Эльфийский шансон - 07
Степан
Голубок с кряхтением принялся выбираться из-под навалившейся на него тяжести, все еще оглушенный падением и столь стремительным возращением памяти. Глаза открыть толком пока не удавалось, лишь едва-едва, словно их что-то держало – то ли у него случилось сотрясение мозга, хотя благодаря тому супружескому куполу для него посадка оказалась весьма мягкой, то ли он умудрился проехаться лбом по шершавой чешуе дракона и ободраться, отчего кровь заструилась, заливая лицо и в первую очередь – глаза... Едва не всхлипнул от жалости к самому себе, но вовремя спохватился – это что еще за бабьи замашки?! С чего бы вдруг? И вообще, какого хрена вода мокрая, а грязь грязная? Откуда вообще взялось столько грязищи на берегу этого славного чистого озерца?
Так и не прозревшего до конца Степана перекосило – ни с того ни с сего возникшие мысли и чувства были совершенно чужеродными и неправильными. Не его. Плюнув на эти неведомо откуда взявшиеся глупости, Голубок привычно помацал – для релаксации, окончательно замерзшую от промокшего платья грудь и автоматически смахнул с глаз то, что мешало смотреть. Слипшиеся ресницы с некоторым усилием распахнулись, и Степан уставился на собственную ладонь, измазанную темно-голубой грязью. Оказалось, что это был всего лишь поднятый ими со дна озера ил, покрывший его ровным слоем с головы до ног, сделав похожим на лопоухую гламурную негритянку. Или на курицу, подготовленную к запеканию в скорлупе из глины... Степан звучно сглотнул набежавшую слюну – с тех пор, как он оказался в этом мире, ему ни разу не давали нормального человеческого мяса. То есть, мясных блюд. Фрукты, овощи, выпечка, легкое вино, которое отлично может прокатить за компот, вот и весь его рацион. И это было самое трудное во всем случившимся с ним приключении, за исключением, конечно же, выданному ему женского тела. Впрочем, с телом он как раз почти уже свыкся, и даже начал находить особую прелесть в нем, если не считать некоторых недочетов конструкции – со Степановой точки зрения. А вот с едой было сложнее... И сейчас, подумав о запеченной курице, он на какое-то время завис, в красках представляя себе вкус и запах этого дивного блюда. Запах... О, да! Запах жареного мяса и почему-то рыбы с какими-то необычными специями щекотал ноздри Голубка, будоражил воображение, настырно стучался в черепушку...
Не выдержав этого напора, Степан отвел, наконец, взгляд от заворожившей его собственной ладони, щедро измазанной раздражающе голубой дрянью, и огляделся. Источник столь заманчивого запаха был обнаружен сразу же. Впритык к собственной супруге, монументальной, на первый взгляд – бездыханной тушей валялся Стибрант. Вытянутое в сторону крыло, давало ясно понять – что именно мешало Степану подняться после столь эпичного приводнения. А легкий дымок, курившийся около драконьей морды и выброшенные на берег жареные рыбешки, вперемешку с небольшими тварюшками, похожими на крабов с осьминожьими лапками, скрученными кольцом от высокой температуры, раскрывали загадку происхождения столь аппетитных ароматов.
Голубок сглотнул голодную слюну и с трудом отвел взгляд от заманчивого зрелища – он был недалек от того чтобы, не сходя с этого места начать с хрустом пожирать предоставленный ему ассортимент деликатесов, но что-то смутно беспокоило его, не позволяя предаться чревоугодию. То ли это была мысль о вреде непрожаренных незнакомых ему продуктов животного, и к тому же – иномирного происхождения. То ли хорошо охлажденный, а теперь еще и насквозь промокший организм пытался робко напомнить о себе. То ли до сих пор не очнувшаяся летучая рептилия, которою непонятно как надо приводить в сознание или волочь к местному драконьему ветеринару. То ли чей-то приближающийся скулеж, с каждой секундой становившийся все противнее и громче...
В голове Степана понемногу стало проясняться, при этом до него стал доходить весь ужас ситуации. Он находится в чужом и, судя по всему – довольно враждебном мире, в чужом теле, чёрти где от относительно безопасного укрытия к которому уже немного привык, рядом с бесчувственным драконом – единственным, кто мог бы защитить его, замерзший, голодный, мокрый и совершенно беспомощный. А подозрительный скулеж все ближе и ближе.
Отклеив от ног облепившее его со всех сторон платье, с уже начинающей подсыхать корочкой голубого ила, Голубок – тут его фамилия оправдала себя на все сто, подскочил к Стибранту и несколько раз пнул того в шею тапком, который не потерял только чудом.
- Слышь, Стью, вставай, давай! Меня сейчас жрать будут, а дрыхнешь, скотина зубастая! – громко прошептала «эльфийка», едва не охрипнув – как оказалось, кричать шепотом весьма чревато.
Дракон отреагировал на это громким всхрапом и клубом невероятно вонючего сизого дыма изо рта. По крайней мере, теперь Голубок точно знал, что его супружник жив, только какой толк от этого знания? Ведь если Степана будут пожирать рядом с живым драконом, а не с дохлым, то вряд ли для самого пожираемого что-либо изменится.
- Вставай, крокодил – переросток! – в панике захрипел несчастный, ощущая, как свербеж в крайне чувствительных ушах, постепенно сворачивающихся в трубочки, стал уже совершенно непереносимым. Мерзкий звук, проникший внутрь черепа, а оттуда расползшийся по всему внутреннему миру Степана, казалось, дергал за кишки, вены, нервы, синапсы, играя только ему одному известную мелодию, и это было ужасно. Голубка корежило, выгибало, трясло в такт этому наигрышу, колени его подогнулись и радостно поприветствовали сырой бережок. Неизвестно чем бы закончилось дело – страдалец уже был готов размозжить себе голову о ближайший камень, лишь бы только прекратить все это, но тут дикая музыка смолкла, и на сцене возник автор сего произведения.
Голубок, скрючившись, лежал на берегу, дергая головой, пытаясь вытряхнуть оттуда все еще звучащий скрежет, приставший к нему, как трясущийся смартфон в мегафонской рекламе, когда в поле его слегка затуманенного зрения попал пушистый, нежно-зеленый, до невозможности милый щенок. Он был настолько пушист и мил, что дрожащие руки совершенно не склонного к сентиментальности «мужчины» сами собой потянулись к нему. Степану никогда в жизни ничего так не хотелось – даже когда горели трубы, - как погладить это невероятное чудо. В это самое мгновение он обрел самый настоящий смысл жизни. Цель. Суть бытия. Погладить. Этого. Щенка.
Малыш был ростом с крупного кота, и внешне напоминал помесь шпица с пуделем, даже круглый белый помпон на коротком, по-боевому торчащем вверх хвосте имелся. Пронзительно-зеленые, слегка светящиеся глазенки с разбросанными мелкими звездочками по радужке, смотрели умильно и крайне дружелюбно. Так, во всяком случае, показалось Степану. Песик что-то каркнул – земные вороны бы удавились от зависти, услышав это мелодичное, но очень громкое карканье, и решительно направился к застывшему с протянутой рукой Голубку. Лежа в крайне неудобной позе, тянясь изо всех сил в сторону вожделенной собачонки, Степан был счастлив. Он понимал, что наконец-то у него все идет как надо. Да, с самонаводящимся разумным мечом обломилось, да и с ехидным говорящим конем пока не сложилось. Но, похоже, волшебный – а как иначе! волшебный зверь, спутник, защитник и друг у него все-таки будет. Наверняка у этого малыша, как положено в таких случаях, только что погибла мать, и он, Степан, стал первым, кого увидел щенок. Совершенно же очевидно, что малыш только что впервые открыл глаза, вон, как одурело смотрит! Можно не сомневаться – из этой малявки вырастет огромная, не меньше льва зверюга, поди, и ездить на нем получится... А уж как он будет опасен! Разумеется, для всех, кроме любимого и единственного хозяина. У Голубка мелькнула мысль – узнать по возращении в Гнездо, нет ли тут пророчества про пришествие на трон вся планеты челове... Существа, владеющего подобным зверем. Степана пронизало сладкое предвкушение грядущей славы, сулящей уйму дворцов, подобных тому, в котором он пребывал до недавнего времени, стаи ездовых драконов, запряженных в огромный бар, битком набитый замечательными бутылками, обнаруженными в том подвальчике, тучи баб, наряженных именно так, как наряжали его самого, и...
- Уберите руку, Фенеритаэлиямелия! Незамедлительно! Спасайтесь! Скорее же! – раздался позади него громовой, в буквальном смысле – горячий шепот очнувшегося дракона, ударивший жаром в спину, тут же начавшую потрескивать – видимо грязь стала высыхать на нем с невиданной быстротой, а корка, в которую она тут же превращалась, лопалась и осыпалась на землю. – Это взрослый самец папандера, а у них сейчас сезон размножения. И если он коснется вашей руки... Даже я не смогу помочь.
Всего одно мгновение смотрел Степан на тянущегося к его руке непрестанно шевелящийся сизый нос «щенка», в выражении морды которого он теперь усмотрел не умилительную ласковость, а жадное предвкушение и порочную ухмылку, вникая в смысл сказанного супругом. Оглушительно – ничуть не хуже папандера взвизгнув, Голубок умудрился из сидячего положения взвиться в воздух, и отскочить на добрых три метра назад, погрузившись при этом с головой в воду. Прицельный плевок дракона, убедившегося, что бесценная жена в безопасности, моментально превратил жаждущего продолжения рода «песика» в кучку пепла.
- Слава Великому Убегою, успел... – выдохнул Стибрант, вылавливая правой когтистой лапой Степана из озерца, а левой придерживая невыносимо болевшую голову. – Эта тварь не посмотрит ни на размер, ни на пол, еще б немного, и со мной размножаться кинулась бы. Поди, тогда, отбейся...
Феня
Не могу сказать наверняка, что именно со мной происходило в последние дни. Прошлое – мое ближайшее прошлое, - будто заволокло розовой дымкой, пахнущей пердольеной, что дурманит разум. Смутно вспоминается, как мы с Василииной ходили в некий трактир под названием «клуб», до невозможности заполненный местными самцами, то есть, конечно же – мужчинами, между которыми, впрочем, иногда попадались и самоч... Женщины в возмутительных нарядах. Все пространство этого клуба наполнял отвратительный воздух, такой густой, гадко пахнущий, что я, едва вдохнув его, потеряла всякую волю, и выполняла все, что мне говорили. Что-то отвечала, куда-то шла, вяло отмахивалась – не без помощи Василиины, правда, от виснущих на мне бессовестных женщин и пела. Постоянно пела с крохотной сцены, все подряд, первое, что приходило в голову. Совершенно не помню, что именно и о чем, и самое ужасное – кому. Ведь пение для меня всегда было неким таинством, его удостаивались лишь малочисленные избранные, а тут... Не удивительно, что я возвращалась домой измученной не только этими ненавистными для меня выступлениями, но и ужасающим шумом, который устраивали аборигены, неистово аплодируя мне, выражая, как пояснила счастливая донельзя Василиина, свой восторг.
Это было ужасно. Я совершенно не видела в этом кошмаре ничего хорошего – на чем постоянно настаивала моя подруга. Да-да, я решила считать ее именно подругой, несмотря на тот досадный инцидент, случившийся между нами. Но по зрелом размышлении, перестав покрываться отвратительными красными пятнами при воспоминании об этом событии и хвататься за левую сторону груди, я поняла, что оно было просто ошибкой. Василиина тогда находилась, скорее всего, под воздействием своих снотворных зелий, что она иногда принимала на ночь, а я... Ну, я, до конца не освоившая еще свое новое тело и, находясь в шоке от посещения салона красоты, где меня чуть не снасильничали, тоже была не в себе. Случилось и случилось, чего уж тут. Нелепо обрывать свою собственную жизнь, дабы не нести на себе бремя позора я передумала, ибо, слишком много причин оказалось это сделать, и выбирать только одну внезапно показалось как-то нелепо. А из-за всех причин скопом тоже сложно оканчивать свой путь – ведь в момент свершения самоуничтожения обязательно надо держать в голове принудившее к этому тебя событие, иначе Семарифа просто не примет в свои чертоги посмевшего свести счеты с жизнью...
С новым своим вместилищем я уже смирилась и даже начала получать от создавшегося положения некоторое удовольствие. А иногда и совсем немало удовольствия, но оно столь постыдно, что стараюсь лишний раз об этом не думать. Этот отвратительный, доставивший, да и продолжающий доставлять мне столько проблем отросток, он оказался весьма и весьма... Впрочем, не будем об этом.
В прежнем своем теле у меня не было столько силы, я бы даже сказала – некоторой мощи. А после того, как мне, наконец, удалось похудеть, появилась и ловкость, присущая полукровкам. Они, несмотря на свое внешнее сходство со своими людскими сородичами, тем не менее, отличались большей ловкостью и гибкостью, свойственной их эльфийской половине. Вот и я теперь была похожа на такой каприз природы. В последнее время у меня исчезли проблемы с печенью, пропала ненормальная тяга к зелью, под названием «водка» - нечто вроде нашего оркского вина, только более мерзко пахнущее. Я перестала задыхаться, просто вскочив с ложа, пропали головокружения и дергающие боли из самых неожиданных точек моего организма. Более того, мне даже стали удаваться хоть и крохотные, но заклинания! Я начала различать суть вещей! Их ауру! И именно это стало первым толчком в сторону от пропасти, над которой я качалась с самого начала попадания сюда, от попытки отправиться в загробный мир. И дало мне надежду, что возможно, когда-нибудь, я смогу... Смогу... Я смогу вновь превратиться! Так тяжело жить, не имея возможности вывести наружу свою суть, самое себя.
Второй же толчок... Второй толчок случился, когда я прошлым утром гляделки с трудом продрал, словно с бодуна, нахрен, и вник, что пришибу любого, кто меня опять потянет в этот отстойник для поющих трусов! Что-то такое нашло на меня, когда я прошлым вечером вякал со сцены, внезапно шибануло, будто прямо в мозг. Какую уж пургу я тогда гнал – не помню, но подобной тьмы идиотов, припершихся подолбится в уши на меня, видеть еще не доводилось. И такое раздражение во мне проснулось, так они мне показались похожими на стадо шумных хрюнтарсов, что я, не закончив песни, слов которой тоже не помню, что-то вякнув на прощание, попросту свалил оттуда. Васька меня догнала уже на улице, но трепаться с ней не было не малейшего желания, и я, так больше и не раскрыв рта, приперся до хаты, упал на лежанку и вырубился к едрене фене. В жизни не было такого упадка сил, даже во время яйценесения, и Тонькин самогон в тот момент мне пришелся бы очень кстати. Пусть даже и с ее фирменными добавками...
Не в курсах, что за хрень происходила со мной во сне, но утром я очнулся такой пришибленный, что впору было отползать на ближайшее кладбище, а во рту царствовал такой сушняк, что некоторое время я даже не мог отклеить язык от зубов. Бодун, как есть. На мгновение даже приглючило, что моя туша вернулось в свое прежнее состояние – грабля сама собой дернулась проверить, не появилось ли вновь мохнатое пивное пузо. Искомого пуза не обнаружилось, как, впрочем, и сил. Что со мной такое, я понять был не в состоянии. Нечто похожее испытывал лишь однажды, еще, когда будучи соплюхой, учась магичить, выложился... Выложилась на все сто и даже больше, едва не откинувшись тогда. Но сейчас? Ведь я же только – только начал пользоваться здешними скудными магическими потоками, максимум, на что меня хватало – это маленький дождик, чтобы полить огород Васькиного деда из небольшой тучки, да на видение аур.
- Васька, выпить дай! – прохрипел я, с трудом шевеля челюстью.
- Что?! Фенечка, что с тобой такое? – в поле моего зрения возникла встревоженная физиономия подруги. Подруги, хм... А неплохо звучит! У каждого уважающего себя мужика должна быть подруга. Баба. Телка... – Вчера ты была сама не своя, я уж хотела скорую вызвать, да побоялась, что только хуже сделаю...
- Выпить дай, говорю, трубы горят, сил нет... – чего ж она тормозит-то так? Смерти моей хочет?
- Феня, ну что ты! – едва не пустила слезу Васька, настойчиво маяча у меня перед рожей, вызывая своим мельтешением приступы тошноты, такой сильной, что я с поразительной четкостью внезапно вспомнил первые месяцы своей... Беременности?! Черт! То есть – хэиак!
Со мной творилось что-то непонятное. В башке мельтешили воспоминания и моей эльфийской жизни, и откуда-то включалась память нынешнего тела – еще бы, мозги-то те же самые! Я думала... Думал о себе то в женском роде, то в мужском. Перед глазами все время всплывала жрущая, чавкающая и пытающаяся подвывать толпа, чьи образы постоянно плавно преображались в хрюнтарсов, о которых в последнее время почему-то постоянно вспоминаю. Ни с того ни с сего четко пришло осознание: у меня же должен быть ребенок! Ну, пусть не совсем ребенок – яйцо, но это же практически готовый младенец. Правда, ждать его вылупления придется неизвестно сколько, но ведь и я здесь застрял неизвестно на сколько... И тут меня озарило, не иначе – Семарифа подсказала: в обоих мирах время течет по-разному. Возможно, пока я тут, там пролетают месяцы, годы, а то и десятилетия. И когда я вернусь, кто меня встретит дома? И вернусь ли? А если и вернусь – в каком виде? Что сделает за это время с моим телом этот алкаш? Превратит в подобие себя? Ведь мое присутствие изменило его тело...
Я хрипло взвыла, и зарылась головой под подушку, моментально пожалев об этом: все вокруг закружилось так, что я едва не упал. К счастью, я и без того валялся, как карась вытащенный из морозилки, но ощущение падения от этого не стало менее сильным. Во всем этом кружении более всего мельтешили мои оба образа: и женский и мужской, и я не в силах была понять, какой из них преобладает в данный момент. При всем этом, спиртного хотелось все больше, а Васька – подруга, называется, - осчастливить меня не спешила. Не выдержав раздирающих душу и тела противоречивых желаний, я буквально вывалилась с постели и, кое-как утвердившись на ногах, вынеслась прочь. На улицу. На свежий воздух. Мне срочно нужна была природа. Зелень. Небо. Солнце – пусть все это тут было для одной половине меня чуждо, но другая-то родилась под этим небом и этим солнцем!
Оказавшись посреди заросшего сорняком двора, я остановилась, ухватившись за росшее тут же хилое деревце. Оно всегда внушало жалость, но былые силы и умения у меня здесь отсутствовали, хотя желание помочь несчастному растению заставляло из раза в раз пытаться хоть немного впустить в него своей энергии. Вот и сейчас, несмотря на кружащийся в голове вихрь мыслей, эмоций, ощущений, я, краем глаза успев заметить прущегося в наш двор за каким-то лешим вечно пьяного соседа Веньку, по привычке направила на дрожащий под рукой ствол магию. Стоп! Какую еще магию?! Я же сейчас выжат досуха! Но знакомое чувство единения с местным эфиром, родное тепло в ладони, и буквально на глазах здоровеющее, наливающееся свежим соком, и выпускающее бутоны деревце говорили совсем о другом. Словно в трансе я ошалело смотрела на раздающийся в стороны ствол, на глазах увеличившийся вдвое, на тычущуюся мне в лицо ветку с распускающимися цветами, и не сразу осознала, что за звуки доносятся со стороны калитки. Они были монотонными, назойливо повторяясь, скребя по моему музыкальному нежному слуху, словно драконьими когтями по стеклу. Это был визг... Хрюнтарса? Да точно он! Откуда? Неужели здесь они тоже водятся? Я в изумлении отстыковалась от могучей вишни – из недр памяти Степана выскочило название дерева, и стремительно обернулась на звук.
Там, где только что стоял сосед Васькиного деда, отчаянно визжал самый натуральный хрюнтарс, только не сине-зеленый, а безобразно-розовый, и без пышного хвоста из переливающихся перьев.
Пока я растерянно рассматривала хрюнтарса невероятной расцветки, радуясь такой встрече и одновременно рыдая в глубине души от жуткой тоски, накатившей по родному миру, животное, продолжая громко возмущаться, подошло ко мне. Безуспешно пытаясь зачем-то встать на задние лапы, оно с трудом приподняло на негнущейся шее голову, словно ловя мой взгляд, и что-то возмущенно прохрюкало. Мгновение я смотрела в страдающие глаза хрюнтарса, и тут вдруг с невероятной ясностью поняла... Понял. Осознала что...
- Вениамин, это ты?! – пропищала я, к чему горло моего нынешнего тела было совершенно не приспособлено.
Хрюн... Свинья! Я вспомнил, как называлась эта тварь! Это свинья! Точнее – кабан, паршивый, тощий, с отвисшими до земли яйцами, болтавшимися на тонкой перемычке, воняющий перегаром кабан! Кабан протяжно хрюкнул, не отводя от моего лица совершенно обалдевших глаз, и меня вдруг повело. Тоска по родине, ужас от случившегося – ведь это я превратила человека в скотину! – моя внутренняя борьба мужского и женского начал, непонятное магическое истощение при отсутствии магии, рыдание и дикий хохот будто разорвали меня в клочки. Кажется, я услышал Васькин крик, грохот взрыва, а потом все ощущения будто мгновенно вырубили и я... Наверное, сдох. На этот раз – окончательно.
Степан
- Как же жрать-то охота... Почему, ну почему мы не вернемся домой тем же способом, что и притащились сюда? - Степан сосредоточенно, стараясь не смотреть на маячившую пред глазами грудь - слишком уж отвлекала, зараза, стоя посреди разлапистых кустов, с громадными голубоватыми опахалами вместо листьев, натягивал на себя набедренную повязку, больше смахивающую на огромный подгузник, второпях сделанный им из подола платья. Решение более не сверкать задницей было окончательным и бесповоротным, а в данных условиях материал у него под рукой был только один. Платье больше теперь походило на длинную рубашку, побывавшую в пасти дракона. Оно едва прикрывало эти самые импровизированные трусы, открывая красивые, стройные, невероятно длинные, но ободранные и побитые ноги, внушающие свои видом возможному зрителю жалость. Возможный же зритель, не отрываясь, смотрел на эти самые ноги с высоты второго этажа, и печально вздыхая, пускал фиолетовую струйку дыма, свидетельствовавшую об отравлении драконьего организма этиловым спиртом и сивушным маслами.
- Не выйдет тем же способом, душа моя, - забывшись, произнес слишком громко Стибрант и, не заметив, как скорчилась его супруга, виновато отвел взгляд. - Я же говорил вам, крыло повреждено, мне на такую высоту не подняться. Да и состояние моего здоровья нынче не позволяет мне совершать длительные перелеты. А вдруг я упаду с такой высоты и вы пострадаете? Нет, такого я не могу... Что с вами, чешуйка моих сердец?
Степану было хорошо. Ему было так хорошо, как не было никогда прежде. Он лежал в позе зародыша, впиваясь своими, еще не до конца обломанным, некогда наманикюренными ногтями в черную жирную почву и стонал в пароксизме страсти. Неконтролируемый драконий глас пробрал его до самых печенок – селезенок, и что там еще наличествовало в требухе эльфов, ввинтился в низ живота и там разлился пышущим жаром драконьим огнем. Ослепительно-белый петух – совершенно земной, привычный петух, только с хвостом, как у ласточки, выскочил откуда-то из-под опахал, постоянно лезущих Степану в лицо, и торжествующе прокричал что-то вроде: - Шлюха!
- Отвали, ссссволочь, сам знаю, - прошипел сквозь зубы Степан.
- Великий Убегой, неужели же свершилось? - всполошился Стибрант, боясь сдвинуться с места - ему казалось - шевельнись он сейчас, и тут уж не сдержится, и кинется обнимать свое сокровище, и тогда этому самому сокровищу придет конец: - Душа моя, вы, наконец, стали чувствительны к моему призыву на танец любви? Умоляю простить мою грубость – я не хотел допускать его в свой голос, это вышло совершенно случайно! Раньше на вас влиял мой глас лишь в человекоподобном обличье и причинял лишь боль. Но умоляю простить меня, что я не в состоянии сдерживать свое счастье – ведь это так прекрасно! Видите, даже императорский орловей осенил вас своею песней... Значит, мы сможем все же станцевать вместе танец любви? И не только для возникновения потомства, но и по зову души! Ну, - окинул он себя взором, - разумеется, когда я буду в приемлемом для сего священнодействия виде и размере...
- Как же хорошо, сссука... – с трудом выдавил Степан, все еще содрогаясь от сокрушительного оргазма.
- Дорогая моя...
- Заткнись! Вот сейчас заткнись! – уже злобно выкрикнул Голубок, ощутив, что непокорное тело с радостью собирается кинуть его в жерло следующего оргазма, и хватаясь за грудь, как за спасательный круг. – Бляха – муха, я теперь педик, что ли, чертов? Не хочу! Сиськи, сиськи, мне нравятся сиськи! – в исступлении он завертелся на месте, не вставая с земли, пытаясь стряхнуть с себя отголоски первого в жизни эльфийки экстаза.
- Простите, драгоценная моя супруга, я вас не совсем понимаю... Некоторые ваши словоформы недоступны моему понимаю, очевидно, это из-за того, что я сейчас в своем истинном обличье, и понимание несколько...
- Просто заткнись, слышишь? – Степан в изнеможении принял сидячее положение и, пытаясь прислониться к раскидистому дереву, с размаху приложился об него спиной. – Да твою ж за ногу! – взвыл он и, дернувшись потереть ушибленное место, треснулся еще и локтем. – Ххх... Хэиак осклизлый! Ой! Что? – Голубок звучно прихлопнул свой рот ладонью, не понимая, что за слово вырвалось у него сейчас.
- Великий Убегой, как вы выражаетесь, дорогая?! – тихо ахнул Стибрант, не забывая контролировать свой голос, но от возмущения сделав широкий замах хвостом, при этом зацепив неожиданно оказавшееся на его пути небольшое препятствие, которое громко взвизгнув, с шумом улетело в озерцо. – Такое слово в приличном обществе не употребляют! Так можно докатиться и до... До... До...
- Чего? Заело тебя, что ли? – выпрямился, наконец, в полный рост Степан, с которого от боли нежданное возбуждение свалилось, как сбитая газетой муха. Он окинул мрачным взглядом свои трясущиеся от пережитого ноги, выглядывающие из-под коротенького платьица, а точнее – тряпок, в которое оно превратилось. – Чего раздодокался, птица додо?
Но великий кормчий, то бишь – Великий дракон Стибрант Златокрылый, в миру – Стью, красиво изогнув шею назад, завороженно смотрел куда-то вдаль, не обращая ни малейшего внимания на свою супругу, к которой он так внезапно воспылал страстью. Только тут до Степана донеслись странные звуки, похожие на громкий писк, смешанный с кваканьем. Причем звук этот стремительно нарастал, будто приближалась волна, состоящая из мышей и лягушек, и всего пару мгновений спустя она стала поистине оглушающей.
- Да что там такое? – прокричал Голубок, практически не слыша себя из-за обрушившегося на него шума. Впрочем, дракон его расслышал и, вздрогнув всем телом, пришел в себя. Моментально развернув голову в сторону жены, он уставился на нее расширенными глазами – только тут Степан понял, что означало выражение «глаза как плошки». Что там плошки! Казалось, еще немного, и органы зрения Стибранта напоминавшие цветом глобус Земли, вывалятся из глазниц прямо на голову Степану. И только тут он осознал, что его персональный дракон в ужасе. Шкура, прежде устойчиво-стального цвета и золотистые крылья, будто разом выцвели, поблекли. Дракон попросту... Побледнел. При этом он трясся мелкой дрожью, отчего почва под ногами изумленного Степана отчетливо вибрировала.
- У-хо-ди-те... – с трудом выговорил Стибрант, умоляюще глядя на супругу. Из-за невероятного шума Степан его практически не слышал, но видимо, дракон подключил свою персональную драконью магию, и его низкий, скребущий по нервам и черепной коробке голос раздавался у Голубка прямо в мозгу. – Бегите! Вы же... Вы же умеете оборачиваться в крылатую пендалопу, так сделайте же это незамедлительно! Иначе – смерть...
Ничего не понимающий, оглушенный, растерянный Степан высунулся из-за поврежденного крыла, которым царственный супруг перекрывал ему обзор, очевидно, пряча от неведомой опасности, а выглянув, остолбенел. Повсюду сновали крысы. Огромные, в человеческий рост, прямоходящие бесхвостые крысы. Они заполонили весь бережок, они сплошным потоком вылезали из высокого густого кустарника, будто служившего им проходом неведомо откуда, они сидели, постоянно дергаясь и подпрыгивая на нижних ветках деревьев, они непрестанно пищали и что-то верещали. И они явно окружали их обоих – Степана и его дракона, грамотно беря в кольцо. Но мало того – эти человекоподобные крысы еще и пахли. Как они пахли! Голубок немедленно задрал остатки подола, стараясь заслониться от этой невероятной, проникающей во все естественные отверстия его организма, вони, от которой его бы непременно вывернуло, если бы было чем.
- Ну же, дорогая, бегите! – подтолкнул супругу Стибрант, старательно закрывая ее крылом от взоров пришельцев. Сам же дракон при этом выглядел все хуже – очевидно, газовая атака была направлена в первую очередь на него, и предназначена для выведения из строя именно драконов, поскольку хоть Степан и чувствовал себя неважно, но в обморок пока не торопился. В отличие от Стибранта, который держался из последних сил. – Вон, там, обрыв... Ох... Спуститесь вниз, превратитесь и летите прочь!
Голубок с кряхтением принялся выбираться из-под навалившейся на него тяжести, все еще оглушенный падением и столь стремительным возращением памяти. Глаза открыть толком пока не удавалось, лишь едва-едва, словно их что-то держало – то ли у него случилось сотрясение мозга, хотя благодаря тому супружескому куполу для него посадка оказалась весьма мягкой, то ли он умудрился проехаться лбом по шершавой чешуе дракона и ободраться, отчего кровь заструилась, заливая лицо и в первую очередь – глаза... Едва не всхлипнул от жалости к самому себе, но вовремя спохватился – это что еще за бабьи замашки?! С чего бы вдруг? И вообще, какого хрена вода мокрая, а грязь грязная? Откуда вообще взялось столько грязищи на берегу этого славного чистого озерца?
Так и не прозревшего до конца Степана перекосило – ни с того ни с сего возникшие мысли и чувства были совершенно чужеродными и неправильными. Не его. Плюнув на эти неведомо откуда взявшиеся глупости, Голубок привычно помацал – для релаксации, окончательно замерзшую от промокшего платья грудь и автоматически смахнул с глаз то, что мешало смотреть. Слипшиеся ресницы с некоторым усилием распахнулись, и Степан уставился на собственную ладонь, измазанную темно-голубой грязью. Оказалось, что это был всего лишь поднятый ими со дна озера ил, покрывший его ровным слоем с головы до ног, сделав похожим на лопоухую гламурную негритянку. Или на курицу, подготовленную к запеканию в скорлупе из глины... Степан звучно сглотнул набежавшую слюну – с тех пор, как он оказался в этом мире, ему ни разу не давали нормального человеческого мяса. То есть, мясных блюд. Фрукты, овощи, выпечка, легкое вино, которое отлично может прокатить за компот, вот и весь его рацион. И это было самое трудное во всем случившимся с ним приключении, за исключением, конечно же, выданному ему женского тела. Впрочем, с телом он как раз почти уже свыкся, и даже начал находить особую прелесть в нем, если не считать некоторых недочетов конструкции – со Степановой точки зрения. А вот с едой было сложнее... И сейчас, подумав о запеченной курице, он на какое-то время завис, в красках представляя себе вкус и запах этого дивного блюда. Запах... О, да! Запах жареного мяса и почему-то рыбы с какими-то необычными специями щекотал ноздри Голубка, будоражил воображение, настырно стучался в черепушку...
Не выдержав этого напора, Степан отвел, наконец, взгляд от заворожившей его собственной ладони, щедро измазанной раздражающе голубой дрянью, и огляделся. Источник столь заманчивого запаха был обнаружен сразу же. Впритык к собственной супруге, монументальной, на первый взгляд – бездыханной тушей валялся Стибрант. Вытянутое в сторону крыло, давало ясно понять – что именно мешало Степану подняться после столь эпичного приводнения. А легкий дымок, курившийся около драконьей морды и выброшенные на берег жареные рыбешки, вперемешку с небольшими тварюшками, похожими на крабов с осьминожьими лапками, скрученными кольцом от высокой температуры, раскрывали загадку происхождения столь аппетитных ароматов.
Голубок сглотнул голодную слюну и с трудом отвел взгляд от заманчивого зрелища – он был недалек от того чтобы, не сходя с этого места начать с хрустом пожирать предоставленный ему ассортимент деликатесов, но что-то смутно беспокоило его, не позволяя предаться чревоугодию. То ли это была мысль о вреде непрожаренных незнакомых ему продуктов животного, и к тому же – иномирного происхождения. То ли хорошо охлажденный, а теперь еще и насквозь промокший организм пытался робко напомнить о себе. То ли до сих пор не очнувшаяся летучая рептилия, которою непонятно как надо приводить в сознание или волочь к местному драконьему ветеринару. То ли чей-то приближающийся скулеж, с каждой секундой становившийся все противнее и громче...
В голове Степана понемногу стало проясняться, при этом до него стал доходить весь ужас ситуации. Он находится в чужом и, судя по всему – довольно враждебном мире, в чужом теле, чёрти где от относительно безопасного укрытия к которому уже немного привык, рядом с бесчувственным драконом – единственным, кто мог бы защитить его, замерзший, голодный, мокрый и совершенно беспомощный. А подозрительный скулеж все ближе и ближе.
Отклеив от ног облепившее его со всех сторон платье, с уже начинающей подсыхать корочкой голубого ила, Голубок – тут его фамилия оправдала себя на все сто, подскочил к Стибранту и несколько раз пнул того в шею тапком, который не потерял только чудом.
- Слышь, Стью, вставай, давай! Меня сейчас жрать будут, а дрыхнешь, скотина зубастая! – громко прошептала «эльфийка», едва не охрипнув – как оказалось, кричать шепотом весьма чревато.
Дракон отреагировал на это громким всхрапом и клубом невероятно вонючего сизого дыма изо рта. По крайней мере, теперь Голубок точно знал, что его супружник жив, только какой толк от этого знания? Ведь если Степана будут пожирать рядом с живым драконом, а не с дохлым, то вряд ли для самого пожираемого что-либо изменится.
- Вставай, крокодил – переросток! – в панике захрипел несчастный, ощущая, как свербеж в крайне чувствительных ушах, постепенно сворачивающихся в трубочки, стал уже совершенно непереносимым. Мерзкий звук, проникший внутрь черепа, а оттуда расползшийся по всему внутреннему миру Степана, казалось, дергал за кишки, вены, нервы, синапсы, играя только ему одному известную мелодию, и это было ужасно. Голубка корежило, выгибало, трясло в такт этому наигрышу, колени его подогнулись и радостно поприветствовали сырой бережок. Неизвестно чем бы закончилось дело – страдалец уже был готов размозжить себе голову о ближайший камень, лишь бы только прекратить все это, но тут дикая музыка смолкла, и на сцене возник автор сего произведения.
Голубок, скрючившись, лежал на берегу, дергая головой, пытаясь вытряхнуть оттуда все еще звучащий скрежет, приставший к нему, как трясущийся смартфон в мегафонской рекламе, когда в поле его слегка затуманенного зрения попал пушистый, нежно-зеленый, до невозможности милый щенок. Он был настолько пушист и мил, что дрожащие руки совершенно не склонного к сентиментальности «мужчины» сами собой потянулись к нему. Степану никогда в жизни ничего так не хотелось – даже когда горели трубы, - как погладить это невероятное чудо. В это самое мгновение он обрел самый настоящий смысл жизни. Цель. Суть бытия. Погладить. Этого. Щенка.
Малыш был ростом с крупного кота, и внешне напоминал помесь шпица с пуделем, даже круглый белый помпон на коротком, по-боевому торчащем вверх хвосте имелся. Пронзительно-зеленые, слегка светящиеся глазенки с разбросанными мелкими звездочками по радужке, смотрели умильно и крайне дружелюбно. Так, во всяком случае, показалось Степану. Песик что-то каркнул – земные вороны бы удавились от зависти, услышав это мелодичное, но очень громкое карканье, и решительно направился к застывшему с протянутой рукой Голубку. Лежа в крайне неудобной позе, тянясь изо всех сил в сторону вожделенной собачонки, Степан был счастлив. Он понимал, что наконец-то у него все идет как надо. Да, с самонаводящимся разумным мечом обломилось, да и с ехидным говорящим конем пока не сложилось. Но, похоже, волшебный – а как иначе! волшебный зверь, спутник, защитник и друг у него все-таки будет. Наверняка у этого малыша, как положено в таких случаях, только что погибла мать, и он, Степан, стал первым, кого увидел щенок. Совершенно же очевидно, что малыш только что впервые открыл глаза, вон, как одурело смотрит! Можно не сомневаться – из этой малявки вырастет огромная, не меньше льва зверюга, поди, и ездить на нем получится... А уж как он будет опасен! Разумеется, для всех, кроме любимого и единственного хозяина. У Голубка мелькнула мысль – узнать по возращении в Гнездо, нет ли тут пророчества про пришествие на трон вся планеты челове... Существа, владеющего подобным зверем. Степана пронизало сладкое предвкушение грядущей славы, сулящей уйму дворцов, подобных тому, в котором он пребывал до недавнего времени, стаи ездовых драконов, запряженных в огромный бар, битком набитый замечательными бутылками, обнаруженными в том подвальчике, тучи баб, наряженных именно так, как наряжали его самого, и...
- Уберите руку, Фенеритаэлиямелия! Незамедлительно! Спасайтесь! Скорее же! – раздался позади него громовой, в буквальном смысле – горячий шепот очнувшегося дракона, ударивший жаром в спину, тут же начавшую потрескивать – видимо грязь стала высыхать на нем с невиданной быстротой, а корка, в которую она тут же превращалась, лопалась и осыпалась на землю. – Это взрослый самец папандера, а у них сейчас сезон размножения. И если он коснется вашей руки... Даже я не смогу помочь.
Всего одно мгновение смотрел Степан на тянущегося к его руке непрестанно шевелящийся сизый нос «щенка», в выражении морды которого он теперь усмотрел не умилительную ласковость, а жадное предвкушение и порочную ухмылку, вникая в смысл сказанного супругом. Оглушительно – ничуть не хуже папандера взвизгнув, Голубок умудрился из сидячего положения взвиться в воздух, и отскочить на добрых три метра назад, погрузившись при этом с головой в воду. Прицельный плевок дракона, убедившегося, что бесценная жена в безопасности, моментально превратил жаждущего продолжения рода «песика» в кучку пепла.
- Слава Великому Убегою, успел... – выдохнул Стибрант, вылавливая правой когтистой лапой Степана из озерца, а левой придерживая невыносимо болевшую голову. – Эта тварь не посмотрит ни на размер, ни на пол, еще б немного, и со мной размножаться кинулась бы. Поди, тогда, отбейся...
Феня
Не могу сказать наверняка, что именно со мной происходило в последние дни. Прошлое – мое ближайшее прошлое, - будто заволокло розовой дымкой, пахнущей пердольеной, что дурманит разум. Смутно вспоминается, как мы с Василииной ходили в некий трактир под названием «клуб», до невозможности заполненный местными самцами, то есть, конечно же – мужчинами, между которыми, впрочем, иногда попадались и самоч... Женщины в возмутительных нарядах. Все пространство этого клуба наполнял отвратительный воздух, такой густой, гадко пахнущий, что я, едва вдохнув его, потеряла всякую волю, и выполняла все, что мне говорили. Что-то отвечала, куда-то шла, вяло отмахивалась – не без помощи Василиины, правда, от виснущих на мне бессовестных женщин и пела. Постоянно пела с крохотной сцены, все подряд, первое, что приходило в голову. Совершенно не помню, что именно и о чем, и самое ужасное – кому. Ведь пение для меня всегда было неким таинством, его удостаивались лишь малочисленные избранные, а тут... Не удивительно, что я возвращалась домой измученной не только этими ненавистными для меня выступлениями, но и ужасающим шумом, который устраивали аборигены, неистово аплодируя мне, выражая, как пояснила счастливая донельзя Василиина, свой восторг.
Это было ужасно. Я совершенно не видела в этом кошмаре ничего хорошего – на чем постоянно настаивала моя подруга. Да-да, я решила считать ее именно подругой, несмотря на тот досадный инцидент, случившийся между нами. Но по зрелом размышлении, перестав покрываться отвратительными красными пятнами при воспоминании об этом событии и хвататься за левую сторону груди, я поняла, что оно было просто ошибкой. Василиина тогда находилась, скорее всего, под воздействием своих снотворных зелий, что она иногда принимала на ночь, а я... Ну, я, до конца не освоившая еще свое новое тело и, находясь в шоке от посещения салона красоты, где меня чуть не снасильничали, тоже была не в себе. Случилось и случилось, чего уж тут. Нелепо обрывать свою собственную жизнь, дабы не нести на себе бремя позора я передумала, ибо, слишком много причин оказалось это сделать, и выбирать только одну внезапно показалось как-то нелепо. А из-за всех причин скопом тоже сложно оканчивать свой путь – ведь в момент свершения самоуничтожения обязательно надо держать в голове принудившее к этому тебя событие, иначе Семарифа просто не примет в свои чертоги посмевшего свести счеты с жизнью...
С новым своим вместилищем я уже смирилась и даже начала получать от создавшегося положения некоторое удовольствие. А иногда и совсем немало удовольствия, но оно столь постыдно, что стараюсь лишний раз об этом не думать. Этот отвратительный, доставивший, да и продолжающий доставлять мне столько проблем отросток, он оказался весьма и весьма... Впрочем, не будем об этом.
В прежнем своем теле у меня не было столько силы, я бы даже сказала – некоторой мощи. А после того, как мне, наконец, удалось похудеть, появилась и ловкость, присущая полукровкам. Они, несмотря на свое внешнее сходство со своими людскими сородичами, тем не менее, отличались большей ловкостью и гибкостью, свойственной их эльфийской половине. Вот и я теперь была похожа на такой каприз природы. В последнее время у меня исчезли проблемы с печенью, пропала ненормальная тяга к зелью, под названием «водка» - нечто вроде нашего оркского вина, только более мерзко пахнущее. Я перестала задыхаться, просто вскочив с ложа, пропали головокружения и дергающие боли из самых неожиданных точек моего организма. Более того, мне даже стали удаваться хоть и крохотные, но заклинания! Я начала различать суть вещей! Их ауру! И именно это стало первым толчком в сторону от пропасти, над которой я качалась с самого начала попадания сюда, от попытки отправиться в загробный мир. И дало мне надежду, что возможно, когда-нибудь, я смогу... Смогу... Я смогу вновь превратиться! Так тяжело жить, не имея возможности вывести наружу свою суть, самое себя.
Второй же толчок... Второй толчок случился, когда я прошлым утром гляделки с трудом продрал, словно с бодуна, нахрен, и вник, что пришибу любого, кто меня опять потянет в этот отстойник для поющих трусов! Что-то такое нашло на меня, когда я прошлым вечером вякал со сцены, внезапно шибануло, будто прямо в мозг. Какую уж пургу я тогда гнал – не помню, но подобной тьмы идиотов, припершихся подолбится в уши на меня, видеть еще не доводилось. И такое раздражение во мне проснулось, так они мне показались похожими на стадо шумных хрюнтарсов, что я, не закончив песни, слов которой тоже не помню, что-то вякнув на прощание, попросту свалил оттуда. Васька меня догнала уже на улице, но трепаться с ней не было не малейшего желания, и я, так больше и не раскрыв рта, приперся до хаты, упал на лежанку и вырубился к едрене фене. В жизни не было такого упадка сил, даже во время яйценесения, и Тонькин самогон в тот момент мне пришелся бы очень кстати. Пусть даже и с ее фирменными добавками...
Не в курсах, что за хрень происходила со мной во сне, но утром я очнулся такой пришибленный, что впору было отползать на ближайшее кладбище, а во рту царствовал такой сушняк, что некоторое время я даже не мог отклеить язык от зубов. Бодун, как есть. На мгновение даже приглючило, что моя туша вернулось в свое прежнее состояние – грабля сама собой дернулась проверить, не появилось ли вновь мохнатое пивное пузо. Искомого пуза не обнаружилось, как, впрочем, и сил. Что со мной такое, я понять был не в состоянии. Нечто похожее испытывал лишь однажды, еще, когда будучи соплюхой, учась магичить, выложился... Выложилась на все сто и даже больше, едва не откинувшись тогда. Но сейчас? Ведь я же только – только начал пользоваться здешними скудными магическими потоками, максимум, на что меня хватало – это маленький дождик, чтобы полить огород Васькиного деда из небольшой тучки, да на видение аур.
- Васька, выпить дай! – прохрипел я, с трудом шевеля челюстью.
- Что?! Фенечка, что с тобой такое? – в поле моего зрения возникла встревоженная физиономия подруги. Подруги, хм... А неплохо звучит! У каждого уважающего себя мужика должна быть подруга. Баба. Телка... – Вчера ты была сама не своя, я уж хотела скорую вызвать, да побоялась, что только хуже сделаю...
- Выпить дай, говорю, трубы горят, сил нет... – чего ж она тормозит-то так? Смерти моей хочет?
- Феня, ну что ты! – едва не пустила слезу Васька, настойчиво маяча у меня перед рожей, вызывая своим мельтешением приступы тошноты, такой сильной, что я с поразительной четкостью внезапно вспомнил первые месяцы своей... Беременности?! Черт! То есть – хэиак!
Со мной творилось что-то непонятное. В башке мельтешили воспоминания и моей эльфийской жизни, и откуда-то включалась память нынешнего тела – еще бы, мозги-то те же самые! Я думала... Думал о себе то в женском роде, то в мужском. Перед глазами все время всплывала жрущая, чавкающая и пытающаяся подвывать толпа, чьи образы постоянно плавно преображались в хрюнтарсов, о которых в последнее время почему-то постоянно вспоминаю. Ни с того ни с сего четко пришло осознание: у меня же должен быть ребенок! Ну, пусть не совсем ребенок – яйцо, но это же практически готовый младенец. Правда, ждать его вылупления придется неизвестно сколько, но ведь и я здесь застрял неизвестно на сколько... И тут меня озарило, не иначе – Семарифа подсказала: в обоих мирах время течет по-разному. Возможно, пока я тут, там пролетают месяцы, годы, а то и десятилетия. И когда я вернусь, кто меня встретит дома? И вернусь ли? А если и вернусь – в каком виде? Что сделает за это время с моим телом этот алкаш? Превратит в подобие себя? Ведь мое присутствие изменило его тело...
Я хрипло взвыла, и зарылась головой под подушку, моментально пожалев об этом: все вокруг закружилось так, что я едва не упал. К счастью, я и без того валялся, как карась вытащенный из морозилки, но ощущение падения от этого не стало менее сильным. Во всем этом кружении более всего мельтешили мои оба образа: и женский и мужской, и я не в силах была понять, какой из них преобладает в данный момент. При всем этом, спиртного хотелось все больше, а Васька – подруга, называется, - осчастливить меня не спешила. Не выдержав раздирающих душу и тела противоречивых желаний, я буквально вывалилась с постели и, кое-как утвердившись на ногах, вынеслась прочь. На улицу. На свежий воздух. Мне срочно нужна была природа. Зелень. Небо. Солнце – пусть все это тут было для одной половине меня чуждо, но другая-то родилась под этим небом и этим солнцем!
Оказавшись посреди заросшего сорняком двора, я остановилась, ухватившись за росшее тут же хилое деревце. Оно всегда внушало жалость, но былые силы и умения у меня здесь отсутствовали, хотя желание помочь несчастному растению заставляло из раза в раз пытаться хоть немного впустить в него своей энергии. Вот и сейчас, несмотря на кружащийся в голове вихрь мыслей, эмоций, ощущений, я, краем глаза успев заметить прущегося в наш двор за каким-то лешим вечно пьяного соседа Веньку, по привычке направила на дрожащий под рукой ствол магию. Стоп! Какую еще магию?! Я же сейчас выжат досуха! Но знакомое чувство единения с местным эфиром, родное тепло в ладони, и буквально на глазах здоровеющее, наливающееся свежим соком, и выпускающее бутоны деревце говорили совсем о другом. Словно в трансе я ошалело смотрела на раздающийся в стороны ствол, на глазах увеличившийся вдвое, на тычущуюся мне в лицо ветку с распускающимися цветами, и не сразу осознала, что за звуки доносятся со стороны калитки. Они были монотонными, назойливо повторяясь, скребя по моему музыкальному нежному слуху, словно драконьими когтями по стеклу. Это был визг... Хрюнтарса? Да точно он! Откуда? Неужели здесь они тоже водятся? Я в изумлении отстыковалась от могучей вишни – из недр памяти Степана выскочило название дерева, и стремительно обернулась на звук.
Там, где только что стоял сосед Васькиного деда, отчаянно визжал самый натуральный хрюнтарс, только не сине-зеленый, а безобразно-розовый, и без пышного хвоста из переливающихся перьев.
Пока я растерянно рассматривала хрюнтарса невероятной расцветки, радуясь такой встрече и одновременно рыдая в глубине души от жуткой тоски, накатившей по родному миру, животное, продолжая громко возмущаться, подошло ко мне. Безуспешно пытаясь зачем-то встать на задние лапы, оно с трудом приподняло на негнущейся шее голову, словно ловя мой взгляд, и что-то возмущенно прохрюкало. Мгновение я смотрела в страдающие глаза хрюнтарса, и тут вдруг с невероятной ясностью поняла... Понял. Осознала что...
- Вениамин, это ты?! – пропищала я, к чему горло моего нынешнего тела было совершенно не приспособлено.
Хрюн... Свинья! Я вспомнил, как называлась эта тварь! Это свинья! Точнее – кабан, паршивый, тощий, с отвисшими до земли яйцами, болтавшимися на тонкой перемычке, воняющий перегаром кабан! Кабан протяжно хрюкнул, не отводя от моего лица совершенно обалдевших глаз, и меня вдруг повело. Тоска по родине, ужас от случившегося – ведь это я превратила человека в скотину! – моя внутренняя борьба мужского и женского начал, непонятное магическое истощение при отсутствии магии, рыдание и дикий хохот будто разорвали меня в клочки. Кажется, я услышал Васькин крик, грохот взрыва, а потом все ощущения будто мгновенно вырубили и я... Наверное, сдох. На этот раз – окончательно.
Степан
- Как же жрать-то охота... Почему, ну почему мы не вернемся домой тем же способом, что и притащились сюда? - Степан сосредоточенно, стараясь не смотреть на маячившую пред глазами грудь - слишком уж отвлекала, зараза, стоя посреди разлапистых кустов, с громадными голубоватыми опахалами вместо листьев, натягивал на себя набедренную повязку, больше смахивающую на огромный подгузник, второпях сделанный им из подола платья. Решение более не сверкать задницей было окончательным и бесповоротным, а в данных условиях материал у него под рукой был только один. Платье больше теперь походило на длинную рубашку, побывавшую в пасти дракона. Оно едва прикрывало эти самые импровизированные трусы, открывая красивые, стройные, невероятно длинные, но ободранные и побитые ноги, внушающие свои видом возможному зрителю жалость. Возможный же зритель, не отрываясь, смотрел на эти самые ноги с высоты второго этажа, и печально вздыхая, пускал фиолетовую струйку дыма, свидетельствовавшую об отравлении драконьего организма этиловым спиртом и сивушным маслами.
- Не выйдет тем же способом, душа моя, - забывшись, произнес слишком громко Стибрант и, не заметив, как скорчилась его супруга, виновато отвел взгляд. - Я же говорил вам, крыло повреждено, мне на такую высоту не подняться. Да и состояние моего здоровья нынче не позволяет мне совершать длительные перелеты. А вдруг я упаду с такой высоты и вы пострадаете? Нет, такого я не могу... Что с вами, чешуйка моих сердец?
Степану было хорошо. Ему было так хорошо, как не было никогда прежде. Он лежал в позе зародыша, впиваясь своими, еще не до конца обломанным, некогда наманикюренными ногтями в черную жирную почву и стонал в пароксизме страсти. Неконтролируемый драконий глас пробрал его до самых печенок – селезенок, и что там еще наличествовало в требухе эльфов, ввинтился в низ живота и там разлился пышущим жаром драконьим огнем. Ослепительно-белый петух – совершенно земной, привычный петух, только с хвостом, как у ласточки, выскочил откуда-то из-под опахал, постоянно лезущих Степану в лицо, и торжествующе прокричал что-то вроде: - Шлюха!
- Отвали, ссссволочь, сам знаю, - прошипел сквозь зубы Степан.
- Великий Убегой, неужели же свершилось? - всполошился Стибрант, боясь сдвинуться с места - ему казалось - шевельнись он сейчас, и тут уж не сдержится, и кинется обнимать свое сокровище, и тогда этому самому сокровищу придет конец: - Душа моя, вы, наконец, стали чувствительны к моему призыву на танец любви? Умоляю простить мою грубость – я не хотел допускать его в свой голос, это вышло совершенно случайно! Раньше на вас влиял мой глас лишь в человекоподобном обличье и причинял лишь боль. Но умоляю простить меня, что я не в состоянии сдерживать свое счастье – ведь это так прекрасно! Видите, даже императорский орловей осенил вас своею песней... Значит, мы сможем все же станцевать вместе танец любви? И не только для возникновения потомства, но и по зову души! Ну, - окинул он себя взором, - разумеется, когда я буду в приемлемом для сего священнодействия виде и размере...
- Как же хорошо, сссука... – с трудом выдавил Степан, все еще содрогаясь от сокрушительного оргазма.
- Дорогая моя...
- Заткнись! Вот сейчас заткнись! – уже злобно выкрикнул Голубок, ощутив, что непокорное тело с радостью собирается кинуть его в жерло следующего оргазма, и хватаясь за грудь, как за спасательный круг. – Бляха – муха, я теперь педик, что ли, чертов? Не хочу! Сиськи, сиськи, мне нравятся сиськи! – в исступлении он завертелся на месте, не вставая с земли, пытаясь стряхнуть с себя отголоски первого в жизни эльфийки экстаза.
- Простите, драгоценная моя супруга, я вас не совсем понимаю... Некоторые ваши словоформы недоступны моему понимаю, очевидно, это из-за того, что я сейчас в своем истинном обличье, и понимание несколько...
- Просто заткнись, слышишь? – Степан в изнеможении принял сидячее положение и, пытаясь прислониться к раскидистому дереву, с размаху приложился об него спиной. – Да твою ж за ногу! – взвыл он и, дернувшись потереть ушибленное место, треснулся еще и локтем. – Ххх... Хэиак осклизлый! Ой! Что? – Голубок звучно прихлопнул свой рот ладонью, не понимая, что за слово вырвалось у него сейчас.
- Великий Убегой, как вы выражаетесь, дорогая?! – тихо ахнул Стибрант, не забывая контролировать свой голос, но от возмущения сделав широкий замах хвостом, при этом зацепив неожиданно оказавшееся на его пути небольшое препятствие, которое громко взвизгнув, с шумом улетело в озерцо. – Такое слово в приличном обществе не употребляют! Так можно докатиться и до... До... До...
- Чего? Заело тебя, что ли? – выпрямился, наконец, в полный рост Степан, с которого от боли нежданное возбуждение свалилось, как сбитая газетой муха. Он окинул мрачным взглядом свои трясущиеся от пережитого ноги, выглядывающие из-под коротенького платьица, а точнее – тряпок, в которое оно превратилось. – Чего раздодокался, птица додо?
Но великий кормчий, то бишь – Великий дракон Стибрант Златокрылый, в миру – Стью, красиво изогнув шею назад, завороженно смотрел куда-то вдаль, не обращая ни малейшего внимания на свою супругу, к которой он так внезапно воспылал страстью. Только тут до Степана донеслись странные звуки, похожие на громкий писк, смешанный с кваканьем. Причем звук этот стремительно нарастал, будто приближалась волна, состоящая из мышей и лягушек, и всего пару мгновений спустя она стала поистине оглушающей.
- Да что там такое? – прокричал Голубок, практически не слыша себя из-за обрушившегося на него шума. Впрочем, дракон его расслышал и, вздрогнув всем телом, пришел в себя. Моментально развернув голову в сторону жены, он уставился на нее расширенными глазами – только тут Степан понял, что означало выражение «глаза как плошки». Что там плошки! Казалось, еще немного, и органы зрения Стибранта напоминавшие цветом глобус Земли, вывалятся из глазниц прямо на голову Степану. И только тут он осознал, что его персональный дракон в ужасе. Шкура, прежде устойчиво-стального цвета и золотистые крылья, будто разом выцвели, поблекли. Дракон попросту... Побледнел. При этом он трясся мелкой дрожью, отчего почва под ногами изумленного Степана отчетливо вибрировала.
- У-хо-ди-те... – с трудом выговорил Стибрант, умоляюще глядя на супругу. Из-за невероятного шума Степан его практически не слышал, но видимо, дракон подключил свою персональную драконью магию, и его низкий, скребущий по нервам и черепной коробке голос раздавался у Голубка прямо в мозгу. – Бегите! Вы же... Вы же умеете оборачиваться в крылатую пендалопу, так сделайте же это незамедлительно! Иначе – смерть...
Ничего не понимающий, оглушенный, растерянный Степан высунулся из-за поврежденного крыла, которым царственный супруг перекрывал ему обзор, очевидно, пряча от неведомой опасности, а выглянув, остолбенел. Повсюду сновали крысы. Огромные, в человеческий рост, прямоходящие бесхвостые крысы. Они заполонили весь бережок, они сплошным потоком вылезали из высокого густого кустарника, будто служившего им проходом неведомо откуда, они сидели, постоянно дергаясь и подпрыгивая на нижних ветках деревьев, они непрестанно пищали и что-то верещали. И они явно окружали их обоих – Степана и его дракона, грамотно беря в кольцо. Но мало того – эти человекоподобные крысы еще и пахли. Как они пахли! Голубок немедленно задрал остатки подола, стараясь заслониться от этой невероятной, проникающей во все естественные отверстия его организма, вони, от которой его бы непременно вывернуло, если бы было чем.
- Ну же, дорогая, бегите! – подтолкнул супругу Стибрант, старательно закрывая ее крылом от взоров пришельцев. Сам же дракон при этом выглядел все хуже – очевидно, газовая атака была направлена в первую очередь на него, и предназначена для выведения из строя именно драконов, поскольку хоть Степан и чувствовал себя неважно, но в обморок пока не торопился. В отличие от Стибранта, который держался из последних сил. – Вон, там, обрыв... Ох... Спуститесь вниз, превратитесь и летите прочь!
Популярное
