

Те захохотали и сделали еще один шаг вперед по ярко освещенной солнцем палубе полуюта.

— Так-так, — сказал Джузеппе с улыбкой, а потом дважды выстрелил.

Короткий кинжал и зуб марлина выпали из рук громил. Морские волки посмотрели друг на друга, перекрестились, перепрыгнули через борт прямо в сверкающее Лигурийское море и брассом рванули в сторону Генуэзского залива.

Джузеппе повернулся, вытряхивая из пистолета сажу.

— Самый полный вперед на Англию, капитан! — радостно заявил он спрятавшемуся за штурвалом владельцу «Battista Urbino».[26]

Капитан, нервный корсиканец, испытывающий большие проблемы с личной гигиеной, которые только что резко усилились, неуклюже и в изрядном возбуждении выскочил из укрытия, подняв руки и возвысив голос:

— Сеньор Джузеппе, — казалось, изо рта у него вот-вот пойдет пена, — вы только что сократили команду сей прекрасной каравеллы на сорок процентов!

— Факт, — ответил Джузеппе, сияя всеми зубами, — но то была, несомненно, ваша ошибка нанять столь бесполезный и преступный сброд.

Капитан пожал плечами и возразил:

— Вполне возможно, но я сильно сомневаюсь, что без них мы сумеем вернуться в Специю целыми. При попутном ветре мы доберемся до Антиба через два дня. — Он неожиданно остановился, а потом мрачно заявил: — Англия же при нынешних обстоятельствах, боюсь, вне нашей досягаемости.

Джузеппе огляделся и продолжил:

— Вас осталось еще трое.

Капитан сел на бочку смолы и забил трубку. Старший помощник и прыщавый юнга выбрались из трюма, рассевшись поблизости: команда собралась в полном составе.

— Известно ли вам что-нибудь, — спросил рулевой между затяжками, — о прямых и косых парусах каравеллы? А также о такелаже?

— Нет, — ответил Джузеппе, вдохновляющая улыбка упорно не покидала его лицо.

— Я так и думал, — задумчиво протянул капитан. На средиземноморское солнце набежала тучка, поднялся легкий ветер. Наверху захлопал парус, а морские брызги избавились от груза соли, коя немедленно забила ноздри всем присутствующим. — Мастер Веррокио, курс на Специю. Полный вперед!

Старший помощник с трудом потащился к штурвалу.

Джузеппе наклонился к курильщику:

— Знаете ли вы что-нибудь о родственных гомункулах, соединении стихийных сервиторов или астральных источниках?

— Нет, — искренне ответил капитан.

— Естественно, вы не знаете. Они известны только тем, кто читал оригинал «Principia» Леонардо. Они неизвестны даже Церкви. Будьте так добры, поднимите на палубу мой зеленый морской сундук, большой, с медными запорами. Мы доберемся до Англии, мастер Луччио, и я заплачу вам вдвое.

В глазах Джузеппе таилось нечто, лишившее капитана всех аргументов в споре.

— А кто моряком-то будет? — промямлил он тихо.

Но ученый его расслышал и не замедлил с ответом:

— Я буду.

Триумф с трудом открыл глаза, перекатился на бок и упал с кровати. Голова болела ужасно, а нос онемел. Уже второй раз за последние двенадцать часов он получил удар, который легко смог бы привести в замешательство даже быка, а Руперт еще даже не начал составлять список повреждений остальных частей тела, горевших, пульсирующих или просто ноющих.

Он воспользовался временем, проведенным на полу, дабы исследовать то место, куда попал. Стены с деревянными панелями, гипсовый потолок, кушетка, укрытая некими покрывалами, больше похожими на попоны — причем на поношенные попоны, — тяжелая и запертая дверь, пара окон с решетками.

Триумф с усилием поднялся на ноги, ибо каменный пол был слишком холодным и твердым. Восемьдесят пять процентов его тела дружно проголосовало против вертикального положения, но мурашки и гусиная кожа наложили вето на решение и дали команду ногам.

Руперт, покачиваясь, добрался до окна и выглянул наружу. Судя по всему, стояло раннее утро, но вот какого дня — он затруднялся ответить, и, если честно, ему было наплевать. Внизу располагался тенистый двор, дорожки из темного камня вились среди кустов. Каменные шары красовались по углам низких стен. Посредине стояла статуя Эроса, вытворяющего с самим собой нечто эротическое. По сторонам двора виднелись безликие окна, выглядывающие из невыразительных флигелей. Под окном на дорожке стоял человек. Это был Иствудхо. Он посмотрел наверх, каким-то образом почувствовав на себе чужой взгляд, улыбнулся Руперту, подмигнул узким глазом, изобразил пальцем пистолет и выстрелил из него — бах! — в пленника со смехом, заглушённым стеклом окна.

Триумф отвернулся. Где он? Он чувствовал, что должен бы узнать это место, ведь не раз и не два просыпался в королевских и полукоролевских дворцах, всегда умудряясь понять, где находится. Руперт погрузился в воспоминания. Хэмптон? Пенсхерст? Брэйфилд Уимскотт? Замок Баддлби? Тевингхэм? Рекорд по скорости он поставил в Лакхауз-плейс (четыре минуты семнадцать секунд) после торжеств в честь заключения Сидмутского договора 1999 года, когда увидел крайне примечательный флюгер в виде василиска, храпящий на ветру.

Триумф сел на кушетку и потер лоб.

В замке заскрежетал ключ, и дверь открылась. Человечек мышастой масти, в синих одеждах куриального священника вошел в комнату и внимательно осмотрел Руперта сверху вниз. Тот вернул взгляд столь хладнокровно, как мог.

— Добрый день, сэр. Вас желает видеть кардинал.

Триумф встал на слегка подкашивающиеся ноги. Ричмонд, понял он.

Кардинал Вулли казался темной громадой на фоне стрельчатых окон библиотеки. Книжные полки по обеим сторонам прохода задавай и перспективу, подчеркивая его фигуру. Окно обрамляло ее, а свет отбрасывал длинную тучную тень через всю комнату. Из чувства композиционной драматичности Вулли не мог выбрать лучшего места для встречи гостя. Маленький священник закрыл дверь, и Триумф остался наедине с церковным пастырем.

Последовала мучительно долгая пауза.

— Сэр Руперт? — спросила темная фигура.

— Он самый, — ответил мореход гнусаво, желая куда-нибудь сесть, до того как сдадут ноги.

Опять воцарилась тишина. Казалось, прошла целая эпоха.

К мореходу сам по себе подкатился стул на колесиках.

— Садитесь, пожалуйста, пока вас ноги держат, — сказал кардинал.

— Хорошо, — не стал спорить Триумф.

Стул подвез его ближе к тени Вулли. Та без усилий скользнула к краю стола. Триумфу это совершенно не понравилось. Он очень не любил, когда кто-нибудь играет с Магией только ради эффекта.

— Я тоже, — прокомментировал кардинал.

— Простите? — спросил Руперт, нахмурившись.

— Я тоже не люблю, когда владение Искусством выставляют напоказ, — объяснил Вулли.

Мореход резко вскочил на ноги и воскликнул:

— Проклятие, вы читаете мои мысли! Я не потерплю… Я не потерплю того, что вы залезли…

— Прошу вас, сядьте, сэр Руперт. Я не хотел вас оскорбить, — прервал его Вулли.

Триумф почувствовал, как ему в колени тычется стул, будто радостный дружелюбный пес, и сел.

— Спасибо, — сказал кардинал. — Простые заклинания помогают нам замечать поверхностные мысли людей, сэр Руперт, но проникнуть в их глубинные секреты невозможно. Будьте уверены, я не копаюсь у вас в разуме.

— Хорошо, — твердо ответил Триумф, схватившись за подлокотники и нервно оглядываясь по сторонам.

— Хотя мне этого сильно хотелось бы, — добавил Вулли.

Он подошел ближе, все еще загораживая свет, идущий от окон, и протянул какой-то предмет прямо под нос своему гостю. Рваный кусок пергамента.

— Что это? — спросил Триумф.

— Вы мне и скажите.

Лист заполнил все поле зрения Руперта. Волей-неволей пришлось его рассмотреть. Несмотря на тонкий почерк, создатель манускрипта явно страдал от двойного проклятия — паралича руки и отсутствия качественных перьев. Мореход попытался прочесть текст, но различил всего лишь несколько букв. А потом в виске у него барабаном забилась жилка и нахлынула одуряющая волна тошноты. Триумф поспешно отвернулся, голова закружилась.

Когда он осмелился вновь взглянуть перед собой, кардинал уже свернул пергамент и убрал его подальше в одну из папок на столе.

— Э-э-э… — начал Триумф, но остановился, не зная, что сказать.

Вулли передал ему кубок с водой, и Руперт с благодарностью принял его. Тошнота стала отступать.

— Прошу меня извинить. Надеюсь, теперь вы себя лучше чувствуете? — спросил кардинал.

Триумф кивнул, боясь, что если сейчас откроет рот, то утренние пончики вырвутся на свежий воздух.

— Чувство касательно пончиков скоро пройдет, — заметил кардинал. — Вы сейчас испытываете состояние, известное как «тауматургическая реакция». Оно слегка похоже на аллергию. Говоря проще, это инстинктивное физическое отвращение непосвященных при соприкосновении с чистым Знанием.

— А что это было? — спросил Триумф, наконец отважившись заговорить.

— Страница из «Unaussprechlichen Kulten».[27] Вам не нужно знать, о чем там говорилось. Считайте это испытанием, сэр Руперт. Если бы вы выказали что-либо, помимо подлинного отвращения, я бы тут же понял, что вы занимаетесь черной магией.

Кардинал сел за стол, и Триумф в первый раз увидел его лицо, озаренное светом лампы.

— Я не чувствовал себя настолько плохо с той самой ночи в прошлом году, в «Русалке». Я тогда для начала распил десять бутылок вина — личный рекорд, кстати, — а потом несколько опрометчиво заказал роган джош[28] и излишне злоупотребил «Бомбейскими дверями».[29] Знакома вам такая штука?

Кардинал улыбнулся, но Триумф видел, насколько тот бледен и истощен. Темные круги бессонницы набрякли под глазами, а кожа выглядела какой-то бесцветной и влажной.

— Итак, — вернулся к делу Руперт, — вы приказали агентам доставить меня, а потом проверили на черную магию. Могу я спросить — зачем?

Кардинал сложил свои короткие и толстые руки и прикоснулся кончиками пальцев друг к другу.

— Прошлой ночью город погрузился во тьму, — начал он.

— Я заметил.

— Кто-то применил самую мерзкую разновидность гоэтейи, дабы осквернить Покои Чар на Энергодроме. Несколько членов Гильдии были убиты во время инцидента.

Кардинал явно не хотел посвящать морехода в детали, и от этого тому стало не по себе.

— А при чем тут я? — начал Триумф.

— По ошибке, в этом я уверен, вас считают главным подозреваемым в этом деле. Поймите, мне были нужны гарантии.

— Слава богу! — выдохнул Руперт. — Перспектива выдержать десять раундов наедине с радостными инквизиторами Отдела Инфернальных Расследований меня не радует.

Вулли поднял большую руку к голове и аккуратно коснулся шелковой камилавки, пояснив:

— Вы невиновны, но все не так просто. Данное событие — наиболее значительный симптом величайшего кризиса, постигшего Союз с момента его основания. Прямо сейчас пышным цветом растет множество интриг, цель которых — разрушить святость трона и Церкви. Чары в опасности.

— Вы говорите о заговорах, — сказал Триумф.

— Так и есть. Настают суровые и опасные времена, сэр Руперт. Нельзя доверять даже самым близким людям, родным и друзьям. И вы, боюсь, угодили в самый центр этой опасной сети. Ваша позиция при дворе хрупка, если говорить мягко. Кто-то решил выставить вас козлом отпущения, и очень мало людей будут готовы принять вашу точку зрения на происходящее.

— Кроме вас?

— Если бы я не приказал агентам без промедлений привезти вас сюда этим же утром, то сейчас вы уже оказались бы в руках государственного учреждения, не столь сочувствующего вашей судьбе… или были бы уже мертвы… или и то и другое вместе.

— А я и так чуть не умер, Ваша Светлость, — заметил Триумф. — Иствудхо и его ребята не знают значения слов «осторожно» и «спокойное задержание». Думается мне, они столь же дурно относятся к фразам вроде «хрупко» или «вам сюда».

Вулли кивнул:

— К счастью, они — служащие ЦРУ, а не Почтовой службы Ее Величества. Тем не менее я приношу искренние извинения за травмы. Поверьте, они предпочтительнее возможных альтернатив. Сегодня днем на улицах Лондона агенты Управления Диоцеза сталкиваются со следователями Церковной Гильдии, инквизиторы Отдела Инфернальных Расследований натыкаются на офицеров милиции, а гражданские служащие Уайтхолла периодически встречаются с олдерменами из офиса мэра. Каждая служба Лондона ищет улики и вынюхивает следы, и тот, чей запах столь силен, как ваш, может испытать немало трудностей, оказавшись на свежем воздухе.

Триумф поднял брови и сказал:

— Я в состоянии разобраться с…

Кардинал резко перебил его:

— Лорд Галл, командующий следственным отделом милиции, уже назначил награду в тысячу марок за вашу голову, не важно, будет ли та прикреплена к телу или нет. В других службах ваша популярность столь же высока.

— Иису… — выдохнул Руперт и снова перевел взгляд на одутловатого кардинала. — Но вы действуете сами по себе, я так понимаю? Вы и ваше агентство? Даже остальные церковные службы не знают, что меня уже поймали?

— Именно так, — ответил Вулли.

— То есть вы не доверяете даже собственной Церкви!

— Пока я не буду удовлетворен существующим положением вещей, то не буду верить никому, за исключением себя, избранных агентов ЦРУ и Глорианы.

— И меня? — с надеждой добавил Триумф.

— И вас, сэр Руперт. Теперь я вам тоже верю. Добро пожаловать в самый закрытый клуб Союза.

Мореход встал и прошел к ближайшему книжному стеллажу, задумчиво пробежавшись пальцами по ряду пергаментных корешков.

— Какое же место во всем этом отведено мне? Ну, кроме затвора какого-нибудь шлюза или канавы рядом с канализационный трубой? — спросил он.

— Я… слишком известен для проведения расследования лично. Агенты ЦРУ так же хорошо известны другим церковным службам. Кроме того, большинство из них слишком глупы для такой работы. Мне нужен помощник на улицах — человек, понимающий Лондон, знающий, как работает город. Человек, способный незаметно проникнуть туда, где даже самый опытный агент, работающий под прикрытием, потерпит крах.

— Вы хотите, чтобы я делал грязную работу? — спросил Триумф, не веря своим ушам. — Вот же вздор! — объявил он, а затем добавил для приличия: — И в любом случае самый разыскиваемый человек в Лондоне не слишком-то подходящая кандидатура для шпионажа, не правда ли?

— Если мы говорим о сэре Руперте Триумфе, то да. Но можно… — Кардинал встал с кресла и прошел в угол комнаты, где потянул шнурок колокольчика.

Когда он вернулся, Триумф с неподдельным изумлением увидел на лице святейшества выражение искренней мольбы — мольбы, смешанной со страхом.

— Пожалуйста, Руперт, помогите мне, — сказал Вулли. — Я… Союз нуждается в вас.

— Ну… — протянул Триумф.

— Взамен, сэр Руперт, я могу проследить за тем, чтобы все ваши амбиции при дворе и за его пределами увенчались успехом. Я могу оказать протекцию любым вашим интересам как дома, так и за границей, — прервал его кардинал.

— Любым интересам?

— Любым, — кивнул священник.

— А вы уверены, что можете читать только мои самые поверхностные мысли?

Вулли улыбнулся:

— Полностью уверен.

Дверь в библиотеку открылась, и в комнату вошел Иствудхо, звонко щелкнув каблуками.

— Сэр! — выкрикнул он.

— Проводите сэра Руперта в конюшни. Операция «Первородный грех» начинается прямо сейчас.

— Сэр! — гаркнул сержант, словно фитильный замок, спущенный с курка.

Триумф прошел к двери, которую для него придерживал Иствудхо.

— Не напортачьте, Триумф, — мрачно добавил кардинал. — Я на вас рассчитываю. И будьте уверены: скандал, связанный с Чарами, может разрушить Союз столь же легко, как и повсеместное восстание.

— Один вопрос, — неожиданно бросил Руперт, уже стоя на выходе. — А какие у меня гарантии, что я могу вам доверять?

— Никаких, — ответил Вулли. — Но подумайте: если бы я принимал участие в заговоре, вы уже были бы мертвы.

Триумф последовал за Иствудхо из библиотеки. Убежденным и уверенным он себя не чувствовал.

Конюшни находились недалеко от дворца, по ту сторону оранжереи кухонного сада. Это был длинный бункер из строевого леса, где раньше, похоже, действительно держали лошадей. Легкий дождь моросил по двум мужчинам, идущим по гравийной дорожке.

— Я так думаю, подобного рода вещи для тебя в новинку? — спросил Иствудхо.

— К счастью, да, — сварливо ответил Триумф.

Агент Секретной Службы остановился перед окованными дверями и дернул за четыре провода в специальной последовательности.

— Не пугайся. А главное, никуда от меня не отходи, — сказал он.

Двери открылись.

В хорошо освещенном помещении пахло гвоздикой и порохом. Пол, стены и потолок были выбелены и содержались в идеальной чистоте. Триумф и Иствудхо вошли внутрь, и Руперт последовал за великаном по центральному проходу. С одной его стороны, в увешанном мешками с песком закутке, раньше явно бывшем стойлом, двое агентов испытывали фитильные карабины, ловко замаскированные под лютни. Гипсовые манекены в брыжах взрывались с пугающей основательностью. Слева дюжие мужчины, в гардеробе которых не было, похоже, ничего, кроме штанов в обтяжку, били друг друга на соломенных циновках, выкрикивая односложные, явно восточные звуки. Триумф поморщился.

— Отдел специального назначения! — гордо пробормотал Иствудхо. — Зеленые Подвязки. Самые крутые парни в Союзе.

Чуть дальше группа гипсовых царедворцев сидела вокруг банкетного стола, на котором лежал восковой молочный поросенок с яблоком во рту. Запал, торчащий из фрукта, уже почти догорел.

— Прикрой уши, — посоветовал Иствудхо.

Триумф подчинился.

Вспышка — и званому вечеру пришел неожиданный, разлетающийся конец. Перед носом Руперта пролетели опаленные воротники с рюшами.

— Поджарились, — прокомментировал Иствудхо с жутковатой улыбкой.

Они прошли дальше, под ногами хрустела гипсовая крошка. В следующей силосной яме щегольской джентльмен казнил манекена из самострела, который через несколько секунд после выстрела превратился в гульфик.

— Просто легкий укол отравленной стрелкой. Вот и всё.

— Я заметил. — Триумф почувствовал себя неуютно.

За следующей дверью четыре человека в пластинчатых доспехах и шлемах-хундсгугелях ринулись по канату вниз. Проделали они это столь неожиданно, что гульфик неподготовленного человека мог ждать неприятный сюрприз.

— На случай, если нам придется совершать вылазку в жерло вулкана, — с готовностью пояснил Иствудхо.

— И часто вы совершаете такие вылазки?

— Еще ни разу, — улыбнулся агент.

— Боже, — сказал Триумф, — сколь увлекательно оказаться на твоем месте!

Сопровождающий с сомнением воззрился на него узенькими глазками.

Они шли дальше. Руперт с ужасом и изумлением смотрел на машины разрушения, работавшие вокруг. Сиденье паланкина неожиданно взмыло вверх на конце звенящей стальной пружины, и после непродолжительных аплодисментов агенты полезли доставать гипсового пассажира, размазавшего голову о потолок. Добродушный джентльмен снял брыжи и запустил их в воздух, обезглавив куклу, стоявшую в конце стойла. Жужжащий диск бритвенного шелка аккуратно вернулся в руку хозяина.

— Это отдел грязных трюков! — заметил Иствудхо с какой-то радостью.

— И не говори.

Они подошли к бывшей каптерке, расположенной в конце здания. Сержант поднял руку, приказывая Триумфу остановиться. Перед ними между двумя столами на козлах, заставленными различными приспособлениями и частями машин, пожилой сутулый мужчина заряжал установленное на треноге легкое ружье с балтийским пружинным замком. Он отошел на пару шагов назад и спустил курок, потянув за шелковый шнур. Раздался гром, и нагрудник доспехов, находившийся на расстоянии около тридцати футов от выстрела, покрылся кучей отверстий.

— Шары, пробивающие броню, — сказал сержант, глядя на старика.

— Да ну? — спросил Триумф. — А имя у него есть?

Агент повернулся к нему, недружелюбно улыбнувшись:

— Никаких имен, никаких званий. Никаких неосторожных разговоров. — Он многозначительно взглянул на Руперта. — Это Кью. Таково его кодовое имя. Нам всем дают кодовые имена. В эту неделю они связаны с английскими декоративными садами. Меня зовут Уинкворт.

— А меня? — спросил Триумф.

— Борд Хилл. Это все, что тебе нужно знать, исходя из принципа служебной необходимости.

— А как насчет принципа личной необходимости? Ты понимаешь, о чем я? — предложил Триумф.

— Нет необходимости, — улыбнулся Иствудхо. — Ты понимаешь, о чем я?

— Не совсем.

Сутулый старик подошел к ним, аккуратно вытирая руки шелковым платком.

— Новенького простачка привел? — спросил он Иствудхо, словно вместо Триумфа перед ним стояла очередная гипсовая кукла.

— Три… — начал Руперт.

— Агент Борд Хилл, — твердо вмешался сержант. — Агент Борд Хилл, Кью. Кью, агент Борд Хилл.

Мореход пожал человечку руку, которую тот сразу принялся протирать салфеткой.

— Карбонидовые сфероиды низкотемпературной выплавки. Начальная скорость от десяти до двадцати шести сотен, но весь фокус в нарезке, — сказал он, махнув рукой в сторону ружья. — Впечатляет, правда? Прошивают насквозь нагрудник, наплечник или забрало с расстояния шестьдесят ярдов. Пробивают двухдюймовую броню с двадцати. А что касается щитка набрюшника, то с таким же результатом можно завернуть солдат в папиросную бумагу.

— Ох! — сочувственно выдохнул Триумф.

— Не хотите посмотреть щитовую броню класса «стелс»? — спросил Кью заинтересованно.

Иствудхо наклонился вперед:

— Операция «Первородный грех» началась в пятнадцать тридцать, Кью. С демонстрацией лучше обождать. Три… У агента Борда Хилла нет времени.

— Жаль, — задумчиво ответил старик, проходя к столам на козлах. — Пожалуйста, будьте особо внимательны, Борд. Дело у нас странное и непривычное, ошибок не терпящее. Объект номер один. — Он взял некую похожую на обрубок глиняную трубку. — Похожа на обрубок глиняная трубка? И да и нет. Нажимаете вот тут, с нижней стороны чашки. Видите, внутри магнит и миниатюрный флюгер?

Последовала демонстрация. Триумф задумался, нахмурившись. Он все еще сумрачно разглядывал похожую на обрубок глиняную трубку, когда Кью вытащил следующую штуку.

— Объект номер два: обычный щиток для расчета курса экю. Сдвиньте конус сюда, колесо начнет вращаться. Взгляните.

Он поднял предмет, чтобы всем было видно, правда, Триумф не совсем понял, на что конкретно ему надо смотреть.

— Настраиваемое устройство для дешифровки, — объяснил Кью. — Работает со всеми шифрами агентства. Настоящее произведение Искусства. Иствудхо даст вам коды. Прочтите их. Запомните. А бумагу с текстом съешьте.

— А это еще зачем? — спросил Триумф.

— Кинжал и кремневое ружье в одном флаконе, — ответил старик, похоже решив, что Руперт интересуется объектом под номером три, а не ситуацией в целом. — Один выстрел, и лезвие покрывается алмазным слоем. Оно может прорезать что угодно. Объект номер четыре. — Кью вытащил плащ-камзол. — Обит изнутри подпружиненной проволокой. Остановит меч и мушкетную пулю. Объект номер пять: ваши фальшивые документы и удостоверения. Луи Мантикор Седарн, актер / кутила / трубадур. Вы говорите по-французски? Ну естественно, да. Если сможете, попробуйте вжиться в приготовленную роль. Биографию мы вам уже написали. Ваше прикрытие — должность лютниста в труппе «Куртина». Играть будете в театре «Лебедь». Согласно нашим данным, с этим у вас проблем не будет. Стандартный инструмент получите у квартирмейстера. Не забудьте за него расписаться. Если потеряете хоть что-нибудь, то придется заполнять уйму отчетов для возмещения.

— Луи… А можно сначала?

Повторять Кью не стал.

— Ваш связной — Уизли. Со Службой будете поддерживать контакт только через него. Отчеты будете также отдавать ему. Объект номер шесть: перстень. В печатке раствор мышьяка. Когда попадете в трудное положение.

— Самоубийство? — неохотно вздохнул Триумф. Он все еще рассматривал хиллиард гладко выбритого молодого человека с белыми волосами, ярким пятном выделявшийся в его «документах». — Да он же совершенно не походит на…

— И объект номер семь: бритва и банка пергидроля.

Неожиданно Руперт почувствовал, что очень привязан к своей бороде.

— О нет, вы не можете… — начал он.

Они смогли.

В четыре минуты седьмого мужчина, крайне неохотно ставший Луи Седарном, актером / кутилой / трубадуром, без церемоний вылетел из проходящего неприметного фаэтона перед крыльцом театра «Лебедь» в Саутуорке.

Седарн встал и вытащил свой багаж из ближайшей канавы.

— Спасибо, парни, — крикнул он вслед удаляющемуся экипажу.

Француз провел рукой по своим новым белокурым локонам. Кожу на голове щипало, а холодный ветер с Темзы кусал голый подбородок. Одежда оказалась не подходящей по размеру и плохо сидела. Он заковылял по ступенькам в «Лебедь», проклиная башмаки с торчащими напоказ розочками на носках, к тому же меньше на целый размер, и постучался.

— Поехали, — прошептал он, подбадривая себя.

Послышался скрежет цепей и массивных засовов, дверь чуть-чуть приоткрылась. Сквозь щель просунулся длинный нос, как перископ на поверхности воды.

— Театр закрыт, — возвестил он.

— Меня ждут, — объяснил Седарн, когда нос выказал желание втянуться обратно. — Я… Луи Седарн. Лютнист. Э-э-э… Bon soir.[30]

Его обсмотрели сверху донизу.

— А, так ты — французский лютнист? — спросили из-за двери.

— Похоже на то, месье, — сказал Седарн, улыбаясь, как он надеялся, обаятельной улыбкой победителя.

К финишу она его не привела, но заработала место в четвертьфинале.

— Ты лучше заходи, а я посмотрю, кто тут знает о тебе, — заявил нос, убираясь восвояси и открывая дверь чуть шире.

Прищурившись, Седарн нырнул внутрь, ударил лютню о косяк и выругался. Из-за нее он теперь походил на деревянного горбуна, к тому же инструмент успел пересчитать все углы по дороге от Ричмонда до Саутуорка Триумф уже не проверял степень ущерба, нанесенного собственности ЦРУ, так как большинство выбоин и царапин затерялись среди многочисленных шрамов лютни, уже долго состоявшей на Секретной Службе. Ему выдали восьмиструнный «Тэвисток Лютнекастер» золотисто-персикового цвета с серийным номером Службы, нанесенным на гриф по трафарету. Во время девяти предыдущих миссий инструмент служил государству, не щадя струн своих, а во время знаменитого дела Квадриллегейта участвовал в засаде, устроенной в Колледже менестрелей, где по его причине лишился сознания шпион Гвидо Рестикулати. Поминально лютня была отстроена по ноте «ре», но из-за влажности и сухой шили теперь больше напоминала черепаху с длинной шеей, прошедшую войну на Полуострове,[31] чем сосуд искусства святой Цецилии.[32]

Во мраке актерского входа Седарн увидел, что нос принадлежит долговязому человеку неопрятной наружности. Они подозрительно воззрились друг на друга.

— А вас как зовут? — спросил француз.

— Бонвилль де Тонгфор. Помощник режиссера. Стойте здесь, я позову начальника. — Он шагнул в тень, словно длинноногая цапля, мерящая дно Темзы во время отлива.

Седарн огляделся вокруг. Проход был забит декорациями, вешалками с костюмами и фонарями в футлярах, с большими отражателями. Француз прислонил лютню и сумку к нарисованному лесу и присел около фанерной стены с бойницами.

— Идите сюда, — вскоре услышал он голос де Тонгфора и раздавшиеся шаги.

Пришлось встать. Человек с грудью круглой, как бочка, с радушной улыбкой и в помпезном наряде, расшитом блестками, появился из арочного прохода макета церкви.

— Базиль Гомон, — громко объявил мужчина, производивший совсем не мужественное впечатление, — ваш покорный слуга! Капитан отважной труппы «Лебедя», импресарио своего рода, как я себя называю! Актер, управляющий, драматург, любимец театралов. Ну что я могу сказать! Я известен своим Парисом, своим Цезарем, Зевсом и Обероном. А моя Дидона просто невероятно, обжигающе хороша. Да. А вы у нас лютнист, Седарн?

— К вашим услугам, — нервно улыбнулся француз, поклонившись, и добавил: — Месье.

— Славный малый! — возрадовался Гомон, отвесив музыканту мощный шлепок по спине. — Позволь показать тебе сцену. Нам предстоят великие дела.

Седарн последовал по шуршащему коридору костюмов, через закулисные склады, целые пейзажи декораций, под лебедками и канатами, управлявшими занавесами и сценическими эффектами. Путаница веревок и проводов напомнила французу о такелаже галеона.

Они вышли на сцену, и он взглянул на ложи ярусов, партер, галерку и высокие стены деревянного многогранника. С маленькой, настланной досками площадки все это выглядело слишком открытым и тревожным. Он бывал в «Лебеде» множество раз, до того как неожиданно стал Луи Седарном. С ярусов, будучи частью ревущей толпы численностью около тысячи восьмисот человек, театр казался увлекательным и чарующим. Отсюда же, снизу, здание выглядело неуклюжим и потрепанным, к тому же вокруг разило свечным воском, театральным гримом и потом. Впечатление было такое, словно француз уставился в рот разодетому пьянице.

— Да, от такого вида аж живот сводит от гордости, правда? — просиял Гомон.

Седарн кивнул. Что-то сводило, но не в животе и не от гордости.

— Сюда, — сказал Базиль, потянув его за рукав плаща.

Лютнист позволил увлечь себя со сцены в дымные пределы артистической уборной. На них уставилась дюжина пар глаз. В комнате сидели пять женщин и семь мужчин, все в гротескном гриме, из-за которого их губы и глаза казались непомерно огромными, одетые в одно исподнее, а то и меньшее количество одежды, куря, смеясь и выпивая. Все это враз прекратилось, как только вошел Седарн.

— Это Луи. Он присоединится к нашей веселой компании, будет играть на лютне, — объявил Гомон всем собравшимся.

— Привет. Э… bonjour.

Несколько актеров кивнули в ответ.

— Я надеюсь, ты хорошо играешь, французик, — сказал сидящий в углу мужчина с накладными усами и недостатком всех остальных предметов туалета. — Чтобы порадовать публику, нужно много и хорошо играть. Особенно в эту субботу.

— А, да, я знаю… — начал Седарн.

— Это Эдвард Барбедж, звезда театра. И естественно, остальные члены нашей славной труппы. Думаю, они окажут тебе радушный прием.

Кто-то рыгнул, раздалось злорадное хихиканье.

— А сегодня нет представления? — нервно осведомился лютнист.

— Бог ты мой, нет, — ответил Барбедж, отпив вина и стерев капли с усов. — С пятницы должен был пойти «Джентльмен-щеголь из Инсбрука», но тут возникли проблемы у труппы «Оха», а потому мы сейчас отдыхаем.

— «Оха»? — переспросил Седарн, неподдельно заинтересовавшись.

Долл играла в театре «Деревянный Ох».

— Здание затопило, и театр на неделю вышел из строя. По договору его труппа может использовать нашу сцену для репетиций пьесы «Верные долгу мужья исполняют свой долг» с завтрашнего дня, а также начать приготовления к Коронации, — объяснил Гомон. — Поэтому нам придется, так сказать, спать в одной каюте, чтобы приготовиться к субботнему представлению.

— Мы же тем временем начнем разучивать дополнительный номер программы, пока шлифуем детали праздничного шоу, — сказал Барбедж.

— Небольшую музыкальную комедию, над которой я сейчас работаю, — добавил Гомон. — Вот тут и понадобитесь вы с парочкой мелодий, сэр.

— А как называется пьеса?

— «Могучий меч в обширных ножнах», — ответил Гомон.

— О! — произнес Седарн.

Он раньше не уделял внимания тексту в пьесах, и в его голове тут же пронеслось множество самых невероятных и странных предположений.

— Интересно, а французик не хочет выпить? — спросила грудастая актриса слева от звезды театра.

Ее неопрятные кружевные нижние юбки и узкий корсаж из китового уса сильно утягивали дородную фигуру.

— Боже, спросите его сами, госпожа Мерсер! — промямлил Барбедж, делая очередной глоток вина.

С застенчивой улыбкой она сделала шаг вперед, держа бокал. Под ее весом громко заскрипели половицы.

Госпожа Мерсер… Мэри Мерсер, понял Седарн. Ее звали первой красавицей сцены, при ее появлении знатные лорды и монархи приходили в экстаз и сорили деньгами. Вблизи она оказалась матроной довольно устрашающего вида, с грустным и одновременно жаждущим взглядом. Похоже, чтобы выглядеть столь желанно и возбуждающе с расстояния сорока ярдов, ей приходилось пользоваться огромным количеством реквизита, скрадывающего то впечатление, которое она производила при непосредственном общении. Как и весь театр, госпожа Мэри Мерсер невероятно разочаровывала в жизни. Время не лишило ее сил, рутина не иссушила бесконечного разнообразия таланта, но они чертовски хорошо постарались.

— Вудрэ-ву… э-э-э… дезирэ ун чашкю де вини? — спросила она, неловко и чопорно склонив голову. Огр с кокетливой манерностью пятилетнего ребенка.

— Спасибо, — ответил Седарн, взяв бокал.

— Подождите, — раздался голос сзади. Де Тонгфор прошел в артистическую уборную. Судя по улыбке, он явно что-то замыслил. — Пусть парень заработает свою первую долю из провизии труппы. — Он протянул пачку обтрепанных нот. — Пусть поиграет, если хочет выпить. Давай прямо сейчас, французик.

Раздался дружный одобрительный хор голосов, послышались редкие хлопки. Седарн взял ноты и с усилием сглотнул:

— Ну ладно, сейчас так сейчас.

— Давай, французик! Без извинений! — возопил Барбедж.

Лютнист разложил листы на чайном ящике, с тревогой посмотрел на них и взялся за инструмент. Повисла невыносимая тишина.

— Давай! — настаивал Барбедж.

Луи Седарн не брал ни единого урока музыки в своей жизни, впрочем, та началась всего три часа назад, и неудивительно, что он не успел позаниматься. С другой стороны, Руперт Триумф обучался игре на лютне с самого детства и провел немало пьяных вечеров, сочиняя на пару с соседом Эдоардом Фуксом прелестные мелодии.

Он сыграл «Гальярду святой Лейлы» и «Джигу Ковердэйла», затем последовала «Приди, красавица, ко мне, зажги мою любовь». Изумленные актеры топали и кричали, аплодисменты посыпались градом и заканчиваться явно не собирались.

Луи Седарн признательно улыбнулся и выпил первый из многих бокалов вина. Скрывшись от всех, с дальних сторон кулис за ним, прищурившись, наблюдал Гомон. Взгляд его был малоприятен.

— Разумеется, я беспокоюсь, — сказал Аптил.

Он откинулся на спинку кресла Триумфа в покоях на последнем этаже дома номер семнадцать по Амен-стрит, закинул руки за голову и выглядел каким угодно, но только не обеспокоенным.

Долл мрачно нахохлилась, сидя на диване рядом и нервно пощипывая кружевные оборки на перчатках:

— Ты не выглядишь обеспокоенным. Он, возможно, уже мертв.

— Возможно, — заметил абориген ничуть не изменившимся голосом. — А возможно, он мертвецки пьян. Ты и сама все знаешь.

Аптил потянулся и взглянул на сырой вечер, прижимавшийся к окнам чердака. Колокола Сент-Оззарда пробили три четверти восьмого, и вечер уже стал превращаться в мокрую и совершенно непривлекательную ночь.

— Я должен сказать, — взял слово Агнью, потягивая мятный чай в тенистом уголке комнаты, — что в данном случае разделяю озабоченность мисс Тэйршит. Для меня было… — слуга остановился и лихорадочно принялся подыскивать более уместное слово, — честью служить сэру Руперту столько лет, что любой другой человек на моем месте посчитал бы это неразумным. Несмотря на все недостатки, у него есть одна восхитительная черта — способность выживать. Она помогала ему в бурных океанах за много миль от суши, в горячке битвы, в тавернах, когда опускаются кружки и вынимаются ножи. Я видел его в подобных ситуациях. Часто. Пожалуй, слишком часто. Но ссора с лордом Галлом, а также стычка в купальнях говорят мне, что на сей раз он заплыл слишком далеко, на опасную сторону здравого смысла. Сегодня этот дом пережил слишком много визитов милиции и офицеров Гильдии, даже по меркам Сохо. За голову сэра Руперта назначена награда. Можно предположить, что это результат неких проступков, о которых нам еще только предстоит узнать. Своей ли волей или по чужому умыслу, но сэр Руперт находится в тяжелом положении.

— Я думаю, мне надо вернуться домой на случай, если он туда придет, — пробормотала Долл.

— А ты разве не говорила, что за твоими апартаментами установлена слежка? — спросил Аптил.

Актриса кивнула:

— Они поставили человека следить за ними, пока обыскивали комнаты сегодня утром. Подозреваю, ему приказали быть незаметным, но с алебардой это несколько затруднительно.

— Тогда возвращаться нет смысла. Если бы Руп показался у тебя, не важно, в каком состоянии, то Гвардия схватила бы его, — сказал Аптил, раскрыв нож для резки бумаги о край стола.

Долл против воли вздрогнула. Так часто делал Руперт. Щелчок распрямляющейся пружины его забавлял. Сейчас же это был самый печальный звук на свете.

— В конце концов, что мы можем сделать? — продолжил Аптил. — Пойти и поискать его?

— Да.

— Точно. Его не могут найти следователи и ищейки Лондона, так какие у нас шансы?

Долл уже хотела ответить, но ее прервал громкий стук во входную дверь.

Агнью поднялся со своего места.

— Я разберусь, — сказал он, деловито отряхнув рукава и направившись к лестнице.

— Маневр, — пропищала Долл Аптилу, который явно о нем забыл.

— Да, да, да, — проворчал тот, слез с кресла и поспешил в темный угол комнаты.

Минуту спустя Агнью провел на верхний этаж лорда Галла. Капли дождя бриллиантами сверкали на его угольно-черном плаще.

— Все известные следствию сообщники в одном месте. Как удобно! — задумчиво произнес лорд Галл. — Добрый вечер, мисс.

— Лорд Галл. Второй раз за день. Леди может неправильно вас понять.

— Надеюсь, такого не произойдет, — ответил капитан, оглядываясь по сторонам. — Так он еще не вернулся?

Долл подошла ближе к сухощавому офицеру:

— Лорд Галл, мне бы хотелось знать, почему вы так отчаянно хотите его разыскать?

— Измена, — кратко ответил тот.

Последовала пауза.

— Напомните мне, когда вы видели его в последний раз, — сказал Галл.

— В период ранней стадии флирта, — ответила Долл.

— А конкретнее?

— Сегодня утром, перед тем как он ушел.

Во входную дверь опять громко постучали.

— Нет покоя слугам, — вполголоса пробормотал Агнью и вновь исчез на лестнице.

С его возвращением в комнату проник ощутимый холод.

— Преподобный Джасперс! — объявил он.

Новый гость вошел на верхний этаж, окинув взглядом слегка прикрытых глаз всех присутствовавших. Он положил свою трость эбенового дерева и стянул лайковые перчатки изысканно медленным движением:

— Галл…

— Преподобный, наши пути вновь пересеклись.

— Какой же сегодня у всех занятой день. Омерзительные преступления так объединяют людей! — сказал Джасперс, пройдя к столу и налив себе бокал кларета. — Я полагаю, вы уже удостоверились, что предатель не вернулся в свои владения?

— Если бы это произошло, преподобный, то он уже находился бы под арестом милиции. Нет причины вас задерживать.

Джасперс взглянул на него, слегка подняв бровь:

— Мы перевернули вверх дном весь Лондон в поисках злодея. Я очень надеюсь, что, когда он будет найден, всем заинтересованным сторонам будет дозволено его допросить.

— После соответствующей процедуры, — ответил Галл.

Долл видела, как он напрягся. Маг нравился ему не больше, чем ей самой.

— Его найдут, и это государственное преступление будет раскрыто, — произнес Джасперс, повернувшись к актрисе с улыбкой. — Вам придется найти себе нового ухажера, сударыня. Свободная жизнь Триумфа закончилась. Могу сказать больше: его жизнь как таковая закончилась. Точка.

Долл отвернулась.

Галл поправил воротник и повернулся к выходу.

— Позвольте мне попрощаться, — сказал он. — Тутошняя компания меня не особо прельщает.

«А вот это храбро», — подумала Долл. Лорд определенно отличался смелостью.

— Вы ожидаете скорого разрешения дела, сударь? — спросил Джасперс, покачивая вино в бокале.

Капитан обернулся, стоя у двери, и уверенно взглянул на священника:

— Этой ночью милиция получила ордер от Тайного Совета, разрешающий провести магическую постопсию двух наемников, которые вчера пытались убить Триумфа. Их тела находятся под нашим попечением. Процедура проходит прямо сейчас в Вестминстерском колледже. Я уверен, что уже ближе к середине ночи мы получим результаты.

Преподобный резко поставил бокал на стол, разлив вино, и спросил:

— Колледж собирается допросить мертвеца по вашей просьбе?

— Дознание будет проводить сам претор Енох, — ответил Галл. — Все уже согласовано. Эти два бандита являются потенциальными источниками информации, касающейся частных дел Триумфа. Если мы установим, кто хотел убить его, то, возможно, сумеем вычислить его настоящее местонахождение. Нам потребовался целый день, чтобы получить разрешение Совета.

— Я… — начал Джасперс. — У меня есть срочные дела.

Он стремительно вышел, задев по пути капитана. Температура в комнате поднялась на несколько градусов. Долл почувствовала, как растягивается гусиная кожа на руках, и сказала:

— Этот человек к любому веселью добавит приставку «не».

Капитан повернулся к ней.

— Лорд Галл, — обратилась она к нему, — мне известно, что вы крайне низкого мнения о Руперте, но он мне дорог. Мне бы хотелось знать о всех изменениях в этом деле.

Он какое-то время рассматривал ее, а потом голос его слегка смягчился:

— Вижу, что это так, мисс.

После чего Галл развернулся и ушел.

— Руп вляпался по уши, — раздался голос из-за занавесок.

Долл взволнованно посмотрела на появившегося Аптила:

— Это определенно.

Джасперс выбежал из дома Триумфа на уже погрузившуюся во мрак улицу и вскочил в седло ожидавшей лошади. Та взвилась на дыбы, каноник сделал круг и полным галопом сорвался в направлении Вестминстера.

Из ближайшей аллеи за столь послойным отъездом следили кошачьи глаза. Кошачьи глаза, находившиеся на высоте шести футов от земли.

Часом ранее, когда солнце начало садиться на неспокойные воды Западного Средиземноморья, голос с «вороньего гнезда» массивной бригантины «Сверкающий Дукат», ходящей под кровавым флагом, возвестил:

— Парус!

Торквиль Лапотер оторвался от нактоуза и прошел к лееру. Он был маленьким человеком, чья пиратская репутация давно и намного превзошла его скромный рост, и любил носить в бороде черные ленты, отчего та походила на хвост воздушного змея.

— Ар-р-р, — мягко протянул он, а потом добавил для должного эффекта, — где?

Парус выделялся тусклым квадратом на фоне темнеющего горизонта: каравелла-редонда, идущая с очень приличной скоростью. Лапотер потер руки и подумал о сундуках с муидорами. Он приказал команде нагнать судно и встать ему наперерез. Когда зарядили орудия, привкус пороха смешался с ночным бризом. Лапотер вынул саблю из ножен и взял подзорную трубу. Приближающийся корабль носил имя «Battista Urbino».

Капитан уже приготовился выкрикнуть что-нибудь пиратское и соответствующее моменту, когда заметил сияние вокруг штурвала жертвы. С ней явно было что-то не так.

А потом Лапотер понял: каравелла неслась им навстречу на всех парусах… против ветра. Ее лини трещали электрическими разрядами, а на топ-мачте пылал огонь святого Эльма. Капитан следил за приближающимся судном, в душе его росло дурное предчувствие, а потом он неожиданно увидел нечто мерзкое и явно потустороннее. Оно цеплялось за такелаж корабля-призрака и ухмыльнулось, почувствовав его взгляд.

— Меняй курс! Меняй курс! — завопил Лапотер, и «Сверкающий Дукат» заколыхался на волнах, когда каравелла ракетой пронеслась мимо, ослепительно сверкая парусами. — К дьяволу! — сказал Торквиль.

Существовали более легкие способы нечестно заработать на жизнь.

Ночь окутала Лондонскую дорогу. Весь мир улегся спать, причем, судя по всему, кровать себе выбрал самую комфортабельную.

У матушки Гранди не было времени на сон. Она решительным шагом приближалась к столице.

Биг-Бен пробил девять раз. В ста ярдах от часовой башни в освинцованных окнах Колледжа Церковной Гильдии мерцал свет свечей.

Невилл де Квинси, жутко нервничая, стоял возле покоев претора и услышал, как последний удар часов растворился в вечернем воздухе. Подобного рода дела ему совершенно не нравились.

Дверь-ширма слева с щелчком отъехала в сторону, и появился претор Енох при полных регалиях Гильдии.

— Все готово, — сказал он лекарю. — Благодарю вас за ожидание.

— Не за что, претор, — ответил де Квинси. — Надо всего лишь оформить документы, и можете приступать. Вот расписка в получении тел. Для отчетности в архиве морга.

Енох кивнул и подписал бумажку, прикрепленную к планшетке де Квинси:

— Полагаю, всем нам будет удобнее, если вы сейчас уйдете и вернетесь, скажем, через два часа, после того как я завершу работу. Тогда я вам и изложу результаты. Иначе атмосфера, сопровождающая постопсию, вполне может показаться вам несколько… устрашающей.

Де Квинси с благодарностью кивнул.

— Тогда я вернусь в одиннадцать? — уточнил он.

Претор проводил его до двери:

— Последняя деталь, доктор. Как их зовут?

— Уильям Пеннимэн и Питер Петр. Вам еще что-нибудь нужно?

Енох покачал головой.

— Хорошо, вернусь в одиннадцать.

Де Квинси поспешил скрыться в ночи, направившись к ближайшей таверне, где подавали бренди. Енох же прошел через апартаменты в выложенную свинцом комнату позади студенческого зала. Он прочитал короткую молитву и благословил облачения, которые возложил себе на шею.

Тела лежали на катафалках, вырезанных из египетского базальта. Их зашили, обмыли, но следы ран красноречиво рассказывали об их жалкой участи. Один утонул, лицо пострадало от тяжелого удара в шлем, щиток которого вошел прямо в кость усопшего. Второму нанесли несколько ударов по лицу, а потом взрезали. Смрад медицинского спирта висел в спертом воздухе.

Енох начал.

Государственная Магия не была черной. Скорее этот простой, предельно функциональный и лаконичный процесс носил мрачный, индустриально-серый цвет. В нем не нашлось места затейливым поэтическим красотам, а опыт научил старейшин Гильдии, что крайности гоэтической практики приводят только к слезам.

Заклинание Еноха была столь же кратким и невоодушевляющим, как чтение выдержки из инструкции по использованию гладильной доски. Энергия Чар просочилась в комнату. Претор хрустнул костяшками:

— Я Енох, претор Колледжа Гильдии Вестминстера, богослов Знания. Я прочел Массакрондическую литанию, дабы поговорить с вами, Уильям Пеннимэн и Питер Петр. Понимаете ли вы, о чем я говорю вам?

Электрическая полярность в комнате поменялась. В воздухе почувствовался вкус мокрого железа. Эктоплазматическая влага засияла на металлических поверхностях стен.

— Вы понимаете? — спросил претор снова.

Сломанная челюсть трупа задвигалась, словно мертвец начал жевать.

— Фа, — послышался бесплотный голос.

— Хорошо. С кем я говорю? Назовитесь.

— Вивьям Пеггимэн, фэр, — ответил труп.

— Скажите, что вы чувствуете?

— Фуфтва… фее ф куфе. Нефасбефиха. Я умех, фа?

— Да, вы умерли, — сказал претор. — Я не задержу вас здесь надолго, Уильям.

Енох обошел трупы и посмотрел на изувеченное лицо Пеннимэна. Открытые глаза сияли словно залитые молоком, в них не отражалось даже искорки разума. Разбитый рот двигался с отвратительным треском ротовых мышц.

— Фто фы хотите фнать? — спросил мертвец.

— Я провожу расследование по приказу Правительства Ее Величества. У меня есть заверенное печатью предписание от Тайного Совета пробудить вас. Сам Арбетнот поставил печать. Хотите взглянуть?

— Не-е-ех, — прерывисто ответил труп. — Я не умею фитать.

— Вчера в шесть часов вечера вы и ваш сообщник попытались убить некоего Руперта Триумфа в купальнях «Дельфин». По чьему приказу?

В комнате поднялся и замерцал психометрический туман.

— Фафой-то фтафый тохфяк пофошех к нам ф тафефне, там, в Шипфайте. Он не нафвахся.

— Вы можете его описать? — спросил претор.

— Бофатый, шикафные шмотки… авифтокват вфоде вас, фэр, — ответил Уильям. — Фпомних, у него быа фосовая фтука со фнаком в фиде вифелиссы.

— Виселицы? — переспросил Енох, нахмурившись. А затем в его усталый разум, словно мощным толчком откуда-то извне, прорвалась догадка. — Возможно, Уильям, это была не виселица, а трилит. Пара эоловых столбов с перекладиной сверху?

— Не понях, фэр? — озадачился Пеннимэн.

— Вы не видели картинок с изображениями старых друидических камней на равнине Солсбери?

Повисла медленная, тягучая тишина.

— Мама обыфно покафываа мне гвафювы с ними в дефве, — сказал Уильям, его тихий голос стал удаляться.

Енох увидел, как по щеке трупа скатилась одинокая слеза.

— Фэр? Мне не нфавится быть мефтвым, — добавил Пеннимэн.

Претор глубоко вздохнул. Покойник только что перешел на вторую ступень осознания. Теперь от Еноха потребуются все его навыки, чтобы успеть закончить допрос.

— Камни, Уильям. Камни на картинках твоей покойной матери. Могли они быть знаком на кольце того джентльмена?

— Ну, фа, фпофне могфи.

Енох кивнул.

— Вы не фкафете фэру Фупевту, что я не хотеф ему фла? Пофауста, фэр? Фкафете? Я не хотеф бы быть обуфой… Пвосто фабота… хофовше деньги.

— Я передам ему, сынок, — серьезно ответил претор.

Тело Пеннимэна затряслось. Енох отошел назад, эту часть ритуала он ненавидел.

— Фто пвоисходит, фэр? Хоодно… Я не хофу уховить, фэр… фэр? Пофахуста?

— Последняя стадия, Уильям. Я теряю контакт с тобой. Тебя зовут обратно. — Енох закрыл глаза.

— Не хофу уховить… — раздался голос, прежде чем его поглотила тишина.

Претор услышал свое тяжелое дыхание, шагнул вперед и закрыл остекленевшие глаза покойника, мягко сказав:

— Покойся с миром, сын мой.

«Тайный Совет и трижды проклятая милиция Галла будут чертовски довольны результатом, — подумал Енох, с грустью отходя от Пеннимэна. — Они понятия не имеют, чего стоят их просьбы».

— Много узнали, претор Енох? — раздался голос.

Воскреситель против воли подскочил. В дверях стоял Джасперс, покрасневший, словно от напряжения.

— Преподобный? Крайне неожиданно и неправомерно. Вы же знаете, что Колледж закрыт на время аудиенций подобного рода.

Тот вошел в комнату, вращая эбеновой тростью, и спросил снова:

— И все-таки, что вы узнали, претор? В первый раз за тридцать лет Тайный Совет разрешил воскрешение во имя закона. Я поражен, а также крайне обеспокоен, что вы не оповестили меня и не пригласили присутствовать при ритуале. Вы же знаете, насколько это дело серьезно.

Претор Енох был сильным и храбрым человеком. Он посмотрел Джасперсу прямо в глаза и спокойно ответил:

— Запрос был инициирован и подготовлен милицией. Эти трупы — их собственность. Я подчинялся букве закона. Информировать вас не было нужды.

— Но что ты узнал, старик? — спросил священник.

Енох посмотрел по сторонам. Он стоял в выложенной свинцом комнате из чистого гранита. В полном соответствии с его собственными распоряжениями ближайший человек находился в ста ярдах отсюда, так как претор не желал пугать послушников.

— Не надо угрожать мне, преподобный, — сказал он, сжимая кулаки.

— Прошу прощения, претор. Не знаю, что на меня нашло. Поймите, мне просто хочется разоблачить этот заговор, дабы королева спокойно спала в своей опочивальне.

Енох осторожно посмотрел на него:

— Я… я вас понимаю. Это тяжкая ноша. Я дам отчет представителю милиции через час, когда он вернется. Пока же вам следует знать, что это герцог Солсбери организовал покушение на Триумфа прошлым вечером.

— Хокрэйк? Вы уверены? — спросил Джасперс.

— Этот человек, Пеннимэн, узнал его печатку. Дольмен — символ герцогства Уилтшир. Как говорится, картина явно усложнилась…

Голос Еноха затих. Во рту претора словно разлилась желчь. Он был поражен:

— Как вы… Почему я рассказал вам об этом?

— Заклятие правды. Я сотворил его, когда вошел, старик. Я мог бы заставить тебя рассказать мне все. Вообще все, — ответил Джасперс. — Например, на кого из послушников ты, так сказать, положил глаз.

Енох сделал шаг вперед, он был слаб и опустошен из-за использования Чар воскрешения.

— Будь ты проклят, Джасперс, тебе не сойдет с рук такое нарушение за…

— Нарушение?! — прервал его преподобный. — О, это наименьшая из моих забот. Ты знаешь об участии в деле этого идиота Хокрэйка. Мне придется тебя убить.

Енох попытался обогнуть его, но Джасперс отбросил старика назад, а потом сильно ударил один из трупов концом трости.

Калейдоскопической вспышкой взорвался пузырь света, в воздухе повис запах молотой пемзы. Питер Петр перевалился с плиты, поднимаясь, и встал на ноги. Кровь, разбавленная до розового цвета, облепила его разбитые губы. Одно глазное яблоко вращалось в глазнице, словно стрелка компаса в поисках севера.

— Магия… Это черная магия! — с ужасом произнес Енох.

— В самом деле. Не белая и не серая, — улыбнулся Джасперс. — Я тщательно изучил Искусство волшебства, претор… пиромантию, геомантию, гидромантию. К сожалению, некромантию нам в Гильдии не преподавали, так жаль, ведь она самая интересная.

Питер Петр, шатаясь, направился к скорчившемуся старику.

— Как вам моя гоэтейя, претор? — спросил преподобный.

— Это ты! — успел крикнуть Енох, до того как мертвец убил его.

То было медленная, долгая, тягучая смерть. Претора яростно разорвала на куски отвратительная сила, пришедшая не из этого мира. Потоки крови, бьющие из артерий, запятнали потолок и дальние углы комнаты. Енох не мог даже кричать. Поворотом трости Джасперс сотворил вокруг него конус молчания.

Когда он удостоверился, что претор мертв, то, выходя, вновь взмахнул рукой. Все органическое в выложенных свинцом покоях тут же охватили жадные языки лучистого огня.

Джасперс закрыл дверь в разверзшийся ад.

— Я храню свои секреты, — задумчиво произнес он.

Несколько минут спустя из спален выбежали послушники, разбуженные отсветами голубого пламени, лизавшего черепицу крыши.

Они нашли Джасперса, который сидел, всхлипывая, на ступеньках перед залом. В ужасе некоторые из них побежали поднимать пожарную бригаду.

— Это было так страшно! — рассказывал остальным преподобный, утирая слезы. — Я предупреждал претора, но он меня не послушал. Я говорил ему, что этот дьявол Триумф вложил черные разрушительные чары в тела убитых, но Енох настаивал. Когда он произнес заклятие над ними… Огонь… Я пытался спасти его… Но огонь был такой сильный…

Кто-то обернул одеялом трясущиеся плечи священника. Во тьме зазвучали колокола пожарных. Все согласились, что то было второе по величине несчастье после затмения.

Пламя взмыло к небесам. Казалось, опасность угрожает всему городу, но на пожар кинули два отряда отборных ветеранов своего дела, и уже к одиннадцати часам только добела раскаленный очаг покоев все еще не мог утихомириться в своем свинцовом гробу.

Когда сочувствующие уводили Джасперса, держа под руки, в поисках бренди и сиденья помягче, он оглянулся в последний раз на пламя ста ярдов высотой и усмехнулся. Почтительные и исполнительные спутники были слишком потрясены и не заметили выражения его лица.

Зато оно не ускользнуло от внимания де Квинси.

Тот как раз залпом расправлялся со второй порцией коньяка в «Тенях», когда услышал лихорадочный звон колоколов. Ринувшись наружу, доктор увидел разъяренное янтарное сияние на фоне ночной сажи, поднимающееся от Дома Парламента. Он выругался и со всех ног рванул к Колледжу.

Там царил хаос, а безумно мечущиеся у ворот послушники не дали ему пройти. Но из тени де Квинси увидел Джасперса. Увидел его улыбку и вздрогнул, ибо разглядел ее во всех подробностях.

Триумф проснулся, лежа лицом на холодном стекле. По ту сторону искажающего окна Лондон еще дремал, если не считать огненного вихря, бушевавшего на востоке города.

Руперт вскарабкался на ноги, голова кружилась. Спальней в этот раз ему послужило помещение под куполом театра «Лебедь», где хранились флаги и знамена. Место было, конечно, не идеальным, так как пришлось спать в полувертикальном положении из-за узкого пространства, но все равно лучшим по сравнению с забитой гримеркой внизу. Мэри Мерсер изрядно набралась и явно была не прочь отведать тела Триумфа, а после успеха с лютней, кажется, вся труппа решила отблагодарить его физически. В общем, канаты, холсты и моль были очень даже кстати.

Руперт взглянул на ослепительное пламя. «Похоже, Вестминстер горит, — предположил он. — Господи, а что теперь-то произошло?»

Кто-то постучал.

Триумф глубоко вздохнул, напомнил себе, что его зовут Луи, и открыл дверь.

На него воззрился Гомон, усталый, но встревоженный. Одет драматург был в кальсоны и ночную рубашку, а в руке держал ярко сверкающий фонарь.

— Вы видели?

— Д-да, — ответил Седарн.

— Не волнуйтесь, Борд, — сказал Гомон, забираясь под купол и закрывая люк. — Меня зовут Уизли. — Он полез в карман ночнушки и достал оттуда серебряное распятие с пурпурной розеткой. По кресту шла надпись, сделанная таинственными буквами, эмблема Церковного Разведывательного Управления. — Агент Уизли, ЦРУ, работаю под глубоким прикрытием.

— Агент Борд, — сказал Седарн и неожиданно захотел предъявить такой же пафосный значок.

— Я рад поработать с тобой над этим делом. Ситуация у нас плохая. Должен сказать, что операция «Первородный грех» — это самое трудное задание, которое я когда-либо получал от кураторов. Здесь скоро все вылетит в трубу, а мы даже не знаем, с чего начать.

Седарн кивнул:

— Я в замешательстве. Понятия не имею, чего от меня ждут. Румпель заклинило, идем против ветра, и нет ножа, чтобы перерезать бензель.

— Прости, что? — заинтересовался Уизли.

— Это морское выражение. Я его… э-э-э… слышал в лодке, когда плыл сюда. Из Ля-Франс, — поспешно опомнился лютнист.

— Понятно, — кивнул агент под прикрытием. Он посмотрел в окна купола. — Похоже, горит Колледж Церковной Гильдии. Вот уж и заваруха! Если Искусство Магии протухнет, то что останется людям вроде меня или тебя?

Триумф предпочел не размышлять о подобных материях в столь тесном месте, на столь большом расстоянии от земли, в столь поздний час, к тому же с незнакомцем.

— Да к черту все! — решил он. — Ну и ночка!

Солсбери проснулся, одинокий, замерзший, почти под утро. В Виндзорском дворце стояла мертвая тишина.

Герцог с ворчанием заворочался. Ему было холодно, кожа покрылась липким потом от плохих снов. Он агрессивно рухнул на подушку, но что-то заставило его открыть глаза и посмотреть наверх.

Нож замер на расстоянии дюйма от глазного яблока, мерцая в серой мгле.

Солсбери застыл: ужас морозом пронесся по его тучному телу. Над ним стоял Джасперс. А потом, еще больше испугавшись, герцог заметил, что лезвие растет прямо из пальцев священника.

— Ты — тупой жирной дебил! — сказал ему Джасперс.

— Ч-чего?

— Сегодня ночью твое глупое поведение чуть не обернулось для нас провалом. Я в последний раз предупреждаю тебя, Хокрэйк. В следующий раз вместо себя я пришлю нечто, пришедшее из самых дальних пределов некромантического пространства, и оно сожрет тебя, для начала расправившись с душой.

— Я… я понял, — ответил герцог Солсбери, давясь от страха.

Невероятно заостренные пальцы Джасперса прорезали наволочку, и оттуда вылетел клок перьев. А потом преподобный исчез, просто исчез — как будто его никогда и не было в комнате.

Долгое время Солсбери лежал неподвижно, уставившись в плохо видимые картины на потолке комнаты, пока не начал различать все больше и больше деталей. Только тогда он понял, что за окном светает.

Мало кто может вытащить вас из постели утром в пятницу так быстро, как человек, молотком прибивающий мертвую кошку к вашей входной двери. Разве только человек, прибивающий живую кошку.

Прерывистые удары, сопровождавшие вышеупомянутую затею, эхом разнеслись по дому номер семнадцать по Амен-стрит в Сохо и грубо вторглись в сознание Аптила, разлучив его с прекрасным сном о моторном баркасе, Барьерном рифе и девушке по имени Руути.

Расширенный грезами разум резко сократился, когда абориген пробудился и застонал. Лодка, риф и Руути помахали ручкой с исчезающей границы Страны Снов и покинули его, одинокого и раздраженного, в мрачной, дикой, чужой стране, к которой Аптил уже начал питать искреннее отвращение, и сейчас оно обратилось на равномерный стук внизу.

Неохотно ссутулив плечи, австралиец вперевалку зашлепал вниз по лестнице, стряхивая сон с глаз. Широко зевая, он распахнул дрожащую входную дверь.

Человек снаружи резко остановил молоток, уже замахнувшись, и прикрыл головку инструмента рукой совсем рядом с лицом Аптила.

— Ох ты, твою-то мать! — воскликнул он и невольно отскочил, осознав, насколько мускулист, непривычен, обнажен и рассержен великан, открывший дверь.

Затем громко выругался и затряс рукой, когда депеша о столкновении молотка с ладонью прошествовала вверх по руке и прибыла в мозг.

На пороге дома стояли три человека, судя по одеждам — обыкновенные торговцы и ремесленники, а прямо под дверным молотком был распят окоченевший труп английской домашней гладкошерстной. Двое из мужчин опасливо взглянули на Аптила, тогда как третий танцевал импровизированную джигу, зажав руку под мышкой и выкрикивая слова, в которых стремительно убывало количество букв, зато возрастал градус возмущения. Аптил окончательно проснулся и решил оглядеться по сторонам, пока не столкнулся носом к носу с новым дверным украшением. Он мигнул. Кошка не смогла. Похоже, она стала жертвой какого-то экипажа задолго до распятия, и на морде ее застыла гримаса того рода, которую, по предположениям Аптила, успевает скорчить животное, поющее в аллее свои песни и прерванное тремя тоннами критики, влекомыми лошадиной упряжкой.

В общем, выглядела она еще менее счастливой, чем Аптил.

«И что же, черт побери, вы тут делаете, а?» — хотел сказать гигант, но понял, что не может. Привычка вбила в него Маневр чуть ли не на павловском уровне. Он удовлетворился тем, что одарил всех присутствующих, в том числе и кошку, своим наиболее безжалостным взглядом.

— А пусть это будет предупреждением, вот, да! — крикнул человек с молотком, наконец совладав с собой.

Аптил обдумал сказанное и снова взглянул на распятое животное. Он и раньше не помышлял завести домашнего питомца, но до сих пор понятия не имел, что лондонцы относятся к этому настолько плохо. Теперь же австралиец внял их совету и окончательно отбросил и так не слишком привлекательную идею.

Аптил кивнул, улыбнулся и уже хотел закрыть дверь. Трио с опаской наблюдало за ним.

— Эт самое, ты все усек, дикарь? — прорычал парень с молотком, его уверенность в себе повышалась по мере того, как гигант скрывался в доме.

— Да нет, ты чего? — встрял его компаньон. — Он же дикарь, а значит, родился без большого ума для размышлений, вот так.

Друзья понимающе закивали.

Аптил снова вышел на крыльцо и решил возобновить дискуссию. Если бы на нем сейчас была рубашка, то он, определенно, закатал бы рукава. Несколько раз ударить их головами друг о друга или о скребок — это же не нарушение Маневра, рассудил он. Руперт всегда сможет списать это на кашу в голове невежественного аборигена, к тому же подобный поступок значительно улучшит столь дурно начавшуюся пятницу.

— Не будете ли вы так добры, джентльмены, объяснить цель вашего присутствия здесь? — спросил неожиданно появившийся Агнью, туго затягивая пояс халата.

Выглядел он еще мрачнее Аптила и кошки.

— Эт предупреждение, да! — повторил человек с молотком, угрожающе махнув означенным предметом в сторону сухопарого и сурового слуги.

— Я так не думаю, — ответил Агнью, изучая новое дверное украшение. — Скорее я склонен посчитать это издевательством над бедным глупым животным и актом вандализма по отношению к частной собственности. Знаете ли вы, сколько времени понадобится, чтобы убрать следы от гвоздей с обработанной древесины дуба такого качества?

Последовала пауза. Один из мужчин, который, так сложилось, когда не участвовал в акциях по распятию кошачьих, работал столяром, услужливо ответил, пока остальные на него не зашикали:

— Около семи рабочих дней, это если раствор хороший и руки умелые…

— Мистер, мы, это, в курсе, чей это дом и чего его хозяин наделал, — сказал молотконосец, сжав зубы. Те были настолько же белыми и ровными, насколько серебряные монеты, побывавшие в огне, а потому слова не встречали никаких затруднений, вырываясь сквозь них наружу.

Агнью терпеливо сложил руки на груди.

— Так просветите и меня, пожалуйста, — сказал он, — прежде чем я буду вынужден взять большую дубину, одолжить ее моему другу и не думать о последствиях.

Держа молоток под рукой, глава трио сделал шаг вперед:

— Я — братуха Боб. А это вот братуха Томас и братуха Колм. — Братуха Боб указал на каждого любимым инструментом.

— Утро доброе, — откликнулся братуха Томас (по совместительству столяр).

— Мм, — кивнул не столь радостно братуха Колм.

— Вы что, монахи? — спросил Агнью.

— Чего?

— Чернецы? Члены какого-то ордена? Или вы… действительно братья?

Мелкий рыжий Боб осмотрел долговязого лысеющего Томаса и пухлого седого Колма. Они обменялись лихорадочными испуганными взглядами.

— Ну, я так и сказал, мы — они самые… — начал Боб.

— То есть вы — дети одних родителей? — осведомился Агнью.

— Нет, мистер. Нет, мы не дети. Мой отец — старина Ловкий Джордж, а Боб — сын… — пустился в объяснения Томас.

Братуха Боб сказал ему заткнуться.

— Тогда на каком основании вы называете друг друга братухами? — спросил Агнью.

— Мы, — резко ответил Боб, — братухи, в смысле, по общине, давшие клятву, преданные служители тайного союза, объединенные хармоническнми отношениями братства настоящих мужчин.

Агнью кивнул:

— А, так вы состоите в тайном обществе.

Трио нервно взглянуло на него.

— А вы никому не скажете? — спросил братуха Томас.

— Так в каком? — вздохнул слуга.

— Мы непосвященным ничего такого не говорим, да! Да шоб вас оспа покарала за дерзость! Да я лучше подохну, кровью истеку, но не стану болтать о тайных знаниях нашего братства.

— Вы из Жилищного комитета, так? — с грустью спросил Агнью.

Братухи неуклюже стали переминаться с нот на ногу.

— Так, я спрашиваю?

— Да, — пропищал братуха Боб.

— Вы скоро сведете меня в могилу своими планами, записками и встречами. Если дело не в состоянии брусчатки, так в обеспечении должного освещения улицы, а если и с ним все в порядке, то тогда ожидай толпу с факелами с требованием подписать петицию о починке водосточных канав. Что на этот раз? Количество прибитых к стене кошек не удовлетворяет законным требованиям?

Братуха Боб выпрямился и поправил свой воротник размером с доброе колесо.

— Я, — начал он громогласным голосом, от чрезмерной самоуверенности и красноречия его и так неказистая речь стала окончательно неряшливой и неразборчивой. Агнью поморщился. — Я — избранный п'езидент инициативной г'уппы Равного Комитета Моральной Развращенности.

— Мы встречаемся по четвергам в комнате над «Пыхтящим Фазаном», — встрял Томас, решив пояснить ситуацию.

— Ты, это, не говори им тут, дуралей! Это секрет! — Братуха Боб повернулся к Агнью, а братуха Томас качнулся назад со стремительно краснеющим отпечатком молотка на лбу. — И вот наша инициативная группа, она, как и весь город, реально озаботилась теми увасными мудическими деяниями, которые охватили весь Лондон. Тут Колледж сгорел прошлым вечером. Видали, наверное. Это иностранное злое колдовство, да, и делают его злые колдуны, которых специально тренируют в дьявольщине.

— И?.. — спросил Агнью.

— Это дело вред приносит этой самой оквуге, и мы этого не потерпим, — заключил Боб.

— И?.. — спросил Агнью, теряя терпение.

— Ну… сэр Руперт вроде как в этом виноват, ведь так?

— Нет, — твердо ответил слуга. — Хорошего дня, — добавил он и хлопнул дверью.

Агнью открыл ее секунду спустя, когда братуха Боб решил провести голосование, продолжать ли им орудовать молотком, и спросил:

— А как со всем этим связана несчастная кошка?

Братуха Боб наклонил голову в издевательской манере, словно глава цеха, оценивающий работу своего самого малообещающего подмастерья:

— Ты шо, не понял ни шиша? Это ж предупреждение. Чтоб привлечь внимание общественности к собственности, на которой висит проклятие дьявольщины и увасных мудических деяний.

— А почему кошка?

Братуха Томас выступил вперед с самоуверенным видом:

— Так должно быть, ибо сказано в законах Комитета, пункте один-семь-шесть и далее: «Кота или подобное животное следует использовать, дабы пометить оскорбляющую собственность, так как с этими животными связаны традиции суеверий».

— Спасибо, братуха, — сказал Боб.

Братуха Колм важно кивнул.

— Я припоминаю единственную примету, связанную с этими животными: если черный кот перейдет тебе дорогу, то это приносит удачу, — заметил Агнью.

— Эт да, конечно, а вот если прибить его к двери, тот тут дело другое! Черная кошка, прибитая к двери, приносит только несчастье. Только.

— Я думаю, что больше всего несчастья она принесет слепому торговцу, вздумавшему постучать в эту дверь, — ответил слуга и серьезно обдумал следующие слова, прежде чем сказать их. — Отвалили отсюда быстро — и кошку не забудьте.

Он снова хлопнул дверью. В зале, под аккомпанемент ворчанья Жилищного комитета, все еще доносящегося с улицы, Аптил взглянул на Агнью и вздохнул:

— Мы должны найти Руперта. Мне уже совсем не смешно.

Слуга кивнул:

— Передай мне пальто, а потом выпьем чаю. Он всегда помогает моему мыслительному процессу. После чего приступим к поискам.

Абориген последовал за ним на кухню со словами:

— Я бы тоже не отказался от кружечки этого напитка, если он так хорош, как ты говоришь. У меня нет даже намеков на идею, с чего начать.

Агнью насыпал из чайницы две ложки с горкой порошка, похожего на порох, и сказал:

— Начнем от входной двери и пойдем дальше.

Растрепанная пятница устало тащилась по Лондону. На бойнях Истчипа мясники раздраженно сметали малоприятные побочные продукты торговли свининой в сточную канаву, обеспечивая Пуддинг-лейн ее знаменитое имя, но в мыслях своих служители плоти были далеко. Многие из них желали оказаться вместе с требухой на мусорном корабле, идущем по Темзе прочь от города, жить в котором почему-то расхотелось. Редеющий дымный столб над Вестминстером лишний раз напоминал о довольно мрачных перспективах.

Следователи милиции копались с пинцетами и увеличительными стеклами в коптящих развалинах, в воздухе стояла отвратительная вонь, и дело было не только в гари. Все хотели оказаться подальше от Колледжа Гильдии. Де Квинси принес мел для разметки местоположения трупов, хотя был уверен, что обрисовывать после пожара, скорее всего, нечего.

Доктор отошел к скамейке, стоящей в западном углу плаца Колледжа, где мог присматривать за работой и курить трубку. Даже здесь, на расстоянии в полфарлонга от пепелища, ему пришлось стряхнуть с сиденья стеклянные осколки. Кончина здания больше напоминала извержение вулкана.

Вскоре должен быть подойти Галл, и де Квинси совершенно не прельщала перспектива делать доклад о причинах возгорания. Его краткость могла сравниться только с полным отсутствием хоть какого-то понимания того, что здесь произошло. В освинцованной комнате практически ничего не уцелело, кроме нескольких следов трупного воска и комочков жира: никаких свидетельств, улик, причин, ответов, естественно кроме горестного и прочувствованного заявления Джасперса, подтвержденного свидетельством более дюжины перепуганных насмерть послушников. Джасперс, который выставил покойного претора назойливым, некомпетентным дураком, решившим совершить опасную операцию, несмотря на все его, Джасперса, увещевания. Даже несколько коротких минут в обществе Еноха заставили де Квинси сильно усомниться в версии преподобного.

Доктор выбил трубку о ножку скамейки и поднялся на ноги. Галл с двумя солдатами приземлились во дворе, подобно ястребам; мощные крылья «винчи» хлопали, борясь с сопротивлением ветра и гравитацией. Де Квинси направился к ним. В его голове роились, беспокоя, непоколебимые, но совершенно недоказуемые подозрения, и он не знал, кому рассказать о них и даже как начать рассказ.

Тем не менее воспоминания о лице преподобного, залитом отсветами пожара, не шли у него из головы.

К северу от Вестминстера матушка Гранди села на упавший воротный столб, лежавший на краю Мурфилдского болота, и съела последний крекер. До столицы оставалось несколько часов ходу. Грозовые облака, ползущие со стороны центральных графств, катились над ее головой по направлению к Лондону. Судя по скорости, что-то их туда сильно влекло.

Далеко на юго-востоке Джузеппе Джузеппо слизнул соленые брызги с губ и посмотрел на Ла-Манш, почти скрытый туманом. Колокола бакенов еле слышно позвякивали в мертвом штиле. Такелаж «Battista Urbino» мягко поскрипывал. Путешествие отняло больше времени, чем рассчитывал ученый.

На сцене «Лебедя» Лун Седарн менял струны на лютне.

Кто это сказал, что «театр — это блаженный эликсир от жестоких ран действительности»?[33] Или что «пьеса мягко сглаживает заботы повседневной жизни»?[34] Или даже что «на этой сцене деревянных фантазий муза оборачивает нас в плащ желаний и возможностей того, что в драгоценный час лучшие сны однажды могут плотью стать»?[35]

Когда Уилм Бивер, эсквайр, решительным шагом пересек порог «Лебедя», столь драматические высказывания переполняли его энергичный и жаждущий ум, а толстая пачка исписанной бумаги — карман штанов. Он напевал радостную песенку. Город был порван в эмоциональные клочья, оплот магической силы превратился в дымящиеся руины, всюду витали слухи, что какой-то гоэтический призрак вырвался на свободу и бродит по улицам Лондона в поисках жертв. Однако, с точки зрения Уилма Бивера, то был хороший, прекрасный, многообещающий день. По его разумению, «Лебедь» и все олицетворяемое им на миллион миль отстояли от ужасов мира и этого проклятого изменника Руперта Триумфа, который, по общему мнению, был виновником всех зол.

Уилм Бивер, эсквайр, — это, на случай если вы забыли, ваш покорный слуга и автор, то есть я, ведь восторг от столь увлекательной повести мог поразить и отвлечь вас.

— Простите, — обратился я, Уилм Бивер, к блондину с лютней, — я ищу месье Гомона или месье де Тонгфора. Они здесь?

— Скорее всего, — ответил музыкант. — Поищите-ка вот там. — Он указал потрепанным инструментом в сторону гримерки.

Было где-то полдвенадцатого утра, и большинство членов труппы еще спали.

Я (Уилм Бивер) дружелюбно кивнул, намекая, что прекрасно знаком со сценическими порядками, и произнес с усмешкой:

— Представляю. Наверное, репетируют.

— Спят, пердят или получают удовольствие, коли вчера было с кем уединиться, — ответил лютнист. — Подозреваю, в некоторых случаях занимаются всеми тремя делами одновременно.

— Эм-м-м… — протянул я, не будучи уверенным, какой колкостью подобает отвечать в таком случае.

Лютнист встал. Вторая струна щелкнула кнутом и мягко завыла.

— Луи Седарн. — Он протянул мне руку.

— Ах да. Уильям Бивер. Рад встречи. Милый.

Музыкант странно на меня посмотрел.

— А актеры разве не называют друг друга «милый»? — нервно переспросил я.

— Те, кого я встречал, нет. Но не спрашивайте меня. Я тут новенький, месье.

— Вы — француз?

— Только на краткий период, — проворчал Седарн, после чего быстро добавил: — Бивер… Бивер… А вы не пишете в газетах?

Ваш автор тут же возгордился признанием со стороны иностранного таланта и развеял его сомнения.

— Ваш материал иногда… — начал Седарн.

— Вы знакомы с моими работами?

— Я опорожняюсь, как и всякий другой человек. Иногда мне нечего делать. Та статья, которую вы написали о возвращении Руперта Триумфа и его открытиях, — это…

— Тщательное журналистское расследование, написанное хорошим языком? Исчерпывающая передача фактического материала с лирическими нотками и узорами остроумных афоризмов?

— «Полная ерунда» — вот слова, которые я искал, — ответил Седарн. — И это еще мягко сказано. Ваши факты — сплошной вымысел. У него было два корабля, а не шесть. Экспедиция заняла три года, а не два.

— Наверное, в мои записи вкралась ошибка, — заикнулся я.

— А, ну да. Что же касается его открытий… Я не знаю, откуда вы это взяли… скорее всего, со дна бочонка вина.

Я мучительно поморщился и произнес дрожащим голосом:

— Вы не представляете, каково это. Сжатые сроки… постоянно орущие редакторы, зарубающие статьи и вечно требующие эксклюзива… тиражники, которым нужны только золото, блеск и секс.

— Так это и объясняет идиотизм про «смуглых туземных дев»? — спросил Седарн.

— Да. Простите. Но… — Я замолк и задумался, после чего присмотрелся повнимательнее к неопрятному лютнисту. — А почему это вас так заботит?

Француз пожал плечами:

— Я… мм… знаю его. Довольно хорошо. Он был очень расстроен этой статьей, когда вышла газета.

Я наклонился вперед, как всегда, когда моими действиями овладевает инстинкт журналиста. Глаза мои засияли.

— Вы знаете его? А вы не знаете, где он сейчас находится? Весь наш благословенный город охотится за ним… В смысле… Какой Триумф на самом деле? Говорил ли он вам о чем-нибудь? А Магией он, ну вы понимаете, не баловался?

— Нет. И нет. И так далее. Я не видел Триумфа много лет. — Седарн сел, тронул струны и принялся вращать колки, добиваясь от инструмента послушания.

Он казался мне взволнованным, словно только что чуть не выдал себя, сболтнув лишнего.

— А вы, собственно, зачем пришли сюда? — резко спросил он, когда струны завыли в унисон, срочно сменив тему разговора.

— Я известен своим… — ответил я и замолчал. По крайней мере, я уже убедился, что нахожусь рядом с человеком, от которого откровенную брехню не скроешь. Не хотелось испытывать удачу или произвести плохое впечатление. — Они ищут комика, чтобы потешать всякую рвань в антрактах. Всего лишь скромный дивертисмент. Хочу расширить горизонты. Газеты мне никогда особо не нравились. Я хочу стать… комиком.

— Ну, вы забавный парень, — едко заметил Седарн.

— Правда?

«Нет», — явно ответил его угрожающий взгляд. Я почувствовал себя маленьким и жалким. Вздохнул. Утро представлялось мне в совершенно иных красках. Я посмотрел по сторонам, ища ближайший выход, куда бы мог удрать. Помещение за сценой представляло собой лес осыпающихся раскрашенных кулис и сваленных в кучу кусков декораций.

— Погодите, — неожиданно смягчился француз. — Откуда мне знать? Я же не видел вашего номера.

— А не хотите посмотреть? — спросил ваш покорный слуга, я, Уилм Бивер, снова нацепив на лицо улыбку.

— Не на голодный желудок. Ну и какие у вас дела в театре?

Я подошел ближе к лютнисту и сказал:

— На прошлой неделе я беседовал с мистером Гомоном в «Медвежьей голове». Похоже, ему понравились мои афоризмы и остроты.

— А он пил?

— Как рыба. Но я смотрю на это с другой стороны… Разве моя будущая аудитория будет трезвой?

Седарн захихикал:

— Нет. Никогда. Это ободряет. Так что вам сказал Гомон?

— Что он даст мне время в антракте для разогрева публики перед третьим актом. Десять минут. Политика, колкости на социальные темы, шутки ниже пояса. Если я не буду осмеивать королеву или упоминать скандал с Триумфом, все будет в порядке.

— Будет. Я сейчас его найду, — сказал Седарн, вставая и передавая мне лютню с номером Секретной Службы. — Присмотрите за ней?

Я взял инструмент, словно стажер в компании по погрузке животных, страдающий врожденной черепахофобией.

— Спасибо, — поблагодарил француз.

— Я так понимаю, скоро приедет гостевая труппа, — заметил я. — «Деревянный Ох» затопило, и…

— Именно. Они прибудут еще до полудня. И вот тогда сцена превратится в эшафот для актеров «Лебедя». По-моему, они даже свой текст еще не выучили, — сказал Седарн, остановившись на пути в гримерку и оценивая меня и мои способности по ухаживанию за лютней. — Послушайте, не окажете мне одну услугу?

Рев грима и запах толпы,[36] можно сказать «эльдорадо» всей моей жизни, были так близки, что я их почти чувствовал. По правде говоря, ощущения оказались не самыми приятными, но я был уверен, что привыкну к ним. Как к скотчу. Если бы тогда я поставил крест на собственной заветной мечте, причем в нескольких шагах от ее свершения, то проклял бы себя на всю оставшуюся жизнь. А потому я был решительно настроен познакомиться с правильными людьми, совершить правильные действия, дать на правильные лапы и вообще сделать все возможное, дабы расположить к себе любого, кто смог бы подтолкнуть меня по лестнице к славе со скоростью в один пролет зараз (впрочем, существовали пределы, которыми поступиться я не мог, — никаких проколов любых частей тела, а чужие бороды вызывали у меня сыпь).

Я улыбнулся Седарну так широко, что уголки губ ткнулись в мочки ушей, и совершенно бескорыстно ответил:

— Да, любую.

В неприметном портшезе, ненавязчиво припаркованном на платной стоянке позади «Лебедя», сержант Клинтон Иствудхо опустил подзорную трубу и голубым карандашом пометил время в отчете голубо-карандашного цвета.

«Одиннадцать сорок шесть, — записал он. — Неизвестный субъект зашел в „Лебедь“ семнадцать минут назад. Похоже, говорил с агентом Бордом».

Иствудхо подчеркнул слово «говорил». Он откинулся на сиденье видавшего виды паланкина и через соломинку всосал виноградный сок из фляжки с инвентарным номером ЦРУ. В полшестого утра стоял жуткий холод, поэтому пришлось сдобрить напиток бурбоном, и теперь тот лениво ползал по венам теплой ртутью.

Сержант потянулся, насколько позволял экипаж, и снова взял трубу. Потом молниеносным движением выхватил оружие из кобуры, прибитой к спинке сиденья, и только этот устрашающе краткий, почти незаметный миг соединял ее с рукой, в которую приятно легла цельнометаллическая тяжесть десятизарядного пистолета с горизонтальным магазином и шпилечными патронами.

Запах ружейного масла взвился в спертом воздухе.

— Бум, бум, бум, бум, — выдохнул сквозь зубы Иствудхо, наставив свою огромную пушку в наблюдательное отверстие. — Ты попался, — пробормотал он. — Ну так как, повезет тебе сегодня, мразь?

Иствудхо опустил оружие. Вид на театр неожиданно стал интересным. Светловолосый джентльмен, в одежде французского кроя, с лютней в руках, вышел из «Лебедя», поймал паланкин и уже ехал вниз по Поукет-стрит в сторону Колчестер-роуд.

— Эй! — заорал сержант, не вылезая из повозки.

Двое армейских громил, которые стояли неподалеку, прислонившись к стене и куря самокрутки, вскочили и резко кинулись к носилкам.

— За тем паланкином! Быстро! — закричал Иствудхо через откидной борт.

«Клинтон Иствудхо. Погоня. Поукет-стрит», — записал он на дощечке для посланий и выбросил в окно бегуну.

Подозреваемый остановил очень хороших носильщиков. Они перебежали на крайнюю полосу движения по Скиннер-стрит, затем резко и неожиданно свернули вправо, пересекая плотное движение, на Мермэйд. От такой наглости резко затормозил фургон с бочками, чуть не сложившись пополам. Связки и канаты порвались, и груз вверх тормашками рухнул на дорогу. Но парни Иствудхо были крайне натренированными профессионалами, к тому же оснащенными противоскользящими подошвами, сделанными по последнему слову техники. Они перепрыгнули обломки, обогнули вставших на дыбы лошадей и орущего погонщика, еле вписавшись в поворот на Мермэйд.

Дичь впереди свернула на Кордвейнер-стрит, паланкин опасно накренился. Иствудхо зажег голубую лампу, повесил ее на крышу своего портшеза и принялся звонить в колокол. Люди на улице останавливались и смотрели ему вслед, резво убираясь с пути, чем несказанно радовали сержанта.

После Кордвейнер преследователи резко набрали скорость и стали настигать подозрительный экипаж. Беглецы-носильщики задыхались и сильно покраснели, а агенты ЦРУ славились выносливостью и устойчивостью движения. Иствудхо держал пистолет под рукой.

Без всякого предупреждения дичь резко свернула на Суитен. Паланкин сержанта пролетел мимо, парни затормозили, повернувшись на каблуках, пробежали назад и рванули за ней. На опасном углу, ведущем на Крэйвен-хилл, они чуть не перевернулись. Правый ботинок переднего бегуна скользнул по булыжникам, но носильщик умудрился не упасть и снова набрать скорость. Иствудхо звонил так сильно, что язык колокола оторвался и вылетел в окошко экипажа.

Они поравнялись с преследуемыми: портшезы и бегуны подпрыгивали и грохотали по Бродерерс-лейн плечом к плечу. Иствудхо высунулся из окна и закричал:

— Остановись!

Блондин в паланкине взглянул на него и пожал плечами в недоумении.

— Я? — проартикулировал он.

Сержант потянулся за пистолетом, но тут услышал, как передний носильщик резко охнул от тревоги. В конце улицы иногда расставляли рыночные лотки, и в пятницу как раз был такой день. Из-за прилавков улица сузилась до одной полосы, недостаточно широкой для двух паланкинов.

— Тормози! — завопил Иствудхо.

Их занесло, и агенты ЦРУ завалились на стол с овощами.

Сержант захрипел, выпрыгнул из разбитого экипажа и выплюнул кусок сырого баклажана.

Дичи досталось не меньше. Стараясь вписаться, те угодили в навес торговца кружевами, и теперь оба носильщика пытались выпутаться из кучи брыжей. Иствудхо подбежал к ним, держа пистолет перед собой двумя руками.

— Руки вверх! Быстро! — прорычал он.

Бегуны подчинились, и паланкин тяжело рухнул на мостовую.

— Эй, ты, внутри! Выходи наружу! Держи руки так, чтобы я их видел! Выходи и положи руки на тент! Быстро!

Блондин во французских одеждах выбрался на мостовую, подчинившись приказам.

— Хотел от меня смыться, тварь, а? — начал Иствудхо, прищурив узенькие глаза.

Светлый парик упал на булыжники.

— Думаю, в этом и заключался план, — улыбнулся я, Уилм Бивер. — А что будет теперь?

Примерно в то же самое время, когда бессвязные удары полудня стали рассыпаться по городу от явно излишнего количества часовых башен, еще один паланкин прибыл на Окстоллз-лейн в Дептфорде, а пассажир, выбравшийся из него, одарил носильщиков щедрыми чаевыми.

— Мятная конфета после вырезки с чесноком — и у вас будет больше клиентов, — посоветовал он.

Приехавший был одет во все черное, шею его закрывал высокий гофрированный воротник, низко на глаза надвинута фетровая шляпа. День обещал быть довольно теплым, и одежда казалась тяжелой и чрезмерно жаркой, но Луи Седарн предпочитал духоту и неудобство разоблачению, за которым неминуемо последовала бы смерть и несколько других неприятностей, которые он с легкостью и в немалых подробностях мог себе вообразить.

Человеку, которым некогда был Седарн, возвращение в Дептфорд, в маленький, но быстрорастущий и процветающий Дептфорд, казалось почти что возвращением домой.

Он долго стоял на мостовой Окстоллз-лейн и наблюдал за суетой вокруг. С первых дней существования Объединенного Флота этот район стал местом обитания шипчандлеров, конопатчиков, трепальщиков пеньки, столяров и прочих представителей профессий, так или иначе причастных к парусному мореплаванию. Часы и рынды возвестили о перерыве на обед, и легионы ремесленников забегали туда-сюда, пробегая через группы моряков в увольнительной. Громкие и резкие, матросы почти бесцельно курсировали по деловитой улице с намерением сменить суровый корабельный режим густой овсянки, приправ из икры кефали и «рыбных дней» на вареную грудинку, мучные радости и пенистый портер. У таверны рядом с Крик-бридж раздавались завывания шарманки, выводящей песню о берегах Гвинеи.

Кентские матроны в соломенных шляпах и широких белых фартуках, словно галеоны на всех парусах, пробивались сквозь рыночные ряды с корзинками рыбы, ягод или кабачков в руках. Не столь старомодные напудренные дамы выкладывали свои сильно декольтированные груди на подоконники окон в пивных или выходили на балконы публичных домов, подмигивая и призывно восклицая проходящим морячкам. Оборванные сорванцы гоняли обручи по гавани, бегая по переулкам. Ручная обезьяна верещала и тараторила под навесом точильщика ножей. А к западу от бухты виднелись торговый частный порт, королевские верфи, склады и акцизные дома, а также огромный, слегка покачивающийся лес мачт и лееров.

Нос Седарна вдохнул запахи морского ветра и донного ила, ошкуренных досок и смолы, а уши впитали многоязычный говор международной оживленной улицы. От всего этого его одолела тоска по дальним странам, пусть в некоторых из них он никогда не бывал.

Француз неохотно очнулся от мечтаний и пошел вниз к Батт-лейн, которая вела прямо к Лондонской дороге. По обе стороны улицы раскинулись широкие прилавки с садовыми товарами и тентовые навесы с разостланными рулонами ткани. Тут царил неповторимый аромат навоза, подстриженных фруктовых деревьев, марены и вайды. У поворота стояла таверна с двумя башенками на крыше, позади которой располагался сад, со всех сторон обнесенный стеной. Судя по вывеске, заведение предлагало «прекрасную еду и похлебку в римском духе». Седарн нагнулся, проходя в низкую дверь, и занял место за пустым столом. Ресторан полнился шумной толпой купцов и торговцев-аристократов, закусывающих острыми фрикадельками, спагетти, оливковым хлебом и картофельными клецками.

Молодая девушка в длинной блузке принесла ему меню и чашку с оливками без косточек.

— А хозяин на месте? — спросил ее Седарн.

Она какое-то время подозрительно осматривала посетителя, а потом ответила, что сейчас его позовет.

Француз откинулся на спинку стула и изучил ассортимент. Наверху меню красовалось название заведения — «Посредник» — и девиз в виде надписи на свитке: «Паста — страна другая; там жуют иначе».

Пухлый, лысый итальянец, в зеленом камзоле оттенка гусиного помета, подошел к столу, вытирая короткие и толстые руки полотенцем:

— Синьор, вы меня спрашивали?

Седарн посмотрел на него и ответил на любопытный взгляд мягкой улыбкой:

— Дрю Блюэтт, с каких это пор ты заделался итальянцем?

— Вы ошибайтесь, синьоре, меня звать Гвидо Северино, я есть хозяин этого…

— Дрю, придвинь стул и брось этот дурацкий акцент! — прошипел лютнист.

Тот быстро подчинился, сел напротив Седарна и, держа голову низко, а голос — тихо, принялся изучать посетителя с сердитым удивлением:

— Это что за дела, приятель? Разве мы раньше где-то виделись?

Седарн кивнул, все еще улыбаясь, и ответил:

— Да, при Алеппо и Гравлине, а также одним прекрасным вечером в Монте-Кабьярке, тогда еще немного подпалялся прусский флаг.

Глаза хозяина расширялись по мере того, как он начинал что-то понимать. Итальянец открыл рот, захлопал глазами, а потом начал хихикать от удивления:

— Руперт…

Седарн шикнул на него:

— Зови меня Луи. Как и ты, я счел целесообразным сменить имя. Здесь есть место, где можно поговорить?

За таверной в огороженном стеной саду по решеткам вились виноградные лозы и шпалерами стояли сливовые деревья. Запахи кухни смешивались с цветочными ароматами, а уже припекающее солнце омывало траву. Дрю Блюэтт прикрыл заднюю дверь за собой, а потом завопил, завыл и кинулся обнимать гостя.

— Сколько лет-то прошло? Пять? — спросил он, смеясь.

— Да, но такое ощущение, что меньше, — ответил Триумф.

Блюэтт дружелюбно ткнул его кулаком в руку:

— Это что за французский видок? А этот миленький блондинистый начес?

— Лучше ты расскажи об этой итальянской чепухе. «Вы ошибайтесь, синьоре…» Нет, ну честно!

— Человеку надо выживать. Итальянская кухня сейчас в моде, хотя ты об этом, скорее всего, не знаешь. Ты всегда был далек от веяний времени. Это траттория в римском стиле… Прошутто, сальтимбокка и ситцевые скатерти. Клиенты ждут акцента. Это часть атмосферы.

— Неужели?

— А… ты-то тут почему? Вспомнил о старых временах наконец?

Триумф покачал головой:

— Мне нужна помощь, Дрю. Я пытаюсь остаться в живых, а у тебя это всегда хорошо получалось.

Блюэтт с отличием служил Союзу на протяжении двенадцати славных лет. Иными словами, Дрю Блюэтт сделал много больше, чем Том Дэбинс, Траффок Раундсдэй, Иоахим Брюк, Гериант Малпоуис, Штеффан Друат, Бальтасар Боччо… прочие имена Триумф запамятовал. Талантом его друга был шпионаж, эта так называемая вторая из древнейших профессий (первой, естественно, был агент по продаже пещерной недвижимости), и под тремя дюжинами личин (или больше) он занимался искусством разведки при различных дворах Европейского Союза. В девяносто шестом году они встретились в Венеции, и с тех пор их пути пересекались еще не раз. Триумф дважды перевозил шифрованные депеши Блюэтта на быстром шлюпе через Ла-Манш и доставлял их безымянным кураторам и оперативникам на нервных полуночных встречах. Однажды при помощи рапиры, горящего артиллерийского фитильного пальника и текущей плоскодонки он вытащил Блюэтта из хватки палача Прусского флота и, на веслах миновав залив Монте-Кабьярка, доставил в безопасное место его коматозное тело, пока два прусских галеаса отгорели и затонули прямо на якоре. Это произошло во время шестимесячного Прусского восстания, когда «Безупречного» заблокировали в бухте Грамерси и Триумфу было совершенно нечего делать.

С тех славных дней времена изменились. Тайный Совет, а точнее, лорд Сли — его движущая сила — пришел в некоторую тревогу из-за самостоятельности и могущества разведки и изыскал методы, подрезавшие ее силы или же поставившие шпионов под прямой контроль Совета. А потом пришла пора печально известного Седангейтского дела, когда лорд Эффингем, начальник разведки Ее Величества, был опозорен и отправлен в ссылку.

То было крайне постыдное действо, раздутое памфлетистами и таблоидами. Эффингема поймали за поиском проститутки, когда он разъезжал в паланкине и разговаривал с сутенерами шифровками. В результате он умер в ссылке окончательно сломленным человеком (на него таинственным образом упал клавесин), а шпионский «Круг» распустили. В ходе чисток, инициированных лордом Блайндингемом, протеже Совета, множество храбрых агентов сочли неблагонадежными и либо изгнали из страны, либо обвинили в измене родине по сфабрикованным делам и отправили под суд, который для всех ответчиков закончился крайне липкой смертью из-за введения новой казни через повешение, растягивание и утопление в сиропе, введенной лично лордом Сли.

Только некоторые из бывших шпионов прибегли к своим навыкам и растворились в повседневной британской жизни, став другими людьми. В вакууме власти, последовавшем за всеми интригами, прежде совершенно беспомощное ЦРУ неожиданно набрало вес и стало новой Секретной Службой. Многие при дворе считали, что это ненадолго и скоро агенты так же неожиданно для себя окажутся главными обвиняемыми, когда Тайный Совет начнет очередную чистку рядов от изменников. Учитывая обстоятельства, Руперт находил последнее предположение весьма успокоительным.

Дрю Блюэтт был тем человеком, который пережил всех. Собирая малозначащие сплетни, передаваемые от одного надежного человека другому, Триумф выяснил, как живет и чем занимается его старый знакомый, узнав, что тот открыл таверну и довольно нагло назвал ее в честь своей бывшей профессии. Руперт не стал с ним встречаться, так как понимал, что Дрю не слишком хорошо отнесется к визитерам из прошлой жизни, да и мог тем самым поставить его жизнь под угрозу.

Но теперь у Триумфа появилась серьезная причина.

— Да, по всем параметрам ты здорово влип, — размышлял Блюэтт, сидя на скамье под сливой и вытаскивая пробку из бутылки с черносмородиновой наливкой. — Весь Лондон гудит о твоей… «измене», Руперт. Говорят, ты заключил союз с Вельзевулом и угрожаешь жизни королевы. Говорят, ты специально обучался дьявольщине и привез какую-то новую Магию с открытого тобою континента.

— Правда? — спросил Триумф, почти сорвавшись на крик. Это не был вопрос. Он взял бокал с наливкой, предложенный Блюэттом, и опустошил его одним глотком. — Позволь мне доверить тебе одну большую тайну, — начал он.

И вот так, в том самом закрытом саду в Дептфорде, Руперт Триумф поведал Дрю Блюэтту о фактах, известных лишь ему самому, Агнью, Долл и, естественно, Аптилу. Только еще один секрет в Союзе знало столь же малое количество людей, и то был заговор Сли, Джасперса, Солсбери и де ла Веги.

В тот судьбоносный час тайна Триумфа стала чуть больше. Туча закрыла солнце, и в саду похолодало. Руперт поежился, представив, как весь Лондон замер и внимательно слушает его. Он подождал секунду для верности, пока суета и шум Дептфорда вокруг вновь не ударили ему в уши, после чего выпил еще наливки и начал:

— Путешествие на юг оказалось трудным. Мне хотелось, чтобы и другие узнали о всех наших несчастьях, но пришлось сжечь все записи и заявить, что их смыло за борт. Мы шли месяцами, не зная, где находимся, не видя ни земли, ни друзей, ни каких-либо других кораблей. Было время, когда я обрадовался бы даже пиратскому парусу. Со мной на «Безупречном» плыло сорок человек, сорок очень хороших человек. Пирс Пекенхэмм, Моррис Рафли, Том Тибберт и Суэйни Гулд. Старина Роджер Фризер… помнишь его? К югу от тропиков мы на несколько недель попали в мертвый штиль. На корабле разразилась болезнь, двенадцать матросов умерло, в том числе Пирс. Еще двое обезумели от солнца, взбунтовались. Их сожрали акулы, когда они решили вплавь добраться до дома. Я же сходил с ума от груза ответственности, зная, чего ждет от меня Корона. Новых земель, естественно, но на самом деле гораздо большего: новой Магии, новых чудес, которыми смогла бы воспользоваться Церковь. Перед отплытием меня пригласили на закрытую аудиенцию со старшим прелатом Гильдии. Он намекнул, что Искусство выгорает и только новые источники Магии спасут его. Он настойчиво просил меня вернуться с чудесами. А мне такой груз нужен все равно что сортир, полный до краев. — Триумф откинулся на спинку скамейки и вздохнул. — В общем, мы открыли новую землю, Австралию. Настоящий рай. Яркая огромная страна бесконечных радостей, Новый Мир с собственным гордым народом.

Дрю кивнул:

— Да, аборигены. Я читал статьи о твоем подвиге во всех журналах. Ты сделал замечательное открытие.

— Оно мне как розга по спине, — грустно ответил Триумф. — Пляж, а именно так эта земля называется на языке ее жителей, — это мир, который гораздо лучше нашего. Он благородный, чистый и цивилизованный настолько, что не сравнить. И его жители могут совершать такие вещи…

— Благодаря Магии? — спросил Дрю.

Триумф покачал головой:

— Нет, Дрю, там нет Искусства. Народ Пляжа отверг его много столетий назад, посчитав проклятием. Нет, они создали свой прекрасный мир благодаря машинам… индустрии. Они развили те грубые ремесла, о которых мы позабыли, когда Леонардо и ему подобные заново открыли Искусство. Пока Союз веками хоронил себя под презренным колдовством, Пляж стал здоровым, сильным и полным возможностей только благодаря силам разума и трудолюбию своих обитателей. Весь их континент чист и не испорчен смрадом Магии.

Триумф понял, что бокал его пуст. Он взял бутылку, наполнил его слегка трясущимися руками и продолжил:

— Когда я вернулся, то столкнулся с дилеммой. У меня не было новых источников Искусства, новых Чар или заклинаний. Но зато у меня была… О, какая же невероятная вещь! Новость о благородном мире, о технологиях, которые изменили бы Союз, просветили его. И я понял, в чем состоит мой долг.

— Долг? — переспросил Блюэтт.

— Сохранить все это в тайне от Церкви и двора, — ответил Триумф. — Как только они узнали бы о Пляже, то армада бандитов и стервятников изверглась бы из Плимута, и Саутгемитона, и из всех восточных гаваней, чтобы уничтожать, ломать, грабить и убивать. Они бы захотели забрать все. В худшем случае моих друзей, народ Пляжа — людей, которые обращались со мной с добротой и щедростью, — поработили бы и убили. В лучшем же, если это можно так назвать, они стали бы сражаться и война разорвала бы земной шар на куски. У нас нет защиты от их машин, у них — от нашего Искусства. В моих руках судьбы миллионов жизней.

Триумф замолчал, но потом продолжил:

— И вот так я придумал Маневр.

— Маневр?

— Возвратиться с победой, но не совсем, — сказал Руперт. — Привезти побрякушки и истории на потеху двору, но не слишком много, чтобы им не захотелось большего. Я даже думал просто остаться там, но понимал: исчезновение привлечет других исследователей, жаждущих закончить мою работу. Я должен был вернуться и убедить всех не отправлять дальнейшие экспедиции. Я взял с собой несколько чудес Пляжа, которые могли позабавить публику, и Аптила, принца своего народа, который решил узнать побольше о нашем жалком мире. Он поклялся вести себя как невежественный дикарь, чтобы придать веса выдуманной нами истории. Мы решили рассказать всем, что Австралия — это всего лишь крохотное место, лишенное как цивилизации, так и природных богатств, — место, недостойное даже попыток исследования.

— Но твоя команда? Мог ли ты доверять им? — начал Блюэтт.

— Команда? — прервал его Триумф. — Девять матросов остались на Пляже, я доложил, что они умерли. Немногие оставшиеся не перенесли суровых условий пути домой, прежде чем я даже начал задумываться об их верности. На полпути к Англии остались в живых только я, Аптил и еще два человека. Одним из них был Роджер Фризер, вторым — юнга по имени Лот Пэшинер. Нас истрепали бури, кончилась провизия, мы оказались на грани безумия и смерти. Проклятый корабль шел на север только волей ветра и течений. Мы трупами лежали в трясущихся каютах. Иногда я даже думаю, что зря мы все не умерли тогда. В таком случае не пришлось бы страдать от проблем, ожидавших нас дома. Но около Азорских островов, за много миль от нашего курса, испанский бриг «Милосердный» заметил наш корабль и взял нас на буксир. Капитаном на нем был храбрый честный человек, который знал, кто мы такие и откуда идем. Он позаботился о нас, дал людей, чтобы довести «Безупречного» домой. Мальчик Лот протянул еще неделю, но цингу такой степени не вылечить, и мы похоронили его в море со всеми почестями. Старый Роджер увидел острова Силли и даже скалу Плимут Хо, но путешествие довело его до черты, и он умер при виде суши, подавившись медицинским спиртом, который стал его единственным утешением в плавании. Так «Безупречный» пришел в гавань с командой из двух человек. Полагаю, это Бог столь злорадно помог мне осуществить этот проклятый Маневр.

— Но ты же вернулся с триумфом! — воскликнул Блюэтт. — Я же сам читал! В твою честь устроили праздник, парад… — Дрю нахмурился.

— Того требовали приличия. Мы отдохнули в Тринити-Хаузе, нас вдали от посторонних глаз поставили на ноги и вылечили. А потом адмирал Поули дал мне новую команду, мы выплыли из гавани, и австралийская экспедиция вернулась в отличном состоянии и прекрасной форме, на радость собранной по случаю толпы. То была выдумка Поули, одобренная при дворе. Пропагандистский фокус, дабы повысить величие моего успеха и отпраздновать смелость британского моряка. Чередой пошли слухи, вопросы, встречи с пресс-секретарем и этим щеголем из Адмиралтейства, — продолжил Триумф. — Но я и Аптил довели Маневр до совершенства. Наша история без единой загвоздки прошла все бури, ей не помешали даже фантазии, бурлящие в прессе. Я стал героем, сделал свое дело. К карте Союза добавили новую землю, к королевскому титулу — пару слов. Никто никогда не заговаривал о других экспедициях. Все согласились, что Австралия — это милая безделица, не стоящая хлопот. Я уже решил, что план удался.

— Но?.. — спросил Дрю.

— Но я не принял во внимание амбиции двора. Думаю, там не только Сли на первых ролях, но и этот так называемый мореплаватель, эта сволочь де ла Вега. Каждый день после возвращения двор давил на меня, вынуждая отчитаться перед королевой и сдать Путевые Грамоты. Чувствую: все дело в том, что испанец сам хочет совершить победоносную экспедицию и искупаться в славе. А запас уловок, дабы избегнуть этой процедуры, уже подошел к концу. Маневр на грани краха, и вскоре Пляж станет очередной скорбной жертвой алчности Союза.

В саду стало подходяще холодно и тенисто.

— Ты поэтому ко мне и пришел? — осведомился Блюэтт.

— Нет, — ответил Триумф, — ну, не только поэтому. Поначалу я считал все безумие, обрушившееся на город, резню в Энергодроме умелой попыткой обвинить меня в измене и забрать Грамоты, воспользовавшись юридической уловкой, пока я гнил бы в Маршалси. Но тут произошло неожиданное. Меня арестовал сам Вулли и замаскировал под француза. От него я узнал, что на кону стоит не только Австралия. В Лондоне разворачивается какой-то темный заговор, а я — лишь козел отпущения. Я в бегах, без друзей и понимаю, что снова окажусь в безопасности только в том случае, если изобличу этого скрытого врага. Вот почему я пришел к тебе.

Последовала длительная тишина, нарушаемая только звяканьем горшков в мойке «Посредника».

— Дай мне время сообразить, что я могу сделать, — заключил Дрю. — Некоторые старые члены «Круга» находятся на свободе, как и я. Они держат нос по ветру на всякий случай, хотя бы для своей безопасности. Если заговор на самом деле есть, они могли о нем слышать. Где тебя можно найти?

— В театре «Лебедь». Там я известен под именем Луи Седарн, лютнист.

— Если я что-нибудь разузнаю, сразу отправлюсь к тебе.

Триумф пожал руку Блюэтту и сказал:

— Я понимаю, что прошу слишком многого.

— Считай, что я возвращаю долг за использованный артиллерийский пальник и кучу прусских угольков, — ответил Дрю, и в глазах его появилось выражение настолько безграничной и эпической дружбы, что та требовала размашистого оркестрового сопровождения.

Тем не менее Седарн повернулся и ушел всего лишь под аккомпанемент гуся, шипящего в зарослях марены за стеной.

Когда француз попытался проскользнуть незамеченным внутрь «Лебедя», на улицах уже зажгли лампы. Со стороны сцены доносились звуки бешеной активности, на повышенных тонах раздавались голоса, заучивающие текст. Особенно неудачно шла декламация за циклорамой, и оттуда периодически исходили крайне жестокие угрозы.

Наблюдая за коридором из-за поворота галереи, Седарн увидел меня, вашего покорного слугу Уилма Бивера. Я сидел в последнем ряду арены и наблюдал за актерами, повторяющими свои роли. С такого расстояния я решительно не мог понять, что же сейчас репетируют на сцене: то ли эпизод с массовыми убийствами, то ли трагедию мщения, то ли на моих глазах всего лишь разгорался творческий конфликт. Седарн пошел вниз по партеру.

— Можно мне забрать лютню? — спросил он тихо, скользнув на сиденье рядом со мной.

Я хотел одарить его испепеляющим взглядом, но не смог, так как глаза опухли и под ними чернели синяки.

— Ты обманул меня, Луи, — с болью в голосе проворчал я.

— Ты подрался, что ли?

— Это не смешно. Человек, который меня преследовал, был сильно расстроен, а габаритами походил на летающую опору моста. Хуже того, Гомон сказал, что я не могу выйти на сцену, пока не сойдут синяки. Сказал, публика будет смеяться.

— Так вроде план заключался именно в этом? — удивился Седарн.

— Над моими шутками, а не над моим видом, — ответил я и передал ему инструмент.

— Знаешь, я этого не забуду, — заверил меня музыкант, стараясь придать голосу искренности.

— Я тоже, — пробурчал я, Уилм Бивер.

— Ты где был? — спросил Гомон, когда Седарн врезался прямо в него, стараясь проскользнуть незамеченным в темноте кулис.

— Дела, Уизли, — ответил француз со всей суровой грубостью и выражением «я-знаю-что-делаю», которые только мог изобразить.

— Потом доложишь. Наверху хотят подробный отчет, — ответил агент под глубоким прикрытием.

Седарн кивнул и прошел мимо. На черной лестнице он повстречал спускающегося де Тонгфора.

— И где, черт побери, тебя носит? — со злобой рявкнул тот.

Он находился выше лютниста, и на секунду Седарну показалось, что помощник режиссера сейчас его ударит.

— К дантисту ходил. Зуб разболелся.

Де Тонгфор пристально посмотрел на него, пока музыкант проходил мимо, и не отрывал взгляда, пока тот не исчез из виду.

В хранилище знамен под куполом Седарн растянулся на мешке и вздохнул. Несколько часов сна в уютной темноте — и он сможет…

Что-то очень холодное и твердое прижалось к его щеке.

— Ты выставил меня идиотом, мразь! — раздался шершавый голос.

— Извини, — ответил Седарн, правда, слова вышли приглушенными, так как он лежал лицом в мешке.

— Была причина?

— Скажи Вулли, что у меня есть для него кое-какая информация, но мне нужно время. А вот этот дурацкий «Фульк и Седдон»… как его там… возле моего уха делу точно не поможет, — сказал Триумф, все еще жуя мешковину.

Послышалось ворчание, и холодная угроза исчезла. Когда Седарн посмотрел вокруг, то в куполе уже никого, кроме него, не было.

— Лучше бы он этого не делал, — пробормотал Руперт.

Прошел час, и тут им овладел голод. Оставив лютню на складе, он спустился по шаткой лестнице. В гримерке опять что-то шумно отмечали. Похоже, репетиции закончились. Седарн прошел к задней двери, где увидел вешалки с костюмами и ящики, нагроможденные в проходе, на которых виднелась надпись, сделанная карандашом: Труппа «Деревянного Оха».

— Вот черт! — выдохнул лютнист, и его пульс участился.

Неожиданно кто-то обхватил его сзади, и он рухнул в кучу свернутых занавесей под весом некоего предмета, похожего на хихикающий пузырь, как будто его сбил летающий кашалот.

— О! О! Мэ уи, уи! Ах ты, шалун, маленький галльский обольститель! В этот раз ты у меня не сбежишь, о нет! О нон, нон!

Расплющенный, Седарн обонял аромат пивного дыхания, пота и пудры. Миссис Мерсер налетела на него, пришпилила к куче занавесей, корчась и щипая, ощупывая и уже подбираясь к местам и вовсе неприличным.

— Слезь с меня!!! — давясь, выдохнул он. — Пожалуйста… Мэри… Мадам… Слезьте с муа, силь ву плэ!

— О, говоритэ по-франсэ со муа, давай, ты, экзотический эльф, это так меня распаляет. О, мои чресла дрожат от твоего романтического языка! — объявила Мэри.

— Это всего лишь ваше воображение, миссис. Пожалуйста… — протянул Седарн, умудрившись повернуться, но в то же время Мэри Мерсер шлепнулась на него, и они оказались лицом к лицу.

Руперт барахтался внизу. Он посмотрел в ее налитые кровью пьяные глаза и задохнулся от пивного духа, волной хлынувшего изо рта с ярко накрашенными губами.

— Будь нежен со мной… прямо сейчас! — взвизгнула она и впилась в него.

Миссис Мэри поцеловалась. Руперт — нет. Иногда такие вещи бывают полностью односторонними.

Когда Седарн наконец сумел вдохнуть и всерьез обеспокоился, не проткнула ли ему актриса легкое своим языком, на них обоих упал свет лампы.

— Что тут… О! Извините! — раздался голос.

Седарн и Мерсер посмотрели наверх и замигали от яркого света. На Руперте сейчас было столько же помады, сколько на Мэри, хотя и не все пришлось на губы. Некоторая часть осталась в пищеводе.

— Я не хотела вам помешать… — начал голос.

Лампа осветила лицо музыканта.

— Это ты! — послышался вопль.

— О нет… — выдохнул Седарн.

— Какого черта, чем это ты тут занимаешься?! — спросила Долл Тэйршит.

— Я могу объяснить, — сказал человек в насквозь промокшем плаще.

Роберт Сли оторвался от кафедры и снял очки для чтения. Дождь барабанил по окну позади него.

— Мне не нужны ваши объяснения, сэр, — холодно ответил Сли. В свете лампы глава Тайного Совета походил на бледную ящерицу больше, чем обычно. — А также я не одобряю наших личных встреч, и вы знаете об этом. Для связи существуют специальные каналы. Полностью конфиденциальные. Обращайтесь через Блайндингема, если нужно. В Виндзоре повсюду глаза и уши. Это опасно.

— И важно, — ответил промокший человек, стряхивая капли воды с волос и сожалея, что никто не удосужился разжечь в кабинете камин. — Если бы я послал шифровку как обычно, то вы получили бы ее только в понедельник, а сейчас события происходят слишком быстро.

Сли аккуратно промокнул записи в книге учета и встал:

— Тогда говорите. Быстро. А потом сгиньте.

— Вулли заслал шпиона в «Лебедь».

— Да… этот идиот Гомон. Старые новости.

— Нет, другого. Лютниста из Франции, хотя если он — француз, то я — проститутка.

Сли поднял бровь и сказал:

— Человек, выполняющий работу, подобную вашей, должен быть более осторожен в сравнениях. Особенно когда они касаются его самого.

— Очень смешно, мой господин. Этот новенький может представлять реальную опасность. Гомон мягок и глуп, он безопасен, но этот… Зовет себя Седарном. Он кажется мне жестким и скорым на решение. В любом случае он — неучтенная величина. Вулли не послал бы его, если бы он не был действительно хорош. Боюсь, они вплотную подобрались к Игре. А этот Седарн послан, чтобы сорвать ее.

— Если только вы сами не распустили язык, то об Игре знаем только мы с вами! — Голос Сли почти сорвался на крик от злости.

— Вы хотели сказать, только мы с вами и ваши союзники, — ответил посетитель, позволив себе еле заметную ноту сарказма. — А вы можете им доверять?

Сли подумал о толстом, постоянно пускающем газы неотесанном уилтширце и позволил этой мысли угнездиться в разуме.

— Не полностью. Если Игра окажется под угрозой, то мы все можем отправиться на плаху. Устройте так, чтобы шпиона убрали, причем быстро, до того как он доставит нам неприятности. Проконтролируйте.

— Может, О'Бау? — спросил посетитель.

— Мне все равно, — отрезал Сли. — По правде говоря, я даже и знать не хочу. Просто отправляйтесь и выполните приказ.

— Как прикажете, — подчинился Бонвилль де Тонгфор, поднимая капюшон.

Кошачьи глаза наблюдали за зданием «Лебедя», залитым лунным светом. Кошачьи лапы застегнули пряжки камзола, и шестифутовый зверь медленно пошел к входу для артистов.

Приливные колокола бакенов звенели во тьме, гудели швартовы, обмотанные вокруг тумб на баке. В воздухе пахло дождем, хотя стояло затишье между ливнями. Оловянная луна время от времени красовалась в пышной черноте наверху, подсвечивая серебром края тяжелых кучевых облаков.

Джузеппе Джузеппо наблюдал, как сундуки при помощи лебедки вытаскивают на пристань здоровенные носильщики, которые, без сомнения, прикарманят большую часть его золота за то, что их заставили работать в столь поздний час.

— Это было познавательно, — искренне признался капитан Луччио, его плечи наконец расслабленно опустились впервые за три дня.

— В том числе и для меня, — сказал Джузеппе, улыбаясь моряку и тряся его влажную руку. — Не подождете в порту, пока я вернусь?

— Скорее всего, нет, — ответил капитан. — Надеюсь, вы не обидитесь, синьор. Вы дали мне целый мешок монет и подвергли настоящему испытанию мои нервы. Я предпочту заняться чем-то более безопасным. Например, половлю акулу на собственные гениталии. Или покажу парочку непристойных жестов таможенному судну Британского Адмиралтейства.

Джузеппе кивнул, улыбаясь:

— Я понимаю. На вашу жизнь храбрости уже хватит.

— А вы, чувствую, решили погеройствовать еще чуть-чуть. Надеюсь, Бог на вашей стороне, синьор.

— Бог, капитан, не имеет с моим делом ничего общего.

На пристани ученый повернулся, желая еще раз помахать Луччио на прощание рукой, но тот уже скрылся в трюме. «Battista Urbino» мягко покачивался на волнах, снова пошел дождь.

— Англия… — произнес Джузеппе, улыбаясь мороси, забрызгавшей лицо.

Был час ночи. Плимут провалился в пьяный ступор, как только пробила полночь.

Чиновник Адмиралтейства в мышино-бежевом бархатном костюме и штормовке, запинаясь, подошел к итальянцу с планшетом во все еще спящих руках.

— Чертовски поздно для такого шоу, синьор. А вы не могли бросить якорь в бухте и на рассвете сойти на берег? — спросил он.

Джузеппе покачал головой. Он был далек от сна, как никогда прежде.

— Срочное дело. Где я должен подписаться, сколько я должен заплатить и как мне достать быстрый экипаж и хорошую упряжку?

— Так поздно? — спросил служащий с выражением полной бесполезности, за которую англичан презирают по всему миру. — Это что, шутка такая?

Де Квинси выяснил, что стопка переплетенных в кожу законоположений — это удивительно удобная подушка для человека в состоянии крайней степени усталости, и уже начал пускать слюни на параграф сто тридцать пятый (запрещение совокуплений в публичных местах), когда громкий стук в дверь вернул доктора в мучительную реальность двух часов пятнадцати минут ночи в Новом Хиберниан-Ярде.

— Ш-шо? — невнятно произнес он — губы занемели от сна — и стер слюну с прорезанного рукава.

— Сожалею, что разбудил вас, сэр, — начал сержант Бернсайд, просовывая голову в открытую дверь караульного помещения.

— Нет, не сожалеете, Бернсайд.

— Сожалею, сэр, — не согласился сержант изрядно плотного телосложения. — Просто в комнате для допросов номер три у нас дело, которое требует вашего внимания.

— Иду, — вздохнул де Квинси, вставая и стягивая щегольской плащ со спинки стула.

В здешних каменных коридорах можно было окоченеть, и де Квинси шел за Бернсайдом, явственно дрожа. Сквозь кирпичную кладку доносились стоны чрезвычайно несчастных заключенных.

— Тихая ночь? — спросил доктор, зевая.

— Была, — ответил сержант. — Наряд Боба Дакки сорок минут назад произвел арест на Друри-лейн. Она поджарила парочку карманников.

— Она?

— Старая леди с востока Англии.

— Поджарила?

— Магия, сэр. По словам Боба, все хрустело и метались голубые молнии.

— Прекрасно, — выпрямился де Квинси, протер глаза и пальцами расчесал волосы, напоминающие птичье гнездо. — А вы уже сообщили Гильдии или в Отдел Инфернальных Расследований?

— Еще нет, сэр. После возгорания прошлой ночью я решил, что вы захотите поговорить с ней первым.

Они остановились перед клепаной дверью комнаты для допросов номер три.

— Так, — сказал де Квинси, глубоко вздыхая, — дайте мне протокол задержания.

— Вот, сэр. — Бернсайд передал пергамент.

— Гранди, матушка… Приводов не имеет. Нет никаких данных. Она спокойная?

— Теперь да, сэр.

— Идите и принесите мне кофе, сержант.

— Да, сэр. Я там сделал парочку наантвичей, сэр.

— Не ожидайте, что я их съем. И, Бернсайд…

— Да, сэр?

— Это был поджог, а не возгорание.

— Да, сэр.

Издав, наверное, сотый усталый вздох за неделю, доктор открыл тяжелую дверь и вошел в помещение.

Там было холодно, как в… каком-нибудь месте, куда де Квинси явно не жаждал попасть в следующей жизни. В отвратительно светлой и практически пустой комнате стояли только дежурный охранник при полных доспехах с алебардой, ужасающей размером лезвий, стенограф с переносной кафедрой и сержант Дакки, сидящий за столом перед сжавшейся пожилой леди, которая своим видом сильно напоминала садовый инструмент.

Дакки поднял взгляд:

— Внесите в протокол. Старший следователь де Квинси вошел в комнату в… — он взглянул на песочные часы, стоявшие на столе, — два девятнадцать.

Со стороны кафедры послышалось царапанье.

— Вольно, Лакки, — кивнул доктор, закрыл дверь и какое-то время постоял у входа, разглядывая подозреваемую.

— Так, расскажите мне снова, миссис, что вы сделали с теми карманниками, поджаренными на улице?

— Я тебе не миссис, — ответила старуха.

— Нет, и точно! На моей-то миссис мясца поболе будет, если вы понимаете, о чем я. Не то чтобы мне не нравились стройные, ну вы понимаете, но моя миссис, она создана для комфорта, да, а не для ускорений да учащений…

Лакки замолк. У него выдалась длинная ночка, де Квинси видел это невооруженным взглядом. С толковыми следователями и в лучшие времена было туговато, и сейчас тут сидели не гении сыска. Доктор мог поспорить, что сейчас в разуме сержанта царят порядок и организация, свойственные вакханалии или пляске святого Витта.

— Так, где я остановился? — пробормотал Лакки, в основном себе самому.

— На пределе своих возможностей? — предположил стенографист.

Матушка Гранди, казалось, усмехнулась и с нетерпением принялась барабанить по столу пальцами, похожими на ветки. Лакки посмотрел на де Квинси: его лицо выражало все доступные степени мольбы.

Квинси сел на стул, который с готовностью освободил для него сержант.

— Внесите в протокол: старший следователь начал допрос в… два часа двадцать минут. И, стенографист, удалите весь этот бред про мою жену, — с облегчением сказал Лакки.

Послышалось поспешное царапанье.

— Переписываете протокол, значит? — спросила матушка Гранди голосом, звучащим, как несмазанный флюгер, поскрипывающий на ветру.

— Нет. Просто стараемся сэкономить время и добраться до сути. А вы несколько уклончивы, мэм, — сказал де Квинси.

— Неужели?

— Да. Кстати говоря, я не полностью ознакомился с обстоятельствами, повлекшими ваше задержание. Не хотите ли вы мне рассказать, что произошло?

Матушка Гранди снова побарабанила пальцами по столу и ответила:

— Это трата драгоценного времени.

— Ну давайте его все-таки немного потратим. Вы или все мне расскажете, или будете ждать, пока я прочитаю протокол допроса, — заявил де Квинси.

— Хорошо. Я шла по улице…

— Друри-лейн, сэр, — встрял Лакки, открыв записную книжку.

— И эти два кретина прыгнули на меня и сказали… что-то вроде: «Отдавай кошелек, старая карга…»

— А почему вы думаете, что на вас напали именно кретины? — спросил доктор.

Матушка Гранди явно оскорбилась:

— Потому что все, кроме кретинов, знают: со мной связываться опасно.

— А откуда вы прибыли, матушка Гранди?

— Из Ормсвилл Несбита в Саффолкшире.

— Где вы, я так полагаю, весьма известны.

— В этом вы можете быть уверены, сэр, — подтвердила матушка Гранди.

— Но возможно, слава о вас еще не добралась до Лондона. Может такое быть, мэм?

— Может. Я думаю, именно это и объясняет, почему на Лондонской дороге водится столько дураков, — согласилась она.

Де Квинси кивнул и продолжил:

— Без сомнения, мэм. И что же вы сделали с этими… кретинами?

— Обернула их в конус флогистонного огня, — гордо заявила матушка Гранди.

— Да, голубой свет… и все трещало, — опять встрял Лакки из-за плеча старшего следователя.

— Спасибо, сержант.

— И их плоть сгорела, стала похожа на старый стейк, а глаза расплавились, словно…

— Да, да. Заткнись немедленно, Лакки, — прервал его доктор.

— Затыкаюсь, сэр.

— То есть вы признаете, что использовали черную магию, дабы уничтожить напавших на вас грабителей?

— Ну да. Я — коледьма, — признала старая карга.

— Прошу прощения?

Матушка Гранди одарила де Квинси уничижительным взглядом:

— Я хорошо знаю, что колдуны и ведьмы запрещены законом. Я — коледьма. Это лазейка, хитрость.

— Ну конечно.

— А чему вы так улыбаетесь из-под руки, мистер де Квинси?

Доктор только сейчас понял, что так оно и было.

— Без причины. А теперь скажите мне, что вы делали на Друри-лейн?

— Помимо поджаривания кретинов?

— Да, помимо этого.

— Я страшно спешила. В этом шумном городе у меня есть серьезное дело, которое необходимо решить.

— И в чем оно заключается? — спросил де Квинси.

Повисла длинная пауза.

— Кто-то использует Искусство в некромантских целях, дабы разрушить Оковы, Которые Разрушать Нельзя, — наконец ответила матушка Гранди.

Доктор почувствовал, как холодок бежит по пояснице.

— Я почувствовала это. Я знаю. Творятся плохие дела. Я видела знаки. Вы должны позволить мне остановить это, прежде чем все окончательно не выйдет из-под контроля, — продолжила старуха.

Де Квинси посмотрел на всех присутствующих в комнате. Стражник не впечатлился, стенограф работал. Лакки закрыл глаза и явно хотел оказаться где-нибудь подальше отсюда.

— Еще один вопрос, мэм, — сказал следователь. — Если эти дела действительно требуют столь неотложного внимания, как вы сказали, то почему вы не поджарили и офицеров, решивших арестовать вас? Почему вы не разметали их на клочки?

— Потому что я — не убийца. Они, конечно, глупые мальчишки, но не злодеи. Они исполняют волю государства. Я связана законом. Неужели вы думаете, что я сидела бы тут, если бы все дело было в том, чтобы расправиться с тюремщиками и уйти? Может, я и коледьма, но не чудовище. Как только вы разберетесь с этой чепухой, я снова вернусь к своим делам. И вы меня потом поблагодарите.

— Хорошо, — сказал де Квинси, а потом остановился. В голову ему пришла неожиданная мысль. — А какие знаки вы видели, матушка Гранди?

— Покачивание стеблей кукурузы, кору ясеня, песню жаворонка, кротовины, стала овец, скручивающиеся облака… вы этого не заметите и не поймете.

— И как же вы поняли, что вам нужно искать?

— Из снов.

— Снов?!

— Страшных снов, которые приходили даже наяву. Снов с темной стороны разума. Ярко горящее солнце, дождливое облако, ложное лицо, лебедь, король с кинжалом, клоун с луком. И имя… Одно имя. Джасперс.

Де Квинси с шумом вздохнул. Неожиданно он остро почувствовал, как бьется его сердце, стучит в груди, бухает, как походный барабан.

— Вышли, все покиньте помещение! Быстро! — зашипел он на Лакки, стенографиста и стражника.

Растерянные, они подчинились, со щелчком плотно закрыв за собой дверь.

— А теперь расскажите мне о Джасперсе побольше, мэм, — попросил следователь.

Уравнитель О'Бау относился к критике — как утка к соусу лава. По мнению Малыша Саймона и других завсегдатаев «Верховой Кобылы», существовало особое слово, которое наилучшим образом описывало замечания касательно пения О'Бау, сделанные двумя фермерами, посетившими постоялый двор этой ночью. Слово это было «неразумные». Правда, в то время, когда его употребление пришлось бы к месту, Саймон с друзьями, прячась под различными предметами мебели, совсем о нем забыли, но несколько дней спустя вспомнили, и вся компания выпила за столь счастливое возвращение.

О'Бау с деловитым видом, пылко и вдохновенно, карабкался по нотам гаммы, преподавая наглядные и мучительные уроки сольфеджио всем окружающим, когда на всю таверну неожиданно раздалось замечание одного из фермеров:

— Судя по всему, этого парня посетила только Терпсихора, а для других талантов места не осталось.

На «Верховую Кобылу» пала тишина вроде той, что обычно настает, когда последняя сигарета с шипением затушена, а курки ружей еще не взведены. Наполненные до краев бокалы замерли в нескольких дюймах от раскрытых ртов. Хозяин постоялого двора медленно сполз под деревянную стойку.

— Турнепса хор? — спросил О'Бау.

Его голова слегка дернулась в сторону, но взгляда от парочки шутников он не отвел. Никто никогда не видел его рассерженным. Ходили слухи (обычно на расстоянии нескольких лиг от О'Бау), что он слишком туп для самого понимания концепции гнева. На лице великана навеки замер наглый, но абсолютно пустой взгляд, который намекал на убийственную дурость его обладателя, из-за которого почти весь мир непроизвольно и упорно рассыпался перед ним в извинениях. В общем, такое лицо вполне могло быть у Везувия перед извержением, похоронившим Помпеи.

О'Бау пригласил фермеров объяснить ему значение непонятных слов. Они это сделали довольно высокомерно, сославшись на иронию и сарказм.

— Сор в каске? — переспросил О'Бау.

В этот момент гость посмелее счел смех лучшим лекарством от недопонимания и объяснил, что, по их мнению, пение О'Бау было — ха-ха-ха! — гнойным шанкром в клоаке мира лондонских гомосексуалистов. Он произнес сию разудалую шутку, громко хохоча и предлагая присоединиться к веселью всем вокруг, правильно рассудив, что коли местные поддержат его, то столь неудачная беседа сможет сойти за шутку, а они с товарищем — выбраться из таверны живыми.

— Гонор сенсуалиста? — спросил О'Бау в мертвой тишине. — Ты кого обозвал сенсуалистом?

Уравнитель часто объяснял, что на его родине существуют так называемые боевые слова. С ним никто не спорил. На самом деле никто понятия не имел, откуда появился О'Бау, но все сходились во мнении, что в том таинственном месте сейчас беспредельно рады тому, что он ушел. Так как в родном языке Уравнителя даже самые обычные понятия нередко оказывались боевыми, то все в «Кобыле» понимали, что «гомосексуалист», согласно понятиям великана, означал тяжеловооруженный и оскорбляюще-провокационный разговор. «Гомосексуалист» был словесным самоубийством. Это слово было, безусловно, неразумным. Все как один завсегдатаи рухнули на покрытый пылью пол, оставив фермеров в безвыходном положении посреди моря дрожащих столов.

Мясистой лапой Уравнитель О'Бау поднял двадцатифунтовый котел из очага, выплеснул его обжигающее содержимое на одного из обидчиков, а потом махнул им, словно теннисной ракеткой, во второго. Тот принял оплавленное днище всем лицом и грудью и улетел, захватив с собой три стола и теленка на вертеле. Потом для ровного счета О'Бау дважды приложил котелок о голову скулящего обожженного человека у его ног. Пароварка явно изменила форму после того, как Уравнитель вернул ее в очаг.

Раздался непроизвольный взрыв аплодисментов, и местные вылезли из-под столов. Они видели сие представление уже, наверное, раз сто, но после каждого им всегда приходила в голову мысль, что овации — это неплохая идея. Ведь существовала такая вещь, как эскалация конфликта.

Все быстро скинулись и купили О'Бау поздравительную выпивку. Накрыли главный стол. Уравнитель только принялся за дело, когда в таверну вошел высокий стройный человек и направился прямо к нему.

— Дур Танкфорд, — кивнул О'Бау, приветствуя гостя поднятым ведерком.

— Де Тонгфор, — поправил тот, подозрительно рассматривая двух поразительно избитых людей, которых выволакивали из «Кобылы». — Как дела, мой друг?

— Средней потливости, и спасибо, — ответил левиафан в человеческом обличье, дернувшись. — Что привело тебя в «Кобылу» этим вечером, мой паразитический друг?

— Драматический, — сказал де Тонгфор, присаживаясь напротив громилы. — У меня есть для тебя работа, но я не хочу обсуждать ее при таком скоплении народу.

— С этим народом не будет никакого оскопления, — ответил О'Бау, одним глотком осушив полведерка. — Таких, как мы, они не слушают. Мы тут в полной бездне гласности.

Словно для того, чтобы доказать свое мнение, великан оторвался от пива и осмотрелся. Вся таверна тут же нашла дела, требующие предельного внимания.

Де Тонгфор наклонился поближе, настолько, насколько позволяла вонь от дыхания его друга:

— Есть тут один парень в «Лебеде», французик по имени Луи Седарн. Устроился к нам лютнистом.

— И вы хотите вернуть нист?

— Какой нист?

— Который с вас слупил французик.

— Ну… — протянул де Тонгфор несколько задумчиво, но вдохновенно, — думаю, нист для нас потерян, но вот слупившего надо наказать. Летально.

— Легально? С удовольствием. Но не бесплатно.

— Дюжина соверенов тебя устроит? — спросил де Тонгфор.

— Где?

— В… этом кошельке, — ответил помощник режиссера, доставая его.

О'Бау взял мешочек, взвесил на ладони и кивнул.

— А как я его узнаю? — спросил он.

— Белокурый, наглый, модно одетый. Он разместился под куполом «Лебедя». Ты же знаешь, что такое купол?

Великан с грустью посмотрел на него:

— Я не глупый. А как бить по кумполу — знаю, и получше твоего.

В Лондон пришел рассвет, взбирающееся наверх солнце изрядно подкоптило макрельное небо. Зевая, Агнью локтем толкнул Аптила.

— Что? Что? Какого черта? — пробурлил абориген, не открывая глаз.

Буквально минуту назад он присел на скамейку из реек, но голова его была настолько тяжелой, что сейчас он вполне мог безмятежно уснуть и на кровати с гвоздями. Или даже под ней.

— Тсс! — предупредил Агнью.

Паром «Гогмагог», курсирующий по Темзе, приближался к южному берегу, и на палубе толклось довольно много вставших с рассветом погонщиков и моряков, торопящихся на корабль после увольнительной. Никто из них не уделил слуге с австралийцем никакого внимания. Розоватый свет лился вниз по реке, и грубые крикливые чайки толпились над судном. В воздухе чувствовался железистый привкус волн, разбивающихся о набережную.

— Прости, — прошептал Аптил, плотнее кутаясь в плащ, накинутый прямо на голое тело. — Забыл, где я.

— Постарайся больше не забывать, — проворчал Агнью. — А то с Маневром произойдет то же самое, что и с сэром Рупертом.

Паром подошел к причалу. Портовые матросы с явной неохотой ожидали, когда им с судна бросят канаты. «Гогмагог» закачался на волнах столь мягко, что пассажиры почти ничего не почувствовали, а потом пришвартовался с глухим ударом. Погонщики, моряки и студенты сгрудились около трапа.

— Пошли, — потянул Агнью Аптила за рукав.

Тот послушался.

— Ты сказал, мы протралим весь Лондон, пока не найдем его, но я не думал, что следует понимать это выражение буквально, — проворчал абориген, пока они тащились вниз по деревянному настилу.

— Ты же первый предложил отправиться на поиски, — ответил Агнью.

— Но я предполагал, что мы будем делать перерывы на сон и еду. Ты-то можешь протянуть на фляжке с чаем, а мне для выживания нужны регулярная пища и стационарная подушка, — возразил Аптил.

Слуга повернулся и одарил его своим самым кротким взглядом, который австралиец впитал, не обратив внимания. Набережная была холодна и безжалостна, и Аптил чувствовал себя настолько плохо, что ему хотелось умереть. Когда же он прислушался к мольбам бурчащего желудка, все стало еще хуже.

— Признаю, — немного уступил Агнью, — что пока результат наших поисков равен квадратному корню из чертова нуля. Боюсь, я теряю надежду и у меня кончились идеи, где искать нашего незадачливого хозяина.

— Прекрасно. А я теряю сознание, и у меня кончились силы. Пошли домой.

— Я действительно думал, что мы раздобудем сведения в «Звезде». И мистер де Вриэ в «Грейс Инн» казался такой надежной ниточкой… Теперь у меня осталась последняя зацепка из жизни и деяний сэра Руперта, из которой можно извлечь пользу, — сказал Агнью, вытирая покрасневший нос платком.

— Ну так пойдем домой и поспим на ней. Держу пари. Руп уже почивает в своей кровати под одеялом на Амен-стрит.

— Осталось проверить последнее место. Вот почему мы тут.

Аптил поник еще больше и принялся искать поблизости какую-нибудь швартовочную бухту, желая присесть и отдохнуть. Агнью провел его к куче корзин из-под лобстеров, и они рухнули вместе в их влажную ивовую хватку. Пожилой слуга покопался в складках плаща и достал на свет божий фляжку с плотно закрытой пробкой. Он сделал большой глоток, поморщился и передал ее Аптилу.

— Это что? — спросил пляжник.

— Пригуби…

Аптил послушался, проглотил, и его стала бить крупная дрожь. Когда она прекратилась, то абориген заметил, что пальцы на ногах так и не разжались.

— Это не чай, — с завидной точностью прокомментировал он.

— Эликсир жизни, концентрированный, — ответил Агнью, сумев наконец восстановить дыхание. — Он попадает в цель, когда другие средства потерпели поражение. Во всяком случае, когда чай потерпел поражение. Итак… последняя охота?

Аптил потянулся и встал:

— Ладно. Последняя охота, а потом домой, баиньки. А мы где?

— В Дептфорде.

— А почему?

— Единственная оставшаяся зацепка, мой титанический друг. Наш последний шанс. Если и он провалится, то мы скажем: «Ну ладно» — и навсегда позабудем о сэре Руперте.

Агнью повел закутанного в плащ аборигена вниз по набережной на пустые улицы Дептфорда. На Окстоллз-лейн не было ничего, кроме кадки для дождевой воды и спящего матроса, который промахнулся мимо койки ярдов на триста.

— Пошли, — прошептал Агнью. — Нам по этой дороге.

Окстоллз-лейн, по-змеиному извиваясь, превратилась в изрытую колеями дорогу по имени Батт-лейн. Аптил тащился по грязи за Агнью и морщился, слушая рассветный хор. Если жизнь с Рупертом Триумфом и научила его чему-нибудь, так это тому, что восход солнца и прилагающиеся к нему орнитологические распевы были верным признаком хорошей ночи, которая зашла слишком далеко. Для многих людей птичьи песни поутру были символом возрождения и пробуждения. Для Аптила же они и вторжение света означали лишь слишком большое количество выпитых бокалов.

— Куда и почему мы идем? — спросил Аптил, чавкая по грязи.

— Туда, — указал Агнью.

Впереди виднелось здание с вывеской и садом, обнесенным стеной. Ставни дома были закрыты, ворота тоже, и само строение, казалось, глубоко дышит во сне.

— Кто тут живет? — спросил Аптил.

— Если нам повезет и моя информация верна, то старый и тайный друг сэра Руперта. Предлагаю для начала разведать местность.

Они свернули с мокрой грязи дороги на мокрую грязь и еще более мокрую траву поляны, примыкающей к обнесенной стеной собственности. Воздух полнился ароматом влажных растений.

— Подсади меня, и я взгляну, что там и как, — предложил австралиец.

Довольно неохотно Агнью сцепил ладони в замок и помог увесистому компаньону взобраться. Тот, цепляясь за вымокшие кирпичи и скользкие вьюны, умудрился добиться своего.

— Порядок, — промычал он, уцепившись локтями и подбородком за верх стены.

— Что видишь? — прошептал Агнью, от веса Аптила он уже начал дрожать.

— Сад. Несколько фруктовых деревьев. Дверь в кухню. Гн-н-н-нг.

— Гн-нг-г?

— У меня пальцы соскальзывают. Думаю, там никого нет.

— Еще бы, сейчас ведь пять часов утра.

— Что ты сказал? — спросил Аптил, пытаясь посмотреть вниз, где стоял Агнью.

— Я ничего не говорил, — ответил тот.

Неожиданно опора в виде слуги исчезла, и австралиец с криком соскользнул на землю, вырвав пару лоз дикого винограда. Агнью стоял спиной к стене, глядя на толстого лысеющего мужчину в кожаных штанах, который появился ниоткуда с внушительно выглядящим тесаком.

— Мы не хотели разбудить вас, сэр, — начал Агнью.

Незнакомец сделал шаг вперед.

— Вы из ЦРУ? Милицейские оперативники? Или… — спросил он, после чего остановился и, прищурившись, внимательно осмотрел Аптила, а потом слугу. — Ты же Агнью. Человек Триумфа. А это тогда его приятель с Пляжа, — сказал толстяк, опуская нож и облегченно вздыхая. — Я уж подумал: вы — агенты, или того хуже. В эти дни спишь, держа один глаз открытым.

— Я так понимаю, вы — мистер Блюэтт? — спросил Агнью. — Ваш внешний вид несколько отличается от того, что я помню.

— Теперь я известен как Северино, но да, вы правы, и я даже могу предположить, зачем вы пожаловали.

— Мы будем рады любым сведениям о мастере Руперте. Вы его видели?

— Естественно, видел, — вмешался Аптил, вставая на ноги и отряхиваясь. — Он назвал меня приятелем с Пляжа, а не из Австралии или Неизвестной Земли. Как давно Руперт ушел от вас, мистер Блюэтт?

— Нам лучше пройти внутрь.

Долл потянула Триумфа за стриженые и выбеленные волосы.

— Ты же это не по своей воле сотворил? — осмелилась спросить она.

— Нет. И не по своей воле играю в эти чертовы шпионские игры, работаю на Вулли и участвую в маскараде плаща и кинжала, — сказал Руперт. — Я боюсь, Долл. Действительно боюсь. Мне кажется, что я больше ничего не контролирую.

Рассвет вскрывал конверт ночи широким разрезом, бегущим по городу, и взбирающееся на небо солнце осветило Долл и Руперта, сидящих вместе у пыхтящей жаровни на круглой сцене «Лебедя», забросанной мусором.

Прошлой ночью случилось немалое количество криков, воплей и беготни туда-сюда, а все действо послужило бы прекрасным материалом для олдвичского фарса,[37] если бы кто-нибудь решил его записать. Увернувшись от суровых залпов крика, которые Долл извергла на него, сценического оборудования, которое она метнула, и целых сваленных декораций, Триумф умудрился успокоить актрису и даже вразумить, поведав о серьезности своего положения.

Радость Долл оттого, что Руперт жив, победила ярость, пробудившуюся в ней от зрелища того, как он прячется под выбеленной короткой стрижкой и телесами распутной актрисы; они поцеловались и возблагодарили друг друга, к обоюдному удовлетворению. Затем гнев и неприятное осознание того, что она беспокоилась и переживала, а у Триумфа была куча времени, из которой он не потратил на нее и секунды, приглушили чувство облегчения и последовал еще один раунд топанья ногами и ругани. К счастью, те, кто их услышал, посчитали столь яростные выкрики очередным плодом творческих разногласий и не придали им внимания, даже не заметив, как Долл употребляет фразы вроде: «Где ты был, Руперт?» и «Триумф, дрянь, как ты мог, ведь я так волновалась!». Гомон, причесывая парики в костюмерной, невозмутимо хихикал, слыша столь громогласную ссору. Он питал странную нежность к проявлениям разницы в артистических взглядах, словно родитель, прислушивающийся к звукам детской перепалки в песочнице. Уилм Бивер, прикорнувший на галерке, встрепенулся от гама, но вскоре снова захрапел. А де Тонгфора нигде не было.

Крики продолжались еще с четверть часа. Затем Триумф и Долл заключили перемирие и унесли Мэри Мерсер в гримерку, где положили на кушетку. Алкоголь и волнение взяли над ней верх, и примадонна предпочла бессознательный подход к реальности.

Когда Руперт наконец успокоил Долл и заставил выслушать его без лишних криков, то ему понадобилось довольно много времени, чтобы рассказать о всех своих недавних подвигах. Она восприняла историю Триумфа с пониманием.

— Я думал, будет лучше держать тебя в неведении, — объяснил Руперт. — Так я мог уберечь тебя от опасности. Кто бы ни стоял за заговором, он чертовски здорово все рассчитал, выставив меня козлом отпущения. Теперь люди вроде Галла попытаются убить меня на месте, если только найдут.

— Отдел Инфернальных Расследований тоже охотится за тобой, — добавила Долл. — Какая-то ящерица по имени Джасперс приходила к нам вчера несколько риз. Очень малоприятный тип.

Триумф зевнул и потер глаза:

— Самое плохое в том, что у меня до сих пор нет никакой информации. Ни единой зацепки. Вулли заслал меня сюда, так как считает, что театры каким-то образом вовлечены в заговор. Возможно, это просто уловка и цель — убрать меня с картины. Возможно, он хочет меня использовать и я всего лишь пешка в его игре. — Он подбросил палку в плюющийся огонь. — Я и раньше бывал в опасных переделках. Но всегда у меня был очевидный план контратаки, разумный образ действий. Всегда существовали факты, которые я мог выстроить в схему, и детали, которые мог оценить… скорость ветра, направление течения, количество оружия, сила врага. Я брал разрозненные сведения и принимал решение. Сейчас все совсем по-другому. Я не знаю, кто мой враг, чего он хочет, как мне его победить. Более того, я даже не знаю, как мне понять, что я нашел способ одержать победу. Понятно, кто жаждет меня убить, но враги ли они мне? Ясно, кто хочет сохранить мне жизнь, но друзья ли они? Я влип.

— И глупо выглядишь, — сказала Долл.

Триумф посмотрел на нее явно уязвленный, но увидел, что она улыбается, причем так, что этой храброй улыбкой, с боем пробившейся сквозь усталость, можно было только восхищаться.

— Я надеюсь, что Дрю раздобудет хоть какую-нибудь информацию. — Руперт порылся в утомленном мозгу, желая себя хоть немного подбодрить. — Проблема в том, что хотя ему я доверяю, но понятия не имею, насколько могу полагаться на службу разведки как таковую.

— Кардинал, ЦРУ…

— Если бы я действительно представлял для них ценность, то меня не запихали бы в эту пантомиму. Было бы гораздо безопаснее отправить меня под домашний арест куда-нибудь в тихую сельскую местность. Нет, вот это… — (под «этим» он явно имел в виду обесцвеченную стрижку), — вот это сразу говорит о том, что я всего лишь козел отпущения. Прямо скажем, не самая надежная маскировка. Держа меня в центре событий, Вулли хочет выманить заговорщиков. И коли в процессе всего мне под ребра засадят нож, то это будет большое несчастье, если перед смертью я не успею указать на изменника или хотя бы написать его имя кровью на мостовой какой-нибудь улицы, где помру.

— А пессимизм тоже часть твоего прикрытия? — спросила Долл.

— Нет, — буркнул Триумф.

— Тогда что произошло с отважным покорителем морей, храбрым морским волком, о котором говорил весь Лондон, с фаворитом королевы, который посмеялся бы в лицо самому дьяволу, залепил ему пощечину и оставил платить по счетам?

— Он ушел на покой с серьезными травмами, — кисло ответил Руперт.

— А что случилось с мужчиной, который любил напевать во тьме эту дурацкую песенку о Гвинейском береге? — спросила Долл более спокойно.

Несмотря на все обстоятельства, Триумф улыбнулся и медленно склонился к ней.

— О, ты знаешь… Он не так далеко, — хрипло прошептал он.

Их губы замерли в дюйме друг от друга. Абордажные партии феромонов приготовились бросать швартовочные концы.

— Ты его встретил? — раздался поблизости сонный голос.

Триумф и Долл отпрянули друг от друга и посмотрели вокруг.

Ваш покорный слуга, я, Уилм Бивер, стоял с другой стороны жаровни, зевая и пытаясь оправить брыжи. Судя по всему, выглядел я так, словно меня неделю или две использовала в качестве матраса целая цирковая труппа.

— Excusez-moi?[38] — спросил Луи Седарн.

Я попытался подавить очередной зевок.

— Мужчина. Ты его встретил? Он барабанил в дверь служебного входа. Разбудил меня, собака. Тебя искал, — сказал я.

Синяки после сна выступили еще больше, и сейчас лицом я, скорее всего, напоминал мандрила.

— Что за мужчина? — спросил Седарн, вставая на ноги.

— Мужчина. Ну, человек.

Я еще толком не проснулся, потому закашлялся и зевнул еще раз.

— Что за мужчина? — спросил лютнист более настойчиво, чем прежде.

— У двери стоял! — огрызнулся я.

Нет, честно, а что еще было объяснять? Мужчина. Дверь. Первый стучит в последнюю.

— Ты его впустил? — спросила Долл.

— Разумеется.

— И где он сейчас?

Я наконец очнулся и взглянул на француза настолько решительно, насколько позволяли мои травмированные щеки:

— Я не знаю. Предполагаю, что он тебя ищет.

Седарн быстро осмотрел пустое и безмолвное помещение театра. Двигались только голуби на стропилах и облака мчались друг за другом в сиреневом небе.

— Как он выглядел? Маленький… толстый… итальянец?

— Нет, — уверенно ответил я, глядя в жаровню и грея руки. — Большой и мощный сукин сын. Похож на кирпичный… э-э-э… сортир.

— Парень, который избил тебя вчера? — предположил Седарн.

— О нет. Больше того. Реально больше. У него шрам на лице.

— Шрам на лице, — эхом отозвался француз.

— Ну, по правде сказать, у него вместо лица шрам. Просто отвратительная рожа. Мерзость! — воскликнул я, содрогнувшись от воспоминаний. А затем понимание медленно озарило мой одурманенный разум. — Я хочу сказать… На самом деле он просто ужасен. И груб. Я… я полагаю, не стоило мне его впускать.

— Оставайтесь здесь! — приказал Седарн.

— Что происходит? Ты знаешь того, о ком он говорит? — спросила Долл. Она явно забеспокоилась.

— Надеюсь, нет. Оставайся здесь. — Он повернулся ко мне, Уилму Биверу. — Оставайся с ней.

— Без проблем, — кивнул я и тут же занял место Триумфа у жаровни, наконец по-настоящему грея руки.

— Будь осторожен, Руперт, — сказала актриса, провожая взглядом лютниста.

— Осторожность — мое второе имя, — храбро отозвался тот, правда, фраза эта прозвучала не слишком прочувствованно.

Он исчез в левой кулисе.

— Так ты актриса? — блестяще проявил себя я, повернувшись к Долл.

— Не сейчас! — прошипела та.

За сценой было темно и неприветливо, все пропитал едкий запах свечного сала. Триумф двигался вперед, нащупывая путь вдоль задников, перешагивая через бухты тросов, по мере того как глаза привыкали к мраку. Сердце, казалось, билось где-то в горле. Он вынул кинжальный пистолет, выданный стариком Кью.

В Лондоне шрамов хоть отбавляй. На некоторых улицах можно попасть в весьма затруднительное положение, коли задашься целью отыскать человека без оных. Триумф доподлинно знал, что в милиции шрамы не классифицируются как «особые приметы».

Тем не менее от описания Бивера в разуме Руперта зазвенели очень неприятные звоночки. Он мог вспомнить шесть или даже больше головорезов, у которых вместо лица зияла одна сплошная зажившая рана, и около дюжины громил больше, чем, несомненно, впечатляющий размерами Иствудхо. И только один человек подходил под оба критерия: О'Бау.

Триумф столкнулся с ним лицом к шраму только однажды, а за работой в тавернах видел раза четыре. Личная встреча произошла восемь лет назад, когда Руперта вызвали свидетелем по делу мичмана Пайкера, убитого в кабацкой драке в Дептфорде. Тот служил на «Безупречном», и обвинение пыталось доказать, что мичман находился в здравом уме, а потому не мог «броситься в камин и чрезмерно избить себя кочергой», как настаивала защита. Безжалостные синие глаза, смотревшие с изувеченного мясистого лица человека на скамье подсудимых, одновременно напугали и разозлили Триумфа, а потому он приложил все усилия, дабы почтить на суде память Пайкера — умного и решительного юноши без всяких признаков помешательства.

И все-таки, эти синие глаза… узловатая, безобразная кожа…

Дело в конечном итоге закрыли за недостатком… как там сформулировали? Недостатком свидетелей.

Уравнитель О'Бау.

С тех напряженных часов в зале суда Руперт еще несколько раз видел этого монстра. И в каждом случае — дважды в «Русалке», однажды в «Верховой Кобыле» и еще один раз в «Большом Орле» — О'Бау наглядно демонстрировал, каким образом двадцатиоднолетний красивый мичман может превратиться в обугленную отбивную.

Триумф всегда оставался в стороне от подобных демонстраций. Он слишком хорошо помнил те синие глаза, покрытую ямами опухшую рожу и труп Пайкера, лежащий на столе в морге.

Руперт часто размышлял, как громила приобрел такое количество шрамов. Словно кто-то выжег ему все лицо раскаленной добела сковородой. Иногда Триумфу очень хотелось пожать этому храбрецу руку, хотя он и был уверен, что для исполнения этого ему придется общаться с мертвецом.

Глаза морехода привыкли к утреннему мраку, и он больше не натыкался на вещи. Пистолет-кинжал удобно лежал в руке. Руперт внимательно смотрел по сторонам, уверенно распознавая вот эту декорацию, фонарную стойку, висящие тросы лебедки…

И огромный силуэт.

Удар пришелся неожиданно и сбил Триумфа с ног. Со сдавленным криком он пролетел спиной сквозь фанерный замок Дунсинан, в груди стало горячо от боли.

Какое-то время Руперт лежал неподвижно, думая, что уже умер.

Но нет. Он пополз по разбитому в щепки дереву и оседающей пыли, нащупывая пистолет. Тело болело совершенно неописуемо.

Уравнитель О'Бау тоже никуда не делся.

— Вор-французик! — прошипел голос, который мог исходить только из поврежденных перекошенных губ.

— Что за… почему? — умудрился произнести Триумф, каждый вдох, каждое слово оборачивались мукой.

Нечто массивное, раздвигая руины декораций, подошло ближе.

— Это работа, — презрительно сказало оно.

Рука размером с якорь боевого корабля взяла его за воротник и рывком подняла в воздух. Мягко покачиваясь, Триумф оказался лицом к лицу с синими обжигающими углями. Не с лицом и не со шрамами.

Было все еще слишком темно, но глаза сапфирами горели во мраке.

— Ты… — В течение долгой паузы память О'Бау щелкала, пытаясь отыскать нужное имя. — Ты… Луи Седарн?

— Нет, — ответил Руперт Триумф. Говорить правду всегда легко и приятно.

— О! — призадумался бесформенный монстр, опять замолчав. От него несло пивом. — В этом случае я извиняюсь за то, что вверил моему топору удар по вашей персоне. Я разбираюсь в тех, кого убиваю.

— О, это прекрасно, — ответил мореход, чувствуя явный привкус крови во рту.

— Я ищу Луи Седарна, которого назначен убить, — продолжил О'Бау, даже не собираясь ставить собеседника на землю. — Вы подходите его предписанию, а потому я сделал невод, что вы — это он.

— Я — не он, — сказал Триумф и тяжело рухнул на пол, отбив колени и локти.

— Прошу прощения, — сказал громила и ушел.

Руперт довольно долго лежал, не имея сил подняться, стараясь восстановить дыхание и заглушить боль. Он схватился за грудь, чувствуя острые завитки кольчуги, открытой ударом топора. Усиленный камзол Кью спас его от худшего из холодных орудий.

— Так где он может быть? — неожиданно гаркнул О'Бау в ухо Руперта.

— Без понятия, — ответил тот, окаменев.

— Я легко могу прикончить вас за отказ сотрудничать.

— А почему вы хотите его убить? Мне он показался довольно приятным парнем.

— Вполне возможно, вполне возможно. Тем не менее мне наказали его убить.

— Ай-яй-яй! — посочувствовал Триумф.

Трясущимся пальцем он медленно взвел курок пистолета, встроенного в кинжал.

— Да, неловко получается, — продолжил О'Бау. — У вас есть какие-нибудь сор и брожения, где я могу найти его место, пол и сожаление?

— Да он прямо перед тобой, уродливая тварь! — заорал Триумф, ткнув кинжалом в великана и нажав на курок. Раздался сухонький щелчок. — Твою же мать! — воскликнул сэр Руперт, взводя курок заново.

На него готовилась рухнуть лавина.

Взрыв, оглушающий из-за узкого пространства между двумя борющимися телами, прозвучал, как залп салюта.

Триумф отпрыгнул назад из хватки монстра и рванул прямо сквозь вещевой хаос, царивший за сценой. Он ударился лбом о качающееся колесо и содрал кожу о сигнальный фонарь.

Руперт обежал циклораму и с ходу вписался в лестницу, ведущую на галерку. Вот только Уравнитель двигался еще быстрее.

Мореход покатился вниз, борясь и пинаясь, но понимая, что все его усилия напрасны. О'Бау весил больше трех сотен фунтов. Кулак вонзился в челюсть Триумфа, голова ударилась о ступеньку. В дюйме от левого уха врубился в дерево массивный топор. Руперт махнул кинжалом, вспомнив, что его алмазное лезвие «может прорезать все на свете». Прорезало оно только воздух. Лапа, похожая на медвежью, схватила лютниста за кисть, вывернула ее и ударила руку о ступеньки за головой Триумфа. От боли пальцы разжались, и оружие отлетело прочь.

Руперт посмотрел в отвратительное лицо человека, собирающегося убить его, и, собравшись с последними силами, ударил ладонью в заклейменную рожу. Большинство пальцев случайно попали в ощерившийся рот О'Бау, и тот решил демонстративно их укусить.

Неожиданно раздались мощный хлопок, треск дерева и жалобный музыкальный всхлип, как будто взорвался ящик со струнами.

На Триумфа внезапно рухнули три сотни фунтов мертвого груза.

Он с трудом выбрался из-под тела О'Бау, которое поверженным титаном растянулось на ступенях. Над ним стояли Долл с совершенно безумным лицом пепельного цвета и ваш покорный слуга Уилм Бивер с останками «Тэвисток Лютнекастера» в руках.

— Мне пришлось, — промямлил я, пожимая плечами и по-прежнему не отпуская обломков инструмента.

Не находя слов, Долл подняла Триумфа на ноги и прижала к себе.

— Надеюсь, ты был к ней не слишком привязан, — добавил я, кладя разбитую вдрызг лютню покоиться на лежащей лицом вниз туше О'Бау.

— К жизни я привязан сильнее, — сумел выдавить из себя Руперт, крепко обнимая актрису.

Он взглянул на свои руки и, не отпуская Долл, быстро пересчитал пальцы. Все десять оказались на месте. Камень в печатке свободно болтался на маленьких шарнирах.

— Вот те раз! — протянул Руперт. — Он проглотил мышьяк.

Я с недоверием уставился на кольцо:

— Значит, я ничего не сделал… в смысле, лютней… Я имею в виду… Ты не… ну что вот так…

— Спасибо. Несомненно, ты оказал неоценимую помощь своим вмешательством.

Я с довольным видом посмотрел на обнимающуюся парочку, а потом на моем лице отразилось отчасти понимание, а отчасти замешательство.

— Она назвала тебя Рупертом.

— Когда? — спросил Триумф через плечо Долл.

— Ну, еще до того. В смысле… — добавил я. — Но это значит… — прервал я сам себя. — Ну точно… — заикаясь, промолвил я и замолк, уставившись на Руперта и Долл, пока те наконец не оторвались друг от друга и не перевели взгляды на меня. — Ты же сэр Руперт Триумф, так? — Охотничий инстинкт журналиста зажегся в моих до того сонных глазах.

— Да, — честно признался он.

Суббота распускалась.

В это особенное утро не слышалось обычных для завтрака лондонца замечаний вроде: «В этом чае как будто посуду помыли», «Где мой бекон?» и «Еще несколько минут». Вместо них над кухонными столами витали странные фразы наподобие: «Это древковая часть или вольная?», «Ты видел мои новенькие рюши?» и «Убери свечу от треклятых огненных колес!».

То была Суббота Коронации, и город готовился Чертовски Здорово Провести Время, что было замечательно, если, конечно, в ваше понимание Чертовски Здорового Времяпрепровождения входят флаги, патриотические песни и потенциально смертельная комбинация фейерверков и алкоголя.

Утро излилось на Лондон, здоровое и основательное. Кроме упрямых индивидуумов, которые все еще были решительно настроены с толком закончить пятницу (большинство из них расположилось в «Верховой Кобыле»), город поднялся с постели и деловито оседлал субботу, которая обещала стать Веселым Событием (да, непременно с прописных «В» и «С»!).

Уже на рассвете городские улицы принялись исторгать из себя штандарты: яркие, хлопающие на ветру трехцветные штандарты, которые, по-видимому, появились из каждого тенистого угла так, как фокусники вытаскивают носовые платки из ртов, ушей и подмышек удивленных добровольцев, ведь еще секунду назад в означенных местах ничего не было. Столица неожиданно принарядилась в целые мили ткани, о существовании которой даже не подозревала, и могла лишь поаплодировать столь изящному трюку с искренним изумлением на лице.

За штандартами пошли флаги — тысячи флагов, подвешенных, привязанных, обернутых или еще каким-нибудь образом свисающих с каждой доступной поверхности над улицами. Длинные полотнища и узкие ленты, угрями плывущие на легком ветру, стяги и хоругви, покрывалами спадающие с водосточных желобов и карнизов, треугольные вымпелы и гвидоны, кнутами хлопающие на трубах и веревках для сушки белья, эмблемы Гильдии и Союза, ярко переливающиеся в лучах утреннего солнца.

Казалось, каждый житель города нашел у себя флаг, вытащил из коробки на антресолях, подштопал и водрузил на крышу. В дело шло все: юбилейные джеки, кресты Союза, эмблемы, вымпелы, оставшиеся после дня рождения или Рождества, орифламмы, карантинные треугольники красного цвета и клубные гвидоны. Ветры, привычно курсирующие по Лондону, неожиданно для себя запутались в акрах пузырящейся, раздувающейся ткани. Признанный острослов и весельчак сэр Томас Декретц заявил, что город рискует подхватить флагопатию, но колкость тут же потеряла всю свою прелесть, ибо произнес он ее, роясь под диваном в поисках штандарта, некогда принадлежавшего отряду его дядюшки Альберта.

Помимо реальной опасности, что весь город улетит от излишне сильного порыва ветра, существовала угроза и с другой стороны. Тайники с неразорвавшимися фейерверками заминировали Лондон с такой тщательностью, на какую не был способен ни один сапер. Если вспомнить о предполагаемом количестве алкоголя, которое жители собирались употребить по случаю праздника, то произошло бы настоящее чудо, коли все эти заряды взорвались бы, как планировалось.

Члены городских пожарных бригад сидели и мрачно пили кофе, готовясь вмешаться, когда крики на улицах из «О-о-о!» преобразуются в «А-а-а!» и в «Э, а это не твой дом был?».

Подразделения милиции в рабочем порядке останавливали взводы солдат, тащившие по улицам артиллерию.

— Скажите, а не слишком ли большое у вас количество пушек для салюта? — покорно спрашивали милиционеры, но урезонить восторженных вояк не было никакой возможности.

— Конечно, у нас нет официального разрешения, — говорили те, — но ведь сегодня Суббота Коронации, а?

— Цельтесь в небо, — напутствовали их.

— Разумеется, без вопросов, — следовал ответ, пока солдаты передавали по кругу энную бутылку рома, после чего шли вниз по улице, возвращались за позабытыми пушками и улыбались служителям порядка, чем мало тех успокаивали.

Цветочные букеты украшали каждую поверхность, еще не занятую мелким флажком или коробкой с праздничным фейерверком. Где-то остались луга, поляны и лощины, полностью лишенные цветочного покрова. Спрос на букеты был так велик, что к тому времени, как флористы добирались до Денмарк-хилл, у них оставались исключительно крапивные пучки, которым, откровенно говоря, недоставало всего, кроме попытки сойти за приличную бутоньерку.

Триумф вел Долл и меня, вашего покорного слугу Уилма Бивера, из «Лебедя» в кафе под названием «Ель» на Скиттер-лейн. Уже с шести часов утра там предлагали сладкий чай и печеные яблоки всем, кто в такую рань вздумал заняться подъемом флагов, прибиванием букетиков и прикручиванием запалов к фейерверкам, то есть практически каждому в городе.

За освинцованными, закопченными окнами скрывался небольшой зал, где, казалось, даже воздух стал коричневым от дубильных веществ. Ароматы ромашки и лаванды заполняли помещение, сочась из паровых облаков, вырывавшихся из чайников на очаге. Две дюжины, а то и больше клиентов сидели в темных кабинках, курили, посасывая горячую коричневую жидкость из фарфоровых чашек, и обсуждали деликатные вопросы вроде подтяжки фала, преимуществ хоругви перед флажком в деле наилучшего изъявления патриотизма, а также насущную проблему, будет ли туалетная кабинка достаточной защитой в случае крайне малой вероятности того, если, чисто гипотетически, все двенадцать Больших Разрывных Небесных Ракет Номер Четыре подожгут одновременно.

— Чайник ассама и фруктовый пирог, — сказал Триумф одной из официанток, когда сумел отвлечь ее внимание от разговоров про реющие, развевающиеся и полощущиеся флаги.

— Круто, да? — спросила она с радостью, принимая заказ.

— Вы даже не представляете насколько, — ответил он, выдавив натянутую улыбку.

Триумф отвел Долл и меня вглубь кафе, где посадил в кабинку, которая не просматривалась из окон и защищала от посторонних взглядов.

— Я не уверен, стоит ли мне ввязываться в ваши дела, — устало промямлил я, когда принесли чай, и осторожно коснулся опухшего лица.

— Выбор за тобой, — сказал Руперт, передавая мне горячую чашку, — но выпей, прежде чем уйти. Ты немало пережил за последнее время, поэтому тебе надо успокоить нервы.

Ваш покорный слуга взял чашку и молча сделал глоток, погрузившись в размышления. Триумф и Долл принялись жадно поглощать десерт — так, словно участвовали в конкурсе по поеданию пирогов на время.

— Ты — представитель четвертой власти, Бивер, — смахивая с губ пирожные крошки, произнес Триумф. — И похоже, неплохо владеешь пером. А у меня есть история, на которой можно сделать карьеру, и я был бы очень тебе обязан, если бы ты записал ее ради меня.

Я посмотрел на него, и во взгляде его плескалась бездна любопытства.

— Уже сегодня вечером я могу умереть. И я был бы гораздо счастливее, если бы знал, что кто-то расскажет всю правду после моей безвременной кончины.

Они заказали еще один чайник и пирог. Я вытащил карандаш и блокнот:

— Тогда расскажи мне все.

Хмурые работники Ричмонда совершали обход, вытряхивая из фонарей прожаренных мотыльков. Светильников было около четырех тысяч штук, насекомых — еще больше, не говоря уже о коротких фитилях, которые приходилось подправлять, дабы привести их в готовность для розжига.

Уборщики сметали граблями с влажных газонов опавшую листву вперемешку с трупами бабочек. Парковые жаровни плевались искрами, источая странный, лепидоптерический аромат.

Сквозь дворцовые ворота катились целые кавалькады: тележки и вагоны с прогибающимися от груза еды и вина осями, театральные экипажи с таким количеством декораций и актеров, что можно было одновременно поставить все драматическое наследие Джонсона. Шумные компании музыкантов стаями кучковались на телегах, некоторые на ходу наигрывали бойкие мелодии. Возницы кисло смотрели на весельчаков. Будучи на ногах с четырех часов утра, они совершенно не разделяли радости своих пассажиров. Дворцовые управляющие сновали в толпе, организовывая, советуя и направляя, но уже с тоской начинали понимать, что план, превосходно выглядевший на бумаге, в реальности оборачивался логистическим кошмаром.

Дождевые облака укоряли знойное небо, но угрозы их были пустыми, а солнце уже принарядилось для праздника, грубо распихав по сторонам даже намеки на непогоду.

Что бы ни случилось, суббота, похоже, обещала быть прекрасной. В двадцати милях к югу от столицы, среди дремлющих пшеничных полей Норт-Даунса, Джузеппе Джузеппо спустился с повозки и посмотрел вперед. Казалось, до Лондона отсюда ехать столько же, сколько до спящего солнца, а в холмах вокруг нет ничего, кроме ветра, клонящейся под его порывами пшеницы, редких жужжащих шмелей и дороги, пожирающей всякие перспективы.

— И?.. — спросил он возчика, некоего Чаба Блэкетта.

Тот протянул охапку свежесорванного клевера коню и сказал:

— Ну, тут-то проблем нет, доберемся за день или два, это точно.

Джузеппе тяжело сглотнул и задумался, не подводит ли его недостаточное знание английского языка.

— Мне надо попасть в Лондон как можно скорее, — напомнил он Чабу, улыбнувшись.

— Да ну! — ответил тот, нахмурившись, так как тяжело дышащий скакун траву есть отказался.

— Сэр, мне кажется, вы не понимаете. Простите, возможно, мое не слишком хорошее владение вашим языком ввело вас в заблуждение. Я должен быть в Лондоне как можно скорее. Это жизненно важно.

— Да ну! — сказал Чаб, вытирая потные бока усталого мерина.

— Но… — начал Джузеппе.

— А теперь послушайте, мистер. Этот конь побежит так далеко и так быстро, как сможет. Если я хлестну его кнутом, он сдохнет на месте.

— Но…

— И нет смысла жаловаться. Я вас доставлю в Лондон к воскресенью, это будьте уверены. А если приспичило попасть туда быстрее, так можете идти пешком.

Джузеппе промокнул лоб рукавом и осмотрел коня. Его каштановая шкура блестела от пота. Чаб гнал животное галопом от самого побережья.

Животное взглянуло на итальянского путешественника бездонными темными глазами, и тот понял, что любой дальнейший спор совершенно бесполезен.

— Расседлайте коня, — просто приказал Джузеппе возчику.

Чаб какое-то время рассматривал пассажира, прикрыв глаза рукой, а затем послушался, не сказав ни слова. Он отвел мерина к обочине дороги, где тот принялся вяло щипать траву.

Джузеппе взобрался на козлы и открыл сумку, достав оттуда книжечку с заклинаниями и войлочный мешочек с монетами. Последний он бросил Чабу. Тот ловко его поймал:

— Это что?

— За повозку. А теперь я советую вам посмотреть куда-нибудь в другую сторону. Например, вот туда, — сказал Джузеппе, махнув в сторону туманного горизонта за пшеничными полями, который Чаб тут же послушно принялся созерцать.

— И не оборачивайтесь, пока я не уеду, — добавил ученый, листая хрупкие страницы мятого блокнота.

С первой минуты, как он встретил итальянца, у Чаба появилось странное предчувствие, а потому сейчас возчик подчинился инструкциям беспрекословно.

Он посмотрел вдаль, на холмы, на пшеницу, в ту точку, где поле соприкасалось с небом. Вокруг жужжали пчелы. Позади раздавалось, хотя ему совсем не хотелось этого слышать, бормотание на латыни, сопровождаемое скрипом телеги. Воздух вокруг него, да и по всей местности, неожиданно стал тяжелым и словно замер в предчувствии грозы, заряженный электрическим мраком. А еще донесся запах сиропа. Или патоки?

Неожиданно раздался грохот пришедшей в движение телеги, грохот и визг колес, только топота копыт не было. Конь на обочине встрепенулся, раздув ноздри, но Чаб успокоил его опытной рукой, не отводя глаз от далекой точки на горизонте. Волосы на затылке у возницы встали дыбом.

Шум от повозки растворился вдалеке и исчез.

Блэкетт медленно повернулся. Он стоял вместе со своим конем совершенно один посреди золотого океана пшеницы и раннего утра.

— Да ну! — пробормотал Чаб, ни к кому особо не обращаясь.

По ту сторону холмов, на Лондонской дороге, лежит городок Смардесклифф,[39] но имя его произносилось как «Смарли», пока не стали собирать материал для «Книги Судного дня». И сегодня, в День Коронации, жилы всех жителей селения горели праведной ненавистью к черной магии.

У церковных ворот, напротив креста святой Кунигунды (покровительница покровителей), прямо на газоне, мэр, пекарь, мясник и хозяин постоялого двора «Кот и чаша» собрались на совещание. Мэр прислонил вилы к воротам, но остальные предпочли не выпускать из рук оружие: ржавые садовые ножницы, мясницкий тесак и печеное яблоко на веревочке. По правде говоря, хозяин «Кота и чаши» не особо представлял, что будет делать с яблоком в случае драки, но вид имел волевой и решительный и держал вещицу с уверенностью, предполагавшей, что секреты сего разрушительного экзотического оружия поведал ему прадед, объехавший весь свет, и оно может повергнуть врага в прах за считаные секунды в руках такого опытного эксперта, как он сам.

Мясник, обширный мужчина, исключительно похожий на одну из освежеванных туш в его лавке, но при этом одетую в фартук, нечленораздельно разорялся о чертовщине, черных временах и организовывал оборону. Кровопролитие всегда было ему по душе, а потому втайне он даже радовался такому чрезвычайному положению, которое дало ему законный повод орать на людей и угрожать им куском острого железа.

Пекарь своими ножницами в действительности не порезал и соломинки, не то что живого человека, но его вдохновил бычий напор мясника. Он стоял, держа ноги на ширине плеч, положив ножницы на плечо, прищурив глаза и представляя, что выглядит невероятно геройски. Естественно, он ошибался и походил всего лишь на тощего пекаря, который старался не слишком шататься под весом тяжеленного куска ржавого металла. Но никто ему об этом не сказал. «Живи и позволяй жить другим» — таков был девиз Смардесклиффа.

Мэр хотел объяснить пекарю, что тот похож на полного идиота, но сам с плохо скрываемым любопытством смотрел на печеное яблоко, пропустив мимо ушей воодушевляющий монолог мясника, не стеснявшегося в выражениях.

В конце концов тот остановился перевести дух и стереть слюну с губ. Слово взял мэр.

— Я совершенно с вами согласен, мастер мясник, — сказал он, понятия не имея, с чем соглашается. — В эти темные времена наш долг как старейшин прихода — сплотиться и защитить нашу землю, страну и честь королевы от зловещего прихода Вельзевула, чья дурная слава грозит чумой поразить наш прекрасный остров.

— И это в такой день, — встрял владелец «Кота и чаши», угрожающе размахивая яблоком, — когда все мы должны праздновать Коронацию нашей правительницы. Боже, от такого святотатства у меня кипит кровь. — Он подчеркнул высказывание, жестко шлепнув фруктом о раскрытую ладонь.

Все тут же взглянули на него и глубоко задумались.

— Говорят, Лондон уже пал, — сказал пекарь и, поморщившись, переложил ножницы на другое плечо. — Демоны бродят по улицам, пожирая людей. Дьявольщина повсюду. Я слышал, что королева осаждена во дворце и рядом с ней остались только королевские солдаты, которые направо и налево рубят адскую сволочь.

— Вот был бы я там, рядом с этими благородными солдатами, защищая честь ее величества, — произнес мясник и значительно провернул тесак в зажатом мясистом кулаке.

В этом жесте было что-то невыносимо ректальное, и трое остальных участников собрания поспешили отвернуться.

— Наш долг — остаться здесь и защитить наш приход от врагов Англии, — напомнил всем мэр, разглядывая бирючину на церковном заборе.

— Точно, — поддержал его мясник.

— Если мы не сможем присмотреть за собственной землей, тогда нет никакого смысла идти войной на Лондон, — сказал мэр.

— Точно, — кивнул мясник.

— Королева ждет от нас именно этого. Если каждый город сам организует оборону, то ее величество может быть спокойна. Когда опасность пройдет, у нее на руках будет нетронутое королевство.

— Точно, — сказал пекарь, предположив, что мясник забыл.

— Держу пари, что этот проклятый народец из Нижнего Плаксли и не подумает взять в руки оружие. Они там уже небось под кроватями попрятались, — добавил огня владелец «Кота и чаши». Яблоко снова вонзилось в ладонь.

Мясник взглянул на свой тесак и опять погрузился в сомнения. Название деревни Плаксли по случайности произносилось как «Плексклифф».

— У нас тут плакс нет, — как настоящий воин, заявил пекарь, уловив ход беседы. — Дезертиры.

— Дезертиры, — засмеялись все четверо.

— В общем, — подытожил мэр, — у нас ополченцы на каждом выходе из города. Мы все знаем, каких знаков стоит опасаться. Как только появятся демоны, они будут уничтожены.

— Обескровлены, — хрипло согласился мясник.

— Разрезаны, — с энтузиазмом добавил пекарь.

Яблоко снова влетело в ладонь с особо звучным шлепком.

— Точно, — сказал мэр.

— Это напоминает мне о днях, когда ждали Армаду, — пустился в размышления мясник. — На посту день и ночь, сигнальные костры только и ждут, чтобы их зажгли. И все жаждут увидеть марширующих испанцев, чтобы прогнать их вон.

Все кивнули. Мяснику было сорок шесть лет, а Непобедимой армаде сейчас исполнилось бы четыреста с лишним, но никто не решился указать ему на этот факт. На тесаке виднелась какая-то засохшая пленка, от вида которой у всех окружающих тотчас исчезало желание критиковать его владельца.

— Я тогда так хотел, чтобы испанцы все-таки вторглись на нашу землю! — добавил мясник в полной тишине.

Мэр посмотрел на него.

— Ибо хорошая битва — это наслаждение, — пояснил тот.

Мэр кивнул, соглашаясь, и задумался: легко ли будет выкинуть мясника из Приходского Совета? Потом он заинтересовался, насколько мощный удар вилами придется нанести, чтобы пробить заскорузлый от крови фартук, висящий на этой туше. Сия мысль привела его к вопросу, сколько понадобится заплатить пекарю и владельцу «Кота и чаши», дабы история о том, как мясник неожиданно обезумел, одержимый демонами, прозвучала убедительно. Немного, заключил мэр.

Затем раздался неожиданный крик, и все четверо принялись оглядываться по сторонам. По берегу от столбовой дороги несся священник, подобрав руками края рясы и лихорадочно блистая волосатыми белыми икрами.

— Де! — вопил он, пересекая деревню. Пот капал с его носа. — Де! — добавил беглец, падая и шумно отдуваясь около ворот.

— Что «де»? — спросил мэр, потянувшись за вилами.

Взяв себя в руки, священник посмотрел на собрание. Его лицо побелело от ужаса. Мэр сделал шаг назад. Мясник отвратительно ухмыльнулся. Пекарь чуть не выронил ножницы. Хозяин «Кота и чаши» шлепнул яблоком.

— ДЕМОН! — наконец сформулировал священник и упал в обморок, успев протянуть указательный палец в сторону севера.

— Ударьте его по щекам, — предложил мясник. — Несколько раз.

Но пекарь перехватил его руку и обратил внимание четверки на дорогу. По ней с громом неслась повозка без лошади, и пологий спуск не мог объяснить ее все возрастающую скорость.

— Пресвятая Богородица! — вытаращился мэр.

Все четверо взялись за орудие и перекрыли путь колдовской телеге.

— Будьте готовы! — прошипел мясник сквозь стиснутые зубы.

— Я готов ко всему, — заявил мало к чему готовый пекарь.

Владелец «Кота и чаши» медленно и завораживающе крутил яблоко.

Джузеппе Джузеппо остановил несущуюся во весь опор повозку перед четырьмя вооруженными людьми. Та замерла буквально в пяти футах от них. Упряжь, таинственно висящая в воздухе перед телегой, хлопнулась на землю. В воздухе повис тяжелый сладкий аромат. Квартет отчетливо расслышал лошадиное фырканье. Пекарь почувствовал, что механизм, контролирующий его мочевой пузырь, сейчас срочно отправится на отдых, а потому вцепился в ножницы, скрестил ноги и понадеялся, что ему удалось сохранить свой мужественный образ хотя бы отчасти. Ему не удалось, впрочем, этого никто не заметил.

Все внимательно смотрели на иностранца, восседающего в повозке, едущей без лошади.

— Добрый день, — поздоровался Джузеппе Джузеппо, тепло улыбаясь и приподнимаясь с козел. — Меня зовут Джузеппе Джузеппо, я живу в городе Специя. Хочу принести вам извинения за столь неподобающий вид транспорта, но я очень тороплюсь и должен добраться до славного города Лондона со всей возможной скоростью. Эта дорога ведет на столицу?

— А что за дело у вас в столице? — холодно спросил мэр, вилы тряслись в его руках.

— По правде сказать, оно связано с жизнью ее величества, вашей королевы.

— Взять ублюдка! — завизжал мэр.

Пекарь упал лицом вперед, наконец побежденный весом ножниц. Мясник притворился, что оступился, случайно выронив тесак, и принялся витиевато ругаться. Мэр кинулся на Джузеппе, тот пригнулся. Вилы аккуратно вонзились в повозку.

— Демон! — объявил мэр и в ту же самую секунду умудрился сбиться с дыхания и выпустить древко оружия, с оглушительной силой врезавшись в бок телеги.

— Вы в порядке, сэр? — участливо осведомился иностранец.

Печеное яблоко на веревочке со всего размаху шлепнулось ему прямо в лицо.

Ошеломленный, Джузеппе свалился наземь и, ударившись головой о правое переднее колесо, потерял сознание.

Пекарь помог мэру подняться на ноги. Мясник взглянул на хозяина «Кота и чаши», тот одарил его широкой самоуверенной улыбкой, скрыв ею собственное изумление.

— Впечатляет, — оценил мясник.

«Черт побери, вот уж точно», — подумал владелец постоялого двора, но вслух ничего не сказал.

По всему городу стали звонить колокола. Согласно предписаниям колокольни Лондона должны были отметить приближение праздника в шесть часов вечера, а потому какофония оказалась несколько преждевременной. Одним из самых вероятных объяснений сего факта было то, что звонари Северного Лондона решили в последний момент немного попрактиковаться, чем положили начало исступленному состязанию «кто-кого-громче». Даже сестры Оправданной Мадонны вынули свои тамбурины. Под столом «Верховой Кобылы» проснулся Малыш Саймон и не поверил себе. Никогда еще его похмелье не было настолько оглушительным.

Де Квинси вел матушку Гранди по Темз-стрит, пробиваясь сквозь бурлящую толпу и бешеную атаку колоколов. Согласно сведениям клерка из Нового Хиберниан-Ярда, лорд Галл должен был проинспектировать наряд милиции, охраняющий мост.

По пути де Квинси и матушке Гранди пришлось оставить экипаж на Уэйфер-лейн из-за пробок и отправиться пешком, прокладывая дорогу сквозь толпу и отбиваясь от попыток всучить им цветы, флаги или петарды.

— Не сегодня! — сказал доктор энному торговцу.

Впереди уже виднелся пост милиции. Там стояло шесть человек, каждый с алебардой и пучком крапивы. Заметив де Квинси, они постарались спрятать букетики, заметно смутившись.

— Где лорд Галл? — резко крикнул он, продираясь сквозь толпу.

Милиционеры пожали плечами.

— Где он? — повторил доктор более настойчиво.

— Ушел, — сказал один из копейщиков. — Был здесь, но ушел около пяти минут назад.

— Сел на паром до Ричмонда, — ответил другой, ногой пряча букетик за коробку с фейерверками, стоящую на краю тротуара, — отправился на Коронацию.

Де Квинси развернулся на месте, не найдя слов.

— И что теперь? — спросила матушка Гранди с поразительным спокойствием.

— Ричмонд, — ответил медик.

Перевозчика на пирсе Трех Цапель видно не было. Очередь из не потерявших надежду пассажиров стояла на причале, их имена записывала молодая девушка, которая периодически поворачивалась к пустой реке, скорбно и тщетно вопя:

— Греби быстрее!

— Эй! — заволновались люди, когда де Квинси прошел мимо них.

— Милиция! — сурово огрызнулся в ответ доктор и подбежал к девушке. — Сколько ждать?

— Имя? — спросила она, занося карандаш над книгой со списком желающих.

— Сколько, твою мать, ждать? — заорал де Квинси.

— По меньшей мере двадцать минут. Сегодня занятой день. Суббота Коронации.

Де Квинси сорвал с головы берет, бросил на землю и принялся ожесточенно на нем прыгать.

— Ну не надо так расстраиваться, — сказала девушка, тронутая зрелищем.

— Де Квинси! — Его имя звоном прозвучало по пирсу.

Доктор перестал прыгать и осмотрелся. Матушка Гранди стояла около лодки, которая вверх плоским дном лежала на пристани, словно истощенная черепаха с дырами в панцире.

— Помоги-ка мне вот с этим, — приказала старуха. Слова ее были остры, как удар рапиры, и столь же холодны.

Де Квинси оставил в покое растоптанный берет и поспешил к ней.

— И какой с этой рухляди прок? — заныл он. — В днище куча дыр, и весел нет.

Матушка Гранди пронзила его взглядом, от которого три поколения детей Ормсвилл Несбита отправлялись в школу, невзирая на качество своих актерских навыков, и спросила:

— А вы всегда так бурно теряете присутствие духа в кризисной ситуации, мистер де Квинси?

— Не знаю. Я мало в них бывал.

— Помогите мне с лодкой.

— Но…

— Она дырявая, и у нас нет весел. Я знаю. Коли станешь жаловаться на дождь, то промокнешь с головы до ног, только и всего.

— Простите?

— Это пословица, — объяснила матушка Гранди. — И в Лондоне она непопулярна, я так думаю. Возможно, она будет тебе понятнее в следующем варианте: ищи выход, а не обвиняй.

Де Квинси посмотрел на лодку и чуть не расхныкался в первый раз с шести лет, когда конь съел его нового воздушного змея.

— Моя мать так говорила, — признался он. — Я никогда не понимал, что это значит.

— Ну так поймите, мистер де Квинси, — сказала матушка Гранди.

Вместе они перевернули лодку и столкнули ее в воду. Та тут же быстро начала тонуть.

— Залезайте и вычерпывайте воду! — приказала старуха.

— Хорошо, — смиренно подчинился де Квинси.

— Но… — попыталась встрять девушка с пирса.

— Не запрягла — не нукай, — сказала ей матушка Гранди.

Та нахмурилась и посмотрела на очередь, но пассажиры только дружно пожали плечами.

— Я ноги промочил, — объявил доктор, вычерпывая воду изо всех сил.

— Значит, работайте быстрее! — прошипела ведьма, забираясь к нему.

Плоскодонка просела еще на три дюйма.

— Ой боже мой! — запричитал де Квинси, уже весь мокрый от брызг. — Если я буду только вычерпывать, то не смогу грести, а я все равно не смогу грести, так как весел нет!

Матушка Гранди встала на корме и прошептала нечто замысловатое. Лодка еще чуть-чуть приблизилась ко дну.

— Хм… а на мельничном пруду все прекрасно работало. Возможно, у духов Темзы не очень хорошо со слухом. — Она сказала то, что сказала, погромче.

Де Квинси упал, когда посудина неожиданно резко дернулась. Она отскочила от слипа, словно запущенный «блинчик», подпрыгивая на каждой волне. Пенистый след расстилался за их спинами.

— Э… А… — выжал из себя де Квинси, стараясь удержаться в бешено трясущейся лодке, но слишком вымок для большего.

— Вот это мне по душе, — улыбнулась матушка Гранди.

— Пресвятая Богородица! — воскликнула девушка на пирсе.

Очередь кивнула, соглашаясь.

Посредине Темзы Галл сверился с расписанием и маршрутом, записанным в дневнике. Взглянув на него, двое перевозчиков резко налегли на весла.

— Будьте так добры, быстрее, — сказал капитан. — У меня еще много дел.

Оба гребца явно хотели не слишком вежливо отозваться о его персоне, но пассажир выдался крупный, к тому же носил саблю, которой явно умел пользоваться. Потому они кивнули, но в этих кивках читался глубокий и многозначительный подтекст.

— Прошу прощения, сэр, — сказал один из гребцов, неожиданно увидев нечто странное позади.

Галл встал и посмотрел туда, куда ему указали. В трехстах ярдах от них де Квинси в компании тощей улыбающейся старухи стремительно приближался к ялику на лодке без весел. На лице доктора застыло выражение какой-то детской радости, смешанной с удивлением. Почему плоскодонка двигалась, понять было решительно невозможно, но летела она, словно ядро, вылетевшее из пушки, высоко подпрыгивая на волнах.

— Сушить весла! — изумленно скомандовал Галл, вставая на ноги.

Впрочем, перевозчики уже совершенно позабыли, что вроде бы должны грести.

Суденышко поравнялось с яликом и резко остановилось, отчего де Квинси рухнул назад. Стремительное движение вперед сменилось столь же стремительным погружением.

— Позвольте взойти на борт, сэр, — сказал де Квинси, смотря на капитана абсолютно пустыми и остекленевшими глазами.

Галл и перевозчики помогли доктору и пожилой леди перепрыгнуть на опасно покачнувшийся ялик.

Плоскодонка затонула.

— Мистер де Квинси, попрошу объяснить… все! — сурово приказал Галл.

— Матушка Гранди все объяснит, — сказал следователь, хлопнувшись на место Галла и выливая за борт воду из ботинок. — Матушка Гранди может все сделать. Лорд Галл, матушка Гранди.

Галл повернулся к старой леди, но та отмахнулась от него, внимательно изучая пузырьки на месте безвременной кончины лодки.

— Одну секунду, лэрд Бен Фи, — ответила она, после чего высыпала в набежавшую волну пригоршню цветов из своей сумочки. — Отец Темз, благодарю тебя за помощь. Пусть течение твое будет мирным и плавным.

— Что вы делаете? — спросил Галл.

— Проявляю вежливость.

— Вы не получите от нее прямого ответа, сэр, — встрял де Квинси. — Я, по крайней мере, не получил, а провел с ней уже несколько часов. Будьте осторожны, а то она и вам выдаст афоризм.

Галл его не послушал:

— Когда вы закончите проявлять вежливость к сему водоему, мэм, постарайтесь проявить ее и ко мне.

— Сейчас не время, — сказала матушка Гранди, повернувшись к капитану Королевской Гвардии. — Нам надо спасать страну.

Ропщущие войска под завязку забили поля и луга вокруг Ричмондского дворца. Было почти два часа дня.

Более двадцати тысяч человек сошлись со всех сторон к королевской резиденции. Пятнадцать сотен из них были приглашенными гостями: послами, священниками, аристократией, иностранными монархами и генералами. Еще триста человек числились в штате дворца: слуги, солдаты, ополченцы, фрейлины, горничные, благородные священнослужители, сенешали, повара, официанты, музыканты и огромное количество временных помощников.

Остальную толпу составляли лондонцы, изливающиеся из города шумными семейными компаниями, клубными и рабочими сборищами, которые тащили за собой тележки с едой, питьем, фейерверками и музыкальными инструментами. Никого из них не приглашали, и никто из них не подошел ближе лугов по ту сторону дворцовых стен, но им этого вполне хватало. Одно присутствие в миле от королевы во время празднования годовщины Коронации наполняло сердца горожан покоем, гордостью и патриотической значимостью. К тому же фейерверк ее величества был самым великолепным зрелищем на острове, достойным оглушительных воплей восторга. Люди вытаптывали траву, окапывались, разводили костры и откупоривали бутылки, видя, что все вокруг занимаются тем же самым. Только некоторые счастливчики лицезрели, помимо соседей, еще и дворцовую стену. Тем не менее каждый убеждал себя, что вот он-то занял самое лучшее местечко для праздника.

Толпа сплошным слоем покрыла двадцать акров Ричмонд-Грина до самого Дома Трубачей и часть Ричмонд-Хилла. Она заняла весь Шин и дорогу по берегу реки, уже начав вторжение в Олений парк и сам парк Ричмонд. Отдельные смельчаки цеплялись за ветки всех ста тринадцати вязов Грина.

Высоко наверху, на плоской крыше восточного крыла дворца, кардинал Вулли опустил подзорную трубу и отошел от парапета, передав инструмент ожидавшему рядом сенешалю.

— Больше, чем в прошлом году! — радостно заявил тот.

— Больше, чем когда-либо, — задумчиво произнес Вулли.

Он осмотрел крышу и заметил солдат, стоящих на страже через равные промежутки.

— Когда приедет лорд Галл, немедленно препроводите его ко мне! — приказал кардинал. — Я хочу еще раз пройтись по всем мерам безопасности.

— Разумеется, ваше преподобие, — ответил сенешаль, следуя за ним к башенной лестнице.

Три дьякона из Церковного Управления ожидали его, стоя внизу в коридоре, где куча народу переносила скамьи из красного дерева. В помещении стояли стоны и кряканье, перемежающиеся криками: «Держи свою сторону!» Проход походил на реку, запруженную бревнами.

Дьякон Спенч рассек деревянный прилив и добрался до кардинала. Он нес в руках кожаный планшет с шелковой пурпурной закладкой и регулярно с ним сверялся.

— Мы полностью очистили верхнюю аудиторию и Зеленые Покои. Главный эконом думает, что скамейки есть и в кладовой. С них, скорее всего, придется для начала вытереть пыль, ее там изрядно, но они сгодятся. — Он еще раз посмотрел на план рассадки гостей. — Или виконта Хэйлси, графа Слоу и посла Сардинии придется посадить на парусиновые стулья в конце третьего ряда.

— Найдите для них нормальные места, Спенч, — сказал кардинал. — Мы же не хотим начать войну с Сардинией. Или со Слоу.

Они пошли по забитому коридору, работая локтями.

— Объекты с девяносто шестого по сто третий ожидают вас в ваших покоях, — оповестил Спенч.

В апартаментах кардинала было душно от людей и трубочного дыма. Вулли потратил минуту, чтобы дать разрешения и медальоны для прохода за сцену мистерам Гольбейну, Бейли и Блейку, официальным живописцам церемонии, которые стояли рядом с дверью около кучи мольбертов, благоухая скипидаром.

— Только предварительно одобренные этюды, джентльмены, — предостерег их Вулли. — Без всяких карикатур, пожалуйста. Я не хочу видеть в понедельник во всех газетах портреты пьяных аристократов.

Художники кивнули и собрали свое громыхающее оборудование.

— Артисты, — нараспев произнес Спенч, подведя Вулли ко второй группе. — Гомон из «Лебедя», Флитч из «Розы», Хантингдон из «Русалки», Тробридж из «Оха» и Баскервилль из труппы лорда Чемберлена.

Режиссеры поспешно вскочили со стульев, на которых сидели, и расцвели профессиональными конкурентоспособными улыбками обожания. Все, кроме Хантингдона, который невольно бросил предательский взгляд на графин с бренди, стоящий на столе кардинала, и понадеялся, что дыхание не выдаст его с головой.

Вулли заметил все, и если бы не был сейчас в столь серьезном и деловом настроении, то это даже посмешило бы его. Он заметил то, как актеры старались выбиться вперед, улыбнуться шире, выглядеть уверенно и надежно, несмотря на толчки локтями и плечами, которые щедро раздавали друг другу. Возможно, решение привлечь все театральные труппы города к исполнению самого главного представления года было ошибкой, ведь сейчас перед кардиналом стояли самые агрессивные и завистливые люди Лондона. Но Вулли до сих пор помнил всю ярость и клевету за спиной, которые последовали за его выбором труппы лорда Чемберлена для прошлогоднего празднества, и считал любой вариант лучше того, даже такой.

— Благодарю вас за визит, джентльмены, знаю, что вы сейчас заняты последними приготовлениями, — начал кардинал со всей сердечностью.

Он давно уяснил, что разговор с театральными людьми лучше всего начинать с глупых улыбок, если хочешь настроить их на нужный лад. Квинтет разразился хором фраз вроде: «Да не стоит и упоминать об этом», «Вовсе нет» и «Боже! Да разве можно сравнить это с работой, что возложена на вас, ваше преподобие!». Вулли изобразил свою лучшую улыбку и подождал, позволив шуму утихнуть естественным образом.

После чего перешел к делу.

— Надеюсь, — сказал он голосом, в котором неожиданно послышались намеки на бой барабанов, на виселицы и остро наточенные топоры, — что у вас все в должном порядке?

— В абсолютном! — отозвался квинтет единым телом с пятью ртами.

— Прекрасно. Начнем в десять. Мы можем начать позже только в том случае, если ужин затянется и я лично вам об этом сообщу. Понятно? — спросил Вулли.

— Да, полностью, — ответило создание с пятью ртами.

Кардинал повернулся, не спеша прошел к столу и медленно, демонстративно откупорил графин. Повисла глубокая тишина, прерываемая только шелестением шума из-за окон.

— Джентльмены, я чрезвычайно высоко ценю ту работу, что вы проделали, дабы соответствовать моим просьбам, — сказал кардинал. — Я прекрасно понимаю, что сотрудничество ради удовольствия публики противоречит вашим натурам.

Последовала пауза, и потом Вулли улыбнулся, показывая, что шутит. Все преувеличенно захохотали, льстя изящному остроумию кардинала. Все, кроме Хантингдона, сумевшего выдавить только вялый смешок, ибо бедняга был полумертв от облегчения.

Вулли вновь продемонстрировал искусственную улыбку. Квинтет сверкнул зубами в ответ. «А вам стоило бы взять меня в театр, — подумал кардинал. — Я играю лучше, чем вы когда-либо сможете».

— Тем не менее, — продолжил он, — для целей нынешнего вечера мне придется назначить одного из вас ответственным за проведение мероприятия. Я знаю, подобный шаг вызовет раздражение у остальных, но такова необходимость. С целью повышения эффективности и в преддверии, несомненно, крайне беспокойной ночи я должен буду общаться с одним человеком, которому остальные должны подчиняться, чего бы им это ни стоило. Другого решения нет, и я очень сильно разочаруюсь в любом, кто отвергнет мое требование. Вам ясно?

Существо синхронно закивало пятью головами.

— Я намереваюсь решить этот вопрос как можно более справедливо. Дьякон Спенч? Не одолжите ли мне биретту?

Дьякон сделал шаг вперед и передал свой головной убор Вулли. Тот вынул из складок платья пять кусочков бумаги, свернутых трубочкой, бросил их в шапку и аккуратно ее встряхнул.

— Спенч?

С беззаботной улыбкой священник медленно вытащил одну и неспешно развернул ее неуклюжими руками, сверкая радостными ухмылками «сейчас будет». Актеры чувствовали себя крайне неуютно.

Наконец Спенч развернул бумажку, прищурился и громко объявил:

— Базиль Гомон.

Тот улыбнулся с подлинным удовольствием и почувствовал, как в него вонзаются четыре крайне неприязненных взгляда.

— Итак, я назначаю мистера Гомона. Выражаю вам свою благодарность, джентльмены. На этом все. Сейчас я обговорю последние детали с мистером Гомоном, и он тут же вам обо всем сообщит.

Хантингдон, Тробридж, Баскервилль и Флитч по очереди пожали руку кардинала и, громко шаркая, удалились.

Вулли отвел свежеизбранного к столу, где они могли рассчитывать на относительную приватность, и отложил в сторону биретту:

— Прошу прощения за всю эту суету. Мне нужно было, чтобы все выглядело справедливо. Мне не хотелось, чтобы вы беспокоились из-за споров за кулисами.

— Я все понимаю. Спасибо, ваше преподобие.

Голос Вулли упал почти до шепота:

— Как дела, агент Уизли?

— Хорошо настолько, насколько ожидаемо, шеф, — ответил Гомон. — Вся затея выглядит крайне уязвимой, но если парни лорда Галла все сделают с максимальной секретностью, то мы скомпрометированы не будем.

— Случилось ли что-нибудь, о чем мне следует знать?

— Как-то ничего не приходит на ум.

— Какие новости об агенте Борде Хилле?

Гомон помрачнел, лениво играя с бумажками, оставшимися в шапке, и сказал:

— Я бы сказал, что это тупик. Похоже, он ничего не выяснил. Я уже делал доклад о его работе, и сообщать там особо нечего. Понятия не имею, откуда вы его взяли, сэр.

— А вы и не должны, Уизли. Его происхождение — это информация крайне деликатного свойства, и, к сожалению, доступ к ней находится гораздо выше вашего уровня допуска.

— Ни слова больше.

— А где он находится сейчас?

— В том-то и дело. Агент Борд Хилл не попадался мне на глаза уже несколько часов кряду, — ответил агент Уизли. — С прошлой ночи, по правде говоря. Наверное, сейчас он находится где-то здесь. Чертовски хороший лютнист, отдаю ему должное.

Вулли задумчиво почесал подбородок и сказал:

— Как только увидите его, сразу пришлите ко мне. Придумайте какую-нибудь убедительную легенду. Мне необходимо с ним поговорить.

Агент кивнул и посмотрел вниз, на клочки бумаги:

— Боже мой! На каждом написано «Базиль Гомон»!

— Естественно, — ответил кардинал.

Он отпустил Гомона и приступил к разговору с кухонным персоналом. Скульптор по льду пребывал в дурном настроении, а ботинки его насквозь промокли. Вулли счел это дурным знаком.

В апартаменты вошел Иствудхо и остановился у окна, ожидая, в этот момент похожий на отдыхающего родезийского колосса.

— Минуту, джентльмены, — сказал кардинал поварам и подошел к массивному агенту ЦРУ. — Докладывайте.

Тот покачал наковальней головы:

— Прямо перед рассветом Борд Хилл снова ускользнул от меня, после того как я разыскал его из-за неприятности с паланкинами. Очень хитрый парень. В театре случился какой-то переполох. Я пошел на разведку, а он, наверное, вышел через заднюю дверь. Прошу прощения, сэр.

— Вы не нашли никаких улик?

— Ничего, сэр, — ответил Иствудхо, — кроме сломанной лютни.

Внизу, у большого павильона, стоящего на дворцовой лужайке, трое солдат бегали за подпрыгивающим и искрящимся «огненным колесом», которое шипело и взрывалось, перекатываясь по траве. Слуги и музыканты, собравшиеся вокруг, громко аплодировали и веселились.

— Лови! Затопчите эту чертову штуковину! Держите ее подальше от главного боезапаса! — ревел офицер стражи.

Один из солдат умудрился в прыжке добраться до фейерверка и закрыть его собственным шлемом в то самое мгновение, когда огонь добрался до главного заряда. Шлем взлетел на двенадцать футов, оставляя за собой яркий след голубых искр, а потом рухнул вниз, с глухим стуком приземлившись прямо на голову растянувшегося на земле стражника.

— О-о-о! — восторженно протянули зрители и оглушительно захлопали.

Начальник караула с громом обрушился на подчиненных и изрек суровую диатрибу о курении при исполнении. Де Тонгфор отвернулся от радостного, но, увы, краткого зрелища и попытался испепелить взглядом Седарна.

— Ты опоздал! — ощерился он.

— Извини, — сказал француз, поправляя рюши на своей музыкантской форме.

— А где лютня?

— Я как раз хотел об этом сказать. Она сломалась. Сырая погода. Сыграть на ней не получится.

Де Тонгфор посмотрел на него сверху вниз и скорчил презрительную мину:

— В сундуке за главной сценой есть две запасные. Возьми одну. Настрой. Займи свое место. Или я твою голову на палку насажу.

Седарн кивнул и ушел. Помощник режиссера проводил его взглядом, и никто не увидел, как в его глазах мелькнуло неприятное удивление.

Вооружившись лютней, Седарн обогнул сцену и вошел в сделанную на скорую руку артистическую уборную, отгороженную в складках длинного павильона. Его встретил хаос беспрестанно болтающих полуголых тел. Воздух был плотным из-за летающей пудры. Музыкант разыскал Долл, которая зашивала порванный чепец из газа.

— Что-нибудь нужно, любовь моя? — спросил Триумф.

Она скорчила гримаску и пожала плечами:

— Ничего. Я даже не знаю, что должна искать.

— Узнаешь, когда увидишь. Об условном сигнале я тебе рассказал. Я присмотрю за тобой. Ты присматривай за мной.

Он поцеловал ее.

— Ни пуха ни пера! — добавил Руперт с самой ободряющей улыбкой, которую смог изобразить, учитывая обстоятельства.

Он собрался уйти, но потом снова повернулся к девушке и поцеловал ее еще раз, надеясь, что не в последний. За дворцовыми стенами семья Брэкетов: Джон-старший, Джон-младший, маленький Джон, жена Марта, сестра Делла, бабушка Суинни и крошка Нелл — сидела, поедая отсыревшие наантвичи, распивая третью флягу терпкого вина и в который раз обмениваясь поздравлениями наподобие: «Какое же прекрасное место мы выбрали, прямо у стены, и все благодаря мне, что поднял вас так рано!» — когда Джон-младший, кузнец ростом шесть футов четыре дюйма, глава семьи, неожиданно ойкнул и встал.

Он твердым шагом направился прочь от изумленных родственников и подошел к человеку, который как раз собирался влезть на дворцовую стену, цепляясь за побеги плюща.

— Вы не можете этого сделать! — запротестовал Джон-младший. — Мы сюда первыми пришли! Вам не дозволено заходить внутрь. Проваливайте! Найдите себе другое место и хватит лезть вперед очереди!

Мужчина, уже наполовину покоривший стену, повернул голову и вперился взглядом в Брэкета.

— Отвали, или я убью тебя без всякого сочленения, — просто сказал он.

То ли холодные синие глаза сыграли свою роль, то ли обильные шрамы, но Джон-младший неожиданно почувствовал себя маленьким и жалким, как совершенно не пристало себя чувствовать кузнецу шести футов четырех дюймов, а потому кротко вернулся к наантвичам, хотя много их не съел. О'Бау исчез за высокой стеной.

Ваш покорный слуга, я, Уилм Бивер, с радостью расселся на церковной скамье и сверился с программкой, тисненной золотом, вскоре выяснив, что оказался рядом со свитой графини Хардвик. Те посмотрели на меня как на некий предмет, на который чуть было не наступили.

— Добрый день! — учтиво поздоровался я и снова уткнулся в программку.

Слева от меня должен был сидеть лорд Кларенс. Я вздохнул.

Движение по дороге в Шин было очень плотным, к тому же образовалась огромная пробка. Милиционеры сворачивали телеги в сторону и так перенаселенных полей у Ричмондского леса, в добрых трех милях от королевской резиденции.

— У нас срочное дело во дворце! — кричал Дрю Блюэтт с козел повозки.

Служащий перед ним улыбнулся, явно не обратив на его слова никакого внимания, и продолжил знаками показывать, что им надо съехать с забитой дороги. Позади уже раздавались вопли сворачивать, на хрен.

— Придется припарковаться здесь и дальше идти пешком, — заключил Дрю, въезжая в поле.

Агнью кивнул и повернулся разбудить задремавшего Аптила.

— Мы приехали? — спросил австралиец, протирая глаза.

— И близко нет, — проворчал слуга.

В личной часовне Гильдии, расположенной во дворце, царила такая тишина, какая по идее должна стоять в могилах (хотя в столь суровые времена там, возможно, и не столь спокойно). Ладан и запах горящих свечей почти скрывали — но все же не до конца — сладкий аромат, поднимавшийся из-за ширмы слева от кафедры.

Джасперс слегка откинулся, преклонив колени перед маленькой жаровней; его руки казались почти прозрачными из-за гоэтического сияния. Медленно, с трепетом он взял три маленькие уродливые иконки, которые только что благословил, и положил каждую в отдельный мешочек, затягивающийся шнурком. Их, в свою очередь, священник повесил на шею, спрятав под камзолом.

— Что тут, во имя…

Джасперс резко повернулся, оскалившись от гнева. Он все еще был слаб из-за только что проведенных ритуалов, и незваный гость застал его врасплох.

В дверях ширмы стоял кардинал Гэдди, глаза его расширились, а губы пересохли и дрожали.

— Что вы тут делаете, преподобный? — спросил он, входя внутрь. — Я пришел сюда для приготовительной молитвы и учуял… Даже не могу сказать что!

— А разве вы не знаете, кардинал, что прерывать другого человека, когда тот говорит с Господом, невежливо? — спросил Джасперс, поднимаясь с колен.

— Не мелите вздор! — Гэдди был хрупким, нервным человеком, но ощущение того, что в часовне произошло нечто ужасающе неправильное, придало ему смелости. — Я знаю этот запах… этот проклятый запах. Ах ты, тварь! Что ты тут наделал? Что ты вообще тут делаешь?

Джасперс встал, чувствуя, как трясутся ноги. Он очень не хотел проводить последние церемонии во дворце, но другого выхода не оставалось.

— Уходите отсюда. Оставьте меня. Забудьте то, что видели, — сказал священник, стараясь использовать Шумерский Голос Власти, который часто помогал ему.

Но сейчас горло пересохло, сил не осталось, и он не смог соблюсти верный тон и тембр.

— Ты осмеливаешься пробовать любительские чернокнижные штучки на кардинале?! Ах ты, жалкий предатель! — с презрением сказал Гэдди. — Да я владел Голосом в девять лет, но вскоре понял, почему им пользоваться не следует! — Кардинал сделал шаг вперед, сжав маленькие руки в посредственные, но решительные кулачки, и воскликнул: — Я спущу на тебя стражу! Тебя повесят и вздернут на дыбе! Сегодня все увидят, как твое тело поджарится на огне во время банкета! Все обрадуются, когда узнают, где скрывался источник заразы, поразившей Союз!

— Оставь меня, — повторил Джасперс.

Эмоциональная речь кардинала дала ему достаточно времени, чтобы собрать воедино оставшуюся энергию.

Гэдди задрожал и поспешно отступил, почувствовав, как все сжимается внутри. Он никогда прежде не слышал, чтобы в Голосе было заключено столько силы и властности, даже тогда, когда учителя в Колледже демонстрировали с его помощью действие черной магии испуганным послушникам на уроках основ Искусства. Неожиданно кардинал понял, что имеет дело с далеко не обычным дилетантом, сбившимся с пути истинного.

— Стража! Стража! — начал он и резко подавился, из горла его не вырывалось ни единого звука, только пустое бульканье.

Де ла Вега вытащил рапиру из шеи Гэдди, и маленький человек навзничь повалился на каменный пол часовни. От удара кровь запятнала все вокруг.

— Спасибо, — сказал Джасперс, позволив себе сделать передышку.

— Подобные неприятности вызывают крайнюю досаду, особенно столь близко к назначенному времени, — заметил вошедший в часовню испанец, вытирая клинок и возвращая его в ножны. — Предполагаю, он застал вас врасплох?

— Я только закончил ритуал и потерял слишком много сил, — ответил священник.

— Хорошо, что Сли послал меня проверить, как у вас дела. Он и Солсбери уже на месте. Лорд требует вашего присутствия.

Джасперс переступил через труп Гэдди:

— Мне надо избавиться от тела. Мертвый кардинал едва ли поспособствует нашему делу сегодня ночью.

Де ла Вега кивнул и отвернулся, тогда как преподобный открыл фиал с алхимической жидкостью, который прятал в кармане. Раздалось громкое шипение, и комнату наполнил отвратительный гнилостный запах.

Он висел в воздухе, отравляя все вокруг, когда двое мужчин неслышно выскользнули из помещения.

На чердаке дворца водились большущие крысы, сочные, размером с кота. Но не с этого. Ростом восемь футов от носа до кончика хвоста, он мягко ступал по дощатому настилу, словно призрак. Грызуны могли похвастаться размерами, но все равно разбегались прочь. Глупостью они не страдали.

Колокол на церкви Святой Кунигунды пробил пять часов. Удары пронеслись по деревне, но никто из жителей Смардесклиффа не заметил их, ибо лучший праздник в честь Коронации, который когда-либо случался в деревне, был в самом разгаре. Священник в сотый раз рассказывал благодарной аудитории, собравшейся у водокачки, как он в одиночку предупредил ополчение о демоне в повозке.

Мясник объяснял всем, кто был готов его слушать, деликатные тонкости того, как заколоть демона любым предметом — от мясного крюка до колючки чертополоха. «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет», — говорил он. Люди прилежно делали пометки и проставляли оратору выпивку.

Пекарь, убежденный холостяк вот уже тридцать девять лет, деловито предавался страсти с младшей дочкой деревенского ткача в стоге сена за пекарней. Как выяснилось, она еще ни разу не делала этого с «настоящим героем».

Мэр показывал синяки членам Женского Института.[40] Судя по визгу и восторженным воплям, он с тем же успехом мог запускать королевский фейерверк.

— Как там наш пленник поживает? — спросил мэр мясника, когда последний, шатаясь, прошел мимо, ища, где бы его могло стошнить без свидетелей.

— Я послал владельца «Кота и чаши» проверить его, — ответил громила, тяжело сглотнул, и его отнесло к забору слева.

— Леди! Я скоро вернусь! — объявил мэр, чеканя шаг, сошел с помоста, еле выпутался из свисающих знамен и отправился в сторону деревенского амбара для хранения церковной десятины.

— О-о-о! — дружно протянули дамы.

— Говорят, хозяин постоялого двора и есть самый настоящий герой, — сказала одна, когда мэр удалился.

— Да, поразил демона яблоком на веревочке! — воскликнула другая.

— Это древняя техника, он научился ей у своего покойного двоюродного дедушки, — объяснила его жена.

Все посмотрели на нее с неподдельным изумлением.

Мэр толкнул мощные двери сарая и вошел внутрь. Вокруг его коленей заквохтали куры. В темном, пронизанном лучами света помещении голова кружилась от запаха сушащейся пшеницы.

— Хозяин? — тихо позвал мэр. — Потом снова прошептал: — Хозяин?

В этот раз из-за снопов соломы послышался сдавленный стон. Мэр пошел на разведку.

Владелец «Кота и чаши» лежал лицом в соломе, привязанный к рукоятке вил. Он походил на поросенка, зажаренного на вертеле, с яблоком во рту.

Мэр вытащил фрукт из сведенных челюстей, словно пробку.

— Этот пронырливый дьявол ускользнул от меня, — закашлялся связанный.

— Твою мать! — проинформировал его мэр.

В миле ниже по течению Джузеппе Джузеппо выбрался из реки Смард и выплюнул кусок тростника и целую пригоршню солоноватой на вкус воды.

Он вполз на берег, кашляя и чихая. Лучи заходящего солнца грели тело слабо.

Ученый перекатился на спину и вытащил Самую Важную Книгу В Мире из кармана камзола. Та промокла, страницы слиплись, чернила местами расплылись, а до Лондона было еще добрых двадцать миль по длинным однообразным полям среди холмов.

Де Квинси никогда в жизни не видел столько людей в одном месте. У него еще больше закружилась голова, как будто ей недостаточно досталось за день. Он всегда считал себя натурой цельной, твердо держащейся на ногах. Для него стало настоящим шоком открытие того, что древоточец треволнений прогрызает в нем дырки так же легко, как и в любом другом человеке.

— Де Квинси, не отставай! — рявкнул Галл, щелчком вернув внимание доктора к настоящему.

Он нарастил темп, нагоняя капитана и матушку Гранди, которые поднимались по ричмондской Королевской лестнице — узкому проходу, связывавшему дворец с собственной пристанью Глорианы на Темзе. На уровне реки обзор им закрывали каменные стены и мол, а в воздухе не чувствовалось ничего, кроме тяжелого аромата реки. Теперь же, с площадки, им открылся вид северных пределов дворцовых территорий, забитых волнующимися толпами.

Какое множество людей…

Прошлый День Коронации де Квинси провел с матерью в относительной тишине Уонстеда. Они выпили в честь праздника пару бокалов темно-желтого портвейна, а остаток дня провели, копаясь в цветочных клумбах за коттеджем. Пригородное спокойствие нравилось доктору. Ему, конечно, рассказывали о людских толпах, суматохе и беспорядках, неизменно возникающих в таких обстоятельствах, но они всегда казались ему вещами отдаленными, проходящими где-то вдалеке.

В этом году он тоже надеялся отсидеться в Уонстеде среди роз, но оказался в гуще гораздо более опасных шипов.

— Столько народу! — пробормотал он, пока все трое поднимались по ступеням и пересекали набережную.

Никто из его компаньонов обсуждать эту проблему не стал.

Стражник, охраняющий дверь в служебные помещения, узнал Галла, когда тот подошел, и вытянулся по струнке, кончик копья аж задрожал в воздухе. Капитан пронесся мимо Галла, словно не заметив, его плащ развевался по ветру, а матушка Гранди последовала за капитаном, словно подхваченная потоком.

Де Квинси решил сказать что-нибудь ободряющее встревоженному солдату.

— Очень много народу, — выдавил он из себя, сочувственно нахмурившись и кивнув в сторону забитых народом полей.

— Сэр, — ответил стражник, рот его напоминал узкую линию и был очень серьезен под забралом шлема.

К плащу, накинутому поверх лат, был приколот уже увядший пучок крапивы на счастье.

— Де Квинси!

Доктор сорвался в нервический суматошный бег и вошел во дворец.

Северный Коридор для Процессий с четверть мили длиной был отделан деревянными панелями. На стенах висели портреты тридцати Глориан в рамах с позолоченным лиственным орнаментом, и королевы зорко смотрели на всех проходящих внизу. Художники изобразили каждую правительницу сообразно с художественной манерой своего времени. Елизавета III положила одну кружевную перчатку на карту, а вторая безжизненно свисала с глобуса;[41] Елизавета IX напоминала маньеристскую Мадонну с удлиненным мечтательным лицом, поднятым к небесам; Елизавета XIV в лучших традициях барбизонской школы казалась точкой на фоне холмистого пейзажа. Здесь можно было увидеть благонравную Елизавету XX с розовыми щечками и комическими придворными, прерафаэлитскую Елизавету XXV в образе привлекательной Орлеанской девы с изысканной, но смертоносной шпагой и чахоточной хрупкостью, футуристскую Елизавету XXVI, казавшуюся размытым пятном развевающегося на большой скорости платья и обтекаемой тиары. И наконец, здесь уже висел портрет Елизаветы XXX в стиле неопластицизма.

Де Квинси чувствовал царственные взоры на своей спине и в то же самое время испытывал острое родство с придворными и слугами, которые некогда реально ощущали опаляющий взгляд этих глаз. Сколько интриг, заговоров и потенциальных бунтов предотвратили они во имя своих монархинь? Сколько раз Корона балансировала на краю пропасти, спасаемая только прилежной верностью женщин и мужчин вроде него?

Эта мысль еще больше разворошила его и так встревоженный разум. История, с которой он был далеко не на короткой ноге, полнилась храбрыми легендами и рассказами о подвигах: лорд Бартлби и Реддитчский бунт, Гилеад Уорнер и Баронское восстание в семьдесят третьем, Джейкоб Смоллвуд и Прусская измена. Благородные люди, благородные деяния…

А что же он, Невилл де Квинси? Он пока играл свою роль с неопытностью молодого актера, плохо выучившего слова, которому перед выходом на сцену сунули в руки текст главного героя. Доктор был уверен, что связь между его тревожными наблюдениями и кошмарами матушки Гранди имела жизненно важное значение, но сейчас события явно сбавили оборот. Возбуждение от стремительной погони по Темзе уступило место встрече с лордом Галлом, переполненному дворцу и другим признакам иной, парадной реальности, которые потоком изливались на дознавателя. Сейчас он прекрасно понимал, насколько мелким и незначительным был и насколько смехотворными казались все его предположения.

Скольких неудачников забыла переменчивая История? Сколько драм произошло под непроницаемым покровом королевских дворцов, чьи главные действующие лица давно умерли и никому не известны? Де Квинси хотел стать Бартлби, Уорнером, Смоллвудом, бессмертным в вечности, скульптурах и песнях, но мог представить себе только маленький участок на приходском кладбище Уонстеда, где помнить о нем будет лишь букетик свежесрезанных роз.

А потом, добравшись до конца коридора, он понял, что слава его совсем не интересует. Де Квинси хотел жить, и даже более того, он хотел быть правым. Быть правым в правильное время, и это вполне могло случиться прямо здесь и сейчас, если удача повернется к нему лицом. А коли в результате о нем сложат легенду, тем лучше.

Галл и матушка Гранди остановились в холле, где капитан быстро переговорил с ожидающим слугой, после чего отослал его в глубины дворца.

— Чего мы ждем? — спросил де Квинси, скорее всего озвучивая мысли старой леди.

— Слуга отправился оповестить кардинала Вулли, — ответил им Галл. — Мы ждем его прибытия.

— И когда он придет?

— Скоро, — отрезал капитан, сурово посмотрев на доктора.

— Хм… Коли по боковым улицам ходить будешь, то домой никогда не попадешь, — нараспев произнесла матушка Гранди.

— Точно, — согласился доктор, проходя мимо Галла к двери.

— И куда это ты направился? — с явной угрозой в голосе спросил капитан. — Только не говори, что ты теперь срываешься, стоит этой старой леди произнести очередную безумную поговорку.

— Да, именно так, — прямо ответил де Квинси. Он поймал на себе неприязненный взгляд Галла, отчего его решимость несколько увяла, но все же не до конца. — Прошу прощения, сэр, но дворец забит под завязку. Пройдут часы, прежде чем весть о нашем прибытии достигнет ушей кардинала, и дни, прежде чем он почтит нас визитом. В конце концов, вы можете его подождать. Но всем нам тут стоять необязательно. Никому не повредит, если я немного осмотрю окрестности и доложу вам о проделанной работе через четверть часа.

— А я пойду с ним, — добавила матушка Гранди.

Галл перекинул плащ через спинку стула.

— Нет. Нет, нет и нет, — сказал он. — Нам грозят самые крупные беспорядки за последние сто лет, не говоря о самом большом празднике года, а вы двое хотите заставить меня поверить в то, что за этим заговором стоит слуга Церкви, чья карьера безупречна. Если Вулли и проникнется вашей историей, то вы нужны мне здесь, чтобы она прозвучала достоверно.

— Вот поэтому мы и вернемся до прихода кардинала, — сказала матушка Гранди. Она порылась в заплечном мешке и достала оттуда маленькую свистульку, вырезанную из берцовой кости цыпленка. — Если ж нет, то просто дуньте в нее дважды. Мы услышим. Мы придем.

Галл взял свисток и каким-то образом сумел сдержать гнев. Что-то такое было в тоне матушки Гранди, отчего это получилось легко.

— Давайте побыстрее, — бросил капитан им вслед.

Де Квинси повел старуху по коридору на восток.

Тростниковые циновки смягчали звук их поспешных шагов.

— Твой хозяин — грубый болван, — сказала матушка Гранди.

— Потому он и очутился на своем месте, мэм, — ответил доктор.

Он остановился у открытого окна, выходящего на поля перед дворцом. Еле заметная легкая тьма начала собираться над огромной толпой. Зажглись тысячи свечей и ламп, на сборище людей и на палатки словно опустился ковер из светлячков. Сквозь шум голосов доносилась мелодия из шатра для актеров.

— «Воскрешение Тарлтона», — узнал де Квинси, — моя любимая. Я играю на виуэле, чтобы развеяться. Не слишком хорошо, но вот с этой мелодией время проходит не…

— Прекрати молоть вздор, де Квинси, — сказала старуха. — Вздор хорош для прогулок на природе, но отвратителен в беседе.

— Вы эти изречения на ходу придумываете?

Ее взгляд сказал все. В нем читались мили текста: двадцать шесть или больше богато иллюстрированных томов ручной работы в кожаных переплетах и обложках из мраморной бумаги.

— Извините, — смутился доктор. — Я немного нервничаю.

Трое солдат передавали друг другу трубку, отдыхая между дежурствами в конце коридора. Де Квинси махнул перед ними своим медальоном-удостоверением и спросил:

— Мы ищем преподобного Джасперса из Церковной Гильдии. Парни, вы его не видели?

Они покачали головой.

— Если увидите, то немедленно доложите об этом лорду Галлу. Он находится в вестибюле для процессий.

Солдаты покивали.

Де Квинси забрал трубку у одного из них:

— Извините, а вот это мне придется конфисковать. Пожарная безопасность.

Закрыв двери за собой, доктор остановился и глубоко затянулся.

— О да, как же мне было это нужно. Оставил кисет на работе, — прервался он, заметив сердитый взгляд матушки Гранди. — Я сейчас услышу еще одну суровую поговорку о вреде табака и соблазнах плоти? «Коли надобна трава, то отказывает голова» или что-то в этом духе? — спросил де Квинси раздраженно.

— Только если ты со мной не поделишься, — ответила матушка Гранди. Она улыбнулась в первый раз за все время их знакомства. — Я тоже немного нервничаю, Невилл.

Луи Седарн отложил лютню. «Воскрешение Тарлтона» была одной из его любимых песен, но сейчас сердце к ней не лежало. Шатер музыкантов — прибежище накрахмаленных кружев и звукоизолирующих плашек розового дерева — казался янтарным благодаря тонким свечам, расставленным повсюду. Ноты трепетали на вечернем ветру, и три дюжины пюпитров отбрасывали паутинные тени на брезентовые стены.

С места Триумфа открывался хороший вид на сцену и на прекрасно освещенный открытый павильон, где с большим шумом и помпой собирались лучшие люди Союза. Самая роскошная часть зала была все еще пуста. Королевская свита должна была прибыть с минуты на минуту. Угольки взлетали, мерцая, в ночной воздух. С юго-запада доносился богатый аромат готовящейся еды. Огнеглотатели и акробаты бесами скакали на открытой лужайке перед сценой, зарабатывая равнодушные аплодисменты и один или два искренних смешка.

Жан Батист Куперин, дирижер, взял записку у гонца, послушно ее прочитал и повернулся к замершим в нетерпении музыкантам. Седарн взял в руки лютню, его сердце шумно билось о ребра.

— Мадам и месье, — объявил дирижер, — у нас есть времья для одной добавошной гальярда, а сатем мы начнем Королевский Салют. Время блиситься. Attendez! — Он постучал по краю пюпитра палочкой. Свечи, прикрепленные по углам подставки, замерцали. — Гальярда короля Датского… будьте так добры, — сказал он.

Дирижерская палочка взлетела с эффектом почти гипнотическим. Музыка взорвалась в ночи, подобно фейерверку.

Долл сделала глоток из бокала горячей воды с медом, чтобы успокоить горло. Палатка гримерки напоминала сплетенный узел нервов и творческих разногласий. Актриса взглянула на свое шикарное отражение в высоком зеркале и принялась считать вдохи. Текст плыл в голове стаей мелких рыбешек, срываясь с места, как только она пыталась до него дотянуться.

Долл гордилась тем, что ей дали самые потрясающие строчки в «Богине дня», и теперь молилась, чтобы те не вылетели из головы, когда придет ответственный момент перед доброй тысячей аристократов и самой королевой.

В стороне от гвалта гримерки Долл заметила Мэри Мерсер и Элис Мантон, своих партнерш по сцене и самых знаменитых актрис Лондона, которые обнимали друг друга, успокаивали и всячески ворковали. «А мне и минутки не уделите, да? — с горечью подумала Долл. — Мне, не звезде, безвестной актриске. Чтоб вам повылазило!»

Неожиданно рядом с ней возник де Тонгфор и мрачно спросил:

— Готова? Три минуты, не больше, а потом прибудет королева. Ты же не посрамишь родной театр, а?

Долл почувствовал, что ее нервы натянулись, как струны лютни.

— Разумеется, не посрамлю, — сказала она, охрипнув от волнения.

Де Тонгфор подошел к Горацию Катону из «Лебедя», который исполнял партию Ориона, охотника. Клоунские номера Катона были известны по всему городу, но он хитростью заработал себе серьезную роль в представлении по случаю Коронации. Выкрашенный золотом лавровый венок и симпатичная тога еле вмещали его массивные объемы. Долл увидела, как де Тонгфор что-то прошептал ему и передал длинную ясеневую стрелу для охотничьего колчана. Наконечник, попав в свет лампы, сверкнул сталью.

Пульс женщины участился.

Она встала, ища благовидный предлог, чтобы выйти, когда на ее плечо легла рука. Повернувшись, Долл увидела чуть не плачущих Элис Мантон и Мэри Мерсер. Элис была стройной, загримированной Дианой, а Мэри — Артемидой вида почти что неприличного, которая тем не менее вполне органично смотрелась бы где-нибудь на холмистой натуре. Они прижимали луки и стрелы к грудям.

— Милая сестра, — начала Элис, — удачи! — Она обняла ошарашенную Долл и крепко расцеловала в обе щеки.

— И от меня, прекрасная дочь сцены! — воскликнула Мэри, прижимая ее к своей пышной груди. — Знаю, в прошлом мы частенько конфликтовали, но сейчас пришло время все друг другу простить. Благословляю тебя, дорогая моя! Пусть муза всем нам ниспошлет вдохновение!

— Спасибо тебе. И тебе, — ответила Долл, призвав весь свой актерский талант для изображения самых искренних чувств.

«Вот чертовы актрисы, — подумала она, — иногда они так перебарщивают! Уже завтра они будут меня ненавидеть, но сейчас я — одна из них, ровня им».

От этого Долл почувствовала себя лучше и ощутила, как к глазам подступают слезы. Она взяла свои лук и стрелы и последовала за партнершами к сцене, а когда обернулась, то ни Катона, ни де Тонгфора видно не было.

По словам Дрю Блюэтта, дворцовые ворота были закрыты плотнее трусиков весталки. Аптил нашел себе дело, размышляя о столь красочном описании, когда усталое трио добралось до переднего края толпы у будки привратника. Под лампами, облепленными мотыльками, отряд солдат угрожающе рычал: «Пошли прочь!» — собравшейся куче народу. Сквозь тяжелые створки просачивались звуки смеха, музыки и сотен голосов.

Исход в Ричмонд и Шин принес с собой ватаги попрошаек. Они шаркали в толпе, с надеждой позвякивая своими деревянными кружками с хлопающей крышкой. Правда, к огромному аборигену никто подходить не осмеливался.

Дрю и Агнью, активно работая локтями, прошли мимо мула, тащившего целую семью на просевшей повозке.

— Но у меня приглашение! — жаловался потрепанный бедняга, ведущий животное под уздцы.

Стражники попросили предъявить документ.

— Его потеряли на почте… — начал мужчина с надеждой.

Дрю подошел к капитану стражи, который фигурой походил на грушу, а лицом, видневшимся из-под плохо сидящего шлема-шишака, — на загнанного в угол горностая.

— А у тебя какая история? — спросил он, положив руку на рукоятку меча.

Массивный солдат рядом с ним, судя по виду, легко мог бы выжать вес фунтов двести, ибо иначе стрельнуть из своего лука ему бы не удалось — из лука высотой больше Агнью.

— Нет истории. Просто впустите нас. Это настолько важно, что вам знать необязательно.

— Слышали и такое, — ответил солдат. — Отвалите.

— Действительно, — сказал Дрю, — я не могу повлиять на ваше решение…

— Конечно не можешь. Ронард?

Лучник вытащил стрелу длиной с хороший меч.

— Но мне нужно поговорить с кардиналом Вулли, — настаивал Блюэтт. — По распоряжению Секретной Службы.

Он показал свое кольцо капитану.

— Из коробки с печеньем вынул, да? — засмеялся тот.

Тетива рядом с ним натянулась.

Дрю повернулся к Агнью и Аптилу, сказав:

— Извините. Я совсем растерял влияние при дворе. Если мы станем убеждать этого кретина, то проторчим здесь до самого утра.

— И что теперь? — спросил слуга.

— Можно их вырубить, — предложил австралиец.

Англичане быстро утащили его за угол дворцовой стены.

— Это же была лишь идея, — с несчастным видом объяснил Аптил, стоя в тени каменной опоры.

— Сюда, — решил Дрю. — Когда все варианты провалились, то всегда найдется еще один.

В ботинках Джузеппе Джузеппо сейчас было больше мозолей, чем ног. Он сидел на камне с надписью: «Лондон — 14 миль» — и тер свои покрытые волдырями пятки. На холмы снизошла пастельного цвета ночь с красивыми звездами. Становилось холодно, и прозрачность воздуха нарушалась с каждым туманным выдохом ученого.

Именно в этот момент на дороге показался мальчик, ведущий кобылу. Бледный ребенок, не больше девяти лет от роду, с мокрым носом, тянул за поводья огромную лошадь с бородатыми копытами.

— Дитя, — мягко произнес Джузеппе, вставая на больные ноги и прекрасно понимая, насколько неказисто выглядит.

— Хиф! — резко втянул воздух перепуганный мальчик.

Лошадь же, явно понимая в жизни больше, лениво пошла вперед и принялась ласково обнюхивать истрепанные рюши на воротнике итальянца.

— Сколько ты хочешь за лошадь? — спросил Джузеппе.

— А она не продается.

— Откуда ты ее ведешь?

— С ры… Вот черт! — ответил парень.

Ученый улыбнулся.

— Значит, она все-таки продается? — спросил он, стягивая кольцо с пальца. То было обручальное кольцо из чистого золота, и Джузеппе тяжело вздохнул, вспомнив свою дорогую Элоизу, умершую три года назад. — Хватит? — спросил он, отдавая кольцо.

Мальчик взял его, укусил, потер, понюхал и облизнул.

— Это же не настоящее золото, — сделал он вывод.

— Почему это? Я его трансмутировал своими собственными руками! — возмутился Джузеппе. — Так лошадь-то отдашь?

Паренек медленно передал поводья. Кобыла приняла невероятно довольный вид, словно знала, насколько возросла ее ценность.

Джузеппе взял поводья и аккуратно влез ей на спину.

— Моя мама предупреждала о тебе.

— Неужели?

— Ты — дьявол, который появляется на дороге, как зайдет солнце, и предлагает смертным сделку в обмен на душу.

Итальянец покачал головой, смеясь:

— Но я же заплатил тебе. И никаких душ в уговоре не было. Кольцо за лошадь. Ты и твоя мама можете спать спокойно.

— Мм… — промямлил мальчик.

— Спасибо, — сказал Джузеппе, натягивая поводья.

— Так ты не дьявол? — спросил ребенок.

— Нет, я — Джузеппе, — ответил итальянец, исчезая во тьме.

Мальчик подбросил кольцо в воздух, улыбнулся и поспешил домой.

Как только он исчез из виду, Джузеппе остановился и вынул Самую Важную Книгу В Мире.

— Я должен оказаться в Лондоне быстрее, чем ты сможешь меня довезти, — сказал он покупке, перелистывая страницы.

А потом начал читать заклинание.

Стражники, стоящие на Вулвичском перекрестке, едва успели схватить пики, когда мимо них пронесся демон, чьи пятки лизало пламя.

— Похоже, это была огромная лошадь, — сказал один.

— Похоже, это был сам дьявол, — сказал другой.

— Неплохо, не правда ли? — улыбнулся ваш покорный слуга, Уилм Бивер, пока акробаты кувыркались при свете огня.

— О, замечательно, — ответил лорд Кларенс, забрасывая в рот конфету. — Я надеюсь, этот зануда Вулли приготовил что-нибудь поинтереснее для сегодняшнего шоу, а то старушка Три Икса уже завтра использует его голову в качестве новой дверной подпорки.

Леденец клацал о его зубы, словно он перекатывал во рту камень.

— Ну она же не станет казнить кардинала, так ведь? — спросил я, затаив дыхание и открыв бумажный пакет с засахаренными жареными орехами макадамия, который купил у проходящего торговца.

Кларенс хитро на меня посмотрел:

— Слушай, парень. Ты говоришь, что работаешь журналистом, и настолько не в курсе того, что сейчас происходит при дворе?

По правде говоря, я, Уилм Бивер, уже был в курсе. Я выведал гору информации — и сумел сделать это, изображая из себя полного тупицу в присутствии высокомерных придворных. Потому сейчас я вгрызся в орехи, широко раскрыл глаза, замерев от предвкушения, и сказал:

— Нет.

Кларенс наклонился поближе ко мне с лукавой усмешкой, его щеки всасывали конфету со звуком, подобающим лягушке-быку, страдающей астмой.

— Все эти дела, — прошипел он, осмотрелся вокруг и радостно помахал рукой свите графини Хардвик на случай, если у тех появились фантазии о подслушивании, — эта ужасная неделя убийств и сатанинских происшествий… Это всего лишь верхушка-верхушка… Как называются эти холодные штуки, которые плавают по океанам, высовывая голову над водой?

— Мертвые моряки?

— Нет, айсберги. Ну вот, это их верхушка. Дело тянется месяцами… практически год с тех самых пор, как этот негодяй Триумф вернулся из путешествия.

Я чуть не выдал взглядом то, сколь много мне известно.

— Триумф увяз в этом по уши, попомни мои слова, — продолжил Кларенс, — вместе с Вулли. По ним обоим ножи плачут.

А потом его голос стал еще тише, и мне, Уилму Биверу, пришлось извлекать смысл по движениям аристократических губ.

— Говорят, Церковь выдохлась, — шептал Кларенс. — Говорят, кардиналы организовали заговор за спиной Вулли, чтобы взять власть до того, как королева вообще отменит Церковь и передаст бразды правления Светской Гильдии. Говорят, Триумф — ключ ко всему.

— Это как? — спросил я, выковыривая кусочки орехов из зубов.

— Он же привез с собой Магию, так? Магию из Нового Мира. Магию, изобретенную этими очаровательными черными парнями, одного из которых он приволок с собой. И она нужна всем… новая Магия.

— Ну, у Церкви-то, наверное, полно Магии? — спросил я.

Кларенс покатал конфету на языке, говоря:

— Священники почти все растратили. О каком скандале сейчас больше всего говорят при дворе?

— О лорде Фотерингее и его таксах? — предположил я.

— Кроме лорда Фотерингея и такс. Уилтшир! Уилтшир!

— О! — сказал я, пытаясь совладать с волнением, так как понял, что напал на по-настоящему сенсационную новость.

— Об этой дурацкой куче камней на земле, принадлежащей старому извращенцу Джону Хокрэйку, герцогу Солсбери. Друидическая Магия. Древнее Искусство. Языческая дрянь, и чтобы использовать ее, надо иметь крепкий желудок и сорок поколений деревенщины за спиной. Хокрэйк попытался ее запустить как новый источник магической силы. Произошла катастрофа. Какой-то несчастный случай… Наружу пробилось много ничем не сдерживаемой Магии. Разрушительной Магии. Говорят, разлив Чар дошел аж до Бристоля.

— Ходили такие слухи, но официально все отрицалось. Кардинал при мне отрицал.

— Ну а с чего бы ему поступать иначе? Такого рода неудача крайне унизительна для человека в его положении, — сказал Кларенс, задумчиво прокатив конфету по нёбу. — Церкви нужен новый источник, понимаешь? И это Триумф. Иначе почему он так долго не передавал Путевые Грамоты королеве? Вулли попросил его придержать их, пока магические несчастья, организованные ими, не потрясут город так сильно, что население взмолится и заставит Церковь действовать. И в результате они вроде как спасут страну новым Искусством и никто никогда не узнает, что весь заговор с самого начала был делом их рук.

— Увлекательная теория, — поразился я.

— Не теория. Факт, — сказал Кларенс. — И королева все знает, понимаешь? Старушка Три Икса в курсе. Она знает об Игре Вулли и ждет, пока тот не размотает достаточно веревки, чтобы на ней повеситься.

Я кивнул, откидываясь на спинку стула. Я не хотел освобождать аристократа из плена иллюзий, но не мог не думать о том, не претерпет ли его теория существенных изменений, когда эта ночь подойдет к концу.

Я уже хотел задать Кларенсу очередной вопрос, когда на лужайку выбежали новые акробаты. Один из них был чрезвычайно мускулистым мужчиной и явно вылил на себя целую бутылку масла, забыв после этого надеть все, кроме гульфика. Пришлось сильно похлопать сэра по спине, дабы избавить его от поспешно проглоченной конфеты.

По ту сторону лужайки музыканты грянули Королевский Салют, и атмосфера в толпе наэлектризовалась.

Вот только в воздухе, помимо ароматов еды, духов и пота, повис странный, приводящий в замешательство запах, от которого мне почему-то стало сильно не по себе.

Как будто где-то горела патока.

Верхние коридоры дворца были темны и холодны. Де Квинси зажег масляную лампу и понес ее перед собой. Шум снаружи нарастал. Доктор замер, когда матушка Гранди схватила его за рукав.

— Впереди что-то есть, — прошептала она.

Слабый свет плыл по направлению к ним, и вслед ему дул холодный ветер.

Дознаватель передал лампу старухе и вынул кинжал. Он пожалел, что не носит меча. Пальцы дрожали, сжимая рукоятку.

— Оставайтесь здесь, — начал доктор.

— Без храбрости, — предупредила старуха.

— О ней и речи нет, — пробормотал де Квинси, осторожно ступая вперед.

Большие окна в конце коридора были распахнуты настежь, открывая вид на великолепное зрелище. В открытом пространстве мелькнула тень. Послышался царапающий звук.

Де Квинси прыгнул вперед.

Он даже хотел крикнуть: «Игра окончена!» — но слова утекли из горла, не добравшись до рта.

Несколько удивленный, когда человек с ножом решительно выпрыгнул на него из тени, художник свалился со стула и кучей рухнул в угол вместе с мольбертом и красками. Он вытянул руки вверх, зажав в зубах длинную кисть.

— И кто ты? — спросил де Квинси, стараясь выглядеть уравновешенно.

— Гольгейн! — сказал человек, жуя кисть, потом выплюнул ее и полез в передний карман камзола.

— Без глупостей! — предупредил его доктор.

— Я — Гольбейн! Ганс Гольбейн! Всего лишь художник! У меня и разрешение есть… Смотрите! — Он показал де Квинси официальный медальон.

— О! — произнес де Квинси, рассматривая разрешение при свете лампы, которую матушка Гранди услужливо подняла повыше. — Похоже, все в порядке, — кивнул доктор, морщась.

— Я зарисовывал общий вид панорамы, прежде чем спуститься вниз и сделать парочку портретов. Надеюсь, вы не против?

— Нет-нет, — заверил его де Квинси.

— А что вы скажете об этом? — спросил Гольбейн, вставая и разворачивая перед ними холст. — Я как раз занимался лессировкой, когда вы прыгнули на меня.

— Неужели? Очень мило.

— Да, так и есть, — поддакнула матушка Гранди. — Очень мило.

— А вы… э-э-э… ничего подозрительного сегодня вечером не замечали? — спросил де Квинси, помогая художнику поставить мольберт на место.

— Что, например? — улыбнулся Гольбейн и махнул в сторону открытого окна на озаренную огнями сцену. — Что-то конкретно?

— Вы видели преподобного Джасперса из Церковной Гильдии? — спросила матушка Гранди.

Художник нахмурился.

— Сегодня я видел здесь каждого, кто является хоть кем-нибудь, — ответил он, собирая лоб в гармошку от раздумий. — Джасперс… Джасперс… Молодой такой, пухлые губы?

— Это он, — сказала матушка Гранди.

Гольбейн полез в рюкзак и достал толстый этюдник.

— Так, давайте посмотрим, — сказал он, перелистывая страницы. — Тут у нас лорд Горс, неплохо получился, если мне будет позволено выразиться. Ричард из Брукшотта. Нос мне удался, не думаете?

Де Квинси нетерпеливо кивнул, глядя на мелькающие карандашные зарисовки.

— Леди Мэри Ластермэн. Какая грудь, а?

— Прекрасная, — сказал доктор, желая, чтобы художник перелистнул дальше.

— Я бы многое отдал, чтобы нарисовать ее обнаженной, — тихо хихикнул Гольбейн.

— А вы остыть не хотите? — встряла матушка Гранди.

Де Квинси толкнул ее локтем.

— А вот и он. Джасперс. Ведь это он?

— Да! — воскликнул доктор, выхватывая из его рук этюдник.

— Я зарисовал его совсем недавно, буквально перед тем, как поднялся сюда. Он разговаривал вот с этими господами. Живая сценка получилась, не правда ли?

Де Квинси поднес рисунок ближе к свету:

— Лорд Сли… Регент де ла Вега… Герцог Солсбери.

— А у вашего гнусного преподобного неплохая компания, мистер де Квинси.

Тот кивнул и тяжело вздохнул.

— Они беседовали в стороне от всех за кухонным шатром, — объяснил Гольбейн. — Я их увидел и подумал, что неплохо бы сделать быстрый набросок. Понимаете, настоящий художник фиксирует неожиданные моменты, интимные детали. Любой может нарисовать вдохновляющие картинки позирующих членов двора, наблюдающих за фейерверком. Я же думаю, что подлинный дух события заключается именно вот в таких неформальных моментах.

Как ни схематичен был набросок Ганса Гольбейна, детали он ухватил сполна. Четыре совершенно непохожих друг на друга человека съежились около палатки, прячась в тенях. Говорил Сли, остальные слушали. У де Квинси неприятно заныло в желудке.

— Явно видимое волнение… Осторожность… Это же не художественное преувеличение, а? — спросил он.

Гольбейн, похоже, оскорбился.

— Разумеется, нет. Разумеется, нет, — ответил де Квинси сам себе, поспешно кивая.

Матушка Гранди наклонилась над этюдом и указала на какой-то предмет, висящий на шее священника:

— А это что?

— Мешочки. Три штуки. Маленькие, затягивающиеся шнурком, — объяснил художник. — У меня было мало времени, поэтому я не мог зарисовать их подробно. А что, это так важно?

Де Квинси посмотрел на старуху и тоже спросил:

— Это так важно?

— Колдун… любитель гоэтейи… он будет хранить талисманы именно в таких мешочках.

— Но так можно, например, и деньги хранить, — предположил доктор.

— Сразу в трех? Нет. Он не захочет, чтобы они касались его кожи, но держать их надо поближе к сердцу. Биение сердечной мышцы поддерживает в них магическую силу, — объяснила матушка Гранди.

— О боже мой! — произнес де Квинси, тяжело садясь на стул художника.

— Скажу прямо, все это звучит крайне увлекательно… — засверкал глазами Гольбейн, — увлекательнее рисования за любые деньги. Я могу вам как-нибудь помочь?

— Такая степень увлекательности придется вам не слишком-то по душе, — сказал ему де Квинси и перевел взгляд на матушку Гранди. В свете лампы она казалась настоящим скелетом. — Мы должны рассказать об этом Галлу.

— Нам нужно продолжать поиски. Нет времени возвращаться.

Де Квинси встал со словами:

— Мастер Гольбейн, как вы посмотрите на то, чтобы исполнить долг государственной важности? Поспешите в вестибюль Северного Коридора для Процессий и покажите этот рисунок лорду Галлу. Скажите, что вас послали мы.

— Будет сделано! — с готовностью откликнулся художник и тут же побежал по коридору в указанном направлении.

Де Квинси взглянул на старую леди и сильно встревожился, увидев, что она покачивается, прижав руку ко лбу.

— Матушка Гранди?

— Прошу прощения. Со мной только что как будто тепловой удар случился. А запах, ты его чувствуешь?

Де Квинси принюхался. Он ощутил холодную мокрую темноту, запах горящего дерева и готовящейся еды, которую жарили, похоже, на патоке.

— Началось, — сказала матушка Гранди. — Дьявол приступил к делу.

— Послушайте, — объявил Гольбейн, возвращаясь из мрака, — все двери заперты.

Первая иконка рассыпалась в пыль в его пальцах.

Джасперс отряхнул руки и вздохнул. Кровь билась в висках.

Позади него фанфары огласили ночь. Преподобный поднялся из-за укрытия каменной опоры и возвратился в темноте к шатру для особо важных гостей. Он проскользнул внутрь, отогнув полог, и придержал его для аристократа, решившего сходить в уборную. В огромной палатке плавал дым и разило пролитым вином. Джасперс сел на свое место рядом с Солсбери.

— Хорошо отлили? — спросил герцог, делая глоток вина.

— Вполне удовлетворительно, спасибо, — ответил преподобный.

Он смотрел, как трясутся руки толстяка, держащие кубок, и знал, как страстно желал Солсбери, чтобы Сли или де ла Вега остался с ним, но их присутствие было необходимо в Королевском павильоне.

Джасперс наклонился, взял кувшин со стола и наполнил бокал герцога.

— Я знаю, что не нравлюсь вам, Хокрэйк, но постарайтесь так не нервничать, иначе мы все окажемся покойниками.

Солсбери кивнул и взглянул на священника. В первый раз за все время знакомства они посмотрели друг другу в глаза.

— Вы пугаете меня, сэр, — признался герцог. — Скажу прямо. Мы в этом деле все заодно и все такое, но вы меня пугаете.

— А я и должен, — ответил Джасперс. — Я же самый опасный человек в Союзе, — засмеялся он, а потом сменил тон, чтобы успокоить собеседника. — Расслабьтесь. Как вы сами сказали, мы в этом деле заодно, и нам придется доверять друг другу, если это послужит на пользу дела. — Он поднял бокал и громко воскликнул: — За здравие ее величества!

Солсбери чокнулся дрожащим кубком с Джасперсом, а аристократы вокруг подхватили тост.

— Как там ваша маленькая игрушка? — тихо спросил герцог.

— Закрыла все двери во дворце, — ответил Джасперс. — Наши главные игроки заперты в ловушке на главной сцене. Еще несколько минут, и мы станем свидетелями кульминации нашего замысла.

Де Квинси снова подергал дверь.

— Ее можно выломать, — предложил Гольбейн.

— Можно, если хочешь сломать себе плечо, — сказала ему матушка Гранди. — Эти двери не заперты, они закрыты. Гоэтейей.

— И что это значит? — спросил доктор, прекрасно понимая, что это значит.

— Это значит, Невилл, что мы в ловушке, — констатировала старуха.

На покрытой коврами дорожке рядом с Королевским павильоном лорд Сли поздоровался с очередной группой сановников, а потом подошел к кардиналу Вулли, который стоял у ступенек, ведущих под большой тент, и с удовольствием разглядывал крышу шатра, расписанную летними облаками.

— Ваша светлость, — сказал Сли.

— Милорд.

Лорд передал Вулли запечатанный свиток, пояснив:

— Благодарственная речь. Канцлер попросил меня передать ее вам.

Кардинал кивнул и спрятал сверток во внутреннем кармане камзола.

— Прекрасная ночь. Королевский павильон выглядит просто великолепно. Этот золотой оттенок так пойдет цвету волос ее величества! Вы хорошо справились с работой, если не возражаете против моей похвалы, — улыбнулся лорд Сли.

— Спасибо, — ответил Вулли. — Надеюсь, церемония пройдет без происшествий.

Сли опять улыбнулся.

— Не сомневаюсь, — сказал он и ушел.

Ему понадобилось пройти десять ярдов и нырнуть под навес актерского шатра, где его ждал де Тонгфор.

— Все в порядке, мой господин.

— Катон получил стрелу?

— Так точно, и преподобный уже на месте. Вы передали сверток этому дураку-кардиналу?

— Тише, идиот! — зашипел Сли. — Да, передал. Теперь жди и будь наготове. С Катоном вопрос решен?

— Я дал ему освященную стрелу. Он ничего не подозревает. Сказал ему, что она прямо из колчана королевы и та оценит, если ее используют во время представления. Он взял ее с большой радостью, — сказал де Тонгфор.

— А яд?

— Аккуратно нанес на острие.

Сли взял полупустую бутылочку с ядом у помощника и спрятал ее под плащом.

— А где де ла Вега? Ты его не видел?

Де Тонгфор кивнул и ответил:

— Он встретил слугу, который разыскивал Вулли, а потому отправился во дворец.

Сли взглянул на мрачный, маячащий во тьме Ричмонд.

— Я… — начал он, но тут грянули фанфары.

— А вот и ее величество, — сказал де Тонгфор.

Кавалькада выплыла из дворца, подобно пылающей реке. Пажи, трубачи, гобоисты, носильщики опахал, отряд солдат в сверкающих доспехах, знаменосцы, высоко несущие английского льва, испанские мечи, королевский герб с фениксом и пеликаном, сложную эмблему Союза и практически каждый второстепенный флаг Содружества. Посредине всего этого триумфального шествия находилась сама королева, ослепительная и прекрасная.

На сады пала тишина, прерываемая только криком фанфар. Река текла, ярко сверкая, в павильон, и три тысячи людей склонились как один.

Заняв свое место, Глориана заговорила.

Из шатра музыкантов Седарн не видел и не слышал ее величество. Он ждал. Маэстро Куперин взял палочку и объявил:

— Королевский Залют, s'il vous plait![42]

«Вот то-то и оно», — подумал Луи Седарн.

Дворцовая крипта пахла сыростью и дождевой водой. Агнью где-то разыскал лампу и зажег ее.

— Откуда ты узнал о тайном ходе? — спросил Аптил Дрю Блюэтта, его голос эхом отразился от каменного свода.

— Старые времена, старые дела, — ответил тот, ведя их по коридору, с потолка которого капала вода. — Шпионы всегда попадали во дворец для тайных аудиенций нетривиальными способами. Я не в первый раз бегаю по этим крысиным норам.

— Дверь сюда впечатляет, — поделился Агнью. — Она настолько сливается со стеной, что снаружи ее совсем не видно.

— Когда шпионы строят секретный туннель, мистер Агнью, они делают это на совесть.

Аптил остановился, подняв ухо к холодному, поросшему плесенью потолку:

— Я слышу фанфары.

— Это просто ветер, — проворчал Дрю.

— Нет, это фанфары. Там наверху все идет полным ходом.

— Тогда у нас совсем нет времени.

Шпион остановился.

— Что такое? — спросил Агнью.

Дрю закряхтел, а потом раздраженно объяснил:

— Дверь застряла и не открывается, как будто ее заперли. А это невозможно. Мой ключ должен подойти.

— Дай мне попробовать, — предложил Аптил.

Позади них что-то тяжелое шлепнулось на мокрый каменный пол.

— Кхм-кхм! — закашлялся Агнью. — Джентльмены!

Дрю и Аптил повернулись от заклинившей двери и увидели массивную тень, маячившую позади них.

Уравнитель О'Бау медленно вынул меч длиной с полторы руки из-за пояса и поздоровался:

— Привет. Так приятно привлечь ваше влияние! — После чего непринужденно добавил: — Кстати, вы сейчас все помрете.

Дверь в холл широко распахнулась, вошел де ла Вега и аккуратно прикрыл ее за собой.

— Лорд-регент, — поприветствовал его капитан, сидя у камина. — Значит, у вас есть ключ?

— Я вас не понимаю, лорд Галл, — насторожился испанец.

— Я проверял эту дверь несколько раз, и она была заперта, — пояснил тот, пожимая плечами. — Потому я и предположил, что у вас есть ключ, коли вы так легко вошли сюда.

— Так и есть, — кивнул де ла Вега, проходя в комнату. Он встал рядом с Галлом, грея руки у огня. — Холодно сегодня вечером, не правда ли?

— Мертвецки холодно, — радостно заявил капитан.

— Эти странные английские выражения… — заметил регент с улыбкой и шутливо погрозил собеседнику пальцем. Он подошел к столику с напитками и налил два бокала крепкого вина. — Один для вас, милорд?

— Спасибо, сэр, — поблагодарил капитан, не двинувшись с места.

Де ла Вега взял два наполненных до краев кубка и вернулся к камину.

— Прискорбно, что у нас с вами не было времени познакомиться поближе, лорд Галл. Мы похожи, вы и я.

— Чем же?

— Мы — прирожденные воины, — сказал испанец, передавая один из бокалов Галлу. Никто не притронулся к вину. — В Лондоне вас считают лучшим фехтовальщиком Союза. А в Толедо то же самое говорят обо мне.

— Два прекрасных воина на службе ее величества лучше, чем один, — задумчиво произнес Галл.

— Именно, — согласился де ла Вега, рассматривая содержимое бокала. — Я повстречал слугу, которого вы послали к кардиналу Вулли. Он заявил, что вы считаете преподобного Джасперса опасностью для ее величества.

— Да. Надеюсь, вы отправили его прямиком к кардиналу.

Де ла Вега покачал головой и в упор взглянул на капитана.

— Что ж, лорд-регент, похоже, нам все-таки придется выяснить, кто из нас лучший фехтовальщик Союза, не так ли?

— Похоже на то, — ответил испанец, ставя бокал на стол. — Похоже на то.

Среди тех тридцати семи тысяч ста шестидесяти человек, что собрались на расстоянии мили вокруг Ричмондского дворца, разгорелось целых пять драк. Уже пробило четыре минуты одиннадцатого, а значит, веселье было в самом разгаре.

Драки под номером один и под номером два развернулись вне стен резиденции. У ворот Грин-парка стражи милиции впутались в шумную ссору с несколькими пьяными офицерами Адмиралтейства. Последние настаивали, что у них срочное сообщение для адмирала Поули, который как раз находится внутри, а первые насмешливо отвечали, что истории надо придумывать убедительнее. Моряки уже вовсю махали кулаками, а наблюдающая толпа подбадривала их ахами и охами, пока стражники не потеряли остатки терпения и не кинулись врукопашную сами.

На болотах Шина, располагавшихся в низине за Оленьим парком, семейства Хочкинов и Скаббольдов выясняли отношения, связанные с местонахождением бутылки муската. Очевидно, в какой-то момент она «укатилась» из корзины Скаббольдов и оказалась наполовину выпита Грэхемом Хочкином, у которого почти не было зубов и который мог питаться исключительно жидкой пищей. Однако все Скаббольды, включая пятнистого сеттера, рассудили, что будет неразумно отдавать ему всю бутылку.

Оба диспута оказались довольно кровавыми, но ни один из них не повлиял на дальнейшую судьбу Союза так, как страсти, кипевшие внутри дворцовых стен.

На подмостках Королевского павильона мастер Лукас из труппы лорда Чемберлена, мастер Грейвз из «Оха» и мастер Катон из «Лебедя» как раз добрались до середины тщательно отрепетированной «Битвы славного рассвета». Пред ними волновалась толпа. Со звоном взлетали блистающие бутафорские мечи, со всех сторон неслись крики и клятвы, напряжение росло каждый раз, когда тот или иной боец выходил вперед и обращался с монологом к зрителям. Кстати сказать, последним особенно понравилась та часть представления, когда мастер Лукас обрушил на мастера Грейвза столь сокрушительный удар, от которого последний свалился в специальную яму под сценой. Прямо скажем, благородная публика пришла в столь бурный восторг, что стучала кружками по столам до тех пор, пока мастер Грейвз не забрался на подмостки и, поклонившись, не сыграл сцену на бис.

Королева, как сообщалось, стучала кружкой по столу наравне со всеми. Похоже, столь драматичное начало представления произвело на нее благоприятное впечатление.

Интересно предположить, с каким энтузиазмом Глориана и вся толпа в целом рукоплескали бы, став свидетелями дуэли, которая сейчас разгорелась в холле северной части дворца.

Схватка эта выделялась среди прочих благодаря двум ключевым факторам: во-первых, друг с другом бились лорд Галл и регент Кастильский, два самых искусных и прославленных фехтовальщика Союза. Когда эти мастера демонстрировали свое искусство, то обычно привлекали больше зрителей, чем любое театральное представление. Во-вторых, сражение было превосходным, неотрепетированным — и лилась в нем настоящая, а не бутафорская кровь.

Потому, дорогой мой читатель, тебе неслыханно повезло, ибо сейчас нам выпала счастливая возможность посмотреть на эту — при иных обстоятельствах недоступную — битву титанов.

То была дуэль стальных нервов и холодных рассудков. Воины не просто защищали свою жизнь — в их руках лежала судьба Союза. Тем не менее они начали бой методично и по всем правилам. Обнажив клинки, оба отсалютовали друг другу, приветствуя врага. Пусть их схватка была жизненно важной, ни один из них не видел необходимости портить ее поспешностью, недостойной джентльмена, мешая противнику подготовиться.

По правде говоря, оба предвкушали битву, ибо им нечасто случалось испытывать свое мастерство в бою с равными себе. Галл обнажил рапиру. Ее сделал для него дрезденский оружейный мастер по имени Исаак Шпааатц, эффектная рукоять и плетеная гарда были изготовлены из вороненой стали, изукрашенной серебряными нитями и вкраплениями золота. В левой руке Галла находился кинжал столь же утонченного вида.

Де ла Вега держал в руке испанский клинок с гардой в виде перевернутой чаши и резным щитком изысканной работы из золотых и серебряных нитей. На пяте клинка красовался герб семейства де ла Вега. Само лезвие из толедской стали было на добрых шесть дюймов длиннее, чем у Галла. Испанец предпочитал континентальную хватку, указательным и средним пальцами цепляясь за крестовину, словно за шприц с огромной иглой.

Де ла Вега посмотрел на Галла.

— У меня нет второго оружия, сеньор, — сказал он.

Капитан нахмурился, посмотрел на кинжал и легким движением кисти отбросил его в сторону. Сталь воткнулась в обивку стены и задрожала, словно трамплин над водой, с которого только что спрыгнул пловец.

— Теперь мы равны, — ответил Галл.

— Благодарю вас за честную игру, — улыбнулся де ла Вега.

Лорд небрежно кивнул и поднял рапиру, расположив плетеную гарду на уровне глаз:

— Да здравствует Королева!

Де ла Вега дважды взмахнул клинком, вспоров воздух у своего носа:

— Будь она проклята. К бою!

Галл немедленно сделал молниеносный выпад, но испанец парировал удар.

Отпрянув друг от друга, они закружились в смертоносном танце. Регент бросился в атаку, но капитан ушел в глухую защиту. Клинок испанца так и не смог добраться до тела противника, дважды наткнувшись на сталь. Немного потеряв равновесие, Галл нанес режущий удар, но де ла Вега пригнулся и прыгнул вперед, отчего противники врезались друг в друга, сцепившись гардами.

Оттолкнувшись, они разошлись в разные стороны и схлестнулись вновь. Де ла Вега усмехнулся:

— Что ж, мы узнали, чего стоим, сеньор Галл. А теперь шутки в сторону.

Они набросились друг на друга. Клинки мелькали в воздухе так быстро, что почти не различались глазом, сталкиваясь, искря и звеня.

По всей вероятности, прежде в истории столь же искусные бойцы встречались на поле боя лишь дважды, но ни одна из тех схваток не могла сравниться с этой дуэлью в великолепии.

Один из таких боев произошел между Йованом Кнехтом из Дюссельдорфа, который двадцать лет совершенствовал искусство владения шпагой под руководством Жирарда Тибальта, и Кловисом Паппенхеймом, семнадцать лет оттачивавшим мастерство в Неаполитанской школе фехтования. Оба они считались величайшими воинами своего времени, и оба сокрушили по меньшей мере две сотни мастеров на пути к финалу турнира в Антверпене. Это случилось в 1843 году, и поединок закончился спустя три секунды, или двадцать девять ударов, — как уж вам удобнее считать. Противники решили нанести друг другу совершенно выполненный укол. Тщательнейшим образом описанная схватка закончилась возгласом судей: «Случайность! Это же чистая случайность!» — когда Кнехт и Паппенхейм одновременно рухнули на доски помоста.

Вторая битва развернулась между самураем Го Сэн До и ронином Чи Фу в феодальной Японии где-то около 1230 года и длилась целых три дня. Каждый шаг великих мастеров тщательно зафиксировали современники, и теперь та запись составляет главную часть недельной Церемонии схлестнувшихся мечей в Окинаве. В конце концов воины умудрились одновременно вспороть живот и отрубить голову друг другу. Летописи говорят, что сёгун, увидев это, воскликнул: «Jo gon jo bona aky hu!» Сие изречение переводится примерно как: «Случайность! Это же чистая случайность!»

Мы можем предположить, дорогой читатель, что продолжительность описываемой нами схватки будет находиться где-то между двумя восславленными боями прошлого. Она длилась больше трех секунд Кнехта — Паппенхейма, а бить рекорд До — Фу ей совсем не стоило, ибо в этом случае к тому времени, когда капитан и регент закончили бы выяснять отношения, весь цивилизованный мир превратился бы в нечто очень странное.

Спустя сорок секунд умопомрачительного сверкания клинков Галл понял, что ему постоянно и энергично приходится парировать удары. Стремительные атаки испанца сменяли одна другую. Не было времени ни на то, чтобы собраться, ни на то, чтобы толком перейти в атаку. Из-за более длинного клинка де ла Веги Галл ушел в глухую защиту.

«Ничего себе честная игра! — язвительно подумал капитан, яростно парируя. — По твоей просьбе я выбросил кинжал. Интересно, укоротил бы ты свою рапиру дюймов на шесть, если бы я обратил на это внимание?»

Регент сделал ложный выпад и нанес удар, обойдя защиту Галла. Клинок испанца вонзился в правую подмышку противника, и тот, чертыхнувшись, отпрянул назад. Де ла Вега, ухмыляясь, закружил вокруг раненого.

— Туше, — заметил он.

Капитан чувствовал, как струится кровь под камзолом. Рана как минимум замедлит его движения. Это был рассчитанный и жестокий удар, совсем не спортивный, и от него Галл пришел в невероятно дурное расположение духа. Лишь одна рана и лишь один человек заставили бы его прийти в еще большую ярость.

На мгновение Галл подумал о том самом человеке.

Волна бурно кипящего гнева затопила его разум, но он обуздал порыв и заставил злость работать на себя, заглушив боль и подстегнув тело.

Он накинулся на де ла Вегу, словно тигр, вооруженный рапирой и в совершенстве обученный Тибальтом из Антверпена.

Капитан теснил регента в противоположный угол холла, пока тот не врезался в столик с напитками и не перевернул его. Хрусталь со звоном посыпался на пол. Стойкий запах разлившегося бренди заполнил комнату. Де ла Вега грубо выругался и попытался отступить в сторону, но Галл продолжал наступать. Ему удалось отклонить в сторону жалящий клинок испанца и сделать выпад. Лезвие рапиры до середины вошло в бицепс левой руки регента.

С хриплым воплем де ла Вега, резко дернувшись, освободился и поспешно сделал два шага назад, рубя воздух, чтобы не дать противнику повторить атаку.

Галл держался от врага на расстоянии длины клинка и двигался вперед, аккуратно переступая через осколки, усыпавшие пол. Де ла Вега пятился, пока не уткнулся спиной в холодный мрамор камина, и сморщился, согнув левую руку.

— Туше, — произнес Галл, небрежно приняв позицию ан-гард.

— Вы деретесь с силой и решительностью, сеньор. Я поражен… Мне приходилось слышать много историй о вашем искусстве фехтования, но я мало в них верил. Скажите, неужели вас так вдохновляет патриотизм?

— Любовь к своей стране может окрылять. А разве вами движет не она, регент?

Де ла Вега покачал головой.

— К этой стране? — спросил он. — Нет, Англия меня не интересует. А вот моя прекрасная Кастилия… О да, вы правы.

— Так вот в чем все дело? Вот в чем причина заговора, в котором вы, несомненно, состоите. Неужели из-за векового недовольства ваша жалкая Испания решила пролить кровь? Для чего? Чтобы улучшить свое положение при дворе?

Де ла Вега облизнул губы и уклончиво взмахнул рукой.

— Не все так просто, и не только в этом дело, — ответил он. — Сегодня свершится такое, отчего звезды на небе содрогнутся.

— И все это, могу поспорить, затеяли вы с Джасперсом. Должны быть и другие, но я не сомневаюсь, что именно Джасперс играет ключевую роль в вашем заговоре, иначе вы не стали бы рисковать и приходить сюда, дабы заставить меня молчать.

Де ла Вега не отвел взгляд, но ничего не ответил.

— Так вы опустите оружие, пока я позову стражу? — спросил Галл.

Испанец глубоко вздохнул и гордо выпрямил спину:

— Todavia по he terminado.[43] Бой только начинается.

— Но вы истекаете кровью, — возразил капитан.

— Как и вы. A mi по molesta en absoluto.[44]

— Ну, если вам так угодно, — сказал Галл. — К бою!

Пятая схватка, начавшаяся тем же вечером в пять минут одиннадцатого, развернулась в темном, дурно-пахнущем подвале дворца и, по-своему, была не менее важна для будущего Союза, как и блистательная дуэль в вестибюле.

Блюэтт успел вытащить свою тяжелую венецианскую сторту и крикнуть: «Спрячьтесь за мной!» — Аптилу и Агнью, прежде чем на него набросился О'Бау. Первый же удар его огромного меча скользнул по лезвию клинка Дрю, и лишь благодаря массивному кольцу и гарде шпион не распрощался с пальцами.

Дрю был сильнее среднего человека, и его мощи хватало в боях против обычных противников. Но в Уравнителе О'Бау не было ничего среднего или обычного. Не особо умелый фехтовальщик, он обращался со своим гигантским оружием так легко, словно имел дело с тонкой рапирой или шпажкой. Дрю по праву считался неплохим бойцом, хоть в последнее время и не слишком часто практиковался, но даже такой виртуоз, как Рустам де ла Вега, дважды бы подумал, прежде чем испытывать удачу в поединке с великаном. Когда тот яростно размахивал над головой мечом, то больше походил на ветряную мельницу с лезвиями вместо крыльев в девятибалльный шторм.

— Кто ты такой? Ты не из дворцовой стражи! — воскликнул Дрю, с трудом отпрянув от смертоносной бури. — Почему ты это делаешь?

— Пяткой обуха не перешьешь! — загадочно провозгласил О'Бау. — У меня миска легчайшей важности, и я должен смертельно убить каждого, кто попробует мне помешать, кем бы он ни был.

— А я и не пытался тебе помешать! — закричал Дрю, пятясь по грязному полу.

— А я и не дам тебе такой убожности! — зарычал О'Бау и обрушил меч на голову противника.

Дрю отлетел назад, врезался в груду подгнивших бочек и остался неподвижно лежать среди обломков. Великан приблизился к нему и опустился на колени, прижав лезвие к его шее.

— Стань информационным, и останешься в живых, — сказал он. — Я ищу французского вора по имени Луи Седарн. Назови его местоположение.

В ответ не раздалось ни звука. Блюэтт лежал без сознания, с глубокой раной на голове, истекая кровью, и назвать ничего не мог.

— О'Бау, — раздался голос за спиной великана.

Тот обернулся и оказался лицом к лицу с Агнью.

Аптил с решительным видом застыл в тени за спиной слуги.

— Ты меня знаешь? — спросил Уравнитель.

— Да, я знаю вас, сэр. Мой господин Руперт Триумф рассказывал о вас.

— Вижу, моя репетиция меня опережает.

— Воистину. Мне кажется, ты хочешь нас убить, но также ищешь человека по имени Седарн. Не изменишь ли ты свои планы относительно нас, если я скажу, что мы тоже ищем этого мошенника?

О'Бау медленно кивнул. В тусклом свете подвала его ужасные шрамы походили на складки розового шелка.

— И за-почему вы обыскиваете этого парня? — спросил Уравнитель.

Агнью не мигая уставился в голубые глаза гиганта:

— Чтобы убить его.

Аптил застыл, потянув слугу за локоть, но тот его проигнорировал.

— А, значит, вы тоже? — спросил О'Бау, опуская клинок. — И по какому причиндалу?

— Потому что он французский мошенник, как ты и сказал, — объяснил Агнью. — Он доставил нам кучу проблем. Мы уже несколько дней за ним охотимся.

О'Бау хрустнул суставами и подошел к двери подвала.

— Похоже, наши курсы сопредельны, — произнес он. — Нам будет лучше обвариться, пока мы его не выкурим. — Он посмотрел на бесчувственное тело Дрю. — Прошу прощения за то, что помял вашего спутника. Теперь я вижу, что мое нападение на него было непривычно уморительным.

Агнью и Аптил подошли к Дрю.

— Посмотри, что можно сделать с дверью, — попросил Агнью. — Ее заклинило. Мы осмотрим нашего друга.

— Что ты делаешь? — прошептал абориген, когда они опустились возле бывшего шпиона.

— А у тебя есть идеи получше? Он уложил несчастного Блюэтта парой ударов. Если не отобрать у него оружие, у нас нет ни малейшего шанса. Я должен был что-то сделать, чтобы он остановился и не убил нас обоих.

Аптил вздохнул и перевел взгляд на Дрю.

— Ужасная рана, — сказал он. — Ему нужно к хирургу, и чем скорее, тем лучше.

— При первой же возможности, — согласился Агнью. — Хотел бы я знать, что этот монстр имеет против сэра Руперта? Интересно, сколько еще людей хозяин успел оскорбить с тех пор, как мы видели его в последний раз?

Дрю со стоном пошевелился, а затем открыл глаза и посмотрел на Агнью.

— Мистер Блюэтт, вы понимаете, что я вам говорю?

Тот кивнул, моргая.

— Мы смогли побеседовать с мистером О'Бау — джентльменом, который ранил вас. Он согласился присоединиться к нам, так как тоже хочет убить французского мошенника Седарна. Вы все поняли?

Дрю снова кивнул. Несмотря на одурманивавшую боль, годы работы шпионом помогли ему вычленить смысл из странного заявления Агнью.

— Помогите мне подняться, — попросил он.

Его шатало, но глаза горели яростным огнем. Слуга оторвал полоску ткани от своей куртки и наложил повязку на рану.

— Вижу, вы опять на ногах, — сказал О'Бау, стоя у двери. — Мое сердце ликует. Я должен принести вам глуповатые извержения за проявленную жестокость.

— Ваши извинения с радостью приняты, мистер О'Бау, — отозвался Дрю, опираясь за Агнью. — Та дверь заперта, не так ли?

С оглушительным треском великан вырвал ее из стены, показал своим спутникам и подергал за ручку.

— Да, заперта, — согласился он.

Странный квартет вошел в следующую комнату, оказавшуюся огромной темной кухней, где каждый звук из-за эха принимал исполинские размеры. Там было холодно и пусто. В помещение просачивались странные звуки откуда-то снаружи: то шум от развеселого праздника долетал через необъятный дымоход над мертвым очагом.

— Должно быть, для подготовки маскарада они приспособили кухни в западном крыле. Что с выходом? — спросил Агнью.

Дверь была сделана из мореных дубовых досок и оказалась намного крепче той, что вела в подвал. О'Бау отступил от нее, качая головой.

— Тоже заперта, — произнес он, хрустнув пальцами и играя каменными мышцами плеч.

— Подождите! Мы не можем идти по дворцу, выламывая каждую преграду на пути, — сказал Дрю.

— У тебя есть другие предположения? — спросил великан.

— У меня есть, — встрял Аптил и показал на громадный камин. — Мы можем пробраться по нему.

О'Бау обнажил зубы, которых, казалось, было больше, чем у обычного человека. На мгновение Аптил подумал, что их неожиданный союзник собирается его укусить.

— Отличное предположение! — воскликнул Уравнитель.

— Тогда вперед! — выдохнул Дрю.

Они забрались в камин и заглянули в трубу. В ответ на них уставилась чернота.

— Скажите мне, мистер О'Бау, — сухо промолвил слуга, — почему вы питаете вражду к Седарну? Это что-то личное?

— Уже личное, — ответил гигант. — Изначально меня наняли, чтобы его убрать, но он оказался уклончивым человеком и смог от меня ускользнуть. Вот почему это стало делом повышенной интимности.

— Вас наняли? — заинтересовался Дрю, ощупывая кирпичи в стене трубы. — И кто же?

— Тот господин, Дур Танкфорд. Бурдвиль Дур Танкфорд. Он выдает мне задания время во времени, — отозвался гигант, подтянувшись и исчезнув в темноте трубы.

Вниз посыпались вывалившиеся камни, известка и сажа.

— В чем дело? — тихо спросил Аптил, заметив, как переменился в лице Дрю.

— Я знал человека по имени Бонвилль де Тонгфор, когда служил в «Круге», а милорд Эффингем управлял разведкой, — ответил Блюэтт. — Это был настоящий мерзавец. Я думал, что он сгинул во время чисток. Вернее, очень на это надеялся. Он не раз переходил мне дорогу.

— Думаете, это тот самый человек? — спросил Аптил.

— Не могу сказать наверняка. Но де Тонгфор, которого я знал, был последним негодяем. Он всегда доставал отбросы со дна отхожих ям для самых скользких операций. О'Бау как раз из того отребья, которое взращивал Бонвилль. Бог мой, это дело воняет все сильнее и сильнее. Если я не ошибся, то с радостью с ним посчитаюсь.

— Вы не собираетесь обеспечить мне зад? — донесся голос О'Бау.

— Уже идем! — отозвался Дрю, а потом, взяв Аптила за руку, добавил: — Если мне удастся избавить его от меча, ты справишься?

Австралиец кивнул, понимая, что из них троих у него больше всего шансов уложить гиганта. Аптил, культурный, утонченный человек, насилие не любил, но держал себя в отличной форме, а его мускулатура свидетельствовала о недюжинной силе. Кроме того, у него было более чем достаточно причин поквитаться с уродом.

— Справлюсь, — ответил он.

Они карабкались по трубе, а сверху до них доносились звуки праздника снаружи, похожие на голоса призраков.

На улице веселье достигло своего пика. На сцене актеры разыгрывали некую изощренную комическую интерлюдию с участием пяти клоунов и нескольких корзинок с кашей.

Долл смотрела на представление из-за кулис, до ее выхода оставались считаные минуты.

В Королевском павильоне, лицом к сцене, через три кресла слева от королевы сидел кардинал Вулли, не замечавший ни смеха, ни аплодисментов вокруг. Его грызло все возрастающее беспокойство.

В ряду за его спиной лорд Сли смотрел по сторонам с явной тревогой. Де ла Вега отсутствовал вот уже двадцать минут. Скоро королева могла заметить его отсутствие и спросить, куда пропал регент. Неужели возникла какая-то проблема… помеха…

Сли глотнул воды, чтобы очистить рот и голову, и даже позволил себе засмеяться вместе со всеми, когда сосед рядом обратил его внимание на форменное шутовство, царящее на сцене. Но лорд смотрел не на клоунов. Словно коршун, глава Тайного Совета не отрывал глаз от шатра для особо важных гостей у сцены. Сквозь туманный свет, лившийся от свечей, виднелись размытые лица Солсбери и Джасперса. Неожиданно встревожившись, словно от толчка невидимого локтя в бок, преподобный оглянулся, встретился со Сли взглядом и кивнул ему, коснувшись стола открытой ладонью. Осталось пять минут.

У Сли опять пересохло в горле. Он скользнул взглядом по придворным вокруг, наблюдая за тем, как отсветы от огней звездами сверкают на тиаре королевы, стоит правительнице засмеяться.

Звезды всегда были символом удачи, и величайшая удача сейчас виднелась ему в отсветах, танцевавших вокруг столь уязвимой головы Глорианы.

В шатре музыкантов Луи Седарн почесал щеку. Щетина отросла и кололась. Вся его жизнь кололась. Если он скоро что-то не сделает, то сойдет с ума. Он опустил лютню и стал пробиваться сквозь ожидающих музыкантов к выходу.

— Месье Седарн! — окликнул его маэстро Куперин. — Qu'est-ce que vous faites, maintenant?[45]

— Одну минутку, мастер, — откликнулся Седарн. — Мне нужно посетить уборную.

Снаружи было темно и зябко. Триумф пару раз глубоко вдохнул носом прохладный воздух, дабы очистить легкие от жирного дыма и пыли, скопившихся в шатре музыкантов, и направился к палатке для отдыхавших актеров.

Это был длинный прыжок, длиннее и рискованнее, чем все, на что когда-либо решался де Квинси при обычных обстоятельствах. Ноги заскользили по черепичной крыше в поисках опоры, и на мгновение он представил, как вот-вот рухнет в объятия темноты внизу. Каким-то образом ему удалось удержаться, и доктор медленно поднялся на ноги. Матушка Гранди приземлилась рядом.

— Ну вот, ты ведь сделал это? — спросила она.

— Мадам, а вы сильнее, чем кажетесь, — отозвался он, с трудом переводя дыхание.

— Предпочитаю держать себя в форме. Кроме того, другого пути вниз и нет вроде бы.

— Вы в порядке? — негромко позвал их Ганс Гольбейн, высунувшись из окна наверху.

— О да! — успокоил его де Квинси. — Оставайтесь на месте. Мы за вами вернемся.

Без дальнейших размышлений он взял матушку за руку и повел за собой во тьму по наклонному скату крыши. Через секунду он осознал, что сделал, а через две понял, что Гранди руку не убрала. При всей своей решимости и непреклонности, она явно нервничала так же сильно, как и он. По какой-то странной причине от этого факта ему стало легче.

Спустившись по крыше, они оказались у водосточной трубы, отсюда открывался вид на главную сцену. Они ясно видели Королевский павильон и примыкавшие к нему шатры. Внизу перед зрителями дурачились клоуны.

— Ты видишь Джасперса? — спросила матушка Гранди.

— Честно говоря, я никого толком не вижу, — ответил де Квинси. — Это он? А, нет, это граф Ричборо.

— Не двигайтесь! — раздался позади ледяной голос.

К ним по крыше соскользнул снайпер — стрела на арбалете с прицелом смотрела прямо на них.

— Вы кто такие? — спросил он. — И какого дьявола здесь делаете?

— Послушайте… — начал де Квинси, надеясь, что честность — это все же лучшая политика, хотя его милицейское удостоверение не объяснило бы, почему он крадется по крыше на расстоянии выстрела от королевы.

Но матушка Гранди стиснула его руку, призывая к молчанию. Посмотрев на солдата, она вдруг произнесла:

— Опусти оружие.

Слова ее были едва слышны, но никогда за всю жизнь доктор не слышал столь могущественного приказа. Он невольно вздрогнул.

Без дальнейших вопросов стрелок убрал арбалет за спину.

— А теперь спи, — велела матушка Гранди тоном, не терпящим возражений.

Тот опустился на крышу и вскоре мирно засопел.

Пораженный, де Квинси уставился на пожилую даму.

— Голос Власти, — пояснила она. — Старый фокус, правда, я не люблю использовать его слишком часто. На мой вкус, он слишком близок к гоэтейе.

Дознаватель забрал у спящего арбалет и посмотрел в телескопический прицел на сцену внизу. Через мгновение он воскликнул:

— Вот! Вот он! Рядом с герцогом Солсбери в шатре для особо важных персон.

— Дай мне посмотреть, — попросила старуха.

Он как раз собрался отдать ей оружие, но внезапно замер и произнес:

— Он встает. Выходит из шатра. Я потерял его из виду!

Де Квинси оглянулся на матушку Гранди, и ему не понравилось выражение ее глаз.

Внизу Сли увидел, как преподобный выходит из шатра, и нервно сжал кулаки. Время настало.

Священник дошел до тента актеров и уселся на поваленный ствол, улыбаясь сам себе. Снял один из висевших на шее бархатных мешочков, развязал его и вытащил амулет. Поднеся его к свету свечи, Джасперс ухмыльнулся.

— Очень милая вещица, — послышался вдруг чей-то голос. — И несомненно, очень магическая. Для чего она предназначена?

Джасперс поднял взгляд и увидел лучезарную улыбку Луи Седарна.

— Ты только что совершил ужасающую ошибку, друг мой, — сказал Джасперс. — И ты не проживешь так долго, чтобы пожалеть о ней.

— Я тебя знаю, — отозвался Седарн. Он прошел сквозь девятнадцать морских сражений и сейчас не подал виду, что хоть немного нервничает. — Ты же Джасперс из Гильдии. А я-то все гадал, какой мерзавец из Церкви стоит за всем этим?

Преподобный поднялся. Он был уверен в себе, но неожиданно ему стало интересно, кто же перед ним такой.

— Разве я тебя знаю? — начал он, вглядываясь в лицо француза. — Конечно знаю. С белыми волосами и без бороды, но ведь это ты, Триумф?

Руперт кивнул.

— Де ла Вега был прав насчет тебя. Он будет доволен. Он говорил, что ты опасен. Правда, ты пришел к финишу вторым и опоздал.

Удар Триумфа пригвоздил Джасперса к земле. Талисман выпал из пальцев священника и покатился по траве.

— Опоздал для чего?

Джасперс потянулся к амулету, но Руперт наступил ему на руку.

— Что ты собираешься делать, ублюдок? — спросил он.

Удар по голове сбил Триумфа с ног. Он упал прямо на полог шатра, барахтаясь и пытаясь встать на ноги, голова у него кружилась.

Де Тонгфор подошел к Руперту со спины и приставил рапиру к горлу.

— Значит, ты Триумф, — сказал он. — Я должен был догадаться. Вы в порядке, преподобный?

— Жить буду, — отозвался Джасперс, поднимаясь и подбирая с земли талисман. — Отведи его куда-нибудь и убей. Быстро. У меня еще куча дел.

— Да ладно, — сказал Триумф. — Ты меня победил. По крайней мере, позволь посмотреть. Ненавижу умирать, не зная, за что умираю.

Джасперс кивнул де Тонгфору, который все еще прижимал клинок к кадыку Руперта.

— Тогда смотри, — сказал Джасперс. — Я собираюсь высвободить черную магию невиданной силы и убить королеву.

Они поднялись по трубе и оказались в Музыкальном зале. Тут тоже было темно, но свет с улицы пробивался в окна.

О'Бау ждал их.

Агнью отряхнулся и помог Дрю сесть. Аптил встал рядом с гигантом, и оба принялись смотреть на празднество.

— Есть сор и брожения, куда мог спрятаться французик? — спросил О'Бау.

— Нет. Никаких.

Уравнитель нахмурился и отвернулся. У камина стоял заставленный напитками столик. Великан положил меч и взял с него бутылку, вытащив пробку зубами.

Аптил облизнул губы и глубоко вздохнул, зная, что настал момент действовать.

Схватив со стола клинок, он отшвырнул оружие в дальний угол комнаты и что есть силы врезал О'Бау. Тот, падая, задел стол, и оба врезались в стену, подняв хаос из рук, ног и разбивающихся бутылок.

— Это за Дрю, — пояснил Аптил, пнув ошеломленного громилу и перекинув через банкетный стол на подставку для свеч. — Это за Руперта, — добавил он.

Удар О'Бау заставил австралийца согнуться пополам. Задохнувшись, он упал на колени к ногам великана, шипя, как проткнутый баллон.

— Это для начала, — сказал Уравнитель.

Агнью и Дрю набросились на О'Бау, но тот отшвырнул обоих, словно стриптизерша, сбрасывающая с себя одежду. Блюэтт приземлился на пол у окна, не в силах встать. Агнью рухнул в кресло у двери. На его лице было написано чудовищное разочарование.

— Получается, — сказал О'Бау, поднимая Аптила за горло одной рукой, — вы все председатели.

— Извини, — отозвался слуга, поднимаясь на ноги. — Прошу, освободи моего друга Аптила. — Он сжал кулаки и принял боксерскую стойку. — Дерись со мной, если хочешь.

Великан отшвырнул Аптила в сторону и направился к Агнью.

— Не зли меня, — сказал он. — Я из тебя фарс сделаю.

Слуга нанес мощный удар О'Бау в лицо, но тот даже не пошевельнулся. Агнью поморщился, тряся разбитой рукой. Великан улыбнулся и вынул из-за пояса тесак, на лезвии которого заиграли отблески света.

— Время задирать свиней, — объявил он.

Тут на него рухнул кот.

Он спрыгнул откуда-то со стропил разрядом рыжевато-коричневой молнии, и О'Бау исчез под этой пушистой горой. У Агнью перехватило дыхание, но потом он отодвинулся от двух бьющихся на полу тел: Уравнителя и громадного кота размером с великана — кота с пальцами, в дублете и бриджах.

Из-под его ногтей выступили острые когти.

Раздались пронзительные крики.

— Так как же честь и долг? — спросила Долл у толпы.

— Как бы там ни было, они уходят быстро, — присоединилась Элис Мантон. — Богиня, о великая, скажи, как заключить нам сделку?

Долл раскинула руки, обратившись к толпе в зале. У ее ног сидели охотники любви: Артемида, Диана и Орион — и с обожанием снизу вверх смотрели на нее.

— За мир! — воскликнула Долл. — Я в смятении,

Долл замолчала, ибо толпа разразилась таким громом аплодисментов, что тот заглушил остальные слова. Она стояла, широко раскинув руки, и ждала, пока шум стихнет, а затем посмотрела вниз, на Элис и Мэри.

— Великолепно, великолепно! — промурлыкала миссис Мерсер со слезами на глазах.

Элис побледнела от нахлынувших чувств и не могла говорить. Долл с беспокойством взглянула на Горация Катона, игравшего Ориона. Тот не сводил глаз с Королевского павильона, судорожно стискивая в руке лук.

Аплодисменты начали стихать.

Теперь аплодисменты звучали даже громче. Их подхватили толпы за стенами дворца, и Ричмонд сотрясла волна ликования. Знать в Королевском павильоне кланялась королеве и подкидывала шляпы в ночной воздух ничтожным подобием фейерверка.

Долл перевела дух. От ее дыхания газ чепца заколыхался.

Где же Руперт?

Триумф чувствовал, как неприятно ворочаются кишки у него в животе. Он стоял у самого шатра позади Джасперса, Тонгфор прижимал к его горлу клинок. Преподобный что-то мычал над талисманом, сжимая его потными руками, и именно от этого неразборчивого бормотания Руперту было не по себе. Примерно так же он чувствовал себя, когда Вулли устроил ему проверку с тем нечестивым пергаментом. В воздухе витала черная магия — в этом не было никаких сомнений.

Со своего места Триумф ясно видел стоявшую на сцене Долл, Элис Мантон, Горация Катона и Мэри Мерсер, сидящих у ее ног, а также ликующую толпу.

Джасперс поднял руку и с треском раздавил талисман. Его осколки песком просыпались сквозь пальцы преподобного, и ночной ветер унес их.

Он повернулся к Триумфу.

— Дело сделано, — ухмыльнулся священник, но лицо его было бледным, а на лбу выступил пот, словно он только что пробежал марафон в куртке на меху.

— Что сделано-то? — спросил Триумф.

— Посмотри на Катона, — ответил ему Джасперс. — Круглый дурак. В его колчане отравленная стрела. Через пару секунд он ею воспользуется.

— Значит, Катон тоже участвует в заговоре?

— Он? Не по своей воле, — усмехнулся преподобный. — Я только что отправил архидемона из ада в его ничего не подозревающую душу. Тот скажет ему, что делать.

Триумф через полог шатра посмотрел на актера. Тому было жарко и неудобно, он выглядел растерянным и сильно беспокоился. Рука его на древке лука дрожала, и он как раз потянулся к колчану, висевшему за спиной. Никто из присутствовавших этого не заметил. Они все слишком увлеклись, аплодируя Долл.

Гораций достал стрелу.

Триумф незаметно опустил левую руку и, сжав рукоять couteau suisse, висевшего на поясе, нажал на кнопку.

В рапиру тот не превратился, как ни надеялся Руперт. Кажется, приказам оружие не подчинялось, а деликатности момента не понимало.

Тем не менее оно порадовало хозяина длинным прямым ножом для резки жареного мяса. Четыре дюйма стали вонзились в бедро Тонгфора.

Тот завопил, и Триумф изо всех сил толкнул его, подавшись назад. Клинок скользнул над ухом морехода, глубоко царапнув кожу, но Бонвилль оказался слишком нерасторопным и не смог остановить Руперта.

Оба повалились на землю. Не обращая внимания на кровь, льющуюся из пореза, Триумф принялся молотить кулаками по лицу и животу де Тонгфора. Когда тот обмяк, беспомощно хватая ртом воздух, Руперт вскочил и отобрал у мерзавца рапиру, но, обернувшись, увидел, что Джасперса уже и след простыл.

— Долл! Долл! — закричал Руперт, глядя на актрису через полог шатра.

Однако, к несчастью, восторги зрителей заглушали его голос.

Артемида, Диана и Орион натянули луки, символически собираясь выстрелить в воздух, когда Долл закончит речь словами: «Давайте же возвестим о нашей любви и, подобно Купидону, залпом стрел расскажем о нашей страсти, ибо Глориана — самая любимая из всех, наша королева, наша тридцатая Елизавета», но толпа ревела слишком громко, и Долл пришлось подождать.

Она улыбнулась Элис и Мэри, державшим луки наготове.

Катон не обращал на нее ни малейшего внимания, натягивая стрелу, которую ему дал де Тонгфор. Он собирался выстрелить в небо.

Может, она неверно поняла его странное поведение…

Неожиданно Долл почудилось, что кто-то зовет ее по имени, пытаясь перекричать всеобщий гам, но актриса сочла это причудами собственного воображения.

А затем она услышала кое-что еще: кто-то насвистывал песенку о гвинейском береге. Пронзительный звук пробился сквозь шум толпы.

Долл похолодела. Сердце замерло, словно размышляя, биться ли дальше.

Это был сигнал, о котором они условились. Долл огляделась по сторонам.

Гораций Катон целился явно не в небо.

Сжав пальцы в кулак, Долл хорошенько размахнулась и ударила актера прямо в нос так, что несчастный отлетел назад.

Стрела изменила направление полета и пронзила спинку покрытого плоской резьбой трона в шести дюймах над головой королевы.

Внезапно настала абсолютная тишина.

А затем разверзлась настоящая преисподняя.

Казалось, каждый из присутствовавших в Ричмонде тридцати семи тысяч ста шестидесяти трех человек либо истошно вопил, либо носился в панике, либо делал и то и другое.

Ошарашенная Долл отпрянула.

Элис Мантон зарыдала как ребенок.

Мэри Мерсер упала в обморок.

Гораций Катон слабо трепыхался, нос его превратился в кровавую кашу.

Музыканты и жонглеры высыпали из палаток на подмостки, лопоча и срываясь на крик, пока милиционеры пытались оттеснить их назад.

Триумф с рапирой на изготовку ворвался в шатер и пробился к сцене сквозь пришедшую в неистовство толпу. Схватив Долл, он крепко обнял ее.

— Отлично, любовь моя, — сказал он, поцеловав прекрасные волосы актрисы.

— О боже! — воскликнула она, указывая куда-то.

Жонглеры, музыканты, милиция и кричащие женщины попятились.

Гораций Катон больше не был собой. Чем бы преподобный Джасперс ни заразил его разум, сейчас это пыталось вырваться наружу или, по крайней мере, устраивалось поудобнее. Что-то извивалось под его кожей, и в воцарившейся гробовой тишине было слышно, как ломались и двигались кости. Он распухал на глазах. Его качало, растягивало, сминало от нечестивого давления изнутри.

Все, кроме Долл, Руперта и нескольких стражников, с криками бросились в бегство.

То, что когда-то было Горацием Катоном, теперь превратилось в восьмифутовую тварь сплошь из хрящей и вздымавшейся плоти. Воздух с влажным шумом втягивался и выходил наружу сквозь множество открывшихся мембран. Руки доставали до пола, в них будто остались одни кости, мышцы исчезли. Ноги расплющились, как черепашьи лапы. Голова удлинилась, словно в нее через шею пропихнули лошадиный череп, растянувший и заполнивший кожу.

Внезапно у существа появились челюсти, которые вполне пошли бы чудовищу из озера Лох-Несс. Оно разинуло пасть, и Триумф с Долл увидели, как из десен вылезли клыки. Каждый проложил себе путь с таким звуком, с каким гвоздь пробивает деревянную планку. Создание заревело, и во дворце задрожали стекла.

Триумф отодвинул Долл в сторону и вонзил рапиру де Тонгфора в чудовище.

Лезвие вошло в плоть и расплавилось. Капли раскаленного металла упали на сцену и прожгли ее насквозь. Существо, шаркая, двинулось вперед, становясь все больше, превращаясь в нечто змееподобное с крокодильим хвостом. На лбу его выросли рога.

Двое солдат рванули и со всего размаху воткнули в монстра копья. Тот повернулся, раскрыл пасть и струей огня испепелил нападавших.

Триумф попятился.

— Ого… ну и дела! — пробормотал он.

— Дай-ка мне это! — рявкнула матушка Гранди, выхватывая арбалетный болт из рук де Квинси.

— Отдай! Я должен что-то сделать! — заныл он.

Колдунья поцеловала наконечник, что-то прошептав над ним, затем сняла с шеи амулет и быстро намотала его на острие.

— Что это? — спросил де Квинси, в ужасе оглядываясь на сцену.

— Драконоподобный демон, — ответила она.

— Дракон? Чертов дракон?!

— Ну да. Огнедышащий, — ответила старуха. — Его вызвали прямо здесь и заключили в плоть того бедняги. Такие создания не дышали Господним воздухом уже много столетий. Я только из книг знаю, как он выглядит. Это одно из исчадий ада, возможно демон ужаса или балрог, как его называли вавилоняне.

— Оно испепелит наши души! — пролепетал де Квинси, оторопело глядя на вырастающее чудовище.

— Попытается, — согласилась матушка Гранди. Она вернула доктору болт со словами: — Надеюсь, ты хороший стрелок.

До этого он никогда в жизни не стрелял из арбалета.

— Конечно хороший, — решил дознаватель.

Триумф отпрянул, когда мерзкая тварь стала приближаться. Он швырнул в нее эфес расплавленной рапиры, а затем схватил фонарь с рампы и метнул его следом, пытаясь заставить монстра остановиться. Руперт подумал о висевшем на поясе швейцарском ноже, но, похоже, сейчас даже от самого превосходного клинка было бы столько же пользы, сколько от осколка стекла.

Свирепый пронзительный свист вырвался из утробы кошмарного создания. Триумф почувствовал, как у него от этого звука все задрожало внутри. Оглянувшись по сторонам, он крикнул тем стражникам и аристократам, которые были достаточно храбрыми или глупыми, чтобы остаться здесь:

— Уходите! Уходите! Позаботьтесь о безопасности ее величества!

Тут он заметил Долл, стоявшую чуть позади него.

— Долл! Уходи отсюда, умоляю тебя! Беги!

Раскачиваясь из стороны в сторону, чудовище передвигалось на длинных костлявых конечностях. Из пасти вырвался клуб огня, и Руперт бросился на пол, чтобы не превратиться в головешку. Падая, он уронил лампу.

Монстр оказался прямо над ним. Мореход хотел отползти, но тщетно. От зловонного дыхания, разящего горячим битумом и горелым сахаром, слезились глаза.

Триумф попытался подумать о чем-нибудь философском и ободряющем, но разум отказал, как заржавевший замок, и ключ не проворачивался. Руперт пополз назад, не в силах оторвать глаз от адского создания, склонившего к нему свою чудовищную голову.

Внезапно послышался хлопок.

Монстр содрогнулся.

Арбалетный болт вошел ему прямо в горло. Струйкой потекла ядовито-зеленая кровь.

Ошеломленный Триумф уставился на стрелу и заметил плотно привязанный к ней крошечный амулет.

Тварь рухнула на колени с такой силой, что сцена содрогнулась и треснула. Руперт сумел вовремя выбраться из-под падающей туши, чуть не свалившись при этом с подмостков. Монстр завалился на спину и замолотил хвостом, обрушивая декорации и разбивая лампы, а затем вытянул голову к ночному небу. Его пасть широко распахнулась, и он заревел голосом Горация Катона.

Триумф почувствовал, как его схватили чьи-то руки и оттащили от края сцены.

Вопль длился и длился, становился все пронзительнее, исторгаемый легкими, превосходившими по мощи человеческие. Вокруг отверстой пасти и раны во лбу вспыхивали языки голубого пламени. Чудовище воздело к небу свои дрожащие руки, похожие на искрученные ребра гигантской рыбы.

А затем оно лопнуло.

Триумф чуть не оглох. Как будто сама природа приложила руку к уничтожению твари. Каждая лампа, каждая свеча в зале потухла, взрыв всосал в себя их свет. А затем навес обрушился на сцену, милосердно прикрыв гниющие, быстро растворявшиеся останки чудовища.

Внезапно стало очень холодно и удивительно тихо.

Триумф поднял голову и увидел, что со сцены его стащила Долл. Она побледнела от страха и смотрела на развернувшуюся перед ними картину разрушения. Руперт осторожно обнял женщину, все еще дрожавшую от пережитого ужаса.

Кардинал Вулли принялся кричать, отдавая приказы ошеломленной толпе знати и стражников, собравшейся вокруг руин. Первыми очнулись лорд Кроусли, лорд Грефф и адмирал Поули, собрав почетный караул тупо таращившихся солдат и препроводив королеву под защиту башни Кернгорм. Ее величество не проронила ни слова, но, когда спешила прочь, Триумф поймал ее взгляд. Она оглянулась, посмотрев назад сквозь плотные ряды милиции, окружившие ее.

Руперт склонил голову, но в следующее мгновение королева удалилась.

Вулли прошел в центр разгромленного зала.

— Свет! Подайте свет! — велел он. — И найдите мне капитана стражи! Я хочу, чтобы всё вокруг немедленно оцепили!

До них доносился отдаленный шум, паника охватила Шин и Ричмонд. Большинство гостей праздника сбежали, решив попытать счастья с волнующейся толпой за стенами резиденции.

Дворцовые земли превратились в истерзанную пустыню, заваленную сломанными стульями, разорванными декорациями, едой и рассыпанными программками. Те, кто остался, молча стояли, собравшись потрясенными группками, не в силах осознать то, свидетелями чему они все стали.

Триумф оглядывался по сторонам, когда Вулли схватил его за плечо. Кардинала заметно трясло, он явно разрывался между страхом и гневом, но при этом в его взгляде светилась благодарность.

— Все прошло не так хорошо, как в прошлом году, ваша светлость, — пробормотал Триумф.

Вокруг рампы суетились солдаты.

— Когда я выясню, кто в ответе за все это… — начал Вулли.

— Начните с преподобного Джасперса, — перебил его Руперт.

— Проклятая Церковь! — сплюнул стоявший неподалеку лорд Сли. — Я должен был знать. И каково же ваше участие в этом гнусном заговоре, а, Вулли?

Кардинал медленно обернулся, оказавшись лицом к лицу с канцлером. Казалось, он сейчас ударит главу Тайного Совета.

— Уверен, лорд Сли сейчас собирается завести речь о нечестивом свитке, который вы храните при себе, кардинал, — поблизости раздался слабый, задыхающийся голос.

Все повернулись.

По сцене к ним приближался лорд Каллум Галл. В одной руке он сжимал рапиру, другой держался за живот. Кровь пропитала его камзол, испачкав руку. Лицо его стало почти белым, капитана шатало, да и дышал он с трудом, то и дело морщась от боли.

— Таким образом он сделает вас зачинщиком всего этого непотребства, — сказал Галл, борясь чуть ли не за каждый вдох. — Это убийственный документ. Лорд Сли знает, что из-за него вас уже наутро отправят к палачу. Ему прекрасно известно его содержание, ведь он сам дал вам его перед начатом представления.

— Это самая гнусная клевета, которую я когда-либо слышал! — оскалился канцлер. — Что, кардинал, дали знак своему лакею, чтобы он вышел к нам и защитил вашу черную душу? Не выйдет! Этот человек — лжец, а вы, Вулли, — болезнь нашей страны!

— Меня много кем называли, лорд Сли, — ответил Галл, тяжело опускаясь на ступени сцены, — но лжецом никогда. Это все ваша работа. Вы затеяли заговор с Джасперсом и кастильским мерзавцем де ла Вегой, который мне и рассказал о ваших планах… — Он помедлил и закончил фразу: — Прежде чем умер от моего клинка.

— Чепуха! Ложь! Это заговор! — завопил Сли, затравленно обводя взглядом молчаливую, потрясенную толпу, собравшуюся вокруг. — Де ла Вега верен Короне! Как и я! Эти гнусные убийцы сговорились! Смотрите, как они прикрывают друг другу спины и затыкают рот тем, кто может раскрыть их планы!

— Вообще-то, заговорщиков было четверо, — встрял де Квинси, когда они с матушкой Гранди пробрались через брешь в шатре для особо важных гостей.

Капитан еще никогда не видел доктора таким свирепым. В руке тот нес арбалет.

— Сэр, а вы?.. — спросил кардинал Вулли.

— Невилл де Квинси, полицейский хирург. А это матушка Гранди из Саффолка. Ее действия в борьбе со злом неоценимы.

— Матушка Гранди, — кивнул кардинал.

— Ваше высокопреосвященство, — откликнулась пожилая женщина. — В этом Невилл прав. И если позволите добавить, он не только хирург, но и прекрасный стрелок.

— Мы проводили расследование вместе с лордом Галлом, — пояснил де Квинси. — У нас есть доказательства заговора лорда Сли, регента де ла Веги, преподобного Джасперса и лорда Солсбери.

— Я могу подтвердить участие Джасперса в инциденте, — сказал Триумф. — А еще вам стоит найти помощника режиссера из театра «Лебедь» по имени де Тонгфор. Это один из его пособников. Сукин сын наградил меня вот этим, — добавил он, коснувшись раны на голове.

— Заковать лорда Сли в кандалы! — Вулли отдал приказ столь спокойно, что все присутствовавшие невольно вздрогнули.

— Ах ты, тварь! — взревел канцлер, выхватив из недр плаща длинный кинжал. Его лицо стало мертвенно-бледным, вены на висках заметно пульсировали. — Тот, кто меня коснется, умрет в жуткой агонии! Этот клинок отравлен!

Знать и солдаты отпрянули от него, не желая себе медленной, но мучительной смерти. Воспользовавшись их замешательством, лорд бросился бежать. Он пронесся через Королевский павильон, разрезав клинком брезент, и метнулся к окутанным темнотой садам.

Внезапно на его пути выросла тень.

— Прочь с дороги, я сказал! Или я тебя убью! — пронзительно завопил Сли. С губ его падали хлопья пены.

Клинтон Иствудхо медленно покачал головой и взвел курок. Глаза его превратились в узкие щели, похожие на порезы от бумаги.

— Как думаешь, повезет тебе сегодня? — спросил он.

Канцлер бросился на него, словно бешеное животное.

— Сомневаюсь, — ответил за него сержант.

Все, кто находился в разгромленном зале, вздрогнули от выстрела.

Вулли повернулся и посмотрел на Солсбери, который сидел в одиночестве на скамье шатра для особо важных гостей. Взгляды всех присутствовавших обратились на герцога.

Тот встал, поднял бокал и осушил его одним глотком.

— Уведите меня, — вздохнул он. — Я всего этого не вынесу.

Его окружили стражники.

Матушка Гранди подошла к кардиналу Вулли, пока де Квинси помогал лорду Галлу сесть на край сцены и осматривал его раны.

— Преподобного нужно найти как можно скорее, — начала она.

— Потому что у него в запасе еще много фокусов, — закончил за нее присоединившийся к ним Триумф.

— Совершенно верно, молодой человек, — подтвердила колдунья, повернувшись к Руперту.

— Он может быть где угодно, — вздохнул кардинал, потирая лоб. — В этот самый момент из Ричмонда бегут тысячи людей. Джасперс — злодей, но в уме ему не откажешь, и он сможет легко затеряться среди них. Откуда нам начать поиски?

— С реки, — раздался за их спинами тихий голос.

Как вы уже поняли, многоуважаемые читатели, в ту Ужасную Ночь роль вашего покорного слуги и близко не напоминала героические подвиги сэра Руперта, Долл, мистера де Квинси или лорда Галла, но сейчас настал момент моего величия. Прошу вас, уделите ему внимание, запомните его так, как запомнил его я.

— Когда началась паника, — сказал я, Уильям Бивер, — и толпа людей принялась носиться туда-сюда, я заметил преподобного. Он удирал в сторону Королевской пристани. Там наверняка были лодки, и я уверен…

— Бивер, ах ты, старый пройдоха! — воскликнул Триумф, перебив меня, следует признать это, но одновременно вознаградив хлопком по плечу.

По правде говоря, я надеялся на фразу вроде: «Уильям, да ты прям Ахиллес!» — но не стану жаловаться. Хотя нет, стану. Надпись «Бивер, ах ты, старый пройдоха!» не будет так уж здорово смотреться на могильном камне в Уголке Поэтов.

— Если он уже на реке, мы не сможем его схватить, — начал кардинал. — Я…

— Нет, сэр, сможем, — перебил его подошедший де Квинси. — И матушка Гранди знает как. Если она… э-э-э… сделает это еще раз. Мэм?

Та кивнула:

— Конечно, Невилл. Коли сейчас поторопимся, то к ужину на пиру загуляем.

Вулли нахмурился, осмысливая сказанное.

— Я пойду с вами, — заявил Триумф. — У меня есть к Джасперсу кое-какие счеты.

— А разве вы не останетесь присматривать за лордом Галлом, полицейский хирург де Квинси? — осведомился его высокопреосвященство.

— Я могу этим заняться, — вызвалась Долл. — Я достаточно долго знакома с Рупертом и поэтому знаю, как обрабатывать раны.

Она подошла к капитану, встретившему ее слабой улыбкой.

— Могу ли я доверить свою жизнь женщине Триумфа? — пробормотал он.

Актриса посмотрела на него сверху вниз.

— Галл, вы не в том положении, чтобы выбирать, — отозвалась она.

Усмехнувшись, лорд с ее помощью поднялся на ноги. Свою окровавленную рапиру он бросил Триумфу:

— Лови, может пригодиться.

Мореход кивнул.

— Может, — ответил он и обернулся к де Квинси и матушке Гранди. — Ну что, вы готовы?

Троица поспешила к Королевской пристани, а Вулли проводил их взглядом. Его плечи, на которые, казалось, давила тяжесть всей Земли, опустились. Он оглянулся и увидел меня, Уильяма Бивера, с блокнотом и карандашом в руках.

— Не сейчас, мастер Бивер, — вздохнул он. — Не сейчас.

— Не дергайтесь! Будьте мужчиной! — сказала Долл лорду Галлу.

Вздернув бровь, тот взглянул на нее.

— Дайте посмотреть, — мягко произнесла она, наконец отведя его руку в сторону.

Рана в животе капитана была довольно глубокой и сильно кровоточила.

— Он так легко не сдался, да? — спросила Долл, обрабатывая рану.

— Да уж! — вздохнул Галл.

— Тогда почему же вы улыбаетесь, сэр?

— Потому что королева жива. Потому что я выиграл. Есть обстоятельства, при которых солдат всегда улыбается. Кстати, меня зовут Каллум, мисс Тэйршит.

— Неужели? — язвительно отозвалась она. — А меня Долл.

Он вновь улыбнулся и несколько двусмысленно заметил:

— Руперт Триумф — счастливый человек.

На них упала тень.

— Мисс Тэйршит, где я могу найти мастера Руперта?

— Агнью! Что ты здесь делаешь?

— Все самое лучшее, госпожа. Так где же мастер Руперт? — вновь спросил он.

— Уплыл по реке, — ответила Долл. — Отправился в погоню за этим негодяем, Джасперсом. Агнью?

Она позвала его, однако слуга уже исчез.

Вязы качались и пели на ветру. За ними темными отвесными скалами возвышались стены дворца. Агнью поспешил к фигурам, собравшимся под аркой.

— И где Руперт? — с тревогой спросил Аптил.

— Отправился в погоню за Джасперсом вниз по реке, — объяснил Агнью, оглядываясь по сторонам.

— Тогда мы пойдем следом, — решил абориген.

Темный силуэт за его спиной негромко заворчал.

— А куда подевался мастер Блюэтт? — спросил Агнью.

— Сказал, что у него еще остались какие-то личные дела. Мы не можем его ждать. Пойдемте.

Де Тонгфор молча хромал вниз по сырым каменным ступеням, ведущим в лабиринт. Суматошный шум, царивший как в самой резиденции, так и вокруг нее до самого Шина, постепенно сменялся тишиной.

К горлу подкатывала тошнота. Лицо и живот болели, нога жутко ныла от раны, нанесенной Триумфом.

Он чувствовал, что остался совсем один. Но это было не так.

— Де Тонгфор? — раздался голос из кустов сбоку от него.

Бонвилль стремительно обернулся и быстро вынул рапиру, лезвие ее засверкало в свете звезд.

Сторта со свистом рассекла неподвижный воздух.

Де Тонгфор почувствовал, как сжались пальцы его ног. Примечательный факт, так как в это самое мгновение его голова уже отделилась от тела и стремительно летела к земле.

Раздался глухой шлепок, затем последовал продолжительный удар.

Дрю Блюэтт оперся на клинок и перевел дух. Усталость и боль от ран нахлынули на него, подобно морскому приливу.

— Вот я тебя и достал, — выдохнул он.

Небо над Лондоном то и дело освещалось сполохами, как при извержении вулкана, а в ветре, носившемся над рекой, чувствовался запах пороха. Весть о событиях в Ричмонде еще не достигла столицы, и потому там продолжалось веселье.

Ослепительные фейерверки всевозможных цветов и размеров взрывались в ночном небе, сопровождаемые артиллерийскими канонадами и выстрелами в воздух над рекой. Лондонское небо сияло жаром тысяч костров и миллиона фонарей, не говоря уже о парочке горящих зданий.

Стоя на носу быстроходной лодки, Триумф окидывал взглядом расстилавшийся вид, с улыбкой наблюдая, как умирающие ракеты, свистя и завывая, падают в разноцветной, объятой дымом ночи. Яркие воды Темзы отражали каждую вспышку и звезду, каждый взлет и взрыв. Руперт как будто неожиданно очутился в самом центре морского сражения.

А еще это зрелище помогало не думать о том, что они двигались без весел вниз по реке со скоростью примерно десять узлов.

Триумф ушел с носа лодки. Матушка Гранди, сложив руки, сидела на кормовой банке и смотрела на проплывавшие мимо берега. Де Квинси устроился на месте гребца, тщетно пытаясь разжечь огонь и закурить трубку. Сильный ветер сводил на нет его усилия.

— Ни следа, — доложил Руперт, садясь рядом с доктором. — Он мог пристать к берегу где угодно. Мы могли его упустить.

— Чтобы настолько нас обогнать, — заметила матушка Гранди, — он должен был воспользоваться тем же средством передвижения.

Триумф уже хотел расспросить ее об этом, но затем передумал. Существовали на свете вещи, о которых ему совсем не хотелось знать.

Колдунья вытянула худую руку. На раскрытой ладони красовался маленький драгоценный камень. Он слегка дрожал, переполненный силой.

— Этот минерал реагирует на использованную Джасперсом гоэтейю. Чернокнижник впереди нас, не сомневайтесь.

— Но это очень длинная река, — возразил де Квинси, отчаявшись бороться с ветром и трубкой. — Примерно через минуту мы окажемся под Большим мостом. Вы думаете, он направляется к морю? И его там дожидается быстроходное судно?

Триумф покачал головой:

— Сомневаюсь. Джасперс был так уверен в успехе, что, скорее всего, не рассматривал возможность побега. Нет, я бы предположил, что он отправляется совершить последнее дело… настоящее злодеяние… в отместку за свой порушенный план.

Де Квинси, нахмурившись, воззрился на Руперта.

— У вас ведь есть идея, куда он направится, не так ли? — спросил он.

— Туда, где уже натворил немало бед. В место, исполненное магической силы, где его способности могут причинить больше всего вреда.

— Энергодром, — подытожила матушка Гранди.

Триумф, кивнув, продолжил:

— Скорее всего.

— Господи, спаси нас всех! — пробормотал доктор.

Фейерверки продолжали плеваться разноцветными огнями, и казалось, будто на небесах разгорелась настоящая война.

Энергодром, возвышавшийся над изгибом Темзы в Беттерси, построил сэр Кристофер Рен в 1671 году. Это здание было столь же знаменитой достопримечательностью Лондона, как Тауэр или колонна Харди.[46] Из-за трех огромных труб, нужных для выпуска реакции Чар, оно напоминало громадный перевернутый стул с тремя ножками.

Энергодром нависал над ними, безмятежный и спокойный. На каменной кладке играли отблески от фейерверков. Лодка мягко ударилась о низкий причал, и Триумф ловко выпрыгнул на берег, привязывая канат, который ему вручил де Квинси. Матушка Гранди склонилась за борт и бросила в темную воду пригоршню сухих лепестков.

— Что она де… — начал Триумф, но под взглядом доктора быстро замолчал.

Вместе они помогли старухе выбраться на берег. В десяти ярдах от кромки причала они нашли еще одну лодку с разбитым дном. Та лежала на камнях. Судя по следам, ведущим от воды, лодка вылетела из реки и ее несколько футов протащило по суше.

— Он торопился, — заметил Триумф, невесело улыбнувшись. — Не остановился, даже когда вода кончилась.

Де Квинси нервно почесал затылок и с трудом проглотил комок в горле:

— Он, похоже… не собирается легко сдаваться?

— Естественно, нет, — отозвался Руперт, доставая из ножен прекрасную рапиру Галла. — Но и я тоже.

Сверкнувшая сталь, похоже, не вселила в доктора большой уверенности.

— Сэр Руперт, я хочу предупредить вас, — тихо промолвила матушка Гранди. — Чрезмерная самоуверенность может стать причиной несчастья.

— Неужели? — спросил Триумф.

— Я не шучу, сэр, — настаивала старуха, и твердость в голосе не оставляла ни малейших сомнений в ее уверенности. — Человек с мечом в руке, даже храбрец, не ровня этой твари, Джасперсу. Прошу вас, не спешите. Слушайтесь моих советов, когда мы туда войдем. Может, я и слабая старуха из Саффолка, но свое Искусство знаю хорошо. Мои знания могут оказаться нашим единственным оружием. И даже их, — добавила она, с точки зрения де Квинси совершенно напрасно, — может оказаться недостаточно.

Они прошли под аркой ворот, перед ними расстилался огромный двор, а вдалеке, словно пасть чудовища, темнел массивный портал входа.

Стены вокруг отрезали их от шума, доносившегося с реки. Внутри станции царила неестественная тишина и чувствовался какой-то запах, который даже нетренированные носы де Квинси и Триумфа смогли узнать, — приторно-сладкий смрад жженого карамельного сиропа.

Рядом со ступенями у входа виднелись какие-то округлые предметы. Де Квинси принял их за кучи мусора, пока не подошел ближе, чтобы проверить.

И отпрянул назад, ошеломленный. В ту секунду, подготовиться к которой было невозможно, его выдержка — результат двадцати лет работы криминалистом — дала трещину.

Кучи оказались людьми. Или, вернее, когда-то были людьми — служителями Энергодрома.

Что-то расплавило их, и теперь ночной ветер клочьями уносил с обезображенных тел остатки одежды, сухие, как обуглившаяся бумага.

— Они пытались его остановить, — пробормотал де Квинси, изо всех сил стараясь выглядеть профессионалом, насколько это было возможно в подобной ситуации, хотя дрожь в голосе унять так и не смог. — Эти куски металла в их руках были… оружием. Они защищали вход на станцию. Судя по положению… тел… можно сделать вывод…

— Мы всё видим. И вывод сделали, — перебил его Триумф, хватая за руку и оттаскивая назад. — Слушайте, может, вам лучше вернуться к реке? Отправляйтесь в Челси, предупредите милицию. Они должны знать, что происходит. На случай, если мы не справимся.

Де Квинси покачал головой:

— Сэр, если не справимся мы, то уже никто не справится. В любом случае я могу вам понадобиться.

Сдавшись, Руперт кивнул и двинулся дальше.

— Один бог знает зачем, — выдохнул де Квинси.

Они поднялись по ступеням и очутились под сводчатой аркой входа. Свечи в канделябрах на стенах зала уже догорели, но тусклый неровный свет сочился из камней. Внутри было градусов на десять холоднее, чем снаружи. Пол покрывала пелена белого густого дыма, доходившая троице до лодыжек.

— Он решил запугать нас зловещими трюками? — спросил Триумф.

Матушка Гранди недовольно на него посмотрела.

— Он сейчас находится в Покоях Чар, — сказала она. — Разгоняет энергосферы выше их операционных возможностей. Этот флогистонный туман всего лишь побочный продукт процесса. Если Джасперс продолжит в том же духе, то мы увидим вещи и похуже.

— Мэм, у вас есть догадки, что он пытается сотворить? — не выдержал де Квинси.

— Разрушить сферы Чар, Невилл. И если при помощи гоэтейи он сумеет ускорить их до точки плавления, то произойдет взрыв, а на месте города останется большой дымящийся кратер.

— Ого! — воскликнул де Квинси так, словно узнал нечто крайне интересное.

— Это называется Индийским синдромом, — продолжила она. — Существует гипотеза, что если нагреть сферы до определенной температуры, то они прожгут Землю насквозь и вырвутся с другой стороны, к примеру в Индии.

— Гипотеза, значит? А это когда-нибудь происходило? — отважился уточнить доктор.

— Нет, но недавно в Уилтшире был инцидент. Его постарались сохранить в тайне, но я кое-что выяснила у местных ведьм. Похоже, Церковь попыталась пробудить древнюю силу, скрытую в камнях Стоунхенджа. Редкостно глупая идея. В них покоится друидическая, очень грубая сила. Она несовместима с современными процессами. Разразилась катастрофа, многие погибли. Было бы еще хуже, если бы они ее не сдержали.

— Да, об этом ходили слухи, — кивнул де Квинси. — Так, значит, это правда? О небо, я знал, что Церковь жаждет заполучить новую Магию, но никогда не думал…

— Это была не Церковь, — раздался чей-то голос.

Триумф молниеносно обернулся, выставив перед собой рапиру.

— Выйди вперед! Покажись! — велел он.

Пожилой человек в одеждах Союза, шаркая, вышел на свет.

— Опустите шпагу, сэр, — промолвил он. — Меня зовут Нэттерджек, я работник Энергодрома. Слава Королеве! Я прятался в столовой. Услышал ваши голоса.

Какое-то время они молча смотрели на него.

— У меня есть документы. Подождите, сейчас, — сказал он, роясь в складках своей мантии.

— Довольно! — остановил его Триумф. — Приятель, я тебе верю. А теперь быстро расскажи, что здесь случилось!

— Будь я проклят, если знаю, — ответил Нэттерджек. — У меня был перерыв, я ждал, пока заварится чай. А уже в следующий момент услышал крики и почувствовал запах. Ну, вы понимаете, запах. Я выбежал сюда и увидел, что мои люди мертвы и похожи на чертовы головешки, а двери в главные Покои заперты крепче, чем утиный зад. Прошу прощения за мой английский, мэм, — добавил он в сторону матушки Гранди.

— Мистер Нэттерджек, — сказала она, — будьте уверены, я более чем хорошо знакома с водонепроницаемой природой этой части утки. Прошу вас, продолжайте.

— Я пытался пробраться внутрь, но без толку. Да и если уж честно, не сильно рвался туда. Затем я попытался подать сигнал властям, но сигнальный огонь никто не увидел.

— Какая неожиданность! — прокомментировал Триумф. — А все операторы спиритических досок взяли на эту ночь выходной.

— В точку. Но попытаться-то стоило. А затем сюда пришел какой-то джентльмен. Кажется, он знает, что следует делать. Я проводил его до главного зала, а потом, последовав его совету, отправился обратно в столовую. Он сказал, что, учитывая обстоятельства, там будет безопаснее.

— Он солгал, — сказал де Квинси.

— Что за джентльмен? — резко спросил Триумф. — Что еще за чертов джентльмен?

— Итальянец, — ответил Нэттерджек. — Очень вежливый и приятный. Произнес крайне милую речь о благе королевы и страны, а также о судьбах свободного мира. Если мне не изменяет память, то Союз он тоже упомянул. Да, точно упомянул.

— Где он сейчас? — спросила матушка Гранди.

— У дверей Покоев, где я его оставил, — ответил служитель. — Я покажу вам, как туда пройти.

Он повел их по длинному коридору.

— Мне интересно, что вы имели в виду, когда сказали, что это была не Церковь? — спросил де Квинси, пока они торопливо шагали вдоль мрачных стен.

— Священники ничего не знали об уилтширском инциденте. Нас отправили туда все прибрать и обеззаразить. Видит бог, какой же там был бардак!

— Тогда кто же это сделал? — спросил де Квинси.

— Один жирный идиот по имени герцог Солсбери, — ответил Нэттерджек. — Он хотел добиться благосклонности при дворе, разбудив источник древней Магии. Сам он, несомненно, получил по шее, но Церковь решила все скрыть.

— Хокрэйк, — пробормотал Триумф. — Значит, он потерпел неудачу в своем маленьком, но амбициозном замысле и решил поучаствовать в более масштабном заговоре. Похоже, все детали складываются воедино, только картинка получается на редкость отвратительная.

Они добрались до конца коридора. Двери в Покоях Чар стояли новые: большие, надежные плиты из армированной стали. Сейчас они сплавились воедино, превратившись в цельный лист металла.

— Мы только недавно их поставили, — с горечью отметил Нэттерджек. — И посмотрите на них теперь, посмотрите!

Триумф посмотрел. Вокруг механизма замка виднелись какие-то пометки мелом.

— А это что такое? — спросил он.

— Прошу вас, не касайтесь их, — сказал появившийся из двери боковой залы человек, державший в руке лампу.

Это был красивый мужчина лет тридцати пяти, правда, сейчас он казался довольно измученным и потрепанным. Модный костюм основательно засалился и местами порвался. Выглядел незнакомец так, словно его протащили на веревке за телегой с мусором по всей Европе.

— Я Джузеппе Джузеппо, — представился он, низко поклонившись.

— О, отлично, — отозвался Триумф, крепко сжимая в руке рапиру.

— Джузеппе Джузеппо? Тот самый Джузеппе Джузеппо? — встрял де Квинси.

— Полагаю, что так, — ответил Джузеппе, вновь кланяясь. — Я приехал из Специи, что в Италии. По срочному делу. Вот по этому самому делу. — Он жестом указал на двери.

— Вы его знаете? — спросил Триумф.

— Да это величайший изобретатель нашего времени! — воскликнул де Квинси с неподдельным восхищением. — Я читал о его работах в «Научной Италии». Сэр, встретить вас — большая честь для меня!

Доктор обменялся рукопожатием с итальянцем.

— Меня зовут де Квинси, я работаю в Королевской Милиции. А это матушка Гранди и сэр Руперт Триумф. С Нэттерджеком вы уже встречались.

— Тот самый сэр Руперт Триумф? — переспросил Джузеппе, приподняв брови. — Первооткрыватель Австралии?

— Да, да, да! — воскликнул Триумф, хлопнув ладонью по лбу. — Слушайте, я не хотел бы показаться бесцеремонным, но как насчет судеб свободного мира и всего остального? Уверен, позже мы сможем отлично провести время и узнать друг друга получше за бутылкой-другой вина. Но с этим явно можно повременить, не правда ли?

— Согласен с вами, — ответил Джузеппе. — Я как раз пытался открыть эту дверь, когда вы пришли. Дело сложное. А от моей помощницы никакого толку.

С этими словами он вытащил из кармана Самую Важную Книгу В Мире и хлопнул по пропитанному водой тому.

— А что с ней случилось? — спросил де Квинси.

— Упала в реку. Точнее, в реку упал я, а она вместе со мной. Чернила потекли. Теперь некоторые пассажи не поддаются прочтению.

— Могу я попробовать? — спросила матушка Гранди, протягивая руку.

Джузеппе посмотрел на доктора, тот уверенно кивнул, и тогда итальянец вручил книгу старухе. Та пролистала страницы, и глаза ее блеснули от удивления.

— Это же… — начала она.

— Да, — коротко ответил Джузеппе.

Матушка Гранди сосредоточилась и аккуратно осмотрела испорченные страницы в царившей полутьме:

— Судя по надписям, вы готовили Заклинание Доступа.

— Именно так, — подтвердил Джузеппе, подойдя к старухе и через ее плечо заглядывая в книгу. — Но как вы можете видеть, все записи здесь смыты водой. А вдруг это Чары Прощения? Или просто знак Парацельса? И вот тут: это рунические формы или сочетание сефиротических гармоний?

— Где у вас мел? — спросила матушка Гранди.

Итальянец вручил ей белый кусок.

Она выступила вперед и начала рисовать символы на двери рядом с теми, что уже набросал Джузеппе.

— Ключ Еноха! Ну конечно! — воскликнул ученый, хлопнув в ладоши. — Но откуда вы знаете Искусство Леонардо, госпожа?

— А я и не знаю, — отозвалась старуха. — Я посвящена в ведьмовство старой Мириам, ему меня и учили. Но принципы сходны. — Она лизнула палец и стерла несколько линий, исправляя надпись. — Вот так, — сказала она. — А теперь предлагаю отойти подальше.

Все отпрянули. Из замка начал вырываться дым, и железные двери задрожали, словно паруса на изменчивом ветру.

— Готовы? — спросила матушка Гранди. — Впрочем, готовы или нет…

Даже в наш современный и просвещенный год две тысячи десятый досадно мало известно о действии Искусства или о его родстве с миром, в котором мы обитаем. Человечество все еще слишком мало знает о свойствах сверхъестественного, о его характеристиках, чтобы выводить управляющие им законы, и, более того, до сих пор пребывает в сомнениях относительно того, что же в точности является сверхъестественным, а что — нет. Хотя научное знание нашего народа было расширено и приумножено трудами таких выдающихся людей, как Ньютон, Ди, Резерфорд, Веронца, Чейн и Хоукиндж, человечество все еще склонно относить любое непонятное ему явление к проискам Невидимого Мира. Возможно, в это трудно поверить, но до того, как Веронца опубликовал свой труд о природе прикладной гравитации, люди считали — только подумайте! — любое падение делом рук зловредных духов.

Другое препятствие на пути к пониманию Искусства описал доктор Джон Ди, когда заметил, что Магия не только сложнее, чем мы себе представляем, но она куда сложнее, чем мы можем себе представить. Согласно широко известной аксиоме, обыкновенному смертному просто не хватает широты ума, дабы постичь глубокие основы Магии. Тут можно процитировать другой знаменитый афоризм Ди: «Любое достаточно развитое колдовство столь же удивительно, сколь и процесс доения нутрии».

Это не так, вернее, не совсем так. Раз в столетие или около того рождается человек, который силой вызывающего зависть разума способен приблизиться к сути Искусства. Ну, или если не приблизиться, то пройтись рядом и обменяться любезностями.

Одним из таких людей, очень особенных людей, был Леонардо да Винчи, часто восхваляемый и редко до конца понимаемый создатель Пробуждения, чьи ученые изыскания расширили наше понимание Магии более, чем когда-либо. Благодаря ему сегодня мы пользуемся ею практически каждый день. Именно он первым провел различие между благоразумным применением Искусства и бессмысленным, напрасным обращением к его темным крайностям, которое теперь называется гоэтейей или черной магией.

История изображает Леонардо красивым, одухотворенным человеком, высоким и стройным, подверженным частым приступам вдохновения. Он говорил на многих языках, хотя не больше чем на трех одновременно, и питал особенный интерес к курицам — жареным, тушеным, запущенным с крыши замка или яростно жмущим педали экспериментальных летающих машин, — которые всему миру казались гигантскими платановыми семечками, пока не падали на землю, после чего больше всего напоминали куриный фарш в корзинке. Прекрасный художник, скульптор, конструктор и игрок в покер, Леонардо написал множество трудов, посвященных Искусству. Как мы уже ранее заметили, одним из них стала Самая Важная Книга В мире, и достать ее довольно сложно.

Одним из самых потрясающих озарений Леонардо было его убеждение, что Искусство — это естественное проявление громадной, непостижимой Вселенной вокруг нас. История, которая, как обычно, оказалась в нужном месте и все видела, гласит, что сие положение да Винчи сформулировал вскоре после Рождества 1424 года. Леонардо сидел дома, истомленный апатией, что посещает всех нас после затянувшихся зимних праздников, и забавлялся с подарками, которые ему надарили за рождественские дни. Ничего необычного он тогда не получил: штатив для реторт и перегонный куб от приятелей-ученых да кричащих цветов рейтузы с вульгарным узором от отдаленной тетушки.

С чувством странной тревоги рассматривая сей аляповатый предмет гардероба, мастер вдруг заметил, что рисунок на нем напоминает так называемый знак Мандельброта[47] — символ тайного зороастрийского учения, заключавшегося в том, что любые, даже самые крохотные пятнышки в космосе взаимодействуют друг с другом таким образом, что неуловимо определяют структуру и поведение нашей Вселенной в целом. Многие называли это Теоретическим Хаосом, даже зороастрийцы Мандельброта, хотя, говорят, они вкладывали в термин какое-то дополнительное значение.

В ту же секунду, в состоянии крайнего волнения, мастер натянул свои новые рейтузы и стал прохаживаться по комнате, размышляя над тем, что, вопреки популярному убеждению, будто Магия представляет собой еще толком в мире не проявившийся потенциальный источник энергии, ждущий, когда же человечество сможет его использовать, Сверхъестественное на самом деле — это пока что непонятая часть Естественного. Леонардо сделал следующий вывод: раз Вселенная держится воедино и управляется всеми своими компонентами, то Магия, как один из компонентов, является частью этого процесса. Далее он заключил, что волшебство, известное человечеству, — это всего лишь признак, след всеохватывающего космического механизма, связывающего воедино весь мир, без которого нас просто не существовало бы.

Короче говоря, когда человек даже на самом любительском уровне использует Магию — неважно, черную или белую, — он играет с подлинными, грандиозными силами Божьего творения. Леонардо был уверен, что, когда человечество увидит в колдовстве не темную и тайную игрушку, а видимые процессы незримого и великого механизма Вселенной, жизнь в общем станет понятнее, не говоря уж о том, что гораздо безопаснее.

Вскоре после сего гениального озарения он посмотрелся в зеркало и поспешил снять рейтузы, густо покраснев от стыда. Тем не менее выводы, сделанные им тогда, больше никогда его не покидали.

Надеюсь, читатели простят мне это отступление, когда я объясню, что понадобилось оно мне по четырем причинам. Во-первых, самое время кому-нибудь восстановить истинное положение вещей и вытащить нас из болота ограниченности и суеверий. Во-вторых, мой рассказ о Леонардо должен наглядно прояснить степень злодеяния, учиненного преподобным Джасперсом в Покоях Чар Энергодрома. Опрометчивая и неосмотрительная возня с опасной игрушкой — вещь дурная сама по себе. Бессмысленное оскорбление сил, управляющих механизмом Вселенной, — это воплощение подлинного зла.

В-третьих, просто пришла пора это сделать. Дорогой читатель, своим терпением ты заслужил право знать эту историю, к тому же позднее на нее может не найтись времени.

Наконец, в-четвертых, она поможет нам понять тот факт, что, когда запутавшееся человечество играется с Искусством — к примеру, с каким-нибудь древним ее аспектом вроде кучи камней близ Солсбери, — это не может не повлиять на физическую природу окружающего пространства: оно изгибается, скручивается и изменяется, дабы восстановить порушенный порядок. Все это, как я надеюсь, объяснит вам, почему, когда Аптил и Агнью добрались до Энергодрома, вместе с ними туда прибыл кот шести футов ростом, в камзоле и брыжах.

Фейерверки над Лондоном взрывались не переставая, но Аптил и Агнью их не замечали. Камни ступенек Энергодрома пульсировали от скрытой мощи, содрогались так, что казалось, это в аду крутятся огромные шестеренки, от которых вибрирует все вокруг.

Воздух темнел от сажи, набивавшейся в нос и рот, полнился тяжелым и тошнотворным смрадом и чуть не искрился от электричества. Аптил и Агнью закашлялись, давя тошноту. Бум-бум, бум-бум, стучали камни вокруг них, словно билось сердце самой Земли.

Австралиец был без одежды и с такой силой стискивал «возвращенец», что скошенный край оружия глубоко вонзился ему в пальцы. Агнью сбросил плащ и держал в руке кинжал, который одолжил ему матрос, чью лодку они забрали. Блестящее лезвие уже стало грязным от танцевавших в воздухе хлопьев сажи.

— Это плохо, да? — пробормотал абориген, когда они преодолели последние несколько ступеней.

Слуга кивнул, но, чтобы не закашляться, говорить не стал. Коридор за дверью в Энергодром казался длинной черной пещерой, в самом конце освещенной красным дьявольским светом. Как будто там разинул пасть огнедышащий дракон из сказки.

Третий член их компании пронесся мимо. Опустившись на все четыре лапы, он передвигался способом, невообразимым для существа в узком приталенном камзоле из золоченой парчи, со столь роскошным гофрированным воротником.

— Постой, друг мой! Осторожно! — крикнул Агнью вслед удалявшемуся коту.

Тот обернулся, сощурил горящие агатовые глаза с узкими черными зрачками и что-то прошипел.

— Идем вместе! — возразил Агнью, когда они с Аптилом смогли догнать своего необычного союзника. — В количестве сила.

Кот кивнул с изяществом, которое в его исполнении приводило в настоящее замешательство, и помчался вперед уже вместе с ними.

Аптил, как мы уже выяснили, в котах не разбирался, но вдруг обнаружил, что этот ему нравится. В его глазах сверкал разум, хвост хлестал кучерским кнутом, а роскошный янтарный мех так и хотелось погладить. Впервые за всю свою благородную жизнь аборигену захотелось завести домашнее животное. Правда, голова будущего питомца была больше его собственной, зубы длиннее «возвращенца», а вес доходил до трехсот фунтов, потому вопрос, кто кого заведет, оставался спорным.

— Пойдемте, — сказал Агнью и повел их по мрачному коридору навстречу потустороннему свету.

Они подошли к металлическим дверям Покоев Чар. Их створки лежали друг на друге, словно сломанные крылья мертвой птицы или обложка жестоко разодранной книги. Они курились легким дымком.

А за ними бушевал ад.

За порогом, позади сорванных дверей, кашляя, неуклюже пытался подняться пожилой мужчина в опаленном одеянии.

— Мир вам! — выдавил он, кашляя и сплевывая сгустки тягучей слюны. — Я Нэттерджек из Союза. Не переступайте порог, друзья, молю вас.

Он замер с открытым ртом, когда подошел кот и внимательно осмотрел его.

— Да чтоб меня в зад поцеловали! — воскликнул служитель, от изумления широко раскрыв глаза.

Агнью встал на колени рядом с ним.

— Мы идем на помощь сэру Руперту Триумфу и его людям! — сказал он. — Они внутри?

— Должны быть там, помоги им Бог! — ответил старик. — Когда пожилая дама и итальянец снесли двери, то все побежали внутрь. Я последовал за ними, но дым… этот дым…

— Отдыхайте здесь, сэр, — сказал Агнью, вставая. — Мы сами с этим управимся.

— Понимаете, дело не только в дыме… — добавил Нэттерджек пустым, загробным голосом.

Все трое остановились и посмотрели на него. Кот негромко мяукнул.

— Весь мир там распался на части, — сказал старик.

Они не спросили, что он имел в виду. Просто не хотели знать. Все трое ввалились в Покои Чар. А я, в свою очередь, напоминаю вам о моем лирическом отступлении касательно природы Искусства. Чтобы вы потом не говорили, будто я вас не предупреждал.

Итак, они ввалились в Покои Чар. Реальность рассыпалась на куски.

Пространство и размеры растянулись из-за странных эффектов от переизбытка волшебства. Перспективу и глубину вывернуло так, что, казалось, они сейчас треснут, их скрутило, словно на рисунке Эшера или Уччелло,[48] принявшего немалую дозу веселящих препаратов. Поверхности вблизи норовили обрушиться на голову проходящих, сам зал растянулся на расстояние больше мили длиной, а его дальние пределы согнулись под углом девяносто градусов. Каждая линия помещения была прямой и ясной, но в то же время все они исказились настолько, что глаза не воспринимали их новой формы. Пол шел вниз под крутым уклоном, но тело не чувствовало никакого спуска. Издалека троицу слепил красный огонь.

Центральные колонны, убегающие вперед и исчезающие где-то в невообразимой дали, украшали фантастические узоры из золотых листьев. Засыпанный штукатуркой пол в клетку и обшитый досками потолок плыли, словно две шахматные доски, готовые в любой момент схлопнуться.

Воздух полнился воющими, стенающими голосами, и ни один из них не принадлежал человеку.

Изо всех сил сжав руку Аптила, Агнью, спотыкаясь, побрел в ревущую пустоту, одежду его лизал ветер.

— Это… плохо, не так ли? — прокричал Аптил, перекрикивая шум.

— И лучше не становится, — согласился слуга.

Впереди них скорчился на полу, не в силах справиться с колдовским напором, какой-то человек. Борясь с ветром, они подобрались к нему.

Агнью схватил человека за руку (тот явно был не в себе) и прокричал ему в ухо, пытаясь перебороть окружающий шум:

— Сэр Руперт! Где он?

— Там, дальше! — отозвался де Квинси, прикрывая глаза от бури. — Боже, помоги нам, но он, возможно, уже погиб!

— Только не Триумф! — уверенно пробормотал Агнью, ветер сорвал с его губ слова и с ревом унес прочь.

Взъерошенный кот встряхнулся и двинулся дальше, пригнув голову.

Агнью и Аптил, оставив де Квинси, с трудом пробирались по невероятно вытянувшемуся залу. Воздушный поток бил их с такой силой, что каждый шаг приходилось отвоевывать с боем.

Они добрались до матушки Гранди, которая стояла, окруженная ураганом. Она сплетала свои самые сильные, самые пагубные и редко используемые заклятия и кидала в вихрь, но тот пожирал их, словно хлопья воздушной кукурузы. Рядом с ней Джузеппе Джузеппо держал в одной руке книгу, громко зачитывая колдовские формулы, а другую протянул, направляя собственную свирепую Магию в шторм.

Мало что в природе могло бы выдержать массовую атаку такой силы — объединенную силу Специи и Ормсвилл Несбита.

Лишь очень немногое.

— Этого недостаточно! — вскричал Джузеппе. — Даже вдвоем мы ничего не сможем сделать!

— Я знаю, — отозвалась матушка.

Впереди всех стоял Триумф — прямо в сердце яростного шторма, сжимая в руке рапиру Галла. Глядя перед собой, в хаос, он видел Джасперса. Тот стоял посреди искаженного пространства у чародейского алтаря и смотрел на талисман, зажатый в руках, глупо ухмыляясь. Великие сферы Чар уже дымились и сияли от адского давления.

Крепко сжимая клинок, Триумф стал подбираться к Джасперсу. Внезапно на его пути кто-то появился. Руперт смотрел на самого себя. Улыбающийся черно-белый двойник поднялся, преграждая ему путь.

— Какого дьявола! — воскликнул мореход, отскочив назад.

Затем перед ним предстала вторая копия, затем третья. Все они, как один, подняли клинки и пошли на сэра Руперта.

Триумф сражался, балансируя и парируя удары сразу троих противников. Все его отражения одинаково приторно улыбались.

Он поднырнул под руку одного из них, убив самого себя. Ухмыляющийся черно-белый Руперт исчез, оставив после себя клуб зловонного дыма.

Но еще двое остались, и Триумф уклонялся от их ударов, держа противников на расстоянии клинка. Рапира Галла сталкивалась с призрачными лезвиями столь быстро и яростно, что звук стоял такой, будто кто-то тряс мешок с ножами. Удар вскользь пришелся по бедру Руперта, мышцы тут же онемели и перестали слушаться.

Триумф с широкого замаха обезглавил одного из призрачных двойников, тот исчез в клубах дыма, но на его месте тут же выросли еще двое.

— Эй, это нечестно! — воскликнул Руперт.

Сражаясь с копиями, он увидел, как Джасперс встал, пальцами раздавив в пыль последний талисман, и засмеялся.

— Триумф, — прорычал он, — ты опять опоздал!

Колдовской вихрь еще больше усилился, и воздух вокруг них забурлил и замерцал.

Выругавшись, Триумф пронзил насквозь одного из двойников, а второго изо всех сил пнул ногой. Третий, и последний, призрак свирепо бросился на него, неустанно нанося удары. Нездоровая улыбка не слезала с его лица, даже когда он наконец пропустил встречный удар и рапира Галла вонзилась ему в грудь.

Морок, зашипев, взорвался с такой силой, что вырвал оружие из руки Триумфа.

Времени на то, чтобы поднять рапиру, не было, и Руперт кинулся на Джасперса.

Преподобный, все еще со злобной усмешкой на губах, встретил его атаку с удивительной силой. Когда Триумф врезался в него, тот отступил всего на пару шагов, а затем остановился и схватил противника за руки. Руперт понял, что в существе, с которым он сражается, уже не осталось ничего человеческого.

— Что ты такое? — прошипел Руперт.

— Последнее, что ты увидишь в своей жизни! — расхохотался преподобный и отбросил Триумфа назад.

Мореход попытался подняться, но Джасперс вытянул руку ладонью вперед, и воздух стеной обрушился на Руперта. Он почувствовал, как на него давит невидимый пресс, расплющивая и вжимая в квадратный пол.

Мимо тигриными прыжками промчался кот и, прыгнув, вцепился когтями в лицо и грудь Джасперса, словно поймав мышь. Священник завопил от боли, но его крики заглушил ветер. В тот же самый момент давление на Руперта ослабло, и он снова смог двигаться. Вскочив, он сорвал с пояса couteau suisse.

— Как насчет рапиры? Ну хоть раз? Хотя бы сейчас? — взмолился Триумф, нажимая на кнопку.

Джасперс сумел взять себя в руки и сбросил противника; одежда, разорванная на груди, пропиталась кровью. Один из когтей процарапал его лицо так глубоко, что почти вырвал священнику глаз. Преподобный со злобой выстрелил в кота Магией и отшвырнул животное прочь.

Швейцарский нож приказу не подчинился и рапиру не выдал. Вместо этого он превратился в длинный гарпун из блестящей стали.

— Сойдет, — сказал Руперт и, подняв оружие, закричал: — Джасперс, останови это! Останови это сейчас же, будь ты проклят!

— Боюсь, ничем не могу тебе помочь! — заорал священник в ответ.

— Ну и не надо, — ответил Триумф и метнул couteau suisse.

Только благодаря гарде гарпун не пробил Джасперса навылет. От удара преподобный завертелся, а затем, медленно повернувшись, встал лицом к пульсирующему ослепительному алтарю. Коснувшись орудия, торчавшего из груди, руками, красными от крови, он рухнул головой вперед прямо на сферы Чар.

Несмотря на безумные празднества, взрыв услышали все. По всему Сити гуляки замерли с бутылками, трубками, факелами или петардами в руках и повернулись в сторону юго-запада. Кольцо огня — корона бело-зеленого пламени, похожая на пончик, вырвалась в бездну ночного неба, посрамив искрящиеся и блестящие фейерверки. Раскатистый гул пронесся по небу над городом, сотрясая окна, гремя черепицей крыш, эхом проносясь по улицам и отразившись от стен собора Святого Павла и Вестминстерского аббатства. Рокот сотряс окрестности Лондона, словно шаги гиганта где-то в темноте.

Те, кто стоял ближе к реке, увидели, как Энергодром вспыхнул зеленым огнем, и дружно, громогласно ахнули, когда в Темзу рухнула одна из его дымовых труб.

Гигантское кольцо огня взмыло в небо и исчезло. В одно мгновение весь Лондон протрезвел и понял, что на его глазах произошло нечто значительное, отчего стало тяжело на сердце. Какое-то невероятно важное событие подошло к концу, но никто не знал, какое именно.

В невежестве кроется немало денег.

Я только что рассказал вам все, что мне посчастливилось выведать об этом происшествии.

Каждая душа в Лондоне и за его пределами жаждала узнать как можно больше о событиях тех нескольких проклятых дней. И лишь немногие члены журналистской братии оказались в столь удобном положении, как я, ваш покорный слуга, Уильям Бивер. С первыми лучами воскресного солнца я сел за работу, собирая свидетельства и составляя рассказ для всеобщего внимания. Конечно, на страницах газет и памфлетов, в коротких статьях другие, скверно информированные репортеры уже изложили события, происшедшие в Субботу Коронации, но полностью вся история описана только в этой книге.

Разумеется, я должен поблагодарить сэра Руперта, героя дня, который вовлек меня во все это дело, а затем, в чайном доме на Скиттер-лейн, предложил стать летописцем происходящего, дабы сохранить свою историю для потомков.

Приступим к финалу: кольцо огня обожгло небеса, раскатистый взрыв расколол ночь, и каждый человек в Лондоне с изумлением поднял голову. Вот так все и закончилось. В час и двадцать пять минут ночи, в воскресенье, в четырнадцатый день мая две тысячи девятого года инфернальная угроза ее величеству и всему Лондону была ликвидирована.

Конечно, ни одна концовка не обходится без неясностей, а потому, прежде чем отложить ручку, мне необходимо уделить внимание еще нескольким вопросам.

Город оставался без энергии все воскресенье и часть понедельника, пока группа Союза под руководством Нэттерджека (чьи стойкость духа, выдержка и виртуозное владение богатым запасом английских ругательств отметили все) не смогла частично восстановить подачу энергии в Вестминстер, запустив одну из подстанций. По всему городу подключили резервные станции, созданные на случай экстренной необходимости. Энергодром не будет работать еще как минимум год, и Министерству финансов придется открыть сундуки, дабы оплатить его восстановление.

Еще несколько дней над Лондоном висел полог дыма — следствие неистовых фейерверков и взрыва в Беттерси. Солнце хрипело и моргало сквозь розовый смог, и на какое-то время все привыкли к запаху пороха и жженого сахара.

Примерно двадцать девятого числа подул западный ветер, и небо над городом наконец очистилось, вновь став ярко-голубым, сажу унесло прочь. С ним исчезли последние следы проклятия лорда Сли, а в море из верфей Дентфорда вышло несколько кораблей. «Беспощадный» под командованием капитана Грэнвилла Димока поспешил в Испанию, дабы представить отчет о происшедших событиях в Эскориал. На борту его находились посол Шантен из Дипломатической школы, которому следовало лично проследить за тем, чтобы все официальные заявления и подробности были изложены в подобающей форме, а также отряд Королевской Гвардии, которому следовало, в свою очередь, проследить за тем, чтобы благородный дом де ла Вега не уклонился от выплаты компенсаций за участие покойного регента в заговоре. «Славная Гариэтт» под командованием командора Ренарда отправилась в Средиземное море, возвращая некоего жителя Специи домой с почетным эскортом. А «Безупречный»…

Но здесь я забежал вперед.

Утром в понедельник после Дня Коронации, когда поля и газоны Ричмонда атаковала армия прислуги с вениками и заплечными корзинами, сэр Руперт посетил кардинала во дворце. Палатки и шатры разбирались и грузились в повозки, запряженные быками, слуги снимали со стен знамена, штандарты и флаги. Везде царила радостная атмосфера деловито суетящихся толп усталых, но воодушевленных людей.

Сэр Руперт оставил свою лошадь конюху во внутреннем дворе и быстрым шагом пошел по главной дорожке к большому закрытому теннисному корту, который Вулли превратил в свой личный следственный отдел.

Предстояло сделать очень много: ремонт, политические маневры в связи с вновь открывшимися вакансиями при дворе, расследования касательно того, как заговор сумел зайти столь далеко, тщательная проверка церковной безопасности, а также огромное количество мероприятий по умиротворению населения и формированию общественного мнения, так как в Союзе было необходимо срочно навести порядок.

Игральные столы, поставленные рядами, покрыли простынями и покрывалами. За ними сидели два десятка младших секретарей и чиновников из курии, копаясь в документах и разбирая информацию. Каждые несколько секунд в зал вбегал очередной посыльный, встречая на выходе своего предшественника, и добавлял церковным служащим работы в виде новых рапортов. Отчеты поступали со всей страны, по мере того как приходские власти узнавали о происшествии и тщательно проверяли обстановку на местах. Пока никаких других следов заговора не нашли.

Англия прописала себе лекарство, и служащие, трудившиеся в здании Ричмондского теннисного корта, были холодной оливой стетоскопа. Триумф вошел в этот улей, кивнул паре старших викариев, узнавших его, и направился к отдельному боковому кабинету в самом конце корта. Оттуда доносился голос Вулли.

Кардинал сидел за столом, разговаривая с четырьмя викариями и секретарем из Тайного Совета. Похоже, они обсуждали какой-то пункт закона, который, в случае принятия, позволит Короне отобрать земли Солсбери в наказание за его измену. Сам герцог должен был в среду встретиться с палачом, и Вулли как раз решал судьбу его наследников.

Увидев, что пришел Триумф, кардинал отпустил клириков и предложил гостю присесть.

Двигался сэр Руперт медленно, так осторожно, как позволяли раны. Сейчас лишь на его правой ладони виднелась небольшая повязка, но множество бинтов скрывалось под одеждой, на спине, руках и ногах. Когда Джасперс упал на сферы Чар, они взорвались, и Триумфа усыпало хрустальными обломками, а затем отшвырнуло в дальний конец зала.

— Я не ожидал вас так скоро. Разве вам не нужно отдохнуть?

Триумф покачал головой:

— Личный врач королевы посещает меня каждую четверть часа, двое старейшин Гильдии подвергают шоковой терапии для преодоления воздействия гоэтейи, Агнью приготовил лекарства из своего семейного травника, а Долл вьется вокруг меня так, словно я новорожденный младенец.

Вулли улыбнулся:

— Вы заслужили это, сэр Руперт. Вы славно послужили Короне — и с таким риском для себя!

— Не стоит делать героем меня одного, ваша светлость. Галл, де Квинси, пожилая леди из Саффолка, тот итальянский ученый — они все заслужили право зваться героями.

Вулли поднялся из кресла и расправил бархатную мантию.

— Да, действительно. И каждого наградят и отметят по заслугам. Лорду Галлу дадут орден и пожалуют земельные угодья. Де Квинси получит прибавку к жалованью и повышение. Матушка Гранди и Джузеппе Джузеппо, которые пришли к нам на помощь добровольно, будут награждены всем, что сами пожелают.

— Да, без них, — произнес Триумф с искренним облегчением, — взрыв Чар сровнял бы Лондон с землей. Только их Искусство сдержало его и направило так, чтобы последствия оказались минимальны.

— По всей видимости, так и случилось, — сказал Вулли, нахмурившись. — Я бы с превеликим удовольствием узнал, как они это сделали, но было бы грубо и неподобающе расспрашивать тех, кто столь самоотверженно помогал нам.

Кардинал открыл один из ящиков стола и вынул оттуда два запечатанных конверта и небольшой войлочный мешочек.

— Что ж, теперь можно перейти и к другим вопросам, — сказал он, вручая один из конвертов Триумфу. — Прошу вас, передайте это своему слуге Агнью. Там письмо с благодарностью, подписанное ее величеством. А также счет на двадцать гиней, которые он может потратить на себя и вашего благородного дикаря.

Ухмыльнувшись, Триумф принял конверт. Тогда Вулли вручил ему второй:

— Мне известно, что в этом деле вам помогал еще один человек, который, судя по всему, когда-то состоял в Секретной Службе. Я не прошу вас беспокоить его, ибо уверен, что живет он на нелегальном положении. Но если вам случится встретиться с ним, передайте ему это: двадцать гиней и приглашение на разговор со мной. В наши дни Союз нуждается в честных и опытных людях. — Кардинал передвинул по столу мешочек. — А это для вашей леди. Драгоценное украшение из личной шкатулки королевы, которое, как надеется ее величество, соответствует степени королевской благодарности как за прекрасное выступление, так и за быстрые, решительные действия почтенной госпожи Тэйршит.

— Ваша светлость, не нужно платить нам за это. Мы сделали то, что сделали, потому что так было нужно.

— Сейчас я занимаюсь тем же самым. Теперь вы, Руперт. Естественно, мы вручим вам орден, обеспечим средствами… но вашей настоящей наградой будет то, чего вы хотите больше всего. Я воспрепятствую замыслам двора касательно открытых вами земель и гарантирую, что их оставят в покое согласно доводам, приведенным вами.

Руперт посмотрел в глаза кардинала. Дальнейшие слова стали не нужны.

— Однако есть одна вещь, которую вы должны сделать для меня, — добавил Вулли.

Триумф встревоженно нахмурился.

— Дабы обеспечить подъем общественного духа, нам нужен герой. Люди сплотятся вокруг него и будут им гордиться. Из всех героев этой пьесы вы — самый подходящий кандидат. К тому же вы уже выступали в этой роли и, я считаю, справитесь с ней и сейчас.

— Значит, какое-то время мне придется себя вести хорошо, не так ли? — спросил Триумф.

Вулли кивнул, а затем добавил:

— Пока они не устанут слагать о вас песни и нашивать ваши портреты на камзолы.

Он помолчал, дожидаясь ответа Триумфа.

Снаружи сияло солнце, заливая лучами Ричмонд-Грин и серебристую реку вдали. Где-то высоко, невидимый, пел жаворонок. Лондон светился, и даже завсегдатаи «Верховой Кобылы» на краткий миг протрезвели.

Я, ваш покорный слуга, Уильям Бивер, встретил сэра Руперта, когда тот возвращался через Внутренние сады к конюшням. Он был в хорошем расположении духа. Я поднялся со скамейки, на которой сидел, делая заметки, и подошел к нему. В воздухе стоял запах лаванды, а в дворцовой кухне кто-то насвистывал народную песенку.

— Уильям.

— Сэр Руперт.

— Делаешь, как я советовал?

— Собираю все факты, и когда закончу, то напишу образчик героической прозы, которая, как я верю, воздаст должное этому… этому…

Триумф остановился и повернулся ко мне, предположив:

— Этому бардаку?

Вдохновение неожиданно покинуло меня.

— Ну вот, Бивер, ты уже лишился слов. Не стоит, — сказал он. — Ты ведь только начал.

— Прости, — сказал я. — И… одна маленькая деталь. У меня есть вопрос.

Руперт жестом показал, что готов ответить.

— Тот кот, создание, которое Агнью привел в Энергодром…

— Он погиб при взрыве.

— Это мне известно. Бедняжка. — Я помедлил. — Мой вопрос вот в чем… что это было?

— Жертва жадности и опрометчивого обращения с древней Магией. Не так давно Хокрэйк пытался запустить силу Стоунхенджа, — сказал Триумф.

— Я слышал об этом.

— Ему это не удалось. Магия вырвалась из-под контроля и исказила все вокруг. Многие вещи изменили форму. Союзу тогда пришлось немало потрудиться, чтобы разгрести последствия.

Я ждал. Знал, что он чего-то недоговаривает. Руперт с отсутствующим видом посмотрел в затуманенное весеннее небо, играя с кисточками перчаток.

— Хокрэйку требовалась помощь в его сумасшедшем плане. Он подделал официальные бумаги и убедил священника провести обряд, сказав, будто они выполняют волю Церкви. — Триумф замолчал на секунду, а затем сурово взглянул на меня. — Предупреждаю тебя, Бивер. Возможно, ты не захочешь этого знать.

Я ничего не ответил.

— Священник оказался в эпицентре взрыва, — продолжил он, когда почувствовал, что пауза затянулась. — Из-за колоссального выброса энергии его тело изменилось. И он решил отомстить всем, кто навлек на него такое несчастье.

— И?..

— Священника звали Джасперс.

Я судорожно сглотнул:

— Джасперс? Но тогда кто?..

Триумф усмехнулся своей плутоватой улыбкой и подмигнул:

— Или что? Если нам повезет, мы никогда не узнаем ответ на этот вопрос. А если нам повезет по-настоящему, то пламя и сталь удержат это существо в могиле.

Он попрощался со мной, отсалютовав, и направился дальше по усыпанной гравием дорожке. Когда Руперт исчез из виду за аркой конюшни, я услышал, как он замурлыкал песенку о берегах Гвинеи. Тогда я видел его в последний раз.

Хотя нет, не в последний.

Дэн Абнетт — автор бестселлеров в жанрах военной фантастики и комиксов. Он получил степень по английскому языку в Оксфордском университете и двадцать лет доводил до совершенства свои писательские навыки. Особенно тепло были приняты его работы над сериалами «Торчвуд» и «Доктор Кто», а романы для издательства «Black Library», включая эпическую серию «Призраки Гаунта», пользуются изрядным успехом. В издательстве «Angry Robot» он публикует свои оригинальные произведения и в настоящее время работает над эпическим романом в жанре военной фантастики под названием «Внедренный».

Когда Абнетт не пишет и не посещает фантастические конвенты, то его можно найти на уютной кухне, где он готовит для своих домочадцев, или в гостиной, где он танцует с женой. Его сайт: www.danabnett.com.

Сэр Руперт Триумф вместе со своими друзьями, коллегами и даже врагами остается моим добрым другом на протяжении долгих лет. На самом деле я даже не могу сказать с какой-либо точностью, при каких обстоятельствах встретил его впервые. Думаю, случилось это в конце восьмидесятых или в самом начале девяностых годов, когда я пытался стать писателем и редактором. Идея пришла мне в голову совершенно неожиданно, и я был ею просто очарован.

С тех пор образ Триумфа всегда со мной, хотя непосредственные приключения сэра Руперта изменялись и перерабатывались на протяжении многих лет.

В его мире существует нечто, весьма притягивающее меня как писателя. Когда я придумал его, то был просто пленен открывающимися возможностями и понял, что так или иначе этот замысел когда-нибудь превратится в книгу.

Наверное, именно в конце восьмидесятых я начал работу над первым наброском того, что впоследствии стало «Триумфом». Затем переделал часть этого текста в сценарий для нескольких выпусков комикс-серии, которая так никогда и не вышла в печать (хотя я даже обсуждал замысел с Саймоном Коулби, прекрасным художником, с которым сотрудничал на протяжении всей моей карьеры). Мы с Саймоном пытались запустить «Триумфа» как комикс, и он даже сделал несколько зарисовок персонажей на основе моего сценария, но ни самого текста, ни эскизов не сохранилось.

Вполне возможно, что сначала я представлял «Триумфа» именно в виде комикса и начал переделывать его в роман только тогда, когда понял, что графический замысел, посвященный альтернативной истории, магии и лихим приключениям в Елизаветинскую эпоху, в 1989 году решительно никому не интересен.

В общем, «Триумф» жил в моей голове довольно долго, пытаясь найти способ выбраться наружу.

Почему же он оказался таким настырным? Как я уже говорил, идея и сеттинг совмещали в себе множество черт, которые казались мне особенно любопытными (что едва ли можно считать сюрпризом, ведь их придумал я сам), но сей факт по-настоящему не объясняет, чем же этот замысел был для меня столь притягателен. Пытаясь обосновать причину этого очарования, я могу назвать несколько доводов:

1. Эта идея пришла ко мне во время особенного и основополагающего момента в моей творческой жизни, оставив в ней неизгладимый след.

2. Сэр Руперт Триумф — человек упорный и просто так отпустить меня не мог.

3. Это просто шикарный замысел, который рано или поздно должен был появиться на бумаге.

Какая бы причина ни оказалась решающей, я рад, что идея не пропала в закоулках памяти, и в восторге оттого, что у меня наконец появилась возможность дать ей увидеть свет. Взять все эти старые записи, незаконченные наброски, листы бумаги, блокноты и сцены, сохранившиеся в памяти лишь отрывками, и превратить их в гармоничный роман — все это казалось мне одновременно и катарсисом, и экзорцизмом. И я чувствовал, что отдаю Триумфу долг, словно старому другу. Надеюсь, что и ты, мой верный читатель, будешь читать этот труд с той же радостью, с какой я его создавал.

Правда, в результате у меня появилась проблема. Я позволил сэру Руперту появиться на свет и теперь уверен, что просто так он от меня не уйдет.

На этой неделе мы находимся в гостях у знаменитого журналиста и биографа — Уильяма Бивера, эсквайра.

Как может видеть мой благосклонный читатель, я снимаю квартиру в доме на Флит-стрит, под самой крышей. Ее местоположение меня полностью устраивает, ибо, как вам известно, я человек, свободно вращающийся в мире журналистики. Здание невысокое, всего несколько этажей, мне прекрасно видно улицу, и я наслаждаюсь изумительными, навевающими воспоминания и на диво устойчивыми ароматами индийской кухни.

Ну вот, здесь у меня святая святых, как говорят в домах публичных. Я придерживаюсь свободной планировки, поэтому могу одновременно сидеть на постели и спать на ней или же спать сидя, ведь в современном мире это так модно. Вот здесь кухня, а вон там уборная. Ванную комнату я делю с Пэм Исповедницей, которая живет дальше по коридору.

Вот эта безделушка на столике — дозатор конфет-пастилок «Петц», который я купил, когда работал, проверяя достоверность сведений для «Словаря доктора Джонстона» (пятьдесят две части, выходившие каждую неделю, легкодоступны всем желающим). Прошу заметить, что голова на дозаторе имеет сходство с портретом Виктора Киама, чьи «Рубайи» я очень ценю.

На этой полке под узким окном я держу книгу, которую одолжила мне моя соседка Пэм. Это свод правил для самосовершенствования. Полагаю, она надеялась, что он мне поможет. Называется сие пособие «Семь шагов к мгновенному счастью!», хотя мне кажется, что если путь занимает целых семь шагов, то вряд ли счастье, им гарантируемое, можно назвать мгновенным.

А вот здесь, на моем столе, стоит коллекционная кукла, которую подарил мне сэр Руперт Триумф собственной персоной. Как вы, возможно, знаете, мне довелось стать официальным биографом сэра Руперта. Я недавно вынес на суд публики рассказ о его разнообразных приключениях. Эта «кукла» — и мне хотелось бы обратить ваше внимание на это — не какая-нибудь игрушка для девочек! Это превосходно выполненный манекен из популярной серии «Люди действия». Изображает она лорда Галла. В комплект с фигуркой входят килт, рапира, сторноуэйская кровяная колбаса[49] и реалистично выполненные брыжи. Сэр Руперт намекнул мне, что для точного соответствия действительности у куклы на пятьдесят процентов больше ушей, чем нужно.

Я очень хочу достать для нее набор «гульфик и дублет» и знаю, что недавно в этой же серии выпустили «Отважного Кортеса» с орлиными глазами, вероятно, для того, чтобы ими он смотрел вдаль, стоя на берегу Тихого океана со своими людьми.

Я люблю услаждать свой слух, а потому на моем восковом цилиндре всегда много музыки. Например, сейчас мне нравится творчество Покойного Мерзавца, Леди Безделушки и, конечно же, группы «Пьюс».[50]

Ах, это? Ну что ж, это подарок от леди Мондегрин, когда я освещал выступление лорда Мандельбротта при дворе. Когда мы ужинали в ресторане «Над пропастью в фокачче», она преподнесла мне бутылочку «Аромата мужчины». Я люблю этот запах, но мне он не идет. Таким пользуется сэр Руперт.

Да, я выхожу в город. Завтра, к примеру, я собираюсь посетить «Оглянись в манге», которую дают в «Деревянном Охе» (хотя я слышал, что глаза и бюсты там великоваты), или «Хиросиму, бровь мою»[51] в «Ройял Корт». После этого я надеюсь успеть на какой-нибудь ночной концерт, например на выступление группы девушек-скрипачек «Андесмайл» в Хобохемии.[52]

Да, я довольно тщательно слежу за своей внешностью. Я предпочитаю очищать кожу лица «Свидетелем Жожоба» и пользоваться увлажняющими средствами от фирмы «Елизавета в Арденских лесах».

А потом спать… и нет ничего лучше, чем лечь в кровать с томиком Рембо. Особенно с оригинальным изданием «Первой крови».

Швейцарский офицерский нож (фр. и нем.). — Здесь и далее примечания, кроме тех, что отмечены отдельно, принадлежат переводчику.

В мире Абнетта через Ла-Манш (Английский канал) переброшен мост.

«Свободная Галлия» (фр.).

Ящик для охоты (фр.).

Чурригереско — позднебарочный (нач. XVIII в.) этап в развитии архитектуры Испании. Термин происходит от фамилии семейства испанских архитекторов Чурригерра, для творчества которых характерны обилие деталей и богатый декор.

Судебные инны — традиционные формы самоорганизации адвокатов в Англии и Уэльсе. Каждый практикующий адвокат должен быть членом одной из четырех адвокатских палат — «Линкольнс Инн», «Грейс Инн», «Миддл-Темпл» либо «Иннер-Темпл».

Уильям Бивер точен в деталях, а мир Англии Триумфа во многом совпадает с нашим. Театр Уиндмилл открылся в 1931 году, какое-то время не приносил прибыли, пока не прославился на весь Лондон своими знаменитыми «живыми картинами», в которых участвовали обнаженные актрисы. Джек Тинкер — знаменитый театральный критик галеты «Дэйли Мэйл», рецензии которого зачастую были популярнее самих спектаклей. Стратфордский ревю-бар — аллюзия на знаменитый ревю-бар Реймонда, открывшийся в 1958 году. То был один из первых легальных стрип-клубов Сохо, где «живыми картинами» дело не исчерпывалось. Представления «Как вы это полижете» и «Два джентльмена из Вагины», очевидно, являются эротическими версиями комедий Уильяма Шекспира «Как вам это понравится» и «Два веронца».

С потрепанной эскадрой, почти лишенной провианта (семь пинасов, три резвых хокинса, два люггера, полдюжины кечей и одна трехмачтовая галера), под предводительством флагмана, стопушечного галеона «Безупречный», Триумф завязал бой и уничтожил флотилию португальских пиратов при Финистерре летом 2002 года. Противник имел сорокакратный перевес и уже давно грабил испанские суда, перевозившие сокровища из Нового Света. Позже в Адмиралтействе говорили о тактике Триумфа как об «инстинктивном гении человека, в жилах которого вместо крови течет соленая вола». «Таймс» описала ее как «типичную, но чрезвычайно удачливую». Знаменитое высказывание Триумфа в момент победы («О Испания! Спи спокойно в постели своей, ибо Англия обратила в бегство врагов твоих!») теперь считается результатом драматической вольности военного корреспондента. В реальности сэр Руперт, скорее всего, выкрикнул нечто вроде: «Выкусите, дерьмоеды!» — Примеч. авт.

Гальярда — старинный танец умеренно быстрого темпа. Был широко распространен в Европе в конце XV–XVII века. Рондо — музыкальная форма, в которой проведение главной темы (рефрена) чередуется с отличающимися друг от друга эпизодами. Во время, когда Фукс сочинял свои хиты, рондо, скорее всего, напоминали вполне привычные нам песни.

Индийская кухня, судя по всему, пользуется большой популярностью в Англии Триумфа. Наан — это индийский хлеб в форме лепешки.

«Уизден» — альманах, посвященный крикету, выпускающийся с 1864 года.

Австралия, terra incognita, — это временное название, которое Союз дал обширному Южному Континенту, открытому Триумфом. За столь почетную должность сражалось множество претендентов, например Лукач, Малетур, Новая Виргиния и Большой Южный Континент. «Пляж» — это буквальный перевод слова, которым народ Аптила называл свою землю. Именно он, по идее, и должен был победить, но, как и всегда в делах подобного рода, не имел даже малейшего шанса. — Примеч. авт.

Причем он там и остался, вот почему Мадагаскар не появился на картах до 2046 года. Но это уже совсем другая история. — Примеч. авт.

Никто уже не верил, что Земля плоская, но по-прежнему было немало приверженцев идеи, что в некоторых отдаленных частях она еще не закончена (скорее всего, там с холмов и гор еще не убрали леса, реки не залили, а рабочие херувимы решили прилечь и закурить самокрутку, пока Всевышний Прораб не видит). Впрочем, парочка бывших плоскоземельников до сих пор не поступилась принципами и отрицала существование сферической Земли, отстаивая утонченную «коническую» теорию для людей изысканных. — Примеч. авт.

Лорд Мармадюк Латимер, хранитель печати при Елизавете XVIII, прославился тем, что сочинил «Компендиум отнофительной Онафнофти Нектрых Профеффей». «Морские исследования» там шли под третьим номером, расположившись между «Бытием Еретиком» и «Впадением в Немилость», а «Морское дело в общем» заняло седьмое место, уступив «Сраженью в Захраничной Войне на стороне Пфожфавшего» и «Болению бубоном». Возглавляло список, естественно, «Бытие монархом в Южной Амефике». — Примеч. авт.

Аллюзия на книгу «Исповедь англичанина-опиомана» Томаса Де Куинси (1785–1859).

Хиллиардс — названная в честь своего создателя картотека миниатюрных портретов всех известных преступников. Николас Хиллиард (ок. 1547–1619) — английский художник и ювелир, прославившийся портретными миниатюрами придворных Елизаветы I и Якова I. — Примеч. авт.

Аллюзия на фильм Абеля Феррары «Плохой лейтенант» («Bad Lieutenant») с Харви Кейтелем в главной роли.

Спенсер Крачптон Финни, пятый граф Тьюксбери, во время правления Елизаветы XXVII поднял восстание против монархини после знаменитого Лукового голода 1911 года. Историки описывали его заговор с целью свержения королевы (марш сторонников к Ричмонде кому дворцу и громкий стук в дверь) как «предприятие, которому не хватало всего, кроме исключительной наглости». — Примеч. авт.

В XV веке маркиз Франжипани изобрел жидкие духи на винном спирте долгого действия с ароматом, который прежде существовал только в виде порошка. Им стали пропитывать перчатки, вскоре получившие большую известность. А позже в Вест-Индии нашли растение плюмерия, чей запах был сходен с духами маркиза, и его назвали, что случалось редко, в честь искусственного запаха, а не наоборот.

Скегнесс — прибрежный город в Линкольншире, расположенный в 69 километрах от Лондона, один из самых знаменитых морских курортов Англии.

Торт «Баттенберг» — традиционный английский торт прямоугольной формы, покрытый марципановой глазурью.

«Начала мрака» (лат.).

На языке сененояков Татунгхат значит буквально «Бегущий с ножницами». Чинчесо, с другой стороны, значит «Хлопок одной рукой». В двенадцать лет он официально изменил имя с Ваханоки («Смуглый карибу»), так как придумал себе прозвище интереснее и устал оттого, что старшие мальчики частенько совершенно «случайно» звали его Уохонако («Делающий это с лошадью»). — Примеч. авт.

Йен Пэйсли (род. 1926) — известный североирландский политик, основатель Демократической юнионистской партии, ортодоксальный пресвитерианец, последовательный сторонник сохранения Ольстера в составе Великобритании. Парка Йена Пэйсли не существует, но, судя по всему, в мире Триумфа, скорее всего, не существует и независимой Ирландии.

«Креститель Урбино» (ит.).

«Безымянные культы, или Черная книга» Фридриха фон Юнца впервые была отпечатана в Дюссельдорфе, где ее тираж был вскоре уничтожен. Английское издание книги вышло в 1845 году, но содержало множество ошибок. А в 1909 году вышел ее сильно купированный вариант в Нью-Йорке. В «Черной книге» содержится информация о культах, почитаемых на Земле еще до появления человечества.

На самом деле первое упоминание об этой книге можно найти в рассказе Роберта Говарда «Дети Ночи» (1931). Уже в следующем году Г. Ф. Лавкрафт придумал для нее немецкое название «Ungenennte Heidenthume», а непосредственно «Unaussprechlichen Kulten» появилось уже у Августа Дерлета.

Роган джош — традиционное индийское блюдо: пончики в сладком соусе.

«Бомбейские двери» — коктейль «Б-52» с добавлением бомбейского джина.

Добрый вечер (фр.).

В нашей реальности войной на Полуострове называют войну между Францией и Англией. Испанией и Португалией за контроль над Пиренейским полуостровом, длившуюся с 1808 по 1814 год.

Святая Цецилия — дева-мученица Католической церкви, покровительница церковной музыки и музыкантов. На портретах изображалась не только с лютней, но и со скрипкой, арфой или клавесином. День поминовения — 22 ноября.

Леди Скритти из Трабанта после премьеры «Тита Андрогина». — Примеч. авт.

Сирил Скроун, эсквайр, после трех бутылок хереса. — Примеч. авт.

Я честно не знаю, кто это сказал, но, судя по всему, он — невероятный идиот. — Примеч. авт.

«The roar of the greasepaint — the smell of the crowd» — Бродвейский мюзикл 1960-х годов.

С 1925 по 1933 год театр «Олдвич» стал чрезвычайно моден среди театральной публики Лондона фарсами драматурга Бена Траверса, которые впоследствии получили название «олдвичские фарсы».

Прошу прошения? (фр.)

В холмистых равнинах Кента, там, где расположен Смардесклифф, и поныне существует большое количество деревень, чьи имена произносятся совсем не так, как пишутся. Своеобразная кентская достопримечательность.

Женский Институт — организация, основанная в Великобритании в 1915 году, объединяющая женщин, живущих в сельской местности. Сейчас она дает возможность женщинам получить образование, новые профессии и является самой большой женской организацией в Соединенном Королевстве.

Портрет с перчаткой на глобусе намекает на классический портрет Елизаветы I, так называемый «Портрет с Армадой» неизвестного художника. Символично, что Елизавета I властно держит руку на глобусе, тогда как у Елизаветы III с него всего лишь безжизненно свисает перчатка.

Пожалуйста (фр.).

Ничего еще не закончено (исп.).

Меня это нисколько не тревожит (исп.).

А что это вы делаете? (фр.)

Как известно, в нашей реальности ее аналогом является колонна Нельсона. Сэр Томас Харди служил флаг-капитаном при адмирале Нельсоне и командовал кораблем «Победа» во время Трафальгарского сражения. В первый день сражения Нельсона смертельно ранили, и, похоже, в мире Триумфа сэр Томас воспользовался случаем.

Бенуа Мандельброт (1924–2010) — франко-американский математик, создатель фрактальной геометрии.

Паоло Уччелло (1397–1475) — итальянский живописец, один из создателей теории западноевропейской прямой перспективы.

Сторноуэйская кровяная колбаса — один из самых известных деликатесов Великобритании. Сам же город Сторноуэй находится на острове Льюиса в Гебридском архипелаге. Как истинный шотландец, лорд Галл, похоже, не мог не поспособствовать продвижению национального продукта.

Уважаемый Уильям Бивер — человек широких, но популярных вкусов. Покойный Мерзавец (Diseased Rascal) — версия елизаветинского мира известного британского грайм-рэпера Диззи Раскала (Dizzee Rascal), Леди Безделушка (Lady Geegaw) — намек на поп-исполнительницу Леди Гагу. Группа «Пьюс» («Puce») — аналог британской рок-группы «Muse».

Аллюзии на пьесу Джона Осборна «Оглянись во гневе» и фильм Алена Рене «Хиросима, любовь моя» (1959).

Хобохемия — район с низкой арендной платой, где можно встретить множество представителей богемы и бомжей.