Я еду на зону

Гриша быстро посмотрел на меня, будто только я из всей компании мог представлять для нее опасность, как мужчина, и, пригрозив мне кулаком, со всех ног бросился к ближайшему гастроному. 
Я повел рукой, жестом указав ей на освободившееся место, и она, пригладив сзади плащ, села рядом со мной. 
-Отмечаете? - спросила она. 
-Положено, - кивнул я. - У меня дед воевал, да вот и я сам не так давно был в горячей точке... 
Она окинула меня изучающим взглядом. 
-Мой парень сейчас служит в Чечне, в спецназе, - гордо сказала она. - Должен скоро вернуться. 
Я сразу возбудился при слове "спецназ". 
-В какой части? 
Служивые мальчишки любят перед своими подругами красиво называть части, в которых они служат, наверное, желая, таким образом, сильно вырасти в глазах своих возлюбленных. И слово "спецназ" сразу дает кучу очков вперед. Некоторые доходили до того, что добавляли его к таким наименованиям, от которых получалось нечто жутко-страшное и непонятное, как например "трубопроводный батальон специального назначения". Было и такое. Но тут оказался иной случай. 
Она назвала хорошо знакомые мне пять цифр условного наименование бригады спецназа нашего военного округа. Когда я служил, в бригаде приходилось бывать часто, знал там многих. И поэтому понимающе кивнул. 
-Пишет? - спросил я. 
-Пишет, - кивнула она. - Как на вертолетах по горам летают. 
-А где стоят? 
-Червлёная Узловая, - сказала Лена. - Живут в железнодорожных вагонах. 
Пашка, мой друг детства, который полгода назад демобилизовался из погранвойск, из Таджикистана, мял в руке граненый стакан: 
-Когда он приезжает? 
Лена посмотрела на него. 
Паша демонстративно облизнулся, показывая своё отношение к этой милой девочке, случайно оказавшейся в компании откровенных монстров. 
-Скоро, - повторила она. - А что? - в ее глазах я прочитал мелькнувший на миг страх. 
-Да так, просто интересуюсь. 
Паша совершенно неприкрыто осматривал её, как вещь, которая вскоре будет принадлежать ему. Она это почувствовала, и непроизвольно отпрянула. 
-Не боись, - улыбнулся Пашка. - Солдат ребенка не обидит. 
И я вдруг посмотрел на нее несколько в ином ракурсе, и подумал, что она, такая стройная и красивая, почему-то не вызывает у меня естественного желания. Её заостренное личико с огромными неотразимыми голубыми глазами, её изящная, манящая фигурка, её маленькие ладошки с крохотным серебряным перстнем на среднем пальце правой руки (что бы это значило - подумал я), её кудряшки, в которые так хотелось запустить свою руку... это не могло не манить, не могло оставить равнодушным никакого из противоположного пола. Но... почему нет? 
И вдруг понял: всем своим существом, всем сознанием я захотел уберечь эту девочку для того парня, неведомого мне, но который, как и я когда-то, несет сейчас нелегкую спецназовскую службу, и тем более, несет её в горящей Чечне. 
Паша потянул к ней свою руку - только что державшую граненый стакан - к ней, к этому милому созданию... 
-Руки! - вырвалось у меня. 
Пашка с удивлением посмотрел на меня. 
-А я занимаюсь танцами, - сказала Лена, явно уловив повисшее между нами напряжение. 
-Честно? - я улыбнулся. 
Улыбнулся и Пашка. 
-Правда. Вы что, не видели, как утром возле Дворца Культуры танцевали творческие коллективы? Я там тоже была... 
Утром мы с Пашей ходили на коленопреклонение, которое традиционно проводилось возле городского обелиска памяти погибших в той, большой, войне. Нам было кого вспоминать и из новых войн, которые во всю уже полыхали на окраинах некогда могущественного государства. Сняв головные уборы, мы с Пашкой стояли в одном ряду с ветеранами, а они негодующе косились на наши медали и красно-желтые нашивки. Хотя, многие из этих ветеранов встречали ту войну в точно таком же возрасте, как и мы - эти. 
И мы не видели, кто и как танцевал у дворца... 
-А мы на площади были, - сказал Пашка. 
Я только кивнул в подтверждение его слов. 
В компании с нами было еще два-три человека, но они в общении с Леной участия не принимали, хотя, теоретически, могли видеть, как она танцует. 
-Портвейн! - из кустов возник жизнерадостный Гриша. 
В его руках была бутылка "три топора" ноль-семь. Он тут же открыл её, и обернулся в поисках чистого стакана. В 1995 году мы еще не знали разовых пластиковых стаканчиков, и потому на подобные мероприятия таскали с собой стаканы граненые, стеклянные. Я подал ему бутылку минералки, и Гриша быстро сполоснул первый попавшийся стакан. 
Лена взяла портвейн и окинула нас взглядом, мол, в одиночку пить, или как? Водка в наших стаканах уравняла ситуацию. Мы чокнулись и выпили. 

*** 

Дня три спустя, вместе с Пашей я шел куда-то по городу, и вдруг мы встретили Лену. Она была с подругой, и как-то так получилось, что мы оказались у нее дома. 
-Мой Лёшка скоро приезжает, - радостно сообщила она. - Он даже фото прислал. Вот. 
И она вытащила из почтового конверта небольшую цветную фотографию, на которой были изображены с десяток бойцов в голубых беретах и новенькой камуфляжной форме. Среди них был и лейтенант, как много позже я узнал, за операцию по присоединению Крыма, получивший по закрытому Указу президента звание Героя России. Но тогда это был ничем ни примечательный группник. 
Мы посидели, попили чаю, поговорили ни о чем. А когда на лифте спускались вниз, Паша заявил: 
-И все-таки я её подержу за кудряшки. Похоже, она и сама этого хочет... 
Спорить мне не хотелось. 

*** 

Может, через неделю, я снова встретил её на улице. Она была не одна. Рядом с ней, нежно держа её под ручку, гордо шагал какой-то парень, чуть ниже меня ростом, весь в веснушках, с короткой военной прической и узнаваемым блеском прошедшей войны в нахмуренном взгляде. 
Помню, когда я пришел с армии, мама мне несколько раз говорила, что когда я смотрю ей в глаза, ей становится страшно. Отпечаток пережитого навечно застывает в глазах, которые видели то, что нормальному человеку видеть не надо... и потом эти глаза как будто отдают все те кошмары, которые им довелось лицезреть. 
Мы встретились взглядом. 
Лена там что-то радостно щебетала, но я как будто её не слышал - я молча смотрел в глаза этому парню. А он смотрел в мои глаза. И так мы стояли несколько секунд, изучая друг друга, сравнивая глаза с теми, которые приходилось видеть каждое утро в зеркале ванной комнаты. И, наверное, мы узнали самих себя. Ведь наши глаза несли совершенно одинаковый отпечаток ужаса, горя и неотвратимой жестокости, которые не так давно довелось пережить, переварить в себе, размазать по всем уголкам своего сознания. 
-Алексей, - он первым протянул руку. 
-Тёзка, значит, - я пожал его ладонь. 
Мы стояли и жали друг другу руки - до боли. И улыбались. 
-Узнаю спецназ, - сказал я. 
Лены для нас как будто не существовало. Она как будто растаяла, растворилась в суете жаркого майского дня, оставив нас друг с другом наедине. 
Спустя минуту я уже знал - это друг на всю жизнь. И он это тоже понял. 

*** 

Мы сидели все в том же парке, где я впервые увидел Лену. На той же самой скамейке. Мы говорили о войне, о Гудермесе, о спецназе. А она встревала с рассказами о своих танцах, о том, что у нее скоро выпускной (а я и не знал, что она заканчивает школу). 
Лёха рассказывал, как он разгребал завалы здания, которое похоронило целый отряд спецназа. А я - как мы искали зенитные орудия в горах. Лена говорила о том, что у нее выходит четверка по алгебре. Он говорил о том, как в его день рождения погиб на мине Стёпа Тучков, ушедший в горы вместо него - ведь день рождения, как-никак. Я рассказывал, как меня, контуженного, таскали по этапам медицинской эвакуации. Лена не умолкала о том, какие нынче туфли в моде, а какие нет. Он объяснял, как считал упреждение при стрельбе из ВСС по бегущей цели на триста метров. Я ведал о том, как из СВД высадил магазин по движущейся машине с четырьмя боевиками, незадолго до этого убившими с десяток мирных людей в рейсовом автобусе. Лена жаловалась на то, что ей практически нечего надеть на выпускной бал. 
А еще мы с Лёхой пили водку, постепенно превращаясь в Бахуса и Диониса, сбрасывая моральные тормоза, теряя координацию и рассудок. 
-Я подписал контракт, - сказал Лёха. - Когда мы прилетели в Чечню, комбат посоветовал всем так сделать. Чтобы денег заработать. И я должен скоро вернуться в часть. 
Лену мы отвели домой - дабы не бесить ее родителей. А сами пошли ко мне - допивать водку. Моя мама вздохнула, увидев меня в пьяном виде (через двадцать лет я приду так же, пьяный, и она вспомнит парня (который придет со мной), которого в 1989 году увидела на сцене городского кинотеатра, когда после демонстрации фильма "Груз 300" на сцену пригласили воинов-афганцев... 
-Мама, познакомься, это Алексей, - сказал я. - Он две недели назад вернулся из Чечни. 
Мама, нарезая нам салат, спросила: 
-Страшно там было? 
-Страшно, - кивнул Лёха. 
-Мой-то ничего о своей службе не рассказывает, - посетовала она. 
-Я своим родителям тоже ничего не расскажу, - сказал Алексей. 
А потом, допив водку, мы пошли на улицу - нет, на приключения нас не тянуло, нам нужно было пиво. И мы его нашли в ночном киоске: это было жуткое пиво того времени - "Балтика-9", которое выключало любого любителя алкоголя весьма быстро. Мы купили четыре бутылки и пошли к Лёхе. Было два часа ночи. 
-Мама, познакомься, это Алексей, - сказал Лёха. - Он год назад вернулся с Кавказа. 
Лёхина мама, кутаясь в домашний халат, тяжело вздохнула. 
-Ну что ж, проходите. 
Нарезая сыр и колбасу, она спросила меня: 
-Страшно на войне? 
-Страшно, - кивнул я. 
-Мой-то ничего о своей службе не рассказывает... 
Мамы... они такие одинаковые у всех нас. И ждали всех нас одинаково. Они не спали ночами, в бессильной злобе заливая подушку слезами - не имея возможности что-либо изменить. Каждый раз вздрагивая, когда кто-то звонит в дверь - а вдруг телеграмма. Та, которую лучше не получать... 
Помню, когда я вернулся из армии, дома была только сестра. Родители были еще на работе. Какое же жуткое это было время. Мама и папа всегда приходили с работы вместе. Тогда отец был депутатом горсовета, возглавлял одну из служб в городском узле связи, а мама была там же начальником технического отдела - всю жизнь они проработали бок-о-бок. И всегда приходили домой вместе. Я сидел за столом и пил чай. В замке провернулся ключ. Пальцы, державшие кружку, побелели. Я перестал дышать. Первой зашла мама. Она увидели меня, и на мгновение остолбенела. Я ведь никого не предупредил, что приеду. В руках у нее были сумки. И обе сумки полетели на пол, со звоном разбитой банки с подсолнечным маслом. Не в силах что-то сказать, она тихо опустилась на стул. 
-Что случилось? - пробасил тогда голос отца. 
Он зашел, но сразу меня не увидел. Он взял маму за руку, наверное, пытаясь понять, отчего она бросила сумку с банкой масла. 
-Лёшка приехал, - выдохнула она, и тут же разревелась. 
Такой реакции я не ожидал. Мы обнялись, все втроём, и тут я почувствовал, как у меня потекли слезы... 
И вот, год спустя, я сидел у новоявленного друга, и слушал точно такую же историю возвращения с войны. 
-Вот, - Лёха притащил из комнаты видеоплеер. - Сейчас подключим, и будем кино смотреть... 
Помните, были когда-то видеомагнитофоны? А еще были видеоплейеры, которые так же показывали фильмы, но обладали они меньшим количеством функций. Да и размерами они были куда как меньше видеомагнитофонов. Чуть шире видеокассеты. Как раз по ширине рюкзака десантного РД-54. 
Лёха так и сказал: 
-Это мы на окраине Гудермеса задачу выполняли... захожу в дом, смотрю - видеоплейер лежит. Ничейный. Я трупы разгрёб. Как раз в РД вместился... 
До утра мы смотрели американские комедии. И пили "девятку". 

*** 
Вскоре Лёха вернулся в свою часть - дослуживать контракт, а вокруг Лены неотступно стали околачиваться Гриша и Паша. Конкуренты на право обладания красавицей проявляли всевозможные чудеса ухаживания, но Лена оставалась недоступной - я с ней периодически общался, и знал, что служащего спецназовца ждёт вполне защищенная девушка. 
Даже, помню, уже осенью, мы втроем, я, Гриша и Лена, забрались на крышу девятиэтажки. Сидели на крыше, и любовались красотами нашего маленького городка. И вдруг Гриша встал: 
-Лена! Ради тебя я готов совершить любой подвиг! 
-Спрыгни вниз, - улыбнулась она. 
Он подошел к парапету, и перегнулся через него так, что даже мне вдруг стало за него страшно. 
-Эй, перестань, ты мне еще как друг нужен, - крикнул я. 
-Зачем мне жизнь, - спросил Гриша. - Без такой красавицы... 
Лена подскочила к нему, схватила, и потянула от пропасти. Гриша поддался, но резко развернувшись, вдруг подхватил девушку на руки, и еще через пару секунд уже стоял на парапете. Под ним было 27 метров неосязаемого воздуха, с твердых асфальтом в конце пути. 
-Мама! - крикнула перепуганная Лена. 
Крикнула, и застыла, боясь нарушить хлипкое равновесие, которое отделяло две человеческие жизни от вечности. 
-Ради тебя я готов спрыгнуть, - сообщил ей Гриша. 
Я тоже застыл, мысленно уже попрощавшись с обоими. Даже успел подумать, что мне придется говорить Лёхе, когда он приедет на похороны своей подруги. 
-Мамочка... - осторожно всхлипнула Лена. 
-Прыгать? - уточнил Гриша. 
-Не-е-ет... - проныла она. 
Гриша сделал шаг назад, и опустил девушку ногами на крышу. 
-Дурак! 
Звонкая пощечина стала Грише наградой за такой поступок. 
-Надеюсь, - Гриша посмотрел ей в глаза: - Что ты всё поняла. 
-Что ты - дурак, - в запале крикнула она. - Это я сейчас точно поняла. 
-А мне хочется, чтобы ты поняла другое! - жестко произнес Гриша. 
-Что еще? 
-Что нельзя так играть чувствами людей! 
Она подошла ко мне, и, ища поддержки, кивнув в его сторону головой, спросила: 
-Чего он хочет? 
-Тебя, - я рассмеялся. - Но не может, ведь ты ждешь из армии парня, которого любишь. 
Лена вспыхнула: 
-Идите вы все... знаете куда? 
-Догадаемся, - ответил Гриша. 

*** 

Как-то поздно вечером дома зазвонил телефон. Отец взял трубку, и спустя какое-то время позвал меня к телефону. На том конце провода, за завесой шипящих и щелкающих помех, я узнал голос Лёхи: 
-Здорово, брат, - крикнул он сквозь треск эфира. 
-Здорово! 
-Слышь, брат, сходи к Ленке, узнай, что там у неё! А то, как не позвоню, так её мать говорит, что Лены нет дома. Даже тогда, когда специально прошу быть, чтобы поговорить! Прямо не знаю, что там... 
В этот момент связь оборвалась. На следующий день, выскочив с работы на полчаса, я заглянул к ней. Позвонил. Она открыла дверь. 
В её глазах явно читался испуг. Она куталась в халат, и стояла босая, дыша так, как будто пробежала стометровку за пять секунд. В коридоре я узнал Пашкины пакистанские горные ботинки. Ни у кого другого таких ботинок в городе не было. И быть не могло. 
-Привет, - растерянно сказала она. 
-Привет, - растерянно сказал я. 
От нее буквально пахло сексом. 
-Лёха просил... - начал было я, но вдруг понял, что никакого значения это уже не имеет. 
Она протянула руку, чтобы включить свет, и неподпоясанный халат на миг оголил её грудь. Она резко прижала руку к груди. 
-Я пойду, - сказал я. 
Развернулся и ушел. 
Внизу я сел на лавочке, и некоторое время тупо смотрел в асфальт. Я даже стал различать на нём не только трещины, но и муравьиные дорожки, по которым сновали эти неутомимые труженики. Нет, это не меня предали. В то время я еще не познал, что такое предательство. Но за друга мне было неприятно и обидно. Он в неё искренне верил. С её лицом перед своими глазами, с её фотокарточкой в нагрудном кармане, он поднимался в атаку, ходил в разведку, летал на досмотры и рисковал своей жизнью, защищай покой огромной страны. Он знал - это она в его сердце спасает его от смерти, спасает его от сумасшествия от увиденного и пережитого. А она... а она просто посылала ему письма... 
Сколько я до этого, особенно находясь в армии, слышал подобных историй о подругах, которые не дождались своих парней... но вот столкнулся с этим так близко впервые. Ведь раньше это были какие-то эфемерные девицы, которые, наверное, на своих лицах сразу носили печать шалавости, и парни просто не рассмотрели эту печать сразу... а оказалось, что они совсем не такие... а именно - красивые, стройные, неотразимые... 
Что-то перевернулось в глубине моей души. 
Из подъезда вышел Паша. Сел рядом. Закурил. 
-Да ладно, - сказал он. - Она сама этого хотела. Лёха не узнает. Если ты не скажешь. А ты ведь не скажешь, ты ведь не хочешь, чтобы твой друг переживал. Ты ведь не хочешь, чтобы их дружба треснула и разлетелась в разные стороны. 
-Не скажу, - кивнул я. - Но ты, Паша, козёл. 
-А что я? Она сама затащила меня в постель. Ты же знаешь: сучка не захочет - кобель не вскочет. 
-Иди ты нахер, Паша, - сказал я. 
-Иди ты сам нахер. 
Он встал и ушёл. 
Я оставался сидеть, не в силах подняться. Из подъезда вышла Лена. Всё в том же халате. 
-Зайди, - сказала она. - Поговорить надо. 
-О чем? - безразлично спросил я. 
-Об Алексее. 
Я встал, и вошел в подъезд. Она уже стояла в лифте, придерживая его ногой. 
-Ко мне. Чаю попьем и поговорим. 
В квартире она повернулась ко мне, и блеснула глазами: 
-Ты ему всё расскажешь? 
-Не знаю. 
-Не надо, Лёша. 
-Почему же? 
-Это была слабость. С кем не бывает. 
-Лена, ты не понимаешь, как человек, который на войне, ждёт и верит... 
-А мне это и не надо понимать. Придёт - и я снова буду с ним. А пока его нет... как мне быть без секса? 
-Сомневаюсь, - я покачал головой. - Что ты снова будешь с ним. 
-Потому что ты ему все расскажешь? Да? Вы ведь друзья... всё расскажешь... 
Я промолчал. 
-Не надо ему говорить, - сказала она. - Лёша, я его люблю. А Пашка - это так, чтобы не болело... 
-Не ври. 
-Ну, пожалуйста! Ну что мне надо для тебя сделать, чтобы ты ему ничего не говорил? А? Может... 
Она скинула с себя халат. В другой ситуации я, может быть, ослеп бы от той красоты, что стояла предо мной. Но не сейчас. Я повернулся и вышел. 
-Ну и дурак, - донеслось мне в след. - Могли бы здорово потрахаться. Ты мне нравишься... 
-Я не скажу ему про Пашу, - сказал я, переступив порог и выходя к лифту. - Будь вечером дома. Лёха обязательно позвонит. 
Вечером, через все эти жуткие позывные, "Катун", "Боевик", "Докладчик", я таки дозвонился до "дежурного по "Складу", и убедил его вызвать Лёху к телефону. 
-Ничего, - сказал я. - Всё нормально. Вечером позвони ей. Она будет ждать... 
-Спасибо, брат. 
Всю ночь я не спал. Чувствовал себя предателем. 

*** 

В декабре на севере края в склон горы врезался потерявший управление пассажирский Ту-154. Как мне позже рассказывали, найти его удалось только после задействования спутника видовой разведки, у которого оставшийся ресурс составлял всего четыре часа. Спутник свою работу выполнил и умер. Вытаскивать трупы почти восьми десятков пассажиров и членов экипажа был послан отряд спецназа, в котором был и друг мой Лёха. 
Отряд, в котором все без исключения прошли Чечню, приступил к работе после того, как на максимально возможное близкое расстояние их высадили с вертолетов. Парни разбили палатки, заготовили дрова, начали искать подходы к груде металла, которая лежала на крутом склоне горы Бо-Джауса. А потом начался настоящий ад. Вместе с горсткой подоспевших спасателей, спецназовские мальчишки таскали то, что осталось от людей - всего они собрали триста килограмм останков. Чтобы было что хоронить... 
А к новому году Лёха принял окончательное решение уволиться из армии. Командование бригады этому не препятствовало, и в те дни больше сотни контрактников оставили часть. 
Лёха вернулся в город, где его ждала "любимая". 
В марте нас, участников новых постсоветских войн, собрали в администрации города. Мы, два десятка "чеченцев", "приднестровцев", "таджиков", "абхазцев" и прочих "...ев", сидели в большом зале администрации, и откровенно не понимали, зачем нас сюда пригласили. Какой-то прилизанный юноша в красном галстуке, который торчал у него из-под пиджака, говорил нам о том, какие нас ждут перспективы в новой, послевоенной жизни. Его лилейный голосочек заставил многих усомниться о правильной половой принадлежности, о чем, практически в открытую, стали обсуждать участники боевых действий. Убедившись, что речь идёт о нём, парень густо покраснел и, не попрощавшись, вышел. 
Вместо ушедшего полупарня, перед нами выступила серьезная тётка, которая сказала, что "чеченцы", нуждающиеся в жилье, получат квартиры. Тут возмутились все остальные, но ей нечего было сказать в ответ. 
Через пару дней о нашем собрании написали в местных газетах, не забыв упомянуть про раздаваемые квартиры. 

*** 

Как-то поздним вечером прозвенел звонок. Звонила Лёхина мама. 
-Лёшу арестовали, - сказала она. 
Через час я уже был у них дома. Лёхин отец сидел хмурый, периодически повторяя что-то типа "позор, какой же это позор". Мать утирала слезы. 
-Сказали, что он кого-то изнасиловал, - сообщила она. 
Информации было мало, можно сказать - вообще никакой, и я пошел к Боре Реброву, с которым познакомился месяц назад, когда был направлен от телекомпании, где я тогда работал, снимать сюжет об уголовном розыске. 
-За друга пришел хлопотать? - спросил Боря, играя наручниками. 
-Да, - я посмотрел ему в глаза. - За друга. 
-Дело темное, - сразу сказал мне Боря. - Я бы сказал - мутное. Кто-то на адрес вызвал наряд, и когда наряд прибыл, в аккурат из квартиры выскочила с криками раздетая девушка. Мол, насилуют, и все такое. Друг твой был одетый, следов борьбы на нем не было, разве что был он пьян в доску, и ничего не помнит. Но девушка, все как по заученному, говорит. Прямо подозрительно мне. Я бы её вмиг на правду расколол, но, к сожалению, она еще несовершеннолетняя. Ей семнадцать лет. Восемнадцать через месяц будет. И поэтому она либо с родителем должна быть на допросе, либо с представителем. А это, сам понимаешь, уже не допрос. 
-И что же делать? - спросил я. 
-Будем работать, - Боря хмыкнул. - А там посмотрим, как и что. 
Боре явно было не до меня и моих проблем. В те дни в городе шел передел сфер влияния, и криминальные авторитеты чуть ли не ежедневно умирали не своими смертями. И Ребров носился, как угорелый, безрезультатно растрачивая время, силы и ресурсы (эти пять трупов будут раскрыты только через четыре года, когда один из исполнителей вступит в сделку со следствием). 
-А её случайно не Лена зовут? - вдруг скользнула противная мысль. 
-Лена, - кивнул Ребров и назвал ее фамилию. - Там еще свидетель есть, ее одноклассник. Он, якобы, видел, как твой друг с ней ругался, и обещал ее отыметь... 
-Боря, так Лёша с этой Леной уже скоро год как встречается. Она его с армии ждала. Какое еще изнасилование? 
-Ну, это понятно. Завтра он очнется, поговорим с ним. Он в дрова пьяный. Но от нее поступило заявление, а так как она несовершеннолетняя, то дело обратного хода не имеет. Никакого примирения быть не может... таков закон. 
Обо всем этом я рассказал родителям Алексея. 
-А я знала, что эта Ленка ни к чему хорошему Лёшку не приведет, - сказала мать. 
В это время в дверь позвонили. На пороге стояла Лена со своей мамой. Хорошо, что я успел шагнуть на кухню, и подать знак, что меня нет. Они прошли в зал, где состоялся разговор. Говорила мама Лены: 
-Значит так. Ваш Алёшенька, этот выродок рода человеческого, этот убийца чеченских детей, изнасиловал мою крошку, мою кровинушку. Это страшное, очень страшное преступление! Он избил Леночку, и лишил её девственности в самой извращенной форме! Вы понимаете, что он натворил? 
-Да, - выдохнула мать Алексея, хватаясь за сердце. 
-Значит так. Сядет он надолго, лет на семь. И знаете, что с ним там будут делать зэки? Они его самого будут насиловать там за растление несовершеннолетней! Назад он вернется моральным уродом, если вообще вернется! И знаете, это будет торжество справедливости! Таким, как он, руки которых по локоть в крови, нечего делить землю с нормальными людьми. С такими, как моя кровинушка... 
-Господи... - едва слышно пролепетала Лёшкина мать, сползая на кресло. 
-Значит так. Есть у вас крайне малая возможность исправить ситуацию! Вы, как я вижу, люди не богатые. Да нам много и не надо. Если хотите, чтобы Алексей не сел, и чтобы Леночка забрала из милиции свое заявление, предлагаю квартиру, которую ваш Лёша получил от администрации города, переписать на меня. Это можно сделать за один день. Завтра. И завтра вечером вы уже сможете снова увидеть своего сына. - Вымогательница с победным выражением лица стояла посреди зала, осматривая квартиру, как свою собственность. 
Я вышел из кухни. 
Надо было видеть лицо Лены. 
Из притягательно-милой, в одно мгновение оно превратилось в убогожественно-жалостливое. 
-Девственница, а ты мне ничего не хочешь сказать? - спросил я. - Например, про Пашу. 
Я отчетливо увидел, как у нее задрожали руки. 
-Ты кто такой, что бы так разговаривать с моей дочерью? - накинулась на меня её мать. 
Я лишь взглянул на нее, и она отпрянула. 
-Разжиться на его страданиях захотели? - я уже смотрел на обеих. - Вы хоть знаете, через что ему пришлось пройти? 
Они обе молчали. Лена, было, дернулась на выход, но Лёхин отец загородил собой проход из комнаты. 
-Квартиры вы никакой не получите, - сказал я. - Потому что это были только слова, и реально никто квартиры "чеченцам" не давал, и давать не будет! 
-Ну, он же говорил... - пролепетала Лена. - Сказал, что получил документы... 
-Удостоверение участника войны он получил, а не на квартиру! - чуть не крикнул я. 
-Значит... - что-то попыталась сказать её мать, но осеклась. 
-Значит, что вы обе, курицы безмозглые, совершили самую страшную глупость в своей жизни, - сказал я. - Вы имитировали изнасилование, которого не было. Любая экспертиза это докажет. Ты, Лена, получишь срок за заведомо ложный донос. Но самое страшное, что вы не смогли понять - даже если вы заберете заявление, то Лёшку все равно уже не отпустят. Ты несовершеннолетняя, а это не подразумевает мирное разрешение вопроса. Его все равно запустят по всем этапам следствия... Дуры, вы, дуры... 
И мне вдруг так захотелось дать им обеим между глаз. Вот чтобы ногами, чтобы так, как есть в кино. Еле сдержал себя. 
Они ушли. Лёшкиной маме вызвали "скорую". Лёшкин отец пожал мне руку. 
-Ты - мужик. - Сказал он. 

*** 

Как и ожидалось, следствие довело дело до суда, и по той, еще 117-й статье, Лёха получил три года за "попытку изнасилования несовершеннолетней". Отбывать наказание его отправили на зону в поселок Приморский - на самом юге Приморского края. 
Мы переписывались. Я часто был в гостях у его родителей, и даже как-то помогал им выкапывать на огороде картошку, управившись со своей. Лёшкина мать жаловалась мне на свое здоровье, рассказывала, какой Лёшка был в детстве. С его отцом мы таскали мешки, полные картошки, и смеялись, если меня перекашивало от тяжести. 
Пару раз его отец наливал мне самодельного вина, и я пил его, а он расспрашивал, как там, на войне. Я рассказывал ему какую-нибудь героическую ересь, а потом бежал вниз, с их пятого этажа, чтобы поблевать где-нибудь в тёмных кустах - мой организм не принимал самодельное вино. 
А потом его мать предложила мне вместе с ней съездить к Лёхе на "свиданку". 

*** 

Два огромных китайских баула были наполнены "Примой", "Грузинским", "Цейлонским", конфетами, цитрамоном, анальгином, спичками, и еще всякой мелочью, которая имеет ценность для сидельца пенитенциарной системы. Две этих необъятные сумки нужно было, сменив два поезда, в целости и сохранности довезти до колонии, где уже второй год обретался друг мой Лёха. 
Взяв штурмом первый поезд, и относительно без особых приключений доехав до узловой станции, мы сменили направление, и уже в относительном уюте (в плацкарте), поехали дальше. Ехать предстояло еще пять часов. 
Я хотел, было вздремнуть, но ехавшие с нами женщина средних лет, и её тринадцатилетняя дочь постоянно чем-то гремели, или перебрасывались громкими фразами, не давая мне уйти в забытье. Убедившись в бесполезности своих попыток заснуть, я сел за столом, и стал смотреть на проезжающий мимо пейзаж. 
-А вы куда едете? - спросила меня попутчица. 
-В Приморскую, - ответил я. 
-Наверное, на зону, - будто не мне, сказала она. 
-Наверное, - встряла в разговор Лёшкина мама. 
-У вас там кто-то сидит? - спросила женщина. 
-Вам-то какое дело? - спросила сурово мама Алексея. 
-Друг у меня там сидит, - ответил я. 
-И что он совершил? - женщина метнула взгляд на Лёшкину маму, но та видимо решила отдать нить разговора мне, и молчала. 
-Попытался изнасиловать несовершеннолетнюю, - придав голосу грозности, сказал я, внимательно следя за ее реакцией. 
На ее лице не дрогнул ни один мускул. 
-Ну, с кем не бывает, - пожала плечами и улыбнулась спутница. 
-С ним не бывает, - сказал я. - Если бы он хотел, то изнасиловал бы. Парень войну прошел, и останавливаться на полпути не привык. 
-Войну? - она встрепенулась. - Вы знаете, я психолог, и мне очень было бы интересно поговорить с человеком, который прошел войну. 
-Зачем вам это? - спросил я. 
-У них там сильно меняется психика... и понимаете, возникает такая инвариантность поведения... 
-Она не сильно меняется, - сказал я. - Она либо ломается, либо укрепляется (тогда я еще не знал, что и через двадцать лет, сны о войне будут заставлять меня спрыгивать с постели, и искать в темноте автомат, или что потяжелее). 
-Откуда вы знаете? - она внимательно посмотрела мне в глаза. 
Тогда я представлял собой худосочного юношу с острыми скулами, которому не всегда давали на вид и восемнадцать. Сам удивляюсь, как меня из армии с таким видом не выгнали сразу, а пригрели на пару лет, и причём где - в элите... 
Я посмотрел на неё. Видимо, как-то правильно посмотрел, так как она вначале откинулась назад, а потом тихо произнесла: 
-О Боже... Чечня? 
-Нет, - сказал я. - У нас есть немало других мест, не менее интересных... 
-Надо же... - она вперлась в меня своим пронизывающим взглядом. - Никогда бы не подумала, что вы... 
-Поверьте, там такие же люди, как и везде. 
-Нет, - отрезала она. - Там - не такие! 
-А какие? 
-Я читала, что там... человек остро ощущает справедливость той войны, которую он ведет... 
-Чушь, - усмехнулся я. - Я точно знал, что мерзость мы там творим. А ощущал всегда только голод, недосып и жуткую усталость. 
-И вы не хотели победы над врагом? 
-Я хотел оказаться дома на своём диване, не более. 
-Вы кем служили? 
-Разведчик. Снайпер. 
-Наверное, интересно было? 
-Очень, - усмехнулся я. - Особенно в бою. 
-Вы убивали? - спросила она быстро, будто стремясь как можно скорее перепрыгнуть страшный, но нужный для нее вопрос. 
-Кого? - уточнил я. 
-Людей. 
-Людей - нет. Врага - да. 
-Интересное разделение. Но это и понятно - ваша психика ищет защиты от пережитого. Вы, наверное, знаете, что такое поствоенный синдром? 
-Да, - кивнул я, и, увидев одобрение в её глазах, добавил: - Когда нажрусь, с вечера, как свинья, у меня утром та-а-а-кой жуткий поствоенный синдром бывает... 
Я даже не улыбнулся, отчего она несколько секунд пыталась понять, смеюсь я над ней, или правду говорю. 
Почти всё оставшееся время мы много говорили о жизни, о судьбе, о войне, о мире. Казалось, затронули все темы, чем живет человек... 
-Вы интересный собеседник, - сказала она, когда поезд уже подъезжал к нашей станции. 
-Вы не менее интересный, - честно признался я. 
-Знаете, все же я дам вам один совет, - она посмотрела мне прямо в глаза. - У вас очень много негативных переживаний. Они сожрут вас - рано или поздно. Чтобы от них избавиться, вы должны эти переживания достать наружу, вынуть, так сказать, из глубин своей памяти... 
-Как это? - не понял я. 
-Например, написать об этом книгу. 
-Я подумаю, - пообещал я (и через год уже написал первую свою книгу). 
Мы вышли на темной безлюдной станции Приморская. 

*** 

-Слышь, эта... курить! 
Передо мной встал высокий угрюмый парень, играя желваками и разминая кулаки. Расконвоированный. Из тех, кого отпускают из зоны без сопровождения на близлежащие объекты, где они зарабатывают какие-то гроши. За ним метрах в двухстах уже виднеются ворота зоны, куда с разных сторон стекаются такие же, как он, черные бушлаты... 
Он перекрыл дорогу, встав вплотную ко мне, нарушив, так сказать, личное пространство. 
"Первый в переносицу лбом, потом догоняющий правой в челюсть, если не ляжет, прямым в солнышко" - подумал я на автомате, но ответил приказным тоном: 
-Вспышка слева! 
-Чо? - он посмотрел на меня, явно не понимая, что я имел ввиду. 
-По этой команде ты должен быстро лечь на землю, и закрыть голову руками, - с железом в голосе сказал я, внутренне напрягаясь на силовой исход этой стычки. 
-Не, на землю - не, - парень покачал головой и шагнул в сторону, понимая, что антураж не сработал, что сигарет не будет. 
-У меня коленки от страха затряслись, - призналась Лёшкина мама, шедшая за мной. 
Нас обогнало еще несколько расконвоированных, и мы, наконец-то, вошли в помещение пропускного пункта. После проверки документов, проверки содержимого баулов, нас впустили в комнату для свиданий. 
Комната была разделена двумя решетками, между которыми было пространство больше метра. Решетки были закрыты плексигласом, в котором было насверлено множество мелких дыр. Мы сели на скамью. Рядом с нами сидело еще несколько человек, которые тоже в этот день встречались со своими близкими. 
С той стороны отворилась дверь, и в такую же комнату, с той стороны вошли четверо заключенных. В одном из них я узнал своего друга Лёху. Выглядел он очень даже не плохо. Всё на нем было с иголочки. Ботинки были начищены до блеска. В одежде чувствовался какой-то непередаваемый шик - как в армии, когда все ходят в одинаковой форме, но хочется выделиться, и выдумывают особую наглажку, подшивы и много чего ещё. Все это чувствовалось, и в его одежде. Не в пример хуже выглядели остальные. Лёха что-то шикнул на них, и они быстро расступились, пропуская его вперед. Спецназовец и на зоне оставался спецназовцем... 
Мы говорили час. Вернее сказать, большую часть времени просто сидели и смотрели друг на друга. Лёшкина мама украдкой плакала, вытирая слезы перчаткой. Лёха смотрел на нее, уперев подбородок в ладони, и тоже украдкой смахивал слезу. 
-Как дела? 
-Нормально... 
Вот и весь разговор. 
А потом, когда время вышло, и когда все начали расходиться, в какой-то момент охрана открыла двери, и получилось пространство в два метра, разделявшее нас с Лёхой. 
Я метнулся вперед, протягивая ему руку. 
Он метнулся вперед, протягивая вперед руку. 
-Стой, - крикнула охранница. 
Я сделал шаг, которым меня никто не ограничивал. 
Лёха протянул мне руку. 
-Насквозь тебя выверну... - раздалось сбоку. 
Я сделал шаг вперед. 
Лёха шагнул в своей вольнице. 
Мы пожали друг другу руки. 
И разошлись. 

*** 

Лёха отсидел год и девять. Государство, которое направило его убивать других людей, сказало - остановись. Он остановился. Вскоре его выпустили по амнистии. 


©Суконкин Алексей