Сестрица - Дженнифер Доннелли

Дженнифер Доннелли

Сестрица

Каждому, кто хотя бы раз чувствовал себя недостаточным

Это мрачная сказка. Страшная сказка.

Она из других времен, когда волки еще подстерегали девушек в лесах, чудовища бродили по коридорам зачарованных замков, а ведьмы выглядывали в окошки пряничных домиков с сахарными крышами.

Те времена прошли.

Но волки по-прежнему здесь и стали даже хитрее, чем раньше. Чудовища тоже никуда не девались. И смерть все так же любит прикинуться доброй.

Плохо той девушке, которая потеряет дорогу.

Еще хуже той, которая потеряет себя.

Помни: сходить с тропы опасно.

Но куда опаснее не сходить.

Пролог

Как-то раз и еще много раз в древнем городе на берегу моря трудились при свечах три сестры.

Первая была девой. Кудри цвета утренней зари свободно падали ей на спину. Нитка жемчуга, белого, как ее платье, обвивала шею. Тонкие пальцы сжимали золотые ножницы, которыми она резала на полосы тончайший пергамент.

Вторая, мать, сильная и обильная телом, носила малиновое платье. Рубины сверкали вокруг ее шеи. Заплетенные в косы рыжие волосы пламенели, как летний закат. В руке она держала серебряный компас.

А третья была старухой, согбенной и опытной. Она ходила в черном; кольцо из обсидиана с печаткой-черепом темнело на ее руке. Седые как лунь волосы она укладывала вокруг головы. И не выпускала пера из скрюченных, испачканных чернилами пальцев.

Глаза старухи, как и глаза двух ее сестер, были серыми, холодными и неумолимыми, словно море.

Вдруг ударил гром, и старуха, сидевшая за длинным деревянным столом у распахнутой настежь балконной двери, подняла голову от работы. Над городом бесновалась гроза. Струи дождя хлестали по крышам дворцов. Молнии раскалывали ночь. На каждой церковной колокольне били в набат.

– Вода поднимается, – сказала старуха. – В городе будет наводнение.

– Мы высоко. Воде до нас не добраться. Она нам не помешает, – отозвалась мать.

– Нам ничто не может помешать, – добавила дева.

Старуха прищурилась:

– Кроме него.

– Наши слуги бдительны, – сказала мать. – Он не войдет.

– Может быть, он уже здесь, – возразила старуха.

При этих словах мать и дева тоже подняли головы. Обе внимательно оглядели комнату, огромную и полутемную, словно пещера, но не увидели никого, кроме темных фигур в плащах с низко надвинутыми капюшонами: это слуги бесшумно сновали, занимаясь своим делом. Успокоенные, сестры вернулись к работе, но старуха не теряла бдительности.

Три сестры жили тем, что чертили карты, вот только покупателей на них никогда не находилось – товар был бесценным.

Каждая линия была безупречно прочерчена пером из крыла черного лебедя.

Пространства меж линиями заполняли чернила тончайших оттенков – смесь индиго, золота, толченого жемчуга и других вещей, раздобыть которые куда труднее.

Мерой каждой карты было не пространство, но время, ибо каждая заключала в себе человеческую жизнь.

– Розы, ром, разруха, – проворчала, принюхиваясь, старая карга. – Или вы не чуете? Чуете его?

– Это всего лишь ветер, – успокоила ее мать. – Доносит запахи города.

Продолжая ворчать, старуха обмакнула перо в чернильницу и поднесла его к пергаменту. Она вела линию чьей-то жизни, а рядом, на ветвях серебряного канделябра, дрожали огненные язычки свечей. Они отражались в блестящих глазах черного как уголь ворона, сидевшего на каминной полке. У стены стояли напольные часы в футляре черного дерева. Маятник, подвесом которому служил человеческий череп, раскачивался влево и вправо, отмеряя секунды, часы, годы, жизни.

В плане комната напоминала паука. Рабочее пространство сестер в центре было его телом. От него в разные стороны тянулись проходы между шкафами – ноги. С балкона в комнату вели стеклянные двери, напротив них высились резные деревянные.

Карга закончила карту. Поднесла к свече палочку красного воска, нагрела, затем приложила к нижней части карты и поставила на красной кляксе оттиск своей печатки. Когда печать застыла, она свернула карту, перевязала черной ленточкой и подала слуге. Тот скрылся в одном из проходов, чтобы положить карту на полку.

Тогда все и случилось.

Другой слуга, склонив голову, скользнул между старухой и распахнутой дверью за ее спиной. С балкона ворвался порыв ветра, и в комнате остро запахло дымом и специями. Старуха раздула ноздри. И стремительно обернулась.

– Ты здесь! – воскликнула она, бросаясь к слуге, вцепилась в его капюшон похожей на клешню рукой. Капюшон упал, и все увидели юношу с янтарными глазами, смуглой кожей и длинными черными кудрями. – Схватите его! – прошипела старуха.

Дюжина слуг разом кинулась на него, но, пока они окружали юношу, новый порыв ветра задул все свечи. Двери закрыли, свечи зажгли заново, но пришлеца уже и след простыл, только плащ растекся на полу черной лужей.

Старуха взволнованными шагами мерила комнату, покрикивая на слуг. Те носились между шкафами в поисках незваного гостя, черные плащи развевались, точно крылья. Вдруг он выскочил откуда-то из-за полок, но тут же затормозил, едва не наткнувшись на старуху. Метнулся к деревянной двери, рванул на себя ручку – заперто. Ругнувшись вполголоса, он обернулся к трем сестрам – лицо мгновенно осветилось улыбкой – и отвесил поклон.

Но сестер не тронула его красота. Одна за другой, они заговорили.

– Случай, – прошипела дева.

– Риск, – выплюнула мать.

– Азарт, – каркнула карга.

– Я предпочитаю «Шанс». Звучит приятнее, – ответил юноша и подмигнул.

– Давно ты не наносил нам визита, – сказала старуха.

– Да, надо бы почаще бывать у вас, – отозвался Шанс. – Всегда приятно навестить сестричек Судеб. Вы такие непосредственные, свободные и непредсказуемые. К вам идешь как на праздник. Да что там, как на вакханалию. Так. Здесь. Весело.

Из-за шкафов высыпали слуги, красные и запыхавшиеся. Шанс выхватил из ножен кинжал. Сверкнул клинок. Слуги попятились.

– Чью карту ты похитил на этот раз? – спросила старуха. – Кто молит тебя о содействии? Полководец? Императрица?

Не опуская кинжала, Шанс свободной рукой вытянул из-под плаща карту. Зубами развязал ленточку и встряхнул пергамент. Свиток развернулся, и Шанс показал его трем женщинам. Те пригляделись, и было видно, как их гнев уступает место недоумению.

– Я вижу дом под названием Мезон-Дулёр1 в деревне Сен-Мишель2, – сказала старуха.

– Там живет… – подхватила матрона.

– Одна девушка. Изабель де ла Поме3, – закончила старуха.

– А кто это? – спросила дева.

– И вся эта суета из-за простой девчонки? – спросила карга, пристально глядя на Шанса. – Она же никто, ничего из себя не представляет. Ни красоты, ни ума. Зато себялюбивая. И злая. На что она тебе?

– Она – это вызов для меня, а я не могу оставить вызов без ответа, – сказал Шанс. Прижав пергамент к груди, он ловко скатал его одной рукой и сунул под плащ. – И потом, какая девушка устоит перед тем, что я ей предложу? – Он ткнул себя в грудь с таким видом, словно не переставал дивиться собственной неотразимости. – Я дам ей возможность изменить путь, начертанный для нее судьбой. И шанс проложить свой собственный.

– Глупец, – сказала старуха. – Ты ничего не понимаешь в смертных. Мы, Судьбы, прокладываем для них путь потому, что они сами этого хотят. Смертные не терпят неопределенности. Не любят новизны. Все новое пугает. Причиняет боль.

– Новизна – это как поцелуй во мраке. Роза в снегу. Неведомая дорога в темной ночи, – возразил Шанс.

– Мрак скрывает чудовищ. Снег убивает цветы. А на неведомых дорогах без вести пропадают девушки, – парировала карга.

Но Шанс не отступал. Сунув кинжал в ножны, он вытянул вперед руку. На ладони, точно по волшебству, сверкнула золотая монета.

– Предлагаю пари, – сказал он.

– Не искушай меня, – громыхнула Судьба, и ярость затмила ее лицо, словно туча.

Шанс подбросил монету. Судьба поймала ее в воздухе и со звоном швырнула на стол.

Гроза разразилась.

– Думаешь, этот жалкий золотой кругляш стоит того, что ты выпустил на волю? – взревела она. – Война опустошает Францию. Смерть пожинает невиданный урожай. Королевство трещит по всем швам. И все из-за тебя!

Улыбка Шанса померкла. Но уже через пару секунд к нему возвратился огневой задор.

– Я все поправлю. Клянусь.

– Чем – картой девчонки?

– Когда-то она была смелой. И доброй.

– Твоя голова так же пуста, как твои обещания, – сказала Судьба. – Разверни карту. Посмотри внимательно. И ты увидишь, что ее ждет.

Шанс так и сделал. Проследил по пергаменту путь девушки. И охнул, увидев его конец… царапины, кляксы, даже какие-то зарубки. Он поднял глаза на старуху:

– Такой конец… это же не… этого не может быть…

– Ты все еще думаешь, что сможешь его изменить? – насмешливо спросила Судьба.

Шанс вскинул голову и шагнул к ней:

– Хорошо, я повышаю ставку. Если я проиграю это пари, то навеки лишусь права переступать порог вашего палаццо.

– А если проиграю я?

– Ты оставишь мне карту этой девушки. И позволишь ей самой творить свою судьбу.

– Такая ставка мне не подходит, – сказала Судьба.

Она взмахнула рукой, и по ее знаку слуги, которые давно уже потихоньку окружали Шанса, бросились на него. Кое у кого в руках сверкнули кинжалы. У Шанса не было шансов. По крайней мере, так казалось.

– Тебе не удастся скрыться. Верни мне карту, – сказала старуха и протянула руку.

– Надежда остается всегда, – сказал Шанс и сунул карту за пазуху.

Сделав пару пружинистых шагов, он подпрыгнул, закрутил в воздухе сальто и вырвался из кольца слуг, пролетев прямо у них над головами. С точностью кошки приземлился обеими ногами на стол и побежал. На другом конце он соскочил и припустил к балкону.

– Вот ты и попался, мошенник! – каркнула ему вслед старуха. – Здесь третий этаж! Куда ты денешься? Через канал сиганешь? На это даже твоей удачи не хватит!

Шанс уже распахнул балконную дверь и вспрыгнул на перила. Дождь кончился, но мрамор влажно блестел у него под ногами. Шанс качнулся. Замолотил руками по воздуху. И когда уже казалось, что падения не миновать, он все же поймал равновесие, стоя на носках.

– Карту. Живо, – потребовала карга.

Она уже вышла на балкон и приближалась к Шансу. За ней шли сестры.

Шанс оглянулся на Судеб. И прыгнул. Старуха ахнула. Поспешив к перилам, она уставилась вниз, в бурные воды канала. Сестры последовали за ней.

Женщины ожидали увидеть, как он борется со стихией. Но ничего подобного. Привольно раскинувшись, Шанс проплывал под ними на навесе какой-то гондолы. Ее, правда, раскачивало из стороны в сторону, но Шанса это нисколько не смущало.

– Греби, мой друг, греби! – крикнул он гондольеру. Тот подчинился. И они поплыли дальше.

Шанс сел и устремил на Судеб пронзительный взгляд сверкающих глаз.

– Придется принять мою ставку! У тебя нет выбора! – крикнул он.

Гондола все уменьшалась, удаляясь. Еще миг, и она скрылась за поворотом.

– Плохо дело, – мрачно сказала старуха. – Нельзя позволять смертным самим вершить свою судьбу. Это чревато катастрофой.

Матрона и дева вернулись в комнату, а за ними и карга.

– Соберите сундук, – бросила она слугам. – Положите перья и чернила… – Ее пальцы заскользили по бутылочкам на столе. И остановились на одной, черной как уголь. – «Страх», да. «Зависть», пожалуй, тоже, – добавила она, протягивая руку за второй, ядовито-зеленой.

– Куда ты? – спросила ее дева.

– В деревню Сен-Мишель, – отвечала старуха.

– Чтобы не дать Шансу найти девчонку? – догадалась мать.

Мрачная улыбка скользнула по лицу старухи.

– Нет, это не в моей власти. Но я поступлю так, как обычно поступаем мы, Судьбы. Я помешаю девчонке ухватить шанс.

Глава 1

В кухне большого дома сидела девушка с ножом в руке.

Звали ее Изабель. Она была некрасива.

Лезвие ножа она держала в пламени кухонного очага, чтобы прокалить его. За спиной девушки на стуле полулежала ее сестра, Октавия.

Лицо Октавии было бледным как смерть. Глаза закрыты. Чулок на правой ступне, когда-то белый, теперь покраснел от крови. Адели, старая нянька двух сестер, стянула его с ноги и ахнула. У Октавии не было пятки. На ее месте зияла безобразная рана, из которой капала кровь, собираясь в лужу на полу. Октавия, как ни старалась, не смогла сдержать стон.

– Тише, Тави! – прикрикнула на нее Маман. – Принц услышит! Если ты упустила свой шанс, не отнимай его у сестры.

Маман приходилась матерью обеим девицам. Она стояла у раковины и смывала кровь с хрустальной туфельки.

Принц приехал к ним в поисках хозяйки этой туфельки. Три дня назад на костюмированном балу он всю ночь протанцевал с прекрасной девушкой, в которую влюбился, но едва пробило полночь, красотка сбежала, обронив по дороге хрустальную туфельку. И тогда он поклялся, что женится на той девушке, которой туфелька придется впору. Только на ней, и ни на ком больше.

Маман решила, что этой девушкой будет ее дочь – не одна, так другая. Принца и его свиту она встретила в передней и, опустившись в низком реверансе, попросила, чтобы ее дочерям, Изабель и Октавии, позволили примерить туфельку приватно, снисходя к их девичьей скромности. Принц согласился. Великий герцог двумя руками протянул ей бархатную подушку. Маман, также двумя руками, сняла с нее туфельку и понесла в кухню. Дочери последовали за ней.

– Зря мы не прокалили лезвие для Тави, – беспокоилась теперь мать. – И почему мы не догадались? Горячий металл прижигает мелкие сосуды. И крови меньше. Ну ладно. Зато тебе, Изабель, будет легче.

Изабель сглотнула.

– Но, Маман, как же я буду ходить? – тихо спросила она.

– Глупышка! Ты будешь ездить. В золотой карете. А слуги будут на руках вносить тебя в нее и выносить наружу.

Пламя лизало серебристое лезвие, которое покраснело от жара. Глаза Изабель расширились от страха. У нее мелькнула мысль о жеребце, которого она когда-то любила и потеряла.

– Но, Маман, как же я буду скакать по лесам галопом?

– Настала пора отложить детские забавы, – сказала Маман, обсушивая туфельку. – Я разорилась в поисках женихов для тебя и твоей сестры. Нарядные платья и драгоценности стоили мне целого состояния. Хорошо выйти замуж – вот цель любой девушки, а какая партия может быть лучше, чем брак с наследником французского престола?

– Я не смогу, – прошептала Изабель. – У меня не получится.

Маман поставила туфельку, шагнула к очагу, обхватила лицо дочери обеими ладонями и повернула его к себе:

– Слушай меня, девочка, и слушай внимательно. Любовь – это боль. Любовь – это страдание. И чем скорее ты это усвоишь, тем лучше для тебя.

Изабель зажмурилась. Помотала головой.

Маман выпустила ее лицо. Помолчала. Когда она заговорила снова, ее голос звучал холодно, но слова обжигали, точно кипяток.

– Ты некрасивая, Изабель. Лицо у тебя простое. Круглое, как клецка. Колченогий сын школьного учителя и тот не захотел взять тебя в жены. А сейчас по ту сторону кухонной двери тебя ждет принц, Изабель, – настоящий принц, – и чтобы выйти за него замуж, тебе нужно лишь отрезать себе несколько пальцев. Не на руке, заметь, на ноге, всего пару бесполезных пальцев…

Стыд в умелых руках Маман был как кинжал в руках наемного убийцы – он поражал жертву прямо в сердце. Вот и теперь она победит; она всегда побеждает. Изабель это знала. Разве ей впервой кромсать себя по требованию Маман? Сначала она отрезала от себя ту часть, которая слишком громко смеялась. Потом ту, которая галопом носилась по полям и перескакивала через изгороди. И ту, которая за столом всегда хотела добавки, просила соуса побольше, кусок пирога потолще, тоже пришлось отрезать.

«Если я выйду замуж за принца, то стану принцессой, – думала Изабель. – А когда-нибудь – королевой. И тогда никто не посмеет назвать меня некрасивой».

И она открыла глаза.

– Вот умница. Ну же, смелее. И не тяни, – сказала Маман. – Режь по суставам.

Изабель вынула из пламени нож.

Усилием воли она прогнала из головы все прочие мысли.

Глава 2

С мизинцем пришлось повозиться.

И неудивительно. Мелочи порой ранят особенно сильно – холодный взгляд, резкое слово, смех, который стихает, едва ты входишь в комнату.

– Ну же, давай, – торопила ее Маман. – Подумай о том, что мы получаем: ты – принца, а Тави, может быть, герцога. У нас будут собственные покои во дворце!

В голосе матери Изабель слышала отчаяние. Она знала, что портной отказал им в кредите и что мясник прислал мальчишку с кипой просроченных счетов. Крепче стиснув рукоятку ножа, она завершила начатое.

Боль ослепляла, запах паленой плоти и вид собственных пальцев, которые лежали теперь у очага, были столь омерзительны, что Изабель наверняка потеряла бы сознание, не подоспей Адели с нежными руками и словами утешения.

Принесли большой моток ваты. Свежий белый чулок. Бренди. И хрустальную туфельку.

Маман подала ей туфлю.

– Надевай. Живо, – сказала она.

Изабель взяла туфельку. Та оказалась тяжелой и холодной на ощупь. Сунув в нее ногу, она почувствовала, как боль, точно хищный зверек, тут же впилась в нее острыми зубами. Жаркой волной она прокатилась по ее ноге вверх и охватила все тело: Изабель показалось, будто ее едят живьем. Кровь отхлынула от ее лица. Девушка закрыла глаза и обеими руками вцепилась в подлокотники кресла.

И все же по первому требованию Маман Изабель поднялась с кресла. Открыла глаза, сделала глубокий вдох и встала на обе ноги.

Она смогла совершить немыслимое потому, что у нее был особый дар, куда более ценный, чем смазливое личико или маленькие ножки.

У Изабель была сильная воля.

Она понятия не имела о том, как это хорошо для девушки – иметь сильную волю, ведь все вокруг твердили ей, что это ужасно. Говорили, что своевольную девицу ждет плохой конец. Что ей положено смирять свою волю перед теми, кто знает, что для нее хорошо, а что нет.

Изабель была еще очень молода, всего-то шестнадцать лет; и еще не успела понять, что ее окружают дураки.

Глава 3

Каждый шаг был мукой.

Одолевая коридор, который вел из кухни в переднюю, Изабель вздрогнула и остановилась. Она услышала тонкий, пронзительный вой. Неужели это она?

– Это Элла, – мрачно сказала Маман. – Поспеши, Изабель. Надо покончить с этим делом. Вдруг принц ее услышит?

Когда принц уже подъезжал к их дому, Изабель сама заперла Эллу на чердаке. Та плакала. Умоляла Изабель выпустить ее. Ей тоже хотелось взглянуть на принца. И примерить хрустальную туфельку.

– Не смеши меня, – ответила ей тогда Изабель. – Ты ведь даже на балу не была. Только осрамишь нас своими лохмотьями.

Она поступила жестоко. И поняла это сразу, как только повернула в замке ключ. Но и это ее не остановило. Ее вообще уже ничто не могло остановить. «Господи, в кого я превратилась?» – спросила она себя, услышав новый приглушенный взрыв плача.

Маман внимательно смотрела на нее, так внимательно, что Изабель показалось, будто та видит ее насквозь.

– Поди, Изабель, выпусти ее, – сказала мать. – Принц только взглянет на нее и сразу влюбится, как все мужчины, которым она попадалась на глаза. Только реши сначала, чего ты хочешь – быть доброй или выйти замуж за принца?

Изабель попыталась найти ответ на этот вопрос, но не смогла. Маман всегда ставила ее перед таким выбором, который был ей по душе не больше, чем эта дурацкая туфелька – по ноге. Вдруг перед ее глазами встало воспоминание, картинка из далекого прошлого. Она, Тави и Элла играли под раскидистой старой липой у дома.

Во двор въехала карета. Из нее вышли двое мужчин – это были партнеры отца Эллы, отчима Тави и Изабель. Будучи людьми добродушными и хорошо воспитанными, они остановились поболтать с девочками, но то, что произошло тогда под липой, изменило всю жизнь трех сестер.

Изабель пожалела, что в прошлое нет дороги. Вот бы прекратить то, чему был дан ход в тот день, – но как, она не знала.

Да и вообще, слишком поздно.

«Кто настроил нас друг против друга, Элла? – подумала она. – Те люди? Маман? Или весь этот жестокий, бессердечный мир?»

Глава 4

– Переноси вес тела на пятку. Будет не так больно, – посоветовала Маман. – Ну, давай. Иди.

Несколькими щипками она вернула цвет щекам Изабель, и они вместе продолжили путь по коридору.

Принц, великий герцог и сопровождавшие их солдаты ждали ее в передней. Изабель знала: она должна одержать победу там, где не преуспела сестра.

Тави поначалу тоже всех обманула, но, когда она вышла из дома и пошла к экипажу принца, пятка начала кровоточить так сильно, что по земле потянулась цепочка карминно-красных следов.

Правда, всеобщее ликование было так велико, что их даже не заметили, но когда Тави поравнялась с экипажем, из кроны могучей липы выпорхнула белая голубка. Опустившись на плечо принца, она запела:

Кровь на земле! Туфля в крови!Лживое сердце не знает любви!

Принц даже побледнел, увидев столько крови. Великий герцог – худощавый, похожий на волка человек – пришел в ярость, увидев, как обманули его господина. Он потребовал, чтобы Маман вернула туфельку, но та отказалась. И заявила, что Изабель тоже имеет право на примерку, ведь принц объявил в своем указе, что примерить хрустальную туфельку может каждая незамужняя девушка королевства.

– Готова? – шепнула Изабель мать, когда они подошли к вестибюлю.

Изабель кивнула и сделала шаг навстречу принцу. Она видела его на балу, но лишь издали, а сегодня, едва он подъехал к дому, Маман поспешно спровадила Изабель на кухню.

Теперь, когда их разделяли всего несколько локтей, она разглядела, что глаза у него голубые, как небо в летний погожий день, а в светлых волосах – длинных, свободно спадавших ему на плечи – вспыхивали золотистые прядки. Он был высок ростом и широк в плечах. На щеках играл румянец.

Глядя на него, Изабель забыла про свои пальцы, про боль в ноге, даже свое имя и то забыла. Просто стояла и смотрела на него как громом пораженная. Так он был красив.

Принц тоже не говорил ни слова. Он изучал Изабель молча, измеряя взглядом каждую плоскость и каждый изгиб ее лица.

– Ах, вы видите? Он узнал ту, в которую влюблен с первого взгляда! – промурлыкала Маман.

Изабель даже съежилась, так ее кольнула материнская ложь. На том балу все были в масках, прикрывавших верхнюю половину лица. Она прекрасно понимала, чем был занят принц: изучал рисунок губ, линию щек и подбородка, ища в них сходство с чертами той, которую полюбил.

И напрасно, ее здесь не было.

Глава 5

Изабель с принцем еще долго смотрели друг на друга. Обоим было неловко. Оба молчали. Пока не вмешалась Маман.

– Ваша светлость, – заговорила она и опустилась в реверансе, потянув за руку дочь, чтобы и она сделала то же самое. – Моя младшая дочь – та, кого вы ищете. Хрустальная туфелька подходит ей идеально.

– Надеюсь, что вы совершенно уверены в этом, мадам, – предостерег великий герцог. – Вряд ли вторая попытка одурачить его высочество вызовет у него благосклонное отношение.

Маман склонила голову.

– Пожалуйста, простите Октавию, – сказала она принцу. – Она вовсе не обманщица. И виновата лишь в том, что любовь к вам вскружила ей голову. Да и какая девушка на ее месте испытывала бы иные чувства?

Принц залился краской, услышав ее слова. Однако герцог оставался спокоен.

– Вы позволите нам увидеть туфельку? – нетерпеливо попросил он.

Изабель и Маман выпрямились. Поднимая подол платья, Изабель почувствовала, как от страха желудок завязался у нее узлом. Все взгляды устремились на ее ногу. К ее огромному облегчению, крови не было. Чулок оставался белым как снег, а вата, которую Адели затолкала в носок чулка, продолжала держать форму. Туфелька сверкала голубоватыми искрами.

– Подошла, – тусклым голосом сказал принц.

Великий герцог и солдаты склонились перед Изабель.

– Да здравствует принцесса! – крикнул какой-то капитан.

– Да здравствует принцесса! – подхватили остальные.

В воздух полетели шляпы. Раздались радостные крики. Изабель медленно поворачивалась вокруг себя, ошеломленная. В кои-то веки все восхищались ею, а не Эллой. В кои-то веки она могла стоять, гордо расправив плечи, и ощущать себя могущественной и желанной. Минуту назад она была недостаточно хороша даже для колченогого сынка директора школы, теперь же станет принцессой.

– Пора отправляться во дворец, мадемуазель, – деревянно улыбнулся ей принц. – Нужно приготовиться к свадьбе.

Он отвесил ей короткий поклон, развернулся и пошел к двери, и Изабель сразу заметила, как поникли его сильные плечи, как свет ушел из прекрасных глаз.

«Принц любит другую; он жаждет ее всей душой, – подумала она. – Если я доведу это дело до конца, то получу пленника, а не мужа».

От мысли о том, чего она якобы хотела, ей стало тошно. Так тошно ей было лишь раз в жизни, в детстве, когда Адели испекла целый противень крошечных печений с вишней и оставила их остывать, а Изабель прокралась на кухню и съела все до единого.

Она повернулась к матери, и слова «не бывать этому» уже были готовы сорваться с ее губ, когда она увидела, что мать улыбается. Маман смотрела на нее и сияла от счастья. Несколько драгоценных секунд Изабель наслаждалась теплом этой улыбки. Ведь она видела ее так редко.

– Я горжусь тобой, детка, – сказала Маман. – Ты спасла нас от полного разорения. Теперь я смогу продать этот унылый дом, заплатить все наши долги и забыть прошлую жизнь как страшный сон.

Все протесты Изабель замерли у нее в горле. Конечно, разбить сердце принцу – ужасная вещь, но разбить сердце матери – куда страшнее. Ни на миг она не задумалась о том, чего хочет ее собственное сердце, ибо желания девушки не имеют никакого значения.

Взяв Изабель за руку, Маман стала спускаться с ней по ступенькам каменного крыльца, от парадной двери дома к усыпанной гравием подъездной дорожке. Изабель увидела золоченую карету, запряженную восьмеркой лошадей. Принц и великий герцог, поглощенные беседой, стояли рядом с каретой и ждали ее.

Глубокие морщины прорезали лоб принца. Тревога затуманила взгляд. Как и все вокруг, Изабель знала, что отец принца, король, тяжело болен и что герцог из соседней страны, Фолькмар фон Брук, чуя скорую поживу, перешел северную границу королевства и жестоко разорял деревни и города.

Маман обняла Изабель, пообещав, что они с Тави последуют за ней во дворец, как только смогут. Изабель, словно во сне, пошла к экипажу, но во время спуска ей пришлось поставить раненую ногу на полную ступню. Где-то на середине лестницы открылось кровотечение. Что-то теплое и мокрое стало заполнять чулок. Когда она добралась до последней ступеньки, чулок насквозь пропитался кровью.

Над ее головой, в кроне большой липы, зашелестели листья.

Глава 6

Десять шагов до экипажа. Семь. Пять.

Солдат распахнул дверцу. Изабель смотрела прямо перед собой. Принц и великий герцог, по-прежнему поглощенные беседой, не обращали на нее внимания. Вот и хорошо. Значит, у нее все получится. Она ведь уже почти дошла. Осталось всего несколько шагов. Три… два… один…

И тут она услышала его – хлопанье голубиных крыльев.

Белая голубка слетела с липы и закружила над Изабель. Маман, наблюдавшая за дочерью с порога, подбежала к ней и стала отгонять птицу, но не тут-то было. Порхая вокруг Изабель, птица запела:

Кровь на земле! Туфля в крови!Лживой девчонке не до любви!

Принц прекратил разговор. Взглянул сначала на птицу, потом на Изабель. Перевел взгляд на подол ее платья, где уже появились пятна крови, и, наконец, на следы, которые она оставила на земле.

Изабель вынула ногу из туфельки и отступила на шаг. Туфелька опрокинулась, кровь выплеснулась в грязь. Передняя часть чулка сделалась красной. Девушку обуял стыд.

– Ты отрезала себе пальцы, – проговорил принц, недоверчиво качая головой.

Изабель кивнула – теперь ей было не только стыдно, но и страшно. Она обманула принца. Один Бог знает, как он ей отомстит. До нее доходили мрачные истории о подземных казематах дворца и о головах, отрубленных и насаженных на пики. Неужели эта судьба ждет и ее?

Но принц не спешил отдавать солдатам приказ. Его взгляд выражал не гнев, а печаль. И еще то, чего Изабель никак не ожидала в нем увидеть, – доброту.

– Как же ты выдержала эту боль? – спросил он.

Изабель опустила глаза. Слова Маман, сказанные недавно, вернулись к ней и обожгли, как огнем.

«Некрасивая… лицо как клецка…»

– Ничего, я привыкла, – ответила она.

Брови принца сошлись к переносице.

– Я не понимаю.

Изабель подняла голову. Взглянула ему в лицо, такое красивое, что девушки наверняка обмирали по нему пачками.

– Конечно нет, – сказала она. – И не поймете.

Тут к ним подошел великий герцог, чьи глаза сверкали яростью.

– Я знаю немало понюхавших пороху солдат, которые никогда не отважились бы на такое, мадемуазель, – сказал он Изабель. И тут же повернулся к принцу. – От девицы, способной на такой поступок, сир, можно ждать всего. Это противоестественно. Она неуравновешенна. Опасна. – Жестом он подозвал двоих солдат. – Взять ее.

Сердце Изабель подскочило от ужаса, когда двое мужчин двинулись к ней, но принц остановил их.

– Оставьте ее, – приказал он и взмахнул рукой.

– Но, ваше высочество, вы же не оставите второй обман без наказания, – возразил великий герцог. – Один – уже наглость, но два…

– Я сказал, оставьте ее. Она своей рукой нанесла себе увечье. Что еще я могу ей сделать?

Великий герцог отрывисто поклонился. И тут же повернулся к Маман:

– Не найдется ли у вас еще дочери, готовой отрезать от себя что угодно, лишь бы заполучить принца в мужья?

– Нет, – горько ответила Маман. – Других дочерей у меня нет.

– В таком случае нам пора, – сказал герцог. – Доброго вам дня, мадам.

Посреди подъездной дорожки журчал небольшой фонтан. Пока принц садился в экипаж, великий герцог, все еще державший бархатную подушку в руках, приказал одному из солдат сполоснуть туфельку под струей воды. Солдат сделал, как ему было велено, и вернул туфельку на подушку. Маман, окаменев от гнева, стояла и смотрела на них.

Изабель, у которой кружилась голова от выпавших на ее долю испытаний, опустилась на скамью под липой. Она закрыла глаза, надеясь, что так головокружение пройдет быстрее. Сидела, слушая, как застоявшиеся лошади нетерпеливо роют копытами землю. А наверху, в ветвях липы, ворковала голубка.

Вдруг новый звук, настойчивый и пронзительный, прорезался сквозь все остальные:

– Подождите! Не уезжайте! Пожалуйста, подождите, подождите!

Кричала девушка. Голос доносился со стороны дома. Настойчивый. Умоляющий.

Изабель открыла глаза.

По дорожке к ним бежала девушка. Ее распущенные волосы спутались. Платье походило на старую тряпку. Лицо и руки испачканы золой. Ноги босы.

Несмотря ни на что, она была красива – неожиданно, пронзительно, до остановки дыхания.

Это была Элла.

Сводная сестра Изабель.

Глава 7

Великий герцог метнул на Маман убийственный взгляд.

– Опять ваши штучки, мадам? Вы подослали сюда этот грязный кухонный обмылок, чтобы примерить туфельку?

Маман, прищурившись, обернулась к падчерице.

– Элла, как ты посмела! – крикнула она. – А ну, марш в дом!

Но Элла ничего не слышала. Ее взгляд был прикован к принцу, а взгляд принца – к ней. Он уже выскочил из экипажа и спешил ей навстречу.

Наблюдая за ними, Изабель увидела то, чего никогда не замечала раньше. То, чего не было между матерью и отчимом, даже между матерью и отцом. Силу, неукротимую и всепобеждающую. Могущественную, глубокую и настоящую. Любовь.

Увидев ее, неуловимую и все же такую реальную, она поняла, что именно с Эллой принц танцевал на балу и именно ее он желает.

Зависть вонзила свои тонкие длинные зубы прямо в сердце Изабель. Маман сделала все, что было в ее власти, лишь бы не дать Элле попасть на бал, но та все же нашла лазейку. Каким-то чудом эта девчонка, у которой не было ничего своего, ухитрилась раздобыть лошадей и карету, сверкающее платье и пару хрустальных башмачков впридачу. «Как?» – мелькнуло в голове у Изабель.

Принц и Элла замерли в паре дюймов друг от друга. Он поднял руку и нежно коснулся ее лица. Пальцы обвели линию ее подбородка.

– Это ты, – сказал он. – Наконец-то я тебя нашел. Почему ты убежала тогда?

– Я боялась, что, когда ты узнаешь, кто я на самом деле – обыкновенная девушка из деревни, – ты меня разлюбишь, – ответила Элла.

– Ты совсем не обыкновенная, Элла, – сказал принц, беря ее ладони в свои. Он повернулся к великому герцогу. – Принесите туфельку, – скомандовал он.

Но, к большому удивлению Изабель – да и всех остальных тоже, – великий герцог не двинулся с места. Он так поджал губы, что их почти не было видно. В его глазах цвета кремня плескалось презрение.

– Ваша светлость, это служанка, – сказал он. – Ее не могло быть на балу. Охрана никогда не пропустит во дворец девушку, одетую в такие лохмотья. Сама мысль об этом…

Но принц не желал его слушать.

– Туфельку. Живо.

Великий герцог отвесил ему деревянный поклон. С бархатной подушкой на вытянутых руках он шагнул к принцу и Элле. Но, не дойдя до них всего нескольких шагов, зацепился за что-то носком отполированного до блеска ботфорта – позже он скажет, что под ногу попался камешек, – и едва не упал.

Туфелька соскользнула с бархатной подушки. Ударилась о землю.

И разлетелась на тысячу сверкающих осколков.

Глава 8

Принц вскрикнул, точно от боли.

Великий герцог принялся извиняться, приложив руку к сердцу.

Солдаты нервно переступали с ноги на ногу, мечи брякали у них на перевязях.

Маман расхохоталась. Изабель вскрикнула. И только Элла была спокойна. Скоро стало ясно почему.

– Ничего страшного. У меня есть вторая такая же, – сказала она с улыбкой.

У всех на глазах она достала из кармана юбки вторую хрустальную туфельку, поставила ее на землю, приподняла подол. А когда ее маленькая ножка скользнула внутрь волшебной обувки, та сначала вспыхнула голубым светом, а затем засверкала всеми цветами радуги, словно бриллиантовая.

Туфелька подошла ей точь-в-точь.

Принц радостно засмеялся. Он сгреб Эллу в объятия и поцеловал, не заботясь о том, что другие их видят. Солдаты снова радостно закричали. Великий герцог отер со лба пот. Маман отвернулась, сжала кулаки и зашагала к дому.

Изабель, видевшая все со своего места под липой, в который уже раз пожалела, что она так некрасива. Ах, если бы она была красавицей! Тогда бы ее ценили. Тогда бы с ней считались.

– Элла выиграла, – раздался голос за ее спиной.

Это была Тави. Она приковыляла сюда из дома и теперь стояла, опираясь на спинку скамейки и держа на весу свою изувеченную ступню. Сказав эти слова, она кое-как обошла скамейку кругом и села.

– Красивые всегда выигрывают, – с горечью поддакнула Изабель.

Пока две сестры разговаривали, к ним подошла третья – Элла.

Тави приветствовала ее язвительной улыбкой.

– Как удачно, – сказала она. – Вот мы и снова здесь. Все трое. Под липой.

Но Элла ее не слышала. Она смотрела на ноги сестер, и ее лицо выражало огромную печаль, почти горе.

– Что вы с собой сделали? – спросила она, и слезы навернулись ей на глаза.

– Не смей плакать из-за нас, Элла, – жестко сказала Тави. – Слышишь, не смей. Незачем. Ты получила по заслугам, и мы тоже.

Элла подняла взгляд и посмотрела в лицо Тави:

– Правда? Значит, я заслужила вашу жестокость? А вы – эти увечья? Вот что мы заслужили?

Тави отвела взгляд. Затем встала – с трудом:

– Уезжай, Элла. Оставь этот дом. И никогда не возвращайся.

Элла, которая уже не сдерживала слез, наблюдала, как Тави тяжело хромает к дому. Потом повернулась ко второй сестре:

– Изабель, ты тоже меня ненавидишь? До сих пор?

Изабель не отвечала; во рту стало горько от воспоминаний, точно в него набилась соль. Картина, которую в первый раз удалось прогнать, снова всплыла в памяти. Ей было тогда девять лет. Тави и Элле – десять. Маман уже год была замужем за ее отцом.

Они играли тогда вместе, здесь, под липой.

Сестры.

Сводные, но все же.

Подруги.

Глава 9

Был летний полдень.

Небо сияло голубизной; ярко светило солнце.

Каменную ограду дома обвивали плетистые розы. Птицы пели в привольно раскинувшихся ветвях липы, под которой играли три девочки. Элла плела венки из ромашек и рассказывала сказки о Танакиль, королеве фей, которая жила в дупле липы. Тави кусочком мела писала уравнение на аспидной доске. А Изабель ручкой от швабры фехтовала с невидимым противником, представляя, будто спасает сестер от Черной Бороды.

– Время умирать, пиратское отребье! En garde!4 – скомандовала она, надвигаясь на петуха Бертрана, который подошел близко к дереву. Конечно, фехтовать с Феликсом было куда интереснее, но он сейчас был занят с новым жеребенком.

Петух вытянулся во весь рост, захлопал крыльями, громко закукарекал и бросился в бой. Сначала он гонял Изабель вокруг дерева, потом Изабель гоняла его, и так они несколько раз менялись ролями, пока Тави не выкрикнула, потеряв терпение:

– Бога ради, Иззи! Можешь ты хоть чуть-чуть посидеть спокойно?

Отделаться от разгневанного петуха было не так-то просто, и Изабель решила залезть на дерево в надежде, что он забудет про нее и уйдет. Едва она устроилась на ветке, как во двор въехал экипаж. Петух поглядел на него одним глазом и сбежал. Из экипажа вышли двое мужчин. Один был седым и сутулым. В одной руке он держал трость, а в другой – хорошенькую шелковую коробочку с нарисованными на ней цветами. Второй нес кожаный саквояж. Изабель их не узнала, но ничего необычного в этом не было. К отчиму часто приезжали из Парижа – в основном купцы, как и эти: поговорить о делах.

Мужчины не увидели ни Изабель, ни Эллу, которую скрывала густая тень липовой кроны – только Тави, сидевшую на скамейке со своей доской.

– Чем ты занята, малышка? Учишься писать буквы? – обратился к ней господин постарше.

– Нет, пытаюсь доказать пятую теорему Евклида, – ответила Октавия, сведя брови и не отрываясь от доски.

Старик хихикнул. И ткнул своего спутника локтем в бок.

– Ты погляди, какая ученая выискалась! – сказал он и снова обратился к Тави: – Послушай меня, утенок, не надо забивать свою головку алгеброй.

– Вообще-то, это геометрия.

Услышав такое замечание, старик нахмурился.

– Хорошо, пусть геометрия, все равно это не для женских мозгов, – предостерег ее он. – Ты перенапряжешься. У тебя начнутся головные боли. А от головных болей возникают морщины, ты это знаешь?

Тави подняла голову:

– Так вот оно что? А ваши тогда откуда взялись? Вы уж точно мозги особо не напрягаете.

– Нет, это уже слишком… В жизни такого не видел… Грубиянка! – запыхтел старик и даже замахал на Тави палкой.

И тут перед ним появилась Элла:

– Тави вовсе не хотела грубить вам, господин…

– Хотела, – буркнула Тави.

– …просто Евклид ее раздражает, – закончила Элла.

Старик тут же успокоился. По его лицу расплылась улыбка. Элла всегда так действовала на людей.

– Какая хорошенькая девочка. И такая милая и приятная, – сказал он. – Я попрошу твоего папу отдать тебя в жены моему внуку. Тогда у тебя будет богатый муж, красивый дом и много модных платьев. Хочешь?

Элла подумала, а потом сказала:

– Лучше маленького щеночка. Можно?

Мужчины расхохотались. Младший потрепал Эллу по подбородку. Старик погладил ее светлые кудри, назвал ее «цветочком» и дал ей конфетку из шелковой коробочки, которую привез для Маман. Элла улыбнулась ему, сказала «спасибо» и с удовольствием съела конфету.

Изабель, все еще сидя на дереве, жадно наблюдала за происходящим. Она тоже любила конфеты. Не выпуская из рук швабры, она соскочила с дерева, чем сильно напугала старика. Тот завопил, шарахнулся назад, оступился и рухнул на землю.

– Какого дьявола?! Что ты здесь делаешь с палкой в руках? – завопил он, побагровев.

– Сражаюсь с Черной Бородой, – ответила Изабель, пока молодой спутник помогал старику подняться.

– Ты меня чуть не убила!

Изабель посмотрела на него скептически.

– Я все время падаю. С деревьев. С лошадей. С сеновала один раз свалилась. И ничего, жива, – сказала она. – А можно мне тоже конфетку? Пожалуйста.

– Нет, конечно! – ответил тот, отряхиваясь. – Зачем тратить редкое лакомство на маленькую дикарку с ужимками обезьяны, шершавыми руками и листьями в волосах?

Подняв с земли розовую коробочку и трость, старик направился к дому. Всю дорогу он бормотал что-то своему спутнику. Негромко – но Изабель, которая не оставляла надежду получить конфету, шла за ними и все слышала.

– Одна – очаровательная малышка, которая со временем станет для кого-то прекрасной женой, но две другие… – Он покачал головой, явно не вкладывая в этот жест ничего хорошего. – Пожалуй, из них выйдут монахини, или гувернантки, или что там получается из таких уродин.

Изабель встала как вкопанная. Ее ладонь взметнулась к груди. Внезапная боль пронзила сердце, новая, незнакомая прежде. Всего несколько минут назад она весело расправлялась с пиратами и даже не знала, что ей чего-то недостает. Что она хуже кого-то. Что она – маленькая дикарка с ужимками обезьяны, а вовсе не цветочек.

Так она впервые поняла, что Элла красива, а она – нет.

Изабель была сильной. Храброй. В сражении на мечах всегда побеждала Феликса. На своем жеребце, Нероне, брала такие препятствия, на которые взрослые боялись даже смотреть. А один раз палкой прогнала настоящего волка, который хотел забраться в курятник.

«Но это ведь тоже хорошо, – думала она озадаченно, вмиг лишившись уверенности в себе. – Или нет? И я не хорошая?»

С того дня все между тремя девочками пошло иначе.

Они были всего лишь детьми. Элла получила конфету и похвалу, от которой как будто еще похорошела. Изабель позавидовала ей; она ничего не могла с собой поделать. Ей тоже хотелось отведать лакомства. И еще хотелось, чтобы и к ней обращали добрые слова и восхищенные взгляды.

Иногда проще сказать, что ты ненавидишь то, чему на самом деле завидуешь, – проще, чем признаться, как сильно ты этого хочешь. Вот и Изабель, вернувшись под липовое дерево, сказала, что ненавидит Эллу.

Элла сказала, что ненавидит ее.

А Тави добавила, что ненавидит вообще всех.

А на террасе все это время стояла Маман и слушала, и недобрый огонек зажегся в ее суровых наблюдательных глазах.

Глава 10

– Изабель, я сейчас уеду. Я… я не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь.

Голос Эллы вырвал Изабель из воспоминаний. Затем Элла склонилась над Изабель и поцеловала ее в лоб; губы оказались такими горячими, что та даже испугалась, как бы не осталось отметины.

– Больше не надо ненавидеть меня, сестренка, – прошептала она. – Ради себя самой, не ради меня.

И она ушла, а Изабель осталась одна на скамье под липой.

Она думала о себе – о той, какой она была когда-то, и о той, какой стала теперь. Думала о вещах, которые ей велено было хотеть; важные вещи, ради которых она искалечила себя. Но все важное получила Элла, а она, Изабель, опять осталась ни с чем. Зависть и ревность жгли ее, как и все минувшие годы.

Повернув голову влево, она увидела, как Тави, с трудом вскарабкавшись по ступенькам дома, пересекла верхнюю площадку, неловко перешагнула через порог и закрыла за собой дверь. Повернув голову вправо, она увидела, как принц на руках внес Эллу в экипаж. Потом нырнул за ней следом и захлопнул дверцу.

Великий герцог вскочил на облучок рядом с кучером, скомандовал что-то солдатам, которые уже сидели в седлах, и те тронулись прочь со двора. Кучер щелкнул кнутом, и карета, запряженная восьмериком белых жеребцов, покатила за ними.

Изабель долго смотрела вслед экипажу. Сопровождаемый кавалькадой, тот сначала катился по длинной подъездной аллее, потом свернул на узкую проселочную дорогу и, мелькнув в последний раз на дальнем холме, скрылся за его вершиной. Пейзаж обезлюдел.

Но и тогда Изабель не двинулась с места, а продолжала сидеть, пока в воздухе не повеяло прохладой и солнце не склонилось к горизонту. Пока птицы не вернулись в гнезда, а зеленоглазая лисица не убежала на ночную охоту в лес. Лишь тогда она встала и, глядя на удлиняющиеся тени, прошептала:

– Я не тебя ненавидела, Элла. Не тебя. Только саму себя.

Глава 11

– Нельсон, отдай глаз. Немедленно.

Шустрая черная обезьянка в белом крахмальном воротнике проскакала по палубе. В лапе она держала стеклянный глаз.

– Нельсон, я тебя предупреждаю…

Человек, который произносил эти слова, был высок ростом, хорошо одет, его глаза цвета янтаря метали молнии – одним словом, сразу было видно, что он здесь главный, но на обезьянку это не производило ни малейшего впечатления. Даже и не думая возвращать сокровище, она вскарабкалась с ним на фок-мачту и уселась среди снастей.

Корабельный боцман, ладонью прикрывая пустую глазницу, затопал по палубе, на ходу выкрикивая, чтобы ему принесли пистолет.

– Только не стреляйте, прошу вас! – крикнула женщина в красном шелковом платье. – Надо уговорить его спуститься. Лучше всего подействует опера.

– Сейчас я его уговорю, – взревел в ответ боцман. – Пулей!

Оперная дива – а это была именно она – в ужасе вскинула руку к необъятной груди и разразилась «Lascia ch’io pianga»5, арией, в которой героиня изливает свою печаль и одновременно бросает вызов судьбе. Обезьянка склонила голову набок. Моргнула. Но с места не сдвинулась.

Могучий голос дивы растекся по палубе и выплеснулся в порт, так что дюжины зевак сбежались посмотреть и послушать. Корабль, клипер под названием «Авантюра», вошел в порт Марселя всего несколько минут назад, после трехнедельного плавания.

Пока дива пела, другой персонаж из свиты человека с янтарными глазами – гадалка – решила раскинуть карты (разумеется, Таро). Одну за другой она торопливо выкладывала их прямо на палубу. Закончив, она побелела, как парус.

– Нельсон, а ну, живо вниз! – крикнула она. – Добром это не кончится!

Подоспевшая откуда-то волшебница наколдовала банан, стянула с него кожуру, бросила ее через плечо и стала размахивать соблазнительным плодом. Актриса умоляла обезьяну спуститься. Тут откуда-то из-под палубы вынырнул юнга и, потрясая боцманским пистолетом, кинулся к ним. Это не укрылось от внимания дивы: ее голос взлетел на три октавы вверх.

Как только пистолет оказался у боцмана и тот прицелился в обезьяну, откуда ни возьмись выбежали акробаты в блестящих костюмах, прошлись колесом по палубе и кинулись к снастям. Увидев это, обезьяна полезла еще выше, в воронье гнездо. Боцман прицелился снова, но глотатель огня дохнул на него пламенем. От неожиданности боцман отпрянул, попал ногой на банановую кожуру и поскользнулся. Падая, он так крепко приложился головой, что потерял сознание. Пистолет в его руке выстрелил. Но пуля не нашла свою цель. Чего нельзя сказать о пламени, выпущенном огнеглотателем.

Его оранжевые языки лизнули нижний край оснастки, отчего та вспыхнула с громким «у-уш-ш-ш», и огонь весело побежал вверх, с аппетитом пожирая смоленые канаты. Перепуганная обезьяна прыгнула из вороньего гнезда на мачту. За ней сверкающими падучими звездами посыпались акробаты.

Последний из них уже твердо стоял обеими ногами на палубе, когда капля горящей смолы упала откуда-то сверху прямо на запал корабельного орудия, заряженного и готового к стрельбе на случай нападения пиратов. Фитиль занялся; пушка выпалила. Тяжелое железное ядро просвистело над гаванью и пробило дыру в борту рыбацкого баркаса. С воплями и бранью рыбаки посыпались в воду и, отчаянно бултыхая руками и ногами, поплыли к берегу.

Уверенные, что «Авантюре» грозит нападение и неминуемая гибель, шестеро музыкантов в лавандовых камзолах и пудреных париках вынули из футляров инструменты и грянули траурный марш. Тот, однако, скоро потонул в лязге колес и грохоте копыт – по булыжной мостовой в порт мчалась пожарная телега.

Дива тем временем добралась до конца арии и взяла последнюю, самую высокую ноту. В ту же секунду тугие струи воды ударили по кораблю, сбивая пламя со снастей и заливая всех, кто был на палубе, – это пожарные встали к насосам и как бешеные принялись качать воду прямо из моря. Но артистка не потеряла ноту, а продолжала петь, раскинув руки и гордо подняв голову. Толпа на берегу разразилась бурными аплодисментами. В воздух взлетали шляпы. Мужчины плакали. Женщины лишались чувств. А в капитанской каюте вылетели все стекла.

Дива закончила арию. Мокрая до нитки, она подошла к релингу и сделала глубокий реверанс. Раздались крики «Браво!».

Обезьянка слезла с мачты и кинулась на руки хозяину. Янтарноглазый выхватил из лапки животного стеклянное око, дохнул на него, протер его об отворот камзола и ловко всадил боцману в глазницу. Правда, у него возникли сомнения, не задом ли наперед он вставил глаз, но боцман, который все еще был без сознания, не возражал.

Из своей каюты, отряхивая с пышных рукавов кусочки стекла, вышел капитан и, сцепив за спиной руки, принялся обозревать разгром на палубе.

– Флеминг! – рявкнул он, подзывая первого помощника.

– Да, капитан! – рявкнул в ответ помощник, отдавая честь.

– Кто все это натворил? Только не говорите мне, что это…

– Маркиз де ла Шанс, капитан, – ответил помощник. – Кто же еще?

Глава 12

Капитан Дюваль был в ярости.

Шанс постарался принять виноватый вид. Получилось неплохо – по этой части практики у него было предостаточно.

– Зачем вы сожгли снасти, выбили стекла и утопили баркас? – зарычал капитан. – Придется потратить целое состояние, чтобы возместить такие убытки!

– Лучшего применения состоянию нельзя и придумать! – сказал Шанс, очаровательно улыбаясь. – Кажется, столь утонченного исполнения «Lascia ch’io pianga» я не слышал за всю жизнь.

– Это не имеет отношения к делу, сударь!

– Удовольствие имеет отношение к любому делу, сударь! – возразил Шанс. – Что вы будете вспоминать на смертном одре: сожженные снасти и выбитые стекла или прекрасную диву в мокром насквозь платье, облепившем каждый изгиб роскошного тела, и ее великолепный голос, который заглушил и пушечный выстрел, и треск жадного пламени? Пусть счетоводы подсчитывают убытки, а скряги дрожат над своими монетами. Мы же будем считать секунды восторга и копить минуты радости!

Капитан, за время пути выслушавший немало подобных речей, только ущипнул себя за переносицу.

– Скажите мне одно, маркиз: как именно стеклянный глаз боцмана попал в лапы обезьяны?

– Мы с боцманом играли в карты. Я поставил пять дукатов против его стеклянного глаза. А он, глупец, вынул свой глаз и зачем-то положил его поверх монет. Скажите, капитан, видели вы такую обезьяну, которая не соблазнилась бы блеском стеклянной игрушки?

Капитан сделал движение в сторону Нельсона, который укрылся на плече Шанса.

– А ущерб мне с обезьяны взыскивать?

Шанс опустил руку в мешок, лежавший у его ног на палубе, и вынул оттуда туго набитый кожаный кошель.

– Этого довольно? – спросил он, опуская его в руки капитана.

Тот открыл кошелек, пересчитал монеты и кивнул.

– Трап сейчас спустят, – сказал он. – В следующий раз, маркиз, когда вам вздумается совершить морскую прогулку, прошу выбрать другое судно.

Но Шанс уже не слушал его. Повернувшись к капитану спиной, он проверял, вся ли его свита в сборе. Они были нужны ему все до единого. Ведь он направлялся в деревню. Где, как известно, отсутствуют оперные театры. И вообще театры, а также концертные залы. Да что там театры, в деревне кофеен и тех не сыщешь, не говоря уже о кондитерских, книжных лавках и ресторациях. И как ему, спрашивается, прожить там хотя бы пять минут без своих музыкантов, без актеров и акробатов, без дивы, без балерин, волшебницы, гадалки, глотателя огня, шпагоглотателя, ученого и повара?

– Стоп! Повара нет! – воскликнул Шанс, пересчитав всех по головам. И поглядел на Нельсона. – Где он?

Обезьянка зажала лапками рот и раздула щеки.

– О нет, только не это, – простонал Шанс.

В это мгновение на палубу, откуда-то со стороны кормы, вышел, пошатываясь, лысый коротышка в черном кожаном плаще до пят, с ярко-красным платком вокруг шеи. Вид у него был помятый, взгляд мутный. Физиономия своей серостью напоминала недельную кашу.

– Морская болезнь, – сказал он, приближаясь к Шансу.

– Морская болезнь? Так вот как по-французски будет «Вчера я опять нажрался»? – ответил Шанс, поднимая бровь.

Повар болезненно моргнул:

– Обязательно так орать? – И он уперся лбом в планшир. – Какого черта они там возятся с трапом? Куда мы едем? Скажите мне, что в Париж.

– Боюсь, что нет. Нас ждет Сен-Мишель.

– Никогда о таком не слышал.

– Это в провинции.

– Терпеть не могу провинцию. Что мы там забыли?

Пальцы Шанса впились в планшир. Он вспомнил карту той девушки. Изабель, так, кажется, ее зовут. Конец ее пути вспыхнул у него перед глазами. Кровавые кляксы. Росчерки на пергаменте – яростные, будто нацарапанные рукой безумца.

Ему пришло в голову, что последнее как раз недалеко от истины.

– Его еще можно изменить, ее путь, – прошептал он. – Это в моей власти. И я это сделаю.

– Какой путь? – спросил повар. – О чем ты говоришь? Почему ты…

Но он не договорил. Что-то внизу привлекло его внимание. Шанс проследил за взглядом повара.

По людной улице, сразу за доками, стремительно катила черная карета. В ней сидела женщина – морщинистое бледное лицо в окне экипажа походило на портрет в раме. Почуяв, должно быть, что на нее смотрят, старуха подняла голову. И взглянула в упор на Шанса. Ее серые глаза смотрели безжалостно, и Шанс понял, что ему предстоит нешуточная битва, пощады в которой ему не видать, хотя он и не станет просить о ней.

Повар набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул.

– Мы здесь из-за нее, так? – сказал он.

Шанс кивнул.

– Ничего хорошего. Она – худшая из той троицы, а это что-нибудь да значит. Зачем она здесь? И зачем здесь мы? Скажешь ты мне, наконец, или нет?

– Чтобы сражаться, – ответил Шанс.

– Ради чего на этот раз? Ради золота? Славы? Или твоей гордыни? – язвительно спросил повар.

Проследив за тем, как экипаж Судьбы скрывается за поворотом, Шанс ответил:

– За девушку. Мы будем сражаться за ее душу.

Повар кивнул:

– Так бы сразу и сказал. Ради такой цели и повоевать не грех.

Мутный взгляд повара прояснился; на смену невнятности пришла решимость. Сунув два пальца в рот, он свистнул так, что у всех вокруг уши заложило. И отошел, рявкнув злополучному матросу, который подвернулся по пути, чтобы тот спускал трап, да поживее. Волшебница, акробаты и другие люди из свиты Шанса, до тех пор бесцельно толокшиеся по палубе, подхватили свои пожитки и поспешили за ним. Шанс тоже поднял с палубы мешок, забросил его на плечо и последовал за ними. Чтобы выиграть эту битву, нужно все время быть на шаг впереди Судьбы, а он уже уступил ей добрый десяток.

Глава 13

Изабель, потная, грязная, избитая, наклонилась в седле вперед и обратилась к коню:

– Маман уже собиралась продать тебя, Мартин. Ты об этом знаешь? На живодерню, чтобы там из твоих костей сварили клей. Это я ее остановила. Пожалуй, тебе стоит об этом подумать.

Старый, медлительный и злой, конь Мартин обладал еще раздутыми боками, разбитыми копытами и способностью на удивление ловко и быстро кусаться, но других лошадей у Изабель не было.

– Ну, вперед, – понукала она его и ударяла пятками ему в бока.

Она хотела пустить коня рысцой по хозяйственному двору. Но у Мартина были свои соображения на этот счет. Обиженный, он с места срывался в короткий галоп, потом вдруг вставал как вкопанный, и девушка летела кувырком через его голову. Вот и теперь она больно ударилась о землю, перекатилась на спину и застонала, лежа в грязи.

За это утро Мартин уже трижды выбросил ее из седла. Вообще-то, Изабель была отличной наездницей, но теперь ей приходилось учиться этому искусству заново. Дело в том, что она не могла правильно распределить свой вес на стременах. Правой ноге не хватало опоры – там, где раньше подставку стремени обхватывали пальцы, теперь была пустота. С трудом удерживая равновесие, она не могла управлять Мартином, когда тот пятился, брыкался или просто упрямо останавливался, вот как сейчас.

Падения ее не пугали. Грязь на лице, синяки, боль – все это было ей безразлично. Даже наоборот: это отвлекало от мыслей об Элле. О том, что Элла больше не с ними, что она выиграла. Что у Эллы есть теперь все, а у нее, Изабель, – ничего.

Она все еще лежала на земле, глядя в небо, по которому быстро скользили облака, когда над ней склонилось лицо, перекрыв ей вид.

– Сколько раз ты сегодня упала? – спросила Тави. И, не дожидаясь ответа, добавила: – Ты так убьешься.

– Если мне повезет.

– Прекрати. Ты больше не можешь ездить верхом.

Страх лужицей собрался в животе Изабель. Нет. Неправда. Она не позволит этим словам стать правдой. Верховая езда – все, что у нее осталось. Только это поддерживало ее, когда заживала ступня. Когда она привыкала хромать, а не ходить. Когда разбегались слуги. Когда Маман запирала ставни на окнах опустевших комнат и закладывала засовами лишние двери. Когда сорные травы стали расти на каменной ограде дома.

– Зачем ты вышла? – спросила она у Тави. Сестра предпочитала отсиживаться в доме, наедине с книгами и уравнениями.

– Сказать тебе, что нам пора на рынок. Откладывать больше не получится.

Изабель моргнула:

– Плохая идея.

По округе ходили слухи. О том, как они примеряли хрустальную туфельку и чем пожертвовали, чтобы в нее влезть. Об Элле и о том, как они обращались с ней. Дети прибегали к их дому и швыряли в стены комьями грязи. А один человек даже запустил камнем в окно. Изабель знала, что поход в деревню закончится неприятностями.

– Предложи что-нибудь получше, – возразила Тави. – Где нам, к примеру, взять сыр? Ветчину? Масло? Хлеб и тот несколько недель как кончился.

Изабель вздохнула. Поднялась с земли, отряхнулась.

– Придется взять тележку, – сказала она. – Не пешком же идти. Не с нашими…

– Хорошо. Запрягай Мартина. А я пойду и принесу корзины, – перебила ее Тави и, повернувшись спиной, зашагала к кухне. Она не любила разговоров об их увечьях. Об Элле. Вообще обо всем, что было.

– Ладно, – сказала Изабель и захромала к коню.

Она так и не привыкла ходить медленно, переваливаясь, словно утка. Увечье Тави оказалось не настолько серьезным. Когда рана зажила, к сестре вернулась прежняя походка. Изабель сильно сомневалась, что у нее будет так же.

– И знаешь что, Иззи…

Изабель обернулась. Тави хмуро смотрела на нее.

– Что?

– Держи себя в руках. Там, в деревне. Как думаешь, сможешь?

Изабель отмахнулась от вопроса и взяла Мартина за повод. По правде говоря, она не знала, что ответить. Она пыталась держать себя в руках. Годами. В гостиных и бальных залах, во время садовых вечеринок и званых обедов. Сжав кулаки и стиснув зубы, она отчаянно старалась вести себя так, как требовала Маман: быть вежливой, любезной, тактичной, доброй, скромной, нежной, терпеливой, приятной и незаметной.

Иногда ей это удавалось. День-другой. Но потом обязательно что-нибудь случалось.

Например, на том роскошном обеде, который давала Маман, случился кадет-первогодок из военной академии: он заявил, что Вторая Пуническая война закончилась победой Сципиона над Ганнибалом в битве при Каннах, хотя всякий дурак знает, что это была совсем другая битва – при Заме. Изабель поправила его, но он захохотал, заявив, что она сама не знает, о чем толкует. А когда она принесла из библиотеки книгу – «Иллюстрированную историю великих военачальников мира» – и доказала ему, что неплохо представляет себе предмет разговора, он обозвал ее нехорошим словом. Не вслух, конечно. Шепотом. Она разозлилась и тоже обозвала его в ответ. Вслух.

После той истории Маман не разговаривала с ней неделю.

И еще был случай в замке одной баронессы, куда их пригласили на бал: Изабель наскучило танцевать, и она решила пройтись. Она и думать не думала затевать с бароном дуэль – просто он застал ее в холле, где Изабель восхищалась висевшими на стене саблями, и предложил показать, как ими фехтуют. Она согласилась и даже составила ему пару, в результате чего барон недосчитался пуговиц на камзоле, зато приобрел весьма заметную царапину на подбородке.

В тот раз Маман лечила ее молчанием месяц.

Она заявила дочери, что ее поведение чудовищно, но сама Изабель не видела большого греха в том, чтобы срезать пару пуговиц с баронского камзола. Ведь она знала, что способна поступать и хуже. Намного хуже.

Вот хотя бы месяц назад, когда она искала в своем гардеробе розовый зонтик, носить который вечно заставляла ее Маман – «Розовое улучшает цвет лица, Изабель!», – и еще эти жуткие атласные туфли – «Ничего, что они жмут, зато твои ноги выглядят не такими большими!». И натолкнулась на книгу об Александре Великом, спрятанную туда, чтобы ее не забрала Маман.

Опустившись с книгой прямо на пол, отчего помялось ее вычурное платье, Изабель принялась с жадностью перелистывать страницы. Они хранили память о тех счастливых временах, когда ей еще не объяснили, что все великие воины и генералы были мужчинами и что девушке не к лицу проявлять интерес к мечам, боевым коням и военным стратегиям. Глядя на иллюстрации, Изабель снова показалось, будто она скачет бок о бок с Александром Великим, с боями прокладывая вместе с ним путь через Египет. Она читала, и от невозможности получить то, чего ей хотелось, на глазах выступили слезы.

Она уже почти осушила их, когда в комнату вошла Элла с серебряным подносом. На нем стояла чашка горячего шоколада и тарелочка с пирожными «мадлен».

– Я слышала, как Маман кричала на тебя из-за парасольки и туфелек. И решила сделать тебе приятное, – сказала она, ставя поднос рядом с Изабель.

Элла была добрая девочка и хотела сделать как лучше. Но ее доброта всегда была Изабель поперек горла.

Она уставилась на сводную сестру, которой не нужны были ни розовые парасольки, ни узкие туфельки. Которая даже в стоптанных башмаках и старом, заплатанном платьишке походила на богиню. Потом перевела взгляд на себя, на это нелепое платье, которое шло ей как корове седло, схватила чашку с горячим шоколадом и запустила ею в стену. Вслед полетела тарелочка с пирожными. А за ней – поднос.

– Прибери, – рявкнула она, и ее глаза сверкнули злым огоньком.

– Изабель, отчего ты так расстроена? – спросила Элла, огорченная тем, что натворила сестра.

Изабель, сама не своя от злости, стиснула в кулаки руки и прошипела:

– Хватит, Элла. Хватит быть добренькой со мной. Перестань уже!

– Прости меня, – тихо сказала Элла и покорно склонилась над осколками разбитой посуды.

Такая покорность, которая должна была бы умилостивить Изабель, лишь подлила масла в пламя ее гнева.

– Какая ты жалкая! – закричала она. – Почему ты никогда не постоишь за себя? Почему позволяешь Маман помыкать тобой? Ты так добра ко мне и к Тави, хотя мы ведем себя с тобой ужасно! Почему, Элла?

Элла уже сложила осколки фарфора на серебряный поднос.

– Чтобы не умножать зла, если что-то пошло не так. Чтобы помочь тебе и другим, – ответила она тихо.

– Чем ты мне можешь помочь? Вот если бы ты сделала так, чтобы я стала тобой!

Элла подняла на нее взгляд, полный ужаса:

– Не говори так. Не надо тебе становиться мной. Ни за что на свете.

Изабель даже перестала кричать, так ее поразило напряжение, звучавшее в голосе Эллы. А потом в коридоре послышались шаги Маман; Изабель только и успела, что спрятать свою книгу и схватить зонтик, когда та вошла в комнату и велела поторапливаться. И они отправились на очередную садовую вечеринку, где у Изабель ум зашел за разум от скуки, так что, вернувшись, она позабыла спросить Эллу, что та имела в виду. А теперь уже поздно, не спросишь.

Мартин, устав стоять на месте, резко прикусил руку Изабель, оборвав ее болезненные воспоминания.

– Ты тоже не большой мастер вести себя как следует, верно, старина? – сказала она коню.

Отведя его в конюшню, она задала ему корму. Привязывать коня нужды не было. Мартин мало к чему стремился, и уж точно – не к побегу из дома. Прежде чем запрячь его, Изабель прошлась по шкуре скребницей. Никакой необходимости в этом не было: нельзя сказать, чтобы он много работал и оттого вспотел, просто ей очень хотелось снова ощутить руками его бока, почувствовать бархатный нос, утыкающийся в щеку, и травянистый запах его дыхания, когда он фыркнет ей в лицо.

Взнуздав коня, Изабель повела его к тележке. Идя к выходу из конюшни, она с тоской оглядывала пустые стойла. Вот тут стояла пара арабских лошадок, которые возили их экипаж, тут – могучие першероны, работавшие в поле; теперь их не было, пришлось продать, когда конюх ушел.

Взгляд Изабель помимо ее воли устремился к крайнему стойлу. И опять – воспоминания. Здесь тоже жил конь, которого продали. Несколько лет назад. Его звали Нероном. Вороной жеребец, семнадцать ладоней от копыт до холки, глаза – живой оникс, грива – текучий шелк. Скакать на нем было все равно что лететь на урагане. Она до сих пор помнила ощущение, возникавшее у нее, когда он с силой ударял в землю копытами, танцуя под ней от нетерпения пуститься вскачь.

И тепло Феликса она тоже помнила. Как он сидел позади нее, обхватив ее руками за талию, губы – у ее уха, взгляд устремлен на каменную стену впереди. Он смеялся, и в его смехе был вызов.

– Нет, Изабель! – закричала тогда Элла. – Это же опасно!

Но Изабель не слушала. Она коснулась пятками боков Нерона, и миг спустя стена уже летела на них. Элла закрыла глаза руками. Изабель распласталась по шее скакуна, прижавшись к нему грудью, зарывшись руками в гриву, чувствуя спиной Феликса. Жеребец под ней напряг каждую мышцу своего тела, и тут она поняла, что значит летать. С гиканьем и улюлюканьем они приземлились по ту сторону ограды и, не останавливаясь, умчались в Дикий Лес, оставив Эллу позади.

Картинки прошлого растаяли так же быстро, как пришли; перед ней снова было пустое стойло с затянутыми паутиной углами.

Нерона больше нет. Феликса тоже. Их отняла Маман, а с ними и кожаные лосины для верховой езды, и пиратскую шляпу, и ее коллекции камней, черепов животных и птичьих гнезд. Деревянный меч. Книги. Одно за другим исчезали они из жизни Изабель, и каждая потеря была для нее как взмах ножа. Того, что обстругивал ее. Обрезал заусенцы. Высекал из нее ту благовоспитанную девицу, какой хотела ее видеть Маман.

Иногда она все еще чувствовала боль от этих ран.

Глава 14

– Шесть су, – сказала жена пекаря, сложив мясистые руки на обширной конопатой груди.

– Шесть? – повторила за ней Изабель, недоумевая. – Но здесь же написано «три». – Она указала на прилавок с хлебом, где стояла дощечка с ценами, выведенными мелом.

Женщина плюнула себе в ладонь, стерла «3» и написала «6».

– Для тебя – шесть, – дерзко заявила она.

– Но это же двойная цена. Так нечестно! – запротестовала Изабель.

– А превращать сводную сестру в рабыню честно? – отозвалась женщина. – И не отпирайся. Вы были жестоки к беззащитной девушке. Ну и как, высоко удалось забраться? Вон, Элла теперь королева и стала еще красивее. А кто ты? Все та же страшная сводная сестра.

Изабель опустила голову, чувствуя, как пылают щеки. Они с Тави только что приехали на рынок, и вот, уже началось.

Медленно она набрала полную грудь воздуха, вспоминая наказ сестры: «Держи себя в руках». Отсчитала из кармана монеты и протянула через прилавок. Жена пекаря с хамской ухмылкой подала ей самый маленький хлеб, да еще подгоревший снизу.

– Так ей и надо, – заявила одна женщина в очереди.

– Для нее и подгорелый слишком хорош, – фыркнула другая.

Женщины стояли позади Изабель, покачивали головами, показывали на нее пальцами и отпускали замечания. Они источали праведность, как гуси на вертеле источают жир, хотя не далее как вчера первая отвесила маленькой дочке такую оплеуху за пролитое молоко, что у девочки вся щека вспухла, а вторая целовалась с мужем сестры в переулке за таверной.

Известное дело – когда вешают вора, больше всех радуется другой вор.

– Надеюсь, ты им подавишься, – напутствовала жена пекаря девушку, пока та укладывала хлеб в корзину.

Изабель почувствовала, как внутри закипает гнев. Злые слова чуть не сорвались с ее уст, но она вовремя прикусила язык.

– И твоя уродина-сестра тоже пусть подавится.

При упоминании о сестре – о Тави, которая похудела после отъезда Эллы, мало улыбалась и почти перестала есть, – тлеющий гнев Изабель вспыхнул, как сухой порох.

В центре витрины горделиво красовалась пирамида из сияющих коричневых булок. Изабель размахнулась и сшибла с нее верхушку. Не меньше дюжины булок слетели с витрины и закувыркались в уличной пыли.

– Сами вы подавитесь, – заявила она побагровевшей от гнева хозяйке и ее кудахчущим товаркам.

Выражение лица наглой бабы, ее негодующий вопль, ее смятение – от всего этого Изабель на минутку стало легче. «Я победила», – подумала она. Но пока она, припадая на правую ногу, удалялась от прилавка, тошнотворное ощущение беды охватило ее. Выиграла не она. Выиграл ее гнев. В который уже раз.

«Элла не сделала бы так, – пришло в голову ей. – Глянула бы на них кротко, улыбнулась ласково, как она умеет, и они не нашли бы что сказать».

Элла вообще никогда не злилась. И тогда, когда готовила для них еду или убирала дом. И тогда, когда ела в пустой кухне одна. И даже тогда, когда Маман не пускала ее на бал.

Элла спала на жесткой кровати в холодной чердачной каморке; в спальнях Изабель и Тави пылали каминные дрова, на кроватях лежали пуховые перины. Летом и зимой Элла носила одно и то же платьишко, латаное-перелатаное, шкафы Тави и Изабель ломились от нарядов. И все-таки в их семье день за днем пела и улыбалась только Элла. А не Изабель. И не Тави.

– Почему? – спросила себя Изабель, отчаянно желая найти ответ, словно это помогло бы ей научиться быть хорошей и доброй; но ответа не было, только боль, глубокая и гложущая, в левой стороне груди.

Если бы Изабель спросила про эту боль у старых кумушек из Сен-Мишеля, которые сидят у источника на деревенской площади, те рассказали бы ей, откуда она берется. Не зря ведь старухи говорят: «Бойся не того волка, что в лесу, а того, что в клетке».

Сен-Мишель стоит на опушке большого леса, который местные жители называют Диким. По ночам из него выходят волки и в поисках добычи рыщут по полям и фермам. Они любят кур и молоденьких ягнят. Эти волки страшны, но есть один, который страшнее прочих. О нем-то и говорят старухи.

– Увидишь его, беги со всех ног, – учат они внучек. – Говорит он красиво, слова у него – что мед, а зубы острые. Если такой схватит, сожрет живьем.

Почти все деревенские девушки и девочки поступают так, как учат бабки. Но порой одна возьмет и ослушается. При виде волка она не убежит, а, набравшись храбрости, взглянет ему в глаза и полюбит его.

Скоро люди заметят, как ночью она скроется в лесу. А наутро увидят ее с растрепанными волосами и кровью на губах. «Это никуда не годится, – скажут они. – Нельзя девице любить волка».

И они вмешаются. С ружьями и саблями выйдут против волка. И найдут его в Диком Лесу. Но девушка будет рядом с ним и увидит, как приближаются деревенские.

Те поднимут ружья и начнут целиться. Девушка откроет рот, чтобы завизжать, а волк, тут как тут, прыгнет ей прямо в нутро. Девушка впопыхах заглотит его целиком, с клыками, шерстью, когтями. Волк уютно свернется у нее под сердцем.

Деревенские опустят ружья и пойдут домой. Девушка вздохнет с облегчением. И решит, что легко отделалась. Что впредь будет довольствоваться воспоминаниями о волке с золотыми глазами. А ему будет тепло и хорошо у нее внутри.

Но скоро девушка поймет, что совершила ужасную ошибку, ведь волки – дикие твари, а дикую тварь нельзя держать в клетке. Он захочет выбраться на свободу, но внутри у девушки темно, и он не будет знать, в какую сторону податься.

И тогда он начнет выть у нее в крови. Станет глодать ее кости.

А когда и это не поможет, волк сожрет ее сердце.

Все это – вой в крови, боль в костях – сведет девушку с ума.

И она станет вырезать из себя волка, рассекая свою плоть лезвием бритвы.

Будет выжигать его, держа руку над пламенем свечи.

Будет морить его голодом, отказываясь от еды, пока не превратится в обтянутый кожей скелет.

Скоро обоих возьмет могила.

Такой волк живет внутри Изабель. Она старается усмирить зверя, но его голод становится все сильнее. Он уже изгрыз ей хребет и подбирается к сердцу.

Можно убежать домой. Захлопнуть дверь. Задвинуть тяжелый засов. Не поможет.

У лесных волков острые зубы и длинные когти, но на части тебя разорвет не тот волк, что за стенами дома, а тот, что у тебя внутри.

Глава 15

Остальные покупки Изабель сделала без происшествий. Правда, был еще косой взгляд продавца сыров, и мясник сказал ей пару колкостей, но она не обратила на них внимания.

Изабель подходила к деревенской площади. Они с Тави решили разделиться, чтобы поскорее закончить с покупками, а потом снова встретиться у повозки. К ней Изабель и шла сейчас, но она плохо знала деревенские улицы и могла лишь надеяться, что не заблудилась. Раньше Маман почти не отпускала их в Сен-Мишель. «Только простолюдинки слоняются по деревне», – говорила она.

Изабель хотелось домой. Щербатая деревенская мостовая совсем измучила ее изувеченную ногу, и та начала болеть. Лежавшая в корзинке еда – солоноватая ветчина, крохотные маринованные огурчики, острый рокфор с синими прожилками – пахла умопомрачительно, так что голова кружилась, а рот наполнялся слюной. У Изабель живот подвело от голода. Уже много недель она не ела такой вкуснятины.

Выходя на площадь, Изабель приняла решение не смотреть по сторонам, в надежде, что ее саму тоже никто не заметит. Но даже глядя на мостовую у себя под ногами, она не могла не слышать разговоров вокруг.

Стоя у дверей таверн и лавок, деревенские, не понижая встревоженных голосов, обменивались новостями. Фолькмар фон Брук разорил еще одну деревню. Он идет на запад. Нет, на юг. Всюду беженцы. Добрая королева Элла, да благословит ее Господь, помогает чем может. Она приказала дворянам открыть двери своих особняков и замков для детей, которые остались сиротами после грабительских набегов.

Идя своим путем, Изабель услышала стук копыт по мостовой. Она обернулась и увидела группу солдат, которые приближались к площади. Впереди, на прекрасном белом коне, ехал высокий мужчина. Прихрамывая, Изабель отошла с дороги и встала в толпе, у источника. Никто не обратил на нее внимания; люди смотрели только на солдат. Громкие приветственные крики полетели над толпой.

– Да благослови вас Господь, полковник Кафар!6 – крикнула какая-то женщина.

– Да здравствует король! – отозвалась другая.

Высокий полковник сидел в седле, выпрямив спину, и смотрел вперед. На его темно-синем мундире и белых бриджах не было ни пятнышка, начищенные сапоги сверкали.

– Хорошо хоть наш Сен-Мишель в безопасности, – сказал кто-то из мужчин, когда солдаты проехали.

Другие поддакнули. Действительно, разве король не прислал сюда свои лучшие полки? И разве добрый полковник не разбил лагерь на пастбище Левека, сразу за деревней? Да в одном только этом лагере тысячи две солдат, не меньше. Так чего же нам бояться?

Хотя день был теплый, Изабель вздрогнула, точно от холода. «Кто-то прошел по твоей могиле», – говорила Адели, когда такое случалось.

Она и понятия не имела, что кровожадный Фолькмар забрался уже так далеко. Ни она, ни Тави, ни Маман больше месяца не выходили из дома. Последние новости – старый король умер, принца короновали, и Эллу тоже, и они теперь король и королева – им рассказали слуги, еще до того, как уйти.

Задумавшись о том, что она услышала от жителей деревни, Изабель не заметила выбоину на дороге и со всего размаха влетела в нее увечной ногой. Слепящая боль взметнулась от пальцев к бедру. Едва не вскрикнув, девушка прислонилась к фонарному столбу, чтобы перенести вес на другую ногу. Морщась от боли, она подняла голову и оглядела улицу из конца в конец, надеясь увидеть поблизости свою повозку, но той нигде не было видно.

Зато она увидела Одетту, дочку трактирщика, которая приближалась к ней, водя перед собой белой тростью. Слепой Одетте трость была нужна, чтобы ходить по петляющим улицам деревни.

Затем Изабель увидела еще кое-кого.

Позади Одетты шла Сесиль, дочка мэра, в окружении стайки подруг. Глаза Сесиль были сведены к переносице, язык болтался снаружи. Своей парасолькой она водила перед собой, подражая Одетте с ее тростью. Подружки хихикали.

Изабель обуял страх. Она знала, что надо пойти и защитить Одетту. Но у нее так болела нога, к тому же ей совсем не хотелось ввязываться в новую свару. Она сказала себе, что Одетта ведь все равно не знает, что происходит. Зато она, Изабель, все видит и понимает, что следующей жертвой станет она сама. В тревоге она завертела головой, ища, куда бы спрятаться, но поздно. Сесиль ее заметила.

– Изабель де ла Поме, ты ли это? – протянула она, тут же забыв об Одетте.

И тут Изабель заметила вход в какой-то переулок. Ни слова не говоря, она кинулась туда и помчалась по узкой дорожке между домами, не обращая внимания даже на боль в ноге. В переулке было сыро и пахло сточной канавой. Откуда-то выскочила крыса и оказалась прямо перед Изабель, потом ей на голову едва не опорожнили ночной горшок, но зато ей удалось сбежать от Сесиль и даже оказаться на той самой улице, где осталась повозка.

Ей сразу стало легче. Тави еще не пришла, но Изабель была уверена, что сестра скоро появится. А пока можно посидеть и отдохнуть. Ногу будто поджаривали на огне. Ковыляя к повозке, она вдруг почувствовала укол совести. Вспомнила об Одетте. Как она там? Оставила Сесиль ее в покое? Или, разочарованная тем, что не удалось привязаться к Изабель, с двойной жестокостью навалилась на бедную слепую девушку?

В книгах по истории написано, что войны начинают короли и герцоги. Это неправда, не верьте им. Войны начинаем мы с вами, вы и я. Каждый раз, когда предпочитаем отвернуться, не заметить, пройти мимо, не связываться.

Плохие поступки совершать проще всего, быть трусом легко. Им становишься незаметно. Достаточно повернуться к злу спиной. Поспешить прочь, сказать себе, что все прошло. Ты больше не видишь зла, значит ты с ним покончил.

Вот только зло, возможно, считает, что еще не покончило с тобой.

Изабель так спешила скрыться, что даже не огляделась по сторонам, когда вышла из проулка и пошла к повозке.

– Изабель, дорогуша! Вот ты где! – окликнул ее чей-то голос.

В животе у нее как будто завязался узел. Она медленно обернулась. За ее спиной с ядовитой ухмылкой на лице стояла дочка мэра.

Глава 16

Сесиль, заносчивая блондинка, c высокомерным видом шагнула к Изабель. Желтое платье, зонтик от солнца, подобранный в тон. За ней следовала свита – девочки из семейств не столь влиятельных.

– Как же давно я тебя не видела, Изабель, – пропела она. – Я столько слышала об Элле и о принце. Расскажи, на что была похожа королевская свадьба?

Девушки за ее спиной принялись хихикать. Перешептываться. Переглядываться. Все знали, что Изабель, Октавию и Маман на свадьбу Эллы не пригласили.

– И как, у вас теперь свои покои во дворце? – спросила одна.

– Элла уже подыскала тебе герцога в мужья? – протянула другая.

– Кого тут выдают за герцога? Я тоже хочу! – воскликнула третья и восторженно улыбнулась. Она только что подошла к остальным. Ее звали Бертой – пухлая коротышка с торчащими передними зубами.

Сесиль обернулась к ней:

– За герцога? Да на что ты ему сдалась, Берта? Мы тебе охотника найдем, вот кому толстые кролики по вкусу.

Улыбка вмиг слетела с лица Берты. Щеки пошли яркими красными пятнами. Девушки вокруг хохотали. У них не было выбора. Если кто-нибудь не засмеется над шуткой Сесиль, она это припомнит. Сочтет это вызовом и отомстит, превратив строптивицу в объект для насмешек.

Под нарядным платьем Сесиль, под планками ее корсета и тонкой нижней сорочкой, билось сердце, гнилое, как трухлявое бревно. Тронь такое, и из-под него полезет на свет всякая гадость. Твари вроде зависти, страха, стыда и злобы. Изабель хорошо это знала, ведь ее собственное сердце тоже стало таким, как у Сесиль, но, в отличие от дочки мэра, она не считала жестокость признаком силы; жестокость всегда выползает из самых темных, вонючих, слякотных уголков человеческой души.

Взгляд Сесиль остановился на предмете, который лежал на мостовой. Это был гнилой кочан капусты. Сесиль пинком подкатила его к Берте.

– Вперед, – скомандовала Сесиль. – Она заслужила. Она страшная. Страшная мачехина дочка.

Берта неуверенно взглянула на кочан.

Сесиль прищурилась:

– Боишься? Ну же.

Ее приказ придал смелости другим девушкам. Они взвыли, словно стая гиен, науськивая бедную Берту. Берта неохотно наклонилась за кочаном и бросила его в Изабель. Тот упал на мостовую, не долетев до жертвы, и только испачкал ей платье. Насмешки стали громче.

Острый коготок страха царапнул сзади шею Изабель. Она знала, что Сесиль еще только начинает. Внутренний голос сказал: «Мне не страшна армия львов с овцой во главе, но я боюсь армии овец, которую ведет лев».

Когда Изабель оказывалась в беде, у нее в голове внезапно начинали звучать слова то одного, то другого известного полководца. Сейчас с ней говорил Александр Великий, и она сразу оценила его правоту: подхалимки Сесиль, отчаянно жаждущие одобрения, сделают по ее приказу что угодно.

Еще Изабель знала: даже хромая, она легко отобьется от одной девушки – но не от дюжины. Значит, придется искать другой выход.

– Хватит, Сесиль, – сказала она и, несмотря на боль, развернулась и поковыляла обратно к рынку. Может, Сесиль надоест эта игра, если она, Изабель, откажется от отведенной ей роли?

Но она ошиблась. Сесиль наклонилась и подняла с мостовой вывороченный булыжник.

– Стой где стоишь, Изабель. Иначе я брошу его в твою лошадь.

Изабель встала как вкопанная. Медленно повернулась.

– Не посмеешь, – сказала она. Это было бы уже чересчур даже для Сесиль.

– Посмею. – Свободной рукой Сесиль обвела своих прихлебательниц. – Мы все посмеем. – Точно желая доказать свою правоту, она вручила камень Берте. – Бросай. Я разрешаю.

Берта смотрела на камень; глаза у нее стали круглыми, как пуговицы.

– Сесиль, нет. Это же камень, – сказала она.

– Трусиха.

– Нет, – запротестовала Берта, и ее голос дрогнул.

– Тогда бросай.

Изабель шагнула к Мартину и встала так, чтобы заслонить его голову. Берта все же бросила камень, но он ударился в повозку.

– Ты нарочно промахнулась, – заявила Сесиль.

– Нет! – закричала Берта.

Сесиль подняла второй камень и снова вложила его в ладонь Берте.

– Ближе подойди, – велела она и толкнула девушку вперед.

Берта сделала пару неуверенных шагов в сторону Изабель. Ее пальцы сжимали камень так крепко, что побелели костяшки. Она занесла руку, и ее глаза встретились с глазами Изабель. В них плескался страх. Изабель показалось, будто она смотрит в зеркало. Она видела панику в глазах другой девушки – знакомую панику, ведь сама она чувствовала то же самое.

– Это хорошо, что ты еще можешь плакать, – шепнула она Берте. – Вот когда перестанешь, тогда все, тебе конец.

– Заткнись. Я не плачу. Не плачу, – ответила та и занесла руку с камнем еще выше.

Изабель знала, что получить камнем по голове больно. Возможно, даже смертельно. Но если это ее судьба, значит так тому и быть. Она не покинет Мартина. Закрыв глаза, стиснув кулаки, она покорно ждала удара.

Но ничего не происходило. Медленно текли секунды. Изабель приоткрыла глаза. Вокруг никого не было, девушки упорхнули, как стайка испуганных воробьев. А там, где только что стояла Сесиль, она увидела очень старую женщину, одетую во все черное.

Глава 17

Смотрела старуха не на нее, а в дальний конец улицы, на убегавших девушек.

Ее лицо было изборождено морщинами. Заплетенные в косу снежно-белые волосы собраны в пучок на затылке. На пальцах руки-клешни красовалось черное кольцо. Изабель она показалась воплощением старости, хрупкой, словно обледеневшая веточка, готовая сломаться в любой момент.

Но первое впечатление рассеялось, когда старуха повернула голову и посмотрела на Изабель. Заглянув в серые глубины ее глаз, девушка сразу почувствовала притяжение воли более сильной, чем ее собственная.

– Заводила в желтом платье плохо кончит, – уверенно сказала старая женщина. – Уж я-то знаю.

Изабель встряхнула головой так, словно хотела освободиться от чего-то. Ее качало, земля норовила уйти из-под ног, точно она не стояла на тихой деревенской улице, а плыла на корабле по бурному морю.

– Вы… это вы их прогнали? – спросила она.

Старуха развеселилась:

– Прогнала? Я? Дитя мое, да моим старым ногам не угнаться даже за улиткой. Я просто подошла, чтобы поговорить с тобой. А эти девушки сами разбежались, увидев меня. – Она помолчала, затем добавила: – Ты, кажется, некрасивая мачехина дочка? Я слышала, они так тебя называли.

Изабель моргнула, уже готовясь к потоку новых оскорблений, но их не последовало. Старуха лишь поцокала языком и продолжила:

– Зря ты выходишь на люди, это глупо. Конечно, злые слова тебя не убьют, а вот камни, особенно брошенные злой рукой, могут. Сидела бы ты лучше дома, в безопасности.

– Некрасивым мачехиным дочкам тоже надо есть, – сказала Изабель, чувствуя, как ее щеки заливает краска стыда.

Старуха уныло покачала головой:

– Люди не забудут. И не простят. Для девушки быть некрасивой – уже преступление. Верь мне, я стара и много повидала. Например, я видела, как одна бесчестная девушка украла столько сокровищ, что хватило бы на королевскую казну, но ее простили за красивую улыбку. Другая грабила дилижансы, наставляя ружье на людей, но вышла из тюрьмы как ни в чем не бывало – из-за своих густых, длинных ресниц. Да что там, я знала одну молоденькую убийцу, которую спасли от виселицы сочные губки и ямочки на щеках: судья влюбился в нее по уши. Но что делать некрасивым? Ах, дитя мое, этот мир создан для мужчин. К некрасивой девушке он беспощаден.

Слова старухи ножами вонзались под ребра Изабель. И ранили так больно, что скоро она уже смаргивала слезы.

– В детстве мне казалось, что мир создан для меня, – сказала она.

– Детям всегда так кажется, – с сочувствием в голосе ответила старуха. – И безумцам. Но ты ведь не сумасшедшая, да и не маленькая. Так что будь осторожнее. Вряд ли эти девушки еще раз осмелятся напасть на тебя, но другие могут.

– Благодарю вас, мадам, – ответила Изабель. – Я у вас в долгу.

– И можешь немедленно рассчитаться со мной, – сказала старуха и показала на повозку Изабель. – Что, если я попрошу подвезти меня? Мы со служанкой с вечера сидим на постоялом дворе, а я все никак не могу найти того, кто отвез бы нас на ферму, к моей родственнице.

– Конечно, я отвезу вас, мадам… э, мадам… – Изабель замялась, сообразив, что не знает, как к ней обращаться.

– Мадам Северина. Я прихожусь двоюродной бабушкой бедному месье Ле Бене7, который скончался месяц тому назад, упокой, Господь, его душу. «Тетя Северина», – называл он меня в детстве. Ну или попросту «тетушка». Ты тоже можешь звать меня так, дорогая. Мне нужно к Ле Бене.

Изабель просияла:

– Нет ничего проще, мадам. Ле Бене – наши соседи. Какое совпадение! – воскликнула она, радуясь, что может услужить женщине, которая была так добра и спасла ее от мучительниц.

– Да, действительно совпадение, – сказала та. Уголки ее губ изогнулись в улыбке, но глаза смотрели по-прежнему сурово.

Изабель сказала, что ей надо дождаться сестру. Как только та появится, они отправятся на постоялый двор, заберут вещи и служанку мадам, а оттуда поедут на ферму.

– Зови меня Тетушкой, – поправила ее старуха.

– Хорошо, Тетушка, – повторила Изабель. – Может быть, присядете?

– Не откажусь. Старые кости быстро устают.

Изабель помогла ей забраться в повозку и устроиться на деревянном сиденье. Почему-то она прониклась теплым чувством к этой старой женщине.

– Спасибо тебе, дитя мое, – сказала Тетушка. – Думаю, мы станем с тобой подружками.

– Счастье, что наши пути пересеклись, – ответила Изабель.

Старуха покивала головой. Погладила Изабель по руке:

– Да, многие скажут, что нам помогла удача. Но не я. Как по мне, это судьба.

Глава 18

Был почти полдень, когда Изабель с Тави и Тетушкой, сидевшей на деревянной скамье между ними, выехали из деревни. Солнце стояло высоко, август дышал жаром.

Лоска8, служанка Тетушки, тоненькая девушка с крючковатым носом, блестящими глазами и черными волосами, заплетенными в длинную косу, сидела позади них, на сундуке хозяйки. За всю дорогу она не произнесла ни слова; только разглядывала местность вокруг, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому, и помаргивала.

Мартин плелся так медленно, как только мог, и Тетушка успела рассказать девушкам о том, зачем она приехала в Сен-Мишель.

– Все из-за Фолькмара, – мрачно сказала она. – Я ведь живу в Париже, а он намеревается его взять. Король укрепил город, но люди все равно уезжают толпами. Вот и я решила пожить здесь, у родственников. Так надежнее. Очень важно всегда следовать самым надежным путем.

– Ле Бене будут рады, что вы добрались до них в добром здравии, – сказала Тави. – Наверное, они уже беспокоятся.

– Они понятия не имеют о моем приезде, – ответила Тетушка. – Мы не так уж близки. Честно говоря, я ни разу в жизни не видела мадам Ле Бене. Просто ее муж – родственник моего мужа. Покойного. Он недавно умер.

Изабель и Тави выразили свои соболезнования. Тетушка поблагодарила их.

– По завещанию муж оставил месье Ле Бене немного денег, – продолжила она. – Теперь я ломаю голову над тем, что мне с ними делать. Мне говорили, что у четы Ле Бене есть сын, Гуго, но я ничего о нем не знаю. Взгляну сначала, что он за человек, а уж потом решу, отдавать ему деньги или нет.

«Удачи тебе», – подумала Изабель. Она знала Гуго с детства. Пару раз он играл с ней и Феликсом в пиратов, но его лицо за толстыми стеклами очков даже тогда оставалось угрюмым. За все годы их знакомства он перебросился с Изабель от силы тремя словами. А для Тетушки у него может не найтись ни одного.

Солнце поднималось все выше, Мартин обиженно тащил повозку мимо лугов, пшеничных полей и фруктовых садов, а старая женщина все болтала и болтала. Она как раз описывала девушкам свой элегантный дом в Париже, когда деревенскую тишину прорезал чей-то крик, прерывистый и тонкий.

Изабель встрепенулась. Тави подскочила на месте. Обе встревоженно переглянулись и завертели головами, ища источник звука. Лоска перегнулась через боковину повозки так, что едва не вывалилась, и вытянула шею.

– Это оттуда, – сказала Тетушка и показала вперед.

Навстречу им, перевалив через вершину холма, двигался армейский фургон, запряженный двумя крепкими крестьянскими лошадками. Несмотря на расстояние, Изабель разглядела, что мундир возницы весь в красных пятнах. Когда фургон подкатил ближе и девушка увидела, что́ у него внутри, она вскрикнула от испуга.

Позади возницы, даже не прикрытые от лучей палящего солнца, ехали раненые, человек тридцать. Раны были тяжелыми. Пропитанные кровью повязки покрывали головы и торсы. У одного не было руки, у другого – ноги. На отдельном сиденье лежал несчастный, у которого вместо ног была каша. Он и кричал. Фургон подпрыгнул, попав колесом на ухаб, и раненый снова завопил.

Когда фургон проехал, оказалось, что Тави сидит, вцепившись обеими руками в деревянную лавку, а руки Изабель дрожат так, что ей пришлось изо всех сил вцепиться в поводья Мартина. Тетушка поджала губы, и ее рот превратился в одну тонкую линию. Никто из троих не сказал ни слова.

Изабель вспомнилась ее книга, «Иллюстрированная история великих военачальников мира». Они с Феликсом подолгу просиживали над ней в детстве, разглядывая большие цветные картинки с изображениями великих битв. Как празднично и весело выглядело все на них, какими могучими и смелыми представали солдаты! Но в страданиях, которые она наблюдала только что, не было ничего веселого. Наоборот, они ошеломили ее, вызвали почти физическую тошноту. Она попыталась представить себе человека, ответственного за все это. Фолькмара. Кажется, люди говорили, что он герцог. Какой он? Носит ли он ордена? Или ленту через плечо? Ездит ли верхом? Есть ли у него меч?

И вдруг Изабель мысленно перенеслась в другое место. Пропала дорога, пропали каменные стены вдоль обочин, пропали кусты роз, ронявшие из-за них лепестки. Навстречу ей летел на боевом коне некто огромный и могущественный. Белый дым стлался вокруг него, скрывая лицо, зато Изабель хорошо видела меч в его руке, огромный и острый, точно бритва. И снова дрожь прошла по ее телу, как уже было сегодня на рынке.

Но тут заговорила Тави, и морок развеялся.

– Куда их везут? – спросила она.

– В военный лагерь за Сен-Мишелем. Я слышала, как о нем говорили в деревне, – ответила Изабель, стряхивая жуткий морок и страх, которые оставило по себе видение.

– Немало таких фургонов я повидала по дороге из Парижа, – сказала Тетушка. – Ах, девочки, боюсь я, что эта война для нас добром не кончится. Наш король молод и неопытен, а Фолькмар коварен и жесток. Войска у него немного, и все равно он на каждом шагу утирает нос королевским солдатам.

Все трое снова умолкли. Мерно топотал Мартин, поскрипывала повозка, гудели насекомые. Вскоре они достигли фермы Ле Бене. Пыльная подъездная дорога вела к каменному дому. На окнах – занавески, полупрозрачные от ветхости, ставни покосились. Перед облупившейся синей дверью копались в пыли куры.

Коровник и сыроварня, тоже каменные, примыкали вплотную к дому. За ними, на обнесенном изгородью выгоне, пасся скот, а еще дальше курчавилась капуста, зеленели картофель, репа и лук, длинными рядами уходя к опушке Дикого Леса.

Лоска выпорхнула из повозки раньше, чем та полностью остановилась. Пока Изабель помогала Тетушке спуститься, а Тави открывала задник повозки, чтобы сгрузить ее сундук, мадам Ле Бене, чьи обноски были такими же ветхими, как ее занавески, а нос облупился от солнца так же, как ее дверь, вышла поприветствовать приехавших – если, конечно, это можно было назвать приветствием.

– Чего надо? – рявкнула она и зыркнула на них так, что, упади ее взгляд на горшок с молоком, оно бы тут же скисло.

– Мы привезли вашу тетушку, мадам, – сказала Изабель, кивая на Тетушку. – Она и ее служанка приехали сюда аж из Парижа.

Мадам Ле Бене сощурилась; ее лицо помрачнело еще больше.

– Нет у меня никаких тетушек, – ответила она.

– Меня зовут мадам Северина, я прихожусь двоюродной бабушкой вашему покойному мужу, – объяснила Тетушка.

– Муж ничего про вас не говорил.

– И неудивительно. Между нашими семьями была вражда, столько крови мы попортили друг другу…

Мадам Ле Бене грубо ее перебила:

– Что, за дуру меня держите? Теперь, когда в Париже жареным запахло, в Сен-Мишель что ни день наезжают всякие попрошайки, притворяются забытыми родственниками, потерянным коленом. А самим только и нужно, что пожить да пожрать на дармовщинку. Нет, мадам, прошу меня простить. Здесь вас никто не ждет. Вы со своей служанкой нас совсем объедите.

«Объедят? Вас? – подумала Изабель. – Вот эта сухонькая старая дама? И ее служанка-заморыш?»

Но она смолчала и, опустив голову, стала вертеть пряжку на упряжи Мартина. Она боялась даже взглянуть на мадам, чтобы та не заметила, как вытаращились от негодования ее глаза.

Вся деревня знала, что Авара9 Ле Бене – скупердяйка. У нее во владении были не только обширные поля, но также два десятка кур-несушек, десять молочных коров, ягодные кусты, яблоневый сад и большущий огород. Каждую субботу она торговала на рынке, выручая целое состояние, а сама только и делала, что жаловалась на бедность.

– Ах, как печально слышать, что у вас не найдется местечка для меня, – горестно вздохнула Тетушка. – Видно, придется передать наследство другой ветви семейства.

Мадам Ле Бене тут же навострила уши – так охотничья собака делает стойку на утку.

– Наследство? Какое наследство? – отрывисто переспросила она.

– То самое, которое мой покойный муж поручил мне передать вашему покойному мужу. Я думала отдать его вашему сыну, но…

Мадам Ле Бене хлопнула себя по лбу раскрытой ладонью.

– Тетушка Северина! – закричала она. – Ну конечно! Муж так часто о вас вспоминал! И с такой любовью! Вы, должно быть, устали с дороги. Пойдемте, я налью вам чаю.

– Да по ней сцена плачет, – шепнула Тави сестре.

Мадам Ле Бене услышала это.

– А вы чего тут отдыхаете? – рявкнула она. – Берите сундук да несите в дом!

С большим трудом Тави и Изабель спустили сундук с тележки и втащили в дом. Изабель надеялась, что Лоска им поможет, но та стояла в стороне у замученного розового куста и как завороженная разглядывала сидевшего на нем кузнечика – можно подумать, в жизни ничего подобного не видела. Мадам показала Тави и Изабель маленькую спальню, куда они должны были затащить сундук, и рысью помчалась в кухню заваривать чай. Когда девушки вернулись к повозке, Тетушка все еще топталась возле нее.

Тави взобралась на облучок и села, а Изабель замешкалась.

– Как вы думаете, с вами все будет в порядке? – спросила она у старухи.

– Все будет прекрасно, – уверила ее та. – С Аварой я справлюсь. Еще раз спасибо, что не отказались подвезти меня.

– Ничего особенного. Спасибо вам, что помогли мне избежать верной смерти от руки Сесиль, – криво улыбнувшись, ответила Изабель.

И она повернулась, чтобы взобраться на повозку, но Тетушка ухватила ее за руку. Изабель изумилась тому, какими сильными и цепкими оказались старые скрюченные пальцы.

Несколько мгновений они стояли молча, глядя друг другу в глаза и не двигаясь. Судьба без сердца и души, прах Александрии на подошвах ее сандалий, пепел Помпей – на подоле, красная глина Сианя – на рукавах. Древняя, как само время. Не знающая ни начала ни конца.

И смертная девушка. Простая, обыкновенная. Немного нежной плоти, обгрызенные ноготки да сердце, бьющееся в хрупкой клетке из костей.

Изабель понятия не имела о том, в чьи бездонные глаза она смотрит. Не знала она и того, что Судьба решила во что бы то ни стало выиграть пари, любой ценой.

– Нам пора ехать, Тетушка, – повторила она. – Вы уверены, что с вами ничего здесь не случится?

Судьба кивнула. И сжала на прощание руку Изабель.

– Да. Надеюсь, с вами тоже. И остерегайся тех, кто бежит сюда из Парижа, дитя, – добавила она. – Не все беженцы – безобидные старые курицы вроде меня. Попадаются и негодяи, которых хлебом не корми – дай сбить неопытную девушку с пути истинного. Так что будь осторожна. Закрывай ставни на ночь. Запирай дверь на засов. И главное, никогда и ни в чем – ни в чем, слышишь? – не доверяй шансу.

Глава 19

Много часов спустя, далеко к югу от Сен-Мишеля, в поле, под дубом, за скатертью голубого дамасского шелка сидели оперная дива, волшебница и актриса и ели фрукты и сласти.

Вокруг них играли музыканты. Жонглер подбрасывал в воздух горящие факелы. Шпагоглотатель залпом проглотил саблю. Три шумных капуцина скакали вверх и вниз по ветвям дуба, а четвертый сидел на скатерти и не сводил глаз с жемчужного ожерелья на шее дивы.

– Осторожнее. Маленький разбойник уже замышляет следующую кражу, – предупредила ее волшебница.

– Нельсон! – обратилась к обезьянке дива и погрозила пальчиком. – Даже не думай…

Ее слова потонули в громком реве.

– Готово?

– Нет! – грянул ответный хор.

Три женщины обернулись, ища источник переполоха. Шанс, уперев руки в бока, стоял у большого, ярко раскрашенного экипажа. Плащ он сбросил. Белая сорочка с рюшами распахнулась у ворота, длинные локоны он подобрал на затылке, связав чьим-то шнурком. На лбу блестели капли пота.

На крыше кареты – и на плечах друг у друга – стояли четыре акробата. Нижний, самый крепкий, упирался могучими ногами в крышу, верхний держал у глаза подзорную трубу.

– Давай ты, – скомандовал пятому Шанс, знаком отправляя его на крышу. – Полезай и скажи, что видишь.

Мгновение спустя щуплый мальчишка уже проворно карабкался по живой пирамиде.

– Ну, есть там что-нибудь? – крикнул мальчику Шанс, когда тот взял подзорную трубу из рук предпоследнего акробата. – Ты ищешь деревню Сен-Мишель. Там есть церковь со статуей архангела…

– Не вижу!

Шанс ругнулся.

– Ты следующий! – сказал он второму щуплому мальчишке.

– Еще один? – сказала дива и отвернулась. – Не могу на это смотреть.

Шанс и его друзья заблудились. Кучер правил экипажем наугад и где-то свернул не туда. А все потому, что у него не было карты: Шанс терпеть их не мог. Говорил, что они портят удовольствие. Уже смеркалось, деревни Сен-Мишель все не было, а Шанс строил пирамиду из акробатов в надежде, что они ее увидят.

Дива взяла пирожное «макарон» из хорошенькой бумажной коробочки, которая стояла посреди скатерти, и впилась в него зубами. Хрупкая меренга раскрошилась; крошки посыпались в вырез платья. Обезьянка тут же вскочила певице на плечо и сунула лапку в декольте.

– Нельсон, нахаленок! – воскликнула она и шлепнула его по лапе.

Но тот обвил мохнатыми лапками ее шею, прижался мордочкой к щеке, словно поцеловал, и был таков. Не будь певица так раздосадована его выходками, она могла бы заметить, как что-то волочится за ним по траве.

– Старая карга наверняка уже там. Нутром чую, – сказала волшебница, нервно вертя в своих тонких длинных пальцах серебряную монету, которая то исчезала из виду, то появлялась снова.

– Если она встретит девушку прежде, чем до нее доберется Шанс, то наверняка отравит ее душу сомнениями и страхами, – подхватила дива.

– А эта Изабель, она сильная? – поинтересовалась актриса.

– Я слышала, что да, – откликнулась волшебница. – Достаточно ли она сильна, вот в чем вопрос.

– Он так считает, – сказала дива и кивнула в сторону Шанса. – Но это как посмотреть. Сами знаете, чего стоит вырваться из лап старой карги. Всякому, кто это задумает, придется выдержать настоящую битву, и нам с вами это известно не понаслышке. А в битве случаются и раны.

И она подняла рукав. Безобразный шрам змеился по ее руке, от запястья до самого плеча.

– От моего отца, на память. Он погнался за мной с ножом и ударил меня, когда я сказала, что не пойду в монастырь, как он того хотел, а поеду в Вену и буду учиться пению.

Волшебница отогнула ворот жакета и тоже показала шрам, блестящий, синевато-багровый, прямо под ключицей.

– Камень. Пущен рукой священника, который называл меня дьяволицей. А все потому, что горожанам мои чудеса нравились больше, чем его.

Пальцы актрисы потянулись к золотому медальону, пристегнутому к ее куртке над сердцем. Открыв его, она показала другим миниатюру – двое очаровательных детишек, девочка и мальчик.

– Это не шрам, но рана, которая никогда не исцелится, – сказала она, и в ее глазах заблестели слезы. – Мои дети. Судья отнял их у меня и отдал пьянице-мужу. Ведь только безнравственная женщина выставляет себя напоказ на сцене.

Волшебница притянула актрису к груди, поцеловала в щеку и утерла ей слезы платком. Потом скатала платок в комочек и зажала его между ладоней. Когда она снова раскрыла их, платок исчез, а на его месте шевелила крыльями большая белая бабочка.

На глаза у трех женщин бабочка вспорхнула, и ветер понес ее в поле.

Она пролетела мимо обезьянки, которая забавлялась с ниткой жемчуга. Мимо скрипача и трубача, мимо повара, ученого, мимо трех балерин – у всех были свои шрамы.

Мимо человека с янтарными глазами, который ярился на наступающий вечер. Ругательски ругал предательницу-дорогу. И продолжал строить башню из людей.

Улыбка, не столь заметная, но дерзкая, раздвинула полные губы волшебницы.

– Вот так мы поступаем со своей болью, – сказала она, следя за полетом бабочки. – Превращаем ее в нечто прекрасное.

– В нечто значительное, – добавила дива.

– Не даем ей пройти бесследно, – прошептала актриса.

Глава 20

Когда спустилась ночь, Судьба пила ромашковый чай в компании мадам Ле Бене, Шанс все еще искал дорогу в Сен-Мишель, а Изабель, стоя у себя на кухне, с тревогой поглядывала на сестру.

Как и всегда по вечерам, Тави сидела у очага с раскрытой книгой на коленях. Однако сегодня морщинки на ее лбу казались глубже, круги под глазами – темнее.

Тави с детства жила среди книг, не пуская никого в свой мир, но с тех пор, как уехала Элла, она еще глубже ушла в себя. Порой Изабель казалось, что сестра гаснет, подобно углям в очаге, и она уже начинала бояться, что в один прекрасный день, обернувшись, увидит вместо Тави кучку пепла, которая разлетится от первого же сквозняка.

Сестры были погодками и внешне очень походили друг на друга: медно-рыжие, лобастые, с веснушчатым носом и глазами цвета крепкого кофе. При этом Тави была выше и тоньше в кости, а Изабель отличалась более крепким сложением. Характерами они разнились куда сильнее. Тави была отстраненной и сдержанной, Изабель – совсем наоборот.

Раскладывая на тарелке ломтики ветчины, яблока, хлеба и сыра, чтобы отнести их наверх, в спальню матери, Изабель ломала голову над тем, как разговорить сестру.

– Что ты читаешь, Тав? – поинтересовалась она.

– «Краткую книгу восполнения и противопоставления» персидского ученого Аль-Хорезми, – не поднимая головы, ответила Тави.

– То-то я вижу, увлекательное чтение – не оторваться, – поддразнила ее Изабель. – А кто такой этот Аль-Хорезми?

– Отец алгебры, – ответила Тави, оторвавшись наконец от страницы. – Хотя многие полагают, что на это же звание мог претендовать и греческий математик Диофант.

– Забавное слово – «алгебра». Тебе так не кажется? – ляпнула Изабель наугад, лишь бы не дать Тави снова уйти в молчание.

Тави улыбнулась:

– Арабское. «Аль-джабар» по-арабски значит «воссоединение разделенных частей». Аль-Хорезми верил, что разделенное всегда можно соединить, главное – правильно составить уравнение. – Ее улыбка слегка померкла. – Если бы это было верно и для людей…

Она хотела что-то добавить, но ее прервал пронзительный окрик, прозвучавший со стороны двери:

– Изабель! Октавия! Почему вы еще не одеты? Мы опаздываем на бал!

В кухню шагнула Маман, неодобрительно поджав губы. Она была в атласном платье цвета зимнего неба, в плохо причесанных волосах торчало белое страусиное перо. Бледное лицо; глаза, сверкающие лихорадочным блеском. Руки, как две голубки, порхали по телу – то поправляли волосы, то принимались теребить нитку жемчуга на шее.

При виде ее сердце Изабель упало – после отъезда Эллы мать так и не пришла в себя. Иногда к ней возвращались решительность и властность. А временами, вот как сейчас, на нее находило. Она полностью погружалась в прошлое. Собиралась то на званый ужин, то на бал, а то и во дворец.

– Маман, вы перепутали день, – сказала наконец Изабель и постаралась улыбнуться как можно увереннее.

– Не глупи. Вот приглашение.

Маман протянула ей карточку из слоновой кости, пожелтевшую, с погнутыми уголками.

Изабель сразу ее узнала; эту карточку они получили много месяцев назад.

– Да, верно, – весело сказала она. – Но, видите ли, Маман, этот бал уже давно прошел.

Мать уставилась на строчки, вырезанные на кусочке слоновой кости.

– Да… я забыла взглянуть на дату… – сказала она тихо.

– Идемте. Я помогу вам снять платье. А потом вы наденете удобную ночную сорочку и ляжете.

– А может быть, это ты путаешься в датах, Изабель? – спросила ее мать; тиранические нотки в ее голосе сменились робкими.

– Нет. Я все помню точно. Возвращайтесь к себе. А я принесу ужин, – уговаривала ее девушка, положив ладонь ей на локоть.

Но мать, вдруг снова взбеленившись, стряхнула ее руку.

– Октавия, немедленно положи книгу! – воскликнула она. – Этими цифрами ты только глаза себе испортишь. – Она стремительно прошла через кухню и вырвала у Тави книгу. – Честное слово! По-твоему, мужчины только и думают: «О, как бы мне повстречать девушку, которая умеет вычислять Х?» Лучше пойди и оденься. Нельзя заставлять графиню ждать!

– Бога ради, Маман, хватит! – оборвала ее Тави. – Этот бал давным-давно прошел, а если бы и не прошел, мы все равно не нужны графине. Мы никому теперь не нужны!

Маман застыла на месте. Долго молчала. Когда она все же заговорила, ее голос был не громче шепота.

– Конечно, мы нужны графине. Почему нет?

– Да потому, что она знает, – сказала Тави. – Знает про Эллу и про то, как мы с ней обращались. И она ненавидит нас. Как и вся деревня. Да что там деревня, вся страна! Мы теперь изгои!

Маман прижала руку ко лбу. Закрыла глаза. Когда она открыла их снова, лихорадочный блеск сменился прежней трезвой ясностью. Однако проступало и что-то еще – гнев, холодный, беспощадный гнев.

– Тебе кажется, что ты очень умна, Октавия, но ты ошибаешься, – заговорила она. – Еще до принца пять женихов приходили ко мне просить руки Эллы. Пять. Хоть я и превратила ее в кухонную замарашку. А сколько раз у меня просили твоей руки, знаешь? Ноль. Вот и реши это уравнение, дорогая.

Уязвленная Тави отвела взгляд.

– Что, скажи на милость, ты будешь делать с этой своей наукой? – продолжала мать, потрясая в воздухе книгой. – Станешь профессором? Ученым? Но это все только для мужчин. И кто станет тебя кормить, если я уйду, так и не найдя тебе мужа? Что ты будешь делать? Пойдешь в гувернантки, станешь спать на чердаке в нетопленой комнате и есть остатки с хозяйского стола? Или заделаешься белошвейкой, чтобы день и ночь класть один крошечный стежок за другим, пока не ослепнешь? – Маман брезгливо встряхнула головой. – Даже в лохмотьях Элла была бриллиантом по сравнению с тобой. Она была красивой, ласковой, а ты? Совсем иссушила себя своими цифрами, формулами, уравнениями никчемными. Пора положить этому конец. Так я и сделаю.

С этими словами Маман шагнула к очагу и швырнула книгу в огонь.

– Нет! – крикнула Тави. Она вскочила со стула, схватила кочергу и попыталась спасти книгу, но поздно – пламя уже обугливало страницы.

– Одевайтесь, вы, обе! – закончила Маман, победоносно выходя из кухни. – Жак! Подавай экипаж!

– Тави, ну вот надо было ее расстраивать? – сердито воскликнула Изабель. – Маман! – крикнула она, выбегая из кухни вслед за матерью. – Где вы?

Она застала мать в передней: та пыталась распахнуть парадную дверь, все еще призывая Жака и экипаж. Прошла целая вечность, прежде чем Изабель уговорила ее вернуться наверх. В спальне она тут же стянула с матери платье и налила ей стакан бренди, чтобы та успокоилась. Попробовала ее накормить, но Маман отказалась. Наконец Изабель уложила ее в кровать, но, когда она уже накрывала мать одеялом, та вдруг села и схватила ее за руку.

– Что будет с тобой и твоей сестрой? Скажи мне! – настаивала она, и в глазах ее был страх.

– С нами все будет в порядке. Как-нибудь справимся. Отчим ведь оставил нам денег, разве нет?

Маман рассмеялась. Безнадежно, устало.

– Ваш отчим не оставил нам ничего, кроме долгов. Я продала Рембрандта. Большую часть серебра. Кое-что из моих драгоценностей…

Изабель почувствовала себя очень усталой. Болела голова.

– Не надо сейчас об этом, Маман, – сказала она. – Ложитесь лучше спать. Завтра поговорим.

Вернувшись в кухню, она застала Тави у очага: та стояла на коленях и пристально смотрела в огонь. Изабель взяла у нее из рук кочергу и попыталась вытащить книгу из очага, но было уже поздно.

– Не надо, Из. Оставь ее. Поздно, – сказала Тави так, словно у нее перехватило горло.

Сердце Изабель заныло, когда она услышала это. Спокойная, уравновешенная Тави никогда не плакала.

– Извини. Я только хотела помочь, – сказала она, опуская кочергу.

– Правда? Ну тогда причеши меня, да получше, – убитым голосом отвечала Тави. – Нарумянь мне щеки. Сделай меня красивой. Сможешь?

Изабель не ответила. Ах, если бы только она могла сделать сестру красивой. Да и себя тоже. Какими яркими, новыми красками заиграла бы тогда их жизнь!

– Так я и думала, – продолжала Тави, не отрывая глаз от праха любимой книги. – Я могу решить все уравнения Диофанта, продолжить бесконечный ряд Ньютона, завершить анализ простых чисел Эйлера, и все без толку. – Она повернулась к Изабель. – Элла – красавица. А ты и я – страшные мачехины дочки. Вот к какому наименьшему общему знаменателю привел нас, всех троих, этот мир.

Глава 21

В глубине Мезон-Дулёр, взмахивая маятником, как косой, отсчитывали минуты старинные напольные часы.

Маман и Тави уже легли, но Изабель не спалось. Она знала, что будет лишь напрасно ворочаться и метаться в постели, а потому осталась в кухне и теперь сидела у очага, неохотно ковыряя еду, которую приготовила вечером для Маман.

Когда-то она любила ночь. Спускалась во двор по толстой виноградной лозе, что вилась по стене у окна ее спальни, и встречалась с Феликсом. Вместе они смотрели в ночное небо и считали падающие звезды, а иногда, если хватало терпения сидеть неподвижно и им везло, можно было увидеть, как охотится сова или как из Дикого Леса выходит олень с рогами, венчающими благородную голову, точно корона.

Теперь темнота страшила Изабель. Всюду ей чудились призраки. В окнах и в зеркалах. В отражении на боку медного котла. Скрип дверей заглушал чьи-то шаги. Колышущиеся занавески обрисовывали контуры тел. Но дело было не в темноте, а в самой Изабель. Призраки – это не мертвецы, встающие из могил, чтобы мучить живых; призраки всегда с нами. Они внутри нас: греются на пепелищах наших печалей, нежатся в жирной, топкой грязи наших жалоб.

Вот и теперь, пока Изабель смотрела на умирающие в очаге угли, вокруг нее толпились призраки.

Она видела Эллу, Тави, себя и Маман в карете. Маман осыпа́ла Эллу комплиментами.

– До чего же хорошо ты выглядишь сегодня! – мурлыкала она. – Видела, какими восхищенными глазами смотрел на тебя сын мэра?

Эта картина сменилась другими. Вот Маман нахмурилась, поглядев на шитье Тави, и сказала, что та не выпустит иголки из рук до тех пор, пока не получится так же красиво, как у Эллы. Сморщилась, услыхав пение Изабель, и тут же попросила спеть Эллу.

Зависть, обида, стыд – крошечные уколы, которые Маман наносила сердцам Тави и Изабель так долго, что те наконец стали кровоточить. Маман была хитра; она была проницательна. Начала рано. Продвигалась неспешно. И знала, что даже крохотная ранка, оставленная без внимания, рано или поздно загноится, превратится в нарыв, от которого почернеет сердце.

Явились новые призраки. Призрак черного жеребца. Призрак юноши. Но видеть их было невыносимо, и Изабель встала, чтобы отнести тарелку к раковине.

Часы били полночь, когда она поднялась из-за стола, удары зловещим эхом отзывались по всему дому. Изабель сказала себе, что пора и честь знать, но тут же вспомнила, что не заперла дверь в конюшню, да и курятник тоже не мешало бы закрыть. Из-за переполоха с Маман она обо всем забыла.

Прихрамывая, она подошла к очагу, чтобы поворошить угли, и заметила какое-то быстрое движение. Это была мышка – она осмелилась выйти из норки и теперь, сидя у самой решетки очага, добывала что-то из щели между камнями. Пока она скреблась там, к ней подбежали два крошечных мышонка. Еще миг, и мама-мышь поднялась на задние лапки и ликующе пискнула. В передних лапках она сжимала зеленое чечевичное зерно. Раскусив его на две части, она вручила по одной каждому мышонку, и те принялись жадно грызть.

Чувство вины запустило свои тонкие, острые пальцы в сердце Изабель, когда та сообразила, откуда взялась чечевица возле очага.

Элла слышала, как Маман рассказывала Тави и Изабель о бале, который устраивал принц, пригласив на него всех девушек королевства. Она спросила, нельзя ли поехать и ей, на что Маман схватила миску, полную чечевицы, и высыпала ее в очаг.

– В этой миске была тысяча зерен. Выбери их из золы все до единого, тогда поедешь, – сказала она, и жестокая улыбка искривила ее губы.

Это была невозможная задача, но Элла справилась. Теперь Изабель поняла как: ей помогли мыши. Когда она принесла чашку с чечевицей Маман, та выхватила ее из рук Эллы, высыпала содержимое на кухонный стол и не поленилась пересчитать все зернышки. А потом победно заявила, что зерен всего девятьсот девяносто девять и Элла не поедет на бал.

«Каково было Элле совсем одной, когда ее друзьями были только мыши?» – подумала Изабель. И тут же почувствовала такую боль в груди, точно ее ударили ножом, – зачем спрашивать, каково Элле было тогда, ведь теперь она сама это знает.

Мышата уже съели свои половинки зерна и снова глядели на мать, но у той больше ничего не было. Сама она не поела.

– Подождите! – крикнула Изабель мышам. – Не уходите! – Она заспешила к тарелке с остатками пищи, но двигалась так неуклюже, что только напугала зверьков; те бросились врассыпную. – Подождите! Куда же вы! – крикнула им вслед Изабель, чье сердце разрывалось от боли. Она схватила с тарелки кусочек сыра и, хромая, вернулась к очагу, но мышей уже не было видно. – Вернитесь, – повторяла она, высматривая их повсюду. – Пожалуйста.

Опустившись на колени перед очагом, она положила сыр на камень у самой решетки. Потом вернулась к своему стулу и села. Ждала. Надеялась. Но мыши не возвращались. Наверное, боялись, что она их обидит. Почему бы и нет? Ведь именно так она делала раньше.

В ее ушах зазвучали непрошеные голоса, слышанные сегодня на рынке. Тетушка, говорящая, что люди не забудут и не простят. Сесиль, называющая Изабель страшной. Но хуже всего были слова жены пекаря: «Вы были жестоки к беззащитной девушке».

Раскаяние гибкой змеей свернулось вокруг сердца Изабель. И сдавило его своим длинным, узким телом. Слезы потекли по ее щекам. Она сидела, склонив голову, и не увидела тени, которая вдруг упала в кухню через окно, заслоненное снаружи чьей-то фигурой. И руки`, бледной, как лунный свет, которая прижалась к стеклу.

Когда Изабель подняла голову, тень уже исчезла. Промокнув глаза, она встала. Ее ждали конюшня и курятник. Она захромала к двери, взяла фонарь, висевший на гвозде у самого входа, зажгла его и шагнула в ночь, окутанная печалью, словно саваном.

Подожди Изабель еще несколько секунд, и она увидела бы, как мышка-мать выскользнула из тени и снова приблизилась к очагу. Увидела бы, как изголодавшаяся зверушка принялась за сыр. И, жадно подрагивая усиками, подняла мордочку к окну, за которым снова скользнула тень.

А затем мышка вздрогнула. И убежала.

Глава 22

Изабель радовалась тому, что у нее есть фонарь.

Было полнолуние, но луна как раз скрылась за тучами. В свое время она могла пройти по двору и окрестностям Мезон-Дулёр хоть с закрытыми глазами, однако с тех пор, как она в последний раз выходила из дому ночью, утекло немало воды.

Надворные постройки располагались к западу от дома. Дорожка из плоских белых камней провела Изабель через лужайку перед домом, обогнула старую липу и, нырнув сквозь калитку в деревянной ограде, побежала вниз с некрутого холма.

Петух Бертран приоткрыл один глаз и подозрительно глянул на Изабель, когда та посветила фонарем в курятник. Быстро пересчитав кур, девушка заперла дверь и поспешила к конюшне. Там одиноко дремал в своем стойле Мартин. Когда Изабель вошла, он поглядел на нее, раздраженно фыркнул и снова погрузился в сон. Изабель заперла конюшню и поковыляла назад, к дому.

Это случилось, когда она уже затворяла калитку.

Откуда ни возьмись налетел легкий ночной ветерок, который тут же превратился в крепкий, зловредный ветер. Он растрепал девушке волосы, вырвал калитку из ее рук, хлопнул ею и задул фонарь. А потом сразу стих.

Изабель, вздрогнув, прижала руку к груди. К счастью, ветер заодно разогнал и облака. Белые камни дорожки, которая петляла в траве, светились в лунном свете, так что идти было легко. Когда она уже подходила к липе, отягощенные листвой ветви качнулись от легкого дуновения, и девушке показалось, будто дерево манит ее к себе.

Изабель подошла еще ближе, думая о голубке, которая дважды предупреждала принца об обмане. Откуда она взялась? Может, свила на липе гнездо и сейчас смотрит на нее оттуда? От этой мысли девушке стало не по себе.

Опустив на траву фонарь, она подняла голову и стала рассматривать дерево, вспоминая дни, когда она играла в его кроне, карабкалась по ветвям и, представляя, будто это мачта пиратского корабля или стена вражеской крепости, лезла все выше и выше.

Призраки, которые она гнала от себя раньше, снова окружили ее. Вот она в детстве бесстрашно карабкается на дерево, которое подставляет ей зеленые ветви, словно заботливые руки. Вот Тави с грифельной доской и уравнениями, вот Элла с венками из ромашек. Как невинны были они тогда, все трое. И как хорошо им было втроем. И сами они были хорошие и добрые и ни в чем не уступали друг другу.

Раскаяние, давно сжимавшее сердце, в этот миг едва не раздавило его.

– Простите меня. Я так перед вами виновата, простите меня, – прошептала она трем маленьким девочкам, изнемогая от боли и чувства потери. – Как бы мне хотелось, чтобы все было по-другому. Чтобы я сама стала другой.

Листва над ее головой зашептала и вздохнула. На миг девушке показалось, что дерево пытается что-то сказать ей. Надо же, какая глупость. Покачав головой, она пошла к дому.

Но успела сделать только шаг, и тут… что-то шевельнулось в темноте.

Изабель застыла. Ее сердце, наоборот, отчаянно забилось.

Она была не одна.

Кто-то стоял в тени липового дерева.

И смотрел на нее.

Глава 23

От темноты отделилась фигура.

Изабель, чье сердце все еще билось часто, увидела, что это женщина – высокая, гибкая, с бледным, точно из кости вырезанным лицом. Длинные каштаново-рыжие волосы падали ей на плечи. Голову венчала корона из шиповника. На ней трепетали сине-зелеными крылышками лесные мотыльки. Желтоглазый ястреб сидел на плече женщины. Глаза ее отливали изумрудом, а губы казались черными. Платье позаимствовало свой цвет у мха.

В руках у женщины был живой кролик: он вырывался, а она держала его за загривок. Не сводя с Изабель глаз, она поднесла к лицу извивающуюся добычу, вдохнула ее запах и облизала губы. Сверкнули острые зубы.

Изабель никогда не видела ее, но сразу узнала.

В детстве Элла часто рассказывала истории о таинственном существе, живущем в норе между корней старой липы. Иногда оно оборачивалось женщиной, а иногда – лисицей. Оно было диким, волшебным и прекрасным и в то же время жестоким и хитрым. Изабель всегда считала, что это просто сказки.

До этой самой минуты.

Женщина улыбнулась ей – так же как раньше улыбнулась кролику, выхватив его из зарослей клевера на лужайке. И стала приближаться, медленно, шаг за шагом.

Внутренний голос кричал: «Беги!», но Изабель стояла как вкопанная, не в силах сдвинуться с места. Перед ней был не эльф из волшебной сказки, порхающий с цветка на цветок на прозрачных стрекозиных крылышках. И не уютная домашняя фея-крестная, сыплющая стишками и цветущая улыбками. Перед ней было существо таинственное и опасное.

Танакиль, королева фей.

Глава 24

– Ты звала меня, – сказала она, останавливаясь в двух шагах от Изабель.

– Я… я н-нет. Нет. Я н-не знаю. Разве я з-звала? – заикалась Изабель, глядя на нее расширенными от ужаса глазами.

Глаза Танакиль темно сверкнули. Зубы ее вблизи казались еще более хищными. Пальцы – еще длиннее из-за острых черных когтей.

– Меня призывало твое сердце. – Она сухо засмеялась. – Вернее, то, что от него осталось.

Королева фей приложила бледную руку к груди Изабель и склонила голову набок, прислушиваясь. Даже сквозь платье Изабель чувствовала прикосновение изогнутых когтей. Сердце под ладонью Танакиль забилось еще быстрее. Оно уже не стучало, а грохотало. Девушка даже испугалась, что вот сейчас королева вырвет его из ее груди и сердце, окровавленное, будет биться у нее в ладони.

Но вот Танакиль опустила руку.

– От него отрезали кусок, кусок и еще кусок, – сказала она. – Сердце Эллы таким не было.

«Откуда она знает?» – поразилась Изабель и мигом все поняла.

– Так это была ты, – прошептала она изумленно. – Это ты помогла Элле попасть на бал!

А они-то с Тави ломали головы, где сводная сестра взяла карету, лошадей, лакеев, кучера, платье и хрустальные туфельки в придачу. И как она потом выбралась из своей комнаты, где ее заперла Изабель, поджидая принца. Теперь она знала ответ.

– Подумаешь, превратить тыкву в карету, мышей в коней, а пару ящериц в ливрейных лакеев… детская забава, – фыркнула Танакиль. И снова уставилась на кролика.

Пульс Изабель опять участился. «Если ей ничего не стоит превратить тыкву в карету, на что еще она способна?» – мелькнула у нее мысль. Изабель даже забыла про страх. В ее душе вспыхнула надежда.

– Пожалуйста, ваша милость, – взмолилась она. – Помогите и мне тоже.

Танакиль с неохотой оторвала взгляд от кролика.

– Помочь Элле было легко, но я ничего не могу сделать для такой девушки, как ты. Внутри тебя – сплошь чернота и горечь. Они заполняют пространство, которое занимало твое сердце, – сказала она и отвернулась.

Изабель рванулась за ней.

– Нет! Подождите! Пожалуйста!

Королева фей стремительно обернулась, уголки губ приподнялись в хищной усмешке.

– Зачем, девочка? Элла знала, чего хочет ее сердце. А ты?

Изабель осеклась, но надежда придала ей смелости. Желания вскипели в ее душе, рожденные воспоминаниями о том времени, когда она была счастлива. Перед ее внутренним взором проносились книги и мечи, кони, Дикий Лес. Летние дни. Венки из ромашек. А еще она вспомнила поцелуй и клятву.

Изабель открыла было рот, чтобы попросить у феи все это, но прикусила язык, прежде чем слова успели сорваться с него.

То, чего ей хотелось больше всего, сильнее всего, неизменно оказывалось чем-то неправильным… не тем, чего нужно было хотеть. Желания всегда доводили ее до беды. Разбивали ей сердце. Ведь все, чего хотела она, предназначалось другим. Так сказал ей мир. Зачем же начинать снова? Зачем опять причинять себе боль?

Хотя есть, пожалуй, одна вещь, которая может изменить многое. Люди перестанут ненавидеть ее, Изабель. Она станет такой, какой ее хотела видеть Маман, получит то, чего от нее требовали и жена пекаря, и Сесиль, и все в деревне, и старый купец, и ухажеры, приходившие к ним в дом, вообще все.

Изабель взглянула прямо в глаза Танакиль и сказала:

– Я хочу быть красивой.

Рычание заклокотало в горле королевы, и Изабель подумала, что, должно быть, ошиблась с ответом, но королева не сказала «нет», а лишь ответила:

– Желания просто так не исполняются. Их надо заслужить.

– Я сделаю все, что угодно, – пылко сказала Изабель.

– Все смертные так говорят, – заметила Танакиль и презрительно усмехнулась. – Все готовы делать что угодно. Что угодно, только не то, что нужно. То единственное, что избавит тебя от внутренней горечи. Сделай это, и я, может быть, помогу тебе.

– Я сделаю все, что надо. Клянусь! – сказала Изабель, складывая ладони вместе и сплетая от нетерпения пальцы. – Что я должна сделать?

– Найди потерянные куски своего сердца.

Глава 25

Изабель моргнула.

– Найти куски сердца? – переспросила она так, словно не расслышала. – Я… н-не понимаю. Как можно найти куски сердца? А Элла как это сделала?

– Элле этого не понадобилось.

Изабель нахмурилась:

– Ну еще бы. Ей-то все досталось за улыбку, не сомневаюсь.

Эти слова, подсказанные обидой, были язвительными и грубыми. Взгляд изумрудных глаз Танакиль стал жестким; она отвернулась.

Страх взорвался в душе Изабель, точно хрупкий стеклянный сосуд раскололся о плиты пола. Ну когда она научится следить за своим языком?

– Простите меня. Объясните, что это за куски. Как мне найти их. Пожалуйста, – взмолилась она и побежала за королевой.

Танакиль сжалилась:

– Ты знаешь, о чем я говорю.

– Нет! – вскрикнула Изабель. – Я понятия не имею!

– И свой путь к ним ты тоже должна найти сама.

– Но как? Покажите мне, – в отчаянии упрашивала ее Изабель. – Помогите.

Не выпуская вырывавшегося кролика, Танакиль наклонилась к корням липы и свободной рукой поворошила мелкие косточки, рассыпанные в траве. Выбрав одну, хрупкую, принадлежавшую когда-то стремительному и коварному зверьку вроде куницы или ласки, она подала ее Изабель вместе со скорлупкой от лесного ореха. Затем потянулась к ползучему шиповнику, обвивавшему ствол липы, аккуратно сняла с усеянного острыми шипами ствола колючую коробочку с семенами и тоже протянула девушке.

– Эти дары помогут тебе найти то, чего хочет твое сердце, – сказала Танакиль.

Изабель смотрела на предметы, лежавшие у нее на ладони, и чувствовала, как эмоции, дотоле сдерживаемые, сжигают ее изнутри, как лихорадка ослабляет все крепкое и надежное, что еще оставалось в ней. Кровь вскипела, в животе забурлило, кости стали хрупкими, как старая штукатурка. Она забыла, что просила прощения всего минуту назад. Злые, завистливые слова снова сорвались с ее уст.

– Дары? Вот это – дары? – закричала она, глядя на косточку, скорлупку и коробочку с семенами. – Как Элле, так платье и хрустальные туфельки! Карету с лошадьми. Настоящие подарки! А как мне, так пригоршню сора с земли!

Она подняла голову, но Танакиль уже отвернулась. Прямо на глазах у девушки она обратилась в красно-зеленый вихрь из мшистого платья и рыжих волос – и втянулась в нору меж корней липы. Изабель шагнула было за ней, но пока она неуклюже переступала с ноги на ногу, раздался высокий, мгновенно оборвавшийся вопль – предсмертный крик кролика. Девушка отпрянула.

И вновь оглядела то, что лежало у нее на ладони. Она не сомневалась, что королева фей дала ей все три предмета нарочно, чтобы подразнить, и от этого было особенно больно.

– Страшная, – сказала она, коснувшись пальцем косточки. – Никому не нужная. – Она провела пальцем по скорлупке. – Колючая, – закончила она, уколовшись о коробочку с семенами. – Как я.

Утром она бросит их в очаг. Пойдут на растопку – хоть какая-то польза. А пока Изабель сунула их в карман юбки и направилась к дому, уверенная в том, что для нее нет ни надежды, ни спасения. Есть лишь отчаяние, давящее и тяжелое, поселившееся там, где когда-то билось ее сердце.

Есть люди, и их немало, которые будут сражаться не опуская рук, пока остается хотя бы призрак надежды. Их называют храбрыми. Но лишь немногие способны не опустить рук там, где надежды нет никакой. И вот их-то называют воителями.

Изабель тоже была однажды такой, просто она забыла.

Вспомнит ли она? Пока не похоже. Но вещи всегда не похожи на себя ночью. Самые темные часы перед рассветом лишили мужества не одного человека. В отсутствие солнца пламя свечей отбрасывает на стены наших душ причудливые тени, способные превратить мышь в огромное чудовище, а маленькую неудачу – в катастрофу.

И если ночью тебе придет охота повеситься – что ж, таков твой выбор.

Вот только отложи поиски веревки до утра.

Когда взойдет солнце, ты сможешь придумать ей лучшее применение.

Глава 26

Изабель поднялась к себе, чтобы лечь спать, а Судьба тем временем бродила по Дикому Лесу.

У поваленного дерева она остановилась, сняла с трухлявого ствола многоножку и откусила ей голову.

– Превосходно, – сказала она, слизывая с губ крошечные черные капли. – Горькая кровь – горькие чернила.

Опустив извивающееся тело в корзинку, которая висела на локте, Судьба подняла голову и, вглядевшись в сплетение ветвей, сказала:

– Мне нужен волчий корень. Смотри в оба, вдруг увидишь. Веточка белладонны тоже не помешает.

Ворон, сидевший на ветке сосны, вдруг сорвался с места и полетел прочь, а Судьба пошла дальше. Вскоре в ее корзинку попали жирный коричневый паук, замшелый череп летучей мыши, белые цветки царицы ночи и пятнистые поганки – ингредиенты для новых чернил.

Задержавшись у выбеленных временем оленьих ребер, она толкнула их ногой в надежде выгнать каких-нибудь жуков, когда рядом с ней на землю опустился ворон. Миг, и птица стала девушкой в черном платье – она таращила круглые блестящие глаза и вертела головой. В корзинку Судьбы упал пучок фиолетовых цветов.

– А! Ты отыскала белладонну. Молодец, Лоска. Ее ягоды придают особый лоск самым темным сортам чернил, таким как Сомнение или Отречение. Разумеется, чтобы изменить карту жизненного пути этой девицы, мне придется сначала вернуть ее. Шанс считает, что перепишет ее, но это может оказаться не так уж легко. Ты его, кстати, не видела?

Лоска помотала головой.

– Он явится. Не было еще случая, чтобы Шанс отказался от ставки. Конечно, я выиграю это пари, но придется помучиться. Он непредсказуем, и это помогает ему брать верх, пусть и ненадолго. Едва завидя его, смертные теряют головы. И начинают вести смотр своим надеждам и мечтам, глупцы. Он и впрямь заставляет их поверить, будто они что-то могут. – Она прищелкнула языком. – А он еще имеет наглость называть меня жестокой.

И Судьба снова неспешно двинулась вперед, поддевая носком башмака разные находки, иногда останавливаясь, чтобы порыться в земле, радуясь, что можно провести пару часов вдали от унылого дома скупой мадам Ле Бене. Лоска брела за ней. Занятые поисками ингредиентов, они даже не заметили, как оказались на краю Дикого Леса, пока не услышали голоса.

– Что это здесь? – пробормотала Судьба, вглядываясь в сплетение ветвей невысокого раскидистого дерева.

Скоро она разглядела, что стоит на верхушке невысокого холма: заросший травой склон полого уходил вниз, превращаясь в обширное пастбище. Весь он, насколько хватало глаз, был разлинован рядами белых парусиновых палаток. Там и сям мерцали небольшие костры. Где-то протяжно заржала лошадь. В чьих-то руках выводила печальную, но сладкую мелодию скрипка.

Судьба набросила на голову широкий темный капюшон. Ей захотелось подойти к лагерю полковника Кафара и взглянуть поближе.

– Подержи-ка, – сказала она и повернулась, чтобы передать девушке корзину.

Посмотрев на помощницу, она заметила, что изо рта у той свисает хвостик змейки. Судьба нахмурилась.

– Сколько раз тебе говорить, нельзя есть ингредиенты, – прошипела она строго.

Пристыженная Лоска втянула в себя хвост и проглотила бедную тварь целиком, как ребенок глотает спагетти.

– Иди за мной и не шуми, – предупредила ее Судьба. Лоска кивнула.

Не желая быть замеченными, обе женщины, молодая и старая, жались к краю лагеря. Несмотря на поздний час, у многих костров еще сидели люди, которым не спалось. Говорили о Фолькмаре и о том, что каждый из них сделал бы с ним, если бы захватил живьем. В их словах Судьба слышала браваду, в глазах читала страх. Закаленный в боях седой сержант надеялся поднять боевой дух новичков рассказами о подвигах, совершенных на поле брани, но тут тишину ночи нарушил крик – пронзительный, полный страдания и боли.

Судьба услышала хлопанье крыльев и тут же почувствовала, как что-то опустилось ей на плечо. Корзина, которую несла Лоска, лежала на земле.

– Ну, ну, тише, девочка, тише. Тут нечего бояться, – забормотала она, поглаживая птицу по спинке.

Подняв корзинку, она отправилась на поиски источника звука. И обнаружила его на краю пастбища, там, где расположился лагерный лазарет. На узких походных койках лежали и стонали от боли люди: одни, смертельно раненные, корчились в агонии, другие метались в лихорадочном бреду. Меж ними ходили врач и его помощник: резали, зашивали, давали снадобье, дарующее забвение, обтирали потные лбы.

А следом за ними от койки к койке двигалась какая-то женщина.

Стройная, грациозная, она была одета в платье цвета ночи, с длинными летящими рукавами и большим стоячим воротником. Длинные темные волосы спускались до пояса. Здесь, среди раненых, она выглядела настолько неуместно, что ее фигура поневоле притягивала взгляд, и все же никто, кажется, не замечал женщины.

Снова вскрикнул мужчина. Сначала он звал свою любимую, потом стал просить о смерти. Женщина склонилась над ним, опустилась на колени, взяла его за руку. С ее прикосновением голова раненого запрокинулась, широко раскрытые глаза уставились в небо, измученное тело замерло.

Женщина встала, обернулась, и глазам Судьбы предстало то же, что за миг до этого видел солдат: не лицо, а череп – зияющие черные провалы глазниц, рот, растянутый в широкой, лишенной веселья ухмылке. Кивнув Судьбе, она отошла к другому солдату, мальчику лет шестнадцати, который плакал и звал свою матушку.

– У Смерти сегодня много работы, – сказала Судьба сурово, – ей не до любезностей.

Судьба увидела все, что хотела, и, повернувшись к лагерю спиной, медленно вернулась под надежный покров Дикого Леса. На опушке она обернулась и бросила последний взгляд на лагерь и спящую деревню за ним.

– Фолькмар где-то здесь. Я его чую, – сказала она. – Прячется среди холмов и оврагов. Все ближе с каждым днем. Что ждет этих бедных, ничего не подозревающих людей?

Птица на ее плече взъерошила перья. И прищелкнула клювом.

– Кто в этом виноват? Ах, Лоска, ты еще спрашиваешь? – сурово произнесла Судьба. – Разумеется, он. Он, и никто другой. Разве этот самоуверенный желтоглазый дурак чему-нибудь учится?

Глава 27

Изабель, с опухшими со сна глазами, с нечесаной косой, натянула через голову чистое платье и стала застегивать пуговицы.

Спала она плохо, всю ночь ей не давал покоя образ Танакиль. К рассвету она уже верила, что королева фей ей просто приснилась. И таких существ не бывает на свете.

Но когда она наклонилась и подняла с полу вчерашнее платье, чтобы бросить его в корзину для белья, что-то выскользнуло из кармана. Изабель снова нагнулась. Предмет оказался небольшим, всего в два дюйма длиной, черным, покрытым короткими колючками.

Коробочка с семенами.

Она сунула руку в карман и нашла там еще две вещички: ореховую скорлупку и косточку. Дрожь прошла по ее телу при воспоминании о том, откуда они взялись. Значит, темное, таинственное создание, встреченное вчера под липой, не было видением.

«Я хочу быть красивой», – сказала она королеве фей. А та велела найти потерянные куски ее сердца.

Один за другим Изабель внимательно осмотрела подарки. Танакиль сказала, что они помогут ей, но как? При свете дня ничего не прояснилось. «Может быть, они тоже должны превратиться во что-нибудь», – сказала она себе. Разве сама Танакиль не сказала, во что превратила тыкву и мышей для Эллы?

Она повертела в руке скорлупку. «Из этого может выйти шляпка», – подумала она. Скользнув пальцем по острым зубкам на косточке, она решила, что из нее может получиться модный гребень. Но сколько Изабель ни ломала голову над колючей шишковатой коробочкой, ей так и не удалось придумать, как та может превратиться во что-то красивое.

Расстроенная, Изабель сунула все три вещицы в карман, а грязное платье бросила в корзину. Надела башмаки и стала спускаться по лестнице. Загадкам королевы фей придется подождать. Пора приниматься за дела.

В передней ей ударил в ноздри горький густой аромат. «Тави уже встала и варит кофе, – подумала она. – Надеюсь, яичницу тоже сделала».

Прошли те дни, когда она спускалась утром к столу, ломившемуся от яств. Теперь, когда им с Тави хотелось есть, приходилось готовить еду собственными руками.

Летом с этим просто. Куры несутся каждый день, ветки фруктовых деревьев ломятся от плодов, да и на огороде растет много хорошего. А что они будут делать зимой? Пару дней назад Изабель решила, что надо попробовать себя в мариновании овощей, и Тави обещала помочь. Почему бы не начать сегодня? На огороде полно огурцов, и соль вчера купили на рынке. Если у нее все получится, то в погребе будут пикули – чем не еда на зиму? И она распахнула дверь кухни, ожидая увидеть на столе приготовленный сестрой завтрак.

Но не увидела ничего.

Кроме беспорядка, от которого захватывало дух.

Глава 28

Тави сидела за длинным деревянным столом и смотрела в увеличительное стекло.

На столе перед ней стояли тарелки и миски с едой. Испорченной. Ломтик хлеба порос пушистой плесенью. Молоко в чашке скисло. Кожица на сливе сморщилась.

– Что ты делаешь, Тави? Гадость какая! – воскликнула Изабель.

Ее сестра частенько ставила эксперименты, но до сих пор они касались в основном рычагов, досок и лебедок, а не плесени.

Тави опустила лупу.

– Я ищу маленький, возможно, даже одноклеточный организм, – ответила она взволнованно. – Несколько дней назад я выставила все это в кладовой на верхнюю полку. Конечно, мой выбор не случайно пал на самую верхнюю полку: теплый воздух ведь поднимается, а значит, способствует росту и размножению этого самого организма. И вот, посмотри, какой успех!

Изабель наморщила нос:

– Но зачем?

Тави усмехнулась.

– Рада, что ты спросила, – сказала она. – Видишь ли, господствующая теория происхождения болезней гласит, что их вызывают миазмы, или дурной воздух, который поднимается от гниющей материи и вдыхается нами. Но я полагаю, что причиной болезни становится некий организм, невидимый глазу, передающийся от больного человека к здоровому. – И она показала на стопку книг на столе. – Достаточно почитать, что пишет Фукидид о чуме в Афинах. Или Джироламо Фракасторо в труде «О контагии и контагиозных болезнях».

– Хорошо, я спрошу иначе. Почему этот организм надо искать именно сейчас? Мы ведь собирались сегодня заняться засолкой огурцов. И ты обещала мне помочь.

– Вот именно поэтому, – ответила Тави. – Как только ты заговорила о сохранении еды на зиму, я сразу задумалась о сопутствующих процессах – механических, химических, биологических.

– Ну конечно, – сказала Изабель, пряча улыбку.

Она была так счастлива снова видеть румянец на щеках сестры и огонь в ее глазах, что даже не сердилась за беспорядок. По опыту она знала, что лишь одно может оторвать Тави от математики – естественные науки.

Глядя на сестру, Изабель дивилась, как у людей язык поворачивается называть ее некрасивой. Ей хотелось сказать Тави, что, когда ее глаза так блестят и она так увлеченно рассказывает о чем-нибудь, у нее, Изабель, захватывает дух. Так же как от вида сокола в полете. Или тихого озера на утренней заре. Или полной луны в ясном зимнем небе. Но не сказала – мешал комок в горле.

– Взять, например, джем, – продолжила Тави. – Фрукты проходят обработку теплом, и в них добавляют сахар, так?

Изабель сглотнула. И кивнула.

– Может быть, поэтому джем никогда не портится? Значит, высокая температура убивает микроорганизмы? А что с ними делает сахар? И как на них действует маринад? Уксус тоже прекращает их рост? От вида организма и от среды, в которой он живет: в молоке, капусте, тесте или в человеческом теле, зависит, получим мы сыр, кислую капусту, хлеб или Черную смерть! – ликующе закончила Тави. – Но что это за организм, Из? Мне до смерти хочется узнать. А тебе?

– Мне больше хочется узнать, когда ты закончишь свои высокоученые штудии о маринованных огурцах и возьмешься со мной за их заготовку.

– Скоро, уже скоро! – отозвалась Тави, снова берясь за лупу. – Я сварила кофе. Выпей пока, – добавила она.

Изабель покачала головой:

– Нет, спасибо. Что-то аппетит пропал. Пойду покормлю Мартина и выпущу кур.

Изабель пошла к двери кухни, но на полпути остановилась, оглянулась на сестру, которая с лупой в руках вглядывалась во что-то невидимое, и подумала: «Тави такая умная. Вдруг она поможет мне понять, что я должна искать?»

Рука Изабель поднялась к карману, и она уже заковыляла было обратно к столу, но внезапно остановилась. Тави мыслит логически и склонна к скептицизму, – наверное, она просто не поверит в Танакиль. К тому же придется рассказать сестре не только о королеве фей, но и о том, чего она, Изабель, попросила, а ей стыдно было признаться в том, что это красота. Тави будет смеяться над ней. Даже издеваться.

Тави, точно почувствовав, что Изабель еще здесь, подняла голову и посмотрела на сестру.

– Ладно, – бросила она нетерпеливо. – Сейчас пойду.

– Куда пойдешь? – изумленно спросила Изабель.

– В конюшню. В курятник. Ты же об этом хочешь меня попросить? Чтобы я забросила мои научные изыскания ради наиважнейшей работы – выгребания конского навоза из стойла?

– Не кипятись, – сказала Изабель, радуясь, что решила не говорить сестре о Танакиль. «Сарказм – оружие уязвленных, – подумала она, – и Тави владеет им в совершенстве».

Пока Тави выводила у себя в тетрадке столбики цифр, Изабель сняла с крючка корзинку для яиц. Потом взяла с полки складной нож, опустила в карман и вышла из кухни. Минуту спустя она уже спускалась от дома к курятнику. Склон холма уже остался позади, когда прямо из-под ног метнулась лиса – зеленоглазая, в ржаво-рыжей шубке. Девушка остановилась, задумчиво глядя ей вслед.

В историях, которые рассказывала Элла, Танакиль иногда принимала облик лисы. «Может, это она? – подумала девушка. – Следит за мной, что ли? Хочет посмотреть, выполняю я ее задание или нет?»

Но долго ломать голову ей не пришлось. Едва лиса скрылась в кустах, как тишину разорвал крик, высокий, пронзительный, от которого кровь стыла в жилах.

Лишь одно существо в их доме умело издавать такие жуткие вопли.

– Петух Бертран, – прошептала Изабель и пустилась бегом.

Глава 29

Вопль повторился.

«Никакая это не королева фей, – думала на бегу Изабель. – Обыкновенная куриная воровка. И похоже, в курятнике хозяйничает вторая».

Она, Тави и Маман буквально зависели от своих кур, ведь те несли яйца – драгоценную еду. Случись что-нибудь хотя бы с одной из них, как они будут жить?

Изабель спешила изо всех сил, не обращая внимания на боль в изувеченной ступне.

– Держись, Бертран! – крикнула она. – Я иду!

Их петух был настоящим зверем, свирепым, с острыми, как серпы, шпорами. Сколько раз он, бывало, загонял Изабель на дерево. Но против лисицы ему долго не выстоять.

«Или волка», – мелькнула у нее мысль. Девушка похолодела. Она так спешила на помощь Бертрану и курам, что не взяла с собой даже палку, и чем ей теперь защищать курятник, да и саму себя?

Запыхавшаяся, красная, она добежала до конюшни, откуда был виден курятник. Его распахнутая дверь висела на одной петле. И распахнула ее вовсе не лиса и даже не волк. Это сделал человек – худой, грязный, отчаянный.

Глава 30

В руках у человека был мешок. Он кудахтал и дергался. На земле возле курятника лежал Бертран со свернутой шеей.

Гнев победил в Изабель страх.

– Что ты сделал с моим петухом? – завопила она. – А ну, положи кур!

– Ах, прошу прощения, мадемуазель! – отвечал злодей с елейной улыбкой. – Дом стоит закрытый. Я и знать не знал, что в нем кто-то живет.

– Зато теперь знаешь. Так что уходи, – потребовала Изабель, показывая на дорогу.

Человек усмехнулся. Шагнул из курятника во двор. Оглядел Изабель с ног до головы, задержав взгляд на ее груди и бедрах.

«Возможность защиты от противника предоставляется самим противником».

На этот раз с Изабель заговорил не Александр Великий, как вчера, во время столкновения с Сесиль, а Сунь-цзы – китайский полководец, живший две с лишним тысячи лет назад.

Девушка поступила по совету китайца. Пока куриный вор пялился на нее, она внимательно его разглядела и решила, что он не при оружии. На бедре не было перевязи с мечом, из-за голенища не торчал кинжал. Еще она заметила, что за спиной вора, всего в нескольких шагах от нее, стоят прислоненные к дереву вилы, – видно, вчера она забыла их здесь. Значит, надо добраться до них.

Незнакомец перевел взгляд с девушки на дом у нее за спиной.

– Почему ты здесь одна? Где твой отец? Братья?

Но Изабель понимала, что эти вопросы лучше оставить без ответа.

– Эти куры – все, что у нас осталось. Если ты их украдешь, мы будем голодать, – сказала она, взывая к его лучшим чувствам.

– А если я не украду, то сам буду голодать. Я и так несколько недель еды толком не видел. Я – солдат королевской армии, и я голоден, – с достоинством заявил вор.

– Что это за солдат, который покидает свой лагерь и ворует по окрестностям кур?

– Эй, девчонка, ты хочешь сказать, что я лжец? – возмутился вор и шагнул к ней.

– И дезертир, – добавила Изабель, стоя на месте.

Вор прищурился:

– А если и так, что с того? Нас ведут на войну, как ягнят на бойню. Каждый шаг короля становится известен Фолькмару раньше, чем король сам успевает подумать о нем. Так что пусть подыхают другие. А я хочу жить.

– Возьми пару яиц, раз такой голодный, – смягчилась Изабель. – А мешок оставь здесь.

Вор захохотал. И мотнул головой, показывая на вилы, которые были у него за спиной:

– А то что? Погонишься за мной с этой ржавой штукой, на которую смотришь? Да ты в руках-то ее держала до сегодняшнего дня? – Он сделал к ней еще шаг и с сальной усмешкой добавил: – А может, мою штуку хочешь подержать?

– Уходи. Немедленно. А то пожалеешь, – сказала Изабель, не обращая внимания на грязную шутку.

– Я заберу четырех кур. На этом и порешим, – заявил он.

Гнев вспыхнул в душе у Изабель. Ее сестра и мать не будут ходить голодными, пока этот негодяй будет жрать их кур. Но что же делать? Он стоял прямо между ней и вилами.

«Мне нужно оружие, – подумала она, отчаянно оглядываясь кругом. – Грабли, лопата, что угодно».

Тут она вспомнила про складной нож и, бросив корзинку для яиц, которую все еще держала в руках, полезла за ним в карман. Боль пронзила пальцы, острая и неожиданная, как укус. Изабель вскрикнула, но дезертир, который вернулся в курятник, не слышал ее.

Отдернув руку, девушка увидела кровоточащие порезы на подушечках среднего и указательного пальца. Она осторожно раздвинула карман и заглянула в него, думая, что это, наверное, открылся складной нож, но нет. Из кармана торчал какой-то предмет – узкий, тонкий, выпачканный ее кровью; острием он показывал прямо на нее. И тут она вспомнила – это же кость, которую дала Танакиль. Вытащив ее, Изабель поняла, что порезалась об острые зубки. Вдруг косточка стала расти и выпрямляться с таким скрипом, что девушка даже вскрикнула от испуга. Тот край челюсти, которым она когда-то крепилась к черепу, уплощился и стал рукояткой. Другой вытянулся в клинок с зубчатым режущим краем.

К своему изумлению, Изабель обнаружила, что держит в руке меч, прекрасно сбалансированный и смертельно опасный. Пока она дивилась на него, из курятника показался вор. Изабель двинулась к нему.

– Положи кур и уходи. Вот на этом и порешим, – сказала она.

Он засмеялся, но его смех стих, как только он увидел, что у нее в руке настоящий боевой меч.

– Где ты его взяла? – спросил он.

Но Изабель была не в настроении отвечать. Она замахнулась на вора, и лезвие словно само укусило его, оставив длинный порез на предплечье. Тот взвизгнул и выронил мешок.

– Это тебе за Бертрана, – сказала Изабель. Кровь больше не стыла у нее в жилах. Наоборот, ей казалось, будто внутри пылает огонь.

Дезертир прижал к ране ладонь. Когда он отнял ее, та была красной. Он медленно поднял глаза на Изабель.

– Ты за это заплатишь, – зарычал он.

– Изабель? Что у тебя тут? Это… это что, Бертран? Что с ним случилось?

– Не подходи, Тави, – предостерегла ее Изабель. Сестра выбрала не самый удачный момент для появления на сцене.

– Убирайся отсюда. Брысь, – повторила она дезертиру, продолжая держать меч острием к нему.

Тот не двинулся с места, и она сделала еще выпад. Солдат едва успел увернуться. Затем медленно поднял руки.

– Ладно, – сказал он. – Твоя взяла.

«Он сейчас уйдет, – подумала Изабель. – Слава богу».

Именно это ему и было нужно.

Застав в курятнике вора, Изабель так разозлилась, что даже не обратила внимания на сумку в траве в нескольких шагах от них и на меч, который лежал поверх нее. Теперь вор метнулся туда, выхватил из ножен меч и повернулся к ней, вооруженный.

Страх ледяным ручейком пробежал по спине Изабель. У нее едва не сдали нервы. Перед ней был солдат королевской армии, обученный обращению с мечом. А она фехтовала только с Феликсом. В детстве. Палкой от швабры.

– Да я тебя на куски изрежу. И брошу их тут, на съедение стервятникам, пусть растащат. Что теперь скажешь, а, глупая сучка?

Изабель сглотнула. Где-то в глубине ее существа, под сердцем, открыл глаза дремавший до того волк.

Она поудобнее перехватила рукоять меча и, смерив своего противника взглядом, ответила:

– Еn garde10, вот что я скажу.

Глава 31

Некоторые верят, будто страх – враг, которого нужно избегать любой ценой.

И они бегут, едва почувствовав его первое шевеление в своей душе. Ищут убежище от бури в доме, под обломками которого гибнут, когда ветер срывает крышу и рушит стены.

Страх – самая недооцененная из эмоций. Страх всегда желает нам добра. Он всегда поможет, надо только не мешать ему. Изабель это понимала. Она прислушивалась к своему страху, позволяла ему руководить собой.

«Он быстрее тебя!» – крикнул страх, едва куриный вор бросился на нее с мечом. Поэтому она отступила под низко нависшие ветки дерева, которые царапали вору лицо и кололи глаза, не давая двигаться быстро.

«Он сильнее тебя!» – взвыл страх. И она отступила еще дальше, а вор, догоняя ее, споткнулся об узловатый корень и едва не упал.

Она парировала каждый выпад и отбивала каждый удар, и даже сумела нанести удар сама, оставив кровавый порез на бедре дезертира. Ругаясь и зажимая ладонью новую рану, он выбрался из-под дерева на свободное пространство. Краем глаза Изабель видела Тави, которая пыталась обойти сражающихся, чтобы добраться до вил под другим деревом.

«Нет, Тави, нет!» – взмолилась про себя Изабель.

Но было уже поздно. Дезертир заметил Тави и погнался за ней.

– Тави, беги! – взвизгнула Изабель и сама выскочила из своего убежища, чтобы погнаться за ним.

Тот услышал крик и сделал поворот кругом. Наконец-то он выманил ее на открытое пространство. С ревом он кинулся на Изабель, направляя меч ей в голову.

– Нет! – завизжала Тави.

Изабель приняла его удар своим клинком. Два меча сшиблись так, что у нее загудело в костях.

Напрягая все силы, Изабель все же смогла развернуть его клинок и отбежала, хромая, на несколько шагов в сторону. Дезертир вытер со лба пот и опять попытался достать ее. Сделав ложный выпад влево, он метнулся вправо. Изабель отскочила, споткнулась о корень и упала, после чего инстинктивно перекатилась на бок. Меч противника высек искры из камня, на котором она только что лежала.

Пока Изабель вставала, пошатываясь, мужчина снова взялся за меч. Часто дыша и чувствуя, как руки гудят от непривычных усилий, она подняла клинок, готовясь отразить удар и зная, что он будет последним, ведь противник не только сильнее, но и тверже стоит на ногах. Сейчас он выбьет меч из ее рук, и она останется безоружной и беззащитной. Девушка приготовилась к худшему.

Дезертир замахнулся, и тут грохнул пистолетный выстрел. Изабель упала на четвереньки, ее сердце бешено колотилось. Чужой клинок просвистел у нее над головой, не причинив вреда; меч упал на землю.

«Кто стрелял?» – билась в голове мысль.

Она посмотрела на противника. Тот стоял, подняв руку, в которой еще недавно держал меч. По ладони текла кровь. Двух пальцев на ней как не бывало. Он смотрел не на Изабель, а на что-то – или кого-то – позади нее. Глаза у него были как блюдца.

– Я… я сейчас уйду. К-клянусь вам, – промямлил он. – П-пожалуйста… п-позвольте только забрать вещи.

Он поднял раненую руку – «сдаюсь», – а второй рукой неуверенно нашарил на земле меч. Затем, медленно попятившись, подобрал сумку и был таков.

Изабель выпустила рукоятку меча и тоже подняла обе руки. В конце концов, клинком от пули не отмахнешься. Часто дыша, она встала и медленно повернулась, уверенная, что увидит за спиной другого дезертира, держащего ее на мушке.

Или грабителя. Или разбойника. С большой дороги.

Одним словом, она была готова увидеть кого угодно, но только не обезьяну в жемчужном ожерелье.

Глава 32

Целую минуту Изабель не могла поверить своим глазам.

Маленькая черная обезьянка в пышном белом воротнике сидела в двух локтях от нее. Нитка жемчуга свисала с ее шеи. В лапе зверек держал серебряный пистолетик.

Пока девушка смотрела на зверька, тот постучал стволом пистолета о землю, заглянул в него и вдруг, не выпуская оружия из лапы, побежал за конюшню.

Изабель прижала ладонь к груди, чтобы унять расходившееся сердце.

– Тави! – крикнула она. – Будь осторожна! – Она робко шагнула вперед. – Здесь обезьяна… у нее пи…пистолет.

– Я вижу! – отозвалась Тави, подбегая к сестре. Она все-таки добралась до вил и теперь сжимала рукоятку так крепко, что и силой было не отнять.

У Изабель отчаянно разболелась ступня, но она все же поковыляла за конюшню, беспокоясь, как бы обезьянка случайно не застрелилась либо не подстрелила ее или Тави.

– Обезьянка? Обезьянка, ты где? – звала она, поворачивая за угол, за которым скрылось маленькое существо.

Обезьяна с криком выскочила из-за корыта, в котором поили животных, пересекла дорожку и рванула к березе. У дерева, внимательно вглядываясь в крону, стояла женщина. Высокую прическу удерживал драгоценный гребень, груди, как две булки, выпирали из низкого выреза с узором в виде веточек. На крик обезьяны она обернулась.

– Вот ты где, Нельсон! Отдай мне пистолет! А то еще кого-нибудь убьешь! – строго сказала она.

Зверек обежал ее кругом и взлетел по стволу. Оказалось, что на ветвях дерева сидят еще три обезьянки. Четвертая присоединилась к ним и стала забавляться – подкидывала и ловила пистолет, пока женщина внизу бессильно грозила ей кулаком.

Изабель моргнула. «Наверное, я брежу», – сказала она себе. Крепко зажмурившись, она встряхнула головой и снова открыла глаза. Женщина никуда не исчезла.

– Ты тоже это видишь? – спросила она у сестры.

Тави кивнула, потеряв дар речи.

Изабель осторожно приблизилась к женщине, от души надеясь, что та явилась сюда не для кражи кур. Второго подряд боя на мечах ей было не выдержать, она это знала.

– Мадам, прошу меня простить, но что вы делаете на нашем конюшенном дворе? С обезьяной? – спросила девушка. – И как вы сюда попали?

– А ты как думаешь? – сказала, не оборачиваясь, женщина и ткнула куда-то большим пальцем. – Как люди попадают в забытые богом деревни вроде вашей?

Изабель посмотрела, куда показывает незнакомка. И разинула от удивления рот. Чуть дальше по подъездной дорожке, не очень далеко от курятника, стоял экипаж, равного которому по великолепию она не видела за всю жизнь.

Глава 33

Огромная узорчатая карета была запряжена четверкой серых в яблоках коней, которые вскидывали головы и рыли копытами землю.

На высоком облучке сидел человек в желто-зеленом камзоле и розовых штанах. В мочке уха болталась жемчужная капелька-серьга. Он кивнул сестрам.

Те, вытаращив от удивления глаза, тоже кивнули. Позади кучера, на крыше кареты, стояли сундуки – не меньше дюжины. На одном из них разместилась целая труппа циркачей. Девушка с повязкой на глазах жонглировала ножами. Рядом с ней лениво пускал в воздух колечки дыма глотатель огня; волшебница ловила их и превращала в монеты. Музыканты с инструментами в руках, точно в концертном зале, поджидали появления дирижера. Глядя на все это, Изабель не знала, что и сказать.

Дверца кареты распахнулась, и из нее вышел человек. Изабель заметила блеск магнетических желтых глаз, вихрь темных кудрей и золотую серьгу. Он захлопал в ладоши. Другие подхватили. Скоро аплодисменты стали оглушительными. Но вот человек с желтыми глазами взмахнул рукой, и все стихло.

– Вот это поединок, мадемуазель! – сказал он. – Мы увидели вас с дороги и остановились, чтобы вам помочь, но я не успел распахнуть дверцу кареты, как Нельсон уже взял дело в свои руки. Точнее, лапы. Хотя вина, конечно, моя – не стоило класть заряженный пистолет на сиденье. Вы когда-нибудь видели обезьяну, которую оставил бы равнодушной серебряный пистолет? – Вдруг он щелкнул пальцами. – Прошу прощения, я не представился.

Сняв шляпу, он поклонился, тут же выпрямился и с обворожительной улыбкой – в Марселе она за один день вселила надежду в троих капитанов, и те, поставив паруса, повели свои корабли к мысу Горн; в герцогиню, которая сбежала с садовником; и в двух братьев Монгольфье, изобретших воздушный шар, – произнес:

– Маркиз де ла Шанс, к вашим услугам.

Едва эти слова слетели с его уст, музыканты на крыше кареты вскочили и грянули туш.

Маркиз поморщился. Повернувшись к ним, он сказал:

– Для деревни немного слишком, вы не находите?

Музыка смолкла. Валторны опустили глаза и уставились на свои башмаки. Трубач принялся оттирать со своего инструмента невидимое пятнышко.

Изабель, которая вовремя опустилась в глубоком реверансе и потянула за собой Тави, теперь выпрямилась:

– Изабель де ла Поме, ваша светлость. А это моя сестра, Октавия. Мы… – «Что – мы? – подумала она. – Шокированы? Очарованы? Или полностью сражены?» – Очень рады знакомству с вами.

– Не могли бы вы указать нам путь в замок Риголад?11 – спросил маркиз. – По-моему, он где-то здесь, но мы заблудились. Я выиграл его в карты.

– В карты? – повторила Тави, совершенно сбитая с толку.

– Да, в карты. Нужно же мне остановиться где-нибудь. Мне и моей свите. – Он указал на экипаж. – В Париже сейчас полный ералаш, а все из-за этого Фолькмара, скотины бешеной. А мне, видите ли, требуются покой и тишина. Я пишу пьесу.

– Вы драматург, месье? – спросила Изабель.

– Ничуть, – отвечал маркиз. – Водить пером по бумаге – вообще не мое занятие. Но я всегда берусь за то, чего не умею. Иначе разве научишься?

Пока Изабель пыталась совладать с его безумной логикой, маркиз напомнил:

– Да. Так вот, замок…

Изабель поспешно объяснила ему, как туда проехать.

– Это совсем недалеко. Сразу за воротами поверните налево. Около мили будете ехать прямо. А у развилки…

Глаза маркиза вспыхнули.

– Развилка! Как интересно! Обожаю дорожные развилки! Они предвещают новые возможности!

– Перемены! – крикнули циркачи.

– Приключения! – пропели музыканты.

– Восторг! – каркнул глотатель огня.

Изабель неуверенно переводила взгляд с маркиза на его свиту и обратно.

– Да. Так вот… у той развилки поверните направо. Еще с полмили прямо, и окажетесь у подъездной дороги. Сам замок на вершине холма. Вы ни за что не проедете мимо.

– Мы ваши вечные должники, – сказал маркиз. – Но прежде чем мы отправимся дальше, позвольте дать вам один совет…

Маркиз подошел к Изабель и взял ее за руки. У нее даже дух занялся. Как будто рядом с ней в землю ударила молния. Или она только что украла кисет с алмазами. Или нашла целый сундук золота.

Но, постояв рядом с маркизом, Изабель почувствовала, как веселость, которой светился его взгляд, энтузиазм, рвавшийся наружу с каждым жестом, озорство, искрившееся в каждой нотке голоса, уступили место внезапной пугающей свирепости.

– Вы умеете обращаться с мечом, но делаете это плохо, – сказал он. – Надо тренироваться. Меч требует сноровки. И силы. По Франции сейчас ходят твари и похуже похитителей кур. Куда хуже. Обещайте мне, юная Изабель. Дайте мне слово.

Видимо, ему казалось, что Изабель непременно должна научиться защищать себя. Почему – она не знала, но чувствовала, что маркиз ее не отпустит, пока не получит согласия.

– Я… я даю вам слово, ваша светлость, – сказала она.

– Хорошо, – сказал маркиз, выпуская ее руки. – Ну а теперь, с вашего позволения, милые дамы…

Бабах!

В воздухе опять просвистела пуля. И ударилась во флюгер-петушок на крыше амбара, отчего тот завертелся как бешеный. А заодно напугала Тави, которая бросилась наутек.

И лошадей.

Они заржали и с безумными глазами так налегли на оглобли, что экипаж сорвался с места и буквально полетел за ними по аллее, причем на повороте его занесло, и целую секунду – которой хватило бы на то, чтобы у пассажиров случился разрыв сердца, – балансировал на двух боковых колесах. Кучер плашмя упал на облучок. Все, кто был на крыше, свесились на сторону задранных колес. Маркиз догнал карету, ухватился за открытую дверцу и повис на ней. Колеса с грохотом опустились на землю. Карета промчалась под березой, с ветвей которой на крышу посыпались обезьянки. Маркиз, уже благополучно заскочивший внутрь, перегнулся через колени волшебницы и повара и высунулся из окна.

– Спасибо! – крикнул он. – До свидания!

– До свидания, ваша светлость! – хором ответили Изабель и Тави.

Стоя у конюшни, они махали вслед экипажу, пока тот не свернул на дорогу и не исчез из виду.

За всей этой суетой никто и не заметил, как обезьянка сняла с себя жемчужное ожерелье и, протянув мохнатую лапу, уронила его с крыши кареты в траву.

Глава 34

После тревожного утра день прошел для Изабель на удивление спокойно: скучные дела как внутри дома, так и вне его.

Поздно вечером она сидела за кухонным столом. Тави приготовила вкуснейший омлет с эстрагоном. Изабель уже вымыла свою тарелку и теперь, глубоко задумавшись, сидела и глядела на меч, полученный ею от королевы фей.

Меч она повесила на крюк у двери. Тави спросила, откуда он. Изабель сочинила историю о том, как давным-давно нашла его в сундуке в конюшне, а утром схватила, увидев в курятнике вора.

Голос Танакиль снова прозвучал у нее в ушах. «Отрезали от него кусок, кусок и еще кусок…» Слово «кусок» она повторила трижды. «Что это, ключ? – думала Изабель. – Значит ли это, что я должна найти три куска?»

– Нам надо помыть посуду, Из, – услышала она слова Тави.

– Да, сейчас помоем, – ответила Изабель, но с места не двинулась.

Тави проследила за ее взглядом:

– Ты весь вечер так хмуро глядишь на этот меч. Что-то случилось?

Морщинка пересекла лоб Изабель.

– Да я вот думаю, Тав… Что такое сердце?

– Странный вопрос. А тебе зачем?

– Да так… – пожала плечами Изабель. – Интересно просто.

– Сердце – это полый четырехкамерный орган, работающий как насос и заставляющий кровь циркулировать по телу путем ритмических сокращений.

– Да, но я не про это. В стихах и песнях сердце – это место, откуда берется все хорошее в человеке.

Тави внимательно посмотрела на нее:

– Ты что, стихи писать начала?

– Да. Ха! Точно, начала. Как ты догадалась? – просияла Изабель. Конечно, она опять солгала, и ей самой это не нравилось; но лучше так, чем объяснять, зачем ей это понадобилось, а главное – почему. – Я сочиняю стих, и вот главная героиня…

– В стихах разве бывают героини?

– В этом есть, и она потеряла сердце. Ну, не целиком, а несколько кусочков. И мне надо их найти. То есть она должна их найти, я хотела сказать. Как они, по-твоему, могут выглядеть, эти кусочки сердца?

Тави откинулась на спинку своего стула с серьезным, даже встревоженным лицом. Потом снова села прямо, взяла со стола подсвечник с горевшей в нем свечой и провела ею перед глазами Изабель.

– Ты что, с ума сошла? – вскрикнула та и отшатнулась.

– Нет, просто проверяю, как у тебя расширяются зрачки. Кажется, ты слишком часто падала с Мартина в последнее время. Головой, наверное, ударилась.

Изабель выкатила глаза:

– Я не спятила, если ты на это намекаешь. Лучше ответь на мой вопрос, Тави. Ну, чисто теоретически.

– Ну, давай тогда предположим – чисто теоретически, – что речь все же идет о тебе, а не о выдуманной героине. В таком случае я бы сказала, что меч, от которого ты весь вечер не можешь отвести глаз, и есть кусок твоего сердца.

Изабель упрямо помотала головой:

– Нет, вряд ли. Точно нет.

– Почему же? Раньше тебе всегда нравились мечи. Ты любила фехтовать… и Феликса тоже любила. Помню, как вы вдвоем…

– Да, – резко прервала ее Изабель. Слова Тави были как соль, сыплющаяся на глубокую рану, которая так и не затянулась. – И к чему это меня привело? Феликс сначала дал мне слово, а потом взял его обратно. И бросил меня.

– То есть это уже не теоретический разговор, так?

Изабель уставилась на свои руки.

– Так, – призналась она.

– Тогда прости. Если бы я знала, не стала бы о нем вспоминать.

Изабель отмахнулась от ее извинений:

– Чем бы ни были куски моего сердца, Феликса среди них нет. И мечей тоже.

– А что есть? И как ты собираешься это искать? – спросила Тави.

– Не знаю, – ответила Изабель. Крепко задумавшись, она добавила: – Но раз уж сердце – это место, где живет доброта, то, может, начну с добрых дел.

Тави прыснула:

– С добрых дел? Ты?

Изабель залилась краской:

– Да, я. Что тут смешного?

– Да ты же никогда ничего такого не делала!

– Нет, делала! – возразила Изабель. – Например, на днях я подвезла Тетушку до фермы Ле Бене. Вот тебе и доброе дело.

– Ох, Иззи, – мягко сказала Тави, затем потянулась через стол и сжала сестре руку. – Поздно уже для добрых дел. Люди кричат на нас. Швыряют в наши окна камнями. Быть злыми – все, что нам остается. Добрые дела ничего уже не изменят.

Изабель сделала ответное пожатие:

– Но может, они изменят меня, Тав.

Тави встала и пошла мыть посуду. Изабель, видя, как темно стало за окном, сказала, что сначала пойдет и проверит животных, а потом вернется помогать.

– Возьми меч, – ответила Тави. – На всякий случай.

Изабель так и поступила. Снимая его с крюка, она в очередной раз задумалась над тем, как подарок королевы фей поможет достичь того, чего жаждет ее сердце. Конечно, хорошо, что он оказался у нее, иначе как бы она отбилась от вора? Но все-таки хорошенькие девушки имеют обыкновение разгуливать не с мечами в руках, а с веерами или, на худой конец, с зонтиками от солнца.

И все же, снова ощутив, до чего ладно рукоятка меча ложится в ладонь и как превосходно сбалансирован клинок, она не удержалась и сделала выпад в сторону цветущего куста, а потом с улыбкой наблюдала, как, кружась, опускались на землю розовые лепестки. По пути к курятнику она обезглавила две лилии, а потом срезала с куста шапку голубой гортензии.

– Это маркиз велел мне упражняться, – сказала она вслух виновато, словно кто-то обвинял ее в том, что она развлекается.

Кругом шатаются всякие подозрительные личности. Она просто учится защищаться, вот и все.

Он был волшебным, этот меч. Невероятным. Умопомрачительным. Отрицать невозможно.

Но он не был частью ее сердца.

И никогда ею не станет.

Потому что она не позволит.

Глава 35

Пока Изабель фехтовала в темноте, Шанс, с удобством расположившись в замке Риголад, разглядывал склянку с серебристой жидкостью, которую смешал только что.

Свита была при нем, каждый занимался своим делом. Отсутствовала только волшебница.

Но Шанс, вперив глаза в склянку, не замечал ничего вокруг. На спиртовке, горевшей в центре донельзя усложненного самогонного аппарата, пыхтела серебристая жидкость. Цвет жидкости был насыщенным и переливчатым, но Шанс все еще не был удовлетворен.

Едва они вошли в замок, ученый принялся собирать аппарат на большом столе в обеденном зале. Теперь там стояли медные весы, прессы, фильтры, ступка с пестиком, а также аптекарские банки с разнообразными ингредиентами.

Шанс протянул руку за одной из них. Снял крышку, достал клочок пожелтевшего кружева и уронил его в склянку. Туда же были опущены чайная ложка сушеных фиалок, паутинка, обрывок листа из нотной тетради с записанной на нем мелодией, крошки пирожного «мадлен» и пригоршня цифр, выломанных из какого-то циферблата.

С каждым прибавлением жидкость вскипала и клокотала, но Шанс все равно был недоволен. Он снова перебрал все банки в поисках одного, финального, ингредиента. И с торжествующим «Ага!» обнаружил его в последней – им оказались крылышки бабочки. Как только он опустил их в склянку на огне, жидкость приняла красивый бледно-лиловый оттенок.

– Великолепно! – воскликнул Шанс, взял щипцы, осторожно снял склянку с огня и поставил остывать на мраморную столешницу. – Для этих чернил нужно придумать имя, – обратился он к ученому, который трудился по другую сторону стола. – Имя, которое передает то, что ты чувствуешь, снова встретив кого-то. После многолетней разлуки. Того, кто был для тебя потерян или кого ты считал потерянным. Ты помнишь его таким, каким он был. В твоей памяти он не постарел ни на один день. И вдруг как гром среди ясного неба – вот он. Повзрослел. Изменился. Стал другим и все же остался прежним.

Ученый оторвался от работы. Смерил Шанса долгим взглядом поверх очков.

– Этот человек что-то для меня значил? – спросил он.

– Может быть, да. А может быть, нет. Почти. Значил бы, – отвечал Шанс. – Если бы время позволило. Если бы ты сам оказался мудрее. Смелее. Лучше.

Ученый, сухопарый и строгий человек, не подверженный полетам фантазии, положил руку на сердце. Закрыл глаза. Мечтательно-грустная улыбка раздвинула его губы.

– Изумленность, – сказал он. – Вот как бы я это назвал.

Шанс улыбнулся. На бумажном ярлыке он вывел слово «Изумленность», приклеил ярлык к склянке и понес ее к дальнему концу стола. Там уже лежала карта жизни Изабель де ла Поме. Никогда не знаешь, в какой момент может состояться воссоединение. Важно быть готовым к любой случайности.

Вокруг карты стояли другие созданные им чернила. Вот «Бунтарство» – заточенный в стекле красно-оранжевый вихрь из молотых зубов льва и бычьей крови. «Вдохновение» – бледно-золотая смесь черного чая, какао, щепотки земли с могилы поэта и четырех слезинок безумца, настоянная при свете полной луны. А вот «Хитрость» цвета самой темной ночи: составлена из дыхания совы, перьев ястреба и толченой пальцевой косточки вора-карманника.

«Хватит ли яркости моим пигментам и силы заклинаниям, чтобы начертать новый путь?» – думал он, ставя склянку с «Изумленностью» подле других чернил. Он и раньше пытался составлять чернила, причем не один раз, но никогда ему еще не удавалось изобрести состав настолько мощный, чтобы отменить предначертанное старухой.

Страх и теперь трепал ему нервы. Чтобы заставить его умолкнуть, Шанс щедрой рукой плеснул себе коньяка из хрустального графина. Залпом осушив стакан, он сел перед картой. Развернул ее, разгладил края, невольно любуясь тонкой работой трех сестер. Пергаменты были безупречными, чернила – изысканными, великолепие рисунка – вне всяких похвал. Никогда он не видел ничего столь же прекрасного.

Наверху карты стояло полное имя Изабель, написанное от руки по-гречески – как-никак то был родной язык Судеб. Основную часть занимал богато изукрашенный ландшафт ее судьбы. Шанс видел место, где она родилась, города, где ей доводилось жить, и, наконец, Сен-Мишель. Его взгляду открывались горы и долины, солнечные поляны и темные леса, через которые проходил ее жизненный путь. Жирная черная линия, на которой точками, черточками и зарубками были отмечены другие жизни, пересекавшиеся или хотя бы соприкасавшиеся с путем Изабель.

Но Шанса пугали не они, а то, чего не было на карте.

Глава 36

– Готовы? – нетерпеливо бросил он.

Ученый, занятый полировкой очков в тонкой, как проволока, оправе, кивнул. И подал очки Шансу.

– Мощные? – спросил тот, беря их.

– Очень. Я сам вытачивал линзы. Левая открывает прошлое; правая показывает будущее.

Шанс поднял очки к свету.

– Розовые? – спросил он, глядя сквозь них. Он не очень любил этот цвет.

– Цвета розы, – уточнил Уильям. – На человеческую жизнь по-другому и смотреть-то нельзя. Взглянете сквозь обычные линзы – разобьется сердце.

Шанс надел очки, заправив тонкие проволочки дужек за уши. Поглядев сквозь них на карту, он едва не вскрикнул. Пергамент вдруг стал объемным, как детская книжка с хитроумно вырезанными фигурками, которые поднимаются, стоит перевернуть страницу.

Никто – ни один смертный, ни даже Шанс – не обладал остротой зрения, присущей Судьбам. Они рисовали с такой умопомрачительной точностью и так подробно, что их искусство нельзя было оценить вполне, если глядеть невооруженным глазом. Шанс похитил у них немало карт, но никогда прежде не мог рассмотреть их работу столь ясно. Вдоль всего пути Изабель яркими трехмерными картинками вставали разные моменты ее жизни. Вот она – ребенок, фехтует с каким-то мальчиком. А вот уже стоит перед зеркалом в пышном бальном платье, в глазах видны слезы. А вот, всего несколько дней назад, ссорится с женой пекаря на деревенском рынке.

– Ты гений, – прошептал он.

Ученый довольно улыбнулся.

Но Шанс не послал ему ответной улыбки. Его радость, оттого что он может во всех деталях разглядеть прошлое Изабель, явно умерялась страхом перед тем, что он так же подробно увидит ее будущее. Он уже знал, что ждет ее в конце пути: успел заметить, когда похищал карту из палаццо Судеб, но в то время не знал наверняка, когда это случится.

Может быть, чтобы изменить будущее, у него есть еще несколько недель. Или месяцев. А может, считаные дни.

Его взгляд в поисках ответа метнулся к нижнему краю карты. Вот она, легенда. Она поясняла, что каждый дюйм карты равняется одному году жизни Изабель, и содержала дату ее рождения.

А еще в самом низу была личная печать Судьбы. Старая карга ставила ее на карту каждого смертного – капала немного красного воска на край пергамента и вдавливала в него свой перстень с черепом-печаткой. То, что получалось, и было датой смерти человека, и чем ближе человек подходил к роковому дню, тем заметнее темнел череп, меняя цвет с кроваво-красного на черный.

Череп на карте Изабель был винно-красным, с прожилками серого.

– Ей осталось жить всего несколько недель. Недель, – прошептал Шанс. Он поднес ко лбу дрожащую руку. – Как же мне, черт возьми, распутать этот узел? – пробормотал он.

Вдруг он схватил со стола перо, обмакнул его в чернила под названием «Бунтарство» и принялся вычерчивать новый путь, ведущий прочь от прежнего. Свежие чернила блестели на пергаменте.

– Ха! Действительно «Бунтарство», гляди-ка! – воскликнул он, ободренный результатом.

Но в следующий миг чернила начали бледнеть и вскоре совсем исчезли; пергамент впитал их в себя, как пески пустыни впитывают дождевые капли.

Тогда Шанс предпринял другую попытку. Снова обмакнув перо в «Бунтарство», он стал вычеркивать то, что ждало Изабель в конце пути, но, сколько бы он ни черкал, ни колол, ни кромсал пером пергамент, сколько бы ни капал на него чернилами, судьба девушки проступала сквозь все его ухищрения – так трехдневный утопленник упорно всплывает на поверхность.

Громко выругавшись, Шанс отшвырнул перо. Сняв очки, он положил их на стол. Катастрофа! Его чернила ни на что не годятся. Простой обход начертить нельзя – не то что заштриховать красные пятна и замазать черные зарубки, которыми отмечен конец пути Изабель: их поставили даже не три сестры, а тот, чья власть над судьбами людей крепнет день ото дня.

Ученый оторвался от работы.

– В чем дело? – спросил он.

Шанс хотел было ответить, но тут раздался громкий, властный стук в дверь. Удары эхом прокатились по всем комнатам замка, от них тряслась мебель, стекла дрожали в рамах.

Повар, который как раз вошел в столовую с подносом печенья, спешно поставил его на стол. Выскочив из комнаты, он промчался через замковый вестибюль к окну, прорезанному сбоку от входной двери, и прильнул к нему.

– Судьба пришла, – объявил он, вглядевшись.

Шпагоглотатель вскинул руки.

– А ну-ка, замолчите все, быстро! – прошипел он. – Может, она решит, что никого нет, и уйдет.

– Не будь смешон. Она прекрасно знает, что мы здесь, – ответила ему дива. – Все местные это знают. Мы ведь у них как бельмо на глазу.

Стук повторился. Шанс даже застонал от огорчения. Визит старой карги – последнее, что ему было нужно.

– Откройте дверь, – сказал он наконец. – Пусть войдет. Но только приглядывайте за картой.

Глава 37

– Дорогой маркиз! – сказала Судьба, входя в зал с вороном на плече. – Какой прелестный дом. А что это у вас здесь… – она сделала паузу и обошла стол кругом, рассматривая перегонный аппарат, – за любопытные предметы. Джин гоните? Или духи дистиллируете? – Она постучала себя пальцем по подбородку. – А может, чернила?

Шанс ответил ей коротким поклоном.

– Дорогая мадам, – сказал он. – Чему обязан удовольствием видеть вас?

– Ну, мы ведь с вами соседи, – ответила Судьба. – Живем в одной деревне, разве нет? Надо поддерживать отношения.

И она стала неспешно обходить просторную комнату, заглядывая в каждый уголок. Приближенные Шанса побросали свои дела и заинтригованно следили за каждым ее шагом.

– Да, замок действительно великолепный, – завистливо вздохнула она. – Хотела бы я расположиться хотя бы наполовину так роскошно.

– Вы разве стоите не в деревенской гостинице? – спросил Шанс.

– Сначала остановилась там, но теперь живу у… – Она улыбнулась и наклонила голову. – У потерянных и вновь обретенных родственников.

Она продолжила свой обход, и вдруг ее взгляд упал на лежавшую на столе карту.

– Даже не думай, – сказал Шанс. – До двери не успеешь донести.

Судьба поцокала языком.

– Надеюсь, ты не попортил мою работу, – сказала она, оглаживая карту скрюченными пальцами.

Ее рука, легко скользившая по всем изгибам жизненного пути девушки, вдруг застыла у самого конца, словно нащупала что-то. Уголок рта дернулся. Взгляд стал колючим. Но, вспомнив, что за ней наблюдают, Судьба вернула своему лицу выражение отстраненной насмешливости.

«Показалось?» – подумал Шанс. Повар, стоявший рядом с Судьбой, кивнул Шансу – коротко, едва заметно. «Он тоже видел, – понял Шанс. – Что бы это значило?»

– Зачем тебе эта морока? – беззаботным тоном спросила Судьба, поворачиваясь к Шансу. – Наварил чернил, хотя сам знаешь, моим они не ровня. То, что написано моим пером, не изменить. По крайней мере, не тебе.

– Но они – могут, – возразил Шанс. – Смертные, если дать им чуть-чуть удачи, могут творить удивительные вещи.

Судьба улыбнулась ему покровительственно:

– Некоторые – да. Но нужна решимость, чтобы изменить написанное на роду. Отвага. Сила. А их смертным как раз и не хватает. Человек должен быть исключительным во всем, чего никак не скажешь об этой девушке, Изабель.

– Сила и отвага у нее есть. А ее воле позавидуют многие мужчины, – возразил Шанс. – Просто ей нужно снова найти их.

Улыбка Судьбы померкла.

– Как обычно, ты лезешь туда, куда не просят. Дай девушке спокойно пожить напоследок. Не разбивай ей сердце: пусть не стремится к тому, чего ей не положено. От разбитого сердца девушки умирают.

Шанс фыркнул:

– Девушки, к твоему сведению, умирают совсем от других вещей: от голода, от болезней, от несчастных случаев, при деторождении, а также от насилия. Одной только сердечной болью девушку не извести. Девушки – они вообще крепкие, как скалы.

Судьба посмотрела на него внимательно, как смотрит на свою добычу кошка, прежде чем с наслаждением впиться в нее зубами, и сказала:

– Но Фолькмар крепче.

От стыда Шанс опустил глаза. И отвернулся, желая скрыть, что ему стыдно, но Судьба уже заметила это и обошла его кругом, чтобы добить.

– Фолькмар – вот кто изменил свою судьбу, не так ли? – продолжила она. – Но он – исключительный смертный. Исключительно беспощадный. Исключительно жестокий. – Она кивнула на карту. – Это ведь его работа, тот уродливый росчерк в конце пути Изабель, и ты это знаешь.

Ученый озадаченно прищурился:

– Я не понимаю… Фолькмар изменил карту девушки?

– Да, и не пером и чернилами, как я, а только силой своей воли, – ответила Судьба. – Он ведь так смел и так силен, что смог изменить свою судьбу. А значит, и судьбы многих на своем пути.

– Итак, действия Фолькмара повлияли даже на твои чернила и перерисовали его карту, – рассуждал ученый. – И карты тех, с кем его сталкивает жизнь.

– Вот именно, – ответила Судьба. – Фолькмар желает править миром и решил начать с Франции. Один за другим он берет города, и большие и малые, затягивая петлю вокруг Парижа. Сен-Мишель тоже падет, и здесь устроят такую показательную резню, что у молодого короля просто не будет выбора, останется только сдаться. Фолькмар хладнокровно убьет Изабель. Ее сестру. Их мать. Соседей. Всех в этой несчастной, богом забытой дыре.

Многие в зале ахнули. Дива вскрикнула.

Судьба повернулась к ним и невинным голосом спросила:

– А вы что, не знали? Разве он ничего вам не сказал?

Дива со слезами на глазах помотала головой.

– Молчи, карга, – прошипел Шанс.

Но Судьба, не сводя глаз с дивы, сделала вид, что не услышала:

– Но теперь ты поняла, моя дорогая?

– Я сказал, хватит!

Но Судьба и не думала подчиняться ему. Злобно сверкнув глазами, она шагнула к диве и взяла ее за руку:

– Вот почему ваш драгоценный маркиз так стремится изменить судьбу этой девушки. Ведь все это случилось из-за него!

Глава 38

В большом зале стало совсем тихо.

Шанс стоял недвижно, сжав кулаки, раскаяние и стыд жгли его изнутри. Его свита застыла. Все молчали.

Наконец Судьба повернулась к Шансу лицом и сказала:

– Я пришла сюда, хотя и против воли. Я принимаю твое пари. Сыграем в нашу старую игру еще раз. Правила тебе известны… ни один не имеет права влиять на выбор девушки. Ни силой, ни подкупом. Она по собственной воле примет то, что ей предложат, или откажется так же свободно.

Шанс церемонно кивнул. В устремленном на него взгляде Судьбы вдруг промелькнуло что-то похожее на грусть.

– Если бы ты любил смертных, ты бы оставил их…

– На твое нежное попечение? – фыркнул он.

– …в покое.

– Вот именно потому, что я люблю их, я не делаю так. Каждый из них заслужил свой шанс. Но многие никогда его не получают. А у этой девушки он будет.

– Воспользуется ли она им? – спросила Судьба.

– Премного благодарен за визит, но мне пора возвращаться к работе, – решительно прервал ее Шанс.

Судьба засмеялась и покачала головой:

– Она не осмелится. Все люди таковы – все они мечтают, грезят. Безумствуют, но, когда доходит до дела, все до одного оказываются глупцами.

Не дожидаясь провожатых, Судьба сама вышла из замка и растворилась во тьме, но ее смех, хриплый и издевательский, долго еще звенел в ушах у Шанса. Захлопнув дверь, оставшуюся открытой, Шанс постоял, упершись в нее лбом. Но сколько ни стой, а взглянуть в глаза друзьям и объясниться с ними придется.

– Я был на вечеринке…

Повар покачал головой:

– С этого всегда все начинается.

– …в замке, в Черном Лесу. Обед был роскошным. Я выпил много шампанского. После обеда сели за карты. Пошла крупная игра.

– Насколько крупная? – спросил повар.

Шанс состроил гримасу:

– Миллион золотых дукатов.

Повар выругался:

– Ты никогда ничему не учишься, что ли?

– Я же не знал тогда, кто он такой… что он такое. Не знал, что он задумал. Мне и в голову не могло прийти… – И он закрыл глаза, словно от боли. – Едва деньги оказались у него, он пустил их на злое дело. Собрал и вооружил армию и двинулся на Францию. Во всем, что он натворил здесь с тех пор, есть и моя вина.

И Шанс закрыл лицо ладонями. Дива подбежала к нему и схватила за руку.

– Фолькмар сам создал себя, – сказала она. – У него был выбор. Он мог употребить деньги на добро, но предпочел иное.

Шанс лишь стонал в отчаянии. Он так устал. Каждая косточка ныла. Сердце болело. Все казалось бессмысленным. Энергия, казалось, покинула его совершенно.

– Старая карга права, – сказал он, опускаясь в кресло. – Смертные глупы. Лучше оставить их в покое. Пусть сами выкручиваются, как знают. Я всегда хочу им только добра, но так часто все порчу. В том числе людей.

– Но ты же сам всегда говоришь, что и один в поле воин, – возразила дива. – Что, если Изабель и есть такой воин? Если Фолькмар сумел переменить свою судьбу, а с ней и тысячи других судеб, почему эта девушка не может сделать то же самое?

Шанс ответил ей безрадостным смехом:

– Изабель даже ходит с трудом.

Дива тяжело села. Все вокруг выглядели потухшими, словно уже проиграли. Никто не произносил ни слова.

И вдруг через распахнутую стеклянную дверь с террасы в зал вошла волшебница. На ней были высокие сапоги для верховой езды, жокейские бриджи и куртка, все по фигуре. И все черное. Губы краснели от помады. На щеках горел румянец. В руке она держала темный цветок.

– Хоть и не сразу, но я все же нашла ту ночную орхидею, о которой ты говорил. Для «Отваги».

Шанс покачал головой:

– Мне она уже не нужна. Мои чернила все равно не работают.

Волшебница обвела взглядом всех в зале:

– В чем дело? Кто-нибудь умер? Вы что здесь расселись, как поганки? – И она скорчила гримасу. – У вас тут воняет. Поражением. Капитуляцией. Гнилью. – Она прищурилась. – Это старуха. Она приходила, не так ли? Кто ее впустил?

Повар робко поднял руку.

– Никогда, слышишь, никогда больше не делай этого, – строго сказала ему волшебница, переходя от одной двери на террасу к другой и распахивая все по очереди. – Она как сернистый пар, сочащийся из фумаролы. Как зловонный газ из заброшенной шахты. Отравляет все. Заставляет думать, что лучше принять все как есть, а не бороться.

Сбросив печенье с серебряного подноса прямо на пол, она распахнула рубашку Шанса на груди и стала обмахивать его подносом. Затем шагнула к повару и отхлестала его по щекам.

– Очнись! – крикнула она. – Если эти чернила не работают, мы сварим другие, которые сделают все как надо.

Ночной ветерок влетел в открытые двери, и в зале сразу стало легче дышать. Шанс моргнул, озираясь с таким видом, словно очнулся после глубокого сна. Он начинал приобретать хорошее расположение духа.

– На этой карте было что-то такое. Что-то… – начал он.

Повар щелкнул пальцами:

– Отчего карга заволновалась. Я тоже заметил. А то, что плохо для нее, хорошо для нас.

Миг, и Шанс уже стоял у стола, а повар – с ним рядом. Надев волшебные очки, Шанс стал водить пальцем по пути Изабель, надеясь нащупать то, что встревожило Судьбу.

Он миновал тот день, когда Изабель отрезала себе пальцы и когда уехала Элла, дошел до места, где грубая линия Фолькмара впервые пересекала ее путь, и дальше, туда, где он подходил к концу, потом вернулся и ощупал все снова, но ничего нового не обнаружил. Даже с очками он видел все не так ясно, как Судьба.

И вдруг он тоже наткнулся на кое-что.

Едва намеченное. Но все же оно было. Обходной путь. Самое начало.

– Да! – воскликнул он и хлопнул в ладоши.

– Что там? Ну же, не томи! – сказал повар.

Шанс сорвал с носа очки и сунул повару. Тот надел их, прищурился на карту и сразу расплылся в ухмылке.

– Ха! – крикнул он. – Немудрено, что у старой карги морда стала как целое ведро прокисшего молока! Эта тропа…

– Это дело рук не Судьбы и не Фолькмара… это она сама. Изабель. Это ее действия начали перечерчивать путь, – закончил Шанс, и его глаза искрились от счастья. – Я был прав. Она может измениться. И она изменится. Мы еще выиграем пари. И побьем трех сестер.

– Погоди. Это ведь только начало. Не зарывайся, – предостерег повар.

– Нет, не начало, – стоял на своем Шанс. – Ты видел, куда она ведет?

Повар опять прищурился на карту:

– Похоже на дерево… старая липа… – Он снял очки. – Гром меня разрази, – сказал он, поворачиваясь к Шансу. – Ты знаешь, кто это?

– Танакиль, – ответил Шанс.

– Королева фей? – спросила волшебница, подходя к мужчинам. – Шанс. Она же…

– Очень, очень могущественна, – закончил Шанс.

– Я бы сказала, убийственно могущественна, – поправила его волшебница.

– Это Изабель ее призвала? – спросил повар. – Но для чего?

– Вряд ли для того, чтобы выпить с ней чаю, – сказала волшебница и вздрогнула.

– Вот и я тоже не пойму. Эти очки недостаточно приближают, но я думаю, что Изабель попросила у нее помощи, – сказал Шанс и зарылся рукой в свои кудри. Потом взглянул на повара. – Мне нужен подарок. Не могу же я идти с пустыми руками. В кладовой есть еще кролики?

– Последний пошел на рагу, которое мы ели сегодня. Есть фазаны, – ответил повар и пошел на кухню.

– Значит, возьму их, – сказал Шанс.

– Ты собираешься искать Танакиль? – спросила волшебница. – Но ведь уже ночь!

– Выбора нет, – сказал Шанс. – Судьба тоже все видела. Пока мы тут лясы точим, она уже рыщет в поисках королевы фей как пить дать. Так что я должен найти ее первым.

И он поспешил за поваром на кухню.

Ученый, с осунувшимся от тревоги лицом, взял розовые очки и принялся протирать линзы.

– Она же его живьем съест, – сказал он.

Волшебница поглядела Шансу вслед, тоже испуганная.

– Ты прав, – сказала она и скользнула ладонью по бедру, проверяя, на месте ли кинжал. – Я иду с ним.

Глава 39

На поляне посреди Дикого Леса стояла королева фей с огромной желтоглазой совой на руке.

Было уже далеко за полночь, но темнота лишь оттеняла живое присутствие королевы. Ее темно-рыжие волосы, заплетенные в косы, были уложены вокруг головы. На них покоился венец из рогов оленя. Платье серебрилось, как чешуя миноги, плащ из птичьих перьев держала у горла живая фибула: два громадных переливчатых жука, сцепившихся могучими клешнями.

Шанс нашел ее по магическому следу. Проходя, она оставляла на траве, на листьях и на земле серебристые капли, которые скоро исчезали. Теперь Шанс и волшебница, затаившись в кустах, смотрели, как Танакиль ласкает сову и что-то нашептывает ей, нисколько не опасаясь ни острого крючковатого клюва – такого мощного, что он способен был раскалывать кости и вырывать сердца у живых тварей, – ни кривых когтей, привычных к свежеванию добычи.

– Готова? – прошептал Шанс. Волшебница кивнула, и они ступили на поляну.

– Привет тебе, могущественная королева! – воскликнул Шанс. – Наконец-то мои поиски вознаграждены. Быть в твоем присутствии – честь для меня.

Танакиль расхохоталась. Ее смех звучал как шелест сухих листьев, когда осенний ветер подбрасывает их над землей.

– Вы уже полчаса, не меньше, прячетесь вон там, в березовой роще, наслаждаясь моим присутствием. Я давно почуяла и вас, и ваших фазанов.

Шанс приблизился к королеве, волшебница шла за ним следом.

– Прошу вас, примите их как скромный знак моего к вам уважения, – сказал он и поклонился, держа птиц на вытянутых руках.

Танакиль с презрительной усмешкой ответила:

– Оставьте их стервятникам. Это они любят падаль. А я люблю живые подношения. Такие, у которых бьются сердца и кровь бежит по жилам.

С этими словами она положила ладонь на грудь Шанса. Склонившись к его шее, она втянула ноздрями его запах и облизнула губы. Взгляд магических зеленых глаз заворожил Шанса, он замер, стоя перед ней тихо, точно мышка, околдованная змеей. И подпустил ее слишком близко к себе.

Его спасла волшебница. Резко потянув Шанса назад, она сама встала на его место и положила руку на рукоять кинжала. Танакиль оскалилась на нее, как лиса, упустившая славную жирную белку.

– Зачем ты здесь? Что тебе от меня нужно? – спросила она.

– Помощи. Я хочу спасти девушку. Ее зовут Изабель. Ты ее знаешь. У меня ее карта. Созданная Судьбами. Она показывает, что ты говорила с ней.

– А как она у тебя оказалась, эта карта? – спросила Танакиль. – Сестры-Судьбы берегут свою работу как зеницу ока.

Шанс рассказал. Когда он закончил, Танакиль с омерзением фыркнула.

– Знать ничего не хочу о ваших глупых играх, – сказала она и повернулась, чтобы уйти. – Я не служу ни тебе, ни Судьбам. Сердце – вот мой господин.

Шанс в отчаянии рванулся за ней. Танакиль нельзя было упускать. Ведь между ней и Изабель произошло что-то важное, он был уверен. И это что-то он мог использовать, чтобы помочь девушке.

– С каждым днем Фолькмар все ближе к Сен-Мишелю, – сказал он.

– И что с того? – бросила Танакиль, не оглядываясь.

– Это он переписал судьбу Изабель. Кровью. Но она может все изменить. Если изменится сама.

Смех Танакиль зазвенел по всему лесу.

– Вот эта злая, колючая девчонка? Думаешь, она одолеет безжалостного вояку?

– Уничтожение и гибель ждут не только деревню и ее смертных жителей. Фолькмар предает огню и мечу все, что встает на его пути. Дикий Лес и живущие там твари… они тоже не переживут его прихода.

Танакиль замерла. Повернулась к Шансу лицом. Гнев и скорбь боролись в глубине ее диких зеленых глаз. Шанс сразу это заметил. И поспешил развить свое преимущество:

– Пожалуйста, я очень прошу. Что тебе сказала Изабель?

– Просила помощи, – ответила Танакиль, подумав. – Сказала, что хочет быть красивой.

Королева почти выплюнула это слово.

– А ты исполнила ее желание?

– Я обещала ей, что помогу, – уклончиво сказала Танакиль, и Шанс понял, что это еще не все. И действительно, королева фей продолжила: – Еще я сказала, что мою помощь надо заслужить, а для этого она должна найти потерянные куски своего сердца.

– Куски… какие куски? – спросил Шанс.

– Тебе-то что за дело? Хочешь найти их и вложить ей в руки?

– Нет, только дать ей шанс. Большего я не прошу. Шанс на искупление.

Танакиль усмехнулась:

– Искупление? Разве это ей нужно? Да и тебе тоже?

Ее слова смутили Шанса. Он моргнул, но взгляда не отвел. Его улыбка из торжествующей стала беззащитной и уязвимой.

– Это нужно нам обоим, если мне повезет, – сказал он.

Танакиль пристально посмотрела ему в глаза. Ее взгляд был пронзительным. Она сказала:

– Конь по кличке Нерон. Мальчик по имени Феликс. И Элла, сводная сестра.

Едва эти слова сорвались с уст королевы фей, как Шанс метнул на волшебницу взгляд. Та, понимающе кивнув, тут же растворилась в темноте леса.

– Благодарю вас, ваша милость, – пылко произнес Шанс. Взяв ее прохладную бледную руку, он поднес ее к губам и поцеловал.

Танакиль зарычала, но без угрозы.

– Теперь все зависит только от самой девчонки. Не от Судьбы. И не от тебя, – предостерегла она, когда Шанс выпустил ее руку.

И тут же – так, словно ждала этих слов, – на поляну вступила Судьба.

– А, Танакиль! Какая приятная встреча под луной! – начала она. И чопорно улыбнулась Шансу. – Вышли подышать прохладным ночным воздухом, маркиз? В замке, должно быть, жарко?

Сердце Шанса ушло в пятки. «Что она слышала?» – с тревогой подумал он.

В руках Судьбы была корзинка, на плече сидел ворон.

– А ты тоже грибы собираешь? – спросила она у Танакиль.

– Я знаю, зачем ты пришла, – ответил ей та, словно не слышала вопроса. – Но боюсь, что твой соперник, – тут она кивнула на Шанса, – успел сравнять счет в вашей игре.

Улыбка Судьбы стала кислой. Шанс едва заметно перевел дух. Может, она все-таки не успела подслушать.

– Оставь девчонку в покое, Танакиль, – сказала Судьба. – Это не твой бой, и она не стоит твоих усилий. Сиди в своем лесу. Ходи на охоту.

Королева фей налетела на нее, словно буря, бешено оскалив клыки. Судьба отшатнулась, ворон на ее плече глухо каркнул.

– Не смей так говорить со мной, карга. Я пришла на зов человеческого сердца, и я не чертик из табакерки, меня не так легко засунуть обратно, – предостерегла ее Танакиль. – Повелевать мной – все равно что повелевать ветром, это не в твоей власти. Я старше тебя. Старше Шанса. Старше самого времени.

Она взмахнула рукой. Раздался пронзительный крик, что-то мелькнуло в воздухе. Ворон не успел заметить, откуда взялась желтоглазая охотница. Сова сорвала его с плеча Судьбы и швырнула наземь, прижав когтистыми лапами. Потом подняла крылья, повернулась к Судьбе и снова пронзительно крикнула, точно бросая ей вызов.

Но Судьба не пыталась отнять у нее добычу. Она стояла неподвижно; все ее тело напряглось. Во взгляде – опять обращенном на Танакиль – бился расчет: она была похожа на львицу, жаждущую броситься на соперницу, но не уверенную в победе.

Танакиль это видела.

– Я бы на твоем месте не стала. Или ты забыла, кто я? Я – первый стук всякого сердца, и я же – его последний стук. Я – нежный агнец, и я же – волк, перегрызающий ему горло. Я – песня, что звучит в крови каждого живого существа. Помни это, карга. – Она перевела взгляд на трепыхающегося ворона и ухмыльнулась. – Так что сама сиди в табакерке.

И она исчезла, растворилась во тьме вместе с совой. А там, где только что был ворон, оказалась девушка: часто дыша, она сидела на земле и дрожащими пальцами ощупывала порезы на шее.

– Встань, Лоска, – приказала ей Судьба. – Ступай в мою комнату. И жди меня там.

Девушка подчинилась и на трясущихся ногах покинула поляну.

– Сова могла убить бедняжку. Может, тебе лучше собрать вещички, пока никто не пострадал? – злорадно заметил Шанс. – Победа, считай, у меня в кармане.

Судьба смерила его ледяным взглядом.

– Возвращайтесь в замок, маркиз. Отдыхайте, набирайтесь сил. Они вам еще понадобятся. Насколько мне известно, вам предстоит искать лошадь. И мальчишку. И еще сестру, разве нет? – спросила она, уходя.

Шанс яростно выругался. Значит, карга все же слышала их разговор с Танакиль.

У края поляны Судьба остановилась, повернулась к нему и с ядовитой улыбкой закончила:

– Если только я не найду их раньше.

Глава 40

Тави стояла у дверей кухни, обеими руками прижимая к себе большую миску свежесобранных слив; утренний ветерок развевал широкий подол голубого платья. Ее скептический взгляд был устремлен на содержимое большой корзины, которую Изабель погрузила в заднюю часть повозки.

– А что, если сиротам не нужны яйца? – спросила она.

– Конечно нужны, – ответила Изабель, поправляя Мартину упряжь. – У сирот ведь ничего нет. Они будут рады и этому.

Тави приподняла бровь:

– Ты хотя бы знаешь, где он, сиротский приют?

Изабель метнула в сестру взгляд. И ничего не ответила.

– А меч у тебя с собой?

– Нет, конечно. Зачем он мне? – сказала Изабель.

Правда, однако, была в том, что меч пропал. Утром она проснулась и обнаружила, что меч, которым еще два дня назад она рубилась с дезертиром, превратился обратно в кость, словно почуял, что опасность миновала. И она снова положила ее в карман вместе с другими дарами Танакиль.

– И вообще, с чего это тебе вздумалось отдавать неизвестно кому яйца, которые нам и самим нужны? – не унималась Тави.

– Потому что это будет правильно. Я сделаю доброе дело.

– Продолжаешь искать куски своего сердца?

– Да, – сказала Изабель, забираясь в повозку и занимая место впереди.

– А ты хотя бы знаешь, какие они?

Изабель кивнула. Ведь она только и делала, что думала о них.

– Доброта, великодушие, щедрость, – с уверенностью ответила она. – Сегодня я воспитываю в себе щедрость.

Танакиль говорила, что Элле не пришлось искать куски своего сердца. «Потому что она их и не теряла, – поняла Изабель, когда укладывалась вчера спать. – Элла всегда была такой: доброй, великодушной, щедрой. Может быть, Танакиль хочет, чтобы и я такой стала».

– Иззи, я говорила серьезно, когда просила тебя не ездить больше верхом. Ты опять ездила?

Изабель, которая как раз подалась вперед, чтобы взять вожжи, выпрямилась и посмотрела на сестру.

– Ты все еще думаешь, что я ударилась головой?

– Я думаю, что все это очень странно, – сказала Тави, занося сливы в кухню.

Изабель посмотрела ей вслед.

– Я не спятила. Скоро нам станет легче жить, вот увидишь, – сказала она тихо. – Хорошеньким девушкам всегда живется легче. Перед ними придерживают дверь. Дети дарят им цветы. Даже мясник и тот бесплатно отрежет кусочек колбасы, только ради удовольствия посмотреть, как хорошенькая девушка будет его есть.

Щелкнув вожжами Мартина, она выехала со двора.

Глава 41

Изабель без труда нашла сиротский приют – тот стоял на узенькой улочке, позади церкви.

Приютом управляли монахини, и он был частью монастыря. Участок окружала железная ограда, но калитка была не заперта. Изабель толкнула ее и вошла, неся корзину яиц.

В заросшем травой дворе дети в грубых серых одежках играли в игры. К ней подошел мальчик с ангельской мордашкой. За ним следовали его друзья.

– Здравствуй, малыш, – сказала Изабель. – Я принесла вам яиц.

Мальчик нерешительно приблизился к ней.

– Меня зовут Анри, – сказал он, разглядывая ее внимательно. – А тебя – Изабель.

– Как ты догадался? – с улыбкой спросила Изабель, опускаясь на колени.

– А я и не догадывался. Сестра Бернадетт показала на тебя, когда мы ходили на рынок. И сказала, что мы не должны вырасти такими, как ты. Ты – одна из двух сводных сестер королевы. Вы обе уродины. А еще ты злая и жадная.

Улыбка Изабель погасла. Вперед выступили две маленькие девочки, которые до того держались за спиной мальчика. Они запели:

Мачехина дочка,Толстая, как бочка!Скипидару напилась!На суку по-ве-си-лась!

Изабель и оглянуться не успела, как детишки встали в хоровод и заскакали вокруг нее, точно чертенята, приговаривая:

Сводная сестрица,Толстая тупица!Ела персики с костями,Порежем на куски тебя мы!

Пропев свою песню, они разорвали круг и с визгом и хохотом бросились врассыпную.

Изабель решила не дожидаться, пока вдохновение снова посетит их, и уйти раньше.

– Вот, возьми, – сказала она и сунула Анри корзинку. – Это яйца. Хорошие, свежие.

– Не хочу. От тебя я ничего не возьму, – сказал Анри.

Изабель почувствовала, как внутри нее зашевелился гнев, но решительно загасила его.

– Я оставлю корзинку здесь, – сказала она. – Может быть, один из вас все же занесет ее внутрь.

Анри насупился и пожал плечами. Он поглядел на корзинку, потом на одного из друзей.

– Давай ты, Себастьен, – сказал он.

– Нет, ты, Анри, – ответил Себастьен. Анри повернулся к маленькой девочке. – Эмили, ты сделай.

Изабель решила не слушать дальше. Пусть без нее разбираются, кому из них нести яйца в дом.

Но оказалось, что спор шел совсем не об этом.

Изабель успела сделать всего несколько шагов, как вдруг почувствовала боль в спине, внезапную и резкую, между лопаток. Сила удара была такой, что ее даже бросило вперед. Но она не упала, а обернулась.

Дети ликующе хохотали. Изабель завела руку назад и дотронулась до платья. Желтая слизь окрасила ее ладонь.

– Кто из вас кинул яйцо? – строго спросила она.

Никто не ответил, но Анри нырнул в корзинку, схватил второе яйцо и запустил его Изабель прямо в голову. Он не промахнулся. Яйцо попало ей прямо между глаз.

Изабель едва не задохнулась от возмущения.

– Ах ты… маленький тролль! – выкрикнула она, чувствуя, как жидкость заливает ей лицо.

Остальные только этого и ждали. Столпившись вокруг корзинки, они начали хватать оттуда яйца и швырять в нее изо всей силы.

Изабель надо было бросить все и бежать со двора к своей повозке. Но она не привыкла удирать, поджав хвост. Рванувшись к корзине, она выхватила из нее яйцо и запулила им в Анри. Но не попала – желток от брошенного им яйца залил ей один глаз. Ее снаряд пролетел мимо Анри, зато ударил малыша Себастьена прямо в затылок. Тот споткнулся, упал в траву и заревел.

Изабель швырнула второе яйцо и на этот раз попала Анри в плечо. Но когда она потянулась за третьим, в нее попали сразу три – одно из них прямо в лицо. Пришлось кидать свое не глядя, просто чтобы освободить руку и утереться. Изабель не видела, куда оно попало, но услышала громкий влажный хлопок.

– Господи на небесах, да что здесь происходит? – заверещал кто-то.

Изабель моргнула; открыв наконец глаза, она обнаружила, что ее яйцо угодило не в ребенка, а в старую женщину, одетую во все белое, с четками на шее.

Изабель с ужасом наблюдала за тем, как яичная скорлупа катится по белоснежному монашескому одеянию и шлепается на землю. Желток густыми каплями стекал с подола на туфли. Старуха наклонилась и посмотрела на свою испачканную одежду. Потом оглядела детей – Анри потирал ушибленное плечо, Эмили разглядывала заляпанный фартучек и жалобно хныкала, а Себастьен, сидя в траве, выл:

– И-Изабе-ель, стра-страшная сестри-ица-а… она на нас напа-ала-а!

И тогда старуха увидела Изабель. Ее глаза, утонувшие в складках морщин, вспыхнули. Ноздри раздулись.

– Ой, мама, – прошептала Изабель, прижимая ладони к щекам. – О нет.

Перед ней стояла сестра Клара, хозяйка монастыря, старая и почтенная мать настоятельница, и она была в ярости.

Глава 42

Железная калитка, громко лязгнув, решительно захлопнулась позади Изабель.

Пристыженная, девушка обернулась и посмотрела сквозь прутья.

– Простите меня, пожалуйста, – сказала она жалобно.

– Никогда, слышишь, никогда больше не вздумай даже подходить к воротам приюта! – визжала сестра Бернадетт, грозя Изабель пальцем с той стороны калитки. – Обет молчания, который мать настоятельница держала пятьдесят лет, нарушен! И все из-за тебя!

Развернувшись на каблуках, монахиня стремительно зашагала прочь, оставив Изабель в одиночестве. Та дохромала, плача, до своей повозки и забралась на сиденье. Мартин повернул голову и посмотрел на нее через плечо.

– Даже не спрашивай, – сказала ему Изабель.

Ей отчаянно хотелось домой, но стыд и раскаяние были так сильны, что она спрятала в ладони лицо и застонала. Память еще раз услужливо подсунула ей те постыдные мгновения: все, что случилось после того, как она ударила мать настоятельницу яйцом в грудь.

– Стыдись! – крикнула ей тогда старуха. – Кидаться яйцами в детей! Посмотри, бедные сиротки плачут из-за тебя! Переводить драгоценную еду, когда в стране бушует война! Никогда за всю жизнь я не видела таких мерзких поступков. Я не хотела слушать, что о тебе говорят, отворачивалась от молвы, считала это сплетнями. Но ты, Изабель де ла Поме, и впрямь настолько отвратительна, как о тебе говорят!

Пока она бранила Изабель, две монахини помоложе, которые выбежали за девушкой во двор, отчаянно показывали ей что-то жестами. Наконец одна поднесла к губам дрожащий палец. Другая выкатила огромные, как блюдца, глаза и стояла, качая головой.

– Сестра, ваш обет! – вырвалось у нее.

Желая подчеркнуть свое благочестие и набожность, сестра Клара принесла обет молчания пятьдесят лет назад. Нечеловеческими усилиями она хранила его, научившись изъясняться с другими монахинями посредством знаков и письма. Поняв, что она наделала, старая монахиня прикрыла ладонью рот и повалилась без чувств.

– Она… она умерла! – воскликнула сестра Бернадетт.

– Ой, Мартин, – сказала Изабель, выпрямляясь. – Я бросала в детей яйца. В десятилетних. Восьмилетних. Кажется, был даже один пятилетний.

Сунув руку в карман, она нащупала косточку, ореховую скорлупку и коробочку с семенами. Все на месте. Но на ощупь – скорее проклятия, чем дары. Да, швыряясь в детей яйцами, помощь королевы фей точно не заслужишь. Изабель от всей души надеялась, что Танакиль ничего не узнает.

Из приюта Изабель поехала прямо домой. На ее счастье, по дороге никто не встретился. Добравшись до конюшни, она распрягла Мартина. Почистила его и оставила на травке – попастись. А сама подошла к поилке и сунула голову под насос, чтобы смыть липкую массу.

Несколько минут спустя она перешагнула порог кухни: с волос течет, лицо раскраснелось от холодной воды, платье покрыто грязной коркой.

Тави стояла у огня, помешивая ложкой в большом тазу, где булькало сливовое варенье. При виде сестры у нее глаза полезли на лоб.

– Похоже, благотворительность оказалась не таким приятным делом, как о ней болтают, – сказала она.

Изабель подняла руку:

– Всё.

– Где наша корзина? Съели вместе с яйцами?

– Не надо…

– Ну вот, а я ищи теперь другую.

– …хватит! – завопила Изабель, да так, что сама прикрыла уши ладонями. Выскочив из кухни, она побежала наверх – переодеться.

Какое облегчение – выбраться из платья, которое заскорузло от высохших яиц и хрустит, словно меренги! Поставив на бюро тазик для умывания, Изабель плеснула в него воды из кувшина, намочила тряпочку и стерла последние следы яиц с шеи. Пару минут спустя она уже стояла в коридоре, застегивая последние пуговицы на чистом платье. Но едва она начала спускаться с лестницы, как позади нее прозвучал голос:

– Где ты была, Изабель?

Сердце девушки ушло в пятки. «Только не сейчас, Маман», – подумала она. Ей предстояло закончить возню с Мартином, а потом взяться за длинный список домашних дел. У нее просто не было времени убеждать мать в том, что сегодня им не надо ехать на бал, званый обед или садовую вечеринку.

Тут из спальни матери появилась Тави, которая только что принесла поднос с чаем.

– Гулять ходила, – сказала она, беря мать под локоток и уводя ее назад, в комнату.

– Правда, Октавия? – пропела мать, прижимая к груди ладонь. – С кем же? С шевалье? Или с виконтом?

– Нет, с принцем Омлетом! – сказала Тави и через плечо подмигнула Изабель.

Та нахмурилась, но все же мысленно поблагодарила сестру за то, что та ловко отвлекла Маман. Ей удалось спуститься по лестнице и выскользнуть из дома, прежде чем мать успела придумать новые вопросы.

Надо отвести Мартина на выгон. Изабель направилась к конюшне, взяла недоуздок и подошла к коню.

– Ну вот, Мартин, я отмылась. И ты у нас тоже чистый. Это уже кое-что, – сказала она. – Будем надеяться, что остаток дня пройдет спокойно и мирно. – И она криво улыбнулась. – Хотя… что еще может пойти не так после эдакой катастрофы?

Старый конь стоял у конюшни, в тени высокой березы, низко опустив голову. Подойдя к нему поближе, Изабель поняла: Мартин нашел что-то в траве. Сначала он тыкался в свою находку носом, потом стал рыть землю копытом.

– Что там у тебя, старина? Ромашка?

Она знала, что коню нравятся мелкие белые цветочки с желтой середкой, которые часто попадались у конюшни, но едва Мартин поднял голову, девушка поняла, что на этот раз дело не в ромашке.

В зубах у Мартина болталось бесценное жемчужное ожерелье.

Глава 43

Изабель и Мартин легким галопом скакали вверх по извилистой, обсаженной с двух сторон деревьями подъездной аллее замка Риголад.

Когда прошел первый шок при мысли о том, что конь едва не проглотил пригоршню бесценных жемчужин, Изабель выхватила ожерелье у него из зубов, отмыла от слюны и сунула в карман. Украшение принадлежало маркизу или кому-то из его друзей, это было ясно. Когда та маленькая обезьянка – Нельсон – подстрелила куриного вора, ожерелье было на ней.

«Его хозяин, кем бы он ни был, наверняка очень огорчен пропажей», – подумала Изабель. Еще бы: каждая жемчужина – величиной с лесной орех!

Добравшись до конца аллеи, Изабель завертела головой в поисках конюшни, думая, что попросит грума приглядеть за Мартином и заодно доложить о ней маркизу. Но ничего похожего на конюшни рядом не было: только сам замок впереди, журчащие фонтаны, кусты роз, дубы и аккуратно подстриженные лужайки.

Людей тоже не было видно – ни горничной, ни лакея, ни садовника, ни тем более маркиза или кого-нибудь из его друзей. Сидя верхом на лошади посреди двора благородного вельможи, Изабель вдруг почувствовала себя неловко, а потому решила спешиться, подойти к дому и постучать в дверь. И тут услышала музыку, доносившуюся откуда-то из-за здания. Мелодия подошла к концу, медленно, нестройно – как будто один из музыкантов сделал ошибку, и весь оркестр перестал играть, но не сразу, а вразнобой, – потом зазвучала снова.

Держа Мартина в поводу, Изабель пошла на звук и обогнула угол замка. Там лужайка шла под уклон, перетекая в широкую поляну, окаймленную с трех сторон могучими дубами. На дальнем от дома краю поляны шло строительство сцены, которое уже заметно продвинулось. Изабель увидела мужчину, стоявшего на верхней ступеньке лестницы, спиной к ней: он что-то приколачивал молотком.

Рядом, на тенистой террасе замка, люди из свиты маркиза были заняты чем-то вроде репетиции пьесы. Музыканты сидели в креслах на одном конце террасы и морщились, слушая, как дирижер распекает их. Актеры бродили по другому концу, где не было мебели. Одни держали в руках листки с ролью, другие потрясали копьями и мечами. Неподалеку стояли сундуки с откинутыми крышками, из них вываливались на пол сценические костюмы. Четыре обезьянками с воплями носились от сундука к сундуку, гонялись друг за другом, прятались в реквизите, затевали возню то со стеклянными бусами, то с короной из фольги.

Нервно теребя поводья Мартина, Изабель похромала к террасе. Кое-кто из актрис тут же поглядел на нее. Все женщины были старше Изабель, одеты в роскошные платья, и она сразу почувствовала себя скучной и блеклой в сравнении с ними. Она узнала диву, элегантную и надменную; волшебницу, которая ела персик так, что умудрялась даже ему придать загадочный и таинственный вид; акробатку – та вертела тарелочку на пальце; и одну из актрис, со скипетром и в рыжем парике.

Первой с ней заговорила волшебница:

– Ты ведь Изабель, не так ли? Это ты показала нам дорогу сюда или я ошибаюсь? – Ее глаза озорно сверкнули. – А я тут всех о тебе расспрашиваю. Говорят, ты сводная сестра нашей королевы, та самая, некрасивая.

Изабель сразу захотелось куда-нибудь спрятаться. Теперь и эти прекрасные женщины знают, кто она такая, и наверняка не захотят иметь с ней дело.

Волшебница заметила ее смущение.

– Это ничего, детка. «Страшная» – не такое плохое слово, поверь, – сказала она и подбросила в воздух персиковую косточку. – Нас всех когда-то так называли, и ничего: как видишь, мы живы-здоровы, – добавила она, ладонью стирая сок с подбородка.

– Вообще-то, нам случалось слышать оскорбления и похуже, – заметила актриса.

И тут со всех сторон полетело одно, другое, третье. Вредная. Настырная. Упрямая. Вздорная. Капризная. Сварливая. Злая. Бессердечная. Неисправимая. Аморальная. Честолюбивая. Гадкая. Неуправляемая.

– «Страшная» – это еще ничего, – подытожила дива. – «Красивая»… вот опасное слово.

– На эту наживку ловятся сразу, а убивает оно медленно, – сказала акробатка.

– Назови девушку красоткой, и она из кожи будет лезть, чтобы слышать это снова и снова, – добавила волшебница.

С этими словами она вытянула из-за отворота своего пиджака длинный шелковый шнур, ловко перебросила один конец через толстый сук большого дерева, которое росло возле террасы, и закрепила ниже, вокруг другой ветки. Потом вскочила на стул под деревом и завязала свободный конец шнура петлей со скользящим узлом.

– Красота – удавка на шее девушки, – приговаривала она, просовывая голову в петлю. – Любой дурак может затянуть ее в любой момент и выбить опору из-под ног. А тогда…

Она пошатнулась, стул дрогнул. Волшебница упала, молотя руками. Шнур с отвратительным «дрррр» затянулся вокруг ее шеи. Ее тело закачалось, описывая круги в воздухе, ноги задергались.

Изабель взвизгнула, уверенная, что волшебница и впрямь покончила с собой, но та выскользнула из петли, приземлилась на обе ноги, сказав при этом «Хоп!», и рассмеялась.

– Ужасный, просто ужасный фокус, – напустилась на нее дива, а Изабель с облегчением прижала руку к сердцу. – Посмотри, ты напугала бедняжку до смерти.

– Не самый удачный способ приветствовать гостью, – сказала актриса, сурово сведя брови, и повернулась к Изабель. – Хочешь чашечку чаю, дорогая? С кусочком пирога?

– Н-нет. Нет, спасибо, – сказала Изабель, пытаясь унять колотящееся сердце. – Мне надо назад. Понимаете, я нашла кое-что, точнее, мой конь нашел. Думаю, это ваше. – Вынув из кармана ожерелье, она протянула его диве. – Лежало в траве, рядом с нашей конюшней.

Дива ахнула.

– А я-то думала, что больше никогда его не увижу! – воскликнула она, обнимая Изабель. – Спасибо тебе! – Надев украшение, певица погладила жемчужины ладонью. – Его подарил мне сам маркиз. Уверена, он тоже захочет тебя поблагодарить. Подойди к нему, ладно? Он там, на поляне, с плотником.

Взгляд Изабель скользнул по склону холма вниз, к сцене. Путь неблизкий, а у нее болела нога.

– А ничего, если я проеду на нем через поляну? – спросила она, кивая на Мартина.

– Конечно езжай! – сказала дива. – И знаешь что, Изабель?

Изабель влезла в седло и оглянулась:

– Что?

– Ты ведь еще приедешь к нам, правда? Посмотреть пьесу, которую мы ставим?

– Я бы с удовольствием… – робко ответила Изабель.

– Вот и прекрасно! Как только все будет готово, мы пришлем тебе приглашение. До свидания! – сказала дива и помахала рукой.

– До свидания, – сказала Изабель, цокнула языком и пустила Мартина через лужайку.

Дива смотрела ей вслед. Улыбка на ее лице медленно гасла. Волшебница и актриса подошли к ней. Все трое стояли молча, сведя брови. Нельсон соскользнул с ветки дерева и опустился на плечо дивы.

– Ты уверена, что нашла именно того, кого надо? – спросила наконец дива.

Волшебница кивнула:

– Абсолютно. Три дня его выслеживала. По горам и по долам. Четыре деревни прошла. А нашла прямо у себя под носом, где он был все это время.

– Охота на мальчиков. Твой любимый спорт, – язвительно заметила актриса.

Полные губы волшебницы сложились в лукавую улыбку.

– Да, они вкусно пахнут.

– Судьба знает то же, что и мы, – сказала дива. – Шансу надо держаться на шаг впереди нее. Так будет лучше.

– Вот именно. Так будет лучше, – сказал Шанс, подходя к ним сзади. – Я только что взглянул на ее карту…

Волшебница повернулась к нему, в ее глазах мелькнула тревога.

– Дата ее смерти… – начала она.

– Череп… – заговорила в ту же секунду дива.

Шанс угрюмо кивнул:

– Он стал еще темнее.

Глава 44

Мартин трюхал через лужайку, то и дело останавливаясь, чтобы щипнуть травы или куснуть молодой побег на кусте.

– Веди себя хорошо, слышишь? – пожурила его Изабель, дергая поводья. – Хотя бы сейчас.

Когда они приблизились к будущему театру, Изабель засмотрелась на постройку. Она видела, что театр будет небольшим, но со всем, чему полагается быть в театре: сценой, авансценой, кулисами и колосниками.

А еще она обратила внимание на то, что плотник по-прежнему стоял на той же лестнице и орудовал молотком как заведенный. Он был высок, узок в поясе и бедрах. Густые темно-русые волосы были перехвачены на затылке шнурком. Белая рубашка насквозь промокла от пота; к синим штанам пристала древесная стружка. Изабель завертела головой в поисках маркиза, но видела только театр, перед которым лежали штабеля досок и стоял верстак с пилами и сверлами. Маркиза нигде не было.

«Он не здесь, да и откуда ему тут взяться? – подумала она. – Разве такой яркий, такой неистовый человек станет надзирать за плотницкими работами?»

Ее взгляд снова вернулся к плотнику. Было что-то знакомое в развороте его плеч, в том, как уверенно он стоял на самом верху лестницы, как самозабвенно орудовал молотком, нисколько не боясь свалиться. Изабель даже подумала, что знает его, но тут же отвернулась при одной мысли об этом. Маман не разрешала ей разговаривать с рабочими.

Но поговорить с ним все же нужно, решила она: вдруг он знает, где найти маркиза?

Она уже подалась вперед, чтобы окликнуть его, как вдруг случилось неожиданное. Огромный ворон слетел с дерева и напал на Мартина, хлопая крыльями прямо перед мордой коня и даже царапая ему нос.

Напуганный Мартин шарахнулся в сторону, но ворон не отставал. Тогда конь коротко и жалобно заржал, развернулся и вскинул копыта, надеясь достать ими наглую птицу. Изабель потеряла равновесие и вылетела из седла головой вперед. Один башмак остался торчать в стремени вместе с чулком, и рана, еще свежая, открылась и закровоточила от резкого движения. Девушка ударилась о землю тяжело, словно мешок с песком. Мартин рысцой убегал к деревьям, на ходу отбрыкиваясь от приставучего ворона.

На несколько секунд все побелело перед ее глазами. Но вот вернулось сознание, а вместе с ним и боль. Ногу будто опустили в кипяток, но Изабель была даже рада. Она знала, что боль – это хорошо, вот когда ты падаешь и не чувствуешь совсем ничего, тогда жди неприятностей.

Изабель со стоном перекатилась с живота на спину. Через миг она открыла глаза и тут же вздрогнула: на нее смотрело лицо. Правда, она видела его будто сквозь туман, но одно было ясно: над ней склонился юноша.

«А может, – мелькнула у нее мысль, – я все же умерла и это лицо святого. Как у нас в деревенской церкви: с высокими, тщательно вырезанными скулами и печальными нарисованными глазами. Или нет, ангела. Ну да, точно. Ангельский лик, трагический и добрый».

– Я уже умерла, ангел? – спросила она и снова закрыла глаза.

– Нет. Я не ангел.

– Святой?

– Нет.

– Юноша?

– Да.

Мальчик помолчал, а потом сказал:

– Знаешь, люди часто теряют пальцы ног. И руки теряют, и ноги. И даже глаза и уши. Это еще не причина, чтобы кончать самоубийством. Ты ведь это пыталась сделать, да? Покончить с собой?

«Кто ты, юноша?» – думала между тем Изабель. Но не успела спросить.

– Тебе повезло, что в стремени застрял башмак, а не нога, – продолжал юноша. – Конь поволок бы тебя за собой. И сломал бы тебе ногу. А то и шею. У Мартина ведь тот еще нрав. Почему ты не взяла Нерона? Он бы уже перекусил эту птицу надвое.

Откуда этот юноша знает Мартина? И Нерона?

Усилием воли Изабель открыла глаза. Медленно сфокусировалась на лице юноши. И поняла, почему его глаза показались ей знакомыми. И почему она решила, что видела его раньше. Ведь так оно и было. В детстве, каждый день. Они вместе лазили по деревьям. Дрались на палках. Играли в пиратов.

Она и сейчас каждую ночь видит его во сне.

– Черная Борода, – прошептала она.

– Энни Бонни, – ответил юноша, кланяясь. И улыбнулся – нежнейшей и печальнейшей из улыбок.

Глава 45

– Давно не виделись, Королева Пиратов.

Изабель боялась говорить: вдруг с языка сорвется что-нибудь гадкое. Только кивнула, и то не очень выразительно, поскольку лежала навзничь.

«Он повзрослел, – пронеслось у нее в голове. – Вырос. Лицо уже не такое тонкое, как раньше, на подбородке – щетина. Голос стал мужественным, а вот глаза совсем не изменились – светло-индиговые. Глаза художника. Мечтателя».

Ей хотелось поднять руку и коснуться этого лица, которое она так хорошо знала, провести пальцами по подбородку, по губам. Спросить, откуда взялся шрамик над правой скулой.

– Феликс, – сказала она и села.

– Изабель.

– Это так… э-э-э… – она порылась в памяти в поисках слова, – чудесно – видеть тебя снова.

Феликс поглядел на нее с тревогой:

– Наверное, тебе лучше не вставать. Я видел, как ты упала. Головой ударилась. Ты хорошо меня видишь?

– Прекрасно, – ответила Изабель и встала. И тут же вскрикнула. Боль, острая и горячая, раскаленным гвоздем вонзилась в ногу, едва она наступила на изуродованную ступню.

– Лучше сядь, – сказал Феликс, не сводя глаз с ее ступни.

Изабель проследила за его взглядом. На белом чулке распускался алый цветок. Когда она упала, то от боли не сразу поняла, что из ноги опять пошла кровь. Феликс взял Изабель за руку, и от теплого прикосновения, оттого, что она вновь ощутила его кожу своей кожей, ее вдруг охватила слабость.

Он подвел ее к каменной скамье под деревом. Она села и завертела головой, высматривая Мартина. Тот уже щипал траву в тенечке, поводья были переброшены через шею.

– У него слегка поцарапан нос. Ничего ужасного, – сказал Феликс.

– Спасибо. Мне уже лучше. Я тебя не задержу, – сказала Изабель, заставляя себя улыбнуться. – Ты же сцену строишь.

– Да. И маркиз хочет, чтобы работу сделали быстро. Он хорошо платит нам за это – моему хозяину и мне.

– А кто твой хозяин?

– Мастер Журдан. Плотник из Сен-Мишеля. Нанял меня месяц назад.

Изабель переваривала новость. Феликс уже месяц как в Сен-Мишеле. Она не знала, что надо делать, радоваться, беспокоиться или злиться – а может, и то, и другое, и третье?

– Значит, теперь ты плотник, – сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало беззаботно. Но получилось смешно.

«Господи, да он же пилит доски и приколачивает их гвоздями, разве не видишь! – выбранила она себя. – Кем он еще может быть?»

Феликс кивнул:

– Я обучился этому ремеслу, работая на других плотников. В других деревнях.

– Да, ты всегда что-нибудь вырезал, я помню. Ты хотел быть скульптором. Как Микеланджело.

– Я много чего хотел, – тихо сказал Феликс, глядя на свои загрубевшие от работы, покрытые шрамами руки.

Наступило неловкое молчание. Изабель очень хотелось его прервать. Хотелось накричать на него, сказать, что и она тоже много чего хотела. Спросить, почему он ей солгал. Но гордость пересилила, и девушка промолчала.

Феликс поднял голову. Их взгляды встретились. И тут же оба опустили глаза и уставились на чулок с кровавым пятном.

– Я слышал эту историю, – сказал он. – Всю. Принц. Элла. Хрустальная туфелька.

Изабель посмотрела наверх. Та самая птица, которая напугала Мартина, сидела на суку у них над головами.

– Знаешь, я в первый раз вижу такого здоровенного ворона, – сказала она, чтобы сменить тему.

Феликс тоже взглянул на птицу, но спустя миг его внимание вновь обратилось к Изабель.

– Зачем ты это сделала? Почему откромсала себе половину ступни?

Изабель побледнела:

– Феликс, ты когда-нибудь слышал такое выражение – «вести легкий разговор»?

– Я никогда не вел с тобой легких разговоров. Не буду и начинать. Зачем ты это сделала?

Изабель не хотелось обсуждать свой поступок. Ни с кем. Но от Феликса нельзя было так легко отделаться.

– Изабель, я тебя спрашиваю…

– Я слышу, – оборвала его девушка, ощущая себя загнанной в угол.

– Так зачем?

«Затем, что ты ушел, – подумала она. – И забрал с собой все. Мои мечты. Мои надежды. Мое счастье».

Но она не могла признаться в этом ему; только себе, и то с трудом.

– Чтобы заполучить то… того… кого мне велели заполучить, – выдавила она наконец.

Феликс болезненно поморщился:

– И ты сотворила это с собой, чтобы получить того, на кого тебе указали?

– Ты же знаешь Маман. Я больше не могла сопротивляться. Ведь я потеряла все, что лю… – Она осеклась. – Я потеряла все, что было для меня важно. И превратилась в страшную мачехину дочку.

– Страшную? Это еще откуда? Я никогда не считал тебя такой, – сказал Феликс. – Мне всегда нравился твой смех. И твои глаза. И волосы тоже. Они у тебя красивые. Темно-рыжие. Как беличий мех.

– То есть у меня волосы как у белки? – не веря своим ушам, переспросила Изабель. – И это, по-твоему, комплимент?

– Я люблю белок, – сказал Феликс и пожал плечами. – Они такие неожиданные. Сообразительные. И красивые.

С этими словами он поставил свою сумку на землю, опустился на колени перед Изабель, приподнял подол ее платья и стянул с ноги чулок.

– Эй! – вскрикнула она. – Ты что делаешь?

Феликс уже держал ее ладонью за пятку.

– О боже, – сказал он ломающимся голосом.

Изабель тоже испугалась. Шрам на месте пальцев вздулся и побагровел, а в одном месте треснул, и из него сочилась кровь. Она хотела вырвать ногу из хватки Феликса, но тот оказался сильнее.

– Пусти! – закричала она и попыталась прикрыть ногу юбкой.

– У тебя кровь идет. А у меня есть бинт и лекарство. Я же вечно режусь, когда работаю.

– Мне-то какое дело!

– Позволь, я тебя перевяжу.

– Нет!

– Почему?

– Потому… потому что это унизительно!

Феликс сел на пятки.

– Я и раньше видел твои босые ноги, Изабель, – сказал он мягко. – Мы часто бродили вместе по ручью. Помнишь?

Изабель стиснула кулаки. Ее смущало не то, что Феликс видит ее босые ноги. Беда была в том, что он видел нечто большее: ее душу. Он всегда это умел. И теперь, под его взглядом, она почувствовала себя мучительно уязвимой.

– Отпусти меня!

– Нет. В рану попала грязь, – сказал Феликс, ставя на землю ее пятку. – Если ничего не сделать, она воспалится. Тогда придется отрезать ногу целиком. А на такое, думаю, даже у тебя духу не хватит.

Изабель обмякла, признав свое поражение. Она и забыла, каким Феликс может быть упрямым. Он подошел к дереву, под которым лежал большой кожаный мешок и стояла фляжка с водой, взял их и вернулся к Изабель.

Сначала он открыл фляжку и прополоскал рану водой. Затем расстегнул сумку и перевернул ее. Оттуда высыпались резцы. Карандаши. Ножи. Рашпиль. Линейки.

И крошечный солдатик, дюйма в два высотой.

Изабель подобрала его.

– Это ты сделал? – спросила она, радуясь, что можно поговорить о чем-то, кроме ее изуродованной ноги. И жизни.

– Режу их у себя по ночам, – сказал Феликс. – Уже набралась целая маленькая армия со стрелкáми, фузилерами, гренадерами и их офицерами… Я почти закончил. Осталось вырезать несколько фигурок командующих.

– И что ты собираешься с ними делать? – спросила Изабель.

– Продам. Какому-нибудь богачу, у которого есть сыновья. Купцу или банкиру, все равно. Главное, чтобы хорошо заплатили.

Изабель внимательно разглядывала солдатика.

– Невероятно, Феликс, – восхитилась она.

Фигурка была не только тщательно вырезана, но и скрупулезно раскрашена: Изабель видела пуговицы на его куртке, спусковой крючок ружья и даже решимость в глазах.

– Днем я сколачиваю гробы, а ночью режу вот это. Все-таки разнообразие, – горестно сказал Феликс. – Мне иногда кажется, мы скоро переведем на гробы все деревья во Франции, такие у нас потери.

Изабель отложила фигурку.

– Неужели все так плохо? – тихо спросила она.

Феликс кивнул.

– Что же с нами будет?

– Не знаю, Изабель.

Другой парень на его месте тут же сплел бы для нее сказку со счастливым концом о том, что войска короля победят, непременно – чтобы пощадить ее нежные женские чувства. Но не Феликс. Он никогда не говорил ничего просто ради утешения. И она любила это в нем.

«Хотя бы это осталось между нами, – печально подумала она. – Даже если все остальное переменилось».

Феликс продолжал копаться в своих вещах, пока наконец не нашел то, что было ему нужно, – тугой сверток из чистых льняных полосок и стеклянный пузырек, из которого он вылил на рану Изабель несколько капель. Рана загорелась. Изабель взвыла. Не обращая внимания на ее вопли, Феликс аккуратно забинтовал ногу.

– Ну вот, теперь порядок, – сказал он и тут же оголил вторую ногу.

– Феликс! – сказала ему Изабель. – Нельзя вот так стягивать с девушек чулки. Это неприлично.

Феликс фыркнул:

– Меня не возбуждают чужие ноги. Особенно потные. И вообще, я же не хожу по округе и не снимаю чулки со всех девушек подряд. Только с тебя.

Он выпрямил ей ноги и поставил их пятками на землю, вплотную друг к другу.

– Что ты делаешь?

– Может, кое-что, а может, и ничего, – сказал он, снимая мерки и тут же записывая их огрызком карандаша на клочке бумаги.

Закончив, Феликс натянул на нее чулки и надел ботинки. Потом встал и сказал, что маркиз, конечно, щедрый хозяин, но уж больно нетерпеливый и что ему пора браться за дело. Изабель тоже встала и заверила его, что прекрасно доедет домой одна. Вместе они подошли к Мартину.

– Ну, здорово, старый черт. Помнишь еще меня? – сказал Феликс коню.

Мартин поднял голову. Насторожил уши. И укусил юношу. Феликс рассмеялся.

– Будем считать, помнит, – сказал он и потрепал коня по шее.

Изабель заметила, что его глаза увлажнились. «Старые лошади по-прежнему трогают его до слез. Значит, и в этом он тоже не изменился, – подумала она. – И значит, мне будет тяжело его ненавидеть».

Она снова взобралась в седло и взялась за поводья.

– Спасибо тебе, Феликс. За то, что подлатал меня, – сказала она.

Феликс так увлеченно чесал Мартина за ухом, что ответил не сразу.

– Любила, – сказал он вдруг.

– Что? – переспросила Изабель, вставляя ногу в стремя.

– Ты недавно сказала: «Я потеряла все, что было для меня важно». А хотела сказать: «Я потеряла все, что любила».

– И что с того? – настороженно переспросила Изабель. – Это что-нибудь меняет?

– Меняет. Когда-то я думал… – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Что это относится и ко мне.

И тут вдруг маленький запас спокойствия, который Изабель растягивала изо всех сил, кончился. Да как он смеет, после того, что сделал!

– И люди еще называют меня бессердечной! Как ты можешь быть таким жестоким, Феликс? – крикнула она надтреснутым от злости голосом.

– Я? – изумился Феликс. – Но я же не…

– Нет, конечно, ты «не». С этого-то все и началось, все беды. До свидания, Феликс. До нескорого.

Изабель повернула Мартина и коснулась пятками его боков. Конь, должно быть, ощутил перемену в ее настроении и тут же пустился галопом. В считаные секунды поляна осталась позади.

Изабель уезжала, не оглянувшись.

Как и Феликс в тот день.

Глава 46

В Диком Лесу Судьба склонилась над порослью грибов на тонких высоких ножках, поднимавших призрачно-бледные шляпки к тусклому свету новорожденной луны.

И сорвала один, самый крепкий.

– Amanita virosa, истинный ангел смерти. Ужасно ядовитый гриб, Лоска, – сказала она, передавая добычу служанке. – Незаменим для чернил зеленоватых оттенков, таких как «Ревность», «Зависть» и «Злоба».

Судьба захватила с собой кое-какие чернила из палаццо, да и здесь успела приготовить свежих, но нужно было вновь заполучить карту Изабель, без которой она не могла пустить их в дело. «Да и саму Изабель неплохо было бы заполучить, – подумала она. – Как убедить ее в бесплодности сопротивления судьбе, если я так редко ее вижу?» Шанс уже дважды подстроил встречу с девчонкой. Судьба понимала, что ей надо затянуть Изабель на свою орбиту, но как?

– Хочешь приготовить чернила? Не имея карты? – донеслось вдруг из темноты.

Лоска испуганно каркнула. Судьба, которую не так легко было напугать, спокойно обернулась на голос.

– Шанс? – сказала она, вглядываясь во тьму.

Что-то ухнуло и тут же ярко, ослепительно вспыхнуло. Три пламенеющих факела вырвали из тьмы фигуры Шанса, его волшебницы и его повара.

– Нехарактерный для тебя оптимизм, – продолжал подначивать ее Шанс.

Но Судьба лишь презрительно хохотнула в ответ.

– Как там череп? Тот, что на карте Изабель? Не посветлел? – Шанс сердито взглянул на нее. – Да, вряд ли.

– Все равно я выиграю, – сказал Шанс и выставил подбородок. – Я уже помог ей вернуть один кусок сердца. Юноша любит ее, а она любит его. Любовь не раз меняла человеческие жизни.

– А я слышала, что встреча прошла не совсем по плану, – сказала Судьба, и по ее губам змеей скользнула усмешка. – И что молодые люди отнюдь не упали в объятия друг друга.

– Снова увижу этого ворона – пристрелю, – проворчал Шанс, бросая грозный взгляд на Лоску.

– Ты выиграл только сражение, не войну, – сказала Судьба презрительно. – Легко любить, когда любовь доступна. А как будет дальше, когда Изабель обнаружит, что любовь колется? Что она требует жертв? И что одной из них может стать ее жизнь?

– Смертные не рождаются сильными, они становятся такими. Станет и Изабель.

– В тебе соединилось много разного, – сказала Судьба и покачала головой. – Но беспощадности больше всего.

– А в вас – скуки, мадам, – парировал Шанс. – Вы так скучны, что, будь все по-вашему, люди каждый день ложились бы спать в восемь, выпив по стакану молока с печеньем. Разве вы не видите, что человека делает человеком только риск, только безумная радость – подбрасывать над головой золотую монетку удачи и гадать, что выпадет, орел или решка? Смертные хрупки, они обречены и слепы, как черви, но они же могут быть сильнее богов.

– Не каждый способен бросить вызов судьбе. Пить молоко и есть печенье приятнее и проще. Поэтому большинство смертных выбирают последнее. Изабель поступит так же, – заметила Судьба.

Пока они разговаривали, месяц скрылся за тучей.

– Поздно уже. Полночь миновала, – сказала Судьба. – Опасные люди рыщут по лесу в этот час, и мне с моей горничной пора возвращаться под надежный кров мадам Ле Бене.

И она накинула шаль, висевшую на сгибах рук, себе на голову. Серые глаза задержались на трех факелах в руках Шанса и его друзей. Вдруг она улыбнулась.

– Без луны так темно. Трудно найти дорогу. Не дадите ли мне один факел? – попросила она.

Шанс помешкал.

– Ай-ай-ай, – пожурила его Судьба. – Неужели ты откажешь старой женщине, которая хочет осветить себе путь?

Шанс кивнул, и волшебница протянула Судьбе свой факел.

– Доброй ночи, маркиз, – сказала та. – И спасибо.

Шанс смотрел, как она уходит, неся факел на вытянутой руке, и как следом спешит горничная. Он не видел лица Судьбы, не слышал слов, которые она сказала, уходя. А если бы услышал, то понял бы, что свалял большого дурака.

– Да, по лесам сегодня бродят опасные люди, Лоска, – говорила меж тем служанке Судьба. – Но здесь нет никого опаснее меня.

Глава 47

Пьяного качало вперед и назад так сильно, словно он плыл в лодчонке по бурному морю.

Целая бутылка вина, которую он с такой радостью высосал всего час тому назад, теперь плескалась внутри него, как трюмная вода.

В том, что случилось с ним, наверняка кто-то виноват. Иначе и быть не может. Он пока не знает кто, но, когда узнает, этот кто-то дорого заплатит.

Сегодня хозяин выгнал его с работы. За то, что он подворовывал. Тогда он взял взаймы несколько монет, купил бутылку вина, напился и поплелся домой. Жена выставила его из дома, когда узнала, что денег нет и не на что купить еды детям.

– Ступай к черту, проваливай! – кричала она ему.

Вот он и бредет один по ночной дороге, можно сказать, по тому адресу, который ему указали.

Хотя погоди-ка… что это тут? Люди? Вопят, улюлюкают. В руках комья грязи. Куда это они их швыряют?

Пьяный неровным шагом подошел ближе и увидел, куда бросают грязь. Дом – да не просто дом, а большой, красивый. Месяц снова выплыл из-за облака, пьяный увидел, что ставни в доме заперты и выглядит он нежилым.

– Что это вы затеяли? – спросил пьяный у мальчишки – нескладного коротыша с крохотными глазками и гнилыми зубами.

– Здесь живут страшные мачехины дочки, – ответил мальчишка так, словно все об этом знали. И тут же, схватив с земли камень, запустил им в дверь.

Мачехины дочки! Пьяный о них слышал. И знал их историю. «Вот нахалки, – думал он. – Какая наглость – быть злыми, когда девушки должны быть добрыми и милыми. Страшными, когда девушки должны быть хорошенькими». Это было оскорбление. Для него лично! Для всей деревни! Для всей Франции!

– Отомсти им, – шепнул кто-то у него за спиной.

Пьяный повернулся так резко, что потерял равновесие и шлепнулся лицом в грязь. Он не сразу сумел подняться, а когда все же встал на ноги, увидел, что к нему обращается добрая старушка в черном платье, с корзинкой на локте и вороном на плече. В другой руке она держала факел.

– Что вы сказали, бабушка? – переспросил он.

– Смотри: ты один, на улице, без гроша в кармане. А там – они, в тепле, в большом, удобном доме. И каждая – мегера, не хуже твоей жены. А еще стыдят тебя, наглые бабы. Отплати им за нахальство.

Мозги пьяного ворочались тяжело, осмысляя ее слова. Но вот в его подернутых кровью глазах загорелся огонек – тусклый, но опасный.

– Да. Точно, им надо отплатить. Прямо сейчас! – сказал он, вскидывая в воздух руку с вытянутым пальцем. Но палец обмяк, сложившись, сустав за суставом, а за ним повисла и вся рука. – А как?

– Ну ты ведь умный, – сказала старуха.

– Да, бабушка, я умный, точно, – согласился он. – Умнее меня не сыскать.

Старуха улыбнулась.

– Значит, сам догадаешься, – сказала она.

И сунула ему в руку факел.

Глава 48

Изабель сидела, поджав под себя ноги, на скамье у окна своей спальни и, щурясь, смотрела на серебристый серпик месяца, который играл с ней в жмурки, то прячась за тонкими, полупрозрачными облаками, то выглядывая из-за них.

Она очень устала, но лечь в постель не могла. Даже раздеваться не стала.

Опять пришли люди: кричали, улюлюкали, бросались камнями и грязью. Скоро они перестанут – когда увидят, что к двери никто не подходит, им станет скучно, и они уйдут, но до тех пор она не заснет. До тех пор она будет сидеть здесь, прислушиваться и приглядываться сквозь щелку в закрытых ставнях, следя за тем, чтобы толпа не забралась во двор или не направилась вниз, к животным.

Изабель надеялась, что Маман не проснется от шума и не расстроится. А вот за Тави можно не волноваться. В отличие от окна Изабель, которое выходило на двор и подъездную аллею, ее окно глядело в сад. Так что сестра ничего не услышит.

Изабель зевнула. Ее клонило ко сну. Еще бы, она ведь трудилась с того самого момента, как вернулась из замка Риголад, и до заката, не считая короткого перерыва на еду в середине дня.

Выскоблила полы в кухне. Выколотила пыль из половиков. Помыла окна. Подмела ступени. Прополола сад. Подрезала розы. В общем, делала все, лишь бы не думать о Феликсе, не вспоминать его добрые глаза и кривоватую улыбку. Нежные руки. Тонкую прядку волос, которая выбилась из хвоста на затылке и кудрявилась, спускаясь по шее. Подбородок, на котором пробивалась щетина. И веснушки над верхней губой.

«Перестань, – скомандовала она себе. – Сейчас же».

В этих мыслях ей виделась измена. Как можно желать человека, причинившего тебе больше боли, чем кто-либо еще за всю твою жизнь? Это все равно что выпить стакан отравы, взять в руки кобру или поднести к виску заряженный пистолет.

Она заставляла себя думать о чем-нибудь другом, но тут же начинала жалеть об этом – в голову не шло ничего, кроме утренней катастрофы. Насмешки детей из приюта звенели у нее в ушах. К ним присоединялся раздраженный визг матушки настоятельницы.

Ни на шаг не приблизилась она к потерянным кускам своего сердца, и дары Танакиль бесполезной тяжестью оттягивали карман, напоминая о ее поражении.

Но надежда стать красивой, пусть и призрачная, все же не покидала ее. Просто надо было найти другой способ получить помощь от королевы фей.

«Тави сварила джем, – думала она. – Взять бы немного и отнести старушке-затворнице… если бы я знала хоть одну. Или связать носки для солдат полковника Кафара… если бы я умела вязать. Или сварить супу для какого-нибудь больного, или беженца, или семьи бедняков с кучей детей… правда, повариха из меня никудышная».

Все так же глядя в окно, Изабель тяжело вздохнула.

– Как тебе это удавалось, Элла? Быть такой доброй? Даже со мной?

Изабель приложила усталую голову к стене. Снаружи по-прежнему доносились крик, смех, грубые слова. Она знала, что не должна спать, но ведь ничего страшного, если она просто закроет глаза? На минуточку.

Уснула Изабель мгновенно. Погружаясь в сон, она видела разное. Танакиль. Маркиза. Волшебницу, болтающуюся в петле из шелкового шнура. Обезьянку в жемчугах. Феликса.

И Эллу.

Та снова была здесь, в Мезон-Дулёр. Стояла у очага в поношенном, заплатанном платьице. Лицо и руки – в золе. Изабель была ужасно рада видеть ее, но Элла не была рада. Она металась в страхе перед очагом.

– Просыпайся, Изабель, – вдруг сказала она настойчиво. – Надо уходить.

В очаге бушевало пламя, и пока Элла говорила, оно все росло. Огненные завитки облизывали стенки очага, рвались вверх, к полке над ним. Изабель закашлялась. Стало больно дышать. Защипало глаза. Клубы едкого, густого дыма наполнили воздух. Языки пламени уже лизали стены и потолок. Комната вдруг почернела и сморщилась по краям, будто была не настоящей комнатой, а картинкой.

– Изабель, проснись!

– Я не сплю, Элла! – крикнула в ответ Изабель, отчаянно вертясь вокруг своей оси. Пламя пожирало все на своем пути. Взорвалась масляная лампа. Треснули стекла в окнах. С грозным «вуш-ш-ш» вспыхнули занавески.

– Беги, Изабель! Скорее! – кричала Элла. – Ты должна их спасти!

И тут же, прямо на глазах у испуганной Изабель, пламя поглотило ее сводную сестру.

– Элла, нет! – завизжала она так громко, что проснулась; сердце колотилось о ребра.

Она все еще чувствовала жар, слышала, как трещат в огне деревянные столы и стулья. Смотреть спросонья было трудно; глаза застилала какая-то дымка. Девушка с силой потерла их тыльной стороной ладоней.

– Все было как по-настоящему, – прошептала она.

И встала. Пол под босыми ногами был горячим. Глаза щипало. Тошнотворный страх разлился по ее нутру, когда она поняла, что это не сон туманил ее взор, а дым.

Пожар… он ей не приснился. Он настоящий. Господи боже, настоящий пожар.

Ужас придал сил Изабель, и она выбежала из комнаты.

– Маман! Тави! – крикнула она, распахивая свою дверь. – Вставайте! Бегите! Бегите! Дом горит!

Глава 49

– Изабель? – пробормотала Тави. – В чем дело? Что с… – Она не закончила фразу.

– Пожар! – кричала Изабель, выволакивая сестру из постели. – Вставай! Иди!

Выскочив из комнаты Тави, она побежала по длинному коридору к спальне матери.

– Маман! МАМАН! – завопила она, врываясь к ней.

Маман не спала. Сидя у туалетного столика, она примеряла ожерелья.

– Перестань кричать, Изабель, – отчитала она дочь. – Истинные леди так себя не ведут.

– Дом горит. Надо уходить, – сказала Изабель, хватая мать за руку.

Но Маман вырвала у нее руку:

– Я не могу показаться на людях в таком виде. Я не одета.

Изабель крепко сжала запястье матери и наполовину силком, наполовину уговорами вытащила ее из комнаты. У лестницы они встретили Тави, стоявшую с охапкой книг в руках: взгляд устремлен на плещущееся внизу пламя, на лице написан ужас.

– Не бойтесь, мы успеем, – сказала Изабель. – Смотри на дверь, Тави. Не на огонь.

Тави кивнула, словно деревянная, и следом за Изабель стала спускаться с лестницы. От жара трескались стекла. Воздух втекал в дом сквозь опустевшие рамы, отчего пламя на первом этаже разгоралось еще сильнее. Чтобы оказаться в безопасности, женщинам надо было пройти через переднюю, полную огня.

– Мы сможем. Держитесь ближе ко мне, – скомандовала Изабель.

– Я не хочу выходить! – противилась Маман. – У меня не убраны волосы!

– Когда они превратятся в золу, то будут выглядеть еще хуже! – отрезала Изабель и крепче взяла мать за руку.

Изабель продолжала спуск по извилистой лестнице, таща за собой Маман, уговаривая Тави не отставать. Когда они добрались до передней, пламя уже бушевало посередине комнаты.

– Что нам делать? – крикнула Тави.

– Бежать, – ответила Изабель. – Давай, Тави. Ты первая.

Нагнув голову, Тави опрометью кинулась к двери. Глядя, как сестра исчезает за входной дверью, Изабель с облегчением выдохнула. Теперь ее очередь. Перехватив поудобнее запястье матери, она сделала пару шагов навстречу пламени.

И тут порыв ветра проник внутрь через окно, лишенное стекол, раздул горящую занавеску, и та взметнулась им навстречу. Изабель инстинктивно вскинула руки, прикрывая лицо, и отпустила мать.

Маман не проворонила свой шанс. С диким животным криком она рванула по лестнице наверх.

– Маман, нет! – вскрикнула Изабель и побежала за ней.

Но настичь мать удалось только в комнате, где та судорожно причесывала волосы, стоя перед зеркалом. Изабель вырвала у нее щетку.

– Посмотрите на меня! – сказала она, взяв мать за обе руки и твердо глядя ей прямо в глаза. – Пожар уничтожает наш дом. Вы должны пойти со мной.

Мать вырвала у нее свои руки. Вцепилась дрожащими пальцами в волосы.

– Что мне надеть? Что, Изабель? Скажи мне! – Она подняла с полу платье, пару туфель и прижала их к груди. И вдруг кинулась к зеркалу и обеими руками потянула его с крюка. Туфли и платье упали на пол. – Нет! – вскрикнула она и схватилась за них. Выронила тяжелое зеркало. Оно повалилось вперед и прижало ее к полу.

– Прекратите, пожалуйста! – взмолилась Изабель, вытягивая ее из-под зеркала.

Но Маман не хотела с ним расставаться. Отбросив туфли и платье, она снова вцепилась в зеркало и понесла его к выходу. Дотащила до площадки, но там снова уронила. Зеркало упало стеклом вверх, и гул от его падения эхом прокатился по второму этажу. Маман села рядом с ним и заплакала.

Изабель глянула через перила вниз. Ее замутило от страха при виде того, как огонь карабкается по стене второго этажа, цепляется за нижние ступеньки лестницы.

– Маман, мы не можем взять зеркало, – сказала Изабель, чувствуя, как нарастает ее паника.

Но ее мать продолжала горестно глядеть на зеркало.

– Я не могу оставить его здесь. Я без него никто. Оно говорит мне, кто я такая.

Сердце Изабель билось все быстрее. Все внутри кричало ей «беги!», но она не побежала, а села на пол рядом с матерью.

– Маман, если вы не бросите зеркало, вы умрете.

Мать упрямо помотала головой.

– Маман, – снова начала Изабель срывающимся голосом, – если вы не оставите зеркало, я умру.

Значит ли ее смерть что-нибудь для ее матери? Изабель сомневалась. В конце концов, она не приносила матери ничего, кроме разочарований. Случалось ли когда-нибудь так, чтобы Маман не сердилась на нее, а, наоборот, была ею довольна?

Маман посмотрела на Изабель. В ледяных глубинах ее глаз что-то тяжко сдвинулось с места, так, словно по весне на реке треснул лед. Изабель заметила это и поняла, что оно происходит помимо материнской воли.

– Ты сильная. Ты такая сильная, – заговорила Маман. – Ты была еще совсем крошкой, а я уже видела это в тебе. И она пугала меня, твоя сила. Я баюкала тебя на руках и думала: «Есть ли на свете место для такой сильной девочки, как эта?»

Вдруг под ними затрещала и рухнула громадная потолочная балка. Она упала в переднюю, захватив с собой большую часть пола второго этажа. Шум был оглушительным. В воздух взметнулись тучи пыли и клубы дыма, из-за которых не стало видно ничего. Изабель закрыла голову руками и завизжала. Когда пыль стала оседать, она снова выглянула через перила и увидела внизу огромную рваную дыру, зиявшую совсем рядом с лестничным пролетом. Пламя ярилось вокруг этой черной дыры, делая ее похожей на распахнутые ворота в ад.

– Маман… прошу вас, – взмолилась она.

Но мать по-прежнему смотрела на зеркало и, казалось, совсем не слышала дочь.

От страха у Изабель подвело живот. Но тут внутри нее родилась другая эмоция, такая сильная, что задавила даже ужас. Это была ненависть. Сколько раз мать звала ее к себе в комнату, ставила перед этим самым зеркалом и смотрела на дочь поверх ее плеча? Недовольно кривилась, замечая, как платье морщится здесь и задирается там. Упрекала ее за веснушки, за кривоватую улыбку, за непослушные волосы.

И сколько раз Изабель смотрела в это самое зеркало и видела в нем неловкую, несчастную девочку?

Это зеркало и все остальные зеркала в доме украли у нее уверенность в себе, радость жизни, отвагу и силу, делая это постепенно, раз за разом. Они украли у нее душу; теперь им понадобилась и ее жизнь.

Где-то в глубине дома треснуло еще одно окно. И тут Изабель поняла, что надо делать. Она встала, вырвала зеркало у матери и с громким криком швырнула его через перила. Грохнувшись на каменный пол, зеркало разбилось на множество сверкающих кусочков.

– Нет! – только и успела вскрикнуть Маман, потянувшись к перилам. Несколько секунд она молча смотрела вниз, а потом подняла на Изабель беспомощный взгляд.

– Вставайте, Маман, – скомандовала Изабель, беря ее за руку. – Мы уходим.

И они снова стали спускаться по лестнице. Внизу обнаружилось, что большая часть пола сгорела. Осталась лишь узкая полоска вдоль одной стены, да и под ней уже пылали перекладины, неверный шаг, и они полетят в огненную бездну.

Прижимаясь к стене, Изабель провела Маман по остаткам пола к выходу. Почти у самой двери им пришлось перепрыгнуть через яму, над которой пола не осталось вовсе, и только потом они оказались на улице, где к ним кинулась плачущая Тави.

Изабель поспешила увести мать и сестру подальше от бушующего огненного ада, под сень старой липы. Там они обнялись, несмотря на обгорелые платья, обратили в сторону пожара запачканные сажей лица и стали следить за тем, как пламя грызет стены их дома, обрушивает тяжелые плиты крыши, уничтожая все, чем они владели на этом свете, все их прошлое и настоящее.

– А заодно, если повезет, – прошептала стоявшая в глубокой тени старуха в черном платье, – и будущее.

Глава 50

Утром, когда поднялось солнце, Изабель стояла под липой и смотрела на дымящиеся останки того, что еще недавно было ее домом.

Ее платье отсырело. Прядки влажных волос прилипли к коже. Утренний ливень затушил пожар, но еще до того принесший тучу ветер разметал тлеющие угли по двору так, что часть их долетела до крыши курятника и даже попала в открытое окно сеновала.

Когда это случилось, Тави открыла дверь и выгнала сонных кур со двора туда, где им не грозил пожар. Те убежали в лес, так что кур у них теперь тоже не было. Изабель успела вывести Мартина еще до того, как занялась конюшня. Сейчас он стоял с ними под липой и тряс головой, избавляясь от застрявших в гриве дождевых капель. Тави с Маман прижались друг к дружке под липой и спали, укрытые попонами, которые Изабель успела вытащить из конюшни.

Все, что было в доме, сгорело. Одежда. Мебель. Еда. Ассигнации, которые еще оставались у Маман, превратились в пепел; монеты и украшения либо расплавились в чудовищном жару, либо оказались похороненными под грудами тлеющих деревянных балок и горячих камней, так что добраться до них не было никакой возможности.

Никто из соседей не пришел на помощь. Никто не приехал поинтересоваться, живы ли они. Предложить им кров или еду. Они были совсем одни. Нищие. Всеми покинутые. И это пугало Изабель даже больше, чем пожар.

Окоченевшая под дождем, внутренне онемевшая, Изабель не знала, что они будут есть днем, где найдут кров ночью. Она не представляла, каким будет ее следующий шаг. И не видела никакого пути вперед.

Больше часа стояла она, обхватив себя руками, и молча смотрела на струйки дыма, поднимавшиеся от развалин к небу. Потом, услышав глухой стук копыт и скрип тележных колес, шагнула из-под шатра липовых ветвей посмотреть, кто это.

– Изабель, это ты? – услышала она голос. – Бог ты мой, девочка! Что здесь случилось?

Изабель увидела старого коня, запряженного в древнюю повозку, на которой высилась целая груда капустных кочанов, – все это вместе, скрипя, приближалось к ней. Правила Авара Ле Бене. Рядом с ней, с тревожным лицом, шаря вокруг блестящими глазами стервятника, сидела Тетушка.

Глава 51

– Был пожар, – тусклым голосом сказала Изабель. – Все сгорело.

Тетушка приложила к груди сморщенную руку:

– Какой ужас. Просто ужас, дитя мое!

– Что вокруг ходит, когда-нибудь да приходит, – фыркнула мадам Ле Бене.

– Как все началось? – спросила Тетушка.

– Не знаю, – ответила Изабель, прижимая ко лбу руку. – Я проснулась, а внизу все горело.

– Должно быть, искра из очага упала. Или уголек выкатился из-за решетки, – предположила Тетушка. – А где твоя мать? И сестра?

– Там. Спят, – сказала Изабель и указала под липу.

– Какой кошмар. Ты такая мокрая. И, судя по твоему виду, совсем замерзла. Тебе некуда идти?

Изабель помотала головой, потом подумала: «Может быть, маркиз сможет нас приютить. У него такой большой замок. А нам только и нужно что комната где-нибудь на чердаке. Мы могли бы…»

Тетушка побледнела. Она вскочила, напугав резким движением мадам Ле Бене и Изабель.

– Ни за что! – объявила она. – Слышать об этом не хочу. Маркиз – человек распущенный, дитя мое. Он живет с несколькими женщинами, и ни одна из них ему не жена. Нет, я не стану спокойно смотреть, как этот негодяй развращает двух молоденьких девиц!

– Но он показался мне таким…

«Милым», – хотела добавить Изабель. Но Тетушка подняла руку, призывая ее к молчанию. И повернулась к мадам Ле Бене:

– Они должны перебраться к нам, Авара. Мы их ближайшие соседи.

Авара Ле Бене чуть не поперхнулась.

– Три лишних рта, Тетушка? И это теперь, когда идет война и еды взять негде?

Изабель вспомнились бескрайние капустные поля на ферме Ле Бене. Жирные куры у них в курятнике. Ветви сливовых деревьев в саду, склонившиеся до самой земли под тяжестью плодов. Ей не очень-то нравилась идея принять милостыню от этой скупой, черствой женщины, но она знала, что выбора нет. «Пожалуйста, Тетушка, – взмолилась она мысленно. – Пожалуйста, уговорите ее».

– Да, это, конечно, обуза, – согласилась Тетушка. – Но вы ведь бескорыстная женщина, Авара. И всегда ставите чужое благо выше своего.

Мадам Ле Бене яростно закивала головой – так всегда поступают люди, получая нежданную похвалу или что-нибудь еще незаслуженно приятное.

– Вы правы. Слишком уж я добра. Доброта меня и погубит.

– Но посмотрите на это с другой стороны: в хозяйстве прибавится не только ртов, но и рабочих рук, причем руки эти принадлежат отчаянно нуждающимся людям, – сказала Тетушка. – Все работники ушли в армию. Остался один Гуго, да и то потому, что у него плохие глаза. Вся ваша капуста сгниет в поле, если некому будет возить ее на рынок.

Авара окинула Изабель внимательным взглядом с головы до пят. Прищурилась, поковыряла в зубах ногтем большого пальца.

– Ладно, – объявила она наконец. – Перебирайся с сестрой и матерью ко мне на ферму, а я буду вас кормить, если… – она подняла палец, – если ты обещаешь, что будешь как следует работать.

От радости Изабель едва не заплакала. Скоро они смогут обсушиться. Обогреться у жарко горящего очага. Может быть, им даже нальют по миске горячего супа.

– Мы будем очень стараться, мадам, я вам обещаю, – сказала она. – Я, Тави, Маман, Мартин… все мы.

Мадам Ле Бене покачала головой:

– Нет, вот уж нет. На лошадь мое приглашение не распространяется.

Изабель смотрела молящим взглядом то на мадам Ле Бене, то на Тетушку.

– Но я не могу его здесь бросить, – сказала она. – Он же старенький. Ему нужен овес. И сон в сухой конюшне.

– Вот видите, Тетушка? Меня уже шантажируют, – сказала мадам Ле Бене, вскинув руку в сторону Изабель.

– Вряд ли это животное так уж много ест, – успокоила ее Тетушка. – И потом, он тоже будет работать.

Мадам смягчилась.

– Наверное, вы правы, – сказала она и показала на свою лошадь. – Луи-то уже последние дни дохаживает в упряжке.

«Потому что ты заморила его работой, – подумала Изабель, с сочувствием глядя на бедную костлявую клячу. – Вот и нас так же заморишь». Мысль об этом словно придавила ее.

– Значит, решено, – объявила Тетушка с довольной улыбкой.

– Отправляйтесь на ферму, – сказала мадам Ле Бене. – Найдите там Гуго. Он режет капусту. Пусть покажет вам, что делать. – Она ударила поводьями по тощему крупу Луи. – А мы с Тетушкой повезем этот воз на рынок.

– Спасибо, мадам, – сказала Изабель вслед отъезжающей повозке. – Спасибо, что нашли для нас уголок в вашем доме.

Мадам Ле Бене фыркнула.

– В доме? – крикнула она через плечо. – Кто тут хоть слово сказал о доме? Вы втроем будете спать на сеновале и еще радоваться!

Глава 52

Судьба угрюмо глядела на стол перед собой. На нем стояла треснувшая кружка, где остывала крохотная порция жидкого кофе. Рядом лежала черствая хлебная горбушка, которую, видимо, надо было макать в этот кофе. Крошечный сливочник робко жался в тени кружки. И никакого сахара. Или печенья. Не говоря уже о теплых, пышных бриошах.

– Похоже, я переборщила с «Малодушием», создавая карту Авары Ле Бене, – сказала она себе и побарабанила по столу пальцами.

«Малодушие» – черного цвета чернила с оттенком пыли – действовали по-разному. В небольших количествах они лишь сообщали душе толику скупости, в изрядных могли сократить и саму душу. Они же подавляли художественные наклонности, но и тут следовало соблюдать осторожность: лишняя капля могла привести к далеко идущим последствиям.

Судьба закрыла глаза и представила себе полупрозрачную фарфоровую чашечку, над которой встает ароматный парок от горячего эспрессо, сваренного из маслянистых коричневых бобов. А рядом – тарелочку рассыпчатого анисового печенья. И бархатное кресло, в которое она могла бы опустить свои старые кости.

Но ничего, скоро она покинет Сен-Мишель. Дело движется. Пьяный дурак сжег по ее подсказке Мезон-Дулёр, и Изабель с семьей осталась без крова. Они нашли приют на ферме Ле Бене, а это значит, что теперь Судьба контролирует девчонку. И Шанс уже не возьмет над ней верх.

Она поднялась, подошла к старой каменной раковине и выплеснула в нее кофе. Сполоснула чашку, вытерла ее и вышла из кухни. Авара и Гуго были уже в поле; Изабель, Тави и их мать – тоже.

Пока Судьба любовалась поздними цветками на растрепанном плетистом розовом кусте, ветви которого ползли по стене дома, на крышу над ней опустилась Лоска.

Старая карга ухмыльнулась: она была рада видеть свою проворную любимицу.

– Ну, где ты была? Нанизывала на острый клюв толстых полевых мышей? Хватала слетков из гнезд? Или выковыривала глаза падали?

Лоска встряхнула перьями и закаркала с еле сдерживаемым восторгом. Старуха восхищенно слушала.

– В двухстах милях к западу отсюда? Фолькмар движется быстро; это хорошо. Чем раньше мы покончим с этим делом, тем лучше.

Лоска покивала головой. И затарахтела снова.

Судьба засмеялась:

– Это уже вторая хорошая новость! Лошадь у вдовы, говоришь? И конюшня разваливается? – Птица покивала. – Наверное, у нее совсем нет денег. Пара монет все решит. Сама я не могу этим заняться, слишком много крови, но я знаю человека, который такое делает. Ты хорошо поработала, девочка! Шанс нашел один кусок сердца Изабель – мальчишку – и сунул прямо ей под нос, но второй кусок – коня – он не отыщет. А если она не найдет все три, то не видать ей помощи от Танакиль.

И старуха опустила руку в карман юбки.

– На, держи! – сказала она, выудив оттуда долгоногого паука и подбросив его в воздух. Лоска с жадностью поймала его клювом в полете.

Судьба направилась к амбару. Надо попросить Гуго запрячь повозку, поехать в город и устроить дело с этим конем. Она была довольна: пройдет несколько дней, в крайнем случае пара недель, и она развяжется с этим.

Фолькмар был уже рядом.

А она рассчитывала убраться из этих мест до его прихода.

Глава 53

Изабель выпрямилась – лицом к солнцу – и потянулась, разминая затекшую спину.

Ее покрытые мозолями ладони были такими же грязными, как башмаки. Руки стали бронзовыми от солнца, на носу и на щеках прибавилось веснушек, несмотря на старую соломенную шляпку, которую Изабель все время носила в поле. Длинную юбку она подобрала и завязала узлом выше колен, чтобы та не волочилась за ней по земле.

– Изабель, Октавия, в порядке ли мои волосы? Что, если графиня или герцогиня нанесут нам визит? – с тревогой спросила Маман.

– О, непременно, Маман. Все ведь знают, что капустные грядки – излюбленное место прогулок знати, – съязвила Тави.

– Ваша прическа очаровательна, Маман. А теперь, пожалуйста, возьмите ножик и срежьте пару кочанов, – сказала Изабель, бросая на сестру убийственный взгляд.

Тут она заметила, что Тави, которая была через ряд от нее и при этом отстала на несколько шагов, подозрительно низко склонилась над капустой и чересчур внимательно вглядывается в кочан.

«Не может быть, чтобы обыкновенный овощ вызывал такой интерес», – подумала Изабель.

– Тави, что ты там делаешь? – спросила она и перескочила на междурядье сестры.

– Ничего! – тут же отозвалась Тави. – Просто стебель режу.

Но она лгала. Расплющив большой капустный лист так, что он стал плоским, как лист бумаги, Тави острым камешком царапала на нем уравнения.

– Ах вот почему ты так от меня отстала! – напустилась на нее Изабель.

Тави уныло опустила голову.

– Прости меня, Из, – сказала она. – Ничего не могу с собой поделать. Мне так скучно, хоть плачь.

– Скука лучше смерти, а мы точно умрем с голоду, если опять не успеем загрузить доверху телегу. Тогда нас не покормят, – продолжала ворчать Изабель.

Мадам Ле Бене заявила, что они втроем должны каждый день заполнять капустой большую телегу, иначе не видать им ужина.

– Прости меня, – снова сказала Тави.

Вид у нее был такой несчастный, что Изабель невольно смягчилась:

– Мы-то с тобой если и поголодаем, так ничего, а вот Маман надо есть. Ей и так стало хуже.

Обе девушки устремили тревожные взгляды на мать. Сидя прямо на земле, она старательно приглаживала волосы, расправляла рваное платье – то самое, шелковое, которое было на ней в ночь пожара, – и вела оживленную беседу с капустными кочанами. Щеки ее совсем провалились. Глаза стали безжизненными и тусклыми. Седины в волосах с каждым днем прибавлялось.

С тех пор как они поселились на ферме, она все глубже погружалась в прошлое. Та ясность сознания, которую она испытала во время пожара в Мезон-Дулёр, больше не возвращалась к ней. Изабель считала, что причиной всему – травма от потери имущества и та тяжелая жизнь, которую они теперь вели. Но и она понимала, что дело еще и в другом: в том, что Маман не выполнила основного предназначения матери, не выдала благополучно замуж своих дочерей – именно эта неудача свела ее с ума.

В первую ночь на сеновале Изабель проснулась, решив, что по ее щеке пробежала мышь, но это оказалась Маман. Она сидела рядом с ней на сене и убирала волосы с лица дочери.

– Что с вами будет? – шептала она. – Бедные, бедные мои девочки. Ваша жизнь кончилась, не успев начаться. Подумать только, вы – работницы на ферме, с грязными руками, в оборванных платьях. Кому вы теперь нужны такие?

– Ложитесь спать, Маман, – зашептала Изабель испуганно.

Мать, когда-то внушавшая ей такой страх, таяла прямо у нее на глазах. Жить с ней не всегда было просто. Приходилось бороться с ее вечным неодобрением. Терпеть ее гнев. Подлаживаться под ее строгие правила. Но, как бы то ни было, Маман всегда умудрялась оплачивать все их счета. Дважды овдовев, она все же сохранила себе и своим детям и крышу над головой, и хлеб на столе. Теперь, впервые в жизни, эта обязанность легла на плечи Изабель. Иногда Тави помогала ей, иногда нет. И это оказалось непросто.

На ферму Ле Бене они перебрались неделю тому назад, после того, как вытащили из разрушенного амбара все, что пощадил пожар, – лошадиные попоны, два деревянных стула, два седла и уздечки. Каким-то чудом уцелела повозка, но им пришлось помучиться, прежде чем они сумели извлечь ее из-под обломков крыши. Погрузив на повозку вещи, они запрягли Мартина и тронулись к Ле Бене. Когда они прибыли, мадам и Тетушка уже вернулись с рынка. Мадам тут же заставила их работать.

Теперь они знали, как резать капусту, копать картошку и морковь, кормить свиней и доить коров.

Правда, с животными у Тави получалось еще хуже, чем с капустой, и мадам приставила ее к сыродельне. Теперь ей приходилось длинной деревянной ложкой ворочать скисающее молоко в больших деревянных кадках, а потом укладывать створожившуюся массу в формы, где та вылеживалась в сыр. Это была единственная работа, которую Тави выполняла с энтузиазмом: превращения, которые претерпевало молоко, вызывали у нее острый интерес.

Дни на ферме были тягучими и трудными. Скудная еда, никакого комфорта. Спали они на сене, подстелив под себя лошадиные попоны, ими же и укрывались. Мылись раз в неделю.

Криво улыбнувшись, Изабель вспомнила, как под конец первого дня она спросила у мадам, где на ферме можно помыться.

– Как – где? – переспросила та. – В пруду для уток.

Изабель подумала, что хозяйка шутит.

– В пруду для уток? – повторила она.

– А ты чего ждала: медной ванны с кипятком и махрового полотенца? – с усмешкой ответила мадам.

Изабель пошла к пруду. Ладони у нее были в пузырях. Грязь забилась под ногти. Все мышцы ломило. От нее несло дымом, потом и скисшим молоком. Платье так загрязнилось и пропотело, что стояло колом.

Берег пруда был открыт всем взглядам, а Изабель была слишком скромна, чтобы раздеваться у всех на виду, и поэтому скинула туфли, стянула чулки, переложила косточку, скорлупку и стручок из кармана юбки в одну из туфель и, как была, одетая, вошла в воду. Потом, на сеновале, она снимет мокрое платье и развесит его сушиться на ночь. А сорочка высохнет прямо на ней, пока она будет спать. Переодеться было не во что. Все ее платья, шелковые и атласные, так тщательно подобранные Маман, чтобы привлечь ухажеров, превратились в пепел.

Пруд питался водой из родника и был таким холодным, что у Изабель перехватило дыхание, когда она ступила в него, но зато ледяная вода скоро притупила ломоту в теле и боль в натертых до мозолей руках. Она сняла с головы грязную ленту, расплела косу, опустила голову под воду и стала ожесточенно тереть ногтями кожу на макушке. Когда она вынырнула, мимо как раз проходила мадам.

– Что, отвернулась от тебя удача? – насмешливо спросила она, оглядев мокрую Изабель с головы до ног. – Видела бы тебя сейчас твоя сводная сестра. Вот она посмеялась бы – от души.

– Нет, вряд ли, – ответила Изабель, выжимая мокрые волосы.

– Еще как посмеялась бы!

Изабель покачала головой:

– Я на ее месте посмеялась бы. А Элла? Да ни за что. В этом была ее сила. И моя слабость.

И она снова ушла с головой под воду. А когда показалась на поверхности, мадам уже не было.

Она смотрела на ласточек, которые рассекали воздух у нее над головой, слушала лягушек и сверчков. Мысли крутились вокруг Танакиль и ее помощи, возможность заслужить которую казалась теперь далекой, как звезды. Как она сможет найти куски своего сердца, если целыми днями только и делает, что режет капусту? Изабель подумала о людях, которые спалили их дом и никогда не дадут ей забыть, что она всего лишь страшная мачехина дочка.

«Наверное, мне уже никто не поможет, – думала она. – Наверное, придется учиться жить с этим».

Именно так советовала поступить Тетушка. «Ах, дитя мое, – сказала она ей вечером того дня, когда они перебрались на ферму. – Многим из нас выпадает тяжелая доля, но ничего не поделаешь, приходится мириться с этим. Выбора-то у нас нет».

Возможно, старуха была права. Ощущение безнадежности придавило Изабель с тех самых пор, как они оказались на ферме Ле Бене. В ее здешней жизни не было ничего, кроме коров да капусты: казалось, так оно и останется навсегда.

– Уже полдень, а вы еще и половины повозки не накидали, – вдруг раздался голос несколькими рядами дальше того места, где стояла Изабель. Он вывел девушку из раздумья.

Настроение Изабель, и без того неважное, совсем испортилось. По сравнению с тем, кому принадлежал голос, даже Тетушка казалась безудержной оптимисткой.

Этим человеком был Гуго, сын мадам Ле Бене.

Глава 54

Плечи Изабель взлетели к ушам.

– Я знаю, что мы еще не наполнили повозку, Гуго. Спасибо, – ехидно поблагодарила она.

Гуго моргнул, глядя на нее сквозь толстые стекла очков.

– Я просто так.

– Да, я знаю, что ты просто так.

В их нынешней жизни было немало неприятного. Приходилось терпеть голод. Усталость. Спать на сене. Убирать из коровника навоз. Натруженные, обветренные руки кровоточили и болели. И все же неприятнее всего было видеть каждый день нахмуренного, угрюмого Гуго. Ему не нравились Тави и Изабель, и он не упускал ни одного шанса показать это им.

– Не наполните опять повозку, не получите супа на ужин, – сказал он.

– Так возьми и помоги нам. Глядишь, дело быстрее пойдет. К вечеру и управимся, – сказала Тави.

Гуго помотал головой:

– Не могу. Плуг точить иду. И потом…

– Гуго! Эй, Гуго! – окликнул его кто-то, не дав ему закончить.

Гуго, Изабель и Тави повернулись и увидели повозку, которая подъезжала к ферме. В ней сидели два парня. Изабель узнала их. Солдаты полковника Кафара, состоявшие по провиантской части. Они каждый день приезжали на ферму за овощами.

– Теперь вам придется помогать Клоду и Реми, – сказал Гуго. – Так сказала мать. Это займет у вас не меньше часа. Значит, ходить вам опять голодными.

В голосе Гуго не прозвучало ни радости, ни злорадства, он просто констатировал факт. Так старики предсказывают дождь.

– Ну так поделись с нами своим ужином. Возьми да и принеси его на сеновал, как стемнеет, – предложила Тави.

– Это же суп. Как я вынесу из кухни суп?

– Так принеси хлеба. Улучи минуту, когда никто не будет смотреть, заверни кусок хлеба в салфетку и сунь в карман.

Гуго помрачнел.

– И зачем только вы сюда явились. Вечно выдумаете что-нибудь… эдакое, – вздохнул он. – Так нельзя. Девушки так себя не ведут. Думать должны мужчины. Это я должен был придумать, как украсть хлеб.

– Ну так придумай! Придумай, как стащить для нас сыру. Кусочек ветчины. Что-нибудь придумай, пока мы не померли тут с голоду! – прикрикнула на него Тави.

– Эй, Гуго! Где тут у тебя картошка? – окликнул его Клод. – Повар сказал, чтобы мы привезли сегодня картошку и морковь. Привет, Изабель. Привет, Тави. Здрасьте, мадам де ла Поме.

Маман, которая все еще разговаривала с капустой, отвлеклась.

– Ваши светлости, – глубоким реверансом приветствовала она парней. – Вот видите, девочки? – высокомерно добавила она, повернувшись к дочерям. – Следить за своей внешностью никогда не вредно. Нас посетил сам папа. И испанский король.

Клод и Реми недоуменно переглянулись.

– Не обращайте внимания, – сказала им Изабель.

Гуго кивнул в ту сторону, откуда они явились.

– Ну и пыль вы подняли там, на дороге, – сказал он парням. Дорога была в полумиле от капустного поля, высокая живая изгородь скрывала ее от глаз, но было видно, как над ней колышется густая масса пыли, похожая на облако.

– Это не мы, – ответил Реми. – Это еще раненых везут.

Гуго снял очки, протер их краем рубахи, надел и внимательно поглядел на облако. Оно поднималось все выше и выше, как грозовая туча на подходе.

– Судя по всему, много, – сказал он.

– Фургоны с ними на всю дорогу растянулись, – сказал Реми. – Куда ни глянешь, до самого горизонта только их и видно. – И он посмотрел на поводья, которые держал в руках. – Мы проигрываем.

– Да ладно тебе, Реми. Это только пока нас с тобой там нет! – хохотнул Клод, толкая его локтем в бок. – Вот я как воткну свой меч Фолькмару в задницу, так он и побежит отсюда до самой границы!

Реми улыбнулся в ответ, но улыбка вышла вялой, неубедительной.

Изабель знала, что обоих пареньков вот-вот отправят на передовую. И невольно подумала о том, увидит ли их снова. Или им, как и нынешним раненым, предстоит вскоре трястись по колеям разбитых сельских дорог в скрипучих повозках, кому без руки, кому без ноги? А то и лежать в неглубокой, наспех вырытой могиле, не увидев родного дома?

За последние дни Изабель, работая вместе с Клодом и Реми на погрузке овощей, кое-что узнала о парнях. Смуглый, темноглазый Клод был родом с юга, из семьи рыбака. Реми, светловолосый и бледный, был с запада, из семьи печатника; паренек подавал надежды и со временем мог бы не только печатать книги, но и писать их сам. И тот и другой так же мало помышляли стать солдатами, как она – выйти за принца. Но за обоих сделали выбор, послав их в бой, так же как за Изабель решили, что ей надо отрезать себе пальцы.

Оставив Маман в обществе капусты, Тави и Изабель пошли помогать парням. Гуго решил тоже подставить плечо. Когда последний мешок картошки лег на свое место, Реми и Клод уселись на облучок.

– Завтра увидимся, – сказал Гуго, щурясь на них.

Но Клод покачал головой:

– Завтра к вам приедет кто-нибудь другой. Мы с Реми выступаем в поход.

С минуту было тихо; наконец Гуго сказал:

– Ну, значит, увидимся, когда вы вернетесь.

Кадык на тонкой шее Реми с усилием двинулся вверх и вниз. Он опустил руку за пазуху и вытащил оттуда серебряную цепочку. На ней висел крестик.

– Если я не… если я не вернусь, передашь это моей матери? – попросил он Изабель, протягивая ей крест.

Он назвал ей свою фамилию и город, откуда он был родом. Голос у Реми был таким испуганным, а сам он – таким юным, что Изабель захотелось успокоить паренька, и она отказалась брать крест, сказав Реми, что он непременно вернется. Но тот настаивал. Наконец она взяла, и Реми ее поблагодарил.

– Что ты, не за что. Мне так жаль, что я не могу сделать для тебя большего. Не могу помочь всем солдатам, – сказала она.

Реми улыбнулся ей.

– Что ты можешь? Ты же девчонка, – поддразнил он ее.

– Я умею обращаться с мечом. Не хуже тебя. А может, и лучше. Я тренировалась.

– Девочки не воюют. Так что сиди здесь и режь для нас капусту, ладно? Солдатам надо есть.

Изабель улыбнулась через силу и помахала им рукой. Повозка загрохотала к большой дороге. Когда парни скрылись за поворотом, она опять была среди капустных рядов.

Несколько долгих минут она смотрела им вслед, а ее рука стискивала рукоять капустного ножа так, как совсем недавно Танакиль сжимала рукоять клинка. Страстное желание, жажда чего-то, непонятная ей самой, вдруг охватила ее, изливаясь, казалось, из самых глубин ее существа. Даже голод отступил на миг перед этой жаждой, которую нельзя было утолить обычными средствами, жаждой, которая заставляла кровь петь, а кости – отзываться на эту песню.

Изабель повернулась к дороге спиной и, глубоко вздохнув, снова склонилась над капустой. Им с Тави и Маман надо было нарезать еще много кочанов, если они хотели получить свою тарелку супа сегодня.

Работая, она снова погрузилась в мысли о неполных повозках и пустых желудках.

И зря. Желудок набить легко.

Голод сердца – вот что нас убивает.

Глава 55

Наступили сумерки, время, которое Изабель особенно любила.

К тому же она была в своем любимом месте, в Диком Лесу.

Верхом на Мартине Изабель проехала полями Ле Бене к лесной опушке, где сразу спешилась – старому коню надо было дать отдых. Идя под деревьями, девушка с наслаждением вдыхала чистый лесной воздух. Сколько лет не была она в Диком Лесу! Она позабыла, как головокружительна смесь здешних запахов – сырой прелой листвы, смолистых сосновых иголок, темных, богатых солями вод многочисленных ручьев, бежавших по каменистым руслам, которые приходилось пересекать по пути. Она нашла все свои старые знаки – вот огромный белый валун, вот дерево, поваленное молнией, вот купа серебристых березок, – хотя, честно говоря, нашла бы дорогу и с завязанными глазами.

Наконец она добралась до места – укрытия в самой глубине леса. Оно осталось таким, каким Изабель его помнила: лиственный полог над головой, косматые ягодные кусты, даже сердечко, которое по-прежнему было здесь, на мшистом бугорке, сложенное из камешков и орехов. Некоторые выпали, но остальные были на месте, выбеленные дождями и снегом.

Изабель села на мягкий мох и коснулась камешка. Как она ни гнала прочь мысли о Феликсе после поездки к маркизу, сейчас все снова нахлынуло на нее. Она увидела себя и его здесь такими, какими они были в тот день, когда выложили сердечко.

Они дружили. С детства. С тех самых пор, как ее мать, выйдя за отца Эллы, привезла их с Тави в Мезон-Дулёр. Сын конюха, Феликс любил лошадей так же страстно, как и сама Изабель. Вместе они день и ночь скакали по холмам и долам, бродили по руслам ручьев, отдыхали в лугах, забредали в Дикий Лес.

Сначала Маман просто не одобряла все это. Но два года назад, когда Изабель исполнилось четырнадцать, а Феликсу – шестнадцать, она прямо объявила дочери, что та теперь взрослая, хватит вести себя как мальчишка-сорванец. Настало время слезть с седла, начать учиться петь, танцевать и делать разные другие вещи, которые превращают девочку в настоящую даму, но Изабель ничего такого не хотела. При каждом удобном случае она сбегала с Феликсом из дому. Феликса она обожала. Любила его. И вдруг в один прекрасный день обнаружила, что не может без него жить.

В тот день они заехали в Дикий Лес и остановились у начала Лощины Дьявола, поросшего деревьями огромного оврага в чаще леса. Даже им, страстным любителям разведывать новые места, не приходило в голову спуститься в лощину: все знали, что там водится нечисть. Спешившись, они уселись на мшистом бугорке – отдохнуть и поесть шоколада и черешен, которые Изабель утащила из кухни.

Они уже закончили, и Феликс потянулся, чтобы стереть рукавом капельки сока с подбородка Изабель, как вдруг позади них громко хрустнула ветка.

Они медленно обернулись. За их спинами, всего в нескольких шагах, стоял олень. Точнее, оленуха с двумя оленятами, – новорожденные, они еще нетвердо стояли на длинных, подгибающихся ножках. Тупые черные носы влажно блестели, мягкие шубки пестрели белыми пятнами, широко распахнутые темные глаза смотрели доверчиво. Оленуха стала пастись, детеныши наивными глазами глядели на странных двуногих зверей, и Изабель вдруг почувствовала такой прилив восторга, что у нее едва не разорвалось сердце. Она машинально протянула руку к ладони Феликса. Тот взял ее, сжал и не стал выпускать, даже когда олени ушли.

Изабель посмотрела сначала на их сплетенные руки, потом вопросительно подняла глаза на Феликса. Он ответил поцелуем. У Изабель перехватило дыхание, она засмеялась, а потом сама поцеловала его.

От Феликса пахло всем тем, что она особенно любила, – лошадьми, кожей, лавандой и сеном.

У его губ был вкус шоколада, черешен и мальчишеского рта.

Успокоительно-знакомый, как всегда, и в то же время опасно новый.

Прежде чем уйти, они вместе выложили это сердце. Перед глазами Изабель встала картина: они вдвоем, сидя бок о бок, вдавливают в мох ореховые скорлупки и камешки…

– Красивая картинка, – вдруг сказал голос совсем рядом с Изабель.

Девушка подпрыгнула и даже вскрикнула. Воспоминания разлетелись, как подхваченные ветром розовые лепестки.

Танакиль засмеялась.

– Ах, смертное счастье, – сказала она. – Мимолетное, как заря, хрупкое, как крылья стрекоз. Бедняги, вы находите его, потом теряете и всю жизнь терзаете себя воспоминаниями о нем, пока беззубая старость не унесет вас в медленную бескровную смерть. – Она стерла струйку крови в уголке рта большим пальцем и облизала его. – Хотя, по мне, лучше быстрая и кровавая.

– Вы… вы видели то, о чем я думала? – спросила Изабель, чувствуя, что сердце готово выскочить у нее из груди от страха.

– Конечно. Сердца оставляют эхо. Оно уходит и приходит вновь, словно призрак.

Танакиль была в мерцающем платье из крыльев бабочек, голубых с черными краями. Венец из черных роз лежал у нее на лбу; на нем сидели живые бабочки, то раскрывая, то закрывая тонкие, словно паутина, крылышки.

– А ты нашла куски своего сердца, Изабель? – заговорила королева фей снова.

– Я… мне нужно еще время, – ответила девушка, очень надеясь, что Танакиль не спросит зачем. Ей не хотелось рассказывать о катастрофе, которой завершилась поездка в сиротский приют. – Зато теперь я знаю, что я ищу. Это доброта, великодушие и щедрость.

Изабель надеялась, что Танакиль обрадуется, узнав, что девушка разгадала ее загадку, но, похоже, она ошиблась.

– Я же сказала тебе – ищи куски своего сердца, а не чьего-то чужого, – холодно проговорила она.

– Я стараюсь. Правда, я очень стараюсь! Я…

– Швыряешь яйца в сироток?

Изабель опустила глаза, щеки ее вспыхнули.

– Вы и об этом слышали, – сказала она.

– А твое желание… ты все еще хочешь быть красивой?

– Да, – решительно ответила Изабель, вскинув голову.

Танакиль отвернулась и зарычала, но тут же снова уставилась на Изабель.

– Я наблюдала за тобой, когда ты была ребенком. Ты знаешь об этом? – сказала она и протянула в ее сторону палец с длинным когтем. – Я видела, как ты фехтовала палками, как лазала по деревьям, как играла в полководцев… Сципион, Ганнибал, Александр Великий. Ни один из них не хотел быть красивым.

Изабель ощутила укол раздражения.

– Александру это было ни к чему, – ответила она. – Мать не заставляла его наряжаться в дурацкие платья и выплясывать менуэты. Он был полководцем и возглавлял огромную армию. А еще у него был великолепный конь по имени Буцефал. А я всего лишь девушка, которая и ходит-то с трудом. И вот мой великолепный конь. – Она кивнула на Мартина, который от жадности залез в заросли ежевики, откуда торчал его тощий круп. – С ним Персию не завоюешь.

Танакиль хотела снова заговорить, но вдруг застыла. Потянув носом воздух, она стала слушать, не как человек, а как зверь – не только ушами, но всей плотью, каждой косточкой своего тела.

Прислушалась и Изабель. Где-то хрустнула веточка. Зашуршала под чьими-то ногами листва.

Королева фей снова повернулась к девушке.

– Попробуй еще раз, девочка, – сказала она. – И постарайся как следует. Время не на твоей стороне.

И она исчезла, оставив Изабель один на один с тем, кто шел к ней через чащу. Немногие отваживались заходить в чащу Дикого Леса в сумерках. Изабель вспомнила дезертира, который приходил воровать кур. И кстати, пытался ее убить. Конечно, он попробует сделать это снова.

Кляня себя за то, что зашла так далеко, не имея при себе ни меча, ни кинжала, ни даже складного ножа, Изабель завертела головой в поисках палки, камня покрупнее, чего угодно. Вдруг она вспомнила о дарах Танакиль и порылась в кармане, надеясь, что один из них вот-вот превратится во что-нибудь такое, чем она сможет защитить себя. Но дары оставались тем, чем были, – костью, стручком и ореховой скорлупкой.

Изабель поняла, что она в беде. Она хотела броситься к Мартину и выехать из леса как можно скорее, но из темноты под деревьями уже выступила человеческая фигура, и ее сердце предательски дрогнуло.

К ней пробирался не тот, кто приходил воровать кур, но он тоже был дезертиром.

– Страшнее нет никого, – прошептала Изабель.

Глава 56

Феликс увидел ее не сразу.

Он был слишком занят: прищурившись, рассматривал что-то наверху, в темноте. Куда именно он смотрел, Изабель так и не поняла.

Но вот он споткнулся о корень, удержал равновесие и тут же споткнулся еще раз, так как увидел ее. Как только первое удивление прошло, широкая радостная улыбка расползлась по его лицу. Красивые синие глаза вспыхнули.

«Не старайся показать, как ты рад меня видеть. И не улыбайся. Незачем», – сказала про себя Изабель.

– Изабель, это ты? – окликнул ее он. – Что ты здесь делаешь?

– С феями беседую, – коротко ответила Изабель. – А ты что тут забыл?

– Да вот, ищу поваленную орешину или хотя бы крепкую толстую ветку.

– Зачем?

– Из орехового дерева я режу фигурки командиров. Для армии деревянных солдатиков. Раньше я брал обрезки от мебели, которую мы делали в мастерской. – Его глаза погрустнели. – Ну а теперь никто не заказывает нам ни письменных столов, ни шкафчиков. Одни гробы. А на гробы идет сосна.

Скинув с плеча сумку, он поставил ее на мох. И сел рядом с Изабель.

– Я слышал про твой дом. Мне очень жаль.

Изабель поблагодарила за участие. Феликс спросил, как им живется у Ле Бене. Лучше это, чем умирать с голоду, ответила Изабель. Наверное, разговор так и продолжался бы – вопрос и резкий, сухой ответ, – если бы позади них не затряслись кусты.

Феликс вздрогнул.

– Это просто Мартин, – успокоила его Изабель.

– Дай-ка я угадаю… ежевика, – со смехом сказал он. – Помнишь, мы съели целое ведерко, которое собрали для Адели? – С этими словами он откинулся назад, и его пальцы коснулись камешков сердечка.

Он повернулся и поднял руку.

– Все еще здесь… – сказал он, глядя на сердечко.

Всего на одно мгновение взгляды Изабель и Феликса встретились, и то, что она увидела в его глазах, поразило ее – боль, такая же чистая и беспримесная, как ее собственная.

Этого она не ждала. Не ждала, что он вспомнит об их сердечке, и ей стало любопытно, помнит ли он о том другом, что было между ними здесь. Если помнит, то хорошо это скрывает. Теперь Феликс смотрел в другую сторону, и она не видела его глаз. Он открыл сумку и стал яростно в ней рыться.

– У меня есть кое-что для тебя, – сказал он. Очень поспешно. Будто хотел поскорее сменить тему, которую никто, собственно, и не поднимал.

Сначала он вынул из сумки инструменты, которые Изабель уже видела у маркиза, но вскоре за ними последовало кое-что еще. Что-то странное. Человеческая рука. Половина лица. Набор зубов. Пара глазных яблок.

Изабель испуганно вытаращилась на них.

Феликс увидел ее лицо. И расхохотался.

– Они же не настоящие, – сказал он, взял руку и протянул ей.

Изабель осторожно взяла ее, ожидая почувствовать под пальцами теплую кожу. Но рука, до ужаса правдоподобная, была раскрашена.

– Зачем они тебе? – спросила она.

– Я их делаю. В лагере армии столько раненых, заказы идут постоянно. Спрос на части тела так высок, что полковник Кафар даже отказывается брать меня в солдаты. Я пытался записаться в полк, но он сказал, что во время войны мне лучше быть не под его началом, а у мастера Журдана.

«К тому же ты не умеешь стрелять», – подумала Изабель, вспомнив, как им разрешили пострелять из пистолетов отчима. Феликс попадал куда угодно, только не в мишень.

Феликс еще порылся в мешке, вынул оттуда какой-то предмет и положил его на колени Изабель.

– На, держи. Это тебе.

Изабель отложила искусственную руку и принялась рассматривать то, что дал ей Феликс. Башмачок из тонкой кожи, аккуратно прошитый, со шнурованной вставкой на подъеме. Она взяла его в руки: тяжелый.

– Что это? – спросила она.

Феликс не ответил – молча взял башмачок, раздвинул шнуровку и вынул то, что придавало обуви вес. Когда он положил предмет в руки Изабель, та увидела, что это вырезанная из дерева передняя часть ступни. Каждый пальчик имел свою, отличную от других форму и был тщательно отполирован.

– Пальцы… – недоуменно сказала она.

– Твои пальцы, – пояснил Феликс, беря их у нее из рук.

– Необычный подарок. Другим девушкам дарят конфеты. Или цветы.

– Ты никогда не была такой, как другие девушки. Или теперь стала? – спросил он с ехидцей. Вернув деревянные пальцы в башмачок, он вынул из сумки клочок мягкой шерсти ягненка и вложил его туда же. – Примерь, – сказал он, протягивая ей башмачок.

Изабель подняла юбку, сняла свой башмак, надела кожаный и стала затягивать шнуровку.

– Еще туже, – сказал Феликс. – Он должен сидеть плотно, как перчатка. – Склонившись над ее ногой, он затянул шнурки потуже и завязал узлом. – Встань-ка, – велел он, закончив.

Изабель встала. Башмачок сидел даже плотнее, чем перчатка, прилегая к ноге как вторая кожа. Она опустила ногу в свой башмак.

– Пройдись-ка. Только осторожнее. Не забудь, что у тебя открылась рана, когда ты упала с Мартина, – говорил Феликс, собирая в мешок части тел.

Изабель сжала кулаки. Вот он опять заставляет ее желать чего-то несбыточного. Сильно желать. А что, если башмачок не поможет? Что, если будет больно? Что, если он только все испортит? Феликс ведь мастер все портить.

– Ну, Изабель, давай. Ты ведь смелая. Сделай шаг.

В его голосе Изабель послышался вызов, насмешка, и она вскипела. Феликс видел ее страх, который она не хотела показывать. Осторожно опустив ногу на землю, она затаила дыхание. Больно не было. Она выдохнула. Шагнула раз. Еще раз. Деревянные пальцы не перевешивали ступню при движении. Благодаря плотной посадке они двигались заодно со ступней. Нигде не жало и не натирало. Изабель и не мечтала, что снова будет ходить не хромая, и вот, пожалуйста, она идет! Легкой, упругой походкой.

Счастье затопило ее. Быстрым шагом она прошлась по поляне взад-вперед.

– Не спеши, – предостерег ее Феликс; она перешла на бег. – Изабель!

Она запрыгнула на моховую кочку, соскочила на землю. Постояла на новой ноге. Покрутилась. Попрыгала. Громко рассмеялась. От счастья закружилась голова, и она совсем забылась. Забыла свою неуклюжесть. Свой гнев.

– Спасибо тебе, Феликс. Спасибо! – сказала она и в приливе чувств обхватила его обеими руками.

Она не видела, какой тоской наполнились глаза Феликса. Не знала, что на одну секунду он прижался щекой к ее макушке. Но зато почувствовала, как напряглись – словно одеревенели – его опущенные вдоль боков руки. Ощутила, как он отпрянул назад.

Обиженная, она отшатнулась.

– Изабель, я не могу… – заговорил Феликс.

– Что ты не можешь? Стать ко мне ближе? – перебила его Изабель с болью в голосе. – Еще бы. Я же осколок твоего прошлого. А осколком можно порезаться.

– Я либо отойду в сторону, либо заключу тебя в объятия. И что потом?

Изабель не поверила своим ушам.

– Это что, жестокая шутка, Феликс? – спросила она сердито. – Конечно, тебе лучше уйти. Прямо сейчас. И как можно дальше.

– Я уже пытался, – ответил ей Феликс.

Одним шагом он преодолел пространство между ними и взял ее лицо в ладони. Изабель взяла его за оба запястья с намерением оттолкнуть от себя. Но вместо этого плотно обхватила их. Нырнула лицом в ладони Феликса, наслаждаясь его теплом, его близостью – и все ее защитные барьеры упали.

– Не надо, – пробормотала она. – Так нечестно.

– Нет, нечестно.

– Ты говорил, что любишь меня, а сам не любил, нисколько. Ты просто обманывал меня. Как ты мог поступить так со мной? Как ты мог солгать мне, Феликс?

Тогда Феликс поцеловал ее в губы, и в этом поцелуе была сладость, и горечь, и грусть, а Изабель стала отвечать ему, захватив в две горсти рубашку у него на груди, притягивая его к себе. Феликс оборвал поцелуй, и она посмотрела на него снизу вверх, сконфуженная, ища его взгляда.

– Вот как я не любил тебя тогда, – сказал он хрипло. – И как до сих пор не люблю.

А потом склонился, поднял с земли свою сумку, вскинул на плечо и пошел не оглядываясь, оставив Изабель одну в сгущающейся тьме.

– Ты уходишь? – окликнула она его. – Снова?

– А что мне еще делать? Позволить тебе во второй раз разбить мое сердце?

– Я? – Она не находила слов. – Разбила тебе сердце?

В ярости она пробежалась туда-сюда по поляне. Схватила с земли орех, который упал с дерева, совсем гладкий, в еще зеленой скорлупе, и запустила в удаляющуюся спину.

Но промахнулась.

Глава 57

– Я хочу заказать экипаж, – обратилась Судьба к девушке за конторкой. – До Марселя. С отправкой через неделю. Мне сказали, что заказ можно оставить здесь.

Она стояла в людной передней зале деревенского трактира. Мимо то и дело проходили только что прибывшие постояльцы и те, кто, напротив, собирался уезжать. Громко мяукала чья-то кошка в плетеной корзинке. Девочка, державшая корзинку, плакала. Измученная мать пыталась успокоить обеих.

– Да, мадам, – сказала девушка за стойкой. – Сколько мест?

– Я, моя служанка и сундук. Мое имя – мадам Северина. Проживаю на ферме Ле Бене.

– Очень хорошо, мадам, – сказала девушка и кивнула. – Я обо всем договорюсь и пошлю на ферму мальчика, он подтвердит заказ.

И она сложила руки на конторке.

Судьба нахмурилась. Ей не хотелось, чтобы о заказе забыли и что-нибудь напутали.

– Это все? А разве не положено записывать заказы в специальную книгу?

Девушка улыбнулась и коснулась лба пальцем:

– Конторская книга у меня здесь. А писать я не могу. Но вы не беспокойтесь, мадам. Экипаж для вас будет заказан.

Судьбу так отвлекала суматоха в передней, что она совершенно упустила из виду: все это время девушка смотрела своими светло-голубыми глазами прямо перед собой.

«Ах да, слепая дочка трактирщика… Одетта», – подумала она и попыталась припомнить карту ее судьбы. Несчастная жизнь, вроде бы так… – «Отказано в любви, что ли?» – гадала она. Правда, какую бы судьбу ни написала она, Фолькмар ее наверняка переменит. Слепая станет жертвой войны, как и все жители деревни.

Судьба поблагодарила девушку и повернулась, чтобы уйти: ей не терпелось покинуть суматошный трактир. До чего же отрадно было знать, что совсем скоро она уедет из Сен-Мишеля и забудет о неприятном деле, которое привело ее сюда. Жизнь здесь скоро испортится. Совсем.

– Уже уезжаешь? Так скоро? – раздался голос за ее спиной. – Видимо, чувствуешь себя очень уверенно. С чего бы?

Хорошее настроение тут же оставило Судьбу.

– Маркиз, – сказала она, меряя его взглядом. – Вот нежданная радость.

Шанс был само изящество – в черной шляпе, камзоле цвета сливочного масла и пышных кюлотах до колен. Он предложил Судьбе руку, она оперлась на нее, и они вместе покинули трактир.

– Где ваш экипаж? Я провожу вас к нему, – сказал Шанс.

Судьба указала в конец улицы, где Лоска сидела на облучке деревянной повозки, держа в руках поводья Мартина.

– Ах, вот он где. Столь же удобный, сколь и роскошный, не сомневаюсь.

Шанс захохотал, и они двинулись вперед. По пути он склонил голову к своей даме.

– Ты сожгла дом Изабель, – начал он тихо, – но не думай, что из-за этого выигрыш у тебя в кармане. Мы установили правила: надеюсь, ты помнишь? Ни один из нас не может влиять на ее выбор.

Судьба приняла невинный вид:

– Ты ведь не полагаешь всерьез, что я приложила к этому руку?

– Уверен, что даже две, – сказал Шанс. – Умный ход: заманить их к Ле Бене. Но ведь и я могу пригласить их к себе. И сделаю это.

– Пригласить ты можешь, только они не пойдут. Я сообщила им о твоих сомнительных моральных принципах.

– Тогда я сам приду к ним, – заявил Шанс.

Судьба самодовольно усмехнулась:

– А вот это вряд ли. Я слышала, в соседней деревне живет хорошенькая молодая баронесса…

– Вот как? – рассеянно отозвался Шанс, стряхивая с камзола невидимую ниточку.

– И она очень любит играть в карты. Правда, не на деньги, а на поцелуи – наклонность, которая неизменно вызывает осуждение ее супруга.

– Вряд ли справедливо возлагать вину за случившееся на меня, – огорченно сказал Шанс. – Она ни разу не обмолвилась о существовании мужа!

– Мне говорили, что барон – отличный стрелок.

– Верно, – сокрушенно вздохнул Шанс. – Прострелил мою любимую шляпу.

– Слухи об этом дошли и до мадам Ле Бене. А также до маменьки наших девиц. Я об этом позаботилась. Обе дамы скандализированы. Так что на твоем месте я бы не стала и соваться на ферму, – сказала Судьба. И переменила тему: – А что ты делал в трактире, позволь тебя спросить?

– Отправлял своего человека в Париж, чтобы он привез мне приличного шампанского, – ответил Шанс. – А также головку стилтонского сыра. Хорошего черного чаю. И простыней. – Его пылкий взор скрестился с ледяным взором Судьбы. – Деревня – это ужас. Думаю, по крайней мере, в этом мы с тобой согласимся.

– Да уж, – тяжело вздохнула Судьба. – Я и сама недавно посылала в Париж за кое-какими лакомствами, чтобы хоть немного скрасить убожество жизни у мадам Ле Бене.

– Что, неужели так плохо?

– Эта женщина до того скупа, что до десяти раз заваривает старую кофейную гущу. Я бы сейчас продала душу за кофейник хорошего кофе. – Судьба усмехнулась. – Если бы она у меня была. Ах, маркиз, если бы смертные только знали, если бы имели хоть малейшее представление о том, что такое могила, каково это – лежать там вечность, они ели бы шоколад на завтрак, икру на обед и распевали бы арии, задавая корм свиньям. Худший день жизни здесь, на земле, несравненно лучше любого из дней под землей. Ну да ладно. Нас с вами скоро здесь не будет. Меня, по крайней мере, не будет точно.

Они подошли к повозке. Шанс снял перед Лоской шляпу.

– Я бы не говорил с такой уверенностью. Моя волшебница была вчера в Диком Лесу и стала свидетельницей весьма романтичной интерлюдии, – сказал он. – Один кусок сердца найден, еще два на очереди.

Судьба смерила его взглядом и с ядовитой улыбкой заявила:

– Поиск каждого куска требует времени. А как выглядит череп? Ты ведь понимаешь, о чем я? О том, что внизу карты Изабель? Сколько ей осталось? Несколько недель? Дней?

Шанс поджал губы. Было видно, как у него заходили желваки.

– Вот именно, дней. Я так и думала, – промурлыкала Судьба. И потрепала маркиза по руке. – Так что пей шампанское и радуйся.

Глава 58

Бетта, жуя жвачку, моргала снисходительными карими глазами.

– Хорошая девочка, Бетта, – сказала Изабель, хлопая корову по крупу.

Она села на низкий деревянный табурет, уткнулась щекой в мягкий коровий бок и принялась доить. Медленное дыхание Бетты, ритмичный звук струек, брызжущих в деревянный подойник, – от всего этого уставшая Изабель едва не заснула. Ночью она почти не сомкнула глаз. Ей все время виделся Феликс. Его сердитые слова звучали в ушах.

Как он мог обвинить ее в том, что это она разбила ему сердце, когда сам разбил сердце ей?

Воспоминания снова затянули Изабель туда, куда ей совсем не хотелось возвращаться. После того первого поцелуя в Диком Лесу, когда Изабель и Феликс поняли, что влюблены друг в друга, они решили бежать из дома. Оба знали, что Маман ни за что не позволит им быть вместе, и потому придумали план: они возьмут Нерона и Мартина и вместе поскачут в Италию. Там Феликс сделается подмастерьем какого-нибудь скульптора. Изабель днем станет давать уроки верховой езды, а вечерами они будут встречаться и вместе бродить по развалинам древнего города, по тем самым камням, которые еще помнят поступь цезарей, по дорогам, которыми шагали римские легионеры.

А когда Феликс сам станет скульптором, знаменитым и очень богатым, они поедут в Монголию и будут скакать на диких лошадях вместе с тамошними вождями. Они увидят соколиную охоту в степях России. Станут ездить на верблюдах с бедуинами. Одним словом, откроют для себя весь мир, огромный и такой чудесный.

Но Маман узнала об их планах, в ярости уволила отца Феликса и выгнала всю их семью за дверь. Прежде чем уехать, Феликс все же улучил минутку, забрался по старой лозе к окну спальни Изабель и пообещал, что непременно вернется за ней. Они встретятся в Диком Лесу. Понадобится всего несколько дней ему, чтобы помочь семье устроиться на новом месте. Потом он придет и опустит записку в дупло старой липы – в ней будет написано когда.

Изабель собрала дорожный мешок и спрятала его под кроватью. Каждую ночь, после того как мать уходила к себе, она соскальзывала по лозе и мчалась через двор к липе, в надежде отыскать записку от Феликса. Но так и не нашла.

Лето сменилось осенью, наступила зима. Ледяной ветер и глубокий снег не давали вылезать в окно ночью, но теперь это не имело значения. Феликс был для нее всем, а она для него, видимо, нет.

Сколько ночей она проплакала навзрыд, а Тави, утешая, укачивала ее как ребенка? Элла тоже узнала о том, что случилось, и стала еще добрее к Изабель, но та, несчастная, уязвленная в самое сердце, отвечала сводной сестре одной лишь грубостью.

И вот Феликс вернулся. Сшил для нее башмачок. Делает вид, будто она еще что-то для него значит. Обнимает и целует ее в Диком Лесу, а потом заявляет: это она виновата в том, что было. Точнее, не было.

А она опять расстраивается и не спит из-за человека, который, что бы он ни говорил и ни делал, так и не объяснил ей, почему тогда ушел. Глупо; она ведет себя глупо. Ей и без Феликса есть о чем подумать. Живет она на чердаке. На все про все – одно-единственное платье. А ее мать принимает кочан капусты за герцога Бургундского.

Бетта издала низкий нетерпеливый звук. Сама не заметив как, Изабель полностью опустошила коровье вымя. Усилием воли она прогнала все мысли о Феликсе, встала и взялась за подойник. Бетта была последней коровой, которую нужно было подоить сегодня вечером, и девушка была этому рада. День казался бесконечным, и ей хотелось поскорее избавиться от всех дел.

С подойником в руке она поспешила к сыродельне и в задумчивости не обращала внимания на гневные голоса, которые неслись из распахнутых дверей, пока не вошла внутрь.

– Идиотка!

– Сам ты идиот!

Гуго и Тави стояли в шаге друг от друга и гневно кричали. Изабель со стуком поставила ведро на пол и поспешила втиснуться между ними.

Сквозь канонаду бранных слов и грубых жестов ей удалось кое-что разобрать. Тави вчера добавила что-то в один из сыров, когда перекладывала его в форму. Точнее говоря, мед, который давали местные пчелы, немного осадка из опустевшей винной бочки и капельку уксуса.

– Так никто не делает! – продолжал яриться Гуго. – Ты его видела, этот сыр? Это ужас! Он и на сыр-то не похож. Весь в пятнах. И запах такой странный. Он не такой, каким положено быть сыру!

– Разве это плохо – попробовать иногда что-то новое? – орала в ответ Тави. – Я только хотела посмотреть, как эти субстанции повлияют на вкус. И повлияют ли вообще. Мед, винный осадок, уксус – в каждом из них живут свои микроорганизмы…

– Да о чем ты?

– О микроорганизмах, – повторила Тави. – Одноклеточная форма жизни, знаешь? Ну… Левенгук? Отец микробиологии?

Гуго смотрел на нее как баран на новые ворота.

– Микроорганизмы сквашивают молоко, – объясняла Тави. – Превращают его в творог. А потом, в процессе ферментации, из него получается сыр.

Гуго ударил себя кулаком в грудь.

– Сыр становится сыром в процессе сыровизации, – с непроходимым упрямством заявил он.

Пришла очередь Тави смотреть на него, выпучив глаза. Но она взяла себя в руки.

– Пусть так, Гуго, – сказала она. – Я только хочу сказать, что, изменив всего один параметр процесса… сыровизации, даже чуть-чуть, мы получим иной результат.

– И что?

– У нас может получиться что-то совсем новое, а не скучный белый сыр. Разве это не здорово?

– Господи, и зачем ты только здесь появилась?

– Вот и я себя о том же спрашиваю.

– Вечно ты все меняешь, везде лезешь. Ну зачем тебе это надо?

– Интересно, говорил кто-нибудь такое да Винчи, Ньютону или Копернику? – Тави встала в позу сахарницы и наигранным голосом заговорила: – «Ах, Николай! И как тебе только в голову пришло запустить Землю на орбиту Солнца? Как хорошо было раньше!»

– Это были мужчины. А ты – девушка, – сказал Гуго и нахмурился. – А девушки ничего не меняют. Они пекут. Шьют. И еще подтирают. Полы. И носы.

Тави схватила тряпку и мазнула ею по лицу Гуго.

– А еще задницы, – бросила она и пошла прочь.

Гуго выругался и с досады топнул о пол.

– Ей просто нравится экспериментировать, – попыталась успокоить его Изабель.

– Я видел этот сыр. Его остается только выбросить, – сказал Гуго. – Мать от ярости с ума сойдет.

– А вдруг Тави права? Вдруг из него может выйти что-нибудь очень вкусное? – предположила Изабель. Схватив подойник, она стала переливать молоко в чан. – Все будет хорошо. Вот увидишь.

Но Гуго уже не думал о сырах.

– Ее никогда не возьмут замуж, – сказал он. – Какому мужчине нужна жена, которая не делает то, что он ей скажет?

Изабель тут же ощетинилась.

– Тави не нужен муж. Ей нужна математика, – сказала она, защищая сестру.

– Математика вас отсюда не вытащит. А вот муж бы вытащил. Попрошу мать или Тетушку подыскать кому-нибудь из вас подходящего, – сказал Гуго, выходя из сыроварни. Изабель выкатила на него глаза.

– Удачи тебе. Если уж наша Маман не сумела никого найти, вряд ли у них получится.

Оставшись одна, Изабель решила взглянуть на сыр, который вызвал столько переполоха. Он стоял на полке у левой стены комнаты. Было сразу понятно, что это – тот самый.

Гуго назвал его «уродливым», но ей он показался любопытным. Да, головку покрывали непривычные зеленые пятна, она была кривовата и имела странный резкий запах – в отличие от прочих, которые показались Изабель скучными в своей одинаковости.

– Ничего, может, и ты на что-нибудь сгодишься, – сказала она сыру. Но без особой надежды. В конце концов, непохожесть на других – не то качество, которое приветствуется в сырах.

И в девушках.

Глава 59

Вечер был теплым и ясным. Закатное солнце красило небо в сияющие оттенки розового и оранжевого; в воздухе плыл аромат роз.

Было тихо. Мирно. Изабель молилась о том, чтобы так оставалось и дальше.

Тави и Гуго сидели бок о бок на деревянной скамье, в тени амбара. Работали. После вчерашней ссоры в сыроварне они не перекинулись ни единым словом.

«Ладно, хоть не орут друг на друга», – подумала Изабель.

Она и Маман сидели на траве напротив этих двоих. Все четверо лущили в большую миску фасоль для супа, который задумала сварить хозяйка. Изабель то и дело поглядывала на Тави и Гуго. Ей очень хотелось сохранить мир между ними. Было понятно: они здесь только потому, что этого хочет Тетушка, но не мадам и, уж конечно, не Гуго. Значит, чтобы оставаться здесь и дальше, надо работать и молчать. Придется перед сном напомнить об этом Тави.

Теперь они с Тави спали рядом на сеновале. И куда чаще разговаривали перед сном, чем в Мезон-Дулёр, где у каждой была собственная комната. Прошлой ночью Изабель рассказала сестре о том, что встретила в Диком Лесу Феликса, и показала сшитый им башмачок.

– То-то мне показалось, что ты стала лучше ходить, – сказала сестра. – И что? – добавила она, явно ожидая продолжения.

– И ничего. Больше ничего.

О ссоре и о поцелуе Изабель решила не рассказывать.

– Жаль. Феликс мне всегда нравился. – Тави помолчала немного, потом вдруг сказала: – А интересно…

– Что тебе интересно?

– Интересно, ищешь ли ты еще куски своего сердца. Если да, то он определенно…

– Не надо, – твердо сказала Изабель и повернулась на другой бок, спиной к Тави.

– Миска наполнилась, – сказал вдруг Гуго, оторвав Изабель от ее мыслей.

Она встала и потянулась:

– Пойду отнесу ее мадам и возьму…

«Другую», – хотела сказать она, но ее слова заглушил душераздирающий вопль.

Она и Тави тревожно переглянулись. Из рук Маман выпал стручок.

Вопль повторился. Он шел от сыроварни, и на этот раз представлял собой одно протяжное слово:

– Гу-у-у-у-уго-о!

Гуго откинулся на стену амбара и застонал.

– Господи, как здесь было тихо. И как хорошо, – сказал он. – Ну, может, не очень хорошо, зато определенно тихо. Теперь, если мать из-за чего-нибудь надрывается, я знаю наверняка: это вы двое виноваты. Вот знаю, и все.

Снова раздался крик.

– Гуго, идем! – сказала Изабель и потянула его за руку. – Кажется, ей больно!

И она бегом помчалась к сыроварне; остальные за ней. Прибежав, они застали рядом Тетушку.

– Я была в кухне… услышала вопль. Кому-то плохо? – спросила она, прижав руку к груди.

Никто и рта не успел раскрыть, а Гуго уже распахнул дверь и шагнул через порог. Остальные вошли за ним. Внутри сыроварни стояла такая едкая вонь, что у Изабель даже глаза заслезились.

– Что здесь такое? – воскликнула она.

– Урод! – вопила мадам Ле Бене. – Мерзкая дрянь!

Она стояла в дальнем конце сыроварни, у полок с созревающими сырами, и указывала пальцем на один из них. Изабель подошла ближе и разинула рот. На полке действительно лежал какой-то уродец: морщинистый, кривобокий, мохнатый от плесени.

– Господи, ну и запах! – сказала Тетушка, зажимая платком нос.

– Пахнет немытыми ногами.

– Тухлыми яйцами.

– Помойкой.

– Дохлой псиной, – сказал Гуго.

– Дохлой псиной, которая неделю провалялась на солнце, – уточнила Изабель.

– И сильно вспотела, – добавил Гуго.

– Строго говоря, собаки не потеют, – поправила его Тави. – По крайней мере, не потеют, как люди. А уж дохлые – и подавно.

– А эта потеет, – возразил Гуго. – Сама погляди.

Даже за то недолгое время, что они провели рядом с сыром, на его мохнатой поверхности успели проступить прозрачные желтоватые капли. Они скатывались по его бокам и падали на пол.

– Все, с меня хватит. Убирайтесь все трое. Чтобы духу вашего в моем доме не было, сегодня же! – рявкнула мадам.

Торжествующая ухмылка зажглась на лице Гуго.

Сердце у Изабель упало.

– Нет, мадам. Прошу вас! – взмолилась она. – Нам совсем некуда идти!

– Твоей сестре следовало подумать об этом, прежде чем она испортила мой сыр!

– Ну же, Авара, – взяв хозяйку под локоть, принялась уговаривать ее Тетушка, – к чему так сердиться? Девочка просто сделала ошибку, вот и все.

– Вообще-то, это был эксперимент, а не ошибка, – отозвалась Тави, внимательно всматриваясь в сыр. – Просто мою гипотезу нужно подработать.

– Вон! – снова стала брызгать слюной мадам. – Вон отсюда! – Затем она повернулась к сыну. – Гуго, возьми это… эту потную псину и вынеси отсюда, пока она не заразила другие сыры. Отвези ее в лес или брось в какую-нибудь яму!

Тетушка повела мадам к двери. Как только хозяйка вышла наружу, старуха вернулась к Изабель:

– Помоги Гуго прибраться, девочка. А я пока ее успокою.

И, потрепав Изабель по щеке, она поспешила за мадам.

Изабель прижала ладони ко лбу и стала думать. Это катастрофа. А вдруг Тетушке не удастся уговорить мадам? Вдруг та все же выгонит их на улицу?

– Ну что, доволен? – обратилась тем временем Тави к ухмыляющемуся Гуго. – Наконец-то ты от нас избавишься. Окажи уж нам последнюю милость: когда мы издохнем от голода в канаве, брось на наши косточки по горстке земельки.

– Я… я вовсе не хотел, чтобы вы умерли с голоду, – сказал Гуго, и его ухмылка померкла.

– А что, интересно, ты хотел? – спросила Тави.

– Не надо на меня все сваливать! Я ничего не делал. Это ты всегда все усложняешь!

– В смысле?

– Разве ты не можешь вести себя так, чтобы другим людям было приятно рядом с тобой? Хоть бы разок постаралась!

И тут Тави дрогнула. Обычно она щеголяла своей дерзостью, куталась в сарказм, как герцогиня в меховую мантию. Но не сегодня. Оружие Гуго пронзило ее доспех, из раны потекла кровь.

– Для кого мне стараться, Гуго? – спросила она хрипло. – Для богатеньких мальчиков, которые все равно попадут в Сорбонну, даже если они так тупы, что не могут решить и простенького квадратного уравнения? Для виконта, который однажды был моим соседом на званом обеде и все пять перемен блюд только и делал, что пытался запустить руку мне под юбку? Или для самодовольных светских дам, которые, поджав губы, оглядывают меня с головы до ног и говорят: «Нет, ты не подойдешь моему сыну, подбородок у тебя слишком острый, нос слишком длинный, и ты все время говоришь о цифрах»?

– Тави… – прошептала Изабель, затем подошла к сестре, чтобы обнять ее. Но та стряхнула руку Изабель.

– Я не хотела ничего, кроме книг. Мне нужна была математика, наука. Я хотела получить образование, – продолжала Тави, и ее глаза все ярче разгорались от гнева. – Но получила лишь корсеты, юбки и дурацкие туфли на высоких каблуках. И мне стало так грустно, Гуго. А потом я рассердилась. Нет, я не могу быть приятной. Я пробовала. И не раз. Не сработало. Если я сама себе не нравлюсь, с чего бы мне нравиться тебе?

И она повернулась и ушла. Гуго и Изабель в неловком молчании остались стоять посреди сыроварни. Но вот Изабель взялась за ведро и швабру, которые стояли в углу у двери, и стала вытирать лужу, натекшую с потного вонючего сыра.

– Отлично сказано, Галилей, – буркнул себе под нос Гуго.

Но Изабель услышала.

– Она могла бы. Она стала бы и Галилеем, и Ньютоном, и да Винчи – всеми вместе. Если бы только у нее был шанс. Но его не было и никогда не будет. Вот почему она такая. – И она робко шагнула к нему. – Гуго, не прогоняй нас. Пожалуйста.

– Ты не понимаешь. Есть причина, почему я хочу… – Он беспомощно выругался. – А, ладно.

– Какая причина? О чем ты?

Гуго покачал головой. И пошел к двери.

– Куда ты? – спросила его Изабель.

– В амбаре есть старый ящик из-под чая. Он освинцован. Надеюсь, если засунуть эту гадость в него, запах не просочится наружу. Положу дохлую псину в ящик, ящик поставлю в повозку, сяду и поеду куда глаза глядят, пока не найду старый заброшенный колодец. Туда я ее и скину, а может, и сам за ней сигану.

Изабель испуганно смотрела ему вслед. Какой ужас. Надо пойти к Тетушке. Но сначала надо закончить уборку. Если старуха не уговорит мадам, они останутся без крыши над головой. Бездомные. Беспомощные. Все равно что мертвые.

Глава 60

В Диком Лесу, перед рассветом, стерегла добычу лиса.

Объект ее внимания, рыжая белка, скакала по земле в поисках упавших орехов.

Стараясь оставаться в тени, лисица подбиралась все ближе. Напружинилась, оскалилась, но когда до прыжка оставался всего миг, огромная сова на мягких крыльях подлетела и села на ветку прямо над ней, шумно всколыхнув листья.

Испуганно пискнув, белка выронила орех и помчалась к гнезду. В следующую секунду растаяла и лисица. На ее месте возникла рыжеволосая женщина в платье цвета туманного утра. Она с яростью повернулась к сове. Зеленые глаза гневно сверкнули.

– Это был мой завтрак! – закричала она на птицу.

При звуках ее голоса все твари в лесу, и большие и малые, заспешили к своим гнездам и логовам. Олени нырнули в кусты. Певчие птицы расправили крылья, прикрывая птенцов.

Одна сова не испугалась. Пусть королева фей ярится. Сова не зря выбирала крепкую ветку повыше. И теперь заухала оттуда, глядя на королеву сверху вниз.

Танакиль сузила глаза:

– И ради этого ты лишила меня завтрака?

Сова продолжила говорить на своем языке.

– Ну и что? – проворчала Танакиль. – Подумаешь, Судьба против Шанса, Шанс против Судьбы, один делает ход, другой отвечает. Живые твари для них – что пешки на шахматной доске. У меня нет с ними общих дел.

Она повернулась к птице спиной и, гневно расталкивая ногами юбки, зашагала прочь. Но сова не унималась и еще несколько раз отрывисто ухнула ей вслед.

Танакиль встала как вкопанная.

– Жеребец? – переспросила она. И медленно повернулась. – Это сделала Судьба?

Крупная серая голова совы опустилась и снова поднялась.

Танакиль заметалась взад и вперед, шурша мертвой листвой под ногами. Сова щелкнула клювом.

– Нет, я ничего не скажу Шансу, – бросила королева фей. – Он купит эту лошадь и преподнесет ее девчонке на блюдечке с золотой каемочкой. Я сама займусь этим.

Танакиль облизнула губы. Острые зубы сверкнули в бледном предутреннем свете.

– Один кусок своего сердца Изабель нашла, хотя и отказывается признать это. Чтобы получить второй, ей потребуется храбрость. – И она прищелкнула пальцами. – Пойдем, сова. Поглядим, есть ли у нее еще порох в пороховницах.

Глава 61

В деревне почти забыли об Изабель.

Сен-Мишель был переполнен измученными, растерянными беженцами, ищущими еды, так что у жены пекаря, мясника и сыродела было чем заняться, кроме как травить девушку.

Утром она приехала с Гуго на рынок продавать овощи – обычно с ним ездила хозяйка, но сегодня она осталась на ферме лечить заболевшую корову. Тави доверия не было – еще начнет ставить с кочанами опыты, вместо того чтобы продавать, – и выбор пал на Изабель. И хотя возвращаться в деревню ей нисколько не хотелось, она молча подчинилась. Тетушка все же убедила мадам позволить им остаться, и Изабель была так рада, что решила ни в коем случае не давать хозяйке новых поводов для недовольства.

Едва они с Гуго появились на рынке, как их повозку окружили покупатели. Беженцы, чьи палатки и фургоны стояли в полях за городом, громко требовали картофеля и капусты. Изабель не знала, откуда все эти люди, и расспрашивала каждого, кто к ней подходил, а они отвечали.

Оказалось, Фолькмар сжег деревни вокруг Парижа. Жители видели, как грабили их фермы, как гибли в огне дома. Сами спаслись, но добро собрать не успели. Король храбро сражался, и все же его войско было разбито. Великий герцог ездил по провинции с поездом из фургонов и собирал оружие для армии: ружья, мечи, топоры, у кого что найдется. С ним ездила королева: она увозила осиротевших детей туда, где им не грозила опасность.

Среди беженцев было немало больных и изможденных. Одна старуха с четырьмя внучатами, которые цеплялись за ее подол, молила Изабель отдать ей хотя бы листья, которые осыпались с кочанов. Изабель дала ей целый кочан и ничего не взяла. Женщина обняла ее. Гуго все видел – нахмурился, но ничего не сказал.

Оказалось, что это видел и кое-кто еще.

– Это ничего не меняет, Изабель, – сказала Сесиль, подходя к повозке. – Все равно ты страшная.

Изабель почувствовала, как краска стыда заливает ей лицо и шею. Значит, деревня ее все-таки не забыла. И не забудет, пока есть Сесиль. Она не могла найти слов для ответа. Но пока она собиралась с мыслями, заговорил Гуго.

– Для тебя не меняет, а для этой старой женщины – меняет, – сказал он Сесиль.

Изабель взглянула на него. Она была благодарна ему за то, что он встал на ее защиту, но и удивлена тоже. Ведь она знала, что Гуго ее недолюбливает. Но, судя по тому, как отяжелела его челюсть и каким жестким стал взгляд, Сесиль он недолюбливал еще больше. Однако раздумывать обо всем этом было некогда: к повозке, шаркая ногами, подошел старик и попросил картошки.

– Не покупайте у нее ничего! – воскликнула Сесиль, когда он протянул девушке монету. – Разве вы не знаете, кто она? Изабель де ла Поме, страшная мачехина дочка!

Старик невесело засмеялся. Смех перешел в глубокий, раздирающий грудь кашель. Прокашлявшись, он сказал:

– На свете есть лишь одна по-настоящему страшная вещь, мадемуазель, и это – война, – после чего развернулся и зашаркал прочь.

Сесиль фыркнула, затем помедлила, будто хотела сказать что-то умное и язвительное, но ум был не самой сильной ее стороной, и она удалилась, развернувшись и задрав нос.

Примерно через час после ее ухода вся капуста была продана. Изабель собрала все листья со дна телеги и отдала их босоногому мальчугану в худой рубашке с наказом отнести их матери, чтобы та сварила суп. Затем она сняла холщовый передник, который Гуго дал ей перед началом торговли, – единственный карман был полон монет – и вернула ему. Но Гуго помотал головой.

– Пусть будет у тебя. И мой возьми, – сказал он, снимая второй такой же передник, в кармане которого тоже звенели монеты.

– Почему? А ты куда? – спросила Изабель, беря у него передник с выручкой.

– А я… э-э-э… у меня дело тут неподалеку. Езжай пока домой без меня. А я тебя по дороге догоню. – Отвечая, он вытер носки своих башмаков о штанины, потом поплевал себе на ладони и пригладил непослушные волосы.

Все это показалось Изабель крайне таинственным. Тщательно свернув оба передника так, чтобы ни одна монета не выпала, она сунула их под сиденье.

– И знаешь что, Изабель?

– Что?

– Если ты все же доберешься домой раньше меня, пожалуйста, не говори матери о моем деле. Скажи, что я пошел чинить изгородь в поле, или придумай еще что-нибудь.

Изабель пообещала ему, что так и сделает, хотя сама сгорала от любопытства. Гуго одернул куртку и, набрав полную грудь воздуха, отправился по своим делам. Изабель села на место кучера и щелкнула вожжами. Мартин тронулся с места. Хорошо, что сегодня они рано все распродали. Больше будет времени на другие дела.

Но, едва выехав с рынка, Изабель увидела Гуго. Он переводил через улицу Одетту. Та держала его за руку, повернувшись лицом к нему. На ней было хорошенькое голубое платье. Светлые волосы с едва заметным рыжим оттенком собраны в мягкий узел на затылке, сбоку приколота роза.

«На вечеринку собралась или на свадьбу, – подумала Изабель. – Заблудилась, поди, вот и попросила Гуго помочь».

Как он хорошо сделал, что не отказал ей. Одетте и так тяжело приходится. Правда, деревенские почти все были добры к ней, и только некоторые – Сесиль, например, – портили девушке жизнь, как могли.

«Кто бы мог подумать, что он такой отзывчивый?» – подумала Изабель и даже прониклась к Гуго теплым чувством, правда ненадолго.

Пару минут спустя она подъезжала к развилке дорог на краю деревни. Чтобы попасть к Ле Бене, надо было свернуть направо. Левая дорога вела к реке и разным мастерским; там трудились те, чье ремесло было слишком шумным, вонючим, опасным или просто неприятным для жителей деревни, – красильщики, кузнецы, кожевенники, живодеры.

Изабель так беспокоилась о делах на ферме – сможет ли Тави подоить коров, не натворив бед, станет ли Маман резать капустные кочаны или предпочтет вести с ними беседу, – что даже не заметила рыжую лису, которая сидела прямо посреди развилки, словно поджидала ее.

Вот почему, когда девушка подняла голову и увидела, что сейчас наедет на рыжую, было уже поздно.

Глава 62

Лисица, наклонив голову и оскалив зубы, бежала прямо на Мартина. Она поднырнула ему под брюхо и завертелась юлой, рыча, тявкая, стараясь куснуть коня за ноги.

Мартин в ужасе рванулся влево, так резко, что Изабель не удержала поводья. Повозка накренилась, бросив ее на сиденье. Девушка тут же выпрямилась. Но поводья не поймала.

– Стой, Мартин! Стой! – завопила она, но тот, обезумев от страха, скакал вперед, не слыша ее криков.

Повозка грохотала по ухабистой дороге к реке, и Изабель, вцепившись в сиденье обеими руками, молилась о том, чтобы выжить в этой скачке.

«Он не остановится! – думала она. – Впереди причал, он доскачет до края и сиганет в воду. Мы оба утонем!»

И тут лиса исчезла так же внезапно, как появилась; выдохшийся Мартин замедлил ход, а потом и вовсе остановился в нескольких шагах от берега. Изабель спустилась на землю и на ватных ногах подошла к коню, дыша так часто и тяжело, словно сама только что бежала, таща повозку.

– Тише, Мартин, тише, – повторяла она, поглаживая его шею. – Тише, старина.

Глаза Мартина были так выпучены, что виднелись белки. Пена клочьями падала с губ, белела на шерсти. Изабель нагнулась к ногам коня. Крови не было; значит, лиса его не покусала. Она дотянулась до поводьев, запутавшихся в постромках, и освободила их. Затем, взяв коня за узду, девушка медленно развернула его в другую сторону. Каким-то чудом повозка не пострадала.

Пока они шли назад, к развилке, дыхание Изабель понемногу выровнялось. Позади остались мастерская кожевника и красильня. Кое-кто из работников подошел и поинтересовался, не пострадала ли девушка.

– Будь это моя коняга, сейчас же отправилась бы вот в эти ворота, – крикнул ей какой-то человек, стоявший у живодерни.

Изабель взглянула на него. Он привалился к ограде и спокойно курил. С кожаного передника на башмаки капала кровь. И тут из-за ограды долетел вопль смертельно напуганного животного. Изабель отвернулась, не желая видеть бедную обреченную тварь.

– Дурная коняга, – продолжал тип в кожаном переднике. – Чуть тебя не угробила.

Изабель сделала вид, что ничего не слышит, но Мартин посмотрел прямо на мужчину. Навострил уши. Принюхался. И встал как вкопанный. Изабель почувствовала, как в нос ударяет кислая вонь – запахи крови, страха и смерти смешивались в ней, словно призраки, просачиваясь между прутьями ограды. Мартин тоже их почуял. И задрожал всем телом. Изабель испугалась, что он сейчас снова понесет.

– Мартин, ну пойдем, пожалуйста. Надо идти, – сказала Изабель, потянув его за нахрапник.

Но тот не двинулся с места – расставил копыта, приподнял голову и заржал, тонко и так пронзительно, так жалобно, что Изабель от неожиданности выпустила уздечку.

И тут она поняла, что взгляд Мартина прикован вовсе не к человеку у ворот; он смотрел поверх него, на лошадь по ту сторону ограды. Медленно, как во сне, она сделала шаг вперед, еще один. Мартин снова позвал, лошадь ответила.

– Не ходи, – сказал ей человек у ворот. – Негоже девушке такое видеть.

Но Изабель уже увидела. Черная молния метнулась за прутьями ограды. Сверкнул бешеный глаз. В воздухе мелькнули убийственные копыта. Четверо дюжих мужиков пытались повалить коня, но не могли его одолеть. У них были крючья и веревки, но боялись все равно они, а не он.

Раньше у Мартина был друг. Он был прекрасен. Высок, силен и бесстрашен. Будь Мартин человеком, он бы, возможно, возненавидел его за это. Но Мартин был зверем и поэтому просто любил своего друга.

Лошади никогда не забывают друзей.

Мартин почувствовал запах друга. Услышал его голос. Голос коня, черного, как безлунная ночь, прекрасного, как звездный свет.

Мартин знал этого коня. Он его любил.

И Изабель тоже.

Ухватившись за прутья ограды, она прошептала его имя:

– Нерон.

Глава 63

Изабель побежала.

Сначала вдоль ограды. Мимо человека в переднике, который кричал ей «стой!», но не успел остановить ее. Она вбежала в ворота и попала в ад.

Две овцы, выскочившие из загона, метались по двору, увертываясь от преследователей, пытаясь скрыться. Жалобно мычали коровы. Здесь же обрабатывали туши: свежие висели головами вниз, чтобы из них вытекла кровь, те, что уже отвиселись, разрубались на части.

А посреди этого кошмара сражался за свою жизнь черный жеребец.

Четверо крепких мужчин, прислужников смерти, окружили его со всех сторон. Один накинул веревочную петлю на шею. Другой поймал в петлю заднюю ногу, мешая коню удерживать равновесие. Третий сделал то же самое со второй задней ногой. Конь упал. Сделал последнюю доблестную попытку одолеть своих мучителей и подняться, но не смог и теперь лежал в грязи, тяжело поводя боками и закрыв глаза.

Еще один человек стоял в стороне, опираясь на кувалду. Но вот он обеими руками ухватился за деревянную рукоять и приподнял тяжелую железную болванку.

– Нет! – завизжала Изабель. – Стой!

Но ее никто не услышал, так громко блеяли овцы и мычал скот.

И тогда Изабель побежала еще быстрее, крича и умоляя на ходу. Она почти добежала до лошади, когда наступила одной ногой в лужу. Девушка поскользнулась и растянулась на земле.

Сплевывая попавшую в рот грязь, Изабель подняла голову и увидела, как человек оторвал от земли кувалду и поднял высоко над головой, так что заиграли могучие мышцы его рук и торса.

Хриплый вой рванулся из ее горла и из самого сердца. Она устремилась вперед и отчаянным усилием, то ли броском, то ли ползком, упала коню на шею.

Кувалда полетела вниз.

Глава 64

Дыра, которую кувалда проделала в земле, была глубокой.

Изабель знала это наверняка, ведь тот, кто раньше держал этот молот в руках, заставил ее заглянуть туда. Обеими руками он схватил ее сзади за платье, оторвал от шеи коня и, точно котенка, ткнул носом в яму. Девушка упала на четвереньки.

– Видишь эту кувалду? Видишь, что она натворила? – орал он.

Изабель кивнула, хотя самой кувалды не видела – из ямы торчала только рукоять.

– А если бы здесь был твой череп?!

Он сам, могучий и сильный мужчина, дрожал как осиновый лист. Еще бы – он ведь уже замахнулся изо всех сил, как вдруг девчонка кинулась прямо под молот. В самый последний миг он резко вывернул корпус влево, и удар пришелся не по ней: кувалда ушла в землю.

Изабель встала. Все платье было в красной жиже. Красная жижа текла с лица. Но ей было все равно.

– Не убивайте моего коня, – взмолилась она. – Пожалуйста.

– Теперь это мой конь. Я его купил. Тебе такой ни к чему. Слишком дикий.

– Это мой конь. Он нужен мне.

– Тогда заплати мне за него. Четыре ливра.

Изабель сразу подумала о деньгах, которые лежали в переднике под сиденьем повозки, – искушение броситься за ними со всех ног было велико. Но она не могла взять чужое.

– У меня нет денег, – жалобно ответила она.

– Ну так найди, и побыстрее. До завтрашнего утра. Ворота открываются ровно в семь. Вот и приходи к семи с деньгами, иначе ему не жить.

Изабель кивнула. Сказала, что обязательно вернется. А себе сказала, что придумает, как достать деньги. Они у нее будут. Так или иначе.

– Дайте ему встать, – сказала она, глядя на коня.

Никто не двинулся с места.

– Дайте. Ему. Встать.

Это была уже не просьба, но приказ, и мужчины его услышали. Веревки, которые сдерживали коня, убрали.

Едва почувствовав свободу, конь вскочил. Моргнул, глядя на Изабель, и медленно подошел к ней. Понюхал ее. Фыркнул прямо в лицо. Вскинул гордую голову и тонко заржал.

Изабель хотела засмеяться, но вместо смеха вышел всхлип. Она прижалась щекой к его щеке, грязными пальцами зарылась в нечесаную, спутанную гриву. Нерона продала мать. Девушка думала, что никогда больше не увидит его. И вот он здесь, рядом с ней, но ему грозит гибель, если она не найдет четырех ливров.

– Я вытащу тебя отсюда. Клянусь, – прошептала она коню.

– А теперь уходи. У нас полно работы, – сказал человек с кувалдой.

Изабель кивнула и, потрепав Нерона по шее, вышла со двора живодерни.

Один из тех троих, что боролись с конем, – совсем молодой парень, почти мальчик, – закрыл за ней ворота. И замешкался, глядя ей вслед. Попроси она его в тот миг о чем угодно, он выполнил бы любую ее просьбу. Позови за собой – пошел бы на край света. А если надо, отдал бы жизнь за нее.

Тогда он еще не знал, что образ этой девушки, гордой и величавой, несмотря на грязное платье, останется с ним на всю жизнь. Он взглянул на нож в своей руке и возненавидел его.

За его спиной переговаривались остальные.

– Это вроде одна из девчонок де ла Поме, нет? А говорили, они страшные.

– А что, она красотка, по-твоему? Грязная, как старый башмак. И наглая, как таран.

– Нет, но…

– Жалко мне того, кого она возьмет в мужья.

– Но смелости ей не занимать, это уж точно.

– Это да. Всем бы девчонкам такую силу… да если бы они еще о ней знали!

– Будем надеяться, что такого никогда не случится. Иначе во что превратится наш мир?

– Ха! В сущий ад, вот во что!

– Нет, – прошептал паренек у ворот. – Это был бы рай.

Глава 65

Дверь в кухню мадам была открыта. Изабель набрала побольше воздуха в грудь и шагнула через порог.

На улице ярко светило солнце, но в доме мадам было темно. Несколько секунд Изабель ничего не видела. Когда глаза наконец привыкли к потемкам, она разглядела мадам, которая стояла у кухонного стола и месила тесто для хлеба.

– Я вернулась. С деньгами, – сказала Изабель, выкладывая передники на стол.

Мадам торопливо вытерла руки тряпкой – ей не терпелось поскорее пересчитать монеты – и бросила взгляд на Изабель.

– Что с тобой стряслось? Где это ты вывозилась? – воскликнула она.

Изабель стала рассказывать. Сначала мадам слушала ее, но скоро притяжение денег победило любопытство. Развернув оба передника, она выгребла из них монеты и принялась считать. Рядом в кресле-качалке сидела Тетушка и вязала. В отличие от мадам, она не пропустила ни одного слова в рассказе девушки.

Свою историю Изабель закончила так:

– Мне надо выкупить моего коня. Нерона. Завтра утром я должна принести на живодерню четыре ливра, иначе его убьют.

– И что? А я тут при чем? – спросила мадам рассеянно. Перед ней уже стояли восемь столбиков монет, хотя она не добралась даже до половины.

– Прошу вас, мадам. Речь идет всего о четырех ливрах. Ведь я очень много работала на вас.

Авара перестала считать. И в ужасе воззрилась на Изабель:

– Да ты никак денег у меня просишь?

– Я вам все верну.

– Ни за что, – отрезала мадам. – И речь тут вовсе не о четырех ливрах. Я и так из сил выбиваюсь, клячу твою кормлю, Мартина. А со второй лошадью и вовсе по миру пойду.

Мадам продолжала говорить, но Изабель уже не слушала. Она подошла к Тетушке и опустилась перед ней на колени.

– Пожалуйста, Тетушка. Я вас очень прошу, – сказала она.

Старуха отложила вязание. Взяла грязные руки Изабель в свои.

– Деточка, ты, кажется, сказала, что это животное отдали на живодерню потому, что с ним никто не мог управиться. Или я ослышалась? А что, если он сбросит тебя и убьет? Я не смогу жить с такой виной на совести. Непокорный жеребец – плохая компания для молодой девушки.

Изабель поняла, что и с этой стороны помощи ждать не приходится. Она встала и пошла к двери.

Тетушка изогнула бровь.

– Куда ты? – спросила она.

– В замок Риголад. К маркизу. Может быть, он одолжит мне…

– Нет. Забудь о нем, – приказала Тетушка.

– Но…

Старуха вскинула руку, призывая ее к молчанию:

– Если тебе безразлична собственная репутация, подумай хотя бы о репутации моей семьи. Пока ты живешь в этом доме, ноги твоей не должно быть в замке Риголад.

– Вот именно! – поддакнула мадам.

Изабель опустила голову. Внутри у нее было пусто.

– Да, Тетушка, – сказала она.

– Вместо того чтобы думать о каких-то там лошадях, займись-ка лучше капустой. Кочаны сами себя не срежут и с поля не вынесут, – заворчала мадам. – И смотри у меня: к вечеру завтрашняя повозка должна быть полной.

Выйдя из дому, Изабель поехала в поле. Всю дорогу она думала над тем, где раздобыть денег. Должен ведь быть способ. Сдаваться она не собиралась. И когда вечером она наконец выпрягла Мартина и завела его в амбар, голова ее снова была высоко поднята. Глаза блестели. Ставя коня в стойло, она засыпала ему лишнюю порцию овса.

– Ешь, Мартин, сегодня тебе понадобятся силы. Ночью надо будет провернуть одну работенку, – сказала она ему.

Мартин поднял уши; он любил приключения. Все лучше, чем возить капусту.

Изабель кое-что придумала, однако идея была рисковой и почти отчаянной. Чтобы все получилось, придется заручиться помощью сестры. И Гуго, что куда сложнее. Но тот у нее в долгу: она ведь ничего не сказала о его отлучке.

Пока она чистила Мартина, ей снова вспомнились слова Танакиль, сказанные при их последней встрече в лесу. Они прозвучали у нее в ушах так громко и ясно, словно королева фей сама стояла рядом с ней. «Найди куски своего сердца, а не чужого…»

Нерон точно был частью ее сердца. В этом она была уверена непоколебимо. Сидя на нем, она всегда чувствовала себя такой храброй, как никогда в жизни. Ей было страшно признаваться в этом себе самой, но она знала, что если потеряет его во второй раз, то не переживет этого, точно не переживет.

– Нерон не умрет. Мы не позволим, – сказала Изабель и потрепала Мартина по шее. – Отдыхай пока, старина. Выйдем, как только стемнеет.

Глава 66

– Насколько горячим должно быть пламя, чтобы расплавить золото? – спросила Изабель.

– Очень горячим, – ответил Гуго.

– Одна тысяча девятьсот сорок восемь градусов по Фаренгейту, – сказала Тави. – Или одна тысяча шестьдесят четыре по Цельсию.

– Что, так с языка и сорвалось, да? – съехидничал Гуго.

– А что, по-твоему, должно срываться у меня с языка? Слова какой-нибудь глупой песенки про любовь? Или рецепт фрикаделек?

– Вот именно, – ответил Гуго. – Знать и то и другое тебе бы не помешало.

Тави закатила глаза.

Все трое шагали в темноте по пустынной дороге, которая вела от фермы Ле Бене к Мезон-Дулёр. Изабель решила обыскать развалины своего сгоревшего дома: вдруг да найдется что-нибудь ценное. Но двигать одной тяжелые балки и камни ей было не под силу, и она попросила Тави и Гуго о помощи. Тави согласилась, потому что знала, как много значит для сестры ее жеребец. Гуго – потому, что Изабель пообещала: если на развалинах найдется не одна драгоценная вещь, а больше, она подыщет себе и своей семье другое жилье.

Когда-то у Изабель были свои украшения. И у Тави тоже. А у Маман их было много. Когда Мезон-Дулёр сгорел, они как-то сразу решили, что все погибло в огне, и даже не попробовали ничего отыскать. Теперь Изабель надеялась, что ей повезет найти ожерелье, или золотую монету, или хотя бы серебряную ложку – что угодно, лишь бы это можно было обменять на жизнь Нерона.

Мартин шагал за ними в поводу. На нем никто не ехал. Этой ночью коню предстояла тяжелая работа, и лучше было поберечь его силы. На плече у Гуго болтался большой моток веревки. А еще они с Тави несли по фонарю.

– Вы никогда не думали о том, чтобы заквасить вашу капусту? – спросила Тави. – Тогда вы могли бы и зимой продавать ее на рынке.

– А ты никогда не думала о том, что лучшее – враг хорошего?

– Нет. Никогда. Так никаких открытий не сделаешь.

Гуго даже хрюкнул от смеха:

– Каких еще открытий? Ты про потную псину, что ли?

Тави ответила ему быстрым взглядом.

– А что, кстати, с ней случилось? – спросила она.

– Лежит себе в повозке, в ящике под задним сиденьем. Я пока не нашел места, куда бы ее выбросить. Так, чтобы никто не пострадал. Надеюсь, в один прекрасный день мне подвернется поток раскаленной лавы. Или логово дракона. Или врата ада.

Тави посмотрела на его лицо, повернутое к ней в профиль:

– А ты бываешь забавным, Гуго. Кто бы мог подумать?

Гуго немного помолчал, потом сказал:

– Одетта. Она так думает.

– Одетта из деревни? – уточнила Тави.

Гуго кивнул.

– А она откуда знает? – спросила Изабель. И вспомнила, как видела их с Одеттой возле рынка: он переводил девушку через улицу.

– Оттуда, что мы с ней друг друга любим. И хотим пожениться.

Тави и Изабель споткнулись на полушаге. Мартин остановился. Только Гуго продолжал идти, сжав кулаки.

– А твоя мать знает? – спросила Тави, догоняя его. Изабель с Мартином трусили за ними.

– Про мое чувство юмора? – спросил Гуго.

– Нет, Гуго, – сказала Тави. – Про тебя и Одетту.

– Да. Я ей сказал. Год назад.

– Так почему же ты до сих пор не женился? – спросила Изабель, поравнявшись с ними.

– Мать не позволит, – уныло ответил Гуго.

Изабель с Тави переглянулись, не веря своим ушам. Не было случая, чтобы Гуго говорил с ними так много, да еще с таким чувством.

– Гуго…

– Вот только не надо переводить все в насмешку, Тави. Не смей, – предостерег он.

Тави даже отшатнулась:

– Я… я и не думала.

– Одетта чуть ли не одна управляет постоялым двором своего отца. Наизусть помнит все заказы. А какой она готовит луковый суп – объедение! А яблочный пирог… да я бы с самим чертом сразился за кусочек ее пирога. Но моя мать твердит, что от слепой девушки на ферме толку не будет. Работать она не может, а значит, лишний рот, еще одна обуза. Она видит в Одетте только то, чего у нее нет, и совсем не видит того, что есть.

Тави с нежностью положила ладонь ему на спину.

– Этот мир и люди в нем – такие, как Тетушка или моя мать, – они делят нас по сортам. Раскладывают по ящикам. Вот ты будешь яйцом. Ты – картошкой. Ну а ты – капустой. Они говорят нам, кто мы есть сейчас. Что нам таким делать. И какими становиться.

– Потому что они боятся. Боятся того, какими мы можем стать, – сказала Тави.

– А мы позволяем им командовать нами! – сердито выпалил Гуго. – Почему?

Тави ответила ему печальной улыбкой.

– Потому что мы тоже себя боимся, – сказала она.

Четверых путников накрыло молчание, такое же глубокое и мрачное, как ночь вокруг них.

Первым его нарушил Гуго.

– Что же мне делать? Может, посоветуете? – спросил он. – Она для меня – все.

– Поверить не могу, что ты нас об этом спрашиваешь, – сказала Изабель. – Я думала, ты нас терпеть не можешь.

– А я и не могу. Но я в отчаянии, а вы такие умные.

– Женись на ней, – сказала Тави.

– Жить будешь у нее, – добавила Изабель.

– Там для меня нет места. Вся семья ютится в домишке за постоялым двором. Братишек и сестренок у нее столько, что дом просто трещит по швам.

– Значит, должен быть другой способ. И мы его найдем. Обязательно, – сказала Тави.

Гуго кивнул. И даже улыбнулся. Но по его лицу Изабель видела, что он не поверил.

Дальше они шли молча, и каждый печалился о своем. Гуго – об Одетте. Тави – о формулах и теоремах. А Изабель – о том, что она уродина. Как ей казалось.

Но рядом с печалью, а может и из самой печали, прорастала решимость.

Ни Тави, ни Гуго, ни Изабель не знали, придет ли такое время, когда мир станет ценить их за то, что в них есть, а не за то, чего нет. Они не знали, удастся ли им сохранить свои сердца, или те разобьются в неравной схватке.

Но сегодня, если только им повезет, они спасут коня. Жеребца с трудным нравом, который не умеет идти против своей природы.

В глубине души каждый из них думал о нем. И каждый желал ему спасения.

Ведь о спасении для себя они уже и не думали.

Глава 67

Стоя на верхней ступени парадной лестницы Мезон-Дулёр, Гуго тихо присвистнул и посветил перед собой фонарем. Оказалось, что лестница пожар пережила, а дом – нет.

Изабель и Тави стояли рядом.

Все было куда хуже, чем думала Изабель. Те части дома, которые еще стояли утром после пожара, теперь рухнули. Крыша, державшие ее три стены, полы и потолки между ними – все было на земле. Лишь одна, задняя, стена дома сохранила вертикальное положение. Камни, куски штукатурки, деревянные балки – все лежало вперемешку, большими кучами, которые грозили обрушиться от малейшего толчка.

– Работать придется не торопясь, иначе все это повалится нам на головы, – сказал Гуго.

Изабель не обрадовалась, услышав эти слова. Они и так вышли позже, чем рассчитывали. Мадам и Тетушка засиделись дольше обычного; лишь в половине двенадцатого Гуго смог ускользнуть из дому. В семь утра Изабель должна принести к воротам живодерни что-нибудь ценное, а ведь поиски еще не начались, и Гуго уже говорит, что работать придется медленно.

Страх твердил ей, что они не успеют. Что камни окажутся для них неподъемными, а балки – слишком громоздкими. Хуже того, страх убеждал ее в том, что, прокопай она развалины хоть до самой земли, драгоценностей не найти, ведь все расплавил огонь.

Пока она стояла, размышляя, с чего начинать и где, от устоявшей задней стены отделился камень и с громким стуком присоединился к груде обломков. Изабель даже подпрыгнула. Похоже было, что Мезон-Дулёр гнал их прочь.

Изабель вспомнила о Нероне, представила, как он стоит на дворе живодерни и смотрит в ночь. Потом спустилась и, не слушая никаких уговоров, полезла в развалины.

Глава 68

– Но-о, Мартин! Давай, мальчик, давай! – кричал Гуго, понукая коня.

Мартин изо всех сил налег на веревочную упряжь.

Он устал. Все они устали. Не один час они лазали по обгорелым развалинам с фонарями, вручную разгребали камни, с помощью Мартина двигали балки, но так ничего и не нашли.

– Ну, давай, Мартин! Но-о!

Мартин поднатужился, и балка, выскользнув из кучи обломков, легла на траву. Гуго погладил коня, развязал веревку.

– Ну как, есть там что-нибудь? – крикнул он.

– Нет! – донесся ответ Изабель.

С усталым вздохом Гуго повернул Мартина, и они снова пошли к развалинам. Изабель с Тави энергично рылись там, где раньше была гостиная. Стоило пошевелить что-нибудь внизу, как сверху тут же падало что-то другое. Сестрам уже не раз приходилось увертываться от летящих кусков черепицы и дранки.

Никто этого еще не понял, но балка, которую Гуго с Мартином только что выволокли на двор, нарушила хрупкое равновесие. Именно на нее опиралась груда бревен, возле которой копошилась сейчас Изабель. Стоя к ним спиной, она не видела, как бревна вздрогнули и поползли на нее.

Зато Гуго видел.

– Изабель! Осторожно! – крикнул он и бросился к ней.

Ухватив Изабель за руку, Гуго дернул ее, чтобы она не стояла на пути у катящихся бревен. Девушка споткнулась, потеряла равновесие и повалилась на Гуго. Оба упали на землю и сильно ушиблись. Зато бревна пролетели мимо. Лишь одно зазубренным краем задело Изабель, распоров ей плечо.

Тави взвизгнула, подбежала к сестре и Гуго, помогла им подняться.

– Ну все, хватит. Будем считать, что мы закончили, – сказала она дрожащим голосом. – Жаль, что ничего не нашли. И очень жаль Нерона. Но ничего, видно, не поделаешь. О господи, Изабель! Твое плечо!

Тави заставила сестру выйти из развалин, посадила ее под липу и приложила к ране носовой платок.

Но Изабель не хотела сидеть.

– Со мной все в порядке, – сказала она, беря платок у Тави. – Пойду лучше обратно. Еще раз…

– Нет, – ответила Тави. – Ты могла погибнуть. И Гуго тоже. Пора уходить.

Подошел Гуго и лег на землю, измочаленный усилиями нескольких последних часов. Тави села рядом. Изабель неохотно последовала их примеру.

– Ты в порядке? – спросила Тави у Гуго. Он кивнул, не открывая глаз. – Спасибо, что спас Изабель. Я бы не перенесла, если бы с ней что-нибудь случилось. Да и с тобой тоже. – Ее голос дрогнул.

– Все хорошо, – сказал ей Гуго. – Мы все живы-здоровы.

– Нет, не хорошо. Я думала, вы оба погибли. Ой, Гуго, я… не надо было мне этого делать.

– Чего не надо?

– Называть тебя идиотом. Тогда, в сыроварне. Прости меня. Злой язык – мое единственное оружие, вот я и оттачиваю его все время.

Гуго устало улыбнулся в ответ:

– Нет, это не все, что у тебя есть, Тави. У тебя еще много всего. Уверен, живи ты лет сто назад, это ты открыла бы, что окружности круглые, а не Ньютон да Винчи.

Если бы Изабель не была так занята мыслями о том, в какой части развалин она еще не копала, от нее наверняка не укрылось бы, что одно сокровище они уже нашли: оказалось, что Тави умеет просить прощения за плохие поступки, а Гуго – говорить добрые слова. Но у Изабель было лишь одно на уме – жизнь Нерона, и она чувствовала, что время поджимает.

Покряхтывая, Гуго встал. Поднял веревку, свернул ее в кольцо и повесил на плечо.

– Светлеет, – сказал он. – Мать скоро встанет. Надо добраться до кровати, прежде чем она придет меня будить.

Тави тоже встала. Повернулась к Изабель:

– Идем, Из. Вставай. Уже пора.

Глава 69

Изабель встала. Ее руки были ободраны до мяса, кровь из раны в плече пропитала рукав.

Проводив взглядом сестру, Гуго и Мартина, пока те не скрылись в дальнем конце аллеи, она взяла фонарь, повернулась и пошла назад, к пожарищу.

Отчаяние клубилось вокруг нее, как густой туман, но она не позволяла себе нырнуть в него. И бросить начатое тоже.

Изабель наклонилась над бревном, чтобы сдвинуть его с места, и почувствовала, как юбка натягивается сзади. Уверенная, что зацепилась подолом за гвоздь, она резко обернулась и увидела, что гвоздь тут ни при чем.

Позади нее стояла мышка.

Крошечными лапками она сжимала край подола. Видно было, что зверек тянет изо всех сил – от напряжения задние лапки наполовину оторвались от земли.

– Уходи! – сказала Изабель. – А то еще задавлю ненароком.

Но мышь не уходила.

«Вдруг она зацепилась коготком и не может освободиться?» – подумала Изабель и наклонилась, чтобы помочь мышке. Но та сразу отпустила подол. И запищала, стоя на задних лапках, совсем как человек.

И вдруг Изабель ее узнала. Та самая мышка-мать, которая нашла в очаге чечевичное зернышко для своих мышат и которой она оставила кусочек сыру.

– Здравствуй, – сказала она. – У меня нет для тебя никакой еды. Жаль, конечно. Я…

Мышка-мать подняла коготок, словно родительница, что грозит расшалившемуся малышу. И снова пискнула. И еще раз.

Сначала Изабель различила шепоток. Точнее, шелест, какой бывает, когда по траве пробегает ветер. Но вот шелест усилился, он рос и уже накатывал на Изабель со всех сторон, похожий на шум прибоя.

Тогда она подняла повыше фонарь – и в изумлении затаила дыхание. Со всех сторон ее окружали мыши: они стояли столбиками на камнях, жались к деревянным балкам, их усики подергивались, черные бусинки глаз блестели в свете фонаря, хвостики изгибались вопросительными знаками. Сотни мышей.

Мышка-мать опять пискнула, и зверьки тут же исчезли. Изабель слышала, как они шуршали, скреблись, шуровали, пищали у нее под ногами и повсюду. Не зная, что думать, она поглядела на мышку-мать.

– Куда они подевались? – спросила она. – И зачем…

Мышка снова сердито вскинула лапку. Она слушала – судя по тому, как двигались ее ушки, – а Изабель ей мешала.

Изабель тоже стала слушать, но не могла понять, что именно ей надо уловить. Тогда она посмотрела на небо. Звезды меркли. Тьма редела. Времени оставалось совсем мало.

И тут из глубины пожарища донесся пронзительный писк. Мышка-мать запищала в ответ, возбужденно переминаясь с лапки на лапку. Потом жестами велела Изабель наклониться к ней и показала лапкой куда-то вперед.

Поставив фонарь на землю, Изабель присела, чтобы лучше разглядеть, куда показывает мышка-мать. Тут же из развалин показалась другая мышь, крупнее и мясистее других. На голове у нее было что-то очень похожее на корону.

– Это ваш король? – спросила Изабель, совсем сбитая с толку. – Вы хотите представить меня ему?

Из руин стали возвращаться другие мыши. На вопрос Изабель они ответили странными ритмичными выдохами, похожими на смех. Мышка-мать поманила большую мышь к себе. Бросив опасливый взгляд на Изабель, та помотала головой. Мышка-мать топнула лапкой. Большая мышь нехотя приблизилась.

Сняв корону обеими лапками, она протянула ее Изабель. Не зная, чего от нее ждут, девушка взяла вещицу и поднесла к фонарю, чтобы разглядеть. И тут же вскрикнула – это была совсем не корона. О нет!

Это было кольцо. Из золота.

Глава 70

Сердце Изабель захлестнула волна благодарности. На миг она даже лишилась дара речи.

Она узнала это кольцо, которое подарила ей Маман. Золотой ободок был тоненьким. Камешек – аметист – маленьким. И все же оно наверняка стоило четыре ливра. Может быть, и больше.

– Спасибо, – смогла наконец выговорить она.

Еще две мышки появились из руин, волоча какой-то предмет, который затем поднесли Изабель. Это оказался браслет из тонких золотых колечек; на одном из них болталось крохотное золотое сердце с рубином. Подарок отца. Правда, браслет закоптился во время пожара, но это ничего, копоть можно оттереть.

Кольца хватит, чтобы заплатить за Нерона. Браслет купит свободу для нее самой. Она продаст его, а на вырученные деньги снимет в деревне комнату для себя, сестры и Маман. И тогда можно будет забыть о мадам с ее коровами и капустой.

Потрясенная дарами, Изабель опустила на пол руку, ладонью вверх. Зверушка помешкала, но все же взобралась на импровизированный помост. Изабель осторожно подняла ее так, чтобы они могли поглядеть друг другу в глаза.

– Спасибо тебе, – снова сказала она. – Большое, сердечное спасибо. Ты даже не представляешь, что ты для меня сделала. Я всегда буду перед тобой в долгу.

Она нежно коснулась губами макушки маленького животного и осторожно опустила его на землю. Затем встала, зажав драгоценности в руке, и выбралась из руин.

Верхушка солнца уже показалась над горизонтом. Птицы песнями приветствовали зарю. Изабель вышла на дорогу и побежала.

Глава 71

– Вернулась, значит, – сказал вчерашний здоровяк, отпирая ворота. – Не ждал. А деньги принесла?

Изабель, которая подбежала к воротам лишь на минуту раньше него, стояла, согнувшись, уперев руки в колени, и тяжело дышала. Весь путь от Мезон-Дулёр до живодерни она проделала бегом, не останавливаясь даже для того, чтобы перевести дух.

– У меня есть вот что, – сказала она, выпрямляясь. Опустила руку в карман, достала кольцо и протянула ему.

Но он вернул его ей, недовольный.

– Я же сказал – четыре ливра, а не колечко! Я что, похож на хозяина закладной лавки?

Ее охватила паника. Мысль о том, что он может отказаться принять у нее плату в таком виде, даже не приходила ей в голову.

– Но оно… оно из золота. И стоит куда дороже, – промямлила она.

Мужчина отмахнулся:

– Чтобы получить за него деньги, придется тащиться к ювелиру. А тот – скряга, каких свет не видывал. Морока одна.

– Пожалуйста… – взмолилась Изабель, но голос изменил ей.

Человек посмотрел на нее внимательно, хотел отвернуться, но не смог. Ее лицо было в саже. Платье промокло от пота. Рукав в крови.

– Пожалуйста, не убивайте моего коня, – закончила она.

Мужчина отвел глаза, посмотрел куда-то в конец улицы и выругался. Пробурчал, что очень уж он мягкосердечный, всегда был таким, это его, видать, и погубит. И положил кольцо в карман.

– Иди забирай, – сказал он и кивнул на двор. – Да побыстрее. Пока я не передумал.

Но Изабель не дала ему шанса.

– Нерон! – крикнула она.

Конь стоял в дальнем конце двора, привязанный к столбу. Услышав ее голос, он повел ушами. Темные глаза расширились. Изабель подбежала к нему, шлепая по грязи, и обняла за шею. А он, изогнувшись, стал тыкаться в нее носом.

– Да, ты прав. Нам надо уходить, – сказала девушка и, быстро отвязав коня, повела его через двор к воротам.

Спеша к своему коню, Изабель не заметила, что во дворе появились новые лошади. Теперь она их увидела. Их было две.

«Наверное, вчера привели, уже после меня», – подумала Изабель. Лошади были костлявые, покусанные мухами. Шерсть не лоснится, хвосты в репьях. Девушка отвела глаза. Чем она могла им помочь?

Появились вчерашние мужчины. Здоровяк уже варил кофе на маленькой черной плитке под навесом. Другие стояли рядом и переговаривались в ожидании напитка. Но скоро они возьмутся за свои кувалды и ножи и примутся за работу.

Миновав их, Изабель с Нероном вышли в ворота.

Уже с улицы девушка оглянулась на кляч. Никто их не напоил, не дал им ни клочка сена. Да и зачем? Есть ли смысл переводить корм на скотину, которой вскоре предстоит умереть? На старых, изработанных кляч? Бесполезных. Ни на что не годных.

Пальцы Изабель так крепко сжали уздечку Нерона, что у нее даже руку свело. Браслет, тот самый, который должен был купить свободу ей, Маман и Тави, вдруг показался тяжелым, как пудовая гиря. Он не только оттягивал карман, но и лежал на сердце тяжким грузом.

Изабель посмотрела на небо.

– Что я делаю? – сказала она так, словно надеялась получить ответ от облаков. Потом привязала Нерона к ограде, вынула из кармана браслет и вернулась во двор.

«Ну и дура эта Изабель, – скажут многие. – Зачем пускать на ветер хорошую, дорогую вещь?»

Не надо слушать малодушных.

Предположим, однажды ты приютил тощую голодную собаку. В другой раз подобрал и выходил птицу-подранка. Не бросил умирать на обочине крошечного котенка.

Ты, конечно, думаешь, что спас их, да?

Нет, дитя мое. Ошибаешься.

Не мы спасаем их, а они – нас.

Глава 72

Понурившись, Изабель шла по окраинам Сен-Мишеля и вела в поводу трех лошадей.

«Мадам меня убьет, – вертелось у нее в голове. – Она и Мартина-то брать не хотела, хотя он свой овес отрабатывает. Что же она скажет, когда увидит Нерона, да еще с двумя одрами в придачу?»

Вдруг ее посетила совсем страшная мысль.

«Что, если мадам совсем рассердится и снова решит нас выгнать?»

Изабель не думала ни о чем таком, торгуясь за жизнь лошадей, – в тот момент главным было спасти их. Но теперь эта перспектива явилась перед ней во всей своей красе. В прошлый раз, после катастрофы с потной псиной, их выручила Тетушка, но вряд ли она сумеет уговорить мадам во второй раз.

– Изабель? Это ты? Что ты здесь делаешь?

Услышав эти слова, Изабель подняла голову и криво улыбнулась:

– Сама не знаю, Феликс. Мыши нашли мне кольцо и браслет. Я надеялась, что мы уберемся подальше от мадам с ее чертовой капустой. А потом пошла и отдала все за Нерона и этих двух. Не могла же я обречь их на верную смерть? Господи, что я наделала? – выпалила она все разом.

Феликс, которого послали к кузнецу за гвоздями, вскинул голову.

– Погоди-ка… это что, Нерон? При чем тут мыши? Почему у тебя кровь? – спросил он.

Изабель рассказала ему все.

Слушая ее, Феликс отвел глаза, быстро отер их. Изабель, которая в это время ковыряла грязь носком башмака, не заметила блеснувшую в них предательскую влагу.

Она уже заканчивала свой рассказ, когда от реки вдруг примчалась шумная ватага мальчишек.

– Дай-ка погляжу, сколько здесь кляч, четыре или три? – крикнул один.

– Кляч-то три, да есть еще девчонка с лошадиной мордой! – тут же отозвался другой.

Все захохотали. Изабель моргнула, как будто ее ударили.

– А ну, брысь отсюда, пока я вам уши не оборвал! – прикрикнул на них Феликс и сделал шаг вперед.

Мальчишки разбежались.

– Не обращай на них внимания, – сказал он Изабель. – То, что они говорят… это неправда.

– Тогда почему они так говорят? – спросила она тихо.

Феликс посмотрел на нее в упор. На эту девушку, измученную, оборванную, в грязном, окровавленном платье, но такую сильную духом. Вот она: ведет с живодерни трех беззащитных тварей, которым никто не хочет помочь.

– Вопрос не в том, почему они так говорят, Изабель, – мягко ответил он ей. – А в том, почему ты им веришь.

Глава 73

– Нельсон, Бонапарт, Лафайет, Корнуоллис! – кричал Шанс. – Вы были правы, господа! Никогда больше я не сяду в карету!

Шанс стоял во весь рост на крыше, расставив для равновесия ноги, а карета под ним во весь опор неслась к Сен-Мишелю. Там, в комнате над кузней, вскоре должна была начаться карточная игра. Опаздывать ему не хотелось. Капуцины, все четверо, тоже были с ним – носились друг за другом и визжали от восторга.

– Гони, гони! – кричал он кучеру.

– Куда ж еще гнать, и так уже скоро взлетим! – крикнул кучер в ответ.

Тут Нельсон, изловчившись, сорвал с головы Шанса шарф, который тот повязал на пиратский манер, – шляпу много миль назад сдуло ветром – и помчался по крыше кареты. Шанс погнался за ним и увидел девушку на коне: она быстро скакала по полю вдоль дороги и уже почти нагнала его экипаж.

Девушка была совсем молоденькой. От бешеной скачки ее юбка хлопала, как парус. Волосы растрепались. В седле она сидела по-мужски, а не боком, по-дамски. Пригнувшись к самой шее коня, она напряглась и бесстрашно направила своего великолепного вороного на каменную изгородь между полями; тот распластался в воздухе и перелетел через препятствие. Шанс едва не подпрыгнул от восторга, узнав девушку.

– Мадемуазель! Изабель! – закричал он, но та не слышала.

– Это же Нерон! Точно, – сказал себе Шанс, и его сердце забилось еще быстрее. – Она нашла коня!

Отняв у Нельсона шарф, он принялся размахивать им над головой и наконец привлек внимание Изабель. Та пришпорила коня и засмеялась. Шанс, который еще ни разу не пропустил ни одного состязания или пари, не оставил без ответа ни один вызов, показал пальцем вперед. Там, на вершине холма, стояла церковь. Сложив руки рупором, он крикнул:

– Я тебя обскачу!

Изабель широко улыбнулась. Ее глаза вспыхнули. Она ударила коня пятками, тот сорвался в галоп и полетел по полю, точно птица, легко перемахивая через изгороди, перескакивая через ручьи. Шансу оставалось только глотать пыль, когда на краю поля показалась живая изгородь: настоящая стена из кустов и подстриженных деревьев, разделявшая два участка, высотой локтей в шесть, а толщиной в два.

– Ура, друзья мои! – обратился Шанс к обезьянам. – Победа наша! Эту изгородь она не перепрыгнет. Ей придется…

Он замер на полуслове. «Скакать в объезд», – хотел закончить он. Но Изабель скакать в объезд не собиралась. Она направляла коня прямо на изгородь.

– Нет, не надо! Там слишком высоко! Шею сломаешь! – закричал Шанс. – Я не могу этого видеть.

И он закрыл лицо руками, но тут же раздвинул пальцы и стал подсматривать в щелочку.

Изабель взялась руками за оголовник, направляя коня прямо вперед. Жеребец несся на изгородь. Вот он оттолкнулся от земли могучими задними ногами, подогнул передние и взмыл в воздух. Шанс не видел, как они приземлились за изгородью, зато хорошо слышал. Изабель испустила ликующий крик, конь заржал, и они помчались дальше, вверх по холму.

Она была уже на вершине холма – выезживала коня рысцой, давая ему остыть, – когда кучер Шанса повернул экипаж к церкви.

– Мадемуазель, да с вами опасно иметь дело! Вы просто безрассудная чертовка! Совершенно не знаете удержу! – сердито закричал Шанс, уперев руки в бока, и тут же улыбнулся. – Мы с вами подружимся!

– Это я-то не знаю удержу? – со смехом переспросила Изабель. – Ваша светлость, позвольте заметить, что это вы едете сейчас на крыше кареты, а не внутри, на сиденье, как положено!

Шанс поглядел на свои ноги:

– Верно. Я и забыл. – Он поднял голову. – Видите ли, моим обезьянкам было весело наверху, и я подумал: почему все хорошее достается им? А я чем хуже? Но расскажите, где вы добыли такое великолепное животное?

– Я его спасла. Сначала он был моим, потом перестал быть моим, а потом я нашла его на живодерне. В общем, долгая история.

«Живодерня? – возмутился про себя Шанс. – Пари держу, без старой карги тут не обошлось».

– И как же его зовут? – осведомился он как можно небрежнее.

– Нерон.

«Ха! – молча возликовал Шанс. И едва удержался, чтобы не пуститься в пляс прямо на крыше кареты. – Это ее конь… Она вернула себе второй кусок сердца!»

Он пристально следил за изменениями карты Изабель и заметил, что на ней возникли две новые линии. Одна уходила в Дикий Лес, где пересекалась с путем Феликса. Другая почему-то сворачивала на живодерню. Шанс ломал голову, зачем девушку туда занесло. Теперь он понял.

«Мальчик и конь нашлись, – думал Шанс, – осталось вернуть сводную сестренку».

Шанс понимал: чтобы помочь Изабель найти третий кусок сердца, надо во что бы то ни стало удержать ее при себе, разговорить и, если повезет, вывести беседу на Эллу. Судьба закрыла Изабель вход в замок Риголад, а ему – на ферму Ле Бене. Вот почему с тех пор, как Нельсон подстрелил куриного вора, у него не было возможности поговорить с девушкой.

Он сел и свесил ноги с крыши.

– Ты ездишь на нем так, точно сама его вырастила, – сказал Шанс и протянул руку. Нерон подошел к нему и позволил почесать себе нос.

– Так оно и есть, – ответила Изабель и потрепала коня по шее. – Мне подарили его жеребенком. На мой одиннадцатый день рождения. Это сделал отец Эллы – в смысле, отец королевы… ну, в общем, мой отчим. Тави и я, мы ведь те самые стра…

– Сводные сестры королевы, я знаю. Волшебница мне говорила. Но какой невероятный подарок! А что же Октавия, не завидовала? Да и сама Элла?

– Тави получила издание «Математических основ естественной философии» Исаака Ньютона, в кожаном переплете. После такого, подари мне отчим хоть стадо слонов, она и бровью не повела бы. А Элла никогда не была завистливой. К тому же она боялась Нерона. Боялась, что я убьюсь. – Изабель грустно улыбнулась, вспоминая. – Всякий раз, когда я скакала на нем галопом, она места себе не находила. Обычно мы ездили вдвоем с Феликсом. С вашим плотником. У нас он служил конюхом…

– О, вот как? – небрежно бросил Шанс.

– А когда мы возвращались, живые и невредимые, Элла обнимала и целовала нас по очереди, словно боялась, что другого раза уже не будет… – Ее голос прервался. – Она всегда была очень доброй и такой нежной.

Возможность сама плыла Шансу в руки, и он ее не упустил.

– Ты по ней скучаешь, – заметил он.

Изабель опустила голову и уставилась на поводья:

– Каждый день ее вспоминаю. Хотя мне и нелегко в этом признаваться.

– Почему же?

Изабель грустно усмехнулась:

– Потому что она по мне точно не скучает. Скорее ненавидит меня.

– Ты уверена?

– Разве может быть иначе?

– Очень даже может. Ты ведь такая смелая и отважная. Разве можно ненавидеть такую девушку, как ты?

Изабель покачала головой:

– Вы так добры ко мне, ваша светлость, но вы совсем меня не знаете. Я была… я не была добра к ней.

– Я знавал кавалерийских офицеров, которые ни за что не решились бы прыгнуть через такую изгородь. Что-что, а смелое сердце я вижу сразу.

Изабель посмотрела на него вопросительно:

– Так вы считаете, я должна…

– Повидаться со сводной сестрой? И попросить у нее прощения? Дитя мое, ты просто читаешь мои мысли!

– Думаете, она не откажется меня видеть? – спросила Изабель, робко, но с надеждой.

Шанс подался вперед, уперевшись руками в колени:

– Я думаю, что все мы совершаем ошибки. Главное – не позволять этим ошибкам вершить нашу жизнь.

Над их головами прозвонил церковный колокол, восемь раз. Шанс скорчил гримасу. Карточная игра, наверное, уже началась.

– К сожалению, нам пора расстаться. Меня ждут дела в деревне. Но Париж совсем рядом, юная Изабель!

Соскочив с крыши, он распахнул дверцу кареты, запрыгнул внутрь, опустил окно, выглянул наружу – и только потом захлопнул дверцу. Кучер направил лошадей к большой дороге.

Шанс и Изабель помахали друг другу на прощание, и маркиз откинулся на спинку сиденья.

Его дела шли в гору. Изабель уже начала прокладывать свой путь. Она вернула себе коня. И мальчика. Точнее, вернула бы, если бы они наконец перестали спорить друг с другом. А теперь она попытается увидеть сводную сестру.

Эти мысли должны были воодушевить Шанса, но нет, его продолжало снедать беспокойство. Ведь карта Изабель была у него. Он глядел на нее каждый день, и каких бы успехов ни добивалась девушка, восковая печать внизу листа – этот жуткий череп – продолжала темнеть. Шанс догадывался, что до того, как она станет совсем черной, остались считаные дни.

Прощение Эллы и помощь королевы фей… вот ее последняя надежда. И его тоже.

Шанс высунулся в окно, ища Изабель взглядом. Та неслась галопом по полю, с каждой секундой становясь все меньше и меньше.

– Скачи, удивительная девушка, – прошептал он. – Скачи без устали. Скачи во весь опор. Найди свой путь. Торопись.

Глава 74

Мадам Ле Бене, месившая тесто, так шваркнула им об стол, словно хотела выбить из него дух.

– Дважды, Тетушка! – с обидой сказала она. – Не один, а целых два раза эти девчонки воспользовались моей добротой. Сначала – сыр, теперь – лошади!

– У Изабель мягкое сердце, Авара. Такое же, как у тебя, – сказала Тетушка.

Голос ее звучал вкрадчиво, лицо оставалось безмятежным, но внутри у Тетушки все кипело. Надо же, все складывалось так хорошо и вдруг начало разваливаться. Чертов жеребец должен был умереть, а он щиплет травку на выгоне Ле Бене. Судьба сама купила его у бедной вдовы и продала на живодерню, сказав, что он не слушается узды, кусается, сбрасывает седоков, а потому лучше пустить его в расход.

И точно этого было мало, за обедом – подали жидкую и безвкусную бурду, как всегда у Авары, – Изабель заявила, что с утра поскачет в Париж: хочет увидеться со сводной сестрой. Пришлось Судьбе притвориться, будто она рада, что Изабель желает помириться с Эллой. Авара не притворялась, но Изабель обещала ей, что отправится в путь не раньше чем подоит коров, а к вечерней дойке уже будет дома. К тому же следующий день – воскресенье, дел никаких нет, так что возразить хозяйке было нечего.

Сначала конь, потом мальчишка, теперь еще и сводная сестра – неужели девчонка сама торит к ним пути? Или это Шанс проложил их на ее карте? Ведь та по-прежнему у него. Что, если он все-таки научился делать надежные чернила? Судьба содрогнулась при мысли о хаосе, который этот негодник впустит в мир, случись ему и впрямь обрести такое могущество.

– Трех лошадей притащила сюда с живодерни. Трех! – продолжала кипятиться Авара, с такой силой нажимая на тесто обеими руками, что стол ходил ходуном.

Тирады мадам стали невыносимы для Судьбы.

– Вы не видели Лоску? – спросила она, вставая. – Хочу дать ей кое-что на штопку.

– В саду, наверное. Уж так она любит это место, – ответила Авара. – Вот ведь девушка, никаких с ней хлопот. Тихая, услужливая и ест как птичка.

Авара продолжала говорить, но Судьба уже вышла из дома. Лоска действительно была в саду – сидела между кустами помидоров, снимала с листьев жирных зеленых гусениц и складывала себе в рот. Лицо ее раскраснелось, ворот платья стал влажным от пота. Девушка выглядела измученной.

– Куда ты летала? – спросила Судьба.

Лоска не могла ответить с набитым ртом. Она взяла какую-то вещицу, которая лежала рядом с ней на земле, и протянула хозяйке.

Глаза Судьбы вспыхнули. Карта Изабель!

– Умница, девочка! Как тебе это удалось? – спросила она.

Лоска проглотила гусениц и высоким, хриплым голосом стала рассказывать Судьбе, как рано утром, пока все в доме еще спали, она полетела в замок Риголад. Проникнув внутрь сквозь неплотно затворенное окно какой-то спальни, она тихо слетела в столовую. Развернутая карта лежала на столе, но прямо на ней лежала голова Шанса, который громко храпел.

Рядом с ним был графин коньяку. А еще колода карт и столбик золотых монет.

Тогда, решив остаться вороном, на случай если придется спасаться, Лоска опустилась на стол, зажала клювом край карты и потянула, осторожно, чтобы Шанс не проснулся. Так, дюйм за дюймом, она вытянула из-под него всю карту. Шанс что-то бормотал и вздрагивал во сне, но не проснулся. Действуя клювом, Лоска скатала карту в трубку, зажала ее в когтях и полетела к окну. Вообще-то, она не собиралась останавливаться у помидорных кустов, но долгий полет с поклажей сильно утомил ее – искушение было слишком велико.

– Отдыхай, Лоска, и ешь вволю, – ответила ей Судьба. – Ты отлично поработала и заслуживаешь особой награды. Сегодня ночью мы с тобой пойдем в лес и поглядим, не найдется ли там падали, кишащей славными жирными червями.

Лоска улыбнулась и продолжила очищать кусты от гусениц.

Судьба поспешила к себе за стол, где тут же развернула карту и стала водить по ней скрюченным узловатым пальцем, прослеживая жизненный путь Изабель. На ее лице отразилось облегчение: хотя Изабель протоптала кое-какие дополнительные дорожки, главная линия жизни девушки осталась прежней, как и ее финал. Шанс ничего не изменил. Черный восковой череп отливал синевой воронова крыла. Дня через четыре, в худшем случае, через пять, прикидывала Судьба, он станет темным, как могила.

Однако Судьба понимала, что не время почивать на лаврах. А что, если девчонка и в самом деле получит аудиенцию у сводной сестры? Что, если Элла ее простит и пригласит жить во дворец?

– Видно, настала пора поторопить события, – вслух сказала Судьба. – И превратить эти четыре-пять дней в один.

Она села за стол, взяла перо и макнула его в пузырек с чернилами. Привычными, уверенными движениями добавила пейзажу на карте новых линий. Под конец обвела холмы «Роком», серым, как сумерки хмурого дня, а долины затенила «Поражением», темно-багровым, как старый синяк.

Пока она трудилась, в комнату вошла Лоска, уже восстановившая силы. К черным бусинам глаз вернулся обычный блеск, к щекам – матовая бледность.

– А, Лоска! Хорошо, что ты пришла, – сказала Судьба.

Она объяснила, что Изабель собирается утром в Париж, и велела Лоске встать пораньше, полететь вперед и подготовить все, что нужно, к приезду девушки. Затем вернулась к карте, но не для того, чтобы убрать ее на место. Хмурый взгляд Судьбы скользил по пейзажу. Чего-то все-таки не хватало.

Она потянулась за другими чернилами – ярко-красным «Уничтожением» – и щедро окропила им конец пути Изабель.

– Вот так, – сказала она и улыбнулась, довольная. – Теперь исход предрешен. Не мешайте девчонке бегать от судьбы, пора дать ей хорошего тычка, пусть сама летит навстречу своей участи.

Глава 75

Лиса бежала впереди Изабель.

Потом остановилась, вскочила на пенек у дороги и замерла, дав Нерону поравняться с собой.

– Ведь это были вы, правда, Танакиль? – сказала девушка, останавливая Нерона в паре шагов от пенька. В отличие от Мартина, жеребец не боялся лис.

Рыжая бестия мигнула изумрудными глазами.

– Вы загнали Мартина к живодерне, чтобы он увидел своего старого друга. Вернули мне Нерона. Спасибо вам. Он – часть моего сердца, это я точно знаю.

Лиса подняла острую мордочку и тявкнула.

Изабель кивнула:

– Знаете, по-моему, раньше я ошибалась. Ну, насчет доброты, щедрости и прочего. Вы ведь говорили, что от моего сердца отрезали кусок за куском, а как можно отрезать то, чего никогда не было?

Лиса лизнула лапу.

– Я еду в Париж. Чтобы увидеть Эллу. Она ведь тоже часть моего сердца, – отважилась на признание Изабель и замерла, ожидая реакции зверька. Но если лиса и согласилась с ней, то ничем этого не выдала.

– Нерон всегда делал меня лучше. Он придавал мне смелости, – продолжила Изабель. – А Элла? Если во мне была хоть капля доброты, то лишь благодаря ей.

Кончик лисьего хвоста дрогнул.

– Тави считает, что Феликс – тоже часть моего сердца. Но она ошибается. Это точно не он. Может быть, вы подскажете, где искать ее, третью часть? Хотя бы намеком? Знаком? Как угодно, ваша милость.

Лиса повернула головку и стала так внимательно смотреть в дальний конец дороги, словно что-то увидела – или услышала. Изабель тоже обернулась, но ничего не заметила. Когда она снова взглянула на лисицу, той уже и след простыл.

– Ну вот, дожила – с лисами беседую. Еще чуть-чуть, и буду, как Маман, с капустными кочанами разговаривать.

И они с Нероном продолжили путь. Шесть миль из тех двадцати, что отделяли их от Парижа, остались позади, а девушка все спрашивала себя, не сошла ли она с ума.

Все вокруг были уверены, что из ее затеи – увидеть Эллу – ничего не выйдет. Тетушка твердила ей, что стража ни за что не пропустит ее во дворец. Тави считала, что Элла сама откажет ей во встрече. А мадам и вовсе заявила, что Изабель и до Парижа-то не доедет: ее ограбят и убьют где-нибудь по дороге, а труп бросят в канаву.

И только Маман одобрила ее намерение, наказав Изабель не зевать по сторонам, а найти герцога, который возьмет ее замуж. Маркиз тоже поддержал ее.

В какой-то момент Изабель одолели сомнения, и она едва не повернула назад, но вспомнила маркиза – как он стоял на крыше кареты, а та неслась вперед во весь опор, как ветер трепал его локоны и развевал полы камзола.

Другой на его месте визжал бы от ужаса, а он лишь смеялся, запрокинув голову и протянув руки к небу.

Она вспомнила его искрящиеся янтарные глаза и чувство, возникавшее у нее всякий раз, когда она ловила на себе их взгляд, – будто все возможно, потому что сама удача на ее стороне.

И она решительно щелкнула языком и погнала Нерона дальше.

Изабель пролетела галопом еще около мили и увидела впереди путника – тот шел по обочине туда же, куда и она. День был воскресный, дорога пустая – за все время ей встретились лишь пара телег да карета.

Изабель уже почти поравнялась с пешеходом, когда что-то знакомое почудилось ей в развороте его плеч и в свободной, раскованной походке. Еще миг, и она узнала заплечный мешок и потрепанную соломенную шляпу.

Феликс.

В животе у Изабель стало холодно. Она не хотела видеть этого человека. Каждая их встреча, если она длилась дольше двух минут, заканчивалась плохо. Они ссорились. Кричали друг на друга. Один раз он ее поцеловал, но тут же развернулся и ушел. Он был то невероятно добр к ней, то невыразимо жесток.

Изабель решила, что проедет мимо него галопом, притворившись, будто не узнала, но Феликс, услышав стук копыт, вдруг обернулся, и она увидела его лицо.

– Изабель, – сказал он без всякого выражения, тоже узнавая ее. Похоже, и он был не особенно рад ее видеть.

– Здравствуй, Феликс, – холодно сказала она. – Я еду в Париж. Извини, не могу остановиться и поболтать.

– Какая жалость.

Насмешка в его голосе пришлась Изабель не по вкусу. Девушка нахмурилась, но Феликс даже не заметил. Он смотрел не на нее; его глаза были прикованы к Нерону.

Уши коня шевельнулись и встали торчком при первых звуках его голоса. Он подошел к Феликсу, понюхал и смачно, с удовольствием фыркнул.

– Спасибо, мальчик, – сказал Феликс, смеясь и обтирая брызги с лица.

С него вмиг слетела всякая холодность. Изабель помнила, что Феликс любил Нерона и конь отвечал ему тем же. Вот и теперь жеребец склонил голову, как бы приглашая Феликса почесать ему уши. И это Нерон, который не подпускал к себе никого, кроме Изабель, и готов был лягнуть или укусить любого, кто рискнул бы к нему приблизиться.

«Предатель», – подумала Изабель.

– Зачем тебе в Париж? – спросил Феликс.

– Хочу увидеться с Эллой.

Быстрый взгляд сверкнул на нее из-под полей соломенной шляпы.

– Аудиенция у королевы. Такое не каждый день случается. Когда она за тобой послала?

Изабель помешкала.

– Это не она. Ну, то есть она не посылала.

– Значит, ты решила заглянуть к королеве Франции просто так, без приглашения?

Скептический тон его вопроса снова поколебал уверенность Изабель, и она разозлилась еще больше. И подумала, в который уже раз, не безумен ли маркиз, раз он так легко поддержал ее идею. Да и она сама тоже.

– Я попытаюсь ее увидеть, – поправилась она. – Мне это необходимо. Я хочу… хочу кое-что ей сказать.

– Изабель?

– Что?

– Что бы ты ни хотела сказать Элле… говори, а не кричи. Во дворце стражники. Полно стражников. С мечами и ружьями. И не вздумай чем-нибудь в нее швырнуть. Яйцом, например. Даже орехом и то не стоит.

– А ты куда идешь? – заносчиво спросила Изабель, которой вдруг захотелось сменить тему. По всей видимости, слух о ее приключениях в сиротском приюте дошел и до Феликса.

– И я в Париж, – сказал Феликс, проводя ладонью по шее и по плечу Нерона. – Несу туда лицо, – добавил он. – Точнее, половину.

– Опять ранение? – спросила Изабель, забыв о своей обиде.

Феликс кивнул:

– Какому-то капитану шрапнелью оторвало щеку. И вырвало глаз. Теперь он не может показываться на людях. Одни на него глазеют, другие отворачиваются. Я сделал для него полумаску. Надеюсь, это поможет.

Изабель открыла рот, чтобы сказать «непременно поможет», но Феликс ее перебил.

– Нерон вспотел, – сказал он и нахмурился. – Сойди с него и пройдись пешком. Пусть он отдохнет. До Парижа всего несколько миль.

– Ты что, вздумал учить меня, как мне заботиться о моей лошади? – спросила Изабель, но все же склонилась к коню и пощупала его плечо.

– Да.

Изабель, кипя от гнева, не сдавалась.

– Боишься? – снова подначил ее Феликс.

– Чего?

– Что я опять тебя поцелую.

Изабель ответила ему злобным взглядом, но все же сошла с седла: черт его побери, он прав – Нерон в самом деле немного вспотел.

– Это ты чего-то боишься, – раздражительно бросила она и перекинула повод через голову коня, чтобы вести его за собой.

– Да неужели?

– Точно. Каждый раз, поцеловав меня, ты сбегаешь.

Феликс только фыркнул, услышав это. И напрасно.

Его фырканье и насмешливое выражение лица переполнили чашу терпения Изабель, и ее гнев прорвался наружу. Она встала прямо посреди дороги и, закинув одну руку Феликсу вокруг шеи, притянула его к себе. Поцелуй, которым она залепила ему рот, не был ни нежным, ни приятным; язвительный и жесткий, как пощечина, он был полон желания и ярости.

Изабель вложила в него все, что скопилось у нее в душе, и оторвалась от губ Феликса, лишь когда ей самой стало нечем дышать. Феликс даже попятился. С его головы упала шляпа.

– А теперь беги. Ну что же ты? – сказала она, указывая на дорогу. – Ты ведь обычно так и делаешь.

Боль затуманила его синие глаза. Изабель мучило сознание того, что причиной этой боли была она, но она не могла сдержать гнев против Феликса. Слишком долго он копился.

– Почему, Феликс? Просто скажи мне, – потребовала она. – Я имею право знать. Ты передумал? Ты нашел девушку получше? Красивую?

Вид у Феликса стал такой, словно она воткнула нож ему в сердце.

– Нет, Изабель, никого я не нашел, – сказал он. – Я ждал. Один, в лесу. Ночь за ночью. Ждал ту, которая клялась, что придет, а сама так и не явилась. Ждал, пока не настали морозы и нельзя больше было оставаться ни в Диком Лесу, ни вообще в Сен-Мишеле. Надо было отправляться на поиски работы. Я считал, что это ты передумала. Нашла себе богатого женишка. Дворянского сынка.

Сомнение шевельнулось в душе Изабель, как мышка в толще стены.

– Неправда, – медленно проговорила она и покачала головой. – Когда Маман узнала про нас с тобой и выгнала тебя и всю твою семью из нашего дома, ты сказал, что вернешься за мной. Ты обещал оставить записку в дупле большой липы, но я ее там не видела.

Феликс запустил в волосы пальцы. Посмотрел в небо.

– Господи, – сказал он. – Все это время… все это время ты считала, что я…

– Да, Феликс, считала. Я считала, что ты меня любил, – горько ответила Изабель.

– Но, Изабель, я оставил записку, – возразил Феликс.

Глава 76

Изабель встряхнула головой.

У нее было такое чувство, словно она вышла на лед, а он оказался слишком тонким и теперь трещал под ней.

– Нет, не оставлял, – настойчиво повторила она. – Я проверяла. Каждую ночь.

– А я каждую ночь ждал. Там, где и обещал. На том месте, где мы видели оленуху с оленятами.

– Нет, это неправда, – повторила Изабель, но уже не так уверенно.

– Правда. Я клянусь.

– Так что же тогда с ней случилось?

– Я… я не знаю, – сказал Феликс и вскинул ладони. – Не понимаю, как с ней могло что-то случиться. Я заранее подумал о том, что ее может сдуть ветром, и поэтому положил сверху камень.

«Этого не может быть. Он лжет, – мчались мысли в голове Изабель. – Но какой в этом смысл?»

И вдруг кусочки головоломки встали на место. Лед под ее ногами провалился, и она почувствовала обжигающий холод правды.

– Маман, – выдохнула она. – Она всегда была наблюдательной. Пари держу, она заметила тебя, когда ты клал что-то в дупло. А потом пошла, вынула записку и сожгла.

Изабель показалось, будто она тонет. Боль, печаль, горечь – все, что она носила в себе все эти годы, все, что определяло ее жизнь, на поверку оказалось напрасным. И тут же совсем другое чувство поднялось в ней, захватило ее, закружило, грозя похоронить в своих холодных глубинах, – сожаление.

Она увидела себя, как она бежала ночь за ночью к липе, напрасно надеясь найти записку. Видела Феликса, который ждал ее в Диком Лесу в это же время. Видела отчаяние их обоих. Видела, как они оба поверили в худшее, что думали друг о друге. И о самих себе.

– Ой, Феликс, – сказала она сдавленным от боли голосом. – Ну что бы мне найти эту записку? Какой была бы теперь наша жизнь? Мы жили бы в Риме, вдвоем, счастливые.

– Или в Занзибаре, у бирюзового моря. Или в высокогорной крепости где-нибудь в Тибете. – Он невесело рассмеялся. – Или умерли бы. От голода. И холода. Или от собственной бестолковости. Разве так планируют важные поездки? Ну да, у меня была припрятана пара монет. А ты собиралась прихватить из дома вареных яиц и имбирного печенья.

Изабель отчаянно захотелось вырваться из глубин жалости к себе, и, чтобы выплыть, она стала отчаянно искать в темном кипении волн хоть что-нибудь, любую соломинку, за которую можно ухватиться. Вот только найдется ли она?

Она положила ладонь на грудь Феликсу. Прямо поверх его сердца. И поцеловала его.

– Ты снова уйдешь от меня? – спросила она после, упершись лбом ему в грудь. – Не уходи. Обещай, что останешься.

– Я не могу обещать тебе этого, Изабель, – таковы были его слова.

Потрясенная, она подняла голову и хотела было отпрянуть, но Феликс не дал, крепко ухватив ее за руку.

– Я ухожу от мастера Журдана. И из Сен-Мишеля тоже. И вообще из Франции. – Слова сыпались из его рта.

– Я… я не понимаю…

– Я отправляюсь в Рим, Изабель. Чтобы учиться на скульптора, как всегда хотел. – Он поднес ее руку к губам и поцеловал. – Давай поедем вместе.

Глава 77

Изабель с Феликсом молча шли по дороге, за ними цокал копытами Нерон.

С тех пор как Феликс позвал Изабель с собой в Рим, прошло полчаса.

Сначала она посмеялась, думая, что он пошутил на радостях, но скоро поняла, что это всерьез.

– Я нашел место ученика скульптора, – объяснял он. – Месяц назад я получил от него письмо. Конечно, я буду делать самую тяжелую и неинтересную работу, от которой все отказываются, но это лишь начало. Я уже предупредил мастера о своем уходе и оплатил дорогу.

– Феликс, но когда… как… – бормотала Изабель, не находя слов от удивления.

– В последние два года я откладывал понемногу с каждого своего заработка, – ответил он. – Неплохой доход приносили руки, глаза, зубы, которые я резал на стороне. И моя деревянная армия. Я ее продал. Одному дворянину из Парижа. Он уже прислал деньги. Осталось дорезать три фигурки офицеров. Как только закончу, сразу дам ему знать. Приедет слуга и заберет покупку. – Помолчав, он добавил: – Этого хватит. На дорогу, тебе и мне. А в Риме мы снимем какую-нибудь каморку в мансарде. Поедем со мной.

«Да» рвалось у нее с языка, как никогда в жизни, и твердо, как никогда в жизни, она знала, что ответит «нет».

– Я не могу поехать с тобой, Феликс. Маман совсем выжила из ума, а Тави вечно витает в облаках. Если я уеду, кто о них позаботится? Мы и так-то едва выживаем. А без меня они и недели не протянут.

– Но я не могу найти тебя и тут же потерять, – нарушил молчание Феликс. – Должен быть выход. Надо его найти.

Изабель улыбнулась, хотя никакого выхода не видела.

– Мне надо ехать, – сказала она. Феликс собирался заночевать в Париже, в доме капитана, которому вез заказ, но ей надо было вернуться в Сен-Мишель к вечеру.

– Побудь со мной еще одну милю. Вот знак. – Феликс кивнул на беленый столб впереди. – Мы на полпути к Парижу.

Минуту спустя столб остался позади. На нем блестел свежей краской указатель: Париж – налево. И другой: Мальваль12 – направо. Не глядя, Изабель и Феликс повернули налево.

Не будь они полностью во власти своих чувств, не увлекись они так разговором о Риме, не остановись они посреди дороги, чтобы поцеловаться еще раз, то, возможно, заметили бы, что краска на столбе была не просто свежей: она даже не высохла. А на указателях из-под одних слов просвечивали другие, черные – «Мальваль» сквозь «Париж» и «Париж» сквозь «Мальваль».

Они разглядели бы следы сапог вокруг столба и в недавно потревоженной грязи неподалеку от него. А если бы любопытства ради порылись в этой грязи, то нашли бы там две банки из-под краски и две малярные кисти: банки – пустые, кисти – перепачканные, все украдено из амбара местного фермера.

Но ничего этого они не заметили, а потому продолжали мирно идти своим путем.

Едва они отошли от столба на безопасное расстояние, как черный, словно уголь, ворон, который притаился в кроне дерева, сорвался с места, шумно хлопая крыльями, и улетел.

Следить за ними дальше незачем. Так сказала хозяйка.

Девушка, а с ней и парень назад уже не вернутся.

Глава 78

Дым: вот что привлекло внимание Изабель.

И запах горящего сена. Пронзительный и такой неуместный в солнечный летний день.

Фермеры подпаливают стерню на полях, а заодно сжигают сорняки по осени, когда урожай уже убран и свезен в амбары. Но не в августе.

– Чувствуешь запах? – спросила она у Феликса.

– Да, – ответил тот и оглянулся, ища его источник.

Нерон нервно заржал, вскинул голову, натягивая повод. Изабель вдруг поняла, что вокруг нее все выглядит незнакомым. Ей и раньше доводилось ездить в Париж – они с Тави и Маман несколько раз отправлялись туда за платьями, – но она совсем не помнила огромного яблоневого сада, который тянулся вдоль правой стороны дороги. Как и старого полуразвалившегося каменного амбара слева.

– Мы ведь по той дороге идем или нет? – спросила она Феликса, только сейчас сообразив, что они едва взглянули на указатель.

– По-моему, да. Я хорошо помню, что стрелка на Париж показывала влево. Туда мы и пошли.

Они продолжали идти. Через пару минут перед ними возник еще один указатель. Под ним сидел человек: спиной он привалился к столбу, голова свесилась на грудь – явно задремал. Одет он был как фермер – видавшие виды сапоги, длинные штаны, красная рубашка. Соломенная шляпа скрывала лицо.

Подойдя ближе, Феликс и Изабель увидели, что на столбе над головой фермера красуется всего один знак и на нем написано «Мальваль».

– Не может быть, – сказал Феликс. – Мальваль же в другой стороне.

Изабель решила доискаться ответа. Передав поводья Нерона Феликсу, она шагнула к отдыхавшему фермеру.

– Прошу прощения, не скажете ли, эта дорога приведет нас в Париж?

Человек не ответил.

– Крепко заснул, – сказала Изабель.

Будить его не хотелось, но надо ведь было узнать, где они находятся. Да и времени у нее не было.

– Месье? Вы меня слышите? – снова начала она. Но тот не проснулся.

Изабель нагнулась и слегка встряхнула его за плечо. Шляпа скатилась с головы, сама голова тошнотворно мотнулась из стороны в сторону, и человек, точно куль с мукой, завалился на бок.

Только тут Изабель поняла, что он вовсе не спал, а рубашка была совсем не красной. С утра он надел белую рубаху, которая покраснела уже потом. Ему перерезали горло, от уха до уха, и кровь хлынула на рубаху. Она все еще продолжала течь: тонкая струйка сочилась из горла.

Девушку обуял ужас.

– Пожалуйста, помогите! – завизжала она. – Бога ради, на помощь!

Феликс оказался рядом с ней в ту же секунду. При виде убитого кровь отхлынула от его лица. Схватив Изабель за руку, он потянул ее за собой. Нерон, который услышал ее крик и почуял запах крови, округлил глаза. Изабель взяла из рук Феликса повод и стала, как могла, успокаивать коня. Феликс продолжал звать на помощь. Но ответа не было. Никто так и не пришел.

Поднялся ветерок, и запах гари стал сильнее. Разлившаяся в воздухе горечь отрезвила Изабель, как пощечина. Она вдруг поняла, как глупо они себя ведут.

– Кто бы ни убил этого несчастного, он может быть где-то рядом, – сказала она Феликсу. – А мы только что дали ему знать, где нас искать.

– Если указатель не врет, Мальваль где-то поблизости, – ответил Феликс. – Жители не дадут нас в обиду. Расскажем им, что случилось. Кто-нибудь из них придет и заберет этого несчастного.

Опасливо озираясь, Изабель вставила ногу в стремя. Феликс подсадил ее в седло, а потом Изабель помогла ему подняться и он сел позади нее.

– Поезжай, – сказал он и сомкнул руки вокруг ее талии.

Изабель ударила Нерона пятками под ребра. Около мили конь мчался галопом, но, едва впереди показалась деревня, встал как вкопанный и оглушительно заржал.

Глаза Изабель расширились. Рука непроизвольно взлетела к груди.

– Нет, – прошептала она. – Господи боже мой… нет.

От жителей Мальваля помощи они не получат.

И никто не получит.

Глава 79

Изабель соскользнула с седла и, шатаясь, точно пьяная, побрела по пшеничному полю на окраине Мальваля. Феликс за ней.

Нерон стоял на дороге там, где они его оставили, повод лежал в пыли у его ног.

На земле, среди коротких стебельков срезанной пшеницы, лежали тела. Мужчины. Женщины. Дети. Одни застрелены, другие заколоты. Многие лежали навзничь. Вот мужчина с зияющей раной в боку, из которой торчат вилы. Вот старуха со штыком в груди.

Над убитыми курился темно-серый дым. Деревенские дома, надворные постройки, амбары – все было покрыто соломой, она и горела сейчас.

Изабель стала бить крупная дрожь, которую она не могла остановить. Ноги девушки подкосились, и она упала рядом с мертвой матерью и ее мертвым ребенком. Низкий вой поднялся из ее груди, заполнил горло и вырвался наружу диким воплем боли. За ним последовали густые сдавленные всхлипы. Согнувшись пополам, словно от удара, она уткнулась в землю лицом и заплакала.

Прошло время – несколько минут? час? – и Изабель услышала голоса. Мужские. Она подняла голову и огляделась. Это был не Феликс, который уносил с поля окровавленную, но еще живую старуху: взяв ее на руки, он побежал к ближайшему дому, не охваченному пламенем.

И тут Изабель увидела их. Солдат. Они собрались на дальнем краю поля. Стояли там, переговаривались, смеялись. Одни держали за поводья коней, другие – мешки с добычей.

Вдруг один обернулся. Его взгляд упал на Изабель, по лицу расползлась хищная ухмылка. Повернув коня, он полетел к ней через клубящийся дым, через падающий сверху пепел, словно демон из ада. Двое других хотели последовать за ним, но он знаком велел им остаться. Значит, он желал позабавиться с ней в одиночку.

Изабель никогда не видела этого человека, но он был ей знаком. О нем рассказывали беженцы и шептались местные. О нем без слов кричал мрачный поезд с ранеными, который она видела однажды на дороге в Сен-Мишель. В одной руке он держал меч, в другой – щит. Плаща не было. На белой рубашке и кожаном жилете – брызги крови. Черные с проседью волосы собраны в хвост. На щеке – безобразный шрам. Темное пламя в глазах. Фолькмар.

Изабель почувствовала, как у нее под сердцем встрепенулся дремлющий волк.

Глава 80

Изабель очень испугалась. К ней приближалась смерть; она это знала. Но она не побежит и встретит Фолькмара лицом к лицу.

Она вскочила и, молясь, чтобы Феликс подольше задержался в доме вместе с той старухой, стала озираться в поисках оружия. Должно же поблизости оказаться хоть что-нибудь, пригодное для драки, – вилы, лопата, грабли. Надо метить Фолькмару в шею, если получится. Или в бедро. В запястье тоже хорошо. В любое место, откуда вытечет много крови.

Фолькмар приближался. Их разделяло не больше двадцати шагов.

– Как это я пропустил такого крысеныша на поле? – заговорил он, вскидывая меч.

А Изабель была по-прежнему беззащитна. Сердце колотилось у нее в груди. Кровь мчалась по жилам, словно горная река, и громко стучала в ушах. Вдруг надо всем этим раздался другой звук, похожий на треск рвущейся материи. Что-то большое и тяжелое потянуло Изабель за одежду.

Посмотрев вниз, она увидела, что карман на платье лопнул. Внутри него, стремительно увеличиваясь, росла ореховая скорлупка.

Изабель выхватила ее раньше, чем платье порвалось. Уже в воздухе скорлупка распрямилась и увеличилась до половины ее роста. На внутренней стороне появились кожаные петли. Девушка поняла, что держит щит. Живо вставив в петли одну руку, она вскинула его над собой.

Вовремя.

В следующую секунду на поверхность щита обрушился могучий удар. Но теперь Изабель была сильной, работа на ферме укрепила ее руки, и она удержала щит. Иначе меч Фолькмара наверняка разрубил бы ее надвое.

Снова она опустила в карман другую руку, вспомнив о первом даре Танакиль. Пальцы сомкнулись вокруг косточки. Девушка выхватила ее, и косточка уже в воздухе превратилась в тот великолепный меч, которым она прогнала куриного вора.

– Трус! – крикнула она Фолькмару. – Палач! Это были мирные люди!

Ужас и горе отступили. Ей вдруг показалось, что она вся состоит из одной беспримесной ярости.

Ухмылка Фолькмара сменилась волчьим оскалом. Ее слова показались ему оскорбительными. Нет, удар в сердце – слишком легкая смерть для нее. Он будет целиться в шею и полюбуется тем, как ее голова полетит с плеч.

Он сделал высокий замах, как она и ожидала. Девушка пригнулась, и клинок просвистел у нее над головой. Согнутые колени тут же выпрямились, подбросив ее вверх. Кончик ее меча прорвал жилет Фолькмара на боку, оставив извилистую рану на ребрах. От неожиданности он взревел и отшатнулся от нее, удивленный.

Теперь сердце Изабель билось, как военный барабан. Кровь в ее жилах пела.

Фолькмар приложил к ране ладонь, а когда отнял ее, его пальцы окрасились красным.

– У этого крысеныша острые зубы, – сказал он. И бросился на нее снова.

Изабель знала, что шанс у нее всего один. А значит, надо использовать его по полной.

Она загородилась щитом, вскинула меч, но тут где-то запел рожок. Слева от нее по полю проскакали двое всадников. За ними неслась лошадь, под седлом, но без наездника.

– Кавалерия короля приближается! – крикнул один из них на скаку. – По коням! Поехали!

Всадники были уже совсем близко. Лошадь без седока перешла на легкий галоп. Фолькмар отшвырнул меч, схватил ее за узду, побежал бок о бок с животным, затем прыгнул в седло. А затем все три всадника скрылись, словно растворились в дыму.

Изабель опустила руки. Щит и меч тут же снова стали косточкой и ореховой скорлупкой. Она вернула их в карман. В следующую секунду сорок всадников ворвались в горящую деревню. Они окружили Изабель и стали расспрашивать ее о том, что здесь случилось. Та поведала обо всем и показала, куда ускакал Фолькмар, умоляя их поторопиться.

Капитан отряда дал команду своим людям, и они бросились в погоню.

Изабель смотрела им вслед: ей так хотелось скакать вместе с ними, догонять Фолькмара. Потрясенная и обессиленная, она принялась искать Феликса. Тот уже стоял на коленях возле умирающего старика, голый по пояс, и прижимал свою разорванную в клочья рубаху к ужасной ране в боку у несчастного, тщетно стараясь удержать в нем жизнь, не дать ей уйти в землю вместе с горячими красными каплями.

Наблюдая за тем, как он стоит на коленях посреди отвратительной жатвы смерти, весь в крови, с дорожками от слез на чумазом лице, Изабель вдруг испытала такую острую, пронзительную боль, что едва не закричала. Хуже этого она не испытала ничего за весь день. Она прижала к груди руку и перегнулась в поясе, часто и неглубоко дыша, усилием воли прогоняя боль.

Это живущий внутри нее волк, которому отказали в том, что полагалось ему по праву, в отместку впился зубами ей в сердце.

Глава 81

Прерывистый вопль разорвал мирную тишину дня.

За ним последовали громкий смачный удар и топот бегущих ног.

Судьба, которая сидела за кухонным столом и чистила яблоки, встревоженно подняла голову. Авара, мешавшая у очага похлебку, уронила в котелок ложку.

– Что за чертовщина там творится? – закричала она. – Гуго! Гу-у-уго!

Судьба с Аварой подбежали к двери и увидели глиняную миску: разбитая на куски, она лежала на ступенях крыльца. Вокруг рассыпался лущеный горох. Две курицы тут же подбежали и начали клевать ярко-зеленые горошины.

Судьба сразу поняла, что вопила Маман, а горох рассыпала Тави. Обе бежали по дорожке прочь от дома. Навстречу им по той же дорожке поднимались двое. Феликс был без рубашки. Длинные темно-русые волосы, сырые и свалявшиеся, висели вдоль его спины. Штаны были заляпаны кровью. Казалось, юноша смотрит внутрь себя, точно видит там что-то, невидимое другим. Одной рукой он обнимал Изабель за шею так, словно боялся, что девушку вот-вот отнимут, умыкнут у него. Подол ее платья был перемазан чем-то красным. Струйки пота оставили дорожки на чумазом лице. Волосы, в которых были видны хлопья пепла, растрепались, выбившись из тщательно заколотого узла.

– Господи боже мой, что случилось? – закричала Авара и, обогнув безобразие на ступенях, побежала им навстречу вслед за Маман и Тави. Из конюшни вышел Гуго, на ходу вытирая руки тряпкой. Увидев Изабель с Феликсом, он отшвырнул тряпку и тоже помчался к ним.

Лишь Судьба осталась стоять на пороге.

– Не может быть, – прошипела она. – Почему она еще жива?

Но, сообразив, что ее сочтут черствой, если она и дальше будет оставаться на месте, Судьба тоже заспешила к этим двоим. Маман, обливаясь слезами, то прижимала к себе голову Изабель, то спрашивала, как зовут храброго рыцаря рядом с ней. Тави успокаивала ее.

Феликс принес извинения за то, что появился перед дамами грязным, да еще и с голой грудью. Его пропитанная кровью рубашка осталась в Мальвале, а сам он пытался отмыться под деревенским насосом, но времени не хватило. Он рассказал обо всем, что с ними приключилось. Как они оказались в Мальвале сразу после резни, которую устроил Фолькмар со своими людьми. Как Изабель нашла где-то щит и меч и дала отпор Фолькмару. Как они, отказавшись от своих планов, решили не идти в Париж и вернуться домой.

Когда он закончил говорить, стало тихо. Никто не знал, что сказать.

И вдруг Тави прерывающимся голосом вымолвила:

– Тебя же могли убить, Изабель. О чем ты думала?

– О том, как убить Фолькмара, – угрюмо отвечала девушка. – Мне хотелось вырезать из груди его черное сердце и посмотреть, как он истечет кровью у моих ног. Об этом я и думала.

Окинув всех невидящим взглядом, она повернулась и повела Нерона в конюшню – расседлывать.

Все посмотрели ей вслед. Гуго сказал Феликсу:

– Пойдем в дом. Присядешь с дороги. Выпьешь чего-нибудь.

Но Феликс покачал головой:

– Мне надо добраться до лагеря. Предупредить полковника Кафара. Чем скорее я окажусь там, тем лучше.

Гуго сказал, что сам его отвезет, объяснив, что как раз собирался в лагерь. Повар присылал к нему человека – сказать, что раненым нужно молоко. Но на утро назначили выступление, и все до единой повозки были нужны, чтобы везти палатки, оружие и амуницию. Да и свободных людей, чтобы доставить молоко, тоже не хватало.

Феликс поблагодарил его и попросил взаймы рубашку. Раньше, услышав такую просьбу, Авара нахмурилась бы и прожужжала Феликсу все уши: «Смотри не запачкай», «Смотри не протри локти!». Теперь же она смолчала. Тревожные морщинки обозначились вокруг ее глаз; взгляд скользнул по полям, по саду, по скотине и, наконец, вернулся к сыну.

Судьба знала, какие мысли крутились в голове у Авары, да и у всех остальных: Мальваль был всего в десяти милях отсюда.

– Сюда Фолькмар не придет, – поспешила успокоить она хозяйку; ложь легко скатывалась у нее с языка. – Он не посмеет, ведь отряд полковника Кафара стоит прямо здесь, в деревне.

Авара кивнула, но морщинки остались.

– Вы правы, Тетушка. Конечно, так оно и есть, – сказала она. И глубоко вздохнула. – Октавия, ты разбила мою миску! Ты хоть представляешь, сколько такая вещь стоит? Иди прибери на крыльце и садись дошелушивать горох!

Однако на этот раз в ее голосе не прозвучало обычной язвительности.

Тави нагнулась над осколками и стала собирать их в передник. Маман стала помогать ей. Авара вернулась к похлебке.

Лишь Судьба осталась во дворе, наблюдая, как Феликс натягивает рубаху Гуго и садится рядом с ним на козлы. Когда парни уехали, Судьба своими зоркими глазами отыскала Изабель. Та была у пруда. Отвела туда Нерона, чтобы напоить, а конь забрел в воду по самые плечи и теперь жадно пил.

Изабель как была, одетая, пошла за ним, сняв лишь чулки и башмаки. Судьба смотрела, как она заходит в воду по самую маковку, выходит и, вернувшись к берегу, садится и начинает отмывать кровавые пятна с подола платья, а потом скрести ладони, да так яростно, словно боится не оттереть их до конца.

Закончив, она опустила голову и заплакала. Судьба даже издалека видела, как вздрагивают ее плечи, как содрогается все тело.

«Как случилось, что Фолькмар ее не убил? – думала она. – Ведь это всего лишь девчонка. Повидала немного крови – и смотри, как раскисла».

Судьба решила доискаться ответа на свой вопрос. Сказавшись уставшей после таких волнений, она оставила недочищенные яблоки, поднялась к себе, заперла дверь и вынула из сундука карту Изабель. Лоска, спрятав голову под локоть, спала в низенькой кроватке, выдвинутой из-под более высокой кровати Судьбы.

Судьба развернула на столе свиток с картой, села перед ним и уставилась в пергамент.

Итак, она пыталась сократить путь, отделявший Изабель от смерти, но это почему-то не сработало. Может, причина в чернилах? Ингредиенты попались недостаточно качественные. Да и в комнате темновато, что могло плохо сказаться на точности линий.

Но нет, дело все-таки было не в этом. Опытным глазом Судьба сразу увидела причину. Вот она, новая линия, проведенная для нее через Мальваль к Фолькмару: Изабель покорно следовала ей. И лишь в самом конце отчего-то вернулась на ту, прежнюю.

Судьба откинулась на спинку стула. Побарабанила по столу пальцами. «Неужели я ее недооценила?» – мелькнула у старухи мысль.

Сначала Изабель отказалась покинуть мать в горящем дом. Спасла трех лошадей ценой собственной свободы. И наконец, бросила вызов Фолькмару. Та ли это девушка, которая спокойно смотрела, как мать превращает в служанку ее сводную сестру? И не моргнув глазом заперла Эллу, когда приехал принц? За последние дни она очень изменилась – стала увереннее, даже, кажется, выше ростом.

«Хорошо хоть Эллу она не увидела», – с облегчением подумала Судьба. Одна радость за целый день.

Но парень – первый кусок ее сердца – очень беспокоил старуху. Когда они подошли сегодня к дому, его рука лежала на плечах Изабель. Похоже, они стали ближе друг к другу. Судьба снова вгляделась в карту Изабель, изучая созданный ею окольный путь, и вдруг стукнула кулаком по столу. Лоска проснулась от шума, села на кровати и заморгала круглыми блестящими глазами.

– Они помирились! – воскликнула Судьба. – Он сшил ей башмачок. Вот почему она теперь ходит такой гордячкой. И он позвал ее с собой в Италию! – Она снова уставилась в карту. – Правда, она отказалась… Это хорошо. Но он обещал что-нибудь придумать. – Судьба с отвращением покачала головой. – А что, если он и впрямь придумает? И Изабель уедет с ним?

Старуха встала из-за стола и принялась вышагивать по комнате.

– Этого нельзя допустить, – бормотала она.

Надо было во что бы то ни стало удержать Изабель в Сен-Мишеле, но Судьба чувствовала, что ее фантазия истощается. Раскрасневшись от ходьбы, она подошла к окну и потянула на себя раму. Рама была старинная, на металлических петлях, одна из которых издала неприятный скрип.

– Надо позвать Гуго, пусть починит, – сказала вслух Судьба.

Гуго!

Судьба резко развернулась, всплеснув юбками, подбежала к столу и стала поспешно царапать что-то на пергаменте.

– Девочка, вставай! – бросила она Лоске, написав записку.

Лоска встала и расправила на себе платье.

– Отнеси это месье Альберу, начальнику банковской конторы в Сен-Мишеле. Он сейчас дома, наслаждается воскресным обедом. Мне нужны от него деньги, и много. Больше, чем сейчас есть у него в подвалах. На то, чтобы собрать такую сумму, у него уйдет день, а то и два, так что нам надо спешить. Беги к нему! И поскорее! – приказала Судьба.

Выйдя с Лоской из комнаты, она прошла с ней через дом, мимо Тави, которая все еще шелушила горох, довела до дороги и там дала подробные наставления о том, как вести себя с месье Альбером. Потом вручила ей записку, и девушка пустилась бегом.

Судьба следила за Лоской, пока та не исчезла за поворотом, и лишь затем пошла в дом. Вдруг краем глаза она заметила какое-то движение на выгоне за домом. Оказалось, это Изабель на Нероне. Посреди выпаса стояло пугало: руки-ноги – палки, голова – капустный кочан. Чтобы оно держалось как следует, девушка насадила его на кол, вынутый из изгороди, и воткнула тот в мягкую землю. Теперь она скакала прямо к пугалу, держа что-то в правой руке. Судьба пригляделась и увидела старую саблю, которая принадлежала когда-то месье Ле Бене и уже давно висела в конюшне.

Тем временем Изабель доскакала до пугала и, взмахнув саблей, срубила ему голову. После этого резко развернула Нерона и сделала еще один наезд. Пугало потеряло руку, потом, перерубленное пополам, рухнуло наземь. Судьбе совсем не понравилось то, что она увидела.

Она помрачнела еще больше, когда, проходя мимо Тави, увидела, как та выкладывает из горошин уравнение. Ее глаза задержались на девушке.

Пару недель назад, после истории с сыром, Гуго пришел к Судьбе, горько жалуясь на Тави и умоляя придумать что-нибудь, лишь бы выдать девушку замуж.

Тогда это показалось Судьбе излишним, но теперь она задумалась, не принять ли предложение Гуго. Правда, с некоторыми изменениями.

В конце концов, свадьба – это так весело.

– Для всех, – мрачно добавила Судьба. – Кроме жениха и невесты.

Глава 82

– Еще раз, с самого начала. И больше чувства, пожалуйста! – крикнул Шанс.

Он стоял напротив сцены с бокалом в руке и наблюдал за репетицией. Артисты не справлялись. Вступали не вовремя. Жевали слова. По лицу Шанса скользили отблески факелов, отчего казалось, что вокруг глаз у него залегли морщины.

– Громче, пожалуйста! – закричал он опять и поднял руку ладонью вверх. – Я вас едва слышу!

Гадалка прокричала свои слова. На сцене появились актриса и дива, подошли к ней и протараторили свои реплики. Шанс ладонями выбивал ритм, не давая им замедляться.

На краю сцены стояли масляные лампы в стеклянных колпаках – огни рампы. Одному из них не хватило колпака, а сам фонарь оказался выдвинут слишком далеко на сцену. Проходя мимо, гадалка случайно задела его юбкой. Материя занялась. Шпагоглотатель увидел, закричал, замахал руками. И побежал к гадалке, чтобы сбить с нее пламя. Заметив огонь, та бросилась бежать, но шпагоглотатель успел наступить на край ее подола своим ботинком. Раздался громкий треск, и гадалка вдруг оказалась на освещенной сцене в одной нижней юбке.

Глотатель огня, который сидел на колосниках и вглядывался вниз, пытаясь понять, что там происходит, вдруг потерял равновесие и упал. Его нога запуталась в веревке, которая поднимала разрисованный задник. Задник взмыл вверх и ударился в перекладину. Щепки посыпались дождем, сбив с дивы парик, а с актрисы – корону. Глотатель огня повис на одной ноге и закачался, почти касаясь головой пола.

Шанс закрыл глаза. Ущипнул себя за переносицу. Карта Изабель исчезла. Судьба уже наверняка перерисовывает ее, направляя девушку прямиком к гибели. А чем в это время занят он? Постановкой обреченной на неудачу пьесы.

Шанс открыл глаза.

– Кто-нибудь, освободите его от этой веревки, пожалуйста, – сказал он, показывая на глотателя огня. Тот все еще висел вниз головой, описывая в воздухе круги, как человек-пробка.

– Сам ему скажи, – прошипел кто-то за спиной Шанса.

– Нет, ты скажи.

– Где коньяк? Давайте наполним бокалы. Под хороший коньяк и плохая новость идет лучше.

– Нет, лучше ты.

Шанс обернулся.

– Что вы собираетесь мне сказать? – спросил он.

За его спиной вытянулись в струнку волшебница и повар, оба торжественные, как на параде.

– Изабель не приехала в Париж, – сказала волшебница. – И не встретилась с Эллой.

Шанс выругался и, повернувшись, швырнул свой бокал в дерево. Актеры на сцене замерли. Наступила полная тишина.

Шанс запрокинул голову. Прижал ладони к глазам. Он был в шаге от поражения.

– Эта пьеса для меня – все, – сказал он, опуская руки. – Мой последний шанс. Больше мне нечем убедить Изабель в том, что она может сама проложить свою тропу в жизни. Если она не поверит, мне конец. Да и ей самой тоже.

Актеры заговорили, все сразу, потом перешли на крик. Стали тыкать друг в друга пальцами. Грозить кулаками. Шум нарастал.

Но тут за дело взялась гадалка, по-прежнему в нижней юбке.

– А ну, тихо! – прикрикнула она и топнула ногой. – Все по местам! Начинаем сначала…

– Умница девочка. И побольше сердца, – одобрила волшебница, становясь рядом с Шансом.

– Декламируйте так, словно жизнь Изабель зависит от каждого вашего слова, – добавил, подходя к ним, повар.

Шанс серьезно кивнул:

– Ведь так оно и есть.

Глава 83

– Октавия! Изабель! Просыпайтесь!

Изабель села, покачиваясь. Она еще не проснулась. «Кажется, меня кто-то звал?» – подумала она.

– Девушки, просыпайтесь! Разговор есть!

Это оказалась мадам Ле Бене. Изабель нашарила платье, натянула его через голову и, застегиваясь на ходу, заспешила к краю сеновала.

Мадам стояла у лестницы, руки в боки, и смотрела наверх.

– Приходи в дом, – сказала она сухо. – И мать приводи.

Изабель не двинулась с места и только моргала, глядя на лестницу.

– Чего ты ждешь? Вытащи из волос сено да пошевеливайся! – рявкнула мадам.

Повернувшись на каблуках, она зашагала прочь, и Изабель показалось, будто с каждым шагом хозяйка наступает прямо ей на сердце. Она запаниковала. Стала припоминать, чем они с Тави могли вызвать гнев хозяйки. Может, это из-за коней, которых она спасла с живодерни? Или из-за миски, которую разбила Тави? «Мадам собирается нас прогнать, – думала она. – Мы слишком часто ее сердили».

– Тави, Маман, проснитесь. Одевайтесь. Нас зовет мадам, – стала будить их Изабель, стараясь унять дрожь в голосе.

Одевшись, все трое спустились по лестнице с сеновала, вышли во двор и направились к дому. Подойдя к двери, Изабель пригладила волосы и только потом постучала.

– Входите! – крикнула мадам.

С колотящимся сердцем Изабель переступила порог, Тави и Маман – за ней.

Тетушка была уже за столом, расставляла чашки. Мадам снимала с треноги над очагом большущую медную сковороду. Подойдя с ней к столу, она стукнула по донышку тыльной стороной ладони, и со сковороды скользнул на тарелку пышный желтый омлет.

– Целый десяток яиц в него вбухала! – пожаловалась она. – А ведь этот десяток можно было продать.

– Ну, ну, Авара, – укорила ее Судьба.

На столе уже исходил ароматным паркóм кофейник с горячим черным кофе, рядом стояли кувшинчик с жирными сливками, тарелка с нарезанным хлебом, свежее масло и миска с клубничным вареньем. У Изабель, которая вместе с Тави и Маман жила последнее время лишь на черством хлебе и жидкой похлебке, свело желудок при виде таких яств. Оставалось только надеяться, что мадам даст им что-нибудь поесть, прежде чем выставит на улицу. Вид еды был для голодной девушки пыткой; она отвернулась от стола и стала разглядывать комнату, чтобы отвлечься.

Изабель всего пару раз бывала в доме мадам, и то недолго. Теперь у нее наконец появилось время оглядеться. Комната, в которой они находились сейчас, – тесная, с низким потолком – служила сразу и кухней, и гостиной. На серых каменных стенах не висело ни одной картинки, даже самой дешевой, по углам – ни одной вазочки с цветами, пол был голым: хозяйка не пыталась сделать комнату более приветливой и жилой. Изабель вдруг стало жалко Гуго, выросшего в этом суровом, неприветливом доме, при матери, от которой редко можно было услышать доброе словцо.

– Садитесь, – буркнула мадам, нетерпеливо ткнув деревянной ложкой в свободные места за столом.

Изабель и Тави испуганно переглянулись.

– Садиться? Куда, за стол? – спросила Изабель.

– В смысле, нам? – добавила Тави.

– А кому еще-то? – ответила мадам.

– Ну, вы просто сказали «садитесь», – резонно заметила Тави.

Мадам так стиснула свою деревянную ложку, точно хотела ее задушить. Тетушка, уже закончившая возиться с чашками, подвела троих женщин к столу.

Изабель не могла понять, что происходит. Неужели мадам решила оставить их у себя в доме? Или, наоборот, хочет выставить их троих на улицу, а чтобы совесть не мучила, сперва покормить? Но ей недолго оставалось гадать о причинах такого странного поведения хозяйки.

Когда все расселись вокруг стола, мадам пересчитала ломтики хлеба, отрезанные от большого пшеничного каравая.

– По целых два ломтя на каждого. По два! – сверкнула она глазами. – Тетушка, вы нас разорите.

– Авара, подавай, пожалуйста, завтрак, – сказала та, скрипнув зубами.

Мадам поджала губы и начала раскладывать омлет.

– Мне следует объяснить, почему мы позвали вас сюда, – начала между тем Тетушка, передавая хлеб. – Сегодня у нас праздничный завтрак. Как вам уже известно, мой покойный муж завещал небольшую сумму денег месье Ле Бене. А поскольку месье тоже почил, право распоряжаться деньгами осталось за мной. И я с удовольствием сообщаю, что приняла решение передать их ближайшему родственнику покойного, его сыну и наследнику, Гуго Ле Бене.

Гуго онемел. Выпучив глаза, то открывая, то закрывая рот, как вытащенная из воды рыба, он сидел, пока мать не дала ему пинка под столом.

– Спасибо, Тетушка! – выпалил он, после чего выдохнул и так резко откинулся назад на стуле, что едва не упал. Но мать метнула в него взгляд такой убийственной силы, что он тут же выпрямился, а ножки стула громыхнули о пол.

– Но это же замечательно! – кукарекнул он, хлопнув по столу ладонями. – Значит, теперь я могу…

Изабель еще никогда не видела его таким оживленным. И его мать, очевидно, тоже, поскольку неодобрение в ее взгляде быстро сменилось подозрением.

– Что ты можешь? – спросила она.

Гуго заерзал на стуле, его лицо приняло какое-то вороватое выражение.

«Жениться на Одетте, – сразу подумала Изабель. – Только ему не хватает храбрости сказать об этом прямо».

– Я… э-э-э… могу… – начал мямлить он. И вдруг просиял. – Я смогу иметь карманные деньги!

– Ага, может, купишь себе мозги! – буркнула вполголоса Тави.

Между тем Тетушка продолжала:

– Наследства хватит на то, чтобы обеспечить будущность этой фермы и поддержать род Ле Бене, как того и желал мой незабвенный супруг. Но… – Тут она подняла палец. – Деньги лишь тогда приносят счастье, когда их есть с кем разделить, а я твердо намерена позаботиться о том, чтобы все здесь присутствующие были счастливы. Не только мои близкие, но и ты, Изабель, а также твои близкие. Вы – три беззащитные женщины, которым негде приклонить голову. Не вечно же вам жить на сеновале. Да и что это за жизнь? Тем более зимой? Вот почему я решила принять кое-какие меры. И поставить свое условие.

С этими словами Тетушка взяла со стола чашку и сделала глоток кофе. Изабель изо всех сил вцепилась обеими руками в салфетку. Надежда воскресла в ней. Что сделала Тетушка? Неужели решила дать немного денег и им? Она говорила про сеновал: может, нашла им жилье получше? Изабель боялась спросить, о чем та говорит, – вдруг окажется, что она чересчур размечталась, – но и не спросить тоже не могла.

– Вы нашли нам другое место, Тетушка? – подала голос она. – Приглядели для нас комнату? Или маленький домик?

– Да, дитя мое. И домик. И кое-что еще в придачу, – сказала Тетушка, опуская чашку.

Изабель возбужденно глянула на Тави и на Маман.

– Что же вы нам нашли? – спросила она.

Тетушка аккуратно поставила чашку на блюдце и, с сияющей улыбкой глядя на Изабель, ответила:

– Мужа!

Глава 84

Кровь застыла у Изабель в жилах. Тело окаменело; если бы она попыталась встать, то не смогла бы.

– В каком смысле – мужа, Тетушка? – тихо спросила она.

– Ну как это, детка, – в прямом! Рослого, крепкого парня в брюках и сапогах! Такого, о каком мечтает каждая девушка.

– Изабель? – сказал удивленно Гуго. – Но я думал… я думал, первой выйдет замуж Тави. Она же старшая.

Тави ничего не сказала; от потрясения она не могла найти слов.

Зато Маман едва не прыгала от радости.

– Какая прекрасная новость! – воскликнула она. – А кто он? Барон? Или виконт? – Ее взгляд бегал с Тетушки на Авару и обратно, но те молчали. – Нет? Ну, не важно. Землевладелец – тоже неплохо. В конце концов, времена сейчас тяжелые.

– А свадьба скоро? – спросил Гуго.

– Через пару дней, – ответила Тетушка.

– Ура! – вырвалось у Гуго. – Скажите, Тетушка… – заговорил он, снова откидываясь на спинку стула. – Кто он? За кого выходит замуж Изабель?

Тетушка потянулась к юноше через стол и накрыла ладонью его руку.

– Как, милый мальчик, неужели ты не догадался? – переспросила она. – За тебя!

Глава 85

Все случилось одновременно.

Гуго упал-таки навзничь вместе со стулом, причем так крепко приложился головой о пол, что потерял сознание. Маман в обмороке осела на стуле. Тави вскочила, чтобы бежать к ней, а мадам вскочила, чтобы бежать к Гуго. Они стукнулись головами и отпрыгнули друг от друга, потирая ушибленные места.

А Изабель так крепко стиснула свою чашку с кофе, что та лопнула и горячий напиток расплескался во все стороны. Но девушка этого даже не почувствовала. Она едва могла дышать. Сердце колотилось как бешеное, выбивая «Гу-го, Гу-го» – монотонное, словно похоронный марш.

Изабель не могла поверить, что Тетушка нанесла ей такой удар. Всего миг назад она была полна надежд и веры в то, что старая женщина действительно поможет им найти свое место в мире. Теперь она чувствовала себя зверем, попавшим в ловушку. Зачем Тетушка это сделала? Ведь она, Изабель, никогда не выказывала ни малейшего интереса к Гуго, равно как и он к ней.

– Тетушка, я не могу… Гуго и я, мы же не… мы никогда… – залепетала она, не находя нужных слов.

Тави, которая уже похлопывала мать по запястью, пришла ей на помощь:

– Но Гуго и Изабель терпеть друг друга не могут! Это плохая затея, Тетушка! Мы все-таки в восемнадцатом веке живем, а не в десятом. Она не обязана выходить замуж, если не хочет.

– Девушки, девушки, тише! Конечно, Изабель не обязана выходить за Гуго. И вообще не обязана выходить замуж, – поспешила успокоить их Тетушка. – Но если она откажется, это будет очень неприятно. Видите ли, есть пара обстоятельств, о которых я, похоже, не упомянула. Во-первых, наследство. Он получит его, только будучи женатым. Как мужчина продолжит свой род, если у него нет жены? Да и какая девушка, скажите на милость, откажется от такого парня, особенно если у него есть своя ферма – пятьдесят акров земли? – Она умолкла и впилась глазами в Изабель. У девушки тут же возникло чувство, будто ее против воли тянут куда-то в холодную серую пропасть, а она не имеет сил сопротивляться. – Изабель, конечно, может отказаться, – закончила тетушка. – А еще она может покинуть ферму и отправиться на улицу, искать себе и своим родственницам другое жилье.

Изабель почувствовала, как серые волны смыкаются над ней и тянут ее вниз. Усилием воли она выплыла на поверхность. Надо найти способ избежать обеих крайностей, предложенных Тетушкой.

– Мадам… – заговорила она, обращаясь к матери Гуго. – Я ведь совсем не подхожу вашему сыну, он чересчур хорош для меня.

– Это точно, – согласилась мадам, жуя омлет. – Но, как сказала твоя мать, времена сейчас тяжелые, выбирать не приходится. Ты, конечно, не красотка, но коровам на это плевать, а капусте и подавно без разницы. Зато ты хорошая работница, тут уж ничего не скажешь, а это главное, что нужно для фермы. Да и телом вышла – вон какие бедра, сыновей будешь рожать, как выплевывать, и грудь тоже хороша, значит и молоко будет. Короче, на племя годишься.

Изабель не привыкла слышать, чтобы о ней говорили, как о племенной кобыле, и покрылась пунцовым румянцем.

– Ну вот! Значит, дело слажено, не так ли? – радостно воскликнула Тетушка, накладывая еще омлета на тарелку Изабель. – А теперь ешь, девочка, ешь, – стала она увещевать девушку. – Силы тебе еще понадобятся. Надо готовиться к свадьбе. Думаю, поженим вас в следующую субботу. Через неделю. Недели на подготовку хватит. Как думаешь, Авара?

Но Изабель, которой было наплевать, что думает Авара или кто другой, сидела, уставившись на тарелку с остывшим комковатым омлетом. К горлу подступила тошнота. Она вскочила.

– Простите меня, пожалуйста, – сказала она и бросилась к двери.

– Думаю, ей нужно собраться с мыслями, – со знанием дела сказала Тетушка. – Поплакать на радостях, чтобы никто не видел. Девушки, которые вот-вот пойдут под венец, всегда так волнуются.

Изабель рванула на себя дверь, выскочила во двор, и ее вытошнило прямо в траву.

Глава 86

– Неделя, – опустошенно выдохнула Изабель, прислоняясь к стене амбара. – Все, что у нас есть.

– Что-нибудь придумаем, – сказала Тави, сидевшая на скамье рядом с Изабель. – Как-нибудь выкрутимся.

Гуго, который давно оправился после падения, сидел между ними, уронив голову на руки, упершись локтями в колени, и громко стонал.

Завтрак подошел к концу. Со стола убрали, посуду перемыли. Маман, безутешная оттого, что ее дочка выходит не за аристократа, а за простого фермера, удалилась на сеновал. Мадам занялась лечением больной курицы. Тетушка ушла к себе. Изабель, Тави и Гуго были заняты тем, что поочередно впадали то в панику, то в отчаяние.

– Выхода нет, – жалобно сказала Изабель. – Или я пойду за него, или мы умрем с голоду.

Гуго поднял голову:

– Но я не могу. Я просто не могу. Господи, и зачем вы двое свалились на мою голову? Ну вот зачем?

И он снова застонал.

– Перестань. Мычишь тут, как теленок, которого колики замучили, – бросила Тави раздраженно.

Гуго повернулся и посмотрел на нее:

– Знаешь, кто ты после этого? Сука, вот кто.

– Тоже мне, открыл Америку.

– Могла бы хоть посочувствовать мне. Видишь же, в какой я переделке, – раздраженно фыркнул Гуго. – Все должно было пойти совсем иначе.

Тави прищурилась.

– В каком это смысле иначе? – спросила она.

Гуго принял встревоженный вид. И одновременно виноватый.

– Ни в каком, – поторопился он с ответом.

Но Тави было не провести.

– Ты что-то об этом знаешь. Ну-ка, рассказывай.

Гуго стал похож на загнанного в ловушку зверька.

– Я… я только сказал Тетушке, что пора отправить вас восвояси. Точнее, я просил ее подыскать мужа. Для тебя одной, Тави, – признался он. – Думал, что, если тебя возьмут замуж, ты уберешься отсюда и заберешь с собой сестру и мать. Я хотел, чтобы вы убрались, потому что терпеть не могу вас обеих и еще без вас я скорей бы уломал ее и женился на Одетте. Так я думал. Чем меньше в доме ртов, тем проще с ней договориться. – Гуго перевел взгляд с Тави на Изабель. – Так я… ну, в общем, так я думал.

– Так это все ты виноват! – сказала Изабель сердито. – Хотел испортить жизнь Тави, а испортил мне!

Тави потерла пальцами виски.

– Сделай одолжение, Гуго, не думай больше ни о чем. Ладно? – сказала она.

– А я и не буду, – ответил он пылко. – Обещаю. Только вытащи меня из этой переделки, Тави. Пожалуйста. Я не могу жениться на Изабель. Мне нужна Одетта. Я все время думаю о ней, во сне ее вижу. Настолько я ее люблю.

– Насколько? – поинтересовалась Тави.

– Вот насколько: хочу, чтобы она была моя и душой и телом, хочу украсть ее, спрятать от всех и не расставаться с ней никогда, совсем никогда, – мечтательно ответил Гуго. – Это и называется любовью.

– А по-моему, это называется похищением человека, – сказала Тави.

Слушая Гуго, Изабель впала в отчаяние. Она закрыла лицо руками. Тави заметила это.

– Я все сделаю, Из, – сказала она порывисто. – Он у нас будет женатым.

– Ох, Тав… – сказала Изабель и положила голову на плечо сестры.

– Я бы сама за него пошла. Честное слово. Пожертвовала бы собой, лишь бы ты была счастлива, – храбро предложила Тави.

Гуго повернулся к ней и обиженно посмотрел на нее.

– Пожертвовала бы собой? – повторил он.

Изабель была глубоко тронута. Она знала: ее здравомыслящая умница-сестра никогда ничего не говорит просто так, красного словца ради. К своим словам Тави относилась всерьез.

– Неужели ты действительно смогла бы это сделать? Избавить меня от судьбы, которая хуже смерти?

– Хуже смерти? – повторил Гуго.

– Конечно хуже. Только представь нас обоих женатыми, – ответила ему Изабель. – Как мы доим коров и делаем сыры – всю жизнь, до самого конца.

Гуго побледнел.

– Ты и я. В одном доме. На одной кухне, – угрюмо добавил он.

– В одной постели, – поддакнула Тави.

– Господи, Тави, хватит об этом! – оскорбленно сказала Изабель.

– Я просто добавляю необходимую величину в уравнение супружеской жизни.

– Ну так не добавляй!

– Пари держу, что ты храпишь, Изабель! Такие, как ты, всегда храпят, – сказал Гуго.

– Ах вот, значит, как? Ну, тогда ты пердишь всю ночь напролет!

– А ты пускаешь слюни в подушку.

– А у тебя изо рта воняет.

– А у тебя – ноги.

– Не так, как твои. На целую четверть меньше.

– Вместе завтракать. Обедать. Ужинать. Двадцать лет подряд видеть за столом твою физиономию. А то и тридцать. Если совсем не повезет, то пятьдесят, – сказал Гуго.

– Пятьдесят лет, – простонала Изабель. – Господи, только представьте себе этот ужас.

Гуго с побледневшим, цвета свиного сала, лицом сказал:

– Нет, надо найти какой-то выход.

Изабель ожидала услышать от него еще одну гадость, еще одно оскорбление напоследок. Но ничего такого не случилось. Вместо этого Гуго, глядя себе на руки, произнес:

– Я боюсь тебя, Изабель. Я в жизни не встречал таких девушек, как ты. Ты – настоящий боец, ни черта не боишься. И никогда не сдаешься. Просто не умеешь, и все тут. Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь с такой скоростью рубил капусту, и все за чашку овощной бурды, которую моя мать называет супом. Тебе же никто не нужен. И меньше всех – я. – Он поднял голову. – И на тебе я тоже не хочу жениться, Тави. С тобой не страшно. Просто у тебя мозги набекрень.

– Вот спасибо, – ответила Тави.

– Мне не нужна девушка отчаянная. И с мозгами набекрень тоже не нужна. Мне нужна девушка милая. Такая, для которой я стану всем на свете, а не такая, которая весь свет хочет перевернуть вверх тормашками. – И он откинулся на стенку амбара. – Тави, ты что-нибудь придумаешь?

– Пытаюсь. Изо всех сил.

Гуго вздохнул.

– И где только пропадает этот Леон Ньюданардо, когда он нужен? – спросил он.

Тави невесело рассмеялась.

– В самом деле – где?

Глава 87

– Я хочу сказать одно: что бы обо мне ни говорили, не верь. Богом клянусь, это неправда.

Феликс работал в мастерской хозяина, вырезая полковые знаки отличия на крышке гроба – в нем должны были похоронить лейтенанта. Теперь он медленно повернулся к девушке.

– А что ты такого сделала, Изабель? – спросил он, и уголки его рта дрогнули, готовые раздвинуться в улыбке.

Изабель, теребя краешек жакета, уставилась на усыпанный опилками пол:

– Дала слово Гуго.

Резец выпал из руки Феликса и с громким стуком ударился о крышку гроба.

– Что?

Изабель резко вскинула голову:

– Но я в этом не виновата!

Двое других мужчин, работавших в мастерской, тоже обернулись и с любопытством посмотрели на Изабель.

Феликс, зардевшись, схватил Изабель за руку и потянул за собой. Вместе они пробежали через длинную мастерскую, мимо гробов на козлах, мимо верстаков с инструментами и выскочили через дверь в задней стене. Дверь вела в конюшню, где помещался фургон, на котором хозяин мастерской развозил заказы; здесь же стояла пара рабочих лошадей.

Едва за ними закрылась дверь, Изабель со скоростью миллион слов в минуту кинулась объяснять Феликсу, что случилось и как Тетушка принуждает ее и Гуго пожениться ровно через неделю.

– Но мы обязательно что-нибудь придумаем, Феликс. Я, Гуго, Тави… мы все ищем какое-нибудь решение, – заверила она его. Глядя в открытую дверь конюшни, она добавила: – Я… мне пора возвращаться на рынок. Гуго с фургоном один, а народу сегодня много…

После того завтрака у мадам прошло уже два дня, и вот Изабель наконец выпал случай поговорить с Феликсом, рассказать ему, что случилось, объяснить, что она сама не имеет ни малейшего намерения продолжать эту помолвку, пока до него не дошли сплетни. Ведь Тетушка рассказывала об их скорой свадьбе каждому встречному и поперечному. Она даже заказала пекарю торт, оповестила священника о том, что его услуги скоро потребуются, и предложила оплатить свадебное платье.

Изабель говорила, а Феликс слушал – молча, опустив руки и устремив глаза в пол. Он не пошевелился и не сказал ни слова, даже когда Изабель умолкла.

– Феликс? Феликс, скажи хоть что-нибудь, – умоляла она, боясь, что оскорбила его и теперь он сердится.

– Из него выйдет хороший муж.

Изабель моргнула, ошеломленная.

– Он не так уж и плох, – добавил Феликс.

– Вот сам за него и выходи!

– Я только хочу сказать, что, может, тебе стоит подумать как следует.

Потрясенная Изабель сделала шаг назад. В словах Феликса ей чудилось предательство, а незнакомая грусть, туманившая его лицо, сбивала с толку. Всего минуту назад известие о помолвке вызвало у него возмущение. И вот теперь он велит ей подумать.

– Феликс, зачем ты так говоришь? – спросила она. – Гуго не любит меня. Он любит Одетту. А я не люблю его. Я… я люблю тебя.

Ее слова были для него как удар ножом в сердце. Изабель сразу поняла это, и ей стало очень больно.

– Я не должна была этого говорить? Первым в любви должен признаваться мальчик, да? Такое правило? – залепетала она, совершенно сбитая с толку. – Вечно я все перепутаю. Если бы я знала, что такое правило существует, то я… но я думала, что мы…

– Давай сядем, – сказал вдруг Феликс и указал на деревянную скамью.

– Я не пойду замуж за Гуго! – сердито отрезала она, чувствуя, как на глаза набегают слезы.

– Хорошо, Изабель. И не надо. Тебе не придется.

«Что он хочет этим сказать? Почему ведет себя так странно?» – подумала девушка.

Скоро она получила ответы на свои вопросы от самого Феликса.

Когда она села, Феликс вынул из жилетного кармана небольшой кожаный кошелек, туго перехваченный бечевкой вокруг горловины. Опустившись перед Изабель на пол, юноша распустил бечевку и высыпал содержимое кошелька ей на колени.

Шесть блестящих золотых монет сверкнули как обещание лучшего будущего.

– Возьми их, – сказал он. – Этого хватит, чтобы добраться до Рима. И тебе, и твоей сестре, и матери. Снимешь там комнатку. Много не трать. Там ты будешь в безопасности, Изабель. Далеко от этой войны.

– Что значит «возьми»? С чего мне брать твои деньги? И почему ты говоришь, что я буду в безопасности? А ты?

– Я не еду в Италию.

У Изабель даже голова закружилась.

– Я… я не понимаю, Феликс. Всего пару дней назад ты говорил, что едешь. И даже звал меня с собой…

Феликс опустил голову:

– Да, верно. Но с тех пор многое изменилось.

– Ты жалеешь, что звал меня с собой. Я тебе больше не нужна. Ты меня не любишь…

Феликс перебил ее.

– Люблю. Всегда любил и всегда буду любить, – пылко добавил он. – Больше жизни.

– Тогда почему?

Феликс взял ее руки в свои. Его синие глаза смотрели прямо в ее глаза.

– Изабель, – сказал он. – Я ухожу в армию.

Глава 88

Это было самоубийством.

Феликс был мечтателем, художником, но не солдатом.

Изабель хотела его отговорить, пробовала спорить, но он лишь сжал ладони девушки своими и не дал ей произнести ни слова.

– У меня не было выбора, – сказал он. – Не осталось после Мальваля. Я не могу работать. Не могу спать. Все время вижу во сне мертвых.

Изабель вспомнила запах гари, тела в поле.

– Ты считаешь, меня есть за что винить? – спросил он ее.

Ее гнев, доводы, которые она хотела привести, – все улетучилось.

– Нет, – сказала она. – Нет.

– Помнишь, у тебя была книга? «Иллюстрированная история величайших военачальников мира»? Сколько мы прочли из нее историй, и в каждой герой шел на войну не по своей воле. А этот Фолькмар – он существо совсем другой породы.

– Фолькмар – не воин, он убийца, – сказала Изабель, и в ее голосе звякнула сталь.

– Что, если он нападет на Сен-Мишель? Как я буду жить, зная, что даже не попытался ему помешать?

– Когда ты уходишь? – спросила она.

– Через четыре дня.

У Изабель перехватило дыхание.

– Так скоро? – спросила она, собравшись с силами.

– Сержант, который меня записывал, хотел, чтобы я сразу пошел с ним. Но я объяснил, что мне надо закончить кое-какие дела. Гроб, который я начал. Руку. И генерала для моей деревянной армии.

Изабель опустила глаза, чтобы Феликс не видел, как в них собираются слезы. Золотые монеты по-прежнему лежали у нее на коленях. Она сгребла их, ссыпала в кошелек и затянула завязку на его горловине.

– Я тебя дождусь. Ты вернешься. Обязательно вернешься, – сказала она, возвращая ему кошелек.

Но он не взял.

– Ты ведь тоже видела все эти повозки с ранеными, которые без конца тянутся в лагерь, – сказал он. – И деревянные кресты, целые рощи, которые вырастают рядом с ним. И ты не хуже меня знаешь, что я неважно управляюсь с ружьем.

– Феликс, не надо, не говори так, – взмолилась Изабель, прижимаясь щекой к его щеке.

От его слов внутри у нее стало пусто. Ведь она только что его нашла и вот снова теряет. Почему судьба так жестока?

– Уезжай, Изабель. Ради нас обоих, уезжай из Сен-Мишеля. Оставь другим коров и капусту. Оставь Гуго и ту жизнь, которая тебе не нужна. Для тебя здесь ничего нет. И никогда не было.

– Здесь был ты.

Феликс отпустил ее руки. Встал. Его глаза влажно блестели, а он не хотел, чтобы Изабель это видела. Ведь он солдат. А солдатам не положено плакать.

– Мы еще увидимся? До твоего отъезда? – спросила она.

– Это нелегко, Изабель, – ответил он.

Девушка кивнула. Она понимала. Трудно говорить «прощай» тому, кого любишь. Невыносимо.

– Я буду писать тебе, – пообещал он. – Когда смогу.

«„Пока смогу“, хочешь сказать ты, – подумала Изабель. – Пока тебя не найдет пуля».

Феликс повернулся, чтобы уйти, но она схватила его за руку. Потом встала, взяла его лицо ладонями и поцеловала его в губы. Их поцелуй длился до тех пор, пока она не наполнила им свое сердце. И душу. Пока не почувствовала, что сможет вспоминать его всю жизнь.

Когда Изабель шагнула прочь от него, ее щеки были мокры, но не от собственных слез. Феликс покачал головой и притянул ее к себе снова. Прижал так, что ей стало больно. А потом ушел. Изабель осталась одна.

Она представила себе Феликса на поле сражения. Как он бежит по грязному полю, в дыму. Слышала, как гремят пушки, грохочут копытами лошади, кричат люди, стонут умирающие. Видела, как Фолькмар, пьяный от крови, размахивает страшным мечом.

Сердце ее рвалось на части. Гнев, ужас, тоска терзали душу.

Но вот к ним присоединилось еще одно чувство. Оно возникло внезапно, в едкой зеленой дымке, как злая фея из сказки, которую не пригласили на праздник. Изабель хорошо знала, что это за чувство, хотя и не понимала, почему оно захватило ее именно сейчас.

Зависть.

Глава 89

– Раньше здесь было столько пауков! А теперь ни одного не видно. По-твоему, это не странно? Совсем нет пауков? И где? В конюшне!

– Очень странно, Гуго, – рассеянно ответила Изабель, вешая упряжь Мартина.

Они с Гуго только что вернулись с рынка. Отвезли пустую тележку в поле и оставили ее там, чтобы завтра с утра начать наполнять снова, а Мартина повели в конюшню. Там они дали ему овса и воды, вычистили и убрали на место упряжь.

Гуго нахмурился:

– Что-то ты больно тихая сегодня. За всю дорогу с рынка слова не сказала. Что стряслось?

«Просто у меня вырвали то, что еще осталось от моего сердца, Гуго, – подумала она. – Вот что стряслось».

Изабель не могла думать ни о чем, кроме Феликса и его золотых монет. Но так и не придумала, что с ними делать. Сначала решила, что спрячет их и не будет ни на что тратить, будто, сберегши их, она помогла бы Феликсу вернуться.

Она выйдет за Гуго и пожертвует своим счастьем, если это сохранит Феликсу жизнь. Но она тут же сообразила, что, цепляясь за мешок с монетами, Феликса не спасешь, а вот лишить счастья Гуго можно запросто. И Одетту заодно. Да и Маман с Тави тоже, если на то пошло. И она поняла, что не имеет на это права.

Когда Мартин свернул на дорогу, которая вела к дому Ле Бене, она приняла решение: рассказать Гуго и Тави о деньгах Феликса и вместе подумать, что делать с ними.

– Гуго, подожди меня здесь, никуда не уходи, ладно? – попросила она.

– А что такое? Куда ты?

– Позову Тави. Сейчас вернусь.

Изабель нашла сестру в сыроварне. Вместе они вернулись в конюшню, зашли в пустое стойло и устроились там на сене.

– Почему мы прячемся в стойле? – спросил Гуго.

– Чтобы нас никто не увидел. И не услышал.

Тави с интересом взглянула на сестру:

– Надо же, как таинственно, Из.

Изабель подождала, когда все устроятся, и только тогда сказала:

– Феликс нашел средство избежать свадьбы. Если, конечно, мы захотим им воспользоваться.

– Да! – закричал Гуго, вскакивая. – Конечно захотим! Еще как захотим!

– Тсс! – зашипела Изабель, хватая его за руку и снова усаживая на сено.

Когда он сел, Изабель рассказала о том, что случилось. Оба принялись уверять ее, что Феликс обязательно вернется и что пустить в ход его деньги – единственная возможность избежать свадьбы.

Изабель слушала их, а сама думала, что пользоваться великодушием Феликса все же как-то неловко.

– И все же, может, есть и другой способ, – сказала она.

– Выкладывай, – ответила Тави.

– На эти деньги я могла бы снять комнаты здесь, в Сен-Мишеле, – предложила Изабель. – Тогда нам с Гуго не придется жениться, а у вас с Маман будет крыша над головой.

Тави скрестила на груди руки.

– Конечно, давай снимать комнаты. Лучше прямо посреди деревни, – сказала она. – Поближе к Сесиль и жене пекаря – ведь им так удобно будет швырять в нас камнями и обзываться, если мы сами поселимся прямо у них под боком. Пусть хоть каждый день бьют у нас окна!

Изабель, уязвленная саркастическим тоном сестры, бросила на нее обиженный взгляд.

– Тави права. Здешние люди ничего не забывают. И вам не позволят, – согласился с ней Гуго. – Так что давай, Изабель, переезжай и начинай новую жизнь в другом месте. Именно этого хочет Феликс. На это он дает тебе деньги. Разве ты не понимаешь?

Изабель знала, что Гуго прав. И Тави тоже права: оскорбления будут их повседневным уделом, пока они не уедут отсюда.

– Путь в Италию долог и труден, Тави. Там придется жить буквально на хлебе и воде, чтобы этих денег хватило на подольше. Придется нам троим ютиться в одной комнате. Удовольствий никаких, тем более роскоши, – предупредила Изабель.

Тави пожала плечами.

– Жизнь, вероятно, будет тяжелой, но, по мне, это неплохо, – сказала она. – Даже здорово. Так же здорово, как и здесь, на ферме. Или лучше.

– Здорово? – Изабель не верила своим ушам. – Может, ты не заметила, что ночуешь на сеновале? Каждый день доишь коров, режешь капусту и копаешь картошку с утра до ночи. Как это – здорово?

Тави взглянула на свои загрубевшие от работы руки:

– Мои платья сгорели, моих атласных туфелек и шелковых корсетов уже нет. Празднества и балы для меня в прошлом. Ухажеры больше не толкутся у моей двери. Все зовут меня страшной и гонят прочь.

От этих слов сердце Изабель сжалось, но, когда Тави подняла голову и взглянула на нее, девушка поняла, что той ничуть не грустно; напротив, сестра улыбалась.

– Итак, свет наконец оставил меня в покое, – продолжала Тави, улыбаясь еще шире. – Днем я много тружусь, это верно. Но у меня есть ночь, а ночью – свеча, уединение и мои книги. Большего я никогда и не просила. Да, жизнь может быть тяжелой, но прекрасной. Разве ты не видишь? Красивая девушка обязана радовать окружающих. А страшная? Никого, кроме себя.

– Ну ладно, – сказала Изабель, проглатывая ком в горле. – Тогда поедем.

Тави ухмыльнулась, Гуго обхватил ее за плечи, и они втроем принялись строить план.

Изабель и слышать не хотела о том, чтобы бросить Нерона: значит, ей, Тави и Маман придется ехать в Италию верхом. Когда в Мезон-Дулёр был пожар, она успела вынести из конюшни два седла; Гуго пообещал дать еще одно, старое. Ночевать они будут на постоялых дворах, но в дорогу надо купить еду, фляги для воды и плащи от дождя. А еще платья – те, в которых они пришли на ферму, давно превратились в лохмотья – и теплые вещи. Сейчас сентябрь, но в Италию они попадут к концу осени.

Чтобы мадам не волновалась, Изабель отвела двух кляч, спасенных с живодерни, на выгон позади Мезон-Дулёр. За прошедшие недели те вполне отъелись, так что кости перестали выпирать сквозь кожу. На них поедут Маман с Тави. А Мартина придется оставить. При мысли об этом в горле у Изабель встал ком, но делать нечего – Мартин очень стар и не выдержит долгого пути.

– Поклянись жизнью, что будешь хорошо заботиться о Мартине, – потребовала она у Гуго.

– Клянусь.

– Гуго, клянись, не то я останусь здесь и выйду за тебя замуж!

Гуго тут же произнес слова клятвы, пылко и торопливо.

Тави подсчитала, что на сборы потребуется дня четыре, не меньше, а значит, они отправятся в путь не раньше пятницы, то есть за день до свадьбы. А пока сестры по очереди будут ездить на рынок с Гуго и покупать еду в дорогу. Они решили не посвящать в свой план Маман – еще разболтает секрет кому не надо, например Тетушке или матери Гуго. Эти двое наверняка не обрадуются, узнав, что свадьбы не будет, и могут выгнать Изабель и ее родных со двора раньше, чем те успеют приготовиться к отъезду.

Затем они встали и вместе вышли сначала из стойла, а потом из конюшни. Разойдясь, они принялись за обычную дневную работу, чтобы не вызвать никаких подозрений.

Но, выходя из полумрака на яркий свет полдня, они не подозревали, что внутри был еще кто-то, кроме них. А ведь стоило лишь поднять голову, и они тут же увидели бы ее – девушку с волосами цвета воронова крыла, которая сидела на потолочной перекладине и болтала тонкими ногами.

А также подсматривала. Подслушивала.

И ела пауков.

Глава 90

Изабель лежала, уставившись на стропила сеновала.

Тави и Маман спали, мерно дыша, но она не могла уснуть, сколько ни старалась. Несмотря на тонкую сорочку, она обливалась потом. Было жарко. Воздух застоялся. Уже несколько часов она ворочалась с боку на бок и никак не могла устроиться поудобнее.

Вздохнув, она встала, прошла через весь сеновал и села у открытой двери, надеясь, что подует ветерок и принесет прохладу.

Луна была почти полной. Свет лился на ферму, серебря поля и сады. На пруд и пастбище. На курятник. На сыроварню. На поленницу дров.

И, к удивлению Изабель, на лису. Та сидела на колоде для рубки дров, рядом с топором, аккуратно прикрыв лапки хвостом.

– Ваша милость… – сказала Изабель и склонила голову.

У нее похолодело внутри, когда она поняла, зачем явилась Танакиль.

– Вы уже слышали, не так ли? И знаете, что я уезжаю.

Лиса кивнула. Движение головы было совсем легким, едва заметным, но в нем Изабель успела прочесть и разочарование, и неудовольствие. Пристыженная, девушка повесила голову.

– Я нашла два куска, – заговорила она. – Один из них – Нерон. Никому и никогда я больше не позволю забрать его у меня. Еще я нашла Феликса… и вот опять потеряла. – Ее голос дрогнул. Слезы, которые она сдерживала весь день, навернулись на глаза: тут уж она ничего не могла поделать. – Он же не вернется, Танакиль. Что бы ни говорили Тави и Гуго. Он слишком мягок, чтобы проткнуть штыком другого человека. – Тыльной стороной ладони она отерла слезы. – Третий кусок – Элла, верно? Я пыталась увидеться с ней, хотела попросить у нее прощения. Не вышло. А второго шанса может и не представиться.

Она подняла голову и взглянула лисе прямо в глаза.

– Боюсь, я не выдержала испытания. Не собрала всех кусков. Наверное, поэтому так болит сердце? – Изабель приложила к нему ладонь. – Что-то гложет и гложет меня изнутри, иногда мне кажется, что так будет продолжаться вечно, до самой могилы. Что это за боль? Вы знаете?

Лиса хранила молчание.

– Что ж, – хохотнула Изабель. – Я ведь родилась не красавицей, а страшненькие девушки не живут «долго и счастливо», верно? – Помолчав с минуту, она продолжила: – Спасибо вам за дары. Щит и меч спасли мне жизнь. Вряд ли я узнаю, на что способна коробочка с семенами, но я бы хотела оставить себе все три, если вы не против. В память о вас. И о нашей липе. И о доме.

Лиса кивнула и исчезла в мгновение ока.

Изабель знала, что никогда больше не увидит королеву фей, и на сердце легла тяжесть. Никогда больше не увидит она ни Сен-Мишеля, ни Дикого Леса. Ей и раньше не хотелось уезжать, теперь же она была уверена, что сделала неправильный выбор. Но так хотят Гуго и Тави. А еще Феликс. Да и решение уже принято; остается только исполнить его.

– Что еще я могу поделать? – сказала она в темноту.

И тут в дверном проеме показалась мохнатая мордочка.

Глава 91

Изабель испуганно отпрянула.

Но тут же поняла, что это всего лишь Нельсон, украшенный, по обыкновению, жемчугами.

– Как ты меня напугал! – выбранила она его шепотом, чтобы никого не разбудить. – Что ты здесь делаешь? И как к тебе опять попали жемчужины? Я же отдала их диве!

Нельсон протянул ей лапку. В ней был зажат клочок бумаги, сложенный в несколько раз.

Изабель взяла его и развернула. По краю листка бежали причудливые росчерки и завитки, сделанные золотыми чернилами. В центре стремительным почерком было написано приглашение.

Его светлость маркиз де ла Шанс просит вас пожаловать в замок Риголад на премьеру своей новой театральной феерии «Иллюстрированная история величайших военачальников мира».

– Как странно, – медленно произнесла она. – Это же название книги. Такая была и у меня, давным-давно. – Она озадаченно глянула на обезьянку. – Что за совпадение?

Нельсон отвел глаза. Его пальчики перебирали жемчужины.

– Когда это будет? Завтра?

Нельсон выхватил у девушки записку и помахал ею перед ее носом. Та посмотрела на нее еще раз, уже внимательнее. В самом низу стояло лишь одно слово: «Сейчас».

Изабель крепко зажмурилась.

– Это все сон. Я просто сплю. Иначе и быть не может, – сказала она себе.

И открыла глаза. Нельсон никуда не ушел. Схватив девушку за волосы, он дернул так сильно, что та взвизгнула.

– Ладно. Это не сон, – сказала она, вытягивая прядь своих волос из его лапки. – Но сейчас полночь. А до замка отсюда скакать и скакать. К тому же это замок, а в нем – настоящий маркиз, наверняка приедут и другие гости. Очень важные и нарядно одетые. И тут явлюсь я, замарашка в дырявом платье. Нет, не поеду. Не хочу быть всеобщим посмешищем.

Нельсон внимательно посмотрел на Изабель, потом перевел взгляд на жемчуга. Тяжело вздохнув, он расстегнул ожерелье, снял и протянул ей. Изабель была глубоко тронута. Она давно уже поняла, что для маленькой обезьянки эти жемчужины имеют особое значение.

– Ты дашь их мне поносить? Правда?

Нельсон не сводил глаз с сокровища, которое теперь лежало у нее в ладони. Изабель видела, что решение стоило ему мучительной внутренней борьбы, но он все же кивнул.

– Ну тогда ладно, – сказала она, надевая ожерелье. – Пошли.

Итак, она отправляется смотреть пьесу. Во владениях маркиза, с обезьянкой в качестве провожатого, среди ночи.

– Нет, все-таки я сплю, – сказала она, натягивая через голову платье. – По крайней мере, надеюсь, что сплю. Ведь если это не так, значит я совсем спятила.

Глава 92

Луна освещала путь Изабель, пока Нерон нес ее и Нельсона на своей спине к замку Риголад.

Они выбрали короткий путь и, покинув лес, оказались позади замка. Изабель удивилась, увидев, что тот совсем темен и даже как будто пуст.

Однако из другой части поместья, с поляны, пробивался призрачный желтый свет. Изабель вспомнила, что именно там Феликс строил сцену для маркизовых театральных затей. И направила Нерона туда.

Когда впереди показалась сцена, Изабель поняла, что призрачный желтый свет исходит от огней рампы. За ними были видны задернутый занавес из красного бархата и арка, увитая гирляндами из роз.

Странно, но ни на самой сцене, ни на площадке перед ней никого не было. Изабель ожидала увидеть толпу нарядных людей, услышать веселые голоса и смех. Думала, что придут сверкающие драгоценностями декольтированные дамы, чьи прически будут покачиваться над толпой, пышные, как пирожные со взбитыми сливками. Шелковые юбки зашуршат, когда их владелицы станут рассаживаться по золоченым креслам.

Но напротив сцены стояло всего одно кресло. Ей стало не по себе. «Похоже, маркиз не ждет никого, кроме меня», – подумала она с тревогой.

Нельсон спрыгнул с ее плеча на круп Нерона, оттуда на землю и поскакал прочь. Изабель тоже спешилась и, миновав кресло, подошла к сцене.

– Маркиз де ла Шанс? – позвала она.

Он не отозвался. Не отозвался вообще никто. Изабель поняла, что она оказалась в незнакомом месте, одна, ночью.

– Поедем-ка лучше назад, – сказала она, обращаясь к Нерону.

И тут из-за занавеса вышел человек в маске.

Глава 93

Изабель испуганно попятилась прочь от сцены. Ее рука, державшая Нерона за уздечку, напряглась.

Человек поклонился. Изабель увидела, что это маркиз, и почувствовала себя спокойнее. Он был в маске и костюме, но его выдали длинные локоны. Маркиз выпрямился и заговорил глубоким, звучным голосом:

Здравствуй, гостья, исполать.Шанс призвал всех нас играть.Так постой.Пьесу нашу погляди,Молим, строго не суди.Пьес таких ты не видалаНигде на сцене и не читала.Герои, рыцариВ ней на твоих глазахПовергнут недругов во прах.Вот только о героях этихНе часто слышно в белом свете,Хоть в них отвага,Ум и честьС железной волей вместе есть.Герои эти в основномУже почили мертвым сном.Однако драматургаСилаК нам призовет их из могилы.Услышишь ты их голоса,Забытые увидишь чудеса.Одним потеря суждена,Другим – ура! —Победа. Начинается игра.

Едва эти слова слетели с губ Шанса, как огни рампы вспыхнули так ярко, что Изабель испугалась, отскочила и, споткнувшись о стоявшее позади нее кресло, плюхнулась на сиденье. Взмыл занавес. Грянули фанфары. Забили барабаны. Зазвенели цимбалы. Изабель, чье сердце часто билось, обеими руками вцепилась в подлокотники кресла и завертела головой в поисках Нерона. От испуга она выпустила уздечку. Но оказалось, что конь, ничуть не устрашенный огнями и громом, мирно пасется всего в паре шагов от нее, пощипывая маркизов газон. Спокойствие животного передалось и хозяйке. Она повернула голову к сцене и стала смотреть.

Занавес распахнулся, позади него оказалась книга. «Иллюстрированная история великих военачальников мира», – крупными буквами было написано на обложке.

Неужели маркиз знал, что у Изабель когда-то была такая же, знал, как много эта книга значила для нее? Или это просто совпадение?

Пока она, зачарованная, не сводила со сцены глаз, книга вдруг распахнулась. Страницы зашелестели, словно их переворачивала невидимая рука, и вдруг замерли. Открылась глава, посвященная именитейшим полководцам Рима. В странице обнаружилась дверца, которая тут же отворилась, и на сцену шагнул человек в кожаном нагруднике и короткой, тоже кожаной юбке. Стальной шлем с алым плюмажем венчал его голову. В руке он держал острый меч.

Изабель сразу его узнала. Сципион Африканский. Сколько раз она, бывало, разглядывала его портрет. И не меньше тысячи раз перечитывала его историю.

Снова зашелестели страницы, и следом за Сципионом из книги вышел Ахиллес. Потом Чингисхан. Петр Великий. Сунь-цзы. Все были в доспехах и при оружии. Вместе они приблизились к краю сцены и остановились, подняв щиты и потрясая мечами.

Первым заговорил римлянин и поставленным сценическим голосом продекламировал:

Я – Сципион, герой, покрытый славой.В упорной битве, долгой и кровавой,Я одолел врагов из Карфагена.О доблесть Рима, сколь ты несравненна!

Затем заговорил Ахилл:

Для боя и войны я создан былИ кровь врагов на поле брани пил.Я сын Ареса, славный Ахиллес,История моя рождает интерес.

Следующим был Чингисхан:

Монгол – завоеватель полумира,Внушал я страх врагам, народу был кумиром…

– Ну все, хватит! – раздался вдруг голос за сценой.

Изабель повернула голову, ища того, кто это сказал. Правая кулиса заколыхалась, раздался резкий, раздраженный стук каблучков. Пару секунд спустя из-за кулисы показалась женщина.

У нее была осиная талия, прямая спина и высокая прическа из ярко-рыжих волос. Лицо обрамлял стоячий кружевной воротник. Белое платье переливалось изумрудами, рубинами и жемчугами. Обе руки были унизаны кольцами. В одной незнакомка держала ведерко с краской, в другой – малярную кисть.

Ей навстречу шагнул Петр Первый. Раздув могучую грудь, он обратился к ней с вопросом:

– А вы кто такая, мадам?

– Елизавета Первая. Подвиньтесь, – ответила она и взмахнула кистью, чтобы герои расступились.

Пыхтя и фыркая от возмущения, те разошлись и встали по краям сцены – одни справа, другие слева.

Елизавета прошла между ними вглубь сцены, туда, где громоздилась книга. Подойдя к ней, она поддела обложку ногой, обутой в изящную туфлю. Книга захлопнулась. Тогда она обмакнула кисть в краску, перечеркнула слово «военачальников» и вывела поверх него другое – «военачальниц».

Глава 94

Изабель подалась вперед в своем кресле как зачарованная.

– Этого в книге не было, – прошептала она.

Елизавета вернулась к рампе и заговорила, обращаясь к Изабель:

– Я дочь короля Англии Генриха Восьмого. Мое появление на свет разочаровало его, потому что я не была долгожданным сыном. Но я справилась с его пренебрежением и с ненавистью сводной сестры, пережила нападения врагов на мою страну и несколько покушений на меня саму и стала монархом, равного которому Англия не видела за всю свою историю. – Она самодовольно улыбнулась и добавила: – И никогда не увидит.

Книга отодвинулась в глубину сцены. Огни рампы вспыхнули снова. Актеры, изображавшие Сципиона и других воинов, пригнулись и задвигали руками так, что по стенам пошли тени коней и рыцарей.

Поднялся страшный гам: офицеры выкрикивали команды, кони ржали, фанфары гремели. Грохнул пушечный выстрел, вспыхнуло что-то, похожее на молнию, и вдруг левая стена театра с шумом рухнула, а за ней и правая. Последним упал задник, увлекая за собой арку. Изумлению Изабель не было предела, когда тени ожили. Боевые кони в кольчужных попонах фыркали и рыли копытами землю. Верхом на них сидели офицеры. Их окружали пехотинцы с луками, пиками, мечами и алебардами. Поляна позади замка превратилась в военный лагерь на берегах Темзы.

А Елизавета, секунду назад стоявшая в платье на сцене, уже въезжала туда верхом на белом скакуне, в доспехах со стальным нагрудником. Одной рукой она держала поводья, в другой сжимала меч. Рыжие волосы огненной рекой текли по спине.

– Лагерь в Тильбюри, год тысяча пятьсот восемьдесят восьмой! – крикнула она Изабель. – Испанский король шлет свою армаду, самый могущественный флот в мире, чтобы завоевать мою страну. С ним его племянник, герцог Пармский. У них есть грозные корабли, люди, оружие. – Она улыбается. – Зато у Англии есть я!

Она пришпорила коня и направилась к войскам.

– Мой верный народ! – обратилась она к солдатам. – Я здесь, среди вас… преисполнена решимости либо пасть вместе с вами в пылу сражения, либо жить вместе с вами; я готова расстаться с жизнью за нашего Господа, за мое королевство, за мой народ, за мою честь и кровь!

И тут же на глазах у Изабель, которая не смела шелохнуться от удивления, Темза стала бурным синим морем, в котором завязался морской бой. Быстрые английские корабли обстреливали испанцев из бортовых орудий. Свистели ядра. Горели суда. Дым стлался над морем. Когда же он наконец рассеялся, армада была разбита. Англия торжествовала победу.

Место действия снова изменилось. Празднично звонили колокола: Елизавета ехала по улицам Лондона. Под копыта ее коня бросали розы. Поравнявшись с Изабель, Елизавета спешилась. Слуга отвел коня прочь; приветственные крики смолкли.

– Англия и я одержали величайшую победу, – сказала королева. – Но нам еще предстоят новые бои. Новые войны. И новые победы. Те, о которых пока не рассказано в книгах.

Она взмахнула рукой. Грянули трубы. Из-под дерева вышла женщина и подошла к ней. За ней другая. И еще одна. Скоро их были уже десятки. Сотни. Когда все собрались, Елизавета стала представлять их одну за другой.

– Йенненга, принцесса Дагомба, – объявила она.

Молодая чернокожая женщина в тунике и штанах из материи в красную, черную и белую полоску шагнула вперед. В руке у нее было копье. Лондон сменился роскошной зеленой равниной. Два льва вышли из высокой травы и сели по обе стороны воительницы.

– Я командовала собственным отрядом, сражаясь против врагов моей страны, – заговорила она. – Не было всадника столь же искусного, как я.

И она метнула копье вверх. Вонзившись в ночное небо, оно взорвалось фонтаном серебристых звезд.

Изабель почти не дышала, до того она была взволнована. Всю жизнь ей твердили, что женщины-правительницы были всего лишь подставными фигурами, за которых правили другие, что они не сражались и не вели солдат в бой. Она даже встала на кресло ногами, чтобы лучше видеть замечательных созданий на сцене.

– Аббакка Чоута, – сказала Елизавета, когда смуглая молодая женщина в индийском сари из розового шелка вышла на середину сцены. – Женщина, которая на полном скаку стреляла горящими стрелами. Такая смелая, что ее называли Абхайя Рани, Бесстрашная Королева.

Абхайя Рани положила стрелу на лук, который был у нее с собой, прицелилась в небо и отпустила тетиву. Стрела взлетела высоко и вспыхнула ярким голубым пламенем. Бесстрашная Королева улыбнулась Изабель:

– Сорок лет я сражалась против тех, кто пришел поработить мою страну. Меня взяли в плен, но я умерла, как жила, – борясь за свободу.

Изабель казалось, что ее сердце вот-вот лопнет от восторга. Королевы, морские разбойницы, императрицы и военачальницы из разных концов земли выходили одна за другой, рассказывали свои истории, кланялись и уходили.

Они не были красивыми, эти женщины. Точнее, красота – это не главное, что в них было.

Они были проницательными. Могущественными. Коварными. Гордыми. Опасными.

Они были сильными.

Они были смелыми.

И прекрасными.

Изабель показалось, что прошли минуты, хотя на самом деле пролетели часы. Елизавета снова осталась на сцене одна.

– Не правда ли, странно: истории, которые рассказывают так редко, нам нужнее всего? – сказала она и, поклонившись, тоже шагнула в тень.

Изабель поняла, что пьеса окончилась.

– Нет, – прошептала она страстно. – Не уходи.

Тут снова появился маркиз, все в той же маске. В руке у него был серебряный подсвечник с одиноко горевшей свечой. Подойдя к краю сцены, он заговорил:

Итак, нам королевы рассказали,Как славу и триумф в боях они снискали.Но вероломство власти, знай, безбрежно —Она целует больно, жалит нежно.И если память мне не изменяет,Ее не отдают, лишь отнимают.Была девчонкой королева тоже.Ее водили за руку вельможи.Внушали ей, что делать, как смотреть,Не быть собой, пристрастий не иметь.Но подданные ей важнее были,Чем все, что королеве говорили.К победе воля вспыхивала вмиг.Ступай и ты. И переделай мир.

Маркиз наклонил голову. Затем поднес свечу к губам и задул.

Почти все светильники вдоль рампы потухли, лишь кое-где дотлевали огоньки. При их тусклом свете Изабель увидела, что и маркиз, и актеры ушли. На сцене стало пусто и тихо – настолько, что девушка слышала удары собственного сердца.

Очарование пьесы враз исчезло. Придя в себя, Изабель увидела, что стоит ногами на стуле. Сжав кулаки, она шагнула вниз. Волнение, изумление и чистая радость, которые она испытывала еще мгновение назад, стремительно покидали ее. Пустоту заполняла боль, глубокая и сильная.

– Зачем вы показали мне это? – выкрикнула несчастная девушка во тьму. – К чему дразнить меня тем, чего у меня никогда не будет? Теми, кем я не смогу стать?

Но кругом никого не было. Все вопросы Изабель обращала к себе.

Сняв ожерелье из драгоценных жемчужин, она положила его на обитое бархатом сиденье кресла, где его обязательно увидит Нельсон.

Еще миг, и Изабель верхом уже скакала на Нероне через поляну у замка. Прежде чем скрыться в лесу, она обернулась. Позади лежала разоренная сцена. И темный замок.

– Будь ты проклят, – прошептала она. – Проклят во веки вечные.

Глава 95

Тави потянулась и наклонилась, чтобы развязать завязанные узлом юбки.

– Как уеду с этой фермы, в жизни больше не стану глядеть на капусту, – сказала она.

Изабель согласилась. День, проведенный в поле среди кочанов, под палящим солнцем, выдался долгим и изматывающим. Платье Изабель промокло от пота. Башмаки отяжелели от налипшей на них грязи. Девушка с нетерпением думала о том, как окунется с головой в утиный пруд, а потом завалится на сеновал – спать.

Усталость преследовала ее весь день. Прошлая ночь не принесла желанного отдыха. Ей снился странный сон. Сначала на сеновале будто бы появился Нельсон. Затем они вместе предприняли ночную прогулку до замка Риголад, где маркиз с друзьями разыграл для нее пьесу.

Сон был отчетливым, словно явь, но это все-таки был сон. Иначе просто не могло быть. Все эти женщины… ведущие армии в бой, сражающиеся за свои королевства… фантазия, порождение ее неуемного воображения, не иначе. Просто ей приснилась детская мечта.

– Вам понадобится пистолет. Об этом мы не подумали. Три женщины, путешествующие одни, без защиты…

К Тави и Изабель подошел Гуго, весь день копавший картофель через поле от них. Его слова спугнули еще роившиеся перед глазами Изабель образы из ее сна.

– Если нас трое, мы уже не одни, – сказала Тави.

Гуго поглядел на нее как на слабоумную:

– С вами не будет мужчины. Поэтому я и говорю «одни». Завтра, когда поедем на рынок, купите в деревне подержанный пистолет. Денег Феликса на это хватит. Да не забудьте пороха и пуль.

Тави взяла свой нож и корзину, в которой она весь день таскала в повозку кочаны. Изабель тоже. Гуго вскинул на плечо лопату, и все трое зашагали к амбару, по дороге обсуждая свой тайный план. Сестры уезжали через три дня, а им еще многое нужно было приготовить.

Когда они огибали дом, голова Изабель была склонена к плечу – она прислушивалась к негромким словам Тави, – а взгляд устремлен в землю.

Если бы она смотрела по сторонам, то еще издали увидела бы знаки беды.

Двор, изрытый лошадиными копытами.

Синие мундиры, мелькавшие перед конюшней.

И высокого, властного полковника Кафара, который оглядывал жеребца, приведенного по его команде с пастбища.

Вороного жеребца. Ее жеребца.

Нерона.

Глава 96

Но Изабель почуяла беду не раньше, чем они обогнули угол амбара.

Нерон уже был во дворе перед амбаром; кто-то надел на него уздечку. Конь косил бешеным глазом и пятился. Молодой солдатик силился удержать его на месте.

– А ну, пусти его! – крикнула Изабель, затем подбежала к солдату и выхватила у него уздечку.

Тот не видел, как приблизилась девушка, а потому отскочил от неожиданности, оступился и плюхнулся прямо на задницу. С ним были товарищи, которые принялись хохотать и улюлюкать. Тетушка, Авара и Маман стояли поодаль и с тревогой наблюдали за происходящим.

– Похоже, девчонка еще норовистее, чем лошадь! – крикнул один солдат. – Может, ее тоже отстегать пониже спины, глядишь, покладистее станет!

Изабель так и взвилась от его слов:

– Что значит «тоже», шакал? Ты что, бил моего коня?

Веселый солдат тут же перестал смеяться. Глаза у него стали бешеными.

– Да нет, похоже, без хорошей затрещины тут не обойтись, – сказал он. – Вот я сам ее сейчас и отвешу.

– Изабель! – вскрикнула встревоженная Тави, которая только что вышла из-за угла амбара. За ней шагал Гуго.

Но Изабель не услышала слов сестры. Все ее внимание было сосредоточено на обидчике. По-прежнему придерживая за узду Нерона, она сделала шаг навстречу мужчине.

– Ну, давай подеремся. Бери кнут. И я тоже возьму. Поглядим, кто кого вздует. – Видя, что солдат не двигается с места, она склонила голову к плечу. – Боишься? Ладно, обещаю драться по-честному. Привяжу одну руку за спину.

Солдаты так и покатились со смеху.

– Эй, не одна ли это из мачехиных дочек? – подал голос тот, кто недавно приземлился на пятую точку посреди двора.

– Она самая. Страшная, как про нее и говорят, – отозвался тот, что вызывался отхлестать Изабель.

Знакомый стыд ожег Изабель, но она не покраснела. И не опустила головы. Глядя нахалу прямо в глаза, она четко и ясно сказала:

– Не страшнее мужчины, который бьет беззащитного коня.

– Пожалуйста, Изабель! – зашипела у нее за спиной Тави.

Но сестра опять проигнорировала ее.

– Что вы здесь делаете? И зачем вам понадобилась моя лошадь? – спросила она у задиравшего ее солдата.

Вперед вышел другой человек, в треуголке. Его сапоги были начищены так, что, опуская глаза, он видел в их отполированных носах свое отражение – и, надо сказать, частенько этим пользовался.

– Полагаю, теперь это мой конь, мадемуазель, – заявил он.

Изабель смерила его взглядом.

– А ты еще что за фу-ты ну-ты? – спросила она, крепче сжимая уздечку Нерона.

Тетушка немедленно оказалась рядом:

– Изабель, это полковник Кафар. Он командует лагерем возле деревни.

– Это не дает ему права отнимать у меня коня, – возразила девушка.

– Вообще-то, дает, – ответил полковник. – Армии не хватает верховых лошадей. Именно по ним прежде всего стреляет противник. Всех здоровых животных мы изымаем для нужд войны.

– По чьему приказу? – спросила Изабель, чувствуя, как в ней поднимается паника.

– По приказу короля, – ответил полковник, которому явно наскучил обмен репликами. – Вам этого достаточно?

– Достаточно, Изабель, – прошипела Тетушка. – Отдай ему скотину, пока нас всех не отволокли в тюрьму! – Вырвав у Изабель уздечку, она сунула ее в руки военному и потянула девушку в сторону. – Идет война, глупая! – выбранила она Изабель.

Изабель вырвалась из хватки старухи и подбежала к Кафару, готовая упасть перед ним на колени и умолять, чтобы у нее не отнимали коня. Пусть его солдаты смеются и улюлюкают сколько хотят, ей плевать. Перед глазами стояла страшная картина: ее любимый жеребец, прошитый пулями насквозь, падает замертво на поле боя.

– Полковник, я прошу вас, – начала она, складывая в мольбе руки. – Пожалуйста, не позволяйте…

Но Тетушка снова оказалась рядом с ней и крепко, точно клещами, впилась своими пальцами ей в руку.

– Пожалуйста, не дайте Фолькмару победить, – громко перебила она Изабель. – Возьмите коня, и пусть он принесет вам победу. Для нас большая честь – помогать людям короля.

Кафар учтиво склонил голову перед старухой и направился к своей лошади – запуганной кобыле каштановой масти. Та даже присела, когда он взлетел в седло. Изабель опытным взглядом окинула лошадь, ища причину. И скоро нашла. На боках кобылы, сразу за стременами, алели свежие раны. Девушка взглянула на сапоги Кафара: на них блестели серебряные шпоры. Сердце у Изабель упало.

– Полковник! – закричала она, бросаясь за ним.

Кафар обернулся с натянутой улыбкой, не скрывавшей его раздражения:

– Да?

– Пожалуйста, не надевайте шпоры, когда будете ездить на нем. Он хорошо слушается доброго слова. А за яблочко сделает что угодно. Он их так любит.

Улыбка Кафара стала еще скупее.

– Мои люди тоже любят яблочки. Правда, теперь они нечасто их получают, но все равно делают все, что я им велю. – Он кивнул в сторону Нерона. – Это всего лишь конь, мадемуазель, и с ним будут обращаться соответственно. Если животное упрямится, его сделают покладистым.

Нерон громко заржал, вскинул голову и снова попытался вырвать повод из рук солдата. Когда это ему не удалось, он стремительно повернулся и лягнул того копытом.

Воспоминание пронеслось перед глазами Изабель. Елизавета на белом коне. Абхайя Рани, которая пускала огненные стрелы, скача на лошади. Уж они-то никому не позволили бы отнять у них лошадей.

– Он проголодался, господин, – сказала она. – В это время я всегда даю ему овес на ужин. Позвольте мне покормить его: тогда он не будет упрямиться и легко пойдет за вами в лагерь.

Кафар бросил взгляд на своенравного жеребца и на своих людей, которые буквально висели на поводьях, пытаясь заставить его слушаться.

– У тебя есть десять минут, – сказал Кафар. И гаркнул своим людям: – Отдайте ей жеребца!

Изабель подошла к Нерону и зашептала ему на ухо успокоительные слова. Потом, опустив голову, повела его в конюшню.

Если бы солдаты полковника заметили, как решительно сжала она губы и каким огнем вспыхнули ее глаза, они ни за что не оставили бы ее наедине с конем.

Глава 97

Изабель вошла в конюшню обычным шагом, чтобы не вызвать подозрений.

Помещение имело две двери: в одну только что вошли Изабель с Нероном, другая, прямо напротив нее, вела на выгон. Их разделяло большое открытое пространство. Справа были стойла для лошадей, слева – для коров.

Изабель шла медленно, слегка отклоняясь вправо, будто намеревалась завести коня в стойло. Вот она повернула голову и оглянулась. Трое солдат докладывали что-то полковнику. Еще трое толкались вокруг. Один наблюдал за ней. Она перехватила его взгляд; солдат продолжал смотреть на нее. Тогда Изабель стала вытирать глаза платком, притворяясь, что плачет, и это сработало. Солдат смущенно повернулся к своим товарищам.

Еще пара секунд, и они с Нероном уже были у второй двери. Когда они выходили из амбара, Изабель сжалась, ожидая криков или шагов за спиной. Но все было тихо. Их никто не видел.

Под свесом крыши амбара стоял старый бидон для молока. Изабель воспользовалась им, как приступкой, чтобы вскочить в седло. Там она принялась связывать узлом свободный конец уздечки, чтобы сделать поводья. Седлать и взнуздывать коня как следует не было времени. Покончив с узлом, она тихонько показала Нерону, что надо двигаться вперед. Тот в два прыжка перескочил участок утоптанной земли, отделявший ворота амбара от пастбища.

Изабель знала, что, покуда амбар будет у нее за спиной, солдаты не увидят, как она скачет прочь. Слепой, нерассуждающий гнев гнал ее вперед. Нерон – ее конь; она не позволит полковнику Кафару его забрать.

Сжав крепче импровизированные поводья, она щелкнула языком. Нерон точно читал мысли всадницы: он перескочил через деревянную ограду пастбища и почти бесшумно приземлился в траву.

Изабель только дотронулась до его боков пятками, как он полетел прочь. Вот он порхнул через вторую изгородь и понес хозяйку к лесу через широкий луг. Поравнявшись с опушкой, Изабель оглянулась, всего на мгновение. За ней никто не гнался. Пока. Значит, у нее есть еще пара минут, прежде чем Кафар пошлет кого-нибудь из своих людей в амбар – поглядеть, почему она так завозилась. Но будет уже поздно; они ее не найдут. Они не знают Дикий Лес так, как знает его она.

Теперь Изабель смотрела только вперед. Лес был густой, и пробираться через него следовало очень внимательно. Руки у девушки дрожали, сердце сильно билось.

Она гнала своего скакуна к Лощине Дьявола.

Глава 98

Одни люди боятся леса, другие чувствуют себя в полной безопасности лишь под его зеленым пологом.

Изабель принадлежала к последним. Вид и запах леса, хорошо знакомые, успокаивали ее. Лучшие дни своей жизни она провела здесь, в Диком Лесу.

Сбежав с фермы, они с Нероном еще добрых полчаса скакали сквозь чащу, чтобы как можно больше увеличить расстояние между собой и полковником Кафаром. Затем Изабель спешилась, развязала сделанные на скорую руку поводья и пошла пешком, ведя за собой коня. Когда они вышли на тропу, ведущую к Лощине Дьявола, уже смеркалось. Изабель торопилась – хорошо было бы оказаться в Лощине до наступления темноты. Двигаться по тропе даже при дневном свете было трудно; в темноте и вовсе голову сломишь.

Дикий Лес целиком покрывал пологий южный склон невысокой горы, резко обрываясь на границе крутого и каменистого северного склона. Узкая тропа к Лощине петляла как раз по северному склону, местами скрытая от глаз зарослями колючих кустарников. Прозмеившись между скалами и валунами у подножия горы, она упиралась в реку. Когда-то здесь пролегал единственный путь в Сен-Мишель, но со временем деревня разрослась, дороги, что вели к ней, стали лучше, и о тропе через Лощину Дьявола забыли.

Изабель с Нероном осторожно пробирались по тропе, стараясь не оступаться на камнях. Когда они наконец добрались до реки, у Изабель урчало в желудке. Она ничего не ела с полудня, а было уже около восьми. Нерон тоже не получил вечерней порции овса, да и не получит, ведь у нее не было времени захватить с собой хотя бы немного. Еды у нее нет, денег тоже. Монеты Феликса остались на сеновале. Как и провизия, которой они с Тави успели запастись. Она сунула руку в карман в напрасной надежде – вдруг там завалялась корочка хлеба? Но нет, в нем были только дары Танакиль. Коробочка с семенами уколола ей пальцы.

Но, кроме того, она ощущала уколы совести. До сих пор она шла очень медленно, чтобы Нерон успевал выбрать надежную опору для своих четырех копыт, а теперь и вовсе остановилась, мучимая неуверенностью.

– Что же я наделала? – сказала она вслух.

Полная решимости спасти Нерона, она ни на миг не задумалась о том, к чему могут привести столь поспешные действия. Ведь она обманула полковника французской армии. Что, если он решит выместить свой гнев на ее родных? Или на Ле Бене и Тетушке?

Изабель поняла, что она опять позволила гневу управлять собой. Как это было с Эллой. С женой пекаря. С сиротами в приюте. Опять она поступила эгоистично. Конечно, ей не хотелось отдавать своего коня на убой, но ведь множество жен, матерей, детей тоже не хотят, чтобы их мужья, сыновья, отцы уходили на войну, на верную смерть. Мужчины сейчас отдают жизни на полях сражений; может, и Феликс отдаст свою.

Она со стоном уткнулась лицом в шею Нерона. Ей так хотелось стать лучше. Так хотелось измениться, и что же? Вот она: сбежала от своих обязанностей, от ответственности за тех, кто нуждается в ней, подвергла их опасности.

– Я должна вернуться, – сказала она, и на сердце сразу стало тяжело. Но что еще она могла сделать?

Едва эти слова слетели с ее губ, как с той стороны реки, в лесу, раздались голоса.

Изабель замерла, прислушиваясь. Внутри все трепетало от страха. А что, если старики правы и в Лощине впрямь нечисто? Или там спряталась банда дезертиров?

А вдруг это люди Кафара? Ищут ее? Нет, не может быть. В Лощину, конечно, можно попасть с другой стороны, но для этого надо долго скакать в обход горы по узкой, изрытой колеями дороге. Вряд ли солдаты могли ее опередить.

Изабель ждала, когда люди на том берегу реки заговорят снова, но не слышала ничего, кроме дыхания Нерона.

– Стой здесь, мальчик, – сказала она, закидывая повод ему на шею.

А сама спустилась к воде и стала глядеть через реку. Было уже почти темно, и она различила лишь очертания берега и темную полосу леса. Кое-где шелестели листья, но это наверняка был ветерок. Изабель почти убедила себя в том, что ей просто померещилось, когда голоса раздались снова. И она тут же ощутила острый запах табака.

Изабель в жизни не видела дýхов. Она почти ничего не знала о них, но в одном была уверена твердо: духи не курят.

Глава 99

Нельсон тихонько прокрался в полуоткрытое окно.

С подоконника он соскочил на скамью и тревожно оглянулся назад, на Шанса.

– Давай! – одними губами прошептал ему тот снаружи. – Принеси мне карту!

Он видел ее со своего места: развернутая, она лежала на столе Судьбы, и восковая печать на ней была чернее самого черного дерева.

Судьба озабоченно рылась в сундуке, стоя спиной к окну, и не заметила маленькую обезьянку, когда та проскакала по полу.

Зато заметила Лоска, избравшая себе насестом высокий гардероб.

Громко каркнув, она бросилась вниз. Обезьянка скакнула с пола на кровать. Птица описала круг и снова ринулась на зверька. Нельсон перекатился через кровать, увертываясь от нового нападения, и вскочил птице на спину.

Судьба резко обернулась. Ее взгляд упал на борющихся животных.

– Что это еще… – начала было она, но ее прервал резкий, пронзительный скрип.

Скрипела заржавленная петля на оконной раме: Шанс лез в окно. Он рванулся к столу, где лежала карта. Но Судьба успела первой. Она встала на пути Шанса, не давая ему подойти к столу, в руке у нее сверкнул серебристым блеском стилет.

– Отойди. Я не хочу драться с тобой, – предостерег ее Шанс.

Рот Судьбы изогнулся в ядовитой усмешке. Одно движение запястья, и отточенный стилет уже летел прямо в сердце Шансу.

Тот сделал пируэт вправо. Стилет с громким «тук» воткнулся в деревянную стену за его спиной. Шанс хотел вернуться к столу, но тут в окно вскочила лиса и кинулась к дерущимся животным. До смерти напуганная обезьянка молнией взлетела на плечо Шанса. Ворон поднялся под потолок, сделал круг и снова уселся на верхушке гардероба.

Рыча и щелкая зубами, лиса вскочила к Судьбе на стол. Взмах пышного хвоста, и со стола полетели пузырьки с чернилами. От удара о пол они разбились, жутковатые краски вмиг просочились в щели между половицами. Лиса соскочила на пол и в тот же миг обернулась женщиной; в руках у нее была карта.

– Хватит, – сказала Танакиль, сворачивая карту и пряча свиток в складки плаща.

– Это моя карта, – опомнилась Судьба и сделала шаг к ней. – Отдай ее мне.

Танакиль оскалила зубы, огрызаясь.

– Ну, давай, старая карга. Попробуй забери, – подначивала она.

К ним шагнул Шанс:

– Оставь карту себе, Танакиль. Только помоги Изабель. Спаси ее.

– Девочка сама сделает следующий шаг. Она, а не вы за нее. Лишь один человек может сейчас помочь Изабель… сама Изабель.

Рыжим вихрем она скользнула в окно и исчезла. Судьба и Шанс остались стоять.

Наконец Шанс подошел к стене, вытащил стилет и протянул Судьбе. Та положила его на стол и окинула взглядом хаос, который устроила Танакиль. Лоска уже спустилась с гардероба и в человеческом обличье подбирала осколки.

– У меня есть бутылка портвейна, – вздохнула Судьба. – Хотя бы ее королева фей не разбила.

– Хорошего?

– Я слишком стара, чтобы пить плохой.

Шанс, покачиваясь с носка на пятку, обдумывал предложение.

– Хороший портвейн – вещь стоящая.

Судьба снова вернулась к сундуку и склонилась над ним. На свет явились два стеклянных бокала ручной работы. Фарфоровая тарелка. Портвейн. Коробка сушеных фиг в шоколаде. Жареный миндаль, покрытый крупинками соли. И завернутый в вощеную ткань кусок твердейшего пармезана.

– Займись чем-нибудь полезным, – сказала Судьба. – Хотя бы придвинь стулья к огню.

Один стул, широкий, с мягкими подушками, уже стоял возле камина. Шанс подтолкнул его ближе, затем принес второй, стоявший возле стола. Заприметив в углу табурет, он поставил его между стульями. Судьба разложила лакомства на тарелке, которую поставила на табурет, наполнила портвейном два бокала, протянула один Шансу.

– Это ничего не меняет, – предупредила его она. – Пощады никто не просит…

– И никто не дает, – закончил за нее Шанс.

– Череп на карте черный. Вряд ли девчонка переживет эту ночь.

– Пока она дышит, надежда есть, – дерзко ответил Шанс.

Судьба, качая головой, пробурчала что-то насчет мечтателей и глупцов, и два старинных противника сели у огня, чтобы насладиться недолгим перемирием в вечной вражде. Выпили за глупых человеков, которые то и дело оступаются и падают, делают в общем и целом больше неправильных шагов, чем наоборот, то и дело разбивают собственные сердца и все же каким-то чудом ухитряются иногда создавать кое-что приличное – взять хотя бы пармезан и портвейн.

А между тем снаружи, в наступившей темноте, бежала лиса, зажав в пасти свиток с картой. Она пересекала поля, перескакивала через каменные изгороди, пробиралась через высокую траву и колючки, пока не поравнялась с развалинами сгоревшего дома и большой липой, что росла подле него.

Там она опустила карту в нору между корней дерева, села к нему спиной и стала смотреть и слушать. Мысли ее текли тихо и были известны только ей самой. Но направляла она их к Изабель.

Хватит молить богов. Хватит винить во всем дьявола. Они не пройдут за тебя твой путь. Свои темные дары – разум и волю – они тебе уже дали. Возьми их и иди своим путем.

Сделанного не воротишь. И не важно, сделала это ты или кто другой, прошлого уже не изменить.

Но ведь есть и то, что еще не сделано.

В нем заключены надежда и риск.

Верь в то, что сама можешь проложить себе путь. Или не верь. Так или иначе, ты все равно права.

Каждая новая война отличается от прежних, но все битвы похожи одна на другую. Внешний враг – это только видимость. Настоящий бой всегда идет с одним и тем же противником – с самим собой.

Глава 100

– Я сейчас вернусь, Нерон. Жди меня здесь и ни с места, – прошептала Изабель.

Ей хотелось знать, кто это там в Лощине. До Сен-Мишеля, где все ее родственники и друзья, отсюда рукой подать, а бродяги и дезертиры – публика опасная. Один вот пришел к ней воровать и едва не убил ее.

Подвязав юбки повыше, Изабель вступила в речку. К счастью, оказалось, что вода едва доходит ей до колен. Башмаки, конечно, тотчас промокли, а с ними и туфелька, которую сшил Феликс, но снять их и оставить на берегу девушка не решилась. Без них она ходит медленно и неуклюже, а ей, может быть, придется бежать. Перейдя речку, она стала карабкаться на другой берег, который здесь был крутым и скользким от глины. Хватаясь за торчащие корни деревьев, она полезла наверх. Лезть приходилось тихо, чтобы случайным шумом не привлечь внимание тех, кто был на этом берегу. Когда голова Изабель оказалась вровень с высоким берегом, она едва не вскрикнула. Перед ней были палатки – сотни и сотни. Они не стояли стройными рядами, а теснились под деревьями. Издали их было не различить: темное палаточное сукно сливалось с зеленью леса.

Тут же она увидела людей. В мундирах. Они перебрасывались негромкими словами. Чистили ружья. Точили штыки.

«Не меньше тысячи. Что это, армия короля? Почему они здесь?» – замелькало у нее в голове.

До нее долетали обрывки разговоров, но слишком короткие – невозможно было понять, кто разговаривает и о чем.

Однако, послушав еще немного, она смогла сложить из разрозненных кусков подобие целостной картины. И почувствовала, как сердце сжимается от ужаса.

Да, перед ней была армия, но не французского короля.

Армия Фолькмара.

Глава 101

Сердце Изабель сильно билось, когда она скользнула за большое дерево, чтобы спрятаться там.

Через пару секунд она выглянула оттуда и едва не вскрикнула. Прямо на нее шел какой-то солдат, в зубах у него рдела зажженная сигара. А вдруг он ее видел? Девушка нырнула за камень и вся сжалась, желая сделаться как можно меньше.

В нескольких шагах от ее укрытия солдат остановился, расставил ноги и стал мочиться. Изабель сидела не шелохнувшись, даже не дыша.

Солдат еще поливал другую сторону дерева, когда его окликнули товарищи. Знакомое имя – Фолькмар – стало раздаваться отовсюду, повторяясь на разные лады. Голоса были тихими, но взволнованными.

Наконец солдат застегнул штаны и вернулся к своим. Изабель испытала громадное облегчение. И даже рискнула снова высунуть нос из-за ствола и взглянуть на вражеский лагерь. Солдаты один за другим выбирались из палаток и сходились на середину.

«Куда это они? – подумала девушка. – Что у них там происходит?»

Изабель понимала, что лучшего времени для бегства не придумаешь. Надо убираться отсюда, пока есть шанс. Что она может поделать? Ведь она одна. Без оружия. И вообще всего лишь девчонка.

«Как Елизавета, – сказал ей внутренний голос. – Как Йенненга. Как Абхайя Рани. Все они когда-то были всего лишь девчонками».

Она выбралась из-за дерева и, низко пригнувшись, стала короткими перебежками пробираться к центру лагеря.

Внутри нее перестал скрежетать зубами волк. Он притих. Напрягся.

Приготовился.

Глава 102

Солдаты собрались посередине лагеря, образовав круг.

В центре его стоял человек и говорил, обращаясь к толпе. Изабель не видела его – мешали солдатские спины, – зато хорошо слышала голос.

«Если меня увидят… если меня поймают…» – пульсировал внутри нее страх.

Но Изабель заглушила его и стала думать, как подобраться поближе.

Впереди торчал из земли большой валун. Если взобраться на него, она сможет увидеть говорящего – поверх голов, – но если кто-нибудь обернется, то неминуемо увидит ее. И тут она заметила сосну. Нижние ветви были совсем голыми, зато верхние пушились густой хвоей. Вот бы залезть туда, повыше, тогда она будет видеть и слышать всех, а ее не увидит и не услышит никто. Прямо под сосной стояла палатка на деревянном каркасе, по размеру больше других. Вот и хорошо: палатка прикроет ее, пока она будет карабкаться по сосне.

Изабель уже несколько лет не лазила по деревьям, но стоило подойти к стволу и ухватиться за него руками, как тело само вспомнило любимую детскую забаву. Она легко лезла наверх, бесшумно огибая сухие ветки – как в те времена, когда они с Феликсом играли в пиратов и притворялись, будто карабкаются на мачту корабля Черной Бороды. Все выше и выше. Наконец Изабель решила, что на такой высоте ее никто не увидит, и пригнула одну живую ветку так, чтобы та не загораживала обзор.

Внизу, в центре круга, стояли зажженные лампы. Их свет выхватывал из тьмы фигуру человека в шляпе-треуголке. Из-под нее на спину свисал хвост из темных, подернутых сединой волос. Человек расхаживал взад-вперед, полы дорожного плаща разлетались от резких движений. Он был высок ростом, широк в плечах, держался уверенно, как командир. Одну щеку пересекал шрам. Огоньки ламп отражались в неистовых глазах.

«Фолькмар», – подумала она и почувствовала, как вздрогнуло и на миг остановилось сердце.

«Он здесь».

Глава 103

Изабель сидела неподвижно и наблюдала за Фолькмаром, пока тот говорил.

Он говорил своим людям об атаке на Сен-Мишель. Решено было перебить в деревне всех жителей до единого, так же как в Мальвале. Вот почему солдат было так много.

Закончив, Фолькмар взмахнул рукой. Перед ним тут же возник другой человек. Он стоял у кольца из фонарей, с двух сторон его стерегла дюжина солдат Фолькмара.

Ладонь Изабель взлетела ко рту. «Нет, – мелькнуло у нее. – Господи, помоги нам. Нет».

Великий герцог.

Ледяной цветок страха распустился у Изабель в животе, темный жилистый стебель обвился вокруг ее сердца. Люди Фолькмара захватили великого герцога. Должно быть, подстерегли его, когда он возвращался в Париж или ехал оттуда в лагерь Кафара. Как еще он мог попасть к ним в руки? Что они с ним сделают? Станут пытать? Или сразу казнят? Это же самый знатный человек в королевстве. Знатнее его только король.

Пока Изабель, затаив дыхание, наблюдала, Фолькмар фон Брук шагнул навстречу великому герцогу.

И обнял его у всех на глазах.

Глава 104

Изабель оледенела. Сердце застыло в груди. Кровь смерзлась в венах. Дыхание стало морозом. Пошевели она хотя бы одним мускулом – рассыпалась бы на куски.

Великий герцог, который дал клятву защищать короля и страну, вступил в союз с Фолькмаром фон Бруком. С тем самым Фолькмаром, который лишил жизни тысячи французских солдат. С тем, кто сжигал города и убивал беженцев.

Изабель сразу подумала о своих родных. О Феликсе. О своей деревне. Вспомнила Реми с его серебряным крестиком, который парень отдал ей, и его друга Клода, и других молодых солдат, которые могут никогда не вернуться домой.

С каменным лицом она следила за тем, как воины Фолькмара вскидывали кулаки, приветствуя своего вождя и великого герцога. Смотрела, как те расходились по палаткам с отблесками воинственного пламени на лицах, как Фолькмар повел герцога к своей палатке – той самой, над которой она сидела, – и как они уселись перед ней на раскладные кресла. Видела, как явился молоденький рядовой с лампами, ящиком сигар, графином бренди и двумя хрустальными бокалами.

Страх прошел. Единственное, что чувствовала теперь Изабель, – это холодную смертельную ненависть. Но та не подчинила ее себе; наоборот, это она, Изабель, контролировала свое разрушительное чувство. Ненависть помогала ей, а не вредила.

Очень медленно и тихо, словно тень, она спустилась с дерева, переставляя ноги с одной ветки на другую так осторожно, что с них не упала ни одна хвоинка.

Так она лезла и лезла, пока до голов двоих, сидевших под сосной, осталась пара локтей, не больше. Тогда она остановилась и стала слушать.

– За нового регента Франции, – сказал Фолькмар, дотрагиваясь своим бокалом до края бокала герцога. – Как только я расправлюсь с армией короля, вся страна станет моей, а ты будешь править ею от моего имени.

Великий герцог с улыбкой наклонил голову. Затем он протянул Фолькмару пергаментный свиток:

– Подарок.

Фолькмар принял его, сломал восковую печать – королевскую печать Франции – и развернул.

– Карта… – сказал он, жадно шаря глазами по документу.

– Показывающая размеры и расположение всех полков, которые еще остались у короля.

– Отличная работа! – воскликнул Фолькмар. – Тем легче мне будет выслеживать их и расправляться с ними. – И он сделал большой глоток бренди. – К завтрашнему дню все готово?

– Да. Вы атакуете лагерь Кафара на рассвете. Он только что отправил четыре подразделения в Париж, у него осталось всего одно. Как только перебьете всех, отправляйтесь в лагерный лазарет и добейте раненых. Мне они все равно не нужны. Кафара не убивайте, а возьмите в плен – для видимости. Мы вознаградим его, когда закончится война. Он показал себя надежным союзником.

Фолькмар опять нетерпеливо взглянул на карту:

– А жители Сен-Мишеля… они не полезут в драку?

Великий герцог хохотнул:

– Чем они будут драться? Деревянными ложками? Я лично объездил всю местность вдоль и поперек и везде упрашивал пожертвовать армии любое пригодное для сражения оружие. Так что воевать им нечем.

Снова появился молоденький рядовой, который прислуживал Фолькмару. Тот отдал юноше карту, приказав отнести ее в палатку и собрать им что-нибудь поесть.

– Как только в Сен-Мишеле все будет кончено, я двинусь на последние гарнизоны короля. Надо разбить их поодиночке, а уж затем приниматься за него самого, – сказал Фолькмар.

– Советую начать именно с короля. Он сдастся, и войска, утратив боевой дух, сами сложат оружие к вашим ногам.

– А если не сдастся?

– Сдастся. Я уверен. Не забывайте, у нас на руках сильный козырь.

Фолькмар поднял бровь:

– А вы не питаете большой любви к своему молодому монарху, верно?

Выражение лица великого герцога стало кислым.

– Король – дурак. Он мог выбрать себе невесту из почтенного королевского семейства, а выбрал кухонную замарашку. И не мешает ей носиться с дурацкими идеями – она устраивает лазареты для раненых, собирает сирот в домах знати, – тогда как для казны было бы куда менее накладно просто дать им умереть. Мой собственный замок кишит мужицким отродьем. – И он с омерзением встряхнул головой. – Король унизил достоинство короны. Пока он сражается, на троне Франции сидит девчонка самого низкого происхождения. Хуже того, кровь простолюдинки будет течь в жилах наследника.

– Не страшно, – сказал Фолькмар. – Дни короля сочтены. Он не успеет зачать наследника.

Великий герцог осушил свой бокал.

– Если уже не зачал.

Фолькмар молча подался вперед и налил гостю еще бренди. Затем откинулся на спинку стула и произнес:

– Я не могу иметь наследников, и после моей смерти некому будет претендовать на престол. Вы знаете, что это значит.

Великий герцог пригубил напиток, поднял глаза на Фолькмара и сказал:

– Это значит, что королева тоже должна умереть.

Глава 105

Изабель забралась еще выше и села спиной к стволу, ухватившись за ветки помельче и свесив ноги.

О великих военачальниках часто говорят, что они сохраняют хладнокровие даже в самый разгар битвы. Гром пушек, крики умирающих, дым, пот и кровь только обостряют их проницательность, и они лучше осознают возможности момента.

Именно такую ясность мысли ощутила теперь Изабель.

Сидя на дереве, рядом с двумя кровожадными злодеями, которые не задумываясь убили бы ее, если бы обнаружили, она, сохраняя выдержку и спокойствие, обдумывала, что и как можно предпринять.

Фолькмар планирует убить короля и королеву, значит надо найти способ его остановить. Можно отправиться в Париж и найти там Эллу или короля и рассказать им все, что она слышала. Но Изабель понятия не имела, где их искать, как добраться до них обоих, и не знала, поверят ли они ей, если она придет с такой вестью.

Вдруг откуда-то из глубин памяти Изабель, словно рыба к поверхности озера, поднялось воспоминание. Она увидела себя в Мезон-Дулёр. Из ее искалеченной ступни шла кровь. Великий герцог подходил к Элле, неся на бархатной подушке хрустальную туфельку, как вдруг споткнулся и уронил ее. Изабель даже услышала звон разбивающегося стекла. Герцог тогда сказал, что оступился. Но он соврал. Он споткнулся нарочно; Изабель сама это видела.

Он разбил туфельку, потому что не хотел, чтобы Элла вышла замуж за принца. Ведь она не была высокородной. А значит, была недостаточно хороша. Элла, такая добрая и хорошая. Элла, чья красота затмевала солнце. Но все это ничего не значило для герцога: он нашел для нее несколько ледяных слов и отверг как непригодную.

И тогда Изабель услышала второй голос: того старого купца, торгового партнера ее отчима. Ведь и он сделал это же с ней самой. Назвал ее некрасивой. Нашел для нее слово раньше, чем Изабель успела задуматься о том, кто же она такая. В один миг он определил, кем ей быть и кем оставаться всю жизнь.

Правда, теперь Изабель увидела еще и то, чего никогда не замечала прежде: купец действовал не один. У него была сообщница – она сама, Изабель. Ведь это она послушала его. Приняла на веру его слова. Позволила внушать ей, кто она такая. А потом не только ему, но и Маман, ухажерам, великому герцогу, Сесиль, жене пекаря, всем жителям Сен-Мишеля.

– Каждый отрезал от меня по кусочку, – прошептала она в темноте. – Но я сама дала им нож.

Голос старого негоцианта эхом звучал у нее в памяти. Вскоре к нему присоединились и другие голоса:

– Ты всего лишь девочка… Уродливая маленькая обезьяна… Страшные мачехины дочки… Сильная… Капризная… Злая…

Прислушиваясь к чужим голосам, Изабель пыталась различить среди них свой собственный.

И ей это удалось.

«Карта, – услышала она голос. – Забери у него карту».

Голос не срывался на крик и не дрожал от страха. Он отчетливо выговаривал слова и, казалось, исходил из самых глубин ее существа. Изабель узнала его. В детстве она не слышала никаких других голосов, только этот. Он никогда не подводил ее, не подведет и теперь.

Если она заберет у Фолькмара карту, тот не сможет напасть завтра на Сен-Мишель. А она прочитает ее и помчится, как ветер, к ближайшему лагерю королевской армии. Командующий наверняка захочет узнать, где она взяла документ с печатью самого короля. Она скажет ему, и он пошлет своих солдат спасти Сен-Мишель. Времени осталось мало – до рассвета. На рассветный час назначена атака Фолькмара.

Адъютант Фолькмара отнес карту в палатку. Значит, надо пробраться туда, выкрасть карту и выйти незамеченной. Поглядев вниз, она увидела, что Фолькмар и великий герцог по-прежнему погружены в беседу. Слуга Фолькмара накрыл под сосной стол и принес им ужин, не съеденный еще и наполовину.

«Теперь или никогда», – подумала Изабель и потихоньку слезла с дерева, затем, пригнувшись, шмыгнула за палатку. У входа замерла, прислушиваясь, нет ли кого внутри, потом подняла полог и нырнула под него. Посреди палатки стоял большой стол. На нем были перья, чернильницы, какие-то письма, телескоп… и карта.

У Изабель подпрыгнуло сердце. «Ты сможешь, – сказала она себе. – Просто бери и уходи».

Пробираясь в палатку, она не думала ни о чем, кроме этой карты: вот почему, войдя, она даже не огляделась по сторонам, а сразу уставилась на стол. Но теперь, подбегая к нему, она вдруг уловила краем глаза какое-то движение сбоку. И замерла на месте; только сердце колотилось, как птица.

У стены палатки, на парусиновой кровати, сидела девушка. Веревка, стягивавшая ей руки, врезалась в запястья, изо рта торчал кляп. Изабель удивилась. Шагнула к пленнице.

И прошептала всего одно слово:

– Элла?

Глава 106

Изабель так спешила на помощь, что, упав на колени, проехала ими по земле – и тут же начала нашаривать узел кляпа.

– Изабель! – прошептала Элла, глотнув воздуха ртом.

– Что случилось? Как ты здесь оказалась? – зашептала в ответ Изабель, в ужасе от того, что видит сводную сестру в таком месте, да еще и связанной, словно овца.

– Великий герцог, – ответила Элла. – Он и его охрана должны были сопровождать меня в поместье к востоку от Сен-Мишеля. Я хотела посмотреть, подходит ли дом для детей, которых война сделала сиротами. На полдороге мы свернули в лес. Герцог приказал своим людям связать меня и отвезти сюда. Фолькмар…

– Знаю, – мрачно ответила Изабель. – Слышала, о чем они говорили с великим герцогом. Сейчас я заберу у них карту. И мы уйдем.

– Как, Изабель? – спросила Элла. – Лагерь ведь охраняют солдаты, их здесь сотни!

– Но я же вошла. Значит, и выйти сумею.

– Но мои путы… – Элла подняла руки. Она хотела сказать что-то еще, но только расплакалась.

Изабель обеими ладонями обхватила лицо сводной сестры.

– Слушай меня, Элла, – сурово заговорила она. – Ты должна довериться мне. У тебя нет для этого оснований, я знаю, но я тебя отсюда вытащу. Обещаю. Я…

– Куда он запропастился, этот мальчишка? Ладно, я сам принесу… – услышали они.

Голос раздался у самого входа в палатку. Говорил Фолькмар.

Глава 107

«Простота противоположна сложности, – думала Изабель. – Легкость тоже противоположна сложности. Но простота и легкость – не одно и то же. Вовсе нет. Пари держу, у Тави наверняка найдется теорема на этот счет».

Изабель бормотала себе под нос. Бесшумно. Просто чтобы успокоить расходившееся сердце. Набрать в легкие воздуха. Не думать о том, что высокие черные ботфорты Фолькмара фон Брука маячат всего в паре дюймов от ее лица.

Ей предстояло сделать одну простую вещь – выбраться вместе с Эллой из палатки, а потом из лагеря, – но «просто» еще не значит «легко». А Фолькмар, явившись в палатку прямо сейчас, вдесятеро усложнил ей задачу.

Услышав его голос, она первым делом вернула на место кляп. Потом нырнула под кровать, на которой сидела Элла, и втянула за собой юбки. Когда Фолькмар откинул полог и шагнул внутрь, она застыла, почти не дыша.

– А, ваше высочество. Ну как, вам удобно? Нет? Ничего, уже недолго осталось. Завтра мы с герцогом нападем на лагерь вашего мужа и обменяем вашу жизнь на его победу. Правда, это не значит, что потом вы будете жить долго и счастливо, вот уж нет. Но не тревожьтесь. Страдать вам не придется. У меня превосходные стрелки. Никогда не промахиваются.

«Сильный козырь», – сказал тогда герцог. Выходит, этим козырем была Элла.

Пальцы Изабель сжались в кулак. Запах Фолькмара проникал ей в ноздри – смесь винных паров, пота и жирной баранины, которую он ел.

– Так, где тут у меня бренди? – услышала Изабель. И тут же: – Ага! Вот она, бутылочка!

Фолькмар ушел. В мгновение ока Изабель выбралась из-под кровати и вскочила на ноги. Вытащив кляп изо рта Эллы, она метнулась к столу, схватила кинжал, вернулась и разрезала веревки, стягивавшие запястья и щиколотки сводной сестры. Элла встала, пошатываясь.

– Ходи! – прошептала Изабель. – Надо вернуть чувствительность ногам! Двигайся!

Пока Элла делала первые неуверенные шаги, Изабель схватила со стола карту и стала сворачивать ее в рулон. Оказалось, что под ней лежит другой документ, тоже карта. Там указывалось расположение всех частей армии Фолькмара. У Изабель даже участился пульс, когда она сообразила, что́ видит перед собой. Вот что поможет королю вернуть военную удачу и прогнать Фолькмара, а с ним и эту змею, герцога.

Она завернула первую карту во вторую и сделала знак Элле. Вместе они выскользнули из палатки тем же путем, каким несколько минут назад проникла в нее Изабель. Оказавшись снаружи, Изабель приложила палец к губам и прислушалась. В лагере было тихо. Солдаты, которые недавно слушали Фолькмара и великого герцога, вернулись к своим палаткам. Многие даже зашли внутрь, но не все. Некоторые еще бродили между рядами – Изабель слышала их голоса.

Убедившись, что поблизости никого нет, она взяла за руку Эллу, и обе стали перебегать от палатки к палатке, пригибаясь как можно ниже, уставившись в землю: не дай бог наступить на какую-нибудь веточку! Дважды им пришлось поворачивать назад и искать новый путь. Один раз прямо у них перед носом распахнулся полог палатки – оттуда высунулась рука, выставила наружу сапоги и спряталась; в другой раз они едва не налетели на группу солдат, куривших под деревом.

Напуганная этими происшествиями, сбитая с толку темнотой, Изабель все же нашла путь к краю лагеря. Но едва они оказались там, как за их спинами поднялась тревога. Хриплые голоса перекликались в темноте, выкрикивая новость: «Королева сбежала, надо срочно ее найти». Спрятавшись за тем деревом, послужившим укрытием для Изабель, когда она только проникла в лагерь, девушки наблюдали за тем, как выскакивают из своих палаток солдаты, кто с саблей, а кто и с ружьем. Но вот Изабель снова схватила Эллу за руку, и обе понеслись к берегу. Где бегом, а где и кувырком они скатились по крутому откосу.

Добежав до воды, Изабель одной рукой подхватила юбки, другой подняла карты над головой и вошла в воду. Элла, обутая в тонкие шелковые туфельки, сняла их, тоже подобрала юбки и пошла следом. Камни в реке были скользкими. Сделав всего несколько шагов, Элла поскользнулась и упала. Падая, она выпустила из рук туфельки, и их тут же унесла река. Платье Эллы промокло, отяжелело и потянуло ее вниз, мешая встать и не давая дотянуться до туфелек.

– Брось их! – зашипела на нее Изабель.

Борясь с течением, Элла издавала громкий плеск. «Вдруг нас услышат из лагеря?» – со страхом подумала Изабель. Она сунула карты себе за пазуху, чтобы те не намокли, и тревожно оглянулась. Потом шагнула к Элле и протянула ей руку. Элла ухватилась за нее. Одним рывком Изабель подняла ее на ноги, и девушки пошли через реку, осторожно выбирая надежные камни.

Они уже дошли до середины, когда грубый голос приказал им:

– Стоять! Руки вверх! Ни шагу, или я стреляю!

Глава 108

Изабель не видела, кто им кричал. И вообще ничего не видела. Солдаты направили на них лучи своих фонарей, ослепив Изабель. Та подняла руки, чтобы прикрыть глаза. Послышались лай и рычание собак. Люди вскидывали ружья, защелкали взводимые курки. От страха в животе у Изабель все сжалось.

И тут другой голос произнес:

– А вот и вы, ваше высочество. А я ломаю голову, куда вы собрались. Кто это тут с вами?

– Опустите фонари, бестолочи! – приказал великий герцог.

Солдаты послушались. Изабель отняла руки от лица.

– Это сводная сестра королевы. Девушка, которая отрезала себе пальцы ноги, – сказал великий герцог. – Я узнаю ее.

– Я тоже ее узнал, – сказал Фолькмар. – Мы встречались в Мальвале. – Его глаза мрачно сверкнули. – Тогда между нами осталось одно недоконченное дельце, вот мы и довершим его сейчас.

И он стал спускаться к реке.

«Он не сможет убить нас обеих, по крайней мере не одновременно, – думала Изабель. – К тому же сейчас темно. Солдаты, которые держат нас на мушке, могут промахнуться».

– Беги, Элла, беги! – зашептала она. – На тропе в Дикий Лес ждет Нерон. Ты сможешь.

Элла заплакала.

– Я тебя не брошу, – сказала она.

– Не надо плакать, ваше высочество, – поддразнил ее Фолькмар. – Вас я не собираюсь убивать. Пока. Только вашу страшную сестрицу. Так что скажите мне спасибо.

И он потянул из ножен свой меч. Увидев его, Изабель вдруг вспомнила, что у нее тоже есть меч. И щит. Машинально она опустила руку в карман, где лежали дары королевы фей.

– Руки вверх! – крикнул ей кто-то из солдат. – Не то пристрелю!

Фолькмар между тем достиг края воды и шагнул в реку. Внутри у Изабель стало холодно. Она чуть не умерла от страха, как вдруг что-то острое ткнулось ей в бедро. Она посмотрела вниз. Карман платья оттопырился и продолжал раздуваться прямо у нее на глазах. Загнутые черные шипы торчали сквозь ткань.

«Коробочка с семенами! – вспомнила она. – Последний подарок Танакиль!»

Но Фолькмар тоже увидел, что с ее платьем что-то не так.

– Что у тебя там? – гаркнул он.

Коробочка все увеличивалась. Вот она раздвинула ткань, разорвала ее. Косточка и ореховая скорлупка упали в воду.

– Нет! – вскрикнула Изабель. Отчаяние охватило ее. Теперь у нее не осталось ничего, кроме коробочки. Может быть, и она превратится в какое-нибудь оружие. Вот только как его достать?

Но прямо у нее на глазах коробочка раскрылась. Семена, красные, блестящие и крупные, как мраморные шарики, просыпались в воду и утонули. За ним упала пустая коробочка, которую тут же подхватило течение. Уплывала последняя надежда.

Фолькмар был уже близко. Изабель знала: он убьет ее прямо здесь, а труп предоставит убрать реке. Потом отведет Эллу в лагерь и воспользуется ею для того, чтобы осуществить свой жестокий план. Значит, им обеим конец. И Сен-Мишелю тоже конец. Все пропало.

Фолькмар замахнулся мечом. Элла взвизгнула. Изабель готовилась мужественно встретить смерть.

Однако удара не последовало. В следующую секунду меч Фолькмара взлетел в воздух.

А с ним и сам Фолькмар.

Глава 109

– Изабель, что это? – спросила Элла дрожащим от страха голосом.

– Не… не знаю, Элла, – ответила Изабель и снова взяла ее за руку.

Стебель толщиной с бедро взрослого мужчины поднялся над водой и заколотил по воздуху. Ухватив меч Фолькмара за клинок, он отправил его куда-то в гущу деревьев, а самого Фолькмара с силой швырнул о каменистый берег. Волшебный стебель покрывали шипы, некоторые не меньше десяти дюймов в длину. Словно когти, они оставили красные мокрые дорожки на его груди.

– Ползучий шиповник, – прошептала Изабель. Точно такой же обвивал ствол липы возле их дома, с него Танакиль и сорвала семенную коробочку.

Тут, прямо на глазах у Изабель, из воды поднялся второй колючий стебель, за ним третий, и еще, и еще, да так быстро, что девушка не успевала следить за ними. Вскоре выросла целая чаща. Сжавшись, точно пружины, они расправились и устремились к берегу, выхватывая у солдат ружья, сбивая их самих с ног, опутывая рычащих собак, так что великому герцогу пришлось отступить. Люди и собаки пытались вырваться из их хватки, но не тут-то было: от каждого движения колючки лишь глубже вцеплялись в тела и одежду.

Стебли начали прорастать из воды и вокруг девушек, одни впереди, другие сзади.

– Мы тоже попадем в ловушку! – закричала Изабель. – Давай, Элла, бежим!

И она потянула сестру за руку. Но Элла скользила на мокрых камнях, спотыкалась, больно ударялась о камни пальцами босых ног, падала. Каждый раз Изабель протягивала ей руку, поднимала ее, и в конце концов девушки перебрались на ту сторону.

Когда они, тяжело дыша, выходили из воды на берег, Изабель обернулась. Плети ползучего шиповника сплелись, образовав неприступную стену высотой в десять-пятнадцать локтей. Из-за нее доносились слова команды, раздавались оружейные залпы, лаяли псы, но никто и ничто не могли преодолеть колючую стену. Они с Эллой были в безопасности. На время.

– Нам надо идти, – сказала Изабель, не выпуская руки Эллы.

– Что это такое, Изабель? – спросила та, не сводя глаз со стены из шиповника.

– Магия Танакиль.

Элла повернулась к ней с улыбкой.

– Так ты нашла королеву фей? – взволнованно спросила она.

– Это она меня нашла. Потом все расскажу. Нам нельзя здесь оставаться.

– Изабель, как ты узнала, где я? – спросила Элла, когда они уже бежали через кусты. – И что ты делала в лагере Фолькмара?

Изабель не знала, с чего начать.

– Я удирала. На Нероне, – сказала она.

– Как – на Нероне? Разве Маман его не продала?

– Я его выкупила. Но мадам Ле Бене, наша соседка… Помнишь ее? Дом сгорел…

– Как?

– Мы жили у нее на сеновале. И она хотела выдать меня замуж за Гуго…

– За Гуго?

– Чтобы Тетушка оставила ему наследство. Но я не люблю Гуго. А он уж точно не любит меня.

Элла встала как вкопанная. Пришлось Изабель тоже остановиться.

– Как все это случилось? – огорченно спросила Элла.

– Некогда сейчас, Элла, – запротестовала Изабель, вглядываясь туда, откуда они пришли. – Потом расскажу. Я…

Она запнулась. До сих пор она думала лишь о том, как вывести Эллу из лагеря. Теперь до нее вдруг дошло, какая страшная опасность им грозит. Великий герцог оказался предателем, он на стороне Фолькмара, армия которого стоит в Лощине Дьявола, а Элла все знает. Фолькмар с великим герцогом сделают все, чтобы не дать ей уйти. А значит, они с Эллой могут не дойти до безопасного места. Может, даже из Дикого Леса не выберутся. Не успеют подняться по тропе. И возможно, другого шанса сказать Элле все, что ей так нужно сказать, не будет.

И она принялась рассказывать. Скоро Элла уже знала обо всем, что произошло с ее семьей после того, как она уехала с принцем. О Танакиль. О пожаре. О маркизе. О Ле Бене. О Тетушке с ее ультиматумом. И наконец, о Феликсе, о его записке, о том, как Маман нашла ее и сожгла, причинив им обоим столько боли.

– Все могло быть совсем иначе, Элла. Если бы мы убежали тогда вдвоем, как собирались. Если бы Маман не нашла и не уничтожила записку. Я была бы другой. Добрее. Лучше.

– Изабель…

– Нет, дай закончить. Мне это необходимо. Прости меня. Прости за то, что я была так жестока к тебе. Обижала тебя. Ты красавица, а я – нет. Ты все нашла, а я все потеряла. Вот почему я стала такой завистливой. – Стыд жег ее изнутри. Произнося эти слова, она чувствовала себя беззащитной и голой, точно зверек, которого выгнали из норы и оставили умирать под беспощадным солнцем пустыни. – Ты даже не представляешь, каково это.

– Я знаю больше, чем ты думаешь, – тихо сказала Элла.

– Ты когда-нибудь простишь меня?

Элла улыбнулась, но улыбка ее оказалась не той, милой и нежной, которую Изабель помнила с детства. Теперь в ней была печаль и даже горечь.

– Изабель, ты не знаешь, о чем просишь меня.

Изабель кивнула. Опустила голову. Робкая надежда получить прощение Эллы, рассказав ей свою историю, была разбита. Она нашла сводную сестру, отыскала кусок, отрезанный когда-то от ее сердца, но поздно. Она не заслужила прощения. Слишком глубоки были раны, которые она нанесла Элле. Слезы потекли из ее глаз, покатились по щекам. Она и не знала, что раскаяние так похоже на горе.

– Изабель, не плачь. Пожалуйста, не надо. Я…

Тут ее прервал лай.

Изабель вскинула голову.

– Надо бежать, – сказала она, торопливо отирая глаза. – И найти для тебя безопасное место.

– Где?

– Не знаю. Но я что-нибудь придумаю. Главное – добраться туда живыми. Ясно?

Элла кивнула.

– Ясно, – сказала она.

Изабель протянула Элле руку. Та крепко ухватилась за нее. И девушки побежали.

Надо было спасаться.

Глава 110

Изабель бросила в окно камешек.

Он стукнул в стекло и упал на мостовую.

Девушка стояла у старого каменного дома на окраине Сен-Мишеля. Окинув тревожным взглядом темную, безлюдную улицу, она подняла камешек и бросила его в окно еще раз. И еще. Наконец окно распахнулось.

Наружу высунулся Феликс – в распахнутой на груди льняной рубахе, со свечой в руке. Сонно моргая, он вглядывался в темноту.

– Феликс, это ты! – выдохнула Изабель. Он говорил ей, что живет над столярной мастерской, но Изабель сомневалась, то ли окно она выбрала.

– Изабель? Что ты тут делаешь? – спросил он заспанным голосом.

– Можно нам войти? Мы в беде. Нам надо спрятаться.

– Нам?

– Феликс, прошу тебя!

Феликс исчез. Не прошло и минуты, как дверь в мастерскую отворилась – на пороге стоял Феликс со свечой в руке. Изабель подбежала к нему и показала на другую сторону улицы. В широкой арке ворот, ведущих во двор каменотеса, стояла Элла и держала за повод Нерона. Изабель обернулась в сторону Эллы, и та заспешила к ним.

– Это же Элла, – сказал Феликс. – Та, которая твоя сводная сестра. Та, которая королева Франции.

– Да.

– А я штаны не надел. Королева Франции стоит у моих дверей, а я тут в ночной рубахе. – Он посмотрел на себя. – С голыми коленками.

– Мне нравятся твои коленки, – сказала Изабель.

Феликс залился краской.

– И мне тоже, – добавила Элла.

– Ваше королевское высочество… – забормотал он.

– Зови меня просто Элла.

– Ваше королевское Элл-ство, – поправился он. – Я бы поклонился, но… эта рубаха… она коротковата.

Элла расхохоталась.

Феликс проводил их во двор мастерской. Затем поспешно отвел Нерона в конюшню за домом, напоил коня, поставил его в пустое стойло и только тогда вернулся во двор и запер ворота. Ступая уверенно и бесшумно, он провел девушек по лестнице на второй этаж, в свою комнату. Поставив свечу на деревянный столик в центре, он схватил со спинки кровати штаны и смущенно натянул их.

– Садитесь, – сказал он и показал на пару шатких стульев по обе стороны стола. Элла с радостью приняла его предложение. Но не Изабель – волнение не давало ей сидеть на месте, и она принялась расхаживать по комнате.

– У вас идет кровь, – сказал Феликс, указывая на босую ногу Эллы.

По ноге змеился порез. Он дал девушке кусок материи и немного чистой воды, чтобы промыть рану, а затем отыскал пару потрепанных башмаков.

– Это мои, старые, – пояснил он. – Вам они велики, но лучше эти, чем никаких. – Он обернулся к Элле. – Так что ты натворила?

– С чего ты решил, что это именно я что-то натворила?

– Потому что ты всегда влипала в неприятности, а с Эллой такого не случалось, – ответил Феликс, снимая с полки масляную лампу.

Измученная Элла прикрыла глаза и ненадолго прикорнула, Феликс принялся снимать стеклянный колпак с масляной лампы. Изабель в двух словах пересказала случившееся. Он слушал, и его лицо с каждым словом девушки делалось жестче.

– Сбежав от Фолькмара, мы поднялись по тропе, где ждал Нерон, и поскакали через Дикий Лес, – закончила она свою повесть. – Я не знала, куда еще нам ехать. Не могу же я вернуться к Ле Бене. Что, если люди Кафара ждут меня там? Прости, Феликс. Я не хотела втягивать тебя во все это.

– Еще чего, – сказал он. – Я рад, что могу помочь тебе и Элле. Знать бы еще как.

– Я тоже не знаю, что делать, – закончила Изабель и опустилась на стул напротив Эллы. Отодвинув в сторону разные вещи – резцы, рыцарей, деревянные зубы, – она положила локоть на стол, а голову опустила на локоть.

– Надо доставить в королевский лагерь карты, которые я у них украла, и Эллу, – сказала она. – Нельзя допустить, чтобы Фолькмар напал на Сен-Мишель. Но как это сделать? Нас наверняка уже ищут.

– Люди Фолькмара? – уточнил Феликс.

– Нет, вряд ли, – сказала Изабель. – Не думаю, что они рискнут показаться здесь в открытую. По крайней мере, пока не сомнут отряд Кафара. Великий герцог – вот кто меня особенно беспокоит. Никто не знает, что он и Кафар заодно с Фолькмаром. Никто, кроме меня и Эллы. Пользуясь этим, он мог покинуть Лощину Дьявола, отправиться в лагерь Кафара и выслать отряд на поиски нас. Если они найдут Эллу, ей конец.

Феликс поправил фитилек лампы, которая теперь горела ровным сильным пламенем, и надел на нее стеклянный колпак. В большой комнате стало светло, и Элла вскрикнула. Но не от испуга или ужаса, а от удивления.

– В чем дело? – спросила Изабель, поднимая голову.

И тоже увидела их.

Вся мансарда – узкие полки вдоль стен, полка над очагом, крышка комода, пространство под койкой, ящики и даже большая корзина для сбора урожая – была забита и заставлена деревянными солдатами.

– Боже мой, Феликс. Да их здесь, наверное, сотни, – сказала Элла, вставая, чтобы разглядеть их как следует.

– Чуть больше двух тысяч, – уточнил Феликс.

Изабель шагнула к полке и взяла в руки одного солдата. Это был фузилер, с факелом. Выглядел он измученным, будто знал, что не доживет до конца войны.

– Какие красивые, – сказала Элла.

Феликс, который уже разогревал остатки кофе на углях, еще не совсем прогоревших в крошечном очаге, смущенно поблагодарил ее.

– Сколько же лет ты над ними трудился? – спросила его Элла.

– С тех пор, как покинул Мезон-Дулёр.

– Ты вкладывал в них свою душу. Это видно, – продолжала Элла. – Любовь, страх, торжество, печаль – они все здесь, в этих лицах.

– Надо же было куда-то их девать, – сказал Феликс и бросил взгляд на Изабель.

Элла болезненно моргнула, словно задетая его словами, порывисто встала и, обхватив себя руками, шагнула к окну. Там она так же стремительно развернулась и вернулась к столу, точно бежала от чего-то.

– Элла? С тобой все хорошо? – спросила Изабель.

Элла хотела что-то сказать, но не успела – по мостовой зацокали кованые копыта. Из-за открытого окна звук показался особенно громким. Все трое обменялись тревожными взглядами.

– Солдаты, – произнесла Изабель отрывисто. – По дворам ходят?

Феликс подошел к окну и осторожно выглянул на улицу. Его лицо смягчилось. Он даже улыбнулся.

– Нет, это не солдаты, – сказал он. – Скорее спасители.

Глава 111

Изабель вмиг выскочила из комнаты и слетела по лестнице к двери.

Когда Феликс сказал загадочные слова о спасителях, она кинулась к окну и увидела Мартина. Конь тянул повозку, доверху нагруженную картофелем. Ею правил Гуго. А рядом с ним примостилась на облучке Тави.

Изабель выбежала перед ними на дорогу и замахала руками.

– Почему вы так рано в деревне? – спросила она. Еще даже не рассвело.

Тави объяснила, что им надо еще до света доставить картофель в лагерь, вернуться на ферму и подоить коров, а потом ехать на рынок с другой партией картофеля.

– Полковник Кафар так разозлился, когда ты сбежала, что Тетушке пришлось подарить ему картофель. Чтобы помочь армии. И спасти нас от тюрьмы. Мать полночи из-за этого кипятилась. Спасибо тебе большое, Изабель, – сказал Гуго.

Изабель пропустила мимо ушей его ворчание.

– Вы как раз вовремя, – заявила она. – Вы нам нужны.

– Кому – вам? – спросила Тави, озираясь.

– Деревне Сен-Мишель. Королю. Всей Франции. И Элле.

– Элле? – переспросила Тави.

– Вражеские солдаты хотят убить ее. И меня.

И она быстро рассказала обо всем, что произошло после ее побега с фермы. Тави и Гуго слушали; затем Тави, гневно сверкнув глазами, сказала:

– Мы должны их остановить. Нельзя, чтобы они добились своего. И они не добьются.

– Идем наверх. Быстро, – скомандовала Изабель.

Тави слезла с облучка и побежала наверх, в мансарду Феликса. Гуго торопливо привязал Мартина к столбу и поспешил за ней.

– Элла, это правда ты? – спросила Тави, едва войдя в комнату.

Элла кивнула. Обычное едко-насмешливое выражение, при помощи которого Тави держала на расстоянии недоброжелателей, покинуло ее лицо. Ее глаза вспыхнули.

– Никогда не думала, что увижу тебя снова, – прошептала она. – Никогда не думала, что у меня будет возможность… ой, Элла. Мне так жаль… прости меня, прости.

– Все хорошо, Тави, – ответила Элла, беря ее за руку.

– Привет, Элла. Славные туфельки, – застенчиво сказал Гуго, разглядывая огромные растоптанные штуки у нее на ногах. – Мне как, поклониться или не стоит?

– Может быть, потом, Гуго, – сказала Элла.

– Надо вывезти отсюда Эллу и Изабель прежде, чем проснется вся деревня, – сказал Феликс, раздавая всем чашки с горячим кофе. – Что, если мы спрячем их в повозке с картофелем и направим ее в лагерь верных королю людей?

– На карте, которую я украла, ближайший такой лагерь значится в пятидесяти милях отсюда, – сказала Изабель. – Мартин не дотянет.

Элла выпустила руку Тави, снова села и устремила в окно напряженный взгляд.

Гуго предложил:

– Может, запрячь Нерона?

Изабель помотала головой:

– Он в жизни повозок не возил. Начнет лягаться и разобьет ее в щепки.

Вдруг Элла закрыла лицо руками.

Во второй раз за ночь Изабель заметила смятение сводной сестры.

– Элла? Что случилось? – спросила она, отставляя кофе.

– Вы все так добры ко мне. Так добры, – начала Элла, опуская руки. – Изабель, ты спасла мне жизнь. А я… я не заслужила ничего такого.

– Не говори глупостей, – отрезала Изабель. – Ты заслужила и это. И даже больше. Ты…

– Нет, выслушай меня! – воскликнула Элла. – Ты просила у меня прощения, Изабель, там, в Лощине Дьявола, и ты, Тави, только что. Вы поступили смело, вы обе. Очень смело. А теперь пора набраться смелости и мне. Хотя это надо было сделать еще много лет назад. – Каждое произнесенное ею слово падало тяжело и веско, словно удар молотка по шляпке гвоздя. – Изабель, ты просила простить тебя, а я сказала, что ты не знаешь, о чем просишь. Я сказала так только потому, что это мне надо просить у тебя прощения.

– Я не понимаю… – начала Изабель.

– Записка, – перебила ее Элла севшим от волнения голосом. – Та, которую Феликс оставил для тебя в дупле липы. Ты сказала, что Маман нашла ее и уничтожила, но ты ошиблась. Ее нашла я. Я взяла ее и сожгла и тем разрушила твою жизнь. Ах, Изабель, теперь-то ты понимаешь? Я и есть самая страшная сестрица.

Глава 112

Изабель села на кровать Феликса. Ей показалось, будто Элла пнула ее под коленки.

Так это Элла сожгла записку. Не Маман. Элла. Но сколько бы Изабель ни повторяла про себя одно и то же, она все равно не находила в этом смысла.

– Но почему? – спросила она.

– Я тоже завидовала.

– Завидовала? Кому? – не поняла Изабель.

– Тебе, Изабель. Ты всегда была такой сильной, такой бесстрашной. Смеялась, как пиратка. Скакала верхом, как разбойница. И Феликс любил тебя. Он любил тебя с того самого дня, когда Маман приехала с тобой и Тави в Мезон-Дулёр. До этого он был моим другом, а ты забрала его у меня.

– Я и потом был твоим другом, Элла. Я никогда не переставал с тобой дружить, – уязвленно сказал Феликс.

Элла повернулась к нему:

– Да, но не так, как раньше. Я же не перескакивала через каменные стены на жеребцах. – Она снова повернулась к Изабель. – У вас с Феликсом всегда были какие-то приключения. Вы рассказывали о них, и это всегда было так здорово, вот только я не могла этого вынести. Не могла вынести того, что ты нравишься ему больше. Что вы уходите и забываете про меня. Вот я и решила сделать так, чтобы это прекратилось.

Изабель вспомнила, какой несчастной бывала Элла, когда они с Феликсом уезжали в Дикий Лес, и как радостно встречала их. «Я должна сердиться на нее. Ненавидеть», – думала Изабель. Но не ощущала ни гнева, ни ненависти, а только глубокую-глубокую печаль.

– Я так раскаивалась потом, – продолжала Элла. – Когда увидела, как ты несчастна. Но не могла рассказать тебе о том, что сделала, – мне было страшно. Я боялась, что ты возненавидишь меня за это. А позже между нами все изменилось, и ты все равно стала меня ненавидеть.

Элла встала, подошла к Изабель и села с ней рядом.

– Скажи что-нибудь, – взмолилась она. – Что угодно. Скажи, что ты меня ненавидишь. Хочешь, чтобы я умерла.

Изабель судорожно выдохнула. Так громко, словно копила в себе этот вздох не секунды или даже минуты, а годы.

– Она как пожар, Элла, – сказала она.

– Кто?

– Зависть. Горит горячо и ярко. И гложет, и гложет тебя изнутри, пока ты не превратишься в обугленную развалину, пустую и никому не нужную.

– Точно. Один пепел, – согласилась Элла.

Изабель закрыла глаза и принялась перебирать этот пепел.

Все было бы иначе, не сожги Элла ту записку. Она не потеряла бы Феликса. Не рассталась с Нероном. Сохранила бы себя.

Ей вспомнился день, когда ушел Феликс, и годы, прошедшие без него. Зато с учителями музыки и танцев. С примерками платьев. С часами, проведенными за шитьем, хотя душа тосковала по седлу и полю. С мучительными обедами, когда ухажеры оглядывали ее с головы до ног оценивающим взглядом, а потом натянуто улыбались и разочарованно отводили глаза. А как ей стало больно и одиноко, когда она обнаружила, что быть дамой – это не для нее. Изящные дамские туфельки жали, корсеты давили, и сами дамские разговоры, мечты, желания и симпатии были ей узки. Собственная жизнь показалась ей прекрасным платьем, сшитым по чужой мерке.

– Прости меня, Изабель. Я так перед тобой виновата, – сказала Элла.

Изабель открыла глаза. И увидела руки Эллы – стиснутые в кулачки, они лежали на ее коленях. Изабель накрыла ладонью один кулачок, одни за другим выпрямила на нем пальчики и сплела их со своими.

Ей было жаль многих. Жаль свою мать, которая всю жизнь искала ответы на любые вопросы в зеркале. Жаль Берту, которая плакала, делая злое дело, и Сесиль, которая не плакала. Очень жаль Тави, которая писала уравнения на капустных листьях.

Ей было от души жаль всех девушек из мрачных старых сказок, которые сидели взаперти в каменных башнях. Или в пряничных домиках. Тех, что заблудились в лесу, спасаясь от охотника, который должен был вырезать им сердце.

Но особенно – трех маленьких девочек, которые, играя в один прекрасный день под липой, получили в подарок яблоко раздора.

Глава 113

Элла встала.

Подошла к Тави, которая сидела на стуле, и опустилась перед ней на колени.

– Прости меня, Тави, – сказала она. – Мой поступок причинил боль и тебе.

– Все хорошо, Элла, – ответила Тави, вставая. Затем она подняла Эллу и обхватила ее руками. Изабель подошла и тоже обняла их. С минуту все трое стояли и плакали, не размыкая горячих объятий.

Потом Элла повернулась к Феликсу.

– Я должна попросить прощения и у тебя, – сказала она, протягивая ему руку. – Твоя жизнь была бы иной, не укради я ту записку.

– Ох, Элла, – сказала Феликс, беря протянутую ему руку. – Как мне жаль, что ты подумала, будто я больше тебе не друг.

Наконец Элла подошла к Гуго.

– А тебя и вовсе бы здесь не было, если бы не та записка, – сказала она ему. – Ну то есть ты не стоял бы сейчас здесь. Не влип бы в эту историю…

Гуго пожал плечами:

– Вообще-то, мне вроде как повезло. Последние две недели, что вы жили у нас, – тут он кивнул на Изабель и Тави, – были жутко тяжелыми, но интересными. До вас что у меня было, в моей жизни? Капуста, да и только. А теперь у меня есть друзья.

Изабель обхватила Гуго рукой за шею и втянула в их круг. Он хотел улыбнуться, но получилась гримаса. Тогда он торопливо похлопал Изабель по спине ладонью и высвободился. Та поняла, что он не привык к нежностям.

– Нам пора. Надо еще найти способ доставить Эллу в безопасное место, а карты – королю, – сказал Гуго. – А это куда как труднее сделать после восхода.

– Тогда нам понадобится вооруженный эскорт, – сказала Тави уныло. – Свой полк. Да нет, бери выше, целая армия.

Изабель молчала. Она медленно обходила мансарду Феликса, задерживаясь взглядом на полках. На комоде. На каминной доске. Наконец она обернулась и сказала:

– За армией не надо далеко ходить. Она у нас есть.

– Вот как? И где же она? – спросила Тави.

Изабель сняла с ближайшей полки деревянного солдатика и на ладони протянула его сестре.

– Вот.

Глава 114

Гуго моргнул, глядя на солдатика на ладони Изабель, и натянуто улыбнулся.

– Знаешь, тебе лучше прилечь. На кровать Феликса. Если ты устала, надо отдохнуть, – сказал он.

Изабель бросила на него колючий взгляд:

– Я не устала. И не спятила, как ты думаешь. Я серьезно. Королева фей. Она превращается в рыжую лису и живет в корнях большой липы. У нее сильная магия.

– Королева фей… – повторил за ней Гуго, приподняв бровь.

– Это правда, Гуго, – подтвердила Элла. – Как-то ночью, когда я терзалась от разбитого сердца, она сама пришла ко мне и спросила, чего я хочу больше всего. Я рассказала, и она исполнила мое желание. А как я, по-твоему, попала на королевский бал?

– Я тоже видел лису, о которой ты говоришь, – сказал Феликс. – В детстве. У нее мех цвета осенних листьев и ярко-зеленые глаза.

– Она превратила мышей в коней, а тыкву – в карету, – добавила Элла.

– И она сможет превратить деревянных солдат в настоящих, наверняка, – сказала Изабель. – Все, что нам нужно, – это доставить их к большой липе.

– Но как? – спросила Тави, поворачиваясь вокруг себя и обводя комнату взглядом. – Их ведь так много.

– Две тысячи сто восемьдесят пять, – уточнил Феликс.

– Нам понадобятся ящики или сундуки. У тебя есть ящики?

– Нет, ящиков нет, зато гробов хватает, – ответил Феликс. – Думаю, двух хватит.

– А погрузим мы их в повозку, которую потащит Мартин, – закончила Изабель. – Только надо выбросить из нее картофель.

– Ну так идемте разгружать, – решительно сказала Элла. – Нам надо еще победить врага. Спасти короля и страну. И не упустить предателей. – Она мрачно усмехнулась. – Повесить их, растянуть на дыбе и четвертовать.

У Гуго глаза на лоб полезли. Он почесал в затылке:

– Какая ты стала, Элла. Совсем не та девочка, какой я тебя помню. Видно, правду говорят люди. Что нас не убивает…

– …то делает из нас королеву Франции, – закончила Элла. – Идемте, – добавила она, бросая взгляд в окно. – Гуго прав. При свете дня перевезти две тысячи солдат к королеве фей – задача не из легких.

Глава 115

Феликс распахнул ворота во двор, а Гуго задом подал повозку внутрь, так быстро, как только сумел.

Впятером они освободили повозку от картофеля, просто скинув его наземь. Было решено сначала загрузить гробы, а потом перенести в них деревянную армию из мансарды Феликса – в ящиках, в корзинах, в узлах, как придется.

Простые, из тонких сосновых досок, гробы не были слишком тяжелыми. Феликс и Изабель вдвоем подняли один за веревочные ручки, вынесли из мастерской и установили на дне повозки. Феликс подтолкнул гроб, чтобы тот прошел еще дальше под сиденья, но тот не лез, точно уперся во что-то твердое. Юноша уже собрался подналечь, когда в дверях мастерской показались Гуго и Тави со вторым гробом.

– Стой! Феликс, подожди! – закричал Гуго. – Ты его выпустишь!

– Кого выпущу? – не понял Феликс.

– Потную дохлую псину, – ответил Гуго, и они с Тави впихнули в повозку второй гроб.

– Ты возишь с собой мертвую собаку? – удивилась Элла.

– Да нет, это сыр. Его придумала Тави. Он там, в ящике под сиденьями, – объяснила Изабель.

– Так воняет, что я все не найду в себе смелости отделаться от него, – добавил Гуго. – Смотри, не сшиби с него крышку, а то нам всем не поздоровится.

С этими словами Гуго залез в повозку и задвинул ящик с сыром подальше в угол, так что первый гроб плотно встал рядом с ним. Изабель подпихнула второй, и места в повозке не осталось.

Все принялись носить солдатиков. Вскоре оба гроба заполнились доверху. Пока Феликс приколачивал короткими гвоздиками крышки, чтобы те не сползли по дороге, Изабель сходила в конюшню – проведать Нерона. Она решила оставить его здесь, в безопасности. Если Кафар его увидит, то обязательно заберет, а она не хотела, чтобы предатель ездил на ее лошади.

Она почесала Нерона за ухом, чмокнула в нос и велела ему быть хорошим мальчиком. Девушка не знала, доедет ли она до Мезон-Дулёр и увидит ли еще своего любимца. Конь, точно чуя тоску Изабель, тыкался в нее мордой. Поцеловав его еще раз, девушка, не оглядываясь, выбежала из конюшни. Нерон проводил ее взглядом больших темных глаз, а потом крепко лягнул дверь стойла.

Когда Изабель вернулась во двор, все, кроме Феликса, были уже в повозке. Она тоже забралась туда и села на заднее сиденье. На переднем поместились Тави и Элла. Гуго, сидя на облучке, направил Мартина за ворота. Феликс закрыл их и на ходу запрыгнул на заднее сиденье к Изабель.

Гуго хлопнул вожжами, и Мартин зарысил по темной улице. Изабель посмотрела вверх. Луна еще светила, но краешек неба уже начинал светлеть. Тревога сжала ее нутро.

– Люди Фолькмара всего в паре миль отсюда, а мы что делаем? – сказала она, поворачиваясь к Феликсу. – Везем армию деревянных солдатиков к лисе, которая живет в корнях старой липы. Чистое сумасшествие, хотя сегодня вся ночь такая сумасшедшая. Элла говорит, что она просто рассказала Танакиль о своем самом заветном желании. И та его исполнила. Как ты думаешь, она исполнит мое?

Феликс поглядел на Эллу, сидевшую между Тави и Гуго. Потом взял руку Изабель и сжал ее в ладонях.

– Как знать, может, она уже начала его исполнять, – сказал он.

Глава 116

Старый фермер с заспанными глазами и всклокоченной седой шевелюрой поднял руку.

Гуго ответил на его безмолвный привет, и повозка покатила дальше.

Больше на пути им не повстречалось ни души. С тех пор как они покинули мансарду Феликса, Изабель все время чувствовала близкую опасность, и тревога железными обручами сдавливала ей грудь. Лишь когда деревня осталась позади и по обе стороны дороги поплыли пологие холмы, девушке показалось, что, может быть, они все же доберутся до Мезон-Дулёр.

Но тут Гуго выругался и показал куда-то вперед. На вершине одного из холмов в редеющей темноте выступал силуэт старой церкви. Мимо нее по дороге скакали солдаты, целый отряд.

– Если мы будем сохранять спокойствие, ничего с нами не случится, – сказала Тави.

– Но как? Они же сразу узнают Эллу, – сказал Гуго.

«Точно», – подумала Изабель.

– Элла, поменяйся местами с Феликсом, – велела она. – Может быть, они не разглядят тебя как следует. Тави, и ты иди сюда. Посадим Эллу между нами.

Все торопливо выполнили ее команду, но этого было недостаточно. Элла сияла меж ними, как звезда.

Феликс вынул из кармана носовой платок с цветастым набивным рисунком.

– На, повяжи на голову, – сказал он.

Гуго протянул ей свои очки со словами:

– И вот это надень.

Элла сделала, как ей велели. Девушки сидели на старой лошадиной попоне – ее подстелили на скамью, чтобы было мягче. Тави вытянула попону и набросила Элле на плечи. Изабель увидела у себя под ногами комок грязи. Подняв его, она размазала грязь по нежным рукам Эллы, старательно втирая ее в костяшки пальцев и ногти, чтобы они казались такими же загрубелыми и черными от работы, как у них с Тави.

– Ну вот, это должно помочь, – сказала Тави.

Феликс, не отрывая глаз от дороги, мрачно ответил:

– Хорошо бы. А то у них ружья.

Через пару минут солдаты были уже возле них, скача по двое, плечом к плечу. Нервы у Изабель были натянуты, словно тетива.

Гуго приветствовал первую пару всадников торжественным кивком. Те окинули парня и его спутников взглядом, но не остановились. Выстроившись в две колонны, солдаты быстро скакали мимо. Изабель успела заметить, что они в мундирах французской армии. Наверняка люди Кафара, больше некому. Хорошо хоть среди них нет герцога. Замыкал отряд командир. Поравнявшись с повозкой, он окинул всех внимательным взглядом.

«Поезжай давай, – подумала Изабель. – Не на что тут пялиться».

– Стой! – внезапно отдал команду офицер и развернул лошадь.

Сердце у Изабель упало.

– Позволь мне с ним поговорить, – шепнула ей Тави. – Я кое-что придумала.

– Ты придумала? – прошипел Гуго, и его руки судорожно сжали поводья. – Господи, смилуйся над нами.

Глава 117

– Что вы тут делаете в такой час? Куда направляетесь? – потребовал ответа командир, глядя на Гуго.

Но ему ответила Тави.

– Куда направляемся? А куда может направляться повозка с двумя гробами, если впереди кладбище? – заверещала она. – Тоже мне загадка, сержант!

– Я лейтенант. В такую рань никто не хоронит.

Тави только фыркнула в ответ:

– Кладбище не банк, по ночам открыто. А моему мужу, – тут она хлопнула Гуго по плечу, – с рассветом надо быть в поле. И зятю тоже, – добавила она, кивнув на Феликса. – Эта проклятая война забрала у нас с сестрой двух братьев. Вчера их трупы привезли домой. Один был женат. Моя золовка, – она показала на Эллу, – теперь вдова, с тремя ребятишками осталась.

Элла опустила голову, уткнулась носом в попону и всхлипнула.

– Некому о них позаботиться, кроме меня да моего мужа, – продолжала Тави. – Четыре лишних рта как-никак, а нам самим едва на жизнь хватает. Так что, лейтенант, дайте-ка нам проехать. А то мертвые тела на жаре быстро портятся.

– Королева пропала, – сказал лейтенант. – Великий герцог опасается, что ее могли похитить. Он отдал приказ останавливать всех подряд и обыскивать любые экипажи.

Тави коротко хмыкнула:

– Королева-то писаная красавица, лейтенант. Гляньте-ка, разве среди нас есть такая? Я, что ли, в своих обносках? Или моя сестра в этой рванине? А может, наша четырехглазая золовка?

Элла подняла голову. В очках Гуго она почти ничего не видела и потому сильно щурилась. Лейтенант скользнул по ней взглядом и отвернулся.

– Покажите лучше ваши ноги. Все знают, что второй пары таких изящных ножек, как у королевы, нет во всей Франции.

Одна за другой девушки предъявили лейтенанту свои ноги. У Изабель ноги были большими, башмаки – грязными. У Тави тоже. А у Эллы в старых, растоптанных ботинках Феликса, так и просто огромными.

– Ну, лейтенант, если вы закончили издеваться над несчастной семьей, у которой такое горе, то, может быть, дадите нам проехать? – сказала Тави.

Гуго уже приготовился щелкнуть поводьями, но лейтенант поднял руку.

«Теперь еще что?» – подумала Изабель с замиранием сердца.

– Вы везете королеву в одном из этих гробов, – сказал офицер и отрядил двоих людей к повозке – посмотреть. – Открывайте!

Изабель окаменела от ужаса и окинула взглядом своих спутников. Феликс сидел, втянув голову в плечи. У Гуго глаза стали как блюдца. Тави побледнела, но не сдавалась.

– Святотатство какое! – завопила она. – Стыда у вас нет!

Солдаты, получившие распоряжение открыть гробы, смущенно переглянулись.

– Открывайте, я вам приказываю! – рявкнул командир.

Солдаты соскочили с седел.

– Они уже несколько дней как умерли! – протестовала Тави. – По вашей милости последним нашим воспоминанием о родных будет жуткая вонь?

Жуткая вонь.

Услышав эти слова, Изабель ожила. Теперь она знала, что делать. Повернувшись назад, девушка притворилась, будто разглядывает солдат, а сама просунула руку в щель между сиденьем и задней стенкой повозки. Нащупала деревянный ящик. Осторожно просунула пальцы под крышку.

Один из солдат, справедливо полагая, что гробы окажутся заколоченными, ведь именно так их обычно везут на погост, вынул из ножен кинжал. Вставив клинок в щель, он надавил на рукоятку. Гвозди со скрипом полезли наружу. В ту же секунду Изабель подняла крышку ящика.

Наружу вырвался дух потной мертвой псины.

Глава 118

Что тут началось!

Кони заржали и забились. Трое даже скинули седоков. Желудки некоторых солдат расстались с ужином. Лейтенант и тот позеленел.

Изабель, Тави и Элле, которые сидели над ящиком со смердящей мерзостью, едва не выело глаза. Слезы текли по их щекам так обильно, что всякий, взглянувший на них в тот миг, тут же понял бы, что безвременная смерть родных надорвала им сердце.

Тави заметила это и тут же воспользовалась преимуществом. Она встала, устремила на лейтенанта обличающий палец и завопила:

– Стыдитесь, месье! Вы потревожили мертвых! Оскорбили их родственников! Посмотрите, как рыдает несчастная вдова!

– Бога ради, закройте! – рявкнул в ответ лейтенант и зажал нос перчаткой.

Солдат, который лезвием кинжала приподнял крышку гроба, теперь выдернул его из щели и стал лихорадочно вбивать гвоздики рукояткой.

– Погодите, я еще до полковника Кафара дойду, нажалуюсь на ваше самоуправство, – не унималась Тави. – Ишь чего выдумали, людей мы, видишь ли, похищаем! Никого мы не похищаем, везем себе покойников на кладбище!

– Примите мои извинения, мадам. Проезжайте! – сказала лейтенант и взмахнул рукой.

Гуго кивнул и щелкнул вожжами. Мартин порысил дальше. Изабель, которая так и сидела лицом к задку повозки, быстро опустила крышку ящика. Вони стало меньше, но Гуго все равно пустил Мартина галопом, чтобы поскорее выехать из облака миазмов, которое собралось вокруг них. Несколько минут спустя повозка уже взбиралась на холм, оставив позади лейтенанта и его людей.

Спустившись по противоположному склону холма вниз, Гуго остановил повозку и наклонился вперед, тяжело дыша. Было видно, как у него трясутся руки.

– Ф-фу, проскочили, – с дрожью в голосе сказал Феликс.

– Вряд ли это единственный патруль на дороге. Поехали, – приказала Изабель.

Гуго, отдышавшись, выпрямился:

– Мне нужны очки. Без них я могу ехать только по ровной дороге.

Элла отдала ему очки.

– Спасибо тебе. Вам всем спасибо. Вы спасли мне жизнь, – сказала она.

– Это все Тави, – отозвался Гуго. – Она это проделала.

Тави скромно потупилась:

– Не я, а Левенгук.

– Кто? – переспросила Элла. Гуго взялся за вожжи.

– Долгая история. Потом расскажу. Если выживем, – мрачно пообещала Изабель.

Гуго между тем снова уговорил Мартина пойти галопом. Старый конь припустил вперед, повозка въехала колесом в рытвину, и Тави подбросило так, что она едва не вылетела на землю.

Но Элла уцепилась за нее и удержала, а потом взяла за руку. Другой рукой она так же крепко ухватилась за Изабель. Так они и ехали сквозь рассеивавшуюся ночную мглу, ни на миг не отпуская друг друга.

Глава 119

Звезды таяли. Мартин рысцой катил повозку по аллее Мезон-Дулёр, к старой раскидистой липе. Пассажиры выскочили на землю раньше, чем Гуго успел остановить его.

Послышалось негромкое любопытное ржание. Изабель знала: это одна из тех лошадей, которых она спасла с живодерни и оставила здесь, на пастбище. Мартин заржал в ответ. Элла разглядывала то, что осталось от дома.

– Мне так жаль, Элла. Ведь это был твой дом. Ты жила здесь еще до нас с Тави, – сказала Изабель.

– Я по нему не тоскую, – ответила Элла. – Надеюсь только, что все призраки прошлого покинули его, когда рухнули стены.

Гуго с Феликсом уже вытащили из повозки первый гроб и отнесли его к подножию липы. Феликс, достав из кармана складной нож, вытаскивал лезвием гвозди.

Второй гроб принесли Изабель и Тави. Феликс вскрыл и его. Затем все повернулись к Элле.

– Что нам теперь делать? – спросил у нее Феликс. – Как позвать Танакиль?

– Я… я, вообще-то, не знаю, – ответила она. – Изабель, а ты?

Страх шевельнулся в душе у Изабель.

– И я не знаю. Даже не помню, чтобы я ее когда-нибудь звала.

Элла сделала глубокий вдох:

– Дайте подумать… Помню, когда все уехали на бал, я пошла сюда, к старой липе. Мне было ужасно грустно. Я так сильно хотела на этот бал, как никогда в жизни. Даже сердце заныло, до того мне туда хотелось. И вдруг вижу – она.

– Высокая женщина… – дрожащим голосом подхватил Феликс.

– Да, – подтвердила Элла.

– С рыжими волосами, зелеными глазами и острыми зубами.

– А ты откуда знаешь?

– Я не знаю, я вижу, – сказал Феликс и показал пальцем на руины. – Она уже здесь.

Глава 120

Танакиль вышла из тени.

Она была в платье из надкрылий черных жуков, мерцавших темным блеском в свете предутренней луны. Ее лоб пересекала диадема из живых летучих мышей. Три молодые гадюки обвились вокруг шеи, а их головки, точно драгоценности, сверкали в ямках ключиц и под горлом.

Танакиль заговорила с Эллой:

– Я не ожидала снова увидеть тебя здесь. Особенно в компании сводных сестриц. Когда мы говорили с тобой в последний раз, ты хотела одного: убраться отсюда как можно дальше. И вот ты вернулась?

– Я бы не стояла здесь и не говорила с вами, если бы Изабель не спасла меня от заговора, устроенного предателем. Если бы Октавия не сбила врагов с моего следа. Им я обязана жизнью. А теперь, ваша милость, в помощи нуждается Изабель.

Танакиль обошла Изабель кругом. Протянула палец с острым черным когтем и приподняла ей подбородок:

– Ты нашла все куски, девочка?

– Да, ваша милость. Думаю, что да. Надеюсь, – ответила Изабель.

– И что же говорит твое сердце теперь, когда оно снова стало целым?

Изабель посмотрела на свои стиснутые руки. Вспомнила о Мальвале, и слезы гнева выступили у нее на глазах. Подумала о великом герцоге, со спокойным сердцем замышляющем гибель молодого короля и королевы. Явилась мысль о приятной тяжести меча, лежащего у нее в руке.

– Оно говорит о невозможном, – прошептала она.

– Ты все еще хочешь быть красивой? Скажи, и я исполню твое желание.

Изабель долго смотрела в небо, смаргивая слезы.

– Нет, – сказала она наконец.

– Чего же ты хочешь? – снова спросила Танакиль.

– Армию, – ответила Изабель и поглядела прямо в глаза королеве фей. – Я хочу армию, чтобы повести ее против Фолькмара и великого герцога. Чтобы спасти мою семью, моих друзей и мою страну.

– Ты многого просишь, – сказала Танакиль. – Разве из ничего может возникнуть что-то? Магия должна из чего-то исходить. Сделать карету из тыквы – пустяк. Но армию? Это уже сложнее. Даже я не могу наделать рядовых из камней и офицеров из мухоморов.

– Мы принесли вам вот что, – сказала Изабель и поспешила к гробам.

Взяв одну фигурку – офицера, держащего саблю перед собой, – она вложила ее в руку Танакиль. Танакиль взглянула на офицера и склонила голову набок.

– Пожалуйста, ваша милость, – взмолилась Изабель. – Прошу вас, помогите.

Взгляд зеленых глаз Танакиль устремился к ней. Завороженная, девушка вдруг почувствовала себя так, словно королева фей заглянула ей в самую душу. Танакиль отступила на шаг, подняла над головой руку и завертела в воздухе ладонью.

Сначала поднялся ветерок. Он усилился, превратился в ветер, затем отделился от ладони Танакиль и прозрачной воронкой пошел плясать вокруг нее.

Сердце Изабель часто забилось, когда прозрачный вихрь выхватил из гробов деревянные фигуры и разметал их по лужайке перед развалинами дома, по саду, выгону и полям.

Как только гробы опустели, ветер утих.

На смену ему пришел звук.

Глава 121

Сначала Изабель почувствовала, как земля дрогнула и затрепетала под ногами.

Затем вокруг заскрипело, застонало, затрещало так, как бывает, когда порывы бури треплют могучие деревья. Изабель устремила взгляд в поля и холмы, облитые первым светом утренней зари.

Там росли вырезанные Феликсом деревянные фигуры.

Сердце Изабель неистово забилось. Она видела, как деревянные солдаты делают свой первый вдох. Как вытягиваются их тела, поднимаются к небу головы, широко распахиваются руки. Как розовеют деревянные щеки, воинственным блеском вспыхивают глаза.

Сад, поля и леса вокруг дома наполнились криками – это сержанты выстраивали своих людей в боевые порядки. Изабель слышала металлический лязг – это солдаты заряжали ружья, готовясь взять их на плечо. Перед ней колыхалось море синих мундиров.

Две лошади перемахнули через ограду выгона и галопом поскакали к Танакиль. Пока королева фей гладила их и говорила с ними, Изабель сообразила, что это те самые клячи, которых она спасла с живодерни. Правда, теперь они ничуть не походили на себя прежних. Их шкуры лоснились, гривы шелковисто переливались. А еще они шумно выдыхали, фыркали и рыли копытами землю, нетерпеливо ожидая седоков.

Танакиль сделала шаг в сторону, и двое мужчин – лейтенанты, решила Изабель, судя по форме, – подошли к коням. Оба легко взлетели в седла, взялись за поводья и повернулись к Изабель.

– Наш генерал, мадемуазель. Где он? – спросил один из них. – Мы ждем его приказаний.

Изабель вытянула шею, обшарила глазами сначала сад, затем выгон. Генерала нигде не было. Она не могла ошибиться. Генерал должен быть высоким и сильным. На его лице обязательно есть шрам от минувших боев, а то и не один. Его взор внушает трепет, а выправка – страх.

Но не увидела никого, даже отдаленно похожего на генерала.

– Где он? – спросила она у Феликса. – Где генерал?

– Изабель… – ответил ей Феликс и потряс головой. – Я… я не успел его сделать.

Глава 122

– Феликс, как это – не успел сделать? – спросила Изабель, чувствуя, как ее сердце ухнуло куда-то вниз от страха.

– Я собирался вырезать его последним. Когда сделаю всех солдат и всех офицеров… просто не дошли руки.

– И что нам теперь делать? – спросила Изабель.

– Может быть, маркиз? – подсказала Тави. – Он умеет командовать.

– Точно! Маркиз! – воскликнула Изабель, поворачиваясь к Танакиль. – Я его привезу. Это недолго. Это…

– Времени нет, – перебила ее Танакиль и показала на зачарованную армию. – Погляди.

Движения солдат становились дергаными и неживыми. Лица бледнели. Глаза тускнели.

– Что с ними происходит? – в отчаянии спросила Изабель.

– Они воины. И существуют только для того, чтобы сражаться. Если у них нет генерала, который поведет их в битву, их внутренний огонь гаснет. Магия умирает.

Страх Изабель превратился в настоящий ужас. Нельзя потерять армию. Это их единственный шанс спасти Эллу. Единственный шанс, данный всей их стране.

– Может быть, тогда Феликс? Или Гуго? Разве нельзя превратить в генерала кого-нибудь из них?

И она повернулась к парням, ожидая увидеть Феликса в мундире и Гуго с мечом, но те остались точно такими же, как были.

– В чем дело? Почему ничего не происходит? – спросила она.

– Это твое желание, не их, – ответила Танакиль.

Изабель снова повернулась к парням.

– Пожалуйста, – взмолилась она.

– Изабель, я столяр. И даже еще не прошел военную подготовку. Со мной этих людей ждет верная смерть, – сказал Феликс.

Гуго помотал головой и попятился.

Изабель сжала руками голову:

– Что же делать?

Танакиль снова обошла ее кругом.

– Чего хочет твое сердце, Изабель? Каково самое потаенное его желание? – спросила она.

– Спасти короля, королеву и всю страну, – залепетала Изабель как безумная. – Спасти невинных от жестокой смерти.

И опять ничего не вышло.

– Дать этим бойцам храброго генерала. Настоящего воина. Того, кто отдаст этой борьбе всего себя – свою кровь и свои слезы. Тело и душу. Жизнь.

Танакиль встала перед Изабель и коснулась когтистыми пальцами ее груди.

Изабель услышала, как бьется ее сердце, все громче и громче. Стук грохотом отдавался в ушах. Заполнял голову.

Сквозь него, точно раскат грома сквозь бурю, прорвался голос Танакиль:

– Спрашиваю тебя в последний раз, Изабель: чего хочет твое сердце?

Глава 123

Изабель хотела ответить, но из-за грохота в ушах слова не складывались, не шли с языка, к тому же у нее перехватило горло.

Тогда она закрыла глаза, и тысячи образов хлынули из глубин памяти. Вот она совсем девочка, веселая и свободная. Та, которой еще не объяснили, что ей чего-то недостает, а все, что она любит, – неправильно.

Вот она перелетает через изгороди верхом на Нероне. Скачет галопом по полям так, что грязь вовсю летит из-под копыт. Вот она карабкается на вершину старой липы вместе с Феликсом, воображая, будто ветви дерева – это снасти пиратского корабля. Дерется на дуэли ручкой от швабры. Прогоняет от курятника голодного волка, имея при себе только палку от метлы.

Затем детские воспоминания сменились совершенно иными. Вот она ссорится с Маман. Из-за скучных парней, с которыми, будь ее воля, она не провела бы и десяти минут, не говоря уже о целой жизни. Из-за скучных дней, наполненных бесконечными чашечками чаю и пирожными, притворными улыбками и пустыми разговорами.

Внезапно Изабель поняла: всю свою жизнь она сражалась лишь за то, чтобы остаться собой.

Теперь она, затаив дыхание от боли и страха, но все же надеясь, спросила свое сердце, как ей одержать победу.

И сердце ответило.

Она накрыла ладонь Танакиль своей ладонью.

И Танакиль, улыбаясь, сказала:

– Да.

Глава 124

Изабель открыла глаза и огляделась.

Танакиль отступила и теперь стояла в тени липы.

Зато Элла, Тави, Феликс и Гуго точно застыли на месте. Они смотрели на нее. Тави – с улыбкой. Элла – широко распахнутыми глазами. Гуго – с открытым ртом. А по щекам Феликса текли слезы.

Изабель поглядела на себя и едва не задохнулась.

Потрепанное платье исчезло. На ней были лосины из кожи, кольчужная туника и сияющая серебром нагрудная пластина. В руке она держала шлем прекрасной работы. Груз доспехов и тяжесть висевшего на бедре меча были бальзамом для сердца. С ними она почувствовала себя сильнее и выше, словно тело состояло уже не из крови, костей и нежной плоти, а из стали и железа.

Высокое, раскатистое ржание пронзило серую утреннюю тишину.

Изабель обернулась и увидела черного жеребца, галопом скакавшего к ней. На нем была кольчужная попона, голову защищала серебряная пластина. Вид у него был величественный и свирепый, как и подобает коню настоящего воина.

Вот он перешел на рысь, но скоро остановился перед Изабель и фыркнул. Изабель засмеялась. И потрепала его по шее.

– Я же заперла его в деннике. В конюшне одного деревенского дома, – сказала она, обращаясь к королеве фей. – Как он оттуда выбрался?

Танакиль пожала плечами:

– Вышиб копытами дверь, наверное. Ты же его знаешь.

Изабель обошла Нерона слева. Гуго держал ее шлем, а Феликс – стремя, помогая сесть в седло. Тави и Элла тоже подошли ближе.

Два лейтенанта выпрямились в седлах, ожидая приказов. Повсюду на землях поместья Мезон-Дулёр, на полях и на пастбищах, вытянулись во фрунт солдаты.

В мертвой тишине, не сводя глаз с Изабель, они ждали ее команды.

– Мне страшно, – прошептала она, сжимая Феликсу руку. – Я не знаю, с чего начать. Я же никогда не была генералом.

– Зато ты знаешь самое главное, – возразил Феликс. – Как быть смелой. Этого знания у тебя никто не смог отнять.

– Ты знаешь, как перехитрить противника, – поддержала его Элла, – ведь это ты привела нас сюда.

– И умеешь сражаться, – добавила Тави.

– Ты – самая ужасная девушка, которую я знаю, – с подкупающей искренностью сказал Гуго. – Такая сильная и упрямая, что снишься мне в кошмарах.

Изабель ответила ему робкой улыбкой:

– Спасибо, Гуго. Я знаю, что ты сказал комплимент, хотя его не сразу разглядишь.

– А теперь скачи, – сказал Феликс, выпуская ее руку. – Но обязательно возвращайся.

Гуго подал Изабель шлем. Та взяла его и поклонилась королеве фей.

– Спасибо, – сказала она дрогнувшим голосом.

Танакиль кивнула.

– Все отрезанное когда-то вернулось на свои места, – сказала она. – Твое сердце снова стало целым. Мальчик – это любовь, истинная и верная. Конь – храбрость, дикая, не знающая узды. А сводная сестра – совесть, добрая и сострадательная. Всегда помни, Изабель, что ты – воин, а истинный воин, отправляясь на битву, берет с собой не только меч, но и все это: любовь, храбрость и совесть.

Изабель надела шлем. Вытащила из ножен меч и подняла его повыше. Нерон принялся переступать ногами, сделал круг по поляне: ему не терпелось ринуться в бой. Мускулы на руках Изабель заиграли. Клинок блеснул серебром.

Она услышала гул – из тысяч глоток рвался боевой клич. Прокатившись над землей, он замер в дальних холмах. Изабель улыбнулась, купаясь в звуках живого грома.

– Солдаты! – выкрикнула она, когда все умолкли. – Сегодня нас ждет свирепый враг! Он убивает жителей нашей страны, сжигает деревни, грабит города, опустошает поля. Но у него нет права на эту землю. Алчность и страсть к кровопролитию – вот что им движет. Он и его бойцы не знают пощады. Их сердца горят жаждой власти, а наши – светом справедливости. Мы окружим их в Лощине Дьявола. Мы дадим им бой и победим!

Поднявшийся за этим рев походил на вой урагана, на грохот прибоя, на землетрясение. Раскаты обладали неистовой силой, которую ничто не могло остановить. Солдаты были заворожены словами Изабель. Они спустились бы за ней в ад и по ее приказу сразились бы с дьяволом и всеми его чертями.

– За короля, королеву и отечество! – выкрикнула Изабель.

И ударила пятками в бока Нерона. Конь взвился на дыбы, молотя копытами небо, и устремился вперед – через каменную изгородь в поле. Лейтенанты скакали за ней. За ними следовали солдаты.

Изабель сидела в седле, гордо выпрямившись. Ее щеки горели румянцем, глаза сверкали.

Она внушала трепет.

Она была сильна.

Она была прекрасна.

Глава 125

Луна погасла. Звезды смежили веки.

Танакиль сделала свое дело.

С лукавой полуулыбкой она наблюдала за тем, как Феликс вытаскивает из-за пояса кинжал, а Гуго выдергивает топор из колоды для рубки дров, как оба идут за войском, полные решимости сражаться вместе с солдатами.

Элла и Тави сели в повозку и поехали туда, где когда-то были конюшни. Тави решила поставить там повозку, распрячь Мартина и выпустить его на выгон, а потом спрятаться в курятнике вместе с Эллой, до тех пор пока не минует опасность.

Как только они отъехали, из-за развалин показались двое: старуха во всем черном и молодой мужчина в синем камзоле и бархатных кюлотах.

– Она справилась. Признаюсь, я сомневалась, – заговорила Танакиль, когда двое подошли ближе. – Но девочка оказалось храброй. Храбрее, чем она думает.

– Я пришла за картой. Она моя, – сказала Судьба. – Верни ее мне.

– Нет, мне. Я же выиграл пари, – возразил Шанс.

Танакиль повернулась к старухе:

– Ты больше не станешь писать за Изабель ее жизнь. – Взгляд ее зеленых глаз устремился к Шансу. – А ты не сможешь влиять на нее, – продолжила она. – Ее жизнь теперь – как чистое поле. И если она переживет сегодняшний день, то сама будет торить свою тропу.

С этими словами Танакиль вынула из складок своего плаща карту жизненного пути Изабель. Взмахнув ею в воздухе, она прошептала заклинание. Пергамент рассыпался тонкой сверкающей пылью, которую тут же подхватил ветерок.

Судьба и Шанс молча следили за ее полетом, потом повернулись к королеве фей, готовые протестовать. Но той уже не было рядом. Над каменной изгородью мелькнул лисий хвост. Долго следили они за рыжей плутовкой, пока та бежала по полю, через холмы. На опушке Дикого Леса она остановилась, обернулась и тут же исчезла среди деревьев.

Да, в нашем жестоком, печальном мире есть магия. Та, которая сильнее рока и случая. И встречается она в самых неожиданных местах.

Например, ночью у очага, когда девушка оставляет кусочек сыра для голодной мышки.

На живодерне, когда старые, хромые, больные и никому не нужные вдруг становятся важнее денег.

В крохотной мансарде бедного столяра, когда три сестры вдруг узнают, что истинная цена прощения – в самом прощении.

Или вот здесь, на поле боя, где простая девчонка ведет армию в бой, чтобы поставить заслон кровавому приливу войны.

Это магия хрупкого существа, которое часто делает ошибки и способно на невыразимую жестокость – и на безмерную доброту. Такое существо живет в каждом из нас, и оно готово искупить любую нашу вину. Преобразить нас. Спасти. Если мы найдем в себе достаточно храбрости, чтобы услышать его голос.

Это магия человеческого сердца.

Глава 126

Разведчик принес хорошие новости.

Стена из сплетенных стволов шиповника, поднявшаяся посреди реки, все еще была там, такая же плотная и неприступная, как прежде.

– Хорошо, – спокойно сказала Изабель. – Она огораживает лагерь Фолькмара с юга и не дает никому сбежать вверх по склону, в дебри Дикого Леса.

Произнося эти слова, она кончиком палки рисовала план Лощины. Лейтенанты стояли рядом с ней, наблюдая, как на земле возникает план лагеря в центре Лощины.

– Надо окружить лагерь с трех сторон и отрезать пути для отступления, – продолжала она, рисуя арку, которая соединяла один край живой стены с другим, захватывая лагерь. – Для этого мы разделим наши войска надвое. Одна половина пойдет на запад, вторая – на восток. Встречаемся здесь, на этом самом месте, – сказала она и ткнула концом палки в самую высокую часть дуги. – Двигаться надо быстро. И тихо. Как только прибудете на место, сигнальте.

Изабель провела свое войско мимо Сен-Мишеля, обогнула Дикий Лес и прошла старой, изрытой колеями дорогой, идущей вдоль Лощины Дьявола. Этот путь они проделали быстрым маршем, но теперь, когда солнце встало, у них не стало надежного союзника – темноты. Изабель старалась сохранять между своим войском и лагерем Фолькмара дистанцию не меньше чем в две мили, но, несмотря на это, риск того, что их увидят или услышат, с каждой минутой становился все выше.

Если это случится, преимущество неожиданности исчезнет. Конечно, солдат у нее больше, чем у Фолькмара, но она помнила Мальваль и знала, на что способен враг. Вот почему надо постараться и не выдавать своего присутствия как можно дольше. А значит, до сигнала лейтенантов она будет как на раскаленных угольях.

Лейтенанты поскакали к войскам и начали раздавать приказы, негромко, но четко. Солдаты тут же растворились среди деревьев. Не зря они сами были деревянными. Лес был их родным домом, и, едва попав в него, они слились с ним в одно целое, производя не больше шума, чем ветка, скрипящая на ветру, или лепечущие листья.

Изабель кивнула молодому худощавому солдатику. Тот отдал ей честь и полез на сосну, которая росла рядом; из-за отворота его мундира выглядывала подзорная труба.

Прошло двадцать минут. Тридцать. Изабель распорядилась, чтобы каждый командир, прибыв на место со своим отрядом, отправил на верхушку ближайшего дерева человека с куском красной материи. Материю надо будет распустить по ветру, как только все солдаты будут готовы к атаке. Прошло сорок минут.

Пальцы Изабель на рукоятке меча побелели. «Почему так долго?» – напряженно думала она. Нерон встряхивал головой, но молчал.

И вот, когда уже казалось, что ее натянутые до предела нервы вот-вот лопнут, она услышала звук, которого давно ждала, – крик ястреба; кричал молодой солдатик на дереве. Это был их условный знак. Он означал, что дозорный видит все красные флаги. Значит, каждый дошел до своего места.

Изабель опустила голову. «Елизавета, Йенненга, Абхайя Рани, будьте со мной, – молилась она. – Дайте мне хитрости и силы. Сделайте меня бесстрашной. И отважной».

Она подняла голову, вскинула меч и закричала:

– Впере-о-д!

Глава 127

Великий герцог не увидел приближения Изабель.

После их с Эллой побега он отправился к полковнику Кафару с приказом разослать людей на поиски, а сам вернулся в лагерь Фолькмара, где и заночевал. Он брился у себя в палатке, когда Изабель отдала своим людям приказ рассыпаться по лесу, взяв в кольцо лагерь.

Он застегивал мундир, когда она возглавила атаку.

Он сидел за столом, намазывая масло на тост, когда Изабель и ее люди влетели в лагерь.

Крики и вопли заставили его вскочить. Раздались выстрелы. Заржали кони. Струйка крови брызнула на белую стену палатки. С влажным «тхак» клинок нашел свою цель.

Герцог схватил ножны и, пристегивая их на ходу, выбежал из палатки. Вокруг царил хаос. Солдаты Изабель были одновременно всюду, преследуя и убивая наемников Фолькмара.

– Мой конь! Коня мне! – взревел герцог, но никто не исполнил его приказа.

Вокруг падали люди. Воздух наполнился белым пороховым дымом. Рука великого герцога метнулась к рукояти меча, но не успела извлечь его из ножен. Последним, что он видел в своей жизни, стала девушка на вороном жеребце, обрушившаяся на него, подобно фурии. Клинок Изабель пробил его грудь, пронзил черное предательское сердце.

Герцог упал на колени. Кровавый цветок распустился на груди его мундира, выражение изумления застыло на лице. Он завалился на бок.

Изабель не застыла над ним, торжествуя, – ей вообще не нравилось убивать, – а поскакала дальше, полная решимости продолжать свою кровавую работу. Вражеские солдаты один за другим падали под взмахами ее меча. Ее люди опустошали лагерь, словно вздувшаяся, рассвирепевшая горная река; одни рубили мечами, другие кололи штыками. Они поджигали палатки, ломали загоны и выпускали лошадей, разбивали повозки.

Хоть и застигнутые врасплох, люди Фолькмара быстро собрались с духом. Они были отличными солдатами, к тому же дрались за свою жизнь, и атака их оказалась мощной. Но и Изабель сражалась за жизнь, причем не только собственную, но и всего народа, а потому нападала, как львица, тесня врага на своем черном жеребце, заходя все глубже и глубже в лагерь.

Она как раз пронзила клинком офицера, который целился из ружья в ее лейтенанта, когда услышала за спиной стук копыт. Обернувшись, она увидела всадника: тот несся прямо на нее. На нем был вражеский мундир. В руке он держал меч, глаза пылали жаждой убийства.

«Кто-то только что наступил на твою могилу», – услышала она голос Адели, своей няньки.

Неужели он?

Здесь, в Лощине Дьявола, она и узнает все.

Изабель развернула Нерона.

Оказалась лицом к лицу с Фолькмаром.

И выпустила на свободу своего волка.

Глава 128

Синие искры полетели во все стороны, когда зазвенели клинки.

Фолькмар был больше и сильнее, зато Изабель – ловчее. Она парировала его удары мечом, закрывалась от них щитом.

Бой продолжался долго – два коня взрывали копытами грязь, выкрики, рычание и проклятия дерущихся смешивались со стонами и криками их солдат. Фолькмар так саданул в щит Изабель, что у той едва не отнялась левая рука. Из своей палатки он выскочил без доспехов. Изабель воспользовалась этим и нанесла удар в его непокрытую голову, но цели не достигла, оставив лишь порез на щеке.

Затем Фолькмар резко изменил направление атаки и напал на Изабель сзади, ударив ее в спину. Удар пришелся плашмя, но был таким сильным, что выбросил Изабель из седла на землю. Падая, она потеряла шлем, но меч, к счастью, удержала.

Фолькмар тоже соскочил с коня и пошел к ней. Оглушенная падением, Изабель не сразу увидела его. Зато увидел кто-то из ее солдат, сражавшихся поблизости, и предупредил своего генерала криком.

Просвистел клинок. Изабель откатилась вправо, чтобы уйти с линии удара, но не успела – острие меча вонзилось ей в левую икру. Вскрикнув, она отскочила назад на здоровой ноге.

Фолькмар подбежал и ударил ее ногой в бок, пониже нагрудного панциря. Хрустнули кости. От боли Изабель едва не ослепла. Задыхаясь, она упала на другой бок, подмяв под себя меч.

– Вставай, сучка. Вставай, как положено мужчине, которым ты себя считаешь, и прими смерть лицом к лицу.

Изабель попыталась встать. Но успела лишь подняться на колени. Жестоким ударом кулака в лицо Фолькмар снова отправил ее на землю.

Все тело Изабель теперь состояло из одной боли. Глаза застлало красным туманом. Но она чувствовала, что Фолькмар рядом, кружит около нее, играет, как кошка с мышью, прежде чем убить.

– Бери меч! Иди сюда! – крикнул он ей.

Сплюнув скопившуюся во рту кровь, Изабель подняла глаза. Фолькмар держал меч наискосок, защищая нижнюю часть живота. Значит, нужно подняться на ноги и заставить его опустить клинок.

«Но как?» – пронеслось у нее в голове.

«Если ты силен, притворяйся слабым, а если слаб – сильным», – услышала она ответ.

– Спасибо, Сунь-цзы, – шепнула она, потом взмолилась, глядя на Фолькмара: – Пожалуйста, не убивай меня.

Увидев страх в ее глазах, услышав боль в голосе, ее враг улыбнулся:

– О нет, я тебя непременно убью. Только не сразу.

Его руки слегка расслабились; острие клинка смотрело теперь вниз.

С большим усилием Изабель поднялась на ноги и сделала вид, что хочет уйти, хромая и подволакивая раненую ногу.

Фолькмар кружил возле нее, подкалывая мечом то справа, то слева. Он уже считал ее мертвой. Он ведь не знал, что она раз сто летала кувырком с лошади и отлично умела скрывать боль. Не знал о ее детских дуэлях под старой липой. И о том, как она тренировалась на пугалах, живя у Ле Бене. Не знал, что вся наука фехтования – умение колоть и рубить, парировать удар, делать ложный выпад, притворяться побежденной, а затем нападать, когда этого никто не ждет, – пройдена ею давным-давно. Вот почему он не разгадал ее притворства. Да, из раны на ноге шла кровь, но сама рана была совсем не тяжелой. Да, он сломал ей ребра, но не сломил ее отвагу и волю, а боль со временем пройдет, да и дышать почти не мешает.

Изабель встала, с трудом переводя дух, и, гримасничая от боли, для пущего эффекта приложила одну руку к груди и покорно склонила голову. При этом она опиралась на меч, как на костыль. Казалось, будто она совсем беспомощна, а оружие в ее руках бесполезно.

Глядя вниз, она видела ноги Фолькмара и кончик его опущенного меча. Тот маячил теперь всего в паре дюймов от земли. Вот Фолькмар подошел к ней.

«Ближе, – мысленно принялась уговаривать его она, – еще чуточку ближе».

– Ты хорошо дерешься, должен тебе сказать. Ну, для девчонки, конечно, – заговорил Фолькмар, останавливаясь в нескольких шагах от нее. – Ты слишком торопишься. Храбрости у тебя больше, чем здравого смысла.

«Еще ближе… вот так…»

– Герцог рассказывал мне о тебе. О том, как ты покалечила себе ногу, чтобы выйти замуж за принца. – Он усмехнулся. – А ты его здорово удивила. Я видел, как ты его зарезала. Конечно, тебе просто повезло. Но все же… Вряд ли он ожидал увидеть тебя опять, да еще во главе армии, ни больше ни меньше. Он вообще ничего не ожидал от жалкой деревенской девчонки, которая замужества ради откромсала себе пальцы.

«Ближе…»

Рука Изабель, лежавшая на рукояти меча, напряглась. Она набрала побольше воздуха в грудь и медленно подняла голову.

– Конечно не ожидал. Причин у него не было. Да и у тебя тоже нет, – ответила она. – Вот только я не режу больше пальцы ног…

И она, завопив так, что у всех вокруг уши заложило, взмахнула мечом и начисто сбрила Фолькмару голову с плеч.

– Я рублю головы.

Глава 129

Перед Изабель отворилась дверца кареты.

Она вышла наружу и целеустремленно зашагала вверх по широкой мраморной лестнице к высоким позолоченным дверям дворца. На лестнице стояли солдаты. Они отдавали ей честь, Изабель отвечала.

День был особый. Изабель едва сдерживала нетерпение.

Двое ливрейных лакеев распахнули перед ней двери, третий провел ее внутрь. Большой вестибюль – сплошь зеркала и мрамор – освещался тысячами свечей, горевших в хрустальных люстрах. Идя по нему, Изабель невольно вспомнила тот день, когда она попала в этот дворец впервые – приехала на королевский бал с Маман и Тави.

У нее сжалось сердце при воспоминании о том, как рыдала на кухне Элла, которую не взяли на бал. Сама Изабель была тогда в розовом шелковом платье с кринолином, с отделкой из стекляруса и кружев. Ей сделали нелепую прическу, очень похожую на воронье гнездо. Входя во дворец, она увидела свое отражение в зеркале и тут же возненавидела девушку, которая смотрела на нее.

Теперь, проходя мимо того же зеркала, она задержалась на несколько секунд, чтобы взглянуть на свое отражение. И увидела в нем совсем другую девушку – та держалась уверенно, смотрела прямо и ни перед кем не опускала головы. Волосы она заплетала в простую косу. На ней был прилегающий, с высоким воротом мундир из темно-синей саржи и длинная юбка в тон, с разрезом, который позволял сидеть в седле по-мужски. Из-под подола выглядывали носы начищенных до блеска кожаных сапог.

Под мундиром ее торс перехватывала плотная повязка, чтобы зафиксировать ребра, которые сломал ей Фолькмар. На внешнюю сторону левой икры пришлось наложить швы – там была рана, оставленная его мечом. Впрочем, заживление шло хорошо, и скоро швы уже предстояло снять. Накладывал их военный врач сразу после боя в Лощине Дьявола.

Та битва была долгой и кровопролитной, но победа осталась за Изабель. После сражения она и ее люди ворвались в Сен-Мишель, где немедленно взяли под стражу полковника Кафара. И только потом направились в лагерь короля.

С собой она везла карту, показывавшую расположение Фолькмаровых войск, и по дороге к королю она успела одержать еще три победы, нападая на отряды противника один за другим. Прибыв к королю, Изабель объяснила, кто она такая и чего хочет, а затем передала ему карту Фолькмара и его собственную – доказательство измены великого герцога. Тех захватчиков, которые еще оставались на их земле, они изгнали вместе.

Магия Танакиль оказалась сильной. Она не закончилась в полночь, как было с чарами для Эллы, а убывала постепенно. После каждой битвы, когда наступало время хоронить убитых и собирать раненых, их просто не оказывалось. Другими словами, среди них не было солдат Изабель. Санитары находили на полях сражений только людей Фолькмара, а подле них – вот чудеса! – иногда видели крошечную деревянную фигурку, запутавшуюся в траве.

Стена из шиповника после битвы в Лощине сама опустилась в реку. Изабель съездила к старой липе и, встав перед ней на колени, опустила свою медаль за храбрость в отверстие между корнями.

– Тебе, – сказала она тогда и склонила голову. – Спасибо.

Но вот рядом негромко кашлянул лакей, прервав ее воспоминания.

– Генерал, король и королева ожидают вас в Большом зале, – сообщил он.

Изабель, кивнув, последовала за ним. Лакей провел ее длинным коридором к следующим золоченым дверям. Распахнув их, он вошел в Большой зал и громко объявил о прибытии Изабель.

В противоположном конце зала на золоченых тронах сидели король Карл и королева Элла. Вдоль стен зала рядами стояли представители лучших семейств Франции, придворные, министры, важные чиновники и просто друзья.

Идя к королю и королеве, Изабель увидела в середине зала Гуго и Одетту. Тави тоже была там, в студенческой мантии. По настоянию королевы король издал указ, чтобы отныне все университеты и коллежи Франции принимали не только молодых людей, но и девушек. Рядом с ней стояла Маман и улыбалась то графине, то герцогу. Она тоже помирилась с Эллой, попросила у нее прощения и поселилась во дворце, где проводила свои дни в разговорах с придворными капустными головами.

Был там и Феликс в новой куртке – при виде него сердце Изабель встрепенулось и часто забилось. Человек, которому он продал своих деревянных солдатиков, потребовал деньги назад, но король был так благодарен Феликсу за армию, спасшую страну, что заплатил долг, а Феликсу дал денег для обучения в лучшей французской школе искусств. Теперь тот целыми днями был занят, учась делать скульптуры из камня, но вечерами обязательно находил время, чтобы покататься с Изабель верхом по лесу, который принадлежал самому королю.

Но вот Изабель подошла к королю и королеве. Остановившись в нескольких шагах от них, она склонила голову и опустилась на колени.

Король встал. У трона стоял сержант в белых перчатках, державший шкатулку из лоснящегося черного дерева. Он откинул крышку шкатулки, и все увидели тяжелую золотую цепь, покоившуюся на черном бархате. Король обеими руками взял цепь, шагнул к Изабель и через голову опустил цепь ей на плечи. Затем велел ей встать и повернуться к залу.

– Дамы и господа, наши подданные! Сегодня мы собрались здесь благодаря беспримерной отваге и мужеству этой молодой женщины. Не в наших силах сполна отплатить ей за все, что она сделала для нас. Вот почему мы решили не расставаться с ней никогда. Ее мудрые советы будут руководством для нас. Ее сила и храбрость вдохновляют нас сейчас, когда от разрушений войны мы переходим к золотым дням мира. Вот почему мы сделали все для того, чтобы она никогда не покидала нас и была с нами как на мирных советах, так и на поле битвы, если случится новая война. – Улыбнувшись Изабель, он закончил: – Народ Франции, перед вами лучший воин этой страны… и наша новая великая герцогиня.

Придворные и нотабли захлопали в ладоши. Раздалось оглушительное «ура».

Сердце Изабель сильно билось, переполненное радостью, благодарностью и гордостью, пока она переводила взгляд с одного любимого и дорогого лица на другое.

Элла спустилась по ступеням трона к королю и Изабель, и все вместе пошли приветствовать придворных. Изабель немедленно окружили доброжелатели. Родные и друзья спешили обнять и поцеловать ее. Знать жаждала рассказов о сражениях. Министров интересовало ее мнение о состоянии пограничных фортификаций.

От такого избыточного внимания у Изабель закружилась голова, и она отошла на минутку, чтобы попросить слугу принести ей попить. Вдруг она увидела в толпе знакомое лицо. На миг ей показалось, будто время остановилось и весь двор вместе с королем и королевой неподвижно застыл вокруг нее.

Ей улыбался маркиз де ла Шанс. Вот он подкинул на ладони золотую монету, поймал и одним щелчком перебросил ей. Изабель поймала ее. Он приподнял шляпу, улыбнулся и скрылся в толпе.

Изабель, зажав в ладони монету, смотрела ему вслед.

Больше она никогда его не видела.

Зато она всю жизнь помнила тот день, когда повстречала маркиза впервые, и тот, когда его друзья объяснили ей: надо желать чего-то большего, чем просто быть красивой. Не забывала она и Елизавету, Йенненгу, Абхайю Рани. Монету Шанса она приказала повесить на золотую цепь и носила наподобие медальона до самой смерти. Но больше всего она дорожила именно воспоминанием о его улыбке – лукавой и дерзкой сразу. Опасной, как пустынная дорога в ночи. И сладкой, как поцелуй в темноте.

Улыбке, которая подарила ей самое главное – шанс.

Возможность быть собой.

Эпилог

Удар в дверь большого бронзового молотка, которым пользовались так редко, зловещим эхом прокатился по палаццо.

Мать подняла голову от работы. Отблески свечей играли на ее лице.

– Разве мы кого-нибудь ждем? – спросила она.

– Кто там? – каркнула старая карга, поворачивая голову к слуге.

Слуга торопливо подбежал к огромной двустворчатой двери картохранилища, с натугой открыл ее и заспешил по лестницам на первый этаж – посмотреть, кто стучит.

На пороге стоял мужчина во фраке коричневого бархата. Локоны длинных черных волос падали ему на спину. На одном плече висела большая сумка, на втором сидела крошечная обезьянка. Слуга, отворивший дверь, метнул в пришлеца мрачный взгляд, но все же пригласил внутрь и проводил наверх.

– Обязательно было притаскивать сюда эту чертову обезьяну, – проворчала карга, едва посетитель шагнул в комнату.

– Нельсон будет вести себя хорошо, – ответил Шанс.

– У тебя свои представления о том, что значит вести себя хорошо, – заметила карга. – Что тебе нужно?

Шанс в притворном возмущении вскинул руку к груди.

– Мне? Нужно? Я пришел сюда только ради удовольствия побыть в вашей компании, а не для того, чтобы выпрашивать милости, – заявил он.

Карга наградила его скептическим взглядом:

– Наше состязание закончилось ничьей. Я имею право не передавать тебе никаких карт.

– Зато я имею право навещать трех моих любимых дам в их великолепном палаццо, – возразил Шанс, расцветая чарующей улыбкой.

– Я позволю тебе остаться, но не раньше, чем ты пообещаешь больше не красть карт.

Шанс торжественно поднял правую руку.

– Клянусь, – сказал он.

Старуха жестом пригласила его войти и сесть за рабочий стол. Одного слугу отправили за угощением. Другие, в темных плащах с низко надвинутыми капюшонами, продолжали бесшумно сновать по длинным рядам стеллажей, где Судьбы хранили карты.

Шанс поставил торбу на пол, сел, повернулся к обезьянке и погладил ее.

– Слезай, друг Нельсон, – сказал он. – Разомни лапки.

– Не отпускай его далеко от себя, – предупредила старуха.

– Он и не пойдет. Поиграет тут, у меня под ногами, – заверил ее Шанс.

Явился слуга с подносом, на котором были бутылка портвейна, четыре бокала и тарелка превосходнейших сыров. Когда вино разлили по бокалам, старуха спросила:

– Чему же мы обязаны такой честью?

– По правде говоря…

– Сомневаюсь, что это будет правда, – вставила дева.

– …я был недоволен тем, как все прошло в последний раз. Все как-то впопыхах. И я так внезапно ушел.

– Как все воры, – сказала старуха.

– Так вот, мне захотелось загладить неприятное впечатление, и я принес подарки, – закончил Шанс.

– Как говорили троянцам греки, – заметила мать.

Шанс нагнулся, открыл суму и один за другим стал выкладывать на стол свои дары.

– Жемчуг из Японии, – сказал он, придвигая замшевый мешочек к девушке. – Шелк из Индии. – Сверток переливчатой малиновой ткани скользнул по столу к матери. – А для тебя… – он протянул старухе бархатную коробочку, – черные опалы из Бразилии.

– Это щедрые дары, мы благодарим тебя, – сказала старуха. И хитро улыбнулась Шансу. – Полагаю, ты хочешь чего-нибудь взамен.

– Нет. Ничего не хочу, – невинно сказал Шанс. Затем улыбнулся, выждал несколько секунд и добавил: – Разве что одну мелочь…

Он снова нырнул в свою сумку, и на столе появились три маленьких пузырька.

– Это чернила, я сделал их специально для вас, – сказал он. – Надеюсь, вы не откажетесь их испробовать. Вот и все, чего я прошу. Это «Храбрость»… – Он приподнял пузырек с сине-зеленой жидкостью, переливчатой, как павлиний хвост. – Это «Дерзость». – Вторая жидкость оказалась насыщенного розового цвета, как мясо. – А это мои любимые, «Непокорность». – Он показал на просвет третий пузырек. Внутри перетекало что-то оранжевое и красное, точно в стекле был заключен жидкий огонь.

Старуха небрежно махнула рукой. Мать посмотрела на пузырьки с подозрением. Дева взяла в руки «Непокорность», встряхнула пузырек и улыбнулась.

Вдруг из глубины стеллажей донесся громкий треск. Казалось, целая полка с картами вдруг грохнулась на пол.

Старуха недобро сощурилась.

– Где обезьяна? – спросила она.

– Здесь, – ответил Шанс и снова нагнулся. Подняв с пола маленького капуцина, который все это время действительно сидел возле сумки, он посадил его на стол. Нельсон посмотрел на старуху. И послал ей воздушный поцелуй.

Та нахмурилась. Слуга, побежавший узнать причину шума, вернулся с известием о том, что несколько карт действительно упали на пол. Он предположил, что полка была слишком нагружена, и заверил, что все сейчас же исправят. Старуха кивнула; грозная гримаса уступила место обычным морщинам.

Шанс допил вино, поблагодарил сестер за гостеприимство и сказал, что ему пора. Застегнув свою сумку, он встал и повесил ее себе на плечо. Нельсон вскочил на другое.

Старуха проводила его до выхода из комнаты. Оба уже прощались, когда она вдруг схватила Шанса за руку и почти жалобным голосом заговорила:

– Та девушка, Изабель, она была исключением. Не требуй от смертных больше, чем они могут дать.

– Ошибаешься. Каждый из них владеет настоящим сокровищем. Все до одного. Хотя зачастую сами не подозревают об этом.

Судьба выпустила его руку:

– Ты глуп, друг мой.

Шанс кивнул:

– Может быть, зато я счастлив.

– В этом мире счастливым может быть только глупец.

Слуга вывел его из комнаты и проводил вниз. Выйдя на улицу, Шанс обернулся, чтобы поблагодарить слугу, но того уже не было. И даже дверь оказалась заперта.

Шанс поднял голову к небу, взглянул на звезды, сверкавшие в темноте, на яркую луну и порадовался, что оставил мрачное палаццо позади. Нельсон на его плече показал на группу пестро одетых людей, которые толпились под фонарем. Шанс поспешил к ним.

– Ну? – спросила волшебница, поднимая бровь.

– Она заставила меня дать обещание, что я ничего у них не украду, – сказал Шанс. – Пришлось сдержать слово.

Волшебница поникла. Остальные тоже.

Тогда Шанс открыл сумку. Оттуда, весело болтая, выскочили три обезьянки. Нельсон тут же затрещал, как сорока, вместе с ними.

– Зато они ничего ей не обещали, – сказал Шанс, расплываясь в плутовской ухмылке.

И распахнул сумку пошире, чтобы друзья могли заглянуть внутрь. На самом дне, слегка примятые обезьянками, лежали двенадцать свертков – двенадцать карт.

Шанс, хохоча, схватил волшебницу за руку, и они побежали прочь от дворца, друзья – за ними: впереди их ждал древний, людный город и прекрасная, сияющая, богатая возможностями ночь.

Благодарности

«Сестрица» – это история, которую мне хотелось рассказать много лет. Тем, что я наконец взялась за нее, я обязана многим чудесным людям. Моя благодарность им так велика, что даже не знаю, сумею ли я ее выразить. Но попробовать стоит.

Спасибо Мэлори Касс, моему потрясающему редактору, за ее ум, большое сердце, чувство юмора, а также за ее любовь к страшным мачехиным дочкам, норовистым лошадям, нервным авторам и другим сложным в общении существам. Нам с Изабель повезло – в тебе мы нашли свою Танакиль, только без когтей и клыков!

От всей души говорю спасибо Дику Робинсону, Элли Берджер, Лизетт Серрано, Лорен Донован, Алану Смаглеру и его команде, Мелиссе Ширмер, Аманде Масиель, Маэве Нортон, Элизабет Паризи и всем остальным членам моей «схоластической» семьи за тот невероятный энтузиазм, с которым они отнеслись к «Сестрице», и за ту теплоту, с которой вы приняли меня в мой новый дом. Это очень много для меня значит.

Спасибо Грэму Тейлору и Ниджин Йазди из Эндевор Контент, Бруне Папандреа из «Мейд Ап Сториз» и Линетт Хауэлл Тейлор из «51 Энтертейнмент» за их работу над фильмом по «Сестрице». Я горда сотрудничеством со всеми вами и с волнением жду просмотра. Огромное спасибо агенту фильма Сильви Рабино из WME и Кену Кляйнбергу и Алексу Плитту из «Кляйнберг Ландж Кадди и Карло LLP» за уместные советы и умелое руководство.

Спасибо моему замечательному агенту Стиву Мальку из «Райтер Хаус» за то, что поверил в «Сестрицу», в другие мои истории и в меня. «Куда бы ты ни шел, не забудь свое сердце», – учит Конфуций. И если я, следуя зову своего сердца, каждый день могу рассказывать истории, то это потому, что у меня есть такой чудесный попутчик, как Стив. Спасибо и моему зарубежному агенту, несравненной Сесилии де ла Кампа, за то, что она познакомила с «Сестрицей» читателей всего мира.

Спасибо моим замечательным родственникам – Дугу, Дейзи, Уилфриде и Меган за то, что они читали ранние варианты моей истории и не скупились как на замечания, так и на похвалы. Отдельное спасибо Дугу за классный подзаголовок. И еще раз огромное спасибо вам всем за ваше терпение. Глядя на вас изо дня в день, я понимаю, что такое настоящая красота.

Спасибо иллюстратору Ретте Скотт за «Золушку», вышедшую в серии «Биг Голден Бук». Спасибо моей бабушке Мэри, которая читала мне ее сто тысяч раз. Спасибо Пабло Пикассо. Это ему принадлежат слова: «Я всегда берусь за то, чего не умею делать, только поэтому у меня что-то получается», которые подсказали мне сходную по духу реплику маркиза де ла Шанса в его первом разговоре с Изабель и которые вдохновляют меня по жизни.

Спасибо несчетным поколениям бабушек и дедушек, крестных отцов и матерей, которые из века в век, долгими вечерами, рассказывали ребятишкам волшебные сказки у очага, и спасибо собирателям этих сказок, таким как Якоб и Вильгельм Гримм, которые записали их и сохранили для нас. Только благодаря тем, кто жил до нас, эти сказки преодолели время и пришли к нам, не растеряв в пути ни своей вековой мудрости, ни живости.

В детстве я очень любила сказки. Они и развлекали, и учили, и вдохновляли меня, но, что всего важнее, говорили мне правду.

Мир тысячами разных способов умудряется сообщить нам о том, что мы недостаточно хороши для него, что мы не дотягиваемся до его планок и что жизнь – это большая пляжная вечеринка, куда нас не пригласили. Темный лес? О чем это ты? Волки? Откуда? Забудь! Просто покупай, что тебе говорят, ешь то, носи это – и попадешь на вечеринку. И все у тебя будет классно. Зашибательски. Ты всем понравишься. Тебя полюбят. И ты будешь счастлив(а).

А вот в сказках все по-настоящему. Именно они сообщают нам важнейшие истины: что лес существует, что он темен и полон волков. И что в нем бывает страшно и одиноко и можно даже сбиться с пути. Но они же, сказки, несут нам и добрую весть: у каждого из нас есть все, чтобы найти свою дорогу и живыми и невредимыми прийти домой. И это все, что нам нужно, – отвага, ум, ну и, может быть, полный карман хлебных крошек, если повезет.

И наконец, моя заключительная и самая большая благодарность – тебе, читатель. Ты – все, о чем я только могла мечтать.

1

Maison Douleur – дом скорби (фр.).

2

Saint-Michel – святой Михаил (фр.), считающийся покровителем Франции. По преданию, являлся Жанне д’Арк и помогал ей в освобождении страны. Орден Святого Михаила стал первым французским орденом.

3

Paumé – изгой (фр.).

4

Защищайся! (фр.)

5

«Оставь меня плакать» (ит.) – ария из оперы Г. Ф. Генделя «Ринальдо».

6

Cafard – лицемер (фр.).

7

Benêt – простак (фр.).

8

Losca – выглядящая подозрительно (ит.).

9

Avare – скупой (фр.).

10

В позицию (фр.).

11

Rigolade – веселье (фр.).

12

Malval – это название можно перевести приблизительно как «Долина горя» (фр.).