На боевом курсе - Лётчик #2

На боевом курсе



Пролог


Огромное спасибо моим читателям за поддержку.
Отдельная благодарность Владимиру Иванаеву, Дмитрию Михайлову, Анастасии Алябьевой, Дмитрию Артамонову…



Сентябрь выдался тёплым. Лето изо всех сил цеплялось за воспоминания и никак не хотело расстаться с Петербургом. Отступало в сторону на время короткого ненастья и снова упорно возвращалось. Вот и сегодня колкий утренний дождик с восходом резко иссяк, словно испугался наступающего утра и не по-осеннему жаркого солнца. Забравшееся на небосклон светило лениво потянулось, огляделось, удивилось наступившему сырому непорядку в своих владениях и быстро высушило мокрую землю, мощёные мостовые, парки и даже дворовые подворотни, в которые оно ни разу в жизни не заглядывало. Да и зачем ему туда заглядывать, если это самим людям не нужно, иначе бы они так не строили.
Так что погода с утра радовала, и этой радости нисколько не мешал солёный ветер с залива, разгоняющий мелкую волну на Неве, разбивающий вдребезги зеркальные отражения величавых зданий на набережных. А к вечеру и ветер утих, словно высказал всё задержавшемуся в столице лету и почти перестал шуршать листьями в кронах деревьев, выбирая самые слабые и сбрасывая их вниз, расцвечивая тёмно-зелёную палитру парков и садов, украшая их первыми багряными и жёлтыми мазками…
На звонкий цокот копыт выглянул из сторожки караульный, настороженно осмотрел остановившуюся напротив извозчичью пролётку.
«Принесла кого-то нелёгкая под вечер», — успел недовольно нахмуриться своим мыслям седоусый ветеран и тут же прогнал их прочь. Внимательный, цепкий взгляд битого жизнью и умудрённого службой унтера успел заметить и «клюкву» на кортике спрыгнувшего на брусчатку офицера, и уж, само собой, отметил Георгия. Руки сами, неосознанно и отработанным за годы службы движением скользнули вниз, пробежались пальцами по ремню, сгоняя отсутствующие складки гимнастёрки за спину.
Пока офицер рассчитывался с извозчиком, на мостовую спрыгнул второй пассажир.
«Этот попроще, из нашего брата, но тоже умудрился Георгия заслужить. Явно не на Японской, больно он для неё молод. Тогда, получается, уже на этой? Когда успел? — и караульный потянулся к телефону, вызванивая начальника караула. Потому как уже ясно, что эти гости прибыли именно к ним. Вот пусть начальство с ними и разбирается.
А офицер подхватил чемодан и саквояж, шагнул вперёд, легко перепрыгнул пару ступенек низкого крылечка и остановился на широкой площадке, весело оглядывая вынужденного отступить вглубь караулки унтера.
— Позвонил? — понимающе глянул на телефонный аппарат.
— Так точно, Ваше благородие! — на всякий случай вытянулся караульный. Кто его знает, что за хлыщ к ним пожаловал. Сейчас, конечно, не то, что раньше, в морду просто так, походя, бить никто не станет, прошли те времена, но хватает ещё барства в белой кости, которая иной раз на солдата словно на окопную вошь глядит. Поэтому ну его, лучше поусердствовать лишний раз, тем более это ничего не стоит.
— Это хорошо, что так точно. Значит, подождём. Миша! Ты что там застрял? — обернулся к задержавшемуся на улице товарищу поручик.
«Миша… — тут же отметил неуставное обращение к вахмистру караульный. — Получается, из нормальных он будет. Да и то, раз Георгия заслужил, значит, повоевал. А в окопах всю дурь быстро выбивает.
И тут же вспомнил, где служит. Да-а, здесь редко кто эти самые окопы-то вживую и видел. Если только сверху, с неба. Потому как позади, за караулкой, находились мастерские. Где строили аэропланы…




Глава 1


До нужного нам адреса на Васильевском острове добрались на извозчике. Получилось не то чтобы быстро, но и не медленно. В общем, нормально получилось, зато за это время удалось по сторонам посмотреть.
Вещи, то есть чемоданы оставили в караулке, а вот саквояж я лучше с собой прихвачу. Привык уже. Правда, при этом приходится терпеть недоумённые взгляды встречных и сопровождающих, но это пустяки. Терплю, не объяснять же каждому встречному-поперечному что у меня там находится. Вот и караульный солдатик окинул сначала меня внимательным взглядом, потом Михаила, и задержался глазами на моей ноше. Явственно прочиталось на лице: «У каждого свои тараканы». Да и ладно. Короче, пусть все со своим удивлением мимо ходят.
Однако, вот так с налёта миновать проходную с вооружённым солдатом не вышло. Пришлось доставать документы и ждать оформления. И высокое караульное начальство. Потому как без личного пропуска на территорию завода не пропускали. Ну и ладно, подождём, порядок есть порядок. На место мы прибыли, это главное. И торопиться теперь вроде бы пока некуда. Осмотрюсь тогда.
Кованая ажурная ограда забора позволяла рассмотреть низкие деревянные строения чуть в глубине территории, буквально в десятке метров за караулкой. Да нет, непохоже это на мастерские, слишком уж они маловаты по своим размерам. Скорее, на жилые дома, или на небольшие административные здания. Ладно, что гадать, всё равно скоро всё узнаю. А вот за ними уже двухэтажное длинное здание красного кирпича, это что-то более всего похоже на завод. Да ещё и с высокой кирпичной же трубой справа, уткнувшейся в на удивление безоблачное небо. Теснота-то какая. Как они здесь самолёты собирают? Нереально. Если только мелочь какую. М-да, серо, уныло и грустно. Единственным светлым пятном на этом фоне кованые решётки ограды выделяются. Вот где красотища!
Оформление закончилось. Начальник караула лично каждому из нас по пропуску выдал. Красного цвета картонка, сложенный пополам кусочек твёрдой бумаги с чёрными, типографской печати, буковками. Сверху, слева и справа, символы государственности отпечатаны — двуглавые орлы с регалиями в лапах и коронами. Между ними текущий год, чуть ниже номер пропуска и в самом низу наименование завода. На обратной стороне — кому он выдан. Серьёзно всё, не по-детски.
Первым делом нас провели к Сикорскому. Как объяснили, нужно бы для порядка сначала к директору, Климексееву, пройти и представиться или к председателю Правления Шидловскому, но ни того ни другого уже нет, уехали.
Рабочий день хоть и закончился, но тем не менее кое-где в мастерских вовсю кипела работа. Энтузиасты старались, свои идеи в жизнь воплощали. И, да, я угадал, те деревянные домишки были именно административными зданиями. Успел прочитать вывески, пока мимо проходили. Сразу слева за воротами располагалось караульное помещение с казармой, за ним и ещё левее большое здание Управления завода, куда нас и проводили. Прямо напротив ворот два, похоже, жилых домика, огороженных деревянным кривым забором высотой в человеческий рост. Справа вообще непонятное строение с наглухо заколоченными окнами. Ещё правее увидел угол следующего такого же деревянного домика, но подробности не удалось разобрать, не видно. И вообще, что-то много деревянных развалюх на территории. Передёргиваю, конечно, но не дело, когда на таком важном предприятии так много легковозгорающихся сооружений. Это если не считать многочисленных разросшихся деревьев вокруг всех строений.
И пыль… За день земля, в основном, просохла, поэтому смог вдоволь насладиться этой слегка позабытой в последнее время экзотикой. Сапоги враз плотным серым налётом покрылись. Но пыль пылью, а пару раз пришлось и через глубокие лужи перебираться. Что же здесь в непогоду творится? Непролазная грязь же получится? И об этом красноречиво свидетельствуют подсохшие после дождя и уже начавшие осыпаться глубокие тележные колеи с такими же глубокими отпечатками лошадиных копыт. Правда, кое-где, наверняка в самых грязных местах, было сделано что-то вроде деревянных тротуаров. Просто бросили попарно вдоль забора и домишек несколько длинных досок, уложили их на деревянные чурки.
Вот и все удобства, вся цивилизация. М-да…
Грустно как-то стало при виде всего этого «великолепия». И как я умудрился во всё это вляпаться? А ведь времени с моего появления здесь, в самом конце весны одна тысяча девятьсот четырнадцатого года прошло совсем немного, всего чуть больше трёх месяцев.
Вновь припомнились недавние события, перечеркнувшие всю мою прежнюю жизнь. Авиационная катастрофа там, в моей реальности… Рёв сирены, мигание красных ламп, густой дым в кабине и жилые кварталы внизу… От которых обязательно нужно успеть увести горящий самолёт с практически полностью отказавшим управлением. И несущиеся прямо в лицо сосны… Спину передёрнуло ледяным ознобом…
Очнулся я уже здесь, в госпитальной палате уездного города Пскова в теле поручика Грачёва, тоже потерпевшего аварию на своём допотопном аэроплане и сильно разбившего себе голову. Похоже, душа парня не пережила такого сотрясения и покинула это тело. С тех пор мне на память остался шрам через весь лоб. А уходящее сознание поручика оставило на память кое-какую информацию об этом мире, окружающей меня действительности и прожитой короткой жизни молодого дворянина. Именно благодаря этим знаниям и полученной травме удалось более или менее вписаться в окружающую среду. Ловил на себе иной раз косые взгляды товарищей, потому как наверняка выбивался из общепринятых норм поведения, не мог не выбиваться, но всё-таки вписался. Потому и сказал, что именно очнулся в палате, а не пришёл в себя. Шок ещё тот был. Приходить в себя пришлось долго. Но пришёл, примирился с попаданием, с шансом на вторую жизнь, с окружающей действительностью, с прежним сознанием… И с потерей семьи там, в своём родном времени… Повезло и с финансами. Очередная бессонница вывела на ночную прогулку по спящему городу, где и столкнулся с экспроприаторами чужого добра. В результате этого столкновения в экспроприатора превратился уже я — удалось прихватить имущество грабителей и оставить их самих в ночи в виде двух остывающих тел. А по— другому никак было не обойтись. Попереживал, конечно, после такого. Остатки сознания и щепетильности прежнего хозяина тела постоянно вступали в некое противоречие с моим сознанием выходца двадцать первого века, вынуждая порой совершать абсолютно, казалось бы, нелогичные поступки. Но в конечном итоге справился с самим собой. Да, именно уже с самим собой… А летать на древней технике неожиданно для себя понравилось. Казалось бы архаика полная, а эмоций море. Тонкая фанерка под ногами или вообще полное отсутствие таковой — ноги над бездной висят, кабины, по сути, нет, крылья — страх полный, на тонких тросиках держатся, в полёте ходуном ходят. За спиной моторчик тарахтит, норовит в лицо отработанным горячим маслом брызнуть. Оглядываться за спину страшно, потому что при малейшем движении рулей хвостовое оперение скручивается. Как ещё не отламывается? И всё это удовольствие имеем при полном отсутствии средств индивидуального спасения. Парашютов нет! А они, авиаторы местные, ещё и форсят, летают, не пристёгиваясь! И погибают от такого форсу… Как представлю, так вздрогну. Но нравится до жути! И романтики лётной профессии столько, что хоть… г-м, ложкой ешь! К месту пришлись мои лётные навыки из прошлой жизни — правда, пришлось их усиленно и в короткий срок восстанавливать, моторика тела-то другая. Но ничего- и с этим успешно справился. Благодаря своему новому или, скорее, старому опыту быстро поднялся в глазах товарищей и командования. Наверняка вопросы у них имелись, но вслух мне никто ничего не говорил. А дальше, как заметили, так и карьера сдвинулась с мёртвой точки, куда-то пошла. Посмотрим, куда придёт.
И основное. Менять историю? А каким образом? Я как бы и не против, но слишком много этих самых но! Хорошо ещё, что почти сразу это осознал и принял. Было время поразмышлять на эту тему в той самой госпитальной палате. Нет у меня никакой возможности хоть как-то повлиять на умы и поступки власть имущих, где и кто я, и где они все. Слишком уж я малая величина. Так что с этим мимо. Никак даже на винтик в колесе истории не потяну. А вот на песчинку, попавшую в этот самый механизм и изменившую его работу — вполне могу. Поэтому окончательно отказываться от какого-либо прогрессорства не стал, да и не смог бы, правду говоря. Где возможно — приложу и прикладываю все свои силы, чтобы чего-то добиться, что-то сделать. К чьей пользе? Надеюсь, что страны.
Пока была возможность — походил, побродил по городу в штатском, посмотрел на то, как люди живут. Очень уж мне хотелось понять, отчего такая круговерть чуть позже завертится. Неужели так уж плохо всё в этом обществе? И ничего не понял. Потому как ничего особенного не увидел. Что мы там так же живём, что они сейчас. В главном и целом, всё у нас одинаково, и ничего не изменилось. Есть те, кто побогаче и те, кто победнее. Между ними прослойка, которае ни туда и ни сюда. А люди, полное впечатление, что те же самые, с теми же тараканами в головах, рвущиеся в сказочное светлое будущее, где работать не нужно и всё почти безвозмездно, то есть даром… Кому-то мошна давит на голову, и начинают деньгами сорить налево и направо, а кто-то концы с концами еле сводит. Так что ради чего скоро затеется великий передел, непонятно. Только ради власти? И всё? Отобрать дом у соседа, попользовать его жену, напялить его новое пальто и тут же пройтись перед ним, пока он в лучшем случае связанный в телеге лежит… Не понимаю и не хочу понимать. Ничего в сознании человека за столетия и тысячелетия не меняется…
Пришлось вскоре и повоевать, используя кое-какие свои знания будущего — первая мировая оказалась не за горой и через пару месяцев и началась, как положено. И повоевать удалось очень даже эффективно. За что нас и отметили высокими наградами. Нас, это меня и моего стрелка. Нашёл себе второго члена экипажа, обучил его, начали слётываться. Оказалось, вполне успешно. Благодаря своей атаке на немецкие крейсеры сорвал планы по обстрелу Либавы, а сам получил некоторую известность. А потом и до замершей на месте армии Ренненкампфа добрался, передал в штаб и лично Командующему полученные снимки воздушной разведки. Вот так вот пытаюсь что-то сделать по мере сил и возможности.
Надеюсь, что на последовавшее вскоре наступление этой армии в какой-то мере повлияли и мои сведения. По крайней мере, армия Самсонова останется более или менее целой и избежит печального разгрома…
Одно плохо — историю я знаю не то чтобы отлично, так, основные вехи в её развитии помню и всё. Больно много времени прошло с тех пор, когда изучал сей предмет. Поэтому тяжело что-то конкретное планировать и предвидеть — только то, что чётко осталось и зафиксировалось в памяти. Зато судьба уже свела с довольно-таки значимыми лицами — с генералом Остроумовым, адмиралом Эссеном, Александром Васильевичем Колчаком. И другими не менее известными и славными личностями… Даже с Нестеровым познакомился в Москве. Поговорили с ним несколько раз за жизнь. Посмотрим, чем эти наши разговоры закончатся, потому как постарался донести до него, да и не только до него свои соображения по лётной работе и по жизни вообще. Скорее всего, только через подобные знакомства и разговоры смогу что-то сделать…
Что ещё? Ах, да… Итогом всех моих телодвижений за последнее время и стало вот это прибытие в Петербург за новым самолётом. Из истребителей, хотя такого слова ещё нет, я становлюсь… А пока не знаю, кем именно становлюсь. Пока просто пересаживаюсь на большую многомоторную машину. Всё-таки это более привычные мне самолёты. Изучу аппарат и вернусь в Ревель…
Пришлось отстраняться от накативших воспоминаний — потому как мы пришли к зданию Управления. Скрипучее крылечко, такие же скрипучие истёртые деревянные лестницы и переходы на второй этаж. Сопровождающий тянет на себя обыкновенную обшарпанную деревянную дверь, заходит внутрь, что-то бубнит — я не прислушиваюсь, потому как нет в этом острой необходимости, всё и так понятно. Поворачивается и приглашает нас войти…
Главный конструктор оказался на удивление молодым человеком примерно моего возраста. А я почему-то представлял его гораздо старше.
Простое лицо, с печатью неимоверной усталости, явными следами недосыпа, с набрякшими мешками под покрасневшими глазами и шикарными чёрными усами. Зато энтузиазма через край, аж в коридор выхлёстывает.
Предписание быстро просмотрел, вернул мне, изучил наши пропуска, небрежно бросил картонки на стол и, с интересом глядя на наши награды, начал задавать вопросы. Пришлось отвечать. Удивился я, когда узнал, что нас тут ждали. И о нашей атаке на германские крейсера знают. Слухи дошли, или… Оказалось — или…
Вот в чём дело! Остроумов поспособствовал. И Глебов! Расхвалили за глаза мою светлую голову. Даже в какой-то мере неудобно стало. Впрочем, своё стеснение быстро засунул поглубже, не в том я положении нахожусь, собрался и начал отвечать. Больше всего внимания и вопросов конструктор уделил моему переделанному Ньюпору, тому самому, который я с десятой одноимённой модели дорабатывал на московском заводе.
Сикорский сам лётчик, поэтому интересовался не только его конструктивными изменениями, но и поведением и управляемостью машины в полёте. Впрочем, это я так говорю — машина, а сам конструктор называл его аппаратом.
На удивление коротко, буквально вскользь, коснулись и «Ильи Муромца». Даже не ожидал такого краткого рассказа. Думал, сейчас конструктор начнёт расхваливать своё детище, ан нет, ничего подобного.
— Полагаю, на первое время достаточно разговоров. Будет у нас с вами ещё время для обсуждения, когда ознакомитесь с моим богатырём, — взял со стола наше предписание, ещё раз его изучил, протянул мне. — Вы где остановились?
— Пока нигде. Мы сразу с поезда сюда…
— Похвальное стремление, похвальное. Могу предложить устроиться здесь, на заводе. Или нужно что-то более… — покрутил пальцами. — Цивилизованное?
— Мы, конечно, неприхотливы, но уж коли оказались в столице, то и разместиться хотели бы где-нибудь ближе к центру. Чтобы успеть хоть краем глаза осмотреть достопримечательности города.
— Да? Думаете, у вас будет на это время? Впрочем, вам решать. Сейчас распоряжусь насчёт коляски. Или автомобиля — вас отвезут. Как устроитесь, обязательно известите меня о своём нахождении. Вот наш номер.
Наклонился к столу, черкнул несколько цифр на оборотной стороне пропуска, на той, где наши имена и фамилии накарябаны и протянул мне обе наших картонки:
— Жду вас завтра с утра. Поедем на аэродром, представлю вас персоналу. Заодно познакомитесь и с «Ильёй».
— А я думал, что он где-то здесь стоит, в канале… — растерялся я.
— Ну где здесь? У него верхнее крыло тридцать два метра. Куда ему в канале-то…
— Понял…
Хотя пока ничего я не понял. Он же вроде как должен быть гидросамолётом? С поплавками? Какой ему аэродром? Хотя-а, в моё время летающие лодки прекрасно на суше себя чувствовали, хоть и выглядели несколько не… Скажем так, несколько не так, как в своей воде. Ладно, хватит свою некомпетентность показывать, лучше промолчать. Завтра сам всё увижу, своими глазами.
— И, Сергей Викторович… Ничего, что я так? По-простому? Всё-таки мы с вами энтузиасты своего дела и оба лётчики! — в конце фразы Сикорский покосился краем глаза на Михаила, как бы извиняясь за сказанное.
— Конечно, конечно…
— Настоятельно рекомендую устроиться где-нибудь поближе. Позже сами оцените мой совет…
— Хорошо. Ничего конкретно не порекомендуете?
— Распоряжусь. Да сейчас вместе и поедем. Засиделся я что-то…
А Миша всё это время так и простоял скромненько за моей широкой спиной. Представить-то я его представил и коротенько, буквально в двух словах рассказал, в качестве кого я его представляю в экипаже «Ильи».
Три последующих дня пролетели в один миг. И не до прогулок по городу нам было, поэтому все местные достопримечательности пока остались без нашего должного внимания. Слишком много навалилось на нас впечатлений, разговоров, новинок. Пришлось изучать конструкцию самолёта. Это необязательно, но тут уже я проявил инициативу на радость изобретателю и к искреннему огорчению моего товарища. Ничего, рано или поздно всё пригодится, мало ли как жизнь может повернуться? Иной раз она от такой мелочи может зависеть, что даже обидно становится, когда её, этой мелочи, под рукой в нужный момент не оказывается. Или тех же знаний…
Так что хоть быстро и несколько поверхностно, но сей аппарат мы изучили. Но здесь было легче — покрутились по сборочным мастерским, там руками пощупали, тут своими глазами посмотрели. Пообщались с мастерами, как-то на удивление быстро нашли с ними общий язык и незаметно вписались в рабочий коллектив. По мне, так ничего сложного, проще простого. Потому как половина из них была в форме, служила, то есть. Да ещё мы попали как раз в тот момент, когда на заводе обозначился активный приток новых кадров, расширялось производство. А лётчик у них всего один, тот самый лейтенант Лазарев, который так в действующую армию рвётся.
Что самое интересное, так это мои первые впечатления при виде стоящих на салазках корпусах в столярной мастерской. Трамвай… Вот честное слово, именно такая ассоциация в голову пришла. Хорошо хоть ума хватило свои мысли при себе удержать и выражение лица нейтральное сохранить. Право слово, когда самолёт собран и покрашен, он совсем по-другому выглядит и ощущается. А так, когда перед глазами лишь прямоугольный деревянный короб скелета фюзеляжа с редкими пока элементами фанерной обшивки — трамвай-недоросток, да и только…
Лезть с советами и подсказками не стал, ни к чему. Пока. Но зарубочку для себе сразу сделал. Чуть позже обязательно хотя бы про остекление внизу подскажу. Иначе как бомбометание производить? Как прицеливаться? Кстати, здесь я впервые ознакомился с теми самыми прицелами, о которых меня в своё время расспрашивали в кабинете у Эссена. Что сказать? Хоть что-то. Но остекление внизу кабины всё равно не помешает. И лёгкое бронирование пола и боковин в жизненно важных местах. Это я штатные места экипажа имею в виду и сами моторы. Да, про парашюты бы не забыть. Кто его знает, как жизнь сложится? Ох, что-то я совсем фаталистом заделался, на воду дую, перестраховываюсь везде.
Короче, ознакомился я и с новым самолётом. Впечатляет. Особенно после моего Ньюпора. Миша вообще эти первые дни словно в ступоре ходит. Невиданная им доселе летающая громадина.
Самое сложное было разобраться с моторами. Редко где можно было встретить все двигатели одной марки, не говоря уже о их мощности. В основном приходилось использовать сборную солянку. И на этом гидросамолёте повторилась та же история — установили два «Сальмсона» и два «Аргуса». С началом войны эти немецкие «Аргусы» в Россию перестали поставлять, поэтому на заводе спешно разрабатывали свою собственную конструкцию. Ну как свою? Пытались скопировать те же самые «Аргусы» и «Бенцы». К сожалению, разработка тормозилась. Потому как не только сами двигатели перестали поступать, но и комплектующие к ним, само собой, и даже прокатный металл, медные трубы, что шли из Швеции. Приходилось срочно искать новых поставщиков, кое-что производить самим, а это время, которого всегда не хватает…
На Комендантский аэродром поехали на следующий же день после нашего прибытия. Там я и увидел первый раз вживую, так сказать, этот аппарат и понял давешнее удивление конструктора моим вчерашним словам. Действительно, ну какой ему канал при его-то габаритах? С таким размахом крыльев там никак не пройти, даже под мостом на набережной не протиснуться. И не только по размаху, но и по высоте, соответственно. Слишком уж большая получилась махина, огромная. Для этого времени, само собой.
Что мне понравилось больше всего, так это боковая дверка в фюзеляже — никуда карабкаться не нужно, чтобы в кабину попасть. Удобно.
Внутри не так просторно, как ожидалось. Хотя, это я привередничаю, смотрю сейчас с позиции своего прежнего опыта. А для этого времени действительно очень огромный и просторный самолёт. Игорь Иванович с гордостью представлял своё детище, показывал и рассказывал, даже умудрился в историю его создания заглянуть. Впрочем, мне на самом деле интересно, поэтому слушал рассказ инженера с удовольствием, даже ахал в самых напряжённых моментах, подыгрывая рассказчику. С удовольствием послушал про презентационный самолёт. Тот самый, который показывали Его Императорскому Величеству, с роскошным пассажирским салоном, туалетом и ванной, и огромными позолоченными двуглавыми орлами на кабине.
Вдохновился и установленными на «Муромце» поплавками. Как-то в Ревеле особо не обращал внимания на эти детали тамошних гидропланов. Ну стоят на них поплавки и ладно. Наверное потому, что размеры самолётов разные и особо сей элемент конструкции в глаза не бросается. А тут увидел и на какой-то миг у меня даже голос просел. Реально огромная и неподъёмная вещь. Это же сколько полезной грузоподъёмности они съедают? Почти семь метров длины, одуреть можно! Почему бы не использовать для этой цели дюралюминий вместо тяжёлой фанеры? Есть же он у немцев? Не постеснялся, спросил. М-да, оказывается, у нас построили завод по выплавке алюминия, но в чистом виде он слишком хрупок и не подходит для использования в самолётостроении. Если перед войной дюраль закупали и привозили в страну, то с наступлением оной эти поставки, само собой, также прекратились. Дёрнулся, было, облагодетельствовать инженера нужным составом так необходимого ему сплава, да тут же остановился. А потому что не помню я в точности этот состав. Никель, вроде бы добавляли в малых долях, а что ещё? Медь и марганец? Говорю же, не помню. А ведь знал когда-то, учил. Видимо, так учил. Ничего, может ещё и вспомню, куда я денусь-то… А потом и про патенты с финансами вспомнил. Облагодетельствовать, оно, конечно, можно и даже необходимо, но и о себе любимом забывать не грех.
Задумался и прослушал, что там мне конструктор дальше вещает. Извинился, переспросил. Понятно, в ближайших планах руководства переносить производство «Муромцев» на Корпусной аэродром. Там и места больше, есть где развернуться, и само лётное поле под боком будет. А зачем? Так и спросил:
— Игорь Иванович, а для чего так далеко забираться, через весь город? Вот же под боком Комендантский аэродром? Тем более у вас уже и ангары под мастерские на нём почти закончены, а там всё с ноля начинать?
Ответа на свой вопрос так и не получил. Изобретатель только вздохнул тяжко и промолчал. Понятно, всё как всегда и везде. И разговор как-то разом скомкался.
Тут же познакомился и с Поликарповым, двадцатитрёхлетним молодым инженером. Именно он и занимался этими поплавками — его, так сказать, вотчина на заводе. Вот и подброшу ему свои идеи-воспоминания о предположительном составе дюралюминия, пусть с технологами разбирается. Сошлюсь, что слышал от кого-то когда-то. Отмазка, конечно, детская, но вдруг прокатит?
Познакомился я и с директором завода и с председателем Правления. То есть, если правду сказать, это со мной их познакомили. Климексеев, директор. Ничего о нём не помню, поэтому просто познакомился. Почему бы и нет? А вот Шидловский… Михаил Владимирович… Увлечённый любимым делом. Даже несколько авантюрист по своей натуре, которая вскоре и сыграет свою значимую роль в его дальнейшей судьбе. Человек на своём месте. Голова! Со своей знаменитой шикарной бородой! Именно через него мне и удалось вживую познакомиться с Его Императорским Высочеством великим князем Александром Михайловичем…
Сидим с Михаилом в фанерной богатырской утробе, осваиваемся, автоматические навыки нарабатываем. Прикидываем, где именно и как расположить пулемётные точки, секторы обстрела определяем и нарезаем, как лучше бомбы грузить и сбрасывать. Нет, тут уже вроде как всё определено, но есть одно но. Нам не совсем нравится то, что уже определено. С точки зрения нашего опыта. А, вернее, с моей точки зрения и моего опыта. Поэтому сегодня вечером обязательно необходимо встретиться с полковником Глебовым, предварительно договориться с ним, и пусть он дальше согласовывает с начальством задуманные мной изменения. Хотя, насколько я успел понять конструктора, просто так договориться с ним не получится. Обязательно придётся доказывать, спорить. Поэтому полковник-то договариваться пойдёт, куда он денется с подводной, как говорится, лодки, но и мне где-нибудь поблизости придётся покрутиться на всякий случай. Если я прав в своих предположениях. Может, придётся обосновывать и доказывать свои… Нет, не требования и не просьбы даже, а… Да даже и не знаю, как и обозвать их, эти свои предполагаемые изменения. Может быть, это необходимость? Жизненная и, как я уже говорил, подкреплённая боевым, что в данном случае весьма немаловажно, опытом. А сделать это обязательно нужно здесь, когда есть под рукой необходимая производственная база и нужные специалисты!
Да! И ещё один, пожалуй самый для меня основной момент. Непринципиальный, но, тем не менее, весьма важный. Вот не нравится мне автомобильная баранка на Муромце. И не потому, что я к рогам в своём времени привык, а потому, что рога во всех смыслах удобнее. Мелочь, казалось бы, пустяк, но! Здесь же приходится постоянно смотреть за положением баранки, отвлекаться от более важных дел. Напрягает это. И хорошо бы на будущее обязательно установить дублирующее управление на этих самолётах для второго пилота. Так же удобнее и проще. А то сидишь в этой огромной кабине один, что до левого борта рукой не дотянуться, что до правого. Это я уже не говорю о том, что в полёте вниз за борт не посмотреть, только вперёд. Не дело это. И при выполнении посадки некомфортно. Зато, к чести конструктора, здесь приборы хоть какие-то есть — альтиметр и, о, чудо! Наконец-то установили компас! Даже что-то вроде простенького линейного авиагоризонта присутствует. Вот только с указателем скорости так ничего и не получается, нет их пока. Да, отвлёкся я что-то на воспоминания, слетел с темы…
Так вот, сидим мы с вахмистром в самолёте, замечаниями перекидываемся, думаем-обсуждаем, как в случае чего будем действовать. Дверка входная на борту чуть прикрыта, это чтобы ветер не так задувал, да тут же прихватизированной верёвкой в этом положении и зафиксирована. За ближайшую расчалку привязана, чтобы не хлопала.
Погода вроде бы как с самого утра отличная, но небольшие тучки изредка на небо набегают, тогда и ветерок порывами по земле проносится, норовит внутрь пылюги надуть, дверкой хлопнуть. А закрывать её нет возможности, будет не то что темно, а просто сумеречно. Это впереди светло — в пилотской кабине окошки большие, а тут, в хвостовой части фюзеляжа — темновато. В отличие от пассажирского варианта на этой модели всего несколько маленьких квадратных окон по всему корпусу, и всё. Так-то вроде как и видно всё, но нам-то с Михаилом требуется гораздо больше освещения, пока мы по закоулкам ползаем. Вот сейчас себе вариант необходимой перепланировки нарисуем, и в мастерские отправимся. В сборочные. Там на месте будем уточнять и согласовывать с мастерами наши желания и реальные возможности. Пока на уровне разговоров. Поползаем по голому скелету фюзеляжа, по рёбрам шпангоутов и стрингеров, прикинем, получится ли сделать так, как нам нужно. А дальше займусь чертежами с помощью Михаила, само собой. Потому как правильно угадал я в своё время, есть у него соответствующее образование, и не такой он простой человек. К вечеру предварительные наброски сделаем, чтобы было с чем к Глебову идти.
До Игоря Ивановича, само собой, про наши расспросы и ползания в мастерских враз доведут, но к тому времени, я так надеюсь, уже и Глебов вплотную к делу приступит. На чертежи много времени не нужно, они тут пока и в виде простых схем сойдут. Главное, договориться, найти общий язык с Сикорским, получить его принципиальное согласие. А там найдётся, кому эти схемы в чертежи превратить.
Снова отвлёкся. Так вот, ползаем мы, значит, с Михаилом по самолётному чреву, бумагу мараем, на поднявшийся снаружи шум и суматоху соответственно никакого внимания не обращаем, не до того нам, сами должны понимать. На четырёх костях потому что большее время, да ещё, извиняюсь, задом кверху. Только лишь и услышали, что кто-то в кабину заглянул. Даже не услышали, а просто на какой-то миг резко потемнело в кабине. Судя по тому, что сразу же дверку закрыли — нас не заметили. Да и тяжело нас в хвосте заметить. В здравом уме там просто нечего делать.
Пришлось так задом и выбираться нам из хвостовой части фюзеляжа, призывая про себя, само собой, на голову вредителя всяческие кары с помощью распространённой повсюду ненормативной лексики в более или менее приличных выражениях. Иначе бы Михаил меня не понял. Да и никто бы не понял — не пристало офицеру настолько грубым языком вслух выражаться. Не в окопах, чай. Так что ползу спиной вперёд… Или не спиной? Или в этом случае назад? Да какая разница! И бурчу вполголоса всякие несуразности, так чтобы и не разобрать было, что именно, и понятно стало, что я недовольство своё таким образом выражаю. Вот уж приспичило какому-то лешему нашу верёвку развязывать. Теперь вот снова придётся вылезать и дверь фиксировать в полуоткрытом положении. И на тебе, в этот момент дверь снова распахнулась. А мы к ней задом, да на четвереньках. Меня и накрыло от раздражения.
Первым делом на обычных любопытствующих визитёров погрешил, по накатанной вслух чертыхнулся, мол, ручонки бы за отвязанную верёвочку кое-кому пообрывать. Она у нас, дверка, в конечном итоге была ограничена в своих возможностях тут же найденной верёвкой, привязана так, чтобы в одном положении находилась и по борту не стучала. А тут раз, и с помощью чьих-то шаловливых ручонок закрылась. А затем снова распахнулась. Ну я и чертыхнулся. Потому что зря пришлось вылезать!
Обернулся через плечо, голову поднял, а там посторонний в кабину заглядывает. Нижний обрез дверного проёма фигуру ровно по пояс обрубил, к нам как раз верхняя половина и заглядывает. На свет только силуэт и виден. И видно, что силуэт этот в форме, потому как уж очертания фуражки на голове ни с чем не спутаешь. И прямые контуры плеч явно на погоны указывают. Пришлось раздражение своё резко в себя же и затолкать. Да уже поздно было! Слово вылетело, попробуй вернуть.
А вокруг тишина-а… Снаружи, то есть. Аэродромной суеты совсем не слышно. Птицы только разорались во всю глотку. Как-то сразу на это внимание обратил. Обычно там, снаружи, хоть какой-то шум да есть. То гремят чем-нибудь, то что-то перетаскивают, то ещё какая-нибудь суматоха, без этого не бывает. Это не говоря о рабочих разговорах и обычной аэродромной шумихе. А тут тишина! Сразу насторожился, язык свой поглубже упрятал, прищурился, так и стараюсь через плечо рассмотреть визитёра. А потому что пока ещё мне никак не развернуться, товарищ мой впереди /или позади, не знаю как в этом случае будет правильно/ ползёт, соответственно мне мешает.
Краем глаза /через плечо-то назад поглядываю/ увидел взметнувшуюся с колен фигуру Михаила, тут же громкий и глухой удар от соприкосновения его головы с фанерным потолком кабины, сдавленный «Ох!», стук коленей грохнувшегося на пол Михаила, и снова тишина.
Ну и я, хоть пока ничего и не понял, но на всякий случай быстро пополз вперёд /или назад/, к свободе, оттеснил товарища к борту, протиснулся мимо, а там и на ноги поднялся, развернулся, только голову к подбородку прижал, чтобы Михайлов подвиг не повторить.
— Кто такие!?
В проёме люка только силуэт, против света ничего не видно, а начальственный рык быстрого ответа требует. А что это именно оно, начальство, так по рыку сразу понятно стало.
— Поручик Грачёв, вахмистр Лебедев! Изучаем материальную часть самолёта! — отрапортовал молодецким голосом. Потому как пятая точка именно так порекомендовала сделать. Видимо, грядущие неприятности почуяла.
— Грачёв, Грачёв… Лебедев… Что-то такое мелькало недавно… Так… Команда на построение не для вас?
— Ничего не слышали, Ваше… — замялся, потому как всё так же ничего против света не вижу, как не стараюсь. Не привыкли пока глаза к перемене освещения. Ну да, это же я в самом хвосте находился, мне там всяко темнее было. Лишь Михаил за спиной как-то подозрительно часто меня кулаком в бок толкает, что сразу насторожиться заставляет.
— На выход! Оба!
— Есть! — полез к выходу, гадая чего плохого мне от этого визитёра ожидать, потому как хорошим я за эти месяцы явно не разбалован.
— Грачёв, Лебедев… Ревель? Точно, Ревель! — наконец-то освободил проём неизвестный, отодвинулся в сторону, скрылся за обрезом люка, пробормотал в полной тишине вполголоса. Потому и услышал его бормотание. А на лётном поле даже птицы примолкли и ветер утих. Интересно…
Пока выползали из чрева самолёта и выпрыгивали на землю, глаза привыкли к свету, можно было не щуриться. Сразу в процессе выползания и успел осмотреться. Понятно, высокое начальство пожаловало. Не в плане своего роста, хотя и роста этому начальству хватает. Явно на голову выше окружающих, и это оно ещё у самолёта находится, остальные же чуть поодаль теснятся. А если всех в ряд поставить?
Утвердился на земле, мешковатый комбинезон оправил, складки на животе постарался за спину согнать, насколько это возможно. При этом выпрямился, вытянулся во фрунт, глазами высокое начальство ем. А как иначе? Ещё Пётр Первый эту истину на все века вперёд озвучил. Главное, вид иметь лихой и придурковатый, дабы не смущать своим умом это высокое начальство.
Михаил спрыгнул, пришлось мне чуть в сторону переступить, чтобы локтями с ним не толкаться. Как же плохо не от мира сего быть! Придётся мозги напрягать, хотя они у меня и так чуть ли не плавятся от напряжения. Гость высокий, по должности и званию высокий, не по росту, хотя и по росту соответствует, но об этом я уже упоминал.
И Михаил его точно знает, потому что вон как суматошно меня в спину кулаком пихал. Кстати, больно пихал, надо будет потом ему на это попенять.
Значит, это наверняка кто-то из самого верха, судя по погонам, аксельбантам и отношению сопровождающих его лиц. Да и поведение такое, соответствующее… Опять же мордовороты в охране… Великий князь? Кроме него вряд ли кого может нелёгкая на аэродром занести, да ещё и в самолёт носом сунуть? Он же шеф Императорского военно-воздушного флота, ему, так сказать, по велению сердца и души, не говоря уже и о должности, это положено сделать. И растительность на лице характерная такая для Романовых, запоминающаяся. И не только растительность, а и черты лица. На ныне царствующего Николая Второго похож. Больше-то я никого из них не помню.
Ну и что мне ему отвечать? Если спросит, само собой. И при этом нужно умудриться под возможную раздачу не попасть, потому как сопровождающих у гостя хватает, и все в немалых таких чинах. Погоны и аксельбанты так золотом и сверкают.
Мысли промелькнули в одно мгновение, я только-только складки комбинезона за спину согнал и в сторону шаг сделал, освобождая место Михаилу. Да вытянулся, строевую стойку принял. Ждём,с.
От сопровождающей высокую особу группы офицеров и штатских лихим фертом подлетел к князю офицер, что-то зашептал тому на ухо. А князю не понравилось. Что? Услышанные сведения? И рядом с нами как-то незаметно несколько мордоворотов образовалось — единственное, что пока под руки не хватают.
— Так почему команды не слышали? Или слышали, но решили не выполнять? — уточнил свой вопрос Шеф, обозначив кивком осознание доведённой на ухо информации и согнав эмоции с лица. А как его ещё называть про себя? Не полным же именем со всеми причитающимися ему званиями? Пусть так и будет. А вот наушника он сразу же отослал назад, это хорошо. Только чуть заметно бровью повёл, и тот сразу ретировался. Я и то с трудом заметил, да и то только потому, что лицом к ним стоял. Но, однако, князь ждёт, пора отвечать.
— Никак нет! Так точно! — вытянулся ещё сильнее, поедая глазами начальство.
А ведь раскусил он меня. Вон в глубине глаз князя хитрые чёртики играют. Стою, краем глаза точно так же вытянувшегося и замершего сбоку от меня вахмистра вижу.
— Го-осподи-ин поручик… — чуть-чуть, еле заметно протянул моё звание князь, а сразу стало понятно, что дальше дурака валять не следует. Пришлось выражение своего лица чуть-чуть попроще сделать и ответить более внятно и развёрнуто.
— Команды не слышали! Да вообще ничего не слышали, потому как увлеклись изучением материальной части самолёта и наброском необходимых предварительных изменений в конструкции, — и попытался стрелки перевести. — Кто-то заглядывал в кабину, но мы не разглядели кто именно. И нас в темноте не увидели, потому и не предупредили.
Так лучше будет. Вон сразу его своей заумной фразой с толку сбил. Не ожидал князь от меня такого. А мой перевод стрелок вообще не заметил или внимания не обратил. Облом,с.
— Вы ещё и инженер? А Игорь Иванович знает о ваших устремлениях к изменению конструкции его детища?
— Пока не знает. Но будет знать!
— Так… — Александр Михайлович, Его Императорское Высочество великий князь на практически незаметное мгновение задумался и решил сменить тему разговора. — А страшно было на немецкие крейсеры в атаку идти?
— Страшно ли? Пожалуй, нет, не страшно, — чуть потянул фразу, вспоминая свои ощущения перед атакой. Сколько времени с тех пор прошло, а всё словно вчера было. Честно продолжил. — Скорее, азартно. Опять же, если правду сказать, в той атаке никакого риска не было. Ну, почти никакого. Не думали, да и не ожидали немцы, что мы на этакую наглость решимся. Потом, конечно, опомнились, сообразили, да уже поздно было. Да ещё и Михаил постарался, пулемётным огнём их хорошо причесал.
— Как? Причесал? Интересное выражение, — и перевёл взгляд на Михаила. — Вахмистр, вас же в том самом бою ранило?
— Так точно, Ваше Императорское Высочество, — пустил петуха Лебедев, вытягиваясь ещё сильнее. Хотя, куда уж сильнее…
— Та-ак. Что за изменения вы задумали? — снова сменил тему князь.
Пришлось рассказывать, а потом и показывать на пальцах в кабине самолёта, где именно и почему мы хотим сделать пулемётные гнёзда. Вроде бы удалось разумно объяснить и убедить Александра Михайловича. Хотя, было трудно. Харизмой князь так и давил, сбивая с мысли неожиданными вопросами, бесцеремонно перебивая в процессе разъяснений.
Бедолага Сикорский извёлся весь снаружи. Внутрь его никто не пустил. Те мордовороты вообще никого к кабине не подпускали. Так что общались мы с Его Высочеством наедине.
Потом наверняка придётся перед Игорем Ивановичем объясняться и извиняться. Не успел я, к сожалению, с Глебовым пообщаться, всё откладывал и откладывал это мероприятие. Думал, соберу в одну кучу все мои пожелания, тогда и поговорю сегодня вечером. А оно вон как вышло. Как бы отношения с изобретателем после такого совсем не испортить. Вот кто меня за язык тянул со всеми этими изменениями? Оправдался, называется. Лучше бы отмолчался.
А потом меня и Михаила выпроводили, правда вежливо, из самолёта, а его салон мигом заполонили сопровождающие князя лица. И каждый из них, пробираясь в салон, хоть краем глаза, но косился в мою сторону. Уф-ф, свершилось именно то, о чём меня предупреждал перед отъездом из Ревеля Александр Васильевич Колчак. На пустом месте умудрился нажить себе огромную кучу недоброжелателей. Ещё бы, столько времени одному мне Великий князь внимание уделил… И принесла же его нелёгкая…




Глава 2


Всё, высокие гости скрылись в чреве самолёта, остались мы с Мишей у приоткрытого люка в гордом одиночестве и в полной тишине. Впрочем, соврал, не в полном одиночестве, но в тишине-то точно. Охрану я не посчитал, тех самых мордоворотов. Только так думаю, толку от них в случае чего будет мало. Это я из только что произошедшего такие выводы делаю. А если бы в самолёте не мы, а кто-то другой, с недружественными намерениями прятался? Что бы тогда было? То-то! Ладно, пока я всё равно ничего не могу сделать и ни на что не повлияю. А выводов из этого происшествия, мне так кажется, никто так и не сделал. Да что там кажется! Уверен!
Ладно, и куда нам теперь? Как-то оставаться здесь не хочется. А что там за построение? И я закрутил головой по сторонам.
Понятно. Это мне просто из-за фюзеляжа не видно. А стоит только чуть-чуть, буквально на несколько шагов в сторону хвоста сместиться, и оп — возле недавно построенных ангаров вытянулась неровная шеренга аэродромного народа. И все в мою сторону смотрят. Ну-ну. Головёнки набок посворачиваете. Хотя я-то тут при чём? Это они высокого гостя стараются увидеть и запомнить. Дабы было, что потом рассказывать всяким любопытным. Семье, например, у кого она есть. Ну и так далее. Так что не обольщаемся, не на меня смотрят, не заслужил я ещё подобной известности.
Вот же засада! Удрать не получится. Хотя, почему не получится-то? Мы тут сами по себе, ни к кому не приписаны, ни от кого не зависим и ни перед кем не отчитываемся за свои поступки. Поэтому аккуратно беру Михаила за рукав и тяну в сторону.
Трудное это дело. Он же, как и все, уставился на дверной проём Муромца и застыл на месте. Поэтому пришлось приложить больше усилий, чтобы стронуть его с места. Получилось! Так бочком, бочком обошли самолёт и, словно по-другому и быть не может, обогнули строй и скрылись за ангаром.
Одну из основных заповедей мудрого служивого исполнили — держаться подальше от начальства. В смысле от такого большого, незнакомого, а потому и непредсказуемого. Да и там, в свите, ещё столько всякого разнообразного начальства, что ну их куда… далеко!
А потом быстренько скинули комбинезоны и переоделись в свою повседневную форму. И отправились домой. В смысле в гостиницу. На сегодня у нас рабочий день закончен. Появилась прекрасная возможность с полковником Глебовым встретиться…
Свободно покинули аэродром, оставили за спиной ангары. Кручу головой по сторонам, вызывая сим действием явное недоумение Михаила. Наконец он не выдержал и притормозил меня вопросом:
— Сергей Викторович, ты чего так головой крутишь? Что случилось-то?
— Да пытаюсь хоть какую-то охрану увидеть.
— Какую охрану? — удивился мой товарищ.
— Какую-какую… Да ту самую! Которая должна князя охранять!
— А зачем? От кого охранять-то?
— А ты считаешь не от кого? Ну-ну… — глянул искоса на удивлённого моими словами Михаила и ускорил шаг. — Ладно, пошли быстрее, у меня сегодня дел ещё мно-ого.
— Погоди, я спросить хотел. Ты что, Великого князя не узнал? Ну, там, в кабине? — задумался на мгновение над моими последними словами Лебедев и всё-таки решил продолжить разговор.
— А как бы я его узнал? — попытался отговориться. — Я же в самом хвосте сидел, в отличие от тебя. Ты же мне весь свет своим широким задом загораживал. А потом пока развернулись, пока глаза к свету привыкли…
— А-а, понятно тогда. А я уж подумал… — и замолчал, спохватился.
А мне интересно стало, что же такое он мог про меня подумать. Какие ещё тараканы в его голове бегают? Спросил, не постеснялся. Ответу несколько удивился.
— Да обо всём этом! — решительно махнул рукой мой товарищ. — Как можно Великого князя не узнать? Ну ладно, глаза к свету не привыкли, а потом-то? Я же видел, что в тебе никакого почтения к нему нет. Словно не понимаешь ты, кто перед тобой стоит. А так не бывает, не видел я ещё такого непочтительного отношения к… К Великому князю, в этом случае. Словно не от мира сего ты. Или ты из этих? Из социалистов? Ответь. И главное. Знаю, что русский, что нашего роду-племени, а иногда как скажешь что-то этакое, так прямо оторопь и берёт. Не может русский человек такое говорить и так себя вести. Опять же в церковь ты не ходишь, не крестишься никогда, значит, и в бога не веруешь. Скажи, как такое может быть? И ещё много всякого в тебе, непонятного для меня. Это другим оно всё незаметно, а я-то сколько времени с тобой рядом нахожусь…
— О, как! — а ведь придётся что-то отвечать. Вот до чего демократия в наших рядах довести может. И ведь я сам настоял на подобных отношениях, на приятельских. Хорошо хоть ума хватило сразу предупредить товарища, что подобные отношения только наедине возможны, когда вокруг посторонних глаз нет. Он вроде бы и сам в подобных вещах соображает неплохо, сообразил бы, никуда не делся, но тут уж я перестраховался и предупредил. Как знал. А вот теперь изволь выкручиваться. Только как? Ладно, попробую, переведу стрелки. — Эх, Миша, Миша. У каждого из нас свои секреты. И у тебя они есть. Я же не спрашиваю, каким образом ты такой умный в солдаты попал? Из тебя же образование так наружу и лезет, сколько бы ты простым крестьянином не прикидывался. А я… Я тебе рассказывал, что после аварии разбился и частично память потерял? Рассказывал. Ты просто забыл. Поэтому просто имей в виду, что многих вещей я не то что не знаю, а просто не помню.
— Частично же? А тут… Это как вот такое может быть? И Великого князя не помнишь?
— И его. Да почти никого не помню. Поэтому и стараюсь с людьми поменьше знакомиться, чтобы впросак не попасть.
— А знания? Почему знания из твоей головы никуда не пропали?
— Спроси что полегче. Доктор в госпитале сказал, что голова предмет мало изученный, и что в ней происходит — никому доподлинно неизвестно. Кстати, потому и в церковь не хожу, хотя крест всегда ношу. Потому что ни одной молитвы не помню. Что я там делать буду? Своим незнанием к себе внимание привлекать? Так мне его и так достаточно, чужого внимания-то…
— А…
— Миша, хватит, — оборвал его на полуслове. — Ты уж определись, со мной дальше идёшь или без меня. И, кстати, о себе-то ты мне ничего так и не рассказал.
— А что мне о себе рассказывать, — отвернулся и как-то сразу сдулся мой спутник. — Батя собрался насильно оженить, вот я и удрал.
— Что? Так просто? — а я-то себе нафантазировал! А тут, оказывается, простая бытовая элементарщина. — А зачем удрал-то? Жил бы себе спокойно, жена всегда была бы под боком.
— Это потому ты так говоришь, что той жены не видел. Деньги моему отцу понадобились, вот он и решил с моей помощью положение и поправить.
— Ладно, понятно. Твоё дело, и ничего говорить не буду. Так что решил? Ты со мной или?
— Да куда я от тебя денусь? — глянул искоса, хмыкнул весело. — Опять, же где я ещё такие награды получу? А там вдруг и офицерское звание выйдет… Тогда даже папаня мне слова против не скажет…
Прошли несколько шагов в тишине, и Михаил снова подхватился, вспомнил:
— Так от кого охранять-то Великого князя? От бомбистов?
— От них, от них. Да мало ли ещё от кого подобного! И ни охраны вокруг, ни полиции, ни жандармов нет. Глупость какая… Мы вон свободно мимо прошли и тихонько ушли. Никто никакого внимания не обратил. И любой так же смог бы. И не только уйти, но и войти… Миша, давай ты об этом позже спросишь? Ну, нет у меня сил сейчас разговаривать!
На удивление, окончание этого дня прошло спокойно, никто нас не побеспокоил. Да и назавтра всё пошло по заведённому распорядку, словно вчера ничего и не было. Ну и славно! И с Глебовым я встретился, теперь вот жду окончания его переговоров с Игорем Ивановичем. Получится или нет? Должно же получиться? Ведь лучше же делаем?
Скоро и меня выдернули в кабинет. Пришлось давать более подробные объяснения и обосновывать планируемые изменения. Объяснил и обосновал, как сумел. Увидеть результат этого обоснования не успел — снова попросили пойти погулять. Ну и ладно, подожду.
А через часок и сам Глебов на улице показался. Красный и потный. Ничего себе! Каков изобретатель-конструктор! Закалённого полковника ушатал до такого состояния!
Поспешил навстречу и уже на подходе увидел довольную улыбку Глебова. Неужели получилось?
— Конечно, получилось! — подтвердил мои предположения Александр Фёдорович. — Самолёт наш, поэтому все работы полностью под нашу ответственность. Пришлось согласовывать их выполнение рабочими мастерских и утверждать время и сроки проведения работ. Да и то, вряд ли всё так бы просто оказалось, если бы не уточнил, что всё будет оплачено нашим ведомством. Только тогда и удалось договориться, но за каждый рубль пришлось сражаться. Крепок инженер, несмотря на молодость. Даже не ожидал такого. Уф-ф… В Москве-то попроще было…
— Когда работы начнутся? — задал самый главный для меня вопрос.
— Да завтра с утра и начнутся. Игорь Иванович обещал приступить к выполнению договорённостей, не дожидаясь перечисления обговорённой суммы. Ну и я со своей стороны потороплю Адмиралтейство. Сергей Викторович, у вас ко мне ещё какие-нибудь вопросы есть? Нет? Ну, тогда прощайте…
И Глебов поспешил откланяться. И я раскланялся, стараясь опередить полковника. А то как-то не по себе стало — Александр Фёдорович старше меня и в званиях, и по должности, это не говоря уже о возрасте, а я тут торможу… Но всё равно на душе тепло стало. Значит, серьёзно меня он воспринимает, с уважением относится.
Поторопился обрадовать новостью Михаила. На этой ноте даже решили посетить местную ресторацию и поужинать. Правда, особо отмечать сие событие не стали, побоялись сглазить, ну и обошлись без горячительных напитков. Просто посидели, поговорили, отвели душу. На людей посмотрели и себя, так сказать, показали. Меня никто не узнавал, в мою сторону пальцем не указывал, к моему глубокому облегчению. А публика в зале собралась разношёрстная. В том смысле, что перемешались мундиры и костюмы с платьями. А вот простого народа не наблюдалось.
Вечер закончили чаепитием. Соседи при этом так явно на нас покосились, удивились, похоже, столь редкой в этой ресторации картине, но сильно постарались своего удивления не показать. А мне было как-то всё равно.
Михаил после позднего ужина отправился в номер, а я решил перед сном прогуляться. Не люблю с полным животом в постель ложиться. Эх, сколько раз себе говорю, что вечером есть нужно меньше, а никак со своим желудком договориться не получается. Хотя, это он впрок отъедается. Наверняка предвидит наступающие трудности…
Редкие уличные фонари разгоняют ночную темень в стороны, за ограды и редкие деревья, и ещё сильнее уплотняют её в подворотнях и дворах. Редкие встречные прохожие торопятся по своим неотложным делам, прошмыгивают мимо, косятся искоса на мои погоны. На всякий случай руку рядом с кобурой держу, мало ли кого ночной порой на улице встретить можно?
Хорошо! Воздух пока ещё тёплый, осенней промозглостью и не пахнет. Единственное, что эту вечернюю идиллию портит, так это периодически налетающий ветер с реки. Продувающий в этот момент до костей. Бр-р. Однако пора возвращаться.
За всеми своими размышлениями и воспоминаниями я и не заметил, как несколько кварталов отмахал. На автомате ноги сами понесли в сторону завода. По привычному уже маршруту. Опомнился только тогда, когда знакомые решётки ограды и мастерские увидел. Что ж, пора разворачиваться.
И уже совсем было развернулся, как впереди отметил некую несуразность. Боковым зрением зацепил. И пока голова удивлялась приоткрытой двери в будку караульного, тело уже начало действовать.
Чуть присел, длинным мягким шагом перетёк под защиту ограды, спрятался в её тени. На улице, правда, и так темень, хоть глаз коли, но так оно надёжнее будет. Рука скользнула вниз, к бедру, пальцы отстегнули клапан кобуры, потянули наружу ребристую рукоять револьвера.
Ещё сильнее присел, чтобы меня не видно было через решётку на фоне реки, медленно и осторожно двинулся вперёд. Ну не может дверь в это время оставаться открытой, не положено.
Тихо вокруг, ни звука. Только подсыхающие листья деревьев где-то над головой шуршат. И луны, на моё счастье, в этот момент нет, за облаками спряталась. Это хорошо, что спряталась, потому что мне это сейчас на руку.
Замер, остановился. Ну и куда я лезу? Что, собрался через открытую дверь проходить? А ведь там светло, сразу меня и заметят. Не пойдёт! Револьвер на место, застёгиваю клапан кобуры, проверяю, надёжно ли. Отступил чуть назад, ухватился руками за верх чугунной решётки, оттолкнулся от земли одной ногой, потом и другой от какой-то завитушки толкнулся, промежуточную опору нашёл. В два движения перемахнул через ограду, мягко приземлился на другой стороне, придерживаясь рукой за чугунину и смягчая приземление. Вот что зарядка животворящая с телом делает!
Зря я на деревья и кустарник грешил, именно сейчас они оказались как нельзя к месту.
Вслушался в тишину. Вроде бы тихо вокруг, даже редкие по эту пору на улице прохожие куда-то враз пропали. Револьвер в руку и вперёд. Вот и сторожка впереди. А внутрь заглядывать не хочется. Потому как светло там. Кому не надо сразу меня обнаружат. Ладно, лучше гляну, что там с караулкой.
Присел, наклонился почти к самой земле, метнулся через дорогу. Прижался спиной к стене, отдышался, вслушиваясь в ночь. Не заметили! А в караулку дверь-то закрыта. Ну, то, что она закрыта это понятно, а вот то, что доской подпёрта, это не дело. А кем подпёрта? Где все враги-то? Никого не слышу и не вижу. Тут и луна на краткий миг проглянула, двор осветила. У меня даже сердце в пятки провалилось. Меня же сейчас на фоне стены отлично видно! Быстро огляделся. Нет, всё равно ничего постороннего не вижу. И через кусты я крался, никого не слышал. Ладно, доска пусть так и остаётся, не хочу шуметь, вдруг кто-то за двором присматривает.
Здесь оставаться нельзя, нужно вперёд пробираться. Но через освещённый луной двор не пойду, вдруг всё-таки кто-то за ним присматривает. Так, а с какой целью сюда злоумышленники залезли? Заводоуправление?
И я вдоль стеночки покрался вперёд.
Ну вот наконец-то что-то прорисовывается. Возле входной двери тёмный силуэт виднеется. На фоне стены черным пятном выделяется. И луна как раз скрылась. Тихо-тихо, на цирлах медленно пробираюсь вперёд. По-другому никак, только вдоль стеночки, потому что пространство всё открытое. Так неудобно эта дверь расположена, точно по центру здания. Не могли сбоку её сделать, приходится теперь изгаляться, рисковать своей шкуркой.
Мысль о шкурке промелькнула и пропала. Потом, всё потом. И как он меня не видит? Головой по сторонам крутит, прислушивается. Ну, пусть прислушивается. Здесь меня ветерок с реки прикрывает. А я ещё на него ругался. Зря.
Всё, дальше нельзя, спинным мозгом чую. Пальцами левой руки нашариваю на земле камушек и плавно бросаю его вперёд. Фигура впереди резко разворачивается на шум падения, вскидывается изломанной чёрной ветвью рука.
«Да он вооружён!» — краем приходит понимание, а я уже пружиной распрямляюсь и прыгаю вперёд, рукояткой револьвера резко бью сбоку в голову. Подхватываю обмякшее тело левой рукой, правой пытаюсь перехватить оружие. Не получается, у меня же в ней свой револьвер. Хорошо ещё, что здесь грунт, а не твёрдое покрытие. Поэтому чужой пистолет мягко и беззвучно шлёпается в подсохшую грязь. Но не так беззвучно, как мне бы хотелось. Всё-таки он шмякается с глухим стуком. Впрочем, тут же успокаиваю сам себя, это мне слышно, поскольку я рядом. А для других, да на фоне шороха листвы вряд ли что можно понять.
Оглядываюсь, а, скорее, вслушиваюсь в окружающую ночь. Тихо всё. Вытягиваю ремень из штанов раскинувшегося на земле тела, свиваю двойное кольцо так, как в детстве учили, и стягиваю им руки преступника за спиной. Его же картуз вбиваю ему в рот, пусть так полежит. Надо бы его прикончить, но рука не поднимается. Понимаю, что глупость несусветная, оставлять за спиной живого противника, но пока ничего с собой сделать не могу. Не воспринимаю я серьёзно всё происходящее, словно немое кино смотрю с собственным участием. И ведь точно знаю, что не кино, а… Ладно, куда теперь? Внутрь?
Осматриваюсь, а точнее вслушиваюсь в темноту и ничего, кроме шороха листьев не слышу. Значит, точно внутрь.
И я тяну на себя тяжёлую дверь.
Мерзкий скрип разрывает ночную тишину, проскальзываю на небольшую площадку холла, секунду раздумываю, куда двигаться дальше? По лестнице наверх? В кабинет Сикорского? Шидловского? Или в боковой коридор к кассе? Какая у грабителей цель?
— Что там? — сверху раздаётся чужой голос.
Вот и нет у меня альтернативы выбора. Не в кассу мне, а наверх, к кабинетам начальства.
— Что молчишь, Хмурый? Кому было сказано на улице оставаться? Хмурый? — в голосе спрашивающего проскальзывает тревога, и темноту разрезает луч фонаря. Бьёт по глазам и гаснет, оставляя после себя боль и яркие цветные пятна. А ведь вроде как успел зажмуриться и не помогло. Отшатываюсь в сторону и прижимаюсь к стене.
Тут же грохочет выстрел, и чётко слышу, как пуля впивается в доски пола. Там, где я только что стоял. Шаг вперёд и выстрел в ответ. Почти наугад, по памяти. И тут же назад, под прикрытие стены. Всё, поиграли в демократию и терпимость — хватит. В глазах прыгают разноцветные пятна, крепко зажмуриваюсь несколько раз, ещё сдвигаюсь в сторону на пару шагов и чуть отворачиваюсь, стараясь боковым зрением поймать хоть какое-то движение наверху.
Этот приём срабатывает, успеваю заметить метнувшуюся тень. Тут же стреляю в это движение, слышу вскрик и, плюнув на всё, несусь вверх по лестнице широкими шагами, перепрыгивая за раз через несколько ступеней. Замираю перед площадкой, прижимаюсь к ступеням, почти распластываюсь над полом, вслушиваюсь в тишину. Глаза зажмурил, опасаясь очередной порции света.
В здании ни звука. Лишь моё запалённое дыхание разносится по площадке. Стоп, какое такое моё? Я же совсем не запыхался, так что это не я!
Призрачный бледный свет проясняет темноту, это за окнами союзница-луна выглянула из облаков, к моему счастью. Потому что успеваю приоткрыть глаза и заметить стальной отблеск лежащего совсем рядом фонаря. Того самого, выпавшего из руки подстреленного бандита.
Тихонько тянусь к лежащей коробочке, грохочет совсем рядом выстрел, руку бьёт и обжигает, а я стреляю на вспышку, прокатываюсь через площадку и стреляю ещё раз на стон. И замираю. Тишина. В лунном свете еле заметно клубится дым сгоревшего пороха, кислый запах щиплет нос.
Сколько их? Ещё кто остался или уже всё?
На улице сухо трещит приглушённый окном револьверный выстрел, заставляя напрячься. Тут же ему в ответ вторит звонкий винтовочный. Через секунду вспыхивает короткая заполошная стрельба и сразу же обрывается, в стёклах лестничного окна заметались изломанные в лунном свете тени. Кавалерия подоспела…
Тьфу, ты. Караул на свободу вырвался. Двойное оконное остекление позволяет услышать практически неразборчивую ругань снаружи, команды начальника. Снова скрипит входная дверь и остаётся открытой. И никто не заходит. Опасаются. И правильно делают.
— Здание окружено! Выходите по одному, оружие перед выходом выбрасывайте на землю!
Я даже хмыкнул от умиления. Прямо чем-то родным повеяло.
— А некому выходить! — пришлось ответить. — Двое их тут пока было, да ещё один на улице рядом со входом должен лежать связанный. Вы там посмотрите внимательно.
— А ты кто?
— Поручик Грачёв. Лётчик.
— Знаем такого. Только сам понимаешь, поручик, это только слова. Ты бы спустился вниз и во двор вышел.
— Не могу, коридоры держу, — вот оно мне нужно, спускаться-то? — Лучше уж вы сюда поднимайтесь.
— Уверен, что больше никого не осталось?
— Потому и говорю, что поднимайтесь. Потому как совсем не уверен.
— Поднимаемся.
Входной проём двери внизу на мгновение заслонила чья-то тень, скользнула к лестнице и замерла в неподвижности.
— Да поднимайся, лестница безопасна. Я на верхней площадке, коридор в обе стороны держу.
— Ну что тут у тебя? — На ступеньки рядом со мной мягко опустился начальник караула, обдал крепким запахом табака и пота.
— Один перед тобой, видишь? Второй вон там, чуть дальше по коридору, — качнул револьвером, указывая направление. Руку дёрнуло резкой болью. Прошипел сквозь зубы. — Больше никого не вижу и не слышу. Но одному идти проверять как-то не хочется.
— Это понятно, что не хочется… Подвинься… — приподнялся и обернулся назад. Скомандовал. — Поднимаемся наверх, осторожно. И проверяем коридоры с кабинетами.
Чтобы не мешать солдатам, вжался в стену, а потом и вообще спустился вниз на несколько ступеней. Уселся, облокотился спиной на балясины перил. Всё, моя война здесь закончилась. Отвоевался. Мимо один за другим протопали солдатики, скрылись в левом и правом крыле. А мне пора на выход.
На улице дождался начальника караула, коротенько, буквально в двух словах рассказал о последних событиях, да распрощался, сославшись на боль. Дожидаться приезда начальства и полиции не хочу, если кому буду нужен, завтра пусть меня вылавливают.
Пока шёл до гостиницы — рука разболелась. Рукав кровью пропитался. И течёт ведь еле-еле, а всё равно весь мундир измазюкал.
Расстегнул пуговицы на манжете, закатал рукав, осмотрел рану при скудном свете фонаря. Царапина, ничего страшного, пуля вскользь прошла, чуток шкуру попортила. Кровь почти остановилась.
В номере с помощью Михаила перевязался, отмылся и застирал китель. Придётся завтра новый заказывать, не ходить же с заплаткой на рукаве. И ладно бы дырка маленькая была, так ведь нет, пуля вдоль руки прошла, и ткань порядочно так разворотила. Наверное, потому я сильный рывок и почувствовал. Коротко, буквально в нескольких словах рассказал товарищу о произошедшем и завалился в кровать. Прогулялся перед сном, называется.
Наутро разбудили рано, резким стуком в дверь. Пришлось Михаилу вставать и встречать непрошеных гостей. У меня сил открыть глаза не было, слышал стук сквозь сон, но так и не проснулся. И вчерашние события за ночь успели забыться.
Спасть не дали, затормошили за плечо. Пришлось просыпаться. Кто там ещё? Михаил тормошит. А ещё кто? О, полиции не спится! Сразу в один момент и проснулся, и вчерашнее припомнил.
Сел на кровати, голова тяжёлая, да ещё и руку дёргает. Скривился при неосторожном движении, ухватился за предплечье, зашипел от боли.
— Что там у вас? — тут же насторожился полицейский.
— Зацепило вчера пулей, — примостил руку на колено, чтобы не тревожить.
Миша дёрнулся ко мне, засуетился. Остановил его, не время.
— Так, погоди, — поднялся на ноги. — Чем обязан, господа?
Пришлось собираться и ехать в участок.
К счастью, времени это у меня много не заняло. В основном мной заинтересовались жандармы. Дело-то выходило политическое. Диверсия в военное время на военном же производстве. Дал показания, расписался, где положено, пообещал никуда пока не уезжать. Ну и порекомендовали посетить доктора. А то я сам не знаю. Руку-то всё сильнее и сильнее дёргает, терпеть сил нет.
Зато разузнал вкратце, что произошло ночью. Оказывается, одновременно с нападением на завод, напали и на аэродром. Хотели моего «Муромца» сжечь. Хорошо, что тамошний караул чётко сработал, вовремя заметил проникновение на охраняемую территорию и предотвратил теракт. В перестрелке удалось подстрелить одного из нападавших и разговорить его. И моего стреноженного бандита допросили, как только тот в себя пришёл. Слишком сильно я его рукояткой револьвера приложил. Ещё бы немного и допрашивать было бы некого. Даже не отреагировал на такую претензию.
Больше вопросов ко мне не было, поэтому скоро я был свободен. Хорошо хоть, порекомендовали ближайшего нормального доктора…
Там приняли сразу же, обработали рану, перевязали, выписали рецепт и отпустили домой с наказом обязательно посетить аптекаря. А в случае чего немедленно обращаться снова.
Ох, рана пустяковая, а болит просто жуть. Доктор сказал, что это от ожога. Пуля обожгла мягкие ткани, мышцы со шкуркой, то есть. Те, что не ободрала… Не знаю, может быть так и есть.
А через пару часов меня снова вежливо доставили в тот же полицейский участок. Доктор заложил, свой гражданский долг выполнил. Слов не хватает. Матерных, в основном. Полицейские направляют к нему, а он в свою очередь закладывает им меня. Круговорот какой-то получается, замкнутый круг. И ведь не скажешь ему ничего, потому как прав он полностью. Хорошо хоть забыть обо мне господа полицейские ещё не успели, сразу же разобрались и отпустили.
Всё, назад в гостиницу и отлёживаться. Там Михаил должен был лекарства из аптеки принести и перекусить что-нибудь сообразить. У меня самого сил нет куда-то там идти. И не хочется…
К обеду порошочки и мази подействовали, рану уже не так дёргало, даже появилось желание вылезти из кровати и прогуляться до ресторана. Что я и сделал. Михаила не было, он убыл к самолёту. А что? Нечего ему у меня над душой стоять, пусть лучше делом займётся. Сегодня же с утра должны начинать работы на нашем аппарате, вот пусть и крутится рядом, контролирует процесс, так сказать. А вечером мне доложит о результатах. А я пока поем и газеты прикуплю, свежие новости изучу…
А новостей в информационном поле хватало. Писали об успешном наступлении армии Ренненкампфа, о походе эскадры адмирала Эссена к острову Готланд, о подвигах русских авиаторов на южном фронте. Последнее прочитал в первую очередь и более внимательно, потому как сразу же в заголовке увидел знакомую фамилию и чуть ниже нечёткую фотографию, на которой тем не менее угадывалась знакомая физиономия.
Сработала моя закладочка. Не зря я вёл в Москве разговоры с Нестеровым. Отказался он, судя по этой статье, от своих таранов, от нереальных или смертельно опасных для собственной жизни прожектов с тросами и якорями, решил по моему примеру установить пулемёт на свою машину. Теперь летает и успешно сбивает вражеские аэропланы с небес. Тут же и ещё одна фотография бравого пилота прилагается в завершение развёрнутой статьи. На фоне своего самолёта. Молодец!
А в походе Эссена активно использовались для разведки гидросамолёты. Противника, правда, не обнаружили, сходили и спокойно вернулись обратно. Снова что-то новенькое. Это наверняка инициатива Колчака с воздушной разведкой сработала. Только у меня сразу вопросы по этому поводу возникли. Расстояния-то огромные, те машины, что сейчас имеются в распоряжении Эссена на такую дальность летать не способны. Даже мой переделанный «десятый» Ньюпор не дотянется без дозаправки. Тогда получаются только два варианта. Первый, это посадка в открытом море рядом с кораблями и дозаправка… Но это возможно лишь при отличной погоде. Тут сразу возникает неоправданный риск, на который в здравом уме вряд ли кто пойдёт. Значит, остаётся второй вариант, с кораблём-носителем. И он мне кажется наиболее реальным. Был же подобный разговор и с Колчаком, и с Дудоровым. Неужели у них всё получилось? А почему бы и нет? Транспорты подходящие для такого дела имеются, переоборудовать их дело нескольких дней — убрать с палубы всё лишнее, установить подъёмную стрелу и готово. Затраты минимальные, а польза для дела огромная.
Вот только кто бы мне рассказал, в чём смысл этого похода? Показать всем, что флот жив и дееспособен? Ну не знаю, может быть. Нужно скорее возвращаться. Сегодня ещё отлежусь, а завтра обязательно на аэродром и буду постоянно контролировать рабочий процесс. Мало ли ещё что в голову придёт?
И ещё пару моментов. Со всеми этими событиями я совершенно забыл и про Котельникова с его парашютами, и про обещание самому себе напрячь мозги и постараться всё-таки вспомнить состав дюраля. Ведь знал же его, а, значит, где-то в глубине памяти он у меня остался. Нужно только попробовать его оттуда вытащить.
Вернулся к первому развороту газеты. Пора и о главном событии прочитать. Так, что тут у нас на фронтах происходит?
А хорошо, что наступление Ренненкампфа получилось успешным, что армия Самсонова осталась боеспособной. Потрепали её сильно, но полного разгрома, как в моей родной действительности, не случилось. Выдюжили.
Осталось убедиться в правдивости слов Александра Васильевича. Как он там мне говорил перед отъездом? Будет поражение — сделают вас крайним. А если успех — то вы-то тут при чём?
Ну и ладно, не за награды стараюсь… Хотя, и за награды тоже, что уж перед самим собой-то притворяться? Хочется же, чтобы мои старания отметили. Тогда хоть понятно будет, что что-то куда-то движется, что не зря я здесь оказался.
И тут же укорил сам себя. А без наград не движется? Пётр Николаевич живой, немцев сбивает. Целая армия осталась неразгромленной, люди не попали в плен, уцелели и не сгинули, продолжают воевать. Вот мне самая главная награда! Так что успокаиваемся. На наш век ещё войны и наград хватит…
Отлежался, пришёл в себя после вчерашних подвигов, руку перестало жечь и дёргать. Вообще, странно, вчера я, можно сказать, подвиг совершил, теракт предотвратил, а вокруг тишина, как будто ничего и не было. Что за ерунда?
Но этим же днём все мои сомнения разрешились. Уже ближе к ужину меня жандармы в очередной раз навестили. Снова. Ни их имён, ни фамилий я не запоминал, утром как-то не до того было, а вот сейчас постарался более внимательно отнестись к этому визиту. Заодно, если получится и дадут такую возможность, задать им несколько появившихся у меня вопросов…
— …Вот и всё. К сожалению, больше ничего добавить к своему рассказу не могу, — закончил я в очередной раз повторение моих ночных приключений.
Мне интересно, а что это они так ко мне прицепились? Вины я за собой не вижу, действовал правильно. По крайней мере, я так думаю. Или я остался единственным, кто хоть что-то может рассказать о вчерашнем? А как же мой пленник? Не удержался, спросил.
М-да, перестарался я с ударом. Всё-таки не пережил он его. Хорошо хоть что-то успел рассказать. Да видать мало успел. Вот что значит отсутствие реального опыта. Бил-то я и впрямь со всей своей дури. Потому что и страшно было, что уж греха таить, и торопился успеть разобраться с ним до того, как он развернётся в мою сторону. Револьвер-то у него в руке я сразу отметил. Поэтому и рисковать понапрасну не хотел. Да ладно, что я перед собой-то оправдываюсь? Бил так, чтобы у него никакой возможности к сопротивлению не осталось. Но всё равно, надеялся, что он выживет. Ну и ладно, придётся теперь мозг напрягать и вспоминать все подробности. А я-то гадаю, почему они меня даже про акцент спрашивают. А аэродромный пленник? Он-то куда делся? Впрочем, если спрашивают, значит, так нужно.
Промурыжили меня долго, но и свои вопросы я всё-таки задал.
Первым делом спросил главное. Почему на аэродроме при визите Великого князя даже оцепления не было выставлено?
Ответа, само собой не получил, но удостоился ещё одного внимательного взгляда. Ох, что-то я слишком много внимания привлекаю к себе любимому. Ну и ладно, не для себя же стараюсь!
Поэтому задал ещё один вопрос. Такое важное производство, а охраны никакой. Про аэродром я молчу, они молодцы, не подвели, а тут? Что это за караульные, которых можно закрыть в караулке? Ну ладно, возле мастерских ветеран не оплошал, не спал, среагировал, как положено, открыл ответную стрельбу. Уцелел сам и подал сигнал своим товарищам. А в караульной будке? Кстати, он остался в живых, или…
Или. Именно поэтому ко мне столько внимания и вопросов, как к единственному свидетелю, который преступников вживую видел. Какое там вживую? Темно же было!
Расстались вполне дружески. Не вижу никаких причин к существующей в армейской среде неприязни к этому отделению. Они честно делают свою работу. Пусть грязную, но грязной её обозвали и сделали вот как раз те, кто вчера пытался мастерские сжечь. А если учесть, что это не просто мастерские, а единственное в стране производство по выпуску «Муромцев», то сразу возникает вопрос, кому это нужно! Поэтому я спокойно пожму и, кстати, при прощании действительно пожал руки жандармским офицерам, вызвав этим жестом явное удивление последних. Вот снова забыл их имена и фамилии. Или они так представлялись, чтобы я не обратил на это никакого внимания? Ну и ладно.
В гостинице как раз Михаил объявился. Сразу наседать с расспросами не буду, пусть приведёт себя в порядок, потом спустимся в ресторан пообедать… То есть поужинать! Что-то я с этими размышлениями и разговорами совсем потерялся и про обед забыл. Да и какой обед, если я с самого утра из полицейского участка не вылезал. Хорошо хоть перекусить успел. Тот перекус никак полноценным обедом не назовёшь. И к тому доктору я больше не пойду, потому что не хочется его в неудобное положение своим визитом ставить. Он же тоже свой гражданский долг выполнял. И я его прекрасно понимаю, потому и придётся поискать другого. Или не придётся, вдруг перевязки больше не понадобятся, а рана… А рана сама заживёт.
Утро начал с посещения аэродрома, посмотрел, как производятся работы на самолёте. Судя по всему, ещё день-другой и их закончат. Наконец-то можно будет начинать осваивать самолёт. А то всё на земле да на земле, пора бы и в небо подняться, посмотреть, на что он способен. Вдруг удастся ещё что-то сделать, пока мастерские под боком?
Михаил остался, а я отправился зализывать раны. Не срослось. Потому как перехватил посыльный.
Пришлось возвращаться в заводоуправление, разговаривать с Игорем Ивановичем, вытерпеть бурную восторженную речь в свой адрес. В довершение был вынужден посетить кабинет Шидловского. На счастье, здесь обошёлся лёгким рукопожатием, и всё. Потому как рука болит и на перевязи висит у всех на виду. Боевое ранение, слов нет. Правда, пообещали отблагодарить за проявленное мужество, но позже. Потом, как я понимаю. Половину. Ну-ну. Меня бы устроило небольшое денежное вознаграждение, потому как на командировочные особо не разгуляешься, саквояж мой не бездонный, а денежное содержание офицера не настолько велико, чтобы можно было не оглядываться на повседневные траты. Да и нет давно того денежного содержания.
Откланялся и покинул территорию завода. Пора пообедать и нанести визит Котельникову. Пора знакомиться лично…
Исполнить задуманное после обеда помешала рука. Рану начало сильно дёргать, пришлось вернуться к себе в номер, спокойно полежать какое-то время.
Чертыхнулся про себя на раздавшийся стук в дверь, поднялся на ноги с кровати, придерживая левой рукой больную правую, пошёл открывать. Ба-а, мой вчерашний доктор. Ему-то что здесь понадобилось? Посторонился, отшагнул, пропуская внутрь визитёра.
— Прошу прощения за визит, молодой человек. На перевязку я вас так и не дождался, из чего сделал для себя вывод, что вы или не приняли во внимание мои слова об обязательном утреннем посещении моего кабинета, или обиделись за моё сообщение о вас в полицию. Я прав? — развернулся ко мне доктор.
Придерживаю руку, так оно вроде бы не сильно дёргает, соображаю, что ответить. Пока соображал, доктор не выдержал и продолжил:
— Что, болит? Присядьте вот сюда и покажите, что там у вас с раной. И постарайтесь меня понять. Рана у вас огнестрельная, требует немедленного оповещения полиции.
— Доктор, всё я понимаю. Но какая может быть перевязка, если меня с самого утра по полицейским участкам и жандармам затаскали? — не выдержал и всё-таки уколол визитёра. Мелко? Может быть, зато сразу же легче стало и руку вроде бы как даже меньше дёргает.
— Но ведь отпустили? Получается, вины на вас нет, а это главное. Голубчик, не стойте, присаживайтесь к столу. Я же вижу, как вы морщитесь и за руку держитесь. Болит? Вам сейчас покой требуется и рану никоим образом нельзя тревожить. Вроде бы и пустяк, а какое-то время требуется отлежаться, — журчит успокаивающий голос, тихонько позвякивают на стерильной салфетке раскладываемые медицинские инструменты. Запахло спиртом. — Успокоились? Тогда прошу вот сюда, на этот стул. И, право слово, простите старика. Никак нельзя было по-другому.
— Доктор, да нормально всё. Понимаю вас.
— Понимает он, видите ли. А мне, старому, пришлось всё бросить. И кабинет, и пациентов. И самому тащиться через полгорода. А я уже не в том возрасте, мне такие нагрузки противопоказаны, — тут же забурчал доктор.
А не зря ли я его простил? И какие такие полгорода? Здесь же всего квартал с небольшим пройти нужно? Ладно, пусть бурчит, зато дело делает. А за визит ему всё же огромное спасибо, какие бы мотивы им не двигали. Рука-то действительно сильно разболелась…




Глава 3


Этим вечером так никуда и не поехал, хотя и собирался. Хитрить и оправдываться сам перед собой не стал, не поехал, потому как я тоже не из железа сделан и просто устал. Вот так вот. Устал. Можно было сослаться на больную руку, но это уже будет лишним, хотя причина тоже очень уважительная.
Воспользовался своевременным советом доктора и завалился после осмотра в горизонт. Правда, спровадив прочь Михаила. А потому как нечего ему со мной в номере просиживать. Пусть делом каким-нибудь займётся, матчасть поизучает, за работами присмотрит. Да мало ли какие могут образоваться дела в столице. Да ещё у молодого холостого мужчины, в последнее время противоположного пола не видевшего. Куда-то меня не туда понесло. Почему это не видевшего? Не на необитаемом острове, чай, проживали и проживаем. Ревель вполне себе достойный город, есть куда прогуляться, на что и на кого глаз положить, да и не только глаз, если правду сказать. Было бы желание и возможность.
А, кстати, что-то последнее я из виду упустил. А на какие средства существует мой товарищ? Что-то я ни разу не видел, чтобы он денежное содержание получал? И здесь… Ну здесь-то понятно, командировочные нам выдали и на проживание тоже не… Хотел сказать — не поскупились, но вспомнил о размере этих командировочных и проглотил не успевшую вылететь фразу. М-да, это я всё ещё пользуюсь возможностями моего саквояжа, потому мы и остановились в этом заведении и можем посещать местную ресторацию. И, судя по всему, придётся кое-что из своих запасов продавать. Потому как всё, край близится. Патентных отчислений нет и скоро не ожидается.
А ведь собирался кое-какие новшества продвигать.
И на какие шиши?
Забылся, сделал неуклюжую попытку руку за голову забросить и растревожил рану. Зашипел от боли, опустил её на место, левую использовал. Так, что я имею? А ничего. Тогда что нужно сделать, чтобы это ничего превратилось во что-то более весомое и материальное. Потому как такими темпами я ничего не добьюсь. А золотого запасу у меня нема, вернее, маловато его, к моему огорчению. Ну, добился я кое-каких успехов на военном поприще, получил кое-какие награды… И всё! Даже известность не приобрёл. Великий князь не вспомнил. А уверяли, что он якобы мне благоволит. Ага, так благоволит, что фамилию вспомнить не может. Так что с этим всё понятно. И за свои кровные заказывать производство необходимого вооружения с этой поры нужно заканчивать. Здесь Глебов обещал с переоборудованием и переделками помочь, в Ревеле Остроумов. Вот и пусть помогают! А то я корячусь, воюю, можно сказать, героизм проявляю, даже умудрился бандитов побить, завод спасти, а кто-то со всего этого пенки снимает. Сколько уже времени с момента наступления армии Ренненкампфа прошло? То-то же. И тишина. Никто про мой вклад в это дело и не вспомнил. Так что нужно как-то жёстче себя вести, что ли?
Полежал чуток, помуссировал эту мысль в голове. А приятно вот так себя лежать и себя жалеть, мол один я стараюсь, кручусь, а никто этого в должной мере не оценивает…
От этих мыслей скривился, словно лимон сжевал. Осталось только сплюнуть. Даже глаза вбок скосил. Некуда плевать, чистый пол с ковровой дорожкой пачкать не захотелось. Да и живу я тут, неужели в своём доме свинячить буду? Нет уж, не нужно мне такого счастья. И мысли подобные необходимо прочь гнать, до добра они не доведут.
Оценят мои жалкие потуги или нет, не в этом дело. А в том, чтобы вообще что-то пытаться делать… Вот через всё это болото пробиваться. Что-то же у меня получается?
Ну да. Получается. Только сколько я на всё это денег потратил. Собственных, можно сказать…
Снова мысли на больное соскочили. Видать, и впрямь всё в финансы упирается. А откуда их взять? Где добыть потребное для дела и, само собой, для меня количество этих разноцветных хрустящих фантиков?
Сикорский вон как мучается из-за их нехватки. А было бы финансирование достаточным, давно бы и подходящий двигатель сделали, и цельнометаллический моноплан соорудили…
Даже присел от этой неожиданной, пришедшей в голову мысли. Не отпуская её от себя, потянул осторожненько дальше эту тоненькую нить, начал разматывать малюсенький клубочек откуда-то проявившихся воспоминаний. Точно, вспомнил! В Риге! Михеев мотор рядный сделал. И вроде бы как в следующем году. А кто мне мешает кое-что ему подсказать, подстегнуть, так сказать, прогресс?
И снова откинулся на подушку. Да всё мешает! В первую очередь, деньги. А самое главное, я же не свободный человек, не могу поехать куда захочу. И скривился от очередного, пришедшего в голову откровения. А толку-то, если бы даже и была она, эта свобода? Кто меня воспримет всерьёз? Да даже разговаривать не станут. Образования нет! Связей за спиной тоже нет!
Ну, с последним не всё так мрачно, кое-чего в последнее время добился, но это такие крохи и уже мелькала как-то подобная мысль. Вот не удастся мне сохранить жизнь и здоровье Николаю Оттовичу, и всё… Сразу моё прогрессорство и накроется медным тазом.
Остроумов, правда, ещё останется. Но это такое слабое утешение. Как говорится, запасной вариант.
И снова я принял сидячее положение. А почему, кстати, запасной? Может, я просто не оцениваю все его возможности? Должным-то образом? А?
Например, если подкинуть ему эту идею с моторами? Заинтересовать выгодой? В условиях тотального голода в этой сфере разве дело не получится? Попробую обязательно! Что ещё?
Почему-то поднял глаза к потолку, уцепился взглядом за одинокую трепыхающуюся тонкую паутинку на трёхрожковой люстре, понаблюдал за её жалкими попытками обрести свободу и неожиданно чётко увидел весь состав и процентное соотношение нужного мне сплава. Именно так. Сначала мне, а потом всем остальным!
Снова откинулся на подушку, выдохнул, зажмурился, замер на секунду и сразу подхватился на ноги, метнулся к столу, выхватил из командирской сумки карандаш и тетрадь, зашипел от боли в руке и лихорадочно принялся записывать вспомнившееся откровение. Ура!
Готово! Смотрю на исчерканный лист бумаги и не могу поверить в случившееся. Да, верил, что вспомню. Но чтобы вот так. Сразу всё вспомнить и настолько быстро и, главное, своевременно? А может, мне ещё немного в этой чудотворной кровати поваляться? Вдруг ещё что-то подобное в голову придёт?
Оторвался от стола, вернулся к кровати, присел, не выпуская из вида лежащей на столе тетради. А вдруг исчезнет? Снова подхватился на ноги, забрал со стола написанное, вернулся и сунул только что обретённое сокровище под подушку. Теперь можно и прилечь.
Лежу. Левая рука под головой, взгляда от болтающейся паутинки не отвожу. И чётко понимаю, что никому вот эту формулу отдавать нельзя. Лучше всё самому сделать. Только каким образом?
Остаётся только пожалеть об отсутствии необходимых связей. Да связи это ладно, по большому счёту они вторичны. Денег нет, вот где главный затык, вот в чём беда и основной камень преткновения. Выход нужно искать из сложившегося положения. Должен он где-то быть, просто обязан. Все же говорят, что полностью безвыходных положений не бывает. И я сам с этим утверждением полностью согласен…
Осторожный стук в дверь прервал мысли, заставил вернуться в реальность.
— Да? — привстал, оторвал голову от подушки.
— Не побеспокоим, господин поручик? — знакомый по утренним разговорам голос заставил окончательно встать на ноги. Быстрым движением руки пригладил растрепавшиеся волосы на голове, одёрнул китель, повёл плечами, принимая бравый вид. Что-то новенькое. До этой поры как-то никто подобного разрешения не спрашивал. Кто хотел, тот и проходил. И насчёт возможного беспокойства не заморачивался.
— Ни в коем случае…
Что я, враг самому себе? Таким людям, да ещё и при исполнении, отказывать? Однако, несколько неожиданно. Те же самые посетители, жандармы. Только в несколько другом составе. А количество то же, переходящее в качество. Поручик и ротмистр. Стою, молчу. Жду, что скажут.
— Господин поручик, позвольте представиться, ротмистр Козловский, — представился старший офицер. Внимательно вгляделся в моё лицо, похоже, что-то там увидел, потому как поморщился. — Как ваша рука? Рана не беспокоит?
— Поручик Грачёв, — представился в ответ. Ну, хоть кого-то из них запомню. — А рука… Дёргает, покоя не даёт. И вроде пустяк, царапина… Впрочем, ерунда. К делу. У вас ко мне появились дополнительные вопросы, господа?
— Да, требуется кое-что уточнить… Нет, здесь ответить не получится, — упредил мой очередной, теперь уже вполне осмысленный вопрос ротмистр. — Будет лучше, если вы проедете с нами.
Это что, уже арестовывать собрались? Так вроде бы не за что… А, ладно, грехов за собой не чувствую, даже как бы это сказать, наоборот. «Может, наградить хотят?» — промелькнула и пропала шальная мысль.
Отвечать ничего не стал. Развернулся, подхватил портупею, кобуру/ сейчас, кстати, и посмотрим на реакцию жандармов/. Не обращая внимания на тянущую боль, облачился, взял фуражку, глянул напоследок в зеркало, задержался на миг, вглядываясь в своё отражение. Подмигнул сам себе, подхватил косынку со стола, перекинул через плечо, пристроил поудобнее больную руку. Шагнул к двери, оставляя за спиной офицеров охранки, вышел в коридор. Никого. Это успокаивает. Оглянулся на замешкавшихся жандармов.
— Господин поручик! Настоятельно рекомендую дверь в номер на ключ закрыть.
— Думаете? Тогда… Чтобы не возвращаться… Ключик со стола прихватите, пожалуйста.
Пошёл в сторону лестницы, услышал, как за спиной скрипнула дверь, щёлкнул замок, и раздались торопливые шаги. Это хорошо, что никто из них в номере не остался.
Повезли почему-то не туда, где был в прошлые разы, а в сторону центра. Ротмистр заметил моё недоумение и сразу же объяснил:
— В Управление едем…
Откинулся назад, постарался уложить руку, чтобы не так сильно трясло на брусчатке, прикрыл глаза. Что-то тяжко.
Очнулся от осторожного прикосновения к плечу. Приехали?
Дальше просторная парадная трёхэтажного длинного здания, караул на входе, лестницы и переходы. Наверх поднимаемся вдвоём с ротмистром. Кручу головой, интересно же. Чугунные балясины, стилизованные под двуглавых птиц поддерживают истёртые дубовые перила. На верхней площадке витой красивый столб с фонарём. Не горит, потому как на площадке светло. На полу мозаика узором выложена. Красиво, что ни говори.
Стараюсь сообразить, куда меня ведут. А ведут меня, судя по всему, к кому-то совсем непростому. Сделанный вывод подтверждает просторная светлая приёмная, больше по своей обстановке похожая на обустроенную квартиру, и поднявший от бумаг голову адъютант в серебряных аксельбантах. А форма-то у жандармов, что ни говори, красивая.
Ротмистр шагнул вперёд, оставляя меня за спиной и давая время оглядеться. Успеваю заметить портал камина, облицованного светлыми узорчатыми изразцами, картину на стене справа с кем-то явно венценосным, и всё, дальше моё время на осмотр вышло.
Распахивается ещё одна, прямо противоположная от меня дверь, и мы входим. Мы, это я и ротмистр. Адъютант так и остаётся в приёмной. Ротмистр представляет меня, представляет и хозяина сего кабинета. Впечатлений много, да ещё и понятное волнение сказывается. Поэтому умудряюсь лишь понять, что это сам начальник, Джунковский.
Начало разговора выходит каким-то скомканным, отвечаю отрывисто и коротко. Потом беру себя в руки, успокаиваюсь, насколько это возможно и, наконец-то, соображаю, что это рефлексы прежнего хозяина тела срабатывают. От злости на самого себя тут же остываю. Прихожу в себя, сосредоточиваюсь на собеседнике и разговоре. Получается.
Фух, слава богу, это я, всего лишь, пропустил самое начало разговора, где меня хвалят за проявленную доблесть и мужество. Отвечаю в таком же духе, с пафосом и цветистыми оборотами, больше всего стараясь не сбиться и не запутаться. Вроде бы, получается неплохо. Ну, да, для человека следующего века языком работать не трудно, живых примеров подобных болтунов перед глазами хватало.
А потом генерал перешёл на доверительный тон, предложил присесть за стол и испить чаю. В первый раз за всё время быстро осмотрелся. Сколько картин! Стены буквально от пола и до потолка ими завешаны. Даже большой гобелен между ними затесался каким-то образом. И в углу явно портрет хозяина притулился. Скромненько так…
Дважды себя упрашивать не заставил, присел на стоящий возле двухтумбового стола стул. Тут же, словно по мановению волшебной палочки образовался давешний адъютант с подносом, осторожно сдвинул в сторону многочисленные подставки с фотографиями, выставил на салфетку чайные приборы, разлил горячий напиток.
Глупости, но всё это время переживал за адъютанта, как бы он своими аксельбантами чайник с чашками не зацепил. И когда тот удалился, я даже чуть облегчённо выдохнул. И поймал направленный на меня изучающий взгляд Джунковского.
— Не стесняйтесь, Сергей Викторович. Угощайтесь.
А что мне стесняться? И я потянулся за чашкой, вдохнул аромат свежезаваренного чая, прикрыл глаза. Хорошо.
— Сахар?
— Нет. Благодарю, — отказался и тихонько сделал маленький глоточек. Ну, чтобы не обжечься. Вкусно и хорошо. Вот чего мне не хватало сегодня…
Генерал терпеливо ждал, пока я наслаждаюсь чаем, точно так же неторопливо прихлёбывал из чашки и периодически внимательно всматривался в моё лицо. Еле заметно, пожалуй, одними глазами улыбался, когда я старался незаметно оглядеться по сторонам. Интересно же. Да за спиной ротмистр сидел и тоже с меня глаз не сводил. Что доставляло мне некоторые неудобства. Но только некоторые, потому как вины за собой я никакой не ощущал, да и не было этой вины.
А потом начался разговор. И с самого начала, с самой первой фразы очень для меня неприятный. Джунковский проследил взглядом, как я потянулся к столу, дабы поставить свою опустевшую чашку и тихонько так спросил:
— Откуда у вас драгоценности, Сергей Викторович?
Чётко рассчитанный момент. Но какой-то подобной гадости я всё время подспудно ожидал, поэтому совсем уж врасплох взять меня не удалось. Постарался, чтобы рука с пустой чашкой не дрогнула. Получилось. Откинулся на спинку стула, поднял голову, пободался взглядами.
— А вы хорошо держитесь. Не хотите отвечать? Не буду настаивать. Сразу скажу, чтобы вы себе голову не ломали и не надумали чего-то такого, о чём думать не нужно. К вам по этому поводу никаких вопросов у отделения нет. Может быть, они имеются у Департамента, но мы об этой мелочи им сообщать не собираемся. Успокоились?
Да я как-то особо и не успел взволноваться и запереживать. Большой вины за собой не чувствовал, не на себя любимого они пошли, а на благо страны. Правда, можно было попытаться вернуть эти деньги, но кому? Те коммерсанты сразу же за границу выехали, а сдавать их в тот же департамент… И что бы я тогда сумел сделать? А ничего! Поэтому сижу спокойно и слушаю, что мне дальше скажут. Понятно, что это не основное, основное ещё не сказано. Спинным мозгом чую. И, кстати, а когда они успели в мой саквояжик заглянуть? Я же его вроде как в шкафу от лишних глаз укрыл? Значит, так укрыл. Да и то, всё время с собой его таскаю, нигде стараюсь с ним не расставаться. Вот и привлёк внимание. Хотел же в банк сдать… Хотя, вру, последние дни он у меня всё время в номере остаётся. Получается, в моё отсутствие его и нашли. Это что, я такие подозрения вызываю, что даже пришлось в мой номер с обыском проникать? Возмутиться? Нет, пожалуй, не стоит, не тот случай. Да и поздно уже права качать. И как умудрились настолько быстро концы с концами связать? Но это всего лишь домыслы, слова. Пока нет моего признания в содеянном, ничего мне не будет. Да и так не будет, нет за мной особой вины. Ну да ладно, что там дальше?
— Да, Сергей Викторович, вы правильно подумали. Если бы вы эти деньги потратили на себя, на своё личное благополучие, то не сидели бы сейчас в моём кабинете и не распивали бы со мной чаёк. А поскольку деньги пошли на благое дело, на пользу империи, то пусть этот саквояжик так дальше у вас и находится. А мы ход делу давать не станем. Кстати, удовлетворите любопытство? Откуда ни с того ни с сего у простого поручика, никогда ранее не блиставшего особыми знаниями и не показавшего значимых успехов по службе, вдруг такие способности и рвение проснулись? Откуда все эти патенты, изобретения и переделки? И ладно бы что-то простое было? Так ведь это аэропланы… — подождал десяток секунд, ожидая от меня ответа. Не дождался и продолжил. — Молчите… Тогда, может быть, ответите на другой вопрос? Ваша героическая и на удивление премного удачная атака на немецкие крейсеры… Как вы умудрились оказаться в нужное время в нужном месте? Это я ещё про ваши снимки молчу. Пока. Те самые, которые вы в штаб армии Ренненкампфа доставили. Кстати, вы и там умудрились отличиться. Разбомбили узловую станцию, эшелон, тем самым прервали переброску и снабжение немецких войск. В подробности вдаваться не стану, но это самое малое, что можно сказать вкратце о ваших подвигах. Итак, я жду вашего ответа, поручик.
Сижу, молчу. Все всё знают. Похоже, Ренненкмпф не стал замалчивать моё участие в этом деле, а доложил кому следует. А я ещё на него грешил, плохое подумал. Получается, зря. Но это всё второстепенно. Главное то, что мне здесь и сейчас отвечать. И отвечать ли? Может, прикинуться валенком, сослаться на благоприятные обстоятельства… Генерал сам же подсказал, что я в Либаве оказался просто в нужное время? Может, именно этой версии и держаться? А зачем? Что я от этого выиграю? Может быть, именно сейчас и наступает переломный момент в моей жизни, в предстоящих нам всем событиях? Тот самый, для чего я здесь оказался. Ведь если мне удастся заручиться поддержкой корпуса в лице его командира, то многие вещи можно сделать и значительно быстрее, и с гораздо меньшими затратами. Если срастётся всё как нужно, само собой. Рискнуть? Ведь не попробуешь, не узнаешь, что получится. А если на этом вся моя развесёлая жизнь и закончится? Если меня дальше в золотой клетке держать будут? Дилемма выбора… Как быть?
Так. Тут на одной чаше весов судьба страны, а на другой моя. Что важнее? Вот из этого и будем исходить. Лишь бы получилось! И я выпрямился на своём стуле.
— Я… — начал исповедь и сразу же сбился. Так происходящее напомнило избитый сценарий абсолютно всех попаданческих романов, что я прервался и замолчал.
— Что же вы остановились? Продолжайте, мы вас внимательно слушаем, — мягко подтолкнул к продолжению исповеди Джунковский.
Ах, ты! А ведь скоро слетишь со своей должности из-за интриг против Распутина! Это-то откуда я знаю!? Нет, понятно, что читал что-то где-то когда-то… Но чтобы вот так вспомнить в самый подходящий момент… А если всё сделать несколько иначе? Можно же попробовать? Правда, и в этом случае можно запросто оказаться в той самой клетке… Но пробовать не можно, а нужно. Смущает присутствие ротмистра за спиной. Как ни крути, а это ещё один свидетель того, что я сейчас собираюсь сказать. Настоять на конфиденциальном разговоре? Или не нужно? Так у меня хоть ещё один дополнительный шанс избежать клетки появится. Ладно, продолжим:
— Я иногда вижу грядущие события. Это у меня началось после ранения, — показал рукой на свой лоб.
— И-и?
— И всё…
— Как всё? — откинулся в кресле Джунковский. Тут же вскочил на ноги, прошёл к окну, замер. Развернулся, бросил предостерегающий взгляд на ротмистра, подошёл вплотную и спросил:
— Как часто?
— Если бы часто. Тогда и побед бы у меня больше было, — развёл с сожалением руками. И даже больная рука в этот момент никак себя не проявила. И ведь не соврал ни разу! Потому как мои знания истории, особенно этого времени, оставляют желать лучшего…
— Допустим. Хотя это и сомнительно. Куда уж больше… Нам только ещё одного Распутина не хватает! А в какой именно момент наступают эти ваши… — генерал покрутил ладонью, подбирая подходящее слово. — Видения?
А я задумался. Вспомнил реакцию Эссена на мои откровения о его возможной болезни. Он же тогда почти такими же словами на моё пророчество отреагировал. Получается, зря я именно так сказал? Нет, ничего не зря! Только так у меня появится возможность хоть как-то повлиять на ход событий! Эссен Эссеном, Колчак с Остроумовым, это всего лишь Колчак с Остроумовым, а начальник Корпуса, это величина. Особенно в свете моих сегодняшних озарений. Однако, пора отвечать, нельзя столь долго терпение высокого лица испытывать.
— В какой момент? Не знаю. Да вдруг — раз! И приходит озарение. И я знаю, что и как должно сделать. Или что можно ожидать скоро. Не понимаю, как это работает, но оно работает.
А что ещё мне говорить? Вот так сразу, с одного маха более достоверного объяснения не придумать. А это должно прокатить.
— Странно, — Джунковский отошёл, сел, забарабанил пальцами по столешнице, помолчал, не сводя с меня прищуренного взгляда.
В другой бы раз обязательно занервничал, но не сейчас. Сейчас я уже был готов к подобным мерам воздействия. Надеюсь, дальше эмоционального и психического давления дело не пойдёт. Не будут же из меня правду силком выбивать?
Глухой стук пальцев по дереву оборвался, генерал стремительно поднялся на ноги, оттолкнув при этом кресло, обошёл вокруг стола, наклонил ко мне голову:
— Но возможно… — и резко без перехода быстро спросил. — Что вы имели ввиду, когда посетовали на отсутствие оцепления на лётном поле во время визита туда великого князя?
С самого утра ждал этого вопроса. Поэтому и ответил без задержки. Так, как думал. Проехался по действиям охраны, по её результативности, когда даже нас не смогли вовремя обнаружить…

Джунковский
«Да, лучше всего будет провести этот разговор в своих личных апартаментах. Всё-таки здесь обстановка менее казённая, домашним теплом отдаёт, расслабляет. Да и нет на первый взгляд никакой особой причины для этого разговора. Подумаешь, какой-то поручик обратил внимание на ошибки охраны. Но! Вот только охраны не кого-нибудь, а великого князя! Ведь случись чего и первой именно моя голова с плеч полетит! И интуиция правильно подсказала в первый же день собрать все сведения об этом офицере. Результаты получились очень интересные! А уж выводы-то и вовсе удивительные! Чуть не проморгали такого любопытного персонажа! И она же, эта интуиция сейчас настойчиво предупреждает о необходимости личной встречи. Именно личной, а никак не казённой и ни в коем разе не в служебном кабинете. Словно предчувствие какое-то душу теребит, не даёт покоя. А своим предчувствиям я привык доверять…» — думал командир Корпуса Жандармов, отдавая приказ ротмистру Козловскому:
— Павел Семёнович, вы уж аккуратнее там, со всей вежливостью. Не насторожите его раньше времени.
— Так всё равно насторожится, Владимир Фёдорович. Не в театр и не в ресторан приглашаем…
— Тут вы правы. Поэтому и предостерегаю вас отнестись к поручению со всем тщанием.
— Будет исполнено, Ваше Превосходительство!
Козловский закрыл за собой дверь, а генерал ещё раз прокрутил в уме все собранные об этом поручике сведения. Нет ли где случайной ошибки в выводах? Поднял трубку, вызвал адъютанта:
— Поручика приму в своём личном кабинете. Все звонки переключите туда. И позаботьтесь о чае…

Грачёв

Был ли риск в моих откровениях? Безусловно! Но я в последнее время чётко понимал, что сам, в одиночку, ничего не смогу сделать. Нет возможности. И наработанные за это время связи не особо помогут. Не тот масштаб! И если появился хоть какой-то шанс что-то действительно сделать, даже не изменить, а сделать, попытаться из песчинки в механизмах истории превратиться во что-то более значимое, грех его не использовать! Правда, риск в этом случае возрастает многократно, но эта та необходимая цена, которую нужно уплатить!
А моё откровение явно выбило из колеи жандарма. Видно было, что в первый момент он несколько растерялся, даже опешил от моего признания. Явно не ожидал ничего подобного. Впрочем, нужно отдать ему должное — быстро пришёл в себя. И начал меня потрошить. Не в буквальном смысле, само собой, но душу мне вывернул наизнанку. Хорошо ещё, что память прежнего хозяина этого тела не подвела, выручала в слишком уж провальные моменты. И чем дальше шёл разговор, а всё-таки я его могу назвать именно разговором, а не допросом, тем чаще мне приходилось ссылаться на последствия ранения, на мою амнезию. Очень неприятно было не знать некоторых моментов.
Не знаю, к каким выводом пришёл генерал, но этот тяжёлый разговор в конце концов всё-таки завершился. И меня даже отпустили на свободу! Честное благородное слово, именно так я себе и сказал: «На свободу!» Потому что в конце разговора уже и перестал надеяться на его благополучный исход. Хорошо ещё, что на все вопросы о новых предстоящих событиях отвечал отказом. Мол, не от меня сие зависит, не властен я над приходящими видениями. Они то валом идут, а то ни одного нет. Вроде бы, поверили. А точно это или нет, кто же мне скажет? Главное, отпустили. Или выпустили. Даже предложили доставить обратно, вернуть, так сказать, на то же место, откуда взяли. Отказался. Даже невзирая на больную руку. Да она уже и не болит. Почти. Так, напоминает о себе изредка, особенно при неудачном движении.
А я лучше пешком пройду. Прогуляюсь. Оно и для здоровья полезно, и на столицу полюбуюсь, а то всё времени не хватает.
Мои доводы сочли убедительными и соизволили отпустить. Ротмистр проводил до выхода на улицу. Распрощался, удивился моей протянутой руке. Ну, да, тут я несколько погорячился. По уму, так ему первому нужно было мне протягивать ладонь, он же старше по должности и званию, а я снова всё забыл. Это наверняка меня разговорами домучили, что я контроль утратил. Или уже их за своих считаю? Потому что, к моему облегчению, перед уходом мы договорились о следующей нашей встрече с генералом. На которой, уверен, всё и решится. Для меня.
Распрощался с Козловским, спустился со ступеньки, замер на секунду. Куда пойти, налево или направо? По идее, налево, само собой, но что-то глубоко внутри противится этому. И, хотя, через Троицкий мост мне до моей гостиницы добираться было бы ближе, но я решил пройтись по центру, полюбоваться красотами столицы. Хорошо бы и до Медного всадника дойти, если сил хватит.
Да и слева, даже отсюда видно, за домами дальше по улице начинается какой-то парк, а у меня нет никакого желания именно сейчас в гордом одиночестве находиться. Мне, наоборот, сейчас люди нужны, чтобы отдохнуть от зудящих в голове мыслей, сделать передышку, расслабить мозги. Позже обо всём произошедшем подумаем, постараемся грамотно проанализировать. Так что «налево» отпадает.
Тогда направо? И я развернулся в нужную мне сторону.
Брёл неспешно, глазел по сторонам на вывески. Рука так и болталась на перевязи, что избавляло от воинского приветствия старших офицеров. Чётким поворотом головы в нужную сторону это было делать несравненно легче.
Прошёл немного по Литейному проспекту, прогулялся не спеша по набережной Фонтанки, постоял у парапета, поглядел на волнующуюся воду, задержался у Михайловского замка. Что-то стало холодать. Дело к вечеру — с Фонтанки долетел заблудившийся пронзительный порыв ветра, заставил передёрнуть плечами от колкого озноба. Погорячился я в одном кителе на улицу выходить. Да кто же знал, что так дело повернётся? Думал, по-быстрому съездим туда и обратно, а тут вон оно как получилось…
Прошедшая мимо быстрым шагом шумная стайка молодёжи заставила отвлечься от набежавших мыслей. Проводил взглядом понравившуюся симпатичную девушку в окружении молодых людей и смутился. Ещё больше смутился, когда та оглянулась. Неужели мой взгляд почувствовала?
Как-то особо не задумываясь, потянулся за ними следом. Ничего вокруг не изменилось, только вывески на фасадах другие, в отличие от моего времени, да вместо асфальта под ногами лежит отполированный булыжник.
Остался справа Михайловский сад, на улице уже заметно стемнело, начали постепенно загораться фонари. Извозчика, что ли, какого найти? Как-то вдруг сразу усталость навалилась, да и проголодался. Передёрнул плечами, бр-р, становится совсем прохладно, что-то я загулялся.
Группка молодёжи скрылась за углом следующего здания, свернула на какую-то поперечную улицу. Ну и я следом за ними повернул. И не то чтобы действительно мне та девушка приглянулась, а как-то скорее на инстинктах ведомого. Они свернули, и я туда же. Потом опомнился, да разворачиваться не стал, всё рано в нужную мне сторону направляюсь. А вот об извозчике мысли всё сильнее донимают. Жаль, ни одного поблизости не видно, то один за одним мимо проезжают, а то словно все разом куда-то провалились.
О, молодёжь за углом здания столпилась, притормозила перед каким-то подвалом и поочерёдно начала в него спускаться. Может, в какой-нибудь ресторанчик? А что? Студенты в дорогой не пойдут, им сие не по карману и не по убеждениям. Да и в дешёвую забегаловку, судя по поведению и одежде, не полезут. Опять же еда там вполне вероятно имеется и неплохая она должна быть, потому как если она плохая, то студенты в такое заведение точно не пойдут. Ладно, решено, спущусь вслед за ними, хоть поем да силы восстановлю. А то что-то переоценил я свои физические кондиции. Или просто устал. Слишком много знаковых событий со мной в последнее время произошло.
Так, вот и угол здания. Не ошибся я в своих выводах. Точно, имеется за углом подвальчик. Что тут у нас? Что-то знакомое. Потому как царапнула взгляд вывеска над ступенями — «ПОДВАЛЪ БРОДЯЧЕЙ СОБАКИ». Точно, знакомое, крутится что-то в голове, где-то на самом дне памяти, но наружу пока не всплывает. Спускаюсь вниз, открываю входную дверь и… Приходится останавливаться. Потому что вход, точнее проход загораживает некий гражданин в штатском.
Не знаю, как на это реагировать, поэтому предпочитаю быстро осмотреться, сориентироваться.
При этом краем глаза замечаю, как его взгляд неприязненно скользит по моему лицу/лицо-то ему чем не нравится? Шрамом? Так его из-под козырька не видно/, цепляется за фуражку, за погоны, наталкивается на перевязь, и замирает, натолкнувшись на Георгиевский крест. Видимо, увиденное несколько не соответствует сложившимся в голове вышибалы представлениям, поэтому тот и не знает, как поступить. И я стою. Ну не отпихивать же его в сторону. И разворачиваться назад вот так сразу как-то не с руки. Да и публика под низкой кирпичной аркой потолка как-то примолкла вдруг и в нашу сторону смотрит.
— Боричка, да пропусти ты господина офицера. Видишь же, он не из этих наших столичных паркетных шаркунов, — к нам устремляется странного вида мужчина в возрасте. Почему странного? Да одет не пойми во что. То ли доктор, то ли военный, какая-то смесь непонятная из разнообразной одежды. Подхватывает меня под руку и проводит внутрь, попутно огибая и выговаривая на весь зал этому «Боричке»:
— Ты же видишь, офицер с боевыми наградами, опять же ранен, ему тяжело. А ты его не пускаешь… — и сразу же без перехода обращается ко мне и вежливо приглашает за свой столик.
Проходим через арочный проход во второй зал, присаживаемся. И снова тишина, снова ко мне приковано всеобщее внимание. Впрочем, ненадолго. Посмотрели и оценили. Почти сразу же под сводами раздаётся тихий неразборчивый шум, в котором изредка в момент всеобщей паузы можно выхватить какое-то слово.
Мой неожиданный заступник присаживается напротив, сразу же представляется, сетуя на то, что приходится представляться вот так, по-простому и, с любопытством скашивая взгляд на мой орден, на авиационные эмблемы и знаки, начинает мягко и ненавязчиво расспрашивать.
Господи, это куда я попал? Но в голове уже складывается общая картинка, которую расцвечивают наконец-то проявившиеся воспоминания. Представляюсь в ответ, одновременно пытаюсь незаметно оглядеться, ищу знакомые лица и не нахожу. Приходится сосредоточиться на разговоре, потому как мой собеседник не отстаёт, а через секунду и вообще огорошивает. Узнал меня каким-то образом и задаёт вопрос о той самой атаке на германские крейсеры. И в этот момент зал замолкает. Вопрос услышали. Или притворялись, что заняты своими разговорами, создавали вид отсутствия, а сами присматривались и прислушивались к новому действующему лицу. Творческие люди, одно слово… И теперь всеобщее внимание приковано ко мне, ждут ответа. Ну, вообще-то внимания я не боюсь, это действительно не в атаку идти, но вот быть в центре внимания не особо хочется. Мне бы просто поесть чего-нибудь существенного, да на творческих людей посмотреть, раз уж я сюда каким-то чудом забрёл. Можно сказать, к живой истории прикоснулся.
Но деться мне некуда, поэтому приходится в нескольких фразах удовлетворить неприкрытое любопытство моего заступника. На этом разговор не заканчивается, потому как вокруг авиации сейчас витает некий ореол загадочности, мужества и романтизма, что безумно нравится как раз вот такой богеме. Особенно её женской половине. Отбиваюсь от вопросов, вздохов и ахов общими ответами, ссылаюсь на усталость и якобы ранение, умудряюсь взамен рассказать парочку анекдотов в тему из моего времени, на что окружение реагирует вежливыми улыбками и редкими хлопками в ладоши и, наконец, меня оставляют в покое.
Еды я так никакой и не получаю. Складывается впечатление, что для этого нужно было оставаться в первом зале, а здесь… Здесь мне подносят бокал вина, и на этом всё.
Уходить сразу не хочется, всё-таки вдруг мне повезёт, и я увижу Ахматову или Гумилёва. Тихонько интересуюсь у своего заступника, кто есть кто, и меня кратенько, в двух словах, просвещают о каждом. Я только успеваю крутить головой, вглядываясь в лица и фигуры за столиками. Слышу несколько известных имён и фамилий, стараюсь рассмотреть сии персоны. Уже совсем не хочется уходить, пригрелся как-то. И моё недолгое ожидание вознаграждается. В зале появляется Маяковский. В цилиндре, который каким-то чудом держится на его голове, несмотря на довольно-таки низкие проходы в зал и распахнутом настежь сюртуке. А где знаменитая полосатая кофта? Шум и гомон усиливаются, вокруг Маяковского возникает быстрый водоворот его друзей и знакомых. На маленькую низкую сцену тут же выпрыгивает кто-то из присутствующих и с выражением что-то читает. Не прислушиваюсь, потому что не свожу глаз с высокой нескладной фигуры.
Вскоре появляется молодая женщина, как тут же меня просвещают, Ахматова, да я и сам вижу её узнаваемый профиль. Проходит к освободившейся сцене, оборачивается к залу и с грустью сообщает, что Николай уехал. Полк отправили воевать.
Так понимаю, что это она о Гумилёве. Жаль. Вот кого я действительно хотел бы вживую увидеть. Хотя, сегодня я и так достаточно увидел, на всю жизнь воспоминания останутся!




Глава 4


Джунковский
Давно уже проводили к выходу поручика, а генерал всё так же неподвижно стоял у окна, смотрел отрешённо на улицу и ничего там не видел. Вновь и вновь возвращался мыслями к только что завершённому разговору, вспоминал и прокручивал в голове и пробовал на вкус буквально каждую произнесённую гостем фразу.
На город стремительно наплывали сентябрьские вечерние сумерки, и небо над крышами столицы окрасилось в причудливый бледно-розовый цвет заходящего солнца. И даже этого не видел погружённый в тревожные размышления генерал.
«Ну кто мог предполагать, что простая на первый взгляд беседа с героем первых дней этой войны повернётся такой неожиданной стороной, — вглядывался в своё отражение в стекле Владимир Фёдорович. — Да ещё повернётся в довершение таким боком, которого он ни на дух не выносил. Как будто мало было ему постоянной головной боли от одного такого же нынешнего любимца императрицы! Правильно ли он поступил, отпустив этого Грачёва? Может быть, от греха подальше законопатить его в подвалы Петропавловки и забыть, как предутренний дурной сон? Может быть, может быть… Если бы не одно но! Этот странный поручик явно выступал на его стороне. Иначе как объяснить представленную ему информацию о его, Джунковского, вероятном нерадостном и бесперспективном будущем? Само собой, информацией называть эти… Какие-то видения… Будет как-то слишком уж… Правдоподобно. Словно он в них полностью поверил. А такой слабости генерал в отношении себя допустить не мог! Но и отмахнуться от этих якобы видений /определение-то какое! Чтоб они в пекле горели/, не позволял весь его многолетний жизненный и профессиональный опыт!»
Вспомнив высказанное в самом конце разговора предостережение, Владимир Фёдорович раздражённо передёрнул плечами. Да уж, отмахнуться от сказанного не получится, придётся сегодняшней ночью опять не спать, снова и снова подробно вспоминать весь разговор, каждое произнесённое слово, анализировать поведение визитёра, интонации и мимику его лица…
Ничего. Если всё услышанное сегодняшним вечером хоть на какую-то десятую долю окажется правдой, то сегодняшняя бессонная ночь покажется слишком малой платой за его благополучное будущее. И не только за его…
Приняв непростое для себя решение, Джунковский разом повеселел, как это всегда с ним бывало после долгих размышлений, подмигнул своему отражению в тёмном стекле/ кстати, отныне и навсегда в свете полученных предупреждений шторы нужно будет задёргивать/, развернулся и направился к выходу. И обязательно нужно будет быстро собрать всю необходимую по итогам прошедшего разговора информацию на существующие в стране на этот момент производства и подобрать подходящих людей. Само собой с мерами воздействия на них. Так, на всякий случай, время-то на дворе какое? Благо, хоть это-то можно переложить на чужие плечи. На следующую встречу с поручиком нужно прийти подготовленным.
И снова генерал передёрнул плечами и поморщился. Ну не нравится ему эта чертовщина с предсказаниями. Чушь несусветная для истинно верующего человека. Но и не принимать во внимание после всего сказанного эту якобы чушь нельзя. Уже просто так не отмахнёшься. Слишком многое на карту поставлено…

Грачёв
Ну, в общем-то насиделся я в этом «Подвале», пора и честь знать. Накормить не накормили, но хоть отогрелся. Любопытство своё и интерес удовлетворил, можно и на выход. Да и душно здесь стало, табачный дым густой пеленой под сводами висит, клубится, когда снующая туда-сюда публика его головами задевает. На воздух хочу, в гостиницу, в кровать. И спать! Стихи стихами, а война по расписанию! Или работа! А у меня её сейчас хватает, особенно после визита к командиру особого Корпуса. Кроме тяжёлого, но, как оказалось, такого нужного разговора с жандармом больше никакие мысли в голову не лезут. Какая уж тут может быть поэзия! Разбивается хрустальная воздушная хрупкость рифм о приземлённую гранитную твердь бытия.
Извинился перед своим спутником, ещё раз поблагодарил за участие, распрощался и направился к выходу. Не успел сделать и пары шагов, как меня остановили громким, буквально на весь зал вопросом. Пришлось развернуться. Маяковскому больше всех неймётся, всё публику своим поведением эпатирует.
— Что, господин поручик, вам у нас не нравится? Герою окопов не до высокой поэзии?
И вид-то не сделаешь, что ничего не услышал. А у окружающих сразу глазёнки заблестели, особенно у тех, которые женского полу. Нравятся скандалы? А вот не доставлю я вам такого удовольствия:
— Нет, господин поэт. Дело не в том, что мне что-то нравится или не нравится. Завтра на службу вставать рано. Прошу меня извинить. Прощайте. Честь имею.
Раскланялся и развернулся к выходу. А что это все затихли? Пришлось быстренько оглянуться через плечо.
— То есть вы хотите всех нас упрекнуть в безделье? — а позу-то поэт принял какую эффектную! Как раз вот на подобную публику и рассчитанную. Одну ногу вперёд выставил, подбородок гордо задрал… Вот только не учёл, что голова при этом своей макушкой в табачное облако под сводами окунулось. И впрямь, облако в штанах!
Еле-еле удержал себя от улыбки. Слишком уж пришедшая в голову аналогия показалась неуместно смешной. Не поймут, с! Да что же ты не уймёшься? Публику решил за мой счёт поэпатировать? И нашёл же к кому приставать! Иди вон немцам лучше свои претензии высказывай. А народ-то с интересом смотрит, ждёт, что дальше будет. Но позволю себе всех разочаровать. Не стану в угоду этой публике в спор вступать, да и сил нет, честно себе признаюсь.
— Владимир Владимирович, не приписывайте мне свои мысли. Не все здесь с ними согласны. Ещё раз прошу извинить, господа, мне действительно пора.
И я нырнул под свод арки, не дожидаясь ответа. Миновал ещё один зал /вот где мне нужно было занимать столик — тут хоть чем-то кормят/, дверь и ступени входа. Или выхода в этом случае. Поднялся на улицу, вдохнул полной грудью свежий холодный воздух. Хорошо! И, не оглядываясь, зашагал в сторону Невского проспекта. Поймать извозчика здесь в это время мне кажется маловероятным. Если бы в находящемся по соседству Михайловском театре что-то давали, какое-нибудь представление — тогда да, подобная возможность у меня бы была, а поскольку этого не происходит, то пока так придётся — ножками, ножками.
Громкий топот за спиной заставил резко развернуться и высвободить больную руку из перевязи. Пальцы потянули клапан кобуры, нащупали ребристую рукоять револьвера и… Расслабились. А тело и ноги, наоборот, напряглись, приготовились к возможной стычке. Ну и чего ему неймётся?
Маяковский догонял меня широкими быстрыми шагами, так что полы расстёгнутого сюртука оставались где-то у него за спиной. Остановился в двух шагах, замер, вглядываясь мне в глаза. И вдруг сказал то, что я меньше всего сейчас ожидал услышать:
— Я тоже хотел в действующую армию, но мне отказали. Нашли причину — неблагонадёжность. Тоже мне, крючкотворы и бюрократы!
— А вы найдите меня завтра на Комендантском аэродроме, попробуем что-нибудь придумать.
Слова вылетели из моего рта как-то сами собой, словно под влиянием посторонней силы. Захлопнул рот, опомнился, да уже поздно стало. Вот мне оно нужно? Ещё и эти проблемы на себя взваливать? Получается, нужно…
Невский встретил яркими огнями фонарей, прогуливающейся разномастной публикой и, наконец-то, свободными извозчиками. Махнул рукой, привлекая к себе внимание — куда-то идти уже не было ни малейшего желания, забрался в пролётку, назвал адрес, забился в самый угол возка, показалось, что там будет теплее. Это хорошо, что верх поднят, не так ветром продувает. Эх, кто же знал, что мой сегодняшний день окажется настолько длинным?
А потом пришлось ещё отбиваться от расспросов Михаила, ссылаться при этом на действительную усталость, давать твёрдое обещание обо всём рассказать завтра утром и голодным ложиться в кровать. К счастью, усталость быстро победила голодный вой недовольного желудка, и я, счастье-то какое, наконец-то провалился в спасительный сон.
Свой утренний рассказ отложил сначала до завтрака, а потом и до обеда, несмотря на настойчивость Михаила. Отделался парочкой общих фраз, и всё. Слишком дел много накопилось, и все они неотложные. Работы по переделке фюзеляжа идут полным ходом, а у меня возникли некоторые новые идеи. Пришлось вносить по ходу дела очередные изменения в конструкцию. К счастью, это никак не влияло на уже проделанную работу, ничего не пришлось переделывать и ломать.
Правда, на обеде отвертеться от расспросов Михаила не удалось, пришлось удовлетворять его измученное затянувшимся ожиданием любопытство…
А вечером обязательно нужно посетить доктора. На удивление, вчерашние похождения ничем плохим для моего здоровья не закончились. И рука почти не болела, так, чуть-чуть тянуло рану, и простуда на организм не навалилась. Так что к доктору и, если получится, всё-таки к Котельникову. Или с Котельниковым подождать? До следующего визита к Джунковскому? Генерал обещал насколько возможно быстро собрать всю интересующую меня информацию по нужным людям и производствам.
Вчера вечером после разговора в Корпусе я как-то всё больше на эмоциях был. И ничего конструктивного придумать не смог. За ночь немного успокоился, по крайней мере, острые эмоции и впечатления от проведённого разговора ушли, и я начал думать более чётко и взвешенно. Вчера-то здорово напряг свои мозговые извилины — слишком неожиданным оказался разговор. Пришлось просчитывать каждое слово, контролировать мимику и интонации, лихорадочно пытаться выдернуть из глубин памяти всю необходимую для этой беседы информацию. И, кажется, у меня всё получилось. По крайней мере, сегодня и сейчас я нахожусь на аэродроме, а не в каких-нибудь застенках.
А что будет дальше? Отгоняю от себя этот преждевременный вопрос. Потому что ничего сейчас нельзя загадывать. Всё будет зависеть от того, поверит ли мне Джунковский и что именно скажет при следующей нашей встрече. Или сделает. Если поверит, то… И я снова обрываю себя, дабы не спугнуть удачу. Потому что это совсем другая фигура по значимости и абсолютно другие возможности по жизни. Ведь если всё срастётся, как нужно, то… И я снова затыкаю неуёмный фонтан собственного воображения. Рано! После помечтаю, когда появится хоть какое-то реальное подкрепление этим мечтам!
И, вообще, благодаря своему вчерашнему вечернему визиту в «Подвал» я впервые настолько чётко определился со своим окончательным позиционированием к окружающей меня действительности. Всё увиденное там, в этом подвальном тумане сизого табачного дыма так отчётливо напомнило мне о собственных метаниях, что я наконец-то понял, для чего я здесь. Можно много, успешно и красиво говорить о патриотизме, о жертвенности во имя великой России, но кроме болтовни ничего конкретного и полезного не делать. Сколько в том зале было экзальтированной молодёжи, а воевать отправился только один Гумилёв… Да и то, отношение к нему у публики после такого поступка было несколько… Скажем так, этаким непростым, неодобрительным. Единственно, выбивались из всего этого те слова Маяковского. Вот и посмотрим, найдёт ли он меня, или это так, болтовня пустая, под влиянием очередного порыва? Так что прочь все свои сомнения, отныне только вперёд, невзирая на трудности и личности. Впрочем, с моим везением находить общий язык с этими самыми личностями, пусть и на основе некоего послезнания, сомнений и быть не может. Нечего заниматься пустой болтовнёй и зряшными переживаниями — дело дельное делать нужно! И хватит ассоциировать себя с песчинкой в механизме развития истории. Гораздо лучше будет оказаться там в качестве булыжника…
Вечером же у меня состоялся только лишь визит к доктору. Никуда я больше не поехал. Рана моя успешно заживала, да я и сам это чувствовал, зуд стоял под повязкой такой, что никаких сил терпеть не было. Но перевязку на всякий случай сделали, сменили замазюканную за эти дни косынку-перевязь. И всё! Удалось убедить себя пока никуда не высовываться, остаться в гостинице и отдохнуть. Пока ещё есть такая возможность. Пусть Михаил один погуляет. Да он и не возражает. И, судя по тому, как он бодро и весело собирается, у вахмистра всё на личном фронте в полном порядке. Вот хоть у кого-то всё хорошо!
За несколько последующих дней основные работы на самолёте закончили. Осталась всякая мелочь, вроде обтяжки и покраски.
Переделали практически полностью весь фюзеляж, теперь в пилотской кабине имеется неплохой обзор во все стороны, даже осевую черту на нижнем стекле чёрной краской нарисовали. Чтобы выдерживать прицельную линию пути на боевом курсе.
В его средней части, в полу — вырезали прямоугольный люк и поставили открывающиеся створки, собрали и закрепили механизм для подвески и сброса бомб с направляющими. Намучились с выбором подходящего места. Нужно было и общую прочность корпуса не нарушить, и соблюсти при этом нейтральную центровку. Которая бы никоим образом не влияла на аэродинамические характеристики самолёта и его управляемость. При любой бомбовой загрузке. Ну, или при полном отсутствии оной. Пришлось усиливать центроплан и стойки шасси, так, на всякий случай. Решил перестраховаться.
В процессе всех этих переделок ко мне обратилось несколько молодых ребят из служащих на заводе, в этом году закончивших технические учебные заведения. Потому как газеты не успокаивались и со всем присущим им апломбом превозносили героизм наших солдат и офицеров. Вот под их влиянием и возник в обществе с началом войны и первых значимых успехах на фронте небывалый энтузиазм и патриотизм. И этим молодым людям приспичило воевать. Как будто они на заводе мало для фронта делают. Но, как это всегда с молодёжью и бывает, убедить их в этом никак не получилось.
А потом мне в голову пришла одна замечательная мысль. А почему бы и не принять в экипаж парочку толковых ребят на должность авиационных инженеров? И кто-то же из механиков должен будет грамотно обслуживать эту технику на земле, готовить к полётам? Так что надо загодя побеспокоиться о нужных и полезных делу специалистах. Где я их буду потом искать? Единственное, как на такой отток кадров посмотрит Сикорский? А, ладно, надеюсь, да просто уверен, что с ним мы найдём общее решение, устраивающее все заинтересованные стороны.
Зато на его заводе сбросится напряжённость, пассионарная молодёжь перестанет бухтеть. Один будет бортовым инженером, второй — техником по авиационному и бомбовому вооружению, и двое-трое наземных специалистов. Осталось это решение согласовать с Адмиралтейством, выбить необходимые предписания и направления. Как всё это провернуть, даже представления не имею. Но у меня есть полковник Глебов, и, может быть, командир особого корпуса. Они и помогут. А почему Адмиралтейство? Ну, мы же всё-таки в армии. И спецов этих нужно обязательно призывать на военную службу.
Поэтому никому из обратившихся ко мне ребят отказывать не стал, поговорил с каждым, выяснил, кто на что способен и на какую должность претендует. К моему удивлению, этот вопрос вызывал полное недоумение кандидатов. Да им просто по барабану было, где и кем служить! Главное, служить. Отечеству! Вот это правильный подход к делу. Это просто замечательный подход! И, главное, очень своевременный и нужный! Мне!
Конкретных обещаний никому не давал, но многозначительно предлагал на всякий случай готовиться к убытию и помалкивать обо всём. Почему-то в своих намерениях твёрдо был уверен и даже нисколько не сомневался, что всё у меня получится. И ребятам разрешат со мной улететь, и у меня в экипаже необходимые специалисты появятся. Больше всего из-за последнего довода был уверен.
И ещё одно. Неожиданное и не менее значимое событие сегодня произошло. Как-то я уже привык, что со стороны начальства особым вниманием не пользуюсь. А тут вдруг вызов в заводоуправление. Пришлось мне оставлять Михаила старшим на аэродроме, где мы потихоньку, втайне от всех проводили кое-какие специальные занятия с нашим будущим экипажем, переодеваться и мчаться в город со всей возможной скоростью. Скоростью пойманного на улице извозчика. И, заметьте, за свой счёт мчаться.
На подъезде к воротам увидел высматривающего меня Сикорского. Пролётка ещё не успела остановиться, а Игорь Иванович уже подскочил вплотную, заглянул внутрь, обрадовался, лицезрея мою вопросительную физиономию, и зачастил. Что было вовсе для него несвойственно.
— Сергей Викторович, ну что же вы так долго? Давайте, давайте быстрее вылезайте, машина ждёт.
Какая ещё машина? Расплатился с извозчиком, пролётка развернулась и неторопливо начала удаляться, а из ворот выехал этакий солидный лакированный чёрный автомобиль. Я таких ещё и не видел. С золотыми орлами на дверках, с российским флажком над капотом.
Притормозил напротив, распахнулась задняя дверка, и Сикорский нетерпеливым жестом пригласил меня загружаться. Нырнул внутрь, прямо под бок к сидевшему у противоположной двери Шидловскому. Плюхнулся на широкое кожаное сиденье, мягко просели подо мной подушки роскошного дивана, поздоровался и только открыл, было, рот, чтобы поинтересоваться всем происходящим, как меня опередили. С переднего сиденья развернулся вполоборота офицер, сверкнул золотом погон:
— Поручик Грачёв?
— Так точно! — вылетело из меня. Потому что в этот момент к нам присоединился Игорь Иванович. Заскочил в салон, почти упал рядом, при этом чувствительно навалился на меня боком, да ещё и локтем под рёбра засадил. Вот и выбил из меня это утверждение вместе с набранным в лёгкие воздухом. Я в конце короткой фразы даже закашлялся. Весь бок отбил. Хорошо ещё, что у меня рука почти зажила, и я в этот момент успел её в сторону убрать. Как чувствовал.
А потом мы тронулись. То есть не мы, а машина. Пока ехали, Шидловский тихонько ввёл меня в курс дела. Нападение на аэродром и завод вызвало огромный резонанс в столичном обществе. Утаивать от газетчиков эту информацию, особо важную во время войны никто не стал, поэтому дело получилось неожиданно громким. Газетчики постарались выдавить из него всё возможное, сыграть на патриотизме читателей с полного одобрения властей. Ну и заработать, само собой, резко увеличив свои тиражи. Теперь вот везут нас на награждение.
— Сергей Викторович, я прекрасно понимаю, что вас награждать необходимо. Вы действительно заслужили, жизнью рисковали. А мы-то тут причём? Уж вы на нас не обижайтесь, но это была не наша инициатива. Да мы с Игорем Ивановичем, как говориться, обо всём этом ни слухом, ни духом, почти наравне с вами узнали.
Сикорский с другого боку тихонько поддакивал почему-то оправдывающемуся передо мной Шидловскому. Вот смешные, а то я этого не понимаю. Вот только несколько удивило собственное награждение. Ну не привык я к такому вниманию к моей персоне. Они же, награды эти, как-то всё больше мимо меня пролетают.
Ехали долго, за город. Наконец въехали в Царское село, а вскоре подъехали и ко дворцу. Я скромно держался позади начальства, не высовывался, но по сторонам поглядывал. Интересно же! Красота-то вокруг какая — лепота!
А само награждение прошло скромненько. Облагодетельствовали долгожданным повышением в звании, обрадовали погонами штабс-капитана. А в довершение за спасение военного имущества, что приравняли к боевым действиям, наградили Станиславом с мечами.
Расстраиваться и печалиться не стал. Подумаешь, низший орден. Но ведь и я не на фронте.
Зато с мечами, за боевые якобы действия. А ведь и впрямь — и сам пострелял, и в меня постреляли, даже подранили. И моих спутников наградили аналогично. Так что никому из нас не обидно. И мне, в том числе. Спасибо и на этом.
А после награждения меня перехватил Джунковский, попросил ничему не удивляться и проследовать за ним. Проследовал. Дурных предчувствий у меня не возникло, наоборот, собрался и подобрался внутри. Потому как почуял, что сейчас для меня будет организована встреча с кем-то влиятельным. Гадать не стал, подходящих кандидатур вокруг хватало, дворец всё-таки. Тут и великий князь, мой якобы благодетель, и вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Это те, про кого я точно читал когда-то. Кто из них? Вот сейчас и увидим. Великий князь на награждении присутствовал, поэтому явно это не он. Тогда остаётся только одна персона. Решил же не гадать, так ведь никак не получается, волнуюсь. Да и ладно.
Так и вышло. Угадал. Мария Фёдоровна. Теперь бы не опростоволоситься, выбрать правильную линию поведения…
— Признаться, я вас себе представляла несколько иначе, — после моего представления и непродолжительного изучения моей скромной персоны молвила Мария Фёдоровна. — Это правда? То, о чём мне рассказал Владимир Фёдорович?
— Что именно Вам рассказал Владимир Фёдорович? — в голове метеором проносится весь наш предыдущий разговор с генералом, сразу же выхватываю ключевые вопросы, тут же определяюсь с ответами на них. Я готов. И последующая за моим уточняющим вопросом коротенькая пауза в разговоре мне как нельзя кстати.
— Генерал, а ведь он не играет сейчас. И не боится нисколько, да он вообще спокоен. Где вы его нашли? — не отворачивая от меня острого взгляда, обратилась к Джунковскому старушка.
Это я её так про себя обозвал. Чтобы эмоциональное напряжение сбросить. А так… Ну, какая из неё старушка? Крепкая сухощавая женщина в самом расцвете сил. Правда, власть и корона наложили свой отпечаток на её лицо, но это если приглядываться. А так вполне даже ничего для своих лет.
Вот только не нравится мне такое. Когда обо мне же говорят так, словно меня здесь нет.
— Ваше…
— Владимир Фёдорович, мы же с вами договаривались, что наедине и среди своих вы меня называете по имени-отчеству, — резко прервала и не дала продолжить Джунковскому фразу Мария Фёдоровна.
Генерал только согласно голову наклонил в ответ.
— Поручик… Или уже штабс-капитан? Это правда? — а это ко мне вопрос. Это меня сейчас о чём-то собирается спрашивать эта непростая даже на первый взгляд женщина.
А я сейчас чётко понял, что она сейчас так шутит, пытается за этой немудрёной шуткой скрыть свою растерянность. Да она же просто не знает, как себя со мной вести и о чём спрашивать! Или знает, но опасается показаться нелепой. Вдруг это всё неправда и розыгрыш? Потому так и разговор строит.
Ладно, терять мне нечего, плохого я про неё ничего не знаю, рискну. И я начал свой рассказ. Сначала повторил то, что на днях Джунковскому рассказывал, а дальше чуть-чуть, буквально самую малость рассказал о возможно предстоящих дальнейших событиях.
А вот потом произошло то, чего я никак не ожидал. Распахнулись входные двери, и вошёл великий князь и мой якобы благодетель.
— Вот вы все где? А я-то вас как раз и ищу.
А сам очень внимательно и цепко в меня вглядывается. Ага, так я и поверил, что ты меня выискивал. Наверняка всё у вас спланировано было. Только вот с какой целью? А что гадать? Сейчас всё и узнаю…
Спустя день
Пару раз прокатился на собранном «Илье» из конца в конец лётного поля, прогревая и проверяя на слух работу моторов, их синхронизацию и тягу. А самое главное внимательно прислушивался к поведению переделанного фюзеляжа. И ещё почему-то постоянно опасался за новые стойки колёс. Казалось, что слабые они, что вот сейчас возьмут и сложатся в самый неподходящий момент. Ну и что, что я уверен был в своей конструкции, всё равно удостовериться в этом на практике не помешает. И вообще, пусть лучше все возможные проблемы вылезут сейчас, когда я на земле нахожусь, чем позже, в воздухе. Поэтому и гоняю на разных режимах моторы, на радость редкой публике и аэродромного народа катаюсь из одного конца поля в другой, даже вот сейчас попробовал на рулении хвост приподнять. Вроде бы как всё нормально, только всё равно неприятно. Опасно. Махина здоровая, потребная длина разбега и пробега значительно больше, чем у моего Ньюпора и, тем более, Фармана, приходится выкатываться за пределы подготовленной для эксплуатации именно подобных маленьких аппаратов площадки. Надо было мне это дело раньше проконтролировать, да как-то упустил я этот момент, прошляпил. Да и не рассчитывал на такую подлянку, думал — раз аэродром, то он уж наверняка должен быть ровным, а тут вот оно как получилось. И ладно бы только колёса у меня были, тогда бы не так переживал, а у меня же вместе с колёсами и поплавки под брюхом имеются. Между нижней точкой колёс и поплавков расстояние маленькое, всего-то сантиметров тридцать — не дай бог какая кочка или бугорок с ямкой большей высоты или глубины попадётся. Вероятность, конечно, маленькая, но вдруг, по тому самому закону подлости возьмёт и попадётся. Откуда-нибудь. Так-то ничего страшного не должно случиться, просто поплавком чиркну, но… Всегда есть какое-нибудь НО! Может возникнуть разворачивающий момент, опять же дополнительная нагрузка на элементы конструкции. Что все эти «Но» могут за собой повлечь, одному господу известно. Да и ему вряд ли. Ну не до этаких мелочей небожителю.
Да, так вот, попробовал хвост приподнять, проверил, устойчив ли аппарат, как рулей слушается, не тянет ли его в какую-либо сторону? Эксперимент менярезультатами удовлетворил, теперь можно и в небо подняться.
Почему я так перестраховываюсь? Ведь этот самолёт уже довольно-таки много часов налетал и никаких неприятностей экипажу за время лётной эксплуатации не доставил. А потому что мы полностью переделали фюзеляж, стойки колёс, изменили конфигурацию проводки управления — убрали её из-под пола и провели вдоль бортов. Чуть переделали и значительно усилили конструкцию центроплана. Была мысль и сами крылья с более привычным для меня профилем сделать, но под давлением Глебова и, в основном, Сикорского не стал с этим заморачиваться. На этом самолёте. А вот все новые аппараты уже будут выпускаться с новыми крыльями.
Ох и поспорили мы с изобретателем. От души. Правда, до драки дело не дошло, Глебов помешал, но был один раз такой момент, в самом начале нашего сотрудничества. А потом как-то всё устаканилось, и процесс пошёл. Процесс сотрудничества, благоприятного и полезного для всех в нём участвующих.
А с каким трудом я добился личного участия в испытаниях своего детища, это отдельный разговор. Но крови я себе попортил достаточно. Даже иной раз серьёзно жалел о том недавнем разговоре с Марией Фёдоровной и великим князем. Сидел бы себе на попе ровно, никуда бы не высовывался, зато летал бы в своё полное удовольствие, в боевых действиях участвовал, воюй — не хочу. Сколько, как говорится, душеньке угодно. А теперь приходится любой шаг согласовывать, разрешения выпрашивать, да ещё если и удаётся подобное разрешение получить, так следом столько охраны следует, что все окружающие с недоумением вслед смотрят. А кто это такой идёт?
Обыграли меня тогда влёгкую. Да и не могло быть иначе. Кто я и кто они. У кого опыта в подобных разговорах больше? Само собой, что у них. Мария Фёдоровна женщина умная и даже очень умная. Начала ловить меня на нестыковках моего рассказа, тут и Джунковский подключился, затем и великий князь свою посильную лепту внёс. Додавили меня. Пришлось приоткрыть завесу тайны моих успехов. Хорошо ещё, что всего не рассказал, хватило ума и самообладания. Сослался на якобы вселившегося в меня двойника, который время от времени подбрасывает мне кое-какую информацию о грядущих событиях. Нутром чую, что не прокатило такое объяснение, но пока от меня отстали. Наверное, решили паузу взять на обдумывание своих дальнейших действий. Ну и меня намеревались во дворце до той поры придержать. Насилу отбился, отговорился. Но пришлось твёрдое слово давать, что ни в какие опасные для жизни авантюры я лезть не стану. Только после этого отпустили. Но охрану всё равно приставили. Да такая охрана как раз больше всего внимания и привлекает.
Так что пока во дворце думают и о чём-то размышляют, я пользуюсь моментом относительной свободы и испытываю то, что у нас с Игорем Ивановичем получилось. Вон он, с группой инженеров на самом краю поля стоит, у недавно отстроенных ангаров. Там мы и будем новые Муромцы выпускать-производить. При содействии великого князя Александра Михайловича все проблемы решились на раз, и про Корпусной аэродром мы забыли как про страшный сон. Теперь основное производство будет здесь, на Комендантском находиться. И я каким-то образом раз и прилепился к этому делу…
Так, впереди конец лётного поля, пора разворачивать эту махину и готовиться к взлёту.
Моторы прогреты, обороты вывожу на максимум и начинаю разбег. Каждая неровность отдаётся в педали и штурвал, доже слышу, как тоненько звенят от нагрузок расчалки крыльев. Само собой, это мне только кажется, потому как все нервы сейчас на пределе. Растёт скорость, удары по стойкам колёс становятся резче, поднимаю хвост. А повезло мне, что ветер немного боковой, всю пыль в сторону сдувает. А то бы разбегался сейчас в сером тумане — напылил-то я во время испытаний изрядно. Правда, приходится рулём направления компенсировать боковой снос, чтобы выдержать линию разбега, но это ерунда. Одно плохо. То, что гул от работающих моторов в кабине стоит такой, что даже шлемофон нисколько от него не спасает. И вибрация… Надо будет кабину вперёд выносить…
Становится легче, выкатываюсь на укатанное поле. Ещё чуть-чуть и на штурвале появляются обратные усилия — наконец-то можно почувствовать самолёт! Отдача в стойки уменьшается, самолёт пару раз зависает в воздухе, касается колёсами земли и окончательно с ней прощается. Придерживаю его, не даю лезть в набор, пусть разгонится. Впереди ни ангаров, ни деревьев, поэтому некоторое время лечу над самой землёй и пытаюсь поймать ощущение слияния с машиной. Пока ничего не выходит. Но аппарат летит ровненько, никуда не кренится, не валится. Моторы тянут ровно, скорость растёт. Проверяю, правильно ли показывает авиагоризонт, высотомер. Чуть-чуть ослабляю усилия на штурвале, и самолёт сразу же начинает карабкаться вверх. А уверенно лезет, настойчиво так, упорно. На высоте порядка пятидесяти метров по прибору прибираю обороты, перевожу машину в горизонтальный полёт. Да, здесь без бортового инженера не обойтись — слишком велики нагрузки на рычагах управления моторами.
Крен влево-вправо, рулей отлично слушается. Не так активно, как на истребителе, запаздывает немного, но это ожидаемо, всё-таки махина для этого времени огромная.
Разворачиваюсь на обратный курс по компасу и проверяю его работу визуально. Пока всё отлично. Ещё чуть-чуть доворачиваю и прохожу точно над ангарами. В нижнем стекле всё отлично видно, по нарисованной на нём черте прекрасно можно выдерживать нужное направление. Вижу внизу на земле задранные к небу головы, кто-то мне даже рукой машет, отворачиваю в сторону от городской окраины и ложусь на расчётный курс. Ну, это я так для красоты говорю, а на самом деле беру примерный курс в точку разворота на посадочную прямую. Для первого полёта достаточно. Сядем, проверим самолёт, если всё в порядке, можно будет ещё разок в небо подняться.
Оглядываюсь через плечо, пусто в кабине. В первый полёт я отправился один. Как ни просился со мной Михаил, а пришлось ему отказать. Нечего рисковать попусту. Всё равно отстреливаться я ни от кого не собираюсь, так что успеет ещё вволю налетаться. А пока я в гордом одиночестве. Нужно же убедиться в работоспособности всего того, что мы за такое короткое время нагородили.
Разворачиваюсь на посадочный курс, вхожу в глиссаду, начинаю снижение в выбранную точку. Самолёт идёт ровно, в воздухе сидит плотно, рулей слушается отлично. Небольшой снос от бокового ветра легко парируется углом доворота. Земля. Выравниваю, убираю снос, ветер приходится парировать креном, но я к этому готов. Штурвал на себя, добор, есть касание.
А вот с посадкой проблемы. При касании слегка задеваю грунт поплавками, их хвостовой частью. И ничего ведь конструктивно не сделаешь. Тут или на воду садиться, или тренироваться больше. Но ничего, для первого полёта на такой технике всё равно результат отличный. И машина хорошая, управляется легко и рулей слушается прекрасно. Усилия, правда, тяжеловаты, непривычны, но от этого никуда не денешься. Просто нужно смириться с этим и привыкнуть к возросшим нагрузкам. На нём конечно, как на Ньюпоре не покрутишься, в каждую дырку не пролезешь, но зато сколько бомб можно увезти. И грузов. Правда, размеры уж больно велики. После моих атак на немецкие корабли они быстро обзавелись средствами противовоздушной обороны, но тут тоже можно что-нибудь придумать…
Мысли проносятся в голове одна за другой, но работать не мешают. Прибираю обороты до минимальных, гул стихает, а вибрация наоборот усиливается, появляется противное дребезжание со всех сторон. Деревянный же аппарат, что так дребезжать может? Тяги? Нужно будет обязательно проверить их надёжность. И крепление.
Нет, в небе было лучше, а на земле сразу же появляется сильная тряска, зубы выбивают чечётку и ничего не получается с ними сделать. Плохо для здоровья, когда амортизаторов нет.
Разворачиваюсь в конце пробега, поднимаю тучу серой пыли. Удираю от пыльного облака — нужно беречь моторы. Как хорошо, что ветерок есть.
Рулю к ангарам, к машине немного привык, руки-ноги сами работают. Даже появляется возможность отвлечься на мгновение и осмотреться, посмотреть, так сказать, по сторонам. На крылья, например. Очень уж они вверх-вниз болтаются, на каждой неровности ходуном ходят. И никакие расчалки от этого не спасают. Нет, всё-таки я прав, нужно переходить на монопланы. С верхним крылом и другим профилем. Моторы? Пока они есть, тяги хватит, даже если два поставить. Немного упадёт грузоподъёмность, зато вырастет скорость и надёжность. И поплавки… Это же совсем не дело. Надо за основу брать корпус, как у Григоровича. Налаживать с ним тесное и плодотворное обоюдное сотрудничество. Отказываться от производства кучи разных самолётов, во многом давно устаревших даже для этого времени и переходить на повсеместный выпуск нескольких нормальных моделей. Тогда не будет проблем с комплектующими, с производством и с подготовкой пилотов. Это если коротко. Хватает здесь плюсов, но хватает и минусов. Слишком уж всё разобщённо в Империи, каждый своё собственное одеяло на себя тянет, а, главное, нет пока у заводчиков и правительства единой концепции самолётостроения и его применения на практике. Пока нет, но будет. Уже первые намётки появились. Александр Михайлович должен разобраться с тем, что я ему, а точнее им наговорил. Пока взяли пару дней на раздумье. Как раз сегодня этот срок истекает. Посмотрим, к какому решению придут…
О, легки на помине. Вот и знакомый автомобиль показался. Зря. Не нужно таким образом ко мне всеобщее внимание привлекать. Наверняка об этом никто не задумался из моих новых, так сказать, высоких друзей. Друзей ли? Ну… Буду на это надеяться. Вот сейчас и узнаю, прав ли я в своих предположениях…




Глава 5


Выключил зажигание, топливные краны перекрывать не стал, для этого ещё один специально обученный человек необходим, пока обошёлся так. По инерции прокатился немного, а дальше набежал служивый народ, остановил самолёт и развернул носом от ангаров. Поймали меня, так сказать, не дали проскочить мимо. Но без тормозов как-то нехорошо, нужно будет подсказать Игорю Ивановичу, пусть поразмышляет на эту тему, ну и я, само собой, подсуечусь, кое-какие нужные идеи подскажу.
Расстегнул привязные ремни, снял ремни подвесной системы парашюта, выкарабкался из кресла. Из-за бомболюка и систем сброса пришлось полностью переделывать не только грузовой отсек, но и пилотскую кабину, поэтому прежнего пустующего раздолья уже нет. От грузовой кабины отделились перегородкой, а в полу пришлось делать открывающийся наружу люк с лесенкой. Как на известных мне самолётах.
Судя по приехавшему авто, сегодня мне в небо больше не подняться. Завтра? Хотелось бы. Но это не только от меня зависит, а от того, как предстоящий мне очень скоро разговор пройдёт, чем для меня закончится… Да даже от погоды зависит. Это пока стоят отличные солнечные дни, так называемое «бабье лето». А подняться ещё разок в небо нужно обязательно. Чтобы окончательно удостовериться в надёжности самолёта перед предстоящими ему испытаниями…
Спрыгнул вниз, расстегнул кожаную куртку, стянул шлем. Уф-ф. Хоть и короткий полёт, но сил из меня вытянул ужас сколько. Даже не сил, а… Нервов? Да ещё и покрутиться пришлось в кабине, как той пресловутой белке. Одному-то тяжко и пилотировать, и одновременно с моторами управляться. Непродуманная эргономика кабины, всё в разных местах находится. Вот где непочатый край работы… Хорошо, что ещё из той жизни у меня хватает опыта эксплуатации многомоторных машин, а то бы вряд ли справился в одиночку. А брать ещё кого-то в первый полёт не хочется, нечего рисковать людьми.
Короче, подшлемник хоть выжимай. А как иначе-то? Самолёт переделан почти полностью. Кроме крыльев и хвостового оперения. Всё остальное хоть чуть-чуть, а изменилось. Хотя нет, не всё. Поплавки те же остались. Да… Вот и пришлось поволноваться за наше общее с Игорем Ивановичем детище. Но это только начало, и, смею заметить, начало довольно-таки успешное. Дальше последуют новые изменения…
— Не тяните, Сергей Викторович. Как аппарат? — не выдержал моего долгого молчания подошедший Сикорский.
— Отлично, Игорь Иванович, отлично. В воздухе устойчив, управляется хорошо. Да сами попробуйте, — не разочаровываю конструктора и за его спиной в первых рядах встречающего и просто любопытствующего аэродромного народа вижу Глебова. Сразу же успокаиваю его известным во все времена жестом. Сжатым кулаком с оттопыренным к небу большим пальцем. И полковник заметно расслабляется. Тоже переживал за этот пробный вылет. Ему-то, если что, больше всех достанется за все его согласования и подписи.
— Несомненно. Думаете, откажусь? — И Сикорскому откуда-то из-за спины подали лётный шлем. — Да, Сергей Викторович. Тут за вами приехали… Полагаю, сегодняшнее мероприятие лучше перенести на завтра?
Это он про так называемое празднование первого вылета обновлённой модели. Ну, как празднование? Просто собирались посидеть немного в узком кругу, чисто символически пригубить по рюмке чая. Сообразить на троих. Третий Шидловский, кто же ещё. Переживать-то все переживали за первый пробный полёт переделанной модели «Муромца», но были абсолютно уверены в его благополучном завершении. А знаменитые авиационные приметы и пресловутые суеверия ещё не появились. Кстати, а не стать ли мне их родоначальником? Не взять ли на себя сию почётную миссию?
— Миша, всё отлично. Ты пока займись новеньким, покажи да объясни ему что тут и как. И вводи его в курс дела, начинай обучать, — буквально на ходу озадачил Лебедева, и, улыбаясь в ответ на сыпавшиеся со всех сторон поздравления с успешным вылетом, заторопился к поджидавшему меня автомобилю. А обучать Михаилу предстоит Владимира Владимировича. Маяковский всё же умудрился найти меня на лётном поле следующим днём после той нашей встречи. Как уж он сумел пробраться через охрану, не спрашивал, но вот и ещё одна причина обязательного разговора на эту тему с Джунковским имеется. Потому как смотрю — разговоров много, а выводов после недавнего нападения не сделано. Или может и сделано, но видимых изменений вокруг пока нет. Очень долго наверху раскачиваются, а враг не дремлет!
Да, так о Маяковском… С помощью Глебова удалось решить вопрос с его мобилизацией, оформить быстро все необходимые для этого бумаги. Правда, не обошлось и без звонка Владимиру Фёдоровичу. Всё-таки именно его контора наградила поэта отметкой в личном деле о неблагонадёжности. Но, как бы там ни было, форму ему выдали. Приходилось теперь постоянно за вольнопёром приглядывать, контролировать соблюдение правил её ношения. А то ведь так и норовил в первые дни все пуговицы расстегнуть. Так что вопрос благополучно решился, и у нас в экипаже появился ещё один стрелок-наблюдатель. А больше мне его и некуда ставить. Не на инженерную же должность? Можно было, конечно, на какую-нибудь наземную, но тут уж сам поэт воспротивился — в бой рвётся. Пришлось пойти навстречу и согласиться… А взамен потребовать постоянно застёгнутые пуговицы и твёрдую уставную дисциплину. Согласился. Но натура творческая, увлекающаяся, оттого и забывчивая, приходится регулярно напоминать…
Нырнул в обитый кожей салон автомобиля, поприветствовал знакомого по первой поездке адъютанта и откинулся на спинку дивана. Лишь бы всё сейчас получилось! И Джунковский собрал необходимую информацию по производствам и людям, и Мария Фёдоровна с великим князем договорились. Больше всего, конечно, на здравомыслие и железную волю вдовствующей императрицы полагаюсь. Александр Михайлович тут явно на вторых ролях будет. Ладно, гадать не стану, скоро приедем, и лично всё узнаю.
А вообще, интересно всё складывается. Джунковскому я интересен, пока хоть какие-то прогнозы выдаю. Почему-то уверен, что и всё его неприятие Распутина складывается именно из невозможности слышать от того точно такие же прогнозы. Похоже, напрягает генерала именно отсутствие информации, которой, к его досаде, владеют совсем не те люди. Кроме императорской фамилии, само собой. Но к Николаю с вопросами не подкатишь…
И ладно бы люди вокруг Григория были нормальные, за Державу радеющие, так ведь нет, в основном всё дрянь никчёмная вокруг суетится, да прожектёры пустые. Будь Распутин к Владимиру Фёдоровичу поближе, думаю, никаких бы проблем ни с тем, ни с другим не случилось бы. Как и этой окружающей «старца» дряни значительно поубавилось бы, если бы вообще не сошло на нет. И ведь, если на холодную голову разобраться, несомненная польза от Григория присутствует. Одно только лечение наследника все возможные грехи списывает. Но это только действительно радеющим за Отчизну людям понятно, а всем остальным, похоже, не очень. Или совсем не понятно. По верхам судят…
Как бы так сделать, чтобы если не подружить, так хоть какое-то взаимно полезное сотрудничество между Джунковским и Распутиным наладить? Это же какое дополнительное влияние на известные персоны получится? Только тихо… О подобном влиянии не то, что вслух говорить, даже думать не везде следует… Но попробовать нужно… И предложить. Но потом, позже, позже, если всё как нужно сегодня срастётся…
А великий князь? После нашего более или менее откровенного с моей стороны разговора /нет, полностью откровенничать я не стал, ещё чего не хватало, просто рассказал кое-что о ближайших событиях. Которые припомнить сумел, само собой/, многие вещи стали более понятны. Сдаётся мне, великий князь несколько увлечён мистицизмом, хотя успешно это увлечение скрывает. По крайней мере, в тот момент, когда я вещал о возможных событиях, лицо, а особенно взгляд Александра Михайловича становился каким-то детско-восторженным, что ли… Если у них вся семейка такая, с уклоном в эту область, то становится понятно, почему старец Григорий так лихо в ближайшее царское окружение пробился.
Мария Фёдоровна… А вот здесь мне никого играть не нужно. Достаточно оставаться самим собой. Информацию к размышлению и кое-какие сведения я ей успел передать, этого оказалось достаточно, чтобы она мне почти поверила. По крайней мере, мне так в тот момент показалось. Остальное расскажу при первой же возможности. И, почему-то уверен, что это будет правильно.
Что из всего этого получится? Посмотрим. Вот сейчас и начнём смотреть…
Приняли меня в Кленовой гостиной. Адъютант проводил до самых дверей и только тогда откланялся. Он же и обозначил это название, постучавшись и приоткрыв мне тяжёлые резные створки.
Вошёл. Осмотрелся первым делом. Несмотря на то, что на улице было ещё тепло, в помещении вовсю горит камин. Неожиданно. Я-то рассчитывал на более скромное помещение, на какой-нибудь рабочий кабинет, а тут такая нарочитая роскошь в обстановке. Однако, глаза так и разбегаются по сторонам, слишком тут много всякого интересного и просто красивого. Есть на чём взгляду отдохнуть, за что зацепиться.
— Поднимайтесь, Сергей Викторович, — окликает меня с верхней галереи Джунковский.
На заставляю себя ждать и быстро преодолеваю два пролёта крепкой деревянной лестницы. Наверху притормаживаю, оглядываю присутствующих. Раскланиваюсь с Марией Фёдоровной и Александром Михайловичем и замираю. Жду, что будет дальше. Первые же фразы покажут, как ко мне будут дальше относиться эти непростые люди. И от этого отношения будет зависеть не только моя дальнейшая жизнь и судьба, но и судьба многих и многих людей этой страны. Вот так, не больше и не меньше, что уж мелочиться-то. Дальше просто не хочу загадывать.
— Присаживайтесь, — а это уже Мария Фёдоровна распоряжается на правах хозяйки.
Настороженность усиливает этакое явно обезличенное обращение.
Опускаюсь на указанный мне стул, стараясь держать спину прямой. И молчу. Потому как не за мной первое слово. Затянулась пауза-то.
— Не буду говорить, чего мне это стоило, но я как смогла проверила ваши, Сергей Викторович, так называемые предсказания, — начала говорить Мария Фёдоровна. — Или, как вы уверяли нас, вашего непонятного двойника. К моему сожалению, Гришка предсказывает то же самое. Другими словами, разумеется, но общий смысл тот же. Меня всё это пока не очень убеждает. Я, в отличие от великого князя предпочитаю всяким подобным предсказаниям твёрдые доказательства, и стараюсь при оценке оных сохранять трезвую голову. А слова… Это только слова.
Снова здорово! Ну и что тогда? Зачем же тогда было меня сюда привозить? Кроме слов других доказательств я не смогу предоставить. Кой чёрт понёс меня на эту галеру? Вот и сиди теперь дураком! А что она сказала насчёт великого князя? Он что, мне поверил? Небольшое окошко сбоку даёт слишком мало света, но всё-таки позволяет разглядеть выражение глаз Александра Михайловича. Действительно, поверил… Только где-то в глубине этих глаз проглядывает некое сомнение. Словно и хочется ему во всё это поверить, и опасается он своего хотения.
А Джунковский? Перевожу взгляд на жандарма. Непроницаемое лицо, нечитаемое. Ни малейшего следа каких-либо эмоций. Лишь немного бледен, но такой эффект может давать недостаточное освещение. Из складывающейся картины несколько выбиваются лежащие на столе листы бумаги. Правда, они перевёрнуты, и поэтому не удаётся посмотреть, что на них написано. Владимир Фёдорович перехватывает мой любопытный взгляд и на миг непробиваемая маска трескается, в глазах проскакивает довольный огонёк и сразу же пропадает, словно ничего и не было.
Игра? Ещё одна проверка? А смысл? Тут или верить, или не верить. Какие им ещё доказательства требуются? Кровью расписаться? На чём?
А отвечать что-то нужно, потому как молчание несколько затянулось. Попробовать рассказать чуть больше? Нужно ли? Или оставить всё как оно есть и испытать все прелести народного беспощадного бунта на себе? Сколько я уже нахожусь в этом теле и этом времени? Немного, считанные месяцы. И почти каждый божий день, ну за редким исключением, меня терзают эти мысли. Нужно ли что-то кому-то рассказывать? Стоит ли как-то пытаться изменить настоящее течение событий? Вправе ли я брать на себя роль вершителя судеб миллионов людей? Да, читать обо всём этом в книгах было интересно. Ещё бы, раз — и всё само собой получается. Все под дудку прогрессора пляшут, ему в рот заглядывают, малейшие желания исполняют. И таким образом вся просвещённая держава себя ведёт. Заводы и фабрики с оборудованием на пустом месте словно грибы вырастают, специалисты необходимые прямо из воздуха появляются и, главное, денег куры не клюют… А на самом деле что? А ничего. Никому ничего здесь не нужно. Мне за всё время нахождения в этом теле только всего и удалось, что кое-где на своём примере показать всё превосходство использования пулемётов на авиационной технике и убедить, опять же только кое-кого, приобрести индивидуальные средства спасения, сиречь парашюты. И всё! Да и то это стало возможным только лишь потому, что у меня в этот период имелись кое-какие личные капиталы. А если бы и их не было? Что тогда? А ничего бы и не было! Не было бы тех купленных в Новогеоргиевской крепости пулемётов, не было бы возможности заказать в механических мастерских Ревеля авиабомбы, а значит, и атаки на немецкие крейсеры не было бы…
Впрочем, не всё так плохо. Знакомству с Остроумовым я обязан своему личному мастерству пилота, благодаря ему же и кое-каким своим знаниям удалось и с адмиралом Эссеном познакомиться, и несколько впечатлить его. А, кстати, чем впечатлил-то? Теми же самыми «предсказаниями». Похоже, получается так — нет у меня другого пути? Или всё-таки есть? Оставаться просто пилотом и офицером, успешно воевать, используя навыки и кое-какие знания из будущего? У меня это вроде бы как уже получается в какой-то степени. Получать награды, завоёвывать известность… А что дальше-то? Зачем всё это делать, если итог всё равно будет один и тот же? По всему так получается — что ни делай, а выхода у меня всего два. Делать или не делать. И что я выберу? Тут и думать нечего! А ведь мне казалось, что для себя лично я уже всё, вроде как, давно решил. На самом же деле выходит, что нет. Если снова и снова возвращаюсь к подобному выбору. Получается, что на самом деле я вот в этот самый момент окончательно определился с выбором своего пути, а, значит, и предназначения! Ведь не просто так меня сюда забросило?
Даже легче стало, когда окончательно принял такое непростое для себя решение. Наконец-то полностью отбросил все свои сомнения, перестал оглядываться на будущее. О каком будущем может идти речь, если я сейчас живу в этом вот настоящем? А будущее… Какое сможем построить, такое оно и будет…
Поднимаю взгляд от полированной поверхности стола, набираю в лёгкие воздуха побольше, собираюсь начать свой рассказ и… Замираю. Потому как вижу напротив три таких же внимательных и настороженных взгляда. В полной тишине. Только у Джунковского где-то в самой глубине словно какая-то тревога проглядывает, словно ждёт и одновременно опасается он этих моих откровений. В глазах Марии Фёдоровны ничего не прочитать, нет там видимых эмоций, лишь ожидание ответа на заданный вопрос. Мне бы так собой научиться владеть, свои эмоции и чувства держать под жёстким контролем. А великий князь из всех присутствующих больше всего на живого человека похож. С неприкрытым ожиданием чего-то мистического в глубине глаз.
Хватит молчания. Мне дали достаточно времени на раздумья, не мешали и не перебивали. Пора действовать.
И я рассказываю всё, что могу вытащить из своей памяти об этой войне, о революциях и крахе Империи. Рассказываю всё, что удаётся припомнить, ничего не скрывая, называя все вещи своими именами. Рассказ, на удивление, получается довольно-таки коротеньким, буквально минут на десять-пятнадцать. Это я так быстро рассказываю, или так мало знаю? А, неважно. Важно, чтобы поверили.
Молчу минуту и на всякий случай уточняю:
— Это только основные события.
Тянется и тянется длинная пауза. Тишина вокруг настолько осязаемая, что можно её руками потрогать. Никто не шевелится. Ну и я замер. Сижу, молчу, а пить-то после столь длинного монолога как хочется. В горле пересохло. Полцарства за бокал воды. Чужого царства, само собой. А счастье-то так близко — вон он, графин на подносе, только руку протяни. Но решимости не хватает нарушить вязкую тишину.
По горлу прокатывается непроизвольный глотательный спазм при этаких мыслях. Ещё бы, прям-таки наяву представил себе запотевший стакан прозрачной холодненькой водички. И увидел. Да я его с самого начала видел, только внимания не обращал, не до того мне по понятным причинам было.
Джунковский всё замечает, делает правильный вывод и кивает мне на стоящий посередине стола поднос со стаканами и графином. Организм не позволяет проигнорировать такое щедрое предложение, и я протягиваю вперёд руку. И словно этим простым движением спускаю крючок действий. Вздрагивает Александр Михайлович, буквально силком вытягивает себя из каких-то тягостных глубин собственных размышлений, наконец-то приходит в себя Мария Фёдоровна и поднимает на меня настолько холодный взгляд, что моя рука зависает на полпути, так и не успев дотянуться до вожделенного графина.
— Я почему-то до конца надеялась, что всё это в конечном итоге окажется каким-то нелепым фарсом. В прошлый раз эти ваши предсказания прозвучали не настолько убедительно. Но сейчас вы рассказываете о таких серьёзных и ужасных вещах, которые никак не могут им оказаться. Вы это понимаете? В это просто невозможно поверить! Невозможно! — и уже гораздо тише продолжает после коротенькой, но такой многозначительной паузы. И холодный взгляд меняется на беспомощный. — Невозможно… Если бы я своими глазами не видела печальное окружение своего сына, если бы не говорила ему неоднократно о губительности той политики, которую пытается проводить Ники. Да ещё и под явным влиянием этой вздорной немки! И Распутин… А эти его так называемые реформы? Если всё так, как вы нам рассказываете, то многое становится понятно, как понятно и то, к чему всё это приведёт… Что скажете?
Это что? Она меня же и спрашивает? Ну даёт императрица!
На моё счастье, отвечать сразу мне не пришлось. Александр Михайлович взял слово, сбив тем самым накал страстей за столом.
— Я немедленно отправлюсь к Ники и серьёзно с ним поговорю. Он должен знать, куда и к чему приведёт Империю и свою семью.
Вот! Ключевое слово тут — семья! Это у нынешнего императора явно на первом месте. Вместо Империи. Только что он сделал, чтобы эта семья осталась живой и здоровой? Я уж не говорю о том, чтобы она была счастливой? Да ничего! Привёл её в полном составе на бойню и терпеливо ждал расстрела… И это самые для него родные и дорогие люди! Что уж тут говорить об остальном народе и об Империи!
Ладно, я всё что знал рассказал, по крайней мере основные события нашей истории, дальше вам предстоит делать из моего рассказа свои выводы. Хочется надеяться и верить, что выводы будут сделаны правильные. Впрочем, время покажет. И ещё одно. Этакая реакция правящей семьи, то есть находящейся в этой гостиной её малой части мне понятна. Но смогут ли они сейчас мыслить трезво? Не начнут ли делать глупости под влиянием эмоций? Вроде бы не должны, не то воспитание и не то положение…
И у меня сейчас странные и какие-то двоякие ощущения. Вроде как на всё происходящее смотрю со стороны, кажусь сам себе неким сторонним наблюдателем, рассматривающим присутствующих, словно только что пойманных и наколотых на булавки бабочек. Любопытно мне их трепыхание. И в то же время целиком и полностью не отделяю себя от этих присутствующих и в полной мере вижу себя наколотым на точно такую же булавку под чьим-то изучающим или любопытствующим взглядом. И трепыхаюсь точно так же, стремясь из последних имеющихся у меня сил соскочить с острого кончика и освободиться. Только освобождаться некуда и незачем. Это ведь и моя судьба. Странная такая раздвоенность. Привет от моего двойника?
Само собой, разговор на этом скомкался и свернулся. Ушли из гостиной и даже не оглянулись Мария Фёдоровна и Александр Михайлович, остались мы с Джунковским. А генерал-то всё это время молчал, ни слова не сказал. Что сейчас скажет? Ладно, пока появилась такая возможность наконец-то попить водички, нужно ей воспользоваться. И я быстро наливаю себе полный стакан и махом выпиваю. Тут же наливаю второй и опрокидываю следом за первым. Только сейчас чувствую вкус воды, пересохшее горло шипит и потрескивает, впитывая в себя влагу. Хорошо! И тянусь за следующей порцией.
— Что прикажете с вами делать, Сергей Викторович?
Не прекращая своего дела по наполнению третьего стакана, бросаю внимательный взгляд на генерала и натыкаюсь на точно такой же встречный. Осторожно ставлю на поднос полный стакан. Не успел до рта донести. Похоже, третья порция животворящей влаги пока откладывается.
— Да ничего, Владимир Фёдорович. Ничего кроме пользы мои откровения вам не принесут. А как эти откровения правильно использовать? Так это уже ваше дело.
— А вы, значит, руки умываете?
— Конечно. Где я и где вы. Да я даже в своей роте ничего сделать не могу без разрешения командира.
— Не передёргивайте, господин штабс-капитан! — довольно-таки резко осадил меня Джунковский. После коротенькой паузы уже более спокойно продолжил. — Вы прекрасно поняли подоплёку моего вопроса.
— Понял. И что? От меня дальше ничего не зависит.
— Вы сами-то верите в это? Сомневаюсь я отчего-то. Иначе не предлагали бы мне собрать всю эту информацию, — и Владимир Фёдорович накрывает ладонью лежащие на столе несколько перевёрнутых листочков бумаги.
— А вы собрали? Можно глянуть?
— Отчего же нельзя? Конечно, глянем, и даже обязательно глянем. Только объясните сначала, для чего она вам нужна? А то из ваших прошлых объяснений я так ничего и не понял, — в очередной раз внимательно посмотрел мне в глаза и соизволил продолжить. — Марии Фёдоровне очень любопытно стало, для чего всё это ВАМ нужно. И перепоручила мне обязательно и в наиболее сжатый срок исполнить вашу просьбу.
А я и не сомневался в таком повороте дела. А объяснить можно и даже нужно. И я приступаю к подробному изложению своих идей. А вдруг что-то дельное из всего этого получится? Здесь и создание нового авиационного мотора, и производство авиабомб. И, самое главное, переход на производство основных и перспективныхсамолётов, отказ от выпуска давно устаревших моделей. Ну и многое другое, о чём успел хорошенько подумать за эти месяцы. И про Котельникова не забыл с его парашютами, и даже о пулемётах вспомнил. И это далеко не всё. Идей и мыслей много, а вот реальных исполнителей мало. Вот и просил поэтому Владимира Фёдоровича найти на просторах Империи действительно толковых людей. Тех, кто способен потянуть тяжёлую лямку изобретательства и дальнейшее воплощение изобретения в производство и жизнь.
Закончил свои объяснения и замолчал, потянулся за временно отставленным третьим стаканом воды. Выпил его малюсенькими глоточками под внимательным взглядом Джунковского.
— Хорошо. С этим всё понятно, — мой собеседник дёрнул усом, поморщился и задал самый неприятный для меня вопрос. А я-то уже обрадовался, что эта тема мимо меня пройдёт. — А теперь давайте поговорим об окружении императора…
Вот же засада! А я-то тут причём? Я никого и не знаю в этом окружении. Ну, почти не знаю. Или он о Распутине хочет что-то этакое от меня услышать? А что именно? Впрочем, понятно, что. Прошлых моих прямых намёков не хватило? Ладно, намекну ещё раз, мне не трудно. А дальше всё-таки давайте без меня… Ан нет, поторопился я. Обязательно нужно ещё и об охране важных объектов поговорить.
Освободился я где-то часа через два. Вытянул из меня шеф жандармов все силы. И всё, что я знал и помнил. Правда, на прощание намекнул, что этот интересный разговор между нами обязательно скоро продолжится, и вспомнил я далеко не всё, что знал. Да и ладно, я же не против подобного. Вот только что теперь? Отныне мне ходу из столицы нет?
Вопрос этот задал с вторым дном. Хотел из ответа на него понять, какие меры в отношении меня планируют принимать. К моему искреннему удивлению услышал, что в ближайшие несколько дней мне не рекомендуется покидать стольный город. Всего-то? А я-то думал, что теперь вообще всё. Ждёт меня клетка, золотая, надеюсь, кормёжка три раза в день по распорядку из царской длани и прогулки по закрытому от посторонних взглядов двору на коротком поводке охранки. Не угадал… К счастью. А кстати, почему меня никуда не запирают? Не удержался и спросил. А что, раз такое дело, почему бы и не спросить? Чтобы больше подобных дурацких вопросов не задавать.
— А какой в этом смысл, Сергей Викторович? Вы же добровольно пошли на такие откровения? И зачем тогда применять к вам подобные меры? Чтобы потерять ваше расположение? Ну, посадим мы вас в клетку, и что дальше? Силком из вас нужные сведения вытягивать? Это можно. Вот только гарантий того, что эти сведения или предсказания, как вы их называли, будут… — Джунковский замялся, подбирая нужное слово. — Правильными, что ли? Или соответствующими истине? Так вот, таких гарантий после подобных мер никто не даст. Наговорить под принуждением можно всякого, вы же понимаете?
Дождался моего утвердительного кивка и продолжил:
— Потому и было решено вас ни в чём не ограничивать. Особенно в свободе выбора. Ну а случись чего с вами… Так оно и в золотой клетке точно так же может случиться. Надеюсь, вы меня правильно поняли и между нами в этом вопросе больше нет недоговорённостей?
— Нет. Пожалуй, я вас правильно понял. Честно скажу, не ожидал такого к себе отношения. Благодарю вас.
— При случае Марию Фёдоровну и поблагодарите. Это целиком и полностью её заслуга.
— Но не ваша?
— Не моя. Но я и не возражал, скажем так. Потому как согласен с императрицей…
Услышать-то я услышал, но поверил в услышанное только тогда, когда увозящий меня домой автомобиль выехал за дворцовые ворота. И ещё несколько долгих вёрст я всё оглядывался назад, ожидая погоню. Не дождался. Только тогда и расслабился, перестал ёрзать на сиденье, откинулся на кожаную спинку дивана и прикрыл глаза, вспоминая сегодняшний день. И почему-то вспомнились не прошедшие сегодня разговоры, а пробный вылет на «Муромце».
Интересно, а какие впечатления остались после полёта у Сикорского? В том, что он после меня поднял аппарат в воздух, я не сомневаюсь. Эх, жаль, что уже стемнело, так бы поехать на аэродром, поговорить с Игорем Ивановичем. Ничего, завтра с утра и поеду. А пока из Михаила вытяну всю информацию. Если он, конечно, в номере, а не убежал снова к своим дамочкам. М-да, живёт же кое-кто полной жизнью. А тут снова мир спасай… Когда же у меня появится свободное время и возможность составить ему компанию? А то иной раз как накатит этакое при виде пышного дамского платья, так хоть следом беги…
С утра поприсутствовал на совещании у Шидловского. Про мой вчерашний помпезный отъезд с аэродрома дружно промолчали и любопытных вопросов, к моему облегчению, не задавали. Наряду с производственными темами обсудили заодно и мои дальнейшие действия по облёту нового самолёта. Как раз к месту вспомнил свой вчерашний казус, когда на посадке зацепил поплавками землю. И сразу же рассказал об этой своей ошибке. Тут же откликнулся Сикорский:
— Представьте, у меня на посадке произошло то же самое.
Замолчал, задумался, медленно протянул после некоторой непродолжительной паузы:
— Конструктивный недостаток? Растяжки-амортизаторы поставить? Не выход. И они при посадке на воду навредят…
Меня словно кто под руку толкнул:
— Игорь Иванович, а зачем вообще эти поплавки нужны?
— Заказ Адмиралтейства, — обдумывая что-то своё ответил на автомате Сикорский. Встрепенулся и внимательно на меня посмотрел. — Что вы этим хотите сказать, Сергей Викторович?
— Зачем на «Муромце» поплавки? С его-то дальностью полёта? Его что, собираются с воды использовать? Где? На Балтике или на Чёрном море? Так куда нужно он и без поплавков прекрасно долетит и благополучно вернётся. А поплавки… Это же нужна спокойная вода и… Лишний огромный вес? Да, вес! Если убрать этот вес, то сколько можно дополнительно бомбовой нагрузки на борт взять? А лобовое сопротивление? Вчера не стал говорить, а ведь из-за этих поплавков аппарат всё время нос норовит опустить, приходится постоянно в полёте штурвал на себя поддёргивать…
— Что замолчали-то, Сергей Викторович? — затеребил меня Сикорский. — Продолжайте.
— А если… Так, где у нас бумага? — перехватываю протянутый листок и карандаш, начинаю быстро рисовать. — Смотрите, на рулях высоты делаем небольшие отклоняемые поверхности. Примерно вот такие. Связываем их с кабиной тросами… Сюда ставим колёсики, с ними и связываем. Приблизительно вот так. Фиксацию ещё нужно предусмотреть… Да, всё верно! Так и нужно сделать!
Поднимаю взгляд на склонившихся над бумагой инженеров, откидываюсь назад, на спинку стула и довольно выдыхаю:
— Таким образом можно будет снимать все лишние усилия на штурвале. Ну, принцип ясен, дальше вы и сами справитесь. Да, ещё одно! Игорь Иванович, а почему бы не оборудовать колёса Муромца тормозами? Право слово, маневрировать на земле было бы гораздо легче. И амортизаторы на стойках поставить… А то ощущения на рулении прямо скажем весьма неприятные… Смотрите, это можно сделать вот таким образом… Дорабатываем педали и…
В полной тишине заканчиваю рисовать и пояснять. Паузу прерывает Игорь Иванович:
— Нужно пробовать! — внимательно смотрит на меня. — На вашем самолёте?
— Конечно, на моём! — подтверждаю и прокалываюсь в следующей фразе. — Тем более, мне пока рекомендовано не покидать Петербурга.
Поднимаю голову и натыкаюсь на вопросительные взгляды Сикорского и Шидловского. Только Глебов вроде бы как сначала пропускает мою оговорку мимо ушей и не отрывается от бумаг. Наступившее в кабинете молчание заставляет его оторваться от изучения моих рисунков и быстро вникнуть в ситуацию:
— Сергей Викторович… — укоризненно тянет полковник и ловко соскальзывает с неприятной для меня темы. — Господа, надеюсь, что все здесь присутствующие дают себе отчёт — эти рисунки являются собственностью Адмиралтейства?
Я проглатываю язык самым буквальным образом, Сикорский переводит взгляд с меня на рисунки, с рисунков на Глебова, непроизвольно тянет руку к бумаге. Но полковник успевает первым. Шидловский багровеет и внезапно для всех разражается громким весёлым смехом. Молчим, пережидаем приступ непонятного веселья у Михаила Владимировича. Наконец, наш председатель успокаивается, просит у нас прощения за свою вспышку и поясняет:
— Да-а, господам инженерам из Адмиралтейства палец в рот не клади, они его по локоть откусят. Успокойтесь, Александр Фёдорович, в этом деле ни от нас, ни от вас ничего не зависит. Тут Сергей Викторович всё решает, его слово.
В какой-то мере понять недовольство Глебова можно. Раньше он лично во всех моих придумках партнёрствовал, а в этом случае мимо патентов пролетел. А я как-то даже и не задумывался о таком. Не воспринимал настолько всё серьёзно. Наверное потому, что подсознательно не считал это своей заслугой, да и стыдно было в какой-то мере перед потомками за сворованные идеи. Всё равно это не я придумал-изобрёл, я только выхватил из головы кое-какие воспоминания и подал присутствующим в нужном виде. Так что — оформлять отныне всё на себя? Недостойно это, так мне почему-то кажется. А пусть тогда это будет коллективное изобретение? Точно, это самое лучшее решение и наверняка устраивающее всех здесь присутствующих…
Затянувшееся из-за моих внезапных идей совещание прервали на обед. После чего я уехал на аэродром, оставив отдуваться за себя полковника Глебова. Потому как дальше пошла его основная работа. Нужно было согласовать выполнение новых работ на моём аппарате, скалькулировать потребные расходы и оформить предварительные платежи…
Извозчик проехал мимо караульной будки и высадил меня ближе к самолёту. Перепрыгнул через неглубокий ров, придавил вниз верхний ряд колючей проволоки и аккуратно перелез через хлипкую ограду. Вот ещё одна внезапная проверка эффективности аэродромной охраны. Проверка-то она проверка, а по сторонам перед проволокой внимательно осмотрелся. А ну как какой-нибудь бдительный солдатик пальнёт сдуру. Риск, оно конечно дело благородное, но уж точно не в этом случае. Да и подумал я об этом только тогда, когда уже через проволоку перелез. Хорошо, хоть осмотрелся перед тем, как. Видимо спинным мозгом вероятную опасность почуял. Как-то всё голова другим была занята — предстоящими переделками, да обучением личного состава. Вот и думай после такого какой мозг для организма главнее.
К счастью, никто в меня из винтаря не палил, никому я был не нужен. И, вообще, никто другой никому не нужен. Как не было охраны на аэродроме раньше, так нет её и сейчас, даже после моего разговора с Джунковским. Даже немного засомневался — а действительно ли я видел в караульной будке охрану? Или мне это привиделось?
Неужели это дело такое долгое и так просто не решающееся? Да ну, не может быть, чушь же собачья. Что? Так трудно команду отдать и проследить за её выполнением? Делаю в памяти зарубку — в следующий раз обязательно этот вопрос подниму…
Вот и мой самолёт. Боковой люк-дверь распахнут настежь. Заглядываю внутрь, слышу неразборчивое бормотание Михаила за переборкой в пилотскую кабину. Прислушиваюсь. Ага, учёба в полном разгаре. Забираюсь и прохожу вперёд. Все кандидаты здесь. И мои будущие инженеры, и механики, даже Маяковский присутствует. Честно говоря, каждый день ожидаю, что опомнится поэт, надоест ему и форма, и военная служба. И каждый новый день упрямец появляется на аэродроме к утреннему построению. Потому как он хоть и числится кандидатом в мой экипаж, но пока приписан к местной аэродромной команде. Штатного-то расписания у меня пока нет, не сформировали. Вот и ещё одна головная боль в плане.
Здороваюсь, выслушиваю ответные приветствия, интересуюсь успехами будущих подчинённых в изучении матчасти. После чего объявляю о предстоящем полёте и предлагаю будущим специалистам применить изученные теоретические знания непосредственно на практике. То есть, подготовить самолёт к вылету. Особо отличившиеся могут подняться со мной в небо. Это единственная возможность, с завтрашнего дня мы снова отправляемся в мастерские. Ну не конкретно мы, я самолёт имею в виду.
Вдвоём с Михаилом осматриваем аппарат, готовимся к полёту. Михаил попутно рассказывает мне местные новости, после чего переходит к наиболее важным вестям с театра боевых действий. Особенно напирает на образовавшуюся паузу в наступлении русской армии:
— И зачем остановились? Пока немцы бегут, нужно гнать их, не останавливаясь.
— Ну, куда гнать-то? — остужаю разошедшегося вахмистра. — Ты предлагаешь оторваться от обозов, от снабжения? Миша, не пори горячку и не говори ерунды.
Отмахиваюсь от пытающегося что-то объяснить Михаила и заканчиваю наружный осмотр самолёта. Чехлы и заглушки сняты, все жидкости заправлены. Жду, пока все желающие залезут внутрь и поднимаюсь по боковой лесенке. За спиной звучно хлопает защёлка закрывшейся двери.
Ну кто бы сомневался? Весь будущий экипаж впереди собрался, в пилотской кабине. Правда, сразу же дружно освобождают мне проход к пилотскому креслу.
— Так, архаровцы, руками ничего не трогать, ни на что не нажимать, ни к чему не прислоняться. И прошу приглядывать друг за другом. Потому как можно не заметить и случайно или нажать на какой-нибудь переключатель, или просто зацепиться одеждой за что-то, за что не надо. Понятно?
Обвожу взглядом настороженный народ, сажусь в кресло и надеваю поданный Михаилом шлем.
С помощью наземных техников запускаем моторы и прогреваем их. Они же и выдёргивают из-под колёс упоры по моей команде, когда двигатели прогреваются. Поехали.
В секторе руления никого, самолёт начинает потихоньку двигаться, даже обороты добавлять не нужно. Оглядываюсь назад — мои пассажиры к окнам прилипли, любопытствуют.
Разворачиваюсь на полосе, ещё раз уточняю ветер, даю команду установить максимальный газ. Контролирую правильность выполнения. Самолёт и так уверенно катится, а тут вообще словно прыгает вперёд. Разгоняюсь, буквально спиной, а точнее её нижней частью, ощущаю каждую неровность грунта. А в первый раз не так заметно было. Или уже начинаю привыкать к новой машине и замечать её недостатки? Может быть, может быть. Ветерок медленно сносит машину вправо, давлю левую педаль изо всех сил, но эффективности руля пока не хватает. Всё-таки скорость маловата.
Наконец-то моторы выходят на максимальный режим, скорость ощутимо растёт и «Муромец» начинает уверенно слушаться рулей. Потихоньку отпускаю левую педаль, почти возвращаю её в нейтральное положение. Так, немного придавливаю, чтобы компенсировать боковой снос. Тряска усиливается, самолёт начинает раскачиваться в боковом отношении, несколько раз плавно подпрыгивает. В эти моменты противная тряска и вибрация разбега пропадает, даже кажется, что рёв моторов становится глуше. Всё, земля напоследок пинает в колёса, прощальная зубодробительная дрожь передаётся на фюзеляж и почти сразу же пропадает.
А машина рвётся в небеса. Приходится придерживать её от такого опрометчивого шага, придавливать рулём высоты. Ещё не хватало потерять скорость и свалиться. Однако, скоро у меня мускулы будут, словно у Геракла. Нет, видимо не зря я о триммерах вспомнил. Значит, просто не успел мозгами осознать свои впечатления от полёта прошлый раз, а подсознание успело, сделало правильные выводы, своевременно вытащило на свет нужные воспоминания.
Всё, разогнался, можно набирать высоту. И мы карабкаемся вверх, к нижнему плотному ярусу сплошной облачности. А ведь такая отличная погода была с утра. По альтиметру набираю триста метров и перевожу машину в горизонтальный полёт. Немного прибираю обороты моторам. Точнее не я прибираю, а даю необходимую команду бортовому инженеру. А что? Пусть сразу привыкает к своим новым обязанностям. Времени на раскачку нет.
Летим по кругу, поглядываю вниз, по сторонам, даже успеваю бросить короткий взгляд за спину. Интересна мне реакция новых кандидатов. Особенно Владимира Владимировича. Увиденное внушает оптимизм. Потому как такой явный восторг на его лице никакими словами не передать. Ну это мне не передать, а у него, может что и получится.
Ладно, любоваться чужими эмоциями некогда. Сейчас самолёты летают так, как лётчику захочется. И никакого руководства полётами не предусмотрено. Поэтому нужно крутить головой на триста шестьдесят градусов. А то мало ли какой орёл решит нас по недомыслию или неопытности на прочность попробовать?
Даю команду прибрать обороты на двух внешних моторах и смотрю на поведение самолёта. Тяги вполне хватает удержаться в горизонтальном полёте. Но это на пустой машине, а как оно будет с полной загрузкой? Но это мы ещё успеем узнать. Сначала уберём поплавки, потом начнём отрабатывать тренировочное бомбометание. Испытаем ещё.
На двух моторах разворачиваюсь на посадочную прямую, начинаю снижение. Почему-то вспомнился мой первый полёт на Фармане. Сколько тогда было эмоций, сколько получил впечатлений. Ещё бы, в открытой-то кабине — все летающие насекомые норовили прямо в лицо угодить.
А здесь уже не летающая этажерка, а настоящий воздушный корабль с почти нормальной кабиной. Хоть и та же фанера под ногами, но, на удивление, нет того ощущения хрупкости конструкции, как… Да даже как на моём Ньюпоре. Этот аппарат сразу вселяет ощущение уверенности и надёжности…
При касании снова задеваю поплавками грунт, да так сильно, что даже слышен какой-то подозрительный скрежет. А ведь садился как обычно на «отлично», и притёр самолёт с минимальным посадочным углом! Специально подгадывал так, чтобы прежнюю ошибку не повторить.
На пробеге ещё разок оглядываюсь назад, буквально на миг, но и этого хватает. Пассажиры мои ничего не заметили, ни на какой скрежет не обратили внимания. Смотрят в окна, на лицах восторг полнейший. Какой уж им сейчас может быть скрежет. Ну и ладно, ну и хорошо. А я порулю к ангарам. Там и выясню причину этого скрежета…




Глава 6


Нырять через нижний люк не стал, протиснулся через боковой грузовой вслед за довольными «пассажирами» и, минуя подставленную лесенку, спрыгнул в истоптанную пожухлую траву. Поддакивая и улыбаясь восторженным возгласам и комментариям, направил народ к ангарам, а сам остался у самолёта в невеликой компании заводских механиков.
— Как машина, ваше благородие? — смотрит вопросительно старший из этой компании в чине унтер-офицера. И одновременно косит взглядом в сторону моих удаляющихся «пассажиров». Причём во взгляде этом так зависть и проглядывает. Им-то в отличие от него удалось в небо подняться…
— Да всё бы ничего, но на посадке снова поплавками зацепил землю. Даже треск какой-то раздался. Посмотрим?
— Так точно! — и унтер вслед за мной идёт осматривать самолёт.
— Ну ничего себе! — не сдерживаюсь я при виде измочаленного в щепки кормового среза поплавков, проглатывая про себя рвущиеся наружу при виде такого безобразия всяческие нецензурные выражения.
Унтер наклоняется и зачем-то трогает пальцами измочаленную фанеру, оскалившуюся на нас острыми клыками расщепленного шпона. Выпрямляется и поворачивает голову ко мне:
— Придётся восстанавливать.
— Нет. Восстанавливать не будем. Завтра с утра всё равно становимся на ремонт, будем кое-что в конструкции переделывать. Заодно и от этого недоразумения избавимся. Только обязательно всё это, — показываю рукой на разлохмаченные детали. — Нужно сфотографировать. На память. Кстати, а крепления тросов и амортизаторов? Целы?
Унтер буквально прощупывает узлы крепления и утвердительно кивает. А у меня крутится в голове когда-то виденная фотография с небольшими колёсиками как раз на хвостовиках подобных поплавков. Не у одного меня была похожая проблема, так получается? Вот и её решение вспомнилось. Но оно уже не нужно.
У ангаров народ продолжает горячо делиться впечатлениями от полёта. А механиков-то вокруг себя сколько собрали! Подхожу к плотному кругу людей, какое-то время слушаю и решаю не мешать, отхожу незамеченным в сторону. К счастью, не все такие восторженные. Михаил тоже стоит в сторонке, дымит папироской в импровизированной курилке. Сажусь напротив на какой-то ящик, вытягиваю ноги, шевелю носками хромовых сапог. Прикрываю глаза и расслабляюсь. Молчим какое-то время.
— Когда назад, ваше благородие? — не выдерживает первым Михаил, нарушая тем самым сладкую полудрёму.
Сначала не понимаю, с чего это вдруг такое обращение, но соображаю и оглядываюсь. Толпа восторженных почитателей у ангара разошлась, наши «пассажиры» тихонько за моей спиной столпились.
— Не скоро, вахмистр, не скоро. Завтра снова встаём на ремонт, — предупреждая законный вопрос, сразу поясняю. — Будем снимать поплавки, кое-что переделывать, дорабатывать.
— Вот это правильно. Толку от этих поплавков никакого, только мешают. Вместо них сколько можно будет дополнительно бомб на борт брать, — удивляет меня здравыми рассуждениями Михаил…
Ни разу не верил, что меня действительно могут оставить в покое. И правильно делал, потому как приехали за мной уже на следующий день. Хорошо хоть приехали не рано с утра, а ближе к обеду. Успел я и за самолётом приглядеть, и проконтролировать начало работ. Правда, мне от этого не легче. Потому как организм мой святым духом питаться не может, а мы с Михаилом как раз собирались его, то есть их, организмы наши идти питать простой земной пищей в ресторан при гостинице. Это аэродромному народу хорошо, их на месте кормят, а нам приходится изгаляться по — разному. То с собой что-то брать, вроде сухпая из купленных по дороге пирогов, то как сейчас до ресторана в обеденное время добираться. И опять же всё это за свой, далеко не резиновый счёт. На хвост ведь механикам не упадёшь, да и не по уставу это будет. Михаилу ещё подобное можно устроить, но он и сам не хочет. Ссылается якобы на солидарность, а на самом деле наверняка так думает: «В ресторане-то оно всяко вкуснее и разнообразнее будет…» Да и ладно, всё мне веселее.
Правда, в гостинице на нас иной раз некие отдельные личности косятся, не всем по нутру подобные отношения между офицером и нижним чином. Но и говорить вслух ничего не говорят, думаю, наши награды ретроградов смущают, да и время на дворе уже не то, что раньше…
Вот прямо в холле гостиницы перед самым входом в ресторан меня и перехватил знакомый адъютант. И никуда ведь не денешься, придётся ехать на пустой желудок. Как будто у меня есть выбор. Кивнул Михаилу, успел в распахнувшемся перед ним дверном проёме увидеть такую вожделенную и такую недоступную сейчас накрахмаленную белизну накрытых скатертями столов, поймал носом аромат еды, сглотнул наполнившую рот обильную слюну и решительно направился на выход.
Пока тряслись по мостовой, я всё гадал, чему обязан столь скорому вызову. И так думаю, что великий князь, а может и сама вдовствующая императрица нашли-таки возможность основательно и результативно присесть на уши Николаю. Посмотрим, чем мне это грозит…
Тот же дворец, идём к той же гостиной, вот только с составом участвующих пока неясно. Потому как сразу насторожило количество охраны возле дверей. Пришлось внять настойчивой просьбе и оставить на входе оружие. Кое-что уже становится понятным.
Не дожидаясь приглашения, поднялся сразу на галерею и наткнулся на неприязненный взгляд императора. Ишь ты. Сидит отдельно от всех, в глубине справа от окна за спиной, глазами зыркает. Пока раздумывал, как мне на него реагировать и как приветствовать, да и вообще как быть, потому что хоть и предполагал с самого первого разговора подобную встречу, а вот всё равно несколько растерялся. Одно дело представлять такую встречу и совсем другое вживую столкнуться. Кто бы что ни говорил, а это Император. Даже вроде как сердце удар пропустило… Нет, показалось. Да ладно, хватит над собой смеяться. Ничего не пропустило, и вообще кроме любопытства и… Злости? Короче, никаких других чувств у меня нет. Это же нужно умудриться такую империю проср… Гм… Привет девяностым! Вот потому-то я несколько и притормозил, из-за явной аналогии похожих исторических событий. Потому-то, оказывается, и нет у меня уважения к этой личности, как нет и к точно таким же из далёкого будущего. Стою, смотрю на сидящего человека, молчу, а все присутствующие смотрят на меня. В полной тишине. Только слышно, как горящие в камине поленья периодически потрескивают.
— Сергей Викторович, проходите, присаживайтесь за стол. И повторите нам по возможности более подробно весь ваш вчерашний рассказ! — Мария Фёдоровна решила нарушить затянувшуюся паузу и помочь мне с принятием решения, а может просто не нашла нужным в этот момент тратить время на пустые церемонии.
Отвожу взгляд, выдыхаю. Ладно, что уж теперь. Всего несколько шагов к столу, но сколько за это короткое время можно воспоминаний в уме перебрать…
Ни на кого не смотрю, обозначаю короткое кавалергардское обезличенное приветствие чётким наклоном головы, делаю секундную паузу и отодвигаю от стола знакомый по прошлому разу стул. Присел на то же самое место, сразу, не чинясь, налил воды в стакан — хватило мне прошлого раза, и приступил к изложению своего видения истории. Моей истории, само собой. Всё рассказал, что помнил. О Первой мировой с её победами и поражениями, о сдаче крепостей, предательстве и некомпетентности правительства, большевистской пропаганде, вылившейся в отказ простых солдат воевать, о братании с врагом, о тяжёлом положении с продовольствием в столице, да и не только в ней, о сколоченных на военных поставках состояниях, о неприкрытом воровстве и многое, многое другое, что знал и о чём удалось вспомнить за всё это время. Само собой, рассказал и о сегодняшнем терроре, о том, к чему приведёт проводимая сейчас либеральная политика в отношении так называемых будущих революционеров. И о предстоящих революциях, Февральской и Октябрьской поведал, как же без этого. Ну и про Ипатьевский подвал упомянул с каким-то болезненным удовольствием. Потому что вот он сидит почти передо мной, главный виновник всего того разрушения, что уже происходит и скоро вообще покатится неудержимым и нарастающим по мере своего движения снежным комом. Может, хоть это упоминание его проймёт? Жаль только, что сидит он далеко, и мне выражение его лица совсем не видно. Так, пятно светлое, даже усов и бороды не видно — свет из окна за его спиной мне в лицо бьёт, мешает такие подробности рассмотреть.
И рассказывал я несколько сумбурно именно по этой причине, перескакивал с темы на тему, с события на событие, немного непоследовательно, эмоционально, стараясь зацепить этого человека, чтобы он проснулся, перестал смотреть на мир через розовые очки и не боялся запачкать руки. Если уж революционеры говорят, что революции чистыми руками не делаются, то что уж действующей власти в белых перчатках ходить… Если, само собой, у неё нет желания закончить существование в том подвале.
Несколько раз во время своего сумбурного рассказа прерывался, тянулся к стакану, делал пару глотков и продолжал дальше выплёскивать свои воспоминания вместе с эмоциями. В полной тишине.
Наконец, выдохся, замолчал, допил воду в стакане, замер на стуле. И сразу же, как только замолчал, так и начали проявляться в голове новые воспоминания, новые подробности и доказательства моего рассказа. Дёрнулся продолжить, но не успел, император меня действием опередил. Поднялся на ноги, шумно отодвинув при этом движении и грохнув о стену свой стул, ни с кем не прощаясь и не говоря никому ни слова, быстрым шагом прошёл мимо, спустился с галереи вниз по лестнице. Я только и успел, что встать. А кланяться? Уже поздно было, да и не было у меня подобного желания. Хлопнула затворившаяся дверь.
— Не нужно, — остановила великого князя Мария Фёдоровна. Привставший со своего места Александр Михайлович посмотрел на властную женщину и, пожав плечами, опустился на место. — Пусть обдумает. В дополнение к сафьяновой шкатулке. Ему полезно. А мы займёмся делом.
И посмотрела на Джунковского:
— Владимир Фёдорович, вы сделали то, о чём я вас просила?
— Всенепременно, Ваше…
— Без чинов, Владимир Фёдорович, без чинов, мы же договаривались…
— Так точно. Вот списки.
Мария Фёдоровна протянула руку, взяла бумаги, положила на стол справа от себя и вновь подняла глаза на Джунковского.
— А теперь своими словами расскажите, что удалось сделать.
— Собраны сведения о наиболее толковых и знающих инженерах. В основном сведения почерпнуты из бесед с самими инженерами. Ну, вы знаете, как это делается. Подводится разговор к интересующей нас теме, вставляются нужные вопросы и только успевай потом выхватывать требующуюся информацию. Ещё удалось выяснить судьбу инженера Луцкого. Сидит в тюрьме города Шпандау из-за подозрений в шпионаже в пользу России. Предваряя вопрос, сразу отвечу, что это не так. Ни по какому нашему ведомству он никогда не проходил и не проходит. Но теперь будем пробовать его оттуда вытащить. Тринклер Густав Владимирович на Сормовском судостроительном успешно работает со своим мотором, но… Сами знаете, какая сейчас на заводе обстановка, а этот инженер числится на хорошем счету у основной массы бунтарей. Вряд ли он согласится оттуда уехать с такими своими убеждениями. Подведём к нему, конечно, толкового человека, пусть поговорит с ним, пообщается. Посмотрим, во что это выльется. Но вряд ли во что-то хорошее. Есть ещё несколько имён, но по каждому из них нужно отдельно и подробно разговаривать.
Далее. С началом войны завод Нобеля явно не справляется с заказом военного министерства по дизельному двигателю для подводных лодок. Все оговоренные сроки просрочены и, судя по докладам, быстрого успеха не ожидается. Поэтому параллельно с основной работой ему будет предложено создать на своей базе профильную мастерскую-лабораторию, где можно собрать наиболее толковых инженеров-моторостроителей. Пока мастерскую, но с дальнейшей перспективой развития и расширения в полноценное производство. На этой базе будет создан новый мотор для авиационной и не только промышленности. По крайней мере, в этом нас уверял Сергей Викторович, — Джунковский при этом внимательно на меня смотрит. — Таким образом, и у Нобеля появится возможность всё-таки сделать свой двигатель, и у нас. Для Нобеля это реальный шанс.
Дальше. Ковров. Производство пулемётов уже по вашему личному поручению, Мария Фёдоровна. Подходящий завод выкуплен, но нет ни необходимого оборудования, ни квалифицированных рабочих. Одно старьё, извините за выражение. Если немедленно не прекратить призыв на военную службу квалифицированных рабочих, то в скором времени производства вообще встанут. Или будут выпускать сплошной брак.
И ещё одно, не менее важное. Как вы наверняка знаете, с началом войны прекращены поставки проката из Швеции. Откуда мы всё это будем брать, не имею представления, это не моя епархия. Не ко мне вопрос…
И последнее. Вот здесь отдельно представлены все сведения о производящихся на данный момент аэропланах в России. У меня всё…
— Благодарю, Владимир Фёдорович. Присаживайтесь. Сергей Викторович, что вы на это скажете?
Поднимаюсь из-за стола, несколько ошарашенный всем услышанным. Похоже, что-то этакое грандиозное затевается. Отрадно чувствовать себя причастным к будущим свершениям, сладкое ощущение, но и понятное опасение присутствует. В этих производственных делах толку от меня, как от того козла. Нет, что-то подсказать я, само собой разумеется, могу, недаром в наши головы со школы столько разнообразной информации вбивали. Глядишь, что и пригодится в действительности. Так, что я могу на всё услышанное сказать?
— К сожалению, не все эти имена мне знакомы. Но если соберётся рабочая группа по моторам, то кое-что рассказать смогу. Принцип работы двигателя внутреннего сгорания знаю, конструкцию помню. Поэтому и подскажу, и даже кое-что нарисую. Двигатель сделаем. Важно другое. Всё это производство потребует огромных денежных вложений. То же самое касается и самолётостроения. Только здесь всё будет гораздо сложнее. Вряд ли удастся объединить инженеров…
— А зачем их объединять? Пусть продолжают работать каждый на своём месте. А направление этой работы мы будем задавать. Александр Михайлович этим с удовольствием займётся, — тут же уточнила Мария Фёдоровна. — И насчёт денежных вложений. Предоставьте это нам.
— Хорошо. И самое главное. Если с площадями ещё можно что-то решить, используя так сказать административный ресурс, то где брать необходимое оборудование, как уже правильно упоминал Владимир Фёдорович? И квалифицированных специалистов? Мотор-то мы придумаем, а кто его воплощать в металле будет? И это я ещё не говорю о сырье и комплектующих. Цветной металл, подшипники и многое другое…
— Можно же задействовать связи Нобеля? И мне пока ещё никто не запрещает воспользоваться своим положением и завезти всё потребное через Данию. Но тут вы правы, нужно всё обдумать. Возможно, получится привлечь нужных людей. Кстати, по людям… Владимир Фёдорович, вы подготовили список компетентных и, главное, лояльных нам служащих и военных? Тех, на кого сможем в дальнейшем рассчитывать?
— Дело не простое, но работаю. Перепоручить сейчас никому нельзя, приходится самому собирать нужную информацию, — склонил голову в извиняющемся поклоне Джунковский. — Вот собираюсь ещё раз с Сергеем Викторовичем по этому поводу поговорить.
— Ничего. С вашими возможностями и связями справитесь. А потом легче будет, когда единомышленники появятся. И Сергей Викторович вам обязательно поможет? — вроде бы как с просьбой в голосе обратилась ко мне Мария Фёдоровна. Только ни о какой просьбе и речи быть не может. Подобные просьбы равносильны приказу.
— Слушаюсь, Ваше… Простите, Мария Фёдоровна.
— И, Владимир Фёдорович, не затягивайте. Времени, как вы поняли, уже нет, тянуть нельзя. Завтра желательно увидеть первые реальные результаты ваших поисков.
— Постараюсь, — вновь склонил голову Джунковский.
— Господа, на сегодня всё. Больше мы с Александром Михайловичем вас не задерживаем, — легко поднялась на ноги императрица, заставив при этом и нас с генералом встать со своих мест. Это не император, тут как-то само собой получилось. Ответила лёгким кивком головы на наши поклоны и прошуршала платьем мимо меня, обдала ароматом дорогих духов и вышла. Великий князь обогнал Марию Фёдоровну быстрым шагом, открыл перед ней дверь, пропустил, закрыл за собой тяжёлую резную створку.
— Продолжим, Сергей Викторович? — вернулся за стол генерал.
— Продолжим, — вздохнул я. Похоже, мой обед и ужин вновь отдаляются. — Владимир Фёдорович, разрешите полюбопытствовать?
Джунковский поднял голову от разложенных перед ним бумаг, с интересом посмотрел на меня.
— А что это за сафьяновая шкатулка?
— Не знаю, — сразу же ответил генерал. Улыбнулся и ещё раз повторил, — Правда, не знаю. Об этом нужно было лично Марию Фёдоровну спрашивать. Удовлетворены моим ответом? Если больше вопросов нет, тогда начнём?
Нет, не удовлетворён, и при случае обязательно этот вопрос Марии Фёдоровне задам. Очень уж мне любопытно стало, что это за шкатулка такая, почему император так среагировал. А сейчас нужно собраться, напрячь память, ещё раз припомнить всё то, что недавно пришло в голову. Не один я пашу как вол. У Владимира Фёдоровича глаза красные от недосыпа, щёки ввалились и даже усы обвисли. Так что работаем!
Просидели мы на галерее почти до самой темноты. И разговор наш мы прервали только из-за того, что я начал в своих воспоминаниях сбиваться. Да и голова от такого напряжения сильно разболелась. Ладно я, а вот когда Джунковский своими служебными делами заниматься собирается? Или он вообще не спит? Нет, я так не могу, мне хоть на несколько часов, но голову уронить на подушку необходимо.
Вышел на улицу, знакомый автомобиль уже у выхода поджидает. Порывом ветра бросило в лицо холодные капли мороси, освежило. Испортилась погода.
В гостинице первым делом сразу в ресторацию отправился. Измученный организм пора подкреплять. На удивление, после плотной еды даже тупая головная боль куда-то пропала. В холле прикупил пару газет, поднялся в номер. Пусто, Михаила нет, снова убежал куда-то по своим молодым делам. А у меня в этот раз даже здоровой зависти нет, до того устал, что только одна мысль в голове — завалиться в кровать поскорее. И даже газеты на потом оставил, до того разговорами и воспоминаниями вымотался.
С утра погода окончательно испортилась. Отдёрнул тяжёлые шторы, выглянул в окно. По серому небу сплошной пеленой чёрные облака несутся, цепляются лохмами за колокольни. Приоткрыл створку, обрадованный ветер сразу же горсть холодных капель в лицо бросил, довольно взлохматил волосы. За спиной громко зашуршали полетевшие со стола на пол так и не прочитанные газеты, заволновались растревоженные сквозняком шторы. Пора утепляться.
На заводе вместо посещения мастерских пришлось подниматься в директорский кабинет и снова разговаривать. И здесь вопросы подняли нужные. Ускоренными темпами ведутся работы по новому проекту. Это так я переделку моего самолёта обозвал. Всем понравилось и выражение прижилось. Очень уж интересно Сикорскому посмотреть на практические результаты моих нововведений. Как будто мне самому не интересно, что из всего этого получится. Заодно решили вопрос с размещением заказа на изготовление первой партии бомб для Муромцев. Нужно же будет на практике отрабатывать бомбометание и прицеливание? А также заказали тормозные диски и барабаны с колодками. Сборку готовых изделий будем проводить на нашей базе своими силами. Осталось дело за малым, получить необходимые патенты на изобретения. Но Глебова со вчерашнего дня никто не видел, значит, он как раз этим делом и занимается. Ну и докладывает, само собой, кому нужно обо всём увиденном у нас и услышанном. Кстати, нужно будет уточнить у Джунковского, кому именно он докладывает. Вдруг кому-то не тому?
Больше всего удивил Шидловский своим решением. Представил проект создания отдельного отряда «Муромцев». И уже написал прошение с просьбой возглавить эту группу в действующей армии. А ведь насколько я помню, подобное решение он принял на год позже? В той реальности? Запутался. В этой же, чёрт побери! Это что же получается, действительно что-то меняется? Пришлось горячо поддержать это его решение. Очень порадовало то, что за основу будущего отряда будет браться новый, полностью переделанный по подобию моего, самолёт.
Сразу пришлось поднять знакомый для меня и от этого не менее больной и тяжёлый вопрос с обеспечением будущего отряда авиабомбами. Это здесь хорошо, в столице, когда рядом все нужные производства находятся. Первая партия она быстро закончится, а что дальше? А на фронте? Вот если бы наладить постоянный выпуск? Опять же сразу нужно решать вопрос с доставкой их к самолётам, где бы они не находились. И не менее насущная проблема насчёт пулемётов. Где их брать? Выкупать, как сделал я? То есть доставать любыми способами? А где? У кого? Этот вопрос тоже лучше сейчас решить, пока все, как говорится «под боком». И кадры… Инженеры и стрелки. Без подготовленных кадров никуда. Верная гибель. Нам ведь не только летать нужно, нам ведь и победы одерживать желательно. И от врагов отбиваться. Хоть пулемётные курсы открывай. И, если уж не получилось на самолёты торпеды подвешивать, то обязательно нужно компенсировать это дело увеличенной бомбовой загрузкой. А где столько бомб брать? А? А воздушная разведка? На всю армию всего лишь пять! Пять фотоаппаратов! Как я сумел выяснить. И что? Снова приобретать оборудование за свой счёт? И учить воздушных наблюдателей им пользоваться. Но это ещё уточнить необходимо. Вроде бы в Гатчинской авиашколе что-то подобное затевалось. А кто у нас самый главный шеф всей русской авиации? Правильно, великий князь Александр Михайлович. Вот его и нужно озадачить. Поэтому все вопросы и нужно решать заблаговременно, пока самолёты находятся в столице и нужные люди рядом.
Снова подняли вопрос о моём личном интеллектуальном вкладе в производство. Шидловский предложил мне номинальную пока инженерную должность на заводе, и был сразу же поддержан в этом Сикорским. В разгар совещания Шидловскому доложили — из Риги приехал Киреев. Инженера тут же пригласили в кабинет и поставили задачу — создать отдельный инженерный отдел на заводе и в кратчайшие сроки собственными силами сделать новый отечественный мотор. Пользуясь моментом, Шидловский сразу же объявил соответствующий конкурс и денежную премию успешному рабочему проекту.
Пока озадаченный свалившимися на него распоряжениями инженер собирался с духом, я взял слово и напомнил директору о включении его в штатное расписание инженерного отдела и обеспечении подходящим жильём. Так же напомнил и о возможном участии в новом проекте инженера Поликарпова /нечего ему ерундой в виде поплавков заниматься/. И обязательно нужно наладить рабочий контакт с Бриллингом. С последним, правда, только-только собиралась разговаривать Мария Фёдоровна… но ведь одно другому не мешает? А при налаживании контакта можно как раз и сослаться на вдовствующую императрицу и её настоятельное пожелание к налаживанию этих самых контактов. Ух, накрутил-то, аж самому непонятно. Но присутствующие головами в ответ закивали, значит, всё правильно обозначил.
Отправили Киреева в секретариат оформлять бумаги, обустраиваться и переваривать произошедшие изменения в собственной судьбе, а сами продолжили совещание. Чуть позже нужно будет обязательно лично встретиться с инженером и предметно поговорить. Ну и подсказать кое-что, пусть сразу работает в правильном направлении. Нечего попусту время и средства терять на пустые прожекты.
Кстати, с утра забегался и про купленные вчера вечером газеты совсем забыл. Так в номере их и оставил, на полу под столом. Поэтому пришлось под занавес разговора задавать вопрос своим собеседникам, что там, на театре боевых действий, происходит? Рассказанное Михаилом абсолютно не удовлетворило, хочется хоть какой-то конкретики. На явное удивление в глазах присутствующих пришлось просто развести руками и повиниться. А когда бы я смог что-то прочитать? Всё в делах да заботах кручусь, аки пчела. Даже пообедать и поужинать вовремя не всегда возможность выискиваю. Это ещё хорошо, что спать в свой номер прихожу. И, отметая появившиеся было понятные ухмылки сразу заявляю, что и доли шутки в этой шутке нет. Потому как за всеми нашими делами и вызовами к известным всем персонам я света белого не вижу. И что? Думает, это хоть кого-то убедило? Наоборот, сразу посыпались вопросы об этих самых персонах, ну и соответственно о дворце. Пришлось коротенько удовлетворять любопытство присутствующих. После этого выслушал такой же короткий пересказ происходящих на фронтах событий. Услышанное озадачило и заставило задуматься. Всё-таки нужно найти время и добраться до прессы…
На переделку конструкции рулей высоты ушло три дня. Труднее всего было фиксировать триммер в отклонённом положении, но справились и с этой задачей. А вот с тормозами и с амортизацией освобождённых от поплавков стоек колёс пока ничего не вышло. Слишком много оказалось работы. Так что остался мой самолёт пока без этого ценного девайса. Зато тормоза появятся на всех последующих моделях. Как и амортизаторы…
Самолёт к вылету готов. Завтра с утра будем проводить испытания того, что получилось в итоге.
Во дворец вызывали почти каждый день. Разговоров хватало. Узнал и тайну сафьяновой шкатулки. Ещё в самом начале века Мария Фёдоровна подарила Николаю эту шкатулку. Внутри же находились предсказания монаха Авеля о гибели императора. Даже год был указан. Теперь понятно, почему он так среагировал на мой рассказ. Кому же понравится ещё одно подтверждение давнего пророчества.
Как я понял из кое-каких осторожных намёков, Мария Фёдоровна с Александром Михайловичем всё-таки смогли достучаться до Николая. А потом и сам обратил внимание на то, как твёрдо и жёстко взяла под контроль всё дело Мария Фёдоровна. После этого даже Джунковский стал выглядеть более живым. Даже как-то раз обмолвился, что начали постепенно фильтровать окружение Распутина, аккуратно и по возможности незаметно изымать из этого окружения наиболее значимые и одиозные фигуры. Что интересно, всё делалось тихо, даже шума в газетах не было.
А что самое интересное, на оружейных и патронных заводах начались негласные проверки ведомством Владимира Фёдоровича. Для чего было создано несколько рабочих групп с особыми полномочиями из отобранных директором людей. После проверок этих заводов группы займутся службами тыла и снабжения. Работа предстоит громадная и тяжёлая, и противодействие ожидается точно такое же. Так именно для этого группам и были даны особые полномочия. Всё-таки военное время. Как уж удалось Марии Фёдоровне уговорить на это Николая, не знаю, но только и полномочия выдали, и даже императорскую семью во главе с императрицей в одно мгновение срочно отправили в Крым. Якобы для поправки здоровья. Как заметался двор и столичное общество! Раскололся на два лагеря. Самая работа для жандармов. Ну, они и начали стараться. Сколько криков раздалось, сколько воя в прессе поднялось.
Что самое интересное, вся эта работа была проделана за необычайно короткое время. Получается, все всё знали? Только воли действовать не было?
Наиболее громко выступающие издания тут же прикрыли, и вся остальная пресса сразу резко замолчала. Заработал политический сыск, потянули за ниточки… Дальше мне ничего не рассказали, не по рангу мне знать.
Всё-таки уговорили вернуться на службу Зубатова. Со дня на день ожидают его в столице. Начнёт восстанавливать свою деятельность пока здесь, в городе, а там и до остальных заводов и фабрик дело дойдёт. Самое главное, добро на это получено. А противодействие Правительства и Думы, фракций и партий… Так все жить хотят… Причём хотят жить хорошо. Но скоро и ими займутся. Не всеми, конечно, но наиболее значимые фигуры изымут, так сказать, «из обращения»… «Иудушек» всяких и иже с ними…
Из добровольной ссылки выдернули Шишмарёва. Правда, назад добираться ему предстоит долго, но место у Григоровича для этого выдающегося инженера уже подготовлено. Он ведь только-только успел до места своей ссылки доехать.
Познакомился со Второвым Николаем Александровичем. По распоряжению Марии Фёдоровны его специально пригласили из Москвы на высочайшую встречу и соответствующий разговор. Нужно было обязательно заполучить его в соратники. Слишком огромные деньги, слишком значимая для России фигура, через торговые связи которой можно безболезненно решить почти все вопросы со снабжением производств. Это не говоря об его экономическом и финансовом личном участии. В самом начале этой встречи нас представили друг другу, затем начался сам разговор. Вела его Мария Фёдоровна. Откровенно рассказала обо всём предшествующем разговору, не стала скрывать и нарастающие валом текущие проблемы. Тут же получила вроде бы как искренние заверения, что обо всех подобных проблемах Николай Фёдорович знает не по наслышке, на собственной шкуре испытал все радости российского бюрократического аппарата с его неубиваемой разветвлённой коррупционной составляющей. И как что-то делать в таком обществе? Ну, что-то ведь делают? Те, кто хочет и способен делать. Поэтому есть полный карт-бланш такому заинтересованному лицу.
Второв ничего сразу не сказал, пообещал подумать, и ушёл явно удивлённый и сильно озадаченный. Договорились встретиться на следующий день.
Во время этого разговора Николай Александрович всё время косился в мою сторону. Очевидно, всё гадал, что за личность такая неизвестная и непонятная здесь присутствует. Не мог определить мой статус в своей личной иерархии. Поэтому по окончании разговора просто нейтрально раскланялся со всеми присутствующими, в том числе и со мной, так получается.
Если Второв согласится, а не согласится он не может, всё-таки первой и главной стороной разговора выступает императорская семья и соответствующие гарантии, то проблемы с оборудованием и ресурсами решатся почти безболезненно. Особенно когда Мария Фёдоровна выступит поручителем. С её-то связями в Дании. Да ещё когда Николай Александрович узнает все расклады на возможное будущее. В эту встречу Мария Фёдоровна решила ничего не говорить «русскому Моргану» о моих так называемых прогнозах, а вот если Николай Александрович согласится участвовать в наших проектах… Тогда придётся приоткрыть ему глаза на вероятное будущее и его далеко не радостную скорую судьбу…

Испытания
«Муромец» без поплавков это абсолютно другая машина. Даже при простой рулёжке по земле начинает нетерпеливо подпрыгивать, несмотря на свою массу, пытается безуспешно размахивать крыльями. Словно в небо рвётся.
В этот раз лечу не один, за спинкой кресла занял место Сикорский. Стоит, ноги широко расставил для устойчивости, согнул их чуток в коленях, сгорбился, вперёд поглядывает. Откуда знаю? Так сам всегда в такой позе за пилотским креслом стою, когда пассажиром лечу. То есть, летал. А ещё краем глаза вижу его наклонённую вперёд голову. Чуть склонённую на один бок, словно изобретатель-конструктор прислушивается к машине, оценивает её поведение на слух. Чуть правее Игоря Ивановича врос в пол Шидловский. Категорическим образом настоял на своём обязательном участии в первом полёте. Очень уж интересно ему лично посмотреть, действительно ли настолько эффективны только что установленные триммеры на рулях высоты. А потом ещё будем проводить полёты на практическое бомбометание. Только для этого дела полигон подобрать нужно. Подходящий. Шидловский вроде бы как с артиллеристами договорился, согласовал испытания на их полигоне. Посмотрим.
Разбегаемся и взлетаем. Работать приходится быстро, отсутствие более двух десятков пудов сказывается на наборе скорости и длине разбега. Даже ветер не успевает сдувать машину с намеченной прямой. И в набор «Муромец» уходит с хорошей вертикальной скоростью, даже начинает немного закладывать уши. А на истребителе такого эффекта не было. Почему?
Погода который день стоит дрянная, но сегодня хотя бы дождя нет. Так, брызгает иной раз немного, сеется сверху мелкой пылью, но ничего страшного. Земля на поле подсохла за ночь, поэтому и решили провести испытания переделанной машины.
В плотную облачность над головой не лезу, перехожу в горизонтальный полёт, даю команду прибрать обороты моторам и держусь на тех же привычных трёхстах метрах. Немного болтает, но несущественно, даже не замечаю этого. Редкие осадки видно издалека и стараюсь их обходить заранее. Всё, уплыло назад устье Невы, и мы пошли над морем в сторону Кронштадта. Здесь и турбулентности почти нет, и осадки пропали. Можно начинать испытания.
К усилиям на колонке штурвала уже привык, оценил их силу и момент. Поэтому левой рукой сразу накручиваю колесо триммера в нужную сторону.
Оглядываюсь на Сикорского, вижу вопрос, киваю утвердительно и… Отпускаю штурвал, складываю руки на коленях. И тут же приходится перехватывать метнувшегося вперёд конструктора. Испуг настолько явственно читается на его лице, что я просто вынужден снова вцепиться одной рукой в рога штурвала. Другой так и держу инженера.
Всё понятно, пока здесь ни на секунду не выпускают рычаги управления из рук. Чреват такой поступок неожиданностями и потерей управляемости. Слишком сильные моменты на этих самых рычагах. Вот и приходится постоянно с ними бороться лётчикам, удерживая машину в воздухе, подчиняя себе непослушный аппарат и накачивая мускулы. До этой поры непослушный. Отныне всё будет по-другому.
Продолжаю придерживать правой рукой Сикорского, так, на всякий случай, снова тихонько отпускаю левую руку и контролирую полёт. Машина идёт по прямой, словно по ниточке. И в горизонте, что самое главное. Впрочем, не совсем по ниточке. Начинает медленно, но верно уходить влево. Может быть, гироскопический момент от работающих моторов сказывается? И крен небольшой, кстати, появился. Или кориолисово ускорение работает? Или всё проще и всего лишь нужно на вертикальное оперение компенсатор поставить? Аэродинамический, например? Но это всё будет нужно на более высоких скоростях, а пока даже не стоит себе этим голову забивать. Но зарубку для себя сделаю. Ведь и в поперечном отношении такое усовершенствование тоже скоро потребуется, на тех же самых элеронах?
Сикорский легонько шлёпает меня по плечу. Оглядываюсь, вижу вопрос во взгляде, характерный жест о посадке и пожимаю плечами в ответ. Почему бы и нет? Всё, что планировали — получилось.
А ему явно не терпится самому за штурвалом оказаться.
Разворачиваемся на обратный курс, в процессе выполнения разворота убираю возрастающие усилия триммером. Игорь Иванович внимательно наблюдает за каждым моим движением. Не отстаёт от него и Шидловский.
Хулиганим и проходим над столицей. Держусь русла Невы, над нашим заводом кручу влево и захожу на посадку. Разворот на посадочную прямую, снижение и классическое выравнивание. Боковой ветер легко парируется креном. По команде убираем обороты всех моторов. Добираю штурвал одновременно с потерей скорости, подрабатываю педалью и мягко касаюсь земли. Настолько мягко, что лязгают зубы от тряски, а спинка кресла за спиной ощутимо прогибается вперёд от навалившегося на неё Сикорского. Нет, без амортизаторов тяжко. Да ещё и на грунтовой полосе. Она хоть и укатанная, но техники соответствующей здесь нет, укатывают полосу простыми машинами. Отсюда и колеи, и неровности. На истребителе это как-то меньше ощущалось. Потому что и разбег, и пробег были значительно короче? И вес совсем другой? Наверное.
Разворачиваюсь в конце полосы, и мы с Игорем Ивановичем быстро меняемся местами. Полный газ — и самолёт начинает разгоняться. Теперь уже я занимаю место за спинкой пилотского кресла и не отрываю взгляда от несущейся под колёса травы. Точно так же расставляю пошире ноги, вцепляюсь в спинку. Оглядываюсь назад, на стоящего в проёме перегородки Михаила. Он тут самый умный. Или опытный. Руки в разные стороны растопырил, упёрся ими в проём двери, даже не шелохнётся. Да ещё и лыбится во все… Сколько там у него зубов?
Тряска почти исчезла, ноги ощутимо просели — это самолёт резко в набор полез. Посмотрим, что скажет главный конструктор. Но уверен, что впечатления у него останутся самые положительные. И, пожалуй, после этого полёта я покину самолёт. С Шидловским пусть конструктор летит. А меня у ангаров уже знакомый автомобиль поджидает…




Глава 7


Сегодняшний разговор оказался для меня самым тяжёлым, хотя и давно предсказуемым. Давно ждал вопроса о своём настоящем происхождении и, наконец, сегодня дождался. Правда, на моё счастье этот вопрос был задан Марией Фёдоровной в самом конце нашего, уже ставшего таким привычным, совещания. И, чтобы меня не смущать таким странным вопросом, а может, чтобы получить честный ответ, или чтобы эту тайну больше никто не знал/о причинах можно гадать сколько угодно и каждая такая причина будет правдивой/, но вдовствующая императрица попросила меня задержаться после окончания нашего совещания. Что же, сразу стало понятно, что последует за этой необычной просьбой, сработало некое предчувствие. И это не то, о чём все сразу подумали, это другое.
— Сергей Викторович, а вы кто? На самом-то деле?
Вот и всё, вот и прозвучал самый главный вопрос. И что на него отвечать? Правду? Или правду частичную? Или вообще неправду? А смысл мне лгать и сочинять? Чтобы потом всю жизнь себя контролировать? Всё равно рано или поздно проколюсь. Поэтому только правду. Это я сейчас для приличия больше посомневался, паузу на размышление якобы взял, а на самом деле и решение, и ответ у меня были готовы. Потому как подобного вопроса давно жду, с самого начала. И утаивать я ничего не собираюсь. Потому что это просто глупо. А так… Так, глядишь, чем и помогут вселенцу…
Ответ много времени не занял, всего лишь несколько минут на краткое изложение и понадобилось. Закончил свой короткий рассказ и замолчал. И Мария Фёдоровна молчит. Насколько могу судить, удивления особого моё признание не вызвало. Просто оно очень удачно наложилось на прежнее повествование о своих способностях. И никаких посторонних эмоций я не наблюдаю на лице вдовствующей императрицы. Кремень женщина. Вот кого на трон нужно было сажать…
Сидим, молчим. В давно прогоревшем камине угли еле рдеют, над столом низкая люстра приглушённый свет разбрасывает, изо всех силёнок старается в тёмные углы пробиться. Секунды в минуты незаметно складываются, за окном темень непроглядная, ветер с дождём еле слышно по стеклам барабанит, по железным откосам шуршит.
— Ступайте, Сергей Викторович, Владимир Фёдорович вас проводит.
И всё. Ни звука больше, ни одного лишнего движения, а дверь внизу словно сама собой отворилась, очертила на полу чёткий прямоугольник жёлтого света. Давешний сопровождающий чётким контуром обозначился в проёме. А ведь я ни имени его, ни должности не знаю. Так, наугад адъютантом называю, а кто он на самом деле… Да и ладно. Императрица ему доверяет, это главное… А за спиной вдруг кто-то с ноги на ногу переступил, мягко так, почти на грани слуха. Испуг морозным ознобом по позвоночнику прокатился. Медленно оглянулся, поднялся на ноги… Джунковский… На размытой грани тусклого света и тьмы стоит, лицо в тенях прячется, но не узнать жандарма невозможно. Как?! Он же выходил в коридор, я это своими глазами видел! Тайный проход? Вероятнее всего.
Фух, заговорщики и перестраховщики. Но понятно, почему и для чего… Развернулся лицом к Марии Фёдоровне, откланялся, и тоже всё без слов. А по спине так ледяные мурашки и ползают, но тают, тают. Шагнул в сторону, обошёл генерала, спустился вниз по лестнице.
Уже в самом низу, в конце спуска в спину прилетела негромкая, но вполне различимая фраза:
— Завтра после обеда буду вас здесь ждать. Соблаговолите приехать.
Ну что же, всё понятно. Свободу мою никто не собирается ограничивать. Это сейчас для меня самое значимое. То, из чего можно делать предварительные выводы. А ночь Марии Фёдоровне нужна на окончательное принятие решения. Грозит ли что-то мне лично или моей свободе? Думаю, что нет. Правда, несколько настораживает нарочитая официальность прощальной фразы, но посмотрим, посмотрим…
— Так точно! — замираю на мгновение на последней ступеньке и отвечаю в том же духе, и так же негромко. Дверь за мной бесшумно затворяется. Остаются позади живые манекены охраны, впереди длинный и пустой, и оттого при каждом шаге гулкий чуть освещённый ночной коридор. Топаю вперёд, нарочито громко, разгоняю эхо, чтобы таким образом прогнать давешний озноб.
— Что, Сергей Викторович, испугались? — ехидничает из-за спины Джунковский. Кошу взглядом, непроизвольно хмыкаю и в дополнение утвердительно киваю головой. Что скрывать-то. Чуть до инфаркта не довели… Но это я так пар сбрасываю. А на самом деле словно неподъёмный груз с плеч свалился.
Несмотря ни на что чувствую себя прекрасно. Спать? Да ни в одном глазу! Эмоции бурлят, кровь кипит. Сейчас в ресторан и по ба… В общем, все поняли куда. А проблема эта решается на раз, стоит только коридорному намекнуть. Уж это-то я точно знаю, они мне давно подобные намёки делают. Пора напряжение сбросить. И вообще давно пора. Когда у меня в последний раз нечто подобное было? В Ревеле ещё. Да, давненько… Вот сейчас и наверстаю…
Ничего я не наверстал. Пока добрались до гостиницы, эмоции утряслись, улеглись, кровь остыла, и накатила апатия наряду с сильной усталостью. Плюнул и даже в ресторан не пошёл, добрался кое-как до номера, тяжёлой неподъёмной рукой достал ключ из кармана и открыл двери. Больше ни о чём кроме кровати не думал. Умылся и разделся на автомате, разобрал постель и завалился на мягкий матрас. Кажется, провалился в сон сразу, даже не успев коснуться головой подушки и прикрыть глаза.
И всё проспал. Сквозь сон слышал и ощущал жалкие попытки Михаила меня разбудить, но кое-как от него отбился и продолжил отсыпаться. Наступившая в номере тишина после ухода товарища этому прекрасно способствовала. Только натянул на голову одеяло и повернулся лицом к стенке. От дневного света подальше.
Точно к полудню проснулся. Сам. Бодро вскочил, сделал давно подзабытую зарядку, с досадой припомнил свои обязательства заняться собственным физическим укреплением. Ничего не получается, времени не хватает. И это не отговорки, его действительно не хватает. Ничего, вот буду посвободнее, тогда точно возобновлю свои тренировки. Дал себе твёрдое слово и успокоился. А пока буду собираться. Ещё нужно успеть что-нибудь съесть до отъезда. Пока сам о себе не позаботишься, никто не позаботится о тебе. Во дворце почему-то никто меня кормить не хочет.
После плотного обеда удалось даже немного посидеть в холле и просмотреть все имеющиеся в гостинице газеты, и свежие, и вчерашние. Да, наступление остановилось. Но этого и следовало ожидать. Солдатикам нужен отдых, да и обозы наверняка отстали. Эх, лишь бы добрая воля и железная решимость Марии Фёдоровны не пропала. Тогда точно скоро обозы будут ни на шаг от войск не отставать. А я что-то засиделся в столице. На фронт пора. Вот проведём практическое бомбометание и улечу. Если отпустят, само собой. Это я так, для успокоения души планы строю. А на самом деле мне тут ещё надолго придётся задержаться, спинным мозгом чую, слишком интересные дела вокруг закручиваются.
Через стекло холла увидел подъехавший автомобиль, встал, одёрнул китель, накинул кожаную лётную куртку, взял фуражку. Хоть и издали недавно приказ о соблюдении уставной формы одежды лётчиками-авиаторами, но пока всё идёт по старинке и мало кто его выполняет. Вот и я свою кожанку ношу ради форсу. Кожанка, кортик, фуражка с пропеллером — женский пол на улице так глазами и косит в мою сторону. Хоть и мало от этого толку, но всё равно приятно. А то что толку нет, так времени не хватает. Отдохнуть качественно и то не успеваю. За исключением сегодняшнего дня. Но это за всё последнее время первый такой случай. Скорее бы на фронт, там хоть такого напряга не будет. Отдохну между вылетами.
Шагнул на выход. Краем глаза заметил чуть в стороне на улице ненавязчивую охрану в знакомой казачьей форме. А я-то думал, что они вообще пропали, потому как давно никого из них поблизости не наблюдал. Пора начинать насчёт чего-нибудь тревожиться? Вероятнее всего нет, но вопрос Джунковскому задать не помешает.
Пока ехали, всё гадал, о чём сегодня пойдёт разговор. Вряд ли о чём-то существенном, наверняка после вчерашнего начнут расспрашивать о будущем. И не угадал. Ни слова никто не сказал, лишь великий князь Александр Михайлович глянул с любопытством, но сразу же отвернулся. Даже обидно стало. Я тут готовился, слова нужные подбирал, воспоминания освежал, а ни одного вопроса. Ну нельзя же так издеваться над человеком. А потом пришло понимание, что для Марии Фёдоровны на первом и главном месте стоит работа и благополучие своей страны, России. А вопросы будут, никуда они не денутся, но потом, позже. Когда всё основное и важное решим. Решим, это я конечно громко подумал. Решаю не я, здесь есть кому принимать решения. А вот в нужный момент правильные советы давать, это как раз ко мне. Даю-то я их на основе своих воспоминаний. Нужно только учитывать, что история наша может быть тоже некорректно написана. Всем же известно, что её пишут победители? А они такого могут там понаписать, что потом потомки разобраться в давно ушедших событиях, их причинах и следствиях не могут. Ладно, что-то меня на философию потянуло. Ох, не к добру это.
В разгар спора доложили о приходе Второва, а чуть позже и о приезде Зубатова. С первым Мария Фёдоровна на пару с великим князем успели обсудить основные вопросы, согласовать начальные шаги по новым предприятиям, их комплектацию современным оборудованием и доставке оного на места наряду с потребным сырьём. Как раз решили вопрос о возможности закупки всего необходимого, используя торговые связи промышленника. Доставку решили производить через Данию. Там никто не посмеет и слова против сказать. И Мария Фёдоровна этому непротивлению всеми силами поспособствует — использует родственные связи. Дальше Второв рассиживаться не стал, убежал дела делать.
Вошёл Зубатов. В гражданском мундире. Поднялся на галерею. Лицо худое, треугольником, подбородок острый, щёки ввалились, уши в стороны торчат. А лоб высокий. И глаза умные. Усы сразу выделяются своей пышностью. В отличие от меня тотчас сориентировался, раскланялся, поздоровался со всеми.
Мария Фёдоровна сразу же приступила к делу, не стала ходить вокруг да около:
— С Сергеем Васильевичем мы сегодня утром предварительно разговаривали. Нашли общий язык, — обвела строгим взглядом всех присутствующих и вновь развернулась к Зубатову. — Ещё раз при всех повторю, что никаких репрессий по отношению к рабочему классу не будет. Наоборот, мы считаем проводимую вами тогда политику правильной и всячески будем вас поддерживать. В случае любого противодействия сразу обращайтесь к Владимиру Фёдоровичу. Или напрямую ко мне. Лучше сразу ко мне. Дело ваше очень важное, и прошлой ошибки ни в коем случае нельзя повторить. В свой старый кабинет возвращаться вы не будете, найдём вам новый, в другом месте. И не затягивайте с поиском подходящих вам и нашему общему делу сотрудников. Один вы с таким объёмом работы не справитесь.
Обозначила задачу, переподчинила полковника напрямую Джунковскому, только в конце разговора выразила удовлетворение от возвращения офицера на службу. И предложила пока посидеть вместе со всеми, послушать, о чём идёт речь, вникнуть в происходящие перемены, в окружающую нас обстановку. Пусть человек понимает, для чего и на кого работает. Грамотно так психологически обработала и приблизила.
Моё участие здесь было чисто номинальным. Сегодня я выступал в роли статиста. Сидел тихонечко и слушал. Изредка ловил на себе острый взгляд Марии Фёдоровны, любопытный Александра Михайловича и Зубатова. Лишь Джунковскому было не до осмотров, ему сегодня больше всех пришлось поработать языком. Отчитался о проведённой за сутки работе, о дальнейших планах. Сижу, слушаю, умный вид делаю. А вот и до меня время дошло…
— Сергей Викторович, — Мария Фёдоровна внимательно смотрит. — Вы когда собираетесь убыть в Ревель?
— Проведём практическое бомбометание, постараемся решить вопрос с пулемётами и можно убывать, — не промедлил с ответом ни на секунду.
— Вам что-нибудь известно о прошении Михаила Владимировича Шидловского?
— Так точно! Полностью поддерживаю это решение. Несколько уточнений. Эскадрилью, а лучше не одну, нужно создать из новых переделанных самолётов, с установленными системами сброса бомб, обязательно установить пулемёты по штату, подобрать и подготовить необходимых для этого специалистов. Предлагаю создать соответствующие отделения в Гатчинской авиашколе. Пусть наряду с пилотами готовят наблюдателей, знающих фотосъёмку, бортовых инженеров-механиков, воздушных стрелков и радистов. Обязательно нужно установить на все самолёты рации с большим радиусом действия. Радиоприёмники, то есть. Далее. Что мне кажется на сегодня не менее важным? Производство авиабомб. Используя возможности полковника Глебова, мы разместили первый заказ на Обуховском заводе. Пробная партия. Там будут изготавливать корпуса с механическими взрывателями. Желательно было бы на заводе наладить их постоянный выпуск и организовать своевременную доставку готовых изделий до аэродромов базирования. Осталось согласовать с Главным артиллерийским управлением вопрос о соответствующей начинке корпусов взрывчатым веществом. Но это всё деньги, и нужно будет получить соответствующее разрешение.
— Наблюдателей в авиашколе и так готовят. Отстали вы от жизни, Сергей Викторович. А по всему остальному вам нужно будет говорить с Александром Михайловичем. И не сейчас, а после нашего совещания. Думаю, князь возражать не станет. И деньги у вас будут. Как на заводе обеспечивается секретность вашего заказа?
— Глебов должен был решить этот вопрос.
— Владимир Фёдорович, — развернулась к Джунковскому Мария Фёдоровна, — Проследите.
— Будет исполнено…
— Кстати, Сергей Васильевич, не желаете на этот этот завод съездить? Осмотритесь там. Нужно же с чего-то начинать работу?
Теперь уже вопрос был задан Зубатову.
— Пешком схожу, так оно лучше будет выглядеть.
— Дело ваше, вам и решать. У кого ещё есть какие-то вопросы? Тогда прощайте, господа. Сергей Викторович, а вы-то куда поднялись? У вас ещё незаконченный разговор с Александром Михайловичем остался. Неужели забыли?
Забудешь тут. Я-то думал, что великий князь меня куда-нибудь в другое место отведёт, там с ним и поговорим, а тут вон оно как получается. Не желает Мария Фёдоровна даже крупицы информации мимо себя пропускать. Правильно делает, между прочим. Так оно и нужно!
Весь разговор занял буквально пять минут. Князь уточнил название завода, заказы и сроки выполнения. И согласовать вопрос о начинке авиабомб. Но, огорошил, скорее всего для этого придётся организовывать отдельное производство. Мария Фёдоровна при этих словах в своём блокноте пометочку сделала. Обещал Александр Михайлович быстро решить и ставший таким насущным для нас вопрос с пулемётами. И издать приказ о дополнительном наборе в авиашколу военнослужащих по новым предлагаемым специальностям и отправить его в войска. Обещал поднять в школе вопрос о необходимом для этого преподавательском составе. На словах всё быстро, а каково оно на деле получится? Посмотрим. Надежду даёт тот факт, что Мария Фёдоровна после каждого такого обещания себе в книжечку что-то записывала. Контроль, однако. А вот по фоторазведке великий князь огорошил…
— Эх, Сергей Викторович, Сергей Викторович. Вот и ещё одна непростительная ваша ошибка. Если бы я не был в курсе всего с вами произошедшего, то наверняка бы усомнился в вас после таких слов. Если вы учились в Гатчине, то наверняка должны были бы знать, что ещё с начала этого года все курсанты школы обязаны сдавать экзамены по радиотелеграфии и аэрофотографии. Неужели вы не помните полковников Агапова и Муромцева? Нет? Видите? Мотайте на ус. Но вы правы, сейчас фотоаппаратов мало, только-только начинаем выпуск изделия полковника Ульянова. Оно себя прекрасно зарекомендовало в войсках, и отзывы все отличные. Одновременно с выпуском фотоаппаратов будем выпускать и фотографические двуколки с оборудованием для печати на каждый авиаотряд. Полковник Потте очень интересную конструкцию предлагает, опять же… Кстати, Ренненкампф прекрасно отзывался о вашей авиафоторазведке. Сожалел, что не успел отблагодарить должным образом, но обещал при первой же возможности исправить это недоразумение.
— Ага, недоразумение. Чего мне только стоило донести до его внимания данные той фоторазведки… Вспоминать не хочу.
— А вы злопамятны, Сергей Викторович…
— Я не злопамятен, но с памятью у меня всё хорошо. И пусть я кое-чем из памяти моего предшественника не владею, но всё остальное помню очень хорошо.
Александр Михайлович глянул с любопытством, видно было, что хотел задать какой-то вопрос, понятно какой, но в последний момент нашёл силы себя превозмочь:
— Успокойтесь. Главное, что донесли. И Вторая армия соединилась с Первой. Того разгрома, о котором вы нас предупреждали, не произошло. Наводим порядок, медленно, со скрипом, но наводим. И в войсках, и здесь, в тылу…
— А карты? — соскочил с неприятной для себя темы. — С теми картами, что сейчас выдают пилотам, летать невозможно. Пятивёрстки, на них же в полёте ничего не разобрать, не сориентироваться! Ладно, на «Муромцах», там и скорость меньше, и место есть разложить и прочитать карту. А на всех остальных самолётах? Сами попробуйте с помощью пятивёрстки на местности определиться!
— Эка вы разошлись, Сергей Викторович. Неужели действительно настолько важная проблема с картами?
— Простите, погорячился… Но это действительно важно.
— Ничего, это даже хорошо, что так за дело болеете. А то мы с Марией Фёдоровной поначалу засомневались, действительно ли вы ТАК за Империю радеете, как показываете…
Я только руками в ответ развёл. Александр Михайлович помолчал мгновение, тяжело вздохнул и продолжил:
— Не всё сразу. Слишком много менять и ломать приходится. Бобыря, вам отлично знакомого, с Новогеоргиевской крепости сняли, так такого наслушались… Хорошо, что к тому времени Ники был уже полностью на нашей стороне, а то бы нас так и сожрали с потрохами, — заулыбался весело и доверительно, хитро глянул. — Кстати, именно оттуда пулемёты для вашего самолёта и эскадры Шидловского доставим. Вы оказались правы, на складах крепости их много мёртвым грузом лежало. Сергей Викторович, а вот то слово, эскадрилья… Оно ведь из вашего будущего?
— Так точно, из моего.
— Вы знаете, а мне оно больше нравится. А то всё по морскому подобию называем… А карты, с картами сложнее. Тут Генштаб нужен. Времени на всё не хватает. И людей порядочных, настоящих. Хорошо, подумаем! Кстати, Эссен вас с новым самолётом очень ждёт, планов у него, видите ли, много… Ничего, подождёт. К нему скоро должны английские подводные лодки подойти. И ещё одно. Сергей Викторович, сначала не хотел ничего говорить, но в таком деле лучше перестраховаться. Будьте осторожнее. Охрану у гостиницы заметили?
— Сегодня как раз обратил внимание. Что-то случилось?
— Пока нет, но поберечься вам нужно. Примелькались вы во дворце, слухи разнообразные пошли. И корпус с этим не справляется, да и не справится. Не всем ваше такое резкое «возвышение» по нраву. Ладно бы свои, те гадят уже привычно, а вот другие… На всякий случай приставили к вам донских казачков, будут со стороны присматривать. Но и вы не плошайте.
— Я понял вас. Главное, чтобы слухи о так называемых «предсказаниях» на сторону не разошлись… Что, уже разошлись? Но ведь знали-то о них только четверо… — и сразу же каруселью в голове закрутились нехорошие предположения. — Вот оно что…
И я с укоризной посмотрел на великого князя. Тот в ответ лишь руки в стороны развёл. Они же должны были как-то проверить мои слова? С Распутиным беседовали, ещё кое с кем, судя по всему. Слухи и поползли, это та ещё плесень. Да и моё так называемое «возвышение»… Если царская чета к себе Григория приблизила, то, в глазах общества, получается, меня Мария Фёдоровна с великим князем? Ладно, пустое, справимся…
После этого разговора прошло несколько дней. Вовсю закрутили производственные дела. Нужно было полностью переделать почти готовые к выпуску машины, подготовить документацию и лекала на производство новых, сразу предусмотреть двойное управление и многое, многое другое. Хорошо, что на всё это есть время, пока ожидаем первую партию авиабомб. Пользуясь случаем и высоким покровительством решили вопрос и отправили на ускоренные курсы в Гатчинскую авиашколу Маяковского и наших обоих инженеров. Надеемся, что обратно вместе с ними получим и радиста…
Зубатов осмотрелся в столице и рьяно принялся за дело. Времени на раскачку совсем не оставалось и полковник это понимал как никто другой. Сначала попытался собрать в кулак свой прежний аппарат, но из этого ничего не вышло. Кто-то уже сидел в высоких креслах и вылезать из них не собирался, другие давно сгинули на просторах Российской империи. Оставалось искать новые кадры. С этим, правда, были определённые трудности. Но дело, тем не менее, шло на лад. Сергей Васильевич не стал ничего придумывать и воспользовался своим старым, проверенным на практике методом. Предложил рабочим альтернативу выбора. Что лучше? Иметь гарантированный еженедельный заработок, получать чётко фиксированный процент от дохода своего предприятия, или бороться за эфемерную и призрачную революционную идею? Почему-то абсолютное большинство выбирало первое. А с меньшинством это большинство разбиралось само, быстро и эффективно. Что касается советов директоров и владельцев этих предприятий, то и с ним разговор был коротким. Но уже со стороны жандармского корпуса с маячившей за его спиной императорской фамилией. Или они принимают предлагаемые нововведения, или предприятие переходит в господчинение. С возмещением рыночной стоимости этого предприятия уже бывшим владельцам. Никто, что самое удивительное, не пожелал взять предлагаемые деньги. Странно, не находите? Но, тем не менее, это факт.
Таким образом, на первых столичных заводах удалось постепенно погасить самое яркое недовольство рабочих. Работы, конечно, ещё много, да и не просто много, а очень много, но, самое главное, дело движется и движется в лучшую сторону. Дополнительно пришлось продавить изменения в закон о мобилизации — ограничить призыв на военную службу квалифицированных специалистов из числа инженеров и рабочих.
Оставался самый больной вопрос, вопрос о земле и крестьянах.
Гром грянул, когда Думцам было предложено его решить. Вместе с отменой призыва квалифицированных рабочих. Пошла затяжка, извечные дебаты. Тогда предложили депутатам заменить рабочих в окопах. И дело чуть было не дошло до госпереворота. С помощью Корпуса удалось задавить его в зародыше, отделаться малой кровью. Зато теперь в России и Думы никакой нет, недолго она просуществовала. И правительство сразу притихло, предлагаемые Николаем законы на раз принимаются.
Пользуясь случаем, прикрыли все газеты левого и оппозиционного толка. Церемониться ни с кем не стали, выбора для них было два. Или все на фронт, или сидеть дома и молчать «в тряпочку». И ведь ни один «патриот» не захотел отправляться в окопы. Все предпочли замолчать. Жаль, жандармам и так работы по брови, да ещё за этим дерьмом нужно теперь приглядывать. Всё-таки не нужно было давать им свободу выбора…
Этот год был довольно-таки урожайным, и в стране осталось очень много зерна. Раньше-то оно шло на экспорт, а теперь… Теперь в пригороде столицы, и не только столицы, а и в других крупных городах создавались и закладывались на длительное хранение его огромные запасы. Так что никакой голод в будущем людям не грозил. А если всё пройдёт без изменений, то и следующий год будет урожайным, и склады вновь заполнятся.
Одновременно всеми силами начали пополнять запасы дров и угля. Так что теперь трескучих морозов зимы шестнадцатого года можно было уже не так сильно опасаться.
Кстати, из столицы и Москвы вывели все военные части. Из Питера все четырнадцать гвардейских батальонов, запасной самокатный батальон и запасной бронеавтомобильный дивизион. Остались комендатуры и обеспечение, первый и четвёртый Донские казачьи полки. Сапёров и артиллеристов в срочном порядке доукомплектовали и отправили своим ходом догонять части Второй армии. Пусть хоть таким образом восстановят утраченные навыки и наберут форму.
Все остальные военные имели возможность посетить столицу только во время заслуженного отпуска.
Таким образом из столицы вывели около ста шестидесяти тысяч военных. Пусть лучше займутся своим прямым делом, а не мутят воду в городе от безделья. В этом деле огромную помощь оказал Борис Владимирович Штюрмер вместе со своим Патриотическим союзом и Константин Иванович Глобачёв. Последнего Джунковский как раз перетащил из Севастополя.
Самым важным и своевременным нововведением было увеличение денежного довольствия военных за участие в боевых действиях. И обязательные выплаты семьям, потерявшим на войне кормильцев. Увеличили и пенсии, и выплаты инвалидам.
Благодаря в том числе и этим новшествам удалось так легко вывести войска на фронт.
После многочисленных споров военное положение пока решили не вводить. Как раз при обсуждении этого вопроса и присутствовал император всея Руси и прочая, прочая. Посчитали преждевременным вводить и продовольственные карточки. Было решено перенести обсуждение этого вопроса на Новый год. Тогда и будет видно, актуален он или нет.
И, вообще, почти всё время на этих совещаниях я выступаю в роли безмолвного статиста. Сижу чуть в стороне, возле камина, лицом к совещающимся, и всё чаще ловлю себя на мысли: «А какую роль я здесь играю? Какого чёрта здесь делаю? Ведь всё рассказал, что знал, и моё личное присутствие уже не обязательно.»
Не постеснялся и задал этот вопрос Марии Фёдоровне. После того, как все разошлись. Ответ обескуражил.
— Одно только ваше вот здесь, в этой комнате, присутствие, Сергей Викторович, присутствие человека оттуда, позволяет нам всем чувствовать себя более уверенными, что мы всё делаем правильно. Стоит только взгляд на вас бросить, и сразу вспоминаются все те ужасы, о которых вы мне рассказывали. И появляется решимость не допустить этого никоим образом. Понимаете?
И я на самом деле понял. Но ощущения испытал при этом очень странные. Двоякие. Опасные. Не загордиться бы…
И в продолжение темы об армии. Самое тяжёлое положение сложилось в морских экипажах на островах Котлин и Кронштадт. Мария Фёдоровна лично вызывала к себе командира и губернатора Кронштадта Роберта Николаевича Вирена. О чём уж они там разговаривали, я так и не узнал. Но слухи о произошедших на морской базе изменениях долетели сразу же. Самым главным был слух о снятии позорных табличек с Екатерининского бульвара: «Запрещён вход собакам, солдатам и матросам». Пересмотрели котловое содержание матросов, улучшили паёк. Пришлось избавиться от некоторого количества офицеров — перевели служить на боевые корабли. Там не тыл, спесь быстро собьют. Соответственно и сами экипажи частично меняли. По предложению того же Вирена — на матросов Беломорской и Сибирской флотилий. Не обошлось и здесь без недовольства. До бунта, правда, дело не дошло, но лишь благодаря своевременным действиям полиции и жандармов. Заранее выявили и подготовили списки наиболее опасных матросов и одновременно изъяли их с острова. Всё пришлось делать за раз, работа была проделана огромная, но дело того стоило. Самым сложным оказалось проделать подобное в Гельсингфорсе. Слишком далеко от столицы, и слишком всё запущено. Но и с этим удалось справиться. Зато с разрешения вице-адмирала Вирена в экипажах были созданы матросские комитеты, которые тщательно наблюдали за продовольственным обеспечением и отсутствием задержек денежных выплат. Кстати, и эти самые выплаты повысили. Пусть не намного, буквально на чуть-чуть, но повысили. Тем самым напряжение сняли, и уже не приходилось опасаться, что назревавший нарыв скоро лопнет. Но об этом я уже упоминал.
Преобразования медленно и со скрипом начинают приживаться. Что-то удалось сделать быстро, буквально за несколько дней. Над чем-то предстоит работать очень долго и трудно, чтобы добиться хоть какого-то видимого успеха. А сколько ещё всякого другого, не менее важного нужно сделать. Но самое главное, что они есть — планы предстоящих дел, и даже есть что-то вроде программы. А самое главное, присутствует огромное желание всё это сделать! Так что оптимизм у нас у всех не пропадает, маховик дел раскручивается и останавливаться вроде бы не собирается. Но слишком много накопилось для его работы препятствий, как естественных, исторически сложившихся, так и других, более многочисленных, созданных и создаваемых искусственно некими силами, старающимися затормозить это движение…
Попутно с заменой личного состава экипажей пресекли деятельность германской агентуры в Риге, Ревеле и Гельсингфорсе. Сменили, наконец-то, шифровальные коды на флотах и в армии.
На фоне пока непрекращающихся побед русской армии не было и недоверия к немецким фамилиям в обществе, и особенно в среде армейцев и моряков. Пока этого удалось избежать, но всё равно пока. Ещё оставалась некоторая опасность подобного.
И, самое главное, пока никак не удавалось найти удобный предлог для смещения с должности Верховного Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича. Ладно бы можно было воспользоваться поражениями на фронте, так ведь и их пока нет! Короче, пусть об этом у Марии Фёдоровны на пару с Ники голова болит. Кстати, к императору, несмотря на все принимаемые им с нашей подачи реформы, отношение у меня так и не изменилось. Вижу я его довольно редко, все подобные случаи можно пересчитать по пальцам одной руки. Левой, наверное. Да, похоже на меня так послезнание влияет, на моё к нему отношение. Ну и ладно, не хочу с собой бороться, пусть будет, как будет. Мне с ним детей не крестить. Хотя-я, насчёт князя Николая Николаевича… Может быть, всё не так и плохо? Авторитет он и в армии, и в обществе имеет громадный. Ну и пусть так и остаётся командовать. Провалов в наступлении не будет, эвакуировать в тыл беженцев никто не собирается, да и их самих в тех грандиозных масштабах тоже не будет. Присматривать за ним жёстко, но ненавязчиво и в случае чего быстро среагировать. И о нужных нам людях в его окружении хорошо подумать и тщательно их подобрать. Пока он вроде бы как ничего плохого вслух не произносит и ничего такого не замышляет, но я-то знаю… И уже не только я. Мария Фёдоровна как раз собирается с ним встретиться и аккуратно прощупать на предмет внутренней вшивости…
Также наложили запрет на призыв в армию железнодорожников и служащих дорог. Похоже, коллапса на железной дороге теперь не будет.
Вновь подняли позапрошлогоднее заявление Главного артиллерийского управления и Главного управления генерального штаба об увеличении запаса снарядов на орудие в полтора раза. В этот раз этому заявлению был дан зелёный свет, только потребную цифру увеличили почти в три раза… Значит и «снарядного голода» в следующем, да и в последующих годах не будет.
Дали ясный намёк ГАУ присмотреться к новинкам вооружения германской армии, в частности к миномётам. Срок на это определили в полмесяца. Сколько можно тянуть и сопли жевать? Не можете работать, дайте молодым и перспективным дорогу.
В столице появилось первое в России производство отечественных парашютов под руководством Котельникова. Открыли, к его неописуемой радости, небольшой пошивочный цех для пробы, где и начали потихоньку шить белые купола. Рядом срочно перестраивали для этих же целей канатную фабрику и столярный цех. Будут вить стропы и шить ранцы с подвесной системой. Пока не хватает в должном объёме тканей и материала, но этот вопрос обещали решить в самом ближайшем будущем.
И в Коврове заработал завод по производству пулемётов Мадсен. Дал первую продукцию, но детали новых пулемётов страдают невысоким качеством, поэтому ждём новые станки. Из Дании на этот завод приехали специалисты, обучают рабочих. Пытаются отговориться низкой квалификацией обучаемого персонала, но, по-моему, стараются просто набить себе цену. А то я работяг русских не знаю. Они на всё способны.
Начали потихоньку переоснащать современным оборудованием столичные производства, наиболее значимые и оттого стоящие первыми в очереди на замену станочного парка. Для чего пошли первые пробные закупки через Данию.
Великий князь Александр Михайлович вдвоём с Второвым скоро убывают за границу, должны будут как раз посетить эту самую Данию, решить вопрос с закупками всего необходимого и доставкой этого необходимого в Россию. И уже оттуда отправиться сначала в Англию, а затем и в Америку. Через Данию же собираются организовать набор квалифицированных рабочих и инженеров по всей Европе, включая и воюющую с нами Германию. А почему бы и нет? Скоро тамошняя марка упадёт, в стране наступит безработица и связанный с ней голод. Если есть возможность предложить подходящие нужным специалистам условия, так почему бы и не воспользоваться такой оказией? Заодно и все свои проблемы с кадрами решим.
Как раз к этому времени добрался в столицу из Оренбурга Шишмарёв. Явился лично к Джунковскому, согласно полученному предписанию. После продолжительного разговора был перенаправлен к Григоровичу. А через день обоих инженеров пригласили к Сикорскому. А чтобы они не имели возможности отказаться или перенести встречу, за ними отправился знакомый мне автомобиль с двуглавыми орлами на дверках. Что интересно, отказаться не один не рискнул, хотя вид у них был несколько ошарашенный…
Результатом этой встречи явилось создание нового Концерна. Авиационного, собирающегося выпускать всего несколько типов самолётов. Сикорский будет продолжать выпуск тяжёлых бомбардировщиков «Муромцев» и новых лёгких истребителей, Григорович займётся своими летающими лодками, ну а Шишмарёву предложено воплотить в жизнь проект первого летающего торпедоносца. И кое-какие схематические картинки при этом показали. Нужно же конструкторскую мысль сразу на нужную дорогу направить. Зачем во тьме-то попусту блуждать и драгоценное время тратить?
Полковник Глебов был выведен из подчинения Адмиралтейству. Создали в столице инициативную группу под его непосредственным руководством, так называемое новое Патентное бюро. Работы у этого бюро очень много, но полковник доволен, как довольны и все его немногочисленные пока подчинённые. С каждого зарегистрированного патента на счёт бюро капает некоторая сумма, вроде бы и небольшая, но когда их много, то они скапливаются во вполне приятное глазу число. А ведь и жалованье им никто не отменял. Так что люди работают не только за страх и совесть, но и за деньги, как ни странно.
Я же, после проведения испытаний своей системы сброса авиабомб доукомплектовал экипаж, потренировал его на слётанность, получил обещанное вооружение и собрался улетать. Так совпало, что до Ревеля компанию мне составят Александр Михайлович с Второвым. Долетят с нами до базы, а оттуда морем будут добираться до Дании. Если только не воспользуются моим предложением и не полетят дальше с нами. Почему бы и нет? В одну сторону мне заправки хватит. Там сядем, заправимся и назад.
Но это всё пока вилами по воде писано. Сядем в Ревеле, тогда и решим. Посмотрим. Это я так говорю, посмотрим. А на самом деле решение принимать буду не я, и далеко не факт, что даже в обсуждении этого решения мне доведётся поучаствовать. Но время покажет…




Глава 8


Почему так получилось и откуда у меня появились подобные мысли? 
Рассказываю…
Накануне вылета состоялись два весьма примечательный разговора. Первый — между Марией Фёдоровной и Николаем. И, что самое интересное, состоялся он без моего непосредственного участия. В кои-то веки. К моей неописуемой радости и огромному внутреннему облегчению. Не хочется постоянно выступать в роли полумистического талисмана для императрицы. Почему полу? Да потому, как смею надеяться, что и кое-какие реальные знания я всё-таки смог передать этой властной, местами даже жёсткой, но при всём этом очень милой женщине. Сколько она успела сделать за столь короткое время, реформы кое-какие начались. Правда, тормозятся эти реформы понятно почему, но дело движется и останавливаться пока не собирается. Это главное.
А предпосылкой для этого разговора оказалось моё искреннее возмущение на вчерашнем совещании действиями тыловых служб. Наступление-то на северо-восточном фронте остановилось, войска так и продолжают топтаться на одном месте и обживать окопы. И это вместо того, чтобы идти вперёд, развивать достигнутый успех. Причина простая, запаздывание снабжения.
Выслушав мой гневный спич, Мария Фёдоровна отпустила остальных участников совещания, оставив за столом одного Джунковского.
— Мне докладывают, что виной тому непрекращающиеся дожди и отвратительные дороги, — попыталась объяснить действия тыловиков вдовствующая императрица.
— Мария Фёдоровна, почему-то эти дожди и точно такие же дороги не мешают немцам в это же время перебрасывать подкрепления аж из-под Парижа. Почему вы верите всем этим отговоркам? А не лучше ли задаться вопросом, что это на самом деле? Преступный сговор с противником, вопиющая халатность или простое нежелание выполнять свои должностные обязанности так, как положено?
Императрица бросила быстрый взгляд на жандарма, тот в ответ пожал плечами. Понятно, этим вопросом пока никто не занимался. Да и не мудрено, столько других, не менее важных дел нужно решить.
— Сергей Викторович, как-то вы слишком резко…
— Резко? Мария Фёдоровна, это вам резко, а вы послушали бы, какие кары на голову всем этим интендантам призывают в окопах. Мало бы не показалось. И солдаты, да и не только солдаты, но и офицеры прекрасно знают, почему и отчего возникают перебои с доставкой всего необходимого на передовую. На погоду они ссылаются! На дороги! За это время можно было на руках всё необходимое перенести. Утрирую, конечно, но доля истины в этом есть. Просто они думают, что солдаты и так прекрасно обойдутся. Без горячей пищи, без тёплого белья, да без патронов и снарядов, в конце-то концов! На усталость солдат они ссылаются, потому, мол, и наступление приостановилось. Почему-то на своё бездействие не ссылаются…
— И что вы предлагаете?
— Дать Владимиру Фёдоровичу чуть большие полномочия. Да прижать десяток-другой снабженцев. Сразу остальные забегают.
— Не боитесь таким образом вообще всё снабжение нарушить?
— Да какое снабжение, Мария Фёдоровна? Думаю, только лучше станет. Да от таких решительных действий авторитет Императора в войсках на недосягаемую высоту поднимется!
— Хорошо, Сергей Викторович, завтра я обязательно поговорю об этом с Николаем…
И Мария Фёдоровна сразу же потянулась рукой к телефонному аппарату. И действительно каким-то образом сумела договориться с сыном, назначила ему встречу в Царском селе. Вот после этой договорённости и пришлось мне согласиться сыграть роль моральной поддержки. На самом деле думаю, чтобы можно было в случае обострения разговора перевести все стрелки на меня…
Отказаться не получилось, пришлось снова рано вставать. Хотя из вчерашнего разговора я понял, что император прибудет не то что с утра, а где-то ближе к полудню. Точное время так никто и не обговорил.
Правда, если уж совсем быть честным с самим собой, то и эта встреча, и последующий за ней разговор между матерью и сыном всё-таки не обошлись совсем уж без моего участия. Потому как предварительно мы с Марией Фёдоровной уговорились, что я во время разговора тихонько посижу неподалёку, за стенкой, в соседнем кабинете. Так, на всякий случай. Мало ли что вдруг у меня понадобится уточнить?
При этом и она, и я прекрасно понимали настоящую подоплёку этой необычной просьбы. Таким образом, я смогу оказать Марии Фёдоровне моральную поддержку одним своим присутствием, пусть даже и через стенку, так сказать. Скажу откровенно, сначала я попытался наотрез отказаться от такой «чести»/ как будто что-то от меня здесь зависело/. Потом, когда из этого, само собой, ничего не вышло, и мне пришлось, скрепя сердце, но не подавая при этом вида, согласиться, решил смириться и провести время хоть с какой-то пользой для себя.
С какой? Да всё просто. Когда этот самый разговор начался за стенкой — я обнаглел вконец и… просто придремал. А что? Кормить — не кормят, кофием не угощают, да мало того, ещё и выспаться нормально не дают. Ради истины стоит упомянуть, что не сразу придремал.
В первые минуты, стоило только оказаться в гордом одиночестве и в пустом кабинете, я для успокоения совести честно попытался почитать какую-то книженцию, лежащую на низеньком хлипком столике. Как будто специально для меня кем-то заботливо приготовленную. И даже её открыл. Но вообще ничего не понял, язык оказался незнакомым. Французский и чуть-чуть греческий мне по наследству от прежнего хозяина тела перешёл, английский я и сам немного учил /по крайней мере понять, о чём идёт в тексте речь, могу/. А тут что-то вообще непонятное. Не знаю. Перелистал страницы — сплошной текст без каких-либо иллюстраций. Так хоть по картинкам смысл уловить можно было бы. Ну да ладно. Нет и нет. Закрыл и положил книгу на место.
И стул с гнутой спинкой у этого несуразного столика оказался совершенно неудобным. Поднялся на ноги, выпрямил спину. И чем заняться? Огляделся вокруг. Пожалуй, будет лучше перебраться на стоящий возле стены диванчик. Он хоть размерами и не блещет, но всяко будет просторнее, чем этот стул.
Уселся, умостился кое-как. М-да, тоже жестковато. Что же вся мебель в кабинете такая несуразная? Ну никак к отдыху не располагающая? Так и тянет поработать. Придётся себя пересиливать.
Ходить из угла в угол, рассматривать обстановку, скрипеть паркетом показалось неудобным. Ещё больше не захотелось красивый ковёр на полу сапогами топтать. Лучше всё-таки на диванчике остаться.
Да и на что здесь смотреть-то? Два бюро довольно-таки скромных размеров. Одно между окон умостилось, второе слева от окон у глухой стены — под большой картиной, изображающей походную, вроде бы, казачью колонну. Потолок красивый, лепной, люстра двухъярусная по центру висит. Что ещё? Картины. Знатоком себя выставлять не стану, потому что всё равно ничего в них не понимаю. Вот колонна на марше, это да, а бытовые сценки… Не моё это. Ну и зеркало в простенке между окон. Обратил на него внимание, потому что рама очень занятная, не серебряная ли? Интересно…
Всё, осмотр закончен. Сижу в гордом одиночестве на неудобном и жёстком диванчике и кое-как борюсь с сонливостью. Книгу вот прочесть попытался, обстановку рассмотрел, в воспоминания ударился. Так первые минуты вынужденного одиночества и маялся. Пока в голову не пришла светлая мысль — «А зачем с ней бороться? Спать не собираюсь, а подремать… Подремать вполне даже можно. И нужно.»
Поёрзал, уселся основательно, ноги вытянул, пользуюсь отсутствием посторонних глаз. Потому как в кабинете больше никого нет и можно немного расслабиться. Глаза прикрыл. Хорошо! Нет, не совсем хорошо. Диванчик всё-таки неудобный, ноги об острый край режет. Лучше ногу за ногу закинуть. Вот так. Прикрываю глаза, отбрасываю прочь волнения и заботы. Хоть на минуту.
А что мне переживать и волноваться? Самолёт и экипаж к вылету полностью готовы. Первая партия авиабомб несколько дней назад отправлена железной дорогой в Ревель. По времени так должны были уже и до места дойти. Правда, в свете последнего разговора что-то я в этом начинаю сомневаться. Ничего, зато у меня появится ещё один весомый довод в следующем подобном разговоре. Довод-то довод, а воевать чем? Только на фронте и начинаешь понимать, насколько ты буквально во всём зависишь от тыловой службы. Поменять бы местами солдат в окопах и снабженцев в тылу… Кстати, а почему бы и нет? И что мне эта мысль сразу в голову не пришла?
Даже взбодрился. И настроение улучшилось. Мысли снова плавно свернули к предстоящему вылету…
Пулемётов, правда, пока не дали, но заверили, что они нас в Ревеле уже дожидаются.
И лично меня никто больше в столице не задерживает. Особо, конечно, отпускать не хотят, но и насильно не держат. Договорились считать это чем-то вроде отпуска. Отдохну как бы и вернусь. Если раньше не вернут. И почему-то такого исхода своего так называемого отпуска я больше всего опасаюсь. Отпуск на войну… Скажи кому, не поверят.
Расслабился и не заметил, как провалился в крепкий здоровый сон. А какой он ещё может быть, если крепкий? Только здоровый!
Проснулся от того, что затекло всё тело. Это сколько же я так просидел в этаком полулежачем положении? И ведь никто за всё это время не побеспокоил. Вообще странное что-то творится. Думал, раз дворец, то и народу вокруг должно быть много. Какое там, ни души вокруг, кроме весьма редкой и молчаливой охраны.
Кое-как выпрямился, правую ногу с левого колена руками снял, потянулся, с хрустом выпрямляя кости, поднялся на ноги, ещё раз потянулся. Да, снова обед мимо пролетел. Скоро совсем похудею. Нет, пора, пора отсюда улетать. Покрутил шеей, подвигал плечами. Побежала кровь, закололо мышцы, в ноги начала возвращаться чувствительность. По крайней мере, перестал ощущать нижние конечности, словно деревянные чурки. Больно-то как. Доковылял до двери, выглянул в коридор. Никого, тишина вокруг. Неужели разговор всё ещё продолжается?
Пойти глянуть? Почему бы и нет? Пошёл.
Похоже, разговор и впрямь закончился. Потому как охраны возле дверей в гостиную не видно.
На всякий случай потянул осторожно за ручку, стараясь не скрипнуть петлями, приоткрыл одну створку, засунул голову внутрь. Пусто.
А как же я? Бросили! Забыли! Даже самому смешно стало от таких своих мыслей. Спустился вниз, ноги совсем расходились, вышел на улицу, огляделся. Ни-ко-го. Ни одной живой души не попалось по дороге. Ни внутри, ни здесь, во дворе. И знакомого автомобиля не видно. Люди, где вы? Ау! Вспомнился соответствующий моменту советский фильм. Там точно так же Семён Фарада по безлюдным этажам блудил и выход искал.
И что мне делать? Придётся самостоятельно добираться в город? Ну и ладно. Деньги у меня кое-какие есть, дорогу знаю, не пропаду.
На выходе караульная будка. Поинтересовался у гвардейцев, уехал или император. Уехал, и давно. А Мария Фёдоровна? Тоже? С ним? Ну и ладно. Как хорошо-то! А то в последнее время меня несколько начала напрягать роль этакого сидящего в углу талисмана. А ведь они, предки наши, нисколько не глупее нас. С точно такими же слабостями, тараканами в головах, мечтаниями и метаниями. И при всём этом хватает им и хитромудрого ума, и железной воли в достижении поставленной перед собой цели. И то, что обо мне сейчас забыли, это просто отлично! Значит, дело налаживается, и дальше Мария Фёдоровна и иже с ней обойдутся без меня. Понимаю прекрасно, что совсем улизнуть мне от их пристального внимания не удастся, всё равно будут периодически дёргать на разные беседы и консультации. Интересно назвал — консультации… Скорее, это не совсем так. Тут больше подходит «повествование о совершённых деяниях». На их же собственном примере. Да, так точнее будет. Пусть сами свои ошибки высматривают и над их исправлением думают.
А я лучше буду потихонечку разные новшества вкидывать, примерно так, как делаю сейчас. Понимаю, что мелочь на общем фоне, но, как говорится, что могу…
Ладно, поломал голову, порадовался успехам Марии Фёдоровны, пора и о себе любимом подумать. А, вообще, несколько удивляет такое к себе отношение. Особых званий и наград не заимел… Если что и получил, так действительно за самое настоящее дело. Каким образом попаданцы умудряются такие жирные сливки с действующей власти снимать? Это же насколько своим умом и характером окружающих людей превосходить нужно. Что довольно-таки непросто, по себе знаю. Для этого необходимо прекрасно знать текущую обстановку со всеми её датами, событиями, с участвующими в этих событиях личностями… Не говоря уже об этикете, соответствии духу времени и ещё много, много чего такого, без которого жить и не обращать на себя пристального внимания окружающих просто невозможно. Мне, вон, почти вся память прошлой личности досталась, и то умудряюсь постоянно прокалываться в мелочах. Хорошо ещё, что получалось на ранение и частичную амнезию все свои косяки списывать, а если бы не было этого ранения? Даже сейчас словечки разные проскакивают, окружающим непонятные. А в первое время? То-то. Давно бы сидел в кутузке, как немецкий шпион. Точно сидел бы, к маме не ходи. У нас всегда сидят не те, кому действительно сидеть нужно. Так и тут, настоящие шпионы на свободе гуляют.
Справедливости ради нужно признать, что жандармы кое-кого в столице похватали, почистили морские порты на Балтике, но это такая мелочь. Сколько ещё их гуляет? Хорошо ещё, что получилось шифровальные коды сменить и строжайше запретить использовать открытую связь в войсках…
Так, что-то меня на всяческие размышления потянуло. Это точно с голодухи. Организм всеми силами старается от страданий и воплей голодного брюха отключиться. Найти что ли какой-нибудь местный ресторанчик? Нет, не стану терять времени, дотерплю до места, там и оторвусь.
Ну и куда мне? На вокзал? Ждать поезда? Вряд ли он так часто ходит, как те наши пригородные электрички. И пешком я не готов идти, повторять моционы Александра Сергеевича Пушкина абсолютно нет никакого желания. Извозчика ловить? Придётся…
Единственное, что несколько напрягает, так это отсутствие моей постоянной охраны. За последнее время я привык к маячившим где-то неподалёку казачкам, а тут их нет. Как-то не по себе. Ну да, обычно туда-сюда меня на автомобиле возили, а сегодня вот что-то не срослось.
Три часа угробленного времени, и я в городе. Сразу, нигде не задерживаясь, направился в ресторан, плотно подзакусил и поднялся в номер. Пора собирать вещи. Пусть их и немного, но упаковаться не помешает. Правда, почти всё уже упаковано, но проверить не помешает. И вообще, где все? У самолёта?
Поеду-ка и я на аэродром, нет никакого желания в одиночестве сидеть. Выспаться-то я выспался. Во дворце. Даже по дороге в город удалось часика полтора покемарить.
Весь вечер до самой темноты готовили самолёт к предстоящему вылету…
Шутка. На самом деле всех своих нашёл у ангара в курилке. Сидят, дымят, языками чешут. И отношение такое мне нравится, прямо чем-то родным повеяло. Потому как ни в ком не вижу нервозности, настроение бодрое и боевое. Есть где-то глубоко мандраж, проскальзывает иной раз в разговоре, но он и у меня есть, это нормально. А самолёт… Самолёт у нас готов, вылизан внутри и снаружи, топливом и маслом заправлен, техничка с запасными частями и инструментом собрана и загружена. Даже парашюты мы взяли не только на лётный состав, но и на технический. Техники-механики-то с нами полетят. С парашютами гораздо легче стало. Пошивочный цех хорошо работает, продукция разлетается, словно горячие пирожки.
Так что незачем лишний раз машину осмотрами мучить. Присоединился к экипажу. Отныне именно так будем сами себя называть, надеюсь, и это обозначение приживётся. Да куда оно денется, само собой, так и будет. В процессе разговора внутреннее напряжение потихоньку ушло, и день мы заканчивали в отличном настроении. Всё, пора отдыхать. Завтра ранний подъём и перелёт.
Утром рассчитались за гостиницу, забросили оставшиеся вещи в пролётку и следом загрузились сами. Всё, прощай, северная Пальмира! На аэродром. И мыслями я уже там, в небе. И в Ревеле.
Вот и аэродром. А у самолёта подозрительно много народа трётся. Как бы не сорвался наш вылет. Дотащили вещи, на подходе любопытствующие на нас обернулись. Про себя матюгнулся после узнавания, чуть даже на траву не плюнул с досады. Как удержался, не знаю. Даже чемодан от злости полегчал, не говоря уже о саквояже. Всё-таки нарисовался великий князь, не передумал. Да ещё и с сопровождением. А вдруг они по мою душу? Сейчас как поменяют все мои планы!
Приблизился к самолёту, саквояжик с чемоданом на землю поставил, одёрнул куртку, пошёл здороваться с Александром Михайловичем по всем правилам этикета. Иначе не поймут окружающие.
— Господин штабс-капитан, мы летим с вами…
Вот так! Даже не успел руку к фуражке поднести и рот для приветствия открыть. Опередил меня князь, сразу приоритеты расставил, дабы я себе голову над этой загадкой не сильно ломал. Да это просто отлично! Правда, я и сам в первый момент не понял, что именно для меня отлично? То, что он со мной летит или то, что никто не собирается ломать наши планы и задерживать нас в городе не будут. Само собой второе, но и от первого я не расстроился. Летит, значит нужно.
Единственное, так уточнил количество пассажиров и их багаж. Прикинул вес. Да уж, компания собралась солидная. Ладно, экипаж я не учитываю, он по штату положен, а вот сам князь, Второв и четыре казака охраны… По самым скромным подсчётам двадцать шесть пудов вместе с оружием и багажом получается. Это не считая штатного состава и моих двух сопровождающих. Никуда от них не деться, отныне они всегда со мной будут. Это хорошо, что не все здесь присутствующие летят, большая часть провожающих высокую персону на аэродроме остаётся.
— Понятно… — и сразу же скомандовал Лебедеву. — Вахмистр, определите багаж пассажиров в хвост, а им самим покажите места возле переборки.
Так будет нормально по центровке. Глаз на такое дело набит, распределение веса в кабине сразу прикидываю, автоматически. И самолёт заправлен под пробку. Ничего, ветра на взлёте нет, штиль, облачность с утра высокая, даже солнце местами проглядывает, и небо голубое в прорехах светится. А то, что разбегаться будем чуть дольше, да скорость набирать медленнее, так это ерунда. Длины поля хватит. То же самое и почти точно такая же нагрузка были у нас при вылетах на бомбометание. Тогда ещё больше загружали в самолёт и ничего, справлялись же.
Да ладно, просто нет у меня особого желания с князем лететь. Потому и уговариваю сейчас сам себя. Это же придётся ответственность на себя брать…
— Господа, загружаемся.
Сделал приглашающий жест рукой в сторону бокового люка. Казачки замялись, вокруг оглядываются. Не хотят первыми на борт подниматься.
Тут и инженер воспользовался моментом, доложил о прогреве двигателей и произведённом предполётном осмотре. Вот это правильно, своевременно, а то я уже собрался всех собак на него спускать.
— Хорошо. Загружаемся. Ничего не забыли?
— Никак нет, всё ещё с вечера загружено. Согласно спискам.
— Приглядывайте за пассажирами. Мало ли… — доверительно наклонился к инженеру. Получил в ответ кивок головой и понимающую улыбку.
Пошёл вокруг самолёта, предполётный осмотр никто не отменял. Заодно краем глаза контролировал пассажиров и экипаж. Мои, уже наученные горьким опытом подчинённые быстренько справили малую нужду в сторонке, то же самое проделали и техники. Казачки сначала удивились столь неожиданному примеру, потом призадумались и сделали правильные выводы, направились туда же и явно с той же целью. И намекать не нужно. А вот Александр Михайлович и Второв решили проигнорировать это дело, сделали вид, что ничего не заметили и сразу полезли в просторное нутро самолёта. Однако будут проблемы.
Зато казачки явно обрадовались такому повороту и следом за ними внутрь нырнули.
— Олег Григорьевич, — придержал инженера. — Распорядитесь, чтобы на всякий случай ведро приготовили.
Я же говорю, что все мои уже наученные. Смолин только кивнул в ответ понятливо, да заторопился к боковому люку. Что-то мы с ним всё больше кивками да полунамёками общаемся. Но это и хорошо, растёт взаимопонимание и слаженность.
А я продолжил осмотр. Перешёл на другую сторону, за колёсами своё дело сделал. Мне труднее всех будет, они-то могут, если припрёт, к ведру сбегать, а я? Кроме меня рулить-то некому. Штурвал ведь не бросишь.
Нет, всё-таки зря я согласился не ждать выпуска новой модели Муромца. На них как раз двойное управление предусмотрено. Зато и загвоздка там сразу возникает с пилотами. Существенная такая. Потому что мало их. Авиационные школы работают на износ, а свободных лётчиков пока нет. Придётся как-то всем изворачиваться. А Шидловскому скоро свою эскадрилью предстоит укомплектовывать. Кем? Впрочем, мне голову забивать такой проблемой пока не нужно…
Запускаемся, прогреваемся и рулим на старт. Нагруженная машина тяжело переваливается со стойки на стойку, покачивает вальяжно крыльями на каждой мало-мальской неровности, гонит назад пыльное серое облако. Разворачиваюсь против ветра, выравниваю самолёт по курсу разбега, на краткий миг оглядываюсь через плечо, окидываю взглядом членов экипажа. Надо будет в будущем ввести обязательный доклад каждого о готовности к взлёту…
Короткая команда инженеру, и моторы выходят на максимальные обороты, по корпусу пробегает нетерпеливая дрожь рвущегося в небо аэроплана. Медленно нарастает скорость, мелкие неровности грунта передаются на корпус, даже руки дрожат на штурвале.
Бежим, бежим, разгоняемся. Мелькают в стороне наши ангары, уходят назад. Краем глаза замечаю стоящих возле них зевак. Наконец крылья ловят воздух, опираются на него, разгружают стонущие от вибрации стойки колёс. Поднимаю хвост, становится немного легче. И скорость сразу заметно увеличивается.
Чуть ослабляю давящие усилия на штурвале — машина незаметно отходит от земли, зависает на какое-то мгновение, ещё раз касается колёсами грунта, но уже мягко и легко, отрывается и вибрация сразу же пропадает. Есть отрыв!
Плавно отходим от взлётки и разгоняемся. Перевожу самолёт в набор, усилия снимаю триммером. Ползём вверх, карабкаемся к облакам, одновременно разворачиваюсь в плавном неглубоком крене на нужный курс.
Остаётся слева город, уходит назад Нева, впереди свинцовое море сливается цветом с точно таким же осенним небом.
Несколько секунд и самолёт пробивает тонкую плёнку облачности. Перед этим сверяю показания авиагоризонта на приборной панели с реальным горизонтом. Над нами голубое небо во все стороны. Где-то очень высоко сверкающей белизной слепят глаза редкие перистые облака верхнего яруса.
Солнце за спиной, поэтому видимость по курсу великолепная. Хотя, на что там смотреть-то? А вот то, что в разрывах слева проглядывает земля, хорошо. Можно ориентироваться. На взлёте на всякий случай засёк время, буду проводить счисление пути. На глазок, само собой. Точная путевая скорость неизвестна, но лететь нам около трёх часов, плюс-минус. И очень жаль, что нет возможности измерить направление и скорость ветра на эшелоне. Говорю же, всё прикидываю на глазок. Хорошо, хоть расстояние точно известно. Чуть больше трехсот километров. После полёта на земле сяду и посчитаю примерную скорость полёта. Хоть какие-то конкретные данные появятся.
А вообще пора мне и о штурмане в экипаже подумать. И для дела будет лучше — всё-таки «Муромец» ни разу не истребитель, и у него совсем другое предназначение и боевые задачи. То есть, будут другие. А какие именно — от меня зависит.
Минут через десять после отрыва в пилотскую кабину забрался Александр Михайлович. Пристроился за спиной слева, запыхтел над ухом. Да ещё и табаком от него сильно пахнуло, а я этот запах очень не уважаю. Особенно когда вот так пахнет, от усов и бороды. Он что, там курил? Этого только не хватает. Если так, то после посадки устрою всем кузькину мать!
Ну и вонища от табачища! Сначала несколько раз безуспешно вперёд отклонился, а потом не выдержал и попросил бортового инженера сообразить какую-нибудь сидушку для великого князя, да усадить его чуть в стороне. А конкретное место рукой обозначил, пальцем в пол ткнул.
Сообразили, пару патронных ящиков притащили да брезентовым чехлом накрыли для мягкости.
Александр Михайлович уселся, поёрзал, устроился поудобнее и начал вопросы задавать. И в первую очередь поинтересовался, почему это мы подвесную систему парашютов не надели?
— Да потому что на борту у нас пассажиры без средств спасения. Потому и не надели, — пришлось объяснять.
Шеф ответом явно удовлетворился, но при этом посмотрел в мою сторону внимательно, ус пожевал, хотел ещё что-то в том же духе спросить, да передумал. Дальше вопросы пошли на профессиональные темы, а где-то через час его сиятельство и за штурвал попросился. Посчитал управление несложным. Ага, это на эшелоне оно несложное, да при почти полном отсутствии болтанки. Так, потряхивает периодически, резко, но терпимо. Плюс ко всему машина оттриммированная, потому и летим мы ровненько, в управление практически не вмешиваюсь. Руки, само собой, не убираю, придерживаю «рога» легонечко. Движения при этом настолько минимальные, что на глаз почти незаметные. Ну и когда трясёт — покрепче в штурвал вцепляюсь, потому как привычка такая.
А на просьбу пришлось ответить категорическим отказом. Ещё чего не хватало. Нам всем жить хочется! В небе только один командир, и он в настоящее время сидит за штурвалом. Остальные же просто пассажиры. Правда, все эти слова так и остались не произнесёнными, на моё счастье. Потому как кто его знает, как бы на них Александр Михайлович отреагировал. Не всю же оставшуюся жизнь я буду только в небе находиться. И спуститься на грешную землю мне всё равно придётся. Так что не стоит на пустом месте нарываться на неприятности.
Но на всякий случай соломки себе подстелил. Чтобы смягчить свой отказ, пообещал обязательно научить князя пилотированию на самолётах с двойным управлением.
К моему удивлению, отказ был воспринят спокойно. Мол, не получилось и ладно. А я-то уже настроился на неприятности…
К Ревелю подходил с опаской. Несколько попыток установить радиосвязь с берегом пропали втуне, никто не хотел нам отвечать. Одна надежда — кроме как в России, таких огромных самолётов больше ни у кого нет. Хотя, зная наших людей, они и об этом могут не знать. И шарахнуть по самолёту из всего имеющегося у них в наличии оружия могут просто так, на всякий случай. Или из любопытства. Бывали уже такие прецеденты.
К счастью, заход прошёл без эксцессов. Медленно проплыли под крыльями укреплённые батареями острова и военные корабли. Ощущения при этом испытал довольно-таки странные. Так и хочется ноги под себя подобрать. Всё кажется, что снизу кто-то в этот момент по мне прицеливается. Бр-р.
А вот посадка не удалась. Полоса оказалась занятой. Пришлось проходить на бреющем над аэродромом, над крышами ангаров и жилого домика, разворачиваться с набором высоты над штабом и уходить в море на повторный заход. Одновременно с этим удовлетворённо наблюдая за поднявшейся суматохой на лётном поле. Забегавший народ в срочном порядке освобождал полосу от стоящих на ней самолётов и какого-то явно заблудившегося грузовика. Да ещё и пару штабелей ящиков в самом неудобном для посадки месте сформировали. Наверное, как раз из этого самого грузовика и сгрузили. А убрать не успели, обед начался. Вот всё и бросили. Как всегда, не ждали!
Пришлось встать в круг и сделать пару кружков над аэродромом, матеря про себя наземную аэродромную службу. Но это я материл, а всем присутствующим на борту это казалось совершенно нормальным. Да ещё с вполне понятным, но не разделямым мной в этот момент любопытством жадно осматривали город и рейд с кораблями.
Наконец полосу освободили, и мы благополучно сели. Это хорошо, что у нас бензина достаточно, да ещё и некоторый запасец в дополнительных баках имеется. А если бы на последних каплях подходили? То-то. Надо будет обязательно этот вопрос перед Дудоровым поднять.
Выключили моторы, перекрыли подачу топлива, по инерции прокатились к ангарам. Остановились и дождались остановки пропеллеров.
— Сергей Викторович, что это вы такой раздражённый? Всё же хорошо? И долетели прекрасно, и сели отлично, за что вам огромное спасибо, — заметил мою досаду и раздражение великий князь. Ну и сразу же постарался узнать о её причинах.
Объяснил, как смог. Потому что теперь от него всё в стране зависит. Как скажет, так дальше и будет строиться служба. А поговорка «Там, где начинается авиация, там заканчивается порядок» меня не устраивает категорически. И железные правила наряду с таким же порядком в авиации нужно устанавливать с самого начала, вот с этих самых времён. Только так…
В боковые окна увидел набежавший со всех сторон любопытный служивый народ. Заняться им, что ли, больше нечем? М-да, что-то меня эта посадка из себя вывела. Скорее не посадка, а бардак на аэродроме. Хотя, самолёты здесь взлетают и садятся на воду, лётное поле после моего отлёта и до сей поры использовали кто как хотел, поэтому зря я раздражаюсь. Думаю, ничего страшного не произошло, дальше всё более прилично пойдёт. Погодите-ка, а куда мой Ньюпор тогда делся? И я активно закрутил головой. Не вижу…
Пока я осматривался и покидал рабочее место, мои орлы умудрились распахнуть боковой люк и выгрузить пассажиров. Снова моя недоработка. Нужно больше времени уделять воспитанию личного состава. Они же понятия не имеют, что первым на землю должен командир воздушного судна ступать. После удачной посадки, само собой. В других случаях, тьфу-тьфу, всё в точности до наоборот.
Александр Михайлович с Второвым и одним казачком быстренько уехали на подкатившей к самолёту машине и даже не попрощались. Это дежурный по аэродромной станции, или базе, как её всё чаще стали называть с моей лёгкой руки, подъехал с понятным и законным интересом. Подъехал и сразу же лишился своего транспорта. Зато организовал оцепление вокруг самолёта силами караула и аэродромной службы. Вот и ещё одна проблема при этом нарисовалась. Мало у нас людей, не хватает их. Надо подумать, да хотя что тут думать-то? Просто нужно увеличивать штат.
Самолёт дружными усилиями откатили в сторону, приблизительно туда, где я ранее и предполагал определить для него место стоянки. Не докатились до неё немного, не рассчитал я, рано команду на выключение моторов дал. У самих ангаров не получится, там для истребителей места только-только хватает. Оттого-то и охраняемая площадь значительно увеличилась.
Зачехлили моторы, закрепили крылья и хвост — привязали к вбитым тут же в землю кольям. Потом для этой цели специальные железные якоря вкопаем.
Разобрали вещи, и Михаил увёл наш экипаж обустраиваться. Заодно и свой чемодан с ними отправил. А я с документами и предписанием направился в штаб. И саквояж свой дурацкий с собой потащил. Дабы не смущать любопытных, все бумаги в него и загрузил. Хоть какая-то маскировка. Ну и польза заодно. Нужно людей на все виды довольствия ставить. Конечно, шум в штабе с прибытием великого князя наверняка поднялся страшный, тут и гадать не надо, но продовольственная и вещевая службы-то должны работать? А большего нам и не нужно. И обязательно попробовать доложиться адмиралу. Если получится. И Остроумову. Ну и всем остальным. Правильнее было бы сначала доложиться. Но тогда я сегодня вряд ли успею людей на довольствие поставить. Так что к адмиралу и генералу потом. Да и не до меня им сейчас. Если, конечно, они на базе находятся. А правильнее будет отметиться в оперативном отделе. Вовремя эта светлая мысль меня посетила. И времени на это почти не потрачу, и вроде бы как доложусь о прибытии…
Остаток дня мои люди устраивались и обживались. Мне же после посещения служб и сбагривания всех бумаг пришлось доложиться сначала Дудорову, потому как он мне первым в штабе попался, потом объяснять ему отсутствие поплавков на самолёте, а вдобавок и рассказывать собравшимся вокруг офицерам о новостях столичной жизни. Кто бы мне их рассказал… Но каким-то образом умудрился выкрутиться. Даже ловил изредка на себе во время рассказа завистливые взгляды некоторых офицеров. Поздравляли с новой наградой. Хорошо ещё, что удалось быстро от всех отделаться. Затем последовало посещение оперативного отдела, но и оттуда быстро ускользнул, перехватив напоследок укоризненный взгляд Александра Васильевича. Неужели и сюда слухи о моих столичных похождениях успели дойти? Позже все разговоры и рассказы. Потому как нужно было хотя бы попытаться увидеть адмирала.
Утром следующего дня меня плотно взяли в оборот. Хорошо ещё, что успел поставить задачу личному составу о послеполётном осмотре и предварительной подготовке самолёта к полётам. Впрочем, отлынивать от работы вряд ли кто будет, да и не получится ни у кого. С сегодняшнего дня к нам будет приковано слишком много внимания. И не только со стороны своих, наверняка и противник активизируется. Вряд ли всех немецких шпионов вывели. Поэтому ещё перед вылетом из столицы умудрился коротенько переговорить с приставленными ко мне казаками на предмет приглядывания за нами как бы со стороны. Ну и за самолётом, само собой. А вообще даже не знаю, как я из всего этого буду дальше выкручиваться. Разговор-то с казаками почему затеял? Да потому, что лично Джунковский меня на это настропалил. Вот и пришло время про второй разговор рассказать.
Явился он поздно ночью перед вылетом ко мне в номер, заставив своим появлением трепетать заспанный персонал гостиницы. Говорил недолго, но, несмотря на явно заметную усталость, очень эмоционально. Постарался расставить приоритеты на будущее, заодно ещё раз пояснил, почему меня сейчас так легко отпускают, и кому я всем этим счастьем обязан. Намекнул практически прямым текстом:
— Сергей Викторович, мне лично пришлось поручиться за вас перед Марией Фёдоровной. Так что постарайтесь не наделать глупостей.
— Что вы подразумеваете под глупостями? — удивился я.
— Хотя бы не вздумайте где-нибудь сгинуть и постарайтесь вернуться.
Только и кивнул в ответ. А что тут ещё скажешь? Хорошо ещё, что не стали препятствовать моему отъезду. Отлёту, то есть. Хотя могли и имели на то полное право. Заодно Владимир Фёдорович предупредил об утренних пассажирах. Правда, наотрез отказался сообщать что-либо конкретное. Сослался на то, что уже скоро я сам обо всём от них и узнаю. Утро-то оно вон где, на носу почти. Снова секреты…
Только секреты эти меня почти и не мучили. Сказалась усталость. Поэтому проводил жандарма, закрыл за ним дверь и выключил свет. На ощупь добрёл до кровати, завалился под одеяло и на удивление моментально заснул. Ну а дальше получилось, как получилось. Хотя до последнего момента надеялся не увидеть на лётном поле никого из обещанных Джунковским лиц. Не вышло. Зато здесь и дышать легче стало, и сверху никто не давит…
Сглазил. Так вот, с утра пораньше меня вызвали в штаб. Хоть бы для разнообразия дали позавтракать. Так ведь нет, посыльный с заполошным видом прибежал сразу после подъёма. Запыхался, морда лица красная, слова глотает, только и удалось разобрать, что срочно и в штаб. Но хоть что-то. А что конкретно, так это и так понятно — адмирал пред светлые очи требует. Вызывает. А если принять во внимание присутствие в штабе великого князя, то… Эх, что-то это утро меня абсолютно не радует. Наверняка уже какую-то гадость придумали. И мне в ней главное место отведено. Сбываются мои прогнозы. Зуб даю. Так и будет.
Чертыхаясь, про себя, само собой разумеется, умылся, оделся, пошёл, куда просили. Приказали, то есть. Короче, направился в Штаб. Именно так, с большой буквы.
Дежурный сразу же перенаправил в приёмную командующего, да и там я ни на секунду не задержался. Даже словом с Алексеем Владимировичем Ичиговым не перемолвился. При виде моей фигуры старший лейтенант вскочил и перетёк ко входу в кабинет. Только и успел на ходу поприветствовать знакомых казачков великокняжеской охраны. А там и двери распахнулись, пришлось входить, подмигнув адъютанту на ходу, принимать лихой и радостный вид, да набирать побольше воздуха в лёгкие для доклада.
Не вышло ничего с докладом. Только и успел, что представиться. Да быстрым взглядом обстановку в кабинете оценить. И великого князя заметить, и Александра Васильевича Колчака рядом с начальником штаба. Вот только Второва почему-то не было. А дальше меня оборвали. Адмирал и оборвал мой доклад:
— Ну, наконец-то, Сергей Викторович. У меня распоследняя угольная баржа быстрее ходит, чем вы, — поджал недовольно губы, поиграл бровями и, не дождавшись от меня ответа, продолжил. — Мне мой начальник штаба на пару с начальником оперативного отдела предлагают воспользоваться вашим самолётом для доставки великого князя /тут адмирал сделал короткий и уважительный поклон в сторону Александра Михайловича/ в Данию. Уверяют, что это вполне возможно. Что на это скажете?
— Что скажу… — пытаюсь быстро прикинуть расстояние и потребное топливо. — Разрешите уточнить место назначения?
— Александр Васильевич! Введите господина поручика… Извините, Сергей Викторович, заработались мы тут в провинции. Поздравляю с присвоением нового чина! Александр Васильевич?
Колчак уже у висящей на стене карты. Подхватывает указку и коротким выверенным движением обозначает точку где-то рядом со столицей Дании. Или саму столицу, не суть важно. Важно другое. Самое главное на предстоящий вылет. О чём и спрашиваю:
— Ваше превосходительство, мне бы в этот полёт толкового штурмана…
Эссен переглядывается с начальником штаба, потом оба скрещивают взгляды на Колчаке. Тот понятливо кивает и выходит из кабинета. И вся эта пантомима происходит без малейшего звука, без мало-мальски значимого слова.
Через минуту Александр Васильевич возвращается, затворяет за собой двери, и сразу же подходит к карте. Словно и не было никакого вынужденного перерыва, безошибочно находит кончиком указки ту же точку и начинает объяснять:
— Здесь порядка четырёхсот сорока миль. Великий князь утверждает, что ваш «Муромец» способен преодолеть это расстояние без посадки. Это соответствует действительности? Сергей Викторович, подумайте хорошо, прежде чем отвечать, взвесьте все «За» и «Против». Надеюсь на ваш трезвый ум. Случись что, и нам не простят.
Последнюю фразу Колчак проговорил прямо в лицо Александру Михайловичу. И не потому, что боится за своё личное благополучие, а потому, что потеря такой персоны больно ударит по всей России. Это я точно знаю, потому что успел немного понять Александра Васильевича. И это понимают все здесь присутствующие. Что бы ни говорили потомки, а Колчак свой авторитет не на диване зарабатывал. А ошибки… У кого их нет?
Вот теперь становится окончательно понятным присутствие такого пассажира у нас на борту. Подтверждаются все мои догадки и предположения. Только почему мне сразу ничего конкретного не сказали? Думали, что испугаюсь ответственности? Может быть, может быть. Интересно, откуда взялась такая твёрдая уверенность, что мой Муромец способен это расстояние преодолеть? Сикорского растрясли на сведения? А больше и некого. Только он знает о расходе топлива, о максимальной дальности полёта. И о дополнительных баках на моём самолёте тоже знает, сам же и команду на их установку давал. А всё остальное любой штурман сосчитать может. Осталось узнать ветер по всему маршруту и можно давать ответ. Потому как если он сильный встречный, то нам никакие баки не помогут.
Смотрю на карту и продолжаю размышлять. И никто мне в этом не мешает, вот что самое интересное. Молчат и ждут ответа. Так, первую треть маршрута можно вообще не дёргаться, тут наши воды и немцев пока в них не видели. Дальше можно просто держаться берегов Швеции, да забраться несколько повыше. Там и расход топлива меньше будет. И не достанут с земли ничем, если кому-то в голову такая шальная мысль придёт. А границы… Да пёс с ними, с этими границами, война на дворе…
И ещё одно. Одеться нужно потеплее. Если заберёмся тысячи на четыре, то можем и околеть в обычной одёжке. Это в первом «Муромце» для обогрева печка стояла, а здесь её нет. И не было. А если бы и была, то первым делом такую беду выкинул бы. Ладно, вроде бы всё. Что получается в итоге? Уточняю ветер, рассчитываю путевую скорость, сразу будет понятен потребный запас топлива. Кстати, так я вчера и не сосчитал, что у меня получилось со скоростью. Посчитаю, и появится у меня реальный аргумент. Отсюда определюсь по загрузке. И где этот штурман? Где его черти носят? Наверняка ведь Александр Васильевич не просто так в приёмную выходил? Зуб даю, есть у него подходящая кандидатура, и в приёмной он соответствующие распоряжения оставил. Ладно, подождём ещё. Теперь одежда. А если топлива хватит и ещё останется возможность взять дополнительный груз, то, может быть… Нет, пока лучше не загадывать, а то можно сглазить. Да, а где наши пулемёты? И, кстати, дошла ли до Ревеля первая партия наших авиабомб?
Вот этими вопросами я и озадачил присутствующее в кабинете начальство. И пока получал утвердительные ответы, со всех сторон обсасывал ещё одну внезапно возникшую мысль.
Потому как догадаться, для чего лично направляются в Данию Его сиятельство вкупе с наипервейшим в России купцом и промышленником, совсем не трудно. Лично присутствовал на обсуждении всех этих вопросов в Царскосельском дворце. И в свете дальнейших действий остаётся предположить более чем вероятное продолжение путешествия… Куда? Уверен, что в Англию. Только несколько непонятно, почему сейчас от меня это скрывают? Или не только от меня? От всех здесь присутствующих? Тогда нужно свои догадки держать при себе…
А вот и долгожданный штурман. Кем же ещё может быть этот молодой офицер? Но как-то слишком уж он молодо выглядит. Но молодцевато. И не робеет. А если и робеет, то робость свою прячет глубоко-глубоко. Ну, по другому здесь и не принято. Адмирал Эссен только таких людей и уважает.
Познакомились. Оказалось, энтузиаст авиации. Славно. Сразу озадачили лейтенанта прокладкой маршрута. А первым делом попросил выполнить просьбу, сосчитать вчерашнюю путевую скорость. И данные предоставил для расчёта. Понимаю, что дело плёвое, но у меня и на такое дело времени сейчас нет.
Еще что хорошо, прогноз по ветру доставили. Поэтому сразу и маршрут скорректировал так, как я его себе представляю. Посчитали скорость, потребное на полёт время. Получили результат, и я только плечами пожал. Так ведь никто и не говорил, что будет легко. Зато взамен утешили сегодняшней же доставкой до самолёта трёх пулемётов. По «Мадсену» на левый и правый борт, «Максим» в нос. Маловато будет. Хотелось бы ещё один заиметь, для обстрела нижней полусферы. Но не получилось. Пока. Всё равно своего добьюсь, будет у нас ещё один «Максим».
Теперь рассчитываем взлётный вес… И снова вводная. Казачков великокняжеской охраны придётся брать с собой, как и кое-какое имущество, загодя доставленное в Ревель. Остаётся только про себя выругаться. Все мои личные планы летят коту под хвост. Ну это мы ещё посмотрим. Поэтому…
Поэтому ничего другого не остаётся, как сделать вынужденный перерыв и отправиться… Правильно, на обед. За разговорами время быстро пролетело. На самом-то деле я совсем другой предлог озвучил, не менее важный. Нужно было точно измерить длину аэродромного поля. И только после этого можно будет сказать, сумею ли я со всем этим полезным грузом взлететь…




Глава 9


Наши сборы вроде бы удалось сохранить в секрете. Особых иллюзий я не питаю, но всё же надеюсь на это. А ещё уповаю на неожиданность в выборе маршрута и поспешность нашего вылета.
Так что надеяться-то я надеюсь, но… Всегда есть какое-нибудь «Но»… Потому и душа у меня не на месте, тревожит что-то её, царапает. Словно веткой по стеклу, такое же точно, один в один ощущение. Что именно царапает? Может быть, отсутствие в штабе представителей славного жандармского корпуса? Ведь был же приказ об усилении надзора за недостаточно лояльными гражданами, повышении внимания в соответствующем направлении и увеличении самого личного состава? Был. А никого из них, что на аэродроме, что у штаба даже близко не видно. Или не всё так быстро делается, как того мне хочется?
Или нервирует тревожное ожидание какой-нибудь обязательной неприятности? Ведь не бывает так, что всё везде хорошо. Обязательно где-то должно быть плохо! Ну не может быть, чтобы вот прямо всю шпионскую сеть в городе за один раз взяли да вычистили? Наверняка же кто-то самый умный, ушлый и умелый остался? А тут ему прямо в руки такой желанный подарочек с неба упал в виде великого князя. Ну и первого в России промышленника для полноты набора. Дураком нужно быть, чтобы таким шансом не воспользоваться… Здесь не столица, окраина. И полиции значительно меньше, и жандармов во всём городе можно по пальцам одной руки пересчитать. Флот и армия? Так у них и задачи другие, они только воевать и умеют. Да и то не всегда, и не все. Наоборот, среди такого огромного количества разнообразных погон толковому диверсанту затеряться гораздо легче… Как, впрочем, и подходящих для такого дрянного дела одноразовых помощников найти…
На всякий случай увеличил количество охранников, присматривающих за сохранностью аппарата. К нашим двум казачкам дополнительно отрядил своих стрелков-наблюдателей. Пусть чаще меняются, дежурят посменно. Всё равно надолго мы здесь не задержимся, скоро дальше полетим. Так что и устать не устанут, и от безделья маяться не будут.
А то, что полетим, так это к бабке не ходи. Другого пути на запад из Империи сейчас и нет.
Без некоторого недовольства в экипаже не обошлось — Маяковскому всё никак не избавиться от гражданской вольницы, очень уж ему дежурить не хочется. Но тут разговор короткий — или дальше с нами, или «до свидания» и — в распоряжение комендатуры. Никто его не заставлял погоны надевать, сам напросился. Аргументы бесспорные и неубиваемые. Никуда он не делся, согласился с моим коротким разъяснением. Тем более — приказ есть приказ. Но предупредил поэта, что больше подобных разговоров не потерплю. Это армия.
А то, что казачков поставил на дежурство, так мы не в столице, здесь за мной присматривать не нужно. Ко мне приставлены? В моё распоряжение поступили? Так какие тогда могут быть вопросы? Мне одного ВВ с его вопросами за глаза!
Опять же, бродить я по городу не собираюсь, у меня маршрут один, по треугольнику — из штаба в столовую и на аэродром. Чего за мной ходить-то? Появится реальная опасность, тогда я вам буду подчиняться, а пока… Вот лучше проявите-ка свои профессиональные навыки — понаблюдайте на земле за самолётом и тем самым позаботитесь о моей личной и нашей общей безопасности в предстоящем перелёте.
Это всё в дополнение к постоянной охране на аэродроме. Но на аэродромную охрану у меня почему-то никакой надежды нет. Задействовать связи и заниматься ещё и этим? Времени нет. Да и не моё это. А вот с Дудоровым при случае на эту тему поговорить не помешает. Сожгут ему в один «прекрасный момент» самолёты и ангары, будет потом локти кусать…
Заправку проводили как обычно, штатно, да и заправили, в общем-то, немного. Только то восполнили, что израсходовали за перелёт. А дополнительные баки были и так залиты под пробку ещё в столице.
После заправки для нас наступило время праздников — подарки один за другим пошли. Первым из них пулемёты привезли вместе с боепитанием. Два «Мадсена» и один «Максим». Сразу же и установили железки на штатные места. Единственно, так пока стволы наружу не высовывали. Если понадобится, изнутри убираются заглушки, пулемёты на турели выдвигаются вперёд, и можно открывать огонь. Самое сложное в этом отношении — курсовой «Максим». Стрелку из него придётся тяжко. Будет задувать в лицо встречным ветром. А на улице далеко не лето. Но и не зима, к счастью.
А возможность пострелять в предстоящем полёте у нас имеется. И неплохая такая возможность. Хотелось бы обойтись без этакого удовольствия, но тут уж как получится, убегать не станем. Опять же с нашими скоростями далеко не убежишь. Так что вся надежда на огневую мощь. Теперь у нас есть, чем удивить противника.
Только успели разобраться с пулемётами, как новая команда поступила. Срочно прибыть всем в вещевую службу и обмундироваться должным образом.
Прибыли. Переодели всех, кроме меня и Михаила. Даже авиационные эмблемы выдали. У нас же с Лебедевым сроки ношения ещё не вышли. Заодно получили на всех зимние вещи. Теперь не замёрзнем в полёте. А у меня и свои есть, ещё в Пскове за свой счёт приобретённые, и по качеству они гораздо лучше казённых будут.
Почему я так на этот счёт переживаю? А мне одного раза за глаза хватило. Намёрзся, пока из столицы сюда долетел. У земли-то ещё тепло. Относительно, конечно, тепло, всё-таки не июль-месяц на дворе. Но после взлёта с подъёмом на высоту температура за бортом уменьшается каждый километр на шесть градусов, если кто не знает. Вот и прикидываем. На земле плюс двенадцать было. Летели на трёх километрах. Умножаем их на шесть. Из получившегося результата отнимаем температуру у земли и получаем минус… Минус шесть. Интересно как совпало, сплошные шестёрки. Но мне и минус шести в течение трёх с небольшим часов хватило вполне. Замёрз, как цуцик. А в предстоящем полёте предполагаю забраться ещё выше. Так что однозначно утепляюсь, насколько это возможно. Меховая куртка, ватные штаны, сапоги на меху и тёплые перчатки. Тёплое нижнее бельё подразумевается само собой.
Несколько утешает, что направляемся мы туда, где будет явно теплее, чем здесь. Но кто его знает, как оно там на самом деле окажется. Погода — дама капризная, и как все они — непредсказуемая. И утешение это так себе, призрачное, но немного душу греет.
И ещё есть одна предполагаемая опасность, очень даже важная для меня. Обледенение в полёте. Как-то пока здесь с таким явлением никто не сталкивался. Ну не летают ещё на таких высотах. А раз никто не сталкивался, то и опасности сего явления не знают. В отличие от меня. И если мы попадём в подобные условия, то придётся снижаться и уходить в более тёплые слои воздуха. Где сразу же возрастает риск наведения на нас вражеских истребителей.
Ладно, на ус себе намотал, а там посмотрим. Всё равно противообледенительной системы на самолёте нет. Значит, и никакой альтернативы снижению нет. Главное, пулемёты подвезли. Без них я бы точно никуда не полетел…
После вещевиков отправил всех своих получать личное оружие, а сам направился в штаб. Потому как штурмана нашего я сегодня так и не видел. По идее он должен был готовиться к полёту, получать карты, прорабатывать маршрут, поднимать характерные ориентиры, высчитывать курсы и так далее. Ему виднее, что нужно делать. Но и мне это мероприятие не стоит пускать на самотёк. Пусть бы лучше всем этим делом он занимался в моём присутствии. Глядишь, и ещё какие-нибудь умные мысли в голову пришли бы. Пойду, найду его, да посмотрю, что он там, на бумаге, нагородил. Практики-то у него авиационной нет. Присоветую, подскажу что-нибудь с высоты своего опыта, поговорю, в конце-то концов, с человеком. Послушаю, чем он дышит и живёт, какие у него планы и устремления. Всё-таки теперь это наш член экипажа, и отныне наша безопасность и благополучное возвращение домой будут зависеть и от него тоже.
Ну и кто бы сомневался? В штабе суета сует — сам великий князь лично своим присутствием шороху наводит.
Поднялся на этаж, издалека глянул на нездоровую беготню в районе адмиральского кабинета, со стороны посочувствовал всем к ней причастным и ретировался.
Не вышло. Не один я такой хитрый. За углом коридора столкнулся с Остроумовым, поздоровался, как положено, перекинулись между собой парой фраз. Скомканный какой-то разговор получился. Потому что не до того нам сейчас обоим. Что я назад оглядываюсь и постоянно прислушиваюсь к шуму за спиной, что он мне за плечо регулярно посматривает.
Договорились чуть позже встретиться и уже тогда спокойно и обстоятельно обо всём, интересующем нас обоих, переговорить. И основные вопросы в двух словах определили. Придётся после вылета перед генералом и благодетелем реабилитироваться.
Приближающийся по коридору невнятный разговор и топот многочисленных ног не только я один услышал, но и Остроумов тоже. Потому и свернул он быстренько беседу, да в свой кабинет шмыгнул. Чего это он? И, кстати, почему генерал не в княжеской свите сейчас находится? Ему же вроде как по должности и по званию положено там быть? Или я чего-то не знаю? Ну да не моё это дело.
А уйти я не успел. Всего лишь несколько шагов в направлении лестницы и сделал. Тут из-за угла вся процессия и вынырнула. Александр Михайлович которую лично возглавляет. Чуть позади справа Эссен держится, слева таким же уступом начальник штаба выруливает. За ними погоны, погоны от стены до стены, фуражки и папахи, не протиснуться мимо.
Заметили меня.
Великий князь притормозил, обернулся назад, к свите:
— Господа, подождите на улице.
А я к стеночке ближе подвинулся, лестничную площадку освободил, ладонь к козырьку фуражки кинул, офицеров мимо себя пропускаю, на неприязненные и любопытные взгляды стараюсь внимания не обращать.
— Николай Оттович, ещё раз разрешите вашим кабинетом воспользоваться? — это Александр Михайлович адмирала спрашивает. И тут же ко мне обращается. — Сергей Викторович, прошу следовать за мной.
И, не дожидаясь ответа ни от адмирала, ни тем более от меня, развернувшись, широким шагом устремляется назад по коридору, в ту сторону, откуда только что пришёл. Эссен за ним, а я следом, замыкающим. Шаг у князя размашистый, приходится поторапливаться, чтобы не отстать. И впору загордиться. Ещё бы, великий князь свою свиту прочь наладил, решил со мной поговорить. Только вот вопросы возникают: «О чём? И для чего так меня подставлять перед начальством?»
Миновали коридор, проскочили приёмную с вытянувшимся в струнку Ичиговым. Высокие двустворчатые двери за моей спиной словно сами собой тихо закрылись.
В кабинете сразу же ухожу вбок и разворачиваюсь лицом к присутствующим. Постою у стеночки, так мне удобнее будет. Послушаю, о чём князь говорить будет. Не вышло. Александр Михайлович первым делом за меня принялся, властным жестом остановив начавшего было что-то говорить Эссена.
— Сергей Викторович, что это вы словно бедный родственник к стенке жмётесь? Не стесняйтесь, подходите ближе.
Дождался, пока я выйду на середину кабинета, продолжил:
— Благодарю за перелёт. Не ожидал, что мы так быстро сюда доберёмся, — внимательно смотрит в глаза и продолжает с еле заметной улыбкой. — Быстро, но уж больно холодно. Мы с Николаем Александровичем замёрзли до посинения. У него пальтишко на рыбьем меху, у меня шинель такая же.
И тем самым разряжает обстановку в кабинете. А то как-то адмирал напрягся, когда мы здесь оказались. Наверняка подумал, что меня сейчас песочить начнут, вот и решил заступиться, переключить на что-то другое внимание княжеское. Одно слово, благодетель. Как и Остроумов, впрочем. Везёт мне на хороших людей.
Александр Михайлович делает короткую паузу, ещё раз смотрит мне в глаза, кивает каким-то своим мыслям/понять бы, каким/ и поворачивается к Эссену.
— Полноте вам, Николай Оттович, с докладами. Только что отсюда вышли, пяти минут не прошло. И вроде бы всё обсудили. Или нет?
Эссен в ответ дёргает усом, скашивает глаза на меня. Александр Михайлович замирает на мгновение, понятливо кивает в ответ и тоже оглядывается. Подходит к карте, внимательно всматривается в обозначенный пунктир. А то, что всматривается именно в него, мне сбоку отлично видно. Разворачивается от карты и сразу же, без перехода спрашивает у меня:
— Сергей Викторович, вам уже поставили задачу? Или не успели?
Какую ещё задачу? Но тут Эссен всё-таки умудряется влезть в разговор:
— Не успели, Александр Михайлович.
— Так ставьте, а я поприсутствую. Вот здесь посижу.
Проходит к столу и отодвигает стул. Адмирал молчит секунду и поднимает трубку телефона:
— Пригласите ко мне капитана второго ранга Колчака.
А сам не сводит глаз с великого князя. Потом словно принимает какое-то решение и сухо обращается ко мне:
— Сергей Викторович, не стану вам напоминать об ответственности. Вы и так всё прекрасно понимаете, кого и куда везёте. И что от благополучного завершения вашего полёта будет зависеть. Я в вас в этом отношении полностью уверен. Дело в другом… — адмирал вновь делает паузу, отходит от стола, направляется к окну и смотрит вниз, на улицу. Стоит так несколько долгих мгновений и резко разворачивается ко мне лицом. — Сколько вы с собой можете взять этих ваших новых авиабомб?
А у нас с адмиралом мысли сходятся. И с перелётом, и с бомбами. Бомбы я и сам планировал прихватить по мере возможности, да уронить их на какой-нибудь немецкий кораблик по пути. Использовать в полной мере фактор неожиданности. Авантюра? Не думаю. Риск присутствует, не без этого, но у нас и сам полёт такой же. Всё в пределах разумного.
Поэтому и рассчитывал тщательно потребное на полёт количество топлива, узнавал вес пулемётов, боезапаса. Даже попросил инженеров и механиков подсчитать вес технической аптечки на борту. Всё сосчитал, всё прикинул. Так что точный ответ у меня на вопрос адмирала имеется. Но тут дело, как он сам мне только что сказал, в другом. Что именно он от меня хочет? Какую задачу собирается ставить? Не хотелось бы услышать что-то заранее нереальное или невыполнимое. Но, пора отвечать. Адмирал ждёт, хорошо хоть не торопит с ответом.
— Четыре восьмидесятки смогу взять.
— Восьмидесятки? — не понял Эссен.
— Пяти пудов весом которые, — тут же поправился. Я-то по привычке в килограммах ответил.
Адмирал задумался, вернулся к столу, постоял, переступил с ноги на ногу, покряхтел, переглянулся с великим князем и уточнил:
— Только четыре?
— Так точно. Иначе длины разбега не хватит, не успеем до воды от земли оторваться.
Отворилась дверь, вошёл Колчак. Что интересно — как всегда никаких видимых эмоций на лице. Абсолютное спокойствие. Сразу нашёл взглядом великого князя, сориентировался и представляться не стал, отделался наклоном головы. Наверняка виделись. Поздоровался со мной. Вопросительно взглянул на адмирала.
— Александр Васильевич, ничего не выйдет, — ответил на этот безмолвный вопрос Эссен. — Летит ваш замечательный план коту под хвост! Сергей Викторович уверяет, что больше четырёх новых авиабомб он не сможет взять. А этого явно будет мало. Представьте ему свои соображения. Может, что-то толковое вместе и придумаете.
Перевожу взгляд с адмирала на Колчака, пытаюсь в этот момент быстро сообразить, о чём идёт речь. Понятно, что нужно кого-то или что-то разбомбить, но что именно?
Начальник оперативного отдела подходит к карте, привычным движением подхватывает в руки указку и оглядывается на меня. Понятно. Подхожу ближе, готов внимать.
— Вот эта линия, — указка упирается острым концом в пунктирную синюю линию. — Ваш завтрашний маршрут.
Александр Васильевич проводит указкой вдоль пунктира и замирает почти в самом конце. /Ишь, сколько уже успели намалевать. Вот куда, оказывается, мой штурман запропастился./ Опускается чуть вниз, минует все острова, останавливается на перешейке.
— А вот это Кильский канал. Через который противник перебрасывает на Балтику подкрепления… — выжидательно смотрит на меня.
Теперь всё понимаю. Да и как не понять, если только что о количестве бомб спрашивали. Но пока говорить ничего не говорю, лишь согласно киваю в ответ. И, похоже, этого пока достаточно. Потому как Колчак так же удовлетворённо кивает и продолжает говорить:
— Как вы думаете, если в этом канале потопить какой-нибудь корабль, что будет?
Теперь отделаться простым кивком не получится, придётся отвечать. Но задачка пустяковая, ответ сам на язык просится. Только не всё так просто, как кажется. И тут не только от меня всё зависит. У нас ещё и Пассажир есть. Именно Пассажир. С большой буквы. И его вероятная миссия. Подхожу на шаг ближе, внимательно вглядываюсь в карту.
— Понятно, что будет. Только топить нужно сразу, при полёте туда. Подойти ближе к вечеру, или, наоборот, на рассвете, выбрать цель, сбросить бомбы и только тогда уходить в сторону Зеландии. Если же всё сделать наоборот — сначала сесть, высадить пассажиров и снова взлететь на бомбардировку… Думаю, такой возможности нам не дадут. У немцев оповещение и разведка ни чета нашим, враз прознают, что мы сели на острове и усилят оборону канала. Береговую оборону тоже. Истребителей нагонят…
— Вы правы. Если действовать по первому варианту… Справитесь?
— Справиться-то справлюсь. Не в этом дело…
— Великий князь согласен на проведение этой операции, — понимает с полуслова мои сомнения Колчак. Бросает короткий взгляд в сторону Александра Михайловича. — Даже изъявил просьбу лично во всём этом поучаствовать.
— Вы понимаете, каков при этом реальный риск? Ведь уйти после бомбёжки просто так нам никто не даст? И прикрытия у нас никакого ни в воздухе, ни на море не будет. Вы отдаёте себе в этом отчёт? Не окажусь ли я в случае чего крайним?
— В случае чего не только вы один, мы все крайними останемся… — вступает в разговор адмирал. — Но мы люди военные, нам к риску не привыкать.
— А Второв? — напоминаю о промышленнике. И наступаю, судя по всему, с этим уточнением на «больную мозоль» всем присутствующим. А Александр Михайлович делает вид, что его в кабинете вообще нет. Успеваю заметить мелькнувшую на его губах улыбку. Сразу приходит понимание — очень ему нравится всё происходящее в кабинете. И предстоящая авантюра, похоже, тоже весьма и весьма по душе.
— Не возражает, — скривившись, отвечает Эссен.
Да, тут простым приказом не отделаешься, наверняка поуговаривать Николая Александровича пришлось. Непривычно такое адмиралу. Но это его заботы, не мои. Кстати, а про тёплую-то одежду для пассажиров я забыл! Даже и в голову не пришло позаботиться. И о парашютах для них же! Напоминаю, пока не поздно. Колчак в ответ кивает согласно.
Дальше в двух словах получаю задачу. А что тут рассусоливать? Если получится, пролечу над каналом. Будет удача на нашей стороне — попадётся подходящий транспорт. Тогда и отработаю по нему новыми бомбами. А дальше ничего от меня не зависит. Дальше как карта ляжет… Ну а нет… Так на нет и суда нет. Правда и в этом случае нас немцы просто так не выпустят. Придётся прорываться. Поэтому лучше уж успешно отбомбиться. Чтобы не зря рисковать. Хотя бы на порт Киля. Об этом, к слову, никто не говорит, но всё всем понятно без слов.
Александр Михайлович встаёт, приближается практически вплотную ко мне, так, что даже становятся видны поры кожи на лице, обдаёт запахом табачища.
— И что вы об этом думаете? Реально ли выполнить такую задачу? — спрашивает меня, недовольно при этом сморщившись.
— Реально.
А что тут ещё скажешь? Краткость — сестра таланта. Штамп избитый, но моменту прекрасно соответствует. Выполнить-то нечто подобное и в самом деле вполне возможно. Более того, я и сам нечто подобное замыслил, только не в канале, а просто по ходу выполнения полёта. Ну, как-то не сообразил я про него. Напрягает одно — присутствие на борту князя. Прав я, правы Колчак с Эссеном, ох, как правы. Случись что, и нам всем не простят…
Вечером собрал в своей комнате весь экипаж, кроме тех, кто на стоянке дежурил. Представил нашего штурмана, рассказал о предстоящем вылете. Подробностей и целей не уточнял, сослался на длительный разведывательный полёт. Поэтому ещё раз напомнил с утра проверить пулемёты, магазины и ленты, не забыть воду для ««Максима». Хотя… Какая ему вода при такой температуре за бортом? А на будущее нужно добыть ««Максим» без водяного охлаждения. Вроде бы как есть уже подобный в Бельгии? И охлаждение тут не требуется, потому что набегающим воздушным потоком ствол отлично охлаждается.
Остальное как обычно. Воздушные стрелки свою задачу знают, фотоаппарат тоже готов к работе. Так что получилось, будто я сам нервничаю перед вылетом. Хотя, пусть так. Зато народ перестал томиться неизвестностью. Чуяли что-то этакое, не дураки же. И наши новые инженеры после получения конкретной задачи наконец-то немного расслабились, перестали постоянно со своими записями сверяться и в который раз проверять, не забыли ли чего в самолёт загрузить…
Пора бы и отбиваться ко сну, но маятно мне что-то, тревожное чувство так и не проходит. Посидел у стола, плюнул и потянулся за одеждой. Михаил на своей кровати насторожился, отложил в сторону газету, смотрит внимательно. Увидел, как я взялся за сапоги, и не выдержал:
— Ты куда?
— Прогуляюсь до самолёта, гляну, всё ли в порядке.
— Зачем? Там же наши дежурят? Спать бы лучше ложился. Завтра ведь тяжёлый день предстоит.
— Ты сам ложись. А я пройдусь перед сном.
Натянул сапог, притопнул ногой, подхватил второй под внимательным взглядом товарища. Опоясался портупеей, проверил револьвер в кобуре, потянулся за пистолетом.
— Погоди, и я с тобой прогуляюсь, воздухом подышу, — подорвался с кровати Михаил, завидев мои манипуляции с оружием. Это я затвор передёрнул и в карман браунинг сунул.
Лебедев быстро, буквально в три приёма оделся, вбил ноги в сапоги и, следуя моему примеру, проверил оружие.
— Я готов.
Ну и я готов. Осталось только кожанку накинуть да к казачкам нашим заглянуть. Хорошо, что далеко ходить не нужно, наши двери по коридору рядом находятся.
Стукнул тихонечко к ним в комнату, и створка тут же на вершок приоткрылась.
— Случилось что, ваше благородие? — внимательно смотрит на меня полностью одетый казак и распахивает дверь. А в правой руке револьвер держит. И грамотно так держит, стволом вперёд не тычет, но сразу видно, что готов к стрельбе. Похоже, не у одного меня чуйка сработала. За спиной пустая комната, больше никого не вижу. А где подхорунжий?
— Семён, мы с Михаилом прогуляться решили. К самолёту. Что-то тревожно мне. Осмотреться бы вокруг. Предупреди Игната.
— А что меня предупреждать? — вывернулся из-за угла старший из охранников. — Ты заходи, Сергей Викторович, расскажи, почему тревожишься?
Пришлось нам заходить.
— Только рассказывать особо и нечего, кроме своих маятных ощущений. Не по себе мне как-то.
— Если не по себе, то пошли. Только сразу к самолёту не пойдём, зайдём со стороны моря. И выходить отсюда через окно будем. Мало ли кто за входом приглядывает…
Хорошо, что здание одноэтажное, поэтому покинули комнату без проблем, предварительно погасив лампу.
Сразу же ушли в тень, присели. Каким-то чудом у меня в руке револьвер образовался. Игнат только одобрительно фыркнул на такое моё художество.
Дождались, пока луна за облаками скроется, и перебежали к следующему зданию. Ветер сухими листьями на деревьях шуршит, наших шагов не слышно. В смысле наших с Михаилом, казаки-то в своих мягких полусапожках словно кошки тихонько передвигаются. Прошли вдоль деревянной стены, остановились возле угла. Перед нами ограда из колючей проволоки. В спину Михаил стволом своего револьвера ткнул. Оглянулся, цикнул на него тихонечко, почти неразличимо, дёрнул углом рта. Даже в темноте заметил, как смутился Лебедев, опустил руку с револьвером.
Всё, перед нами аэродромное поле. Справа море шумит, слева впереди ангары темнеют.
— Сергей Викторович, вы пока тут постойте. А мы с Семёном быстренько вокруг осмотримся, — наклонил близко-близко ко мне голову Игнат. Даже кивнуть в ответ не успел, а казачков уже и след простыл. Были и исчезли. Испарились. И ведь не скажу, что совсем уж темень непроглядная вокруг. Кое-что видно, особенно когда луна из-за облаков выглядывает, а не успел заметить, как они убежали. Только две смазанные тени в сторону моря мелькнули.
Присел на корточки, так меня меньше заметно. Следом Михаил опустился, придвинулся вплотную, голову тянет, сказать что-то хочет. Повернулся к нему.
— Так и будем здесь сидеть?
— Да. Придётся подождать. Ты не расслабляйся и по сторонам поглядывай.
— Так не видно же ни черта! — сдавленно ругнулся в ответ Михаил. Но добросовестно уставился в темноту. А я больше не вглядывался, а вслушивался.
И всё равно прошляпили возвращение наших товарищей. Хорошо, что они сообразили, легонечко из-за угла кашлянули и нас по именам позвали. А то мало ли что можно от неожиданности начудить.
Опознались и уже спокойно приблизились.
— Прав ты оказался, Сергей Викторович. Не подвело тебя чутьё. Под берегом лодка пустая. На песке следы в сторону ангаров уходят. Что делать будем? Тревогу играть?
— Нет. Давайте к самолёту. Вы впереди, а мы за вами. Сейчас наш самолёт — самое важное на этом аэродроме.
Игнат с Семёном кивнули и развернулись к колючей изгороди. Ну и мы за ними, как нитка за иголкой. Пригибаясь к земле, на полусогнутых, путаясь ногами в подсыхающей траве. Это в небе я первым буду, а здесь на земле лучше пусть обученные специалисты впереди идут.
Вот и тёмная громада «Муромца». В ночи она особенно огромная. Перед самолётом мы остановились. Игнат меня к земле прижал ладонью и рукой вниз ткнул. Обозначил находиться здесь, на месте, я так понял. А сами казаки в стороны разбежались.
Снова сидим на корточках, ноги с непривычки ломит по страшной силе. Упал на колени. Ждём. Настораживает, что никакой охраны я вокруг не вижу. Ни наших дежурных, которые по идее должны были возле аппарата находиться, ни аэродромных караульных. И вообще ни одного звука ниоткуда не доносится, кроме дуновения ветра и шороха пожухлой травы вокруг. И море шумит, само собой. Но на этот шум уже и внимания не обращаю. А, нет, вот какие-то посторонние звуки в ночи появились. Только никак не могу разобрать, что за звуки такие необычные?
— Спят, дармоеды! — зашипел мне прямо в ухо Михаил.
Точно, это же храп со стороны самолёта раздаётся! Только приглушённый какой-то, придавленный. Ладно, хоть живые…
Шорох травы с другой стороны. Разворачиваюсь и вскидываю револьвер.
— Свои! — такой же шёпот в другое ухо, а мою руку с револьвером мягко убирают в сторону. Вернулись.
Игнат придвигается вплотную и, щекоча усами ухо, шепчет:
— У самолёта никого. Наши внутри закрылись и дрыхнут. К ангарам мы не ходили. И аэродромной охраны что-то не видно. Что дальше?
А что дальше? Самолёт цел, и это главное. Вопрос, куда ночные гости направляются? К нам? Где же они тогда? Или к ангарам с гидропланами? А если и туда, и сюда? Нет, туда они в любое время и раньше могли проникнуть. Наверняка «Муромец» их цель. Слухи о появлении в порту великого князя по городу наверняка разлетелись. Связать одно с другим просто, даже голову ломать не нужно. Тогда ждём? Остальное побоку.
— Охраняем самолёт.
Подхорунжий кивает согласно и пригибает мою голову к земле. Распластываемся в траве, потому что луна выглянула из-за облаков и заливает всё вокруг бледным светом.
Светло-то как. Осторожно оглядываю
сь, стараясь не задирать голову. Через траву смотрю. Игнат с Семёном занимаются тем же. Потом подхорунжий тихонько шепчет:
— Сейчас луна скроется, и вы ползите к хвосту. Там укроетесь в тени и караульте.
Киваю согласно и оглядываюсь на Михаила. Только глаза блестят. Но информацию, похоже, принял. Ничего, сейчас луна спрячется за облаками, и я его за собой потяну. Ну и поделюсь соображениями.
Пора. Поползли. И я дёрнул Мишу за собой.
Замерли с ним оба под хвостовым оперением, укрылись в чёрной тени стабилизатора. Здесь вообще хоть глаз коли, ничего не видно. Зато в стороны всё прекрасно просматривается. Лежим, вглядываемся и вслушиваемся. От напряжения глаза заслезились. Не пойдёт такое дело, тут немного по-другому делать нужно. Боковым зрением смотреть. Так оно лучше…
Есть какое-то движение! От ангаров две чёрные тени метнулись. Быстро так. Пригибаются, по земле стелются, словно на четвереньках бегут.
Собаки? Слишком большие. Люди? Посмотрел прямо на них и ничего не увидел. Снова вернулся к боковому зрению. А так кое-что различимо.
Непонятные силуэты скрылись под крыльями Муромца, и сразу же пропали, слились с такой же непроглядной теменью под плоскостями. И тишина! Где наши казачки? Не видят? Или чего-то выжидают?
Миша сбоку от меня привстал, из травы высунулся, тоже вперёд вглядывается, что-то рассмотреть пытается. Он с одной стороны фюзеляжа прячется, я с другой. Только я в отличие от него тихонько лежу, потому как в Игнате с Семёном уверен. А то, что сомнения у нас появились, так это естественно. Они бы у любого на нашем месте появились.
Мой товарищ головой завертел, на меня оглянулся, вперёд дёрнулся и захрипел страшно. Я-то все его движения краем глаза замечаю, но сам в другую сторону в этот момент смотрю, под плоскости «Муромца». К тому же через траву плохо видно, что именно там Михаил делает, поэтому и упустил этот момент.
Как-то резко события понеслись, один миг — и началось! Хорошо, краем глаза зацепил движение, боковым зрением его поймал, потому что больше вслушивался, чем всматривался. Сначала лёгкий топот услышал, шорох травы под ногами. Шаги! Одновременно с пониманием этого факта и захрипел сбоку Михаил, а я… Я уже перевернулся на спину, вскинул руку с револьвером и нажал на спусковой крючок!
Как же, нажал… Чуть-чуть не успел палец додавить. Сильный удар сбоку в запястье, и револьвер улетает в сторону, а на меня пытается навалиться тяжёлое тело. Пытается, потому что я чудом успел среагировать и сдвинуться в сторону, подтягивая под себя ноги. На них и принял навалившуюся на меня тушу. Точнее, на одну. Правую. Левую просто не успел подтянуть, настолько всё быстро произошло. Да и правая сразу соскользнула и запуталась в одежде напавшего, ушла вниз, к его ногам и там остановилась. Почти в паху. Но свою функцию выполнила, и удар ножом до меня не дошёл, не достал, запоздал на доли секунды. А дальше я его уже на предплечье левой руки поймал, сопротивляясь изо всех сил чужому давлению.
Испугался? Конечно. Ещё как. За Михаила, за хрип его. А за себя просто не успел.
А потом сделал ногами ножницы — левой придержал, а правой толкнул противника вверх и в сторону. Он и перевернулся. Ну и рукой правой чуток этому помог. А левой в этот момент успел чужую руку с ножом перехватить, вывернуть и в сторону убрать. Оказался сверху и сразу же ударил справа противника в горло, сбоку, потом по глазам и его же нож вогнал ему же под подбородок. По-другому не получилось. Не успевал я ничего. Да и так с трудом извернулся.
На четвереньках, юркой ящерицей метнулся к Михаилу, потому как не выпрямиться мне — над головой плоскости стабилизатора нависают, да и времени нет, Михаил уж слишком страшно хрипит. Даже не хрипит уже, а сипит задушенно, жутко так, словно из последних сил в себя воздух пытается втянуть.
Метнулся, в последний момент оттолкнулся изо всех сил от земли и от хвостового «костыля» ногами, прыгнул сходу на оседлавшую Лебедева тень, перехватывая в последний момент чужую, занесённую для удара руку с ножом. Ударил его левым плечом в бок, так, что от этого удара что-то громко хрустнуло. То ли моё плечо, то ли рёбра противника.
Снёс его в сторону, перекатился по мягкому, чуть шею не свернул. В перекате перевернулся на спину, утягивая противника за собой и в сторону, от Михаила подальше, выворачивая руку себе и ему, крутнулся, разворачиваясь к нему ногами, но чужую кисть не выпустил, перетерпел острую боль в собственном перекрученном запястье и… вспомнил о пистолете в кармане. Так через карман и выстрелил. Потому что не вытащить его никак было. И торопился, и зацепился внутри за что-то. А с предохранителя снять получилось. И одновременно с выстрелом запоздалый страх пробил. Когда представилось, что я вместо врага свою собственную ногу простреливаю. Очень ярко представил. Как вспышка перед глазами промелькнула. Настолько ярко и живо представил, что даже ощутил сильную боль в бедре. Пальцами в сапоге пошевелил на всякий случай, колено согнул. И впрямь бедру больно. Неужели действительно зацепил?
А чужую руку с зажатым в нём ножом так всё это время и продолжал удерживать. На всякий случай. Лишь когда бедро тупой жгучей болью полыхнуло, только тогда и опомнился, соображать начал и чужую руку на землю бросил. Потому что жизни в ней не было. Мёртвая она. Это тоже сразу как-то ощутил. Знал и всё. Перевалился на левый бок, браунинг из кармана выпутал и к Михаилу бокоплавом пополз. Правое бедро жжёт, левое плечо дёргает. Ползу, одной ногой отталкиваюсь, да ещё и оглядываюсь постоянно, опасаюсь нового нападения. Головой верчу, пистолетом темноту отпугиваю. После выстрела ничего не слышно, в глазах искорки от перенапряжения плавают, то ещё состояние. Как умудрился Игната услышать, не понимаю. Но услышал.
— Сергей, не стреляй, это мы. Свои.
— Свои в такую пору дома сидят, — выдохнул с облегчением, и даже умудрился в это момент хоть как-то пошутить. — Как там Михаил?
— Живой. Спину ему знатно порезали, да придушили вдобавок. Но коли сразу не помер, то жить будет — горло не сломали. А сам как? — и я нос к носу столкнулся с выглянувшим из травы навстречу мне Игнатом.
— Да с ногой что-то. Зацепил, похоже. Сам, когда через карман выстрелил, — опустил руку с пистолетом на землю, умостил бедро поудобнее. — Что там?
Подхорунжий мой вопрос истолковал правильно:
— Двоих взяли. Тёпленькими. Семён присматривает. Я другому удивляюсь — где караул? Выстрел-то был…
Ответил и снова закопошился над Михаилом. А мне отсюда и не видно, что это он там делает. Вот вроде бы я всего один кувырок сделал, а почему-то улетел далековато. Даже доползти назад не успел.
— Сейчас Михаила перевяжу и тобой займусь. Кровь-то течёт?
— Да вроде, нет, — осторожно ощупал бедро. — Болит только сильно, печёт.
— Да это у тебя ожог наверняка. От выстрела. Порохом опалило…
— Думаешь? Ну и ладно тогда.
Даже обрадовался такому предположению. На колени встал, голову только пригнул, чтобы о руль высоты не удариться, да так и пошкандыбал к Михаилу. Всего-то пару шагов сделать. Бедро при каждом движении дёргает, но терпеть можно. Заглянул через плечо Игната. Живой мой вахмистр! Лежит на животе, голова набок повёрнута, на меня глазами блымкает, только белки в лунном свете поблёскивают.
— Ты как? — наклонился сбоку к нему.
А в ответ только сип и хрип, да гримаса непонятная. Потому что вижу только половину лица, другая в примятой траве прячется.
— Ты его не спрашивай, всё равно ничего не скажет. Он теперь долго ничего никому не скажет, — откликнулся Игнат. Затянул узел, заканчивая перевязку, наклонился к Михаилу. — Ты полежи тут тихонько, а мы за помощью сбегаем.
— Погоди, — остановил казака. — Пойдём сначала на пленных глянем. И ты уверен, что больше никого нет?
— Если кто и был, то после твоего выстрела давно разбежались. Меня больше волнует, где караул…
Попробовал встать. Ухватился за стабилизатор, выпрямился. Бедро жжёт, но ничего страшного. Терпимо. Точно, ожог. Но это подождёт. Дохромал до плоскости, а тут вся компания в сборе. И Семён, и пара беспамятных пленных, крепко связанных по рукам и ногам, и наши доблестные караульные в полном составе. Надо же, проснулись! Глаза испуганные, лица помятые. Но это потом буду разбираться, а пока пусть делом займутся:
— Вдвоём берёте Михаила и отводите его к доктору. Он под хвостом лежит. И аккуратнее с ним, спина у него ножом порезана и горло помято. Ну! Вы ещё здесь?
И два залётчика испарились. Что самое интересное, почти мгновенно. А на окраине аэродрома какая-то суета началась. Опомнились, наконец-то, на выстрел среагировали.
— Игнат, пока мы одни, надо бы пленных расспросить хорошенько. Кто и откуда? Одни они были или нет? Ну, ты и сам знаешь. Справишься?
— Обижаешь, — усмехнулся казак и потащил одного из пленников в сторону.
Ну и я за ним похромал. Поприсутствовать нужно обязательно. Мало ли какие дополнительные вопросы могут возникнуть? А нога… Ну нет пока времени собой заниматься. Если только после допроса…
Через пятнадцать минут мы всё узнали. Игнату особо и стараться не пришлось. Так, немного позверствовал, и всё. Скорее, больше на психику надавил. Ну и ножиком пару раз по мягкому провёл, не без этого. Само собой. Пленный и заговорил. Потому что пришлось пообещать не убивать его. А как его убьёшь-то? Это ему ничего не видно с земли, а нам-то с Игнатом понятно, что ещё минута, и вокруг будет не протолкнуться. Бежит сюда народ, торопится изо всех сил. Торопыги, слов нет, одни эмоции…
Наконец-то караул объявился. Вместе с ними на усиление и рота охраны из гарнизона на грузовике приехала. Получается, одни без других побоялись на выстрелы высовываться? Ну, это вообще! Даже слов не хватает!
Из штаба начальство какое-то незнакомое пожаловало, даже жандармский мундир в тусклом свете фар мелькнул. Пришлось докладывать. Пока устно.
Зато обрадовался доктору. Никогда так красному кресту не радовался. Ногу-то уже серьёзно дёргало. Пришлось рассупониваться и спускать штаны. При всех. Впрочем, справедливости ради, никому до меня и дела не было. Суетились вокруг мёртвых и живых диверсантов, на скорую руку опрашивали Игната с Семёном. Подошли и ко мне, задали несколько вопросов, пока доктор моей ногой занимался. Ничего страшного, ожог и всё. До свадьбы заживёт…
Само собой утром мы никуда не улетели.
Оставшуюся половину ночи пришлось отвечать на вопросы, вторую — тщательно осматривать самолёт на предмет неожиданных сюрпризов. Ну и что, что диверсантов мы на подходе перехватили? Из нашего короткого допроса узнали, что групп таких было несколько. Одну выловили, а где остальные? Заодно и револьвер мой нашли, ночью потерянный и в землю безжалостно втоптанный. Сколько народу вокруг ночью бродило, а его не обнаружили. Далеко улетел, кисть до сих пор болит. Но это она и от ночной гимнастики болеть может.
Самое интересное, никто не собирался уничтожать самолёт на земле. Целью группы было испортить систему питания двигателей таким образом, чтобы она отказала в полёте. И где-нибудь над Балтикой нам бы и… Писец, короче. Концы в воду. Ну и что, что парашюты есть? Вода в море холодная, долго на плаву не продержишься. Даже несмотря на то, что самолёт деревянный. Железа-то на нём много, на дно быстро отправишься. А спасательных лодок на борту нет. Вот ещё один вопрос на будущее…
Проведали и Михаила. Теперь ему долго в лазарете отлёживаться. Придётся пока обойтись без него…
Улетели мы в ночь. Невзирая на отговорки, несмотря на больную ногу. Единственное, так это днём, наедине, серьёзно переговорил с Маяковским и механиком Серёжей. Теми самыми караульными. Гражданские, что с них взять? Не под трибунал же сразу отдавать? Надеюсь, наука им будет на всю оставшуюся жизнь…
А то, что в ночь улетели, так штурман нам тогда для чего? Вот пусть и работает. Компас есть, береговую черту прекрасно видно. Да даже звёзды видно. Так что ничего страшного. Как раз ночью пройдём над Швецией, никто нас и не увидит. Под утро пройдём Зеландию, а там и Киль.
Буду надеяться на то, что никто нас в такую рань ждать не будет. Нет, то, что ждут, это и гадать не нужно. Ночной пленник чётко показал, что информация о прибытии великого князя в Ревель ушла кому у них там положено. Так что ждут, и ждут наверняка, и наверняка знают о нашем предстоящем вылете. Да и нет здесь другого пути на запад. Морем нереально, не пропустят корабль немцы. Если только севером пройти, или югом, через Средиземное море, но это даже на шутку не тянет. А вообще зло берёт. Где наша контрразведка? Почему так плохо работает? Утешает одно, подобные вопросы не только мою голову посетили. Великий князь сразу Эссена в соответствующую позицию попытался поставить. Правда, не вышло у него ничего. Адмирал и сам не промах, точно такой же вопрос Александру Михайловичу задал. И был абсолютно прав.
Как раз этот момент я и застал, когда в приёмную вошёл. Двери-то в кабинет открыты, почти нараспашку. Ичигов вид делает, что его как бы и нет, но сам внимательно к разговору за стеной прислушивается. Не знал бы Алексея Владимировича, первым делом на него бы и подумал. Ведь слив информации наверняка из штаба идёт. Ладно, пусть со всем этим дальше жандармы разбираются. Кстати, снова никого из них не видно. Надеюсь, делом занимаются, а не от княжеского гнева прячутся?
На аэродром мы уходили в обычной повседневной одежде. Потому что переодеваться в зимнее мы тоже будем в самолёте перед самым вылетом. Для секретности. На всякий случай. Хоть за день вроде бы никто из посторонних пробраться к нашему самолёту больше не пытался, но подстраховаться не помешает.
Личные вещи оставили в комнатах, единственное — прихватил свой неразлучный саквояжик. Может всё-таки удастся выгодно драгоценности в Дании пристроить?
Нога… А что нога? Ну, болит, но лететь-то нужно… Вот только в самолёт мне пришлось забираться через боковой люк. Кивнул укутанным в тулупы Александру Михайловичу и Второву, улыбнулся казачкам. Пробрался мимо подвешенных на держателях бомб, погрозил кулаком лыбящемуся на меня Маяковскому, залез на своё рабочее место. Вот кому всё как с гуся вода…
С Богом! Запуск!




Глава 10


Прогрели моторы, порулили на старт. Вес у нас сейчас максимально взлётный и оттого с места тронулись очень тяжело — колёса успели продавить неплохие такие ямки в грунте. Пришлось хорошо газануть, чтобы вырваться из земляного плена. Полетела в клубах песка и серой мелкой пыли вырванная с корнем трава, закрутилась, взлетела выше самых высоких деревьев и плавно полетела в сторону города, подхваченная вечерним ветром.
Секретность вылета… Какая тут к чёрту может быть секретность! От души матюкнулся, про себя, само собой, завидев стоящую возле ангаров толпу провожающих. Был же уговор — никаких проводов! Нет, кому-то невтерпёж свои верноподданнические настроения великому князю продемонстрировать. И невдомёк им, что не видит он со своего места этого рвения… Ни дна ему, ни покрышки! А вот кому не нужно — обязательно увидит, отметит, сделает правильные выводы и быстренько доложит наверх, по команде… И будет нас ожидать горячий приём в небе Балтики!
Ладно, что материться-то, поздно. Да и смысла особого нет. Те, кому нужно /или наоборот, не нужно/ и так знают — раз самолёт пошёл на взлёт, значит и князь находится на его борту. Да и ладно! Что я тут попусту свои нервы трачу? Нет возможности предотвратить все подобные вероятности, значит, остаётся только принять эти вероятности как действительность.
Катимся. Вот и «колючка», ограничивающая взлётное поле со стороны города. Дальше за ней уходит к городу и штабу флота пыльная грунтовая дорога. Здесь заканчивается аэродром и отсюда я начну взлёт. Потому и откатился в самое начало, к кромке поля — пусть запас для разбега побольше будет. Развернулся плавно, по большой дуге, чтобы сильно не напылить, дал команду инженеру установить максимальные обороты моторам. Только тогда и сообразил, что можно было не стараться с плавным выруливанием, всё равно за нами сейчас океан поднявшейся в воздух пыли.
Катимся. Моторы выходят на взлётный режим — приборов нет, определяем это только по звуку и тяге винтов, самолёт дрожит от нетерпения, словно рвётся в небо. С Богом!
Медленно нарастает скорость. Успеваю в который уже раз пожалеть об отсутствии механизации крыла и в который раз себе же и ответить, что пока это, к сожалению, недоступно по многим причинам.
Проплыли слева ангары с группой провожающих граждан, а мы всё разгоняемся и разгоняемся. Направление только выдерживаю без проблем, прямо на далёкие серые силуэты стоящих на рейде кораблей. И на частокол мачт более мелких судёнышек. Картинка красивая, но в данный момент она глаз не радует. Ощущения от затянувшегося разбега потому что не самые приятные. Само собой, в любом случае нам до них не достать — больно уж далеко от берега. В самом плохом случае просто в море окажемся.
К счастью, штурвал помаленьку начал оживать. Какие-то нагрузки на нём появились. Это радует, потому как уже и конец лётного поля виден. С такой же «колючкой» и невысоким частоколом поддерживающей проволоку ограды.
Бежим и бежим. Плавно отрываю хвост от земли. Самолёт выравнивается по горизонту, сразу же становится легче — почти совсем пропадает вибрация. А колючка всё ближе и ближе. Коротким движением поддёргиваю штурвал на себя, как бы подрываю машину в воздух, и она слушается, зависает в воздухе, отрывается от земли! Но не до конца! Не хочет нас земля отпускать — цепляется травой за колёса, продолжает их раскручивать, трясёт в бессильной инертной злобе пропадающих вибраций. Растёт скорость и ещё чуть-чуть поднимаю машину вверх. И земля отпускает нас! Колёса перестают стонать от нагрузки, корпус прекращает вибрировать от неровностей грунта, крылья прочно опираются на воздух, надёжно держат машину.
— Есть отрыв! Взлетели! — во весь голос орёт от восторга сбоку штурман.
Откуда только у него эти слова появились? И я искренне улыбаюсь в ответ. Сколько раз приходилось вот так вот уходить в небо с последней плиты ещё в той, прежней, и никак не хотящей уйти в забвение жизни… Ничего не меняется…
А берег вот он, почти перед нами. И забор из колючей проволоки неудержимо наплывает на нос самолёта.
Ещё чуть-чуть вверх, чтобы перескочить эту колючую изгородь. Штурвал в руках вибрирует мелкой дрожью от работающих моторов. Эта дрожь передаётся на руки и даже перчатки не особо помогают.
Ушли! Внизу чёрная гладь воды. Умом понимаю, что никакая она не гладь — море же, волны и ветер никуда не делись. Но это если умом, а из кабины, да ещё краем глаза она именно как гладь воспринимается. И только там, впереди видны и эти волны, и даже редкие белые барашки пены на их гребнях.
Тяжело и медленно проходим над самыми мачтами кораблей. Вижу задранные к небу головы моряков, белые пятна лиц, даже умудряюсь покачать на прощание крыльями. Легонько. Почему бы и нет? Мне это ничего не стоит, а им приятно. Опять же останутся о нас только хорошие впечатления.
— Штурман, курс?
Наш навигатор отрывается от бокового окошка, с понятным сожалением бросает ещё один прощальный взгляд вниз на корабли, и разворачивается в мою сторону.
— Двести пятьдесят три градуса, — отвечает сразу же, и даже не заглядывает при ответе в карту.
Знает. Молодец какой.
Плавненько, плавненько начинаю разворот с набором высоты. Эх, сейчас бы нам колёса убрать… Насколько быстрее разгонялись бы.
Через минуту занимаю нужный курс, продолжаю набор и только тут обращаю внимание на свою мокрую спину. Непросто взлетать с предельным весом и отрываться от земли на последних метрах взлётного поля. Не стоило так рисковать? Так работа такая. Без риска никуда. Продуманного, само собой. И здесь, как ни крути, а всё было рассчитано. Правда, на глазок, в уме, ведь ни навигационной линейки, ни соответствующих весу и длине разбега таблиц ещё никто не придумал — всё впереди. Но и так неплохо получилось. И от земли мы оторвались приблизительно в той точке, в которой я и предполагал отрыв. Так что да, всё рассчитано. Конечно, всякое может произойти, и случайности не гарантированы, но расчёт есть расчёт. И хорошо, когда он подтверждается практическими результатами. Вот как сейчас, например…
Карабкаемся, ползём вверх, торопимся догнать уходящее солнце и не успеваем. Маловата у нас скоростёнка. Катится, катится вниз багряный диск, прилипает к горизонту, размазывается по нему тонкой полоской. И исчезает, оставив за собой такое же багряное небо. И отчего-то на ум приходит старая рыбацкая поговорка: «Солнце красно с вечера — рыбаку бояться нечего». Читал в какой-то книжке в своём, очень отсюда далёком, детстве. Если поговорка не врёт, то погода нас ожидает хорошая.
Напоследок успеваю заметить справа очертания далёкого финского берега, а потом и он растворяется в стремительно накатывающейся ночи. Но это уже не страшно. Главное, курс у нас правильный, визуально подтверждённый. Так что мы летим правильно, в нужную сторону. Мелькают напоследок под крыльями светлые пятна островов и быстро пропадают.
Внизу волны Балтийского моря тают и сливаются с ночной теменью, а здесь, на высоте, пока ещё светло. Далеко впереди и значительно выше нас золотом горят перистые облака — там день. И мы летим за этим светом, торопимся под рёв моторов, но не успеваем. На глазах золотой цвет меняется на красный закатный, а буквально через пару минут ажурные облака впереди окутываются покрывалом темени. И начинают посверкивать звёзды. Сначала робко выглядывают самые яркие, за ними осторожно проявляются остальные. И вскоре вокруг нас сплошная звёздная россыпь. Даже внизу. Словно зависаем неподвижно в пространстве. И непонятно, где верх и где низ — если бы не спасительная ленточка авиагоризонта. Только она и помогает разуму удержаться в нормальном полёте.
Наваждение пропадает с восходом луны. Жёлтый диск выкатывается сбоку справа, и сразу становится легче. Появляется низ, видно сверкающее волнами море, и я немного расслабляюсь. Навыки навыками, а всё равно неприятные ощущения. Словно в первый раз ночью лечу.
Три тысячи метров по альтиметру. Здесь ещё нет понятий истинной или относительной высоты, приборы показывают абсолютные значения от нулевой отметки Адмиралтейского футштока. Поэтому приходится всё время учитывать нужные поправки. Например, высоту аэродрома посадки относительно уровня моря или этого самого футштока по имеющимся в наличии картам. Приблизительно, конечно. Но и то хорошо. Раньше и такого не было, на глазок летали. И летают. Но это я скорее по старой привычке стараюсь поправки учитывать, потому что пока они не нужны — летаем всё равно не по приборам, а визуально.
Оглядываюсь назад — темно в кабине. И тихо. Ни звука за спиной. Почти час полёта позади, пассажиры мои приморились и наверняка давят на массу. Иначе бы давно уже рядом со мной сидели. Хотя-я, что тут у меня делать? Звёздами любоваться? И всё. Впрочем, вру, не всё. Ещё морем можно. И редкими кучевыми облаками внизу. Переливаются всеми оттенками серебряного, проплывают медленно под крыльями. Муторно. Скоростёнка никакая, ползём, словно черепаха, скорее, висим среди звёзд. И даже не тряхнёт ни разу. Болтанки и той нет. Тут же себя одёргиваю — нашёл о чём жалеть. Радуйся, дурень, что с погодой повезло. Этого везения, да на подольше бы… А то совсем скоро осенний период штормов начнётся…
Штурман закопошился, на левый борт перебрался, к окну прилип. Молодец, не дремлет. Ну и я голову повернул — интересно же, куда он всматривается? Всё какое-то развлечение. Понятно — на траверзе в лунном свете показалась тёмная громада острова Даго.
— Что там, Фёдор Дмитриевич? — окликаю штурмана.
— Остров Даго проходим, Сергей Викторович, — оборачивается лейтенант и наклоняется в мою сторону, придвигается ближе, чтобы не так сильно кричать. — Время и курс расчётные, правильно идём. То есть, летим. И с ветром угадали.
И улыбается довольно.
— Можно и так, и так. Всё будет правильно, — улыбаюсь в ответ. — Висбю когда рассчитываете пройти?
Ну и что, что у нас всё это ещё на земле просчитано? Зато сейчас все расчёты можно скорректировать по времени в зависимости от реального ветра.
— Чуть меньше двух часов осталось, — откликается штурман. Потом ловит мой взгляд, истолковывает его правильно и поправляется. — Один час сорок шесть минут.
— Отлично, Фёдор Дмитриевич, — улыбаюсь в ответ.
Интересно, как это он так точно посчитал? Специалист…
Топлива за время полёта уже сожгли какое-то количество, самолёт на крохи, но стал легче — можно попробовать и повыше вскарабкаться. Аккуратненько, чтобы скорость не потерять. Для чего карабкаться вверх? Так чем выше, тем и расход меньше получится.
А вообще, это у меня имеется опыт ночных полётов, а для всех остальных взлёт в ночь — вообще что-то за гранью возможного.
Я с этой невозможностью в полной мере столкнулся у Эссена в кабинете, когда вот этот вылет переносил с завтрашнего утреннего на сегодняшнее вечернее время. Наслушался всякого. И отговаривать пытались, и страшилки всякие рассказывали. Выслушивал всё внимательно, кивал в ответ и твёрдо стоял на своём. Удивило, что никто вечерний вылет прямым приказом не запретил. Это ещё мне повезло, что в тот момент в кабинете великого князя не было. Наверняка и тот бы присоединился к моим противникам в качестве весомого довеска тяжёлой артиллерии. И уж такого залпа я бы точно не выдержал. А так удалось настоять на своём. А князь… А что князь? Когда решение уже принято, остаётся с ним только смириться. Да и не понял он ничего в тот момент, я так думаю. Когда обо всём узнал. Потому как только обрадовался моим словам, что мы к Кильскому каналу на рассвете подлетим…
Так что пусть лучше спит. В отличие от экипажа. И я высматриваю наших стрелков-наблюдателей. Бодрствуют…
Всё хорошо, вот только проблема в ночном освещении. Кое-как удалось этот вопрос решить с помощью электрических времянок-светильников, но на будущее обязательно нужно менять конструкцию и проводить стационарное освещение. И как я этот вопрос упустил? Когда увидел, чем мне предлагают кабину освещать, только руками развёл. Потому что нормальных слов у меня в этот момент не было. Самолёт деревянный, ну, почти деревянный, бензин кругом, а они керосинки подсовывают! «Летучую мышь!» Так эти лампы у нас называли. А здесь даже и не знаю, как их обозвать. Наверное, так же. Вернёмся, и обязательно буду связываться с Сикорским. Ему ведь ещё эскадру Шидловского компоновать самолётами-бомбардировщиками… И ночью наверняка летать будут, особенно после сегодняшнего нашего полёта.
Четыре тысячи метров. С инженером вдвоём немного прибираем обороты моторам. Снова очень не хватает указателя скорости полёта, да и авиагоризонту хорошо бы было в дополнение к крену ещё и угол тангажа показывать. Так что снова приходится надеяться на собственные ощущения. Или на нагрузки. На штурвале. Только по ним и остаётся ориентироваться.
Вот так хорошо будет. И оборотики прибрали чуть-чуть, и расход топлива уменьшился. С этой адмиральской авантюрой нам на добрую сотню миль больше лететь. Поэтому будем всеми силами экономить бензин. Ну и что, что запаса должно хватить? Мало ли что может в полёте случиться? Например, ветер поменяется? Или не получиться на Зеландии сесть? Так что, обороты прибираем и с каждым новым часом полёта экономим и экономим горючее. А когда бомбы сбросим, вообще хорошо будет…
Рассвет встретили над Малым Бельтом. Пролив проходим на четырёх тысячах, выше никак не забраться. То есть, попробовать-то можно — топливо выработали, самолёт стал легче, но… Всегда есть какое-нибудь но. Вот и сейчас оно стоит позади меня и бурчит тихонько. Как будто и про себя, но так, чтобы все окружающие слышали. Особенно я. Замёрз кто-то, видите ли, сильно. И дышать кое-кому почему-то тяжело, воздуха не хватает. Опять же завтраком не накормили, хотя могли бы и заранее позаботиться. Бурчит больше для вида, но всё равно неприятно, ощущаю свою явную вину. И за завтрак, о котором я и вправду забыл, и почему-то за царящий в кабине холод. Вот поэтому и не лезем выше. А на будущее обязательно нужно в длительные полёты с собой хоть какой-то перекус брать. Напрочь из памяти подобное выбило.
Зато князь великолепно выспался и даже в ведро сходил. Бурчит, а сам доволен, по глазам видно. Ничего, сейчас проснётся окончательно, потому что уже и Киль показался. В предутренней дымке очертания города плывут, мало какие подробности можно внизу различить, да и дымов очень уж много над крышами. Коптят печи утреннее небо. Укрывает серый дым и строения, и гавань сплошной пеленой. Получается, ветра у земли нет?
— Фёдор Дмитриевич, обрати внимание, ветра внизу нет совсем. Пелена дыма над городом неподвижно висит, — обращаю внимание штурмана на эту завесу.
Вроде бы и мелочь, но для нас немаловажный фактор, который обязательно нужно будет учесть. Нам же ещё бомбы сбрасывать!
Зря переживал — чем ближе подходим, тем лучше видимость по горизонту. И дымка уже не так мешает.
Справа внизу вилка входа в канал, пустая, к сожалению. А сразу за этой вилкой, чуть дальше и левее, на окраине города вижу огромные топливные цистерны. И стоящий у причальной стенки корабль. Вот и вероятная цель образовалась сама собой. Это на тот случай, если мы в канале никого не найдём…
Волной прокатывается азарт, разминаю плечи, шею, ёрзаю, убираю ноги с педалей и вытягиваю ступни вперёд. Всю ночь ведь просидел в кресле. Ну, почти всю. Несколько раз во время полёта вставал на ноги, быстренько разминался, даже приседал, невзирая на боль в бедре. А болит оно наверняка оттого, что повязка к ране присохла. Ерунда.
А подвигаться просто необходимо — разогнать кровь по жилам. Да и как иначе-то? Столько времени просидеть в кресле, это же тяжко. А самолёт сейчас летит ровно, можно и позволить себе такую коротенькую разминку. Даже встать и поприседать, да несколько наклонов сделать. Заодно и ещё раз порадоваться, что так вовремя я о триммерах позаботился. Пригодилось.
Но всё равно я от своего кресла ни на шаг не отхожу — все упражнения с ним рядышком выполнил. Особенно здорово было увидеть во время этой разминки огромные глаза нашего штурмана — как он испугался оставленного без присмотра штурвала. Ну, да, самолёт-то летит, моторы работают и за рогами никого…
В небе пусто, даже птиц не видно. И это нам на руку. Вот-вот солнце за спиной взойдёт, вообще отлично будет. Прямо по его лучу и пойдём вдоль канала. Надеюсь, утреннее солнечное сияние прямо в глаза сильно затруднит немцам наше обнаружение. Теперь лишь бы с кораблями в канале повезло…
Что самое интересное, в эфире стоит мёртвая тишина. Все молчат, никто не работает. Ну и ладно.
Довернули вправо, пошли над Кильским каналом. С высоты он кажется тонкой ниткой, тянется, изгибается, сверкает причудливо водной гладью на выкатившемся из-за нашей спины солнышке. А нужных нам целей не видно. Плывём в утреннем неподвижном небе на запад, всматриваемся изо всех сил вперёд. Неужели столько времени потеряли впустую? Нет, вон далеко впереди что-то чернеет, словно дым от пароходной топки расплывается по небу.
Машина летит ровненько, воздух ещё не прогрелся — болтанки нет. Внизу проплывают окраины города, лента канала плавно изгибается, расширяется, уходит вперёд. Ещё через минуту проходим над тем местом, где явно должны расходиться встречные корабли — правильный круг и уходящий влево просторный затон. После него канал начинает изгибаться вправо, сужается, и вот тут нам везёт…
Одновременный толчок в плечо справа и слева заставляет меня болезненно поморщиться, а самолёт вздрогнуть. Больно уж сильно ударили. Даже тёплая одежда слабо помогла. Зато после встряски больше никаких ударов не последовало. А восторг пассажиров понятен — далеко внизу ползут несколько кораблей. Пока наблюдаю только двоих, да и то второй в предутренней дымке почти не виден, но зато чуть дальше прекрасно вижу поднимающиеся вертикально в небо чёрные дымы. Уходят суда вдаль по каналу.
— Внимание! Вижу цель! Снижаемся! — медлить нельзя, второго захода может и не получиться. И выбирать особо не нужно, все приблизительно одного размера.
Убираем обороты моторов и снижаемся прямо на корму замыкающего караван корабля. И мажем, мажем, слишком поздно начали снижение. Не успеваем! А увеличивать вертикальную скорость нельзя, конструкция самолёта может не выдержать таких нагрузок. Штурман приник к прицелу, мечется взглядом то на приближающиеся корабли, то вновь возвращается к прицелу.
Уходит под брюхо самолёта серая туша военного корабля, и снова внизу серая в бетонных берегах гладь воды. Показалось, что даже направленные прямо мне в лицо орудийные стволы увидел. С такой-то высоты… Точно, показалось. Но до чего же реально.
И никакого шевеления на палубе. Спят немцы, не проснулись ещё. Или не очухались от нашего внезапного появления, не ожидали такого эффектного захода.
— Фёдор Дмитриевич, работаем по второму! — кричу штурману.
Штурвал подрагивает в руках, слишком сильно разогнались, тянет вниз, приходится уменьшать скорость снижения. Но, успеваем занять нужную для нас высоту. И не низко, средненько — чтобы и бомбы успели разогнаться, и под свои же взрывы самими же не попасть, но и не высоко, чтобы не промазать. Опыта-то бомбометания у нас на «Муромцах» мало. Да вообще мало! Самое же главное, нас пока никто так и не обнаружил! Слишком уж неожиданно для всех наше появление здесь, на этих берегах. Не ждали!
Всё, пора переводить самолёт в горизонтальный полёт! Падает, падает скорость и сразу же затихает дрожь на рулях, добавляем обороты, тяну штурвал на себя, плавно и мягко. Убираю малюсенький крен, выравниваю самолёт по прибору и горизонту. Ветра и сноса практически нет. Иду на четырёхстах метрах, прямо по курсу вырастает очередная чёрно-белая громадина — дымит закопчёнными трубами. Только сейчас в сознании откладывается, что это гражданский корабль. Мельком отмечаю, что судно сильно загружено — сидит уж очень глубоко в воде. Это радует. И раз замыкающим явно какой-то военный корабль, то это караван. Ещё успевает промелькнуть догадка — явно сырьё из Швеции. И возникает соблазн пройти вдоль него, выбрать самую лакомую цель, но давлю, давлю это желание в зародыше. Нет у меня ни времени на это, ни возможности. И топлива мало, и немцы вот-вот нас обнаружат и сыграют тревогу. Да уже наверняка обнаружили и сыграли! Так что придётся работать бомбами по вот этому кораблю, вырастающему внизу впереди.
— Открыть люки!
В кабину врывается утренний холодный воздух. Но после мороза высоты лично мне он кажется тёплым. Чётко слышу, как становятся на фиксаторы створки бомбового люка. И не только слышу, но и чувствую срабатывание механических замков пятой точкой.
— Приготовиться!
Оглядываюсь назад, в кабину. Успеваю ухватить взглядом замершую возле рычага сброса бомб фигуру механика, его горящие лихорадочным блеском широко распахнутые глаза на белом лице и медленно-медленно что-то шепчущие губы. Замечаю и намертво запоминаю эту картинку, и тут же переношу взгляд на наплывающую серо-стальную громаду корабля. И в самый последний момент срабатывает озарение, и я отворачиваю в сторону от оси корабля градусов на пятнадцать — чтобы увеличить площадь накрытия. Жёстко фиксирую самолёт на новом курсе и… Да пора же! Почему лейтенант медлит?
— Давай! — орёт во весь голос штурман, и я точно так же кричу, надрывая изо всех сил горло, как будто от этого крика всё сейчас зависит — и точность попадания, и удача:
— Сброс!
И, кажется, даже слышу, как срабатывают держатели бомб, как клюют носом и уходят вниз крашеные чёрной краской четыре восьмидесятикилограммовые фаршированные взрывчаткой тушки.
Самолёт освобождённо подпрыгивает вверх, придавливаю его несильно и сразу же даю команду увеличить обороты моторам до максимальных.
— Люки закрыть! — кричу назад. За спиной резко обрывается гул ветра. И ревут двигатели, тащат нас вперёд, а я про себя считаю медленно тянущиеся секунды. Одна…
Уходим вверх и влево, крутим плавный разворот. Если вправо — то немцы сразу догадаются, где нас можно искать. А так, есть маленькая вероятность, что потеряют на какой-то малый миг. А нам больше и не нужно. Две… Уйдём вглубь суши, потом — в море, там снизимся и развернёмся на нужный курс, сядем где и рассчитывали. Бензин? Должно хватить. Под обрез, но должно. В крайнем случае сядем, где придётся. Ну и главная опасность — немецкие истребители. Сами-то они нам не страшны, но вот если на них успели установить пулемёты… Три… Ладно, мы тоже не беззубые, и не зря я своих стрелков заставлял тренироваться. Вот и посмотрим, чьё кун-фу круче…
Бросаю взгляд на боковое окно, а там ничего не видно. Великий князь весь обзор своим тулупом перекрыл. А второе штурман занял. Да ещё и Второв между ними затесался. Четыре… И ничего ведь не сделаешь. Ни первому, ни второму. И если первому просто так ничего не сделаешь, то у второго это работа. Ему по уставу положено так делать. Правда, истины ради стоит сказать, что и устава того пока ещё нет, но он точно будет. Ладно, пусть посмотрит, полюбуется на результаты своего труда…
Взрыв сначала услышал, а потом и почувствовал. Когда смог с трудом удержать самолёт. И тряхнуло, и поболтало от души — даже в какой-то миг показалось, что крылья отвалятся. Всё эти порывы даже парировать не пробовал, так, старался чтобы совсем уж сильно не болтало, и всё. А если бы начал сопротивляться и рулями работать, то точно бы что-то в конструкции не выдержало — развалилось бы. Поэтому пришлось потрястись да поматериться, и даже вслух, так как очень уж страшно было. И стесняться нечего, да и некого. Потому как кто сидел, тот так и продолжал сидеть, крепко в своё сиденье вцепившись, а вот те, кто в этот момент на ногах к своему несчастью находился, тому не повезло. Пришлось по полу покататься. Это я купца с князем имею ввиду. В основном, купца, потому как Александр Михайлович на его мягкую тушку приземлился и почти сразу же к окну вернулся. А вот Второв замешкался, предпочёл всю болтанку на полу проваляться.
И всё это время мы продолжали карабкаться вверх и уходить в сторону побережья. Уходили под дружный довольный рёв великого князя и нашего штурмана.
Я этого восторга не разделял, потому как в отличие от них ничего не видел, да и не до этого мне было. Больше старался удержать машину в нормальном полёте, да в работу моторов вслушивался. А ну как какой шальной осколок умудрится до нас долететь… Вряд ли, конечно, но каких только чудес не встретишь в этой жизни. А Александр Михайлович и наш штурман рассмотрели всё в мельчайших подробностях, так как от окон не отлипали. А что попали удачно, так это и так понятно. Больно уж довольные возгласы доносились от окон.
Высоко забираться не стал, перевёл самолёт в горизонтальный полёт на двух тысячах метров. Как раз и город слева показался. Проходим над его окраинами.
— Командир, наблюдаю внизу справа самолёты противника! — звенит от волнения голос Маяковского.
А мне ничего не видно! Рявкаю во весь голос:
— Пассажирам занять свои места, парашюты надеть! — краем глаза вижу ошарашенную моим рявканьем физиономию князя и сразу успокаиваюсь.
Следующую команду выговариваю почти спокойно:
— Александр Михайлович, вы мне весь боковой обзор загораживаете. Потрудитесь пройти на своё место. И парашюты не забудьте с Николаем Александровичем надеть, от греха подальше.
Пусть уж лучше на свои места уходят, там хоть какая-то защита бортов присутствует.
— Сергей Викторович, разрешишь? — справа ко мне наклоняется Игнат, показывает рукой на курсовой «Максим».
— Давай. Был же уговор.
И смотрю, как казак сноровисто приникает к пулемёту. Следом протискивается Семён, придвигает поближе к себе патронные короба.
Оглядываюсь назад, в проход грузовой кабины, ловлю взгляды стрелков, подмигиваю им и кричу, стараясь перекричать рёв моторов:
— Стрелять без команды, как в Гатчине учили! Про упреждение не забывайте!
Кивает в ответ Маяковский и приникает к прикладу «Мадсена». По левому борту то же самое зеркально проделывает Сергей. Орлы! Сейчас и посмотрим, чему наши поэт и механик на ускоренных курсах научились…
На постановке задачи Колчак особое внимание обращал на усиленную оборону немцами морских путей из Швеции, в частности Дивизией обороны побережья и Портовой флотилией в Киле с её авиацией под общим командованием гросс-адмирала Генриха Прусского. А мы как раз и забрались в самую середину этой усиленной обороны. Да ещё и похулиганили тут немного в Кильском канале. И вряд ли после всего этого нас отсюда просто так выпустят… Похоже, сейчас и схлестнёмся с его питомцами, с асами Генриха.
Поёрзал в кресле, усаживаясь поудобнее, перехватил пальцами рога штурвала, пошевелил ступнями. На уже привычную боль в бедре не обратил внимания. Так и идём. Лезть вверх нет никакого резона — по слухам, у немцев новые «Фоккеры» и «Альбатросы» на четыре тысячи метров забираются. С трудом, правда, но ведь забираются. Зато мы на этих же тысячах со всех концов Германии видны будем. Одного топлива сколько сожжём, пока залезем. А ещё нам скоро предстоит свои следы заметать, как только береговую черту пройдём. Потому как нет у меня никакого желания пристальное внимание немцев к месту нашей будущей посадки привлекать. То есть, к датским берегам. Поэтому и нужно будет постараться отбиться от истребителей противника над его же территорией… В крайнем случае, над проливами. Над ещё одним Бельтом, название которого не выговорить с первого раза.
— Как, Фёдор Дмитриевич, не страшно? — отвлекаю от окошка штурмана. Что-то очень уж пристально он вниз смотрит, даже не отрывается ни на секунду. Приободрить его, что ли?
Лейтенант отлипает от стекла, оглядывается и смущённо улыбается в ответ:
— Страшно, Сергей Викторович. Страшно. Это же случись что, сколько нам падать… Нет, на кораблях всё-таки лучше. Спокойнее. Вода рядом.
— Понимаю. Но мы падать не собираемся! Всё хорошо будет! Только вы от окна отойдите. Чтобы обзор мне не загораживать. Лучше за нижней полусферой наблюдайте… Как отрабатывали. Помните?
Лейтенант кивает в ответ и приникает к нижнему окошку в полу кабины. К тому самому, где у нас прицел установлен. Ну и хорошо. Одно только плохо, слётанности и сработанности у нас нет, приходится вот так, на ходу, на бегу экипаж в единое целое сбивать.
— Командир, с моей стороны снизу сзади три тройки догоняют! — громкий доклад Маяковского перекрывает рёв двигателей.
И сразу же эхом так же громко откликается Сергей с левого борта:
— Со стороны Киля ещё две тройки идут!
— И со стороны солнца заходят… Навстречу… Только не могу посчитать, сколько их, — поворачивает ко мне голову Игнат.
Ну, этих я и сам вижу. Почти всех. Идут с моря, чуть выше держатся. Но до них ещё далеко. Обложили нас со всех сторон. Глядишь, навалятся скопом и задавят численностью. Поэтому нужно бить их по группам! Будем крутиться. Киваю в ответ казаку, подмигиваю ободряюще и в полный голос, для всех, ору: «Прорвёмся!»
Уходит назад берег, впереди море во всю ширь. И солнце в глаза! «Мадсен» Маяковского выдаёт короткую пристрелочную очередь, замолкает на мгновение и почти сразу же размеренно тарахтит, словно неторопливо и не спеша начинает вколачивать гвозди в деревяху.
Слева пока тихо. Маяковский кричит: «Перезарядка!»
Оглядывается назад Игнат, смотрит на меня, а в глазах азарт плещется. И мольба. Киваю в ответ и заваливаю самолёт в правый крен, помогаю педалью развернуться буквально на пятке. В лобовом окне силуэт самолёта с крестами. Тут же оживает «Максим». Какая пристрелка? Одной длинной очередью выбивает четверть ленты и замолкает. От немца только обломки в разные стороны полетели. Игнат даже не оглядывается, даёт отмашку левой рукой, и я перекладываюсь в левый крен. Хорошо ещё, что обломки уже успели вниз уйти. Буквально одновременно с этим начинает стрельбу «Мадсен» Сергея, бьёт короткими очередями…
А дальше всё сливается в быстром круговороте. Резкие команды-отмашки влево-вправо руками Игната, размеренное тарахтенье «Мадсенов» за спиной, громкий мат Степана и, кажется, если мне не показалось, Второва. В какой-то момент обращаю внимание на усато-бородатое лицо великого князя рядом со мной, с горящими от азарта глазами, и тут же про него забываю. В кабине нечем дышать от резкого запаха сгоревшего пороха, на виражах по полу грохочут пустые короба и ленты. А мы крутимся и крутимся, резко теряем высоту, быстрым рывком взлетаем вверх, тормозим и виражим, виражим.
И в боковом окне откуда-то появляется суша, успеваю засечь взглядом стоящую на холме ветряную мельницу, широкий дымный след от падающего прямо на неё горящего самолёта с крестами. Картинка уплывает назад, потом снова возникает в окне, но уже без дымного следа. Зато на земле рядом с мельницей успеваю заметить красно-чёрный факел пламени… Повезло мельнику.
Затыкается пулемёт с правого борта, словно давится короткой очередью в три патрона, левый ещё несколько раз огрызается короткими очередями, но уже как-то лениво, без азарта и тоже замолкает.
Дольше всех держится Максим. Но и он в конце концов прекращает стрелять. Игнат какое-то время продолжает выцеливать кого-то в небе, плавно водит стволом туда-сюда и отпускает ручки. Упирается на руки, выпрямляется, садится задом прямо в ворох пустых лент, смотрит мне в глаза с какой-то довольной, скажем даже с бесшабашной лихой улыбкой на лице. Мол, сам чёрт мне не брат! Оглядывается на копошащегося с очередной лентой Семёна и во весь голос орёт:
— Отбились, командир! Я четверых на землю ссадил!
Лупит от восторга ладонями по крепкому фанерному полу и ещё раз громко повторяет:
— Я! Четверых! На землю! — потом уже чуть тише. — Не поверит ведь никто!
— И я двух подбил, — откликается сзади Маяковский.
— А у меня тоже двое, — вторит ему Сергей и добавляет. — Мог бы и больше, но когда первый вспыхнул и упал, так они испугались и близко не подходили. Да и крутился ты уж очень быстро, командир, прицелиться невозможно было.
А почему штурман молчит? Наклоняюсь вперёд, чтобы увидеть Фёдора и ничего не выходит, чей-то тулуп мешает. Только сейчас соображаю, что это рядом со мной великий князь топчется в этом самом тулупе. Отрываю правую ладонь от штурвала и просто отодвигаю князя назад в проход. Ах, ты!
— Штурман!? Живой?
Лейтенант страдальчески морщится, держится за правый бок, но головой в ответ кивает утвердительно. А-а, если морщится и кивает, то уж точно живой.
Тут же над ним склоняется наш инженер и великий князь. А Второв где? Его-то почему рядом с князем не вижу? Оглядываюсь назад. Прямые солнечные лучи пронизывают самолёт от носа до хвоста и в грузовой кабине всё прекрасно просматривается. Пространство так красиво прямыми лучиками расцвечивается… Это же сколько нам дырок в кабине наковыряли!? Сквозняк из открытых пулемётных окон быстро вытягивает кислый запах сгоревшего пороха, становится легче дышать и гарь перестаёт резать глаза.
Сразу отмечаю бледное пятно лица и слабо поблёскивающие глаза промышленника. Живой! Отлично! Выпрямляется Маяковский, делает шаг в нашу сторону, поскальзывается на рассыпанных по полу гильзах и теряет равновесие, но каким-то чудом удерживается на ногах — успевает уцепиться руками и повиснуть на конструкции бомбодержателя.
— Олег Григорьевич, что там?
— Ничего страшного. Бок зацепило. Сейчас перевяжем, — инженер даже не оборачивается. Вдвоём с князем занимаются штурманом. А я гоню назад Маяковского. Ничего ещё не закончилось! И его место у пулемёта!



Глава 11


— Осмотреться на рабочих местах и доложить обстановку!
Любая команда заставляет людей собраться. А уж вовремя поданная и подавно. Сразу и полностью прекратились разброд и лишние шевеления в кабинах. И замолк за спиной начавший было набирать силу пока ещё неразборчивый бубнёж. А то, ишь, обрадовались победе. Рано, хлопцы, рано. Вот спинным мозгом чую, что рано…
Даже засуетившиеся поначалу казачки великокняжеской охраны сразу же присмирели и вернулись на свои места. Молодцы ребята! Я сначала даже несколько опешил, когда назад в грузовую кабину глянул и никого из них на скамьях не увидел. Только потом, через мгновение, обратил внимание на звяканье об пол стреляных гильз. И к огромному своему удивлению увидел поднимающуюся с пола охрану. Вот кто, оказывается, у нас на борту самый грамотный и хитромудрый! Они же сразу сообразили, что безопаснее всего во время боя будет на пол брякнуться и схорониться от пуль за металлическими фермами бомбосбрасывателя с одной стороны, и конструкцией сидений с другой. Опыт…
Вот и сейчас на свои-то места они вернулись, расселись, но поглядывают издали на меня с понятной опаской. И нет-нет, а косятся краем глаза в окна. Да ещё и на ходу о чём-то Маяковского расспрашивают. Похоже на то, что снова примеряются на пол нырнуть. Ну, да, так оно и есть! Вон уже начали ногами гильзы в сторону отгребать. Ладно, эти сами лучше всех разберутся, где и как укрыться от обстрела. И я их при этом вполне понимаю. Хуже нет того состояния, когда в бою ничего от тебя не зависит и ты в нём лишь статист, никому ненужная декорация. Причём такая декорация, которую пули не огибают…
Выслушиваю бодрые рапорты стрелков и тут же напоминаю им, что они не только стрелки, но ещё и наблюдатели. За землёй и, главное, за небом! И буквально сразу начинаю получать от них уточнённые доклады об истребителях противника. Похоже, что напугали мы немецких асов здорово — держатся стайкой в отдалении, крутятся в карусели, но не уходят. Ждут чего-то.
Но и нас потрепали хорошо. Фюзеляж с крыльями в пулевых пробоинах. Чудом моторы не побили…
И штурмана вдобавок ко всему зацепило. Но рану ему быстро обработали и перевязали. И в тёплую одежду заново упаковали. Лежит бедолага на полу — кривится, но глазами бодро хлопает, в ответ на мой вопросительный взгляд улыбку на побледневшее лицо натягивает. И тоже виляет взглядом на окно — отчего сразу же теряет контроль, забывается и морщится. Больно, видать. Да конечно, больно. У него даже крупные капли пота на лбу выступили. И у меня рана разболелась. Казалось бы — пустяк, ничего особенного, а покоя не даёт. Вроде бы уже притерпелся за это время, попривык даже, а тут снова бедро словно огнём прижгло. И печёт, и печёт, хоть вой. А нельзя…
Второв наконец-то до нас добрался, с лица бледность пропала. Уже гипсовую маску не напоминает — порозовело, начало краски приобретать. С Александром Михайловичем заговорил, спиной ко мне повернулся… А там тулуп в двух местах мехом наружу пушится — пулями кожу разрезало. И аккуратно так чиркнуло, просто с хирургической точностью. Что странно — у него же за спиной защита из листовой стали, специально для пассажиров установленная. Как так умудрился? Или на месте не сидел? А я-то думаю, что это казаки по полу ползают? А они это дело сразу просекли и предпочли к земле прижаться. Ну, в данном случае, к полу…
И у нас в кабине, кстати, точно такая же защита стоит. К внутренним бортам прикреплённая. А штурману вот прилетело, да и Второву тулуп попортило… Нужно будет обязательно позже посмотреть и разобраться, что там за стальные листы нам поставили? Как умудрились их пробить? Это из чего же они по нам стреляют? Или сталь такая? Ладно, эти вопросы пока отложим.
— Олег Григорьевич, штурманскую карту мне передайте, пожалуйста.
Подхватываю протянутую инженером «гармошку», бросаю несколько быстрых взглядов на нужный лист, сравниваю с реальной картинкой внизу, под нами. А что под нами? Море. И сравнивать особо не с чем. Вот впереди да, там земля, суша. Подлетим ближе и будем по очертаниям береговой линии определяться, куда это нас в круговерти боя занесло. Вряд ли далеко, поэтому сейчас даже гадать не буду.
— Сергей Викторович, позвольте? — и князь настойчиво тянет у меня из руки сложенную карту.
Уступаю этой настойчивости. Да и попробуй не уступи — великий князь всё же. Пусть посмотрит. Глядишь, и поможет чем. На нашего штурмана пока особо надеяться не стоит. Хоть и говорят мне, что ранение у него пустяковое, но это бок. От малейшего шевеления всё тело здорово болит, даже просто лежать и то трудно. По себе знаю.
— Игнат, перезарядился? — успеваю задать вопрос казаку, пока Александр Михайлович рассматривает карту.
— Обижаете, Сергей Викторович, — тянет в ответ казак.
— Игнат! — добавляю в голос строгости.
— Так точно! Перезарядился! — отчитывается подхорунжий. Похоже, сообразил, что тут вам не там. Да ещё и в присутствии великого князя лёгкому панибратству не место. Ну, да, это тебе не ночью по аэродрому на пузе ползать.
Не успеваю оглянуться, как из грузовой кабины прилетают ещё два доклада о полной готовности к открытию огня. Сориентировались грамотно мои стрелки. Теперь бы ещё сообразили и ещё разок доложили о противнике. И, словно услышав мои мысли, сначала Маяковский, а следом за ним и Сергей докладывают:
— Возвращаются!
Ну, хоть такой доклад — и то хорошо. А над ошибками мы потом поработаем, позже. Главное, потихоньку соображать начинают.
— Приготовиться к бою! — вот этого возвращения немецких самолётов я подспудно и ждал. Не отпустят нас просто так после подобной наглости. Да ещё и «умыли» мы немецких пилотов хорошо, все мозоли им пооттоптали. Поэтому у нас один выход — огрызнуться сейчас так, чтобы напрочь отбить у немцев желание даже приближаться к нам. О чём тут же и оповещаю экипаж.
А Второв быстренько на своё законное место пробирается. Уже научен промышленник горьким опытом. Правда, успеваю заметить, как он в сторону казачков, занявших место на полу, косится. Примеривается рядом с ними умоститься? Ну и правильно. «Бережёного бог бережёт…»
Александр Михайлович только не пошевелился, остался в кресле Фёдора Дмитриевича. На мой вопросительный взгляд тут же ответил:
— За штурмана буду. Можете на меня положиться, — и вниз посмотрел, на лейтенанта.
— Хорошо. Постарайтесь тогда с местом определиться, — скосил глаз в ту же сторону. Лежит наш флагман на полу между креслами, отдувается.
— А что с ним определяться? — удивился князь. — Мы вот здесь.
И пальцем мне точку на карте обозначает. А сам привстал, вперёд шагнул, в окно выглядывает.
Это же уже территория Дании! Ну, немчура! Вцепились как крепко! Придётся с хвоста сбрасывать погоню.
— Александр Михайлович, в окна не высовывайтесь. И вообще, займите рабочее место штурмана.
Защита бортов у нас хоть и не совсем надёжная, как оказалось, но хоть какая-то. Подмигиваю лежащему тихонько на полу лейтенанту, подбадриваю его:
— Держитесь, Фёдор Дмитриевич, сейчас зубы немцам обломаем, и будем искать площадку для приземления. А там и доктора найдём для вас. Потерпите.
Лейтенант беспомощно и виновато улыбается в ответ бледными губами. Пытается пошевелиться, тут же болезненно охает и замирает. Смотрит снизу на занимающего его рабочее место великого князя. А мне уже не до них.
Кручу уже ставший привычным крутой разворот навстречу преследующим нас немцам. Оживает пулемёт с правого борта, неторопливо тарахтит короткой очередью и замолкает. Нетерпеливо ёрзает ногами у курсового «Максима» Игнат, разбрасывает их пошире, упирается ступнями в ограничительные рамки нижних окон, приникает к планке прицела. Напрягает плечи и открывает огонь. Обрывает очередь и даёт мне отмашку ладонью вниз. И я подчиняюсь этой безмолвной команде — отдаю штурвал от себя.
Бензина мы выработали много, баки почти пустые. Самолёт стал значительно легче, поэтому тяжёлая машина крутится, словно белка в колесе. Опасаюсь за крылья — выдержат ли они возросшие нагрузки. А немцы озверели. Лезут со всех сторон, невзирая на потери. Даже мне со своего места прекрасно видно через окна их стремительно мелькающие силуэты. Да сколько же их? Или у страха глаза велики? Нет, никакого страха и в помине нет. Тогда что? Со всего побережья сюда самолёты согнали? Или со всей Германии? Успеваю даже ухмыльнуться коротко и зло своей собственной шутке. Это нам ещё повезло, что у них пулемётов мало. То есть, на этих самолётах мало. Да и повыбили мы основных пулемётчиков в первом бою. Похоже, не ожидали они такого огневого отпора и высокой плотности огня. И близко к себе стараемся не подпускать. Всё-таки даже на больших дистанциях «Максим» рулит.
Очередной силуэт биплана вырастает прямо в лобовом окне, медленно проплывает из верхнего правого угла к левому нижнему, зависает на миг в крене. Даже умудряюсь разглядеть стрелка-наблюдателя в его кабине. Да эта св… Этот га… Да он в меня целится! Из какой-то винтовки! Успеваю увидеть вспышку выстрела, и самолёт с крестами ныряет за нижний обрез стекла. А я замираю в ожидании удара пули. Внутри всё сжимается. И ничего. Мимо!
Как хорошо, что я настоял на бомбардировке канала на первом этапе полёта. Как чувствовал. И как бы я тогда не аргументировал своё решение перед Эссеном, но основной его причиной было нежелание попасть под вот такой обстрел с бомбами в грузовой кабине. Ведь всё равно немцы нас бы перехватили. Пусть не в первом вылете, то уж во втором точно. А во втором даже возможности бы не дали подобраться близко к побережью. И ещё одна причина. Основная, пожалуй. Садиться и взлетать с бомбами на борту очень опасно. Это же не бетонка, это грунтовка, да ещё и неподготовленная совсем. А ну как какая-нибудь из этих болванок от тряски с держателей сорвётся и на пол упадёт… Млин… Вероятность такого исхода мала, но чего только не бывает в действительности. Даже думать об этом не хочется…
Кабина потихоньку наполняется запахом сгоревшего пороха. Горло жжёт, в голове фейерверком вспыхивает воспоминание о пожаре на борту перед переносом сюда и становится страшно. Не горим ли? Но все молчат, докладов ни от кого не поступает. Успеваю ещё глянуть на инженера в момент резкой перекладки самолёта с левого разворота в правый. Молчит сосредоточенно Олег Григорьевич, перекачиванием остатков бензина в расходные баки занимается. Значит, пока всё в порядке.
Стрельба в грузовой кабине как-то резко обрывается. Одновременно замолкают оба пулемёта. Я в этот момент кручу разворот следом за ладонью Игната и не могу оглянуться. Зато могу потребовать доложить обстановку, что тут же и делаю.
— Противника не вижу! — кричит в ответ Маяковский.
И ему вторит Сергей:
— Уходят немцы!
И только Игнат не отрывается от пулемёта, продолжает указывать и наводить меня рукой на цель. А потом я и сам вижу далеко впереди уходящие в сторону суши самолёты.
Короткими очередями из «Максима» их ещё пытается зацепить подхорунжий, но, похоже, безрезультатно. Ушли. Кому расскажи — не поверят. Неповоротливый огромный «Муромец» разогнал свору вёртких истребителей! Умом понимаю, что вёрткие они лишь для этого времени, но… Но всё равно — здорово! И хорошо, что нас никто не ждал в небе над Германией, как не ожидали от нас и такой наглости. Иначе так легко мы бы не отделались. Наверняка истребители противника нас ещё на подходе к берегу караулили бы. И зенитная артиллерия подключилась бы, и корабельная вдобавок поработала бы по нам. Так что всё правильно мы сделали, что сразу по каналу отбомбились…
Оглядывается Игнат, кривится в злой ухмылке, — Ушли, с-су… — с досадой бьёт ладонью по полу, попадает по отработанной ленте и отпихивает её к Семёну. Потом резко успокаивается, разворачивается и садится, опираясь спиной на пулемёт. Вытирает рукавом мокрое, несмотря на холод в кабине, лицо и отдувается.
— Ну? Скольких завалил? — тороплю его с докладом и одновременно с вопросом разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов.
— Не считал, не до того было, — отвечает, усмехаясь, Игнат. Поднимает голову, находит взглядом великого князя и вроде бы как оправдывается. — Первого точно приземлил. А дальше они скопом навалились, завертелось всё — не успевал поворачиваться. Но то, что попадал, точно видел. А вот количество не скажу…
И разводит с досадой руками в стороны, одновременно начиная подниматься на ноги. От этого движения за его спиной сдвигается, смещается в сторону пулемёт. Игнат теряет опору, валится на бок, пытается удержать равновесие, упереться в пол рукой, но попадает на Семёна. Урядник не ожидает резкой дополнительной нагрузки сверху и в свою очередь прикладывается лицом прямо в патронный короб. Сдавленно охает под наш смех, выпрямляется с дополнительным грузом на спине, хватается рукой за кожух пулемёта и вскрикивает. Одним движением сбрасывает со спины валкий груз, трясёт обожжённой рукой. Ничего себе! Вскипела вода в кожухе «Максима»! А я-то ещё хотел без него обойтись…
Весёлый смех расслабляет, снимает напряжение и горячку боя. Игнат сначала хмурится после вынужденного падения на пол, потом правильно оценивает ситуацию и сам хохочет в полный голос. Упруго вскакивает, подхватывает под руку Семёна, шипящего что-то этакое, неразборчивое, но всем сразу понятное, подталкивает его к грузовой кабине. Потом возвращается, забирает короба с отстрелянными лентами, поворачивается ко мне. На лице явный и понятный вопрос. Киваю утвердительно и на всякий случай свой кивок дублирую словами:
— Пулемёт можно убирать.
Ни к чему чтобы он на посадке болтался по кабине. Ещё неизвестно, где садиться будем и в каких условиях.
Оглядываюсь. В грузовой кабине звенят гильзы — это общими усилиями там собирают отстрелянные железки. Как-то в голову не пришло заранее озаботиться мешками для их сбора. Как на своём «Ньюпоре» когда-то сделал.
— Все целы?
— Все, — доносится разноголосица ответов, и я выдыхаю с облегчением.
Как тут же оказывается, рано я выдохнул. Потому как вижу явное напряжение на лице инженера.
— Что, Олег Григорьевич?
— Бензин на нуле. Баки пустые, — и смотрит на меня виновато.
Ну ты-то тут при чём… Взгляд сразу же метнулся к альтиметру. Ф-ух, уже легче. Со всеми этими выкрутасами высоту в общем-то даже не потеряли, наоборот, даже забрались немного повыше. Идём чуть выше тысячи шестисот метров…
— Но моторы-то работают?
— В расходных баках ещё что-то осталось. Но там надолго не хватит…
— Штурман? Где мы? — забываюсь я, наклоняюсь в сторону и ищу взглядом навигатора. И натыкаюсь на великого князя. Опускаю глаза вниз, на пол, и вижу, как лейтенант мне огромные глаза делает. Вспоминаю, кто есть кто, спохватываюсь и тут же машу рукой, про себя само собой, на явное нарушение субординации с моей стороны. Да и ладно, не до политесов мне сейчас. Князь человек умный, сам всё сообразит.
— В небе, Сергей Викторович, в небе. Где же ещё, — разряжает обстановку Александр Михайлович и сразу же подсовывает мне карту. Показывает отметку карандашом. — Мы вот здесь.
И сразу же её убирает, чтобы не мешать управлению. Хмыкаю в ответ. Шутку оценил. А князь тем временем продолжает объяснять:
— Только что пролетели остров Лолланн. Впереди по курсу залив. Большой залив, двадцать миль. За ним Зеландия. Лучше бы там сесть, к столице поближе. Сумеете, Сергей Викторович?
Лучше бы инженеру подобный вопрос задал. Сейчас от него больше зависит, от него и от его прожорливых агрегатов. Моторы всё-таки его вотчина.
Одного взгляда на карту мне было достаточно, чтобы запомнить и оценить всю картинку. Залив-то большой, это правильно. Но мы проходим по его правому обрезу. И по правому же борту у нас всё время земля. Сверху трудно оценить, подходящая ли она для вынужденной посадки, но у нас на крайний случай и парашюты имеются. Правда, прыгуны из моих пассажиров, да и не только из пассажиров, те ещё. Кроме меня ни у кого подобного опыта нет. Если кто-то испугается и откажется прыгать, то и мне придётся оставаться на борту. Так что даже при наличии средств индивидуального спасения можно считать, что и средств этих нет. Вот так!
Размышляем дальше. Садиться сразу? Пока ещё работают моторы? На точно такую же неподготовленную, случайно выбранную площадку? А смысл? Добыть потом бензин, заправиться и перелететь к столице? Это если всё в порядке у нас со стойками и колёсами, не говоря обо всём остальном. Это я продырявленную кабину и такие же точно крылья сейчас вспомнил. Так что лучше тянуть до полной выработки топлива. Сколько движки могут проработать? Секунду, минуту, десять? Через десять минут мы уже над Зеландией будем. И ещё одно. Главная проблема в том, что никто не знает, как поведёт себя Муромец в свободном планировании при неработающих моторах. При пустых баках центровка вроде бы как должна не измениться, но так ли это будет на самом деле… Пора принимать решение.
Мысли в голове проносятся быстро, пока рассматриваю карту — князь даже не успел заметить этой моей заминки.
— Принимаю решение. Идём на столицу. Над вот этой дорогой. Она как раз туда и тянется. Так над ней и будем держаться. Садиться, если что, будем на неё же, — поднимаю глаза на великого князя, на корню глушу готовый вылететь вопрос. — Потом, всё потом, Александр Михайлович. Начнём снижаться, смотрите вниз, на землю, постоянно ищите подходящие для посадки площадки.
— А как же дорога?
— А если на неё невозможно будет умоститься? — правильно понимаю заданный мне вопрос. — Всегда лучше иметь запасной вариант…
Все разговоры много времени не заняли. Но всё равно, пока то, пока сё, залив и миновали. И моторы работают. Проплыл внизу берег, потянулись под крылом поля и леса, разновеликие населённые пункты. А мне бы сейчас дорогу не пропустить… Да ещё и сильно заставляет нервничать вновь появившаяся облачность как раз впереди по курсу. И, как назло, находится она значительно ниже высоты нашего полёта. Это нам не то что дорогу, площадку в случае чего не подыскать будет. Чёрт, чёрт!
— Вон она, Сергей Викторович! — Александр Михайлович нужное направление показывает.
А что его показывать, она почти под нами. Я и сам как раз в этот момент узкую нить дороги увидел. И направление отметил, потому как дальше всё в пелене облаков скрывается. Но кивнуть кивнул в ответ благодарно.
Пока летим. Только эта мысль промелькнула, как зачихал четвёртый мотор. Зачихал и сдох. Как раз над границей облаков.
Потянуло вправо и вниз, крен в ту же сторону появился. Разворачивающий и кренящий моменты сразу же автоматически парировал в противоположную сторону педалями и штурвалом, опустил вниз левое крыло. Левая же нога в основном работает, правая больная пока отдыхает. Обороты увеличивать третьему мотору не стал — нечего расход топлива увеличивать, пусть подольше поработает.
А неприятное впечатление от облачности впереди несколько подуменьшилось. Не всё так страшно, как издалека виделось и казалось. На наше счастье есть, есть разрывы в облаках — навскидку баллов шесть-семь кучёвка.
Тарахтим пока. Если ещё минут десять продержимся, то, считай, до места и добрались. Уже можно будет начинать искать посадочную площадку.
Не продержались. Через минуту обрезало третий мотор — разворачивающие моменты возросли настолько сильно, что уже никак не удержать самолёт на прямой. Два винта словно две лопаты раскорячились поперёк потока! Бедная моя левая нога! Вот когда я сильно пожалел об отсутствии триммера руля направления.
А вариантов особо и нет! Или прибирать обороты левых моторов… Или нет. Всё!
Если прибираем, то нагрузки на рулях несколько уменьшатся. Но! Придётся сразу снижаться из-за возросшего сопротивления и упавшей тяги! А если не прибираем? Да всё равно будем снижаться, только более плавно. Зато вряд ли я удержу самолёт от разворота вправо. И никакое прикрытие креном мне не поможет. Не хватит у меня ни сил, ни эффективности рулей…
Так что лучше прибрать обороты, прикрыться по максимуму левым креном и плавно снижаться. Зато пойдём в нужном нам направлении. Так и сделал. И не прогадал. Потому как буквально через ещё одну минуту остановился первый мотор. Едва-едва успел левый крен уменьшить. И нагрузка на левую ногу уменьшилась, а то на ней уже и мышцы от напряжения подрагивать начали, хоть в помощь правую подключай, переноси стопу на левую педаль. И вертикальная составляющая на снижении ещё больше увеличилась, чтобы совсем уж не потерять скорость планирования.
Дольше всех продержался крайний оставшийся двигатель. Мы уже под облака нырнули. И даже успели сверху увидеть далёкие окраины столицы. А потом не до того стало — не до местных достопримечательностей и красот. Засбоила, зачихала и вконец замолчала наша последняя надежда. Теперь всё от меня зависит. И второго захода на посадку не будет…
Несколько напрягает возросшая вертикальная скорость. Флюгирования винтов тут пока не знают, лопасти как крутились, так и остановились в рабочем же положении. Не совсем, правда, остановились — под напором встречного воздуха немного вращаются, но лишь немного, еле-еле. Поэтому лобовое сопротивление воздуха здорово увеличилось. Чтобы не свалиться и продолжать планирование пришлось ещё сильнее отдавать штурвал от себя. Да и какое это планирование? Оно больше на свободное падение похоже. Хорошо хоть триммером можно усилия с руля высоты снимать, а то бы совсем тяжко было.
Летим вниз, скользим, словно с крутой ледяной горки, даже уши закладывает. Лишь бы обшивка крыльев выдержала. Какая там запасная площадка? Садимся прямо перед собой, на грунтовую дорогу. Других вариантов нет и быть уже не может. Слишком быстро высота теряется. И нужно учесть высокое лобовое сопротивление при выравнивании — винты как лопаты стоят поперёк воздушного потока и тормозят. Тут всё филигранно нужно будет рассчитать. Если начну раньше выравнивать и тянуть штурвал на себя, то потеряю скорость и упаду. Чем это чревато, даже не хочу объяснять, не то что думать. И позднее выравнивание ни к чему хорошему с такой вертикальной скоростью снижения не приведёт. Можно так шарахнуться о землю, что потом нас от неё отскребать будут…
Полторы минуты снижения с высоты чуть более пятисот метров. Почти целых полторы минуты, даже немного меньше, и вот она земля. Единственное и, пожалуй, самое в этот момент главное, о чём не забыл, так это дать перед снижением общую команду всем разбежаться по своим местам и покрепче пристегнуться. А проконтролировать её выполнение уже не успел — снизу с огромной скоростью приближается земля…
И даже мысли не возникло, что дорога узкая — не до того было. Хорошо ещё, что не работали все четыре мотора, иначе бы точно не вписался в полотно укатанной грунтовки. А так и крена нет — снижаемся хоть и быстро, но зато ровно. А дорога? Да пустая она оказалась, на наше счастье. Транспорта в прямой видимости никакого не было, ни гужевого, ни какого-либо другого самоходного. Точно кому-то из нас Бог ворожит…
Тяну штурвал на себя и триммер мне в помощь! И все равно из-за высокой вертикальной скорости снижения не получается точно рассчитать приземление! Перетянул! Аппарат проседает, делает слабую попытку скабрировать, да ничего из этого не получается, слишком быстро скорость падает. Рывком дёргаю до упора штурвал на себя, а скорости уже нет. И мы просто валимся, валимся и падаем вниз…
И пусть падаем сантиметров с двадцати-тридцати, но и этого оказывается вполне достаточно. Со всей дури рву штурвал на себя, но тщетно — скорости нет, и эта попытка ни к чему не приводит.
Сильный удар о грунт, треск и хруст где-то внизу, под самой… Гм, под креслом, скажем так. Самолёт проседает на одну сторону, каким-то чудом не цепляет нижним крылом за обочину, катится какое-то время прямо, потом начинает плавно уходить вправо с треском и скрежетом. Капец стойке!
На наше счастье кюветов вдоль дороги нет, поэтому самолёт выкатывается в поле и там наконец-то останавливается. Уходят все звуки, и на какое-то мгновение в кабине повисает мёртвая тишина. Которая сразу же раскалывается тихим, звенящим от внутреннего напряжения, повторяющим одно и то же шёпотом кого-то из казаков охраны:
— Господи, спаси и сохрани! Спаси и сохрани!
— Всем покинуть самолёт! — командую и показываю пример. — Начинаю шумно отстёгивать привязные ремни.
Скрипит чуть слышно входной люк, в кабину врывается осенний воздух и окончательно выдувает запах сгоревшего пороха и горячего металла. Вкусно пахнет травой и листьями, влажной землёй. Слабый запах дыма заставляет заторопиться самому и поторопить на выход пассажиров и экипаж.
Ребята подхватывают штурмана. Тот морщится от боли, но героически терпит.
Какая к чёрту лесенка! Прыгаю вниз с обреза люка — вспаханная земля бьёт в ноги мягко и ласково. Тут же оказываюсь в плотном кольце людей. Наши все благодарят за удачную посадку. Нашли, за что благодарить! Это же просто работа и было бы странно, если бы я не умел её делать…
Немного не рассчитал с приземлением, так ведь и случай такой, неординарный, особый.
Великий князь крепко обнимает за плечи, целует в обе щеки, отстраняется и смотрит в глаза:
— Молодец!
На смену князю приходит Второв. Остальные громко выражают своё одобрение. А я наконец-то получаю возможность вздохнуть и задать вопрос инженеру:
— Что с самолётом?
— Стойку с правой стороны подломили! Сначала пулей повредили, потом удар от приземления. Вот она и не выдержала…
— На месте починить сможем?
— Если только получится самолёт приподнять…
Осматриваюсь по сторонам. Тревожит запах дыма. К счастью, он доносится не от самолёта, а откуда-то из-за леса. Да даже скорее не леса, а из-за лесопосадки. Перед приземлением мне не до обзора окрестностей было, поэтому не увидел, что там за этой посадкой находится — хутор или деревенька. Да и не столь важно это сейчас. Вот убрать самолёт поближе к этой самой посадке, да замаскировать… Вот что главное и важное. Потому как вряд ли нас немцы в покое оставят. Сейчас заправятся и снова искать начнут…
Осматриваю самолёт. За мной хвостиком так все и продолжают ходить, и точно так же осматривают после меня поломанную стойку. Даже руками точно так же ощупывают. И ладно.
Ну что… Взлететь уже не получится, а вот откатить самолёт в сторону вполне. И мы облепляем самолёт, словно мураши наваливаемся на плоскости, изо всех сил толкаем аппарат к посадкам. По успевшей осесть пашне он идёт тяжело, колёса вязнут, сломанная с одной стороны многострадальная стойка жалуется, потрескивает от нагрузки, но пока держится, не отваливается. Да выдержит, ничего с ней не будет. А починить в этих условиях мы её вполне починим. У нас обрезки труб есть, можно будет их приспособить как дополнительный каркас вокруг стойки. По крайней мере, взлететь сможем. И сесть. Один раз. Больше рисковать не стоит. И самое основное — было бы на чём взлететь. Это я о топливе говорю…
На удивление, пробоин в крыльях и фюзеляже не так и много. Сквозных, в фюзеляже, я имею ввиду. Целили, в основном, по пилотской кабине, а тут у нас какая-никакая, а можно с натягом считать, что броня. Каким-то чудом стёкла не покоцали. И моторы целые, даже немного странно. Сразу вспомнилось, как у нас с Михаилом сорвало кусок обшивки с крыла после атаки на германские крейсеры. Даже тогда обстрел был тише, чем сейчас, и сам самолёт меньше размерами, а вот так получилось.
Казаки уже тащат несколько срубленных деревьев, прислоняют к фюзеляжу, накрывают ветками крылья. Маскировка так себе, но хоть что-то. Нам бы сейчас сети… Хотя бы рыбацкие… И что я раньше об этом не подумал?
После этого расстаёмся с нашими пассажирами. Вместе с ними уходят и казаки личной охраны великого князя. С нами остаются Игнат с Семёном. И мы, не откладывая, приступаем к ремонту.




Глава 12


Само собой, перед тем как начинать ремонт ещё раз осмотрелись. Пока вокруг тихо. Несколько напрягает отсутствие любопытных местных. И вездесущих пацанов не видно. Ну не может такого быть, что никто не увидел, как мы с неба валились. Хотя-я… Моторы-то не работали… А снижались мы очень быстро… Тогда точно могли нас и не услышать, и не заметить. И хорошо! По любому это нам на руку.
Сразу же по максимуму облегчили самолёт — вытащили наружу все пулемёты с боезапасом, парашюты и техническую аптечку. И мешки с отстрелянными гильзами, само собой. Неужели такую тяжесть хранить будем? Здесь где-нибудь и оставим. Местные найдут — приспособят в хозяйстве.
Пока личный состав занимался разгрузочными работами, я осмотрелся по сторонам. Для чего пришлось снова забираться в самолёт, так оно повыше получится.
Ох, не нравится мне, как мы на этом поле торчим. Что эти несколько деревцев? Сверху нас прекрасно видно. Что-то другое придумать нужно. И срочно!
Развернули наш аппарат хвостом к деревьям, да так и затолкали в посадку поглубже. Штурман наш на ноги поднялся, всё помочь порывался. Насилу его угомонили. Хочется ему пользу оказать — пусть лучше на пустых ящиках посидит, да за небом понаблюдает.
И стабилизатор, и киль прекрасно уместились под деревьями. И рубить ничего не пришлось — посадка редкая, нижние ветви везде давно срезаны. И от сухостоя вычищено до блеска. Даже травы не видно — всё прибрано. До наших буреломов им далеко.
Здесь не там, не так как у нас — осень и близко не чувствуется, листья на ветках даже желтеть не собираются. Поэтому и маскировка получше будет. Хвост под дубами спрятали, остались на поле крылья да кабина. Ничего, уже легче. А их мы ранее срубленными деревцами и прикроем.
Немного напрягает сырая почва, но с ней пока некритично, колёса неглубоко проваливаются. Лишь бы дождя не было. Замаемся тогда аппарат до дороги толкать. И на моторах выруливать нельзя будет. Колёса завязнут, и сразу можно носом в землю ткнуться. Так что останется только наше прямое физическое участие. Правда, расстояние тут всего ничего, но и самолёт, даже такой пустой, весит довольно-таки прилично.
Игнат с моего разрешения отправил Семёна пробежаться по округе, а сам присел к ящикам с патронами. Чертыхнулся:
— Ещё один такой бой, и нечем будет отстреливаться, — покачал головой, оглянулся на стрелков, переносящих под деревья «Мадсены», и чуть слышно намекнул. — Надо бы нам оружие почистить и обоймы с лентами набить. «Мадсены» штука капризная, их лучше в чистоте содержать. Мало ли…
Я даже про себя смутился немного. Не подумал об этом, все мысли только об одном — как самолёт ремонтировать? Стойку как-то восстанавливать нужно, да заплатки на крылья клеить. Так что Игнат очень своевременно меня от этих мыслей отвлёк. И решение о ремонте в голову тут же само пришло. У нас же в экипаже целый инженер есть! Это же его прямая обязанность! Вот пусть и занимается своими обязанностями. А я, если что, подскажу. А то всё сам, да сам…
А вдруг на самом деле немцы прилетят? А если прилетят, тогда… Тогда нечего все пулемёты одновременно чистить! «Максимом» можно сразу заняться, а после него и до «Мадсенов» дело дойдёт. Так лучше будет. Игнат со мной согласился. И начал руководить процессом. А как иначе? К нашему разговору все прислушивались, протестующих не было, да и не могло быть.
И ещё одно следует сразу же сделать — людей похвалить и приободрить. Хотя, последнее явно будет лишним. После боя и первых сбитых немцев у них эйфория только что из ушей не лезет. Но что-то сказать всё равно необходимо. И тут же вспомнился прощальный разговор с князем перед его уходом…
— Сергей Викторович, — вполголоса проговорил Александр Михайлович, дождавшись, когда в самолёте останемся только мы с ним. — Нужно ли было так рисковать? Не лучше ли было бы не дожидаться полной выработки топлива и последующей за этим остановки двигателей?
— Ваше сиятельство, риск был минимален. Нельзя сразу садиться. Нам нужно было убраться подальше от места боя и постараться дотянуть до местной столицы.
— А если бы не получилось сесть?
— Но ведь получилось? Всё было под контролем. Единственное, что несколько напрягло, так это появившиеся на нашем пути облака. Но и с ними всё оказалось не так страшно.
— Под контролем? Не страшно? Вас бы на наше место, Сергей Викторович… У нас со Второвым наверняка седых волос добавилось. Вы уж на будущее постарайтесь обходиться без подобных рисков!
— Так точно! Постараюсь! — я даже спину выпрямил. Правда, всё равно этого моего движения князь не заметил. А если и заметил, то внимания не обратил. Мы же с ним оба в креслах сидим. Я в пилотском, а он в штурманском.
— Ну, ну… Постарается он. Слабо верится. Ладно. Будем считать, что с этим мы разобрались. Теперь по существу. Мы вас покидаем и уходим в столицу. Вы остаётесь здесь и дожидаетесь моих указаний. Без них никуда!
Внимательно посмотрел на меня, словно ожидал каких-либо возражений. А я и не собираюсь возражать. Зачем, если всё верно. Нет у меня никакого желания князя в его официальных и не очень визитах сопровождать. Да и незачем, честно говоря. Толку от меня никакого. Поэтому слушаю и внимаю. Не дождавшись от меня возражений, князь продолжил:
— Здесь вы в любом случае не останетесь. Как только что-то прояснится, пришлю вам пакет со схемой. Из неё будет понятно, куда вам следует перелететь. Да, бензин, само собой, тоже вам доставят. Бочки хватит?
Кивнул в ответ.
— Тогда бочку и привезут. Штурмана вашего забирать не стану. Сами привезёте. Там на месте и доктор будет…
— Александр Михайлович, а может вам лучше казаков за каким-нибудь транспортом отправить? Что вам со Второвым ноги-то бить?
— Ничего, я сейчас с таким удовольствием по твёрдой земле пройдусь… — князь даже глаза от удовольствия зажмурил. — А вы ждите, ждите. Да, местных постарайтесь не обижать. И, Сергей Викторович, вы молодец! И подчинённые у вас орлы! Особенно вот тот пулемётчик, здоровый такой. Матершинник который. Вернёмся, всех наградим! Так людям и скажите — мол, благодарю за службу!
— Так точно, Ваше сиятельство, так и скажу…
Вспомнил разговор, осмотрелся, скомандовал:
— Внимание всем! Железки пока отложите в сторону и… В одну шеренгу! Становись! Фёдор Дмитриевич, а вы куда? Сидите, сидите, вы у нас раненый, вас команда на построение не касается.
А народу рукой направление шеренги показал, как учили.
Прошёл вдоль короткого строя, всматриваясь в лица, вернулся, остановился перед центром и просто поблагодарил всех за бой, за храбрость, за чёткие и грамотные действия в полёте, за сбитые самолёты. Отдельно за удачную бомбардировку. Кстати, только сейчас и узнал, что или кого мы бомбили. Штурман со своего места просветил, как самый знающий из нас в морском деле.
Похоже на то, что подвернулся нам сухогруз с рудой. И попали мы в него довольно-таки точно. По крайней мере штурман с Маяковским уверили, что лично успели увидеть взрывы на его палубе. А вот что с ним дальше произошло… Утонул или нет — возможности убедиться уже не было.
— Посередине как рвануло! Огонь, дым! И столб воды рядом поднялся и прямо на корабль рухнул. Всё заволокло дымом! Или паром, — разгорячился Владимир Владимирович. — Четыре бомбы ухнули вниз — слышен в воздухе смертельный свист. Алое пламя в чёрном дыму, немецкий корабль идёт ко дну! В панике… В панике валятся люди за борт…
И даже руками начал размахивать, забыв, что в строю находится. Сразу и опомнился, потому как соседи помогли опомниться. Поэт, одно слово. А потом и штурман со своего места более взвешенно подтвердил удачную бомбёжку:
— Двумя бомбами попали, а двумя промазали. Результаты попадания не видел, но наш стрелок прав, полыхнуло знатно. Утонуло оно или нет, не скажу, не увидел. Развернулись мы и в сторону ушли.
Сказал и скривился, за бок держится. Потому как всё-таки успел во время своего короткого уточнения на ноги подняться.
— Ещё раз всех от имени великого князя Александра Михайловича поздравляю с первым боевым вылетом! И от себя лично выражаю всем благодарность за грамотные действия в бою! — и уже менее пафосно продолжил. — Дальше занимаемся чисткой оружия и готовимся к ремонту. Разойдись! Фёдор Дмитриевич, вы зачем подскочили? Пока есть возможность, отлёживайтесь. Или отсиживайтесь. Олег Григорьевич, организуйте штурману лежак из пустых ящиков под деревьями. И накройте их вещами тёплыми, что ли…
Придержал Игната:
— Семён вернётся, надо бы провиантом хоть каким-нибудь разжиться.
— Так паёк же есть? — кивнул на самолёт подхорунжий.
— Есть. Вот пусть и лежит там на крайний случай. Мы же сейчас в Дании, стране нейтральной, в войне не участвующей. Население к нам должно нормально относиться. Тем более мы никого насильно принуждать не собираемся. Мы даже заплатим за продукты. Поэтому нам бы чем-нибудь более основательным закупиться у местных. Сыр тут вкусный, говорят…
— Ну, сделаем… Семён сообразит что-нибудь…
«Максим» привели в порядок, заправили новую ленту, установили рядышком с ящиками. Занялись «Мадсенами».
Вернулся Семён. Игнат оказался прав, шустрый казак принёс с собой немного провизии в корзинке. Вряд ли купил — стоило только на его хитрую физиономию глянуть, как все сомнения в законности добычи полностью пропадали.
Коротко, буквально в двух словах доложил, что за посадками верстах в двух через ещё одно поле и впрямь находится небольшой хутор:
— Там точно можно кое-чем закупиться. А это из другого места прихватил, в той вон стороне селение какое-то, но можно не волноваться, не видел меня там никто. С местными не разговаривал, да и как говорить-то? Языка ж все равно не знаю. Поэтому и как называются эти хутора не узнал. И на дороге никаких указателей не увидел, — закончил короткий доклад урядник и плечами пожал. В ответ на красноречивый жест Игната. Подхорунжий ему втихаря кулак показал и на меня покосился. Пришлось вид сделать, что ничего не заметил.
Выдал Семёну пару серебра да столько же золотых монет, отправил на законный промысел. Не бумажные же ассигнации давать? Кому они тут интересны? Как раз «Мадсены» дочистили к этому моменту. Вот я с казаком Маяковского и отправил. Вдвоём им всё полегче будет.
Добытчики и разведчики скрылись за деревьями, а я ещё минуту посмотрел как Сергей набивает патронами обоймы для вычищенных пулемётов и задумался. Князь уже час как ушёл. Сколько ему потребуется времени, чтобы до столицы добраться? Часа четыре, пять? Или больше? Это если они попутным транспортом не разживутся. А разживутся точно. Напрягают ещё и местные власти. Ну наверняка ведь кто-то да увидел нашу посадку. Поэтому вскоре нужно ожидать официальных гостей. Александр Михайлович перед уходом мне на этот счёт никаких указаний и советов не оставил. Единственное, так наказал никого из местных не обижать и пообещал обязательно о нас позаботиться — обеспечить бензином. Хоть что-то. Нет никакого желания за свои кровные топливо покупать. Остаётся только надеяться на то, что вместе с топливом нам и дальнейшие распоряжения подвезут…
А местные… Вот когда кто-нибудь из них здесь появится, тогда и будем определяться, как себя с ними вести. Оружие у нас есть, нахрапом вряд ли кто наскочит. Просто не захотят рисковать. Это я самый плохой вариант встречи беру. Будем считать, что с этим разобрались.
Теперь что делать, если немцы с воздуха продолжат свои поиски? Как я уже понял, летать над чужой территорий им не привыкать. Похоже, здесь внимания на это никто не обращает. Воздушное пространство, оно сейчас вроде бы как ничьё. Общее. Поэтому если начнут поиски и нас всё-таки найдут, нам придётся отстреливаться. С этим справимся — в три пулемёта легко отобьёмся. Но лучше быстро отремонтироваться и поскорее отсюда убраться в пригороды столицы. Местной столицы, само собой. Ах да, какое там поскорее! Топлива-то нет, как нет и дальнейших распоряжений куда лететь. Так что придётся оставаться на месте и ждать! Ну всё, слишком много у меня размышлений. Работать нужно.
И работа закипела. Совместными усилиями подвели под фюзеляж винтовые домкраты, приподняли самолёт, вывесили стойки. Пришлось стандартные рычаги наращивать через трубы— переходники ломами и с помощью этих увеличенных рычагов крутить шайбы-гайки на домкратах, иначе бы никаких сил не хватило. К счастью, в технической аптечке всё нужное для такого дела имелось. Справились. Разобрали стойку, убрали повреждённые элементы и заменили на новые. Оказывается, у нашего инженера есть нужные запасные части. А я-то собирался на коленке стойку ремонтировать. Обрезками тех самых труб. А тут вон оно как. И инженер тут же объяснил наличие запасных частей:
— Самые ходовые элементы, Сергей Викторович, те, которые часто ломаются, в запасе вот на такой подобный случай всегда имеются. На всех самолётах. Другое дело, что домкраты не всегда с собой в полёт берут. Но у нас-то случай особый, мы, во первых, великого князя везём, а, во вторых, у нас вылет уж очень ответственный. Который неизвестно когда и чем может закончиться…
А потом всё-таки полетели немцы. Сначала мы гул моторов услышали. И успели вовремя под деревья спрятаться.
Прошла вдалеке пара самолётов с крестами на крыльях. На небольшой высоте, под облаками. Прошла, и постепенно затих за посадкой удаляющийся гул моторов. А мы-то уж начали расслабляться! Думал, всё, не будут нас уже искать. Рано, как оказалось, думал. Ничего, немного полетают да и оставят это дело. Нет нас тут, улетели мы давно. Потом, конечно, из прессы о нас обязательно узнают, да уже поздно будет. Не станут же они пригород столицы нейтрального государства обстреливать и бомбить? Или станут?
Тут как раз и Семён объявился. И ничего лучше не придумал, как какого-то местного крестьянина или фермера, не знаю, как они тут называются, мобилизовать на доставку продовольствия к нашей стоянке. Где голова у человека? И подъехал с такой довольной физиономией, что у меня первые же ругательные слова в горле застряли. К счастью, немцев над нами в этот момент не было. Так что никто нас не обнаружил по этой телеге.
А вот у Игната, в отличие от меня, нужные слова нашлись. И нашлись они в очень большом количестве. И даже ни разу ни одно слово при этом не повторилось. Возница даже заслушался ровной непрекращающейся целую минуту речью. Вряд ли он что-то из неё понял, но даже просто слушать это было очень интересно. Особенно когда можно увязать эту речь с мимикой и жестами говорившего. Так что местный крестьянин точно догадался, о чём именно идёт речь, зуб даю. От греха подальше быстро разгрузился и уехал, пару раз внимательно оглянувшись на наш самолёт. Теперь доложит кому положено, к бабке не ходи. Проводил взглядом возницу, развернулся к Семёну… И только рукой махнул в великой досаде. Потому как сразу же понял, что дошло наконец-то до казака, сообразил, что натворил.
Вот какого чёрта ради одного окорока и пары корзин нужно было телегу нанимать? Самолюбие потешить? Себя показать?
Но, с другой стороны, и окорок большой, и корзины совсем даже не маленькие. Мешок даже какой-то выгрузили. И крынки плотно завязанные. Я бы один вряд ли всё это на себе утащил. Да ещё если тащить далеко, то наверняка бы тоже каким-нибудь транспортом озаботился. Но мысли эти оставил при себе, нечего казака перед народом оправдывать. Виноват и виноват. Нет чтобы разгрузиться где-нибудь за посадками, а потом всё к нам перетаскать… Пусть для остальных показательным примером послужит, как не нужно делать…
Тревогу поднимали ещё несколько раз. Что-то слишком уж вольготно чувствуют себя немцы над чужой территорией. И тут явно дело не в общем небе. Творят, что хотят и внимания ни на чей суверенитет не обращают. А нас так и не смогли обнаружить. Или даже такая слабенькая маскировка прекрасно себя показывает, что говорит о явной неготовности немецких пилотов к воздушной разведке, или я слишком преувеличиваю значимость своей персоны. Может быть, вовсе и не нас ищут? Может быть, у них здесь какой-нибудь маршрут проходит? Например, для охраны морских путей из Швеции? Море-то рядом…
Перекусили чем Семён послал, продолжили заплатки на крылья клеить. Накинулись все разом на это хлопотное дело. Только штурмана оставили за округой наблюдать. Ну и инженер стремянку подхватил, да к своим моторам полез — осмотр и всё такое подобное. Типа профилактики. И почти всё успели сделать, когда лейтенант тревогу сыграл. Местная власть появилась в лице конной полиции. И вроде как без военных, что уже радует.
Конфликта как такового не было. И разобрались между собой относительно быстро. Если бы нашёлся общий язык, на котором можно было свободно общаться, то вообще бы проблем не было. Разговаривали на смеси французского, английского и, конечно же, русского, куда же без него. И датского, само собой. Как я понял, великий князь уже узаконил наше пребывание в стране, а полиция прибыла для охраны и возможной помощи. Понять-то я понял, но до конца доверять им не стал. И на всякий случай через Игната отрядил Семёна приглядывать за ними. Впрочем, господа полицейские и сами не горели особым желанием находиться рядом с нами — расположились под дубами чуть в стороне. Хорошо хоть лошадей в посадке спрятали.
К вечеру на грузовичке привезли топливо и короткое письмо от Александра Михайловича с вложенным в него листком карты и указанием: «Перелететь по возможности в указанное место к столице». И даже нужное место было крестиком указано, схематически.
Заправились с помощью ручного насоса и взлетели. Без проблем. Почти. Потому что как раз к вечеру и зарядил мелкий нудный дождик. Поле сразу размокло. Вес тела грунт ещё выдерживал, ноги не вязли, но вот вес самолёта никак. Колёса проваливались, застревали. И до дороги нам пришлось выталкивать самолёт практически на руках. С помощью приехавших полицейских и водителя грузовичка, ну как же без них. И, что самое интересное, никто даже и отказываться не подумал от такого участия. По правде сказать, сначала сделали две попытки вырулить самостоятельно. Но, когда только чудом не скапотировали, когда даже винты успели зацепить самым кончиком лопастей землю и брызнуть чёрным грунтом на остекление кабины, моментально отказались от этой идеи. Вязнут колёса, вязнут. Поневоле вспомнишь о железных рулёжках, так необходимых именно вот в этакую слякотную пору.
И с помощью грузовичка ничего не вышло. Колёса у него по грязи пробуксовывают, махину самолёта даже стронуть не могут. Поэтому пришлось отказаться от всех подобных идей, даже от использования лошадей полиции в качестве тягловой силы, как предлагал у нас кое-кто. Не потянут, потому как абсолютно не тягловые они, не научены. Так что ручками, ручками и с помощью всем знакомых идиоматических выражений, как же без них. Особенно когда вымазались по уши, в самом натуральном смысле.
Но выкатили. Почему говорю практически на руках? Да пришлось мне немножко погазовать, а народу играть роль противовеса на хвосте самолёта. Ну и помогать — подталкивать стойки.
На дороге стало легче. Размокнуть до состояния каши укатанное полотно пока не успело, поэтому взлетели. Правда, страху натерпелись досыта. Потому что на курсе еле-еле удержались. В самом начале разбега довольно-таки прилично помотало, чуть ли не от обочины к обочине. А потом ничего, начали управляться, выровнялись.
Авиация противника в воздухе не появлялась с обеда, поэтому особо не опасались, но по сторонам поглядывали. И высоко забираться не стали, незачем. Лететь-то всего ничего. Только взлетели, как уже приходится определяться с посадкой. Утрирую, само собой, но что такое пятнадцать-двадцать минут полёта по нынешним меркам? Пустяк.
С местом определились без проблем. И точка на схеме помогла, и на месте нас уже ждали. А кого ещё могли поджидать в чистом поле несколько грузовиков и легковых машин. Опять же это поле было оцеплено конными по периметру.
Посадка прошла более или менее спокойно. Садился не в чистое поле, памятуя о недавнем рулении и взлёте, а тоже на дорогу. А как о таком забудешь, если мы даже просохнуть не успели. Я-то ещё ничего, а на народ без слёз не взглянешь. Особенно на тех, кто на хвосте висел и попал под грязевой душ из-под винтов. И посадку рассчитывал таким образом, чтобы по окончании пробега остановиться возле вон той купы деревьев. Там как раз дорога рядом с ними проходит. На всякий случай, для маскировки. А машины… Так подъедут, они же на колёсах…
Так что плюнул на встречающих и сел в стороне от них на отличную с виду дорогу. Мощёную и более широкую. Потрясло, само собой, не без этого, но зато можно не опасаться утонуть в слякоти. А кому нужно будет по ней проехать, пусть в объезд направляются, по полю.
И вообще, что-то я немного обнаглел. Потому что увидел отношение полицейских к нам? И в полной мере начал использовать возможные преференции нашей высокой миссии. Не именно нашей, а великого князя Александра Михайловича в частности…
Со встречающими общий язык нашли без проблем. Среди них оказались люди прекрасно знающий русский язык. На наш внешний вид никакого внимания не обратили или сделали вид, что не обратили. Штурмана увезли сразу, без разговоров. А остальным сразу предложили в городе гостиницу. И ванну. Соответственно и транспорт для нашей перевозки. Согласился сразу же. Тем более выставленная охрана внушала уважение. Согласился-то я согласился, но сам остался. Лучше от греха подальше заночую в самолёте. Хотя бы эту ночь. Вместе с казаками. Народ косился, только что пальцами у виска не крутил, но я решил и остался. А экипаж отправил, хотя они тоже порывались составить мне компанию. Правда, как-то слабо порывались, неубедительно. Так что отправил. Ну а Игнат с Семёном остались. У них работа такая. Так прямо мне и было сказано. Ну и хорошо, всё веселее будет.
Почему остался? А нет у меня пока доверия к местным. Да и потом не будет. Уж лучше я сам за машиной пригляжу. И перепоручать никому из экипажа не стал. Люди они, конечно, ответственные, но не настолько. Прошлого раза мне хватило. Многие вещи, которые я воспринимаю как обыденные, для них дикостью кажутся. Те же самые диверсии, например. Так что я уж лучше сам…
Правда, на Игната можно положиться. Поэтому поочерёдно с ним привели себя в порядок. Помылись, отдали форму почистить. Полицейским и отдали. Которых в оцепление и охрану нам выделили. Только охрана из них та ещё. Дождик-то не прекращается, так и сыпет с неба. Вот и охрана наша в ближайший домишко забилась. И ничего в этом странного не видят, положено так у них. Нейтральная же страна, растудыть их в качели. Зато и нам польза — и форма будет в порядке, и горячее питание организуют…
Просидели мы здесь долго, почти неделю. Князя, как и Второва с дня прилёта ни разу не видели. Зато с помощью местных в редкие погожие дни привели самолёт в полную готовность. Заклеили и зашлифовали пробоины в фюзеляже, наложили и залакировали заплатки на крыльях. Смолин провёл полный регламент всем четырём моторам и уверил, что они ещё ого-го. И заправились полностью. А я так даже смог, наконец-то, даже не верится в подобное, избавиться от драгоценного содержимого своего саквояжика. Поместил его на хранение в самый крупный банк местной столицы. Пусть здесь полежит до лучших времён. Так оно надежней будет.
В город переселяться не стал, так и остался на самолёте. От набегающих с завидной регулярностью журналистов удалось отбиться легко, с помощью местной охраны. Слишком уж все здесь законопослушные — сказано нельзя, значит, нельзя. Зато сразу же узнали результаты нашей бомбардировки. Попали мы весьма удачно, утопили корабль с железной рудой. Двумя бомбами, одна в машинное отделение, вторая в котельное. Так что канал надёжно перекрыт. Правда, немцы уверяют, что ненадолго, максимум на две недели. Посмотрим. Потом можно будет ещё разок слетать, только нужно что-то придумать, чтобы подобраться ближе к каналу. Например, оборудовать аэродром подскока, временный, на денёк. Завезти туда топливо с бомбами, загрузиться и улететь. И всё. И аэродрома нет, и следов не осталось. Ищи ветра в поле. Реально? Абсолютно. Только с подходящим для этого дела местом определиться. На острове каком-нибудь? Нужно будет по возвращении с Колчаком на эту тему переговорить.
Так что жили мы не в гостинице, это да, условия были не ах. Да и температура на улице далеко не летняя. Но нас всё устраивало. Особенно с точки зрения питания. Да ещё в дополнение к местному питанию Семён регулярно повадился снабжать нас мясом. Свежим — только что забитой бараниной. С кем уж он договорился и договорился ли, я так и не узнал. Казак в ответ на все мои расспросы делал честные глаза и уверял, что всё законно. Мясо, мол, куплено на собственные деньги. Пришлось вступать в долю, косясь глазом на Игната. Но тот тоже ни разу не дал возможности усомниться в словах Семёна. И так же исправно вносил свою лепту в общий котёл. Так что у нас почти через день был жаренный на вертеле бараний окорок… И мы его втроём за вечер съедали. Да что там есть-то? Сначала с восторгом, а к концу недели уже и смотреть на мясо не могли. Хотелось чего-то простого, капустки, например. Или кашки. Но и с этим никаких проблем не было. Кроме желания готовить. А его ни у кого нет. Так что обходились тем, что есть…
А через неделю наше вынужденное безделье, относительное, конечно, закончилось. Хорошо хоть с утра меня предупредили, известили быть в готовности.
Князь с Второвым приехали довольные, словно коты, налопавшиеся сметаны. И огорошили нас известием, что мы должны лететь дальше, в Соединённое Королевство. Огорошили-то огорошили, но в глубине души я так и рассчитывал. В первое мгновение немного стало не по себе, что меня даже в известие не поставили об этом с самого начала, а потом остыл. Подумал и осознал, что так даже лучше будет. Меньше знаешь, крепче спишь. Да и нет у меня никакого желания в политику лезть, не моё это…
Зато узнал последние новости из России, из действующей армии. Мы снова начали с боями продвигаться вперёд. Медленно, но всё-таки вперёд, всё ближе к Висле. Так скоро и Кенигсберг окажется в плотном окружении. Ещё бы и с моря его обложить…
По сравнению с предыдущим перелётом этот показался довольно-таки простым. И времени занял почти в два раза меньше. Вымотаться не успели. И немецкая авиация нас не трогала. Да мы их после того раза больше ни разу не видели. Штурман наш за прошедшую неделю оклемался. До конца не поправился, но на рабочем месте уже сидеть мог вполне даже нормально. Швы ему наложили, несколько дней продержали под присмотром в местной больничке. Пуля прошла вскользь по рёбрам, располосовала кожу и немного задела мышцы. Разрез получился длинный и оттого неприятный. Даже сейчас морщится, но в полёте вовсю работает. ВКАМ ему помогает по мере надобности. Так и князю веселее, и лейтенанту легче.
Про Англию тоже говорить нечего. Ну, сели. Просидели почти неделю. Правда, здесь отношение к нам было несколько хуже. Смотрели на нас, словно мы люди второго сорта. С самого утра тянулись в пригород со всей округи зеваки, толпились вокруг точно такого же оцепления, как и в Дании, с кислыми мордами до самого вечера. Такое постоянное и назойливое внимание начало сразу же напрягать. Поэтому особо никуда мы не высовывались. Я не высовывался, а вот остальные прогулялись, на достопримечательности полюбовались. Вернулись поздно ночью, благоухая ароматами пива. Ну и кое-кто обзавёлся синяком под глазом. Даже говорить не стану кто. И так всё понятно.
На следующий же день после прилёта великий князь вернулся в сопровождении членов королевской семьи и наиболее значимых членов правительства. Вот именно после этого посещения и началось паломничество к нашему самолёту. Оцепление пока справлялось, но толпа народа почти рядом с самолётом сильно мешала. А потом плюнул на всё, и с разрешения великого князя перелетел на юго-запад, на другую сторону столицы.




Глава 13


А началась вся эта катавасия с паломничеством зевак с визита королевской семьи к нам, точнее не к нам, а именно к самолёту. А мы пошли неизбежным придатком к технике, который нужно терпеть и от которого никуда не денешься. Понятно, почему и первое, и второе. Очень уж любопытным оказался для всех наш длительный перелёт через Балтику, а после и через Северное море. Англичане любят разнообразные рекорды, особенно те, которые они сами же и устанавливают. А тут налицо новый рекорд по длительности и продолжительности перелёта. Опять же и самолёт очень необычный, с огромной для этого времени грузоподъёмностью. Я тут в газетах вычитал о налёте английской авиации на завод по производству дирижаблей в Дюссельдорфе. Как они при этом собой гордились. Правду сказать, гордились по праву. Сумели удачно отбомбиться со своих маленьких самолётов и даже куда-то там попали. По крайней мере, газеты писали, что один дирижабль сожгли…
А тут мы прилетели. На этом огромном четырёхмоторном русском монстре. Со своей успешной бомбардировкой в Кильском канале, со своими рекордами по дальности и продолжительности полёта. Ну и что, что никто не удосужился их зафиксировать? Само событие-то от этого не умалилось…
Так что отношение к нам было несколько… Двойственное, что ли? С одной стороны — необходимые союзники, а с другой — извечные соперники. А то я этого не знаю. Это у меня в экипаже царит благодушное настроение по отношению к этим островитянам, и не понимают мои люди, почему я с такой настороженностью отношусь к этой нации. А я молчу. Потому что объяснять что-то не хочу — нет смысла. Всё равно пока никто этого не поймёт. Правда, Игнат что-то этакое странное по этому поводу себе напридумывал, потому как далеко от меня не отходит и глаз с меня не спускает. Ладно, пусть бдит, задача у него такая. Как и моя всё здесь подробно рассмотреть. Ну, до чего смогу взглядом дотянуться. И наш великий князь в курсе этого моего отношения. Потому как почти всё из моих «откровений» знает, почти на всех наших так называемых собраниях в Екатерининском дворце успел поприсутствовать. Но тоже ещё вовсю хватается за прежние отношения между правящими домами/со своей, само собой, стороны/ и принимает желаемое за действительное. А ведь говорил же, предупреждал… Но и деваться ему, честно говоря, некуда. Дело-то делать нужно. И договариваться необходимо. О чём? О дополнительной военной помощи на Балтике, о поставке авиационных, и не только, моторов в нашу страну северным морским путём. Потому как ещё непонятно, когда у нас они появятся, свои собственные моторы. Это мы в простоте своей надеемся, что скоро, а как оно будет на самом деле? Так что на всякий случай лучше договориться, пусть они будут. А то дефицит уже начинает сказываться. А ещё есть многие и многие другие позиции в производстве, которых не хватает нашей стране. Именно поэтому с нами и полетел Второв — решать эти самые вопросы…
Да, насчёт королевского визита. Хорошо хоть мы расслабляться после прилёта не стали. Точнее, я не стал. Охранение выставил, как и положено, маршрут обхода вокруг самолёта был мной самолично утверждён. Шутка, конечно, но тем не менее круглые сутки мы бдили. Поочерёдно. Кроме меня и штурмана. Штурман ещё не до конца оклемался, ну а мне по штату ничего кроме общего руководства не положено.
И, благодаря именно этим мерам предосторожности, мы и смогли своевременно заметить и в должной мере подготовиться к приёму высоких гостей. Великого князя мы сразу узнали, издалека, по характерному худому и высокому силуэту, по размашистой походке, как и Второва, ну а об остальных гостях, кто из них кто, догадаться было не трудно. Потому как рядом с Александром Михайловичем вышагивала точная копия нашего Императора. А Черчилля не узнать было невозможно. Мне, по крайней мере. Остальные же… Да какая мне разница?
Построились перед самолётом, выровнялись. Придирчиво осмотрел свой личный состав. Мы, хоть и в командировке, но за своим внешним видом следим. Да и не могло быть в этом времени по другому. Так что особо стыдиться нам нечего.
А потом мне в голову пришла мысль, что и не перед кем. Да этот Георг вообще чуть позже отказал в убежище Николаю и его семье! Братец, называется, двоюродный! Своя рубаха ближе к телу, вот что это на самом деле! За корону испугался, побоялся повторения российского сценария в своей собственной стране. Кстати, дельная мысль! Надо будет над этой идеей плодотворно поработать. Вот вернёмся домой и озадачу Джунковского своим очередным «озарением». А что? Почему бы и нам не пошуршать шаловливыми ручонками в мягком подбрюшье «двуспального английского лёвы»?
Да и бабуля Георга наверняка во всех этих предстоящих событиях нехило подсуетилась. И не только в них, она всё время к нам неровно дышит. Как же, не могла простить этим кровожадным русским Крымской войны. А нечего было лезть куда не просили! Это я ещё про наш север, юг и Дальний Восток молчу. Везде наглы старались запустить свои длинные бледные ручонки в тщетных попытках отхватить лакомый кусочек нашей территории и закономерно получали по этим ручонкам. А потом еще и обижались на Россию и нас же обвиняли в чрезмерной агрессии и жестокости. А мы молчали. Вместо того, чтобы на весь мир сказать о творимых ими на нашей земле зверствах. Как же, родственники… Да я с такими родственниками на одном поле ср… гм, не сел бы…
Вот такие мысли промелькнули в моей голове, пока я наблюдал за приближением к нашему маленькому строю этой красочной и пышной группы. Ещё успел шикнуть на своих ребят, с восторгом глазеющих на подходящую разодетую знать и строго предупредить, чтобы не болтали языками попусту. Перестраховался, конечно, но пусть будет. Всё равно языка никто не знает. Кроме штурмана, но за ним я и сам пригляжу.
И докладывать начал князю, напрочь игнорируя всех присутствующих. После чего меня представили королю и королеве. Не прошёл мой игнор. Пришлось отвечать на задаваемые мне вопросы. Через переводчика, само собой. Ещё не хватало мне моё знание языка показывать. Пусть оно у меня и слабенькое, но всё равно, не стоит даже такое афишировать.
За королевской четой последовал с вопросами премьер, потом ещё кто-то и ещё, я даже не старался имена запоминать, потому как ну не интересно это мне, да и не нужно. Черчилль? Ну его-то я и так узнал, ещё на подходе.
Что самое интересное, все гости задержались возле меня, немного потерроризировали вопросами, попозировали фотографам, а потом так и прошли вдоль построившегося экипажа, рассматривая каждого из моих ребят, словно какие-то заморские диковины. А потом так же дружно проследовали к самолёту и полезли внутрь один за другим. Без разрешения, что самое интересное. Хотел было возмутиться и должный порядок навести, да вовремя меня Второв остановил. А я уже воздуха набрал, да рот открыл. Тут-то меня наш промышленник за руку и прихватил. Предплечье крепко сжал и на ухо прошипел:
— Сергей Викторович, не вздумай! Молчи!
И сразу хватку разжал. А я выдохнул, глянул с вопросом. Снова политические игры? А как же национальное достоинство?
— Помолчи, прошу. Ну, полазят они немного по самолёту, не развалят же его. Да и великий князь там самолично присутствует…
— А вдруг? — усмехнулся и продолжил. — Пойду гляну, как бы и впрямь чего не отломали. Всё равно ведь позовут на какие-нибудь вопросы отвечать.
И к своим развернулся. Никто нам команду «Вольно» так и не дал. Мимо строя прошли, посмотрели, полюбопытничали, зоопарк им, мля.
— Вольно! Олег Григорьевич, остаётесь старшим. Уводите экипаж и казаков за самолёт. И никому никуда не разбегаться! И с королевской охраной не задираться! — выделил взглядом Маяковского и Игната. А то ишь, пыжиться уже начали.
— А я-то что? Я ничего! — тут же обелил себя передо мной наш поэт и задира и бросил взгляд на солдат охраны двора, окруживших самолет. Ну а Игнат промолчал.
Рукой махнул на обоих и полез в кабину. А там не протолкнуться от пышных платьев и костюмов. Так и остался у выхода. Со стороны носа чуть слышно доносится голос князя. Что-то кому-то объясняет, рассказывает. Впрочем, понятно, кому и что рассказывает. И наверняка нашими успехами хвастается. Да и ладно. А дух внутри… Парфюмерная лавка, одно слово. И табачищем прёт к тому же.
А тут и за меня принялись. Расступился народ, проход освободил, смотрят молча. И Александр Михайлович выглядывает, смотрит с ожиданием. Понятно, придётся вперёд идти. И я пошёл, задевая юбки, плечи, извиняясь для приличия. А больше ничего задеть и не получилось. Корсеты сплошняком и до мягкого не дотронуться.
Протиснулся мимо ферм бомбового отсека, выслушал очередное недовольное брюзжание какой-то перезрелой дамочки, остановился перед кабиной. И что бурчит? Вот мимо неё я как раз аккуратно протискивался, старался не зацепить. Может, от этого и бурчит? Обиделась, что не зацепил?
Внутрь за переборку не зайти, там битком. Король в моём кресле сидит, примеряется к штурвалу, ноги на мои педали взгромоздил. Королева рядышком скучает, сразу видно, хоть и заинтересованный вид старается сделать. Премьер к Георгу наклонился, на что-то показывает и тут же объясняет. Окинул взглядом всю эту компанию и князю нашему внимаю.
— Сергей Викторович, королевская чета изъявила желание прокатиться на нашем самолёте.
Да это же здорово! Сейчас как взлетим и как… О Большого Бена с разгона, например. И все проблемы сразу решим. И за крымскую войну отмстим, и за Камчатку с Архангельском, и за многое другое…
Не вышло. Похоже, что-то у меня в глазах такое промелькнуло, потому как рядом стоящий Черчилль быстренько начал отговаривать Георга от задуманного. И отговорил ведь, зараза такая. Ну и ладно. Не получилось сейчас, получится в другой раз…
Тут же меня быстренько отправили прочь. Вот, суки, из моего же самолёта и выгнали. И не возмутиться, сам князь попросил меня выйти наружу.
Отошёл к своим. Стоим плотной группой, дружно и красноречиво молчим. Только недолго такое молчание продлилось, снова Маяковский вылез с вопросом:
— Командир, ну что там?
— Что там? Да ничего. Пол нам протаптывают. Убраться в кабине потом не забудьте. И проветрите обязательно, дышать нечем.
Стоим, смотрим, как из самолёта гости по одному вылезают, кучкуются перед люком и переговариваются после между собой вполголоса, сдержанно. Вот и главные персоны показались. Тут же вся группа пришла в движение, направилась прочь. Ан, нет, кое-кто остался. Судя по всему, самые любопытные или самые исполнительные. Если по мундирам смотреть, так почти все военные. И небольшая часть охраны никуда не делась, так и продолжает периметр поля охранять. И Александр Михайлович как раз меня подзывает. Подошёл.
— Сергей Викторович, покажите гостям, как наш самолёт летает.
Кто тут остался? Черчилля я и так знаю, премьера запомнил, остальных… Да какая мне разница, кто тут присутствует? Явно это не самые исполнительные и любопытные. Скорее, самые ненужные. Ладно. Хотят в небо подняться, так почему бы им не устроить маленькое развлечение? Тем более, наш князь будет с ними…
— Да, Сергей Викторович, только без этих ваших шуточек, — и рукой при этом как-то эдак покрутил непонятно. — Взлетите, пролетите немного и сразу же садитесь. Понятно?
— Так точно! — вытянулся по струнке, коротко и быстро козырнул, так, как у флотских подсмотрел.
— Командуйте.
И я скомандовал. Потом пассажиров в кабину загнал, проконтролировал, чтобы все пристегнулись. Как раз на всех привязных ремней и хватило.
Запустились, взлетели, пролетели по кругу и мягко сели. Не стал я «чудеса на виражах» показывать, ни к чему. Ну и указание Александра Михайловича, на этот счёт полученное, никаких вольностей не допускало. Потрясти, нас немного потрясло, полдень уже на дворе и земля немного прогрелась. И, в отличие от вечно слякотной Дании, сегодня на удивление хорошая погода. Вот на восходящих потоках и поболтало. Хорошо ещё, что скорость маленькая и болтало не сильно, а то бы замучились потом кабину отмывать. Они хоть и считают себя морской державой, но тут небо, не море, и от казусов никто не застрахован.
Правда, после взлёта и набора высоты мои пассажиры не усидели на местах. Отстегнулись и начали по салону от окна к окну метаться, с одного борта кабины на другой. Как дети малые, право слово. А потом за моим креслом все сгрудились. Хорошо, что у меня триммера стоят, а то бы намучился с управлением. В первый момент обернулся, хотел на гостей рыкнуть и по местам их разогнать, да на Александра Михайловича взглядом наткнулся. Э-э, да он прямо-таки гордится и таким вниманием гостей к нам, к их восхищению от полёта, гордится и нашим самолётом. Поэтому смирился и не стал ничего говорить. Под руку не лезут и ладно. Но пришлось отказаться от «пролетите немного» и пройти над столицей по неровному кругу, подчиняясь просьбам гостей и указаниям князя.
После посадки и выключения двигателей довольные гости покинули самолёт. С большим облегчением, это сразу было заметно, ступили на твёрдую землю и сразу в их поведении пропала непосредственность — вновь превратились в чопорных и строгих чиновников. В кабине задержался лишь первый лорд Адмиралтейства. С переводчиком, как же без него. Ну и Александр Михайлович, само собой. Черчилль ещё раз осмотрел кабину, остановил взгляд на мне и задал неожиданный вопрос:
— Это же вы провели удачную атаку на германский крейсер в августе?
— Так точно! — а зачем мне что-то скрывать? Газеты тогда всё подробно расписали.
— И какие у вас тогда бомбы были?
Вот что его интересует. И дальнейшие вопросы в общем-то уже понятны. Удовлетворить любопытство вероятного противника или нет? Ладно, как-то отвечу. Тем более явного секрета из этого никто не делает. Даже великий князь кивает, судя по всему, добро мне на ответы даёт. Но всё равно с ответами стоит быть поаккуратнее.
— Небольшие, — дальше пусть сам додумывает.
— Г-м. А какова максимальная продолжительность полёта с полной заправкой на этом вот аппарате?
Его что, интересует, сможем ли мы с бомбами до его островов добраться? Если понадобится, сможем. Или как первый лорд Адмиралтейства он за свои новые корабли испугался? Правильно испугался… Само собой, именно так отвечать не стоит, лучше как-нибудь извернуться. А то что-то наш Александр Михайлович после этого вопроса несколько насторожился. Наверняка сообразил, что не стоило идти на поводу у лорда и давать мне разрешение отвечать на его явно непростые вопросы.
Ну я и извернулся, отделался общими малозначимыми фразами, чем вызвал явное недовольство Уинстона. Да и ладно, мне с ним чай не пить и детей не крестить. По разным дорогам мы с ним ходим, на разных орбитах стоим…
А назавтра снова пришлось принимать очередную делегацию и проводить длительную экскурсию. Но хоть не такую занудную, как предыдущую. Потому как во главе этой группы промышленников и заводчиков находился один Второв, без нашего князя и его чопорных английских родичей. Здесь, так получается, явно наши интересы присутствуют, поэтому мы и отнеслись к ней более ответственно. И интерес был обоюдный. Не только мы что-то рассказывали, но и наши гости делились своими успехами. Почему? А какая мне разница? Может, просто похвастать хотели, или реально показать свои достижения в деле самолётостроения, чтобы эти русские особо не гордились своими успехами? Особый интерес вызвали упоминания о недавно основанных авиастроительных предприятиях «Супермарин» и «Сопвич». Именно тогда я и познакомился с молодым человеком по имени Томас. От него получил приглашение посетить недавно созданное им предприятие по производству самолётов в пригороде Лондона. К этому времени уже стало понятно, что на этом проходном поле от зевак отбоя нам не будет, поэтому приглашение принял сразу, согласовал его через Второва с великим князем и, получив «добро», перелетел на заводскую территорию. Благо, там аэродромное поле охранялось не в пример лучше, и посторонних практически не было. И поселились мы в маленькой, но приличной такой гостинице, где в ванной комнате в конце короткого коридорчика даже душ присутствовал. Вот только с горячей водой не всё так просто было. Не было её, короче.
Наш экипаж занял весь второй этаж, посторонних жильцов здесь не присутствовало, можно было чувствовать себя более или менее расслабленно. Это не я так сказал, это сразу же после заселения Семён обмолвился. Пришлось собрать всех в своей комнате / уместились с трудом/ и провести разъяснительную работу среди личного состава:
— Да мы на своей Родине не могли расслабиться, в своей собственной стране, где кругом вроде бы как тоже свои. Россияне, так сказать! А вы предлагаете расслабиться в чужом, а, значит, по определению враждебном нам королевстве… Уж от кого-кого, но от тебя, Семён, не ожидал подобной глупости услышать! Забудьте, что мы с ними вроде бы как союзники. Всем вести себя так, словно мы находимся на враждебной территории. Это понятно?
— Да я только про гостиницу эту сказал! Что мы весь этаж заняли! — возмутился казак. Ну, да, кому же понравится подобный выговор. Возмутился и сразу же поник. Потому как наткнулся на взгляд Игната. — Да понял я, понял. И расслабляться не думал, просто так сказал.
— Ну и ладно.
Одно плохо. Пришлось решать проблему с питанием. В гостинице подобного не предлагалось, кухни не было. Пришлось нам столоваться в городе. Но и интерес к нам за это время немного угас, а потом журналисты и вообще про нас забыли…
С Томасом мы задружились. Днём пропадали в производственных и сборочных цехах, в инженерном отделе, занимались самолётами, удалось даже пару раз подняться в небо на двухместном «Таблоиде». Самолёт как самолёт, ничего особенного. Единственное чему можно позавидовать, это удобному дюралевому капоту.
Всё, больше в Англии для меня ничего существенного не было. Ну, пива попил в местном пабе, ну, погулял по городу в сопровождении Томаса, посмотрел на дворцы и парки. Со стороны, само собой. У нас лучше. И даже пиво ничуть не хуже. На этом все развлечения закончились. Для меня. Гиннеса, кстати, не было. Редкость. Это нужно в Ирландию ехать. А тут эль.
Смолин каждый день пропадал на производстве, стрелки-наблюдатели наши погуляли первые пару дней, а потом за ворота не выходили по причине отсутствия денежных средств. Казаки как не порывались постоянно держаться рядом со мной, но из этих попыток у них ничего не вышло. Единственное, так в местный ближайший паб все вместе сходили, ну и на ужин одной группой выбирались. Там-то меня и просветили по поводу пива.
Великого князя и Второва я за эти дни так больше ни разу и не видел. Томас, правда, из газет порой сообщал мне о посещении ими королевских верфей или участии в королевском приёме, но и только. У них свои дела, у нас свои. Мне важнее было разобраться в конструкции тормозных щитков на новых самолётах Сопвича.
А через неделю мы вернулись в Данию, заправились под горловину баков и сразу же вылетели домой. На слякотную погоду внимания не обратил, сел вновь на ту же самую пустую по причине дождика дорогу. С неё же после заправки и взлетел. Даже дня не просидели на острове.
Думал, перехватят нас немецкие пилоты над морем, но на удивление никого в воздухе не встретили. И спокойно дошли до самого Ревеля. И только там узнал причину, по которой мы так спокойно вернулись.
Великий князь не зря слетал в Англию. Благодаря этому визиту на Балтику идут подводные лодки королевского флота. Кенигсберг будет полностью блокирован и с суши, и с моря. И караваны морских судов из Швеции пока не ходят. Кильский канал всё ещё закрыт.
Новости узнал у Дудорова. Ни Эссена, ни Колчака не видел. Да вообще никого не видел. В штабе, такое впечатление, кроме дежурного офицера никого не было. Все в море…
И Александр Михайлович после посадки сразу же уехал. Но поблагодарил перед отъездом всех нас за полёт. Ну и к этой благодарности краткую речь задвинул. Про наш подвиг, про удачную бомбардировку, про храбрость в воздушном бою. Герои, мол, мы. Богатыри русские. Ну и далее коротко в таком же духе. Причём всё это было сказано на полном серьёзе и без какого-либо пафоса. И прямым текстом сказал, что будет ходатайствовать о должном награждении каждого члена экипажа. И про Игната с Семёном не забудут. И уже собрался было уходить, как подхорунжий подал голос. Причём голос настолько отличный от его обычного, что даже я растерялся и забеспокоился. Как бы чего лишнего казак не ляпнул. Да и вид у него при этом стал какой-то такой… Этакий…
— Ваше сиятельство, разрешите обратиться с личной просьбой? Устав знаю и как рапорт полагается подавать тоже. Но тут дело такое, только вы и поможете…
И передал князю лист бумаги. Передал и вытянулся во фрунт, грудь колесом, глазами князя ест. Я сначала выдохнул с облегчением, а потом нахмурился. Ничего себе, простой казак к великому князю с личными просьбами обращается. И, что самое главное, прыгает при этом через головы своих начальников. Кому-то точно не поздоровится. И я даже знаю, кому именно. Нет, я понимаю, что за эти две недели мы вроде бы как многое пережили все вместе в самых разных ситуациях, но всё равно это явный перебор. Или нет? Как Александр Михайлович-то отреагирует?
А тот развернул листок, не обращая никакого внимания на переживания Игната, и тем более на мои нахмуренные брови /да он их даже и не увидел/, тут же его прочитал и задумался на секунду. Окинул внимательным взглядом обоих казаков:
— Уверены?
— Так точно, ваше сиятельство! — рявкнул за двоих Игнат. И Семён головой утвердительно махнул.
— Не пожалеете потом? Лампасы с папахами придётся снять. И про лошадей забыть.
— Не пожалеем, Ваше сиятельство!
— Не пожалеют они. Хорошо, я подумаю над вашим прошением, — Александр Михайлович развернулся ко мне. — А господин капитан не возражает?
И смотрит внимательно. Против чего не возражаю? Что меня сейчас в звании повысили? Шучу я так. Про себя, само собой разумеется. Похоже, наши казачки решили в мой экипаж проситься? Судя по только что услышанному. Да ради бога! Мне такие люди всегда пригодятся. И на земле, и в воздухе тем более. Особенно если вспомнить, как они из курсового «Максима» стреляли. Так что я только «За».
— Нет, не возражаю.
Александр Михайлович еле заметно кивнул головой, дал команду «Вольно», распустил наш строй, попрощался и зашагал широким размашистым шагом в сторону города. Ну или штаба. За ним заторопился Второв. Ну и казаки охраны следом. Грамотно распределились вокруг охраняемой персоны, приступили к несению службы.
А тут и автомобиль припылил. И, зараза, намеревался остановиться рядом с князем, обдать его клубами летящей вслед машине пыли. Бестолковый какой-то водитель. Неужели нельзя было стороной объехать? Или хотя бы ветер учесть? Хорошо хоть княжеская охрана грамотно сработала, остановила машину вовремя. Хотя-я, не совсем вовремя. Ветер-то им в лицо, а, значит, и вся поднятая пыль. Сейчас прилетит. Ну, что я говорил…
Из салона авто кто-то выскочил, абсолютно неузнаваемый в серых клубах. Видно было, что начал рапортовать. Александр Михайлович махнул рукой, обрывая доклад, отвернулся от летящей в лицо пыли, переждал и нырнул на заднее сиденье. За ним Второв. Старший казак охраны получил какое-то распоряжение, скомандовал своим и сразу же дружно и быстро зашагали вперёд.
Плюнул с досадой, даже показалось, что и у меня на зубах от такого вида пыль захрустела, проводил взглядом удаляющийся в сером облаке автомобиль, развернулся к народу.
— Сейчас всем отдыхать. До завтра. Если никаких вводных не последует. И вещи свои не забывайте. Олег Григорьевич, — притормозил инженера. — Вы с утра занимаетесь самолётом и моторами. После осмотра сразу мне доложите состояние техники и сроки подготовки к повторному вылету.
— Есть! — козырнул Смолин. — Могу сразу сказать, что с моторами придётся дня три-четыре повозиться.
— Так три или четыре? Завтра жду доклад после осмотра… Игнат?
— Слушаю, ваше благородие, — подскочил казак.
— Рассказывай…
Выслушал, помолчал, поглядывая коротко на застывшего по стойке смирно Игната.
— Ну, папахи-то никуда не денутся, так при вас и останутся…
— Так точно! — рявкнул казак. Потом до него дошёл смысл моих слов, растерялся, смешался и спросил. — Что, правда?
— Да правда, правда. Игнат, а почему ты сначала со мной не посоветовался?
— А забоялся, что откажете, — ещё больше смутился вроде бы как бесстрашный казачина.
— Эка ты. Ладно, проехали. На будущее все важные вопросы решать только через меня. Узнаю, что через голову прыгнули, больше никакого разговора не будет. Вернётесь в сотню. Ясно?
А потом был почти пустой штаб, встреча с Дудоровым, который и сам меня искал, вечерняя баня и глубокий сон после сытного ужина.
Наутро после построения был вызван в штаб, который в отличие от вчерашнего дня сегодня кипел жизнью. Правда, пришлось всё-таки дожидаться своей очереди в приёмной. Похоже, у всех такие же важные причины. Наконец-то и меня пригласили в кабинет командующего. Докладывал коротко и сжато, экономя время адмирала.
После доклада выслушал такую же краткую благодарность и был отпущен с приказом сразу же отчитаться в оперативном отделе. Вот там из меня все жилы вытянули. Да ещё и Дудоров в середине доклада подошёл, насел с новыми вопросами. Пришлось вспомнить всё, даже, казалось бы, уже позабытые мысли во время первого боя. Удивил Александра Васильевича количеством сбитых. Что интересно, даже сомневаться в моих словах никто не стал. Потому что великий князь на борту был? Может быть… А про результат бомбардировки и так всем давно было известно. Но всё равно выспрашивали каждую подробность.
Так и промурыжили вопросами до самого обеда. На который опять же и пошли все вместе, продолжая разговор. Только уже без подробностей, просто рассказывал свои впечатления от посещённых мною мест в чужих столицах. Да что рассказывать-то? Я и не был практически нигде. Оплаченных экскурсий с гидами тут пока нет. То есть, там.
Игнат с Семёном действительно попросили перевода в мой экипаж. Но это дело небыстрое. И решаться оно будет не здесь, а в Петербурге. А пока они всё равно со мной, занимаются по моему распорядку. Потому как никто с них ответственности за мою персону не снимал.
«Илья» мой стоял на приколе, уже без моторов. Сейчас их перебирали в быстром темпе в мастерской. А пока вокруг самолёта суетились механики. Занимались регламентными работами. Ну и стойки перебирали, перетягивали. Перебирали колёсные, перетягивали одноимённые на крыльях одновременно с тросовыми растяжками.
В тот же день, как только освободился от обязательных докладов в штабе, до позднего вечера разговаривали с Дудоровым. Снова измозолил язык. Очень уж интересно ему было ещё раз выслушать про наш затянувшийся перелёт, про воздушные бои, про бомбометание. Ну и выводы послушать. И соответствующие последующие меры разработать. Какие? А на следующий же день пришлось снова почти обо всём рассказывать уже перед личным составом авиароты. Перед лётным составом, само собой разумеется. И о выводах поведал, как же без них. А потом и Дудоров выступил со своими рекомендациями. Вот так и появилась первые методички по ведению воздушного боя и по выполнению прицельного бомбометания. Применительно к истребителям, само собой. «Муромец»-то у нас пока один, и он не в счёт.
А ночью третьего дня сыграли тревогу. И на аэродроме поднялась бесполезная суета, ночью пока никто у нас не летает. Взлететь-то наугад можно, а вот сесть… Это уметь нужно. И снова я разговаривал с Дудоровым. Будем отныне готовить аэродром к ночным полётам, налаживать необходимое для этого освещение, выбивать машины с прожекторами. Ну и летать, само собой. А я выступлю в роли инструктора. Потому как больше ни у кого нет подобного опыта ночных полётов.
Да, тревога… Тревогу сыграли из-за налёта немецких дирижаблей на Петербург.
Кайзер решил дать ответ на нашу бомбардировку Кильского канала и послал свои «Цеппелины» на восток. Хорошо ещё, что дело было ночью. Отбомбились они наудачу. Приблизительно по центру столицы. Что они, что мы прекрасно знали, что у кого где расположено. Секрета из этого никакого нет. И нам повезло, что у немцев пока нет бомб такого веса и мощности, какие уже появились у нас. Иначе разрушений и жертв в Петербурге было бы гораздо больше. А так отделались разбитыми крышами, разрушенными перекрытиями верхних этажей в десятке домов и, как же без этого, в самом Зимнем дворце. Я же говорю, все всё знают. И куда бомбы бросать, тоже знают прекрасно. Другое дело, что днём не рискнули лететь, пошли ночью. Поэтому и бомбы сбросили не настолько точно. Да ещё часть бомб упали в Неву, а часть на площадь перед Зимним. Чуть было Александрийский столп не завалили…
Николай же, по долетевшим до нас мгновенно слухам, был во вполне объяснимой ярости.
И этой же ночью, не дожидаясь утра, меня вызвали в штаб. И поставили задачу, о которой сразу можно было догадаться и которую я, честно сказать, ждал. После такой-то плюхи. Только вот выполнение этой задачи пришлось отложить на несколько дней. Потому как и мой самолёт ещё не был готов к вылету, и нужно было дождаться прилёта из столицы эскадрильи Шидловского. Не полной эскадрильи, лишь малой части её. Всего восемь невеликих таких «Илюшек» с дополнительными топливными баками и, соответственно, с увеличенной дальностью полёта. Больше пока не успели построить или собрать. Да и пилотов у нас в наличии столько не было. Кстати, Дудоров намекнул, что и мне скоро предстоит получить новую машину. Когда? А вот сразу после выполнения задания и получу. Поеду за ней в столицу. Там же меня и награждать будут. Сказал и смотрит на меня довольными за меня же глазами, реакцию на столь радостное для каждого офицера и гражданина известие отслеживает. А я как-то мимо ушей эту новость пропустил. Только через подзатянувшуюся паузу дошло, что что-то сказать нужно, как-то отреагировать на это заслуженное событие. Ну я и отреагировал:
— А мой экипаж?
— Все вместе поедете. Вместе и принимать самолёт будете. Не сочтите за назойливость, но о чём вы сейчас так напряжённо думаете, Сергей Викторович?
Вот тут я высказал все свои мысли насчёт ночных полётов. К чести Дудорова, он меня внимательно выслушал, не перебивая и не сомневаясь в моих словах. Помолчал минуту, обдумывая всё, что услышал только что, походил по кабинету, вернулся, остановился напротив:
— А пойдёмте-ка к Александру Васильевичу. Такие вопросы нужно через него решать. Да и всё равно это напрямую от него зависеть будет.
Ну и мы пошли. И освободился я снова только во второй половине дня. Всё утро и весь день, считай, так в штабе и пробыл. Ладно хоть с толком пробыл.
Что решили? Будем работать, обучаться ночным полётам. И сразу же начинаем готовить к ним аэродромное поле. То есть сначала поле, а потом обучение. А пока теоретическая подготовка. И снова я читаю вечером лекцию личному составу, делюсь своим опытом. Хорошо хоть вопросов никто не стал задавать, откуда он у меня, этот опыт ночных полётов. Ладно те, кому об этом знать положено, знают. А остальные?
Поучаствовал в установке моторов на свой самолёт. Ну как поучаствовал? Скорее, поприсутствовал. Двигатели перебрали, поменяли поршневую группу, пообещали, что они ещё столько же проработают. Только уточнили в конце объяснения, что проработают только в том случае, если будем эксплуатировать их бережно и аккуратно. Это на войне-то? Насмешили, черти.
Думал, моторы устанавливать будут с помощью крана, но нет. Просто собрали элементарную конструкцию из трёх длинных жердей толщиной с мою ногу и скрепили в самом верху железным обручем. А уже к нему прицепили цепную таль. Оттягивали верёвками. Вот так просто и без изысков. Зато надёжно. Мотор на штатное место поставили втроём. Ну ещё два моториста сразу же болты наживили с двух сторон. А дальше уже проще.
Потом потарахтели на малом газу, обкатали, попробовали чуть добавить. Всё нормально, работают моторы. Дальше не газовали, потому как тормозов у нас так и нет, а удержать самолёт на стоянке невозможно. Будем пробовать на полосе. Только не сегодня, завтра с утра. Кстати, завтра же к обеду и ожидаем прилёта эскадрильи Шидловского из столицы. А ночью, этой ночью, на аэродром привезут наши бомбы. На все самолёты, полную загрузку. И подвешивать их начнут сразу же. И вылетать будем после дозаправки. Потому как времени терять нам ни в коем случае нельзя. Хоть и почистили город от вражеских агентов, но гарантии в сохранении тайны никто не даёт.
С самого раннего утра прокатились по аэродрому, по укатанной взлётке, невзирая на плохую погоду и поднявшийся ночью резкий ветер. Хорошо хоть, дул он с моря и прямо по курсу взлёта. Иначе даже и не знаю, смогли бы ребята сесть. Вот взлететь можно, а сесть… Тут от опыта зависит. А он с практическим налётом приходит. А какой у них на «Муромцах» налёт? То-то…
Вывели пару раз моторы на максимальный режим, прокатились немного и на этом испытания закончились. Будем считать, что к выполнению задания готовы.




Глава 14


Ох, не нравится мне этот ветер. Резкие такие порывы, обманчивые. То почти штиль, а потом раз, и удар стихии. И лупит ветер, и сечёт по лицу ледяным дождиком. И снова короткая пауза затишья до очередного порыва. Живо представилось, как холодные капли дождя текут по застывшим щекам, скатываются по шее, заставляют покрываться кожу мурашками ледяного озноба. Бр-р.
Под этими порывами самолёт словно сухой лист мотыляется. Очень неприятное ощущение. В моменты разворота кажется, что ветром одну сторону шасси от земли отрывает — приходится элеронами крен убирать, компенсировать. И это на земле. Нет, такой цирк нам не нужен.
И взлетать при таком ветре смерти подобно. Ждать, пока погода не переменится? И сколько так можно прождать?
Оё-ёй, а ведь похолодало-то здорово. И лететь-то нам снова придётся ночью, как бы проблема с обледенением не повисла непомерной тяжестью на самолётах.
Из кабины вылез, воротник куртки поднял, а подбородок, наоборот, опустил, упрятал пониже. Фуражку поплотнее натянул, да ещё и ремешок опустил и поплотнее его затянул. Чтобы ветром не сдуло. И всё равно пришлось изредка рукой поддерживать.
И плюнув на всё, руки в карманы засунул. Я на аэродроме, а здесь так можно ходить. А если и нельзя, то пусть новая привычка появляется. Лётчик я или так, прогуляться вокруг самолёта вышел? Только недолго руки грел. Сразу же пришлось механикам помочь зашвартовать самолёт, прицепить его тросами к вбитым в грунт железным крюкам. Машина хоть и тяжёлая, а под такими порывами ветра запросто может куда-нибудь укатиться.
Пока помогал, руки совсем замёрзли. Похоже, пришло время перчаточки доставать. Механики в ангар греться убежали, а я подставил спину ветру, вжал голову в плечи и потопал прочь. А вот за шлагбаум выйду, тогда и воротник опущу и руки выну из карманов. Благо там и до штаба уже недалеко будет.
Потому как снова меня туда вызывают. Зачем? А кто их знает. Наверняка новыми вводными озадачат. Да что гадать-то? Пора вырабатывать авиационный пофигизм и относиться к резким поворотам в своей судьбе с неким оптимизмом.
Вот и штаб. Ветер в спину, поэтому и идти было легко. Доскакал, словно молодой пони. Перед зданием никого, все от непогоды спрятались. Нет, более чем уверен — сегодня «Муромцы» к нам не прилетят.
Зашёл внутрь, дверь за спиной закрылась, еле удержал её, чтобы об косяк не грохнула. Ну и ветер! После улицы здесь как-то глухо и тихо. И лицо сразу поплыло, в тепле начало оттаивать.
Дежурный офицер тот же что и вчера, поэтому отделался приветствием. Откозыряли друг другу, парой слов перекинулись. О чём? О погоде, само собой. Попутно фуражку с головы стянул, от влаги отряхнул да ремешок поправил. И наверх по лестнице потопал.
В пустых и от того особенно гулких коридорах никого, тишина. Из-за дверей кое-где слышится приглушённый перестук пишущих машинок, редкий неразборчивый бубнёж. Ещё бы, из-за таких-то дверей…
А вот и приёмная командующего. Ждать не пришлось — Алексей Владимирович головой и глазами в сторону дверей в кабинет показал. Да ещё и брови при этом жесте поднял. И внимательным взглядом меня проводил, как бы проконтролировал, как я куртку мокрую с фуражкой на вешалке оставил. Ну и кивнул с одобрением, когда я в висящее рядышком зеркало заглянул свой внешний вид оценить. Нормально, можно заходить.
Как бы хорошо не относился ко мне адмирал, а лишний раз наглеть не стоит. Иногда можно, когда обстановка это позволяет. Но не сейчас. Потому доложился, как Уставом предписано, а потом, повинуясь указывающему жесту отодвинул от стола стул и уселся. И приготовился внимательно слушать…
К ночи непогода ещё сильнее разыгралась. И ветер ещё усилился. Куда уж больше. На фоне розово-фиолетового заката стремительно неслись по небу рваные клочья чёрных облаков. Потом на город упала темнота, и из окна через мокрое от дождя стекло хорошо было видно, как качаются на улице фонарные столбы, как мечутся по земле вслед за ними жёлтые пятна тусклого света. И засыпал я под резкие и тугие удары ветра по наружной стене нашего здания, под тревожный треск деревьев снаружи.
А к утру всё затихло, успокоилась стихия. И облака на небе уже никуда не спешили, плыли по своим извечным делам, как всегда медленно и величаво. Под ногами шуршали невесть откуда принесённые листья, обломанные ветки и мусор. Мусора хватало. Какие-то картонки, газеты грязные и мокрые, но с довольно-таки узнаваемыми колонками набранного неразборчивого текста. Даже тряпки иной раз попадались. Грязные и бесформенные. В которых с трудом можно было узнать каким-то чудом залетевшее сюда бельё.
Шаркали по камням мётлы и лопаты — личный состав приводил свою территорию в порядок.
К полудню, наконец, сели самолёты из Петербурга. Заправились и начали загружать бомбы. Провозились со всеми делами до вечера.
А лётный состав всё это время находился в штабе, в просторном помещении оперативного отдела и готовился к предстоящему вылету. Рисовали и изучали маршрут, подходы к цели, характерные ориентиры, схемы отхода.
Взлетали после полуночи, под свет установленных на позиции прожекторов. Я шёл первым, за мной Шидловский, а далее все остальные. Михаил Владимирович спокойно принял именно такой порядок, потому что это было оправданно. Не стал права качать. У меня штурман более опытный, с практическим налётом. Ну а обо мне и говорить не стоит.
Загруженные до предела машины тяжело переваливались на неровностях грунта и покачивали при этом недовольно крыльями, скрипели расчалками, медленно катились по обозначенным фонарями дорожкам к взлётной полосе, оставляя за собой продавленные колёсами колеи.
Представляю, как от рёва стольких моторов на максимальном режиме дрожали в городе стёкла. Не дали мы городу спокойно поспать этой ночью.
Взлетели, развернулись и пошли друг за другом с набором высоты на юго-запад. Вчера столько времени пришлось потратить на объяснение и последующую отработку сбора после взлёта. Сейчас же как принято? Каждый сам по себе. Взлетают один за другим и летят приблизительно в ту сторону, как кому удобно. И по цели работают индивидуально. Нужна ли нам подобная анархия? Нет. Вот и пришлось вчера выступить в роли инструктора. В очередной раз.
Похоже, не зря я горло надрывал. Пока всё нормально. Дистанции между самолётами держим визуально, на глазок, потому как никаких подобных приборов ещё нет. Но и так отлично получается. Главное в облачность не лезть. Ну и чтобы цель была видна.
Чтобы не потерять друг друга в темноте механики весь вчерашний день трудились на технике, прокладывали в самолётах дополнительную проводку, подключали ходовые огни к электрической сети освещения кабин. Это на прилетевших машинах. А на моей всё пришлось делать с нуля, потому как не было у меня ничего. Зато сейчас можно было не опасаться. Стоило лишь оглянуться назад и вправо, как можно было увидеть на фоне чёрного неба в боковом окне красные и зелёные огоньки. Что-то новое изобретать не стал, воспользовался знаниями своего времени. Вот только проблесковые маяки пока не успели сделать. Но идея была озвучена, и в мастерских сейчас её срочно воплощают в жизнь. И к нашему повторному вылету обещали изготовить новинку на все самолёты.
На цель вышли ранним утром. Только-только далеко позади горизонт начал бледнеть, а внизу, под нами всё ещё царила беспросветная ночь. И в этой черноте вольготно раскинулся освещённый огнями город. И порт в яркой иллюминации электрического света. Вот он-то и был нашей главной целью. Я уже говорил, что расположение складских зданий тайной ни для кого не являлось. И командование знало, где на территории порта находятся артиллерийские и минные склады. Они-то и являются нашей первоочередной целью. И во второй очереди — корабли. Но там дело такое — вряд ли наши бомбы смогут нанести им непоправимый ущерб. Ну и на точность бомбометания не стоит уповать. Хоть и заверил вчера Шидловский, что они все в должной мере отрабатывали прицельное бомбометание на столичном полигоне, но здесь не полигон, здесь реальная цель. Вот сейчас и посмотрим, кто чему научился. Тем более, на моём и замыкающем самолёте установлены фотокамеры. Будем снимать результаты.
Опасались зенитной артиллерии, поэтому и было решено лететь ночью. С таким расчётом, чтобы выйти на цель ранним-ранним утром, практически затемно. Вряд ли тогда кто-то будет нас внизу ждать. Даже если и успеют сообщить о нашем вылете, то пока разберутся куда именно мы летим, будет уже поздно. Командование всё-таки постаралось сохранить в тайне наш вылет. Вот сейчас и посмотрим, получилось это у нас или нет.
Пока под нами тихо. Бомбардировщики вытянулись в одну линию. Теперь всё от меня зависит. Как мы с Фёдором Дмитриевичем прицелимся, так и остальные будут работать. Правда, не совсем так же, всё-таки цели у всех разные. Но первыми мы работаем и нам промазать никак нельзя. Потому как будем по артскладам целиться. И бомбить по этой причине мы все будем с высоты полутора километров. И уходить после сброса бомб в сторону моря с дальнейшим набором высоты.
Пока в голове проскакивали эти воспоминания, руки делали свою работу. Довернул на ярко освещённый порт, на освещённые прожекторами чёрные коробочки складов. Сверху всё прекрасно видно, повезло нам с погодой.
Встал на боевой курс, покачал крыльями. Рации не стали использовать. А вдруг наши переговоры кто-нибудь да услышал бы? Поэтому летели в режиме радиомолчания, используя вот такие простые манёвры для связи. И сейчас я этим действием дал понять, что захожу на цель. Оглядываться и убеждаться, поняли ли меня правильно следующие в кильватере экипажи, не стал. Не до того мне сейчас. Нужно быстро рассчитать ветер и снос на боевом курсе, взять необходимую поправку и выйти на цель.
Всё! Штурман быстро проговорил, почти прокричал последние цифры, проконтролировал, что мы заняли нужный курс и упал на колени возле прицела. Приник к нему, оторвался, глянул через нижнее стекло на наплывающие огни складов, скомандовал:
— Два градуса левее!
И как я ему эти два градуса на этом компасе поймаю? А руки уже довернули штурвал в левый крен и сразу же вернули его в первоначальное положение, выровняли по горизонту. И педалями придержал самолёт на новом курсе, зафиксировал визуально новую траекторию. Хорошо идём, точно посерединке.
— Так держать! — не отрывается от прицела штурман.
— Есть так держать!
— Приготовиться к сбросу! Люки открыть!
Створки открываются, и в кабину врывается холод утреннего неба, самолёт встряхивается, словно от озноба, а я резко работаю рулями, стараюсь удержать машину на курсе и эшелоне. Корёжит её немного при открытии створок. В ушах свистит и рокочет злой наружный воздух, и даже шлем не спасает уши от этого сердитого рёва.
— Градус вправо! — не успокаивается штурман.
— Есть градус вправо!
Как его поймать, этот градус! Но приходится выполнять команду и корректировать курс.
— Так держать! Готовность к сбросу?
— Есть так держать! — кричу штурману в ответ и сразу же из-за спины слышу такой же напряжённый крик, почти вопль души нашего инженера:
— К сбросу готов!
Ещё успевает проскочить в голове удивление — это как же громко нужно орать, чтобы мы его от бомболюка услышали? Успевает проскочить и тут же пропадает. Потому как откуда-то появляется небольшая болтанка и мне приходится работать рулями, чтобы удержать самолёт на курсе и заданной высоте. Или мне просто кажется, что она появилась, эта болтанка? Потому что очень уж сильно все ощущения у меня обострились в этот момент? Спинным мозгом чувствую, что пора сбрасывать бомбы… Ну, пора же! Штурман?!
И словно в ответ моим мыслям, срывая голос, орёт Фёдор Дмитриевич:
— Сброс!
Невозможно разобрать, что ему отвечает инженер, да и не до того мне сейчас. Повинуюсь какому-то всепоглощающему импульсу азарта внутри себя и тоже ору изо всех сил:
— Сброс!
Самолёт, словно попавшая под дождь собака, встряхивается, освобождаясь от смертоносного груза, облегчённо вспухает, стремительно рвётся ввысь, к парящим высоко над нами серым на фоне тающих звёзд облакам. Приходится осаживать аппарат, держать его на эшелоне и курсе, парировать эти рывки и взбрыки облегчённой машины, словно взбесившейся на короткую секунду лошади. Впрочем, эти взбрыки почти сразу же прекращаются и самолёт успокаивается, подчиняется рулям.
— Створки закрыть! — кричу за спину и в ответ слышу подтверждение отданной команде. И тут же чувствую нарастающую вибрацию, это начинают закрываться створки бомболюка. В ладонях легко и норовисто подрагивает успокаивающийся самолёт, слышу, как звонко щёлкают, закрываясь, замки. Словно по мановению волшебной палочки сразу же обрезается гул рассерженного воздуха в кабине. А я всё также во весь голос кричу:
— Штурман, разворот! Курс домой!
И только сейчас соображаю, что уже можно кричать не так громко. И, словно подтверждая эту мою мысль, за спиной хрипло кричит инженер:
— Створки закрыты! Все бомбы сброшены!
Через мгновение оказывается рядом со мной, занимает рабочее место, откашливается с хрипом, секунду с ожиданием смотрит на меня, улыбается и почему-то уверенно кивает. Киваю ему в ответ и обозначаю улыбку краем губ. Потому как слишком уж взволнованным он выглядит. Переволновался. Надо успокоить инженера. Он даже красный весь — а по щеке, несмотря на холод в кабине катится из-под обреза лётного шлема крупная капля пота.
Кручу плавный правый разворот, ухожу в сторону моря. Сейчас будут сбрасывать бомбы по своим целям мои товарищи. А мы с инженером одновременно поворачиваем головы в сторону удаляющегося от нас берега.
— Штурман, снимаешь? — этим вопросом заставляю лейтенанта оторваться от нижнего стекла и повернуть голову ко мне.
— С самого начала снимаю! — и Фёдор Дмитриевич снова приникает к стеклу.
Сколько времени прошло с момента сброса? Секунды? Даже наши бомбы ещё не успели долететь до земли. А кажется, что вечность прошла. Столько действий и команд смогли уместиться, вжаться в этот краткий промежуток времени. Или само время растянулось, словно резиновое…
Ползёт в плавном крене самолёт, тащится, словно медленная черепаха… Тикают секунды…
Яркая вспышка внизу. Такая яркая, что даже в кабине светло стало. Заиграли кровавые отблески на потолке кабины, почернели стёкла, превратились на краткий миг в квадратные зеркала.
Подспудно ожидаю прихода уже привычной по прошлому разу ударной воздушной волны, напрягаюсь непроизвольно, но… Ничего, кроме обычного потряхивания. И мы уходим в море, набираем и набираем высоту, оглядываемся на занимающийся далеко внизу пожар, на вспухающие яркими причудливыми клубами вспышки огня.
А потом я вспомнил о летящих за мной самолётах и закрутил головой, выискивая цветные точки аэронавигационных огней.
Ничего с моего места не видно. Инженер только сообразил, почему это я забеспокоился, и к стеклу придвинулся. Приник к нему лицом, отодвинулся через минуту и, явно чтобы успокоить меня, улыбнулся:
— Летят наши. Так и держатся один за другим.
А я только головой кивнул в ответ. И вида не показал, что у меня на душе сразу легче стало. Теперь бы только домой нам всем вернуться.
Нет, я не вражеских истребителей опасаюсь. С такой огневой мощью к нам близко никто не подойдёт. А вот всяческие поломки… Ну мало ли что случиться может…
Тьфу-тьфу, три раза. И ещё себя тихонько за язык укушу. Вот так. Больно… Чёрт.
Летим навстречу разгорающейся в небе заре, навстречу восходящему солнцу. Красивое зрелище, скажу я вам. Сколько раз я подобную картинку видел, и никогда не уставал ей любоваться. И каждый новый раз словно самый первый. Лепота!
Высоко забираться не стал. Да и по плану возвращаться домой мы должны были на трёх километрах. К счастью, погода что ночью, что сейчас, утром — радовала. Облачность если и попадалась на маршруте, то была не сплошной. По крайней мере, сначала море внизу, а вскоре и землю можно было прекрасно просмотреть. И обледенения, как я опасался, никакого не было. На наше счастье. А вот восходящее солнце проблем добавило. Взошло и теперь лупило ярким светом изо всей дури прямо в глаза. Я уж и так поворачивался, и этак, пока наш инженер не сжалился над моими муками и не прикрыл лобовое стекло газетой.
Сразу стало легче.
— Фёдор Дмитриевич, вы мне напомните, чтобы я заявку в инженерном отделе сделал. Нужно будет установить противосолнечные козырьки…
И мы ещё немного поговорили об этом с инженером. А что не поговорить-то? Самолёт идёт по небу ровненько, как по ниточке. Ну, болтает его изредка, когда над облаками проходим, и что? Подумаешь. Это воздух прогревается, вот нас и потряхивает. А к обеду кучёвка начнёт разрастаться и подниматься выше. Но к тому времени мы уже на земле будем находиться. Лишь бы ветер на посадке не поднялся…
Садились сходу, с прямой, без предварительного прохода над аэродромом. Перед этим прошли почти над самым Моонзундом, оставили его чуть в стороне слева. Ещё успели вдоволь полюбоваться нашими кораблями в проливе. Дымят во всё небо, идут ходко на запад. Скорость-то у нас маловата, поэтому и времени поглазеть вниз у нас было вдосталь. И сразу же после пролива начали пытаться установить связь с Ревелем. Нужно же было узнать погоду на посадке…
Снижаться с эшелона начали минут за двадцать до аэродрома. Задержались на трёхстах метрах, прошли немного в горизонтальном полёте. Впереди показался город, наше поле, и мы продолжили заход.
Сели, отрулили на своё место, заглушили моторы. Механики вокруг снуют, ещё кто-то под самолётом толпится. Скользнул наружу через нижний люк и прямо в руки к Лебедеву попал. Обрадовался товарищу, облапил, по спине хлопнул о т души.
— Миша! Здорово, чертяка! Выписали? — отстранился, руки разжал и сразу же обратил внимание на болезненную гримасу, искривившую лицо моего товарища. — Или… Неужели из госпиталя удрал?
— Не удрал, а вернулся к своим боевым товарищам! — отшутился вахмистр. Отступил на шаг, принял строевую стойку, начал докладывать.
— Миша!? — перебил доклад, посмотрел вопросительно.
— Ну, удрал… И что? Вы тут вовсю летаете, немцев бомбите, а я там на койке должен отлёживаться? Не могу я больше. Понимаешь, не могу!
— Понимаю. Но спина-то у тебя всё ещё болит. Вон как скривился.
— И что? Рана затянулась, это главное. А то, что болит… Так поболит и перестанет. А в госпиталь я не вернусь! Вот что хочешь со мной делай, а не вернусь!
— Нужно будет и вернёшься. Особенно если прикажу… Ладно, понимаю всё. Не горбись. Только в небо я тебя всё равно не возьму. Пока… — остановил рукой вскинувшего голову и открывшего рот Михаила. — Рана-то у тебя всё равно ещё болит. Я же вижу. Походишь пока по земле, восстановишься. А подняться в небо ещё успеешь. Всё, вопрос закрыт. Иди лучше с ребятами поздоровайся…
Посмотрел ему вслед. Окружили Мишу ребята, загоготали, смешки и шуточки посыпались. Отметил, как чуть присел мой товарищ от дружеского хлопка по спине, отшагнул чуть назад, скривился. И товарищи на Маяковского тут же набросились, выговорили ему за столь сильный хлопок, напомнили, что рана-то ещё не зажила в должной мере. Прав я, прав. Это хорошо, что мой товарищ рвётся в небо, но… Пусть пока по земле походит. Успеет ещё повоевать.
Пока мы с Михаилом разговаривали, народа к самолёту набежало… Суетятся вокруг, вопросы разные задают. Интерес понятный, но подробно отвечать никаких сил нет. Устал всё-таки. Поэтому отделался общими фразами. Главное — первый подобный вылет прошёл нормально.
А тут и начальство прикатило. Сослуживцы резко в стороны рассосались. Построил экипаж, доложил, как положено. Командующий «Вольно» скомандовал. Каламбур непроизвольный, однако, получился. А потом распустил экипаж и потребовал у меня коротко, буквально в двух словах рассказать о вылете и его результатах.
Стою в окружении начальства, рассказываю, а сам на небо поглядываю. Да где же они? Сколько можно отдуваться за всех?
Аэродромный люд осмелел, снова вокруг моих ребят столпился. Из толпы иной раз даже весёлый хохот доносится. Это хорошо.
А там «Муромец» Шидловского показался на глиссаде снижения, и народ наконец-то оставил нас в покое, рассосался по своим местам. Встречать самолёты.
Сдали наш аппарат в заботливые руки механиков и побрели в сторону жилья. Именно что побрели. Как только ступили на твёрдую землю, так у всех силы и закончились. Слишком много нервов и эмоций в этом вылете потрачено.
Остальных дожидаться? Пока сядут? Не буду. Командующий меня отпустил переодеваться. Через час общий сбор в штабе. Будем проводить разбор полётов и подведение итогов, если говорить более привычным языком.
А я даже умудрился горячего чаю попить с бутербродами. Хорошо первым садиться. И в туалет перед этим сбегать. Пожалуй, самое главное для меня на этот момент. На аэродроме-то у меня ничего не вышло. Сначала сослуживцы набежали, потом высокое начальство подъехало. Пришлось терпеть. Хорошо ещё, что в полёте получилось разок ведром воспользоваться. А так бы совсем тяжко…
И, самое главное. После разбора сегодняшней ночи в штабе мы отдыхаем, отсыпаемся и ночью делаем повторный вылет по тому же самому маршруту. Вполне возможно, от нас не будут ожидать подобной наглости, поэтому нужно пользоваться моментом и добить то, что не добили сейчас. И обработать кое-что ещё. За это время и плёнку проявят, и с целями командование определится… Опять же пока погода держится, нужно лететь…
Вчерашний сценарий полностью повторился. Взлетали поочерёдно, разворачивались над морем и уходили на юго-запад с набором высоты. Только состав экипажа у меня несколько изменился. Снова сбоку от моего кресла пристроилось деревянное, с нарисованными по зелёной ткани розовыми цветочками кресло Дудорова. Я, когда это чудо увидел, дар речи потерял. Неужели ничего попроще не нашлось, кроме вот этого явно театрального реквизита? Зато, как положено, рядом с креслом парашют для командира на полу лежит.
За спиной в грузовой кабине пристроились на скамейках Игнат с Семёном. В этот раз пришлось их брать с собой. И команда такая поступила, и я сам бы в любом случае их прихватил. Потому как в этом вылете, не исключено, нас могут ждать сюрпризы в виде авиации противника.
Зенитная артиллерия? Тоже вполне возможна. Немцы правильные выводы из своих ошибок быстро делают. Если в первый раз проспали атаку, то сейчас вполне могут и подготовиться.
Командование отрицает подобную вероятность и ссылается на острый дефицит времени у противника. Якобы не до того им сейчас. Потому так и торопило нас с повторным вылетом. Единственная возможная вероятность — следует ожидать ответного огня корабельной зенитной артиллерии. Но основной удар мы нанесём по крепости Пиллау и порту.
Судя по этакой торопливости стоит в самом ближайшем времени ожидать штурма Кенигсберга. С моря его заблокировали подводные лодки, да ещё и наше командование решило в полной мере воспользоваться таким прикрытием и отправило туда почти все боевые корабли.
И нам легче. На этот раз будет совместная с флотом операция. Сначала к городу подойдут корабли, отвлекут на себя внимание противника, и только после этого начнём работать мы…
Третий раз я взлетаю в ночь с этого аэродрома с максимально возможным весом, всего лишь в третий раз, а уже привык и к отрыву в самом конце взлётного поля, и к чёрным волнам Балтийского моря внизу, всего в нескольких метрах под колёсами «Муромца», и к звёздному куполу неба со всех сторон. Если облаков нет, само собой. А хоть какие-то облака почти всегда есть. А скоро небо вообще будет сплошняком затянуто белёсым мокрым покрывалом серой скомканной ваты и лишь изредка в этом покрывале будут появляться редкие прорехи и ещё более редкие лучи зимнего тусклого солнца…
Плавный разворот в наборе высоты через слоистую низкую кучёвку на заданный курс. Над головой чисто — луна и звёзды. Облака внизу отражённым серебристым светом сияют с редкими чёрными пятнами прогалин. Через них в дневное время земля была бы видна. Пока была возможность, понаблюдал, как из серебристых облаков выныривают тёмные силуэты самолётов с навигационными огнями на крыльях, продолжают карабкаться ввысь, медленно уплывают нам за спину.
Дудоров, глядя на меня, вообще к боковому стеклу прилип. Да ещё и на часы поглядывает, время засекает. Соблюдают ли экипажи заданные интервалы взлёта. Такими темпами мы скоро вообще начнём в боевых порядках летать…
— Все в разных местах из облаков выныривают. Почему? Курс взлёта не выдерживают? — развернулся ко мне Дудоров.
Кивнул в ответ. Да он и сам всё понимает.
Идём на запад.
— Сергей Викторович, разрешите подменить? — не выдержал мой командир через два часа полёта.
А почему бы и нет? И я кости разомну.
— Прошу, — расстёгиваю привязные ремни, скидываю с плеч подвесную систему парашюта.
Меняемся местами. Командир полное право на это имеет. И ему хорошо, и мне. Ничего, скоро получу новый самолёт, там спаренное управление. Всё полегче будет. Осталось только подобрать в экипаж грамотного правого лётчика.
Постоял за спинкой кресла, посмотрел, как командир на моём рабочем месте обживается, удовлетворился увиденным. Прошёлся по кабине, наклонился к штурману, улыбнулись друг другу, уточнил наше место. Ещё три часа лёту. В эфире тишина, в грузовой кабине народ каждый о чём-то своём мыслит, Игнат с Семёном вольготно на боковых откидных скамейках раскинулись, глаза прикрыты. Спят?
Нет, каким-то образом меня почуяли, встрепенулись, смотрят вопросительно. Присел рядом, Маяковскому с Сергеем рукой махнул, подозвал к себе.
— Ещё три часа до цели лететь. Вы почему без парашютов?
— Командир, да мешают они. Стрелять с ними на спине невозможно, неудобно.
— Всё равно рядом с собой их держите.
— Так точно, держим!
Это Игнат за всех стрелков ответил. А глаза у самого хитрющие. А то я не понимаю, что с парашютом на спине из «Максима» лёжа не постреляешь. Да и с «Мадсеном в руках так вольготно перед амбразурой уже не покрутишься. Ну пусть хоть рядышком их держат.
— И не спите. Поглядывайте по сторонам. Мало ли кто налетит.
— Да мы поглядываем. Поочерёдно. Сейчас наша очередь отдыхать. Командир, ты не волнуйся, мы не спим.
— Да я и не волнуюсь.
Поднялся со скамейки, пошёл вперёд. Волнуюсь, ещё как волнуюсь. Грызёт тревога, покоя не даёт. Опять же чем дальше на юг мы забираемся, тем меньше под нами облачности. Вроде бы и хорошо для дела, но нас же всякая собака сейчас с земли увидит. А после вчерашнего наверняка немцы настороже, и за небом будут во все глаза наблюдать. Засекут, как пить дать засекут.
Вчера на постановке задачи этот вопрос подняли. Все всё понимают, но летят. Нужно задачу выполнить. Одна надежда на отвлекающий фактор в виде наших кораблей под городом…
Всё, вот он, город впереди прямо по курсу. Дошли. Справа порт. Вчерашняя наука пошла немцам на пользу. Редко-редко где внизу огоньки светятся, нет уже той роскошной иллюминации. Но море и Кёнигсбергский с Гданьским заливы в лунном свете словно днём смотрятся, перечёркнутые по диагонали длинным, чёрным на их серебристом фоне клинком Балтийской косы. Да посверкивает тоненькая ниточка реки. А ведь там внизу впереди явно идёт обстрел. Вспышки разрывов сразу заметны. Нет, не в городе, а справа, там, где Пиллау расположен. И порт.
Снижаемся, встаём на боевой курс. Проходим над Кенигсбергом. Бомбить его смысла нет. Если только мирное население уничтожать. А крепости ничего не будет. Не те у нас бомбы. Для фортов и казематов они словно для слона малая дробинка. Поэтому спокойно проходим над ними и идём к узкому разрезу в балтийской косе. И над заливом делимся на два потока. Мы с Шидловским и ещё двумя экипажами работаем по звездообразной крепости, наводим страх на защитников, а остальные отворачивают чуть вправо и добивают гавань. И корабли. Насколько это получится…
На боевом! И нас всё-таки обнаружили! Перечеркнули небо перед самолётами ярко светящиеся столбы прожекторов, замельтешили вокруг.
Через открытый настежь бомболюк в кабину врывается слепящий свет, заставляет болезненно вскрикнуть и крепко прищуриться. Через мат в кабине и резкую боль в глазах слышу рёв штурмана:
— Так держать!
И через долгое, долгое мгновение, почти через вечность, звучит спасительное:
— Сброс!
И уходят с держателей бомбы, вздрагивает самолёт, освобождаясь от груза, вспухает вверх. И я не препятствую этому, наоборот добавляю обороты моторам, на автомате, на ощупь. Руки сами делают, что положено, выверенным наработанным движением находят рычаги управления дроссельными заслонками, переводят их в передний сектор. И ухожу, ухожу вверх и в сторону, стараюсь всеми силами вырваться из этого слепящего света. Снова вздрагивает самолёт. А глаза… Глаза пока ничего не видят. Только чувствую текущие по стылым щекам горячие дорожки слёз. И ловлю инстинктивно их языком, слизываю.
Уйти от слепящего света никак не получается, и я, точнее, не я, а что-то внутри меня, то, что сейчас управляет самолётом резко перекладывает штурвал в противоположную сторону, добавляя боковое скольжение педалями, убирает обороты на малый газ и переводит самолёт на снижение. Резко, так, что слышно, как опасно начинает потрескивать фюзеляж, как скрипят натужно его шпангоуты и стрингеры.
И мы выскакиваем из этого слепящего пятна, освобождаемся из цепкой лапы яркого света прожектора. Держу крен, скольжу боком и вниз, ниже и ниже. В глазах крутятся яркие пятна, ничего не вижу. Всё, хватит, пора выравнивать. Обороты вперёд, штурвал на себя и снова крен вправо.
Наконец-то! Среди мельтешения ярких зайчиков проступает передо мной приборная доска, и я чутка убираю крен. Перестарался! Зато ушёл! И только сейчас, когда увидел приборную доску с размытыми пока ещё серыми пятнами приборов, только сейчас услышал ругань и мат в кабине. И дёрнул плечами, пытаясь освободиться от сжимающих их и мешающих пилотированию рук Дудорова.
Не получилось. Оглянулся. Прищурился. Бледное лицо с такими же как у меня слезящимися прищуренными глазами нависло надо мной. Медленно-медленно наклонился почти вплотную ко мне, и вдруг громко-громко, оглушающе проорал в самое ухо через какой-то странный треск. Так, что даже шлем не спас от этого рёва.
— Цел?
Да вдобавок ещё и руками меня затряс.
— Да цел, цел. Отпусти.
И сразу же освободились плечи. Фух, словно гора с них свалилась.
И я закончил разворот, развернувшись носом к тем самым прожекторам.
— Игнат, пулемёт к бою!
Мимо проносится подхорунжий, нежно прижимая тушку «Максима» к груди, отпихивает в сторону Дудорова, мягким скользящим движением падает на колени. В падении распрямляется, пулемёт словно сам собой выскальзывает из его рук, прокатывается немного и утыкается надульником в прикрытую пока переднюю заслонку. Следом плюхается на живот Семён, грохает на пол жестянки с лентами. Тянется одной рукой к заслонке и сдвигает её в сторону, другой тут же достаёт и аккуратно вставляет матерчатую ленту в лентоприёмник. Игнат два раза передёргивает рукоятку, оглядывается на меня и на удивление спокойно докладывает:
— К стрельбе готов!
Ну раз готов… Перевожу самолёт на снижение. Прямо туда, откуда рвутся в небо толстые слепящие лучи. Рвутся, шарятся по ночному небу своими жадными щупальцами. Вот нашарили ещё кого-то из наших, вцепились обрадованно, столкнулись в одной точке, замерли. Вспухли чуть ниже белые шапки артиллерийских разрывов. И я торопливо командую:
— По прожекторам… Огонь!
И мы падаем прямо туда, в эту точку, откуда тянутся эти жадные щупальца. И мерно грохочет пулемёт. И гаснут прожектора. А потом снова вздрагивает самолёт, встаёт на крыло, хрипит и кряхтит от нагрузки, валится боком, клюёт носом, но тут же выравнивается. И ревут обрадованно моторы, тащат нас прочь, подальше от бушующего внизу пламени. Уходим в ночь.
Только сейчас глянул на альтиметр. Потому что очень уж близко оказались волны. Немудрено, летим на каких-то жалких двухстах метрах. Как будто колёсами по волнам чиркаем…
Ушли. Карабкаемся вверх, ложимся на обратный курс и идём домой. На ставшую родной за это время базу. И кружится, кружится всё сильнее отчего-то голова. И плывёт, растягивается почему-то встревоженный голос Дудорова. Ещё успеваю расстегнуть ремни, даже хватает сил подняться на ноги и отступить в сторону. А дальше почему-то наваливается на лицо боковое стекло, и… Темнота. И несутся навстречу зелёные сосны. И забивает дыхание едкий запах горящего пластика…




Глава 15


Да что же это такое!? Никакого мне нет покоя! Ни малейшего! Так хорошо было в забытьи, спокойно, тихо и тепло. И теперь что-то надоедливое, какой-то назойливый раздражитель вне этого спокойствия заставляет всё это бросить, оставить. Не! Хо! Чу! Вот на зло всему миру не буду открывать глаза, и всё!
Острое зудящее шило вонзается в голову, колет и колет, стучит и стучит, бьётся дятлом в темечко — поневоле открываю глаза, чтобы только отстало оно от меня, оставило в покое, и сразу же жмурюсь от режущего глаза света. Ничего сначала не вижу, плывёт передо мной картинка, мельтешат вокруг серые тени.
Моргаю несколько раз, морщусь болезненно от едкого запаха, продирающего до самых пяток. Да что же это такое! То шилом тыкают, то под нос пузырёк с мерзким отвратительным запахом нашатыря суют. Ясно теперь, что это за шило. Этот едкий запах так и вонзается в мозг, заставляет быстро очухаться.
И в глазах у меня тут же, словно по волшебству, начинает что-то проясняться. Надо мной нависают винты «Муромца», закрывают небо заляпанные чёрным выхлопом моторы и плоскости. Скашиваю глаза чуть в сторону — на поблескивающую стеклом кабину. И осознаю себя лежащим на земле. И только после этого что-то щёлкает в голове, словно включается резкость, и серые тени надо мной превращаются в знакомые мне лица, а уши наконец-то начинают всё слышать.
— Нечего тут толпиться! Разошлись! Разошлись, кому говорю! Борис Петрович, наведите порядок, прошу вас! — это, судя по тому, что он так и продолжает удерживать в руках пузырёк с едким содержимым внутри, доктор. Только почему-то в штатском.
Борис Петрович в ответ молчит, остаётся где-то в стороне, но вокруг в один момент становится просторно. Борис Петрович, это наверняка Дудоров. А где мы? Руки… А где мои руки? Вот они, родные мои! Пальцы нащупывают обтянутые жёстким брезентом круглые трубы. Да я на носилках лежу! И сразу же в мозгу всплывают недавние воспоминания, проявляются красочные картинки — падающее почему-то на меня боковое стекло, несущиеся навстречу зелёные сосны…
Привиделось? И я торопливо в очередной раз оглядываюсь по сторонам. Ну, как могу. Знакомые лица вокруг. Нет, я так и остаюсь в прошлом, назад не вернулся. Да и зачем мне в падающий самолёт возвращаться? Что за мысли у меня такие? Неужели «Муромца» перед глазами недостаточно? А картинки… Так это фантомные воспоминания… Вот я какой умный. Всё себе, наконец-то, объяснил. Осталось только сообразить, чего это я на носилках лежу. Ранен? Но я ничего мне помню. И боли нет. А ведь сам момент ранения должен был почувствовать, запомнить. А ничего нет. В азарте и горячке атаки ощущения отключились? Всё может быть. Ладно, лучше принять случившееся как данность и перестать ломать себе голову, она у меня и так достаточно поломана. И вообще, это у меня самое больное место. Прошлый раз тоже… Из-за головы лежал. И из-за неё, кстати, сюда и попал…
— Что со мной? — хриплю самый важный для меня сейчас вопрос.
— Пулевое ранение в бедро. Большая потеря крови и, как следствие, потеря сознания. Вы себя как чувствуете, голубчик? — склоняется надо мной врач.
С понятным подозрением слежу за его правой рукой. Той самой, с пузырьком. И уже более внятно отвечаю:
— Отлично!
Я и впрямь себя нормально чувствую. Какая потеря крови? Откуда? И порываюсь уцепиться руками за носилки и приподняться. Да какое там приподняться! Я встать хочу! Потому что всё ещё не чувствую я того, что действительно ранен.
И мой решительный порыв уходит в никуда. В землю, наверное. Потому что моя жалкая попытка сразу же вызывает яркую вспышку в глазах, кружится голова так, что мне снова кажется, что я валюсь набок и вокруг меня пляшет в хороводе и мой «Муромец», и доктор в штатском, и непонятно откуда вынырнувший и нависший сбоку Дудоров, и отступившая в сторону плотная группа служивого аэродромного люда. А потом снизу, от живота приходит тягучая сильная боль, сжимает горячей лапой сердце, вгрызается в голову, вспыхивает в ней ослепительной сверкающей вспышкой. И я снова проваливаюсь в такое спасительное безвременье. И ещё успеваю услышать истончающийся голос доктора и заметить тянущуюся ко мне руку с ненавистной склянкой…
В себя пришёл в кузове грузовика. От той же самой боли. И только теперь заметил рядом со мной ещё точно такие же носилки. Игнат! Лежит без чувств, голова безвольно на каждой кочке мотыляется из стороны в сторону. Да что они, не могли, что ли под голову ему что-нибудь подложить? Кое-как протягиваю руку и упираюсь ладонью в щёку товарищу. И вижу за Игнатом ещё одни носилки с накрытым шинелью чьим-то телом. Мёртвый? Да нет, живой. Вон, чья-то голова из-под серой полы показалась, белыми от боли глазами незнакомец на меня уставился. Из наших кто-то? Не узнаю никак.
Наконец-то! Мою руку мягко убирают и кладут на место, под мой бок, а голову казака с двух сторон придерживает опустившийся перед ним на колени морячок. Точно вижу, что матрос. В весьма даже почтенном возрасте. Да и мне-то какое дело? Главное, что поддерживает! И я снова закрываю глаза. Нет, не теряю сознание, просто прикрываю. Боль от тряски хоть и сильная, но и не такая уж вырубающая напрочь, скорее больше тревожащая, заставляющая бодрствовать. Но на особо больших кочках пошипеть всё равно пришлось. И, вообще, что-то отношение у меня к своему ранению какое-то несерьёзное, словно со стороны на себя смотрю.
Потом скрипят ворота, вижу проплывающую над головой въездную арку госпиталя. Стоически терплю нудный осмотр в приёмном покое, трясусь от холода, но держусь и всё-таки не срываюсь на ругань и выдерживаю последующую транспортировку на трясучей каталке по пустым гулким коридорам. Потом меня моют, что-то делают с бедром, но этого я уже не чувствую. И потому что наступил, видимо, предел моей выдержки. И потому что слишком много на меня разного сегодня навалилось, и я словно отстраняюсь сам от себя, будто плыву над собой в полусознании. И отрубаюсь окончательно после марлевой раздражающе-колючей и ужасно холодной маски в хирургическом кабинете. Или операционной…
Поправлялся я долго и нудно. Почти месяц. Пуля вошла в ногу и там осталась. Крови из меня вытекло… Полный сапог. А я в горячке и азарте боя этого и не заметил. Это мне потом уже всё рассказали. И про нашу успешную атаку на прожектора, как раз во время которой мы и попали под ружейный обстрел с кораблей. Это нам ещё повезло, что все пули по какому-то странному стечению обстоятельств пришлись на нашу кабину. Или немецкие матросы так специально целились. Снайперы по наши души, млин… Не суть важно. Важно другое. Попали в меня и в Игната. Остальные отделались лёгким, как говорят, испугом. Лежим с ним теперь в одной палате. Кроме нас тут ещё один пилот с того самого «Муромца, что под картечные разрывы попал. Как раз который мы и спасали. И спасли. Он, кстати, с нами тогда третьим в кузове ехал. Под шинелью.
И четвёртая коечка в палате занята молодым мичманом из Дикой дивизии. Представляете? Я тоже сразу удивился. Дикая дивизия и вдруг мичман. Потом утолил своё любопытство. Интересный человек оказался. Ходил вахтенным начальником на миноносце, а потом сам, добровольно, перешёл на должность командира пулемётного взвода. Надоело человеку ждать милости от судьбы, или, скорее, от начальства, решил самолично заняться своей карьерой. Как ни крути, а в пулемётчиках и звание на две ступени повыше и должность перспективнее…
Вот и лежим мы все тут, в этой палате, кое-как начинаем в себя приходить. Первое время мне вообще не до чего было. И больно после операции, и видеть никого не хотелось. А вдобавок ещё и сильная простуда навалилась. Так думаю, что ослаб сильно из-за потери крови и вдобавок промёрз — это-то я очень хорошо помню, потому как зубами от переохлаждения в приёмном покое что тот барабанщик стучал. Но это я так думаю, а доктор на общую слабость организма ссылается. Ну и ладно. Плохо то, что антибиотиков здесь нет. От слова вообще.
Потому-то я так долго и провалялся на больничной койке. И не только я один, а все мы. Тяжко было, как я понимаю. Кто-то из сестричек с нами почти постоянно находился, за нами присматривали.
Лишь на исходе второй недели начали кое-как приходить в себя и общаться между собой. Игнат вообще тяжёлый был, но тоже потихоньку оклемался. Тогда и медицинский пост из нашей палаты убрали. Ну и хорошо. Нет, когда рядышком постоянно кто-то сидит и за тобой присматривает, это здорово. Но и тяжко. Как говорится, не вздохнуть, не…
А Игнат молодец, справился, не дал себя заломать костлявой. Он ведь сразу две пули своим жилистым телом умудрился поймать. Потому как на полу лежал. Тоже крови потерял немеряно. Но там Семён сразу сориентировался и перевязал товарища, а я… А мне не до того было.
И пилота с того самого «Муромца», из-за которого мы в эту авантюру на прожектора сорвались, тогда же шрапнелью и зацепило. Как вообще они вернулись? Им же ещё вдобавок и один мотор разбило. Крылья с той же стороны в решето, кабину посекло. Но вернулись, долетели. Нет, хорошо, что настоял на втором пилоте на «Илюхах». И нам повезло, что с нами Дудоров полетел. Не будь его, так бы мы в море и упали…
Штурмовать блокированный со всех сторон Кенигсберг наше командование не стало. Напугать — напугало. Теперь бы суметь удержать эту блокаду. Насколько в осаждённом городе хватит продовольствия? Особенно если учесть, что поставки шли последнее время только морем. А в городе население значительно выросло после продвижения русской армии к берегам Вислы. Куда пруссаки драпали? Конечно, под защиту фортов, то есть в город. Ничего, поголодают, ослабнут и сдадутся на милость победителям. Нам, то есть. И солдатикам русским не придётся на подступах к городу головы свои класть.
В газетах вычитал… Не сам вычитал, кто-нибудь из дежурных сестричек нам каждое утро свежую прессу вслух прочитывал. Вроде политинформации, чтобы в курсе были. Положено так. Да, так вот — немцы не оставляют попыток прорваться к осаждённому городу со стороны моря. Но после того, как на минах подорвался флагман Беринга, броненосный крейсер «Фридрих», эти попытки носят скорее демонстративный характер. А минами Эссен все подходы засыпал. Английские подводные лодки ушли северо-западнее, в сторону Борнхольма. Кильский канал освободили, потопленное нами судно подняли. Но уже так свободно ходить перестали, опасаются минных полей и англичан.
На обоих берегах Вислы сейчас вовсю сооружают оборонительные укрепления. Ни у нас сил нет через речку перейти, ни у немцев. Поначалу противник перебрасывал подкрепления с западного фронта, но после того как там сразу же оживились и перешли в наступление наши союзники, военачальники Кайзера оставили эту идею. Так думаю, что и нам это на руку. Судя по всему, дошло до кое-кого там, наверху, что нечего класть русские головы за чужие интересы. Нам и Пруссии хватит, если что. А Европа… Да что Европа? Подождёт. Или пусть сама своим освобождением занимается. Да и Варшавского наступления, судя по всему, в этой истории уже не будет.
В связи с этим с удовольствием прочитал в газете интересный случай. С началом войны союзники резко ограничили поставку нам новых самолётов и моторов. Дошло до того, что вместо новых машин начали присылать свои изношенные старые аппараты, покрашенные свежей краской. А в Москве на заводе «Гном», принадлежащем французам, вообще отказались выпускать новые моторы, решили продолжать производство устаревших моделей. Мол, куча деталей к ним осталась, куда их деть-то? А нам, мол, и так сойдёт. Теперь это наш завод. Удивительно, как это Николай решился на такие крайние меры? Похоже, и в самом деле что-то меняется вокруг. Так что подождёт Европа, никуда она не денется.
Во Франции даже удравшее было в Бордо правительство воспрянуло духом, а, может, сразу почуяло, в какую сторону начал дуть ветер в Европе и вернулось назад, в Париж. Италия так и осталась в стороне, не стала принимать участия в войне. Турция же… Турция всё-таки влезла в эту бойню, но ожидаемо «умылась» кровью на Кавказе. А там подсуетились Япония с Австралией, Новой Зеландией и быстренько наложили руки на лакомые куски германских колоний, как у нас было. Ну и ладно, нам же проще, отвлекаться и распылять силы не придётся…
К началу четвёртой недели вынужденного лежания в госпитале я уже бодро перемещался по его коридорам на костылях, даже умудрялся помогать Игнату приподниматься и ворочаться на его кровати.
Леонид Андреевич, штабс-капитан с «Муромца», тоже пошёл на поправку, как и четвёртый наш сосед, мичман Дитерихс.
С последним мы как-то быстро нашли общий язык и последнее время довольно-таки часто общались на разнообразные темы. Но, в основном, разговаривали об авиации, о самолётах. Очень уж рвался в небо энергичный и деятельный Владимир Владимирович. Похоже, почуял, что есть что-то лучше пулемётной команды. А что? Здоровый карьеризм никто не отменял. Я такое полностью одобряю. А тут карьеризм на неподдельный интерес наложился. Убойная смесь получилась. Кто подобное выдержит? Ну и уговорил меня в конце концов заняться его обучением лётному делу. А почему бы и нет? Всё равно мне второй пилот нужен. Да и человек, как я вижу, хороший. И наша палата превратилась в учебный класс. К педагогам в виде меня сразу же присоединился Леонид Андреевич, наш сосед. Даже Игнат увлёкся нашими занятиями.
А я тем временем в принесённую мне товарищами тетрадочку записывал свои очередные «открытия». В свободное от занятий время. И первым пунктом записал о… Конечно же, о пенициллине. Насмотрелся я тут в госпитальных коридорах всякого разного и сам намучился. Это же самое первое дело для «правильного» попаданца, наряду с автоматом Калашникова и чем-то там ещё. А я как-то это дело упустил. И пусть я неправильный, и ничего не знаю об антибиотиках, кроме того, что его, это самое лекарство, из плесени делают, но и это ведь подсказать смогу? Может, всё полегче нашим учёным будет, если им правильную мысль вовремя подкинуть, да направление в ту самую сторону задать? Уверен, что полегче. Особенно, если сверху начальство этому делу поспособствует. А про автомат я вообще молчу. Потому как кроме названия и давно забытых школьных воспоминаний ничего из своей памяти выдернуть не смогу. Не довелось мне потом в жизни этот чудо девайс в руках подержать. Не говоря уже о том, чтобы им вдоволь попользоваться. Так что придётся нашим военным обходиться тем, что имеется.
Дальше больше, записи множились. И не только вспоминал и фиксировал что-то глобальное, а записывал на бумагу любую мелочь, вроде тех же самых противосолнечных козырьков.
Ещё через неделю я выписался. Несмотря на все возражения докторов. Нога ещё побаливала, без костылей ходить было тяжко. Но и лежать в госпитале сил уже не было. Я уж лучше буду теоретические занятия с личным составом на аэродроме проводить и долечиваться на свежем воздухе.
А потом и костыли отставил, начал ходить с палочкой. Даже умудрялся иной раз до самолёта доковылять. Не часто, правду сказать, через день где-то. Внутрь не забирался, нога ещё плохо сгибалась, просто подходил, стоял рядышком, вдыхал запахи неба и полёта, ну и, само собой, ладошкой по обшивке гладил. Он же тоже живой в своём роде, должен ласку и заботу чуять. А летать мне пока ещё рано.
Дитерихс почти поправился и написал рапорт о переводе в нашу авиароту, ко мне в экипаж. Отправили его по инстанциям. Ждём.
Игнат начал вставать на ноги. Правда пока только этим и ограничился, но и это хорошо. Скорее бы восстановился. Столица нас ждёт.
Во второй половине ноября я смог подняться в воздух. Пока ещё на тренировочной машине с дублирующим управлением. Выбрали с Дудоровым подходящую для этого дела погоду и взлетели с воды на летающей лодке. Что сказать… Не оторваться пока ясну соколу от земли, не насладиться в полной мере свободным небом. Рановато мне пилотировать и в небо рваться. Не держит больная нога полных нагрузок, проседает на педали. Да и слабость сразу же накатывает, в голове звенит. Ну как так? Каким образом голова и бедро может быть связано? Через задницу, наверное…
Разочароваться не разочаровался, но и радости от полёта не ощутил. Зато стимул появился. Потихоньку начал заниматься физическими упражнениями, восстанавливать работу заживающих мышц. Сначала ко мне Семён присоединился, а потом и Маяковский с Сергеем. Штурман наш сачковал, но ему работы и без нас хватало. Эскадрилья Шидловского пока так и оставалась в Ревеле, вот он с ними и летал на задания, натаскивал штурманов. А Смолин не вылезал из нашего «Муромца», готовил самолёт к перелёту в столицу. Или просто не вылезал. Как не заглянешь в кабину, а у него инструмент разложен, ветошь вокруг набросана, и сам весь в масле перемазан. Регламентные работы, никуда не денешься. Все в курсе, что самолёт сдавать придётся. Вот и готовился наш инженер к сдаче. И стрелков наших по мере потребности к этому делу привлекал.
А ещё через несколько дней остался наш «Муромец» на аэродроме в гордом одиночестве. Сначала авиарота почти в полном составе перелетела в Либаву, вернулась на своё прежнее место базирования. Но и там, насколько я понимаю, надолго она не задержится, будет передислоцироваться ближе к линии разграничения войск, к фронту. За ними своим ходом и железной дорогой перебазировались мастерские с техсоставом.
Вслед за ними перелетела и эскадрилья Шидловского. И тогда-то и остались мы одни на аэродроме. Ну, как одни. Осталась ещё летающая лодка связи. Но она стоит в ангаре по причине плохой погоды и отрицательных температур наружного воздуха.
И в штабе пусто. Все в море.
Наконец-то моё вынужденное безделье закончилось. Выписали Игната. А к перелёту у нас всё давно готово. Семён с Сергеем помогли подхорунжему забраться в самолёт, убрали стремянку, захлопнули входной люк. Лежак для казака давно приготовлен. Нечего ему лишний раз напрягаться. Он, правда, хорохорится, да куда ему против командирского слова и авторитета. Побурчал, не без этого, но смирился.
Запустились, прогрели моторы и покатили на взлёт. Ничего особенного. Взлёт как взлёт, полёт спокойный. Болтанки нет, ветер слабый, облачность низкая, этого не отнять, но мы в облака и не лезли. Так и пошли на трёхстах метрах. Зато видно всё идеально. Сначала, правда, кроме волн внизу никого и ничего, только потом над сушей пошли. Там и веселее нам стало. Даже снизился немного. Люди внизу головы задирают, руками машут, провожают. И во второй половине дня, ещё засветло, садились на заснеженном аэродроме столицы.
Честно скажу, садиться было страшновато. Снег пугал, а мы без лыж, на колёсах. Но, на наше счастье, приземлились без проблем. Снег мокрый, вязкий, но неглубокий — носом не клюнули. Зато скорость быстро упала. Порулили к знакомому месту, поднимая за хвостом снежную мокрую взвесь, развернулись и заглушили моторы.
Вылезли наружу под звонкое потрескивание остывающих моторов, огляделись. Никому до нас нет никакого дела. Ан нет, ошибся — грузовой автомобиль-фургон в нашу сторону едет, мокрый снег из-под колёс в стороны веером разбрызгивается. И караул в отличие от всех прошлых случаев явно насторожился. Похоже, охрана аэродрома на этом грузовичке приближается. И явно по наши души. Это хорошо, есть подвижки в лучшую сторону.
А потом всё закрутилось калейдоскопом встреч и событий. Сначала ничего не предвещало никакой суеты. Опознались с дежурной сменой караула, подтвердили свои личности и предъявили командировочное предписание. На том же грузовичке нас неторопливо и степенно довезли до шлагбаума, высадили и дальше мы пошли пешком. До ближайшего извозчика. Да, забыл. Я ещё в караулку заскочил, караульному офицеру доложился о прибытии, снова предъявил наши документы, дождался, пока нас зафиксируют в книге учёта, сдал самолёт под охрану и воспользовался телефоном — позвонил через коммутатор в дирекцию завода. Никого, кроме секретаря не застал, но весточку о себе оставил.
Заселились в гостиницу, и… И приехал Сикорский. И вот тут началось. В первый же день сразу потащил меня в новые цеха — хвастаться новыми самолётами. С нашими отечественными новыми моторами. Они их всё-таки сделали! И успели наладить производство. Правду сказать, количество производимых моторов пока оставляло желать большего, но дело движется и развивается. Нужно дальше увеличивать станочный парк, набирать квалифицированных рабочих и инженеров. Порадовался от души. Особенно удивился новому истребителю-моноплану. По уверениям конструкторов, он будет развивать скорость чуть меньше двухсот километров. И летать будет с нашим мотором же. А английских пока ещё нет. Похоже, морские пути не такие уж и быстрые. Пока ещё союзники раскачаются… Кстати, а почему доставка идёт через Архангельск? Разве Мурманска ещё нет? Нужно будет поинтересоваться. Где там моя тетрадка?
Ну и по мере сил ознакомился с бухгалтерией. Как ознакомился? Игорь Владимирович предоставил для ознакомления выписки со счетов, перечисленных в банк на моё имя. Радует. Особо вникать не стал, причин сомневаться у меня нет, лишь конечные суммы просмотрел. Только куда мне эти деньги сейчас девать? Покупать жильё в столице? Зачем? Вкладывать в драгметаллы? Не знаю, думать нужно. И вообще, сначала надо своими глазами на обстановку в городе посмотреть, тогда и принимать какое-то решение по деньгам. Потому как в последнее время в газетах много пишут о столкновениях между различными группами рабочих на Сормовском заводе. Заработала в должной мере программа Зубатова. Работяги-акционеры выдавили революционно настроенную часть своих бывших товарищей за пределы завода. И в столице тоже что-то подобное, но с гораздо меньшим размахом и без большого шума начало происходить. Так что посмотрим, как дела дальше пойдут. Скорее всего, всё-таки вложу в металл свои накопления, пока есть такая возможность, и заберу с собой. А там видно будет, куда их пристроить…
На следующий день поехали на завод по производству «Муромцев». Показали мне наш будущий самолёт. С двойным управлением, с отбором в кабину горячего воздуха от новых двигателей, с тормозными барабанами колёс. И со стационарными пулемётными точками. Кабина легкобронированная со всех сторон, дополнительно к этому ещё и кресла экипажа с броневыми вставками. Порадовал установленный приёмник-передатчик — теперь можно будет на нём работать не только в телеграфном режиме. Лётные характеристики понравились. При максимальной заправке топливом полезная нагрузка увеличилась до полутора тонн. Вес загруженного аппарата потребовал обязательного усиления продольно-поперечного каркаса фюзеляжа и крыльев. Наряду с проклеенным деревом и фанерой использовали облегчённые металлические конструкции. Машина получилась тяжёлая и на вид неповоротливая. Посмотрим, как она себя в воздухе покажет. Потому что облётывать этот экспериментальный аппарат нам предстоит. Мне, то есть. Лишь бы наши новые моторы не подвели.
Первым делом, после ознакомления с самолётом отправил на завод свой экипаж. Пусть сдают наш «Муромец», знакомятся с новой машиной, изучают и привыкают. Погулять по столице вечером успеют. Удивился поведению Маяковского. Почему-то был уверен, что сразу после приземления он будет отпрашиваться в город, но этого не произошло. Неужели так поменялись жизненные приоритеты? Правда, чуть позже он у меня всё равно отпросился, но не к друзьям прежним, а в редакцию. Накропал чего-то. Или нарисовал. Обещал не задерживаться.
На следующий день, утром, за мной приехала знакомая машина. Мария Фёдоровна к себе приглашает. Уселся на кожаные подушки заднего сиденья, настроился на долгую поездку. Но ошибся. Ни в какое Царское Село и Гатчину мы не поехали. Пересекли стылую Неву — с удивлением заметил стоящие друг за другом военные корабли на фарватере, проехали по набережной и свернули к Зимнему.
С любопытством осматривался, но не увидел ни воронок на площади, ни каких-либо следов попаданий бомб в само здание дворца. А вот интересные пушечки с задранными в небо стволами засёк. И стоят-то они не просто так, а в обвалованных мешками с песком капонирах. Не удержался, задал вопрос:
— Газеты писали про разрушения в столице. После налёта «Цеппелинов». А я и не вижу ничего.
— Заделали всё сразу же. Присмотритесь. Видите, на крыше более светлое покрытие? — развернулся в мою сторону адъютант. — Впрочем, вряд ли вы что-то увидите. Снег. И на площади воронки сразу засыпали.
— Читал, столп чуть на завалился?
— Чудом устоял. Осколками, правда, посекло немного. Основной удар на Неву пришёлся. С той стороны много стёкол повылетело.
— Жертвы были?
— Были, как же без них. И на площади караулу не повезло, и во дворце досталось. От стёкол, в основном, как раз. Варвары немцы, что вы хотите…
— Да уж, — поддакнул. Это же надо! Варвары. Раньше бы такое вряд ли смог услышать. — А это что за новые пушки? Зенитные?
— Так точно. Ускорили выпуск новых зенитных орудий на Обуховском заводе…
Остановились. Выбрался наружу, поёжился от холодного воздуха, шагнул вслед за офицером мимо замершего у входа караула. Внутри пришлось разоружиться и раздеться. Пошли к лестнице. Глянул на своё отражение в зеркалах, поморщился. Вид у меня несколько не соответствующий окружающей меня роскоши. Потрёпанный, прямо скажем вид, пожёванный. Хоть бы заранее предупредили и время дали на подготовку к приёму…
Иду за сопровождающим, головой по сторонам кручу, интересно же. Ни разу именно здесь не был, ни в той жизни, ни в этой. Народу почти никого, поэтому перестал за свой потрёпанный вид переживать. Пока. Всё равно необходимо будет новый мундир справить. Сегодня же и закажу в том же самом ателье.
Поспешаю, стараясь не отставать. Палочка по паркету клацает, звонкое эхо от стен отражается. Приёмная, кабинет, знакомые всё лица. Доложился, замер, жду.
— Присаживайтесь, Сергей Викторович, — нарушает непродолжительное молчание Мария Фёдоровна.
В полной тишине ковыляю к указанному креслу, сажусь на плотную кожаную подушку, пристраиваю рядом палку.
— Рассказывайте.
А что рассказывать-то? О чём? Так и спросил.
— О перелёте, о бомбометании, о воздушном бое. О работе авиационного отряда генерала Шидловского. Свои впечатления и выводы.
Быстрый взгляд на Джунковского. Отмечаю короткий одобряющий кивок. Рассказываю кратко, ничего не скрываю и не приукрашиваю. Так, как и было на самом деле. Попутно со всех сторон обдумываю мысль: «Александр Михайлович же всё наверняка давно рассказал… С какой целью из меня информацию тянут? Больше спросить не о чем? И будто не знают о работе отряда Шидловского… Нет, тут что-то другое…»
Закончил высказывать свои впечатления, сделал положительные выводы по результатам работы эскадрильи, предложил увеличивать количество таких отрядов. Смотрю, Мария Фёдоровна с Джунковским переглянулись, помедлили, словно о чём-то перемолвились взглядами. Императрица согласно веки приопустила. Так бы и не заметил подобного переглядывания, если бы настороже не держался.
— Сергей Викторович, ещё раз расскажите, что именно вы в Копенгагене делали, чем лично занимались? — подхватил нить разговора Владимир Фёдорович. — Может, куда-то ходили?
А ведь жандарм на моей стороне. И явно на что-то намекает, даже не намекает, а прямым текстом указывает. На что? Неужели на моё посещение банка? Кто мог проследить? Казаки точно не могли, я один был. Кто-то ещё за мной там присматривал? Вполне вероятно. И что? Ну, посетил я банк… Кому какое дело? Мои сбережения, куда хочу, туда и вкладываю. Или… Они что, думают — я себе место подыскиваю? Драпать собираюсь? Та-ак. А почему? Я же им вероятные события предсказывал… Скорее всего, именно так и решили. И сейчас вся моя будущая жизнь от этого разговора зависит, от моих следующих слов. На волоске висит, так сказать. Потому как если что, то чёрта с два меня из этого дворца выпустят. Буду в клетке, словно говорящий попугай жить, прогнозы выдавать за корм, и по жёрдочке под присмотром прыгать. И как мне выкрутиться? Как доказать, что никуда я не сбегу? По крайней мере, пока? Да какое там пока! Я вообще никуда не собираюсь уезжать! Просто там сбережения целее будут! И-и, разве я один такой? Вот оно! Идея! Попробовать? А что ещё делать? Других вариантов нет. Только на очень уж тонкий лёд я сейчас ступить собираюсь. А, была не была! Пан или пропал!
— Это вы сейчас про моё посещение банка спрашиваете? — спросил вроде бы как небрежно, словно между прочим, а сам внимательно реакцию отслеживаю на свой вопрос. Точно, вон как Мария Фёдоровна выпрямилась. Нет, если бы не был я настолько напряжён, ничего бы и не заметил. А тут словно внутри Императрицы какое-то движение проскользнуло. Так-то она как сидела прямо, так и сидит. Но было что-то, было, я же почувствовал какой-то импульс! И Джунковский глазами дрогнул. Выходит, всё правильно я решил. Ответа на свой риторический вопрос явно не дождусь, так что продолжу:
— Если именно про то посещение, так что тут странного? Решил свои драгоценности, те самые, — сделал короткую паузу, кивнул Владимиру Фёдоровичу с намёком. Дождался ответного кивка и продолжил. — На сохранение положить. Там надёжнее будет.
Ох, иду по грани, по самому краю с последней своей фразой.
— Надёжнее? Вы так не доверяете нашим банкам? — объяснимо подхватил мои последние слова Джунковский.
— Доверяю. Просто решил последовать вашему примеру. Не конкретно вашему, Владимир Фёдорович, а примеру Марии Фёдоровны, Александра Михайловича, и многих, многих других государственных деятелей… И чиновников. Не говоря уже о… — и я к потолку глаза поднял. А потом на портрет государя свой взгляд перевёл.
Бац! Получили? Мария Фёдоровна глаза распахнула, на спинку кресла откинулась, в глазах удивление по самые веки плещется, только не выплёскивается. А Джунковский замер. Похоже, лихорадочно мой ответ просчитывает, что именно я подразумеваю. И ведь просчитал! Потому что вижу, как в его глазах чёртики заплясали, а выражение лица на кратчайший миг дрогнуло, утратило прежнюю строгость, мелькнуло весёлой и довольной усмешкой и вновь окуталось прежней непроницаемой маской.
— Что вы этим хотите сказать? — Мария Фёдоровна перехватила инициативу в разговоре. Не утерпела, не смогла после моего намёка остаться в стороне.
Это хорошо, что вопросы задаёт. Могла бы сразу приказ Джунковскому отдать. Или охрану вызвать. И всё. А так есть какой-то шанс у меня, есть. И всё она уже сообразила, поняла, теперь только моего ответа ждёт.
— Ну-у, — протянул я. А сам краем глаза отслеживаю реакцию Джунковского. Насколько далеко мне в своём ответе заходить можно? — Если у вас есть недвижимость за границей, счета и сбережения, то почему я не могу поступить так же?
А про остальных я пока промолчу. И про чиновников тоже. Но ведь слово сказано? И все здесь присутствующие его слышали и прекрасно поняли, что я имею в виду.
— Было бы смешно, если бы у нас этих, как вы их называете, сбережений не было… — медленно тянет фразу Мария Фёдоровна, а сама напряжённо о чём-то думает. И понятно, о чём. А я молчу. — Владимир Фёдорович, можно ли подготовить сведения о имеющейся заграничной недвижимости у… Ну, хотя бы наиболее значимых людей страны?
— Можно. Основные данные у нас есть, — утвердительно ответил Джунковский.
— А счета?
— С этим сейчас сложнее. И времени займёт много. Но всё возможно.
— Хотя бы основное можно сделать? Сделайте, желательно быстрее.
— А зачем? — решаюсь влезть в диалог. — Смысл какой в этом? Ведь всё равно вы ничего не сможете изменить.
— Сергей Викторович, у вас наверняка ещё много дел. Послезавтра награждение, а у вас, извините, мундир… Владимир Фёдорович, не сочтите за труд, проводите господина капитана. Ему ещё к портному нужно успеть…
Выставили меня! Слова сказать не дали! И слава богу! Иду по коридору, ноги ватные, на палочку свою всем телом навалился. Неужели отбился? Надолго ли… А мундир и впрямь нужно заказать. Особенно если награждать будут…
Награждали весь мой экипаж. Здесь же, в Зимнем. Кроме нас присутствовало ещё четверо лётчиков из разных авиаотрядов. Вообще в зале находилось несколько десятков награждаемых из всех родов войск. Из знакомых, кроме великого князя и Второва, правда, только Нестеров. К первым мне и близко не подойти, а вот к Петру Николаевичу можно и даже нужно. Не только я себя здесь «не в своей тарелке» чувствую. Подошёл аккуратно. Он тут же представил меня остальным пилотам. Запомнил только Крутеня. Быстренько уговорились отметить втроём сие знаменательное событие в ресторане. Ну и поговорить, само собой, в дружеском кругу единомышленников.
А дальше сама процедура. Великий князь Александр Михайлович получил адмиральское звание и «Андрея». Второв, у которого уже была простая Анна — «Станислава» с мечами. Всё-таки в бою побывал. Поучаствовал, так сказать. Да без шуток заслужил своими делами.
Мы с Нестеровым — золотое оружие. Мне ещё одного «Георгия» вручили. И всё-таки дали капитана. Как-то очень уж быстро я по карьерной лестнице взлетаю. Даже как-то не по себе. Как бы голова от столь стремительного взлёта не закружилась.
Остальным нашим вручили по «Георгию». Штурману плюсом «Анненское» оружие. Игнат, наконец-то, стал прапорщиком. И официально перешёл в мой экипаж. Всё, был казак и нету. Теперь он, как и Семён, авиатор. А о лампасах и казачьих званиях им двоим придётся пока на неопределённое время забыть.
Затем награждали и вовсе незнакомых мне офицеров и гражданских, но это уже не так интересно. Мне и своих впечатлений хватило.
Ждал ли я большего? Честно говоря, нет. Даже и на это не рассчитывал. Несмотря на благоволение к моей персоне великого князя и вдовствующей императрицы. Нет, на «Георгия»-то точно надеялся. Или на следующую степень «Анны», а тут слишком много всего насыпали.
На самом-то деле сейчас не слишком многих и награждают. Стоит только на грудь Нестерова посмотреть. Это в прочитанных мной книжках награды налево и направо без счёта раздают. В реальности далеко не так. Здесь действительно здорово выделиться нужно. Или оказаться в нужное время в нужном месте. На виду, то есть. И не просто на виду, а у значимых персон на виду, правду сказать. Как с нами и вышло. А подвигов и повседневного незаметного героизма в войсках каждый день хватает. Работа такая…
После награждения, как и уговаривались, втроём зашли в ближайший ресторан. Посидели, без спиртного, правда. Высочайший указ вовсю действовал. И даже в чайниках никто ничего не предлагал и не разносил. Зря мы сюда пришли, слишком близко Зимний. Нужно было куда-нибудь в более тихое и спокойное место. Зато вдоволь поговорили. Кое-что на профессиональную тему обсудили с Нестеровым, с Евграфом Николаевичем Крутенем.
Сижу, компот прихлёбываю, вроде бы как слушаю собеседников, а сам мыслями далеко-далеко отсюда. Перед глазами вновь проносится процедура награждения, лицо и фигура Его Императорского Величества. Похудел Николай Второй от забот, щёки ввалились, глаза запали. Ничего, зато дело делается. А семья-то у него так в Крыму и находится. И Распутин вроде бы к себе на родину вернулся. Давно о нём ничего газеты не пишут. Слухи какие-то изредка ходят, но только слухи.
В столице, как я уже упоминал, после Сормовских событий тоже случилось нечто подобное. На Путиловском и Обуховском, на Судостроительных верфях вспыхнули стычки между различными группами рабочих. Но быстро затихли. Сейчас везде порядок, но надолго ли подобное затишье? Вряд ли революционеры смирились со своим поражением, но пока помалкивают. Всё только начинается. Но в армии и на флоте нет такого брожения, как это было у нас когда-то. Пропаганда — великое дело. И не только печатная. Даже театры на своих сценах вовсю превозносят мужество и великий дух русского солдата. И среди интеллигенции стало не модно преклоняться перед западом. Голода в столице нет и не предвидится, склады зерном забиты. Чиновников прижали, земгусар не будет, патронного и снарядного «голода» не ожидается, моторы даже свои начали делать. И это я только то перечислил, что сразу на ум пришло. А сколько ещё всякого необходимого успели за это столь короткое время сделать? Ого-го, сколько!
И меня вряд ли оставят в покое. Сегодня я ещё сам по себе, а вот завтра… Завтра мне обязательно нужно ждать знакомый автомобиль…
Да и ладно! Это всё будет завтра. А сейчас я с летунами отдохну, а вечером с экипажем в гостинице тесной компанией посидим. Так договорились.
— А не пойти ли нам в какое-нибудь другое, более благоприятное место? — выбросил все мысли из головы, прервал спорщиков и предложил найти что-то более соответствующее моим, да и не только моим, желаниям. Хватит уже на сухую сидеть, чаи гонять.
— А и верно, господа, тут недалеко место знаю. Неплохое, кстати, место. Предлагаю всем вместе направиться туда, — Нестеров быстро сориентировался.
— Никто не возражает? Тогда вперёд, господа, вперёд! Время не ждёт!
Наутро бодро подскочил с кровати. В номере воздух свежий, прохладно даже. Спали-то мы с открытой форточкой.
— Подъём! Труба зовёт! — растормошил штурмана. — Вставайте, Фёдор Дмитриевич, пора завтракать.
А сам быстренько зарядочку сделал. Без фанатизма, минут на пять. Так, чтобы размяться только. Вчера ещё и с экипажем наше награждение отметили. Тут уж Маяковский расстарался. Посидел с нами и после второй распрощался, убежал к своим друзьям-знакомцам. Да хвастаться наградой побежал, куда же ещё. За ним и Сергей ушёл. Почему бы и нет? Он тоже местный, питерский. Чуть позже мы и вовсе остались с Семёном вдвоём. Инженер откланялся, штурман следом, Игнат. Ну, с Игнатом всё и так без слов понятно. А мы посидели немного, да на чай перешли.
Перед сном ещё и прогулялись вдоль реки, стылым воздухом подышали, влагой напитались. Зато организмы прочистили. И стоило тогда деньги на запрещённое указом ядовитое зелье тратить? Вот в чём вопрос. Зато посидели хорошо…
А теперь бы позавтракать, да чашечку ароматного кофе выпить, и вообще красота получится!
Уже когда заканчивал завтрак в окно увидел знакомую машину. Не ошибся я в своих предположениях. Ну да ладно, лишь бы надолго не заняли. Мне ещё самолёт получать, да к перелёту готовиться.




Глава 16


Свою чашечку кофе на завтрак я тогда всё-таки успел выпить. И только после этого вышел на улицу к лакированному автомобилю.
И неожиданная утренняя поездка у меня выдалась на этот раз не в Зимний дворец, как можно было ожидать, а к зданию жандармского Корпуса. Что по понятным причинам сразу напрягло. Получается, очередная встреча у меня на этот раз будет с Джунковским.
Владимир Фёдорович тянуть не стал, кивнул в ответ, быстрым жестом предложил подойти ближе к столу, поморщился, когда я остановился рядом, и кивнул на стоящий рядом стул:
— Присаживайтесь, Сергей Викторович. Разговор у нас с вами будет недолгий, но важный.
Замолчал, пока я присаживаюсь, коротким быстрым взглядом стрельнул мне в глаза и зарылся в каких-то бумагах на столе. Бумаг-то этих раз-два и обчёлся. Нет на столе почти ничего, пару листочков лежит и даже, по-моему, девственно чистых. Для антуража, так сказать, и создания рабочей атмосферы в кабинете. Шуршит бумагами Владимир Фёдорович, да в мою сторону периодически поглядывает, ждёт, когда я созрею.
Похоже, ожидает меня совсем непростой разговор. И Марии Фёдоровны, без которой ещё ни разу не проходило ни одной нашей встречи, нет, и вообще никого нет, кроме шефа жандармов. Гадость какую-нибудь сейчас услышу. Наверняка. А в голове пусто, никаких идей по этому поводу нет. Страшно ли мне? Само собой. Кому бы не было страшно? Но и трястись я никогда не буду. Случись подобное событие где-нибудь в более благоприятном для меня месте, так я бы ещё побарахтался, придумал бы что-нибудь этакое. А в этом кабинете без вариантов.
Нажмёт сейчас скрытую кнопочку командир Корпуса, набегут в кабинет добры молодцы в голубых мундирах, подхватят под микитки и утащат в тёмное подземелье. А может и нажимать ему не понадобится — может за нами и так кто-нибудь откуда-нибудь да присматривает. Не за нами, а за мной, за моим поведением, само собой.
Настолько живо представил себе подобную картинку, что не удержался таким своим мыслям и усмехнулся. К моей чести не совсем усмехнулся, так, про себя хмыкнул, а вот похоже, что-то в глазах у меня этакое проскочило. Потому как внимательно всматривающийся в моё лицо Джунковский это моментально засёк. И тут же спросил, не постеснялся:
— О чём подумали, Сергей Викторович? Что такое весёлое в нашей встрече усмотрели?
— Откровенно?
— Желательно.
Подумал — а почему бы и нет? Терять я ничего не потеряю и вряд ли, если что, себе этим откровением хуже сделаю. Зато сразу станет ясно, что мне от этого разговора ждать и к чему себя готовить. Хотя-а. Я, как тот пионер, со времени попадания сюда, в эту эпоху, ко всему готов. Даже к самому поганому.
Так что поведал я Владимиру Фёдоровичу о промелькнувших у меня мыслях, не стал утаивать.
— Хм, интересно. И что? Так просто бы дали себя схватить? Даже не посопротивлялись бы? Хотя бы для приличия?
— Здесь не стал бы… — дальше пусть сам за меня додумывает.
— Прошу прощения, Сергей Викторович, за моё любопытство. Само же знаете, служба… — тоже еле заметно усмехнулся Джунковский.
Я только веки опустил. Чуть-чуть. Понимаю, мол. И насторожился. Похоже, сейчас я и услышу, чему и кому я сегодняшним визитом в Корпус обязан…
— Сергей Викторович, мне поручено, — глаза моего собеседника чуть приподнялись вверх, явственно намекая на кого-то явно повыше званием и должностью. — поставить перед вами довольно-таки непростую задачу. Почему именно мне и почему именно вам вы сейчас и сами сообразите…
И я сообразил. Сразу, как только первые слова услышал. И понял, почему именно мне доверено выполнение этой задачи. И кем доверено. Само собой, нашим императором. Николай не Вильгельм, и не какой-либо другой правитель в Европе, он слишком щепетилен в подобных делах, приличия старается соблюдать. За что, кстати, и пострадает. Поэтому и не может напрямую мне этот приказ отдавать. Жандарма на это дело подписал. А так сделаю я работу, и всем вроде как станет понятно, кто за этим стоит. По мне так ерунда всё это. Да, а почему Мария Фёдоровна в сегодняшней встрече участия не принимает? Излишней щепетильностью она, в отличие от Ники, не страдает, женщина достаточно жёсткая и решительная. Зато дополнительный авторитет бы себе заработала. Пригодится ведь в будущем. Да и в настоящем тоже…
А поручено мне вернуть обратку за недавний налёт «Цеппелинов». Вряд ли кто-то другой смог бы проделать нечто подобное. Эскадрилья Шидловского? Должного опыта маловато. Могут, конечно, и справиться, но здесь промахнуться и опозориться ни в коем случае нельзя. На всю Европу ославимся ведь. Опять же выход на цель и само бомбометание должно быть настолько точным, чтобы никто из мирных жителей не пострадал. Мы не варвары, просто так напропалую сыпать бомбы по столице не станем!
Разговор получился не то чтобы трудный, но какой-то вязкий, что ли. Мне бы и двух фраз хватило. Летишь туда-то. Бомбишь то-то. И всё. А тут объясняют и объясняют, на чувство долга ссылаются. Что объяснять-то — война идёт. Потому что может гражданское население пострадать? Не понимаю, мы с кем воюем? Со страной или лишь с армией? Лучше бы о нашем мирном населении так же заботились…
На доведение приказа у Джунковского ушло чуть больше пяти минут. Я бы уложился секунд в двадцать. А если бы кто-то другой ставил мне задачу? Николай, например? Часа бы не хватило? Понимаю, почему Марии Фёдоровны нет, и почему именно жандарм мне задачу ставит.
Потом стало легче. Приступили к обсуждению выполнения этой самой задачи. Потому как никто не знает, как именно её выполнить можно. Нет, понятно, что нужно долететь и бомбы сбросить. Но не всё так просто. Тут же на карте прикинул расстояние. Туда-то долетим, не вопрос, но назад вернуться не сможем. Топлива не хватит. Значит, что получается? Что-то нужно придумывать…
Даже если вылетать из-под Варшавы, получается в оба конца предел по дальности. Это без дополнительных баков. А мне ещё и бомбы на борт брать. И одной тут явно не отделаешься — как бы не максимальная бомбовая загрузка должна быть. Иначе купол с перекрытиями верхних этажей не проломим. Живой пример перед глазами есть. «Цеппелины» вон отбомбились по Петербургу, так все разрушения в Зимнем ниже крыши и кое-где ниже самого верхнего этажа не пошли. Правда, у них и бомбы меньшего веса…
Так что про дополнительные баки можно сразу забыть. Думать и считать нужно.
Пока этот вопрос не решим, продолжать разговор смысла нет. Поэтому прошу паузу на обдумывание. Расстаёмся до завтрашнего утра. Вот так. Хочешь не хочешь, а за сутки изволь решение найти.
Иду по коридору, спускаюсь по лестнице, а в голове крутится какая-то мысль, вертится на языке что-то, да только никак не вспомнить. Постоянно отвлекают потому что. То мимо проходящие офицеры, которых обязательно нужно приветствовать, то скрипучая тяжёлая дверь чьего-то кабинета, то автомобиль у входа, с его громко работающим мотором.
И выхлопом-то он всю улицу завонял, дышать нечем. Да ещё и зажигание позднее стоит. Вон как в глушитель вспышками стреляет. Как бы не отвалился. Или топливная смесь слишком богатая. Смесь…
Бахнуло из глушителя клубом чёрного дыма, даже хлопья сажи полетели. Показалось или нет, но и пламя блеснуло. Смесь богатая… Пламя… Лихорадочно закрутились шестерёнки в голове, выстроились в чёткое воспоминание. Вот оно что давно нужно было «придумать»! Напалм! И сразу вся проблема с Берлином решится, с неприступными фортами и казематами оборонительных сооружений Кенигсберга, со всеми неприступными для нашего оружия броненосцами и крейсерами!
Негуманно? А газом травить наши войска гуманно? Вот! Ещё одно! Можно будет и заводы соответствующие сжечь! Вернуться назад и изложить Владимиру Фёдоровичу только что пришедшие в голову мысли? Стоп! Не нужно суетиться. Завтра и изложу. И кроме него больше никому ни слова. Потому как думаю, что кроме Джунковского никто эту мою идею в данный момент не поддержит…
Так и вышло. Не стали мы никого посвящать в это дело. Ну, кроме Марии Фёдоровны, само собой. Да и то пришлось очень аккуратно подводить вдовствующую императрицу к разъяснению, а потом и к правильному осознанию наших замыслов. Оказалось, можно было и не усердствовать. Идею Мария Фёдоровна приняла спокойно. На войне все средства хороши, когда они способствуют нашей победе. И Императора она же пообещала взять на себя. Сразу словно гора с плеч спала. И все вопросы с финансированием работ по столь необходимому мне и нам «изобретению» решились в одно мгновение. Правда, всё это дело сразу же засекретили. А само изобретение пришлось «осваивать» Ипатьеву.
Генерала срочно вернули из Донбасса, где он возглавлял комиссию Главного артиллерийского управления, озадачили предварительными выкладками по предлагаемой работе, озаботили секретностью и предоставили всё необходимое для испытаний. Даже первичные компоненты обозначили. Только состав смеси предложили придумать свой. Ну и необходимые свойства этого состава обозначили. Был напалм, будет какой-нибудь… Да уж обзовём как-нибудь, название прекрасно и без меня придумают.
Владимир Николаевич Ипатьев сначала был весьма недоволен. Да и кто бы радовался, если его от важной работы оторвали? Но проникся важностью задания и приступил к исследованиям своего, как он сразу сказал «греческого огня», и его испытаниям. И через неделю у нас появилась готовая смесь. Быстро? Ничего подобного, на готовой-то основе.
Кстати, в самом первом разговоре с Ипатьевым пришлось, как я и думал, всё-таки коснуться проблем нравственности в её применении. И обосновать. Пришлось снова обращаться к уже отработанным методам воздействия — а использовать отравляющие вещества нравственно? Ну а поскольку разговор зашёл об отравляющих газах, то следом за этим разговором последовало логичное продолжение. Сразу же перескочили на тему с газами и со слов Владимира Николаевича вышли на профессора Зелинского с его противогазом.
Пришлось Джунковскому срочно брать на себя ещё одного учёного, потому как тот находился в добровольной сначала, а потом и в узаконенной, но не афишируемой никем опале. Ну, тут жандарму и карты в руки, пусть по своему ведомству разбирается. А противогаз в войсках срочно нужен. Получится или нет уничтожить производство отравляющих веществ в Германии — неизвестно пока. Стремиться к этому будем, но кто его знает, как оно в реальности получится…
А вообще мне в этот раз в столице понравилось. Дёргали меня не так часто, как во все прошлые разы, техника к вылету готова, осталось нужную химию сделать в необходимом количестве и с собой забрать. И на улицах я почти не показывался. Поэтому жизнь столичная так и пролетела мимо меня серым лебедем. Почему не показывался? А душу отводил. Сначала пропадал в так называемой творческой мастерской, где под руководством Сикорского молодёжь творила новые модели самолётов. Ну сами посудите, как тут без меня можно было обойтись? Неужели я бы этакое смог пропустить? Поэтому да, пропадал. С утра и до самого позднего вечера. Потому как не просто присутствовал, но ещё и грамотные советы давал, с соответствующими теоретическими выкладками.
Так что первое время не вылезал из мастерской, пока не появилось у меня другое увлечение, столь же необходимое и значимое. Столица, что ни говори. Соблазнов даже на заводе хватает. И в гостинице горничные так мимо и шмыгают… И шмыгают, и шмыгают, чертовки. Пока к себе в номер поднимешься, все глаза измозолишь…
Вот мне и хватило. Подвернулась тут одна вдовушка… На одном из вечеров, куда меня однажды удачно заманил Сикорский. Публика всё приличная, а вот поди ж ты, как иногда случается. И ведь не скажу, и даже не думаю, что эта встреча была заранее спланирована супругой Игоря Владимировича, но познакомить нас именно она и познакомила, представила друг другу. И как-то закрутилось у нас с новой знакомой по обоюдному согласию всё быстро и сразу, даже опомниться не успел. И сам не понял, моя на то была инициатива, или меня просто окрутили. Впрочем, окручивание сие хоть и было резким и моментальным, но и я не стал вообще противиться и упираться. Это так и есть на самом деле, что уж перед собой-то стесняться? Я как бы и не против был, а вовсе даже и наоборот. А потом плюнул на всё и просто получал удовольствие. От встреч. Ну и отдыхал душой. И телом, куда же без него, без тела-то. Оно тут, в этом деле, как бы не самое основное будет…
А потом время краткого отдыха закончилось. Всё-таки изготовили нужную нам всем химию, провели испытания с воздуха новой горючей смеси и сразу этот дело засекретили. Ненадолго, чую, засекретили. Вот как уроню пару бочек на Берлин, так всему секрету и конец настанет. Наверняка ведь найдётся такая сволочь, которая этот секрет продаст. Правда, тут я пару вариантов предложил. Все документы о разработке изъять у Ипатьева. Изготовить небольшую партию и всё. И поместить её под замок, под охрану. И выдавать из этой партии нужное количество смеси под роспись только кому-то одному. И больше никому. Например, мне можно выдавать… Глядишь, ненадолго и удержим секрет. Это один вариант. И второй — наоборот, наделать сразу большое количество смеси. И применить её. А после уже пусть копируют. Не страшно…
А что именно нам бомбить — мы все и так знаем. И даже цели заранее расписали… И первые бочки смеси загрузили в самолёт, выставили вооружённую охрану. Завтра по готовности вылетаем в Варшаву. Не в саму Варшаву, само собой, а в пригород. Туда, где сейчас базируется эскадрилья Шидловского. Перелёт не то, что такой уж и дальний, летали мы и дальше, но у нас загрузка получается максимальная. Поэтому будем выполнять перелёт с промежуточной посадкой. Одной или двумя, посмотрю по расходу топлива на маршруте. И первая из них будет производиться в Пскове. Так и маршрут спрямляем, и я на любимый город посмотрю. Соскучился по родным местам…
Принято решение и сверху одобрено идти на Берлин минимум двумя самолётами. Так и нагрузка на каждый самолёт равномерно распределится, и топлива туда и обратно с запасом хватит. С Запасом… Маловат запасец-то будет, но и деться нам некуда. Иначе вообще задачу не смогли бы выполнить. Первый будет бомбы на купол Рейхстага бросать, чтобы его пробить, а второй следом в разбитую крышу бочки с горючей смесью укладывать. И с бочками однозначно мне лететь. А вот кто впереди с бомбами пойдёт? Шидловский подскажет и назначит самый толковый экипаж…
* * *
Идём под облаками. Нижняя кромка вот она, совсем рядом — лохматится над головой рваной и мокрой серой простынью, можно при желании руками дотянуться. Винты изредка выхватывают из этой массы особо провисший кусок, рубят его в клочья и отбрасывают назад в виде бело-серого, завихряющегося спиралью хвоста. Была бы у нас скорость повыше, так можно было бы посмотреть, как тянется и уходит вдаль этот след, а так обрывается и исчезает он сразу за стабилизатором, буквально в нескольких метрах от него. Только богатое воображение и рисует перед глазами красивые картинки невозможного.
На Псков выскочили почти точно. Подумаешь, ошиблись немного, на полверсты где-то. При такой погоде нормально. На подходе сориентировались по серо-белой громаде Кремля и тёмной ленте реки, довернули со снижением на аэродром. Прошли над метеостанцией на сотне метрах, определили по конусу ветер, выполнили заход на посадку с расчётного угла, на глазок, само собой, и сели.
Хорошо хоть дождя нет. Развернулись в конце пробега, покатились к центру поля, как раз к той самой метеостанции, совмещённой с караульным помещением. Ну и будке руководителя полётами, само собой.
К одинокому часовому на низком холме добавилась высыпавшая из помещения вооружённая группа, рассредоточилась, пропала с глаз, заняла оборону. В окопчики они попрыгали, куда же ещё? Не в траву же попадали. Да и какая трава в декабре? Смех один, а не трава. И снега нет. С начала зимы ещё ни разу не радовало нас настоящими снежными хлопьями. Так, пародия на зиму — мокрый снег с дождём порой сверху падает, и непонятно, то ли это снег, то ли всё-таки больше дождь. Но на земле успевает накопиться мокрой слякотной массой, к понятному раздражению. В Петербурге немного севернее, поэтому там задерживается такая каша, не тает сразу же. И температура ниже минус пяти по ночам не опускается. Ну а днём, само собой, было чуть за ноль. В плюсе, конечно.
Останавливаться на полосе не стали. А вдруг кому приспичит взлетать? Мало ли какие превратности войны могут заставить пилотов подняться в воздух? Да и дежурство для экипажей никто не отменял. Правда, готовых к вылету самолётов я что-то не вижу. Похоже, что все аэропланы в ангарах стоят. Это они зря. Лишнее время после объявления тревоги потеряют. А после того самого налёта «Цеппелинов» на столицу за всякое промедление можно не то что «по шапке» получить, но и занимаемой должности лишиться. Строг стал государь не по-детски…
Так что после всех этих размышлений прокатился чуть дальше, мимо знакомой и когда-то родной курилки, мимо склада горюче-смазочных материалов, зарулил за пологий холм с метеостанцией на самой его вершинке и уже там окончательно остановился, развернувшись предварительно носом к полосе и подняв при этом пыльное грязное облако. А ветра-то и нет. Почти нет. Надо было в другую сторону разворачиваться, а то это облако так над холмишком и зависло. Вот что мне стоило в другую сторону развернуться? Всё пылюги было бы меньше. Наверняка сейчас в мою сторону все матюки бойцы складывают. Эх, ладно. Пора выключаться.
Собрались у самолёта, стоим молчим. Экипаж на меня поглядывает, а я жду, когда караульный начальник к нам спустится. Самому как-то не хочется в горку идти, да и кто их, этих караульных знает. Пальнут ещё. Это я так свою лень оправдываю — вряд ли кто на это без команды решится. Но всё равно лучше постоять и подождать офицера. А тот не спешит. Точно, выжидает, когда пыль уляжется. Неудобно получилось.
Наконец, распахнулась дверь караулки, высунулся кто-то, осмотрелся, спрятался обратно. Обстановку оценил, похоже. Ну и доложился, само собой. Ну да. Вот и дежурное аэродромное начальство из домика показалось, начало к нам неторопливо спускаться. Ба, знакомые лица. А знаю я его. Пару раз в офицерском собрании пересекались. Ну, когда я проставлялся. Отсюда не слышно, но, похоже, какая-то команда караулу проскочила. Слева и справа стекли с этой невеликой возвышенности дежурные караульные, охватили с двух сторон самолёт, на прицел нас взяли. Строго тут, смотрю, стало. Как надо.
Чем ближе к нам подходил офицер, тем явственнее на его лице проступало удивление и узнавание. Но, даже не смотря на опознание, близко не подошёл, остановился в отдалении, козырнул:
— Господа, начальник караула подпоручик Ольгов. Позвольте узнать цель вашего прибытия?
— Капитан Грачёв, командир экипажа. Выполняю перелёт по маршруту с запланированной посадкой на вашем аэродроме. У вас должна быть телеграмма из столицы. Здравия желаю, — улыбнулся, лихорадочно вспоминая имя-отчество офицера. — Дмитрий Игоревич?
— Так точно. Здравия желаю, ваше высокоблагородие. Вас можно поздравить с новым званием? — улыбнулся подпоручик и спрятал револьвер в кобуру. Но клапан застёгивать пока не стал, что характерно.
— Можно и поздравить. Я подойду?
— Конечно, — заторопился с разрешением дежурный. Дал отмашку караулу, и бойцы опустили оружие. Но расслабляться не стали. Как и возвращаться на свои места.
— Дмитрий Игоревич, мы ещё вчера отбивали телеграмму в отряд с предупреждением о сегодняшней посадке. Неужели вас не предупредили?
Ольгов покачал головой, перескакивая взглядом с экипажа на самолёт и обратно. Похоже, осмотром не удовлетворился:
— Не предупредили. А предписание командировочное у вас есть?
— Есть. Прошу ознакомиться, — расстегнул командирскую сумку, выдернул нужную бумагу, протянул для ознакомления. — А связь со штабом есть?
— Связь есть, — подпоручик повернул голову, выхватил взглядом одного из бойцов. — Воропаев, бегом в караулку. Пусть Егорьев с дежурным свяжется. Передай, что сел «Илья Муромец». Командиром на нём его высокоблагородие капитан Грачёв, что у нас недавно служил. И обязательно спроси, были ли какие-то распоряжения по его прилёту? Всё понял?
— Так точно! Всё понял! — вытянулся караульный. Закинул винтовку за спину и размеренно потрусил вверх к домику.
— Строго тут у вас стало, — поделился впечатлениями для продолжения разговора.
— Война. Сами понимаете, — проводил взглядом убегающего вверх по пологому склону бойца подпоручик и развернулся ко мне. — Можно было и не звонить…
— Почему? — удивился я и тут же сообразил, закрутил головой. Заметил показавшуюся из-за холма машину. Но до неё ещё далеко, она только-только от строений городка отъехала. — Понятно. Командиром Роман Григорьевич?
— Так точно, он. Его машина. А вы теперь на этом летаете? — всё-таки не удержался от вопроса подпоручик. Любопытство пересилило. — Ни разу эти самолёты вблизи не видел.
— Вот и посмотрите заодно, — улыбнулся понятному интересу. — Вам наше предписание больше не нужно?
— Минуту, — Дмитрий Игоревич из точно такой же сумки, как у меня, достал блокнот, переписал данные из предписания в него. И только после этого протянул мне наше командировочное. — Потом в журнал перепишу.
Да всё понятно. И настороженность понятна. И краткость. Любопытство, конечно, пробивается, но от требований караульного Устава никуда не денешься.
Пока машину поджидали — воспользовались паузой и быстренько закрыли люки-двери, опечатали всё в присутствии начальника караула. Будет проще самолёт под охрану сдавать.
Прифырчал автомобиль, остановился, чуть не доезжая до нас. Заглох мотор, пыхнул напоследок сизым вонючим клубом, распахнулась пассажирская дверь. Вот и мой командир собственной персоной. Бывший. Времени-то прошло с момента моего убытия всего ничего, а словно годы пролетели. Шагнул вперёд, опередив своим движением подпоручика, сделал несколько быстрых шагов, вскинул руку к шапке, представился. А командир-то тоже капитана получил!
— Сергей Викторович, никак не ожидал вас вот на таком чуде увидеть. Минуту, — Роман Григорьевич выслушал рапорт начальника караула, протянул ему бланк телеграммы. — Отметьте входящий, зафиксируйте в журнале и примите самолёт под охрану.
Дождался, пока подпоручик перепишет к себе в блокнот цифры, подхватил бланк, развернулся ко мне:
— Сергей Викторович, сейчас грузовик подъедет, пусть ваши загружаются и едут к штабу. А вы со мной. Прошу на заднее сиденье. Заодно и расскажете мне по дороге, какими судьбами вас в Псков занесло…
Разместили нас в расположении Псковской авиароты. Где-нибудь в городе устраиваться смысла не было — всё равно завтра с рассветом улетим дальше. Можно было бы и сегодня улетать, заправка много времени бы не заняла, но тогда бы пришлось садиться под Варшавой ночью. А ночью, да ещё на совершенно незнакомое поле… Да с таким грузом в кабине… Как-то нет у меня на это никакого желания.
А пока, коли уж подвернулась такая оказия — в этом прекрасном городе оказаться, почему бы и не воспользоваться этим шансом и не прогуляться хотя бы по центру, да на седой древний Кремль полюбоваться?
Прогуляться по городу я прогулялся. И даже стремительно портившаяся погода не испортила моего хорошего настроения. Вот как только я в город вышел, так и зарядил сверху мелкий противный дождик. Сам весь вымок и ноги промокли насквозь. Хорошо хоть просушить сапоги было где. И сменка на вечер нашлась.
Чем дальше от столицы, тем нравы проще, а гонору меньше. И на мои променады по городу в лётной кожаной куртке старшие чином офицеры смотрели как бы «сквозь пальцы». Главное, не забывать их вовремя приветствовать. А старших офицеров на улицах хватало. На окраинах города, особенно на его западных границах места свободного не было. Всё новыми частями забито. А вот в столице я уже не рискнул бы, в отличие от своего прошлого посещения стольного града, в кожаной куртке пофорсить. Приказ о соблюдении формы одежды лётным составом вовсю в Петербурге действовал.
Андрея Вознесенского нет — убыл на днях, как меня просветили, к новому месту службы. В столицу убыл, именно там формировали очередной авиаотряд. Жаль, не пересеклись мы с ним. А номер этого отряда и где именно он начнёт проходить службу, никто не знает. Понимаю. За последнее время подобных отрядов было сформировано несколько. Ничего, встретимся когда-нибудь. Земля круглая, как говорится, а небо тесное. Так что обязательно пересечёмся, если живы будем.
Да и Псковской авиароте недолго осталось в городе находиться. До настоящего момента она в качестве учебной перевальной базы использовалась, а теперь, как меня любезно просветил Роман Григорьевич, наконец-то в верхах принято решение о перебазировании роты к месту боевых действий. Куда именно не сказал, ну и я этот вопрос не заострил.
В конце концов освободился, добрался до отведённых экипажу спальных мест, быстренько умылся перед сном холодной водичкой, разделся и с наслаждением забрался под синее с тремя белыми полосками шерстяное одеяло. Поёрзал, устраиваясь поудобней, надышал, согрелся, поплыл. Спать.
Утром взлетали в серых предрассветных сумерках. Погода как была дрянной весь вчерашний день, так и сегодня прогнозом на улучшение не порадовала. Даже лёгкий ночной морозец не справился с раскисшим грунтом. Лишь прихватил его сверху тоненькой корочкой, под которой пряталась мокрая каша.
Хорошо ещё, что к самолёту нас подвезли — не пришлось добираться на аэродром своим ходом и мочить ноги. Иначе в полёте бы пришлось сушиться. А так быстренько проверили целостность печатей на люках, забрались в кабину, запустились, включили отбор горячего воздуха в кабину.
Прогрели моторы, дали отмашку слева и справа дежурным механикам, махнул рукой провожающему самолёт караулу, порулил в начало полосы, стараясь сильно не газовать. Чтобы не поднимать за хвостом грязную взвесь и не обрызгать людей.
И разбегались по этой каше чуть дольше. Хорошо хоть грунт под коркой нагрузку держал и колёса в нём особо не вязли. Оторвались, набрали скорость, пошли в набор высоты с плавненьким растянутым разворотом на сто восемьдесят градусов. Взлетали-то по ветру, на северо-восток, а нам на юго-запад нужно. Проплыл внизу центр города, Троицкий собор Крома, серая лента реки Великой. Сразу же за рекой перевёл самолёт в горизонтальный полёт, пошли под нижней кромкой плотной слоисто-кучевой облачности. Высота почти пятьсот метров, так и пойдём, в облака лезть не будем.
На маршруте пришлось несколько раз отклоняться в сторону, обходить плотные снежные заряды впереди по курсу. А на траверзе Вильно облачность разом и пропала. Как будто отрезало. Словно из-под крышки вынырнули. Над головой появилось голубое небо, солнышко проглянуло, стало веселее. И высоту мы набрали, пошли дальше на полутора тысячах. И по сторонам можно посмотреть.
При подлёте к Варшаве несколько раз пытались связаться с землёй, но ничего из этого не получилось. На точку штурман вывел точно, искать аэродром не пришлось. Увиденное внизу сошлось с описаниями. Ровный рядок «Муромцев» продолжается таким же ровным рядком разномастных мелких самолётиков.
Встали в круг над лётным полем, осмотрелись, одновременно снижаясь до трёхсот метров, определились с ветром по дымам в городе, продолжили снижение и заход на посадку. За это время никакого движения на аэродроме не обнаружили, никому мы не интересны. Как так можно? Где дежурный отряд? Летай — не хочу. А если налёт вражеской авиации? Или те же самые «Цеппелины» полетят?
Сели штатно, тормозить не тормозили, скорость упала и так. Развернулись, порулили на малом газе ближе к стоянке наших самолётов. Заодно и лёгкие аппараты осмотрели. Кого тут только нет, сборная солянка. Фарманы, Вуазены, Ньюпоры и Депердюссены, вообще аппараты есть, которых я не узнаю.
— Командир, а вот и встречающие! — привлёк моё внимание бортинженер, оторвал от осмотра техники.
— Отлично! Ещё бы место показали, куда нам заруливать.
— Да они и показывают! Руками машут вон в ту сторону.
— Информативно… Тогда туда и рулим…
Как там у нас говорили? Пока в армии бардак, она непобедима? Как-то так…
Развернулись, заглушили моторы, покинули самолёт. А тут и сам Шидловский подъехал. И местное начальство с ним. Получается, ждали. Почему тогда на связь не выходили?
Сразу же организовали выгрузку бочек с горючей смесью и дозаправку самолёта. Все ёмкости выгружать не стали. Оставили на держателях две штуки.
Бочки со смесью сразу же перегружали на «Муромцы» эскадрильи. У нас всех сегодня ночной вылет.
После заправки и разгрузки самолёт опечатали, выставили караул, отправились на отдых. А мы со штурманом и вторым пилотом вместо отдыха — в штаб, на уточнение боевой задачи.
Каждому экипажу задача ставилась индивидуально. Например, вместе с нами по маршруту должен был лететь ещё один самолёт. У остальных были свои цели.
Удалось даже поспать несколько часов. Перед вылетом плотно поели, направились к самолёту. Начальник караула снял пост, протянул журнал на роспись. Проверили целостность печатей на дверях и люках, расписались. И начали готовиться к вылету. Убрали немногочисленные заглушки с воздухозаборников, осмотрели машину, запустили и прогрели моторы. Установили связь с ведомым самолётом и порулили на взлёт в рассеянном свете тусклых автомобильных фонарей мимо безмолвного пока строя застывших в ночи машин. Все остальные будут взлетать гораздо позже нас. Им в два раза меньше лететь до цели. Жаль, что мы пока можем только по одному вылету сделать. Мало мы бочек привезли. Следующая партия уже по железной дороге прибудет. Если в столице правильное, а самое главное — быстрое решение примут…
Ночной Берлин сверху выглядел великолепно. Жёлтые полосы улиц, подсвеченные огнями чёткие прямоугольники зданий — только река светилась непроглядной чернотой. Из-за которой и была хорошо различима на фоне освещённого города.
Идём прямо над изгибами реки Шпрее, вглядываемся вниз, считаем повороты. Вот-вот река разветвляться должна. Есть!
Аэронавигационные огни у нас были выключены ещё при подлёте к линии соприкосновения войск, поэтому шли до цели в целях безопасности на временном интервале в три минуты. Связью также было решено не пользоваться. Для взаимного обнаружения вполне хватало чистого безоблачного неба и сияющей круглой луны в вышине. На фоне тёмной земли прекрасно был виден светлый силуэт впереди летящего самолёта. А при подходе к цели мы увеличили обороты и сократили временную дистанцию до ведущего.
На удивление, с земли нас так до самого Берлина никто не обнаружил. Да и потом прошляпили. И где немецкий хвалённый порядок? Где пункты обнаружения и оповещения? Нет, я только рад, что их нет, но слишком уж легко мы летим. Не по себе как-то от этакой лёгкости. Как бы не расслабиться нам раньше времени на свою беду.
Встряхиваюсь сам, тереблю экипаж, заставляю повысить осмотрительность в воздухе. На сиденье поёрзал, наклонился пару раз вперёд, да в стороны. Размял мышцы. Надеюсь, что готов ко всему.
Снизились, заняли высоту восемьсот метров по альтиметру, определились на местности сначала по реке, а чуть позже и по характерным городским кварталам. Как-то слишком уж просто всё получается.
Довернули на цель, встали на боевой курс. Впереди летящий самолёт совсем не виден. Опасно, можно ошибиться по скорости и столкнуться. А страха нет. Азарт страх забивает. И опасение промахнуться. И за впереди идущий экипаж сильная опаска возникла. А ну как они промахнутся? И бомбы свои мимо купола Рейхстага положат? Тогда вся работа насмарку пойдёт. Да и ладно. Всё равно даже в таком случае плюха немцам знатная выйдет. Заставляю себя выбросить из головы лишние мысли, сосредотачиваюсь на приборах, компасе и, конечно же, командах штурмана.
Кошусь краем глаза на лежащую на коленях карту, всматриваюсь вниз и вперёд — подходим к рубежу открытия люков. Отлично видны справа поблёскивающие железнодорожные пути. Слева сверкает яркими огнями знаменитый бульвар «Унтер-ден-Линден».
— Открыть люки! — перекрикиваю ровный гул моторов.
— Есть люки открыть! — вторит из-за спины борттехник. И тут же докладывает. — Люки открыты! К сбросу готов!
А то я не знаю, что он готов. И что люки открылись. Потому что легонько встряхивается при этом самолёт, прекрасно слышу гул ворвавшегося в кабину холодного воздуха и звонкие щелчки встающих на замки створок. Но доклады фиксирую, потому что положено так.
— Командир! Три градуса влево! — не отрываясь от прицела командует штурман и я сразу же выполняю эту команду.
Кошу краем глаза на своего второго пилота. С удовлетворением киваю головой увиденному и снова сосредоточиваюсь на приборах. Работает мой помощник, помогает в пилотировании, придерживает штурвал, следит за отсутствием крена. Вдвоём гораздо проще управлять самолётом, нагрузки не такие значительные. Правда, не сейчас. Сейчас этих нагрузок практически не ощущается. Машина в ночном воздухе идёт ровно. Небо безоблачное, ясное — турбулентность отсутствует. Идеальные для работы условия. Промахнёмся — вот позору-то будет. Стыда не оберёшься!
Мигнули впереди аэронавигационные огни на ведущем самолёте. Мой пилот пустил секундомер, приготовился к отсчёту.
— Держим курс! — командует штурман.
Время замерло. Гудят размеренно моторы, тихонько вибрируют педали. А к шуму наружного воздуха в кабине я сразу привык и не замечаю его. На всякий случай двери между кабиной экипажа и грузовой сейчас открыты. Контролирую правильность боевого курса по визирной линии на нижнем стекле. Чётко идём. Ровно на цель. И ориентиры внизу отчётливые. Уходит вправо река, сверху хорошо виден уходящий вправо канал и чуть далее впереди центральный железнодорожный вокзал. Успеваю всё это заметить за какие-то доли секунды и успокоиться — точно идём. И здание Рейхстага сейчас отлично вижу. Ещё бы его не видеть! В огненных-то вспышках разрывов. Хорошо ведущий свои бомбы выложил. Так, как нужно. Теперь и нам ни в коем случае нельзя опростоволоситься.
— Двадцать пять, двадцать шесть… Двадцать девять. Время вышло! — перекрывает шум наружного воздуха в кабине чёткая команда помощника.
И тут же ему вторит штурман. Так, что эти две команды сливаются в одну:
— Сброс!
Машина пытается подвспухнуть, но я не даю ей этого сделать, выдерживаю высоту. Теперь бы снимки нам удачно сделать.
Разворачиваюсь на обратный курс вслед за огнями ведущего, включаю свои. Теперь можно не прятаться, дело сделано. Свои бочечки со смесью точно в цель уложили. Разгорающееся внизу пламя видно хорошо. Делаем снимки пожара и уходим домой с набором высоты. Далеко за спиной замельтешили по небу прожектора, исполосовали впустую небо яркими лучами. Опомнились…
Проспали немцы наш визит, на наше счастье. Ну на то и расчёт был.
Небо на горизонте начинает сереть — рассвет на подходе. А внизу сейчас наверняка готовятся к взлёту по наши души ночные охотники. Стрелки наши железом залязгали, устраиваются поудобнее на своих местах. И Игнат с Семёном вперёд протиснулись, к бою приготовились. Только заслонки пока не открывают, команды ждут. И мы ждём, карабкаемся вверх, уходим на восток, головами по сторонам крутим.




Глава 17


Первую атаку мы отбили легко. Нас сразу же попробовали перехватить над предместьями Берлина и потом преследовали до самого Франкфурта.
Здесь, наверху, уже почти светло. Солнце, правда, ещё не встало, даже горизонт розовым не окрасило, но звёзды над нами быстро побледнели и растворились в стремительно синеющей небесной вышине. Поэтому поднимающиеся снизу и сзади нас чёрные характерные силуэты немецких аэропланов мы сразу засекли. Не мы, точнее, а наши наблюдатели. Маяковский с Сергеем сразу заметили и предупредили. Сдвинули в сторону заслонки, приготовились к открытию огня. Ну и мы, соответственно, нашего ведущего оповестили о неприятеле. Сократили дистанцию до впереди летящего самолёта, пошли левым уступом. Единственное, так на всякий случай для большей безопасности высоту на полсотни метров больше установленной набрал. Пусть будет.
Скорость у нас незначительно меньше, чем у немецких истребителей. Потому как мы в горизонте идём, и нам не нужно вверх карабкаться, насилуя моторы, как нашим противникам. Поэтому-то скорости и не сильно различаются. Чем они дольше высоту набирают, тем мы дальше на восток уходим, к нашим.
Назад в кабину не оглядываюсь, и так знаю, что стрелки глаз с приближающегося противника не сводят. Мне, чтобы в этом убедиться, напряжённых спин Игната с Семёном хватает — замерли ребята у курсового пулемёта, сразу понятно, что к стычке готовы. И взгляды обоих направлены вниз. А нам с Дитерихсом необходимо не только на приборы и вниз посматривать, но и по сторонам не забывать поглядывать и верхнюю переднюю полусферу из вида не упускать. Мало ли кто откуда может вывалиться.
Время тянется медленно-медленно. И где там эти немцы? Сколько можно ждать!
Рыкнул за спиной «Мадсен» Маяковского, спустя несколько долгих секунд ему завторил пулемёт Сергея с левого борта. Две коротенькие очереди рыкнули, зазвенели отстрелянными гильзами в полотняных мешках и умолкли. И тут же прозвучал доклад стрелков:
— С правого борта чисто! С левого борта чисто! Противника не наблюдаю!
— Усилить осмотрительность! — а нечего расслабляться. О немцах не доложили, о результатах стрельбы тоже. У-у, раздолбаи. И как это чисто? Почему это чисто? — Почему не слышал доклада о количестве и местоположении самолётов противника? Докладывать обязательно!
— Есть, докладывать!
— Игнат, ведущего прикрывать не забывай.
Напрягся казак, чуть-чуть подвинулся вперёд, привстал на одно колено и прицелился куда-то вниз. Замер. Начал сдвигаться чуть вбок, повёл легонечко стволом — явно сопровождает кого-то под нами. Но молчит.
Ведущий с левого борта огрызнулся огоньками вспышек. Сначала короткой очередью, для пристрелки, а следом и длинной. Ну и мы головами усердно закрутили по сторонам, стараясь вниз заглянуть, за обрез стекла, потому как понятно по вспышкам, что куда-то под брюхо нашего самолёта садит.
— Игнат? Никого не наблюдаешь?
— Пару снизу вижу. Но дистанция большая.
— А по кому тогда ведущий стреляет?!
— Да не вижу я по кому!
Чёрт! Как не хватает нижней огневой точки. И не сманеврируешь ведь… Приходится так по прямой и идти. Впрочем…
— Открыть створки бомболюка!
И сразу же назад оглянулся, через открытую дверь переборки. Поймал взглядом стрелков:
— Пристегнулись? — утвердительные кивки в ответ. — Давайте прямо через люк. Только не высовывайтесь шибко…
Вцепились в нас немцы крепко. Да ещё все самолёты у них оказались с пулемётами. Хорошо, что мы их близко не подпускали и вовремя сообразили створки открыть. Да и ведущий не сплоховал. То есть, его стрелок с левого борта. Попасть не попал, но отогнал. А там и мы подключились. Так что как немцы не старались, но близко подобраться к нам у них не получилось, пришлось им с дальних дистанций нас обстреливать. А по количеству пулемётов у нас даже преимущество. А плотность и точность огня выше по понятным причинам.
А дальше началась карусель. Первая группа немецких самолётов на траверзе Франкфурта ушла назад, а взамен пришла другая, местная. А дальше только хуже стало. Чем-то ситуация напомнила наш недавний полёт к Кильскому каналу. Точно так же остервенело на нас накидывались. Казалось бы, поздно уже боржоми хлебать, пора бы и смириться, успокоиться, об ответных мерах задуматься. Так ведь нет, накидываются и накидываются. Но, правду сказать, умнее стали, гораздо умнее. Уже так под выстрелы не подставляются, как подставлялись ранее над Балтикой. Но, тем не менее, пару самолётов мы всё-таки сбили. На наших глазах они развалились в воздухе, мы даже увидели, как закувыркались вниз гуттаперчевыми куклами тела пилотов. А парашютов-то у них пока нет.
Ещё четыре самолёта мы просто подбили. Не сбили, к сожалению, но хотя бы смогли вывести их из боя. Но и сами огребли в ответ. По крайней мере, машину нам продырявили. И крылья, само собой, тоже. Как же без этого. И мотор из строя нам вывели. Точнее, не сам мотор, а систему топливного питания перебили.
И вот после этого я свою пятую точку в крепкий кулачок-то и зажал. За движком белым аэрозольным следом бензин распыляется. Хорошо хоть сразу же испаряется, а то бы точно от выхлопа рядом стоящего мотора это облако бы и вспыхнуло. Запросто же может такое случиться.
Похоже, не одному мне страшно стало. Ведущий отвалился в сторону. В боковых окнах впереди летящего самолёта можно было бледные пятна лиц увидеть. И как нам руками махали, на двигатель показывали, тоже заметили. Отмахнулись в ответ, крыльями покачали. Даже про связь в этот момент забыли оба. Потом только я спохватился, связался. Вот что значит привычки работать в эфире нет.
Далеко ведущий уходить не стал, прикрывать-то нас перекрёстным огнём всё равно нужно, но интервал ещё на полсотни метров увеличил. Все шишки на нас, как на замыкающих валятся.
И немцы сразу со всех сторон накинулись, понадеялись добить. Мечтатели. Они в этот момент больше друг другу мешали, чем нам. Но всё равно пришлось трудновато. Стрелки перезаряжаться не успевали. Даже в один момент курсовой «Максим» пришлось перетаскивать на правый борт. Иначе не справились бы.
И, вообще, пора на «Муромцах» отказываться от «Мадсенов». Машинка хоть и лёгкая по сравнению со станкачом, на руках её ворочать запросто можно, но ёмкость магазинов маловата. Зато в полёте у «Максима» никаких проблем с перегревом нет. Набегающим потоком воздуха хорошо охлаждается. В тот раз даже вода в кожухе ни разу не закипела. Да что там не закипела, она даже до предкипения ни разу не дошла. А если ещё подсказать Марии Фёдоровне или Александру Михайловичу закупить в Англии «Виккерсы» или добыть через нейтралов у противника их «МГ-08», то вообще бы отлично было. Немецкая машинка конечно лучше английской, у неё и прицельная дальность больше, и вообще она качеством лучше, но вряд ли что-то из этого получится. Лучше всё-таки закупить английские. Пусть родственные связи напрягают…
Отвлёкся, закрутился. Из перебитой топливной магистрали бензин вытекает, распыляется. Бак расходный, топлива в нём немного, но и просто тупо сидеть и ждать, пока всё через тоненькую трубку вытечет желания никакого нет. А вдруг полыхнёт? Вот то-то и оно, это самое пресловутое вдруг. А у нас крыло перкалевое, набор деревянный, фюзеляж фанерный. Вида не показываю, но страшно…
Инженер ко мне наклонился, на ухо кричит, идею высказывает. Выслушал, согласился. Связался с ведущим, согласовал снижение полётной скорости. Олег Григорьевич инструменты прихватил, через верхний люк на плоскость выбрался. Я особо и возражать-то не возражал, потому как помнил подобный реальный случай в нашей истории, в моей то есть, в давно прошедшей.
Инженер наш по лонжеронам и стрингерам добрался до мотора, за расчалки цепляется, напору набегающего потока сопротивляется. Да ещё парашют ниже спины болтается, в сторону его сдувает, тянет. Жестами нам показывает, что одному никак не справиться.
Стрелки в короткой паузе между очередями переглянулись друг с другом, да на меня глянули. И вновь к своим машинкам припали. Понятно всё с ними. Нельзя нам сейчас без стрелков. Кто отстреливаться-то будет? То-то же. И Семён вторым номером за пулемётом, ему никак. Как и Игнату, тем более. «Максим» ведь почти без перерыва стреляет. Хоть самому идти.
Немцы-то, словно шавки на охоте в медведя вцепились — и близко не подходят, боятся, но и не отстают. Тем более, человека у нас на плоскости заметили, всё-таки начали ближе подбираться. Тут-то Игнат и не сплоховал. Ещё один «Альбатрос» задымил, в крутое пике сорвался, вспыхнул. Но и нам досталось. В кабине словно полковой барабан загрохотал. Даже через пулемётную трескотню отлично слышно, как пули сухим частым горохом по броневой обшивке просыпались.
— Командир, разрешите? — Владимир Владимирович Дитерихс решился. Даже в кресле приподнялся. Но штурвал пока не оставил, держится двумя руками, умница.
— Разрешаю.
А куда деваться? Да и кроме него больше некому инженеру нашему помочь. Только теперь мне по сторонам придётся за двоих смотреть. Ну и пилотировать, само собой.
Время на всякий случай засёк.
Ровно через четырнадцать минут и второй пилот, и инженер в кабину вернулись. Оба замёрзшие, как черти. Да ещё и помороженные. Лица белые-белые. И руки. Пальцы, то есть. Даже перчатки их не спасли. А как они могут спасти, если в бензине намокли…
Доложились кое-как о проделанной работе. Губы у обоих в цвет лица, не шевелятся, слова доклада из себя еле-еле наружу выдавили. Зато перебитую магистраль срастили и мотор запустили. Можно с ведущим связываться и скорость увеличивать.
Инженер в своё кресло умостился, руки всё никак согреть не может, между ног зажимает, словно думает, что им там теплее будет. Кто морозился, знает, какая впоследствии боль наступает. И наш правый лётчик его жесты точь в точь копирует. Водочки бы в них сейчас влить грамм сто или спиртику столько же, да нет у нас на борту сего благословенного продукта, к сожалению. И в аптечке от обморожения ничего. Так что придётся офицерам потерпеть до посадки. А там доктора помогут, мазями помажут. Страшного ничего, но шкура с рук всё равно слезет, и лица поопухают. Потом на морозе всё время болеть и мёрзнуть будут. Это мелочь, а вот сам поступок… Даже не просто поступок, а ПОСТУПОК! Герои!
А я только и сказал на всё на это, что молодцы они. А что ещё говорить-то? И так всё ясно и понятно. На земле все силы приложу, чтобы подвиг сей запечатлели, да чтобы монаршей милостью этих героев отблагодарили…
А там и к линии разграничения войск, сиречь к фронту подлетели. Думал, ну вот теперь-то от нас немцы отстанут. Какое там, ещё сильнее накинулись. Мы все свои три боезапаса, которые всегда с собой возим, почти расстреляли, пулемёты у нас уже устали, а эти всё не отстают. И ведь то один, то другой самолёт противника дымить начинает, да вниз или в сторону с дымным следом сваливается, но остальные так вокруг и вьются. И попадают, попадают по нам. Правда, корпус у нас защищённый, с таких дистанций ему ничего не будет. Вот если бы ближе подобрались… Но нет, опасаются. Но и не отстают. Видать, крепко их там на земле настропалили. Обиделись за нашу бомбардировку. А нам ещё и солнце мешать начало. Стрелкам прямо в глаза светит. Утром-то наоборот всё было, а теперь ситуация изменилась. Поэтому и промахов у нас больше получается. А немецкие пилоты этим грамотно пользуются.
Ближе к линии фронта связались, наконец-то, с нашими, запросили помощь. И очень скоро смогли с облегчением вздохнуть. Показались наши. Немцы ещё какое-то время похорохорились, покрутились в каруселях, даже умудрились кого-то сбить из наших помощников. Но зато мы смогли уйти.
А чуть позже наши истребители нас и догнали. Прошли рядышком, покачали крыльями, уравняли скорости и сопроводили немного.
Инженер коленом в ногу толкнул. Я голову повернул:
— Что, Олег Григорьевич?
— Створки…
Ах ты! Забыл совсем. Створки-то бомболюка у нас так и открыты. И к шуму врывающегося в кабину воздуха уже привык, не замечаю его. Плохо, что нет никакой сигнализации, предупреждающей об их положении. Придумать что-то этакое необходимо. Вот и ещё одна зарубочка мне на будущее.
Кивнул головой, улыбнулся благодарно и команду на закрытие отдал. Бывает. Хлопнули за спиной замки створок, по ушам даже немного ударило. И легче стало. И за спиной потемнело.
Садились сходу. С ветром определились ещё на подходе к аэродрому, поэтому и приняли такое решение. Да и с землёй заранее связались. Доложили с ведущего самолёта в первую очередь об успешном выполнении задания. Думаю, именно этого доклада от нас и ждали, иначе бы мы вряд ли смогли эту самую связь установить.
На посадочной прямой увидел, что вроде как все наши «Муромцы» вернулись на базу. Посчитать, правда, общее количество не вышло, но на первый взгляд все дома. Ну и мы теперь на месте. Да, запросил сразу же доктора к самолёту. Думал, накинутся сейчас с расспросами, но нет, только подтвердили приём, и всё. Даже удивился несколько такому отношению.
Сели без проблем. Земля за день на солнышке подсохла, рулить одно удовольствие. Правда, нигде нет совершенства. Земля-то подсохла, грязи почти не стало, зато пыль появилась.
Рулим вдоль стоянки, на «Муромцы» во все глаза поглядываем. И им тоже досталось. Правда, гораздо меньше, чем нам, но возятся на плоскостях механики, заплатки клеят. А вот и автомобиль с красным крестом объявился, рулит вдоль стоянки. Откуда-то из расположения вынырнул. Откуда — не знаю, ещё не выяснил где тут что располагается, да и неинтересно мне это было. А теперь вот придётся выяснять, если моих ребят на больничные коечки уложат.
Оглянулся на Игната. Прапорщик словно почуял, обернулся, посмотрел вопросительно. Головой чуть вбок качнул, к себе подозвал. Дождался, пока к креслу доберётся, опередил его:
— Игнат, что у нас с боезапасом?
— Да почти ничего. У меня половина ленты, да к ручникам по магазину осталось.
— И всё!?
— Всё! — и тут же быстро заоправдывался. — Так сколько пришлось пострелять! Считай, часа три с небольшими перерывчиками отстреливались. Хорошо ещё, что у нас загодя все ленты набиты, а то не отбились бы. Точно не отбились бы…
— Да ладно, ладно, а то я не понимаю. Ты проверь, чтобы нам запас восполнили. А то они одним отделаются. Если что не так, то сразу ко мне.
Зарулили на стоянку, развернулись, встали крыло к крылу с ведущим. Это он в воздухе был просто ведущим и бомбы бросал, дорогу, так сказать, для наших бочек «прокладывал». А теперь это командир эскадрильи, целый генерал, Михаил Владимирович Шидловский, мой начальник и, одновременно, компаньон по заводу Сикорского.
Вылезли из нутра самолётного на белый свет, народ сразу загомонил, впечатлениями после вылета делится, удачное бомбометание и затянувшуюся воздушную схватку обсуждают. Стою, не вмешиваюсь в разговор, просто стою, отдыхаю, тишину слушаю. Нет, понятно, ну какая может быть тишина на аэродроме, когда вокруг рабочий процесс полным ходом идёт? А для меня после рёва моторов и шума воздуха в кабине довольно-таки тихо.
А там и наши механики с вопросами подошли, вокруг самолёта зашуршали. Инженера с Дудоровым на подходе увидел, сейчас они к генералу первым делом подойдут, а там и нас выспрашивать начнут. Да и автомобиль санитарный как раз подъехал, выхлопом обдал, заставил поморщиться. Остановился рядышком, доктор с саквояжем из кабины вылез, к нам направился, поспешает. Из кузова пара солдатиков-санитаров с носилками выпрыгнули, команды ждут.
Краем глаза засёк, как в нашу сторону от командирского «Муромца» чьи-то многочисленные ноги топают. Выше развилки не вижу, фюзеляж не даёт, но и догадаться, кто это, не сложно. Подал команду на построение, обломав доктора с осмотром помороженных. Ничего, немного подождут. Сейчас эти минуты роли не сыграют, а я моментом хочу в полной мере воспользоваться и генералу наших орлов представить. Михаил Владимирович человек умный, сообразит, что к чему. А если и нет, то я-то на что?
Шидловский выслушал мой рапорт, затягивать не стал, сразу же поздравил личный состав с выполнением поставленной нам задачи, лично каждому пожал руку. Дальше ничего обещать не стал, но и так понятно, что впечатлён.
Дитерихса со Смолиным увезли в госпиталь, мы же отправились отдыхать. Мы — это остальной экипаж, кроме меня и штурмана. Нам, увы, на разбор вылета. А потом ещё и плёнки проявят, снимки отпечатают, снова придётся собираться и… Да что «и». Работа такая. Игнат с Семёном тоже на отдых не поехали, так на аэродроме и остались. Нужно же присмотреть за оружейниками, проконтролировать чистку пулемётов, мешки от отстрелянных гильз очистить, да боекомплект пополнить в должной мере. Так что отдыхать у нас отправились Владимир и Сергей. Порывались остаться, но тут уж Игнат от помощи отказался. Да и правда, пусть хоть кто-то отдохнёт.
В оперативном отделе никого кроме нас и начальства. Все остальные экипажи давно прилетели и отчитались. Одни мы на дальняк ходили.
Пришлось немного подождать нашего генерала. Понятно, что лично докладывает в столицу о результатах вылета. Устал, ноги не держат. И ведь всё это время в кресле просидел, а вот так почему-то. И стулья в отделе есть, а не присесть — офицеры вокруг совершенно мне незнакомые. Кое-кого, правда, на постановке задачи видел, но и только. Да ещё и ниже полковника в кабинете никого нет. Стоим вчетвером одной кучкой, молчим. Вчетвером, это мы со штурманом и второй пилот Шидловского. Тоже со штурманом. Ждём.
О, зашевелилось начальство, топот ног из коридора услышали. И мы подобрались, вид бравый на всякий случай приняли. Хотя, какой он бравый. Комбинезоны у нас тёплые, зимние, единственное, что куртки на входе в отдел скинули. Но всё равно упарились. Жарко в штабе. Стоим, вытянулись, а морды распаренные у всех, красные, мокрые. И никуда ведь не денешься.
Одно утешение — Шидловский вошёл, а он ещё больше нашего употел. Даже борода пышность потеряла, местами седыми сосульками слиплась. Но сразу отметил, что выражение лица у нашего начальства дово-ольное.
Долго задерживать не стали. Выслушали отчёт, удивились количеству сбитых, но как-то так, между прочим, что ли. Подтверждения-то нет. Ну и что, что и с нашего самолёта, и с ведущего наблюдали взрывы в воздухе и падение немецких самолётов. Это не в зачёт. Да и ладно. Главное, что мы живы. Хотел, было, подумать, что и целы, да вспомнил о находящихся в госпитале и отказался от этой мысли.
А там и на долгожданный отдых отпустили. Генерал остался в кабинете вместе с остальным местным начальством, ну да у него работа такая…
Только успел помыться, побриться да переодеться в повседневное, как посыльный прибежал. В штаб вызывают, на постановку задачи. Вот тебе и отдых.
А в штабе суматоха. Дудоров с Шидловским уже на месте. Генерал Каульбарс приехал, лично задачу начальству поставил. Получается, я сам по себе, потому меня и вызвали озадачивать. К авиаотряду не отношусь, и к эскадрилье Шидловского никаким боком. Ну и отлично.
Короче, отдыхать не получится. Обиделся на нашу бомбардировку кайзер, решил отыграться. Сейчас все самолёты в воздух поднимают, и наши бомбардировщики тоже — будем перехватывать немецкие «Цеппелины». Кроме «Муромцев» больше никто не сможет столько времени в воздухе находиться. Остальным экипажам задача уже поставлена, один я остался неозадаченным, потому как совсем в другом месте нас разместили. Только было рот открыл, напомнить, что у меня двух членов экипажа нет, как Шидловский меня опередил. Выпустили моих орлов из госпиталя. Мол, ничего особо страшного нет. Мазью помазали, забинтовали и вперёд, на самолёт. Похоже, и впрямь все экипажи до последнего выгребают.
Единственное, так в самом конце разговора задержал меня и распоряжение довёл — после вылета нам придётся снова в столицу возвращаться. Всё равно делать нам здесь пока нечего. Бочки со смесью ещё не пришли, а бомбы и без нашего экипажа теперь есть кому бросать. Это не мои слова и не мои мысли. Это мне текст приказа на наш перелёт такими вот словами довели. Правда, доводил сам Шидловский, по бумажке зачитал, а в конце от себя добавил:
— Сергей Викторович, представление о награждении на ваш экипаж я отправил. А то, что вам в столицу приказывают перелететь… Думаю, заберут вас от нас. Да, вы же всё равно обязательно завод посетите? Игорю Ивановичу вот этот пакет передайте. Здесь мои впечатления о нашем новом аппарате, отзывы лётчиков и их пожелания по вооружению.
— Передам. Ваше превосходительство, тут в роте механиком мой бывший стрелок после ранения служит. Разрешите его с собой забрать?
— Это не ко мне. Это вам к полковнику Дудорову с этой просьбой обращаться нужно.
Перевёл Шидловский стрелки на рядом стоящего офицера. Пришлось повторить свою просьбу. Согласие я получил, Борис Петрович в курсе всей этой истории был.
На этом разговор и закончился. Постоял я ещё мгновение, потянул паузу, ожидая дополнительных распоряжений и просьб. Не дождался, испросил разрешения уйти и откланялся.
Что у меня за жизнь? Только и делаю, что мотаюсь туда-сюда. И какого лешего я со своими «предсказаниями» вылез? Делал бы своё дело потихоньку, глядишь, что-то да и вышло бы из этого. И ведь, что самое важное, получалось же это «что-то». А теперь… Повоевать вволю и то не дают…
К сожалению, проболтались несколько часов в воздухе мы впустую. Никаких «Цеппелинов» так и не увидели. Или кайзер решил повременить с их отправкой, или они каким-нибудь другим маршрутом прошли. Севером, например, над Балтикой. Но если бы прошли, то уже шуму было бы… А у нас везде тишина. И немецких истребителей не видно. Опасаются, похоже.
Так что полетали, побарражировали вдоль линии разграничения войск, явно нарываясь на неприятности, но не огребли их. А жаль. Хоть на немцах отыгрались бы за всё. За обмороженные руки и лица нашего второго пилота и инженера, за побитый пулями самолёт. Механики, правда, успели заплатки кое-как на крылья наложить, но пока в воздухе находились, часть из них начала от основной обшивки отклеиваться, краями отстала, замахрилась.
Сели. Настроение никакое. Только и осталось, что до штаба дойти и доложить командованию о выполнении полётного задания. И отправиться на боковую. Одно хорошо, связь теперь на все сто работает. В полёте с землёй всё время связаться можно. Приходится, правда, при этом открытым текстом не пользоваться, но и то хорошо.
В штабе успел необходимые документы на вахмистра выправить параллельно с оформлением наших. Даже разрешение на посещение столицы выдали. Обрадовал Мишу, наказал собираться и завтра с утра пораньше на самолёте быть с вещами.
Заправка у нас полная, в кабине никакого груза нет, поэтому пошли напрямую на Петербург без промежуточных посадок.
Садились в столице в вечерних сумерках.
Дальше всё «по накатанной дорожке». Сразу же доложился о прилёте, пока самолёт под охрану сдавали. Потом заселились в гостиницу и поужинали. Да, форму отдал горничной, чтобы в порядок привели. Ну и своим приказал то же самое сделать. И из номера никуда до команды не разбегаться! Особенно это Маяковского касается.
И вот тут меня поэт удивил. Выложил на стол свои рисунки, стихи и фотографии горящего рейхстага и даже снимок сбитого и кувыркающегося к земле немецкого «Альбатроса». Как умудрился снять, ума не приложу. И каким образом на руки сами фотографии получил? А Владимир Владимирович тем временем у меня разрешение на посещение редакции испросил.
Даже раздумывать не стал, сразу добро дал. Дело нужное и для страны полезное. Тем более такой материал газетчики с руками и ногами оторвут. И предписание на всякий случай лично в руки отдал. Если нарвётся на патруль — предъявит. А что нарвётся, это точно. Ему же в центр города нужно. Единственное, уточнил, что добро даю только на посещение редакции и ни на что больше!
После завтрака за мной никто не приехал. Никакого знакомого автомобиля не было. И куда мне теперь? Подумал и поехал на завод. Экипаж так в гостинице и оставил, пусть отдыхают и отсыпаются. А мне нужно и пакет Сикорскому передать, и новости узнать.




Глава 18


Весь день прокрутился, словно та пресловутая белка, которую куда только не приплетают. Или собака… С засунутой чёрт знает куда или во что лапой…
Но беготня беготнёй, а обед по распорядку. Ну и что, что с ним я немного опоздал? Главное то, что успел набить брюхо до того, как желудок начал возмущаться да музыкальные революции устраивать.
А побегать мне пришлось много. На аэродроме не одну сотню метров намотал — из цеха в цех, из одного так называемого утеплённого ангара в другой. А собирают в этих ангарах новые «Муромцы». Так что расстояния выходили те ещё, свою пятёрку вёрст к обеду выполнил и с лихвой перевыполнил. Хорошо ещё, что не один бегал, компанию мне Сикорский составил. И мы с ним, как два молодых лося круги и нарезали. С долгожданным перерывом на ублажение обедом измученного беготнёй организма.
Зачем бегал? Ну-у… Это я, конечно, преувеличиваю. Пешком ходил, ногами, так сказать. Но походил достаточно. Зачем? А как иначе-то? Акционер я, входящий в Совет директоров, или просто так к заводу приписан? Так что и новые самолёты на стоянке осмотрел, уже готовые к отправке Шидловскому, и по сборочным цехам прошёлся, заглянул, куда душа просила, руками пощупал, что сердце требовало, да с рабочими парой слов перемолвился, какие ум пытливый да неугомонный подсказал. Это я так себя расхваливаю. Самооценку нужно на должном уровне держать. Так что в сборочные и производственные цеха нужно было обязательно заглянуть.
Да ещё Игорь Иванович распечатал прямо при мне тот пакет, что я ему должен был передать и прочитал сначала про себя, а затем и вслух вложенное в него письмо. И показал кое-какие интересные зарисовки. Вот мы и начали обсуждать эти зарисовки прямо на месте. Теоретические выкладки потребовали практического осязания и приложения, для чего нам и пришлось столько перемещаться.
Но и ладно, это пусть и хлопотная, но зато интересная работа. Заодно и я кое-что припомнил и посетовал, что нет возможности вести стрельбу в задней нижней полусфере. Рассказал, как нам пришлось открывать створки бомболюка и прямо через него отстреливаться от атакующих снизу истребителей противника.
Тут же, прямо на месте, в самолёте, и начали с ним придумывать, как и что можно сделать. Так ничего и не придумали. Мои «воспоминания» для этого не годились. Материалов у нас пока таких нет, чтобы мы могли эту проблему так сходу и решить. Или же конструкция получилась бы настолько громоздкая и тяжёлая, что треть полезной грузоподъёмности точно съела бы. Ни к чему нам такие потери. Вспомнили с ним когда-то давно высказанную мной идею об огневой точке в хвосте. Но и с ней ничего не вышло. Слишком мало места. И не влезть туда в зимней одежде, и не развернуться толком. Если только ещё один люк в пол врезать… Поближе к хвосту, и чтобы конструкцию фюзеляжа не ослабить…
Сикорский помолчал, подумал, посмотрел на мою расстроенную физиономию и, махнув рукой, предложил свалить эту проблему на крепкие плечи нашей молодёжи. Есть же у нас недавно организованное конструкторское бюро, вот пусть они голову и поломают. С их-то задором, глядишь, что-нибудь толковое и придумают…
Так день в хлопотах и пролетел. Автомобиля знакомого я сегодня так и не дождался, увидел его лишь на следующий день во время завтрака. И именно тогда, когда мне подали чашечку кофе. Уже в традицию входит этакое его появление именно в этот момент. И, не поверите, при виде лакированного чуда даже на сердце легче стало. То ли привык, то ли ещё что.
Так что ближе к обеду следующего дня мы медленно прогуливались по заснеженной дорожке вдоль заросшего ивами берега. Остановились на Мраморном мосту, одновременно повернули головы влево на Турецкую баню с её покатым куполом и острым, стилизованным под минарет, шпилем. Покосились на стаю вездесущих ворон на верхушках высоких деревьев впереди. Мы — это я и Джунковский. А прогуливались в парке Царского села под неспешный разговор и тихий хруст снега под ногами.
Второй час этой прогулки подходил к концу, пора было возвращаться. Долгий разговор несколько утомил, да плюс ко всему ноги в сапогах начали подмерзать. И что я сдуру согласился на это предложение прогуляться? Свежим воздухом захотелось подышать, как будто вчера вдоволь не надышался! В своё оправдание стоит отметить, что никак не рассчитывал на столь длительную беседу. И разговор важный, не прервёшься просто так. Меня же и касается.
— Замёрзли, Сергей Викторович? — заметил мои притопывания Владимир Фёдорович.
— Есть такое дело, — не стал я отпираться.
— Тогда возвращаемся, — наконец-то решил закруглить разговор, или скорее подробный инструктаж Джунковский, и сам сильно потёр ладонями щёки. — Прижимает потихоньку морозец-то. К вечеру совсем похолодает. Так мы с вами договорились, Сергей Викторович?
— Конечно.
— Тогда сейчас обедаем, а после обеда я вас провожу в рабочий кабинет Его Величества. Только я вас ещё раз умоляю, не вздумайте что-нибудь ляпнуть этакое, в вашем духе. Впрочем, я это уже вам сегодня говорил.
Интересно, когда это я что-то этакое ляпал? Правду-матку в глаза царю рубил, это было, не спорю. Но ляпать? Нет, подобного что-то за собой не припомню.
Неосознанно оба перешли на быстрый шаг. Видимо, оба начали замерзать, ну и таким образом решили согреться. Прошли Гранитную террасу, до галереи осталось всего ничего, и ничто не предвещало беды, как вдруг… Всегда это самое пресловутое вдруг. Даже потом, чуть позже, самому смешно стало.
За спиной раздался резко нарастающий топот копыт. Оглянулись одновременно. С боковой аллейки вылетела каурая лошадка в клубах пара, притормозила на перекрёстке, взрывая подмёрзший грунт и поднимая из-под копыт веер снега, развернулась, повинуясь наезднику, присела на задние ноги и, сильно оттолкнувшись, прыгнула вперёд. Мы с Джунковским только и смогли, что отскочить в разные стороны. И остались стоять почти по колено в снегу.
— Осторожней! — успел крикнуть раздражённо. — Куда прёшь?!
А пронёсшаяся мимо лошадка обдала ветром, терпким запахом горячего пота, снежной колючей крупой и понеслась вперёд.
Только я шагнул на дорожку, как снова пришлось отступать в тот же сугроб. Вдогонку первому всаднику летел крытый возок на деревянных полозьях. Да за ним ещё пара верховых торопилась. Возок занесло на повороте, потом дёрнуло вперёд, и он полетел прямо на нас, чуть вихляясь и медленно выравниваясь на аллее. Чтобы не попасть под копыта очередной разгорячённой лошади, отпрыгнул ещё назад. Показалось мало, испугался вихляющегося возка. Так что от греха подальше пришлось ещё отпрыгивать. Ноги провалились глубоко в снег, слежавшийся наст ударил под коленки — не удержался и мягко завалился на спину, проламывая телом тонкую корку. С головы слетела шапка, снег набился за воротник. Заворочался, перевернулся на бок, умудрился встать на ноги и от всей души во весь голос громко отматерил лихих всадников. Не знаю, услышали они это или нет, но душу я отвёл. Наверное, не услышали всё-таки, иначе просто так это не закончилось бы. Уж слишком громко я ругался.
— Сергей Викторович, Сергей Викторович, что вы делаете? Успокойтесь, — подхватил меня под руку жандарм, помогая выбраться из снежного плена и поглядывая вслед возку.
— Да какой там успокойтесь! Вы только посмотрите, что они делают! Разве можно так по парку носиться? Черти окаянные! — перешёл я на нормативную лексику. Сдёрнул перчатку, выгреб замёрзшими пальцами горсть снега из-за воротника. — Снега-то сколько набилось… Да чтоб им там икалось до посинения!
— Сергей Ви-икторович, — укоризненно протянул Джунковский.
— Я Сергей Викторович. Вы ещё скажите, что мне подобные выходки от чёрт знает кого терпеть нужно!
— Не скажу. Терпеть не нужно, но и выражаться подобно пьяному извозчику ни к чему. А в этом инциденте обещаю вам разобраться со всей строгостью.
— Ну-ну. Кто это хоть такие, а? Вы же наверняка знаете?
Владимир Фёдорович оглянулся вслед давно скрывшемуся за поворотом аллейки возку, дёрнул углом рта и всё-таки ответил:
— Великая княжна Ольга Александровна со своим мужем, Петром Александровичем, герцогом Ольденбургским…
— А верховые?
— Ахтырцы, свита. Такие же бесшабашные, как и она сама.
— А…
— Сергей Викторович, — перебил меня Джунковский. — Вы свои остальные вопросы лучше Марии Фёдоровне задайте. Если духу хватит.
— Простите…
А ведь прав жандарм, некрасиво я со своим любопытством вылез. Ладно бы спросил кто это и на этом остановился. Так ведь нет, дальше расспрашивать полез. Это оттого, что я слишком уж разозлился, контроль над собой потерял. Иначе бы своё любопытство придержал…
Вот и дворец. Тепло. Перчатки в снегу, руки мокрые — замёрз до того, что пальцы не гнутся. Хорошо, что было кому помочь снять шинель. Сам бы не справился. Вслед за Владимиром Фёдоровичем подошёл к зеркалу, скривился. Лицо и шея красные, воротник мундира мокрый и, извините за такие подробности, но всё, что ниже спины тоже мокрое. От снега, само собой, а не от того, о чём можно подумать. Стыд, да и только.
В знакомой гостиной сразу прислонился спиной к горячим изразцам печки у стены. Хоть просохну немного, пока Марии Фёдоровны нет. И руки согрею. Джунковский рядом пристроился, тоже оттаивает.
— Господа, прошу. Вас ожидают к обеду, — в проёме распахнувшейся двери объявилась прислуга и пригласила проследовать в столовую.
Вошли. Мария Фёдоровна уже за столом, так что все расспросы пришлось пока отложить.
Пообедали в тесном кругу. Мы с Джунковским и Мария Фёдоровна. Разговоров за столом не вели, просто спокойно поели. Ну и ладно, и мне не напряжно. Этикету я обучен, не опростоволосился, вилки-ложки не перепутал. По правде сказать, блюда особым изыском не страдали, простой супчик из дичинки и ма-алюсенький кусочек мяска на второе. К мясу гарнир и салатик. И обязательная чашечка кофе в конце обеда за отдельным столиком.
Не наелся, даже в желудке ничего не ощутил, никакой приятной тяжести, не говоря уже о сытости. Супчик сразу растворился, мяско даже на зубах не задержалось, мигом проскочило. И добавки не попросишь, неудобно, да и не принято. Попросить? Нет, не стану ломать установленные традиции и нарушать дворцовый этикет. Вот только всё подходящего момента никак не находилось, чтобы разговор на недавнее событие в парке повернуть. Ладно, чуть позже выберу время и обязательно спрошу. Так просто это дело не оставлю. Мой мокрый зад не даст мне подобное забыть. Сидеть-то неприятно в мокрых штанах за обеденным столом. Всё кажется, что все мой казус видят. Да и непонятно мне явное нежелание Владимира Фёдоровича отвечать на такие, казалось, простейшие вопросы. Нет, явно тут не всё так просто. Что-то здесь не то…
— Пора, — встала Мария Фёдоровна, как только часы в углу отбили полный час.
Мы с Джунковским подскочили, подали руку даме. Владимир Фёдорович был чуть быстрее и меня опередил. Ему и подали руку. И поблагодарили. А мне просто улыбнулись. Слегка так. Но и то хорошо.
А дальше был парадный кабинет Императора. Уютный камин в углу, опять лестница на галерею с мощными колоннами. Бюро, бюро, бюро вдоль стен, такие же невеликие диванчики с высокими прямыми спинками, как в кленовой гостиной, и картины. Много картин. По центру кабинета круглый небольшой стол, крытый белоснежной скатертью и заваленный книгами. Вокруг стола со всех сторон стулья с гнутыми спинками.
Император встретил нас как раз возле стола, ответил на приветствие и предложил присаживаться.
— Удивляетесь, Сергей Викторович?
— Так точно, ваше императорское величество!
— Давайте без этого официоза, — поморщился Николай Александрович. — Как в прошлый раз. Владимир Фёдорович должен был предварительно ввести вас в курс дел. Владимир Фёдорович?
Государь перевёл вопросительный взгляд на Джунковского, дождался утвердительного кивка в ответ и продолжил разговор.
Какой такой смысл был в этой встрече, я так и не понял. Хотел Николай Александрович ещё раз на меня глянуть? Что ещё-то? Убедиться в моей лояльности? Потому что больше никаких выводов я не смог сделать из этой встречи. Тяжело ли мне было? Тяжело, ещё как тяжело. Всё-таки слишком разный у нас уровень. Где я, и где император. И даже мой иммунитет кое-что повидавшего вселенца мало помог. Нет, держался я как положено, виду особо не подавал, что несколько зажат, слушал внимательно, что мне говорят, поддакивал в нужных местах и мотал на ус.
Ещё раз коснулись нашей недавней бомбардировки Берлина и Пиллау. Как и рассчитывало командование, дерзкий поджог Рейхстага вызвал яростное негодование кайзера. И на наше уничтожение были брошены довольно-таки большие силы. Что, в свою очередь, помогло отвлечь внимание немцев от основной части задания. «Муромцы» эскадрильи Шидловского практически беспрепятственно дошли до Пиллау и отработали новой горючей смесью по порту и кораблям противника.
Одновременно с этой атакой с моря подошла эскадра Эссена и прорвалась в залив, обстреливая горящие немецкие суда и форт. Высадила десант, и всё. Пиллау взяли, вокруг Кенигсберга теперь не то что кольцо стянулось, на шею города тесную и крепкую удавку накинули. Полная блокада. Счёт до сдачи города не на месяцы пошёл, на дни. И, главное, малой кровью эта операция обошлась.
Сейчас эскадрилья Шидловского в срочном порядке доукомплектовывается ещё двадцатью самолётами. В прикрытие и сопровождение им будут выделены новые самолёты Сикорского. Все оснащаются пулемётами. Вот тут я и влез со своей новой идеей — предложил оснастить самолёты «Виккерсами» вместо «Мадсенов». Николай Александрович пометочку себе в тетрадь сделал и уточнил, говорил ли я кому-нибудь ещё об этом предложении. Кивнул, услышав фамилию Сикорского и продолжил основной разговор.
Кроме этого, разрабатывается новая операция по бомбардировке военных заводов Германии, портов и баз. Поэтому и нужно в срочном порядке усиливать самолётами эскадрилью Шидловского.
А потом перешёл к самому приятному для меня. Завтра к обеду в Зимнем дворце будет происходить награждение всех причастных к этой операции. Прилетят и Шидловский с Каульбарсом, Дудоров и многие другие на двух «Муромцах». Особые «плюшки» просыплются на наши два экипажа, в должной мере выполнивших свой воинский долг. Награждение обязательно будет освещаться прессой.
Что светит лично мне? Я уже знаю. Для того и встречался сегодня с Джунковским и Марией Фёдоровной. Все нервы мне вытрепали разговорами и расспросами. А в конце и Император отметился. Подвёл общий неофициальный предварительный итог этим разговорам и встречам, так сказать. Официальный завтра состоится. Снова взлетаю вверх по служебной лестнице — получаю подполковника, «Андрея» и новую хлопотную должность на юге. Таким образом и недавний «Георгий» получит более законный статус. Хотя по мне, более законного, чем воля императора ничего быть не может. Но такой мой взлёт очень у многих в царском окружении вызывает понятное раздражение и неприятие. Потому и принято решение убрать меня на некоторое время подальше от столицы. Так сказать, с глаз долой. А на юге меня почти никто не знает, прибуду я туда уже в новом звании и с новыми наградами. Так что и завидовать мне будет некому. А там и в столице обо мне подзабудут…
Расстроило ли меня это решение? Нет. Своё дело я сделал, кое-чего добился, на что-то повлиял. Буду работать дальше.
Хватит с меня столичной холодной погоды, пора и в тепло перебираться. Отгуливаю неделю отпуска и перелетаю под Севастополь, в тамошнюю авиашколу. Там осматриваюсь и начинаю формировать особый отряд. Потому и направляюсь в авиашколу, что нужно будет на её базе набирать себе подчинённых. Надеюсь, что справлюсь. Да и выхода у меня другого нет. Времени на всё про всё не больше пары месяцев. Потому что первой целью мне определён «Гебен». Тот самый немецкий крейсер, который недавно подорвался на наших минах и сейчас стоит в ремонте. От Владимира Фёдоровича получены чёткие указания, на кого мне нужно выйти сразу же после прибытия в город. То есть, с кем мне придётся сотрудничать. Если совсем уж простым языком говорить, то получил я «пароли и явки». Шучу, конечно. Но с тамошним жандармским управлением придётся тесно контактировать. Да я и не против, дело того стоит. Лишь бы люди нормальные там оказались. Надеюсь, местная разведка тоже не лаптем щи хлебает. Посмотрим. В крайнем случае, придётся нам снова самим на разведку слетать…
Да, подчиняться новый авиаотряд будет напрямую только императору. И что-то такое отношение сразу вызвало у меня своевременное предложение. А почему бы нам не сделать и авиаотряд гвардейским? А? Надо же с чего-то начинать? Так почему бы не начать с моего? Надеюсь, ко времени окончания моего отпуска нужное разрешение я получу…
Неделя отпуска. Много это или мало? Если просто отдыхать, то вполне достаточно. Война всё же идёт, не нужно об этом забывать. Так что много. И мало. Потому как за эту неделю мне необходимо многие дела переделать.
И, самое основное, с Ипатьевым встретиться, подбросить ему некоторые идеи по новой смеси. Пусть свою умную голову поломает. И Сикорского в очередной раз напрячь. Что это за самолёт, на котором указателя скорости нет? А я ведь даже простейшую схемку действия прибора когда-то рисовал. Неужели забыл? Не может этого быть. Скорее, замотался просто. Поэтому обязательно нужно об этом завтра напомнить и еще подбросить идею о сигнализации положения створок бомболюка. Садиться с открытыми створками ещё никто не садился. Но, раз я о них забыл, то и ещё кто-то забыть может. И заломать на посадке. А это время на ремонт и деньги на запчасти. А с деньгами туго. Поэтому пусть думает. Завтра его тоже награждать будут. И правильно, это же его самолёты Берлин бомбят!
Да, ещё про моторы забыл сказать. Из Архангельска пришла первая их партия. Но и свои делаем полным ходом. Так что никакого застоя в самолётостроении нет. И коли уж я в Севастополь еду, то обязательно перед отъездом нужно будет встретиться с Григоровичем. Очень уж меня его новые летающие лодки интересуют. Есть у меня кое-какие идеи на этот счёт.
А Владимиру Фёдоровичу ещё раз напомнил про Мурманский порт. Предварительно все мои новые идеи мы с Джунковским обсудили и получили высочайшее одобрение на их воплощение в жизнь. С непосредственным участием генерала Глебова, само собой. Вот и Глебову завтра генеральские погоны навесят. И здесь, хочется верить, я тоже отметился.
Вообще, многие вещи начали решаться гораздо проще и быстрее, чем некоторое время назад. Меняется к лучшему реальность. И в обществе пока революционные настроения и волнения затихли.
Владимир Ильич Ульянов так и сидит за границей. К нему сейчас усиленными темпами ищут подходы подчинённые Владимира Фёдоровича и скоро, к этому всё идёт, найдут. Зачем нам революция в нашей стране, если её можно сделать в той же Германии? Для начала. В Германии и условия для её осуществления всё-таки более подходящие.
Вместо того, чтобы золото отдавать американцам и англичанам, а через них косвенно подпитывать идеи революции в своей же собственной стране, не лучше ли сработать напрямую, и перенацелить вождя пролетариата совсем в другую сторону? Пусть там в Германии вокруг себя осмотрится, да на местный рабочий класс внимание обратит. Хлопот же меньше будет, а сложившиеся для революции условия у них гораздо лучше.
Тем более, что с моей подачи здесь уже знают, как немцы провернули подобный финт в отношении нашей Империи. Ну а сейчас мы их опередим, у нас тоже ручонки ловкие. Пусть сами хлебнут досыта той горелой каши, которую хотели заставить есть нас.
Умница Зубатов развернулся в должной мере. У нас в стране сейчас тишь и благодать. Да и патриотические настроения населения на подъёме. Да и как им не быть на подъёме, если только одни недавние публикации Маяковского вызвали небывалый ажиотаж в столице, а потом и в стране. Особенно фотографии горящего здания Рейхстага, особо удачных моментов воздушного боя… И его стихотворения. Это что-то. Даже мне после прочтения газет хочется пойти и записаться добровольцем. Или вольноопределяющимся. А ведь следом пойдут публикации о полной блокаде Кенигсберга. И следом за Маяковским потихоньку потянулись и другие газетчики. Растёт патриотизм русских людей. Теперь становится немодно преклоняться перед иностранным. В иных местах за подобное и побить могут.
Земгусарства не будет. Служба снабжения и обеспечения, после определённых чисток работает неплохо. Отныне за ними плотно приглядывают люди Джунковского. Значит, не будет никакого снарядного голода. Да и о каком голоде может идти речь, если склады заполнены боеприпасами, а заводы ни на день не прекращали их производство. Опять же заблаговременно под это дело были выделены необходимые средства и размещены новые заказы.
Не грозит стране и просто голод. Зерном склады забиты. Вокруг столицы построено несколько новых хранилищ. Коллапса на железной дороге не будет. Железнодорожников запрещено призывать на военную службу.
Так что в будущее можно смотреть с осторожным оптимизмом. Долго ли продлится такое состояние? Посмотрим. Тут всё от нас зависит. От нас, это от Марии Фёдоровны и иже с ней. Не от меня же. Я песчинка малая, одна из миллионов и миллионов подобных. Просто моя умудрилась в работающий механизм попасть и чуть-чуть изменить его работу. Надеюсь, что к лучшему.
Вот только с личной жизнью у меня пока ничего не ладится. Ссылки на то, что война идёт, не для меня. Пустое это. Жизнь-то продолжается, нельзя просто так время терять. Под личной жизнью я понимаю семейную. Периодические встречи тут вообще ни под каким углом не рассматриваются. Они, эти встречи, для здоровья и для… Да просто так иной раз. Для души. Человек же я в конце-то концов! И мне расслабляться необходимо. Правда, вдовушка моя быстро утешилась за время моего отсутствия. Странно, и времени-то прошло всего ничего, а сколь непостоянной оказалась дамочка. Даже обидно, понимаете. Шучу, конечно, но придётся искать другой вариант. Пока не подвернётся тот самый, единственный и неповторимый…


Конец второй книги