У каждого своя война
Старшеклассники нетерпеливо поглядывали на часы и мобильники, раздражённо перешёптывались и соревновались вызывающими репликами, развлекая девчонок. Сегодня, шестого мая, отменили два последних урока. За окном давно подмигивало лениво поднимающееся солнышко, и сидеть в школе не было никакого желания. Классная руководительница, Анна Семёновна, ещё утром зашла и сообщила, что придёт ветеран войны, расскажет о своей жизни, и всех распустят на несколько праздничных дней.
Послушать ветерана пришли баба Люда, школьная гардеробщица, и истопник котельной Михаил Петрович, скромно сидевшие за последней партой в углу. Если бы не они, половина класса давно сбежала бы. До ЕГЭ оставалось немногим больше месяца, и ощущение взрослой жизни уже ядовито впитывалось в молодую кровь выпускников.
Вошла классная, растерянно пожала плечами и сообщила:
– Ветеран приболел, ребята.
Тут же еле сдерживаемая волна всеобщей радости чуть не захлестнула учительницу и не вынесла из класса в коридор.
– Тихо! – прикрикнула Анна Семёновна, крепко уцепившись за учительский стол. – А давайте попросим Людмилу Павловну рассказать, что она помнит о войне. А, бабуля Людочка? Вы не против?
Весь класс обернулся и посмотрел на обычно бледное, сухое и морщинистое, а тут мгновенно покрывшееся краской лицо гардеробщицы. Истопник удивлённо оглядывал сидящую рядом старушку. Где урок мужества, а где скромная женщина, много лет молчаливо и безотказно выполнявшая свою работу? И ушла бы ещё лет двадцать назад на пенсию, да не хотелось доживать дома в безделье. Да и силы пока не истончались, позволяли исправно служить родной школе.
Больше всех воодушевился Пашка, внук Людмилы Павловны, сидевший за партой перед ней. Он оглянулся на бабушку и прошептал:
– Ты и мне-то ничего не рассказывала, сколько я не просил. Может, пришла пора?
– Да что я помню, – еле выдавила из себя баба Люда. – Я ж ребёнком была. Три годка всего исполнилось в сорок первом.
– Рассказывайте, баба Люда, – загомонили ребята изо всех уголков класса, пытаясь хоть немного ускорить процесс, чтобы вырваться на просторы родного посёлка как можно раньше.
– Если только со слов мамы моей, – неожиданно громко произнесла Людмила Павловна, не вставая из-за задней парты. – Нигде они не записаны, слова эти. В памяти моей хранятся, да и только. Ладно, детки, не серчайте, ежели что не так вам покажется, как должно быть. Страшнее войны ничего на свете нету. Но я вам верно скажу: люди на войне не меняются. В них только все их скрытые силы проявляются, добрые и злые. А в обычной жизни эти силы могут дремать, тихо в подспудье лежать и до смерти не проявиться. Это не я сейчас говорю, а мама моя, Зинаида Сергеевна Степанова, твоя, Пашенька, прабабушка. Я и слов-то таких не знаю, а она счетоводом была в колхозе, курсы умные закончила. А отец мой, Павел Сидорович Задубин, председателем колхоза до войны был.
Баба Люда обвела спокойным взглядом тихо сидящих старшеклассников:
– Не наскучило ещё?
– Говори, – умоляюще посмотрел на неё внук. – Потом опять не допросишься.
– Отец мой поздно женился, – неспешно начала Людмила Павловна. – Почитай, ближе к шестидесяти годам. До того всё некогда было. В Первую Империалистическую воевал, потом колхоз поднимал, раны боевые залечивал. А мама молодая ещё была, но замуж пошла по любви. Павел Сидорович хоть и в возрасте был, но мужчина видный, энергичный, юнцам фору во всём давал. А я как подарок ему за все страдания, в молодости перенесённые.
А тут война. Он и партийным-то никогда не был. Родственник какой-то кулаком числился, потому и не приняли. На фронт попросился, не взяли. И по возрасту, и по ранению не подошёл. Хотел в партизаны, в отряд к секретарю райкома Александру Николаевичу Бухову, земляку нашему, а тот попросил в деревне остаться, людям помогать, связь с партизанами наладить.
Немцы заняли наши места в середине августа, отца не сразу назначили, а где-то к концу сорок первого. Кем, спрашиваете? А я разве не сказала? Так старостой деревенским, вроде как их представителем. Ох, сколько лет я скрывала эту простую правду от людей! От тебя, Пашенька, скрывала. А зачем, и сама теперь не знаю. Ведь у твоего прадеда своя война была, не менее героическая, чем на фронте. Он каждый день жизнью рисковал, людей от голода и смерти спасая. А сколько молодёжи укрыл, вовремя предупредил, что в Германию угнать собираются. Со сколькими людьми в голодные и холодные годы последней крошкой делился. И партизанам помогал, чем мог. Продукты переправлял, бинты и одежду привозил из леса, на стирку и починку.
Людмила Павловна замолчала. Учительница сбегала куда-то и принесла чашку воды, поставив её на парту перед бабой Людой.
– Спасибо, милая, – кивнула гардеробщица, сделав глоток. – Вы про подпольщиц наших героических слышали, Анну Семёнову, Галю Комлеву и других девочек? Их ещё оредежскими молодогвардейцами называли. Ну, конечно. Вас же и на могилку, в мызу Васильковичи, возили, и про заслуги их рассказывали. Им же чуть больше, чем вам, тогда было. А про то, что мой отец с ними плотно сотрудничал, помогал, чем мог, с партизанами через них часто связь держал, никому не ведомо. Так оно и понятно. Кто же старосту репрессированного героем назвать осмелится? Только во мне обида эта до сих пор сидит, как заноза в сердце.
А в сорок третьем нашу семью, маму, отца и меня, в Германию угнали, Пашенька. Это отдельная история, не буду сейчас о ней. Потом, если захочешь. Вернулись мы к весне сорок пятого. Деревня почти пустая стояла. Я же те годы хорошо помню, чай, восьмилетней девчонкой уже была. Дедушка твой понял, что надеяться не на кого, людей собрал, землю вспахали, посеяли, посадили, что смогли. Вроде бы, свободно вздохнули, можно было начинать жизнь налаживать. Ан, нет. Однажды осенью сорок пятого приехала машина рано утром, и увезли нашего кормильца. Да так с тех пор ничего мы о нём и не знаем. Понимаешь, внучек, Александр Бухов, командир партизанский, геройски погиб, и заместитель его тоже, а больше никому об истинной роли твоего прадедушки неведомо было.
– А дальше? – нетерпеливо спросил Павел. – Что дальше, бабушка?
– А дальше, – усмехнулась Людмила Павловна, – ничего интересного, обыденная жизнь началась. Мама вскоре умерла, я восемь классов окончила, её фамилию взяла и переехала. Но учиться меня всё равно никуда не принимали. Помыкалась я, помыкалась и обратно вернулась. Устроилась в школу, подметала всю жизнь, полы мыла, за одеждой вашей приглядывала. Куда же от родных мест денешься? Да и мама здесь похоронена, только вот про отцову могилу ничего не знаю. Да я и не жалею ни о чём. Родила дочку, она мне внука подарила. Это по моей просьбе тебя, внучек, Пашенькой назвали. Всё, детки, простите, ради Бога, устала я. Давно столько говорить не приходилось.
– Пойдём домой, – Павел протянул руку бабушке.
– С праздником Победы, – еле сдерживая слёзы, произнесла учительница.
– С праздником, с праздником, – пронеслось по классу.
– И вас, детоньки, и вас, – вздохнула баба Люда. – Берегите землю нашу от войн. И от лжи берегите.
Послушать ветерана пришли баба Люда, школьная гардеробщица, и истопник котельной Михаил Петрович, скромно сидевшие за последней партой в углу. Если бы не они, половина класса давно сбежала бы. До ЕГЭ оставалось немногим больше месяца, и ощущение взрослой жизни уже ядовито впитывалось в молодую кровь выпускников.
Вошла классная, растерянно пожала плечами и сообщила:
– Ветеран приболел, ребята.
Тут же еле сдерживаемая волна всеобщей радости чуть не захлестнула учительницу и не вынесла из класса в коридор.
– Тихо! – прикрикнула Анна Семёновна, крепко уцепившись за учительский стол. – А давайте попросим Людмилу Павловну рассказать, что она помнит о войне. А, бабуля Людочка? Вы не против?
Весь класс обернулся и посмотрел на обычно бледное, сухое и морщинистое, а тут мгновенно покрывшееся краской лицо гардеробщицы. Истопник удивлённо оглядывал сидящую рядом старушку. Где урок мужества, а где скромная женщина, много лет молчаливо и безотказно выполнявшая свою работу? И ушла бы ещё лет двадцать назад на пенсию, да не хотелось доживать дома в безделье. Да и силы пока не истончались, позволяли исправно служить родной школе.
Больше всех воодушевился Пашка, внук Людмилы Павловны, сидевший за партой перед ней. Он оглянулся на бабушку и прошептал:
– Ты и мне-то ничего не рассказывала, сколько я не просил. Может, пришла пора?
– Да что я помню, – еле выдавила из себя баба Люда. – Я ж ребёнком была. Три годка всего исполнилось в сорок первом.
– Рассказывайте, баба Люда, – загомонили ребята изо всех уголков класса, пытаясь хоть немного ускорить процесс, чтобы вырваться на просторы родного посёлка как можно раньше.
– Если только со слов мамы моей, – неожиданно громко произнесла Людмила Павловна, не вставая из-за задней парты. – Нигде они не записаны, слова эти. В памяти моей хранятся, да и только. Ладно, детки, не серчайте, ежели что не так вам покажется, как должно быть. Страшнее войны ничего на свете нету. Но я вам верно скажу: люди на войне не меняются. В них только все их скрытые силы проявляются, добрые и злые. А в обычной жизни эти силы могут дремать, тихо в подспудье лежать и до смерти не проявиться. Это не я сейчас говорю, а мама моя, Зинаида Сергеевна Степанова, твоя, Пашенька, прабабушка. Я и слов-то таких не знаю, а она счетоводом была в колхозе, курсы умные закончила. А отец мой, Павел Сидорович Задубин, председателем колхоза до войны был.
Баба Люда обвела спокойным взглядом тихо сидящих старшеклассников:
– Не наскучило ещё?
– Говори, – умоляюще посмотрел на неё внук. – Потом опять не допросишься.
– Отец мой поздно женился, – неспешно начала Людмила Павловна. – Почитай, ближе к шестидесяти годам. До того всё некогда было. В Первую Империалистическую воевал, потом колхоз поднимал, раны боевые залечивал. А мама молодая ещё была, но замуж пошла по любви. Павел Сидорович хоть и в возрасте был, но мужчина видный, энергичный, юнцам фору во всём давал. А я как подарок ему за все страдания, в молодости перенесённые.
А тут война. Он и партийным-то никогда не был. Родственник какой-то кулаком числился, потому и не приняли. На фронт попросился, не взяли. И по возрасту, и по ранению не подошёл. Хотел в партизаны, в отряд к секретарю райкома Александру Николаевичу Бухову, земляку нашему, а тот попросил в деревне остаться, людям помогать, связь с партизанами наладить.
Немцы заняли наши места в середине августа, отца не сразу назначили, а где-то к концу сорок первого. Кем, спрашиваете? А я разве не сказала? Так старостой деревенским, вроде как их представителем. Ох, сколько лет я скрывала эту простую правду от людей! От тебя, Пашенька, скрывала. А зачем, и сама теперь не знаю. Ведь у твоего прадеда своя война была, не менее героическая, чем на фронте. Он каждый день жизнью рисковал, людей от голода и смерти спасая. А сколько молодёжи укрыл, вовремя предупредил, что в Германию угнать собираются. Со сколькими людьми в голодные и холодные годы последней крошкой делился. И партизанам помогал, чем мог. Продукты переправлял, бинты и одежду привозил из леса, на стирку и починку.
Людмила Павловна замолчала. Учительница сбегала куда-то и принесла чашку воды, поставив её на парту перед бабой Людой.
– Спасибо, милая, – кивнула гардеробщица, сделав глоток. – Вы про подпольщиц наших героических слышали, Анну Семёнову, Галю Комлеву и других девочек? Их ещё оредежскими молодогвардейцами называли. Ну, конечно. Вас же и на могилку, в мызу Васильковичи, возили, и про заслуги их рассказывали. Им же чуть больше, чем вам, тогда было. А про то, что мой отец с ними плотно сотрудничал, помогал, чем мог, с партизанами через них часто связь держал, никому не ведомо. Так оно и понятно. Кто же старосту репрессированного героем назвать осмелится? Только во мне обида эта до сих пор сидит, как заноза в сердце.
А в сорок третьем нашу семью, маму, отца и меня, в Германию угнали, Пашенька. Это отдельная история, не буду сейчас о ней. Потом, если захочешь. Вернулись мы к весне сорок пятого. Деревня почти пустая стояла. Я же те годы хорошо помню, чай, восьмилетней девчонкой уже была. Дедушка твой понял, что надеяться не на кого, людей собрал, землю вспахали, посеяли, посадили, что смогли. Вроде бы, свободно вздохнули, можно было начинать жизнь налаживать. Ан, нет. Однажды осенью сорок пятого приехала машина рано утром, и увезли нашего кормильца. Да так с тех пор ничего мы о нём и не знаем. Понимаешь, внучек, Александр Бухов, командир партизанский, геройски погиб, и заместитель его тоже, а больше никому об истинной роли твоего прадедушки неведомо было.
– А дальше? – нетерпеливо спросил Павел. – Что дальше, бабушка?
– А дальше, – усмехнулась Людмила Павловна, – ничего интересного, обыденная жизнь началась. Мама вскоре умерла, я восемь классов окончила, её фамилию взяла и переехала. Но учиться меня всё равно никуда не принимали. Помыкалась я, помыкалась и обратно вернулась. Устроилась в школу, подметала всю жизнь, полы мыла, за одеждой вашей приглядывала. Куда же от родных мест денешься? Да и мама здесь похоронена, только вот про отцову могилу ничего не знаю. Да я и не жалею ни о чём. Родила дочку, она мне внука подарила. Это по моей просьбе тебя, внучек, Пашенькой назвали. Всё, детки, простите, ради Бога, устала я. Давно столько говорить не приходилось.
– Пойдём домой, – Павел протянул руку бабушке.
– С праздником Победы, – еле сдерживая слёзы, произнесла учительница.
– С праздником, с праздником, – пронеслось по классу.
– И вас, детоньки, и вас, – вздохнула баба Люда. – Берегите землю нашу от войн. И от лжи берегите.
Популярное
