Эльфийский шансон - 02
Феня
После отвратительного действа в очистительной комнате, на меня навалилось полнейшее равнодушие ко всему происходящему. Стараясь не прикасаться, засунула в еле держащиеся на жирных окороках убогие штаны, мерзкий отросток. Тяжело вздохнув, повернулась вокруг своей оси, и... Увидела, наконец, то, что я так боялась и так хотела увидеть. Себя. В прошлый раз мне не хватило смелости рассмотреть нынешнее тело в подробностях, надеясь, что все происходящее сон, но теперь отступать было некуда. Это явь и с ней надо свыкаться, как и со своим телом. Подойдя поближе к зеркалу непривычной формы, покрытому разводами и пятнами, всмотрелась в свой новый облик. Смотрела долго, иногда закрывая глаза, переводя дух, и вновь, словно кидаясь в ледяную прорубь, открывала их, мучая себя, раздирая душу в клочья, пытаясь соотнести отражающийся кошмар с собой. Не получалось. Жуткое ощущение, что вот это чудовище попросту меня сожрало, и теперь я каким-то чудом могу смотреть наружу его глазами, не оставляло меня.
Все было еще хуже, чем я думала. Теперь я, Фенеритаэлимелия, дочь повелителя эльфийской Империи Сейбореана Филейкепилькеана Третьего, супруга Великого дракона Стибранта Златокрылого, Переднего Гнездового Империи драконов, возможно, мать его, будущего наследника, уродливый тролль… Причем, тролль самец. Ростом на голову ниже меня обычной, с кривым, круглым, раздвоенным посередине как копыто свингтурса, носом, толстыми, самостоятельно скривившимися в привычной мерзкой ухмылке губами, за которыми виднелись желтые зубы, прячущимися в глубине глазниц, мелкими, не пойми какого цвета, гляделками, и с почти полным отсутствием серых волос. Последнее почему-то добило, и временное равнодушие смылось, будто одинокая капля с окна проливным дождем, и этот самый дождь прорвался наружу. Рвано выдохнув, упала коленями на твердый, покрытый некогда блестящими плитками, пол и, скорчившись от ощущения, что меня раздирает на куски, зарыдала в голос. Зачем, зачем я хотела для себя другой участи? Зачем проклинала родителя и супруга? У меня было все, что только может пожелать эльфийка, включая и собственное тело, а теперь? Ну да, у меня не было свободы, но зато я была собой! Рядом была Кхакхана, она обожала меня, и я относилась к ней как к матери, меня приняло и полюбило Гнездо, у меня были друзья, да и отец любил, по-своему… А мой Суньвынь? Как он без меня? Этот балконь признавал только меня, и соглашался питаться только в моем присутствии! Когда я заболевала, или еще по какой причине не имела возможности присутствовать на его трапезе, то Сунь голодал, благо, он мог не есть по нескольку дней… Ясно же, что я нахожусь не в своем мире, тут даже воздух не тот, пустой, противный, вонючий, да и магия здесь совсем не та, что дома. Там она приятно ластилась к телу, обнимала, баюкала, дарила покой, а тут… Тут она зло пощипывала кожу, раздражала носоглотку, жгла глаза… О, Семиликая, о чем я раньше думала? Ну было мне плохо, сбежала бы, да и все… Впрочем, нет, сбежать я не могла, иначе расплачивался бы тогда весь эльфийский народ… Ну что ж, теперь – я свободна! Или свободно? Свободен? Ы-ы-ы…
Василина
Приняв боевую стойку – единственное, чему она научилась на уроках карате в свое время, Василина ждала, когда противник покажется на горизонте. Оный заставлял себя ждать. Ноги девушки уже дрожали не от страха, а от напряжения, вскинутые перед собой руки немели, запал сходил на нет, а Степан все не появлялся. Вася истово прислушивалась, слегка подергивая ушами – трюк, который она часто выполняла на спор, к звукам, доносящимся из ванной, но их, как и Голубка, тоже не было. Девушка опустила руки и принялась разминать затекшие пальцы, раздумывая, что же ей делать дальше. Тут, наконец, послышались долгожданные звуки, но вовсе не те, что ожидала будущая жертва насилия. Судя по всему, Степан… Рыдал? Да как горько, жалобно, проникновенно! Так, что даже у испуганной и раздраженной Василины сжалось от сочувствия сердце. Спустя несколько минут рыдания не стихли, а стали наоборот, еще горше, и Вася не выдержала. Крепко сжимая спасительный баллончик, она подкралась к ванной комнате, и заглянула туда. Прижимаясь спиной к унитазу, упершись руками в замызганный кафельный пол, Степан, глядя почему-то на свой вывалившийся из штанов живот, горестно плакал, тихонько поскуливая и иногда что-то шепча. Раскрыв от изумления рот, Василина прислушалась, но до нее донеслись только отдельные слова: - «За что, не хочу, тролль, Семиликая, домой».
- Э… - помявшись, выдавила из себя Василина, кляня себя, что лезет с идиотским участием к этому отребью, но ничего не могущая с собой поделать – острое чувство жалости не позволяло, как того требовал инстинкт самосохранения, огреть по башке Степана, и попытаться спокойно выбраться из квартиры. – Слышь, ты чего, а?
Голубок, вздрогнув, поднял взгляд на девушку, и теперь пришел черед вздрагивать уже ей. На мгновение, Василине показалось, что вместо маленьких, опухших, насквозь пропитых глазок, на нее взглянули огромные фиолетовые очи, сияющие мелкими алыми искорками. По телу девушки наперегонки протопотали мурашки, дружно вереща и волоча за собой озноб. Вася непроизвольно обхватила себя руками, пытаясь согреться, не заметив, что выронила при этом баллончик, ощущая лишь, как погружается в этот бездонный, затягивающий взгляд. Но тут на прекрасные фиалковые глаза набежали слезы, они моргнули, и наваждение кончилось – Василина вновь видела перед собой распустившего слезы и сопли алкаша.
- Жен… Простите, девушка, - хрипло выговорил Степан, вытирая слезы кончиками пальцев, аристократично, и даже, несколько жеманно. – Я не знаю, кто вы, и где я нахожусь, но поверьте, я не специально заняла это тело, и если вы сумеете мне помочь покинуть его, то с радостью это сделаю! Наверно, это существо принадлежало вам?
- А? – окончательно растерялась Василина, чувствуя странную тягу присесть на пол рядом со сбрендившим Степаном. Несмотря на то, что больше метаморфоз с Голубком не происходило, в девушке поселилась прочная уверенность - перед ней не совсем Степан, тем более что, речи он вел совершенно несвойственные ему, хотя при сумасшествии и не такое случается. Страх перед мужчиной отступил окончательно – ну не мог внушать ужаса этот заплаканный индивидуум.
- Пп… Простите, вы, наверно, не понимаете мою речь, - огорчился Степан и огляделся, явно что-то ища.
- Да понимаю я, что ты говоришь, хоть и ни фига не понимаю, что ты говоришь … - выдавила, наконец, Василина. – В смысле… Ну, то есть… Тьфу ты! Что с тобой, Голубок? Белочка таки пришла, что ли? Или выпить не на что?
Степан
- Слышь, тетка, а где все? – звучно сглотнув кусок нежнейшего жареного с ароматическими травами филе неизвестного животного, и тянясь за сияющим при свете магических светильников, бокалом, хрипло поинтересовался Голубок.
Он полулежал за ломящимся от неизвестных науке, но источающих сногсшибательный аромат, яств, столом, и под восторженный взгляд Кхакханы, насыщал истощенный двенадцатичасовым голоданием организм. После того, как Степан был извлечен из шкафа, его, отчаянно сопротивляющегося запихнули в спрятанный в нише мини-бассейн, и под горестно-восторженные завывания – вот они, долгожданные грудь и прочие части женского организма, а не воспользуешься! - намыли до скрипа. Нянюшка оказалась неожиданно сильна, и могла практически на весу удерживать извивающееся тело подопечной и, жестоко не дав изучить себя, сделала свое мокрое дело. После чего, игнорируя нечленораздельные возгласы Степана, нарядила его в воздушное, но непрозрачное одеяние, нежным водопадом облекшее еще горящее после очистительных процедур тело и отбуксировала к столу. О, да, эта женщина знала толк в удовольствиях! В этом Голубок убедился, плюнув на все непонятки, и наконец расслабившись, валяясь на шелковых подушках у низкого недостолика, озирая продуктовое великолепие, и потягивая бесподобное, хотя и совершенно слабенькое вино, ощущая, как приятно покалывает размассажированное, чистое и умащенное неведомыми смесями тело.
- Кто все, красавица моя? – напомнила о себе ушедшему в нирвану Голубку, Кхакхана.
- Ну, не знаю… Гарем мой… Тьфу ты, я ж баба теперь, - мысль о том, что он теперь женщина, более того – эльфийка Степан осознал, и принял неожиданно спокойно. А что? Ему по белочке в прошлый раз и не такое привиделось, эльфийка – все ж таки не гигантский стоглавый осьминог с пузырем наперевес, из которого бьет мощная струя самогона, смывающего к свиньям собачьим родной райцентр. Когда Степана отпустило в тот раз, перед глазами еще долго стояла самогонная волна, на гребне которой несло тетку Тоньку, а в ушах слышался собственный оглушительный рев. Больше всего тогда было жаль, прямо-таки до слез, потраченного на разрушение городка самогону…
- А, эти! Как их… Слуги! Бабки – девки, тот… Здоровенный такой… Или это глюк был?
- Ох, милая моя, - тяжко вздохнула нянька, предусмотрительно отодвигая в сторону пятый по счету бокал с сильфидьим, так называемым, дамским, вином. – Что-то я тебя вовсе понимать перестала. Ну, какие слуги, сладенькая моя? Иль ты совсем память потеряла, после столь тяжкого для твоего организьму, труда? Гнездо ж само все делает, тут не бывает слуг. Работники дворовые – конюшенные есть, ну, эльфы первого звена, это да, но кто ж их сюда-то пустит? Отребье... А господин, наверно, скоро тебя проведает, очень уж за тебя беспокоился, говорил, аура у тебя изменилась после того как ты яичко-то снесла, не приведи Семиликая, дар свой потеряешь, али заболеешь…
- Господин – это… Этот… Как его… - замялся Степан, не решаясь произнести страшное слово. – Он… Муж? – наконец, еле слышным шепотом смог выговорить он, и зажмурив глаза, втянул шею в плечи.
- А кто ж еще? – громогласно изумилась Кхакхана, с тревогой поглядывая на воспитанницу. – Ох, милая моя, раненько, смотрю, ты встала, ох, рано… Ложись-ка, да поспи маленько, оно все на пользу будет.
Не слушая возражений Степана, няня нежной, но твердой рукой выдернула его из объятий подушек, играющих роль стульев вокруг пиршественного недостолика, и почти на руках повлекла в сторону ложа.
- Отпустите! Я не хочу в кровать! Мне знать надо! Да постойте же! – отчаянным рывком Голубок вывернулся из плотного кольца любящих рук, и набычившись, уставился на нянюшку.
- Ох ти, горюшко мое… - тяжко выдохнула та. – Ну что тебе еще, болезная моя? Один вопрос и все, спать! Как отвечу, сразу же – сонное заклятие, и до завтрашнего утра в царство Жазувы отправишься, сны смотреть!
- Тет… Женщ… Э-э… А! – вспомнил, наконец, Голубок. – Шерхана! Если этот козел громадный мой… Он же такой здоровенный, падла! Как же он меня тогда того… Этого… Тр… Ы-ы-ы… - тихонько завыл он, не в силах назвать жуткое действо, должное, по его мнению, свершиться на днях. Или раньше.
Кхакхана ошарашено смотрела на эльфийку, даже не обратив внимания на то, что та извратила ее родовое имя. Только сейчас до нее дошел весь ужас ситуации – воспитанница совершенно потеряла память! Она не помнит даже элементарные вещи, кои знают даже только что научившиеся говорить младенцы орков.
- Бедная моя девочка… - всхлипнула няня, прижав ко рту ладонь, роняя зеленоватые слезы себе на грудь, и нервно постукивая копытцами. – Ее ж всему заново учить надо… - Откашлявшись, и взяв немного себя в руки, она, стараясь говорить спокойно, продолжила уже громче: - Он был такой большой, потому что как раз перед посещением твоей опочивальни летал с визитом к твоему батюшке, лично сообщить о твоем счастливом разрешении от бремени. А после превращения в истинную форму, драконам нужно время, чтобы вернуться к прежнему размеру. Они же, перетекая в человекоподобное тело, по размеру сперва не намного меньше драконьего. А к тебе он приходил где-то тринут через сорок, думаю, сейчас он уже достиг своего обычного размера в этой форме. Если интересно, то обычно ты ему при этом достаешь где-то до груди. На такое способны, конечно, не все драконы, а только представители семейства Великих.
Степан, прижавшись к сиреневой стенке, позабыв о ее прожорливости, замер, пытаясь осознать сказанное только что, и не справившись с задачей, пролепетал: - Вау… Дракон? Резиновый? Ха-ха-ха! У меня в детстве такой был, я с ним купался всегда. Пищал сильно, сволочь. Прям, как ваш. Зелененький такой… А гоблины тут есть? Моя преле-е-есть, гы-гы-гы…
Место на стене, к которому прижимался бьющийся в истерике, хохочущий и рыдающий Голубок, пошло волнами, собралось складками вокруг него, принимая очертания его тела, словно бы собираясь поглотить его, но вместо этого мелко завибрировало, источая мягкое тепло и аромат, подозрительно напоминающий запах валерианы. Испуганная внезапным срывом воспитанницы, Кхакхана сама едва не завыла в голос от бессилия, растерянно топчась на месте, отчего по помещению рассыпалась громкая дробь, словно в спальню ворвался отряд кавалеристов.
- Грызенька моя ясная, да что же это! – глотая слезы, прорыдала она, с громким «Чпок!» отрывая его от успокоительной стены. Взвалив на плечо, в одно мгновение доставила Голубка до кровати, и аккуратно сбросила его на постель. Степан, не обращая ни на что внимания, корчился, запутываясь в одеялах, безостановочно ощупывал свое тело, и визгливо хохотал, перемежая истерический всхлипами, и бормотанием: - Тут выросло, тут отвалилось…. Драконы, мать вашу… Пищат, сволочи! Эльфы – гоблины, суки! Тонька, тварь!
Няня, едва слышно бормотнув что-то, провела рукой над, едва виднеющейся из-под подушек и одеял эльфийкой, золотистое свечение окутало несчастную, и она, мгновенно расслабившись, уснула.
После отвратительного действа в очистительной комнате, на меня навалилось полнейшее равнодушие ко всему происходящему. Стараясь не прикасаться, засунула в еле держащиеся на жирных окороках убогие штаны, мерзкий отросток. Тяжело вздохнув, повернулась вокруг своей оси, и... Увидела, наконец, то, что я так боялась и так хотела увидеть. Себя. В прошлый раз мне не хватило смелости рассмотреть нынешнее тело в подробностях, надеясь, что все происходящее сон, но теперь отступать было некуда. Это явь и с ней надо свыкаться, как и со своим телом. Подойдя поближе к зеркалу непривычной формы, покрытому разводами и пятнами, всмотрелась в свой новый облик. Смотрела долго, иногда закрывая глаза, переводя дух, и вновь, словно кидаясь в ледяную прорубь, открывала их, мучая себя, раздирая душу в клочья, пытаясь соотнести отражающийся кошмар с собой. Не получалось. Жуткое ощущение, что вот это чудовище попросту меня сожрало, и теперь я каким-то чудом могу смотреть наружу его глазами, не оставляло меня.
Все было еще хуже, чем я думала. Теперь я, Фенеритаэлимелия, дочь повелителя эльфийской Империи Сейбореана Филейкепилькеана Третьего, супруга Великого дракона Стибранта Златокрылого, Переднего Гнездового Империи драконов, возможно, мать его, будущего наследника, уродливый тролль… Причем, тролль самец. Ростом на голову ниже меня обычной, с кривым, круглым, раздвоенным посередине как копыто свингтурса, носом, толстыми, самостоятельно скривившимися в привычной мерзкой ухмылке губами, за которыми виднелись желтые зубы, прячущимися в глубине глазниц, мелкими, не пойми какого цвета, гляделками, и с почти полным отсутствием серых волос. Последнее почему-то добило, и временное равнодушие смылось, будто одинокая капля с окна проливным дождем, и этот самый дождь прорвался наружу. Рвано выдохнув, упала коленями на твердый, покрытый некогда блестящими плитками, пол и, скорчившись от ощущения, что меня раздирает на куски, зарыдала в голос. Зачем, зачем я хотела для себя другой участи? Зачем проклинала родителя и супруга? У меня было все, что только может пожелать эльфийка, включая и собственное тело, а теперь? Ну да, у меня не было свободы, но зато я была собой! Рядом была Кхакхана, она обожала меня, и я относилась к ней как к матери, меня приняло и полюбило Гнездо, у меня были друзья, да и отец любил, по-своему… А мой Суньвынь? Как он без меня? Этот балконь признавал только меня, и соглашался питаться только в моем присутствии! Когда я заболевала, или еще по какой причине не имела возможности присутствовать на его трапезе, то Сунь голодал, благо, он мог не есть по нескольку дней… Ясно же, что я нахожусь не в своем мире, тут даже воздух не тот, пустой, противный, вонючий, да и магия здесь совсем не та, что дома. Там она приятно ластилась к телу, обнимала, баюкала, дарила покой, а тут… Тут она зло пощипывала кожу, раздражала носоглотку, жгла глаза… О, Семиликая, о чем я раньше думала? Ну было мне плохо, сбежала бы, да и все… Впрочем, нет, сбежать я не могла, иначе расплачивался бы тогда весь эльфийский народ… Ну что ж, теперь – я свободна! Или свободно? Свободен? Ы-ы-ы…
Василина
Приняв боевую стойку – единственное, чему она научилась на уроках карате в свое время, Василина ждала, когда противник покажется на горизонте. Оный заставлял себя ждать. Ноги девушки уже дрожали не от страха, а от напряжения, вскинутые перед собой руки немели, запал сходил на нет, а Степан все не появлялся. Вася истово прислушивалась, слегка подергивая ушами – трюк, который она часто выполняла на спор, к звукам, доносящимся из ванной, но их, как и Голубка, тоже не было. Девушка опустила руки и принялась разминать затекшие пальцы, раздумывая, что же ей делать дальше. Тут, наконец, послышались долгожданные звуки, но вовсе не те, что ожидала будущая жертва насилия. Судя по всему, Степан… Рыдал? Да как горько, жалобно, проникновенно! Так, что даже у испуганной и раздраженной Василины сжалось от сочувствия сердце. Спустя несколько минут рыдания не стихли, а стали наоборот, еще горше, и Вася не выдержала. Крепко сжимая спасительный баллончик, она подкралась к ванной комнате, и заглянула туда. Прижимаясь спиной к унитазу, упершись руками в замызганный кафельный пол, Степан, глядя почему-то на свой вывалившийся из штанов живот, горестно плакал, тихонько поскуливая и иногда что-то шепча. Раскрыв от изумления рот, Василина прислушалась, но до нее донеслись только отдельные слова: - «За что, не хочу, тролль, Семиликая, домой».
- Э… - помявшись, выдавила из себя Василина, кляня себя, что лезет с идиотским участием к этому отребью, но ничего не могущая с собой поделать – острое чувство жалости не позволяло, как того требовал инстинкт самосохранения, огреть по башке Степана, и попытаться спокойно выбраться из квартиры. – Слышь, ты чего, а?
Голубок, вздрогнув, поднял взгляд на девушку, и теперь пришел черед вздрагивать уже ей. На мгновение, Василине показалось, что вместо маленьких, опухших, насквозь пропитых глазок, на нее взглянули огромные фиолетовые очи, сияющие мелкими алыми искорками. По телу девушки наперегонки протопотали мурашки, дружно вереща и волоча за собой озноб. Вася непроизвольно обхватила себя руками, пытаясь согреться, не заметив, что выронила при этом баллончик, ощущая лишь, как погружается в этот бездонный, затягивающий взгляд. Но тут на прекрасные фиалковые глаза набежали слезы, они моргнули, и наваждение кончилось – Василина вновь видела перед собой распустившего слезы и сопли алкаша.
- Жен… Простите, девушка, - хрипло выговорил Степан, вытирая слезы кончиками пальцев, аристократично, и даже, несколько жеманно. – Я не знаю, кто вы, и где я нахожусь, но поверьте, я не специально заняла это тело, и если вы сумеете мне помочь покинуть его, то с радостью это сделаю! Наверно, это существо принадлежало вам?
- А? – окончательно растерялась Василина, чувствуя странную тягу присесть на пол рядом со сбрендившим Степаном. Несмотря на то, что больше метаморфоз с Голубком не происходило, в девушке поселилась прочная уверенность - перед ней не совсем Степан, тем более что, речи он вел совершенно несвойственные ему, хотя при сумасшествии и не такое случается. Страх перед мужчиной отступил окончательно – ну не мог внушать ужаса этот заплаканный индивидуум.
- Пп… Простите, вы, наверно, не понимаете мою речь, - огорчился Степан и огляделся, явно что-то ища.
- Да понимаю я, что ты говоришь, хоть и ни фига не понимаю, что ты говоришь … - выдавила, наконец, Василина. – В смысле… Ну, то есть… Тьфу ты! Что с тобой, Голубок? Белочка таки пришла, что ли? Или выпить не на что?
Степан
- Слышь, тетка, а где все? – звучно сглотнув кусок нежнейшего жареного с ароматическими травами филе неизвестного животного, и тянясь за сияющим при свете магических светильников, бокалом, хрипло поинтересовался Голубок.
Он полулежал за ломящимся от неизвестных науке, но источающих сногсшибательный аромат, яств, столом, и под восторженный взгляд Кхакханы, насыщал истощенный двенадцатичасовым голоданием организм. После того, как Степан был извлечен из шкафа, его, отчаянно сопротивляющегося запихнули в спрятанный в нише мини-бассейн, и под горестно-восторженные завывания – вот они, долгожданные грудь и прочие части женского организма, а не воспользуешься! - намыли до скрипа. Нянюшка оказалась неожиданно сильна, и могла практически на весу удерживать извивающееся тело подопечной и, жестоко не дав изучить себя, сделала свое мокрое дело. После чего, игнорируя нечленораздельные возгласы Степана, нарядила его в воздушное, но непрозрачное одеяние, нежным водопадом облекшее еще горящее после очистительных процедур тело и отбуксировала к столу. О, да, эта женщина знала толк в удовольствиях! В этом Голубок убедился, плюнув на все непонятки, и наконец расслабившись, валяясь на шелковых подушках у низкого недостолика, озирая продуктовое великолепие, и потягивая бесподобное, хотя и совершенно слабенькое вино, ощущая, как приятно покалывает размассажированное, чистое и умащенное неведомыми смесями тело.
- Кто все, красавица моя? – напомнила о себе ушедшему в нирвану Голубку, Кхакхана.
- Ну, не знаю… Гарем мой… Тьфу ты, я ж баба теперь, - мысль о том, что он теперь женщина, более того – эльфийка Степан осознал, и принял неожиданно спокойно. А что? Ему по белочке в прошлый раз и не такое привиделось, эльфийка – все ж таки не гигантский стоглавый осьминог с пузырем наперевес, из которого бьет мощная струя самогона, смывающего к свиньям собачьим родной райцентр. Когда Степана отпустило в тот раз, перед глазами еще долго стояла самогонная волна, на гребне которой несло тетку Тоньку, а в ушах слышался собственный оглушительный рев. Больше всего тогда было жаль, прямо-таки до слез, потраченного на разрушение городка самогону…
- А, эти! Как их… Слуги! Бабки – девки, тот… Здоровенный такой… Или это глюк был?
- Ох, милая моя, - тяжко вздохнула нянька, предусмотрительно отодвигая в сторону пятый по счету бокал с сильфидьим, так называемым, дамским, вином. – Что-то я тебя вовсе понимать перестала. Ну, какие слуги, сладенькая моя? Иль ты совсем память потеряла, после столь тяжкого для твоего организьму, труда? Гнездо ж само все делает, тут не бывает слуг. Работники дворовые – конюшенные есть, ну, эльфы первого звена, это да, но кто ж их сюда-то пустит? Отребье... А господин, наверно, скоро тебя проведает, очень уж за тебя беспокоился, говорил, аура у тебя изменилась после того как ты яичко-то снесла, не приведи Семиликая, дар свой потеряешь, али заболеешь…
- Господин – это… Этот… Как его… - замялся Степан, не решаясь произнести страшное слово. – Он… Муж? – наконец, еле слышным шепотом смог выговорить он, и зажмурив глаза, втянул шею в плечи.
- А кто ж еще? – громогласно изумилась Кхакхана, с тревогой поглядывая на воспитанницу. – Ох, милая моя, раненько, смотрю, ты встала, ох, рано… Ложись-ка, да поспи маленько, оно все на пользу будет.
Не слушая возражений Степана, няня нежной, но твердой рукой выдернула его из объятий подушек, играющих роль стульев вокруг пиршественного недостолика, и почти на руках повлекла в сторону ложа.
- Отпустите! Я не хочу в кровать! Мне знать надо! Да постойте же! – отчаянным рывком Голубок вывернулся из плотного кольца любящих рук, и набычившись, уставился на нянюшку.
- Ох ти, горюшко мое… - тяжко выдохнула та. – Ну что тебе еще, болезная моя? Один вопрос и все, спать! Как отвечу, сразу же – сонное заклятие, и до завтрашнего утра в царство Жазувы отправишься, сны смотреть!
- Тет… Женщ… Э-э… А! – вспомнил, наконец, Голубок. – Шерхана! Если этот козел громадный мой… Он же такой здоровенный, падла! Как же он меня тогда того… Этого… Тр… Ы-ы-ы… - тихонько завыл он, не в силах назвать жуткое действо, должное, по его мнению, свершиться на днях. Или раньше.
Кхакхана ошарашено смотрела на эльфийку, даже не обратив внимания на то, что та извратила ее родовое имя. Только сейчас до нее дошел весь ужас ситуации – воспитанница совершенно потеряла память! Она не помнит даже элементарные вещи, кои знают даже только что научившиеся говорить младенцы орков.
- Бедная моя девочка… - всхлипнула няня, прижав ко рту ладонь, роняя зеленоватые слезы себе на грудь, и нервно постукивая копытцами. – Ее ж всему заново учить надо… - Откашлявшись, и взяв немного себя в руки, она, стараясь говорить спокойно, продолжила уже громче: - Он был такой большой, потому что как раз перед посещением твоей опочивальни летал с визитом к твоему батюшке, лично сообщить о твоем счастливом разрешении от бремени. А после превращения в истинную форму, драконам нужно время, чтобы вернуться к прежнему размеру. Они же, перетекая в человекоподобное тело, по размеру сперва не намного меньше драконьего. А к тебе он приходил где-то тринут через сорок, думаю, сейчас он уже достиг своего обычного размера в этой форме. Если интересно, то обычно ты ему при этом достаешь где-то до груди. На такое способны, конечно, не все драконы, а только представители семейства Великих.
Степан, прижавшись к сиреневой стенке, позабыв о ее прожорливости, замер, пытаясь осознать сказанное только что, и не справившись с задачей, пролепетал: - Вау… Дракон? Резиновый? Ха-ха-ха! У меня в детстве такой был, я с ним купался всегда. Пищал сильно, сволочь. Прям, как ваш. Зелененький такой… А гоблины тут есть? Моя преле-е-есть, гы-гы-гы…
Место на стене, к которому прижимался бьющийся в истерике, хохочущий и рыдающий Голубок, пошло волнами, собралось складками вокруг него, принимая очертания его тела, словно бы собираясь поглотить его, но вместо этого мелко завибрировало, источая мягкое тепло и аромат, подозрительно напоминающий запах валерианы. Испуганная внезапным срывом воспитанницы, Кхакхана сама едва не завыла в голос от бессилия, растерянно топчась на месте, отчего по помещению рассыпалась громкая дробь, словно в спальню ворвался отряд кавалеристов.
- Грызенька моя ясная, да что же это! – глотая слезы, прорыдала она, с громким «Чпок!» отрывая его от успокоительной стены. Взвалив на плечо, в одно мгновение доставила Голубка до кровати, и аккуратно сбросила его на постель. Степан, не обращая ни на что внимания, корчился, запутываясь в одеялах, безостановочно ощупывал свое тело, и визгливо хохотал, перемежая истерический всхлипами, и бормотанием: - Тут выросло, тут отвалилось…. Драконы, мать вашу… Пищат, сволочи! Эльфы – гоблины, суки! Тонька, тварь!
Няня, едва слышно бормотнув что-то, провела рукой над, едва виднеющейся из-под подушек и одеял эльфийкой, золотистое свечение окутало несчастную, и она, мгновенно расслабившись, уснула.
Популярное
