Нерушимый - Денис Ратманов

Денис Ратманов - Нерушимый

Пролог

Сегодня будет особенный день. Наполненный ароматом кофе и мандаринов, шелестом конфетных оберток, детским смехом, звонким, как бубенцы на повозке Деда Мороза. Вечером зажгут гирлянды, натянутые между деревьями и, мокрые от дождя, они будут мерцать, покачиваясь на ветру.

И обязательно пойдет снег, у Мороза еще целая неделя, чтобы исправиться к Новому году. А потом — неделя выходных! Я сдвинул зонт над головой и попытался улыбнуться дождю, шлепая по лужам.

Все плохое останется в прошлом, все хорошее скоро начнется…

Хлюп! Нога провалилась в колдобину, и весь мой аутотренинг размяк и захлюпал. Твою ж! По самую щиколотку провалился, да в жижу. Теперь домой возвращаться — какой уж там магазин!

Меня обогнули два гостя из Средней Азии. Один из них, толстый, в заношенной бейсболке в цветах американского флага, пробормотал что-то, и, перебежав дорогу, эта парочка исчезла в магазине, где все было втридорога, кроме паленого пойла.

И что? Ну, да, праздники. Чтоб их, семейные! Но семьи больше нет. Аленки нет. Потому что кто-то решил, что ей надо рожать самой, несмотря на риски. В итоге ребенок умер. Жена попала в реанимацию, но кровотечение остановить не удалось. Полгода прошло, а легче не стало. Все инстанции оббегал, самых дорогих юристов нанял, и лишь один честный отказался от дела, сказал, что врачей редко удается осудить. Тем более таких, как дочь начальника службы родовспоможения при министерстве здравоохранения.

Страна в кризисе. Продажи в заднице. Я бросил взгляд на билборд, где тип с масляной рожей держал пылесос и смотрел на него с вожделением, как на Скарлетт Йоханссон, которую собрался оприходовать.

«Купи жене подарок! Новогодние скидки! Море сюрпризов!» «И сосну в подарок», — невесело подумал я.

Семью потерял. Все возможности — тоже. В общем, не разбогател, не прославился, не развил таланты… А ведь было, что развивать! Мог бы играть в футбол и стать вратарем — отлично же получалось. Но выбрал карьеру экономиста. И тоже не развил, не до того стало, когда заболела мать. Мог бы податься в стендап. Мог бы выучить десять языков с моей-то памятью! Но каждое дело требует самоотдачи хотя бы на начальном этапе, а я не мог бросить маму и уехать в Москву, да и деньги на лечение понадобились немалые.

Жаль, что сейчас уже поздно начинать. А как дышал, как дышал…

Да и что начинать, когда в сорок с чем-то на собеседованиях на тебя смотрят, как шиномонтажник — на лысые покрышки «жигулей»? Да, фотографическая память, да, английский, немецкий, немного турецкого и болгарского — но произношение-то ужасное. Но «раз ты такой умный, то почему не богатый», и зачем тебе работа в нашей мелкой компании? Извини, чувак, но мы возьмем специалиста помоложе, на котором можно ездить, пока он в твои сорок не перекинется кверху копытами, а потом не уползет в свою нору доживать — прохудившаяся прокладка корпорации. На тебе-то фиг поездишь, раз в свои сорок один такой здоровенький. А должность повыше надо заслужить. Не всем удается: во-первых, не все доживают, во-вторых, у некоторых коллег есть правильные родственники.

Как говорится, поздно пить боржоми.

Захотелось кого-нибудь ударить. Но не себя же бить!

Мной овладела злость. На себя, на врачей-коновалов, на сборщиков мебели, у которых то акула поломалась, то свисток оглох, то на шимо белый и шимо темный — самые популярные цвета в этом сезоне, на клиентов (где мой шкаф?), на поставщиков (ну вы понимаете, «газель» поломалась, а на прошлой неделе грузчики напились, а на позапрошлой у меня бабушка умерла, да, уже пятая). Но главное — на шефа, похожего на голубя-дутыша с характером старухи Шапокляк.

Я повернул домой, засеменил по пустынной улице, закрыв зонт, чтобы дождь остудил злость. Капли быстро намочили голову, заструились за шиворот.

Вспыхнули фонари вдоль дороги. Проезжающие легковушки поднимали перед собой настоящие цунами брызг, как омывающие асфальт машины — в лучшие времена. Дождь тарабанил по крышам, шлепал по лужам, и в его грохоте тонул шум моторов.

До родного двора оставалось минут пять, когда сквозь грохот дождя прорезался отчаянный женский крик и сразу оборвался, как будто этой девушке закрыли рот. Я остановился, бушующий в крови адреналин подтолкнул сердце, и оно сорвалось в галоп.

Где?

Точно не на той стороне улицы — слишком далеко. И не в квартире этой пятиэтажки — не услышал бы. Взгляд зацепился за дыру в металлопрофильном заборе в паре метров от меня, из-за которого торчали блоки недостроенной многоэтажки. Наполовину утонув в луже, валялся букет цветов.

Стройка то затухала, то оживала, и тогда оттуда, как тараканы, расползались по окрестностям понаехавшие гастарбайтеры — то наши, то какие-нибудь таджики. Видимо, хозяин не любил платить, потому работники и менялись. Догадка полоснула по разуму молнией — ах вы ж черти усатые!

Крик больше не повторялся, но и так было ясно, что к чему. Ругнувшись, я скользнул за забор, перехватывая зонт поудобнее. Зонт был непростой, тактический забугорный — купил за большие деньги с рук, испытал, убедился в надежности.

В бытовке с приоткрытой дверью горел свет. Погасив желание ринуться в бой немедленно, я оценил свои шансы: за спиной шесть лет бразильского джиу-джитсу в зрелом возрасте, множество спаррингов и ни одного реального боя. Тысячу раз слышал, что в уличном бою все эти приемы — не более чем мишура… Типа против лома нет приема.

Хлесткий шлепок и женский вскрик подстегнули, и я в два прыжка добрался до бытовки, заглянул внутрь. Двое работников в фуфайках держали девушку за руки и ноги, распластав на разложенном диване. Третий что-то приговаривал, зажимая ее рот и пытаясь стянуть узкие джинсы. Четвертый стоял чуть в стороне и, судя по экспрессии, гортанно и не по-русски материл ширинку, пытаясь ее расстегнуть. Национальные ругательства не помогли, и он подключил русские: «Я тебе рот открывал!»

Помещение стандартное, без перегородок, два с половиной на шесть метров. У входа — шкаф для одежды. Огромный диван, разложенный посреди бытовки, занимает огромную часть площади, не разгуляешься.

Гастарбайтер, так и не победивший ширинку, меня увидел, но не успел подать сигнал тревоги — я атаковал, но не его, он был далеко, за изголовьем дивана. Со всей силы ткнул стальным наконечником зонта в третьего строителя, который был на девушке, целя в позвоночник между грудными и поясничными позвонками. На тебе, урод! Он завопил, заваливаясь набок. Одновременно завопил дальний, подтянул портки и кинулся к столу у окна, где между кольцами нарезанной колбасы и переполненной пепельницей лежал обычный кухонный нож.

Два других строителя отпустили девушку. Казалось, она подлетела на пружинах, запахнула пальто и рванула прочь, чуть не сбив меня с ног.

Да это же Юлька из соседнего дома! Девчушка еще в школе учится! Вот же уроды, на ребенка напали! И если раньше я планировал просто отбить девушку и ретироваться, то теперь воспылал, как говорится, гневом праведным. Такое нельзя оставлять безнаказанным!

Сам я их наказывать не собирался, этим пусть полиция занимается. Оставалось только эту самую полицию как-то вызвать, я потянулся за телефоном, но в этот момент бородатый гастарбайтер, стоящий справа от дивана, дернулся, и я насторожился, приготовил зонт для удара.

Бородач попятился, примирительно вскинул руки:

— Нинада бить, брат! Я не хотэл, Шайтан хотэл!

— Не брат ты мне. — Я сплюнул на диван тухлое слово, а тот, кого назвали Шайтаном, запротестовал:

— Э-э-э! Сиколько раз тибе говорил: мыня завут Айтан! А ты сам есть шайтан!

— Тибэ гавариль: шылюх купи! А ты: дорого, дэнэг жалка! А тыпэр мынтам плати! Кто ти значит? Шайтан!

Они начали пререкаться, а тем временем строитель слева заозирался, подошел к своим. «Правый», самый здоровый, рыпнулся было ко мне, но отскочил, когда я попытался достать его зонтом, примкнул к остальным, и только пострадавший выл, скорчившись у моих ног.

Теперь диван отделял меня от стаи гастарбайтеров, один вооружился ножом, второй взял недопитую бутылку, третий зачем-то стряхнул колбасу с разделочной доски и выставил ее перед собой. Как бы ни хотелось их отмудохать, правильнее было не рисковать.

Одной рукой держа зонт, я достал смартфон и задал голосовую команду:

— Алиса, вызови полицию.

Корчащийся строитель попытался встать, но я пнул его в живот, и он опять сложился. Стая переглянулась, и здоровый пробубнил:

— Скажи Алис, нинада полисия! Дэнги есть.

— Брат, нэт полисия!

Громила принялся выворачивать карманы, поглядывая на меня.

— Старший сержант Наталья Малышева, слушаю вас, — донеслось из телефона.

Не сводя глаз с несостоявшихся насильников, я представился, назвал адрес и завершил:

— Попытка изнасилования несовершеннолетней группой лиц… — В этот момент лицо здоровяка изменилось, на нем появилось облегчение, я обернулся, но поздно — подкравшийся со спины подельник строителей в звездно-полосатой бейсболке, один из тех, что перебегали дорогу и направлялись в магазин с паленым пойлом, вогнал мне нож под ребра. Боли я не почувствовал. Услышал лишь скрежет стали о кость.

Главное — не дать вытащить нож, чтобы не хлынула кровь… Но поздно. Последовал удар и еще удар. Телефон выпал из моих рук, там тикал таймер, горел вызов 102.

— Александр? — заволновалась дежурная. — С вами все в порядке?

— И убийство, — хрипнул я прежде, чем увидел, как меркнущий, расплывающийся ботинок моего убийцы обрушивается на телефон.

А потом наступила темнота, ощущения отключились, но остались мысли — четкие, почти осязаемые: «И это все? В чем же смысл?» Промелькнуло стихотворение Летова:

«Жизнь прошла, как очередь

За табаком

У некурящего».

* * *

Досада отступила. Я не чувствовал тела, не понимал, где я и что происходит, остались только звенящая тишина и полное ощущение умиротворения. Словно что-то говорило мне: «Все, Саня, конец. Можешь расслабиться».

— Да, Саша, ты умер. Так же, как и твоя жена Алена, и неродившийся сын. Но если их земная жизнь закончена окончательно, то твоя продолжается.

Я заозирался. Точнее попытался, потому что головы у меня то ли не было, то ли она не слушалась. И глаз, похоже, не было. Но, как говорится, cogito, ergo sum — мыслю, значит, существую. Вопрос только в каком виде? Как голова профессора Доуэля?

— Я решила дать тебе шанс пожить так, как ты всегда мечтал, — продолжил голос. — А как ты им воспользуешься, зависит от тебя.

— Ты решила? Ты… простите, то есть вы — женщина? Богиня? — ответил я скорее мысленно, чем вслух.

— У меня нет пола, дурачок. — Голос все больше становился женским и журчащим, а уж звонкий смешок точно был девичьим. — Но я знаю, тебе приятнее этот образ. Ведь так? Можешь не отвечать, я все о тебе знаю. Намного больше, чем ты сам о себе.

— И чем же я заслужил? — Я вспомнил убегающую от насильников Юльку и, кажется, понял. — Как это будет выглядеть?

Вспомнились многочисленные прочитанные книги о попаданцах. Куда они только не попадали! В себя юного, в себя молодого, в разного рода исторических личностей, в графов и баронов. Один чудак даже писал о попаданце в глисту в кишечнике Сталина. Надеюсь, богиня не станет так жестоко шутить.

Ответ меня удивил:

— Заслужил много чем. Ты жил по совести. И когда заболела мать, ты остался, хотя мог бы уехать из родного города и сделать карьеру. Учитывая твои таланты, у тебя получилось бы. Но ты двенадцать лет жизни посвятил смертельно больному близкому человеку.

— Любой поступил бы так же.

— Поверь, нет. Да и ты — не любой. Тебе многое дано. Ты мог бы стать знаменитым вратарем, известным лингвистом, юмористом, переводчиком.

— Если бы да кабы…

— И ты ЗНАЕШЬ, что у тебя получилось бы, — повторила она с нажимом. — Ты пожертвовал не вероятностью успеха, а гарантированным успехом и предпочел близкого человека, поддерживал как мог, хоть и знал, что болезнь неизлечима, дальше будет только хуже.

Двенадцать лет я жил в аду. Будь у меня тело, наверное, сейчас я испытал бы боль, а так просто констатировал факт: да, имел место такой эпизод.

Богиня (или кто она там?) дала мне полминуты на раздумья и продолжила:

— Пусть институт брака в вашем обществе далек от того, что я вам рекомендовала, но ты хранил верность жене и даже не пытался ей изменить.

— А зачем изменять? — удивился я. — У нас с Аленкой все было хорошо.

— И даже не тянуло налево?

— Я не железный, — смутился я.

— То-то. А ведь соблазнов и возможностей было столько, что и двух рук не хватит пересчитать! Вспомни только ту соседку-студенточку с огромными достоинствами и пустой головой! Она же тебя чуть было орально не изнасиловала, когда ты по доброте душевной ей стиральную машинку подключил — чтобы не платить за работу.

— Я ни за что бы не сделал больно жене.

— Но ты смог устоять даже тогда, когда был стопроцентный шанс изменить с той красоткой-татарочкой, причем не попавшись, помнишь?

Я помнил, да и как было забыть невероятной красоты молодую женщину, непонятно почему вдруг запавшую на меня? Три дня и три ночи в одном с ней отеле на отраслевой выставке, куда я поехал без Алены, активные приставания ко мне… До сих пор не понимаю, как устоял.

— Помню, — буркнул я.

— Ну вот, спустя столько лет — а помнишь. И ведь никто бы не узнал!

— Я бы знал. Как бы потом жене в глаза смотрел?

— Вот именно! — почему-то обрадовалась собеседница. — А помнишь сумочку с документами и деньгами? Ты вернул ее владелице, хотя сам нуждался. Они спасли ей жизнь. Ты всегда был готов прийти на выручку любому, кто попросит, даже если то был тайный враг или совсем незнакомый человек. А вспомни того замерзшего воробья!

— Я… не помню. Вы точно обо мне говорите?

— Тебе было восемь. Ты нашел окоченевшую птицу и принес домой. Отогрел, напоил, накормил и позволил переждать лютые морозы у себя. Сбитую дворнягу ты на руках понес в ветеринарную клинику, чтобы потратить последние деньги на ее спасение. А вспомни, когда вы копили на новую квартиру, твоему школьному товарищу, даже не другу, понадобились деньги на операцию.

— Он все равно умер, — горько подумал я и заметил, что о спасенной Юле — ни слова.

— Да, но ты отдал ему половину сбережений, не сказав об этом жене!

— Она бы не позволила!

— Поэтому она умерла окончательно, Саша. А ты — нет. Ты продолжишь жить, и с куда большими возможностями, чем раньше.

— Я буду богатым? Выиграю в лотерею? Перерожусь в королевской семье? Или — у олигарха?

Вопросы посыпались один за другим, но все саркастичные. Мне было все равно. Я перестал чувствовать эмоции без участия тела. Все происходящее не имело для меня никакого смысла, да и вообще я был уверен, что впал в кому, надо мной колдуют врачи, а все это не более чем фокусы мозга, страдающего гипоксией.

— Это тебе самому решать. Кем ты проживешь там жизнь и к чему будешь заново стремиться, зависит только от тебя. Постарайся прожить вторую жизнь не только для других, но и для себя.

— Э…

Откуда-то издалека внезапно приплыло что-то навроде компьютерного окошка. Там крутилась вокруг собственной оси болванка, другого слова не подобрать, человека. Что-то вроде безликого манекена. Сверху было написано: «Генерация нового человека». Ниже: «Привязка к душе № 109 976 271 936».

А ниже всплыл текст:

— Выберите имя.

Прямо вот так вот, выбрать имя? Стоит ли менять уже привычное? Родные называли меня Сашей, друзья — Саней, а клиенты иногда — Александром Михайловичем. Алена, моя жена, звала Шуней. Сокращенно от «Сашуня»…

От этих воспоминаний мой бестелесный разум словно замер, отказываясь думать о чем-либо еще, тем более о какой-то бредовой новой жизни, не вспомнив прошлую. Лучшие шесть лет которой я провел с нею… С Аленой…

Глава 1. Жить, как говорится, хорошо!

С Катей, первой моей любовью, мы познакомились в первом классе. Нас посадили за одну парту. Симпатия была взаимной, и все школьные годы мы считались парой.

Мы даже подумывали пожениться после школы, но и ее родители были против, и моя мама. А потом Катя уехала в другой город, я остался, и понеслось: девчонки, тусовки, курсовые-дипломные, радужные перспективы в Москве… И вдруг раз — и диагноз матери: быстро прогрессирующий рассеянный склероз. И накрылась моя карьера профессора экономики. Пошел в аспирантуру в наш ВУЗ, не потянул учебу и две работы одновременно. А следующие двенадцать лет — мамино медленное угасание.

После ее смерти, на вечере встречи выпускников, где была и моя Катя, которая к тому времени весила килограммов под сто, я познакомился с Аленой. Ее класс гулял в том же ресторане. Поженились через полгода, но с детьми долго ничего не получалось, да и Алене в ее двадцать шесть спешить было особо некуда, а мужчина и в шестьдесят может зачать.

Сначала жили в моей малосемейке, оставшейся от мамы, потом копили на двушку. Цели у нас с Аленкой были общими — родить и поднять детей, обеспечить им минимальный комфорт (по себе знаю, какой ужас, когда у тебя нет своей комнаты), воспитать их людьми, а потом и для себя пожить, попутешествовать. Три года назад удалось обменяться с доплатой на трёхкомнатную, вот счастья-то было! Казалось — вот она, цель жизни достигнута!

Как закрыли квартирный вопрос, стали ее обставлять. Мебель, техника. Аленке оборудовать семейное гнездышко было по кайфу, да и мне нравилось. Начинали с голых стен, а вот гляди-ка, уже и мебель хорошая, на заказ выполненная, и плазма на полстены, и холодильник южнокорейский. Обставлялись, обрастали барахлом, и несколько лет назад поняли, что и эта цель достигнута.

С детками однако долго не выходило ничего. Главное, врачи не могли понять, что не так-то, ведь здоровы мы были оба. Пометались по докторам, клиникам и знахаркам, потом плюнули да принялись исполнять другую мечту — начали путешествовать.

Сначала по России-матушке вдоволь покатались. Тут и Байкал, и Камчатка, и Дальний Восток, и Черное море, и Поволжье. Ну и Золотое кольцо, понятно, куда же без него. Это, может, москвичам просто, а жителю нашего захолустья побывать в той же Москве — уже за радость! Кто в Москве да Питере побывал, могли смело говорить знакомым, что жизнь удалась.

Только начали осваивать ближнее и дальнее зарубежье — скатались в Минск, побродили по горам Грузии, понежились на песчаных пляжах Турции и Египта — случилось несчастье.

Вернее, сначала это было счастьем, ведь Аленка наконец забеременела! Она не сразу поняла, что случилось — настолько нежданно-негаданно это произошло. И только после осмотра у гинеколога оглушительно-радостная новость пробрала меня так, что аж кости заныли: я стану отцом!

А дальше… Дальше были девять месяцев приятных хлопот и волнения, несколько часов тревоги, полгода черной тоски и наконец смерть от нескольких ножевых ранений.

Словно возвращая меня в текущий момент, текст перед глазами стал больше и замерцал:

— Выберите имя.

Зачем выбирать, если оно у меня есть? Ввожу «Звягинцев Александр Михайлович».

— Принято, Александр. Выберите пол.

П-ф-ф… Здесь и думать не стал, взял мужской. Я не сексист, но…

Ну а как вы представляете себе мужчину в женском теле? Еще и с именем Александр Михайлович? Ага, вот и я так же. Не представляю.

— А что такого? — подала голос богиня. — Пол да имя — вещи непостоянные. Сегодня ты мужчина по имени Лоуренс, а завтра женщина Лана. Слышал о ней?

Меня немного передернуло. Был у меня знакомый нетрадиционной сексуальной ориентации. Вот оно (я без сарказма, оно убедительно доказало, что у него средний пол) мне многое разъяснило, но к его объяснениям шли физиологические подробности, а это уже было слишком. Только через мой труп!

Нет, спасибо. Останусь мужчиной.

— Я и не сомневалась, — хихикнула богиня.

Тем временем после выбора пола безликий манекен приобрел мужские очертания. Плечи стали шире, таз уже, руки и ноги крепче. И между ног что-то вздулось — пока бесформенное, но очевидное.

Ладно, что там дальше?

— Принято, Александр. Ваш выбор: мужчина.

— Выберите возраст (не менее 18 полных лет).

Вот здесь я прямо расстроился. С удовольствием бы прожил детство заново! Было бы здорово, с моими-то знаниями! А что, прослыл бы вундеркиндом да гением, стал бы звездой Ютуба и все такое… Шучу, плевать мне на славу было тогда, плевать и сейчас. К тому же… опять школа, опять уроки? Потом поступление в универ, лекции, сессии? Черт, не очень-то и хочется. Я вспомнил себя в десятом классе и ту атмосферу, ощущение познания новой, взрослой, жизни. Это будоражило. Девчонки, на которых мы смотрели совсем другими глазами, первые парочки, записки…

Но возвращаться ради этого в школу? Ну уж нет, не вариант. В общем, не о чем жалеть.

Теперь можно подумать, ставить ли минимум или рассмотреть варианты с более зрелым возрастом? Но вот насколько?

Я попытался вспомнить, в какой период мне больше всего нравилось жить. В тридцать? Трудно сказать. Я пахал как вол и плохо себя осознавал. Но вроде сил было еще полно… Хотя стоп, о чем это я? В новой жизни ничего этого не будет! А вдруг я тридцатилетний окажусь без кола, без двора, без образования и денег? И что мне делать?

Не-не, лучшие годы, когда я был двадцатилетним! Помню, мог всю ночь куролесить, а с утра свеженьким на работу. После тридцати о таких подвигах я и не мечтал — похмелье мучало так, что весь день чувствовал себя амебой.

К тому же, чем младше человек, тем больше возможностей. Взять хотя бы спорт.

Значит, решено: пусть будет восемнадцать.

— Принято, Александр. Ваш возраст: 18.

— Выберите страну (рождение, гражданство, проживание).

Выкатился полный список стран мира. Список как список, сотни раз видел подобный при регистрации на разных сайтах. Но кое-что в нем отличалось.

Во-первых, в списке попадались страны, о которых я ранее и слыхом ни слыхивал. То есть знал, что есть такие территории, но чтобы страна? В моем мире Каталония и Наварра — части Испании, а ГДР давно слился с ФРГ!

Стиснув несуществующие зубы, я промотал список до названия Родины. России в нем не было. Как не было ни Белоруссии, ни Украины, ни Казахстана, ни…

Минутку!

СССР! В списке ровно на своем месте сразу после Словакии и Словении, но перед США гордо светилась строчка:

— Союз Советских Социалистических Республик…

Вслед за названием в скобочках указывалось некое число. Где-то с плюсом, где-то с минусом. Выглядело это так:

— Республика Сингапур (−12)

— Сирийская Социалистическая Республика (+28)

— Словацкая Республика (−8)

— Республика Словения (−9)

— Союз Советских Социалистических Республик (+25)

— Соединённые Штаты Америки (−12)

— Соломоновы Острова (+1)

— Федеративная Республика Сомали (+31)

Короткая справка объясняла, что чем сложнее условия жизни рядовых граждан страны, тем больше бонусных очков я получу. И это заставило задуматься — нет, не над выбором страны перерождения, а над тем, что и в альтернативном мире, судя по бонусу, на Родине не все слава богу. Подумалось, что хоть режим другой, а люди-то те же самые. Ну правда ведь те же? Разве что, если развала Союза там не было, не такие зомбированные и развращенные?

Значит, СССР. Заманчиво, конечно, было прожить новую жизнь европейцем, австралийцем или американцем, но называйте это патриотизмом или глупостью, я не мог поступить иначе.

Какой из меня русский, знают только предки. Отец рассказывал, что бродила во мне и украинская кровь, и татарская, и мордва с чувашами были в родословной. Были немцы, это тоже точно. А вот про прапрапрадеда из цыган и грузинского князя в роду я не поверил. Ну что во мне кавказского или цыганского в прошлой жизни было? Глаза голубые, волосы светлые, нос картошкой. Как Шурик из «Операции Ы», только волосы не крашенные, а родные.

Но все это фигня, потому что душой я был русским. Воспитывался на «Кортике», «Электронике», «Незнайке», Алисе Селезневой и «Пикнике на обочине». Читал всего Гоголя, Достоевского, всех Толстых, Шукшина, Некрасова, Чехова, Грибоедова, Гончарова… Рос на фильмах о Великой Отечественной и в детстве мечтал стать космонавтом.

Даже когда весь класс хотел работать коммерсантами, бизнесменами и дилерами-дистрибьютерами, я видел себя в том, чтобы приносить пользу Родине. Например, стать первоклассным вратарем и помочь нашей сборной наконец выиграть чемпионат мира по футболу. Деньги меня интересовали во вторую очередь.

— Принято, Александр. Страна гражданства и проживания: СССР.

— Вы получаете 25 дополнительных баллов, которые сможете использовать при генерации тела.

Так, стоп! Я хочу изменить имя! Точнее фамилию. У меня новое тело, новая жизнь в новой-старой стране, к Саше Звягинцеву эта личность не будет иметь отношения!

К тому же, как вы яхту назовете, так она и поплывет. Перед глазами замерцала строка с моим именем и, минуту поколебавшись, я все-таки заменил «Звягинцев» на «Нерушимый». Я восстал из небытия, как и нерушимый в этом другом мире Союз, который устоял.

Будто пробуя новое имя на вкус, я произнес:

— Александр Михайлович Нерушимый.

— Выберите внешность.

А здесь понеслась карусель! Помните, был такой советский мультфильм про шапку? Богач пришел к скорняку заказывать шапку из овечьей шкуры, а потом решил спросить, можно ли из этого сделать не одну, а две шапки? Оказалось, можно и две, и три, и четыре. Ну он, радостный, заказал сразу семь. Скорняк и сделал ему семь шапок. Ма-а-а-лехоньких, зато семь! Ибо исходного материала-то так и осталось — одна шкура!

Так и у меня. Я получил пятьдесят очков. Еще двадцать пять получил за выбор СССР.

И вложить их хотелось во все! И в красоту лица, и в красоту тела, и в чувство юмора, и в обаяние, и в сексуальную привлекательность, и в ум, и в здоровье. Показателей было очень много, и это только стандартные. А ведь еще были так называемые «врожденные таланты». О, это отдельный разговор. Умение драться, музыка, рисование. Дар обоняния, например, позволял распознавать тончайшие нотки и разбивать запахи на составляющие. Сразу вспомнился нашумевший «Парфюмер» Зюскинда — в том случае не иначе герой вкинул все очки в этот талант.

Пять очков в каком-либо параметре, судя по справке, это норма. Обычный показатель среднего человека. Меньше — хуже, больше — лучше. Например, в красоте лица для уровня фотомодели требовалось от пятнадцати. Выше двадцати — это уже отлично, мировой уровень.

И что получается? Становишься очень красивым человеком, но при этом с недалеким умом и отвратительным надтреснутым голосом? Да, голос тоже был. И даже характеристика голоса была не одна. Был голос властный, уверенный, сексуальный, влекущий. Была градация по музыкальному направлению. Да чего только не было! И это я еще не дошел до самой внешности! Ну, скажем, телосложения, цвета глаз, длины ресниц, черт лица. Даже волосатость была! Причем позволялось распределить, где и куда, и чего, и сколько…

Утомившись, я перешел на другую вкладку. Там можно было добавить себе всякого рода ущербности. Врожденные генетические заболевания, увечья, шрамы, застарелые травмы. Берешь хромоту и получаешь плюс десять очков. Не прочь носить горб на спине? Получай сразу плюс пятнадцать. Шепелявость оценивалась дешевле — всего два очка в плюс. Заикание, косоглазие, дальтонизм, немота, глухота, всякого рода аллергии. Аллергия на кошек, например, давала сразу плюс три балла. Вот только я слишком люблю котиков, чтобы пойти на это.

Фобии тоже могли послужить источником дополнительных баллов. Арахнофобия — плюс одно очко. Аэрофобия — плюс три очка. Видимо, невозможность летать на самолетах должна была компенсироваться хоть чем-то.

Откуда-то издалека донесся смешок божества.

— Можешь не спешить, Саша, — прошептала она. — У тебя в запасе целая вечность. Ты вне времени…

Наверное, каждый мечтал бы попасть на мое место и получить возможность изменить свое тело. Не просто так даже эталоны красоты и кинозвезды обращаются к пластическим хирургам, и я говорю не о возрастных изменениях, а об операциях, направленных на изменение внешности. Нос поправить, подбородок, грудь. Да мало ли.

Знавал я одну девушку, так у нее к двадцати двум годам исправлено было практически все — от груди и задницы до надутых губ. Выглядела она, стоит признать, сногсшибательно. Но живость мимики все-таки была утрачена. Одно дело статичное селфи в социальной сети, другое — близкое общение, при котором все эти нюансы и распознаются.

Создавая себе новое тело, я долго думал и крутил разного рода недостатки. Пытался выбрать такие, чтобы не мешали жить. Вроде тех же веснушек умеренной плотности. А что, Аленку они даже красили. Но, хорошо поразмыслив, так и не решился собственными руками увечить будущего себя. Вот та же аллергия на моллюсков — вроде фигня, да я, может, за всю жизнь ни одного моллюска не попробую, а гляди ж ты, жалко! А вдруг захочется? А у меня аллергия. Фигня какая-то прям.

Для начала, чтобы было от чего плясать, все основные показатели я выставил средними.

На все это ушло тридцать пять очков. Осталось сорок — пятнадцать плюс двадцать пять бонусных. Это те, что дали за выбор Родины.

Итак. Рост сто восемьдесят три. Выше делать не стал, взял тот, что у меня был в прошлой жизни. Удобно, примерно на полголовы выше девушки среднего роста. Будет на каблуках, тогда сравняемся, а будет выше, тогда каблуков не нужно.

Телосложение атлетическое, но без перегибов. Восемьдесят один килограмм, пятнадцать процентов жира, остальное мясо и кости. Кости сделал покрепче. Спина прямая, осанка гвардейская — похоже, сработали комплексы прошлой жизни: у меня был небольшой правосторонний сколиоз, который не удалось исправить тренировками.

Ушло на все это двенадцать очков.

Еще восемь ушло на лицо. Глаза синие, брюнет. Аристократический нос, аккуратные уши, волевой подбородок. В модельный бизнес я не стремлюсь, но и некрасивым быть не хочется.

Пять очков раскидал на мелочи. Убрал излишнюю волосатость. Прикинув, добавил еще на один балл харизмы. Добавил… э… скажем так, сексуального темперамента и выносливости. Видимо, подсознательно хотелось отыграться за прошлую жизнь, в которой у меня только юность была бурной, потом стало не до женщин, а когда выбрал единственную, на других претендовать перестал. Что смотреть — да, смотрел.

Также улучшил голос, сделав его богаче, сочнее и внушающим доверие. В той жизни я, заядлый квнщик, автор неплохих шуток, с которыми наша институтская команда «Конкретика» даже добиралась до телевизионной Премьер-лиги КВН, потерпел крах на сцене стендапа как раз из-за совсем неартистичного голоса и зажатости.

Совсем закопавшись в мелочах, настроил даже такие параметры как потливость и работа сальных желез. В лучшую сторону, понятно.

А когда закончил с телом, перешел к прирожденным талантам. Чего там только не было! Я список проматывал по ощущениям около часа и то, кажется, так и не докрутил. Как и во всем, мировой уровень начинался от пятнадцати очков, а у меня как раз столько и осталось!

А что, вложить все, что есть, в футбольный талант, и вот ты будущий Пеле. Или Гарри Каспаров, если в шахматный. А хочешь, становись актером, как Андрей Миронов и Анатолий Папанов вместе взятые. Нет?

В общем, учитывая, как легко в наше время пробиваться талантам, можно пойти другим путем. Очков на пять уменьшить внешность, и все получившиеся двадцать вложить в то, что сделает мировой знаменитостью со всеми причитающимися деньгами, славой и толпами готовых на все поклонниц.

Вот только какой талант выбрать? Спортивный? Профессиональный? Творческий?

Я помечтал о том, что мне нравилось. Футбольные звезды окружены фанатками и зарабатывают миллионы. Из боевых искусств можно пойти в MMA, пробиться в чемпионы и рубить десятки миллионов за бой. Но это слава дешевая, а мне хотелось чего-то вечного.

К тому же, выбрав что-то одно, я ограничу себя во всем остальном, а это недальновидно, ведь в мире столько интересного! К тому же карьера спортсмена скоротечна, и никто не отменял травмы, которые могут поставить на ней крест. Да и я могу передумать — а вдруг не понравится быть спортсменом? Это в мечтах все красиво, а как будет на самом деле?

Может, музыка? В юности и студенчестве я немного лабал на гитаре, но последний раз брал ее в руки лет в тридцать, хоть и мечтал о славе рок-музыканта.

Кино?

Писательство?

Была бы у меня голова в междумирье, она бы закружилась. Я мог бы стать великим доктором или физиком, мог бы посвятить вторую жизнь изобретению лекарства от рака и получить Нобелевскую премию за открытия в астрофизике, или я мог бы даже стать космонавтом…

Но в самом конце списка талантов я обнаружил то, что можно бы назвать талантами с подвохом — особые таланты с какой-то мистической подоплекой. По крайней мере, сказать, что подобные таланты объяснимы современной наукой, я бы не смог.

Изучая их описания, я подумал, что у богини своеобразное чувство юмора — мало того, что стоили они каких-то космических баллов, так еще и уравновешивались чем-то неприятным. К примеру, один из талантов позволял пускать газы, которые не только хорошо пахнут, но и мелодично звучат. Подвох был в том, что каждый десятый пук мог стать особенно зловонным и даже токсичным.

Особых прирожденных талантов было на два порядка меньше, чем обычных, но изучал я их с куда большим пристрастием. А когда закончил, глубоко задумался — уж очень некоторые запали в душу. Правда, на них бы не хватило, даже если бы я сменил внешность на полного урода и уродился в Зимбабве или Свазиленде. Один талант стоил двадцать семь очков, а второй — тридцать.

И тогда я пустился во все тяжкие.

Я открыл список человеческих фобий и начал набирать их, как на распродаже, лишь бы накопить на приглянувшиеся два таланта. Причем, что удивительно, список состоял только из названий фобий, а об их смысле я откуда-то знал, понимание всплывало словно из ниоткуда.

Селахофобия за одно бонусное очко? Дайте две! Вряд ли боязнь акул актуальна в СССР!

Спектрофобия, то есть боязнь зеркал? Да пофиг, два очка на дороге не валяются! Я и в той жизни особо в зеркало не смотрелся, а в этой мне и бриться не придется — убрал излишнюю волосатость, ибо бриться задрало еще в той жизни!

Боязнь летучих мышей, веспертилиофобия, меня тоже не испугала, а это еще плюс два очка!

Сгоряча нахватал я полную авоську и перебрал: собрал пятьдесят очков, а еще пятнадцать у меня оставалось. Итого — шестьдесят пять.

Александр Нерушимый появится на свет с кучей идиотских фобий: боязнь коронарной болезни сердца, боязнь угольной пыли, боязнь НЛО, боязнь буквы «х»… зато с двумя убойными талантами!

Эмпатия

Особый прирожденный талант.

Внимательно посмотрев на человека, вы понимаете, чего именно он хочет больше всего в текущий момент.

Выбирая этот талант, помните, что многие знания таят многие печали.

Стоимость: 27.

Лучший в мире… иногда

Особый п рирожденный талант.

Один день в неделю вы можете стать лучшим в мире в выбранной вами сфере деятельности. Но заплатите за это высокую цену: на следующий день вы станете в чем-то худшим.

Стоимость: 30.

Первый талант я взял не думая. Всю прошлую жизнь я мучился тем, что за сорок лет так и не научился разбираться в людях, в их мотивах и поступках.

А вот со вторым захотелось подумать еще. При должной фантазии и стратегии с «Лучшим в мире» можно будет горы свернуть, а что наутро карета превратится в тыкву, так если правильно спланировать день и никуда не выходить, нетрудно и переждать.

После выбора особых талантов у меня осталось двадцать восемь очков. Подумав, я выкинул на фиг боязнь буквы «х» — в нашей стране с такой фобией будет не жизнь, а мучение.

Осталось восемь. Сначала хотел размазать их по мыслительным способностям, потом — вкинуть в какой-нибудь талант — спортивный ли, музыкальный или еще какой, потом — бес в ребро и седина в бороду! — захотелось прокачать постельный навык да рабочий инструмент …

…но поступил иначе, скорее повинуясь иррациональному порыву, чем разуму — все восемь очков я вкинул в реакцию, и она у меня стала почти втрое выше, чем у среднего человека.

Словно почувствовав мои сомнения, подала голос богиня:

— Перспективный выбор, Саша. И для себя поживешь, и человеком останешься.

Что она имела в виду, я сначала не понял, но одобрение богини убрало последние сомнения. Парень, чей объемный образ крутился в окне создания нового человека, казалось, сошел с обложки. Я мысленно перекрестился и сказал:

— Готово.

— Удачи, — шепнуло божество.

В следующее мгновение на меня навалился шум большого города. Я судорожно вдохнул и открыл глаза.

Глава 2. Очнулся — гипс!

Еще секунду назад я не ощущал ничего, и вдруг все органы чувств заработали единовременно: свет! шум! запахи! тепло солнца! ветер! Даже во рту проявился вкус мяты. Я подвигал челюстями — точно, вот свежая жевательная резинка.

Но почему так холодно?

— Чего встал, голожопый? — услышал я чей-то хриплый прокуренный голос. — Развелось чудиков…

Прохожий, задевший меня плечом, уже шел своей дорогой, кутаясь в коричневый плащ, какой мой покойный дед носил. Хихикая, мимо пробежали девчонки, обернулись, снова захихикали. За плечом одной из них взметнулся кончик алого галстука. Женщина с авоськами вообще развернулась и потопала, откуда шла.

Я поглядел по сторонам и ошалел от увиденного: широкая проезжая часть, где мчится пестрый поток машин неизвестных марок. Покачивая рожками, проехал троллейбус… Странный, почти весь стеклянный, украшенный новогодней мерцающей гирляндой.

Дома привычные пятиэтажные, но за ними постройки, похожие на сталинские высотки — каменные, изящные, с добротными балконами. Как-то слишком чисто, слишком просторно, слишком… Выхолощено, что ли?

С огромного билборда улыбался краснощекий Дед Мороз: «Дорогие соотечественники! От души поздравляю с наступающим 2023 годом! Желаю вам счастья, здоровья и благополучия!» Год тот же, день, вероятно, тоже — двадцать первое декабря.

И никаких тебе: «Купи! Купи! Ну купи же очередное дерьмо!»

Я зябко повел плечами. Почему так холодно? Мне посигналила машина, водитель покрутил пальцем у виска. Второй проезжающий посмотрел и заржал, и тут до меня дошло, что я абсолютно голый!

Меня накрыло ощущением нереальности происходящего. Ну конечно это сон, там иногда такое бывает: оказываешься вдруг без штанов на улице, на сцене, в общественном транспорте — нужное подчеркнуть. Я ущипнул себя за руку, поглядел на наливающийся синяк, после чего запрокинул голову и расхохотался. Не сон, а это значит, что я жив!

Тут от холода я застучал зубами, и стало не смешно. Твою мать, как так угораздило? Богиня, мать твою, могла бы хоть одетым закинуть сюда?

Я отошел с оживленной части тротуара ближе к зданию, замечая на себе взгляды. Будь я терминатором, отправился бы к вон тем припаркованным таксистам и потребовал колеса и дробовик. Хотя вряд ли тут в ходу оружие.

Чуть дальше по улице я заметил зеркальную витрину магазина. Перебежками от деревца к рекламному щиту, от него к деревцу направился туда.

Ощущения были страннее некуда. Все, что происходило до этого, я помнил крайне смутно. То есть помнил свою прошлую жизнь, она пронеслась кадрами: школа, Катя, футбол, поступление в институт, КВН, аспирантура, путешествия, опостылевшая работа, занятия бразильским джиу-джитсу… Вспомнилось, что шесть лет назад мне, мучимому кризисом среднего возраста, очень повезло с тренером — дагестанцем Гайдаром Ризвановичем, которого мы звали просто Ризванычем. Потом долгожданная беременность Алены и радость скорого отцовства, похороны, судебные тяжбы, вынужденная работа на мебельном складе, «джамшуты» в строительной бытовке, нож между ребер.

А вот то, что было после… Сейчас я — другой, это абсолютно точно. Тело было другим!

Не дойдя до витрины, я остановился, прислонился к стене и схватился за голову, пытаясь удержать воспоминания: какой-то бескрайний космос, некое существо вроде богини или бога, черт его разберет, какие-то возникающие передо мной строки текста… Это был сон? Видения стремительно таяли. Вторая жизнь? Новое тело? Кто я?

Последнее я, похоже, произнес вслух. Проходящая старуха язвительно заметила, не сбавляя шага:

— Наклюкался поди! Алкаш ты, вот ты кто! Как не стыдно? Такой молодой, а уже алкаш! Бузотер! Нарушитель общественного порядка! Куда смотрит ваш косморг? Иди проспись!

Я покачал головой. Нет, бабуля, не алкаш и не бузотер. Но ты права, надо «проспаться», то есть все-таки посмотреть, кто есть я, потому что я уже точно не Александр Михайлович Звягинцев.

Добравшись до витрины, за которой красовались ростовые манекены в строгих платьях, я всмотрелся в свое отражение. На меня растерянно глядел симпатичный высокий парень. Брюнет, волевой подбородок, широкие плечи и V-образный торс с кубиками пресса. Значит, то был не сон. А раз так, нужно срочно думать, что делать дальше.

— Вот он! — до моего сознания донесся старческий голос. — Патруль, сюда!

— Здравствуй, жопа, Новый год, — проговорил я, вкладывая в эти слова отнюдь не переносный смысл.

Сперва из-за пятиэтажки выбежала бабка, которую я видел чуть раньше, а следом за ней… Захотелось перекреститься. Два милиционера. Да-да, не полицейских, а именно милиционера в форме, как в советских фильмах, но чуть модернизированной.

И что делать? Бежать? Сдаваться? Так рук не поднять, они прикрывают естество.

Один мент был невысоким, второй — ну просто дядя Степа с огромной родинкой промеж бровей.

— Безобразничаем, товарищ? — неуверенно выдал длинный, а мелкий заломил мне руки за спину, защелкнул наручники и цыкнул зубом:

— Непорядок. Хотя вдруг это… Вдруг он, как в анекдоте. — Мент изменил интонацию: —Возвращается муж из командировки…

Оба захохотали. Отсмеявшись, длинный сказал:

— В отделении расскажет.

Подъехал полицейский… Точнее милицейский… Бобиком этого тигра язык не поворачивался назвать. Что-то среднее между джипом и хаммером, фигурка бегущего оленя на капоте. Что? «Газель»??? Я думал, скорее земля сойдет с орбиты, чем наш автопром создаст что-то дельное. Хотя в этом мире автопром совсем уже и не наш — в смысле, не имеющий отношения к моей реальности.

Когда меня затолкали внутрь, я в темноте мало что разобрал. Мысленно взмолился, чтобы не оказалось рядом какого сидельца, который бы мой вид оценил. Машина дернулась, и я повалился вперед, но не ударился, повалился на что-то мягкое. Донеслось обиженное шипение. А когда зрение привыкло к темноте, я обнаружил себя уткнувшимся в женские сапоги. Я дернулся, но кто-то тут же успокаивающе погладил меня по голове:

— Лежи, лежи, красавчик. Все хорошо…

— Хорошо? — послышался чей-то визгливый голос. — Чего хорошего, Маринка? Опять все, что заработали, этим упырям пойдет!

— Ой, да боже ты мой, Ларис, оформят, штраф выпишут да отпустят. А в партию нам и так дороги нет. Так что не говори ерунды… — та, которую звали Маринкой, говорила с ярко выраженным фрикативным «г».

— Ага, легко тебе говорить! — возразила визгливая. — У тебя будет первый прокол в фарцбилете, а у меня третий! За третий знаешь что бывает?

— Страшилки это все, — сказала Маринка. — Никто никуда тебя не выселит, товарищ Шуйский не позволит.

— Да закрой уже рот! — вспылила визгливая, и я понял, что, скорее всего, она не хочет, чтобы ее отношения с товарищем Шуйским обсуждали при мне.

Интересно, о каком билете они говорили?

Я все-таки приподнял голову и увидел, что окружен четырьмя девушками и женщинами разной степени жизненной помятости, расположившимися на лавках вдоль бортов. Из их дальнейшего оживленного спора стало понятно, что девушек приняли в местном подпольном «бардаке».

Более не дергаясь и не опасаясь неприкрытых тылов, я лег на живот, смотрел на носки сапог на высоких каблуках и думал — не про сапоги, а про место, куда попал.

То, что я в СССР, только в его современном варианте, а значит, в параллельном мире — ясно. Какой он, этот мир, будем разбираться по ходу пьесы.

Смущало то, что в междумирье казалось понятным и логичным — как такое возможно? Ладно, допустим, наша жизнь — игра, а я жил хорошо, праведно, и мне выпал второй шанс, это я усвоил. Но почему именно мир, где СССР? И если есть такой, то, может, существуют и другие? Тогда правы те, кто утверждал, что вселенных — бесконечное множество.

В моем мире физики до сих пор спорят о том, есть ли мультивселенная. Жаль, не могу вернуться и предъявить доказательства. Какие? Да вот, например: советская проститутка с неким фарцбилетом из 2022 года в сапогах на высоких каблуках, на подошве которых выбита звезда и русским по полиуретановому написано: «Красный октябрь».

Ситуация была настолько абсурдной, что меня начало мелко трясти — то ли от холода, то ли от смеха. В автозаке, набитом проститутками, которые, вполне возможно, были комсомолками, еду я. Голый. Без документов. Без знаний современных реалий. И размышляю о мультивселенной.

— Девчата, — проговорила Маринка, — да он замерз совсем, гля, как трясется. Юлька, дай шубку, накроем его, а то околеет мальчик.

Какой я, нафиг, мальчик… Ах, ну да, мне же всего восемнадцать.

— Да Юлькина шубка ему на один зад. — Проговорили басом, и надо мной кто-то склонился — пахнуло терпкими духами и застарелым табачным дымом.

— На один хрен, — поддакнула писклявая и хохотнула, причем так заразительно, что я и сам издал смешок.

— Девочки, да он тут лыбу давит! Эй! — Басистая курильщица толкнула меня в бок. — Ты чего рогочешь? Мы тоже хотим.

Не в силах остановиться, я пропел дребезжащим голосом:

— Ехал я ухабами, не один, а с бабами. Раз споткнулся об ухаб, — дальше было похабно, и я сочинил от себя: — Потерял одну из баб.

Проститутки захохотали, смех курильщицы выделялся вороньим клекотом.

Мой тыл накрыла теплая ткань. Теперь хоть задница не будет мерзнуть. Я свернулся калачиком, переворачиваясь набок, прижался к теплым ногам, посмотрел на сидящих напротив краснолицую даму лет тридцати с осветленными волосами и брюнетку, похожую на королеву разбойников из мультика про Герду. На обеих были колготки в сетку и короткие кожаные юбки.

Снова стало смешно. Если взять абсурд, выпарить из него все примеси, потом долго сушить — то вот эта квинтэссенция бреда и происходила со мной. Жизнь, значит, игра. Ага, КВН. Что ж, сыграем.

— Девочки, за что же вас? — Путаны смолкли, уставились, как на дурака, пришлось пояснять: — В СССР же нет секса. Нет секса — нет вас.

Брюнетка с прокуренным голосом запрокинула голову и засмеялась — что боцман в хохоте зашелся.

— Смешной, — оценила блондинка.

Перед моими глазами появилась статья из Википедии, которую доводилось редактировать — в СССР проституции официально не было, а значит, статья уголовного кодекса тоже отсутствовала. Но ночных бабочек привлекали за другое.

Машина резко затормозила. Послышались хлопки передних дверей, кто-то стукнул, и задние дверцы распахнулись.

— Вылазим, граждане проститутки. И ты, нудист, тоже выходи! Первым!

Я поднялся, насколько позволяла кабина, выполз на коленях и едва устоял на ногах. Пальто, укрывавшее меня, соскользнуло.

— Прикройте его чем-нибудь! — распорядился длинный сержант и отвел взгляд, смутившись.

Брюнетка сняла с шеи длинный зеленый шарф и обмотала вокруг моих бедер, соорудив подобие юбки, со словами:

— Эх, грешно такую красоту от людей скрывать!

Я смутился, уж слишком красноречивым были ее взгляд и сожаление. Заметно было, что ремесло она выбрала по зову… ну да, звезды.

Удалось заметить проезжающие по улице машины — знакомых иномарок среди них я не заметил, эти, очевидно, были отечественными, но выглядели добротно и симпатично.

Тем временем коротышка указал на раздвижные стеклянные двери отделения, над которыми красовались опутанные новогодним «дождиком» красные буквы: «МИЛИЦИЯ».

Слева и справа — современные светящиеся вывески, но не рекламные, а с лозунгами: «СЛУЖУ НА БЛАГО ОТЕЧЕСТВА» и «СИЛА МИЛИЦИИ — В ЕЕ СВЯЗИ С НАРОДОМ!» Эти два лозунга выглядели привычно, а вот еще одна вывеска… Признаюсь, повеяло от нее совсем другим временем: «НЕ БОЛТАЙ! БОЛТУН — НАХОДКА ДЛЯ ШПИОНА!»

Лозунг дал пищу для размышлений — а вдруг меня примут за шпиона? Судя по всему, страна окружена врагами (а когда было иначе?), и такой подозрительный тип — голый и без документов — обязательно вызовет вопросы.

— Вот, тащ капитан, привел! — доложил дежурный и брезгливо затолкал меня в кабинет капитана милиции Тырина.

— Кто таков? — изумился «тащ капитан». — Почему голый? Зимой?

Внешность капитан имел располагающую, исконно-русскую: желтовато-пшеничные волосы, большой лоб, правильные черты лица, румянец на щеках, ямочка на подбородке. Примерно так я представлял Ивана из русских сказок, если бы не глаза-скальпели.

— Отвечать, когда тащ капитан спрашивает! — рявкнул дежурный.

— Не знаю, товарищ капитан! Ничего не помню. Возможно, шел, поскользнулся, упал…

— Очнулся — гипс? — скептически поднял бровь капитан Тырин. — А раздел кто? Контрабандисты? Ну-ну. Ладно, присаживайтесь, товарищ Соврамши, разберемся.

— Я не вру, товарищ…

— Сел! — тоном, не терпящим возражений, рыкнул Тырин. И уже спокойнее добавил: — Сказал же: разберемся. Ты точно не курсант? Уж больно выправка характерная.

Я помотал головой.

Более всего здесь меня удивил не паркет, не удобный стул и деревянный крытый лаком стол, не ровные белоснежные стены, а фотография неизвестного политического деятеля, где обычно вешали фото нашего бессменного президента.

Пока меня фотографировали и «снимали пальчики», я таращился на нового вождя, перебирая в уме всех известных политиков, которые могли бы стать генсеком, благо память позволяла, но не нашел никого похожего. Да и не застал я то время, мне было десять, когда Союз развалился на Россию и четырнадцать маленьких, но очень гордых республик. Октябренком еще был, а вот в пионеры уже не успел.

Сколько ни глядел на вождя на стене, так и не вспомнил. На вид ему было лет сорок-пятьдесят, узкое лицо, правильные черты, темные с проседью волосы. Чем-то напоминал Машкова, но губы были тоньше. И ведь не спросить, как зовут неизвестного мне лидера страны — идиотом посчитают.

Да и не дали мне шанса задать вопрос — вопросы здесь задавал товарищ капитан Тырин.

Получив на все свои вопросы одно и то же «не помню», он поморщился и с дружелюбного «ты» снова перешел на формальное «вы»:

— Значит, говорите, не помните ничего? Ни имени, ни фамилии, ни адреса проживания? — Тырин скептически сморщился и посмотрел на часы. Увиденное ему не понравилось, и он снова начал тыкать, причем без всякого дружелюбия в голосе, наоборот, зло и раздраженно: — Слушай, парень, у меня нет ни времени, ни желания с тобой тут валандаться! Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому!

Он уставился пристально, словно хотел просверлить во мне дыру, и я всем своим существом ощутил, что больше всего на свете этот человек хочет домой, посмотреть футбольный матч. Ага, вот как работает «Эмпатия», ради которой я набрал столько фобий! Что ж, забавно и… воодушевляюще. Значит, и второй особый талант при мне…

— За «Динамо» болеете? — брякнул я и прикусил язык.

Однако суровое лицо капитана смягчилось (манипуляция сработала!), во взгляде прочлось некое подобие симпатии, и он проговорил примирительно:

— Не хочешь говорить, посиди, подумай. Задержан до установления личности! — Он что-то чиркнул в бумагах и гаркнул: — Гаврилов!

Дверь приоткрылась, там появился мордатый дежурный, сменивший того, что привел меня:

— Да, товарищ капитан!

— Уведите!

Гаврилов взял под козырек и потащил меня на выход из кабинета следователя. Я настроился на Гаврилова и ничего не ощутил, кроме легкого чувства голода, которое подстегнуло собственное, и мой желудок не просто заурчал — взревел. Толстое пузо дежурного радостно закурлыкало в ответ. Похоже, наши внутренности поняли друг друга лучше, чем мы сами.

— И это! — окликнул его капитан. — Оденьте его во что-нибудь! Чего он у вас, как этот, как его…

— Шотландец, — подсказал я.

— …клоун! — не воспользовался подсказкой капитан Тырин.

— Так это, че было, в то и упаковали, — объяснил дежурный. — Шлюх из «бардака» как раз загребли, везли в участок, а по дороге этот нудист…

— Понятно, — следователь тут же потерял ко мне интерес.

Дежурный отвел меня в камеру, где мирно дрых какой-то бывший интеллигентный человек с козлиной бородкой, в затрёпанном пиджаке и трениках.

Через время Гаврилов вернулся с окаменевшими от краски штанами, такими же кроссовками производства Тольяттинской обувной фабрики и грязной футболкой с надписью «Добро пожаловать на Слънчев бряг!».

— Оденься, нудист, — сказал он.

— Товарищ дежурный, — проговорил я, натягивая штаны. — А где я…

Тот хохотнул.

— В Третьяковской галерее, не видно, что ли? Ну ты в натуре клоун!

Штаны спадали, и я закрутил их на поясе.

— Город какой, вот что я хотел спросить.

— Лиловск. Н-да, парень, вот ты попал! — с сочувствием покачал головой мент.

Расспрашивать, что это за Лиловск такой, я не стал. Ясно, что не Москва и не Питер, то есть Ленинград. Здесь есть хрущевки и более старые дома, значит, он не новый, а в Лиловск переименовали какой-то небольшой городок.

— А Саратов далеко? — спросил я.

— Тысячи две километров отсюда. А с чего это ты о нем вспомнил?

Я сжал виски, помассировал их и соврал:

— Да крутится в голове почему-то.

— Ну, вспоминай.

Дежурный ушел. Одевшись, я ощутил себя рыцарем, защищенным латами со всех сторон и готовым к подвигам.

Растянувшись на холодном полу, я подложил руки под голову. Наконец появилась минутка передохнуть и заняться стратегическим планированием.

Меня не любят — это минус, но и не гонят — это плюс.

Итак, что мы имеем? Я абсолютно свободен от обязательств, у меня нет долгов ни перед живыми, ни перед мертвыми. Моя жизнь — чистый лист. Я пилот полностью заправленного самолета, который может прилететь в любую точку. В любую, Карл!

От понимания закружилась голова. Мне больше не надо перебиваться случайными заработками или ходить на нелюбимую работу. Я волен прожить свою жизнь заново так, как всегда хотел, но не смог.

А чего я хотел?

Вроде бы об этом я уже думал, когда выбирал таланты. И даже решил, кем хочу стать.

Но тогда я не мог слушать сердце, потому что у меня его не было. Бесплотный я не мог рассуждать душой, только бездушным разумом.

Итак, чего я хочу? Карьеру кавээнщика? Стать профессором экономики? Поступить в институт международных отношений и податься в разведчики? Изобрести лекарство от рака? Ага. Нацепить фрак (халат), посадить себя в клетку и воткнуться в бумаги.

А может тогда просто радоваться жизни и жить на полную катушку?

Эй, Александр Звягинцев, то есть Нерушимый, чего ты хочешь? Чего ты хочешь всем сердцем, так, чтобы до ломоты в зубах?

В глубине души шевельнулся ребенок — тот самый, что очень-очень давно на соревнованиях отбил пять мячей подряд и спас команду. Он помнил, как ребята напрыгнули на него и повалили, их глаза светились счастьем, и он сам был счастлив. Большего счастья я не испытывал никогда. Точнее, не испытывал такого открытого искреннего счастья.

А после того, как сказал тренеру, что ухожу из спорта, вечером, укрывшись одеялом, я с трудом сдерживал слезы. Потому что мамина кровать находилась в этой же комнате, отделенная от моей шкафом, и проявлять слабость было нельзя.

Вот чего я хочу — играть в футбол. А еще хочу увидеть, как миллионы соотечественников выбегают на улицу, обнимаются, угощают друг друга пивом, когда наша сборная пройдет… ну хотя бы в полуфинал чемпионата мира. О большем не мечтаю, ведь футбол — командная игра, не все зависит от одного человека.

Решено! Строю карьеру футболиста. Безумие? Ха! А то, что со мной произошло — не безумие?

Почти убедив себя, заколебался. Саня, ты серьезно? Ты же столько всего можешь сделать хорошего с такими возможностями — и для себя, и для страны, и для всего человечества! А ты собрался мячик гонять?

Мотнув головой, я никак не мог отделаться от картинки: вот я выхожу на поле вместе с командой. Мы встаем в круг, обняв друг друга за плечи, потом расходимся по позициям. Я встаю в ворота…

Я улыбнулся, представив свою команду на футбольном поле. Пусть не сборную, пусть даже рядовой клуб из Второй лиги, ворота которого я защищаю, и у меня перехватило дух и замерло сердце!

«Лучший в мире»…

От перспектив я не смог дышать. С таким талантом мечты станут реальны.

Я представил финал чемпионата мира, нашу сборную на поле со мной в воротах, летящий в мою дальнюю «девятку» мяч…

«Прыжок!.. Да! Нерушимый намертво берет мяч!» — заорал бы в восторге комментатор.

А потом, как в 2018 в моем мире, жители моей необъятной Родины ликуют, выходят на улицы. Незнакомые люди, объединенные нашей победой, обнимаются, угощают друг друга пивом и коньяком.

Осталось всего-то понять, как отсюда выбраться и что делать дальше. Если в этом Союзе все так же строго, как было в том, нужно сделать документы, прописаться, устроиться на работу и… как-то пробиваться на просмотр в местный клуб. Интересно, а в этом городке вообще есть футбольная команда? Что-то не слышал я ни о каком клубе из этого городка в моем мире…

Черт, а ведь по спортивным меркам я уже динозавр! Пацаны с пяти лет навыки нарабатывают, а я последний раз играл в десятом классе. Сперва надо вспомнить что да как, ведь на «самом лучшем» далеко не уедешь, я таковым могу быть только раз в неделю, а на следующий день выпаду из жизни. Надо бы записаться в футбольную секцию, показывать себя там, заодно вспоминать навыки, а потом уже в клубы на просмотры рваться…

Кстати, неплохо бы опробовать второй особый талант. Вот только как? Стать самым лучшим взломщиком и свалить отсюда? Ага, поймают, а потом потарахтеть в Магадан лет на пять, а то и десять — наверняка все висяки на меня повесят. Сделаться самым убедительным и уболтать себя выпустить? Так менты по уставу работают — не получится.

Загипнотизировать их, заставить забыть случившееся? Ага, размечтался. Здесь хоть и Советский Союз, да только двадцать первый век на дворе — меня уже оформили, и я есть в базе.

Ладно, отложим до лучших времен. Я прошелся по камере, глянул за решетку. С моей стороны было три зарешеченные двери, напротив — три глухие. Две камеры наблюдения в разных концах коридора. Что-то много камер — видимо, с криминалом тут не очень.

Интересно, а где проститутки, которые со мной ехали? Заплатили штраф, и их отпустили?

Эх, не надо было тупить и светить голым задом в общественном месте. Спрятался бы быстренько — авось обошлось бы. А теперь что? Я в сердцах пнул решетку.

Вот тебе и тема для размышления. Оцени простор для полета мысли!

Время было вроде то же, да не совсем. Страна была другая. Не Россия. Но и не тот СССР, который я смутно помнил. В книгах я вычитал термин — точка бифуркации. Переломный момент, когда знаковые события идут по другому пути, рождая новую ветку реальности.

Где отправная точка? Не у алкаша же спрашивать.

Видимо, случилось это не так давно, потому что есть привычные глазу хрущовки, зато нет сочащихся кичем кривобоких уродцев девяностых, да и современные здания добротные, все оконные рамы в одном цвете. Судя по машинам на дорогах, люди тут живут небедно. Вот только что за марки авто? Неужто автопром так развился?

Не веря себе, я тряхнул головой. Неужели я в улучшенной версии мира? Там, где нет межнациональной розни среди советских народов? В мире, где мне можно пройтись по Дерибасовской и в Эстонии возложить цветы к памятникам воинам-освободителям? Где еще в цене семья, друзья, честь? Где решают интересы не олигархов или продажных чиновников, а Родины?

Разве не этого хотелось каждому, кого печалил развал великой страны? Или в этой версии СССР все только с виду так хорошо?

Вспомнился капитанов смартфон неизвестной модели, логотип подсмотреть не удалось. На мой пораженный взгляд он с какой-то гордостью сказал: «Ирва-десятка!»

Конечно, во мне тут же разыгралось любопытство! Какие отличия этого мира от привычного? Где провели чемпионат мира по футболу в 2018-м? Написал ли Джордж Мартин «Песнь льда и пламени»? Какие тут звезды на эстраде? И вообще, какие отношения у этого СССР с так называемым цивилизованным миром?

Но естественное любопытство было тут же придавлено грузом насущных проблем и вопросов. Если сначала меня накрыла эйфория, то теперь я взглянул на ситуацию более трезво.

Без имени, без адреса, без денег, работы и без каких-либо документов! Без бумажки я какашка, звать меня никак и что мне делать дальше, я понятия не имел. Если мою личность не установят, то что тогда? Попасть в какой-нибудь ЛТП мне совершенно не улыбалось. ЛТП — это лечебно-трудовой профилакторий, куда в моем Союзе насильно отправляли алкашей и наркоманов.

Ну спасибо, богиня, удружила! Со злости я опять стукнул по решетке, и появившийся мент призвал меня к порядку. Алкаш всхрапнул и перевернулся на другой бок. Вот что неизменно в моей стране, так это колдыри. «Пьют и воруют» — вспомнил я крылатую фразу авторства Розенбаума, ошибочно приписываемую Карамзину. Очень хотелось верить, что второе изменилось в лучшую сторону.

Помаявшись, я вдруг почувствовал, что смертельно хочу спать. Сунул ладонь под щеку и сразу вырубился. Не каждый день доводится умирать и оказываться в параллельной реальности, да еще в таком неприглядном виде.

Проснулся я от того, что моего соседа по камере куда-то выводили, и недолго думая перелег на лавочку и сразу же вырубился, а проснулся от стрельбы.

Глава 3. Кажется, вечер перестает быть томным

Выстрел повторился. Я слетел с лавки, дезориентированный, завертел головой.

Что? Где? Решетка? Я в тюрьме? Но за что, это ведь меня пытались убить!

Сориентировался, только когда в коридор спиной вперед вошел амбал в черной куртке до колен, с автоматом, в маске-балаклаве, сделанной из черной шапки. Следом вбежал верткий мужичок тоже в маске, со связкой ключей.

Что еще за маски-шоу? Вооруженное нападение на отделение милиции — это вам не шутки. Как им удалось? Их там целый взвод, что ли? Что им нужно?

— Назад! — рыкнул мне амбал, пока мелкий открывал камеру напротив.

Я сосредоточился на одном налетчике, на втором. Амбал жаждал крови, мелкий боялся и хотел побыстрее отсюда убраться и отпирал камеру напротив, постоянно оглядываясь. Ага, значит, не «что», а «кто». Клацнул замок, скрипнули петли и, разминая запястья, из камеры вышел высокий узколицый коротко стриженный парень со взглядом матерого хищника.

— Братаны, — проговорил я, не особо рассчитывая на успех, вцепился в решетку, — выпустите, а? А то ваще край.

Мелкий не глядя кинул мне связку ключей. Звеня, она проехала на середину камеры.

— Лови, терпила.

Я подождал, пока налетчики исчезнут, подобрал ключ и открыл замок.

«Сиди на жопе ровно, — велел инстинкт самосохранения. — Хоть в этой жизни не нарывайся». Но меньше всего я мечтал о еще одной тихой серой жизни. По совести так по совести. Пусть армия для меня ограничилась военными сборами, собирать-разбирать автомат я научился и, пока остальные будущие офицеры запаса хрены околачивали, я стрелял по мишеням. А теперь… нет, не товарищи в прежнем моем понимании из прошлой жизни, но все же товарищи — в опасности, и мой долг — помогать им.

Правда, пока не узнаю, что произошло, непонятно, что делать. Вдруг всех ментов перестреляли нафиг? Да нет, пара выстрелов — для перестрелки маловато. Бред какой-то.

Я беспрепятственно добрался до опустевшего пункта дежурного, больше похожего на современный ресепшен, заглянул за стойку и, не обнаружив труп, выдохнул с облегчением.

Действо разворачивалось на улице. Четыре милиционера столпились у распахнутой двери, капитан Тырин целился из пистолета. Дежурный Гаврилов положил руку на его плечо и прошептал:

— Не стреляй! Промахнешься — они ее убьют!

Видимо, случился захват заложника. Похоже, этот Советский Союз еще дальше от того, который я помнил, и еще меньше похож на исходник, чем я думал.

От грохота крови в висках я перестал слышать прочие звуки. На ватных ногах подошел к ментам, которые глянули на меня и отвернулись, даже не пытаясь прогнать или упрятать за решетку.

Перекрывая выезд хаммерогазелям, припарковались две черные машины неизвестных марок. Возле ближайшей стоял мужчина без маски, целящийся из пистолета в голову крупной женщины в милицейской форме. Руки женщина держала над головой. Сам злоумышленник был едва виден за затемненным стеклом распахнутой дверцы его авто. Причем он, как подсказала «Эмпатия», жаждал смерти этой женщины и намеревался ее прикончить при любом раскладе.

Сердце забилось часто-часто. Вот он, шанс отличиться и испытать второй особый талант!

Я на миг зажмурился и мысленно сформировал запрос:

Хочу быть лучшим в мире стрелком.

По позвоночнику будто бы заструился жидкий огонь, зрение стало четким, чувства успокоились.

Я сглотнул, шагнул к Гаврилову, который больше всего на свете в этот момент хотел того, чтобы все это закончилось, и он остался жив, но чтобы кто-то другой за него все решил.

Оценив ситуацию, я понял, что мне проще простого перестрелять преступников. Правда, в одиночку я не справлюсь, а как среагируют милиционеры на мою инициативу — богиня его знает.

Глаза боялись, а руки делали. Оттесняя Гаврилова, я сжал его запястье и уверенно проговорил:

— Давайте ваш пистолет, товарищ Гаврилов, я знаю, что делать.

Он попытался возразить, но прочел в моем взгляде уверенность и переложил ответственность, разжимая пальцы и отдавая мне табельное оружие, которое даже не поставил на предохранитель. Выговор тебе, дежурный! С занесением в протокол.

— Охренел? — покосившись, рявкнул капитан Тырин, держащий кого-то на прицеле.

— Работаем, товарищ капитан! — прорычал я и продолжил: — Вали амбала с автоматом, потом — мелкого. Я — террориста с заложником. Стреляем по моей команде. Ждем, когда освобожденный преступник сядет в машину.

— Ты чего раскомандовался, пацан? — зло прошипел Тырин.

Я поделился планом:

— Я стреляю. Террорист падает. Женщина прыгает вперед, и милицейская машина защищает ее от выстрелов.

— А если…

Я вскинул пистолет, прицелился в террориста, который, гад, полностью исчез за затемненным стеклом. А если оно пуленепробиваемое? К тому времени процессия — амбал, мелкий и длинный зэк — добралась до второго авто, длинный плюхнулся на заднее сиденье, любезно распахнутое мелким. Башка моей цели высунулась над стеклом, и я одновременно нажал спусковой крючок и крикнул:

— Огонь!

Ухнул мой выстрел, следом эхом отозвался выстрел Тырина. Террорист дернулся, заваливаясь, заложница перехватила его руку с пистолетом, и сведенный судорогой палец отправил вверх пулю, предназначавшуюся женщине. Потом заложница ударила захватчика локтем в висок и вместо того, чтобы спасаться, забрала пистолет, выстрелила пару раз в салон машины и прыгнула назад, прячась за милицейским фургоном.

Амбал, прикрывавший отход длинного, распластался, упав навзничь, а мелкого капитан Тырин лишь ранил, и он укатил на машине с длинным. Автомобиль, на котором приехал террорист, остался стоять — освобожденная заложница расстреляла пассажиров и водителя.

Менты засуетились, группа захвата, которая приняла меня, забегала вокруг хаммерогазелей со спущенными колесами. Я закрыл глаза и съехал спиной по стене. Получилось!

А еще я убил человека…

Звуки слились в монотонный гул. В себя меня привела звонкая пощечина.

— Пройдемте, гражданин Соврамши! — гаркнул мне в лицо капитан Тырин.

Я поднялся, вложил табельное оружие в руку Гаврилова.

— Спасибо, товарищ.

По спине ударила пятерня Тырина, он заглянул мне в лицо и рявкнул:

— Это самоуправство! А если бы палец дрогнул, мать твою, перемать, пацан, ты…

Поток его ругательств, вполне цензурный, но все же настолько хитро выстроенный, что матерное слово угадывалось в каждой проглоченной паузе, оборвался лишь тогда, когда мы зашли в его кабинет, и ответил я, уже усаживаясь в кресло.

— Выбора не было, товарищ капитан, — почти не соврал я. — Они собирались убить вашу сотрудницу.

Он бросил на меня хлесткий взгляд.

— Откуда знаешь?

А вот теперь пришлось врать:

— Слышал, когда они открывали того длинного.

— «Длинного», — передразнил Тырин. — Да ты знаешь, чей это сын? Впрочем, ты и о себе якобы ничего не знаешь… — буркнув это, он махнул рукой, пожевал губами, а потом ткнул в меня пальцем и тоном государственного обвинителя задал вопрос: — Но стреляешь белке в глаз и имеешь выправку офицера. Кто ты такой, гражданин Соврамши?

— Гражданин великой страны, — отчеканил я. — Помню, товарищ капитан, что мой святой долг и обязанность защищать Родину, ее граждан и помогать правосудию.

— Допустим, — хмыкнул он, включая компьютер.

И тут я вспомнил, что в коридоре камеры, которые должны были зафиксировать, что говорили налетчики! Видимо, это Тырин и собрался посмотреть…

И посмотрел. Звука, на мое счастье, в записи с внутренних камер наблюдения не оказалось.

Я выдохнул и откинулся на спинку стула, закрывая глаза. Сцепил в замок трясущиеся пальцы.

Без стука в кабинет ворвалась заложница, майор милиции, между прочим, и гаркнула:

— Тырин, твою мать, чего расселся? Скоро тут будут все, включая… — Она бросила на меня злобный взгляд, и Тырин объяснил:

— Спаситель ваш, товарищ майор. Это он решился на первый выстрел.

Женщина опешила, захлопала глазами, но быстро сориентировалась и проговорила:

— Выражаю вам свою благодарность…

Я пожал плечами.

— Журналистам скажете, что это Гаврилов застрелил террориста. И вам хорошо, и ему премия. Оружие-то я у него взял…

— Гар-рилов! — проглотив букву «в» рявкнул Тырин так, что у меня чуть перепонки не полопались.

Когда появился мордатый дежурный, он указал на меня:

— Сопроводи его в камеру! — Чуть смягчившись, капитан обратился ко мне: — От всего отдела выражаем вам благодарность. И приносим извинения, что придется еще немного посидеть.

Меня опять заперли. Н-да, все-таки обращение на «вы» — не лучшая компенсация. Не успел я додумать мысль, что то ли Бэтмен из меня не очень, то ли менты — твари неблагодарные, как явился Гаврилов с перемотанной головой, принес на разделочной доске хлеб, сыр, бледно-розовые кругляши колбасы-варенки и треугольную упаковку кефира, сказал извиняющимся тоном:

— Ты голоден? Вот.

Он просунул угощение под дверь и объяснил:

— Мы договорились между собой и всем говорим, что это не я застрелил преступника, а ты из моего табельного оружия. Меня типа по голове тюк, я упал. Ты пистолет хвать, ну и все.

Что ж, ожидаемо. На камерах-то зафиксировано если не все, то многое. Табельное оружие в руках постороннего, тем более задержанного — должностное преступление.

— Там журналистов понаприехало — мама родная. И начальства какого только нет. Вроде тебя хотят видеть.

— Кто? Начальство? — насторожился я.

— Журналисты.

— И что мне можно будет рассказывать кроме того, что вас по голове ударили?

— Правду. Очнулся — гипс. — Он виновато пожал плечами.

Я представил, как будет выглядеть правда из моих уст. Дорогие граждане! Я, гость из мира победившего капитализма, которому высшая сущность дала второй шанс и два таланта и переместила сюда… Доктор, куда вы меня ведете? Что это за инъекция?

— Просто иначе… — продолжил оправдываться Гаврилов. — Ну, если всю правду… Табельное оружие, виноват. Но подвиг мне приписывать нечестно.

Моя челюсть с шумом упала на пол. Хотелось переспросить, не ослышался ли — я готов поверить в богиню, в перерождение, в беременную от инопланетян бабку, но не в это.

Мент говорит «нечестно» и отказывается от халявного подвига, а значит, и от премий, звезд на погонах и орденов? Твою мать, что за рафинированный мир? «Не надо мне рассказывать про честного мента, ментов я разных видывал, но честных — никогда». Раки на горе животы надорвали. Земля, икнув, сменила полярность. Они тут все такие? Или только Гаврилова в детстве головой вниз часто роняли?

Я представил себя, эдакого бомжа, окруженного журналистами, и выругался. Мент понял мою злость по-своему, похлопал по плечу и сказал с придыханием:

— О тебе теперь в газете напишут. По телеку тебя покажут. Хорошо же! Конечно, если нечего скрывать. — Он подмигнул. — Я за одеждой для тебя.

Пока его не было, я набросился на колбасу, откусил кусочек, зажмурился. Надо же, столько лет прошло, а я помню ее вкус! Докторская, настоящая! Сыр удивил, это был очень приличный пармезан или нечто похожее. Я покрутил в руках треугольник кефира и зубами оторвал верхушку. Ммм, как в детстве!

Однозначно, жизнь налаживается. Теперь они просто обязаны меня отсюда выпустить.

Вскоре вернулся Гаврилов с Тыриным, капитан протянул мне черные брюки, я поискал взглядом, где можно переодеться, и плюнул. Они меня голиком видели, вот же проклятая зажатость! Брюки оказались коротки. Менты переглянулись, и Тырин сказал:

— Сойдет. По пояс будет фотографироваться. А футболка пусть эта остается.

— Ему бы причесаться, тащ капитан, — проблеял Гаврилов, но тот махнул рукой и обратился ко мне: — Ну что, Александр, готов?

Я кивнул, пятерней пригладил жесткие непослушные волосы.

— А откуда вы знаете мое имя… как?

— Идем. Товарищ майор потом расскажет. А зовут тебя, короче говоря, Александр Нерушимый.

По базе пробили? Но это невозможно, я только появился в этом мире. Или божество позаботилось и создало мне прошлое?

Мы поднялись на второй этаж, Тырин постучал в дверь с табличкой «Начальник отделения», и мы вошли в кабинет, где на стене висел все тот же неведомый вождь.

Мои мысли, расстрелянные щелкающими фотоаппаратами, разбежались тараканами по закоулкам разума. Я инстинктивно прикрыл глаза, ожидая вспышки, но их не последовало.

За лаковым столом сидела женщина-майорша, вырванная из лап террористов. Крашеная блондинка с туго собранным пучком волос. Лицо грубоватое, но не без изюминки. Чуть раскосые глаза, взгляд с поволокой, упрямо поджатые ярко накрашенные губы. На вид — лет сорок. Вряд ли старше — кожа на чуть приоткрытой груди и шее выглядела молодой, лицо было хоть и слегка поплывшим, но без пигментных пятен и морщин.

Она — начальник отделения?!

Видимо, она уже многое рассказала репортерам, а их было четверо: пожилая женщина, похожая на сушеную тарань, рыженькая толстуха, бойкая шатенка лет тридцати и мужчина с седыми усиками, в клетчатых брюках и таком же жилете. Они загомонили, протягивая ко мне микрофоны. Майорша хлопнула по столу и гаркнула:

— По очереди, пожалуйста.

Моя спина одеревенела, я замер под прицелом фотоаппаратов, вспоминая первый свой стендап. Тогда казалось, что каждое слово звучит фальшиво.

— Скажите, Александр, а вы правда ничего не помните? — пошла в атаку шатенка, стараясь подобраться ко мне поближе.

— Ничего. Я свое имя узнал только что. По… — Тьфу ты, чуть не сказал «полицейские»! — Милиционеры сказали.

— Если так, как же вы смогли… обезвредить преступника? — спросила она деланно озабочено, а добавила уже обвиняюще: — Вы не должны помнить, что умеете стрелять!

— Наверное, это мышечная память, — ответил я, понемногу набираясь смелости. — Я не был уверен, что у меня получится, все как-то само собой произошло. Растерялся, а дальше руки уже сами все сделали.

— Выстрел, надо сказать, был мастерский, — подала голос спасенная майорша. — Интересно, откуда такие навыки?

— Не помню, — пожал я плечами, виновато улыбаясь.

— Наверное, вы мастер спорта по стрельбе? — спросила старуха-тарань. — Каждому бы так теряться! Так растерялись, юноша, что матерого рецидивиста одним выстрелом уложили!

Она это так сказала, словно тот был кабаном или лосем, а не человеком. Какая разница, матерый он или нет? Никто не бессмертен.

— Не помню, — повторил я. — Просто услышал, как те два преступника говорили, что заложницу в любом случае убьют, и решил выполнить свой долг. Может, мне просто повезло.

— Похвально! — произнес мужчина. — Это героический поступок! Мы все надеемся, что память к вам вернется.

Расспрашивали они меня недолго. Еще по разу сфотографировали, и Гаврилов проводил меня в камеру, говоря:

— Потерпи немного.

— Откуда вы узнали мое имя? — спросил я.

— Документы нашли, — бросил он, уходя.

«Немного» растянулось на несколько часов. Наверное, на место ЧП слетелось начальство всех мастей, а значит, нужно запастись терпением. После еды начало клонить в сон, я прилег на лавку, и меня сморило. Сон снился благостный: море, песчаный берег, лето. Я, Алена и наш сын, которому лет пять.

Но досмотреть сон не дали, меня вероломно растолкал капитан Тырин. Надо же, сам явился!

— Товарищ майор хочет с тобой поговорить. Но прежде придется вернуть мне штаны.

— И не стыдно жалеть для героя жалкие ношеные штаны? — пожурил его я, переодеваясь в спортивный костюм.

Мои слова не смутили капитана Тырина. Он забрал брюки и отрезал:

— Они тебе все равно коротки!

После чего повел меня на выход, а затем — на второй этаж, где пару часов назад я встречался с журналистами. Начальствующая особа, товарищ майор, смотрела в экран монитора, щелкая мышкой.

Когда я вошел, уставилась пристально. Не став играть в гляделки, я отвел взгляд, уселся в кресло напротив рабочего стола.

— Еще раз добрый вечер, товарищ майор!

— Добрый, добрый… — задумчиво произнесла она. — Меня зовут Ирина Тимуровна Джабарова. И я очень благодарна тебе за решительность. А вот как мне тебя звать, парень? Докладывали, что ты даже имени своего не помнишь?

Чего она хочет добиться? Выяснили же имя.

— Ваши люди вернули мне немного памяти. А еще я сам вспомнил, что мне восемнадцать лет.

Длинная изящная бровь Ирины приподнялась.

— Ну-ка, ну-ка… Что-то еще?

— Нет, — горько сказал я. — Очнулся утром голый. Не понял даже, где я — где-то на улице, а на какой, в каком городе? При мне не было ничего. Попытался узнать у прохожих, где я, как ваши ребята подъехали, затолкали в машину и привезли сюда.

— Значит так, Саша Нерушимый. Картина примерно понятная — загулял где-то, напоили или напичкали чем-то, ограбили и выкинули. По базе пробили — ни в чем ты не замешан. А после предотвращенного преступления кого тут только не было — пришлось тебе задержаться. А теперь ты свободен.

И все? Так просто?

Я шумно выдохнул, откинулся на спинку стула и улыбнулся:

— Спасибо, Ирина Тимуровна! А я уж испугался, что мне Новый год в отделении придется встречать!

— А есть за что? — Женщина посмотрела пристально, сощурила глаза.

— Никак нет!

— Вот и я так думаю. Можно было бы, конечно, помариновать тебя на тему шпионажа, но на шпиона ты не очень похож. Это халтура какая-то, а не шпионаж! Ишь ты, поленились даже одеждой обеспечить, еще и без документов отправили — отлично забросили!

Она мелодично рассмеялась, я снова улыбнулся. А еще шире мои губы растянулись, когда Ирина положила на стол какую-то красную книжицу, явно документ, и подвинула ко мне.

— Это твое?

Все еще опасаясь подвоха, я накрыл его рукой, перевернул. На красном фоне — золотистый герб Советского Союза. Вверху: «СССР». Внизу: «Паспорт». Я такие только на фото видел, в руках никогда не держал. Шершавый на ощупь, открывался он неохотно, словно был совсем новым. Нерушимый Александр Михайлович. Год рождения — 2004-й — не мой, а вот день привычный: девятое июля. Физиономия не моя, но надо привыкать. Ого, место рождения: с. Кунашак, Кунашакского района, Челябинской области. Выдан Кунашакским ОВД, причем в этой реальности паспорта выдавали с шестнадцати, а не с четырнадцати лет.

— Бдительные граждане нашли недалеко от того места, где тебя взяли, и принесли в отделение, — объяснила Ирина Тимуровна. — Пожалели тебя грабители.

— Скорее пошутили.

— Фамилию сам выбирал? Родительскую сменил на более звучную?

Я мысленно улыбнулся ее попытке поймать меня на вранье и пожал плечами:

— Не помню. Ку-на-шак — это вообще что такое?

Может, в селе я родился, а жил в более продвинутом месте? Я пролистал до места прописки: Челябинская область, село Кунашак, улица такая-то, дом такой-то, комната 4. Общага? Неважно, важно, что я оттуда выписан.

— Побыстрее бы тебе вспомнить, зачем ты сюда приехал, да прописаться, да на работу устроиться. Иначе, — она подалась вперед, и в голосе звякнул металл, — статья 209. Тунеядство.

В памяти всплыло, что если гражданин не трудился во благо Родины более четырех месяцев, то ему светили 209-я уголовная статья «Тунеядство» и срок от двух до пяти лет. Но мне скорее грозило загреметь в армию. Два года терять совсем не хотелось.

А вот и неприятные моменты. Интересно, как тут с налогом на бездетность и сложностями, с которыми сталкиваются неженатые при построении карьеры?

— Тебе хоть переночевать есть где? — поинтересовалась майорша. — Может, что-то помнишь о родственниках, близких? Семья?

Спрашивала вроде бы без особого интереса, для проформы, но, посмотрев на нее, я смекнул, что нужно быть очень осторожным, думать над каждым словом, а то и в самом деле в шпионы запишут.

Я отрицательно покачал головой. Ирина Тимуровна задумчиво кивнула, потарабанила наманикюренными пальцами по столешнице. Казалось, она ощупывает меня и встряхивает, и выворачивает карманы заскорузлого спортивного костюма. Я настроился на Ирину Тимуровну, чтобы понять, чего она хочет, и оказалось, что единственное ее желание — поскорее отсюда уехать и лечь спать.

— Значит так, Саша. Сейчас ты ознакомишься с протоколом и подпишешь его. И отвезу-ка я тебя на дачу, поживешь пока у меня, а там, глядишь, и память вернется.

— Буду очень благодарен, — улыбнулся я и взял распечатку.

В документе было подробно описано, как я очнулся на улице голый. На втором листе канцелярским слогом изложили мой подвиг, было лишь одно отличие: контуженный Гаврилов и пистолет, валяющийся на полу. Поставил подпись напротив графы «с моих слов написано верно». Дата стояла — двадцать второе декабря две тысячи двадцать второго года.

Ирина Тимуровна забрала бумаги, положила в ящик, встала. Она оказалась одного со мной роста и богатырского сложения: грудь, как ведра, задница в два обхвата, ноги — колонны, но при этом у нее была довольно тонкая для такой комплекции талия. Вспомнилось: «Слона на бегу остановит и хобот ему оторвет». Как бы мой хобот не пострадал.

— Тогда идем. — Она устало улыбнулась.

Окно было занавешено, но даже сквозь шторы просвечивал фонарь. С улицы доносились шум моторов и женский смех.

Еще немного, и я увижу главное кино своей жизни — какой он, современный Советский Союз. Главное — потому что в этом фантастическом фильме мне предстоит жить.

Глава 4. Я вся такая внезапная

В сопровождении майора милиции Ирины Тимуровны Джабаровой я вышел на улицу. Мы миновали стоянку, где остался единственный дежурный милицейский автомобиль, остальные патрулировали окрестности. Машину налетчиков, видимо, увез эвакуатор. Я заметил на асфальте почерневшую лужицу крови, стекольную крошку. Память подсказала, что сюда упал подстреленный Тыриным амбал. Преступник, которого застрелил я, повалился в лужу, она ночью и так черная, крови не разглядеть.

С другой стороны двухэтажной сталинки была стоянка для автомобилей сотрудников отдела, где у фонаря грустил каплеобразный серый паркетник. Мы направились к нему. Увидев на его капоте красно-серебристый трапециевидный значок «ЗАЗ», я чуть глаза не потерял. Вот это чудо техники — «запорожец»? Без шуток?

Когда сели внутрь и завелись, оказалось, что таки да, «запорожец», но совсем немного. Торпеда выгорела от солнца, звукоизоляция так себе, сверчок, и не один, а вот мотор хороший, тихий. А еще чувствовалось, что эта машина — вещь, она не из жести, а из настоящего металла. В общем, гораздо надежнее моей «лады-гранты».

Шла машина мягко, в повороты вписывалась как литая. Так и хотелось сесть за руль.

— Хорошая машинка, — проговорил я.

Майор Джабарова фыркнула:

— Смеешься? Я бы взяла сорок четвертую «волгу», она на века. Кожаный салон, климат-контроль, массажер в водительском сиденье. — Она помассировала шею в области седьмого шейного позвонка, намекая на проблемы с позвоночником. — Но госслужащим не положена роскошь.

Так и подмывало спросить, кому положена и на каких машинах ездят народные депутаты и секретари обкомов, но я лишь вздохнул:

— Я бы и от такой не отказался.

— У тебя есть права? — удивилась она.

— Прав нет, по крайней мере при мне, но я понимаю эту машину. Помню последовательность действий. — Я жестом имитировал поворот ключа зажигания. — В общем, знаю, как водить.

— Ну, пробьем по базе, и, если есть права, восстановим.

Не особо рассчитывая на ответ, я решил спросить то, что плотно засело в голове:

— Ирина Тимуровна, а что за люди совершили вооруженный налет на отделение? Это ведь… немыслимо! Они освобождали какого-то криминального авторитета? Ему грозил расстрел?

Заодно и узнаю, есть ли тут смертная казнь.

Ирина Тимуровна недобро улыбнулась. Перестроилась в правый ряд, зубами достала сигарету из пачки. Я вовремя сориентировался, схватил зажигалку возле рычага переключения скорости, поднес ее к сигарете. Потянуло табачным дымом, и хозяйка авто опустила стекло.

— Когда те двое открывали камеру, — продолжил я, — здоровяк сказал: «он ее завалит при любом раскладе». Я поначалу не понял кого, но потом все стало ясно. Кто эти люди?

Отвечать ей не очень хотелось, и она попыталась сменить тему:

— Ты лучше расскажи, как тебе удалось выйти из камеры.

— Не поверите. Попросил, чтобы меня выпустили, — пожал плечами я. — Не думал, что сработает, но мелкий бросил связку ключей. Так кого они освободили? Для вора в законе слишком молод. А капитан Тырин потом говорил: «Да ты хоть знаешь, чей это сын?»

Майорша за раз втянула в легкие полсигареты, подумала немного и сказала:

— Это моя недоработка. У меня сегодня приемный день. Ну, люди заранее записываются, приходят, высказывают претензии лично. Записался один предприниматель с жалобой, что вяло его дело расследуют. Ну, я без задней мысли приняла его. А он оказался подставной. Скрутил меня, завладел табельным оружием, сказал, если буду рыпаться — пристрелит, и что в пятиэтажке напротив снайперская лежка. — Она глубоко затянулась, поджала губы. — Я должна была сопротивляться, но… да, струсила. Очень уж жить люблю. Потом его подельники подъехали, поставили условие: моя жизнь в обмен на Карасева. А дальше ты видел.

— Так чей сын тот длинный? — повторил я, когда она смолкла.

— Так Карасика же, криминального авторитета, которого крышует Шуйский. Я год этого гаденыша разрабатывала, у него совместный бизнес с сынком Шуйского — бухло, шлюхи, наркота. Думала сперва младшего Шуйского прижать, а потом через щенка — папашу, почти расколола Карасева, — она в сердцах ударила по торпеде, — а не вышло, отбили своего молокососа. Ищи его теперь.

Ясно. Сын местного депутата и отпрыск бандюка замутили «бизнес». Отпрыск бандюка подставился, его взяли и, как говорится, начали колоть, копать под партийного босса или кто он там. Шуйский… О нем я слышал от проституток. Значит, это какой-то местный царек, скорее всего, он сидит в правительстве. А Джабарова-то, выходит, идейная!

— Думаете, уйдет беглец?

— На дно точно заляжет.

— Вам чем-то грозит этот инцидент? — осторожно поинтересовался я.

— Не знаю. Это зависит уже не от меня. Могут лишить звезды и понизить в должности. Могут спустить дело на тормозах.

Говорила она как-то отстраненно, и я не стал отвлекать ее от дороги, замолчал. Где-то слышал: чтобы понять человека, нужно посмотреть на него за рулем. Ирина Тимуровна вела машину очень уверенно, можно сказать властно, и многословием не страдала. Никакой нервозности, словно не ее едва не убили несколько часов назад.

Прилипнув к стеклу, я изучал новую локацию. То есть город, где предстоит жить. Фотографическая память, перешедшая в новое тело вместе с разумом, опознала несколько центральных зданий, и я догадался, под каким названием знаю Лиловск.

В моем мире в нем наблюдался отток населения — за тридцать лет после развала Союза количество жителей сократилось со ста шестидесяти до сотни тысяч. В этом депрессивном (в моем мире) городке жил мой виртуальный знакомый, с которым мы вместе рубились в «Ваху», он вечно жаловался на убитые дороги, что ямы нужно объезжать по обочинам.

Здесь все было иначе. Никаких ям. Дорога ровная, машина ни разу не подпрыгнула, шуршит себе шипованными колесами по асфальту. Деревья вдоль дороги украшены, светятся. Фонари странные, продолговатые, оранжевый свет дает ощущение тепла.

Магазины все в одном стиле: затемненные стеклянные витрины на первых этажах, покупатели входят-выходят через разъезжающиеся автоматические двери. Есть и лавки, и магазинчики поменьше — вряд ли это все государственное. Судя по всему, ехали мы через центр: все здания привычны глазу, есть и старинные деревянные, есть и новостройки — непривычные, эстетичные, белые, похожие на сталинские высотки, но их мало. Вдалеке видны строительные краны.

Как и в привычной реальности, вдоль дороги — билборды, но очень продвинутые. Поначалу я даже подумал, что голографические, что ли — изображения на них были объемные: «ВСТРЕТИМ НОВЫЙ ГОД НОВЫМИ ТРУДОВЫМИ ПОБЕДАМИ!», «ЛИЛОВСКИЙ РАЙОН — ЛИДЕР ПО НАДОЯМ МОЛОКА», «ГОРДИМСЯ УДАРНИКАМИ ТРУДА!»

Хотелось протереть глаза, но я знал, что это не поможет. Неужели я попал в мир Полдня? Или, как в том анекдоте, есть нюансы в виде бандитов и гнилой системы?

Еще один нюанс обнаружился, когда мы проехали частный сектор, застроенный старыми деревянными домами, и вырулили на мост через реку. Слева на холме, подсвеченный снизу, будто бы вознесся и парил над землей старинный храм из красного кирпича.

— Офигеть, — непроизвольно вырвалось у меня.

— Что-что? — не поняла майорша, глянула искоса.

— Красиво, говорю. Храм как будто парит в облаке света… Ирина Тимуровна, а считаете ли вы религию опиумом для народа?

Обычно я не разговариваю… не разговаривал в той жизни о религии с малознакомыми людьми, но тут решил нарушить это правило — надо же узнать, как коммунизм может соседствовать с церковью, мечетью и прочими храмами. Помню, во время Великой Отечественной Сталин смягчил свою позицию по отношению к верующим, но почти сразу после — снова подверг их гонениям. И судя по тому, что я увидел в послежизни, товарищ Сталин жестко ошибался. Бог (или богиня) есть, теперь я знаю это точно.

Тем временем, задумавшись над моим вопросом, майор Джабарова поджала губы, подумала немного и честно ответила:

— Считаю. Можно было бы обойтись и без этого. Но, сам понимаешь, Горбачев запустил то, что с трудом удалось направить в нужное стране русло — Перестройка, попы, экстрасенсы, кооперативы… Слишком многое посыпалось, слишком много пустоголовых последователей обнаружилось у новшеств, и только вмешательство товарища Горского спасло страну.

«Ага, значит, Перестройка тут все-таки была, — подумал я. — Так-так. Вот это уже кое-что проясняет. Значит, Горби и здесь наследил, но его остановили. И не только его, но и развал Союза. А значит, Ельцина, его команду и тех, кто за ним стоит. Но кто? Что еще за Горский?» Я бы запомнил эту фамилию, если бы в моем мире он хоть чего-то добился.

— В чем-то пришлось пойти на уступки, в чем-то — признать ошибочность прежней линии партии, — продолжала заученно вещать Ирина Тимуровна — так, словно проводила для отдельно взятого индивидуума урок политинформации. — Генеральный секретарь товарищ Горский на юбилейном, тридцатом, съезде КПСС ясно объяснил, что мы — страна свободная. А значит, пусть верует тот, кому это надо. Партия не может контролировать мысли, но и лицемерия нам не надо! Веруешь — веруй, но открыто! И баста!

— Мудро, — сказал я. — Правильнее возглавить то, что ты не можешь предотвратить.

Воцарилось минутное молчание, которое нарушила Ирина Тимуровна:

— Саша, у меня к тебе будет просьба. Ты разбираешься в сантехнике… Не то сказала, язык заплетается… В общем, у меня смеситель течет, уже старый совсем. Можешь его поменять?

И — ни тени смущения. Жизнь спас? Спасибо. Но кран надо поменять!

— Да без проблем, если есть инструмент.

Мне несложно, я умею работать руками, а ссориться с Ириной Тимуровной не стоит.

За мостом через реку начался коттеджный поселок. Все здания однотипные, полутораэтажные, заборы — кирпичные. Каково же было мое удивление, когда машина свернула с главной и покатила между домов по асфальтовой дороге и остановилась у одного из этих коттеджей.

В моем мире не каждый мог позволить себе такое постоянное жилье, а тут — дача.

— Это и есть ваша дача? — на всякий случай уточнил я.

— Пока она ведомственная. Но еще пять лет службы, и станет моей… Если меня не уволят после того, что случилось.

Ворота открывались с пульта. Загнав машину, Ирина Тимуровна зашагала к дому. Остановилась у порога, дожидаясь меня.

Внутри пахло свежим ремонтом и сосновой стружкой. В гостиной были свалены коробки с мебелью. Собрали только стол и частично — кухню.

— Показывайте ваш кран, — проговорил я, снимая ботинки, которые немного жали. Первый этаж представлял собой просторную гостиную, здесь же был туалет с ванной. На втором, надо полагать, — спальня.

— Да что его показывать, проходи в ванную, смотри, а я пока отопление включу.

Я бросил взгляд на фотографию на стене: улыбающаяся Ирина Тимуровна с сыном. Парню на вид лет шестнадцать-семнадцать. Мужа у этой дамы, надо полагать, нет.

Вода была перекрыта, так что оценить масштаб катастрофы я не мог, покрутил смеситель туда-сюда, огляделся. Стены обшиты «вагонкой» или чем-то похожим. Унитаз мало отличался от тех, что я видел в своем мире. Ванны нет, зато есть вполне современная душевая кабинка.

О, как же мне захотелось освежиться!

— Мне нужен ключ! — прокричал я из ванной.

Ирина Тимуровна пришла спустя минуту с черным мусорным пакетом и коробкой, где хранились инструменты, шагнула ко мне почти вплотную, коснулась футболки.

Я инстинктивно шагнул назад, уперся в стену. Это что за номер? Ирина Тимуровна приблизилась, слегка касаясь меня своей огромной грудью. Но не возбуждение я испытал, в голове завертелась песенка Олега Медведева: «Жизнь тяжела, как борец сумо, пузом напирает, хочет выбить из круга нафиг».

— Этот хлам, что на тебе, больше не понадобится, — проворковала она. — Потом во дворе сожжём. Джинсы, футболку и ботинки я тебе нашла. Куртка, — она заглянула в пакет, — сильно ношеная. Вот. Переодевайся.

— Давайте я сперва починю…

— Кстати, вон, видишь коробку? — перебила Ирина Тимуровна. — Это новый кран.

— Понял, — кивнул я и рванул к стене, подальше от беспардонной майорши. — Сейчас поставлю.

Мое бегство ее не расстроило. Она наградила меня долгим взглядом и исчезла за дверью.

Спрашивать, от кого осталась одежда, я не стал. Сложена она была аккуратно, словно для того, чтобы ее забрали, но владелец так и не явился. Наверное, осталась после кого-то из сожителей или любовников. В моем случае не до выбора.

Джинсы оказались широковаты в поясе, но по длине подошли идеально. Еще обнаружились теплые спортивные штаны. Футболка серая с надписью «Байконур» и двумя спутниками — самым первым внизу, запущенном в 1957 году, и современным вверху. Вторая — условно белая, с кораблем «Буран», но почему-то надпись «Вихрь». Все-таки допилили проект?

«Если гонка вооружений не прерывалась, этот мир мог быть более развитым технологически, — думал я, примеряя осенние туфли. — Сколько интересного впереди!»

Обувь оказалась на два размера больше. Главное, чтобы не меньше, можно чем-нибудь набить.

— Подошло? — спросила Ирина Тимуровна из гостиной.

— Да, — ответил я, переодеваясь в старый спортивный костюм, чтобы не пачкать вещи.

Одевшись, я взял разводной ключ и занялся краном. Это был не просто смеситель, а кран-патриарх, весь в потеках, мощный, не то что современные условно-металлические пародии. Новый смеситель тоже оказался не просто добротным — медным. Ну а что, страна у нас богатая, можем себе позволить.

На переустановку ушло минут семь.

— Включай воду, хозяйка! — крикнул я, забывшись, что с такой дамой надо на «вы», это в той жизни Ирина была моей ровесницей, а в этой она в матери мне годится.

Убедившись, что нигде ничего не течет, я обнаружил электрический водонагреватель и полез в душ.

О, я думал, знаю, что такое кайф! Будь моя воля, час бы плескался! Но мой кайф закончился, когда за полупрозрачными стенками кабинки я увидел силуэт: Ирина Тимуровна расхаживала по ванной, не торопясь ее покидать. А я не торопился выключать воду, потому что в данный момент майорша больше всего на свете хотела… меня!

Я не был готов к такому повороту. Рубенсовские женщины, склонные к доминированию — вовсе не моя слабость. Немного запаниковав, я отвернулся и сделал вид, что не заметил ее, а Джабарова, не дождавшись, сама постучала в кабинку.

— Сашенька… — чуть хрипло произнесла она. — А я тебе полотенце принесла.

— Спасибо! — прокричал я, намыливая волосы. В этой жизни они у меня густые, непослушные. — Повесьте на крючок, пожалуйста!

Фух, ушла, слава богу. И что теперь делать? Сбежать? Или прикинуться дурачком — не потащит же она меня в постель силой? А если потащит, смогу ли я отбиться? Н-да, ситуация. Одно ясно: отрабатывать кров таким способом я точно не хочу.

Как и не хочу выходить из этой комнаты, потому что снаружи меня ожидает голодная валькирия с огромной кормой и ногами, как у слона. И непонятно, как тут разруливать. Кто бы мог подумать, что привлекательная внешность может создать проблемы. В предыдущей жизни женщины на меня не прыгали. Ну, разве что очень редко.

Хотя… кажется, придумал. Если бы кто-то сказал, что работа на мебельном складе, которую я ненавидел и считал временной, будет мне полезна — рассмеялся бы в лицо.

Вытершись, я надел белую футболку, спортивки, натянул улыбку и вышел из ванной. В гостиной потеплело, на плите булькала кастрюля, распространяя божественный запах пельменей. Живот предательски заурчал, и я понял, что снова готов продать полдуши. Целую душу. На все готов, кроме постельных утех с этой женщиной. Потому действовать нужно иначе. Забываем про голод, включаем заботливого родителя.

— Голодный? — деловито спросила она, расставляя тарелки по столу, и напомнила злую воспитательницу в садике: не хочешь — заставим.

— Конечно. — Врать было бессмысленно.

Я остановился напротив ее фотографии с сыном, демонстративно долго ее рассматривал.

— На вас похож, Ирина Тимуровна. Как зовут?

— Тимур. В честь моего отца.

— Старшеклассник?

— Первокурсник, — ответила она, наполнила одну тарелку, другую. — Школа милиции. Садись ужинать.

Хотелось наброситься на еду, но я сперва подошел к коробкам с мебелью, сел на корточки, изучая схему сборки и перечень комплектующих. Прихожая, кухонные полки, комод, три прикроватные тумбы, два шкафа, один из них угловой.

Ирина Тимуровна наблюдала, сидя на табурете и закинув ногу за ногу, отчего узкая юбка чуть задралась, обнажая круглую коленку. Наконец она не выдержала, несколько жалобно протянула:

— Саша, ну что ты там возишься? Садись, пельмени остынут же!

— Определяю себе фронт работ на завтра, — ответил я, выпрямляясь. — Но для того, чтобы повесить кухонные шкафы, мне понадобится перфоратор и уровень. У вас есть?

— Какой ты, оказывается, рукастый, — констатировала она. — А так и не скажешь. И что, ты можешь сделать идеально? И ровно чтоб висело? Не придется вызывать мастера, чтобы за тобой переделывал? — Она облизнулась, поменяла ноги местами, и юбка поползла выше, открывая бедро.

Я сделал честное-пречестное лицо и сказал:

— Если не смогу, вы же меня посадите. — Никакой реакции, лишь бровь приподняла. — Вот только поужинаю — и займусь, чтобы вы увидели мои способности и не беспокоились. Так у вас есть перфоратор и уровень?

— Есть, — вздохнула она. — Ешь давай!

Хотелось отрапортовать: «Так точно, товарищ майор», но я пока не понял, есть ли у нее чувство юмора. Главное — занять свободное время, а ночью она домой поедет. Очень на это надеюсь.

Я покосился на стеклянную баночку с ромбиком этикетки «Майонез советский». Зачерпнул столовой ложкой, попробовал. Вкус непривычный, маслянистый. На домашний майонез похоже, который делала мама, когда была жива. Наверное, натуральный, изготовленный по ГОСТу.

Пельмени тоже были улетными. Такой кайф от еды я испытывал разве что в студенчестве, когда аппетит зверский. Есть приходилось медленно, чтобы не опередить Ирину, поглядывающую все более томно.

— Спасибо, Ирина Тимуровна, — искренне поблагодарил я и, промокнув рот салфеткой, метнулся к упаковкам.

Донесся разочарованный вздох. Ирина поднялась и протопала к выходу, нажала какую-то кнопку, и пол у входа поднялся, развернулся, открывая путь в подвал. Удивительное сочетание модерна и советскости. Ну какой же дом без погреба, без консервированных огурчиков и помидоров?

— Иди сюда. Ящик возьмешь, — позвала она.

Я помог ей поднять деревянный скорее сундук без крышки, чем ящик, где лежали болгарка, шуруповерт, перфоратор неизвестных производителей и боксерские перчатки. Видимо, все это принадлежало почитателю Байконура, но космонавт улетел, роняя тапки, и даже вещи не забрал. Потому что Ирина Тимуровна — женщина опасная, к тому же майор милиции.

Я отложил перчатки, вспоминая чью-то шутку: «Продам щенков боксера, еду боксера, перчатки и все, что от него осталось».

А еще благодаря «Эмпатии» я понял, что хоть и хочется меня Ирине Тимуровне, но еще больше она желает общества, ласки, компании, потому что после отъезда сына в школу милиции ее накрыло одиночество, и ей просто неприятно возвращаться в пустой дом. А еще у нее давно никого не было, и она мечтает снова ощутить себя желанной. И весь этот бурный коктейль желаний сформировался у нее в желание секса.

Приняв трехметровый уровень, я спросил:

— Стены тут из чего?

— Это финские домики, — ответила она из подвала. — Саш, ты что будешь: вино или коньяк?

— Ирина Тимуровна, — проговорил я с укоризной. — Мне же еще работать, а вам за руль!

Донесся смешок.

— Действительно. Какой бдительный молодой человек.

Бутылку коньяка она все-таки достала, но не пила, положила в пакет, чтобы забрать с собой.

Пока я проверял, все ли детали на местах, Ирина Тимуровна крутилась на кухне, а когда понес коробки наверх, сказала:

— Я поехала, Саша. — И посмотрела выжидающе, даже с какой-то надеждой.

И я чуть было не сломался. Где-то в глубине души мне захотелось утешить эту женщину, дать ей желаемое… но дальше-то что? А вдруг влюбится? Что мне, под ее юбкой сидеть? А если обидится, может и проблем доставить. Майор милиции в таком небольшом городке — это полубог.

Нет, товарищ майор, вы уж как-нибудь сами, без меня. Не для вас я этот стручок в междумирье моделировал, ха-ха!

— Хорошей дороги, Ирина Тимуровна, — нейтрально сказал я, и она не скрыла разочарования.

— Смотри мне тут! — пригрозила она.

— Все будет на высшем уровне! — бодро пообещал я, а сам мысленно облегченно вздохнул. — Кстати, а у вас случайно нет телевизора?

— Случайно есть. Старый, но работает. Найдешь. Все, бывай. Буду завтра после пяти.

Из окна я наблюдал, как она выезжает со двора. Советская одинокая женщина. Такую не каждый, как говорит молодежь, вывезет.

Я распахнул дверь первой спальни со скошенным потолком, не обнаружил телевизора. Часы показывали 21:30. Еще часов пятнадцать я буду лучшим в мире стрелком… или только до полуночи? В описании таланта это не объяснялось, а опытным путем не проверить — стрелять нечем!

Стало жалко пропадающий талант, но что мне с ним делать? Из плевалки по мухам стрелять? Так зима, даже мух нет. Что будет со мной завтра? И когда именно завтра я рискую оказаться в невыгодном положении, став худшим непонятно в чем? В двенадцать ночи? Примерно в четыре, когда я запросил талант?

Еще вопрос — в чем именно стану худшим? Вдруг — самым тупым? Буду сидеть, сведя глаза у переносицы, и слюни пускать… Да уж, Нерушимый, тебе не угодишь! Нет бы радоваться жизни новой, в красивом юном теле — нет, елки-палки, нужно поныть о несвершившемся!

Поругав себя так, пообещал, что решать эти проблемы буду по мере поступления. А сейчас…

Я вошел во вторую спальню с кроватью-сексодромом и улыбнулся, увидев на стене, господи, телевизор «янтарь»! Но не который из моего детства, с выпуклым кинескопом, а с большой диагональю — плазменный!

Впрочем, порадовало меня совсем другое. Телек — какой-никакой, а источник информации.

Глава 5. Чужие на празднике жизни

Наверное, на моем месте Саша Звягинцев лег бы в кровать, включил телевизор да под него и заснул, совместив приятное (сон) с полезным (информация о мире). А утром на свежую голову, отдохнув, быстренько собрал бы прикроватные тумбы да шкафы.

Новый я не могу себе этого позволить, потому что неизвестно, в кого превращусь завтра — а вдруг в короля рукожопов, точным ударом молотка плющащим себе палец? И объясняй тогда Ирине Тимуровне, что не хвастался мастерством, а просто в организме от стресса что-то расстроилось.

И вообще, вдруг в этом мире нет моды на сморкание в жилетки психотерапевтов и на мальчиков, рыдающих над мультиками? Стресс у тебя? Что это за рудимент загнивающей буржуазии? А ну иди сюда, познай, что такое стресс.

Н-да. Пульта под рукой не оказалось, и я нажал кнопку на самом телеке. Хорошо придумали, вот они, кнопочки. Тык — и все понятно. А пульты эти — сплошная боль для стариков, да и самому иной раз приходилось заморочиться с интуитивно понятным интерфейсом.

В правом верхнем углу загорелась единичка, под которой было написано: «Первая программа ЦТ», но с эфиром мне не повезло — крутили «Место встречи изменить нельзя», что в познании нового мира никак бы не помогло.

Второй и третий каналы, как назло, тоже занимались тем, что развлекали советского зрителя предновогодним репертуаром — показывали «Джентльмены удачи» и «Иронию судьбы». Странно, за столько лет после развилки не сняли ничего достойного?

Четвертый канал утвердил меня в этой мысли, демонстрируя фигурное катание. Пятый, видимо, решил отличиться и показывал «Жестокий романс». Молоденькая Лариса Гузеева печально пела о том, что скажет напоследок, и я переключил на шестой канал — судя по всему, местный, областной.

На экране возник суровый мужчина с квадратным подбородком, обратился к кому-то, а по факту — ко мне:

— …освоение целины, если в ней не заинтересовано государство, не передать энтузиастам? Знаю, что эта теория не очень популярна в верхах, но из песни слов не выкинешь: на своей земле наши люди, как ни прискорбно, работают с куда большим энтузиазмом, чем на общественной. Просто сравните показатели урожайности в колхозах…

— Позвольте! — перебил его женский голос.

Камера отдалилась, и стало видно полную женщину и крепкого мужчину, сидящих по разные стороны черного блестящего стола. Ого, да здесь настоящие дебаты!

Женщину показали крупным планом, и я осознал (мама дорогая!) — она с наращенными ресницами! Она была в очках с золотой оправой и бежевом деловом костюме и прямо-таки излучала зрелость и рассудительность.

— Вот вы ходите вокруг да около, Станислав Владленович, — заговорила она, — а нет бы прямо, по-нашему сказать: ошибались товарищи большевики старой закалки, загоняя всех в колхозы! Сколько скота перемерло, сколько народу голодом заморили! А все почему? Потому что у нас так: что не свое, на то плевать! А красивых слов-то сколько наплели!

— Позвольте не согласиться! Такие решения диктовались необходимостью. Кто города кормить будет? Эти ваши, — он повертел пальцами, — энтузиасты? Или государству у них покупать продукцию для школ, больниц, армии? А человеческая халатность в колхозах решается просто, как показала практика: талантливым руководством.

Женщина слушала его, чуть улыбаясь и поглаживая синюю папку. Когда он закончил, выудила оттуда лист с какой-то таблицей и протянула подошедшей девушке.

— Здесь статистика. Сравнительный анализ прибыльности и эффективности хозяйств кооперативных и государственных.

И минуты не прошло, как на экране над парламентерами появились цифры.

— Видите? — с неким торжеством воскликнула она. — У кооперативов куда более высокие показатели!

Говорила она эмоционально, но все же мягко. Я послушал их дискуссию еще минут десять, и картинка вырисовалась: Станислав Владленович и очкастая женщина, которую звали Анжелика Петровна, лоббировали передачу неиспользуемых государством земель в аренду частникам, но делали они это так, словно спорили друг с другом. Что ж, умно. Вполне вероятно, этих двух лидеров мнений отправили на дебаты как раз-таки местные партийные боссы-олигархи вроде того же Шуйского. Видимо, поэтому беседа велась интеллигентно, оппоненты не перебивали друг друга, брызгая слюной, и не норовили дать волю рукам.

От этой интеллигентности меня начало клонить в сон.

Щелкнув кнопкой переключения передач, я сменил канал и радостно потер руки — угодил на седьмой, «Спортивный», и показывали там не просто футбол, а обсуждали футбольные итоги года! Тут-то я, собиравшийся стать великим футболистом, навострил уши, и чем больше узнавал, тем больше офигевал.

Для начала, ведущим футбольной программы в этом мире оказался старенький, но еще бодрый, — а главное живой! — Владимир Иванович Перетурин.

«Ну надо же! — подумал я. — В той России, лишившись любимой работы, известный спортивный журналист перенес два инсульта и скончался в 2017, год не дожив до восьмидесяти. А здесь — вот он, жив курилка!»

На душе стало очень тепло. Не то чтобы я очень любил Перетурина как комментатора, но мне, провинциальному юноше, в девяностых очень не хватало информации о футболе, и получал я ее двумя путями: через «Футбольное обозрение» Владимира Ивановича и еженедельник «Футбол». Да, после первого инсульта Перетурина меняли на других, в том числе Конова и Гусева, но для меня то окошко в большой футбол всегда ассоциировалось с Владимиром Ивановичем!

Эксперты тоже оказались знакомыми, правда, выглядели совсем не так, как в моей жизни — оба были коротко стрижены, поэтому узнал я их не сразу. Но когда узнал, снова улыбнулся: Валерий Карпин и Александр Мостовой.

Оба высказались о том, как московский ЦСКА прошелся катком по своим ближайшим конкурентам — занявшему второе место киевскому «Динамо», которое возглавлял Алексей Михайличенко, и бронзовому призеру, днепропетровскому «Днепру», тренируемому Геннадием Литовченко. Все четыре матча с ними московские армейцы выиграли с общим счетом 11:2.

— Впрочем, — заметил Мостовой, — учитывая, в каком плачевном состоянии подходили к этим матчам киевляне и днепропетровцы, с ними справилась бы любая команда. А уж с составом, который собрал ЦСКА, и я привел бы команду к чемпионству. Что уж говорить об Анатолии Федоровиче…

Забавно, но в этом мире ЦСКА возглавлял… Анатолий Бышовец, которому исполнилось семьдесят шесть! Но я удивился больше не возрасту скандального в моем мире тренера, прозванного болельщиками Светочем, а тому, что он тренирует московских армейцев. Фантастика да и только! Примерно как если бы Лионель Месси возглавил мадридский «Реал»! Ну или около того.

— Ну справился бы ты, Саша, и что? — спросил Карпин у Мостового.

— Тогда, глядишь, сборную бы мне дали!

— Ну возьмешь ты сборную, и? — снова скептически хмыкнул Карпин. — Столько лет без Европы, что думаешь, у нас есть шансы в отборе?

— Жеребьевка покажет! — отмахнулся Мостовой.

— Она у нас, напомню телезрителям, в марте, — добавил Перетурин.

— Нет шансов, ребята, — безапелляционно заявил Карпин. — Мало того, что команда у нас, простите, кривоногая, так мы еще и в шестую корзину угодили! Наряду с Андоррой, Сан-Марино и Лихтенштейном!

— А я думаю, есть у нас шансы, — мягко вмешался Перетурин. — Да, мы долго были отрезаны от международных турниров, и наши ребята, как говорится, не нюхали пороху. Но, может, в этом есть преимущество? Игра нашей сборной — загадка для всех!

И началось для меня совсем интересное. Оказалось, что в 2018 году чемпионат мира прошел в Англии, а не у нас. Нашу сборную и клубы, да и вообще всех спортсменов больше десяти лет назад отстранили от международных соревнований из-за… подробностей я не услышал, но примерно понял, что дело было во включении в состав СССР Болгарии. Ну да, ну да, чужие мы на этом празднике жизни, то есть спорта. И вот спустя целое поколение советских спортсменов, оставшихся без Олимпиад, чемпионатов мира и Европы, Советский Союз возвращался в мировой спорт!

Я бы послушал еще об этом, но эксперты начали обсуждать внутренние дела и показали таблицу с итогами первенства, завершившегося около месяца назад.

Чемпионат СССР по футболу 2022 (высшая лига)

1. ЦСКА Москва.

2. «Динамо» Киев.

3. «Днепр» Днепропетровск.

4. «Спартак» Москва.

5. «Левски» София.

6. «Арарат» Ереван.

7. «Шахтер» Донецк.

8. «Черноморец» Одесса.

9. «Памир» Душанбе.

10 «Динамо» Минск.

11. «Ротор» Волгоград.

12. «Динамо» Тбилиси.

13. «Кайрат» Алма-Ата.

14. «Динамо» Москва.

15. «Жальгирис» Вильнюс.

16. «Нефтчи» Баку.

17. «Пахтакор» Ташкент.

18. «Нистру» Кишинёв.

19. «Даугава» Рига.

20. «Зенит» Ленинград.

21. «Копетдаг» Ашхабад.

22. «Алга» Фрунзе.

23. «Звезда» Таллин.

24. «Торпедо» Москва.

Первое, что сразу бросилось в глаза: высшая лига СССР, в отличие от российской Премьер-лиги в моей прошлой жизни, состояла аж из двадцати четырех команд!

В беседе экспертов я легко нашел объяснение — от еврокубков-то Советский Союз отстранили, от матчей сборных тоже, вот и загрузили календарь. А чтобы стало еще веселее, ввели правило, по которому для каждой союзной республики железно бронируется одно место.

В этом году в первую лигу вылетели туркменский «Копетдаг», киргизская «Алга», эстонская «Звезда» и московское «Торпедо». Первые три команды заменятся чемпионами республиканских первенств из второй лиги, а вот вместо «Торпедо» в высшую лигу поднимется чемпион первой лиги. Система довольно неспортивная, учитывая, что в один год в вышку может залететь сразу четыре команды из первой лиги, а в другой — ни одной, но по меркам Союза — очень даже справедливая. Большой футбол должен быть доступен в каждой республике!

Я отчасти был с этим согласен. Помню, в детстве я мечтал живьем посмотреть на игру Федора Черенкова, Ильи Цымбаларя, Андрея Тихонова (в девяностые в нашем городке каждый второй болел за романцевский «Спартак»), но куда там! Иногда денег не было на билет на автобус, не то что на поездку в тот же Волгоград, где местный «Ротор» периодически принимал красно-белых.

— Давайте посмотрим репортаж из Даугавы, — предложил Перетурин. — Наш специальный корреспондент Анатолий Крейпанс…

Репортаж из Даугавы подтвердил — этот Союз, если и был расшатан, сейчас на ногах стоит крепко. Латвийские тренеры и спортсмены на вполне себе русском языке рассказывали о проблемах, с которыми столкнулась команда в прошедшем году, и клятвенно заверили, что приложат все силы, чтобы вернуться в высшую лигу.

После репортажа из Риги я все ждал, когда же начнут говорить о персоналиях. Интересно было, кто из футболистов моего мира феерит в этом, кто стал лучшим бомбардиром, но Карпин и Мостовой вступили в перепалку по поводу подготовки юных футболистов в регионах, считая, что полноценные условия созданы только на Украине и в Москве, а все остальные занимаются переманиванием сложившихся мастеров, и я усилием воли выключил телевизор.

Сперва работа! Надо хотя бы тумбы и шкафы собрать.

Начал я с малого — с прикроватных тумб. Заодно и проверю, передались ли телу навыки из предыдущей жизни. Разложил детали на полу, сверился со схемой. Мебель была изготовлена из ДСП, но качественного, не то что в моей реальности. Были, конечно, в моем мире и качественные вещи, но стоили они соответствующе. Вряд ли на дачу покупалась мебель из итальянских материалов.

Надо же, все детали на месте, все отверстия под болты где надо. Одно удовольствие, все равно что «лего» собираешь. Помню, когда сборщики мебели забухивали, самому приходилось приезжать и выполнять их работу. Иногда получалось, как в анекдоте, когда у американцев при сборке по чертежам получался не самолет, а катер, потому что они неправильно понимали пункт «после сборки тщательно доработать напильником».

Все привыкли, что если отечественное, то страшное и дубовое, но неубиваемое. Здесь же все качественное, как будто не советское. Пятнадцать минут — тумбочка, еще пятнадцать — вторая. Полчаса — шкаф. Не работа — песня.

Все, дело сделано, можно спать спокойно. Я развалился на сексодроме, расстилать кровать не стал, чтобы не пачкать белье, принес покрывало из детской, укрылся им и уставился на диктора. Внизу краснели цифры таймера: 23:42. Возможно, скоро прояснится, в чем я буду худшим следующие сутки.

Решил дождаться полуночи, а чтобы не уснуть, включил зомбоящик, поставил местный телеканал и угодил на повтор вечернего выпуска новостей.

— Лиловский отдел по борьбе с недобросовестной спекуляцией напоминает, что срок перерегистрации билетов… Осенний призыв продолжается! В Лиловском военном комиссариате призвали в ряды советской армии тридцать двух новобранцев…

При этой новости я встрепенулся. Е-мое, мне же восемнадцать! Как бы под призыв не угодить, не хотелось бы два года отдавать долг Родине, так и не узнав мир получше! Блин, надо думать, как отмазываться. В студенты идти? Или найти другое занятие? Надо бы посоветоваться с Джабаровой.

— На все новогодние праздники перекрыт проспект маршала Буденного для народных гуляний…

До полуночи я не дотерпел — меня вырубило под нарочито бодрый, но все же монотонный голос диктора. «Нет, не умеют в советской провинции делать новости, — подумал я. — Где жаренные сенсации? Где страсть и огонь? Где трупы?»

Проснулся я оттого, что на лицо упал солнечный луч. Протер глаза, потянулся в кровати, дезориентированный.

Вспомнил свою смерть, богиню, вчерашний сверхнасыщенный день. Потом вспомнил, что сегодня у меня расплата за вчерашний день, когда я был лучшим в мире стрелком. Сегодня я худший в мире… кто? Прислушался к ощущениям, но не обнаружил в себе перемен. Значит, кара наступит вечером. Или я просто не понимаю, что со мной что-то не так?

Телевизор был выключен. Вроде бы ночью я вставал, но точно ли вставил… И тут я вспомнил. Да, ночью я просыпался — в ужасе, от какого-то кошмарного сна, что стал худшим в мире… поваром!

И только сейчас осознал — то был не кошмар. Я действительно на весь день стал худшим в мире поваром! А еще пришло понимание, что талант лучшего в мире закончился, когда я уснул, а худшего — когда проснулся.

После гигиенических процедур и бодрящего душа я заглянул в холодильник, нашел немного пельменей в пачке, поставил воду на газ, посолил и, пока она закипала, сделал разметки на стене для кухонных шкафов.

Вроде руки на месте, слушаются, голова тоже. Ну и слава богине.

И пока это так, нужно работать. Когда я закончил с разметкой, как раз забулькала кастрюля. Плюхнул туда пельмешки, разложил по полу будущие шкафы и комплектующие, начал прикидывать что к чему.

Вспомнил о пельменях, снял с огня, слил воду, снова подумав о военном призыве. Стоит ли обсуждать с Джабаровой? Все-таки речь о Союзе, где косить от армии — дело позорное. А тут я буду набиваться в подопечные и юлить, прося посоветовать, как отмазаться. Нет, буду сам решать вопрос.

С этими мыслями вернулся к пельменям и выругался: они разварились так, что вместе с водой слились в раковину. Просто в слизь какую-то разварились! Ну да, худший же!

В итоге позавтракал чем бог послал — хлебом, маслом и плавленым сырком «Дружба». Снова готовить ничего не решился, с моим-то талантом-проклятием! Еще не хватало полдома спалить! Я вон даже хлеб нормально не сумел порезать, чуть палец себе не оттяпал!

Эх, мне бы сейчас «докторской» колбасы, которая была вчера — просто влюбился в нее! Не колбаса, а сказка! Но… уж что есть. Сырок с маслом тоже ничего.

В шкафу обнаружилась помятая пачка грузинского черного чая, заварил его в котелке и поставил остывать, а сам быстренько собрал полки.

Чай получился чифирь чифирем! Наверняка все из-за этого чертова проклятия!

Разбавив бурду кипятком, я попил чаю. Поплевался, но допил, потом занялся делом: подтащил обеденный стол к кухонному гарнитуру, зафиксировал несущие болты, после чего занялся шкафами.

Майор Джабарова, она же Ирина свет Тимуровна, подъехала неслышно. Может быть, хотела сделать сюрприз или застать врасплох. Что ж, ей это удалось — я весь в мыле вешал последний шкаф и мне точно было не до того, что происходило за окнами.

— Ну надо же! — командирским голосом гаркнула она с порога — я чуть полку не выронил. — И правда ровно все! Ну удивил, мастер! Ай да Сашка!

Закончив вешать шкаф, я вернул стол на место и потер руки:

— Принимайте работу, товарищ майор.

Ирина Тимуровна, не снимая форменное пальто, прошлась вдоль полок, придирчиво их осмотрела, подергала, пооткрывала дверцы. Особой радости не проявила, но, подозреваю, просто потому, что скудна на эмоции. Сказала лишь, что работой удовлетворена, и я молодец.

Интересно, а если бы обнаружился косяк, загрызла бы? Отшлепала? Заставила бы отрабатывать натурой? Меня слегка передернуло, но к моему ужасу внизу что-то шевельнулось. Мой боевой, мать его, боец был совсем не против и восстал! Видимо, вчера он еще только собирался с силами, а вот сегодня набрался, гад, да заявил о себе!

Глава 6. Комендант — друг человека

Ирина Тимуровна, будто почувствовав происходящее у меня в трусах, раскрыла пальто, выставив на обозрение две тугие груди, вываливающиеся из-под обтягивающей водолазки.

Блин, сейчас бы поотжиматься до отвала и — в холодный душ!

— Еще в спальне… — начал я, мысленно представляя себе что угодно, лишь бы отвлечься… И захлопнул рот, понимая, что это звучит как намек.

«Вот поле красивое, над ним небо голубое, в поле травка зеленая, и… на ней пасется слониха… Твою мать!»

На мое счастье, Ирина Тимуровна махнула рукой и села за стол:

— Верю, что все хорошо. Одевайся, Саша, поедем тебя человеком делать.

Я округлил глаза, но спорить не стал. Отвернувшись, обул черные кожаные туфли и невесть чью демисезонную куртку, скрывшую восставшего бойца-предателя. Фух, пронесло…

— Из обезьяны почему человек получился? — деловито заявила Ирина Тимуровна. — Потому что — труд. Ладно, шучу я. В общем, собирайся, поехали. Сперва — общежитие, прописка, потом посмотрим. Без прописки ни на работу, ни в армию. — Она опешила, впилась в меня взглядом — под землю захотелось провалиться. — Так, стоп. Или у тебя фарцбилет?

Я пожал плечами

— Не знаю. А что это такое?

— Как ты этого можешь не знать? — удивилась майор Джабарова и сама же ответила на свой вопрос: — Ну понятно как. Это программа старших классов, а вас в детском доме, поди, учили как придется. Ну слушай тогда. В начале девяностых, когда граждане нюхнули вольностей и гнилого душка капитализма, товарищ Горский принял нелегкое решение. Народу разрешили не только спекулировать, но и промышлять, производить что-то свое. Многие начали открывать свои парикмахерские, продуктовые лавки, кафешки… Но! — Она подняла указательный палец. — Во-первых, нельзя нанимать других. Хочешь делать бизнес, делай, но сам, своими руками. Жаль, но этот запрет хитрованы научились обходить. Во-вторых, так как подобная деятельность не к лицу настоящему коммунисту, вести ее можно беспартийным. Причем не всем подряд, а тем, кто прошел краткие курсы по истории КПСС, марксистско-ленинской философии и научному коммунизму, не говоря уже об истории народного хозяйства, экономической географии СССР и зарубежных стран.

— Ничего себе! — удивился я. — Строго!

— Да говорю же, краткий курс, — махнула рукой Джабарова. — К тому же тесты там, а не настоящие экзамены. Тыкают на кнопки компьютеров на удачу. А сдал тесты — получай «Билет спекулянта». В народе его назвали «фарцбилет». Однако даже при его наличии творить что угодно ты не можешь, партия такого не потерпит! За каждое нарушение ОБНС…

— Что это?

— Отдел по борьбе с недобросовестной спекуляцией. Это при нашем министерстве такую службу открыли. Вот они делают в фарцбилете проколы за косяки. Три прокола — выселение в трудовую колонию с конфискацией — отрабатывать грехи перед Родиной. Короче говоря, Саша, в бизнес идут рисковые… Или те, у кого все на мази, все подкуплено. Как ни прискорбно это говорить, но нечистых на руку много и среди партийных. Да что там, недавно даже одну комсомольскую ячейку при одном институте повязали на совместном с фарцой бизнесе!

— Куда же смотрит товарищ Горский?

— Товарищ Горский не молод, — ответила она с горечью в голосе. — К тому же страна у нас огромная, а он один. Вся надежда на нас — истинных членов партии, понимаешь?

— Понимаю, — задумчиво произнес я. — А по базе нельзя пробить? Ну, насчет того, кто я? Есть у меня фарцбилет или я нормальный товарищ?

Майор Джабарова улыбнулась, вертя в руках связку ключей:

— База не одна, чтобы ты понимал, у милиции нет доступа ко всем, мы же не КГБ. Да и на работе после вчерашнего все на ушах, не могла никуда отлучиться, к тому же пятница сегодня — у многих неприемный день. Так что в общежитии ты пару дней поживешь без прописки. Под мою ответственность. Но я уже вижу, Саша, что никакой ты не фарцовщик. Ты настоящий человек, самой что ни на есть сибирской закалки! Не удивлюсь, если ты комсомолец!

Кивнув ей, я ощупал подаренную демисезонную куртку. Сидела на мне она удобно, но была совсем легкой. Пока морозы не ударили, пойдет, но что делать, когда похолодает? Придется всю одежду на себе таскать, а стопы портянками оборачивать, пока не заработаю хотя бы на носки. Интересно, пошабашить тут можно? Грузчиком, например.

Спрашивать у Ирины Тимуровны не стал, и так она мне здорово помогла.

— Кстати, насчет семьи. Я о тебе кое-что узнала, — сказала она, обернувшись на выходе.

Весело будет, если у меня обнаружатся родственники, которых я не знаю и знать не особо хочу. Проходя прихожую, я обернулся, чтобы посмотреть на себя в зеркало, и меня накрыло неконтролируемой волной паники.

Сама смерть смотрела мне в глаза!

В ужасе я чуть не заорал, но невероятным усилием воли сдержался, лишь шарахнулся на улицу, едва не сбив Ирину Тимуровну.

— Что с тобой? — вскинула бровь она.

Я уперся ладонями в бедра, чтобы отдышаться. Помотал головой. Что это было? Черт, это же боязнь зеркал, фобия, которую я так бездумно взял в междумирье, создавая это тело! Как ее?.. Спектрофобия. Не подумал бы, что так меня раскатает: сердце колотится, дыхания не хватает.

— Свое отражение увидел, — отшутился я, выпрямился и усмехнулся, вспомнив анекдот про спецназовца. Который был так суров, что увидел себя в зеркале и… испугался.

А ведь в машине целых три зеркала! Благо на отражающие поверхности страх не распространяется. Интересно, получится ли победить его самостоятельно? Стараясь не смотреть в боковое зеркало, я уселся на переднее сиденье. Вчера на адреналине и не заметил их, а сегодня расслабился.

— Что с тобой? — повторила вопрос майорша, заводя мотор.

— Вы что-то обо мне узнали, — проговорил я, держа себя в руках, посмотрел на зеркало дальнего вида и не испытал страха, просто было неприятно.

— Да, узнала. А сам ты что-нибудь вспомнил?

— Я бы не спрашивал, если бы это было так.

Машина вырулила на улицу, ворота закрылись, и меня повезли в неизвестность.

Начала Ирина Тимуровна очень издалека:

— Ты помнишь про кыштымскую катастрофу?

Я краем уха слышал, даже не читал, что где-то у нас на Урале что-то было. Вроде меняли теченья рек направленными ядерными взрывами.

Она решила объяснить:

— В пятьдесят седьмом году в городе Челябинск-40, на заводе Маяк, где разрабатывались ядерные боеголовки, произошел взрыв в хранилище радиоактивных отходов. Между прочим, у катастрофы шестой уровень опасности из семи. В атмосферу попали тонны долгоживущих радиоактивных частиц, и это все разнесло по окрестностям на триста километров. — Она смолкла, сосредоточившись на выезде на главную.

К чему она клонит?

— Это был один из первых таких заводов, засекреченный, тогда мало представляли последствия катастрофы, и в зоне поражения оказались сотни тысяч людей. — Она вздохнула и проговорила так, словно сама причастна к этому инциденту: — Да, были в нашей стране и просчеты, и преступное бездействие руководства, и халатность. Так вот, твои покойные родители были переселенцами из зоны поражения. А ты воспитывался в детском доме расположенного неподалеку села Кунашак. Детдом закрыли через неделю после того, как ты выпустился.

— Так Кунашак тоже в зоне? — поинтересовался я. — Ничего не помню!

— Многие преступления признали таковыми в девяносто шестом, когда ситуация в стране стабилизировалась. Пострадавшие и ликвидаторы кыштымской катастрофы, а также дети погибших получили льготы и пособия. Уехал ты, наверное, потому что там на много километров и земля, и вода отравлены.

Надо же, в моем мире, где мало кто знает об этой аварии, вряд ли потерпевшие получили какую-то компенсацию. А тут поди ж ты!

— Какой все-таки молодец товарищ Горский!

— Если бы не он, — вздохнув, Ирина Тимуровна покачала головой, — не знаю, что было бы со страной.

Я задумался. Получается, я что-то типа чернобыльца, а современный СССР, значит, не стал замалчивать свои преступления, покаялся и выплатил компенсации потерпевшим. Раков, свистевших на горе, разорвало от усердия, а в лесу передохли все медведи. Мне бы сейчас эти деньги не помешали — купить зимнюю одежду и поесть. Да что уж там, у меня трусов сменных нет и зубной щетки.

Мысли переметнулись к общежитию, куда меня везут, и на душе заскребли кошки. Вспомнилась студенческая общага, куда я лазал в окно к друзьям: вокруг окурки и битое стекло, штукатурка осыпается, трубы текут, плесень на стенах. Да и обычные были не лучше, особенно ужасны были места общего пользования типа сизой заплесневелой кухни с отваливающейся от стен плиткой, и душевой или туалета, куда заходить страшно.

В Союзе с жильем было плохо, мама жаловалась, что жила в общежитии в общей сложности семь лет, а потом, когда мне исполнилось два года, получила малосемейку. Здесь, может, и получше, но год-другой придется помучиться. Если, конечно, в армию не загребут.

— Еще раз спасибо, что спас меня, — нарушила молчание Ирина Тимуровна. — Если что понадобится или какие проблемы возникнут — обращайся.

— Спасибо, Ирина Тимуровна!

Я действительно был ей очень признателен и благодарил искренне, уверенный, что она — человек идейный, ратующий за благополучие Родины, и ее обещания не пустой звук. Вот только не хотелось от женщины зависеть, эксплуатировать ее материнский инстинкт.

А что сегодня в ней взыграл именно он, я это отчетливо чувствовал «эмпатией» — никаких домогательств и томных взглядов. Поняла, что ничего не выгорит, и оставила попытки.

Я провожал взглядом дома, проплывающие за окном автомобиля. Вроде и знакомый мир, но и что-то в нем есть фантасмагорическое. Например, эти продвинутые голографические билборды, славящие героев труда — мужчин и женщин, молодых и не очень. Облаченные в униформу, они приветственно махали руками, а улыбки у них были наивными, как на советских плакатах. И все это — на фоне современных домов и машин.

Вот акушерка. Вот летчик-испытатель. Вот милиционер. Вот девятиклассница-победительница всесоюзной олимпиады по физике. А между социальными билбордами — реклама производства: завод «Красный октябрь», завод имени Дегтярева, электромеханический завод имени Лилова. И лишь изредка — реклама пекарни «Улыбка»: торты, пирожные, конфеты на фоне сыплющихся конфетти.

На одном из билбордов я представил себя с мячом в руках. Как там в фильме говорилось? «Тщеславие — мой самый любимый грех».

Город дышал праздником. Витрины магазинов и частных лавочек были украшены мишурой, Дедами Морозами, Снегурочками, оленями, снеговиками, снежинками. Дети увивали себя дождиком, украшали новогодними шапочками.

Машина Ирины Тимуровны обогнала праздничную телегу Мороза, запряженную мощным конем с мохнатыми ногами. В телеге ехали румяные женщины, наряженные в народные костюмы, и подпевали самому настоящему баянисту.

Двадцать третье декабря. До Нового года рукой подать.

Машина свернула с центральной улицы во дворы, проехала пятиэтажки, миновала сталинки и остановилась у недавно побеленной трехэтажной коробки без балконов. Я вылез из машины и прочитал на табличке: «Общежитие МВД».

— Чего скис? Нормальное место. Я сама первое время тут жила, — сказала Ирина Тимуровна. — А некоторые комнаты выкуплены еще в девяностые и переоборудованы под квартиры.

Я не удержался от вопроса:

— А если хозяева продать захотят эти комнаты?

Майорша посмотрела, как на дурачка. Воздела перст:

— Государство выплатит им компенсацию. Общежитие-то государственное. Идем.

Мысленно перекрестившись, я потопал за ней. За металлопластиковой дверью обнаружился аквариум ресепшена, или как он тут зовется, в общем, проходная, где сидел сухонький востроносый мужичок со щеткой усов и волосами пшеничного цвета и пил чай из огромной оранжевой кружки. В углу стояла маленькая искусственная елочка, тарелка с мандаринами и, как солдаты на плацу, в рядок по размеру выстроились конфеты.

Неожиданно. Общага-то, оказывается, под охраной, нужно отчитываться за каждый шаг, девушку, опять-таки, не привести. Я еще не видел свой номер… тьфу ты, комнату свою, а уже хотелось отсюда бежать.

Увидев гостей, мужик на проходной вскочил, подобрался, а потом вдруг разулыбался:

— Ириночка, как я рад тебя видеть!

Он покинул пост, протянул майорше руку в черной перчатке, она очень осторожно ее пожала.

— Товарищ Мищенко, вот, жильца привела, я о нем рассказывала.

Оба уставились на меня.

— Это который без памяти? — уточнил товарищ Мищенко с выраженным украинским (или белорусским?) акцентом и обратился ко мне строго, как директор школы к провинившемуся ученику: — Давай паспорт.

Я похлопал по подкладке куртки, нашел внутренний карман, вынул оттуда документ и протянул коменданту, который принял его с важным видом, уселся за ноутбук, внес мои данные туда, потом — в журнал. Работал он одной рукой, правую, похоже, ему заменял протез.

Ирина Тимуровна обратилась ко мне:

— Пора мне на работу. Саша, если что надо, обращайся к Василию Ильичу. — Она по-мужски хлопнула меня по спине и убежала.

Здравствуй, жопа, Новый год. Веселый этап студенческой жизни в общаге прошел мимо меня. Но о приключениях друзей все в той же общаге я наслышан. Так что, спасибо, восполнять пробел как-то не хочется. Надеюсь, мне достанется не комната на четверых, где трое оболтусов будут неумело пить и бурлить тестостероном ночи напролет; общий душ и туалет я как-нибудь переживу.

— Распишись. — Комендант протянул какую-то распечатку. — Правила общежития. Да не пугайся ты так. Ничого там криминального: баб не водить, не пянствовать, после одиннадцати не буянить…

— А до одиннадцати? — проверил я у коменданта наличие чувства юмора, взял лист и ручку.

Василий Ильич улыбнулся, демонстрируя два металлических зуба, погрозил пальцем:

— Главное — имущество казенное и пыки соседям не портить.

— Пыки? — переспросил я.

— Физиономии.

Хорошо хоть этот с юмором.

Правила были строгими: регистрировать гостей на проходной, не оставлять их на ночь, не пьянствовать, предупреждать заранее, если возвращаешься поздно, соблюдать чистоту и график дежурства. Подписавшись и немного успокоившись, я вернул листок. Василий Ильич взял конфету с тарелки возле елки, отдал мне.

— Угощайся, Санек. Белочка.

— Рановато. Это после нового года «белочка» актуальна, а сейчас, вон, барбариска…

— Бери, я сказал! — прикрикнул комендант.

— Спасибо, Василий…

Он поднялся, махнул рукой:

— Зови меня товарищ Мищенко, а то прям, как Ленин. Только не Владимир. — Он хохотнул своей шутке. — Идем, покажу твою комнату.

Было ему около шестидесяти, но выправка выдавала в нем или бывшего военного, или мента. Он ничуть меня не стеснялся, вел себя естественно.

Судя по ярлыку с номером 36, комната моя находилась на третьем этаже.

— Первый — гостиница для командировочных, — сказал комендант, преодолев лестничный пролет, — там редко кто живет. Второй этаж — в основном семейные и девчата. — Он указал на дверь, погрозил пальцем и мечтательно причмокнул: — Там такие девчата, ммм! Лучше и думать забудь. Третий — для молодежи и футболистов. На службу их понабрали только потому, шо мяч гоняют. А вот у мое время без службы в армии не брали. Милиционер должен уметь стрелять! А то понабрали молодняк, який в обморок падае при виде трупа.

— Спасибо, Ва… товарищ Мищенко.

— Та не за що пока. Идем дали. — Комендант остановился возле пепельницы, стоящей у открытого на проветривание окна. — От же свинюки, понакурили! От я вам задам! — Он распахнул дверь в коридор и крикнул: — Поймаю, кто накурыв, ноги повыдергаю!

— Точно не футболисты, им нельзя.

— Ой, да прямо там.

— Никотин убивает лошадь, а футболист — почти лошадь, по полю так же сайгачит.

Шестьдесят шестая дверь оказалась шестой от входа. Комендант сунул ключ в замочную скважину и отошел.

— Открывай, Саня. Пусть замок знает нового хозяина.

Два поворота ключа — щелк! Деревянная вполне современная дверь отворилась. Но прежде чем переступить порог, я изучил коридор: с одной стороны — стена и окна, с другой — ряд дверей, всего двадцать, над входом и в дальнем конце — камеры. В середине коридора — карман, в больницах в таких располагается пост медсестры, тут, наверное, был кинозал или что-то такое, потом посмотрю.

Комендант сунулся в мою комнату и всплеснул руками:

— Да это свиня, а не советский милиционер! Ты глянь, який срач развел! От Артурка, получишь ты у меня!

Недоброе я почуял, даже не переходя порог. В нос шибануло ядреной вонью настоявшихся носков и портянок.

«Твою мать! — мысленно выругался я, узнав, что у меня будет сосед. И еще больше расстроился, когда вошел в комнату. — Мать твою, пока неведомый мне Артурка!»

С одной стороны стояли соседские кровать, шкаф и тумба, с другой — то же самое, но уже мое. И все оно было завалено скомканными вещами, на тумбе водили хороводы тараканы и хлебные крошки, съежились в ужасе засохшие апельсиновые шкурки.

Апофеозом — недопитая бутылка кефира на тумбе, где, вероятно, уже зародилась жизнь.

Глава 7. Где же я буду харчеваться?

Я в нерешительности остановился. К вони чужих ног привыкнуть можно, как говорил мой кореш Леха, но башка-то помнит, что ты в легкие тянешь!

Так и я — постояв за порогом, к ароматам приспособился, чай не барышня. Еще и задумался, стоит ли разуваться или нет? Все-таки носки у меня одни, но по коврикам в обуви — как-то неприлично.

— Надо бы порядок навести. — Я посмотрел на коменданта. — У вас веника не найдется? Поработаю Гераклом.

— Шо?

— Авгиевы конюшни вычищу. Или, думаете, сосед будет против?

— Все найдется, сейчас принесу, — закивал товарищ Мищенко. — А сосед перебьется! Давай, ты пока располагайся, а я схожу за веником.

И все-таки: снимать туфли или нет? Не, нафиг.

Пока комендант открыл самую первую дверь и завозился в подсобке, я бросил пакет с вещами на тумбу возле кровати и рванул из комнаты исследовать этаж общаги.

В середине коридора, как я и предполагал, находился карман с зоной отдыха: несколько столов у окон, два дивана, между ними аквариум с рыбками, возле него пульт, а на стене — плазма марки «рекорд». В моем мире этот завод наверняка закрыли, оборудование разворовали и сдали в металлолом, а на его территории складируют какую-нибудь металлопластиковую ерунду или шлепают кладбищенские венки, а к Новому году — елки. Душа наполнилась гордостью за незнакомый пока мир, где удалось сохранить вещи, с которыми связано детство.

Помнится, в середине девяностых по телеку показывали «Терминатора», а в нашем «янтаре» лампа перегорела. Зато на антресолях валялся еще бабушкин черно-белый малыш-«рекорд», у которого раздолбалось гнездо для антенны. Пришлось откапывать дедов кривобокий паяльник, вспоминать последовательность действий при паянии и спасать малыша. Спас, «Терминатора» посмотрел.

Горлышко выпитой чекушки, припрятанной за пальмовым горшком, напомнило о студенчестве и походах к приятелям в общагу, аж сердце защемило. Правда, там не было такой зоны отдыха, а если бы и была, ее быстро разнесли бы. Молодежь есть молодежь вне зависимости от мира, и я молодежь, мне восемнадцать лет! И теперь я возможности не упущу.

Душ оказался приличным, похожий был в моем спортклубе: шесть кабинок с пластиковыми дверями, свежий ремонт, белая плитка. В туалете тоже было шесть кабинок, оттуда шибануло в нос химией, зимой и сосной — то есть хлоркой и хвойным освежителем воздуха.

А вот кухня в конце коридора вызывала уныние. Во-первых, на кухне была вечеринка, и я явно помешал. При моем появлении пировавшие прусаки бросились наутек.

Во-вторых, на обустройство этой части общаги бюджета явно не хватало. Газовые плиты, казалось, были времен Великой Отечественной: с прутьями над конфорками, прогоревшими почти до состояния иголок. Всего плит было шесть, а между ними располагались столы с порезанными, засаленными скатертями. В другом конце комнаты тарахтели шесть холодильников «Донбасс» — довольно современных, двухкамерных, но с поржавевшими ножками. Еще были шкафы с наборами посуды, где емкости для круп пустовали — видимо, дурачков в общаге не осталось — воровать у товарищей, конечно, нехорошо, но голод не тетка.

— Эй, Саня! — окрикнул меня из коридора комендант.

Выглянув из кухни, я увидел товарища Мищенко с огромным пылесосом, веником и ведром. Он поставил их перед дверью, кивнул:

— Вижу, осваиваешься.

— Осваиваюсь, — подтвердил я.

— Молодца! Ну, бывай! — Он зашагал прочь, но развернулся и сказал: — Саня, у тебя такая фамилья… Соответствовать надо, товарищ Нерушимый!

— Так точно, товарищ Мищенко! Соответствую!

Он улыбнулся в усы и довольный пошел дальше.

Туфли я все-таки не снял — помыл подошву и вошел в комнату. Осмотрев фронт работ, потер руки, закатил рукава и пошел в атаку. Первым делом отбил оконные щеколды и со скрипом распахнул окна, разрушая наносы из пыли, тополиного пуха, дохлой моли и непонятно чего еще, накопившиеся и между сворками, и на подоконнике снаружи. В комнату ворвался по-зимнему злой свежий воздух, пинками начавший изгонять зловонный дух носков.

Затем я вынес на улицу коврики и хорошенько выбил из них пыль. Дымовая… точнее пылевая завеса стояла такая, будто немцы выпустили газ, сотни душ прибрав за раз. Аж голубь, летевший сюда, почуял опасность и сделал вираж. Лет сто Артур не убирался, не меньше.

Вернувшись в комнату, я подмел пол, вытащив из-под кроватей конфетные обертки, яблочные огрызки, бог весть еще какой хлам, включая обломок карандаша, и… — твою мать! — упаковку резинового изделия № 2…

Ну и… нечистоплотный ты человек, пока незнакомый Артур!

Одежду его я свалил на его же кровать — сам разберет, что у него там к чему.

Потом я пропылесосил и отмыл пол, раскатал коврики назад. Навык уборки я прокачал, когда маму приковало к постели. Иногда уборщицу нанимал, но чаще справлялся сам. Потом, когда женился, заботу о чистоте взяла на себя Алена.

Удовлетворенно оглядев посвежевшую территорию, я кивнул. Сгодится для начала, но соседушку придется переучивать. Если понадобится — физическим внушением с занесением под дых.

Через полчаса комната была приведена в божеский вид, и меня одолел азарт исследователя. Компа у меня нет, смартфона тоже. В библиотеку, что ли, сходить? Почитать что-нибудь историческое. Или на час-другой попросить ноутбук у коменданта? Ага, разбежался! Даст он свою прелесть, конечно.

Может, пойти разведать, где в этом городке играют в футбол? Проверю, сохранились ли у меня вратарские навыки, а заодно протестирую обретенную в междумирье реакцию.

Ради этого я готов хоть со школьниками сыграть! Вот только в чем? Туфли за раз убьются, заскорузлые ботинки, прилагавшиеся к спортивному костюму, такие дубовые, что убьют ноги или мяч. Или и то, и другое.

Я сел на кровать и сжал голову. Запустил пятерню в густую шевелюру, захотел пригладить непослушные пряди, но пальцы застряли в спутанных волосах.

Черт-те что! Столько всего вроде бы можно, но на самом деле нельзя, потому что нечем. Например, расчесаться нечем. Кроссовок нет. Даже дешевых и вонючих китайских резиновых кедов — тоже нет.

В своем мире, окажись я в такой ситуации, попросил бы их у приятелей или у соседей, здесь же у кого просить? Не приставать же к незнакомым людям: «А у вас случайно спортивной обуви не найдется? А трусов? Мне ненадолго, до первой зарплаты». Я придирчиво осмотрел спортивный костюм. Если засохшую краску обработать растворителем и она сойдет, то хоть что-то для тренировок есть. Плюс серые спортивные штаны, что отдала Ирина Тимуровна.

Что же делать? Где же взять денег? Может, занять у кого? Не вариант: если меня под белы рученьки — да в армию, то кто отдавать долг будет? Нет, надо заработать, и более-менее реальный вариант только один — пару дней пошабашить грузчиком. Единственный знакомый человек в зоне досягаемости — комендант, но этого хватит, наверняка он знает места, где можно заработать.

Так и сделаю: спущусь, спрошу про шабашку. Но только я встал и направился к двери, как она распахнулась, и навстречу шагнул сам комендант. На ловца и зверь бежит!

Серые глаза Мищенко лезли из орбит, усы и волосы топорщились. Он протянул мне поднос с чашкой, зубной щеткой и пастой, расческой, пакетиком шампуня и жидкого мыла.

Внезапно. Он что, мысли читает?

— Саня, собирайся! — выдохнул он. — Тебя на конференцию вызывают!

Я округлил глаза.

— Что? Опять?

— Ну, Ирина… э… звонила, казала, пресс-конференция будэ по тому налету. Целый генерал приедет, журналисты… Тебя хочуть. Им героя надо. — Он потер руки. — А мы на тебя по телеку посмотрим.

Похоже, когда нервничал, комендант забывался и начинал вворачивать родные украинские словечки.

— А когда эта конференция? — Я взял у него поднос, определил на тумбочку.

— В час дня Ириночка за тобой приедет! Полтора часа осталось. — Он снова вручил мне конфету, на этот раз «барбариску».

Надо привыкать, что теперь «взрослые» — такие, как комендант Мищенко и Ирина Тимуровна, а я — молодая поросль, будущее страны, меня нужно учить и наставлять. Во мне видят ребенка и пытаются накормить, и еще долго старшие товарищи будут смотреть снисходительно.

Похоже, на билборд я попаду уже скоро, и не как знаменитый футболист, а как борец с организованной преступностью. Интересно, если рассказать журналистам, что товарищ герой не отказался бы от белья и кроссовок, меня этим обеспечат?

И еще надо очень внимательно следить за словами, потому что многие привычные мне словечки и выражения могут быть тут совсем не в ходу — хотя бы в силу изолированности страны от Запада. Придется перед журналистами по большей части молчать, играть в смущение, наверняка там буду не я один, и они найдут, кого одарить своим вниманием.

Я взял расческу, представил, что нужно смотреться в зеркало, и передернул плечами. Аж в жар бросило. Пришлось переключаться на другую тему:

— Товарищ Мищенко, а откуда вы родом? У вас говор такой необычный.

Глаза коменданта засияли, и он охотно ответил:

— С Диканьки я. Ну, с того самого сэла, про которое Гоголь писал. Ну, «Вечера на хуторе близ Диканьки».

— Здорово, — улыбнулся я, а в памяти ожили образы: Вакула, галушки, черт…

— У меня там сестра, — поделился Василий Ильич, — три племянника. Був у них прошлым летом, яка там краса! Хатыночки, озера, храм. — Он приложил руку к груди, поджал губы. — А девчата яки! Чернобровы. Душа так и рвется туда, но як вас, оболтусов, бросить? Вот это все — как бросить?

— На таких ответственных гражданах, как вы, страна держится, — сказал я и попытался расчесаться, но деревянная расческа застряла в волосах и едва зубья не сломала.

Так, потихоньку, прядь за прядью.

— Пошел я на пост! — с неохотой сказал комендант и удалился, а я, решив отложить вопрос с шабашками на потом, принялся воевать с волосами и думать, что неплохо бы завести отражающую поверхность с минимальными искажениями. Или нет! Проблема решится, когда заведу смартфон и буду смотреться в него, а то я до сих пор смутно представляю, как выгляжу.

Н-да, таким неимущим я не был даже в девяностые, когда, чтобы помочь маме, собирал бутылки.

После расчесывания жесткие непослушные вихры встали дыбом, и я отправился в душ. Если намочить их, они улягутся — приятель в молодости так делал, я же никогда не мог похвастать обильным волосяным покровом на голове.

Получилось. Но они торчали горизонтально, а не вертикально. Ладно, хрен с ними. Теперь — надеть серый свитер с барского плеча. Просовывая голову в воротник, я заметил проеденную молью дырку. Ничего, она сбоку не будет заметной.

Кашель, донесшийся сзади, заставил обернуться. В комнату вошел, видимо, сосед. Он был среднего роста, круглолицый и румяный, со встрепанными жидкими волосами и оттопыренными ушами, алеющими, как ломтики помидоров. Не дожидаясь вопроса, я протянул руку:

— Саша, твой новый сосед.

Обведя комнату недовольным взглядом, Артур нехотя коснулся моей руки и буркнул:

— Да уж, наслышан, ага.

И принялся демонстративно встряхивать свои вещи, словно их по полу валяли, и убирать в шкаф. Что ж, его недовольство объяснимо: жил себе один, что хотел, то делал, а тут я свалился на его голову, еще и комендант наверняка ему мозг вынес, что в комнате свинарник. «Что же вы, товарищ Артурка, порочите облик советской милиции своими грязными носками?» — наверное, спросил Мищенко и хитро так прищурился. И, небось, поиграл еще усами для острастки.

— Ты извини, что похозяйничал.

— Ну да, конечно, ага.

— Да и вообще, я тут ненадолго, — обнадежил его я.

— Ага, — буркнул он. — Свежо предание…

Я смерил его взглядом. Ему тут разведенный срач, понимаешь, убрали, а он еще и недоволен? Придется поговорить иначе.

— Слушай, сосед, ага? Ты, если чем-то опечален, лучше сразу прямо скажи, без полунамеков буржуазных, ага? А если жить одному хочется, так, может, тебе с общаги съехать? Ага?

Он промолчал, глядя в угол комнаты. Больше всего на свете он сейчас хотел, чтобы меня в его комнате не стало, причем был готов даже на убийство. Да уж, эмоциональный парень…

Как бы этот Артур не создал мне проблем. Чтобы не нервировать его, я спустился на первый этаж, раздосадованный тем, что на ровном месте создал себе врага. Чего стоило сдержаться и сохранить маску дружелюбия? Артура можно понять еще и потому, что я в его глазах — дерзкий салага, непонятно за какие заслуги заселенный к ним, уважаемым гражданам, в общежитие МВД. То есть заслуги мои понятны — новости про нападение на участок и Джабарову, скорее всего, до каждого дошли — но тем непонятнее для него.

В общем, очевидно, что Артур будет держать совет с товарищами, а потом они или станут прощупывать меня дальше, или начнут учить жизни. В туалете или на кухне. «Темную устроят, к гадалке не ходи!» — сообщила интуиция, и я с ней согласился.

Правильнее подождать на улице. А еще лучше скоротать время со словоохотливым комендантом. Мужик вроде неплохой, может, чего и посоветует насчет шабашки. Я подошел к проходной, но уткнувшийся в ноутбук комендант на меня даже не глянул.

Значит, планы меняются, понаблюдаю за жильцами, снующими туда-сюда на вход и на выход. Комендант следил за ними краем глаза, а на меня вовсе не обращал внимания — уткнулся в ноутбук и щелкал кнопками.

Оживился он, лишь когда вошла девушка-пышечка — кудри каштановые, щеки румяные, грудь вся «четверка». Старый ловелас вмиг забыл о работе, заулыбался, шевелюру подправил, слюни аж до пола свесил. Девушка улыбнулась ему, прошла мимо проходной, смерила меня оценивающим взглядом и одарила совсем другой улыбкой, словно теплом от нее повеяло:

— Здравствуйте, — промурлыкала девушка.

— Добрый день, — ответил я, и она сбавила скорость, остановилась.

— Вы не Оксану ждете?

— Ирину Тимуровну.

— А, вы ее сын! — радостно воскликнула она.

Весть о том, что я не к Оксане, ее обнадежила и превратила меня в предмет интереса:

— Я Настя, — представилась она и уточнила: — Шувалова. Нас тут три Насти.

Улыбнувшись, я виновато пожал плечами:

— Простите, Настя Шувалова, но сына товарища майора Джабаровой зовут Тимур, а я Саша. Саша Нерушимый.

А вот теперь — легкое разочарование. Девушка оценивающе оглядела мой скромный гардероб, но интерес не потеряла. Хоть она и была не в моем вкусе, и назойливая, нельзя не признать, что девчушка не без изюминки: глаза зеленые и искрящиеся, волосы ниже пояса локонами, россыпь озорных веснушек — сама непосредственность! Правда, интересовали меня первым делом самолеты, но никак не девушки.

Впрочем, мой боевой боец был с этим категорически не согласен: «Выполни цель жизни, Саня, оставь потомство, да побольше! А потом уже летай сколько хочешь! Смотри, какие глаза большие у Насти!»

— А зачем вам Ирина Тимуровна, Саша Нерушимый? — не отставала девушка.

Стиснув зубы, я отвел взгляд от ее груди и пожал плечами:

— Дело есть.

Настя встала рядом, опершись о подоконник, грудь колыхнулась в опасной близости. От девушки повеяло тем самым легким девичьим флером, молочно-цветочным запахом, который свойственен только свежести и молодости.

Боец неумолимым домкратом начал поднимать все, что ему мешало восстать.

— Тогда почему здесь ждешь? — спросила, резко перескочив на «ты». Ага, из формального общения переходим в неформальное. Что ж, я не против.

— Потому что я тут теперь живу.

Вот она, обратная сторона привлекательной внешности. Оказалось, я совершенно не умею отшивать поклонниц, обидеть боюсь. А если карьера вратаря пойдет в гору, они будут вешаться гроздьями, и у меня никакого здоровья не хватит и сил на игру не останется.

— Как здорово! — захлопала в ладоши Настя, но в следующую секунду аплодисменты стихли.

Причину этого я увидел за окном — машина Ирины Тимуровны припарковалась у входа. Джабарова довольно резво вылезла оттуда и вошла в общагу.

Настя зыркнула на майоршу злобно и со словами: «Ну, я к себе» — ретировалась.

Ирина Тимуровна поздоровалась с комендантом, получила от него конфетку, придирчиво меня осмотрела. Ее взгляд задержался на моей нижней части чуть больше, чем положено.

— Сойдет, — хмыкнула она. — Идем.

С уходом Насти боевой боец немного подуспокоился. Это позволило мне спокойно преодолеть дистанцию до машины.

В салоне Ирина Тимуровна протянула мне свернутую в трубочку газету и спросила:

— Память не вернулась?

Я покачал головой, развернул газету, просмотрел первую полосу и не сразу узнал себя в атлетично сложенном юноше с горящим взором.

«Случайно задержанный молодой человек помог милиционерам справиться с вооруженным налетом» — гласил заголовок.

Я залип, изучая текст: бандиты напали на отделение, взяли в заложники майора, бла-бла-бла… «Задержанный Александр Нерушимый точным выстрелом ликвидировал террориста, в результате чего майор Джабарова застрелила двоих его подельников. Часть злоумышленников скрылась». И ни слова про сына Карасика.

— Значит, будешь просто молчать, а если спросят, расскажешь, что и раньше, — проинструктировала она. — Им срочно нужна сенсация к Новому году, скоро начнутся народные гуляния, и на праздники у людей будут совсем другие подвиги, потому и такая спешка.

— Как это вообще будет выглядеть? — поинтересовался я, пристегиваясь, хотел добавить, что раньше не доводилось бывать на таких мероприятиях, но вовремя прикусил язык — откуда мне это помнить, у меня ж памяти нет. — Неужели одного интервью не хватило?

— Начальник приехал из области. Сама не знаю, чего ждать. Сказал, чтобы ты был. Наделали мы шума. А мужик, который по подложным документам приходил ко мне на прием, оказывается, известный убийца, по пальчикам выяснили. Так что мы скорее герои, чем потерпевшие.

Больше за всю дорогу она не проронила и слова, погруженная в свои мысли, и я изучил газету. На предпоследней странице была рубрика «ЭВМ: ликбез». Оттуда я узнал, что в этом мире в СССР создали свой интернет, никак не связанный с мировой паутиной. В нем использовались собственные протоколы, совсем другой язык разметки и, грубо говоря, наша Комсеть, то есть коммуникационная сеть, не имела ничего общего с буржуйским Интернетом.

Приехали мы в знакомое отделение, поднялись на второй этаж в гудящий актовый зал, наполненный журналистами, были даже телевизионщики, которые снимали то нас, то мощного мужчину у трибуны, судя по звездам, целого генерала!

Мы с Ириной Тимуровной сели во второй ряд, в первом я заметил знакомых Тырина и Гаврилова. Немного подождав, генерал заговорил. Голос у него был под стать комплекции: зычный, громовой, хорошо поставленный:

— Здравствуйте, товарищи! Я, генерал-майор милиции Вавилов Валентин Сергеевич, имею честь выразить волю товарищей по службе и, уверен, всего советского народа. Давайте без прелюдий, да?

Собравшиеся зааплодировали, защелкали фотоаппараты, генерал взял паузу и продолжил:

— Не секрет, что в последнее время активизировались криминальные элементы, подрывающие благополучие нашей Родины. Путем огромных усилий советской милиции совместно с военными удалось искоренить бандитизм, вымогательство и грабежи, которые начались еще при Перестройке. Теперь граждане могут спокойно ходить по улицам, но глубинные основы преступности остались. Главари группировок действуют уже не так открыто, они пытаются склонить к сотрудничеству вас, коллеги. А при отказе угрожают физической расправой и даже предпринимают дерзкие шаги…

Снова аплодисменты, щелчки фотоаппаратов.

— Вчера наши коллеги явили образец мужества и решительности. Лично от себя и от всего народа нашей необъятной Родины выражаю вам благодарность. Медалью «За доблесть в службе» награждается начальник лиловского отделения милиции номер четыре, майор Джабарова Ирина Тимуровна.

Зазвучала торжественная музыка. Майорша встала, направилась к генералу, который прицепил медаль ей на пиджак. Светясь от гордости, с глазами, полными слез, она произнесла:

— Служу Советскому Союзу!

А до меня только сейчас дошло, что я здесь не просто так. Если бы не рискнул, забрав пистолет у Гаврилова, эту женщину не просто не наградили бы — ее и в живых не было бы, а остальных склоняли бы по-всякому в начальничьих кабинетах.

Больше медалей никому не дали, выразили благодарность и пообещали выписать премию в размере заработной платы. Когда я подумал, что все закончилось, генерал нашел меня взглядом и сказал:

— Наша милиция на службе народа. Но что бы мы делали без поддержки бдительных граждан? Сейчас среди нас находится молодой человек, который совершил настоящий подвиг и не просто предотвратил преступление, а спас жизни. — Он взял какую-то грамоту. — От имени Коммунистической партии Советского Союза и всего советского народа объявляется благодарность гражданину Нерушимому Александру Михайловичу! — Я встал. — За мужество и отвагу!

Ноги приросли к месту. Вот так поворот! Я сглотнул слюну и под щелчки фотоаппаратов подошел к генералу, который пожал мне руку да так и замер с грамотой и какой-то коробкой, позволяя себя сфотографировать.

Вручил мне грамоту, затем протянул коробку и сказал:

— От имени коллектива ГУ МВД и себя лично, Вавилова Валентина Сергеевича, имею честь вручить этот памятный подарок. Телефон «Енисей», экспериментальная модель легендарного НИИ «Аргон», со встроенным голосовым помощником, большим объемом памяти и системой, обеспечивающей максимальной защитой персональные данные.

Генерал снова пожал мне руку, мы улыбнулись журналистам, я сел на место и принялся вскрывать подарок, пока генерал пел оды великолепной работе коллег. Качественный тяжелый аппарат, чехол-книжка и сим-карта прилагаются. Интересно, пойму ли я программное обеспечение? Доступа к западным технологиям в нашей стране нет, возможно программирование в этом мире пошло своим путем — с упором на надежность, а не на интерфейс. А может, и нет — промышленный шпионаж никто не отменял.

Но изучить игрушку мне не дали, налетели журналисты и началось! Меня забрасывали вопросами, а я, играя роль сельского детдомовского юноши, поначалу в меру тупил, экал, запинался и так вошел в роль, что аж покраснел от неловкости.

— Расскажите о вашем подвиге еще раз, Александр!

— Да нечего особо… Э… В общем, оказался в нужное время в нужном месте… Поступил, как любой бы на моем месте.

Вперед выдвинулась бойкая шатенка лет тридцати, которую я уже видел на предыдущей пресс-конференции. На ее бейдже было написано: «Марина Полинович, “Лиловский вестник”».

— Саша, расскажи нашим читателям, не было ли тебе страшно?

— Было очень страшно, Марина, — признался я. — Но… э… в этом же и состоит храбрость, да? Нужно уметь преодолевать свой страх.

— Каким ты видишь свое будущее? — задала Марина Полинович еще один вопрос.

Я развел руками:

— Вам честно ответить?

Журналистская братия аж взвыла и затрясла микрофонами:

— Да, Саша, давай честно, по-нашему, по-советски!

— Что ж, юлить не буду. Я, товарищи журналисты, ничего не помню! И даже не помню, почему не помню! Может быть, тот Саша, что все помнил, видел свое будущее иначе, но у меня все просто: для начала хочу найти работу, чтобы приносить пользу обществу, потом заняться спортом. Мечта у меня — играть в футбол на высшем уровне.

— Как это — ничего не помнит? — вскрикнула какая-то женщина с задних рядов. — Ай, беда какая!

— Гордятся ли вами родители? — спросила старуха-тарань, которую я тоже помнил с прошлой встречи. Бабушка, видимо, уже забыла, что я детдомовский. Ей что-то сказали, и она всплеснула руками: — Что? Сирота? Какая трагедия!

— Кем вы мечтаете работать? Не знаете? А не хотите в правоохранительные органы?

Вопросы сыпались тем больше, чем больше я отвечал, а я вошел во вкус и стал говорить все более уверенно. Местные журналисты, видимо, не сталкивались с подобной раскованностью и совсем забыли про сопевшего рядом генерала:

— Есть ли у тебя, Саша, любимая?

— Что ты думаешь о миграционном кризисе во Франции?

— Поддерживаешь ли угнетаемый народ Зимбабве?

Мое слишком частое «не знаю» их не останавливало.

Генерал Вавилов от этого малость подохренел и начальственным рыком прекратил бардак, ударом кулака о стол закончив пресс-конференцию.

Глава 8. Ты заходи, если что

Закончилось все в три часа дня. Генерал укатил на скромном черном «жуке» со значком «волги», журналисты попробовали этим воспользоваться и снова налетели с вопросами, но отстали, когда майор Джабарова показала, что умеет сердиться не слабее генерала Вавилова.

Интересно, приехал ли кто-нибудь из Москвы? Вряд ли. Не успели бы за сутки, этим нужно долго раскачиваться.

Я понимал, что это минутная слава: перед Новым годом людям нужен подвиг и нечто положительное, а потом меня забудут, но все равно душа переполнялась радостью. Усевшись в машину Ирины Тимуровны, я занялся подарком.

Ну что про него можно сказать… Телефон, конечно, не самый изящный. Такой хорошо использовать как пресс-папье. При должной сноровке можно, наверное, и голову им пробить. Словом, тяжелый агрегат в то ли титановом, то ли алюминиевом корпусе. С тачскрином, но с отдельной выдвижной панелью, где расположились дублирующие кнопки. Ага, логично — в наши морозы тачскрин подведет, а кнопочки — нет.

Я нашел кнопку «пуск» и приятно удивился: включился телефон моментально. Следом он сам подрубился к Комсети, и сразу после этого мой «Енисей» показал очень крутой демонстрационный ролик, из которого я узнал о навороченных функциях аппарата. Честно, некоторых я не видел даже в моем мире, и мне не терпелось начать пользоваться телефоном. Оставалось всего ничего — пройти короткую, как пообещала майор Джабарова, регистрацию.

Процедура регистрации, правда, затянулась, а потом и вовсе я обломался. Сначала пришлось вводить все паспортные данные, а после выяснилось, что у меня нет прописки, а без нее я не могу использовать средство связи. И никаких объяснений почему!

Мысленно ругнувшись, я обратился к Ирине Тимуровне:

— А сколько может стоить такой телефон? Дорогой, наверное, товарищ майор? Экспериментальная модель все-таки.

— Таких еще нет в продаже, а когда появится, будет стоит тысяч пять, — ответила она. — А если пойдешь к фарцовщикам, можно сбагрить втрое дороже. Они такой эксклюзив с руками оторвут!

Понять бы еще, какой тут курс, это много или мало, хватит ли на кроссовки, трусы и носки? По идее, должно.

Заметив мою растерянность, майорша сказала:

— У меня зарплата чуть больше пяти тысяч. Так что не сомневайся, подарок хороший, дорогой. Хочешь, куплю за пять?

Что-то в ее голосе прозвучало такое, что заставило устыдиться вопроса. Это все равно что боевого товарища продать. Предать благосклонность Фортуны, что ли. Пусть останется символом второго шанса и удачи, а я пронесу его через всю жизнь. Даже когда поломается, не выброшу.

— У меня самого необходимого нет, — признался я. — Даже еды купить не на что. Но выкручусь. А телефон не продам!

Майорша посмотрела с уважением, кивнула:

— Понимаю, одобряю. С жильем вопрос я тебе помогла решить, по крайней мере на время, а вот со всем остальным справишься сам, Саша. Парень ты рукастый, так что не пропадешь. И вот еще что. На улице Ленина, в доме тридцать два, есть социальная столовая. Она бесплатная, специально для людей, попавших в трудную жизненную ситуацию. А у тебя как раз такая.

— Есть и такие люди? — удивился я и уточнил: — Я имею в виду, в нашей стране. Понятно, что на загнивающем Западе…

— Саш… — устало вздохнула Джабарова. — Не ерничай, ну? Ты же умный парень, должен понимать, что люди есть люди. Партия, конечно, пытается, ковать из наших людей гвозди, но давай начистоту: слаб человек. Есть лентяи и тунеядцы, есть такие, кто не хочет перековываться, кто не желает работать, а желает сидеть на шее у государства. Еще есть бывшие фарцовщики. Бывает, они банкротятся, а на хорошую работу их никто не возьмет. Так что же, голодать советскому гражданину? Даже в капиталистических странах научились обеспечивать неимущих самым хотя бы минимально необходимым, а мы что? У нас и пункты временного размещения есть для таких граждан.

Действительно, не голодать же… Вот только не удивлюсь, если каждого посетителя в таких местах берут на карандаш. Чтобы не вошло в привычку.

— И что, туда можно просто прийти и поесть?

— Понятное дело, рябчиков с ананасами и гуся запеченного в яблоках тебе не подадут. Еда там простая, зато сытная. Если захочешь, предложи помощь, сотрудники не откажутся. — Она припарковалась возле наряженной сосны, кивнула вперед: — Еще метров пятьдесят, дальше хозмаг в пятиэтажке, столовая там же с торца. Возьми пакет, а то вдруг дождь пойдет, грамоту намочит.

Я взял пакет, упаковал в него грамоту. Ирина Тимуровна продолжила:

— Чтобы попасть в общежитие, нужно пройти полтора километра, пересечь дорогу. А дальше — на перекресток и по улице Дзержинского. Увидишь.

— Спасибо, — кивнул я и вышел из машины.

В столовую не спешил. Наверняка там откинувшиеся уголовники, алкаши и прочая братия. А тут я такой: здрасьте, а покушать есть чего? Мы сами не местные, подайте Христа ради…

Нет уж, лучше голодным ходить.

Живот со мной не согласился, в сговоре с молодым и еще растущим организмом обиженно заурчал. Я проводил взглядом машинку майорши и остался один. Вот тебе мир — изучай. Крутись среди людей, впитывай информацию. Сместившись ближе к витрине и поглядывая на свое отражение, я побрел вперед, выхватывая взглядом и запоминая детали.

Пожилая дворничиха метет и без того чистый, а главное ровный асфальт. Мимо прошли две модницы в коротких шубках, беретах и на каблучках.

— Да не бери в голову, она же сожиха, — зычно начала утешать подругу девушка в белом берете.

— Да хоть кто, мне-то не легче.

Девчонки отдалились, и я не узнал, кого в этом мире называют сожихами. Мир настолько отдалился от привычного, что тут зародился свой сленг. Уверен, что здесь нет никаких привычных мне по началу нулевых «лол», «превед», «пацтолом» и совсем уж новояза вроде «кринж», «краш» и «чилить». Если еще и «вайбов» нет, выживать будет сложно. Как же я тут без позитивных вайбов выживу, а?

— Выживешь, — ответил я сам себе и пошел изучать мир.

Вышагивая по тротуару, старался не выглядеть туристом или попаданцем — шел, встроившись в людской поток, смотрел строго перед собой, башкой не вертел, думал. А думал вот над чем: здесь, похоже, не принято падающего толкать. Лишился заработка? Приходи. Накормим и обогреем.

С этими мыслями я дошел до торца пятиэтажки, увидел красные буквы: «СОЦИАЛЬНАЯ СТОЛОВАЯ» и остановился, чтобы посмотреть, что за контингент там питается.

Когда туда юркнули два опрятно одетых молодых человека, приободрился, переступил порог и будто преодолел портал, отделяющий настоящее от прошлого. Звуки моторов, праздничные мелодии отдалились и стихли, остался стук ложек о тарелки и гул голосов. В нос шибануло запахом луковой зажарки.

Тут были белые советские столы на алюминиевых ножках, мелкая плитка на полу, на стенах — нарисованные рабочие и колхозники в естественной среде обитания. Но главное — пластиковая перегородка с раздаточным окном, отделяющая обеденный зал от кухни. Краснолицая довольно молодая сотрудница наливала парням суп из монструозной алюминиевой кастрюли.

— Что, мальчишки, опять стипендию просадили?

Я пристроился в очередь из трех человек и услышал ответ:

— Да тут такое дело, Валя… Девушке своей подарок купил… Ну и не рассчитал.

— Эх ты, герой-любовник! — засмеялась она. — Не на тех девушек смотришь! И ты приходи за добавкой, а то худенький совсем.

— Приду, — пообещал парень, — но не есть, а помогать. Картошку, там, почистить, еще как-то помочь.

К раздатчице подошла напарница и погрозила пальцем:

— Не пускай его, а то знаешь как будет?

— Как? — хихикнула краснолицая Валя.

— А будет, как в анекдоте про людоеда. — Напарница взяла тарелку у второго студента. — Встречаются два людоеда. Один другому говорит: «Никогда студентов не бери». «Чего это?» «Я одного поймал, так он, пока варился, всю картошку в котле сожрал».

И толстушка, и студенты рассмеялись.

Зря я боялся, что тут будет вонять бомжами. Ни бичей, ни стариков — немощных и никому ненужных. Один мужичок в клетчатой кепке и с тросточкой и два товарища с сизыми носами и опухшими лицами. Остальные посетители — студенты, всепожирающие, как саранча. Ни парни, ни девчонки не только не стеснялись сюда хаживать, но и устраивали тут настоящие собрания.

Сотрудница глянула на меня с интересом — ну а как иначе, новое лицо! Плюхнула в тарелку суп из сероватых макарон, я взял четыре куска хлеба, чтобы посытнее было, и отошел от подачи.

Оглядел огромный зал, где не оказалось свободных мест, присмотрел одно рядом с модницами — теми самыми, которые меня обогнали на улице. «Давай-давай!» — чуть не взвыл мой боевой и, очевидно, теперь всегда готовый боец. Ладно, чего бы не познакомиться? Девчонки вроде симпатичные.

Подошел к ним, кивнул на стул, занятый кожаными сумочками.

— Свободно, красавицы?

Две пары глаз — зеленые и карие в оранжевую крапинку — оглядели меня с головы до пят. Девушка в белом берете, кареглазая, сдула челку с лица и убрала сумочки:

— Ладно. Давай.

Обе смолкли, поглядывая на меня искоса. Стесняются секретничать. Ничего, потерпите, скоро уйду, мне просто поесть. Похлебка напоминала суп из девяностых, когда, бывало, мама целую кастрюлю варила из двух синих куриных ножек. Второе, судя по всему, тут не предусматривалось. И правильно, нечего бездельников развращать, а студент чувство голода приглушил — уже хорошо.

Поедая суп, я разглядывал девчонок: милые, живые, настоящие, без жеманства и надутых губ, похожих на геморрой. Что-то было в этих девочках искреннее, навсегда утраченное в нашем мире. Хотел бы я назад? Пусть я там полностью упакован, а тут хожу в куртке с чужого плеча, но — ни за что, потому что здесь у меня есть надежда. Да и как можно променять мир, где человек, каким бы он ни был, не умрет с голоду и не замерзнет на улице, если ему некуда идти.

Отобедав, я поднялся и улыбнулся:

— Спасибо, красавицы, что приютили.

Зеленоглазая оттаяла, заулыбалась в ответ:

— Обращайся! Или заходи в гости, если что, мы в медицинском общежитии живем. Меня Алькой зовут.

— А я Вася, — улыбнулась кареглазая.

— А что, зайду! — пообещал я.

Собрался уходить, но вспомнил кое-что, достал из кармана конфеты, подаренные комендантом, протянул Але «барбариску», а кареглазой — «белочку», а сам зашагал к выходу. На лице невольно расползлась улыбка — сытый, довольный, молодой, с пока неясными, но ого-го какими перспективами, да еще и в стране, не растерявшей величия… Ух! Как же хорошо! Душевно-то как!

Даже мысль о том, что я бездомный, беспрописочный и безденежный, не испортила настроения. Да, в общаге, в комнатушке на двоих, меня ждет обозленный сосед Артур, но это такие мелочи! Товарищ генеральный секретарь Горский, даже если ты рептилоид, я готов тебе это простить и пожать руку… или лапу за то, что ты не дал погибнуть моей Родине.

На улице задумался. В свою комнатушку, где меня ждало недовольство соседа Артура, катастрофически не хотелось. Куда мне спешить? В кои то веки выдалась возможность праздно гулять. Когда я в последний раз на небо смотрел? Все бегом, бегом. А оно вон какое красивое в разрывах туч!

Если бы темнело не так рано, солнце увидел бы. И тепло, как в октябре. Правда, через час темно будет, так что особо не забалуешь. Итак, что мне нужно? Подкалымить немного… Мимо прошла бодрая старушка с авоськами, в одной были мандарины, в другой — картошка. А вот и ответ! Рынок! Скоро продавцы будут собираться, можно попробовать предложить услуги грузчика. Я догнал старушку и поинтересовался:

— Извините, вам помочь?

Она улыбнулась и помотала кудрявой головой:

— Спасибо, сынок, я уже пришла. Вот моя остановка.

Остановка была, как в моей реальности, прозрачная, пластиковая, с табло, где красными точками на маршрутах были отмечены автобусы. В моем городе родного мира были похожие остановки, но табло не работали.

А это что за игровой автомат? Я уставился на двух мальчишек, тыкающих пальцем в экран, расположенный на подставке и похожий на кинескоп старинного телевизора. В углу на черном фоне белел треугольник из двух рук, сцепленных в рукопожатье, в его середине было написано: «Комсеть».

Это что же, Интернет бесплатно раздают?

Я глянул на экран: там шла новая версия «Ну, погоди!» — герои точно такие же, как в моем детстве, но сюжет незнакомый: Волк на байке улепетывал от двух машин гаишников-баранов. Хех, с чувством юмора у аниматоров точно все в порядке.

Подошел автобус-аквариум, вздохнул, распахивая дверцы — мальчишки бросились внутрь, а я занял их место. Ткнул в экран дважды — вышел из полноэкранного режима. Надо же, все почти как у нас. Свернул окошко, и рабочий стол отобразил конвертики с надписями: «Мультфильмы», «Игры», «Новости Лиловска», «Школьная программа», «Карта города», «Экстренные службы».

Коснулся пальцем «Карты города», и на экране появилась карта с домами, названиями улиц. Мое местонахождение обозначалось зеленой пульсирующей точкой. И как найти адрес или объект? Я дважды кликнул по экрану — карта пропала. Снова развернул ее, почесал в затылке. В чем секрет? Ткнул в правый угол — опять карта свернулась. В левый — то же результат.

— Позвольте, — проговорил подошедший пионер, коснулся черной полосы внизу, и на ее месте появились буквы. — Вводите, они будут прямо сверху карты.

Впервые в жизни я чувствовал себя дремучим дедом, которого пионер переводит через улицу. Я ввел: «Рынок», и на карте от остановки прочертилась синяя линия, ведущая к точке с надписью «Колхозный рынок № 1 имени товарища Сергея Антонова».

Рынок был номер один, что подразумевало и другие, но других не было. И я поспешил к этому, единственному.

Навстречу шла молодая женщина с огромной коляской для близнецов, и я сместился к стоянке, откуда отъезжал «запорожец» — такой же, как у Ирины Тимуровны, но не серый, а красный. Взгляд выхватил лежащую на земле монету.

Я коршуном спикировал на нее, поднял: десять рублей! Почти такие же монеты номиналом один рубль были в бабушкиной копилке, где на реверсе Владимир Ильич указывал направление в светлое будущее. На этой десятке, на реверсе, был символ Молдавии, тьфу ты, Молдавской ССР: памятник Стефану Великому. Конечно, здесь не обошлось без денежной реформы, раз курс, судя по зарплате майора милиции и стоимости смартфона, примерно один местный рубль к десяти российским в моем мире.

Интересно, десятки на мороженое хватит? Безумно захотелось пломбира из детства за двадцать копеек. Когда денег было совсем мало, я покупал лимонное или фруктово-ягодное в картонном стаканчике.

В продовольственном магазине все было по-современному, включая изобилие товаров: стеклянные витрины, холодильники с минералкой, винный шкаф.

Последний я изучил с пристрастием, потому как к концу той жизни все чаще стал предпочитать вино всем остальным алкогольным напиткам. Не то чтобы я был снобом — Алена хорошо в вине разбиралась и научила отличать достойные образцы от шмурдяка.

В старом Союзе в силу возраста я не мог оценить качество и выбор алкоголя. Если верить профессионалам, выбор был, хоть и скудный. Но мало кто разбирался в вине, покупали, что под руку попадется, чаще сладкое и полусладкое, которое редко бывает высшего класса, и чаще всего просто не замечали шедевры под изобилием «Солнцедаров» и портвейнов «777», то бишь «три топора», которые по идее пить нельзя без риска потерять печень.

В этом Союзе выбор был отменным. Правда, никаких известных итальянских, испанских и французских марок. Но, как показа история, и наши вина мало им уступали, если подойти к процессу производства со знанием дела.

Линейки разные: были как самые простые столовые вина, так и выдержанные премиум-класса. Особенно порадовал выбор сухих, причем белые и красные были представлены в равных пропорциях, когда в старом Союзе красные сухие вина, которые к тому же очень полезны, народ не признавал.

Заметил грузинскую «Хванчкару» — любимое вино Сталина — и «Киндзмараули» с «Алазанской долиной», украинские «Оксамыт Украины» и «Шабский рубин», и молдавские «Рислинг» с «Каберне», и болгарские «Медвежья кровь» с «Солнцем в бокале». Как и в старом Союзе, доминировало копеечное «Ркацители». Граждане презирали его, а зря, на самом деле это очень достойный сорт, и в моем мире некоторые вина, из него изготовленные, брали серебро и золото на международных конкурсах.

Будь у меня деньги, я бы выбрал вон тот красный портвейн семилетней выдержки за пятьдесят семь рублей. Сперва я ощутил его вкус — сладкий, тягучий, с оттенками изюма, кураги и ореха, а потом рот наполнился слюной. По местным меркам, пятьдесят рублей — это, наверное, дорого, но оно того стоит…

Потом я посмотрел на монетку в ладони и вернулся в реальность. Раскатал губу, Саня! Портвейна захотелось? Давай-ка, бери свою мороженку и довольствуйся ею!

Я остановился возле холодильника с мороженым и фруктами-ледышками. Выбор был большим, хоть и не сезон. Среди знакомых упаковок я нашел лимонное мороженое за семь рублей, а вот пломбира без упаковки, лишь прикрытого сверху бумажной крышкой, не нашел. Взял три рубля сдачи и побрел к рынку, который был в стороне, противоположной общежитию.

Пройдя метров двести и с наслаждением поедая лимонное мороженое, я свернул во дворы и сперва услышал возмущенные голоса, а потом увидел огороженную площадку, где две команды играли в мини-футбол.

Сердце забилось чаще и уж совсем встрепенулось, когда я услышал:

— Ты, епта, себя кем возомнил, чепушила? Месси, Роналду и Мбаппе вместе взятыми? А ну иди на хрен с поля!

Вот он, шанс проверить себя!

Глава 9. Нужна в футболе, между прочим, голова

От услышанных фамилий сердце защемило, повеяло родным миром. Там, где чемпионат мира в Катаре прошел без России, в декабре решалось, кому быть названным лучшим игроком двадцать первого века — аргентинцу Лионелю Месси или португальцу Криштиану Роналду. Мне всегда нравились оба, наверное, потому, что я никогда не болел ни за «Барселону», ни за «Реал», предпочитая быть мазохистом и переживать за наши клубы в еврокубках, и во внутреннем первенстве — за…

Не гадайте, не назову, за кого болел, потому что это уже неважно. Это осталось в той жизни, в другом мире, а здесь той команды не существует, потому что Союз не развалился. И слава безымянной богине!

В общем, победил Месси, который привел свою сборную к золоту мундиаля. А что здесь? Учитывая, что о чемпионате мира я еще ни от кого не слышал, вполне возможно, он прошел, как и положено, летом… Значит, провели его не в жарком Катаре, а где-то еще…

И тут меня озарило так, что я остановился. В этом мире я еще ни разу не слышал ни слова о коронавирусе! Никаких масок, предупреждений, все так, как будто такого вируса не существовало. Могло такое случиться, потому что история пошла другим путем, а потому и вирус не был создан? Вполне.

Воодушевленный и этой догадкой, я с удвоенной силой рванул к футбольной коробке — покрытой резиновой крошкой площадке с мини-футбольными воротами, огороженной сеткой-рабицей. Смеркалось, но двор был хорошо освещен фонарями по углам. На совесть сделали площадку, что ни говори. Двор-то самый что ни на есть обычный, не элитный — вон, даже выпивохи в беседке рубятся в «козла».

Тем временем в футбол играть прекратили, потому что началась свара. Издали показалось, что играют взрослые, но когда я подошел, понял, что это подростки. Впрочем, один взрослый среди них все-таки был — сизоносый стриженный под бобрика мужик с красным лицом, побитым оспинами. «Эмпатия» подсказала, что он сейчас больше всего хочет выпить и победить. В любом порядке или даже одновременно, потому что почему-то для него оба желания были неотделимы друг от друга.

— Давай, вали на хер отсюда, чтобы я тебя больше не видел, кривоногий, епта! — брызгая слюной, вопил он. Мужик теснил вихрастого паренька к сетке, приговаривая: — Тебе сказано было, пасуй, бляха-муха, я же открытый был! А ты чего единалишь?

— У меня лучше позиция была! — огрызнулся паренек. — Отвали, Михась! Сам ты единал! Никогда паса от тебя не дождешься!

— Ах ты щегол, а ну иди сюда!

Паренек отбежал, а мужик по имени Михась распалялся все больше, приговаривая, что он с такими единалами, как Тоха, на зоне делал. Тохой звали того паренька.

Чуть в стороне широкоплечий подросток с длинными смоляными патлами до плеч набивал мяч, поглядывая на ссорящихся. Тяжко вздохнув, он подошел к мужику и попытался взять его под руку:

— Дядя Михась, хорош! Сами же выбирали себе парней, — его жалобный бас напоминал голос мультяшного бычка, называющего волка батяней. — Давайте уже играть!

— Да отвали ты, Цыган! — разозлился Михась, вырывая руку, причем длинноволосого он назвал с ударением на первый слог. — Не вишь, че творится? Я с мужиками на пол-литра зарубился, что сделаем вас. На пузырь, прикинь! А у нас один дырка, а другой единал!

— Сам ты единал! — откликнулся Тоха с другого конца коробки.

Вратарь одной из команд, парень медвежьей комплекции, сплюнул и крикнул:

— Да пошел ты, Михась! Играть научись! Тоха тебе единоличник, я дырка, а ты кто? Алкаш! Тьфу! — Сплюнув, он сообщил: — Я домой, парни. Ваша взяла.

— До десяти же играем, Никитос! — закричал Тоха, подбегая к вратарю.

Он и остальные подростки окружили его, принялись уговаривать, а Михась совсем расстроился и, погрозив сидящим в беседку мужикам, которые посмеивались над ним, начал ругаться уже с вратарем, забыв про Тоху:

— Из-за тебя, чепушила, наша команда вечно опущена! Летим шесть-два! Очко бы научился прикрываться! Два гола в домик пустил, Никитка!

Вратарь показал алкашу православную дулю и направился к выходу. Так, похоже, это мой шанс проверить навыки, и пришла пора вмешаться.

— Что за шум, а драки нет? — крикнул я.

Все, кроме Михася, обернулись. Быстрым шагом я направился к нему, развернул рывком — он крутнулся на месте, чуть не упал.

— Батяня, хочешь выиграть? — взял я быка за рога, причем в обоих смыслах: мужик выкатил на меня глаза, пожевал губами. — Готов заменить вашего кипера.

— Допустим, — осторожно ответил Михась. — А ты кто такой?

— Саня. А вы дядя Михась, так? А третий у нас — Тоха. Ну что, играем? Только мне обувка подходящая нужна. — Я посмотрел на вратаря-медведя. — У тебя размер какой? Поделишься кроссовками?

— Че это? — Вратарь возмущенно сморщил лоб, отчего волосы поднялись, как хохолок удода. — С фига ли?

Цыган окинул меня оценивающим взглядом, метнулся к нему, пробасил:

— Никитос, ну че ты в самом деле, пусть сыграет! Хочешь домой — вали, кроссовки я тебе потом занесу, как доиграем. Ну?

Два других парня, один здоровый и двухметровый, другой мелкий, принялись его уговаривать:

— Будь пацаном, Никитос!

— Сам не играешь, так дай другим доиграть!

Тоха стоял, сложив руки на груди, а Михась хмурился, пока не зная, как расценивать ситуацию. По идее, если бы я не вмешался, он мог бы отмазаться от спора, сказав, что почти слитый матч не доигран по техническим причинам — вратарь ушел. Но вот он я, замена, и теперь нужно как-то вытягивать.

— Сорок четвертый у меня, — проворчал вратарь, кося на меня карим глазом. — Влезешь?

— Легко, — улыбнулся я. — Спасибо!

Пока он нехотя снимал кроссовки, я стянул туфли. Прежде чем переобуться, изучил подошву кроссовок: производство Черниговской обувной фабрики «Берегиня». Надпись не затертая, свеженькая. Значит, новые кроссы, а потому, жалко было мне отдавать.

Они оказались чуть велики, потому я зашнуровал их потуже, затем поднялся и протянул руку Цыгану:

— Саня.

— Ратмир, но зови Цыганом, так привычнее, — ответил патлатый.

— Леший, — пожал руку другой.

— Рама, — назвался самый здоровый. — Или Рома. Мне по фиг.

— А я Тоха, — подошел и представился вихрастый парень, на которого быковал Михась.

— Какой класс? — поинтересовался я из вежливости у будущего партнера по команде.

— Десятый, — с гордостью ответил Тоха, по-взрослому сплюнул.

Выпивоха Михась захлопал в ладоши и то ли крикнул, то ли сказал по-алкашески громко, обращаясь ко мне:

— Ладно, поехали! Но сразу всех предупреждаю, если новый воротчик тоже дырявым окажется, будет переигровка! С нуля начнем! В другой раз!

Цыган закатил глаза, безмолвно говоря: «Вот же достал! Уберите его, кто-нибудь».

— Ага, — хмыкнул Тоха. — В другой раз, если снег не выпадет. Люся ты, Михась.

— Что?! — возмутился алкаш и попер учить парня жизни. — Ты как со старшим разговариваешь, щегол! Да я тебе в отцы гожусь!

Пока они препирались, команда противника отошла на свою половину поля. Положив на скамейку куртку с подаренным смартфоном, я принялся разминаться. Чтобы серьезно разогреться, времени не хватит, так, поприседать, руками помахать, размять коленные суставы. Никитос передумал уходить, остался посмотреть, но по его невозмутимому взгляду было сложно понять, за кого он будет болеть. «Эмпатия» выдала его с потрохами: он желал победы нашим противникам, чтобы доказать, что не из-за него проигрывали 2:6.

Я направился к воротам, и с каждым шагом моя уверенность улетучивалась. Как давно это было! Кажется, в прошлой жизни… хотя ну да, в прошлой. Только в той, прошлой, это еще и больше двадцати лет назад было. Вряд ли навыки сохранились, но…

Но теперь у меня реакция бешеная, да и противники так себе. Но все равно было стремно — скорее не опозориться, а вдруг выяснить, что я ни на что не годен. Если облажаюсь, с мечтой о футболе придется расстаться — поздно начинать с нуля в моем возрасте. Вряд ли здесь дадут шанс перезрелому самородку на высоком уровне.

Если счет 2:6, а играем до десяти, значит у меня только три права на ошибку.

Так, собраться. Саня, все у тебя получится! Не дрейфь!

Когда я встал на ворота, Михась подошел и показал кулак — попробуй, мол, подвести!

Пожав плечами, я под изумленным взглядом Тохи показал ему «класс»:

— В пас играйте, дядя Михась, понятно? И ты, Тоха, пасуй ему, если он открыт. Будете лажать, сам выйду в поле, ясно? Будем с пустыми воротами играть!

— Не понял… — протянул алкаш, но возмутиться не успел.

— Да вы уже одолели! — басом прикрикнул Цыган. — Не колышет, начинаем!

Тоха и Михась повернулись к нему.

Рама встал на ворота и готовился разыграть мяч. Цыган с Лешим замерли рядом с ним и ждали, когда мы будем готовы.

— Поехали! — крикнул Михась.

Цыган отпасовал назад, Раме, в это время Леший забежал за спину Михасю, а тот возвращаться не спешил. Рама пнул мяч через голову алкаша на Лешего, и Тоха, чертыхнувшись, отклеился от Цыгана и прыгнул под ноги Лешего, тот катнул мяч перед собой, перепрыгнул через ноги Тохи и вышел со мной один на один.

— Домой! — закричал я Михасю, но тот шел пешком.

Больше не отвлекаясь на него, я сосредоточился на юрком Лешем. Он приблизился и за пару метров от меня замахнулся, я дернулся и получил под опорную ногу. Гол — 2:7.

Леший молча, изображая самолет, зигзагами рванул на свою половину. Посмеиваясь, рядом побежал Цыган и похлопал его по спине.

— Гол забил игрок команды ЦСКА Алексей Гонтарь, номер третий! — с интонациями футбольного комментатора объявил Никитос. — Семь — два в пользу ЦСКА.

Тоха ударил рукой по лбу и крикнул мне:

— Саня, как младенца!

— Знаю, — мрачно ответил я, буравя взглядом алкаша. — Эй, дядя Михась! Играть будем или сразу сдадимся? Почему пешком передвигаетесь?

Вопреки моим ожиданиям, он не стал ругаться и злословить. Когда подошел за мячом, тихо сообщил:

— Дыхалки нет, буду бегать назад — сдохну. Да и колени болят.

Не спеша отдавать ему мяч, я крикнул противникам:

— Тайм-аут, пацаны! Надо бы тактику обсудить!

— Ха-ха, тактику! — залился смехом Никитос. — Наливай Михасю, вот и вся тактика!

Наливать Михасю? Хм, это же гениально! Примитивно, но должно сработать.

Показав Никитосу большой палец, я подозвал Тоху.

Тот подошел, кивнул вопрошающе:

— Чего?

— Так дело не пойдет. Если вы оба будете вперед бегать, эти двое тебя одного легко раскатают. Сделаем так. Когда мяч у нас, ты держись между мной и дядей Михасем. Дядя Михась, вы паситесь у них в офсайде рядом с Рамой. Я буду вам закидывать за шиворот Цыгану и Лешему, а там вы уже сами разберетесь. Тоха, ты стой на подборе, когда Михась с мячом, но вперед не лезь. Отрежет тебя если… Короче, не надо.

— Толково, — кивнул алкаш. — Что-что, а водиться я могу. И Раме этому напихаю будь здоров. Только как до меня мяч доходить будет?

— Это уже моя проблема, — сказал я.

— А когда у них мяч? — спросил Тоха.

— Михась остается пастись у их ворот. Ты… Кто у них техничнее, Цыган или Леший?

— Леший.

— Тогда держи его, не давай принимать мяч, а с Цыганом я сам разберусь. Все, погнали!

Тоха с Михасем развели мяч, Тоха отослал его мне, я повел его сам вперед, высматривая куда дать пас. Тоха крутился рядом, предлагая себя, Леший его держал, а Цыган ломанулся ко мне. Михась, не будь дурак, рванул быстрым шагом вперед, и я пнул на него. Выпучив глаза, здоровенный Рама бросился к Михасю.

Задумка была шикарная, но пас у меня получился только наполовину — все-таки давно не играл, потерял чувство мяча, еще и в чужой обуви и в новом теле, — мяч срезался, закрутился и по дуге залетел в ворота.

Немая пауза…

— Гол!!! — заорал Тоха.

— Доставайте! — зло ударил кулаком о ладонь Михась.

— Гол забил Саня, новичок команды Михася и Тохи! — объявил Никитос. — 3:7!

— Гол! — неожиданно заорали мужики из беседки. Похоже, по неизгладимой привычке нашего народа болеть за слабых. — Давай, Михал Михалыч, дави пацанву!

От это неожиданной поддержки воодушевился даже я, что уж говорить о Михасе, который оказался дриблером от бога. В следующей же атаке противников Тоха отобрал мяч у Цыгана и рванул в прорыв, но услышав мое «ОТДАЙ!» — опомнился и пасанул Михасю. А тот изящно усадил Раму на пятую точку и забил пяткой. 4:7.

Следом мы забили еще, и еще, и еще, сравняв счет до 7:7, а Никитос окончательно забыл, что был комментатором матча, и только кричал, выпучив глаза: «ГО-О-О-ОЛ!!!»

А потом я чуть не довел дядю Михася до инфаркта, потому что пропустил. Дважды. Счет стал 7:9.

Я покривлю душой, если скажу, что мы владели преимуществом. Михась пасся возле Рамы, а тот, поняв нашу тактику, все время держался рядом с ним. Тоха разрывался между Цыганом и Лешим, второй доставался мне, но ногами я владел куда хуже, чем руками, и отбирать мяч у меня получалось только за счет божественной реакции. Она спасла нас с десяток-другой раз — мне отбили все руки, один палец вывихнуло, но мы победили!

Победный, десятый, мяч забил Тоха. Рама отвлекся на Михася, а тот не стал обрабатывать мой пас, а сразу одним касанием передал мяч Тохе. Забивал он в пустые ворота, под громкую перепалку Цыгана и Лешего.

— Гол в ворота команды ЦСКА забивает Антоха, мать его так, Картоха! — подвывая от восторга, завопил Никитос.

Заорав что-то восторженно-матерное, я побежал к Михасю и обнял его, а следом на нас напрыгнул Тоха.

— Тих-тих, пацанва, задавите, — хрипел в наших объятьях Михась.

Когда эмоции поутихли и наши празднования закончились, он пожал нам руки, потом направился к беседке с мужиками, которые уже посмеивались и манили его непочатой бутылкой. Михась шел, сцепив руки над головой и потрясая ими.

— Круто играешь! — восторженно сказал мне Тоха. — Занимался?

— Да не, какое там, — отмахнулся я, снимая кроссовки Никитоса. — Так, в школе гонял немного.

Я вернул кроссовки владельцу, кивнул ему и обул свои туфли. Никитос улыбался — азарт боления за своих одолел ревность, и он уже искренне радовался нашей победе.

Меня распирало от эмоций. Как же я скучал по этому ощущению сплоченности! По азарту, когда свои прессуют противника и забивают гол за голом! Вот она, настоящая жизнь! А то, что было раньше — обрубок, а не жизнь. Заформалиненный ее зародыш.

— Слушай, Тоха, — сказал я. — Я неместный, недавно сюда переехал, ничего тут не знаю. Хочу в местную команду записаться. Посоветуешь чего?

— В какую команду? В «Динамо» наше? Или в заводскую?

— А что за заводская?

— Да несколько их, в чемпионате города играют, на область ездят. Несерьезно это, но если покажешь себя за них, могут в лиловское «Динамо» позвать. Оно, правда, во второй лиге вечно бултыхается, одна боль за него болеть.

— А как туда попасть?

— Э, тут я тебе не советчик, — ответил Тоха. — К тренеру, наверное, обратиться. Белькевич там главным.

— Да ты не понял, я про клуб. Как доехать до него?

— А, это тебе на стадион «Центральный». Но там сейчас никого — зима, футбола нет.

— До весны ждать? — спросил я.

Стоявшие неподалеку Цыган с Рамой и Лешим включились в разговор. Леший занимался футболом в «Динамо» с детства, и рассказал, что эта команда существует при Лиловском УВД.

Футболисты не просто числятся там, но и реально работают в милиции, правда не все. «Звезд», как рассказал Леший, которых переманивают из других команд зарплатами, званиями и квартирами с машинами, реально служить в милиции никто не заставляет, лишь бы играли хорошо. Так вот, они пока в отпуске, но уже в первых числах января возобновят тренировки.

— Платят им там хорошо, — сказал Леший. — Потому что наш Шуйский вечно толкается во всем с Дороничевым, а в футболе особенно.

— Дороничев это кто?

— Секретарь обкома соседней области, Ивановской в смысле. — Он переглянулся с Цыганом. — Ну ты даешь, Саня, Дороничева не знать!

— Он не отсюда, — пояснил Тоха. — Такие дела, Саня. Возьмут в «Динамо», не забывай нас, лады?

— Лады, — сказал я, решив, что как только разберусь с работой и жильем, обязательно загляну в «Динамо».

Попрощавшись с парнями, я пошел изучать мир дальше. Попробую себя в футболе, а если не возьмут, запишусь на бокс. Буду бить морды на ринге — занятие не такое интересное, зато в жизни может пригодиться. Мне тоже, понятно, будут пытаться начистить физиономию, но с моей реакцией пусть попробуют. Хе-хе.

Глава 10. Эх, молодежь!

Смеркалось. Зажглись фонари, гирлянды на деревьях и светящиеся зайцы, снежинки, снегурочки, коими были украшены тротуары возле магазинов. Практически у каждой торговой точки — наряженная искусственная елочка. Что примечательно, никто не воровал игрушки и не хулиганил. То ли удалось пробудить сознательность граждан, то ли дело в солидных штрафах и камерах на каждом доме.

Праздничное настроение расправляло крылья за спиной. Я не просто шел — летел, от восторга не хватало воздуха, и казалось, что мне открыты все двери. Проблемы виделись мелкими и далекими. Ну подумаешь, обуться не во что, зато посмотри, какие перспективы!

— Саня, погоди! — окликнули меня сзади.

Обернувшись, я увидел бегущего Тоху. Парень увязался за мной, наверное, почуяв во мне уверенность и надеясь, что и ему немного перепадет. Как и в любое время, дети и подростки стараются прибиться к ребятам постарше и гордятся дружбой с ними.

Я дождался его. Приблизившись, он замедлился и, сунув руки в широкие карманы необъятных штанов и накинув капюшон, потопал рядом. У него была не просто походка — подростковый походняк, когда все части тела движутся отдельно друг от друга.

Не доходя до магазинчиков, окружающих рынок и служащих своего рода ограждением, я остановился и проговорил:

— Слышь, Тоха, ты случайно не знаешь, где можно подшабашить? Может, грузчик кому нужен?

Он поджал губы и задумчиво поскреб в затылке:

— Тебе на постоянку?

— На несколько дней. — Я посмотрел на свои туфли. — Может, на рынке нужен грузчик?

Тоха криво усмехнулся:

— Рынок Достоевский держит, там все схвачено.

Вспомнив, каково полное название рынка, я удивился:

— Погоди, какой Достоевский? Он же вроде имени товарища Сергея Антонова? Кто держит?

— Рынок и рынок, — поджал плечами Тоха. — Не в курсе про Антонова. А Достоевский — это азер, который рынком рулит. Держит, то бишь.

— А чего Достоевский? Бабку зарубил?

Мой юный приятель запрокинул голову и залился хохотом, но не над моим, признаю, туповатым юмором, а над безграмотностью:

— А-ха-ха! Скажешь тоже, бабку! Старуху-процентщицу Раскольников хлопнул! А Достоевский об этом написал! А-ха-ха!

Смеялся он искренне, но беззлобно, а я смотрел на него и думал, что литературу в местных школах преподают, очевидно, хорошо.

— Хотя, знаешь, — задумчиво произнес Тоха, успокоившись, — может, и было такое. Мутный он.

— Достоевский ваш?

— Ну да. Его из-за имени так зовут. Он типа Али, но на самом деле его зовут Достали. Достали Мансурович Халилов. Так вот без его ведома никто шагу ступить не может.

— Он начальник рынка? — спросил я.

— Да какой там. Начальник там вообще сожиха. Он типа местный авторитет.

— Хм… Может, это глупый вопрос, но кто такие сожихи? — спросил я, решив, что лучше сейчас показаться идиотом, чем в более неудачный момент.

И снова он расхохотался, причем так буйно, как будто попал на передачу «Аншлаг», начал стучать себе по коленкам.

— Ты из какой дыры к нам приехал, Саня? Сожиха — это советская одинокая женщина. Сом — советский одинокий мужик. Слыхал поговорку, что сожихе нужен сом или… — Он назвал грязное слово, — а сому — сожиха?

— Не-а.

— Ты что, с луны свалился?

— С гусеницы.

— А-ха-ха!

Глядя на него, я и сам заулыбался. С возрастом многие теряют способность так искренне проявлять эмоции. Я вспомнил себя-школьника и своих приятелей — мы были такими же дурносмехами.

Успокоившись, Тоха продолжил:

— В грузчиках у него бывшие зэки, за еду пашут. И все ему за место платят мимо кассы.

Вот тебе и коррупция в мире Полдня.

— А куда менты смотрят? — возмутился я.

— Ну ты точно с гусеницы. Достоевский не беспредельничает, оказывает услуги ментам, стучит — они и позволяют ему э… ну, это. Ты понял. Работать.

Все то же самое. Чуть подворовывать можно, беспредельничать — нельзя. Или можно, но тихо. И если бить по почкам — то так, чтобы следов не оставалось. Если об отношениях Достоевского с ментами в курсе даже дети, неужели Ирина Тимуровна ничего не знает? Или закрывает глаза?

— Хотя… — Тоха глубоко задумался, словно решая, говорить или нет. — Короче… Там у меня дядька с женой работают. На елках. Может, им в команду кто нужен.

Я тоже задумался. И в моем мире почти все рынки держат азербайджанцы, даже в Турции они есть. Недалеко от моего дома фруктами торговал Самир, вроде нормальный парень, улыбчивый, как-то в гости меня позвал, чаем напоил. С ними легко договориться, если по-человечески.

Перед Новым годом покупательная способность населения растет, нагрузка на продавцов и грузчиков — тоже. Им хочется расслабиться, а расслабиться проще всего, на пробку наступив. А некоторые уж если наступают, то падают. Так что шанс подработать есть.

— Откуда ты так много знаешь? — поинтересовался я.

Тоха приосанился, самодовольно ухмыльнулся и ответил с гордостью:

— Я много чего знаю. У меня батя милиционер, а мама — продавщица.

В огромные арочные ворота рынка двумя потоками текли люди, словно муравьи, разнюхавшие, где рассыпали сахар. В основном женщины с авоськами, сумками и бумажными пакетами. Целлофановых было исчезающе мало. Интересно, их стирают, как в девяностые? Или они были в обиходе, но их заменили более экологичной альтернативой?

— Отида! — Тоха махнул рукой и зашагал к рынку.

Поначалу мозг забуксовал, но потом вытащил из глубин подсознания поверхностное знание болгарского — словечко было оттуда. Интересно. Не «камон», а «отида» — болгарское слово интегрировало в молодежный сленг.

Вообще, я не люблю толпы, у меня от них голова кружится, но сейчас она кружилась приятно. Воздух пах цитрусовыми и хвоей, люди толкались беззлобно, суетливо, улыбались друг другу. Возле аппарата с газировкой толпились подростки, на двоих были пионерские галстуки поверх обычной уличной одежды. Меня в пионеры приняли, но галстук поносить не довелось. Старшие приятели, насколько помню, стеснялись его и старались снять еще на подходе к школе, а тут, ты глянь — гордятся.

Присмотревшись, заметил, что панель выбора у автомата с газировкой — тачскрин, на котором с два десятка сиропов. Каждый был представлен яркой картинкой: апельсин, яблоко, груша, арбуз, дыня, банан… Здорово!

Шли мы медленно, переваливаясь, как утки — слишком много было желающих войти на рынок. Похоже, как и давным-давно, в этом Союзе рынок — место, где бурлит жизнь, в то время как в моей реальности рынки приносили в жертву глобализации, сносили и строили модные торговые центры, похожие один на другой. А может, зря, есть в рынках что-то душевное, настоящее.

За воротами было вполне цивильно и чисто. С одной стороны — магазины с одеждой и бельем, с другой — огромная крытая площадь, где справа — беленькие ларечки, похожие на шампиньоны, слева — бетонные прилавки для жителей частного сектора.

Насколько помню, в старом Союзе на рынке можно было продавать излишки кому угодно, достаточно было показать документ, что у тебя в пользовании есть земельный участок. Сейчас, наверное, принцип тот же. Только вот торгуют в основном лица кавказской национальности. Чего у них только нет!

— Огурцы хороший, крэпкий, молодой!

— Памидор! Покупаем памидор! А перчик какой, смотри, красавица! Смотри, какой перчик на новогодний стол! Ну куда ты, вах?!

— Ай, покупай ананасы, бананасы, свежие, вкусные, только что из Вьетнама! Утренним рейсом привезли, мамой клянусь!

Отвесив челюсть, я остановился, всмотрелся в призывающего купить бананасы. Прикалывается или реально не знает анекдота?

— Неправильно кричишь, дядя! — воскликнул я. — Не бананасы, а бананы!

— Ай, знаю, не учи ученого, пацан! — беззлобно ухмыльнулся он в усы. И как заорал: — Бананы, ананы! Свежие, вкусные, только что из Вьетнама! — И подмигнул, зараза.

В хор зазывал ввинтился звонкий женский голос:

— Хозяюшки, налетаем! Хурма по дешевке армянская! Мандарин! Яблоко! Груша! Айва!

Я отыскал крикунью, это была толстая темноволосая женщина в красной куртке. Н-да, и все крестьяне, все выращивают лимончики на балконе и гранаты в теплицах. А может, так правильно: каждый должен заниматься своим делом. Если крестьянин начнет торговать, откуда тогда урожай появится? Нужно будет тщательно изучить местное право, как живут перекупщики, чем можно торговать, чем не стоит.

В середине крытой площади зеленели сосны и ели, аромат тянулся аж сюда, вокруг крутились люди, приходили без ничего, уходили с новогодними красавицами.

— Нам к елкам. — Тоха кивнул вперед. — Авось повезет.

Вокруг была такая толчея, что я не сразу признал продавца в мелком и бородатом мужичке, похожем на лешего в фуфайке. Над ним нависала краснощекая матрона, держащая огромную сосну. Возле ее ног стояли огромные сумки. Мужичок-лесовичок держал, похоже, кассовый аппарат, пробивал ей чек.

С другой стороны ожидала своей очереди мамаша, держащая елку так, словно ее могли украсть. Вокруг нее носились два светловолосых близнеца лет пяти.

— Это дядя Николай, двоюродный брат бати, — шепнул Тоха. — Он лесник, тут еще жена его должна быть, тетя Маша. Они это… Лес, в общем, прореживать надо, чтоб сосны друг другу не мешали, и это делают зимой, чтобы не выбрасывать хвойные, а продавать. Двойная польза!

Парень явно гордился познаниями. Не дожидаясь, пока дядька освободится, он подошел к нему, я остался в стороне. Лесовичок, кивнув, буркнул что-то, зыркнул на меня, рассчитал дородную тетку и занялся мамашей, а к нему с двух сторон подошли пожилая пара и молодой человек в современной модели спортивной шапки-«петушка» с надписью «СССР».

— И как мне все это тащить? — возмутилась покупательница с сумками. — Мне сказали, будет человек, который донесет покупку до машины.

Продавец жалобно посмотрел на нас с Тохой и взмолился:

— Парни, помогите! Маша слегла с простудой. Васька слег, некому таскать елки! За каждую ходку два рубля даю!

— Не, дядя Николай, мне домой надо.

Тоха подождал, когда дядька отвернется, и качнул головой, типа, дохлый номер, уходим, но я был другого мнения. Пусть два рубля и малые деньги, на них и самое дешевое мороженое не купишь, но не в моем положении харчами перебирать, да и мужик реально зашивается. Вся семья у бедолаги заболела — постой-ка сутки на холоде. Благо сейчас тепло, а еще недавно мороз был минус десять. Двадцать елок отнесу — уже сорок рублей.

— Спасибо, Тоха, но я останусь, — сказал я. — Помочь надо товарищу.

Пожав руку дяде Николаю, я представился. Тоха понимающе кивнул, распрощался с нами и сказал:

— Саня, ты приходи еще играть. Только чур в нашу команду!

— Поглядим, — улыбнулся я.

Лесовичок оживился, пошевелил усами и протянул мне веревку. Я без слов понял, что надо делать, забрал сосну у тетки, скрепил ветки веревкой, сунул покупку под мышку, в другую руку взял сумку и сказал:

— Давайте помогу. Показывайте дорогу.

И мы пошли. Женщина ледоколом прорубалась сквозь толчею, чуть ли не руками всех расшвыривала, жаловалась на погоду, на детей, не успевающих улизнуть с дороги, на маленькую пенсию.

За воротами стало попросторнее, но она все равно тарахтела, как газонокосилка:

— Понаставили машин, ни пройти, ни проехать. — Мы остановились, выпуская со стоянки зеленый пучеглазый «москвичок» со стариком за рулем. — Куда прешь! — погрозила кулаком она. — Вот раньше хорошо было, свободно. А сейчас ездят туда-сюда, туда-сюда… А в воздухе что? Аллергия у всех от выхлопных газов. Астма!

Мы свернули во дворы, где «девятка» покупательницы мало того что стояла одним колесом на тротуаре, так еще и перекрыла выезд «волге», похожей на «ниссан-микро» из моего мира. Тетка все продолжала пытаться испортить мне настроение брюзжанием: не так сосну привязал к багажнику, сумку неаккуратно поставил. В другой день это бы ей удалось. Но не сегодня.

Закончив с ней, я побежал к лесовичку, помог женщине с близнецами — отнес к остановке и елку, и сумки, получил в благодарность апельсин. А когда вернулся, заметил среди покупателей смутно знакомого мужчину. На вид ему было лет сорок, волосы русые с проседью, нос запоминающийся, с бороздкой, шрам над верхней губой…

Бросило в жар, сердце заколотилось. Это же Вадик! Тот самый, с которым мы играли в «Ваху» в том мире! Первым порывом было позвать его, пожать руку, расспросить что и как. Но я остановил себя. Вдруг показалось? Надо проверить, может, мужик просто на него похож.

— Вадик! — окликнул я его, а сам отвернулся, будто обращаюсь к кому-то другому, продолжая за ним следить боковым зрением.

Он как раз склонился над небольшой сосной, вздрогнул, заозирался. Так и есть — Вадик! Тот, да не совсем.

Я замер, парализованный пониманием. Точка бифуркации была лет тридцать назад, а это значит, что все люди, которые жили в том мире, все те, кого я знал, имеют двойников и в этом. Тут есть Аленка, живая и невредимая. Но у нее другая жизнь, возможно, муж и дети. Есть Саша Звягинцев, который наверняка добился большего, чем я в том мире, и он годится мне в отцы. Как сложилась его судьба? Счастлив ли он? Есть ли у него семья?

Мама… Мама в этой реальности может быть жива! Сердце защемило.

Или происходит, как в романе Стивена Кинга, который я читал в детстве: когда кто-то умирает, вскоре погибают и все его двойники? Но я ведь только позавчера умер, Александра можно предупредить, чтобы поостерегся… Или это он умер первым?

Как же найти их? Где искать? Может, он вообще в Москве? Голова пошла кругом. Тем временем Вадик выбрал елку среднего размера и обратился к лесовичку, слегка картавя:

— А скажите, ее недавно с`губили? До Нового года достоит? А то в п`гошлом году все иголки осыпались, сын так г`гаст`гоился.

Точно он, и голос его. Вот только тот Вадик был закоренелым холостяком, тестил компьютерные игрушки, иногда водил в гости женщин — жил по зову сердца. А этот?

Продавец был занят, отсчитывал сдачу бодрому розовощекому пенсионеру в плоской черной кепке, а две девушки уже тянули купюры. Испытывая странное волнение, словно Вадик мог меня разоблачить, я подошел к нему и успокоил:

— На днях срубили. А чтобы она не осыпалась, поставьте ее на балкон и нарядите за несколько дней до праздника, а не прямо сейчас.

— Вчера только привезли, — буркнул лесовичок не оборачиваясь. — И срубили вчера. Как рубят, так сразу и привозят.

Растерянно хлопая ресницами, Вадик протянул мне желтую купюру. Вот теперь точно разоблачат, ведь я местные деньги не видел и в ценах не ориентируюсь.

— Такая полтинник стоит? — уточнил он, слава богу.

Дядя Николай, обернулся, буркнул:

— Да. — А дальше сказал мне: — Возьми деньги.

Я взял. Погладил шершавую бумагу большим пальцем. На аверсе был изображен Богдан Хмельницкий, герб Советского Союза, название банка было написано на русском, мелкими буквами продублировано на украинском, на реверсе изображался памятник основателям Киева.

Лесовичок, не глядя на меня, протянул полтинник сдачи. Прежде чем отдать купюру, я рассмотрел ее: ярко-голубая, с символами Узбекской ССР. Рассеянно кивнув, Вадик взял елку и удалился, я проводил его взглядом, попытался отдать деньги лесовичку, но тот был занят. Пришлось класть их в карман. И еще голубой полтинник, но теперь уже с Киргизской ССР.

Потом пришлось помогать старушке донести елку до автобуса. За старушкой была очень худая женщина в очках, две девушки, парень с ДЦП, а потом я сбился со счета. Выдохнул, только когда продавцы на рынке начали расходиться. Достал смартфон, глянул на экран: 20:33.

— Сколько там натикало? — спросил дядя Николай.

Я ответил, а он достал из объемистой сумки термос, завернутый в серый шерстяной платок. Только собрался налить в красную пластиковую кружку, как подошли покупатели — муж с женой.

Пока дядя Николай ими занимался, я пересчитал прибыль — у меня накопилось к тому моменту двести пятьдесят рублей разными купюрами. На красно-белой бумажной десятке была РСФСР, на зелено-белой двадцатке — Белорусская ССР и Таджикская ССР. И две сотки, одна с Украинской ССР, вторая с Казахской ССР. Похоже, все республики представлены, чтобы никто не ушел обиженным.

Деньги в руках были не бог весть какими, но ведь и меня дядя Николай знать не знает. Все-таки тут как-то проще, люди доверяют друг другу, не видят в каждом встречном желающего обворовать. Поди и ключ от квартиры еще под ковриком прячут, а чтобы наверняка, пишут записки. Я вспомнил, как сам лет в девять оставил в двери маме записку: «Мама, ключ под ковриком. Саша».

При мысли о доме вспомнил, что в общаге правила, и в первый день мне их хорошо бы соблюдать. Только собрался сказать дяде Николаю, что пора мне домой, как из-за спины послышалось:

— Эй, ты, мелкий! Да-да, ты! Разговор есть…

Мелким назвали не меня, а дядю Николая. Судя по тому, как округлились глаза лесовичка и затряслись усы, я понял, что у нас проблемы. Сунул деньги в карман, плавно переместился вперед, едва не затоптав маленькую елочку, очень плавно развернулся.

К нам в гости пожаловали два мужика в одинаковых черных пуховиках, теплых штанах, сапогах и шапках-ушанках. Ну точно двое из ларца, вот только это были не пухлые весельчаки, а угрюмые товарищи, будто бы сошедшие с картин Васи Ложкина. Один чуть выше и худее, небритый, второй, с толстой арматуриной в руках, шире в плечах, с квадратной челюстью и красными глазами — то ли с недосыпа, то ли от злости.

— Проблемы у тебя, дядя, — проговорил Квадратный, перекладывая арматурину из руки в руку.

— В порошок сотру, твари! — прорычал Длинный.

Дорогие читатели, пожалуйста, напишите, как вам книга. Я пишу и не понимаю, нравится ли вам.:-(

Глава 11. Пасть порву, моргала выколю!

— Что стряслось, мужики? — спросил я.

«Эмпатия» подсказывала, что эти двое хотят уничтожить лесовичка вместе со всеми елками, а один из них готов прямо сейчас облить все тут бензином и сжечь. Когда люди в таком состоянии, дипломатия может и не сработать, надо быть крайне аккуратным.

Что им нужно? Смотрящий рынка козни строит? Скоро выяснится.

Длинный набычился, плюнул прямо на пушистую елочку и заговорил:

— Слушай сюда, короче! Чо за цена такая — полтос за елку?

— Цена как ц-цена, — заикаясь, проговорил дядя Николай.

Я еле сдержал порыв схватиться за голову. Что ты творишь?! Зачем агришь гопников? Не умеешь общаться — молчи!

Длинный глянул на лесовичка так, что тот осознал свою ошибку, позеленел и замер, как гусеница-палочник, пытающийся слиться с фоном.

Н-да, читал, что в стрессовой ситуации у человека три реакции: бей, беги, притворись мертвым. Дядя Николай практиковал последнее. Социофобия у человека, бывает. Вот еще одно подтверждение тому, что лесник не должен работать продавцом, у него другие задачи. Только я собрался выяснять, из-за чего наезд, как лесовичок заблеял:

— Товарищи, лесничество… это… надо, вот. Не пропадать же.

Гости ничего не поняли, как и я, переглянулись.

— Чо ты там мычишь? — вызверился Длинный, спровоцировав у дяди Николая компульсивное словесное излияние:

— Пропадут, говорю. Рубили зря, что ли! Лесничество мое. Елки, сосны… расти мешают, прореживать надо…

— По триста продавай большие, по сотне — маленькие, понял? — угрожающе прогудел Квадратный. — Понял, спрашиваю?

Лесовичок закивал. Потом замотал головой.

— Н-нельзя. Такую цену лесничество назначило. Н-нехорошо.

— Ах ты ж… — От витиеватой словесной конструкции Длинного у елок половина иголок чуть не осыпалась. — А ты послушай, гнида. Нехорошо, значит. А покупать патент, деньги немалые платить — хорошо? А потом по лесу с пилой за лесником ходить — хорошо? А он, падла, только самые стремные деревья дает срезать, мозги все вытрахал. А потом кучу денег отвалить за место, а? И тут ты приваливаешь со своими копеечными елками — здрасьте! А нам что теперь, сосать?

Длинный пнул оплеванную елку и шагнул к пятящемуся лесовичку.

Ясно. Это фарцовщики хотят, чтобы елки продавались по той же цене, что у них. Они готовились к сезону, заплатили всем, кому можно, а тут приезжает монополия в лице государства и ставит их раком. Но, с другой стороны, это не должно позволять перекупщикам ломить цену. Есть нормы, будь добр, соблюдай.

— Товарищ на государственной службе, — объяснил я. — Он не имеет права ломить цену.

— Ломить, значит, — Длинный тяжело и неровно задышал, отобрал арматурину у напарника. — А топить честных граждан, последнее отбирать — хорошо?

Мужики переглянулись. Длинный затрясся от злости и не стерпел, кинулся ко мне. Лесовичок взвизгнул и отскочил, я схватил елку и ткнул срубом в морду Длинного — он уклонился.

— Охренел? — взревел Квадратный.

Сперва я подумал, что это он мне, а оказалось — Длинному. Квадратный попытался его увести, но тот ткнул напарника локтем в нос — мужик зажал его руками, по пальцам побежала кровь.

— Помогите! Убивают! — звонко закричала армянка в красной куртке, которая продавала хурму, рванула прочь. Продавцы, которые уже собрали свой товар, но не успели уйти, уставились на нас в ожидании шоу.

Длинный с арматуриной оскалился и начал наступать на меня. «Эмпатия» подсказывала, что он готов убивать. Его напарник остался стоять, зажав нос, дядя Николай был где-то сбоку, но я его не видел — сосредоточился на противнике, потому что просчет может стоить мне жизни или пробитой головы.

Длинный хекнул, замахнулся, но не ударил, пытаясь обмануть ложным замахом, перекинул арматурину из руки в руку и ткнул вперед, целя мне промеж глаз. Спасла отменная реакция — я уклонился, и арматура прошла в паре сантиметров от моего лица. Я поднырнул под руку Длинного, бросился в ноги и завалил его на спину, да так, что он ударился копчиком, крякнул и выронил то, что позже могли бы назвать орудием преступления. Мгновением позже я уже оседлал его, перехватил руку и, зажав ее ногами, заломил так, что мужик взвыл и застучал свободной рукой по земле:

— А-а-а-а! Хорошо, хорош, сдаюсь! Сломаешь же, сука!

Его напарник, Квадратный, одной рукой зажимая нос, выставил вторую перед собой и загнусил:

— Бить бейте его, мужики, заслужил, кретин, а только ментов не зовите!

— Зови ментов, Саня! — высунулся из-за елки лесовичок. — Мало им, окаянным!

— Не лезь, дядя Николай, — отмахнулся от него я.

Поднявшись с лежащего подо мной беспредельщика, я нахмурился. Мужика мелко трясло, но теперь не от злости. «Эмпатия» обрушила на меня не то, чего сейчас больше всего хотел он, а совсем другие эмоции. Такую бездну отчаянья, как у него, я испытывал разве что после смерти жены. Не избить этого мужика захотелось, а обнять и заплакать вместе с ним. Похоже, эти два горе-бизнесмена и правда рискуют прогореть.

— Так, — проговорил я, — дядя Николай, до скольки у вас рабочий день?

— Пока рынок не закроют, — ответил он, выходя из засады.

— Но жена заболела, помочь некому, так?

— Так.

— Значит, не случится ничего страшного, если вы будете заканчивать в семь вечера?

Он промолчал, не соображая, куда я клоню.

— Понимаете, дядя Николай, нужно заканчивать в семь вечера, иначе эти два человека останутся без жилья и без работы. Надо, чтобы у них было хотя бы два часа с семи до девяти, чтобы поторговать.

Лесовичок, похоже, зла не таил.

— Правда?

— Да вот вам крест! — не веря своим ушам, Квадратный размашисто, совсем не по-советски перекрестился.

— Хорошо. Буду заканчивать в семь, мне же лучше, — пожал плечами лесовичок.

Квадратный в знак благодарности начал оттирать плевок с елки.

Я снова встряхнул Длинного.

— Бычить будешь?

— Не, — хрипнул он, — прости, бес попутал.

Я отпустил его. Прихрамывая, сутулясь, как побитый пес, он отошел, посмотрел на меня с уважением.

— Спасибо, брат.

Во как, уже и в родственники записали.

— По-человечески с людьми надо, — объяснил я, — по-доброму.

— От всей души спасибо, — сказал Квадратный. — Век помнить буду. Теперь и у нас торговля пойдет, не только госконторы торговать на рынке будут!

— А немцы будут? — непроизвольно соскочило с языка.

— Что немцы? — не понял Квадратный.

Я вздохнул, заметил подозрительное движение вдали и сказал:

— Валите отсюда, мужики, а то вдруг кто…

Пронзительно заверещал свисток, и я понял, что поздно. Ну точно, вон, от входа к нам идут двое, а за ними мельтешит кто-то в красном. Мужики попятились, но остановились, потому что и с другой стороны им наперерез шли предположительно милиционеры.

Квадратный сжал кулак, залитый кровью из разбитого носа, и поднес к лицу Длинного.

— Ну чо, допрыгался? А у меня условный срок… Ты за меня потарахтишь, да?

Мне волноваться было не о чем, но взыграло с детства впитанное недоверие к органам власти. Ну да, я герой. Но патрульному закон не писан, у него свой закон.

Вскоре стало ясно, что к нам спешит не милиция, а какие-то люди в черной форме, с дубинками и со значками «ДНД». Длинный и Квадратный ссутулились, защищая лица и полагая, что их будут бить. Вперед выбежала армянка в красной куртке, указала на них.

— Вот, они напали, сама видела.

— Мы ниче не сделали. Договорились, — прогнусил Квадратный.

— Ага, расскажи, морда твоя протокольная! — не унималась женщина.

Охранник несильно, больше для острастки его стукнул. Второй схватил за шиворот и поволок с собой, первый потащил Длинного, приговаривая:

— Это ты не мне будешь рассказывать. Отида!

Третий охранник толкнул меня в спину:

— Пошел!

Я развернулся, чтобы возмутиться, встретился с его взглядом — стеклянным, безжизненным. И поостыл. Непонятное «ДНД» расшифровывалось как «добровольная народная дружина», это было вышито под аббревиатурой, но дружинник выглядел как бандит-охранник из моего мира.

Включив «Эмпатию», я попытался прощупать его желания… Этот человек не хотел ничего. Он был клинком, пущенной стрелой. Скажут убить — убьет, и рука его не дрогнет. Наверняка убивал, и не раз. Выражение лица у него, как у терминатора из жидкого металла — маска.

И я пошел, уже представляя, куда меня ведут — в кабинет смотрящего. То есть к азербайджанцу Достоевскому. Оставалось надеяться, что он вменяемый человек, и с ним можно договориться.

Запоздавшие продавцы фруктов отвернулись, сообразив, что шоу отменяется.

— Куда вы его ведете! — кричал нам в спину лесовичок. — Отпустите немедленно! Он ни в чем не виноват! Я буду жаловаться! Я… я в прокуратуру напишу!

Он бежал за нами и угрожал, но его угрозы больше напоминали причитания. А мы двигались к каменному зданию, в нем было два этажа, а по высоте казалось, что все пять.

На первом этаже оказались опустевшие молочные, мясные ряды и за лестницей наверх — железная дверь в коридор, где располагались ветеринарный контроль и администрация. Охранники отперли двери без табличек, что были напротив друг друга в начале коридора, меня затолкали в одну, Длинного и Квадратного — в другую.

Я оказался в кабинете с огромным деревянным столом в стиле ретро, такими же шкафами. На стуле-троне восседал он, смотрящий рынка: средних лет мужчина, выбрит до синевы, на подбородке ямка, кустистые брови пострижены, ногти наманикюрены, к манжетам белоснежной рубашки крепятся запонки.

Если надеть ему шляпу да сунуть в зубы сигару, получится мафиозный босс классический. Но куревом не пахло. Кабинет полнился ароматом дорогого парфюма.

— Ну, рассказывай, — проговорил он с легким кавказским акцентом, кивнул на стул и прищурился: — Где-то я тебя уже видел.

Я не стал говорить, что, возможно, в телеке, устроился напротив хозяина кабинета. На стене над его головой в том самом месте, где обычно вешали портрет генсека, висел… Федор Михайлович. Губы сами начали растягиваться в улыбке. Достоевский проследил направление моего взгляда и тоже разулыбался:

— Думаешь, я не знаю, как меня все называют? — Он кивнул на портрет. — Вот. Писатель, уважаемый человек, не какой-то там животный.

— Остроумно, — оценил я.

В дверь затарабанили. Не дожидаясь разрешения, вломился лесовичок, пылающий гневом праведным. Шагнул к столу и сжал кулак:

— Он не виноват! Они напали, он…

— Присядьте. — Достоевский кивнул на диван.

Он сказал это, будто тигр рыкнул — лесовичок метнулся туда и оцепенел.

— Рассказывай, что случилось, — обратился ко мне хозяин кабинета.

— Товарищ… Николай продает елки от лесхоза. К нему подошли двое и попросили увеличить цену втрое. Он не согласился. Мы немного повздорили.

Достоевский ухмыльнулся уголком рта.

— Немного… Охотно верю. — Он сцепил пальцы, украшенные крупными перстнями.

— Отпустите их, я не имею к ним претензий.

Чего он хочет? «Эмпатия» подсказала, что первое его желание — есть, второе — поехать наконец домой, его все задолбали.

— А в следующий раз на твоем месте окажется кто-то послабее. Нет уж. Я за это место отвечаю, и не потерплю на своей территории беспредела.

Он прав. Но и мужиков, доведенных до отчаяния, можно понять. Вспомнилось ощущение беспомощности, когда ты вдруг оказываешься на пути катка системы.

Набравшись дерзости, я сказал:

— Товарищ Халилов. Как советский человек советского человека прошу дать тем товарищам второй шанс…

Он поджал губы и отмахнулся:

— Отработают до Нового года грузчиками по очереди — и свободны. Грузчики народ лихой. — Он смерил меня оценивающим взглядом, зыркнул на лесовичка. — Можете быть свободны.

Дядя Николай чуть ли не кланяясь, роняя слова благодарности, попятился и исчез за дверью.

Достоевский оценивающе посмотрел на меня, зевнул, сцепив пальцы обеих рук, потянулся, хрустнул суставами. Потом кивнул на монитор:

— Заметил по камере, как легко ты с этим лаптем справился. Спортсмен?

— Вроде того, — туманно ответил я. — Вроде как ваши охранники и вышибалы — дружинники? То есть, члены добровольной народной дружины?

— Положим, — нахмурился Достоевский. — Ты это к чему клонишь, парень?

— Ну так и я такой же спортсмен, — улыбнулся я. — Только наоборот. Нигде не числюсь, но спорт люблю.

Задумавшись, он поиграл желваками, потом расхохотался:

— Совсем запутал! Ладно, на первый раз прощаю, а то я вдруг подумал, что ты умничаешь и хочешь меня дураком выставить. Ты меня хочешь дураком выставить?

— Даже не думал, товарищ Халилов.

— Я тоже так думаю, но спросить должен был, понимаешь? А то вдруг ты хотел? В моем положении такое нельзя с рук спускать, не поймут, да?

— Да.

— Нет. Свидетелей же нет, да? Ха-ха-ха!

«Странный разговор, — подумал я. — Сам виноват, Саня, нашел с кем умничать! Этот человек опасен!»

— Ладно, не бойся, — отсмеявшись, сказал Достоевский. — Я тебя не трону. Просто скажи, драться умеешь?

— Умею немного.

— У нас тут немножко бои проводятся.

— Что за бои?

— А, всякие, — отмахнулся он. — Есть правильные бои, их проводит областной спорткомитет. На следующей неделе, например, под самый Новый год, у них турнир будет в честь дня рождения товарища Горского. Но послушай меня! Там цирк, постанова, неинтересно! Все победители известны заранее! Судья — сволочи! Болевой нельзя, удушение нельзя, но если боец Шуйского — можно, понимаешь? Есть без правил — это уже нормальные бои, очень уважаемые люди своих бойцов выставляют, много на кон ставят. Могу тебя взять на пробу в младшую лигу, выставлю против племянника Оганесяна, он на днях из Армавира приехал, тоже новенький. Что думаешь?

— Когда бой? Какой мой интерес?

— Сегодня ночью. Десять штук плачу, если выиграешь. Проиграешь — тыщу дам.

Десять штук — сто тысяч на наши деньги или даже больше. Будь мой разум так же молод и наивен, как мое тело, я заглотнул бы наживку вместе с удочкой.

— Бои прямо совсем-совсем без правил? — уточнил я.

— Почему? Судья есть. Добивать нельзя, не дикие же мы люди. Если сломается что-то или сознание потеряешь, бой остановят.

Рисковать ради десятки? И при серьезной травме расстаться с мечтой стать вратарем сборной? Нет, спасибо.

— Спасибо, товарищ Халилов, но я откажусь. Я бы вот грузчиком поработал. Какие у вас условия?

Достоевский снова меня осмотрел — недовольно, раздувая ноздри, потом заговорил:

— Грузчиком что, думаешь, легко работать? Думаешь, я каждому предлагаю за меня биться? Думаешь, я каждого с улицы беру грузчиком? Это теплое место нужно заработать, показать надежность, понял, парень?

Я начал подниматься с дивана:

— Понял. Извините за…

— Сядь! — рявкнул он, потом спокойно сказал: — График — свободный, но по предварительной договоренности, приступать нужно уже завтра, оплата труда каждый день.

Ну отлично же! Раз зверь сам прибежал на ловца, я решил совсем обнаглеть и спросил:

— А у вас случайно нигде не завалялось ненужных кроссовок сорок третьего размера? Я куплю их за небольшие деньги и тогда точно смогу завтра приступить к выполнению своих обязанностей.

Достоевский вылупился на меня изумленно, потом стукнул по столу ладонью:

— Ну ты наглец, конечно, я посмотрю! Но просишь о мелочи, хоть и без уважения, поэтому прощаю и взамен требовать ничего не буду.

— Так есть?

— Конечно есть! — хохотнул он. — Пойдем в подсобку, покажу.

Кроссовки были не одни, рядом валялись две пары кедов сорок первого и сорок второго. Кроссовки, от которых отваливалась грязь, были в самый раз. Я проверил подошву: целая, это главное. Остальное отстирается.

— Огромное вам спасибо, товарищ Халилов! Я не подведу.

— Завтра в восемь приходи, а лучше в семь, — сказал он, выходя в коридор.

— Приду, — закивал я.

Теперь у меня было все необходимое для начала новой жизни.

Из комнаты напротив выкатился человечек в коричневом пиджаке, розовощекий и курносый, с лысиной, прикрытой зачесанными с висков волосами. Промокнув пот на лбу, он посмотрел на Достоевского жалобно и спросил:

— Достали Мансурович, можно я уже пойду?

— Сперва ко мне. — Достоевский распахнул дверь, и мужичок юркнул туда, оставив густой запах пота.

Меня перестали замечать, и я пошел к елкам, чтобы распрощаться с лесовичком. Он заметил меня издали, устремился навстречу.

— Все хорошо, дядя Николай, — улыбнулся я. — Да только пора мне домой. И неплохо бы нам рассчитаться. С елкой я бегал восемнадцать раз, получается тридцать шесть рублей. Кстати, вот деньги, которые я наторговал, держите.

Лесовичок взял купюры, и снова его лицо вытянулось, стало жалобным.

— В девять машина должна прийти с елками, грузчик заболел, помочь некому. Останься, а? Пятьдесят рублей плачу. Машина прямо на рынок зайдет, там минут на пятнадцать работы… — Почему-то он сделал выводы, что я не буду ему помогать и залепетал: — Понимаю, деньги небольшие, но добро казенное, больше не могу, помоги, а? Еще накину, сотка будет за все.

Сто рублей — это почти тысяча на наши деньги. Два дня можно прожить.

Я хотел согласиться, но мой живот громко возмутился, что его человека неплохо бы покормить. Лесовичок хлопнул себя по лбу.

— Вот болван старый. У меня ж пирожки есть, еще горячие. И травяной чай с медом со своей пасеки.

Я потер руки.

— Пирожки — это хорошо. Как можно устоять? Остаюсь!

Лесовичок отдал мне свою красную чашку, себе налил чай в крышку термоса, вытащил нечто, похожее на младенца, завернутого в одеяло, долго разматывал его, шуршал пищевой пленкой.

Я почуял пирожки раньше, чем увидел. А увидел — чуть язык не проглотил! В отдельной емкости были печеные — румяные, с темно-оранжевой корочкой сверху, и жареные. Мне хотелось именно жареных. Рот наполнился слюной в предвкушении.

Голод отодвинул мысли о двойниках и том, как их найти. Огромных усилий стоило не поедать беляши с урчанием, а я наседал в основном на них — все-таки организм у меня пока еще растущий, мяса не просто желал, а прям требовал.

— Ну как? — поинтересовался лесовичок, хитро прищурившись.

— О-о-о, божественно, дядя Николай, — ответил я с набитым ртом. — И вкус интересный, перченый да с лучком… М-м-м…

Так, стоп, остановись, Саня! Нужно же и хозяину оставить!

— Ты ешь, ешь, — довольно сказал лесовичок. — А это, между прочим, зайчатина. Дичь! Мария Семеновна готовила, я добыл.

— Ух ты! Если честно, никогда дичи не ел. — Он не знал, что я имитирую потерю памяти, и можно было осторожничать лишь самую малость.

— Эх, Саня, поди и на охоте ты не был?

Я помотал головой.

— Эх, молодежь! — укоризненно проговорил он и с упоением начал рассказывать, как токует глухарь и как к нему подкрадываться, как куропатки выстреливают из сугробов, будто ракеты из шахт, до чего жирна осенняя перепелка и опасен кабан-секач, выдерживающий прямое попадание в лоб свинцовой пули.

Он говорил и говорил, прерываясь на пережевывание пирожков, а я, больше не двигаясь, ощущал себя перепелкой в сугробе, ноги начали коченеть. То и дело я поглядывал на экран смартфона. Часы показывали 21:00, 21:10, телефон зазвонил в 21.15, и мы побежали открывать ворота, чтобы запустить КамАЗ.

Закончили мы в начале одиннадцатого. Я получил обещанную оплату десятками, пятерками и одной бежево-зеленой двадцатирублевой купюрой с Латвийской ССР, после чего распрощался с лесовичком, но тот сразу не отпустил — выдал бонус.

— Вот, Сань, держи, елочка-красавица! — сказал он, поднимая самую пушистую и красивую елку. — Дома поставишь, комната духом лесным пропитается, свежестью! Нарядишь, празднично будет!

Искренне поблагодарив его, я побежал в общагу. Вряд ли меня оставят куковать на улице, если опоздаю, но в первый день нельзя так наглеть.

Сегодня я понял две вещи. Первая была очевидной: в этом мире без денег тоже никуда.

Вторая… Я не смогу жить, пока не узнаю, что стало со мной… то есть с местным Александром Звягинцевым и с его, а значит, с моими близкими. Я ведь до бифуркации реальности был им, а он был мной, его мама была моей мамой. Интересно, как далеко зашли различия?

Я топал по ночному городу с елкой за плечами, в кармане позвякивала заработанная мелочь. Улицы были полны гуляющих зевак, отовсюду слушались смех и крики подвыпивших граждан и товарищей, а я шел и боялся думать о том, что и моя Алена ведь тоже есть в этом мире. По-прежнему живая. Можно сесть на поезд и поехать к ней, взять ее за руку…

Но это совсем другая Алена! У нее своя жизнь, где нет ни меня, ни Звягинцева. Смогу ли я отказаться от нее после того, как увижу? И нужно ли их всех искать?

Глава 12. Народ для разврата собрался!

Смартфон показывал начало одиннадцатого. Тянуло холодом, в черном небе, засвеченном городской иллюминацией, не было видно туч, но их тяжесть ощущалась, придавливала, и клонило в сон. Завтра может пойти снег, и на работе пригодятся те неубиваемые буцы, которые выдали еще в ментовке.

Я зевнул, ускорил шаг. На душе, несмотря на в целом успешный день, было муторно, потому что я не успокоюсь, пока в этом мире не найду другого себя и своих родных.

Как искать Звягинцева и его семью? Самое простое — позвонить домой в квартиру, где жили мы с мамой. Вдруг не изменился телефон, который я помню до сих пор? Телефонная будка — вон она, три рублевые монетки остались после покупки мороженого.

Я подошел к будке, но долго не решался войти внутрь, а когда вошел, рука сама опускалась, стоило потянуться к кнопкам. Допустим, мне ответят, и что я буду делать с этим знанием? Пусть и не чужой, но другой человек занял место, которое должно быть моим.

И все-таки я бросил рубль в приемник для монет, набрал код Саратова, затем — свой номер, поднес трубку к уху. Казалось, жизнь повисла на прерывистой линии гудков.

Щелк!

Пожилой женский смутно знакомый голос прохрипел:

— Алло, я вас слушаю.

Предположения вихрем пронеслись в голове: мама? Другие жильцы? Кто?

— Здравствуйте. Извините за поздний звонок, — начал я чужим голосом. — Это… Дима. Школьный приятель Саши. Мне срочно нужно его найти, а помню я только этот номер.

Господи, что за бред я несу?

— Какой такой Саша? Нету тут таких.

— Саша Звягинцев! — выкрикнул я, боясь, что она бросит трубку, но нет, не бросила, старческий голос дрогнул:

— А, Сашенька! Так он тут двадцать лет как не живет. Большим человеком стал Сашенька, гордимся мы им. Профессор, в университете преподает!

Не мама. Кто же тогда?

— А вы, простите…

— Бабушка я его, Валентина Леонидовна.

Я закрыл глаза. В носу защипало. Бабушка умерла в конце девяностых — инфаркт, скорая приехала поздно, не оказалось нужных лекарств, и ее не довезли до больницы.

— Я вас помню, — проговорил я.

В памяти всплыла картинка: мне девять лет, лег первый снег. На пустыре между дворами старшие дети раскатали пригорок до состояния льда, и вся окрестная ребятня кто с санками, кто с пленкой и фанерой побежали туда кататься. Домой нас было не загнать, и бабушка вынесла целое ведро пирожков, чтобы угостить не только моих друзей, но и всех детей.

— Вы нас пирожками кормили. Мы на горке катались, зима была, вы принесли целое ведро…

Она молчала, но я знал: бабушка улыбается.

— Было такое, да. У тебя есть куда записать? Я продиктую Сашенькин номер.

— Есть, — ответил я и впервые не понадеялся на свою феноменальную память, забил драгоценные цифры в смартфон. — Как он вообще? Семья есть? Дети?

Бабушка была доброй. Тьфу ты. Не «была» — она есть! Но обществу приподъездных кумушек предпочитала книги, телевизор и спицы.

— Ты позвони ему, сынок, он сам тебе все расскажет.

— Спасибо, Валентина Леонидовна!

Бабушка оборвала связь, а я так и застыл с трубкой в руке. Сколько ей сейчас? Восемьдесят три года! Подумать только! Это много, и, если не поторопиться, можно и не увидеть ее.

Я посмотрел на телефонный номер Звягинцева. Цифры совершенно незнакомые. Наверное, какой-нибудь мобильный Союзтелеком.

Хотелось набрать его прямо сейчас, но делать этого я не стал, потому что просто не знал, что ему сказать. Здравствуйте, я ваш студент? Привет, Саня, это я, твой двойник из другого мира? Нужно хорошенько все обдумать, чтобы не наломать дров.

На экране смартфона высвечивалось время: 22:35. Пора было бежать в общагу, чтобы не опоздать. Развернувшись, я собрался выходить из будки и замер: пока разговаривал с бабушкой, я потерял связь с реальностью и не заметил, как пошел снег. Он валил хлопьями, падал вертикально, и в воцарившейся тишине, изредка нарушаемой шелестом шин, было слышно, как с легким всхлипом снежинки касаются земли.

Я побежал, сунув елку под мышку и накинув капюшон. В голове была взвесь из недооформившихся мыслей, в душе — раздрай. Может, физическая активность немного гармонизирует?

Снег все валил и валил, и к общежитию я добрался, едва не превратившись в сугроб.

Женский звонкий смех я услышал издали, а когда вырулил из очередного двора, за пеленой снегопада увидел силуэты, толпящиеся вокруг проходной. Три девушки бегали по свеженьким сугробам, с хохотом бросали друг в дружку снегом. Отойдя от порога, кучковались парни, даже отсюда были видны красные огоньки сигарет.

Праздник какой-то, что ли? Или вечер пятницы — достаточный повод для веселья? Девушка в оранжевой шапке бросилась мне наперерез.

— Привет, Саша! Давай с нами! — В куртку врезался снежный комок.

Лица в темноте было не разобрать, но я узнал Настин голос. Девушка подбежала и повисла на мне, только сейчас обратил внимание, что она маленькая, едва достает мне до ключицы. На ней был длинный темно-синий пуховик, скрывающий выдающиеся части, и мужскому взгляду стали видны детали, ранее сокрытые более важными с точки зрения боевого бойца. Например, оттенок волос — скорее рыжие, чем каштановые. Прямой изящный носик. Загнутые темные ресницы, достающие до самых бровей и делающие взгляд наивным.

— Ой, у тебя елочка? — восхитилась Настя.

— Да вот, — проговорил я, вытаскивая связанную елку из-под мышки.

— Ура, у нас на праздник будет елка! — Настя пристроилась сбоку, убрала с лица локон, выбившийся из-под шапки.

Вообще-то я планировал ее поставить у себя на этаже, в зоне отдыха. В этот раз навязчивость Насти немного возмущала, но я еще не решил, отбивать ли елку или пусть поставят у проходной. Наверное, так и надо сделать — нечего единалить, как сказал бы Михась. То есть быть единоличником.

— А что за праздник? — поинтересовался я, останавливаясь на пороге и топая, сбивая снег с туфель. Ноги, надо сказать, превратились в ледышки, пока я бежал.

— Видно, Саша, что ты недавно здесь. У нас же вечерами пятницы дискотека!

— В честь тяпницы? Репетиция Нового года? — сострил я, и Настя рассмеялась — почему-то известные шутки тут были не в ходу, и я открыл для нее что-то новенькое.

— Просто потому что весело. Мы провожаем самые длинные ночи, вот! — Говорила она чуть громче, чем принято, глаза ее сияли… Она навеселе? Или всегда такая? Но ее искренность подкупала, от девушки веяло домашним уютом.

На проходной Мищенко что-то смотрел по ноутбуку, и голубоватые отблески делали его лицо потусторонним. На стук двери он сразу же обернулся, расплылся в улыбке при виде Насти, потом подобрался, погрозил мне пальцем и потянулся за журналом, чтобы меня отметить. Впрочем, заметив елку, оттаял, хмыкнул что-то одобрительное в усы.

— Дядя Вася, можно мы елочку поставим? — Настя сложила руки на груди. — Дайте игрушки, я знаю, у вас есть.

— Вот плутовка! — радостно воскликнул комендант, указал на меня протезом. — Стойте тут, чужих не пускайте, я сейчас все принесу.

Я поставил елку, придерживая ее за верхушку — она была чуть выше меня, под два метра, Настя принялась расправлять ветки, приговаривая:

— Какая красавица! Спасибо тебе, Саша! М-м-м, а душистая какая!

Мищенко вернулся, прижимая к груди картонную коробку, откуда свешивался хвостик гирлянды. Настя забрала у него коробку и продолжила щебетать:

— Мы с девочками хотим в новогоднюю ночь устроить карнавал, вот весело будет! Пойдешь?

— Может быть, — уклончиво ответил я и потопал за Настей на первый этаж.

Вот что называется «и завертелось». В голове роились нерешенные проблемы, завтра надо было встать в шесть, чтобы прибыть на работу в семь, еще и образ Алены преследовал, она чем-то на Настю похожа, только не столь обильна формами. Так и хотелось Настю Леночкой назвать.

Но когда распахнулась дверь, потянуло… духом юности, что ли. Тем, что я давно утратил: лилась ненавязчивая музыка, доносились голоса, пахло духами — мужскими и женскими вперемешку — и алкоголем. Все это до боли напоминало школьную дискотеку в столовой: на медленный танец девчонки выстраивались у стен, ожидая, когда их пригласят, а когда был быстрый, к стенам жались мальчишки. Либо же прятались в туалете, тайком передавая друг другу сигарету.

Навстречу шла, покачиваясь на огромных каблуках, ярко накрашенная блондинка с завитыми волосами, под руку она держала высокого жилистого мужчину. Оба остановились, пропуская нас.

Дискотеку устроили в спортзале, который располагался в комнате, где этажами выше находилась кухня, и захватывал немного площади под туалетом и душевой — они здесь были меньше. Музыка лилась из двух колонок, стоящих в разных концах зала, слов песни было не разобрать. Кто-то раздобыл старинный шар-стробоскоп, и по стенам ползли разноцветные блики, били по глазам, потому сложно было рассмотреть танцующих.

Захотелось остаться, чтобы стряхнуть груз прожитых лет, горечь, беды, тоску, разочарование, скинуть все это и забыть, а потом полной грудью вдыхать юность, танцуя с симпатичной девушкой медляк…

Я установил елку на крестовину, отнес в середину зала, и вокруг сразу же начала собираться толпа.

Девчонки налетели на украшения и принялись цеплять на елку игрушки, а я вспомнил, как в детстве любил день, когда бабушка доставала с антресолей огромную коробку, и я долго перебирал игрушки. Помню, была там девочка в шубке и огурец, которые пристегивались к ветке железной прищепкой. Бабушка говорила, что это очень старые игрушки, и их нужно особенно беречь. Мне больше всего нравился желтый прозрачный фонарик, который светился в темноте, и виноградная гроздь. Интересно, сохранилось ли это все у Саши Звягинцева? Как странно, что вещи, ранее казавшиеся пустяковыми, обрели такую ценность.

Пока девчонки наряжали елку, я перебрал «дождик» и вытащил блестящую желтую лису — точно такую же, какая была в моем детстве. Пока никто не видит, сунул ее в карман. Над кроватью повешу. Пусть будет мостом, соединяющим две жизни.

— Как здорово! — радовалась Настя.

Она сняла пуховик и осталась в обтягивающей декольтированной кофточке и брюках. Не сдержав эмоций, бросилась мне на шею, обняла и чмокнула в щеку.

Отстранившись от девушки, я приладил на елку вместо звезды розовую сосульку. Стробоскоп более-менее примелькался, я еще раз осмотрел зал, сев на корточки у коробки.

Девушек было двенадцать, четыре образовали один танцующий кружок, четыре — другой. Настя и еще две украшали елку. Блондинка, которую мы встретили в коридоре, и ее ухажер присоединились к нам.

Парни то приходили, то исчезали. Делать им было тут особо нечего — мужики не танцуют. Уж на трезвую голову так точно.

— А откуда тут столько девушек? Это же общежитие МВД ведь? — поинтересовался я у Насти.

Она посмотрела, как на несмышленыша.

— И что? Я, вот, в бухгалтерии работаю и на заочном учусь. Вон те девчонки из столовой. — Она кивнула на танцующий кружок, что подальше от выхода, поближе в шведской стенке, увитой мишурой. — А вот эти, что ближе к нам — опера.

Хотелось присвистнуть. Настя рассмеялась.

— Но мы тут долго не задерживаемся, замуж выскакиваем, в квартиры переезжаем.

«Хватай, пока не забрали», — говорили ее глаза. И не только глаза.

И мне, правда сказать, захотелось схватить. Вот только блондинка, что пришла позже, вдруг переменилась лицом, посмотрела мне за спину и спросила:

— Кот, вы чего такие хмурые?

Так, кто-то подкрался незаметно. Настя тоже насторожилась, положила «дождик» обратно в коробку, встала, отдернула блузку.

Я обернулся. Позади меня стояли четверо. Мой сосед Артур — лопоухий и немного окосевший от алкоголя. Его придерживал длинный парень, смуглый и кудрявый, похожий на Пушкина без бакенбард. По краям и чуть сзади — толстяк в кепке-аэродромке, отдаленно напоминающий Шрека, и шкет с непропорционально большой головой и телом подростка.

«Эмпатия» подсказала, что эти люди меня не любят и очень хотят восстановить справедливость. Вот только что они под ней подразумевают?

— Здорово, мужики, — поприветствовал их я. — И тебе салют, сосед.

— Это мы еще посмотрим, — хмуро ответил Артур и глянул на толстяка, которого блондинка назвала Котом. По мне, так Шрек Шреком. — Кот, вот он.

Шрек выдвинулся вперед, встал передо мной, сложив руки на груди. Агрессии не проявлял, но тон был угрожающим:

— Значит так, новенький. Даю тебе три минуты. Возвращаешь, что взял, Артуру, просишь прощения, потом собираешь манатки и исчезаешь из нашей общаги. Иначе побьем, а потом еще и дело пришьем.

Какой-то сегодня неудачный день, все пытаются самоутвердиться за счет новенького. Кулаки сжались, в горле стало горячо, на сердце — тоже.

— Что ты им про меня наплел? — спросил я у Артура.

— Ничего, кроме правды, — холодно ответил он. — Что крыса у нас в общаге завелась.

— Ребята, ну что вы пристали? — проговорила блондинка, развешивая мишуру по елке. — Идите туда, откуда пришли.

— Отвали, Наташка, — рыкнул Шрек и ввинтил в меня глазки-буравчики.

Я поднялся, посмотрел на Артура.

— У тебя ко мне какие-то предъявы? Валяй.

Артур шагнул вперед и сжал кулаки.

— У меня заначка пропала, как только ты в моей комнате завелся.

— Не брал я ничего.

— Тогда где она?

— А где она была?

— В ботинке под кроватью.

Я напряг память. Ботинки там и правда стояли. Я вымел их, перевернув, а потом переставлял по комнате. Затем пылесосил. Может, и не заметил денег, а пылесос-зверь их всосал. Но нет, не настолько я рассеянный. Скорее всего, Артур врет, и сам верит, и в каждое слово вкладывает по огромному куску души.

— Говорю: не брал я его деньги, — повторил я на автомате, пока размышлял.

— Вот и выясним, — дохнул перегаром мелкий.

Пока думал, Настя встала между нами и улыбнулась:

— Мальчики, не портите нам праздник! Ну пожа-а…

Договорить она не успела, громила Шрек отодвинул ее граблей. Он жаждал моей крови, и его до того скучающее равнодушие ко мне сменилось злобой. Так-так, а ведь Настя ему небезразлична! Увидел во мне соперника и решил двух зайцев убить: помочь Артуру и убрать конкурента?

— Выйдем! — прорычал он и, бросив взгляд на Настю, сказал уже спокойнее: — Не будем людям портить вечер.

— Говорить как будем: хором или по-мужски, по одному? — усмехнулся я. — Вы, я вижу, любители хорового пения.

Саня, не нарывайся! Прикуси язык, включи дипломатию! Как же тяжело себя контролировать в молодом теле, когда гормон так и прет, эмоции так и захлестывают. Очень. Бесит. Что эти. Люди. Портят. Настроение.

Видимо, двусмысленности они не уловили, потому что, ткнув в себя пальцем, Шрек сказал:

— Я с тобой буду говорить. Артурка мне как брат, а ты лоб здоровый.

— Ты тоже немаленький, — процедил я. Меня все-таки захлестнуло и понесло: — Так что, если отобью тебе башку, и без нее проживешь. Походу, она тебе на хрен не сдалась, раз веришь всякой херне. Ты ж ничего не знаешь, а вписываешься за него.

Глаза Шрека налились кровью, он потянулся к моему вороту, но я уклонился, отбил руку, и он зашипел:

— У нас принято верить своим — раз, — объяснил он. — Если всякая левая шелупонь залупается, мы своих не бросаем — два.

Ясное дело, меня собирались бить. Черта с два те трое будут стоять благородно в сторонке, когда я наваляю Шреку. Но это ж советские милиционеры, а не беспредельщики. Тем более столько свидетелей. Короче говоря, угрозы для жизни нет, для зубов — да, есть. Но если спрятаться за юбку Насти или за однорукого коменданта, спустить ситуацию на тормозах, то репутация труса намертво приклеится.

К тому же я знал, что выстою хотя бы потому, что они пьяны. Пусть не в зюзю, но движения плавные, реакция смазанная…

— Ну идем выйдем тогда, — вздохнул я. — Три.

— Мальчики, не надо! — Настя снова попыталась между нами всунуться. — Да вы знаете, кто он такой? Да он…

Встретившись со мной взглядом, она прикусила язык.

— Настя не лезь, я сам разберусь. И товарища Мищенко не вмешивай, все в порядке. — Я посмотрел на нее и произнес с нажимом: — Не лезь.

Она надулась и занялась елкой, искоса на нас поглядывая. Остальные девочки делали вид, будто ничего не происходит. Наверное, привыкли. Если в замкнутом пространстве заперта толпа молодых самцов, это приводит к борьбе за лидерство. А возраст… Да сколько им — двадцать-двадцать пять? Да и как там в фильме говорилось? «Взрослых нет, есть постаревшие мальчики и девочки»?

— Идем! — рыкнул здоровяк и направился к выходу

Троица его приятелей окружила меня, а Артур ехидно дохнул перегаром в лицо:

— Песец тебе, урод, понял? Кот в беспредельных боях участвует!

Глава 13. Муля, не нервируй меня!

Что такое беспредельные бои, я узнал от Достоевского. Получается, раз туда взяли Шрека, который, конечно, большой, но и падает, очевидно, громко, то берут всех? Или он выступает в роли боксерской груши? Скоро проверим.

До того дремавший инстинкт самосохранения вдруг проснулся и завопил, что я в опасности, и нужно немедленно придумать причину и не идти. Прикинуться больным, уставшим или сказать, что мне в шесть утра вставать на работу, поэтому я не могу драться! Тем более против четверых! Инстинкт колотил себя в грудь и кричал, что бой не будет честным! «Вали, хозяин, пока цел!» — било по вискам и отразилось в ослабевших коленях.

Последнее меня не удивило — верный признак адреналина. В той жизни, в любительских турнирах по бразильскому джиу-джитсу, я ощущал такое же перед каждым боем. И никак не мог избавиться от этого сосущего под ложечкой чувства.

«Есть же Мищенко! — обрадовался инстинкт самосохранения. — Пожалуйся ему, он все остановит!»

Но поддаться слабости мы не могли: ни я, ни тестостерон. Так что я велел инстинкту притихнуть, заглохнуть и не маячить, пообещав, что всего-то хочу устроить тест-драйв своей божественной реакции, посмотреть, на что способен в реальной драке. Испытание на рынке было слишком стремительным и скоротечным, чтобы делать серьезные выводы.

Выйдя из спортзала, я выпустил троицу вероятных противников и пристроился в хвост — не хватало еще их за спиной оставлять. Они неохотно побрели за Шреком.

Ничего не подозревающий Мищенко сидел себе на проходной, смотрел в ноутбуке какой-то фильм. Интересно, скачал или смотрит по советскому стриминг-сервису вроде «Нетфликса»? Мысль была вроде праздная, но отчего-то запала в душу, словно ответ был важен. А, ну да, если стриминг, значит сеть быстрая, и этот Союз не отстает от Запада. А если…

«Не заговаривай зубы», — отмахнулся инстинкт самосохранения.

Комендант и вахтер, единый в двух ролях товарищ Мищенко, не глядя на нас, буркнул:

— Опять курить идете?

— Так точно, товарищ Мищенко, — откликнулся шкет и бросил на меня хитрый взгляд. — Надо дать новичку прикурить.

— Когда вы уже накуритесь? — проворчал Мищенко. — Не забываем, что в двенадцать — тишина.

Электронное табло показывало пятнадцать минут двенадцатого, когда мы вышли в правильную, потрескивающую морозцем под ногами, декабрьскую ночь.

— Куда идем хоть? — спросил я, выпуская облако пара изо рта.

— На спортплощадку, — ответил Шрек, оглянувшись. — Чтобы не палиться перед Ильичем, Саня. Тебя же Саней зовут? Ну вот. Не ссы, тут близко. Замерзнуть не успеешь.

— А потом мы тебя согреем, — хохотнул мелкий шкет с большой головой, и, потеряв равновесие, чуть не упал. Его поддержал Артур.

— Я не по этой части, шкет, — ответил я. — Погрейтесь сами, вчетвером.

Вопреки моим ожиданиям, они не оскорбились. А может, не поняли, в чем юмор, или поняли по-своему, потому что мои слова породили взрыв хохота. Единственным более-менее трезвым среди них был Артур, злобно зыркающий на меня.

Я попытался прощупать остальных трех, понять их, и ощутил только, что мужики просто шли размяться, заодно развлечься, проучив, в их понимании, крысу. Настроение у них было хорошее, даже как-то неудобно обламывать. Поэтому, догадываясь, что пока мы не свернули за угол, ничего не начнется, я остановился и попытался воззвать к остаткам их разума:

— Короче, пацаны, давайте прямо на этом стопанем все и разойдемся краями, пока никто не пострадал? Вы же не знаете, кто я. Может, я боксер, а?

— Баклан ты, а не боксер, — хохотнул шкет.

— Че — зассал? — прищурился кудрявый, которого я мысленно окрестил Пушкиным. — На понт берешь?

Хотелось много что ответить. И что жалко их, идиотов, и что больных обижать грешно, а безмозглый — считай больной, и что кулаками серьезные вопросы не решаются, но… Во-первых, стало понятно: все, что бы я ни сказал, они сочтут трусостью — сдрейфил Саня, с темы начал съезжать, на уши присел, ссыкло! Во-вторых, они хотят экшена, движухи и приключений на пьяные задницы.

Ладно, будет им экшен.

— На спортплощадку, — зачем-то напомнил Шрек.

Похрустывая снегом, мы свернули за торец общежития и только выпали из обзора камер, как Шрек резко развернулся и прописал мне боковой. Я отшатнулся, и удар прошел по касательной, но скользкая подошва посунулась, ноги разъехались, и я, выставив руки, упал в сугроб. На меня налетели всей стаей и принялись пинать.

Закрыл голову руками, я зацепил кого-то ногой за ногу, дернул… Есть, повалил — благо скользко. Катнулся к нему, дал по горлу ребром ладони, перекатился, прикрываясь обмякшим телом.

Донесся мат, бить стали осторожнее, чтобы не задеть своего. Теперь — подняться, не дать нанести критический удар. Я откинул тело, а сам сжался пружиной, вскочил, отшатнулся от пролетевшего мимо кулака, захватил руку, дернул вниз, и еще один рухнул — сначала носом в мое колено, потом на землю мордой в лед. Я не удержался, пнул его носком под ребра, но только раз. Скользко, чревато.

Огляделся и сквозь кровавую пелену увидел, что вторым я завалил Артура, и упал он крайне неудачно, расквасив себе нос об лед. Он начал кряхтя подниматься, мелкий шкет лежал у него под ногами и сипел, его я уронил первым и повредил горло.

Я сосредоточился на отступлении к стенке, чтобы обезопасить тыл. Теперь — не дать себя окружить.

— Значит ты, Кот, балабол? — Я сплюнул в снег, отметив, что он окрасился красным. Все-таки задели, суки. — А в грудь-то как себя бил! Мол, я за брата Артурчика пасть порву! Раз на раз выйду!

Оставшиеся Кот и кучерявый Пушкин нерешительно переглядывались. На них падал световой прямоугольник из окна, как на актеров на сцене.

— Давай, Кот, уделай его! — Пушкин кривенько изобразил крюк, но сам атаковать не спешил. — Ты же в беспределе участвуешь! А он боксер, не насвистел, значит!

— Сука, он мне ребро сломал, — прохрипел Артур.

Лежащий рядом с ним шкет нечленораздельно мычал, держась за горло.

Здоровяк сплюнул, набычился и пошел на меня по истоптанному снегу.

Такого одним ударом могу и не вырубить. У меня и в той жизни удар был не особо поставлен, а в этой вообще не довелось проверить. Так что остается только…

Я сделал вид, что испугался и пячусь вдоль стены, Кот-Шрек нехотя пошел на меня. Он выше, руки у него длиннее. Удар — что молотом о наковальню. Потому надо хитрить, не попадать под раздачу.

В этот момент кто-то что-то закричал. Донесся девичий визг, но это все шло фоном, я сосредоточился на опасности, решительный и злой. Сегодняшний день окончательно меня достал.

Увидев, что я отступаю, Кот осмелел, ускорил шаг и, наклонив голову, бычком рванул на меня. Может быть, ему казалось, что он мчится очень быстро, прямо-таки молниеносно, но с моей реакцией он двигался, как в замедленной записи. За мгновение до того, как он нырнул мне в ноги, чтобы повалить, я отступил в сторону и помог ему ускориться так, что от столкновения с головой Кота стена дала трещину. Шрек и Кот в одном флаконе вырубился и завалился у стены, уронив кепку в белый снег.

Артур к этому моменту поднялся и встал возле Пушкина, придерживая за руку начавшего вставать шкета.

— Как ребро, сосед? — дружелюбно спросил я. — Если не доломал, могу повторить.

Сплюнув вязкую слюну с кровью, я пошел на них. Не знаю, как выглядело мое лицо в этот момент, но наверняка пугающе, потому что Артур начал отступать. Пушкин отбежал в сторону. Протрезвевший шкет поднял руку и засипел:

— Не надо… Не хотели… Звиняй…

— Звездец тебе, сука, — донеслось сбоку. Пушкин сидел на корточках, проверяя пульс у Шрека, лежащего мордой в снег; проверив, обратился к шкету: — Кирюха, давай, вызывай наших. Будем оформлять нападение на сотрудника.

Шрек пошевелился, промычал нечленораздельно.

— Что? — спросил Пушкин.

— Не надо никого вызывать, — сказал Шрек. — Все по чесноку.

Раздалась пронзительная трель милицейского свистка. Встрепенувшись, я обернулся и увидел шагающего к нам из-за угла Мищенко с двустволкой в руке. За ним бежала Настя в распахнутой куртке.

— Отставить безобразие! — заорал он. — Шо за беспредел?

Из-за поворота угла показалась еще и блондинка Наташа со своим ухажером. Черт, ну просил же не лезть.

— Шо с ним?! — спросил Мищенко, кивнув на Шрека.

Подковыляв к Коту, он поднял валяющуюся рядом кепку, хотел помочь здоровяку встать, но куда там — такую тушу поднять! Толстяк лишь сел, опершись спиной об стену.

— Поскользнулся, — ответил Шрек. — Скользко у нас тут, Ильич.

Поймав его взгляд, я кивнул. Понятно, что он сейчас себя больше прикрывает, чем меня, но все равно — при желании могли бы оформить как реальное нападение на сотрудника. Ну, или хотя бы попытаться, учитывая, что о моем подвиге и Джабаровой Кот, похоже, не в курсе.

— А то ж… — ухмыльнулся Мищенко. — Смотрю, все вы поскользнулись, а некоторые не по разу.

И вдруг я вспомнил о ёлочной игрушке в кармане — золотистой лисице с острым носом. Цела ли? Я захлопал по карманам, почему-то казалось, что если она разбилась, то… Фух, цела. Прямо чудо какое-то, что уцелела!

— Шо вы тут устроили? — Мищенко укоризненно покачал головой, проверив пульс у пострадавшего. — Комсомольцы, называется! Стыдно. И ладно бы босяки яки — милиционеры! Шо происходит? Я жду ответ.

Вперед выступил Артур, указал на меня трясущимся пальцем:

— Он у меня деньги украл!

Вот же скотина какая! Так и врезал бы ему… Хотя ладно, уже врезал. Достаточно.

Мищенко посмотрел на меня.

— Не брал я, — устало сказал я. — Сочиняет товарищ. Мы повздорили, и он решил от меня так избавиться.

— Сколько зныкло… пропало сколько? — спросил Мищенко, разглядывая носки своих ботинок и потирая усы.

Неуверенно поглядывая на меня, Артур выдал:

— Триста пятьдесят рублей. В ботинке лежали.

— Какой номинал купюр? — спросил я.

Артур вытаращился, распрямляясь, потом вспомнил, что я ему ребро сломал, закряхтел, согнулся. Еще и симулирует, вот же… не урод даже — уродец.

— Че? — спросил он.

— Купюры яки пропали? — перевел Мищенко с русского на простой, народный. — Сотки, пятидесятки?

— Три сотки и полтос, — без особой уверенности проговорил Артур. — Кажется.

— Экий ты, — подивился комендант. — В заначке каждая купюра тяжким трудом добыта, а ты «кажется».

Застонал Шрек, поднимаясь. Все посмотрели на него. Сел, ощупал голову. Мищенко швырнул ему кепку. Я подождал, когда здоровяк оклемается, встал между ним и комендантом. Рядом осторожно встали Артур, шкет и Пушкин. Настя осталась стоять в сторонке.

— Короче, мужики, — сказал я, сунув руку в карман с зарплатой и выгребая деньги. — Показываю. Вот, эту сотку я сегодня заработал. Купюры все мелкие. Помогал разгружать машину с елками. Товарищ комендант мою историю знает, а значит, знает, что у меня, когда я сюда приехал, с собой не было никаких денег. Тут, как мы видим — ни одной сотенной.

— Припрятал, — пожал плечами Артур. — Или пропил.

Я шагнул к нему, и он попятился.

— Я трезв, в отличие от вас. Идем в комнату. Давай, идем, проверим мои вещи. У меня их и нет почти, гол как сокол. Может, прямо сейчас меня обыскать хочешь? А хочешь, карманы выверну?

Я методично вывернул каждый карман, чтобы не оставалось вопросов. Снял и вытряхнул туфли. Потом растопырил руки, но никто обыскивать не стал.

— Доволен, Артурчик? Теперь — в комнату.

В моем голосе было столько уверенности, что приятели Артура стали коситься на него с подозрением, особенно — Шрек, который уронил лицо в прямом и переносном смысле. Еще бы, боец беспредельных боев, и так бездарно слился.

Настя собралась было идти за нами, но я посмотрел на нее и покачал головой. Она кивнула. Молодец, понятливая.

На входе я взял пакет с грязными кроссовками, ткнул его Артуру.

— Гляди, что купил на твои деньги. Нехило прибарахлился, да? И приятелям покажи.

Они по очереди заглянули в пакет, а я объяснил:

— Считай, с мусорки подобрал, чтобы было в чем работать. Было бы триста рублей — купил бы новые.

Все молчали.

Так, вшестером, мы молча начали подниматься по лестнице. И тут меня кольнуло дурное предчувствие: а что, если Артурка эти деньги мне подбросил? Холод прокатился по позвоночнику. Но ведь это проверить проще простого! Я сфокусировался на Артурке, идущем позади, и узнал, что больше всего на свете он хочет, чтобы у меня нашлись хоть какие-то деньги, и он смог оправдаться.

Фух, значит, не удосужился перестраховаться. А скорее всего, просто насвистел корешам, чтобы проучить меня.

Я отпер дверь. Вся толпа разулась, и тесная комната наполнилась не только источающими перегар телами, но и духом несвежих носков.

— Приступайте, — сказал я, уперев руки в бока, но никто не спешил заняться моими вещами. — Как вчетвером лежачего пинать, так смелые, как за базар ответить — хвосты поджали?

— Ладно, я это сделаю, — буркнул Шрек и со знанием дела начал прощупывать матрас и подушки, остальные стояли молча.

Мищенко вздыхал, Артур хотел под землю от стыда провалиться. шкет и Пушкин злились на него и на меня — по старой памяти. Самым нормальным из них оказался Кот-Шрек. Он почти поверил, что ошибся, и хотел докопаться до правды. Желательно такой, которая докажет, что друг не соврал, а дерзкий новичок виновен. Но будет другая — устроит и такая, а то задрала неопределенность.

Тем временем мое тело начало выходить из боевого режима, гормоны схлынули, и я ощутил, что ноет ушибленное плечо, больно сделать вдох, но это не перелом, ушиб. При переломе вообще дышать невозможно. Ноет рассеченная бровь, а засыхающая кровь стягивает кожу. Я провел языком по зубам — все на месте. По губам, вспомнив сплюнутую кровь — целые. Значит, кровь затекла в рот из рассеченной брови.

Закончив с кроватью, Шрек обыскал шкаф, тумбу, мои вещи, пожалованные Джабаровой. Посмотрел на меня виновато, на Артура — злобно и развел руками:

— Ничего. Артур, братишка, ты уверен, что заначка была?

— Я че вам врать буду?! — оскорбился тот. — Вы кому верите: мне или этому?! — Он указал на меня пальцем.

— Тебе, конечно, — ответил ему мелкий шкет по имени Кирюха, зыркнув на меня. Голос его все еще звучал сипло, с присвистом. — Вот только мне одно непонятно. Я на улице не стал говорить, а сейчас скажу, а то непонятки какие-то. Ты вчера ко мне приходил, помнишь?

— Ну, — ответил Артур.

— Ты же взаймы просил! Типа, Кирюха, в кино с Олькой собрался, займи сотню до зарплаты. Было такое?

— Ну было.

— И у меня просил, — задумчиво сказал Пушкин. — Только я не дал, сам на мели.

— А потом тебя Кот на боях видел, с буками общался, — сказал Кирюха. — Чуете, пацаны, к чему клоню?

— Сука, — сплюнул Кот. — Козлина, ты, Артурка. Чужими руками решил и от соседа избавиться и денежные вопросы свои порешать?

— То-то он нам про Санин телефон новый в уши лил! — воскликнул Пушкин. — Ты чего, Артурка, попутал? Сколько на ставках слил, балбес?

Мищенко молчал, но смотрел… Я бы сказал, что он смотрел на Артура матом. Мы с комендантом переглянулись, и он поставил точку:

— Баста! Вы четверо сами между собой разбирайтесь, но так, чтобы нашли виновного и к утру рапорт мне на стол положили! Тебя, Костя, в первую очередь касается! Ясно?

— Так точно… — без энтузиазма ответил Кот.

Кирюха и Пушкин кивнули, Артур промолчал. Я и без таланта понял, что он сейчас больше всего на свете хотел бы провалиться под землю.

Мищенко это не устроило. Он повернулся к Пушкину и шкету, посмотрел на них матом.

— Недоразумение вышло, — косясь на меня, проговорил Пушкин без особой интонации.

— Да, — кивнул шкет, — ты, это, Саня, уж извини.

На самом деле ни один, ни другой не чувствовали угрызений совести. Они хотели набить морду Артуру за то, что он их подставил. А вот Шрек искренне сожалел, правда, не извинялся — стыдно было.

— Так, — молвил Мищенко, глядя на меня. — А ты, Саня, бери свои вещи, переезжать будешь. Шо глазами блымаешь?

Я сгреб вещи в пакет и направился за комендантом, ощущая, как Артур не хочет, чтобы мы оставляли его с друзьями. Надеюсь — бывшими.

— От же яка падлюка цей Артур, а? — говорил комендант, спускаясь по лестнице. — Такий ве-е-ежливый, приятный парень. От же гнида. Не место таким в рядах советской милиции. Ты извини, шо поселив тебя до него. На второму этаже комната освободилась, семья с ребенком квартиру получила. Пока там поживешь, но шобы девчат, — он погрозил пальцем, — не трогал!

— Товарищ Мищенко, честное слово, инициативу проявлять не буду! Но если сами меня тронут, я не виноват!

— Горазд ты языком болтать, Саня, — покачал головой комендант.

Когда он отворил дверь, я улыбнулся. Сегодняшний день точно решил меня вознаградить! Эта комната была больше моей предыдущей в два, а то и в три раза! Тут была огромная двуспальная кровать, отделенная от входа пластиковой перегородкой, письменный стол с электрочайником, белый изящный шкаф.

— Спасибо, товарищ Мищенко! Вот теперь заживу!

— Посуду и белье возьмешь внизу. Перекись и вату також дам. Сильно тебе помяли?

— Да так, пустяки.

— Располагайся. Но не забудь спуститься.

Едва он закрыл дверь, я проверил полочки, что над столом, нашел там заварной чай, несколько кусочков сахара и пару галетных печений. Печенье есть нельзя, по нему, наверное, тараканы бегали, а вот от горячего чаю я не откажусь. Но позже. Заберу вещи, помоюсь, лягу спать…

Я непроизвольно зевнул, но заставил себя спуститься и забрать у Мищенко белье, чашку, ложку, вилку, нож и тарелку. Еще полотенце, салфетки, аптечку… Черт, только сейчас заметил, что костяшки рассадил.

Когда начал подниматься, уронил пакет с кроссовками, и тут дверь первого этажа распахнулась, и навстречу вышли Настя, блондинистая Наташа и ее ухажер, все были изрядно навеселе.

Настя бросилась поднимать пакет. Запрокинула голову, чтобы заглянуть в глаза.

— Ты как, Саша?

— Слегка помят, но не сломлен.

— Не рушим, — хихикнула она и забрала еще один пакет. — Давай тебе помогу.

— Получается, что этот Артур тебя оговорил? — поинтересовалась Наташа и обратилась к кавалеру: — Ну ты представляешь? Уже вся общага знает, как он на ставках в долги влез!

Парень кивнул, обнял ее за талию.

Мы всей процессией двинулись помогать мне донести вещи. В тряпичной клетчатой сумке, которую нес кавалер Наташи, что-то позвякивало, намекая на то, что эта компания планирует продолжение банкета.

Очень не хотелось бы, чтобы они завалились ко мне, но нет, Наташа с кавалером, точнее с мужем, у них у обоих обручальные кольца, пошли дальше по коридору, а Настя впорхнула в мою комнату с номером 227, сгрузила пакеты, подбежала ко мне и встала на цыпочки, касаясь ссадины на лбу кончиками пальцев.

— Больно?

— Пустяки, — отмахнулся я.

— У тебя все лицо в крови, нужно оттереть. Я сейчас!

Девушка выскочила из комнаты, а вернулась с миской и тряпочкой, кивнула на стул.

— Садись, а то я не достану.

Я сел и позволил за собой поухаживать. Рука у Насти была легкая, я поплыл и едва не замурлыкал. А когда открыл глаза, девушка протягивала мне наполненную рюмку:

— Вот, дедов самогон. На можжевеловых ягодах. Тебе надо расслабиться.

«Почти джин», — подумал я, взял рюмку и спросил:

— А ты составишь мне компанию?

Девушка замотала головой, рассыпая по плечам темно-рыжие локоны, ее грудь заволновалась.

— Я много не могу пить, потом совестно… Разве что по чуть-чуть. Погоди только.

Она метнулась к двери. Щелкнула щеколда замка. Погас свет.

В полумраке комнаты, освещаемой только светом далекого фонаря, ко мне приблизилась Настя и хрипло сказала:

— Теперь составлю.

Глава 14. Это лучшие люди города

Я сидел на твердом стуле у окна за столиком таким небольшим, что даже вдвоем за ним было бы тесно. Настя устроилась на кровати напротив меня, села, закинув ногу на ногу, руки сложила на коленях. Поза скромницы никак не скрывала два объемных полушария, обтянутых тонким свитером.

Свет Настя выключила, очевидно, чтобы с улицы нас не увидели — на окнах не было ни штор, ни занавесок, ни жалюзи — ничего. Даже газет на стеклах. И в комнату бил фонарь с улицы, слепил, отпечатывал мою тень на входной двери, которую Настя заперла, чтобы не вломился кто — в общаге о личном пространстве, насколько понимаю, понятия очень размытые. Оставался вопрос — зачем? Повода я не давал, интереса не показывал…

От «Эмпатии» толку было ноль целых ноль десятых! Каждую секунду желания Насти менялись на прямо противоположные. То она хочет помочь мне, то рвется к себе, то желает, чтобы я ее поцеловал в губы, нет, в щечку, нет, в ушко, а лучше — в шею, нет, вообще чтобы не касался! А в следующее мгновение ей жутко хочется снова включить свет и открыть дверь, чтобы все видели, кто по коридору мимо пройдет — она просто разговаривает с Сашей, он ранен, ему нужна была помощь. Тьфу!

Впрочем, понять желания девушки было несложно. Она хочет меня, очевидно, я ей очень нравлюсь по всем параметрам, но в ней сильны моральные установки, а также… Да у нее же никогда не было мужчины! Отсюда и все эти метания!

От сделанного открытия меня накрыло — ну уж нет. Такую ответственность я на себя не возьму. Сегодня не возьму — слишком длинный и тяжелый выдался день. Учитывая, что и я-Саня у меня девственен, как первоклассник…

— Как твой день прошел, Настя? — спросил я, пока она сама не полезла целоваться — мелькнуло у нее такое желание.

— А? Что? — Она тряхнула головой, виновато улыбнулась. — Извини, задумалась. Что ты спросил?

— Как твой день прошел?

— Как обычно, ничего интересного. Таскала бумажки, забивала цифры в таблицы, потом перепроверяла их три раза — у нас начальница строгая! Чуть что не так, орет и ножкой топает. А я не люблю, когда на меня орут. Бегала в булочную за пышками для нее, потом за кофе… — Настя задумалась. — Но вообще, она хорошая. Отпускает меня на обед домой… Вот, с тобой как раз познакомилась, потом вернулась на работу. Вечером приготовили с девчонками ужин, потом — дела домашние… А после — дискотека в спортзале, а там ты пришел с елкой. Вот.

Юная, непосредственная, любопытная… Наверняка знает о мире больше, чем тот же дядя Николай, который из лесу носа не кажет, или его племянник Тоха. Почему бы ее не расспросить?

— Настя, здорово, что ты решила составить мне компанию… — Я сделал паузу, от которой девушка чуть сознание не потеряла. — И знаешь почему? Потому что я новенький!

— Что? Так я знаю! — В темноте было не разглядеть деталей, но я знал, что Настя в этот миг улыбается.

— Ты не поняла. Я вообще в этих краях новенький, а сам из одной сибирской деревушки, которой сейчас уже не существует. Плюс сирота.

— Бе-е-едненький!

— И бедненький, да. Всех денег — сто рублев, заработал сегодня на рынке. Не знаю я, в общем, куда дальше идти, чем заняться. Думал, если ты мне расскажешь немного о вашем районе, городе, то будет понятнее.

— А что рассказать-то? — пожала плечами Настя. — Город как город, ничего такого интересного в нем нет.

— Расскажи, что знаешь.

— Лиловск — административный центр Лиловского района Александровской области. Население — триста тыщ, — сказала она как по писаному. — Может, больше уже, не знаю, я это помню со школы.

— И кто тут главный?

— Шуйский, — ответила Настя. — У нас Аристарх Григорьевич, а в области — его старший брат Валентин Григорьевич. Но он вообще главный, он секретарь обкома. А по райкомам секретарями уже его родственники и близкие. Ну так везде в стране, ты знаешь.

— Знаю, — задумчиво кивнул я, хотя, понятное дело, слышал о таком впервые. — Но забыл. У нас школа в детдоме слабая была, многого нам не рассказывали, особенно из современной истории. Как такое произошло, что областью Шуйские управляют?

Не ответив, она чокнулась со мной рюмочкой, выпила. Я тоже опустошил рюмку — сгусток можжевеловой настойки обжег пищевод и разошелся волнами тепла по телу. Мне вдруг стало хорошо.

— Когда в начале девяностых республики решили устроить парад суверенитетов, товарищ Горский лично навестил каждого руководителя областей и республик нашей необъятной страны. Представляешь, Саша? Каждого!

— Зачем?

— Чтобы убедить остаться в составе Советского Союза. И убедил!

Вспомнив, что происходило в моем мире, я скептически хмыкнул:

— Вот так просто? Добрым словом убедил?

— Да! — убежденно воскликнула Настя. — И самое интересное, что он облетел всю страну за считанные дни! Представляешь, как крошились зубы у агентов мирового империализма? Это ведь они затеяли, и если бы не товарищ Горский, им и их наймиту Горбачеву удалось бы разрушить страну!

От услышанного я аж немного протрезвел.

— Но как ему удалось убедить всех этих региональных царьков? Ладно области РСФСР, но Кавказ? Средняя Азия? Прибалтика?

— Как удалось — нас не касается, — жестко сказала Настя, потянулась к столу, чтобы налить еще по одной.

— Позволь мне. — Я накрыл ладонью Настину ручку — девушка чуть вздрогнула, посмотрела в упор, и губки ее приоткрылись. — Поухаживать за очаровательной девушкой.

В ушах приятно шумело, и я налил себе половину рюмки, Насте же — капельку, чтобы настойка только дно скрыла.

— Но мысли у меня есть на этот счет… — проговорила она.

— За мысли! — предложил я тост. — То есть за девушек не только красивых, но и умных.

Настя выпила, скривилась и улыбнулась одновременно, а еще вроде бы покраснела — в темноте не разглядеть. Ей и хотелось поделиться со мной своими мыслями, и было боязно почему-то, словно такие вещи не принято рассказывать первому встречному, это для своих.

Помолчав немного, она продолжила:

— На очередном съезде КПСС товарищ Горский предложил много партийных реформ, в том числе что-то вроде автономии на местах и пожизненные посты всем членам Политбюро, секретарям республиканских ЦК и обкомов. Нет-нет, они не обладают безграничной властью, если кто перейдет грань дозволенного — рискует не только постом, но и всем. Были прецеденты. И для тех, кто не оправдал надежд товарища Горского — сразу расстрел. Но некоторые вольности секретари обкомов имеют, потому что, как сказал товарищ Горский, страна у нас огромная, и из Москвы всего не увидишь. А потому руководящие товарищи на местах должны брать инициативу в свои руки и принимать решения на свой страх и риск, но поступать по совести!

Странно было слышать такую политически подкованную и гладкую речь из уст подвыпившей студентки. Возможно, Настя заучка, или, что тоже вероятно, недавно изучала эту тему в институте, готовясь к зимней сессии.

Я вспомнил, как пытались спасти СССР в моем мире. Армия? Танки? Генералы?

— То есть, даже армию не подключал товарищ Горский? — спросил я.

— Нет, все сам сделал. Добрым словом. Наверное, только при поддержке генералов было нельзя спасти страну, слишком много крови пролилось бы. Давай за товарища Горского?

Кивнув, я опять разлил настойку по рюмкам, чокнулся с Настей и выпил. Отставив рюмку, посмотрел на собеседницу другими глазами. А девочка-то неглупая! Далеко не глупая!

— В те же дни всех сепаратистов приговорили к высшей мере социальной защиты — к расстрелу, — добавила Настя холодно, просто констатируя факт.

— А сейчас практикуют?

— Что? — не поняла она.

— Высшую меру.

Девушка посмотрела с подозрением.

— Ну ты даешь. Я понимаю, что ты из села, но телевизор-то у вас должен был быть. Про Воликовых слышал? Которые грабили страну и были агентами наших врагов? У них там, за границей, даже недвижимость имелась, на родственников оформленная.

Да, что-то я увлекся, расслабился, выпитое в голову ударило. Надеюсь, алкоголь сделает свое дело, и мои вопросы не покажутся ей подозрительными, а утром она будет помнить о них смутно.

— Так вот, нет больше Воликовых. Всю семью в расход, собственность конфисковали и распределили в Спецфонд — из него всю социалку финансируют, столовые например, ночлежки. Что касается Шуйских, то старший Шуйский, Валентин Григорьевич, был одним из первых соратников товарища Горского. — Достав смартфон, она потыкала в экран и вывела фотографию мужчины лет сорока пяти, с красивым аристократическим лицом. — Неплохо сохранился, да? А ведь ему семьдесят два!

— Что? Это какая-то старая фотография? — спрашивал, а сам понимал, что фото свежее: Шуйский-старший на снимке был с мобильным телефоном, прижатым к уху.

— Нет, это из сегодняшних новостей.

Она уменьшила фотографию, и я увидел, что Шуйского окружает его свита, среди этих людей был генерал милиции Вавилов, который награждал Ирину Тимуровну. И подпись: «Товарищ Шуйский В. Г. докладывает товарищу Горскому П. С. об успехах Александровской области».

— Но это только одна сторона… хм… верхушки, — сказала Настя. По ее оживленному тону было понятно, что ей интересно говорить о власть предержащих. — Официальная.

— Есть и другая, — кивнул я. — Фарцовщики?

— И эти, конечно, тоже. С их деньгами можно много что сделать, даже купить должности для своих людей, но бесы понимают, что все это только по милости Шуйского.

— Бесы? — переспросил я.

— Ну, беспартийные.

Она немного расслабилась, поджала ноги, в этот момент по дороге, что за пригорком и спортплощадкой, проехал автомобиль. Свет фар высветил Настино лицо, отразился в широко распахнутых глазах, горящих азартом.

— Поэтому они не высовываются поодиночке, — продолжила она. — Нет четкого разделения — эти партийная верхушка области, эти — силовики, эти — спекулянты… Нет, все давно переплелись. В каждой большой Семье есть и партийные, и фарца, и силовики, и даже решалы. И если ты, Саша, хочешь чего-то добиться в жизни, тебе нужно стать своим для какой-нибудь серьезной Семьи.

— А ты к какой Семье относишься? — спросил я.

— Пф-ф, скажешь тоже! Если бы я относилась к кому-то, жила бы не в общаге…

Похоже, Настя поплыла от выпитого, голос изменился, стал текучим, каким-то благостным. Она мечтательно закатила глаза, и я понял, чего она хочет больше всего на свете — удачно выскочить замуж и жить королевой. Сложно было осуждать восемнадцатилетнюю девчушку за такие устремления.

— Слушай, Насть… — вернул я ее в реальность. — Неужели никто не пытался как-то сместить Шуйских?

Она посмотрела на меня с некоторым испугом, отшатнулась, и ее лицо скрылось в полумраке. Под ней скрипнула кровать, когда она осторожно ответила:

— Это не наше дело, Саша. О таком не говорят, не пишут. Потому что обсуждать Дары нельзя. Это категорически запрещено.

— Дары? Что за Дары?

— Первый Дар каждому, кто помог товарищу Горскому сохранить страну — пожизненные посты. Второй Дар — возможность передавать свой пост по наследству. Про эти два Дара все знают. Но есть и третий. И он такой сказочный, что в него верят только дети и старые бабки. А я о нем… Ик!.. Говорить не буду!

Девушка поднялась и сказала:

— Хватит говорить о всякой нудятине. Давай лучше выпьем! На брудершафт!

— На брудершафт? Ик! — Я посмотрел на нее немного осоловевшими глазами. При мысли о поцелуях у меня забурчало в животе — пирожки дяди Николая давно переработались в энергию до последнего атома. — А давай на брудершафт! Только это… Закусить бы, а?

— Точно! Вот же я дура, ты же с работы и не ел ничего! У нас с ужина ничего не осталось, парни все сожрали, но я сейчас пошурудю в холодильнике. Жди!

Чуть пошатнувшись, она поднялась, пошла к двери, покачивая бедрами, обтянутыми брюками, и всей походкой намекала, что делает это специально — чтобы товарищ Нерушимый впечатлился и не уснул. Дойдя до выхода, она довольно бодро выскочила из комнаты, оставив меня наедине с мыслями.

В предыдущей жизни мне не было дела до мировой закулисы, эликсиров молодости и прочего, и россказни Насти я бы высмеял в худшем случае, а в лучшем — покивал, лишь бы не спорить с симпатичной девушкой и добиться своего. В той жизни — до встречи с Аленой.

Но после того, как умер, пообщался в междумирье с богиней, а потом возродился, причем сам смоделировал новое тело и выбрал место рождения… После такого я был готов поверить и в таинственные Дары Горского всем лидерам областей и республик, после которых у них отпало все желание ни от кого не зависеть. Как она сказал? «Добрым словом»…

А что, если Горский такой же, как и я, попаданец? Может, и ему дали выбор? Я попытался вспомнить, какие мне предлагались необычные таланты, но черта с два — список будто стерли из памяти! Ладно, допустим. Допустим, товарищ Горский — не самый обычный человек, может быть, такой же переселенец из другого мира. Возможно, такой, который переселился не в то же время, а в прошлое, и спас СССР от развала. Причем раз он появился на верхушке партийной власти уже после Горбачева, а потом в считанные дни убедил всех не расходиться… Нет, здесь точно не обошлось без каких-то сверхспособностей. И судя по тому, что товарищ Шуйский в свои семьдесят два выглядит на сорок, третий Дар — или продление жизни, или что-то подобное. Или — вообще что-то экстраординарное.

В общем, первым делом, как зарегистрируюсь в «Комсети», сразу же изучу биографию этого Горского. Вряд ли узнаю что-то, чего не знает каждый в стране, но будет с чего начать копать.

Из мыслей, которые начали кружиться в хмельном хороводе, вывел хлопок двери. Порог переступила Настя, в домашних тапках протопала вперед и остановилась посреди комнаты, в руках у нее была тарелка с какой-то нарезкой.

— Темно, не видно ничего, — сказала она, и я одной рукой взял тарелку и поставил на стол, другой — обнял Настю за талию и провел к кровати.

И только теперь стало видно, что она принесла.

— Грибы маринованные! Соленья! — Недолго думая, я отправил в рот половинку огурца. — М-м-м, хрустящие. То, что надо!

Еще на тарелке было два порезанных плавленых сырка, булочка с чесноком и пучок петрушки. Я сожрал половину всего прежде, чем понял, что неприлично себя веду. Молодой, мать его, растущий организм требовал еды!

Мой взрослый разум усмехнулся и посоветовал обратить внимание, какая Настя хорошая девочка: красивая, умная, заботливая. А я, троглодит, на еду набросился вместо того, чтобы…

— Спасибо! Извини, так вкусно, что увлекся.

Настя разулыбалась, устроилась на кровати удобно.

— Бабушка делала. Давай по последней, а то так голова кружится!

— На брудершафт? — напомнил я, думая, что девушка застесняется, пойдет в отказ, но нет.

Пока я наливал, она смотрела с любопытством и страхом, и в ней боролись два желания: сбежать от меня и продолжить.

Я поставил пустую бутылку на пол, наши руки сплелись. Выпили мы одновременно и одновременно съели по кусочку сыра, а потом замерли в опасной близости друг от друга.

Глаза Насти засияли, губы приоткрылись, она чуть подалась вперед, и наши губы встретились. Целовалась она неумело, но искренне. Пахла карамельками и юностью.

Я переместился на кровать, обнял Настю, моя рука легла ей на живот и поползла вверх. Всхлипнув, девушка задрожала и вцепилась в мои волосы — то ли притянуть хотела, то ли оттолкнуть. От жара ее тела голова пошла кругом, в ушах зазвенело.

— Саша, не надо… — прошептала Настя не очень убедительно.

Я утонул в ее запахе, почувствовал ее губы, поцелуи, пальцы, гладящие лоб, веки, щеки. Острые ноготки, царапающие спину под футболкой. Мир качался, как на качелях, стал обрывочным и гулким. Я уткнулся Насте в грудь, мне было хорошо как никогда, я провалился в блаженство и падал, падал, падал…

Глава 15. Такие вопросы с кондачка не решаются

От Насти пахло так уютно, что хотелось зарыться в нее, обнять ногами и руками и так и уснуть. Я почувствовал, как все плывет, приподнял голову, чтобы пробормотать:

— Сек, Насть… Я сейчас. На полминутки глаза прикрою… Ох, как хорошо.

— Ну Саша! Ну! Ну так нечестно!

Я закрыл глаза и сказал:

— Мне всего-то тридцать секунд нужно. Засекай. Время пошло: один, два, три…

В следующее мгновение откуда-то из туманного далека донесся едва слышимый женский голос. Вроде бы кто-то меня тряс. И тело, и голову словно набили ватой. С огромным трудом я разлепил веки и увидел женский силуэт в каком-то сиянии. Красивая девушка, волосы — золотой ореол.

Кто она? Память промелькнула кадрами из фильма: рынок, елки, гопники, Достоевский, общага, Настя, разборка с Артуром, переселение, Настя тянет рюмку самопального джина. После — разговоры про товарища Горского и товарища Шуйского, какие-то Дары… Потом — все плывет и качается. Горячее тело, неумелые губы…

— Настя…

Я потянулся к ней, обнял, укладывая рядом, но девушка выскользнула из объятий и, заливаясь краской, воскликнула:

— Да ты… ты!..

Резкий крик ударил по ушам, вернул в реальность. Что я сделал не так?! Да уже утро! А я потерял связь с реальностью, спутал сон с явью, придумал себе бог весть что, завалил ее на кровать. Тут ведь, наверное, не приветствуются случайные связи. Есть, конечно, всякие девушки, взять хотя бы проституток, с которыми я ехал. Раз была Перестройка, значит, имела место и сексуальная революция, но такого повального разврата и монетизации отношений, как у нас, быть не должно. А потому то, на что она была готова вчера, подвыпив, сейчас уже неактуально, и вообще, ничего подобного. Понятно.

Красная до кончиков ушей, Настя стояла посреди комнаты, сжимая и разжимая кулаки, грудь ее вздымалась.

— Ты! Ты… — от возмущения она потеряла дар речи.

— Я. Что случилось?

Мой боевой боец поднялся на утреннее построение, колоссальных сил стоило заставить себя мыслить здраво.

— Вот именно, что ничего! — Она возмущенно всплеснула руками. — Все, Саша, потерял ты свой шанс! Понял?

— Понял… Не понял. Зачем ты тогда здесь?

— Вот же обрушился Нерушимый на мою голову! — взмолилась она. — Обманул девушку — раз! Чуть не соблазнил! Потом проговорился, что женат! Два! Я его целую, а он: «Отстаньте, девушка, я женат!» Сволочь! На Алене какой-то! А потом еще и хватило наглости просить, чтобы я разбудила тебя! Три! В шесть утра! В субботу! Вот мне больше делать нечего, да, как вставать в выходной и тебя будить?!

— Но ты же пришла, — улыбнулся я, потягиваясь. — Спасибо, что разбудила. А насчет того, что я женат, забудь, бред какой-то! У меня и девушки никогда не было!

Боевой боец к этому моменту преодолел силу притяжения и потащил меня за собой — вверх и к Насте. Я попытался ее ухватить, но она выскользнула и ударила меня по руке:

— Нет! Я пришла будить, а ты… Ты! Короче, я пошла досыпать! А ты вставай, наглый лежебока!

— Извини, Настена. Это было…

Она махнула рукой и убежала, красная и обиженная. Я потер виски. Черт, получается, я не переношу алкоголь? Или просто перебрал? Или дело в том, что мое тело никогда не нюхало спирту и дало сбой, тогда как мои ровесники понемногу употребляют алкоголь лет с четырнадцати-шестнадцати и привыкли?

Я сел, попытался вспомнить окончание вчерашнего вечера — ничего. Похоже, меня просто выключило, и Настя ушла в свою комнату.

Неудобно вышло.

Я глянул на смартфон, лежащий на тумбочке: 6:18, и за окном черным-черно. А в семь нужно быть на рынке!

Чертыхаясь, я рванул в душ. Теплая вода никак не шла, я опаздывал и полез под холодную, но внезапно полилась вообще ледяная! О, как я матерился! У меня чуть сердце не остановилось, и тут хлынул кипяток вперемешку с ледяной. Когда два потока нормально смешались и потекла нормальная теплая вода, я уже окончательно взбодрился. Да так, что был готов кого-нибудь убить!

Вернувшись в комнату, надел серые спортивные штаны, поверх них — брюки. Единственные теплые носки и страшные неубиваемые ботинки довершили наряд будущей звезды футбола.

Спустился по гулкой лестнице, огляделся — Мищенко на проходной отсутствовал, но дверь была не заперта. Я помахал камере и вышел в морозную свежесть.

От мороза защипало в носу. Придется на рынке просить какую-нибудь фуфайку и валенки, потому что в такой одежде я околею и слягу с воспалением легких. А еще под слоем снежка — наст, было так скользко, что вряд ли получится дойти, не навернувшись.

На улице не было ни машин, ни людей, лишь звенели ветки лип, одетые льдом, да трещал наст под моими подошвами.

«Хрясь! Хрясь! Хрясь!» — донеслось со стороны трассы.

«Хрясь! Бац! Бац!» — застучало ближе, и такой же звук раздался совсем далеко: — «Д-р-р-р, д-р-р!»

Словно переговаривались, как собаки, огромные отбойные молотки. Вскоре весь город утонул в треске и грохоте. Что это может быть? Восстание машин? Пришествие марсиан?

Но все оказалось очень и очень просто: на работу вышли дворники. Один дробил лед на тротуаре специальной машиной, напоминающей газонокосилку, второй шел следом и сгребал его подобием отвала. Когда я добрался до главной трассы, встретил машину, загребающую лед щетками в кузов и посыпающую тротуар песком.

Центральная улица была расчищена, и я побежал к рынку, не рискуя свернуть себе шею. Пока бежал, встретил снегоуборочные машины, приводящие в порядок проезжую часть.

И это какой-то захолустный городок! До семи утра все будет готово для комфортной жизни. Глазам невозможно поверить…

Я остановился напротив голографического билборда с… собой. Красавец, хе-хе, Саня Нерушимый строго смотрел с билборда и как бы говорил (текст был ниже): «Гражданин, будь бдителен! Помогай правоохранительным органам бороться с преступностью!»

Интересно, теперь Достоевский вспомнит, где меня видел?

Вспомнит или нет, плевать. Ночной разговор с Настей о Семьях страны в каком-то смысле прочистил мне мозги, затуманенные новым миром, юным телом и свойственными молодости желаниями. Наверное, поэтому я только сейчас, пока шел по морозцу на рынок, решил пересмотреть план жизни в этом мире.

Рынок… Собственно, задерживаться здесь я не собираюсь. Поработаю выходные, чтобы подкопить карманных денег, а в понедельник встречусь с майором Джабаровой. Авось чего посоветует Ирина Тимуровна.

Мне же нужно как-то заводить знакомства? Нужно, потому что тратить годы на институт, делать карьеру в этом альтернативном советском обществе — дело долгое и не обязательно успешное. Вспомнилась номенклатура в моем Союзе, дефицит, мыло и сахар по талонам, общество, где обычный человек без знакомств не мог даже интересные книги приобрести… А здесь ведь своего рода сословная система образовалась, раз посты партийным боссам выдали пожизненные…

Значит, нужны знакомства, а для этого надо быть замеченным, причем в хорошем смысле. Один подвиг я уже засветил, генерал милиции Вавилов лично мне руку жал. Вряд ли он сразу меня вспомнит при встрече, но я могу и напомнить, не гордый. Но одного подвига мало, нужны и другие успехи, например футбольные. С игроком сборной, наверное, здесь каждый будет рад свести знакомство.

Однако и футбол — дело небыстрое. Зима, особо не побегаешь. Но она ведь закончится! Как насчет тренировок в местном «Динамо»? Пойду к их тренеру Белькевичу, напрошусь на просмотр. Вряд ли откажет, особенно если его попросят та же Джабарова или Вавилов. Еще по прошлой жизни заметил — сильные мира сего любят помогать настоящим талантам, особенно если особо ничего не требуется, только звякнуть кому-либо. Зато потом можно сказать, что вот, заметил, помог пробиться. А я талант настоящий.

Но вот что делать до возвращения футбольной команды из отпуска?

Используя образование и знания из прошлого мира, пойти в науку? Или в бизнес… тьфу, фарцу? Вариант, конечно, но явно не на ближнюю перспективу. За вундеркинда не прокачу, чай не в прошлое попал, а в современный мир, да и со стартовым капиталом беда. Капитала того хватит на три пирожка и горячий чай.

Попробовать себя в боях без правил? Достоевский говорил, что все власть предержащие выставляют своих бойцов. Если я засвечусь на ринге — или в клетке, не знаю, где здесь дерутся — то точно привлеку внимание. И вот оттуда уже можно будет плясать. Вот только как попасть на турнир в честь дня рождения Горского?

Поглощенный планами захвата мира, я сам не заметил, как добрался до рынка.

Было издали видно, как там уже вовсю суетится люд. Снуют туда-сюда продавцы и перекупщики, жужжат автопогрузчики, приезжают-уезжают грузовики, некоторые заезжают в ворота, некоторые останавливаются на стоянке неподалеку, и продавцы сами разносят товар.

Так, и что дальше? Идти искать администрацию? Или она еще спит? Кому предложить свои услуги? Вряд ли Достоевский заведует грузчиками…

Подойдя ближе, я заметил лысого потного мужичка — того самого зама, который вчера пытался отпроситься у Достоевского. Мужичок орал на водителя «газели», перекрывшей пикапам выезд со стоянки. «Газель», я бы сказал, навороченная. В моем мире точно таких не было.

Брызгая слюной, красный от злости водила в ответ костерил лысого зама Достоевского:

— А куда мне встать? Все занято! Ты ж проезжать внутрь не даешь!

Машину уже окружила стая продавцов с сумками на колесиках. Кравчучки — вот как называла такие сумки мамина подруга из Украины.

Околорыночная суета очень напоминала девяностые, рынок превратился в псевдогосударственное учреждение с теневой экономикой и своими мелкими боссами.

На кузове «газели» красовались три буквы: «ЛПФ» — Лиловская птицеферма. Выходит, государство торгует с частниками?

— Да езжай хоть в… — Лысый не постеснялся выражений.

Водила молча заглушил мотор, распахнул дверцы и полез в салон к коробкам. К нему ринулись перекупщики. Часть перекупов атаковала зама Достоевского.

— Это че же, нам теперь самим все тащить? — уперла руки в боки женщина в легком пальто и сапогах на каблуках, на ее пальцах красовались огромные золотые перстни.

Помнится, слышал в разговоре, что продавщицы — ходящие хранилища драгметаллов. Видимо, привычка повелась еще с Союза, где продавец — человек уважаемый, надо нацепить на себя все золото, которое есть, и так подчеркивать статус.

Лысый мужичонка закатил глаза.

— Подождите, когда освободится автопогрузчик…

По-моему, самое время вмешаться. Просочившись между возмущенно гудящих продавцов, я встал перед мужичком и спросил:

— Могу чем-то помочь?

— Да вот, — он развел руками, на лице читались злость и отчаянье.

— Разгрузить, погрузить? — намекнул я, мужик облегченно выдохнул, повернулся и заорал:

— Юрка! Горбач! Тележку сюда! Быстро! — Он хлопнул меня по спине: — Юрий Горбач все объяснит. — И обратился к перекупщикам, кивнув на меня: — Он вам поможет.

Они уставились на меня с радостью и восторгом, как на спикировавшего с неба Супермена.

Машины, которые не могли выехать со стоянки, сигналили, водители пошли на разборки с газелистом, а я крикнул ему:

— Давай, товарищ, помогу!

Водитель принялся подавать из кузова подписанные коробки, я — ставить их на тротуар. Водилы поняли, что никуда он не уедет, пока не закончит, и разошлись, только один остался контролировать процесс и при надобности поторапливать газелиста:

— Давай шевели задницей!

Удивительно, но помогало. Газелист огрызался, но задницей начинал шевелить еще быстрее, хотя от него уже пар шел.

Благо коробок было немного, и мы закончили минут за десять, «газель» укатила восвояси, а продавцы начали искать свой товар и распределять по кучкам.

Только я спину разогнул, из рыночных ворот показался, надо полагать, Юрий Горбач, который должен был все объяснить. Прорываясь через толпу оптовиков, привезших товар из сел, и перекупщиков, он толкал перед собой огромную погрузочную платформу. Одет этот Юрий был в фуфайку и ватные штаны и походил на кого угодно, но не на грузчика: высокий, под два метра, тонкий в кости, длинный, как макаронина, с мелким для такого роста лицом, состоящим, казалось, из одного горбатого носа. Вот же как фамилия человеку подходит!

Едва платформа поравнялась с нами, продавцы ринулись расставлять на нее свой товар. Женщина в золоте, уперев руки в боки, выжидающе смотрела на меня, в то время как остальные все делали сами, ведь коробки были нетяжелыми, килограммов по пять. Видимо, так здесь заведено, и быстрее они сами все погрузят, чем это буду делать я один.

Бригадир грузчиков, или кто он там, пожал мою руку, я представился, и он объяснил:

— Они знают, в каком порядке выгружать, маршрут расскажут.

Он хлопнул по заднице наклонившуюся продавщицу, та захихикала и полезла к нему обниматься. Производственный роман!

— Потом, как разгрузишься, встань за воротами, я расскажу, куда дальше, — продолжил он.

Только Юрий отвернулся и зашагал прочь, как дама в золоте возмущенно ткнула в свои коробки и проговорила:

— Чего ты стоишь? Помоги мне.

Многие считают, что грузчик, официант, санитарка — низшие звенья в пищевой цепочке, их можно и нужно опускать. Тем более — пацана какого-то. В их разумении, в этом есть своя справедливость: когда унижаемые заматереют, будут иметь право учить жизни молодежь. Так не выключается конвейер, откуда сходят поломанные озлобленные люди.

— Тебе за что деньги платят? — взвизгнула она.

— За транспортировку тачки из пункта А в пункт Б, — проговорил я по возможности спокойно и через силу улыбнулся: — Но за волшебное слово мне нетрудно помочь красивой женщине.

Позади меня захихикали. Золотая дама фыркнула и с деланой натугой принялась складывать с краю пять своих коробок, приговаривая:

— Договоришься! Одно слово, и тебя тут не будет. Я поговорю с кем надо — погонят тебя, наглеца, погаными тряпками.

— Ой, Томка, не смеши мои ноги, — плотоядно улыбнулась мощная тетенька в возрасте.

Золотая дама сразу заглохла и отошла за спины товарок, но я и затылком чувствовал ее злобный взгляд. Тяжело, наверное, жить, если считать, что все тебе должны.

— Поговорит она с кем надо, да, — не унималась мощная. — Сам Шуйский завтра приедет и всех накажет — плавали, знаем.

Толкая тачку, я ощущал себя то Сизифом, то бурлаком на Волге. За мной шла толпа продавщиц, десять человек, а вокруг кишел народ, норовя попасть под ноги.

Я хотел максимально страшным голосом крикнуть «Р-разойдись» — но придумал кое-что поинтереснее:

— Эх, дубинушка, ухнем!

Народ отошел с дороги, заулыбался. Звонкий голос идущей за мной продавщицы подхватил:

— Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет!

Я узнал басовитый голос женщины, просившей не смешить ее ноги:

— Подернем, подернем!

Дальше два женских голоса, грубый и звонкий, очень красиво переплелись:

— Да ухнем!

Идея понравилась идущей за мной толпе женщин, и они повторили песню, но уже хором. В третий раз я начал, они поддержали, а четвертого раза не получилось: мы добрались до первой точки — чебуречной, рядом с которой была закрытая пирожковая с интригующей надписью: «Азербайджанский кофе» и заведение с интригующей мой молодой организм вывеской «Шашлык-машлык». Это были обычные ларьки, возле которых стояли высокие круглые столики без стульев.

Живот снова заурчал, требуя кофе и шашлык. Или чебурек. Или все сразу, и много. Но народ все прибывал и прибывал, и нужно было работать.

Здесь, на рынке, бурлила совершенно другая жизнь. Будто бы в противоположность тихой размеренности госсотрудников, царили суета и неопределенность. Пока руки были заняты, голова работала.

Как это все уживается с коммунизмом? Как управленцам удается удерживать ниточки, чтобы это все не развалилось и не начало гнить? Точно через местных авторитетов типа Достоевского. Все почти так же, как в моей реальности, но не в столь утрированной форме.

Читал в одной статье, что в обществе всегда рождается одинаковый процент людей с определенными социальными ролями. И асоциальный элемент — тоже социальная роль, и сорвиголова. Вот весь лихой люд и здесь, размеренный жизненный уклад не для них.

Развезя курятину по лавочкам и подсобив женщинам с коробками, я вернулся к воротам, где минут пять ждал Юрия. Он подошел вразвалочку и проинструктировал:

— Ща приедет ярко-желтый грузовичок, сделаешь то же самое.

— А деньги?..

— Двадцать рублей ходка, вот и считай. — Он растворился в людском водовороте.

Желтый фургон не заставил себя долго ждать, а мне пришлось грузить на этот раз огурцы, помидоры и перец, выращенные в кооперативном хозяйстве Ласточкиных. Надо признаться, помидоры пахли так, что желудок скрутил голодный спазм, и я с надеждой посмотрел на приглянувшуюся «Чебуречную», перевел взгляд на столовую № 9 (все заведения общепита находились в одном месте), где был внутренний зал, но ничего еще не открылось.

После желтого грузовика пришлось идти в даль далекую к автобусной остановке за овощами от фермера Редисова. Клянусь, так и звали!

По пути я увидел Длинного и Квадратного, которые раскладывали свои елки ни свет ни заря, чтобы опередить лесовичка дядю Николая и продать хоть что-то.

Больше всего работы у грузчиков было до открытия рынка, девяти утра. Я сделал шесть ходок, заработал сто двадцать рублей, которые мне выдал Юрий, и тут же купил меховые носки у старушки. А потом побаловал себя маленькой чашечкой настоящего заварного кофе, дополнил его чебуреком и встал за круглым столиком чебуречной, которую держал усатый умудренный сединами азербайджанец. Запах этого кофе будоражил мой желудок с самого утра, когда я ходил мимо туда-сюда.

Двух чебуреков оказалось мало, и я решил — гулять так гулять! Взял огромную чашку чая и шашлык в соседнем ларьке. Когда купил, посмеялся над собой: «Да уж, Саня, накопишь ты тут стартовый капитал, конечно, с таким-то аппетитом».

Наслаждаясь вкусом, я смотрел, как суетятся люди, срывается снег, как продавцы украшают рабочие места новогодней мишурой.

Как и в моем мире, из заведений лилась музыка. Хозяин чебуречной предпочитал национальную, владелец шашлычной — Аллу Борисовну, а из пирожковой доносилось:

— Восстает из пепла выпивший народ…

День прошел более-менее спокойно, потому что восстали мои коллеги-грузчики и явились на рабочие места. Среди них были как студенты, так и сомнительные личности протокольной наружности. Рулил ими уже знакомый Юрий Горбач, из-за носа похожий на грифа.

Поначалу я опасался, что устоявшийся коллектив грузчиков попытается меня выдавить со своей территории, но работы хватало всем. А может, они просто знали: раз я появился здесь, значит, получил на то добро. В общем, ближе к ночи на руках у меня были триста сорок рублей, но эти деньги дались ой как сложно: в общагу я приполз в начале одиннадцатого на четырех костях, выжатый как лимон и перееханный двумя катками, затолкал себя в душ и вырубился раньше, чем упал на кровать.

* * *

Проснулся от звука будильника и сразу вскочил, не понимая, кто я и где я. Вспомнил, что смартфон два дня не заряжал, поглядел на экран, где в углу отображалась полная шкала зарядки. Аж гордость взяла за отечественного производителя.

Одежду купить вчера было некогда, да я на работе не особо мерз, потому пошел в том же виде, что вчера, по звенящему от мороза воздуху.

И снова — суетливое утро, пять ходок с тележкой и поощрительный завтракообед в полюбившейся пирожковой. Кофе, надо сказать, у них отменный. А вот кофейных аппаратов, как в нашем мире, я не заметил.

Чебуреки в этой забегаловке были сочные, нажористые. А вот буржуйских гамбургеров и хот-догов я не нашел нигде.

Помимо крупной государственной столовой, на рынке изобиловали закусочные, такие, как эта, а вот за его пределами, на первом этаже многоквартирного дома, была государственная пельменная.

Как же хорошо сытно перекусить после трудового утра и вот так просто стоять, расслабившись, и наблюдать за прохожими! Все-таки есть своя прелесть в простой работе: сделал дело — гуляй смело. Но, конечно, же, я не буду довольствоваться малым, как в прошлой жизни. Не просто так мне дали второй шанс, нужно оправдать доверие неизвестного божества.

Доедая чебурек, я заметил двух подозрительных вертких типов в кепках-аэродромках. Они терлись возле лотка, где торговали мишурой, окруженного покупателями. Потом один отошел ближе к туалету и сделал вид, что кого-то ждет. Другой типа пытался пролезть к прилавку, расталкивая покупателей, и в это время его рука нырнула в раскрытую сумку старушки и выудила оттуда клетчатый кошелек.

Стоящий у туалета метнулся к подельнику, вроде бы прошел мимо него, но я был уверен, что кошелька у первого вора уже не было, он осел у второго карманника.

Взвизгнула девушка, развернувшись, отвесила подзатыльник карманнику, думая, что его ее прелести заинтересовали, и он решил их пощупать. Старушка, держа в руке гирлянду, полезла в сумку, чтобы расплатиться, не нашла кошелек и истошно завопила:

— Обокрали! Держи вора!

Вор изобразил возмущение, поклялся, что ни сном ни духом, и начал выворачивать карманы, а второй как раз поравнялся с моим столиком. Фокус на нем — ага, кошелек взял он, хочет слинять поскорее, вытащить наличку и избавиться от него.

Я понимал, что безопаснее не вмешиваться не в свое дело. Но даже в моем мире, прогнившем насквозь, я не стал бы закрывать на подобное глаза.

Потому неспешно вышел из-за стола, вытер о салфетку измазанные жиром руки… сделал шаг к вору, дернул на себя, припечатал его мордой к столу и заломил руку. Главное — не дать ему сбросить кошелек.

— Вызовите милицию! — закричал я. — Я поймал карманника!

Повернув голову, он ухмыльнулся:

— Чего творишь, пацан? Проблемы нужны? Отпусти и забудем.

— Верни кошелек старухе и забудем.

— Какой кошелек, дурак что ли? — сплюнул вор и, хлюпая разбитым носом, жалобно закричал: — Убивают! Беспредел!

В раздаточное окошко чебуречной высунулся хозяин забегаловки, умудренный сединами кавказец, с укоризной возопил:

— Вай, ну что ты делаешь, парень, да? Место другой не мог выбрать? Ко мне ж никто не придет!

Выскочив из заведения, он подбежал к нам и почему-то начал извиняться перед вором:

— Простите, Тимофей-джан, это какое-то недоразумение! — Склонившись ко мне, он зло прошипел в ухо: — С ума сошел, да? Немедленно отпусти Тимофея-джана!

— Товарищ Тимофей-джан — вор, а я его поймал. Зовите милицию. Чебуреки у вас вкусные, а вора покрываете!

— Дай дурачку порезвиться, Гамлет, — просипел вор. — Недолго ему осталось.

Вокруг собралась толпа зевак, включая обворованную старушку. Гамлет поморщился, махнул рукой и начал качать головой:

— Ай-ай-ай, нехорошо как. — Он развернулся, чтобы зайти в свою чебуречную, и, не глядя на меня, прошептал: — Беги, дурак. Этот человек работает на младшего Карасика, да?

— Да, — сказал Тимофей. — Но ему поздняк метаться.

Глава 16. Все! Кина не будет!

Тем временем от толпы отделилась толстая щекастая тетка и, как раздосадованная наседка, набросилась на Тимофея, обрушила на него сумку:

— Вот я тебе!

Н-да, рыночные боевые тетки — страшная убойная сила! Длинные красные ногти могли разодрать лицо вора, так что я ее остановил, выставив руку. Тетка завозилась в сумке, бормоча:

— Два месяца назад у меня так же пропал кошелек. — Она извлекла смартфон и нарочито громко проговорила: — Алло, милиция?

И, отойдя в сторонку, забормотала вполголоса.

Мне очень не понравилась наглость вора. Он вел себя, как хозяин. А хотел он, чтобы случилось чудо, и ему помогли избавиться от кошелька. Еще хотел вогнать мне между ребер заточку, спрятанную за голенищем сапога. Почти как в прошлой жизни. Ну и в милицию, конечно, очень не хотел.

Значит, если администрация рынка и в сговоре с карманниками, менты точно ни при чем и оформят вора, как полагается.

— Последний шанс, пацан, — не унимался вор в перерыве между страдальческими подвываниями. — Отпусти и забудем. Ты не знаешь, с кем связался!

«Еще как знаю», — подумал я, вспоминая младшего Карасика, из-за которого чуть не убили майора Джабарову. Этот хрен на Карасика работает, значит, менты должны ему обрадоваться. Я вгляделся в толпу, надеясь увидеть второго карманника, но того и след простыл.

Вокруг начала собираться толпа. Расталкивая зевак, ко мне пробиралась обворованная старушка. Держась за поясницу, она остановилась напротив вора, посмотрела ему не в глаза — в самую душу.

— Что ж ты делаешь, сынок? — проговорила она дребезжащим голосом и отвернулась, подбородок ее трясся, веко дергалось. — Верните кошелек… внукам подарки…

Наглый вор, припечатанный мордой к столику, выкатил глаза и принялся оправдываться:

— Побойся Бога, мать! Это не я. Кто-нибудь, позвоните долбанному Иа!

Над толпой зевак мелькнула голова Юрия Горбача, он продрался ко мне, искоса глянул на задержанного и спросил:

— Что происходит?

— Вора поймал. — Я все еще держал карманника и выпускать не планировал. — Стырил кошелек у старушки.

— Да какой кошелек? Наговор! Клевета! Помогите, люди добрые, ни за что честного человека обвиняют! — заныл он и вдруг осклабился и прошипел уголком рта: — Позовите Иа, пусть объяснит этому дебилу!

— Может, лучше сразу Пятачку? — сыронизировал я.

Я был уверен, что кошелек при нем, потому что помнил каждое его движение, а значит, он не отвертится. Откуда тогда такая самоуверенность?

Юрий протяжно и тяжело вздохнул, уставился на вора.

— Вот же урод, ну ты подумай! — Он похлопал меня по спине. — Похвально, товарищ.

Шагнув вперед, Юрий раскинул руки и крикнул:

— Расходимся, кина не будет. Милиция разберется. Кстати, уже вызвали?

— Вызвали, да! — крикнула толстая тетка, уходить с места, откуда открывался отличный обзор, она не планировала.

Остальные отошли, чтобы смотреть шоу издали.

Юрий обернулся к вору, похлопал по спине теперь его.

— Что ж ты так, а? На вид — приличный человек! В тюрьму захотел, да? Давно гастролируем?

— Отпустите… больно! — заскулил вор, заелозил щекой по столику, куда натекла целая лужа крови. — Убивают!

Юрий повернул голову ко мне.

— Саша, там машина пришла, иди помоги, а я с этим, — он с чувством ударил вора в бок, — разберусь.

— Охренел? — заорал вор.

— Мне нельзя отлучаться, я буду проходить как свидетель, — ответил я и обратился к старушке, которая все стояла в сторонке, кошелек ждала: — Бабушка, кошелек ваш — вещественное доказательство, его быстро не вернут. Идите домой.

Юрий тоже не уходил. А вот когда возле ворот появился патруль, ретировался, говоря:

— Ладно, разбирайтесь. Я пошел — работа сама себя не сделает. — Он приложил телефон к уху и что-то заорал, очевидно, подчиненным.

Патруль приблизился. По иронии судьбы дежурили сегодня мои старые помятые знакомые: Шрек-Кот, Пушкин, Артурка с фингалом точно не моего авторства, а шкет по имени Кирилл был у них за главного. Не подавая вида, что мы знакомы, он представился, поглядывая на задержанного:

— Сержант Кирилл Громовой. Что происходит?

Только я раскрыл рот, как меня перебила старушка:

— Кошелек у меня украли. Вот этот гад. — И трясущимся узловатым пальцем указала на вора.

— Ясно, — кивнул Кирилл, окинув взглядом собравшихся. — Как это случилось? Свидетели есть?

— Есть, — проговорил я. — Я свидетель.

Сержант обратился ко мне так, словно мы незнакомы:

— Отпустите подозреваемого.

Задержанному он рявкнул:

— Руки за голову, не двигаться! — Вор послушался, Кирилл скомандовал своим подчиненным: — Обыщите его.

— Вы об этом пожалеете, — твердил вор, и в голосе его клокотала злоба. — Я невиновен! Я буду жаловаться!

Кирилл очень хотел бы меня не видеть, никуда не ехать и никого не оформлять, зеленоватый цвет лица кричал, что его мучало похмелье. Но долг есть долг, милиция на службе народа и все такое.

— Виновен, не виновен, это мы сейчас проверим. — проговорил Шрек и со знанием дела приступил к обыску.

На столик легла зажигалка, пачка сигарет «Прима», пуговица, обертка конфеты, брелок с ключами, мелочь, початая упаковка жвачки и несколько пятидесяток, засаленный платок.

Похлопав подозреваемого по штанам, Шрек выпрямился и положил на стол заточку.

— Этого, по-моему, недостаточно для задержания, да?

Это что же получается — кошелька при нем нет?

Кирилл решил во всем удостовериться самостоятельно. Пока он повторно обыскивал вора, я шагнул к Коту как к самому адекватному и шепнул:

— Хозяин чебуречной в курсе, что это вор. Пугал меня Карасиком, из-за которого…

— Гражданин, вы ничего не напутали? — спросил у меня Кирилл. — У него нет кошелька.

Меня будто ледяной водой окатили. Вор не успел бы его сбросить! Я помню каждое его движение. Это какой-то бред. Они что, тоже покрывают вора? Не похоже.

Ну не в заднице же вор кошелек прячет. Заглянув под стол, я осмотрел асфальт вокруг и вдруг понял. Сжал зубы. Меня развели, как ребенка! Ну, Юрий, ну артист! Теперь ясно, чего он уходить не хотел, вокруг ошивался, вора то похлопает, то ударит, то меня отослать попытается. Вот кто помог карманнику, а я выставил себя идиотом.

И ведь мог же сфокусироваться на Юрии, понять, чего он хочет. Вот что мешало мне это сделать?

Старушка, ожидающая в сторонке, приковыляла к столику, протянула сумку, потрясла ею.

— Товарищ милиционер! Но кошелек-то пропал! И парень видел, кто его украл!

Кирилл изобразил на лице вполне достоверное сожаление.

— К сожалению, гражданочка, не пойман — не вор. Кошелек-то мы не нашли. Значит, состав преступления отсутствует.

У старушки затряслись губы, руки, она что-то пыталась сказать, потом махнула рукой и, опустив плечи, побрела прочь.

Вор выпрямился. Распихивая вещи по карманам и подкуривая, он вызверился на меня:

— Нанесение телесных повреждений. Унижение чести и достоинства. Я хочу написать заявление, задержите его!

И как теперь доказать, что я не идиот? Подельник вора растворился в толпе, Юрий вроде как вообще не при делах.

Артурка с надеждой посмотрел на Кирилла:

— Ну что, будем брать? Зря, что ли, ехали?

— Конечно будете брать, — закивал карманник, превратившись из мелкого воровайки в разобиженного честного гражданина.

— Товарищи милиционеры! — прервал его запыхавшийся мальчишка, протянул клетчатый кошелек: — Я вот что нашел!

— Как интересно, — задумчиво протянул Кирилл. Он вытащил бумажный пакет, куда кошелек и отправился. — Наверняка там будут «пальчики». Можно ваши документы? — обратился он к карманнику.

— А чего это мои? Вон у него спросите! — Он кивнул на меня. — У меня нет с собой.

Я впал в ступор, мысли разбежались. В принципе, при желании меня можно оформить, вот только желания у Кирилла какие-то смутные, словно он ждет кого-то, кто должен за него решить, что делать дальше.

И, кажется, он таки дождался. Расталкивая посетителей, к нам топал заместитель Достоевского — тот самый юркий розовощекий мужичок, которого я вчера видел в приемной Халилова. Клок волос, скрывавший лысину, сдуло ветром, и он свесился до плеча. Нервным жестом мужичок отправил его за ухо, достал из кармана дутой куртки очки, с оправами такими же круглыми, как его лицо, водрузил на нос.

— Что тут происходит?

Он глянул на меня, на вора, платком оттирающего кровь со щеки, на розовом лице мелькнуло недоумение, потом мужичок, видимо, все понял и помрачнел.

Кирилл канцелярским языком изложил суть проблемы, мужичок слушал, кивал и мрачнел все больше. Выслушав, указал на меня:

— Это мой новый сотрудник. Этого, — он кивнул на вора, — в первый раз вижу. Ты что, заявление писать собрался? И не стыдно? Человек преступление хотел предотвратить! Ошибся, с кем не бывает. Зато какой поступок! Правда, товарищи милиционеры?

Те, переглядываясь, закивали. Вор сунул руки в карманы и, подволакивая ноги, побрел к выходу, оглядываясь и сплевывая. Мне же почему-то не казалось, что вот сейчас ситуация разрулится в мою пользу. Если все в сговоре, с чего бы мне верить этому лысому?

— Извините за ложный вызов! — мужичок развел руками.

Менты, так и не выдав, что мы знакомы, побрели к выходу. Наблюдая за ними, заместитель Достоевского промокал лысину платком и беззвучно шевелил губами.

Когда остались только мы с ним, из ларька вышел Гамлет и, громко возмущаясь, принялся вытирать окровавленный стол. А я мысленно ругал себя, что не прощупал Юрия. Ну откуда мне было знать, что они заодно? Если настраиваться на каждого, можно с ума сойти.

Лысый хотел это дело побыстрее замять. Проводив ментов взглядом, он достал прядь волос из-за уха, положил на лысину и огляделся, размышляя.

Так, а мне что теперь делать? Валить, пока цел?

— Товарищ, — проговорил я, прикидываясь дурачком, — этот человек и правда вор, причем он в сговоре…

Мужичок шумно втянул воздух, глянул на меня злобно, и я понял, кого он напоминает — Чаки, куклу-убийцу из старинного фильма ужасов.

— Идем-ка в кабинет, — буркнул он. — Разговор есть.

Только я собрался отвертеться, сказать, что Юрий просил помочь, и свалить отсюда подальше, как заметил неподалеку двух здоровенных лбов — один был в пальто, второй — в черной куртке, этого второго я видел вчера, он после потасовки с продавцами елок уводил Длинного. Так-так…

Под ложечкой засосало. Бежать? Так далеко не убегу, еще пристрелят чего доброго.

Что ж, побуду дурачком и дальше. Сделав вид, что не заметил охранников, я направился за лысым. Мужичок перебирал короткими ножками, как мопс на прогулке. Отпер дверь, и я вошел в кабинет, где царил настоявшийся запах пота. Лучше бы куревом воняло, ей-богу.

— Сядь, — царственным тоном велел хозяин кабинета и просеменил на свое место.

Стену возле стола украшали дипломы, грамоты за отличную работу и многочисленные благодарности. Хозяин кабинета любил подобные поощрения, как Леонид Ильич — медали. Подчиненные знали об этой его слабости, тащили благодарности при любом удобном случае, на стенах не хватало места, и благодарности залепляли и шкафы.

Зато я прочитал, что этого человека зовут Иннокентий Афанасьевич Невдалый, и он официальное лицо — заместитель директора, которым значилась «сожиха» Ольга Олеговна Колоскова. По сути же он был мальчиком для битья и прокладкой между властью официальной и теневой. На некоторых грамотах имя и отчество были выделены красным: И. А.

Так вот какого Иа призывал вор, работающий на Карасика! По позвоночнику разлился жар, я почувствовал, что краска заливает лицо. А что, если он меня сейчас сдаст?

Я сел, как он и сказал, отмечая, что трон у зама больше, чем у начальника, то есть Достоевского, и у маленького человека большие комплексы.

Хлопнув по столу, он подался вперед и зашипел, наливаясь дурной кровью и пуча глаза:

— Ты что о себе возомнил? Первый день на работе, а уже чуть в ментовку не попал! Сбрендил? Тебя Достоевский откуда взял вообще? Хорошо, я имею какой-никакой вес, а то бы встряли! Ну кретин…

Пока он распинался, я сфокусировался на его желаниях. Этот человек хотел, чтобы его хвалили, причем все равно кто. Он страстно желал быть полезным, нужным и значимым и готов был ради этого на все. Сам маленький, делишки у него маленькие, зато амбиции, как у чумной палочки, а не жалкой амебы.

Я уже догадывался, чем закончится наш разговор, но все равно сказал:

— У вас на рынке орудует банда карманников, которая в сговоре с бригадиром грузчиков. Это понятно даже мне, который первый день здесь. А вы типа не в курсе? Покрываете?

— В сговоре с бригадиром? Это с Юркой-то, что ли? — разулыбался коротышка, промокнул лоб. — А вот это — новость, спасибо. Обещаю, что обязательно разберемся. Спасибо, глазастый! — Он хлопнул по столу. Потом переключился на меня. — Вот, что, парень. Работать ты хочешь?

— Допустим.

— Если хочешь, делай свое дело и все, ладно?

Это что же, он открытым текстом признается, что в сговоре с карманниками? А насчет Юрия возмутился, потому что не знал, что воры платят ему мимо кассы?

— Ну что ты зверем-то смотришь? — проговорил он примирительно. — А, знаю. Молодой потому что. Глупый. Сам таким был, справедливости искал, чуть из комсомола не выперли несмотря на то, что отличником был! И закончил с красным дипломом. Честно закончил, между прочим. Так вот, грузи свои ящики и по сторонам не зыркай, понял?

В душе закипала злость. Неужели мне лишь показалось, что в этом мире есть справедливость? Люди остаются людьми — алчными, падкими на лесть. И не правительство разлагает систему — сами люди. Какую систему им ни построй — изгадят.

Неужели и Ирина Тимуровна, которая так искренне говорила: «Служу Советскому Союзу» — покрывает вот это все дерьмо? Неужели она лицемерила тогда, на награждении? Не сыграешь так. Нет, она-то как раз не лицемерила, и она не в курсе, кого покрывают ее сотрудники.

Улыбаясь уголком рта, я кивнул.

— Понял.

Видимо, этот коротышка решил поучить меня, пацана, жизни, всплеснул руками.

— И что ты понял? Что понял? Что смотришь, как на дерьмо? — Распаляясь, он брызгал слюной так, что капли падали на стол.

— Что если хорошо учиться и получить красный диплом, можно стать замдиректора рынка и покрывать криминал. Ведь если на клетке слона написано «буйвол» — не верь глазам своим, ведь так, Иннокентий Афанасьевич?

Он выкатил глазки и начал багроветь — видимо, в башке заискрило, а когда Пруткова проходили по литературе, школу он прогуливал. А еще «красный диплом»… Ну-ну.

От злости его аж распирало, как ядерный реактор с неправильным охлаждением. Не дожидаясь, пока он взорвется и забрызгает стены, я встал и сказал:

— До свидания, Иннокентий Афанасьевич. Спасибо за помощь.

Слова словно царапали горло. Хотелось послать его подальше, сказать все, что думаю, но это было более чем неразумно: я ходил по лезвию ножа, и мне крупно повезло, что во мне не признали парня с билборда. Потому нужно очень и очень тихо отсюда валить. Конечно, если дадут свалить. Тем более, я и не планировал работать здесь больше пары дней.

Я вышел, осмотрелся, не заметил ничего подозрительного и направился к выходу. Увидел мелькнувшую вдалеке голову Юрия, свернул к продавцам зелени, сделал вид, что выбираю петрушку. Направился к выходу, заметил там местных охранников, зашел в туалет. Пусть думают, что я сильно испугался.

Задержался там. Если не придут искать, значит, пронесло, слежки нет. Проторчал в кабинке минут пятнадцать, выглянул на улицу: вроде никого. И, сунув руки в карманы, направился к выходу, благополучно миновал ворота, свернул к остановке, посидел там, убедился, что я никому нафиг не нужен, и побрел куда глаза глядят.

Шагая по центральной улице, я не мог отделаться от ощущения прилипшей грязи. С чего я взял, что в этом мире социум будет другим? Даже если их генсеку, Горскому, как-то удалось почистить от гнили верхушку системы, низ остается низом. Интересно было бы почитать труды этого человека, очень надеюсь, что они, как у Ленина, есть.

Размечтался, Саня, что в мир Полдня попал. Тут тоже хватает несправедливости, и есть продажные менты и чиновники… И вообще, у меня появилось время, чтобы познакомиться с миром и удовлетворить любопытство, скажем, в библиотеке.

Или в каком-нибудь телекоме, где можно подключиться к «Комсети» или на худой конец заплатить за комп в каком-нибудь аналоге интернет-кафе.

Но прежде надо купить необходимое.

Или позвонить Джабаровой? Наверняка она удивится, когда узнает, кого крышует сержант Громовой.

Дорогие читатели, я обещал вам по главе каждый день до Нового года, но вынужден нарушить обещание. Эта глава — последняя в этом году, потому что семья очень ругается, что не видит отца:-(

Засим я прощаюсь с вами до 4 января. Поздравляю вас с наступающим Новым годом! Желаю вам всего самого наилучшего!

Глава 17. Я мзду не беру

Меня разбудил назойливый стук в дверь. За окном было темным-темно, и я не понял, уже утро или еще ночь. Трехэтажно ругая того, кого принесло в такую рань (или далеко за полночь), я собрался посмотреть в глазок, но его в двери не оказалось, и пришлось просто крикнуть:

— Кто?

— Открывай, это Кирилл, — ответили мне. — Громовой.

Ага, Шкет, он же сержант Шкет, он же покровитель рыночных вороваек и воришек.

События прошлого дня промелькнули перед глазами: и как вора поймал, и как идиотом себя выставил, и как Артур предлагал меня оформить. Потом я позвонил майору Джабаровой, чтобы поделиться новостями о Шкете, который сейчас тревожно сопел у меня за порогом, но она попросила перенесли серьезный разговор на сегодня, когда приедет, чтобы меня прописать в общежитии.

Значит, уже утро.

— Давай потом, Кирилл Громовой, — зевая, сказал я, не имея ни малейшего желания его впускать. — Я сплю.

— Да открывай уже, Саня! — одновременно раздраженно и с мольбой воскликнул Шкет.

— Чего надо-то?

— Поговорить. Кое-что утрясти.

Мозг соображал туго, но одно я понял: нужно выслушать сержанта Шкета, потому я щелкнул щеколдой и посторонился, пропуская его в комнату. Кирилл ссутулился, окинул взглядом комнату, вытащил из пакета бутылку коньяка и шоколадные конфеты, поставил на стол. Больше всего ему хотелось расположить меня к себе. Я напрягся, уж очень подозрительным показалось желание. Нездоровым каким-то.

— Ты точно меня с бабой своей не перепутал? — съязвил я, усаживаясь на кровать и протирая глаза.

— Перетереть нужно, — проговорил он виновато, — о вчерашнем. Ты это… извини. Мы не знали.

Ах вот в чем дело! От понимания у меня глаза распахнулись. Наверное, веселый наряд во главе со Шкетом не знал, что это я спас Джабарову, а теперь все увидели билборд с моей физиономией и в осадок выпали.

— Да не парься, все обошлось. Менты крышуют ворье, ворье не беспредельничает. Всегда так было, — сказал я вовсе не то, что думал, просто мне была интересна реакция сержанта.

Плечи расправились, глаза заблестели, он положил на стол сотенную.

— Не в обиде?

О, как хотелось схватить его за шкирку и дать под зад, но я просто встал, собрал со стола подарки, сунул сержанту, сверху положил сотенную.

— А начальство в курсе? — поинтересовался я, с трудом подавляя злость.

— Кому надо, тот в курсе, — кивнул он, и я не выдержал, сказал:

— Милиция на службе народа. Ворье тоже народ, так?

Пока Кирилл непонимающе хлопал глазами, я развернул его и, толкая в спину, вывел за дверь.

— Ты все неправильно по… — сказал он захлопнувшейся перед носом двери, а до слуха донеслось обиженное шипение: — Вот козел!

Сон как рукой сняло. И что мне теперь, ходить и оглядываться, ожидать заточку под ребра? Я потер виски. «Кому надо, тот в курсе» — кого Шкет имел в виду? Уж не Джабарову ли? Вряд ли, ведь иначе не было бы того покушения.

Если у Ирины Тимуровны не получится приехать сегодня после планерки, чтобы прописать меня в общаге, то я не просто расстроюсь — я буду локти кусать! И сгрызу руки, как у Венеры Милосской. Потому что не могу дольше висеть в неизвестности. Тем более что планы на ближайшее время вырисовались. Сперва попробую себя в боях без правил, чтобы засветиться перед городской, а еще лучше перед областной верхушкой, ну и заработать на первое время, потом, когда футбольная команда выйдет из отпуска — запущу карьеру вратаря.

Вот только начать двигаться в запланированном направлении мешала одна мелочь — я бил копытом, но не мог сдвинуться с места! Оказалось, что в этом мире человек без прописки — неполноценный гражданин: вчера в «Совтелекоме» из-за ее отсутствия мне отказали в доступе к сети! Компьютер я арендовать могу, но в Комсеть выйти — нет.

И во-вторых, нужно было выяснить, знает ли майорша, чем промышляют ее сотрудники. Очень хотелось верить, что она не в курсе, а значит, мир, в который я попал, не перекошенный, как мой родной, а тут навели порядок хоть частично и законы чаще соблюдаются, чем наоборот. Вчера она отказалась слушать меня по телефону, попросила, если это терпит, перенести разговор на понедельник.

Я рухнул на кровать, попытался заснуть — куда там! Перед глазами стоял Шкет с бутылкой коньяка, пытавшийся меня подкупить. С трудом удалось переключить мысли на другое.

Позавчера после беседы с Настей я узнал фантастические вещи об этом мире, и на следующий день, в воскресенье, мозг кипел и требовал знаний. Потому, получив отворот в «Совтелекоме», я отправился в библиотеку, рассчитывая посидеть в читальном зале, но выяснилось, что там выходной.

Но кое-что полезное, хоть и неприятное, сделать все-таки удалось: пробежаться по магазинам. Ассортимент меня удивил: вот канцелярские товары, и тут есть все. Вот обувной магазин, где представлено множество фабрик, и от изобилия разбегаются глаза; справа женский отдел, слева мужской. Вот спорттовары, и тут все от палаток и спальников до боксерских перчаток и пуантов — обуви для балерин.

Я присмотрел берцы на овчине за триста с копейками и пуховик за триста пятьдесят и ощутил себя нищебродом, потому что у меня было всего четыреста сорок, а нужно еще много чего по мелочи: шапка, белье, набор носков, и желательно оставить соточку на карманные расходы. В итоге купил самые дешевые ботинки и куртку, на все ушло триста рублей, с покупкой брюк пришлось повременить. Полтинник потратил на остальное, купил Насте шоколадку Бабаевской фабрики, не удержался, взял и себе такую — хотелось сравнить ее вкус с привычным.

Отвык я от ощущения финансовой беспомощности. Оно отвратительно. И нужно побыстрее устраиваться на работу. Да и это не решит проблему быстро, ведь ближайшая зарплата будет в январе, а тухнуть на праздники не хочется. При мысли о предстоящих боях сердце трепыхнулось. На что способен новый я? Как поведет себя тело с феноменальной реакцией? Скоро узнаю.

Когда проходил мимо книжного, до меня вдруг дошло, что тут тоже можно получить информацию!

На полках было все: от учебников до фантастики, но трудов Горского я не нашел, как и посвященных ему книг типа воспоминаний современников. Пришлось довольствоваться школьным учебником новейшей истории, стоил он всего десять рублей. А вот цена развлекательной литературы начиналась от тридцати.

В общаге я попытался найти Настю, чтобы между нами не было недомолвок, но она то ли не хотела меня видеть, то ли пропадала на сессии, и я по уши погрузился в учебник новейшей истории.

Вот и сегодня, чтобы отвлечься до приезда Джабаровой, я сел его дочитывать. Начиналась новейшая история с 17 августа 1991 года. Да, в этой вариации реальности путч провели на два дня раньше, причем среди его лидеров фигурировал непонятно откуда всплывший Павел Сергеевич Горский — человек, спасший СССР. До ключевой развилки в истории товарищ Горский работал вторым секретарём Акбулакского райкома, об этом упоминалось вскользь, но столь стремительный взлет никак не объяснялся. На фоне тяжеловесных постов и фамилий Янаева, Язова, Крючкова должность Горского смотрелась как детская машинка под гусеницами танков.

В этом мире путчисты вели себя куда решительнее: Горбачев был задержан и осужден по 64 статье УК СССР «Измена Родине». Бориса Ельцина, видимо, тоже изолировали, и он не вывел сторонников на баррикады, да и его имя в политике мелькнуло лишь раз: обвинен, осужден, посажен на 15 лет.

Также были посажены за госизмену авторы программы «500 дней» — они гарантировали, что за такой срок выведут страну из кризиса, Григорию Явлинскому удалось бежать в США.

В общем, во всем этот чувствовалась рука человека знающего, что делать, кого убирать и какими доводами убеждать. Кто вы, товарищ Горский?

События, которых никогда не было в привычной реальности, начали разворачиваться 20 августа, когда Горский поехал к лидерам областей и республик. Настя приукрасила его подвиги: договориться удалось не со всеми, но непокорные вскоре исчезли, и им на смену пришли другие, лояльные.

В 1993 началась волна националистических движений в республиках на фоне обнищания населения, ведь Горскому досталась страна не мертвая, но впавшая в кому, с тридцатипроцентным дефицитом бюджета и внешним долгом, превышающим 100 миллиардов долларов.

Ситуация усугублялась пятой колонной и иностранными агентами влияния, которые активно, даже отчаянно раскачивали лодку. Пышным цветом расцвели многочисленные «независимые издания», курируемые как «прихватизаторами» отечественной выделки, так и западными партнерами.

Криминальный мир в мутной водичке рухнувшего старого и пока не устоявшегося нового рос как на дрожжах. Старые воры напитывали понятиями спортсменов, а те собирались в группы под воинами-интернационалистами, «афганцами». Ставили крыши, бомбили, взрывали, рэкетировали, стреляли, резали и просто воровали.

В общем, страна бурлила, как деревенский туалет, в который засыпали дрожжи, и явно не благоухала. Миазмы пошли по всему миру такие, что даже западные партнеры подуспокоились, решив, что сильный Союз увереннее справится со своими разбежавшимися по миру «ворами в законе» и «братками», чем их службы. Собственно, так и произошло, но не сразу.

Подперев голову рукой, я пытался представить схватку спецслужб в начале девяностых, когда тело Советского Союза безвозбранно клевали стервятники и им позволялось все.

Три, а то и четыре года после путча советские люди работали за еду и из-под палки, понемногу цензурировались СМИ, проводились репрессии, массовые аресты. Сколько на самом деле погибло людей при подавлении бунтов, узнать неоткуда, правды никто не скажет. Но то, что в некоторых республиках и областях был введен комендантский час, говорит о многом.

В 1996 ситуация более-менее наладилась, и тогда провели денежную реформу. С этих пор стали стабильно выплачивать зарплаты, и народ понемногу расправил плечи. Уровень жизни сравнился с западным, а потом и вовсе обогнал его, и жаловаться советскому человеку стало особо не на что. Прочитав о «догнал и перегнал», я, честно говоря, скептически хмыкнул, но понял и принял.

Какие шаги предприняло правительство для того, чтобы не только не пустить под нож советскую промышленность, но и модернизировать ее, наверняка можно узнать из учебника по истории экономики, но его еще только предстоит раздобыть…

В этот момент в дверь постучали, и донесся голос Мищенко:

— Саня! Звонила Ирина, казала, что будет через десять минут.

— Спасибо! — поблагодарил я и принялся собираться.

Спускаться было… волнительно, что ли. Я успел полюбить этот мир, он показался мне чище и честнее нашего. Если майорша, что говорится, в деле, будет очередное разочарование.

Сбегая по ступеням, я столкнулся с Настей, которая задумалась так, что встрепенулась, услышав свое имя. Посмотрела на меня, как на пустое место, кивнула механически. Неужели до сих пор дуется? Нет. Больше всего она хотела… спать. Ну да, сейчас пора сессий и отчетов. Совмещает, наверное, работу и учебу, перенапрягается.

Я сел в серый суперсовременный «запорожец» Ирины Тимуровны, поцеловавший бампером свеженький сугроб, собрался поздороваться, но майорша сразу взяла быка за рога:

— Что ты мне хотел сказать такое срочное? Извини, сын приехал, проводила с ним время. Валяй сейчас, у меня времени мало.

Она говорила, разворачивая автомобиль и не глядя на меня. Я последовательно изложил цепь вчерашних событий: как устроился грузчиком, как вора поймал, как наряд вызвал — она слушала без особого интереса. Я взял паузу, нарочно умолчав о Карасике, чтобы услышать ее истинное мнение. Сфокусировался на ней…

Больше всего на свете она хотела Новый год и — выпить шампанского с ананасом. И чтобы рядом был мужчина. А еще — узнать, что за девчонка соблазнила ее сына. По сути Ирина Тимуровна уже распрощалась с делами, а тут ее снова пытаются нагрузить. Потому она заговорила не сразу, и в речи ее особой заинтересованности не было.

— Рынки — это рассадник человеческой заразы. Идя туда, каждый честный гражданин должен понимать, что он рискует. Ты же видел государственные магазины? Разве там в чем-то недостаток?

— То есть щипачи — нормально… — С губ чуть не сорвалось «в вашем мире», но я вовремя прикусил язык. — Хотел сказать, на рынке можно творить любой беспредел?

Неужели и она заодно с Достоевским, просто не знает, что он и Карасик повязаны? А я, дурак, понадеялся, что в этом мире все по-другому! Что тут искренне говорят: «Служу Советскому Союзу» — со слезами на глазах. Идиот. Так и помру идеалистом, и не своей смертью.

— Нельзя, конечно, — все так же холодно продолжила она. — И ты поступил похвально, хотя очень рисковал. Мы периодически проводим на рынке рейды, ловим криминальных элементов и незаконных торгашей. Но на их место приходят другие.

— Наверное, потому, что милиция им помогает? — спросил я, сообразив, что с Джабаровой нужно действовать прямо, намеков она может и не понять.

Лицо Ирины Тимуровны исказила злоба, она вытаращилась возмущенно, глаза стали по пять копеек.

— Что?! Что ты несешь?

Она всей душой желала врезать мне за то, что я порочу честь советской милиции.

Впервые в жизни мне хотелось расцеловать человека, горящего желанием меня по стенке размазать. Вот теперь можно и про Карасика, и про Кирилла Громового, который покрывает воров. Возможно, это лишь стечение обстоятельств, и Шкет Кирилл не имеет отношений с криминальным авторитетом, но вдруг именно он поспособствовал покушению на начальницу и сливает информацию?

Когда Ирина Тимуровна услышала имя Карасика, то побледнела и чуть не поехала на красный сигнал светофора, еле успела ударить по тормозам и проговорила:

— Вот же крысеныш, с двух рук ест! — Ее глаза метали молнии, уголок рта подрагивал.

Проехав перекресток, она припарковалась у обочины, включила аварийку и задумалась, сложив руки на руле. Я не трогал ее — пусть думает. За пару минут она проанализировала услышанное, сделала выводы, кивнула своим мыслям и обратилась ко мне:

— Спасибо, Саша. Я проведу расследование, но по всему выходит, что ты прав. Можно сказать, ты спас мне жизнь дважды. И, возможно, не только мне. Сейчас мы пропишем тебя, а потом… Чего ты хочешь? Может — работать в правоохранительных органах? Как пострадавший от кыштымской аварии, ты имеешь право выбирать, где служить Родине: в рядах советской армии или в добровольческой дружине, подконтрольной милиции. А может — в стройотряде?

Я представил себя рядовым милиционером. Картинка не вязалась.

— Мне нужно решить прямо сейчас?

— Как только пропишешься, появишься в базе военкомата. Тогда тебе пришлют повестку. Ты попадаешь под весенний призыв, так что время подумать есть.

— Да чего думать, если других вариантов нет, согласен. Но честно признаюсь, спорт мне больше по душе.

Лицо майорши перекосило, но она быстро взяла себя в руки.

— Биатлон? — вскинула бровь Ирина Тимуровна, очевидно, вспомнив мой выстрел.

О моих планах на ближайшее будущее ей знать незачем, а о дальнейшей перспективе — почему бы и нет?

— Да не, тот выстрел — случайность. Словно… — я хотел сказать «само мироздание», но выдал другое, — …словно сам товарищ Горский мою руку направлял!

— Так, Нерушимый! — возмутилась Ирина Тимуровна. — Ты это, заканчивай…

— С богохульством?

— Вот-вот! И с ним тоже! Юморист тоже мне нашелся! — Она выговаривала, но глаза ее улыбались. — Говори уже, что за спорт у тебя на уме? — Она пощелкала указательным пальцем по горлу. — Надеюсь, не по этому делу? Не литрбол?

— Не-а, футбол. Я тут на днях сыграл с пацанами дворовыми, вроде хорошо получается. Думаю, показаться тренеру «Динамо». Кто знает, может я, пока память не отшибло, как раз к нему на просмотр и ехал, а?

— Ой, только не говори, что тебя секунду назад осенило! — покачала головой Джабарова. — Все продумал, стервец! Майор милиции, «Динамо», свел концы с концами? Еще скажи, что с Белькевичем тебя надо познакомить?

— Не откажусь, товарищ майор! — выпучив глаза, я отдал честь.

— Посмотрим, — отмахнулась она. Ее щеки заалели, в глазах заискрились шальные огоньки.

— И еще мне нужно где-то работать, — решил я дожимать Ирину Тимуровну и раскручивать на полный соцпакет. — Может, есть возможность устроить меня в… Например, в «Динамо»? Будет и мне польза, и клубу.

Ирина Тимуровна вдруг от всей души возжелала треснуть меня по затылку, но сдержалась. Хмыкнув, завела мотор и покатила дальше. От ее недавнего беспокойства не осталось и следа.

— Ладно, — наконец сказала она. — Есть у меня один знакомый, Валико, директор спортивного общества «Динамо». Не скажу, что прям хороший знакомый, но отказать не должен. Хотя заранее ничего не обещаю.

Валико… что-то знакомое. Где-то я раньше слышал это имя.

— Буду очень благодарен. — Я улыбнулся, вспомнил про шоколадку Бабаевской фабрики в кармане куртки, вытащил ее и протянул. — С наступающим вас, Ирина Тимуровна!

Жесткое, будто высеченное из мрамора лицо Ирины Тимуровны оттаяло. В ее предновогодний букет желаний вдруг добавилось желание «приласкать симпатичного юношу», но виду она не показала. Видимо, умела контролировать порывы или не хотела показаться навязчивой.

Мы остановились возле отдельно стоящего новенького здания, как я понял — подобия наших МФЦ. В холле полукругом располагались стойки, где стояли улыбчивые сотрудницы, объясняющие посетителям, куда им нужно, и выдающие талоны. В середине зала был зеленый уголок с пальмами, окруженный мягкими скамьями, из распахнутой двери в — я глазам своим не поверил! — бесплатную детскую комнату доносился смех. У ближайшей девушки Ирина Тимуровна взяла талон, я поднялся на второй этаж, где меня сразу же прописали, внесли в базу и поставили штамп в паспорте. Процедура едва заняла пять минут!

На первом этаже я Джабарову не обнаружил, она разговаривала по телефону возле своей машины, покачиваясь с пятки на носок. Не прерывая разговор, жестом пригласила меня в салон, быстро закончила беседу и отчиталась, усаживаясь за руль:

— Поехали в клуб «Динамо». Валико сказал, что есть место завхоза и уборщицы.

Почему-то вспомнилась школьная техничка в сизом халате, с платком на голове, и я усмехнулся разверзшимся перспективам. Это не дауншифтинг, это дно. Впрочем, если карьера уборщика поможет мне поучаствовать в боях, можно и потерпеть. Все-таки первая вакансия была гораздо симпатичнее, и я спросил:

— А меня возьмут завхозом без образования?

— Без понятия, я не сотрудник отдела кадров, — сухо заметила Ирина Тимуровна, выезжая на главную дорогу.

Она погрузилась в собственные мысли и стала малоразговорчивой — видимо, моя информация здорово ее озадачила. И к лучшему, у меня появилась возможность порыться в Комсети.

Поисковая система… Хм, нет, в плане дизайна наш советский интернет не удивил. Тяжеловесный дизайн поисковой системы напоминал первые версии Яндекса, и одной главной страницей пытался решить сразу все варианты поиска. Я хотел найти себя из этого мира, но передумал, заметив ссылку на «Социальный справочник».

Советский аналог социальной сети показался мне помесью «Одноклассников», «Вконтакте» и дембельского фотоальбома, оформленного в виде газет в фильмах о Гарри Поттере — видеопортреты вместо фотографий. Когда тыкнул пальцем в пухлое и слегка поплывшее лицо Александра Звягинцева, до боли знакомый голос проговорил:

— Здравствуйте! Добро пожаловать на мою страничку, — сказал мой двойник. — Меня зовут Александр Михайлович Звягинцев, я уроженец города Саратова, 1981 года рождения.

Профиль у него был открытым, с фотографии на меня смотрел незнакомый мужчина средних лет, щекастый, упитанный, коротко стриженный, с уставшим взглядом. Нет, эта сытая морда — точно не я! Он же спортзала отродясь не видел!

«ЛЭИ. Руководитель кафедры экономики. Член коммунистической партии. Женат на Екатерине Леонидовне Немчиновой…»

На Кате? Моей… то есть его школьной любви?

Почему меня это удивляет? Насколько помню, в СССР не в чести были холостяки, а у семейных людей карьера шла в гору, потому наши родители не стали противиться союзу двух студентов.

Катя была толста, как и в том мире, и недовольна жизнью: полумесяц рта, сжатые губы. Детей у пары не было.

Посмотреть, как сложилась жизнь Алены, я не успел: только начал вводить ее данные, как Ирина Тимуровна проговорила:

— Почти приехали.

Я посмотрел в окошко, нехотя положил смартфон (или как он здесь называется?) в нагрудный карман куртки. Насколько я понял, клуб находился недалеко от отделения милиции номер четыре: свернули мы немного раньше в соседний квартал, ехали не дольше минуты, и машина остановилась на просторной парковке возле трехэтажного сине-белого современного здания, в котором я по цветам узнал спортивное общество «Динамо». За ним находился футбольный стадион — я опознал его по возвышающимся прожекторам и трибунам. Сейчас он был засыпан снегом.

В том мире у нас, юных футболистов, зимой тренировок не было, мы уходили на каникулы до весны, теряли форму, а потом долго восстанавливались. Что-то подсказывало, что здесь все по-другому.

Огромная буква «Д» над входом утвердила меня в догадках, что да, это то самой спортивное общество «Динамо». Отодвинув мысли о судьбе Алены на второй план, я выбрался из теплого салона на мороз, еще раз оценил размер спорткомплекса. Если устроюсь завхозом, меня погребет подо всякими актами и заявками, на тренировки времени не останется.

— Впечатляет, — выдохнул я облачко пара и додумал: «Что же тогда в областном центре? А в Москве?»

Из здания высыпали шесть мальчишек лет двенадцати, разбились по командам, затаились за сугробами по разные стороны пешеходной дорожки и принялись закидывать противников снежками.

Выбравшись из машины, Ирина Тимуровна кого-то набрала, проговорила в смартфон:

— Валериан Ираклиевич, вы у себя? Отлично. Мы приехали. — Прервав связь, она обратилась ко мне: — Саша, директор в курсе. Его кабинет находится на нулевом этаже, в правом крыле. Справишься сам?

Хотелось сказать: «Конечно, чай не маленький, за руку водить не нужно» — но вспомнил, что нет, относительно маленький, к тому же деревенщина.

— Спасибо за содействие, Ирина Тимуровна, — отчеканил я. — Обещаю оправдать доверие.

— Тебе спасибо, — она улыбнулась по-доброму, как родственнику. — И… удачи, Саша.

На стене по бокам от двери весили две афиши. Одна приглашала детей сотрудников милиции на новогодний праздник «с Дедом Морозом, Снегурочкой, эстафетой, ценными призами и раздачей подарков». Вторая зазывала на турнир по смешанным боям без правил, за призами областного спорткомитета в честь дня рождения Павла Сергеевича Горского: «31 декабря, 9:00, для сотрудников милиции вход бесплатный».

Майорша вернулась за руль, зарокотал мотор, и автомобиль укатил прочь, а я еще раз посмотрел на здание и направился ко входу.

За дверью был холл с тремя мраморными колоннами, мраморной же лестницей наверх, возле которой был лифт, и сенсорной панелью возле гардеробной, где светилась надпись: «Схема здания». Справа и слева за стеклянными раздвижными дверями угадывались набольшие коридоры. А еще я обнаружил две камеры по углам помещения.

Не сдержав любопытства, я решил ознакомиться с устройством спорткомплекса и подошел к панели, коснулся ее, и она ожила, показывая схему. Справа находились тренажерка, раздевалки и спортзал для волейбола, баскетбола, легкой атлетики и гимнастики. Под ним, на нулевом этаже — врач, массажисты и сауна. Слева на первом этаже — большой зал для бокса, малый зал, раздевалки, а на нулевом левого крыла — бухгалтерия, отдел кадров и кабинет директора. На втором этаже были тренерские и выходы на трибуны. На третьем — всевозможные детские секции.

Сняв куртку, я подошел к гардеробной и оторопел: там не оказалось сотрудницы! Я ждал ее минут пять, потом позвал — вдруг уединилась и увлеклась вязанием? Подошедшие два молодых человека улыбнулись и остановились поодаль. Как вскоре выяснилось — посмотреть на цирк, потому что гардеробщица отсутствовала в принципе. Один из парней сжалился, подошел, провел рукой по панели в проеме — она засветилась, и он проговорил, вроде бы ни к кому не обращаясь:

— Тут зеленым обозначаются свободные слоты. Выбираете любой, нажимаете, — он надавил пальцем на панель, и манипулятор подал ему пальто, — и вуаля, берете номерок. Вещи будете забирать по отпечатку пальцев.

— А номерок зачем? — удивился я.

Второй парень пожал плечами:

— Наверно, для уверенности. Тут же не только молодежь, тем, кто постарше, так привычнее.

Чувствуя себя мамонтом, я проводил их взглядом, выбрал слот с номером 33 — с легким жужжанием появился манипулятор с номерком, я повесил куртку на крючок, и она заняла место среди немногих других.

Сбежав на нулевой этаж, я нашел кабинет директора, где на табличке было написано его имя: Валериан Ираклиевич Арвеладзе. Я постучал.

— Заходите, — ответили мне, и я распахнул дверь.

Возле полки с документами, раскрыв папку, стоял товарищ с роскошными аккуратно стриженными усами, выбритый до синевы, с черными завитками волос.

Однозначно, где-то я его видел раньше. Где же? Валико — откуда это имя? Уменьшенное от «Валериан»? Что-то не вязалось. Ясно одно: называть так директора не надо.

— Здравствуйте, — проговорил я. — Я соискатель на свободную вакансию от Ирины Тимуровны.

Сперва он посмотрел на меня равнодушно, потом — с ненавистью. Почему-то ему хотелось по стенке меня размазать. Да что происходит-то? Откуда такая неприязнь?

— Соискатель, — кивнул Валико, положил папку на полку и шагнул ко мне, одно его ухо прикрывали волосы, а второе было изувечено, выдавая бывшего борца.

Директор расстегнул верхнюю пуговицу белой рубахи, шагнул ко мне, протягивая руку вроде бы для рукопожатия, но вдруг схватил меня за грудки, припечатав к стенке:

— Я знаю, мальчик, что с Иркой у тебя что-то было, так что не отвертишься.

Глава 18. Зачем тебе эти бицепсы, трицепсы, что ты хочешь добиться?

Директор лиловского спортивного общества «Динамо» схватил меня двумя руками за ворот свитера, рванул на себя, а потом прижал к стене. Встал на цыпочки, приблизил свое искаженное злобой лицо к моему. Задыхаясь от ревности, он желал мне мучительных кар, и едва сдерживался при мысли о возможных последствиях. Короче говоря, пылкий кавказец блефовал и, как говорили в моем мире, брал на понт.

Мне захотелось рассмеяться и выматериться одновременно. Я бы мог просто боднуть его лбом, но тогда о работе в спорткомплексе можно забыть, а следовательно — поставить крест на боях. Думай, голова, что делать! Вихрь мыслей пронесся за считанные секунды: оттолкнуть ревнивца, обругать его, пристыдить, начать оправдываться, воззвать к здравому смыслу… Какую стратегию выбрать?

— Зачем? — Я специально выбрал наиболее странный вопрос, и не прогадал — Валико завис.

Воспользовавшись замешательством, я просунул руки между его руками и круговым движением сбросил их, шагнув в сторону. Хрястнул ветхий свитер, дырочка на вороте разрослась до размеров второй горловины.

— Зачем мне это нужно? — повторил я вопрос, поправляя свитер, и сочинил на ходу: — У меня есть девушка!

Повод для ревности у Валико, конечно, имелся, но — чисто гипотетический. Мужчины у майора Джабаровой не было, это точно, но Валико незачем знать о моей осведомленности. Пока он не начал напирать, я продолжил:

— С чего вы вообще взяли, что у меня с вашей женщиной могло что-то быть?

Злость стерлась с лица Валико мгновенно. Наверное, подействовала «ваша женщина».

— Уж очень она о тебе хлопотала. Как о родственнике или… — Его глаза снова налились кровью. — Или как о Юрке. А он, скотина, отогрелся и будь таков! Только пятки засверкали.

— Это ее бывший? — осторожно поинтересовался я, вспомнив, как ее перекосило, когда зашел разговор о спорте.

Теперь более-менее ясно: любовник Ирины Тимуровны был альфонсом, приласкал одинокую влиятельную женщину — она оттаяла, он развел ее на что только можно, а когда обосновался, связями оброс, был таков.

— Он, урод такой! Юрка у нас тренером по боксу работал, а накануне соревнований уволился! Нехороший человек, понимаешь? Гниль! Я ему: на, Юрка тебе то, на, Юрка, это, благодарности, льготы, привилегии, все ради Ирки, а он? Уволился! А сейчас вообще в клетке против нас будет биться, тварь неблагодарная!

Захотелось снять свитер, который принадлежал этому Юрке, и помыться. А еще — дать ему в морду на предстоящих боях. Потому что образ предателя, который бьет в спину того, кто ему помог, вызывает не ненависть даже — отвращение.

— Такие люди, товарищ Арвеладзе, всегда получают по заслугам, — изрек я неновую мысль, к которой сам относился с изрядным скепсисом. Подлецам в том мире, насколько я знал по опыту, везде у нас дорога, подлецам везде у нас почет. — Думаю, и он получит по заслугам. А товарищ Джабарова — пример для подражания, я искренне ее уважаю.

— Не по годам мудрые вещи говоришь, э… как тебя зовут?

— Саша Нерушимый, товарищ Арвеладзе, — ответил я, протянув ему руку.

Немного подумав, бывший борец, а ныне директор спортивного общества «Динамо» Валериан Ираклиевич прищурился, пожал мне ладонь, представившись, и спросил:

— Ирка… Только ли ты ее уважаешь, Сашка? Может, оказываешь ей еще какие-то знаки внимания, а? Проявляешь что-то еще? Или она?

Пожав плечами, я честно ответил:

— Во-первых, я помог товарищу Джабаровой раскрыть преступление, за что она мне благодарна. Во-вторых, я детдомовский, а она скучает по сыну, вот и взяла меня под опеку. Материнские чувства взыграли, наверное.

Похоже, мои слова возымели действие, Валико успокоился, подошел ко мне, попытался приладить на место оторванный ворот свитера.

— Извини, погорячился, — сказал он. — Зол был, подумал, что опять паразита мне подсовывает, который ее обманет.

Столько любви и сожаления было в голосе этого мужчины, что я проникся к нему симпатией. Больше всего он хотел… жениться на Ирине Тимуровне, оберегать ее и осыпать подарками.

— Я правильно понял, что этот… подлец будет на турнире в честь дня рождения э-э-э… Павла Сергеевича Горского? Он боксер?

— Да! Против нас драться будет, сука! — с обидой вздохнул Валико. — А мы ему — и время тренировок удобное, и инвентарь, и поездки. Как сыр в масле купался!

— Я не знал этого человека, но надеюсь, что он проиграет, — сказал я.

Неплохо бы узнать, что произошло на самом деле между этим «Юркой» и Ириной Тимуровной. Если Валико сказал правду… Мой непонятно откуда взявшийся порыв начистить альфонсу морду объяснился легко: что бы ни случилось между ним и Джабаровой, гадить тем, кто тебе помог — последнее дело.

— У меня еще вопрос, — обратился я к начальнику. — Ирина Тимуровна сказала, что есть место завхоза, но у меня нет образования. Однако я уверен, что справлюсь.

Директор смерил меня оценивающим взглядом, цыкнул зубом и покачал головой:

— В этом деле важно не столько специальное образование, сколько опыт работы. А у тебя его быть не может в силу возраста. Хотя я с удовольствием снял бы с себя эти обязанности — времени ни на что не хватает. Как и не хватает его, чтобы тебя учить.

— С удовольствием помогу вам безвозмездно, — улыбнулся я.

Директор посмотрел с подозрением.

— Помещения убирать некому, а сам понимаешь, как это важно.

Значит, придется все-таки тряпкой махать. Сперва меня захлестнула волна протеста, потом я вдохнул-выдохнул и решил, что так тому и быть.

— Хорошо. Когда приступать и какая у меня зарплата?

Валико воздел перст:

— О, такой подход мне нравится! Приступать можно завтра, если медосмотр пройдешь! Тут наша поликлиника недалеко, туда с утра загляни, кровь натощак сдашь, туда-сюда… — Он покрутил пальцем в воздухе. — Рабочий день с восьми и до пяти, с двух часов дня за тобой только третий этаж, во вторую смену приходит твоя напарница Людка, но сейчас она работает за двоих. Идем покажу, что у нас и где.

Из памяти не уходила школьная техничка в сизом халате, и я не удержался от вопроса:

— Есть какая-нибудь униформа?

— К сожалению, не предусмотрена, — ответил директор, закрывая кабинет на ключ.

— И хорошо, — выдохнул я. — Очень не хотелось бы…

— Стоп! — перебил товарищ Арвеладзе.

Вернувшись в кабинет, он распахнул дверцу, зашуршал целлофаном, распаковывая тонкий спортивный свитер, белый в синюю клетку, с буквой «Д» на груди и спине.

— Я твой свитер порвал, Сашка, — сказал он чуть виновато. — Вот, возьми, переоденься. А то что ты, как с помойки? Ты же советский человек, а не какой-то там… э… несоветский!

— Спасибо! — Я с удовольствием сорвал с себя старый свитер, словно он виновен в делах предыдущего хозяина, скрутил и бросил в мусорное ведро, натянул подарок: он пришелся впору. И подумал о том, как важно приучить боевого бойца к дисциплине. Ну, переспал бы я тогда с Ириной Тимуровной, и что дальше? Не отделался бы от репутации приспособленца. Или взяла бы она меня под опеку и попыталась загнать под каблук. Я хорошо запомнил слова Кати, нынешней жены Саши Звягинцева: «У женщин если происходит интим — то это всегда по любви».

Валико направился к лестнице, говоря:

— Нулевой этаж и кабинеты там убирает Людка. Расписание тренировок и уборки в подсобке на втором этаже, увидишь. После каждой тренировки нужно проветрить помещение и провести влажную уборку.

Мы миновали просторный холл и повернули направо, где, согласно схеме, был спортзал и раздевалки. Как выяснилось, с одной стороны — женские, с другой — мужские. Директор толкнул двухстворчатую дверь, и голова закружилась от масштаба.

Разметка на полу была как волейбольная, так и баскетбольная. Прямо сейчас женская команда играла в волейбол. На втором этаже находились зрительские места, прожекторы.

— Тут у нас соревнования проводятся, — с гордостью объяснил Валериан Ираклиевич. — Весной наша команда по волейболу вышла в финал области! Игра проводилась у нас, так билетов не хватило!

— Здорово! — сказал я, наблюдая, как тренируются гимнасточки на брусьях, отделенных сеткой от основного зала.

Такой же спортзал, только, конечно, поменьше, с деревянным полом и без зрительских мест был в моей школе, но в волейбол там не играли никогда.

— Маты нужно тоже протереть и сложить друг на друга, — проинструктировал директор. — Понял?

— Так точно! — исполнил я исполнительность и понятливость, отчего товарищ Арвеладзе пришел в тщательно скрываемый восторг.

Ага, понятно, как себя с ним вести.

Мы вышли из зала, через холл переместились в левое крыло, где зал для бокса, который скорее был общим залом тренировок боевых искусств. Здесь тоже были раздевалки, подсобка, пустой малый зал, устланный матами.

— Здесь тренируются самбисты, вольники, боксеры и боевики, — прокомментировал Валериан Ираклиевич и добавил с каким-то отеческим сожалением: — Опять за собой не убрали, эх, поседею я с ними.

Услышав странное в этом контексте слово, я насторожился и спросил:

— Боевики?

— А, ты же неместный, — кивнул товарищ Арвеладзе. — Это те, кто боевым самбо занимается. Наши их еще ударниками называют, потому что в обычном самбо только борьба, без ударов.

— Понял, спасибо.

Значит, боевое самбо… Что ж, естественный наш ответ «ихнему» ММА. И ответ достойный. Интересно будет изучить и эту дисциплину, сравнить с бразильским джиу-джитсу. Это только кажется, что боевых искусств десятки, и невозможно их все освоить — на деле количество приемов и ударов конечно, ведь что нового можно придумать, если у всех одинаковые тела?

Тем временем, заперев малый зал, товарищ Арвеладзе осторожно открыл зал для бокса. Сперва до слуха донеслись глухие удары, шумное дыхание, а, заглянув внутрь, я увидел, как две группы в разных концах зала отрабатывали удары по «лапам», которые держали напарники. Та группа, что была ближе ко входу, работала только руками, дальняя — и ногами тоже. Видимо, те самые боевые самбисты? Или муайтай, кикбоксинг, карате и тхэквондо? В моем Союзе, насколько я помнил, эти виды единоборств успели появиться, уж карате-то точно.

Чуть в стороне спарринговались, как я понял, сильные бойцы, и за ними наблюдал коренастый тренер с потной лысиной и бровями, как у Брежнева, стоящий ко мне боком.

В глаза бросилось, что при отработке хука — короткого и резкого бокового удара — боксер недосгибает локоть, а бровастый тренер его не поправляет, словно отбывает время. Хотелось задержаться подольше, оценить уровень бойцов, но я побрел за директором. Не то чтобы я был хорошим боксером в той жизни, скорее напротив, но увлекался, да…

Сперва мы прошли по короткому коридору второго этажа (две двери справа, две слева), и директор показал мне выход на трибуны. Я ради интереса уселся в белое кресло первого ряда, отделенное от спортзала сетью. Нормальная видимость, удобно.

— Убирать здесь надо три раза в неделю, обязательно протирая все поверхности, включая стулья.

Затем были трибуны над боксерским залом. Я почесал в затылке и спросил:

— Так самого интересного не видно сверху.

Директор посмотрел на меня так же, как парень, когда я звал несуществующую гардеробщицу.

— Так ринг… видишь внизу желтый круг в красном круге? Это все поднимается на уровень трибун, огораживается…

Я чуть не сказал «охренеть», вовремя закрыл рот, и с губ сорвалось лишь:

— О… О-о-о!

Воображение нарисовало, как поднимается платформа, залитая светом прожекторов, как гремит голос ринг-анонсера и аплодирует публика.

В моем мире боксеры тренировались бы в неухоженном зале с плесенью на стенах — муниципальное же имущество. Вспомнились слова из учебника, что СССР обогнал Запад по уровню жизни, и утверждение перестало казаться смешным. Это только я нищеброд, кто честно трудится, тот получает достойные бонусы.

Но вскоре здравый смысл вернул меня на землю, сказал: «Саня, очнись! Зацени, какие площади тебе придется вылизывать! Как ты успеешь? Это же нереально!» Действительно, к концу рабочего дня я буду выпотрошенной тушкой, какие там вечерние тренировки и тем более — бои? А ведь зал нужно будет мыть после каждой группы, несколько раз в день!

Показав мне тренерские, Валериан Ираклиевич наконец открыл мою подсобку. Вместо тесной захламленной каморки я ступил в светлое помещение, где хранились ведра, были развешены тряпки — не куски ткани, которыми только грязь размазывать, а губчатые, специальные. В углу стояли какие-то непонятные плоские тазы, один был со щетками.

— Роботы-уборщики, — объяснил директор и выпятил грудь. — Знал бы ты, какого труда мне стоило их выписать! Особенно вон тех белых, мойщиков.

— Уму непостижимо, — выдохнул я. — Если все будут делать роботы, что остается мне?

— Они не могут перестилать маты, класть вещи на места, иногда пропускают участки, не оттирают пятна. С лестницами они не работают. Идем на третий этаж, чтобы потом не говорил, что тяжело, и ты всего не успеваешь.

— Так а зарплата какая? — спросил я.

В этот момент мы поднимались по лестнице, где женщина, та самая Людмила, мыла пол, стоя пятой точкой кверху.

— Здравствуй, Людка, — проворковал Валико. — Отлично выглядишь.

Женщина распрямилась: кудрявая, краснощекая, круглая, лет сорок пять на вид.

— Ха-ха. Экий моей заднице комплимент!

— Я тебя еще с утра видел. Вот, помощника тебе привел, Сашкой зовут, владения ему показываю. Спрашивает, хорошая ли у тебя зарплата.

Женщина уперла руки в боки, осмотрела меня с ног до головы.

— Да смех один. Три восемьсот!

Я мысленно добавил ноль, мысленно же присвистнул. Людмила получает примерно тридцать восемь тысяч российских рублей — приличная зарплата для уборщицы, в моем регионе она редко бывает больше двадцатки, а чаще и вовсе пятнадцать тысяч. А учитывая, что в этом мире вещи и еда дешевле, грех жаловаться. Похоже, и правда уровень жизни тут… интересный. Еще стало любопытно, какой курс рубля к доллару, но вряд ли он здесь рыночный. А нерыночный может быть какой угодно, хоть сорок копеек за доллар, особенно если нет никакого импорта-экспорта.

— А по-моему, нормально, — улыбнулся я и обратился к директору: — Буду работать! Только вы объясните, как с роботами управляться.

— Это тебе Людка покажет, а сейчас мы идем в отдел кадров.

— Ой, что там показывать? И ребенок разберется, — донеслось сзади.

Мы поднялись на третий этаж, пробежались по маленьким залам, от Валико я узнал, что у Людмилы пятеро детей, она остра на язык, но отходчива. А дальше путь лежал вниз, в отдел кадров.

Людмила все еще была на лестнице, поливала цветы на подоконнике.

— Сильно молодой, — покачала головой она. — Молодой — значит безответственный и многого хотящий, одни гульки на уме. Ой, чую, не будет он хорошо работать!

— Вот поработаю, тогда и сделаете выводы, — улыбнулся я. — Вы ж меня в деле не видели.

— Видели, не видели… У меня таких лбов дома пятеро! В поле ветер, в попе дым!

— Хорошо быть молодым, — подхватил я.

— Ты хоть швабру в руках держал, молодой?

Возникло желание отшутиться, но Людмила не хотела меня в напарники. Очень сильно не хотела, и я смолчал, чтобы не злить ее.

В отделе кадров худая очкастая женщина, похожая на Шапокляк в молодости, выдала санкнижку и пообещала оформить меня на работу, как только я пройду медосмотр, то есть послезавтра.

Я мог идти домой. Но, во-первых, я здесь не для того, чтобы мыть пол, и терять два дня никак нельзя, а во-вторых, меня заинтересовали роботы, хотелось проверить их в действии, и я отправился в подсобку, чтобы посмотреть расписание, убрать спортзал и проверить, сколько на это уйдет времени.

Сел на корточки над черным роботом-уборщиком, перевернул его. Принцип его работы был, как у знакомого из нашего мира робота-пылесоса, только этот был больше в три раза. Вот кнопка пуска и выключения, а вот эти для чего?

Скрипнула дверь, и в каморке появилась Людмила, увидела меня и подбоченилась. Видимо, это у нее боевая стойка такая.

— Что, взяли уже? — Она криво усмехнулась и бросила с презрением: — Потому что чей-то фаворит? Был тут один… павлин.

Я сразу понял, что она имеет в виду Юрия, бывшего любовника Ирины Тимуровны. Это ж каким нужно быть, чтобы настроить против себя даже уборщицу?

— Если бы был фаворитом, в завхозы бы подался, — вздохнул я, прикидывая, как бы не поссориться с этой явно склочной женщиной. — Объясните, пожалуйста, как эта штука работает? А то у нас в детдоме таких отродясь не было. И нет, не взяли еще на работу. Надо медосмотр пройти.

— Так чего тогда здесь? — не поверила она своим ушам.

— Вникаю, — развел руками я. — А то приду на работу и не буду знать, как робота запускать и вообще, сколько на что времени уходит. Давайте пока я тут постажируюсь, а вы все мне объясните и сами немного отдохнете.

И опять Людмила не поверила своим ушам.

— Так ты и правда работать собрался? Бесплатно?

— Почему бы нет? Я работы не боюсь.

— Да? Ну смотри. — Она ткнула в расписание, висящее под электронными часами. — Проверять его надо каждый день, Мимино его все время с утра обновляет и вот сюда вешает…

Точно! Валико — это который Мимино! Директор спортивного общества до боли похож на Вахтанга Кикабидзе в молодости! Как же я сразу не признал? Видимо, его атака, спровоцированная ревностью, сбила с мысли.

— Чего лыбишься? Короче, проверяешь расписание и рядом пишешь график. Легко не будет, у меня и на еду времени не остается. Ну, давай, смотри график.

Я подошел. Глянул на часы: 13:00. В расписание: в это время заканчивались тренировки в спортзалах и был перерыв до двух, что нашло отражение в рукописном тексте, который написала уборщица. Его я и зачитал.

— Правильно, — кивнула Людмила. — Бери роботов, двух белых, они тяжелее, и пойдем.

В спортзале она показала, что и куда в робота наливать, пошла за растворами, я запустил пылесосы и отправился собирать маты в кучу. Собрал, огляделся и подумал, что неплохо бы поддать жару новому телу и посмотреть, на что оно способно.

Неспешно размялся, разогрелся, проработал суставы, после чего сделал тест-драйв новому телу — для начала со своим весом. Турник, брусья, отжимания — все работало идеально. Я спокойно делал «уголок» и подтягивался на одной руке, а отжиматься мог, стоя на руках и держа баланс. Причем давалось все это так легко, что настроение просто воспарило. Круто!

За этим занятием меня застала напарница — товарищ Людмила. Задумчиво хмыкнув, она поманила меня:

— Давай-ка за мной, Саша.

Я поднялся и направился к ней. Женщина открыла крышку белого робота, налила в резервуар воду с моющим раствором.

— Менять ее надо трижды. Останавливаешь робота, выливаешь отработанный раствор. Потом эта кнопка, эта и — вперед. Пустишь их после того, как закончат пылесосы, а сам переместишься в зал для бокса, перенесешь туда пылесосы, почистив их. А теперь слушай внимательно. Главное! Зал с мойщиками — закрыть. — Она швырнула мне связку ключей с маркировкой «2-й этаж». — Потому что дети на них катаются и ломают их. По тому же не оставляй их без присмотра в коридоре. Понял?

— Так точно, товарищ Людмила! — отрапортовал я.

— Вот же лоб. Такой же, как мои. Занимайся. Я пообедаю и вернусь. Не забудь трижды сменить воду в мойщиках и почистить пылесосы. — Она вразвалочку зашагала к выходу, обернулась в дверях: — Спасибо, Саша. Это первый мой обед не на бегу.

Избавиться от меня женщина больше не хотела.

Уборщики двигались до стены, отталкивались от нее и катились назад, и я развернул их так, чтобы они не столкнулись, а сам отправился знакомиться с залом бокса, заперев этот зал, как и велела Людмила.

Все здесь, кроме трибун наверху, было до боли родным и всколыхнуло воспоминания о школьных годах, когда я и физкультуру любил, и футболом занимался пять раз в неделю. Наша секция была в местном ДЮСШ, где царила такая же атмосфера.

Оглядевшись, я заметил у стены несколько манекенов для отработки борцовских приемов. Бурлящая энергия в юном теле требовала выхода, я скинул ботинки, и ноги сами понесли меня к манекенам. По моим прикидкам, уборщики должны закончить минут через десять. Возможно, новому телу, непривычному к таким нагрузкам, и пяти должно хватить, чтобы ушататься. Заодно проверю, получится ли наложить опыт на девственную мышечную память, и как быстро.

Каждый манекен весил по семьдесят килограммов. Я легко забросил один за спину и оттащил в центр зала.

— Ну здравствуй, Юрка, — сказал я ему.

Правую ногу между его «ног», обхват, наклон, бросок! Бум! — с резким звуком, напоминающим выстрел, манекен ударился о маты, а я, не давая противнику опомниться, зафиксировал его в боковом контроле, оседлал, сменил позицию, заломил руку так же, как Длинному на рынке, вскочил и повторил все заново. Треск! Контроль! Болевой!

Бум! Треск! Залом! Бум! Треск! Захват со спины. Удушение!

Я забыл обо всем, ощущая, как легко даются приемы в новом теле, как чуть ускоренно, но все же спокойно бьется сердце, как радостно разливается кровь по оголодавшим по нагрузке мышцам…

В реальность меня вернул гневный окрик:

— Кто ты и что тут делаешь?

Глава 19. Тренируйся лучше… на кошках

Я вскочил, развернулся. Скрестив руки на груди, передо мной против света стоял сухощавый мужчина лет сорока. Был он чуть ниже меня. Из-за нестриженых русых с проседью кудрей голова его казалась очень крупной, лица было не разглядеть.

Это точно тренер. Крайне желательно с ним не поссориться, а, напротив, расположить его к себе.

— Здравствуйте, — проговорил я. — Извините, увлекся.

Он посмотрел на мои ноги, повернулся боком, и стало ясно, что ему больше шестидесяти, его лицо напоминало печеное яблоко, рот у него огромный, как у Мика Джаггера, а нос искривлен после перелома.

— Увлекся? — хмыкнул он, недобро зыркнув. — И чем же ты увлекся? Что ты тут вообще делаешь? Кто такой?

— Я устраиваюсь в клуб уборщиком. Пока роботы чистят спортзал, не удержался. — Я поднял манекен и пожал плечами. — Извините, что взял без спроса.

— Уборщиком? — Мужчина вздернул изогнутую бровь. — Ну-ну.

Освободив руку, я протянул ее тренеру для рукопожатия.

— Саша.

Пару секунд он стоял без движения, словно думая, отвечать ли на рукопожатие. Наконец стиснул мою ладонь:

— Лев Витаутович Тирликас. Я наблюдал за тобой. Неплохо. Занимался?

— Я детдомовский, товарищ Тирликас. Мы там все немного… занимались.

— Ясно. То-то я смотрю, техника у тебя своеобразная. Видел такую на Западе, даже насторожился.

Я пожал плечами. Насторожился он не на пустом месте. В бразильском джиу-джитсу баллы за техничное исполнение приемов и броски — дело десятое, там главное принудить противника сдаться. Поэтому девяносто девять процентов всех поединков заканчиваются на земле, и именно борьбе в партере уделяется основное внимание. Наверное, от Тирликаса не ускользнуло, что после каждого тейкдауна, то есть говоря языком бойцов моего мира, перевода манекена в партер, я стремился закончить бой болевым или удушением. Вот именно второе его, скорее всего, и насторожило — в самбо так не душат.

Чуть подумав, я осторожно ответил:

— Село Кунашак, откуда я переехал, находится в Челябинской области, товарищ Тирликас. Мы там все самоучки.

Лев Витаутович помолчал, кивнул. Видимо, объяснение его устроило — и про детдом, и про технику.

— А вы же тренер, я правильно понял? — спросил я, и он опять кивнул. — А тренер по чему?

— По боевому самбо. Устраивает такой ответ?

— Вполне. Я занимался другим, но мне бы хотелось…

— Научим, — перебил он, посмотрел с вызовом и вдруг принял борцовскую стойку, поманил к себе. — Поборемся?

Соблазн, конечно, был, юное тело напряглось, но взрослый разум заставил сказать:

— Я сейчас на работе, Лев Витаутович.

— Ясно, — чуть разочарованно проговорил он. — Сегодня в шесть у меня взрослая группа. Приходи, глянем, чего стоишь.

И ведь действительно — чего я стою? Для такой тренировки и кроссовки не понадобятся, но зато нужно другое — перчатки, шингарды, защищающие голень и стопу при ударах и блоках, капа… Но говорить об этом не стал, чтобы тренер не подумал, будто я ищу оправдания не прийти, и оттого не разочаровался во мне.

— Приду. Но сразу скажу, что ударной техникой не владею, да и формы нет.

Он оглядел меня с головы до ног и сказал:

— Экипировку найдем. Удар поставим. Было бы желание.

Тренер зашагал к выходу. Да уж, интересная у него манера общения — конкретная. Мне даже нравится — меньше слов, больше дела.

Вернув манекен на место, я побежал в первый спортзал, перенес роботов в зал для бокса и запустил мойщиков.

Мысли о предстоящей тренировке вытеснили все прочие. Теперь я был не особо уверен, что у меня получится задуманное. Да, я быстро бегаю и хорошо подтягиваюсь, у меня нечеловеческая реакция, но сама по себе реакция ничего не даст, если тело не поспевает за ней. Ох, Саня, раскатал ты губу! Всего этого недостаточно, чтобы выиграть у опытных бойцов! Даже с моими данными нужны долгие годы, чтобы поставить удар, развить мышечные группы. Если кого-то ударить кулаком, который никогда ничего не бил, можно этот самый кулак повредить. Да и по башке во время боя могут настучать знатно…

Но у меня есть «Лучший в мире», о котором я чуть не забыл! Получается, главное, показать себя так, чтобы тренер помог принять участие в новогоднем турнире в честь дня рождения Горского.

Освободиться удалось лишь к половине пятого после обеда — Людмила бессовестно переложила все обязанности на меня, и осталось два с половиной часа, чтобы метнуться домой, плотно пообедать и вернуться в «Динамо».

Дома я оприходовал огромный бутерброд с «Докторской» и пять яиц, сварив их всмятку, — энергии и строительного материала для тела мне понадобится много. Не объелся — так, перекусил, ведь до тренировки оставался всего час. Запил все стаканом ряженки.

Потом прилег подумать, как себя вести на тренировке и вдруг вспомнил, что не успел сделать: посмотреть личную страничку моей Алены. В том мире ее смерть сломила меня, а в этом… Все те плохие воспоминания начали блекнуть так, что казались уже сном. Может, не стоит ворошить прошлое, пусть даже здесь оно и настоящее?

Нет, стоит. Нужно закрыть для себя вопрос, иначе буду корить себя, что не выяснил все.

Вбив данные Алены в «Социальный справочник», я замер в ожидании.

Время словно остановилось. Почему это, черт побери, так важно? Эта женщина старше меня на четырнадцать лет! У нее наверняка есть муж и дети…

Страничка прогрузилась, из списка я выбрал нужную Алену, щелкнул на кружок аватарки с фотографией. Родная улыбка, ямочки на щеках, россыпь озорных веснушек. В этой реальности она точно такая же. Но это еще/уже не моя жена. Она знать не знает ни меня прошлого, ни меня нынешнего, у нее другая жизнь, образование и судьба. Я изучил ее профиль: в разводе, детей нет.

Нет! Нельзя о ней думать. Все, что я могу сделать — свести ее со своим двойником. А дальше — понять и отпустить. Они или потянутся друг к другу, или пройдут мимо, и тогда, что говорится, не судьба. Но как это сделать, я понятия не имел.

Неспешно поедая сушеные финики, я ввел в поисковик: «Павел Сергеевич Горский. Биография». Первая ссылка привела в государственный справочник — некое подобие Википедии, где была представлена официальная информация обо всем на свете.

Родился товарищ Горский 31 декабря 1963 года в провинциальном степном районном центре Акбулак Оренбургской области. Мать — медсестра, отец — автослесарь. До девятого класса учился средне, не блистал талантами, а потом взялся за ум, закончил школу экстерном за год, с золотой медалью, в 1979 поступил в МГИМО на факультет международных отношений.

Прямо яркий пример американской мечты: жил да был в меру ленивый мальчик Паша, а потом вдруг Эйнштейн его укусил или кто-то вселился, раз — и отличник. Ну, или не американской — русской мечты о том, как лежать-лежать на печи, а потом вдруг встать и проявить силу богатырскую. Правда, не физическую силу — интеллектуальную: и иностранные языки за год освоил, и поступил в МГИМО — сам, без взятки, без помощи старших товарищей или родственников. Один этот факт можно было посчитать настоящим чудом.

В 1984 Горский закончил МГИМО. Год проработал в Болгарии, полтора — в Чехословакии, а в 1987 вернулся в Союз.

В 1989 он занял пост второго секретаря Акбулакского райкома.

Я попялился на эти две скупые строчки из биографии вождя огромной страны. Куда делись два года из его биографии? Что такого произошло с Горским с 1987 по 1989? Видимо, ничего хорошего, раз его отправили на малую родину, в пыльный захудалый райцентр, куковать на позиции второго секретаря. Все лавры обычно у первого, а вот второй либо отвечает за особые вопросы, либо становится в каждой бочке затычкой.

И все же те два года между Чехословакией и Акбулаком Горский явно сумел наладить отношения с лидерами партии, раз во время путча они пригласили его и посвятили в заговор. И, я это знал точно, именно Горский стал причиной того, что путчисты этого мира добились успеха.

Однозначно, Горский вернулся в СССР не просто так: он знал, что будет, и приехал, чтобы изменить будущее, два года готовился — как показало время, не зря.

Вот и я готовлюсь. Но… в конце концов, мне всего восемнадцать. Какой из меня спаситель мира? И для того ли меня сюда отправила богиня? Я ведь мог выбрать любую другую страну, а значит, моя главная цель в этом мире — не спасение СССР, который и так спасен, а… Что?

Чтобы понять это, нужно пожить здесь. Изучить мир, людей, посмотреть, что происходит в других странах — и желательно своими глазами, а не через советскую прессу. А потом уже думать, нужно ли миру спасение, или Саша Нерушимый может просто пожить немного для себя и по большей части — для своих людей. Не спасти всех, а хотя бы на месяц сделать счастливыми. Как? Ну, например, осуществить свою мечту, которая совпадает с желанием всего нашего народа: вывести сборную СССР по футболу в финал чемпионата мира. И выиграть его!

Жаль, что Горский не написал пособие для попаданцев, как эффективно прокачиваться в новом мире. Это только кажется, что попал в другой мир — и понеслась. На самом деле все очень сложно и далеко не быстро. И от, казалось бы, мелочи зависит скорость продвижения наверх. Вот облажаюсь на тренировке — и тогда всем планам конец. Ну, не прямо всем-всем, но текущим — да. А терять время мне бы не хотелось.

Думал об этом я, уже одеваясь.

На месте я был за десять минут до начала тренировки. Переоделся, вошел в малый зал, кроссовки оставил у входа. Бум! Бум! Бум! Лев Витаутович работал с грушей. Не знаю, получалось ли у него жалить, как пчела, но порхать, как бабочка, точно получалось. Я залюбовался. Вот это скорость в его-то годы! Помню, читал статью, что сила и выносливость — прокачиваются, скорость реакции — только оттачивается.

Тренер заметил меня, завершил комбинацию ударов и сказал, не поворачиваясь:

— Пришел? Молодец. Переодевайся и готовься. Экипировка на лавке.

Аккуратно сложенные в кучу трико, борцовки и куртка были заношенными, но чистыми. Я переоделся, потом стал разминаться.

Начал я с пробежки, махов руками и выпадов, потом приступил к растяжке и заметил, что мое новое тело более деревянное, чем предыдущее: не получается достать ладонями пола, не согнув коленей. Многие спортсмены пренебрегают растяжкой, но я уверен, что без нее не будет легкости движений, да и это лучшая профилактика травматизма. Раньше я думал, что молодое тело податливо, как выяснилось — оно тоже может быть деревянным. Мне только предстояло научиться садиться на шпагат! Признаю, это стало разочарованием.

«Ну богиня! — зло улыбаясь, подумал я. — Подсунула некондиционное тело!»

Впрочем, я сам себе был злобным Буратино, раз не вбросил очки в это направление развития. Подумал так и вспомнил: я же тогда решил, что такие вещи можно развить самому, а потому ни к чему тратить на них драгоценные очки!

Закончив с разогревом мышц и суставов, с растяжкой, я занялся перекатами и кувырками — специальными, которые наш тренер Ризваныч заставлял делать повторов по пятьсот за тренировку.

— Чтобы как колобки у меня кувыркались! — говорил он. — Во все стороны и быстро, как ястребы!

Представив себя таким вот кувыркающимся ястребом, я катался по полу, каждый раз возвращаясь в исходную точку, а потому не сразу обратил внимание, что зал наполнился людьми.

Спортсмены вошли все разом шумной толпой. Тренер закончил с грушей, а я — с кувырками. Поднялся, посмотрел на собравшихся, пересчитал их: девятнадцать человек, я двадцатый. Двенадцать парней лет двадцати — двадцати пяти, включая меня, пятеро мужчин до сорока, трое «пенсионеров». Никого из них я не видел раньше.

Тренер выждал несколько минут, хлопнул в ладоши — собравшиеся выстроились возле него полукругом. На меня никто внимания не обращал: новенькие, видимо, в этой группе каждый день разные — зачем с ними знакомиться? Как говорится, много званых, мало избранных.

— Добрый вечер, бойцы, — проговорил Лев Витаутович и посмотрел на меня. — Сегодня, как обычно по понедельникам, отрабатываем выполнение захватов и броски. Ударная техника — на следующей тренировке, в среду. План работы стандартный: разминка, базовые, практика. Под конец силовые. Начали! — Он хлопнул в ладоши.

Разминка началась с бега и плавно перетекла к базовым упражнениям: кувырки вперед и назад через плечо, технические падения и подъемы, всевозможные «креветки» и мосты. Все это было мне знакомо и проблем не вызвало — по крайней мере, тренер поправлял многих, но ко мне ни разу не подошел, не поправил, я частенько ловил на себе его одобрительный взгляд.

Лев Витаутович выполнял упражнения вместе с нами, при необходимости подходил к отстающим и подсказывал, что и как.

Я отметил, что половина занимающихся — недостаточно техничные новички. Это было понятно по их нескоординированным движениям, по скованности, по многим признакам, даже по тому, как они стояли и кувыркались.

Лучше всего получалось у «стариков», и у высокого надменного брюнета лет тридцати пяти.

У меня проблемы начались, когда пошла отработка захвата и бросков. Я не сказать чтобы совсем лажал, но мне было очень далеко до того же надменного брюнета, у которого все было резко и четко — мне на зависть. Глянув на меня, он усмехнулся. Я же лишь мысленно пожал плечами. Ходил я как-то на дзюдо, когда метался между видами единоборств, так там тренер заставлял в начале тренировки для разогрева выполнить по сотне бросков. Бросали не манекены — друг друга. При такой практике немудрено довести навык до автоматизма.

— Так! — Лев Витаутович остановил отработку приемов и позвал нас к себе. Мы выстроились в полукруг. — Сейчас поделимся на группы по весовым категориям. Внутри группы каждый борется с каждым по три минуты. Кто по таймеру окажется внизу или сдастся до этого, проигрывает. Проигравший выходит, заходит следующий в группе. Все понятно?

— Так точно! — рявкнули бойцы.

Тренер разделил нас по категориям, отправив меня в группу с двумя «стариками» и одним новичком моего возраста или чуть старше. Зрительно зал разделили на четыре ковра, и мою группу отправили в дальний от тренера угол. Таймер боя был у всех одинаковый.

В моей группе «старики» покувыркались, и тот, что покоренастее, одолел второго. Следующим пошел я.

Мы пожали друг другу руки, и коренастый «старик» атаковал — пошел на захват. Я поймал его голову в свой, стиснул шею и, чуть подпрыгнув, повис на нем так, что он рухнул на колени и взвыл, застучал ладонью по моей руке. Сдался, попавшись, проводя шахматную аналогию, на детский мат.

Я отпустил его. Недовольно потирая шею, он пробурчал что-то вроде того, что прием запрещенный.

— Нормально, — сказал Лев Витаутович, видевший все. — У нас тут не балет и не спортивное самбо, Витальевич, а смешанные бои. Приказ министра читал? Ну вот и не жалуйся.

Из этой реплики я понял, что министр, скорее всего внутренних дел, приказал внедрить в боевое самбо все то, что ранее было запрещено. Стали понятнее слова Достоевского о том, что судьи, сволочи, одним бойцам позволяют ранее запрещенные приемы, а другим — нет. Это следовало обдумать, но думать было некогда — вышел новичок.

С ним я поборолся подольше, чтобы мое новое необученное тело поработало и запомнило движения.

Тренировку завершил хлопок в ладоши. Потные и одышливые спортсмены принялись ходить по залу, кто-то, я в том числе, начал растягиваться, а спустя минуту все снова встали полукругом возле Льва Витаутовича. А вот завершение тренировки меня удивило: это была работа над ошибками. Тренер вызывал того, кто косячил, просил сделать упражнение, и подробно разбирал его ошибку. После разбора у всех неумех начинало получаться, кроме тех, у кого было недостаточно физподготовки.

Каково же было мое удивление, когда тренер сказал:

— Саша, новенький, иди-ка сюда.

Что я сделал не так, блин? Я из шкуры выпрыгивал и, насколько понимал, все у меня вроде нормально получалось.

Молча встав по левую руку тренера, я приготовился испытывать позор, выслушивая разбор своих ошибок, но Лев Витаутович вызвал еще одного молодого бойца — ничем сегодня не отличившегося светловолосого парня лет двадцати. Потом он перевел взгляд на техничного надменного брюнета и сказал:

— Алексей, ты тоже останься, остальные свободны.

Брюнет скрестил руки на груди и усмехнулся, смерив меня насмешливо-презрительным взглядом. Больше всего ему хотелось поставить этого выскочку, то есть меня, на место.

Это что за номер? Почему тренер оставил именно нас? Как ни хотелось узнать это здесь и сейчас, я понимал, что правильнее молчать, и молчал.

Подождав, пока захлопнется дверь за спиной последнего бойца, Лев Витаутович кивнул на меня и сказал:

— Леша, Олег, это Саша. У него неплохая база, но хотелось бы понять, из какого он теста. — Он обратился ко мне: —Ты когда-нибудь участвовал в смешанных поединках?

— Нет, — ответил я, — только в боях без правил в детдоме.

— В детдоме? — удивился блондин Олег. — Там че, реально бои устраивают? Среди детей?

— Не тупи, — все так же надменно усмехнулся Алексей. — Саша хочет нам сказать, что много дрался в детдоме? И драки там были такие жестокие, что их можно назвать боями без правил, ведь так?

— Заткнули рты, — беззлобно пресек Лев Витаутович. — К делу. Если новичок себя проявит, выставим на турнир. А то у нас людей не хватает.

К чему он ведет? Неужели ему поступила разнарядка выставить как можно больше людей на турнир Горского? Это же мой шанс!

— А ты, Саша, послушай. Потенциал у тебя есть, это заметно. Но турнир меньше чем через неделю, а ты какой-то разболтанный, растренированный. От «Динамо» мы заявляем Алексея и Олега. Третьим непонятно кого ставить. Мужики постарше все отказались, не хотят калечиться да и тратить праздничный день на турнир. Если заставят, они, конечно, пойдут, но проиграют в первом же бою, чтобы быстрее свалить домой. А нас такое не устраивает. Генерал Вавилов не поймет.

— Я еще даже официально не оформлен в «Динамо», — сказал я. — Но участвовать готов.

— С Мимино я поговорю, — ответил Лев Витаутович. — Ладно, давайте быстрее. Первым дерется Олег, если проиграет, вступит Леша, посмотрит, на что годится новичок. Поехали, а то вот-вот следующая группа придет.

— Ударную технику использовать можно? — спросил я враз охрипшим голосом. Вот он, момент истины.

— Нет. Пока только борьба.

Я внимательно изучил противника, жалея, что не обращал на него внимания на тренировке. Одного со мной роста, одной весовой категории, о подготовке делать выводы сложно.

Олег встал напротив в бойцовскую стойку, я тоже приготовился. Алексей встал между нами, разрубил ладонью воздух:

— Начали! — Следом раздался звук таймера.

В следующее мгновение я летел над Олегом, а потолок поменялся местами с полом.

Самое обидное, что я прекрасно видел, что он собирается делать, но тело не поспевало за реакцией и мыслями, и я просто не успел. Уже в момент, когда соприкоснулся с полом, воспользовался инерцией и откатился, вскочил на ноги и пошел на противника.

Олег, проведя успешный бросок, потерял осторожность, пошел на очередной захват, я дернул его на себя, запрыгнул, обхватил ногами и за счет веса своего тела уложил на спину, оседлал, обхватил под шеей, сложил руки в замок, придушил. Олег долго терпел, пытался вырваться, извивался, выгибался, его лицо покраснело, но в конце концов он застучал по полу, сдаваясь.

Поднявшись, я протянул ему руку, но он оттолкнул ее, встал сам.

— Заметил? — сказал Лев Витаутович, обращаясь к Алексею. — Вот что вас ждет на турнире. Олег, почему после броска ты не пошел…

Он начал распекать моего противника, не обращая на меня внимания. Я терпеливо ждал, Олег слушал его и бросал на меня злобные взгляды, говорящие, что один раз повезло, но будь у него еще шанс, он меня разорвал бы. Алексей внимательно слушал тренера и хмурился.

Наконец Лев Витаутович посмотрел на меня:

— С утра зайди ко мне, погоняю тебя, потом заглянем к Мимино.

— Понял, зайду. А Алексей? С ним вы будете проверять, из какого я теста? — спросил я.

— Нет, — покачал головой Лев Витаутович. — Борешься ты опасно, не по-товарищески. Не хватало мне еще травмировать лучшего бойца накануне турнира!

Глава 20. Если женщина что-то просит, надо ей это обязательно дать

Стук доносился будто бы из другого измерения. Словно я умер, опять завис в посмертии, и кто-то стучит, пытаясь меня вернуть, а я не хочу, потому что мне хорошо. Но стук не стихал.

Постепенно я понял, что не умер, а всего лишь уснул — как пришел с тренировки, прилег на минутку, так меня и срубило. Хорошо хоть, что в спорткомплексе душ принял.

— Саша, — встревоженно воскликнул женский голос, — у тебя все хорошо? Саша! — В дверь затарабанили настойчивее.

Я попытался встать и мысленно застонал: тело было непослушным, будто ватным, а это значит, завтра будет болеть каждая мышца, и моя походка станет, как у робота Вертера. А послезавтра вообще начнется ад. В идеале бы в баньку или на массаж… но в кармане осталось сорок рублей — вчера после тренировки зашел в магазин и столько же потратил на яйца, колбасу и сушеные финики.

Снова начал беспокоить денежный вопрос. Работать уборщиком — дело, конечно, нужное для общества, но не для того мне вторую жизнь подарили. Вопрос надо решить быстро и кардинально, чтобы был запас — на еду, одежду, экипировку, и ничего не отвлекало от воплощения планов.

Поискать клады? Не мой вариант точно. Пойти в подпольные бои? Достоевский обещал десять тысяч за выигрыш и тысячу просто за выход на ринг, но к нему обращаться не хотелось, да и закрыта туда дорога после той истории с ворами. И вообще, влипать в эти, скорее всего, полукриминальные «беспредельные» бои в моем положении — ход глупый. Замажешься — потом не отмоешься. Да и покалечить могут.

Интересно, а какие призы на турнире в честь Горского? Нужно будет уточнить.

Мысли промелькнули, пока я шел к двери, а когда отпер ее и выглянул в коридор, увидел удаляющуюся Настю. Девушка обернулась, и на лице у нее отразились два чувства: радость и обида. Я остановил взгляд на огромной тарелке в ее руках, и рот наполнился слюной. Юный организм хотел питаться, и плевал он на нормы приличия. Питаться? Жрать! Жрать он хотел!

Хотелось крикнуть: «Настенька! Родная! Спасительница ты моя!» Но я сказал лишь:

— Настенька…

Видимо, столько тепла было в моем голосе, что девушка, которая хотела то ли обидеться, то ли обрадоваться, выбрала второе и впорхнула в мою комнату. Я ощущал себя некормленым бассетом, свесившим слюни до пола и следящим за каждым движением кормильца. Вот вожделенная тарелка в нежных ручках, вот она движется, движется… Оп! И она на моем столе, Настя медленно снимает крышку… Макароны по-флотски! Господи! Это же пища богов! Огромная тарелка!

— Голодный? — предположила девушка.

Я подошел и обнял ее, поцеловал в рыжую кудрявую макушку.

— Ты мне жизнь спасла! Сначала была работа, потом тренировка. Тренер — зверюга, видела бы ты его. Умотался — жуть! Упал — и все.

Сам не заметив как, я взял вилку и принялся налегать на еду, а Настя села на кровать и умилялась тому, как ее мужчина ест. То есть она, наверное, так думала, что ее, а я… Я играть в романтику в ближайшие годы не собирался — нечего отвлекаться.

— Устал? — поинтересовалась она.

С набитым ртом я не стал ей отвечать, лишь кивнул.

— А на работу кем устроился? — поинтересовалась девушка, поджав ногу.

— В «Динамо», — ответил я, не углубляясь в детали. Выдержал паузу и добавил: — Уборщиком.

Вот тебе, Настена, и тест. Назвав свою должность, я внимательно изучал ее лицо. Девчонка играть не научилась, и разочарования скрыть не смогла:

— Уборщиком?

— А что такого? Кто-то же должен убираться, да?

— Ну, да, наверное… Просто я думала… Ну не знаю. — Она смутилась, потупила взгляд. — Уборщиком… — Она подняла голову, ее лицо просветлело: — Это же ненадолго, да? Временно?

— Временно, — признал я, решив больше не издеваться на девушкой. — Да и сама подумай, кому я нужен? Без нормального образования, без опыта. Трудовой стаж надо наработать сначала.

— Да я понимаю, Саша, ты не думай. Просто мне казалось, что раз ты с Джабаровой общаешься, то она тебе получше местечко найдет. Ладно, не бери в голову… — Она задумалась, потом спросила: — А что за тренировки у тебя?

— Боевое самбо, — ответил я и зевнул так, что чуть не свихнул челюсть.

— Ух ты! А знаешь, что через два дня областной турнир в честь дня рождения товарища Горского? У нас все девчонки хотят туда попасть, только это сложно. Билетов не достать!

— Да ладно? И что такого в этом турнире? — Я вскинул бровь. — Тебе нравится смотреть, как мужчины бьют друг друга?

Настя закатила глаза и выдохнула:

— Ты прям как моя бабушка. — Она скорчила рожицу и сказала трескучим голосом: — «Настя, ну ты же де-евочка!» И потом, почему мужчины? Не только они, и девчонки тоже будут участвовать. Но дело не в драках, а в том, кто будет среди зрителей. Саш, ты не понимаешь что ли, что для таких, как мы, такое мероприятие — шанс познакомиться с кем-то из больших Семей? Там же Шуйские будут, а где они, обязательно появятся и все остальные!

— Вот это да, — равнодушно сказал я и опять зевнул.

Зевота — вещь заразная. Помню, в одиннадцатом классе, возвращаясь с подготовительных курсов поздно, мы с приятелем в троллейбусе занимали сиденье на задней площадке и демонстративно зевали в толпу. И десяти минут не проходило, как все начинали разевать рты, а мы покатывались со смеху.

Так и сейчас мы с Настей открывали рты, как вынутые из воды рыбины. Тело насытилось, требовало сна и совсем немного — женского тепла. Руки сами потянулись к Насте, но она вывернулась и замерла посреди комнаты.

— Ты прости, если я тебя чем обидел, — сказал я, усаживаясь на кровать и приваливаясь к спинке. — Ты не дала мне умереть от голодной смерти, и теперь моя жизнь по праву принадлежит тебе. Чего хочешь — проси.

Немного помявшись, она сказала, блеснув глазищами:

— Хочу попасть на турнир! Раз ты теперь в «Динамо» работаешь, тебе просто обязаны выдать билетик. Попроси два и пойдем вдвоем!

О, знала бы она, в качестве кого я туда пойду! Вот Настя удивится, наверное, когда увидит меня на ринге. Но если заикнуться об этом, о сне можно забыть… Зато, уверен, после такой новости затащить Настю в постель станет проще простого, вот только нужно ли мне это? Она уже ужины носит, а после такого на мне точно можно будет поставить клеймо: «Собственность товарища Шуваловой Анастасии». А откажусь — пожалуется куда надо, и добро пожаловать, гражданин Нерушимый, в загс.

Мое молчание она истолковала по-своему, сложила руки на груди, заглянула в глаза:

— Ну пожалуйста-пожалуйста! Очень хочется, это так круто!

Что там может быть интересного для девочки-божьего одуванчика? Ладно бы она цветам радовалась или билетам на крутую премьеру. Настя и правда больше всего хотела на этот турнир!

— Хорошо, — улыбнулся я.

— А Наташе билет достанешь? — Настя сделала лицо кота из Шрека.

Да что им там как медом намазано? Похоже, я чего-то не понимаю в жизни здешней элиты. Но выяснять это не было сил.

— Попытаюсь. Что ты стоишь там, как чужая…

Настя залилась краской, прикусила губу и прошептала:

— Мне пора. До скорой встречи! Остался последний экзамен! — послав мне воздушный поцелуй, она колыхнула грудью и исчезла за дверью, а я закрыл глаза и сразу вырубился.

* * *

Утром я еле разлепил веки. С пару минут валялся, тупил, глядя в потолок, а потом вспомнил, что товарищ Арвеладзе отправил меня на медосмотр, а в «Динамо» меня ждет тренер смешанных единоборств Лев Витаутович! Вскочил…

О-о-о! А-а-а! Вот это боль! Ощущение, что меня весь день лупили палками и отбили все, что только можно.

Я стиснул зубы, чтобы не завопить. Тело в своеобразной манере сказало, что я истязатель, и слушаться меня оно отказывается. Такой крепатуры, то есть мышечной боли после непривычных нагрузок, у меня отродясь не было. Черт, выложился на полную и не учел досадной мелочи! Тело-то с нуля собрано!

По комнате я ходил, держась за мебель и не разгибая коленей. Горячий душ немного помог, и я, пока ковылял в поликлинику, расходился.

К моему удивлению, памятных по детству очередей из плачущих младенцев и ворчащих бабулек в поликлинике я не увидел. Чистота, порядок, ну и легкий больничный флер, разумеется.

Самое удивительное случилось позже, когда выяснилось, что информация о моем здоровье уже есть в медицинской базе. Так что медосмотр много времени не занял — замерили рост, вес, давление, температуру, потом взяли кровь и — бывай, боец!

Что оказалось неистребимым — странные фамилии врачей на табличках кабинетов. Например, хирург И. А. Безрук. Окулист О. О. Барбанягра. Невропатолог Е. Б. Вагина — с ударением на первый слог, как я понимаю. Сама жизнь намекала, что надо в гинекологи, но не срослось.

— Так какие результаты-то? — спросил я у румяной медсестры, бравшей кровь.

— К полудню, — ответила она. — В своем гражданском досье увидишь, товарищ Нерушимый.

Что за досье, я уточнять не стал. Возможно, что-то вроде портала электронного правительства, где у каждого гражданина свой личный кабинет со всей информацией в одном месте.

— Сказали, надо санкнижку заполнить, там, подписать. Это где?

— А, это у завотделением. Его дверь прямо напротив выхода.

Черт меня дернул посмотреть на эту дверь и прочесть:

«Заведующий отделением Н. Е. Бейкопыто».

Тут меня и сложило. Фамилия переполнила чашу нелепостей, я ржал аки конь, бил копытом, и каждый приступ смеха сопровождался болью перетруженных мышц.

Из поликлиники я бодро потопал в «Динамо» — в настроении приподнятом и дурашливом. Жизнь налаживалась, будущее приобретало конкретные очертания, а в руке у меня сочился жирным мясным соком огромный беляш.

Слышал где-то, что человек считается юным, пока он не обходит раскатанные ледяные дорожки, а скользит по ним. Из-за слишком рьяных дворников со льдом на тротуарах была напряженка, и рад бы покататься, но негде.

Казалось, что мир, припорошенный снегом, улыбался мне из витрин, украшенных новогодней мишурой. Все плавно, размеренно и в удовольствие. Никакой нервозности, как в том мире, и предчувствия неравного боя живота с переполненным столом, где победить все салаты, закуски и горячее — вопрос жизни и смерти.

Здание спорткомплекса тоже приветственно махало бело-голубым флагом.

Тренер обнаружился в зале для бокса околачивающим грушу.

— Доброе утро, Лев Витаутович! — поздоровался я.

Заметив меня, уже переодетого и готового к бою, он, как и в прошлый раз, еще минуту отрабатывал по груше и, лишь закончив, обернулся, кивнул:

— Здравствуй, Саша. Что-то ты поздно.

— Так медосмотр проходил, — ответил я. — Мне ж на работу скоро.

Тренер снял перчатки, хрустнул суставами, склонил голову набок, приглядываясь ко мне.

— Крепатура?

— Она. Давно не тренировался.

— Это заметно. Значит, пока разминайся. Я скоро. У тебя пятнадцать-двадцать минут.

«Что ж, это правильно, — думал я, двигаясь приставным шагом. — И ему незачем время тратить, пока я разгоню кровь, и мне спокойнее. Вот только почему к Мимино мы не пошли, как он вчера обещал?» И опять, как в прошлый раз — махи руками в движении, гусиный шаг, потом — «креветки» и «мосты», подъемы и падения. Вроде боль отступила, тело стало послушным и податливым.

Когда вернулся тренер, я хорошо разогрелся, боль в мышцах отпустила, и я был готов к полноценной тренировке. Но вместо этого Лев Витаутович мотнул лохматой головой — идем, мол, и я направился прямо за ним так, в борцовской амуниции, надо полагать, к Валико.

Спускаясь по лестнице на нулевой этаж, я столкнулся с Людмилой, стоявшей, как и в прошлый раз, пятой точкой кверху. Поздоровался с ней в манере Мимино:

— Добрый день, Людмила, отлично выглядите.

Расхохотавшись, она обернулась — подумала, что я пришел ей помочь, и тут же стухла, сообразив, что к чему. Лицо ее стало серым, пасмурным.

— Помощи сегодня, я так понимаю, от тебя не ждать? — проворчала она.

Она собралась еще в чем-то упрекнуть, но встретилась взглядом с моим тренером и замолчала, попятилась.

Мой визит стал для директора спортивного общества сюрпризом. Когда я вошел в его кабинет вслед за тренером, Мимино подавился чаем, вытаращился на меня. Лев Витаутович молчал, наслаждался эффектом, его лицо было каменным, а уголки глаз смеялись.

— Это и есть наш новый перспективный боец? Сашка? — проговорил Мимино, сграбастал конфету из коробки, стоящей на столе, вторую, и лишь после этого догадался, что делает не то, подвинул коробку на край стола. — Угощайтесь.

Тренер воздержался. Мне глюкоза понадобится, потому я отправил в рот несколько штук.

— Спасибо, Валериан Ираклиевич.

Ясно. Витаутович ходил к Мимино, пока я разминался, но всей правды ему не сказал, решил удивить. Или подшутить над ним.

— И что, прямо перспективный-перспективный? — уточнил Мимино, косясь на меня с подозрением.

Лев Витаутович был, как всегда, многословен:

— Да.

— Я бы и не подумал, — недоверчиво покачал головой Мимино. — Сложение у него, как бы помягче сказать… не борцовское.

— А ты проверь. — Огромный рот Льва Витаутовича растянулся в улыбке. — Он Олега за десять секунд уделал. Сам бы не поверил, если бы не видел своими глазами.

Мимино изобразил страдальца и сказал:

— Но я уже все документы в облспорткомитет отправил, подписал… Вчера еще! — Он с надеждой посмотрел на календарь, где красным квадратиком выделялось двадцать седьмое декабря, вторник. — Где вы вчера были?

Вспомнив, что только вчера сам со мной познакомился, Мимино махнул рукой, подумал-подумал и покачал головой.

— Нет, не могу. Наверху не поймут, бардак, скажут, развел. Не могу. Даже не проси, Лёва.

Лев Витаутович и не собирался просить, подошел к столу, уперся в него и посмотрел в упор. Директор отодвинулся вместе со стулом, хлебнул чаю и вздохнул:

— Ладно, черт с тобой! Подаю заявку на еще одного бойца. На Сашку вот этого.

— Вот и славно, — сказал тренер и перестал требовательно нависать, отошел от стола.

Я чувствовал, что в данный момент Мимино хочет одного: чтобы опасный гость поскорее убрался. Да бывший борец опасается Витаутовича! Интересно почему?

— Валериан Ираклиевич, — решил обнаглеть я и окончательно успокоить директора, что между мной и Джабаровой ничего нет. — Мне нужны два билета на турнир. Для моей девушки и ее подруги.

— Для девушки говоришь? Симпатичная? — Мимино и правда обрадовался моим словам.

— Очень.

— Молодец! — похвалил Мимино. — Вечером приходи, заберешь.

Директор махнул рукой — и я пошел за тренером, мы поднялись с нулевого этажа в зал единоборств. Я начал разуваться, а тренер встал рядом, окинул взглядом зал.

— А какие бонусы за участие? — спросил я. — Мне что-нибудь положено?

— Ась? — не понял тренер. — А по ушам?

— Что такое, Лев Витаутович?

— Бонусы! — выплюнул он слово. — Кино ихнего насмотрелся? Где вы только находите эти фильмы?

— Виноват. Я имел в виду призы и… ну, не знаю, если от клуба что положено.

— Призы шик и блеск! — с явным сарказмом сказал тренер. — Спорткомитет расщедрился — победителю десять тысяч. Второе место — шесть. Третье — три. Нашим за участие по двести рублей или отгул — на выбор. И устная благодарность.

Двести рублей, и ни в чем себе не отказывай! Так что мне нужно первое место, второе — на крайний случай. С «Самым лучшим» все у меня получится.

Я начал представлять, что можно сделать с десятью тысячами, но Лев Витаутович быстро вернул меня на землю:

— Эй, боец! Иди попинай грушу, а я понаблюдаю. Посмотрим, что тебе ставить в первую очередь.

Несколько обреченно я поработал с грушей. Связки и комбинации я представлял — доводилось не раз наблюдать за бойцами ММА в зале Ризваныча, вот только знать мало, нужно уметь исполнять. Это как с ходьбой на руках — смотришь, как кто-то это легко и уверенно делает, и думаешь: «Фигня, тоже так могу!» Пробуешь — черта с два!

В общем, я поколотил грушу ногами, коленями, локтями и кулаками, выдав все, что когда-то увидел и запомнил, но только рассмешил тренера:

— Ладно, хорош! Драться ты, мягко говоря, не умеешь! — отсмеявшись, скомандовал он. — За два дня научить тебя чему-то — дохлый номер. Так что давай-ка, братец, сосредоточимся на том, что ты знаешь. Снимай перчатки и идем поборемся.

Около минуты мы кружили вокруг друг друга, присматривались. Тренер легко ускользал, когда я бросался ему в ноги или пытался взять его в захват, но не контратаковал, лишь мерно и монотонно говорил:

— Зря… Вот здесь нарвался бы на мое колено… Та же ошибка, Саша, не лезь ты, в лоб получишь! Справа заходи! Так… Уже лучше… Снова подставился — считай выбыл, нокаут…

Разгорячившись, я пытался к нему подступиться хоть как-то, но Витаутович как-то играючи отражал мои наскоки. В какой-то момент ему наскучило, и он провел коварный резкий удар. Только реакция спасла меня от отбитой почки — я сошел с линии, но все равно не успел, кулак скользнул по ребру.

— Шустрый, — одобрительно заметил тренер. — Но медленный.

— Шустрый, но медленный? — улыбнулся я.

— Замечаешь, но не успеваешь, — объяснил он. — Растренирован!

— Знаю, — огрызнулся я. — Вы лучше расскажите, чего от турнира ждать? Какая система там? Весовые категории? Слышал, девчонки тоже участвуют?

— Участвуют, как же, — хмыкнул тренер.

Я округлил глаза. Как бы ни пытались феминистки доказать обратное, мужчина и женщина самой природой созданы разными, и с этим ничего не поделать. У мужчин тело состоит из мышц на 35–45 %, у женщин — на 28–32 %. То есть даже женщина, одаренная силой от природы, будет уступать самому слабому мужчине того же роста. Если, конечно, рассматривать норму.

— Что, наравне со мужчинами?

— Регламент турнира позволяет участвовать в нем всем, вне зависимости от пола, возраста и весовой категории. Но вот так, с улицы, прийти нельзя. Нужно, чтобы заявку подала организация, в которой ты числишься. А у них квоты.

— Погодите. — Не получив прямого ответа, я уточнил: — То есть девушки дерутся в одной сетке с парнями?

— И парнями, и мужиками, и женщинами. Говорю же, все дерутся в одной сетке.

— Хрупкая девочка против стокилограммового мужика?

— Именно. Но хрупких там не будет, это я тебе гарантирую. Даже если кто-то и заблажил, пусть сначала в своей организации отбор пройдет. Кстати, несколько лет назад в Краснодарском крае победила женщина. Два метра ростом, гора мышц. Разделения по весу нет, потому что задача не плодить два десятка чемпионов и чемпионок, а определить сильнейшего из всех.

— А кто ставит такую задачу?

— Товарищ Горский и соответствующие органы. В каждой области нужно определить абсолютного чемпиона.

— Но зачем?

— Экий ты любопытный! Затем, что все чемпионы соберутся на следующий день рождения товарища Горского в Кремле и будут биться за звание чемпиона СССР. — Лев Витаутович осклабился, подмигнул. — Но ты губу закатай, нам это не светит. Лучшие бойцы области закаляются в беспредельных боях, да и товарищ Шуйский вряд ли позволит динамовцам выиграть. Генерал Вавилов сейчас не в фаворе, его вот-вот сместить могут…

Бум! Заболтал меня, усыпил, Витаутович! Пока я слушал, он крутанулся и влепил мне пяткой в ухо.

— Не зевай! — расхохотался он.

Я разозлился. Не на него за удар по уху — на себя, что уже пять минут не могу уложить его на маты. Сдержав эмоции, я поймал его за ногу и закружил, уперевшись головой ему в бок, чтобы уложить наконец… и отключился.

Очнулся от того, что он обмахивал мое лицо полотенцем.

— Ожил? Хорошо. Продолжаем!

Он помог мне подняться и снова закружил в стойке. Вот так сразу, даже не дав толком оклематься.

— На турнире не дадут передышек, — сказал он, как будто прочитав мои мысли. — А ты, Саша, снова подставился!

— Как вы меня… э…

— Отключил? Такому в спортшколах не учат, Саша. Это работа с энергетическим контуром — своим и противника.

Я остановился, посмотрел пристально.

— Это как? Что еще за контуры?

— Не переживай, на турнире ты такого не встретишь. Я, признаться, и сам лишь вершков нахватался, но и этого хватило на службе в БР.

Пояснять, что это, он не стал. Раз сказал так, значит я должен знать. Буду выяснять, что за БР.

— Это Дары товарища Горского?

Витаутович моментально оказался передо мной, схватил за грудки, встряхнул и прошипел:

— В своем уме? Думай, что болтаешь!

Точно! Настя же предупреждала, что о Дарах говорить запрещено категорически!

— Виноват, не подумал! Я память потерял, Лев Витаутович, это не секрет. Иногда ляпну, не подумав, со мной такое случается.

— Ладно. — Отпустив меня, он кивнул. — Но ты недалек от истины. Бабкины сказки здесь не на пустом месте родились. Старшие больших Семей владеют особыми… скажем так, навыками. Мне посчастливилось работать тренировочным манекеном для внука товарища Шуйского, вот там и нахватался.

— Так что это такое? Контуры эти, способности? Хотя бы в общих чертах намекните, Лев Витаутович.

— Если по-простому, умение работать с особой внутренней энергией. Дурачки считают это волшбой, магией, но это ерунда все. И без тренировок ничего не стоит — даже сигарету не подкуришь.

— А как этому научиться?

— Самому никак, — ухмыльнулся тренер. — Нужно, чтобы тебя посвятил одаренный.

— А вы…

— А я — нет. Считай, что я вызубрил аккорд, не зная нотной грамоты. И, раз уж ты так развесил уши…

В следующее мгновение пол и потолок поменялись местами, сердце ухнуло в пятки, а я, жутко матерясь, полетел над Львом Витаутовичем на маты.

Конец первого тома.