Гучманá
І. Олег
Если бы им с мамой не пришлось две ночи провести в машине, а утром, перед школой и работой, умываться в туалете на вокзале, Олег наверняка бы фыркал и носом крутил. Но он так устал за «бездомное» время, что был согласен на любое жилище.
Дом оказался старой постройки, из серого кирпича, с облущенными узорами на дубовых ставнях, с огромными двустворчатыми деревянными дверями. Олег с испугом его разглядывал, как диковинное и ужасное насекомое. Дом с брезгливым любопытством жмурился на Олега из-за ставень.
Мама подбросила на ладони ключ и вымученно улыбнулась, Олегу сразу стало понятно, что ей совсем не смешно.
– Зато дёшево, – сказала она с абсолютно неестественным позитивом. – Будем живы – сделаем хороший ремонт или поменяем на что получше! Поможешь вещи внести?
Вещей было немного: ноутбук, чуть посуды, одежда и бельё. Больше отец ничего взять не разрешил, забрал даже украшения, которые дарил маме раньше. Чудом спасся мамин «гольфик», небольшая дешёвая машинка, но только потому, что задержался в ремонтной мастерской. Были бы живы бабушка с дедом – переехали бы к ним, как все делают, когда родители разводятся, но те давным-давно умерли (Олег их ни разу и не видел), а маминым подругам они быстро надоели.
В школе мальчик про трудности молчал из опасения, что кто-нибудь сообщит в службу опеки и его, чего доброго, заберут у мамы и отдадут отцу. После террора, который тот устроил, Олег его попросту боялся. Впрочем, было сомнительно, что папа испытывает в нём потребность...
Никто не понимал, почему отец так внезапно изменился и сделал всё, чтобы дома стало невозможно жить: перекрыл газ, отключил свет и воду, даже демонтировал унитаз. Когда мать пыталась помешать – со страшным лицом бил её по спине, ногам, животу. Олег бросался на защиту и тоже получал затрещины. И слова: «щенок», «сопляк», «гадёныш». Мама не знала, что происходит, только горевала. Ведь она ничего плохого не сделала, а раньше папа к ним относился хорошо. Олег обнимал её, и плакали вместе. Всё, что она пыталась исправить – отец снова ломал, когда приходил. Это было ужасно. Поэтому Олега возмутило и обидело, что на разводе мама внезапно сдалась, стала плакать и просить отца подождать, говорила судье, что папа их любит и обязательно одумается, впрочем, ничего не вышло – её и слушать не стали. Олег решил, что отец, как обычно в сложных ситуациях, кому-то заплатил. Как он говаривал: «Деньги решают всё». А также: «Цена вопроса». Во сколько папа оценил избавление от семьи, Олег и знать не хотел. Наверняка, куда дешевле, чем свою дурацкую коллекцию монет в багровой бархатной коробке. Гораздо больше Олега беспокоило то, что своих денег у них было мало, маминой зарплаты хватало с трудом, «лишние расходы» они урезали ещё до развода. К примеру, репетитора по английскому (это было даже хорошо), футбольный клуб (а вот это уже – плохо), ну и всякие походы в «салоп крысаты».
Мальчик переживал, что так они скитаться и будут, но мама исхитрилась: на работе взяла отпуск, чтоб со всем справиться, оформила кредит, кое-что одолжила у сотрудников, знакомых и, в конце концов, нашла на окраине «бюджетное жильё» – половину чудо-юдо-дома.
Внутри оказались две комнаты со скрипучими полами. Вход, вместо прихожей – сразу на кухню, а там – кладовка, умывальник и газовая плита на две конфорки, такая ветхая, что, того и гляди, развалится. В потолке и в полу два квадратных деревянных люка: на чердак и в подвал. Скверно пахло мышиным помётом и отсыревшей штукатуркой, под ногами хрустел мусор, стены змеились трещинами, зато на высоком потолке красовалась настоящая лепнина, местами облупленная, но всё равно загадочно-старинная, как и большая пружинная кровать с железными набалдашниками. Ни ванны, ни туалета в доме не было, только на улице, в конце небольшого дворика, кособочилась деревянная будка с дыркой в полу. Под дыркой – выгребная яма. Как мыться?! Как всем этим пользоваться?! Олег словно в прошлом веке оказался.
И грýба.
Большая газовая печь, встроенная в стену между двумя комнатами. С круглой медной дверцей для розжига и большим квадратным поддувалом снизу.
– А кто живёт во второй половине дома? – спросил Олег, осторожно ставя на плиту кастрюльку со стеклянной крышкой.
– Никого, – ответила из комнаты мама. – Вот разбогатеем – выкупим. Будет у нас не полдома, а целый! В четыре комнаты!
– Мне нравится, – солгал Олег самым честным своим голосом. – Только холодно.
– А сейчас грýбку затопим! Нужно сразу было, что ж ты не сказал?
Мама бросила потрошить сумку и присела около печи. Отвернула газовый вентиль, открыла закопченную медную дверку, и ткнула грýбе в рот горящей спичкой. Газ сипел, но не разгорался – мама была неопытной. Она подожгла вторую спичку, за ней третью…
Жах! Печка глухо и сердито чихнула горячим газом. Загорелась. Мать испуганно отпрянула и некоторое время с опаской разглядывала пламя.
– Кажется, вышло, – робко сказала она, наконец. – Опасная штуковина. Но я приноровлюсь!
Вскоре большое грýбкино тело задышало жаром, и в комнате потеплело. Мама вымела мусор, протёрла пыль и сбегала в супермаркет на углу, где купила вермишель с сосисками, сок и бутылку вина – отметить «начало новой жизни», как она выразилась. Они вкусно поужинали на полу, возле тихонько гудящей печки, а потом болтали и дурачились. Теперь мама улыбалась по-настоящему, как раньше, да и сам Олег развеселился. Впервые за последнее время мальчик поверил, что всё будет хорошо.
***
Однажды он случайно забрёл в старую квартиру и уселся в своей прежней комнате. Только теперь здесь царили холод и запустение. Повсюду висела паутина, слой мусора и штукатурки покрывал пол, только от письменного стола пахло свежо и смолянисто. Дверь со скрипом открылась. В комнату, спиной вперёд, вошла полусогнутая женщина, с натугой волоча за собой нечто тяжёлое. Олег узнал силуэт матери, её спину и бёдра, прямые светлые волосы. Он радостно затаился – ждал, когда она подойдёт поближе, чтобы напугать её: с визгом напрыгнуть, поймать и побороться. И тут увидел, что в руках у мамы – человеческие ноги в замшевых, очень знакомых ботинках. Он присмотрелся и узнал свою собственную обувь, а затем и джинсы с фальшивыми карманами по бокам... Олег замер, гадая, бесчувственное тело тащит мать, или труп. Заспешил, отпихивая стол, стал торопливо выбираться, и… проснулся с мокрой от пота спиной.
Кто-то постукивал в стену, смежную с заколоченной половиной, негромко и равномерно, словно костяшками пальцев. Олег достал из-под подушки мобильный телефон и посмотрел время – два часа ночи.
– Не возись, – сонно сказала мама рядом. – Спи.
«Стучат», – хотел поделиться Олег, но промолчал, потому что больше не слышал ничего, кроме свиста ветра в ставнях. Расслабиться он так и не смог и, когда раздались новые звуки, всем телом вздрогнул. «За стеной кто-то живёт», – понял мальчик. Теперь там скребли чем-то широким, словно зачищали штукатурку во время ремонта. Не выдержав, Олег с бьющимся сердцем выскользнул из-под одеяла, и босиком пошлёпал в холодную, нетопленную кухню. Стену снова почесали. Он немного постоял, раздумывая, и прижался к ней ухом. Уху сразу стало холодно, комнату заполнила тишина, даже ветер утих.
– Ау? – сказал Олег негромко. Никто ему не ответил. Может, тот, кто стучал и чесался, сейчас прислонился ухом с той стороны?
Вскоре Олег замёрз и вернулся в постель.
А утром взошло ясное солнце. Залило по-весеннему длинными лучами талый ноздреватый снег, чёрные проплешины асфальта и прихваченную льдом корявую мешанину под ногами. Мама встала первой, растопила печь, и комната быстро нагрелась. Когда Олег выполз из-под одеяла, оказалось, она уже нажарила картошки с луком и яйцами, заварила какао. Было тепло и вкусно пахло. «Дома стало ДОМА!» – подумал Олег и весело рассмеялся. Кокетливо и вкрадчиво переговаривались романтически настроенные, весенние Кар Карычи на скрипучем старом орехе за окном: «Кру, кру, ряк! Кря, ря, ряк!» Наверное, стихи читали, вроде:
Гнёзда строить, яйца класть!
Можно корочку украсть!
Можно – шкурку колбасы!
Хвать – и крылья уноси!
Не кричали со злым отчаянием, как зимой, а ворковали, словно голуби. И ночные шорохи сразу показались такими же далёкими и нелепыми, как сон, в котором мама волокла его за ноги.
***
Обычно по субботам Олег ходил на авиамоделирование, но дел по дому оказалось так много, что он решил разок прогулять. Да и любопытно было изучить новое жилище. Сперва они разобрали хлам в большущей, очень просторной кладовке. Оставили полезные пустые банки; выбросили кипы старых газет и журналов, пустые коробки, узлы непонятного тряпья – наследие прежних хозяев.
– Погляди, сколько места! – радовалась мама. – Вот выплатим кредит за дом – возьму второй. Сразу канализацию проведём, сюда и душевая кабинка влезет, и туалет!
Дом всё больше им нравился. В нём, как выразилась мама, «была душа». После обеда убрали мусор из подвала. Мама выставляла его наверх, а Олег «делал выкид»: нагруженный, вразвалку топал к мусорным контейнерам в переулке, по дороге урчал: «Дрэнь-дрэнь-др-р-р-рэн-н-н-нь» и был грузовиком. Обратно бежал прямиком по талым лужам и проверял, как далеко летят брызги. Выносил давным-давно просроченную консервацию с чёрными ржавыми крышками и гнилые ящики с остатками картошки. Ящики сердито щетинились немощной и бледной, инопланетной порослью ростков, собираясь поработить Вселенную.
– Сдохни, проклятый захватчик! – приговаривал Олег, утрамбовывал врагов в контейнер и расстреливал указательным пальцем: – Пдыщ, пдыщ!
Закончив с подвалом, мама напилась кофе, изучила объявления, и поехала смотреть мебель «недорого, в хорошем состоянии». Довольный Олег остался на хозяйстве. К его услугам остались горячая грýбка, мамин ноутбук, большая пачка печенья и полторашка кваса. Он расстелил на полу одеяло, сверху бросил подушку; включил кино, в котором огромные роботы сражались с гигантскими чудищами из параллельной вселенной. В общем, устроился самым уютным образом.
Бегать, топоча, над головой начало в половине пятого.
Мама всегда говорила, что страшны живые люди, а не бесплотные фантазии. Бояться, по её словам, нужно было незнакомцев, которые зовут посмотреть на котят, покататься в машине, скачать новую игру на телефон или угоститься конфетой, после чего доверчивый ребёнок пропадает без вести. Цыган, норовящих украсть ребёнка и заставить просить милостыню. Старшеклассников, способных просто так побить и забрать карманные деньги. Пьяного отца, который мог и умел обижать руками. Непонятных соседей Олег и ночью страшился не особо, а днём и вовсе не боялся, ведь он был совсем большой – целых девять лет, и всё уже знал: откуда берутся дети и подарки под ёлкой.
Мальчик прошёлся по квартире – невидимые ножки над его головой неритмично и дробно прошлись вместе с ним, остановились у чердачного люка. Скорее всего, на чердаке был зверёк, вроде енота. «Или покемона», – подумал Олег и улыбнулся. Он представил себе большого жёлтого Пикачу-лови-нехочу, извозившегося в паутине. Поднатужившись, Олег снял с большого гвоздя деревянную лестницу, примостил её к стене и переставил устойчиво, чтоб не шаталась. Взял с подоконника фонарь, с которым чистили подвал, и полез наверх.
Щеколда поросла ржавчиной и совсем не хотела открываться. Олегу пришлось долго раскачивать шершавый язычок из стороны в сторону, пока, наконец, он подался и медленно поехал. Мальчик дважды безрезультатно толкнул люк, а затем ударил со всей силы. Петли пронзительно скрипнули, будто вскрикнули от боли, и дверца распахнулась. В лицо ударило холодным пыльным ветром, запорошило глаза. Олег отпрянул и закашлялся, но протёр лицо, отплевался и снова сунул голову в люк. Нечто ухнуло сбоку, метнулось в сторону чёрным комком, чуть больше кошки, и снова швырнуло пылью, песком и мусором.
– Не дывысь, – негромко сказало нечто. – Гучманá! Не дывысь!
Оно подлетело сорным маленьким вихрем и с силой ударило по рукам. Олег потерял равновесие и покатился вниз. Попытался уцепиться за перекладины, но пальцы соскользнули. Он больно стукнулся коленом и тяжело рухнул набок. На него обрушилась лестница, а сверху – с грохотом захлопнулась дверца люка.
С минуту Олег неподвижно лежал. Прислушивался к шуму крови в ушах, к боли в боку, пытался восстановить сбитое дыхание. Затем аккуратно пошевелился – руки и ноги работали, хотя колено сильно саднило. И только тогда, заплакав от обиды, сел и потёр ушибленные места. С трудом поднявшись на ноги, мальчик повесил на гвоздь лестницу.
Какой сердитый у них оказался сосед! Ну, не хочешь знакомиться, хочешь просто стучать и топать – твоё дело. В общем, сам дурак.
Через час приехала в своём «гольфике» мама, а за ней – белый микроавтобус. Оттуда вышли два Марио в синих комбинезонах – старый и молодой. Тараща глаза и отдуваясь, как бывший сосед-астматик во время приступа, они втащили в комнату диван, и в самом деле, почти что новый, а затем платяной шкаф с раздвижными дверцами. На одной зияло пустое место от разбитого зеркала, но в целом шкаф, как и диван, был рабочим, большим и легко вместил всё их имущество.
– Мам, я ногу ушиб, – пожаловался Олег, когда Марио ушли, пряча заработанные деньги. – А на чердаке живёт гучманá, она дура злая.
– Фу, что за слова, – упрекнула мама, прикладывая к колену холодную мокрую тряпку. – И что за гучмана? Впервые слышу. У приличных людей дома живёт барабашка.
– Она сама сказала. И чтобы не смотрел.
– А зачем ты и в самом-то деле на чердак полез?! – рассердилась мама. – Не хватало, чтоб шею сломал. Такой большой, а одного нельзя оставить!
Она ещё долго ворчала, а Олег обижался – чего ругается, если нужно пожалеть?! И так плохо. Потом помирились.
Вечером пришли её подруги, принесли в подарок стаканы в ярких узорах, большой нарядный торт и шампанское. Они смотрели дом и тоже радовались. Говорили, что за такие смешные деньги столько метров – всё равно, что подарок. Потом помогли перенести в другую комнату кровать. Тащили её женщины невероятно уморительно, Олег смеялся, они сами – тоже. Засыпая вечером на новом-старом диване, он старательно прислушивался к звукам за стеной и на чердаке, но гучманá, по-видимому, затаилась. Мальчик слышал только заунывную песенку ветра да как болтает с гостями мама.
На выцветших обоях, перед самым его носом, темнело мелкое неровное пятно, будто когда-то на этом месте раздавили насосавшегося комара. От скуки и чтоб быстрее уснуть, Олег стал ковырять его ногтём, пытаясь отчистить. «Всё равно переклеивать будем», – подумал он и порвал обои. Штукатурка под ними тоже была тёмной, Олег стал царапать дальше, расковырял конкретную дыру и вынул окровавленный палец. «Порезался», – огорчился он, сунул палец в рот, обсосал и вытащил абсолютно целым. Зато из дырки в стене потекла тёмная кровь. Олег испугался и сел. А кровь всё бежала, лаковой струйкой стекая под диван. Он свесил голову вниз – так и есть, вот уже и по полу сочится, выползает из-под дивана. Целый ручеёк! Вскоре посреди комнаты собралась небольшая чёрная лужа. Олег вскочил, стал искать тряпку, чтоб заткнуть кровотечение и вытереть пол, но тут увидел, что он не один. В комнате был кот. Котище!
Громадный зверь с иссиня-чёрной шерстью и мордой, покрытой белыми лысыми шрамами, неподвижно сидел в метре от него. С минуту они смотрели друг на друга, затем кот вскочил, дугой выгнул спину, открыл алую пасть и зашипел. Короткая шерсть вздыбилась. Жёлтые глаза-плошки с вертикальным зрачком буравили мальчика с явной ненавистью. Олег понял, что сейчас животное кинется. Он успел схватить пустую бутылку из-под шампанского и разбить её о подоконник, а потом зверь прыгнул ему в лицо. Олег наотмашь ударил горлышком с острыми краями, кот надрывно вякнул и упал в тёмную лужу посреди комнаты, забарахтался, скользя, и с воем бросился прочь из комнаты. В луже осталась напрочь отхваченная когтистая чёрная лапа, и она шевелилась. Шевелилась! У Олега дыбом встали волосы, он всё смотрел на бьющуюся в луже лапу, а кровь из стены уже била фонтаном, всю постель залило багровым потоком. Морщась от гадливости, он выхватил из вязкой лужи лапу и обрубком заткнул дыру в стене. Лапа тут же приросла, будто так и надо, теперь она торчала из стены, словно внутри был вмурован живой кот, и легонько шевелилась, впуская и выпуская окровавленные когти. Олег хотел крикнуть – и не смог. Что-то тяжёлое душило его, будто на груди лежал большой холодный камень. Олег со свистом втянул воздух широко открытым ртом и проснулся.
Он задыхался, вытолкнуть воздух ещё получалось, а вдохнуть – никак. Сверху на нём, прямо на груди, сидело нечто и давило тяжело, как могильная плита.
– Нэ дывысь, – негромко сказало оно.
– Уйди! – прохрипел Олег. Он изо всех сил пытался шевельнуть рукой, поднять пудовую голову, хоть что-нибудь рассмотреть. И увидел.
Оно было небольшим, с крупного кота, лохматым, с маленькими круглыми лысыми ушами. Из-за спины торчал длинный тонкий хвост, голый, как у крысы. Лапки нечто подобрало под себя, как делает кошка, когда дремлет, тёплая, мурча. Только эта тварь была холодной, словно глыба льда, недоброй и очень тяжёлой. Глаза у гучманы слабо тлели мёртвым фосфором, узкие и жёлтые, с кошачьим зрачком.
– Вижу! – шепнул Олег.
– А я ж казав, не дывысь, – произнесло нечто и, наконец, сползло на диван. – Теперь ты мой, совсем уже мой, не оставлю, не отстану!
– Ты кто? – отдышавшись, спросил Олег. – Домовой? Барабашка?
– Я? – глумливо удивился незваный гость. – Гучманá же. Я хозяин тут, не ты.
Голосок у него был приятным и вкрадчивым, совсем не таким, как глаза.
– Это имя или порода? – уточнил мальчик. – Я, например, Олег.
Ему казалось, что стоит разговорить гучману, и общение наладится. Он уже делал так в школе с хулиганами, которые всех обижали: заговаривал первым, спрашивал о том, о сём, интересовался вкусами и хобби, рассказывал о себе, и его никогда не трогали. Потом, подружившись, можно было и за других вступиться.
– Пеком звать, – хмыкнул гучмана, дробно постучал в стену и переполз Олегу в ноги. Ногам сразу стало холодно. – С горыща.
– Как? – переспросил мальчик.
– Не как, а Пек… Що, не слышал «пек тоби»? То меня желают… – Он ловко и гадко, как огромная крыса, сиганул с дивана на пол, гулко стукнув телом о доски пола, и забегал: топ-топ-топ…
– Давно я тут... – приговаривал он. – Как дом на костях заложили, так и оселився... Никто-о с тех пор отсюда целым не ушёл…
Присмотревшись, Олег разглядел, что на всех четырёх конечностях у него махонькие человечьи ладошки. Почему-то только теперь ему стало по-настоящему страшно.
– Давай дружить! – предложил мальчик. – Будем дружить?
– Уж теперь будем… – ухмыльнулся гучмана, сверкнув мёртвым фосфором глаз.
И вдруг замер неподвижно, по-сусличьи вытянувшись в столбик.
– Ша! Цур в печи проснулся… Ну, бывай!
Черная тень метнулась в угол, и гучманы не стало.
Несколько минут Олег лежал натянутый, как гитарная струна, готовый при малейшем шорохе взорваться диким визгом, но кругом было очень тихо. Только мама в другой комнате заскрипела пружинной кроватью и всхлипнула во сне. Он крепко зажмурился, укрылся с головой, подтянул к груди колени и уснул тяжёлым сном.
***
Утро выдалось таким туманным, словно за ночь город залило молоком. За окнами повисла белёсая мгла. Измученный ночными кошмарами, Олег еле поднялся. Голова болела, ушибленное колено ныло, правда, поменьше, чем вчера. Мама тоже встала вялой, долго не могла разжечь грубку, и та снова сердито чихнула, будто выругалась.
– У нас гучмана живёт, Пек, – сказал Олег, глядя в печь. – Злой и гадкий. Он на крысу с руками похож. И на кота тоже. А ещё – Цур какой-то. И сны плохие снятся.
– Давай ты сходишь к школьному психологу… – Мама потрогала его лоб губами. – Как бы мы с тобой не разболелись от нервов. Болеть нельзя. Денег нет – болеть.
Она медленно оделась, о чём-то хмурясь, и ушла в туман, за свежей булкой к чаю, а вернулась совсем растерянная и с половинкой ржаного хлеба.
– Какие-то глупости досадные, – поделилась она. – В хлебном батарею прорвало, только я заглянула, сразу и закрылись. Зашла в другой магазин – свет потух. Вот, раздобыла в киоске на углу. Несвежий…
Губы её задрожали, мать скривилась и заплакала. Олегу ужас как плохо было, когда она плакала. Он сразу стал обниматься и сочувствовать.
– Чёрствый – тоже хорошо, можно солёных гренок поджарить! – уговаривал он. – Слушай, а можно, ты сегодня со мной ляжешь? – добавил, чуть погодя. – На диване места много.
– Хорошо, – чуть подумав, согласилась мама и отёрла слёзы.
Так душевно, как в тот день, она уже давно с Олегом не играла, не баловала и, кажется, так крепко не любила его.
ІІ. Мария
Над водой стлался туман. Не было ни ветра, ни волн, не кричали лягушки, не плескалась рыба, только позади потрескивали ветки. «Придётся плыть, – подумала Мария, – Там сын один, без меня». Она зашла по щиколотки в чёрную, неподвижную воду и заметила небольшую лодку. Плоскодонка стояла в метре от берега, привязанная к колышку в песке, рядом с нею торчал шест. Не раздумывая, Мария рванула верёвку. Шест ушёл в вязкий ил и упёрся в дно. Мария погнала плоскодонку прочь от берега, в белесую муть. Она толкала и толкала дно шестом, всё глубже опуская руки, пока не перестала ощущать дно. Тогда она вынула крестовину и положила поперёк узкой лодки, испачкав атласную обивку. Мария плыла в гробу, отталкиваясь могильным крестом.
Впереди колыхалась рваная вата тумана. Маленькая птичка выпорхнула оттуда и бесстрашно примостилась рядом с нею, на краю плывущей домовины. Глаза у птички блестели, словно агатовые бусины. Склонив головку набок, она понаблюдала за Марией, затем вспорхнула вверх и пропала в молочной мгле. Мария опустила в воду крест и, загребая им как веслом, худо-бедно поплыла вперёд, вслед за птицей.
Сначала впереди тускло замаячили два огня, а вскоре показался и берег. Там, на пригорке, стоял их дом, в окнах тлел неяркий свет. Мария выбралась из домовины, вытащила её из воды и заторопилась туда, к сыну. Дважды обошла дом по кругу, но так и не смогла найти дверей. И дверь, и стены затянуло диким виноградом. «Загляну в окно», – подумала Мария и стала карабкаться, обдирая виноград и цепляясь за выступающие кирпичи. Наконец, схватилась за подоконник и прижала лицо к стеклу. На неё сурово смотрел огромный длинный зрачок, мёртвым фосфором светилась радужка. Мария вскрикнула, разжала руки и проснулась.
Она отнюдь не была бесстрашной. Всё последнее время Мария боялась: новых побоев от мужа, бедности, потери работы, лишения опеки, одиночества – это были обычные, рациональные страхи. Животный ужас, сковавший её теперь, был страхом иррациональным. Так, наверное, боялся Олег, когда был совсем маленьким: темноты, лестницы, пустой комнаты, пока она не втолковала, что опасны совсем другие вещи. Боялся, и не мог объяснить, почему. А вот Мария – могла.
Там, где лежал мальчик, – зияло пустое место с отброшенным одеялом. С другой стороны, с краю, примостилось горячее, как печь, чьё-то странное тело. Обливаясь потом, Мария хотела отодвинуться, но не смогла пошевелиться: каждая клетка словно свинцом налилась, даже пальцы не слушались.
Внизу послышалась возня – что-то тащили по полу.
Мария с трудом сдвинула неподъёмный затылок с подушки, и увидела Олега. Спящего сына волокла какая-то тварь, похожая на кота, обезьяну, крысу. Тварь вскинула голову – дико сверкнули глаза. Мария хотела закричать, но обжигающе горячая ладонь закрыла рот. Тем временем в дверном проёме исчезла сперва тварь, потом, рывками, и сам Олег.
По колени. По пояс. С головой.
Его. Поглотила. Тьма.
– Цур, – глухо сказали ей в ухо, и горячая рука сползла с лица на грудь. – Цур и Пек тоби – это про нас…
«Отдайте ребёнка!!!» – хотела просить Мария, но вместо слов только сдавленно промычала и заплакала от страха и безысходности.
– Поговорим… – горячая жёсткая рука помяла грудь сквозь тонкую ткань рубашки, больно ущипнула сосок и сползла к животу. – Ты, Маричка, хочешь сына вернуть…
«Да, да, да!»
Рука скользнула по животу вниз, принялась по-хозяйски гладить, как бессловесное животное.
– А мне без головы тоскливо… Найди мою голову – отрымаешь сына.
Задыхаясь от ужаса, Мария скосила глаза в сторону голоса. Рядом с нею лежало безглавое тело. Над поросшими чёрным волосом плечами маячила закруглённая культёй шея. Вдруг плечи дёрнулись, словно их свело внезапной судорогой. Затем сверху, на культе, открылся безгубый рот, из складок кожи прозвучало:
– Я б пошёл, разгулялся, да без головы к этой грубе привязан... Вот ты мне голову и найдёшь.
Оно тяжело навалилось. Марии было неимоверно гадко и до того страшно, что она перестала чувствовать ноги. Она кривилась, стараясь отвернуть лицо от обрубка, но тело снова спастически дёрнулось, и ужас внезапно закончился.
– Верни мне голову, курва!
Оно обдало горелой вонью, больно вцепилось горячими пальцами в шею, в плечо, и… пропало. Только дверца поддувала в грубке стукнула. Мария хотела встать, включить свет, но вместо этого провалилась в полубессознательный бред. Лишь когда рассвело, она смогла подняться совсем больная и разбитая.
– Олег! – хрипло сказала она. – Знал бы ты, какая мне гадость приснилась… Олег?!
Рядом с нею никого не было. Как и во второй комнате, как и на кухне.
***
– Пусть это окажется обычным ночным кошмаром! – твердила Мария.
Она как сумасшедшая бегала по дому, смотрела в кладовке, под диваном и в шкафу, светила в подвал, искала и звала сына. Ключ торчал изнутри, но из живых существ она обнаружила только спящих на чердачных стропилах летучих мышей. Ребёнок пропал.
Накинув первое, что подвернулось под руку, даже не причесавшись, она швырнула паспорт в сумку и попыталась завести машину, но та, словно специально, буркнула стартером и затихла. С совершенно безумным видом, не чувствуя холода, Мария побежала в полицию, писать заявление о пропаже ребёнка, но едва она влетела в здание – сработала пожарная сигнализация, откуда-то потянуло химическим пластиковым дымом, и копы забегали, как потревоженные муравьи. Марию спровадили, велев прийти через час или обождать за воротами. Ждать она была не в силах, да и чем, по сути, правоохранительные органы могли помочь против нечисти? Мария побежала в церковь, но и там случилось почти то же самое: едва она ступила на порог, у свечной лавки поймали воришку с краденой иконой, Марию даже слушать не стали, велели зайти позже.
Она бросилась домой – а вдруг Олег нашёлся сам? Вылез из укромного уголка, который она не догадалась обыскать, и теперь смеётся, как удачно маму разыграл. «Вот бы он нашёлся, пусть найдётся, слова ему не скажу…» Дом был пуст, как свежевырытая могила. Мария пришла в отчаяние. Оставалось просить помощи у бывшего мужа.
Она пропустила два битком набитых троллейбуса и кое-как втиснулась в третий, который, разумеется, заглох на половине пути: неприятности сыпались, будто из специального бедоносного рога изобилия. До бывшего дома пришлось добираться пешком, на это ушло больше часу времени! У своей старой двери Мария на секунду замешкалась, робея, но там, внутри, раздался голос мужа, и она дважды с силой утопила звонок пальцем.
Открыла ей незнакомая девица здоровой сельской внешности и самого цветущего вида. Вульгарно выкрашенная в платиновый блонд, с торчащей под халатом крупной грудью, румянцем во всю щеку, маслянисто-блестящими глазками и наращенными коровьими ресницами – неизменным украшением всех официанток и порно-звёзд. Девица была моложе самой Марии на добрых десять лет. Она самоуверенно оглядела бывшую хозяйку дома и нараспев произнесла:
– Яви-илась! И чортивню за собой привела-а! А ну иди, где взялась!
– Позовите моего мужа, – угрюмо сказала Мария.
– Бывшего мужа! – язвительно подчеркнула девица. – А моего – будущего!
– Мне очень надо, – продолжала Мария, чувствуя, что закипает от злости. Она давно подозревала, что у мужа кто-то есть, но такое нахальство для неё было в диковинку.
– Стасенька, кто там? – крикнул из ванны муж и вышел в старых джинсах, когда-то купленных ему Марией, с перепачканными в цементе руками. Кажется, он спешно ремонтировал всё, что изломал, когда они с сыном тут ещё жили…
– А, это ты, – поздоровался он. – Что надо?
– Олег пропал, – сказала Мария и заплакала.
– Да брешет она всё! – воскликнула девица уверенно. – Любым предлогом пользуется, чтоб разрушить наше счастье!
– Я не вру! – рыдала Мария. – Ведь он и твой сын тоже, помоги найти ребёнка!
Муж на секунду задумался и в душе зародилась слабая надежда, что они отправятся на поиски вместе, уже не так страшно будет, даже если он станет браниться, но в ту же секунду он крепко толкнул её в плечо и выставил в парадное. Дверь перед самым носом захлопнулась, в замке повернулся ключ. Мария вытерла слёзы и посмотрела на блестящий замок, такой же нахальный, крепкий и новый, как невеста мужа – Стася.
***
Журчала талая вода, на газонах узких низинных улочек хлопьями оседал туман, словно кто-то высоко в небе разорвал на клочки и выбросил ненужное облако. Понурившись и еле передвигая ноги, оглушённая Мария плелась домой. Казалось, в ней разом закончились все жизненные силы, оставалось просто умереть. «Хоть бы меня машиной сбило», – переходя небольшую дорогу, подумала она, и тут же, словно по заказу, раздался визг тормозов и надрывный гудок.
– Куда лезешь, юбтыма?! – заорал кто-то.
Мария обречённо повернулась. Она чуть не угодила под небольшой зелёный грузовичок, загруженный мешками. По матери ругался старенький, совсем седой и сморщенный водитель, вероятно, близорукий – в очках на длинном носу. «Бедный дед, испугался», – пожалела его Мария.
– Эге-е-е, – протянул дедуган, разглядев её лицо, – да ты, никак, отмечена…
– Что значит «отмечена»? – морщась, спросила она.
Лицо у старика сразу вытянулось и стало отстранённым, словно он отгородился толстым матовым стеклом.
– Нечистой силой, – немедленно, не раздумывая, ответил он.
Мария оторопела.
– Какой это нечистой силой я отмечена? – пробормотала она.
– Цуром – от тебя теперь все цураются, куда ни придёшь – одни беды и неприятности, – заговорил старик монотонно и быстро, глядя Марии куда-то в область пупка. – Пеком, который допекает твоего сына… Цур и Пек тебе!
Марии стало жутковато и от вида деда, и от того, что он говорит.
– Откуда вы знаете? – тихо спросила она.
– От нечистого, – не раздумывая, чётко и по существу ответил дед. – Грядёт князь мира кромешного…
– Вы кто такой?!
– Мельник на откупе, – механически ответил дед. – Мельник я…
Пока растерянная Мария медленно переваривала новую информацию, старик пришёл в себя. С лица его спало загадочное выражение. Словно испугавшись сказанного, он быстро захлопнул дверцу, схватился за руль и завёл грузовик, но Мария, наконец-то проследив простую связь между своими вопросами и его ответами, очнулась и побежала рядом с машиной.
– Как сына вернуть? – крикнула она.
– Сделай Цура целым, – сквозь зубы ответил мельник.
– Где его голова? – торопилась Мария.
– Один чёрт потерял, второй подобрал, – пробормотал мельник, испуганно оглянулся и поехал быстрее.
– Как от них избавиться? Как чертей из дома вывести? – крикнула Мария вслед машине и остановилась, тяжело дыша открытым ртом.
Всезнающая жертва «князя мира кромешного» поспешно удалялась, пыхтя выхлопными газами. Мария невесело усмехнулась и покачала головой. «Дожилась… Вот это дожилась!» Сапожок расстегнулся. Она нагнулась поправить молнию, и прямо у каблука, в грязи, заметила старый алюминиевый крестик. Копеечный, кем-то потерянный или выброшенный. Мария подняла его, отёрла от грязи и положила в карман.
***
Дом встретил её тяжёлой, как песок, тишиной. Молчали его нечистые жители, только ветер посвистывал в щелях да постукивал старыми ставнями. Мария продела в найденный крестик шнурок и повесила на шею.
Она слыхала о «домах с душой», о том, что здания умеют аккумулировать энергию своих жителей, а затем показывать особо чувствительным гражданам образы, зависящие всецело от их собственного восприятия. Но в такое дремучее средневековье Мария никогда бы не поверила, расскажи ей кто-нибудь посторонний. Впрочем, суеверия жили в нас слишком долго и не могут в одночасье умереть только потому, что кто-то полетел в космос, а кто-то изобрёл мобильную связь, мультиварку и, о чудо! – стиральную машинку-автомат. Солидные учёные господа настороженно относятся к аномальным явлениям, но простой человек воспринимает всё гораздо естественнее и правила игры принимает легче…
Мария нагрела молока в большой железной кружке-кварте, поставила на поднос. Туда же положила поджаренный вчерашний хлеб, вареные яйца, горстку конфет, и с этим добром отправилась на чердак. Посветила фонариком – никого. «Если тот поест – вдруг добрее станет. А может, и Олегу даст» – подумала Мария, оставляя поднос в углу.
Она до тошноты боялась наступления ночи, но, когда стемнело, всё-таки принудила себя забиться в угол дивана. Там уселась по-турецки и стала ждать безголового. Печь Мария не топила принципиально – не хотелось греть её обитателя. Она не сводила с грýбы глаз, чтоб не пропустить момент, когда из поддувала покажется шейная культя со ртом, спрятанным в вялых складках кожи, но постепенно Марию стало клонить в сон, она раз, другой клюнула носом в полудрёме…
– Сними крест, – дохнуло в левое ухо. Мария вздрогнула всем телом, будто по венам болезненно пробежало электричество, сон тут же пропал. – И грубу растопи…
Из-за широкой спинки дивана торчал обрубок шеи на волосатых плечах. Цур, холодный, как нерастопленная печь, тянулся к ней и гладил ладонью воздух, но дотронуться больше не мог. Он проворно отскочил, на четвереньках подбежал к печи, словно и без глаз прекрасно всё видел, и начал беспокойно сновать по комнате.
– Ребёнка когда отдадите? – сурово спросила Мария.
– Сперва голову найди, – заныл Цур и всем телом дёрнулся, как прошлой ночью.
– Чего дёргаешься? – презрительно бросила она.
– В нос попало, – пробормотал тот и ещё раз вздрогнул, словно чихнул. – Пылюки там, где голова, и мýсора…
– Да где хоть это?!
– Знал бы где – послал бы Пека, мне эта твоя груба уже в печёнках сидит, – пробурчал Цур. Он снова беспорядочно и бесшумно заметался, как курица с отрубленной головой…. – Там куча хлама. То нитку вдохну, то оливець в глаз встрянет, если не успею зажмуриться. Рот открыл – гудзиком чуть не подавился. Беда. И трясёт, как éду.
– Как ты её потерял-то? – сухо осведомилась Мария. Она даже представить не могла, с какой стороны начинать поиски.
– Как теряют голову? – тот пожал плечами. – Влюбился як бовдур. Что, ни разу не теряла?
– Ну и где твоя любимая?
– Сказала, зачем я ей, безголовый…
Он снова дёрнулся всем телом, бесшумно вскарабкался на стену и как нетопырь повис на карнизе. Бормоча невнятные ругательства, Цур сокрушался о потерянной части, нетопленной печи и кресте на шее у Марии – ни выйти, ни согреться, ни потешиться.
Мария с головой укуталась в махровый халат, в одеяло, затем в плед, и только тогда почувствовала, каким невероятно долгим, бестолковым и сложным был её день, как много она потратила нервов и сил, как устала. Бормотание над нею оборвалось. В нетопленной комнате стало так тихо, что было слышно пульсацию крови. Она подышала на руки, ёжась, постепенно согрелась и уснула нервным, прерывистом сном.
***
Ночью сильно похолодало – зима не собиралась сдаваться без боя. Мороз вырастил клыки-сосульки на карнизах, сковал землю корявым зеркалом, превратил вчерашнюю снежную кашу в бугристый бурый лёд. Пронзительный ветер пригнал тучи, тяжёлые, как комья мокрой шерсти, по самый горизонт забил ими небо.
Проснувшись затемно, продрогшая Мария полезла на чердак. На пустом подносе стояла пустая кварта. Неплохо, кто бы ни съел подношение, её ребёнок или нечистый житель. В хлипком кухонном шкафчике лежала только пачка галетного печенья и рыбные консервы – бычки в томате. Мария вскрыла банку, рассыпала печенье по подносу, налила в кварту воды и оставила на прежнем месте.
– Потерпи, мацюнька, я тебя вытащу, – шепнула она.
Без всякого аппетита перекатывая в сухом рту последнюю галету, Мария посмотрела в Интернете карту и адреса местных пекарен. Какие-то отвергла, но два забила в телефон: именно в ту сторону повёз свои мешки старый мельник.
Снег пустился сразу, стоило ей выйти из дому, и теперь шерстяные тучи, словно печалясь с Марией вместе, роняли мелкие и редкие белые пушинки. Дремал по-зимнему заброшенный сквер. По дороге и тротуару там и сям катались маленькие красные трактора, груженные отсевом, озабоченные коммунальщики разбрасывали его по льду. Потрескивали корявой ледяной коркой машины, осторожно лавировали пешеходы, стараясь ступать по сыпанному. Поднимались жалюзи в магазинах, аптеках, кафе и муниципальных зданиях – хмурый город готовился прожить ещё один суетливый день, а над ним бесшумно парил и падал сухой и тихий мелкий снег.
В первой пекарне Марию встретили недружелюбно и на вопрос, у кого покупают муку, отвечать отказались, видимо, сочтя за конкурента или шпиона налоговой. Во второй бухгалтер мазнула глазами странную посетительницу, поразмыслила и позвала коренастого хозяина с вислыми патриотическими усами, придававшими его лицу задумчивый вид. Тот, видимо, с ночи работал в жарком цеху, под шеей расползлось пятно пота. Стараясь, чтобы голос не слишком дрожал, и внимательно изучая угол офиса с оборванной шпалерой, Мария повторила свой вопрос.
– Тебе зачем? – осведомился хозяин, подозрительно её разглядывая.
– Мне по личному делу, – потупившись, ответила Мария.
Она ждала, что её прогонят, либо в пекарне, как и везде, куда она в последнее время заходила, немедленно начнутся неприятности, но пожар не вспыхнул, тестомешалка не сломалась, по-прежнему суетились пекари. В горячем воздухе сладко пахло ванилью и свежей сдобой. В общем, работа шла своим чередом, только пауза слишком затянулась.
– Погадать хочешь? – вдруг спросил хозяин. – Узнать что-то?
Мария с самого утра старалась не смотреть людям в лицо, ей казалось, что у неё наверняка безумный вид, потому что человек с такими невразумительными обстоятельствами не может выглядеть нормально. И стоит ей только заглянуть кому-нибудь в глаза, как её сочтут неадекватной и вызовут санитаров. Но тут она с таким неподдельным удивлением уставилась на вислоусого, что тот расплылся в самой широкой улыбке, чрезвычайно довольный как своей догадливостью, так и ошарашенным видом просительницы.
– Да не похожа ты на бабу, которая срочно ищет купить центнер ржаной муки или с десяток мешков комбикорма, – пояснил хозяин. – А вот на человека со вспухшей в жизни жопой вполне похожа. И я не дурной, знаю, с кем дела веду.
– Ну-у-у… – согласилась Мария, уклончиво возвращаясь взглядом к шпалере. – Так дадите адрес мельницы?
– А чего ж не дать, если надо.
Вислоусый широко расставил ноги для устойчивости, извлёк из кармана блокнот и принялся что-то чёркать, как тут в зале раздался металлический хлопок, гудение машины прекратилось, громко заговорили работники.
– Держи, – хозяин сунул Марии в руки наспех вырванный листок. – Да иди уже отсюда побыстрее!
***
Теперь на улице разгулялась самая настоящая завирюха. Позёмка крутила на льду затейливые танцевальные коленца. Снег словно играл в салочки сам с собой, мелькая в фарах редких встречных машин. Ветру за городом была полная свобода дуть во все стороны сразу, вот он и старался: гнул голые ветви, швырял густой дробный снег в мёрзлую землю, стволы деревьев, в лобовое стекло автобуса, с натугой ползущего по скверной ледяной трассе. Водила был мрачен и сердит на погоду, он еле буркнул в ответ на просьбу затормозить у поворота. Сквозь прогретую дырочку в замороженном окне Мария смотрела, как быстро растут на дороге снежные заносы. Обычно пригородные автобусы ехали, битком набитые возвращавшимися с центрального рынка селянами. Бабулечки и тётки вставали засветло, чтобы обходить скотину, первым рейсом смотаться в город и удачно сбыть перекупщикам молоко и творог, сепараторные сливки и гладышковую сметану, яйца с прекрасным оранжевым желтком и сладкое масло, домашние копчёности и битую птицу. Всё то, что водилось в хозяйстве, и что можно обменять на «живую копейку». Сегодня автобус ехал полупустым – страшно выбираться из дому в метель и гололёд, сметана и яйца подождут в погребе денёк-другой, ничего с ними не случится. Разве что нужда заставит кого-нибудь, вот, как Марию…
– Поворот на мельницу, – сквозь зубы процедил водила и открыл дверь. В салон ворвался холодный воздух. Угрюмые бабы, до самых глаз укутанные в тёплые платки, с тупым безразличием проследили, как Мария накинула капюшон и, наклонив голову, шагнула в метель.
Ветер тут же отвесил колючую пощёчину, глаза залепило снежной крошкой, но старый мельник, жертва нечистого, жил довольно близко – уродливый кирпичный совкострой маячил на пригорке у реки, километрах в двух от села и примерно в пятистах метрах от Марии. «Сейчас я всё узнаю, он мне расскажет, хоть ты тресни!» – подумала она, сощурилась от снега и сунула руки поглубже в карманы пуховика.
Уже вскоре она бродила вокруг мельницы, колотила в двери парадного и чёрного входов, звонила в звонок. Встреченный в городе грузовичок стоял на заднем дворе, внутри гудело и постукивало оборудование, но никто не открывал. Все окна оказались зарешёчены и слишком высоки, чтобы заглянуть. Проклятый старик, очевидно, прекрасно знал, кто и зачем к нему явился, он не желал помогать, но и Мария не хотела сдаваться. Она постучала кулаком в одну дверь, перешла ко второй. Внутри явно кто-то был, и этого кого-то Мария упускать не собиралась. Она вернулась к чёрному входу и осмотрелась. Неподалёку под навесом были сложены большие мешки, по завязку набитые комбикормом. Пыхтя и тужась, как при родах, Мария перетащила несколько мешков и подпёрла ими дверь, чтоб никто не вышел, затем поспешила к парадной.
– Есть кто на мельнице?! – крикнула она как можно громче и дважды пнула дверь ногой. – Мне на минутку! Я много времени не займу!
Не прекращая колотить в дверь ногой, Мария утопила кнопку звонка и держала, пока палец не заболел.
– Я всё равно буду ждать!
Она на все кнопки застегнула куртку, поглубже спряталась в капюшон, и принялась топтаться и подпрыгивать на месте, пытаясь согреться. Тем не менее, всё равно быстро замёрзла.
Вокруг, сколько видел глаз, до самого чёрного леса простирались укрытые снегом поля, дремала река, ещё скованная зимним льдом, а над всем этим низко нависало свинцовое небесное одеяло с бледным пятном обескровленного тучами солнца. «Это небо и это солнце знают о тебе всё, – подумалось ей, – и им на тебя плевать».
Они тысячелетиями смотрят на человеческую скучную возню. Они ничему не удивляются, они видели миллионы таких, как ты. По сути, на земле веками ничего не меняется. Поколение за поколением приходят и уходят одинаковые люди с одинаковыми радостями, несчастьями и потребностями. Им всем надо одного и того же – спокойной сытой жизни. Отличаются только грани сытости: кому-то хватит и пачки риса для счастья, а кому-то мало собственного острова. Из века в век их будоражат одни и те же страсти, они одинаково ликуют и страдают, болеют одними и теми же духовными болезнями, только называют их по-разному. Но всё хорошее и плохое, что есть сейчас, уже было раньше, от самой зари человечества, и будет до самого его заката, эта пульсация и есть жизнь, всё то, что ты ненавидишь в своём ближнем и дальнем – признак живости человеческого рода. А немощное солнце, бесстрастно глядящее из века в век на суетливое биение жизни, так же будет взирать и на мёртвую пустыню, когда людские пороки не оставят на лице земли ни единого живого существа…
– Эх, знала бы ты, как права! – сказали рядом. – Покы е людэ, поты сэ будэ.
Кажется, окоченевшая Мария пафосно бредила вслух. С чувством неловкости она оглянулась.
Рядом с нею, удобно опираясь о запертую дверь, стоял симпатичный чернявый юноша с блестящими карими глазами и улыбчивым широким ртом. Одет он был в старый каракулевый тулуп, весь в лысых проплешинах и сплошь перепачканный в муке, на ногах – чёрные молодёжные штанцы в обтяжку. В руке парня покачивалась небольшая холщовая сумка, похожая на школьные мешочки для трудов. Он был слишком молод, чтобы тыкать.
– Мы на брудершафт не пили, – одёрнула его Мария. – Тыкай маме, папе и товарищам.
– Пардон, ясна пани, – немедленно извинился паренёк и церемонно поклонился. В его кудрявой голове тоже белела мука. Мария сразу насторожилась.
– Ты с мельницы? – быстро спросила она.
– Ага! – парень фамильярно подмигнул, но Марии было уже плевать на его манеры.
– Ты тут работаешь? – с жаром продолжила она. – Помогаешь мельнику?
– Я и есть помощник, – согласился парень. – И работаю тоже, да. Кругом работаю, и тут, и там, как Вондер.
– Слушай, мне очень твой хозяин нужен, – настойчиво заговорила Мария, шагнув к парню вплотную и заглядывая в тёмные глаза в обрамлении чёрных густых ресниц. – Как мне с ним встретиться?
– Ну-у, это как сказать, – протянул паренёк и комедийно скривился, будто происходило что-то невероятно забавное. – Если нужен мой хозяин, то есть батька, проще всего для встречи с ним повисытысь чи втопытысь, а если нужен мельник, старый хрен, то ничего не выйдет, он ушёл.
– Не верю! – фыркнула Мария.
– Ну, я вру, – легко согласился паренёк. – Так может, ясна пани, старый хрен вам и ни к чему, может, я чем помогу?
Он снова припаскудно подмигнул с самым скабрезным видом и растянул в улыбке рот. «Какое подвижное лицо», – подумала Мария, внимательно посмотрела на парня, отступила на пару шагов, глянула в белое поле, и снова на него. Ниже короткого тулупа он был полностью голым и даже босым, просто таким волосатым, что показалось, будто он в моднявых штанцах. Сердце дёрнулось, Мария остолбенела, её даже в жар бросило.
– Извращенец! – закричала она и замахнулась дамской сумочкой, целясь в голову, но парень ловко увернулся и сумочка только воздух со свистом рассекла. – Эксгибиционист! Пошёл к чёрту!!!
– Как скажете, ясна пани, – полуголый парень пожал плечами. – Цуру с Пеком мой поклончик…
Он развернулся к Марии крепким волосатым задом, махнул мешочком и, припадая на левую ногу, захромал прочь. Вдруг мешочек дёрнулся, и оттуда раздался раскатистый громкий чих. Такой звук ни с чем не спутаешь! Несколько секунд поражённая Мария глядела ему в след, но и этого хватило, чтобы все пазлы стали на свои места и, наконец-то, сложились в понятную картинку.
– Стой!!! – закричала она. – А ну постой, как там тебя!!!
Парнишка оглянулся через плечо, ухмыльнулся и, размахивая мешком, припустил со всех ног прямо в метель. Мария, не раздумывая, бросилась за ним.
***
Несмотря на хромоту, бежал подлец чрезвычайно резво. Мария давным-давно уже еле плелась, абсолютно выбившись из сил, в боку у неё кололо, во рту появился гадкий сладкий привкус, а ноги заплетались так, что уже дважды падала, и поднимала её только мысль о том, что в сумке у нечистого лежит заветная Цурова голова.
– Стой! – в который раз попросила она, с шумом вдыхая и выдыхая колючий воздух. Вокруг, куда ни глянь, простиралось холодное белое поле. – Ну и… завёл ты меня, злодей…
– Никто вас за мною бежать не просил, ясна пани, – добродушно откликнулся паренёк, останавливаясь. Он совершенно не запыхался. – Да вы ж сами обзывались бранными словами, потом за мной побежали, вероятно, хотели бить. А мне це вже прийилося, никакого интересу, когда колотят. Понимэ? Другое дело – договор. Ты мне – я тебе, вот мой девиз.
Говорил он тихим приятным голосом и таким вкрадчивым тоном, что Мария непроизвольно успокоилась и начала прислушиваться. И… замерзать.
– Где это мы? – спросила она, оглядывая движущуюся снежную мглу, белый воздух над белой землёй. – Далеко от трассы?
– Мадам, не ссыте, – поспешил успокоить её чёрт. – Как завёл, так и выведу. Кстати, я Антипка. Ну, ещё Беспятко.
– Мария, да ты, наверное, в курсе, – отбивая зубами чечётку, представилась она.
– Однако вы, ясна пани, смотрю, совсем замёрзли, держите кожух, а мне и так не холодно. У меня природа, сами видите, какая тёплая.
И чертюган накинул на Марию свою плешивую одежину, оставшись полностью голым. Сухой колючий снег сразу сделал его шерсть седой, и Мария подумала, как обманчив, должно быть, его юный вид. Зато ей самой и в самом деле стало гораздо теплее.
– Что-то ты слишком заботливый, – подозрительно заметила она. – Это не к добру.
– Забота о клиентах – наше всё, – с готовностью откликнулся Антипка. – Вот встретите старого хрена – он подтвердит. Из каких только передряг я его не вытягивал. Ну, так что же, ясна пани, к делу?
– Душу будешь покупать? – уныло спросила Мария, и снова огляделась.
Её следы быстро заметало снегом, ещё немного поговорит с хромым чертом, и всё, самой не выбраться…
– И так всегда. Куда ни сунусь – всюду предрассудки, – всплеснув руками, огорчился Антипка. – А всё вина беллетристов, того же Гёте. Зачем эти души покупать, когда люди повсюду их бесплатно батьке дарят, да к тому же норовят друг дружку обогнать? В пекле и так народу – как шпрот в хорошей банке, не протолкнуться. Или как в «Битве бастардов», когда Джона Сноу душили, помните?
– Тогда откуда такое поверье? – недоверчиво хмыкнула Мария.
– От жадности, – заверил Антипка, смешно вытаращив глаза. – Сами посудите, ясна пани. Продай вы, к примеру, почку или печень на органы, ощутите ущерб?
– Думаю, да, – согласилась Мария.
– А душа, – заторопился Беспятко, энергично жестикулируя, – такой эфемерный предмет, что пока людына живёт, не нужна совершенно, даже мешает. «Великодушна людына» обычно лохов называют, вы уж простите за правду. Тем временем, никому неизвестно, что там за гробом, и когда оно, это самое загробье, будет. Так почему бы, думает экономная людына, мне не обменять то, в чём я абсолютно не нуждаюсь, и непонятно, есть оно или нету, на что-нибудь поистине прекрасное, к примеру, гроши, красу или розум? И заметьте, ни один ещё не предложил в обмен свою почку. Вот вы б на что поменялись? Я исключительно для поддержания беседы спрашиваю…
– Антипка, не путай меня, – Мария потрясла головой. – Давай ближе к делу.
– К делу – так к делу! – хромой чёрт хлопнул в ладоши. Словно в ответ мешочек громко чихнул. – У меня есть то, что нужно вам. А вот у вас того, что нужно мне, как раз и нету…
– Так что же тебе надо? – встревожилась Мария.
Антипка смущённо улыбнулся и принялся вырисовывать загогулины пяткой в снегу.
– У нас, пани, те же слабости, что и у людей, – заявил он. – Кто пожрать от пуза любит, кто – поглумиться, кто – покурвиться. А вот я, признаться, золото люблю. Я от него удовольствие получаю. Чем больше золота – тем лучше и мне приятнее.
– Могу тебе отдать обручалку и серёжки, – развела руками Мария. – Остальное муж забрал назад. А цепочку я сдала в ломбард, когда он нас с Олегом выгнал, а то денег даже на бензин не было.
– Видно пана по халявах! – радостно изрёк Антипка. – Такую жадную сволоту нельзя не наказать, правда? А ещё у него коллекция монет есть, так? Вот отсюда мы и спляшем.
Мария вспомнила последнюю встречу с мужем и нервно рассмеялась.
– Ну и как мы спляшем-то? Они меня недавно даже на порог не пустили. У него сейчас новая жена или невеста, какая-то Стася, по виду – чистое село.
– Знаю Стасю с её курвой-матерью, Сычихой, – кивнул Антипка, – прескверные бабы, особенно мамка. Но клиентки не мои – Мамуновы. А до чужих клиентов мне дела нет. Поэтому я всё вам помогу. Есть у меня одна вещица, как раз подойдёт. Убьём двух зайцев сразу: и мужа грушами накормим, и Цура ублажим: как только золотишко будет у меня – голова сразу ваша. Так что, пани Маричка, по рукам?
– А кровью где писать? – настороженно спросила она. – Договор в смысле…
– Какой кровью?! – деланно поразился Беспятко. Оставим формальности чиновникам и другим бездушным людям! Скажите просто: я согласна!
– Хорошо. Я согласна, – вздохнула Мария так тихо, что обычный человек не расслышал бы. Но Антипка слышал прекрасно.
Он ссутулился и мгновенно потерял человеческое обличье. Длинные руки упёрлись в землю, словно у гориллы, симпатичное курносое лицо вытянулось в звериную морду, глубоко запавшие глаза загорелись алыми углями. Чёрт вихрем крутанулся, взрывая сухой колючий снег, и пролаял:
– Цепляйсь, Маричка, за загривок. Мигом домчу!
***
Мороз замешкался, лёд задержался дольше, чем обычно. Но скоро, очень скоро солнце поднимется высоко, растопит покрытый всею зимней копотью дырявый и грязный снег. Вода досыта напоит землю, согреются разбухшие семена, взойдут посевы, вернутся птицы, выползет и жук и муха, всё живое примется трудиться во славу жизни, лихорадочно навёрстывая время, проведённое в зимнем сне. Весна уже не робко заглянет, словно стеснительная юная гостья, что ненадолго забежала перекинуться парой слов, поцеловала первым тёплым лучиком и принесла попробовать воронью песенку да солнечный денёк свежей выпечки. Она придёт полноправной хозяйкой, как вчерашняя робкая девушка возвращается законной женой после свадьбы. Повяжет фартук, упрёт кулаки в крепкие бёдра, окинет суровым критическим взором зимнюю запущенность и быстро наведёт свои порядки. Весна получит всё, что ей причитается по закону! Но покамест ничего не возвещало о скором её приходе – до самого горизонта, сколько видел глаз, тянулись низкие тучи, похожие на комья мокрой шерсти; на мёрзлую землю и сырые дома падал колючий дробный снег.
Антипка отнюдь не ехал ровненько, подобно авто, и не летел, как дельтаплан. Он мчался огромными неравномерными прыжками. То рвался вверх, в серое небо, то камнем рушился вниз, с грохотом отталкивался могучими лапами от заснеженной крыши, электрического столба или печной трубы и швырял своё тело в прыжок за прыжком, а под горячей шкурой, словно поршни, перекатывались твёрдые мышцы. Мария вдоволь наоралась, как на самом страшном аттракционе, и дважды чуть не упала, но чертюган каждый раз её подхватывал и забрасывал назад. Под конец она приноровилась и перестала соскальзывать, только до боли в пальцах цеплялась за жёсткую шерсть на загривке да жмурила глаза от ветра и чтобы не тошнило от высоты.
Наконец, чёрт в последний раз прыгнул и остановился. Они были прямо в её старом парадном, Антипка незаметно пронёс Марию мимо консьержки и даже поднял на этаж.
– Слезай, – скомандовал он. – Доставка пани на дом.
Мария кое-как сползла с его спины и немедленно вырвала утренним ещё печеньем и чашкой кофе прямо на перила.
– Всегда пожалуйста! Пользуйтесь услугами нашей фирмы, – прокомментировал Беспятко. Он снова очеловечился и теперь переминался с ноги на ногу, нетерпеливо помахивая своим мешочком. – Дело время любит, смотри сюда, Маричка.
Вытирая слезящиеся глаза, она подняла голову. В руках чертяка держал музыкальный инструмент – самую настоящую лакированную скрипку из тёмного дерева с длинным чёрным смычком.
– Страдивари? – сдавленно осведомилась Мария.
– Берите, пани, круче! – хмыкнул Антипка и загадочно улыбнулся. – Заиграйка!
Мария непонимающе смотрела. Антипка, похоже, обиделся.
– Ты что, не слыхала о чёртовой скрипке? – сердито осведомился он.
– Да я и о вас самих ничего почти не слышала, – ответила Мария осторожно. – Черти давно не в тренде. Другое дело – инопланетяне, полтергейст…
Безпятко раздражённо отмахнулся и сунул скрипку ей в руки.
– Звоните, ясна пани, в дверь, – шёпотом приказал он. – А дальше начинайте играть, и они сами вам всё отдадут!
– Да я не умею, – растерянно возразила Мария, пытаясь вернуть ему инструмент.
– А вам и не надо ничего уметь! – настаивал Беспятко, отступая. – На то и заиграйка, что на ней всякий заиграет, кто б в руки не взял! Я столько лет её делал! Каждую свободную минуту на неё, собаку, тратил, вот как по земле хожу. И поверьте, ясна пани, сделал батьке на славу!
За стеной раздался надсадный асматический кашель пожилого соседа-отставника, дяди Вити. Антипка сразу ссутулился и чёрной тенью юркнул в угол, а Мария с чёртовой скрипкой в руках повернулась к своей старой двери с новым блестящим замком.
– Что же я играть буду? – шёпотом спросила она.
– А это уже никто не знает, даже я, – дохнул ей в ухо невидимый Беспятко. – Всякому скрипка что сама выберет – то играет. Ну, вперёд!
Мария подняла заиграйку к плечу, но тут же снова опустила.
– Не нравится мне это всё, – укоризненно сказала она. – Муж очень любит коллекцию. Называет своим движимым имуществом…
– А должен тебя любить и ребёнка! – вкрадчиво шепнул в другое ухо чёрт.
– Да и украшения он сам покупал, – продолжала Мария, – по сути, это его, а не мои.
– А должен был отдать! – немедленно парировал Антипка. – Це ж прописная истина: бросаешь бабу заради молодухи? Так обеспечь, не будь жлобом! Любишь кататься – люби и саночки возить!
– Ну-у…
– Баранки гну! – прикрикнул Антипка, потеряв терпение. – Иди уже, небого! Они как раз пожрали, тварюки, сейчас пойдут злягатысь. На твоей кровати!!!
Будто в доказательство из его мешочка раздался громкий чих. Цурова голова подтверждала – правду говорит! Мария всё колебалась, чувствуя подвох, но в чём он состоит, догадаться не могла. И, в конце концов, отмахнулась от предчувствий, как легкомысленный должник от навязчивого кредитора. По спине побежали маслянистые струйки нервного пота. Холодея от прежнего, иррационального страха, Мария нажала трясущимся пальцем на звонок и приложила к плечу заиграйку.
– Веселее, ясна пани! – хохотнул Антипка из тёмного угла. – Спину – ровнее, локоть – выше, кисть – мягче! Сейчас начнётся ржака.
За дверью раздались шаги, в замке щёлкнул ключ и Мария глаза в глаза уставилась на бывшего мужа собственной персоной. Тот и в самом деле что-то дожёвывал, в квартире пахло жареной на гриле свининой. При виде Марии лицо мужа приняло странное выражение, на нём последовательно промелькнули раздражение, растерянность и тоска, они сменились ироничной улыбкой, но видно было, что мужу не по себе.
– Снова ты! – констатировал он саркастично. – Ну чего ты ходишь? Что тебе от нас надо?! Как тебе объяснить, что всё закончилось? И что за дурацкий маскарад?!
Из комнаты, посмотреть, кто пришёл, выглянула Стася в коротком ярко-розовом халатике, открывавшем большую часть груди и полные, очень белые ноги. В ушах красовались длинные выходные серёжки, ещё недавняя собственность Марии. Девица окинула гостью презрительным взглядом и изрекла:
– Ты посмотри, в чём она! Она что, в переходе со скрипкой прошакувала?!
С замиранием сердца Мария шагнула вперёд, ногой захлопнула за собою дверь, откашлялась, как конферансье и, взмахнув смычком, хрипло произнесла:
– Никколо Паганини, «Каприз» номер двадцать четыре!
Однако у чёртовой скрипки были собственные планы, не имевшие ничего общего с творчеством гениального итальянца. Едва смычок коснулся струн, инструмент, будто настраиваясь, испустил протяжный вздох, а затем разразился превесёлой народной песней «Ой Маричко, чичéри», в которой поётся о томимой гормонами девушке и её кудрявом кавалере. Эту песню свадебные музыканты обыкновенно исполняют после Б-г знает какого стола, когда гости уже совершенно пьяны и готовы плясать под любую похабщину, в аккурат перед дракой между родными жениха и невесты. Ведь после драки, как известно, никто толком и не танцует – все вспоминают обиды и подсчитывают ущерб.
Мария только диву давалась, как легко порхает рука со смычком, сама по себе, будто она с самого детства играла на скрипке и даже зарабатывала этим на жизнь. Но настоящим сюрпризом стало то, что случилось с бывшим мужем и его нареченной Стасей. При первых же звуках мелодии они пустились в разнузданный пляс и принялись выписывать ногами какие-то совсем уж немыслимые кренделя. Лица у обоих изумлённо вытянулись. Глядя на них, Мария впервые за всё последнее время ощутила, что справедливость торжествует.
– Эй, а ну прекрати! – потребовал бывший муж, пускаясь вприсядку, и весело рассмеялся.
Кажется, он ещё не догадался, что происходит, то, что тело не слушается, его просто забавляло. Зато Стася всё прекрасно поняла, изумление на её цветущей физиономии быстро сменилось страхом.
– Уже! – злорадно ответила Мария, ощущая возбуждение и кураж. Она выпрямилась и подняла локоть повыше, как советовал Антипка. Чёртова скрипка взвизгнула с новым энтузиазмом и ускорила темп. Танцоры задёргались быстрее. Розовый халатик обнажил Стасину упругую плоть в таких количествах, которыми Мария отродясь не обладала. Мимоходом она глянула в большое настенное зеркало в прихожей и поразилась своему дикому, распатланному виду. Давно немытые волосы торчали в разные стороны, щёки ввалились, нос обострился, как у больного человека, глаза, с красными от слёз и бессонницы веками, лихорадочно блестели. И это лицо улыбалось недоброй улыбкой. «Веселее, ясна пани!» Она чуть приподняла локоть. Скрипка, всё ускоряясь, запела по новому кругу.
– Маша, не надо, хватит! – взмолился бывший муж вскоре.
Теперь он покраснел от натуги, мучительно пытаясь остановиться, но только выше вскидывал руки и взбрыкивал длинными ногами.
– Она нас убьёт! – взвизгнула Стася, дробно выстукивая пятками, и изогнулась в таком акробатическом па, что Мария даже испугалась, сможет ли та разогнуться назад, но неведомая сила легко распрямила её, чтобы немедленно скрутить в другую сторону.
– Ты просто скажи, что тебе нужно, солнышко, – молил бывший муж, его ноги, неумолимо попадая в такт свадебной музыки, отстукивали по полу, – хватит! У меня сердце станет!
– Отдавай свою коллекцию и все мои побрякушки, – потребовала Мария и, не разуваясь, чего никогда не позволяла себе раньше, прошла в комнату.
Танцоры, уморительно кривляясь, последовали за нею. Их, как течением, подносило друг к другу и тут же разносило в разные стороны. На потолке приплясывала вместе с хозяевами нарядная люстра, которую когда-то сама же Мария и вешала, на столе дрожали от диких прыжков стаканы и тарелки с остатками обеда. Прижав заиграйку подбородком к плечу, Мария мимоходом зацепила крупный кусок мяса и отправила в рот – впервые за последние двое суток у неё проснулся аппетит.
– Пересолил, – с набитым ртом поведала она мужу. – Влюбился? Ну, где ключ от сейфа?
Она запила мясо глотком вина прямо из бутылки и закусила долькой апельсина.
– Тварь! – гаркнул муж, лицо его было багровым, по шее и щекам щедро катился пот и, кажется, слёзы. – Тебе не жить, паскуда!
Мария зло улыбнулась и вскинула локоть чуть ли не перпендикулярно потолку. Чёртова скрипка закричала «Маричку» с бешеной скоростью. Загрохотал радиатор центрального отопления – в него колотили каким-то металлическим предметом соседи. Вскоре хозяева уже не прыгали, а мелко егозили, совершенно обессиленные.
– Она душу продала! Она нас убьёт! – простонала Стася, страшно закатывая глаза. Кажется, она потеряла сознание, но тело продолжало послушно дёргаться в такт музыке.
– А я б кудри чесала, чесала, чесала! – подпела Мария. – Ключ гони!
– В волейбольном… кубке… – еле слышно выдохнул изнемогающий муж. – Бери, что хочешь… и убирайся… проклятая сука…
– Ну, ещё разок меня назови так ласково, – попросила Мария, запуская руку в спортивную награду его студенческой молодости. – Дай мне повод сунуть смычок в твою кариозную пасть и заткнуть экспресс методом…
– Забирай… всё… – промолвил муж, и музыка оборвалась. Заиграйка своё отработала.
Будто срезанное дерево, он рухнул на пол, вслед за ним свалилась и Стася.
– А як кóгут завые, завые, завые, вставай рано, Марие, Марие, Марие…
Мурлыкая привязавшуюся мелодию, она открыла шкаф, в шкафу – небольшой сейф. Из сейфа достала и положила за пазуху свою старую шкатулку с бабским золотишком и заветную бархатную коробку с коллекцией монет. Ещё в сейфе нашлись деньги и кредитки, Мария немного подумала и меркантильно взяла несколько купюр. В комнате стоял густой, грубый запах спортивного свежего пота, приправленного «гормоном стресса». Муж слабо шевелил ногами на полу, значит, был жив, но подняться пока не мог. Обнажённая аппетитная Cтася лежала без сознания. Мария, не церемонясь, вырвала из её ушей серёжки и сунула в карман джинсов.
– Ну, всего вам хорошего и гран мерси, – сказала она, направляясь к двери. – Заходите на досуге, потанцуем…
– Найду и убью… – простонал муж.
Мария вернулась и с большим удовольствием наступила ему на лицо ногой.
– Я сама ещё вернусь, – тихо сказала она, с силой поворачивая носком, словно растирала окурок, – и сведу тебя в могилу. Сдохнешь первый, а я хату, твою тачку и дачу унаследую. Всё продам и просру до копейки. Понял?
Мария вышла из квартиры и с силой хлопнула дверью. Рядом вскрикнул Антипка – он, хихикая, подслушивал у входа, не успел отскочить и ушиб ногу.
– Я не хо… – начала Мария, но чёрт со смехом её оборвал:
– Ерунда! Эта пятка вечно лезет во все двери, словно специально. Уходим скорее!
Он схватил Марию под руку и быстро поволок вниз по лестнице. На первом этаже Антипка ссутулился, выскочил вперёд и умело набедокурил: плюнул в камеру наблюдения – и в стене под нею немедленно вырос кустик чертополоха, закрывающий обзор; хлопнул длинными руками перед консьержкой – та уронила вязанье и нагнулась ловить клубок. Тогда Мария пулей промчалась к выходу и дальше, за угол и в тёмный переулок, только там перестала смеяться нервным смехом и остановилась перевести дух. Но Антипка торопился и не дал ей долго отдыхать.
– Хватайся за загривок! – скомандовал он, пряча в мешочек украденный у консьержки любовный роман в мягкой обложке, и принял зверское обличье.
Не успела Мария как следует уцепиться, чёрт рванул с места в карьер и в несколько огромных прыжков домчал её домой. Опомнилась она уже в собственной холодной мрачной комнате с нетопленной грубой. Тут же гиперактивный Антипка схватил её за руки и, мастерски приплясывая, несмотря на хромую ногу, закружил в польке, громко распевая высоким чистым тенором всё ту же злополучную свадебную:
– Ой, Маричка, люблю тя, люблю тя, люблю тя! Зариж мэни когутя, когутя, когутя!
– Ну, хватит, – с улыбкой отбивалась Мария, – я этой песни на всю жизнь наслушалась, кажется…
– Но как ты играла! – восхитился Антипка, отпуская её. – Я много кому заиграйку давал, но такой душевности не помню! Здорово мы твоего мужа с его ведьмой потанцевали, правда?
– Почему с ведьмой? – удивилась Мария.
– Да они с мамкой его и опоили, старая Сычиха та ещё босоркиня, настоящая гемонська баба, чего, ты думаешь, мужа так поплющило? – весело пояснил Беспятко, откуда-то из воздуха вынимая свой бездонный мешочек.
– Ты не говорил… – растерялась Мария.
– А ты не спрашивала! – пожал плечами Беспятко. – Давай, что там собрала!
Где-то в глубине головы зазвенел навязчивый тревожный звоночек. Она вынула из-за пазухи шкатулку со своими золотыми украшениями.
– Вот…
Чёрт ногтём ковырнул замок, заглянул в шкатулку и восхищённо присвистнул.
– Нормально он зарабатывал, да? Потому эти лярвы его и увели. Бедный чужой муж и даром никому не всрався! Разве что покурвиться разок-другой. А у опоенных мужей потом того, фьють! Чайник кипит и крышечку сносит…
– Так что, я его напрасно обидела?! – поразилась Мария. – Получается, он ни в чём не виноват?!
– Как это ни в чём? – Антипка раздражённо плюнул на пол, между половицами сразу проклюнулся чертополох. – Не бабы ж эти тебя по хребту да почкам били и без штанов, пардон, ясна пани, из дому выгнали?
Мария ощутила болезненный укол стыда. Но следовало закончить сделку.
– Держи, – сурово сказала она, вынимая бархатный футляр.
Антипка прижал коллекцию к груди и с самым блаженным лицом заплясал на месте, даже постанывая от удовольствия.
– Вот это подарок! – воскликнул он и резво чмокнул Марию в щеку. – Как же я тебя, Маричка, полюбил! Как сестру родную! Какая ж ты душевная людына! Люблю душевных людей… Давай сюда скрипку, и пока.
Он сунул футляр в мешочек, закинул его на плечо и протянул руку за скрипкой.
– А голову?! – воскликнула Мария, проворно отступая и пряча скрипку за спину.
– Какую голову? – делано удивился Антипка и, недобро поглядывая, пошёл на неё.
Мешочек сердито и громко чихнул, видно, Цуру снова что-то попало в нос.
– Вот эту самую! Цурову! – возмущённо крикнула Мария. – Мы так не договаривались!!!
– А как мы договаривались? – вкрадчиво спросил Антипка и безмятежно улыбнулся, блеснув ровными белыми зубами. – Покажи-ка наш договор, давай перечитаем, что там написано…
Почти упёршись в грубку спиной, Мария потрясённо молчала. Внутри у неё стало холодно и пусто, под ложечкой мерзко сосало, а мокрые руки мелко дрожали. Она прекрасно понимала, что не сможет силой забрать Цурову голову, зато Антипка скрипку отнимет легко, она и заиграть на ней не успеет – слишком неравны возможности.
– От бачишь, то-то и оно, – покачал головой чёрт, назидательно поджав нижнюю губу. – Никакого договора не было. Но мужа твоего мы добре натанцевали! Я сто лет так не смеялся. Отдавай скрипку, Маричка!
И тут Марию осенило.
– Что ж, спасибо за науку! – быстро сказала она и так же быстро нагнулась и сунула скрипку прямо в широкий печкин рот… – Бери!!!
Антипка сразу изменился в лице, видно было, что перетрусил и рассердился.
– Ты бачь, яка сука?! – злобно заорал он. – Так и поломать недолго, а я знаешь, сколько её делал, дурная ты баба?!
Он так грубо отпихнул Марию в сторону, что она едва не упала, по плечо засунул руку в холодную грýбу и принялся там встревоженно шарить.
– Вот она, – с облегчением произнёс чертяка наконец, вынимая драгоценный инструмент и бережно опуская его в мешочек. – Лярва ты, Маричка! Что, взяла?!
И тут из поддувала вытянулась рука и вцепилась ему в щиколотку. Вслед за нею вылезли волосатые плечи с кожаным обрубком на шее.
– Отдавай мою голову, вылупок кутерногий! – глухо взвыл Цур. – Отдавай, ростокупило твою мать!
Он, как зубная паста из тюбика, выдавился из поддувала целиком и бросился Антипке в горло.
Мария отошла подальше, чтоб её не сбили с ног, и стала наблюдать за тем, как черти кубарем катаются по полу, словно сцепившиеся в жестокой битве коты, не поделившие территорию. Омерзительны ей были оба драчуна, но держать кулаки приходилось за Цура. Тем временем, во все стороны летели клочья шерсти, черти поливали друг друга бранью:
– Да отцепись ты, быдло дремучее!
– Отдавай мою голову и сапай, вылупок!
Шум стоял такой, что если б у Марии были соседи, они б наверняка вызвали органы охраны правопорядка. Но вот что-то вылетело из визжащего клубка и глухо стукнуло у самых её ног. Мария опустила глаза и увидела Антипкину бездонную сумочку, похожую на детские холщовые мешочки для трудов. Сердце ёкнуло. Мария схватила мешок, перевернула и с силой потрясла.
На пол хлынул целый водопад всякой всячины. Тут были собраны всевозможные предметы: разнопарные носки и обувь, какие-то квитанции, вероятно, очень нужные кому-то, скомканные бумажные деньги и медные монеты, иголки и нитки, лекарства, посуда, Б-г знает сколько лет назад «потерянные» хозяйками мотки старинной пряжи, перьевые и шариковые ручки, свёртки, банки и коробочки, разнообразные ключи по одиночке и целыми связками, мочалки и расчёски, мыло и свечи, детские игрушки и шнурки, сигаретные и спичечные пачки, зажигалки, всевозможных образцов документы и даже чей-то травматический пистолет. Мария краем глаза выхватила свою собственную черепашью заколку, совершенно особенную, с высоким изогнутым краем, купленную когда-то в Гонконге и бесследно пропавшую, но её тут же завалило разным мусором. Очень быстро у ног выросла целая гора ненужной дребедени, а водопад из барахла всё не кончался. В отчаянии Мария ещё раз тряхнула сумкой и, наконец, на невероятно разросшуюся гору хлама торжественно шлёпнулась щетинистая лысая голова с небольшими глазками, висячими свиными ушами и рылом вместо носа. Она покачнулась, тяжело, как арбуз, скатилась на пол, чуть покрутилась на месте и громко чихнула, извергнув из пятачка крупную пластмассовую бусину. А потом щербато улыбнулась и подмигнула Марии с самым приятельским видом. Брезгливо кривясь, Мария схватила голову за длинное холодное ухо и швырнула в копошащихся чертей.
– Держи свою голову! – громко крикнула она и клубок распался.
Взъерошенный Антипка немедленно бросился к разбросанным по полу сокровищам и, злобно зыркнув на Марию, принялся загребать их обратно в бездонную сумку. Он как попало покидал туда самое ценное, оставив валяться добрую часть бумажек, носок и остального, не слишком нужного. Потом сердито плюнул на пол, где сразу выросла колючка, закинул торбу на плечо, ссутулился и тенью юркнул в двери – ушёл по-английски, не прощаясь.
Тем временем, весь дрожа от радости, Цур обеими руками торжественно взял верхнюю часть своего тела, на секунду прижал к груди, а потом медленно водрузил на плечи. Голова влажно чмокнула и приросла. Цур широко улыбнулся Марии и тут же со старту сиганул в поддувало, загрохотал в печи, в трубе и с хохотом вылетел прочь – истосковался по свободе.
– Где мой ребёнок?! – истерически закричала Мария, подбежала к печи и принялась её бить руками и ногами. – Верните! Мне! Сына!!!
Но никто не откликнулся на её крики, не раздался топот детских ножек, не зазвенел любимый колокольчик-голосок, только кусок штукатурки отлетел с печи и шлёпнулся на пол. Мария поняла, что её в который раз обманули и попросту использовали. Один – чтоб вернуть свою голову, второй – чтоб разжиться золотишком. А старый мельник, видимо, просто так, по их наущению. И тут же такая навалилась тоска, что руки опустились. Как потерянная, Мария села на край дивана, закрыла лицо ладонями и завыла. Она стала вспоминать свои последние, суматошные дни, поиски кредита и дома, утрату сына и новые страшные связи. Вспомнила, как обозлилась и с каким остервенением мстила ни в чём, в сущности, неповинному бывшему мужу. Мария по уши увязла в липком болоте. Её мысли стали илом, действия – тиной, безысходность – затхлой чёрной водой. «Врут они все, нет больше моего бедного малыша на свете» – с отчаянием подумала она. Мария сбросила с плеч плешивый Антипкиний кожух. Тот упал к ногам и растворился, будто и не было. Холод нетопленного дома пробрал до костей.
На полу валялись забытые остатки краденых Антипкиных сокровищ. Мария пнула пяткой моток конопляной бельевой верёвки, с минуту тупо смотрела на него, а затем подняла и стала разматывать. Вскоре её пальцы будто сами по себе вывязали славную, надёжную петлю. Мария огляделась и заметила над окном чугунный крюк, на котором, вероятно, крепился карниз. Она влезла на широкий подоконник и как могла крепко привязала к крюку свободный конец верёвки. Подёргала рукой – держалось отлично.
– Сынулька, ничего у меня не вышло… – пробормотала она. – Прости меня, мой маленький, любимый мальчик…
Поскуливая, Мария расширила петлю и сунула туда голову. Расправила на шее новое страшное украшение. Ветер в ставнях старого дома подвывал вместе с нею.
Когда в сердце человека умирает свет, на свободном престоле обязательно воцаряется тьма.
ІІІ. Олег
Город всегда засыпает долго, его совы только зевать начинают, когда жаворонки уже досматривают последние быстрые сны. Потухли самые поздние огни в окнах, а солнце всё потягивалось за лесами и долинами, никак не могло решиться встать. Предрассветное небо в чердачном окошке было по-ночному спокойным, тёмным. Наконец, на востоке треснул небосклон. В проём заглянул рассвет, мазнул багрянцем и испачкал глубокий чёрный фон. Вскоре яркий мазок расширился и расплылся, будто краску слишком сильно развели, затем испугался, побледнел, растёкся по горизонту. На хмурый морозный небосклон взошло бледное солнце.
На чердаке сразу посветлело, ночь превратилась в серые сумерки. Олег подул на озябшие руки и поглубже зарылся в гору пыльного тряпья, которое Пек отовсюду ему стащил, чтобы мальчик насмерть не замёрз.
– Я хочу к маме, – сказал он. – Когда ты меня отпустишь?
– Да не нужен ты ей, – недобро ухмыльнулся Пек, по-кошачьи потягиваясь. – Она о тебе и думать забыла. Потом, ты сам дружить захотел. А я казав – не дывысь…
– Никто не знал, что ты такая злюка! – огрызнулся Олег и потёр глаза.
Очень хотелось спать, но как только он задрёмывал – Пек с ногами взбирался на него, холодный, как лёд, тяжёлый, как жернов, и начинал душить, так что спал мальчик всего ничего. Ещё ему хотелось есть.
– Да, ты думал, что гучмана – це такый дидок малэнький, добрэнький и по дому помогает? Хе-хе-хе…
Олег угрюмо молчал. Он думал о том, почему мама за ним не идёт. Неужели она и в самом деле его забыла? Правда, он дважды находил в углу чердака поднос с едой, который появлялся словно из ниоткуда. Мальчик думал, что еду оставила мама, только пришла она как-то так, что они друг друга не заметили, вот и разминулись. Молоком Олег поделился с Пеком, потому что быть жадным – плохо и потому, что боялся. Гучмана с удовольствием похлебал, но добрее не стал. Иногда он повадками удивительно напоминал кота, иногда, особенно, когда прыгал, – огромную крысу. Пек почесал зубами подмышкой, но тут же насторожил розовые ушки, проворно вскочил и тенью метнулся в угол. Пискнула задавленная мышь, захрустели мелкие косточки. Вскоре гучмана вернулся, облизываясь длинным языком, и улёгся на бок, вытянув покрытый чешуйками хвост.
– А может, ты придумал и меня и это всё, – заметил Пек. Олег готов был поклясться, что его мордочка улыбается. – Сам посуди: ты так долго жил в плохом мире, где папка лупил почём зря тебя и мамку, потом ушёл от вас и приходил только для того, чтобы сделать в хате гадость, – выживал. Было?
– Ну, – нехотя согласился Олег.
– А когда мать збыралась, следил, чтобы та лишней миски не взяла.
История с папой была как стоматит на десне – он болит, но ты всё равно постоянно трогаешь языком горячее, воспалённое место. Олег сердито засопел носом, ему не нравилось это вспоминать. И думать о том, что мама его забыла, тоже не нравилось.
– Потом вы скитались по чужим хатáм, пока вас терпели, – продолжал Пек, быстро постучав костяшками пальцев в стену, – мать не могла найти житла, а в конце концов купила эту развалюху… Ну что за жизнь? Вот ты и придумал другой, волшебный мир, вместо поганого своего.
– Хочу к маме, – захныкал Олег. – Отведи меня вниз, домой!
– Не мороч мени дупу! – огрызнулся Пек. – Нема там её. Она себе уже нашла, где ей будет лучше.
– Есть!!! – настаивал Олег.
– Ну, хочешь – спустимся, проверим.
– Конечно, хочу! – крикнул мальчик.
Люк в полу чердака со скрипом распахнулся, обдав холодным ветром и пылью. Ухмыляясь, небольшой гучмана схватил Олега за шиворот зубами, как маленькая хищная ласка хватает большого беспомощного кролика, и в один прыжок оказался на кухне, мальчик даже испугаться не успел. Зато растерялся и удивился, когда осмотрелся по сторонам. Кухня чем-то отличалась от той, которую помнил он, кажется, была длиннее и уже. На улице уже совсем рассвело, но дома, скрадывая нехитрую обстановку, по-прежнему царил полумрак.
– Этого здесь раньше не было, – заметил Олег, дотрагиваясь до дверцы старинного буфета, сплошь утыканного круглыми дырочками, будто жучок, работая над ним, пытался превратить буфет в деревянное кружево. – И этого…
Рядом стоял трёхногий деревянный стул, до блеска отполированный давно истлевшими бёдрами. На месте плиты пылился тяжёлый круглый стол, укрытый пожелтевшей от времени кружевной скатертью, с настоящим (не электрическим!) самоваром в центре, а над ним – часы-ходики без стрелок, зато с гирькой. Часы тикали, гирька слабо шевелилась.
– Это как раз и было, – фыркнул Пек и, будто огромная крыса, громко топоча, засеменил в комнату, к грубе.
Олег поспешил за ним и поразился тому, как вытянулся крохотный коридорчик из кухни в комнату. Казалось, чем сильнее Олег хочет попасть в комнату, тем длиннее становится коридор. «Может, я просто-напросто сплю? – подумал Олег. – Ведь мне уже снились всякие пакости, то кот с отрубленной лапой, а то и кошмар с мамой в главной роли…»
– Мама! – крикнул он, наконец-то вбегая в пустую комнату.
Он был уверен, он чувствовал – мама где-то рядом. Но полутёмная комната оказалось совсем не той, в которой он засыпал! Знакомой в ней была лишь большая беленая груба, которая громко чихала газом. Вместо дивана стояла прежняя пружинная кровать с набалдашниками, с целой горой больших и маленьких подушек друг на дружке и, кажется, даже с периной. На стенах висели ковры, а на окнах – тяжёлые шторы в «турецкий огурец», пол устилали дорожки. В двух местах прямо сквозь дорожки проросли небольшие кустики чертополоха. На полу валялся разбросанный хлам – один ботинок, какие-то бумажки, спички, ключи, карандаши и свеча, словно здесь что-то рассыпали и не успели толком собрать. И, как вишенка в нелепом торте, – большой граммофон в углу, на старинном комоде…
– Это не мой дом! – сердито сказал Олег.
– Мой, – поправил его гучмана и запрыгнул на кровать, заскрипев пружинами. – Но и ты здесь будешь жить, потому что ты теперь – тоже мой…
– Нет! И на чердак с тобой я больше не пойду! – перебил его Олег. – И ты меня не затащишь, потому что спать я больше не стану. Я сяду здесь и буду ждать маму!
– Чекай, сколько хочешь, – насмешливо сказал Пек, помахивая хвостиком. – Она не придёт, она думает, что ты помер.
Олег отвернулся к комоду и крепко зажмурился. «Просыпайся!» – приказал он себе и открыл глаза. Ничего не изменилось. В полутьме всё так же виднелся граммофон, а гучмана помахивал хвостиком на кровати.
– Врёшь, мама придёт! – крикнул мальчик. – Она не может меня бросить, потому что любит меня. А тебя никто не любит! Потому что… не за что!
Глаза Пека злобно блеснули, он прижал розовые ушки и насторожился, как на мышь, даже хвостом махать перестал. Олег подумал, что гучмана сейчас набросится и укусит за ногу, тем не менее, добавил:
– Но в одном ты прав!
– В чём же? – глумливо полюбопытствовал Пек.
– Мне было плохо, и я тебя придумал. Тебя боятся те, кто в тебя верит. А я тебя не боюсь, потому что глупо бояться того, что ты сам придумал. И я останусь тут, пока мама не придёт. Я знаю, она где-то рядом!
Олег видел – гучмана не на шутку разозлился и обиделся. Его лысый хвост так и заплясал по бокам, а задние ручки сжались в кулачки. Мордочка насупилась, словно он раздумывал.
– Оставайся! – неожиданно легко согласился Пек. – В межсвиття людыне просто так не зайти, а из него – не выйти. Захочешь йисты – сам придешь, я крысу слóвлю…
Он спрыгнул и, громко стуча половицами, скрылся в тёмном проёме кухни. Мальчик уселся на его место и принялся терпеливо ждать.
***
Гулко, на всю квартиру тикали часы без стрелок… Сколько времени прошло, Олег и не знал. В окно по-прежнему просачивались тусклые сумерки, непонятно было, ещё день или уже наступил вечер. Со скуки он перебрал предметы, разбросанные по полу. Разложил по званию и росту: ключи и карандаши – от больших к меньшим, бумажки – в стопочку, пуговицы и бусины – в кучку, отдельно – жёлтую тонкую свечку с коробкой странных, огромных спичек. Совсем отдельно – левый ботинок старинного фасона. Правого нигде не было видно. Он устал и проголодался, а старая карамелька с налипшими нитками, которая валялась среди пуговиц, только раздразнила аппетит. Вздрагивая от шорохов и стуков в стенах, он сходил на кухню и порылся в буфете и шкафчике, но ничего съедобного не нашёл, только ковшик воды. Чего доброго, и в самом деле придётся просить Пека поймать крысу! Олега передёрнуло от одной этой мысли. Понурившись, мальчик вернулся в комнату и замер у порога.
Он больше не был один.
В комнате стояла неизвестно как прошедшая мимо него старуха. Рослая и плечистая, почти как отец, но сутулая и очень худая, словно всю свою жизнь тяжко трудилась. С суровым костистым лицом, запавшими глазами и крепко сжатым ртом. В чёрном траурном платке, из-под которого выбивались седые длинные волосы. В суконной чёрной юбке и стоптанных мужских ботинках на больших ногах. Она опиралась на видавшую виды косу со ржавым лезвием и до блеска отполированной рукоятью, и внимательно смотрела на подоконник, словно там происходило что-то интересное, к примеру, шёл кукольный спектакль.
Растерянно переминаясь с ноги на ногу, Олег кашлянул. Старуха вздрогнула от неожиданности и медленно повернулась к нему. На неподвижном лице, туго обтянутом пергаментной кожей, чуть шевельнулись белёсые брови. Похоже, она не ожидала увидеть в сумеречном доме ребёнка и удивилась.
– Добрый день, – сказал Олег и не узнал своего голоса, так сипло он прозвучал. – Или вечер. Я не знаю, сколько времени, стрелки потерялись.
Руки у Олега мелко тряслись, и он сунул их в карманы пижамы, ноги стали ватными и холодными. Мальчик сразу догадался, кто ему встретился на этот раз, потому что ошибиться было невозможно, и теперь по-настоящему, до смерти испугался.
Старуха молча изучала его, сурово поджав губы.
– Я не видел, как вы зашли… – продолжал Олег. – Вы за мной? Я сейчас умру?
Страшная гостья сглотнула – горлом дёрнулся кадык, и разомкнула губы.
– Мне. Сюда. Не было сказано! – изрекла Смерть с таким трудом, будто каждое слово было булыжником и ей приходилось их выталкивать.
Голос её был хриплым и низким, а перед тем, как что-либо вымолвить, она ненадолго застывала с открытым ртом, будто перекатывала непослушным языком тяжёлые слова.
– Но вдруг. Позвали сюда. Дело сделать. Ты!
Она ткнула тощим узловатым пальцем прямо в Олега, от неожиданности отступившего на шаг, хотя ему казалось, что и с места не сможет сдвинуться.
– Смотрел, куда не надо, – продолжала она грозно. – Слушал, что не надо. Дружить звал. Кого?! Меня в другом месте. Ждут давно! А я тут.
– Так вы не за мной? – промямлил Олег.
– Не сказано, – медленно вытолкнула Смерть. – Не бойся. Я не зла.
– Тогда кого вы заберёте? – еле слышно пробормотал Олег дрожащими губами. – Мою маму, да? Вы за нею?
Смерть молча смотрела, широко расставив большие ноги в стоптанных ботинках и опираясь на косу, потом перевела тяжелый взгляд на пустой подоконник. Олег догадался: что-то происходило в реальном мире, чего он не мог разглядеть из сумеречного дома! А вот Смерть – могла. В носу защипало, горло сдавило, словно там застрял булыжник-слово. Олег залился слезами и бросился в ноги страшной гостье.
– Не забирайте её, – лепетал он, плача навзрыд и цепляясь за чёрную суконную юбку, – оставьте мне, у меня кроме неё никого на свете нет!!! Я не хочу здесь быть!!!
– Цыть! – изрекла Смерть. – Зáра.
Она отпихнула мальчика костлявым коленом и оглядела комнату.
– Вон, на полу. Стритэнська свеча. Чорт потерял.
– Какая? – всхлипывая, переспросил Олег.
– Стритэнська, – терпеливо пояснила Смерть. – Церковна. Со Стритэння. Чего не зажёг? Невиглас! Давно пора.
– А я не знал… – Олег торопливо схватил жёлтую восковую свечу. – Что мне делать с нею?!
– Зажги, – приказала Смерть и кивнула головой, будто клюнула. – Дом обойди.
Руки плясали польку и не хотели слушаться. Олег чиркнул огромной старинной спичкой, та испустила струйку серной вони и сдохла.
– Не барысь! – прикрикнула Смерть и топнула ногой.
Она оглянулась на окно, крепко перехватила и приподняла свою ржавую косу – время разговоров закончилось. В мёртвой комнате стало ещё темнее.
Мальчик чиркнул второй спичкой – та загорелась. Он поднёс спичку к свечкиному носику и вот в полумраке слабо засветился жёлтый, тёплый и живой огонёк. Тут же в кухне гулко стукнуло и раздался громкий дробный топот гучманы.
– Не пущу! – злобно взвизгнул Пек, влетая в комнату.
Олег испуганно оглянулся на голос своего мучителя и чуть не выронил свечу, но что-то со свистом мелькнуло в воздухе, и гучмана, бешено извиваясь, повис на ржавом длинном лезвии. Яростный визг стал тонким и жалобным. Крепко нанизанный на острую косу, Пек всё ещё тянулся к Олегу всеми четырьмя своими ручонками, клацал зубами и яростно плевался. Нерождённый, неживой, он не мог и умереть. Впрочем, как и навредить.
– Без ничего. Уйти нельзя! – медленно вытолкнула Смерть, за шкирку сняла гучману с лезвия и ухмыльнулась краем рта. – Домой возьму. Мышей ловить. Пек им, ха!
– Он душит, когда спишь! – предупредил Олег.
– Я никогда. Не сплю. Працюю много.
Смерть кивнула Олегу, подхватила косу, развернулась и, тяжело переставляя ноги, пошла прочь из дому, волоча за хвост свою страшную добычу.
А свеча всё больше разгоралась, тени всё дальше отступали по углам и бледнели. Растаяли граммофон и старинный комод, исчезли тяжёлые шторы и ковры, кровать с набалдашниками и горой подушек. Вместо них из темноты проступили самые обычные предметы – диван с ноутбуком в углу, шкаф с одним разбитым зеркалом, широкий подоконник… На нём стояла мать и что-то делала со своею головой руками.
– Мама!!! – закричал Олег, бросаясь к ней. – Мама, слезай оттуда немедленно! Что ты делаешь?! Я здесь, я дома!!!
***
Они вцепились друг в друга так крепко, что даже больно было. Обнимались и целовались, смеялись и плакали, прыгали и плясали на месте, и всё никак не могли друг на друга насмотреться.
– Я не смогла тебя спасти, – пробормотала мама, ощупывая Олега. – Как ни старалась!
– А вот я тебя – смог! – с гордостью ответил мальчик, глянул на свисающую с крюка ужасную петлю и быстро отвернулся.
Теперь у него появился ещё один «вспоминательный стоматит»… Зато мама проследила, куда он смотрит, и сразу пришла в себя. Сорвала верёвку и швырнула в мусорное ведро. Туда же полетели собранные с пола ключи, ботинок, карандаши, бумажки и кусты непонятных колючек.
– Не хочу здесь и минуты лишней оставаться! – заявила она, хватая сумку и руку Олега. – Видеть этот дом больше не могу!
Мальчик немного поразмыслил и поднял свободную руку, как в школе.
– Здесь теперь можно жить, – сказал он. – Они навсегда ушли. Просто мусор вынести, да и всё.
Но мама верить не хотела – дом был ей ненавистен.
– А Пек куда делся?
– У Смерти дома мышей ловить будет, – пояснил мальчик. – Она его на косу – раз! Как кузнечика на булавку. Даже жалко.
На этот раз мама ему поверила, но сумку поставила с большой неохотой.
– Всё равно. Как здесь жить? – с сомнением спросила она.
– Запросто, – пожал плечами Олег. – Как в любом другом месте. Думаю, гучманόв и других – везде достаточно, главное, не смотреть на них и не слушать. Я теперь точно знаю, что нужно делать, чтобы всё было хорошо. Я тебе потом скажу.
– Да уж, – протянула мама, о чём-то задумавшись.
Олег прекрасно помнил, что случилось с ним, но даже не представлял, что пережила мама, что заставило её встать на подоконник. Когда-нибудь потом и она ему расскажет. Не теперь, а когда пройдёт «стоматитная язвочка».
– Давай в магазин вместе сходим, – попросился он. – Вон в тот, на углу. Я такой голодный, что слона бы съел! Или даже крысу… Но подойдёт и сосиска!
– А я как есть хочу…
Они с мамой по-быстрому переоделись, чтоб не распугивать прохожих, и вместе вышли на улицу, в ясный весенний вечер, в княжество талого снега и хрупкого льда.
Небо было высоким и чистым, с редким белым облачным пёрышком. Вечернее солнце только собиралось спрятаться за небоскрёбы в дальнем конце улицы и пока ещё золотило влажные карнизы, отблёскивало в окнах. С крыш весело капала вода, под ногами вовсю журчали талые ручьи. Громко кричали воробьи в кусте бузины, плескались в лужах – праздновали изгнание зимы на долгое и сытое тёплое время.
На крылечке сидел отец, наверное, кто-то из маминых подруг сказал ему новый адрес. У калитки, рядом с маминым «гольфиком» стояла его машина. Олег так оторопел, что потерял дар речи, хотя ещё несколько минут назад был счастлив, как никогда. Мама тоже, кажется, испугалась. Отец оглянулся и встал во весь рост. На щеке у него красовалась свежая ссадина. Родители с большим недоверием уставились друг на друга, Олег напрягся, как струна. Но папа был трезв, печален и задумчив. Совсем не такой, какой врезался в память и постоянно вспоминался.
– Нашёлся? – спросил он у Олега. – Где прятался, малец?
Глаза у матери забегали, куда вся недавняя радость подевалась. Олегову ладошку она ещё крепче сжала.
– Привет! – отец доброжелательно протянул мальчику руку и улыбнулся.
«Щенок», «сопляк» и «гадёныш» сурово смотрел на отца и мириться не собирался. Папа догадался, убрал и руку и улыбку. Все помолчали.
– Ты меня ограбила! – укоризненно констатировал отец, поворачиваясь к матери.
– А ты меня бил и выгнал с ребёнком без ничего! – настороженно парировала та.
Снова повисла пауза. Олег только взгляд переводил с одного на другую. «Хоть бы на сегодня все неприятности кончились! – думал он. – Сколько же можно неприятностей на одного человека?!»
– Коллекции у меня нет, – вдруг сказала мать.
– Я не за нею, – вздохнул отец.
«Сколько ещё он будет стоять, как столб поперёк дороги?!» – мучился Олег и не знал, куда деваться. С одной стороны папу было жалко. В конце концов, он пришёл с миром. С другой стороны, он был виноват и в первом, и во втором «стоматите», а значит, вполне мог причинить новые беды.
– Хочешь, я вам квартиру оставлю? – вдруг спросил отец у мамы. – Я знаю, что виноват. Я могу сюда перебраться, а вы – туда, если хочешь, конечно. И живите. А я кредит выплачу. Цена вопроса? Можно официально оформить.
– А как же Стася? – не удержалась мама.
– К матери уехала, – отец пожал плечами и отвернулся. – Знаешь, как-то и не жалко. Жаль только, что с вами так паршиво вышло. Сам не знаю, как. Слушай, Машка, может, поужинаем все вместе? Прямо сейчас? Что скажешь?
Олег ужасно испугался. «Сейчас она ответит с радостью – да! Конечно!!! – подумал он. – И сперва всё будет как раньше. А потом начнётся снова!»
Но мама улыбнулась новой, недоверчивой улыбкой и ответила:
– Созвонимся, обговорим. Но сейчас мы спешим, прости. И да, мне тоже жаль, что так вышло. Честно…
Она аккуратно, как столб, обошла отца и зашлёпала прямо по лужам прочь со двора. У самого магазина мальчик обернулся посмотреть, уехал ли отец – тот как раз садился в машину. На секунду Олегу показалось, что на пассажирском сидении рядом с папой вольготно развалился какой-то незнакомый парень в тёмном спортивном костюме, по виду – старшеклассник, сидит, закинув нога за ногу, и помахивает холщовой сумочкой для трудов. Но когда машина развернулась и проехала мимо них – папа был один. Показалось!
– Ты идёшь? – спросила мама и шагнула в дверь-вертушку.
Олег заторопился следом.
КОНЕЦ 4-Й СКАЗКИ ЦИКЛА
Пы.сы. Слово всяко ложь, и я тож. ©))
©МариПяткина
Если бы им с мамой не пришлось две ночи провести в машине, а утром, перед школой и работой, умываться в туалете на вокзале, Олег наверняка бы фыркал и носом крутил. Но он так устал за «бездомное» время, что был согласен на любое жилище.
Дом оказался старой постройки, из серого кирпича, с облущенными узорами на дубовых ставнях, с огромными двустворчатыми деревянными дверями. Олег с испугом его разглядывал, как диковинное и ужасное насекомое. Дом с брезгливым любопытством жмурился на Олега из-за ставень.
Мама подбросила на ладони ключ и вымученно улыбнулась, Олегу сразу стало понятно, что ей совсем не смешно.
– Зато дёшево, – сказала она с абсолютно неестественным позитивом. – Будем живы – сделаем хороший ремонт или поменяем на что получше! Поможешь вещи внести?
Вещей было немного: ноутбук, чуть посуды, одежда и бельё. Больше отец ничего взять не разрешил, забрал даже украшения, которые дарил маме раньше. Чудом спасся мамин «гольфик», небольшая дешёвая машинка, но только потому, что задержался в ремонтной мастерской. Были бы живы бабушка с дедом – переехали бы к ним, как все делают, когда родители разводятся, но те давным-давно умерли (Олег их ни разу и не видел), а маминым подругам они быстро надоели.
В школе мальчик про трудности молчал из опасения, что кто-нибудь сообщит в службу опеки и его, чего доброго, заберут у мамы и отдадут отцу. После террора, который тот устроил, Олег его попросту боялся. Впрочем, было сомнительно, что папа испытывает в нём потребность...
Никто не понимал, почему отец так внезапно изменился и сделал всё, чтобы дома стало невозможно жить: перекрыл газ, отключил свет и воду, даже демонтировал унитаз. Когда мать пыталась помешать – со страшным лицом бил её по спине, ногам, животу. Олег бросался на защиту и тоже получал затрещины. И слова: «щенок», «сопляк», «гадёныш». Мама не знала, что происходит, только горевала. Ведь она ничего плохого не сделала, а раньше папа к ним относился хорошо. Олег обнимал её, и плакали вместе. Всё, что она пыталась исправить – отец снова ломал, когда приходил. Это было ужасно. Поэтому Олега возмутило и обидело, что на разводе мама внезапно сдалась, стала плакать и просить отца подождать, говорила судье, что папа их любит и обязательно одумается, впрочем, ничего не вышло – её и слушать не стали. Олег решил, что отец, как обычно в сложных ситуациях, кому-то заплатил. Как он говаривал: «Деньги решают всё». А также: «Цена вопроса». Во сколько папа оценил избавление от семьи, Олег и знать не хотел. Наверняка, куда дешевле, чем свою дурацкую коллекцию монет в багровой бархатной коробке. Гораздо больше Олега беспокоило то, что своих денег у них было мало, маминой зарплаты хватало с трудом, «лишние расходы» они урезали ещё до развода. К примеру, репетитора по английскому (это было даже хорошо), футбольный клуб (а вот это уже – плохо), ну и всякие походы в «салоп крысаты».
Мальчик переживал, что так они скитаться и будут, но мама исхитрилась: на работе взяла отпуск, чтоб со всем справиться, оформила кредит, кое-что одолжила у сотрудников, знакомых и, в конце концов, нашла на окраине «бюджетное жильё» – половину чудо-юдо-дома.
Внутри оказались две комнаты со скрипучими полами. Вход, вместо прихожей – сразу на кухню, а там – кладовка, умывальник и газовая плита на две конфорки, такая ветхая, что, того и гляди, развалится. В потолке и в полу два квадратных деревянных люка: на чердак и в подвал. Скверно пахло мышиным помётом и отсыревшей штукатуркой, под ногами хрустел мусор, стены змеились трещинами, зато на высоком потолке красовалась настоящая лепнина, местами облупленная, но всё равно загадочно-старинная, как и большая пружинная кровать с железными набалдашниками. Ни ванны, ни туалета в доме не было, только на улице, в конце небольшого дворика, кособочилась деревянная будка с дыркой в полу. Под дыркой – выгребная яма. Как мыться?! Как всем этим пользоваться?! Олег словно в прошлом веке оказался.
И грýба.
Большая газовая печь, встроенная в стену между двумя комнатами. С круглой медной дверцей для розжига и большим квадратным поддувалом снизу.
– А кто живёт во второй половине дома? – спросил Олег, осторожно ставя на плиту кастрюльку со стеклянной крышкой.
– Никого, – ответила из комнаты мама. – Вот разбогатеем – выкупим. Будет у нас не полдома, а целый! В четыре комнаты!
– Мне нравится, – солгал Олег самым честным своим голосом. – Только холодно.
– А сейчас грýбку затопим! Нужно сразу было, что ж ты не сказал?
Мама бросила потрошить сумку и присела около печи. Отвернула газовый вентиль, открыла закопченную медную дверку, и ткнула грýбе в рот горящей спичкой. Газ сипел, но не разгорался – мама была неопытной. Она подожгла вторую спичку, за ней третью…
Жах! Печка глухо и сердито чихнула горячим газом. Загорелась. Мать испуганно отпрянула и некоторое время с опаской разглядывала пламя.
– Кажется, вышло, – робко сказала она, наконец. – Опасная штуковина. Но я приноровлюсь!
Вскоре большое грýбкино тело задышало жаром, и в комнате потеплело. Мама вымела мусор, протёрла пыль и сбегала в супермаркет на углу, где купила вермишель с сосисками, сок и бутылку вина – отметить «начало новой жизни», как она выразилась. Они вкусно поужинали на полу, возле тихонько гудящей печки, а потом болтали и дурачились. Теперь мама улыбалась по-настоящему, как раньше, да и сам Олег развеселился. Впервые за последнее время мальчик поверил, что всё будет хорошо.
***
Однажды он случайно забрёл в старую квартиру и уселся в своей прежней комнате. Только теперь здесь царили холод и запустение. Повсюду висела паутина, слой мусора и штукатурки покрывал пол, только от письменного стола пахло свежо и смолянисто. Дверь со скрипом открылась. В комнату, спиной вперёд, вошла полусогнутая женщина, с натугой волоча за собой нечто тяжёлое. Олег узнал силуэт матери, её спину и бёдра, прямые светлые волосы. Он радостно затаился – ждал, когда она подойдёт поближе, чтобы напугать её: с визгом напрыгнуть, поймать и побороться. И тут увидел, что в руках у мамы – человеческие ноги в замшевых, очень знакомых ботинках. Он присмотрелся и узнал свою собственную обувь, а затем и джинсы с фальшивыми карманами по бокам... Олег замер, гадая, бесчувственное тело тащит мать, или труп. Заспешил, отпихивая стол, стал торопливо выбираться, и… проснулся с мокрой от пота спиной.
Кто-то постукивал в стену, смежную с заколоченной половиной, негромко и равномерно, словно костяшками пальцев. Олег достал из-под подушки мобильный телефон и посмотрел время – два часа ночи.
– Не возись, – сонно сказала мама рядом. – Спи.
«Стучат», – хотел поделиться Олег, но промолчал, потому что больше не слышал ничего, кроме свиста ветра в ставнях. Расслабиться он так и не смог и, когда раздались новые звуки, всем телом вздрогнул. «За стеной кто-то живёт», – понял мальчик. Теперь там скребли чем-то широким, словно зачищали штукатурку во время ремонта. Не выдержав, Олег с бьющимся сердцем выскользнул из-под одеяла, и босиком пошлёпал в холодную, нетопленную кухню. Стену снова почесали. Он немного постоял, раздумывая, и прижался к ней ухом. Уху сразу стало холодно, комнату заполнила тишина, даже ветер утих.
– Ау? – сказал Олег негромко. Никто ему не ответил. Может, тот, кто стучал и чесался, сейчас прислонился ухом с той стороны?
Вскоре Олег замёрз и вернулся в постель.
А утром взошло ясное солнце. Залило по-весеннему длинными лучами талый ноздреватый снег, чёрные проплешины асфальта и прихваченную льдом корявую мешанину под ногами. Мама встала первой, растопила печь, и комната быстро нагрелась. Когда Олег выполз из-под одеяла, оказалось, она уже нажарила картошки с луком и яйцами, заварила какао. Было тепло и вкусно пахло. «Дома стало ДОМА!» – подумал Олег и весело рассмеялся. Кокетливо и вкрадчиво переговаривались романтически настроенные, весенние Кар Карычи на скрипучем старом орехе за окном: «Кру, кру, ряк! Кря, ря, ряк!» Наверное, стихи читали, вроде:
Гнёзда строить, яйца класть!
Можно корочку украсть!
Можно – шкурку колбасы!
Хвать – и крылья уноси!
Не кричали со злым отчаянием, как зимой, а ворковали, словно голуби. И ночные шорохи сразу показались такими же далёкими и нелепыми, как сон, в котором мама волокла его за ноги.
***
Обычно по субботам Олег ходил на авиамоделирование, но дел по дому оказалось так много, что он решил разок прогулять. Да и любопытно было изучить новое жилище. Сперва они разобрали хлам в большущей, очень просторной кладовке. Оставили полезные пустые банки; выбросили кипы старых газет и журналов, пустые коробки, узлы непонятного тряпья – наследие прежних хозяев.
– Погляди, сколько места! – радовалась мама. – Вот выплатим кредит за дом – возьму второй. Сразу канализацию проведём, сюда и душевая кабинка влезет, и туалет!
Дом всё больше им нравился. В нём, как выразилась мама, «была душа». После обеда убрали мусор из подвала. Мама выставляла его наверх, а Олег «делал выкид»: нагруженный, вразвалку топал к мусорным контейнерам в переулке, по дороге урчал: «Дрэнь-дрэнь-др-р-р-рэн-н-н-нь» и был грузовиком. Обратно бежал прямиком по талым лужам и проверял, как далеко летят брызги. Выносил давным-давно просроченную консервацию с чёрными ржавыми крышками и гнилые ящики с остатками картошки. Ящики сердито щетинились немощной и бледной, инопланетной порослью ростков, собираясь поработить Вселенную.
– Сдохни, проклятый захватчик! – приговаривал Олег, утрамбовывал врагов в контейнер и расстреливал указательным пальцем: – Пдыщ, пдыщ!
Закончив с подвалом, мама напилась кофе, изучила объявления, и поехала смотреть мебель «недорого, в хорошем состоянии». Довольный Олег остался на хозяйстве. К его услугам остались горячая грýбка, мамин ноутбук, большая пачка печенья и полторашка кваса. Он расстелил на полу одеяло, сверху бросил подушку; включил кино, в котором огромные роботы сражались с гигантскими чудищами из параллельной вселенной. В общем, устроился самым уютным образом.
Бегать, топоча, над головой начало в половине пятого.
Мама всегда говорила, что страшны живые люди, а не бесплотные фантазии. Бояться, по её словам, нужно было незнакомцев, которые зовут посмотреть на котят, покататься в машине, скачать новую игру на телефон или угоститься конфетой, после чего доверчивый ребёнок пропадает без вести. Цыган, норовящих украсть ребёнка и заставить просить милостыню. Старшеклассников, способных просто так побить и забрать карманные деньги. Пьяного отца, который мог и умел обижать руками. Непонятных соседей Олег и ночью страшился не особо, а днём и вовсе не боялся, ведь он был совсем большой – целых девять лет, и всё уже знал: откуда берутся дети и подарки под ёлкой.
Мальчик прошёлся по квартире – невидимые ножки над его головой неритмично и дробно прошлись вместе с ним, остановились у чердачного люка. Скорее всего, на чердаке был зверёк, вроде енота. «Или покемона», – подумал Олег и улыбнулся. Он представил себе большого жёлтого Пикачу-лови-нехочу, извозившегося в паутине. Поднатужившись, Олег снял с большого гвоздя деревянную лестницу, примостил её к стене и переставил устойчиво, чтоб не шаталась. Взял с подоконника фонарь, с которым чистили подвал, и полез наверх.
Щеколда поросла ржавчиной и совсем не хотела открываться. Олегу пришлось долго раскачивать шершавый язычок из стороны в сторону, пока, наконец, он подался и медленно поехал. Мальчик дважды безрезультатно толкнул люк, а затем ударил со всей силы. Петли пронзительно скрипнули, будто вскрикнули от боли, и дверца распахнулась. В лицо ударило холодным пыльным ветром, запорошило глаза. Олег отпрянул и закашлялся, но протёр лицо, отплевался и снова сунул голову в люк. Нечто ухнуло сбоку, метнулось в сторону чёрным комком, чуть больше кошки, и снова швырнуло пылью, песком и мусором.
– Не дывысь, – негромко сказало нечто. – Гучманá! Не дывысь!
Оно подлетело сорным маленьким вихрем и с силой ударило по рукам. Олег потерял равновесие и покатился вниз. Попытался уцепиться за перекладины, но пальцы соскользнули. Он больно стукнулся коленом и тяжело рухнул набок. На него обрушилась лестница, а сверху – с грохотом захлопнулась дверца люка.
С минуту Олег неподвижно лежал. Прислушивался к шуму крови в ушах, к боли в боку, пытался восстановить сбитое дыхание. Затем аккуратно пошевелился – руки и ноги работали, хотя колено сильно саднило. И только тогда, заплакав от обиды, сел и потёр ушибленные места. С трудом поднявшись на ноги, мальчик повесил на гвоздь лестницу.
Какой сердитый у них оказался сосед! Ну, не хочешь знакомиться, хочешь просто стучать и топать – твоё дело. В общем, сам дурак.
Через час приехала в своём «гольфике» мама, а за ней – белый микроавтобус. Оттуда вышли два Марио в синих комбинезонах – старый и молодой. Тараща глаза и отдуваясь, как бывший сосед-астматик во время приступа, они втащили в комнату диван, и в самом деле, почти что новый, а затем платяной шкаф с раздвижными дверцами. На одной зияло пустое место от разбитого зеркала, но в целом шкаф, как и диван, был рабочим, большим и легко вместил всё их имущество.
– Мам, я ногу ушиб, – пожаловался Олег, когда Марио ушли, пряча заработанные деньги. – А на чердаке живёт гучманá, она дура злая.
– Фу, что за слова, – упрекнула мама, прикладывая к колену холодную мокрую тряпку. – И что за гучмана? Впервые слышу. У приличных людей дома живёт барабашка.
– Она сама сказала. И чтобы не смотрел.
– А зачем ты и в самом-то деле на чердак полез?! – рассердилась мама. – Не хватало, чтоб шею сломал. Такой большой, а одного нельзя оставить!
Она ещё долго ворчала, а Олег обижался – чего ругается, если нужно пожалеть?! И так плохо. Потом помирились.
Вечером пришли её подруги, принесли в подарок стаканы в ярких узорах, большой нарядный торт и шампанское. Они смотрели дом и тоже радовались. Говорили, что за такие смешные деньги столько метров – всё равно, что подарок. Потом помогли перенести в другую комнату кровать. Тащили её женщины невероятно уморительно, Олег смеялся, они сами – тоже. Засыпая вечером на новом-старом диване, он старательно прислушивался к звукам за стеной и на чердаке, но гучманá, по-видимому, затаилась. Мальчик слышал только заунывную песенку ветра да как болтает с гостями мама.
На выцветших обоях, перед самым его носом, темнело мелкое неровное пятно, будто когда-то на этом месте раздавили насосавшегося комара. От скуки и чтоб быстрее уснуть, Олег стал ковырять его ногтём, пытаясь отчистить. «Всё равно переклеивать будем», – подумал он и порвал обои. Штукатурка под ними тоже была тёмной, Олег стал царапать дальше, расковырял конкретную дыру и вынул окровавленный палец. «Порезался», – огорчился он, сунул палец в рот, обсосал и вытащил абсолютно целым. Зато из дырки в стене потекла тёмная кровь. Олег испугался и сел. А кровь всё бежала, лаковой струйкой стекая под диван. Он свесил голову вниз – так и есть, вот уже и по полу сочится, выползает из-под дивана. Целый ручеёк! Вскоре посреди комнаты собралась небольшая чёрная лужа. Олег вскочил, стал искать тряпку, чтоб заткнуть кровотечение и вытереть пол, но тут увидел, что он не один. В комнате был кот. Котище!
Громадный зверь с иссиня-чёрной шерстью и мордой, покрытой белыми лысыми шрамами, неподвижно сидел в метре от него. С минуту они смотрели друг на друга, затем кот вскочил, дугой выгнул спину, открыл алую пасть и зашипел. Короткая шерсть вздыбилась. Жёлтые глаза-плошки с вертикальным зрачком буравили мальчика с явной ненавистью. Олег понял, что сейчас животное кинется. Он успел схватить пустую бутылку из-под шампанского и разбить её о подоконник, а потом зверь прыгнул ему в лицо. Олег наотмашь ударил горлышком с острыми краями, кот надрывно вякнул и упал в тёмную лужу посреди комнаты, забарахтался, скользя, и с воем бросился прочь из комнаты. В луже осталась напрочь отхваченная когтистая чёрная лапа, и она шевелилась. Шевелилась! У Олега дыбом встали волосы, он всё смотрел на бьющуюся в луже лапу, а кровь из стены уже била фонтаном, всю постель залило багровым потоком. Морщась от гадливости, он выхватил из вязкой лужи лапу и обрубком заткнул дыру в стене. Лапа тут же приросла, будто так и надо, теперь она торчала из стены, словно внутри был вмурован живой кот, и легонько шевелилась, впуская и выпуская окровавленные когти. Олег хотел крикнуть – и не смог. Что-то тяжёлое душило его, будто на груди лежал большой холодный камень. Олег со свистом втянул воздух широко открытым ртом и проснулся.
Он задыхался, вытолкнуть воздух ещё получалось, а вдохнуть – никак. Сверху на нём, прямо на груди, сидело нечто и давило тяжело, как могильная плита.
– Нэ дывысь, – негромко сказало оно.
– Уйди! – прохрипел Олег. Он изо всех сил пытался шевельнуть рукой, поднять пудовую голову, хоть что-нибудь рассмотреть. И увидел.
Оно было небольшим, с крупного кота, лохматым, с маленькими круглыми лысыми ушами. Из-за спины торчал длинный тонкий хвост, голый, как у крысы. Лапки нечто подобрало под себя, как делает кошка, когда дремлет, тёплая, мурча. Только эта тварь была холодной, словно глыба льда, недоброй и очень тяжёлой. Глаза у гучманы слабо тлели мёртвым фосфором, узкие и жёлтые, с кошачьим зрачком.
– Вижу! – шепнул Олег.
– А я ж казав, не дывысь, – произнесло нечто и, наконец, сползло на диван. – Теперь ты мой, совсем уже мой, не оставлю, не отстану!
– Ты кто? – отдышавшись, спросил Олег. – Домовой? Барабашка?
– Я? – глумливо удивился незваный гость. – Гучманá же. Я хозяин тут, не ты.
Голосок у него был приятным и вкрадчивым, совсем не таким, как глаза.
– Это имя или порода? – уточнил мальчик. – Я, например, Олег.
Ему казалось, что стоит разговорить гучману, и общение наладится. Он уже делал так в школе с хулиганами, которые всех обижали: заговаривал первым, спрашивал о том, о сём, интересовался вкусами и хобби, рассказывал о себе, и его никогда не трогали. Потом, подружившись, можно было и за других вступиться.
– Пеком звать, – хмыкнул гучмана, дробно постучал в стену и переполз Олегу в ноги. Ногам сразу стало холодно. – С горыща.
– Как? – переспросил мальчик.
– Не как, а Пек… Що, не слышал «пек тоби»? То меня желают… – Он ловко и гадко, как огромная крыса, сиганул с дивана на пол, гулко стукнув телом о доски пола, и забегал: топ-топ-топ…
– Давно я тут... – приговаривал он. – Как дом на костях заложили, так и оселився... Никто-о с тех пор отсюда целым не ушёл…
Присмотревшись, Олег разглядел, что на всех четырёх конечностях у него махонькие человечьи ладошки. Почему-то только теперь ему стало по-настоящему страшно.
– Давай дружить! – предложил мальчик. – Будем дружить?
– Уж теперь будем… – ухмыльнулся гучмана, сверкнув мёртвым фосфором глаз.
И вдруг замер неподвижно, по-сусличьи вытянувшись в столбик.
– Ша! Цур в печи проснулся… Ну, бывай!
Черная тень метнулась в угол, и гучманы не стало.
Несколько минут Олег лежал натянутый, как гитарная струна, готовый при малейшем шорохе взорваться диким визгом, но кругом было очень тихо. Только мама в другой комнате заскрипела пружинной кроватью и всхлипнула во сне. Он крепко зажмурился, укрылся с головой, подтянул к груди колени и уснул тяжёлым сном.
***
Утро выдалось таким туманным, словно за ночь город залило молоком. За окнами повисла белёсая мгла. Измученный ночными кошмарами, Олег еле поднялся. Голова болела, ушибленное колено ныло, правда, поменьше, чем вчера. Мама тоже встала вялой, долго не могла разжечь грубку, и та снова сердито чихнула, будто выругалась.
– У нас гучмана живёт, Пек, – сказал Олег, глядя в печь. – Злой и гадкий. Он на крысу с руками похож. И на кота тоже. А ещё – Цур какой-то. И сны плохие снятся.
– Давай ты сходишь к школьному психологу… – Мама потрогала его лоб губами. – Как бы мы с тобой не разболелись от нервов. Болеть нельзя. Денег нет – болеть.
Она медленно оделась, о чём-то хмурясь, и ушла в туман, за свежей булкой к чаю, а вернулась совсем растерянная и с половинкой ржаного хлеба.
– Какие-то глупости досадные, – поделилась она. – В хлебном батарею прорвало, только я заглянула, сразу и закрылись. Зашла в другой магазин – свет потух. Вот, раздобыла в киоске на углу. Несвежий…
Губы её задрожали, мать скривилась и заплакала. Олегу ужас как плохо было, когда она плакала. Он сразу стал обниматься и сочувствовать.
– Чёрствый – тоже хорошо, можно солёных гренок поджарить! – уговаривал он. – Слушай, а можно, ты сегодня со мной ляжешь? – добавил, чуть погодя. – На диване места много.
– Хорошо, – чуть подумав, согласилась мама и отёрла слёзы.
Так душевно, как в тот день, она уже давно с Олегом не играла, не баловала и, кажется, так крепко не любила его.
ІІ. Мария
Над водой стлался туман. Не было ни ветра, ни волн, не кричали лягушки, не плескалась рыба, только позади потрескивали ветки. «Придётся плыть, – подумала Мария, – Там сын один, без меня». Она зашла по щиколотки в чёрную, неподвижную воду и заметила небольшую лодку. Плоскодонка стояла в метре от берега, привязанная к колышку в песке, рядом с нею торчал шест. Не раздумывая, Мария рванула верёвку. Шест ушёл в вязкий ил и упёрся в дно. Мария погнала плоскодонку прочь от берега, в белесую муть. Она толкала и толкала дно шестом, всё глубже опуская руки, пока не перестала ощущать дно. Тогда она вынула крестовину и положила поперёк узкой лодки, испачкав атласную обивку. Мария плыла в гробу, отталкиваясь могильным крестом.
Впереди колыхалась рваная вата тумана. Маленькая птичка выпорхнула оттуда и бесстрашно примостилась рядом с нею, на краю плывущей домовины. Глаза у птички блестели, словно агатовые бусины. Склонив головку набок, она понаблюдала за Марией, затем вспорхнула вверх и пропала в молочной мгле. Мария опустила в воду крест и, загребая им как веслом, худо-бедно поплыла вперёд, вслед за птицей.
Сначала впереди тускло замаячили два огня, а вскоре показался и берег. Там, на пригорке, стоял их дом, в окнах тлел неяркий свет. Мария выбралась из домовины, вытащила её из воды и заторопилась туда, к сыну. Дважды обошла дом по кругу, но так и не смогла найти дверей. И дверь, и стены затянуло диким виноградом. «Загляну в окно», – подумала Мария и стала карабкаться, обдирая виноград и цепляясь за выступающие кирпичи. Наконец, схватилась за подоконник и прижала лицо к стеклу. На неё сурово смотрел огромный длинный зрачок, мёртвым фосфором светилась радужка. Мария вскрикнула, разжала руки и проснулась.
Она отнюдь не была бесстрашной. Всё последнее время Мария боялась: новых побоев от мужа, бедности, потери работы, лишения опеки, одиночества – это были обычные, рациональные страхи. Животный ужас, сковавший её теперь, был страхом иррациональным. Так, наверное, боялся Олег, когда был совсем маленьким: темноты, лестницы, пустой комнаты, пока она не втолковала, что опасны совсем другие вещи. Боялся, и не мог объяснить, почему. А вот Мария – могла.
Там, где лежал мальчик, – зияло пустое место с отброшенным одеялом. С другой стороны, с краю, примостилось горячее, как печь, чьё-то странное тело. Обливаясь потом, Мария хотела отодвинуться, но не смогла пошевелиться: каждая клетка словно свинцом налилась, даже пальцы не слушались.
Внизу послышалась возня – что-то тащили по полу.
Мария с трудом сдвинула неподъёмный затылок с подушки, и увидела Олега. Спящего сына волокла какая-то тварь, похожая на кота, обезьяну, крысу. Тварь вскинула голову – дико сверкнули глаза. Мария хотела закричать, но обжигающе горячая ладонь закрыла рот. Тем временем в дверном проёме исчезла сперва тварь, потом, рывками, и сам Олег.
По колени. По пояс. С головой.
Его. Поглотила. Тьма.
– Цур, – глухо сказали ей в ухо, и горячая рука сползла с лица на грудь. – Цур и Пек тоби – это про нас…
«Отдайте ребёнка!!!» – хотела просить Мария, но вместо слов только сдавленно промычала и заплакала от страха и безысходности.
– Поговорим… – горячая жёсткая рука помяла грудь сквозь тонкую ткань рубашки, больно ущипнула сосок и сползла к животу. – Ты, Маричка, хочешь сына вернуть…
«Да, да, да!»
Рука скользнула по животу вниз, принялась по-хозяйски гладить, как бессловесное животное.
– А мне без головы тоскливо… Найди мою голову – отрымаешь сына.
Задыхаясь от ужаса, Мария скосила глаза в сторону голоса. Рядом с нею лежало безглавое тело. Над поросшими чёрным волосом плечами маячила закруглённая культёй шея. Вдруг плечи дёрнулись, словно их свело внезапной судорогой. Затем сверху, на культе, открылся безгубый рот, из складок кожи прозвучало:
– Я б пошёл, разгулялся, да без головы к этой грубе привязан... Вот ты мне голову и найдёшь.
Оно тяжело навалилось. Марии было неимоверно гадко и до того страшно, что она перестала чувствовать ноги. Она кривилась, стараясь отвернуть лицо от обрубка, но тело снова спастически дёрнулось, и ужас внезапно закончился.
– Верни мне голову, курва!
Оно обдало горелой вонью, больно вцепилось горячими пальцами в шею, в плечо, и… пропало. Только дверца поддувала в грубке стукнула. Мария хотела встать, включить свет, но вместо этого провалилась в полубессознательный бред. Лишь когда рассвело, она смогла подняться совсем больная и разбитая.
– Олег! – хрипло сказала она. – Знал бы ты, какая мне гадость приснилась… Олег?!
Рядом с нею никого не было. Как и во второй комнате, как и на кухне.
***
– Пусть это окажется обычным ночным кошмаром! – твердила Мария.
Она как сумасшедшая бегала по дому, смотрела в кладовке, под диваном и в шкафу, светила в подвал, искала и звала сына. Ключ торчал изнутри, но из живых существ она обнаружила только спящих на чердачных стропилах летучих мышей. Ребёнок пропал.
Накинув первое, что подвернулось под руку, даже не причесавшись, она швырнула паспорт в сумку и попыталась завести машину, но та, словно специально, буркнула стартером и затихла. С совершенно безумным видом, не чувствуя холода, Мария побежала в полицию, писать заявление о пропаже ребёнка, но едва она влетела в здание – сработала пожарная сигнализация, откуда-то потянуло химическим пластиковым дымом, и копы забегали, как потревоженные муравьи. Марию спровадили, велев прийти через час или обождать за воротами. Ждать она была не в силах, да и чем, по сути, правоохранительные органы могли помочь против нечисти? Мария побежала в церковь, но и там случилось почти то же самое: едва она ступила на порог, у свечной лавки поймали воришку с краденой иконой, Марию даже слушать не стали, велели зайти позже.
Она бросилась домой – а вдруг Олег нашёлся сам? Вылез из укромного уголка, который она не догадалась обыскать, и теперь смеётся, как удачно маму разыграл. «Вот бы он нашёлся, пусть найдётся, слова ему не скажу…» Дом был пуст, как свежевырытая могила. Мария пришла в отчаяние. Оставалось просить помощи у бывшего мужа.
Она пропустила два битком набитых троллейбуса и кое-как втиснулась в третий, который, разумеется, заглох на половине пути: неприятности сыпались, будто из специального бедоносного рога изобилия. До бывшего дома пришлось добираться пешком, на это ушло больше часу времени! У своей старой двери Мария на секунду замешкалась, робея, но там, внутри, раздался голос мужа, и она дважды с силой утопила звонок пальцем.
Открыла ей незнакомая девица здоровой сельской внешности и самого цветущего вида. Вульгарно выкрашенная в платиновый блонд, с торчащей под халатом крупной грудью, румянцем во всю щеку, маслянисто-блестящими глазками и наращенными коровьими ресницами – неизменным украшением всех официанток и порно-звёзд. Девица была моложе самой Марии на добрых десять лет. Она самоуверенно оглядела бывшую хозяйку дома и нараспев произнесла:
– Яви-илась! И чортивню за собой привела-а! А ну иди, где взялась!
– Позовите моего мужа, – угрюмо сказала Мария.
– Бывшего мужа! – язвительно подчеркнула девица. – А моего – будущего!
– Мне очень надо, – продолжала Мария, чувствуя, что закипает от злости. Она давно подозревала, что у мужа кто-то есть, но такое нахальство для неё было в диковинку.
– Стасенька, кто там? – крикнул из ванны муж и вышел в старых джинсах, когда-то купленных ему Марией, с перепачканными в цементе руками. Кажется, он спешно ремонтировал всё, что изломал, когда они с сыном тут ещё жили…
– А, это ты, – поздоровался он. – Что надо?
– Олег пропал, – сказала Мария и заплакала.
– Да брешет она всё! – воскликнула девица уверенно. – Любым предлогом пользуется, чтоб разрушить наше счастье!
– Я не вру! – рыдала Мария. – Ведь он и твой сын тоже, помоги найти ребёнка!
Муж на секунду задумался и в душе зародилась слабая надежда, что они отправятся на поиски вместе, уже не так страшно будет, даже если он станет браниться, но в ту же секунду он крепко толкнул её в плечо и выставил в парадное. Дверь перед самым носом захлопнулась, в замке повернулся ключ. Мария вытерла слёзы и посмотрела на блестящий замок, такой же нахальный, крепкий и новый, как невеста мужа – Стася.
***
Журчала талая вода, на газонах узких низинных улочек хлопьями оседал туман, словно кто-то высоко в небе разорвал на клочки и выбросил ненужное облако. Понурившись и еле передвигая ноги, оглушённая Мария плелась домой. Казалось, в ней разом закончились все жизненные силы, оставалось просто умереть. «Хоть бы меня машиной сбило», – переходя небольшую дорогу, подумала она, и тут же, словно по заказу, раздался визг тормозов и надрывный гудок.
– Куда лезешь, юбтыма?! – заорал кто-то.
Мария обречённо повернулась. Она чуть не угодила под небольшой зелёный грузовичок, загруженный мешками. По матери ругался старенький, совсем седой и сморщенный водитель, вероятно, близорукий – в очках на длинном носу. «Бедный дед, испугался», – пожалела его Мария.
– Эге-е-е, – протянул дедуган, разглядев её лицо, – да ты, никак, отмечена…
– Что значит «отмечена»? – морщась, спросила она.
Лицо у старика сразу вытянулось и стало отстранённым, словно он отгородился толстым матовым стеклом.
– Нечистой силой, – немедленно, не раздумывая, ответил он.
Мария оторопела.
– Какой это нечистой силой я отмечена? – пробормотала она.
– Цуром – от тебя теперь все цураются, куда ни придёшь – одни беды и неприятности, – заговорил старик монотонно и быстро, глядя Марии куда-то в область пупка. – Пеком, который допекает твоего сына… Цур и Пек тебе!
Марии стало жутковато и от вида деда, и от того, что он говорит.
– Откуда вы знаете? – тихо спросила она.
– От нечистого, – не раздумывая, чётко и по существу ответил дед. – Грядёт князь мира кромешного…
– Вы кто такой?!
– Мельник на откупе, – механически ответил дед. – Мельник я…
Пока растерянная Мария медленно переваривала новую информацию, старик пришёл в себя. С лица его спало загадочное выражение. Словно испугавшись сказанного, он быстро захлопнул дверцу, схватился за руль и завёл грузовик, но Мария, наконец-то проследив простую связь между своими вопросами и его ответами, очнулась и побежала рядом с машиной.
– Как сына вернуть? – крикнула она.
– Сделай Цура целым, – сквозь зубы ответил мельник.
– Где его голова? – торопилась Мария.
– Один чёрт потерял, второй подобрал, – пробормотал мельник, испуганно оглянулся и поехал быстрее.
– Как от них избавиться? Как чертей из дома вывести? – крикнула Мария вслед машине и остановилась, тяжело дыша открытым ртом.
Всезнающая жертва «князя мира кромешного» поспешно удалялась, пыхтя выхлопными газами. Мария невесело усмехнулась и покачала головой. «Дожилась… Вот это дожилась!» Сапожок расстегнулся. Она нагнулась поправить молнию, и прямо у каблука, в грязи, заметила старый алюминиевый крестик. Копеечный, кем-то потерянный или выброшенный. Мария подняла его, отёрла от грязи и положила в карман.
***
Дом встретил её тяжёлой, как песок, тишиной. Молчали его нечистые жители, только ветер посвистывал в щелях да постукивал старыми ставнями. Мария продела в найденный крестик шнурок и повесила на шею.
Она слыхала о «домах с душой», о том, что здания умеют аккумулировать энергию своих жителей, а затем показывать особо чувствительным гражданам образы, зависящие всецело от их собственного восприятия. Но в такое дремучее средневековье Мария никогда бы не поверила, расскажи ей кто-нибудь посторонний. Впрочем, суеверия жили в нас слишком долго и не могут в одночасье умереть только потому, что кто-то полетел в космос, а кто-то изобрёл мобильную связь, мультиварку и, о чудо! – стиральную машинку-автомат. Солидные учёные господа настороженно относятся к аномальным явлениям, но простой человек воспринимает всё гораздо естественнее и правила игры принимает легче…
Мария нагрела молока в большой железной кружке-кварте, поставила на поднос. Туда же положила поджаренный вчерашний хлеб, вареные яйца, горстку конфет, и с этим добром отправилась на чердак. Посветила фонариком – никого. «Если тот поест – вдруг добрее станет. А может, и Олегу даст» – подумала Мария, оставляя поднос в углу.
Она до тошноты боялась наступления ночи, но, когда стемнело, всё-таки принудила себя забиться в угол дивана. Там уселась по-турецки и стала ждать безголового. Печь Мария не топила принципиально – не хотелось греть её обитателя. Она не сводила с грýбы глаз, чтоб не пропустить момент, когда из поддувала покажется шейная культя со ртом, спрятанным в вялых складках кожи, но постепенно Марию стало клонить в сон, она раз, другой клюнула носом в полудрёме…
– Сними крест, – дохнуло в левое ухо. Мария вздрогнула всем телом, будто по венам болезненно пробежало электричество, сон тут же пропал. – И грубу растопи…
Из-за широкой спинки дивана торчал обрубок шеи на волосатых плечах. Цур, холодный, как нерастопленная печь, тянулся к ней и гладил ладонью воздух, но дотронуться больше не мог. Он проворно отскочил, на четвереньках подбежал к печи, словно и без глаз прекрасно всё видел, и начал беспокойно сновать по комнате.
– Ребёнка когда отдадите? – сурово спросила Мария.
– Сперва голову найди, – заныл Цур и всем телом дёрнулся, как прошлой ночью.
– Чего дёргаешься? – презрительно бросила она.
– В нос попало, – пробормотал тот и ещё раз вздрогнул, словно чихнул. – Пылюки там, где голова, и мýсора…
– Да где хоть это?!
– Знал бы где – послал бы Пека, мне эта твоя груба уже в печёнках сидит, – пробурчал Цур. Он снова беспорядочно и бесшумно заметался, как курица с отрубленной головой…. – Там куча хлама. То нитку вдохну, то оливець в глаз встрянет, если не успею зажмуриться. Рот открыл – гудзиком чуть не подавился. Беда. И трясёт, как éду.
– Как ты её потерял-то? – сухо осведомилась Мария. Она даже представить не могла, с какой стороны начинать поиски.
– Как теряют голову? – тот пожал плечами. – Влюбился як бовдур. Что, ни разу не теряла?
– Ну и где твоя любимая?
– Сказала, зачем я ей, безголовый…
Он снова дёрнулся всем телом, бесшумно вскарабкался на стену и как нетопырь повис на карнизе. Бормоча невнятные ругательства, Цур сокрушался о потерянной части, нетопленной печи и кресте на шее у Марии – ни выйти, ни согреться, ни потешиться.
Мария с головой укуталась в махровый халат, в одеяло, затем в плед, и только тогда почувствовала, каким невероятно долгим, бестолковым и сложным был её день, как много она потратила нервов и сил, как устала. Бормотание над нею оборвалось. В нетопленной комнате стало так тихо, что было слышно пульсацию крови. Она подышала на руки, ёжась, постепенно согрелась и уснула нервным, прерывистом сном.
***
Ночью сильно похолодало – зима не собиралась сдаваться без боя. Мороз вырастил клыки-сосульки на карнизах, сковал землю корявым зеркалом, превратил вчерашнюю снежную кашу в бугристый бурый лёд. Пронзительный ветер пригнал тучи, тяжёлые, как комья мокрой шерсти, по самый горизонт забил ими небо.
Проснувшись затемно, продрогшая Мария полезла на чердак. На пустом подносе стояла пустая кварта. Неплохо, кто бы ни съел подношение, её ребёнок или нечистый житель. В хлипком кухонном шкафчике лежала только пачка галетного печенья и рыбные консервы – бычки в томате. Мария вскрыла банку, рассыпала печенье по подносу, налила в кварту воды и оставила на прежнем месте.
– Потерпи, мацюнька, я тебя вытащу, – шепнула она.
Без всякого аппетита перекатывая в сухом рту последнюю галету, Мария посмотрела в Интернете карту и адреса местных пекарен. Какие-то отвергла, но два забила в телефон: именно в ту сторону повёз свои мешки старый мельник.
Снег пустился сразу, стоило ей выйти из дому, и теперь шерстяные тучи, словно печалясь с Марией вместе, роняли мелкие и редкие белые пушинки. Дремал по-зимнему заброшенный сквер. По дороге и тротуару там и сям катались маленькие красные трактора, груженные отсевом, озабоченные коммунальщики разбрасывали его по льду. Потрескивали корявой ледяной коркой машины, осторожно лавировали пешеходы, стараясь ступать по сыпанному. Поднимались жалюзи в магазинах, аптеках, кафе и муниципальных зданиях – хмурый город готовился прожить ещё один суетливый день, а над ним бесшумно парил и падал сухой и тихий мелкий снег.
В первой пекарне Марию встретили недружелюбно и на вопрос, у кого покупают муку, отвечать отказались, видимо, сочтя за конкурента или шпиона налоговой. Во второй бухгалтер мазнула глазами странную посетительницу, поразмыслила и позвала коренастого хозяина с вислыми патриотическими усами, придававшими его лицу задумчивый вид. Тот, видимо, с ночи работал в жарком цеху, под шеей расползлось пятно пота. Стараясь, чтобы голос не слишком дрожал, и внимательно изучая угол офиса с оборванной шпалерой, Мария повторила свой вопрос.
– Тебе зачем? – осведомился хозяин, подозрительно её разглядывая.
– Мне по личному делу, – потупившись, ответила Мария.
Она ждала, что её прогонят, либо в пекарне, как и везде, куда она в последнее время заходила, немедленно начнутся неприятности, но пожар не вспыхнул, тестомешалка не сломалась, по-прежнему суетились пекари. В горячем воздухе сладко пахло ванилью и свежей сдобой. В общем, работа шла своим чередом, только пауза слишком затянулась.
– Погадать хочешь? – вдруг спросил хозяин. – Узнать что-то?
Мария с самого утра старалась не смотреть людям в лицо, ей казалось, что у неё наверняка безумный вид, потому что человек с такими невразумительными обстоятельствами не может выглядеть нормально. И стоит ей только заглянуть кому-нибудь в глаза, как её сочтут неадекватной и вызовут санитаров. Но тут она с таким неподдельным удивлением уставилась на вислоусого, что тот расплылся в самой широкой улыбке, чрезвычайно довольный как своей догадливостью, так и ошарашенным видом просительницы.
– Да не похожа ты на бабу, которая срочно ищет купить центнер ржаной муки или с десяток мешков комбикорма, – пояснил хозяин. – А вот на человека со вспухшей в жизни жопой вполне похожа. И я не дурной, знаю, с кем дела веду.
– Ну-у-у… – согласилась Мария, уклончиво возвращаясь взглядом к шпалере. – Так дадите адрес мельницы?
– А чего ж не дать, если надо.
Вислоусый широко расставил ноги для устойчивости, извлёк из кармана блокнот и принялся что-то чёркать, как тут в зале раздался металлический хлопок, гудение машины прекратилось, громко заговорили работники.
– Держи, – хозяин сунул Марии в руки наспех вырванный листок. – Да иди уже отсюда побыстрее!
***
Теперь на улице разгулялась самая настоящая завирюха. Позёмка крутила на льду затейливые танцевальные коленца. Снег словно играл в салочки сам с собой, мелькая в фарах редких встречных машин. Ветру за городом была полная свобода дуть во все стороны сразу, вот он и старался: гнул голые ветви, швырял густой дробный снег в мёрзлую землю, стволы деревьев, в лобовое стекло автобуса, с натугой ползущего по скверной ледяной трассе. Водила был мрачен и сердит на погоду, он еле буркнул в ответ на просьбу затормозить у поворота. Сквозь прогретую дырочку в замороженном окне Мария смотрела, как быстро растут на дороге снежные заносы. Обычно пригородные автобусы ехали, битком набитые возвращавшимися с центрального рынка селянами. Бабулечки и тётки вставали засветло, чтобы обходить скотину, первым рейсом смотаться в город и удачно сбыть перекупщикам молоко и творог, сепараторные сливки и гладышковую сметану, яйца с прекрасным оранжевым желтком и сладкое масло, домашние копчёности и битую птицу. Всё то, что водилось в хозяйстве, и что можно обменять на «живую копейку». Сегодня автобус ехал полупустым – страшно выбираться из дому в метель и гололёд, сметана и яйца подождут в погребе денёк-другой, ничего с ними не случится. Разве что нужда заставит кого-нибудь, вот, как Марию…
– Поворот на мельницу, – сквозь зубы процедил водила и открыл дверь. В салон ворвался холодный воздух. Угрюмые бабы, до самых глаз укутанные в тёплые платки, с тупым безразличием проследили, как Мария накинула капюшон и, наклонив голову, шагнула в метель.
Ветер тут же отвесил колючую пощёчину, глаза залепило снежной крошкой, но старый мельник, жертва нечистого, жил довольно близко – уродливый кирпичный совкострой маячил на пригорке у реки, километрах в двух от села и примерно в пятистах метрах от Марии. «Сейчас я всё узнаю, он мне расскажет, хоть ты тресни!» – подумала она, сощурилась от снега и сунула руки поглубже в карманы пуховика.
Уже вскоре она бродила вокруг мельницы, колотила в двери парадного и чёрного входов, звонила в звонок. Встреченный в городе грузовичок стоял на заднем дворе, внутри гудело и постукивало оборудование, но никто не открывал. Все окна оказались зарешёчены и слишком высоки, чтобы заглянуть. Проклятый старик, очевидно, прекрасно знал, кто и зачем к нему явился, он не желал помогать, но и Мария не хотела сдаваться. Она постучала кулаком в одну дверь, перешла ко второй. Внутри явно кто-то был, и этого кого-то Мария упускать не собиралась. Она вернулась к чёрному входу и осмотрелась. Неподалёку под навесом были сложены большие мешки, по завязку набитые комбикормом. Пыхтя и тужась, как при родах, Мария перетащила несколько мешков и подпёрла ими дверь, чтоб никто не вышел, затем поспешила к парадной.
– Есть кто на мельнице?! – крикнула она как можно громче и дважды пнула дверь ногой. – Мне на минутку! Я много времени не займу!
Не прекращая колотить в дверь ногой, Мария утопила кнопку звонка и держала, пока палец не заболел.
– Я всё равно буду ждать!
Она на все кнопки застегнула куртку, поглубже спряталась в капюшон, и принялась топтаться и подпрыгивать на месте, пытаясь согреться. Тем не менее, всё равно быстро замёрзла.
Вокруг, сколько видел глаз, до самого чёрного леса простирались укрытые снегом поля, дремала река, ещё скованная зимним льдом, а над всем этим низко нависало свинцовое небесное одеяло с бледным пятном обескровленного тучами солнца. «Это небо и это солнце знают о тебе всё, – подумалось ей, – и им на тебя плевать».
Они тысячелетиями смотрят на человеческую скучную возню. Они ничему не удивляются, они видели миллионы таких, как ты. По сути, на земле веками ничего не меняется. Поколение за поколением приходят и уходят одинаковые люди с одинаковыми радостями, несчастьями и потребностями. Им всем надо одного и того же – спокойной сытой жизни. Отличаются только грани сытости: кому-то хватит и пачки риса для счастья, а кому-то мало собственного острова. Из века в век их будоражат одни и те же страсти, они одинаково ликуют и страдают, болеют одними и теми же духовными болезнями, только называют их по-разному. Но всё хорошее и плохое, что есть сейчас, уже было раньше, от самой зари человечества, и будет до самого его заката, эта пульсация и есть жизнь, всё то, что ты ненавидишь в своём ближнем и дальнем – признак живости человеческого рода. А немощное солнце, бесстрастно глядящее из века в век на суетливое биение жизни, так же будет взирать и на мёртвую пустыню, когда людские пороки не оставят на лице земли ни единого живого существа…
– Эх, знала бы ты, как права! – сказали рядом. – Покы е людэ, поты сэ будэ.
Кажется, окоченевшая Мария пафосно бредила вслух. С чувством неловкости она оглянулась.
Рядом с нею, удобно опираясь о запертую дверь, стоял симпатичный чернявый юноша с блестящими карими глазами и улыбчивым широким ртом. Одет он был в старый каракулевый тулуп, весь в лысых проплешинах и сплошь перепачканный в муке, на ногах – чёрные молодёжные штанцы в обтяжку. В руке парня покачивалась небольшая холщовая сумка, похожая на школьные мешочки для трудов. Он был слишком молод, чтобы тыкать.
– Мы на брудершафт не пили, – одёрнула его Мария. – Тыкай маме, папе и товарищам.
– Пардон, ясна пани, – немедленно извинился паренёк и церемонно поклонился. В его кудрявой голове тоже белела мука. Мария сразу насторожилась.
– Ты с мельницы? – быстро спросила она.
– Ага! – парень фамильярно подмигнул, но Марии было уже плевать на его манеры.
– Ты тут работаешь? – с жаром продолжила она. – Помогаешь мельнику?
– Я и есть помощник, – согласился парень. – И работаю тоже, да. Кругом работаю, и тут, и там, как Вондер.
– Слушай, мне очень твой хозяин нужен, – настойчиво заговорила Мария, шагнув к парню вплотную и заглядывая в тёмные глаза в обрамлении чёрных густых ресниц. – Как мне с ним встретиться?
– Ну-у, это как сказать, – протянул паренёк и комедийно скривился, будто происходило что-то невероятно забавное. – Если нужен мой хозяин, то есть батька, проще всего для встречи с ним повисытысь чи втопытысь, а если нужен мельник, старый хрен, то ничего не выйдет, он ушёл.
– Не верю! – фыркнула Мария.
– Ну, я вру, – легко согласился паренёк. – Так может, ясна пани, старый хрен вам и ни к чему, может, я чем помогу?
Он снова припаскудно подмигнул с самым скабрезным видом и растянул в улыбке рот. «Какое подвижное лицо», – подумала Мария, внимательно посмотрела на парня, отступила на пару шагов, глянула в белое поле, и снова на него. Ниже короткого тулупа он был полностью голым и даже босым, просто таким волосатым, что показалось, будто он в моднявых штанцах. Сердце дёрнулось, Мария остолбенела, её даже в жар бросило.
– Извращенец! – закричала она и замахнулась дамской сумочкой, целясь в голову, но парень ловко увернулся и сумочка только воздух со свистом рассекла. – Эксгибиционист! Пошёл к чёрту!!!
– Как скажете, ясна пани, – полуголый парень пожал плечами. – Цуру с Пеком мой поклончик…
Он развернулся к Марии крепким волосатым задом, махнул мешочком и, припадая на левую ногу, захромал прочь. Вдруг мешочек дёрнулся, и оттуда раздался раскатистый громкий чих. Такой звук ни с чем не спутаешь! Несколько секунд поражённая Мария глядела ему в след, но и этого хватило, чтобы все пазлы стали на свои места и, наконец-то, сложились в понятную картинку.
– Стой!!! – закричала она. – А ну постой, как там тебя!!!
Парнишка оглянулся через плечо, ухмыльнулся и, размахивая мешком, припустил со всех ног прямо в метель. Мария, не раздумывая, бросилась за ним.
***
Несмотря на хромоту, бежал подлец чрезвычайно резво. Мария давным-давно уже еле плелась, абсолютно выбившись из сил, в боку у неё кололо, во рту появился гадкий сладкий привкус, а ноги заплетались так, что уже дважды падала, и поднимала её только мысль о том, что в сумке у нечистого лежит заветная Цурова голова.
– Стой! – в который раз попросила она, с шумом вдыхая и выдыхая колючий воздух. Вокруг, куда ни глянь, простиралось холодное белое поле. – Ну и… завёл ты меня, злодей…
– Никто вас за мною бежать не просил, ясна пани, – добродушно откликнулся паренёк, останавливаясь. Он совершенно не запыхался. – Да вы ж сами обзывались бранными словами, потом за мной побежали, вероятно, хотели бить. А мне це вже прийилося, никакого интересу, когда колотят. Понимэ? Другое дело – договор. Ты мне – я тебе, вот мой девиз.
Говорил он тихим приятным голосом и таким вкрадчивым тоном, что Мария непроизвольно успокоилась и начала прислушиваться. И… замерзать.
– Где это мы? – спросила она, оглядывая движущуюся снежную мглу, белый воздух над белой землёй. – Далеко от трассы?
– Мадам, не ссыте, – поспешил успокоить её чёрт. – Как завёл, так и выведу. Кстати, я Антипка. Ну, ещё Беспятко.
– Мария, да ты, наверное, в курсе, – отбивая зубами чечётку, представилась она.
– Однако вы, ясна пани, смотрю, совсем замёрзли, держите кожух, а мне и так не холодно. У меня природа, сами видите, какая тёплая.
И чертюган накинул на Марию свою плешивую одежину, оставшись полностью голым. Сухой колючий снег сразу сделал его шерсть седой, и Мария подумала, как обманчив, должно быть, его юный вид. Зато ей самой и в самом деле стало гораздо теплее.
– Что-то ты слишком заботливый, – подозрительно заметила она. – Это не к добру.
– Забота о клиентах – наше всё, – с готовностью откликнулся Антипка. – Вот встретите старого хрена – он подтвердит. Из каких только передряг я его не вытягивал. Ну, так что же, ясна пани, к делу?
– Душу будешь покупать? – уныло спросила Мария, и снова огляделась.
Её следы быстро заметало снегом, ещё немного поговорит с хромым чертом, и всё, самой не выбраться…
– И так всегда. Куда ни сунусь – всюду предрассудки, – всплеснув руками, огорчился Антипка. – А всё вина беллетристов, того же Гёте. Зачем эти души покупать, когда люди повсюду их бесплатно батьке дарят, да к тому же норовят друг дружку обогнать? В пекле и так народу – как шпрот в хорошей банке, не протолкнуться. Или как в «Битве бастардов», когда Джона Сноу душили, помните?
– Тогда откуда такое поверье? – недоверчиво хмыкнула Мария.
– От жадности, – заверил Антипка, смешно вытаращив глаза. – Сами посудите, ясна пани. Продай вы, к примеру, почку или печень на органы, ощутите ущерб?
– Думаю, да, – согласилась Мария.
– А душа, – заторопился Беспятко, энергично жестикулируя, – такой эфемерный предмет, что пока людына живёт, не нужна совершенно, даже мешает. «Великодушна людына» обычно лохов называют, вы уж простите за правду. Тем временем, никому неизвестно, что там за гробом, и когда оно, это самое загробье, будет. Так почему бы, думает экономная людына, мне не обменять то, в чём я абсолютно не нуждаюсь, и непонятно, есть оно или нету, на что-нибудь поистине прекрасное, к примеру, гроши, красу или розум? И заметьте, ни один ещё не предложил в обмен свою почку. Вот вы б на что поменялись? Я исключительно для поддержания беседы спрашиваю…
– Антипка, не путай меня, – Мария потрясла головой. – Давай ближе к делу.
– К делу – так к делу! – хромой чёрт хлопнул в ладоши. Словно в ответ мешочек громко чихнул. – У меня есть то, что нужно вам. А вот у вас того, что нужно мне, как раз и нету…
– Так что же тебе надо? – встревожилась Мария.
Антипка смущённо улыбнулся и принялся вырисовывать загогулины пяткой в снегу.
– У нас, пани, те же слабости, что и у людей, – заявил он. – Кто пожрать от пуза любит, кто – поглумиться, кто – покурвиться. А вот я, признаться, золото люблю. Я от него удовольствие получаю. Чем больше золота – тем лучше и мне приятнее.
– Могу тебе отдать обручалку и серёжки, – развела руками Мария. – Остальное муж забрал назад. А цепочку я сдала в ломбард, когда он нас с Олегом выгнал, а то денег даже на бензин не было.
– Видно пана по халявах! – радостно изрёк Антипка. – Такую жадную сволоту нельзя не наказать, правда? А ещё у него коллекция монет есть, так? Вот отсюда мы и спляшем.
Мария вспомнила последнюю встречу с мужем и нервно рассмеялась.
– Ну и как мы спляшем-то? Они меня недавно даже на порог не пустили. У него сейчас новая жена или невеста, какая-то Стася, по виду – чистое село.
– Знаю Стасю с её курвой-матерью, Сычихой, – кивнул Антипка, – прескверные бабы, особенно мамка. Но клиентки не мои – Мамуновы. А до чужих клиентов мне дела нет. Поэтому я всё вам помогу. Есть у меня одна вещица, как раз подойдёт. Убьём двух зайцев сразу: и мужа грушами накормим, и Цура ублажим: как только золотишко будет у меня – голова сразу ваша. Так что, пани Маричка, по рукам?
– А кровью где писать? – настороженно спросила она. – Договор в смысле…
– Какой кровью?! – деланно поразился Беспятко. Оставим формальности чиновникам и другим бездушным людям! Скажите просто: я согласна!
– Хорошо. Я согласна, – вздохнула Мария так тихо, что обычный человек не расслышал бы. Но Антипка слышал прекрасно.
Он ссутулился и мгновенно потерял человеческое обличье. Длинные руки упёрлись в землю, словно у гориллы, симпатичное курносое лицо вытянулось в звериную морду, глубоко запавшие глаза загорелись алыми углями. Чёрт вихрем крутанулся, взрывая сухой колючий снег, и пролаял:
– Цепляйсь, Маричка, за загривок. Мигом домчу!
***
Мороз замешкался, лёд задержался дольше, чем обычно. Но скоро, очень скоро солнце поднимется высоко, растопит покрытый всею зимней копотью дырявый и грязный снег. Вода досыта напоит землю, согреются разбухшие семена, взойдут посевы, вернутся птицы, выползет и жук и муха, всё живое примется трудиться во славу жизни, лихорадочно навёрстывая время, проведённое в зимнем сне. Весна уже не робко заглянет, словно стеснительная юная гостья, что ненадолго забежала перекинуться парой слов, поцеловала первым тёплым лучиком и принесла попробовать воронью песенку да солнечный денёк свежей выпечки. Она придёт полноправной хозяйкой, как вчерашняя робкая девушка возвращается законной женой после свадьбы. Повяжет фартук, упрёт кулаки в крепкие бёдра, окинет суровым критическим взором зимнюю запущенность и быстро наведёт свои порядки. Весна получит всё, что ей причитается по закону! Но покамест ничего не возвещало о скором её приходе – до самого горизонта, сколько видел глаз, тянулись низкие тучи, похожие на комья мокрой шерсти; на мёрзлую землю и сырые дома падал колючий дробный снег.
Антипка отнюдь не ехал ровненько, подобно авто, и не летел, как дельтаплан. Он мчался огромными неравномерными прыжками. То рвался вверх, в серое небо, то камнем рушился вниз, с грохотом отталкивался могучими лапами от заснеженной крыши, электрического столба или печной трубы и швырял своё тело в прыжок за прыжком, а под горячей шкурой, словно поршни, перекатывались твёрдые мышцы. Мария вдоволь наоралась, как на самом страшном аттракционе, и дважды чуть не упала, но чертюган каждый раз её подхватывал и забрасывал назад. Под конец она приноровилась и перестала соскальзывать, только до боли в пальцах цеплялась за жёсткую шерсть на загривке да жмурила глаза от ветра и чтобы не тошнило от высоты.
Наконец, чёрт в последний раз прыгнул и остановился. Они были прямо в её старом парадном, Антипка незаметно пронёс Марию мимо консьержки и даже поднял на этаж.
– Слезай, – скомандовал он. – Доставка пани на дом.
Мария кое-как сползла с его спины и немедленно вырвала утренним ещё печеньем и чашкой кофе прямо на перила.
– Всегда пожалуйста! Пользуйтесь услугами нашей фирмы, – прокомментировал Беспятко. Он снова очеловечился и теперь переминался с ноги на ногу, нетерпеливо помахивая своим мешочком. – Дело время любит, смотри сюда, Маричка.
Вытирая слезящиеся глаза, она подняла голову. В руках чертяка держал музыкальный инструмент – самую настоящую лакированную скрипку из тёмного дерева с длинным чёрным смычком.
– Страдивари? – сдавленно осведомилась Мария.
– Берите, пани, круче! – хмыкнул Антипка и загадочно улыбнулся. – Заиграйка!
Мария непонимающе смотрела. Антипка, похоже, обиделся.
– Ты что, не слыхала о чёртовой скрипке? – сердито осведомился он.
– Да я и о вас самих ничего почти не слышала, – ответила Мария осторожно. – Черти давно не в тренде. Другое дело – инопланетяне, полтергейст…
Безпятко раздражённо отмахнулся и сунул скрипку ей в руки.
– Звоните, ясна пани, в дверь, – шёпотом приказал он. – А дальше начинайте играть, и они сами вам всё отдадут!
– Да я не умею, – растерянно возразила Мария, пытаясь вернуть ему инструмент.
– А вам и не надо ничего уметь! – настаивал Беспятко, отступая. – На то и заиграйка, что на ней всякий заиграет, кто б в руки не взял! Я столько лет её делал! Каждую свободную минуту на неё, собаку, тратил, вот как по земле хожу. И поверьте, ясна пани, сделал батьке на славу!
За стеной раздался надсадный асматический кашель пожилого соседа-отставника, дяди Вити. Антипка сразу ссутулился и чёрной тенью юркнул в угол, а Мария с чёртовой скрипкой в руках повернулась к своей старой двери с новым блестящим замком.
– Что же я играть буду? – шёпотом спросила она.
– А это уже никто не знает, даже я, – дохнул ей в ухо невидимый Беспятко. – Всякому скрипка что сама выберет – то играет. Ну, вперёд!
Мария подняла заиграйку к плечу, но тут же снова опустила.
– Не нравится мне это всё, – укоризненно сказала она. – Муж очень любит коллекцию. Называет своим движимым имуществом…
– А должен тебя любить и ребёнка! – вкрадчиво шепнул в другое ухо чёрт.
– Да и украшения он сам покупал, – продолжала Мария, – по сути, это его, а не мои.
– А должен был отдать! – немедленно парировал Антипка. – Це ж прописная истина: бросаешь бабу заради молодухи? Так обеспечь, не будь жлобом! Любишь кататься – люби и саночки возить!
– Ну-у…
– Баранки гну! – прикрикнул Антипка, потеряв терпение. – Иди уже, небого! Они как раз пожрали, тварюки, сейчас пойдут злягатысь. На твоей кровати!!!
Будто в доказательство из его мешочка раздался громкий чих. Цурова голова подтверждала – правду говорит! Мария всё колебалась, чувствуя подвох, но в чём он состоит, догадаться не могла. И, в конце концов, отмахнулась от предчувствий, как легкомысленный должник от навязчивого кредитора. По спине побежали маслянистые струйки нервного пота. Холодея от прежнего, иррационального страха, Мария нажала трясущимся пальцем на звонок и приложила к плечу заиграйку.
– Веселее, ясна пани! – хохотнул Антипка из тёмного угла. – Спину – ровнее, локоть – выше, кисть – мягче! Сейчас начнётся ржака.
За дверью раздались шаги, в замке щёлкнул ключ и Мария глаза в глаза уставилась на бывшего мужа собственной персоной. Тот и в самом деле что-то дожёвывал, в квартире пахло жареной на гриле свининой. При виде Марии лицо мужа приняло странное выражение, на нём последовательно промелькнули раздражение, растерянность и тоска, они сменились ироничной улыбкой, но видно было, что мужу не по себе.
– Снова ты! – констатировал он саркастично. – Ну чего ты ходишь? Что тебе от нас надо?! Как тебе объяснить, что всё закончилось? И что за дурацкий маскарад?!
Из комнаты, посмотреть, кто пришёл, выглянула Стася в коротком ярко-розовом халатике, открывавшем большую часть груди и полные, очень белые ноги. В ушах красовались длинные выходные серёжки, ещё недавняя собственность Марии. Девица окинула гостью презрительным взглядом и изрекла:
– Ты посмотри, в чём она! Она что, в переходе со скрипкой прошакувала?!
С замиранием сердца Мария шагнула вперёд, ногой захлопнула за собою дверь, откашлялась, как конферансье и, взмахнув смычком, хрипло произнесла:
– Никколо Паганини, «Каприз» номер двадцать четыре!
Однако у чёртовой скрипки были собственные планы, не имевшие ничего общего с творчеством гениального итальянца. Едва смычок коснулся струн, инструмент, будто настраиваясь, испустил протяжный вздох, а затем разразился превесёлой народной песней «Ой Маричко, чичéри», в которой поётся о томимой гормонами девушке и её кудрявом кавалере. Эту песню свадебные музыканты обыкновенно исполняют после Б-г знает какого стола, когда гости уже совершенно пьяны и готовы плясать под любую похабщину, в аккурат перед дракой между родными жениха и невесты. Ведь после драки, как известно, никто толком и не танцует – все вспоминают обиды и подсчитывают ущерб.
Мария только диву давалась, как легко порхает рука со смычком, сама по себе, будто она с самого детства играла на скрипке и даже зарабатывала этим на жизнь. Но настоящим сюрпризом стало то, что случилось с бывшим мужем и его нареченной Стасей. При первых же звуках мелодии они пустились в разнузданный пляс и принялись выписывать ногами какие-то совсем уж немыслимые кренделя. Лица у обоих изумлённо вытянулись. Глядя на них, Мария впервые за всё последнее время ощутила, что справедливость торжествует.
– Эй, а ну прекрати! – потребовал бывший муж, пускаясь вприсядку, и весело рассмеялся.
Кажется, он ещё не догадался, что происходит, то, что тело не слушается, его просто забавляло. Зато Стася всё прекрасно поняла, изумление на её цветущей физиономии быстро сменилось страхом.
– Уже! – злорадно ответила Мария, ощущая возбуждение и кураж. Она выпрямилась и подняла локоть повыше, как советовал Антипка. Чёртова скрипка взвизгнула с новым энтузиазмом и ускорила темп. Танцоры задёргались быстрее. Розовый халатик обнажил Стасину упругую плоть в таких количествах, которыми Мария отродясь не обладала. Мимоходом она глянула в большое настенное зеркало в прихожей и поразилась своему дикому, распатланному виду. Давно немытые волосы торчали в разные стороны, щёки ввалились, нос обострился, как у больного человека, глаза, с красными от слёз и бессонницы веками, лихорадочно блестели. И это лицо улыбалось недоброй улыбкой. «Веселее, ясна пани!» Она чуть приподняла локоть. Скрипка, всё ускоряясь, запела по новому кругу.
– Маша, не надо, хватит! – взмолился бывший муж вскоре.
Теперь он покраснел от натуги, мучительно пытаясь остановиться, но только выше вскидывал руки и взбрыкивал длинными ногами.
– Она нас убьёт! – взвизгнула Стася, дробно выстукивая пятками, и изогнулась в таком акробатическом па, что Мария даже испугалась, сможет ли та разогнуться назад, но неведомая сила легко распрямила её, чтобы немедленно скрутить в другую сторону.
– Ты просто скажи, что тебе нужно, солнышко, – молил бывший муж, его ноги, неумолимо попадая в такт свадебной музыки, отстукивали по полу, – хватит! У меня сердце станет!
– Отдавай свою коллекцию и все мои побрякушки, – потребовала Мария и, не разуваясь, чего никогда не позволяла себе раньше, прошла в комнату.
Танцоры, уморительно кривляясь, последовали за нею. Их, как течением, подносило друг к другу и тут же разносило в разные стороны. На потолке приплясывала вместе с хозяевами нарядная люстра, которую когда-то сама же Мария и вешала, на столе дрожали от диких прыжков стаканы и тарелки с остатками обеда. Прижав заиграйку подбородком к плечу, Мария мимоходом зацепила крупный кусок мяса и отправила в рот – впервые за последние двое суток у неё проснулся аппетит.
– Пересолил, – с набитым ртом поведала она мужу. – Влюбился? Ну, где ключ от сейфа?
Она запила мясо глотком вина прямо из бутылки и закусила долькой апельсина.
– Тварь! – гаркнул муж, лицо его было багровым, по шее и щекам щедро катился пот и, кажется, слёзы. – Тебе не жить, паскуда!
Мария зло улыбнулась и вскинула локоть чуть ли не перпендикулярно потолку. Чёртова скрипка закричала «Маричку» с бешеной скоростью. Загрохотал радиатор центрального отопления – в него колотили каким-то металлическим предметом соседи. Вскоре хозяева уже не прыгали, а мелко егозили, совершенно обессиленные.
– Она душу продала! Она нас убьёт! – простонала Стася, страшно закатывая глаза. Кажется, она потеряла сознание, но тело продолжало послушно дёргаться в такт музыке.
– А я б кудри чесала, чесала, чесала! – подпела Мария. – Ключ гони!
– В волейбольном… кубке… – еле слышно выдохнул изнемогающий муж. – Бери, что хочешь… и убирайся… проклятая сука…
– Ну, ещё разок меня назови так ласково, – попросила Мария, запуская руку в спортивную награду его студенческой молодости. – Дай мне повод сунуть смычок в твою кариозную пасть и заткнуть экспресс методом…
– Забирай… всё… – промолвил муж, и музыка оборвалась. Заиграйка своё отработала.
Будто срезанное дерево, он рухнул на пол, вслед за ним свалилась и Стася.
– А як кóгут завые, завые, завые, вставай рано, Марие, Марие, Марие…
Мурлыкая привязавшуюся мелодию, она открыла шкаф, в шкафу – небольшой сейф. Из сейфа достала и положила за пазуху свою старую шкатулку с бабским золотишком и заветную бархатную коробку с коллекцией монет. Ещё в сейфе нашлись деньги и кредитки, Мария немного подумала и меркантильно взяла несколько купюр. В комнате стоял густой, грубый запах спортивного свежего пота, приправленного «гормоном стресса». Муж слабо шевелил ногами на полу, значит, был жив, но подняться пока не мог. Обнажённая аппетитная Cтася лежала без сознания. Мария, не церемонясь, вырвала из её ушей серёжки и сунула в карман джинсов.
– Ну, всего вам хорошего и гран мерси, – сказала она, направляясь к двери. – Заходите на досуге, потанцуем…
– Найду и убью… – простонал муж.
Мария вернулась и с большим удовольствием наступила ему на лицо ногой.
– Я сама ещё вернусь, – тихо сказала она, с силой поворачивая носком, словно растирала окурок, – и сведу тебя в могилу. Сдохнешь первый, а я хату, твою тачку и дачу унаследую. Всё продам и просру до копейки. Понял?
Мария вышла из квартиры и с силой хлопнула дверью. Рядом вскрикнул Антипка – он, хихикая, подслушивал у входа, не успел отскочить и ушиб ногу.
– Я не хо… – начала Мария, но чёрт со смехом её оборвал:
– Ерунда! Эта пятка вечно лезет во все двери, словно специально. Уходим скорее!
Он схватил Марию под руку и быстро поволок вниз по лестнице. На первом этаже Антипка ссутулился, выскочил вперёд и умело набедокурил: плюнул в камеру наблюдения – и в стене под нею немедленно вырос кустик чертополоха, закрывающий обзор; хлопнул длинными руками перед консьержкой – та уронила вязанье и нагнулась ловить клубок. Тогда Мария пулей промчалась к выходу и дальше, за угол и в тёмный переулок, только там перестала смеяться нервным смехом и остановилась перевести дух. Но Антипка торопился и не дал ей долго отдыхать.
– Хватайся за загривок! – скомандовал он, пряча в мешочек украденный у консьержки любовный роман в мягкой обложке, и принял зверское обличье.
Не успела Мария как следует уцепиться, чёрт рванул с места в карьер и в несколько огромных прыжков домчал её домой. Опомнилась она уже в собственной холодной мрачной комнате с нетопленной грубой. Тут же гиперактивный Антипка схватил её за руки и, мастерски приплясывая, несмотря на хромую ногу, закружил в польке, громко распевая высоким чистым тенором всё ту же злополучную свадебную:
– Ой, Маричка, люблю тя, люблю тя, люблю тя! Зариж мэни когутя, когутя, когутя!
– Ну, хватит, – с улыбкой отбивалась Мария, – я этой песни на всю жизнь наслушалась, кажется…
– Но как ты играла! – восхитился Антипка, отпуская её. – Я много кому заиграйку давал, но такой душевности не помню! Здорово мы твоего мужа с его ведьмой потанцевали, правда?
– Почему с ведьмой? – удивилась Мария.
– Да они с мамкой его и опоили, старая Сычиха та ещё босоркиня, настоящая гемонська баба, чего, ты думаешь, мужа так поплющило? – весело пояснил Беспятко, откуда-то из воздуха вынимая свой бездонный мешочек.
– Ты не говорил… – растерялась Мария.
– А ты не спрашивала! – пожал плечами Беспятко. – Давай, что там собрала!
Где-то в глубине головы зазвенел навязчивый тревожный звоночек. Она вынула из-за пазухи шкатулку со своими золотыми украшениями.
– Вот…
Чёрт ногтём ковырнул замок, заглянул в шкатулку и восхищённо присвистнул.
– Нормально он зарабатывал, да? Потому эти лярвы его и увели. Бедный чужой муж и даром никому не всрався! Разве что покурвиться разок-другой. А у опоенных мужей потом того, фьють! Чайник кипит и крышечку сносит…
– Так что, я его напрасно обидела?! – поразилась Мария. – Получается, он ни в чём не виноват?!
– Как это ни в чём? – Антипка раздражённо плюнул на пол, между половицами сразу проклюнулся чертополох. – Не бабы ж эти тебя по хребту да почкам били и без штанов, пардон, ясна пани, из дому выгнали?
Мария ощутила болезненный укол стыда. Но следовало закончить сделку.
– Держи, – сурово сказала она, вынимая бархатный футляр.
Антипка прижал коллекцию к груди и с самым блаженным лицом заплясал на месте, даже постанывая от удовольствия.
– Вот это подарок! – воскликнул он и резво чмокнул Марию в щеку. – Как же я тебя, Маричка, полюбил! Как сестру родную! Какая ж ты душевная людына! Люблю душевных людей… Давай сюда скрипку, и пока.
Он сунул футляр в мешочек, закинул его на плечо и протянул руку за скрипкой.
– А голову?! – воскликнула Мария, проворно отступая и пряча скрипку за спину.
– Какую голову? – делано удивился Антипка и, недобро поглядывая, пошёл на неё.
Мешочек сердито и громко чихнул, видно, Цуру снова что-то попало в нос.
– Вот эту самую! Цурову! – возмущённо крикнула Мария. – Мы так не договаривались!!!
– А как мы договаривались? – вкрадчиво спросил Антипка и безмятежно улыбнулся, блеснув ровными белыми зубами. – Покажи-ка наш договор, давай перечитаем, что там написано…
Почти упёршись в грубку спиной, Мария потрясённо молчала. Внутри у неё стало холодно и пусто, под ложечкой мерзко сосало, а мокрые руки мелко дрожали. Она прекрасно понимала, что не сможет силой забрать Цурову голову, зато Антипка скрипку отнимет легко, она и заиграть на ней не успеет – слишком неравны возможности.
– От бачишь, то-то и оно, – покачал головой чёрт, назидательно поджав нижнюю губу. – Никакого договора не было. Но мужа твоего мы добре натанцевали! Я сто лет так не смеялся. Отдавай скрипку, Маричка!
И тут Марию осенило.
– Что ж, спасибо за науку! – быстро сказала она и так же быстро нагнулась и сунула скрипку прямо в широкий печкин рот… – Бери!!!
Антипка сразу изменился в лице, видно было, что перетрусил и рассердился.
– Ты бачь, яка сука?! – злобно заорал он. – Так и поломать недолго, а я знаешь, сколько её делал, дурная ты баба?!
Он так грубо отпихнул Марию в сторону, что она едва не упала, по плечо засунул руку в холодную грýбу и принялся там встревоженно шарить.
– Вот она, – с облегчением произнёс чертяка наконец, вынимая драгоценный инструмент и бережно опуская его в мешочек. – Лярва ты, Маричка! Что, взяла?!
И тут из поддувала вытянулась рука и вцепилась ему в щиколотку. Вслед за нею вылезли волосатые плечи с кожаным обрубком на шее.
– Отдавай мою голову, вылупок кутерногий! – глухо взвыл Цур. – Отдавай, ростокупило твою мать!
Он, как зубная паста из тюбика, выдавился из поддувала целиком и бросился Антипке в горло.
Мария отошла подальше, чтоб её не сбили с ног, и стала наблюдать за тем, как черти кубарем катаются по полу, словно сцепившиеся в жестокой битве коты, не поделившие территорию. Омерзительны ей были оба драчуна, но держать кулаки приходилось за Цура. Тем временем, во все стороны летели клочья шерсти, черти поливали друг друга бранью:
– Да отцепись ты, быдло дремучее!
– Отдавай мою голову и сапай, вылупок!
Шум стоял такой, что если б у Марии были соседи, они б наверняка вызвали органы охраны правопорядка. Но вот что-то вылетело из визжащего клубка и глухо стукнуло у самых её ног. Мария опустила глаза и увидела Антипкину бездонную сумочку, похожую на детские холщовые мешочки для трудов. Сердце ёкнуло. Мария схватила мешок, перевернула и с силой потрясла.
На пол хлынул целый водопад всякой всячины. Тут были собраны всевозможные предметы: разнопарные носки и обувь, какие-то квитанции, вероятно, очень нужные кому-то, скомканные бумажные деньги и медные монеты, иголки и нитки, лекарства, посуда, Б-г знает сколько лет назад «потерянные» хозяйками мотки старинной пряжи, перьевые и шариковые ручки, свёртки, банки и коробочки, разнообразные ключи по одиночке и целыми связками, мочалки и расчёски, мыло и свечи, детские игрушки и шнурки, сигаретные и спичечные пачки, зажигалки, всевозможных образцов документы и даже чей-то травматический пистолет. Мария краем глаза выхватила свою собственную черепашью заколку, совершенно особенную, с высоким изогнутым краем, купленную когда-то в Гонконге и бесследно пропавшую, но её тут же завалило разным мусором. Очень быстро у ног выросла целая гора ненужной дребедени, а водопад из барахла всё не кончался. В отчаянии Мария ещё раз тряхнула сумкой и, наконец, на невероятно разросшуюся гору хлама торжественно шлёпнулась щетинистая лысая голова с небольшими глазками, висячими свиными ушами и рылом вместо носа. Она покачнулась, тяжело, как арбуз, скатилась на пол, чуть покрутилась на месте и громко чихнула, извергнув из пятачка крупную пластмассовую бусину. А потом щербато улыбнулась и подмигнула Марии с самым приятельским видом. Брезгливо кривясь, Мария схватила голову за длинное холодное ухо и швырнула в копошащихся чертей.
– Держи свою голову! – громко крикнула она и клубок распался.
Взъерошенный Антипка немедленно бросился к разбросанным по полу сокровищам и, злобно зыркнув на Марию, принялся загребать их обратно в бездонную сумку. Он как попало покидал туда самое ценное, оставив валяться добрую часть бумажек, носок и остального, не слишком нужного. Потом сердито плюнул на пол, где сразу выросла колючка, закинул торбу на плечо, ссутулился и тенью юркнул в двери – ушёл по-английски, не прощаясь.
Тем временем, весь дрожа от радости, Цур обеими руками торжественно взял верхнюю часть своего тела, на секунду прижал к груди, а потом медленно водрузил на плечи. Голова влажно чмокнула и приросла. Цур широко улыбнулся Марии и тут же со старту сиганул в поддувало, загрохотал в печи, в трубе и с хохотом вылетел прочь – истосковался по свободе.
– Где мой ребёнок?! – истерически закричала Мария, подбежала к печи и принялась её бить руками и ногами. – Верните! Мне! Сына!!!
Но никто не откликнулся на её крики, не раздался топот детских ножек, не зазвенел любимый колокольчик-голосок, только кусок штукатурки отлетел с печи и шлёпнулся на пол. Мария поняла, что её в который раз обманули и попросту использовали. Один – чтоб вернуть свою голову, второй – чтоб разжиться золотишком. А старый мельник, видимо, просто так, по их наущению. И тут же такая навалилась тоска, что руки опустились. Как потерянная, Мария села на край дивана, закрыла лицо ладонями и завыла. Она стала вспоминать свои последние, суматошные дни, поиски кредита и дома, утрату сына и новые страшные связи. Вспомнила, как обозлилась и с каким остервенением мстила ни в чём, в сущности, неповинному бывшему мужу. Мария по уши увязла в липком болоте. Её мысли стали илом, действия – тиной, безысходность – затхлой чёрной водой. «Врут они все, нет больше моего бедного малыша на свете» – с отчаянием подумала она. Мария сбросила с плеч плешивый Антипкиний кожух. Тот упал к ногам и растворился, будто и не было. Холод нетопленного дома пробрал до костей.
На полу валялись забытые остатки краденых Антипкиных сокровищ. Мария пнула пяткой моток конопляной бельевой верёвки, с минуту тупо смотрела на него, а затем подняла и стала разматывать. Вскоре её пальцы будто сами по себе вывязали славную, надёжную петлю. Мария огляделась и заметила над окном чугунный крюк, на котором, вероятно, крепился карниз. Она влезла на широкий подоконник и как могла крепко привязала к крюку свободный конец верёвки. Подёргала рукой – держалось отлично.
– Сынулька, ничего у меня не вышло… – пробормотала она. – Прости меня, мой маленький, любимый мальчик…
Поскуливая, Мария расширила петлю и сунула туда голову. Расправила на шее новое страшное украшение. Ветер в ставнях старого дома подвывал вместе с нею.
Когда в сердце человека умирает свет, на свободном престоле обязательно воцаряется тьма.
ІІІ. Олег
Город всегда засыпает долго, его совы только зевать начинают, когда жаворонки уже досматривают последние быстрые сны. Потухли самые поздние огни в окнах, а солнце всё потягивалось за лесами и долинами, никак не могло решиться встать. Предрассветное небо в чердачном окошке было по-ночному спокойным, тёмным. Наконец, на востоке треснул небосклон. В проём заглянул рассвет, мазнул багрянцем и испачкал глубокий чёрный фон. Вскоре яркий мазок расширился и расплылся, будто краску слишком сильно развели, затем испугался, побледнел, растёкся по горизонту. На хмурый морозный небосклон взошло бледное солнце.
На чердаке сразу посветлело, ночь превратилась в серые сумерки. Олег подул на озябшие руки и поглубже зарылся в гору пыльного тряпья, которое Пек отовсюду ему стащил, чтобы мальчик насмерть не замёрз.
– Я хочу к маме, – сказал он. – Когда ты меня отпустишь?
– Да не нужен ты ей, – недобро ухмыльнулся Пек, по-кошачьи потягиваясь. – Она о тебе и думать забыла. Потом, ты сам дружить захотел. А я казав – не дывысь…
– Никто не знал, что ты такая злюка! – огрызнулся Олег и потёр глаза.
Очень хотелось спать, но как только он задрёмывал – Пек с ногами взбирался на него, холодный, как лёд, тяжёлый, как жернов, и начинал душить, так что спал мальчик всего ничего. Ещё ему хотелось есть.
– Да, ты думал, что гучмана – це такый дидок малэнький, добрэнький и по дому помогает? Хе-хе-хе…
Олег угрюмо молчал. Он думал о том, почему мама за ним не идёт. Неужели она и в самом деле его забыла? Правда, он дважды находил в углу чердака поднос с едой, который появлялся словно из ниоткуда. Мальчик думал, что еду оставила мама, только пришла она как-то так, что они друг друга не заметили, вот и разминулись. Молоком Олег поделился с Пеком, потому что быть жадным – плохо и потому, что боялся. Гучмана с удовольствием похлебал, но добрее не стал. Иногда он повадками удивительно напоминал кота, иногда, особенно, когда прыгал, – огромную крысу. Пек почесал зубами подмышкой, но тут же насторожил розовые ушки, проворно вскочил и тенью метнулся в угол. Пискнула задавленная мышь, захрустели мелкие косточки. Вскоре гучмана вернулся, облизываясь длинным языком, и улёгся на бок, вытянув покрытый чешуйками хвост.
– А может, ты придумал и меня и это всё, – заметил Пек. Олег готов был поклясться, что его мордочка улыбается. – Сам посуди: ты так долго жил в плохом мире, где папка лупил почём зря тебя и мамку, потом ушёл от вас и приходил только для того, чтобы сделать в хате гадость, – выживал. Было?
– Ну, – нехотя согласился Олег.
– А когда мать збыралась, следил, чтобы та лишней миски не взяла.
История с папой была как стоматит на десне – он болит, но ты всё равно постоянно трогаешь языком горячее, воспалённое место. Олег сердито засопел носом, ему не нравилось это вспоминать. И думать о том, что мама его забыла, тоже не нравилось.
– Потом вы скитались по чужим хатáм, пока вас терпели, – продолжал Пек, быстро постучав костяшками пальцев в стену, – мать не могла найти житла, а в конце концов купила эту развалюху… Ну что за жизнь? Вот ты и придумал другой, волшебный мир, вместо поганого своего.
– Хочу к маме, – захныкал Олег. – Отведи меня вниз, домой!
– Не мороч мени дупу! – огрызнулся Пек. – Нема там её. Она себе уже нашла, где ей будет лучше.
– Есть!!! – настаивал Олег.
– Ну, хочешь – спустимся, проверим.
– Конечно, хочу! – крикнул мальчик.
Люк в полу чердака со скрипом распахнулся, обдав холодным ветром и пылью. Ухмыляясь, небольшой гучмана схватил Олега за шиворот зубами, как маленькая хищная ласка хватает большого беспомощного кролика, и в один прыжок оказался на кухне, мальчик даже испугаться не успел. Зато растерялся и удивился, когда осмотрелся по сторонам. Кухня чем-то отличалась от той, которую помнил он, кажется, была длиннее и уже. На улице уже совсем рассвело, но дома, скрадывая нехитрую обстановку, по-прежнему царил полумрак.
– Этого здесь раньше не было, – заметил Олег, дотрагиваясь до дверцы старинного буфета, сплошь утыканного круглыми дырочками, будто жучок, работая над ним, пытался превратить буфет в деревянное кружево. – И этого…
Рядом стоял трёхногий деревянный стул, до блеска отполированный давно истлевшими бёдрами. На месте плиты пылился тяжёлый круглый стол, укрытый пожелтевшей от времени кружевной скатертью, с настоящим (не электрическим!) самоваром в центре, а над ним – часы-ходики без стрелок, зато с гирькой. Часы тикали, гирька слабо шевелилась.
– Это как раз и было, – фыркнул Пек и, будто огромная крыса, громко топоча, засеменил в комнату, к грубе.
Олег поспешил за ним и поразился тому, как вытянулся крохотный коридорчик из кухни в комнату. Казалось, чем сильнее Олег хочет попасть в комнату, тем длиннее становится коридор. «Может, я просто-напросто сплю? – подумал Олег. – Ведь мне уже снились всякие пакости, то кот с отрубленной лапой, а то и кошмар с мамой в главной роли…»
– Мама! – крикнул он, наконец-то вбегая в пустую комнату.
Он был уверен, он чувствовал – мама где-то рядом. Но полутёмная комната оказалось совсем не той, в которой он засыпал! Знакомой в ней была лишь большая беленая груба, которая громко чихала газом. Вместо дивана стояла прежняя пружинная кровать с набалдашниками, с целой горой больших и маленьких подушек друг на дружке и, кажется, даже с периной. На стенах висели ковры, а на окнах – тяжёлые шторы в «турецкий огурец», пол устилали дорожки. В двух местах прямо сквозь дорожки проросли небольшие кустики чертополоха. На полу валялся разбросанный хлам – один ботинок, какие-то бумажки, спички, ключи, карандаши и свеча, словно здесь что-то рассыпали и не успели толком собрать. И, как вишенка в нелепом торте, – большой граммофон в углу, на старинном комоде…
– Это не мой дом! – сердито сказал Олег.
– Мой, – поправил его гучмана и запрыгнул на кровать, заскрипев пружинами. – Но и ты здесь будешь жить, потому что ты теперь – тоже мой…
– Нет! И на чердак с тобой я больше не пойду! – перебил его Олег. – И ты меня не затащишь, потому что спать я больше не стану. Я сяду здесь и буду ждать маму!
– Чекай, сколько хочешь, – насмешливо сказал Пек, помахивая хвостиком. – Она не придёт, она думает, что ты помер.
Олег отвернулся к комоду и крепко зажмурился. «Просыпайся!» – приказал он себе и открыл глаза. Ничего не изменилось. В полутьме всё так же виднелся граммофон, а гучмана помахивал хвостиком на кровати.
– Врёшь, мама придёт! – крикнул мальчик. – Она не может меня бросить, потому что любит меня. А тебя никто не любит! Потому что… не за что!
Глаза Пека злобно блеснули, он прижал розовые ушки и насторожился, как на мышь, даже хвостом махать перестал. Олег подумал, что гучмана сейчас набросится и укусит за ногу, тем не менее, добавил:
– Но в одном ты прав!
– В чём же? – глумливо полюбопытствовал Пек.
– Мне было плохо, и я тебя придумал. Тебя боятся те, кто в тебя верит. А я тебя не боюсь, потому что глупо бояться того, что ты сам придумал. И я останусь тут, пока мама не придёт. Я знаю, она где-то рядом!
Олег видел – гучмана не на шутку разозлился и обиделся. Его лысый хвост так и заплясал по бокам, а задние ручки сжались в кулачки. Мордочка насупилась, словно он раздумывал.
– Оставайся! – неожиданно легко согласился Пек. – В межсвиття людыне просто так не зайти, а из него – не выйти. Захочешь йисты – сам придешь, я крысу слóвлю…
Он спрыгнул и, громко стуча половицами, скрылся в тёмном проёме кухни. Мальчик уселся на его место и принялся терпеливо ждать.
***
Гулко, на всю квартиру тикали часы без стрелок… Сколько времени прошло, Олег и не знал. В окно по-прежнему просачивались тусклые сумерки, непонятно было, ещё день или уже наступил вечер. Со скуки он перебрал предметы, разбросанные по полу. Разложил по званию и росту: ключи и карандаши – от больших к меньшим, бумажки – в стопочку, пуговицы и бусины – в кучку, отдельно – жёлтую тонкую свечку с коробкой странных, огромных спичек. Совсем отдельно – левый ботинок старинного фасона. Правого нигде не было видно. Он устал и проголодался, а старая карамелька с налипшими нитками, которая валялась среди пуговиц, только раздразнила аппетит. Вздрагивая от шорохов и стуков в стенах, он сходил на кухню и порылся в буфете и шкафчике, но ничего съедобного не нашёл, только ковшик воды. Чего доброго, и в самом деле придётся просить Пека поймать крысу! Олега передёрнуло от одной этой мысли. Понурившись, мальчик вернулся в комнату и замер у порога.
Он больше не был один.
В комнате стояла неизвестно как прошедшая мимо него старуха. Рослая и плечистая, почти как отец, но сутулая и очень худая, словно всю свою жизнь тяжко трудилась. С суровым костистым лицом, запавшими глазами и крепко сжатым ртом. В чёрном траурном платке, из-под которого выбивались седые длинные волосы. В суконной чёрной юбке и стоптанных мужских ботинках на больших ногах. Она опиралась на видавшую виды косу со ржавым лезвием и до блеска отполированной рукоятью, и внимательно смотрела на подоконник, словно там происходило что-то интересное, к примеру, шёл кукольный спектакль.
Растерянно переминаясь с ноги на ногу, Олег кашлянул. Старуха вздрогнула от неожиданности и медленно повернулась к нему. На неподвижном лице, туго обтянутом пергаментной кожей, чуть шевельнулись белёсые брови. Похоже, она не ожидала увидеть в сумеречном доме ребёнка и удивилась.
– Добрый день, – сказал Олег и не узнал своего голоса, так сипло он прозвучал. – Или вечер. Я не знаю, сколько времени, стрелки потерялись.
Руки у Олега мелко тряслись, и он сунул их в карманы пижамы, ноги стали ватными и холодными. Мальчик сразу догадался, кто ему встретился на этот раз, потому что ошибиться было невозможно, и теперь по-настоящему, до смерти испугался.
Старуха молча изучала его, сурово поджав губы.
– Я не видел, как вы зашли… – продолжал Олег. – Вы за мной? Я сейчас умру?
Страшная гостья сглотнула – горлом дёрнулся кадык, и разомкнула губы.
– Мне. Сюда. Не было сказано! – изрекла Смерть с таким трудом, будто каждое слово было булыжником и ей приходилось их выталкивать.
Голос её был хриплым и низким, а перед тем, как что-либо вымолвить, она ненадолго застывала с открытым ртом, будто перекатывала непослушным языком тяжёлые слова.
– Но вдруг. Позвали сюда. Дело сделать. Ты!
Она ткнула тощим узловатым пальцем прямо в Олега, от неожиданности отступившего на шаг, хотя ему казалось, что и с места не сможет сдвинуться.
– Смотрел, куда не надо, – продолжала она грозно. – Слушал, что не надо. Дружить звал. Кого?! Меня в другом месте. Ждут давно! А я тут.
– Так вы не за мной? – промямлил Олег.
– Не сказано, – медленно вытолкнула Смерть. – Не бойся. Я не зла.
– Тогда кого вы заберёте? – еле слышно пробормотал Олег дрожащими губами. – Мою маму, да? Вы за нею?
Смерть молча смотрела, широко расставив большие ноги в стоптанных ботинках и опираясь на косу, потом перевела тяжелый взгляд на пустой подоконник. Олег догадался: что-то происходило в реальном мире, чего он не мог разглядеть из сумеречного дома! А вот Смерть – могла. В носу защипало, горло сдавило, словно там застрял булыжник-слово. Олег залился слезами и бросился в ноги страшной гостье.
– Не забирайте её, – лепетал он, плача навзрыд и цепляясь за чёрную суконную юбку, – оставьте мне, у меня кроме неё никого на свете нет!!! Я не хочу здесь быть!!!
– Цыть! – изрекла Смерть. – Зáра.
Она отпихнула мальчика костлявым коленом и оглядела комнату.
– Вон, на полу. Стритэнська свеча. Чорт потерял.
– Какая? – всхлипывая, переспросил Олег.
– Стритэнська, – терпеливо пояснила Смерть. – Церковна. Со Стритэння. Чего не зажёг? Невиглас! Давно пора.
– А я не знал… – Олег торопливо схватил жёлтую восковую свечу. – Что мне делать с нею?!
– Зажги, – приказала Смерть и кивнула головой, будто клюнула. – Дом обойди.
Руки плясали польку и не хотели слушаться. Олег чиркнул огромной старинной спичкой, та испустила струйку серной вони и сдохла.
– Не барысь! – прикрикнула Смерть и топнула ногой.
Она оглянулась на окно, крепко перехватила и приподняла свою ржавую косу – время разговоров закончилось. В мёртвой комнате стало ещё темнее.
Мальчик чиркнул второй спичкой – та загорелась. Он поднёс спичку к свечкиному носику и вот в полумраке слабо засветился жёлтый, тёплый и живой огонёк. Тут же в кухне гулко стукнуло и раздался громкий дробный топот гучманы.
– Не пущу! – злобно взвизгнул Пек, влетая в комнату.
Олег испуганно оглянулся на голос своего мучителя и чуть не выронил свечу, но что-то со свистом мелькнуло в воздухе, и гучмана, бешено извиваясь, повис на ржавом длинном лезвии. Яростный визг стал тонким и жалобным. Крепко нанизанный на острую косу, Пек всё ещё тянулся к Олегу всеми четырьмя своими ручонками, клацал зубами и яростно плевался. Нерождённый, неживой, он не мог и умереть. Впрочем, как и навредить.
– Без ничего. Уйти нельзя! – медленно вытолкнула Смерть, за шкирку сняла гучману с лезвия и ухмыльнулась краем рта. – Домой возьму. Мышей ловить. Пек им, ха!
– Он душит, когда спишь! – предупредил Олег.
– Я никогда. Не сплю. Працюю много.
Смерть кивнула Олегу, подхватила косу, развернулась и, тяжело переставляя ноги, пошла прочь из дому, волоча за хвост свою страшную добычу.
А свеча всё больше разгоралась, тени всё дальше отступали по углам и бледнели. Растаяли граммофон и старинный комод, исчезли тяжёлые шторы и ковры, кровать с набалдашниками и горой подушек. Вместо них из темноты проступили самые обычные предметы – диван с ноутбуком в углу, шкаф с одним разбитым зеркалом, широкий подоконник… На нём стояла мать и что-то делала со своею головой руками.
– Мама!!! – закричал Олег, бросаясь к ней. – Мама, слезай оттуда немедленно! Что ты делаешь?! Я здесь, я дома!!!
***
Они вцепились друг в друга так крепко, что даже больно было. Обнимались и целовались, смеялись и плакали, прыгали и плясали на месте, и всё никак не могли друг на друга насмотреться.
– Я не смогла тебя спасти, – пробормотала мама, ощупывая Олега. – Как ни старалась!
– А вот я тебя – смог! – с гордостью ответил мальчик, глянул на свисающую с крюка ужасную петлю и быстро отвернулся.
Теперь у него появился ещё один «вспоминательный стоматит»… Зато мама проследила, куда он смотрит, и сразу пришла в себя. Сорвала верёвку и швырнула в мусорное ведро. Туда же полетели собранные с пола ключи, ботинок, карандаши, бумажки и кусты непонятных колючек.
– Не хочу здесь и минуты лишней оставаться! – заявила она, хватая сумку и руку Олега. – Видеть этот дом больше не могу!
Мальчик немного поразмыслил и поднял свободную руку, как в школе.
– Здесь теперь можно жить, – сказал он. – Они навсегда ушли. Просто мусор вынести, да и всё.
Но мама верить не хотела – дом был ей ненавистен.
– А Пек куда делся?
– У Смерти дома мышей ловить будет, – пояснил мальчик. – Она его на косу – раз! Как кузнечика на булавку. Даже жалко.
На этот раз мама ему поверила, но сумку поставила с большой неохотой.
– Всё равно. Как здесь жить? – с сомнением спросила она.
– Запросто, – пожал плечами Олег. – Как в любом другом месте. Думаю, гучманόв и других – везде достаточно, главное, не смотреть на них и не слушать. Я теперь точно знаю, что нужно делать, чтобы всё было хорошо. Я тебе потом скажу.
– Да уж, – протянула мама, о чём-то задумавшись.
Олег прекрасно помнил, что случилось с ним, но даже не представлял, что пережила мама, что заставило её встать на подоконник. Когда-нибудь потом и она ему расскажет. Не теперь, а когда пройдёт «стоматитная язвочка».
– Давай в магазин вместе сходим, – попросился он. – Вон в тот, на углу. Я такой голодный, что слона бы съел! Или даже крысу… Но подойдёт и сосиска!
– А я как есть хочу…
Они с мамой по-быстрому переоделись, чтоб не распугивать прохожих, и вместе вышли на улицу, в ясный весенний вечер, в княжество талого снега и хрупкого льда.
Небо было высоким и чистым, с редким белым облачным пёрышком. Вечернее солнце только собиралось спрятаться за небоскрёбы в дальнем конце улицы и пока ещё золотило влажные карнизы, отблёскивало в окнах. С крыш весело капала вода, под ногами вовсю журчали талые ручьи. Громко кричали воробьи в кусте бузины, плескались в лужах – праздновали изгнание зимы на долгое и сытое тёплое время.
На крылечке сидел отец, наверное, кто-то из маминых подруг сказал ему новый адрес. У калитки, рядом с маминым «гольфиком» стояла его машина. Олег так оторопел, что потерял дар речи, хотя ещё несколько минут назад был счастлив, как никогда. Мама тоже, кажется, испугалась. Отец оглянулся и встал во весь рост. На щеке у него красовалась свежая ссадина. Родители с большим недоверием уставились друг на друга, Олег напрягся, как струна. Но папа был трезв, печален и задумчив. Совсем не такой, какой врезался в память и постоянно вспоминался.
– Нашёлся? – спросил он у Олега. – Где прятался, малец?
Глаза у матери забегали, куда вся недавняя радость подевалась. Олегову ладошку она ещё крепче сжала.
– Привет! – отец доброжелательно протянул мальчику руку и улыбнулся.
«Щенок», «сопляк» и «гадёныш» сурово смотрел на отца и мириться не собирался. Папа догадался, убрал и руку и улыбку. Все помолчали.
– Ты меня ограбила! – укоризненно констатировал отец, поворачиваясь к матери.
– А ты меня бил и выгнал с ребёнком без ничего! – настороженно парировала та.
Снова повисла пауза. Олег только взгляд переводил с одного на другую. «Хоть бы на сегодня все неприятности кончились! – думал он. – Сколько же можно неприятностей на одного человека?!»
– Коллекции у меня нет, – вдруг сказала мать.
– Я не за нею, – вздохнул отец.
«Сколько ещё он будет стоять, как столб поперёк дороги?!» – мучился Олег и не знал, куда деваться. С одной стороны папу было жалко. В конце концов, он пришёл с миром. С другой стороны, он был виноват и в первом, и во втором «стоматите», а значит, вполне мог причинить новые беды.
– Хочешь, я вам квартиру оставлю? – вдруг спросил отец у мамы. – Я знаю, что виноват. Я могу сюда перебраться, а вы – туда, если хочешь, конечно. И живите. А я кредит выплачу. Цена вопроса? Можно официально оформить.
– А как же Стася? – не удержалась мама.
– К матери уехала, – отец пожал плечами и отвернулся. – Знаешь, как-то и не жалко. Жаль только, что с вами так паршиво вышло. Сам не знаю, как. Слушай, Машка, может, поужинаем все вместе? Прямо сейчас? Что скажешь?
Олег ужасно испугался. «Сейчас она ответит с радостью – да! Конечно!!! – подумал он. – И сперва всё будет как раньше. А потом начнётся снова!»
Но мама улыбнулась новой, недоверчивой улыбкой и ответила:
– Созвонимся, обговорим. Но сейчас мы спешим, прости. И да, мне тоже жаль, что так вышло. Честно…
Она аккуратно, как столб, обошла отца и зашлёпала прямо по лужам прочь со двора. У самого магазина мальчик обернулся посмотреть, уехал ли отец – тот как раз садился в машину. На секунду Олегу показалось, что на пассажирском сидении рядом с папой вольготно развалился какой-то незнакомый парень в тёмном спортивном костюме, по виду – старшеклассник, сидит, закинув нога за ногу, и помахивает холщовой сумочкой для трудов. Но когда машина развернулась и проехала мимо них – папа был один. Показалось!
– Ты идёшь? – спросила мама и шагнула в дверь-вертушку.
Олег заторопился следом.
КОНЕЦ 4-Й СКАЗКИ ЦИКЛА
Пы.сы. Слово всяко ложь, и я тож. ©))
©МариПяткина
Популярное
