Виртуоз
Бабушка Сигизмунда, сколько он её помнил, всегда жила в частном доме. Вы, наверное, представили себе добротный каменный дом в несколько этажей? Светлый и тёплый? Вы не туда смотрите. Переведите взгляд на семьдесят лет назад, немного правее и ниже по переулку.
Частный дом, в котором она жила, был разделён на две неравные части. В меньшей из них, состоящей из узкой кухоньки и комнатки, общим размером три на два метра, и жила бабушка Сигизмунда. В комнатке места хватало лишь на кровать, шкаф и небольшой стол. Одной, впрочем, больше и не надо. Окошко было только в кухне.
Бабушка до войны работала в колхозе. В сороковом году они всей семьёй переехали в областной центр. Её муж, две дочки и сама бабушка, которая тогда ещё была только женой и мамой.
Вот в эту самую крохотную частичку дома, в эти шесть метров плюс узкая кухонька, в которой лёжа мог поместиться только её муж, они и переехали.
Через год жилищные условия стали лучше. Бабушкин муж ушёл воевать. И, кстати, чтобы больше их не ухудшать, домой не вернулся. Хотя и остался жив. Он возвратился через четыре года в другое место, где, по слухам, завёл новую семью.
Втроём спать в одной кровати стало просторнее. Да и кушать было бы за маленьким столом свободнее, если бы было что.
В сорок втором жилищные условия улучшились ещё раз. Без подробностей. И без младшей дочки, погибшей под бомбёжкой.
Так, вдвоём, бабушка и будущая мама Сигизмунда и дожили до Победы.
Опустим пару незначительных событий, которые осветим в другой раз. И перенесёмся в то время, когда Сигизмунду должно было исполниться семь лет.
Бабушка Сигизмунда получала пенсию, на которую без слез не могла смотреть даже её соседка, вечно враждующая с ней тётя Катя. Поэтому бабушка постоянно где-то подрабатывала. Был период, когда она торговала на рынке цитрусовыми поштучно. У неё была знакомая, регулярно посещающая с визитами Москву. Даже Сигизмунд знал, что это дело называлось спекуляцией и было весьма опасно. Внук с друзьями приходил на рынок посмотреть на свою рисковую бабушку из-за угла. Она сидела в ряду торговок на скамейке за длинным дощатым прилавком. По соседству десятками лежали яблоки, кучками орехи, кульками семечки. Перед бабушкой Сигизмунда не лежало ничего.
Новый человек мог подумать, что эта пожилая женщина торгует воздухом. А что. Мягкий украинский климат полезен многим. Так почему бы не брать за него понемногу именно в этом месте? Но постоянные покупатели знали: там, под прилавком, есть ещё кое-что, кроме воздуха. Обычно это были апельсины. Рубль – штука. Независимо от размера. Тут уж как повезёт.
Домой апельсины бабушка Сигизмунда не носила. На вырученные от их продажи деньги она покупала более существенные продукты. А на немой вопрос внука бабушка как-то, скривив лицо, ответила:
– Я пробовала. Яблоки лучше.
И вопрос был снят навсегда.
Потом, после какого-то неприятного разговора в отделении милиции, закончившегося изъятием трёх апельсинов в личный фонд майора Петренко, бабушка сказала сама себе:
– Не деньги и были.
И торговать перестала.
Поскучав две недели на кухне у дочери, жившей с сыном в отдельной комнатке, она снова нашла работу. Билетёром в кинотеатре.
Этот период Сигизмунд любил больше всего. Ему было почти семь лет, и в каникулы он вообще не вылезал из кинотеатра. Каждую премьеру смотрел раз по десять или больше. Даже те, что детям до шестнадцати запрещались. На вопрос коллеги, почему бабушка разрешает внуку смотреть взрослые фильмы, она ответила:
– Ребёнок три года ходил со мной в женскую баню. Думаете, в кино он увидит что-то более подробное?
Но и эта лафа скоро закончилась. Бабушка из-за радикулита не могла долго стоять на сквозняках, и ей пришлось уволиться.
Через месяц она работала в тепле, уборщицей. Это был мужской зал парикмахерской. Тоже неплохо. Сигизмунд теперь регулярно стригся. На него даже бесплатно пшикали из пульверизатора, прикреплённого к флакону с терпким одеколоном.
Сигизмунд ещё не ходил в школу, поэтому часто ездил на работу с бабушкой. Его сажали где-нибудь в сторонке, и он наблюдал за работой мастеров. Их было четверо. Три женщины и один мужчина.
Женщины были разного возраста, ухоженные, упитанные и, тем не менее, одинокие. «Десять девчонок на девять ребят» – это ещё куда ни шло. Чаще на девять переборчивых ребят приходились, кроме десяти девчонок, ещё и три-четыре дамы, готовые в конкурентной борьбе идти на любые компромиссы.
Все парикмахерши любили и баловали Сигизмунда. Даже спорили до хрипоты и нецензурных аргументов за право подстричь мальчика. Волосы на его голове даже не успевали отрастать.
Четвертым цирюльником был маленький, худенький дядя Сёма. Сигизмунд его откровенно побаивался. Нет, дядя Сёма совсем не был страшен, даже наоборот, очень застенчив и скромен. Он заикался и слегка картавил. И очень волновался, когда незамужние коллеги начинали над ним подшучивать. От волнения на Сёминых плечах появлялась перхоть. Забыл сообщить, что волосяной покров на его голове почти отсутствовал, и появление перхоти было труднообъяснимо.
Из-за маленького роста дядя Сёма стриг, стоя на деревянной подставке. Были пару раз случаи, когда он, увлекшись работой, наступал ногой мимо опоры и ненадолго взлетал, тут же падая на пол. Но немедленно вскакивал и продолжал работу, как ни в чём не бывало.
Но самое главное, из-за чего Сигизмунд боялся дядю Сёму, была привычка парикмахера постоянно почёсываться. Представляете, в одной руке расчёска, в другой машинка, в кресле солидный клиент, а у него вдруг зачесался, к примеру, затылок. И дядя Сёма умудрялся, не прерывая стрижку, поскрести зудящую часть тела. Даже не представляю, каким местом он это проделывал! Но через пять секунд у него начинало чесаться в другом направлении. И так постоянно. Наблюдать за работой дяди Сёмы было практически то же самое, что и за работой нервного сапера.
Как только он начинал стричь очередного клиента, Сигизмунд вжимался в свой стул, вдыхал в себя воздух и сидел, боясь выдохнуть или пошевельнуться. Дядя Сёма одновременно стриг, дергал ногами, руками, головой, носом и ушами. Это напоминало корриду. Казалось, ещё мгновение – и обезглавленный или в лучшем случае обезскальпленный клиент зальёт кровью весь мужской зал.
Но нет. Очередная жертва вставала, благодарила дядю Сёму и вполне себе здоровая покидала парикмахерскую.
Сигизмунд знал, что когда-нибудь произойдёт непоправимое. Не могло не произойти.
Как раз заканчивался август, и Сигизмунду скоро надо было идти в первый класс. Чем не повод подстричься? Так совпало, что две мастерицы из мужского зала были в отпуске, а к третьей стояла длинная, нервная очередь.
– Будешь стричься у дяди Сёмы, – сказала Сигизмунду бабушка и подтолкнула его к заветному креслу.
«Тореадор, смелее в бой!»
Сигизмунд вжался в кресло, втянул голову в туловище и закрыл глаза. Бабушка за ухо, но нежно вытащила голову внука обратно и обвязала вокруг шеи простынёй.
– Как стричь? – спросил её дядя Сёма.
– Чтобы я смогла узнать потом внука, – ответила ему бабушка.
– Не волнуйтесь, пока все узнавали, – ответил парикмахер и пощелкал машинкой.
«Пока, – с ужасом подумал Сигизмунд. – Я буду первым».
Мальчик закрыл глаза. Невдалеке стояла бабушка и следила за дядей Сёмой. Как видно, она ему тоже не вполне доверяла.
Как оказалось, помимо всех остальных параллельных действий, дядя Сёма во время работы ещё и напевал. С того места, с которого обычно за ним наблюдал Сигизмунд, этих песен слышно не было. А тут, в непосредственной близости от солиста, мальчик оказался единственным слушателем.
И как вы думаете, что пел дядя Сёма? А что может петь хронически одинокий мужчина, весь день находящийся в безнадёжном женском коллективе?
«Не кочегары мы, не плотники, а парикмахеры-высотники!» Всего две строчки, которые он повторял без всякого перерыва. Видно, его этот лейтмотив как-то успокаивал.
Как ни странно, бормотание дяди Сёмы успокоило и Сигизмунда. Он даже решился приоткрыть один глаз. Правда, увидел мелькающие конечности парикмахера и закрыл его снова.
– Принимайте работу! – вдруг громко произнёс дядя Сёма.
Подошла бабушка, критически осмотрела внука и сказала только одно слово: «Виртуоз!»
Причёска была что надо! Сигизмунд оглядел себя в зеркале и впервые внимательно посмотрел дяде Сёме в лицо. Тот улыбался ему одними глазами, как бы говоря: «Никогда не делай, мальчик, поспешных выводов. Жизнь так неоднозначна».
С тех пор Сигизмунд стригся только у дяди Сёмы. А когда тот начинал обрабатывать очередного клиента, парень следил за губами мастера и напевал вместе с ним:
– Не кочегары мы, не плотники! Мы парикмахеры-высотники!
Если помните, дядя Сёма работал, стоя на деревянной колодке. Так что доля истины в песне была.
Частный дом, в котором она жила, был разделён на две неравные части. В меньшей из них, состоящей из узкой кухоньки и комнатки, общим размером три на два метра, и жила бабушка Сигизмунда. В комнатке места хватало лишь на кровать, шкаф и небольшой стол. Одной, впрочем, больше и не надо. Окошко было только в кухне.
Бабушка до войны работала в колхозе. В сороковом году они всей семьёй переехали в областной центр. Её муж, две дочки и сама бабушка, которая тогда ещё была только женой и мамой.
Вот в эту самую крохотную частичку дома, в эти шесть метров плюс узкая кухонька, в которой лёжа мог поместиться только её муж, они и переехали.
Через год жилищные условия стали лучше. Бабушкин муж ушёл воевать. И, кстати, чтобы больше их не ухудшать, домой не вернулся. Хотя и остался жив. Он возвратился через четыре года в другое место, где, по слухам, завёл новую семью.
Втроём спать в одной кровати стало просторнее. Да и кушать было бы за маленьким столом свободнее, если бы было что.
В сорок втором жилищные условия улучшились ещё раз. Без подробностей. И без младшей дочки, погибшей под бомбёжкой.
Так, вдвоём, бабушка и будущая мама Сигизмунда и дожили до Победы.
Опустим пару незначительных событий, которые осветим в другой раз. И перенесёмся в то время, когда Сигизмунду должно было исполниться семь лет.
Бабушка Сигизмунда получала пенсию, на которую без слез не могла смотреть даже её соседка, вечно враждующая с ней тётя Катя. Поэтому бабушка постоянно где-то подрабатывала. Был период, когда она торговала на рынке цитрусовыми поштучно. У неё была знакомая, регулярно посещающая с визитами Москву. Даже Сигизмунд знал, что это дело называлось спекуляцией и было весьма опасно. Внук с друзьями приходил на рынок посмотреть на свою рисковую бабушку из-за угла. Она сидела в ряду торговок на скамейке за длинным дощатым прилавком. По соседству десятками лежали яблоки, кучками орехи, кульками семечки. Перед бабушкой Сигизмунда не лежало ничего.
Новый человек мог подумать, что эта пожилая женщина торгует воздухом. А что. Мягкий украинский климат полезен многим. Так почему бы не брать за него понемногу именно в этом месте? Но постоянные покупатели знали: там, под прилавком, есть ещё кое-что, кроме воздуха. Обычно это были апельсины. Рубль – штука. Независимо от размера. Тут уж как повезёт.
Домой апельсины бабушка Сигизмунда не носила. На вырученные от их продажи деньги она покупала более существенные продукты. А на немой вопрос внука бабушка как-то, скривив лицо, ответила:
– Я пробовала. Яблоки лучше.
И вопрос был снят навсегда.
Потом, после какого-то неприятного разговора в отделении милиции, закончившегося изъятием трёх апельсинов в личный фонд майора Петренко, бабушка сказала сама себе:
– Не деньги и были.
И торговать перестала.
Поскучав две недели на кухне у дочери, жившей с сыном в отдельной комнатке, она снова нашла работу. Билетёром в кинотеатре.
Этот период Сигизмунд любил больше всего. Ему было почти семь лет, и в каникулы он вообще не вылезал из кинотеатра. Каждую премьеру смотрел раз по десять или больше. Даже те, что детям до шестнадцати запрещались. На вопрос коллеги, почему бабушка разрешает внуку смотреть взрослые фильмы, она ответила:
– Ребёнок три года ходил со мной в женскую баню. Думаете, в кино он увидит что-то более подробное?
Но и эта лафа скоро закончилась. Бабушка из-за радикулита не могла долго стоять на сквозняках, и ей пришлось уволиться.
Через месяц она работала в тепле, уборщицей. Это был мужской зал парикмахерской. Тоже неплохо. Сигизмунд теперь регулярно стригся. На него даже бесплатно пшикали из пульверизатора, прикреплённого к флакону с терпким одеколоном.
Сигизмунд ещё не ходил в школу, поэтому часто ездил на работу с бабушкой. Его сажали где-нибудь в сторонке, и он наблюдал за работой мастеров. Их было четверо. Три женщины и один мужчина.
Женщины были разного возраста, ухоженные, упитанные и, тем не менее, одинокие. «Десять девчонок на девять ребят» – это ещё куда ни шло. Чаще на девять переборчивых ребят приходились, кроме десяти девчонок, ещё и три-четыре дамы, готовые в конкурентной борьбе идти на любые компромиссы.
Все парикмахерши любили и баловали Сигизмунда. Даже спорили до хрипоты и нецензурных аргументов за право подстричь мальчика. Волосы на его голове даже не успевали отрастать.
Четвертым цирюльником был маленький, худенький дядя Сёма. Сигизмунд его откровенно побаивался. Нет, дядя Сёма совсем не был страшен, даже наоборот, очень застенчив и скромен. Он заикался и слегка картавил. И очень волновался, когда незамужние коллеги начинали над ним подшучивать. От волнения на Сёминых плечах появлялась перхоть. Забыл сообщить, что волосяной покров на его голове почти отсутствовал, и появление перхоти было труднообъяснимо.
Из-за маленького роста дядя Сёма стриг, стоя на деревянной подставке. Были пару раз случаи, когда он, увлекшись работой, наступал ногой мимо опоры и ненадолго взлетал, тут же падая на пол. Но немедленно вскакивал и продолжал работу, как ни в чём не бывало.
Но самое главное, из-за чего Сигизмунд боялся дядю Сёму, была привычка парикмахера постоянно почёсываться. Представляете, в одной руке расчёска, в другой машинка, в кресле солидный клиент, а у него вдруг зачесался, к примеру, затылок. И дядя Сёма умудрялся, не прерывая стрижку, поскрести зудящую часть тела. Даже не представляю, каким местом он это проделывал! Но через пять секунд у него начинало чесаться в другом направлении. И так постоянно. Наблюдать за работой дяди Сёмы было практически то же самое, что и за работой нервного сапера.
Как только он начинал стричь очередного клиента, Сигизмунд вжимался в свой стул, вдыхал в себя воздух и сидел, боясь выдохнуть или пошевельнуться. Дядя Сёма одновременно стриг, дергал ногами, руками, головой, носом и ушами. Это напоминало корриду. Казалось, ещё мгновение – и обезглавленный или в лучшем случае обезскальпленный клиент зальёт кровью весь мужской зал.
Но нет. Очередная жертва вставала, благодарила дядю Сёму и вполне себе здоровая покидала парикмахерскую.
Сигизмунд знал, что когда-нибудь произойдёт непоправимое. Не могло не произойти.
Как раз заканчивался август, и Сигизмунду скоро надо было идти в первый класс. Чем не повод подстричься? Так совпало, что две мастерицы из мужского зала были в отпуске, а к третьей стояла длинная, нервная очередь.
– Будешь стричься у дяди Сёмы, – сказала Сигизмунду бабушка и подтолкнула его к заветному креслу.
«Тореадор, смелее в бой!»
Сигизмунд вжался в кресло, втянул голову в туловище и закрыл глаза. Бабушка за ухо, но нежно вытащила голову внука обратно и обвязала вокруг шеи простынёй.
– Как стричь? – спросил её дядя Сёма.
– Чтобы я смогла узнать потом внука, – ответила ему бабушка.
– Не волнуйтесь, пока все узнавали, – ответил парикмахер и пощелкал машинкой.
«Пока, – с ужасом подумал Сигизмунд. – Я буду первым».
Мальчик закрыл глаза. Невдалеке стояла бабушка и следила за дядей Сёмой. Как видно, она ему тоже не вполне доверяла.
Как оказалось, помимо всех остальных параллельных действий, дядя Сёма во время работы ещё и напевал. С того места, с которого обычно за ним наблюдал Сигизмунд, этих песен слышно не было. А тут, в непосредственной близости от солиста, мальчик оказался единственным слушателем.
И как вы думаете, что пел дядя Сёма? А что может петь хронически одинокий мужчина, весь день находящийся в безнадёжном женском коллективе?
«Не кочегары мы, не плотники, а парикмахеры-высотники!» Всего две строчки, которые он повторял без всякого перерыва. Видно, его этот лейтмотив как-то успокаивал.
Как ни странно, бормотание дяди Сёмы успокоило и Сигизмунда. Он даже решился приоткрыть один глаз. Правда, увидел мелькающие конечности парикмахера и закрыл его снова.
– Принимайте работу! – вдруг громко произнёс дядя Сёма.
Подошла бабушка, критически осмотрела внука и сказала только одно слово: «Виртуоз!»
Причёска была что надо! Сигизмунд оглядел себя в зеркале и впервые внимательно посмотрел дяде Сёме в лицо. Тот улыбался ему одними глазами, как бы говоря: «Никогда не делай, мальчик, поспешных выводов. Жизнь так неоднозначна».
С тех пор Сигизмунд стригся только у дяди Сёмы. А когда тот начинал обрабатывать очередного клиента, парень следил за губами мастера и напевал вместе с ним:
– Не кочегары мы, не плотники! Мы парикмахеры-высотники!
Если помните, дядя Сёма работал, стоя на деревянной колодке. Так что доля истины в песне была.
Популярное
