Под крыльями Босфор - Лётчик #3

Владимир Малыгин
Под крыльями Босфор



Пролог

Царское село
– И ещё одно, Владимир Фёдорович. Не выпускайте из своего поля зрения нашего общего «друга», – последнее слово Мария Фёдоровна, Императрица Всероссийская, выделила особо. – Обязательно приставьте негласную охрану. После недавних событий к нему будет приковано всеобщее пристальное внимание. И тут непонятно, кого больше следует опасаться – своих подданных или подданных других государств…
Государыня расчётливо потянула паузу, давая собеседнику время на обдумывание своих слов, при этом пристально всматривалась в его неподвижное лицо, словно старалась заглянуть внутрь его глаз, мыслей – внимательно отслеживала малейшие проявления каких-либо эмоций.
Но и собеседник был не лыком шит. За плечами Джунковского огромный служебный опыт – просто так на подобную должность человека с улицы не назначали. И в дворцовых интригах, как говорят, «собаку съел». Одного того факта, что он сейчас находится в этом кабинете достаточно, чтобы понять – свою нынешнюю должность Командира Отдельного Корпуса Жандармов Владимир Фёдорович занимает по праву. Так что никакого намёка на эмоции не могло, да и не промелькнуло на бесстрастном лице Джунковского.
– Хорошо, – удовлетворилась результатами собственной паузы Мария Фёдоровна. – Надеюсь, вы меня правильно поняли, Владимир Фёдорович.
– Вы полагаете, что Ваш родственник может… – Джунковский с многозначительным видом скосил глаза на окно, выходящее на западную сторону, и тоже взял паузу, словно предлагая дальше продолжать фразу Марии Фёдоровне.
– Да, – правильно истолковала недоговорённое императрица. И продолжила говорить. При этом чуть-чуть, практически незаметно наклонила голову, словно этим незамысловатым жестом подтвердила невысказанное. – Кайзер сейчас чрезвычайно уязвлён недавней бомбардировкой Берлина и сожжённым куполом Рейхстага. Зная Вильгельма, скажу, что он очень разозлён. Знатный удар по самолюбию. Поэтому прошу присмотреть за нашим общим другом. Мы с Ники решили спровадить его подальше от столицы. Слишком уж часто он стал появляться в Зимнем…
– Заслуженно, позволю себе заметить, начал появляться- мягко перебил императрицу Джунковский. И даже не перебил, а позволил себе ненавязчиво поправить Марию Фёдоровну. Потому как с недавнего времени мог иногда позволить себе подобное. И, опять же, благодаря тому, за кого сейчас заступался.
– Этого никто и не отрицает. Но зависть настолько ядовитое чувство, что многим начинает разъедать глаза. До меня дошли слухи, что его в определённых кругах уже начали называть вторым Распутиным…
– Всего-то пару раз был удостоен аудиенции Его Императорского Величества. Да и то… Оба раза после награждения, – уточнил жандарм и склонил голову в уважительном поклоне. Отношения отношениями, но дворцовый, да и просто этикет, никто не отменял.
– Это двор, – откликнулась Мария Фёдоровна. – Некоторым из них и этого не удалось добиться. Впрочем, вы, Владимир Фёдорович, обо всём происходящем в столице осведомлены лучше меня. Поэтому ещё раз прошу вас не спускать глаз с нашего новоиспечённого полковника.
– Подполковника, – снова пришлось уточнять Джунковскому.
– Ну, это пока он подполковник. Слишком широко ваш Грачёв шагает. Так скоро и полковником станет…
Мария Фёдоровна помолчала, словно ожидала каких-либо возражений. И не то, что на самом деле эта фамилия вызывала у неё какое-то раздражение, нет. Напротив, именно благодаря обсуждаемому сейчас знакомцу удалось хорошенько встряхнуть Ники и ближайшее его окружение, даже кое-кого заменить на более лояльных людей, убрать с глаз подальше Аликс и, наконец-то, отправить прочь из столицы Григория. Не говоря уже обо всём остальном, что сейчас происходит на просторах страны…
Но и не сказать того, что сказала, Мария Фёдоровна, вдовствующая императрица этой великой Империи, не могла. Слишком велики ставки. Судьба и жизнь Династии и этой самой Империи…
Поэтому всё верно. Грачёва необходимо на какое-то время убрать подальше от двора, от завистливых глаз, ядовитых шепотков и змеиных языков. И вроде бы всё хорошо пока, но… Если бы не это сжигающее душу и сердце знание подступающей катастрофы. Очень уж шаткое у Ники положение сейчас…
Не дождалась возражений, решительно отбросила прочь тягостные мысли и решила свернуть разговор, – Чаю не желаете? Нет? Тогда ступайте, Владимир Фёдорович. Ступайте. Дела не ждут.
Джунковский молча откланялся, развернулся и направился к выходу.
По дороге в столицу тщательно проанализировал такое странное завершение короткого разговора и понял, в чём заключался его основной смысл. В заключительной фразе императрицы. Когда Мария Фёдоровна выделила слово «ваш».
Получается, отныне я с Грачёвым одной ниточкой связан, – усмехнулся про себя Владимир Фёдорович. И ещё раз хмыкнул, только уже вслух. – Как будто до этого разговора это не так было! После всех его откровений и так называемых «предсказаний». Я за ним по должности всё время присматриваю. В случае его успехов и мне будет хорошо. Ну а в противном… Про подобное даже и думать не хочется. Но усилить присмотр за моим протеже наверняка стоит. Вряд ли Мария Фёдоровна просто так обмолвилась о возможных проблемах для Грачёва со стороны власть имущих… Да ещё и этот прозрачный намёк на кайзера… И исполнение просьбы Государя нужно держать на полном контроле. Просьба-то она просьба, но это Государь. И, значит, просьба равносильна приказу. Самому, что ли, в Крым поехать…

Ревель
– А ведь я ему говорил держать ушки на макушке. И про то, что лучше быть подальше от начальства, тоже, – Александр Васильевич Колчак взглядом испросил позволения, достал папиросу, прикурил и с удовольствием затянулся вкусным тёплым дымом. Выдохнул и продолжил. – И про то, что не нужно повторять ошибки Распутина, намекал.
– Так он их и не повторяет. Он свои собственные делает…
Разговор этот проходил в кабинете командующего Балтийским Флотом адмирала Эссена Николая Оттовича. В отличие от начальника оперативного отдела штаба, командующий сейчас сидел в своём кресле, чуть развернувшись от массивного стола, крытого плотным и тяжёлым даже на вид зеленым сукном. Взгляд адмирала был направлен в окно. Туда, где через голые рёбра замёрзших на пронзительном, стылом ветру деревьев проглядывало такое же холодное и стылое зимнее море.
– Бр-р, – передёрнул плечами Эссен. – Что бы там ни было, Распутин не Распутин, а я к давнему предупреждению отнёсся очень серьёзно. И рисковать попусту из глупой бравады – ставить под удар собственную жизнь и судьбу флота – не собираюсь!
– А всё-таки, Ваше Превосходительство, заранее прошу прощения за этот вопрос, но очень уж любопытно. Что он вам тогда такого особенного напророчил? – наклонился к столу и затушил в пепельнице окурок Александр Васильевич. Выпрямился, привычно развернул плечи.
– Ничего особенного. Сказал, что не переживу я эту зиму, если не буду следить за своим здоровьем! – смутился адмирал, закряхтел от досады на самого себя за это неожиданное смущение и разозлился. Заговорил громко, заметно горячась. – Вы только представьте себе, Александр Васильевич! Это я! Я! Адмирал Эссен! Простыну на мостике своего флагмана, подхвачу инфлюэнцу и уже не встану! Сгорю в лихорадке! Чушь какая! Бред!
Командующий с возмущением фыркнул, настолько похожий в этот момент на старого седого моржа, только что вылезшего из полыньи, что Александр Васильевич с трудом удержался от улыбки. А Николай Оттович ухватил рукой свою густую бороду, пропустил её пару раз между пальцами, стараясь этими незамысловатыми действиями скрыть досадное раздражение. Не выдержал, подхватился на ноги и порывисто шагнул к окну. С досадой отмахнулся на отодвинувшего стул и начавшего выпрямляться Колчака. Постоял, успокаиваясь и переводя дыхание. Развернулся, переместился к столу, остановился в паре шагов от собеседника и, не отводя жёсткого прямого взгляда от глаз Колчака, медленно проговорил:
– Бред. Вы меня понимаете?
– Понимаю. Но, тем не менее, вы…
– Тем не менее, я сейчас сижу в своём кабинете и разговариваю с вами, милейший Александр Васильевич. Это вместо того, чтобы сейчас находиться в море, на мостике…
– Значит, поверили, – дёрнул углом губ Колчак. – И вы тоже…
– И я. И ещё кое-кто, – командующий оглянулся на висящий за спиной потрет Его Императорского Величества. – Только теперь Грачёву, к вашему сведению, предстоит «дальняя дорога на жаркий юг».
На заключительной части этой фразы адмирал хмыкнул и поморщился. Вот и сам неосознанно на те же самые грабли наступил… Воистину, «с кем поведёшься…». Ну да ничего, подумаешь, ляпнул. Александр Васильевич свой, дальше этого кабинета сей ляп не поползёт.
– Да никак и вы тоже по стезе предсказаний пошли, дражайший Николай Оттович?
– Так вы ещё не знаете? После награждения и признания заслуг перед Отечеством Сергею Викторовичу канцелярией Его Императорского Величества выдано предписание отбыть в Севастопольскую авиационную школу. Убирают нашего протеже из столицы, с глаз подальше, из сердца вон…
– Почему не к нам? Странно. Впрочем, может, оно и к лучшему? В Крым-то? – пробормотал Александр Васильевич.
– Может и так, – услышал это бормотание Эссен. – До меня дошли настойчивые слухи, что ближайшее окружение Государя увидело в нём второго Распутина. И наше с вами командование там, «под шпилем», с удовольствием подхватило эти… М-м… Сплетни… Очень уж напугало некоторых его стремительное и неожиданное возвышение. Поэтому вы правы, уважаемый Александр Васильевич, лучше ему будет сейчас держаться от столицы подальше. Побудет в Крыму месяц-другой – глядишь, слухи и улягутся, а наши генералы и адмиралы очередной орденок себе навесят, да успокоятся…
Эссен вернулся в кресло, выпрямил спину, жестом показал собеседнику присаживаться. Протянул руку, подхватил карандаш. Покрутил его пальцами, положил на прежнее место и поднял глаза. И медленно, но отчётливо начал говорить, не сводя глаз с собеседника:
– Что же касается лично меня… Откровенно признаюсь, я на улицу отныне без шерстяной поддёвки не выхожу. Вот так-то! «Имеющий уши да услышит!» И примет необходимые меры, Александр Васильевич…
– Всё-таки запомнили, Николай Оттович? И поверили?
– Запомнил. Ну а кто бы на моём месте не запомнил бы этакое? Тут уж лучше поверить, чем из-за простого упрямства дело всей жизни завалить. Да, Александр Васильевич, спешу Вас по-дружески уведомить. Мне тут надёжный источник на ушко нашептал – ждёт Вас новая должность. Наконец-то наверху решили удовлетворить Ваше прошение и утвердить моё назначение Вас командиром полудивизиона эскадренных миноносцев. Это пока только слухи, самого приказа ещё нет. Поздравлять пока не стану, чтобы раньше времени не сглазить, но… Рад, рад за Вас. Заслужили. – Лукаво улыбнулся в бороду Эссен. Теперь Александр Васильевич точно про ляп забудет. Потому что ни разу он не проболтался, а дозированно нужную информацию сослуживцу выдал. Умному и этого довольно. Да и для себя явная польза…



Глава 1

Неделя перед отлётом из столицы пролетела быстрым кречетом. Или соколом? Короче, пролетела так быстро, что и отдохнуть-то толком, и расслабиться как положено пусть в кратковременном, но всё равно отпуске, по-настоящему не удалось. Только-только вроде бы как закончилось наше награждение, ещё звенят в ушах мелодичным хрустальным звоном бокалы с шампанским, а я уже стою в зимнем утеплённом комбинезоне на аэродроме у своего верного «Муромца» перед выстроившимся в одну шеренгу экипажем. Раздаю предполётные указания и готовлюсь к вылету. Церемония эта у нас давно отработана должным образом за многие и многие разы и оттого проходит быстро и без каких-либо непредвиденных задержек.
Закончится погрузка, осмотрю самолёт, проверю швартовку груза и будем взлетать. В утреннем морозном воздухе звонко потрескивают остывающим металлом прогретые моторы, а мы затаскиваем в салон последние бочки с готовой горючей смесью. Генерал Ипатьев так и не придумал никакого названия для своего нового детища, оставил прежнее, полученное в процессе самого первого изготовления. Какое? Да такое! Просто горючая смесь. «ГС». И всё. Только в этой партии состава цифирка в конце этой короткой аббревиатуры поменялась с единички на двоечку.
М-да… И насчёт того, что это именно мы эти бочки затаскиваем, я снова погорячился. Нам это делать по Уставу и новому Наставлению не положено. Для подобных работ отныне есть специально обученные люди из аэродромной команды и приданной ей заводской бригады грузчиков. Вот они и закатывают по доскам эти самые бочки, гори они синим пламенем. Даже наш технический состав к этому делу не привлекается. Нет, случись подобный аврал где-нибудь на внебазовом аэродроме, и никуда бы мы не делись – впахивали бы как те самые полковые лошади и горбатились бы на погрузке во всю мощь своих далеко не лошадиных мускулов. Слава Богу, что мы не на внебазовом…
Тьфу, ты! Да что у меня за мысли такие? Особенно про «гори синим пламенем» перед полётом? Нет, гореть-то они пусть горят, но только не на борту, а где-нибудь на земле, после сброса по очередной вражеской важной цели.
Почему тогда я так бурчу? Да потому что предлагал отправить этот груз по железной дороге. Так ведь нет! Начальство упёрлось. «Отправить-то мы его отправим, но и с собой вы немного смеси возьмёте. На всякий случай», – выдал мне окончательное распоряжение порученец великого князя. Какой такой всякий? Перестраховщики! Всё равно ведь придётся на месте обязательно дожидаться отправленных той же дорогой заводских контейнеров с необходимым нам в Севастополе оборудованием. Каким? А никто кроме меня об этом грузе пока и не знает. Надеюсь и дальше не узнает. Лучше бы я вместо бочек с собой механиков взял. А везти их в грузовой кабине вместе со столь опасным грузом не положено. Поэтому и будут они добираться до Крыма своим ходом. Железной дорогой, то есть.
Теперь в очередной раз инструктирую свой экипаж. Ещё раз напоминаю правила поведения личного состава в полёте с опасным грузом на борту. Горючая смесь ещё какой опасный груз! Лучше бы было её всё-таки железной дорогой отправить, потому как сейчас она, железка эта самая, работает стабильно и перебоев в деятельности подвижного железнодорожного состава нет. Подумаешь, чуть дольше до Крыма «ГС-2» добираться будет. Зато потом всё вместе придёт. Вместе с остальным грузом, имею в виду. Всё равно те задачи, что передо мной поставлены, мы сразу не сможем выполнить. Осмотреться нужно, оглядеться на месте, подходит ли аэродром Качинской авиашколы для наших целей. Несколько дней всё равно на это уйдёт. Или недель. Насчёт «дней» я всё-таки погорячился, днями тут не отделаешься. А там и лететь можно. Задание выполнять. Какое? А это до определённого времени составляет военную тайну. Слишком высоки ставки в Ставке. Каламбур получился, однако.
Предварительная разведка? Ни в коем случае! Придётся вот так сразу лететь и бомбить. И уже по ходу пьесы или по факту же, так сказать, ориентироваться. Если только местное жандармское Управление сможет заранее чем-нибудь помочь по своей линии. Наверняка ведь какая-нибудь разведка у них должна быть? Недаром меня так настойчиво Владимир Фёдорович Джунковский наставлял и инструктировал перед вылетом. «Мол, первым делом объявиться в местном, так сказать, филиале жандармского Корпуса». Объявлюсь, куда я денусь… Только не первым, первым я своему непосредственному командованию представлюсь, а вот вторым… Вторым обязательно. У меня никаких предубеждений к этому Корпусу нет. А даже как бы наоборот. И к командующему Черноморским Флотом на приём записаться не забыть. По-другому никак…
Сначала удивился, про себя, само собой. Ну, когда о своём новом задании узнал. И пристёгнутом под него назначении. К чему такие сложности? Подумал и согласился с озвученными требованиями. Да, лучше так и сделать. Если всю предварительную подготовку начинать из столицы, то сведения о готовящейся операции быстро к противнику утекут. А нам подобного не нужно…
Хорошо хоть весь экипаж после отпуска в сборе. Все целы, никого мы не потеряли, хотя и была у меня на этот счёт в отношении кое-кого некоторая опаска, все готовы Родине служить. И на одну огневую точку у нас на борту стало больше. Отныне среди нас мой давний товарищ Миша Лебедев. Это я про себя его так называю, наедине или в полёте ещё можно обратиться по имени, а если официально и на земле, то только «господин вахмистр». И по-другому никак.
Всё, опасный груз в кабине, довольные быстрой работой «грузчики» плотным строем направились прочь от самолёта. Теперь можно и нужно проследить за его швартовкой, убедиться, что все мои указания по его креплению в точности выполнены, а затем начинать готовиться непосредственно к взлёту. Да второму пилоту все эти тонкости с грузом обязательно показать и объяснить. Пусть набирается опыта, не всё же время ему помощником летать. Когда-то и на левую чашку пересаживаться придётся…
Запуск моторов, короткое руление на старт и взлёт. Нагруженная машина отрывается от земли, разгоняется и медленно начинает набирать высоту. Тут же следует доклад бортового техника об отсутствии смещения груза после взлёта. И о порядке в грузовой кабине. Это лично мои новшества, привнесённые ещё из той жизни. Распространяю их потихоньку.
Остаётся внизу городская одноэтажная окраина, проплывают под крыльями пригороды. На улицах здесь почти пусто, усилившийся морозец разогнал жителей по домам. Лишь серые столбы дыма из печных труб говорят о том, что внизу теплится какая-то жизнь.
Карабкается в стылое небо, гудит моторами на всю округу словно рассерженный шмель, самолёт. Стараются новые российские двигатели нашего собственного производства, тянут вперёд тяжёлую машину. Короткий удар правой ладонью по штурвалу, подмигиваю скосившему на меня глаза помощнику и передаю ему управление. Команда эта у нас чётко отработана, здесь даже слова лишние – не в первый раз мы с ним прибегаем к подобной процедуре.
Владимир Владимирович Дитерихс, наш правый пилот, кивает и берёт управление в свои твёрдые руки.
А я оглядываюсь назад, осматриваю грузовой отсек через открытую дверку кабины экипажа. Груз на месте после взлёта, смещения нет, всё в порядке. Доклад докладом, но и своими глазами глянуть не помешает.
Фёдор Дмитриевич, наш Штурман с большой буквы «Ш» задаёт новый курс. Сколько с ним вместе в небе уже часов налётано и ни разу он с курса не сбился, ориентировку не потерял. Второй пилот подтверждает вслух полученное указание и плавно выполняет правый разворот. Мы летим на юг.
Высоко забираться не стали. Пробили облака и заняли высоту в две тысячи метров. Под нами верхняя кромка, летим, словно по белой перине идём. Скорость практически не ощущается. Пока так и пойдём. Начнёт облачность подниматься, тогда и мы вверх подскочим.
Часа три можно так идти, а дальше облака должны пропасть. По крайней мере так нас уверили метеорологи перед вылетом. Да, у нас всё по-взрослому – перед вылетом мы со штурманом посетили метеостанцию, получили прогноз погоды по маршруту и в пункте посадки. А первая посадка у нас намечена в Смоленске.
Нет, можно было бы напрячься и пролететь чуть дальше, например, до Гомеля, но… Всегда есть какое-нибудь «но». Вот и у меня оно имелось. Ну не хотелось мне больше семи часов в небе болтаться. Нет, всё понимаю. Мол, лётчик только небом и живёт. Да ему по земле ходить не в кайф… Бред всё это. Всего должно быть приблизительно поровну. И неба, и земли. Работы и отдыха, прозы жизни и воздушной романтики. Всё остальное сказки. Да и втягиваться в лётную работу нужно постепенно. Да ещё после такого напряжённого «Отдыха». У меня после повторяющейся изо дня в день беготни по мастерским и заводам, после лётного застывшего зимнего поля, после шумной молодёжной лаборатории перспективных конструкторов с известными мне одному в будущем фамилиями просто ноги отпадали к ночи. И ни на какие глупости времени не оставалось. Под глупостями я развлечения понимаю. Впрочем, как уверял меня Игорь Иванович, на курорте я всё наверстаю. Под курортом он Севастополь подразумевал. Шутил, само собой, успокаивал. Это и слону понятно. Так что нечего насиловать измученный недельным «отдыхом» организм и будем всё-таки рассчитывать посадку в Смоленске. Тем более, нас там должны ждать. Телеграфировали-то мы о прилёте загодя.
Зимний день короток. Садились в стремительно набегающих на землю сумерках. Хорошо хоть посадочная полоса была расчищена от снега и обозначена тусклым светом фонарей.
А дальше зачехлили остекление кабины и моторы, сдали самолёт под охрану, ну и разобрались с нашими дальнейшими действиями на сегодня. От провожатого отказались, достаточно устных объяснений. До ближайшей гостиницы-то рукой подать. Всего-то пару кварталов пройти. Извозчик? На такую ораву он не один потребуется. Да и нет их поблизости, не сориентировались смоленские «таксисты», не подкатили к аэродрому за свалившимся с неба заработком. Ну да ничего, дошли и нашли. Устроились, заказали себе тут же в ресторане поздний ужин, после которого неотвратимо потянуло в сон. По крайней мере меня точно потянуло. Сказалась неделя недосыпа. Поэтому долгожданный отдых будет кстати. И завалился я в кровать, несмотря на ранний час, с превеликим удовольствием, выставив прочь из комнаты нежелающих настолько рано отбиваться остальных членов экипажа. Не хотят спать, так пусть мне не мешают. А дело им мой помощник враз найдёт…
Утро в Смоленске выдалось морозное. Снег пушистый, лёгкий, под тёплыми сапогами поскрипывает, на солнце мелкими алмазами сверкает, глаза слепит. Холодно, щёки сразу прихватило. А настроение после чашки горячего крепкого чая прекрасное, хоть пой. Изо рта с каждым выдохом белые облачка пара вылетают, на пушистых воротниках и кашне седым инеем оседают. Усы у народа враз побелели. Папаху бы поплотнее на уши натянуть, да гонор авиационный не позволяет подобного – приходится терпеть и мёрзнуть. Ну да ничего, тут недалеко.
Огляделись на выходе – пусто, извозчиков нет от слова вообще. Да что это за город такой!? Вчера никого не выловили и сегодня пусто! Придётся своим ходом топать. Только отошли шагов на «дцать» от гостинички, как мимо с лихим посвистом в клубах снежной пыли пролетел первый из них. И, к сожалению, он был занят. Потому и нёсся по улице так шибко – с разлетающимся в стороны от саней лёгким снегом. Второго, мчавшегося буквально следом за первым нам удалось остановить. Вернее, тот сам остановился прямо напротив нас. Только рано мы обрадовались. Откинув в сторону меховую полость, так что она даже на противоположную сторону в снег свесилась, наружу выкарабкался закутанный в громоздкий тулуп фотограф, быстро установил на треногу аппарат, навёл на нашу дружную группу объектив и, ни слова не говоря, ширкнул магниевой вспышкой в глаза. Пока мы молча, заметьте, отмаргивались, этого ушлого журналюги и след простыл. Ни треноги, ни саней. Остался только крепкий запах лошадиного пота в воздухе и аккуратная парящая кучка конских яблок в снегу. Больше мы на пролетающих мимо извозчиков не реагировали – хватит с нас печального опыта. И куда они все так несутся? Не на пожар, надеюсь? Потому что как раз в той стороне наш самолёт. Но чёрного густого дыма не видно, что несколько успокаивает и снижает степень тревоги.
До самолёта добрались быстро, всего-то минут двадцать быстрым шагом пройти пришлось. Потому как и холодно, и разыгравшаяся в глубине души тревога не на одного меня повлияла, заставила нас всех неосознанно ускориться. Ф-ух, всё на месте. И самолёт наш, и аэродром местного авиаотряда.
И, несмотря на раннее утро и морозец, на краю поля столпилась небольшая группа любопытных граждан. Понятно теперь, куда все так спешили. Прилёт такого монстра в город всё-таки большое событие, и без внимания оно не осталось. Даже ещё фотографы есть, кроме того самого наглого, нам знакомого. Вспышками шипят, клубы белого дыма в небо выпускают. Какая может быть вспышка в этакое солнечное утро? Позасвечивают же свои пластины. Дань традициям, похоже…
Пробились через плотную толпу, вышли на первую линию зрителей и тут затормозили. Не пустили нас дальше, не положено. Оцепление из солдатиков выставлено. Хорошо, что у нас начальством заранее была согласована посадка на аэродроме местного авиаотряда. Пригодился караул. Иначе самолёт нам любопытные горожане точно покоцали бы, да на сувениры разобрали. Пришлось дожидаться старшего офицера. Ну да тот не задержался – всё рядом находится. Недоразумение сразу же разрешилось. Единственное, пришлось уносить за оцепление ноги в ускоренном темпе – публика очень уж здесь оказалась любопытная. Насчёт всех в этой толпе не скажу, а вот насчёт окружающих именно нас – точно так. Едва не затоптали. Впрочем, это вполне может быть и не любопытство, просто люди таким вот образом греются…
Стянули с кабины и моторов промёрзшие за ночь чехлы, кое-как их свернули, обмяли, засунули в проём грузового люка. Жаль, стремянок у нас нет. Нижние плоскости мы от нападавшего за ночь снега обмахнули, а вот до верхних не достать. Ну, сейчас моторы запустим, может быть воздушным потоком всё то, что за ночь нападало и посдувает.
Конечно, некий мандраж при этом действе и вполне понятная опаска присутствовали. А ну как после ещё более морозной ночи не запустятся двигатели? Масло-то наверняка загустело. Придётся тогда что-то придумывать, отогревать замёрзшее железо. Но обошлось. Провернули винты, запустили моторы поочерёдно – пыхнуло густым белым дымом из выпускных патрубков. Обороты неустойчивые, кашляющие и чихающие, того и гляди, что винты отвалятся. Вибрация такая, что нижняя челюсть прыгает. Но нет, обошлось – начали выравниваться обороты, затарахтели, зарычали довольно движки, уверенно освобождаясь от сковывающей стылости. И вибрация постепенно пропала.
Толпа неподалёку оживилась, зашевелилась возбуждённо. Сам знаю, что красивое зрелище, впечатляющее – от четырёх пропеллеров за хвостом сверкающее на солнце снежное облако поднимается. Жаль только, нам его никак не увидеть. И с верхней плоскости снег белой пылью слетел, это-то я сразу успел в боковое чуть обмёрзшее стекло заметить. Потому как взлетать с обледеневшим или заснеженным крылом чревато.
Пошёл прогрев – затарахтели на устойчивых оборотах моторы, перестали «плавать». Управление проверили, всё работает, рули и элероны отклоняются нормально – нигде ничего не прихватило морозцем.
И в кабине потеплело – включили отбор горячего воздуха от двигателей. Только не будем торопиться со взлётом – пусть сначала стёкла оттают от изморози и внутри хоть немного потеплеет. Да и запотели они дополнительно, по мере повышения температуры в салоне. Это мы ещё молодцы, что вчера после полёта кабину зачехлили, а то сейчас пришлось бы нам со стёкол лёд и снег соскабливать.
Готовы? Экипаж поочерёдно доложился о готовности к выруливанию и взлёту. Осталось только «карту» зачитать, да нет пока такой у нас, не «придумал» я её. Время потому что не пришло. Все предполётные действия можно в несколько пунктов уложить. Вот будет в кабине приборов побольше, тогда и перейдем к этому нововведению.
Дали с помощником отмашку провожающим. Нет, всё-таки хорошо на своих базовых аэродромах – народ там понимающий, сразу бы в стороны по этой команде разбежались, добро бы на выруливание дали. А здесь любопытствующий народ так на одном месте и остался. Ещё не знают, что такое тяжёлая многомоторная техника. Сейчас и узнают, познакомятся на своём опыте, так сказать, на личном. Мысль схулиганить промелькнула и тут же ушла – не лето, зима на улице.
Придётся чуть дальше по прямой прорулить и уже там развернуться на взлёт – не хочется людей лишний раз снегом засыпать и ветром из-под винтов морозить. Хотя-а… Может, они как раз именно этого и ждут? Вновь всплыла мысль созорничать. Они же сюда за яркими впечатлениями пришли? Тогда…
И я добавляю обороты моторам и разворачиваюсь в сторону взлётки. Ощущаю справа за плечом тёплое дыхание, оборачиваюсь – Миша. Лыбится во все свои… Сколько там у него зубов? Вот во все и лыбится. Довольный такой, да ещё и мне большой палец показывает. Смолин даже оглянулся, зыркнул раздражённо – отвлекает, мол, мешается, под руку лезет. Я бровь в немом вопросе поднял.
– Всех снежной пылью засыпали. Народ даже разбегаться начал, – правильно понял мой немой вопрос Лебедев, наклонился ближе и прокричал на ухо.
Инженер умудрился услышать, глянул на него искоса, дёрнул усом. Мол, нашёл чему радоваться…
Ну и я чуть заметно усмехнулся, качнул головой назад. Миша понял, скрылся за спиной.
По свежевыпавшему снегу колёса катятся мягко, самолёт словно плывёт по белому морю. Хорошо хоть нападало его за ночь немного, иначе бы взлетать не рискнул. А так ничего, разогнались, оторвались от земли. Глянул искоса влево вниз – из-под крыльев назад и в сторону снежные вихри уходят. Вот мы и взлётку расчистили, всё местным работы меньше. Прощай, Смоленск!
Через час после взлёта вся хмарь осталась за спиной. Небо полностью очистилось от облаков. Оно здесь даже на цвет совсем другое, пронзительное до синевы и высокое-высокое, не такое, как у нас на северо-западе…
Гудят моторы, наматывают на винты вёрсты и километры, уплывают под крылья деревушки и сёла, города и городишки. Где-то далеко справа остался Киев, вот-вот впереди должен показаться Днепр. Снега внизу всё меньше, а населённых пунктов всё больше. Воздух плотный, самолёт идёт ровно, словно по ниточке. Не шелохнётся. И никого в небе – пусто. И в эфире тишина. Пробовали связаться по радио с землёй – на запросы никакого ответа не получили. Для меня подобная ситуация со связью так вообще что-то необычное, до сих пор привыкнуть не могу. Сколько я уже здесь? С весны прошлого года. Воспоминания о тех днях настолько свежи в памяти, словно вчера всё произошло.
Да какой там вчера! Только что! Даже глаза прикрывать не нужно – достаточно отпустить на волю чувства, ослабить самоконтроль и сразу же память начинает отщёлкивать цветные картинки ещё из той, прежней жизни, закручивает перед глазами калейдоскоп совсем недавних событий. И снова я пытаюсь удержать в воздухе гибнущий тяжёлый самолёт. Вновь летит в лицо земля, медные стволы раскидистых сосен… И всё…
Затем кино в моей голове встаёт на паузу, потом экран вспыхивает вновь, но уже показывает совсем другие, чёрно-белые кадры. Проводить аналогию с кино проще – так легче принять всё произошедшее.
А потом госпиталь, осознание себя в чужом теле, в другом времени и затянувшееся выздоровление. Потому как попала моя душа или сознание /сам в этом не разобрался. Скорее всего и то, и другое вместе/после катастрофы в тело поручика Грачёва. Лётчика Псковской авиароты, как раз точно в этот же момент потерпевшего аварию на своей летающей «этажерке». И, судя по тому, что я здесь, этой аварии не пережившего. А, может, у высших сил была какая-то другая, своя собственная цель, для исполнения которой меня и перекинули через десятилетия, из конца двадцатого века в его начало, на самый порог первой Мировой? Не знаю, и гадать не собираюсь. Выпал мне шанс остаться пусть и в чужом теле, но живым – так и постараюсь им воспользоваться в полной мере. Буду жить за всех ребят. А вот что при этом буду делать? Сразу, в первые моменты, точно не определился. Ускорить прогресс? Изменить историю? Полноте. Где я и где эта история…
Но и сидеть «на попе ровно» не получилось, как собирался сделать в самом начале своего «попаданчества». Потому что страшно было – кругом всё чужое. И все. И не стесняюсь этого чувства. Потому как справился с собой, пересилил страх, осознал своё место в новом окружении, в новой реальности. Начал шевелиться.
Пришлось и полетать, и повоевать, и конечно же, кое-что кое-кому подсказать. А иначе и быть не могло. Всё равно отсидеться в сторонке не получилось бы. Несмотря на сохранившуюся память реципиента, благодаря которой я практически безболезненно вжился в окружающую меня эпоху, всё равно светился я среди местных, как та самая пресловутая лампочка Ильича. М-да, некорректное сравнение. Лампочка та была очень уж слабенькая и света давала всего ничего. Или… наоборот? Корректное? Всё-таки не историк я и не… Вот именно. Этих самых «не» слишком много набирается.
Но всё равно что-то смог подсказать, сделать, благодаря своему опыту военного лётчика совсем другой эпохи. /Ну хоть что-то своё/. И опять же благодаря этому опыту удалось познакомиться с кое-какими значимыми людьми. Заинтересовать их своими идеями и новшествами. Привираю, конечно, не мои это идеи, я их нагло уворовываю у будущего. Ну и что? Не для себя же стараюсь, для других. Стоп! Куда это меня понесло? На возвышенное потянуло? Охолонуть бы мне нужно, остыть и притормозить. И хотя бы себе не врать. Само собой, стараюсь в первую очередь для себя и только потом для Державы, как бы и чем бы я себя не оправдывал. Другое дело, что одно с другим отныне неразрывно связано…
Наклонился вперёд, прерывая воспоминания и высматривая ленточку Днепра впереди. Нашёл, немного осталось. Ещё минут десять-пятнадцать, и мы над рекой будем. Развернулся к помощнику, а он карту на коленях держит, визуальную ориентировку ведёт. И счисление пути, надеюсь. Хотя, что его счислять? Выход на цель по времени нам не нужен. Единственное – не заблудиться бы. Но в таких условиях заблудиться – это хорошо постараться нужно. Всё время вдоль реки летим. Не так давно развилку прошли. Теперь слева Донец остался, справа в стороне где-то Днепр. Невозможно заблудиться. Если уж совсем ослепнуть. А наша линия пути скоро с руслом Днепра пересекается. Вон какой прекрасный линейный ориентир перед нами. А дальше ещё лучше будет – береговая черта с её весьма и весьма знакомыми характерными очертаниями. Да и штурман у нас на борту есть. Так что никуда мы не денемся – долетим куда нужно. Топлива по расчётам хватит, даже останется в баках кое-что после посадки. Это на всякий непредвиденный случай заправили лишку. И погода отличная по маршруту. Ну и там, на месте, не должна подкачать. Да и как она может подкачать, если вокруг миллион на миллион и впереди всё чисто до самого горизонта?
Вернулся к своим воспоминаниям. Что ещё такого особо важного произошло за эти полгода с хвостиком? Отличился в пилотировании, привлёк к себе внимание командования и умудрился этим вниманием в должной мере воспользоваться. И так кстати выпавшим мне шансом прокатить инженера-инспектора из Адмиралтейства, из-за поломки своего самолёта остановившегося в Пскове. Через генерала Остроумова вышел на адмирала Эссена. А дальше усовершенствованный мною самолёт, который так всем специалистам понравился своими лётно-техническими данными, что все эти изменения тут же/с моего разрешения, само собой/ начали применять на новых машинах. После оформления нужных патентов, конечно. На заводе последовало знакомство с Нестеровым и Крутенем, уже знаменитыми русскими лётчиками-асами, разговор по душам с продолжением в ресторане. И в результате Пётр Николаевич прекрасно сейчас себя чувствует. Летает и воюет. Да, пулемёты с моей подачи начали устанавливать на самолёты с самого начала боевых действий. Может быть, именно поэтому и не пришлось Нестерову идти на свой вынужденный знаменитый таран? Справился и без него на отлично. И, самое главное, вроде бы как лётчики уже начали пользоваться привязными ремнями. Сначала у нас в Псковской авиароте, потом на Московском заводе, а там, надеюсь, и дальше новое веяние распространилось. А всего-то привёл вовремя несколько подходящих примеров, да и на своём личном примере всю пагубность отсутствия ремней показал. Голова-то у меня хоть и зажила после той самой катастрофы, но длинный рваный шрам во весь лоб так и остался…
Да, самое главное! Я же обстрел Либавы предотвратил! Воспользовался очень удачно своими воспоминаниями. И в нужное время оказался в нужном месте. Несколько изготовленных в мастерских за собственные сбережения авиабомб, пулемёт на борту… И неожиданная для всех самоубийственная атака оказалась настолько успешной, что два немецких крейсера ушли несолоно хлебавши. А по одному из них бомбы легли настолько удачно, что вызвали у него на корме взрыв подготовленных к установке морских мин.
В этом бою моего стрелка-наблюдателя ранили…
Заметили нас, само собой, награды последовали. А, самое главное, на слуху оказался.
Развитие авиации подстегнул – удалось наладить тесный рабочий, а потом и дружеский контакт с Сикорским. Ненавязчиво подсказал кое-что, а дальше пытливый ум изобретателя и сам сориентировался – попёр вперёд, только успевай в нужных местах поправлять в нужную сторону. И идеи подкидывать. А идей этих у меня столько, что ого-го! Главное, что всё в тему. Так и подкидываю до сих пор понемногу. В Совет директоров завода вошёл со своими идеями…
Встряхнулся, вновь прерывая на короткое время воспоминания, глянул вниз. Ленточка Днепра чуть-чуть ближе стала. Тихоходные пока самолёты. У нас скорость около ста двадцати сейчас. Можно бы и добавить немного, но не хочется моторы насиловать. Моторы-то у нас теперь свои. Начали недавно собирать. Производство пока слабое, денег на всё не хватает, а от государства помощи не дождёшься. Это ещё хорошо, что Игорь Иванович Сикорский заслуженный авторитет уже имеет и благодаря этому авторитету кое-какие деньги из казны на развитие завода умудряется получать. Ну и конечную продукцию продаём, как же без этого. Заказ на самолёты имеется…
Нет, обороты двигателям добавлять не будем. И так хорошо. Нам на этих моторах ещё столько полетать предстоит, что лучше их сейчас поберечь. Ресурс-то невосполняемый в этих условиях. Или на завод возвращаться для их переборки, или менять на новые. А это всё время и деньги. Так что лучше тише, но для всех лучше. Подумаешь, на полчаса позже прилетим. И расход бензина, если добавим, опять же сильно увеличится. Лучше уж так, потихоньку.
Откинулся на спинку кресла, вернулся мыслями к недавнему разговору с Джунковским в Екатерининском парке Царского Села…
– Сергей Викторович, ещё раз напоминаю – с выполнением задания не затягивайте. Сразу же по прибытии записывайтесь на приём к адмиралу Эбергарду. Сопроводительные бумаги чуть позже получите. С ними вам будет проще найти с адмиралом общий язык. Да, груз по железной дороге мы уже отправили. Я лично проконтролировал.
Не удержался, глянул в лицо Владимиру Фёдоровичу. Неужели лично?
– Ну, не совсем лично, – правильно понял мой взгляд и мои сомнения Джунковский. – Но об отправке вагонов мне уже доложили. На месте груз примете, с хранением и охраной определитесь и дожидайтесь команды. Забот на первое время вам хватит. А дальше будет видно. И напоминаю, Андрей Августович Эбергард человек прямой, отличный офицер и большой умница. Уверен, вы с ним общий язык найдёте. И рекомендательные письма адмирала Эссена на первых порах вам помогут. А дальше от вас всё будет зависеть.
Помолчал значительно, словно давая мне время хорошо осознать только что сказанное и продолжил:
– Ещё раз прошу, Сергей Викторович, не затягивайте с выполнением личного поручения Государя. Сами же знаете, что у нас в войсках творится. Да и немецкая разведка не дремлет. И турецкая, кстати, тоже.
– А наша контрразведка? – не удержался я от вопроса.
Джунковский даже приостановился на мгновение, глянул искоса в полглаза и хмыкнул:
– Наша тоже не дремлет, – ответил этак весомо, словно гвоздь-сотку в дубовую плаху с одного удара вбил. И с укоризной продолжил. – Сергей Викторович, ну что вы как маленький?
– Прошу прощения, Владимир Фёдорович, постараюсь не задерживать.
– Постарайтесь, а то слухи о вашем прибытии в Крым быстро до Босфора долетят.
Вот в этот-то момент и вынеслась из-за поворота шальная упряжка разгорячённых коней, запряжённых в тот самый крытый возок на санном ходу, сбила Джунковского с мысли, заставила отступить на обочину в снег. Отпрыгнуть, то есть, чтобы под копытами да полозьями не оказаться. Ну и я вслух да от всей своей широкой души своё отношение к подобному хулиганству во весь голос высказал. Нет, понятно сразу, что не каждому вот так свободно будет позволено по парку носиться да хулиганить. Наверняка же это кто-то из власть имущих, а всё равно выругался. Потому что нечего! И ладно бы я один был, так ведь нет. Со мной тоже человек далеко не последний и не простой. А эти в санях словно берега потеряли, носятся во весь опор, между прочим, по пешеходным дорожкам, добропорядочных горожан и граждан конями затоптать пытаются…
Вылезли из сугроба, отряхнулись, посмотрели друг на друга и оба рассмеялись.
– Да, Сергей Викторович, мы тут прожекты строим, о высоком мыслим, о судьбе Империи что-то с вами лопочем, а нас мимоходом и на обочину… Да в снег мордами…
Только руками и развёл в стороны. Что тут в ответ скажешь…
А хорошо я в воспоминания ударился. Так за воспоминаниями Днепр и прозевал? Не заметил. Ну и ладно, не очень-то и хотелось на него сверху посмотреть. Увижу ещё не раз. Зато время пролетело. Впереди уже и береговая черта показалась. И море. Море…
Хотя до него ещё далеко, и ничего особо не видно, кроме уходящей в небо и сливающейся с ним где-то далеко-далеко огромной сине-серой равнины. Но и это впечатляет, ведь воображение же работает на всю катушку. Даже запах вроде бы как ветром донесло – ноздри предвкушающе расширились, втянули в себя запах водорослей и йода. Умом понимаю, что всё это игра воображения, нет никакого запаха, а вот сердцем я уже там, на мокром от волн берегу. И, пока ещё есть время, снова окунулся в воспоминания…
– И ещё одно, Сергей Викторович. Даже не одно, а… Вы почему в церковь не ходите?
И не знаю, что в ответ сказать. Как-то я этот момент упустил. Только руками в ответ и развёл.
– Веруете?
– Верую, – уж в этом-то я точно уверен.
– Тогда настоятельно вам рекомендую не откладывать посещение церкви. К вам и так слишком много внимания приковано, а после награждения этого внимания будет ещё больше. Опять же, слухи уже ходят разные, и не нужно давать лишний повод злословящим вас.
– Я вас понял, Владимир Фёдорович.
Потому что действительно понял. Даже подосадовал на это своё упущение. Мог бы и сам сообразить и не дожидаться подсказки. Поэтому сегодня же и исправлю это своё упущение, посещу храм. Только подумать нужно хорошо, какой именно. Чтобы и заметили, и слухи быстрее подзатихли. Местный? Или столичный? Подумаю ещё. Времени до вечера хватает.
– Хорошо, Сергей Викторович. И ещё одно. Пожалуй, самое для вас главное. Авиароты у вас пока не будет. Нет, она будет, но лишь на бумаге, – заторопился Джунковский, приостановившись вместе со мной. – Вы же сами понимаете, что у нас пока ни самолётов столько нет, ни людей. Мы даже эскадру Шидловского не успеваем укомплектовать должным образом. Так что потерпите, голубчик, потерпите. Всё у вас будет. Но, позже. А пока так даже лучше. Должность сия подкрепляет и ваше звание, и ваши награды. И вам удобнее. Хлопот же меньше! А людей для себя там и готовьте. Высочайшим Указом это будет разрешено…
И вот уже заходим на посадку в плотных вечерних сумерках, под самую темноту. И, как уже привыкли, без какой-либо радиосвязи с землёй. Чудом, но всё-таки успели сесть. Садиться в ночи не рискнул бы – аэродром незнакомый, мало ли что? А вдруг лётное поле не подготовлено к ночному приёму самолётов?
Так что нам повезло. Сели нормально, в воздухе ни дуновения – ветра нет, штиль, штиляра. Нас хоть и ждали, но явно не в такое позднее время, и уже, похоже, потеряли надежду на наше прибытие. Наверняка решили, что мы где-то заночевали, а прилетим уже завтра. Потому что внизу никого, пусто.
И как не хотелось пройти над городом, но пришлось садиться сходу, с рубежа снижения. Ничего, успею ещё похулиганить, себя и самолёт показать и на город сверху посмотреть. Потом, когда всё закончится. Зато пока хоть на немного сохраним наше прибытие в секрете. Хотя-а, какой тут секрет, до окраины Севастополя всего ничего, всё равно жители рёв моторов услышат. Если только садиться и сразу после посадки двигатели выключать… Так и сделал.
Глиссаду сделал покруче, чтобы обороты держать поменьше. И угол посадочный получился очень уж большим, даже в первый момент испуг по спине мурашками проскочил – как бы заднее колесо не обломать… Но, обошлось. И больше таких экспериментов ставить не буду. Случись какая поломка, и кто мне здесь самолёт починит? Может и есть такие умельцы в местных мастерских, но я-то их пока не знаю.
Крымская земля толкнулась в ноги, стукнули гулко колёса по твёрдому укатанному грунту, машина чуть подпрыгнула, опёрлась на крылья, плавно умостилась на три точки. Зашелестели винты в почти полной тишине. Почти, потому что колёса по грунту гудят. А так да, тихо. Моторы-то мы сразу выключили после окончательного касания.
Пока совсем не остановились, отвернул в сторону, к темнеющим силуэтам аэродромных ангаров. Покатился и не докатился, остановилась машина окончательно на полпути, замерла. И чуть заметно откатилась назад, буквально на сантиметры, словно выдохнула с облегчением после подзатянувшегося перелёта. Ничего, дело уже, в общем-то привычное. Особенно в последнее время. Только на «радиус» и летаем.
От тех самых ангаров замелькали огоньки, замельтешили в нашу сторону. Встречающие показались. Ну что, пора на выход?



Глава 2

С утра завертелось. Сначала первым делом выгрузили все бочки из самолёта, определили их под замок в ближайший пустующий ангар школы. Пустующий – потому что самолёты здесь старые, ломаются слишком часто. Да и ресурс у техники выбивается очень быстро – летают с утра до ночи, а то и в ночь. Именно по этой причине и обратился с утра пораньше ко мне начальник караула с просьбой убрать наш аппарат с поля, дабы он «не мешал производству учебных полётов». Просьбе вняли, приступили к работе. А в этом процессе мне пришлось принять непосредственное участие, потому как рабочих рук не хватало. В отличие от загрузки, разгружаться пришлось самим. Говорил же – не на базовом находимся. Пока не на базовом. И ещё неизвестно, станет ли Качинское лётное поле нашим базовым аэродромом.
Так что пришлось засучить рукава и впрячься в разгрузку. «Катать квадратное, носить круглое». Шутка такая существует в авиации.
Или же можно было сидеть в сторонке в компании Смолина и Дитерихса и наблюдать со стороны, как младшие чины горбатятся на выгрузке под руководством нашего инженера. Картина, в общем-то, обычная для этого времени, насмотрелся я на подобное отношение к подчинённым «выше крыши». Я подобных вещей никогда не понимал. И в нашем экипаже подобного никогда не будет. Будем подавать пример другим. Поворчат, покосятся, но запомнят. Глядишь, и ещё что-то вокруг нас переменится…
Разобрались с грузом, перекурили, взялись за сам самолёт. Перекатили его к месту определённой для нас стоянки. Не с грузом же его было перекатывать? Хорошо, что здесь грунт плотный, сухой, не то что в Петербурге. Там бы мы за ночь колёсами, да под такой загрузкой точно увязли бы. А тут вообще без последствий обошлось, даже не верится. В лёгкую перекатили. Как по «бетонке». Но с посторонней помощью, правда. Нашими силами можно было, конечно, справиться и с этим, но как-то надрываться не хотелось. А тут весьма своевременно и добровольные помощники объявились. Откуда они вдруг объявились и где так удачно до этого скрывались, непонятно. Но… Почему бы и не воспользоваться предложением? Интересно, где все они были, когда мы бочки катали? Риторический вопрос. Кто служил, поймёт.
Местные ангары для нашего «Илюши» несколько маловаты будут, разика эдак в два, поэтому пока ограничились стоянкой под открытым небом. Ну а затем, только после окончания всех работ, пошёл представляться местному начальству, благо оно меня наверняка уже ждёт. Взял с собой документы экипажа, надо же каждого из них на все виды довольствия поставить. Сам справлюсь, а у них сейчас послеполётная подготовка, совмещённая с подготовкой к повторному вылету. И дозаправка.
Вроде бы и всё рядом, а идти пришлось далеко. Метров двести-триста по быстро поднимающемуся к зениту солнышку. Это у нас на севере ещё зима, а здесь уже почти весна. Хоть и конец января, но пригревает не по-детски – пришлось несколько изменить первоначальные планы и сначала переодеться в летнее обмундирование. Хорошо ещё, что всё у нас с собой и особо форма помяться не успела. Позориться-то не хочется. М-да, вчера только щёки морозили…
Хорошо! Над Крымскими горами пролетали, так на них ещё снег лежал, а здесь красота. Это не побережье Финского залива и не стылые берега Невы. Как там говорили у нас? Ещё в той реальности? «Южный берег Северного ледовитого океана»… Нет уж, гораздо лучше пусть хоть и северный берег, но Чёрного моря!
Сегодня не утерпел, поднялся с утра пораньше и на берег сходил. Спустился на галечный пляж по крутой набитой тропке, прохрустел камешками под ногами, остановился у самой воды – волна мелкая, прозрачная, на камни с тихим шорохом накатывает, до сапог только чуток не достаёт. Наклонился, положил ладонь в воду, пошевелил пальцами. Выпрямился, поднёс руку к лицу, вдохнул солёную горечь морской воды и не удержался, лизнул пальцы. Действительно, горько. Оглянулся по сторонам – никого. Потому что солнце только-только собирается вставать. Вдохнул полной грудью с таким удовольствием, аж рёбра захрустели. Воздух настолько густой – пить можно!
А дальше закрутило делами, снова события понеслись вскачь. Два дня непрерывной суеты. Казалось бы, ничего особенного – перелететь на новое место, встать на все виды довольствия, найти общий язык с местным командованием, не прогнуться под него и среди местных врагов не завести. Варяг я всё-таки столичный, как ни крути. А столичных нигде не любят. Это я ещё в своём времени чётко усвоил. Слишком они какие-то… Такие… Столичные, короче.
Для проживания нам на следующий день определили отдельное помещение в одном из только что построенных каменных зданий. И на самом верхнем, втором этаже. Помещение просторное, потолки высокие, окна огромные. Красота! Светло! Только я при виде этой красоты как-то сразу о летнем жарком солнце подумал. Помрём же, задохнёмся от зноя и духоты. Но пока можно до весны и здесь перекантоваться.
Разделим помещение на перегородки, потому как никто не поймёт, если, например, я в чине подполковника буду с младшими чинами в одном кубрике жить. Нонсенс. Не положено так. Даже невзирая на все мои «тоговремени» привычки. Экипаж экипажем, а от окружающего нас общества никуда не денешься. У меня пока и так с местным руководством образовались весьма непростые отношения. Косятся, на награды искоса поглядывают. Если бы не они, так мне вообще бы туго пришлось. И если я уже упоминал о своём якобы столичном происхождении, то тут ещё и служебные интересы столкнулись, наложились одни на другие. Ведомственные. Хотя, казалось бы, подобного и быть не может, одно же дело делаем. А оно есть. Ведь мы у местных мало того, что помещения какие-то заняли, так ведь нас ещё и кормить-поить нужно, на все виды довольствия ставить, обслуживать технику. Заправлять её, в конце-то концов. А у нас не «Фарманы» и не «Блерио» с «Хамберами», мы бензина столько берём за один раз, сколько всей школе чохом можно целый день летать, да ночь прихватить. Я как раз в штабе находился, с местным начальством общался, когда к нему в ужасе начальник ГСМ после нашей заправки прибежал. А ведь у нас пока только один самолёт. Что начнётся, когда их будет хотя бы два….
Это ещё мы не летаем, но ведь будем когда-то? Обязательно будем! Вот тогда-то недовольство до небес и вырастет. Скорее бы организоваться. Наш-то техсостав по железной дороге добирается, сопровождает приданное нам имущество. И когда ещё он прибудет? Неизвестно. Давать грузу зелёный свет и этим привлекать повышенное к нему внимание столичное начальство не стало. Вот когда прибудет, тогда и начнём готовить и места под размещение самолётов, и под склады ГСМ, то есть топлива. И под многое-многое другое. И под личный состав, само собой. Я уже тут и местечко подходящее подо всё это присмотрел, чуть подальше от занятой местными территории.
Если коротко говорить, невзирая на несколько предвзятое к нам отношение, стараюсь «навести мосты» с местным командованием. Или, что вернее, с руководством школы. Пока есть такая возможность. Потому как мы ещё у него и людей скоро планируем отнимать… Ох, чую, после такого вообще перейдём на «возвышенные обороты речи». Так вот и живём.
Ничего, прорвёмся. А там обживёмся, если задержаться в Крыму придётся. Придут контейнеры, так нам будет куда временно переселиться. Или что-то более удобное и достойное для жилья подыщем, если сами себе не построим.
Да, а ведь если я не найду общего языка с местным начальством, то придётся мне вообще другое место для нашей группы подыскивать, куда-нибудь перебазироваться. Под Симферополь, может быть? А почему бы и нет? Железнодорожный узел, дороги все туда идут. Потихоньку отстроим аэропорт, наладим воздушное сообщение со столицей, начнём заниматься пассажирскими перевозками, зарабатывать… Ох, ты, куда меня в моих мечтах занесло… Хотя, почему бы и нет? А ведь есть ещё и Джанкой, и будущее Багерово. Но только что будущее. Нет, последние два места пока ничего из себя ценного не представляют. Ни дорог нет, ни… Да ничего там нет! Вот я распланировал, размечтался, а сам ничего своими глазами и не видел пока. Так что нечего раньше времени думу думать. Джанкой Джанкоем, а Симферополь для тяжёлых самолётов по любому самый лучший вариант, если в будущее заглянуть. Ладно, отложим пока эту мысль в сторону. Вот выполним то, для чего нас сюда заслали, тогда и буду выходить на Александра Михайловича и Марию Фёдоровну со своим предложением. Только обосновать нужно будет всё это грамотно. Подумаю ещё…
Что за мысли в голову лезут? Конечно, найдём мы с местным руководством общий язык, никуда не денемся. За Державу ведь все радеем! Но ещё одну пометочку у себя в голове сделал…
А пока с местным командованием у нас, то есть у меня, установилось что-то вроде нейтралитета. Ни я им не нужен, ни они нас не трогают. Присматриваются. Хорошо выразился. А что? Палки в колёса не суют, уже хорошо. И даже помощь на словах обещали. Посмотрим. Мне сейчас самое главное с жандармами всё решить. Насчёт разведки на акватории Чёрного моря подсуетиться. Как и договаривались с Джунковским, в местное Отделение я на следующий же день сходил. Съездил, то есть. Теперь жду результаты этой нашей встречи. Как-то слишком медленно всё делается, не спеша. Никуда никто не торопится. Не может же такого быть, чтобы специально тормозили. Чем дольше мы здесь находимся, тем больше вероятность, что утекут к туркам сведения о нашем прилёте.
Одно утешает – в Севастополь въезд только по пропускам. Может, и сведения противнику о появлении в Крыму «Муромца» так быстро не уйдут? Только на это и надеюсь.
И на приём к Командующему я записался. Только его пока нет. В море он. Придётся некоторое время подождать. Но и оно ещё терпит. Опять же, контейнеры с нашим грузом ещё не прибыли. Без него у нас ничего не получится. И без взаимодействия с флотом. Вот как раз и нужна для этого встреча с Командующим.
Самолёт у нас пока накрыт маскировочными сетями и по максимуму зачехлён. Издалека, от въезда на аэродром, и не разобрать, что это за серая куча на поле находится. Специально смотрел. Отныне наш стоящий под открытым небом аппарат перестанет всем любопытным глаза мозолить. Что удивительно, любопытных почти и не было. Списываю это на то, что прилетели мы сюда под ночь, когда нас никто не видел. И садились мы на малом газу, не пробудили округу треском моторов. Хотя, к треску моторов местное население привыкло, этим их не удивить. Но всё равно удачно получилось.
А так, конечно, в самый первый день нам курсанты прохода не давали, будущие лётчики в очередь выстраивались, чтобы в кабину пробраться да за штурвалом посидеть, а потом всё, как отрезало. Правда, и мы этим моментом в полной мере воспользовались – распустили слухи о наборе желающих на новую технику. Пока таковых нет, но народ думает. Пусть думает.
И опасения мои не оправдались. Местное руководство денёк покосилось, но на этом всё и закончилось.
Да, удивляет ещё одно. Отсутствие ограждения вокруг лётного поля и почти беспрепятственный проход всех желающих на территорию авиашколы. На дороге для приличия стоит одинокая будка караульного с почти всегда поднятым в зенит полосатым шлагбаумом. Да и будка та почти всегда пустая. Появляется в ней кто-то, насколько я уже успел заметить, лишь утром во время построения и развода на занятия. Когда начальство в школу из города приезжает.
Короче, голова кругом идёт. Была у меня мыслишка свалить всю организацию предстоящего дела на местное начальство, но теперь вижу, что ничего из этого не выйдет. И без меня у него забот выше головы. Опять же, от такого совместного сосуществования сейчас толку мало будет. Наш знаменитый авиатор Ефимов человек сугубо гражданский, он вот так организацию службы в школе и полагает. Придётся порядок как-то наводить. Хотя бы в части, касающейся нас. Слишком уж тут всё… Запущено, что ли… Вольница какая-то. И летают как хотят, то вдоль поля, то поперёк, то вообще во все стороны. Понимаю теперь, почему нас попросили свой «Муромец» перекатить ближе к ангарам. М-да…
Самолёты вокруг старые, я уже и отвык от такого разнообразия. Казалось бы, всего-то без малого полгода прошло, как я со своего «Фармана» пересел на «Ньюпор», а уже всё забылось. И эти хрупкие этажерки кажутся действительно этажерками. Посмотрел здесь на французские летающие лодки «Ф.Б.А.»… Ведь у Григоровича они гораздо лучше… Почему в школе их нет?
Через неделю всё-таки получилось попасть на приём к командующему Черноморским флотом. На удивление, встретили меня неплохо. То ли слухи обо мне и моих «подвигах» сюда вместе с газетами уже докатились, то ли Эссен такому отношению поспособствовал. А, может, всё гораздо проще и всё дело в поступившей сверху команде? А какая, по большому счёту, мне разница? Главное, дело будет сделано.
С командующим, Андреем Августовичем Эбергардом, разговор сразу пошёл по правильному руслу и в нужном нам обоим направлении. Моё задание настолько пришлось ему по душе, что мне тут же был дан «зелёный свет». И была обещана всяческая помощь и поддержка. Правда, с оговорками. Мол, для начала следует дождаться прибытия контейнеров по железной дороге и… И – остальное потом. Ладно, действительно – пока нашего груза нет, я особо дёргаться и не буду. А уж как обрадуется адмирал, когда позже истинную цель моего сюда прибытия узнает…
А пока сидим с личным составом на аэродроме, изучаем карты полуострова, предстоящего маршрута, готовимся. Даже в небо нам не подняться, крылья не размять, самолёт так и находится всё время под сеткой. Скрываемся на всякий случай. Разойдётся слух или не разойдётся, этого пока никто не знает. Но если в небо хоть раз, да ещё у всех горожан на виду поднимемся, то тогда уж точно разойдётся. А ещё есть курсанты школы, инструкторы и механики, обслуживающий персонал. И за всеми не уследишь…
Через несколько дней пришли наши контейнеры в сопровождении приписанной к нам небольшой группы техников, и первым делом мы начали ставить ангар для нашего «Муромца». Сначала собрали металлический каркас, потом обтянули его брезентом. Ну и навесили на тросах сдвижные шторки-ворота. Конструкция получилась огромная, тяжёлая. Чтобы эти шторки в сторону сдвинуть, одному человеку не справиться, хотя бы вдвоём тянуть необходимо.
Работа по сборке заняла всю последующую неделю. Да и то, если бы не помощь местных, мы бы своим составом и вообще недели две провозились. А так, выкрутились, справились. Но и руки поободрали, и перепачкались, как поросята. Ну и вымотались, само собой, до чёртиков.
Сбоку, впритык к ангару, поставили две большие армейские палатки. Одна для нас, другая для техсостава. С печурками – всё, как положено. Зато теперь можно и нам переселяться. Освободим помещение к удовольствию местного командования.
Перетащили койки, вещи, отгородили для них угол сбоку от входа. Места хватает, а нам так будет спокойнее. Даже не нам, а мне, так оно точнее. Теперь ни на кого оглядываться не нужно. Верите ли, нет, а на сердце легче стало.
Остальные контейнеры с необходимым нам оборудованием пока не вскрывали, оставили их стоять возле ангара. Местное командование поворчало, не без этого, но против распоряжения Его императорского Величества не пошло. Хотя, могло. Мутит оно воду, ох, мутит. У самих точно такие же контейнеры вообще посередине между ангарами стоят и ничего, никто внимания не обращает. А тут ещё одна напасть появилась. Слышал я тут краем уха некоторые разговоры среди лётчиков школы, и они мне не по душе пришлись. На революционную агитацию сильно смахивает. Похоже, придётся и мне принять участие в подобных беседах. Но только не сейчас. Вот сделаю дело, заработаю авторитет кое-какой и начну заниматься антипропагандой.
Ещё раз был на приёме у Командующего, уведомил его о нашей почти полной готовности. А там и жандармы подтянулись с новыми данными разведки. Телеграмма о нашей готовности ушла в Петербург. Осталось немного подождать…
Ответ был получен на следующий день. И состоял он всего из одного слова: «Ждать!» Как я угадал.
Время потянулось медленно-медленно. Чтобы экипаж не одурел от безделья, пришлось активно заняться личной подготовкой. И выйти на командование школы с просьбой воспользоваться местной материально-учебной базой. Да, пришлось лично заняться обучением своих людей. Но уже на второе моё занятие в класс потянулись первые дополнительные слушатели. Я же не только о современной авиации говорил, но и о её развитии, об аэродинамике, о тактике, о боевом применении. Пришлось вспоминать училищные лекции и занятия в Центре боевой подготовки. Хорошо, что с памятью проблем никаких, всё припомнил. А ещё через занятие пришлось перебираться в актовый зал и уже читать настоящие лекции всему составу школы. А после лекций отвечать на многочисленные вопросы. Ну и ладно, дело-то нужное. Мне не жалко. Наоборот, я и из этого некую пользу вынес. Потому как наконец-то дело сдвинулось с мёртвой точки, и у нас наконец-то появились первые… Нет, не кандидаты в мою авиароту, а хотя бы заинтересовавшиеся. Даже начальство школы начало появляться на этих моих лекциях.
Вот тут я и разобрался в так удивившем меня сначала отсутствии добровольцев в формируемую часть. А ведь мог бы и сам сообразить, догадаться, в чём причина. А она на самом деле простая, как оказалось.
Руководящий и инструкторский состав школы может был бы и рад к нам пойти, да кто его отпустит? А у курсантов нет должного профессионального опыта. Да вообще никакого пока нет. Им бы сейчас за счастье вот эти, имеющиеся в распоряжении школы этажерки освоить, не говоря о большем. А у нас вон какая техника. Мало того, что по местным меркам огромная, одними своими размерами внушающая уважение, так она ещё и многомоторная. И с многочисленным экипажем, которым нужно управлять в полёте. Да, это вам не одноместный самолётик…
А в один прекрасный тёплый вечер мы наконец-то смогли выделить время и выбраться в город. Всё-таки никогда я здесь не был, ни в той жизни, ни в этой. Что могу сказать по этому поводу… А ничего. Просто в этом городе нужно побывать. Своими глазами увидеть, ногами походить по местам боевой славы, руками, так сказать, к истории прикоснуться. Это как в Питере, Одессе или ещё во многих довольно-таки известных городах. По праву известных…
В первый день просто прогулялись, прошлись по набережной, посидели на скамеечке, полюбовались морем. Несколько раз пришлось представляться патрулям, показывать документы и пропуска с разрешением местного начальника гарнизона. Вот не понимаю. Народу на набережной хватает, а проверяют, насколько я смог подметить, одних только нас. Вот как так? Или мы настолько отличаемся от местных? Чем?
Зато во второй раз нас проверяли уже заметно меньшее количество раз, а потом и вообще перестали. Привыкли, наверное, или мы уже примелькались.
Что удивительно, время военное, о чём недавний обстрел города напоминает, а на набережной народ променад устраивает. Немного его, этого праздного народа, но ведь есть. Даже редкие парочки прогуливаются под ручку. Собачки бегают на длинных поводках, под ноги лезут. Да, дамы к тем собачкам прилагаются. Только, к сожалению, они все с сопровождением. Да не собачки, а дамы… Но, всё равно, греют сердце быстрые взгляды, горячат кровь.
Сначала подумал, что это мы такие красивые, а это, оказывается, отношение к лётной форме такое. Уважают здесь авиаторов. Как чуть позже узнал и рассказал нам Владимир Владимирович Дитерихс, Его Императорское Величество даже у себя в Ливадийском дворце выпускников Севастопольской школы принимает. И вообще он частый гость в школе. Ну, когда в Крым приезжает, конечно. А за ним и местная аристократия тянется, подражать старается. Ну и горожане не отстают, как же без этого. Да и впрямь – город морской, здесь кругом все в морской форме. А тут что-то новенькое, глаз радующее. Вот и смотрят, любопытство тешат…
Наконец-то дождались ответа из столицы. Всё было замаскировано под прибытие очередной инспекции на флоте. В штабе сразу наступило тревожное затишье. Всей бумаги мне прочитать не дали, да вообще ничего не дали прочитать! Просто Андрей Августович довёл сроки выполнения приказа и предложил согласовать наши действия. Словно крылья обрёл адмирал. Довольный! Светится от счастья! Очень при этом сокрушался, что новейший линейный корабль «Императрица Мария» ещё не готов. Как бы сейчас он пригодился…
А у меня сразу очередные воспоминания всплыли. Потому что о гибели этого линкора только ленивый в моём времени не знал. Очень уж в своё время эта тема подробно муссировалась. Да… И даже расследования причин гибели корабля проводили. Точно! Вспомнил! Основной вывод был о диверсии и саботаже на верфи. Только вот не помню, на какой. Но это-то узнать не проблема. В конце концов и просто спросить можно.
Спросил. Узнал. И после задумался, что мне делать. На местное Отделение как-то у меня надежды нет. Просто не поверит мне никто. На Джунковского выходить? Пусть сам разбирается? Да, лучше всего так и поступить. Вот только как с ним связаться? И где выход?
Задумался настолько глубоко, что упустил нить разговора. И очнулся только тогда, когда Андрей Августович меня о чём-то дважды переспросил.
– Извините, Ваше превосходительство, задумался.
– Я вижу, что задумались. Надеюсь, о чём-то действительно полезном?
– Так точно! Мне срочно нужна связь… Впрочем, ещё раз прошу извинить меня и повторить вопрос.
Командующий дёрнул усами, нахмурил брови, что на его моложавом лице смотрелось несколько комично. А я прямо почувствовал, как адмирал сейчас решает, отругать меня за моё неуважительное поведение, или спустить всё на тормозах. Да, что-то я оплошал, нашёл, когда в воспоминания удариться. Оправдывает меня только то, что дело это очень важное. Особенно в свете предстоящих нам действий. А может не мудрить и приоткрыть карты адмиралу? Чуть-чуть…
Или вообще не открывать? Сначала доложить Джунковскому, а уже он пусть решает, кого можно посвящать в это дело, а кого нет. А время-то идёт. Думай, голова, думай. Да что я тут сомневаюсь! Эбергард сам больше всех заинтересован в быстром и благополучном спуске на воду новейшего линкора. Кому как ни ему всё в своём ведомстве знать положено! Наверняка мне то же самое и Джунковский скажет. Ну же, решайся, Сергей Викторович!
Открыл было рот и сразу же его захлопнул. Если скажу «А», придётся говорить и «Б». Рассказывать о том, откуда я всё это узнал. Выход-то где?
Разговор после моей оплошки как-то быстро скомкался. Адмирал явно остался недоволен моим этаким отношением к настолько важному делу. Да ещё в свете поручения самим Императором. Да только мне всё равно. Слишком ценные у меня сейчас сведения, чтобы в данный момент пустяками голову забивать. А Император простит…
– Сергей Викторович, в чём дело? – решил не обращать внимание на моё явно неуставное, если не сказать больше, поведение Командующий.
Прекрасно его в этот момент понимаю. Ситуация непонятная, двойственная. И не одёрнешь меня, как положено, потому что я протеже самого ЕИВ, и разговор я сейчас явно неспособен продолжать.
– Ещё раз извините, ваше превосходительство, – всё-таки решил сказать. – У меня есть очень важные сведения, касающиеся этих самых Николаевских верфей. И своевременного спуска на воду линейного крейсера. Прошу учесть, всё, что вы сейчас услышите, не должно выйти за пределы вашего кабинета.
– Х-м. Молодой человек, вы в своём уме? – и адмирал потянулся к звонку.
Даже по званию ко мне не обратился. Этим самым явно дал понять, насколько низко я сейчас в его глазах рухнул. Ладно, отступать поздно, да и нельзя. Нужно дело делать!
– Погодите, Андрей Августович, – опередил это его движение. И явно своим панибратским обращением выбил командующего из колеи. Посмотрел, как лицо адмирала быстро меняет цвет на свекольно-бурый и заспешил, постарался объяснить хоть что-то, пока в кабинете не грянул гром. – Ваше превосходительство, на Николаевских верфях готовится диверсия…
И, глядя на ошарашенное лицо быстро бледнеющего адмирала, добавил:
– Больше ничего конкретного говорить не имею права. Только с разрешения представителей Корпуса жандармов.
Да, просто так мне отделаться не удалось. Но на своём стоял крепко. А адмиральская буря в его же кабинете… Сам виноват. За что сейчас и огребаю. Но зато вопрос с жандармами решился на удивление быстро. И буквально через полчаса я уже совсем в другом здании и другом кабинете имел счастье лицезреть парочку офицеров в голубых мундирах.
Рассказал коротко обо всём, что мне удалось припомнить. Замолчал и в кабинете наступила тишина на пару минут. Не дольше. А потом всё пришло в движение… Да ничего не пришло в движение. Просто пришлось всё то же самое повторять ещё раз, но уже «под протокол».
А затем вернулся в штаб флота, в кабинет командующего, и выдал Андрею Августовичу подкорректированную жандармами урезанную версию своего рассказа.
– Будем считать, что ваше, скажем так, несколько странное поведение, Сергей Викторович, получило логичное объяснение, – внимательно выслушал моё коротенькое повествование успокоившийся за время моего отсутствия Эбергард. – Ну что же, причина явно уважительная, раз господа из Корпуса так считают. Хотя, признаться, у меня лично ваш рассказ вызывает некоторое удивление. Если не сказать больше. Как-то очень уж всё это на больные фантазии похоже.
Всё, дальше без меня. Я своё дело сделал, всё, что можно припомнил, а припомнил я не то чтобы много, так, кое-что самое важное, что зацепилось в памяти. Но тут дело такое, была бы зацепка, ниточка, за которую можно и нужно потянуть… Пусть раскручивают сами. Джунковскому сообщат, это главное. А Владимир Фёдорович всё сделает правильно…
Следом за контейнерами с нашим имуществом и необходимым оборудованием через несколько длинных дней пришёл ещё один железнодорожный состав с горючим грузом в бочках и бензином. И был сразу же частью отправлен на склады авиашколы, а частью перегружен на транспорты сопровождения в порту. И ещё через пару дней все военные и гражданские суда ушли из города. Даже самой завалящей лоханки не осталось.
На второй день после отхода кораблей я пошёл к командованию школы. Вот и началось то главное, ради чего и было затеяно это моё «назначение»…
А ещё через десять дней ранним солнечным утром на лётное поле школы один за другим начали приземляться четырёхмоторные машины из Петербурга и Варшавы. Разбудили гулом моторов приморский город. Подруливали после посадки к нашему ангару, где их уже встречала наземная команда, разворачивались и выстраивались в два длинных ряда. Останавливались и глушили двигатели. И вокруг каждого самолёта сразу же начинались суетиться механики и техники. Весь инженерный и технический состав школы включился в этот непрерывный процесс. Даже курсантов припахали, невзирая на звания. И никто отказываться не стал. Из контейнеров доставались огромные поплавки и устанавливались на стойки колёс. К ночи все самолёты были переоборудованы в морской вариант и дозаправлены.
Экипажи ушли на отдых, а вокруг самолётов ещё полночи шустрили техники, проверяли и перепроверяли матчасть…
Утром проснулся рано. Сразу же, первым делом, выглянул из палатки, окинул взглядом горизонт, небо. Ни облачка. И ветер слабый, на лице еле-еле ощущается. Даже не ветер, а земля после ночи начинает прогреваться, вот и чувствую щекой слабое движение воздуха. Даже скорее не движение, а шевеление. Это хорошо, от погоды сейчас всё зависит. И это не преувеличение.
На завтраке поприветствовал Шидловского и Сикорского. Игорь Иванович не удержался и лично решил поучаствовать в предстоящем мероприятии. Заодно и новый самолёт нам пригнал. Откуда только узнал? Мы тут секреты разводим, а уже все всё знают…
После завтрака лётчики и штурманы собрались в актовом зале – началась постановка задачи. Не удивился, когда увидел генерала Каульбарса в компании великого князя Александра Михайловича. Удивился по-настоящему, когда мне шёпотом свежие слухи рассказали. Оказывается, в Крым государь лично приехал. Сам!
Не верил я до конца, что он лично возглавит предстоящую операцию. Обычно слухи такого рода мгновенно все окрестности облетают, а тут полная тишина. И про великих князей никто ничего не знал. Неужели научились секреты хранить? И впрямь что-то изменилось? Да ладно. А как же тогда объяснить присутствие здесь Игоря Ивановича? Тем, что собирали всех, кто может пилотировать «Муромцы»? Может быть…
Взлетать начали после обеда курсом на север. Взлетать в сторону города не стали. Нечего рисковать жителями, мало ли что…
И первой ушла в небо моя машина. Наконец-то закончилось долгое вынужденное ожидание. На разбеге успел заметить плотную толпу провожающих. Похоже, весь личный состав школы собрался. Надеюсь, завидуют. Пусть завидуют. Глядишь, после демонстрации такой мощи наконец-то удастся расшевелить местных офицеров. Может и к нам, наконец-то, проситься начнут.
После взлёта первым делом проверили радиосвязь с экипажами. На удивление всё чётко работает.
На пятидесяти метрах плавным левым разворотом ушли в море, встали на расчётный курс и продолжили набор высоты. Забрались на три тысячи метров и пошли себе спокойненько, поглядывая по сторонам. С такой высоты далеко видно. Чужих дымов нигде не заметили, да их и не должно было быть по данным разведки.
Через три часа полёта впереди показалось серое облако. По мере приближения облако распалось на многочисленные отдельные дымки из труб кораблей. Вот и точка встречи. Опознались по радио, прошли над лежащими в дрейфе кораблями и развернулись ещё влево, в сторону Зонгулдака.
Час с небольшим полёта и вдали показалась серая полоска берега. Близко подлетать не стали, через оптику посмотрели на наличие неприятельских военных судов и вернулись назад, к своим. Сели вдоль волны, погасили скорость, подрулили к кораблю-матке. С него уже были спущены на воду катера обеспечения, на один из которых я и перебрался вместе со штурманом.
Дрогнула под ногами палуба, вскипел бурун под кормой. Ухватился руками за релинг, так как ощутимо шатнуло назад. Несколько минут хода, и мы на флагмане.
Поднялись на палубу и вслед за вестовым проследовали в кают-компанию. Доложили Командующему об обстановке у Зонгулдака и о расчётном прибытии остальных самолётов основной группы.
А дальше наблюдали за заправкой и загрузкой горючей смеси в самолёт. После окончания загрузки нас отбуксировали на другой борт транспорта сопровождения и пришвартовали двумя канатами к кораблю. Теперь остаётся только ждать прибытия группы, ну и не зевать, поглядывать за безопасным расстоянием до борта, дабы не повредить самолёт. Для этих целей на воде уже достаточное количество шлюпок находится.
О, вот и первые «Муромцы» показались, пошли на снижение, один за другим. Сразу стало веселее, суета поднялась, шум и рёв моторов.
Море большое, корабли на отдалении друг от друга стоят, места всем хватило.
Под шумок несколько транспортов с сопровождением набрали ход и ушли в сторону Зонгулдака.
А ближе к рассвету мы снова ушли в небо, взлетели вдоль небольшой волны под свет корабельных прожекторов, вслед за давно ушедшей к Константинополю основной эскадрой адмирала Эбергарда. С самолётами осталось два транспорта сопровождения. Да и то лишь вот из-за этих самых прожекторов. Улетим мы, и они пойдут догонять флот.
В воздухе разделились на две группы. Первая, малочисленная, пошла на Зонгулдак, а вторая, более многочисленная развернулась и нацелилась на Босфор. Что до первой, что до второй цели приблизительно одинаковое время подлёта. Рассчитываем подойти к расчётным точкам как раз с восходом солнца, когда оно начнёт подсвечивать нам в спину и слепить вражеских наблюдателей. Опять же утренняя молитва будет идти, не до нас будет туркам. Это умные головы в Генштабе так рассчитали, чтобы противодействия нам было меньше…
Кто бы сомневался, что я полечу во второй группе? Зонгулдак я уже сверху повидал, можно сказать, а вот Константинополь пока не довелось. Лёту тут немного, что туда, что туда одинаково, так что скоро увижу.
Здесь принято решение обойтись без предварительной разведки. Нам ещё повезло, что на горизонте ни одного дыма пока так и нет. И никто ещё всю нашу армаду не засёк. Хотя на флагмане было высказано мнение, что о прибытии русской эскадры в эту точку турки уже наверняка знают, поэтому и оттянули свой флот под защиту береговых батарей.
Вот сейчас и узнаем, так ли это…
Одно плохо, видимость отличная, миллион на миллион. На солнце за спиной одна надежда. И на утреннюю молитву правоверных.
Перед городом заранее решили не разделяться. Высоты у нас небольшие, идём на восьмистах метрах друг за другом. Так и будем выдерживать строй. Из него и станем «вываливаться» по намеченным целям. Мандраж начинается. Не оттого, что страшно, а оттого, что промахнуться нельзя. Повторного захода ни у кого не получится. Как только нас обнаружат, тут такое начнётся… Ну да ничего, у всех экипажей уже имеется боевой опыт. Справимся. Вот только где мне этот «Гебен» искать? Разведка сработала хорошо – и рассказали, и нарисовали, где он сейчас стоит в ремонте. Но одно дело на карте точку показать, а совсем другое на незнакомой местности определиться. В чужом порту среди многочисленных кораблей. Хорошо хоть солнце взошло. Сейчас всё нам подсветит!
Да и причём тут солнце? Не до него сейчас! Впереди идущие «Муромцы» начали поочерёдно уходить вниз и в стороны. Кто влево, а кто вправо, на береговые батареи. Следующие будем мы. Наша задача – порт с его кораблями и «Гебен»!



Глава 3

У нас скорость полёта хоть и невысокая по моим меркам, но по нынешнему времени является чем-то вроде сверхскорости. И даже для меня с моим восприятием наличие в Босфорском проливе такого множества разновеликих и разномастных кораблей выглядит слишком. Глаза разбегаются! В первый момент даже как-то неосознанно принялся считать их общее количество, а потом поймал себя на этом автоматическом действии и одёрнул, заставил успокоиться. Ни к чему этого делать, не нужно.
А артиллерийское или, скажем так, зенитное прикрытие турецких батарей от атаки с воздуха на входе в Босфор пока молчит! И сами батареи молчат! Или мы настолько удачно со временем подгадали, или не ожидали турки от русских этакой безмерной наглости. Вот на эту неожиданную наглость и был расчёт! И на невиданную до этого момента неимоверную по силе огневого поражения и психологического воздействия атаку с воздуха. Ну не было ещё подобного в этом времени!
Так и тянет оглянуться назад. Посмотреть, как там самолёты по батареям на входе отработали. Нет, то, что попали удачно прямо по фортам и то, что там что-то загорелось, это я сразу засёк. Но вот подробности! Подробностей не хватало…
Было бы темно, так хоть зарево можно было увидеть. А тут солнце в спину светит, отсветы от огня своими лучами маскирует. Наверняка ведь на турецких позициях сейчас огонь до небес. Не выдерживаю и приникаю к окну, выкручиваю шею, скашиваю глаза назад. Увиденное разочаровывает. Нет никакого огня до небес. Ну, полыхает там что-то этакое на земле, но из-за бьющих прямо в глаза солнечных лучей всё выглядит несколько бледно и абсолютно не впечатляюще. Единственное, что впечатляет – так это чёрный густой дым. Но лучше не отвлекаться. Иначе точно свою цель прозеваю.
Где этот чёртов «Гебен»? Одиннадцать минут полёта до выхода из пролива и западной окраины города с его портовой зоной из-за моего нервного нетерпения тянутся и тянутся нескончаемой резиновой лентой. Самолёт словно завис в одной точке над городскими кварталами. Прилип к небу, как муха к лампочке.
– Володя, смотри внимательно! Пролив заканчивается, и эта железная громадина где-то справа должна стоять!
Помощник только рукой отмахнулся. Головой, правда, после отмашки качнул утвердительно. Мол, услышал. Он и так к боковому стеклу прилип, крейсер внизу высматривает. Силуэт у «Гебена» двухтрубный, сильно вытянутый. Снимки мы хорошо изучили, поэтому все знают, кого именно нам нужно высматривать. Опять же аналогов ему нет, он тут один такой огромный. И солнце сейчас нам в помощь – подсвечивает внизу впереди картинку городской портовой окраины настолько чётко и контрастно, что ну никак не должны мы его пропустить!
И штурман в своё окошко вглядывается, а рядом с ним… Какого чёрта здесь Михаил делает?
– Миша, марш на своё рабочее место! – рявкнул на Лебедева. Как-то даже легче стало. Пар хоть немного сбросил.
Вахмистр рыбкой назад нырнул, даже не оглянулся. Понимаю, что помочь хотел, но вдруг по закону подлости нам вот как раз в этот момент и отстреливаться от кого-нибудь придётся? Есть же самолёты у турецкой армии? Это пока их не видно, но ведь должны же они хоть когда-нибудь, да появиться? Или зенитный огонь с земли давить? А мы сейчас первыми идём, за нами вся остальная воздушная армада летит. И ответный удар, если он будет, нам первыми принимать. Вот обнаружим крейсер, пойдём в атаку, тогда ведущий третьей эскадрильи займёт наше место.
Волнуюсь. По виску струйка пота покатилась. Дёрнул щекой, потянулся языком, достал кончиком горькую капельку. Вот и к морю выходим. К Мраморному. Влево-вправо от устья пролива раскинулась обширная портовая зона с многочисленными причалами, складами и кораблями. Слева, в своём секторе обзора, я ничего серьёзного не наблюдаю. Так, мелочь всякая, внимания не достойная, на рейде полощется и у причалов стоит. Глянул мельком и забыл сразу же. Явно не наша цель. А нашей я пока не вижу! По данным разведки он же где-то рядом должен находиться! «Ваша цель – порт! Верфь и крейсер!» Тьфу! Да здесь везде порт и повсюду верфи! Нужно было конкретнее место уточнять! Это я сейчас на себя за явный прокол разозлился. Мог бы уточнить. Ну не предполагал я подобного!
Справа? «Гебен» дура здоровая, его ни с чем не перепутаешь…
– Есть! Командир, вижу! – обернулся Дитерихс. Глаза шальные, лицо возбуждённое, но довольное. Улыбка радостная до ушей. Рукой мне показывает направление.
– Где? – непроизвольно потянулся всем телом вслед за его жестом вправо, к боковому окну. Не дотянулся, ремни помешали.
И тут же одёрнул себя – всё равно не достану и со своего места не увижу. Если только встать.
Что за чушь в голову лезет? Встряхнулся, выкинул из головы всё постороннее, сел плотнее в кресло.
– Уверен?
Спросил так, на всякий случай, чтобы охолонить немного и помощника, и себя – так вернее будет, и для дела полезнее. Сам даже ответа не стал ждать – коротким движением завалил «Муромца» сначала в левый крен, и сразу же в правый. Покачал таким образом крыльями, привлекая внимание сзади идущего экипажа и обозначая свой манёвр. Обнаружили они цель самостоятельно или нет, а роли это не играет. Главное, мы (именно мы, и никак иначе) ведём группу в атаку. И командовать мне! Ещё и бортовыми огнями моргнул для контроля, на всякий случай. Связь? Да в эфире по докладу радиста сейчас чёрт знает что творится! Частота-то одна на всех. Сейчас…
– Подтверждаю, командир. Он это, «Гебен»! – наконец-то отлип от своего окошка штурман, вернулся в кресло, застегнул ремни. – Атака?
– Атака! Стучи давай! – а это уже нашему радисту. Пусть в эфир сообщение выдаёт. Забита частота или нет, уже неважно. Положено – пусть работает!
Крен вправо вместе с одноимённой педалью. Тут же сам себя одёрнул. Полегче нужно, полегче, не зарывайся, не забывай о слабости деревянной конструкции. Повёл самолёт в плавном развороте со скольжением в сторону пока невидимой мне цели.
– Штурман, курс! – я же сейчас слепой, мне же ничего справа внизу не видно! Там, куда лететь нужно! Ну что он там медлит!?
Хорошо, что помощник не сплоховал, в штурвал вцепился, помогать начал, выруливать там куда-то. Пусть выруливает!
– Командир, курс двести семьдесят три градуса! На боевом!
И буквально сразу же:
– Влево три. Пять. Десять. Командир?
А патаму что! Вовремя нужно было курс задавать. А теперь мы, то есть я, его проскочил. Пока в обратный крен переложимся, пока довернём…
А-а, чёрт! Зато теперь и я этот клятый «Гебен» увидел! Да он же рядом совсем! В смысле – по авиационным меркам рядом. Ещё чуток! Фиксирую курс педалями, выравниваю самолёт по горизонту, плавно возвращаю руль направления в нейтральное положение. И одновременно с маневрированием на боевой командую:
– Люк открыть! Приготовиться к сбросу!
Теперь успеем! Не врали фотографии. По ним сразу было понятно, что снимали немца откуда-то из города и с крыши. Или с возвышенности, да в сторону моря. Сейчас точно в этом убедился. Поэтому, наверное, и не привязался штаб к конкретному месту… Разведка…
Только на снимках корабль был без этих уродующих стремительный силуэт кессонов. Серая сигара крейсера сейчас с бортов безобразно разбухла, словно беременный таракан, потеряла всю свою хищную стремительность.
Вокруг на воде какие-то мелкие судёнышки, вообще всё забито разнообразным неопределимым хламом. Сфотографировать не забыть дать команду.
Все эти мысли промелькнули в голове за одно мгновение, стоило только мне увидеть корабль. И я мысленно застонал от осознания сделанной ошибки. Рано мы развернулись. Мне бы протянуть ещё чуток по прямой и заходить на цель с более острого угла. Потому что стоит он сейчас очень неудачно для нас…
И я резко отворачиваю влево, помогаю педалью, кручусь буквально «на пятке». Беру новый курс градусов на тридцать меньше заданного. За спиной что-то громыхает, скрежещет железом по железу. И время словно застывает…
Боковым зрением успеваю увидеть удивление на лице помощника, вижу, как медленно разворачивает в мою сторону голову Смолин и слышу отборный тягучий мат Сергея в грузовой кабине. Позвоночник пробивает холодом. Лишь бы не сорвалась с держателей какая-нибудь бочка со смесью! По закону подлости!
Но на рулях никаких дополнительных моментов. Самолёт как шёл, так и идёт. Значит, это что-то другое громыхало, не столь сейчас важное. Потом разберёмся.
– В грузовой кабине порядок! – подтверждает мои выводы доклад Сергея.
И утвердительно кивает головой инженер. И время возвращается к обычному своему течению…
Спинным мозгом чувствую, что пора и заваливаю самолёт в правый крен. Помогаю развороту педалью. Вновь что-то громыхает в кабине, но уже не так громко. Можно не обращать внимания…
Вот теперь более подходящие условия для атаки! И штурман уже задаёт новый курс! Дублирую команду и держу машину ровно. А внизу тишина! Никто по нам не стреляет! И суеты я никакой в порту не замечаю. Короткий взгляд вниз, глаза фиксируют мельчайшие детали. Высота вполне позволяет их рассмотреть.
– Фёдор Дмитриевич, сфотографировать не забудь! – напоминаю о важном.
Штурман прилип к прицелу и медленно поднимает руку вверх. Реакции на напоминание нет, но я знаю, что он его услышал. Просто знаю. Застываю я, застывает в воздухе самолёт. Идём ровненько. Условия для бомбёжки идеальные. Ветра нет, воздух ещё не начал прогреваться, полёт спокойный.
– Внимание! – дублирует голосом поднятие руки штурман.
Серая громада крейсера медленно уползает под кабину, по спине стекают капли пота, щекочутся.
Ну же! Пора же! И резко падает вниз рука штурмана. Тут же звучит команда: «Сброс»!
Во весь голос ору то же самое и сжимаю рога штурвала. Вздрагивает несколько раз самолёт, пытается лезть вверх, но мы его тут же осаживаем, выдерживаем высоту и курс. Считаю эти взбрыкивания. Сколько раз взбрыкнёт – столько бочек и вывалилось.
Всё верно, совпадает! Отработали! И внутри расслабляется что-то, отпускает натянутые струны нервов. Теперь только выдержать маршрут отхода от цели. За нами ещё экипаж идёт, не нужно им мешать своими непредвиденными манёврами. Будем схему отхода соблюдать и выполнять.
Из грузовой кабины что-то громко, но совершенно неразборчиво кричит Сергей и этот крик тут же мне переводит Смолин:
– Груз сброшен!
Киваю головой и командую:
– Люк закрыть!
Хлопают створки, встают на замки с лязгом. Пропадает шум раздражённого воздуха за спиной, и в кабине наконец-то становится тихо. Почему Михаил молчит? Неужели промазали?
– Есть накрытие! – не успел испугаться, как за спиной раздался крик, и даже не крик, а восторженный вопль Лебедева. А уж довольство в этом голосе можно на хлеб намазывать. Вместо мёда. Настолько оно густое.
Он же у нас за заднюю нижнюю полусферу отвечает. Ему со своего рабочего места прекрасно всё видно – куда и как мы уложили нашу горючую смесь. Сфотографировать бы результат, да увы, не получится. Уходить нам нужно, и возвращаться назад.
Губы сами собой раздвигаются в довольной улыбке. Оглядываюсь через плечо на штурмана и вижу в ответ точно такую же. Да ещё и кивает мне утвердительно. На вопросительно поднятую бровь хлопает ладонью по фотоаппарату. Неужели всё снял? Молодец!
Помощник не обращает на наши переглядывания никакого внимания – сосредоточенно выдерживает режим полёта. Пусть рулит. А я даю команду усилить осмотрительность. А то отвлеклись мы на атаку, забыли о турецких истребителях. Где-то же они есть?
И мы так и уходим вперёд по прямой, загибая эту прямую где-то через минуту плавным правым разворотом в сторону от «Гебена». Идём над городом. Пару раз не удержался, глянул в боковое окно помощника, но, как и следовало ожидать, ничего кроме размытого в дымке горизонта не увидел. Да и не мудрено это, на такой-то высоте. Зато далеко впереди и чуть справа же, на побережье Чёрного моря, словно в компенсацию, прекрасно вижу поднимающийся к небу чёрный плотный дым. Такому дыму и дымка не помеха. Это точно горят турецкие батареи на входе в пролив. Даже представить страшно, что там сейчас на позициях творится. Мало того что горючая смесь сама горит, так ведь наверняка ещё и боезапас должен был рвануть. Командование наше очень на это рассчитывало…
Пересекаем береговую черту, успеваем пару раз вдохнуть дыма, и уходим к точке дозаправки и загрузки. Внизу под нами ведут стрельбу корабли Эбергарда. И ответных выстрелов я не вижу. Тьфу ты, не выстрелов, а столбов воды вокруг наших кораблей. Или всё-таки обстреливают наших? Точно, есть такое дело. Правда, стреляют слабенько и редко. Насколько я понял, это с уцелевших кораблей ведётся обстрел. Поздно уже, опоздали вы. Похоже, первая часть операции выполнена, вход в Босфор открыт, распечатан. А в сам пролив потихоньку втягиваются транспорты с десантом…
Недаром ведь мы взлетали почти на две недели позже после выхода флотилии из Севастополя. За это время транспорты в сопровождении боевых кораблей успели дойти до Аджарии и загрузиться на побережье выделенными для этой операции частями Кавказской армии. Всего этого я, само собой, знать не мог. Так, догадывался кое о чём, глаза и уши есть, там что-то услышал, там увидел и выводы сделал. Другое дело, что выводы эти держал при себе, обсудить их было просто не с кем, да и не нужно этого было делать.
Догадки перешли в твёрдую уверенность, когда весь боевой и вспомогательный флот, все гражданские разномастные корабли в море ушли. Когда время сбора в назначенной точке нам определили через столь значительное время. И последние сомнения отпали после прибытия эскадры «Муромцев» Шидловского и Сикорского, после распаковки контейнеров с поплавками, после постановки задачи…
Так вот. Новоиспечённый командующий Кавказского фронта воспользовался наступившим затишьем после блестяще выигранного Саракамышского сражения и вывел в район Батума по указанию Генштаба предназначенные для новой операции конные части Терского и Кубанского казачьего войска. Да плюс к этому отдельные части тридцать девятой пехотной дивизии и Кубанской пластунской бригады. Вот такой состав участников был задействован на начальной фазе этого плана.
После разгрузки суда полным ходом вернутся обратно и возьмут на борт следующую группу войск. В конечной фазе операции должны будут в полной мере поучаствовать и армянские добровольческие формирования. Уж этих-то хлебом не корми, дай только с турками за всё посчитаться.
Вот на этих добровольцев и была сделана основная ставка. На них, и ещё на славянское население Константинополя…
Можно было подумать, что всеми этими действиями командование ослабляет Кавказскую армию, но… После удара по Босфору туркам уже точно будет не до Кавказа. Да и на транспорты загрузили всего лишь малую часть армии, основная масса войск всё-таки осталась на месте. Было бы больше кораблей, взяли бы больше. А так сколько смогли, столько и наскребли, даже из Одессы всё забрали. И затягивать с операцией больше было нельзя!
Ещё месяц, и «Гебен» вышел бы из ремонта. Он, конечно, уступает нашему флоту по суммарной огневой мощи, но зато по скорости значительно превосходит. Это одна причина. И есть ещё две. Согласованный с нашей атакой удар союзников по Дарданеллам. Скрывать от них наши планы, как это предлагали многие члены правительства и военного министерства, не стали. Всё равно в одиночку с подобной авантюрой не справиться. Силёнок удержать не хватит. И дополнительно с атакой союзников с севера на голову турецкой армии начнёт сваливаться сербская.
Для отвлечения внимания турецкого командования практически одновременно с атакой на Константинополь будет нанесён удар по Зонгудлаку. С него открывается прямая дорога на Анкару. Для десанта в виде терской казачьей конницы двести вёрст не такое уж и огромное расстояние. Потому что на пути не будет ни скоплений войск, ни глубокой эшелонированной обороны. Да никакой не будет, это же глубокий османский тыл. Пусть не за день и не за два, да пусть даже вовсе не дойдут казаки до турецкой столицы, но одними только своими намерениями наведут шороху в Османской Империи. Какой после подобной угрозы может быть Кавказ? На Константинополь и то глаза прикроют. Потом, правда, всё поймут, спохватятся, да уже поздно будет…
А это явно то, что нам нужно. Наши корабли. Да, не сообразил я, лопухнулся. Или прослушал указания перед вылетом? Не знаю. Но транспорты нашего обеспечения явно переместились на пару десятков миль ближе к Босфору. Оттого-то и подлётное время получилось небольшим. Да и ладно. Всё проще будет.
По дымам из труб определились с ветром. Нет его, сносит дым кораблям за корму. Не совсем, к слову сказать, сносит. Транспорты тоже нас загодя обнаружили, даже успели несколько ход сбросить. Поэтому дым только-только в сторону кормы и наклонился. Ну и хорошо!
Пошли на снижение, облетели по кругу вокруг кораблей, определились с направлением волны. Заодно и высоту потеряли. Можно садиться.
Есть отдельная инструкция по посадке на воду… Так вот, садиться нужно обязательно вдоль волны. Когда она есть, само собой. Чтобы не зарыться в неё поплавками или корпусом, и не нырнуть в подводное царство. Это в обычных условиях, когда есть возможность выбора… Если же выбора нет, или на борту особый случай, угрожающий жизни пассажиров и экипажа, а воспользоваться средствами аварийного покидания возможности нет, то приходится садиться как есть… И побыстрее…
Но у нас, слава Богу, на борту полный порядок. Тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо. И мы с помощником подводим самолёт к воде. Ниже, ниже. Пора убирать обороты моторов до малого газа. Определять момент касания тяжело – всё-таки морская поверхность далеко не гладкая земная. Какая никакая волна присутствует. Можно промахнуться с расчётом и потерять скорость. И в результате так приложиться о воду, что поплавки в стороны разлетятся. А потом и не только поплавки…
Скользим над волнами. Что-то мешает, цепляет чуть сбоку. Скашиваю на короткое мгновение глаз – параллельно нам невдалеке точно так же скользит над водой белоснежная чайка. Только скорости у нас несопоставимы и чайка быстро отстаёт и скрывается за обрезом окна. Только сейчас выдохнул. Всё это время подспудно боялся, что она в двигатель влетит.
Ещё чуток. Волна на подходе, и я ловлю момент. Медленно-медленно наплывает покатый вал. Есть касание! Пятой точкой ощущаю упругость воды, воображение работает, и я словно каким-то внутренним взглядом вижу, как поплавок цепляет своей кормовой частью тянущуюся к нему макушку волны, бреет лысину боковыми колёсами, как раскручиваются они, и летят вверх-назад на нижнюю плоскость крыльев крупные солёные брызги. Как грохочет в ответ полковым барабаном под ударами этих струй туго натянутая перкаль крыла.
Правый поплавок цепляет убегающую волну. Смачный плюх, и брызгами морской воды забрасывает боковое окно. М-да, это же сколько нам времени и сил придётся потом затратить, ну, после всей этой эпопеи, чтобы машину от соли отмыть…
Пологий гребень волны уходит в сторону, но и скорость у нас падает. Немного, но этого достаточно, чтобы самолёт чуть просел в неглубокую яму между валами. А тут и следующая волна на подходе. Подхватывает вода левый поплавок, старается вытолкнуть его из своей тугой плоти, пытается накренить аппарат вправо и развернуть. Сначала левой, а потом и правой педалью держу машину на курсе, использую возникший крен для полного касания и окончательно цепляюсь за пологую волну. Руль направления в нейтральное положение! Фюзеляж вздрагивает. Это хвостовой поплавок начал работать.
Скорость очень быстро падает, поэтому для дальнейшего руления и эффективного маневрирования приходится использовать моторы. Дело это сложное и неблагодарное – слишком велики разворачивающие моменты на волнах. Плюю на это дело и даю команду на выключение двигателей. Есть же катера обеспечения, вот пусть они и работают. Идёт уже один такой в нашу сторону, пыхтит дымом, торопится. Сейчас нас отбуксируют, заправят и загрузят. И новые цели нам обозначат. Наверняка ведь на кораблях поддерживается связь с флагманом. Иначе как нам новые задачи нарезать?
Взлетели через час. Быстрее не получилось. Промучились и с заправкой, и с бочками. Загружать их пришлось через боковой люк, а на волне это проделать не так просто. И помогающего нам в этом деле народа на катерах стало меньше. Количество самолётов, к счастью, осталось прежним, а корабли и почти все суда, кроме этих двух, ушли десант высаживать.
Возвращаются постепенно «Муромцы», приводняются, подруливают, швартуются и встают в «очередь ожидания». Медленно движутся работы, очень медленно. И ничего ведь не поделаешь. С кораблей не загрузишься, неудобно кранами на стропах к люку бочки подавать, поломать технику можно. Приходится использовать для этого дела катера. А это тоже не так просто. И вместимость у них позволяет взять на борт груз максимум для двух самолётов. И это ещё хорошо. Потому что волна небольшая. Так бы вообще все работы на неопределённое время могли затянуться. Или вообще прекратиться. А это чревато…
Придётся теперь нам летать не плотной группой, а поодиночке. Терять время и дожидаться остальных нельзя – там, в Константинополе и в Галлиполи, вовсю идёт сражение. Про Константинополь знаю точно, сам поучаствовал, так сказать, и сейчас ещё непосредственно поучаствую, а вот в Галллиполи… Ну не могут же нас союзники так подвести? И наши пока даже до фортов Чанаккале не долетели, работали по кораблям турецкого флота в Мраморном море, и по батареям Дарданелл с нашей стороны. С катера передали, что вроде бы как кому-то из наших удалось, по неподтверждённым пока данным, поджечь «Мидилли». «Бреслау», то есть… Это хорошо. Чем больше сожжём, тем нашим будет легче!
Взлетать сложно. Если во время первого вылета волны почти не было, то к полудню Чёрное море слегка расшалилось. Словно растревожилось. Волнение пока небольшое, но, если оно и дальше будет увеличиваться, то воздушную часть операции придётся сворачивать или переносить на сушу. Если наши отвоюют какой-нибудь подходящий для взлёта и посадки ровный участок суши. Ладно, довольно размышлять – пора работать!
Плавно добавляем обороты двигателям. Нас уже утянули чуть в сторону от основной группы, на вольный простор, где и освободили от буксира.
Тяжёлая машина начинает движение, переваливается с крыла на крыло, с одной волны на другую. И волна-то пошла чаще, что не есть хорошо. Скорость нарастает, брызги вылетают из-под поплавков, раскручивающихся колёс, лупят со всей дури по фанерной обшивке фюзеляжа. Хорошо ещё, что не успевают перкаль крыльев намочить – воздушным потоком от винтов все брызги сдувает. Ещё быстрее. Поплавки выходят на глиссирование и скорость сразу, скачком, становится больше и растёт, растёт. И самолёт уже спокойно управляется, перестаёт переваливается с вала на вал, уверенно держится на покатой спине волны, идёт с небольшим креном, отлично слушается руля.
Так и взлетаем с этим креном. И уже в воздухе выравниваемся по горизонту, разгоняемся с одновременным разворотом на нужный курс. И начинаем набирать высоту.
Пытаемся установить связь с флагманом, но ничего из этой попытки не получается. Эфир плотно забит, и мы в очередной раз прекращаем наши попытки. Ничего, цель нам задана, по ней и будем работать.
Занимаем свои восемьсот метров, усиленно крутим головами по сторонам. Не только на море сейчас столпотворение, в воздухе такая же каша творится. Это ещё хорошо, что мы развели встречные маршруты по высоте. Туда идём на восьмистах метрах, оттуда на семистах. Невысоко, но выше и не нужно. Остаётся надеяться, что экипажи в горячке атак эти высоты не попутают…
Несколько раз замечали летящие навстречу самолёты, расходились с ними на встречных курсах и разных высотах, приветствовали друг друга покачиванием крыльев, что порадовало. Молодец Шидловский, хорошо обучил своих орлов.
Турецкие форты на входе в Босфор встретили чёрными дымами пожаров, разбитыми стенами укреплений и большими воронками от разрывов, отлично видимыми сверху. И наших кораблей перед проливом уже не видно. Все ушли вперёд, к Константинополю, и далее к Дарданеллам. Впрочем, не все. Кое-кто остался прикрывать огнём корабельной артиллерии высадку и поддержку первой части десанта.
Над городом проходим спокойно. Восемьсот метров высота небольшая, можно невооружённым глазом рассмотреть наши транспортные корабли у берега, муравьиную суету на улицах и площадях города. Кое-где начинают подниматься в небо пока ещё редкие бледно-синие дымки пожаров. Жаль. Похоже, одними этими дымами дело не ограничится – достанется туркам и городу по полной. Как-то не по себе стало от этой простой мысли. Всё-таки это мы принесли в этот город беду, на своих крыльях. Вряд ли что-то подобное могло получиться без нашей массированной атаки с воздуха. После нашей горючей смеси батареи на фортах активного сопротивления уже и не могли оказать. А как его окажешь, когда под ногами у защитников даже земля горит? А смесь умудряется в казематы протечь, зарядные ящики воспламенить. И не потушить её ничем. Если только землёй засыпать. А пока это сообразишь… Первая мысль – заливать водой. А от воды огонь только веселее разгорается…
Ничего. Мы первые на них не нападали! Это горячий ответ туркам за обстрел Крыма!
Перед атакой на всех кораблях, во всех частях и подразделениях были проведены торжественные молебны и беседы с личным составом. Даже наши экипажи поучаствовали. Было разъяснено, что мы идём на правое дело – возрождать православную веру на Босфоре, чтобы вновь засиял крест на святой Софии!
Уходим вправо, в сторону верфи, встаём в вираж и смотрим на результат нашей атаки. А хорошо внизу горит! Похоже, кто-то из идущих за мной самолётов в первом заходе не удержался и отработал по прилегающим к «Гебену» складам. Уж не знаю, что там именно было, но рвануло хорошо! Мало того, что все строения разлетелись по округе, так ведь и самому крейсеру хорошо досталось – положило правым бортом на воду. Наблюдаю с превеликим удовольствием лежащий на боку корабль с развороченной бочиной. Из огромной пробоины, отлично заметной сверху, тянется к небу столб дыма. И даже языки пламени в этом дыму пару раз мелькнули.
Выполнить ещё один заход? Добить? А зачем? Ведь он уже почти наш. Поэтому не нужно добивать уже свой корабль. Всё потом меньше средств уйдёт на его восстановление. Поэтому уходим. Курс на Дарданеллы.
Час полёта – проходим острова. Перед проливом – морская баталия. Ровная линия наших кораблей и разбросанная рваная турецкая. Мне сверху не разобрать, но у нас же есть целый морской офицер в экипаже! А уж ему-то опознать силуэты турецких кораблей раз плюнуть. Как и наши…
Поэтому будем выполнять полученную перед вылетом задачу – атаковать вражеские корабли. Кто тут самый опасный?
И стоящий у меня за спиной штурман вытягивает руку и указывает нашу новую цель. Понятно.
Проходим над нашими кораблями, разворачиваемся к проливу и занимаем боевой курс.
Противник уже научен горьким опытом – замечают нас сразу, стараются уйти в сторону, выполняют отворот. Вспыхивают внизу бледные и частые вспышки выстрелов, и я иду змейкой. Впереди и чуть в стороне распухает облачко шрапнельного разрыва. Мимо! Значительно ниже нашей высоты. Страшно! В груди растёт стылый ком, поднимается к горлу и… Пропадает бесследно! Смывается накатившей злостью.
– Игнат! – и ловлю в ответ короткий и сосредоточенный взгляд стрелка. И точно такой же злой, как и у меня.
Ещё успеваю краем глаза отметить упорядоченную суету Игната с Семёном возле пулемёта, и тут же про них забываю. Всё внимание на наплывающую громаду корабля. И даже грохот «Максима» в кабине почти пролетает мимо сознания. Лишь на самом краю фиксируется удовлетворение от нашей начавшейся ответной стрельбы. И злое злорадство – потому что для тяжёлого станкового пулемёта восемьсот метров не расстояние…
Сбрасываем груз на цель и сразу же уходим с разворотом на базу. Перед уходом успеваем с бокового ракурса сфотографировать результат нашей работы. Попасть-то мы попали, но кроме дыма ничего подробно не разобрать. Да и ладно. Главное, что попали куда-то туда.
И по нам уже никто не стреляет. И не разобрать, то ли это работа Игната с Семёном, то ли результат нашей бомбёжки. Да ещё на отходе к обстрелу турецкого корабля присоединился Михаил…
Над островами тихо, вообще никакого шевеления не видно внизу. Летим на семистах метрах, держим курс.
Через десять минут подлетаем к Константинополю. Времени-то всего прошло ничего, а дымы от разрастающихся в городе пожаров уже расползлись, загустели, начали собираться на высоте в мрачное тревожное облако. Мы хоть и проходим значительно выше этого облака, но полное ощущение, что запах гари долетает и до нас. В носу сразу защекотало, в горле запершило. Или и впрямь дым так высоко поднимается?
И всё время навстречу один за другим идут «Муромцы». Тяжело гружённые машины проходят выше, а мы проскакиваем над Босфором и скоро обгоняем разномастный флот транспортов, уходящий на северо-восток за подкреплением.
На наше счастье ветер не усилился, а даже немного утих. Потому что вроде бы как и волна стала немного ниже и более пологой. Или дело к вечеру – море успокаивается, или природа испугалась разыгравшейся неподалёку баталии и притихла.
А дальше отработанная схема. Заход, посадка и подруливание. И буксировка со швартовкой.
Короткий словесный доклад о своих действиях. Недолгое полуторачасовое ожидание, во время которого перекусываем прямо на борту самолёта, даже не вылезая из своих кресел и на короткое мгновение в них же и отдыхаем, не забывая приглядывать за окружающей обстановкой. А дальше запалённая команда встречающего нас катера уже привычно быстро делает свою работу по загрузке и заправке. Очередное задание, и мы вновь взлетаем.
Но предварительно перед взлётом ждём некоторое время, пока к вылету будет подготовлено ещё несколько самолётов. Планы командование изменились. Не удалось нам с ходу взять на побережье близ Константинополя заводы по производству снарядов. Принято решение, на мой взгляд ошибочное, их уничтожить. Зачем? Всё равно в сложившейся обстановке они уже не смогут снабжать свою армию огнеприпасами. А нам бы всяко пригодились. Но моё мнение никого не интересует, да и высказать его некому. Остаётся лишь «взять под козырёк» и выполнить приказ.
После взлёта ухожу в сторону с набором высоты, встаю в круг, в так называемой точке сбора и жду подхода самолётов группы. Дальше собираемся и берём курс на обозначенные нам цели. Высоко забираться не стали, лететь-то тут всего ничего осталось.
С заводами определяемся на подходе. Их издалека видно. Жаль уничтожать такое производство. Это же словно вредительство какое-то. Но делать нечего, и мы разделяемся на два отряда и уходим каждый к своей цели.
Пересиливая себя дал команду на сброс. Особо прицеливаться тут не нужно. Зона покрытия у нашей смеси достаточная, чтобы вызвать сильные пожары. Огонь своё дело сделает. Да и работать будет не один наш самолёт.
Сбрасываем груз и уходим. И даже смотреть на результаты не стал. Что на них смотреть? Кто замыкающим летел, тот позже и доложит о них. Штурман пару снимков на всякий случай сделал. Мало ли вдруг пригодятся?
Возвращаемся, и после посадки узнаём очередные новости. Со стороны Эгейского моря наконец-то подошли наши союзники и начали артиллерийскую атаку укреплений Кум-Кале и Орхание на азиатском берегу, и двух турецких батарей на европейском.
Уж не знаю, что стоило царю переломить преобладающие в стране и правительстве собственнические и абсолютно не подкреплённые реалиями военного времени шапкозакидательские настроения по поводу Босфора и Константинополя, но он всё-таки воспользовался помощью союзников. Да и невозможно было своими силами провернуть столь масштабную по резервам и средствам военную операцию.
Если, пользуясь в полной мере фактором неожиданности, ещё можно было захватить город и пролив Босфор, то удержать его имеющимися силами вряд ли возможно. Не говоря уже о Дарданеллах. И Николай это прекрасно понимал. Поэтому и шли сейчас полным ходом наши транспортные суда за подкреплениями, именно поэтому начали артиллерийский обстрел турецких батарей Седиль-Бара и Ертрогула так вовремя подошедшие со стороны Эгейского моря союзники. Досталось и Кум-Кале. Ширина пролива здесь, на входе, небольшая – всего-то около трёх вёрст, или трёх с половиной километров, поэтому пока эти батареи не подавят, ни о каком дальнейшем продвижении и речи идти не может. Предполагается, что особого сопротивления турки не окажут – мало их здесь. Это потом, позже, сюда бы перебросили из-под Константинополя части первой и второй турецкой армии. А пока есть что есть. Плюс ко всему мины в проливе, которые нужно обязательно убирать.
И именно поэтому сейчас спешным маршем движутся через Молдавию конные части генерала Келлера. Необходимо так напугать Болгарию, чтобы она тихо сидела в своих границах и даже голову не рискнула поднимать. Вот именно этой дополнительной цели и добивался Николай захватом Босфора и Константинополя, а также показательным маршем русской конницы. Тогда и сербы дружно выступят, и царь Константин, глядишь, и примет наконец-то решение выслать свои немногочисленные войска им в помощь…
Наши же союзники явно заспешили. Испугались остаться в стороне от раздела этого «вкусного пирога». И на побережье началась высадка десанта.
А «Муромцы» сейчас выбивали ресурс моторов. Снова и снова поднимались в воздух и сбрасывали горючую смесь по прибрежным батареям Нагары и Чаннакале. Горные укрепления пока не трогали, их было решено отложить на потом… Главное сам пролив…
На удивление, турецкая авиация противодействия вообще не оказывала. В самом начале было несколько неудачных попыток атаковать наши самолёты, но они мгновенно пресекались сосредоточенным пулемётным огнём. И до земли долетали лишь обломки турецких аппаратов.
Некоторую нервозность вызвало появление в какой-то момент относительно большого отряда истребителей над Галлиполи, но к счастью, это оказались самолёты союзников. Англичане привели в составе объединённой с французами эскадры свой авиатранспорт.
Правда, толку от него никакого не было. Если только воздушная разведка и корректировка артиллерийского огня кораблей. Да и дело это в сложившихся условиях довольно-таки неблагодарное и малорезультативное. Слишком быстро меняются приоритеты после работы наших бомбардировщиков. А чуть позже англичане и вообще перестали путаться у нас под ногами…



Глава 4

Наконец-то заканчивается этот длинный день, вымотавший всех нас до изнеможения. Чем ближе к вечеру, тем всё больше кажется, что ни этот самый вечер, ни тем более ночь никогда не наступят.
Подлётное время до целей стало совсем небольшим, так что даже во время простого полёта возможности хоть немного сбросить напряжение в измученных мышцах и нервах не было. И не только пилотам. Штурманы крутились, словно белки в том самом пресловутом колесе, работали не покладая рук, метались от штурманского стола к окошку с прицельной визирной линией, где ненадолго залипали и тут же возвращались обратно за стол к своим расчётам. Стрелки-наблюдатели не отрывались от своих пулемётов, до рези в глазах всматривались в небо, в горизонт, вниз, на землю. Все ждали атак турецкой авиации, оттого и не расслаблялись…
Взлетали, отрабатывали бомбами или горючей смесью по назначенным целям и возвращались к транспортам обеспечения.
Во время загрузки наступал короткий момент благословенного отдыха, когда можно было снять с педалей подрагивающие от нагрузки ноги, отпустить штурвал, уронить тяжёлые руки на колени и на какое-то время просто отключиться. Закрыть сухие, уставшие от напряжения глаза, вытереть тыльной стороной ладони выступающие при этом невольные слёзы, съехать немножко вниз и вперёд в своём кресле, отрешиться от гула моторов снаружи кабины, от практически неразличимого плеска волны о поплавки, от скрипа натянутых швартовочных канатов, от возни матросов, обеспечивающих загрузку и, когда нужно, дозаправку под непосредственным руководством и участием нашего бортинженера…
Да, можно было расслабиться. Казалось бы. Но приходилось вставать и контролировать процесс загрузки и заправки. Личный контроль никто не отменял. Да и самому же потом в небе спокойнее будет. Разъездной катер подходил к самолёту точно в тот момент, когда механики заканчивали свои работы, а аппарат был готов к вылету. Дежурный офицер передавал пакет с новым заданием и откланивался. Что сказать? Генерал Каульбарс работал эффективно и успевал за всем присматривать и вовремя отдавать распоряжения. И даже о кормёжке экипажей не забыл – камбузы кораблей обеспечения радовали горячей пищей, а катера её развозили.
Правда, принимать её приходилось тут же, в самолёте, рассевшись на чехлах в грузовой кабине, торопясь вернуть использованную посуду на борт катера.
И вновь поднимались в воздух. Летели через горький, едкий дым горящего города. Через кислую вонь сгоревшей взрывчатки разбомблённых заводов, надолго оставлявшую во рту привкус хозяйственного мыла. И даже над Мраморным морем небо уже не было чистым и светло-прозрачным. Бомбили батареи Нагары с нашей стороны пролива, чтобы поддержать пробивающиеся к Чанаккале боевые корабли эскадры Эбергарда. Разбивали сначала тяжёлыми бомбами перекрытия укреплений и завершали работу сбросом горючей смеси на разбитые позиции.
Работала вся наша бомбардировочная авиация, все три эскадрильи Шидловского, плюсом к ним несколько новейших самолётов Сикорского, в которых воплотили последние мои «разработки».
И в завершение дня, перед самым наступлением ночи поступила новая задача – всем нашим «Муромцам» пришлось отработать бомбами и смесью по крепко засевшим в обороне частям турецкой армии. После высадки части нашего десанта на турецком побережье Чёрного моря при активной поддержке корабельной артиллерии батареи и позиции неприятеля были взяты сходу, а противник отброшен. Десант не задержался и «на плечах отступающего неприятеля» продолжил движение к городу, где и ввязался в новое сражение. На городской окраине турки оказались зажаты между «двух огней», да ещё и с моря по ним со всей ненавистью лупила вся корабельная артиллерия. Ну и мы, конечно, постарались. Добавили огонька…
И вот наконец-то этот длинный день сменился ночью. Как-то резко, вдруг, наступила темнота. Благословенная для нас. Да вообще для всех, потому что не только мы одни вымотались до чёртиков…
И возвращаться нам пришлось в этой темноте. Садились на воду по освещённой прожекторами «дорожке», подруливали к транспортам, шли к ним «на огонёк», так сказать. На подходе глушили моторы и дальше шли на одной лишь инерции. Ветра-то нет, штиль. Швартовались и сразу же отключались, засыпали тут же, на рабочих местах, в креслах и на полу, порой даже не успевая бросить под голову туго скатанный брезентовый чехол. Засыпали и не обращали никакого внимания на ходящих буквально по нашим головам механиков, на дозаправку и обслуживание моторов, на шумы и стуки в кабинах, на качку, в конце-то концов. Просыпались периодически и тут же вновь засыпали под непрерывную канонаду корабельной артиллерии по пехотным частям турецкой армии. Но измученный за последние дни организм отключался лишь на какое-то время, забывался в тревожном сне и тут же сбрасывал с себя сонное оцепенение, чтобы в следующее же мгновение вновь ухнуть в глубокую пропасть. Так что вроде бы и спали «без задних ног», а в то же время и нет.
Правда, так сразу засыпали далеко не все. Командирскую работу, как и работу инженера, никто не отменял. Нужно было отчитаться за день перед Каульбарсом, отметить ему же всех отличившихся, передать штабистам использованные фотопластины и получить новые, проконтролировать послеполётные работы и подготовку самолёта к последующим вылетам. Это ещё стрелкам сегодня повезло – пострелять не пришлось. Поэтому и пулемёты не нужно было чистить и набивать ленты…
А город взяли утром. Ночью даже мы хорошо слышали доносящиеся с передовой выстрелы и взрывы, видели зарево от пожаров. Наши два транспорта обеспечения, несмотря на практически непрерывную работу по обслуживанию техники, умудрились подойти за вчерашний день к Городу и уже в стремительно накатывающих на истерзанную землю сумерках остановились на внешнем рейде Константинополя. Как раз на виду лежащей на боку туши «Гебена». И потому-то каждый раз после очередного вылета нам было всё проще и проще возвращаться «на базу». Проще и ближе.
А мне, несмотря на усталость, так и не удалось выспаться. Почему-то как только закрывал глаза, так сразу чудился в плеске волн скрип лодочных уключин. А ну как заснёшь, а в это время нас начнут какие-нибудь янычары атаковать? Подплывут тихонечко на лодке под покровом ночи (а южные ночи тёмные – в двух шагах ничего не различишь. Особенно когда небо дымом затянуто и луна через этот дым еле-еле пробивается своим бледным светом), перережут лётный и технический состав, пожгут самолёты вместе с нашими сонными или уже безжизненными тушками, и хана. Так что, несмотря на выставленный многочисленный караул из состава лётных экипажей и вахты транспортов, мне всё равно не спалось.
Но не все были такими же мнительными и осторожными, как я. Экипаж дрых без задних ног. Даже казачьи души в лице Игната и Семёна страха не ведали и сопели себе спокойно в две дырки на жёстком фанерном полу «Муромца», словно находились сейчас дома и нежились на пуховой перине под мягким родным бочком. Изредка просыпались, вслушивались в громыхающую ночь, сверкали коротко блеском открытых глаз и снова засыпали, убедившись в отсутствии непосредственной опасности.
И лишь когда снаружи что-то развиднелось, тогда и я провалился в крепкий сон. Словно одним махом в яму ухнул. Отключился.
Поспать так и не удалось.
Вот как раз в тот момент, когда я наконец-то успокоился и расслабился, меня и вызвали через вестового на совещание к Командующему. Пришлось продирать глаза, кляня себя за свои ночные страхи, срочно приходить в себя и добираться до флагмана на посыльном катере.
Удивился, когда сумел прочитать на его корме короткое название, к какому именно кораблю приписан этот катер. Когда это «Евстафий» успел из Дарданелл вернуться? Вчера же самолично наблюдал его сверху во главе нашей эскадры, он в числе прочих усиленно обстреливал батареи пролива, высаживал катера с десантом. И вот он уже здесь. Сейчас все новости и узнаем.
Поднялся по спущенному трапу на борт мимо вахтенного помощника с матросами, козырнул в ответ, проследовал за вестовым в знакомую кают-компанию, поприветствовал собравшихся командиров экипажей. Представляться не потребовалось – вокруг только свои, авиаторы, давно знакомые лица. А буквально сразу за мной подтянулись и остальные командиры самолётов. Пока была такая возможность – сразу, как вошёл, так и осмотрелся.
Кроме нас, авиаторов, присутствует несколько старших офицеров корабля, правда, сидят они отдельно от нас, своей тесной группой. Содружество, маму иху, родов войск, чтоб вас всех поперёк колена! Боевое братство, называется! Нет чтобы вперемешку сесть. Хотя, что-то сдвинулось в лучшую сторону после вчерашних событий. Теперь хоть смотрят на нас спокойно и даже благожелательно, без снисходительных, хоть и тщательно скрываемых усмешек, как недавно. Вот ведь! После постановки задачи на флагмане и пары суток не прошло, а насколько отношение к нам поменялось. К нам и к нашей работе. Если раньше офицеры Черноморского флота смотрели на авиацию, как на некую любопытную причуду, или, в крайнем случае, как на какую-то непонятную пока вспомогательную помощь в виде воздушной разведки, то вчера мы всем доказали, что авиация отныне представляет грозную и неотвратимую силу, с которой обязательно нужно считаться. И непременно учитывать её в предстоящих военных раскладах…
Осмотрелся, пробираться в первые ряды не стал, увидел махнувшего мне рукой товарища и компаньона, пошёл к нему. Уселся тут же на свободное место рядом с ним, с Игорем Ивановичем Сикорским, поздоровался вполголоса, собрался было полюбопытствовать о его вчерашней работе, но не успел с этим. Матросик подошедший помешал, сверкающий серебром поднос протянул. Подхватил с подноса стакан горячего чая в блестящем, начищенном подстаканнике, оглянулся, как мне показалось, незаметно. Все с чаем, не я один такой исключительный. Поднёс стакан к губам, с удовольствием втянул в себя вкусный терпкий запах, осторожно сделал первый малюсенький глоточек. Горячо же. Ах, как хорошо! Даже резь в глазах пропала. Ну какие теперь могут быть вопросы? Сначала чай!
Вот за что я люблю флотских, так это за дисциплину и порядок. Мы с утра небритые, заросшие щетиной, даже ещё не позавтракавшие, а здесь салон сияет белоснежными скатертями, воздух свежий, гарью пожаров не порченный. Из распахнутых иллюминаторов и вливается, кстати. Неужели пожары в городе к утру утихли?
И чай. Крепкий, с кислой, бодрящей ум долькой лимона и сахаром.
С удовольствием всё до донышка выпил. И приготовился кому-нибудь внимать. Обязательно ведь разговоры начнутся, пока начальства нет. Вон как после чая народ оживился, расслабился, зашебуршился. Угадал.
Александр Васильевич Каульбарс поднялся. Развернулся лицом к собравшимся, тихонько кашлянул, привлекая тем самым всеобщее внимание:
– Господа, пока ожидаем Командующего, коротко выскажусь. Сначала то, что касается непосредственно моих подчинённых. Вам же, господа, – короткий поклон в сторону группы морских офицеров. – Всё скажет лично Андрей Августович. С вашего же разрешения я продолжу. Александр Васильевич громко откашлялся в платок, сложил его, убрал в карман и оглядел нас внимательно. Каждого. Только после этого продолжил:
– Самым первым делом должен передать вам всем высочайшее одобрение вашими действиями. Слаженная и эффективная работа авиации стала именно той гирей, которая перевесила чашу сражения на нашу сторону. Благодарю вас всех за службу, господа офицеры!
Пришлось нам вставать и отвечать, как Уставом положено. А тут и двери в кают-компанию распахнулись, привлекая к себе общее внимание и от увиденного заставляя развернуться и вытянуться «во фрунт», замереть.
Генерал Каульбарс команду подал, шагнул навстречу Николаю по проходу, отдал рапорт. Вслед за Государем повторил команду «Вольно», и отступил чуть в сторону, освобождая проход и пропуская императора со свитой.
Его Императорское Величество собственной персоной пожаловал, в сопровождении великих князей Николая Николаевича и Александра Михайловича! Следом за ними Эбергард и Янушкевич. Удивило то, что двери сразу же закрылись, буквально отрезая идущую следом группу офицеров Генштаба и свиты. Впрочем, как я ни прислушивался, а никакого ропота за дверями не услышал. Только стулья громыхнули, и всё. А мы, получается, избранные?
Выходит, не соврали слухи? Государь и впрямь прибыл в Крым. И лично решил участвовать в Босфорской операции? Так сказать, первым ступить на отвоёванную землю? И первым же посетить Святую Софию? Ладно, это не моё дело. А вот для чего я здесь? Если присутствие Каульбарса и Шидловского ещё как-то объяснимо, не говоря о командующем Черноморским флотом, то я-то с командирами самолётов и старшими офицерами корабля здесь каким боком? И почему тогда нет командиров пехотных и казачьих частей, в таком разе? Что было бы весьма справедливо… Или с ними чуть позже государь с князьями будет встречаться?
Тем временем Николай Второй прошёл к столу, остановился, развернулся к нам лицом. Слева и на полшага позади встал Александр Михайлович, справа почти рядом – Николай Николаевич, оба на полголовы выше своего царствующего родича. Стоят рядышком, словно два стража по бокам.
– Господа, прошу садиться, – государь снял фуражку, присел к столу, подавая тем самым пример всем нам.
Сначала присели великие князья, следом Янушкевич, за ними Командующий. Ну а потом остальные, и я в том числе. Это хорошо, что я с самого начала в сторонке держался, да к Сикорскому в его штатском платье на галёрку подсел. Теперь меня и не видно ни царю, ни князьям. Не хочу лишний раз им на глаза попадаться, внимание присутствующих к себе привлекать, завистливые пересуды свитских за моей спиной возобновлять. Только-только всё утихло…
А дальше было коротенькое поздравление в связи с одержанной победой, краткая сводка вчерашних героических и отныне точно исторических событий, высочайшее обещание не забыть об отличившихся и о последующем их награждении.
Упомянул Государь и об отвлекающем манёвре у Зонгудлака. На удивление, город был атакован нашими войсками и взят. Угольные склады захвачены в целости. Терцы не удержались и устремились к Анкаре, разрушая на своём пути турецкие коммуникации, наводя панику на окрестное население, оттягивая на себя внимание турецкого командования и его военные силы. Где они сейчас, насколько продвинулись вглубь турецкой территории, данных нет…
Коснулись и участия союзнических сил вчерашним днём.
К своей радости, услышал, что пролив Дарданеллы у Чанаккале намертво перекрыт нашими линейными кораблями «Иоанн Златоуст» и «Пантелеймон», при поддержке шести эскадренных миноносцев. И они не пропустят в Мраморное море корабли союзников ни под каким-либо надуманным предлогом. Знаем! Доказывай потом всем, что эта победа полностью наша, и была одержана силой только лишь русского оружия.
А нам сейчас ничьей поддержки не требуется, да и делать в Мраморном море союзникам пока нечего. Впрочем, они даже к Чанаккале никак не могут пробиться через плотный огонь турецких батарей. Это с нашей стороны турецкая оборона в Дарданеллах взломана, а с их ещё постараться нужно. Опять же минных полей в проливе никто не отменял.
Вот и опасаются союзники, осторожничают. Им вроде бы после последних событий и спешить сейчас особо не нужно. И лучше бы подождать, постоять в сторонке, пока русские все каштаны из огня повытаскивают, и прийти потом на готовенькое. Но и медлить опасно, вдруг вообще эти русские обойдутся без союзнической помощи? Черчилль подобной оплеухи Кардену не простит…
Так что сейчас англичане вроде бы как ускоренными темпами стараются пробиться вперёд и снять мины в проливе. «Флаг им в руки».
Последняя фраза моя. Это я так мысленно подвёл итоги всему услышанному.
Вторая половина совещания была посвящена нарезке новых задач по поддержке наших сухопутных частей и корректировке огня корабельной артиллерии с воздуха. В последнем будут в полной мере использоваться и самолёты Севастопольского авиаотряда. Три самолёта вместе с лётчиками как раз для подобных целей и находятся на борту транспорта сопровождения.
Возможно, «Муромцам» Шидловского придётся помогать атакующей сербской армии, но это пока только предположение. И то лишь только в том случае, если царь Константин снова начнёт затягивать и выжидать с отправкой своих войск на помощь сербам. Впрочем, вести о захвате Константинополя и проливов сегодня разлетятся по миру и заставят кое-кого принять правильные решения.
Поэтому пока основные задачи – это бомбардировка с воздуха турецких позиций к югу и к северу от городских окраин.
И на этом нас отпустили. А я-то думал, ещё и награждать будут… Шучу.
– И стоило ли всех нас здесь собирать? – пробормотал тихонько, пробираясь к выходу и стараясь при этом выглядеть незаметно. – Нам-то это всё знать на кой?
Не вышло.
– Господин полковник! Не торопитесь. Попрошу Вас остаться, – остановил меня Каульбарс.
Пришлось задержаться. Неужели кто-то мои слова за шумом отодвигаемых стульев услышал? Стою, ловлю на себе любопытные и сочувствующие взгляды пробирающихся к выходу авиаторов. Даже Сикорский, обходя меня, мимоходом умудрился пожать мою руку. Подбадривает.
– Ваше Императорское Величество? – обратился к Николаю Александр Васильевич.
– Присаживайтесь, генерал. И вы, полковник, не стесняйтесь, подходите ближе. Здесь все свои, – пошутил в мою сторону государь.
Доволен. Ещё бы ему не быть довольным. Событие, к которому он, да и не только он, а вся Империя столько времени стремилась, наконец-то свершилось! История в очередной раз повернулась к нам другим боком. В лучшую или худшую сторону, увидим.
Вряд ли в худшую. Сколько я когда-то читал и слышал, что если бы в своё время произошёл подобный захват, то вряд ли в России произошла бы революция…
– Сергей Викторович, каков остаток ресурса моторов на вашем самолёте?
Вопрос Императора оказался настолько для меня неожиданным, что я в первый момент даже несколько растерялся. Уж от кого-кого, а от Николая подобного вопроса никак не ожидал. Впрочем, сразу же собрался и ответил. А что тут думать? Тут даже думать не нужно, ответ сразу же автоматически из меня вылетел. Этот ресурс я всё время считаю, каждый прожитый день. Моторы потому что у меня стоят новые, только что с завода и можно сказать, что они сейчас проходят реальные испытания в боевых условиях.
И с ресурсом у меня очень интересная ситуация. Теоретически-то его определили по прежним нормам, в полсотни часов, а вот каким он на самом деле окажется? Понятно, что значительно выше. Но насколько? Пока таких данных нет. Мотор-то абсолютно другой. И работает по другому принципу. Так и ответил, что ещё половину не выбрал. Скрывать-то нечего.
Сразу стало очень интересно, почему в таком разрезе самого главного конструктора, напрямую отвечающего и за эти самые самолёты, и за новые моторы сейчас прочь удалили? Кому как ни ему о своём детище всё знать положено? Пусть бы Игорь Иванович и отчитывался перед государем о ресурсе. Или почему этот вопрос адресуется не ко второму моему компаньону – другу, а сейчас ещё и сослуживцу Шидловскому Михаилу Владимировичу? Который как раз сейчас рядом с нами и находится. Он и по званию, и по должности повыше меня будет. Или к генералу Каульбарсу…
Хотя, пока ещё подобных вещей здесь не принято знать. Это чуть позже, с наработанным опытом, подобные вещи в повседневную рутину и обязаловку войдут. Или уже начинают входить. Я же вижу, насколько неприятно генералу это своё сегодняшнее незнание и некомпетентность в только что заданном вопросе выказывать. Вопросе, кстати, его напрямую касающегося. И заданное, между прочим не кем-нибудь, а самим Государем.
Николай выслушал мой ответ, кивнул головой каким-то своим мыслям. Похоже на то, что этим мыслям мой ответ пришёлся как раз впору. Кивнул и продолжил:
– Надёжность и эффективность «Муромцев» в боевых, да и не только в боевых условиях оказались выше всяких похвал. И Александр Михайлович… – мельком брошенный взгляд на великого князя. – В этом меня очень горячо уверял. Особенно после столь знаменательного полёта с вами, Сергей Викторович. Князь был впечатлён вашим самообладанием в полёте и великолепным пилотированием этой огромной машины…
Николай Второй прервался, внимательно глянул на меня, на Каульбарса. И продолжил:
– Поэтому мною принято решение отменить ранее принятый Указ о запрете подниматься в воздух членам императорской фамилии…
Николай Второй вновь замолчал, снова потянул коротенькую паузу, словно давая какое-то время всем здесь присутствующим осознать только что сказанное, и продолжил:
– Господин полковник…
Я подскочил, вытянулся. Раз началось официальное обращение, значит, шутки закончились. Наступила служба. А приказы не принято получать, сидя на стуле. И что-то не нравится мне это затянувшееся отступление в речи императора. Ох, спинным мозгом чую ба-альшой подвох…
– Непосредственную задачу вам поставит Его Высокопревосходительство Николай Николаевич. Прошу, князь.
И я превратился в слух. Николай Николаевич выше своего царствующего родственника на полголовы. И на вид крепче. Ну и старше, само собой. Стою, команды «Вольно» мне никто не давал.
А Николай по сравнению с родичами хоть и не вышел ростом, но внушает, внушает. Чувствуется в нём нечто этакое, императорское, что не позволяет на него сверху вниз смотреть.
– Сегодня после службы и молебна в Софийском Соборе вы вместе с нами летите в Севастополь. И остаётесь в нашем распоряжении… – главнокомандующий делает паузу, словно ожидает моих уточняющих или недоумённых вопросов, но я молчу. Уже всё понятно.
Только одно уточнение, мелькает быстрая мысль, которую я тут же запихиваю куда поглубже. Потому как уточнение это понятно только мне и пока непонятно никому из присутствующих – «не я вместе с вами, а вы вместе со мной».
И ничего в этом особенного нет. Вы бы с моё полетали по странам, да повозили бы… Кого только не пришлось мне возить на борту своего самолёта в прошлой жизни. Единственное, совсем уж верхний эшелон власти не довелось лицезреть на борту своего лайнера, а так…
Ладно, отметаем прочь воспоминания и вслушиваемся в дальнейшие указания. А их-то, указаний этих и нет. В основном лишь вопросы ко мне. Как полетим, когда полетим, куда полетим. Эх, времечко золотое, когда никто за тебя все эти вопросы и другие, им подобные, решить не может…
Когда ты «кум королю и сват министру»…
Единственное, уточняю, когда именно нам необходимо на месте быть. А быть нам в Севастополе необходимо завтра, и опять же, всё на моё усмотрение.
Раз так, тогда сразу и взлетаем. Да не совсем сразу, что же вы так сразу и поверили, опешили, а после молебна и службы, само собой. Заключительные два слова и серединку заключительной фразы я тоже мудро проглотил, не стал говорить вслух. Что там дальше?
– Полковник, напоминать вам о том, что всё выше сказанное не должно дальше вас никуда уйти, не нужно?
А это уже Александр Михайлович дополнил. Не удержался. Остался только Каульбарс, но и он, чувствую, обязательно что-нибудь да скажет. Но потом, когда члены августейшей фамилии уедут…
Мне вот только интересно… А где служба безопасности Государя? Где разведка и контрразведка? И где, наконец, обеспечивающие его здесь пребывание жандармы с охраной? Появилось сразу столько вопросов к Марии Фёдоровне и к Джунковскому, что только руками осталось развести. Сколько подобного я им наговорил в своё время, и всё впустую, как оказалось…
Вот и закончилась моя вольница на Крымской земле, пролетело мимо меня создание авиароты под моим же непосредственным командованием. Конкретного мне ничего по этому вопросу не сказали, это лишь мои домыслы. Плохо ли это, хорошо ли, пока не знаю. Время покажет. Может, слетаю в Севастополь, отработаю положенное, а там и вернусь к намеченному…
На сам молебен я не пошёл. Свой экипаж в полном составе отпустил, а сам отговорился подготовкой аппарата к очередному ответственному вылету и дополнительными проверками всех систем. Смолин, правда, сразу что-то не то заподозрил, потому как вознамерился остаться и составить мне компанию в этой подготовке. Насилу от него отбился. Вот я ляпнул, не подумав.
Больше, кстати, никто из экипажа подобной сознательности не проявил. Мысленно все уже были на площади перед Софией. Это я так, для красного словца и для оправдания себя любимого эти отговорки придумал. Просто ну не хотелось мне в предстоящей давке участвовать. А то, что она там будет – к маме не ходи. Пусть всё это без меня пройдёт.
Катер с моим личным составом отчалил, ушёл к следующему самолёту за очередной порцией любопытствующего служивого народа, а я скрылся в грузовой кабине, да ещё и люк за собой прикрыл. Для порядка осмотрелся, ничего крамольного внутри не увидел. Да и вряд ли что-то смог увидеть. Здесь у нас всегда порядок, всё чистенько, всё на своих местах.
Посидел на рабочем месте, проводил взглядом уходящий к берегу катер, потом вернулся в грузовую кабину, прилёг на чехлы. Повалялся полчасика. Нет, не лежится, не по себе что-то. Распахнул настежь боковую дверь, сел на обрез люка, свесил ноги вниз. Сижу, болтаю сапогами. Внизу волны перекатываются, самолёт покачивают. Эх, удочки не хватает. Солнечные зайчики глаза слепят, заставляют жмуриться от удовольствия. Только сейчас и сообразил, почему мне так тревожно. Потому что артиллерийской канонады не слышно. Весь вчерашний день, всю ночь и всё утро корабельные пушки по туркам долбили. А сейчас тишина.
Как только разобрался с причиной своего беспокойства, так сразу и полегчало. И, наконец-то, по-настоящему в сон потянуло. Вернулся на уже нагретые чехлы, поворочался, устраиваясь поудобнее, начал придрёмывать. И снова помешали, вырвали из сладкой дрёмы. Подошёл тот же катер, стукнулся бортом о поплавок, заскрипел деревом, вызывая внутреннее возмущение и протест – что это ещё за вольности? Мой самолёт хотят поцарапать! А если поплавок повредят? Ну я сейчас вам задам! Подхватился, подскочил, потянулся к запорной рукоятке под неожиданный и потому подозрительный топот ног снаружи, второй рукой нащупывая пистолет в кобуре. Толкнул створку, отступая сразу чуть в сторону от проёма и… Поспешно сунул пистолет в кобуру. Сикорский это. Игорь Владимирович, друг и компаньон. А что это он здесь делает? И отчего это я так всполошился? Наверное, от резкого недосыпа…
Ухватился правой за протянутую мне руку, упёрся левой покрепче в боковой обрез проёма, вытянул товарища к себе в кабину.
– Удивился? Мне приказано лично проследить за надлежащим дооборудованием кабины… – опередил мой вопрос Сикорский. С удовольствием посмотрел на мою ошарашенную физиономию, ухмыльнулся и махнул рукой. – А-а, ничего серьёзного, не волнуйся. Приказано установить в грузовой кабине пару диванов, кресла и стол. И, пардон за такие подробности, проверить работу туалетной комнаты. Так выходит, Сергей Викторович, что непростые гости у тебя на борту ожидаются?
В ответ я лишь пальцем в небо ткнул. Сикорский поймёт. И он понял. Посмотрел на меня внимательно, кивнул уважительно головой. И сразу же разговор на другое перевёл. На новости.
– К вечеру первые транспорты с подкреплением должны подойти. По слухам, командующим здесь, на Босфоре будет назначен Келлер. Не слышал?
Я только головой отрицательно покачал. Откуда бы я слышал? Это для всех. А то, что знаю на самом деле, так это никого не касается, даже Игоря.
– Говорят, наши австрийцев погнали. Взяли Перемышль. Снова отличился Брусилов. А генерал Рузский перешёл Вислу и начал наступление. При поддержке Балтийского флота под командованием Эссена они сходу взяли Гданьск. А командовать Западным фронтом назначили Алексеева. Представляешь?
Само собой, представляю. Только я-то тут причём? Это они всё сами, сами. А Игорь тем временем продолжал вываливать на меня все последние новости:
– Союзники через Дарданеллы пройти не могут. Турецкие батареи в проливе стоят до последнего. Отступать-то им некуда… – Сикорский прищурился на чехлы, уселся, поёрзал, умащиваясь поудобнее. – Штабные говорили, что у союзников Кардена сняли, якобы по болезни. Вместо него Командующим назначили Де Робека. Обещались повторить успешный прорыв адмирала Дюкворта и ничего из этих обещаний не вышло. В Англии Китченеру отставкой пригрозили.
Я только на всё на это угукнул. А что говорить-то? Лучше послушать. Тем более Игорь, наконец-то, на нужную нам обоим тему перешёл.
– А ведь не зря я сюда лично прилетел! Детям и внукам буду рассказывать, что участие принимал во взятии Константинополя! Вместе с Государем!
Сикорский глянул на мою физиономию, не увидел должного, по его мнению, энтузиазма и поостыл. Помолчал, потом, похоже, мысленно махнул рукой на мои причуды и переключился на профессиональные темы:
– Представляешь, посмотрел на вот это всё своими глазами, и как-то враз наш с тобой давний разговор припомнил. Ну тот самый, когда ты с Григоровичем про амфибии заспорил. Что можно было бы торпеды на борт брать. А он не верил. Его бы сейчас сюда! Представляешь, как было бы здорово? – разошёлся изобретатель-конструктор. – Нет, бомбы и горючая смесь тоже ничего, выше всяких похвал. Но для их сброса нужно непосредственно над целью пролететь. А у противника вовсю появляется, как ты её называл, противовоздушная оборона. И пролетать над целью с каждым разом будет всё труднее и опаснее. Я и подумал – а если наш самолёт сможет брать на борт хотя бы две таких торпеды? Нет, две будет многовато. Хотя… Нужно будет подробно во всём этом разобраться. Вес, длина, диаметр, дальность хода этих самодвижущихся мин и прочее. Ну, ты же меня понимаешь? Да? Так вот. Подойти к кораблям противника на низкой высоте, подкрасться к нему, можно сказать… Лучше ночью… Хорошо прицелиться и сбросить свой смертоносный груз…
Сикорский не утерпел, подхватился на ноги, забегал по кабине. Сдвинул на затылок фуражку, потёр с ожесточением лоб, подёргал себя за волосы. Остановился возле бомболюка, осмотрел бомбодержатели, развернулся в мою сторону:
– Почему ты молчишь?
– Тебя слушаю. Ты же слова не даёшь сказать.
– Да? Извини. Но ведь сама идея какая? Она того стоит?
– Конечно! Я же вас ещё тогда в её полезности уверял. Бесполезно уверял, кстати, – не удержался с укором. Подпустил шпильку в адрес Сикорского. А то, смотрю, он уже совсем собрался мою задумку «прихватизировать».
– Чтобы оценить эту идею во всей её красе, нужно было оказаться сегодня вот на этом самом месте! – и конструктор сильно притопнул ногой.
– Аккуратней! Ты мне пол продавишь. На этом самом месте ты и дома мог всегда оказаться.
– Не продавлю. Да и что это за пол, если он продавится? Постой. Ты это что? Смеёшься? О-о… Я же не кабину, я Константинополь имею в виду…
Тем не менее топать перестал, вернулся к чехлам, уселся на них и откинулся спиной на рёбра стрингеров боковой поверхности кабины. – Так понимаю, Государь сегодня вместе с тобой улетает в Севастополь? – резко и опасно сменил тему разговора.
– Правильно понимаешь, – не стал хитрить и уверять товарища в обратном. Всё равно скоро об этом все будут знать. Или уже знают. Надо бы этот момент уточнить.
– Откуда узнал?
– Отсюда, – Игорь прикоснулся двумя пальцами к голове. Усмехнулся легонько на мой недоверчивый взгляд. – Да точно тебе говорю. Догадался.
И сразу же начал объяснять свои логически выводы:
– Босфор и Константинополь мы взяли. И почти все Дарданеллы. А если захотим, то и без «почти» возьмём. В отличие от союзников. Они так и топчутся на входе в пролив. И свои доклады в Англию отсылают. Наверняка из Объединённого Королевства нашему Императору телеграммы шлют. Требуют связи и переговоров. Это не секрет, здесь любому всё понятно. Или нет? – коротко взглянул в мою сторону. Не увидел никакой ответной реакции, успокоился и продолжил. – Николай в последнее время хоть и переменился сильно в лучшую сторону, но отказаться от общения с «родственниками» (Игорь Иванович выделил это слово, словно плюнул) не сможет. Поэтому в ближайшее время он вынужден будет оказаться или в столице, или в Ставке. Ну, в крайнем случае, для предварительного разговора и штаб Черноморского флота в Севастополе сойдёт. Понимаешь?
Почти всё верно. Вот только Игорь не знает того, что теперь знает о своём будущем император. И вряд ли он в свете этих знаний так уж срочно будет торопиться провести этот разговор… Думаю, сначала обязательно встретится здесь с Келлером, послушает, о чём тот будет говорить с Николаем Николаевичем, великим князем и Главнокомандующим, обязательно ещё несколько раз покажется солдатам и офицерам в самом Константинополе, и только после этого отправится в тыл. А так всё правильно. Одно плохо. Сегодняшняя задержка с наступлением. Я, конечно, всё понимаю с величием и размахом вот этого самого эпохального события… Но ради службы и молебна в Софийском соборе откладывать наступление… И давать тем самым противнику шанс на перегруппировку и возможность перебросить подкрепления… М-да… Скорее бы Келлер прибыл. Уж он-то медлить и оглядываться не станет!
А Игоря нужно поддержать с этой его новой идеей. Пусть думает, возвращается к нашим старым проектам и измысливает что-то новое. Вдруг у него получится? Моторы у нас уже есть свои, корпуса… А вот с корпусами и крыльями я как раз и могу ещё что-то да подсказать. Как подсказывал в своё время тому же Григоровичу с его летающими лодками…
Успел сделать несколько рисунков с силуэтами знакомых мне когда-то монопланов, с двумя нашими моторами на крыльях и подвеской торпеды на внешних держателях под фюзеляжем. Правда, придётся отказываться в какой-то мере от деревянных конструкций и основной силовой каркас выполнять из металла. В последних «Муромцах» мы именно так и делаем, но здесь и вес другой будет, и соответствующие нагрузки на крепление и подвеску… И на несущие поверхности. Считать всё нужно. И обязательно с торпедой на внешней подвеске в аэродинамической трубе прогнать. Посмотреть, что получится. Да что я сомневаюсь? Всё получится! Но тут многое и от мощности моторов зависит. Можно, конечно, особо не замудряться и подвесить торпеду под существующим сегодня «Муромцем», но… Острой необходимости нет и уже вряд ли в ближайшее время будет. Поэтому можно и что-то новенькое в серию запустить с лёгкой руки Сикорского. А, кстати, где там Ильюшин? Вот почему-то я твёрдо уверен в том, что он в это время где-то в Петербурге обретается. И даже как бы не на Комендантском ли аэродроме служит? Вот сейчас и озадачу Игоря Ивановича поиском перспективного для отечественного самолётостроения кадра. Пусть ищет, обучает, воспитывает… Сделаем в развитии авиации качественный скачок лет на двадцать вперёд… Обгоним время…
Взлетели мы ночью, вдоль ярко освещённого корабельными прожекторами водного коридора. Света было больше чем достаточно. Да его днём столько не было. Даже успел во время разбега пару раз блеснувшие серебром рыбьи бока вблизи поверхности заметить. А вот за стенами этого коридора непроглядный мрак. Полное ощущение крепких стен по бокам… Даже выдохнул с облегчением после отрыва, когда прожектора за спиной погасли.
В грузовой кабине на недавно установленных шикарных кожаных креслах и диванах разместились и Государь, и Главнокомандующий, и сопровождающие их служащие Кабинета и Генштаба. Немного, человек десять в общей сложности. И все люди «стройные», заслуженные. Одних орденов на груди килограмм на несколько. А это дополнительный вес. И у каждого багаж. Практически максимальная загрузка получается.
А Александр Михайлович остался, ему ещё много работы предстоит. Присутствует у меня некоторое опасение по этому поводу. Как бы снова интриговать не принялся. Да вряд ли! Его же тогда Мария Фёдоровна с костями съест. И с потрохами. И он это прекрасно понимает. Должен, по крайней мере, понимать.
Присмотрелся к расплывающемуся отражению в приборах перед собой, использовал их в виде примитивного зеркала. А что? Оглядываться назад как-то неудобно. Ещё посчитают, что любопытство тешу и надают по шапке. Государь всё-таки и великий князь в кабине. А так никто и не заметит моего интереса. А мне интересно. Полёт нормальный. За бортом ночь. Хоть бы болтанка какая для интереса появилась. Так ведь и этого нет. Летим, словно на месте стоим. И если бы не гул моторов и вибрация от их работы, то так бы и подумал. Хоть бы облака какие были…
Садились ранним-ранним утром в самом Севастополе. Радио не пользовались, телеграмм, как я понял, никому не давали. Поэтому нас и не встречали, и даже не ждали. Не у всех имеется настолько аналитический ум, как у Сикорского. К сожалению.
Поэтому после посадки порулил к берегу и, насколько мог, выполз на галечный пляж. И только после этого заглушили двигатели.
Чтобы выбраться на сушу, нашим пассажирам всё-таки пришлось прыгать в воду. Самолёт тяжёлый, совсем уж на сухое выбраться не получилось. Однако, люди все попались понимающие, никто косо в мою сторону не смотрел, не бухтел под нос всякие несуразности. Да и император первым пример подал. Как только Смолин распахнул боковую дверь и закрепил её на фиксаторах, так Николай первым и покинул аппарат. Присел, облокотился одной рукой на обрез проёма, второй крепко ухватился за подкос и ловким движением перескочил на носовую часть левого поплавка. Ну а с него уже мягко соскользнул в воду. Волна низкая, так что только сапоги и замочил. Следом за ним Николай Николаевич последовал. Я только поморщился, когда поплавок под его ногами подозрительно закряхтел. А дальше уже смысла морщиться не было – остальные пассажиры были ничуть не легче Главнокомандующего.
К чести города и гарнизона нас уже встречали. Были и городовой с невесть откуда появившейся парочкой вездесущих жандармов(наверное, на всякий случай посты у воды повсеместно выставлены), и флотский патруль, и несколько гражданских любопытных лиц. И чего людям не спится…
При виде спрыгивающего на гальку Императора народ в первый момент несколько растерялся, но, как и любой служивый быстро опомнился, сориентировался, подскочил, доложился, преданно поедая глазами Императора, и тут же организовал и выгрузку пассажиров, и обеспечил всех прибывших вдруг появившимся откуда-то транспортом. А мы…
А мы в самый последний момент получили указание перелететь в Качу и находиться вплоть до особого распоряжения там. Значит, так тому и быть. Принял под козырёк и пошёл выполнять приказ…



Глава 5

Это я, конечно, губу раскатал – «нас встречали…». Встречали само собой не нас, а Государя, Императора, Самодержца и так далее. Нас бы тут же и взяли под арест до выяснения личности и цели прибытия – в городе комендантский час никто не отменял. А стоило Николаю покинуть борт самолёта и оказаться на пляже, как настороженность патрулей и полиции сменилась на прямо противоположное действо. Так что и нам удалось получить в свою сторону некую толику уважения. Как же, самолично царя в город привезли! «Особы, приближённые к императору…», – как говорили известные в моём времени классики в одном своём весьма популярном романе.
Благодаря этому уважению нам не пришлось лезть в воду, сталкивать с мели и разворачивать носом к морю самолёт. За нас набежавшие матросики потрудились. Да ещё и подержали аппарат за поплавки вежливо и надёжно, пока мы моторы запускали, чтобы нашего «Муромца» волной не разворачивало и обратно на берег не выталкивало. Она, волна-то, хоть и небольшая, но, зараза такая, очень уж упорная и настойчивая, так и норовит избавиться от нашей водоплавающей бандуры, вытолкнуть прочь из своей стихии на берег.
А там мы убедились, что наших пассажиров отвели в сторону, что они не попадут под воздушный поток от работающих винтов, запустили для начала пару моторов, после чего Маяковский помахал рукой вслед убегающим за своими головными уборами морякам(поблагодарил тем самым за помощь, само собой, а не то, что все могли в этот момент подумать) и захлопнул дверь. Так на малом газу и порулили навстречу волне. В процессе руления запустили оставшиеся моторы. И взлетели. А что? Штиль же почти. Волна утренняя, мелкая, поплавки в неё ну никак не зароются. Вот потрясти на разбеге может хорошо. Плюс самолёт без пассажиров лёгкий, топлива тоже меньше половины баков, поплавки в воде высоко сидят – почему бы и не похулиганить?
Сразу же после отрыва правым разворотом пошли в сторону Качи. Высоту набирать не стали. На ста метрах перешли в горизонтальный полёт. Не успели оглянуться, а уже пора снижаться. Прошли над береговой чертой, над Немецкой балкой, нацелились носом в точку приземления.
– Володя, сажай сам! – и ударом ладони по штурвалу передал управление помощнику.
Пора и ему расти в профессиональном отношении. Так-то в воздухе он частенько берёт управление в свои руки, а вот самому сажать самолёт – этого ещё не было. Но начинать тоже когда-то нужно. Офицер и пилот он толковый, опыта уже набрался, пора подниматься к новым вершинам. Некогда раскачиваться. А я подстрахую на первых порах.
Заодно и посмотрю сейчас, как он себя при новой вводной поведёт, проверю на профессионально-волевые качества, так сказать.
Дитерихс резко кивнул головой и вцепился в рога штурвала. Вот это не есть хорошо. Ведь он и так их из рук не выпускал, а тут даже перчатки на тыльной стороне кистей рук натянулись до скрипа. И лицо застыло. Потому что заход нештатный? Так он почти всё время нештатный. Или ответственность неподъёмным грузом на плечи навалилась? Ничего, пусть привыкает. Это ему не в горизонте рулить. Ладно, посмотрим, как оно дальше пойдёт.
Одновременно с касанием колёсами земли взошло солнце. Символично.
Помогать мне почти не пришлось. Так, придержал немного на выравнивании, чтобы не перетянул штурвал, и всё. Чтобы хвостовым поплавком землю не цапануть. Остальное помощник сам сделал. Отлично!
Так и сказал ему после выключения двигателей. Потом, правда, немного на землю-то приопустил, об ошибках рассказал. Чтобы не зазнавался. А так, действительно, хорошо. Опыта именно на посадке ещё, конечно, не хватает, но это дело наживное. Полетаем, научится. Главное, «землю видит», а, значит, скоро ещё одним лётчиком будет больше, а мне хлопот поменьше.
На лётном поле никого, кроме часовых. Пусто. Школа в такую рань только просыпается. А мы только собираемся спать ложиться. Отдыхать ведь тоже нужно. Самолёт закатывать под крышу не стали – так и оставили на стоянке рядом с ангарами. Двери в кабину закрыли, опечатали и под охрану сдали.
Маяковский только сразу отпросился в город. Ему же срочно на телеграф нужно – отправить в столичные издательства свои статьи и снимки! Да и пусть идёт. Только предупредил его об отсутствии у нас командировочных предписаний и разрешения на выход в город. Ну никто не озаботился о нужных нам бумагах перед вылетом. Забегались все, закрутились, да и не до бумажной бюрократии в тех условиях было. Скорее всего, начальство подумало: «Мол, царя везут. Зачем им предписание?» А более всего – просто некому было об этом позаботиться.
Поэт и художник в одном лице головой помотал – мол, принял к сведению и умотал в город. А мы в своём ангаре устроились на отдых.
Вот только отдыха у меня не получилось. Разбудили через час, как только народ в гарнизоне проснулся и на лётном поле наш самолёт увидел. Ну и начались расспросы. Слухи-то о выигранном сражении на Босфоре уже вовсю гуляют. А потом и приехавшему из города руководству школы пришлось подробно рассказывать о недавних событиях. Какой уж тут может быть сон и отдых.
А ещё через час из комендатуры города позвонили. Уточнили информацию о Маяковском – служит ли у нас такой господин? Пришлось ехать в город, вызволять несчастного поэта из-под ареста. Срываться сразу после звонка и торопиться не стал – перед поездкой выправил нужные бумаги в канцелярии школы. В этом вопросе местное начальство пошло навстречу. А что Маяковский лишние пару- тройку часов под замком побудет, так ему полезно в камере комендатуры посидеть. Сумел попасться, сумей и ответить.
Вечером, ближе к ужину, за нами приехал автомобиль. Забрал меня, помощника и штурмана – увёз в Ливадию, во дворец. Понятно, зачем. Если бы одного меня, то для разговора, а если в компании – явно награждать за что-то будут. Наверное, за то, что целыми и здоровыми долетели…
Кроме императорской семьи в этом мероприятии приняли участие и Николай Николаевич, и офицеры Генштаба. Все те, кто прилетел со мной.
Повысили в звании нас троих сразу же, а вот наградить обещали позже, вместе со всеми. Удивился про себя, почему это повысили только нас, а остальные что? Не заслужили? Ладно, посмотрим, разберёмся.
Тут же, чтобы мы особо не расслаблялись, нас озадачили завтрашним вылетом в Ставку. Наступление на австрийском и немецком фронтах продолжается.
А потом меня тихонечко отделили от остальных и увели внутрь дворца, в рабочий кабинет императора, где он и начал в присутствии Александры Фёдоровны выспрашивать подробно обо всём мною виденном в последнее время. Ну, работа по противнику, атака на «Гебен», на турецкие батареи и, конечно же, о настроении людей, об их отношении ко всему происходящему. Поинтересовались о новых «предсказаниях», как же без этого-то. Не удержалась чета. Интересовалась, к слову, императрица, император лишь поморщился, но смолчал. Хотя всем нам было понятно, что поморщился только для приличия, а самому-то ему тоже интересно.
Нового ничего в ответ не сказал. Да и не знаю я ничего нового. Оно же как вспышка в голове – раз и что-то вспомнилось. То, что на глаза попалось в этот момент или о чём разговор зашёл. Но чем дольше я здесь нахожусь, тем всё реже и реже возникают подобные «воспоминания» в моём сознании.
Вот и сейчас повторил свои давние слова, не стал сдерживаться. О предательстве правительства и высшего генералитета, кое-кого из которых почему-то после моих прошлых «предсказаний» всё равно назначили фронтами командовать. Ну и до чего докомандовались они? Завязнувшее наступление, нерешительность действий, и, как результат, лишние и неоправданные людские потери в войсках. Напомнил и о всё возрастающей политической активности англичан и американцев и не отстающих от них французов, особенно в свете побед русского оружия на Босфоре. Не говоря уже о нашем удачном наступлении на севере и юге. А поход терских казаков на Анкару после взятия Зонгудлака? Нет, не смогут наши союзники стерпеть подобного успеха. Скоро начнут нам козни строить в виде какой-нибудь цветной революции… Красной…
Ответа не дождался, да и не ждал я его. А разговаривал так, потому что мог себе позволить. Границу в выражениях, само собой, не переступал, но и особо в разговоре не стеснялся. Если бы не присутствие государыни, я бы ещё более не постеснялся – высказал бы всё как есть. Но и одной голой критикой решил не отделываться. Нужно было и ложку мёда шмякнуть в бочку дёгтя. Поведение императора в последнее время позволило несколько сгладить напряжённость в обществе, а появление его в Константинополе явно изменило отношение к нему простого народа. Но это здесь. Газетчики, конечно, осветят это появление подробно, но этого мало. Теперь бы для закрепления успеха ему было бы хорошо объявиться на Кавказском фронте, особенно в свете предстоящего наступления, да и на Северном не помешало бы.
Александра Фёдоровна высказала желание принять личное участие в работе госпиталей. Недаром же она с дочерьми заканчивала соответствующие курсы. Кое-как отговорил её от этой затеи. Надеюсь, что отговорил. Хотя она дама упорная, одним разговором вряд ли что можно сделать. Всё равно общественного мнения этот самоотверженный поступок не изменит. Если есть уж такое желание, то можно и в Севастопольском госпитале устроиться. Наверняка сейчас начнётся поступление раненых из-под Константинополя.
А дальше всё, ничего более не сказал, отговорился напряжённой работой в последнее время, мол, не до «предсказаний» мне было. На том и был отправлен прочь. Не знаю, поможет ли Николаю этот разговор или не поможет – очень уж он мягок и слишком доверяет своему ближайшему окружению. Так и сказал на прощание. На удивление, император в ответ промолчал, и императрица ничего не сказала. Уже выходя, перед самыми дверями остановился, развернулся и испросил позволения вернуться в Константинополь. Всё-таки я военный лётчик и моё место на фронте.
– А как же ваша рекомендация мне лично в самом ближайшем времени появиться на Кавказском фронте? И на Северном? – развернулся в мою сторону Николай. – Предлагаете добираться до места морем? Или поездом? И времени моего не жалко?
– Жалко, Ваше Императорское Величество. Но ведь уже который день сидим без дела? Если бы не полёт в Ставку, то вообще бы не понял, зачем я здесь.
– А моего приказа вам мало?
– В любом приказе должен быть смысл. А здесь я его не вижу. Вот на фронте от меня был бы смысл…
Что-то я погорячился. Забылся. Не с товарищами ведь разговариваю. Только поздно уже, слова вылетели.
– Завтра, – Николай быстро переглянулся с супругой и повторил. – Завтра с утра готовьтесь к перелёту. Летите в Ставку с великим князем Николаем Николаевичем. Отвозите его и возвращаетесь сюда, за мной. Сначала посетим, как вы рекомендуете, Кавказский фронт, а уже от Юденича отправимся на Северный. Затем отвезёте меня в столицу и дальше можете возвращаться в Константинополь…
Присоединился к товарищам, а из головы всё не выходил этот разговор. И куда меня несёт? Хитрее нужно быть, изворотливее. А я правду-матку в глаза режу. Зачем? Кому она нужна, правда-то? Нет, нужна! И буду резать! Только так и никак по-другому. А иначе для чего я здесь?
Летим на кавказский фронт… Куда именно летим-то? Ладно в Ставку, туда маршрут известен, а на Кавказ? Ведь нам подготовиться к перелёту нужно, карты хотя бы получить. А связаться с Юденичем? А обозначить и подготовить аэродром посадки? Лучше бы я вот эти самые вопросы Императору задал, а то всякая ерунда в голову лезет. И что теперь делать с подготовкой к завтрашнему вылету?
После торжественного мероприятия уже на выходе меня аккуратно перехватил офицер в голубом мундире. Поздоровался, представился и тихонечко так, вежливо, но не подразумевая отказа предложил прогуляться по залитому лунным светом парку. Кивнул товарищам и отошёл в сторону, принял предложение, так сказать. А почему бы его и не принять? Особенно когда его, предложение это, настолько вежливо предлагают? Каламбур, однако. А если откровенно, то я уже догадываюсь, что, а точнее кто стоит за этим предложением от голубых мундиров.
Прогулялись. Молча. Вышли в парк, свернули на освещённую лунным светом боковую дорожку. Пока то да сё, а на улице уже стемнело, звёзды высыпали. Я шёл чуть позади, на четверть шага где-то, словно полностью доверяя своему провожатому. А на самом деле внимательно прислушивался к ночи – так, на всякий случай. Мало ли что.
Дошли до зимнего павильона. В котором мне навстречу поднялся сам Джунковский. Только теперь понял, насколько я был напряжён этим приглашением и прогулкой. Догадки догадками, а осторожность ещё никому не повредила и не помешала.
Улыбнулся искренне идущему навстречу генералу. Подобное отношение – честь для меня. И почему я ни разу не удивлён? Как знал, что он обязательно должен объявиться. Сейчас бы сюда ещё Мария Фёдоровна из какой-нибудь неприметной дверки вошла…
Нет, не вошла. А с Владимиром Фёдоровичем мы проговорили долго, больше двух часов. В самом начале разговора насторожился, дёрнулся – на одно из высоких окон в виде узких стрельчатых арок упала неясная тень снаружи.
– Охрана? – всё-таки сообразил спросить, прежде чем вскакивать.
– Охрана, – с еле заметной улыбкой наблюдал за моей реакцией жандарм. – Как же мне без охраны, Сергей Викторович?
И я немного расслабился. И уже не так резко реагировал на продолжавшие периодически мелькать неясные тени за окном.
А мы так и сидели почти в полной темноте при свете маленького светильника. Разговор шёл непростой, тяжёлый. Тяжёлый по своему содержанию и новостям. Владимир Фёдорович приехал в Ливадию с Николаевских верфей, где сейчас полным ходом по личному указанию Государя шла инспекторская проверка. Проверяли всё. Ход работ и сроки их выполнения, соответствие тех же работ проектной документации и, конечно же, параллельно со всем этим вели своё расследование жандармы.
Сказать, что Джунковский был удивлён результатами инспекции и проверки, значит погрешить против истины. Да не был он удивлён! Картина на Николаевских верфях соответствовала большинству картин на удалённых от центра российских предприятиях. Рабочие революционные ячейки охватили практически всё производство в стране. Исключение составляли те заводы и фабрики, где работа с людьми велась по методике Зубатова. Вот там был полный порядок. И на Николаевских верфях тоже будет срочно вводиться этот подход, будет проведено акционирование предприятия. Здесь свою роль сыграла удалённость от столицы, от так называемого центра государственного управления и вообще жизни.
– Сидят, словно лягухи в болоте. Пригрелись, шевелиться никто не желает. На то, что под носом творится… А-а, – махнул со злостью рукой Владимир Фёдорович, обвиняя местную полицию и жандармов. – Дела никому нет! Ну, уберу я этих… Так где других взять?
– А ведь подобное происходит повсеместно, – плюхнул и я свою очередную ложку дёгтя в сторону его ведомства. – Кроме центральных губерний. Не успеет Зубатов со своей командой везде побывать.
– Меня больше другое удивляет. Ладно жандармы с полицией! Здесь мы кое-как начинаем порядок наводить. Я о другом сейчас. Ведь закон об акционировании предприятий приняли! Дали возможность рабочим участвовать напрямую в управлении и получении доходов. Если бы вы знали, Сергей Викторович, чего это Государю стоило! Сколько на него собак повесили! И что? Получается, всё зря? Ничего ведь не работает! Эти ячейки революционные словно тараканы плодятся! Одну выведем, так взамен две новых появляются!
– Ну, кое-что и кое-где прекрасно работает. И вы об этом знаете. А то, что здесь творится… Так чем дальше от столицы, тем меньше на Закон оглядываются местные чиновники и промышленники с купцами. А с ячейками вы и без меня разберётесь…
– Да знаю я! – махнул рукой Джунковский. – Всё знаю! По должности положено знать! Беспокоит одно – успеем ли что-то сделать?
Промолчал на этот явно риторический вопрос. А что отвечать-то? Владимир Фёдорович и сам всё прекрасно понимает. Только уголком рта дёрнул. И всё.
Как там говорили в моём времени? «До Бога высоко, до царя далеко»? Вот и здесь имеется что-то подобное. В столице и рядом с ней порядок быстро навели, а вот дальше к окраинам… Дальше дело шло трудно – на местах своя власть, свои порядки, иной раз абсолютно далёкие от столичных.
Поговорили и о недавних событиях на фронте. Откуда бы я о них узнал? Газет не читал, просто не хватило на них времени. Только-только оклемался после Босфора. С удивлением услышал об успехах Балтийского флота. Эскадра адмирала Эссена не только способствовала взятию Данцига, но и блокировала с запада все подходы к Щецину, выставив от устья Свины до острова Борнхольм плотные минные заграждения.
И снова я задал тот же вопрос, что задавал совсем недавно императору:
– Владимир Фёдорович, а почему именно Рузский был назначен Командующим? Вы же знаете о его дальнейшей роли в истории Отечества?
– Знаю. И Император знает. Но предпочитает всё-таки в первую очередь верить своим людям. Не удалось нам с вами безоговорочно убедить императора в причастности Рузского к предстоящим событиям. Слишком уж у генерала хорошо язык подвешен. Умный и скользкий. Как вы когда-то очень верно сказали? «Без мыла в задницу влезет»? Верно, верно и очень точно! А то, что генерал очень умный… Если бы ум этот на благо Государства работал… Он и в Ставке свои ошибки умеет лихо на подчинённых переложить. У него все вокруг останутся виноваты. Ничего… Насколько я знаю, при осаде Данцига он проявил преступную нерешительность и медлительность. Объяснил собственные неудачи якобы отсутствием «Муромцев» Шидловского с их чудо-оружием. На Ставку собственные ошибки переложил. Предупреждая возможное наказание быстро сказался больным и сдал командование фронтом. На его место перед моим отъездом прочили Ренненкампфа.
– Да, Владимир Фёдорович, сколько мы с вами, да и не только с вами ни говорили о последующих событиях в жизни Империи и о некоторых людях, непосредственно в этой жизни участвующих, а всё без толку, ничего не меняется…
Джунковский помолчал немного, словно раздумывая над чем-то и явно сомневаясь. А потом коротко и точно уколол прямым взглядом глаза в глаза, заставляя меня насторожиться и подобраться, отвернулся в сторону и тихо заговорил, вынуждая меня наклониться вперёд и прислушиваться к его словам:
– Не хотел говорить, но… Уже знаю, что вчера поздно вечером возле своего дома неизвестными генерал Рузский был зарезан. Предполагается, что с целью ограбления. Преступников ищут…
А я замер от такого известия. Владимир Фёдорович же между тем продолжал говорить. Так же отвернувшись чуть-чуть в сторону, тихо и чётко, словно гвозди забивал.
– Утром… Сегодняшним утром, – уточнил Джунковский. – Под автомобиль Милюкова предположительно боевиками революционной группы была брошена самодельная бомба. Выживших в автомобиле нет. Никого из революционеров задержать не удалось. И ещё. Полиция второй день не может найти Протопопова. Представляете, исчез среди бела дня без следа…
– Владимир Фёдорович… – начал говорить и тут же был оборван жандармом.
– Лучше сейчас промолчать, Сергей Викторович. Лучше промолчать…
Только и кивнул согласно головой в ответ. С ошарашенным видом. А Джунковский так и продолжал дальше сидеть молча, полуотвернувшись чуть в сторону, выпрямив спину и крепко сжав губы. Словно давая мне время прийти в себя после этаких известий. Не позавидуешь сейчас Владимиру Фёдоровичу – слишком огромный груз ответственности он на себя взвалил…
На том и распрощались. Да, ещё перед прощанием уведомил главу Отделения о завтрашнем своём вылете. Всё равно Джунковскому о нём знать положено. Не я, так другие обязательно доложат. Так уж лучше я. Заодно и отвлёк генерала от тягостных мыслей, переключил на новые проблемы. И заодно сразу же и решил вопрос с картами по следующему заданию – завтра с утра все необходимые для полёта комплекты получим. Чтобы не откладывать это дело до нашего возвращения из Варшавы. И чтобы была у нас возможность во время полёта подготовить новый маршрут на Кавказ или куда нам скажут… Главное, в ту сторону…
Домой, в Качу, добрались поздно, далеко за полночь. По дороге озадачил штурмана предстоящим вылетом, пусть с утра готовится.
В ангаре сразу же завалился в койку, даже не стал умываться. Спать!
И проспал всё утро и глаза продрал только ближе к полудню. Не помешал ни шум моторов за брезентовой стенкой ангара, ни рабочая суматоха и перебранка механиков снаружи.
И где великий князь со своей свитой? После обеда приказал собраться экипажу возле самолёта. Буду проводить разбор полётов и ставить задачу на вылет. Всё равно рано или поздно, а лететь придётся. Если, не дай боже, ничего экстраординарного не произошло ночью.
Да и вообще, нечего народу расслабляться! Поспали спокойно ночь, и довольно!
Только построились, только я рот раскрыл, только речь приготовленную задвинуть собрался, как Дитерихс тихим возгласом моё внимание привлёк, глазами в сторону расположения школы показал.
Оглянулся – от зданий машины в нашу сторону едут. В пыли не разобрать, какие именно.
– Так, народ! – снова привлёк к себе общее внимание. – Не расслабляемся! Возможно, это по наши души.
И на вопрос в глазах обращённых ко мне лиц, ответил:
– А к кому ещё? Через поле едут. К авиашколе дорога в другую сторону уходит. Так что ждём и морально готовимся к вылету.
Не ошибся я в своих предположениях. Вот и организовался у нас срочный вылет в Варшаву, в Ставку. Всё-таки везём туда Николая Николаевича с сопровождающими его сиятельство лицами.
Что-то не припомню я того, чтобы Ставка в Варшаве находилась. Ну да сказано лететь, значит – будем выполнять приказ.
Тут же с штурманом прикинули маршрут, посчитали расстояние. Придётся делать промежуточную посадку. Где?
На мой вопрос князю от него тут же поступил однозначный ответ – в Киеве.
Ну, в Киеве, так в Киеве. И мы полетели.
Сам перелёт прошёл спокойно. Заночевали на промежуточном и ранним утром следующего дня вылетели в Варшаву.
Там не задержались и после дозаправки ушли в Крым по обратному маршруту. Уходили в спешке, потому что с севера надвигался большой циклон. Горизонт сплошняком затянуло чернотой, пришлось поторапливаться с заправкой и вылетом. Чуть-чуть было не опоздали – взлетать начали при первых снежных порывах сильного ветра. Повезло в одном – порывы эти задували в хвост, отчего на разбеге, да и в наборе самолёт ощутимо подбрасывало хвостом вверх. Приходилось всё время работать рулями, удерживая самолёт в более или менее прямолинейном полёте, пока не оторвались и не обогнали эти снежные заряды. Поболтало, правда, знатно. Ну а что? Работа такая.
Садились в Каче уже в полной темноте. Посадочная полоса была хоть и освещена фонарями к нашему прилёту, но то ли мы вымотались, то ли ещё что – но на посадке что-то не рассчитали и при приземлении заломали правый поплавок. Соответственно покорёженный поплавок заклинил колёса, поломал стойку. До утра провозились на поле с техникой, всем экипажем и приданными в помощь Смолину местными механиками исправляли поломку. Наших-то механиков нет, они все там, на корабле обеспечения остались.
А утром разобрались и с причиной этой поломки. Даже от сердца отлегло. Я-то всю ночь себя поедом за такой конфуз ел, а на помощника вообще смотреть было больно. А оказалось, что нашей вины в произошедшем и не было.
Стечение обстоятельств. Пока нас не было, здесь прошёл дождь. А по раскисшему полю умудрился проехать и забуксовать грузовик с аэродромным имуществом. Образовавшуюся колею, как всегда, просто забыли заровнять, когда поле просохло. Вот мы в неё и ввалились. И остались без поплавков. Потому что пришлось и левый с задним снимать. Обидно. Пока ещё новый взамен поломанного сделают. Соответствующий заказ на его производство в городе был оформлен. Зато после этого происшествия и моего отказа поднимать какой-либо шум по ненадлежащему содержанию лётного поля мы, наконец-то, нашли общий язык с местным начальством. Хочется верить, что отныне у нас с ним будут отличные служебные отношения.
И снова отсыпались до самого обеда. Как-то в последнее время мы всё больше ночной образ жизни ведём.
А после столовой решили прогуляться до города. Пешком. Да и вообще прогуляться вдоль берега. Собрались все. Что такое десяток или чуть больше километров для крепких молодых людей? Тьфу.
Но всё равно, вымотались быстро. По земле ножками ходить это не по небу летать. Устали. Поэтому на окраине Севастополя воспользовались услугами гужевого транспорта и до бухты Северной доехали с большим комфортом. Расплатились с извозчиком, заодно и воспользовались его рундуком под сиденьем – за невеликую плату одолженной щёткой с бархоткой почистили запылённую обувь. Неудобно в город в подобном виде заходить, не поймут.
А там на катере переправились к Графской пристани. Поднялись по широкой лестнице, прошли через Пропилеи на площадь. И пошли гулять по бульвару, отвечая на приветствия патрулей и приветствуя старших офицеров. На улице теплынь, но жаль, что не лето и не весна цветущая. Всё-таки, когда кругом всё зелено, тогда красивее. Зато сейчас листва не мешает и обзор во все стороны замечательный.
Маяковский вновь убежал по своим делам, за ним следом отправились куда-то Смолин, Дитерихс и Сергей. Миша посмотрел им вслед, какое-то время брёл вместе с нами, не принимая никакого участия в нашем трёпе, занятый полностью какими-то своими мыслями, а потом извинился и быстро затерялся среди прогуливающегося по набережной народа. Остался я в компании Игната и Семёна. Им-то от меня никуда не деться, как бы не хотелось – служба такая.
Единственное, так это казачкам пришлось немного отстать. Не по чину нам рядышком идти, если только сопровождать позади. Севастополь город морской, традиции и Устав крепко блюдёт, поэтому только так, несмотря ни на что.
Поддался общему настроению и пошёл по «течению» вслед за праздно шатающейся публикой через Синопский спуск на доносящийся издали колокольный звон. Изредка оглядывался назад, проверял, всё ли там с моими ребятами нормально. Игнат хоть и звания офицерского, но получил его совсем недавно – мог и накосячить где-нибудь. Да что мог, обязательно накосячит. Я и то сплошь и рядом в разнообразные мелкие неприятности по незнанию влипаю. И это с почти полной сохранившейся памятью моего предшественника! Благо, служу в авиации, а в авиации порядки немного другие, и люди здесь с их тягой к неоправданному(в глазах обывателей) риску и небу как бы, в основном, «не от мира сего» в глазах окружающего общества, поэтому эти мои странности на общем фоне в глаза так явно не бросаются…
Издалека, из-за ограды – ближе никак не удалось подобраться из-за огромного скопления народа, посмотрел на великолепный Владимирский Собор. Тут же и узнал, что здесь сейчас происходит. Догадки были, но это лишь догадки, а тут сразу ухватил гуляющие в толпе слухи, вычленил из них важное. Сам Государь с семьёй присутствует на службе в Соборе по поводу взятия Константинополя, проливов и беспрепятственного выхода России в Средиземное море. Ещё одна значимая победа русского народа…
Пришлось простоять у ограды больше часа. Потому что выбраться из плотной толпы не было никакой возможности, а пробиваться и толкаться никак мне нельзя. Потому как мундир и звание обязывают. Хорошо ещё, что место у меня получилось хотя бы с одной стороны свободное, а с другой Игнат с Семёном прикрывают, напор толпы сдерживают. Насчёт сдерживают я, конечно, погорячился, но хоть как-то упираются. Правда, к решётке иной раз нас крепко прижимали, но пока удавалось держаться. В крайнем случае, если совсем уж крепко придавят – наплюю на приличия и через верх перелезу. И своим такую же команду дам. Хотя вряд ли придавят и вряд ли полезу. Говорю же, мундир не позволяет. И царская охрана может неправильно понять сие моё стремление остаться в целости и сохранности.
А потом, наконец-то, служба закончилась, и народ начал потихоньку рассасываться. Вот только при выходе Государя с семьёй из собора наиболее впечатлительная часть этой публики рванула к нему поближе, и началась давка.
С Игнатом и Семёном нас разлучили сразу же. Завертел людской водоворот, потащил неудержимым потоком вперёд. Ладно я ко всему приучен. А обыватели? Особенно женщины в их длинных платьях…
Однако, ни особой ругани, ни матерных возмущённых и тем более болезненных вскриков поблизости я не слышал. А головой в отличие от тела удавалось крутить свободно. Именно тогда в поисках своих казаков я и заметил со стороны пристальное внимание к своей персоне. И мгновенно насторожился. Интуиция сыграла тревогу!
Жандармы или полиция? Нет, вряд ли, эти и так в любой момент могут меня к себе для разговора выдернуть. Тут кто-то другой. Кому я ещё мог дорогу перейти? Революционеры? Запросто! Наверняка прознали от кого-то о моих откровениях и решили при первом же удобном случае избавиться от «предсказателя». Вот как только вспомнил о своей одиозной известности в высших кругах, особенно столичных, так сразу и мысли свернули, завертелись в этом направлении. Григория же убили за подобное! Не сейчас, не в этом времени. В этом-то он пока жив! А в моём! Получается тогда, что в этом времени я должен буду занять его освободившееся место? Хладное? Да что должен! Я его уже занял, как ни крути! И убьют уже меня? Вон, уже готовятся! Тянутся следом! Даже между лопатками в этот момент ледяным холодом потянуло. Нет, что-то мне не нравится ход моих мыслей! Побарахтаемся ещё! Посмотрим, кто кого!
Рука хлопнула по кобуре, удостоверилась в наличии в ней револьвера(вес-то его не чувствуется, привык уже, не замечаю), провела по груди, нащупала сталь пистолета под мундиром – не поверите, но стало сразу значительно легче и… Проще как-то, что ли. Так просто не дамся никому!
Одно плохо – не выбраться никуда из плотной толпы! А зачем мне из неё сейчас выбираться? Сейчас эта толпа мне в помощь!
Постарался протиснуться в сторону от стоящих неподалёку двух господ в штатском платье. Как раз туда, где вроде бы как невдалеке две знакомые папахи мелькнули. Почти получилось. И подозрения мои укрепились в тот момент, когда эти неприметные ребята активно начали протискиваться вслед за мной. Вряд ли это у них получится, так что пока я в относительной безопасности. И вокруг одни штатские или военные, ни одного полицейского или жандарма не наблюдаю! Да и откуда они сейчас здесь возьмутся – наверняка в этот момент всеми силами проход государевой семьи обеспечивают.
Тут же опомнился, сообразил – а зачем мне полицейские? Пожаловаться? На кого? А самому слабо разобраться?
Ещё разок крутанул головой, стараясь не зацепить взглядом эту парочку, не показать своей осведомлённости о слежке. Нет, не вижу поблизости ни Игната, ни Семёна. То ли обознался с папахами, то ли ещё что. Куда их черти занесли? Ведь рядышком же были?
Закопошился активнее, с трудом преодолевая тягучее сопротивление толпы. Шалишь! Я когда-то в час пик в московском метро умудрялся к дверям вагона пробиваться! Поэтому ввинтился в толпу, извернулся ужом и начал потихоньку выбираться к её окраине, извиняясь практически непрерывно и делая при этом настолько несчастное выражение лица, что ни у кого язык не повернулся меня укорить. А вот позади наконец-то послышалась сдавленная, набирающая обороты, ругань. Кто-то не выдержал напора, это явно моих преследователей призвали к порядку.
В общем, из толпы я выбрался. И от странных типов оторвался.
Постоянно оглядываясь и определяясь на предмет слежки обошёл собор с правой стороны и быстрым шагом направился назад, к пристани. Переберусь сейчас на ту сторону бухты, а там только меня и видели…
Не получилось. Сразу за собором снова увидел эту же парочку в котелках. Пришлось снова свернуть в сторону, пока меня не засекли. Резко тормозить, а тем более разворачиваться и идти против потока не стал. Этим я сразу привлеку к себе чужое внимание. А так, пока меня никто не увидел, есть неплохой шанс незаметно уйти. Со скоростью толпы начал потихоньку забирать вправо, прикрываясь зонтиками и шляпками дам. Почему бы не воспользоваться такой прекрасной возможностью? Шляпки пышные, зонтики широкие – идти за их хозяйками сплошное удовольствие. В другое время. Хоть и не к месту, а в голову вопрос закрался – а зачем дамам зимой зонтики? Мода такая? Или якобы от солнца прячутся? И ответить-то некому…
Эх, такой день пропал! Только вот как они смогли меня обогнать? Или это другая пара? Я же их не по лицам, только по котелкам и определяю. Хорошо ещё, что народа вокруг хватает. Давки, как прежде, уже нет, но всё равно горожан много. Так и ушёл в сторону от собора, мимо здания гимназии, на центральные улицы.
Разбираться сейчас, во время отрыва, кто это и почему преследуют именно меня – смысла нет, всё равно все мои догадки ничего не стоят. Правду-то я не узнаю, пока лично с ними не столкнусь. А сталкиваться как раз и неохота почему-то.
Поэтому ходу, ходу! Уже можно. Быстрым шагом пошёл в сторону вокзала, постепенно обгоняя расходящуюся и оттого быстро редеющую толпу, отрываясь от основной её части. Только там, на привокзальной площади, и перехватил свободного извозчика, приказал везти меня в Качу. Пришлось пообещать щедрое вознаграждение, а то бы никто и не поехал в такую даль. И на погоны мои не посмотрели бы.
М-да, а ведь с утра всё хорошо было, такой день непонятные люди в котелках испоганили! Может, зря я осторожничать и перестраховываться начал? Может быть, стоило всё-таки пойти на контакт, на обострение и всё выяснить? И голову бы сейчас себе не ломал…
Да нет, всё я правильно сделал! Почему? Да потому! Вряд ли за мной следили полицейские или жандармские чины. Это кто-то другой. Кто? Революционеры? А эти-то тут с какого боку могли оказаться? Дорогу я им нигде явно не переходил… Если только каким-то образом моя информация о положении на Николаевских верфях могла на сторону уйти? Запросто. Если учесть то, что мне совсем недавно рассказывал Джунковский, то у революционеров точно ко мне появились претензии. А я знаю, как они обычно предъявляют эти претензии. Обычно в виде револьверного свинца или брошенной под ноги бомбы. Для бомбы я явно положением не вышел, а вот для револьверного выстрела или удара ножом в спину запросто…
М-да, придётся день-другой посидеть на аэродроме. Если это полиция, то они и там меня прекрасно найдут. А если нет, то… А не знаю, что то! Как бы мне отсюда убраться поскорее? Ну какого чёрта нужно держать в тылу такой самолёт? Особенно в то время, когда он так нужен на фронте?
К вечеру вокруг меня собрался весь экипаж. К счастью – все здесь, и все почти трезвые, никто не загулял, не попался в цепкие руки комендантских патрулей. Маяковский сияет, как восходящее солнце – отправил остатки своих работ в столичные издательства. Игнат с Семёном конфузятся за утерю командира. Пришлось рассказать, почему она произошла, эта утеря. Впечатлились и насторожились, пришли к таким же точно выводам, что и я сам. Отныне все выходы «в люди» только вместе!
Покосился на них. Ишь, рвение проявляют. А сами, зуб даю, наверняка обрадовались нежданной свободе! Потому как запах свежего спиртового выхлопа от них даже до меня доносится. Ладно, пусть их. Пока вылета не ожидается, вроде бы.
И тут же сам себя оборвал. Что это я их оправдывать принялся? От радости, что у меня сегодня всё хорошо закончилось? Так ничего на самом деле не закончилось. И вылет у нас может состояться в любое время! Сейчас ничего не стану говорить, а вот завтра всё выскажу! Ишь, расслабиться они решили! Я тут от слежки ухожу, на извозчика трачусь, прогулку по городу, в конце концов прекращаю, а они этим беззастенчиво пользуются! Пиво хлещут! И ладно бы мне в клювике принесли, так ведь нет! Даже не подумали о командире! Шучу, конечно, но отыграться завтра отыграюсь на них за свой испорченный сегодняшний день…
К вечеру казаки решили загладить свою вину – притащили откуда-то несколько удочек, и мы почти всем экипажем, за исключением инженера и штурмана, отправились вслед за ними на вечернюю зорьку. Спустились вниз по склону, устроились на огромных валунах, начали медитировать на поплавки.
К вечеру море успокоилось, волна слабая – о камень бессильно шлёпает, водорослями шевелит, журчит тихонько, словно что-то на ухо шепчет. Хорошо! Пользоваться нужно прекрасной погодой. Вдруг какой шторм налетит?
Поймать мы почти ничего не поймали. Пара каких-то мелких серебристых рыбёшек не в счёт. Поймали, да и отпустили. А куда их? Была бы хорошая добыча – можно было бы и ушицу сварить, а так… Но отдохнули прекрасно! Даже про людей в котелках на какое-то время забыл…
На следующий день сияющий Маяковский притащил в ангар кучу газет со своими заметками, рисунками, фотографиями и стихотворениями. Похоже, первая его корреспонденция дошла наконец-то до столицы. А я принял самостоятельное решение отправиться в Ливадию и настоять на встрече с Джунковским. Нужно же мне выяснить всё о вчерашних преследователях? Если это инициатива местного жандармского отделения(в чём я всё-таки сильно сомневаюсь) – пусть объяснит причину, а если это дело революционеров – тоже пусть срочно разбирается.
А к вечеру нас наконец-то решили вернуть в Константинополь. Оказывается, никому мы здесь не нужны. Ни Ставке, ни Николаю. Первые просто не знают, что делать с одним самолётом, а второму после воссоединения с семьёй уже никуда не хочется лететь. А как же Кавказский фронт? Нет, тем более нужно завтра в Ливадию, к Джунковскому…



Глава 6

До полуночи не спал, всё обдумывал, перебирал – нужно мне или не нужно завтра куда-то мчаться. В конце концов так решил – пусть всё идёт, как идёт, своим, то есть, путём. Зачем пытаться объять необъятное, если оно по всем известным мне законам ну никак не может быть объято? Сколько можно лбом об стену биться? И ладно бы лоб чужой был, а то ведь свой.
Вот как только принял это решение, так сразу и уснул. И прекрасно проспал до утра. А ехать в Ливадию так и так не понадобилось… Прав я оказался в своих ночных выводах…
Команда на вылет у нас уже имелась, поэтому поднялись рано утром, затягивать не стали. Народ после всего того, что положено проделать после подъёма, включая и завтрак, отправился готовить самолёт к вылету, а я задержался в ангаре, переоделся в комбинезон и постарался как можно более аккуратно уложить мундир. В самолёте на плечики повешу, чтобы не помялся.
Ну, вроде бы всё. Подхватил вещи, развернулся и пошёл на выход. Именно в этот момент и услышал быстро нарастающий рокот автомобильных моторов. Не успел дойти до выхода, как рокот оборвался, захлопали двери, и сразу же умолкла предстартовая суета за брезентовыми стенами ангара. И так-то снаружи было практически тихо, а тут и вовсе слышно стало, как жаворонок в небе над ангаром кувыркается, песенки свои чирикает.
Я сразу же тормознул, насторожился, аккуратно положил форму на подвернувшийся деревянный ящик, потянулся рукой к кобуре. Отстегнул клапан, но доставать револьвер не стал. Судя по продолжающейся тишине и отсутствию реакции моих подчинённых снаружи, это точно кто-то из начальства пожаловал. Или из полиции. Может, те самые котелки? И что мне делать?
Ладно, что стоять-то? Направился к выходу, и в этот момент брезентовый полог сдвинулся. Ворвавшийся в ангар солнечный свет ударил по глазам, заставляя сильно прищуриться. И тут же в проходе появился чей-то тёмный силуэт.
– Доброе утро, Сергей Викторович. Смотрю, вы уже к вылету готовитесь? И во сколько взлетаем?
Вот кого-кого, а Джунковского совершенно не готов был услышать.
– Доброе утро, Владимир Фёдорович, – подхватил предложенный неофициальный тон обращения и общения. Он у нас с ним и так почти всегда такой, но снаружи-то подчинённые и мои, и уж точно его находятся. Но начальству виднее. Развернулся, якобы за оставленными вещами, а сам быстренько клапан кобуры застёгиваю. А то ведь заметит, потом вопросов не оберёшься, – Сейчас свои вещи загружу и будем запускать моторы. Пять часов лёту и Константинополь.
– Какой Константинополь? – удивление в голосе генерала было настолько явным, что я даже растерялся.
– Как какой? – развернулся к нему лицом, отвечаю с точно таким же удивлением. – Вчера же нам приказали возвращаться на Босфор, – протянул, якобы оправдываясь и в то же время лихорадочно просчитывая ситуацию.
– Кто приказал? Сергей Викторович, голубчик, вы вчера что, перебрали?
– Дежурный офицер авиашколы передал нам ваше распоряжение возвращаться… Владимир Фёдорович, что происходит?
– Да я и сам бы хотел знать, в чём тут дело. Ну-ка, присядем. И рассказывайте всё подробно. Кто приказал, кто передал приказ, и какой именно приказ. Хотя, погодите секунду, – Джунковский выглянул наружу, о чём-то там распорядился или доложил – я не расслышал, и сразу же вернулся назад. Тут же следом, заставив меня вскочить и вытянуться, зашёл Николай. – Вот теперь рассказывайте.
– Да что рассказывать-то? – перевожу взгляд с одного на другого и не знаю, что делать в первую очередь. То ли Государя приветствовать, как полагается, то ли и впрямь докладывать начинать. Хорошо, что Николай понял мои затруднения и на противоположную койку уселся, прямо напротив генерала. Да головой кивнул Владимиру Фёдоровичу и мне, а потом рукой так сделал, понятно, в общем, что можно и нужно не чиниться, а говорить. Ну я и продолжил. – Вчера вечером поступил от вас приказ возвращаться в Константинополь. Причину не объяснили, но так понял, что за ненадобностью. Мол, никуда Государь лететь не собирается. Утром встали пораньше, готовимся к вылету. Ещё бы чуть-чуть и улетели…
Доклад у меня вышел коротеньким, но и его хватило.
Государь переглянулся с генералом, подхватился на ноги. Джунковский тут же вскочил, шагнул вперёд, опережая Николая, ко мне. Подошёл почти вплотную, чуть-чуть до меня не дошёл и внимательно так слушает. Стою, Джунковскому отвечаю, а сам под взглядом Николая всё сильнее и сильнее вытягиваюсь.
– Говорите, дежурный офицер передал мой приказ? Устно передал или пакет какой был? – уточнил генерал.
– Устно.
– Владимир Фёдорович, – вынудил развернуться Джунковского Государь. – Разберитесь. Сейчас же.
И уже мне:
– Да не тянитесь вы так, Сергей Викторович.
И я чуток расслабился. Только чуток.
– Понял, Ваше императорское Величество. Разрешите распорядиться? – получил разрешение и развернулся к выходу Владимир Фёдорович.
Отодвинул шторку, выглядел кого-то снаружи, поманил к себе и заговорил негромко, так, что мне ничего не разобрать было. А раздав указания, вернулся назад, кивнул утвердительно на вопросительный взгляд монарха и замер в ожидании дальнейших распоряжений. За брезентовой стенкой ангара заработал автомобильный мотор, начал удаляться.
– Сергей Викторович, можете готовиться к полёту, – отправил меня прочь из ангара государь, а сам, дождавшись моего ухода, о чём-то заговорил с генералом.
Снаружи не то, что внутри. Как только встал на своё место брезентовый полог, так все звуки за моей спиной и отрезало. Хорошо хоть умудрился на выходе свои шмотки подхватить.
Да и ладно. Осмотрелся. То-то я моторов много слышал. Автомобилей-то вокруг сколько! И погоны, погоны на солнце так золотом и сверкают. Что-то многовато пассажиров у меня образуется. Надеюсь, не все из приехавших в самолёт полезут? А то ведь не взлетим по перегрузу. По сторонам оцепление казачье выставлено. А из ангара так никто и не выходит.
Моё дело действительно армейское – приказали готовиться, я и готовлюсь. Хотя, что тут готовиться-то? Давно всё готово. Но для вида в самолёт залез, покрутился там минуту-другую, пошумел-потопал, рулями пошевелил, мундир на плечики пристроил, да снова наружу выпрыгнул. Доложился о готовности к запуску моторов государеву офицеру, что рядом с самолётом стоял. Тот только кивнул понятливо, да к ангару направился. Скрылся на десяток секунд за пологом и тут же назад вернулся:
– Приказано ждать!
Ну, ждать, значит, ждать.
А тут и автомобиль вернулся. Дежурного вчерашнего привезли, который нам приказ передавал, да в ангар его и завели. Правда, через весьма короткое время вывели и пешком назад отправили. А тот и рад, припустил быстрым шагом прочь, только что не бегом, даже пыль слегка следом тянется. Да ещё и оглядываться на ходу умудряется. Опасается, наверное, что могут передумать, да назад позвать.
Джунковский вышел, сразу меня углядел и к себе подозвал:
– Сергей Викторович, больше ничего этакого с вами не приключалось? – и смотрит так внимательно, словно я сам себе всё это этакое создаю.
Скривился, о вчерашних своих преследователях вспомнил. Вспомнил и рассказал в подробностях. Напрягает меня всё непонятное. Пусть теперь не только одного меня напрягает.
– А где ваше сопровождение в этот момент находилось?
– Так толпа же. Давка была. Вот и оторвались они от меня, – не стал я подставлять Игната с Семёном. А что? Так ведь и было на самом деле.
– Будем разбираться, – вздохнул Владимир Фёдорович. – Но и вы уж на рожон попусту не лезьте, особенно без охраны. Да, Сергей Викторович, умеете вы на пустом месте проблем подкинуть. Придётся теперь разбираться с этими странностями. Хорошо бы и вам, и нам здесь остаться, но…
– Да понимаю я всё. Постараюсь быстренько везде пролететь, нигде не задерживаться. Но, тут не от меня всё зависит.
И мы оба оглянулись на ангар. Государь-то ещё там. Да, ещё об одном обязательно уточнить необходимо. А то потом поздно будет. – Владимир Фёдорович, а маршрут согласован? Аэродромы подготовлены к нашему приёму?
– Какой маршрут? А-а, понял, о чём вы. В Сухуме нас должны ждать. Там же и заправят. И Юденич посадочную площадку обеспечит.
– Связи, конечно же, нет?
На что Владимир Фёдорович только скривился.
– Пойду, доложу сам о вашей готовности, – зачем-то отчитался передо мной Джунковский, вздохнул и решительно направился к Государю…
К счастью, вместе с Государем в самолёт залезло не так и много свитских. Всего-то в сумме получилось около тонны загрузки. Интересно как – Императора Всероссийского со свитой в килограммах меряю. Скажи кому, не поверят. Да. Ладно. До Сухума нам топлива хватит с запасом, а там дозаправимся и до штаба Кавказской армии долетим…
Сам перелёт прошёл буднично. Единственное, так это Государь как встал ещё на взлёте за моей спиной, так почти весь полёт там и простоял. Я даже один разок не выдержал такого пристального внимания и предложил монарху на правое кресло присесть. Самому, так сказать, примериться к работе пилота. На удивление, Николай от моего предложения отказался.
В Сухуме нас ждали. Сразу после посадки к самолёту подъехали автомобили и Государь со свитой и охраной уехали. Рисковать и вылетать на ночь глядя не стали, решили заночевать здесь. Мы уж совсем было собрались в самолёте устраиваться на отдых, как и за нами одна из тех же машин пришла. Отвезла по темноте в какой-то пансионат на берегу. Ничего вокруг не видно, только слышно, как море невдалеке шумит. А вот когда луна выскочила на небосклон, тогда светло стало. И красиво.
А утром та же машина за нами пришла и к самолёту отвезла. Пассажиров наших прождали часа два. Хорошо, хоть кормёжкой нас обеспечил. И только мы стол в кабине накрыли да завтракать уселись, как Государь подъехал. Увидел такое дело, приказал не суетиться и спокойно доедать. А сам с сопровождением даже в кабину залезать не стал, отошёл в сторонку, остался снаружи.
Какой тут доедать. Быстро свернулись, чай в два глотка выхлебали и по местам разбежались. В полёте позавтракаем. А я наружу выпрыгнул и докладывать о готовности пошёл.
Запустились, взлетели и направились на юг. Пошли с набором высоты вдоль гор. Показал Николаю искрящуюся снегом вершину Эльбруса. Император как наклонился к боковому окну, так от него и не отлипал добрые минут пятнадцать. Красотами природы любовался. Ещё бы ими не любоваться. Слева горы, справа море. А позже и под нами горы оказались. И стразу же начало потряхивать, появилась сильная болтанка. По кабине разошёлся характерный запах. У кого-то из пассажиров явная непереносимость болтанки. Лишь бы в грузовой кабине этому непереносимому успели ведро подставить. Иначе придётся нам после полёта в самолёте полы отмывать…
У Юденича мы вообще никуда от самолёта не отходили. И спали в нём же, и ели. Единственное, так это по нужде в сторону бегали, в специально обустроенное для нас помещение. За полчаса обустроили, что характерно. Могут же? Когда прикажут!
Так и просидели под охраной в солдатском оцеплении без каких-либо движений и действий целых три дня. И без новостей, само собой. Тяжелее всех пришлось Маяковскому. Ну, во-первых, как он не порывался примкнуть к сопровождавшим Императора лицам со своим фотоаппаратом, а ничего из этого не вышло. И даже издательская слава не помогла. А во-вторых, ему строго-настрого запретили своим фотоаппаратом во время полёта пользоваться и фотографировать Государя. И правильно запретили!
А через три дня вернулся довольный Николай, и мы отправились в путь-дорогу по обратному маршруту. И точно так же садились на дозаправку и ночёвку в Сухуме.
А затем был перелёт в Киев и Варшаву. В Ставке Николай провёл больше недели. И всё это время мы просидели на земле – поселили нас в каком-то здании казарменного типа. Даже на воздушную разведку ни разу не вылетели, не говоря о чём-то большем. Снова никто нас никуда не выпускал. Единственное, в оцепление, как у Юденича, не взяли. А вот самолёт всё это время находился под неусыпной охраной. Два солдатика постоянно толклись рядом с ним.
У меня так хоть какая-то отрада была. Меня, можно и так сказать, допрашивали. Или расспрашивали. И так и этак будет верно. Пару раз меня выдёргивал к себе Джунковский. Первый раз с вопросами по разбомбленному «Гебену» и двум пороховым заводам, а второй… Второй раз выдернул поздним вечером – прислал, как всегда, автомобиль.
Каково же было моё удивление, когда в знакомом мне по прошлому посещению кабинете я не только Владимира Фёдоровича увидел, а Николая с матушкой, Марией Фёдоровной. И первый же вопрос, который мне задала Мария Фёдоровна, предварительно выслушав мои приветствия, был о «Гебене». О том самом проклятущем крейсере.
– Сергей Викторович, зачем вы его бомбили? Стоит себе корабль в ремонте, ну и пусть стоит. Неужели непонятно было, что он уже никакой опасности не представляет?
– Ваше Величество, да понятно всё было. Сам сомневался. А потом знающие люди растолковали, в чём там было дело. Пушки-то с него никто не снимал. А боеприпасы со склада на корабль подвезти дело быстрое. Склады-то те рядом совсем с верфями.
– Допустим, – кивнула Мария Фёдоровна. – А почему тогда второй раз бомбили?
– Какой второй раз? – удивился даже. – Не было никакого второго раза.
– Как не было? Вот у меня приказ о повторной бомбардировке, – и какую-то бумагу со стола берёт, вчитывается. Потом передаёт его мне.
– Не было никакого второго вылета. Пороховые заводы бомбили, это было. Хотя зачем их было бомбить, тоже не понимаю.
– Исходя из объяснений штаба, никто на самом деле не рассчитывал на такую молниеносную победу в проливах, – вклинился с объяснениями Джунковский, испросив перед этим у императрицы разрешение вмешаться в разговор. – Сергею Викторовичу всё правильно сказали. Оттого и «Гебен» бомбили, потому что опасались его ввода в строй. И заводы по той же самой причине сожгли.
– Какой ввод в строй? Он же со вскрытыми бортами на бонах стоял? – удивился и не удержался я от вопроса. Ладно бы снаряды подвезли и стрелять начали. А причём тут ввод в строй? Глупости какие.
– И что? Глубины ведь там небольшие. А вести артиллерийский огонь вскрытые, как вы говорите, борта не мешают. И развернуть его на бонах тоже ведь можно. Вот и решило перестраховаться наше командование на будущее. Убрать самый сильный корабль противника с доски…
– Почему самый сильный? Скоро ведь наша «Императрица Мария» должна будет со стапелей сойти? – не удержался я от уточнения.
– Да, «Императрица» сильнее. Но она всё ещё на верфях. И когда со стапелей сойдёт, одному Господу Богу известно, – наконец-то включился в разговор Император. А в голосе-то так раздражение и плещет. Чем это я его так рассердил? У-у, как смотрит-то. Сейчас дыру прожжёт.
– Всё так плохо, Ваше императорское величество? – своим вопросом Джунковский попытался переключить внимание Государя на себя.
– Плохо? Нет, Владимир Фёдорович, не просто плохо, а катастрофически плохо! – Николай наконец-то отвёл взгляд в сторону, поморщился. – Вам ли не знать?
– А что специальная комиссия? – теперь уже Мария Фёдоровна перехватила эстафету с вопросами.
Я насторожился. Что ещё за специальная комиссия? Та самая, что Николаевские верфи инспектирует? Там же вроде как Остроумов?
– Батюшин третьего дня закончил работу. Представил мне подробный отчёт о проделанной работе и выявленных нарушениях и преступлениях. И список виновных в растратах и хищениях. Кроме этого выявлено иностранное влияние со своей агентурой. И социалисты! Как же без них! Да об этом лучше Владимира Фёдоровича спросить. Он всё это лучше меня знает, – бросил короткий взгляд на Джунковского Государь.
– Да, со списками я ознакомился. Статьи-то у всех в нём представленных – расстрельные.
– Расстрельные, – эхом откликнулся Николай. – Ко мне сегодня обратились представители банкиров и промышленников. Просят… Да что там просят… Прямо требуют помилования всех отмеченных в этом списке!
– Прямо всех? – уточнил Джунковский. – А откуда они про список знают?
– А вот об этом я и хотел вас спросить, Владимир Фёдорович.
– Государь… – осторожно начинает оправдываться Джунковский и замолкает, поймав мой взгляд. – Что, Сергей Викторович?
– Есть! – якобы накрывает меня «очередным предвидением». Вспомнилось относительно недавно читанное, ещё в той действительности. Вот как только фамилию одного из основателей разведки и контрразведки услышал, так и накатили воспоминания. – А ведь там не только фигуранты с Николаевских верфей, там и поставки продовольствия в Германию и Турцию через нейтральные страны!
Задумался на секунду, глаза прикрыл, на публику, то есть на Николая играю. Он же такой, любит когда вокруг всё таинственное, – Государь поддастся давлению банкиров и промышленников и помилует всех чохом в этом списке Батюшина. Эта его уступка и окажется точкой «невозврата». Дальше же будет только хуже. Противоречия в обществе и недовольство народа в России будут нарастать и приведут к отречению и революции. А дальше я вам всё рассказывал. Что будет и чем всё закончится! Да, ещё одно! Русский золотой запас в конечном итоге вы отдадите на сохранение в Англию, где он и пропадёт с концами.
В руках Николая с треском ломается карандаш! Мария Фёдоровна не сводит с меня довольных (вот точно довольных) глаз, а Джунковский… Джунковский, в отличие от императрицы, не сводит настороженного взгляда с Николая.
– Вы со своими прозрениями и пророчествами, милостивый государь… – через силу выдавливает из себя Император. Сразу же захлёбывается словами, раздражением, но справляется с собой и продолжает. – Просто пытаетесь оказать на меня давление! Если бы я не видел своими глазами, как ко мне сейчас на фронте относятся простые солдаты и офицеры, я бы, может быть, вам и поверил. Жаль, что вы со своими полётами в небесах на земле мало бываете и не видите, как меня в войсках боготворят.
Он что, и правда так думает? Куда я тогда лезу? Но и отступать уже нельзя.
– После победы на Босфоре простые солдаты может быть и боготворят. Потому что мы там малой кровью отделались. А на Северном фронте у вашего протеже Рузского сколько её пролили? А на… Да вы, Ваше Величество… – теперь уже мне не хватает выдержки.
– Императорское Величество, – поправляет меня Джунковский. Явно пытается меня остановить. Бросаю благодарный взгляд в его сторону, мимоходом отмечаю довольное выражение лица Марии Фёдоровны.
– Да пусть так. Вы, Николай Александрович, Ваше Императорское Величество, кроме одномоментного посещения войск посетите как-нибудь какие-нибудь фабрики и заводы. Да что далеко ходить? Вот здесь, в этом городе и посетите. Только неожиданно посетите, негласно. И посмотрите своими глазами как простой, как вы все любите выражаться, народ живёт и в каких условиях трудится. Как он одет и чем питается, да спросите самих рабочих, сколько за свой труд они получают! Очень интересно вам будет посмотреть и послушать. А крестьянский вопрос? Да, закон о земле вроде бы как и приняли, а он не работает! Земля как была у помещиков, так у них и осталась. Вот вернутся солдатики-крестьяне с войны в свои деревни и что увидят? То, что обманул их Государь?
– Вы забываетесь, полковник! – остужает меня лёд в голосе императора.
Неужели я переборщил с эмоциями и выражениями? И Джунковский как-то незаметно в мою сторону сместился. Хватать собрался? Или поддерживать? Перевожу взгляд на Марию Фёдоровну. Если и она сейчас против меня, то всё зря! И все мои попытки достучаться до власти зря, и вообще всё зря. Нет, по-любому не зря!
– Оставьте нас, – лязг стали в голосе матери Николая словно метлой выметает нас с генералом в коридор.
Переглядываемся.
– Сергей Викторович, ну куда вас несёт? – морщится Владимир Фёдорович. Достаёт платок из кармана и промокает капли пота на лбу. – Дальше Крыма-то что? Сибирь? Дальний Восток?
– А-а, – машу рукой. – Если хоть капля толка будет, можно и в Сибирь. Да и на Дальнем Востоке люди живут…
Чем закончился разговор матери с сыном, я так и не узнал. Отправили меня прочь. Ну, хоть не арестовали пока, и то хорошо. До утра не спал, всё ждал, когда за мной придут. Не пришли. И на утро мы никуда не улетели. Задержались ещё на несколько дней. И я успокоился. А после через столицу мы вернулись в Севастополь. Государь же со свитскими остался в Петербурге. Меня к себе не подзывал, да и вообще делал вид, что в упор меня не замечает. Даже в пилотской кабине во время перелёта так ни разу не объявился. А Мария Фёдоровна, как мне пояснил Джунковский, самолётов опасается и предпочитает поездом ездить.
В Севастополе не стал задерживаться. Поплавки наши ещё не готовы, да и не нужны они больше. Неужели мы во всём Константинополе и его окрестностях площадку не найдём для приземления? Поэтому и сидеть здесь не стал. Переночевали и в путь. Единственное, так это Маяковский сразу же после приземления снова в город на почтамт отпросился. В столице-то ему не удалось с аэродрома вырваться – слишком быстро мы оттуда убрались. Отпустил его со спокойным сердцем. После последних публикаций в газетах его только ленивый да абсолютно безграмотный не знает. Растёт популярность поэта и журналиста в народе. Так что можно ни патрулей не опасаться, ни лихих граждан по ночной поре. С последним я, конечно, погорячился, но попробуй его этим фактором на месте удержать.
Заправились под горловину, взлетели. Перед взлётом отдал управление помощнику – пусть тренируется. Над маяком развернулись в сторону Босфора, штурман уточнил курс, и мы потелепали потихонечку с набором высоты до полутора километров на Константинополь.
Через два с половиной часа полёта пришлось карабкаться ещё выше. Впереди сплошной серо-синей стеной встал грозовой фронт. Забрались на четыре тысячи метров и всё равно визуально показалось недостаточно. Выше уходить не стали, народ здесь нетренированный, даже к таким высотам непривычный. Сидят, сопят, побледнели – сразу видно, что дышать нечем, кислорода не хватает. Развернулись вправо и пошли вдоль фронта.
Однако, ошибся я. Не все такие слабые. В грузовой кабине громкие вопли восторга слышны. В очередной раз Маяковский свой темперамент проявляет. И есть отчего! Слева, на фоне чёрно-фиолетовой, клубящейся мраком стены ослепительными росчерками полыхают молнии. Завораживающая красотища! Только держаться подальше от такой красотищи желательно. Ну мы и держимся, уходим и уходим на северо-запад. А справа вдалеке ещё проглядывает синее море, всё в золотистых росчерках пробивающегося через тучи солнца. Через полчаса я начал беспокоиться, ещё через полчаса вообще заёрзал на сиденье. Нет, так-то топлива нам хватает с запасом и до Константинополя, и ещё назад можем вернуться. А вот с такими отклонениями от основного маршрута, да ещё и с непонятными прогнозами по погоде… Да этому грозовому фронту конца и края не видно! Сколько ещё так лететь? Да ещё и видимость вокруг начала портиться. А фронт всё не заканчивается, так и стоит сплошной стеной, что вверху ему конца и края не видно, что впереди. Да ещё и начинает сверху вперёд выгибаться, шапкой своей словно козырьком накрыть хочет. Приходится ещё сильнее смещаться вправо, уходить в сторону от него. И что делать?
Пора принимать решение – разворачиваться и возвращаться, уходить назад, в Крым. Так и сделал бы, даже уже и воздуха набрал, и командовать собрался, да вот штурман помешал. Как раз в этот момент и доложил:
– Впереди через полчаса полёта Констанца!
Однако… Ладно, летим пока дальше. Если что, в Румынии сядем. Они же вроде бы как нам союзники? Констанца – тоже неплохо. Тем более, я там никогда не был…
А фронт тоже на месте не стоит, наступает на пятки, поджимает потихоньку. И мы всё сильнее и сильнее сдвигаемся к востоку. И внизу слишком уж нехорошо – море совсем разбушевалось. Валы под нами серо-чёрные, седые пряди так и мелькают. И мы это с высоты прекрасно видим. Здесь, на высоте, в стороне от туч и то полёт неспокойный, то и дело трясёт и мотает – приходится постоянно штурвалом ворочать. А что тогда там, у поверхности творится? Хорошо ещё, что ни одного корабля за всё это время не заметили. Или их предупредить успели, или просто кому-то сегодня повезло в порту остаться. А вот нам не повезло с погодой. И метеослужба почему-то не предупредила нас перед вылетом. А ведь был я на командном пункте перед вылетом, был. И метеоролога нашего, то есть училищного, видел. «Хо-орошая погода по маршруту», говоришь? Ну, погоди? Вернёмся, я тебе холку-то намылю за такой прогноз…
Вот и берег! Сразу стало психологически легче, спокойнее как-то. По береговой черте определяемся на местности. Оглядываюсь на штурмана, смотрю – он расчётами занят. Выжидаю минуту и вновь оглядываюсь через плечо. О, как раз наш навигатор с расчётами закончил. Ну?
– Командир, Констанца осталась сильно левее. А до Качи чуть меньше двухсот миль, – правильно понимает вопрос в моих глазах Фёдор Дмитриевич. Спохватывается и уточняет. – Четыреста вёрст без малого.
– А до Константинополя?
– Чуть больше, – штурман даже не задумывается над ответом. Похоже, уже всё просчитал. – Если в верстах, то четыреста двадцать. Что туда, что до Качи почти одинаково.
И смотрит выжидающе. Да сейчас все на меня в экипаже так смотрят. Даже умудряюсь боковым зрением заметить торчащие из грузовой кабины чьи-то головы. Небось удивляются вопросу про Константинополь. А это я для себя и про себя же наше текущее местоположение пытаюсь отметить. У меня в голове тоже как бы воображаемая карта имеется.
– Как думаете, Владимир Владимирович, какое решение принимать? – пусть и помощник голову поломает. Посмотрим, какое решение примет.
– Здесь садиться нам никакого резона нет. В чужой стране, на неподготовленную незнакомую площадку… Где топлива нет. И шторм нагоняет. Может самолёт поломать. Вперёд нам не пробиться, так что я за возвращение.
– Согласен. Смысла не вижу здесь садиться. Это не Констанца. Поэтому разворачиваемся вправо и берём курс на Севастополь, – подмигиваю ему с одобрением и последние слова адресую уже штурману.
Тот понятливо кивает и склоняется над картой, а Дитерихс заваливает «Муромца» в правый разворот.
И мы пытаемся удрать от нагоняющего нас шторма. И удираем довольно-таки удачно. Через минут сорок вырываемся из серой пелены – впереди пока ещё бескрайнее голубое небо и синее море до горизонта.
Ветер попутный, путевая скорость у нас резко возрастает. Смотрю на помощника, киваю на управление, поднимаю в немом вопросе бровь. Мол, не устал? Дитерихс отрицательно качает головой и не отдаёт управление. Ну и хорошо. Упорный. Пусть тренируется.
Снова садимся в заходящих лучах солнца. Штормовой фронт остался позади, но мы-то знаем, что никуда он не свернёт и скоро всеми силами навалится на полуостров. Поэтому вызываем подмогу в виде техсостава школы и закатываем общими усилиями наш самолёт в ангар. Да и там, в ангаре, не успокаиваемся, а на всякий случай крепко швартуем самолёт к вбитым в грунт крюкам. И проверяем растяжки самого ангара. А ну как ветром унесёт?
Сразу же после посадки иду на командный пункт и докладываю о причинах возвращения. Зачем? Потому что в школе сейчас идут тренировочные полёты. Обязательно нужно предупредить начальство о приближающейся непогоде. Мало ли шторм налетит, самолёты поломает. Пусть лучше последуют нашему примеру и укроют свою хлипкую технику за стенками ангаров.
И он налетел. Шторм. Ночью, как полагается. Подкрался под покровом темноты, засвистел по-разбойничьи, загрохотал, засверкал молниями. Мы выскочили наружу, интересно же посмотреть на разбушевавшуюся стихию, полюбоваться затейливой иллюминацией ночного горизонта. И сразу же об этом горячо пожалели. Потому как с ног до головы оказались засыпанными мелкой всепроникающей пылью и разнообразным мусором. Который, судя по его количеству, принесло сюда из самого Севастополя. А потом наверху в небесах кто-то могущественный повернул водопроводный кран. И сверху сплошной стеной хлынул водопад. Хорошо ещё, что он оказался тёплым, этот водопад. И мы все в один миг вымокли до нитки. Пока толкались на входе и возвращались в ангар, на нас вообще сухого места не осталось! Пришлось переодеваться, развешивать одежду на тросах и крыльях для просушки.
А за брезентовыми стенами до утра бушевал шторм, стегал по ангару гулкой плетью ветра, брызгал с потолка просачивающимися через брезент каплями ливня и не давал спать.
На рассвете непогода решила отдохнуть. Или это просто грозовой фронт ушёл дальше, через перешеек в сторону материка, заметая за собой хвостами ветра все следы своего ночного разгула. Солнышко робко выглянуло из-за горизонта, осмотрелось, обрадовалось ушедшей непогоде и бодро вскарабкалось на небосклон. Земля запарила, задымила и в один момент просохла. Зачирикали довольно жаворонки в небе и под это радостное беззаботное чириканье я и заснул, не обращая никакого внимания на быстро нарастающую жаркую духоту в ангаре.
Поспал часов пять, подскочил полностью выспавшимся и бодрым. Выскочил наружу. А там теплынь, солнце и ветер. Так и не успокаивается, зараза. Взлетать при таком боковом ветре не стоит. А вот после обеда ветер немного стих, да ещё и подвернул как нужно. И мы всё-таки взлетели. И через пять часов садились в Константинополе, неподалёку от порта на чьё-то явно обработанное поле.
А там встреча с набежавшими со всех сторон солдатиками, быстрое знакомство с их командиром и выделенное сопровождение к штабу. Оттуда-то я и смог связаться с Шидловским и Келлером. Нет, связи-то в понятном смысле и нет, а вот с помощью вестовых отправил о себе известие. И испросил дальнейших приказаний. «Муромцев» Шидловского-то мы как ни старались на подлёте, а нигде не заметили. Поэтому и сели на этом месте, здесь и порт с нашими кораблями неподалёку, и своя пехота кругом. А то, что связью не воспользовались, так пытались. И ничего из наших попыток снова и как обычно, не вышло. Да я уже на связь и внимания-то не обращаю. Она, связь эта, работает только тогда, когда есть твёрдая договорённость между переговаривающимися сторонами, приказ командования и точное время выхода в эфир. Как раз то, что точно к нам не относится. Не наш случай.
Приказ на перебазирование получили. Но сегодня уже никакого резона на перелёт не было. Стемнеет скоро, час, полчаса, и всё. А на юге темнеет сразу, это вам не северная Пальмира с её затяжными сумерками. Крым уже приучил к такой резкой смене дня и ночи.
Поэтому остались ночевать экипажем в самолёте под прикрытием пехоты. А нас с Дитерихсом пригласили в гости к местному полковому начальству. Отказываться не стали, почли за честь. Единственное, так это Игнат да Семён нас, то есть меня, сопроводили. Ну а там, как водится, пришлось испробовать местного вина (откуда у турок вино? Они же вроде бы как не употребляют?) и вволю почесать языками.
Назад возвращались в хорошем настроении, делились между собой впечатлениями о гостеприимстве хозяев, вспоминали услышанные местные новости. Расслабились. Уже и силуэт самолёта в ночи показался.
– Полковник Грачёв? – откуда-то спереди появилась рослая чёрная тень.
– Так точно, – ответил, пытаясь вглядеться и рассмотреть незнакомца.
Игнат придержал меня рукой, шагнул вперёд, закрывая собой. Ещё успел услышать змеиный свист вылетающей из ножен шашки, рванулся рукой к револьверу, и темнота вокруг меня завертелась в разноцветных пятнах и кругах.
Лапаю кобуру и не могу нащупать клапан, а круги вертятся всё быстрее и быстрее, и почему-то грохочут и грохочут, сталкиваясь между собой. Ещё успеваю распознать в этом грохоте частые выстрелы, когда что-то сильно и больно бьёт сначала под колени, затем жёстко в спину, в поясницу, а потом по лицу. Громче выстрелов хрустит сломанный нос, сверкающим калейдоскопом мельтешат очередные цветные круги перед глазами. Боль такая, что забываю обо всём остальном, и сознание милосердно покидает меня. Не хочу! Цепляюсь за его крохотные остатки, за боль и какой-то шум над головой, выныриваю из плавающего состояния и успеваю каким-то образом осознать, что уже валяюсь на земле. Царапаю пальцами всё-таки нащупанную кобуру, тяну за язычок клапана, сжимаю рукоятку револьвера и новая вспышка боли уже в пальцах руки. Тупой очередной удар по голове я успеваю понять и ощутить в полной мере, потому что нос снова влипает в твёрдую безжалостную землю. Очередная вспышка боли и вот теперь-то уже точно… Всё!



Глава 7

Задыхаюсь. Воздуха не хватает. Пытаюсь втянуть в себя хоть чуток, выворачиваю голову в сторону, потому что лежу, уткнувшись лицом, а значит и ртом в какие-то пыльные и душные тряпки. Тела не чувствую, нет его у меня, есть только голова, которую сейчас, в этот миг, обязательно нужно отвернуть в сторону. Чтобы жить дальше. И жизнь сейчас измеряется в этих вдохах. Ну же? Есть! Получилось.
Получилось! Но эта успешная попытка вдохнуть и повернуть голову такой ослепительной вспышкой боли полыхнула в башке, что я, наконец-то, начал что-то соображать. Когда чуток отпустило.
Так, лежу лицом вниз. Болит у меня всё лицо, а пуще всего нос. А-а, понятно. Вспомнил. Мне же как раз по нему и прилетело! Поэтому в горле всё и пересохло, потому что нос забит и дышать приходится ртом. С этим разобрался. И лежу я в каком-то мешке, потому как темно и пыльно. И грубая колючая дерюга под щекой. Руки… Вот они где, мои родные. За спиной. Связаны крепко. Как только про руки начал думать, так они сразу и заболели. У-у, хоть вой, так болят. И это я ещё про остальное тело не вспомнил… А надо… Да ещё сверху тяжесть какая-то непонятная давит.
И лежу я на… Телеге? Движущейся притом. Потому что другого объяснения всему тому, что слышу и ощущаю придумать не могу. Ассоциации у меня такие. И здесь не «скрип колеса», нет. Колёса, вопреки расхожему мнению, у хорошего хозяина никогда скрипеть не будут. Вот погромыхивать железными ободами на любой неровности, это могут. Потому как не подрессоренные они и любая неровность сразу же передаётся на деревянный короб. А подо мной явно дерево, доски. Вот эти доски как раз и могут поскрипывать, что они и делают периодически на ухабах той дороги, по которой меня куда-то везут. И позвякивает сбруя, лошадиные копыта глухо по земле топают. А вот запахов я разбитым носом никаких не чувствую, потому как я им даже дышать не могу.
Пить ещё хочется. Горло пересохло и язык распух, не пошевелить им во рту. И слюней уже нет. Только непонятный сип и смог выпихнуть из груди. И никто меня не услышал. И моего слабого трепыхания не заметил.
Раз куда-то везут, значит я им живым нужен. Иначе бы там, на месте, и убили.
В очередной раз, уже не помню в который, очнулся, или вывалился из забытья, потому что пол подо мной перестал качаться и трястись.
Только понял, что меня вздёрнули в воздух и тут же брякнули о землю. Хорошо хоть не лицом – сначала приложился пятой точкой о твёрдое и только потом завалился на бок. В покое не оставили – приподняли, мешок развязали, сдёрнули. На удивление, голова спокойно перенесла это перемещение, не вспыхнула болью. Слава Богу, сотрясения нет. Без мешка сразу стало легче дышать. Да и вообще стало легче. Осмотреться можно, чтобы хоть что-то понять.
Вечер или ночь? Ещё не совсем темно, кое-что видно. Поэтому не приходится щуриться от света. Да это просто луна так ярко светит. И ещё свет от костра помогает что-то видеть. Значит, ночь.
Развязывают руки, сажают спиной к колесу (угадал с телегой), подносят ковш с водой. Самостоятельно удержать его не могу, поэтому мне никто его в руки и не даёт. Поят сами. Подносят, тянусь ртом, а ковш от меня всё дальше и дальше. Издеваются, сволочи! Поднимаю руки, плевать, что удержать не смогу, так хоть придержу, не дам отодвигать.
Жадно хлебаю, язык не ворочается, поэтому первые глотки выливаются на подбородок и стекают вниз, на грудь. Слышу тихий, но злорадный смех вокруг, но мне как-то по барабану, не до этого смеха мне сейчас. Мне бы как-нибудь извернуться и всё-таки напиться. Но на слух количество смеющихся зафиксировал.
Получается извернуться и приспособиться. Или те первые капли влаги смогли размочить иссохшийся рот и язык. Хлебаю с жадностью, но после первых же удачных глотков ковш от меня отбирают. Тянусь за ним руками, и тут же ударяюсь спиной о колесо после жёсткого толчка ногой в грудь. Не удерживаюсь и заваливаюсь на бок, на землю. Ладно. Помогаю себе руками, сажусь прямо под ещё одну тихую вспышку смеха.
Как только такими руками ковш умудрился придержать? Только сейчас кисти потихоньку болеть начинают, чувствительность возвращается. А локти-то как ломит. Ох, чую – скоро ждут меня незабываемые болезненные ощущения, когда кровообращение начнёт восстанавливаться.
Подходят двое, в простых рваных одеждах. Но сразу как-то понятно – ни капли не крестьяне. Морды холёные, повадки звериные, двигаются плавно, словно с места на место перетекают. Снимают путы с ног. Вздёргивают меня вверх, ставят вертикально. Ждут, когда начну твёрдо стоять. Какое там твёрдо, у меня ноги так же как руки затекли!
Толкают вперёд. Шагаю, ноги не держат, подкашиваются и я валюсь лицом вперёд. Точнее, складываюсь. Сначала бухаюсь на колени, потом сгибаюсь в поясе. Но уже успеваю подставить руки. Только они пока ещё слабые, поэтому только немного смягчают удар о землю. Снова со стороны довольный тихий смех. Клоуна нашли! Развлекаются! И ничего ведь не сделаешь! Поэтому терплю, ворочаюсь, пытаюсь подняться самостоятельно. Не успеваю, меня снова подхватывают, приводят в вертикальное положение и вновь сильно пихают в спину. Недавний издевательский смех всё ещё звучит в голове, не хочу его повторения, поэтому изо вех сил перебираю ногами, стараюсь удержаться и не завалиться лицом вперёд. Удержался. Да и эти мои барахтанья и наклоны уже помогли – ноги начинают подчиняться и работать.
Меня жёстко придерживают за плечи, останавливают у зарослей кустарника. Дают понять, что нужно делать дальше. Ясно. Кое-как расстёгиваюсь, делаю свои делишки. Оказывается, я очень хочу по-маленькому. Ух, как хорошо! И просто отлично, что никакой боли при этом действе нет. Значит, нутро мне не отбили.
А то, что надо мной смеются, так пусть смеются. Это только показывает, что здесь не только крутые профессионалы собрались, но и парочка явных придурков имеется. Значит, может появиться шанс на побег…
А вот застегнуть брюки сложнее, пальцы всё ещё не шевелятся должным образом. И разрастающаяся боль в оживающих мышцах мешает. Ломает всего так, что выть хочется. Только всё равно вытерплю, не стану доставлять очередное удовольствие видом своих мучений моим… А кому, кстати?
В лунном свете никаких подробностей не могу разглядеть, кроме тех, что сразу увидел. Вот у костра становится немного светлее, что ли. Одежды на всех какие-то ободранные… Вглядываюсь внимательно и утверждаюсь в своём первоначальном предположении.
Ага, крестьяне… С такими-то рожами. Да на них пахать можно! Никакие это не крестьяне, просто рядятся под них. Кручу головой и больше никаких пленных не вижу. Это что? Я один здесь? А Игнат с Семёном? А Дитерихс? Сразу же припомнилась частая стрельба перед моим… Моей… Да перед тем, как меня повязали! Неужели положили моих товарищей?
И эти окружающие меня ребята точно не полиция и не революционеры, иначе бы не маскировались они под простых крестьян. И не прятали бы меня в мешок среди других таких же мешков. Вон они, кстати, на земле возле тележного колеса лежат. Вот почему мне так тяжело было. Они этими мешками меня сверху завалили, спрятали.
Что самое интересное, всё делается молча. Никто слова не сказал. Со мной жестами да пинками общаются. Смеются тихонько, это да. Но по смеху не определить, в чьи именно руки я попал.
Да, меня же перед нападением по званию и фамилии опознали. Тогда это, выходит, свои?! Да какие они свои… Эх, хоть бы ещё водички дали…
А если самому взять? На привязи меня вроде как сейчас не держат. И я иду к ведру с водой. Где так заманчиво сверху плавает тот же знакомый ковшик.
Через боль в руках черпаю, пью. Стараюсь не проливать. А сам между делом глазами туда-сюда кручу, осматриваюсь по сторонам. Напиться вволю не вышло, отобрали ковш, а меня жёстким сильным толчком в спину отправили к телеге, где и заставили усесться на землю. Кинули на колени кусок лепёшки. И то хлеб.
Ждать когда догрызу, не стали. Практически сразу же отобрали, хорошо хоть успел пару раз куснуть, заломили руки за спину, связали, накинули на голову мешок, подхватили и забросили в телегу. Сверху снова придавили мешками.
Поёрзал, попробовал ослабить путы. Бесполезно, крепко связали. Зато хоть устроился немного поудобнее, чтобы не так сильно сверху мешки давили. Так и пролежал какое-то время. Даже придремал ненароком. Вскинулся от невнятного копошения снаружи. Снимаются со стоянки, похоже.
И вновь меня куда-то повезли. И всё это в полной тишине. А я-то надеялся, что ночевать останутся. Вдруг да появится возможность хоть что-то подслушать, узнать про моих похитителей, о том, куда меня везут. А если совсем повезёт, то и ослабить верёвки на руках смогу, удрать. Не вышло.
И снова немилосердно трясёт телегу на неровностях дороги, снова меня придавливают к доскам днища тяжёлые мешки. При такой тряске всё моё удобство накрылось «медным тазом». И нечем дышать. И от тяжести сверху, и от духоты и пыли в мешке.
Да ещё и мой разбитый нос так болит, что сил нет терпеть И всё время дышать ртом тяжело – горло пересыхает, и на вдохе какая только гадость в него не попадает. Тьфу!
О, наконец-то хоть какие-то голоса! Рано обрадовался – языка этого не знаю. Зато телега проехала немного и остановилась. А голоса почти надо мной звучат. И, судя по всему, кто-то вопросы задаёт, а мой возница на них отвечает. Знать бы ещё что конкретно снаружи происходит. Патруль? Может, меня сейчас обнаружат? Сигнал какой подать? Крикнуть. А из глотки только сип – пересохло всё. И телега уже дальше поехала, заскрипела, загрохотала железными ободами колёс по дороге.
Забылся. Или отключился. Пришёл в себя на земле, без мешка, от льющейся на голову воды. И первым делом с жадностью начал ловить ртом холодные струи. Хоть пересохшее горло смочить.
Опёрся руками на раскисшую землю, сел. Получается, мне и руки развязали? Но, всё равно, вряд ли мы на этом месте долго стоим, если меня только-только в чувство привели. Осмотрелся. Темно, костерок разгорается на поляне, неподалёку стеной чернеют деревья с кустами.
В грязь рядом со мной шлёпнулся кусок хлеба. Ну да я не гордый, подхватил распухшими пальцами кусок, да ко рту потянул. В горле-то уже легче стало после такого душа. Ещё бы нос промыть…
От костра отошла чёрная даже в ночи фигура, приблизилась, присела передо мной на корточки. Сидит спиной к огню, но, тем не менее, удалось лицо разглядеть. Обычное, ничего особенного. Европейское, скажем так. Вопрос ему задать? А зачем? Понятно, что ловили именно меня. Да не просто так ловили и теперь куда-то везут, а именно по заказу. Так что не буду вопросы задавать.
А человек напротив внимательно меня осмотрел и, поднявшись, отошёл куда-то в сторону. Вскоре вернулся с полным ведром воды, поставил рядом со мной и указал на него рукой. Понятно, можно попытаться попить и умыться. Это что может значить? Что скоро состоится передача моей тушки заказчику? Приводят в товарный вид?
Ну я и попытался умыться, насколько смог. Мне это тоже нужно. Вот только с носом так ничего и не смог поделать. Не дотронуться мне до него. Малейшее прикосновение сильную боль вызывает. Опухло всё, отекло, я даже пальцами это чувствую. Сломали, похоже. Буду теперь не только шрамом на лбу пугать, но и свёрнутым набок носом. Если будет она у меня в будущем, такая возможность – кого-то ещё пугать…
Зато хоть напился. Попросил после такого в кусты сходить. Поняли сразу, разрешили и проводили. Вернулся на место. И сразу же мне жестом приказали забраться в телегу, руки связали и ноги. В мешок паковать не стали. Уже легче. Не то, что в прошлый раз. Напряг, было, руки, да хитрость моя не сработала – сильный удар в спину заставил тут же расслабиться. Не дёрнешься, настолько крепко всего опутали верёвками. И не так сильно стянули, как раньше, но и не слабо. Поёрзал, конечно, тихонечко, когда от меня отошли, постарался ослабить путы, но безуспешно. Ничего из моих попыток не вышло.
Полежал, стараясь хоть какие-то звуки от костра услышать, но так ничего и не услышал. А потом и заснул. Чего попусту в небо пялиться? Мне силы беречь необходимо.
Под утро проснулся – двинулись в дорогу. Хотел осмотреться вокруг, но из-за высоких бортов телеги всё равно ничего, кроме начинающего светлеть неба не увидел. Только вот запах донёсся, йодом пахнуло. Не носом забитым, а чудом каким-то запах водорослей ощутил. Точно море?
Остановились. Рядом со мной двое, возле тележного борта стоят, смотрят в одну сторону. Что там? Какая такая очередная пакость меня ожидает?
Похоже, какой-то условный знак увидели, потому как наконец-то меня выдернули из тележного нутра, на ноги поставили, развязали. Толкнули в плечо, жестом приказали разворачиваться и двигаться. Поковылял кое-как туда, куда указали. На этот раз не так сильно мышцы затекли.
Точно, море, не показалось мне. И кораблик, маленький такой, с мачтой, неподалёку от берега стоит на якоре. Только морского путешествия мне и не хватает для полного счастья. Всю жизнь мечтал вот так попутешествовать…
И уже по этому кораблику почти понятно мне, кто меня похитил и с какой целью. Нет, не именно эти, в крестьянской одёжке, а те, другие, которые во главе всего.
Море тихое, спокойное. Иду к замершей на кромке еле видимого прибоя лодке. С каждым шагом всё увереннее себя чувствую. Отходят мышцы. Загрузился через борт, уселся на показанную скамейку. И вся моя прежняя охрана осталась на берегу. В лодке лишь пара новых вооружённых человек сидит, кроме меня и гребцов, само собой. Эти под крестьян не рядятся, а вот под рыбаков точно. Похоже потому что. Даже рыбья чешуя кое-где к одежде для достоверности прилипла. Жаль, запахов не чую. Наверняка ведь и рыбой пахнут.
Кручу головой, осматриваюсь. Да никто мне и не запрещает осматриваться. Лодка идёт быстро, ходко, берег всё дальше и дальше. Вот и корабль. Убрали вёсла, стукнулись мягко бортами, придержали руками лодку. Приказали жестами подниматься на борт. Судёнышко маленькое, я таких пока и не видел. Встал на ноги, осторожно, чтобы не вывалиться из лодки, уцепился руками за борт и полез наверх. Да что там лезть-то? Раз, и уже на палубе нахожусь. Как раз возле мачты и оказался. И парус есть, только он сейчас свёрнутый.
Оценил обстановку. Нет, бесполезно, некуда дёргаться. И до берега с вооружёнными людьми недалеко, и в лодке конвой, и на кораблике двое «рыбаков» оружием брякают. На меня стволы не направляют, но держатся настороженно. И расстояния-то до всех плёвые, а ничего не сделать. Не удастся уйти. И не факт ещё, что смогу справиться с двумя вооружёнными конвоирами сразу. А ещё в лодке двое точно таких же, да парочка гребцов. Итого шестеро на меня одного. Жаль, но пока бесполезно дёргаться. Да ещё корабль этот. Кто им управлять будет…
На палубе уже откинули крышку люка, приказали жестом спускаться вниз. Спустился. Лесенку тут же выдернули наверх. Тут что-то вроде конурки небольшой. И, похоже, я тут не первый такой бесправный пассажир. У стены грязные тряпки накиданы, ложе обозначают, внутренняя стеночка борта над этим ложем до черноты засалена. И запах стоит ещё тот, даже через забитый засохшей кровью нос вонь донесло.
Нет, сюда, на эти тряпки, я по любому не лягу. На деревянных решётках лучше посижу. Правда, под ними плёнка тухлой даже на вид воды поблёскивает. Хорошо, что у меня нос почти не работает…
Наверху затопали, захлопотали. Судя по звукам, подняли якорь. Ветра же никакого нет? Или на этой лоханке не только паруса имеются? Точно, имеется что-то. Ишь, а на первый взгляд и не скажешь, что эта посудина настолько продвинутая. Затарахтел мотор, по деревянному корпусу слабая дрожь побежала. Куда-то двинулись, пошли.
Сутки просидел я в этой конуре. Пить не давали, есть тоже. Один раз за всё это время ведро сверху на верёвке сбросили, чуть-чуть не убили. Знаками приказали естественные надобности справить. И на этом всё.
Следующей ночью под утро двигатель перестал тарахтеть, загрохотала цепь, с шумом упал в воду якорь. Чуть позже люк открылся и сверху опустили лестницу.
Вскарабкался, выбрался на палубу, огляделся. Светает, видно всё хорошо. Толчок в спину – и я уже у борта. Внизу та же лодка. Подчиняюсь командам и спускаюсь вниз. Присоединяюсь к двум знакомым по прошлому разу конвоирам и к тем же самым двум гребцам. Берег практически рядом, хорошо различаю плотную серую стену камыша. С хрустом лодка входит в эти заросли, проламывается и сразу же легко скользит по чистой воде. Тут целая просека специально для неё вырублена.
Напружинился, собрался прыгнуть в камыш и сразу же отказался от этой идеи. Ствол винтовки недвусмысленно так качнулся, в мой живот упёрся. Ну да, каким бы ценным и важным пленником я себя не считал, как бы не надеялся, что по мне в таком разе никто стрелять не будет, а как винтовочный ствол в живот уткнулся, так и мысли все о побеге испарились. Да и какой я ценный пленник, если меня в мешке держат и еды не дают…
Дальше так и плывём по этому извилистому каналу. В конце концов протока заканчивается у деревянного причала. Перелезаю по команде на крепкий настил, подчиняюсь толчку в спину, иду вперёд.
И снова никуда не дёрнуться. Нас встречают. И так же молча передают меня этим встречающим буквально с рук на руки. Только перед этим уточняют у меня мои имя и фамилию. Отказываться от ответа, а тем более молчать, не вижу никакого смысла и подтверждаю свою личность. Удивила только явная радость на лицах встречающих, когда я опознался. Как дорогого гостя ждали. Только вот отношение не как к дорогому гостю, совершенно противоположное. Сразу же связали руки за спиной, снова толкнули вперёд. Пошёл по тропке в зарослях камыша. А в спину периодически подталкивают, ускорение нужное придают. Да больно так подталкивают, прикладом-то винтовки по лопаткам. Хорошо ещё, что на мне мой комбинезон с курткой так и остался. Смягчают удары хоть немного.
Попытку возмутиться сразу же оборвали ещё более сильным ударом. Идём, по сторонам смотрю на всякий случай, запоминаю. А смотреть особо и не на что. Камыш сухой по обеим от меня сторонам шуршит, волнами перекатывается под ветром, чайки время от времени над головой проносятся, голову набок склоняют, косятся в мою сторону чёрным глазом.
Тропка небольшим домишкой закончилась, прямо в порожек расхлябанной двери и упёрлась. Домик так себе, низенькая крыша из того же камыша, стенки вроде как из жердей, или нет, вру. Из самана они, вон и солома или камыш тот же из глины торчит. И я остановился. А как остановился, так за моей спиной конвоир что-то и сказал. На незнакомом мне языке.
Одно только и понял, что кого-то предупреждает о нашем появлении. Похоже, не настолько он и незнакомый. Язык-то этот. Славянский какой-то. Болгарский? Я ведь кроме одного слова «братушки» ничего более и не знаю. Эти же ну никак на братушек не похожи. Ни по внешнему виду, ни по поведению и отношению ко мне. Турки и есть турки, такие же черноволосые и смуглые.
Какого чёрта! Я даже застонал про себя от пришедшей в голову догадки и от своей тупости. Одно мне оправдание – меня по голове сильно ударили! Конечно же, это турки! Откуда болгары-то? Они меня и выкрали. Не революционеры-соотечественники, не ещё какие-либо заговорщики, как я подумал, вспоминая убийство Григория в моей действительности.
А сейчас перевезли в Болгарию. Она тут одна им союзник. И дальше каким-то образом будут переправлять в Германию. А куда же ещё? Только там меня ждут с распростёртыми объятиями. Наверняка ёрзают от нетерпения поделиться собственной радостью за сожжённый мною Рейхстаг, готовят охренительно горячую встречу.
И в Севастополе они же меня и выслеживали… Вот я баран! Революционеры… Какие к бесу революционеры! Нужен я им, как собаке пятая нога! Это точно немцы! Там не получилось с похищением, так в Константинополе получилось.
Лишь бы дело только в Рейхстаге оказалось, а не в моих «предсказаниях». Если дело в них, то мне, с одной стороны, и опасаться за свою жизнь не нужно, а с другой – всё, никуда я из их цепких лап не вырвусь. И ведь идиотов у нас в стране хватает, вполне могли слухи обо мне передать кому не нужно!
Так, судя по тому, как меня охраняют и держат постоянно связанным, убежать не получится никак. Пока никак. Ждать, пока доставят до места? Тоже нельзя. Потом вообще не вырвусь. Остаётся только ловить момент. Которого, кстати, у меня до сих пор так и не представилось! Ничего, буду ждать!
Да, ещё одно! Если я такой ценный пленник, то почему бы ко мне какого-нибудь доктора не привести? Мой нос не посмотреть? Надоело ртом дышать. Да и ноет постоянно, дёргать начинает. Как бы не заражение началось. А если зацепишь ненароком, то даже искры из глаз сыпятся. А мне такого сейчас не нужно. Не боец я с таким носом.
Все эти догадки и размышления проскочили в голове за один миг. Как раз до того момента, когда дверь хибары распахнулась, чуть не заехав мне по физиономии. Хорошо, что успел быстро отшагнуть назад, натолкнувшись спиной на своего конвоира. И тут же чуть не улетел головой вперёд через порог от сильного толчка в спину. Хорошо, что уткнулся лицом в грудь шагнувшему из домишки человеку. И снова мой многострадальный нос практически заставил меня выпасть из действительности.
Слёзы в три ручья, круги под глазами и ругань. Ох, как я шипел и ругался. Пока меня самым бесцеремонным образом не затащили внутрь и не бросили на скамью. Нет, не слишком уж я ценный пленник, если со мной настолько беспардонно обращаются. Ну, братья-когда-то-славяне…
Бурчу, ругаюсь, шиплю от боли, а сам быстро помещение через слёзы в глазах осматриваю. Хотя, что тут осматривать?
Пара лавок, одна из них моя, стол и шкаф. Нет, ошибся. Это не шкаф, это просто несколько полок одна над другой на стене висят. Окошечко маленькое, свет через него пробивается слабый, поэтому сразу и не разглядел толком эти полки. Да какая разница! Самое главное, тот персонаж, в которого я лицом уткнулся. Вот этот уже явно не «братушка» и не турок. Это враг! Его бы в форму немецкую обрядить и точно вылитый кадровый офицер. Даже в этой полутьме чисто выбритое лицо свежим глянцем блестит, спина прямая, подбородок высоко держит. Парфюмом дорогим наверняка пахнет. И на мои слёзы внимательно смотрит. Усмешка такая еле заметная, высокомерно-презрительная. Немец, точно немец!
Подошёл ко мне вплотную, ухватил крепко левой рукой за плечо, правой в мой заросший подбородок вцепился. Пальцы железные, щёки словно клещами сжал. Больно же! Головой дёрнул, попытался назад, на стену, откинуться, вырваться из этого захвата, да какой там, только сильнее сжал, не выпустил. Показалось, что сейчас щёки об зубы раздавит.
Наклонил в одну сторону мою голову, в другую повернул. Робот железный, а не человек! Моего сопротивления словно вообще не замечает! Да это он нос разбитый рассматривает!
Фух, отпустил. А ведь щёки раздавил всё-таки. Во рту сразу привкус крови появился, пришлось сплюнуть на земляной пол.
Не понравился ему мой плевок. Ишь, как скривился. Мне бы и самому не понравился, да я специально сплюнул, назло. Очень уж обидное это ощущение собственной беспомощности. Отвернулся немец, шагнул к выходу, дверь толкнул, остановился на пороге, что-то выговаривает кому-то снаружи. Эх, жаль, что у меня руки за спиной связаны. Сейчас бы я тебе по башке кулаком… Или скамейкой… А ничего бы я не сделал. Был бы я не связан, так он и спиной бы ко мне не повернулся. Точно знаю.
Да и нечего пустыми иллюзиями тешить своё воображение. Может быть, с одним ещё и справлюсь, а сколько их там, снаружи? И все с оружием. И наверняка этот немец не один здесь. Есть ведь ещё кто-то, кроме тех двух встречающих. Наверняка есть, просто обязан быть. Тропинка же куда-то за дом уходит… Там наверняка караул и стоит. Охраняют это место от нежданных гостей.
Так что ни на кого я не нападу. И ни с кем не справлюсь. Нечего пустым мечтам предаваться. Ишь, кулаком по башке… Скамейкой бы, да и то под вопросом… Сил-то у меня сейчас с гулькин нос. Откуда они, силы эти возьмутся, если который день без еды практически сижу? И без воды. Те жалкие подачки не в счёт. И руки постоянно за спиной связаны, мышцы отказываются нормально работать.
Да какие тут могут быть вообще гости? Сюда меня наверняка переправляли местные контрабандисты. И местечко это ими прикормленное, вон какая просека для лодки прорублена в камышах. Так что нет здесь никого постороннего и быть не может. Местные вряд ли сунутся, отучили их давно от подобных намерений наверняка.
А ловили меня в Константинополе турки, это точно. Только кто мне тогда вопрос задал? На чистом русском же спросили? А что, неужели турки или кто там был не могут русского языка знать? Ещё как могут! Ничего, посчитаемся ещё…
О, один из моих конвоиров в хибару зашёл, чашку-миску какую-то мне протягивает. Вода? Она самая. И что ты мне её тянешь? Про связанные за спиной руки забыл? Забыл… Разозлился от своего промаха, краем чашки больно по губам ударил, смотрит так, как будто я у него что-то украл.
Пью, хлебаю шумно, краем глаза вижу, как в чашке кровь расплывается из разбитых губ.
И выбритому это не понравилось. Прошипел что-то вполголоса. Конвоир мой рукой дрогнул, вода на грудь мне плеснула, зато перестал так сильно давить, чуток отодвинул миску, сгорбился.
Дальше до самого вечера мы так и сидели в этом домишке вдвоём. Я на своей лавке со связанными за спиной руками, и выбритый на другой. Глаз с меня не сводил. Сам не ел ничего, и меня не кормил. Сам-то ладно, а вот меня могли бы и накормить. Я же вроде бы как важный пленник…
Больше никого не видел и не слышал. Даже за стенками хибары кроме криков чаек ни одного звука не доносилось. Да, камыш ещё под ветром шуршал. И всё.
Вечером не утерпел, в туалет попросился.
Вывели. Этот чисто выбритый выглянул наружу, кому-то там приказал меня вывести. Что конкретно приказал, не понял, но наверняка смысл такой был. Да и не выбритый он уже, за день лицо щетиной покрылось. У-у, кабан здоровый. Приказать-то он приказал, но и сам из дверей за мной присматривал.
Потом внутрь завели, на ту же лавку усадили. И ещё немного просидел так. Потом голоса снаружи раздались. Мой надсмотрщик с места подорвался, дверь открыл, кому-то рукой махнул.
О, как! Доктора привели по мою душу. По нос, то есть.
Дальше полчаса позора. Моего. Потому что больно было до жути. Из всего, сказанного доктором, только и понял, что воспаление началось. Потому так больно и было. Пока нос на место поставили, промыли, чем-то там обработали, повязку наложили, я чуть не обос… Г-м, короче, слёзы из глаз лились, как из ведра. Ну и ругался, как же без этого. Так что хорошо, что этого «чуть» не случилось. Не хотелось бы мне перед моими конвоирами позориться. Да, доктор не меньше моего боится. Похоже, моих конвоиров сильно опасается. Но хоть дело сделал, а всё остальное меня не касается.
Ночью было легче. Боль ушла, дёргала иной раз немного, но ничего смертельного. Зато потихоньку дышать носом через повязку начал. Терпимо. А есть так ничего и не дали. Хотя сами что-то там такое чавкали за стенкой, я слышал и в этот раз даже умудрился унюхать.
Утром толкнули в плечо, вырывая из дрёмы. Так всю ночь сидя и провёл. Хорошо, хоть спиной можно было на стену хибары опереться.
Вывели наружу, пошли по тропе дальше от берега. Камыши закончились почти сразу. Оглянулся, заработал ещё один толчок в спину, но хибарки не увидел – камыши всё спрятали.
Прошли через небольшой лесок, на широкую поляну. Или поле. Скорее всего, поле, потому что растительности никакой не было. Подробнее не рассмотреть – противоположная сторона терялась в рассветном тумане.
Остановились на опушке. Мне приказали опуститься на землю и не маячить. Уселся, облокотился спиной на ствол дерева. Холодно же. Отморожу себе всё.
Место какое-то безжизненное. Не слышно ни звука. Словно в вате сидим.
О, мотор где-то затарахтел! Знакомый звук авиационного двигателя. Понятно! Это за мной транспорт пригнали!
Немец скомандовал – народ засуетился, на поле выскочил, вокруг куч хвороста закопошился. Заполыхали костры, дым вверх пополз. Это они их загодя приготовили, так получается? Ушлые какие.
Звук моторов приблизился, над нами прошёл. Задрал голову, увидел в небе самолёт с крестами. Ишь, здоровый какой. Откуда у немцев такие машины? Внимательно смотрю, как чуть справа на нашу поляну заходит большой аэроплан. В первый момент сильно удивился, даже головой встряхнул. Показалось, что это «Муромец» заходит. Ошибся. Не «Илья» это, но тоже такой же здоровый. Двухмоторный, кабина несуразная какая-то, высокая. Два киля, две двухколёсных основных стойки шасси. Бр-р.
Самолёт снижается, касается колёсами земли, пару раз подпрыгивает и быстро останавливается. Глохнут моторы. А что так далеко остановился-то?
Подчиняюсь команде, поднимаюсь кое-как на ноги и иду к самолёту. Не так-то и далеко идти оказалось. Машина высокая, пилот наверху сидит, на меня с интересом смотрит. Два пулемёта сверху, два стрелка. Лыбятся все, заразы этакие. Эх, мне бы с вами в небе встретиться, я бы эту улыбочку у вас на лице быстро стёр…
Руки мне развязывать не стали. И в кресло наблюдателя не посадили. В борту боковой люк открыли, туда меня и засунули. Засунули в самом буквальном смысле, словно не человек перед ними, не офицер боевой, не собрат-авиатор, а мешок с картохой. Ещё и в живот перед этим крепенько так ударили, чтобы согнулся. Так вверх и внутрь мою скрюченную тушку и закинули. И даже под голову ничего мягкого не подложили. Запихнули, люк захлопнули, замком скрежетнули.
Уже явно заросший щетиной немец на место стрелка-наблюдателя по лесенке вверх полез, это я по звукам услышал и понял. Понимающему человеку тут и видеть ничего не нужно, так всё ясно. С пилотом громко так поздоровался, весело. Герр Хеллер какой-то. Запомним.
А следом и моторы затарахтели, самолёт с места стронулся. Покатился по неровному полю, разогнался и взлетел. А я молча ругался во время разбега, потому как на каждой кочке ощутимо прикладывался головой о шпангоуты и стрингеры конструкции фюзеляжа.
Поворочался, устроился поудобнее, осмотрелся, насколько смог. Пошоркал связанными руками по кромкам шпангоута, надеясь на то, что смогу освободиться от верёвки. Не получилось.
Ещё раз огляделся. Взгляд упёрся в движущиеся туда-сюда тросы управления. А самолёт что-то сильно в воздухе болтается… Болтанка или пилот такой неопытный? Тросы… От пришедшей в голову мысли заворочался, развернулся, вытянул за спиной руки, насколько смог. Нащупал трос, приложился к нему верёвкой. Попробую перетереть волокна. Похоже, это мой последний шанс.
Что буду делать, если освобожусь? Пока никакой мысли в голову не пришло. Есть ещё и закрытая крышка люка. Но замок-то внутри? Так что есть у меня шанс сбежать, есть! В воздухе?
А почему бы и нет? Сейчас главное освободиться, а там посмотрим.
Ничего не получилось. Трос гладкий, лохм задранной проволоки нет, верёвку не перетирает. Да ещё маслом обильно смазан, зараза такая. Маслом… И я натираю руки, запястья этим маслом, стараюсь пропитать верёвку, копошусь, дёргаюсь, кручусь, выворачиваюсь.
Провозился долго, самолёт уже перестал болтаться, набрал высоту, пошёл ровненько. Зато и верёвка начала поддаваться. Сначала соскользнул с кистей руки один виток, потом другой, и разом все остальные. Уф-ф, получилось. Кое-как вытащил руки из-под спины, начал разминать-растирать запястья и ободранные до крови кисти. На последующую боль внимания никакого не обратил – напряжённо обдумывал, что дальше делать. С замком справиться проблем не было. Я его сразу осмотрел, там язычок можно было изнутри свободно сдвинуть. Даже попробовал разок и у меня получилось его открыть. Вот только высота полёта слишком большая, и под нами далеко внизу земля. Километра полтора высота на глазок. Закрыл быстренько крышку люка, сердце ёкнуло. Вот сейчас самолёт накренится, бултыхнётся на воздушной яме, а я не привязан… И парашюта у меня никакого нет, к огромному моему сожалению.
И что дальше? Опять же подо мной нижняя плоскость крыла с моторами. Работающими, причём, моторами. Как-то нет никакого желания вылезать наружу именно здесь. А что позади?
Ладно, это потом. Сколько, интересно, времени вся эта моя возня заняла? Потому что самолёт явно начал снижаться. Смотрю в приоткрытую щёлку. Всё ниже и ниже идём. Нет, как-то нет желания прыгать. Закрываю дверку, устраиваюсь поудобнее, набрасываю верёвки на кисти.
Посадка. Меня вытаскивать будут или нет? Вряд ли. Слишком мало мы времени в воздухе находились. Часа два, два с половиной. Наверное. А до Берлина, по моим прикидкам, с такой скоростью раз пять по столько же, если не больше. Значит, дозаправка. Поэтому лежим тихонько и не дёргаемся.
Всё верно. Копошение у самолёта, голоса разные, весёлые, довольные. Бензином запахло. Замок щёлкнул, крышка откинулась, на меня несколько пар глаз уставились. Посмотрели, полюбовались, да и закрыли крышку-то. Сволочи. Хоть бы кусок хлеба в зубы сунули.
Зато я в своих догадках уверился. Ладно, ждём момента.
Снова взлёт, набор высоты. Только я начинаю действовать ещё на рулении. Открываю замок, выглядываю в маленькую щель. Снова не вариант с покиданием самолёта. Вокруг дома, дома и дома. А народу-то сколько! Стоят, глазеют. Откуда столько? И где мы, интересно. Ладно, ждём.
После взлёта снова выглядываю и чертыхаюсь. Нет, не выпрыгнуть, снова строения под нами. Да и высоко уже летим, и скорость набрали. На глазок где-то под сотню километров в час будет. Это меня по земле тонким слоем размажет.
Изворачиваюсь ужом, ползу в хвост. Тросы зашевелились, задёргались. Это из-за моего ползания центровка изменилась. Да и ладно. Сейчас вы всё равно ничего сделать не сможете. А вот я смогу. Потому что сообразил, что делать.
Там где я раньше находился, там обшивка фюзеляжа фанерная, а вот дальше к хвосту всё полотном обтянуто И расстояния между шпангоутами и стрингерами всё больше, появляется возможность протиснуться наружу. Только вот протискиваться сейчас никакого резона нет.
Возвращаюсь чуть назад, или вперёд, кому как удобнее. Короче, к прежнему своему месту пробираюсь. Упираюсь спиной в пол и ногами начинаю давить на нижний трос управления. Создаю неполадки в управлении. Самолёт тут же клюёт носом и начинает снижаться.
Пилот пытается исправить ситуацию, ногами чувствую возросшие давящие усилия на тросе. Но у меня ноги-то по любому сильнее, чем у него руки.
Желудок взлетает к горлу, хорошо, что в нём ничего нет. Самолёт проседает вниз, теряет высоту. А я уступаю чужому давлению и отпускаю трос. Самолёт сразу прыгает вверх. Это пилот не успевает среагировать и усилия на ручке переложить. Бедный мой пустой желудок. А самолёт уходит сразу же снова вниз. Дёрганый какой у него пилот. Это же не я ему помогаю? Я как раз сижу, лежу, то есть, тихо. Тихонечко даже. Руками в стрингер вцепился, ногами в стороны раскорячился. Ещё не хватало из-за таких вот кульбитов наружу вывалиться. Обшивка-то тканевая, её ногами или руками пробить, как два пальца об асфальт…
Раскачка по высоте уменьшается на глазах. Это пилот сам с собой сражается. Наконец, побеждает себя и машину, выравнивает полёт и в этот момент я снова давлю на трос. И снова желудок прыгает к горлу. Через несколько долгих мгновений расслабляю ноги, отдаю так сказать управление самолётом немецкому пилоту. Сколько, интересно, мы потеряли высоты за это время? А то, что потеряли, это точно.
Продолжаем дальше в том же духе. В конечном итоге у пилота должна возникнуть здравая мысль об отказе в системе управления рулём высоты, неудержимое желание побыстрее идти на посадку и уже на земле разбираться с возникшей неисправностью…
А вот что тогда делать мне? Что, что? Вываливаться наружу, вот что. Это единственная моя возможность и последний шанс на побег. Страшно? Совру, если скажу, что нет. Конечно, страшно. Ещё как. Потому что вполне представляю себе последствия такого моего вываливания наружу из летящего самолёта.
Ладно, посмотрим. Какая у него может быть посадочная скорость? Вряд ли больше 60–70 километров в час. И это в обычном, нормальном полёте. А здесь она ещё меньше может оказаться. С моей-то помощью. Что ещё? Главное, постараться покинуть самолёт на небольшой высоте, как можно ниже, перед самым приземлением… Сгруппироваться посильнее… Мячиком прокатиться… Глядишь, останусь в живых. Если повезёт. И если мой кульбит никто со стороны не заметит. Что, опять же, маловероятно. Ладно, что я вероятности множу? Как будет, так и будет. Пора снова в управление вмешиваться и высоту терять. Судя по всему, пилот у нас не слишком опытный. А, значит, шансы мои на благополучный исход дела возрастают. Если бы ещё не этот сопровождающий на месте наблюдателя…



Глава 8

Понадобилось всего лишь ещё разок вмешаться в управление, и у этого «герра», наконец-то, не выдержали нервы. Стоило только ослабить нажим на трос и убрать ногу (я же тоже не железный), как пилот принял очень правильное (для меня), а, главное, своевременное решение идти на вынужденную посадку.
И, зараза этакая, как-то очень уж быстро вниз пошёл. Заспешил, заторопился. У меня даже уши заложило, пришлось продувать. Он что, разбиться захотел? Конструкция-то у этого аппарата деревянная, на такие перегрузки явно не рассчитанная. На перекладке рулей на снижение вон как заскрипел всеми шпангоутами и растяжками, а что будет на выводе…
Ударил локтем по полотну перед собой раз, другой, третий. Первых двух раз не хватило, чтобы полотно пробить, только с третьего раза и получилось с ним справиться. Пружинит, зараза.
Постарался заглянуть вперёд через получившуюся пробоину, нужно же знать, что там, куда с таким упорством стремится немецкий пилот.
А ему как раз в этот вот момент в голову светлая мысль о выводе из крутого снижения пришла. Да уж, совсем некстати для меня. Ну и начал он выводить самолёт, озарённый этой идеей, да так резко, что у меня даже голова наружу вывалилась, и остальная, измученная тяжёлым путешествием тушка в пробоину едва не улетела. Так придавило меня перегрузкой на выводе.
Хорошо, успел руками в стрингеры упереться, удержался каким-то чудом, втянул голову внутрь.
Но всё же успел снаружи осмотреться. А высота-то у нас уже небольшая. Хоть набегающим потоком слёзы из глаз и выбило практически сразу, а кое-что по сторонам всё-таки сумел разглядеть.
Внизу лес, лес и… Горы. Горы, чёрт бы их побрал! И куда он тут садиться собирается? Разобьёт же машину и нас с ней в придачу! На «нас», то есть на экипаж и моего сопровождающего мне по понятным соображениям наплевать, а вот на себя, любимого, ни в коем случае. Неужели пилот сей бандуры летающей совсем самообладание потерял?
Я даже ногу подальше от троса отодвинул. Вот честное слово – как-то нет никакого желания раньше времени убиваться. По чужому желанию или дурости, имею в виду. Другое дело, когда по собственному… И в выбранный именно мной подходящий для сего действа момент…
Ещё разок приложился лицом к пробитой дыре, так, чтобы не высовываться, прищурился, заглянул одним глазком «за горизонт».
Нет, внизу на нашем пути даже просветов никаких в лесу не видно. Сплошняком зелёные насаждения стоят. То есть не зелёные, зима же на дворе, листья все облетели, но и не засохшие. Поэтому и зелёные. Тьфу! Какая ерунда в голову лезет! Разозлил меня этот гербарий толстоствольный…
Э-э, а куда это ты карабкаться начал? Похоже, пилот этого аэроплана немного успокоился и снова собрался вверх карабкаться. Не пойдёт такое дело. Меня и эта высота вполне устраивает. Нет, не в смысле покидания, а в смысле полёта. Сейчас у нас на глазок метров двести пятьдесят. Вот пусть на этой высоте пока и держится!
И я слегка придавливаю ногой трос. Вновь вынуждая нервничать немецкого лётчика. Вот, другое дело! Сразу у него в голове все глупые мысли о продолжении полёта в наборе высоты пропали. Даже ещё немного снизился, к моему вящему удовольствию, теперь у нас метров сто восемьдесят высоты. Даже можно через дыру отдельно стоящие деревья различить.
О, кричат они там что-то этакое неразборчивое друг другу. Похоже, ругаются между собой. Паника на борту, это хорошо! Обычно подобное до добра никогда не доводит. Давай-ка мы ещё ниже спустимся…
Вот, другое дело! Идём над верхушками деревьев, чуть ли колёсами по ним не цепляем. Казалось бы, можно сейчас и покинуть этот плацкарт. Но прыгать вниз… На такой скорости… Да ещё и на деревья… У меня не настолько безвыходное положение. Поэтому прыгать именно сейчас никакого желания нет. Подожду-ка я более подходящего момента! Как-то уверился я твёрдо в благополучном исходе своей задумки. Хоть и авантюра, но толковая же авантюра, реальная такая. Я же уже вижу.
Эх, хорошо, что не вывалился и не выпрыгнул. Под нами земля резко вниз пошла. Я же говорю – горы. Они хоть и не в полном смысле этого слова – «горы». Но и не равнина точно. Перепады высот довольно-таки порядочные. Холмы высокие, скорее.
Краем глаза заметил далеко слева какой-то непорядок. Наклонился, выглянул. Водная поверхность это блестит. И большая какая-то поверхность… Озеро? Может быть, может быть. Или река? Тогда точно ждать нужно.
А местность-то под нами всё больше и больше понижается и даже вроде бы как выравнивается. И мы уже не над верхушками деревьев летим, а снова метрах на ста над лесными серыми кронами идём.
И идём как-то слишком ровно. Непорядок это. Опять же и высота великовата. Нужно снова заставить немецкого пилота нервничать. Пусть ещё разок подёргается. Не нужен мне там, наверху в кабине, хладнокровный пилот. Мне он нужен испуганным и неспособным принимать взвешенные решения. И я снова придавливаю ногами трос.
Хорошо, что лежал на боку возле самой дыры. Только поэтому и смог увидеть впереди характерный блеск воды. И самолёт как раз ещё больше снизился, снова почти колёсами деревья цепляет. И я глаз с водного блеска не свожу. Не отворачиваюсь, только щурюсь сильно, потому как встречный поток воздуха так по глазам и лупит, слёзы выбивает и по щекам размазывает. Это ещё хорошо, что птица какая-нибудь мне не попалась, или насекомое зловредное, в виде жука здоровенного. Впрочем, зима же, какой может быть жук? А вдруг? По закону-то подлости? Вывелся зимостойкий на мою голову… Как прилетит сейчас мне в глаз… Или, что ещё больнее будет, в нос…
А вода всё ближе…
Река это! Большая, широкая, как раз для моих планов подходит. И жилья в пределах видимости никакого не вижу. По крайней мере, в обозримом мною пространстве ничего глаз не зацепило.
Вот как эту реку увидел, так все посторонние мысли из головы и пропали. Начал действовать, словно механизм бездушный.
Времени нет – снова упираюсь ногами в трос, заставляю самолёт опуститься ещё ниже. Ага, сработало! Немец в очередной раз занервничал и обороты моторов сбросил. Явно приводнять свой аппарат собирается. Ну или расчёт на нечто подобное в голове держит.
Что это внизу промелькнуло? Грунтовка? А-а! Земля под нами резко уходит вниз. Снова у нас высота метров двадцать-тридцать. Да сколько же можно! Что ж здесь за рельеф такой неподходящий!
Снова упираюсь ногами в трос, стараюсь не передавить. На такой малой высоте одна ошибка пилота, и нам всем не поздоровится. Но и не давить на трос нельзя! Прижал – отпустил, прижал – отпустил. И не спускаю глаз с быстро набегающей на меня реки. Как раз в этот момент и надвигается заросший камышом берег. И узкая длинная поляна вдоль берега. Вон куда ты нацелился! Соображаешь…
Вот только разворачиваться и пытаться умостить машину на эту поляну как раз мне и не нужно. Лучше для меня было бы ещё чуть дальше в сторону реки протянуть! Ослабляю давление ногами на трос, а сам в этот же момент двумя руками лихорадочно рву полотно под собой. И в запале совершаю ошибку!
Пытаться прорвать полотно настолько неудобно, что я несколько выпрямляю тело вдоль борта. Неожиданно такая крепкая и неподдающаяся до этого моим усилиям ткань сейчас легко расходится в стороны по всей длине, и я чуть было не вываливаюсь прямо в быстро расходящуюся дыру! Хорошо, что ещё стрингеры продольного набора есть. Их мало, но именно они меня и спасают, задерживают на какое-то мгновение.
От испуга поднимаю плечи и голову вверх, подальше от расширяющегося разрыва. Глаз не оторвать от летящей внизу серой лентой земли! Пытаюсь судорожно хоть за что-то схватиться руками, но сразу же проседаю боком вниз! Правая рука по плечо вываливается наружу! Дёргаю ногами, разбрасываю их в стороны, пытаюсь хоть как-то и хоть за что-то зацепиться, удержаться от падения. И снова попадаю сапогом по тросу…
Похоже, я очень сильно дёрнулся! И точно переборщил с давлением! Самолёт буквально проваливается вниз, чиркает колёсами по сухим зарослям. По лицу и болтающейся руке хлещет верхушками камыша, и больно так хлещет. Ещё успеваю порадоваться, что мне сейчас рогоз не попался, убираю ноги с бортов, поджимаю их под себя. Вот сейчас! Ещё миг! Ещё!
То ли немецкий пилот не ожидал ослабления усилий на руле высоты, то ли ещё что, а самолёт вдруг резко поднимает нос, начинает лезть вверх и быстро терять скорость. Обороты-то прибраны!
А я вываливаюсь наружу! И не по своей воле, вот что самое плохое! Так бы хоть успел сгруппироваться! А сейчас просто выпал. Окончательно! Выбросило меня…
И даже в последний момент на одних инстинктах попытался удержаться внутри самолёта, ухватиться левой рукой за оборванные края пробитой мною дыры, за деревянный брус стрингера. Не получилось…
Так и вылетел головой вниз. Успел только сообразить, что теперь мне точно каюк. Головой вниз, да на скорости…
Каким образом извернулся, даже не понял. Как там у классиков? «Жить захочешь, ещё не так раскорячишься?»
Вот и я раскорячился. Успел. Извернулся как-то, скрутился спиной вперёд. Так в камыши и влетел, с растопыренными в разные стороны руками и ногами. В развороте. И пятой своей точкой об воду приложился, зацепил легонько… И заскользил на спине по хрустким побегам, сминая и подминая под себя высокий камыш головой и плечами, вжимая при этом свою многострадальную тыковку в плечи и молясь только об одном – чтобы не подвернулись сейчас на моём пути какой-нибудь валун или крепкое дерево!
И чётко увидел во время своего короткого, но такого феерического скольжения по камышам, как немецкий самолёт в резком наборе высоты окончательно потерял и так уже невеликую свою скорость, встал на хвост, завис на долю секунды в практически вертикальном положении и так же вертикально, «свечкой» пошёл вниз, к земле, в самый последний момент перед ударом о неё заваливаясь на крыло.
Как он упал, я не увидел, камыш помешал. Услышал только сильный удар!
И в этот момент моё фееричное скольжение закончилось!
Остановился, замер. Сверху травяной мусор на меня густо посыпался. Потом чуть-чуть даже вниз съехал с толстых стеблей.
Даже двинуться почему-то не могу. И вдохнуть. Лежу, в небо глаза пучу и не верю, что цел! А тут и камыш подо мной (это я так свою многострадальную пятую точку называю) начал проседать, раздвинул стебли, пропустил вниз, к воде. И я начал медленно-медленно спиной погружаться в воду! Хорошо ещё, что камыш сразу утонуть мне не дал, придержал на поверхности. Только тут и сделал первый вдох! Такой вот бодрящий эффект ледяной воды. Да ещё снова на автомате руки в стороны раскинул, опёрся и уцепился за стебли. Заодно и обрадовался, что руки у меня целы и они работают.
Спина ноет, не пошевелиться, ноги такие же, аж горят в ледяной воде. Ну и голова… Такое впечатление, что я без скальпа остался! И без ушей! Как лежал, так и смотрю назад, на проделанную моей тушкой просеку. Всего-то пролетел метров пять-семь, не больше. А казалось-то, что всю сотню проскользил! Настолько непередаваемые ощущения испытал.
А вот носу ничего! И даже повязка с головы «не сползла». На щиколотку, ага…
Всё, пора выбираться на сушу. Вода-то действительно ледяная, зима на дворе! Заворочался, перевалился на бок, попытался ноги опустить. Провалился сразу же по колени и дна не нащупал. Зачерпнул воду ладонью, ко рту поднёс, понюхал. Лизнул, хлебнул. Ещё разок зачерпнул. Похлебал. Достаточно.
Прекратил свои попытки утвердиться в вертикальном положении и начал ползком выбираться на берег. Подминаю под себя камыш и таким образом передвигаюсь. Вот когда дно увидел, тогда и встал. Пошёл, высоко задирая колени, раздвигая руками стебли перед собой. Торопиться нужно, там же самолёт разбился! А в нём бензин – не дай бог полыхнёт. Я в этих сухих камышах враз зажарюсь. Будет гриль в кожанке…
Вырвался из плотных зарослей на поляну, замер на границе камышовых зарослей, огляделся по сторонам. Никого из местных пока не вижу. Это хорошо. Потому что выходить на открытое место как-то так… Опасливо, что ли?
Осторожно шагнул вперёд, к месту катастрофы. Обломки лежат кучей, самолёт как падал на хвост, так и сложился в месте падения компактной горкой. Единственное, что в стороне валяется, так это крылья. От удара он их в стороны разбросал, вместе с моторами.
Нет, уже ничего не полыхнёт. А бензин да, журчит из смятого бака, на землю стекает, едкий характерный запах до меня еле-еле долетает. Поэтому полыхнёт не полыхнёт, гадать не буду. Быстро осмотрюсь тут и буду прочь убираться. Мне оружие нужно, карты, еду бы какую-нибудь для полного счастья найти.
Чуть в стороне два тела лежат. Выбросило? А потому что пристёгиваться нужно было! Впрочем, в этом случае это им явно не помогло бы. От кабины ведь только кусочек носовой капсулы остался целым, всё остальное просто месиво. Подошёл ближе, постоянно оглядываясь и прислушиваясь. Тишина. Ни стонов из-под обломков, ни хрипов. И со стороны никто не шумит, тревогу не поднимает.
Кто это тут у нас? Стрелки. Оба. Жаль, что не мой немец. Наклонился, первым делом из кобуры на поясе покойника пистолет выдернул, передёрнул затвор, пощёлкал предохранителем, разбираясь в конструкции. Вроде бы ничего сложного нет. Сунул его в боковой карман кожанки, сразу как-то на мир стало легче смотреть. Потянулся было сдёрнуть с этого тела зимнюю куртку, да решил отложить это дело на потом. Сначала общий осмотр, и только позже тщательная мародёрка. А пока и в мокром похожу, недолго мне терпеть мокрые штаны осталось. Да и не в России мы, не так уж тут и холодно…
Пошёл по кругу, хлюпая водой в сапогах, обходя место катастрофы и внимательно вглядываясь в останки самолёта. Где-то там мой сопровождающий. Мне бы моё собственное оружие не помешало, наверняка же оно где-то у него. Как и документы. У меня-то в карманах пусто, всё выгребли, даже пыли не оставили.
А вокруг всё та же тишина. Это хорошо. И с реки через камыши никто не лезет. Ну что? Нужно попробовать в обломках порыться…
Упёрся руками в носовой обломок, напрягся, толкнул его от себя, сдвинул немного. Совсем сбросить не получилось, всё-таки конструкция не до конца разрушилась, крепко сделана. Цепляется одно за другое. Зато руку в перчатке-краге увидел.
Начал разгребать обломки, оттаскивать-отбрасывать в сторону. Вскоре смог за эту самую руку вытянуть тело. Правда, трудно пришлось – тянул вместе с креслом и куском пола кабины. Этот был как раз пристёгнут.
Пришлось возвращаться назад, к ранее обнаруженным телам и обыскивать их полностью. На этот раз подошёл к этому делу с полной ответственностью. Выгреб всё. Пригодится. И нож нашёлся. И даже не один. Заодно и переоделся в сухую одежду, не побрезговал. Им, в отличие от меня, уже ничего не нужно. Распихал всё найденное по карманам. Оставлять это дело на потом не рискнул. Мало ли уходить срочно придётся? В нагрудном кармане второй куртки целую плитку шоколада нашёл, тут же её на ходу сгрыз и вернулся к обломкам.
Найденным ножом смог перерезать привязные ремни и вытянуть отрытое тело на чистое место. Руки-ноги поломаны, голова разбита, всё в кровище – но опознать пилота смог. Оттянул его к тем двум стрелкам, обыскал. Всё в отдельную кучку сложил, в мои карманы-то уже ничего не помещается.
Куртку не стал с него стягивать, она вся кровью залита. Потом в обломках его лётную сумку с картой прибрал, через плечо перекинул. Туда же и документы пилота забросил, и все остальные его вещи. Ну и кое-какие мои (да, уже мои).
Затем приступил к поискам «своего» немца. Здесь пришлось повозиться дольше. Он-то почти в серединке обломков оказался. Но докопался, разрезал ремни, потянул за руки и отшатнулся от неожиданности, присел даже на землю. Живой, собака! Но пока без сознания.
Зашипел от боли – потому что уселся прямо на острые обломки. Хорошо ещё, что брюки на заднице не прорвал. Наверное. Проколол-то точно. Потом посмотрю.
Зато испуг от острой боли и последующей досады на самого себя сразу прошёл. Любопытством и довольством сменился. Вдруг удастся что-нибудь сейчас узнать? Вытянул немца, оттащил к остальным, положил чуть в сторонке.
Обыскал, связал, не стесняясь затянуть верёвки покрепче. Ну не буду же я с ним церемониться? Он мне вообще-то не нужен. Если получится, порасспрашиваю, и прощай…
Но сначала нужно раскопки закончить. Свои вещи-то я пока не обнаружил.
Провозился в обломках ещё какое-то время, докопался до самой земли. Даже два пулемёта достал, с боекомплектом. И мешок этого сопровождающего всё-таки нашёл, уже в самом конце, когда решил окончательно прекратить поиски. И нашёл-то чудом, по плечевой лямке. Так бы и не заметил среди обломков.
Что-то мешочек какой-то лёгкий. Вернулся к телам, вытряхнул из мешка его содержимое, разгрёб в стороны. Так, это моё оружие, это документы, а где остальное? Где оружие и документы казаков, помощника? Если их убили, то должны же были хотя бы обыскать и для доказательства прихватить вещички с собой? Так что? Получается, моих товарищей не убили?
Повернулся в сторону бесчувственного тела, глянул с предвкушением. Сейчас ты мне всё расскажешь! Всё. Даже то, что не знаешь. Да лишь бы не помер раньше времени! Так, всё общей кучей назад, в мешок. И из карманов остатки тоже туда, кроме трофейного пистолета. Потом разберусь, что куда пойдёт. И к немцу. Пора нам с ним, наконец-то, поговорить по душам…
Сначала разговор не задался. Для того чтобы привести немца в чувство, пришлось из реки воды принести. Для чего использовать головной убор одного из мёртвых стрелков. Всё равно он ему уже не понадобится. Ему больше вообще ничего не понадобится.
А вот дальше начались сложности. По-доброму немец говорить отказался, пришлось переламывать себя и делать ему больно. И даже очень больно. Никогда не замечал в себе садистских наклонностей, а тут даже удовольствие какое-то получил, самому не верится. Стоило только вспомнить Игната с Семёном, да Дитерихса, как всё само собой получилось. Да ещё в самый ответственный момент нечаянно сам себе по носу задел…
А дальше всё как-то само собой и вышло. Озверел от боли. И пошло, пошло.
Всё-таки, оказывается, куча прочитанной литературы сильное влияние на подсознание имеет…
И пальцы я ему ломал, и щепки остро оструганные кое-куда загонял. Щепок теперь вокруг много, даже искать не пришлось. Короче, рассказывать долго, а на самом деле всё получилось очень быстро. Всего лишь несколько минут эта неприятная процедура и заняла. Это потом я уже отблевался, когда от поляны той отошёл подальше. А в первый момент лишь на озлобленности и вылез. За свои мытарства, за товарищей. И на собственной боли. Да ещё в самый критический момент вспомнил те зверства, которые немцы творят и будут творить на нашей земле… И всё. Планка у меня и упала…
Вот сейчас и стою, буквой «зю» согнулся, давлюсь, корчусь в рвотных спазмах, из желудка пытаюсь хоть что-то выплеснуть. А не получается, пусто там, нет ничего. Всего-то стоило чуть-чуть в сторону отойти и расслабиться. И сразу мычание немца припомнилось, выпученные его глаза, бледные заросшие щёки, огромные капли пота на лбу. Всё он мне рассказал. И рассказал на русском языке.
Да, мои товарищи остались живы, добивать их не стали. А вот выжили ли они после, этого уже мой пленник не знал. Почему добивать не стали? Да просто не захотели. За них ему не заплатили. Вот и всё…
И про мой захват подробно всё выспросил. Насколько это было возможным в тех условиях. Очень уж меня интересовал тот вопрос на русском, когда ко мне по имени-фамилии обратились. То, что этот вопрос задавал не мой пленный, это я точно знал. Уж тот голос-то я на всю жизнь запомнил. А сейчас этому и подтверждение получил. Так что теперь мне обязательно нужно назад вернуться!
А меня да, везли сначала в Австрию, а уже оттуда должны были на этом же самолёте переправить к «доброму дядюшке Вилли». Погостить, так сказать. Недолго. До ближайшей виселицы, как преступника и злодея, посягнувшее на святое для всей их Империи…
Где сейчас мы находимся и по какому маршруту летели я спрашивать не стал. Смысла нет. Карта же у меня с собой. Пока не рассматривал её в подробностях, так, раскрыл на складке, быстрым взглядом окинул. Важно, что понял, где я сейчас нахожусь. Остальное потом. Сейчас срочно уходить нужно. Только и успел, что за деревья уйти, да сотню шагов по лесу проделать. Тут и вспомнилось только что проделанное, заставило скрючиться возле ближайшего дерева. Иначе бы точно на колени упал. А так хоть за стволик уцепился, на своих собственных стоять остался. На дрожащих, честно сказать, коленях, но всё-таки стоять…
Отдышался, тыльной стороной ладони утёр слюни и сопли, другой рукой смахнул выступившие слёзы. Отдышался, выпрямился. Ещё пару раз вдохнул глубоко, выдохнул и сплюнул в траву. Легче стало. Побежали! Потихоньку сначала, трусцой. Зачем? А потому что с той поляны всё-таки пришлось уходить в быстром темпе. Успел только нож немцу под рёбра загнать. Горло резать всё-таки не смог, навыков должных нет. Решимости-то точно хватило бы, а вот как представилось, как я ему горло пилить буду, так и передумал. И живым его оставлять было никак нельзя.
Да, причиной такой спешки были чьи-то голоса на реке. Всё-таки нашлись очевидцы падения самолёта, объявились.
Хорошо хоть они особо не спешили с поисками, дали мне возможность все свои дела сделать. А на контакт с местными я пока абсолютно не готов идти. Да и увериться нужно, что это точно Румыния. Они нам вроде бы как и союзники, но я лично никому не доверяю, кроме своих, русских. Да и тем через одного.
Опять же моя форма мокрая, её ещё сушить нужно. А на мне сейчас надет полный комплект немецкой лётной формы – комбинезон с курткой, ботинки и даже шлем. И встречаться с румынами в таком виде – равносильно подписать себе смертный приговор. И разбираться вряд ли кто будет.
Прорысил около километра по довольно-таки чистому лесу. Удивительно, но ни сухостоя вокруг не вижу, ни валяющихся на земле сучьев. Всё вылизано и прибрано. Бежать одно удовольствие. Вот только в зимнем комбинезоне и такой же куртке особо не побегаешь, даже трусцой, как я это делаю. Поэтому через километр, приблизительно, я выдохся, вспотел и остановился. Да и силы закончились. Пошёл тихонько на подрагивающих ногах, отдышался, отплевался, замер, прислушался. Тишина, погони никакой не слышу. Но и успокаиваться, обольщаться не нужно.
Присел на сухое, облокотился спиной на ствол дерева, вытянул ноги. Мешочек рядышком пристроил.
Перекинул летную сумку вперёд, расстегнул и достал карту. Разложил на коленях, всмотрелся. Так, судя по линии пути и реке мы должны быть приблизительно вот в этом районе. Ткнул пальцем, обозначая примерное место. Наверняка ведь уклонились в сторону со всеми этими выкрутасами. В общем-то мне большой разницы нет. Главное, хотя бы приблизительно с местоположением определился. Куда дальше? Прикипел глазами к карте.
Река называется Дунай. Слева, километрах в двух, широкий залив, тот самый, который я за большое озеро принял. Там квадратиками многочисленные населённые пункты отмечены. Только все они на той стороне реки, на противоположной. И в километре справа река тоже начинает сильно расширяться. И там тоже домишки и домишки вдоль берега рассыпаны.
Чёрт, а на моём берегу даже жилья никакого нет поблизости! Всё там, на противоположном. Стоп! А дорога? Та самая, которую мы перелетели перед падением? Я что, перескочил её и не заметил? Да не может этого быть! Ну-ка, куда она на карте ведёт? А так вдоль берега и тянется. В левую сторону до ближайшего жилья очень далеко, а вот вправо… Да, там есть несколько разбросанных единичных квадратиков. И до ближайшего всего лишь несколько километров. А если точнее, прикинул на глазок, то в километрах или вёрстах (всё время сбиваюсь) в трёх, даже чуть меньше, какие-то явно хутора обозначены. Зачем они мне? А есть потому что очень хочется! Где я зимой себе еду найду? Охотиться? Да я вас умоляю! А вот купить её совсем другое дело. Деньги-то у меня трофейные есть…
Чёрт, точно! Вот я дуб! Они же действительно – трофейные! Значит, что? А то, что они не местные, а чужие, немецкие марки… С ними я в этой Румынии спалюсь на раз.
И всё же нужно точно со своим местоположением определиться. А вдруг это уже не румынский Дунай? Вдруг это уже какая-нибудь Австрия?
Ещё раз глянул на карту. Да, вполне может подобное быть. Я же не знаю ни времени нашего полёта, ни расстояния, которое мы пролетели, да даже дальности этого аппарата и то не знаю. Может быть, он, как и наш «Муромец», вполне способен до неё добраться?
Да нет, чушь, не может подобного быть. Иначе не делали бы ещё одну промежуточную посадку на дозаправку. Если, конечно, мне мой немец не «назвиздел»… А он мог… Под экспресс-допросом? Да кто его знает. Я сейчас во всём и всех сомневаюсь и везде подвох ищу.
Ну и что мне сейчас делать?
Прислушался. Тишина в лесу. Ну, относительная, само собой. Ветки вверху качаются, скрипят-шумят, листва кое-где прошлогодняя шуршит на ветерке, птицы какие-то чирикают. Так что есть звуки, есть. Другое дело – это я их автоматически отсекаю, ищу чужие для леса звуки, те самые, которые люди-человеки во время своей ходьбы издают.
Тихо пока. Но я не обольщаюсь. Можно и по лесу очень тихо ходить. Не все же как я топают. Есть такие специалисты, что… А-а, даже думать не хочется! Надеюсь, здесь их пока нет.
Вытащил из кармана пистолет, вытряхнул из мешка свою мокрую форму и все трофеи. Пока есть возможность, нужно всё перебрать, осмотреть, избавиться от лишнего и уложить оставшееся назад в мешок так, как мне нужно.
Да, совсем забыл. Расстегнул куртку, прошёлся по всем карманам комбинезона. Вот! То, о чём я только сейчас сообразил. Да хорошо хоть вообще сообразил! Одёжка-то у меня с чужого плеча. А в ней, точнее в её карманах, документы. Чужие, притом, документы. Хорош бы я был с этими документами, если бы меня поймали. Поэтому всё прочь из карманов.
Все бумаги экипажа уложил в мешок отдельным свёртком. Свои же наоборот вернул на освободившееся место в нагрудном кармане немецкого комбеза. И с оружием разобрался. Своё на себя, чужое… Чужое пришлось оставить. Ни к чему мне оно. Да, жаба душит, но это лишний вес. А он мне сейчас совершенно ни к чему. Вот какого чёрта я его столько тащил? Почему сразу не выбросил или вообще на месте не оставил? Ладно, что уж теперь-то сокрушаться.
Деньги все отдельной пачечкой сбоку сложил, завернул перед этим в тряпочку. Форма… Вот с формой проблемы. Моя собственная гимнастёрка или китель, кому как удобнее – пропотевшая, грязнущая, штаны ещё хуже, только что не обгаженные. Комбинезон мой – что решето дырявый. Особенно в тыловой его части. И кожанка на спине выглядит так, словно ею по камням долго-долго возили, шоркали. Ремень мой тоже в ужасном состоянии – изрезан весь, особенно в той его части, где спина – так я по камышам скользил.
Всё, хватит рассусоливать. Подхватился на ноги, мешок за спину забросил, лётную трофейную сумку с картой снова через плечо перекинул.
Развернулся в сторону хуторов. Направление взял по примерному их расположению. Всё равно тут заблудиться сложно. Река петлю заворачивает, даже если собьюсь с курса, то рано или поздно на берег выберусь. Вот только с продовольствием проблемы. Та плитка шоколада давно уже в желудке переварилась. А то, что не успело перевариться, то давно из меня со свистом вылетело. Так что есть хочется сильно. И пить. Почему-то немцы мне попались не запасливые. Ни у кого фляги не оказалось. Поэтому иду, а сам то и дело подумываю влево повернуть, к берегу. Водичка там.
Опасно? Если самому ни на кого не натыкаться, то думаю, ничего опасного нет. Успею спрятаться. Да и на открытое место не нужно выходить. Можно и в камышах прекрасно напиться. А почему так пить хочется? Так уже прошло два часа после тех моих глотков. И до этого меня питьём не баловали.
Чистая ли она, эта водичка? Чистая. Если бы было с ней что-то не то, так я бы уже давно штаны спустил и в кусты убежал. Хотя, зачем куда-то бежать? Можно и прямо здесь присесть, тут тоже кусты имеются…
Так, что-то у меня мысли не в тут сторону свернули. А, с другой стороны, о чём ещё сейчас мне думать? Вот когда выберусь к своим, тогда и начнутся главные проблемы. А пока проще нужно быть. Вот как я сейчас…
Вот и жильё человеческое. Стою, в деревьях хоронюсь, из леса не высовываюсь. Но собаки, заразы такие, меня всё равно учуяли, загавкали. Это я с ветром обмишурился, не учёл его. Да я об этих собаках вообще не подумал!
Выходить? Хутор-то вроде бы как совсем безжизненный. Даже дым из трубы не вьётся.
Шагнул и тут же убрался назад, за то же дерево и спрятался.
Вот эти явно по мою душу.
А кто же это ещё может быть? Явно не охотники, хоть все и в гражданском, да с оружием соответствующим. Не так-то и далеко до них, охотничьи ружья прекрасно можно разглядеть. Однако, поторопился я с выводами – не все здесь в штатском. Эти двое во главе группы явно полиция. Или жандармерия, что тут у них, не знаю. Потому как наблюдаю какую-то форму. Лишь бы не солдаты, не армия. Тех-то в случае чего могут столько нагнать, что меня враз найдут.
Кстати, со стороны реки пришли. Получается, никто меня по следам не преследует?
Нет, не стоит мне прежде времени обольщаться. Ну не дураки же они? Явно можно понять, что кто-то же мёртвых на месте катастрофы обобрал, да и одного выжившего только недавно прирезал.
Да ещё и допрос. Следы-то специфические сразу видно. Так что идёт кто-то по моим следам, идёт. Не может не идти. И точно кто-то из специалистов. Судя по этой толпе, не армия, а, скорее всего, местные егеря-лесники. Эти точно найдут.
И я пошёл тихонько вдоль опушки. Прячась за деревьями, в обход этого хутора. Если не успею их обогнать к следующему жилью, то мне просто нужно будет убираться вообще в сторону. А здесь до ближайшего более или менее крупного жилья ого-го, сколько. Я по карте смотрю – левый берег гораздо более населённый и обжитый. Ну, по крайней мере, именно здесь, в этой его части…
Зачем мне обязательно к жилью нужно? А точно, зачем? Тут уже не до еды, тут ноги бы унести. Затем, что мне лодка нужна, на тот берег перебраться. От поисковиков оторваться, время выиграть.
Зимний…
– Ники, почему я обо всём узнаю последней? – возмущение на обычно безэмоциональном лице Марии Фёдоровны было настолько неприкрытым, что Николай Второй несколько растерялся. – И Вы здесь, Владимир Фёдорович? От Вас я подобного не ожидала!
Вдовствующая Императрица быстрым шагом, таким, что даже серое длинное платье на миг обрисовало контур стройной и отнюдь не оплывшей фигуры, подошла ближе и остановилась перед двумя собеседниками, вынуждая их быстро встать и склониться в подобающем этикету поклоне. Впрочем, они бы и сами это проделали, если бы Мария Фёдоровна дала им на это время и не ворвалась бы в кабинет Императора, словно ураган.
– Ваше Величество, – склонил голову Джунковский, и прищёлкнул каблуками. Опытного царедворца даже такой эмоциональный и неожиданный порыв всегда выдержанной вдовствующей императрицы не смутил. Выкрутился, как обычно, скосил хитрый глаз на императора, словно давая этим своим жестом подсказку Марии Фёдоровне, кто именно виноват в этом утаивании столь важной для неё информации.
– Владимир Фёдорович. Мы с вами чуть позже закончим, – слова государя не давали двузначного толкования, поэтому Джунковский сразу же и откланялся. Сначала короткий поклон Марии Фёдоровне, а только потом Николаю. И плотно прикрыл за собой дверь в кабинет. Отошёл на несколько шагов в сторону, чтобы ни у кого даже мысли не возникло, что он может что-то подслушивать. А кому что-то подобное измыслить – здесь таких хватало. И караул, и охрана, и вроде бы как немногочисленные придворные. Но эта кажущаяся немногочисленность могла ввести в заблуждение кого угодно, только не опытного жандарма и царедворца. Тут только дай малейший повод, и сразу же откуда не возьмись налетят коршуны, начнут крутиться вокруг с жадным любопытством. А уж что потом начнётся… Быстро, подобно кругам на воде, разойдутся сплетни, щедро приукрашенные домыслами и вымыслами. Бр-р, то ещё змеиное логово!
Поэтому лучше вообще не давать никакого повода к сплетням. И, на самом-то деле, сейчас есть более важный повод для беспокойства. Это похищение… Чёрт бы его побрал! Ведь не хотел же отпускать этого летуна из столицы, видит Бог, не хотел. Словно предчувствовал грядущие неприятности. И вот они, не заставили себя долго ждать. Да и не всё так просто с этим похищением. Спешно сформированная Комиссия уже приступила к расследованию, и первые его результаты заставили срочно испросить аудиенции у Императора. Нет, как шефу Корпуса, можно было бы и без разрешения заявиться во дворец, но… Вот именно! Всегда полно таких подобных «но»! В основном, все первые выводы комиссии Владимир Фёдорович уже успел доложить Николаю. Почему не Марии Фёдоровне? Джунковский даже самому себе опасался признаться, что просто побоялся… Да, даже ему было не по себе. А ведь вроде бы все всё знают. И он сам, и Мария Фёдоровна, И Император. Сколько раз об этом говорили, и всё бесполезно. Нет, не о Марии Фёдоровне тут речь. Скорее, о Николае. Вот если бы не он, а его мать…
И оборвал себя резко генерал, испугался своих собственных мыслей, незаметно оглянулся по сторонам, чётко фиксируя любопытные взгляды. А вдруг кто-нибудь умудрился эти крамольные мысли услышать…
А за плотно закрытыми дверями в это время Мария Фёдоровна выпытывала у сына все подробности похищения в Константинополе своего протеже, Грачёва Сергея Викторовича…



Глава 9

С освободившимся от лишнего железа мешком бежать по толстому слою порыжевшей хвои было значительно легче. Да я его веса на первых сотнях метров вообще не замечал. А потом как-то сразу запыхтел, засипел, перешёл на трусцу. Ещё через километр вообще захотелось на шаг перейти, да заставил себя хоть как-то продолжать бег. Останавливаться никак нельзя. Хорошо ещё, что повезло мне, снег, похоже, давно сошёл, и земля успела хорошо подсохнуть. По крайней мере, явного следа за мной не оставалось.
Свои прежние ошибки постарался учесть. На подходе к очередному хутору резко взял к реке, пересёк дорогу, пристально вглядываясь в нетронутую пыль дорожного полотна. Следов не вижу. Пока везёт, никто меня не опередил. Да и не могли опередить. У меня час форы точно есть. Если они, конечно, пойдут сюда. И я заспешил.
Тропинку, ведущую от хутора к реке, издалека заметил и сразу же довернул влево, скорректировал свой бег-шаг таким образом, чтобы лишних метров не наматывать. Нырнул в камыши, перешёл на шаг – нужно отдышаться.
Ближе к воде тропинка сменилась длинными и узкими мостками из связанных между собой жердей. Скоро и вода под жердями захлюпала, зачавкала. Вот и лодка. Огляделся, вёсел нигде нет. По правде сказать, с вёслами я несколько погорячился. Лодчонка-то простая однодеревка. Долблёнка с нарощенными на одну доску бортами. И весло здесь одно должно быть. Как на байдарке. Должно… Но его нет.
Так, одну жердину я позаимствую для своих нужд (вместо шеста и весла пойдёт), а вот сюда, в узкую щель между оставшимися хлыстами нужно сунуть несколько марок. Как компенсацию за лодчонку. Ну, десятки, полагаю, за глаза хватит. Даже как бы и многовато за простенькую долблёнку-то. Ну да ладно, не жалко.
Интересное чувство. Вроде бы как и украл, но ведь и деньги оставил… За десять немецких марок здесь кое-что получше долблёнки можно прикупить. Марка пока ещё нормально стоит.
Собаки на хуторе спохватились только тогда, когда я от мостков своим импровизированным шестом оттолкнулся. Навыков нет, вот и стукнул по деревяхам пару раз, а они и услышали. Чуткие, заразы.
Пока по протоке на чистую воду выходил, намаялся. Оттолкнусь от заиленного дна, а шест-то и застрянет. Пока вытаскиваю его, лодчонка назад возвращается, на то же самое место. Да и вёрткая она, зараза, неустойчивая. Носом так и норовит в сторону уйти, в камыш зарыться, воды зачерпнуть. Теперь понятно, почему борта нарастили. Переплевался, короче. Да и спину между лопаток холодом сводит, всё кажется, что вот сейчас хозяева объявятся, на воровстве застукают. Оглядываться через плечо постоянно приходится. Хоть и оставил деньги, а всё равно стыдно…
Наверное, и по этой причине тоже у меня в первый момент настолько плохо выходило управлять водным транспортом. Но всё рано или поздно заканчивается, закончилась и эта тесная для меня и моих умений протока.
Сразу выскакивать из камышей на чистую воду не стал. Ухватился свободной рукой за шуршащие стебли, остановился. Скорость, правда, и так была не сказать, чтобы высокая, но тем не менее, притормозил. Высунулся, огляделся по сторонам. Не видать ли там «красной армии»? Тьфу, погони, то есть. Нет, чисто, никого не вижу.
Похоже, зря я так торопился. Не собираются местные по всем хуторам подряд шерстить. Им самого первого хватило убедиться, что никто из чужаков в этой стороне не объявлялся. Или всё-таки не зря? Посмотрим…
Вытолкался с помощью шеста кое-как из протоки, сразу же повернул направо, скрылся за камышом. Он же не ровной стеной растёт. То в реку рыжими по этому времени года зарослями вылезает, то, наоборот, к берегу жмётся. То, что мне и нужно. Сразу легче стало, пропало ощущение чужого пристального взгляда в спину. И я…
Нет, не рванул со всей дури на середину Дуная. И вверх по течению не пошёл, опаска была на своих преследователей наткнуться. Та же группа любопытных местных точно с воды пришла.
Поэтому я направился вниз по реке. Вдоль камышей так и пошёл, погрёб, всё приноравливаясь к своему тяжёлому и неудобному импровизированному веслу. Как хочешь, так и приспосабливайся. Ничего, погрёб кое-как. Ноги сразу промочил – с шеста мокрые капли прямо на штаны падают.
Сначала, правда, думал схалтурить, попробовал на волю течения отдаться. Не вышло. Течение здесь слабенькое, потому и пришлось шестом своим всё время подгребать. Как на байдарке. Ну и ветерок немного помог. На открытом месте не то, что в камышах – потихонечку в спину поддувает, подталкивает.
Сижу, шест тихонько в воду окунаю, загребаю. Периодически назад оглядываюсь, мало ли кто объявится. Как назло, участок реки мне попался прямой, ни одного изгиба. Потому и не хочу выходить на середину. На фоне камышей мой низкий силуэт не так просто различить.
Зато за это время ушёл вниз по течению довольно-таки далеко. Для меня далеко, а на самом деле даже сейчас вижу то место, где я из протоки выплыл. Ничего, ушёл, а всё остальное, даже мокрые штаны – ерунда.
Вот только река всё шире и шире становится. И день заканчивается. Ну то, что скоро стемнеет, это мне только на пользу, а вот то, что шире река становится, это идёт вразрез с моими планами.
Ладно, ещё чуток время потяну, мне темнота нужна. Или сумерки хорошие.
О, на противоположном берегу какой-то населённый пункт показался. Сверился с картой, есть такой. Получается, с местом я точно определился. Начал было запихивать карту в сумку пилота, да остановился. Избавиться бы нужно от этой сумки. Карту в мешок, к вещам, а сумку в воду. Ушла на дно как миленькая.
Ну, ещё немного потерпеть до темноты осталось. Хотя, можно уже и не терпеть. Оглянулся назад – ничего не вижу, всё в наступающих сумерках тает. И погони никакой нет. Хотелось бы надеяться, что и не будет.
Так что решительно заработал шестом, развернул лодку носом к противоположному берегу. Как раз, пока доберусь к нему, так меня течение и донесёт туда, куда мне нужно.
Так и вышло. Вот только когда добрался я до своей цели, вокруг уже совсем стемнело. Это на воде ещё более или менее что-то видно, а вот здесь уже всё. Мрак. И к пологому берегу я причаливал в полной темноте. Можно было, конечно, пройти чуть дальше, туда, где было ещё довольно-таки светло. Там даже кое-где фонари горели. Набережная, что ли? Можно, но не нужно. Не пойду. Это моим планам противоречит. Зато я сразу же нашёл место, где можно без проблем лодку притопить. Затон или заливчик большой, тут по берегу даже мостки имеются. Вот у самого дальнего от берега я воду бортом и зачерпнул. Я же говорю, валкая она, неустойчивая. Пошла ко дну и даже не булькнула.
Поднялся на берег, взобрался выше, прислушался. Не хотелось бы на стражей порядка наткнуться.
Теперь бы доктора найти. Хоть какого-нибудь. Так-то вроде как и не нужен он мне уже, самочувствие неплохое, но ещё разок осмотреть нос всё-таки желательно. На всякий случай. Всё-таки не на больничной коечке я последнее время отлёживался. Заодно и попробую себя в порядок привести. Опасно? В данный момент вряд ли. Уверен, что на том берегу я погоню со следа сбил. А на этом… На этом я пока никому не интересен. Главное, чтобы деньги у меня имелись. Как и везде, а здесь в особенности, деньги правят всем. Почему в особенности? А небогато вокруг люди живут. Судя по лодкам и домам. Освещение на набережной, правда, из составленной мной картинки выбивается, но… Да даже на хуторе бедненько было. Облезший он какой-то на вид, в землю вросший. Хотя должно быть наоборот. Тут и река под боком, и лес рядом, и хозяйство какое-никакое наверняка имеется. А живут плохо. Надеюсь, моим бумажкам на том берегу обрадуются. Она хоть и простенькая рыбацкая долблёнка, но всё равно труда и денег стоит.
Хотя не везде и не всё так мрачно, раз в городе этом даже фонари кое-где горят. Ну что? Ждать утра и тогда искать лечебницу? Не имеет смысла. Да и где ждать-то? Х-м. А где я в этой темноте, да ещё в незнакомом городе, без знания языка доктора найду? Нет, понятно, что слово «доктор» на всех языках практически одинаково звучит… Но и найти сейчас того, кому подобный вопрос можно было бы задать, уже проблема. Спят все. Или по домам сидят. Не стучаться же в двери с одним только вопросом? Вот завтра разговоров-то будет…
Ещё разок огляделся по сторонам. Пусто. Никого. Да я даже полиции, которой опасаюсь, не вижу.
Ладно, пойду тихонько вперёд. Пистолет только в кармане проверю. Так, на всякий случай. Рукоятку нащупал, обхватил крепко, и сразу себя увереннее почувствовал. Даже вроде как темнота отступила.
А доктора я всё-таки нашёл. Пошёл по наитию в сторону центра. Так минут через десять, случайно, на нужную улицу и набрёл. Где вполне понятную вывеску над входом в один из домов и увидел. Да она и подсвечена была на моё счастье. Не совсем, правда, доктор – аптека. Но где аптека, там же наверняка и помощь оказать смогут?
Постучал железным кольцом по двери, подождал, пока откроют. Открыли, правда, не сразу, сначала всё что-то выспрашивали через дверь. Отвечал на немецком, почему-то на русском не рискнул, при этом постоянно по сторонам оглядывался. Неудобно стало шум на всю улицу поднимать, да и не по себе как-то. В ночной тишине мой голос далеко разносится. А здесь и впрямь как-то очень уж тихо. Пустынно, безжизненно, даже вездесущих кошаков не видно. И собак. Обычно и тех, и других на улицах хватает, а тут никого. Странно. Даже поёжился, озноб по спине просквозил. Бр-р.
Ещё раз рукоятку пистолета в кармане потискал. Тут и припомнилось, где предположительно я нахожусь. Если это та самая Румыния… С её легендами и страшилками, то… Дальше лучше помолчать и не терзать душу непотребными фантазиями «… в ночное время, когда силы зла выходят на болото» …
Двери мне в конце концов открыли. Правда, ворчали при этом что-то непонятное и вряд ли доброе. Но, главное, открыли и проводили к аптекарю и доктору в одном лице, по узкому коридорчику в такую же тесную и невеликую комнатку. Судя по обстановке – приёмное отделение. А там и сам доктор объявился. Первым делом спросил о чём-то. Так понял, что засомневался он в платежеспособности клиента. Лучше бы себе кабинет просторнее сделал. Так это или не так, но, когда я ответил на немецком, да марки из кармана засветил, лицо усатого эскулапа разгладилось, залучилось масляным довольством.
Ещё что-то спросил. Я в ответ на нос свой показал. Угадал, похоже с ответом.
Больше вопросов не последовало, доктор сразу же приступил к осмотру. Меня покрутил, голову туда-сюда поворочал, лицо осмотрел. Размотал повязку, поворчал недовольно и отправил меня в так называемую туалетную комнату, жестами предложил смыть грязь.
А я и не оплошал. Почему бы не воспользоваться предложенным в полной мере? За что я деньги-то плачу? Зеркало размером с две ладошки здесь есть, в приветливо распахнутом настежь шкафчике кроме каких-то непонятных пузырьков и баночек сразу бритву заприметил. Ну и побрился, умылся, пару раз отвечая что-то неразборчивое на явно обеспокоенные вопросы из-за закрытых дверей.
Сам же предложил мне себя в порядок привести? Сам. Другое дело, что мы с ним в данный момент это по-разному понимаем.
Вот, совсем другой разговор. Осмотрел себя в зеркало. Да, кошмар ещё тот! Ночной порой и фонарей никаких не нужно! У меня свои прожектора отныне имеются. Так двумя бланшами и сверкают. О! На филина похож! Точно, на него! Сине-жёлто-зелёными кругами вокруг глаз. Ух и страшилище. Понимаю, почему меня доктор первым делом про деньги спросил…
Потом долго и мучительно промывали мне нос, убирая засохшие сгустки крови, чем-то там мазали внутри и обрабатывали. А вообще, как я понял, ничего страшного у меня уже и не было. Как я и думал. Да и не так-то и больно было, на самом деле. Страшно, это да. Но вполне уже терпимо.
Повязку доктор не стал накладывать. На мой вопросительный взгляд в сторону старых бинтов последовал отрицательный жест. А потом я несколько опешил от вроде бы как между делом заданного доктором вопроса:
– Антантее? – спросил и ждёт ответа.
Я только плечами слегка шевельнул. Пусть понимает, как угодно.
Доктору было угодно истолковать моё пожатие плечами в одному ему понятном смысле. Утвердительном. Потому как повеселел, грудь колесом выгнул, что-то горячо и быстро заговорил. Сначала на том же самом румынском, но тут же перешёл на немецкий! О, как! Ну, здесь мне уже проще.
Оказывается, сначала мой внешний вид, точнее пусть и грязная, но характерная одежда, а потом и предложенные к оплате немецкие марки вынудили доктора задать свой вопрос. Дело же вот в чём. Сам доктор как раз имеет немецкие корни, от чего и принадлежит к местной немецкой же общине. И до безумия рад встретить настоящего соотечественника в этой глуши.
Теперь мне понятен его вопрос. Своих дожидается…
Отделался общими фразами, расплатился за лечение. Кстати, за бритьё тоже пришлось заплатить. Благодетелей здесь нет. Вот тебе и соотечественник. Рад он…
Зато, наконец-то, хоть с кем-то поговорил. Представляться не стал, сослался на военную тайну. Доктор только головой на это моё заявление покивал понятливо, да с таинственным таким видом. Навоображал уже себе что-то. Уточнил место куда я попал – спросил, как оно на местном наречии называется? Что мне стоит ждать от местных жителей, как выбираться? По понятным причинам выбираться мне предложили на север, в Австро-Венгрию. Покивал горячо головой, послушал объяснения, да потихонечку разговор перевёл на рассказ об этой местности вообще. Что на востоке находится, что на западе и юге. Карту достал из мешка, на стол выложил. Эта карта как раз и явилась самым весомым доказательством моей принадлежности к войску Вильгельма. Вон как доктор при виде надписей на немецком возбудился, только что подпрыгивать не стал. Начал совсем активно сотрудничать. За разведчика меня принял, видимо.
Расспросил его об обстановке в городе, в стране. Ну, для интеллигенции во все времена самое любимое дело – это поговорить о политике. А мне только это и нужно, чтобы мой собеседник говорил. Только иногда направлял этот разговор в нужном мне ключе, а то сбивается доктор на всякую ерунду, оправдываться начинает – почему Румыния до сих пор не вступила в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии… Вот св…чь!
Да, если в этом городишке все жители настолько прогермански настроены, то для моего же блага пока лучше оставаться в этой одежде. До утра уж точно. Это пока ещё никто здесь обо мне не знает. А вот когда немцы начнут, а они обязательно начнут мои поиски, то тут полстраны станет за мной гоняться…
Всё, пора уходить. Направление на ближайшую гостиничку мне указали. Мазь купил, от синяков и отёков, больше мне здесь делать нечего. Горячо «поблагодарил» доктора за помощь, за правильное понимание политики. Ну, а что ещё? Скальпелем его зарезать? Глупости несусветные. Свидетель? Ерунда какая.
Зато после этого разговора окончательно определился со своими дальнейшими планами. На юг, как я планировал ранее, мне никак нельзя двигаться. Там меня первым делом искать будут. Как и на востоке. Вот и пусть там ищут. Если искать будут, само собой. Да и очень уж далеко до наших в любом направлении. На западе же… На западе воюющая Сербия. Тоже вроде бы как наш союзник. И ближе всего было бы добираться до её границ. Идеальный для меня вариант. Который обязательно учтут мои вероятные загонщики. Как бы я сам себя не успокаивал, а рано или поздно всё равно кто-нибудь по мою душу объявится…
Ну и зачем мне облегчать жизнь преследователям? Незачем. Поэтому ни на запад, ни на юг, а тем более на восток я не пойду. А пойду… Да туда, куда мне доктор подсказал. К месту вспомнилось ещё из «той жизни»: «А мы пойдём на север, а мы пойдём на север…»
Почему мне очень хочется на север? Так там же Австро-Венгрия! Территория противника! Где меня точно никто в здравом уме искать не будет! Перейти границу наверняка не так и сложно, а там можно и на какой-нибудь ближайший аэродром заглянуть. До угона самолётов здесь ещё никто не додумался. Я буду первым.
Посмотрим, перекроют ли дороги в том направлении… Сколько у меня в запасе времени, чтобы из города выйти? До полудня оно у меня точно есть, так думаю.
Поскольку с самым главным определился, то возникает следующий, не менее важный на сегодняшнюю ночь вопрос. Где переночевать?
На улице-то конец зимы. Февраль. И если днём пригревает, даже на плюс поворачивает, то ночью довольно-таки прохладно, даже примораживает легонько. Правда, с каждым днём всё теплее и теплее становится, но на своей шкуре перемены времён года ощущать как-то не тянет. Так что решать с ночёвкой?
Поскольку никому я пока не нужен, то можно вздохнуть свободно и пойти туда, куда мне указали. В гостиничку, имею ввиду. Вон, она, кстати, гостиница на перекрёстке, документы и деньги чужие у меня есть. Форма, пусть и техническая, тоже имеется. Вид уже почти приличный, морда лица не только синяками на все стороны сияет, но и чисто выбритыми щеками. Настроения же в городе, насколько я понял из слов доктора, прогерманские. На форму особо коситься никто не станет. Наоборот, втихаря приветствовать будут. И не воспользоваться этим фактором будет просто глупо.
Пока раздумывал, ноги сами куда нужно дотопали. Почему бы и не вселиться в таком случае?
И я вселился. Уплатил за три дня вперёд. По случаю зимы постояльцев совсем нет, мест навалом. Поэтому и персонала почти нет. Одна единственная дежурная девушка, «на все руки от скуки», так сказать. Заплатил же за три дня, чтобы подозрений не вызывать одной короткой ночёвкой. От стойки отошёл и только тогда сообразил. Можно было и не усердствовать с переплатой. Нет в гостинице других постояльцев! Поэтому внимание к своей персоне я уже привлёк! Плюнул и постарался быстро забыть о своём промахе.
Малая толика финансовых вложений, и молоденькая горничная быстренько подхватила в охапку измятые и грязные вещи, присела в книксене и упорхнула прочь из моей комнаты, застреляв глазками при виде денег, оставив после себя слабый запах молодого женского тела и… Духов? Нет, с духами это я явно погорячился. А вот с телом… Нужно будет этот вопрос порешать. Слишком мало я в последние месяцы этому внимания уделял. Всё воюю да летаю. А тело оно своего требует, организм женской ласки просит. Пойти на поводу у этих просьб и требований? Можно. Потому что и спать уже как-то не очень хочется. Как-то и сон пропал, и усталость куда-то подевалась. Чудеса!
Вот только морда моя побитая меня несколько смущает. Испугаю ведь барышню. Или не испугаю? Она же вроде бы как и не против была от дополнительного приработка? Особенно когда деньги увидела. И мордой лица в таком плане здесь никого не напугаешь. Опять же – на спине у неё глаз нет…
Ладно, подожду немного, пусть сначала форму выстирает. А вот где-нибудь через полчасика можно и позвонить…
Кстати, о теле… А почему бы дополнительно какую-нибудь ванну не принять? Есть же здесь нечто подобное? Если уж прачечная имеется?
Подёргал за шнурок раз, другой. Дождался прихода девушки и договорился обо всём. О ванне, кстати, тоже… Сначала ванна. Только с ней подождать нужно. Пока вода нагреется. Снова пришлось марки доставать…
Прилёг на кровать, пистолет под подушку засовывать не стал, чушь какая. Под перину пристроил. Закинул руки за голову, уставился в лепную розетку на потолке. Хорошо, когда можно никуда не спешить и просто так на чистом поваляться. Завтра у меня такой возможности не будет. Немцы примчатся. Кстати, а на чём примчатся? Не появляется ли у меня в таком роде некоторый шанс? Утром посмотрим, нечего сейчас попусту мечтать…
Закрыл глаза. Что ещё? Определиться с тем, кто именно из экипажа и невольных пассажиров выжил после катастрофы для моих загонщиков не проблема. Тут и труп со следами насильственной смерти, который наверняка опознают, и обобранные тела. Наверное, стоило после ухода всё сжечь. Всё и так бензином было залито, и голову ломать не нужно. Полыхнуло бы будь здоров. И огонь скрыл бы все следы. Хотя, вряд ли. До конца всё равно бы всё не сгорело. Знающий человек всегда сможет и на пепелище со следами разобраться. Кстати, а мог ли тела обобрать кто-то ещё? Ну, кроме меня? Вариант? Вполне…
А вот с поджогом не всё так гладко, как кажется. Вряд ли тогда я смог бы выбраться из камышей и уйти по воде на лодке. Они бы уж точно сгорели. А если бы ещё и лес загорелся? Смог бы я тогда вообще уйти? Что-то сомневаюсь. Ладно, дело сделано и думать о том, как оно могло быть, если бы да кабы, уже поздно. Да и не нужно. Лучше о предстоящем подумать. Да мысли и сами на плотское сбиваются. Сколько ещё можно воду греть и стиркой заниматься?
С утра счёт на часы пойдёт. Эта ночь у меня что-то вроде форы…
Из гостиницы я съехал сразу же после завтрака, немного не выспавшийся, но дово-ольный, как слон. Выписываться не стал. Искать меня никто так и не искал. Как я и рассчитывал. Возможно, местные где-то и проводили какие-нибудь поиски, но пока я никаких признаков подобной организованной работы не заметил. Как не заметил и какого-то особенного оживления в неторопливом патрулировании улиц местными стражами порядка. Да их и было-то всего трое, увиденных мною городовых. Двое парой шли, как чуть позже оказалось – в сторону ближайшей пивнушки. Весело у них день начинается. А третий скучал на центральной площади, изображая своей одинокой фигурой вселенское уныние и грусть. Похоже, те двое оставили крайнего на дежурстве, а сами пошли согреваться изнутри и снаружи.
Перед завтраком в своём номере ещё раз просмотрел мой предполагаемый северный маршрут. М-да, грустно всё. «А здесь одна дорога!» Или ещё можно добираться по реке. Но этот вариант, как я уже решил, не для меня. Есть ещё железка, но тут сначала посмотреть на неё нужно. Вот и посмотрю во время покидания этого сонного царства.
Плутать в незнакомом городишке не стал. Нет, можно было, конечно, просто держаться севера, но мне-то не просто так нужно в ту сторону. Мне на дорогу выйти необходимо!
Поэтому извозчик наше всё! Он и повёз меня на окраину мимо железнодорожного вокзала. А потом и дальше. Деньги правят миром! Особенно там, где их никому не хватает. Правда, уехал я недалеко, до небольшого селения Топлец. Правильно прочитал название или нет, но для себя определил его так. Впрочем, и в разговоре оно где-то так же звучало. Дальше извозчик не поехал, высадил меня на окраине. А жаль. Придётся самому выбираться. Проводил взглядом удаляющуюся повозку, сплюнул разочарованно на обочину и не торопясь направился к центру поселения. Нет, всё-таки не деньги правят миром. Иначе бы меня и дальше спокойно везли.
Пришлось прикупить немного еды и нанимать подводу. Здесь уже нет ни колясок на резиновом ходу, ни ещё какого-либо комфортного транспорта. Нет, можно было бы самому добираться пешком до границы. Наметить маршрут по горам-холмам, по лесу, но нет у меня никакого желания ломать себе ноги по местному бездорожью. «Орёл по земле не ходит!» Шутка, конечно, но доля правды-то в ней есть! Что мне в лесу делать? «Рембой» прикинуться? Не получится. Ну какая из меня «Ремба»? Нет, я, конечно, о своих способностях весьма высокого мнения, но стоит только вспомнить свой разбитый нос, и сразу способности начинают резко конфликтовать с реальными возможностями. Так что никаких «пешком»! И лучше всего вот так – на подводе, со скоростью неспешно шагающей лошади. А поезда я никакого за всё это время так и не увидел…
Ночевал в этой же телеге. Водитель кобылы провёл ночь на войлочной подстилке под своей таратайкой. Храпел, зараза этакая, до утра. А я, в отличие от него, мёрз, и потому всё время ворочался с боку на бок. Было холодно, и наваленные загодя в телегу несколько хороших таких охапок душистого сена не очень-то и спасали. Мне бы к этому сену шкуру какую-нибудь сверху или тулуп овчинный. Такой тяжёлый, шерстью пахнущий… Мечты, мечты.
Первый день, будем считать, прошёл спокойно. И ночь. Хоть и было холодно. На самом же деле просто всё время был настороже, дремал вполглаза. И своего возницу опасался, и по сторонам внимательно поглядывал. Прислушивался, что точнее будет. Даже пистолет свой из бокового кармана во внутренний нагрудный переложил.
И на утро никто нас не побеспокоил. Не ищет меня никто в этом направлении. И с каждым новым днём подобная вероятность всё уменьшается. Найдут того извозчика? Вряд ли? И вряд ли сообразят сразу искать в этом направлении. Если вообще сообразят. А потом уже будет поздно. Опять же, заезжать на телеге в эти мелкие городишки на своём пути я не планирую. Будем уходить на второстепенные направления. Это здесь пока всего одна дорога на север, а ближе к Темешбургу дорожная сеть оживляется и разветвляется. Впрочем, есть ещё один путь к тому же Темешбургу, как раз скоро (относительно, конечно – со скоростью телеги в одну лошадиную силу денька этак через полтора-два) будет ответвление на запад, но оно уходит далеко в сторону и, судя по карте, в два раза длиннее нынешнего. Не пойдёт…
Но это до самого Темешбурга. Нужно ли мне туда вообще? Пока не знаю. Это ведь уже будет территория Австро-Венгрии. Почему я сомневаюсь? Да потому что, к огромному моему сожалению, на трофейной карте ни один немецкий или австрийский аэродром никак не обозначен. Да на ней вообще почти ничего нет, ни отметок о заданном и проделанном маршруте, даже тех аэродромов, куда уже садился этот самолёт на нашем прерванном пути, и тех нет! Единственная подходящая для меня отметка – это предполагаемый аэродром посадки под Темешбургом кружком обведён. И всё! Как можно летать с такой поганой подготовкой к перелёту? Линии разграничения войск на восточном фронте – и той нет!
Поэтому пока просто едем до границы. Где мой уговор с водителем лошадки и заканчивается. Там осмотрюсь и буду принимать решение.
Приближающийся паровоз услышал издалека. Возницу моего сие чудо ни в коей мере не заинтересовало, а вот я даже привстал в телеге, развернулся назад. Первым делом густой дым из трубы увидел, и только потом в клубах этого дыма гордо объявился и сам виновник переполоха.
До железной дороги от нас недалеко, всего-то шагов сто. И расположена она чуть ниже нашей грунтовки. Поэтому железнодорожный состав смог прекрасно разглядеть. Хорошо, что не стал терять времени и дожидаться поезда. Вагонов за паровозом совсем немного, все они какие-то маленькие на вид и… Коротенькие, что ли? Словно игрушечные. Наверняка и пассажиров мало. Нет, пусть на телеге и дольше по времени, но проще и безопаснее…
Ещё один интересный факт. Сколько уже едем, а никаких войск я нигде не вижу. Никто не перемещается по дороге, нет военных гарнизонов и лагерей в населённых пунктах. Вообще ничего нет – кругом спокойствие и мирная пастораль сельской глубинки. Они что? Совсем к войне не готовятся? А как же шумиха в газетах? Или все войска к границам стянуты? Может быть, может быть. Вот доберусь и посмотрю…
С надоевшим мне за эти дни гужевым транспортом я распрощался перед границей. Ну а если быть более точным, то перед очередным невеликим селом, коих мы за время поездки проехали немало. Именно на противоположном конце этого вытянутого поселения и находился пропускной пункт пограничной стражи. И за всё это время я так и не увидел ни одного местного военного. И ничуть этому моменту не расстроился. Ни на дороге нам никто не попадался, ни здесь, у самой границы. Похоже, вся готовность Румынии к войне является вымыслом. Фикцией. Обманом. Вводят всех в заблуждение. Кроме австрийцев и немцев. Почему-то у меня именно такое мнение сложилось…
В само селение мы заезжать не стали, остановились сразу же, стоило только околицу увидеть.
За всё время пути нас так никто с проверками и не побеспокоил. Расслабляться я не расслаблялся, на такое явное невнимание к своей персоне не обижался. Правда, вымотался за эти дни и ночи до потери пульса. Спал вполглаза, присматривая за возницей и за обстановкой на дороге. Периодически спрыгивал на укатанную землю, разминался, трусил потихонечку за телегой. И когда впереди показался конечный пункт нашего маршрута, я не стал тянуть до последнего, скомандовал останавливаться.
Дальше можно и своим ходом дойти. Рассчитался, выплатив остаток к задатку, выхватил из повозки свой мешок. А вот дальнейшие действия возничего обрадовали. Не стал мой уже бывший водитель заезжать в деревню на отдых. Сразу же убрал куда-то за пазуху деньги, махнул на прощание своей шапкой, прихлопнул вожжами по грязному лошадиному крупу. Развернулся практически на месте и уехал. Ну и хорошо. А то остановился бы на отдых в деревне, сразу вопросы бы возникли, кого это он привёз? Товара-то для торговли у него никакого нет.
Заметил ли кто-то с окраины этот манёвр или нет, не знаю. Да и всё равно мне уже. Потому что совсем рядом с дорогой стадо коров пасётся, и пастух в мою сторону таращится. Так что поздно метаться. Раньше соображать нужно было. А я всё до последнего тянул.
Возница со своей лошадью давно скрылся из глаз, ну и я не остался на месте. Ушёл с дороги, миновал выпас с местной рогатой живностью (прошлогоднюю траву доедают? Свеженькая-то ещё не выросла) и присел под сосну на опушке леса. Как раз напротив пастуха. Поговорю хоть. Если получится, само собой.
Поговорить и кое-как расспросить местного деда у меня получилось. С грехом пополам, правда. К моей радости здесь, на границе, немецкий почти все жители хоть как-то, но понимали.
Пока общались, между делом позавтракал куском лепёшки, да куском сыра. Ну и пастуха пришлось угостить, как же без этого.
Только он отказался от моего угощения, кисет с табаком достал, начал трубку набивать. Ну тут я очень кстати вспомнил о трофейных сигаретах. Достал из мешка уже хорошо так помятую за время моих мытарств пачку, протянул ему. Это не подсохший сыр, это же совсем другое дело! Так мы и нашли общий язык. Пачку-то я всю отдал. А зачем она мне? Собачек со следа сбивать? Так у меня ещё одна есть. Да и вряд ли меня с собаками искать будут. Зато появилась возможность задать деду кое-какие вопросы.
Ну я и задал. Глядя в хитрющие глаза собеседника. Похоже, все мои замыслы по незаконному пересечению границы им были разгаданы вмиг. И, похоже, ещё на подходе. Да и не могло быть по-другому. Раз есть граница, значит обязательно есть те, кто эту границу периодически нарушают. Скорее всего, контрабанду туда-сюда таскают. Ну, не может быть иначе…
Тут ведь ещё одна сложность имеется. Прямо о возможности нелегального перехода не спросишь, приходится словесами изворачиваться. И отвечал пастух тоже иносказательно. Почему скрывать не стал? Почуял родственную душу контрабандиста? Вряд ли. Мешок у меня полупустой, мои вещи за это время хорошо так утрамбовались, да и нет в нём ничего особенного. Я же сигареты из него при нём доставал. Тут что-то другое. Жизненный опыт? Вмиг просчитал мою в этом переходе потребность? Кто его знает.
Правда, в самом начале нашего разговора всё на мой комбинезон косился, да на куртку, но от беседы не отказался, к моему удовлетворению. А что у него к голове творится, какие при этом мысли посетили, кто его знает? И сигареты тут пришлись, как нельзя, кстати.
Так что смилостивился дед, ткнул пальцем за плечо, мол, в том направлении ступай: – Пройдёшь столько-то шагов, дойдёшь до старого дуба, он там один такой будет, посидишь, послушаешь. Если всё будет тихо, можно речушку переходить. Сама граница как раз по ней и проходит, и боле никак не обозначена. Время от времени с австрийской стороны наряд пограничной стражи появляется, обход совершает. С нашей же, румынской то есть, только секреты и стоят. Попадёшься, придётся им весь товар оставить.
– Впрочем, тебе это не грозит, – дед ещё раз демонстративно осмотрел критическим взглядом меня и мой мешок. – Тогда всё из карманов выгребут, да отпустят. Никто с тобой возиться не станет. Если только на тебя розыскного листа нет…
Отнекиваться и уверять пастуха в обратном не стал. Конечно, есть листок, есть. Ловят меня где-то. А зачем мне его обманывать? Он же не просто так мне всё это сказал? Наверняка обо всём догадался. Вон глаза так и жмурит от удовольствия. Всё какое-то развлечение ему на этом прошлогоднем пожухлом пастбище.
Отвёл взгляд в сторону. Бедные коровёнки, какая им охота эту сухую траву жевать?
– Тогда точно не отпустят, – подвёл итог своим рассуждениям пастух.
Это да. Уж очень я подозрительно выгляжу. Значит, нужно никому не попадаться.
Поблагодарил деда, направил свои стопы в указанном направлении, считая шаги. Пересёк рощу. Вот и старый дуб на опушке. Оглянулся по сторонам. Впереди невеликое, распаханное ещё по осени поле, по полю речушка течёт, в два шага перескочить можно. Только отсюда не видно, глубокая она или нет. Ладно, так понимаю, что на той её стороне уже Австрия. Венгрия, которая.
Вот только слепо доверять словам пастуха не стану. Может, он меня специально сюда отправил? Как раз под секреты? Поэтому вернусь-ка я назад, в лес. Отойду вглубь и в сторону шагов на тридцать, да и вернусь к опушке осторожненько. По крайней мере постараюсь так сделать. Понаблюдаю за той стороной и за этой. Глядишь, что и замечу…
Границу я перешёл ближе к вечеру. Тянуть до темноты не стал. И так почти полдня провалялся на холодной земле. Хорошо ещё, что трава здесь густая, всё хоть какая-то, да подстилка. И с графиком движения нарядов разобрался. И секрет на той стороне обнаружил. А потому что нечего Устав нарушать и курить в засаде!
Так что ушёл ещё в сторону. Немного, шагов на двести. Так, чтобы со стороны секрета меня не увидели. И, пригнувшись почти до травы, быстренько перебежал на ту сторону. В этом месте распаханного поля нет, здесь трава. И шуршит она, зараза такая, довольно-таки громко. Не подумал я об этом. Буду надеяться, что громко лишь для меня, а в стороне уже ничего и не слышно. Перед речушкой, правда, пришлось притормозить, на колено опуститься, и ещё раз осмотреться. Мало ли какая проволока сигнальная может быть натянута?
Ничего не заметил и в два шага перешёл на ту сторону. Нет, не перебежал, а именно перешёл. Со всей осторожностью, стараясь не потревожить камни на дне и не оставить следов на берегах… На той стороне оглянулся и выругался. Молча, само собой. И стоило так осторожничать при переходе речки, если по траве мой след прекрасно читается?
До леска так и бежал в полусогнутом состоянии. Спина чуть не отвалилась. Да и ноги ныть начали. Отвыкли от нагрузок за время путешествия на телеге. И это несмотря на все мои тренировки…
Сразу уходить от границы не стал. В этом же лесочке и схоронился, правда, уже на той его стороне – прошёл его насквозь. Лесок прозрачный, для вида так называется. Лучше я понаблюдаю полчасика-час за округой – обнаружат ли мой переход, станут ли искать? А потом дальше двинусь.
Тут недалеко от селения ещё и небольшой городишко имеется (за деревьями крыши видны), поселений опять же в округе целая куча, судя по карте. А в них собаки, что б их всех поразрывало! Да и люди глазастые, к приграничной жизни приученные! Заметят, заложат за вознаграждение, поймают. Поэтому осмотрюсь, успокоюсь. А уж там начну потихонечку выбираться к городишке. Точнее, чуть в сторону, левее его окраины, прямиком к железной дороге.
Почему не в сам город? Потому что наверняка или на границе, или в городе составы тщательно досматривают и пограничники, и таможенники. Не может же по-другому быть? Опять же по ранее изложенным причинам в самом городе мне делать нечего.
Одно плохо – еды у меня маловато, но это ничего, можно пайку и урезать немного. Тут главное – от границы убраться подальше. И одежду сменить. Но это тоже лучше сделать не здесь.
Достал из кармана и пересчитал оставшиеся марки. Просто так пересчитал, чтобы хоть чем-то себя занять, их количество я и так знаю. Не удержался, отщипнул-отломал кусочек лепёшки, ну и сыра, как же без него. Вздохнул, разгрыз твёрдые кусочки и решительно затянул горловину мешка. Хватит. Плохо, что воды нет – пить хочется. Но к ручью не рискнул возвращаться.
Как и хотел, просидел на этом месте около часа. Ничего подозрительного не заметил и начал со всеми предосторожностями пробираться дальше.
Да чтобы я! Да хоть раз ещё! По незнакомой местности ходил! Да ни в жизнь! Проклял всё! Сплошные овражки и заросли! И ни единой лужи с водой! Как хорошо, что сюда на телеге добирался…
В конечном итоге просто вышел на дорогу. До городских окраин не дошёл, на ближайшей же развилке свернул в нужном мне направлении. Так город и обошёл. Уткнулся в железную дорогу, забрался на насыпь, пошёл по шпалам, ожидая попутного состава. В одном месте что-то вроде заболоченной низинки увидел. Спустился, кое-как напился. Уже плевать на возможную заразу было. Потом вновь на насыпь вернулся. Устал настолько, что мне уже всё равно было – увидит ли меня кто-нибудь. Да и не нужно попусту обольщаться, наверняка уже кто-то, где-то, да увидел.
Не повезло мне с железкой. Больше часа ковылял после низинки по шпалам, и за всё это время один единственный пассажирский поезд и прошёл. И больше до позднего вечера ничего другого не было. А я-то о товарняке размечтался. Надеялся забраться и зайцем прокатиться.
С наступлением темноты свернул в сторону, спустился с насыпи и доковылял до замеченной с железнодорожной насыпи копны сена. Зарылся поглубже и заснул.
Впрочем, почти сразу же и проснулся. Идея лезть в сено с вещами была хоть и необходимая, но явно неверная.
Вездесущие мыши сразу же учуяли поживу в мешке и начали активно шебуршиться, подбираться к моим скромным запасам. Пришлось выбираться наружу и изыскивать возможность куда-нибудь запасы пристроить. Хорошо, что сразу же одна из жердин под руку подвернулась. Которыми стог с боков придавливают. На неё мешок и подвесил. И обратно в сено забрался. Устал уж очень сильно.
Проснулся рано. Уже в привычку входит просыпаться с рассветом. Вылез в холод, отряхнулся, подхватил свой мешок и вышел на грунтовку. Лучше пойду по ней потихоньку. Надоело по шпалам ковылять.
Рассвет холодный, руки в карманы сунул, топаю по укатанной дороге, головой по сторонам кручу. Скоро солнышко встанет, потеплеет.
Почти сразу же мне повезло – перехватил очередную телегу. Голосовать и размахивать руками не стал, просто остановился на обочине. Меня и подобрали. И вопросов никаких не задали. Удивительно.
Проехали какую-то красивую усадьбу с парком, оставили её по левой стороне. Ого, там за ней и озеро большое есть. Умыться бы… Но мне здесь не с руки задерживаться, мне дальше нужно.
А дальше, буквально в паре километров я очередной населённый пункт увидел. Вот как только из-за поворота выехали, так сразу и увидел. Отличненько!
Слева неплохая такая речушка вынырнула. Наверное, из того озера вытекает, так рядом с дорогой и вьётся. Снова жажда навалилась. Даже кус хлеба в горле застрял. Нет, перетерплю. Вот довезут меня до этого селения, или что это там, тогда и напьюсь. Надоело пешком ноги бить.
Чтобы отвлечься, по сторонам смотреть начал. Места вокруг красивые даже в это время года. Как раз и солнышко всходить стало, на душе потеплело. Правда, туман начал подниматься от быстро прогревающейся земли. Но сразу же и исчез, стоило только солнцу повыше забраться.
А я выпрыгнул из телеги прямо в центре этого городка. Потому как дальше меня никто не повезёт. Конечный пункт маршрута. Хорошо хоть денег не запросили, просто так подвезли. Святые люди…
Так что мирно расстались, кивнув друг другу на прощание. За всю нашу совместную поездку так ни одного слова друг другу и не сказали.
Проводил взглядом удаляющуюся телегу, закинул мешок через плечо. Осмотрел площадь. А что? Площадь и площадь. И вокруг никого, городишко только-только просыпается.
И как-то я в первый раз после пересечения границы несколько успокоился, перестал нервничать. Может быть потому, что утро прекрасное, а может быть потому, что до той точки конечной, куда меня должны были самолётом довезти, осталось по карте всего ничего, километров тридцать на глазок. Вот ещё одна загадка. Вроде как должны были меня в Берлин доставить? Ну не в эту же дыру? Не станет кайзер меня здесь дожидаться. Не настолько уж он к моей персоне душой прикипел. Или у немецкого пилота просто дальнейший маршрут не обозначен? Не удивлюсь, если на самом деле всё так и есть…
К исходу следующего дня я неспешно прогуливался вдоль лётного поля небольшого австрийского аэродрома. Подобных мне зевак здесь хватало. Не сказать, чтобы их уж так много было, но десятка полтора любопытствующих граждан различного возраста, и не только возраста, но и пола, в тот или иной момент можно было насчитать. Поэтому прогуливался я вполне спокойно. Насколько сумел понять, здесь собрались в основном энтузиасты авиации, по каким-либо причинам не сумевшие, пока не сумевшие, влиться в её стройные ряды. Пришлось и ответить на пару вопросов со стороны особо нетерпеливых – иначе среди этих фанатов я выглядел бы белой вороной. А так моментом ухватил основное и прикинулся точно таким же энтузиастом-любителем, изыскивающим сейчас именно тот единственный шанс, дающий возможность приобщиться к бесстрашным покорителям воздушной стихии.
Вот после этих расспросов на меня и перестали обращать какое-либо внимание не только эти любители-зеваки, но и немногочисленная охрана этого аэродрома. Да и охраны-то тут с гулькин хвост. На символических въездных воротах трое караульных… И всё. Правда имеется здесь и полосатая будка с таким же полосатым шлагбаумом. Так и не понял, почему караульных трое, а будка по размерам рассчитана явно на одного?
Да, комбинезон немецкий мне по понятным причинам пришлось снять. Ну а как иначе? В противном случае у окружающих ко мне сразу бы ненужные вопросы появились.
На практически последние марки прикупил в магазине недорогой костюм. Тают запасы прямо на глазах. Там же и переоделся, и себя в порядок привёл. Побрился, то есть. Да оставил несколько мелких цветных бумажек – расплатиться за перекус. Надоела сухомятка.
А вот кожанку со шлемом оставил трофейные. Во-первых, ещё прохладно. А во-вторых… Только благодаря им со мной эти энтузиасты и разговаривали, наверняка завидовали и считали вообще на авиации «повёрнутым». Потому как поглядывали очень уж внимательно и уважительно. И в свои ряды приняли очень уж быстро. А мне только это и нужно. Есть возможность свободно перемещаться вдоль невысокой проволочной ограды и наблюдать за аэродромной жизнью…
Наконец-то жизнь на поле и вокруг ангаров начала затихать. Ближе к ужину потянулись прочь с аэродрома лётчики и механики.
Чем целый день занимались? Никто так в небо и не поднялся. Откуда навыки возьмутся?
Вот пока аэродромный народ уходил с лётного поля под услужливо поднятым вверх шлагбаумом, я с другой стороны спокойно проник на его территорию. Пошёл вдоль задних стенок брезентовых ангаров, внимательно прислушиваясь и оглядываясь. Ну не может такого быть, чтобы кто-нибудь здесь не задержался!
Ага! Прав я оказался – есть внутри кто-то! Вот только как мне в этот ангар забраться? Выглянул из-за угла – не смотрят ли в эту сторону караульные? Нет, они как раз шлагбаумом и заняты в этот миг. Упускать удобный момент нельзя, и я в полной мере использовал свой шанс.
Внутри два механика возятся с мотором. Капот снят и находится в стороне. Неужели не повезло с матчастью?
К счастью, моё появление осталось незамеченным – очень уж увлеклись ребята своей работой.
Подошёл со спины к ближайшему механику, остановился, посмотрел, чем это они здесь занимаются. Даже немного обидно стало – так никто меня и не замечает. Между собой только переговариваются, даже голов не поднимают. Ладно, что тут у них? Да, не судьба мне этот аппарат угнать. Здесь явно что-то с мотором.
Кашлянул тихонько. Ноль внимания. Говорю же, увлеклись сильно. Даже оскорбился на это игнорирование. Похлопал ладонью по ближайшей технической спине. О, другое дело! Как он испугался от такого нежданчика. Аж подскочил на стремянке, равновесие потерял, чудом на землю не грохнулся. Успел за обрез моторного отсека уцепиться – удержался.
И руганью подавился, на мой пистолет уставился, замер в подвешенном положении. А я второго как раз к себе поманил и на пару шагов назад отступил. И ещё на пару, да одновременно ближе к носу сместился, чтобы их обоих хорошо видно было.
И оказался прав. Второй-то порешительнее своего напарника оказался. Уже совсем было каким-то гаечным ключом размахиваться начал, да тут я с пистолетом вынырнул. Нет, какой-то он слишком активный, глаз да глаз за ним будет нужен. Выбрал момент и огрел этого активного по затылку. Рукояткой пистолета, как в кино видел.
Только руку себе и отбил. Пришлось ещё несколько раз ударить. Только тогда он и упал. А в кино почему-то с первого раза все падали…
Зато первый механик ещё сильнее испугался. Забормотал что-то неразборчивое, затрясся, руки разжал, на землю задом шмякнулся, зубами при этом сильно лязгнул. Как бы язык себе не откусил. Мне же с ним ещё поговорить нужно!
Общий язык мы с австрийцем кое-как нашли. Да, это оказался австриец, не немец, и этот диалект я вообще не понимал. Так, с пятого на десятое кое-как. Но с помощью пистолета удалось быстро договориться. Особенно этому поспособствовало лежащее под самолётом тело с окровавленной головой.
Через несколько минут расспросов пришлось мне снова доставать свой трофейный комбинезон из мешка и переодеваться. В соседнем ангаре есть то, что меня интересует. А переодеваться пришлось, чтобы лишний раз внимание караульных не привлекать и не провоцировать их своим гражданским видом. Костюмчик выбрасывать не стал, в мешок запихнул. Мало ли где ещё он мне пригодиться сможет.
Тихонечко прошмыгнули в соседний ангар. Караульные даже не обернулись в нашу сторону. И зачем я только переодевался? Ну да ладно, тут не угадаешь.
Зато при виде стоящего в ангаре аппарата обрадовался. Я-то за целый день ни одного местного самолёта так и не смог увидеть, не выкатывали их на поле. Думал, что здесь находится какое-нибудь старьё. А это совсем другое дело! Целый и, как уверяет меня мой пленник, совершенно подготовленный к вылету аэроплан «Фоккер».
Сдвинули в сторону брезентовый полог, убрали колодки из-под колёс. От шлагбаума что-то прокричали обеспокоенные караульные. Мой новый механик им что-то ответил и рукой так небрежно отмахнулся. Похоже, правильно ответил и отмахнулся, потому как больше вопросов нам не задавали. Попробовал бы он неправильно ответить, если в спину пистолетом тычут.
А дальше я в кабину залез, зажигание включил и вновь незаметно пистолетом махнул. Австриец винт провернул и отскочил в сторону.
Мотор схватился сразу, пыхнул сизым дымом, затарахтел, набирая обороты.
Времени прогреваться нет – рычаг управления двигателем вперёд и самолёт бодро выкатывается из ангара, практически сдувая его потоком воздуха от стремительно раскручивающегося винта. Рулить на обозначенную взлётную полосу времени нет – караульные у шлагбаума как-то подозрительно засуетились, забегали. Хорошо еще, что за винтовками своими пока не потянулись.
Обороты на максимальный режим! Разбегаемся! Вот как выкатился из ангара, так и газую прямо на выезд. Полосатый шлагбаум всё ближе и ближе. Ручку от себя! Самолёт опускает нос и задирает хвост. Как медленно растёт скорость! Глаз не свожу с быстро приближающегося препятствия. И одновременно вижу разбегающихся в стороны солдат у меня на пути, замерших чуть в стороне за оградой припоздавших редких энтузиастов-зевак. Будет вам отныне тема для разговоров!
Ручку на себя в последний момент! Скорость ещё маловата, но и ждать больше нельзя! Аппарат подпрыгивает, задирает нос, перескакивает через полосатую жердину. Внизу проносится такая же полосатая будка. Чудом не задеваем её колёсами. Висим в воздухе, покачиваемся с крыла на крыло, захлёбывается от натуги мотор, тянет нас вперёд и вверх. Ещё немного, ещё… Кровь из носу, но нужно перетянуть эти приближающиеся дома… Да чтоб они провалились!
За спиной несколько раз еле слышно хлопают выстрелы, но мне сейчас точно не до них. Сбиваю колёсами флюгер над ближайшей крышей, закопчённая печная труба проскакивает между стоек… Карабкаюсь вверх ещё на десяток метров высоты и прекращаю набор. Самолёт висит на ручке, кое-как держится в небе. Дунь сейчас слабенький порыв ветерка, и мы моментом свалимся на крыло… Как раз на эти самые крыши. Нужно разогнаться и набрать скорость. Взлетели каким-то чудом! Ну и благодаря мастерству пилота, само собой!
Всё, ручка управления наконец-то перестаёт ходить ходуном от борта к борту и успокаивается. Есть скорость! И аппарат плотно «садится» в воздушный поток. Провожаю взглядом окраины городка. Взлетел и ушёл! Можно дальше набирать высоту и разворачиваться на восток. Вытираю тыльной стороной ладони пот со лба и расстёгиваю мокрый воротничок. Сколько времени с момента запуска прошло? Секунд тридцать? Сорок? А вспотел, словно вагон разгрузил.
Не помогает ладонь, не справляется – пот так и норовит залить глаза. Вытягиваю шею, выпрямляю спину, высовываюсь слегка над прозрачным козырьком в набегающий поток. Сразу же сдувает пот, сечёт глаза, холодный воздух врывается под комбинезон, раздувает его колоколом, промораживает тело. Бр-р. Сжимаюсь на сиденье. Уф-ф, пора домой…



Глава 10

Потихоньку карабкаюсь «в гору», набираю высоту. Количество топлива небольшое, с запасами «Муромца» даже близко не сравнить, поэтому нужно постоянно себя одёргивать, возвращать силком от уже успевшей устояться за последнее время привычки к грустной реальности.
А она, реальность-то эта, такова. Дальность полёта трофейного аэроплана около трехсот километров. Ну, плюс-минус. Буду считать, что на полтинник меньше. Поэтому ограничительную отметку карандашиком на карте сразу сделаю. Это так, на всякий поганый случай – чтобы потом в досаде себя ладонью по лбу не стучать. Когда мотор из-за нехватки топлива в воздухе встанет.
А что? Прибора, указывающего остаток топлива, я тут нигде не наблюдаю. А всё остальное, к чему я уже привык, здесь имеется. Высотомер и магнитный компас. Ну и авиагоризонт, как же без него.
Бедновато, конечно, но пилотированию помогает. Но не в этих условиях. Потому что день уже на исходе и стремительно катится к ночи.
Здесь, на высоте, пока ещё светло, а вот внизу становится всё темнее. И, чем дальше на восток, тем чернее впереди земля. Поэтому пока ещё более или менее можно что-то внизу различить, нужно спешно садиться. То есть, искать хоть какую-нибудь более или менее подходящую для приземления площадку. Тянуть до последнего, уйти в ночь и по темноте угробить самолёт при посадке как-то нет никакого желания. Да и не только ведь самолёт можно разбить, но и самому убиться. Или поломаться, что ещё хуже…
Кстати, парашюта под задницей, прошу пардону, я тоже не ощущаю. Поэтому дальше никаких авантюр, только один голый риск по оправданному расчёту. Ну, что тут у нас внизу?
Чуть правее наблюдаю ту самую дорогу, которая и привела меня на этот аэродром. Даже селения некоторые узнаю. Ну, не сами селения, конечно, а те места, через которые довелось проехать. Кстати, почему бы и не сесть рядом с одним из них? Никто меня искать не станет на ночь глядя. А утром я постараюсь улететь пораньше. Если на посадке машину не угроблю…
Вот, кстати, дилемма. Или садиться сейчас, чтобы уберечь и себя, и машину (и не факт, что это у меня получится), или тянуть до последнего и уже садиться где-то там, с теми же непредсказуемыми результатами. И то, и другое полная рулетка. Одёрнул себя: «Хватит размышлять и тянуть вола за подробности! Садимся сейчас!»
Крен на правый борт к знакомому селу. И вниз, вниз. Ну кто мне мешал угнать самолёт ранним утром? Да никто, по большому счёту. Кроме тех же караульных. Ага, а кто бы мне именно эту машинку подсказал? Заправленную? Тоже никто. Так что хватит жалом водить, что есть, то и есть. Ну, что там внизу?
Спохватываюсь и доворачиваю ещё немного правее. Вот – сразу и наглядно виден вред от всяческих размышлений. Стоило только немного задуматься, как от курса и отклонился. То есть, не от курса, это знакомые места вслед за дорогой начали чуть вправо уходить. А я этот момент за размышлениями и упустил… Говорю же – весь вред от ума… Шучу.
О, знакомая копёшка сена. Закладываю глубокий правый вираж, чтобы не проскочить полянку, и прибираю обороты. А потом и вообще выключаю двигатель. Буду так садиться, с планирования. Насколько я помню, камней там никаких нет, по крайней мере, под ноги мне ничего не попадалось. Трава как была осенью скошена, так отрасти до холодов и не успела. Самое то для посадки.
А ранним утречком запущусь и…
Ё-моё! Наклоняюсь чуть в сторону, высовываюсь за обрез щитка, и встречный поток воздуха вбивает ругань обратно в глотку. Размечтался! А кто мне ранним утром винт провернёт? Снова какого-нибудь обозника на телеге вылавливать?
Ещё разок высовываюсь, только в этот раз у меня рот плотно закрыт. Нужно же вниз глянуть, на землю?
Ладно, что уж теперь… Справлюсь как-нибудь. Опять же, где гарантия того, что в любом другом месте мне бы кто-нибудь с запуском помог? Нет такой гарантии. А здесь хоть место знакомое, и приземлиться я должен нормально…
Успокаиваю себя таким образом, а сам посадку рассчитываю, нужный мне посадочный курс занимаю. Прямая! Машина идёт ровненько, не шелохнётся ни вправо, ни влево. Тишина! Только воздух в тросах и расчалках еле слышно шипит, шуршит. Скорость интуитивно отслеживаю. Указателя нет, поэтому приходится по авиагоризонту и усилиям на ручке управления необходимый уголок выдерживать, планировать…
Вот и то, чего я так опасался. Чем ближе к земле, тем темнее. Пропадает, сливается с тенью подстилающая поверхность. Хорошо ещё, что у меня ориентир есть в виде той самой копны. Вот по ней и буду сажать. На фоне ночного неба её верхушка прекрасно видна. Рассчитываю посадку рядом с ней, по ней же и момент касания определяю. Приблизительно, конечно, но, как говорят, за неимением гербовой приходится использовать туалетную…
Слава немецким сталеварам. Сел жёстко, но тем не менее сел. На повышенных углах атаки, почти на парашютировании в последний момент снижался. Боялся ручку перетянуть и уйти на кабрирование или вообще свалиться на крыло с такой потерей скорости. Но справился, сумел совместить почти критическое уменьшение скорости с увеличением угла атаки и приземлением!
Задний костыль вот только погнул к чертям! Да и хрен бы с ним! Хвостовое оперение с задней балкой целы и это главное. А костыль и такой сойдёт! Нам же не шашечки, нам ехать нужно…
Пробега после приземления как такового не было. Метров десять прокатился и остановился. Шлем с головы стянул, на спинку сиденья откинулся, подышал. А тут и совсем темно стало. Небо на закате напоследок окрасилось багрово-фиолетовым и быстро почернело.
Перекусил тут же, в кабине. Только спать в ней не стал. И тесно, ног не вытянуть, и холодно. Забрался в ставшую почти родной копёшку, на то же самое место. Словно домой после долгой разлуки вернулся. Устроился поудобнее, кисть руки под куртку спрятал. Натрудил, разнылась что-то она у меня. Так-то терпимо, но немного неприятно. Словно мешает всё время что-то, цепляет, заставляет отвлекаться.
Втянул носом пыльный запах сена, чихнул. Зашебаршилось чуть в стороне, запищало. Здорово, мышенции, я с вами…
Проснулся, как уже привык за последнее время, на рассвете. Сразу же проверил оружие, на месте ли оно, затем только выцарапался наружу, осмотрелся.
Ни-ко-го. Тишина вокруг. Забросил высыпавшееся сено назад, в проделанную дыру. Засыпал за собой следы, так сказать.
Забрался в кабину, погрыз свой сухпай, разложил на коленях карту. Раз уж есть такая возможность, то можно ещё раз на маршрут глянуть, ориентиры просмотреть, отметить. Опять же с очередной промежуточной посадкой определюсь.
И снова никого, ни единой живой души.
Ждать пришлось долго, я даже придремал. Интуиция моя молчала, чувство опасности и тревоги не беспокоило. Да и что на дороге, что в небе было пусто. Ещё часок подремлю, если никого не будет, начну мудрить. В крайнем случае сам винт проверну. Включу зажигание и… Но это только на крайний случай. Потому как провернуть-то я проверну, и мотор после этого никуда не денется – запустится. А дальше придётся как-то изворачиваться и на ходу запрыгивать на борт. Он же покатится сразу, самолёт-то. Может быть, камни подложить под колёса? Можно, но я же говорю – на самый крайний случай…
Солнышко показалось. Вот как только его краешек над восточными холмами выглянул, так и народ сразу проснулся, зашевелился. Наконец-то движение по дороге началось! Вот тут я и напрягся. Да чтоб их всех, с этими коровами, козами и овцами! Первым делом стадо погнали!
Пришлось выпрыгивать из кабины и оберегать самолёт от наиболее любопытных экземпляров местной молочно-рогатой живности.
Потому и пастуха этого стада ни о чём не стал просить. Пусть лучше своих животных поскорее уводит. И собак, само собой. Но они, заразы такие, умные, на меня кидаться не стали. Так, подбежали, посмотрели, оценили, что я вреда стаду не наношу своими размахиваниями рук, и убежали по своим пастушеским делам.
А сам пастух ещё долго на самолёт оглядывался. Понравился он ему, видимо. Ещё бы не понравился! Бело-голубой красавец с чёрными мальтийскими крестами.
И следующую почти сразу за стадом подводу пришлось пропустить тоже. Слишком уж много там было лиц женского полу. Как представил, что эта любопытная пёстрая толпа вокруг меня галдеть начнёт, да громкие вопросы вразнобой задавать, так и скривился, в сторону отвернулся. Ненадолго, правда. Пришлось развернуться лицом к дороге и даже рукой отмахнуться, заставляя эту любопытную группу проследовать дальше…
А вот следующая телега пришлась как нельзя кстати. То есть не телега, а люди, на ней сидящие. Или едущие… Да какая, к чёрту, разница. Самое главное, для моих целей они подходили полностью. А желали ли сами они подходить, или нет… Я-то тут причём? Разве меня это в какой-то мере должно касаться? Поэтому встал в кабине, рявкнул, показал рукой понятный всем жест. Мол, вежливо прошу подойти ко мне. Такой уж я, вежливый…
Парочка мальчишек в телеге так и осталась. А хозяин семейства с дороги-то спустился, к самолёту подошёл. Робеет, даже шапку свою с головы стянул. Стоит, в руках её мнёт, меня опасается. Зря. Я мухи не обижу. Когда добрый. А то что пистолет у меня в руке, то это так… Да я его даже назад уберу, в нагрудный карман. Надоело его держать…
Вылез из кабины, спрыгнул на землю. Объяснил крестьянину, что от него требуется. Никакого понимания не встретил до тех пор, пока марку не показал. Хорошо хоть, что сообразил. Вот тут в его глазах и понимание появилось, и сообразительность с житейской хитростью проснулись.
Ещё раз объяснил и показал, что от него требуется сделать.
– Понял? – смотрю на мужичка.
– Понял, – да дополнительно ещё и кивнул мне. Это чтобы я не сомневался в его понятливости. И руку протянул. За маркой.
– Ладно, держи. Только не вздумай удрать! – и рукоятку пистолета в нагрудном кармане цапнул, наружу вытянул. Лучше бы и не убирал.
Не понравилось ему увиденное. Это я по его глазам понял. Точно удрать хотел. А теперь придётся отрабатывать. Марку, что ли, назад забрать? Последнюю ведь отдаю, больше нет. На собственном желудке сэкономил.
Подняли хвост, перенесли, развернули самолёт. Жестом показал крестьянину к винту идти, а сам в кабину полез. И взглядом мужичка фиксирую. Точнее, пистолетом. Рука-то с оружием так снаружи на борту и лежит. Это чтобы у него дурных мыслей не возникло.
– Есть контакт! От винта! – отмашка мужичку, и моя команда сразу же выполняется. Винт проворачивается.
Мотор схватывается с полпинка, как говорится, и бодро тарахтит. Самолёт вздрагивает, просыпается, приветствует меня звонким гулом туго натянутых тросов, трогается с места. Покатились потихоньку…
Испуганный глава семейства длинными скачками уносится к своей телеге, крепко придерживая на голове шапку рукой. Ещё бы, там же у него целая марка заныкана…
Ну, что? Вполне бы успел заскочить в кабину, если бы в одиночку самостоятельно запускался. А если бы не успел? То-то… Ну да ладно, пора взлетать!
Воздух холодный, плотный, ещё не успел прогреться. Пропеллер рубит эту густую массу, тянет самолёт вперёд. Прячусь за козырьком от ветра.
«Фоккер» быстро разгоняется, успевает за это время вильнуть хвостом из стороны в сторону, выравнивается с набором скорости и почти сразу же отрывается от земли. Лесная опушка близко, и я сразу же резко ухожу в набор высоты. Двигатель работает ровненько, поёт свою звонкую песню. Перед взлётом у меня не было возможности прогреть мотор, чем это может мне грозить? Повышенным расходом масла? И что? Из-за такого пустяка сидеть на попе ровно и никуда не лететь? Не пойдёт! Могут ещё перебои быть из-за забрызганных свечей, но их нет. Ровно же работает? Ровно. Так чего ещё нужно? Ничего! Летим!
Верхушки деревьев остаются где-то внизу, а передо мной синее-синее безоблачное и бескрайнее небо. Правым разворотом занимаю нужный мне курс, и солнце лупит прямо в глаза. Придётся жмуриться и терпеть.
Высоко забираться не стал. Набрал тысячу метров высоты и достаточно. Разложил карту на коленях, пожалел об утопленной командирской сумке. Вот сейчас она бы мне точно пригодилась.
Всё, на курсе. Так и пойду. Остаётся только вести визуальную ориентировку и приглядывать за небом. Ещё не хватало мне на противника нарваться…
Через два часа увидел впереди характерную развилку дороги, в виде буквы «Н», и вытянутый довольно-таки крупный городок вдоль её правой нижней части. Дальше таких не будет. Вот где-то здесь и нужно искать подходящую для посадки площадку.
Снизился до трёхсот метров, прошёл над окраиной города, внимательно всматриваясь вниз. В северной части города заметил неплохое прямоугольное поле. Показалось даже, что ворота увидел. Стадион? Да какая мне разница? Вот на него я и буду рассчитывать посадку. Рядом длинные склады, чуть в стороне железная дорога с центральным вокзалом. Прямо центр цивилизации. Будем надеяться, что бензин для своего самолёта я здесь точно найду. Вот только с деньгами у меня проблема, но решать её буду уже на земле.
Сделал кружок над городом, снижаясь и выходя в створ намеченной посадочной полосы. Ну точно, футбольное поле! Придётся ворота облетать. Довернул влево, сразу же вправо, зашёл по диагонали, убрал обороты, сел. Даже до середины поля не пробежал, остановился. Выключил зажигание, перекрыл топливный кран, спрыгнул на землю, осмотрелся. Пока никого. Это плохо. Мне народ нужен, люди. Администрация, власти. Кто-то же должен будет проблему с бензином решать? Ну не я же?
Первыми мальчишки набежали. Пришлось в очередной раз вставать на охрану своего аппарата. Иначе бы его на сувениры разобрали. Нет, со стадом как-то проще было. Впрочем, наговариваю я на местную ребятню. Это у нас в Петербурге разобрали бы, а здесь нет. Здесь дети по-другому воспитаны, без команды или разрешения лишнего шага не сделают. Как ещё сюда-то ухитрились без взрослых прибежать…
Потом со всех сторон потянулись взрослые, работяги и служащие со складов, с железной дороги. Полиция, как всегда, появилась позже всех. Зато быстро навела порядок среди этой неорганизованной толпы. Сразу же превратила её в толпу организованную. Только тут и стало ясно, что война не так и далеко. С проверки документов начали, расспросами закончили. Ну а потом и городские власти подъехали, расспросы эти прервали, свои задали. Причём приехали на автомобиле. А вот этот момент особенно радует. Значит, бензин здесь точно есть!
Рано я радовался. Бургомистр после приветствий свой форменный допрос учинил. Полиция так никуда и не делась, всё это время рядом присутствовала, прислушивалась. Хорошо хоть зевак на безопасное расстояние от самолёта отогнали, реденькое оцепление выставили. Но и этого вполне хватило, народ здесь дисциплинированный, послушный.
От вполне закономерного вопроса о причинах посадки в городе отделался на удивление просто. Сослался на служебную необходимость. Почему-то у окружающих мои уклончивые ответы сформировали интересную картинку. Сразу хвалить меня принялись, за мой героизм. Они что, вообразили себе и придумали из меня рвущегося в бой истинного патриота их страны? Да и ладно!
А дальше всё образовалось само собой. И бензин, и завтрак. Даже масло нашли. Вылетел я на восходе и пролетел около двух часов. Так что сейчас самое что ни на есть раннее утро. Народ только-только на работу выходит. Поэтому так долго ко мне и собирались. Поломал я городу сегодняшний рабочий распорядок дня. Правда и расплачиваться пришлось экскурсией вокруг самолёта. И даже допустить до кабины главных лиц города. Хорошо хоть прокатить не потребовали.
Странно, что воинских частей не вижу. Заставляет задуматься их полное отсутствие. Хотя, может на железнодорожной станции кто-то кроме коменданта есть? Всё-таки крупный узел. И до фронта мне всего один перелёт остался. Даже чуть меньше… Непонятно.
Кстати, при заправке определился с остатком топлива в баке. Ещё минут на сорок полёта его бы точно хватило. Вот и думаю сейчас, куда курс держать? В Черновцы? Или сразу во Львов? Хорошо бы в Варшаву рвануть, но туда мне точно бензина не хватит.
Тогда всё-таки Черновцы… Или Львов? Мы же их уже взяли. Но военная судьба переменчива. Могли эти города за время моего вынужденного путешествия перейти во вражеские руки? Вполне. Ну и ладно! Какая мне разница? Выкручусь. Документы есть и те, и другие, самолёт у меня немецкий, да ещё и с крестами, форма и та немецкая. И не думаю, что телеграммы об угоне самолёта уже успели по всем частям разослать. Риск, конечно, присутствует, но что же теперь, не рисковать? Ну а если там наши, то… Да снова выкручусь. Сразу же не расстреляют? Надеюсь… Если только по физиономии настучат? О, у меня же в трофейном мешке мундир есть. Правда, он там за это время, наверное, плесенью покрылся… Да и ладно. Буду пролетать линию разграничения, тогда и достану. Когда уже точно будет понятно, что я над своей территорией.
Завтракал я по понятным причинам возле самолёта. По распоряжению бургомистра еду мне доставили прямо сюда. Я же говорю, святые люди. Даже про деньги разговора не зашло.
Ну и заправлять самолёт пришлось самому. Никому не доверил. Топливо привезли в жестяных банках с закручивающейся пробкой. Хорошо хоть заодно сообразили и воронку прихватить. Вот и пришлось залезать в кабину, опустошать банку за банкой, пока под горловину бак не заполнил. Всё равно сейчас начну запускаться, расход сразу пойдёт. Так что ничего страшного.
К моменту взлёта количество любопытствующей публики на поле ещё больше увеличилось. Стадион полностью народом забит. Хорошо ещё, что полиция постаралась, и своими невеликими силами мне небольшой коридор для взлёта расчистила, зевак в стороны отодвинула. Так и взлетел в этом живом коридоре. М-да. А если бы что-то случилось с техникой, и я в эту толпу влетел? Надолго отбил бы у местных после такого тягу к авиации. Или, наоборот, привлёк бы? Люди, они такие, непредсказуемые…
Австрийские «Альбатросы» перехватили меня вскоре после набора высоты, на подлёте к Карпатам. Двадцать пять минут после взлёта.
Я, хоть и ожидал всё время нечто подобное, а прозевал их.
Головой вертел по сторонам, шею натёр, а – не заметил! Потому что подобрались они снизу. А ещё успели самолёты свои в серо-зелёный камуфляж раскрасить. Вот ещё и поэтому их не видно. Мой-то аппарат ещё в старой, родной краске – бело-голубой. Думал, и они будут в таком же цвете, да не угадал, ошибся. И второй раз сплоховал, когда решил, что немцы, как всегда, сверху заходить будут, а тут вот так. Снизу. Не сообразил!
Хорошо хоть тройкой подошли и стрелять сразу не стали. Наверное, команды такой не было. Подлетели близко, почти крыло в крыло, с боков зажали. И пулемёты у всех в мою сторону направлены.
Жестами приказали за ведущим следовать. Пришлось плавно разворачиваться влево на девяносто градусов. А ведь стоило только мне горы перевалить, и я уже у своих был бы. Немного не успел. Но и сдаваться просто так не стал.
На развороте пилот внешнего аэроплана замешкался, интервал увеличил. Ему же по большему радиусу пришлось двигаться, вот он непроизвольно и отстал. Ненамного, но мне и этого хватит. А слева испугался столкновения и в сторону отвалил, лазейку мне оставил. Грехом бы было такой оплошкой не воспользоваться. Ну я и воспользовался, не стал упускать этот шанс.
Ручку резко влево и от себя, педали пока не трогаю, держу их в нейтральном положении. Обороты на малый газ. Хорошо, что пристёгнут был, ощутимо так от сиденья оторвало. Ремни удержали.
Скользнул под немецкий самолёт, только колёса над головой и промелькнули. Пистолет даже доставать не стал. Какая тут стрельба? Да меня из трёх пулемётов моментом в мелкий фарш перемелют. Кстати, откуда у них столько? И не думаю, что после моего фортеля жалеть станут. Покувыркаться? А смысл? Я же говорю, пилотаж сможет дать немного времени, но те же самые три пулемёта… Против подобного лома помогут лишь быстрые ноги.
Вниз, вниз! Ещё немного, ещё. Вот уже на обратный курс встал, выровнял самолёт по горизонту. Как раз совсем недавно дорогу пролетал, сверху её видел. И населённые пункты вдоль неё. Где она? Ага, впереди! Воздушный поток в растяжках не то что поёт, он уже свистит. И стрелка альтиометра словно бешеная вращается. Хватит! Пора выводить. Ручку не то что тяну, вытягиваю. Осторожно, по миллиметру. Краем глаза вижу, как прогибаются крылья, морщится обшивка. Господи, помоги!
Так потихоньку и вывожу. В горизонтальный полёт перешёл над верхушками деревьев. Оглянулся назад и вверх. Никого на хвосте не увидел, а дальше осматриваться не стал – земля близко и скорость ещё слишком высокая. Ручка управления в руках только что не трясётся, вибрирует мелко-мелко. Не подведи, родной, выноси!
Дернулся винт, мотор дал один перебой, второй. Только не сейчас!
Всё! Клятая немецкая техника! Где это хвалёное качество? Рыкнул напоследок движок, протарахтел что-то, словно оправдывался, и замолк. Винт замер в вертикальном положении. Тишина. Только ветер в расчалках свистит. А подо мной деревья!
Хорошо, что запас скорости есть. И деться некуда. Не в лес же падать? Держу горизонт. Ветер уже не свистит, шуршит. И ручка успокоилась, дрожь пропала. А самолёт всё летит.
Сглазил! Просел аппарат вниз, а мне и деться некуда. Пришлось угол тангажа увеличивать, тянуть ручку на себя. По сторонам взглядом шарю и ничего подходящего для посадки не вижу. И где эта дорога? Дотяну до неё или нет? Да хоть бы полянка какая-нибудь завалящая по курсу! Или на худой конец русло речушки… Да даже ручей захудалый, и то сошёл бы! Деревья же сплошняком! А ведь была же речка, была! Пролетал её. Вот только до или после дороги? Почему-то выбило этот момент из памяти…
Ещё чуть-чуть ручку на себя, а скорость всё ниже. Ещё. Тяну, держусь в горизонте. И не получается ничего. Слишком быстро падает скорость. Машина цепляет колёсами верхушки деревьев, ветви хлещут по фюзеляжу, по крылу. Проседает ещё сильнее…. И в этот момент вываливается на открытую местность, в чистое пространство.
Дома далеко справа (успеваю и заметить, и осмыслить), поэтому крен лучше – влево. Помогаю развороту педалью и сразу же убираю крен, дёргаю ручку на себя со всей дури. Эффективность рулей высоты почти нулевая. Скорость ещё падает, самолёт ёрзает в воздухе, переваливается с крыла на крыло – вот-вот рухнет. Не страшно – земля рядом, в каких-то считанных сантиметрах. Нос высоко задран, горизонт закрыт впереди – ничего не вижу, смотрю чуть влево, как учили. Так и определяюсь с высотой и направлением. Училищные навыки в подкорку основательно вбиты. Спасибо инструкторам!
Работаю педалями, стараюсь безуспешно выровнять самолёт по дороге, но уже скорости нет. Машина каким-то чудом ещё цепляется за воздух, идёт боком к дороге, ударяется колесом о землю, пытается оттолкнуться от земли левой стойкой шасси… Переваливается на правое крыло… Ручку влево… Педаль вправо… Бесполезно! Не слушаются рули, потеряли свою эффективность. С треском выламывает дальнее крепление один из верхних тросов растяжек, скручивается спиралью к кабине, в опасной близости от лица прыгает из стороны в сторону, пробивает насквозь обшивку крыла и застревает в ней на моё счастье.
Гулко хлопает лопнувший пневматик колеса, резиновые ошмётки разлетаются в стороны, дырявят перкаль, снизу со всей дури лупят по фанерному фюзеляжу. Пустой диск колеса врезается ободом в землю, зарывается, самолёт резко разворачивается на одном месте. Стойка не выдерживает и со скрежетом ломается. Цепляется за землю и трещит левое крыло, лопается обшивка крыла – разрывы змейками вьются по перкали, расходятся в разные стороны.
Нижняя лопасть винта цепляет грунт, с треском ломается – самолёт упирается носом, задирает хвост, а я судорожно пытаюсь расстегнуть замок привязных ремней. Только бы не перевернуться! Только бы не перевернуться, не скапотировать!
Аппарат словно слышит мои мольбы, замирает практически в вертикальном положении…
Замираю и я, боюсь даже вздохнуть. Только слышу, как начинает сначала капать, а потом вытекать из бака бензин. Ну, да, он же у меня практически полный. Что я там успел израсходовать…
Сверху проносится австриец! Даже голову не задираю, боюсь пошевелиться. Вниз доходит удар воздушной волны от пролетевшей машины, и мой разбитый аппарат вздрагивает, начинает опускать хвост.
Слава те… Да какое там «слава»! Драпать пора! Он же на посадку заходит!
Вжимаюсь в сиденье, позвоночник втискиваю в спинку, руками изо всех сил стискиваю ремни. Удар! Самолёт с размаху падает на дорогу, что-то трещит за спиной, хрустит шея, прикусываю язык. Отбрасываю в стороны ремни, карабкаюсь из кабины с крепко зажмуренными глазами. Потому что пыли вокруг столько, что не видно ничего и дышать нечем. Спохватываюсь и успеваю перед покиданием кабины ухватить лямку мешка. Так и вываливаюсь на дорогу. А следом прямо мне по голове прилетает мой мешок. Хорошо хоть он мягкий. Тем не менее удар заставляет плюхнуться на землю, и это меня спасает. В стороне ревёт мотор, понимаю, что это проносится ещё один самолёт, пытаюсь приоткрыть глаза и снова их зажмуриваю. Хоть бы ветерок какой подул. Треск пулемётной очереди слышу даже через гул моторов. Фанера над головой лохматится пробоинами, летят в стороны щепки, тупой удар по голове заставляет навзничь плюхнуться на землю. Шлем спас.
Переваливаюсь на бок, встаю на четвереньки и таким образом выбираюсь из пыльного облака. В очередной раз открываю глаза – выбрался! Взгляд влево, вправо – один «Альбатрос» уже сел на дорогу, но пока ещё находится далеко от меня. Что вверху? Тот который по мне стрелял – разворачивается на повторный заход, а третий… Третий собирается садиться вслед за первым. И я с четверенек, с низкого старта изо всех своих сил рву в сторону леса. Только там моё спасение.
Ага, как же. Рулящий самолёт заметил мой рывок, взревел двигателем, ускорился в мою сторону. И с самолётов заработали пулемёты. Но на моё счастье, даже близко не попали. Даже не видел, куда пули ушли. А вот очереди прекрасно слышал. Такой я вам скажу, стимулирующий эффект, что никакого допинга не нужно. Так рванул по прошлогодней траве, что среди деревьев сразу же и оказался. И остановился только тогда, когда гула моторов с дороги не слышно стало. А второй так и летал. Да. Кружился над лесом. Только не стрелял. И это сразу насторожило. Не стреляют, потому что своих опасаются зацепить? Погоня за мной…
А зачем я убегаю? Потому что их больше? Чушь! И почему меня загоняют, словно зверя? Зверя!? Значит, буду зверем! От этой простой мысли резко останавливаюсь, усмехаюсь и… И возвращаюсь назад, держась чуть в стороне от своих же следов. Голова работает чётко, как часы. И ничего нигде не болит. Какая-то злобная звенящая пустота во всём теле! Потому и хруст сухих веточек под ногами моих преследователей я слышу издалека. И успеваю присесть, опуститься на колено, спрятаться за ствол раскидистой толстой сосны. Пальцы ухватили ребристую рукоять пистолета, потянули наружу.
Прикрыл второй рукой сверху, приглушая звук, щёлкнул предохранителем, приготовился.
Вот и мои преследователи! Два силуэта проявляются между деревьями, торопятся по моим старым следам и совершенно не смотрят по сторонам. Солнечные лучи пробиваются через кроны, смазывают картинку, светят загонщикам в глаза. Пора! Не задумываюсь ни на долю секунды и даже не собираюсь прицеливаться – просто выпрямляюсь, вышагиваю из-за сосны, вскидываю вверх руку с пистолетом и стреляю. Как будто указательным пальцем в одну фигуру тыкаю и сразу же в другую. Раз, другой…
Так и иду вперёд, с пистолетом в поднятой руке, не спуская глаз с лежащих друг за другом тел.
Оба выстрела в голову. Сколько тут метров? Около десяти, вряд ли больше.
Ещё мелькает мысль, что нужно было бы шаги посчитать – очень уж снайперски я отстрелялся.
Контроль вряд ли нужен – входные прекрасно вижу. И никаких рефлексий.
Здесь чуть позже закончу. А сейчас нужно обязательно посмотреть, что там за обстановка на дороге…
Над головой самолёт так и кружит. Гул мотора то приближается, то удаляется. Остановился на опушке, выглянул из-за дерева. На дороге два самолёта с крестами. Ну, кроме моего разбитого, расстрелянного. А третий круги над лесом нарезает.
Получается, два стрелка пошли по моим следам, а лётчики у самолётов остались. Хорошо хоть из кабин вылезли. Да они меня вообще в расчёт не берут! Стоят рядышком, даже оружие из кобур не достали. И до пулемётов в кабинах они вряд ли добежать успеют. Это хорошо, отлично просто! Вот и два новых самолёта взамен одного разбитого.
Дожидаюсь момента, когда летающий в небе аэроплан уйдёт подальше и быстрым шагом выхожу на поляну. Пистолет в руке, рука свободно свисает вниз, вдоль бедра. Иду, не свожу глаз с пилотов.
А они сначала ничего и не поняли – солнце-то им прямо в глаза светит, а когда поняли – не поверили. Растерялись. И промедлили. Как раз время-то я и выиграл. И подошёл ближе. Голова холодная, мыслей никаких нет, перед глазами только два силуэта, две ростовых мишени.
Похоже, сообразили, осознали увиденное, задёргались, начали кобуры руками лапать. А я иду. Всё ближе и ближе!
Всё! Можно! Просто понял, что пора! Правая рука с пистолетом плавно поднимается от бедра вверх, левой снизу придерживаю кисть, замираю – выстрел! Шаг вперёд, другой, вновь пауза – выстрел! Выстрел! Как в тире – 29 из 30…
Из-за спины накатывает приближающийся рёв мотора, заставляет торопиться.
Несколько быстрых шагов, и я у лежащих тел. Останавливаться нельзя, нет времени! На ходу фиксирую результат. Здесь первому нужен контроль. Стрелял-то я с большей чем в лесу дистанции. Один ещё хрипит, булькает. Выстрел, и я уже у австрийского самолёта. Пистолет в нагрудный карман, левая нога на подножку, руки цепляются за обрез кабины. Миг, и я внутри. Поднимаю и разворачиваю пулемёт навстречу приближающемуся самолёту. Передёргиваю затвор, в мешке весело звенит упавший патрон. Заряжен? Да и ладно! А эта зараза идёт прямо на меня! И солнце так и лупит в глаза, заставляет щуриться. Ничего не видно.
Текут слёзы, наклоняюсь чуть в сторону и вижу, вижу идущий точно на меня самолёт.
– Почему он не стреляет? – успевает ещё промелькнуть мысль, а руки уже суетятся там чего-то, действуют самостоятельно.
Отдача бьёт в плечо, заставляет сильнее прижать приклад «Парабеллума». А приближающийся самолёт как-то очень уж быстро вырастает, заполняет собой всё небо, закрывает солнце. Серебристый круг пропеллера летит прямо на меня, и я стреляю длинной очередью по этому кругу, по его верхнему обрезу. Это-то я успеваю сообразить. Или даже не сообразить, а включаются ранее вбитые навыки.
Торжествующий рёв мотора резко обрывается, а самолёт так и несётся на меня. Выпрыгиваю из кабины, путаюсь в полах куртки, за что-то цепляюсь и вываливаюсь головой вниз из кабины. Успеваю вывернуться в последний момент, ухватиться одной рукой за обрез кабины, перевернуться и грохнуться на ноги. Ходу, ходу!
Бегом, бегом отсюда! И не оглядываться! Удар, взрыв и сильный толчок в спину бросает меня на землю. Даже не успеваю выставить перед собой руки, из груди выбивает воздух, хриплю, пытаюсь вдохнуть и у меня получается. Живительный кислород попадает в лёгкие вместе с пылью, тучей разлетевшейся вокруг.
Рывок вперёд, один, другой. Перестаю отползать, всё-таки оглядываюсь за спину.
А там весело и жадно разгорается огонь. Коптит синее равнодушное небо чёрным дымом.
Поднимаюсь и возвращаюсь. Оттаскиваю в сторону тела, мне их ещё обобрать нужно. Замечаю чуть в стороне свой мешок. А он-то каким боком там оказался? Тут же и припомнил, как я успел его из кабины выхватить. Только куда дальше его дел, так и не вспомнил. Повезло, что он не сгорел, там ведь мои настоящие документы. И форма.
Оглядываюсь на уцелевший немецкий самолёт в стороне – вроде бы он цел? Бреду к нему и окончательно прихожу в себя. Немного ещё гудит голова, но это уже такие мелочи, на которые можно не обращать внимания. Только сейчас пришло понимание того, почему атакующий меня пилот не стрелял. Потому что пулемёт у него в задней кабине!
Да, очередной уже мой «Альбатрос» не пострадал. По крайней мере, я никаких пробоин нигде не вижу. На всякий случай залез в кабину и выбросил наружу колодки. Это здесь они есть, а я тогда в ангаре не стал время терять и их с собой брать. Спрыгнул, поморщился от боли в голове (ничего, пройдёт), зафиксировал колодками одно колесо с двух сторон. Лучше уж так.
Вернулся к телам, нашёл в карманах документы, достал оружие из кобур. Посмотрел, вспомнил прошлую ошибку, и оставил на месте. Нечего лишние тяжести таскать. Запасную обойму выдернул, к себе переложил. Ну и уже расстрелянную поменял на полную.
Оглянулся по сторонам – не нужны мне сейчас здесь никакие местные жители.
Дошёл до леса, осмотрел стрелков, обыскал. Ничего нового, документы, сигареты, короткоствол. В этот раз забрал всё.
И загрузил в трофейный самолёт, в кабину стрелка. Туда же забросил трофеи с первых тел. Передумал, не стану ничего оставлять. Не на своём же горбу мне всё носить? У меня тут целый самолёт имеется. Вот только ещё раз нужно в кабину заглянуть, убедиться, что заброшенное туда оружие под педали или тросы управления не попадёт…
Заглянул. А нет тут дублирующего управления, ни тросов, ни педалей.
Оглянулся. Ничего не забыл? Вроде бы, ничего. Вытащил из-под колеса заднюю колодку, забросил её в кабину. Просто так забросил, даже не стал на штатное место убирать. Нашёл среди догорающих обломков какой-то тросик и к передней колодке его привязал.
Залез в кабину, включил зажигание, вылез, провернул винт. Есть контакт. От винта! Мотор затарахтел. Подхватил тросик, одной ногой на подножку встал, ухватился рукой за обрез своей кабины, подтянулся. Дёрнул разок, другой, колодку и выдернул. Самолёт вздрогнул, словно встряхнулся, покатился тихонько вперёд. Ну а я через три движения оказался на рабочем месте.
Сразу же пришлось поработать педалями, чтобы удержать аппарат на дороге. Осмотрел кабину. На приборной панели ничего нового, рули работают нормально. Взгляд за кнопку стартёра зацепился. И какого чёрта я по старинке действовал? И тормоза здесь имеются…
Рычаг управления дросселем вперёд, до упора, короткий разбег и взлёт. Ничего так получилось. Не на пятерочку, к сожалению. Немного боком взлетел, ну да это уже такие мелочи… Даже внимание обращать не буду. Развернулся, прошёл над дорогой, над горящими обломками, над своим первым разбитым трофеем… А местные-то опасаются. Никого не вижу… Пугать селян не стал, не долетая до околицы развернулся вправо, занял первоначальный курс. А вот забираться вверх не стал. Полечу-ка я низэнько-низэнько, над холмами, да над деревьями…



Глава 11

Через пятнадцать минут полёта холмы сменились предгорьями, пришлось забираться выше. Хорошо хоть погода радовала безоблачным небом. Впереди Карпаты. Всё, что было раньше – сущая ерунда по сравнению с тем горным хребтом, к которому я сейчас подлетаю. И самая страсть ещё впереди, а это так, разминка, чтобы не расслаблялся.
И что-то тревожно на сердце стало. Потому как при виде этого сложного для вынужденной посадки рельефа в голову простенькая мысль пришла. Вот ни раньше, ни позже. Хотя, про «позже» это я зря. Про «позже» лучше вообще не думать. Почему? А просто всё. Настолько просто, что… Ну, как два пальца об асфальт… Шмякнуть…
Не сообразил я сразу, обрадовался тому, что сумел выкрутиться. И только сейчас осенило, да так крепко, что засуетился, заёрзал на сидушке – а какой на этом вот самом самолёте остаток топлива? Откуда они прилетели? Сколько сжечь успели, израсходовать? И сколько мне осталось? А внизу, между прочим, отнюдь не равнина – горы. И садиться в горах без топлива как-то нет никакого желания. Ведь потом придётся на своих двоих через все Карпаты топать. Где я бензин-то здесь найду?
Руку вверх вытянул, ветру сопротивляясь, попытался по топливному баку над головой постучать, по его боку. Бесполезно! И рука в перчатке, и не понять ничего, не определить уровень.
За карту схватился, давай наиболее короткий маршрут через горы выискивать. И так крутил, и этак. Бесполезно. Везде приблизительно одинаково, всё равно куда лететь. А подробно карту разглядывать возможности нет. Лечу же, в конце-то концов.
А, ладно, будь что будет! Не возвращаться же? Но на всякий случай повыше заберусь. Чтобы если доведётся с остановившимся мотором планировать (тьфу-тьфу три раза через левое плечо), то пусть уж запас высоты у меня побольше будет.
Вот как на высоту забрался, тут меня и срисовали. А ведь предполагал я нечто подобное, да опасение остаться на малой высоте без топлива перевесило предположение.
Да и противника на этот раз я издалека заметил. Солнышко-то уже к полудню подбирается, почти над головой сияет, глаза не слепит. Потому чёрные точки слева на синем фоне сразу увидел.
Отворачивать и удирать не стал. Смысла нет. Да и куда уходить? Кругом горы. Горы… Есть у меня применительно к горной местности одна неплохая идейка!
Так, противник (а союзников у меня здесь быть не может) ещё далеко. Чёрные точки в чёрточки выросли, но есть ещё время, есть. Ага, я сейчас здесь (указательным пальцем левой руки придавил карту), глянул вниз и вперёд, сопоставил увиденное с нарисованным на бумаге рельефом. И дорога как раз через горы идёт. Через ущелья и долины. То, что мне и нужно!
Осталось только вот этот хребет перескочить и можно доворачивать вправо, начинать воплощать задуманное в действительное.
Ручку плавно от себя и влево. Оборотики приберу, вот так, достаточно. Минус триста метров высоты с вертикальной пять метров в секунду будет соответствовать приблизительно двум километрам по горизонтали. Приблизительно, конечно. И вертикальную скорость, и горизонтальную я же на глазок прикидываю. Зато как раз до нужного мне распадка и долечу. А где там моя погоня?
Была у меня слабая надежда, что это не за мной. Была, да сплыла. Преследователи мои уже значительно ближе подлетели. Да ещё и я им чутка навстречу подвернул. Ну да у меня другого выхода не было. У них пулемёты, а у меня… А у меня тоже есть. В кабине стрелка. Только самого стрелка нет. Значит, и пулемёта нет. А как бы он мне в этом ущелье пригодился…Враз бы погоню с хвоста сбросил. Да и в само ущелье точно не понадобилось бы лезть…
Всё, заснеженный гребень перевалил, можно крутить вправо и ещё снижаться. Нужно ограничить свободу маневрирования моему противнику. Очень уж мне не понравилось, как меня с боков в прошлый раз зажали. Пусть нечто подобное попробуют в тесном ущелье повторить!
А теперь вниз! Прямо вдоль бело-зелёного склона, чтобы времени не терять. А обороты пока добавлять не буду, скорость и так нормальная.
И главное – за дорогу уцепиться, не выпускать её из поля зрения! Как и приближающегося противника. Кстати, а чего это он приближается? Ладно, когда на пересекающихся курсах шли, тогда ещё понятно. А сейчас, когда они у меня в задней полусфере? На чём это они так быстро меня догоняют? Да на том же самом! Только в отличие от меня они по прямой несутся, а я… А я мечусь из стороны в сторону, пути отхода подбираю!
Так, впереди горушка, придётся вверх прыгать, а за ней сразу домики. Дальше по долине Торунь. Село. Да какое там село, просто домишки вдоль дороги одной длиннющей улицей стоят. И речка ещё справа малюсенькая должна быть. Или ручей. Ладно, посмотрим.
Перед горой планы поменял – уходить вверх не стал, немцы уже на хвосте висят. Так по ущелью вокруг горы и пошёл. На левом развороте оглянулся, два биплана характерного вида за спиной засёк. Чуть выше меня находятся. А где ещё два? Времени осматриваться уже нет. Теперь нужно вправо уходить, горку огибать. До заросшего деревьями склона рукой подать. Плоскости только что по веткам не скользят, рядом проходят, снег с еловых лап воздухом сбивают. И самолёт у меня в серо-зелёные цвета окрашен. Беленького бы ещё добавить, и вообще хорошо бы было. Практически идеальный камуфляж под местные условия. Так что побарахтаемся ещё!
Левым разворотом выскакиваю в долину. Здесь можно и головой покрутить. Только плохо, что места для манёвра довольно-таки много. Зажмут меня здесь. Пошёл змейкой. Головой кручу постоянно. Взгляд вперёд, сразу же влево и вправо, назад и вверх (а земля и так под постоянным контролем). Приборы? Да какие в этот момент могут быть приборы? Только визуальный полёт!
Вот она где, вторая пара… Сверху нагоняют. Но высоко держатся, не снижаются. Контролируют, похоже. Только эти не так опасны, как те, что непосредственно за мной гонятся. А эти… Запечатлённая картинка всплывает перед глазами. Крылья такие… Характерные, стреловидные. Это же разведчики, вроде бы как? И пулемётов на них не должно быть. Потому сверху и находятся? Ладно, что гадать? Главное, та пара «Альбатросов» позади не рискует подходить, так в отдалении и держится, висит чуть выше. Побаиваются низко летать? Земля пугает? Это отлично просто. Ну? Когда стрелять начнёте? Вполне могли бы меня подловить на разворотах…
Несусь над домами, сараями, огородами. Какая интересная у местных жизнь – самолёты над головами носятся…
Понятно, чего они выжидают. Впереди перевал на солнце снегом сверкает. Перед ним меня и собираются прижать. А я вот так сделаю. Змейка влево, вправо, ещё влево… И ещё круче влево, и скоординированный разворот с максимальным креном на обратный курс! Добавить обороты! До склона рукой подать, но успеваю, успеваю развернуться! И продолжаю разворот. Умудряюсь каким-то образом увидеть растерянную физиономию немецкого пилота. Ну, когда они мимо меня проносятся.
Успеваю ещё заметить характерное треугольное оперение – точно «Альбатросы». И понятно, почему не стреляли. А вот теперь мне будет плохо. У этих Альбатросов стрелок в задней кабине находится. Ишь, как зашевелились, обрадовались моему появлению, только что руками не помахали. Пристраиваюсь им в хвост, ухожу ещё ниже, прикрываюсь их же собственными стабилизаторами. Прикрытие так себе, но на первые секунды пойдёт. А вот дальше… Дальше они опомнятся, сообразят и мне нужно удирать. Куда только?
Выбирать не пришлось. Пока крутился, как раз всей группой к перевалу и подлетели. Левый склон стал круче, начал приближаться, отжимать нас к центру долины, открытые места пропали, сплошной лес пошёл. И дальше только вверх. А разведчики на высоте за всеми этими виражами вперёд проскочили, дальше ушли. Теперь разворачиваются…
А я вверх не хочу. Нет у меня никакого желания под пулемёты подставляться! Как вверх высунусь, так обязательно что-нибудь случается. Поэтому… Поэтому снова назад, но теперь уже в правом развороте к противоположному склону этой чудной гостеприимной долины. В напряжённом ожидании пулемётной очереди вслед.
И ещё ниже, к самой земле! Высота под крылом метров пять, не больше. Ну? Где же этот чёртов распадочек? Ведь видел же что-то краем глаза, видел!
Вот он, не ошибся я! И левым разворотом вписываю машину в этот узкий, заросший лесом, распадок! Умудряюсь поддёрнуть самолёт, подскочить выше крон деревьев. Теперь прямо и прямо. И вверх лезть не нужно! Есть тут проход через хребет оставленной позади долины, вдоль речного русла. Это для меня он сейчас узкий, на такой-то высоте и скорости, а так вполне даже ничего, от склона до склона метров шестьдесят есть. Напрягаться приходится, само собой, но после всех последних событий это уже в порядке вещей.
Влево, ещё круче влево по ручью, и высоту держать! Это сейчас главное! Вправо и сразу же резко влево. Ох, ты! Давлюсь руганью в крутом крене, правой педалью поддерживаю машину в горизонте, выравниваюсь на прямой и сразу же сбрасываю полностью обороты. Всё, дальше дороги нет! Тупик! Долетел до истока. Зато здесь имеется прекрасная вытянутая поляна.
Решение принял сразу! Вот на неё, на эту поляну и буду садиться. Если успею. А успеть нужно! Мелькают, проносятся в голове все эти ненужные и отвлекающие меня сейчас мысли, а мозги уже работают, заставляют активно шевелить конечностями.
Скорость, нужно срочно сбросить скорость! Слишком она медленно падает. Рычаг управления дросселем на упор! Разворачиваю машину сначала одним боком (успеваю при этом выключить зажигание и перекрыть подачу топлива), тут же другим, увеличивая лобовое сопротивление. Мотор глохнет, винт перестаёт тянуть и самолёт словно упирается в стену, махом теряет инерцию. Машина проседает, и…
И я, вопреки ожиданию, никуда не проваливаюсь – колёса катятся по плотному снежному насту. Справился, сел. На всё про всё несколько секунд ушло… Только расслабляться и радоваться пока ещё рано – до зелёной колючей стены рукой подать. И тормозить нельзя! Наст же прорежу! Скорость ещё велика, скапотирую моментом. Сглазил…
Испугаться не успеваю. Самолёт словно понимает мой испуг и сразу же проваливается, ложится на брюхо и на нижние плоскости крыльев. Визжит недорезанным поросёнком лакированная фанера. Лишь бы обшивку с нижней плоскости не содрать! Снега много, стойки зарываются по фюзеляж и только чудом не обламываются. И не перевернулся, не скапотировал. Да и той скорости у меня уже и не было. Поэтому и проскользил на брюхе всего лишь с десяток метров, а то и того меньше, тормозя и взрезая стойками снежный наст. Дальше колёса поймали землю, приподняли машину, прокатились ещё несколько шагов, вспахивая снежную целину и… И снег закончился. Резко. Перед самыми деревьями голая рыжая земля, слегка припорошённая снегом. На неё мы и выкатились. Уткнулись носом в еловые лапы. Вздрогнула огромная ель, снег сверху осыпался. Самолёт аж присел под рыхлой снежной массой. Как только крылья не раздавил, не знаю. Сам сначала испугался, а потом удивился. Зато теперь нас никто не заметит. Лапы ели от груза освободились и распрямились. Накрыли нос и кабину. Опять же аэроплан сверху в зелёный цвет покрашен, да ещё снегом его наполовину завалило, замаскировало – полная кабина с горкой этого холодного добра. И сижу я в этом добре – только голова да плечи торчат.
Так что обнаружить нас могут только по короткой, пробитой в снегу колее, и торчащему из-под ёлочных лап хвосту. И то вряд ли, слишком уж она, эта колея, короткая. Да и ладно.
Прислушался. Издалека приглушённый рокот авиационных моторов доносится. А ведь потеряли они меня, потеряли! Не ожидали подобного манёвра!
Первым делом руки высвободил. Начал лихорадочно выкапываться, выбрасывать горстями снег из кабины. Потом и сам кое-как вылез наружу, на землю соскользнул, да под ель и отступил. Найдут или не найдут?
Хотел лапника наломать, да на полянку выскочить – следы замести, хвост прикрыть, но передумал. Всё равно будет заметно. Пусть уж лучше так остаётся. Мешок же там остался! Пришлось карабкаться по снегу в кабину, снова выгребать снег, искать свою торбу. И всё это в спешке, задом к небу, постоянно прислушиваясь и оглядываясь.
А моторы-то вверх пошли. Из-под ели не высовываюсь, только по звуку и определяюсь. Сейчас начнут круги нарезать по увеличивающемуся радиусу. Наверняка подумают, что я далеко в сторону улетел. Ну кому в голову может подобная мысль о посадке прийти? Только мне…
Выглянул, высунулся из-под ёлки, не утерпел. Нет, самолётов в небе над собой не вижу, да и гул моторов всё дальше уходит. Посижу ещё, подожду. Спешить мне теперь некуда. Только от снега отряхнусь. А лучше всего, так это вообще куртку снять и только тогда отряхнуться. За воротник столько снега набилось, что простым отряхиванием от него не избавиться. Да он ещё и таять под курткой начал. Холодно. Так что куртку долой…
Всё, тишина вокруг. И что мне дальше делать? Откапывать самолёт? А чем? Не руками же? Нужно в село за лопатой идти. Тут недалеко, километра два-три будет. Ну никак не мог я дальше улететь. Слишком быстро всё прошло. А сколько здесь по карте? И где она, кстати? Так в кабине и лежит? Под снегом? Ладно, пусть пока там и лежит. Потом раскопаю.
Мешок за плечо и вперёд, по целине. Только не через поляну, а вдоль опушки ближе к деревьям. Там, где снега мало. А потом по ручью. Если снег не растаял, то и лёд должен быть крепким.
Пробираюсь вперёд, головой по сторонам верчу. Звериные следы подмечаю, тропки заячьи. Не пропаду, если что! Два не два километра, а по снегу словно все пять прошёл. Или десять. И уже совсем не холодно, а даже жарко. Пришлось снова куртку расстёгивать. Как раз и на околицу вышел, к крайнему дому.
Первым делом на трубу глянул, идёт ли дым? И сразу на душе легче стало – идёт, люди живут. Попыхтел дальше вдоль ограды по целине. Набрёл на натоптанную тропку от ручья к жилью, прошёл по ней, а дальше уже проще – накатанный санный след появился. Дорога целая.
Проверил на всякий случай пистолет в нагрудном кармане – ладошкой по обшлагу куртки хлопнул, и дальше пошёл. Собачки услышали и забрехали. Хорошо, хоть на дорогу не выскочили. А то чем бы я отбивался? Ну не отстреливаться же? Мне в этом селе отношения с его жителями портить никак не нужно.
А через калитку во двор пройти не вышло. Да и не хочется. Лучше на улице постоять, хозяев подождать. Что я, враг своему здоровью? Кобели там огромные, лохматые, бросаться не бросаются, но и внутрь не пускают. Да лишь бы наружу не выскочили! А по селу собачий лай поднялся. Тревогу собачья дружина сыграла.
Зато и хозяева объявились. Спросили что-то с той стороны калитки. Ну и на каком языке мне отвечать? На немецком? Или на русском? Наверное, на русском. Хватит уже маскироваться. Вот только форма на мне чужая, но это можно объяснить…
В качестве обменного фонда как раз трофейные пистолеты и пошли. Не все, одного за глаза хватило. Зато меня, наконец-то, накормили, как говорится, от пуза. И с собой кое-что из еды прихватил. Кто его знает, сколько мне ещё мыкаться предстоит?
Да, и лопатой я обзавёлся. И даже двумя парами широких охотничьих лыж-снегоступов. Пришлось вдобавок к пистолету ещё и патронов отсыпать. Немного. Каждый патрон, он свою цену имеет.
Теперь у меня появилась возможность с той поляны взлететь. Самолёт-то бросать не хочется. Как мне без него выбираться? По горам пёхом? Снег ногами месить? Не хочу.
Здесь же в хате и переоделся. Свой мундир надел. Пусть он у меня и мятый, и грязный, но зато свой. Даже на душе легче стало. Только комбинезон оставил прежний, немецкий. Ну и куртку. Моя-то тонковата для этого климата. Не по сезону пальтишко. Это на юге в ней комфортно было, а здесь среди снегов замёрзну на раз. Но положил её в мешок сверху, пусть под рукой будет. Чтобы сразу достать, в случае чего.
Пока то, сё, дело уже к ночи. Пришлось договариваться с хозяевами о ночлеге. Семья у них небольшая. Муж с женой, да ребятишек трое. Положили со всеми в этой же избе. Правда, выделили отдельную лавку, шкурку баранью постелили. Ну и хорошо. Главное, что тепло.
Взрослые за занавеску ушли, там завозились. А я немного полежал, привыкая к чужим для меня звукам, а потом и заснул. А дитёнки ещё раньше угомонились.
А под утро проснулся от злобного захлёбывающегося лая собак. Со двора кто-то в калитку грохочет!
А через пару секунд собаки взвизгнули, да хрустнуло что-то на улице пару раз, словно на сухую ветку кто-то наступил, они и замолкли. Понятно. И тут же в двери дома забарабанили! Хозяин из-за своей занавески в чём был выскочил, с пистолетом недавно обмененным в руках. К окошку метнулся, прижался носом. На пистолет в своих руках глянул, на меня, на детишек проснувшихся. А у меня тоже браунинг наготове, и предохранитель спущен. Да и сам я уже полностью одет и собран.
Хозяин назад за занавеску шмыгнул, и тут же назад вынырнул. Только уже без пистолета. Лампу запалил. И снова на меня покосился. А в глазах страх с обречённостью напополам плещется и только-только не выплёскивается. Спину сгорбил, полушубок на плечи накинул, мне что-то бормотнул (а вечером вполне так понятно объяснялся). Да детишкам рукой махнул, приказывая за занавеску убираться. И в сени с лампой в руке вышел.
Ну и я за ним. Мне особо и одеваться не понадобилось, спал-то я в одежде. А когда выстрелы на улице услышал, так сразу и обулся, куртку только надевать не стал. За порогом придержал хозяина за плечо. Дрожит плечо под рукой, заметно так подрагивает. Боится. Кого бы он там за окном не увидел, а ранние гости явно по мою душу пришли.
Быстро огляделся. Слева от двери лаз наверх, из сеней под крышу. А там какие-то травы на верёвке висят, сушатся и сено под самую крышу, до жердей-стропилен навалено.
А в наружную дверь так и тарабанят. Развернул к себе лицом мужичка, глянул хозяину в глаза пристально, прижал указательный палец к губам, призывая к молчанию. Вдобавок ещё и пистолетом в качестве аргумента помахал.
Понял он всё, качнул головой утвердительно, плечо из моих пальцев вывернул, к дверям шагнул. А я птицей по лестнице наверх метнулся, под крышу. И сразу в сторону, поближе к наружной двери перебрался. Верхний обрез дверного проёма совсем рядом, рукой можно достать. Там и замер, затихарился. Но одним глазком вниз поглядываю. Да и не видно меня в этой темноте среди веников, сухих пучков трав и всякой подобной ерунды в виде того же сена.
Хозяин что-то спросил. Грохот прекратился, с улицы тоже что-то ответили, я и не разобрал. Только обречённый взгляд снизу поймал и кивнул ему. Подбодрил, надеюсь.
Засов загремел, дверь наружу распахнулась, в сени двое ворвались, хозяина в сторону откинули. Мужичок так по стеночке на пол и сполз, ветошью прикинулся. Но лампу из рук не выпустил. Вот это правильно. Нам только пожара здесь не хватало.
Тени по стенам заметались, замельтешили. А я руку с пистолетом-то тихонько вниз и опустил. Как раз к голове заднего из этой парочки ствол и прижал. Говорю же – низкие здесь потолки…
Хорошо хоть дверь на улицу сразу же закрылась. Надеюсь, звук от двух быстрых выстрелов далеко не улетел. И стены в доме толстые…
Извернулся, спрыгнул вниз, приземлился прямо на лежащее тело. Мягко получилось. Никто и не мявкнул, не запротестовал. Сбоку от двери наружной встал, толкнул её свободной рукой. Облом. Не открывается. Толкнул ещё разок, сильнее. Вот, другое дело, открылась. Дверь толстая, крепкая, тяжёлая – закрывается очень плотно.
Тишина на дворе. И собаки по селу уже нигде не лают. Неужели всех постреляли? Да вряд ли. Скорее всего, хозяева своих псин утихомирили подальше от греха.
Высунул голову наружу, огляделся. Действительно, тихо. Странно. Ну не может такого быть, чтобы эти только вдвоём были. Остальные где? Оглянулся.
Хозяин так у стеночки и сидит, лампу в руках стискивает. Полушубок с плеч упал, рядом валяется. Тут я о своей куртке и вспомнил. Метнулся внутрь дома, накинул куртку, подхватил мешок свободной рукой и выскочил в сени. Потому что завозился там кто-то.
Выскочил, ногой махнул. Успел из рук сидящего мужичка винтовку выбить. Ишь, то сиднем сидит, глазами словно сыч хлопает, а как добро чужое увидел, так сразу и ожил. И ручонки куда не нужно потянул…
Так что нечего на чужое зариться. И ещё разок махнул. Той же ногой. Но уже по голове ему. Или по чём там получилось. Некогда было присматриваться.
Хозяин хрюкнул, на бок завалился, лампу толкнул, уронил.
Лампу я сразу подхватил, на пол поставил. Ещё не хватало детишек без жилья зимой оставлять. Винтовку к порогу ногой оттолкнул. Потому как показалось мне, что он её в мою сторону направлял. А когда наклонялся и лампу ставил, глаза за что-то интересное зацепились.
Это у первого мной застреленного в руках винтовка была. А другой, первый (ну, тот, что первым в дом вошёл, а не тот, которого я первым застрелил. Этот как раз вторым был. Запутался сам), с «Маузером» шёл. Явно не рядовой. Выдернул из крепко сжатых пальцев рукоять, снял наплечный ремень с кобурой, на себя повесил. В кобуру раритет и сунул. Патроны? На поясном ремне в подсумках? И его тоже долой. Так в мешок и запихнул. Потом разбираться буду. Что ещё? Документы? Тоже в мешок. Остальное уже не лезет. И так у меня мешок безразмерный получается. Чего в нём только нет…
Остановился на пороге, подхватил винтовку, патроны выщелкал. Снаружи к стене дома прислонил, оглянулся. Хозяин так на боку и лежит тихонечко, глаз с меня не сводит. Разбираться что там в этих глазах – страх или злоба, не стал. Пальцем погрозил и через темноту двора к калитке метнулся. Чуть было о тела застреленных собак не споткнулся.
Толкнул калитку, а рука в пустоту и провалилась. Чуть сам вперёд не упал, на колено просел и рукой с «Браунингом» на укатанный снег успел опереться. Это и спасло.
В упор, но уже над головой выстрел грохнул, вспышка ослепила. Снова по шлему словно дубиной ударило, заставило выпрямиться. Так, снизу вверх, и начал стрелять.
После первого же выстрела не удержал равновесие, на бок завалился. Мешок-то на одном плече висел, он и перевесил. Отстрелялся полностью. Только когда патроны закончились, тогда и голову включил. Выщелкнул обойму, заменил на полную, щёлкнул предохранителем, досылая патрон, осмотрелся. Всего-то три тела. А я по ним всю обойму расстрелял.
Перевернулся на живот, оттолкнулся руками и встал на колени, начал подниматься. Щёлкнула по доскам забора пуля, тут же прилетела вторая, в ночи улицы захлопали выстрелы, заставили вновь прилечь, укрыться за телами. Темно же, куда стреляют. А если стреляют, почему именно в мою сторону. Ни черта же не видно?
Ползком по дороге к тропинке! В одной руке мешок, в другой пистолет, кобура с «Маузером» сбоку болтается, в ногах путается. Так и ползу!
Завернул за угол, прикрылся забором. Вроде бы и понимаю, что укрытие из него никакое, а всё равно легче. Не так потряхивает. Ноги в руки и ходу! Ходу! Дальше, дальше – вдоль ограды из жердей по своим же следам до замёрзшего ручья. И вверх по распадку к заветной поляне.
А зачем мне к поляне? Толку-то? Лопату с лыжами я не прихватил, забыл о них напрочь. И я так и пошёл по глубокому снегу вдоль ограды, а там и вокруг дома. Торопясь и проваливаясь, пробиваясь и задыхаясь от спешки. Задами и огородами к лесу пробиваться буду.
Уйти просто так мне не дали, не для того искали. Вцепились, повисли на хвосте. Да и быстро мне по нетронутой целине никак не уйти. Ноги то и дело проваливаются по самую развилку, вязнут. А это всё скорость передвижения здорово замедляет. Догнали меня, короче! Хорошо хоть успел заметённое снегом русло ручья пересечь и на тот берег вскарабкаться.
Забрался по снежным наносам, рванулся к спасительным деревьям и от сильного толчка в спину вперёд завалился. Лицом, а, главное, носом об твёрдый наст навернулся. Но останавливаться нельзя. Пополз. А там и лес рядом.
Пришлось уходить на склон и отстреливаться, прикрываясь елями и соснами. Чудом цел остался. Пули так рядом и шуршали, по деревьям шлёпали. Патроны в пистолете быстро закончились, и я убрал его в тот же карман. Рука не поднялась выбросить. Сколько вёрст с ним пройдено. А патроны в мешке есть, но не до них сейчас. Зато кроме патронов у меня там ещё и несколько пистолетов имеется. Скинул мешок на землю, присел за дерево, распустил затяжку горловины. Нащупал первый попавшийся, выхватил и разочарованно выругался. А потом язык и прикусил. Если бы немецкая пуля не в этот пистолет, а в мою голову или спину прилетела, то… К чёрту подобные мысли!
Откинул в сторону искорёженное оружие, дальше рыться в мешке не стал – потянул из кобуры револьвер, да о трофее на боку вовремя вспомнил. Расстегнул, откинул крышку деревянного футляра, вытащил тяжёлый «Маузер». Прицелился…
Однако, светает. Чёрные силуэты противника на белом снегу отлично вижу. И расстояние тут плёвое. Не в том смысле, что доплюнуть можно, а в том, что небольшое.
А у меня раритет. Тот самый. И который можно в лёгкую винтовку превратить. Это же насколько легче мне прицеливаться будет. А то я сейчас словно загнанная лошадь, никак отдышаться не могу, руки ходуном ходят. А каким образом, кстати, их соединить? Разобрался сразу. Нечего там разбираться.
Навалился на ствол сосны, поймал чёрный силуэт, потянул за крючок. Мягко потянул. Упала фигурка. А я уже следующую выцеливаю. Так и отстрелял всех. Но повозиться пришлось. Они же тоже не пальцем деланные, моментом сообразили, что дело плохо. Рассредоточились, в снег зарылись. Лучше бы вперёд рванули, в русло ручья. Похоже, про ручей и не знали, так на месте и остались. И уйти уже я никому не дал…
Когда последний из них затих, перестал отстреливаться, только тогда и понял, что совсем немного преследователей и было. Пятеро там, у дома, и здесь столько же. А я-то думал, что за мной целая толпа несётся. Воистину, у страха глаза велики. Только у меня уж точно не страх. Просто… Просто я ещё от прежнего плена не отошёл. Вот и испугался повторения…
Вышел из-за дерева, оглянулся, осмотрел ствол. Нет, не показалось. Метко немцы стреляли – вон сколько попаданий. Да только древесный ствол в виде укрытия получше рыхлого снега в чистом поле будет…
Рисковать и возвращаться по своим следам не стал. Обошёл стороной лежащие тела. Мало ли там какие недобитки имеются? Пусть с ними другие разбираются.
Перед возвращением отсоединил «Маузер» от колодки, убрал его в футляр, защёлкнул крышку. Погладил по лакированной поверхности. Понравилась мне эта машинка. И выручила.
Снарядил обе обоймы к своему пистолету, убрал на привычное уже место в нагрудный карман. После того, как разобрался с оружием, только тогда и пошёл. К калитке подходил со всеми предосторожностями. Ну, как я их понимаю. Поэтому хозяина смог застать врасплох. И сразу же понял, что опасаться мне больше некого. Закончились немцы.
Ушлый мужичок на пару со своей хозяйкой потрошили убитых на предмет чего-нибудь ценного. А ценным здесь не только оружие было, но и одежда.
Во двор заходить не стал, остановился тихонько у калитки, понаблюдал за процессом. Кашлянул, привлекая внимание, и приказал вынести моё, родное. Ох, как же они удивились. Похоже, прибрали уже мои вещички – лопату и лыжи. Напоминать, спорить, ругаться не стал, всего лишь крышку трофея отщёлкнул и ребристую рукоять «маузера» наружу потянул. Чуть-чуть. Но и этого вполне хватило.
Мужичок умчался, а я на всякий случай его жёнку к себе поманил. Пусть вот тут постоит. Между мной и домом. Чтобы у мужика никаких дрянных мыслей не возникло…
И больше ничего говорить не стал. Забрал своё и ушёл…
Вот вроде бы и небольшой у меня самолётик, а лопатой пришлось помахать будь здоров. Работал, словно заведённый, страх подстёгивал. Даже не страх, скорее, а вполне понятное опасение быть раньше времени обнаруженным. Наверняка ведь скоро спохватятся убитых, поедут проверять… Ещё кто-нибудь по мою душу нарисуется…
Проговорятся ли селяне? Да кто их знает. Следы на снегу? А мало ли кто их мог оставить? Если каждый протоптанный в снегу след проверять, это же сколько времени уйти может… Село-то не на один километр растянулось вдоль дороги…
Основную массу снега быстро раскидал, да ещё повезло, что крылья чистыми остались. Так, припорошило их слегка, и всё. Только всё равно пришлось лопату убирать, за веник из лапника браться. Лопатой ведь можно легко обшивку пробить. А мне ещё лететь и лететь до своих. Ну, на сколько топлива хватит. Кстати, сколько его осталось?
Открутил пробку, заглянул в горловину бака. Понятное дело, что ничего не увидел. Постучал по боковине. Вроде бы чуть меньше половины. Да какая к чёрту разница! Всё равно я здесь бочки с бензином не наблюдаю!
Перебежал к хвосту, попробовал его приподнять. Тяжеловато. Подлез под фюзеляж, встал на четвереньки, спиной упёрся, напрягся, приподнял хвост и пошёл по кругу.
Так и развернул самолёт.
Под колёса лыжи подсунул, тут уже легче было справиться – снега-то я сколько вокруг набросал. Да вдобавок лесиной воспользовался сухой – подважил поочерёдно стойки. Благо сухостоя вокруг хватает. Дальше примотал кое-как лыжи к колёсам прихваченной у хозяев верёвкой. Попинал ногой – вроде бы держатся крепко.
На пробитую вчера колею посмотрел, скривился. Снова к хвосту пришлось идти, подлезать под него и передвигать самолёт носом в сторону от пробитой траншеи.
Всё? Выпрямился, прислонился спиной к борту кабины – перед глазами чёрные мушки кружатся, колени подрагивают, сердце где-то в горле стучит, распахнутым ртом воздух хватаю и не могу отдышаться, успокоиться. Перенапрягся. Присел на колесо, так оно лучше будет…
Шлем с головы стянул, перед собой на снег бросил. А из него пар валит. Рукой по волосам провёл, посмотрел, а с пальцев пот разве что не капает…
Уф, чутка легче стало, отдышался. Но ещё минуточку так посижу, потому как пока сил нет на ноги подняться. Прислушался. Тишина вокруг.
Всё, отдышался? Тогда хватит рассиживаться, времени нет.
Пробку с горловины радиатора отвернул, пальцем уровень проверил. Ну и наличие льда, само собой. Вода…
Провернул винт раз, другой. Полез в кабину, а там снега полно. Забыл! Пришлось осторожно выгребать. Там же ещё и карта где-то должна лежать. Намокнет или нет?
К счастью, не намокла, но замёрзла, заиндевела вся. Убрал её в сторонку. И карандаш нашёл, к ней же определил.
Включил зажигание, палец к кнопке запуска поднёс. Замер. И решительно нажал!
Вж-ж. Винт проворачивается и тишина. Не хочет запускаться. Ну-ка, ещё разок?
Есть контакт! Из патрубков пыхнуло сизым дымом, мотор схватился, дал несколько перебоев, на долю секунды замер, и тут же бодро зарокотал. Плохо только, что мотор не прогрет. Ну да делать нечего. Это же не ротативный «Гном». Это мерседесовский рядный мотор с водяным охлаждением. Температура ночью терпимая, до минус десяти вода в радиаторе вообще не должна замёрзнуть. А тут мотор вдобавок ко всему ещё и под снегом ночевал. Так что вряд ли замёрз. Будем верить в свою счастливую звезду и в удачу!
Однако, на месте стоим! А я-то думал, что сразу покатимся. Но зато теперь хоть немного прогреемся!
Всё, достаточно. Село рядом, шум работающего мотора там уже слышат. Пора улетать.
Плавно, очень плавно добавляю обороты, молюсь про себя, чтобы лыжи под наст не ушли. И чтобы этот наст вообще выдержал.
Сердце ёкнуло, когда лыжи с раскиданного мной снега на наст вскарабкиваться начали. Думаю, всё, отлетался! Сейчас завязнем! Или лыжи с колёс соскочат. Ан, нет, катимся! Скользим, то есть…
Дальше всё просто. Короткий разбег, и как только скорость выросла, так и взлетел вдоль русла ручья. По тому же самому узкому распадку в сторону села. И сразу же правым разворотом ушёл в сторону перевала, полез вверх, прислушиваясь к работе мотора. Да лишь бы не подвёл, всё-таки мало я его прогревал. Масло-то загустело за ночь…
Лыжи я потерял на разбеге. Хорошо ещё, что уже кое-какую скоростёнку успел набрать. Подъёмная сила появилась, крылья за воздух уцепились, поэтому и на насте удержался…
Занял тысячу метров. Как раз и перевал позади оказался. И, что самое важное, так это небо до горизонта чистое. Никого не наблюдаю!
В этот раз летел до полной выработки топлива. И весь полёт постоянно подбирал полянки для вынужденной посадки. Так и летел от одной площадки до другой. По ту сторону Карпат легче стало. Тут и поля появились, и леса поменьше.
Мотор сам заглох. Только тогда и пошёл на посадку…



Глава 12

Прямо и чуть правее моего курса километрах в шести наблюдаю город, подо мной снова река, дома слева, дома справа. Знакомо. И распаханные поля. Болехов остался позади, а это впереди Стрый.
Но мне бы сейчас сесть где-нибудь подальше от всех этих населённых пунктов. Ещё не хватало на своей собственной шкурке испытывать всю нелюбовь местного населения к противнику. Самолётик-то у меня с креста-ами… Или, наоборот, любовь. Кто их знает, этих местных? Разбираться с этой проблемой на себе и своём драгоценном здоровье нет абсолютно никакого желания. И по этим же причинам не хочу садиться на дорогу. Тут вообще без вариантов. Если и уцелею, то повяжут быстро. И убеждать всех в своём русском подданстве и побеге из немецкого плена я потом буду до морковкиного заговенья.
Поэтому… Поэтому правым креном ухожу в сторону, градусов этак сорок от курса. Как раз в ту сторону, где никакого жилья поблизости не наблюдаю. Только леса и поля. Не то, что слева. Там-то как раз домик на домике, село на селе, поэтому мне туда никак не хочется, да и не нужно.
Планирую себе потихоньку, целюсь на присмотренную поляну. Почему именно на неё? Так лыж-то у меня нет, потерял на взлёте. А здесь вроде бы как и снега поменьше. В идеальном варианте садиться на каком-нибудь бугре – на его верхушке снег ветром сдувает. Вот и присмотрел я как раз эту, очень мне подходящую и очень уж удачно подвернувшуюся полянку для посадки. Выбрал сверху более или менее чистое местечко. Мне же много для пробега не нужно, лишь бы сесть аккуратненько и притормозить для начала, чтобы скорость погасить. А дальше можно и в снег зарываться.
И ещё одно, не менее важное для меня. Что именно? Чтобы и лес был не такой густой в округе (мне же потом через него пробираться нужно будет), и никакого жилья в окрестностях не наблюдалось, вот что.
С посадкой справился без проблем. Прошёл над лесом, прошелестел над опушкой, выровнял самолёт и мягко коснулся колёсами земли. Сначала, правда, снега коснулся, если уж быть совсем точным. Специально так рассчитал. Мол, пока есть скорость, то можно и со снега начать – колёса-то сразу не провалятся. А там и на грунт выскочу. Не укатанная полоса, конечно, но к подобному в последнее время уже привык.
Прокатился, подпрыгивая на неровностях и замёрзших кочках, остановился. Тормозами ещё успел попользоваться. Но на грунте колёса и сами по себе тормозят будь здоров как.
Терять время не стал, подхватил мешок и ходу. К деревьям. Не по открытому же полю идти? К тому же полной уверенности в том, что я сел на нашей территории, у меня нет. Поэтому что? Правильно. Если уверенности в обратном нет, то вся территория вокруг является вражеской. Поэтому и тороплюсь укрыться в лесу. Тороплюсь-то тороплюсь, но только потому, что хочу быстрее с открытого поля убраться. А насчёт укрыться я погорячился. И лес редкий, как я и хотел, и на снегу мой след издалека заметен. Если искать будут, само собой.
Вот и деревья. Вглубь уходить не стал, отошёл шагов с десяток, чтобы самолёт с моего места просматривался и переоделся. Комбинезон долой. Немецкую куртку тоже скинул, свою надел. Вид у неё, конечно, не ахти, да вдобавок к потёртостям от падения в камыши ещё и несколько пулевых пробоин добавилось. Неплохо по мне постреляли. Хорошо ещё, что ниже не попали. Сейчас бы не в куртке дырки пальцем проверял, а в собственной заднице…
Шлем… Шлем пусть остаётся. Мало ли откуда он у меня взялся? Только ободрать его от немецких эмблем нужно…
Стой! А чего это я так с переодеванием заспешил, заторопился? Только что умничал, в территориальной принадлежности этих мест к Российской Империи сомневался, а как только до леса добрался, так все сомнения и пропали?
Да и ладно! Надоело уже в чужую форму рядиться. Я бы и раньше в своей ходил, если бы она чистая была… Нет, вру, не ходил бы. Иначе бы точно у меня ничего с моими авантюрами не вышло. Нет у меня тех принципов, на которых офицеры этого времени воспитываются. Я продукт своей эпохи и ничего с этим не поделаешь! Если для дела нужно натянуть личину врага, так почему бы этого и не сделать в должный момент? Не воспользоваться чужой формой?
Мой участок леса оказался небольшим и редким. Дальше пришлось пересекать ещё одно широкое поле. За ним и оказался заросший лесом берег реки. Льда уже не было, да и течение здесь очень уж быстрое. Но закрайки кое-где под берегом присутствовали. Выбрал местечко поглубже, да и утопил все немецкие шмотки. Даже куртку не пожалел. Тут же на берегу перебрал вещи, а их у меня практически не осталось – пара портянок вместо полотенца. Переложил все трофейные документы, внимательно просмотрел. До этого просто сгребал всё в кучу, не разбирался. И не зря просмотрел. Даже деньги нашёл. Только толку от этих денег никакого. Это же не рубли…
Осмотрел оружие. Пришлось избавиться ещё от одного пистолета. Не только мою куртку пулями дырявило, пистолетам тоже досталось.
Маузер на всякий случай снял, убрал. Если понадобится, достать его из мешка недолго.
Осмотрел себя. Как смог, конечно. М-да, видок у меня мягко скажем – нищенский. Оборванец я грязный. И брюки с отвисшими коленями. Ладно, что уж теперь…
Через речку перебрался по упавшему стволу дерева. Можно было бы и по камням на перекате проскакать-пропрыгать, но сапоги мочить не хотелось. Опять же зима, да и скользко – наверняка на камнях наледь, вон как они поблёскивают.
Пересёк очередное поле, лесок, вышел на наезженную дорогу. Повернул налево, на север. К городу. Погони за собой так и не слышал, и, само собой, не видел. Никому я не нужен. И хорошо бы так и дальше было.
Часа через полтора бодрой ходьбы впереди показались дома. Ещё полчаса и вот она, сельская околица. Стукнулся в первую же хату, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь. Сначала узнать нужно, чья в округе власть…
Власть оказалась наша! Но чего мне стоило это понять… В Румынии с крестьянами намного легче было и общаться, и договариваться. А здесь какой-то смешанный русско-украинско-польский местный говор, да ещё и с еврейскими словечками – слушаю, смотрю на хозяина и ничего не понимаю. Так, с пятого на десятое выцарапываю созвучные и понятные мне слова, пытаюсь по ним осознать смысл сказанного. Поговорили кое-как, в общем…
А там завертелось. Торг начался. А денег-то у меня и нет. Пришлось как бы между прочим скинуть куртку, ошеломить селянина золотым блеском потёртого погона, разноцветьем наград, надавить званием и должностью. Аргумент так себе, понимаю. Вот если бы револьвером размахивать начал, тогда да. А так… Но заинтересовал материально. Предложил бартер. Он меня в город отвозит, а я ему… А что я ему? Марки, что у пилотов нашёл, даже предлагать не стал. Лишился ещё одного пистолета вместо марок. Потом уже сообразил, как всегда после, что стесняться не стоило. Глядишь, здесь немецкие деньжата больше бы ко двору пришлись…
Но, тем не менее, уже через полчаса мы выехали из этого села. Со слов возничего, до Стрыя доберёмся к ночи. Если Бог даст. Бог не Бог, а маузер я на всякий случай из мешка достал и на дно телеги под сено спрятал. Так он по-любому ближе будет…
После полудня перекусили, я расслабился, глаза слипаться начали. Тут конные и налетели. Выскочили из-за поворота дороги, словно черти, закружили снежную карусель вокруг телеги. Я только что и успел пистолет из нагрудного кармана выхватить, да на дорогу спрыгнуть. Головой верчу в разные стороны – стрелять, не стрелять? Не разобраться в этой круговерти. Здесь же кругом свои должны быть?
Всадники лошадей горячат, из-под копыт комья снега летят. Морды у всех красные от ветра и лёгкого морозца, глаза злые и… Пьяные? Отчётливый сивушный перегар сразу донесло и даже крепкий запах лошадиного пота перебило. Не было печали… Значит, свои…
Шинели армейского образца в снежной пыли, папахи чёрные, у всех кинжалы, шашки, у каждого винтовка за спиной. Казаки? Мне что главное? То, что шашку никто не обнажил, и в мою сторону стволами не тычут. Пока оглядывался, да головой крутил, руку с пистолетом словно огнём ожгло, рвануло в сторону. Браунинг и улетел. Хорошо хоть не в снег, тут же в сено на телеге и зарылся.
Зашипел, потянулся за оружием…
– Ты пистолетик-то не лапай, а то и по второй руке получишь! Кто таков будешь? Документы имеются? – У казачка глаза шальные, от спиртного даже белёсые какие-то. Губы сухие, обветренные, в трещинках кровь запеклась. Нагайкой в руке поигрывает, только и ждёт повода ударить ещё разок. – Петро, прибери пистолетик-то.
Сбоку кто-то спешился, я и не смотрел, кто. Глаз с плётки не сводил. Только когда чья-то рука мой пистолет цапнула, только тогда и глянул, кто цапнул. Молодой какой-то казак. Ладно. Ну а что мне делать было? Не стрелять же в своих? Но и удар плёткой не забуду. Оно хоть и через кожу куртки не больно почти совсем, но обидно, скорее, до боли. Спускать такое никак нельзя. Но и не в моём положении сразу права качать. Аккуратно нужно. И были бы они трезвые, другое дело…
– Документы имеются. Достану? – потянулся расстегнуть куртку и достать бумаги.
– Доставай. Только глупостей не делай.
– Да какие тут глупости… – а сам в это время куртку постарался пошире распахнуть, награды засветить, да и погон на плече показать.
Ага! Заметили! Подобрались. Главное, плётку убрали. Но вины за собой не чувствуют, это сразу видно. Да и какая может быть вина? Свидетелей нет (возница не в счёт), вокруг все свои, а война… Война всё спишет…
– Шамрай, Коваленко, проводите его благородие к сотнику! Пистолетик сотнику отдадите. Остальные за мной! – вернул мне мои бумаги шальной, развернул коня и умчался.
За ним и остальные ускакали, забросав меня с ног до головы снежными комьями из-под лошадиных копыт. Понтярщики… Молодой Петро задержался. Дождался, когда остальные ускачут, подъехал, передал мой пистолет Шамраю, и вдогонку своим поскакал.
– Следуйте за мной, Ваше высокоблагородие.
Да не такие уж они и понтярщики. Службу знают. Один впереди поехал, другой рядом со мной держится, присматривает как бы.
Далеко ехать не пришлось. Первое же село на этой же дороге. На околице дорога рогатками перегорожена. И рядом казачий пост выставлен. Шамрай перекинулся парой слов с караульными, рассмеялся чему-то в ответ, на меня оглянулся, въехал в село. Казаков здесь много, в каждом дворе на постое стоят, своими делами занимаются. В мою сторону между делом поглядывают, но любопытных вопросов никто моим конвоирам не задаёт.
Заехали во двор самой большой и богатой с виду усадьбы, спешились. Возница так на улице под приглядом местной стражи и остался. А меня в хату пройти вежливо пригласили.
Зашёл. Внутри тепло, чесноком пахнет, луком и самогоном. Остановился сразу же за порогом, осмотрелся. Слева на стене верхняя одежда висит – офицерская кавалерийская шинель с папахой и башлык. Оружия не вижу. Стол у окна. За столом офицер в чёрном бешмете с серебряными газырями сидит. Погоны тоже серебряные. Хозяев избы не увидел. Зато мой провожатый к столу подошёл, доложился, пистолет мой отдал.
Сотник выслушал, внимательно на меня глянул, осмотрел. Виду не подал, но я понял, что внутренне скривился. Да я бы и сам от своего вида скривился. Тем не менее, отодвинул лавку, встал, привычным отработанным движением складки бешмета расправил, представился:
– Поручик Шкуро Андрей Григорьевич…
Пробыл я в гостях недолго. На этой же телеге меня отправили в город. И тех же сопровождающих выделили. Вроде как ради моей же безопасности, а на самом деле для присмотра. Чтобы не сбежал по дороге. Не убедили сотника мои документы.
Одно хорошо, накормили и напоили. От самогона отказался, хотя и предлагали. Очень уж он вонючий. Да и не пил я давно. Побоялся, что развезёт, а мне голова сейчас ясной нужна.
До города добрались ещё посветлу. Выбрал момент и маузер свой в мешок определил. Хорошо, что никто не стал телегу обыскивать.
Реку пересекли по мосту, направились в центр, к штабу, куда же ещё.
Ну а там разобрались быстро. И имя моё на слуху было, и газеты читали. Газетные изображения с оригиналом, само собой, и близко не стояли, поэтому сначала засомневались. Потом удивились. Каким это боком я здесь оказался? От Босфора до Львова всё-таки далековато. Внимательно мой рассказ-объяснение выслушали, но вижу, что не поверили. Пришлось из мешка трофеи доставать.
– Сергей Викторович, думал, привираете, – начальник штаба оторвался от лежащих на столе документов, поднял голову. – Слишком уж ваши похождения на сказку похожи. Мы, конечно, всё записали, но пусть дальше во Львове или в ставке разбираются. Сами понимаете, не наша это епархия, доложить придётся. Вы сегодня отдыхайте, а завтра мы ответ получим и, дай Бог, переправим вас дальше.
Вот и всё. Оставили меня в покое, выделили коечку тут же, в штабе, в комнате отдыха. Так понимаю – дабы под присмотром был. Опознать-то опознали, но кто меня на самом-то деле знает? Лучше от греха подальше под надзором меня подержать. Да я и не против. Одно сразу дело сделал – решил вопрос с моим мундиром. Отдал прачкам в стирку – пусть приведут в порядок. Обещали к утру вернуть. И голодным не оставили, покормили.
А утром пришёл ответ не из Львова, а из Ставки: «Выделить сопровождение, снабдить соответствующими бумагами, выписать проездные, выдать командировочные и прямым ходом отправить в столицу. И нигде не задерживать. За исполнением и отправкой лично проследить начштаба…»
Как будто у него больше дел нет, как за мной ходить…
– Да я и сам справлюсь. Доберусь, – попытался избавиться от опеки.
– Извините, приказ, – развёл руками начштаба, представляя мне порученца.
А дальше Львов, через два дня Псков и ещё через ночь Петербург.
Не успели мы с сопровождающим сойти на перрон вокзала, как меня взяли в оборот жандармы. Только что под локотки не ухватили. Но зато довольно-таки вежливо предложили прокатиться на служебном транспорте.
Думаю, что никто другой в подобном случае тоже не смог бы отказаться. Вот и я не стал ерепениться. Проследовал за господами и устроился на заднем сиденье автомобиля. Сюда же и моего сопровождающего определили. И через сорок минут неспешной, но довольно-таки тряской езды по булыжнику вылезал у знакомого по прошлым посещениям здания. Ведомство Джунковского. Отдельный Корпус жандармов…
Дальше… Дальше всю душу из меня вынули. Спрашивали, правда, достаточно вежливо, даже чаю с лимоном предложили. И что самое удивительное, позволили его выпить. Если бы ещё пару бутербродов к чаю дали…
Промурыжили до обеда. Дело понятное, сам бы так сделал. Потому и не дёргался, подробно рассказывал и отвечал на уточняющие вопросы. Даже пришлось вспоминать, какой документ из чьего кармана вытащил и рисовать положение тел после того боя в карпатском селе. Вспоминал и рисовал, куда денешься?
После обеда (даже меня покормили) продолжили. Но на этот раз ответили и на мои вопросы. Наверное потому, что после обеда на беседе (допросом это никак не назовёшь) соизволил присутствовать сам шеф жандармов! Владимир Фёдорович внимательно читал странички протокола, периодически хмыкал, поглядывал в мою сторону и многозначительно молчал.
Первым делом сняли тяжесть с души – мои товарищи все живы. Владимир Владимирович Дитерихс в госпитале лежит и лежать будет ещё долго. Месяц, так точно. Игнат получил два пулевых ранения, но быстро идёт на поправку. Службу продолжать не сможет. После госпиталя будет направлен на долечивание и уже оттуда домой, в станицу. Семён, как всегда, отделался легко, и уже готов возвращаться в строй.
Самолёт мой цел, дожидается меня в Константинополе вместе с остальным оставшимся экипажем…
– Сергей Викторович, – вкрадчивый голос Джунковского заставил встрепенуться. – Здесь вы упоминаете о некоем новом двухмоторном аэроплане и о его пилоте, герре Келлере. Знаете, кто это такой?
– Откуда, Ваше Превосходительство?
– Отвечайте на вопрос «Да» или «Нет», – тут же поправил меня дознаватель.
О, как. А до этого момента наша беседа не была такой категоричной. Или прощупывали?
– Нет, – ответил, как просят. Или уже требуют?
– Следующее. Ваши приключения с угоном вражеского аэроплана пусть и маловероятны, особенно в свете последующих событий, но они хоть как-то объясняют возможность преодолеть столь значимое расстояние в столь короткий срок. Но ваша посадка на заправку, это уже за пределами реального! Неужели так просто взяли и сели в чужом городе? Городе нашего противника, между прочим. С которым мы находимся в состоянии войны, если вы не знаете. И без денег заправили самолёт? Взяли и привезли вам бензин, вот просто так? А? Наверное, за красивые глаза? Сергей Ви-икторович, ну за кого вы нас держите? И никто нигде ничего не заподозрил?
Я только руками развёл, заставив этим простым жестом напрячься всех присутствующих. А что ещё говорить-то?
– Дальше. Документы немецких и австрийских пилотов. Придётся ждать подтверждения этого факта нашей разведкой. Дело это, сами должны понимать, далеко не быстрое. И… Скрывать не стану – вряд ли мы вообще какого-то ответа дождёмся. Поэтому этот факт брать на веру тоже пока не станем.
Остановил меня от возражений поднятой ладонью:
– Не торопитесь. Не примем не потому, что не верим, а потому что… Опять же не верим. Слишком всё это звучит… Фантастически, что ли? Прямо как в романах Жюля Верна.
А сам строго так мне в глаза смотрит. Мол, слушай внимательно, что я тебе говорю и сиди спокойно. Надеюсь, этот посыл я понял правильно. Сижу. А Владимир Фёдорович между тем продолжает говорить:
– Вот эти книжки, отобранные вами после боя, якобы, у жандармов. Принадлежат той группе, которую вы в селе истребили. Так?
Дождался моего подтверждающего кивка и продолжил:
– Вы их открывали? Читали? Нет… Хотя бы просмотрели? Тоже нет? А почему? Сергей Викторович, это ну никак не полевая жандармерия, это егеря. Причём егеря немецкие. Каким образом в австрийских Карпатах могла оказаться немецкая группа? Не знаете ответа? Хорошо, допустим. И вы даже теперь утверждаете, что смогли в одиночку уничтожить группу подготовленных егерей? Оставшись в результате обоюдной перестрелки целым и невредимым? Ах, да, мешок же вам в нескольких местах прострелили! И пули не в спину, а в пистолеты попали каким-то чудом! Вы сами-то себя слышите, подполковник? Поверили бы в подобные россказни на моём месте?
И что ты хочешь услышать? Что я скажу «нет»? Так не дождёшься. Только не понятно пока, для кого вся эта комедия играется? Явно не для меня. Тогда для кого?
Джунковский не удовлетворился моим молчанием:
– Что молчите, Сергей Викторович?
– А что попусту говорить? Вы же всё равно не верите…
– Правду, подполковник. Правду! Тогда, может быть, и поверим…
Я только вздохнул в ответ.
– Продолжайте, – кивнул жандарму Джунковский и вышел из кабинета.
А я в уже который раз продолжил отвечать на одни и те же вопросы.
В покое меня оставили только ближе к вечеру. Никуда отвозить не стали, определили на ночлег здесь же, в этом же здании. От уже ставшим привычным в последнее время стереотипа не отступили – поместили в подвал. Крохотная конурка без окон, с одной кушеткой. Вот и вся мебель. Да, ещё принесли кружку воды и миску с кашей. Жандарм дождался, когда я всё съем и выпью, и унёс посуду. Ну и без света оставил, само собой.
Хорошо хоть в этот момент я на топчане сидел, так бы пришлось в полной темноте на ощупь его искать. Прилёг. А что ещё остаётся делать? Глаза привыкли к сумраку, не совсем уж кромешная здесь тьма. В коридоре свет горит, в дверные щели едва-едва пробивается. Лежу, от мрачных мыслей стараюсь отстраниться. Понятно, что я здесь ненадолго. Пока хоть какие-то мои слова не подтвердятся. А то, что как-то по-другому может быть, даже и не сомневался. Так в размышлениях и воспоминаниях и заснул.
Разбудил стук засова. Подъём. Завтрак. Потом обед и ужин. И снова сон. В эту ночь я хоть немного выспался. Привык и к жёсткому топчану, и к отсутствию одеяла и подушки, и к тому, что наконец-то никуда не нужно бежать. А всё это… Это пустое. Разберутся, выпустят. Никуда не денутся. Уверен.
Неделю никто не тревожил, не беспокоил вопросами или допросами. Видимо, одного раза хватило. Но ровно через семь дней вывели меня, такого заросшего, небритого и грязного, и повели наверх, в кабинет шефа.
Вошёл, что интересно, один. Мой конвоир, или провожатый, остался в приёмной вместе с адъютантом генерала.
– Отоспались, Сергей Викторович? – встретил с порога ехидным вопросом Джунковский. – Завидую вам.
– Так зачем завидовать? Прошу на моё место. С удовольствием поменяюсь.
– Шутите? Это хорошо. А работу вы за меня делать будете?
– Нет, тут я пас, – даже руками развёл.
– Пас, пас. Всё самому приходится делать, – нарочито расстроенно пробурчал генерал. – Хорошо. Сергей Викторович, закончился ваш вынужденный отдых. Приступайте к службе.
– К какой службе? – осторожно уточнил.
– Как к какой? К своей! Проездные вам выпишем. Доберётесь железной дорогой до Севастополя, оттуда морем до Босфора и в небо. Вопросы есть?
Ну какие у меня могут быть вопросы! Само собой, вопросов вообще быть не может! Он что? Издевается? Да у меня море вопросов!
– Как не быть вопросам. Обязательно есть. Проверили мои похождения?
– А я-то уже обрадовался! Понадеялся, что обошлось. Права оказалась Мария Фёдоровна, права! – а у самого глаза довольством лучатся. – Проверили. Как не проверить? Вот объясните мне, Сергей Викторович, как вам удаётся выкрутиться из подобной передряги? Сказка какая-то.
– Причём тут сказка? Опыт. Только опыт. Помогло то, что я, как бы сказать, человек не совсем принадлежащий окружающему нас обществу. Не знаю, поймёте ли вы меня, но постараюсь объяснить. Скажите, а вы бы смогли чужой мундир надеть? Или в штатское переодеться? Нет? Вот о чём я и говорю. А я смог. Для меня в этом переодевании нет никакой проблемы. Нужно для дела? Так почему бы и не переодеться… Про знание языка молчу, здесь я вам ничего нового не открою. А дальше разумный авантюризм. Никто же не рассчитывал на такую мою наглость – что я буду самолёт угонять и под видом немецкого пилота на дозаправку садиться?
– Да, тут вы правы, никто на подобную наглость не рассчитывал. Как и на то, что вы будете в том селе сопротивляться и отстреливаться. Рассчитывали, что будете просто драпать.
– Вот и я о чём говорю! В чужой стране, где всё по определению против меня… Разве может нечто подобное прийти кому-то в голову? Пока только мне…
– Почему? Впрочем, можете не отвечать, уже догадался. Потому, что теперь есть пример?
– Так точно.
– Хорошо, Сергей Викторович. По понятным причинам ваши похождения в австрийском плену были подробно освещены в газетах…
– У-у. Зачем? – перебил генерала и скривился от такого нерадостного известия.
– Что зачем? – сбился с мысли Владимир Фёдорович.
– Зачем в газетах-то?
– А вы как думали? Или чем? Когда там геройствовали? Да подумайте сами, в конце-то концов. Какой пример для подражания! Для общественности! Ну, не мне вам объяснять… Да, самолёт ваш мы перегнали в Львов. Пусть послужит для воздушной разведки генералу Иванову.
– Да, простите, что-то тут я не сообразил. Слишком резкие перепады – из камеры на свободу. А какой мой самолёт? «Муромец»?
– При чём тут «Муромец»? Он же в Константинополе вас дожидается… Я про «Альбатрос» говорю. Или вы так шутите? Это уже хорошо. Да, Сергей Викторович, приведите себя в порядок… – Джунковский запнулся, прервался и осмотрел меня с ног до головы самым внимательным образом. – Нет, так не годится! Совершенно не геройский вид. Сначала мы вас отвезём в бани! Отмоетесь, отпаритесь, там вас в порядок и приведут. Туда же и форму новую доставят. А от этой извольте избавиться! Ну а потом… Потом, как вы уже поняли, на аудиенцию к Марии Фёдоровне…
Аудиенция… Да просто поговорили. Обо всём, в основном о моих похождениях в австрийском тылу, о выходе к своим, о «тёплом приёме» в столице. Тут Николай постарался. Поприсутствовал на допросе лично – за стеночкой посидел, послушал, в окошко посмотрел. Потому Джунковский так себя и вёл. Наград никаких мне ожидать не стоит. Если только за побег из плена.
– Всё остальное, как вы понимаете, «к делу не пришьёшь», – улыбнулась Мария Фёдоровна. – В газетах, конечно, напишем, мол был обласкан Государём, но особых наград не ждите.
– А не особые, значит, будут, – констатировал я. А почему бы и не уточнить?
– Подумаем…
На этом меня и отправили прочь. Ну и ладно. Жив, здоров, что ещё нужно? Денежное довольствие капает, форму чистую и новую за казённый счёт справили. Даже на куртку не поскупились. И шлем лётный немецкий забрали, наш выдали. Опять же в банк на мой личный счёт отчисления за патенты идут. Жить можно. С Джунковским ещё раз встретились, поговорили. Извиняться за тот фарс генерал не стал, и так после разговора с Марией Фёдоровной всё понятно – работа такая и присутствие Государя за стеночкой. Вернули мне всё оружие. Маузер, кстати, тоже. А вот остальные трофеи из мешка придержали. Наложили лапу. Да разобрали на сувениры, скорее всего. Под опись-то ничего никому не сдавал…
Задерживаться в столице не стал. Даже на завод Сикорского не съездил, побоялся возможной задержки. Мало ли, вынудят остаться? А мне столица в этот раз поперёк горла встала. Снял со счёта в банке некую сумму наличных для своих нужд, выписал новую чековую книжку и покинул сей благословенный город в купейном вагоне первого класса. На улице холодно, промозгло и сыро – пора на юг, в солнечный Крым.
Почему меня не принял Николай? А с какой стати ему меня принимать? Послушал допрос, посмотрел на моё поведение во время оного и достаточно. Великая для простого офицера честь… А всё остальное в виде грамотных советов и рассказов о предстоящем уже было. Похоже, Николаю прошлых наших встреч и бесед хватило. Всё, что мог, я сделал. И рассказал. Насколько был убедительным, время покажет. Мне и Марии Фёдоровны с Джунковским за глаза. Пусть они лично на своего Ники влияние оказывают. У них лучше получится…
Так что не нужен мне никакой приём. Не изолировали, уже хорошо. А присматривать – присматривает за мной Государь. Да только потому, чтобы всяческие сведения о будущем к противнику не утекли.
И наград ни от кого не жду. Я просто старался уцелеть, выжить, добраться любыми способами до своих.
Казалось бы, отсыпался неделю в подвалах жандармерии, но не отоспался. Почти всю дорогу не вылезал из купе и даже в ресторан не выходил. Еду приносили, попутчики не тревожили и не лезли с вопросами. Наверное, не узнали. Или газет не читают. Весь прикол в том, что на столике как раз и лежит столичная газетка с моим портретом. Ну, это я знаю, что с моим, а так постороннему человеку, обывателю, вряд ли по сему изображению можно имеющийся рядышком оригинал с типографской размазанной картинкой сравнить. Интересно, а откуда у них моя фотография?
Погода в Крыму плохая, ветреная. Севастополь встретил туманом и дождём. Полдороги гадал, куда сразу – в штаб Флота, или на Качу?
Решил, в Штаб. И не прогадал.
Успел подняться на загруженное судно как раз перед отходом. Присоединился к отряду военных строителей и инженеров. Уходить вниз и располагаться в предназначенной мне каюте сразу не стал, задержался немного на палубе, полюбовался удаляющимся городом и полуостровом. Тут же познакомился и разговорился кое с кем из попутчиков. Секрета никакого никто не делал, общались вполне свободно. Народ едет восстанавливать разрушенные форты и береговые батареи Босфора. Да, ещё одно. Здесь же, на судне, присутствует и комиссия из самого Петербурга! Из Адмиралтейства! Во главе с моим давним благодетелем генералом Остроумовым!
Похоже, на моём лице столь явно отобразилось сожаление от несостоявшейся с ним встречи, что мне поспешили объяснить:
– Если бы вы не задержались с посадкой, то вполне могли бы застать Его Превосходительство на палубе. К сожалению, господин Инспектор (именно так и сказал мой собеседник. Произнёс слово «Инспектор» с бо-ольшим почтением, даже с благоговейным придыханием. Это чинопочитание такое или уважение?) спустился вниз, сославшись на плохую погоду. Последнее было произнесено с оттенком явного превосходства. Мол, он и такие тонкости знает. А уж с каким выражением на лицах ему остальные мои собеседники внимали, это нужно было самому видеть…
Всё оказалось проще, чем я думал. Оказывается, Остроумов на судне был не один. Не в том смысле, что без членов комиссии, а в том, что в это плавание генерал отправился вместе с семьёй. С женой и старшей дочерью. Вот оно что. Потому-то молодые инженеры так и засуетились. Ещё бы! Корабль, морская прогулка, военная форма… У любой барышни от подобной романтики голову снесёт. Вот молодёжь и надеется… На что? Да какая мне, к чёрту, разница? Встретиться и поговорить с Остроумовым нужно обязательно. Слишком многим я этому человеку обязан. Но и ускорять нашу встречу не стану. Пусть будет как будет. А то ещё заподозрят чёрт знает в чём… Как-то нет никакого желания приобщаться к многочисленному отряду этих устроителей карьеры…
Одно непонятно. Что это с Сергеем Васильевичем случилось? Зачем к месту боевых действий родных тащить?
Отсидеться в каюте не получилось. Посещение кают-компании было обязательным для всех офицеров. Хотя бы первое. Там и пересеклись мои пути с Остроумовым и его семейством. Правда, представление всех присутствующих друг другу я пропустил, подошёл к подаче первых блюд. Да и потом не высовывался, обедал спокойно.
Хорошо, что представляться не пришлось. Нет никакого желания становиться предметом пересудов и сплетен. И моментом подходящим сразу же и воспользовался, когда генерал с супругой в одиночестве оказался на какой-то миг, а все присутствующие уже успели по интересам на группки разбиться. Или по возрасту… Скорее, по интересам. Вижу я, у кого какой и в чём конкретно интерес…
Как раз и капитан со старшими офицерами кают-компанию покинул. Тут я и подошёл к генеральскому семейству, поздоровался.
Остроумов сразу же предложил присесть, представил меня своей супруге. Тут я немного напрягся, но, к счастью, жена у генерала оказалась женщиной понимающей и мудрой. Всё поняла, все мои желания и тревоги враз просчитала. И пустым любопытством не стала докучать…
– А как её удержать? – Сергей Васильевич с любовью и нежностью смотрел на свою дочь. А та вовсю кокетничала с молодыми офицерами судовой команды, с инженерами. – Категорически не пожелала оставаться в Петербурге. Пришлось согласиться себя сопровождать. Только по этой причине. Да не смотрите вы так на меня, Сергей Викторович! Не выжил я из ума! И вполне понимаю, куда мы направляемся. Поэтому Лиза с матерью на этом же корабле назад в Севастополь и отправится.
Улыбнулся на вспыхнувший в стороне весёлый смех, согнал с лица улыбку и вновь развернулся ко мне.
– Лучше расскажите о себе, о своих приключениях. Газеты теперь о вас много пишут. Да, поздравляю полковником. Так скоро и меня догоните! – Приподнял в шутливом жесте стакан в серебряном подстаканнике, отсалютовал компотом. – Не зря я за вас когда-то поручился! А пойдёмте-ка в нашу каюту? У нас есть превосходное шампанское. Грех по такому поводу не выпить. Там всё нам подробно и расскажете, все свои приключения.
– А…
– А Лиза пусть остаётся. Девушка она взрослая, вполне разумная и рассудительная. Да и господа офицеры лишнего себе не позволят, не беспокойтесь.
Да я и не беспокоюсь, с чего бы это мне беспокоиться?
А у генерала и каюта по статусу. Не то, что у меня. Но и сравнивать нас нельзя. Сергей Васильевич всё-таки главный инженер и инспектор Адмиралтейства, ему по чину и должности положено. Просто я не знал, что на корабле подобная роскошь может существовать.
Посидели, распили бутылочку действительно превосходного шампанского. Шампанское оказалось, к моему искреннему удивлению, нашим российским Крымским, а не каким-нибудь французским «Клико», или ещё чем-либо подобным. Распили под мой неторопливый рассказ, потихонечку и не спеша. Рассказал и про свои новые награды – за что именно каждая из них получена. Про старые Сергей Васильевич и так знал. Про политику и судьбу России ничего говорить не стали. Всё уже давно, ещё в Ревеле, обговорено не по одному разу. Распрощался, откланялся генеральше и поднялся. Пора и честь знать. Остроумов проводил до выхода, распахнул передо мной дверь и столкнулся с дочерью.
– Папа, ты не один? – девушка замерла на пороге. Окинула меня быстрым взглядом, поморщилась при виде пустой бутылки на столе. Шагнула вперёд, оглянулась, ещё раз вернулась взглядом ко мне, в глазах промелькнуло понимание.
– Познакомься, Лизонька. Сергей Викторович, мой… – генерал замялся, не зная, как меня представить дальше, прикрыл дверь.
– Давний знакомый ещё по Ревелю, – Подхватил фразу и помог выкрутиться Сергею Васильевичу в этом представлении. – Подполковник Грачёв. Честь имею.
Прищёлкнул каблуками, приветствовал наклоном головы, ручку только не стал целовать, ещё чего не хватало. Только в этот момент корабль качнуло, девушка невольно шагнула вперёд и мне ничего не оставалось сделать, как подхватить её за руки и поддержать. А как иначе? Иначе бы конфуз произошёл. Она же прямо на меня бы и навалилась. Грудью. Взгляд сам собой опустился туда, куда ему и положено. Опомнился, глаза поднял, да уже поздно было. Не остался мой взгляд незамеченным.
– Отпустите немедленно! Что вы себе позволяете? – вырвалась из захвата девушка, отступила назад, к порогу, фыркнула возмущённо.
Только корабль снова качнулся, неплотно закрытая дверь в каюту решила самостоятельно распахнуться, девушку пришибить. И Остроумов, как назло, уже в сторону отступил, когда меня к выходу пропускал. Пришлось снова вмешаться, дверь перехватить. А она тяжёлая, руку к девичьему плечу так и прижала. Да ещё пришлось самому равновесие удерживать, свободной ладонью в переборку упираться. И Лизу снова на меня кинуло. И вновь я крайним остался. Ну да, кто бы сомневался. Оглянулся, а генерал за моей спиной ухмыляется. Нравится ему эта ситуация. А его супруге? Здесь ничего не понять. А мне? А мне нет! Мало того, что сам смутился от такой неловкости, так ещё и девица эта…
А ничего так девица. Смотрю в серые глаза и… Отстраняюсь, протискиваюсь мимо девушки, бормочу что-то невразумительное и выскакиваю наружу.
Быстрым шагом проношусь по ковровой дорожке до трапа, взлетаю наверх… В себя пришёл только в своей каюте. Стою посередине, хорошо ещё, что из соседей никого нет. Глянул на себя в зеркало, чертыхнулся при виде красной смущённой собственной физиономии, и… Рассмеялся. А хороша ведь, чертовка! А я-то что так рассмущался? Вёл себя, как последний болван!



Глава 13

В каюте Остроумовы постарались не акцентировать внимание на недавнем курьёзе. Но всё равно Лиза весь вечер дулась на родителей. За что? А то непонятно… И на кого же ещё дуться? Не на себя же? Не на свою же растерянность и настолько несвоевременную собственную оплошность? Не смогла на ногах удержаться… А родители… На то они и родители, чтобы всегда за всё отдуваться…
– А этот, этот… Жаль, фамилию не запомнила, растерялась, – думала Лиза, укладываясь в постель. – По-олковник… За руки ещё хватает! Ну и что, что сама не удержалась? Кто ему такое право давал – хватать? И маменька ведь промолчала? Почему? Она же обычно такая строгая… Потому что гость непростой? С папенькой он явно на короткой ноге, а это не каждому позволено, уж она-то знает. В штабе, наверное, всё время сидит… Потому и непростой, потому-то так быстро в званиях и вырос. Конечно, в штабе, сразу понятно! И наград-то сколько нацепил… Когда только успел… Папа́ сколько служит, а за всё время только три ордена и получил! Ну, да, правильно папенька как-то говорил маменьке – чем ближе к столице и Государю, тем кормушка сытнее. Хлыщ столичный! Форма с иголочки, и даже обмяться не успела! В Константинополь наверняка отправился, чтобы отметку в личном деле заиметь, мол – был на войне… Когда уже там всё затихло. Это же не с турками лицом к лицу рубиться… Отметится, и вновь к себе в столицу, очередной орден получать… Вместе со званием… У-у, шаркун паркетный!
Я заснул сразу и впервые с отличным настроением, отключился без задних ног под мерное переваливание судна с боку на бок. Ночью проснулся, сходил в тот самый «кабинет» с двумя нолями на двери, на флоте именуемым гальюном, и снова отдался в объятия Морфея под мерное похрапывание сокаютника. У нас каюта тесная – только-только две койки и помещаются. Ну и маленький стол шириной в три ладони со шкафчиком… Как же без них пассажиру. Хорошо хоть такая каюта досталась. Мог бы вообще на судно не попасть.
Разбудила утром не качка, а равномерное надоедливое звяканье. Открыл глаза, потянулся с удовольствием, упёрся ногами в стенку, нашёл глазами источник непонятных звуков. Понятно. Сбоку от иллюминатора, над столом полка привинчена с высокими бортиками. Вчера днём там графин стоял с водой и два пустых стакана. Похоже, мой сосед графин снял по понятным причинам и потом на место не вернул, на стол поставил, как и один стакан. Оставшийся же елозит с края на край, по ограничительному бортику полки брякает.
А соседа-то и нет. Вышел. А я и не слышал.
Перекинул ноги через невысокий ограничительный бортик, присел на койке, потянулся к окну и отдёрнул в сторону зелёненькую однотонную занавесочку. Хотел, было, барашки раскрутить и свежим воздухом подышать, да табличку предупреждающую вовремя увидел. С красной надписью, запрещающей эти самые барашки откручивать и иллюминатор открывать! Вот и подышал свежим воздухом…
Поэтому пришлось довольствоваться видом безоблачного синего неба над серыми волнами через стекло. Удивительно к месту припомнилась фраза из комедии ещё из той жизни: «О чём фильм? Опять про море?»
Глянул на часы, определился со временем. Завтрак я благополучно проспал, обед… Идти или не идти? Желудок особо не жалуется на отсутствие пищи, поэтому можно и поваляться, поглазеть бездумно в потолок.
Насчёт бездумно я погорячился. Закрутили мысли, навалились воспоминания обо всём подряд. И спать уже расхотелось. Правда и вставать тоже. Так и предавался безделью до послеобеденного чая. И сосед меня так за весь день ни разу не побеспокоил, дал прекрасную возможность спокойно вспомнить всё то, что со мной произошло за эти дни.
К чаю всё-таки решил не ходить. Ну его, этот чай вместе со всей непредсказуемой публикой. Да Лиза ещё… Мало ли решит за вчерашнее поквитаться? Как она разозлилась-то… Как мило покраснела в гневе… Наверняка ведь захочет сегодня реабилитироваться. И становиться объектом мести в девичьих глазах как-то нет никакого желания. Да ещё и при посторонних, наверняка. Нет и ещё раз нет, зачем лишний раз на неприятности нарываться. Опять же, маленькая она ещё…
Сразу легче стало. И мысли в сторону ушли. Какое я себе оправдание придумал! Маленькая! Сразу отношение поменялось, как к ребёнку.
– Да уж, – мысль в очередной раз вильнула куда-то не туда. – Ребёнок… С такой-то грудью… Что себя-то обманывать?
Отогнал непрошеные виденья, разозлился на самого себя. Хватит валяться! Плюнул, застелил постель, умылся-побрился, вышел из каюты. Нашёл судовой буфет, взял у буфетчика несколько бутербродов и уединился с ними на корме. Как раз к месту на удобную, но весьма холодную железную скамейку наткнулся. Присел, облокотился спиной на стылое крашеное железо надстройки, приступил к трапезе, любуясь морским видом. Хотя, на что тут любоваться-то? Волны и волны. Да ещё уходящий в даль кильватерный след…
А над головой верхняя палуба, и оттуда звонкий знакомый голосок доносится. Волей-неволей прислушался, когда в разговоре моя фамилия прозвучала. Кто-то из Лизонькиных собеседников уточнил. Ну а как тут не прислушаться? Уши затыкать или уходить? Ни того, ни другого делать не хочу.
– Господа, господа, послушайте. Но газеты явно, как всегда, приукрашивают действительность. Наверняка там всё было несколько не так, как тут написано. Просто обществу нужен новый эмоциональный толчок, посыл – вот журналисты и стараются. Придумали про захват самолёта. А дальнейшие приключения на австрийской земле вообще в духе Буссенара или Майн Рида изложены!
– Но, Елизавета Сергеевна, а если всё это соответствует действительности? Неужели пилот не мог угнать чужой аэроплан?
– Ну, хорошо, хорошо! Пусть пилот и смог его угнать… Но что они пишут дальше? Нет, вы почитайте, почитайте! Он же сел на заправку в австрийском городе, и ему там залили полный бак бензина… Причём бесплатно залили! Это же вообще немыслимо! Вы только представьте, господа, нечто подобное у нас в России? Ну?! Не может же такого быть на самом деле!
– Елизавета Сергеевна, а каково мнение Сергея Васильевича по этому вопросу?
А это уже кто-то другой присоединился к разговору. Кто-то более зрелый, судя по голосу и тону.
– Ах, господа! Папенька, как всегда, отшутился…
И правильно сделал, успел ухмыльнуться про себя. А интересные здесь разговоры ведут. Любопытно про самого себя послушать. Именно что послушать, а не подслушать. Интересно же, да ещё если приправить этот интерес очередным бутербродиком.
– А почему бы вам, господа, не поинтересоваться мнением специалиста? – внёс грамотное предложение всё тот же собеседник со зрелым голосом. – Есть же среди пассажиров пилот! Вчера видел кого-то на трапе при посадке в лётной куртке.
– А ведь действительно, господа! Вчера же во время обеда за одним столом с Его превосходительством полковник-авиатор сидел… Елизавета Сергеевна, судя по тому как они общались, это явно кто-то из добрых знакомцев вашего папеньки?
– Да… Я и внимания не обратила…. Наверняка это кто-то из штабных. Ну что он может знать, кроме своих столичных бумаг и приказов?
А голос у Лизоньки сразу поскучнел. Похоже, как раз про меня и вспомнила.
– Судя по наградам, точно не из штабных…
Вот тут я уже не стал дальше слушать. Поднялся и ушёл. Да и бутерброды закончились. Да уж, на палубе отныне мне делать нечего. Мало того, что вопросами замучают, так ведь ещё и по газетному снимку опознать могут. Придётся потом всё оставшееся время клоуном работать, компанию рассказами развлекать. Погоны, конечно, от самых назойливых оградят, но от общения всё равно не уберегут. Так бы воспользовался служебным положением, но здесь штатских бо́льшая половина, да и девушке хамить не хочется. А что хочется? Общения с ней? С ребёнком-то? Смешно. Среди этой толпы поклонников? Молодёжи? Да и не знаю я, о чём с ними вообще говорить можно. У меня же вся жизнь в армии да на войне…
А там и время ужина подошло. Не усидел, сходил, почему бы не сходить? Есть-то хочется. Знакомых у меня, кроме генеральского семейства, на корабле нет, разговор поддерживать ни с кем не собираюсь и надоедать мне, надеюсь, не станут.
С соседями по столу перекинулся парой слов и достаточно. Интересы у нас разные, а разговоры вести́ ради приличия нет никакого желания. Поэтому просто спокойно поел, краем уха прислушиваясь к сказанному соседями. В отличие от них молодёжь по соседству в мою сторону поглядывала с заметным интересом. И награды внимательно рассматривали. Похоже, впечатлились. Зуб даю, после ужина снова будут мне кости перемывать…
Появление генеральского семейства за спиной своей не пропустил. А как его пропустить, если все вдруг из-за столов вскочили, загомонили радостно, с почтением навстречу кинулись? А ведь в столовой и кают-компании при появлении старшего начальника можно не вставать? Тогда я чего-то не понимаю…
И понятно уже, чего. Лизонька с маменькой соизволили на приёме пищи присутствовать. За ними и Сергей Васильевич вошёл. Ну а я воспользовался шумом и суматохой и тихонько за спинами, за спинами, бочком-бочком пробрался к выходу. А то сейчас начнётся… Пригласят за свой стол, вопросами замучают. А оно мне нужно? Нет. Я уже понял, кого так высматривала Лиза. Не успела войти, а глазами по лицам зашарила. Неужели домучала расспросами папеньку, и Сергей Васильевич всё про меня рассказал? Да нет, не может такого быть? Или может? Да пошло бы оно всё лесом…
До обеда следующего дня меня никто не беспокоил. И мой сосед в этот раз никуда не уходил. Хорошо хоть вопросов не задавал. Но поглядывал с интересом. По всему выходит, всё-таки разошлись слухи? На всякий случай пришлось и обед пропустить.
Лежу в гордом одиночестве на койке, желудок пищи требует, но пока ещё не так громко. Даже до буфета не хочу идти. Пока не хочу. Сосед расспросами не донимает. Ведёт себя тактично, в душу не лезет. Наверняка и все остальные точно так же себя будут вести. Если только некая восторженная молодёжь… Так им по молодости такое положено.
Что тогда так меня зацепило? Пренебрежительный тон девушки в невольно подслушанном разговоре? Или её неверие в мои, так называемые, подвиги? Или же причисление меня к свите столичных штабных? Это же всё глупости? На которые никак нельзя обращать внимание. Ну зазналась несколько молоденькая девица от такого к себе повышенного внимания, возомнила о себе невесть что… Судить позволила о том, о чём никакого понятия не имеет. Так ей простительно… А молодёжь, сию девицу окружающая… Да эта молодёжь любой бред этой самой девицы с восторженным видом сейчас выслушает! Потому что папенька у этой самой девицы кто? Сам Главный Инженер, да ещё и целый генерал-майор Адмиралтейства! То-то! Звучит? Звучит!
Выбросил всё из головы. Пустое. У меня и без этого забот хватает. Скорее бы берег показался! Обязательно нужно будет Игната разыскать, поговорить, Семёна с Владимиром в госпитале навестить. Если они в Константинополе, конечно.
Корабль покинул в числе первых. Оглядываться не стал, ещё чего не хватало. Хотя, всё равно не выдержал. Уже когда выловил извозчика и садился в коляску, оглянулся. И закономерно никого не разглядел в этой суматохе встречающих и выгружающихся.
Сначала в штаб – доложиться о прибытии. Кому? А там и определюсь. По идее, так прямого начальства у меня и нет. Если только временное подчинение Каульбарсу? Или тогда уж самому Келлеру? Что гадать, поехали. А потом обязательно к экипажу. Уж они-то должны знать, где наши раненые лежат…
Каульбарс, по уверению дежурного офицера, находился сейчас на местом аэродроме, Шидловский там же. В штабе никого, даже командующего нет. Доложился о прибытии в строевом отделе, сдал проездные документы, аттестаты, встал на довольствие. На выходе тщательно расспросил скучающего дежурного о положении в городе, на фронте. Намотал всё услышанное на ус, поехал на аэродром. Там всё остальное и узнаю. Вряд ли дежурный может дать сведения о размещении личного состава экипажей и где, в каком госпитале находится кто-то из раненых. Всё на месте узнавать нужно.
Не удержался, завернул извозчика на место своего недавнего пленения. Заодно и на поле посмотрел, куда так недавно и так давно садился на своём аппарате. Нет там никакого «Муромца», перегнали его куда-то. Буду надеяться, что на этот же аэродром.
Город… А что город? Ну как он может выглядеть после уличных боёв и пожаров? Правильно, печально. Да ещё и местные славяне во время боёв за город воспользовались ситуацией и свою долю в неразбериху внесли. А уж они не постеснялись на турецкое население свой гнев выплеснуть. Мало того, что туркам за все свои унижения и притеснения воздали полной мерой, так ещё и начали мечети громить, жечь и сносить. Не все, конечно, основная масса мечетей уцелела, но всё же…
Сколько раз за время пути нам пришлось объезжать развалины, огромные горы мусора, проезжать мимо зияющих пустыми глазницами окон, выбитых, выломанных, раззявленных дверных проёмов, калиток и ворот, считать не стал, всё равно бы со счёта сбился. И мимо тёмных пятен высохшей крови на мостовой, которые не смогла скрыть за прошедшее время вездесущая песчаная пыль.
А дальше было проще. С начальником караула на аэродроме вообще никаких проблем не возникло. Даже вызвонили для меня на КПП трофейный легковой автомобиль. Ишь, как шикарно начальство здесь развернулось. Наладили службу в должной мере. И транспорт свой заимели, и здание штаба прихватили. Самолётов, правда, от въездного шлагбаума не вижу, но надеюсь, что и там полный порядок. Судя по всему уже увиденному. Напрягает отсутствие гула авиационных моторов, но не сильно. Может быть, это только сейчас никто никуда не летает…
И в здание штаба пропустили без проблем. Узнали. Правда, всё равно пришлось воспользоваться услугами вестового. Проводил меня до кабинета командира эскадры. Ну а внутри я всех и застал. И генерала Каульбарса с начальником штаба объединённой авиационной группы, и Шидловского с командирами экипажей и штурманами. Даже Сикорский здесь же присутствовал, несмотря на то, что штатский. Поздоровался со всеми, сразу же включился в обсуждение. Все вопросы ко мне и расспросы по грозному рыку Каульбарса оставили на потом.
– Господа, кому-то что-то неясно? – командующий закончил ставить задачу и обвёл всех присутствующих взглядом. Почему-то отдельно задержался на мне. А я-то тут при чём? Я ещё в курс дела не вошёл. Мне осмотреться нужно, да и понять, о чём вообще речь идёт. Поэтому скромно глаза в сторону отвёл, сделал вид, что о чём-то Игоря Ивановича Сикорского тихонечко спросить хочу.
– Тогда предварительную часть можно закончить. Ваше превосходительство, прошу, – Александр Васильевич Каульбарс уступил указку Шидловскому.
– Прошу внимания, господа. Сергей Викторович, это и к вам относится, – Михаил Владимирович выпрямился во весь свой немалый рост. – Итак, подводим краткие итоги. В связи со столь своевременным появлением полковника Грачёва в командном составе групп будут произведены кадровые перестановки. Попрошу всех понять правильно. Группа из двух эскадрилий под моим командованием завтра в семь утра местного времени начинает работать по указанным здесь целям на южном направлении. После сброса бомб и посадки командирам экипажей обязательный немедленный доклад мне о результатах собственных бомбовых ударов. Третья эскадрилья капитана Дацкевича переключается на северное направление. Оказывает всемерную поддержку нашим наступающим частям и коннице. Как и говорилось, цели вам будет назначать начальник штаба. И ещё раз повторяю слова Командующего: «Не вздумайте бомбить позиции союзников!» Все нанесли на карты сербские позиции? Хорошо. Четвёртая же уходит на запад через пролив и выполняет демонстрационный пролёт над кораблями сборной флотилии союзников. После чего берёт курс на Софию и проходит над городом. Посадку, как и ставилось в задаче, будете рассчитывать в Бухаресте. Топлива вам хватит с запасом. Летите, как уже говорилось, пустыми, без бомб. Полёт больше политический, демонстрационный. Командовать эскадрильей будете вы, Сергей Викторович. Игорь Иванович, введите полковника в курс дел по вашим подчинённым. Не удивляйтесь, Сергей Викторович, времени на раскачку и ввод в строй у вас не будет. Дальнейшую задачу на перелёт получите лично у меня после совещания. Вопросы есть? Нет? Господа, все свободны… Сергей Викторович, задержитесь.
– Прошу всех присаживаться, – перехватил эстафету командования генерал Каульбарс, – Сергей Викторович, рад, что всё закончилось благополучно. Чтобы вам было понятнее, то нас известили о вашем возвращении ещё позавчера. Специально для вас ещё раз повторяю – времени на раскачку нет совершенно. Сегодня же доукомплектуйте свой экипаж, ознакомьтесь с помощью Игоря Ивановича с текущим положением дел в приданном вам подразделении, – Александр Васильевич придавил взглядом, придавая таким образом весомую значимость всему только что сказанному. – Его вам чуть позже подробно изложит Михаил Владимирович. И Игорь Иванович, соответственно… Теперь самое главное, о чём до посадки в Бухаресте никто не должен знать! После Румынии ваша эскадрилья должна будет перелететь во Львов. Там вы переходите в прямое подчинение к генералу Иванову. У начальника штаба сейчас получите карты на дальнейший маршрут. Потом раздадите экипажам…
После постановки задачи провёл в штабе около часа. Потом потопал к самолёту. Дождался там своего штурмана. И даже не удивился, когда вместе с ним пришёл мой экипаж. Точнее, все те, кто от него остался. Даже Семён со своей подвязанной рукой притопал. Маяковский, как всегда, пришёл с фотоаппаратом – бросился снимать возвращение блудного сына. То есть меня. Оставил штурмана работать с картой, наносить и просчитывать маршрут полёта до Румынии, а сам вместе с ребятами направился в госпиталь. Всё остальное может и подождать. Тем более стрелок у нас есть, Миша Лебедев, а вторым пилотом… Вот с пилотом сложности. Ну где мы его возьмём, если их вообще нет? Если что, придётся самому за двоих работать. Справлюсь, не привыкать. Да и кто мне запретит одному вылетать? Никто. Нет здесь пока подобных законов.
Пока добирались до госпиталя, Семён подробно рассказывал о нападении. Я-то по понятным причинам всё самое интересное пропустил. Но вопрос о послышавшейся мне револьверной стрельбе задал.
– Та когда вам по голове приложились, Игнат на себя основной удар и принял. Только и успел что шашкой отмахнуться. Ну а пока он отмахивался, Владимир револьвер-то и выхватил. Попасть ни в кого не попал, но напугал всех изрядно. Даже мы с Игнашей присели. Я вот почти сразу сумел подняться, а товарищ мой уже нет. Ты уж прости нас, командир, что не уберегли. Но Игнат почти сразу свалился с пулевыми, немцы же стесняться и таиться перестали, в ответ палить принялись. Владимир следом лёг, ну а я… Я легче всех отделался. Да и то потому лишь, что немцы после стрельбы заторопились шибко, добивать нас не стали. Опять же ночь, темно. Тебя сразу уволокли. Куда, даже не заметил, сам понимаешь, не до того мне было… Расслабились мы здесь…
Семён полон раскаяния. Ногами по земле шаркает, пыль загребает. На лице вселенская печать скорби присутствует. И видно, что на самом деле переживает, а не рисуется. Да и то понятно, клиента охраняемого проворонили, поставленную задачу не выполнили. Его же, наверняка, здесь хорошенечко так протрясли господа жандармы, наизнанку вывернули, завернули и ещё не один раз вывернули.
– Хорошо. Хотя, хорошего мало. Ну если только то, что все остались в живых. А с Игнатом что-нибудь обязательно придумаем. Если он сам, конечно, решит на службе остаться. Да вот хоть в наземную охрану аэродрома определим. Или так в нашем экипаже и останется, только уже на земле. Будет механикам гайки подносить, да чай заваривать…
– Нет, он точно домой решил возвернуться. В станицу.
– Ну, раз решил, значит, так тому и быть! Ты-то сам как? Болит рука?
– Да на мне как на собаке всё заживает, – вытащил руку из косынки, покрутил демонстративно. – А перевязь это так, для порядка.
После госпиталя отправился сразу на аэродром. И вот там мы с Сикорским засели надолго. Эскадрилья-то у него сборная, половина вольнопёров. За время моего отсутствия всем звания прапорщиков присвоили, но военной косточки в людях пока ещё не особо чувствуется. Хотя стараются бывшие штатские изо всех сил. Тем более, задача на завтра поставлена важная. Ещё там, на постановке задачи этому удивился. Почему это в такой важный полёт сборную солянку отправляют? А потом сообразил. Они же здесь с первого дня воюют, боевого опыта достаточно набрались, слетаться успели, ничуть не хуже кадровых. Так что ничего страшного, справятся. Да и всё равно других нет…
Вечером посидели в столовой, отпраздновали с друзьями моё возвращение. Чайком отпраздновали, без излишеств. Заодно и послушал, чем тут народ занимался в моё отсутствие, куда летал, что бомбил, как техника себя вела. Про наши новые моторы поговорили… Ну и про союзников, куда же без этого…
Очень уж не по нраву пришлись англичанам победы русского оружия. И быстрый захват Босфора в особенности. Они-то даже войти в пролив не сумели из-за плотного огня турецких батарей, пришлось дожидаться нашей помощи. Или не захотели входить, чтобы попусту силы и ресурсы не тратить. Потому что сразу понятно было, что на «раздачу слонов» они уже не успевают…
А теперь всё громче и громче начинают своим оружием бряцать, подтягивают все корабли объединённой эскадры к проливу. Быстро опомнились. Лучше бы у себя на фронте так бряцали. Вот и пролетим завтра над этой эскадрой, себя покажем, напомним, кто есть кто. Да к месту припомнились те военные инженеры, вместе с которыми я на корабле сюда плыл. Наверняка ведь и по этой причине их так спешно сюда перебросили. Чтобы начать восстанавливать те самые батареи… Пока их англичане не восстановили… Нам ещё один контролёр за проливами не нужен. Так думаю…
И всё это время, весь этот суматошный день не покидало меня внутреннее напряжение. Везде старался незаметно прислушиваться к разговорам в постоянных попытках опознать тот самый голос. Прислушивался и боялся услышать. Потому что народ вокруг свой, авиационный. Не хотелось бы среди них предателя обнаружить. Мне вот ещё что интересно… Почему сейчас рядом со мной никого из ведомства Джунковского нет? Ну, хотя бы где-нибудь поблизости? Знают же об этом факте, я же всё подробно рассказывал…
Ночевали тут же, рядом со штабом, в теперь уже наших казармах. Офицеры отдельно от нижних чинов, за на скорую руку сооружённой перегородочкой, как по Уставу и положено.
Заснул не сразу. Отвык я от подобного скопления народа в одном помещении. И тишины как таковой нет, то сопит кто-то, то храпит, то вообще, г-м… Ну и запахи, само собой. Сапог и ваксы, портянок и пота… Говорю же, отвык я от подобных прелестей. Хотя и страшного ничего нет, нос почти сразу привык к запахам. А потом растревожился как-то, звуки посторонние мешали, вспомнил прожито́е… Пока окончательно не извертелся, не измучился, так и не смог заснуть. И заснул ли в конце концов на самом деле, так и не понял. Потому что практически сразу же пришлось вскакивать с кровати под треск суматошной стрельбы с улицы.
Народ кругом бывалый, в брюки да сапоги моментом впрыгнули, а оружие само в руках образовалось. Светить в темноте белыми нательными рубахами и изображать собой мишени никто не пожелал, кителя накинули. Наружу выскакивать не стали, заняли оборону возле окон и двери. Вот как только оборону заняли, так стрельба и затихла. Минуты не прошло с момента тревоги. Снизу, от входа в здание громкий голос приказал всем сидеть тихо и никуда не высовываться.
И ещё минут десять на улице слышался топот ног, а на плацу в рассеянном лунном свете мельтешили чьи-то длинные изломанные тени под еле слышные отрывистые команды. И почти сразу же скомандовали отбой тревоги…
А я метнулся к выходу. На бегу поймал вопросительный взгляд Маяковского, успел махнуть рукой Семёну и загрохотал каблуками сапог по каменным ступеням широкой лестницы. Затормозил перед дверями, крайние шаги до выхода на улицу делал очень осторожно.
– Командир? – это Семён постарался оттеснить меня от дверного проёма. А когда не получилось, решил обойти меня сбоку.
– Не шуми и не мешай. Потерпи секундочку. Сейчас, только выгляну…
Аккуратно выглянул, осмотрелся. Эх, не успел! Жаль, очень жаль. Голос-то знакомым показался. Тем самым, окликнувшим меня той злополучной ночью. Но не всё ещё потеряно. Отступил назад, к лестнице, убрал в кобуру маузер.
– Семён, постарайся тихонечко выяснить, кто это сейчас такой громкий перед казармой солдатами командовал? Только сделай так, чтобы на твой интерес никто внимания не обратил. Понял?
– Понял. Прямо сейчас выяснить?
– А когда же ещё? Нам вылетать скоро. Давай, успевай до завтрака. Одна нога здесь, другая уже там. Выяснишь, и сразу же ко мне. Погоди, дай-ка я тебя осмотрю. И когда ты только одеться умудрился?
Ответа не дождался, да и не нужен был мне ответ. Это я между делом спросил… Ещё раз выглянул на улицу, проводил взглядом удаляющуюся фигуру казака и развернулся к лестнице. С площадки первого пролёта Маяковский с Лебедевым внимательно наблюдают. Что интересно – оба в сапогах, но без штанов. И зачем-то кителя успели накинуть.
– Всё закончилось. Отбой тревоги. А вы чего без штанов-то?
– Так торопились…
– Торопились они. Лучше бы вместо кителя штаны надели. Торопыги… С Семёна пример берите! А, вообще, молодцы!
Бурчу тихонько, а сам доволен. Не стали на месте ровно сидеть, командиру на помощь кинулись. Поднялся по лестнице, прошёл к своему месту. Теперь вся надежда на Семёна. Ну и на то, что я не обознался. Слишком уж знакомым мне тот командный голос показался…
Ну и само собой, после такой встряски так никто и не смог заснуть. Как водится, то в одном конце казармы, то в другом начались пока ещё тихие разговоры в полголоса. Предположений пока никто никаких не делал, но и оружие не убирали. Потом народ потихоньку потянулся умываться и приводить себя в порядок. Дело-то уже к утру…
К счастью, ночное происшествие не воспрепятствовало работе кухни, и завтраком нас накормили вовремя. Нет, всё-таки в размеренной военной службе много своих прелестей. Своевременная сытная кормёжка – одно из них. Это если в окопах не сидеть…
После завтрака, но до утреннего построения, ночное происшествие получило своё продолжение. Ну и кто бы удивлялся, только не я. Потому что ещё ночью аналогию провёл между сегодняшней суматохой и моим недавним похищением. Стоило только закончить с приёмом пищи, как за мной посыльный и прибежал. Я не оговорился, именно прибежал. И мой вопрос о причинах такой спешки проигнорировал, сделал вид умный и таинственный. Строить и наставлять служивого не стал, потому как сразу стало понятно, кто так солдатика запугать может. И не ошибся в своих выводах!
– Вот сюда, ваше высокоблагородие, – посыльный ткнул пальцем в дверь, – Разрешите идти?
– Идите, идите…
Солдатик козырнул и исчез. Опять же бегом. Молодой, потому что. Но службу понимает правильно.
А я потянул на себя дверь, шагнул в помещение планового отдела и… И не удивился присутствию в нём Самого Джунковского! Говорю же, было у меня этакое предчувствие, было! Не могла эта история с моим пленением так просто закончиться! Да и удивляться я уже, кажется, разучился…
– А вы, Сергей Викторович, смотрю, совсем не удивлены нашей встрече. Признайтесь, ожидали нечто подобное?
– Как на духу, Владимир Фёдорович, как на духу. Ожидал, не спорю. Потому и вашему личному присутствию ничуть не удивлён. Только когда это вы успели меня опередить? Или это секрет?
– Помилуйте, какой тут секрет. Пока вы в столице финансовые вопросы решали и банки посещали, я уже в поезде на юг ехал…
– А почему бы и меня с собой… А-а, понятно. Это чтобы я себя здесь естественно вёл…
– Правильно понимаете.
– Ну и?
– Х-м. Опережаю ваш вопрос, – генерал ехидно улыбнулся. – Взяли этой ночью ещё одну группу, что по вашу душу пришла. Ну да вы это уже наверняка поняли. К сожалению, не всех удалось взять в целости, пришлось кое-кого и пострелять. Но и такой результат великолепен. И местных прихватили, что помощь им оказывали. Опять же, благодаря вам.
– Мне? – спросил, чтобы свой интерес показать.
– А кому же ещё? Это же вы Семёна после отбоя тревоги на разведку отправили? Погорячились вы, Сергей Викторович, заторопились.
– Он жив? – перебил генерала.
– Да что ему сделается? Живой. Вовремя мы его перехватили и расспросили. Узнали о вашем интересе. Ну и сделали соответствующие выводы. Больше, как вы понимаете, пока ничего не могу сказать. Раскрутим дело, разговорим людей, за ниточку потянем, всю сеть и раскроем.
– Вряд ли, Владимир Фёдорович, вряд ли. После ночной стрельбы наверняка все замешанные в этом деле разбегутся, как тараканы. Погодите. Вы сказали, людей? Значит, уже кого-то задержали?
– Задержали. Вы мне вот что скажите. Вы, так получается, всё-таки опознали тот голос?
– Да вроде бы как опознал…
– Нет, Сергей Викторович. Без всяких вроде. Опознали или нет? Всё-таки за этим живой человек стоит, и именно от вашего опознания его судьба сейчас зависит!
– Опознал, Владимир Фёдорович. Уверен. Потому-то и отправил Семёна. Сам-то выскочил на голос, да уже поздно было. Не успел.
– Ну и хорошо. Просто прекрасно. Дальше мы сами. А вы занимайтесь своими делами. Вам же скоро вылетать? – Владимир Фёдорович кивнул на окно. Снаружи как раз звук запускаемых моторов донёсся. Это первая эскадрилья к взлёту готовится, моторы прогревает. А у меня есть ещё время.
– Да, уже скоро. А если не успеете всех похватать?
– Слова-то вы где такие находите, Сергей Викторович. Похватать…
– Ну а всё-таки? Если разбегутся?
– Да и ладно, – ничуть не расстроился моему предположению Джунковский. Наверняка и сам так же думает. – Пусть бегут. Хоть воздух в Константинополе чище станет. Рано или поздно всё равно поймаем. Зато появится возможность всех причастных определить. Это, надеюсь, ясно?
Кивнул. А что тут непонятного?
– Тут ведь ещё один немаловажный фактор появляется. У нас теперь есть прекрасная возможность эту группу охотников за вами на кое-кого обменять…
– На кого? – не утерпел я. – Впрочем, зря, наверное, спросил? Ответа я вряд ли дождусь.
– Да никакого особенного секрета нет. Для вас, само собой. Но и болтать об этом лишний раз тоже не стоит. Обменяем на группу Батюшина.
И, предваряя мой очередной, закономерный после только что услышанного, вопрос, продолжил:
– Они сейчас в Германии. Работали по делу некоего Ульянова. Вспоминаете? Можете не отвечать. Вижу, припомнили. Тогда и припомните заодно, в связи с чем мы с вами упоминали эту фамилию.
– Неужели Николай всё-таки решился? – я даже несколько растерялся от такой сногсшибательной новости. А ведь совсем недавно уверял себя, что уже ничего не сможет меня удивить. Ещё как сможет!
– Сергей Викторович, попрошу Вас! Ну сколько можно одёргивать…
– Прошу прощения, Владимир Фёдорович. Просто слишком уж неожиданным для меня оказалось услышанное. Неужели Государь всё-таки решился опередить англичан и американцев?
– По крайней мере, скажем так, работать в этом направлении мы начали.
А выражение лица у генерала такое довольное, как у кота, сметаны из запретной крынки налопавшегося.
– А как же…
– Группа попалась? Так они после встречи с сим господином особо и не скрывались. Такая установка была дана Его Величеством, – и Джунковский еле заметно улыбнулся.
– Но, зачем?
– А чтобы Кайзер занервничал. Впрочем, остальное касается большой политики, в которой вам, Сергей Викторович, при всём моём уважении, простите, пока места нет.
– Да не очень-то и хотелось, – решил не обижаться на последнюю фразу. Пробурчал только из принципа, чтобы последнее слово как бы за собой оставить. Ведь чистую правду сказал Владимир Фёдорович.
Только это ещё не всё, один единственный вопрос у меня имеется, покоя не даёт с самого начала, как я генерала здесь увидел. Так, вполне простой себе вопросец. Для расширения кругозора, так сказать.
– Владимир Фёдорович, ещё один вопрос разрешите? – дождался разрешающего кивка и продолжил. – Почему лично?
– Вы про что? Ах, это, – Джунковский обвёл рукой вокруг. – Да попутно, Сергей Викторович, попутно. Вы уж себя-то, свою значимость, не возносите так…
– Да я и не возношу, – пробормотал, чуть смущаясь. Для виду, конечно. Ещё чего не хватало, смущаться, на самом-то деле. Но мысль такая промелькнула, врать не буду.
– Кто кроме меня здесь, в Константинополе, будет нашу службу налаживать? Исторический, понимаете ли, момент! Лучше на месте самому осмотреться, опять же людей, Государем на новые должности назначенных, подчинённым представить… – Джунковский в очередной раз улыбнулся краем рта и неожиданно признался. – Какие события вокруг происходят… Понимаете, Сергей Викторович? Так почему бы и не оставить свой след в этих событиях…
Прекрасно понимаю.
Ну и ещё немного поговорили на общие темы. К сожалению, дел у Джунковского хватает и то, что он соизволил ввести меня в курс одного из них уже можно считать хорошим предзнаменованием. К чему? А к тому, что в столице ко мне, похоже, неплохо относятся. И Николай не то чтобы про меня забыл, но и не морщится больше при одном лишь упоминании моего имени…
Взлетал я один, без второго пилота. В общем-то, взлетел и взлетел, ничего особенного, но по сторонам так просто уже не посмотришь, не поглазеешь. А ведь хотелось на город с высоты глянуть. И никак. Нет, краем глаза, конечно, успел посмотреть, но это же всё не то. И на плечи помощника пилотирование по маршруту уже не переложишь. Автопилота же пока нет и не скоро будет. Так хоть Владимир мог на себя управление взять, а тут придётся всё время самому работать.
Взлетели друг за другом, собрались группой, пошли над Эгейским морем в наборе до заданной каждому экипажу высоты полёта. Высоко забираться не стали, дальше так на трёхстах метрах через пролив и пойдём. Но и микроэшелонирование в строю ещё никто не отменял.
Над кораблями англо-французской эскадры прошли на высоте пятидесяти метров. Это вместо ста, как нам на постановке задачи определили. По радио передал экипажам: «Делай, как я». И снизился. Если что, так мне за всех и отвечать. Прошли над мачтами, придавливая рёвом моторов к палубам выбежавшие по тревоге экипажи, окутали корабли гарью выхлопов, даже на душе теплее стало, когда внизу матросики забегали-засуетились. И ушли с набором высоты в правом развороте в сторону Болгарии. Пролетим над их столицей, над Софией, покажем себя. Глядишь, и задумаются болгары лишний раз после такой демонстрации, да в войну на стороне Германии и не вступят… А то, что пролетим над нейтральным пока ещё государством, так пусть потом претензии предъявляют. Хотя, вряд ли осмелятся, это же не моя действительность… Повозмущаются, конечно, не без этого, но дальше дело не пойдёт. А если и пойдёт, то… Мы ведь и ещё разок пролететь сможем. Над дворцом. И далеко не пустыми… В Ставке знают, что делают.
А почему так низко над кораблями прошли? А потому что увидели высадку десанта на берег. Похоже, недаром нам такую задачу поставили, снова англичане что-то поганое задумали, в очередной раз воду мутят. Наверное, собираются свою власть на данном отрезке пролива установить. Вот и дал команду снизиться ниже установленной высоты, попугал десант и экипажи кораблей, напомнил «союзному» командованию о нежелательности подобной высадки. Да ещё и в штаб эти сведения передал, пусть срочные меры принимают. Келлер подобную вольность союзников вряд ли спустит на тормозах… И окончательно понятно стало теперь, почему так торопилось наше командование с восстановлением батарей в проливах. Ждали нечто подобное…
Садились в Бухаресте во второй половине дня, ближе к вечеру. Зарулили, выстроились в ряд, заглушили натрудившиеся за день моторы. Все согласования о нашем прилёте прошли ещё вчера, поэтому нас встречали. Да и связь на подлёте удалось установить. Так что был нам и ужин, и дозаправка по дипломатической линии, и мягкая постель. И обилие журналистской братии возле аэродрома наряду с любопытствующими горожанами. И насколько грамотно я поступил, что приказал оставить при каждом самолёте пару членов экипажа. Пусть по очереди караулят. Ну нет у меня веры местному охранению. Да и журналисты та ещё братия, они же куда угодно пролезут, несмотря на любую охрану.
Сам перелёт прошёл спокойно. Погода по маршруту неприятными сюрпризами не озадачивала, ветер был… Да просто был. Но топлива нам хватило и ещё осталось.
Утром подъехал представитель нашей дипломатической миссии, озвучил просьбу посла. После взлёта сделать круг над столицей, продемонстрировать мощь и величие нашего оружия. Сделали кружок, почему бы не сделать? И ушли на Львов.
Снова внизу горы, бело-зелёные Карпаты. Заснеженные склоны и долины, пустые сейчас альпийские луга и внизу под ними вечнозелёные ели с соснами. Только для нас они совсем не зелёные, скорее чёрные на таком расстоянии. Летим-то высоко, забрались на три тысячи метров, поэтому все экипажи в тёплых комбинезонах, куртках и сапогах. Двухтысячники своими острыми вершинами видны издалека. Над одним из них, над Говерлой как раз и будем пролетать. Красиво… Да лишь бы матчасть не подвела, а то ну её в баню, такую красоту. Как вспомню недавнее своё ковыряние в снегу, так мороз по коже…
А на этом участке пути погода радует. Безоблачное синее небо, снежные хребты и вершины сверкают на солнце чистой белизной, слепят, заставляют щурить глаза. Примету местную вспомнил, когда-то именно в этих местах и услышанную: «Если Говерла надевает шапку из облаков, то погода скоро испортится». Но нам подобная непогода не грозит – вершина сияет белой лысиной.
На автомате отмечаю удобные площадки для приземления. Так, на всякий пожарный случай. Дай Бог они нам не понадобятся, но готовым лучше быть всегда. Ну и по сторонам поглядываем, за небом особенно. Австрийские пилоты на заключительном этапе маршрута могут преподнести неожиданные сюрпризы, расстояние-то до линии фронта здесь вполне позволяет подобное. Поэтому циркулярно всем экипажам даю по радио команду усилить осмотрительность. Отсутствие квитанций о приёме сообщения вызывает раздражение. Вот и ещё одна зарубка в уме – после посадки обязательно устрою разбор перелёта и подниму этот вопрос. Пора бы уже экипажам освоить правильный, грамотный радиообмен.
Львов виден издалека. Устанавливаем связь, извещаем о времени прилёта и начинаем снижение. Ответ совершенно неразборчив, поэтому продолжаем полёт. Посадку рассчитываем на юго-западе от городских окраин. В своём времени мне так и не удалось побывать здесь, так хоть сейчас восполню этот пробел. Находим визуально укатанную полосу со стоящими на стоянке самолётиками. Ангаров нет, но какая-то одинокая будка у стоянки присутствует. Будем считать, что это командный пункт с метеостанцией – слабо трепыхающийся «колдун» на мачте почти не виден.
Проходим над полосой, высота сто метров. Определяюсь окончательно с направлением ветра. Придётся крутить малую коробочку и садиться с обратным посадочным курсом. Ничего сложного для экипажей. Заход на посадку с севера, снижение по глиссаде и касание. Гасим скорость и освобождаем полосу. Рулим к стоящим самолётам, а там нас уже встречают, показывают место стоянки. Разворачиваемся носом к полосе, выключаем моторы. Что-то я подустал. Посижу, посмотрю из кабины, как экипажи садиться будут. Мне же ещё разбор полётов устраивать…



Глава 14

После перелёта заслуженный отдых? Во время войны? Это ещё что за странные мысли! Никакого отдыха, забудьте! Расходные баки самолётов сразу же дозаправили, основные же до постановки задачи пока не трогали, начали проводить своими силами межполётную подготовку, а меня сразу же вежливо пригласили сначала на командный пункт, а потом и в город, на приём к командующему.
Перед отъездом с аэродрома задал вопрос дежурному офицеру КП аэродрома о размещении на ночь личного состава. Меня буквально с полуслова поняли и не дали договорить:
– Личному составу определено место для размещения неподалёку отсюда, в казармах. Можете не беспокоиться. Автомобиль вас уже ожидает, господин полковник. Советую не задерживаться, наш командующий подобного не любит.
– Разве он не в Ровно?
– Нет. После взятия города штаб фронта было решено передвинуть сюда, во Львов.
Понял. Чего уж тут не понять.
До города доехали быстро. Да и что тут ехать-то? Аэродром на окраине, несколько минут на выезд за пределы лётного поля, и мы уже на городских улицах. На въезде в глаза бросилась покосившаяся на один бок табличка с названием города – «Лемберг». Каким-то чудом сохранилась, осталась висеть на придорожном столбе. Вверх, вниз по городу, по замысловатым изгибам кривых улочек, через несколько площадей с причудливыми соборами, мимо ограды какого-то кладбища с многочисленными мраморными изваяниями, и вот уже приходится вылезать из машины.
Представился на входе дежурному, предъявил документы, прошёл по лестнице наверх. Здесь жизнь кипит, снуют туда-сюда с деловым видом штабные офицеры. В приёмной адъютанты мариновать не стали, да и не ждал я подобного после краткой и ёмкой характеристики командующего, данной мне начальником КП. Один из адъютантов, штабс-капитан, поднял трубку телефонного аппарата, доложил о моём прибытии, выслушал распоряжение и распахнул передо мной очередную дверь. Пригласил проходить, я и не стал тормозить, прошёл внутрь вслед за офицером с аксельбантами. Штабс-капитан представил меня, откланялся и закрыл за собой дверь. Командующий юго-западным фронтом генерал Иванов Николай Иудович сразу же предложил общение без «всяческих экивоков», назвал всех присутствующих. Успел запомнить только начальника штаба фронта Владимира Михайловича Драгомирова, генералов Брусилова и Радко-Дмитриева. Да и то только потому, что они первыми были. За спинами генералов увидел знакомое лицо и шикарные чёрные усы штабс-капитана Евгения Владимировича Руднева, знакомого мне ещё по Петербургу, обменялся с ним приветственными взглядами. Вот с кем обязательно нужно поговорить! Но какими судьбами он здесь оказался? Руднев же на «Муромцах» в столице летал… В сторону посторонние мысли, потом обо всём расспрошу коллегу.
Осмотреться и вникнуть в обстановку не дали, сразу же пришлось отвечать на вопросы о готовности самолётов к очередному вылету, о бомбовой нагрузке на каждый самолёт. Бр-р, навалились-то. Одно слово – пехота. Прежде чем отвечать что-то конкретное, уточнил о расстоянии до цели и о характере самой цели. На вполне понятное недоумение пришлось объяснять смысл своих вопросов.
– Заработались мы с вами, господа. А полковник у нас человек новый, и с нашими сегодняшними реалиями совершенно не ознакомленный. Предлагаю сначала коротко ввести его в курс дел.
Командующий пригласил жестом пройти к висящей на стене карте, начальник штаба отдёрнул занавески и начал краткий доклад. Или рассказ. Ну а если быть совсем точным, то скорее совмещённую со всем этим постановку задачи на утренний вылет. Выслушал внимательно, только тогда и ответил на недавние вопросы, предварительно уточнив наличие авиабомб на складах. Мы-то прилетели пустыми.
– Ещё вчера разгрузили два вагона авиабомб на артиллерийские склады под ваши задачи. Сегодня ночью начнём подвозить их к самолётам, – Николай Иудович дёрнул подбородком, чуть развернул его к плечу, отчего вся его огромная широкая борода смешно покосилась на бок. – Можете в полной мере рассчитывать на механиков тридцать первого армейского авиационного отряда штабс-капитана Руднева. У вас есть ещё вопросы по существу дела?
– Хотелось бы ознакомиться с данными разведки. Кто нам будет противостоять в воздухе, в каких количествах и с каким вооружением? Наличие зенитной артиллерии в крепости и полосе прорыва? Каким образом будет осуществляться взаимодействие с наступающими частями, сигналы опознавания своих войск и целеуказание объектов противника?
– Оперативному отделу известно следующее… – начал отвечать Владимир Михайлович Драгомиров…
Слушал и понимал, что работать будет не просто трудно, а очень трудно. Нет, первый удар по крепости Перемышля мы нанесём без проблем. Лётчики корпусных авиаотрядов фронта поработали на совесть. Есть и снимки самой крепости, фортов, и данные о возможном зенитном противодействии. А вот дальше, когда начнётся решающий штурм, будет сложнее. Как различить с воздуха, где свои, а где чужие? Связь-то у нас – одно название. Слёзы, а не связь. А наземного опознавания войск нет вообще. Оперативная же информация успеет сто раз устареть, пока доберётся до нас… Так, пока послушаю, что ещё скажут.
– Таким образом, полагаясь на данные нашей воздушной разведки, можно считать, – вклинился в доклад начальника штаба Командующий. – Что зенитное артиллерийское прикрытие крепости на данный момент практически отсутствует. Взаимодействие с наступающими частями будете осуществлять через представителя штаба фронта на аэродроме. От него же и будете получать приказы на бомбардировку…
Понятно… Ну какое тут может быть взаимодействие? Практически никакого. Говорить подобное, само собой, не стал. Всё равно толку не будет. Придётся самому принимать окончательное решение, куда бомбы сбрасывать…
– Приказ Ставки, – продолжил Иванов. – Затянувшаяся осада Перемышля должна в ближайшее время завершиться взятием крепости…
Многозначительно замолчал, словно давая мне время проникнуться этим приказом. Да мне-то что? От меня тут мало что зависит. И что-то у всех присутствующих слишком уж многозначительные выражения лиц. Поймал взгляд Руднева, уловил в нём чёткую ухмылку и приглашение к разговору. Похоже, не всё так завтра гладко будет. Обязательно с ним после совещания поговорим. Надеюсь, Евгений Владимирович правильно понял мой ответный мысленный посыл.
Ещё раз оглядел всех присутствующих. Нет, тут явно что-то другое… Или… Или моя основная задача вовсе не в бомбардировке крепости? Ну, конечно! Что может сделать десяток самолётов по сравнению с массированным ударом армейской артиллерии? Нет, кое-что сможет, например, слепые зоны обработать, но всё равно артиллерийская подготовка, это артиллерийская подготовка. Так что зуб даю – всё правильно я сообразил, наша эскадрилья прибыла для чего-то другого… Наверное, для поддержки с воздуха возможного прорыва через Карпаты? Ладно, хватит голову ломать, лучше послушаю пока.
– Сведения о прибытии во Львов вашей эскадрильи бомбардировщиков наверняка уже просочились к противнику. Поэтому первый удар вы будете наносить по Перемышлю. Сопровождать и прикрывать от атак с воздуха вас будут пилоты корпусных авиационных отрядов третьей и восьмой армий. У австрийского командования должно сложиться мнение, что именно для этого вы сюда и прибыли. Но это всего лишь отвлекающий манёвр! Основная же ваша задача будет в оказании всемерной помощи корпусам Восьмой армии генерала Брусилова, – командующий перевёл взгляд на Алексея Алексеевича…
Внимательно выслушал командующего. Теперь почти всё понятно! А молодец я! Сообразил-то всё верно! Осталось лишь уточнить кое-что и можно считать, что всё…
Из кабинета Командующего вышли вдвоём с Рудневым.
– Здравствуйте, Евгений Владимирович. А Вас-то сюда каким ветром занесло? Вы же в столице на нашем заводе последнее время находились, насколько я знаю? – пожимаю руку штабс-капитану в дружеском приветствии.
– Неисповедимы Пути Господни, – отшутился Евгений Владимирович. И тут же посерьезнел. – Не получилось у меня на «Муромцах» летать. Не моё это – тяжёлые самолёты. Попросил перевод. Теперь командую объединённым отрядом.
– Понятно, – протянул в ответ. Действительно, всё понятно. – А что вы мне хотели сказать?
– Над крепостью будьте осторожнее. Ниже двух тысяч метров вовсе не советую снижаться. Да, в последнее время у австрийцев мало снарядов, но мало ли что… Лучше не рисковать.
– Когда над крепостью летали в крайний раз?
– Почти каждый день. Австрийские самолёты так и норовят к ней прорваться. Правда, сейчас летают меньше, начали нас опасаться, прежней наглости уже нет. Да, шрапнельным огнём крепостной артиллерии было сбито два наших аэроплана. Лётчики и наблюдатели погибли. Мы сбрасывали бомбы с двух тысяч метров. Так высоко они стволы не могут задрать. Но и то пробоины от ружейного огня привозили. Самолётов у нас мало осталось. И ресурс по моторам заканчивается, отказов много. Генерал Брусилов подавал прошение Великому князю о пополнении самолётами и моторами, так в результате получили всего лишь четыре старых аппарата. Хорошо хоть Командующий оказывает нам всемерную поддержку…
– Понятно. Евгений Владимирович, если ваши механики будут оказывать нам всемерную, по словам командующего, помощь, то вы базируетесь рядом с нами?
– Это вы рядом, а мы здесь с самого начала, – пошутил Руднев. И уже серьёзно продолжил. – Видели на стоянке сборную солянку? Это и есть наши машины.
– М-да…
– Новые самолёты только обещают. А обещанного, как вы знаете, три года ждут. Повторюсь, если бы не позиция Командующего и не его понимание наших нужд, то… Кстати, вы ознакомились с приказом № 6 по авиации Юго-Западного Фронта?
– Нет. А что в нём?
– Если коротко, то не использовать аппараты по всяким мелочам, основной упор делать на раведку крупных скоплений противника. Выполнять полёты в утреннее время и не более одного раза в день на дальность двести, двести тридцать вёрст. Из-за ресурса моторов, – уточнил Руднев. – И, наконец-то, запретили разбрасывать прокламации.
– Слышал я что-то такое от Сикорского.
– Как Игорь Иванович? Правда ли то, о чём газеты пишут?
– Евгений Владимирович, мне в последнее время как-то не до газет было. Так что я совершенно не в курсе, о чём они там пишут.
– Ну как же! Участие эскадры Шидловского во взятии Константинополя и Босфора! И в его составе сводная эскадрилья из Петербурга под командованием Игоря Ивановича!
– Не читал, – развёл руками.
– Но поучаствовали? – прищурился Евгений Владимирович. – Вы же прямо из Константинополя перелетели?
– Поучаствовал, – вздохнул. – Давайте я вам позже об этом расскажу? Ещё будет у нас время на разговоры…
Просто так покинуть штаб не получилось. На выходе меня остановил Брусилов:
– Господин полковник…
Тормознул, развернулся лицом к генералу, приготовился внимать. Понятно же, что не просто так остановил, наверняка ведь именно меня и дожидался внизу.
– Владимир Михайлович по какой-то ему одному понятной причине, а может и по приказу Командующего, не упомянул о начавшейся за Карпатами передислокации немецких войск. Я обратил внимание – вы с Рудневым только что говорили?
– Так точно, Ваше Превосходительство.
– Знакомы?
– Да. По совместной работе у Сикорского.
– Тогда вам проще будет найти с ним общий язык. Именно его отряд будет оказывать вам поддержку. Вам сверху лучше видно, и дальность полёта у ваших самолётов значительно больше, так вы там поглядывайте внимательно вниз. Если заметите нечто подобное, – Брусилов замялся. – Прошу вас, обязательно доложите мне.
– Почему не командующему? – выпрямился я. Не нравится мне такое предложение. Неужели и тут идут подковёрные игры?
– Можете доложить и командующему. Хуже не будет. Но, в прорыв по австрийским тылам пойду я, поэтому чем быстрее и точнее буду знать обстановку там, в и за Карпатами, тем меньше у меня будет потерь, тем эффективнее будет прорыв и дальнейшее продвижение вглубь территории противника. По данным разведки, австрийцы и немцы подтягивают к Карпатам свои войска. Надеюсь, вы понимаете смысл моей просьбы?
– Понимаю, Алексей Алексеевич, но и вы поймите, у нас всего десять самолётов на всю полосу прорыва.
– Понимаю. Десять, это очень много… Насколько я помню, вы под Либавой немецкий крейсер с «Фармана» успешно атаковали и заставили его убраться несолоно хлебавши?
Он что смеётся? Или это шутка такая? Нет, вполне себе серьёзен. Нет, я, несомненно, весьма рад возникновению такой несокрушимой веры в непобедимые воздушные силы России, но и меру нужно знать, с реалиями дружить. М-да…
– Вопрос. Каким образом я вам доложу?
Брусилов оглянулся на приёмную, понизил голос:
– До полудня я буду здесь, в штабе. Обязательно дождусь вашего возвращения. Сергей Викторович, повторю ещё раз слова Командующего – штурм Перемышля отвлечёт внимание немецкого командования от действий моей армии на первоначальном этапе! Да, по нашим сведениям, немцы знают о возможном нашем наступлении, но не о месте и времени его начала. Вряд ли они успеют в полной мере перебросить и развернуть свои войска. Но, если мы завязнем и потеряем время на Карпатских перевалах, то они вполне могут сделать это. И на планах Ставки можно ставить крест.
Теперь уже я задумался. Нет тут никаких подковёрных игр. За дело генерал страдает. Смена интонации на последней заключительной фразе это вполне подтверждает. Только и вести авиаразведку на «Муромце», привлекать раньше времени внимание немцев и австрийцев к участку прорыва не нужно. Хотя, если они передислоцируются, то, по всей вероятности, секрета в наступлении никакого и нет. Кстати, а почему бы местным на разведку не слетать, коли они и так летают? Спросил:
– И почему бы тогда Вам не провести предварительную воздушную разведку?
– Самолёты старые, по моторам ресурса почти нет. У меня в армии числится восемнадцать аппаратов, но из них готово подняться в небо не более половины.
Зашибись! И, главное, как своевременно ресурс выбили… Как раз к наступлению. Ладно. Но ведь ещё где-то здесь был тот мой трофейный «Альбатрос»? Почему бы им не воспользоваться? Как раз с Мишей Лебедевым и слетаю. По старой-то памяти.
– Алексей Алексеевич, а если перед наступлением на разведку слетать не на «Муромце», а на немецком самолёте?
– Вы имеете ввиду тот самый, на котором вы из австрийского тыла удрали, – сразу сообразил Брусилов. – Предлагаете им воспользоваться? А вы знаете, что в частях мнение офицеров о ваших действиях разделилось? Около половины считает подобное недопустимым, противоречащим чести офицера?
– Ваше превосходительство, Алексей Алексеевич, по большому счёту всё, что я делаю, я делаю не для своего собственного удовольствия. Если для сохранения жизней наших солдат нужно будет лететь на трофейном самолёте, я полечу. Именно по этой причине мне на чужое мнение плевать и урона своей чести я в подобном не нахожу.
– Не закипайте, Сергей Викторович. Время всех рассудит…
– Если оно у нас будет, это время…
– Да, война она на звания, должности и былые заслуги не смотрит. Однако, к делу! Что вы конкретно предлагаете?
– После отвлекающего вылета эскадрильи на Перемышль взлетаю на «Альбатросе» и провожу разведку нужной вам, то есть нам, местности с воздуха. Результаты доложу вам и Командующему. Как раз за это время дозаправят самолёты эскадрильи и подвесят на держатели бомбы. Но, лучше бы вам для связи иметь своего представителя на аэродроме. Боюсь, у меня времени не будет добежать до аппаратной…
– Хорошо, согласен с вами. Я сам вас встречу.
– Ваше превосходительство, у меня есть возможность воспользоваться фотоаппаратом… Так бы мы всё сверху сфотографировали, здесь бы снимки получили. Ведь должна же быть на аэродроме мобильная фотолаборатория?
– На аэродроме нет, а при штабе каждой армии есть такая. Что предлагаете?
– Отфотографируем, напечатаем снимки… Если лаборатория заранее будет готова к работе, то времени всё это дело много не займёт. Ну а если эту машину с лабораторией прямо на аэродром пригнать, то ещё быстрее.
– Я вас понял. Так и сделаем. Удачи вам, полковник…
На стоянку самолётов вернулся в поздних сумерках. Довезли меня прямо до КП. Там и уточнил о трофейном «Альбатросе». Удивился – Брусилов с разрешения командующего успел распорядился о выделении команды механиков из персонала авиаотряда, и подготовить самолёт к завтрашнему вылету. Выслушал, уточнил о наличии вооружения на трофее, узнал где конкретно располагаемся на ночлег и распрощался с дежурной сменой КП.
Машина уже уехала, пришлось добираться до казармы своим ходом. Благо, тут всё рядом. Иду, снег под ногами еле слышно похрустывает. Температура воздуха чуть ниже ноля. А что днём-то будет? Лишь бы не пригрело. А то снег начнёт таять, просядет, колёса его мигом в кашу превратят, начнут вязнуть. Лыжи бы сюда и все проблемы бы отпали. И голову бы сейчас не морочил… Потопал ногой по укатанному снегу, наклонился и вдобавок ещё и пальцами твёрдую корку поковырял. А ведь точно снег днём подтаивает – уже и ледяная корочка начинает образовываться. Она и хрустит.
Ранним-ранним утром, задолго до восхода солнца нас поднял дневальный. Настроение бодрое, народ оживлённо шебуршится, кровати застилает. Мои рядышком крутятся. Вчера-то мне с ними поговорить не удалось. Когда добрался, все уже пятый сон видели. Вот и стараются сейчас добрать упущенное, что-то конкретное выведать. Отправил всех умываться, лишь придержал взглядом Лебедева. Миша сразу сообразил, притормозил. Да и остальные всё поняли, быстро испарились. Правда, Маяковский всё-таки пару раз оглянулся.
– Миша, у нас с тобой после вылета будет ещё одно дело. Есть возможность прокатиться на трофейном «Альбатросе» над горами. Поэтому сразу после посадки хватаешь фотоаппарат и бегом за мной. Нужно сфотографировать перевалы и возможные передвижения австрийских войск там, за Карпатами.
Скорый завтрак и убытие на стоянку к своим самолётам. Бортинженеры прогреют моторы, ещё раз всё проверят вместе со вторыми пилотами и займутся подвеской авиабомб. Ну а мне курс на КП, уточнение задачи, изучение метеоусловий на маршруте и в районе цели. Тут уже и оба офицера крутятся, один связной от командующего, другой от Брусилова. Хорошо хоть друг на друга не крысятся, одеяло на себя не тянут. Рабочие отношения. Новых вводных за ночь не поступило, будем работать по заданию…
Перед предполётными указаниями прокатился на автомобиле по полосе, проверил состояние снежного покрытия. Утро, ветра нет, ледяная корочка крепкая. Солнце на востоке только-только начинает красить безоблачное небо в розовый цвет. Бомбовая нагрузка на каждый самолёт максимальная, почти полторы тонны, топлива оперативный остаток. Дозаправляться не стали. Покумекали предварительно, посчитали со штурманом и бортинженером примерный расход и отказались от лишнего веса. Туда и обратно нам бензина вполне хватит, да ещё и резервный запас на всякий случай имеется. Лучше бомб больше возьмём.
Маяковскому ещё раз повторил, что снимать в первую очередь над крепостью, и самое главное – не забыть перезарядить фотоаппарат перед посадкой…
Взлетали точно в назначенное время. Собрались над аэродромом, заняли курс на цель. Пошли на запад с набором высоты до двух двести. Воспользовались советом Руднева и собственными прикидками. Надеюсь, на такой высоте мы под возможную шрапнель и ружейный огонь из крепости не попадём. Мало ли что штаб говорит, своя голова нам на что? Ну и выше лезть не стали, так, на всякий случай, чтобы меньше мазать при прицеливании.
Вслед за нами с полосы несколько самолётов местного отряда взлетело. Догнали нас и пошли параллельно нашему курсу чуть выше и в стороне. Сопровождение…
Через час полёта показался Перемышль. На удивление в небе нас никто не встретил. Ну, своих-то по уже понятным причинам не видно (кроме сопровождения, само собой), но вот почему австрийской и немецкой авиации нет? Должны же они хоть как-то своей осаждённой крепости помощь оказывать? Или в такую рань просто не летают?
Так и летели в одиночестве и тишине. Даже как-то не по себе стало. Оглянулся на штурмана – работает себе спокойно.
Так, подходим. Вот озеро справа, вот впереди река с характерным изгибом. И уже вижу крепость. А в небе так никого и нет, да и на земле я никаких передвижений войск не наблюдаю. Где наши-то?
– Усилить осмотрительность! – оглядываюсь назад, через зафиксированную в открытом положении дверь вижу кивающего мне в ответ головой Маяковского с фотоагрегатом в руках. – Готов?
Ещё один энергичный кивок в ответ, и я разворачиваюсь к приборам, к выплывающей на нас из утренней морозной дымки цели.
На предполётных указаниях экипажам задача поставлена, цель определена, поэтому особо болтать в эфире незачем. Докладываю экипажам о выходе на боевой и дальше следую командам штурмана. Открываем бомболюки. А теперь и вовсе просто так рот не откроешь – поток воздуха врывается в кабину, шумит возмущённо, ругается, приходится напрягать связки и перекрикивать этого скандалиста.
До сброса ровно минута, солнце за спиной чётко подсвечивает цель.
– Командир, влево два градуса! Так держать!
Время замедляется, замираю, крепко вцепившись в штурвал, взгляд прыгает с высотомера на компас, вниз на землю и снова на высотомер.
– Сброс! – орёт за спиной штурман.
И я дублирую эту команду. Пошли бомбы вниз, вздрагивает самолёт, освобождается от тяжёлого груза, пытается взбрыкнуть, подпрыгнуть вверх. Придерживаю его на эшелоне, жду доклад о сбросе.
– Командир, все бомбы сброшены! – поворачивается ко мне Смолин, повторяет-дублирует доклад из грузовой кабины.
Наконец-то! Казалось бы, всего несколько секунд на сброс понадобилось, а время-то как растянулось… Перевожу дыхание и даю команду на закрытие створок.
Впрочем, борттехник уже их закрывает. Сразу становится легче управлять самолётом, створки люка становятся на замки и отрезают возмущённый рокот воздушного потока снаружи. Можно не напрягать горло.
– Возвращаемся домой!
Сам кручу головой, внимательно смотрю за небом. Набираю ещё двести метров. Выполняю левый разворот на обратный курс, успеваю одним взглядом зафиксировать многочисленные разрывы внизу, в крепости, поднимающийся в небо дым, и то, как работает эскадрилья. Хорошо, когда скорости небольшие – всё можно успеть рассмотреть. Особенно, когда знаешь, куда смотреть и когда.
А вот теперь плохо, что скорости у нас небольшие. Нетерпение подгоняет, заставляет на сиденье ёрзать. Сейчас бы быстро-быстро отсюда смыться, уйти на свой аэродром, доложить о выполнении задания, слетать на разведку и получить новые указания. Определиться с очередной целью, дозаправиться, загрузиться бомбами и вперёд!
Принимаю доклад от экипажей о сбросе, делаю пару попыток установить связь с командованием. Попытки небезуспешные, какой-то контакт есть – слышу в ответ слаборазборчивый хрип. Но отвечают явно мне. Ближе подойдём и ещё разок попробую связаться со штабом.
На земле рулю на стоянку, торможу рядышком с командным пунктом. Глушим моторы, выскакиваю наружу и тороплюсь к дежурному. На ходу оглядываюсь и никого из офицеров связи в пределах видимости не наблюдаю. М-да.
На КП есть связь со штабом. Поднимаю трубку, вызываю нужного мне абонента и рапортую о выполнении задания. Ещё успевает промелькнуть мысль о полной несуразности подобной связи. А если на коммутаторе враг окопался?
Не успеваю доложить в штаб о первой бомбардировке, как в помещении становится тесно. Меня перехватывает лично сам Брусилов. Честно сказать, вчера не поверил его словам, а зря. Отмахивается от доклада: «Позже, в автомобиле доложите», приглашает следовать за собой. Спускаемся вниз, прыгаем в автомобиль и несёмся, если так можно назвать эту езду, к трофейному «Альбатросу».
Я даже усесться не успел, как шофёр на газ надавил. Дверку за собой уже на ходу захлопывал. Внутри Мишу с фотоаппаратом увидел, проглотил возмущение. Это Алексей Алексеевич уже и на «Муромец» успел заскочить, и Лебедева с борта забрать. Эх, что ж меня-то после заруливания не встретил, не подхватил? Не пришлось бы мне до КП на своих двоих добираться. Пусть и рядом всё, но дело принципа. Всё время бы сэкономили…
– Миша, – краем глаза замечаю удивлённый моим обращением к подчинённому взгляд Брусилова. – Парашюты не забыл?
– Да вот они! – хлопает ладонью где-то под ногами Лебедев, и я успокаиваюсь.
– Сергей Викторович, Командующий разрешил вам разведку на трофейном самолёте, – развернулся ко мне боком Брусилов. – Я только что от него.
– Отлично!
Притормозили перед «Альбатросом». А вот это плохо. Похоже, отношение к трофейной технике было соответствующее. В ангар его никто не загонял, держали под открытым небом, как сироту казанскую, как врага. Нет, фюзеляж и крылья, вроде бы как целые, но снегом засыпанные. Даже и не снегом, а коркой льда. Снег-то механики кое-как обмели. А дальше рисковать и обкалывать лёд не стали, побоялись перкаль прорвать. Но хоть мотор запустили и прогрели после долгой стоянки.
Первым делом заглянул в кабину. Ну хоть здесь сообразили, снег почти весь выгребли, сиденья протёрли насухо. Осмотрел машину, залез на рабочее место, уселся на парашют. Высоко, однако, это не наши с чашками. И очень неудобно. Придётся его сбоку у борта пристраивать. Ну, надеюсь, не понадобится. Проверил работу органов управления и отклонение рулевых поверхностей. Нормально. Бак полон, пулемёт на положенном месте в кабине стрелка установлен. Оглядываюсь назад – Миша сзади возится, фотоаппарат куда-то пристраивает. А вот он, в отличие от меня подвесную парашюта нацепил и на него уселся. Сейчас возвышается над обрезом кабины почти по пояс.
– Замёрзнешь! Потоком сдует!
– А пригнусь, если что, – с полуслова понимает меня Михаил. – Сам-то как?
– А никак. Если на парашют сяду, то до педалей ногами не дотянусь. К борту его пристроил…
Знаю, что ни в коем случае нельзя взлетать на обледеневшем самолёте, но у нас и выхода другого нет. Если только спиртом облить, да кто мне столько спирта даст…
На мой вопрос об этой альтернативной противообледенительной жидкости механики только руками развели. Да ещё и посмотрели этак заинтересованно. Понятно. Ладно, скорости маленькие, рискнём.
Запускаемся, выруливаем на полосу. Пока рулим, вибрация и ветер от винта стряхивают и сдувают с плоскостей часть ледяной корки. Плохо то, что она не гладкая, а ноздреватая такая. Это же какое у нас сопротивление будет… И аэродинамика…
Разбегаемся, колёса будто квадратные – резина замёрзла, застоялась. Зато лёд отлетает. Отрываемся от земли. Уходить в набор высоты не спешу, сначала нужно понять машину, посмотреть, как она себя поведёт в воздухе с покрытыми ледяной коркой крыльями. Поэтому так и летим над полосой на высоте метров трёх. Ручка тяжёлая, валкая, самолёт норовит самопроизвольно нос задрать, приходится его всё время придавливать вниз. А внизу у нас что? Правильно, земля! Что-то жарковато стало…
Но лёд потихоньку слетает, управление становится чуть легче, самолёт уже не такой валкий. Да и углы атаки возвращаются к нормальным. И я потихоньку, стараясь не делать резких движений, разгоняюсь и набираю высоту. И радуюсь про себя, что небо чистое, нет облачности. В которой сейчас вполне могло бы быть обледенение.
К предгорьям лёд с нижнего крыла сдуло полностью. Верхнее я не вижу, а высовываться из-за козырька нет никакого желания. Скорость хоть и небольшая по моим меркам, но всё равно чуть больше сотни. А на такой скорости, да зимой… Враз нос поморожу. А ему и так сколько всего пришлось пережить за последнее время. Нет, никаких высовываний!
На коленях держу сумку с открытым листом карты, высматриваю отмеченные мне перевалы. Михаилу только отмашку рукой даю, что и когда нужно фотографировать, да направление указываю. Внизу переваливаются волнами горные хребты, идём над ними с превышением почти в тысячу метров. Ниже снижаться просто опасно, памятуя слова Брусилова о возможном появлении противника на перевалах. Да и есть подтверждение словам генерала, есть. Так что летим как летим и ниже опускаться не будем. Держу режим, Миша фотографирует, я параллельно делаю отметки карандашом на карте.
Наконец-то проскакиваем горы, уходим на ту сторону Карпат, летим над знакомой мне по прежнему моему пролёту местностью. Самолётов противника в небе не видно, да вообще никого не видно. До знакомой мне реки и дороги немного не долетаем – по остатку топлива приходится разворачиваться. Но и возвращаться назад будем по прямой, петлять так, как мы это делали недавно над горами, нам уже не нужно. Свою работу сделали, какой-либо активности и продвижения войск внизу, на земле, не заметили. Похоже, не успели австрийцы свои войска перебросить, опоздали. Или разведка у немцев плохо сработала (хотя сам Брусилов уверен в обратном), или сбой дала хвалёная немецкая или австрийская военная машина. Да и ладно, отлично просто, и нам на руку.
Итак, выходит, у восьмой армии есть великолепный шанс практически беспрепятственно пройти через горы и вырваться на равнину в обходном манёвре.
А дальше то, к чему так рвался Брусилов – оперативный простор для корпусов и для конной терской дивизии… И обход Кракова…
Топлива нам хватило, и даже на посадке ещё что-то осталось в баке. Правда, на самой посадке я оплошал. Расслабился за полёт, забыл про вероятный лёд на верхнем крыле. С нижнего-то (мне прекрасно видно), весь лёд слетел, вот я и подумал, что и на верхнем то же самое. Оказалось, нет. Начал выравнивать, как обычно, а сопротивление-то высокое, скорость очень быстро и упала. Доли секунды, успеваю только понять ошибку, сообразить, и рявкнуть Мише что-то этакое, вроде: «Держись!!!». И рвануть ручку на себя. Хорошо хоть высота была небольшая, около полуметра. Вот с этого полуметра «Альбатрос» на снег и рухнул…
Если кто скажет, что полметра это мало, предлагаю испытать подобное на собственной шкуре. Много. Нам хватило. Но повезло – отделались разбитыми лицами и испугом. Я-то точно, а Миша даже и понять ничего не успел. Но крик мой услышал и среагировал сразу же. Успел упереться руками-ногами и изо всех сил прижаться к спинке сиденья. Ну и повезло, что не скапотировали. Винтом в снег упёрлись, хвост задрали и замерли на пару до-олгих мгновений в этом неустойчивом положении. А потом мягко так на хвост опустились. А если бы перевернулись, то головы бы себе точно посворачивали…
С трофеем тоже не всё так плохо, как на первый взгляд показалось. Поломанный пропеллер, искорёженные стойки колёс, два порванных в хлам дутика… Зато корпус и крылья целые… Ах, да. Ещё хвостовой костыль заломали.
Отошли чуть в сторонку, стоим молчим, переглядываемся, на разбитый аппарат смотрим. Миша фотоаппарат в руках стискивает, а я… А я каким-то чудесным образом не забыл свою сумку командирскую с картой прихватить. Кстати, а когда это мой товарищ успел подвесную отстегнуть? Не успел спросить. Пока рот открыл, пока откашлялся, тут знакомый автомобиль и подъехал, опередил бегущих к разбитому самолёту механиков.
– Живы, Сергей Викторович? – Брусилов далеко от авто не отходит, да тут и отходить не нужно, остановилась-то машина совсем рядом.
– Живы, – выдохнул и скривился от боли в разбитых губах. Завтра они у меня распухнут и буду я «варениками шлёпать». Но это ничего, главное нос цел.
– Слетали удачно? Сняли на плёнку?
– Так точно.
– Тогда коротко, буквально в двух словах. Что на перевалах? Докладывайте…
Пока говорил, механики наши парашюты из кабин выдернули, в машину загрузили, ну и мы следом. Брусилов мою карту рассматривает, о пометках расспрашивает. А говорил, в двух словах…
Остановились у передвижной фотолаборатории. Похоже, нас тут очень ждали. Ну, не нас, само собой, а плёнку. Потому как не успели подъехать, а двери уже распахнулись, и на снег прямо из кузова прапорщик спрыгнул, к передней дверке нашего «лимузина» подскочил, во фрунт вытянулся. Брусилов от доклада отмахнулся, да руку назад, к нам, протянул. Миша в неё аппарат и вложил.
Алексей Алексеевич время на обработку плёнки и печать снимков у прапорщика уточнил, да нас сначала к Муромцу нашему отвёз, парашюты выгрузить, а потом в санчасть. Обработали разбитые лица, помазали чем-то там, да и отпустили. Как раз и время возвращаться за фотографиями подошло. Вернулись, забрались в тесный фургон, начали просматривать ещё мокрые снимки. Попутно давал пояснения, что сверху видел. Шепелявил.
Ну а дальше нас в очередной раз довезли до самолёта и Брусилов к Командующему в штаб фронта уехал. Карту мою с пометками прихватил. И даже спасибо за разведку не сказал.
Теперь сидим, ждём очередного указания на вылет…



Глава 15

Усидеть в самолёте всё же не смог, не хватило терпения. С ребятами обо всём уже сто раз переговорили, а тупо сидеть на рабочем месте, пялиться в стекло и молчать нет абсолютно никакого желания. Спрыгнул на снег и потопал на КП, благо тут идти-то всего ничего, пару десятков шагов от крайней (верхней) законцовки крыла.
Поднялся по крутой скрипучей лестнице наверх, вошёл внутрь. Отмахнулся рукой от вскочивших при моём появлении связистов-телеграфистов. Вчерашний дежурный сменился, сегодня другая смена руководит. Незнакомый подполковник покосился в мою сторону, кивнул головой на деревянное кресло у стены, состроил при этом извиняющуюся физиономию, а сам продолжил кого-то внимательно выслушивать в телефонной трубке. Потянулся за карандашом, начал что-то быстро черкать в журнале. Вроде как цифры какие-то…
– Вы как нельзя вовремя, – закончил разговор и повесил трубку. Встал, показал глазами на аппарат. – Приказ на вылет и сброс бомб по вот этим и этим координатам.
Протянул журнал мне, внимательно проследил, как я переписываю цифирки. Подождал, пока я уберу блокнот в командирскую сумку, забрал журнал и подошёл с ним к большой карте на стене.
Нашёл одну и другую точки, поставил карандашом отметки:
– Это вот здесь, – оглянулся.
И я как раз подтянулся, рядышком встал, мне же тоже интересно. Сверился с координатами. Всё правильно. Ну, в таком разе можно и на своей карте такие же отметки нанести.
– Сейчас будет садиться разведчик, «Фарман» из одиннадцатого отряда. Можете взлетать сразу после него.
– Понял. Связь, – окинул взглядом копошащихся у своих аппаратов связистов. – Работает?
– Должна. Вот и проверите перед взлётом.
Не стал ни комментировать услышанное, ни прощаться (плохая примета). Просто кивнул, развернулся и вышел. Да и на меня уже никто внимания не обращает, своей работы у людей полно.
Внизу на стоянке к своему самолёту не пошёл, взял в сторону с таким расчётом, чтобы меня все экипажи видели, махнул рукой в пригласительном жесте. Надеюсь, все меня заметили (наверняка тоже «на иголках» сидят, головами в кабинах вертят) и правильно поняли. А на будущее нужно командиров со штурманами рядом с собой держать.
Дождался, пока все соберутся, приказал достать карты и отметить цели. Штурманы тут же, буквально «на коленке», к ним маршрут проложили. Разделил экипажи на два отряда, назначил второго ведущего. Будем одновременно по двум перевалам работать. Нет, это в первый и последний раз такой бардак под открытым небом. А если осадки? Карты и блокноты вымокнут, ещё и расползутся потом… Или вообще нарисованная карандашом информация смоется… Опять же некомфортно совсем, и секретность не соблюдается. Дальше все будем на КП собираться, на первом этаже. Есть там что-то вроде небольшого хозяйственного помещения. Выкинуть оттуда мётлы и лопаты, убрать прочий хлам, и… Места там для нас вполне хватит.
Сидим на рабочих местах в готовности к запуску, ждём посадки разведчика…
«Фарман» сел, прорулил-протарахтел мимо нас. В крыльях редкие рваные прорехи. Знакомое и понятное дело. То ли от ружейного огня пострадал, то ли повезло бедолаге под австрийскую шрапнель попасть. Скорее всего, от ружейного… Если бы это была шрапнель, то не рулил бы он сейчас мимо. Хотя, не факт. Всяко бывает. Однако, можно и запускаться.
После взлёта заняли расчётный курс, и уже на курсе приступили к набору высоты. Собирались догоном, манёвром скоростей. Как раз к расчётной высоте все и собрались – от замыкающего поступил доклад о занятии места в строю.
Через полчаса полёта на эшелоне далеко слева можно было разглядеть расплывающиеся в дымке городские окраины Стрыя. О, как раз к будущему Трускавцу подлетаем…
На подходе к Карпатам разделились на две группы, разошлись в стороны к своим целям. Идём на трёх тысячах, впереди знакомые по прошлому моему вояжу места вырисовываются. На подходе к намеченной точке нас встретили артиллерийским салютом в виде залпов шрапнели и плотным ружейным огнём. Вот и ждал чего-то подобного, и был вроде бы как готов к подобной встрече, а всё равно что-то внутри ёкнуло, испугался, когда ниже и впереди курса белые облачка шрапнельных разрывов вспухли. Инстинктивно дёрнул штурвал вверх и в сторону, тут же толкнул вперёд рычаги управления дроссельными заслонками. Наберём-ка мы ещё метров пятьсот, подальше от греха. Ну и команду соответствующую всем экипажам сразу же отдал. Да со второй группой связался, передал через радиста предупреждение и рекомендацию.
Стреляли австрийцы упорно, но недолго. Мы три залпа насчитали. А потом к ним ближе подлетели, и стрельба прекратилась. Углы возвышения артиллерийских стволов не позволили им обстреливать наши самолёты. Но это артиллерия, а пехоте всё равно на какой угол стволы задирать – ружейный огонь не прекращался. Хорошо, хоть высота у нас и так была большая, да ещё и выше подпрыгнули с испуга – в основном все выстрелы мимо прошли. Но парочку пробоин в плоскостях заимели, и это только у нас. Посмотрим после посадки, как и чем остальные самолёты в группе отделались…
А дальше австрийцам или немцам (да и какая мне теперь разница, кто именно из них в горах сидит?) не до того стало. Опять же снега на вершинах много (я его в полной мере на собственной шкуре почувствовал), от разрывов могут и лавины сойти. Хотя вряд ли. Если лавины и могли сойти, то они давно уже со склонов слетели – вон как на перевале пушки по нам грохотали…
Отработали, развернулись в сторону дома, установили связь со штабом Восьмой армии. К счастью, установили сразу же – там или станции были поновее или связисты толковые. Последнее вернее всего. Так что, к моей радости, есть связь, есть! Ну и тут же доложил о выполнении первой задачи, о наблюдаемых результатах бомбёжки. И получил указания на повторный вылет. До обеда отработали ещё разок по этим же перевалам, больше никак не получалось – очень много времени уходило на заправку и подвеску бомб. Эх, нам бы сейчас нашу горючую смесь, насколько бы задача упростилась. Что-то Ставка не докумекала…
Ну и после обеда сделали ещё один вылет по тем же целям. Дальше темнота помешала. Да и наши уже вступили в плотное огневое столкновение с противником.
Да, совсем забыл упомянуть. После первого вылета немцы с австрийцами быстро опомнились, подняли в воздух свою авиацию. И уже во втором нашем вылете нам пришлось с ними столкнуться. Сопровождение наше бодро «кинулось» на перехват… А скорости-то у нас одинаковые, разница даже не в десятки, в единицы вёрст в час. И ещё можно поспорить, в чью пользу эта разница. Опять же у нас пулемётов хватает, поэтому с нашей плотностью огня никому не сравниться. Вот и вышло, что не сопровождение нас прикрыло, а мы сопровождение. Ну и по этой самой причине нам пришлось хорошо так пострелять, вволю. Правда, недолго. Потом наше прикрытие всё-таки подтянулось, вступило в бой, закружилось на виражах, и нам пришлось прекратить стрельбу из опасения зацепить своих. Силы приблизительно равные, хоть скорости относительно небольшие, но зато радиусы виражей маленькие. Оттого и угловые перемещения значительные. Носятся друг за другом, мельтешат перед глазами как мухи – нам бы самим уберечься от столкновения с ними. То ли дело у нас – солидная техника. Летим себе ровненько, никуда не дёргаемся (почти), жужжим моторами, пулемётами во все стороны ощетинились, никто и подходить не рискует…
Отработали по австрийским позициям, вернулись на свой аэродром. А там и наше прикрытие на посадку пошло. Потрёпанное, но живое. Правда, у противника тоже обошлось без потерь…
Ранним утром следующего дня, в серых предрассветных сумерках, полетели бомбить другой проход, в котором завязла наша пехота. А дальше стало проще. Наконец-то пришла горючая смесь. Вот какого чёрта начинать наступление, когда бомбардировщиков мало, смеси нет, а перевалы в горах плотно перекрыты противником. И артиллерии у него, у этого противника в несколько раз больше, чем у нас. Ну а про тяжёлую, гаубичную, и говорить не хочу. Хорошо хоть в войсках нет того дефицита патронов и снарядов, с которым столкнулась русская армия в моей реальности. Здесь всё-таки успели кое-что сделать в этом направлении. Избытка нет, но и считать каждый выстрел личному составу не приходится. Ну и доставка на позиции пока всё ещё хромает, несмотря на все принятые «драконовские» меры в этом отношении. Логистика подводит. Ну и кадры, как же без них… Один только «прокол» с нашей горючей смесью уже о многом говорит.
Так что да, последующие вылеты мы выполняли с полными бочками на держателях. А дальше как-то незаметно снова наступила темень, пришлось делать перерыв в полётах до следующего утра. И мы пошли отдыхать, а механики остались у самолётов. Им работы хватает. Обслужить и проверить технику, заклеить пробоины. Плоскости нам дырявят в каждом вылете. Приноровилась пехота по высотным целям стрелять, очень уж много мы им хлопот доставляем.
И уже ночью пришёл приказ, долгожданный причём приказ – на бомбардировку железнодорожных мостов и узловых станций на той стороне Карпатских гор. Только не тех, которыми бы могла восьмая армия воспользоваться в своём продвижении, а других… По которым австрийцы с немцами могли бы сюда новообразованную «Южную армию» Линзингена перебросить. Ну и по скоплениям противника можно и нужно было работать, само собой. Эх, нам бы ещё пару эскадрилий, мы бы тут развернулись! Да негде их взять. И с юга никак нельзя самолёты снимать, там они тоже нужны, и на севере давно всё выгребли… Опять же с лётным составом беда. Если в начале войны у нас было немногим более двухсот лётчиков, то к началу этого, 1915 года, потери среди списочного состава пилотов составили более тридцати человек. И бо́льшая часть из них пропала без вести на территории противника… Поэтому и мне пока приходится самому летать, без второго пилота…
Дальше пошли потери… И немцы с австрийцами стали злее, и наши им в этом не уступали. На третий день мы потеряли два самолёта сопровождения. Но и сами не оплошали. Совместными усилиями сбили три вражеских аэроплана. Двух окончательно и бесповоротно, а третий под вопросом. Но то, что подбили, это точно. Потому что вражеский самолёт ушёл со снижением на запад, оставляя после себя полосу чёрного дыма. Добить бы его, но здесь пока так не делают и к подобному не привыкли, всё ещё сохраняется некий дух рыцарства… Пижоны, маму иху…. А то что этот недобиток завтра может кого-то из наших сбить, об этом никто не хочет думать. Впрочем, зря я возмущаюсь. Это всё из той же оперы, когда нельзя ни в форму чужую переодеться, ни на трофейном самолёте на разведку слетать. Кстати, почему-то воевать на трофеях можно, а на разведку в тыл противника лететь – нельзя! Почему? Похоже, ни разу я не рыцарь в текущих местных понятиях… А то я в этом сомневался!
Что там и как было на той стороне Карпат, я не знаю. Мы на земле не воевали, нам неба хватало. Слухи ходили, но это всего лишь слухи. Восьмая армия Брусилова практически вышла на равнину, начала разворачиваться, и… Натолкнулась на ожесточённое сопротивление противника. Ставка на то, что немцы не успеют в полной мере перебросить сюда свою новообразованную армию оправдалась не полностью. Кое-что успели перебросить, и Брусилов завяз на выходе из Карпат под усиленным артиллерийским обстрелом. Вот где в полной мере сказался численный перевес в артиллерии!
Третья армия оказать должной поддержки ему не сумела, и точно так же завязла в столкновениях с такой же спешнообразованной армией Пилсудского. Если говорить по-простому, то наше командование рассчитывало на одно, а столкнулось совсем с другим. Спасибо разведке… Опять же благодаря слухам я знал, что вся эта авантюра с наступлением была затеяна нашим Командующим и Начальником штаба Ставки. А тот, опять же по слухам (а ими земля полнится), боевого опыта не имел от слова «вообще»… К этому должно прибавить практически полное отсутствие русской артиллерии. Даже то невеликое её количество, что у нас было, попросту не могло оказать никакого влияния на исход этой кампании, слишком уж ощутимый у противника перевес в стволах. Практически в шесть раз. Вдобавок немцы с австрийцами смогли неприятно удивить нас своими новыми миномётами и потихоньку начали наступать.
Тут-то Брусилов и вспомнил про мою недавнюю разведку на трофейном «Альбатросе». До этого момента умудрялся как-то обходиться остатками приданной ему авиации. А тут, похоже, выхода не было. Запросил разрешение у Командующего на проведение воздушной разведки на трофее в тылу противника. Сейчас настроение в штабе было уже не такое радужное, как в начале наступления, поэтому разрешение было тут же получено. Только полетел я не на трофее, как нам думалось, а на своём самолёте. Такое вот решение (вполне объяснимое в существующих реалиях) принял Командующий…
Настоящие причины этого решения до меня не довели (да тут и гадать не нужно было), мотивировали тем, что якобы на «Муромце» я могу поглубже в тыл к противнику забраться. Опять же здесь, во Львове, у нас взлётно-посадочная полоса более или менее подготовлена к работе, а на той стороне Карпат у Брусилова природа уже повернула на весну. Снег днём тает, кругом слякоть, всё раскисло. И не сядешь там, и не взлетишь. Так что лететь нужно из Львова, сюда же и возвращаться. И здесь на первое место выходит практическая дальность полёта…
Почти убедили. Почти… И на вылет я шёл в поганом настроении…
Загрузились бочками с горючей смесью (так, на всякий случай, чтобы вхолостую не летать), взлетели, довернули в наборе высоты на Хуст, перескочили через горы и пошли по большой дуге вдоль Карпат на северо-запад…
Над своими частями прошли без проблем. Даже никто не обстрелял, попривыкли, похоже. Или, наконец-то, изучили, согласно недавно изданному приказу, опознавательные знаки на крыльях. Установили связь со штабом Брусилова, полетели дальше.
Полчаса полёта, и мы начинаем «чесать репу» в буквальном смысле этого выражения. Сверху прекрасно видно расположение противника. Чёрные нитки траншей чертят серую снежную слякоть и не заметить их невозможно. Как и артиллерийские позиции. Маяковский с Лебедевым, каждый со своего борта, приникли к своим фотоаппаратам, начали фотографировать. А снимать нам, кроме оборудованных позиций, есть что – внизу дороги войсками забиты. Связались с Брусиловым, начали передавать информацию.
Только недолго мы вот так свободно и беспрепятственно над австрийской территорией летели. Перехватили нас. Но на другое я и не рассчитывал, ещё перед вылетом подобный исход предвидел и соответствующую установку в экипаже сделал. Потому-то и шёл к самолёту в поганом настроении…
Оттого и не явилось неожиданностью для нас появление в небе самолётов с крестами. Только вот не ожидал я, что они сходу в атаку бросятся! Как-то за последнее время не рисковал противник близко приближаться к нашим тяжёлым самолётам. Опасались огневой мощи «Муромцев». А тут дуром попёрли. Ну и пришлось отбиваться. Фотографы наши одни свои агрегаты-камеры в покое оставили, переключились на другие, скорострельные. Ну и завертелось…
Здесь и сказалось отсутствие второго пилота. Вся правая нижняя полусфера у меня практически не просматривается. Нет, если, конечно, привстать на сиденье (для чего понадобится привязные ремни отстегнуть), вытянуться, заглянуть за нижний обрез окон по правому борту, то можно кое-что увидеть, но всё равно полной картины не получится. Да и не будешь же всё время вот так непрерывно скакать вверх-вниз на сидушке? Не будешь… Но и деваться некуда. Тут инженер мне в помощь. Ну и штурман, куда же без него… Дополнительные глаза…
В первые же секунды боя удалось смахнуть с неба два самолёта противника. Одного по левому борту хорошо так зацепили, и он сразу же отвалился в сторону, задымил и ушёл вниз, к земле. И практически сразу же из грузовой кабины донёсся азартный вскрик Маяковского: «Ага! Получил?!»
Не вышло отогнать противника. Ещё пуще на нас накинулись. Пришлось покрутиться, вспомнить пилотажные навыки, помянуть нехорошими словами решение Командующего. Но это же не манёвренный истребитель, это тяжёлая машина. Да ещё и загруженная по максимуму горючей смесью. Что неслабо так давит на нервы. Да, самолёт вроде бы как забронировали на заводе, но… А если какая шальная пуля обходную тропинку найдёт, да ёмкость продырявит? Даже плечами передёрнул от такой возможности. Нет уж, нечего фантазировать. Поэтому нервы и жопку в кучку, стиснуть зубы и работать!
И мы дали копоти! Четыре мотора вытягивали машину на крутых виражах так, что только плоскости не трещали. И четыре же наших пулемёта дружно скалились огнём на все четыре стороны и огрызались свинцом. В грузовой кабине естественная вентиляция не справлялась, пороховой дым пробирался и к нам – лез в нос, щипал глаза.
Сбили ещё одного крестового, но и нам хорошо досталось. Мало того, что крылья дырявили, так и по борту раз-другой шальной очередью прошлись. Чудом бочки и основной бак не зацепили. Бомбовый отсек у нас хоть и имеет лёгкое бронирование, но всяко бывает…
Крутился, перекладывал рули из одного крена в другой, виражил. На вертикали не лез, не с нашей массой и габаритами подобные фортели выкидывать. Довыёживался! Послушал кое-кого на постановке задачи, дал себя уговорить! …«Не рискнут немцы с австрийцами на „Муромец“ нападать! Огневой мощи испугаются…» А они взяли и не испугались! И сейчас грызут нас со всех сторон. Несут потери, но не отпускают! Вцепились крепко. Как те шавки в медведя…
В очередной раз оглянулся за спину. В грузовой кабине сизый дым плавает, клубится. Успел заметить оскаленную физиономию Маяковского, приникшего к прикладу пулемёта. Молодец! А впереди внизу на земле железная дорога мелькнула, и уходит за обрез моего стекла эшелон. Тянется по белому снегу длинной сосисочной ниткой в чёрном паровозном дыму. Военный! Пусть и промелькнул перед глазами за один краткий миг, но ошибиться я не мог. Уж пушечные-то стволы даже с такой высоты можно разглядеть. А в вагонах (очень я на это надеюсь) – или снаряды, или живая сила. Или и то, и другое вместе! И в голове состава, сразу за двумя паровозами (о как у меня эта картинка отпечаталась! Даже паровозы посчитал!) несколько пассажирских вагонов сверкают окнами. Если эшелон воинский, то это наверняка командование? Как раз к городу эта сосисочная нитка подходит, на забитую составами станцию втягивается. Теперь понятно, откуда здесь такое воздушное прикрытие, и почему они так плотно на нас навалились…
А мы крутимся в правом вираже.
– Малый газ! – командую Смолину.
Инженер тянет на себя рычаги управления дроссельными заслонками и не спускает глаз с указателей оборотов.
Правую педаль в пол и штурвал от себя! Вот сейчас и проверим, достаточно ли надёжные самолёты клепает Сикорский!
Всё! Неба не видно! Почти переворот со снижением! Во всех окнах белая в чёрных подпалинах земля. Сыпется на лицо с перевернувшегося пола непонятно откуда взявшийся мусор, виснет пылью в кабине. На какое-то мгновение зависаем в невесомости, падаем и падаем вниз, скользим-плывём в потоке! Краем глаза вижу, как медленно-медленно крутится винт второго мотора. И только одна мысль стучится в голове (все остальные, похоже, тоже «зависли») – лишь бы топливные насосы не хлебнули воздуха!
Медлить нельзя – скорость-то растёт! Начинаю плавно выходить из снижения, одновременно доворачивая машину носом на эшелон и станцию. Нет, не из пикирования, как бы мне не хотелось, а именно из снижения. Всё-таки угол у нас не такой уж критичный. И до такой степени рисковать людьми и машиной я не стал. Зато противник ну никак не ожидал от нас такого резкого фортеля и на какой-то миг растерялся, дал возможность оторваться.
А мы этот шанс использовали на все сто. И сейчас все самолёты с крестами не лезут к нам со всех сторон, а висят у нас на хвосте вытянутой стайкой. То, что нужно! Ну, Миша с «Максимом», твой выход!
И высота у нас уже на целую тысячу метров меньше – потеряли за время снижения. И самолёт потихонечку уменьшает угол, выползает из затянувшегося снижения, кряхтит от натуги фанерной обшивкой, скрипит тросами и балками лонжеронов. А я короткими движениями штурвала на себя постепенно вывожу машину в горизонт и не свожу глаз с левых нижних плоскостей. Выдержали бы они… Так, по прогибу, и ориентируюсь. Класс, правда?
Ну а если уж совсем честным быть, то перегрузка не такая уж и большая. Больше всего опасался за моторы. Всё-таки в момент ввода она (перегрузка) в какой-то момент была отрицательная. Но нам повезло, двигатели продолжают работать. Похоже, или молодёжь у нас на заводе в моторном цеху толковая работает, или мы совсем недолго на критических режимах находились. А скорее всего, и то, и другое вместе…
На выходе теряем ещё около трёхсот метров высоты, зато и скорость соответственно тоже уменьшилась. Даже машина вздохнула с облегчением, вышла в горизонтальный полёт, начала потихоньку нос задирать. И угол атаки пошёл вверх. Можно и обороты моторам добавить. Открываем люки, готовимся к сбросу смеси. А в кабине начинает тарахтеть и захлёбывается кормовой пулемёт Лебедева, давится очередью. Как не вовремя!
Оглядываться и хоть как-то реагировать на затык нет возможности – всё внимание на лакомую цель. Заходим на неё «с хвоста». Штурман приник к прицелу, в одной руке расчётчик, в другой карандаш, губы шевелятся, кривятся – что-то выговаривает сам себе.
Не отрываясь от прицела даёт мне команду отмашкой в нужную сторону левой ладонью и тут же показывает на пальцах, на сколько градусов довернуть. Потом спохватывается и дублирует команду голосом. Слетались мы экипажем, с полузнака-полужеста друг друга начинаем понимать…
Встаю на боевой, замираю на курсе. И только сейчас осознаю, что кормовой пулемёт вновь продолжает свою песню. Только уже другим голосом, не «Максимовским». «Мадсен» подключился.
– Готовность! – и штурман поднимает руку.
– Сброс! – падает вниз ладонь.
И я дублирую команду, ору во весь голос, перекрикивая и рёв моторов, и грохот пулемёта за спиной.
Оглядывается назад Смолин, сидит в таком положении какое-то время. Уходят бочки.
– Есть накрытие! – довольный доклад штурмана проливается елеем на сердце.
– Бомбы сброшены! – повторяет доклад инженер (невозмутимо, как всегда), разворачивается, смотрит на меня и поправляется. – Бочки сброшены.
Закрываем люки и начинаем виражить в попытках «сбросить» хвост. Без груза совсем другое дело! Можно и повертеться. Только вот что-то противника у нас прибавилось! Пора удирать-уходить…
А уходить некуда. Зажали со всех сторон, даже сверху придавили. В грузовой кабине светлые лучики из пулевых пробоин солнечными нитями паутину плетут – продырявили нам аппарат крестовые.
Чихнул четвёртый мотор, задымил, полетели щепки из расколотого удачной очередью противника винта – пришлось экстренно выключать двигатель. Вибрация-то сразу пошла такая, что челюсть нижнюю не удержать было. Огненной вспышкой окутался подобравшийся слишком близко очередной «Альбатрос», скрылся где-то за нашим хвостом. И отшатнулись в разные стороны вражеские самолёты. Отошли, отступили словно по команде, но не отстали, держатся в отдалении. Да сколько же у них топлива? Глянул на часы, а времени-то прошло всего ничего, от силы минут двенадцать-пятнадцать с начала боя.
– Связь с Брусиловым есть? – кричу за спину и тут же получаю утвердительный ответ. – Передавай. В полосе пролёта наблюдаем значительное скопление живой силы и артиллерии противника. Железнодорожная станция забита составами. Ведём воздушный бой с немецкими самолётами. Штурман, дай ему координаты места!
И дальше мне снова становится жарко. Выше нас расплываются белые пушистые облачка…
– Шрапнель! – ухожу в сторону Карпат со снижением. Выше ну никак нельзя, да и не получится на трёх-то моторах. – Штурман! Курс к Брусилову?
– Сто десять!
Стискиваю зубы и выкручиваю на указанный курс. И натыкаюсь на очередной разрыв. Грохот и треск, самолёт вздрагивает, жалобно стонет, но летит. Не дают нам шанса вернуться к своим. Иду к горам, прямо на самолёты с крестами!
– Всё целы?
– Маяковского ранило! – кричит из грузовой кабины Лебедев.
– Семён! – кошусь вниз, и казак поднимает голову от прицела носового «Максима». – Забирай свою шайтан-машину и дуй в грузовую. И пристегнуться там не забудь!
– Командир! Расходный третьего двигателя пробит! – доклад Смолина заставляет только чертыхнуться.
– Тяни до последнего!
А истребители противника так и кружат неподалёку. Даже с курса убрались, подставляться никто не захотел. Не хотят приближаться, ждут, когда нас шрапнель добьёт. Эх, не успели мы высоту набрать… Так бы хоть покрутились – змейкой бы походили, вверх-вниз пошмыгали бы, прицел бы артиллеристам посбивали…
Пока держимся в горизонте. И мотор с пробитым баком ещё работает. Только очень уж ощутимо тянет вправо, приходится прикрываться левым креном и подрабатывать педалькой.
Как я ущучил очередной залп, не знаю. Но отпустил педаль, ослабил усилия на штурвале… Самолёт даже как-то выдохнул облегчённо и начал резко заваливаться в правый крен, пошёл со снижением к земле. А я только лишь придержал его от такого чрезмерного заваливания.
Зато этот угаданный мною залп расцвёл чуть левее и выше, ударил по крыльям и кабине шрапнельной осыпью. Всю левую бочину самолёта осыпал частым горохом. И резко оборвался рёв левого крайнего мотора, колом встал пропеллер. Всё! Теперь точно не уйдём…
Но высота ещё есть, два мотора тянут вперёд, горы уже на подходе. Винты слева и справа раскорячились в потоке, тормозят ощутимо. Движки на пределе сил работают. Разворачивающие моменты практически компенсировали друг друга, машина гораздо легче стала управляться. Правда, ни о каком возвращении и речи быть не может, не выпустят нас. Да и к Брусилову уже не пробиться. И тут засбоил, зачихал вспышками пламени из выхлопных сопел третий мотор. В животе лёд комком сжался – крылья же у нас в масле и бензине… Сглазил!
– Командир, пожар на правой плоскости!
Обороты второго на максимуме, прикрываемся креном и тянем, тянем со снижением в сторону гор, уходим подальше от видимых внизу частей противника. Долететь до своих никак не получится, придётся садиться на вынужденную. А внизу противник. Прыгать? Я до последнего не буду, а экипаж? Приказать им? В плен попадут… Зато живыми останутся! Стоп! Какое к чёрту покидание, если у нас раненый на борту? Так что только один у нас вариант – садиться на вынужденную! И постараться сесть так, чтобы и в плен не попасть, и к своим как-то умудриться выйти…
– Командир! Истребители возвращаются! – голос Семёна пробивается через шум и свист воздуха в кабине. Ого, сколько нам дырок в фюзеляже наковыряли!
А не дадут нам прыгать, расстреляют сейчас! И не сманеврировать уже. Остаётся тянуть до последнего и отстреливаться. Так и сказал.
Загрохотал «Максим», тут же ему завторил «Мадсен» с левого борта. А с правого? А там же Маяковский ранен!
– Командир, разреши? – штурман уже отстегнулся и встал со своего кресла, потянул за собой парашют. И заковылял назад, к молчащему пулемёту. Только и посмотрел ему вслед, на мешающей продвижению парашютный ранец.
И нет у нас другого выхода, кроме как сесть в каком-нибудь глухом месте. А горы уже вот они, рукой подать – наползают, весь обзор мне заслонили. И пока у нас ещё есть хоть какая-то высота – я могу подобрать подходящую для вынужденной посадки площадку. Тянуть до последнего никак нельзя! И я кручу головой, ищу и нахожу кажущийся более или менее ровным заснеженный участок длинного пологого склона. Да, именно склона. Придётся садиться. Короткими движениями штурвала и педалей выхожу на посадочный курс, рассчитываю посадку на этот склон. А за спиной грохочут пулемёты…
Садимся на левый склон. Снижаемся и слева в окне проносится зелёная стена хвойников. Тут же резко обрывается и зелень сосен и елей сменяется чистой и нетронутой белизной снега. Потихонечку убираю усилия на штурвале, самолёт сразу же кренится вправо. А мне только это и нужно! На склон же садимся! Теперь главное – выдержать направление педалями! Слышу (или кажется, что слышу), как законцовка левого нижнего крыла касается снежного наста. Шуршит так, что в ушах скрежещет. Значит, не показалось. Увеличиваю правый крен, какое-то время лечу параллельно склону. В горизонтальном полёте машина не держится совершенно, и мы мягко касаемся снежного наста колёсами. Катимся, катимся… Пока летим. Даю команду на выключение двигателя. А мгновением позже падает и скорость, и подъёмная сила – машина проседает, колёса взрезают твёрдую корку и зарываются в снег…
И всплывает в памяти воспоминание о мимолётной встрече на корабле… О девушке Лизе с милыми серыми глазами в обрамлении длинных пушистых ресниц…



Глава 16

На обратном пути пароход увозил из Константинополя раненых…
Второй день плавания давно уже перевалил за полдень и сейчас, если, конечно, позволит зрение, далеко-далеко, на самом краешке горизонта, можно будет увидеть вершины крымских гор. На Севастопольском рейде, по уверениям капитана, корабль встанет ночью, а пока… Пока в каюте продолжался разговор между матерью и дочерью.
– Но, мама, я же не знала… – пустила в ход извечную женскую отговорку девушка.
– Ну, что ты не знала, Лиза? Сколько раз твой отец рассказывал о своём протеже… Или ты все эти рассказы пропустила мимо ушей? Чем у тебя вообще голова занята? И газеты же на столе лежат. С фотографиями, между прочим. Качество, правда, так себе, но основные черты лица вполне узнаваемы… Прости, Лизавета, – голос маменьки построжел. – Я бы тебе и дальше ни слова не сказала, если бы не сплетни – твои недавние слова совершенно выходят за рамки приличий. Вот же подобрала себе компанию… Для чего ты выставляешь Сергея Викторовича перед своими многочисленными поклонниками в дурном свете? Для чего приписываешь ему те поступки, которых он никогда не совершал?
– По этим вашим газетам невозможно узнать живого человека, – продолжала упрямиться Лизавета. – И потом, что я такого особенного сказала?
– А кто на верхней палубе разные глупости говорил? Кто слухи распускал? Которые, между прочим, совершенно не соответствуют действительности. Полковник настоящий герой, заслуженный кавалер, – Наталья Петровна зашуршала газетой, прищурилась на действительно нечёткое изображение. Поджала губы и продолжила своё. – А ты вместо того, чтобы к нему присмотреться, подружиться, предпочитаешь распускать о нём сплетни. И ладно бы хоть какая-то доля истины в этих сплетнях была, так ведь нет, только твои вымыслы! Объясни мне, почему?
– А потому, что… – Лиза замялась, смутилась. Ну не говорить же маменьке о том ослепительном чувстве обжигающего стыда, когда проклятая качка заставила её (ЕЁ!) прижаться к этому… К этому хлыщу грудью! И эти глаза напротив… Настолько рядом, что… Вновь нахлынули воспоминания, закружили сладко голову, зашумели в висках. Горячий жар затопил щёки, в груди забилось, застучало сердечко… Застыдилась собственных воспоминаний, смутилась и…
А маменька смотрела на дочь и всё понимала материнским сердцем. Или почти всё, потому что всё понять невозможно. Молоденькие девушки, они ведь такие непредсказуемые… Говорят одно, а думают совершенно о другом.
– Лизонька, ну ты же видела награды на его груди? А крест на шейной ленте?
– Не видела, – ещё сильнее смутилась девушка. Хотя, казалось бы, куда уж сильнее.
– Как не видела?
– А вот так! Мне заходящее солнце через вот это окно, – дёрнула подбородком на широкий иллюминатор. – Прямо в глаза светило!
А настоящую причину можно и не говорить…
– Ну хорошо, хорошо! А за столом в кают-компании?
– Мама́, так и за столом меня не было!
– Да? – удивилась Наталья Петровна. – Не помню…
– Ещё бы! – обрадовалась Лиза и перешла в наступление. Можно отвести внимание мама́н от себя. – Вы с этим папенькиным протеже словно с ума все посходили! Хлыщ столичный этот ваш полковник! И Алёша то же самое говорит!
– Лиза! Немедленно прекрати выражаться подобным образом о Сергее Викторовиче! Он не заслужил подобного обращения!
– Вот! Чуть что не так, так сразу «Прекрати!» Ну мама, я и правда ничего не рассмотрела. И сказала то, что думала. Обещаю, что больше ничего плохого не буду говорить про этого вашего Сергея Викторовича, – Лиза намеренно выделила голосом свою заключительную фразу, добавив в неё как можно больше ехидства. Или яда.
– Умница, – маменька сделал вид, что не заметила этого намеренного акцентирования. – Прекрасный молодой человек с великолепной карьерой. Весьма перспективный, как говорит твой папенька. На твоём месте, Лиза, я бы…
– А я на своём месте, мама, – сразу же «встопорщила иголки» девушка. – И не нужно сватать меня за этого пусть и перспективного, но довольно-таки старого человека!
– Какой же он старый! – всплеснула руками Наталья Петровна. – Ему же ещё тридцати нет!
– Да? – скептицизм в голосе Лизы так и рвался наружу. – А почему тогда он такой седой? И шрам этот ужасный…
– Значит, шрам ты всё-таки заметила? – подловила дочку мать. – А уверяла, что вообще ничего не увидела?
– Заметила, не заметила, увидела, не увидела… Давай лучше поговорим о папа́, - выкрутилась дочь. – Как ты думаешь, надолго он теперь в Константинополе остался? Неужели всё как в Ревеле будет?
Вот таким хитрым ходом Лиза переключила внимание матери на другую тему. А то что-то разговор начал сворачивать на опасную дорожку. А выбираться на эту дорожку пока не очень хочется. Потому что… А потому что всё увидела Лиза. И георгиевские кресты на груди и ленте, и шрам на худом, скуластом, чисто выбритом лице. Внимательные и строгие глаза, аккуратные усы, и волнующий запах мужчины. Своего мужчины…
И алая краска смущения снова залила́ девичьи щёки: «Нет, нужно гнать от себя подальше эти греховные мысли. Да и кто я ему? Никто… Но маменька права, больше я никогда ничего плохого о нём не скажу. И, вообще, никому ничего не скажу. И даже думать о нём не буду! Ещё чего!» – девушка решительно вскинула подбородок и наткнулась на внимательный и всепонимающий взгляд матери. Смутилась, и алая краска окатила не только щёки, но и лоб, и даже подбородок, заставила заполыхать уши.
– Глупенькая… Иди ко мне, я тебя поцелую, – Наталья Петровна прижала осторожно к себе дочь. Так, чтобы не помять обеим платье. Отстранила и перекрестила. – Твой отец только и сказал, что работы очень много. И можешь не хитрить, не стану более тебе докучать. Ступай, горе ты моё непоседливое…
– А ты? – уже в дверях остановилась и обернулась девушка. – Пойдём вместе? Полюбуемся Крымским берегом.
– А и правда, почему бы не полюбоваться? Ты ступай, а я тёплое что-нибудь на плечи накину. Постой, – спохватилась Наталья Петровна, потому что наконец-то вспомнила о том, что именно зацепило её в словах дочери. – А кто такой Алёша?
Спросила в спину убегающей Лизы. Вопрос остался без ответа, только дверь в каюту замком щёлкнула…
Наталья Петровна постояла ещё несколько долгих мгновений, прислушиваясь и ожидая, что вот-вот вернётся дочь и всё объяснит. Само собой, не дождалась, вздохнула и распахнула дверцы встроенного платяного шкафа.
А в коридоре за закрытой дверью точно так же стояла Лиза и всеми силами старалась успокоиться, унять разбушевавшееся сердечко, согнать с лица предательский румянец смущения. Смущения и… Радостного предвкушения? Ожидания?
«А маменькин вопрос пусть так и останется без ответа. Ну а как признаться в том, что имя это она просто выдумала? Потому что невозможно было дальше говорить о… Да, лучше не говорить и не думать. Иначе предательский румянец так и останется на лице…» И девушка медленно пошла к выходу на верхнюю палубу…
«А разговор этот мы ещё продолжим, – додумывала на ходу Наталья Петровна, закрывая за собой дверь в каюту. – Попозже. Когда девочка немного успокоится. Материнское сердце чует, что молодой полковник всё-таки крепко запал в девичье сердечко. Партия неплохая, что и говорить. Звания, награды, Госуда́рем обласкан. Да и Серёжа ему благоволи́т. Только вот профессия у молодого человека очень опасная. Тут очень хорошо подумать нужно. И, опять же, по слухам, из Петербурга его не просто так убрали. Подальше от двора, от Государя… Как бы не в опалу попал… Мужу и отцу до всего этого и дела никакого нет, вечно в своих крепостя́х пропадает, приходится обо всём самой думать и одной решать. И что это за Алёша? Не помню такого среди молодых офицеров…»
… Колёса взрезают плотный снежный наст, скорость резко, толчком, падает, правый дутик цепляется за твёрдую землю, катится… Машина начинает разворачиваться носом вниз по склону и налетает на что-то… Словно о стену шмякнулись! Скрежет и треск ломающихся стоек креплений шасси сжимает сердце, в плечи и живот врезаются привязные ремни, и даже куча зимней одежды не спасает от боли. Воздух с хеканьем вылетает из груди. Штурвал вырывается из рук, врезается в переднюю панель, стеклянными брызгами осыпается приборный щиток. Самолёт проседает на правую сторону, а инерция движения никуда не делась, и машина носом и правой нижней плоскостью зарывается в снег, задирает хвост, встаёт вертикально… Кабина вминается в снег, лопаются глухо (как будто по лампочкам потоптался) стёкла. А аппарат продолжает переворачиваться дальше и дальше. С грохотом и треском падает «на спину», поднимает тучу снежной пыли – серыми причудливыми птицами разлетаются в этой пыли во все стороны обломки киля и крыльев, куски обшивки, и трепещут жалобно в последнем своём полёте куски перкаля на изломанных деревянных щепках. И снова врезаются ремни в измученное тело, земля и небо меняются местами с головокружительной скоростью. От удара лязгают зубы, рот наполняется солёным, кровь из носа заливает глаза…
Самолёт проскальзывает вниз по склону на «спине» несколько десятков саженей до редкого леса на опушке, оставляя за собой на поляне разбросанные во все стороны куски собственного тела, перепаханную мешанину из снега, травы и земли. Подминает под себя несколько заснеженных деревьев на самом краю леса, разворачивается от удара и останавливается, уткнувшись бортом в огромные величавые ели. Вновь на всю округу жалобно трещит и стонет изломанной конструкцией, стряхивает на себя погребальным саваном кучу снега с еловых ветвей и навсегда замирает под снежной массой.
Шипят и потрескивают остывающие моторы, на всё поляну слышно, как звонко капает на землю стылыми каплями растаявший на горячих цилиндрах снег. И по всей округе разносится сильный запах бензина.
– Экипажу покинуть самолёт! – хриплю и отплёвываюсь от заполнившей рот крови.
А как не хрипеть, если висишь на привязных ремнях вниз головой? В груди болит до того сильно, что не то, что сказать, вздохнуть невозможно! И голова… Даже не верится, что она не оторвалась, а всё ещё на своём месте находится.
Тянусь и толкаю в плечо Смолина. Промахиваюсь и повторяю попытку. На такое простейшее движение уходят все мои силы. Борттехник обвис безжизненно на ремнях. От толчка мотается туда-сюда голова, а признаков жизни нет. Мёртв или… Надеюсь, что или… Сбрасываю перчатку, собираюсь с силами и нажимаю на язычок замка. Чудом успеваю придержать товарища за рукав. Секунды задержки хватило, чтобы и тело само перевернулось, и парашютный ранец из чашки сиденья выпал. А дальше держать невозможно, да и, к моему огромному облегчению, не нужно. Разжимаю пальцы, отпускаю рукав куртки, и Смолин мягкой кучкой складывается на полу.
За спиной зашевелился кто-то, закашлялся. Живые, значит. Знакомо звякнуло в грузовой кабине замком ремней, и чьё-то тяжёлое тело глухо бухнулось вниз. От сотрясения зашуршал снег снаружи, просыпался через разбитые окна в кабину, потёк сухими струйками на осколки стекла.
Поднимаю руку вверх, пытаюсь расстегнуть замок привязных ремней. Ну не вниз, это точно. Внизу как раз сейчас моя голова находится. Со второй попытки (рука уже настолько тяжёлая, что сил еле-еле хватает на эту попытку) получается это сделать, и я падаю на ставший полом потолок кабины, в накапавшую из разбитого носа красную лужицу. И успеваю каким-то чудом сгруппироваться и не сломать себе шею.
Лежу несколько долгих мгновений неподвижно, восстанавливаю силы и дыхание. Ладонью смахиваю кровь со лба, протираю глаза. Разворачиваюсь и привстаю на локтях. На руки даже опираться страшно – всё усеяно осколками стекла. Порезаться можно на раз. И уж коли уцелел после такой посадки, то попусту лишний раз себя травмировать как-то не хочется.
Оглядываюсь, подбираю перчатку, подтягиваю за ремешок свою командирскую сумку, со второго раза запихиваю в неё полётную карту, сажусь на корточки. Кажется, цел. Хрипы и боль в груди не в счёт. А кровь из носа уже почти перестала течь.
Привстаю осторожно, хватаюсь за кресло над головой. Точно, цел, потому как стою́. Повезло. Становится ещё легче, восстанавливаюсь на удивление быстро.
Снимаю подвесную с инженера, тяну его за собой в грузовую кабину. Ногой отпихиваю в сторону расколотый корпус передатчика. Связи у нас больше нет, понятно. За переборкой мне помогает Семён. Это он здесь копошился. Укладываем Олега Григорьевича у выходного люка, по мере возможности выпрямляемся. Оглядываюсь на неподвижные тела:
– Живы?
– Прохора убило, – правильно понимает мой вопрос казак, кивает в сторону и крестится.
Наш новый стрелок. Совсем недавно к нам в экипаж попал и так недолго пролетал. Это он у нас левый борт оборонял… В этом бою он первым противника сбил. И не уцелел.
Сдёргиваю шлем, крещусь вслед за Семёном. А взглядом так и шарюсь по сторонам.
– Штурман?
– Живой. Хорошо, что успел пристегнуться. Да не повезло ему немного при падении. При кувырке, – кивает головой в сторону кабины, – темечком о держатели знатно приложился. Про Лебедева ничего не знаю, ещё не лазил в хвост. То, что Володя ранен был, так ты это знаешь… Правда, он пока тоже без памяти лежит.
– Мишу полезу проверю, – всматриваюсь в темноту хвостового отсека.
– Может, я полезу?
– Нет, я сам. Ты пока собирай всё в кучу. Аптечку, оружие. Еду…
Приседаю, и на полусогнутых, с помощью рук, пробираюсь к кормовому пулемёту. Скрипит под коленками рваная фанера, цепляется за одежду острыми зубьями щепы́. Скользко. И здесь полно снега набилось…
Натыкаюсь рукой на Мишину ногу, на ощупь ищу вторую, крепко вцепляюсь и тяну на себя изо всех сил. С трудом вытягиваю на пару метров и останавливаюсь. Дальше ничего не получается – куртка моего товарища задирается, за что-то цепляется, сводит на нет усилия. Останавливаюсь, перебираюсь вперёд, убираю зацеп, переворачиваю Мишу лицом вверх. Смахиваю пальцами снег и приникаю ухом, слушаю. Живой, дышит!
Разворачиваю кое-как бессознательное тело головой вперёд, протаскиваю ещё немного, а дальше подключается на помощь Семён. Вдвоём получается гораздо лучше и легче. И не цепляется ни за что…
Как раз и штурман пришёл в себя. Да и Михаил начал потихонечку подавать признаки жизни. Пришёл в себя, затрепыхался слабо, открыл глаза:
– Где мы? – осмотрелся по мере возможности (тащим-то его за воротник куртки), и уточнил вопрос. – Все живы? Что со мной?
– Прохор убит, – как раз дотащили и уложили его рядом со штурманом. – Встать сможешь?
– Сейчас попробую…
Заворочались оба на пару с Фёдором Дмитриевичем, кое-как утвердились на ногах, помогли друг другу. Стоят, пыхтят. Хоть здесь обошлось без переломов. И Смолин завозился. Тоже в себя пришёл…
– Нужно выбираться наружу и уходить в лес. Выползаем отсюда, забираем НЗ, пулемёты. Самолёт сожжём…
Выбрались, осмотрелись.
– Прохора здесь похороним? – Семён присел на корточки рядом с телом стрелка-радиста.
Хорошо хоть в небе чисто. Австрийские самолёты всё это время над нами кружили, тарахтели, только минут несколько, как улетели. Тогда-то мы и вылезли наружу. Не специально, совпало так.
Первым делом наверх глянул, осмотрел небо, потом самолёт. Ну и наш короткий путь после приземления не обошёлся без осмотра. Доселе нетронутый склон огромной поляны как будто вспахан – из перемешанного с землёй снега густо торчат обломки веток, пучки сухой травы и куски дерева с перкалью. Винты и киль, пока не обломились, хорошие такие борозды проделали.
Сначала была у меня мысль сходить посмотреть, на что это мы налетели, да после первых же шагов забуксовал в этой рыхлой мешанине, резко передумал. Да и какая теперь разница, на что именно налетели…
– Семён, карманы проверь, – глазами показал на тело товарища. – Нужно документы забрать. Семье отправим…
– Здесь похороним? – передал мне содержимое карманов Прохора казак, кивнул на разрытую землю.
– Здесь, – убрал их в сумку, оглянулся. – Михаил! Оклемался? Тогда помогай. Доставай лопаты.
У нас не истребитель-маломерка с его ограничениями по весу и полезному объёму, у нас всё потребное и необходимое как раз на такой вот случай и имеется в аварийном комплекте. Даже лопата с киркой и топор с ломом в наличии, а не только основные запчасти для нашей техники в ЗИПе и инструмент. Мы даже запасное колесо с собой возим. Положено так…
В неглубокую яму уложили завёрнутое в брезент тело, прочитали молитву, простились с товарищем. В изголовье могилы воткнули обломанную лопасть винта, вырезали-выцарапали на ней ножом имя и фамилию. Ну и число с годом, как же без этого… И у себя на карте отметочку поставил, пусть будет. Потом письмо родным напишу, где координаты места укажу. По крайней мере, хоть эта могила безымянной и забытой не будет… Надеюсь…
Постояли, из личного оружия дали прощальный залп (о нас и так все собаки в округе уже знают), начали споро собираться. Выдернули наружу пулемёты, забрали аптечку и кое-что вроде бы как самое необходимое. Почти всю собранную Семёном кучку разнообразного добра вытащили.
А дальше общими усилиями, да с помощью топора отодрали от борта не до конца оторвавшийся лист фанеры, загнули с помощью верёвки его передний край, привязали пулемёты, укрыли чехлом. Ну и загрузились сами на этот лист. Сели с Семёном по обе стороны наших импровизированных саней, оттолкнулись и покатились вниз, ускоряясь и набирая скорость. Подруливали ногами, крепко вцепившись руками за верёвку, выбирали безопасное направление. Ну и притормаживали понемногу, чего уж греха таить. Скорость-то ого-го какая!
Чудом не налетели на камни, на деревья. Рулить-то рулили, но с такой массой, как у нас одной ногой направление особо не исправишь. Но бог миловал, и мы вынеслись вниз, на дно распадка. На санную дорогу, если быть точным. Дорога так себе, видно, что когда-то по ней несколько раз сани прошли и более никто не проезжал. За дровами, похоже, ездили, потому как кора да опилки по обочине насыпаны. Ну и по этой самой дороге чутка дальше прокатились, пока уклон на нас работал. Остановились потихонечку, на ноги встали, вцепились-впряглись по бурлачьи в наши сани, и пошли дальше, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, вытягивая тяжёлый груз.
А там за спиной, на той злосчастной поляне, поднимался вверх чёрный столб дыма. Перед уходом мы подожгли самолёт…
На выходе из леса наткнулись на первое жильё. Остановились, собрали все деньги, что у нас были и отправили Семёна в деревню. Без лошадки с санями нам дальше не выбраться…
Ждать долго не пришлось, Семён с местными договорился. Да я и не сомневался. Тот или за деньги договорится, или так заберёт. Силой. Выхода у нас потому что нет – Маяковский идти вообще не может, в сознание так и не приходит, штурман с Лебедевым сейчас те ещё ходоки. На ногах совсем не держатся. Похоже, у обоих хорошее такое сотрясение. Ладно, хоть инженер понемногу отошёл, помогать нам начал.
Вот только одних саней нам мало, пришлось и лист фанеры к ним прицепить. Маяковского в сани уложили, с местным возни́чим рядышком Семён сел. Сюда же и все пулемёты переложили. На лист фанеры штурман с Лебедевым пристроились. Ну а мы с инженером замыкающими пошли.
От возницы мы избавились вскоре после того, как нас всё-таки обнаружили (ещё бы не обнаружили – чёрный дым на месте пожара до сих пор в небо поднимается) самолёты противника. Не в том смысле избавились, что… В общем, распрощались с ним по-доброму. Договорились полюбовно, отдали все деньги, что у нас были, но лошадку с санями как бы выкупили. Забирать силой не стали, ни к чему подобное. Да и от его родного селения не так далеко успели отъехать, так что вернётся домой без проблем. Зато выспросили про подходящую для нас дорогу через перевалы. Через которые можно с санями перейти. Ну и пошли. А что ещё делать? Не на месте же оставаться, да австрийцев с немцами дожидаться? А те точно себя долго ждать не заставят. И на равнину нам путь заказан. Очень уж много там неприятельских войск. Если бы не раненый, да не увечные, то можно было бы попробовать вниз уйти, проскользнуть как-нибудь, и в тамошних лесах схорониться.
А с ранеными на руках ничего из этого не выйдет, очень уж они наше продвижение тормозят. Как представлю, что придётся постоянно их на фанерной волокуше за собой тащить, так все мысли про равнину испаряются со страшной силой. Да и здесь, в горах, ничего не легче. Небольшая фора для отрыва есть, но и она скоро закончится. В общем, «куда не кинь, всюду клин».
Изредка над нами австрийцы пролетали, кружились, присматривались, но низко не опускались. Опасались снижаться после пары прицельных очередей из «Мадсена». Подбить никого из них не подбили, к сожалению, но отпугнули, заставили себя уважать. Мы же не только в небе, но и на земле с зубами!
Больше всего опасаюсь наземной погони, но пока никого в пределах видимости и слышимости за нами не было. Да и догонять нас по такому снегу тоже не просто. Это тебе не в городе на прогулку по бульвару выйти. Здесь снег на обочине полузасыпанной санной дороги выше колена, а иной раз оступишься чуть дальше в сторону, так и вообще по развилку проваливаешься. Если сани ещё кое-как держатся, не сильно проседают, то сама лошадка уже измучилась на подъёме, паром исходит. Приходится часто останавливаться на перекур. А помочь мы ей не можем – сами кое-как пробираемся. Смолин посмотрел на такое дело, помучался немного и притормозил. Меня вперёд пропустил, пошёл за мной след в след. А я за лошадкой. Хорошо хоть ещё за сани при этом не цепляемся.
Так и пробираемся всё глубже и глубже в леса, всё выше и выше в горы – по подсказкам возницы идём, ориентируемся по горным вершинам вокруг нас. Ну и в карту заглядываем, как же без этого. А если начистоту, то здесь и сейчас у нас всего одна дорога к перевалу, с которой не то что свернуть, сойти не получится. Слишком уж снега по сторонам много.
Ночевали под огромной елью. Старое дерево вольготно раскинуло в стороны свои колючие ветви, словно бы облокотилось нижними лапами на землю. Под ними и образовался просторный шатёр с мягким ковром из хвойных сухих иголок. Пришлось немного обрубить нижние сухие сучки, почистить внутреннее пространство этого роскошного по зимним лесным меркам ночлега. Тут и заночевали, и даже костерок запалили. Ну и горячее приготовили. Снега натопили в ведре, кашу сварили. Всё необходимое-то для этого у нас есть в НЗ. Семён лошадку обиходил, напоил потом тёплой водой, в торбе овса задал.
Утром пошли потихонечку дальше. Маяковский так и не очнулся, и это плохо. А Миша зашевелился, периодически с фанерки в снег спрыгивал и старался хоть немного пешочком пройтись. А догнали нас как раз к обеду…
Погоню, как ни удивительно, заметил потихонечку начинавший приходить в себя штурман. Окликнул нас с Семёном, показал куда-то вниз. Ну мы и присмотрелись, как смогли. Солнце яркое, от снега отражается, слепи́т глаза, заставляет щуриться всё время. Тем не менее разглядели внизу чёрные точки. Не радует, что погоня на лошадях. Через час, другой нас и нагонят. А до перевала нам идти ещё столько же, час или два, если выдержим. Потому как сил больше нет. И лошадка заморилась, нужно привал устраивать.
Быстро воду вскипятили, чаёк заварили. Перекусили, отдышались, в себя пришли. Пора. Тут я Семёна и озадачил:
– Бери карту и уводи людей. Это приказ! – оборвал начавшиеся было возражения. Помолчал, выдохнул. – Кроме тебя с этим никто не справится. Всем это понятно?
Инженер, да и штурман только головами кивнули. Штурман, правда, сразу сморщился, зашипел от боли. Сотрясение дало о себе знать.
– Командир, – попытался что-то сказать Миша, но был мной сразу же оборван.
– Так нужно. И по-другому никак! Да вы и сами это прекрасно понимаете…
Понимают. Каждому заглянул в глаза, с каждым простился. Всё… Поторопил Семёна:
– Документы мои забери. Джунковскому лично в руки отдашь. Эти немцы за мной идут. Вы им не интересны. Всё, прощай. Не теряйте времени!
Это место мне сразу приглянулось. Здесь долинка сужается, дорога наша резко вверх поднимается, да с двух сторон огромными елями сдавливается. Вот как раз за одной из них я себе позицию и облюбовал. Слева и справа меня тяжело будет обойти. Всё вижу. Значит, всё и простреливаться будет.
Сняли с Семёном «Максим», отнесли под ель. А тут бугор непонятный. Разгребли снег. Муравейник оказался. Простите, мураши, но у меня выхода нет. А за такой подарок спасибо. Разворошили верхушку, пулемёт установили. Жаль, что щитка нет. Семён уже и короба с лентами принёс.
Кивнул товарищам, попрощался то есть, отвернулся, улёгся на разбросанную хвою муравейника. Нечего тут рассусоливать!
За спиной снег заскрипел, полозья запищали. Не выдерживаю и всё-таки оглядываюсь. Уходят в тишине и молчании мои друзья, скрываются среди деревьев за изгибом дороги.
Лежать и просто так дожидаться противника не стал. Проверил патроны в револьвере, убрал его на место. «Маузер» к кобуре пристегнул, рядышком аккуратно положил. Спустился вниз, осмотрел ещё раз склоны. Ну нет у меня желания здесь и сейчас умирать. Если что, постараюсь уйти на вон тот склон. Деревьями прикроюсь, а там что-то вроде небольшой складки, ложбинки имеется. Вверх по ней и буду пробираться. Так что не всё так печально, побарахтаемся ещё! Только нужно будет постараться каким-то образом погоню за собой увлечь… И самолёты в небе ещё мешаются…
Вернулся назад, утоптал снег на ту сторону дороги, устроил лёжку за стволом дерева. Запасная позиция. Отсюда и отступать буду к той ложбинке. Заодно и в ту сторону прошёлся немного. Пусть на начальном этапе хоть такая тропка будет, всё меньше сил и времени на отход понадобится.
Улёгся в тёплый муравейник, устроился поудобнее. Пока есть возможность, можно и полежать спокойно. Успею ещё находиться, набегаться. Перевернулся на спину, хвойную иголку зубами сжал, в голубое небо поглядываю.
Костерок наш прогорел, дымит помаленьку, в мою сторону, кстати, дым относит. Это хорошо. Мало ли собаки у погони имеются. От разгрызенной хвоинки во рту терпкий и горький ураган образовался. Ухватил горсть снега, в комочек сжал, в рот потянул. Разгрыз и проглотил. Хорошо. Только сейчас и понял, что во рту пересохло и пить хочется. Волнуюсь? Зачерпнул ещё одну горсть снега, следом вторую. Немного легче стало. Пичуги в лесу осмелели, зачирикали. Жду. Потянулось время.
Первым делом до меня металлическое звяканье лошадиной сбруи донеслось. И только потом птицы замолчали.
Перевернулся на живот, взялся за рукоятки «Максима». Ну что, вспомним старое? Потянул несколько раз за рычаг взвода, приник к прицельной планке, повёл стволом вдоль одного склона, другого, остановился на дороге, замер.
Стрелять начал, когда меня заметили. До головного всадника оставалось шагов двадцать, двадцать пять. А станковый пулемёт в упор – страшная сила. Потратил где-то полленты. Всадника пуля навылет прошивает. Всю поляну передо мной словно метёлкой вымело. Уцелели только те, кто за деревьями схоронился на той её стороне, да и то, не факт.
Откатился в сторону, через дорогу, не забыл ухватить «Маузер». Схоронился за противоположной елью. Тишина. Ни выстрела в ответ, ни стона на дороге. Даже костёр погас и ветер стих. И лошади не ржут.
В пределах видимости насчитал восемнадцать человек. Сколько ещё не успело выехать на поляну, не знаю, но точно уверен, что какая-то часть уцелела. Есть надежда на то, что дура-пуля и среди деревьев на той стороне кого-нибудь да зацепила, но всё равно всех положить я не мог. Поэтому лежим и выжидаем. И смотрим-слушаем. А собачек, к моему счастью, у них нет…

Семён
Заключительный подъём к макушке дался очень тяжело. Лежать на санях остался лишь Маяковский, остальным волей-неволей пришлось вставать на ноги. Брели сквозь снежные завалы под размеренное тарахтенье «Максима» далеко за спиной. Спокойно дойти до горбушки перевала нам не дали. Пришлось в последнем рывке буквально прокладывать себе дорогу пулемётным огнём.
По всему выходит, что закончил противник в благородство играть. Закружили немцы над нами карусель, постарались короткими очередями к земле прижать. Да мы огрызнулись из «Мадсенов», снова заставили немцев отшатнуться, уйти в сторону.
Жаль только, что промахнулись. Одно дело с самолёта в полёте по другому самолёту стрелять, и совсем другое вот так, с места. Непривычно нам. Вот я и обмишулился. Взял упреждение, как обычно, как привык. Чертыхнулся, следующую очередь уже более прицельно выпустил и гораздо ближе к вражескому самолёту. То-то тот так шарахнулся в сторону. Да удобный момент уже упущен был. И больше противник не подставлялся так опрометчиво, сам не подлетал и по нам издалека стрелял, попасть не попадал даже близко, но тревожил, трепал нервы. Так и кружили в стороне, постреливали в нашу сторону. Ну и мы о себе им напоминали периодически. Минут через двадцать им на смену другая пара прилетела, тоже начала надоедать.
Так они и менялись. А мы потихоньку продвигались по чуть заметной, заметённой снегом дороге, пробивали путь наверх, к перевалу и тоже понемногу постреливали, напоминали, что не стоит к нам близко подлетать. И всё бы хорошо, но боезапас потихонечку таял.
Наверх мы всё-таки успели забраться. Попадали прямо в снег, лежим, отдуваемся. Отдышаться пытаемся. Ну и прислушиваемся, само собой. Только «Максим» больше не стреляет.
Ещё разок шуганули надоедливого немца. Или австрийца, кто их разберёт? Но самолёт с чёрными большими крестами, поэтому какая по большому счёту разница? Враг он враг и есть. Един во многих лицах.
С двумя пулемётами в такой ситуации отбиться можно, а вот уйти уже нет. Раненые не дадут. А что делать, когда патроны закончатся? Вниз спускаться? Никак нельзя. Зажмут нас в распадке. Сверху нам далеко видно. И в той стороне, куда мы так упорно пробивались – противник. Нам навстречу идёт. Так что остаёмся здесь… Но маршрут для отхода наметили. Только, чую, для проформы наметили. Вряд ли он нам пригодится. Можно, конечно, лошадку выпрячь и повторить давешний цирковой трюк – на санях вниз, в очередную долину, скатиться… А дальше-то что? Если на спуске не убьёмся, то внизу так и останемся…
Потихоньку и не особо спеша обустроили основные и запасные позиции, камней натащили, хоть какие-то брустверы перед собой выложили. Все делом заняты, никто отлынивать не собирается. Лежим, молчим, друг на друга не смотрим. Всё и так понятно. Далеко внизу выстрелы защёлкали, словно хворост сухой ломают. Значит, жив ещё командир…
Ждать пришлось недолго. Но это и хорошо, потому что слишком уж природа вокруг красивая. Небо чистое, голубое. Внизу на склонах ели зелёные стеной стоят. Солнце ощутимо пригревает и оттого лёгкий морозец практически не чувствуется. Можно даже перчатки снять. Мы так запарились, что до сих пор остыть не получается. Пар так над нами и курится, позицию демаскирует. Но это я так болтаю, от нечего делать, потому что маскировка эта будет действовать лишь до первого нашего выстрела. Ну и про самолёты не нужно забывать. Сверху-то им всё прекрасно видно…

Лебедев
Стрелки из нас никакие. От отдачи голова раскалывается, кружится, рвота к горлу подступает. Стреляю «в белый свет, как в копеечку». Больше для того, чтобы просто попугать немецких пилотов. И от досады и злости на самого себя. Был бы цел, так не пришлось бы командиру нас прикрывать…
Тянется время. И уходить некуда. Лучше бы все вместе сюда пришли. Вместе веселее. А теперь на душе погано…
Тут и очередная пара самолётов противника к атаке подключилась – вокруг нас пули засвистели, рикошетами завизжали, по камням ударили. Живьём взять хотят – неприцельный огонь, отвлекающий, но всё равно неприятно. А у нас Маяковский так в сознание и не приходит, и у штурмана глаза до сих пор в разные стороны смотрят. Ну какие из нас стрелки? В упор-то дай возможность выстрелить, и то сейчас промажем…
Лежим, позиции то и дело меняем, вверх постреливаем.
Дождались! Ещё пятёрка истребителей по наши души пришла, со всех сторон накинулись, пулемётным огнём прижали. Ну и пришлось нам уходить под защиту того самого скального выступа. Практически сразу же Смолина в спину ранило. И штурмана. Добежать до укрытия только нам с Семёном удалось. До камней, под которыми лошадку с раненым укрыли. Только не помогло ей это укрытие. Убили нашу лошадку-то. Вот к скальному выступу мы и прижались, оба «Мадсена» на бок ещё тёплый лошадиный плюхнули, со злости по длинной очереди в небо зарядили. Не попали, но отпугнули. Перезарядились, по последней обойме вставили, Семён за инженером метнулся. Притащил, а он уже холодный… А я штурману помог к нам добраться. Только и успели, что вернуться, как снова отстреливаться пришлось. Давят самолёты пулемётным огнём, высунуться не дают. Пули рикошетами от камня так и воют.
Патроны к пулемётам закончились… Семён упал, голова кровью залита. Из всего экипажа целым остался только я один, да и то, чую, ненадолго. Достал револьвер, приготовился дать последний и решительный… И тут, как в сказке… Нет, не в той, в которой чем дальше, тем страшнее, а в другой, в хорошей, с благополучным концом. В общем, прилетела помощь. Сначала «Муромцы» над головой прогудели, разогнали в стороны пулемётным огнём истребители противника, потом долину от немцев очистили – сбросили бомбы. Тут-то мне напоследок и прилетел «гостинчик» от удирающих немцев – прямо в бедро и плечо.
А потом на лысую вершину горы сел один «Ньюпор», забрал Маяковского и взлетел, за ним второй, загрузил штурмана. Так всех и забрали. Смолина тоже. Я улетал замыкающим, в фанерной гондоле «Фармана»…
А командир к нам так и не вышел…
Садились в расположении Брусилова, практически рядом со штабом армии, в предгорьях Карпат…
Уходила армия, возвращалась назад, втягивалась в горы, огрызалась огнём на атаки противника, сдерживала его наступление. Слишком неравными оказались силы. Не доработали наши генералы. По понятным причинам. У Брусилова в штабе штурман, как самый легкораненый из нас и узнал последние новости.
Нас искали всё время. И нашли случайно. Кто-то из лётчиков обратил внимание на подозрительное мельтешение австрийских самолётов в воздухе…
* * *
Третья армия так и не смогла пройти через Карпаты, завязла на перевалах. Новообразованная девятая всё ещё шла на подмогу, но так и не дошла. Корнилов, невзирая на многочисленные потери в личном составе рвался вперёд, игнорируя приказ об отходе. Связи с его корпусом не было.
И возникла угроза окружения русской армии.
Что в это время происходило в штабах, одному Богу известно. О чём-то можно было судить по противоречивым друг другу приказам. Так, после месяца ожесточённых боёв Ставка отдала Иванову приказ усилить наступление и очистить Заднестровье от австрийцев. А через несколько дней поступил новый приказ, но уже на прекращение операции и отход к Карпатам.
И Иванов приказал своим армиям отходить…

Лебедев
Обо всём этом мы узнавали из газет. Сестрички на станциях покупали прессу. Как и о том, что наступление противника неожиданно приостановилось. В Германии начались какие-то беспорядки. Конкретного ничего по понятным причинам не сообщалось, но сам дух написанного в газетах был тревожным. Да, забыл сказать. Находимся мы сейчас вместе с другими ранеными в санитарном эшелоне. Сначала, правда, нас определили в Львовский госпиталь, но через день всех раненых из него начали вывозить. И читали нам эти заметки в санитарном вагоне, уходящем на восток. На какой-то период война для нас закончилась.
Вместе держаться не получилось, раскидали нас по разным вагонам. Рука не беспокоила, а вот нога… С ногой всё было не так хорошо. Ранение сложное, доктор всё удивлялся, как это я в сознании после ранения оставался, да ещё ребят помогал грузить в самолёты на том перевале. По его словам, я вообще ходить не должен был… Да ничего не должен был делать… И пророчил мне минимум полгода на больничной койке… Посмотрим!

Грачёв
Пуля шлёпнула по стволу, запорошила глаз кусочками отлетевшей коры, заставила упасть на колени. Сил уже не было встать, просто завалился на бок, перекатился в сторону, крепко прижимая к груди «Маузер». У меня ещё осталось два патрона, так что повоюем!
Лежу на животе, голову уронил, снег ртом хватаю. До гребня рукой подать, дотянуться буквально можно. Только и погоня не отстаёт. Слишком много их оказалось, так и идут следом. И уже не стесняются, на поражение бьют. Сначала всё по ногам целили, пока я их не довёл, не разозлил. Как только это понял, так и воспользовался таким подарком судьбы. Ну и лощинка та самая помогла, укрыла.
Отдышался, голову приподнял, прицелился. Плавно за спуск потянул. Внизу один из силуэтов головой в снег ткнулся. Ну и мне в ответ прилетело. Правда, не попали, но деревья вокруг вздрогнули. И снег с веток посыпался. Я и метнулся в этом снегу туда, за спасительный гребень.
Покатился вниз… Спасён? Не попали? Фух! Снег подо мной провалился, обрушился…
И я сорвался вниз со скалы, в тщетных попытках уцепиться напоследок пальцами за чёрный холодный камень…



Глава 17

Царское Село
– Владимир Фёдорович, Вам незачем сейчас пересказывать нам газеты месячной давности. Читать мы и сами умеем. Или вы в этом сомневаетесь? – раздражё́нно кивнул на столик с разложенной на нём тоненькой кипой газет Николай Александрович. Впрочем, тут же и обузда́л своё недовольство, направил его в более конструктивное русло. – Что нового появилось в расследовании за этот месяц?
– Государь, – выпрямился Джунковский. – Осмотр сгоревшего самолёта и последнего, так сказать, места боя ничего не дал. Очень уж много там до нас людей побывало. Немцы с австрийцами изрядно наследили. Люди из ведомства Николая Степановича уверены, что тело на самом деле так и не было обнаружено…
– Почему? – перевёл взгляд на Батюшина Император. – Берлинские газеты буквально на следующий день недвусмысленно указали на гибель «личного врага» Канцлера.
– Ваше императорское величество. Мои люди вместе с людьми Владимира Фёдоровича обнаружили место возможной, – Начальник Разведки выделил голосом последнее слово, – гибели полковника Грачёва и уверены в своих выводах. Противник тела не нашёл. Да, немцы спускались в долину под скальным обрывом, но признаков разбора каменного обвала не было…
– Почему?
– Простите? – не понял вопроса Государя Батюшин.
– Почему немцы завал не разобрали? – терпеливо пояснил Николай Александрович.
– Невозможно разобрать завал столь малыми силами… И мы его тоже не разбирали, – предупредил очередной вопрос Государя Николай Степанович. – Мы с Владимиром Фёдоровичем предлагаем пока считать полковника без вести пропавшим…
Император вернулся взглядом к Джунковскому.
– Грачёв и не из таких переделок выбирался, – поспешил объясниться Начальник Отдельного Корпуса жандармов. – Объявить о его гибели мы ведь всегда успеем… Тем более, родственников и наследников у Сергея Викторовича нет, торопить с наследством никто не будет. Да и наследства, как такового, тоже нет. Сейчас в долинах грязь непролазная, а как всё подсохнет, мы к завалу ещё одну экспедицию отправим. Пусть разгребают. По конечному результату работ и определимся…
– Согласен. О гибели пока ничего не объявлять, на все подобные сообщения в иностранной прессе внимания не обращать. Экспедицию готовьте. За исполнением работ проследите лично, Владимир Фёдорович. Более вас не задерживаю, господа.
Николай Александрович подождал, пока за генералами закроется дверь, вздохнул и подошёл к столику в глубине кабинета.
– А ты что думаешь?
– Согласна с выводами генералов, – Мария Фёдоровна осталась сидеть в кресле.
Николай присел в соседнее кресло, устало откинулся на спинку, прикрыл глаза.
– Надеешься, что он всё-таки остался жив?
– Верю. Не такой человек Сергей Викторович, чтобы просто так сгинуть.
Мария Фёдоровна встала, подошла к окну. Постояла так несколько долгих мгновений, обернулась:
– Жив или не жив, не в этом дело. Главное, ты знаешь, в каком направлении тебе идти. И как уберечь Империю и нас от возможной катастрофы…
– Если бы ты знала, насколько это трудно делать. Кругом сплошной обман и предательство…
– Вот и избавляйся от лгунов и предателей! И не ищи лёгких путей, их не будет!
– Избавляюсь… – Николай поморщился, словно от зубной боли. – Постепенно, не сразу. Недаром, видно, меня в народе «Кровавым» нарекли…
– Терпи. Вспомни о том, чем закончились по его рассказам семнадцатый и восемнадцатый годы, последующую за ними гражданскую войну, и сколько невинных жертв для своей победы принесли большевики на алтарь революции.
– Всё время помню. Нельзя мне забывать подобное. Этим и держусь.
– А экспедицию обязательно отправь. Как только дороги просохнут, сразу же Джунковскому и напомни. Да и я не забуду. Владимир Фёдорович и сам в этом расследовании кровно заинтересован, оттого и дело сделает со всем положенным тщанием.
– Хорошо, хорошо, – кивнул Николай, скрывая лёгкое раздражение.
«Сколько лет он уже Государь, а до сих пор маменька, словно маленького, учить пытается. Порой это её очередное поучение вот в такое ответное раздражение и выливается… Потому-то и Грачёва этого от себя подальше держал, из столицы убрал, чтобы маменька через него своё влияние не оказывала. И потерял такой источник информации… Впрочем, главное о своей судьбе успел от него узнать, как и возможные пути решения будущей проблемы. И сколько всего удалось сделать для державы за столь короткое время… А революция в Германии? Дядюшка Вилли наступление в Карпатах уже прекратил, перемирия запросил… Австро-Венгрия одна, без Германии, воевать не будет и тоже застопорила военные действия. В ближайшем времени и от Франца-Иосифа ожидаем посланника. Это же сколько русских людей удалось сберечь… И кузен Джордж места себе не находит, его Королевство следующее на очереди… Пусть хлебнут полной мерой того, что нам про́чили… Эх, отмотать бы назад лет десять, да начать всё сызнова с нынешними-то знаниями… Поэтому обязательно в Карпаты эту экспедицию отправлю. Пусть поищут там основательно. Возможно, права матушка – ушлый полковник и здесь вывернулся…»
Император успокоился, выдохнул:
– Обязательно так и сделаю!
– Сделай. И не хмурься. Одно то, что мои внуки живыми останутся, всего́ сто́ит…
* * *
Джунковский распрощался на выходе из дворца с Батюшиным, спустился по мраморным ступеням, сел в свой автомобиль, на заднее сиденье и распорядился ехать в Корпус. Пристроил на колени папку, открыл её. Взял в руки документы Грачёва, подержал секунду и положил назад. Захлопнул папку, крепко затянул завязки. Пусть пока полежат. Объявится полковник, вернём. А сейчас нужно думать о дальнейшей работе по профилю. Батюшин сработал как нельзя вовремя. Наладил плотный контакт с Ульяновым, подбросил ему аккуратно несколько «далекоидущих» идей, подсадил революционеров на «финансовую иглу», как говорил Грачёв. Вот и результат налицо – восстание рабочих в Германии, та самая революция. Что из всего этого дальше выйдет, никто уже не скажет и не знает, потому как история повернула на другие рельсы. Интересно, что бы сказал по этому поводу полковник? М-да… И немецкие армии прекратили своё наступление на юге. Спасли Иванова от разгрома. Но не от отставки. Германия запросила мир. Сейчас дипломатический корпус голову себе ломает над его условиями. Румыния дотянула с вступлением в войну и осталась у «разбитого корыта». Как и Болгария, впрочем. Англия и Франция, союзнички, испугались того, что происходит в Германии, попритихли, со своими рабочими профсоюзами заигрывать стали. Только поздно спохватились. Ничего, скоро и у вас полыхнёт… Золота только бы хватило. Будет Ульянову его любимая мировая революция…
Генерал прикрыл глаза, откинулся на спинку сиденья.
Адъютант насторожился, обернулся, выдернул из размышлений обеспокоенным вопросом:
– Ваше превосходительство?
– Всё хорошо, Алексей Алексеевич, всё хорошо.
И Джунковский вновь закрыл глаза. Так лучше думается… Где взять столько людей? Сначала Константинополь, куда пришлось направлять все свободные и подготовленные кадры, теперь Галиция. А что дальше?
Автомобиль тряхнуло на очередном ухабе дороги. Вот ещё одна беда. Ничего, теперь со всем справимся…
* * *
Лиза отложила в сторону старую газету, вздохнула. «Нет, не может такого быть. Сердце почему-то верит, что Сергей Викторович жив. Вот и мама так же думает… Жалко, что отец в своём Константинополе до сих пор пропадает. Так бы можно было его попросить разузнать о судьбе полковника… Серёжи…»
Девушка смутилась, оглянулась. Не подслушал ли кто из воспитанниц эти мысли? Подруги-смолянки так любопытными взглядами со стороны и стреляют. Интересно им, видите ли, что это Лиза так газетами в последнее время увлеклась? Пристают с расспросами. Мало того, что о поездке в Константинополь приходится постоянно им рассказывать, так ещё и о молодых офицерах всё время расспрашивают. А она даже и не помнит никого из них…
Опустила глаза на размытую фотографию авиатора, вспомнила о мимолётной и единственной встрече в каюте, в груди полыхнуло жаром… Ещё раз повторила тревожащее душу имя… Поскорее закрыла газетную страничку, отвернулась, всеми силами стараясь обуздать расшалившееся воображение. Ну почему, почему та встреча оказалась такой мимолётной? Вот если бы ещё раз встретиться… Ну кто же мог знать, что… Нет, нельзя даже думать так! Серёжа обязательно вернётся! И тогда я с ним обязательно встречусь! И скажу, что…
– Мадемуазель Остроумова? Вы что это у стола замерли? О чём задумались? – голос классной дамы заставил девушку очнуться от грёз, вздрогнуть от неожиданности. А неприкрытое участие в этом голосе заставило девушку ещё и смутиться.
– Ни о чём, мадам. Могу я уйти?
– Ступайте, мадемуазель Остроумова, – проводила глазами девушку воспитательница и взяла в руки газету. Развернула. – Что тут? А-а, вот оно в чём дело. Нужно обязательно доложить о своих выводах директрисе…
* * *
– Серж?!
Удивление в громком голосе за спиной ворохнуло что-то неосознанное в памяти, заставило оглянуться. Кого это окликают?
– Господа, это же точно Серж?! Я не мог ошибиться! – незнакомый капитан обращался к своим друзьям, что-то говорил, но при этом смотрел на меня, именно на меня, с явным удивлением во взгляде.
Отвернулся. Не моё это дело. Ошибся офицер, обознался. Бывает. А мне идти нужно, у меня ещё не все дела в городе переделаны…
– Андрей, вы явно ошиблись! Разве может этот старый гуцул быть вашим знаменитым знакомым?
– Да, господа. Наверное, вы правы, а я обознался. Но чёрт меня побери, как похож! И тот же взгляд…
Группа офицеров осталась далеко позади. Впереди меня ждал местный рынок. Но эта встреча почему-то никак не выходила из головы. Разбередила что-то, растревожила…
* * *
Укачало на волнах…
Каких таких волнах? Откуда здесь, в лесу, волны? А лес откуда?
Открыл глаза, успел осознать, что лежу в почти полной темноте. Сбоку пробивается слабенький тусклый лучик, кое-как обозначает низкий каменный потолок. Пусть каменный, а что дальше? Скосил глаза в сторону – стены в темноте тают, ничего не видно. Странное место…
Вслед за удивлением пришло сильное головокружение. Зря я глазами двигал. Потолок этот закружился перед глазами, встал боком, навалился на грудь, придавил тяжестью, вытеснил из лёгких воздух…
Опустил веки, зажмурился крепко. Надеялся, что это простое действие поможет в себя прийти, да только хуже стало. Мир вокруг ещё быстрее завертелся, пустой желудок к горлу рванулся. Страшно! Пришлось снова быстренько открывать глаза.
– Очнулся? На-ка, хлебни, – сильные руки приподняли голову, поднесли к губам глиняную плошку. Что глиняную, просто почувствовал, не увидел.
Слова и речь странные, но общий смысл понятен каким-то образом. Только успел вдохнуть душистый запах травяного настоя, а напиток уже потёк в горло. Пришлось спешно глотать, дабы не поперхнуться. Всё равно подавился, закашлялся. Отдышался кое-как.
– Вот и молодец! – незнакомые руки бережно опустили мою голову на подушку.
Кроме длинных белых усов на его лице ничего не вижу. Темно. Выдохнул. Успокоился и мир вокруг меня на своё место вернулся.
– Спи! – тёмный палец толкнул меня в лоб.
Глаза сами собой закрылись…
Проснулся в отличном настроении. Ничего не болит. Попробовал откинуть одеяло и ничего из этой попытки не вышло. Руки не слушаются. Нет, не так. Слушаются, но не двигаются. И ноги точно так же себя ведут. Только голова и шевелится, с боку на бок ворочается. Вот и осмотрю себя по мере возможности. Света в помещении немного больше стало, не сказать, что хорошо всё видно, но рассмотреть кое-что можно. Или я к темноте привык. Первым делом окончательно уверился, что лежу в каменном помещении. Каменные неровные стены, и такой же потолок. Получается, не привиделось мне вчера… На пещеру всё это похоже…
И не одеяло на мне, а шкура какая-то. Как понял что это такое, так сразу и запах соответствующий до носа долетел. И руки свои смог увидеть. Замотаны чем-то и привязаны крепко к моему ложу. Потому и не пошевелиться мне. Ног не вижу, но, судя по рукам, они тоже привязаны. А почему я весь привязан? И почему не помню, как здесь оказался. И кто я?
Замер. Камни помню. Склон, летящий мимо меня. Я падал? В пропасть?
Голова закружилась, заломило виски, темя, в глазах засверкали ослепительно яркие звёзды. Боль стала настолько нестерпимой, что не выдержал, застонал-замычал громко.
– Проснулся? – распахнулась дверь, и в пещеру ворвался солнечный свет, заставил меня зажмуриться. Даже слёзы выступили. Но что самое главное, так этот солнечный свет головную боль начисто прогнал. Тут же свет заслонил чёрный силуэт, стало легче крепко зажмуренным глазам. Зато я успел увериться в своих предположениях – это точно пещера. Только откуда в пещере может быть дверь?
Резь в глазах пропала, осторожно приподнял веки. Не потому, что успел привыкнуть к яркому свету, а потому, что дверь, наконец-то, закрылась.
А-а, это тот самый, с усами! Пожилой, даже можно сказать, что старый дед. Одежда вся такая разукрашенная вышивками… Карпаты? Гуцул? Снова заболела голова, заставила болезненно скривиться.
– Болит? – остановился у моего ложа дед. – Потерпи. Сейчас настой приготовлю.
Вышел. За собой дверь закрыл. Почти сразу же вернулся. Ну, по крайней мере, мне так показалось. Поднёс к губам давешнюю плошку, наклонил, заставил всё выпить. Запах знакомый, приятный. А на вкус дрянь редкостная.
И снова палец мне в лоб упёрся, заставил глаза закрыть и заснуть…
Через пару недель меня развязали, и я начал потихонечку садиться. Шевелил руками, превозмогая боль в срастающихся костях и порванных мышцах. Дед обещал, что всё будет нормально. И я ему верил. Беспокоила лишь голова. Нет, не болела, те первые приступы боли и тошноты ни разу не повторились, но вспомнить, кто я таков – никак не получалось. Вертелось что-то рядышком, словно вот-вот вынырнет, но наружу так и не выскакивало. Дед же уверял, что скоро память и все мои воспоминания вернутся, нужно лишь немного подождать. Мол, вслед за исцелением телесным придёт исцеление духовное. Или головное, как я сам эти слова переиначил.
Вечерами мы с ним немного разговаривали, язык я учил. Ну и болтали потихоньку каждый на своём на всякие интересные мне темы. А мне сейчас всё было интересно. Памяти-то нет, воспоминаний и знаний ноль. Всплывало, правда, каждый день что-то новое, возвращались потихонечку умения, какие-то навыки. Например, стоило только к грубо сколоченному из досок столу сесть, как сразу вспомнил и ложку, и нож. И даже вилку, хотя здесь её и не было. И так потихоньку восстанавливался. На улицу, правда, пока не выходил, рано ещё, как уверял меня мой спаситель. Уж это-то сразу понятно было. Из своих невеликих запасов мне дед кое-какую одежонку выдал, да кожушок старенький, поношенный.
Якобы невзначай какой-то рваный до состояния полного хлама китель достал, на ложе разложил. Золотом погон и эмалью орденов сверкнул. Искоса на меня глянул. А мне-то что? Нет, умом-то понимаю, что это вроде бы как моё, а вот принять… Принять пока не могу. И ничего не вспоминается.
Ещё через две недели я впервые смог выйти за дверь. На улицу…
И не дверь это вовсе, а сколоченный-связанный из жердей щит, обтянутый грязной шкурой. И насчёт улицы я погорячился…
Увиденное заставило пошатнуться. Если бы не дед, точно упал бы. А так он меня поддержал, пока я в себя не пришёл. Утвердился на ногах, на самодельные костыли опёрся. Без них мне пока никак. Осмотрелся ещё разок. Горы вокруг и долины, да леса хвойные. И снег, много снега. Правда, видно по этому самому снегу, что весна на подходе. Тает всё и тепло. Солнце так и пригревает, сверху по каменной стене ручейки бегут, каплями звонкими капают где-то далеко внизу. Шагнул вперёд, костыли свои самодельные в камень упёр, вытянул голову, заглянул вниз за карниз. Насколько смог заглянул, потому как страшно вниз-то заглядывать, руки-ноги сразу просла́бли. Это мы, получается, на середине отвесного склона находимся…
Отшагнул поспешно назад, спиной надёжную опору стены ощутил. Запрокинул голову вверх. Метров двадцать надо мной этого самого отвесного склона… Снова заболела голова, заныло в висках. Отчётливо вспомнилась летящая мимо отвесная стена, мои скрюченные в бесплодной попытке уцепиться за эту стену пальцы, ободранные о камень ногти и страх падения…
– Успокойся! – рука деда легла на губы, заставила захлопнуть рот. – Всё зверьё в округе своим воплем распугал…
Это что, я сейчас орал? Не помню… Зато вспомнил, что как раз мимо этого склона и летел. Упал сверху! Но почему упал? Темнота дальше в памяти. И в этой темноте ярким причудливым цветком распускается трепещущий язык пламени у обреза пулемётного ствола…
Постояли так ещё немного, подышали, а потом на ложе в пещерку вернулся. Теперь-то вижу, что пещерка эта совсем маленькая. На одного. А я дедово место занял. Приходится ему у самого выхода на каменном полу ютиться. На лапнике, да на такой же, как у меня, шкуре.
– Видишь, воспоминания к тебе постепенно возвращаются. Скоро всё вспомнишь…
Кивнул согласно. А как не согласиться-то? Если они и впрямь потихоньку возвращаются…
После этого моего выхода мы несколько дней просидели безвылазно в пещере. Никуда меня дед не выпускал, заставил сидеть-лежать тихо, без разговоров. Так понял, что внизу под скалой кто-то был. Явно нехорошие люди. Иначе бы мы так не таились… А потом снаружи всё успокоилось, и мы ушли.
Ушли потихоньку, не спеша́ (потому что быстро передвигаться у меня всё равно бы не получилось), по горным тропам, через хребты и долины, куда-то в новое место, где оказалась небольшая ухоженная избушка. Шли несколько дней, трудно шли, соизмеряя путь с моими сегодняшними возможностями. А они у меня, эти возможности, пока очень и очень невеликие. Практически никакие. Но зато с каждым новым прожитым днём становился всё крепче и крепче, начал более уверенно стоять на ногах. И уставал во время похода, само собой, до чёртиков. Поэтому завершение пути пришлось как нельзя кстати, а неказистая снаружи избушка показалась царскими хоро́мами.
Снега в горах с каждым новым днём становилось всё меньше и меньше, зверья вокруг всё больше и больше. Даже к избушке выходили дикие олени, прилетали птицы. Меня поначалу пугались, отлетали в сторонку. А потом ничего, привыкли. Сидели порой с дедом на скамеечке, а между ног словно курицы копошились в земле дикие куропатки.
Под дедовы монотонные рассказы расслаблялся и засыпал. Просыпался утром на лежанке. Или это у него такая терапия была?
А потом снег сошёл, земля подсохла, появились первые цветы. И к деду начали приходить люди. И как только умудрились прознать о том, что знахарь вернулся? Каждый шёл со своими бедами, большими или маленькими.
С маленькими дед справлялся сам. С большими тоже справлялся, но не со всеми. Тогда отправлял таких людей в город.
Я потихоньку отбросил в сторону костыли, начал помогать деду в его работе. Давно понял, что дед – местный знахарь-травник. Колдун или мольфар, как его между собой потихоньку называли пришлые гости. Вон как к нему зверьё тянется, а не только люди. Да мне-то какая разница? Главное, мне помог, на ноги поставил, переломы залечил, порванные мышцы срастил. Болит иной раз, не без этого, но своими ногами хожу и руками работаю без каких-либо ограничений. Даже понемногу хворост собирать на заросших лесом склонах начал. Хоть таким образом свой долг деду за мою жизнь отдам.
А там и полонины зазеленели, пастухи стада пригнали. Пришла пора деду в город спускаться, нужно ему было зачем-то вниз по своим колдовским делам. Ну и я с ним пошёл, куда же меня одного в горах оставлять? Слаб я ещё, со слов знахаря, хотя сам себя уже и не считал таким уж слабым…
Остановились на постоялом дворе. К деду моему хозяева относятся с почтением и затаённым страхом. Переночевали, а утром после завтрака пошли по дедовым делам.
Сам город оказался совсем небольшим. Я бы сказал, что это и не город совсем, а, скорее, невеликое село, селение. Вот речка мне понравилась. Быстрая, звенит прозрачными струями по камням, вода ледяная. Ну и ярмарка на окраине. Сюда-то нам и нужно. Точнее, деду. Он меня и отправил пока пошататься, походить по ярмарке, на людей посмотреть, себя показать. Ну я и походил, посмотрел и показал, как оказалось. Точно дед колдун!
Окрик со спины оказался неожиданным. Почему-то почудилось, что именно меня окрикнули. Даже в груди что-то трепыхнулось. Обернулся…
Нет, не знаю я этих людей. Русские… Офицеры… Форма знакомая, откуда-то это точно знаю, как и знаю, что русские. Пожал плечами, отвернулся, дальше по своим делам отправился. По сторонам глазеть. Денег-то всё равно нет. А ярмарка вокруг на все голоса шумит, откуда-то музыка раздаётся. Интересно! Ещё раз оглянулся, столкнулся взглядами с тем самым офицером, что меня окликал. Что-то своим товарищам объясняет и при этом мне вслед смотрит. Волнуется, сразу видно. Ошибся потому что. Бывает… Но что-то глубоко внутри меня ворохнулось, не даёт никак успокоиться.
Потом дед меня нашёл, обрадовал. Сговорились они с барином каким-то. Нужно нам отсюда уходить, в новое место перебираться. Поживём там немного. Дед будет своим колдовством заниматься, а я ему помогать по мере сил. Как раз я полностью здоровье и поправлю.
На выходе с ярмарки снова с тем самым офицером столкнулись. Не успокоился, видать. Остановил нас, вглядывается пристально, волнуется. Товарищи его чуть в стороне остались, тоже на нас поглядывают. Хорошо хоть не вмешиваются.
– Прошу меня извинить за назойливость, но вы очень на моего пропавшего товарища похожи. Один в один, даже глаза те же. Понимаю, дурацкая ситуация, и я глупо выгляжу. Скажите, как вас зовут?
А я откуда знаю, как меня звать? Спросил бы чего полегче! Дед всё «парнем» кликал. Вот и сейчас за меня вступился, пока я руками разводил.
– Память он потерял, господин офицер. Нашёл его в горах, изломанного всего и израненного.
– А где? Где нашли? – не на шутку возбудился капитан.
– Там, – указал направление знахарь.
– А на карте можете место показать? – и в сумку свою полез, карту вытащил.
– Не могу, да и не хочу.
– Почему? – капитан даже растерялся от такого ответа.
Дед только плечами пожал. А я стою, слушаю, сердце всё сильнее и сильнее в груди бу́хает, в уши отдаёт, голова разболелась.
– Вот, – фотокарточку из сумки офицер достал, нам показывает.
Вгляделся. Точно, этот капитан и есть. Только он тогда ещё не капитаном был. Стоят с кем-то возле самолёта… Самолёта…
Шум и боль в голове стали настолько нестерпимыми, что даже слёзы из глаз потекли. Земля под ногами пошатнулась. А капитан ещё какие-то карточки достаёт, нам показывает. А я ничего не вижу, плывёт всё перед глазами. И что-то такое крутится, крутится в памяти! Смахнул слёзы рукавом. Дед на меня пристально смотрит, лоб морщит.
– Ступайте за нами, – принял решение старый.
Вернулись на постоялый двор. Дед в свою котомку полез, тряпицу достал, развернул. А там те самые погоны и ордена… Мои! И нахлы́нуло…
Через какое-то время мы с Андреем успокоились, перестали друг друга перебивать, вопросами без ответов закидывать. Начали более или менее связно разговаривать.
– Погоди, Андрей, не торопись. Дай в себя прийти, – ответил отказом на просьбу товарища немедленно возвращаться в Петербург. – А ты, кстати, какими судьбами в этой дыре оказался? Здесь же ни аэродрома, ничего нет?
– На ярмарку посмотреть. Любопытно же. А рота наша здесь неподалёку расположилась.
– Можно с «капитаном» поздравить?
– Можно. Но с тобой-то не сравнить. О твоих подвигах все газеты пишут!
– Много летать приходится?
– Да сейчас почти и не летаем, – отмахнулся от вопроса Андрей. И удивился на мой следующий законный вопрос. – Так революция же…
– Что!? – сжал кулаки. – Давно? А Николай что? Отрёкся?
– Какой Николай? – опешил Вознесенский. – Ты Государя нашего имеешь в виду? Причём тут… А почему он должен был отречься? А-а, погоди… Ты не понял, это в Германии революция. Война закончилась!
– А ты мне ничего не рассказывал, – обернулся я к деду. – Почему? Не знал?
– Не знал. Да и нельзя было до поры твою голову тревожить, – равнодушно отмахнулся от вопроса знахарь. – Ты уходишь?
– Нет, останусь…
– Серж!? – вскинулся Андрей. А дед только головой и кивнул… Как будто другого ответа от меня и не ожидал…
Ушли мы из города сразу же, задерживаться не стали. С Вознесенским я распрощался. Дал ему твёрдое слово, что долго в этих горах оставаться не намерен. Долечусь, восстановлюсь и сразу же вернусь в столицу. На деда у меня надежды больше почему-то, чем на столичных докторов. Да в конце концов просто отдышусь, мысли в порядок приведу. А то, согласно моим воспоминаниям, у меня всё это время не жизнь, а гонка на выживание какая-то была.
От денег и какой-либо дружеской помощи отказался. Сам справлюсь…