Начало - Русский бунт #1

Алексей Вязовский

Начало

Глава 1
– Петрович, старый ты черт, открывай!

В окно резко застучали, стекло жалобно зазвенело. Я открыл глаза, включил светильник над кроватью. Кряхтя, сел, вставил ноги в войлочные тапки. В окно еще раз постучали, забухали в дверь.

– Да иду, иду – шаркая дошел до сеней, открыл первую дверь – Васька ты что ли?

– Я Иван Петрович.

– За бутылкой? Васька, побойся бога – посмотрел на часы с кукушкой на стене – Два часа ночи.

Хоть и стыдил я соседа, но так, по привычке. Старческая бессонница – и заполночь не сплю. Лежу с закрытыми глазами, ворочаюсь с бока на бок. Вот в молодости как? Умри, но восемь часов подушке отдай. Хоть и дел по горло. А сейчас всех дел – кефир, клистир и теплый сортир. Дети и внуки разъехались по всей стране, жена умерла прошлым годом, все, что осталось и тормошило меня – это Дело, да шебутные соседи. Один из которых, запойный пьяница Василий Кожемякин, долбился в дверь. Я открыл замок, выглянул наружу. Полная луна осветила сразу несколько фигур. Худого, небритого мужичка лет сорока в майке-алкоголичке и трех мужчин самого серьезного вида. В черных кожаных плащах, коротко стриженных.

– Кто это с тобой?

– Из Москвы приехали к тебе, Петрович. Из самой столицы! – Васька искательно оглянулся на «кожаных».

Дальше по переулку я и правда увидел квадратный иностранный внедорожник. Внутри все заледенело, сердце застучало дробью. Я попытался резко закрыть дверь, но какое там. Один из мужчин подскочил, вставив ногу в проем, двое других просто вдавили меня своими телами в сени, а потом в гостиную. В руках у них появились вороненые пистолеты. Следом зашел Кожемякин.

– Вот, Артур Николаевич, я же говорил! – Василий шмыгнул к книжному шкафу, широко раскрыл дверцы. Ткнул пальцы в исторические книги, карты, картины Праотца. К шкафу подошел один из «кожаных» – мужчина с проседью на висках, сломанным носом и пронзительными, голубыми глазами.

– Василий! Побойся бога! Я же тебя на руках нянчил – я сделал шаг к столу, уперся рукой в столешницу. Другой рукой стал незаметно нащупывать столовый нож, которым резал вечером хлеб к ужину. Хорошо, что не прибрал.

– Нет, никакого бога Петрович! – Василий подал голубоглазому карту бунта с рукописными отметками. Их делал еще мой отец – Один бесконечный матерьялизм.

– Что вам надо? – я обратился к мужчинам, ворвавшимся в дом – У меня нечего красть. Денег тоже нет.

– У вас Иван Петрович, есть кое-что более ценное, чем ваша копеечная пенсия – тот самый Артур Николаевич, которому Васька подал карту, расстегнул плащ, сел на стул. Надев очки стал рассматривать лист.

– С кем я разговариваю?

Мой вопрос проигнорировали. Молчал и Василий, нервно подергивая щекой.

– Да, это похоже на правду. Я не верил, а зря – голубоглазый передал карту одному из «кожаных», взял с полки малахитовую пластинку Праотца. Повертел ее в руках. Потом достал лупу, начал что-то разглядывать.

– А я говорил, Артур Николаевич – сосед наклонился к уху мужчины – Он точно Хранитель. Вы посмотрите. Весь дом увешан старыми саблями, пистолями…

Один из «кожаных» щелкнул выключателем света. В свете люстры стала видна моя коллекция, развешенная по стенам. Старые бердыши, казачьи знамена и стяги со скорбным ликом Христа, фитильные ружья… Я собирал все это долгие годы. Что-то мне досталось от отца и деда, что-то подарили станичники.

– Вы Пугачев, Иван Петрович – голубоглазый, наконец, отложил пластину, внимательно посмотрел на меня – Тысяча девятьсот сорок четвертого года рождения. Вам семьдесят пять лет и вы Хранитель.

В груди разгорался пожар гнева:

– Что Иуда – я посмотрел в пьяненькие глаза Василия – Продал за тридцать сребреников?

– Вовсе даже не за тридцать. А за сто пятьдесят тысяч – Артур Николаевич поднялся, подошел ближе – И не сребреников, а настоящих российских рублей.

– Что вам нужно? Забирайте, что хотите и убирайтесь!

– Вы знаете, что нам нужно. Покажите могилу – голубоглазый вернулся к шкафу, начал вытаскивать книги. Его подельники опустили пистолеты, стали рассматривать коллекцию.

– Чью?

– Емельяна Пугачева.

Я ненатурально рассмеялся.

– В Москве совсем историю перестали учить? Тело Пугачева четвертовали и сожгли.

– А пепел верные люди собрали и привезли в его родную станицу – заухмылялся Василий – Захоронили под большой, гранитной плитой. Там же и сокровища Емельки спрятаны. Золотая корона с уральскими черными агатами, две бочки со слитками и монетами… А ты – Хранитель сокровищ!

Василий вышел чуть вперед, обличительно ткнул в меня пальцем. Вот дурак! Перекрыл траекторию стрельбы налетчикам.

– Ах ты дрянь продажная! Получай – я со всей силы метнул в соседа кухонный нож, что прятал за спиной. Мужики даже дернуться не успели, как клинок вонзился в горло соседа. Тот схватился за рукоять, захрипел. Голубоглазый бросился к Василию, «кожаные» вытянули руки с пистолетами, одновременно щелкнули предохранителями. Я закрыл глаза. Сейчас они выстрелят и я исполню свой Долг Хранителя. Уйду за край.

– Не стрелять! – Артур Николаевич наклонился над соседом. Я открыл глаза. Василий доходил. Из горла соседа лилась кровь, изо рта почему-то шла красная пена. Устало опустился на стул. В этот бросок я вложил все силы и теперь чувствовал огромное опустошения. Не впервые убивал человека – прошел две войны – но вот так, лицом к лицу, да еще хорошего знакомого…

– Кончился – голубоглазый достав платок и обернув рукоять, рванул нож, вытащил его из горла. Прямо под кадык вошел. На пол хлынула новая порция крови.

– Что же вы Иван Петрович так неаккуратно? На статью себе тяжелую заработали. В тюрьме ведь умрете.

– Васька, ублюдок, заслужил – я закрыл глаза, потер веки – Такое Дело хотел погубить.

– Собирайтесь, Иван Петрович – Артур Николаевич положил нож рядом с трупом – Поедем на могилку Пугачева. Вам теперь уже терять нечего.

– Да нет никакой могилы! – я помотал головой – Обманул вас Василий. Захотел легких денег. Ну подумайте сами! Раньше станица Зимовейская была совсем в другом месте. Даже если и сохранили казачки прах Емельяна Ивановича после казни – после затопления Цимлянского водохранилища все смыло. Нашу станицу два раза переносили!

– Не врите, Иван! – бандит подошел ближе, под дулами пистолетов обхлопал карманы моей пижамы – Ваш сосед не только разговоры подслушивал, но и проследил за вами. Раз в месяц, вы плаваете на лодке на остров Казачий.

– Рыбачу я там!

– Опять врете. Причем бездарно. Не стали бы вы убивать соседа просто так.

– Стреляйте! – я устало поднялся, завел руки за спину – Мне, старику, терять нечего.

– А как же ваша миссия?! Ну та, Хранителя? – вкрадчиво поинтересовался Артур Николаевич – Ведь никого не оставляете после себя.

Не в бровь, а в глаз. Васька сука такая. Надо было раньше иуду придушить. Вертелся ужом вокруг, следил. А ведь я его за простого опустившегося алкоголика держал. Похоже зря. Сложил два плюс два.

– Вы подумайте, Иван Петрович – голубоглазый застегнул плащ – Мы ведь не какие-то бандиты или черные копатели. Тут серьезные люди задействованы. Клад Пугачева давно искали, много архивов прошерстили. Знаете, на чем вы погорели?

Артур Николаевич взял в руки с полки малахитовую пластинку – Вот на ней. Василий был у вас в гостях. Сфотографировал на телефон, разместил на форуме «копателей». А мы за ними приглядываем.

– Мы это кто? Говорите уже, чего тайны разводить.

– Во многих знаниях – многие печали.

– Нет никакого клада – уперся я – Ну подумайте еще раз. Ладно, прах могли перезахоронить – у Пугачева на Руси много сторонников и тайных друзей было. Но клад?? Везти через всю страну драгоценности, чтобы спрятать на Дону? Проще закопать где-нибудь на Чусовой речке. Там и ищите.

– Хватит с ним лясы точить – один из подельников голубоглазого грубо толкнул меня к шкафу – Где остров мы и так знаем, по gps-навигатору доберемся.

– Одевайтесь, Иван Петрович – согласился главарь «кожаных» – Поедете с нами.

– Ночью?

– Ночью – Артур Николаевич присел, закрыл глаза Василия.

* * *
У бандитов была надувная лодка с подвесным мотором. Gps-навигатор со светящимся экраном. Мощный фонарь и лопаты. Подготовились.

– Чему быть – тому не миновать – тихонько вздохнул я. Отец предупреждал о том, что рано или поздно это случится. Святилище Праотца найдут и попробуют разорить. Я готов.

– Это правда, не миновать – согласился Артур Николаевич, который как оказалось обладал неплохим слухом – Сокровища Пугачева все-равно бы нашли. Не мы, так другие. Мы просто порезвее прочих.

Лодку столкнули на воду, один из бандитов забрался в нее, завел мотор. Днем бы еще можно было рыпнуться, позвать на помощь – на берегу водохранилища всегда есть кто-то из станичников, рыбаки опять же… Но ночью только гавкающим собакам за заборами мы были интересны.

– Значит вы Хранитель? – меня толкнули в лодку, заставили сесть на дно, заложив руки за голову. Артур Николаевич оттолкнулся ногой и мы оплыли прочь от берега. Вода забурлила вокруг мотора, нас облепила летняя мошкара. Особенно зверствовали огромные донские комары. Я то привычный, а столичным жителям пришлось тяжело. То и дело они, матерясь, хлопали себя по шее и прочим открытым местам.

– Хранитель – согласился я. Скрываться уже не было смысла.

– Что храните? – поинтересовался глухо «голубоглазый» – Сокровища?

– Клад – это тлен – пожал плечами я – Я храню память рода.

– Рода Пугачевых? – уточнил главарь.

– Да.

На самом деле не только Пугачева. А всего его дела, всей истории восстания и великого подвига.

– Говори про клад – один из бандитов ткнул меня пистолетом в бок – Что там?

– Да, Иван Петрович – согласился главарь – Поздно уже скрываться. Все-равно найдем. У нас и металлоискатели есть.

– Сокровища есть – я улыбнулся в темноте, вспоминая тот первый раз, когда отец, еще подростком, привел меня в пугачевский грот. Сначала мы прошли длинный, извилистый коридор, потом протиснулись с большим трудом через горизонтальную щель. Наконец, передо мной открылась пещера Аладдина. Груды золотых слитков, монет разных стран, изумруды, рубины, огромный бриллиант, венчавший казацкую булаву, несколько попон украшенных сплошными алмазами. Наконец, уральская корона Емельяна Ивановича. Грубо сделанная, со вставками из необычных черных камней. На тиаре была надпись на старорусском: «Я воскрес и пришел мстить».

– Сами все скоро увидите.

Лодка ткнулась о берег. Бандиты включили мощный фонарь, осветили каменистый пляж. Голубоглазый главарь выпрыгнул первым. Я выбрался вслед за ним. Гуськом, сквозь заросли камышей, мы пошли ко входу в пещеру.

– Светите фонарем выше – я вошел первым в пещеру – С потолка свисают сталактиты, можно голову разбить.

Налетчики подняли фонарь, в спину мне уткнулись сразу два дула.

– Не вздумай дурить!

– Ту по одному можно идти – я кивнул в сторону в сторону коридора.

Первым пошел я. Сразу за мной, уперев ствол в спину, топал голубоглазый. Он же и светил через плечо. Двое других налетчиков шли следом.

– Да… красиво тут – Артур Николаевич разглядывал карстовые сталактиты на потолке. И зря. На тропинку надо было глядеть. Я тяжело вздохнул, мысленно перекрестился и… порвал правой ногой тонкую подкопченую на зажигалке проволоку. Две чеки от двух гранат РГД5, приклеенных к стенам выскочили и зазвенев по камням, упали вниз. Голубоглазый дернул фонарем, закричал: «Растяжка!!»

Три.

Я обернулся, посмотрел в расширенные зрачки главаря.

Два.

Прошептал: «Боже! Спаси и сохрани!»

Один.

Бандиты дернулись обратно и тут хлопнули запалы. Раздался спаренный взрыв. Я умер.

* * *
Очнулся мгновенно, будто кто-то включил свет. Только что я чувствовал, как осколки гранат разрывают мое тело и вот я лежу на чем-то мягком. Рывком сажусь, оглядываюсь. Огромный войлочный шатер. Внутри темновато, но рядом со мной стоит жаровня, в которой тлеют угли. Дую на них, подкидываю рядом лежащие щепки. Становится светлее. Я еще раз оглядываюсь. На полу шатра пушистые восточные ковры, несколько низеньких столиков с иконами, коробки какие-то. В изголовье – отделанное серебром седло.

В груди гулко бьется сердце, вдруг становится резко душно. Я тру лицо руками, пытаясь прийти в себя. Я точно умер. Убит взрывами гранат. И вот я в каком-то шатре, голый. Разглядываю свои ноги, а затем руки. Постепенно, не сразу, приходит понимание. Тело не мое. Молодое, заросшее волосом. Где стариковский варикоз? Где морщины??

Пошатываясь встаю, подхожу к столику. Среди икон вижу небольшой, плохо сделанный портрет молодого человека в парике. Сзади накарябано Павелъ I. Трясу головой. Наверное, это бред умирающего. Я не сразу погиб от взрыва и теперь у меня предсмертные галлюцинации. Но почему такие достоверные? Чувствую запах навоза, дыма от жаровни…

На столике также лежит старинное зеркальце на деревянной ручке. Беру его, разглядываю себя. Мужчина. Лет тридцати. Строгое лицо в густой черной бороде. Волосы подстрижены под горшок. На лоб зачесана челка, а между крутыми пушистыми бровями – глубокая складка. Глаза серые, запавшие.

Кладу зеркало, рассматриваю тело. Мускулистое, поджарое. На цепочке висит золотой крестик. Под сосцами груди два странных шрама. Шрама?!? Тут на меня обрушивается понимание. Такие шрамы были у Праотца. Емельян Иванович показывал их казакам, когда объявил себя императором Петром III Дескать, это особые царские знаки. Казаки поверили.

С трудом удается удержаться на ногах. Меня ведет, делаю словно пьяный несколько неловких шагов по шатру.

Я в теле Емельяна Пугачева! Горло сдавливает от нахлынувших чувств. Всю жизнь посвятил делу Рода и вот теперь, что? Получил награду. Или проклятие? Меня ждет четвертование… Или? Мысли бьются словно ночные бабочки об фонарь.

Долго пытаюсь прийти в себя, сижу на ковре, мотая головой. Шок никак не отпускает, то и дело накатывают приступы слабости. Тело трясется, периодически теряю концентрацию и заваливаюсь на ковры. Упорно встаю сначала на колени, потом на ноги. Другого пути нет – надо осваиваться. Помогает глубокое дыхание и как ни странно – растирание ушей. Видимо в голове усиливается кровообращение, привыкание идет быстрее.

Окончательно беру себя в руки, встаю на колени перед столиком, целую икону Спасителя. Христос смотрит на меня с состраданием.

– Спасибо, Господи! – я крещусь – Все в твоей воле.

Беру портрет «сына» – Павла I. Зачем Емельян Иванович держал его среди икон? Основатели рода о таком не рассказывали. Прислушиваюсь к себе. Может я не один? Нет, я – это я. Моя память, мои знания. И больше никого.

Полог шатра откидывается, внутрь осторожно заглядывает молодой казак. Лет восемнадцати, с залихватским чубом и румянцем на голых щеках. На ногах – серые шаровары, сверху – желтый жупан. За пояс заткнут старинный пистолет, слева висит сабля.

– Царь-батюшка, проснулся? Как почевалось? – звонким голосом спрашивает парень – Зело много вчирем вы выпили с Иваном Никифоровичем.

Чтобы не светить наготой, я опять усаживаюсь на ковер. Мысли так и мелькают в голове. Иван Никифорович – это наверняка Зарубин по кличке Чика. Один из ближников Пугачева. А молодой парень в свите был один – Иван Почиталин. Единственный грамотный казак, автор многих указов Емельяна.

– Подавай одеваться, Ваня – говорю я тихим голосом. Ошибся? Или нет?

– Сей же час, ваше величество – моментально отзывается Почиталин – Кухарка ваша выстирала исподнее, уже высохло.

Иван приносит мне белые подштаники и холщовую рубашку. На ноги наматываю обычные портянки. Затем приходит очередь темных штанов и зеленого, старинного кафтана с бархатной выпушкой. Натягиваю красные, сафьяновые сапоги с загнутыми носками. Самый шик!

Иван помогает повязать мне красный же кушак и подает искусно украшенную серебром саблю. Холодным оружием я владею хорошо. Отец учил сабельному бою, дед… Все мужчины в роду умели рубиться. Последним надеваю мерлушковую с красным напуском шапку-трухменку.

Мы вместе выходим из шатра. Спиной ко входу сидят несколько казаков, точат кинжалы. Похоже, что охрана. Я втягиваю носом воздух. Прохладно. Градусов пять, не больше. Небо серое, тяжелое. Облака придавили землю. Вокруг, насколько видно, неровное поле. Стоят шалаши, юрты… Между ними бродят люди, овцы, собаки… Горят костры, жарятся целые туши быков. На меня накатывает чувство нереальности происходящего. Я столько знаю про эту эпоху и патриарха рода – и вот глаза отказываются верить увиденному. Такое ощущение, что я на костюмированных съемках исторического фильма.

– Видишь, глаз у меня кривой? – я слышу разговор казаков, что сидят спиной к шатру. Крупный, с покатыми плечами мужчина, вжикая клинком по точильному камню рассказывает:

– Это все мой бывший барин.

Я подмигиваю Ивану, прикладываю палец у губам. Почиталин понятливо кивает.

– А все за что? – продолжает, ожесточившись, казак – Барин пьянствовал с голыми девками в бане. А я, парнишка, в щелку, через дверь подсматривал. Я при хозяине тогда подавальней жил, трубку табаком набивал. Матерь моя тоже при барине. Прачка. Вдруг барин приметил меня, выскочил! Схватил за волосья. В прихожей цветок дивный стоял. Он вытащил из плошки палочку – цветок к ней подвязывали, бряк меня на пол! Сел на меня да вострым-то концом палочки тырк-тырк мне в глаз! Орет матерно: «мне такие-сякие глазастые не нужны!». Я тоже заорал и чувствий порешился. Уж дюже больно! Вспомню – о сю пору мурашки по спине. Очнулся – мамынька прибегла, барина по рылу. Тот свалил ее, топтать зачал. А она пузатая… Скинула мертвенького брата, померла.

Я приглядываюсь к рассказчику. Одноглазый в свите Пугачева тоже был один. Тимофей Мясников. Начальник гвардии – самых лучших и умелых яицких казаков. До конца верил в то, что Емельян – Петр III, взошел вслед за ним на эшафот.

– Этих бар на березах нужно вешать! – выкрикнул молодой казак, втыкая кривой бебут в землю – Ироды бездушные.

– Дай то срок, перевешаем – хмыкнул Мясников, поправляя черную повязку на глазу.

Я тихонько вздохнул. Народное восстание Пугачева случилось не просто так. Во времена царствования Екатерины II гнет аристократии достиг небывалых в истории величин. Помещики постоянно увеличивали сумму оброка и размер барщины. Летом крестьяне работали по шестнадцать, зимой по двенадцать часов в день. На многих мануфактурах и заводах работали в две смены, днем и ночью. На крестьянском наделе, от двух до трех десятин на человека, крепостные могли работать только после того, как удовлетворяли все возраставшие потребности помещиков. Несмотря на то, что в каждой деревне были выбранные на мирском сходе старосты, которые могли жаловаться барину на управляющих и приказчиков, их злоупотребления были колоссальные. Помещики властно и жестоко вмешивались во все области крестьянской жизни, контролируя и направляя все по своему желанию. Лишенный гражданских прав крепостной крестьянин был полным рабом своего господина. Борзые щенки продавались по две тысячи рублей, крестьянские девушки по двадцать. Крепостной ребенок стоил меньше рубля. Газеты пестрели объявлениями: «продаются кучер и попугай», «лучшие болонки и хороший сапожник», «скатерти для банкетов и девка ученая». Провинившихся и невиновных крестьян забивали в колодки и кандалы, заставляя в них работать, секли и пороли, резали, жгли, насиловали, заставляли женщин выкармливать щенков грудью, одевали восьмикилограммовые железные ошейники…

– А дальше то что? – поинтересовался другой охранник, вставляя клинок в ножны.

– Известно что. Подпер двери и пустил красного петуха барину, когда тот вдругорядь пошел париться. А сам на Дон утек. Оттуда на Яик. Но это уже другой сказ.

– Господа станичники! – Иван не выдержал, подал голос. Казаки подскочили, поклонились.

– Что, Тимофей – я хлопнул по плечу одноглазого – Учишь молодых?

– Подучиваю маленько, царь-батюшка – улыбнулся в бороду Мясников – Когда уже в бой? Завтра седьмица как сидим сиднем под этим Ренбурхом.

Я закрыл глаза, глубоко вздохнул. А вот и время определилось. Осада Оренбурга началась 5-го октября 1773-го года. Продлится она до марта следующего года. Пугачев так и не смог взять город, был разбит и ушел к Сорочинской крепости. Это стало началом конца крестьянской войны 1772-1775-х годов. У Пугачева еще будут удачные походы и даже взятые города, но инициатива потеряна, правительственных войск в центральной и восточной части России станет больше, действовать они будут активно и успешно.

– Скоро, Тимоха, скоро! – я повернулся к Ивану – Подавайте коня, поедем еще разок глянем этот окаянный Ренбурх.

– Царь-батюшка – вскинулся Почиталин – Может поснидаешь сначала? С вчера не емши.

Я не представляю как у меня будет сейчас с перевариванием пищи, поэтому решаю осваиваться в новой реальности постепенно. И начать с прогулки.

– После поедим – я почувствовал зуд в волосах. Залез в шевелюру рукой, под пальцами кто-то хрустнул. Да… вот и примета времени напомнила о себе. Вши, блохи и клопы.

* * *
Вороной конь меня узнал, всхрапнул и потянулся мордой. Но у меня ничего с собой вкусного не было. Поэтому я просто осторожно влез в седло и аккуратно дал шенкелей. Лошадь пошла не быстрой рысью. Вслед за мной пристроилась полусотня Тимофея. Казаки были вооружены саблями, ружьями и длинными пиками.

Пока ехали через лагерь, выслушал много здравниц и приветственных криков. Казаки, башкиры, татары – выскакивали из юрт и шалашей, махали мне руками. Надо признать, что в лагере был очевидный порядок. Несколько отрядов упражнялись в стрельбе из фузей, отрабатывали джигитовку. Кроме военных, заметил спящими под телегами и сидящими у костров, большие группы обычных крестьян. В домотканной одежде, армяках, поршнях. Зачастую с женами и детьми.

Через четверть часа мы доскакали до предместьев Оренбурга. Сначала появился сожженный пригород (Почиталин вздохнул: «Пожгли Меняльный двор, ироды»), потом показались и сами валы с бастионами. Где-то в километре от города стояла целая батарея из двадцати полевых пушек, рядом с которыми суетились чумазые артиллеристы. Орудия стояли по всей науке – в отрытых редутах, рядом находились сотни две всадников под командованием седого, вислоусого казака, больше похожего на моржа.

Пушки то и дело выплевывали ядра в сторону Оренбурга, крепостная артиллерия отвечала. Смысла этой перестрелки я, понаблюдав несколько минут за летящими ядрами, так и не понял. Никаких видимых разрушений у бастионов видно не было, да и защитники тоже не отличались меткостью. Пустой перевод пороха.

Заметив меня на небольшом холме, «морж» направил коня к нам.

– А вот и второй Тимофей – пошутил Ваня Почиталин, который увязался за нами к городу.

Теперь понятно. К нам едет фактический глава всего пугачевского войска – Тимофей Иванович Подуров. Самарский казак, полковник. А еще бывший депутат Уложенной комиссии. Той самой комиссии, которую собрала Екатерина II из представителей разных сословий в начале своего правления. Думала организовать что-то вроде английского парламента. И для начала выслушать жалобы и наказы, которые давали депутатам в губерниях. Никакого парламента в России не вышло – уже через несколько месяцев императрица охладела к идее и разогнала комиссию.

– Мое почтение, Петр Федорович! – Подуров поклонился в седле, подкрутил ус – Как здоровьечко?

Сначала я растерялся, а потом сообразил – полковник обращается ко мне как к Петру III Он искренне верит, что Пугачев – чудом спасшийся император.

– Здрав буде, Тимофей Иванович! – поздоровался я – Все слава богу. Как ваши дела? Метаете порох в аер небесный?

Подуров нахмурился.

– Царь-батюшка, у нас видь только два пудовых единорога. Остальное – двенадцати фунтовые полевые пушки. Ими даже ворота трудно высадить. Эх – полковник снял шапку, почесал в затылке – Нам бы ломовой наряд, мы бы показали Рейнсдорпу кузькину мать.

Казаки конвоя заулыбались, начали шушукаться. Я заметил у Подурова засунутую за кушак подзорную трубу.

– Тимофей Иванович, дай глянуть в твою зрительную трубу.

Получив прибор, начал разглядывать город. Увеличение было минимальным, изображение – размытым. Но кое-что увидеть удалось. Оренбургская крепость состояла из земляного вала с десятью бастионами и двумя полубастионами, примыкавшими к обрывистому правому берегу Яика. Между бастионами было четыре выхода из города. Одеты камнем были только два бастиона. Пушек у оборонявшихся было много и губернатор Рейнсдорп, кстати, боевой генерал, участник семилетней войны, имел все шансы пересидеть осаду. Прямым штурмом крепость было не взять. Пугачевцы попытались взять город сходу, как это делали с предыдущими фортами оренбургской линии. Умылись кровью и сели в осаду. У оборонявшихся было около полутора тысяч солдат и семьдесят крепостных пушек. Это против трех тысяч у Пугачева и двадцати орудий.

– Вот что, Тимофей Иванович – я направил трубу на сожженные дома и мазанки меняльного двора – Верные люди сообщили, что завтра премьер-майор Наумов опять вылазку учинит.

– Мало мы ему напподали за прошлому разу – проворчал Подуров – Не беспокойся, царь-батюшка, встретим как полагается.

– Нет, в этот раз поступим по-другому – решил я – Как сядет солнце пушки отвезешь на бывший меняльный двор. А вместо них из деревьев сделайте в редутах обманку. Смогете? Якобы пушки все еще здеся.

– А чего бы не смочь, батюшка – Подуров опять почесал в затылке, показал мне взглядом в сторону. Мы отъехали от отряда на несколько шагов – Каверзу какую задумал?

Именно ее. И в реальной истории премьер-майор успеха с вылазкой не имел. Пугачевские казаки пустились лавой на отряд оренбургских солдат, побили многих. Но в тот раз Наумов ушел. А сейчас не должен.

– Ее, каверзу. Завтра все разъясню – я повернул лошадь и поскакал в лагерь.

К моему приезду активность пугачевцев снизилась. Казаки, крестьяне, татары с башкирами обедали. В котлах кипела баранья, с пшеном, похлебка. У корыта, засучив рукава, старый казак стирал белье. Возле котлов, принюхиваясь и пуская слюни, вертелись собаки. Отпустив охрану и Почиталина, я спешился возле одного из костров. Громко произнес:

– Здорово, православные! Примите поснидать?

– Поздорову царь-батюшка! – казаки встали, поклонились – Отведай наших кушаний.

– Чей десяток? – поинтересовался я у ближайшего мужчины со старым сабельным шрамом на лице.

– Мы из яицкой сотни Ивана Зарубина – ответил десятник, кидая для меня на землю попону и запахивая распахнутый на груди чекмень – Откушай, батюшка Петр Федорович, что бог послал.

Казак прочитал благодарственную молитву, мы перекрестились.

Я взяв из кучи деревянных ложок одну, опустил ее в похлебку. Ничего вкуснее кушать мне не приходилось. Пришлось даже сдерживаться, чтобы подстроится под темп десятка. Каждый казак по очереди опускал ложку в котел, медленно, явно смакуя, съедал свою порцию.

– Как тебя звать казак? – доев похлебку я поинтересовался у десятника со шрамом.

– Афанасий сын Никиты.

– Значит, Никитин – покивал я. Сделал себе зарубку в памяти заучить как можно больше имен солдат моей армии. От них теперь зависит моя судьба. Да и судьба всей страны.

– А вот скажи, царь-батюшка, пошто Катька решила умучить тебя, мужа своего? – поинтересовался Никитин, облизывая ложку – Разное бают.

– Подговорили ее. Орловы и другие аспиды – я посмотрел на небо. Начал накрапывать небольшой осенний дождик. Как бы не развезло поле перед крепостью. Мне это было совсем некстати – Еле вырвался от них. Долго скитался среди простого народу. Видел муки, что принимает люд православный.

– Так и есть – согласился казак, сидевший слева – Сердце кровью обливается, глядя на казни, что баре устраивают в деревнях, заживо запарывают…

– Отольются им наши слезы – зашумел десяток.

– Вот мы им ужо покажем!

– Веди нас в бой, Петр Федорович, мочи нет терпеть!

– Ждать осталось недолго, други – я поднялся на ноги, поправил ножны с саблей – Завтра все решится.

Но решится все должно было сегодня. На военном совете, который я собрал сразу после обеда. Один из горнистов, пойманных Иваном, продудел в рожок сбор и в шатре начали сходиться ключевые фигуры пугачевского восстания.

Первым пришел озабоченный полковник Подуров. Рассказал коротко, что лагерные крестьяне начали делать макеты пушек – к завтрашнему дню все будет готово. За ним в шатре появился шумный, чернявый, горбоносый казак лет тридцати аж с тремя пистолетами за поясом. Чика-Зарубин. Уселся с нами по-турецки на ковер, тут же начал шутить, сам смеяться своим побасенкам. Человек-оркестр.

Тихонько проскользнул внутрь Иван Почиталин. Разложил на столике бумаги, достал гусиные перья и походную чернильницу.

Четвертым персонажем пьесы стал еще один полковник. Максим Григорьевич Шигаев. Толстый, одышливый мужчина с красным лицом и окладистой, черной бородой.

– Все исполнил по воле твое царь-батюшка – сходу начал Шигаев.

Какие приказания отдавал «прежний» Пугачев я, разумеется, не знал, поэтому промолчал.

– Денег из трех крепостиц мы взяли две тысяцы, триста двадцать шесть рубликов. Золотом и серебром.

Присутствующие охнули. Казна была немалая. Пуд муки стоил пятнадцать копеек, ведро водки – 85 копеек.

– Все счел, скрепил мешки печатью казацкой, лежат они в твоей, батюшка, походной кибитки и охраняются строго. Слежу за сем.

Кибитка в качестве походного сейфа не показалась мне надежной затеей, но я опять промолчал.

– Второе. Пороховой припас. Двадцать три пуда. Сто сорок фузей. Свинца четыре пуда. Соль…

– Подожди про соль – я почесал шевелюру. Нет, с вшами надо что-то делать. Побриться налысо? А новые подданные поймут? Или вошебойку завести?

– Сто сорок фузей – я повернулся к Подурову – Почему не вооружаем крестьян?

– Каждый день по сто с лишним человек прибывает – сзади подсказал Иван.

– А учить строю их кто будет? – поинтересовался полковник – Офицеров ты сам приказывал вешать.

– Только тех, кто отказывался присягнуть – вступил в разговор Чика – Вон, сержант Неплюев, дворянчик туев, служит. Даже Ване указы помогал писать…

В шатер зашли еще двое. Глава моих гвардейцев – одноглазый Мясников и незнакомый казак с плеткой в руках. Последний оказался полковником Дмитрием Лысовым. Низкорослый, хитрый, с козлиной бороденкой – этот человек был одним из тех, кто покушался на жизнь Пугачева в 74-м году. Ударил его пикой после ссоры. Острие попало в кольчугу, которую Емельян носил под кафтаном.

– А где атаманы Овчинников и Творогов? – я мысленно сосчитал всех в голове и не нашел еще некоторых ключевых фигур.

– Опамятовал, батюшка? – Лысов высморкался в руку, вытер ее об ковер – Творогов поехал брать Пречистинскую крепость. Чтобы те не дали сикурс Рейнсдорпу. Овчинников в Бердской слободе. Готовит нам зимние квартиры. Сколько нам тут в поле стоять?

– Да, морозы скоро – поддержал Лысова Чика – Мерзнем. Только водкой и спасаемся.

Мужчины засмеялись. Но заметив, мой хмурый вид осеклись.

– Ваня, сходи позови на совет киргиз-кайсацкого хана Нур-Али. И этого, от башкир, как его, Юлая Азналина. С сыном.

– Салаватом?

– С ним.

Салават Юлаев был мне очень нужен. Легендарный башкирский герой, участник почти всех сражений Пугачева. Даже после пленения Емельяна, Салават продолжил восстание на территории Башкирии.

– Мы с нехристями вместе? – обиделся Лысов.

Совет зашумел, пришлось цыкнуть.

– А ну тихо! Вы не бабы на базаре!

Мне позарез нужен был противовес казакам на совете. Емельян Иванович много натерпелся от яицких старшин и атаманов, они его даже женили на казачке. Что вкупе с неграмотностью подорвало веру пугачевцев в легенду про Петра III. Ведь царь должен жениться на принцессах и уметь писать.

– В моем войске все равны. И башкиры, и татары. Все за одно дело кровь проливают.

Я посмотрел на хмурого Лысова. Да… Теперь надо глядеть в оба. И носить кольчугу.

– Кстати, насчет водки – решил я дожать казаков – В войске отныне сухой закон, вняли? Максим Григорьевич, после совета выльем все вино из бочек. И чтобы никого пьяного в сотнях! Увижу или учую – я погрозил станичникам кулаком.

На самом деле пьянство – большая беда пугачевцев. Емельяну пришлось точно также объявлять сухой закон после провала осады Оренбурга. Только уже не помогло.

– Ладно, обойдемся покель без водки – пожал плечами Подуров – Если зовем на совет нехристей, может и Федора кликнем? Чумакова.

Я внутренне поморщился. Полковника Чумакова – начальника всей пугачевской артиллерии – позвать следовало. Но этот казак вместе с атаманом Твороговым были во главе заговорщиков, выдавших Емельяна правительству. Я внимательно посмотрел на играющего желваками Лысова. Да, этот тоже бы легко сдал своего царя. Только вот Пугачев его раньше успел повесить.

– Я с ним позже переговорю. Он поди на батарее сейчас.

В шатер, вслед за Иваном, зашли три азиата. Двое в набитых халатах, ичигах и чалмах. Один – самый молодой – в русском кафтане, в сапогах. Тот, который с зеленой чалмой – узкоглазый башкир, куцой бородкой – оказался киргиз-кайсацким ханом Нур-Али. Явно был в Мекке – уважаемый у мусульман человек. Второй пожилой азиат, с усами ниточкой – башкирский старшина Юлай Азналин. Его сын – Салават – широкоплечий, улыбчивый парень, первым бросился целовать мою руку. Я чуть ее не отдернул с непривычки. Чем бы нанес несмываемое оскорбление. Хан и Азналин тоже чмокнули руку.

Казаки на все это смотрели хмуро, но не роптали.

– Начинаем совет. Иван, а где татарские беки из Сеитовой слободы?

– Татарская сотня ушла вместе с Твороговым, батюшка-царь – откликнулся Почитаев, усаживаясь за стол.

Накатил новый приступ слабости. Я закрыл глаза, пытаясь всеми силами не завалиться на ковер. Вот же позор будет. Глубоко вздохнул, повернулся к Ивану:

– Пиши тогда. Указ о Вольности народной.

Все в изумлении уставились на меня. Да, господа, хорошие. Если начинать – то с козырей. Мало отбить у правительства Оренбургскую губернию. Екатерина вернет армию, которая сейчас воюют с Турцией обратно в страну и легко подавит в крови народное восстание. Надо быстро поджечь Урал, Прикамье, Башкирию, всю Западную Сибирь и Среднее Поволжье. В идеале и центральную Россию тоже. Под ногами дворян и правительственных войск – земля должна гореть. Для этого существует уже испытанный Пугачевым способ. Не только объявить себя Петром III крестьянам, но даровать им волю. А заодно и землю. За это меня народ сделает настоящим царем.

– Пиши – я начал вслух вспоминать знаменитый манифест – Божиею милостию, мы, Пётр Третий, император и самодержец Всероссийский и протчая, и протчая, и протчая. Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, заводчиков и других душегубов полной волей и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, свободою владеть пахотными землями, лесными, сенокосными угодьями, пастбищами, рыбными ловлями, и соляными озёрами без покупки и без оброку; и освобождаем всех от прежде чинимых от злодеев дворян и градцких мздоимцов-судей…

Диктуя указ я вижу, как у соратников в буквальном смысле отваливаются челюсти. И в реальной истории летний указ от 1774-го года произвел эффект разорвавшейся бомбы. Уже почти проигравшие пугачевцы получили второе дыхание. В отряды повстанцев потекли даже не ручейки, а целые реки вооруженных крестьян и горожан. Увы, было слишком поздно.

…. А как ныне имя наше властию всевышней десницы в России процветает, того ради повелеваем сим нашим имянным указом:

Первое. Принять присягу на верность истинному царю Всероссийскому Петру III. Послушать его начальных людей, нести свой крест стойко и терпеливо.

Второе. Кои прежде были дворяне в своих поместиях и водчинах, – оных неприсягнувших противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян, ловить и казнить и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами…

Третье. По замирению собрать на Москве поместный собор из всех сословий и утвердить всем миром законы и установления государства Российского…

– Любо!! – первым закричал Чика. К нему тут же присоединились остальные соратники Пугачева. Они выхватили пистолеты из-за кушаков, начали палить вверх. В шатер тут же принялись заглядывать казаки, крутить головами. Лагерь обеспокоенно зашумел. Не сразу, но постепенно удалось всех успокоить.

– Дан указ октября 11 дня 1773 году – наконец, смог закончить я исторический документ.

Да, пришлось слегка поменять смысл указа. Никакого первого и третьего пунктов в оригинале не было. Самый убийственный второй – в буквальном смысле убийственный (после публикации указа летом 74-го было отправлено на тот свет по всей стране больше 3000 дворян) – я тоже скорректировал. Оставив лазейку с «присягнувшими». Возможно, таким образом удастся снизить накал народного гнева. Кто-то из жирующей аристократии – самый трусливый – присягнет мне, кто-то уедет из страны… Не убивать дворян – не получится. Крышка котла уже сорвана и обжигающий пар крестьянской ненависти бьет во все стороны. Моя же задача заставить этот пар крутить колеса истории.

Кое-что я не только добавил, но и убрал из документа. Это утопическое обещание не брать никаких податей и рекрутов. Как может существовать государство без налогов и армии – я представлял слабо.

– Написал? – я взял в руки серый лист бумаги, перекрестился – Оставь, я почитаю и подпишу. Сделаем списки с указа и разошлем с гонцами во все города и губернии России. А также в сопредельные страны.

– Якши, государь! – прищелкнул языком хан Нур-Али – Дал ты нам волю, век тебя будем благодарить и поминать в молитвах Всевышнему.

Башкиры дружно кивнули вслед киргизу.

– Теперь второе дело, ради которого я вас всех позвал – я побарабанил пальцами по рукояти сабли – Нас уже тут три тысячи. И приходят все новые люди. Пора заводить регулярство. Учить новиков правильному строю, маневру… Иначе государевы войска побьют нас. Видит бог, побьют.

Я вспомнил об Александре Суворове, который со своими молодцами-гренадерами бьет турков, а совсем скоро будет отозван для подавления восстания в Россию.

– Согласны господа хорошие? – я посмотрел в лицо каждого. Станичники вздыхали, но глаз не отводили. Регулярство им не нравится, но куда денешься с этой подводной лодки? Башкиры с киргизом же поклонились, лбами в ковер. От этих неприятностей ждать не приходится – послушание старшему у них в крови.

– Больше не держу вас. Отдыхайте. Завтра тяжкий день.

Я потер руками уставшие глаза, проводил членов совета. После чего стал копаться в ларцах, что стояли по всему шатру. Мне нужно было найти предыдущие указы Пугачева и глянуть образец подписи. Хоть Емельян Иванович и был малограмотным, но расписываться он умел. Наконец, нужный документ я нашел. Автограф оказался очень простеньким – еле накарябанное имя Петр III.

Поставив маленькую некультурную кляксу, я расписался на историческом документе. Промокнул лист песком из специальной коробочки, что стояла на столике. После чего позвал Ивана и велел сделать списки с указа.

– Та мало грамотных в лагере – вздохнул Почиталин – Я, да пленный сержант Неплюев.

– Кликни по обчеству – может еще кто найдется – в одном из ларцов лежали два пистолета с кремневым замком инкрустированные золотом. По-английски было начеканено имя мастера. Гринель и сыновья. Явно, военные трофеи. Достав их, а также шомпол с порохом в холщовых мешочках и свинцовые пули россыпью, я начал заряжать оружие. Из-за моих приступов слабости, махать саблей мне еще долго не придется. Значит, надо вооружиться огнестрелом.

Вот пистолеты уж блеснули, Гремит о шомпол молоток. В граненый ствол уходят пули, И щелкнул в первый раз курок
Я на автомате процитировал Онегина Пушкина и увидел округлившиеся глаза Почиталина.

– Царь-батюшка, да ты стихоплет! Я слышал от наших татар, что при бухарском дворе есть слагатели вершей. Услаждают слух тамошних царей…

– Иди, Ваня – обсуждать восточных поэтов у меня желания не было совсем, опять накатило ощущение нереальности всего происходящего. Ни отец, ни дед не предупреждали меня, чем может закончиться дело Хранителей памяти Пугачевской.

– Сделай двадцать списков. Для начала. Вечером зачтем указ в стане.

– Все сделаю по твому слову Петр Федорович – Почиталин замялся, поправил щегольский чуб на голове – Там у входа вдова майора Харлова ждет. Ты вчера изволил гневаться на нее. Казачки увели Татьяну Григорьевну от греха подальше.

Я мысленно выматерился. Вот еще этой головной боли мне не хватало. Харлова – воинская добыча Пугачева. Вдова коменданта Нижнеозерской крепости. Майор был убит при штурме казаками, но Татьяна успела уехать в Татищев острог. Который был взят пугачевцами несколько дней спустя.

– Пущай – я тяжело вздохнул. Объясниться все-равно придется.

Иван ушел, а в шатре появилась девушка неземной красоты. Естественная блондинка с огромными голубыми глазами на мраморном лице. Навскидку лет двадцать. Порода чувствовалась во всем – точеный, почти античный нос, чувственные губы. Такая Афродита в наших палестинах?? Харлова была одета в строгое черное платье в пол, на плечах – лисья душегрейка, на голове – обычный крестьянский платок. Глаза заплаканные, губы подрагивают.

– Петр…Федорович – вдова с трудом выговорила имя царя – Умоляю! Прошу!

– Что вам угодно, Татьяна Григорьевна? – несмотря на подкашивающиеся ноги, я встал, подошел ближе. От девушки приятно пахло. Как она умудряется поддерживать чистоту в полевом лагере??

– Коленьку казаки поймали. Пороть собираются. Прикажите им! – на лице Харловой появился лихорадочный румянец – Я… для вас, что угодно сделаю…

На ковер упала душегрейка, потом платок. Девушка начала расстегивать платье на груди. Я невольно оценил фигуру. Высокая, красивая грудь, талия, на которую так и хочется положить руки. Бедра так и взывают к любви. Мысленно отвесил себе подзатыльник! Ну не сволочь?? Тоже мне, сатир выискался.

– Татьяна Григорьевна! – я схватил девушку за руки и прекратил процесс раздевания – Извольте прекратить. Это недостойно!

– Прекратить?? – вдова удивленно на меня посмотрела – Разве не этого вы вчера хотели?

Я погрузился в голубой омут глаз Харловой и не сразу сообразил, что ответить. А потом меня как током ударило. А жить то девчонке недолго осталось. Как в Берды, на зимние квартиры войско встанет, так и выйдет из-за нее драка у казаков. В отсутствие Пугачева, полковник Лысов приревнует и порешит Харлову собственной рукой. На следствии будет отпираться, доказательств для обвинения найти не удастся.

– Давайте так, Татьяна Григорьевна – я с трудом сглотнул – Что было ранее промеж нас прежде – забыто. Начнем с чистого листа.

– С чистого листа? – Харлова несмело улыбнулась, застегнула платье – Какое необычное выражение. И говорите вы ныне чище нежель ранее.

Вдова задумалась, на ее чистом лбе появилась морщинка.

– Что случилось с Колей? – я решил отвлечь девушку от вредных раздумий.

Насколько я помнил, Коля – это младший брат Харловой. Вместе с ней угодил в плен к пугачевцам.

– Он… сбежать хотел. В Оренбург. Разъезд поймал его, объявили шпионом…

– Шпионом? – я засмеялся – Сколько ему лет?

– Девять.

Вдова подняла с полу душегрейку, повязала обратно платок.

– Иди с миром – я перешел на «ты» с девушкой – Распоряжусь, чтобы отпустили Кольку. А ты уж ему ума вложи, объясни, что вокруг разъезды казаков, пикеты. Не сбежать ему. Если не внемлит – быть ему поротым. Ей богу быть.

– Отпустил бы ты нас, Петр Федорович – Татьяна повесила голову – Мочи нет жить так…

– Куда отпустить? Муж твой мертв, в крепости, где ты жила – мои казаки, Оренбург в осаде. Там голод скоро начнется.

– В Казань поеду. К родичам.

– Как поедешь? На дорогах неспокойно. Вот что, Татьяна. Утро вечера мудренее – я выглянул из шатра, уже начало темнеть – Потом обговорим все.

Харлова ушла, а я отдав приказ о ее брате, лег, положил голову на седло. Закрыл глаза. А вдруг все это сон? Сейчас усну, проснусь – а я все еще Иван Петрович Пугачев. Далекий правнук великого предка.

* * *
Выспаться мне не дали. Стоило только задремать, как в шатер заглянул Мясников.

– Государь-батюшка! – одноглазый подозрительно посмотрел на меня, валяющегося на ковре – Тут до тебя Хлопуша просится. С каким-то человечком незнакомым. Пущать?

– Обыскали? – поинтересовался я, усаживаясь по-турецки.

– Зачем? – удивился Мясников.

Мнда… Вот такая охрана.

– А затем, что они под одеждой спрячут ножи и полоснут меня по горлу, пока ты свои пабасенки рассказывать будешь.

– Да… – одноглазый надвинул шапку на лоб, почесал затылок – Об сем мы не думали.

– А надо! Пущай.

В шатер зашли двое. Один – огромный, звереобразный мужик с изуродованным лицом. Взлохмаченные волосы на голове и в бороде – цвета грязной мочалы, глаза белесые, холодные, на лбу и щеках клейма: «В. О. Р.». Ноздри носа вырваны с корнем. Я взглянул на него и поежился. Одет обычно – серый армяк, сапоги…

Второй – явно солдат. Красный разорванный камзол, черный шейный платок. На голове – треуголка.

– С чем пожаловал Хлопуша? – поинтересовался я, вставая. Черт, как же не хватает простых стульев и стола!

– Вот! Споймали дезертиру. От Ренбурха бежал.

– Я сам, я сам сдался! – повалился в ноги солдат – Капрал 2-й гарнизонной роты, Евстратий Долгопят. Присягаю тебе, царь-батюшка, Петр Федорович, истинно присягаю!

– С вала спустился он. Тишком – пробасил Хлопуша – Казачки заметили и зарканили его.

Я еще раз взглянул на звероподобного. Известный каторжник, ссыльный. Сидел в Оренбургском остроге, пока губернатор не велел его освободить ради… тайного убийства Пугачева. Дал денег, грамоту для прохода мимо постов. Но Хлопуша оказался не лыком шит. Натерпевшись от властей, он тут же перебежал к пугачевцам. Теперь заправляет тайнами делами Емельяна Ивановича.

– Говори об чем мне молвил – Хлопуша пнул ногой солдата.

– Завтра, прямо после заутренней – зачастил Евстратий – Премьер-майор Наумов на тебя пойдет. Через яицские ворота. Пятьсот экзестированных пехотинцев берет. При семи полевых пушках.

Ну вот и считай официальное подтверждение завтрашней вылазки пришло.

– Откуда знаешь? – поинтересовался я на всякий случай.

– Выбрали меня в эту команду наумовскую – палю метко.

– Ладно молвишь, верю тебе – я повернулся к Хлопуше – Вот что. Забирай его к себе.

– Зачем? – удивился каторжник.

– Ты ведь грамоте учен? – я дождался неуверенного кивка Евстратия – Вот тебе, Хлопуша, наставники готовый. Нельзя нынче без грамоты.

Я угадал точно. Ни читать, ни писать бывший ссыльный не умел.

– Я это… В сумнениях – почесал поскреб в затылке мужик – Осилю ли?

– Дорогу осилит идущий – я поднял палец – В Библии сказано.

– Царь-батюшка, ты и Библю читал? – выпучил глаза Хлопуша. Солдат тоже смотрел в удивлении.

Вот же… Чуть не прокололся. Библию читать можно только священникам. Ознакомление мирян с главной книгой христианства – не приветствуется. Мало ли что они там вычитают? Для простых людей есть Псалтырь, Часослов, наконец, поучения святых отцов.

– Идите уже с богом! – я опять уселся на ковры, привалившись спиной к жердине, что держала шатер. Сил уже не было совсем. А ведь день то еще не закончился!

Надо больше двигаться. Через нехочу, через немогу. Только так я смогу освоиться в новом теле. Молодом теле! Только пожив стариком, можно понять прелесть хоть бы и не юности, а зрелости.

Я вышел из шатра, вдохнул свежий воздух. Дождик закончился, солнце уже совсем село – лагерь освещался кострами. Было зябко и мокро.

– Тимофей! – крикнул я Мясникову – Разожги костер побольше вон у того холмика, да поставь туда какое-нибудь кресло. Брали же в покоях комендантов крепостей мебелю?

– Брали, государь-батюшка!

– И вот еще ковер из шатра возьмите, постелите – я ткнул пальцем назад.

Пока казаки создавали мизансцену – я переодевался. Опять покопался в ларях, нашел совсем новый зеленый зипун с золотым позументом, бешмет канаватный, кушак шелковый да шапку бархатную черную. Проверил на всякий случай пистолеты, подсыпал сухого пороха на полки. Что ж… Я готов.

Глава 2
– Ждать! Еще ждать! – я, навалившись на ствол пушки смотрел сквозь сгоревшее окно на змею оренбургской пехоты, что заползала в сектор стрельбы. Мой приказ дублировался через посыльных в другие разрушенные хаты и мазанки сгоревшего Менного двора. Именно тут, тщательно спрятав и замаскировав орудия, мы расположили батарею. Шестнадцать 12-ти фунтовых полевых орудий, на лафетах с большими колесами я разместил по обеим сторонам дороги, что шла от Яицких ворот Оренбурга. По восемь с каждой стороны. Пушки стояли в сгоревших домах, спрятавшись за полуразрушенными сараями. Пахло гарью.

Рядом со мной стоял низенький огненно-рыжий мужик лет тридцати в трофейном мундире. Полковник Чумаков – начальник всей пугачевской артиллерии. В руках Федор держал тлеющий пальник – палку с намотанной паклей, пропитанной дегтем. Я опасался, что дымок демаскирует нас, но премьер-майор Наумов пер в атаку безо всякой разведки. Били барабаны, пехотинцы пытались чеканить «гусиный» шаг. Получалось плохо. С десяток лошадей везли в центре рядов пушки. Самого Наумова я не видел, но ближе к концу колонны наблюдалось несколько всадников.

– Это ты царь-батюшка лепо придумал – Федор дыхнул в меня табаком из трубки во рту – Пушкарская засада.

Я достал из-за пояса подзорную трубу Подурова. Глянул в нее, пытаясь разглядеть премьер-майора, но того заслоняли штыки солдат. Бодро идут. Только и видно пар от дыхания. С утра 12-го октября слегка подморозило. Температура опустилась ниже нуля.

– А еще лепше вчерась было – Федор все никак не мог успокоится – Как благодатно, душевно. Не зря поп наш, Сильвестр, благословил указ твой.

Я раздраженно покосился на Чумакова. Сзади зашевелились посыльные. У нас тут бой вот-вот начнется, а полковника на умиление пробило.

Впрочем сцена с чтением указа и правда вышла на загляденье. Мясников не только поставил на пригорок парадное кресло с ковром, но и позади его выстроил десяток нарядных казаков с саблями наголо. Несколько башкир начали бить в огромный барабан. Атмосфера стала напряженной, народ собирался вокруг пригорка, теснясь и толкаясь. Вперед вышел Почиталин в красном кафтане. Развернул указ, откашлялся. Громким, поставленным голосом зачитал документ. Тишина стояла такая, что пролетевшую муху можно было услышать. Как только Ваня закончил, я встал с кресла и зычно крикнул:

– Люба вам моя воля?

Что тут произошло с народом – трудно описать. Поднялся неистовый крик. Казаки рванули вперед и подняли меня на руки. Начали носить по лагерю, вопя благим матом. Все орали «любо, воля» и так продолжалось целый час. Наконец, меня вернули обратно, где седой, с длинной бородой священник в черной рясе с массивный медным крестом на груди прочитал молитву и благословил.

– Не пора ли палить, царь-батюшка?

– Не пора.

– Эх… Душа горит, такое дело затеяли… Дать волю народу! Вот бы по чарочке.

– Про сухой закон слыхал? – я убрал подзорную трубу за пояс – солдат уже было хорошо видно и без прибора.

Вчера я выполнил обещание и дал команду разбить бочки с вином. Присутствовал лично, пока грустный Шигаев опустошал емкости на землю.

– Слыхал, как не слыхать – Чумаков тяжело вздохнул, почесался.

– А ну пригнитесь там! – я шикнул на соседних пушкарей, что слишком явно выглядывали из-за укрытия.

– А что Сильвестер? – поинтересовался Федор – Больно грозен был вчера поп. Такой праздник, а он в сердцах.

– Не твоего ума дело – обрезал я полковника. Чумаков засопел, обиделся.

Сильвестр и правда был грозен. После объявления указа, явился незваным в шатер. Пенял мне, что не может благословлять убийство. Пусть и дворян-мироедов. Цитировал писание, заповеди. Пришлось тоже включить богословский режим. Писание я знал неплохо и сразил Сильвестора цитатой из Второзакония: «Когда ты выйдешь на войну против врага твоего… то не бойся, ибо с Тобой Господь Бог твой». Священник покачала головой, трубным голосом спросил:

– Откель знаешь Ветхий Завет, царь-батюшка?

– Учителя хорошие были – ответил я уклончиво. Перевел разговор на самого попа. К моему удивлению, он оказался из старообрядцев. Крестился двуперстно, клял и ругал никониан.

– Ты, Петр Федорович, был добр к нашей вере, разрешил открыть храмы на Москве – мы тебе отслужим. Проси, что хошь.

Я засмеялся. Что можно попросить у раскольников? Они сидят по скитам в тайге, прячутся от властей. Хоть Петр III до своей убийства и успел слегка ослабить гнет на староверов, в России все делается по пословице – «Жалует царь, да не жалует псарь». Внезапно мне пришла в голову одна светлая мысль.

– Прости, отче – я оборвал смех – Пошли весть по скитам оренбурским, да енисейским. Нужно, мне человек сто мужчин вашего уклада, верующих, семейных.

– Зачем? – священник удивленно на меня посмотрел – Нам заповедовано оружие в руки брать.

– Не придется им воевать. Работа для них будет. За оплату. Как соберутся – расскажу.

Сильвестер тяжело вздохнул, посмотрел на меня испытывающее, потом все-таки согласно кивнул.

– Пли!

Чумаков вздрогнул и неловко ткнул палкой в запальное отверстие. Пушка рыкнула, из дула вылетело пламя. Певучая картечь хлестнула по солдатским рядам, десятки пехотинцев с криками повалились на землю. Выстрелили и соседние пушки. Все заволокло пороховым дымом, но порывистый ветер тут же его унес. Я увидел как на дороге образовался ад. Оторванный руки, кровь… Фузилеры дали нестройный ответный залп куда-то в нашу сторону, засвистели пули.

– Картузы с порохом неси, банник давай – вокруг началась суета. Пушку откатили, начали заряжать.

Я смотрел не отрываясь. Русские люди убивают русских! На той стороне бегали офицеры, махали шпагами. Наконец, ступор прошел.

– Коня мне! – я выскочил из полуразрушенного дома, нашел взглядом Ивана. Ко мне уже подводили вороную лошадь.

– Федор, не забудь! – крикнул я в сторону батареи – Еще один выстрел и все!

– Помню, царь-батюшка! – откликнулся Чумаков.

Я хлестнул плеткой по крупу коня и тот сразу взял в галоп. За ночь я уже совсем свыкся с новым телом, приступы слабости прошли. Утренняя зарядка в шатре и обливание холодной водой тоже внесли свою лепту – чувствовал я себя отлично. Тело буквально слилось со скачущей лошадью и через минуту я уже был среди казаков.

– Господа, станичники! – я прокричал всадникам, что клубились позади Менного двора – Айда, покажем дворянчикам, где раки зимуют. За народ и волю!

Наездники заорали, потрясая пиками и по сотням взяли в разгон. Один отряд, из самых опытных яицких казаков помчался прямо по дороге. Еще десять сотен сборной солянки включая башкир, киргизов начали по полю охватывать Менный двор с двух сторон. Я тоже дал шенкелей лошади и окруженный дюжиной телохранителей включая Мясникова поскакал за первым отрядом.

Раздался еще один залп пушек, новые крики, выстрелы. Когда мы вынеслись на открытое пространство, все уже почти закончилось. Побитые оренбурские солдаты, не слушая офицеров и не желая выстраивать каре, побежали. Первые ряды легли под пиками казаков, вторые погибли от выстрелов из ружей.

Бой барабанов прекратился, флаги валялись на земле. Второй удар казаков и союзных башкир с обоих сторон дороги почти полностью уничтожил отряд Наумова. Лишь с полсотни человек улепетывали к Яицким воротам Оренбурга.

– Вперед, вперед! – закричал я, размахивая подзорной трубой.

Пугачевцы пришпорили лошадей и погнались за остатками гарнизонных солдат. И тут случилось чудо. На которое, я впрочем, рассчитывал. Бахнули пушки бастионов, мимо нас пронеслись первые ядра. Яицкие ворота слегка приоткрылись – впустить скачущих офицеров. Но бегущие вслед солдаты, вцепились в створки и не дали их закрыть. Сразу с десяток выживших пехотинцев начали протискиваться внутрь. А тут подоспели и мои казачки. Они сходу выпалили в щель и видимо попали. Створки начали раскрываться. Только бы бастионные пушки не выстрелили картечью!

– Быстрее! Еще быстрее – орал я как сумасшедший, подгоняя казаков. Башкиры уже кружили под бастионом, стреляя из луков по бойницам. Сколько длится перезарядка пушки? Две минуты, три?

Ворота уже были полностью распахнуты и там шла резня. Все новые отряды казаков врывались внутрь, били горстки гарнизонных солдат пиками, саблями. Те отмахивались ружьями со штыками.

– Тимофей! – крикнул я Мясников, доставая из-за пояса пистолет – Вперед.

Мы с трудом пробили пробку из станичников в воротах, я пришпорил вороного и пошел на таран. Несколько солдат в зеленых мундирах еще отбивались, отходя по стиснутой домами улочке. Я выпалил из одного пистолета, из второго. Отпрянул от удара штыком. Казаки уже растекались по городу, лезли на валы и в бастион по внутренним лестницам. Пара раз ударила пушка, раздались новые крики: «Бей барей!», «Никакого пардону!»… Город пал.

* * *
Граф Чернышев, пятидесятилетний генерал-аншеф и глава военного ведомства Российской империи, шел прихрамывая по анфиладе, которая соединяла здание Эрмитажа с Зимним дворцом. Лакеи, потряхивая париками, открывали двери, гвардейцы – брали на караул.

Эрмитаж был сооружен французским зодчим Деламотом больше десяти лет назад и в нем находился придворный театр, а также картинная галерея, основание которой положил еще Петр I. Здесь Екатерина любила собирать самых близких придворных на интимные вечера. Заканчивался спектакль – разряженные генералы, фавориты, чиновники шли играть в фанты, жмурки и даже прятки. Императрица была первая выдумщица и затейница.

– Ваше величество!

Граф поклонился в сторону Екатерины, сидевшей за карточным столиком, краем глаза оценил батальную диспозицию. Присутствовал новый фаворит императрицы, разодетый камергер Александр Васильчиков, а также две фрейлины – Александра Браницкая и Анна Протасова. Вся четверка играла в вист. На сукне лежали золотые фишки – именно ими велся счет робберов.

– Захар Григорьевич, подходи ближе, не чинись – позвала Екатерина генерала – Сашенька эль жю мал[1], наша пара терпит фиаско. Спасайте!

Императрица потрепала погладила по вихрам розовощекого пажа, стоящего за ее креслом.

– Матушка, Екатерина Алексеевна! Дозволь конфидентно доложить – Чернышев еще раз поклонился – Срочное известие от оренбургского губернатора Рейнсдорпа.

Екатерина неприязненно поджала губы, встала зашелестев юбками.

– Обождите нас, мы недолго.

В соседнем с салоном зале, императрица села в красное кресло, обмахнулась веером.

– Что там у тебя?

– Смута, государыня. Рейнсдорп докладывает, что восемнадцатого сентября, вор и бродяга, Емелька Пугачёв, объявил себя Петром третьим. Взбаламутил казаков и подступил с ними к Яицкому городку, но комендантом Симоновым был прогнан.

– Что-то мой супруг стал часто воскресать, – проговорила Екатерина, нахмурившись – Мало нам турецких дел и гатчинских дрязг…

Чернышев стушевался. Генерал не хотел влезать в ссору между императрицей и ее нелюбимым сыном Павлом Петровичем.

– Продолжай, Захар Григорьевич – Екатерина тонко уловила напряжение, охватившее Чернышева, располагающе улыбнулась.

– Мы бы скоренько сняли этому Емельке голову – продолжил генерал – Как это было допрежь с другими объявленцами. Но… народ ему потворствует. Рейнсдорп пишет, что Пугачеву удалось… – Чернышев замялся.

– Ну, договаривай – подбодрила его императрица.

– Пугачеву удалось взять Илицкую крепость.

В зале повисло тяжелое молчание.

– Зря мы упразднили генерал-полицмейстерство – произнесла Екатерина, нервно крутя бриллиантовый перстень на пальце – Не следовало отдавать полицию в ведение губернаторов.

Чернышев пожал плечами, продолжил:

– Рейнсдорп имеет опаску, что взбаламученные казаки приступят к Оренбургу.

– Ну это сказки! – отмахнулась Екатерина, читая письмо губернатора – Они Яицкий городок то взять не смогли!

– В губернии достаточно войск – осторожно согласился Чернышев – Но их верность вызывает сомнения… Поэтому я, с вашего императорского дозволения, прикажу князю Волконскому командировать из Калуги в Казань генерал-майора Фреймана – как вы помните он уже приводил яицких казаков к покорству в прошлом годе – и отправить из Москвы на обывательских подводах триста солдат Томского полка с четырьмя пушками; кроме того, из Новгорода в Казань послать на ямских подводах роту гренадерского полка с двумя пушками.

– Нужно поручить кому-то общий надзор над оренбургской замятней – Екатерина задумалась – Кто у нас из генералитета есть свободный? Или все турецкими делами заняты?

– Генерал-майор Кар.

– Напомни, кто таков?

– Опытный, хоть и молодой. Успел поучаствовать в войне с Пруссией.

– Сколько лет?

– Сорок. В отставку по здоровью просится. Но я не пустил. Пущай еще послужит.

– Молодой шибко. Ну раз других нет… Посылай его. Когда он будет у Оренбурга?

Чернышев замешкался, подсчитывая скорость войск – В конце октября, в первых числах ноября.

– Черепашье поспешание – усмехнулась императрица – Ну если Рейнсдорп не справится, Кар подможет. Жду добрый вестей, Захар Григорьевич! Привезите мне этого нового супружника… как его?

– Емелька Пугачев.

– Привезите Емельяшку в цепях, награжу.

– Все сделаем, матушка, не тревожься.

* * *
Под громкий церковный набат я ехал по Оренбургу. Казаки лавой растекались по улицам, давя последние очаги сопротивления. То тут, то там раздавались выстрелы, крики… Улочки все расширялись, мы проехали пустые базарные ряды, соборную церковь, дома богатых горожан и купцов. Пугачевцы врывались в здания, тащили наружу добро. Зачастую вместе с хозяевами. Я скрипнул зубами.

– Где Подуров? – крикнул я Ивану.

Ко мне подскакал полковник, поклонился в седле.

– Звал царь-батюшка?

– Тимофей Иванович! Уйми казачков. Чай не вражеский город берем.

Произнеся это я увидел, как какой-то азиат из калмыков или башкир в рысьем малахае выкидывает в окно меховую рухлядь своему соплеменнику. Теперь еще и беков со старшинами накручивать?

– Помилуй бог, Петр Федорович! – Подуров подкручивает ус – Рабята только барей трясут. Святое дело!

Понятно. Грабь награбленное. Но сейчас остановить беззаконие невозможно. Закона то уже нет. Потом награбленные богатства помещиков и правда придется забирать. И тут есть одна мыслишка.

– Чтобы к завтрему в городе все было тишь да гладь!

– Добре! – Подуров горячил коня, ему хотелось в бой – Что делать с казачками оренбурскими? Это сотня атамана Могутова.

– А что с ними? – я напрягся. Не все казаки присягнули Пугачеву. Были и те, что остались верными Екатерине. А ведь Пугачев посылал Могутову письма, пытался договориться…

– Заперлись в чернореченском бастионе, тебя, царь-батюшка, требуют!

Требуют они…

– Пошли за бомбардирами Феди Чумакова. Ставьте единорог, выбивайте двери. Кто сдастся – того разоружайте и сажайте под арест. Остальных – я провел рукой по горлу.

– Сурово! – полковник покачал головой, но оспаривать мой приказ не стал – Все сделаю, не изволь беспокоиться.

Миновав большой цейхгауз, гостиный двор, через знаменитые в будущем Елизаветенские ворота, мы выехали на центральную площадь к губернаторскому дому. На нем весел государственный флаг, придуманный Петром III – черный двухглавый орел на желтом фоне – и штандарт губернии. У здания только что закончился бой. Куда-то брел окровавленный солдат. На секунду он отнял руки и я увидел, что ударом пики ему выбили глаз, глазное яблоко моталось на толстом нерве, как маятник.

Меня замутило, но я не отвел взгляда.

– Добейте! – промычал солдат в нашу сторону. Раздался выстрел, голова мужчины дернулась и он упал на брусчатку. Туда, где лежали его сослуживцы – трупов солдат на площади было много.

– Споймали! – к нашему отряду подбежал, придерживая саблю в ножнах рукой, Чика.

– Кого поймали, Иван Никифорович? – я спрыгнул с лошади, поднялся по ступенькам парадного крыльца губернаторского дома.

– Рейнсдорпа! Сначала этот, шаматон[2], отстреливался, потом шпажкой своей решил помахать. Хлопуша ему по голове кистенем вдарил, но вроде жив и даже оклемался.

– Перевяжите его и тащите сюда – я присел на последнюю ступеньку, перевел дух – А также всех офицериков давайте також на площадь. И народа, сгоните, народа. Ах, да! Скажи Хлопуше, чтобы в особняке ничего не смели дуванить! Это теперь все государево.

– Поставим караулы – Чика заухмылялся, послал несколько казачков передать мои приказы.

Набат, наконец, прекратился, спешившиеся пугачевцы начали утаскивать трупы. В городе еще была слышна стрельба и даже несколько пушечных залпов, но постепенно бой сходил на нет.

Я посмотрел на небо. Распогодилось. Облака разошлись, показалось солнце. И даже немного потеплело.

Первым на площади появились вовсе не офицеры, а благочинный Егорьевской церкви священник Михаил. Пузатый, чернобородый поп шел в окружении моих полковников, осеняя всех крестом. Зачем он это делал – было загадка. После представлений, Михаил принялся просить о снисхождении к горожанам. Пока мужчина распространялся о милосердии, мы с Подуровым переглянулись. Тот провел рукой по горлу. Ясно. Могутов все.

Вокруг крыльца постепенно начала собираться толпа из пугачевцев и жителей Оренбурга. Испуганный народ галдел, кто-то даже плакал.

– А ну тихо! – я рыкнул и гвалт стих. Поп тоже замолчал.

– Что отец Михаил… Семинарию кончал? – спросил я священника громко.

– В самом стольном городе Питере! – гордо отвечал благочинный, оглядывая свою паству.

– А царя Петра Федоровича видел? – я нахмурился. Сейчас мы проверим как работает харизма Пугачева.

– Видел, как не видеть.

Я встаю со ступеньки, пристально смотрю в глаза священника.

– Узнаешь ли меня, Михаил? Своего царя, Петра Третьего?!

Повисает тяжелое молчание, глаза попа бегают. Ну же!

– Признаю царь-батюшка! Ты наш амператор, Петр Федорович!

Народ на площади охает, начинает шушукаться.

– Все слышали? – оборачиваюсь к жителям Оренбурга – Готовы ли присягнуть своему царю?

Раздается дружное «Да» и «Готовы».

– Иван – я подзываю Почиталина – Зачти указ о воли и пущай начинают присягать.

Казак кивает, разворачивает манифест. Начинает его читать громким голосом. Реакция горожан более сдержанная, чем пугачевцев. На руках меня никто не носит – но лица светлеют, народ машет руками, одобрительно кричит. Начинается присяга.

Оренбуржцы выстраиваются в очередь. Иван записывает имя и звание, люди произносят «клянусь» и целуют мне руку.

– Ваше величество! – сквозь толпу пробивается румяный, бритый мужчина в черном длиннополом казакине. На кожаной лямке через плечо висит перепачканный мазками красок деревянный ящичек – Меня Володимир Непейвода кличут. Обрелось во мне усердие рисовать разные картины. Разрешите – заискивающе улыбнулся живописец – Запечатлеть ваш лик в столь торжественный момент!

Полковники переглянулись, заулыбались. А зря! Тут все серьезно. Пропаганда нового царя среди населения – великое дело. Мы еще с этой живописи лубочных картин наделаем и разошлем по городам и весям.

– Рисуй. И чтобы в точности все было. Народ дает присягу, пишется в списки – я кивнул на усердно корпящего Почиталина, которому даже вынесли из резиденции стол и стул.

– Все исполню, царь-батюшка!

Живописец раскрыл ящик с кистями и красками в стеклянных пузырьках, заткнутых деревянными пробками. Терпко запахло скипидаром и олифой. Покрыв портрет серым грунтом, Непейвода начал рисовать. А я повернулся обратно к отцу Михаилу.

Теперь надо избавиться от священника, ибо то, что здесь сейчас начнется – я заметил, как на площадь стали заводить пленных офицеров – не для его глаз.

– Иди, с богом батюшка, готовь благодарственный молебен – приду – я ласково улыбнулся священнику – Все будет ладно.

Поп осеняет всех крестом, поворачивается уйти…

– Стой! – тут мне в голову приходит не очень приятная мысль.

Священник с тяжелым вздохом поворачивается.

– Кого в многолетиях поминать будешь?

Посла литургии, при оглашении проводящим службу священником 'Многих лет', обычно поминают патриарха, местного епископа и членов правящей династии.

– Кого епархия указала, того и буду!

– Нет! Катьку запрещаю поминать! Грех на ней великий. Покушалась на жизнь мужа свого.

Казачки одобрительно закивали. Михаил оглянулся, помрачнел. Посмотрел вопросительно на паству.

Я решил не дожимать его. Мало ли… Ссорится с духовными властями – себе дороже.

– Иди с богом, вечером буду в храме.

Поп уходит, а на крыльцо поднимаются полковники. Подуров встает справа, Мясников слева. Лысов с Чумаковым встают позади. Появляются и башкирский старшина Юлай Азналин с киргиз-кайсацким ханом Нур-Али. Салавата Юлаева не вижу, зато вспоминаю о Лидии Федоровне Харловой.

– Чика, скачи в лагерь, привези вдову майора с братом – подавая руку для нового поцелуя, я разыскиваю взглядом Зарубина – Только не сразу. Через пару часов.

– Так нет у меня часов то… – удивляется полковник – Как расчесть время? Может к обедне? Когда прозвонят?

– А вот тебе царь-батюшка золотые часики – сквозь толпу подходит Максим Шигаев с широкой улыбкой – От всего нашего обчества дар.

Подает мне золотые часы-луковицу на цепочке. Откидывает крышку, играет простенькая мелодия. Дорогая штучка. И наверняка украденная при захвате города.

– Что с боя взято – то свято – понимает мои сомнения полковник.

– Добре – я иду на сделку с совестью, передаю часы Чике и тот вскакивает на коня. Очередь горожан тем временем не уменьшается, народ на площади прибывает.

Наконец, Хлопуша выводит губернатора. Высокого пожилого мужчину с гордым лицом, в старомодном парике, испачканным кровью. На лбу у Рейнсдорпа повязка, мужчина прихрамывает. Руки у него связаны спереди уздечкой, глаза бешенные.

Губернатор ругается, мешая датские слова и русские.

– Fols[3]! Сей же час отпусти! Арекбузирую! Варвары, beskidte sviner[4]…

– Иван Андреевич! – я и не думаю вставать со ступеней – Ну зачем же так? Оконфузились? Сдали город? Имейте честь держаться достойно…

Теперь уже в мой адрес летит порция ругательств. Опять мешая слова, Рейнсдорп кричит, что я заклейменный вор Емелька Пугачев. О чем ему давно известно.

Тут губернатор подставляется.

– Господа, полковники, честной люд! Вы видите на моем лице клейма? – тут я уже привстаю, оборачиваюсь к горожанам. Слышу выкрики «нет», «не видим».

– А слышали как меня признал отец Михаил?

– Да!!

Народ волнуется, принятие присяги остановилось.

– Это ты, немец, вор! – я обличающе указываю пальцем на дергающегося в руках Хлопуши губернатора – Своего царя предал ради Катькиных подачек!

Рейнсдорп, разумеется, никакой не немец – датчанин, но народ в такие детали не вдается.

– Не сметь так про императрицу! – из толпы арестованных офицеров пытается выскочить судя по цветному нашейному платку молодой поручик или подпоручик. И тут же получает от казака плашмя саблей по голове. Падает на брусчатку, пытается встать, но бесполезно.

– Тащи губернатора к остальным – я машу рукой в сторону толпы пленных.

– Царь-батюшка, енерала то мы не смогли взять – Подуров подходит ближе, вздыхает – Порубили его казачки.

– Какого генерала?

– Обер-коменданта крепости, енерала Валленштерна.

– Ну и пес с ним – захохотал полковник Лысов – Сейчас и этих порешим.

Я сосчитал офицеров. Двадцать один человек, включая губернатора.

– Иван! Опроси офицериков, имена, звания…

Почитаев уходит к пленным, а я заглядываю в картину Неплюйводы. Мужик – явно талант. Так точно успел набросать контуры всего нашего «натюрморта». Люди целуют мою руку, Иван читает указ, священник крестом благословляет (тут художник слегка приврал).

Я примерно представляю, что будет дальше с офицерами. Даже внутренне готовлюсь. Но вот стоит ли это видеть художнику? Он ведь потом такое нарисует – век не отмоешься. Вот изобразил гениальный Репин, как Иван Грозный убивает своего сына – и уже никого не волнует, было ли это в действительности. Все уверены, что Иван Васильевич точно порешил родную кровь. А ведь исследователи потом выяснили, что царевич умер от отравления мышьяком.

– Десять прапорщиков – начал докладывать Иван – Семь подпоручиков и поручиков, два капитана и один полковник. Ведут себя предерзко, царь-батюшка!

– Ничего, это мы сейчас поправим – я в окружении полковников спустился с крыльца. Стал разглядывать офицеров – те меня. С вызовом так. Хмурые, озлобленные, с окаменелыми лицами, они стояли в небрежных позах, с руками, засунутыми в карманы, как бы стараясь этим подчеркнуть полное презрение к пленившему их бородачу.

– Ти, вор, отвьетишь за все! – Рейнсдорп опять начал себя распалять – Я…

Бац! Хлопуша ударил губернатора по губам, пленные рванули вперед и тут же были стиснуты казаками. Щелкнули курки пистолетов…

– А ну осади! – я рявкнул так, что все подались назад – Послушайте меня внимательно и сириозно, господа хорошие. У вас два пути.

Один – в могилу. Казачки вас растерзать хотят, хоспода. И за дело. Крови невинной вы налили много. Особь когда за прошлом году станичников картечью покоряли.

Казаки одобрительно ворчат.

– Второй путь – дать мне присягу и признать своим царем. Служить верой и правдой, замаливать ваши грехи службой. Кто хочет жить, выходи направо.

Я протянул руку, показывая, куда надо встать. Никто не направо не встал. Один офицер даже плюнул презрительно на землю.

– Ну что ж… Хлопуша, вешай губернатора. Вон там, прямо на флагштоке.

Жестокий век – жестокие нравы. Попади я сразу Рейнсдорпу – он бы меня сначала на дыбу в Тайную канцелярию отправил. А затем с удовольствием, по приказу властей, четвертовал.

– Это мы с радостью! – у Хлопуши оказалась с собой веревка, обвязанная вокруг тулупа. Он ее быстро закинул на флагшток здания, сделал петлю. Казаки схватили губернатора и поволокли к крыльцу. Перевязали руки назад, сунули голову в петлю. Многие офицеры смотрели на это с ужасом. Да, господа, вот такое оно крестьянское восстание.

– Иван Андреевич! – я обратился к Рейнсдорпу – Одумайся, повинись.

– Нихт!

Казаки поняли все без указаний, натянули веревку в четыре руки и губернатор дергая ногами взмыл вверх. Народ на площади дружно вздохнул.

Я же обернулся обратно к офицерам. Живой Рейнсдорп еще дергал ногами, бил каблуками сапог о стену, а я уже ткнул пальцем в пожилого полковника с бакенбардами – Этого теперь.

Еще двое казаков бросились к мужчине, связали ему руки.

– Бога ради! – почти расплакался полковник – У меня семья, детки.

– Так и подумай о них! Присягни.

В глазах офицера страх боролся с долгом. Последний победил. Я внутренне перекрестился. Убиваю людей. Но с этого начинается любая власть. Елизавета замучила Анну Леопольдовну с сыном Иоаном. Екатерина приказала убить Петра III. Александр I молча одобрит удушение отца, Павла I Власть строится на крови. Словно дом на фундаменте. Тот властитель, который боится крови – прольет ее в итоге в разы больше. Или сам сгинет.

Меня уже поколачивало, но я держался. Полковник повис, хрипя, на втором флагштоке.

– Кто там следующий? Давай теперь капитанов. Вот этого – я ткнул наугад в черноволосого худощавого мужчину с рыбьими глазами в черных буклях на голове.

– Я пожалуй, выберу жизнь – тихо проговорил он.

– Николай Арнольдович! – изумились сослуживцы – Как можно?

– Господа! – губы у офицера дрожали – Я последний в роду. Детей нет. Поймите!

– Ваша фамилия? – я киваю соседнему казачку на кинжал за поясом, тот подает мне широкий бебут.

– Граф Ефимовский – с гордостью отвечает капитан – Николай Арнольдович.

– И что такой аристократ делает в нашей глуши? – хмыкаю я.

Офицеры молчат потупившись. Ефимовский разглядывает небо.

– Небось, сосланы за дуэль? Я угадал. По глазам вижу, что угадал. Ну что, мусью, вот вам кинжал – протягиваю бебут – Режьте свою косицу. Больше вы не граф и не дворянин.

Пленные смотрят на меня в еще большем ужасе. Похоже, это их пугает даже больше, чем повешение.

– Я… так не могу – Ефимовский в шоке – Присяга, ладно. Но графское достоинство… Кто же я тогда?

– Хлопуша!

Верзила хватает графа за шкирку, тащит на крыльцо. Народ улюкает.

– Я согласен!!

Дрожащими руками капитан отрезает офицерскую косичку, бросает ее с содроганием под ноги.

– Это все?

– Нет. Садись за стол – я перешел на «ты» с графом – Пиши отказное письмо.

– Какое письмо?

– Ты, граф Николай Арнольдович Ефимовский. В доброй памяти и трезвом рассудке, отказываешься от графского и дворянского достоинства, добровольно присягаешь истинному императору Российскому, Петру III Готов служить ему верой и правдой. Писано собственной рукой. Число, год, подпись.

Теперь офицеры и вовсе смотрят на меня как на дьявола. С рогами и копытами. Из ноздрей идет серный дым. Полковники и казаки ухмыляются.

– А то знаю, я вас умников! Посмеетесь над обчеством, дадите ложную присягу, а потом деру. Упадете в ноги Катьке, она глядишь, ради родовитых папеньки с маменькой простит. А нынче врешь, не обманешь. Пиши два письма. Одно у меня останется, другое в Питер с оказией пошлю. Женушке, лично в руки – я оглядываюсь на окружающих, те смеются, хлопают себя по ляжкам – Пусть знает, что ее графья да бароны пошли на убыль.

– Это ты, Петр Федорович, здорово придумал – Мясников в удивлении качает головой – Обратной дороги им не будет.

– Катька тебя, царь-батюшка, с амператоров разжаловала – смеется Лысов – А ты ее графьев, да книзей разжалуешь. Сочтетесь.

– Хлопуша – я, игнорирую полковника, поворачиваюсь к каторжанину – Вздерни второго капитана. Чтоб быстрее думали. Некогда мне с ними валандаться.

Вот это византийская жестокость и сломала офицеров. Они попятились назад, закрестились. Потом по одному, с рыданиями и зубовным скрежетом, начали мне присягать, отрезать косички и писать отказные письма. Лишь трое передумали и были повешены.

После такого присягу оставшихся горожан я, разумеется, перенес на следующий день и распустил народ.

– Как же обмельчало офицерство – вздохнул Подуров, когда мы входили в губернаторский дом – Вот во времена Петра… Какие люди были!

Я покивал. Действительно, в царствование Петра Великого гнет на крестьянство был не меньше. По подсчетам некоторых историков население России уменьшилось на четверть. Но не было такого жуткого культурного разрыва между дворянами и крестьянами. При Екатерине же аристократы стали, по сути, иноземцами – французский язык, образование как в Европах приглашенными «мусью»… Обязательную службу в армии им отменили, телесные наказания тоже, поместья с крепостными – на, получи. Вот и сгнила элита. Удастся ли вычистить эту плесень из страны?

– Нет – подумал я про себя – Так быстро хребет этой гидре мы не переломим. Сгнила элита, да не вся. У Екатерины не только «графья Ефимововские» – есть и Суворов с Ушаковым, Потемкин с Орловыми. Радищев опять же, Державин…

Уже в дверях я оборачиваюсь к офицерам, что стоят понурые, ожидая, когда конвой отведет их обратно в казармы, кричу:

– Эй, Ефимовский!

Тот вздрагивает, поднимает голову. Смотрит на меня с мукой в глазах. Как и сотни горожан, что явились на присягу, но еще не разошлись.

– Ты спрашивал, кто ты теперь есть? Запоминай. Подданный царя Петра Третьего, гражданин Российской империи, Ефимовский Николай Арнольдович.

Солнце скрывается за тучами, мы заходим внутрь губернаторского дома.

Глава 3
– Снимите трупы губернатора, полковника и тех поручиков, что в отказ пошли. Отдайте тела семьям для похорон, если они местные – давал я распоряжения Ивану Почиталину, пока мы поднимались по широкой парадной лестнице губернаторского дома.

Здание состояло из двух частей. Жилых помещений и канцелярии. Они были соединены остекленным переходом. Сначала я, минуя караул из двух казаков, зашел в приемную. Стены обиты светло-синим шелком, резная, под слоновую кость, искусной работы мебель.

– Кучеряво живут! – вздохнул Почиталин, разглядывая картины в рамках. Пейзажи, сценки из сельской жизни…

Потом мы зашли в кабинет, который был украшен еще одной картиной. Парадным портретом Екатерины Великой. Несколько не мешкая – вслед за Иваном внутрь ввалились полковники – я собственноручно скинул императрицу на пол, уселся за заваленный документами стол.

– Не чинитесь, господа казаки – я выложил пистолеты и саблю прямо на пачки с бумагами, потом встал, повесил зипун с золотым позументом на спинку кресла – Несите стулья из приемной.

Станичники переговариваясь, стали рассаживаться. Я рассматривал кабинет. Венецианское зеркало, под расписным потолком два хрустальных, иностранной работы, фонаря. Драгоценные персидские ковры на полу. Всюду расточительная роскошь, великолепие. Прав Иван. Кучеряво жил губернатор. Видимо, с Семилетней войны немало сумел вывезти.

– Тимофей Иванович – я обратился к Подурову – Грабежи остановили?

– Все троху успокоилось – отрапортовал полковник – Я приказал казачков расселить по господским домам и казармам. Калмыков и башкиров отправил в Бердскую слободу. Во всех бастионах и на воротах стоят усиленные караулы. По городу пустилим разъезды гвардейцев.

Подуров посмотрел на Мясникова. Тот ему кивнул, повел плечами. Хоть сейчас сам поедет наводить порядок. Оба полковника мне все больше нравились. Храбрые, верные…

– Что с пленными будем делать? Больше трехсот солдат сдалось. Побросали ружья и тикать.

– Позже решу – кое-какие идеи на этот счет у меня были.

– Зря ты офицериков в службу поверстал – развалясь на стуле проговорил Лысов – Братьев наших из могутовской сотни порешили, а этих…

Спускать такое было нельзя. Я одним рывком преодолел расстояние между столом и полковником. Ударом ноги опрокинул казака вместе со стулом на пол. Лысов был профи. Упал, перекатившись. Схватился за кинжал. Тут же попытался встать. Но я ему не дал. Ударил сверху в голову с правой, прижал к паркету, заломив руку с клинком. Полковник замычал от боли, краем глаза я увидел, что станичники повскакали на ноги, смотрят на нас, сжимая рукояти саблей. По полу потекла кровь.

– Ты кому бляжий сын, смеешь супротивиться?!! – я нажал коленом на голову Лысову. Лицо того покраснело – как бы удар не хватил. Полковники подошли ближе. Повисло тяжелое молчание.

– Винюсь, царь-батюшка, Петр Федорович – прохрипел наконец Лысов – Сдуру ляпнул.

– Ты Димка, помни свое место – грозно позади меня произнес Подуров – На кого хвост задираешь! Петр Федорович, отпусти, дурака. Мы его воспитаем обчеством.

– Берете на поруки? – я оглядел полковников.

– Берем! – дружно ответили казаки.

Я отпустил Лысова, напоследок выдав тому пинка – Жди за дверью. Там твое место!

Тот лишь скрипнул зубами, и не оглядываясь вышел.

Я сел обратно в кресло, перевел дух. Иначе никак. Бессмысленную вольницу из казаков надо выбивать сразу. Иначе регулярные войска Екатерины раскатают нас в блин. А Лысов мне и так враг – хуже уже не будет.

– Что с пушками? – я зло посмотрел на Чумакова. Тот моментально вспотел. Встал, сжимая шапку в руках.

– Все добре. Наш артеллерейскей наряд завезли в город, поставили во дворе цейхгауза.

– Каков городской пороховой запас? – я бессмысленно пошелестел бумагами на столе – Сколько ядер хранится в цейхгайзе? А картечного запасу? – продолжил я добивать полковника.

Тот словно ученик не выучивший урок, стоял краснел и продолжал мять шапку.

– Соберешь с утра городских кузнецов и приведешь сюда.

– Зачем?? – Чумаков впал в окончательный ступор.

– Позже разъясню. Максим Григорьевич!

Шигаев подскочил словно Чумаков.

– Да, царь-батюшка!

– Счел городской хабар?

Полковник замялся, стрельнул глазами на остальных. Те рассматривали расписные стены.

– Нет ешо. Сей же час отправлюсь.

Я посмотрел стволы пистолетов. Увидел нагар. Надо чистить. И обязательно зарядить!

– Сей же час не надо, а вот завтра, чтобы полная роспись была у меня. И перевези казну из лагеря в дом губернатора.

Я покрутил головой разыскивая какой-нибудь сейф. Ничего подобного в кабинете не было. Где же Рейнсдорп хранил свои капиталы?

– Все сделаю, царь-батюшка! – Шигаев сел, перевел дух.

– Завтра устроим смотр казачкам на главной площади – я посмотрел на Подурова – Переверстаем сотни.

С яицким войском полной ясности не было. Насколько я помнил историю, всего на Южном Урале по последней переписи было около 5–6 тысяч казаков, сведенные в 7 полков. Два или три полка под командованием генерала фон Вейсенштейна отправились покорять турков. Оставшиеся части – разбросаны по огромной территории – от Астрахани до Тобола.

– Царь-батюшка! – в дверь заглянул казак со шрамом на лице. Тот самый Никитин, с которым мы еле похлебку в лагере – Внизу, в подвале заперся какой-то шаматон. Отворять отказывается, ругается матерно. Дверь там железная, просто так не выбить.

Мы с полковниками переглянулись.

– Ну пойдем посмотрим, что за шаматон такой…

В приемной на подоконники сидел хмурый Лысов, лузгал семечки. Шелуху бросал прямо на персидский ковер. Заметив меня, соскочил на пол, вытянулся смирно. Я ничего не сказал, прошел мимо. Все полковники устремились за мной.

– А где слуги и семья губернатора? – тихонько спросил я у Ивана пока мы шли по дому.

– Разбежались. Ништоо, казачки споймают.

В подвал вела крутая винтовая лестница. Спустившись я подошел к двери, которая была окована железом. Казаки столпились позади.

– Эй, кто там заперся? Отворяй! – я пнул дверь сапогом.

– Горите в аду, бляжьи дети! – заорал истеричный мужской голос, послышались сдавленные рыдания.

– Отворяй, или я велю из арсенала принести гаубицкую бомбу. И мы взорвем дверь.

В ответ – тишина.

– Ладна, робята, несите бомбу.

– Стойте! Если я открою…

– Будет тебе жизнь.

– А если…

– Открывай дверь, выродок – Мясников бухнул по железу пудовым кулаком – Сам царь тебе слово дает. Что тебе еще нужно?!?

– Ну раз так… – заскрипел замок, дверь приоткрылась. К нам щурясь вышел худощавый мужчина лет сорока в черном, служебном камзоле, белых гетрах. Серый такой, неприметный.

– Кто таков?? – грозно спросил я.

– Секретарь его светлости. Немчинов. Аристарх Глебович.

– Из немцев? – хмыкнул кто-то из полковников.

– Никак нет-с. Батюшка мой был из славного города Гамбурга. Приехал на службу еще к его величеству Петру Алексеевичу!

– У кого фонарь? У тебя, Ваня? – я оглянулся – Заходи первым.

Мы зашли и сразу поняли – вот она, сокровищница губернатора. По всему подвалу стояли железные ящики – десять штук – с огромными навесными замками.

– У кого ключи? У тебя Немчинов?

– Так точно-с! Казначей мне оставил, когда бежать собрался. Вот извольте-с.

Мне была передана целая связка ключей.

– А ты что же не убежал? – я открыл первый ящик. Он был полностью заполнен золотыми червонцами, рублями с профилем Екатерины. Полковники дружно вдохнули. Второй был забит драгоценностями – перстни, дарственные медали…

Во третьем ящике было серебро. В четвертом – какие-то документы. Я поворошил бумаги – увидел карту с отметками.

– Ваня, иди сюда, посвети!

У меня в руках была карта губернии и окрестных земель с указанием воинских гарнизонов. Вот так повезло! Такая карта дороже целого железного ящика золота будет.

– Хотел сбежать – вздохнул Аристарх Глебович – Но замешкался, а тут уже казачки в доме кричат-с. Испужался, спрятался тут.

– Ладно, Немчинов. Пошли наверх. Я сам тут все запру и выставлю еще один пост. Никитин!

– Да, ваше величество!

– Встаешь на пост здеся, у двери! Чтобы муха не пролетела!

– Все исполню, царь-батюшка!

Десятник вытянулся во фрунт.

Вернувшись в кабинет, я сказал Немчинову и Почиталиню ждать в приемной, распустил полковников устраиваться на постой, а сам принялся разглядывать карту. Оренбургская губерния – была пограничной только с одной стороны, с южной. В этом направлении она соседствовала с Младшим и Средним Жузами, где живут будущие казахи. Сейчас они называются киргиз-кайсаки. Большая часть этих племен принесла присягу Екатерине, но клятвы эти весьма условны и казахов никто особе не контролирует. Именно против их набегов и была построена оренбургская крепостная линия. И именно киргизы одними из первыми пришли на помощь Пугачеву.

На севере, востоке и юго-западе край граничит с казанским, сибирским и астраханскими губерниями. Откуда совсем скоро полезут правительственные войска давить восстание. Я поворошил документы на столе. Нашел переписку Рейнсдорпа с губернаторами и центральными властями – просьбы о помощи, рекомендации, инструкции… Заодно выяснилось, почему на доме висят флаги. Из Питера с большим опозданием, поступило ЦУ праздновать недавнюю свадьбу царевича Павла I с Вильгельминой Гессенской. «Сынок» обзавелся первой супругой, которая через несколько лет умрет во время родов. А до этого будет сильно отравлять жизнь Екатерине своими интригами. После Вильгельмины Павел женится на еще одной немецкой принцессе (им медом в России что ли намазано?) Доротеи Вюртембергской. После перехода в православие – Марии Фёдоровне. Вот та оставит мощный след в российской истории. После убийства Павла станет вдовствующий императрицей, будет «рулить» своим сыном Александром I, да и всеми великими князьями – братьями Александра.

– Царь-батюшка, тут Чика вдову привез – в кабинет заглядывает Почиталин. У него за спиной маячит Немчинов.

– Зови. И вот, что, Ваня. Отбери-ка мне десять лучших казаков со всех сотен, будет им дело большое.

– Как же я лучших отберу? – растерялся Почиталин.

– А ты есаулов, да полковников поспрашивай. Списки с указов сделали?

– Да вот, сержантик пишет, да все никак не закончит.

– Бери Немчинова – я ткнул пальцем в секретаря – Пущай помогает.

Надо всех к делу пристроить. Даже Харлову.

– Татьяна Григорьевна! – я встаю, делаю несколько шагов навстречу к девушке. Сегодня вдова пришла в компании вихрастого, конопатого мальчика с грозным выражением лица. Сама Харлова явно плакала – глаза и губы припухли, виден даже некоторый маскирующий макияж в виде пудры.

– Убийца! – вдруг выкрикивает мальчик – Душегуб!

– Коля!! – вдова хватает пацана, пытается его оттащить назад.

Я присаживаюсь на один из стульев, оставленных полковников, достаю пистолет. Харлова бледнеет, ее брат замолкает, смотрит на меня огромными голубыми глазами. Я начинаю чистить ствол шомполом. Мы все молчим. Вжик-вжик…

– Успокоился? – я киваю на стулья рядом с собой – Садитесь, поговорим.

Брат с сестрой переглядываются, выбирают самые дальние от меня стулья.

– Жить пока будем здесь. На тебе, Татьяна Григорьевна, дом. Надо нанять кухарку, прачку, слуг. Закупить еду на рынке. Деньги я выдам.

– Право дело, я… – Харлова кусает губы – Я не готова… Может быть вы…ты… все-таки отпустите нас в Казань?? Умоляю!

– Никак невозможно, Татьяна Григорьевна – я качаю головой – Там вас допросят, узнают все про наше войско.

– Я все-равно сбегу! – кричит мальчик, вскакивая – И сам всем расскажу! Меня и в полк возьмут! Убивать вас, истреблять нещщадно! Как диких зверей!!

– Николай! – теперь уже Харлова начинает умолять брата – Пожалуйста! Ты же обещал мне…

– Снидать будем вместе. Обед, ужин – я проигнорировал вопли мальчика – Чтобы Коленьке не пришло в голову бухнуть мне что-нибудь в суп.

– Как ты можешь подумать такое?!? – вдова в гневе сама не заметила, как перешла со мной на «ты» – Это низко!

– Низко запарывать крепостных до смерти – тут уже завелся я – Продавать их словно лошадей. Отбирать девочек у матерей и сбывать их султанам в гаремы!!

– Ложь! Это запрещено! – Харлова покраснела. Даже сквозь пудру стало видно, как заалели ее щеки – Матушка-императрица запретила торговать крестьян без земли и вывозить к нехристям.

– И все на этот запрет плюют – я убрал пистолет за пояс, встал – Подмазал стряпчего и делай что хош. Любую гнусность, любое паскудство. Рассказать, тебе про Салтычиху, Коленька? – я обернулся к парню – Про барыньку из Москвы? Про настоящих зверей?!?

Вдова опустила голову, тихо произнесла – Умоляю, Петр Федорович, остановись!

Коля лишь вертел в удивлении головой. Его боевой настрой явно прошел.

– Идите, устраивайтесь – также тихо ответил я – Постарайтесь приготовить что-нибудь к ужину

* * *
К моему удивлению, Татьяна оказалась вполне расторопной хозяйкой. В отсутствии слуг, сама разыскала кухню, ледник и приготовила нам вполне достойный даже не ужин, а поздний обед. Жаркое с соусом, что-то вроде салата с редькой и морковью, разнообразные пироги. Испекла хлеб. Я был поражен.

– Жизнь в Нижне-Озерной не была легка – Харлова без слов поняла мой вопрос – Многое приходилось делать самой. У нас всего одна крепостная была, Глаша. Муж постоянно по службе. Я сама шила, готовила…

Эх, как же картошки не хватает! Овощ уже завезен в Россию (еще Петром I), но пока не получил должного распространения.

Кушали мы за огромным дубовым столом в шикарной гостиной Рейнсдорпа. Фарфоровая посуда, хрустальные бокалы…

– Прямо удивительно – Харлова покачала головой – У вас появились манеры. Вы умеете пользоваться ножом! То, что я видела раньше…

Коля нахмурился, уставился мрачно в тарелку.

– Не будем о прошлом – я налил вдове красного вина из бутылки. И сразу почувствовал себя распоследней сволочью. Казачками пить запретил, а сам употребляю – Мы же договорились начать с чистого листа.

Татьяна опять раскраснелась. Но теперь по другой причине – вино ударило ей в голову. Выглядела она при этом чудесно. Даже траурное черное платье ее не портило. Я залюбовался девушкой. Но мое любование долго не продлилось. Стук в дверь, смущенный Иван просовывает голову.

– Царь-батюшка, Овчинников с Твороговым приехали!

Я закрыл глаза, протер руками лицо. Устал. А ведь так нужны силы. Сейчас я должен сдать свой главный экзамен Хранителя. Ведь именно Андрей Афанасьевич Овчинников – был правой рукой Пугачева. Его дети собрали прах казненного Праотца и заложили святилище у станице Зимовейской. Сам Андрей Афанасьевич погиб в битве на степном берегу Волги и дожить до крушения дела всей свой жизни не успел. А может оно и к лучшему – так бы без сомнений его бы казнили на Красной площади вместе с Чикой-Зарубиным, Шигаевым, Подуровым и другими казацкими полковниками и генералами. Слишком уж он был активным и уважаемым членом восстания.

– Зови к столу. Сначала Овчинникова. Перемолвится мне с ним надо – я приглашающее машу рукой. Харлова поколебавшись встает – Петр Федорович мы сыты, пойдем.

Дергает за руку Коленьку. Я внимательно на нее смотрю, но не препятствую. Доверия ей пока нет. Казаки убили мужа, саму чуть не изнасиловали. После такого она еще хорошо держится.

– Приборы для твоих друзей пришлю с Иваном? – вдова вопросительно на меня смотрит.

– Будь любезна. Благодарю за обед.

Брат с сестрой уходят, сталкиваясь в дверях с мощным, мускулистым брюнетом лет тридцати. Одет в простой казацкий чекмень, шаровары. За поясом аж две сабли. Обоерукий боец? Ни отец, ни дед ничего про это не рассказывали. Двигается стремительно, легко. Такие же голубые глаза, как у Татьяны, смотрят с прищуром, весело. Казак ищет красный угол, не находит.

– Вот нехристи-лютеране! – Овчинников легко улыбается, демонстрируя белоснежные зубы – Даже перекреститься некуда. Мое почтение, Татьяна Григорьевна!

Овчинников стаскивает шапку, изображает легкий поклон. Харлова меняется в лице, не отвечая, подталкивает брата к двери. Уходит.

– Эх, все никак не простит. Мужа то ее, я ухайдакал на валу форта. Крепкий был вой.

Я встаю, подхожу ближе. Овчинников ничуть не смущаясь распахивает объятия.

– Петр Федорович, надежда ты наша! Все казачестве тебе в ножки кланяется. Это же надо! Пока я в Бердской слободе прохлаждался, ты Оренбург на саблю взял. Вот же визгу скоро будет в Питере!

– Саблю вообще из ножен не доставал – я улыбаюсь, мы обнимаемся. От атамана пахнет порохом, табаком, лошадиным потом…

– Да, да, в баньку бы надо – вздыхает Андрей Афанасьевич уловив что-то в моем лице – Щичаз закончим делишки наши, попаримся.

– Наши делишки только начинаются – я тяжело вздыхаю – Садись на стол, наливай вино. Из погребов самого губернатора.

– Все знаю, все уже послоухал от братьев-казаков. Превозносят тебя до самых небес. Виват! – Овчинников налил вино в бокал Коленьки, махом выпил.

В гостиную зашел Иван, принес тарелки, вилки. Сразу за ним появился высокий, с узким лошадиным лицом мужчина, на котором бросается в глаза густая растительность. Творогов. Еще один атаман пугачевского войска. Уважаемый казак, правда с гнильцой, как у Лысова. Вместе с Чумаковым предали Пугачева и сдали его властям.

– Хлеб да соль!

– Едим да свой – смеется Овчинников, начиная накладывать себе жаркое.

– Петр Федорович! Я думал моя виктория будет громкой, но твоя… – Творогов тоже лезет обниматься. Вот никакого почтения перед царем. Внутренне морщусь, но терплю.

– Садись, Иван Александрович, рассказывай как взял Пречистенскую крепость?

– Да щитай впустую сходили. Как подошли к крепости – Творогов наломал хлеба, перекрестился – Местные казачки нас пустили внутрь. Повесил коменданта, вот и весь сказ. Даже пострелять не случилось.

– Ваня – я обратился к Почиталину, что стоял и слушал нас, раскрыв рот – Принеси карту. На столе в кабинету. И перо с чернильницей.

Пока ждали Ивана, я посвятил обоих атаманов в детали штурма Оренбурга, присяги и указа о воли народной. Рассказал о своих планах устроить регулярные войска. Казаки долго отходили от новостей. Я уже успел поразглядывать карту, обдумать некоторые мысли. Первым пришел в себя Овчинников.

– На два полка по полтысячи пешцев у нас людей хватит – задумался атаман – Может даже и на три. В Бердской слободе уже с тысячу окрестных крестьян колобродят. И все новые и новые приходят. Я распорядился хаты строить, запасы делать.

– Регулярство нужно – осторожно произнес Творогов – Но верстать яицкие полки по-новому… Да минуя казачий круг…

– Сход проведем – успокоил я атамана – И вам никакого ущерба. Были атаманами, жалую вас генералами!

– Как енералами?? – опешил Овчинников. Творогов тоже в удивлении откинулся в кресле.

– А вот так – принялся я разъяснять – Казачков то тоже прибыло. Ты, Иван Александрович, сколько из Пречистинской привез?

– Да человек двести присоединились. А может и более. Мы там еще полсотню оставили, как ты и велел.

– Щитайте, господа станичники – я перевернул карту, написал корявые цифры – Яицкие, илицкие, теперь оренбургские и пречистинские казаки. Четыре полка!

– Никак не сходится – наморщил лоб Творогов – Оренбурских мало. Пречистинских також едва на полполка.

– А мы из других сотен передадим россыпью – я назидательно поднял перо – И не забывай Иван Александрович о татарах, башкирах и киргизах. Вот не лежит у меня сердце отдельно их регулярствовать. Распишем по полкам!

– Помилуй, бог! Царь наш батюшка, Петр Федорович! – Творогов нахмурился – Воевать с иноверцами в одном строю??

– А в Пречистенскую крепость ты с татарами ездил? Ездил! Боевые они хлопцы?

– Боевые! – Овчинников потянулся за бутылкой, но я отставил ее прочь.

– А раз так – я прихлопнул рукой по столу – Не супротивьтесь мне.

– И кого в полковники? – поинтересовался Творогов, опустив взгляд.

– Всеми конными казаками и башкирами с татарами начальствовать Андрею Афанасьевичу – я повернулся к Овчинникову – Справишься?

Лицо атамана стало серьезным. Он почесал в затылке, кивнул – Справлюсь!

– В полковниках у тебя будет Чика на яицкий полк. Лысов на илицкий. Мясников на оренбургский.

– Тимофея Григорьевича отдаешь? – удивляется Овчинников.

– Отдаю – вздыхаю я – На гвардию мы кругом есаула выберем, а Мясников на оренбургском полке нужнее. Больно там люди ненадежные. Про Могутова слышали?

Оба атамана одновременно кивнули.

– Но и последний по счету, но не по важности – сумничал я – Новый полк. Пречистинский. Отдаю вам Шигаева. Он мне по интенданству незаменим, но на полку нужнее. Как все наладит – заберу обратно, так и имейте в виду.

– А Подуров? – удивился Овчинников.

– А я?? – с обиженной миной привстал с кресла Творогов.

– Тебя, Иван Александрович, вижу на большой должности. Губернатора то нынче у губернии нет. Непорядок. Я дальше уйду воевать, за Русь святую, да народ ее многострадальный – я перекрестился, атаманы вслед за мной – А здеся кто начальствовать будет? Ты бывал в головах в Яицке, и тут справишься. Оставлю тебе наказы исполнять.

– Спасибо, царь-батюшка – Творогов вновь встал, торжественно поклонился. Видно, что доволен – Не подведу тебя. Губернаторствовать буду честно, по твоему слову…

– Воеводствовать! – я поднял палец – Хватит нам уже этой немечтины в словесах. Только портят наш исконный язык.

– Пусть так будет – пожал плечами атаман – Так что с Подуровым? Грят Тимофей Иванович себя добре при штурме проявил.

– Вижу его токож генералом. Надо пешцев в полки собирать. Фузеи есть, порох есть. Чего ждать? И экзерцировать каждый день! Вот они займется.

– Вот, царь-батюшка, ты супротив немечтины в языке – засмеялся Овчинников – А пользуешь словечки то!

Творогов заулыбался, а я задумался.

– Прав ты…упражнять! Годно?

– Любо! – атаманы ответили одновременно.

– Сколько говоришь то крестьян уже набежало в Берды? – спросил я Овчинникова.

– Да с тысячу будет. Мужиков. Ежели с женками, да детьми – больше. Каждый день прибывают.

– Два полка – прикинул я. Плюс в артиллерию надо бомбардиров учить.

Да… создать регулярную армию – это не фунт изюма съесть. Наломаемся по самое немогу. Училищ нет, военных городков нет, рекруты такие, что плюнь в них – разбегутся. Суворова не надо, генерал Бибиков легко справится.

Да и шестнадцать офицеров, честно сказать, доверия не внушают.

– Вот что господа генералы – я подвинул к себе карту, перевернул ее обратно – Есаулов то я у вас из сотен позабираю. Нельзя офицериков без надзору оставлять. Повысите дельных на их должности.

– Офицериков вздернуть надо было бы – буркнул Творогов, но продолжать мысль не стал. Видимо уже слышал про Лысова. Овчинников промолчал.

Атаманы доели обед и мы начали разглядывать карту. Всего на Урале и в Приуралье создано аж 6 оборонительных линий громадной протяженности. Во-первых, самарская – от Самары до Оренбурга (крепости Красносамарская, Бордская, Бузулукская, Тоцкая, Сорочинская, Новосергеевская, Ельшанская). Во-вторых, Сакмарская линия. От Оренбурга вверх по реке Сакмаре на 136 вёрст. Крепости Пречистинская (уже в наших руках), Воздвиженская и редуты Никитский, Жёлтый. Их только предстояло взять. В-третьих, Верхнеяицкая линия. Проходит – от Оренбурга вверх по Яику на 560 вёрст до Верхнеяицкой крепости (12 крепостей, три форпоста и тринадцать редутов). С этой линией почти все благополучно. Часть крепостей и форпостов пугачевцы уже захватили. Служат там яицкие казаки и крепости – словно спелые яблоки должны были сами упасть в наши руки. Наконец, Исетская линия. По реке Миасс до впадения её в Исеть (крепости Миасская, Челябинская, Еткульская и Чебаркульская, острожки Усть-Миаский и Исетский). Это уже Сибирь. Про последнюю линию я даже думать не хотел. От Уйска аж до Тобола.

– Да… – вздохнули атаманы, почесали в затылках.

– Это ж какое мы дело затеяли! – Овчинников все-таки дотянулся до бутылки – доразлил ее. Мы молча опрокинули бокалы.

* * *
Обер-гофмейстер граф Никита Иванович Панин смотрел в окно Гатчигского дворца, как марширует рядом с гвардейцами низенький Павел I. Его бывший ученик был одет довольно легко – в однобортный, темно-зеленый мундир с двумя рядами пуговиц, с низким воротником красного сукна и аксельбантами. Несмотря на порывистый ветер и моросящий дождь Павел упрямо не уходил с плаца.

– Все экзесцирует? – к Панину подошел худощавый мужчина в черном парике, слегка поклонился.

Это был кавалер Франсуа-Мишель Дюран де Дистрофф. Французский посланник при дворе Екатерины II.

– Экзесцирует – согласился Панин, тяжело вздохнул – Франсуа, я переманю вашего повара! Сей же час поделитесь секретом вашей худобы!

Панин в шутку похлопал себя по необъятному животу.

– Это есть импосибле! – засмеялся посланник – Мой сьекрет в постоянном твижении.

– Да… – Панин с хмурым лицом отвернулся от окна – Еще Аристотель сказал – Движение – жизнь. А если движения нет… Особенно в государственном смысле.

– Вы весьма правы, граф! – де Дистрофф перешел на французский – Общество должно развиваться. Государство – словно человеческое тело. Застой крови – вредит здоровью.

– Сколько раз уже было говорено матушке – лицо Панина сморщилось – Еще десять лет тому назад я представлял Екатерине Алексеевне проект учреждения Императорского совета и реформы Сената! Законы утверждаются министрами и только после попадают на подпись императрице… А там один шаг до конституции.

– А это ваше ужасное крепостное рабство! – посланник покачал головой – Это же варварство.

– Богатые вы – вздохнул граф – У нас отними у помещиков крестьян – с чего они жить будут? Вмиг обнищают, да заговор организуют. Впрочем, я не могу подобное обсуждать с дипломатом. Прошу меня понять.

– Исключительно приватно! – де Дистрофф помахал треугольной шляпой с белым пером, которую держал в руках – Я знаю о вашем отношении к Франции и смею надеяться, что когда-нибудь…

– Бросьте, кавалер! Я не для того столько лет трудился ради создания Северного аккорда…

– Но теперь, когда вы в опале, вас отстранили от обучения наследника, а ваши союзники – Пруссия, Англия – не стремятся вам помочь, я хочу заверить вашу светлость, что во Франции остались друзья, которые…

– Что этот французик тут делает? – по коридору дворца шел плотного сложения мужчина в генеральском мундире – Братец, нам бы перемолвица конфидентно.

– Ваша светлость, я всегда к ваши услугам. Разрешите откланяться – посланник изобразил легкий поклон и не глядя на генерала быстро заспешил прочь.

– Слетелось воронье – граф пристукнул тростью по паркету, глядя вслед французу – С чем пожаловал Петя? Тебе разрешили выезд из поместья?

– Я инкогнито – генерал кинул треуголку на подоконник.

– По краю лезвия ходишь, Петя! Матушка недовольна тобой. Называет тебя за твои шутки и насмешки «персональным оскорбителем». Орловы требуют твою голову!

– Доносили уже – Петр Панин достал табакерку, заложил понюшку в ноздрю. Чихнул – Плевать. Про Емельку слышал?

– Вся столица бурлит – сколько крепостей взял… – Никита Панин тоскливо посмотрел в окно. За стеклом стучали барабаны, играли флейты гвардейцев – К Оренбургу подступает.

– Кара послали. Бездельника этого.

– Чем худ сей генерал? Кажется, в Польше подавлял уже восстания…

– Ты, Никита, не путай поляка с русаком. Если нашинские бунтуют – вся Европа дрожит. Попомни мое слово!

* * *
– Откель же катькины войска пойдут? – первым задать правильный вопрос сообразил быстрый Овчинников.

Творогов подвинул к себе карту, закряхтел.

– И думать неча – я ткнул пером в Казань – От Москвы, через Нижний на Казань. Потом по сибирскому тракту к нам.

– С Симбирской губернии також кто-то двинется – сообразил, наконец, Творогов – По самарской линии в направлении Татищевой крепости. Другого пути тут нет.

– Надо усилить ее – согласился я – Как разверстаем казачков, пошлем сборный отряд. Кто там сейчас управляется?

– А ты запамятовал, царь-батюшка?? – удивился Овчинников – Поп Стефан Симеонов. Он тебя первый признал.

Мнда… Вот он кадровый голод. Крепостью управляет священник! Впрочем, у Екатерины ситуация тоже пиковая. Все боевые генералы в Турции или давят восстания в Польше. Франция науськивает Швецию напасть на Россию и отнять часть завоеванных ранее земель. Так что и в Питере приходится держать несколько генералов – на случай если им срочно надо будет воевать в Финляндии. На нас пошлют Кара, который прямо скажем звезд с неба не хватает. Праотцу довольно легко удалось его разбить под Юзеевой, после чего военачальник бросил войска и сбежал в Москву. Пришлось назначать нового генерала – Бибикова. Впрочем, в защиту Кара можно сказать то, что ему дали весьма мало войск. Да и центральные власти просто не представляли масштаб армии Пугачева в ноябре 73-го года.

– Казачки гутарили, что в Верхне-Озёрной крепости сидит бригадир Корф – вспомнил Творогов – Поди его тоже на нас пошлют.

Ну вот и определились три главных удара по Оренбургу. Один главный – Кара и два вспомогательных. Плюс костью в горле сидел так и не взятый Яицкий городок. Местные казаки его блокировали и у коменданта не было сил на вылазки, но это только пока.

– Месяц у нас есть – тяжело вздохнул я – Навряд больше.

Внезапно зазвонили массивные напольные часы Рейнсдорпа.

– Некогда лясы точить – я понял, что время стремительно утекает как вода из рук – Айда на осмотр города!

Мы встали, вышли из комнаты. Только стали спускаться по парадной лестнице, как меня перехватывает Шигаев.

– Петр Федорович, свет наш солнышко! – полковник умильно улыбается – Все сделали по твоему слово, вот казна. Прикажешь счесть при видоках?

Шигаев кивает на двух казаков, которые держат на весу деревянный ящик с замком.

– Верю тебе, Максим Григорьевич. Ступайте за мной.

Пришлось отправить генералов седлать коней, а мне идти в подвал. Выставив вон любопытного Шигаева и сменив на посту Никитина, я принялся копаться в губернаторской казне. Чего тут только не было! Разнообразные драгоценности, иностранные монеты, включая французские, прусские… Рейнсдорп явно не был простым чиновником. Я дал себе слово разобраться в чем дело. Собрав кое-какие нужные ценности и рассовав их по карманам, догнал генералов. Незнакомый молодой джура[5] уже держал моего оседланного вороного. И ведь не спросишь кличку лошади! Окружающие не поймут.

Наше путешествие по городу сразу началось с неприятностей. Сначала мы встретили пьяных казаков. Трое всадников, покачиваясь, ехали по улице и орали песню:

Мы в фортеции живем, Хлеб едим и воду пьем; А как лютые враги Придут к нам на пироги, Зададим гостям пирушку: Зарядим картечью пушку…
– Вам ли не доносили мой указ о запрете пьянства?! – не выдержал я, дернув за узду коня ближайшего казака. Генералы двинули своих лошадей и прижали пьяниц к дому.

– Царь-батюшка! – молодой парень с огромным чубом прижал руку к сердцу – Ну как не выпить?? Такая же виктория! Век люди помнить будут.

– Чья сотня? – поинтересовался я.

– Полковника Лысова – повесил голову парень.

– Слезайте с лошадей, сдавайте оружие. Вы под арестом на два дня – я кивнул джуре, что нас сопровождал – Где гауптвахта знаешь?

– Да, царь-батюшка!

– Веди.

Генералы подкрутили усы, но ничего не сказали. Спустя четверть часа мы были возле приземистого, серого здания. Овчинников постучал в дверь и к нам вышел… каторжник Хлопуша. Его заклейменное лицо озарила страшная улыбка. Арестованные казаки дружно выдохнули.

– А я тут ваше величество, заселился, обстраиваюсь. Капрал то местный, сбег.

– Раз так, принимай пополнение – я ткнул ногайкой в сторону пьяниц – Запри их до послезавтра. Пусть протрезвеют. Вот тебе человечек в помощь – я кивнул на джуру.

Хлопуша поклонился, молча схватил казаков за шиворот и потащил к себе. На улице почти стемнело, генералы разожгли факелы. Я же повернулся к Овчинникову:

– Андрей Афанасьевич, надо на ночь разъезды по городу пустить. Будь любезен, распорядись!

Мы отправились дальше и я даже не удивился, когда уже на следующем перекрестке мы столкнулись судя по малахаям с двумя башкирами, которые тащили в четыре руки расписной сундук. За ними бежала растрепанная простоволосая молодая девушка в разорванной душегрейке. Она цеплялась за ящик, азиаты ее со смехом отталкивали. Увидев нас, девушка повалилась на колени, закричала:

– Ой, родные, государи мои!.. Спасите! Я ж невеста… Это ж мой сундук, с приданым!

Башкиры бросили сундук, схватились за сабли.

– А ну на колени перед царем, сучьи дети – закричал Творогов.

– Встань, милая, – я слез с коня, подхватив девушку под мышки, поднял ее, как перышко – Как тебя звать-величать?

– Марья.

– Искусница? – пошутил я.

Тем временем Творогов и Овчинников наезжали конями на башкир. Те достали сабли и отходили к стене дома. Я пожалел, что почистив пистолеты, так и не зарядил их. Все некогда было. Да и охрану надо было взять, а не надеяться на генералов.

– Что будем с ними делать? – Овчинников передал свой факел Творогову.

– Руби их к псам – я решился посмотреть, чего стоит Андрей. И тот показал класс. Дал шенкелей жеребцу, тот с места прыгнул вперед. Я даже не заметил, как в руках привставшего в стременах генерала оказались сабли – так быстро он их выхватил. Чирк, чирк и башкиры валятся на землю, хрипя и зажимая горло.

Девушка визжит, по земле течет кровь.

– Любо Андрей Афанасьевич! – одобрил Творогов, светя факелом – Кончаются

Глава 4
Конец дня проходит стремительно. Я пытаюсь успеть везде и нигде толком задерживаюсь. На объезде, захватив с собой Марью и ее сундук, мы сначала посещаем местный госпиталь. Два полковых врача не сбежали и даже перевязали раненых. Делаю себе еще одну пометку в памяти поговорить с эскулапами. Отворять кровь больным – это совсем не то, что лечит болезни.

Разговариваю с ранеными казачками, одариваю их золотыми рублями. Пугачевцы довольны. Заехав в казармы и проведав сотни, осматриваю тюрьму. Тут распоряжается Чика.

– Всех заперли пока по камерам да казметам. Офицериков, да с пару сотен солдат ренбурхских. Еле влезли.

– Так много? – удивляюсь я.

– Сдались на твою милость. Готовы присягу дать.

– Все завтра – я от усталости уже валюсь с ног, а день то еще не закончился!

После тюрьмы нахожу разграбленную лавку золотых дел мастера. Грустный чернявый мужичек, в чьем виде легко угадываются семитские корни встречает нас поклонами. Не ропщет, не ругается. Имя у мастера впрочем, оказывается вполне русское – Авдей. На грозный вопрос Овчинникова, который при чернявом оттирает кровь с сабель – «Не выкрест ли ты?» Авдей обреченно кивает головой. Ясно. Евреям в Россию въезд запрещен. Но если ты отказался от веры отцов, крестился… Многие двери перед тобой открываются.

Я компенсирую мастеру раззорение лавки, выдаю золото из запасов губернатора. Пытаюсь договориться об изготовлении отличительных знаков. Надо как-то выделить моих начальных людей. Авдей обещает что-нибудь придумать. Обсуждаем внешний вид знаков. Мастер смотрит на меня печальными глазами, в которых видна толика удивления.

– Такового я еще не делал. Но у меня остались в тайничке, царь-батюшка, заготовки медалек для Вольного экономического обчества. Оренбургские чиновники заказали. Из них могу изделать по твоему слову.

Вот это новость.

– И что за звери эти экономы? – поинтересовался я. В преданиях о Праотце ни слова не говорилось, что в Оренбурге жили какие-то экономисты.

– Некто Рычков – ответил мне Авдей – Большой учености человек!

– Сбег поди – качает головой Овчинников – А может казачки споймают.

– Тады и глянем в мошне сколько Рычков наэкономил – смеется Творогов.

Споймали. И не только его. К нашему возвращению к губернаторскому дому тут стоит под охраной группа мужчин и женщин. Толстая, надменная губернаторша в шубке. Выводок ее взрослых детей – девушек и юношей, плешивый мужчина лет 50-ти в сюртуке.

– Пытались затемно сбежать через валы – пояснил один из казаков, рассказывая кого поймали.

– Да как ты смеешь, быдло яицкое! – губернаторша брызгает слюной, бьется в руках казаков.

– Маша – я оборачиваюсь к спасенной девушке – Мне нужна помощница домоправительницы. Плачу хорошо, пять рублей в месяц.

У окружающих отваливаются челюсти. Извозчик канцелярии армейского штаба, получает 50 коп в месяц, сержант – 3,75 рубля, оклад асессора (гражданская должность, соответствующая воинскому званию майора) составляет 37 рублей с полтиной.

Мария краснеет, бледнеет, тихо произносит – Куда мне сироте податься, я согласная.

– Бери вот этих девиц – я указываю на двух дочек губернатора – Они теперь здешние служанки. Дом мыть, чистить, мне баню истопить.

Губернаторшу сейчас хватит инфаркт. Она хватает воздух губами, пытается что-то сказать. Я демонстративно достаю незаряженный пистолет, играю им в руках. На крыльцо выходит напряженная Татьяна Харлова. Одна.

– Вот, Татьяна Григорьевна! – я указываю стволом на губернаторшу – Нашел вам прачку. Буде вести себя дерзко – велю пороть на главной площади прилюдно.

Теперь уже все таращат на меня глаза. Пороть дворян?? При Петре то можно было, а вот Екатерина отменила телесные наказания. Губернаторша пытается изобразить обморок.

– Петр Федорович, окститесь! – тихо говорит мне Харлова на ухо – Это же лучшие люди Оренбурга! Они дворяне.

– Кончились дворяне, Татьяна Григорьевна – я тоже наклоняюсь к уху вдовы – Или лучше, чтобы казачки их убили или они замерзли в степи? Пусть пока так – и уже громче, для всех – А это Мария, ваша помощница. Будет руководить служанками.

Губернаторские девицы бледнеют, кусают губы. И молчат. А как не молчать, если рядом играют плетками казаки?

– Что с хлопцами будем делать? – Овчинников тыкает в трех сыновей Рейнсдорпа.

– Отдай в сотни, в джуры.

– Забреем в рекруты – генерал смеется.

– Умоляю! – губернаторша пытается взять меня за руку, но я киваю казакам и те ее утаскивают. Овчинников с Творговым уводят сыновей, Татьяна – Марию и дочерей. Остается лишь один человек – тот самый плешивый мужчина.

– Рычков. Петр Иванович – представляется он, заискивающе заглядывая мне в глаза – Смею надеяться, что надо мной не будет учинено насилие?

– Зайдем в дом – я уже порядком замерз и мне хотелось чем-нибудь согреться. Мимо поста казаков, мы прошли в ту же самую гостиную, в которой пировали с генералами. К моему удивлению, не прошло и пяти минут, как Харлова лично принесла черный чай в чашках. Боже! Что это был за напиток! Амброзия. Только попробовав местный чай, я понял какую бурду в пакетиках мы пили в будущем.

– С последнего китайского каравана – пояснила Татьяна в ответ на мой вопросительный взгляд – Все в Оренбурге знали, что Иван Андреевич брал с купцов не только деньгами…

Ага, а вот и разгадка огромной казны в подвале. Видимо там Рейнсдорп хранил свой бакшиш. А взятки с китайских караванов – это огромные деньги. Интересно, а губернатор «засылал» наверх? А если да, то кому? Орловым?

– Петр Федорович – Харлова опустила взгляд – Умоляю, пересмотри свое решение насчет Елены Никаноровны.

– Кто это? – удивился я.

– Супруга губернатора. Она не переживет подобного урона чести!

– Очень даже переживет.

Опыт жизни российских дворян после революции – тому пример.

– Предлагаю пари – я посмотрел на тихо сидящего в углу Рычкова – Если она откажется стирать и сбежит… – тут я задумался, чтобы поставить на кон – Я отпускаю из слуг ее дочерей. Пристрою их на чистую работу.

– Согласна! – на румяном лице вдовы появилась робкая улыбка.

– Согласна она – усмехнулся я – Что ты то, Татьяна Григорьевна, ставишь на кон?

Харлова еще больше покраснела.

– У меня и ничего нет…

– Петр Иванович – я обратился к Рычкову – В городе есть губернский театр?

– Есть, точнее был… – мужчина подскочил на месте, преданно на меня уставился – Актеры могли разбежаться…

– Татьяна Григорьевна, даю вам слово – я допиваю чай, с сожалению отставляю чашку – Я верну театр к жизни. И если вы проиграете, то ваш заклад таков – делаю паузу по Станиславскому – На премьеру идем вместе. Ожидаю от вас вечернего платья.

– Но швеи дорого берут… – Харлова растеряна, Рычков с любопытством смотрит на нее.

– Это уже моя забота. И уговор. Елене Никаноровне о нашем пари – ни слова! Договорились?

Вдова ошарашено кивает, уносит посуду. Я начинаю беседовать с Рычковым. К моему удивлению, он состоит не только в Вольном экономическом обществе, но и является членом-корреспондентом Академии наук. Богата русская земля талантами.

Работает Рычков в должности начальника соляного дела Оренбургской губернии и очень печалится по ходу разговора, что знаменитые соляные промыслы в Илецком городке пограблены и наполовину порушены пугачёвцами.

Я ему обещаю восстановить производство и тут же возвращаю должность асессора.

– Кто везет – того и грузят, Петр Иванович – я встаю, давая понять, что разговор окончен – Завтра дам вам крестьян, казачков в охрану и вперед. Покажете свою нужность, а ежели все устроится с солью, то и других делах подумаем.

– Но как же так… вы собираетесь восстановить в губернии гражданское управление??

– Собираюсь.

– И мне надо вам присягать? – бледный Рычков тоже встал – Я слышал о казнях, что вы учинили офицерству…

Я задумался. Тут главное не передавить. Гражданские чиновники – это не «ать-два» офицерство. Тут нужно тоньше.

– Пока подождем. Гляну, как с солью выйдет. Тогда и решим. По рукам?

Рычков неуверенно протянул мне руку, я сильно ударил по ней. Раздался громкий хлопок.

– Давши слово, держись, а не давши, крепись!

* * *
13 октября 1773 года, среда.

Оренбург, Российская империя.

Будят меня рано утром, еще затемно, громким стуком в дверь. После молебна в Егорьевской церкви, я наконец, добрался до хорошо истопленной бани. Исхлеставшись веничком и прогнав от себя дурные мысли позвать кого-нибудь из женского пола попарить меня (с продолжением), я сразу завалился спать. Меня даже не смутила чужая кровать, ангелочки-купидоны со стрелами на потолке. Отрубился за мгновение. А вот просыпаться оказалось очень тяжело. Несколько раз хотелось послать стучавших – царь я или не царь? Но справился, встал.

В дверях, с подсвечником в руках стоял Иван Почиталин.

– Вот будто бы, Ваня, ты и не ложился – мой помощник и правда выглядит свежо.

– А мне, Петр Федорович, много сна и не надо. Батя затемно приучил вставать.

В принципе понятно. Хоть и казаки, а крестьянское хозяйство накладывает свой отпечаток – корову подои, выгони в стадо. Она ждать, пока ты выспишься, не будет. Молоко, пока не прокисло, сбей в масло. За конем и свиньями убери, корма курицам с гусям задай…

– Что стряслось?

– Гонец до тебя, Петр Федорович. С цидулей от атамана Толкачева.

– Оставь свечи, я сейчас спущусь.

Вот еще радость на мою голову. Я принялся быстро одеваться, заодно зарядил второй пистолет – с первым я так и спал под подушкой. Нацепил саблю, проверил волосы. Насекомых вроде бы не было – баня помогла. Идея обриться на лысо все еще не покидала мою голову.

Я спустился в служебную часть дома, порадовавшись, что везде стоят посты из гвардейцев Мясникова. В приемной уже было битком. Тут стояли толстопузые купцы с цепями через брюхо, сидели мои генералы и полковники…

– Царь-батюшка! – раздался дружный возглас. Сидевшие казаки встали, и дружно с купцами поклонились. Я специально выждал немного и по живому коридору прошел к кабинету.

– Поздорову вам господа казаки и купцы! Всех приму, никого не обижу. Пока обождите, Ваня скажи губернаторским дочкам подать почтенным чаю.

Я зашел в кабинет, там уже стоял переминаясь молодой парень с заклеенным сургучем письмом в руках.

– Здрав буде, царь-батюшка! – парень тоже поклонился, отдал послание. Я сломал сургуч, быстро ознакомился с ним.

– И тебе поздорову. Погодь чуток.

Я заметил, что сброшенный портрет Екатерины все также валяется на полу. Вытащил императрицу из рамы, скатал картину в рулон. Убрал его в один из стоящих рядом шкафов. Раму оставил. Понадобится. Потом начал читать послание, написанное крупными строчными буквами. Такое ощущение, что их выводил на бумаге ребенок.

Атаман Толкачев, который сочувствовал пугачевцам, но еще пока не присоединился к восстанию, писал из Яицкого городка о том, что подполковник Симонов усиливается. Строит вокруг войсковой канцелярии «ретраншмент» – укреплённую линию с валом и рвом, рассылает по соседним поселениям вестовых, призывая не поддаваться пугачевским посулам. Силы Симонова растут – в Яицком городке уже больше 500 солдат и верных правительству казаков. Заканчивалось двумя постскриптумами. В первом Толкачев предупреждал, что от Симонова в Оренбург выехал известный казак – Афанасий Петрович Перфильев. Убеждать пугачевцев прекратить бунт и сдать властям зачинщиков. Второй постскриптум призывал меня не медлить с Симоновым. Иначе я могу получить удар в спину при осаде Оренбурга.

Атаман Толкачев не знал двух вещей. Оренбург уже взят. И Афанасий Перфильев не только дезертирует с царской службы, но и станет второй главной правой рукой Пугачева наряду с Овчинниковым. Взойдет вместе со всеми на эшафот на Красной площади.

– Сколько человек у Михаила Прокофьевича в Яицком городоке и около? – поинтересовался я у посланника.

– Да за две сотни будет – степенно ответил парень, засунув большие пальцы за кушак – Да из Гурьева також сотни две-три могут подойти.

Гурьев был самым южном форпостом Империи в казахских степях. А также местом, где в будущем добывали нефть. А вот она то мне как раз и была нужна больше всего.

– И каковы настроения казаков яицких нынче?

– Все за тебя царь-батюшка! Симонову, аспиду царскому, никто не верит. Их милость нам известна!

– Иди, с богом, отдыхай с дороги. Завтрема дам ответ.

Парень ушел, а я кинул грамотку Толкачева поверх пачки губернаторских писем. Взгляд невольно скользнул по распечатанным посланиям:

«…У нас после прекрасных дней сделалась погода чухонская, небо пёстрое, похожее на серую лошадь в яблоках, между которых и солнце иногда проскакивает. Погода холодная и сырая производит дождь, снег и крупу, а посему и я как разбитая лошадь, чувствую боль превеликую в груди. Спина, рёбра будто как дубьём понадломали…».

Какой-то корреспондент Рейнсдорпа жаловался на погоду, здоровье… Интересно, а работает ли в губернии еще почтовая служба? И могу ли я рассылать письма зарубеж?

С этой сверлящей в голове мыслью, даже не позавтракши, я начал прием.

Первыми, разумеется, Иван запустил полковников и генералов. Сословное общество во всей красе. Казаки дымили трубками, тихонько переговаривались. Их я сходу огорошил двумя ударными новостями. Во-первых, о создании Военного совета. Куда вошли все присутствующие – Мясников, Лысов, Овчинников, Творогов, Подуров, Чика-Зарубин, Чумакова и Шигаев. Всего восемь казаков. Со мной девять. При любом голосовании – а я планировал активно использовать этот метод управления – всегда будет чье-то большинство.

– Секретарь коллегии – я кивнул на Почиталина – Иван Яковлевич.

Ваня аж рот открыл, когда я его по имени-отчеству назвал.

– Упреждаю сразу! – я решил расставить точки на i – Совет расширим инородцами. Начальными людьми от башкир, киргизов и татар. И может еще кого нужного возьмем. И прошу несупротивиться мне!

Невыспавшийся и злой, я даже приударил кулаком по столу. Казаки и не думал возражать, поклонились.

Вторая новость была о назначении Овчинникова, Творогова и Подурова генералами. Она вызвала лишь легкое перешептывание и одобрительные хлопки по спинами и плечам. А вот новая структура войск, с полками и другими реестрами – подняла бурю.

– Не по старине поступаешь, Петр Федорович – первым закричал Лысов.

– Сначала надо бы казацкий круг собрать! – осторожный Шигаев поддержал полковника.

– Вы еще в Питер отпишите за разрешением – засмеялся Чика. Вот этому все нипочем.

– Казачки не поймут – помотал головой Чумаков – Наша сила вот – Федор показал кулак – По станицам сотни собраны. Раздели казаков по другим полкам и…

– Да, что слушать! – Лысов прямо генерировал электричество в промышленных масштабах – Сей же час сход соберем!

– А ну тихо! – я опять ударил кулаком по столу – Тебе Митька вчерашнего мало?! Последнюю предосторогу делаю!

На этих словах дверь открылась и мы все застыли в изумлении. В кабинет даже не вошла, а вплыла Татьяна Харлова. Сегодня молодая женщина одела светлое приталенное платье, подчеркивающее ее грудь, повесила в уши зеленые сережки листиками. Казаки молчали, словно языки проглотили. Я тоже.

– Петр Федорович, завтракать пожалуй. Все готово.

Я посмотрел на полковников с генералами, те – на меня.

– Идите, казаки, готовьтесь – я встал, оправил чекмень – Через час буду принимать смотр по полкам на площади як вам указал.

Вышел, не оглядываясь в приемную. Тут народу прибавилось. Появился поп Сильвестр, Рычков, какие-то мужики в лаптях… Успокаивающе взмахнул рукой, произнес – Всех приму, никого не обижу. Ожидайте.

Вместе с Татьяной поднялся в жилую часть дома. Пока шли по остекленному переходу, наклонился к девушке, произнес – А говорила, что ничего нет на заклад. Сережки то малахитовые!

Ушко Харловой заалело.

Мы пришли в какую-то другую гостиную, обитую розовыми обоями. Сели за стол.

– Омлет по-французски с сыром и дольками обжаренной свинины – начала перечислять Татьяна – Кофе, свежие булки…

– Татьяна – я отложил вилку – Вчера ты была в траурном платье. А сегодня…

Харлова стремительно покраснела, начала мять салфетку в руке.

– На самом деле, у меня просто нет другого туалета, кроме того, в чем мы с Коленькой убежали из крепости. Я постирала платье и вот… Елена Никаноровна ссудила меня одеждой своей старшей дочери.

Да… Надеяться на то, что Харлова будет чем-то руководить в доме при такой властной губернаторше – совершенно не приходится.

– Давай завтракать – я подцепил кусок омлета, отправил его в рот – М… божественно!

– Я удивляюсь произошедшим переменам – девушка пригубила кофе, покачала головой – Позавчера ты еще был dégoûtant[6]. Грубый, необразованный казак. Но сейчас…

– Пришлось долго скрываться среди простого народа – начал импровизировать я, не забывая про омлет – Маска приросла.

– Уж не хочешь ли ты сказать – засмеялась Харлова – Что ты и правда, Петр III?

Я пожал плечами, кивнул, наливая молоко в кофе. Меньше говоришь – меньше шансов провалить легенду.

– Петр разговаривал свободно по-немецки.

– Was meinst du gnädige frau[7]?

Хорошо, что в школе я учил немецкий. И достиг неплохих успехов. Надеюсь, Харлова язык Шиллера и Гете знает не очень.

– Жаль, я плохо понимаю немецкий – вдова внимательно на меня посмотрела.

– В переводе это «чего изволит госпожа».

– Но произношение у тебя и впрямь свободное. Скажи мне тогда, Петр Федорович – девушка замешкалась – Кто тогда похоронен в Александро-Невской Лавре??

– Орловы подкинули чей-то труп – я пожал плечами – Молвят, что Шванич нашел какого-то для сих темных целей.

– Я все-равно поверить не могу. Ты сбежал один? От гвардейцев?

– Нет – я намазал масло на недавно испеченный хлеб – Мне помогал один верный лакей. Маслов. Он потом погиб. Пьяный замерз на морозе.

Я перекрестился, Харлова тоже.

– Но ты совершенно не похож ликом на Петра III Я видела его портреты.

Вот же пиявка! Я рассердился на Харлову, но ответил вежливо.

– Испытания, которые пришлось претерпеть – я уставился в окно – Наложили отпечаток на черты лица. У меня, Татьяна Григорьевна, и спина поротая. Показать?

– Нет, что ты… – испугалась Харлова – Давай сменим тему.

– Давай. Вон там – я ткнул вилкой в окно, которое выходило во внутренний двор губернаторского дома – Какая-то постройка. На птичник похожа.

– Это голубятня. Елена Никаноровна, рассказывала, что покойный Рейнсдорп увлекался разведением голубей. Привез сию забаву из Дании.

Я вскочил на ноги, распахнул окно. Голубей в полуоткрытой пристройке к дому было множество. Они сидели на специальных насестах, ворковали. Белые, черные, серые – каких только птиц там не было.

– А кто за ними следит?

– Васька-птичник – Харлова встала рядом – Крепостной мальчик. Он единственный из слуг, кто не сбежал.

– Нет более крепостных! Запомни это. Всем слугам будем платить за работу – я сел обратно за стол – Приведи мне после обеда этого Ваську. Разговор есть до него.

– Тебе пришлась по душе губернаторская забава?? – удивилась вдова.

– Очень, Таня. Очень.

Я мысленно потер ладони. Эта забава – вовсе не развлечение. Ведь у меня теперь есть голубиная почта.

Глава 5
Работа царя напоминает шутку про «круглое носи – квадратное катай». Сразу после завтрака я сел писать ответ яицким казакам. Намучался с ятями и фитами, но справился – пользовался присланным образцом. Отписался в том духе, что ждите, копите силы – помощь придет. Закончил стандартным – наше дело правое, с нами бог.

Не успел я запечатать письмо, как Почиталин привел ко мне десять отобранных казаков. Принес стопку указов «о вольности народной».

– Есть грамотные? – я внимательно посмотрел на молодых и не очень мужчин.

Казаки замялись. Грамотных не было.

– Иван, берешь этот десяток и идете в соседнюю комнатку учить наизусть указ. Чтобы от зубов отскакивало! Як молитва «Отче наш». Проверю – я погрозил пальцем.

– А что делать то, царь-батюшка? – поинтересовался самый пожилой казак из присутствующих.

– Дело, братушки вам будет тяжкое, кровавое. Поедете тайком, по двое по городам да селам. Будете везде читать указ мой о воли.

– Кто ж нам даст его читать?

– А вы по-хитрому. Приезжайте скрытно в городок, на окраине находите церквушку победнее. И после воскресной обедни, когда народ расходится… Вняли ли?

Казаки закивали.

– Один читает – другой держит наготове заряженные пистоли. Ежели хватать чтеца кто возьмется – стреляй. Грех на мне, отмолю. А теперь идите, учите. На вас надежда одна!

Пока казаки зубрили указ, я «правильно» оформлял документы. Они должны были выглядеть представительно. Позвонил в колокольчик. Откликнулась «невеста»-Маша. Попросил девушку принести толстых ниток и свечу. Когда все доставили – разогрел сургуч, что лежал на губернаторском столе, капнул на бумагу и на нитку, приложил на обе капли красивый большой перстень найденный в одном из ящиков в подвале. На изумрудной печатке был искусно вырезан воющий волк. Явно драгоценность из китайского каравана. Конечно, надо бы что-нибудь православное, с Георгием Победоносцем, но время поджимало…

Одну двойку я отправлял южным маршрутом через Гурьев в Астрахань, Царицын и далее к донским казакам. Там поджечь Россию будет легче всего. Вторая двойка поедет севернее – Самара, Ставрополь, Пенза, Тамбов и Тула. Потом Москва. У третьей и четвертой путь был самым сложным – Казань, Нижний Новгород, Москва и Казань, Нижний Новгород, Ярославль и Санкт-Петербург.

Москва мне казалась – самым важным городом. Огромная, патриархальная, мало войск. Именно поэтому я туда отправлял четверых. С разных концов. Питер напротив, поджечь я даже не надеялся – двор, гвардия, большое количество аристократии…

Последняя двойка отправлялась на восток – Уфа, Челябинск, Екатеринбург, Тюмень. Они же должны были по дороге заезжать на уральские заводы. Читать там указы не получится – заводские стражники не позволят. Но вот подкинуть куда-нибудь грамотку с указом – для них специально был сделан лишний запас – вполне можно было.

Денег на это я не пожалел – разложил по холщевым кошелькам, на завязках, что тоже нашлись в подвале – по сто рублей на каждого казака. Огромные деньги, которые позволят и стражников подкупить и путешествовать с комфортом.

Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови – Господи, благослови[8]!
Я перекрестился и занялся другими делами.

А их к тому моменту, когда я закончил с указами и посыльными казаками – накопилось преизрядно.

Во-первых, поп Сильвестр. Он привел первую дюжину староверов по моему запросу. Большей частью местных, оренбужских. И сразу запросил разрешение в обмен открыть в городе молельный дом. Пришлось долго объяснять ему, что в Оренбурге – неспокойно. По улицам шарятся страшные башкиры – вон вчера двоих пришлось зарубить. Главное правило царя – никогда ничего не давать сразу и никогда не давать все, что просят.

С раскольниками я беседовал в бальном зале губернаторского дома. Мужички в лаптях и поршнях, очумело рассматривали золотую лепнину. И тайком поглядывали на нас с Мясниковым. Полк Тимофея оказался первым готовым к смотру – и Тимофей пришел за мной. А я его потащил к раскольникам.

– Ну что, мужички… Готовы послужить свому царю? – я строго посмотрел на староверов – Кто умеет писать, читать? Поднимите правую руку.

Подняли все. Вот это сюрприз!

– Готовы, царь-батюшка – вперед вышел массивный мужчина с просто огромной, окладистой бородой – Токма воевать мы не сподобны!

– А и не треба! – я развернул карту оренбургской губернии, где были отмечены самые крупные дворянские поместья – Каждый из вас целует мне крест в верности и неподкупности, апосля берете десяток казаков у Тимофея Григорьевича – я киваю на обалдевшего Мясникова – И отправляетесь по поместьям оренбурским, забирать у бар неправедно нажитые богатства. Деньги, хлеб, цацки драгоценные – все, что найдете, привозите сюда, в Оренбург. Тута мы потратим их на войско наше. Крестьянам читать указ о вольности. Списки получите у Почиталина. Зваться будете особые царские фискалы.

– Это по каковски?? – удивился бородатый мужик.

– По каковски надо. Дам вам пачпорт с указанием ваших прав. Ну? Кто готов целовать крест, что не утаит гнутой полушки?

Готовы были все. Вот так! Если не можешь остановить грабежи и разорения помещичьих усадеб – надо возглавить процесс. И староверы, у которых честность и неподкупность – в крови – мне очень помогут. Регулярная армия потребует огромных денег. Минимальное обучение грамотности населения – тоже гигантские расходы. А без грамотных откуда взять чиновников для управления завоеванными территориями? Екатерининская администрация то вся разбежится! Уже разбегается. В Оренбурге – обычного писаря днем с огнем не сыщешь.

Второе дело, которым я занялся сразу после того, как староверы начали снаряжаться в отряды и составляют описание пути в дворянские поместья, коих только вокруг Оренбурга было больше полусотни – это разговор с кузнецами. Их привел Федя Чумаков. Трое суровых мужчин, в прожженых армяках, смотрели на меня исподлобья. Явно не ожидая ничего хорошего.

– Вот вам дорогие мастера два чертежа – я помахал перед мужиками листками – На одной бумаге сани с кругом. На круг надо прикрепить пушку – Федор выдаст вам из арсенала для спытания несколько старых орудий – да так, чтобы она вращалась вокруг своей оси. Сможете?

Кузнецы почесали в затылках, переглянулись.

– Попробовать можно – ответил степенный мужчина с лицом в оспинах – Только вот…

– Выдержат ли сани? Надо будет их укрепить железом.

– Да, не… Мы не про то.

– А… – понял я сомнения мастера – Заплачу хорошо. Золотом. Вот, держите задаток – я протянул серебряные монеты россыпью – Купите несколько саней, инструмент…

– Ну тады мы за всегда готовы – заголосили кузнецы.

То, что можно сделать круговую пушку на санях – я даже не сомневался. Пугачевцы активно использовали мобильную артиллерию и им принадлежит масса изобретений. В том числе и круговая пушка на колесе.

– А что за второе дело? – прервал мои размышления кузнец с оспинами.

– Армейская кухня. На санях и на повозке – я подал второй чертеж – Вот тут надо поставить бак, а внизу сделать железную печку. По силам вам сие?

Кузнецы опять начали чесать в затылках.

– Николиже подобного не делали – мужички разглядывают чертеж, вздыхают.

Для ускорения мыслительного процесса, высыпаю еще золотых червонцев на стол. Это срабатывает.

– Через седьмицу все будет готово – хором обещают кузнецы.

Нет, все-таки материальная мотивация – самая сильная.

– Это ты лепо придумал, царь-батюшка с круговой пушкой на санях – восторженно произнес Федя, когда мы оказались наедине – А пошто нужна эта армейская кухня?

– А затем, что вот идет в поход отряд – я устало откинулся на кресле, начал оттирать чернила с пальцев – с непривычки, пока рисовал чертежи, налепил на самого себя клякс – На привале надо разжечь костер, вскипятить в котлах воду, да сварить кашу… Сколько времени тратится? А так встали на привал, а все уже кашеваром сделано еще в пути. Только ложки доставай, ешь и двигай дальше.

– Ох, Петр Федорович – Чумаков всплеснул руками – Ума у тебя палата!

* * *
Сквозь мутное окошко экипажа, генерал Василий Алексеевич Кар – невысокий, большеголовый мужчина, с оттопыренными ушами – смотрел на сибирский тракт. Дорогу развезло и местные мужики пытались на ать-два вытащить карету из лужи. Измученные лошади понуро стояли, иногда вздрагивая всем телом. Лил непрекращающийся холодный дождь.

Наконец, колеса жалобно скрипнули, кучер щелкнул кнутом и экипаж, дернувшись, покатил. Генерал достал из-за обшлага рукава надушенный платок, прижал к носу. Запах лошадиного пота сменился на аромат французских духов.

– Проклятая страна – тяжело вздохнул Кар, постучал тростью в стенку, за которой сидел кучер – Долго еще?

– А кто же его знает, барин – откликнулся тот – Вон какие то людишки бредут, чичас спросим.

– Сам вижу, солдаты это – Кар открыл дверь, высунулся – Какого полка?

– 2-го гренадерского, ваше благородие – откликнулся один из нижних чинов.

– Командира ко мне. Живо.

Подошел долговязый поручик Карташев, отрапортовал, что третья рота гренадер движется скорым поспешанием в Казань.

– Почему пешим порядком? – закричал Василий Алексеевич – Велено было посадить на подводы солдат!

– А вы, кто будете, ваша светлость? – поручик ладонью вытер мокрое лицо, пытаясь разглядеть вельможу.

– Генерал-майор Кар. Ваша рота назначена в мое распоряжение. Вы немедля посадите солдат на подводы и как можно скорей последуете за мной. В городе не задерживайтесь, а проворней гоните по тракту. В Кичуевском фельдшанце я буду вас поджидать.

– Где же мы возьмем подводы? – к карете подошел еще один офицер. Представился. Это оказался прапорщик Шванич, адъютант Карташева. Выглядели они забавно. Высокий, с журавлиными ногами поручик. И низкий, пузатый адъютант. «Прямо Дон Кихот и Санча Пансо» – подумал Кар. Генерал читал Сервантеса в оригинале.

– Где хотите, там и берите – грубо ответил Василий Алексеевич – Эй, кучер, гони!

Губернатора генерал в Казани чуть не проворонил – Брант собирался уезжать с инспекцией.

– Слава богу, вы приехали! – перекрестился губернатор – Чернь волнуется, мятежники подступили к Оренбургу. Все окрестные селения передались самозванцу.

– У меня очень мало солдат. А пушек тем паче – отрезал Кар – Вы собрали ополчение?

– Собрал – Брант кивнул – А также призвал отряды верных татар и мещеряков. С тысячу человек будет.

– Ну вот! – генерал скупо улыбнулся – Симбирскому коменданту велено с войсками двигаться к Оренбургу. Также нам поможет отряд бригадира Корфа. Они пойдут от Верхне-яицкой линии.

– Тогда, бог даст, справимся – опять перекрестился Брант – Не угодно ли кофею? Уж очень погода пакостная.

– Гран мерси!

Спустя сутки невыспавшийся Кар – до ночи играли в карты и на бильярде – выехал в сторону Кичуевского фельдшанца. В попутных деревнях крестьяне не оказывали генералу ни малейшего почтения, смотрели дерзко, не кланялись.

В одном из сел встретил Кара староста Ермолай, с ним человек с десяток стариков, старух, баб, кучка любопытной детворы.

– Слышали что-нибудь про злодея Пугачёва? – спросил генерал и слез с коня. Тотчас спешились и все конвойные.

– Был слых, был слых, – стал кланяться, сгибаясь в три погибели, чернобородый староста, глаза его недружелюбны, хитры – Прибегали тут на лошаденках из евонной силы казак молодой, объявили нам: будет вам воля, ждите.

– А почему избы заколочены? Где народ?

– А кто же их ведает. Пыхом собрались и – тягу… Уж недели с две.

– Куда же?

– Вестимо куда, к нему, к нему…

Кар нахмурился.

– Чем же оный вор и злодей Пугачёв соблазняет-то вас, дураков?

– А поди знай, чем, – переступил с ноги на ногу староста и многодумно наморщил лоб – Да вы пожалуйте в жительство, барин. Правда, что пакостно в избенках-то наших, тараканы, срамота. Живем мы скудно. Одно слово – мужичье.

Генералу было ясно, что староста хитрит.

– Что ж он, злодей и преступник государынин, поди, всю землю вам обещает? Подати не платить, в солдаты не ходить?

– Это, это! – в один голос ответили крестьянки.

– А бар да начальство вешать?

– Так-так… – смутился староста – Да ведь мы – темные. Може, он обманщик и злодей, как знать. А може, и царь… Где правда, где кривда, нам не видать отсель. А ты-то как, барин, мекаешь?

– Мне думать нечего, я отлично вижу, где правда, где кривда, – все более раздражаясь, отрывисто проговорил Кар – Да и вы не хуже меня это ведаете, только прикидываетесь.

Он подозвал к себе старосту, поднялся… Брови его хмурились, взор сверкал.

– Вот что, староста. Ведомо мне, есть у вас добрые лошади. Я намерен сменить своих истомленных на свежих.

– Коней у нас нетути, твое происходительство. Сами бьемся, – кланяясь, сказал Ермолай и часто замигал.

– Где же ваши кони?

– Волки задрали. А достальных лошадушек наши утеклецы с собой прихватили.

– Врешь! – крикнул генерал и погрозил пальцем старосте – Мне ведомо, коней своих вы угнали за околицу. Тотчас прикажу конвою пройти ваш лес, искать коней, и ежели ты, староста, и впрямь осмелился наврать мне, будешь сегодня же повешен! – И, обращаясь к конвою, Кар бросил с небрежностью:

– Сказать плотникам, чтоб возле церкви два столба с перекладиной изладили.

Староста Ермолай побелел, переглянулся со стариками. Тогда, неожиданно, выдвинулся вперед древний дед Изот – во всю голову прожженная солнцем лысина, бородища с прозеленью, правый глаз с бельмом, посконная рубаха – заплата на заплате, ворот расстегнут, на волосатой груди деревянный, почерневший от пота крестик. Когда-то был он высок, широкоплеч, время сломило человека пополам. Наморщив брови, с печалью смотрел Изот в землю, будто стараясь найти нечто драгоценное, давным-давно утерянное, чего никогда никому не сыскать. Опираясь на длинную клюшку, с трудом отдирая босые ноги от земли, дед тяжко пошагал внаклон к Михельсону. Тому показалось, что сгорбленный старец валится на него, он подхватил деда под руки. Тот мотнул локтями, как бы отстраняя помощь, приподнял иссеченное глубокими морщинами лицо, глухо прокричал:

– Реви громчей, я ушами не доволен, глухой я! – и помолчав:

– Чего же ты? Вешать людей хочешь? Ну, дык вот меня вешай перьвова… Мне за сотню лет другой десяток настигает… Я Петрушу, государя моего, Ликсеича, мальчонкой знавал. Я в Москве службу царскую нес. Опосля того Азов с Петром вместях брали. А ты кто будешь? А?

– Я слуга её величества государыни Екатерины Алексеевны, – наклонясь и обхватив старика за плечи, громко крикнул в его ухо Кар.

– А-а, так-так… Слышу! – закричал и дед, елико возможно, распрямляя спину – Катерина-то соромно на престол садилась, через убивство. А муж-то ейный Петра-то Федорыч, бают, опять ожил… Аль не по нраву тебе слова мои? Ежели не по нраву – вели вешать, али так убей, ты этому обучен.

Глаза генерала широко раскрылись, в лицо бросилась кровь:

– Уведите прочь сумасшедшего – не стерпев, отдал он приказ глухим голосом.

Старика взяли под руки, повели. Горбя спину, он волочил ноги, как паралитик, упирался, норовил обратить взор к Кару, кричал надсадно, с хрипом:

– А ты, барин, набольший, вникни, не будь собакой, как другие прочие! Мы, слышь, мертвый народ, мертвяки! Никто за нас не вступится.

Чем дальше от Казани, тем поведение жителей становилось неспокойнее, задирчивее. Вместо хороших лошадей в генеральский возок впрягали каких-то одров, ссылаясь на то, что ныне бескормица.

Кар всюду раздавал напечатанные в Петербурге увещательные манифесты, приказывал священникам и муллам оглашать их народу. Духовные смотрели мрачно, отводили взгляд.

В один из дней погода испортилась, подул сильный ветер со снегом. Кар на целые сутки застрял в грязной деревеньке. На утро везде был белым бело. Пришлось бросать карету, закладывать сани.

Слуга достал тулуп, валенки. В сани постелили овчину, другой шкурой укрыли генерала. В ноги поставили железный ящик с раскалёнными углями. Но Кар всё равно страшно мерз. Казалось, что холодный ветер проникал повсюду. Даже женская муфта, куда генерал прятал изнеженные руки – помогала плохо. Пальцы задубели, отказывались двигаться. Накатила апатия.

Наконец, показался Кичуевский фельдшанц – небольшая плохо укреплённая крепостица. Там уже ожидал его назначенный ему в помощь приехавший из Калуги генерал Фрейман.

– Es ist eine Katastrophe[9]!!

– Что случилось? – Кар с трудом вылез из саней – Какая катастрофа?

– Ребелены взъяли Оренбург!

* * *
Верстать новые полки пришлось под легкий снежок. Пугачевцы заполонили город, площадь была битком, шум и ржание лошадей мешали вести прием. Поэтому разговор с Рычковым и купцами был вынужден отложить. В окружении полковников и генералов, я вышел на улицу.

Сначала, прямо на крыльце переговорил с ханом Нур-Али. Попенял ему за разбойников в городе. Мясников выяснил, что Овчинников порубил не татар и не башкир, а киргиз-кайсаков.

– О позор на мою седую голову! – хан попытался упасть в ноги, но подручные схватили его под локти – Бачка-осударь, простишь ли ты твого раба??

Мне казалось, что Нур-Али по-восточному переигрывает – ну какой он мне раб? – но я решил закрыть на это глаза.

– Прощу, прощу. Но колобродить ватажками вашими более не дозволяю! Распишу по полкам казацким вашу вольность – я грозно посмотрел в сторону Юлая Азналина. Башкир это тоже касалось. Тот моментально все понял, поклонился. По его раскосому лицу тоже ничего нельзя было понять. Рядом с Юлаем стоял Салават и еще один, богато разодетый азиат в чалме.

Это оказался сотник сеитовских татар Мустафанов. Тот самый, с которым Творогов брал Пречистинскую крепость. Познакомился, принял присягу.

– Царь-батюшка! – сквозь толпу, под ворчание казаков, еле протиснулся Авдей – Все сделал! Мастер протянул мне тяжелый сверток, перевязанный веревками. Я раскрыл его, заглянул.

– Молодец, Авдей!

– Ночь не спал, чеканил, Петр Федорович! – выкрест заглянул мне просительно в глаза.

– Будет тебе награда! И новые заказы…

– Господа, начальные люди! – я поднялся на несколько ступеней вверх – Становись в ряд. И ты Мустафанов. Давай Юлай, ближе, не тушуйся. А где хан? Також иди сюда.

– Знайте! Золотой молот с серпом славянскому вождю Таргитаю с неба упали. После чего он совершил много славных побед над своими врагами. Жалую вас начальными медалями с серпом и молотом! Генерал, Подуров! Шаг вперед.

Обалдевший казак вышел из неровного строя. Встал передо мной, нервно сжимая рукоять сабли.

Я вытащил из свертка широкую красную ленту, на которой была прикреплена большая, больше ладони взрослого мужчины золотая медаль. На ней с одной стороны Авдей вычеканил всадника с саблей на коне, на другой стороне перекрещенные серп и молот в лучах восходящего солнца. Да! Все новое – это хорошо забытое старое. Россия – страна крестьянская. Нашему восстанию нужен понятный и доступный символ. Что может быть лучше советских серпа с молотом? В моей армии есть множество кочевников. Для них наверняка будет удобнее носить медаль обратной стороной – всадником наружу.

Надел перевязь поверх чекменя Подурова, троекратно облобызал.

– Бог и воля! – закричал я, нажимая на курок пистолета и направляя его вверх.

– Любо! – казаки заорали, принялись также палить в воздух. Повторялась история в полевом лагере под Оренбургом.

Трое генералов получили золотые медали. Полковники, хан, Юлай и Мустафанов – серебряные. С такой же чеканкой и красными перевязями.

– Казакам носить на шапке или на рукавах красные повязки – прокричал я громко – Дабы издале было видно – царское войско идет. Флаги також сделаем красные! За ратный труд казна будет платить. Казакам да вспомогательным иррегулярам – по рублю и полрубля в месяц. Пешцам и бомбардирам також по полрубля.

Ликование, казалось, превысило все самые возможные величины. Мне даже пришлось всех успокаивать, размахивая руками. Пока казаки приходили в себя, я отвесил себе мысленный подзатыльник. Чуть не забыл генералитет.

– Генералам кладу по сто рублей жалования, полковникам, ханам и старшинам по полста – тихо произнес я начальникам, рассматривающим медали.

Теперь уже градус довольства зашкалил и у главных пугачевцев.

– Господа, генералы! Начинайте смотр. Господа полковники! С вас поверстать в полки по сотне из башкир, татар и киргизцев. Иван! Где ты?

Почиталин выскочил вперед.

– Здеся, царь-батюшка!

– Вытаскивайте столы. Чичас заодно и жалование выплатим. Где Немчинов? В доме? Пущай садится реестр вести. Кому сколько выдали…

* * *
Только спустя шесть часов мы смогли закончить смотр и организацию казачьих полков. Лица – бородатые и безусые, со шрамами и с выбитыми глазами – шли нескончаемым потоком передо мной. Лысов официально встал на илицкий полк, получил к 4-м сотням казаков еще две сотни татар Мустафанова и его самого в «товарищи головы». То есть в заместители. Полторы сотни киргизов-казахов хана, правда, без него самого, отправились к Чике-Зарубину и его пяти сотням яицких казаков. Товарищем стал неизвестный мне есаул по фамилии Речкин. Этот самый есаул к моменту выдачи жалования полку где-то умудрился достать красный шейный платок и повязать его на манер пиратской банданы. А если учесть, что в ухе у него висело большое серебряное кольцо – я еле сдержался, чтобы не отвесить челюсть вниз.

– Молодец казак! – хлопнул я Речкина по плечу – Далеко пойдешь.

– С тобой царь-батюшка, хоть на край света – лихо ответил «пират».

После того, как чиковские получили жалование, дружно проорали «бог и воля», на площади по десяткам выстроился оренбургский полк. Местных набралось всего две сотни и пришлось им дать столько же башкир, а также пообещать, что все новые казаки в первую очередь будут верстаться к Мясникову. В последний полк – Пречистинский – собирали с бору по сосенке. Во-первых, казаки с Сакмарской линии, а также из крепостей. Во-вторых, иррегуляров из калмыков и киргизов-казахов из младших, неподчиненных Нур-Али Жузов. Итого набралось меньше четырех сотен.

– Останешься пока для оренгубргских дел – успокоил я Шигаеву – В губернии надо поддерживать порядок, а войск у Творогова поначалу много не будет.

– Тяжко будет – вздохнул Максим Григорьевич – Людишки новые, непроверенные.

– Отдам тебе гвардейцев Мясникова – я оставался практически без личной охраны, но Оренгбург того стоил – Сделаешь их есаулами да хорунжиями. И пошли сразу разъезды в сторону Казани, Яицкого городка и Уфы. Сегодня же!

– А нам что делать? – смотр закончился и полковники с генералам столпились вокруг меня – Куда нас пошлешь?

– Осадите, казаки! – укорил я военачальников – Нам еще пешцев верстать.

Желудок жалобно заурчал. Харлова уже два раза присылала Машу звать обедать, но смотр затягивался. Полковники демонстрировали друг перед другом знание тонкостей и деталей амуниции и вооружений казаков, спорили и даже местничали. Приходилось ставить на место.

– Тимофей Иванович! – я обернулся к Подурову – Собирай на площадь через два часа крестьян и офицеров. И не забудь есаулов, что мы отобрали из полков.

– А пленных солдат? – поинтересовался генерал – Они так и сидят под караулом в казематах.

– Их тоже давай – я тяжело вздохнул. Предстояло самое трудное. Создать пехотные полки.

– Чика, где часы? – я поманил Зарубина пальцем – Заначил?

– Эх, царь-батюшка – вздохнул полковник – Грех тебе так молвить. День и ночь за тебя стараюсь, утречком ныне по часам встаю.

Я лишь качаю головой, убираю золотую «луковицу» в карман.

– Найдешь мастеров-столяров мне, а также охотников местных. Промышляет же кто-то зверя здеся зимой?

– Промышляют – соглашается Чика – Все исполню!

Зайдя в дом, в жилую часть, я слышу крики на втором этаже. Мимо переглядывающихся постовых, поднимаюсь по лестнице – в одной из комнат губернаторша в пышном синем платье хлещет по щекам плачущую Машу.

– Говорила тебе?? Говорила?!

Тут у меня крышу то в конец и сносит. Наваливается все сразу – смерть в пещере, чужое тело, новая эпоха… Я хватаю губернаторшу за волосы, валю ее пол. Она визжит, Мария плачет. Сбегают дочери Елены Никаноровны, Харлова с братом Колей.

Я тащу за волосы воющую женщину вниз по лестницы, за нами бегут все остальные.

– Петр Федорович! – Харлова хватает меня за руку, я отталкиваю ее. Вот мы уже на первом этаже, а вот и подвал. Он почти точно такого же размера, как и в служебной части. Только вместо казны, как я правильно догадался – тут расположены какие-то хозяйственные службы. Постирочная, погреба с бочками…

– Вот мадам – я поднимаю орущую губернаторшу на ноги, сую ее головой в таз с теркой для белья – Тута твое место! Запомни как следует.

В буквальном смысле вожу лицом по стиральной доске. Тут уже все присутствующие просто повисают у меня на руках, умоляют отпустить Елену Никаноровну. Даю себя уговорить, отпихиваю рыдающую губернаторшу. К ней тут же подбегают дочери.

– Узнаю, что взялась за старое – я специально не уточняю, что имею в виду – Пеняй на себя! Жить и есть будешь здесь. На чистую половину дома не заходить!

Не дожидаясь ответа, я разворачиваюсь, поднимаюсь по лестнице. Куда идти то? Иду в гостиную, усаживаюсь за накрытый стол. Опять стоит бутылка с вином. На сейчас раз шампанское. Убираю со стола вниз, перевожу дух. Если каждый такой стресс запивать алкоголем – так и спиться можно. Мои мысли скакнули на казачков. Вот запретил я войскам злоупотреблять – а как дезинфицировать воду? Раньше добавил вина и порядок. Кочевники опять же кумыс пьют. Им то поди запрети. Казаки и то через пень колоду слушаются.

Тихонько заходит Харлова. Сегодня девушка опять одела траурное платье, да еще и черный платок накинула на плечи.

– Подавать на стол?

На меня не смотрит, разглядывает пол.

– Осуждаешь?

– Кто я таковая, чтобы осуждать царей-амператоров? – вдова явно кого-то передразнивает – Простая столбовая дворянка…

В гостиную заходит припудренная Маша. В руках у нее дымящаяся супница с половником внутри.

– Извольте откушать, царь-батюшка, Петр Федорович – Мария мне грустно улыбается. На щеках у девушки появляются милые ямочки. Я с трудом отвожу взгляд от ее высокой груди, что виднеется в декольте платья.

– Маша, а ты чьих будешь? – я не обращая внимание на Харлову, я принюхиваюсь к супу – Местная?

– Я пойду? – Харлова развернулась к двери.

– Нет! Пообедаем все вместе. Присаживайтесь девушки.

– Я не девушка! – вскинулась вдова, садясь справа от меня. Ах, да. Как же я забыл. Девушка тут – это не вопрос девственности, а вопрос социального статуса. Харлова была замужем. Супруг погиб, но ее статус все-равно выше Машиной. У той вон даже коса имеется. Все как положено.

– Я пришлая, с батенькой из Санкт-Петербурга приехали. Он бывший императорский гоф-медик. Дежурил и в Гатчине и в Зимнем…

Девушка замялась, присела на краешек стула слева. Взяла из стопки тарелку. Налила дымящегося супа сначала мне, потом Харловой.

– Себе тоже накладывай. И как вы оказалась в Оренбурге?

– Батюшку сослали – Маша повесила голову – Ее величество – на этом слове девушка вздрогнула, испуганно посмотрела на меня. Я молчал и она продолжила – Изволила кататься на санках с Катальной горки в Ораниенбауме. Упала и сильно ударила локоть. Батюшка, дежурил в тот день, лечил императрицу мазями. А ей хуже стало, рука болит дюже. Лейб-медик Роджерсон нашептал что-то Екатерине Алексеевне. На нас наложили опалу. Отняли дом, выслали сначала в симбирскую губернию, потом сюда.

Харлова сочувствующе посмотрела на девушку.

– Но батюшка не отчаивался – Маша даже не притронулась к своему супу – Устроился при полковом гошпитале, много работал… Матушка заболела прошлым годом горячкой, умерла. Остались мы вдвоем.

– А медиков, что я видел вчера в гошпитале там, это…

– Его помощники и ученики. Отец часто их ругал коновалами.

– И где же ваш батюшка? Как его кстати, зовут?

– Викентий Петрович Максимов – девушка еще ниже опустила голову, слезы начали капать в суп – Пропал после штурма. Он на валах был, раненых пользовал.

Я встал, прошел к двери. Громко крикнул Ивана.

Почиталин появился буквально через минуту.

– Вот, что Ваня – я побарабанил пальцами по столу – Бери казачков Шигаева, начинайте прочесывать город. Ищите Викентия Петровича Максимова. Медикуса из городского гошпиталя. Как он выглядит, Маша?

– Седой, бритый, но с густыми бакенбардами – девушка с надеждой посмотрела сначала на меня, потом на Ваню – В черном сюртуке с цепочкой. Я вот опаску имею, как бы за эту цепочку казачки или башкирцы его не…

Маша заплакала, я успокаивающе погладил ее по плечу. Харлова налила из графина квасу в стакан, подала девушке. Та стала, давясь, пить. Плач постепенно прошел. Почиталин пожал плечами, ушел искать Максимовича. А мы принялись обедать.

Глава 6
– Не верь ты им, царь-батюшка! Они ить и ложно побожиться могут. Совсем у людишек совести нет – Шигаев поймал меня после обеда в коридоре, протянул несколько бумаг – Мы за них кровь проливаем, а они только о мошне думают!

– Что сие? – я тупо смотрел на какие-то списки.

– Хабар Оренбургский. Как ты велел. Чего взяли губернаторского, чего армейского, ну и купцов тряхнули. Все в описи. Денег на семь тысяч, товару еще тысяч на пятьдесят.

Прилично! Я попытался бегло ознакомиться со списком, не вышло. Слишком много «позиций».

– Полно порохового запаса, ядер, пушек, ружей… А вот хлеба и прочего поменее. Железа так и вовсе мало.

В приемной ко мне тут же бросилось с полдюжины пузатых мужинков с бородами расчесанными надвое. Несколько упало в ноги, заголосило:

– Пограбили нас казачки!

– Царь-батюшка, спасай! Склад с зерном и тканями персидскими опечатал твой Шигаев.

– Фарфор! Последнего китайского каравана! Мы разорены.

– А ну цыц! – полковник, стоявший справа покраснел – Хватит с вас, попили кровушки народной!

– Пройдем до кабинету – я решил перевести конфликт в закрытое помещение – Там порешаем. А ты Максим Григорьевич, обожди в приемной.

Делегация купечества зашла в мой «офис», скандал был локализован. Не успел я усесться в кресло, как мне на стол с поклонами поставили поднос с золотыми червонцами. Монеты лежали горкой и на первый взгляд тут было рублей пятьсот.

– А не задешево ли покупаете свого царя? – усмехнулся я.

На первый план вышел самый пузатый и представительный мужчина лет 50-ти.

– Купец первой гильдии, Сахаров – представился он – Это, царь-батюшка, не бакшиш. А дар нашего обчества на твои затеи лепые.

– Неа – я покачал головой – Рыбка плывет, назад не гребет. Что казачки взяли – того уже нема. И не просите. Зерно и прочий харч пойдет войску. Ткани на мундиры. Что там у вас еще Шигаев забрал? Склады мне ваши тоже нужны. Я уже назначил своих царских фискалов – будут свозить с окрестных поместий запасы. Все для дела, все для отечества.

– Петр Федорович, разве мы без понятия? – Сахаров сложил молитвенно руки – Ничего взад не просим. Дай нам «пролетные» грамотки. Раз уж такое дело завертелось, престол отчий идешь ты отвоевывать – нам долги все прощаются.

Я поразился хитрости купцов. Они хотели получить от меня индульгенцию по долгам перед своими контрагентами. Так сказать в силу обстоятельств именуемых в зарубежном праве «act of god». Кому чего должен – всем прощаю. Оборотистые товарищи!

– Хорошо – решился я. Портить отношение с купечеством мне было не с руки – Грамотки я вам дам. Дело сие не трудное. Но и вы мне отслужите.

– Что потребно сделать? – поинтересовались негоцианты – Все, что твоему величество нужно – поставим в казну. По самым низким ценам.

Угу. И с откатами Шигаеву. Знаем – проходили.

– Ваши же караваны ходят в сопредельные страны? В османскую империю, к прусакам да австриякам? Может к хранцузам?

– С турками нынче замятня, а к остальным ходим – покивал Сахаров – А больше плаваем. В купманстве с питерскими да московскими тузами.

Понятно. Кто же их пустит торговать с Пруссией да Францией. На это в Питере, да Москве свои купцы первой гильдии сидят. Но какие-то связи, видимо, были.

За окном нарастал шум – кто-то играл на балалайке, ругался. Похоже, что начали собираться крестьяне.

– Поедут с вами мои людишки. Под видом ваших прикасчиков. По моим делам. А ежели прознает кто о сем – вам не сдобровать.

Повисло тяжелое молчание. Хотите пролетных грамот? Отслужите!

– По рукам?

Купцы согласились. Куда им деваться? «Пролетные» грамотки – сильный аргумент. А я получу бесцензурный канал связи с окрестными странами. И, надеюсь, государями. Этот канал мне ой как нужен!

После купцов быстро решаю вопрос с заждавшимся Рыковым и беседую с худеньким, большеглазым пареньком по имени Васька Каин, одетым в рваный армяк на несколько размеров больше нужного.

– Откель такая фамилия?

– То кликуха – Вася вытер рукавом сопливый нос – Братич мой разбойник известный, его сиятельство изволил его Каином называть. А меня заодно…

Понятно. По первому библейскому убийце.

– В голубях хорошо смыслишь?

– Нахватался – Каин почесался – Птица глупая, да злая.

– Как злая?? – символ мира никак не состыковывался у меня в голове с определением «злая».

– До смерти заклевывают слабых да больных. Прям как наши баре.

Васька шмыгнул носом, покосился на блюдо с червонцами.

– На – я сгреб несколько монет, протянул пацану.

– Ух ты! Да тут же… – Каин сразу несколько кругляшей с ликом Екатерины засунул за щеку – Отслужу, царь-батюшка – прошамкал пацан – Ей богу отслужу!

– С Колькой Харловым уже познакомился?

Хватит уже Таниному брату колобродить по дому. От этого дурные мысли возникают. Я дождался кивка и продолжил – Бери несколько голубей, иди за город. Выпусти их там по одному. А Колька пусть дежурит у голубятни и смотрит кто за кем прилетит обратно. Из разных мест позапускайте – внял ли?

– Угу.

– Тогда беги. Будем письма маленькие с голубями отправлять. Записочки короткие. На лапках.

– Не потянут – Васька вытащил золотые изо рта – Голубь – зверь слабый. Письмо не унесет.

– Это если на обычной бумаге – я покопался на столе губернатора, нашел несколько образцов – А в Китае пишут на тонкой, рисовой. На, посмотри.

Каин пожал плечами, разглядывая листки рисовой бумаги.

– Вот ее и будем слать.

* * *
На выходе из губернаторского дома ко мне опять пристал Шигаев.

– Царь-батюшка, Христом богом молю! Охолони.

– О чем ты?

– О деньгах. Ведь опять стол вытащил Немчинов этот, реестру пишет. Значит, платить знову будем.

– А солдатам пеших полков по-твоему не надо жалования давать?? А бомбардирам?

– Бомбардирам можно. А вот крестьянам да офицерам… – полковник сморщился, словно съел кислый лимон – Офицерье рады радехоньки, что петли избежали. Так отслужат. Черноногие же и вовсе должны молиться на тебя – ты им волю дал. Еще и рублики на них тратить? Я же видел утреннюю роспись. Две с половиной тысячи растратили! Всю казну, взятую в крепостях! И это только один месячишко. А наступит ноябрь? Вдругорядь платить?

– Каждый месяц… Десятого числа.

– О господи боже! – Шигаев схватился за бороду.

– Царь-батюшка, нашли! – в коридор врывается счастливый Иван.

– Кого нашли? – я все еще был погружен в цифры.

– Дохтура! Викентия Петровича! Он в казематах с солдатиками был.

– Сходи, Ваня, порадуй Машу – я кивнул в сторону жилой части – А мы с Максимом Григорьевичем пойдем глянем на медика и вообще… Я сделал неопределенный жест рукой.

Площадь была битком забита крестьянами. Некоторые стояли группами, большинство – неорганизованной толпой. Были и те, кто пришел с женами и детьми. Одеты они были очень плохо и бедно. На ногах лапти или поршни, грязные, прожженные у костра армяки или овечьи полушубки. В руках – какое-то дреколье. Старые бердыши, пики, косы…

Отдельно столпились офицеры под охраной казаков. Лица мрачные, землянистого цвета.

– Что стоите, как бык нассал? – закричал Шигаев – Видите, его величество, пожаловал. Стройся в ряд!

Офицеры нехотя выстроились, крестьяне же завидев меня, заволновались. Послышались приветственные крики, толпа начала напирать.

– Царь-батюшка!

– Спаситель наш!

– Надёжа!

– А ну охолони! – теперь уже Шигаев набросился на крестьян. Я не стал его обрывать – а ну как сейчас подавятся? Ходынка мне тут не нужна. Поэтому помахав рукой, я в окружении казаков, направился к другой группе. Человек под двести солдат оренбургского пехотного полка в зеленых мундирах тянулись перед Тимофеем Ивановичем Подуровым. Рядом стоял пожилой, сгорбленный мужчина с пышными бакенбардами на лице. Он что-то хмуро растолковывал генералу. Тот рассеяно кивал, разглядывая солдат. Увидев меня, Подуров оживился.

– Царь-батюшка, слава богу! Вот видишь, господин медик мне упреки делает – генерал ткнул пальцем в Максимова – Раненых нужно из тюрьмы в гошпиталь, а також какие-то лекарства ему потребны. Башкирцы то аптеку городскую пограбили…

– Максим Григорьевич – я повернулся к Шигаеву – Распорядись насчет тюрьмы – я подошел ближе к доктору, начал разглядывать его. Тот меня. С такой неприятной усмешкой. Вдруг раздался крик, сквозь толпу пробилась Маша, бросилась на грудь отцу – Папенька! Ты жив!! Слава богу!

– Жив, Машенька! – глаза доктора увлажнились, он принялся гладить дочку по голове – Как ты? Цела?

– Петр Федорович позаботился обо мне – Маша повернулась, улыбнулась, поправила платочек на голове.

– Значит, Петр Федорович? – Максимов хмыкнул.

– Господин дохтур – Подуров неодобрительно покачал головой – Яви государю уважение, поклонись.

Я заранее знал, чем это кончится. Максимов упрется, заартачится. Наговорит резкостей. Казаки вспыхнут, могут и набросится.

– Маша, иди в дом – непререкаемым тоном произнес я – А вас Викентий Петрович, прошу на пару слов!

Девушка виновато посмотрела на отца, убежала. Мы же доктором отошли к Елизаветинским воротам. Казачки освободили место, подвинув крестьян, встали кругом.

– Слушаю вас – мрачно произнес Максимов.

Надо как-то его ошарашить. Сбить с воинственного настроя.

– Вакцинация против оспы.

– Что, простите? – врач подался вперед.

– Я знаю способ победить оспу.

– Вариоляция? Прививка оспинным гноем, как детей царя Георга? – Максимов разочарованно вздохнул – Увы, эта метода несовершенно и слишком часто приводит к смерти пациента.

– Нет, лучше. После нескольких лет наблюдений английские врачи нашли новый способ.

– Какой же? – заинтересовался доктор.

– Вы же знаете про коровью оспу? Она проявляется в виде пустул, пузырьков с гнойным содержимым на вымени, очень напоминающие оспенные высыпания у человека. Однако коровья болезнь протекает значительно доброкачественнее, чем натуральная оспа у человека.

– Допустим – согласился Максимов.

– Доярки часто болеют, заразившись коровьей оспой, но после этого никогда человеческой.

– Это стало известно, благодаря английским врачам? – удивился Викентий Петрович – Почему же они это скрывают??

– По политическим соображениям – соврал я – Англичане хотят первыми начать прививки своей армии и флота. Если всем станет известно, что коровья оспа защищает от натуральной…

Известно это станет только через четверть века, когда британский доктор Дженнер опубликует свою знаменитую работу «Исследование причин и действий коровьей оспы», но приоритет в медицине меня волновал мало. Во-первых, надо и правда, защитить свою армию от этой болезни. Тем более сделать это не так уж трудно. Во-вторых, требуется что-то, что поможет отвлечь Максимова от конфликта со мной.

– …а смертность от нее в разы ниже – говорил тем временем Викентий Петрович – Нет, а это точно известно?

– Надо проверять – пожал плечами я – Давайте заключим сделку.

– Какого рода?

– Вы закрываете глаза на нынешние обстоятельства – врач поморщился, но промолчал – Я же даю денег и людей на исследования. Найдете в окрестностях Оренбурга коровник с оспой, привьете пару людей для эксперимента…

– Как изысканно вы выражаетесь – Максимов внимательно на меня посмотрел – Не зная, что вы есть беглый казак Пугачев, можно и правда подумать о вашем – ха-ха-ха – царском происхождении. Только вот беда – я служил при дворе и видел настоящего Петра III Вы никоим образом на него не похоже. Петр был тонкого, худощавого телосложения и…

– Остановитесь, Викентий Петрович! – я прикрикнул на врача. Казаки начали оборачиваться – Таким манером вы договоритесь до прямой измены! И я велю вас повесить! О дочери подумайте… Что с ней будет, когда вас вздернут как Рейнсдорпа?

Максимов открыл рот возразить мне, потом замешкался, нервно тиская белые перчатки в руке. Кнут и пряник. Другого способа я не видел.

– Значит, договорились – я удовлетворенно улыбнулся – Можете заняться оспой, городским гошпиталем. Казна будет вам платить прежнее жалование. Тут можете не тревожиться. Ну а чтобы дурные мысли вам не приходили в голову – Маша поживет у меня в доме.

Не дожидаясь ответа, я развернулся, пошел к Подурову.

– Тимофей Григорьевич – еще издалека закричал я – Начинайте верстать полки.

– Стойте – в спину мне раздалось восклицание Максимова – А откуда вам стало известно про английских врачей??

Я не ответил.

* * *
Верстать полки я распорядился по-новому. Как была устроена армия Екатерины? Весьма просто. Обычный мушкетерский полк состоял из двух батальонов. В каждом батальоне 6 рот. Одна гренадерская – от 70 до 100 человек. И пять мушкетерских. От 70 до 150 человек. Плюс полсотни человек егерской команды, а также по 2–3 орудия на батальон. В основном единороги и двенадцати фунтовые пушки. Итого примерно тысячи полторы человек, если не считать всякий вспомогательной состав – ездовых, каптенармусов и прочих ошивающихся при штабе вестовых.

Всем этим хозяйством управляют целая толпа офицеров – прапорщик и подпоручик (командуют взводами), поручик (зам. командира роты), капитан (командир роты). Кроме того были еще штаб-офицеры. Секунд-майор (командир роты или в штабе батальона), премьер-майор (командир батальона или в штабе), подполковник (зам ком. полка или начальник штаба). Наконец, полковник (командир полка). Дальше шли генералы.

К сожалению, у меня не было богатого кадрового запаса офицеров. Поэтому я приказал организовать два полка по 10 мушкетерских рот каждый. На них капитанами велел поставить присягнувших офицеров, а к ним поручиками бывших есаулов из казаков. И то, некоторые роты остались без командиров – офицеров то у меня было всего 16 человек. Полковников тоже не наблюдалось. Поэтому всеми полками пока «командовать» Подурову.

– Петр Федорович – жаловался Тимофей Григорьевич – Ну какой из меня генерал… Я же только казачьи сотни в бой водил – пехотному бою совсем не обучен.

– Так я же не бросаю вас – пришлось успокаивать Подурова – Сам буду за всем приглядывать. А насчет учебы у нас есть капитан Ефимовский. Поспрошай его крепко о тактике.

Мы сразу, без затей подозвали к себе бывшего графа и начали пытать о том, как действуют полки. Выяснилось следующее. В атаке русские войска обычно наступали побатальонно или поротно, после артиллеристского обстрела. На ста шагах делали первый выстрел. Попадали примерно в половине случаев. На пятидесяти шагах второй и на двадцати третий – самый убойный. Потом в штыки. За минуту обученный мушкетер делал два-три выстрела. Так как стреляли из гладкоствольного мушкета и процент попаданий был очень низкий, упор делался на плотный строй, который повышал урон. Эта система требовала долгих строевых упражнений ибо рекруты – бывшие крестьяне – не просто не умели ходить нога в ногу, а путали право и лево.

– Понятно – тяжело вздохнул Подуров – Сено-солома.

– Без этого, господа, никак! – Ефимовский смотрел отсутствующе в сторону.

Если с офицерами был сильный дефицит, то с обычными мушкетерами и капралами – наоборот. Крестьян на площади собрались больше двух тысяч – пришлось даже кое-кого забраковать или отправить к нестроевым. Сдавшихся и присягнувших солдат оренбургского гарнизона я велел поставить капралами в десятках. Все легче будет учиться.

– Ну а в обороне как? – поинтересовался Подуров.

– Да так же – Ефимовский пожал плечами – Стрельба строем по наступающему противнику. Затем в штыки. Ну карэ еще надо уметь делать. Это если гусары или кирасиры во фланг или тыл хотят зайти.

Да… про знаменитую косую атаку Фридриха мы тут не услышим.

– Вот что капитан – я почесал в затылке – Сделаете из соломы чучела людей. Отрабатывайте штыковой удар.

Ефремов удивленно на меня посмотрел.

– А також непременно делайте обстрел рот. Пороха в городе много, можно беспрепятственно тратить.

– Что за обстрел? – поинтересовался Подуров.

– Роты сходятся друг к другу и за сто шагов делают холостые выстрелы – пояснил я – За полсотни второй…

– Да, да, теперь понял – генерал раскурил трубку – А почему ты, царь-батюшка не велел верстать гренадерские роты, а токмо фузилеров-мушкитеров?

Бывший граф тоже уставился на меня с интересом. А потому дорогие военачальники, что в гренадерах я никакого смысла не видел. Фитили ненадежные, рассчитать время взрыва трудно, а уж бывшим крестьянам нетренированным и вовсе не под силу. Взрывается граната тоже так себе – осколков почти не дает. Беда черного пороха – в его слабости.

– Так гранат то почти нема – я потряс списком, что мне дал Шигаев – Чем воевать то?

– А что с пушками и егерями? – поинтересовался Ефимовский – Как назовем полки?

– Назовем без затей – я помахал Шигаеву рукой, подзывая к себе – Первый оренбургский и второй. Егеря будут, но чуть позже. Для них надо выбирать опытных, метких стрелков. Можно бывших охотников. Артиллерию из полков уберем. Это будет особый род войск. Федя Чумаков начальствовать там будет.

Я замолчал, задумавшись. Не забыл ли чего?

– Знамена вручу позже, после присяги. И когда сможете показать хоть что-нибудь. Стрельбу поротно и штыковой удар. Даю вам седьмицу.

– Никак невозможно! – одновременно пошли в отказ Подуров с Ефимовский. Вот как быстро спелись!

– Нам сегодня-завтра мундиры, да амуницию с ружьями получить. Подогнать все. Расквартироваться також время займет – начал мне объяснять прописные истины бывший граф.

– Пустых домов от дворян в городе полно осталось – отмахнулся я – Разместитесь. Что еще?

– Потом солдат помыть в бане надо – подхватил Подуров – Выбрать артельщиков да старшин, чтобы те могли получить харч со складов…

– А вот Максим Григорьевич нам и поможет – я похлопал подошедшего полковника по плечу – Пока капралы да поручики знакомятся с ротами, пойдемте в арсенал, да цейгхаус. Посмотрим, чем воевать будем.

* * *
Военный склады были полны. Чего тут только не было – камзолы, мушкеты во множестве, запасы свинца, палашей, саблей… Первым делом, я разумеется рассмотрел ружья, которые будут выдаваться в полках. Фузеи показались мне очень примитивными. Запаянный с одной стороны ствол, уложенный в деревянное ложе. Прихвачен железными скобами. Курок с полкой и замком, кремни, прицельная узкая пластина, приваренная сверху ствола и еще один замок для штыка. Мушки нет, зато есть ремень, на котором носят мушкет. Ружья в основном производства тульских заводов, но есть и уральские экземпляры. Нарезных штуцеров нет вообще – слишком дорогое удовольствие для обычной пехоты.

– Вот что, Максим Григорьевич – я вдруг вспомнил одну важную вещь – Я слыхал, что если хранить порох смешанным с древесным углем – он не взрывается, только горит. Проверь это. Если правда, то нужно внедрить эту новацию, а перед боем смесь всегда просеять из бочки в бочку можно.

Генерал, полковник и капитан посмотрели на меня с удивлением. Нет, ну а что вы хотели? Один «раскаявшийся» офицер, мучимый совестью и весь пороховой обоз армии перед боем с правительственными войсками взлетает на воздух. Возможно вместе с самим офицером. Но мне то от того не легче!

– Прусаки так делают – опять присочинил я, развивая свою легенду – Фридрих в письмах мне рассказывал.

Под отвисшие челюсти, я прошел в склад, где хранилась военная форма. Тут тоже был свой ГОСТ, а точнее воинский артикул. Нательное белье – рубаха с панталонами, белые чулки, короткие штаны, которые тоже именуются панталонами. Грубые ботинки, голенища. Последнее – специальный кусок кожи, который пуговицами закрепляется поверх чулок. Камзолы. Красного, зеленого и еще каких-то цветов. У каждого полка может быть свой. На шею повязывается черный нашейный платок. Видимо, чтобы не натирал ворот камзола. Или еще по какой-то причине. Цвета платков тоже различаются. Черные у пехотинцев, цветные – у подпоручиков, поручиков и так далее. Сверху камзола – кафтан. И в случае сильных дождей или морозов – еще и епанча. На голове – треуголка, которая могла превращаться в треух. Вместо ремня – солдаты повязывают пояс с кистями. На него вешают шпаги. Они полагаются даже рядовым мушкетерам.

– Шпаги фузилерам не выдавать – отдал распоряжение я – В атаке хватит и штыка.

Собственно, лет через десять, такой же приказ по армии отдаст новый фаворит Екатерины – Потемкин.

Шигаев и Подуров равнодушно кивнули, Ефимовский возмутился:

– Зачем рушить воинский порядок?

– Это не порядок, а абсурдидит – козырнул я слабы знанием немецкого. Чем заработал еще удивленных взглядов.

– Ну какие из крестьян фехтовальщики?? Вот вы Ефимовский, сколько учились шпаге?

– Лет пять, больше шесть – задумчиво ответил капитан.

– Вот! – я назидательно поднял палец – Зачем мушкетерам из бывших крестьян шпага? Учите штыковом бою крепко и до нее дело не дойдет. Можете выдать кинжалы или ножи. Для самого крайнего случая.

– Шпага дура – штык молодец! – заканчиваю я разговор с военачальниками переделанной максимой Суворова.

Глава 7
Всю следующую неделю я тружусь аки пчелка по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Сильно спасают Ваня Почиталин и Немчинов. Последний и вовсе прописался в моей приемной – поставил стол, по моему совету завел журнал приема посетителей. Появилось минимальное планирование. Аристарх Глебович также выполняет роль походного казначея. Я выдаю ему общую сумму на те или иные расходы – он уже оформляет все документы, росписи и реестры. Всего в подвалах Рейнсдорпа оказалось около двухсот тысяч рублей.

Кроме двух секретарей, обзавелся персональными охранниками. Во-первых, десяток Афанасия Никитина из зарубинской сотни вместе с ним сами. Гвардейцев Мясникова пришлось отдать Шигаеву, а совсем без охраны оставаться не хотелось. Так что пришлось забирать Афанасия. Во-вторых, выписал себе двух казацких близнецов – Игната и Ерему. Это двадцатилетние лбы – сыновья генерала Творогова. Который став воеводой развил бурную деятельность. Окончательно прекратил грабежи и разбой в городе, вернул торговлю на рынках, стал возрождать губернский штат служащих. Для чего, после нескольких моих намеков, объявил призыв грамотным людям. Положил им оклады. Некоторые дворяне, которые прятались по подвалам, да чердакам – откликнулись. Кушать то хочется. Как миленькие принесли присягу вместе с другими горожанами, написали отказные письма. Творогова я опасался, поэтому решил взять негласных заложников – его сыновей. Разумеется, под соусом престижной службы государю. Их же я собирался увезти в своей свите с собой из Оренбурга. Поди потом – предай меня.

Опасался я и Лысова. Поэтому как только было закончено формирование новых казачьих частей – раздергал его полк на части. Одну сотню казаков и одну башкиров под командованием Хлопуши отправил брать два ближайших к Оренбургу завода – Белорецкий братьев Твердышевых и Авзяно-Петровский дворянина Демидова.

– Никакого разбоя не учинять! – инструктировал я ссыльного – Ничего не раззарять и не рушить. Повесил управляющего, принял присягу у заводских. Кто изъявил желания в полках послужить – забрал с собой. Иные, приписные крестьяне похочут уйти по домам – пусть идут.

– Так то завод встанет – дельно заметил Хлопуша – Кто же тебе царь-батюшка ядра да мортиры лить будет, ружья делать?

– Не встанет. Соберешь главных мастеров. Скажешь, что завод нынче ихний. В паях. Ты у сержанта то грамоту выучил?

– Заканчиваем азбуку – ссыльный тяжело вздохнул – Капрал Долгопят в полк просится, умаялся со мной. Подговорился с сержантом Неплюевым, что твои указы спомогал писать. За деньгу малую учить меня будет.

– Проведи сбор мастеров – продолжал инструктировать я – Пущай сразу паи запишут и казну демидовых, да твердышевых арестуют себе. С нее платят крестьянам. Я же буду выкупать ядра, да прочие изделия за твердую цену в казну. А они уже делить доход по паям. Цены возьмешь у Немчинова.

– Так то может и ладно будет – согласился Хлопуша.

– Будет, будет. Дай сразу урок мастерам. Нужны поперву не пушки и ядра, а всякий артельный струмент – лопаты, пилы, топоры. Пусть делают до несколько тысяч.

– Почто так много.

– Каждому пешцу дадим короткую лапатку, обрезанную. Сделаем в ротах размысловые капральства. Переправы строить, апорши рыть…

– Уразумел – кивнул Хлопуша – Колик у меня сроку?

– Седьмица, больше две. Потом катькины войска пожалуют.

Еще две лысовские сотни во главе с полковником я направил брать до конца крепости Верхнеяицкой линии. Служили там большей частью казаки, да «инвалиды» – старые солдаты. Вряд ли можно было ожидать там сильного сопротивления. Скорее всего на мою сторону еще перейдет изрядно воинских частей.

Последняя сотня казаков и две сотни татар со старшиной Мустафановым поехали в сторону уральских заводов. Я пока опасался раздергивать войска и двигать полки в соседние губернии – мне еще с Каром разбираться, да Яицкий городок штурмовать, но заводы… это созревшие яблоки, готовые упасть в мои руки. Почему бы не подергать за ветки?

– Ежели встретишь сильное сопротивление заводских солдат – советовал я Мустфанову – Отступай. Ну а как местные за тебя, нападай.

Дальше шла та же самая инструкция, что я давал Хлопуше.

* * *
Каждое мое утро начиналось одинаково. Под окнами раздавались команды капралов, пехотные роты принимались месить снег на площади. Где то в обед, первый и второй оренбургские полки менялись местами, тренировать штыковую. Уже вечером, в свете костров проводился обстрел.

С ним была проблема. Искры, вырывающиеся от сгорающего пороха поджигали бороды бывших крестьян. Офицеры настояли на бритье и это вызвало первый конфликт. Ведь царь-батюшка в своем указе пожаловал не только волей, но «крестом с бородой». Пришлось лично выезжать в полки, разъяснять политику партии. Сказал, что и сам буду бриться, пока не отвоюю у «немки» отчий престол. Сказано – сделано. Оставил только усы подковой, а под это дело подстригся коротко, почти под ноль. Это вылилось в сложное мероприятие с поиском нормальных ножниц, но мероприятие того стоило. Сразу решился вопрос с паразитами.

Окружающий народ впечатлился, начал повторять.

Порадовало, что пехотинцы не только удачно подогнали всю амуницию и форму, но и закрепили на треуголках красные ленты. Некоторые даже дополнительно повязали на рукава. Офицеры морщились, но терпели. Хотя тот же Неплюев – новый учитель Хлопуши – не выдержал и тоже сделал себе красный бант на камзол.

К тому времени когда начиналась строевая, после которой следовал обстрел и штыковая – я уже бывал умыт и накормлен. Харлова с Машей вставали еще раньше, затемно – делали завтрак. Обычно яйца, творог или какую-нибудь кашу на молоке. Если день был постный, то на воде. Пекли хлеб, сбивали масло.

Обязательное утреннее чаепитие, в ходе которого узнавал о разных заботах, что тревожили женскую половину дома. «Закончились дрова», «мальчишки по твоему слову сбегали аж в Берды запускать голубей»…

Опыты с письмами увенчались полным успехом. Удалось даже замерить примерную скорость. Зная количество верст до Бердской слободы, ребята с хронометром примерно засекли время. Я перевел в километры в час. Получились вполне приличные цифры – 35–40. Для верности решили выпускать по двух голубей сразу. В специальной сбруе, которую придумал брат Харловой – Николай. Она надевалась на птицу практически как на лошадь (через голову и брюшко) и берестяная капсулка с письмом располагалась на спине голубя.

После завтрака и чаепития я ехал в Егорьевскую церковь на заутреннюю, а потом в казацкие полки. Свои маневры они проводили в поле недалеко от Оренбурга. Первые снегопады пошли на убыль – удавалось проводить полноценные тренировки с джигитовкой, рубкой лозы и даже конными сшибками с затупленными пиками. Получались прямо рыцарские турниры.

Победителей я награждал рублем. Так же как и самых быстрых и метких стрелков в пехотных полках. Это поднимало энтузиазм не невиданную высоту. Никто не роптал, не местничал…

Впрочем были те, кого штрафовал и даже сажал в казематы. Во-первых, за пьянство. Во-вторых за несоблюдение санитарии. Мой следующий указ после объявления воли был о сбережении здоровья. Разрешалось пить только кипяченую или колодезную воду, нужники постановил рыть каждые три дня новые. И вдалеке от водозаборов. Сразу выяснилось, что лопат нет, дрова дорогие… И это еще зима наступает, естественный спад кишечных заболеваний. Что же будет летом?

До обеда обычно я еще успевал посетить хозяйство Феди Чумакова. Полковник развернулся во всю. Отобрал из крепостной артиллерии самые новые пушки. Произвел их отстрел. По моему совету откалибровал и отобрал ядра. После чего начал натаскивать бомбардиров. Всего получилось четыре батареи по десять единорогов в каждой. Две батареи удалось сделать мобильными – кузнецы выдали таки сани с поворотным кругом. Их пришлось долго испытывать. Некоторые экземпляры трескались после первого же выстрела. Дополнительное укрепление железом вызвало утяжеление конструкции. Федя приказал запрягать в сани тройки лошадей. Это в свою очередь потребовало длительных тренировок с развертыванием и управлением. Я решил не экономить на артиллерии и за каждой пушкой было закреплено аж два расчета. Один основной – второй запасной. Благо недостатка в крестьянах не было.

Услышав о восстании – приходили все новые и новые толпы народу. Город и слободы буквально были наводнены людьми. Это вызывало резкое удорожание хлеба. Спасли меня от голодных бунтов «царские фискалы». В Оренбург потянулись подводы с конфискатом из ближайших дворянских усадеб. Из некоторых дворяне успели сбежать. Из некоторых нет. Первые усадьбы пограбили местные, которые впрочем легко продавали за деньги излишки хлеба и мяса. Во вторых дело обернулось кровью. Были случаи перестрелок и даже один штурм барского дома.

Естественно встал вопрос, что делать с дворянскими детьми и женщинами. С ними то я не воевал – но и оставлять их в пустых, пограбленных усадьбах было невозможно. Дворянкам по моему совету была предоставлена возможность выбора. Либо оставаться в усадьбе и учить крестьян грамотности, счету… Фактически, создавать в барском доме школу. На это я из казны выделял содержание. Либо, если было сопротивление крестьян – переезжать в Оренбург. Здесь я на паях с купцом Сахаровым открыл шерстяную мануфактуру. Точнее своими деньгами вступил в уже существующую. Производству требовались работницы. Которым неплохо платили по местным меркам, а еще кормили.

Большинство из тех, кто не мог сбежать из воеводства – выбирали учебу. Таким образом, удалось организовать восемь школ. И еще две в городе. Кое-кто записался и на мануфактуру. Впрочем, долго не выдержал – работа была тяжелая.

Детей-сирот – отдавали в крестьянские семьи. Тех, кто постарше – в полки. Девочек забрала Харлова. Она организовала что-то вроде пошивочной артели и уже даже успела сшить мне собственный штандарт. Красный флаг с Георгием Победоносцем на одной стороне и серпом и молотом – на другой. Выглядело это сюрреалистично, но народу нравилось. Целые толпы горожан приходили посмотреть на штандарт, что висел над крыльцом моей резиденции.

После обеда, начинался прием посетителей. Немчинов старался фильтровать просителей и часть отправлял к Творогову. Но были и те, с кем работал только я.

Во-первых, это Авдей. Золотых дел мастер умудрился… отлить мне корону! Императорская в виде круглого головного убора ему не удалась – обошлись небольшой королевской с изогнутыми лучами. На каждом из двенадцати лучей решили разместить по красному рубину. Их запас нашелся в ящиках Рейнсдорпа. Получилось очень красиво и величественно. Корону я никому не показывал – ждал подходящего случая.

Вторые, кто приходил почти каждый день были кузнецы. После того, как они закончили с санями и предоставили первый образец полевой кухни, которую я впрочем отправил в доработку – пришло время выдать им новый заказ. Крепления для лыж. Овчинников разыскал и привел ко мне столяров, а также двух охотников. Те принесли примитивные снегоступы и лыжи. В своем времени я много катался зимой и хорошо представлял механизм простых креплений. На ботинки, в носок ставится железная пластина, которая вставляется и защелкивается в замок на лыже. Пятку можно по-прежнему привязывать ремешками. Эта простая идея поразила всех, кто был на общем совете. И столяров и кузнецов. А как воодушевились охотники!

– Это же как лепо бежать по снегу будет! – сообразил Овчинников – Сколько верст за день можно проходить!

– Лепо будет, когда мы с тобой, Андрей Афанасьевич, сабельками помашем с утра – я повел плечами – Что-то жирком начала зарастать.

– Так это завсегда, пожалуйста!

Вот легко так решился вопрос с моими тренировками. Но вот сон сократился еще на час.

* * *
Каждый день, сразу после обеда, когда все русские люди отправляются вздремнуть – я сажусь диктовать Немчинову Государев судебник. В библиотеке губернатора нашелся сборник 'Законов и указов Российской империи'. Ознакомившись с несколькими томами, я пришел в ужас. Никакой структуры и логики. Законы противоречили друг другу, не отвечали требованиям времени. Требовалось срочно дать людям внятную систему. В первую очередь было необходимо разделить и рассортировать акты на Основные законы, Уголовный, Административный, Налоговый, Гражданский, Земельный и Семейный кодексы. Понятно, что Уголовный – был приоритетным.

По моему настоянию, Творогов организовал в Оренбурге выборы судей. Избрали двух – почетного горожанина Евстрафия Синицина. И одного из казацских старейшин – 60-ти летнего Вешнякова. Оба судьи, принесли мне персональную присягу, после чего поинтересовались как вести процессы и какими законами руководствоваться. Пришлось срочно заново писать Уголовный кодекс, попутно его модифицируя и гуманизируя. Я убрал смертную казнь за отложение от православия и еще ряд совершенно диких положений.

Сразу после диктовки судебника, я принимал Творогова. Он отчитывался о восстановлении гражданского управления в воеводстве, организации полиции…

– Самое главное, Иван Александрович – поучал я бывшего атамана – Это земельный реестр. Умри, но сделай. После того, как я уйду воевать Катьку, тебе останутся мои фискалы. Пущай откроют школу и наберут в нее грамотных людишек. Учат счету, записи… Это будут наши будущие землемеры.

– Зачем они нам?

– А подумай сам. Дворян не стало. Крестьяне за земельку передерутся?

– Так то зима… – Творогов полез в затылок – Может и подерутся. По весне.

– А подравшись за топор не возьмутся?

Воевода пожал плечами.

– Так вот! Пущай фискалы выезжают по деревням, собирают сходы. При старосте записывают реестру – где чья земля. Землемеры ставят вешки, меряют десятины.

Я нарисовал на бумаге образец саженного «циркуля», которым в николаевские времена измеряли землю.

– Как же уразуметь где чья земля? – Творогов почесал в затылке – А господскую как делить?

– Общиной решат – я махнул рукой – Может и подерутся, главное чтобы за топор не взялись.

Я не сомневался, что земельный передел будет все-равно кровавый. И победят в нем сельские кулаки – старосты и приближенные к ним. Но лучше так, чем вообще никак. На Оренбургской губернии надо было обкатать хоть какую-нибудь схему размежевания. И обязательно наследования. Но это требовало создания помимо землемеров, института нотариусов.

– Дык ежели у крестьян будет земелька – сообразил воевода – Это что ж… подати брать с них?

– А как иначе, Иван Александрович? Армию содержать надо, твоим чиновникам також платить треба.

– И какую же подать введем? Подушевую, подворовую?

– Мыслю так. Надо разверстовать некую сумму по уездам, а там окладчики да старосты сами решат. Кому-то, кто занищал – помене. Кому-то может и поболее.

Подушевой налог требовал проведение переписи. Что было невозможно сделать в военное время – десятки тысяч людей снимались со своих мест, войска разоряли территории. Да и переписчиков у меня не было. Это если не вспоминать о том, что староверы вообще объявят перепись дьявольским делом. Подворовые налоги тоже не работали. Поди сочти сколько дворов действующих, а сколько брошенных.

– И колик брать? – поинтересовался Творогов.

– Як в Библии сказано – мне не пришло ничего лучшего в голову, как сослаться на религию – Десятину

* * *
Мой обычный вечер заканчивался объездом города и совещанием Военного совета. Генералы и полковники из тех, что не были в отъезде, собирались в гостиной губернаторского дома и мы сообща решали накопившиеся проблема. За чашечкой душистого чая и замечательными плюшками, что пекла Татьяна Харлова.

Зачастую разговоры на таких советах выходили далеко за рамки военных планов. История страны, будущее казачества, взаимоотношения с сопредельными странами – что только не обсуждали.

Порой вспыхивали яростные споры, которые приходилось улаживать. А иногда полковников да генералов охватывало минорное настроение. Особенно из-за неподъемности задачи, которую мы на себя взвалили. И через сто лет народ на Руси не будет свободным. До отмены крепостного права – 88 лет. Но сколько еще лет крестьяне просуществуют с позорными выкупными платежами, да четверть вековыми рекрутскими наборами?

Непосильность задачи я понимал, разумеется, четче остальных. Казаки жили в черно-белом мире. Барей на осины, да березы, народу – волю. Но как обходиться без дворян в неграмотной и огромной стране? Аристократия – это не только бесполезная жирующая прослойка народа. Это еще и офицеры, дипломаты, ученые, деятели искусства… Через несколько месяцев в составе войск генерала Бибикова из Санкт-Петербурга выедет подавлять пугачевское восстание крупнейший поэт екатерининской эпохи – Гавриил Державин. Тот самый, который «И, в гроб сходя, благословил». А благословил он не кого иного, как Пушкина. Тоже дворянина и крепостника.

Да, можно взрастить все нужные профессии из народа. Особенно из купцов и разночинцев. Александр Меншиков, второй человек в царствование Екатерины I и главный сподвижник Петра Великого был конюхом и торговал пирогами. И ничего, вместе с Петром бил лучшего полководца Европы – Карла 12-го.

Но будет ли у меня время вырастить всех этих Меншиковых? Или Европа, ужаснувшись русскому бунту – бессмысленному и беспощадному – организует интервенцию и разорвет страну на части? Как это чуть не случилось во время гражданской войны 17-18-го годов.

Если с беспощадностью я мало что мог сделать, то с бессмысленностью дела обстояли чуть лучше. План был. И заключался он в том, чтобы разделить дворянство. Это только на первый взгляд русская аристократия представляла собой сплоченную стаю волков вокруг трона. Среди них были и разорившиеся бароны да князья, и идеалисты, выступающие за отмену крепостного права, обиженные властью… Моя задача была привлечь хотя бы некоторых на свою сторону. И начать я решил с писем.

Пока полковники с генералами спорили, ругались, надувались чаем вприкуску с дорогим и дефицинтейшим сахаром из запасов Рейнсдорпа, я, обложившись придворными календарями – специальными изданиями, где публиковались списки высших военных и гражданских чинов, а также роспись дворцовых приемов – выводил на бумаге послания и воззвания. Благо ямская почта в губернии продолжала работать, да и купцы обещали поспособствовать с передачей писем.

Первым, кому я написал, был Сумароков. Александр Петрович – один из первых профессиональных литераторов и драматургов, творивший почти во всех жанрах – от оды и трагедии, до мадригалов и эпиграмм. Поставил кучу постановок на сцене императорского театра, знаком со многими писателями и поэтами – как в стране, так и за рубежом. Переписывается с Вольтером. Сейчас находится в опале. Екатерина запретила ему выезд из страны, не дает дворянства его бастардам от дочери собственного кучера. Да, вот такая затейливая судьба.

Сумароков – человек либеральных взглядов, имеет огромное влияние на все российские театральные труппы. А театр – это огромная сила. До кинематографа с радио – сто лет с гаком, книгопечатание и газеты наталкиваются на что? Правильно, на всеобщую неграмотность. А вот театр есть во многих губернских городах. И это средство пропаганды я игнорировать не могу.

Александру Петровичу я написал весьма яркое письмо. Рассказал жалостливую историю скитания по Руси, отречения и обетов. Расписал страдания и боль народа. Сердце Петра III не выдержало и он возглавил восстание. «Я воскрес и пришел мстить». Я ничего не просил у Сумарокова и ни за что не агитировал. Лишь бросил первый камень в этот застоялый пруд столичной аристократии. Посмотрим, какие пойдут круги.

Второй камень я бросил в еще одного литератора, только иного пошиба. Письмо ушло одному из первых российских профессиональных журналистов – поручику Муромского пехотного полка Николаю Ивановичу Новикову. Выходец из семьи офицера, Новиков уже не служит, издает журнал «Живописец», в котором публикуются Радищев и другие светские либералы. Екатерина за обсуждение крестьянского вопроса уже запретила один журнал Новикова – «Трутень» (само название как бы с намеком). Такая же судьба постигнет и «Живописец». Кроме того, Николай Иванович – известный питерский масон. Входит в правление ложи наряду с Татищевым и Трубецкими. Через масонов можно влиять на аристократию не только в России, но и за рубежом. Это тайное общество еще долго будет вертеть властными кругами, хотя цели его так и останутся туманными.

Новикову я написал совсем иное письмо, чем Сумарокову. Холодное, лаконичное. Сообщил основные события в губернии – взятие крепостей, Оренбурга, казнь губернатора. Предложил всем верным сынам отечества склониться перед истинным императором страны и внуком Петра I (намкнул на сомнительные права немки-Екатерины). В доказательства серьезности намерений приложил несколько отказных писем от графа Ефимовского и еще нескольких дворян. Мол, смотрите, терпение народа закончилось и только присягнувшие спасутся. И спасшиеся уже есть!

Я знал, что ничто из присланного Новинкову не пойдет в журналы и газеты – цензура бдит. Но то, что новости в моей интерпретации разойдутся по Питеру и Москве – даже не сомневался. Через Новикова и масонов все уйдет и за границу. В том числе и в сопредельные королевские дворы. А у тех ой какие большие счеты к Екатерине!

Наконец, последнее письмо я пишу своему «сыну». Нет, ну а чего стесняться? Павел I ненавидит свою мать. А также всех ее фаворитов. Разумеется, письмо не дойдет до царевича. Скорее всего попадет графу Панину, а потом и Екатерине. Ну так и отлично! Во-первых, «сынок» в пересказе что-нибудь наверняка да услышит. Это посеет у него сомнения, начнутся скандалы. Во-вторых, с панинскими – мне и так надо налаживать контакт. Это нынче главная оппозиция при дворе. Их называют «гатчинскими» и сильно травят. Представляют (и не без основания) эдакими ать-два-марш солдафонами-прусаками, которых необходимо лишить власти и наследства. Надо и дальше вбивать клин, обострять противоречия.

Павлу пишу проникновенное письмо в стиле «блудный отец – сыну». Винюсь, что долго не связывался, расписываю, как тоскую по своему ребенку, которого угнетает мать, покушавшаяся на мужа. Коротко, живописуюсвое придуманное спасение, напускаю много тумана. Как конкретно убивали Петра III в Ропше я не знал – в мое время ходило много версий. Поэтому больше мистицизма, божественного вмешательства. Пусть сынок пораспрашивает мамулю как именно орловы вливали в папашу отравленное вино, а та освежит неприятные детали у любовничков. Опять пойдут слухи. Это то мне и надо!

* * *
На третий день похода показались густые еловые леса. Хлопуша повернулся к проводнику из башкирцев:

– Точно ведаешь, где завод? Не заплутали?

– Бачка-воевода, несумлевайся. Вон вишь дымы?

В глубине леса, справа от дороги, сквозь чащу понемногу стали видны густые клубы черного дыма. Отряд свернул туда.

Просторная поляна сплошь завалена огромными бревнами и саженными поленьями.

– Ухаль жгут – пояснил башкир, направляя коня к небольшой, вросшей в землю избушке – Эй, отворяй!

Пока ждали, Хлопуша осмотрел поляну. В ее центре был высился большой холм. От плоской маковки до основания склоны его были засыпаны землей, перекрыты дерном. Из вершины холма, как из печи, валил густой смолистый дым. Весь снег на поляне был серый.

Возле дымящегося холма копошились чернолицые, чернорукие, как трубочисты, люди, среди них бабы и подростки.

– Ета углежоги – кивнул башкирец – А ета их голова.

Из избушки вышел пожилой мужчина с воспаленными, гноящимимся глазами. Одет он был в валенки и грязный тулуп.

– Чаво надоть? Вы чьих будете? – закричал он, закашлявшись.

– Воевода его амператорского величества Петра Третьего, Афанасий Тимофеевич Соколов – громко, на всю поляну произнес Хлопуша.

Весь отряд недоуменно уставился на мужчину. Никто не знал его настоящего имени.

– Петра… – протянул старик, сплевывая черную слюну – Слыхали, слыхали. И по что к нам приехали?

– Заводик ваш забирать от кровопийц Демидовых.

Вокруг отряда собрались углежоги, включая баб и детей. Как только они услышали слова Хлопуши, тут же разразились криками:

– Так им и надо аспидам!

– Бей иродов, а поперву управляющего!

– Мы с вами пойдем! Сочтемся с антихристами за все наши мучения.

Толпа начала напирать, казаки подняли плетки.

– А ну осади! – закричал Хлопуша – Кто проводником пойдет? Давай вперед шагай.

– Рады служить надеже-государю! – поклонился в ноги голова углежогов – Видно, и на нас оглянулся господь – царя послал… Я пойду вожжой, за мной поспешайте!

Как не поспешал отряд Хлопуши, к частоколу демидовского завода подошли уже под вечер. И там их ждали. На башенках горели факелы, на валу стояли люди с ружьями, урядники строили в шеренги старых солдат. Лаяли собаки, бил колокол заводской церкви.

На валу выкатили даже несколько старых пушек, затлели фитили. А толпа Хлопуши уже подступала к воротам. С башен и через щели тына раздалось несколько выстрелов.

– Не стреляй, не стреляй в своих! – заорали из толпы казаки, а за ними и углежоги.

Хлопуша, приподнялся в седле и потрясая указом, гулким голосом закричал:

– Отворяй ворота! По приказу батюшки-царя! Мы слуги царские.

– Ребята, слыхали? – старые солдаты переглянулись – От самого царя это, от батюшки. А нам брякали – орда!

Урядники и управляющие закричали на стражников – Ах вы изменники! Нет никакого царя, есть амператрица Екатерина Алексевна! Стреляй в бунтовщиков.

Многие из заводских людей уже вскарабкались на тын, чтоб лично досмотреть царское посольство. А вверху, увидав с башен подкативших из лесу углежогов, кричали:

– Глянь, глянь! Наши! Вот те Христос, наши!

Внезапно глава углежогов разбежался и вскинулся на тын, зацепился за колья частокола. Его поймали за руки, вздернули вверх.

– Ребятушки! Страдальцы! Мы от государя Петра Федорыча. Волю объявить вам прибыли. Хватай урядников и прикасчиков, сукиных сынов! Вяжи, отворяй ворота слуге царскому!..

И не успел он кончить, как радостный рев: «Ура!», «Бей царских супротивников!», «Постоим за батюшку!» захлестнул всю заводскую площадь.

Оповещенные набатом, к воротам сбегались работные люди с цехов, их семьи и даже собаки. Урядников стащили с вала, связали. Управляющего завода забили насмерть железными палками. Тотчас ворота были распахнуты, под воинственный гул полутысячной толпы Хлопуша чинно въехал со всем своим отрядом на Авзяно-Петровский завод.

Глава 8
Двадцать третьего октября случилось то, чего я давно ожидал. В Оренбург вступил отряд Афанасия Перфильева. О его приближении сообщили пикеты, которые рассылал во все стороны Максим Шигаев. Так что удалось подготовить торжественную встречу.

Когда люди Афанасия в окружении моих казаков вступили на площадь, задудели трубы, забили барабаны. Стал сбегаться народ из окрестных домов. Когда я увидел, что Перфильев спешился, медленно и торжественно, со свитой из полковников и генералов вышел на крыльцо. Люди ахнули. Я впервые надел корону.

Краем глаза вижу, как в окне губернаторского дома на меня открыв рот смотрит Маша Максимова. А ведь она в Питере жила, наверняка видела шикарные выезды Екатерины. А может и во дворец ее папа брал. Но вот все-равно впечатление произвел.

На площади царит полное молчание, Афанасий тоже держит рот на замке, лишь ощупывает меня глазами. Люди остолбенели. Я пригляделся к казаку. Невысокий, с умным лицом и рыжими усами. Чисто брит. Одежда тоже по форме, сидит как влитая. Чекмень, шаровары, синяя шапка.

Ваня Почиталин быстро сообразил. Встал справа и громким голосом объявил меня:

– Его императорское величество, царь Петр Третий!

Народ на площади отмяк, поклонился. Афанасий с казаками… да, тоже. С небольшой заминкой, но зато когда Перфильев разогнулся, медленно вытащил саблю из ножен, громко произнес:

– Целую саблю на верность тебе, царь-батюшка! – казак приложился к клинку, подал его мне – Как прослышал, что здеся-ка объявился своею персоной государь, не стерпел, бросил все дела, да ударился в Оренгбург. Послужить хочу тебе Петр Федорович.

– А и послужи! – я вернул саблю Афанасию – Пойдем в дом, расскажешь каким макаром.

Мы зашли в гостиную, расселись по стульям. Натренированные дочки губернатора, краснея и бледнея, внесли чай с медом. Девчонки просто дышать боялись – так их напугала история с отцом, а пуще с матерью. Елена Никаноровна так и не оправилась после сцены в постирочной, слегла и теперь болеет горячкой. Лежит в подвале, куда ей снесли одну из кроватей. Уже и Викентий Петрович приходил, осматривал ее. Вежливо пенял мне, что негоже держать больную женщину в грязи и сырости. Потом о чем-то долго разговаривал с дочкой.

Когда девчонки уходили, в дверь мельком заглянула Татьяна Харлова. С любопытством посмотрела на меня. Увидев корону, прикрыла открывшийся рот рукой.

– С чем пожаловал Афанасий Петрович? – первым начал разговор я.

– Прямо, без утайки скажу, – решительно начал Перфильев. – Послали меня власти и дали повеленье казаков от тебя отвращать, а лучше так и вовсе чтобы они тебя предали. Но как только прослышали мы указ твой о воли…

– Откуда услышали? – живо откликнулся Овчинников.

– А повстречали, Андрей Афанасьевич, мы вестового царского по пути в Оренбург – улыбнулся Перфильев – Хорошо знаком был мне тот казак, свояк по брату. Вот и показал он указ царский, с печатью волчьей!

Полковники и генералы закивали, уважительно на меня посмотрели. А я лишь тяжело вздохнул. Никакой секретности. Не успели мои тайные вестники выехать из губернии, уже спалились. Что же будет дальше?

– Вот как прознали об указе великом, сразу поняли – Афанасий посмотрел на меня внимательно – Истинный ты царь. Всем в Питере известно, что хотел ты после указа о вольностях дворянских подписать и другое повеление – о вольности народной. Узнала Катька и полюбовники ее – баре, заговор сразу учинили против тебя, Петр Федорович!

– Так все и было – покивал я, нисколько не кривя душой. Не своей волей я попал в этот страшный век. Хочешь-не хочешь, надо крутиться.

– Только не вышло по-ихнему, сбег я.

– И слава богу! – Перфильев перекрестился, мы следом.

– Ну что там в Петербурге делается? – поинтересовался я – Ты же оттудава к нам приехал?

– Про тебя, царь-батюшка, питерские знают, но в сериоз не принимают – ответил Афанасий – Дескать были и другие объявленцы, всем головы поснимали.

– Моя то царская голова покрепче будет – я постучал пальцем по лбу. Это немудренная шутка развеселила казаков.

– Ну, продолжай Афанасий Петрович, не чинись. Вон чай пей, медку возьми.

– Благодарствую, царь-батюшка. Мы там по прежним делам были, просили вольности старые нам возвернуть. Орлов Алексей Григорьевич нас принимал, а також граф Чернышев. Впустую мыслю съездили.

– Не впустую – успокоил я – Расскажи тамошние расклады.

Афанасий Перфильев оказался бесценным кладезем знаний и даже разведывательной информации. Его память поражала, а казацкая смекалка и здравомыслие радовали. Расклады были следующие.

За власть в стране борются несколько кланов.

Во-первых, братья Орловы. Эта семейка здорово обложила Екатерину, а от одного из них – Григория – императрица даже родила внебрачного сына Алексея. О чем в столице всем известно. Сам Григорий Григорьевич является генерал-фельдцейхмейстером по Артиллерийскому корпусу и генерал-директором по Инженерному корпусу. Возглавляет приличную часть российской армии. Его брат – Алексей – рулит гвардией. Занимает должность генерал-аншефа, назначен полковником лейб-гвардией Преображенского полка. Имеет большое влияние во флоте – разработал и руководил военной операции против Турции в Средиземном море. Лично участвовал в знаменитом Чесменском бою, когда был уничтожен турецкий флот. Талантливый военачальник и флотоводец. Наконец, последний брат. Фёдор Орлов. Он поставлен Екатериной «смотрящим» за Сенатом. Был там обер-прокурором, сейчас ушел в отставку.

Семейство Орловых теряет прежнее влияние при дворе. Григорий отставлен из фаворитов (его место сейчас занимает не имеющий политическим амбиций Васильчиков), Фёдор так и вовсе живет в своем поместье и делами страны особо не интересуется. В полной силе остается только Алексей, чьи военные таланты России явно нужны.

Второй кит, на котором стоит власть в России – клан чиновников. Возглавляет его всесильный Александр Алексеевич Вяземский. Нынешний генерал-прокурор Сената. Он также единолично руководит страшной Тайной экспедицией – главного карательного органа Екатерины.

Кстати, Афанасия опрашивали «тайники». А конкретно «домашний палач императрицы» обер-секретарь Степан Шешковский. Знакомая фамилия. Именно Шешковский и будет вести сыск по делу Пугачева после ареста.

Степан вызывал Афанасия, чтобы поинтересоваться ситуацией среди яицких казаков, причины бунта 72-го года, в котором участвовал полковник.

– Десять потов сошло – крякнул Перфильев – Думал не выйду от «тайников». Сейчас на дыбу подвесят и кнутом, кнутом… Рассказывай, сукин сын, как бунтовался против Екатерины Алексеевны!

– Скоро мы их на дыбы будем вешать – мрачно проговорил Мясников, потирая бровь над выбитым глазом.

Вяземского поддерживает богатейший человек страны граф Шереметьев. Если искать главного крепостника России после Екатерины, имевшего больше всего поместий и душ – это Николай Петрович с доходом больше 600 тысяч рублей в год. Об этом тоже активно судачат в Петербурге, смакуют его деловую хватку и чудачества (отказался от миллионного выкупа, который был готов ему заплатить крепостной-управляющий).

Позиция чиновников непоколебима и похоже, что они набирают очки у Екатерины.

Третья партия – графья Панины вместе с гатчинским двором Павла I и его нынешней супругой. Это почти официальная оппозиция, которая, не смущаясь, критикует Екатерину, строит козни. Причем старший Панин все еще управляет внешнеполитическим ведомством. Его дипломатическое влияние огромно. Младший – фактически сидит под домашнем арестом в имении, фрондирует императрице.

Наконец, генералитет неохваченный Орловыми. Тоже весь сплошь талантливый, но не имеющий одного признанного лидера. Во-первых, нынешний глава армейского ведомства – граф Чернышев. Во-вторых, восходящая звезда на военном небосклоне – Александр Суворов. Нынче воюет в Румынии. Генерал Румянцев, возглавляющий всю русскую армию в Турции. Генерал-фельдмаршал Александр Голицын. Еще ряд более мелких военачальников вроде Репина и Брюса.

Отдельными фигурами во всей этой властной иерархии стоят двое – Потемкин и Кирилл Григорьевич Разумовский. Последний – бывший гетман Войска Запорожского, генерал-фельдмаршал и президент Российской академии наук. Разумовский, несмотря на отмену гетманства – фактический глава всей Малороссии. Крайне авторитетный аристократ, хоть и тоже находящийся в опале.

Вторая фигура – генерал-майор Потемкин. Будущий фаворит Екатерины, с которым она уже состоит в нежной переписке. Ненавидит Орловых, которые в драке выбили конкуренту за внимание императрицы один глаз. Талантливый военачальник и государственный деятель, который, впрочем, вошел в историю России как строитель фальшивых «потемкинских» деревень по пути следования кортежа Екатерины в Крым.

– Эх, не сдюжим – тяжело вздохнул Шигаев – Какая толпа у трона.

– Должны сдюжить – Подуров ударил кулаком по столу – Иначе эта свора не только нас сживет со свету, но и все казачество с народом.

– А кто же нынче канцлер у Екатерины? – первым сообразил Овчинников – Давненько ни про кого не слыхать.

– Нетути канцлера – вакантна должность – ответил Перфильев – Вице-канцлером ходит Александр Голицын. Пустой человечек, Коллегии иностранных дел всем по-прежнему заведует граф Панин.

Голова уже гудела, поэтому я распустил совещание, попросил Овчинникова устроить Перфильева и его людей где-нибудь на ночь.

– А завтра, соберемся вдвоем, Афанасий Петрович, и окончательно решим. Есть для тебя одно дельце.

* * *
Пока я делал записи после разговора с Перфильевым, наступил поздний вечер. Весь чай полковники с генералами выдули, поэтому я, занеся корону в сокровищницу, направился на кухню. На подходе услышал тихий женский плач. Плакала Харлова. Я тихонько подошел к двери, осторожно заглянул. Татьяна, роняя слезы, склонилась над небольшим медальоном. Я пригляделся – это была миниатюра немолодого мужчины. Кажется в военной форме.

– Ой! – девушка меня заметила, мгновенно убрала цепочку с медальоном в ворот платья. Вытерла слезы платком.

– О чем грустишь, Татьяна? – поинтересовался я, усаживаясь рядом за большой кухонный стол – Это же твой усопший супруг?

– Убитый! – у вдовы гневно раздулись крылья носа. Она сразу стала похожа на нахохлившегося ястреба.

– Так он же военный. Многим из нас уготовлена участь быть убитыми в бою.

– Особливо тем, кто отсиживается за чужими спинами – ядовито произнесла девушка.

– При штурме Оренбурга я был в первых рядах – пришлось повысить голос – И в меня стреляли, и я стрелял. Даже убил кого-то.

– Смертоубийство – это грех! – Татьяна резко встала, собралась уходить – Тут нечем гордиться.

– И не о чем горевать. Смерть в бою – доблесть воинская, а не грех – я тоже встал, заглянул в большой чугунный чайник. Неостывший кипяток был, осталось найти чай – А судить о том женщине не сведущей в ратном деле – гордыня, сударыня.

– Дай, я сама – Харлова отобрала у меня чайник – Не престало «амператору» – девушка презрительно подчеркнула это простонародное произношение – себя самому обслуживать.

– Послушай, любезная Татьяна – я повторно схватился за ручку, невольно коснувшись ладони девушки. Мы оба на мгновение замерли. Харлова стремительно покраснела, сделала шаг назад, но чайник нас не пускал – Положение у нас незавидное. Думаешь, я того не понимаю, что ты несчастна и скорбишь по погибшему супругу? Что окромя сурового презрения и ненависти ни я, ни казаки с крестьянами у тебя не вызываем? Как дворяне называют нынче народ? Подлые холопы? Бунтующая чернь?

– Смею заметить, что все не совсем так… – пролепетала испуганная Харлова – Я же не глупое дитё, сударь. Сама видела к чему все идет. Казачки хоть годом ранее взбунтовались, однако требования их были вполне разумны…

– Присядем-ка – я указал ей на стулья.

Мы поставили чайники на стол и разместились друг напротив друга.

– Расскажи о себе.

– К чему это? – Харлова нервно достала платок из рукава, потянулась промокнуть свои огромные голубые глаза, потом передумала. Взяла щипцы, сняла нагар со свечей.

– Мы живем под одной крышей, а я и доныне ничего о тебе не знаю. Сколько тебе лет, кто был твой муж?

– Если бы ты, Петр Федорович, был дворянином – вдова несмело улыбнулась – Знал бы, что спрашивать даму о возрасте неуместно. Это ужасный моветон!

– Цари превыше приличий – наставительно произнес я – Мы сами создаем правила и следуем оным. Или не следуем. Это уж как бог вразумит.

Харлова задумалась.

– Я из семьи секунд-майор казанского пехотного полка Савелия Семеновича Ахтырцева. Нас в семье шесть детей было и старшие все дочки – девушка грустно усмехнулась – Отец очень хотел хоть одного сына, постоянно упрекал мать, что не может родить наследника. Когда Коленька родился – такое счастье было! Поместье наше небольшое – пятьсот десятин и десять душ крепостных. Дом маленький, всего пять комнат. Всю жизнь ютились, как могли: зимой в окна задувало, сырость повсюду, полы ходили ходуном, потолки в углах плесенью покрывались – Харлова тяжело вздохнула – Да, и крыша тоже постоянно текла. На зиму бывало, стены соломой окутывали, которую прикрепляли жердями. Но и это плохо защищало от холода, так что в стужу приходилось все время топить. Как наступал вечер, вся семья скучивалась в комнате, где потеплее; ставили на стол сальный огарок, да присаживались поближе к свету…

– Прямо как мы сейчас – улыбнулся я, зажигая еще одну свечу взамен прогоревшей.

– Что ты, батюшка! – махнула рукой Татьяна – Сейчас-то мы очень богато живем! А вся наша жизнь прежде – как дурной сон. Часто и ели-то не досыта.

Харлова грустно посмотрела в окно. Как то вся эта картина слабо согласовывалась в моей голове с жизнью дворян. А где маскарады, псовые охоты и прочие радости жизни? Но видимо было и такое нищее дворянство, от которого одно лишь название, а жили они чуть лучше своих крепостных крестьян.

– Впрочем, не все так было мрачно – девушка встала, разожгла печку, поставила внутрь закопченный чайник – Отец всем нам дал неплохое домашнее образование, и какое-никакое приданное. Все мои сестры вышли замуж за военных. Мне тоже составили партию с майором из Оренбурга. Отец был с ним знаком еще по службе. На одном из губернаторских балов нас представили друг другу, обручили. Его звали Захар Иванович Харлов.

Мы помолчали, каждый думая о своем. Очень скоро чайник начал плеваться паром, Татьяна поддела его специальным ухватом, поставили на стол. Обернула руку полотенцем, заварила чай.

– А сахара больше нет! – девушка укоризненно посмотрела на меня – Все твои полковники смололи.

– Купим еще, эка печаль… – пожал плечами я.

– Поди-ка купи сейчас сахар! – засмеялась Харлова – Вон меда – и того на базаре уже нет. Повоюете за свои вольности, так и хлеб закончится.

– Не закончится – я вспомнил о реквизициях, что устраивали мои фискалы. Политика «Грабь награбленное» пошла в массы.

– И что же было дальше? – я подул на горячий чай, после чего налил его в блюдце.

– Так не пристало приличным господам пить! – осудила меня Харлова – Лишь купцам необразованным.

– Много ты знаешь – фыркнул я – А вот тетушка моя, государыня Елизавета Петровна, упокой Господи ее светлую душу – широко перекрестился я – Та завсегда любила чай из блюдца пить, и не гнушалась этой своей привычки.

Харлова вспыхнула как маков свет, но промолчала на мою подначку. А чтобы скрыть неловкость, продолжила свой рассказ, пока я осторожно прихлебывал горячий чай.

– Дальше была помолвка и свадьба в мои 19 лет – девушка покрутила чашку на столе – Мы сразу же уехали в крепость. Николай Григорьевич служил, я занималась домашним хозяйством.

Харлова замялась и опять покраснела.

– Детей бог нам не дал… Захар Иванович был старше меня на двадцать лет, да и любил выпить с сослуживцами. А как родители мои померли, мы Коленьку к себе забрали. Муж его любил, как родного, ничем не обижал.

– А ты мужа свого тоже поди любила? – отставил я блюдце, и посмотрел прямо в глаза Татьяны.

Харлова не ответила, лишь закусила губу. Я вздохнул, вытирая вышитым льняным полотенцем влажный лоб.

– Ну, раз плакала над медальоном – значит, наверное, любила.

– Я может, Петр Федорович, по своей прежней жизни плакала!

Девушка опять замкнулась и загрустила.

«…Как он, она была одета Всегда по моде и к лицу; Но, не спросясь ее совета, Девицу повезли к венцу…»
Меня внезапно прорвало и я вспомнил строчки из Евгения Онегина, процитировал вслух:

«…И, чтоб ее рассеять горе, Разумный муж уехал вскоре В свою деревню, где она, Бог знает кем окружена, Рвалась и плакала сначала, С супругом чуть не развелась; Потом хозяйством занялась, Привыкла и довольна стала. Привычка свыше нам дана: Замена счастию она…»
На лице Харловой появилась робкая улыбка.

– Какие чудесные вирши! Как в них все просто и складно. А дальше?!

За дверью раздался какой-то шорох. Я подскочил, вытащил из-за пояса пистолет. Взвел курок. Харлова побледнела, тоже встала. Одним прыжком подскочил к выходу из кухни, рванул дверь. А там никого. Лишь шелест чьего-то платья в темном коридоре.

– Кто там? – Харлова взяла кочергу. Смелая!

– Никого. Мыши наверное. Уже поздно. Пора почивать.

– Пожалуйста! – девушка молитвенно сложила руки на груди – Хотя бы еще одни стих!

– Извольте, сударыня…

«…Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днём увижусь я!»
Харлова смущенно засмеялась, кокетливо шлепнула меня ладошкой по плечу. Я же поддавшись внезапным чувствам, наклонился и поцеловал девушку в щеку. Та напряженно замерла… но не отстранилась.

Глава 9
С утра я встал не выспавшийся и злой. Сразу послал за Овчинниковым. Вместе с обоими близнецами-Твороговыми, мы вышли во внутренний двор, разделись до пояса и начали разминаться по моей системе. Сначала руки, потом тело и ноги. Наклоны, махи, прыжки… На улице ощутимо похолодало – навскидку так минус семь-восемь градусов. Шел легкий снежок.

Пока разминались, я подумал, что сделать нормальный градусник – не такая уж проблема. Стекольщики выдуют трубку, ртуть в аптеке есть. Нулевую отметку тоже легко определить – по температуре замерзания воды.

– Начнем помолясь? – Андрей взял в руки затупленные палаши, предложил мне один на выбор – После твого лепого разминания, тело прямо таки поет! Неужель в дворцах питерских такое в моде было?

– Не было, но будет! Эй! – я обернулся к близнецам – А вам особого приглашения треба? Берите сабли.

После тренировки, обмываюсь снегом, иду завтракать. В коридоре меня ловит Маша Максимова. Девушка туго заплела косу, надела на синее платье белый передник. Ой, да у нее даже глазки подведены! Интересно чем? Не разведенной ли сажей?

– Петр Федорович! – девушка стремительно краснеет, грудь так и вздымается – Я вам хочу повиниться!

– Ну давай – я с любопытством смотрю на Максимову.

– Это я… вчера подслушивала под дверью кухни. Случайно получилось… – Маша прижимает руки к груди – Шла в уборную, ну и… Мне право очень стыдно.

– Ну раз так, то забудем об сем – я принюхался к запахам доносящимся из жилой части дома – Пойдем завтракать!

– Постойте, Петр Федорович! – девушка схватила меня за руку, потом смутилась, отпустила – Я всю ночь не спала, очень необычные стихи вы изволили зачесть Татьяне Григорьевне. Никогда таких не слышала. Даже при дворе. Мне батюшка выписывал из журналов. И Сумарокова и Ломоносова…

– А какие слышали? – полюбопытствовал я.

– Ну вот подруга недавно писала. На бракосочетание великого князя Павла Петровича молодой поэт Державин сочинил – лоб Максимовой прорезала морщинка:

Цветуща младость вслед царице Спешит. Эдема сад очес! Луна и солнце по деннице Коль шли бы вдруг верху небес, Мы были б меньше удивленны, Чем наши души восхищенны Сияньем днесь Россий богов! Краса красу тут предваряет, Восторг все сердце наполняет, Уста не изрекают слов!
Лицо Маши пока она читала эти стихи стало таким… одухотворенным! Я невольно сократил дистанцию и внезапно взял девушку за руку. Что происходит?? Вчера целовал Харлову, сегодня милуюсь с Максимовой…

– Как вам стихи? – поинтересовалась Маша, сжимая мою руку. Ого!

– Очень вычурно, много украшательств в слоге.

– Да, да! Теперь и я это и сама понимаю, когда услышала ваши стихи. Они такие простые, точные, чувственные! Пожалуйста, умоляю! Прочитайте еще.

Что же ей исполнить? Так ведь страстно просит. Прямо горит. Может тоже из Пушкина?

Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты.
Ротик Маши приоткрывается, глаза округляются. Румянцем на щеках – можно освещать комнату. Я читаю, а ее карие глаза неотрывно смотрят на меня, впитывая каждое слово, каждый слог.

…Душе настало пробужденье: И вот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы,
Тут я делаю долгую паузу, после чего заканчиваю:

и любовь…
– Боже! – по лицу Маши струятся слезы. Настоящие слезы! И зачем я ударил Пушкиным по такому неподготовленному сознанию? Ведь девчонке поди 18 нет. Александр Сергеевич и для современников стал полным шоком («Спешит. Эдема сад очес!» – вот как сочиняли). Что уж говорить про 1773-й год.

– Маша, а сколько тебе лет? – я попытался отвлечь девушку от переживаний.

– Семнадцать исполнилось – Максимова отпустила мою руку, достала платочек, вытерла слезы – У меня даже слов нет как это прекрасно. Как называются сие верши?

– Так и называются «Я помню чудное мгновение».

– Я обязательно запишу их. А кто та дама… ну, чьи милые черты вам снились?

Вот как разговор пошел! Я даже опешил. И что отвечать? Черт, как после тренировки есть хочется…

– Это ты, Маша.

В конце коридора показался хмурый Перфильев. Поди тоже не выспался. Перевожу взгляд на девушку. Она выглядит как-то странно. То краснеет, то бледнеет. Уж не влюбилась ли??

– Мне… мне идти надо.

– Да, ступай. Скажи на кухне, чтобы подавали завтрак. Афанасий Петрович, как почивал?

– Один! – засмеялся казак

* * *
Разговор за завтраком с Перфильевым сразу приобрел деловой характер.

– Я понимаю, Петр Федорович – полковник зачерпнул кашу деревянной ложкой, принесенной с собой в сапоге – Мне у тебя выслужиться нужно, уважение заробить. А також казачкам моим.

Я пожал плечами:

– Есть какие думки на сей счет?

– Есть, как не быть. Всю ночь не спал, обмозговывал. Тебе ж, царь-батюшка, Яицкий городок нужон?

– Ой как нужон – покивал я, дуя на кашу. Будущий Уральск выражаясь шахматным языком создавал мне «вилку», нависая над планами по захвату Казани, Уфы… Стоит только уйти из Оренбурга, как Симонов тут как тут. Или в любом другом месте губернии. Плюс Яицкий городок перекрывал путь на юго-запад, на Дон.

– А штурмовать крепость Яицкую осадных орудий у тебя нема – даже не спросил, а сделал вывод Перфильев.

– Нема – опять согласился я. Двухпудовых единорогов в Оренбург не было. На уральских заводах, наверное, отлить их могли, но вряд ли быстро.

– Я с комендантом Симоновым хорошо знаком, доверие он ко мне имает – Перфильев облизал ложку, засунул ее обратно в сапог. Хм… Как бы ему намекнуть, что в гостиной полно столовых приборов? Понятно, почему в Питере миссия не удалась. Вся эта аристократическая братия смотрела на Афанасия и морщилась. А зря. Умнейший человек.

– Продолжай.

– Если я ему приведу якобы пленных от тебя… Шел к Оренбургу, захватил отряд самозванца…

– Симонов тебя пустит внутрь! – начал я соображать, что имел в виду Афанасий.

– Ночью мы освободим братьев-казаков из тюрьмы, нападем на солдат и откроем ворота.

Это может сработать! Пугачев так и не смог взять Яицкого городка. Хотя почти ворвался внутрь – подвел мину под крепость, взорвал ее. Причем минную галерею делал сложную, извилистую. Чтобы Симонов не смог сделать контр-подкоп. Но увы, хоть произведённый подрыв и обвалил колокольню собора Михаила Архангела, убив около 40 человек, но артиллерийские батареи не пострадали. Взять крепость, так и не удалось.

– Сей же час велю Шигаеву с полком выступать на Яицкий городок. Сколько у тебя человек в отряде?

– Двести да полдюжины.

– Так… Шестьсот у Шигаева, двести у тебя. Хватит.

– Из Гурьева да окрест еще скличем. А почто пешцев не хочешь дать? Да полки Чики и Мясникова?

А Перфильев то уже неплохо ориентируется в наших раскладах.

– А потому, что жду в гости генерала Кара. Идет, аспид, с Казани.

Афанасий понимающе покивал. Попрощавшись, ушел. А я дошел до кабинета, отмахнулся от просителей и секретарей, сел над картой губерний. Придет ли теперь Кар, после того, как узнал, что Оренбург взят? Или повернет обратно. А может ударит еще где?

* * *
– Быстрота действий, господа, есть единственное средство для виктории! – генерал Кар потер озябшие руки в муфте, поежился.

– Как же быть с осадой? – длинноносый, чисто выбритый, в белоснежных буклях, полковник Чернышев поворошил угли в жаровне кибитки Кара.

Генерал Фрейман поморщился. Потрогал свои щеки. На них уже отросла щетина. Поплотнее закутался в шубу.

– Петр Матвеевич, как ви успевать так чисто бриться?

– Утречком встаю пораньше – охотно откликнулся Чернышев – Денщик кипятит воды, правит бритву. Я обхожу солдат и сразу бреюсь.

– Господа! Федор Юрьевич! – Кар строго посмотрел на Фреймана – Я позвал вас к себе обсудить диспозицию, а вы про утренний туалет начали…

Генерал выглянул из кибитки, прикрикнул на майоров и поручиков шедших впереди и позади.

– Поторопите солдат, господа! Плетемся словно улитки.

– А вы чем посыпаете букли, Федор Юрьевич? – Чернышев подбросил в жаровню щепок – Пудрой?

– Майн гот! Какая есть пудра в этой глуши? Мукой.

– Господа! – Кар нахмурился – Мы на светском балу или идем усмирять бунтовщиков?? Доставайте карту, Петр Матвеевич.

Чернышев достал из наплечной сумки толстый лист бумаги, развернул его. Генералы подслеповато уставились на карту, Фрейман даже достал лорнет.

– Мы встретились по вашему указанию у Бугульмы и сейчас движемся по тракту в сторону деревни Юзеевой. Там дадим солдатам роздых, и затем, всеми силами решительно атакуем Бердскую слободу. По слухам, там стоят мятежники. А також в самом Оренбурге. В связи с чем у меня прежний вопрос. Как без осадных орудий мы собираемся брать крепость? Ладно, слобода. Ею нетрудно овладеть. Но Оренбург – это еще тот орешек. Десять бастионов, все-таки. У же нас лишь пятнадцать полковых пушек!

Вдруг слева от колонны раздались беспорядочный выстрелы. Кибитка остановилась. Кар опять выглянул наружу.

– Майор, что там?

– Опять бунтовщики, господин генерал! – доложил пожилой офицер – Совсем бестии страха божьего не имеют, подскакивают прямо к порядкам, кидают свои прельстительные письма, кричат солдатам.

– Что есть кричат? – Фрейман тоже высунулся наружу.

– Дескать, против своего государя, Петра Федорыча идем.

– Еще раз объяснять по полкам, что Пугачев – вор и никакой он не государь-император – лицо Кара покраснело, налилось кровью – Завели тут театр…

– Как же нехватать нам егерей – вздохнул генерал Фрейман – Пустить их бы фор-линией, стрелять бунтовщиков. Фузилеры же пока встанут, да зарядят мушкет…

– Какая фор-линия по местным сугробам, Федор Юрьевич! – полковник Чернышев стал набивать трубку – Да и штуцеры дороговатенько казне встанут. А она и так раззорена турецкой войной.

– Господа! – Кар ударил муфтой по карте – Это невыносимо! Мы собрались обсудить диспозицию. Вместо этого дискутируем про егерей и еще черте что.

– Василий Алексеевич! – Чернышев поднял упавшую на пол кибитки карту – Диспозиция такая. Выбиваем бунтовщиков из Бердской слободы, две роты Томского полка отправляем брать Сакмарский городок. Берем в осаду Оренбург.

Кибитка дернулась, поехала. Возобновился скрип снега под полозьями.

– Не будет никакой осады – отмахнулся генерал-майор – Как только ребелены увидят нашу силу – разбегутся. Даже лучше, если они останутся в Оренбурге. Не придется ловить их по всей степи.

* * *
Никакого времени собрать и обучить пехотные полки Кар мне не дал. Уже 29-го октября, почти на неделю раньше, чем в истории настоящего Емельяна Пугачева, генерал выдвинулся из Кичуевского фельдшанца – будущего Альметьевска – в сторону крепости Бугульма. Там он соединился с войсками полковника Чернышева, который следовал из Симбирска. И это тоже была новость. Крайне неприятная. Ведь Пугачеву удалось разбить правительственные части по частям. Полковника Чернышева у Оренбурга. Кара возле деревни Юзеевая. Точнее полной победы над генерал-майором не случилось – пугачевцы, убив и ранив 123 человека, заставили Кара отступить обратно в фельдшанец. Теперь же все выходило совсем иначе. И совсем не потому сценарию, что я себе представлял. Похоже, взятие Оренбурга сильно поменяло основную историческую последовательность.

Состав выдвинувшихся на меня войск – не был секретом. От самого Альметьевска правительственные войска сопровождали пикеты верных мне башкиров и казаков. Они же доставляли в Оренбург языков и перебежчиков. Полковник Чернышев привел к Бугульме 2000 человек при 12 орудиях. Из них тысяча – солдаты симбирского пехотного полка. Еще десять сотен конных казаков и калмыков. У Кара ситуация была похуже. Его пехота представляла собой сборную солянку из гарнизонных рот, которые он забрал из Казани, снял из крепостей Верхне-яицкой линии. Так называемые легкие полевые команды. Кроме того у него было два полубатальона Томского полка и 2-го гренадерского. А также с тысячу конных – дворянское ополчение плюс татары и мещеряки. Артиллерии у Кара считай не было – лишь три старые 3-х фунтовые пушки.

Чем располагал я? Два казачьих полка – Лысова и Шугаева ушли к уральским заводам, крепостям Оренбургской линии и брать Яицкий городок. Остались разросшиеся полки Чики-Зарубина и Мясникова. Почти по тысячи человек каждый. Их я сразу отправил к Юзеевой тревожить наступающего противники.

– В бой вступать запрещаю! – инструктировал я полковников на военном совете – Токмо камариная стратегия.

– Это как? – удивился Мясников.

– Укусил, улетел. Тревожьте арьергарды Кара, кусайте его с боков и за задницу. Уразумели?

– Царь-батюшка! Бога ради, дай с собой новоманерные пушки – взмолился Овчинников – Мы Кару такую баню устроим…

– Кару господню – пошутил Подуров.

Полковники и генералы засмеялись.

– Только пять штук – принял решения я. Слишком велики был риск потерять пушки. А пудовых единорогов на санях у меня было мало. Лишь пятнадцать штук. Кузнецы клялись за неделю сделать еще десяток, но в этом были серьезные сомнения.

Кроме казачьих частей, у меня были также два пехотных полка. Которые за три недели строевой научились худо бедно ходить в ногу и стрелять залпом. Штыковая была под большим вопросом. Энтузиазма больше мастерства. Плюс в день, когда Овчинников с конными полками отбыл к Юзевой вернулся Хлопуша. Он привез семь пушек, из них три – пудовых единорога. И привел пятьсот рабочих и заводских солдат. В основном инвалидов, т. е. старослужащих.

– Второй завод порушили ироды – пожаловался Хлопуша, когда мы вышли на площадь инспектировать выстроившихся рабочих.

– Белорецкий?

– Его. Только подошли – зарево. Запалили, лиходеи, посад вокруг цехов, а там и здания занялись.

Черт! На это я не рассчитывал.

– Кто запалил? Заводские?

– Поди дознайся. Может и управляющий, а может и заводские. Многие под хмельком были.

– Вот что Хлопуша – я схватил с балясины крыльца снега, протер им лицо. Головная боль слегка унялась. Внизу, на площади люди строились поротно под хриплые команды унтер-офицеров, рядом гарцевал на лошади срочно вызванный Ефимовский. Я заглянул за входную дверь – никого. Рядом тоже пусто.

– Будет тебе дело тяжелое и опасное.

– Я за тебя царь-батюшка хоть в пекло адово пойду.

– В пекло не надо. Надо в Казань. Какими-нибудь окольными дорогами.

– Это нам по силам – Хлопушка повел огромными плечами.

– Возьмешь у Васьки Птичника пяток голубей, спрячешь их в каком-нибудь ларе. Я тебе дам золота и рисовой бумаги.

– Зачем? – удивился каторжник.

– Мне нужно знать, что происходит в городе. Какие войска квартируются, какие укрепленя строятся. Все самое важное. Уразумел?

– Нет, царь-батюшка. Ну приехал я туда, может и местечко в слободе нашел – старые дружки поди остались. А дальше што?

– Ты пока на заводы ездил писать выучился?

– Сержант Неплюев крепко учил, троху могу уже буковки писать. Кривые токмо.

– Сойдет. Пишешь мне письмецо, вкладываешь в берестяную облатку на спине голубя. И шлешь. Тишком!

– Неужель долетит??

– Даже не сумлевайся.

– А ежели поймают? Письмецо то в чужие руки попадет.

– На сей случай есть вот такой шифр – я подаю Хлопуше одну из двух матриц, вырезанных мной из плотной бумаги. Объясняю, что матрица накладывается на письмо, в проемах пишутся буквы послания. Потом оставшиеся промежутки заполняются другими буквами от балды. Шифр примитивный, но для этого времени – вполне рабочий. А главное доступный даже таким малограмотным людям, как Хлопуша.

– Ох, грехи мои великие, справлюсь ли я?

– Должен – я спустился с крыльца, направился к новому полку – Пришли мне Неплюева, да того капрала, что с валов убег… как его?

– Долгопят – Хлопуша направился вслед за мной.

– Точно. Будет им дело в новом полке.

Деваться было некуда – вход шло все, включая последних офицеров и унтеров, что были в запасе.

– А назовем его как?

– Кого?

– Да полк.

– Первый заводской.

* * *
– Господа! – генерал Кар стоял по колено в снегу, рассматривал в подзорную трубу две сопки справа от дороги. Рядом бродили, кутаясь в шубы Фрейман и Чернышев – Нет, это совершенно невозможно! Что за варварская тактика??

На возвышенностях возле пушек копошились люди.

– Не угодно ли, – задыхаясь, сказал Кар – Пять! И так далеко ставят, подлецы!.. Наши до них, чего доброго и не до…

Он не докончил фразы, на правом фланге разорвалась граната, пущенная пугачёвцами из единорога. Она повалила сразу шестерых солдат – троих насмерть. Снег окрасился в красное.

– Видали, каковы? – крикнул Кар стоявшему рядом с ним Фрейману и послал к месту поражения своего лекаря.

Воинские части Кара стали поспешно выходить за пределы дороги, строиться к обороне. Расставили по удобным местам свои пушки. Началась артиллерийская перестрелка. Ядра и гранаты пугачёвцев ложились как по заказу, бунтовщики стреляли метко. У пушек же Кара были все недолеты. И лишь единственный единорог действовал прилично, но и он вскоре перевернулся вверх колесами: в его лафет брякнуло двенадцатифунтовое ядро. Потери солдатах тоже росли. Вот новобранец уронил ружье, перегнулся вдвое, с глухим стоном ткнулся головою в снег. Здесь, в длинной шеренге, тоже упал солдат, еще один упал, еще… словно в огромной, поставленной на ребро гребенке валились зубья. С воем летит граната; пехотинцы, спасаясь от смерти, валятся плашмя. Взрыв. Осколки ранят лошадь, солдата и лекаря, что подле саней делал перевязку.

– Анафемы! – рассвирепел Кар. – Какие же это к дьяволу мужики?.. Неужель мужики столь искусно артиллерией управлять могут? Прямо с саней палят. А где же наши конники, где татары и мещеряки? Чернышев, я вас спрашиваю! Где ваши калмыки?

– Отказываются идти в бой, ваше сиятельство! – потупился полковник – Уже пытались наскоком сбить казачков. Только за пушками погнались, те тикать. У них тройки – поди нагони сразу. А за следующей сопкой – казачки да башкиры с киргизами. Наши говорят там их несколько тысяч. Да на свежих лошадях.

– Что?.. – заорал Кар и, размахивая подзорной трубой – Я их расстрелять прикажу!

– Нас и так расстреляют… – огрызнулся Чернышев – Ежели мы тут стоять дале будем.

Сразу два ядра пропахали целую просеку в рядах томского полка. Раздались крики, стоны.

Кар, проклиная изменивших ему конников, направился к возку за меховой шапкой: морозом под треуголкой сильно прихватило уши. А молодой офицерик из симбирцев, отобрав, по приказу Фреймана, с полсотни лучших стрелков, побежал с ними далеко вперед и, прячась за пригорками и чахлыми деревцами. Открыли меткую ружейную стрельбу по пугачёвцам. Но те уже сворачивались и уезжали к следующей сопке.

* * *
– Плохие новости, государыня!

В Белом зале Зимнего дворца гремел оркестр преображенцев: там шли танцы. В Золотой гостиной, где присутствовала Екатерина и с десяток придворных чиновников несколько актеров и актрис императорского театра разыгрывали сценку. Сатиры спасали от Фавна критскую царевну Ариадну.

Императрица сидела в удобном кресле, в некотором отдалении от стены. Позади нее стояли два пажа. Под ногами её лежала гобеленовая подушка.

– Ах, это ты Степан… – Екатерина резко сложила веер, холодно взглянула на подошедшего Шешковского – Почему в такой час неурочный?

Обер-секретарь, худощавый мужчина с острыми чертами лица, не зная, что ответить лишь еще раз поклонился.

– Ну что у тебя там? – императрица потянулась к табакерке. Взяла понюшку, изящно чихнула и тотчас отерла нежнейшим, невесомым платочком свой, римского склада, нос – Господа! Прошу вас.

Свита сделала несколько шагов назад, пажи тоже отступили.

– Плохие известия, ваше величество – тихо произнес Шешковский – Оренбург пал.

Екатерина резко сжала веер, тот громко хрустнул в ее руках. Чиновники и придворные обеспокоенно посмотрели на императрицу.

– Как сие могло случится!?!

– Брант докладывает, что бунтовщикам удалось ворваться в город через яицкие ворота – обер-секретарь открыл папку, достал письмо – И это еще не все худые известия.

– Что может быть хуже сего позора?? – Екатерина выхватила послание из рук Шешковского. Принялась читать.

– Рейнсдорп повешен?? О майн готт!

Теперь императрицу услышали все. В зале раздался дружный «ох». Актеры тем временем продолжали упражняться в своих балетных «па», но ими уже никто не интересовался.

– Куда смотрела Тайная экспедиция?? – Екатерина почти кричала – Где Александр Алексеевич? Сей же час вызвать Вяземского во дворец к докладу.

Шешковский в третий раз поклонился.

– Матушка, в чем дело? – к императрице приблизилась ее ближайшая подруга графиня Анна Нарышкина.

– Ужасное дело – Екатерина промокнула глаза платком – Оренбург захвачен бунтовщиками, губернатор повешен. Погибло множество дворян и офицерства. Анечка, что же делать??

– Собрать Военную коллегию – Нарышкина пожала плечами – Пущай пошлют еще войск.

– Степан! – императрица встала с кресла – Выясни, где этот бездельник генерал Кар. И дай свои пропозиции, чем Тайная экспедиция может помочь нам в этом позоре. Завтра же! Мыслю, надо тебе, Степа, в Казань ехать. И там на месте Бранту ассистировать.

Екатерина внимательно посмотрела на Шешковского. Тот ответил понимающим взглядом.

Глава 10
Время спрессовалось даже не в часы, а в минуты. Я еще больше сократил сон, ел на ходу. Из пехотных полков почти не вылезал. 1-й и 2-й оренбургский показывали явный прогресс, а 1-й заводской даже полком было назвать трудно. Мушкетов на всех мы еще наскребли. А вот с мундирами уже было сложнее. Всякой амуниции вроде лядунок, да сухарных сумок и вовсе не хватало.

Я мобилизовал девушек-дворянок Харловой шить недостающее, объявил по городу о выкупе теплых вещей для солдат – многие заводские пришли полураздетыми. В лаптях, да рванине. Крестьяне, что тысячами стекались в Бердскую слободу и другие оренбургские предместья тоже нищенствовали. И что делать с ними я вообще не представлял.

Овчинников хоть и смог притормозить Кара, но генерал, теряя людей, пушки, все-таки с упорством таракана ползущего по стене, продвигался к Оренбургу. Это вызывало массовый исход деревенских по всему тракту. Народ снимался целыми селами – с лошадьми, коровами и прочим скотом. Сильно спасли ситуацию избушки, что Овчинников велел построить для наших зимних квартир в Бердском посаде. Но пришлось расселять крестьян и Сеидову слободу и Сакмарский городок.

С соляных промыслов вернулся Петр Иванович Рычков. Отчитался о восстановлении производства. Разумеется, со скидкой на зимнее время. Я тут же нагрузил его новой задачей. А конкретнее мытьем золота. Урал, особенно речки вокруг Екатеринбурга богаты желтым металлом. Сам городок еще за царскими властями – но продлится это не долго. После возвращения Лысова с уральских заводов, я планировал придать ему всю скопившуюся под Оренгбургом орду крестьян и отправить покорять Уфу и Екатеринбург с Челябой.

– Откуда сие?? – Рычков круглыми глазами рассматривал чертеж промывочного стана – Я был на Шарташском руднике. О таком там и не знают.

Одни из моих сыновей работал главой артели старателей и я представлял себе как работает примитивная драга.

– Англичане придумали – я уже по привычке все валил на островитян – поди проверь – Песчинки золота тяжелее руды. Вода уносит песок и камни, желтый металл оседает.

– Как просто! – Петр Иванович был поражен.

– Возьметесь все подготовить? Реки по весне вскроются – можно начинать мыть. Старателей я вам обеспечу.

– А для чего вам столько золота? – Рычков как всегда задал правильный вопрос – На войну с императрицей?

– Зрите в корень – усмехнулся я – Но не только на войну. Буду чеканить собственные монеты. Сколько нам Катькины пользовать?

Рычков поморщился, но не возразил.

– Драгу и прочий инструмент я закажу кузнецам. Только вот готова ли казна к расходам? И как гарантировать честность старателей?

– Тут я вам помогу. И деньгами и людьми.

Пока губернаторская казна наполнялась быстрее, чем тратилась. Даже с учетом огромных расходов на армию. Фискалы регулярно привозили новые изъятые средства, Сахаров с моего разрешения открыл в Оренбурге пару ломбардов – скупал задешево у прячущихся дворян драгоценности. Пришло несколько купеческих караванов и с них тоже были взяты немалые подати.

Новых же людей привел Сильвестр. Еще с полсотни староверов пополнили число фискалов и землемеров. Начала работать и первая школа, где готовили нужных для губернии чиновников. Взамен, скрепя сердце, я все-таки разрешил Сильвестору открыть молельный дом в городе. После чего у меня вышел громкий конфликт с благочинным Егорьевской церкви священником Михаилом. Тот даже попробовал под видом моей возросшей греховности не допустить до причастия.

Пришлось откупаться. Тайком выдал попу ссуду в две тысячи рублей на строительство подворья с каменным домом. Проблема решилась, но я чувствовал, что с православными иерархами мне придется трудно. Некоторые священники поддержали восстание Пугачева. Но в целом церковь осудила бунт. По епархиям рассылались указания, в которых Синод требовал от священнослужителей отвращать прихожан во время проповедей от пугачевцев. «Нет власти не от Бога».

* * *
Выступление войск я назначил на 4-е ноября. Помимо двух с половиной полков, мы выдвигали к Юзеевой двадцать круговых пушек – все сплошь шуваловские единороги, которые могли стрелять через головы собственных порядков – а также семь полевых кухонь. Кроме того, с нами шел большой санный обоз, который вез ядра, порох, продукты – все, что удалось собрать на складах Оренбурга.

В ночь перед выходом случилось два примечательных события. Во-первых, Максимов успешно провел первую прививку от оспы.

– Я на вас Петр Федорович поражаюсь – докладывал безо всякой иронии доктор – Все прошло, как вы и описали. Небольшое покраснение на плече, легкое недомогание пациента. Может быть у вас еще какие-нибудь секретные методы лечения есть?

Лицо Максимова было абсолютно серьезно, он даже наклонился вперед на стуле, чтобы слышать меня лучше.

– Викентий Петрович, вы докторов в полки назначили? – меня волновал вопрос медицинской службы в нарождающейся армии.

– Все, как вы и велели – Максимов достал из сюртука записную книжку, пролистнул ее – В каждом полку есть главный врач и его помощник. Все из Оренбургского гошпиталя, мои ученики. При них есть перевязочный полотна, а также весь необходимый хирургический инструмент. Скальпели, пилы, шины для переломов. Пришлось пожертвовать некоторые личные. Хлебное вино тоже выдано и я приказал мыть в нем руки, протирать раны… Хотя категорически не понимаю смысла сей процедуры.

А смысл дезинфекции я объяснить пока не мог. Для этого нужен микроскоп и демонстрация в нем возбудителей болезней. Хотя Левенгук уже больше ста лет назад изобрел микроскоп, устройство все еще было в огромном дефиците. В основном из-за сложности полировки нужных линз. Но даже те врачи, которые имели возможность рассмотреть бактерии, никак не могли признать концепцию возбудителей. В 1720 году британский врач выпускник медицинского факультета университета Абердина Бенджамин Мартен издал книгу о своей новой теории туберкулёза как болезни, вызываемой микробами, которых он наблюдал в мокроте больных. Открывший микробов Левенгук не считал, что они могут вызывать какие-либо болезни, и его авторитет и общий уровень развития науки того времени привели к тому, что теория Мартена была признана в мире только после открытия Коха 160 лет спустя.

У Максимова микроскопа не было, поэтому все, что мне оставалось – это тяжело вздохнуть и распорядиться:

– Делайте, как я указал! Никаких кровопусканий и мыть руки и рану хлебным вином!

Я побарабанил пальцами по столу – И вот что еще. Пока нас не будет, озаботьтесь подготовкой личных медицинских наборов для солдат.

В очередной раз мне удалось поразить Максимова.

– Что за зверь такой эти наборы??

Я помассировал уставшие глаза. Черт, даже слова бинт – еще не существует. Приходится обходиться эвфемизмами.

– Так их придется учить оказывать себе помощь прямо на поле боя – задумчиво произнес Максимов.

– Начать можно с того, чтобы выделить в ротах особых солдат. Назовем их санитары. Обучить сначала помощи раненым их. Затем уже распространить новую методу на всех. Согласны?

Глаза у Максимова загорелись. Он закивал.

– Таким макаром, мы с вами, Викентий Петрович, многих солдатиков и казачков сохраним для будущих баталий. А обучать их будут как раз санитары, которым ваши эскулапы разъяснят, как оказывать первую помощь на поле боя и как раненого быстрее доставить к врачу.

Доктор ушел от меня ошарашенный.

Второе событие, которое просто перевернуло мою жизнь – тоже было связано с фамилией Максимовых. Уже поздно ночью, когда я разделся и был готов погасить свечу – в дверь тихонько постучали.

– Войдите! – я сел на кровати, на всякий случай положил справа заряженный пистолет. На ночь в доме оставалось всего три поста казаков – у черного входа, в стеклянном переходе и возле приемной.

Дверь отворилась и в спальню зашла бледная Маша. Девушка была одета лишь в ночную сорочку, сквозь которую просвечивали соски ее крупной груди. В руках Максимова держала свечку и судя по дрожанию пламени – сильно волновалась. Ее распущенные волосы лежали на плечах.

– Мария Викентьевна! – я пытался оторвать взгляд от ее бедер и талии и не мог – Как сие понимать?

– Петр Федорович! – Маша решительно закрыла дверь – Я больше не могу терпеть этого горького мучения и хранить в себе это пламя страсти…

Грудь девушки учащенно вздымалась:

– Вы являетесь во сне мне каждую ночь, я часа не могу прожить, чтобы не увидеть вас… Под любым предлогом! А нынче я узнала, что вы уезжаете на войну… И там всякое может случится. Даже самое ужасное. Я знаю, что поступаю дурно, вы вправе наказать меня презрением, отец сошел бы с ума узнав о позорном моем деянии…

Маша еще больше побледнела, покачнулась. Мне пришлось подскочить, взять ее под руки. Я решаю забрать ее свечу и поставить ее на пол – еще уронит и устроит пожар в доме.

Мы садимся на кровать, девушка дрожит, порывается что-то сказать.

– Мария Витольдовна… Маша! – я чувствую что сам не свой – Мое положение нынче таково…

– Мне все-равно! – пальчик девушки упирается в мои губы – Я гибну, гибну без тебя!

Это признание все переворачивает во мне. Я безо всякой подготовки целую Машу в горячие губы. Она отвечает! Неумело, но отвечает! Моя рука тут же задирает ей сорочку, другая – ложится на ее шею. Девушка с необычайной силой и страстью обнимает меня. Я валю ее на кровать, попутно срывая нижнюю рубашку. Иступлено целую сначала одну грудь, потом другую. Маша стонет, стаскивает мои подштанники и сама подвигает меня к своим раздвинутым ногам. Мы соединяемся в единое целое и тут уже девушка почти кричит.

– Тебе больно?? – я останавливаюсь.

– Это сладкая боль! – Мария сама начинает подо мной двигаться, заставляя продолжить начатое.

Потом мы лежим обнявшись. Я глажу ее волосы, девушка водит пальцами по шрамам на моей спине.

– И правда поротый – Максимова садится, поднимается с пола свечку, рассматривает меня – А я не верила Татьяне Григорьевне. Думала, что та придумала… Ой! Тут все в крови.

Девушка стремительно краснеет.

– Я завтра все поменяю и застираю. Боже, как стыдно!

– Не стыднее чем быть поротым царем – усмехаюсь я.

Маша молчит, рассматривая что-то в пламени свечи.

– Это судьба! – наконец произносит она – Нам суждено быть вместе.

Я очень сильно в этом сомневаюсь, но просто закрываю ее уста новым поцелуем.

* * *
– Значит уезжаешь? – Харлова взяла мою лошадь под узды, посмотрела снизу вверх своими синими глазищами. Утром погода испортилась, повалил снег и казаки, что собирались на площади были покрыты белыми хлопьями. Девушка тоже зябко куталась в шубку, поправляла шаль на голове. Я оглянулся. Маши не было – ушла стирать наши ночные приключения. Пока ее не было, я решил не устраивать слезных прощаний. Кликнул Ивана, велел собирать казачков.

– Уезжаю.

– Со щитом или на щите? – Харлова попыталась пошутить, но получилось плохо.

– Татьяна Геннадиевна, идите в дом, здесь холодно – я поправил соболиную шапку. Подумал, что надо бы Агею заказать специальную корону ободком, которая бы подходила к головным меховым уборам.

Татьяна не уходила, смотрела на меня своими огромными глазами снизу вверх. Харлова вместе со своими «воспитанницами» из дворянок сильно помогла мне. Ударными темпами сшили два красных флага для 1-го и 2-го оренбургского полков. На одном был белый воющий волк, на втором – черный. С другой стороны – традиционные перекрещенные серп и молот.

– Петр Федорович – Харлова отпустила узду лошади – По поводу нашего пари…

– Глупо вышло – я сразу прервал девушку – Давайте и это тоже позабудем.

– Умоляю, отмените ваш приказ насчет Елены Никаноровны!

– Нет! – конь всхрапнул, я натянул узду.

– Что ж… Это очень печально – Харлова обиделась, не прощаясь ушла в дом.

Я же махнув казачкам рукой и мы быстрой рысью выехали с площади.

Оренбург по утреннему времени был пуст и наполнен смогом. Трубы пыхтели дымом и он стелился по земле, вызывая першение в горле.

Я дал шенкелей и перешел на легкий галоп.

Наш отряд быстро выскочил из города и почти сразу пришлось осаживать лошадь перед строем солдат, которых Подуров выстроил по полкам на поле возле ворот.

– Худое дело – генерал был хмур и зол, мял плетку в руках.

– Что случилось?

– Два офицерика из 1-го полка подрались на дуэли. Ночью на пустыре стрелялись.

– Чья взяла? – поинтересовался я, размышляя, что делать.

– Поручика Свержинского. Застрелил подпоручика наповал.

– Повесить.

Подуров обалдело на меня уставился.

– Тимофей Иванович – я поправил корону на голове – Ежели эту вольницу сразу не прекратить, они и дальше стреляться да шпажками пыряться будут. Надо дать укорот раз и навсегда.

Как не тяжело мне было в страшном дефиците офицеров терять поручика, но другого выхода не было. Армия строится на правилах.

Генерал мрачно кивнул:

– Это еще не все. Один солдатик из крестьян бывших, майора своего по лицу ляпнул. Полаялись из-за чего-то. Что прикажешь делать? Пороть?

– Ни в коем разе! С порками да шпицрутенами мы окончили. Иначе чем от катькиных войск отличаемся?

– Что же делать? – Подуров впал в ступор.

– Посадить под арест в холодную, лишить жалования за месяц.

– Не по обычаю – генерал тяжело вздохнул – Солдатикам да крестьянам порка – это тьфу, шкура дубленая, привычная. А за деньгу они удавятся. Ну да ладно, распоряжусь…

– Все, Тимофей Петрович, время торопит, давай принимать присягу, да флаги полкам вручать.

* * *
Совещание военной Коллегии началось ровно в девять.

Председательствовала Екатерина. После бессонной ночи лицо её носило следы крайнего утомления. Но все-таки заседание она вела энергично, положа в основу обсуждения непреклонное желание спешными мерами пресечь мятеж.

– Я с горечью вижу – говорила она с нескрываемой ноткою раздражения в голосе – Что время упущено! Злодей, как сие усматривается из донесений казанского губернатора Бранта, знатно усилился и такую на себя важность принял, что куда в крепость ни придёт, всюду к несмысленной черни сожаление оказывает, яко подлинный государь к своим подданным. Сими льстивыми словами разбойник и уловляет глупых, темных людей. А наипаче прелесть им оказывает обещанием… земли и воли! Вот в чем опасность наибольшая, господа генералы!

Военные закачали париками.

– Не Оренбург нам досада – Екатерина промокнула глаза кружевным платком – А смущение, что поселилось в сердцах народа. Как помещикам нынче воспитовывать своих крепостных?

Молчание ей было ответом.

– Итак, надобно наметить и без отлагательства привести в действие меры к победе над злодеем. Где генерал Кар? Докладывай, Захар Григорьевич.

Чернышев начал длинно и путано объяснять диспозицию. На столе появилась карта, лакеи подали чай.

– Отошел с войсками от Казани – резюмировала императрица – А более ничего не известно.

– Ожидаем самых лучших известий в ближайшее время – Чернышев пошелестел документами.

Генералы мрачно переглянулись. Императрица это заметила, резко открыла новый веер, зашелестела им.

– Господа, прошу подавать мнения.

После небольшой дискуссии постановлено было: приказать князю Волконскому командировать из Калуги и Москвы в Казань дополнительно два полка конных кирасиров и карабинеров – более сил в губерниях не было. Императрица потребовала ускорить кампанию за Дунаем.

– Сколько еще терпеть эти маневры у Шумлы и Силистрии? – императрица грозно посмотрела на Чернышева – Подошли, отошли, прямо не война, а набеги. Захар Григорьевич, сегодня же напиши депешу Румянцеву. Я требую немедля начать осаду крепостей османских.

– Никак невозможно, матушка – попробовал возразить граф – Сил и припасов недостаточно.

– Это после всех подмог, что мы Румянцеву дали?!? – императрица повысила голос – Сей же час ему депешу!

Генералы уставились в пол.

– Я желаю, и это прошу запомнить – Екатерина справилась с собой, вздохнула – Чтоб известие о бунте и все меры к его прекращению хранились в крайней конфиденции, дабы не давать повода заграничным при нашем дворе министрам к предположению, что смута имеет для государства какое-либо сериозное значение.

В ходе совещания было еще предписано коменданту Царицына, полковнику Цыплетеву, всячески препятствовать переправе Пугачёва на правый берег Волги, а коменданту крепости св. Дмитрия, генералу Потапову, – не пропускать Пугачёва на Дон, в случае если бы злодей вздумал направиться к себе на родину.

На другой дент был собран Государственный совет. На заседании присутствовали граф Никита Панин и князь Григорий Орлов. Императрица поставила перед чиновниками вопрос:

– Считают ли господа члены Государственного совета достаточными меры, принятые на первый случай для пресечения мятежа?

– Ваше величество, я считаю, что силы, как на месте сущие, так и туда посланные, с избытком достаточны для угашения мятежа, – ответил первым Панин.

И весь Государственный совет молчаливым киванием голов с ним согласился – Это ничтожное возмущение не может иметь иных следствий, кроме что будет некоторая помеха рекрутскому набору да умножит шайки всяких ослушников и разбойников… Оренбург, Кар отобьет назад, тут беспокойства нет.

Какая за Пугачевым сила? На мой глаз, две-три тысячи яицких казаков-изменников да сотни три, ну много – пятьсот мужиков с цепами, да всякого безоружного сброда. Вот и все его содейственники! А у нас… а у нас там, по Оренбургской линии… помилуйте! – довольное количество регулярства, с пушками, с мортирами, и все верные, преданные вашему величеству войска – сказал он, поклонясь Екатерине. – А на опасный случай – в запасе сибирский корпус генерала Деколонга.

* * *
Во время присяги, вручения флагов я все никак не мог отвлечься и думал о своих чувствах к Маше и Татьяне. Первая меня привлекала своей молодостью, искренней любовью и страстью. Вторая – умом и каким-то внутренним светом, озарявшим все вокруг. Девочки-дворянки, чьи родители были убиты или сгинули, в ее присутствии ожили, начали играть. Хоть бы и в снежки во внутреннем дворе губернаторского дома. Татьяна имел в себе какой-то врожденный стержень. Эту внутреннюю силу Маше только предстояло обрести. Или нет.

– Царь-батюшка, пора выступать – ко мне подошел Подуров с офицерами.

– Порядок знаете? – поинтересовался я, садясь на лошадь.

– Передовой дозор и арьергард – ответил Ефимовский за всех.

– Пущай по бокам колонны еще лыжники едут. Будут экзистироваться. Сколько их у нас?

– Немного, два капральства – Подуров поправил перевязь с саблей и пистолетами – Но спытать можно. Мыслю будут нас задерживать. По сугробам то не шибко покатаешься.

– А я думаю – не согласился Ефимовский – Это мы их будем задерживать.

– Вот и увидим – резюмировал я.

Полки выступали на тракт через Бердскую слободу. И тут начались задержки. Сначала во главе с целой толпой крестьян нас встретил заросший до глаз огромный мужик. За поясом тулупа у него был заткнут с одной стороны топор, с другой стороны висел кистень. Вся толпа разом повалились в снег на колени.

– Царь-батюшка, спаситель ты наш – заголосил народ.

– Поднимитесь и реките, что вас привело ко мне – я натянул узду моего серого коня.

– Я Павлоний Арапов – первым встал огромный мужик – Привел до тебя, государь наш, триста крестьян нашей губернии. Мы все как один готовы послужить тебе Петр Федорыч. Возьми нас с собой.

Я переглянулся с Подуровым и Ефимовским. Крестьяне в войске нам были совсем не нужны. Они и тормозить нас будут и побегут, как только ударят царские полки – побегут. Да и много ли навоюют мужички с топорами и кистенями?

– Ни как не можем взять вас на наш кошт – Подуров тяжело вздохнул.

– Это не беда, господин енерал – тут же откликнулся Арапов – Мы и сами харчеваться готовы.

– Тогда идите за нами – принял я решение – Но смотрите, мужички! Вольности у нас нема. Все мои указания исполнять как Бог свят!

– Нежто мы не разумеем – тут же поклонился Павлоний.

Второе происшествие случилось уже в самой Бердской слободе, на выезде. Увидев, что с нами увязались мужики из крестьян, из жены повыскакивали из домов и начали голосить. Я увидел, как одна растрепанная женщина в душегрейке вцепилась в узду коня Вани Почиталина, который держал мой штандарт и принялась голосить:

– Почто наших мужей уводите?!? Нежто они вам там много навоюют…

– Тако дело, милая – ответил Иван, усмехаясь – Ничего не поделаешь!

– Так зачем всю кашу заварили?

– Ну, это не твоего ума дело. И нечего изводиться Другим хуже приходится.

– А ну как моего мужа убьют?? – кричала бабенка – Мы в церкви венчаны… Своим хозяйством жили. Двух коров держали…

– Твои коровы при тебе и остаются – Почиталин начал раздражаться.

– Издохли мои буренки – не отставала женщина – Только изба и осталась.

– Ну так благодари бога, что есть где жить.

– А что я в пустой избе делать буду? Есть-то с ребятами что буду? Отдайте мне мово мужа, душегубы! Сейчас отдайте!

Казаки расхохотались.

– Сейчас, сейчас отдадим! – Иван повернулся к Творогову-младшему – Андрюшка! Ты, что ль, ейного мужа в штаны спрятал? Отдавай ей сейчас. Нечего, брат, баловаться!

Теперь уже смеялись и в полках.

Оставив рыдающих женщин позади, мы вышли из слободы и быстрым маршем направились по тракту на Казань.

Глава 11
С горы виднелись в беспорядке разбросанные избы, среди них торчал покривившийся минарет мечети. Кругом холмы, пологи, увалы, перелески, белый снег…

– У нас все готово – ко мне подошел, переваливаясь Федор Чумаков. Я оглянулся. На двух сопках крестьяне заканчивали вкапывать две батареи по 10 пушек каждая. Ночью мы соединились с полками Овчинникова и я велел занять обе господствующие с севера высоты. Там же, при свете костров крестьяне начали рыть брустверы и насыпать валы. Хлопуша привез с заводов полсотни лопат и других инструментов – так что строительство шло быстро.

– Ох и наламались арапчата – Федор закурил трубку – Земля то мерзлая. Пока отогрели, пока вгрызлись…

Арапчатами в полках начали называть крестьян, что пошли с Павлонием. Именно на них легла вся тяжесть земляных работ. Особой необходимости делать брустверы для нашей мобильной артиллерии я не видел – но в качестве тренировки это было полезно. Соревноваться с Суворовым и другими царскими генералами в маневрах я возможности не видел. Слишком долго нужно учить войска. Да и офицеры мои не сильны в тактике. Честно сказать, как и я сам. А значит, нужно противопоставить противнику что-то иное. Это могла быть только полевая фортификация и многочисленная артиллерия на поле боя.

– Царь-батюшка! – к нам подскакал Овчинников, лихо спрыгнул с коня – От князя Уразова человечек прибег.

– Что за князь? – поинтересовался я.

– Он у татар и мещеряков, что с Каром пришли, в головах.

– Чего хочет? Сколько их там?

– Да с тысячу будет. Под нашу руку хотят отойти. Вместе с калмыками. Те с полковником Чернышевым из Симбирска припожаловали.

– После боя?

– Ага.

– Какой хитрый князь. Передай ему, что после боя он нам не надобен. Ежели хочет мне служить – пущай в спину каровским полкам ударит, когда мы с ними сцепимся.

– Никак не можно. Дворянское конное ополчение с ними, да и верные Катьке донские казаки имеются.

Вокруг нас начали собираться полковники – Чика-Зарубин, Мясников… Я оглянулся. Подуров выстраивал между сопками наши полки поротно в две шеренги. Солдаты уминали снег, приплясывали. Бессонная ночь, быстрый марш – справятся ли? Удержат ли позиции? Меня охватила сильная тревога.

– Сколько тех конных дворян и казаков промеж них? – поинтересовался я у Овчинникова. Тот лишь пожал плечами.

Из-за сопок показался диск солнца. Он был кроваво красный.

– Пусть сделает, как я повелел. Дворянчиков не может быть много.

Генерал поправил перевязь с золотой медалью, кивнул. Вскочил на коня, ускакал.

– Федя, начинайте помолясь.

Чумаков перекрестился, махнул рукой. Прямо с саней, бахнул первый единорог, потом второй. Артиллерия забила в разнобой. Ядра пронеслись над нашими головами и упали с сильным недолетом.

– Неси картузы с порохом! Банник, банник давай – вокруг пушек поднялась суета.

В деревни зазвучали трубы, забили барабаны. Опомнились.

Вот удивляюсь я на Кара. Наверняка ему доложили посты, что у деревни ночью горят костры, слышен стук лопат. Но ведь даже не пошевелился. Овчинников доложил, что второй день генерал сидит в Юзеевой, зализывает раны. Мобильная артиллерия на санях показала себя во всей красе – удалось изрядно проредить порядки Кара. Плюс в конных сшибках мои казачки показали себя неплохо. Но сейчас, на этом изрытым оврагами поле – они мне вряд ли помогут.

Наконец, царские войска начали выстраиваться на околице деревни. Я взял подзорную трубу, начал разглядывать порядки. Вперед Кар выдвинул пятнадцать пушек и те вступили в перестрелку с моей артиллерией. Особого толка в этой дуэли я не видел. Ядра не рикошетировали от земли, просто исчезали в снегу. Ущерба не было ни с нашей стороны, ни со стороны противника.

Кар выстроился тоже поротно, но в более глубоких порядках. Численность его войск я оценил тысячи в три человек. Конницу, как и я, генерал расположил по флангам.

Опять запели трубы, забили барабаны, императорские войска двинулись вперед. То тут, то там ядра все-таки достигали порядков – появились первые убитые. Кар явно нацелился на правую высоту. Сначала всеми силами выбьет нас откуда, потом навалится на левую сопку.

Я вскочил на коня. Вместе с Никитиным и близнецами подскакал к нашей линии. Осадил лошадь. Достал рупор из бересты, что твороговы сделали мне по дороге. Приложил ко рту.

– Нынче рождается новая Россея – закричал я солдатам во все горло – Здеся, у Юзеевой вы стоите не за меня. И не за мой престол, украденный немкой. Вы стоите за себя. За свою волю и землю. За своих детей и женок!

Бывшие крестьяне слушали меня внимательно, задние ряды напирали на передние, вытягивали головы. Лица офицеров были мрачные, зато бывшие казаки в ротах выглядели воодушевленно.

Закончил я ударно. «С нами Бог!». Солдаты, те, которые из оренбургского гарнизона, закричали «ура», те, которые из крестьян – «за царя!».

После накачки, я отъехал за порядки, поднялся на небольшой взгорок. Кар наступал и был уже метрах в трехстах. Ядра начали попадать, пробивая в порядках генерала целые просеки. Но в целом, ущерб от обстрела был меньше, чем я ожидал.

Подуров принялся отдавать команды. Наш левый фланг он выдвинул вперед, чтобы парировать всем фронтом удар Кара, конница, собранная в один кулак, встала еще левее. Двести метров. Я замечаю, что позади порядков правительственных войск начинаются сшибки всадников. Калмыки и татары обстреливают дворян из луков, те отвечают из пистолетов. Верные правительству казаки ударили в пики, калмыки с татарами заколебались. Овчинников замахал рукой, зазвучала наша труба. Яицкие казаки огибая порядки Кара поскакали к Юзеевой, артиллерия Кара перенесла на них огонь. Я вижу, как ядра выбивают наших всадников, но те успевают врубиться в порядки дворян.

– Чумаков! – ору со взгорка в сторону сопок – Огонь по вражеской батарее!

Услышали? Или нет? Один из близнецов посыльным мчится не левый холм, другой – на правый.

Федор, наконец, пристреливается. Разбивает одно орудие Кара, другое. У нас – единороги. И они мощнее, дальнобойнее.

Сто пятьдесят метров.

– Ружья взять! Открыть полки – офицеры моих полков начали махать шпагами – Сыпь порох на полки…

Солдаты принялись торопливо заряжать мушкеты. Сто метров.

– Закрой полки… Оберни ружье к заряду!

Сто шагов. Почему так поздно начали заряжать?

– Достать заряд из лядунки!

Двадцать зарядов у рядового в патронной сумке.

– Заряд в ствол!

Каровские тоже не стреляют, чеканят шаг. В снегу это выглядит смешно.

– Шомполы в стволы! Шомполы из стволов.

Восемьдесят шагов.

– Поднимай мушкеты, целься!

Каровские тоже поднимают.

– Прикладывайся, пли!

Раздался сдвоенный залп. Обе линии – наша и вражеская – окутались дымом. С обеих сторон начали падать солдаты. Каровские сдвинули ряды, наши тоже, но с задержкой. С сопок картечью жахнули пушки. В рядах правительственных полков появились огромные бреши. Но это не остановило врага. Зеленые кафтаны прибавили шаг, сделали еще один залп. Раньше нас. Мы ответили, но с опозданием. Пятьдесят шагов, сорок. Наши ряды заколебались.

Я слышу как Подуров кричит:

– Примкнуть штыки! Держись, не робей.

Неужели дойдет до рукопашной? Я проверил пистолеты, достал саблю, убрал. Если будет штыковая, нам конец. За три недели солдата не выучить.

Спас всех Овчинников. Вместе с Уразовым разбив дворян, яицкие казаки сбили бомбардиров с батареи у Юзеевой и развернулись в нечто подобное лавы. Земля задрожала, правительственные солдаты начали оборачиваться. Неровное поле было уже основательно утоптано, всадники начали быстро нагонять каровские порядки. Генерал занервничал, повернул последнюю линию, принялся выстраивать карэ. Но было поздно.

– Вперед! – Подуров взмахнул саблей, увлек солдат за собой. Двадцать метров, десять. Последний залп, столкновение. Вой, крики, утробный рык.

Порядки правительственных войск смешались, побежали. Шапки и треуголки с красными лоскутами затопили поле, добивая остатки зеленых кафтанов.

– Победа!

Первым прискакал весело скалящийся Чика-Зарубин. За ним тяжело дышащий Овчинников с окровавленной саблей в руках. Вдруг из толпы татар и киргизов, клубящихся на поле боя, вынырнул Салават Юлаева. Молодой парень правил лошадью ногами. В правой руке у него была шикарная треуголка с золотым шитьем, в левой… человеческая голова. Мужчина с распахнутыми глазами и заляпанным кровью лицом.

– Бачка-государь! – башкир подскакал к нашему отряду, размахивая за волосы этой страшной частью тела – Смотри, смотри! Енерал Кар.

Меня чуть не вырвало. Лишь большим усилием я смог сохранить невозмутимый вид.

* * *
Солдаты мародерствовали, раздевали трупы каровских солдат. Башкиры с татарами освежевывали туши убитых лошадей. Я же разглядывал Шванвича. Толстенький, с небольшими усиками на плохо выбритом лице, с проплешиной на голове. И вот этого прапорщика Пушкин сделал Швабриным в Капитанской дочке?? Я смотрел и не мог понять. Ничего инфернального в Шваниче не было. Да, сам перешел на сторону Пугачева. Был арестован и осуждён «к шельмованию и лишению дворянства». Хотя грозила ему «вышка». Но по лицу видно, что слабый человек, приспособленец.

– Значит, Михаил Александрович, вы готовы мне добровольно присягнуть, написать отказное письмо? – я посмотрел в водянистые глаза мужчины.

– Да, государь – прапорщик поклонился, остальные офицеры, что стояли под охраной казаков дико посмотрели на сослуживца. Ведь даже не пришлось никого вешать, а Шванвич уже выразил желание служить «истинному императору».

– Прапорщик! – высокий, раненый в плечо поручик дернул прапорщика за руку – Как можно? Позор же.

Офицеры закивали. Среди них был пожилой генерал-майор Фрейман, длинноносый, в окровавленных буклях, полковник Чернышев, еще с десяток поручиков, подпоручиков и майоров.

– Господа! – Шванвич обернулся к сослуживцам – Вы же все сами видели. Здесь, на окраине империи появилась настоящая сила, истинную природу которой нам только придется осмыслить. Да, дикая, необузданная, но требуемая нашему разложившемуся, прогнившему обществу. Посмотрите как мы живем! Балы, пьянки, разврат… Всеми в Питере заправляют фавориты да немцы. Магнус Юрьевич, пардон за откровенность…

– Я Федор Юрьевич! – мрачно откликнулся генерал-майор – И я не есть из Пруссии, а из Лифляндии! Прошу запомнить.

– Эй, дворянчики! – к нашей группе подскакал бесшабашный Зарубин – Колик еще телиться собираетесь? Мы тут застыли слегонька. Давай по одному на виселицу и на страшный суд.

– Помолчи, Чика! – оборвал я полковника – Вишь, у господина Шванвича целая теория родилась. Немедля как получил пинка под зад.

– Что за зверь эта теоря? – полковник похлопал уставшего коня по шее – Во благородные! Даже перед смертью умничают.

– Я собственно, уже все… – стушевался прапорщик – Что нужно подписать?

Вот эта добровольная сдача и сломала остальных офицеров. Только семеро отказались перейти на мою службу – остальные, включая генерала и полковника, дали присягу. Я понимал, что этот номер проходит только здесь, на периферии Империи. Лучшие военачальники сейчас на русско-турецкой войне и они себе руку отгрызут подписывать отказные письма. Но как говорится, на безрыбье и рак рыба.

Оказав помощь раненым и собрав ружья с амуницией, мы зашли в Юзеевую. Деревня была пуста. Не лаяли собаки, не мычали коровы. В большой, заброшенной мечети я приказал организовать госпиталь, в избе старосты – штаб. Тут кстати, квартировался Кар до начала боя. На столах еще лежали карты, валялись какие-то документы, стояли кубки с остатками рома. Похоже пили жженку.

– Караулы выставили. Солдатиков по палаткам разместим – докладывал Подуров – Обложим их лапником и будет ладно. Изб то всем не хватит…

– Не забудь офицеров по полкам разверстать – я устало сел на лавку, распахнул шубу. Перевел дух.

– Много убито?

– С пару сотен будет – тяжело вздохнул генерал – Еще сотни три поранено. У казачков поменее будет.

Хороший размен. С правительственной армией могло быть и побольнее.

В избу вошли Овчинников с полковниками. Рядом с ними шли Салават Юлаев и незнакомый азиат в богатом кафтане. На плоском, желтом лице двумя щеточками чернели узкие усики. Глаза хитрые, внимательные.

– Это князь Уразов – Овчинников представил азиат – Просится под нашу руку.

– Поздорову тебе царь-батюшка! – на чистом русском сказал Уразов, поклонился.

– И тебе здравствовать князюшка. Садись, не чинись. Ваня – я выглянул в соседнюю комнату, где расположилась моя походная канцелярия и телохранители – Похлядай здеся поснидать чего по-быстрому.

Было уже обеденное время, да и отметить победу стоило. Карты и документы быстро убрали со столов, сдвинули их. Почиталин принес несколько караваев хлеба, конскую колбасу, всякие соления и глиняные кружки.

– Царь-батюшка – Чика сделал умильные глаза – А может по случаю небывалой виктории мы по чуть-чуть примем? Душа просит!

Зарубин достал из под стола штоф с какой-то прозрачной жидкостью. Полковники и генералы одобрительно заворчали. Я тяжело вздохнул.

– Князь, вера то дозволяет хмельное тебе? – я посмотрел сначала на Уразова, а потом на Салавата.

– Э… Наша вера добра воинам в походе. От сего харама любой кади или мулла очистит легко.

Я пожал плечами. Странный подход к исламу, но кто я такой, чтобы решать, как людям верить?

– Разливай! – решился я – Но только понемногу, буйства хмельного не потерплю!

Первый тост, разумеется, подняли за истинного российского императора – Петра Федоровича Романова. Выпили. Водка оказалась обычным самогоном, правда весьма чистым и мягким. Закусили колбасой с хлебом, обсудили перипетии боя. Все хвалили Овчинникова, а также Чумакова.

– Да уж… дали мы огня каровским – Федя с первой кружки тут же раскраснелся, заулыбался – Я своих каждый божий день экзисцирую, гоняю как сидоровых коз.

Выпили по второй. Уже за славную победу.

Разговор перешел на уразовских людей. Я велел привести всех к штабу на присягу. Всю сборную солянку из татар, калмыков и мещеряков, численностью около тысячи человек, определили в третий полк, который назвали без затей – казанским.

У полковников с генералами загорелись глаза. И я уже догадывался почему.

– Надо Казань брать! – первым решился Мясников.

– И Симбирск с Самарой – тут же влез Чика – Я поспрашивал этого енерала Феймана. Представляешь, царь-батюшка, он как написал письмецо отказное, подумал-подумал и попросил у меня пистолет стрельнуться. Дескать, не может с таким позором. А я ему грех смертный, в ад сразу пойдешь. Ну он совсем закручинился…

– Ты о деле говори – оборвал я рисующегося Зарубина.

– Ентот Кар велел своим начальным людям забрать гарнизоны ото всюду! Пусты крепостицы да фельдшанцы. Дай бог рота инвалидов. А то и вовсе капральство-другое…

На меня смотрели внимательные и совсем не пьяные глаза моих военачальников. Даже из соседней комнаты выглянул Почиталин с младшими твороговыми. И тут «Акела» не должен промахнуться. Замахиваться на Казань сразу или подождать вестей от Хлопуши? Если город и вправду пуст, то…

Я попросил у Ивана карту, начал ее разглядывать.

– Вот что Тимофей Иванович – решился я – Ты бери 1-й оренбургский полк, десять пушек и с князем Уразовым двигайся на Бузулук. И далее на Самару. Иди тишком, рассылай дальние дозоры.

Дождавшись кивка Подурова, продолжил:

– А мы пойдем к Бугурусланской слободе. А дальше на Бугульму. Ежели там все гладко будет – то пощупаем и Казань за вымя.

Генералы и полковники заулыбались. Салават даже прищелкнул пальцами от удовольствия.

– Бачка-государь! – Юлаев поправил перевязь с саблей – А дозволь голову Кара в меду сохранить, да Катьке послать? Пущай порадуется подарку.

Мужчины засмеялись, Чика без разрешения разлил еще самогону.

– А ну, осади! – я отобрал у полковника штоф, убрал со стола – Знаю вас чертей. Сейчас накидаетесь и забузите. Голову похоронить! – я строго посмотрел на Юлаева – И более так не бедокурить! Не по-христиански сие.

Военачальники согласно вздохнули. Салават лишь пожал плечами – он-то не православный, а отрубать головы врагам ислам башкирам не запрещает.

Дальше в избу начали заходить есаулы с поручениями. Нашлась походная казна Корфа, был взят обоз с припасами. Все это требовало решений. Я давал какие-то приказания и даже наградил грустного Ефимовского золотой шпагой, что Иван нашел в багаже Кара. Бывший граф отказывался, но я прикрикнул на него:

– Николай Арнольдович! Я понимаю, что вы стояли в бою против своих. Но нынче мы все в одной лодке и вы тоже. Так что не стройте из себя оскорбленную девицу. Воевали хорошо, ваша рота была из лучших – я видел. Берите шпагу и гордитесь. Из поротых крестьян – солдат и граждан делаете!

Пока я беседовал с Ефимовским, полковники успели запеть казачью песню. Затянул первым к моему удивлению раскрасневшийся Подуров:

Как на Яике, на родной реке, Собирались в круг все казаченьки.
Его зачин разом дружно подхватили. Одноглазый Мясников, широко разевая рот, рявкал своим басом оглушающе. Не утерпел и Почиталин. Он сунул студень на стол, тряхнул чубом и складно вплелся в песню таким высоким, почти женским голосом, что все посмотрели на него удивленно.

Атаман-боец кругу речь держал, Кругу речь держал, сам приказывал: – Вы, казаченьки прирубежные, Вы не кланяйтесь каменной Москве. Каменна Москва Яик выпила, Осетров в реке всех повывела, К нашей волюшке подбирается, Нас в дугу согнуть собирается…
Но вот песня закончилась и все набросились на студень.

– А ты, что царь-батюшка не поешь с нами? – поинтересовался все-таки захмелевший Чика.

Слов этой песни я не знал, но и признаваться не хотел. Надо было чем-то отвлечь заинтересовавшихся военачальников.

Я потянул паузу, напряжение росло. А потом внезапно мощно, растягивая слова запел.

Не печалься о сыне, Злую долю кляня По бурлящей России Он торопит коня. Громыхает рассейская война От темна до темна Много в поле тропинок Только правда одна
Я вижу, как у присутствующих округляются глаза, открываются рты. ТАКОГО они еще не слышали.

Бьют свинцовые ливни, Нам пророчат беду, Мы на плечи взвалили И войну и нужду. Что ж, над нашей судьбою неспроста Пламенеет звезда Мы ей жизнью клянемся Навсегда, навсегда. И над степью зловещей Ворон пусть не кружит Мы ведь целую вечность Собираемся жить
Я еще прибавил:

Если снова над миром грянет гром Небо вспыхнет огнем Вы нам только шепните Мы на помощь придем
– Любо! – первым среагировал Подуров.

Полковники и генералы повскакали, подхватили: «Любо!!». Лишь князь Уразов смотрел на меня внимательными глазами.

* * *
Петербург веселился и пировал. Столичные власти негласным повелением Екатерины всячески старались развлекать народ праздничными гуляньями. Они устраивались на Царицыном лугу и на обширной площади вдоль Адмиралтейства. Балаганы, карусели, катанье с искусственных гор… В торжественные дни гулянья кончались «огненною потехою», то есть фейерверком.

В Летнем саду с двух часов гремела шереметевская роговая музыка. Хор егерей-рожечников в сто человек был одет в красные кафтаны с белыми камзолами и в черные треугольные шляпы с плюмажем из белых перьев. Музыкальные рожки, от маленького до трехаршинного, неприглядные с виду, внутри покрыты лаком и тщательно отделаны. Они издавали нежные, приятные звуки, и хоровое исполнение на них напоминало собою звучание органа. Послушать эту «ангельскую музыку» сходилось множество народа, секрет и особенность которой заключались в том, что каждый рожок, за отсутствием ладов, мог издавать лишь одну определенную ноту: ре или соль; ля или фа-диез. Таким образом, музыкант не тянул мелодию, как это делается при игре на флейте, а, следя за нотами, ждал своего времени, когда ему дунуть в рожок, ни на момент раньше или позже. В этом состояло все искусство, и пьеса напоминала собою музыкальную мозаику, выложенную из отдельных звуков. Рожечники при продаже из одного рабства в другое расценивались дорого: до двух, до трех тысяч за человека, тогда как обычная рабская душа стоила в среднем рублей тридцать.

Самого Шереметьева в Летнем саду не было, зато пришли граф Строганов, Нарышкин, оба Орлова и еще с полусотни разодетых дворян. В саду были раскинуты палатки с закусками, с пивом, дымились котлы со сбитнем. Пели и плясали в цветных костюмах крепостные актеры. От простого народа аристократию отделяла шеренга гвардейцев.

– Александр Петрович, мое почтение! – худощавый, чахоточного вида, поручик Новиков приподнял треуголку, слегка поклонился.

– Николай Иванович! – круглолицый, полноватый Сумароков тоже снял шляпу, шутливо помахал ею – Какими судьбами в наши палестины? Вы же не любите подобные торжества… Как вы писали у себя в «Живописце»? Пока народ голодает и нищенствует, дворянство пирует и празднует. Остро, остро!

– Издатель должен быть в гуще событий – пожал плечами Новиков – А нынешние торжества, если хотите знать, больше напоминают пир во время чумы.

– Тише, тише! – драматург подхватил Новикова под руку, отвел в сторону – Вы уже слышали последние новости?

– Про Оренбург?

– Да нет… Это уже все знают. Про прелестные письма, что рассылает объявленец. Граф Панин перехватил послание Павлу – Сумароков помялся – Мне тоже пришло.

– И вам?? – издатель вытащил из сюртука сложенный конвертом листок, на котором стояла сургучная печать с воющем волком. К письму прилагалась пачка документов.

– Боже! – драматург побледнел, вытер выступивший на лбу пот белоснежным платком с вензелем – И что же бунтовщик вам пишет?

– Сначала вы, Александр Петрович – усмехнулся Новиков.

– Мое письмо в Тайной экспедиции. Знаете ли, от греха подальше… но если по памяти… Лже-Петр очень талантливо повествует о своих злоключениях, страданиях… Я даже грешным делом подумал, что весь рассказ его бери и перекладывай в пьесу.

Издатель засмеялся, потом закашлялся. Взял в одном из балаганов кубок с вином, приложился.

– Мое послание в ином жанре. Короткое, лаконичное. А кроме того, вот взгляните, что еще было приложено к письму – Новиков передал Сумарокову пачку бумаг. Тот достал лорнет, начал рассматривать документы.

– Боже мой! – драматург начал хватать ртом воздух – Это фальшивка! Какая подлая… Не может быть…

– Очень даже может – графиня Ефимовская узнала руку сына.

– Николай Иванович! Как можно было сию гнусность показывать матери?!? Это же позор. Высшее общество отныне закрыто для Ефимовских.

– А как можно было не показывать? – возразил издатель – Моя первая мысль тоже была о фальшивке.

– Последние времена наступают – забормотал Сумароков – …И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырёх животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить…

– Александр Петрович, хватит поповщины – Новиков поморщился.

– Вы, Николай Иванович прямо нигилист… Письма эти надо срочно в Тайную экспедицию… И матушке, матушке сообщить! Нет, какая же изощренная подлость…

– Его величеству сообщат – убежденно ответил издатель – Есть люди, которые предупреждали императрицу о пагубности нынешней политики. И теперь их услышат!

– Вы о Татищеве и Трубецком? Николай Иванович! Заклинаю вас! – Сумароков молитвенно сложил пухлые руки – Перестаньте яшкаться с фармазонами. Екатерина Алексеевна милостива, но и ее терпению есть границы!

– Нынче – Новиков таинственно улыбнулся – Все будет иначе!

* * *
Там же, в Летнем саду, на одной из пустынных аллей, не охваченных торжеством, происходил совсем другой разговор. Вели его французский посланник Франсуа де Дистрофф и мужчина восточной внешности, одетый, впрочем в европейский сюртук, шубу и шляпу.

– … что мне отписать моему государю? – по-французски спросил дипломат своего собеседника.

– Мои источники при дворе сообщают – на том же языке начал отвечать мужчина – Румянцев получит депешу об ускорении наступления. Шансы на начало осады Шумлы уже в этом году весьма велики.

– Русские – настоящие варвары – вздохнул де Дистрофф – Все цивилизованные нации в декабре во время войн встают на зимние квартиры. Иначе небоевые потери могут уполовинить армию.

– Когда русские считали своих «ванек»? – собеседник дипломата пожал плечами – Тысячей меньше, тысячей большей. Бабы еще нарожают.

– Господин Озакан! Тайная экспедиция в связи с последними событиями тоже зашевелилась – я замечал за собой слежку. Меня беспокоит ваша легенда армянского купца. В Санкт-Петербурге большая община выходцев из Карабаха. Вас могут скомпрометировать!

– Риск вполне приемлем – Озакан показал де Дистроффу трость – Для любителей компрометировать у меня есть вот это…

Мужчина нажал что-то на рукояти и у него в руках оказалось длинное лезвие.

– Кстати, насчет последних событий. Я уже доложил в Стамбул о Емельяне Пугачеве. У меня в Тайной экспедиции тоже есть свой человечек…

– Ответа еще нет – не спросил, а утвердительно произнес посланник.

– Думаю, еще месяц ждать, может и больше. Депеша идет долго, через итальянские княжества и Венецию.

– Вы не хотите ждать! – опять догадался дипломат – Смело! Есть какие-то идеи.

– Нужна ваша помощь – Озакан внимательно посмотрел на де Дистроффа – Мы знаем, что у вас где-то в Польше есть свой чеканщик, что подделывает русские деньги.

Посланник нахмурился, резко повернулся к собеседнику.

– Откуда у вас такие сведения?! Это тайна!

– Все тайное когда-то становится явным – философски произнес Озакан – Так вот. Нужно помочь восстанию и лучше всего это сделать деньгами. Настоящими деньгами, господин Франсуа!

– И как вы себе это представляете?

– Я пошлю в Оренбург своего человека. Под видом купца. Он срисует лик Пугачева и вы отчеканите его на серебряных и золотых рублях. Разумеется с указанием имени Петра III и прочими императорскими регалиями.

– Мне надо согласовать это с Парижем – дипломат помялся, оглянулся – Такая операция – это скандал. В случае поимки партии денег и разоблачения, высылкой мы не отделаемся.

– Как говорят русские: «игра стоит свеч».

– Это правда. Что вам известно про Пугачева?

– То, что и Тайной экспедиции. Донской казак, воевал в семилетнюю войну, а также в войсках Панина под Бендерами. Бежал на Яик, был в розыске…

– Почему он объявил себя Петром?

– Загадка – Озакан пожал плечами – Но нам сейчас это и не важно.

Глава 12
– Государь! – меня кто-то тормошил, но я отказывался просыпаться. Попытался перевернуться на другой бок, но потом все-таки проснулся. Лежал я на сдвоенных лавках дома старосты, на которые была брошена перина. Рядом с факелом стоял Почиталин. За слюдяным окошком было темно – хоть глаз выколи. Я опять поразился как свежо Иван выглядел – будто бы и не было у нас вчера застолья.

– Что случилось?

– Гонец из Оренбурга.

Я рывком сел.

– Говори.

– Сибирский бригадир Корф подступил к городу. Покель на другом берегу Яика, но мыслю, пока гонец скакал – мог и переправиться.

Я скрипнул зубами. Опять история выкинула фортель. Корф не должен был идти на Оренбург прямо сейчас. И тут меня ударило. Ведь у Творогова-старшего сил практически нет. Всего одна сотня казаков. Даже на все бастионы расставить защитников – людей не хватит. А в городе Маша, Татьяна… Так, надо успокоится. Царь не может мыслить категориями близких людей. Иначе конец стране.

Пока я думал, стали собираться заспанные и мрачные генералы. Первым пришел Подуров. За ним Овчинников. Наконец, в сени ввалились полковники и Чумаков.

– Что делать то будем?

– Как проворонили этого аспида?

– Шигаевские в караулах да патрулях – они напортачили.

– Максим Григорьевич вместе с Перфильевым к Яицкому городку ушел.

Пока народ рассаживался за столом и хрумкал солеными огурцами из неубранного застолья – я думал. У Корфа не могло быть много войск – небольшие полевые команды, собранные по крепостям. Так же комплектовался и Кар.

– Вот что – я принял решение – Мы с Андреем Афанасьевичем сей же час выступаем с конными полками обратно к Оренбургу. Поди по тракту в темень не собьемся. Мыслю, решил нас Корф на слабо проверить…

Казаки заулыбались новому выражению.

– … малыми силами. По пешцам приказ свой не меняю. Ты, Тимофей Иванович – решился я – С 1-м оренбургским полком, десятью пушками и людьми князя Уразова двигайся на Бузулук.

Я дождался кивка Подурова, продолжил:

– Бери крепость и далее шли людишек в Самару. Разузнать что там да как…

– Это мы могем – генерал вытер рушником усы – В Самаре у меня бургомистром двоюродный брат. Иван Халевин. А також в Кинель-Черкасской слободе у казачки донские живут, подмогут нам.

Я покивал этой новости, поразглядывал еще карту. Побарабанил пальцами по столу, вздохнул. Кадровый голод – воевать не с кем, шпионить не через кого… Братья какие-то, сватья… Рискую, но делать нечего.

– А ты Тимофей – я посмотрел на Мясникова – Теперь бригадир. Отдаю под твое началие Чумакова с бомбардирами, 2-й оренбургский и заводских с арапчатами. Иди к Бугурусланской слободе и Бугульме не мешкая. Коли там пусто – занимай крепость. Дальше двигай к Волге, но к Казани пока не суйся. Там мы тебя, дай бог все будет ладно у Оренбурга, нагоним.

Одноглазый казак почесал в затылке:

– Кого же на мой полк вместо меня поставить в начальники?

– Потом решим – я махнул рукой – Пока Андрей Афанасьевич приглядит.

– Справлюсь ли? – Мясников все сомневался.

– Должен. Вишь как все обернулось. Все, господа станичники. Медлить далее не можно, по коням.

Хоть медлить было и нельзя, а пришлось. Сначала принимал присягу у татар, мещеряков и калмыков. Потом решал, кого оставить при раненых в мечети. Вызвались приглядывать доктора, что были посланы Максимовым. С Мясниковым я своей волей отправил доктора Бальмонда – личного врача Кара. Тот упирался, но после того, как одноглазый бригадир вытащил кинжал и приставил к тонкой шее медика, все разногласия были мигом улажены.

– Это насилие! Но я подчиняюсь – Бальмонд тяжело вздохнул.

До Оренбурга мы дошли за полдня. Гнать Овчинникову – я запретил. Так и в засаду угодить можно. Поэтому ехали рысью, с передовым дозором. Ближе к обеду снег прекратился, развиднелось.

– Горит что-то – младший Творогов привстал в стременах, приложил ладонь ко лбу.

Я проверил пистолеты, подсыпал пороха на полки.

– Берду запалили – к нам подъехал озабоченный Овчинников – Стреляют, кажись.

Два дозора умчались к слободе. Полки казаков и башкиров встали на опушке поля, после которой начинались оренбургские предместья. Чтобы не терять время я соскочил с лошади, влез на дерево. Глянул в подзорную трубу. Колонна солдат втягивалась в слободу с востока. Там же горело с десяток изб, были видны пороховые дымы. Явно шел бой. Я попытался посчитать солдат, но сбился. Рота или две. Немного. Одна ведет бой, другая ждет, не разворачивается. Да и как развернешься среди этих многочисленных хат да сараев?

– Царь-батюшка! – вокруг дерева собрались мои телохранители и Почиталин – Не роняй себя, будь ласка, слезай. Мы сами глянем все, что треба.

Лошади фыркали, пар от дыхания поднимался к нижним веткам сосны.

Я слез, вытер лицо снегом. Опять полезла борода, надо побриться. Пока я расхаживал вокруг дерева, вернулись дозорные. Они привели с собой небольшой отряд казаков, что отправились в поход с Корфом. Но потом ушли от него прошлой ночью.

– Тысячи полторы у него солдат, десять пушек – доложил мне седоусый бритый налысо атаман из под Уфы по имени Болдырь – Мы в своем кругу собрались и решили – не, не гоже против тебя государь Петр Федорович идти. Ночью ушли. Но сил у нас мало, три сотни всего. А утром бригадир осадил Ренбурх. Вон, теперь слободу жжет, ирод.

Дальнейшие расспросы дали противоречивую картину. Сил у Корфа и правда немного. Плюс он их еще и распылили – отправил роты в Сакмарский городок и к Татищевой крепости, начал ставить батареи против главных оренбургских ворот. Его первая попытка ворваться нахрапом в город – не увенчалась успехом. Корф пытался без осады просто по пяти, наскоро собранным лестницам, перелезть частокол на валах. Творогов отбил штурм.

Если бы бригадир не раздергал свои отряды, а собрал бы их в кулак и занимался только осадой города – я бы поостерегся на него лезть таким же нахрапом, как он на Оренбург. Казаки против правильного строя – не пляшут. Но теперь все иначе. Мои почти три тысячи против его растянутых полторы, да еще в окружении восставших крестьян. Рискну.

Собрал полковников и есаулов на поляне.

– Первый оренбургский бьет прямо, по дороге на слободу. Второй – в обход, с востока.

Я посмотрел на небо. Ветер опять нанес туч, повалил снег.

– Бог за нас – подойдем скрытно и ударим разом. Они не успеют развернуться.

Было гладко на бумаге – да забыли про овраги. Это пословица прямо про наш бой в Бердах. Ходом сражения я перестал управлять сразу, как мы ворвались с запада в слободу. Казаки рассыпались по улицам, ударили в пики. Раздались залпы. У одной из угловых хат я вырвался слегка вперед и сразу угодил на группу корфовских солдат в серых епанчах. Двое пальнули в нашу сторону, промазали. Я только почувствовал как пуля пробила мою бобровую шапку. Отбил саблей удар штыком, рванул поводья. Разворачиваясь, выстрелил из одного пистолета, другого. Двое пехотинцев повалились со стоном на снег. Наскочили с криками мои телохранители, добили уцелевших.

– Царь-батюшка! – Афанасий Никитин запричитал – Богом молю, охолони, не лезь вперед. Мы сами.

Я закашлялся от порохового дыма, ничего не ответил. Мои казаки тем временем даже не сражались, а агитировали.

– Братцы! Солдаты! – кричал Почиталин, врезаясь в серые ряды солдат – Что вы делаете? Своих братьев-крестьян убивать идёте?

Трупы крестьян, с цепами и вилами в руках и, правда, валялись по улицам.

– Опомнитесь! Ведь мы его величество защищаем, государя Петра Федорыча. Смотрите, смотрите! Он здесь сам находится, отец наш всеобщий!..

Слыша эти призывы, солдаты было дрогнули, остановились. Даже послышались бесстрашные голоса:

– Будет нам братскую кровь проливать! Ведь они за мужика, супротив бар. Сдавайся, братцы! – Но к смелым крикунам тотчас подлетали офицеры, замахивались на них прикладами, тесаками, устрашающе кричали:

– Смерти захотели?

Казаки стреляли по офицерам, те по казакам. Но чем дальше, тем больше пехотинцев бросали мушкеты. А некоторые так и вовсе разворачивались против своих военачальников. Я увидел, как одного поручика или подпоручика подняли на штыках, второго…

– Те кто с нами – я вытащил из седельной сумки смятый берестяной рупор, расправил, приложил его ко рту – Становись вправо.

На всякий случай показал саблей куда.

Пехотинцы стали перебираться, перешагивая трупы, на правую часть безымянной улицы. Осталось лишь десяток сомневающихся.

– Кончай барей! – Чика-Зарубин первым вырвался вперед, ударил офицера пикой. Тот попытался парировать шпагой, но наконечник вошел прямо в грудь, выйдя из-за спины. Тут же казаки дали залп с лошадей и дело было решено. Но только на одной из улиц. На других – шел бой. Всадники спешивались, перебегали от хаты к хате, стреляя набегу. Я заметил, как некоторые казаки падают убитые. Было много раненых, которые шли обратно к околице. Горело несколько изб. Башкиры и татары стреляли из луков навесом через головы.

– Дальше, Чика, дальше! – я опять махнул саблей, указывая на восток. Там тоже грохотало.

К тому моменту, когда мы прошли Берды насквозь, бой уже фактически закончился. Овчинников добивал 2-й батальон сибирского полка, от которого остались лишь едва видные остатки прорванного в нескольких местах карэ. Сибирцы не сдались и легли почти все.

Снег усилился, превратился почти в метель.

– Что дальше, царь-батюшка? – Овчинников тяжело дышал, вытирая кровь с сабли. Вокруг меня сгрудились Чика, Никитин, Почиталин…

– Где младшие Твороговы? – я обернулся, разыскивая своих вестовых, услугами которых впрочем, я не пользовался.

– Ранили старшего, Степана – хмуро ответил Иван – Андрей сейчас с ним.

А я ведь даже не заметил, как пропали Твороговы.

– Идем на Оренбург – я принял решение.

Военачальники заворчали.

– Куда идти то? – первым начал Чика – В метель растеряемся.

– Порядки не выстроим – поддержал Овчинников – Как нападать на лагерь Корфа то? Да и где он?

– У яицких ворот лагерь – к нам подъехал Бондарь – Я проведу

* * *
Бой у ворот тоже пошел вовсе не по плану. Под прикрытием метели мы выскочили к рогаткам, за которыми горели костры. Караулы подняли тревогу выстрелами, казаки спешились и полезли в рукопашную. Прицельный огонь вести было очень трудно, поэтому в ход пошли сабли, да пики. Корф барабанами стал выстраивать в центре лагеря карэ, попытался развернуть пушки. Но людей у бригадира оказалось сильно меньше, чем я ожидал и это сработало против него. 1-й и 2-й оренбургский устроили резню – казаки, башкиры, киргизы с красными повязками на рукавах и шапках легко узнавали друг друга, наваливались разом на любой очаг сопротивления, не давая выстроить правильный порядок. Солдаты же Корфа путались, бегали по лагерю между палаток, сдавались целыми капральствами… Мои бойцы уже сидели на лафетах правительственных пушек, семеро сопротивлявшихся артиллеристов валялись порубленными, поколотыми. Канониры, бомбардиры и куча обозных мужиков, стоя на коленях, просили о пощаде… В результате еще даже не наступил вечер, а дело было решено.

– Царь-батюшка – ко мне подскакал Чика, ведя на поводу высокого черного жеребца с белой звёздочкой на лбу, с белыми же бабками – Ты жалился, что твой Гром не так уже резв.

О чем Пугачев жаловался Зарубину, я разумеется, не знал, поэтому просто кивнул.

– Вона, смотри какого мы красавца из под Корфа добыли… Прими дар от всего нашего казачества яицкого!

Я протянул к жеребцу руку, тот прижал уши, оскалился.

– Осторожней, царь-батюшка, кусается – Почиталин послал свою лошадь вперёд – Дикий, нехолощеный. Да, кажется, не объезжен.

– Объезжен, объезжен – Чика откровенно любовался четвероногим трофеем – Так выезжен, что тебе, Ваня, и не снилось! Да только наездник ему нужен такой! Царских кровей.

Я отвязал поводья, потянул лошадиную голову вниз. Зашептал в ухо всякую чушь. Конь всхрапнул, принюхался. Я покопался в карманах, нашитых на кафтан, дал красавцу сухарь. Пока он жевал, вскочил ему на спину. Седло казалось неудобным, с высокой лукой.

– Ежели будет дурить – Почиталин махнул плеткой – Ты его кулаком, Петр Федорович, промеж глаз. И хлыстом бы туда, по брюху.

Я подобрал поводья, дал шенкелей. Конь взвился, попытался скинуть меня. Пришлось прижаться к спине, загнать добычу в сторону от дороги, в сугробы. Провалившись по грудь в снег и устав, конь успокоился.

– Назову его Победитель – я соскочил с трофея, похлопал животное по шее – Что тама с Корфом? Куда дели бригадира?

– Побили его казачки под горячую руку – повинился Чика – А також всех его офицеров. Никто не уцелел.

– На все воля божья – я перекрестился. Казаки вслед за мной.

Прибыли сани с обозом, что мы захватили в Бердской слободе у передового отряда Корфа. Я съездил проведал Степана Творогова, который лежал накрытый рогожей в одной из развальней. Рядом топтался Андрей.

– Ну как он? – я кивнул в сторону близнеца, чей вид внушал опасения. Без сознания, сам весь бледный, круги под глазами.

– Пуля пробила грудь, вышла под лопаткой – Андрей тяжело вздохнул, поправил покрывало.

– Заштопают твоего брательника, Максимову сразу повезем.

Я дал шенкелей Победителю, вырвался вперед отряда. Прогудела труба 1-го оренбургского, знаменосец расправил красный флаг. Сильный снег не давал нас разглядеть, поэтому пришлось выслать к валам вестового. Еще жахнут картечью.

Наконец, ворота со скрипом открылись, мы вступили в город.

– Слава Богу! – навстречу нам выехал Творогов-старший. Лицо его осунулось, глаза покраснели. Явно бессонная ночь была.

– Спас, царь-батюшка! Просто спас – воевода Оренбурга слез с коня. Я тоже. Мы обнялись.

– Сынка твоего, Иван Александрович, поранили. Недосмотрел я. Давай быстрее к Максимову везти.

Дальше завертелась круговерть. Три сотни под командованием Болдыря я отправил спасать Сакмарский городок. Еще три с Чикой во главе к Татищевой крепости. Против двух рот корфовских солдат этого должно было хватить.

Раненых перевезли к госпиталь к Максимову. Там же оказалась Маша с Татьяной. Обе заалели, увидав меня, бросились навстречу, но за два метра остановились, почти одинаково начала поправлять волосы под белыми косынками.

– Жив, Петр Федорович! – констатировала Харлова, оглядывая меня с ног до головы.

– А мы так спужались – Маша еще больше покраснела – Как начали стрелять у валов, все по домам попрятались…

Девушка посмотрела на меня влюбленным взглядом.

– Некогда девоньки сейчас лясы точить – я сам смутился такой встрече, не знал, куда руки деть – Принимайте раненых. Некоторые сильно побиты.

Началась суета с размещением казаков, подсчетом военной добычи. Я уже еле стоял на ногах, но успевал везде. Кузнецы получили новые пушки для установки на поворотные круги, Максимов тут же принялся оперировать Творогова-младшего. А затем и остальных раненых. Были сформированы похоронные команды, которые отправились к лагерю Корфа и в Берды.

Поймав Немчинова, я приказал ему сделать списки пострадавших и выдать каждому по серебряному рублю. Семьям погибших полагалось по пять рублей.

Наш поход к Юзеевой выявил существенные недостатки епанчей – неудобные, тяжелые, ветер задувает. Поэтому я набросал на листке изображение шинели с хлястиком – вид спереди и сзади. Отдал Харловой.

– Пущай твои воспитанницы, Татьяна – я устало уселся на стол в приемной, выложил пистолеты из-за пояса – Сошьют по рисунку. Несколько штук. Мы спытаем и решим.

– Сложный крой – Харлова задумалась, повертела в руках листок – Я все больше удивляюсь тебе, Петр Федорович…

Сейчас она произнесла мое имя без поддевки.

– Откуда сие? – вдова помотала рисунком – И зачем вот этот ремешок?

– Скатывать епанчу. Новую. В иноземных странах придумали. Узнал, пока скитался – мне надо было чем-то отвлечь Татьяну – Вели баню истопить, помыться хочу.

Пока ждал, сходил проверил казну. Лично снес вниз железные ящики с рублями, что были взяты у Корфа и Кара. Война оказалась делом выгодным – я заработал больше десяти тысяч рублей. Которые, впрочем, скоро разойдутся. Подходила дата выплат войскам.

Потом пришел Творогов-старший.

– Все слава богу прошло – вздохнул воевода – У Викентия Петровича – не руки, а чудо. Маша тоже хороша – присматривает за Степаном. Выходит.

– Да… с доктором и Марией нам повезло – согласился я – Кроме Корфа какие новости?

– Небольшие волнения по уездам, пожгли две твои школы крестьяне. Баре, что там учительствовали – разбежались.

Хреново, но ожидаемо. Начальное образование будет очень нелегко организовать. Крестьянство сопротивляется всему новому.

– А в городе как?

– Тут все вот как – Творогов показал мне сжатый кулак – Три школы уже работают, дети ходят. Я как ты и велел дал послабления в податях тем оренбургцам, что отправят чад своих учиться. Что с сельскими школами то делать?

– Забирай по местным монастырям послушников – решился я – Пущай они учат. Владыкам скажи – я велел.

– Ох и вою будет – опять вздохнул воевода – Ну да ладно, сделаю, как ты повелел.

– От Лысова и Перфильева было что?

– Никаких вестей. Как в воду канули.

Это было плохо. Все восстание по-прежнему висело на соплях. Одно, два поражения и народ начнется разбегаться.

* * *
Париться начал с того, что подкинул квасу на каменку. Жар тут же ударил по телу, по измученным мышцам пробежала легкая судорога. Я взобрался на полку, начал сам себя с остервенением хлестать березовым веником. Как же не хватает банщика! Промял бы мне косточки. Я вышел в предбанник, обмылся в шайке с теплой водой, побрился, потом еще раз зашел в парную.

Пока нежился, на полке услышал стук двери. Выглянул и обомлел. Пришла Татьяна Харлова. Одна. В простом ситцевом синем платье, волосы заплетены в две косы.

– Я тут тебе исподнее чистое принесла – девушка покраснела, нервно положила стопку одежды на лавку. Резко развернулась уйти. Косы взлетели вверх.

– Подожди! – я прикрылся веником, зашел в предбанник. Схватил девушку за руку, усадил на лавку. Харлова не сопротивлялась. Только глубоко дышала. Глаза затуманились, руки нервно подрагивали, перебирая мое белье.

Я придвинулся ближе, положил руку на ее колено.

– Петр Федорович… Петя – Татьяна еще больше задрожала – Что ты делаешь?

– Беру город на поток и разграбление – засмеялся я, наливая квасу – Вот выпей.

Пока девушка судорожно глотала напиток, я другой рукой стал расстегивать шнуровку на спине платья.

– Боже! Это же позор! – Харлова посмотрела на меня умоляюще и в то же время с надеждой.

– Попариться вместе позор?? – я оголил ее плечи, впился поцелуем в беззащитную шею. Девушка вздрогнула, застонала. Моя правая рука уже задрала ей подол и добралась до внутренней стороны бедра. Какая же нежная кожа!

Татьяна оказалась страстной и чувственной. Мне даже пришлось зажимать ей рот, чтобы заглушить стоны и не разбудить дом. Это было легко пока я был сверху. Но после первого раза, мы и правда пошли в парную. Ей потрясающая попка и колыхающиеся груди вызвали новую волну возбуждения. Я перевернул девушку к себе спиной и взял ее сзади. И вот тут она оторвалась по полной. Закричала, забилась.

Утешало меня лишь то, что дверь в парную я плотно закрыл и деревянная обивка стен глушила звуки.

– Петя, я больше не могу! – взмолилась Харлова, когда мы вместе бурно финишировали – Пойдем обмоемся и в спальню.

И действительно, пот с нас так и лился, каменка давала сильный жар. Я дернул дверь на себя… и ничего. Я еще раз дернул. Опять ничего.

– Заело!

– Боже мой… – Харлова вместе со мной уперлась ногой в стену, мы попытались открыть, но все было бесполезно. Дышать становилось все труднее, мы сели на пол. Тут было полегче.

– Это нам наказанные свыше… За грехи! – Татьяна заплакала, уткнулась мне лицом в плечо. Мы хватали ртом выгорающий воздух, а я думал про свои грехи. И первый из них – небрежение. Прежде чем идти париться, еще в первый раз, надо было проверить в какую сторону открывается дверь. Она разбухла и вот результат – мы сейчас угорим. Внутри поднялась волна гнева. Вот так, по-глупому умереть? Не сделав Дела?? Я встал и в остервенении начал наносить удары ногой по двери. Перед глазами все плыло, от жара кожа пошла сильно покраснела.

Татьяна уже лежала на полу, еле дыша, а я из последних сил бил и бил пяткой. И вдруг… дверь треснула! Одна из досок отскочила и в парную пошел легкий поток свежего воздуха. Он придал мне энергии. А я навалился и вырвал вторую доску. Дернул дверь и, наконец, смог отрыть ее.

Сразу вытащил Татьяну, которая была без созданания. Тут же облил ее водой из кадки. Она вскинулась, закашлялась. Девушка тоже была вся красная.

– Мы живы! Ты спас нас…

– Спас, спас – я еле стоял на ногах – Вот, приложи мокрое полотенце ко лбу и пойдем спать. О случившемся – молчок.

* * *
Башенные часы над зданием гауптвахты пробили семь утра. Я открыл глаза, потянулся. Чувствовал себя на удивление не так уж плохо. Рядом лежала Татьяна, ее синие глаза в упор разглядывали меня. Рука гладила шрамы на спине. Краснота на коже девушки спала, но все-таки еще была видна.

Я почувствовал вину. Сначала лишил невинности Машу, теперь сплю с Татьяной. Разве это то, ради чего я сюда был послан? Баня стала мне предупреждением.

– А если ребеночек будет? – внезапно спросила Харлова.

– Какой ребеночек? – по-глупому ответил я.

– Маленький такой – девушка прыснула, показала руками – Например, мальчик.

– Станет принцем – буркнул я, одеваясь. Еще детей мне не хватало. «… по бурлящей России он торопит коня…». Какой уж тут ребеночек?

– Неужто признаешь бастрюка? – вдова внимательно на меня посмотрела.

– И не одного – мысленно я ей ответил.

– Таня! – пришло время поменять тему – Пришли столяра дверь в бане починить. Да так, чтобы в следующий раз она открывалась.

Я быстро, пока Харлова не опомнилась, поцеловал ее в губы, быстро оделся и вышел из спальни. В коридоре сразу наткнулся на Колю. Выглядел он обеспокоено.

– Э… Петр Федорович – мальчик замялся – Вы не видели сестру? Она не ночевала у себя в комнате.

Вот еще засада. Как объяснить пацану про Татьяну? Та еще задача.

– Так, Коля – иди к себе. Татьяна Григорьевна скоро придет. Я ее послал в гошпиталь помочь Маше.

– Я слыхал – паренек нахмурился – Много пораненных привезли?

– Да, бой был жестокий. Так что если надумал сбежать и пострелять в наших солдат – сходи, погляди, как все выглядит потом.

– С той стороны тоже пораненных и убитых много – набычился Коля – И все под присягой.

– Ума много не надо присягать дурному делу – я отстранил мальчики идти дальше.

– Служить государыне вовсе не дурное дело! – выкрикнул Николай.

– А кому служит сама Екатерина? – я резко обернулся – Стране? Народу? Вовсе нет. Она служит барям! Дарит им поместья с рабами, раздаривает миллионы фаворитам. На эти деньги и детей крестьянских можно обучить писать да считать, гошпитали по городам наоткрывать – людей лечить…

Парень стушевался, покраснел. Повисло тяжелое молчание.

– Там… Васька-птичник ищет вас – выдавил из себя Коля – Голубь прилетел из Казани. Все по вашей задумке.

* * *
Хлопуша в коротком письме сообщал шифром, что до Казани добрался удачно. Нашел старых дружков по каторге. У них и остановился. Войск в городе нет совсем – одна гарнизонная рота. По всей губернии волнения – солдатские команды в разгоне, сам губернатор Брант сидит на «чемоданах». В народе поговаривают, что вывозит мебель в Москву. Большую власть в городе имеет «опальный от Екатерины» митрополит Вениамин. Хлопуша советовал мне связаться с ним.

Я еще рез перечитал расшифрованное послание. Надо писать Вениамину и брать Казань. А значит, требуется выезжать к войскам Мясникова. Дождаться новых пушек и сразу ехать. В дороге составить письмо митрополиту. Я про него слышал. Он был обвинен в сношениях с Пугачевым и в ходе следствия находился под домашним арестом. Екатерина уже несколько лет последовательно вычищает из высшего духовенства малороссов. Удаляет их в заштатные епархии и даже сажает под аресты, как митрополита Арсения, который резко выступил против секуляризации церковных земель. Тут явно имелось поле для интриг. Того же «ссыльного» Вениамина можно поманить патриаршеством. Синод и заседающие там иерархи – продавшиеся престолу с потрохами и подпевающие Екатерине – кость в горле всему черному и белому священничеству России. Они с радостью поддержат все мои устремления по ликвидации Синода.

Прошло несколько дней. Новости повалили как из рога изобилия.

Во-первых, Овчинников добивает остатки отряда Корфа. Происходит несколько мелких стычек возле Сеидовой слободы и Сакмарского городка. Правительственные войска рассеяны, частично взяты в плен.

Во-вторых, примчался посланник от Перфильева. Пал Яицкий городок. Безо всякого шифра Афанасий Петрович сообщал, что крепость удалось захватить в ходе ночной вылазки верных мне казаков. Убито больше пятисот солдат – остальные сдались. Рукой Шигаева была приписка, что в их верности есть сомнения, а захваченного коменданта Симонова он предлагает казнить, так как тот и в плену продолжает смущать умы казаков, утверждая, что я никакой не Петр III, а беглый вор Емелька Пугачев.

Я тут же отписал, что запрещаю убивать Симонова и требую его вместе с присягнувшими мне солдатами отправить в Оренбург. Одновременно предложил направить разъезды к Астрахани и Царицыну. «В малых силах». Посмотрим, что будет у нас с южным направлением. Позарез нужно «поджечь» Дон.

Хотел бы узнать, как Екатерина будет возвращать свои войска из Турции по разоренным провинциям, где в каждом селе – партизанские отряды, а в каждой деревне – свой Денис Давыдов да Василиса Кожина. Вторжение Наполеона – покажется легким приключением.

Третья новость, которая сваливается на меня после победы в Яицком городке – триумфальное возвращение Лысова и Мустофанова. Один взял все крепости верхнеяицкой линии, привез мне казну и пороха с ядрами. Второй – пригнал аж полторы тысячи человек заводских рабочих с пяти предприятий Демидова. От татарского старшины я также получаю целый обоз длинною в километр, в котором чего только нет – мортиры, единороги, сотни ружей. У меня появляется возможность создать и вооружить второй заводской полк. А также еще одну артиллеристскую батарею. Только вот где взять офицеров?

Делать нечего. Обоих – и Лысова и Мустофанова, не говоря уж о Перфильеве с Шигаевым, надо награждать. Также хорошо бы поддержать медалью раненых в госпитале. Это поднимает моральный дух. Вызываю к себе Авдея и даю ему задание сделать ордена.

– Это можно – соглашается выкрест – Вам бы, царь-батюшка, еще бы зимнюю корону. Видел ваш выезд на улицах. Можно красиво шапку украсить.

Корона и правда не налезала на меховой головной убор.

– Сможешь сделать вторую шапку Мономаха? Хотя бы подобие – поинтересовался я – Каменьев и злата дам.

– Попробую – Авдей даже не удивился – Но сначала рисунок сделаю. А какие ордена делать потребна?

– Красного знамени. Два вида. Трудового – с серпом и молотом. И боевого – с саблей и мушкетом. Двух степеней каждый.

Я опять решил не придумывать ничего нового. Если что-то хорошо работало в прошлом, то сработает и в далеком прошлом. Красные знамена и повязки в армии прижились. Даже некоторые офицеры, в целях сближения с солдатами, начали украшать себя крепом. Что уж говорить про бывших крестьян…

Нарисовав эскизы орденов и попрощавшись с Авдеем, я принимаю Неплюйводу. Художник закончил картину «Петр III принимает присягу у жителей Оренбурга». Написано все слегка гротескно, но живо так. Картина размером полтора метра на два, в деревянной раме. Прямо просится на стену. Там где висел парадный портрет Екатерины.

– Сколько хочешь? – интересуюсь я, разглядывая полотно.

– А сколько, царь-батюшка, не жалко – с хитрецой отвечает Неплюйвода.

Мне было не жалко тысячи золотых рублей. Огромная сумма для художника. Тот даже рот раскрыл.

– Плачу. Но с условием – я назидательно поднял палец – Нужно сделать с картины десяток литографий.

Неплюйвода смотрит на меня с непониманием. Я кличу из приемной Почиталина и когда он заглядывает, велю позвать Рычкова. Когда Петр Иванович приходит, я раскрываю обоим мужчинами секрет литографии.

– В немецких землях придумали сию новину. На отшлифованную пластину камня – можно однородного известняка – с помощью жирной туши наносится исходное изображение – я киваю на картину, которую с удивлением рассматривает Рычков.

Дальше я рассказываю, как после нанесения рисунка поверхность камня слегка протравливается серной кислотой. Протравленные участки легко смачиваются водой, но отталкивают краску, а на места, где был нанесен жировой рисунок, легко прилипает краска, но они не смачиваются водой. Литографский камень закрепляется в печатном станке. Исходное изображение смывается. Взамен валиком на увлажненный камень наносится печатная краска на основе олифы, пристающая лишь к непротравленным частям камня, в точности соответствующим рисунку. Бумага посредством станка плотно прижимается к покрытому краской литографскому камню. Таким образом, на оттиске рисунок получается покрытым краской, а фон остается белым.

– Неужто немчины такую диковину придумали? – удивляется художник.

Вообще еще нет. Только лет через двадцать Алоизий Зенефельдер в Богемии сообразит, как делать литографии (хотя все для этого – кислота, туш – есть и сейчас). Но Рычкову и Неплюйводе об этом знать не надо.

– Они, они. Используй вместе Петром Ивановичем деньги за картину на создание литографной мастерской. И я вас возблагодарю дополнительно.

– Может, стоит начать с простой печатной типографии? – осторожно спрашивает Рычков.

Типография нужна. Очень нужна. Но я надеюсь, что она у меня будет. И не одна. В Казани. Нет смысла вкладываться в ее создание здесь.

– Надо все крепко обмыслить – согласно киваю я – Пока делайте, как я велел.

Глава 13
– Ты посмотри что делается!

Два лакея тайком наблюдали из приоткрытого окна дворца, как на гатчинском плаце бушевал Павел I.

– В пятой шеренге капрал – коса не по мерке. За фронт! Сей же час за фронт!

Капрала подводят к Павлу.

– Что у тебя на затылке, дурак?

– К-коса, ваше высочество – заикаясь, произносит солдат.

– Врешь! Хвост мышиный. Мерку!

Подают палочку для измерения кос. Павел лично меряет.

– Вместо девяти вершков – семь! Букли выше середины уха. Пудра ссыпалась, войлок торчит. Как же ты с этакой прической во фронт явиться смел?!?

Лакеи переглядываются.

– Что это он так зверствует?

– Вестимо что. Письмецо его папаша прислал. А Панин перехватил. Да все известно стало, весь двор шепчется.

– Побойся бога! Какой же Емелька ему папаша? Петра Федоровича аж 11 лет назад как Орловы удавили.

– А вот и нет! Сбег он. Как бог свят, сбег. А тепереча, наскитавшись по Рассее под именем Емельяна Пугачева, решил вернуть себе престол. Зовет, вишь, сынка то к себе. А немка то не пущает. Вот он и бесится.

Павел тем временем продолжал бушевать:

– Букли долой! Косу долой! Все долой!

Срывает с капрала парик и топчет ногами.

– Срам! Срам! Срам! Бить нещадно! Двести… триста… палок!

Капрал падает в ноги:

– Ваше высочество, двадцать лет на службе! На штурме Кёнигсберга ранен… И как собаку, шпицрутенами! Уж лучше расстреляли бы!.. Батюшка, смилуйтесь!..

Солдаты хватают капрала и тащат в дверь экзерциргауза.

Лакеи крестятся.

* * *
Награждения орденами Боевого красного знамени провожу 10-го ноября. К этому времени в город возвращаются Перфильев с Шигаевым и большей частью казаков. На площади становится довольно тесно. Лысов с Мустафановым получают награды первыми. Потом орденами второй степени я награждаю отличившихся бойцов. Для этого пришлось затребовать заранее со всех военачальников письменные представления. С описанием подвигов. С самого начала систему надо сразу правильно ставить.

Дальше идут полки Овчинникова и Чики, вместе с ними самими. Наконец ордена получают Перфильев и Шигаев, а также некоторые казаки из тех, что атаковали ворота Яицкой крепости изнутри. Военные и народ довольны. Одним вместе с наградами я выдаю по золотому рублю из казны. Для вторых – бесплатное развлечение и возможность покричать «ура».

Торжественную церемонию совмещаем с присягой, которую в присутствии священника Михаила дают солдаты яицкого гарнизона, а также казаки и киргизы из Гурьева. Последние привезли по моей просьбе три бочки самой настоящей нефти. Ее в некоторых местах можно добывать открытым способом – вычерпывая «кровь земли» из разломов.

Что значит нефть для моих планов? Это возможность построить перегонный куб а-ля примитивный «чеченский самовар» и получить зажигательные снаряды, а также «коктейли Молотова». Денатуратов, я конечно, сейчас выделить не смогу. А вот керосин и дёготь смешать можно. Но мне же триплексы немецких танков коптить не надо… Поэтому обойдемся упрощенной версией.

После награждения, сразу, без раскачки собираю Военный совет. Да, без «основного состава» в виде Подурова, Мясникова и Чумакова, зато от иноверцев первый раз приходят Юлай Азналин и хан Нур-Али.

– Его императорское величество, Петр Федорович! – Почиталин успевает объявить мой приход в кабинет, все встают, кланяются.

Сегодня для важности я надел корону – надо было произвести впечатление. Лысов открыл рот, Перфильев посмотрел с уважением, остальных – тоже проняло. Разве, что Чике-Зарубину было смешно. Но он это скрывал и старательно пучил глаза.

– Садитесь ближе – я достал карту и положил ее на стол.

Начать решил с того, что разверстал новые отряды казаков и солдат. Объявил о создании 2-го заводского полка – туда отправились рекруты, которых привел Мустафанов.

– Кого офицерами ставить? – поинтересовался Овчинников.

– Пока инвалидов из старых солдат яицкой крепости – тяжело вздохнул я. Кадровый голод был жутким.

Кроме того создавался и 5-й казачий полк под руководством Перфильева.

– Афанасий Петрович – я посмотрел на полковника – Бери себе гурьевских казаков, а також новых башкир, что пришли с Уфы. Верстай их в сотни, слаживай – я покопался в столе, выдал авдеевский серебряный знак с серпом и молотом.

Перфильев благодарно кивнул, с удовольствием нацепил на себя ленту. И тут же задал очень правильный вопрос:

– Какова же диспозиция наша на зиму, царь-батюшка? Слыхал, что Подуров на Самару пошел, а Мясников на Казань…

– План таков – тяжело вздохнул я – Самое важное после взятие крепостиц верхне-яицкой линии, вижу в походе на Урал и далее на Сибирь.

Военачальник обалдело на меня посмотрели.

– Заводы демидовские, да богатства сибирские – зело важны для нашего дело. Треба взять Уфу, а далее Златоуст и Челябинскую крепость. Самое важное кроме заводов и крепостей – Ирбит. Там сами знаете, вторая по величине в стране ярмарка, огромные деньги…

– А Екатеринбург с Тобольском? – спросил Овчинников.

– Никуда они не денутся от нас. На дело сие отряжаю вас.

Я киваю Лысову и Шигаеву.

– У вас, два самых боевых полка в войске. Экзистированные, пополненные… Дам пушек, бомбардиров из заводских подберете – поди есть старички державшие банник в руках. Идете на Уфу и далее как указал. После разгрома Корфа у сибирского губернатора много войск не будет – справитесь.

– А как же Дон?

– Царицын нужен и далее на Москву.

– Казань не взять, идем на Самару!

Полковники загалдели. Лишь кочевники дисциплинированно молчали. Юлай Азналин и хан Нур-Али смотрели на меня насупившись. Догадались о моем маневре. Казакам я не стал говорить – но если освобождать Уфу башкирами, то дальше про этот регион в составе Российской империи можно забыть. Потом его придется завоевывать заново. Поэтому новых башкиров в составе полка Зарубина я заберу на Казань.

– А ну цыц! – я прихлопнул рукой по столу – Вы на царском совете, а не на базаре.

Я задумался, полковники замолчали.

– На западе план таков. Казань нужна – кровь из носу. Это Волга, это зерновые склады. Максим Григорьевич – я повернулся к Шигаеву – Сколько у нас харча и припаса в городе?

– На десять днёв – вместе Шигаева ответил хмурый Творогов – Твои фискалы присылают подводы с барских деревень, но сейчас метели, крестьянин по избам сидит.

– Вот! Нам Казань нужно брать ибо здеся голод скоро будет – я назидательно поднял палец – Особля если 2-й заводской полк останется. Объедят и обдерут Оренбург как липку.

Полковники тяжело вздохнули.

План у меня был. Еще будучи Хранителем, я проигрывал в голове разные сценарии.

– После взятия Казани, надо брать Самару и Астрахань. И держать эту линию колик возможно, созывая казаков с Дона. Верстать полки, лить пушки. И только укрепившись как след, двигать на Москву.

– Так Катька нам и даст укрепляться – хмыкнул Лысов – Рождества не наступит, нового Кара пришлет. А то и двух.

– Игнат-казаков надо звать – Перфильев почесал затылок – А також северных староверов.

Опять посыпались предложения, часть из которых была весьма дельная. Хорошую идею высказал Юлай Азналин – пустить загоном малые отряды кочевников из башкир и киргизов к Москве. Это задержит «нового Кара». Пока он за ними будет гоняться – у нас будет время укрепиться на линии Астрахань-Самара-Казань. Единственное, что я указал кочевникам, взять клятву на Коране, что не будут грабить крестьян – только дворянские поместья.

* * *
В казематах Тайной экспедиции Сената пахло привычно – кровью, испражнениями и… страхом. Шешковский втянул в себя воздух, прикрыл глаза. Да… именно такой запах у власти. Некоторые неопытные экзекуторы Тайной экспедиции во время допросов держали у лица надушенные платки. Но Степан Иванович – никогда. Бывало даже, что сам брался за плети или клещи, прижигал горящим веником – и всегда, нюхал, чем пахнет «подопечный». Если вместе с горелой плотью Шешковский чуял ужас… дело удавалось закрывать быстро.

Новый подопечный пах чем угодно, только не страхом. Извивался на дыбе, ругался, даже плевался кровью из прокушенной щеки. Потом сомлел.

– Митрич, давай еще десятку, с вывертом, как ты умеешь – обер-секретарь кивнул пожилому, сгорбленному кату. Тот взял вымоченную в соляном растворе плеть, взмахнул ею. И тут дверь открылась и пыточную, постукивая тростью, вошел Александр Алексеевич Вяземский. Генерал-прокурор был одет в красный приталенный кафтан с расширяющимися от талии полами – жюстокор.

Шешковский и копиист тут же вскочили из-за своих столов, поклонились. Краем глаза Степан Иванович с завистью заметил огромный голубой бриллиант на безымянном пальце Вяземского.

– Ваше сиятельство! – обер-секретарь подошел ближе, разглядывая лицо начальника. Александр Алексеевич был нечастым гостем в подвалах Тайной экспедиции.

– Все вон! – коротко приказал генерал-прокурор – Кроме тебя, Степан Иванович.

Копиист и палач вышли, тихонько притворили дверь. «Подопечный», разумеется, остался. Он был в спутанном сознании и лишь рычал от боли.

– Это он? – коротко спросил Вяземский.

– Так точно-с, яицкий казак Авилов. Читал «прелестные» послания Пугачева на Москве. Был пойман и доставлен в столицу. Первый день допрашиваем. Занялся лично-с. В связи с особой опасностью.

– Особая опасность движется к Казани! – пристукнул тростью обер-прокурор – А ты Степан, должен быть на пути в губернию. С отрядом особых людишек, как ты мне докладывал ранее.

Шешковский смешался. Ему совершенно не хотелось трястись в развальнях, мерзнуть от холода и рисковать быть пойманным пугачевцами. Одно дело пообещать Екатерине и Вяземскому лично разобраться (от обещал – никто не обнищал). Другое дело – ехать по зиме по опасному сибирскому тракту.

– Ваше сиятельство, сей казак зело опасен. Могут быть сообщники… Вот посмотрите – обер-секретарь достал из ящика стола лист бумаги с печатью в виде воющего волка – Указ о воли Пугачева. Составлен весьма-с изящно, с расчетом на ажиотацию у крепостных.

– Я и без тебя знаю об сём – Александр Алексеевич резким движением выхватил документ из рук Шешковского – Каждый день приходят сведения о волнениях крестьян. То в Воронежской губернии полыхнет, то в Тамбовской… Двор гудит, императрица каждый день требует меня на доклад. А что делает глава Тайной экспедиции? Лично кнутобойничает какого-то казака. Корень надо выжигать, Степан Иванович, корень! А не побеги резать. Сей же час собирайся в Казань. Немедля!

Обер-секретарь поклонился, скрывая злую гримасу. Хорошо Вяземскому командовать. Это не его в глухом лесу на пики будут поднимать повстанцы.

В дверь осторожно постучали.

– Ну что там?! – раздраженно крикнул обер-прокурор Сенета – Я же приказывал не беспокоить.

– Ужасное известие, ваше сиятельство – в дверь просунулась голова одного из главных экзекуторов – Курьер от губернатора Бранта. Генерал Кар разгромлен.

Это известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Вяземский схватился за сердце, Шешковский за голову.

– Полная конфузия! Генерал убит, войска погибли…

– Пшел прочь! – обер-прокурор замахнулся тростью, голова исчезла. Александр Алексеевич сделал шаг вперед, схватил левой рукой за галстук-жабо Шешковского – Сейчас же езжай в Казань, сукин ты сын! И ежели, не вернешься с хорошими известиями – можешь и вовсе не возвращаться!

Вяземский прижал экзекутора к стене, сдавил горло.

– Ва-шшш-е сиятельство! – прохрипел обер-секретарь – Помилуйте!

* * *
– Петр Федорович! Радость моя ненаглядная!!

Маша настигла меня в коридорах оренбургского госпиталя. Я приехал к Максимову сделать прививку от оспы, которую доктор уже наловчился ставить совершенно безопасно для вакцинируемого, а также дать указания по устройству палат для больных и производству эфира. В первую очередь требовалось разделись инфекционных пациентов от всех остальных. Затем требовать обязательно санобработку помещений. Карболки в природе еще не было, но щелочь и хвоя – были вполне доступны. Эфир сделать тоже не представлялось особой проблемой – смешать водку 3–4 перегонки (сиречь спирт) и серную кислоту. После чего перегнать смесь при температуре 150 градусов по Цельсию. На выходе – анестетик, который вводят с дыханием.

Удалось в очередной раз поразить Максимова. Тот вцепился в меня как бультерьер. Как сделать градусник? Где достать серную кислоту? На меня посыпалась масса вопросов. С большим трудом удалось отговориться награждением. Я же заодно привез ордена Боевого красного знамени для раненых казаков.

Стоило только выйти из одной палаты в другую – меня поймала румяная Маша. Охранники Никитина остались на входе в госпиталь, поэтому мы были совсем одни.

– Мочи нет в разлуке быть – Маша вытерла слезу – Батюшка не отпускает к вам в дом, говорит, больных слишком много, а сестер-милосердия мало. Хотя бывших дворянок нынче много! Просятся к тяте работать.

Почему Максимов не отпускает дочь – было понятно. Боится за нее. Доктор то сам из разночинцев, долго состоял при дворе и явно питает симпатии к аристократии. Той аристократии, которая уничтожается у него на глазах.

– Может он что подозревает? – осторожно поинтересовался я.

– Нет, что вы! Я все храню в тайне – девушка прикоснулся к сердцу – Только вот думаю с Татьяной Григорьевной поделиться своей радостью, как вернусь в дом!

У меня в голову ударил набат.

– Ни в коем разе! – я замотал головой – Пущай все остается как прежде токмо между нами двоими!

Глаза девушки так сияли, что меня охватили сомнения. Не выдержит. Проговориться! И я решил ударить тяжелой артиллерией. Тютчевым:

Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои – Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне
Я внимательно смотрю на Максимову. Она приоткрыла ротик, задышала.

Безмолвно, как звезды в ночи, – Любуйся ими – и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь!
Девушка схватила за руку, впилась в меня глазами.

Взрывая, возмутишь ключи, – Питайся ими – и молчи. Лишь жить в себе самом умей – Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, – Внимай их пенью – и молчи!..
– Боже! Это прекрасно!«…мысль изреченная есть ложь»… Как точно и красиво! Стихи достойные Петрарки и Шекспира!

Вообще Тютчев покруче Петрарки будет. Ну да ладно. Я лишь покивал головой.

– Я буду нема как рыба! Клянусь вам, Петр Федорович! Только скажите, как сей стих именуется?

– Силентиум. Сиречь молчание – я прикладываю указательный палец к пухлым губкам девушки

* * *
После госпиталя еду в церковь. У некоторых казаков в городе есть семьи. Рождаются дети. Меня первым делом зовут на крестины в крестные отцы. Покумиться с царем – что может быть лучше? Это понимают и военачальники. Лысов с Шигаевым уже подкатывали насчет женитьбы. Обещали подобрать в станицах крепкую, здоровую казачку. Не исключено, из своей родни. Если насчет крестин я не сопротивлялся – этот обычай не накладывал на меня особых обязательств, то полковников с их идеей я моментально развернул на выход.

– Императоры на казачках не женятся – усмехнулся я – Царевну буду искать себе, в заграничных странах.

– Наследничек нужен поскорее – в дверях начали уговаривать меня полковники – А ну как немка умучит твоего сыночка Павла? Поди родила других тишком от любовников-фаворитов… Их на престол и посадит.

Вообще то и насчет Павла были сомнения. Екатерина родила его после десяти лет брака, когда все при дворе были уверены в бесплодности Петра III Появился ребенок – сюрприз! – ровно через 10 месяцев после того, как в Санкт-Петербурге появился красавец Сергей Салтыков. Стоит ли удивляться, что Петр III так жестко обращался с Екатериной?

После убийства мужа, у императрицы родилась княжна Анна (от фаворита Понятовского, который сейчас на минутку – король Польши) и потом еще две детей – Алексей Бобринский (от Орлова) и Елизавета Тёмкина (от Потёмкина). Впрочем, последней только предстоит появиться на свет. Григорий пока еще взбирается на Олимп. Известен исторический анекдот. Потемкин встретил на лестнице Зимнего дворца Орлова. «Что нового при дворе?» – спросил «циклоп». Орлов пожал плечами: «Что тут может быть нового? Ты поднимаешься, я иду вниз».

– Бурьян в поле – рви без милости! – я перекрестился. Жестокий век – жестокие нравы – Порешим бастардов. А також всех ее полюбовников.

Другого полковники от меня и не ждали. Покивали.

– А с самой амператрицей шо? – невежливо поинтересовался Лысов.

– Постриг и в женский монастырь – ответил я – Пущай замаливает грехи.

Закончив с крестинами, заезжаю в «фискальный» дом. Тут кипит работа. В город съехалось уже с полусотни грамотных староверов из людей Сильвестера. Они здорово самоорганизовались. Заправлял в доме всем бывший староста одной из деревень – кряжистый, 50-ти летний мужик с окладистой бородой – Димьян Бесписменный. Не знаю, почему у него была такая фамилия – письменностью староста владел дай боже каждому. С момента появления в Оренбурге завалил меня прожектами о том «как нам обустроить Россию».

Стоило мне только появится у фискалов, как Бесписьменный попытался по старинке повалиться в ноги.

– Погодь, Димьян Савельевич – я успел подхватить мужика – Поклона вполне хватит.

– Царь-батюшка! Мы токмо из глубокого уважения к тебе! Ты же волю нам дал.

Хитрован! Уже и льстить научились. Хотя в народе меня уже и называли «царь-освободитель».

– Ну рассказывай. Как у вас тут дела? – я прошел в кабинет старосты, который остался почти нетронутым после какого-то сбежавшего дворянина.

Бесписьменнный стал долго и велеречиво описывать мне сложившуюся ситуацию, жаловаться на Творогова, который выделяет «мало кормов на моих людишек, а жалование так и вовсе задерживает». Приходится посылать за главой города.

Уже вместе мы долго и бестолково обсуждаем план «продразверстки», разглядываем и разрисовываем карты губернии. Уездную систему я решил оставить старую, с податями тоже появилась первая определенность. За месяц удалось собрать с податных деревень деньгами и оброком десятину примерно на три тысячи.

– Почему не платишь жалование фискалам? – попенял я Творогову – Деньги же есть!

– Подождут – пошел в отказ воевода – Стены и ворота после Корфа чинить надо? Закупки зерна в склады ты повелел делать? Повелел. Також деньга ушла. Еще и выгребные ямы, жемчужные станы, с заводов обозы с ядрами пришли… Ох, грехи мои тяжкие!

Да, порох нужен был как воздух. А значит требуется еще больше селитры. С санитарией тоже надо что-то делать. Начали считать цифры. У Творогова в городском бюджете образовался небольшой дефицит, который мне пришлось покрыть уже из царской казны. Прямо ностальгия охватила. Вечная российская проблема центр-регионы, дотационные области, трансферты…

– Что с земельным реестром? – в конце совещания я задал самый важный вопрос.

– Готовимся, царь-батюшка – ответил Бесписменный – Шагомеры какие ты повелел делать, заказали столярам городским. Роспись ближайших деревень – сделали. По весне, как снег сойдет, помолясь, начнем.

– Сначала спытайте все зимой на каком-то одном селе – я не решился употребить незнакомое слово «тренировка» – Вам учеба будет, а крестьянам в привычку станет.

Мужчины согласно покивали.

– Казачьи деревни тоже вписывайте – продолжал я – Они хоть и неподатные, а поделить землю и записать где чье – надо. И вот что еще – я побарабанил пальцами по столу. Решение сложное, но необходимое – Будем брать подать за межи внутри общинной земли. 1 копейку за десятину. Хоть казаки, хоть крестьяне…

Творогов осуждающе покачал головой, Димьян открыл рот.

– Знаю, знаю, что вы супротив. Но иначе хозяйствовать неможно. Пущай со старостами решают, меняют земельку так, чтобы межей не было! На том стою и стоять буду!

Чересполосица – огромная проблема России. Пахать нормально нельзя, удобрять «кривую» землю тоже никто не будет. Какой уж тут севооборот, аграрные технологии…

– И учитесь, учитесь, учитесь – я перефразировал слегка тезис Ленина – По весне мне нужно будет еще человек двести-триста землемеров и учетчиков. Посылайте в дальние староверские скиты весточки, делайте, что хотите, но родите мне людей….

Советники засмеялись, оттаяли. Еще больше они подобрели после того, как я обоих наградил орденом Трудового красного знамени.

– Какой почет, батюшка! – Бесписьменный опять попытался повалиться в ноги. Пришлось снова ловить. Творогов же с удовольствием рассматривал награду.

Воспользовавшись моментом, я быстро свернул совещание и отправился в торговый квартал.

Тут я встретился с купцом первой гильдии Сахаровым. «Пролетные» грамоты негоцианты уже получили, но пока сидели с ними тихо, смотрели чья возьмет.

– Ждем пока санный путь установится твердый – вздохнул Сахаров – А потом пойдем до Казани и Самары. Посмотрим как расторгуемся. Царь-батюшка, дай вожжей, чтобы не пограбили нас разбойники.

– Сопровождающих дам – усмехнулся я – А про санный путь другому сказки сказывай. Уж месяц как ездят.

– Реки еще твердо не встали – заспорил купец – Можно провалиться.

– Ладно, страх ваш понимаю. Но и ты влезь в мои сапоги. Шелк мне нужен. В тех складах, что Шигаев забрал шелка не было. Спрятали поди где. Найди локтей триста и отвези к моему дому. Татьяне Харловой.

Я решил сделать пробный воздушный шар. Удовольствие дорогое и малополезное – подъемная сила теплого воздуха от костра очень маленькая, но пацана поднять в небольшой плетеной корзине – вполне можно. Особенно если поставить в корзину небольшую жаровню с мокрой соломой.

Паренек может разглядывать в подзорную трубу порядки противника на поле боя. А большего мне пока и не надо.

– Ох, царь-батюшка, раззоришь ты нас – запричитал Сахаров – По миру пустишь, от глада сгинем…

– Хватит, Петр Алексеевич – остановил я купца – На брюхо свое посмотри, да на пуза дружков своих по гильдии… Сгинут они! А ежели по-плохому хочешь…

– Нет, что ты, Петр Федорович, все сделаю! Не изволь беспокоиться.

– То-то же! И про людишек моих не забудь, кои с вами в заморские страны отправятся.

Вот их то, агентов будущих у меня не было от слова совсем. Но Сахарову этого знать не надо было.

* * *
Последний мой визит за день состоялся в оренбургскую тюрьму. Тут содержались офицеры, которых привезли Перфильев с Шигаевым из Яицкого городка. Включая коменданта Симонова, подпоручика Полстовалова и… капитана Крылова – отца знаменитого баснописца. Всех военачальников я велел рассадить по одиночным камерам и как следует промариновать изоляцией. Таким способом я учел итоги вербовки предыдущих офицеров – часть из которых пошла на виселицу просто по причине «и на миру смерть красна».

Начал с самого непримиримого. И это был вовсе не Симонов.

– Андрей Прохорович, здравствуй – я сам, не чинясь зашел в камеру Крылова, сел на лавку. Узколицый, сутулый капитан остался стоять возле зарешеченного оконца. И даже отвернулся.

– Не хотите говорить со своим царем…

Крылов лишь фыркнул.

– Понимаю. И зла не держу. Вот, смотрите, я вот вам письмецо от жены принес – положил на небольшой дубовый стол уголок, сложенный из серой бумаги. Казаки Шигаева по моей просьбе объехали несколько домов в Оренбурге и к моему удивлению таки разыскали не просто супругу Крылова, но и его 4-х летнего сына! Семья бедствовала, так что моя помощь пришлась очень кстати. Будущего баснописца я приказал приставить курьером в фискальный дом, его мать отправилась в артель Харловой шить знамена и шинели.

Крылов повернулся ко мне, схватил письмо. Стал жадно вчитываться в строки.

– Ее рука… Боже… Они живы!

– Андрей Прохорович, может присядешь? – я кивнул Никитину, что стоял в дверях, поигрывая кинжалом.

– Ну а как кинется? – Афанасий тяжело вздохнул.

– Не кинется – я достал пистолет, взвел курок.

Никитин пожал плечами, вышел. Но дверь оставил открытой. Крылов же поколебавшись, сел на лавку напротив меня.

– Я, Андрей Прохорович, мог бы притащить за волосы в казематы эти твою супружницу. И ребеночка…

Крылов сжал кулаки, заскрежетал зубами.

– И ты бы сам, побежал впереди упряжки, учить моих солдат – я развел руками – Но видишь, я этого не делаю. А все почему?

– Почему?

Капитан начал играть в мою игру.

– Потому как хорошие намерения плохими делами не делаются! Но на добрые дела всегда найдутся верные помощники.

– И каковы же ваши добрые намерения? – ядовито произнес Крылов – Воля для всех?

– Вы же сами из обер-офицерских детей, Андрей Прохорович. Крепостными никогда не владели. И вам должно претить устройство страны, где людьми торгуют как скотом. Вы поди и про Салтычиху слыхали. Да и по дворянским поместьям ездили – таких Салтычих через одного видали…

– Ну так уж и через одного! – включился в мою игру капитан – В стране есть закон. Пусть и плохой, но закон. Вы же все рушите, изничтожаете…

– Где же изничтожаю? – удивился я – Вот сыночек ваш. Колик ему? Пять годков? Приставлен мною к делу – служит фурьером при фискальном доме. Ах, вы не знаете, что за дом? Специальное учреждение, крестьянам земельку верстать, да подати собирать. Все у меня как в годном государстве – только без рабства, понимаете? Без жирующей аристократии. По правде и також по закону.

Мне пришлось потратить три часа уламывая Крылова. Да еще по два на Симонова и подпоручика Полстовалова. К каким только ухищрениям я не прибегал. Сулил большие звания, денежную помощь семье, показывал пачку бумаги, на которой была надпись «Акты и Законы». Слава богу никто из арестантов не попросил глянуть мой недописанный судебник. Иначе бы засмеяли. Убеждал, уговаривал и таки уломал. Всех троих. Без присяги, без слова и только всего на год. Но все трое добровольно в итоге пошли во 2-й заводской полк офицерами. Домой я пришел в первом часу ночи и просто упал на кровать. И тут же понял, что она не пуста. В уголке, свернувшись в клубочек спала Татьяна. Я лег, рядом, обнял ее и тут же провалился в «объятия Морфея».

Глава 14
Екатерина только что вернулась из Царского Села, куда выезжала с Васильчиковым на тетеревиную охоту. Поездка, длившаяся пять дней, была не особенно удачна. Во-первых, фаворит был, так сказать, не в своей тарелке: он позволял себе дерзить Екатерине или, наоборот, падал к её ногам в раскаянии. Да что Александр Семёнович! Весь двор был в нервическом состоянии. Дамы плакали, кавалеры ходили грустные. Во-вторых, в покоях Екатерины было не особенно тепло и дымили печи. Дворцовый трубочист запил, императрица лично приказала пороть его на конюшне. В-третьих, и сама охота, кроме чрезмерно льстивых услуг егерей и свиты, не могла принести ей радости. Так, в Баболовском парке Екатерина дала всего пять выстрелов, из коих три, по её предположению, она наверняка промазала, а между тем, как доказательство её удачной стрельбы, ей преподнесли шесть убитых тетеревей.

– Но ведь я всего пять раз выстрелила…

– Это ничего не означает, ваше величество. С одного выстрела вы, государыня, срезали сразу двух сидевших на березе птиц. Это-то удивительно! – с жаром тряс головой и жирными щеками Лев Нарышкин – С вашим величеством могла бы соперничать лишь одна богиня Диана.

Екатерина, изумленная таким лганьем, взглянула на льстеца с ненавистью. Предатели. Кругом одни предатели и лжецы.

Вызванный из деревни Бибиков сидел в приемной Екатерины как на иголках. За его смелые суждения императрица стала относиться к нему с некоторой холодностью, и вот он вызван ко двору. К чему бы это? Неужели на Пугачева пошлют?

– И чтоб на глаза ко мне не дерзнули показываться! – крикливо говорила Екатерина расстроенному графу Чернышеву, собиравшему со стола подписанные государыней бумаги. Когда императрица давала важные распоряжения или кого-либо распекала, голос её был властный, отрывистый.

– Это ты мне подсунул этого Кара, Захар Григорьич. И генерала Фреймана також! Не поправили дело, а напортачили! Что скажут иностранные при нашем дворе послы? Какую эху будет иметь за границей все это? Позор! Просто позор.

– Государыня, вы же сами изволили знать, – оправдывался Чернышев – Все опытные генералы на турецкой войне…

– А вот опытный генерал! – воскликнула Екатерина, выходя из кабинета и показывая на Бибикова, у которого сразу вытянулось лицо и стало замирать сердце. «Ой, пошлют меня кашу расхлебывать!» – с горечью подумал он.

– Ваше величество! – Бибиков подскочил со стула, поклонился – Я сей же час готов…

– Мало войска у тебя? – императрица продолжала разговор с Чернышевым – Забери часть с Польши. Там сейчас подуспокоилось. Какие полки ты намерен послать против этой зловредной толпы каналий?

– Сей вопрос еще не решался, – пожал плечами Чернышев, грустно разглядывая Бибикова.

– Пошли-ка Бранту конногвардейский и гусарский полки, а також кирасиров. Они быстро дойдут до Казани и дадут укорот маркизу.

Бибиков с Чернышевым с удивлением воззрились на Екатерину. Какой еще маркиз?? Императрица нервно засмеялась, обмахнулась веером.

– Да, трех-четырех полков будет достаточно. Ты Александр Ильич, голюбчик, – обратилась она к Бибикову – Как бы действовал против этой заразы?

– Самым решительным образом, матушка – браво ответил генерал – Но четырех полков будет маловато!

– Собирай коллегию, Захар Григорьич – Екатерина посмотрела на Чернышева и сменила гнев на милость – Надо бы обсудить все в подробностях. Чтобы конфузу опять не случится.

На коллегии весь генералитет сидел как в рот воды набрал, уткнув носы в бумаги. Только Вяземский преданными глазами, со льстивым бессмыслием, взирал на императрицу.

– Я позволю себе спросить вас, господа сановники – снова зазвучал голос Екатерины; она вынула из бисерной сумочки раздушенный носовой платок, зал наполнился благоуханием. Юный черноволосый паж сладострастно потянул ноздрями воздух, ему вдруг захотелось чихнуть, со страху он обомлел, крепко-накрепко закусил губу и весь содрогнулся. Его товарищ скосил на него озорные глаза. Граф Строганов повел в их сторону прихмуренной бровью.

– Я спрашиваю вас, господа, как быть? – вскинула императрица голову – Поскольку Оренбург занят, вся губерния остается без управления. Не направить ли туда второго гражданского губернатора?

– Я полагал бы, матушка, – заметил негромко князь Григорий Орлов – Раз уж мы посылаем туда генерала-аншефа, все управление краем поручить Бибикову.

– Я склонен поддержать эту идею, – откликнулся обер-прокурор Вяземский – Ибо все тамошние места заражены ныне возмущением и не могут без воинской помощи управляемыми быть.

– Против сказать ничего не нахожу – проговорила Екатерина. – Прошу пригласить генерал-аншефа Бибикова.

Внешне бодрый, жизнерадостный, но очень бледный, с александровской лентой через плечо, вошел Бибиков. Поклонился, занял указанное ему императрицей кресло. За окнами дворца бушевала вьюга. Снежные космы, как беглый пламень, плескались по зеркальным стеклам. В зале сумеречно, хотя был полдень.

Ливрейные слуги запалили горючие нити, которые вились от светильни к светильне всех ста пятидесяти свечей, и обе люстры вспыхнули, как рождественские елки. На длинном столе заседания зажгли кенкеты – фарфоровые масляные лампы. Четыре лакея в белейших перчатках подали государыне и всем присутствующим горячий чай в расписных гарднеровских чашках. Екатерине прислуживал сам граф Строганов.

В огромном зале было довольно свежо. Императрица поеживалась, зябко передергивая плечами, дважды кашлянула в раздушенный платочек. Григорий Орлов сорвался с места и ловко накинул на её плечи пелерину из пышных якутских соболей.

Екатерина посмотрела по-холодному на Чернышева, что не распорядился как следует протопить печи, сказала Орлову: «Мерси» и потянулась к горячему чаю. Чернышев понял недовольство императрицы.

Перестав преданно улыбаться, он пальцем подманил мордастого лакея, что-то сердито шепнул ему и, поджав сухие губы, незаметно лягнул его каблуком в ногу. Тотчас запылали два огромных камина.

– Разрешите, ваше величество, – сказал Вяземский, приподнявшись и щелкнув каблуками.

Екатерина, у которой рот был занят вкусным печеньем, кивнула головой.

Один из секретарей с благородным лицом и осанкой, стоя возле своего пюпитра, звучным баритоном стал читать проект манифеста по поводу разгоревшегося мятежа. Екатерина послала через стол Бибикову записку:

«Прошу слушать внимательно».

Когда чтец дошел до места, где Пугачёв уподоблялся Гришке Отрепьеву, граф Чернышев попросил, с разрешения Екатерины, еще раз повторить этот текст.

«Содрогает дух наш от воспоминания времен Годуновых и Отрепьевых, посетивших Россию бедствиями гражданского междуусобия… когда от явления самозванца Гришки-расстриги и других ему последовавших обманщиков города и села и огнем и мечом истребляемы, кровь россиян от россиян же потоками проливаема…»

– Разрешите, великая государыня, – поднялся Чернышев, знаком остановив чтение – Нам с князь Григорием кажется, что никак не можно уподоблять сии два события – возмущение древнее и бунт нынешний Пугачёва.

– Ведь в та поры, матушка, – подхватил с места князь Орлов – Все государство в смятенье пришло, вкупе с боярством, а ныне одна только чернь, да и то в одном месте. Да этакое сравнение разбойника Пугачёва с ложным Димитрием хоть кому в глаза бросится, оно и самих мятежников возгордит.

– Мне пришло в идею сделать подобное сравнение – сказала Екатерина – Только с тем намерением, чтобы вызвать в народе самое большое омерзение к Пугачёву. А також к отказным письмам, что пишут некоторые дворяне из офицерство. Это мерзко, мерзко! Но я еще раз готова над сим местом призадуматься и, ежели сочту нужным, допущу перифразм.

Потом была оглашена инструкция Бибикову, по смыслу которой он посылался в неспокойный край полновластным диктатором. Также давался открытый указ, по которому ему подчинялись все краевые власти: военные, гражданские, духовные.

Уже на выходе из совещания, Екатерина успокаивала генерала.

– Ну вот, Александр Ильич, все устроилось. Оказывается уже два полка – кирасирский и карабинерский – двигаются и поспешают к Казани. Пехотинцев дать тебе пока не можем.

– А как же гвардия? – рискнул Бибиков – А пушки?

– Гвардия нужна в столице – холодно ответила Екатерина – Но и шести конных полков тебе будет достаточно, чтобы победить мятежников. Пушки возьми в Казани. Собирай також по дороге дворянское ополчение. В том тебе моя полная воля.

Бибиков тяжело вздохнул, низко опустил голову. Генерала мучили плохие предчувствия.

* * *
Выступление на Казань я назначил на 25-е ноября. К этому времени Лысов и Шигаев уже ушли завоевывать Уфу, а от Мясникова с Подуровым пришли вести о взятии Бузулука и Бугульмы. Я тут же приказал устроить народный праздник – палить из пушек, жарить быков, выкатить на площадь бочки со спиртным. Пришлось отменить на сутки «сухой» закон в войсках.

Послал курьеров по крепостям яицкой линии и в сам городок, где стояла сборная сотня казаков. Везде дал команду вывесить красные флаги, которые пошили женщины Харловой и пировать. В Оренбурге по совету Крылова были организованы соревнования на меткость по стрельбе во 2-м заводском полку и скачки. Я даже не удивился, когда в последних победил Салават Юлаев. Весь город выбежал на валы смотреть, как башкиры, татары, казаки соревнуются в скорости.

Отличившихся – наградил рублем и красивой перевязью с серпом и молотом. Принимал победителей я уже в новой «шапке „Мономаха“» – зимняя корона в авторстве Авдея выглядела очень представительно. Золото, россыпи рубинов… Народ смотрел во все глаза. Я заметил, что люди опять начали падать мне в ноги, а казаки перестали «тыкать». Верхом на мощном Победителе, с большой свитой, я всем своим видом внушал величие и трепет.

За несколько дней до отъезда случилось важное событие. В Оренбург прибыли бежавшие из Казани польские конфедераты. Паны, после разгрома восстания под Варшавой, были направлены в ссылку в Сибирь. Успели доехать только до казанской губернии. Как только полыхнуло у нас, властям резко стало не до ляхов. И те под шумок сбежали. Сорок четыре хорошо обученных офицера – два капитана, двадцать три хорунжих и подхорунжих, один майор, восемнадцать поручиков и подпоручиков.

– Царю – царский подарок – верно пошутил Перфильев, разглядывая у меня в кабинете пана Чеснова. Капитана конфедераткой армии. Присутствовали также Чика-Зарубин и Овчинников.

– Так ты как говоришь, пан? В антилерийском деле, гришь, понимаешь? – Перфильев театрально поморщился.

Средних лет смуглый усатый человек, старательно выговаривая русские слова, сказал:

– Артиллерийское и инженерное дело, пан круль – поляк изобразил поклон – Я штудировал в войсковой школе в городе Турине, в Италии. Аттестацию имел, на латинском языке, за печатями, равно как и аттестацию о моем, пан, служении в войсках его королевского величества, наихристианнейшего короля Франции Людовика, Пятнадцатым именуемого.

– Та-ак. Значит, и на разных языках обучен? – заинтересовался я – По-немецкому маракуешь?

– Говорю… Но по-французски – лучше. Кроме того, морское дело изучал. Будучи в Америке два года сим делом займовался…

Ого! Поляк то Новый Свет повидал. Мы с полковниками переглянулись. Очень полезный человек.

– Морское дело нам, поди, пока без надобности. А вот насчет артиллеристского учения, да пехотного, это надо обмозговать… Говоришь, у вас не только гусары, но и мушкетеры в команде?

Чеснов кивнул, подал мне список с именами и званиями. Подготовился!

– А как ты в Казань попал?

– За участие в конфедерации. Был незаконным образом арестован и департован, несмотря на протестацию…

– Из конфедератов, значит…

– Конфедерат.

– А сколько человек понимают пушкарское дело? Семеро? – я посмотрел в список. Кузнецы успели сделать еще тринадцать единорогов на санях. Больше чем пехотных офицеров, мне нужны были командиры орудий. Нет, прав, Перфильев! Царский подарок.

– У них, у полячишек, гонору много – подначил Чика Чеснова – Набивал, скажем, полковнику трубку да девок приводил на ночь, ну и сам себя сейчас в капитаны производит…

Поляк, скрипнув зубами, налился кровью:

– Я от казанского коменданта аттестацию имею… В аттестации сказано: Чеснов Курч, былый капитан польских крулевских войск…

– Написать все можно, – протянул, потягиваясь Овчинников – Но, промежду прочим, чего вам от нашего величества понадобилось? По каким таким делам?

– Хотим быть полезным… вашему царскому величеству! – выдавил из себя, Курч.

– Пользы-то с вашего брата ляха, как с шелудивого козла, ни шерсти, ни молока – опять театрально вздохнул Перфильев – Как дело до боя дойдет, сбежите.

– Я клянусь пану пулковнику – вскинулся поляк – Мы готовы, Петру Федоровичу принесть присягу на год. И ежели ваше царское величество решит идти на Казань, – Чеснов поклонился в мою сторону – То могу оказать большую помощь. Взамен просим нас после победы отпустить по домам.

Ага, пусти козла в огород. Но сейчас поляки мне сильно полезны.

Посовещавшись, постановили. Восьмерых конфедератов, под начальством Чеснова, назначить в новую батарею. Двадцать офицеров – во второй заводской полк. Еще шестнадцати я велел построиться на площади и вызвать бердских крестьян. Несмотря на штурм солдатами Корфа, слобода уже через неделю отстроилась и в нее вновь потянулся ручеек, а потом и вовсе река повстанцев. Откуда только не приходили к нам – из Сибири, с Урала, с Нижней и Верхней Волги. Собрались еще тысячи три народу, из которых пригодных к службе было дай бог тысяча, полторы. Вот ее я и приказал, после присяги, заверстать в третий оренбургский пехотных полк. Который конечно, тут же обозвали ляшским. Ружей не хватало, амуницию и военную форму мы тоже под ноль вычерпали со складов, но деваться было некуда. Победа – куется в тылу.

* * *
Особый, тайный разговор у меня состоялся с Перфильевым и Овчинниковым.

– Господа казаки! – я опять выложил на стол карту, задумался.

– В Европе сейчас восемь главных игроков – я принялся перечислять – Швеция, Османская империя, Священная римская империя, Франция, Пруссия, Испания, Англия и в меньшей степени Польша. В каждой из этих стран я хочу иметь своих людишек. В столицах.

– Для тайных дел? – первым сообразил Перфильев.

– Именно.

– А как же итальянские княжества и Венеция?

– Венеция не в силе нынче. Как и княжества. Но вот при папском дворе також надо человечка иметь – я согласно кивнул, опять задумался, прикинул.

Овчинников с Перфильевым терпеливо ждали. Я поразмышлял насчет Португалии и Голландии. В последнюю точно нужно было направить агентов, чтобы следить за ценами на тамошней бирже – крупнейшей в Европе.

– Акромя этого, в нашей империи есть 23 губернии. Отберите мне господа станичники семьдесят верных казаков. Из молодых. Ищите по полкам грамотных, а ежели писать не умеют, у нас уже есть учителя – я вспомнил про сержанта Неплюева и капрала Долгопята. Один вырос до капитана в 1-м Оренбургском. Второй – до лейтенанта во втором полку – Пущай состоят при поляках. Учатся языкам – разверстаем, кто какой знает и кто из джур в какую страну поедет – к тому ляху и приставим. Також дам деньгу выстроить заграничные кафтаны. Будут обратно учиться носить иностранное платье.

– Как же мы переправим за кордон рабят то? – Овчинников нахмурился.

– Пропадут – припечатал Перфильев.

– Не пропадут. Переправим с купцами, в караванах. Затеряются. Дам золота на проживание и на подкуп нужных людишек. Будут жить тишком як иностранные торговые люди, шифром нам с голубями отправлять цедулки тайные.

– Кого подкупать будем? – деловито поинтересовался генерал.

– Министров всяких, а лучше ихних секретарей – я на сей счет составлю специальный тайный указ.

– А в губерниях? – полковник.

– И там тоже надо иметь верных людей. В магистратах, в губернских канцеляриях и полках.

Без собственной агентуры – никуда. А значит, в завоеванных областях надо открывать филиалы собственной Тайной канцелярии. В правительственных – готовиться к открытию. Но где взять для нее кадры? Из криминальных кругов? Из казаков?

* * *
Последний день перед отъездом проходит в нервической суете. Харлова и Максимова попеременно ловят меня и с грустными лицами, заплаканными глазами отчитываются о делах. Первая рассказывает о шинелях и воздушном шаре. Образец верхней одежды для солдат готов, пробуем его на разные фигуры. Большую, среднюю и маленькую.

– Таковые размеры и нужно шить – резюмирую я, вчерне соглашаясь с фасоном и кроем – Даю заказ пока на сто штук. Что с шаром?

– Трудно. Пришлось стыки бумагой клеить. А также оплетку сверху делать из канатов. Двадцать человек работали день и ночь. Надо спытать шар – полетит ли? Нет, ну вот почему тебе больше всех надо? – Харлова начинает злиться, ее щеки краснеют – Никто на поле боя не поднимал сию диковину, а тебе вынь да положь! А полетит кто? Убьется ведь человек!

– Ты ведь не из-за этого собачишся – я подошел вплотную, приобнял девушку – Тревожишься за меня?

– Теперь уже да!

– Почему?

– Задержка у меня. Вот почему!

Вот это новость… Я теряюсь и даже не знаю, что ответить.

– И сколько дней задержка? – наконец, мне удается задать правильный вопрос.

– Пока всего пять днёв.

– Ну ты извещай меня – мямлю я – С фурьерами. Как дела то пойдут. Я Творогову повелю заботиться о тебе.

Девушка грустно усмехается, уходит не прощаясь.

Максимова тоже добавляет мне тревоги и стресса.

– На кого ты нас бросаешь, царь-батюшка! – начинает убиваться Маша сразу зайдя в кабинет.

– Ну хватит голосить то как по покойнику! – я резко прерываю красавицу, хмурюсь. Это работает. Разговор приобретает нотки делового. Санитары в ляшском полку назначены, минимальный инструктаж проведен. Индивидуальные пакеты – с корпией и жгутами сформированы и выданы. А вот врачей нет. Максимов с учениками занят в госпитале, ехать некому.

– Дозволь мне, Петр Федорович! – Максимова складывает молитвенно руки – Я у батюшки на операциях была, ампутации делала и зашивать раны умею.

– Отец не отпустит – я совершенно не собирался запускать процессы эмансипации на 200 лет раньше нужного.

– А я тишком. Инструмент лекарный у меня заначен, пожалуйста, дозволь! Гошпиталь зело нужен казанской армии. Посмотри, скольких мы в Оренбурге вернули в строй.

Это была правда. За полмесяца на ноги поднялось около сотни раненых. Они здорово укрепили ляшский полк и сотни Овчинников.

– Хорошо – я тяжело вздыхаю – Поедешь со мной до Казани. Поход трудный, писку не потерплю, разумеешь?

– Да, царь-батюшка – счастливая девушка кинулась мне на шею

* * *
Последнюю встречу провожу с судьями. Уже поздно, за окном воет метель, в камине потрескивают дрова. Евстрафий Синицин – сорокалетний толстячок, в старомодном парике уютно устроился в кресле. Его визави – седой старик Вешняков из казацких старшин, наоборот, сидит будто кол проглотил.

– Вот, господа хорошие – я подвинул судьям лично сшитую пачку бумаги – Судебник и торговые указы. По ним будете разбирать дела. Закажите копиистам несколько списков, ежели возьмем Казань я на типографиях напечатаю еще и пришлю. В помощники себе возьмите молодых ребят, можно даже девушек из городских семей – пущай помогают по закону разбирать дела. Только берите грамотных.

– Девок?? – хмыкнул в бороду Вешняков – Их дела все на кухне у сковородок.

– Хорошо – послушно согласился я – Тогда вас Евстрафий Павлович прошу сей вопрос не забывать.

– У меня дочка вельми прилежна в учебе – пожал плечами Синицин – Могу ее приставить к делу.

– Договорились. Теперь насчет инородцев.

– Башкиры да татары у своих мул судятся – проскрипел Вешняков – К нам не пойдут за правдой.

– Пойдут. Ежели мы сможем привести судебное решение в силу – не согласился я – А поэтому возьмите у Творогова несколько казаков, кои всхочут работать в суде. Пущай будут при оружии, конно. Это будут судебные приставы. Будем им платить деньгу, чтобы они обвиняемого приводили в суд, да выполняли ваши решения.

– Это лепо – покивал бывший старшина – Токмо законы царь-батюшка, ты больно мудреные порасписал. Я почитал первые списки, что присылались нам. Почто штрафы нам, да эти, как их…

– Городовые работы – подсказал Синицин.

– А потому как нарушителей пороть я заповедаю вам! – пришлось включить жесткий тон – Поротых граждан не бывает. Ежели у смутьяна есть деньга – берите пеню. Сиречь штраф. Ежели нет – пущай отработает. Выгребные ямы чистит, али еще что – Творогов укажет список работ.

– Слышали мы про твой ответ Ефимовскому – вздохнул Вешняков – Придумки все это. Как там в Библии сказано? – судья повернулся к Синицину.

«Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его».

– Вот!

– Сию притчу надо понимать иносказательно – я начал раздражаться – В первой, еще иудейской Библии стоит слово шевет, которое в церковнославянском должно быть переведено как «жезл». Ето такая палка – знак власти. Никаких розг, да плетей в Священном писании нет. А понимать притчу надо так. Отец, пренебрегающий должным воспитанием и наставлением своего сына, на самом деле его просто не любит. Уяснили?

Судьи выглядели смущенно.

– Зело ты царь-батюшка, в науках силен. Також даже в богословии – вздохнул Синицын – Хорошо тебя учили в Питере.

– Да, самые лучшие учителя были – Орловы – съязвил я – На всю жизнь урок преподали.

Глава 15
В важности судебной системы я имел возможность убедиться сразу после выхода из Оренбурга. Еще не дойдя до Юзеевой, наш санный поезд остановился в деревне Ивантеевка. На въезде стояла кучка по-праздничному разодетых крестьян с сановитым седобородым и красноносым сельским старостой во главе. Староста, которого почтительно поддерживали с обеих сторон такие же рослые сыновья, держал перед собой деревянное, разрисованное яркими цветами блюдо с караваем черного хлеба, берестяной солонкой и белым вышитым рушником. Вокруг приплясывали от холода красивые нарумяненные девушки в праздничных кокошниках.

Я соскочил с Победителя, отломил большой кусок, сунул в солонку. Прожевал хлеб. Он оказался кислым, но я не подал виду.

– Прикажешь принять подношение, государь? – спросил Почиталин.

– Принимай. Здорово отцы!

Пожилые сняли шапки, повалились в ноги, молодые поясно поклонились. Но староста очень быстро вскочил:

– Ваше Величество! Батюшка-царь! – седобородый старик попытался приложится к руке – На одного тебя вся надежа! Заступись ты за нас, батюшка, как ты царь-анпиратор!

– Что у вас случилось? – поинтересовался я, оглядываюсь на наш огромный отряд, который растянулся по дороге на несколько километров. Четыре полка мушкетеров и казаков – больше пяти тысяч человек – тринадцать единорогов на санях, еще с три десятка развальней с припасами, порохом и ядрами. И все это тянется и тянется бесконечно, частично скрытое в поземке.

– Шепелевские нас забивают! – вопил старик- Совсем житья от них, разбойников, нетути! Смертным боем бьют. Из-за мельницы. А кто ее, мельницу, строил, как не мы? Нашей барыне, Лизавете Григорьевне, госпоже Боевой, принадлежала. А у них, шепелевцев, каки таки права? Только и того, что ихний барин, Шепелев Пал Петрович, которого они по твоему приказу удавили, был женатым на нашей барыне, которую мы по твоему же царскому приказу сожгли вместях с управляющим немцем…

У меня отвисла челюсть. Рядом охнула вылезающая из возка Маша.

– А они, шепелевские бывшие, наших человек с пяток из-за той мельницы укокошили. Да еще из-за лужка, который поповский, человек трех… Что жа это за порядок такой? Одно смертоубийство…

– Ну, а вы, детушки, что же? – я задал глупый вопрос – Так и стерпели?

Староста помялся, потом визгливо ответил:

– А мы ихних тоже бьем, где попадет. Не замай наших, ивантеевских! Каки таки права имеете?

Маша подошла, взяла меня под руку. Деревенские девки завистливо на нее посмотрели, Никитинские охранники отвели глаза – похоже о наших отношениях уже известно окружению.

– Из-за нашего законного добра, то есть. Ай так спущать да разбой терпеть? При господах натерпелись, будя!

Мне стало на мгновение страшно. Вот он русский бунт – во всей красе. Бессмысленный и беспощадный. Справлюсь ли я? Получился ли обуздать этого зверя и заставить служить собственным целям?

– Вот что детушки! – я влез обратно на Победителя, повысил голос – Жить по-новому это не токмо жить без барей. Это еще и по закону! Вашего уездного урядника я прогоню с должности. За бесчинства, что он попустил. А вы, ежели хотите моих милостей и доброго отношения – идите к судьям в Оренбурге. Там решат, как быть с мельницей. По закону!

* * *
Миновав Бугурусланскую слободу, мы подошли к Бугульме. Уже на подходе к крепости, нас встретили первые разъезды башкир. Всадники в пестрых халатах восседали на степных лохматых конях. Вооружены они были частью длинноствольными ружьями с мултуками и подсошниками, а больше копьями, кривыми саблями и луками. Пестрые колчаны, полные оперенными стрелами, болтались у луки каждого седла. Впереди один из башкир вез длинный шест с перекладинками, к которым были подвешены белые и черные конские хвосты, алые и синие ленты, погремушки и колокольчики.

– Бачка-осударь! – закричали всадники, потрясая копьями.

Для торжественной встречи я облачился в казакин из алого сукна, надел шаровары из ярко-желтого китайского шелка и красного сафьяна сапоги с загнутыми концами. Казакин был перетянут голубой муаровой лентой, за ней торчали ручки дорогих турецких пистолетов и кинжалов, принесенных мне в дар Перфильевым от «яицкого казачества».

У самой крепости шло какое-то копошение – пара десятков обритых мужчин в рваных мундирах пытались чинить частокол на валу. Их охраняло несколько мушкетеров с красными повязками. Мясниковские из 2-го оренбургского полка. А вот и сам одноглазый.

Бригадир подскакал ко мне, с удивлением посмотрел на «шапку Мономаха». Отвесил поклон в седле:

– Петр Федорович, а мы уж и не чаяли!

– В дороге обстреляли – я тяжело вздохнул – Остатки корфовских бродят-колобродят.

Нам и, правда, пытались устроить засаду остатки сибирского корпуса. Полусотня верных Екатерине солдат под деятельным руководством двух поручиков дала пару залпов с опушки леса, мимо которой проходила дорога. Убили двух казаков, остановили колонну. Боковых дозоров у нас не было из обширных сугробов, зато было три капральства на лыжах. Они быстро вышли в тыл кофровским, начали перестрелку в лесу. Мы подтянули пушки, дали залп. И я тут же послал в атаку сотню Чики. Дело было решено – в живых не осталось никого.

– Мы тут також наломались – Мясников кивнул на работающих колодников – Я не стал казнить офицерье, пущай отслужат грехи свои на работах городовых.

– Отказники?

– Все как один.

Мы проехали в дом коменданта крепости, бригадир начал докладывать обстановку. Оказалось, что татары Уразова наскоком захватили уже и Кичуевский фельдшанц – будущий Альметьевск – там вообще было два капральства старых инвалидов, которые не оказали никакого сопротивления.

– Ждал лишь тебя, царь-батюшка – Мясников поправил повязку на глазнице – Готовы выступать.

Я мысленно перекрестился, посмотрел на остальных полковников:

– А вы готовы, господа казаки? Обратный дороги не будет. Ежели не возьмем Казань…

– Пушек мало – вздохнул Чумаков – Даже с теми, что с тобой, царь-батюшка, пришли. Как будем закладывать брешь-батареи в мерзлой земле?

– Провизии також мало – Овчинников поправил рукояти саблей за поясом – Месяц осады и все, голод.

– Округа разорена – покивал Чика – Харча взять неоткуда.

– Что-то добудем в Чистополе, когда будем переправляться через Каму – не согласился Перфильев.

Да… Поход на Казань зимой начинал выглядеть все большей авантюрой. Стоило чуть подзадержаться под стенами города – вымерзнем от холода и ослабеем от голода. С другой стороны, потеря темпа – тоже чревата проигрышем. Екатерина свои полки жалеть не будет. Погонит Бибикова на меня в любой мороз. Цугцванг.

– Завтра выступаем – принял решение я – А сейчас айда на шар смотреть.

Надо было поднять военачальникам и армии настроение. Поэтому я распорядился на бугульмском плацу развести костер и разложить воздушный шар. Весил он 13 пудов, его объем я на глаз определил как 800-1000 кубических метров.

– Царь-батюшка, все готово! – ко мне подбежал Васька-птичник, который сам вызвался лететь в первый полет. Так паренек увлекся идеей.

– А ежели ты погибнешь – я внимательно посмотрел на Ваську – Кто птичками заниматься будет.

– Так Колька во всем разумеет… – парень осекся, стрельнул глазами в толпу, что окружала шар и костер.

– Какой-такой Колька?!? – я схватил парня за шкирку, приподнял слегка.

– Харлов – убитым голосом ответил Василий.

– Так он здеся?!

– Сбег с нами – у парня на глазах навернулись слезы.

Я выругался. Харлова с меня шкуру живьем за такое снимет. Подумает, что я специально взял ее брата с собой.

– Тащи его сюда – я толкнул Василия к толпе, повернулся к Почиталину – Ваня, не в службу, а в дружбу – найди мне какую овцу у башкир.

Почиталин ушел искать животное, а мы начали наполнять шар горячим воздухом от костра. Складки «монгольфьеры» постепенно расправлялись, он потихоньку поднимался вверх. Прицепили плетеную корзину-кузовок. Поставили в нее жаровню с углями, кинули на них мокрую солому. Повалил дым, который еще быстрее принялся наполняться шар.

Казаки, солдаты, башкиры заполнили всю площадь. Крестящаяся и кричащая толпа начала напирать.

– А ну осади! – закричал я в рупор – Подай назад.

Постепенно удалось восстановить порядок.

Пришел Ваня Почиталин с пожилым башкиром. У последнего на привязи шла мелкая овца. Ей связали ноги, закинули в корзину.

– Отпускай! – крикнул я казакам, что держали за борта кузовок – Держи, не робей! – а этот приказ отправился солдатам, что вцепились в канат, привязанный снизу шара.

Грустный Василий подвел ко мне насупленного Николая.

– Плетей захотел? – спросил я, вглядываясь в шар. Вроде бы нигде не травил, хотя как разглядишь утечку? По дрожанию воздуха в месте разрыва?

– Петр Федорович, я же не убежать хотел, а с вами, в поход!

– Об сестре ты подумал?

Шар поднялся метров на двадцать, больше не позволяла длинна каната.

– Майна! Тьфу – я сплюнул на землю – Вниз тяните.

Окружающие посмотрели на меня с уважением. Я услышал, как за спиной шепчутся два казака:

– Царь то по-немецки молвит.

– Так он же в Голштинии народился то! У немцев.

– Какой же он тады русский царь?

– Дурак! Дочку Петра Лексееча, деда евойного, за немецкого князька отдали замуж…

– А ну, тады понятно…

Солдаты напряглись, в канат вцепились новые руки и шар удалось затянуть вниз.

– Ну что, Вася – я игнорируя оправдания Харлова, повернулся к пареньку – С Богом!

Перекрестился, моему примеру последовали все.

Птичник вытер рукавом армяка сопли, вздохнул и полез в корзину, из которой уже достали овцу.

– Ваше величество! – сквозь толпу пробился капитан Крылов. У меня он стал уже майором и командовал батальоном во втором полку заводчан – Дозвольте мне. Жалко пацаненка, убьется!

Смелый.

– Не дозволяю. Ты Андрей Прохорович, вельми тяжелый. Не взлетишь. Начинайте!

Я махнул рукой и казаки принялись травить канат. Вася докинул в жаровню соломы, шар начал быстро подниматься вверх.

– Держи!!

Канат чуть не вырвался из рук казаков, к ним на помощь тут же пришли десятки солдат. Шар удалось остановить на тех же двадцати метрах. Я победно оглянулся! Народ смотрел на меня и на монгольфьер как на седьмое чудо света. Мой авторитет в глаза армии вместе с шаром взмыл на недосягаемую высоту.

– Опускай – я еще раз оглянулся. В первых рядах толпы стоял Чеснов и делал пальцами правой руки какие-то странные движения у груди.

* * *
Во владимирском трактире у Золотых ворот было смрадно и накурено. Тут с фиолетовым запойным носом долгогривый монах-бродяга – на груди жестяная кружка с образком, десятый год собирает на сгоревший прошлым летом храм Преполовения в несуществующем селе Тимофеево. Человек бывалый, беспаспортный, битый, не единожды в тюрьме сиживал. Тут и воинственный будочник – угощает его пойманный на барахолке жулик: «Не веди, дяденька, в приказ, пойдем выпьем». У жулика – желтая опухшая рожа, щека подвязана просаленной тряпицей, из-под тряпицы кончик носа и рыжий ус торчат. А больше всего пригородных крестьян в рваных овчинных тулупах, извозчиков, а также господских челядинцев в цветных камзолах, в сермяжных свитках, в стареньких ливреях.

Шум, крики:

– Эй, половой! А поджарь мне на три копейки рыбки, салакушки…

– Сбитню, сбитню нацеди погорячей…

– А ну, завари на пробу китайской травки, по-господски желаю!

Купец третьей гильдии Иван Чемоданов пил мало. Больше слушал. Настроения были воинственные. Часть крестьян только пришла с воскресной службы окраинной владимирской церквушки, где беглый казак читал прелестные письма.

– Братия! – гнусаво вопил в темном углу, где сгрудилось простонародье, пьяный самозванец монах-бродяга – Братия, православные христиане!.. А ведомо ли вам, от царя-батюшки, из Ренбург-города, манифест на Москву пришел… Черни избавитель, духовных покровитель, бар смиритель, царь! На царицу войной грядет…

Народ зашумел, задвигался, потом притих.

– Слыхали, ведомо! – отозвался кто-то из середки – Намеднись сотню гусар погнали в Казань.

– Слыхали сегодня казака – отозвались крестьяне, сидящие за большим столом – Личного фурьера Петра Федорыча. Волю нам даровал! А також землю!

– Вот это истинный муж порфироносный – подхватил монах-бродяга – Колик можно терпеть бабье царство? Сначала не помнящая родства Екатерина, две Анны, веселая Елисафет, опять Екатерина…

– Да черт с ними с бабами! Волю, волю нам дали – мужики задвигались, заголосили – Айда к воеводе, пущай скажет правда или нет…

Иван Чемоданов подскочил первым, кинул на стол несколько монет. Выбежал на улицу и сразу направился к дому городского воеводы. Заправлял всеми делами во Владимире бывший секунд-майор Сергей Онуфриевич Сухомилин. Сначала был телом строен, затем стал богатеть, толстеть. Ходил бритым, в парике.

Чемоданов кивнув знакомому привратнику, сразу зашел в канцелярию. Там было пусто – гусиные перья разбросаны, пол в плевках, в рваных бумажонках. На воеводском, под красным сукном, столе – петровских времен зерцало, пропыленные дела. На делах дремал разомлевший кот, над стене в золоченой раме её величество висит, через плечо генеральская лента со звездой, расчудесными глазами весело на Ивана взирает.

В открытую дверь мужественный храп несется, стало быть, сам воевода после сытой снеди дрыхнет. Чемоданов топнул, кашлянул. Храпит начальство. Купец двинул ногой табуретку, двинул стол, крикнул:

– Здравия желаю! Это я…

Храп сразу лопнул, воевода замычал, застонал, сплюнул и мерзопакостно изволил обругаться:

– Эй, писчик! Ты что, сволочь, там шумишь, спать не даешь? Рыло разобью!

– Это я, отец воевода, – загнусавил высоким голосом Иван – Раб твой худородный, купчишка Чемоданов… С горестной вестью прибег. Народ черный владимирский взбаламучен, бунтоваться думает!

Обрюзгший большебрюхий воевода выскочил из покоев в подштанниках, в расстегнутой рубахе, босой.

– Как бунтоваться??

– А вот так. От трактира толпа идет. На правеж тебя зовут.

– Меня?!? Секунд-майора ее величества?!?? Эй, кто там! – Сухомилин закричал в окно – Бей в колокол, созывай инвалидов под ружье. Я им покажу бунтоваться!

Во дворе воеводского двора застучал барабан, ударил колокол. Неопрятные, полураздетые инвалиды начали выскакивать из казармы. Ими командовал Сухомилин, который успел надеть бобровую шубейку, треуголку и теперь размахивал шпагой. Два десятка солдат построились, принялись заряжать мушкеты.

Тем временем толпа крестьян, с образами, подошла к дому.

– Воевода-батюшка! – заголосили бабы – Волю, волю дали? Али лжа?

Кричали дети, крестьяне напирали.

– Товсь! Пли!

Раздался залп, мушкеты солдат окутались пороховым дымом. В толпе попадали десятки людей. Раздался новый, дикий крик, громче старого. Крестьяне побежали, побросав образа, теряя тулупы и валенки. Раненые валялись на снегу, орошая его кровью.

– Штыки вздеть – Сухомилин махнул шпагой – Вперед!

* * *
Радостные казаки долго качала Ваську-птичника на руках. Опять началась давка и я приказал Мясникову разводить людей по полкам, а у воздушного шара выставить караул. После первого полета требовалось изучить покрытие и провести дополнительные испытания.

– Петр Федорович – ко мне подошел Перфильев с группой молодых казаков, которые выглядели как-то необычно. Я присмотрелся. Много рыжих, долговязых, а есть и даже блондины.

Парни поклонились, стреляя глазами на шар.

– Перемолвится бы конфидентно.

Я показал красному от стыда Харлову кулак, после чего направился в дом коменданта. Молодые казаки пошли за нами.

– Обождите тута – Перфильев ткнул пальцем в сторону завалинки у крыльца.

Мы уселись в кабинете коменданта, Максимова принесла нам медового взвару.

– Откушайте, для здоровья.

– Спасибо, Машенька! – я отпил из кружки, живительное тепло побежало по пищеводу и желудку.

Девушка ушла, а Перфильев отставив взвар, принялся докладывать.

– По твоему слову, Петр Федорович, искал джур приставить к ляхам и тут меня ударило… Свеи!

– Что за свеи? – удивился я.

– Ну как же… После полтавской битвы царь Петр Лексееч повелел пленных свеев поместить к нам, на Урал… А господин Татищев выхлопотал им разрешение женится на наших девушках без перемены веры. К нам на линию попало около тысячи человек.

– Так это…

– Ихние внуки! Все молвят по свейски, знают европские обычаи – старики ихние за тем строго следили.

– А они значит, лютеранской веры…

– И что ж? Пущай молятся как им удобно – Перфильев хитро на меня посмотрел. Он же старовер. Теперь все ясно.

– Про дедов не скажу, а папаши их боевые были. Многие участвовали в Хивинском походе князя Бекович-Черкасского…

– Так тот же похоже плохо кончился.

– Да – казак тяжело вздохнул – Побил хан наших то. Зря Бекович разделил армию на отряды. Обманули неверные.

– Ладно, то дело старое, давай о свеях. Сколько их?

– Ровно три десятка. Но я пошлю весточку в Гурьев и Яицк – глядишь еще приедут.

– Лысову с Шигаевым напиши – распорядился я – С ним тоже изрядно казаков ушло.

– Дельно – покивал Перфильев – Так что? Приставляю учиться?

– И поскорее! Даю им три месяца, чтоб по польски и немецки начать размовлять.

– Чеснов не только французский ведает, но и английский.

– Ему приставь сразу пять человек. Пущай учит. И вот еще что… Странный какой-то этот Чеснов. Прикажи последить за ним. Только тишком, не спугните.

– Буде сделано.

* * *
По пути в Чистополь я трижды приказывал делать длительные остановки и проводить учения. Полки выстраивались в поле друг напротив друга, сходились и обстреливали холостыми порядки условного противника. Конница пыталась зайти в тыл или во фланг, маневрировала по звукам штабной трубы. Роты и полки организовывали карэ. Дважды поднимали вверх воздушный шар. В последний раз – вверх слезно упросился Коля Харлов. По моему совету он брал с собой подзорную трубу и умудрялся на морозе писать коротки записочки о диспозиции войск, после чего кидал их вниз с камнем, обвязанным цветной тканью.

Также тренировал развертывание батарей и постройку редутов. «Арапчата» учились быстро долбить мерзлую землю, насыпать фашины из плетеного ивняка.

Солдаты не ворчали, не ныли – энтузиазм был на высоком уровне. В массы пошла песня «Бьют свинцовые ливни». Несколько заводчан, владеющих духовыми инструментами, балалайками и барабанами сложили небольшой оркестр. Музыка его вызывала вопросы – ансамбль редко попадала в такт – но народу нравилось.

– Откель слова песни? – поинтересовался я у Овчинникова.

– Ванька Почиталин тишком записал – хмыкнул генерал – Ты уж Петр Федорович, не серчай на него. Мы все помогали вспоминать.

– Так спросили бы напрямки – удивился я.

– Зачем отвлекать царя? – пожал плечами казак – У тебя поди мысли чичас государственные. О всей нашей земле думаешь.

– Так и есть – согласился я, решив пустить в массы еще несколько «революционных песен». В конце концов и в Интернационале можно переделать слова по текущую ситуацию:

«…Весь мир насилья мы разрушим До основанья, а затем Мы наш, мы Божий (!) мир построим – Кто был ничем, тот станет всем…».
Последнее четверостишье я произнес вслух, едущий рядом на лошади Овчинников навострил слух:

– Новая песня?

– Чистополь! – к нам подскакали казаки передового разъезда, я дал шенкеля Победителю, радуясь, что можно не отвечать вопрос генерала.

На окраине города нас встречала представительная делегация. Возглавлял ее исполинского роста и богатырской стати бородатый мужик по имени Тихон Маленький. Плечи у него были широченные, а кудрявая голова не по корпусу маловата. Рядом с ним кряжистый Овчинников казался карапузиком. Темного сукна, перехваченная цветистым кушаком поддевка парня была туго набита мускулами. В каждый подкованный сапог его могли бы поместиться по мешку крупы. Словно вылитый из чугуна, Тихон Маленький давил ногами снег.

– Царь-батюшка! Надежа наша! – мужик поднес традиционное блюда с караваем хлеба. Мне даже не пришлось слезать с лошади, чтобы отломить кусок. В этот раз хлеб был душистым, вкусным.

– Акромя каравая – Тихон сунул блюдо румяным девкам – Прими от нас, Петр Федорович, саблю. В нашем городке живет искусный коваль…

Булатная сабля была изумительной работы. Рукоятка в густой позолоте, ножны серебряные с золотыми насечками, с вытравленным, покрытым эмалью и чернью сложным узором. Драгоценные камни, крупные и мелкие, были вкраплены и в рукоять и в ножны.

– Спасибо, дети мои, благодарствую, – сказал я, любуясь подарком – Эдакого клинка я ни у Фридриха Прусского, ни у турецкого султана не видывал…

Народ уважительно на меня посмотрел.

– Спаситель наш, Христос, рек:.

Вмешался толстенький попик из свиты Тихона, уставясь водянистыми глазами на саблю:

– «Не мир я принес на землю, а меч». Вот он – меч!.. Для истребления злобствующих, для защиты праведников.

– Истинно так – согласился я – Давайте ваших барей, будем пробовать меч.

– Так нету никого – засмеялся Тихон – Разбежались все. Бургомистр первый смазал салазки.

– Так кто за него?

– Я в головах.

– И как народ? Не бунтует, не дерется?

– Не… они у меня все вот тут! – Маленький показал огромный кулак.

Эх, мне бы с сотню таких Тихонов – утихомирил бы мигом Россию.

– Жалую тебя бургомистром города, по-русски градоначальником – я похлопал богатыря по плечу – Веди в свои хоромы.

Сам Чистополь не производил впечатление. Состоял он из немудреных хибарок, среди которых, впрочем, высились и обширные, изукрашенные резьбой избы. Лишь несколько домов в городе, включая бургомистра, были каменные и в несколько этажей.

– Петя – Маша первая все изучила и прибежала ко мне, наклонилась ближе – Там грязно очень. Тараканы…

В доме и правда все носило следы разгрома и расхищения всего мало-мальски ценного, вплоть до дверных ручек, печных вьюшек и оконных стекол. Впрочем, присланные Перфильевым «арапчата» быстро привели разоренное гнездо бывшего бургомистра в некоторый порядок. Разбитые стекла окон были заменены промасленной бумагой и бычьими пузырями, исковерканные стены закрыты коврами, полы застланы волчьими и медвежьими шкурами. Но поправить полуразрушенные печи было немыслимо, и поэтому в комнатах было холодно и дымно.

Со сложившейся ситуацией меня примирил ужин, приготовленный в полевых кухнях, а также теплый бочок Маши, к которому я прислонился после еды в спаленке.

– Устал, Петенька?

Я лишь тяжело вздохнул.

– Вся усталость впереди – матрас набитый духовитой травой так и манил, поэтому я лег навзничь. Внезапно девушка подобрала полы голубого платья, села на меня сверху в позе амазонки.

– Петя, ты меня любишь?

Черт, как не вовремя. Голова болит от чада, под окном гудит насыщенная войсковая жизнь.

В крови горит огонь желанья, Душа тобой уязвлена, Лобзай меня: твои лобзанья Мне слаще мирра и вина.
Я прибег к испытанному Пушкину, но сегодня это не сработало.

– Лобзаться будем потом – покраснела Максимова – Ночью. Сейчас стыдно!

И это говорит человек, который пришел ко мне сам ночью. А сейчас совершенно неприлично «оседлала». Впрочем, позу наездницу я сам показал девушке совсем недавно. Ей понравилось.

– Маша, а ты написала отцу письмо? – я решил сменить тему во избежание конфуза с объяснениями в любви – Он же с ума сойдет.

– Написала, но не было оказии в Оренбург.

– Я пошлю фурьера. Надо сообщить Татьяне Харловой, что ее брат сбежал с нами.

– И он тоже?

– И он тоже.

– Петь!

– Ммм?

– А можно я тоже полетаю на шаре?

Открываю глаза, удивленно смотрю на девушку. Крылов пытался подниматься в один из безветренных дней. Но шар начал дрожать, раскачиваться и мы от греха подальше спустили его.

– Это тебе что? Игрушка? А я содержу ярморочный балаган?

– Петенька, ну пожалуйста! Я легкая! В половину от майора Крылова – Максимова прижалась ко мне, поцеловала в шею, потом в ухо. И это девушка, которая лежала в первый раз у меня в кровати зажмурив глаза??

– Я подумаю… Не сейчас.

Первое правило царя. Никогда не давать все сразу и целиком. Плюс есть совсем верный способ отвлечь Машу от полетов на воздушном шаре.

Приподнимаюсь, засовываю руки под милые розовые панталончики красавицы. Сжимаю приятные округлости. Тоже впиваюсь поцелуем в точеную шею. Девушка стонет от страсти и наша ночь начинается вечером.

Глава 16
– Мишка, Мишка, слыхал? На Яике царь объявился! – седобородый, в лаптях, крестьянин прижался к ограде Летнего сада, пытаясь разглядеть столы с угощениями.

– Как же, как же… – его мелкий, юркий сосед в армяке, перевязанном веревкой, работал локтями, чтобы тоже отвоевать себе место у ограды – Петр Федорович, божьим чудом спасшийся от Орловых. Весь Питер гудит о сем.

Толпа шумела, волновалась. С разрешения генерал-полицмейстера Волкова купец Барышников объявил в Летнем саду всенародный пир. В честь дня тезоименитства императрицы Екатерины.

Засыпанный снегом сад был расчищен от сугробов. Отпечатанные в академической типографии пригласительные объявления запестрели по всему городу. Начало пиршества назначалось на 2 часа дня. Народ спозаранок повалил толпами к Летнему саду. Сбежавшиеся люди приникли к железной решетке и с жадностью глазели – каковы заготовлены в саду припасы. В полдень с верхов Петропавловской крепости загрохотал по случаю царского дня салют в сто один выстрел.

– Мишка, Мишка, глянь: что это за диво такое? – указал рукой в середку сада крестьянин.

– А пес его ведает… Вот, ворвемся, так все высмотрим.

– Эх, деревня! – ввязался в разговор пожилой дворовый в потертой ливрее с позументами и в заячьей шапке – Ето зовется кит – в объявлении сказано о нем.

Действительно, среди просторной полянки на невысоком помосте разлегся искусно смастеренный огромный кит с загнутым хвостом и раскрытой пастью. Он внутри набит вяленой рыбой, колбасами, булками, кусками ветчины, а сверху покрыт цветными скатертями и задрапирован серебряной парчой. Справа от рыбы стоял огромный овальный стол окружностью в двести пятьдесят аршин. Он был завален всякими яствами, сложенными в виде пирамид: ломти хлеба с икрой, осетриной, вялеными карпами. Большие блюда с раками, луковицами, пикулями. На других полянках такие же, непомерной величины, столы с мясной снедью – говядиной, бараниной, телятиной.

Во многих местах сада бочки с водкой, пивом, квасом. Виночерпии, все как на подбор рослые бородатые красавцы в полушубках, высоких боярских шапках и белых фартуках, оглаживали бороды, перебрасывались шутками, ожидая возле бочек дорогих гостей. Были устроены качели, ледяные горы, карусели.

– Откель такое богатство у Барышникова? – все начали спрашивать дворового.

– Известно откель! Был в доверенных людях у главнокомандующего графа Апраксина. В прошлую войну. Ходит слушок, что Апраксин получил взяточку от Фридриха – дворовый гордо оглядел толпу, как-будто это он передавал взятку – И велел Барышникову граф доставить в Питер несколько бочонков якобы с селедками, а на дне каждого бочонка было спрятано золото. Тароватый Барышников об этом пронюхал, и, как прибыл из Пруссии в Питер, передал графине Апраксиной одни селедки, а золото же притаил.

Народ засмеялся.

– С того и в люди вышел. Эх, человеки! Божьего-то суда нет на ентих подлецов…

– Есть суд, есть! – зашумела толпа – Вот пожалует в Питер царь-батюшка, будет острастка всем ворам, да барям!

– А ну тихо! – закричал будочник, расслышавший крамолу – Доиграетесь, песьи дети, отменит Иван Сидорыч вам пир.

– Да пусть подавится своими осетрами – дворовый плюнул через ограду – Знамо дело, баре хотят подкупить нас, только вот им.

Мужчина показал в сторону виночерпиев кукиш.

– А что же не уходишь? От барского пира то? – засмеялся народ.

– Посмотреть хочу – ответил дворовый – На вас дураков.

К часу дня на тройке вороных, с бубенцами, прибыл сам Иван Сидорович Барышников в пышной, с бобровым воротником, шубе. Рядом с ним в санях – его сын Иван, будущий офицер, в форме кадетского шляхетского корпуса. Он высок, курнос, глаза с прищуром. На облучке, рядом с кучером, в медвежьей шубе, Митрич, бородища во всю грудь.

Народ заорал: «Ура, ура!» Хор трубачей мушкетерского полка заиграл «встречу». Барышников привстав в санях, низко кланялся народу. Полетели вверх шапки, вся площадь дрожала от рева толпы. Купец принимал восторги людей как должное, полагая в душе, что народная масса чтит в его лице великого удачника, поднявшегося из низов на вершину жизни. И не подозревал он, что орал народ потому лишь, что сильно притомился ожиданием, изрядно проголодался и промерз, а в подкатившей тройке с бубенцами он угадывал сигнал к началу пиршества.

Растроганный приемом, Барышников прослезился даже. Он, кряхтя, вылез вместе с сыном из саней, наряд служащих канцелярии полицмейстера, в полсотни человек, отдал ему честь, офицер крепко жал богачу руку и, заискивающе заглядывая ему в глаза, поздравлял с праздничком.

В народе зашумели:

– Кто такие? Эй, кто там приехал-то?

– А домовой его ведает, какой-то главный!

Толпа рьяно стала нажимать к центральным воротам, нетерпеливо ждала впуска в сад. На решетку по ту и другую сторону ворот вскочили двое, одетые в красные жупаны, затрубили в медные трубы и, отчеканивая слова, зычно закричали:

– Миряне! Знатнейший купец, его степенство Иван Сидорыч Барышников, хозяин торжества, приказать изволил: по первой пущенной ракете все гости, не толпясь, чинно, входят через главные ворота в сад, идут к виночерпиям, выпивают по стакашку водки, либо пива, либо квасу…

– Ма-а-ло! Водки-то по два, либо по три стакашка надобно… – по-озорному отзывались из толпы.

– Выпив, гости ожидают второй ракеты, – продолжали выкрикивать красные жупаны – После коей гости идут к «чуду-юду – рыбе-кит», где и принимаются за яства!

И вот над Летним садом, грохнув, взлетела ракета. Распахнулись главные ворота. Народ совсем не чинно, как было предуказано, а с дикими воплями хлынул в пролет, как бурный поток в прорву. Полиция и распорядители с белыми повязками мигом были опрокинуты. Любители выпить мчались, как степные кони, к бочкам с пойлом – кто по расчищенным дорожкам, а кто целиною, сугробами. Виночерпии принялись за дело. У ворот, забитых прущим народом, и вдоль всей длинной ограды – дикая свалка.

Люди, мешая один другому, стаскивали друг друга за бороды, за ноги, вмах перелезали через ограду. Необычайный гам, визг, крики: «караул, задавили!» сотрясали воздух. Виночерпии до хрипоты орали получившим свою порцию:

– Отходи! Жди второй ракеты.

Но нетерпеливые уже мчались к сытным столам с закуской. А глядя на них, не дожидаясь второй ракеты, хлынула и вся толпища. Возле кита тотчас началась невообразимая драка. Чудо-юдо – рыба-кит был мгновенно растерзан в клочья. Люди принялись чавкать, давиться вкусными кусками, рассовывать пищу по карманам. Оба Барышникова, вместе с Митричем, стояли в разукрашенной флагами и хвоей беседке, среди сада. Иван Сидорыч ждал от толпы поклонения и скорой благодарности. Но, увидав вместо порядка и благочиния одно лишь буйство, он померк, потемнел, обидчиво закусил губы. Он уже готов был помчаться к генерал-полицмейстеру за усмирительным отрядом, чтобы штыками и нагайками привести в порядок неблагодарный люд. По выражению глаз своего папаши сын сразу понял его мысли и негромко сказал:

– Охота тебе была, батя, подобную глупость затевать. И убыточно, и гадко.

– Со дворца повелели – ответил купец – Чтобы значит отвлечь народишко то от бунтования.

И не успел он докончить, как к беседке начала подваливать пьяная толпа. Впереди шагал дворовый. Он недавно кончил тюремную высидку за «своевольщину» в Царском Селе. Ливрею ему порвали, под глаз поставили фингал.

Засучив рукава и потрясая кулаками, он хрипло орал: – Бей всех подрядчиков! Дави богачей! Из-за них, гадов, я тверезый зарок нарушил, в острог попал!

– Могила барям! – подхватили другие – Богачи жилы из нас тянут, а тут, ишь ты, винишком улещают, рыбу-кит выставили…

– Бей не робей!

Толпа нахраписто полезла по ступенькам. Барышниковы заскочили внутрь беседки, захлопнули за собою хлипкую дверь. А верзила Митрич, распахнув медвежью шубу и отведя в сторону свою бородищу, чтоб видны были на груди кресты и медали, завопил: – Стой, оглашенные! Что вы…

Кто-то в толпе выкрикнул: – Робяты! Это главный енарал…

– Бей енералов! – взголосил дворовый влетая головой в грудь Митрича.

Крича, бежали к беседке полицейские служащие и люди Барышникова, но какое там… Их хватали по одному, били смертным боем.

– К черту праздник! – вращая ошалевшими глазами, кричал купец в оконце беседки – Выпустить вино из бочек… В снег, в снег!

Бесполезно. Озверевшая толпа ворвалась внутрь, выволокла обоих Барышниковых наружу. Старшему сразу проломили голову дубинкой, младшему сначала удалось вырваться, но его тут же опять поймали, начали топтать. Иван дико кричал, пытался залезть под скамейку, но потом затих.

Было четыре часа. К Летнему саду прискакали конные карабинеры, вызванные полицмейстером. Но там уже было пусто. Остались лишь покалеченные и вусмерть пьяные.

Карабинеры покрутились по аллеям и ускакали обратно в казармы.

С моря налетал на столицу резкий, шквалистый ветер. Вода в Неве, вздымаясь седыми гребнями, стала прибывать. Ветер знобил прохожих, валил с ног пьяных, взвихривал буруны снега, раскачивал оголенные деревья, сердито трепал огромные полотнища трехцветных флагов, вывешенных по всему городу по случаю тезоименитства императрицы. Дворники и будочники никак не могли зажечь расставленные вдоль домов плошки с салом, только вдоль линии дворцов на Неве ярко пылали, раздуваемые ветром, смоляные бочки.

В полночь ветер стих, ему на смену крепкий пал мороз. По всему простору Летнего сада, на аллеях и умятых сугробах продолжали валяться тела упившихся, уснувших или покалеченных в драке. Подбирать их было некому. Наутро было обнаружено в Летнем саду множество окоченелых трупов.

* * *
На следующий день меня опять разбудил Почиталин. Иван долго подкашливал, деликатно скребся у двери спальни. Солнце еще не встало, но темнота уже слегка развиднелась.

– Слышу, слышу! – я подал голос, разглядывая в постели обнаженную Машу. Девушка была прекрасна. Ее приоткрытый ротик, пухлые губы, идеальная попка заставили быстрее бежать мою кровь. Эх! Хорошо быть молодым!

После обязательной тренировки с Овчинниковым на саблях, молитвы и легкого завтрака из вареных яиц и капусты, я пошел встречать большой обоз, что нас догнал в Чистополе. Приехали мастера из Авзяно-Петровского завода, взятого Хлопушей в октябре.

– Вот, познакомься, царь-батюшка – Почиталин представил мне нового главу завода – Бывший шихтмейстер Карл Мюллер. Привез нам семь мортир с ядрами, а також картечь.

Мюллер мне понравился. Был от толст, нес перед собой тугой живот, подпертый ногами-тумбами в клетчатых коротких штанах, шерстяных чулках и грубых башмаках с медными пряжками. Лицо круглое, наливное, глазки плутоватые, с усмешкой. Длинные рыжие волосы на концах завиты в локоны. В зубах дымит трубка. На ходу немец задыхается.

– Дер Кайзер! Моя почтения!

– Здравствуй, Карл Иваныч, – произнес я, покивав остальным мастерам – И вам мое почтение, господа заводчане.

– Мой – Генрих Мюллер, не Карл.

Я посмотрел на Почиталина, тот виновато пожал плечами.

– Пущай будет Генрих – согласился я – Отвечай мне немец, почто признал меня кайзером?

– Я плохо понимать русский политик – пыхнул трубкой немец – Но ваше величество держит свое слово. Дал нам завод в паи, честно платит за продукцион. Гер Творогофф сполна рассчитался с заводом за мортиры и припас. Единствено, попросил довезти все до вас, кайзер.

Пообщавшись с мастерами, мы сели на коней и направились на окраину города, где у приземистой недостроенной церкви стоял обоз авязано-петровцев.

Мортиры не произвели особого впечатления. Чугунные, низеньки, смонтированные на укрепленных санях. Кидали они 4-х пудовую бомбу на 1000 саженей. Калибр навскидку 10–12 дюймов.

Когда я подошел, у пушек уже стояли бомбардиры Чумакова. Одну из мортир развернули в сторону опушки леса, что виднелась позади церкви и зарядили. Солдаты сняли шапки с красными околышами, поклонились.

– До того сарая – подошедший Чумаков показал пальцем в сторону опушки – Одна верста.

– И четыре сажени – добавил дотошный Мюллер.

Пушку зарядили по указанию немца, количество пороха отмерял он сам на весах. С правого бока пушечной стволины, возле «казенной части» была приделана медная дуга в четверть окружности, разделенная на девяносто градусов. А к стволине был припаян «указатель», при подъеме и опускании дула он ходил по окружности и показывал градус подъема ствола над горизонтальной плоскостью. Немец дал наклон в двадцать четыре с половиной градуса. Пушка заранее была поставлена так, что она, церковь и сарайчик находились на одной прямой линии. И если взять направление выстрела через недостроенную колокольню, а дулу пушки придать правильный уклон, то при удаче ядро должно обязательно ударить в сарайчик.

– Можно пальять, скоро-скоро невидим цел… Дафай скоро! – скомандовал Мюллер сам себе, ткнул пальником. Раздался выстрел, бомба взмыла вверх и через несколько секунд угодила прямо в сарай. Взрыв разметал постройку на мелкие куски.

Солдаты закричали «ура», казаки «любо». Немец польщено поклонился.

– Мастер! – согласился я. Так с первого раза выставить правильного угол и рассчитать заряд… Вот бы мне его в армию.

– А для великого царя – Мюллер махнул рукой в сторону обоза – У нас есть подарок.

Подьехали большие сани, в которых был установлен сколоченный из байдаку и брусьев деревянный круг, диаметром около сажени. Лежал он горизонтально на катках и легко мог, как карусель, вращаться в одну сторону – справа налево. На круге, на равном друг другу расстоянии, были размещены восемь малых пушек. Чумаков залез в широкую прорезь круга и стал вместе с пушками неспешно вращать его, поясняя:

– Я уже все разузнал у немчина, надежа-государь, смотри. Допустим, все пушки заряжены. Первая пальнула, круг маленько повертывается. Вторая пальнула, круг опять повертывается. Вот и третья. А в это времечко первую да вторую уже заряжают. А как из восьмой пальнут, уже первая снова к стрельбе сготовлена. И таким побытом, без всякого перерыва – знай себе шпарь по врагам отечества.

– Здорово! – восхитился я – А ежели, скажем, неприятель окружил, так и зараз из восьми палить можно картечами. Токмо грузновата махина-то, вот беда.

– Йа, йа – согласился Генрих – Возить трудно. Да ведь колесо есть разборное.

– А можешь ли мне господин Мюллер – я задумался – Сделать царь-пушку? Пять сажен в длину, и сорок дюймов калибру.

– О! То есть и правда царь-пушка – удивился немец – Ее возить совсем невозможно будет.

– Зато можно сплавлять по рекам – не согласился я. А если еще начинять зажигательными снарядами – я в обоз взял те три бочки нефти, что мне прислали гурьервские казаки по моей просьбе – то такая бомба может быстро поджечь укрепления защитников.

Еще с час мы с Мюллером обсуждали особенности литья пушек, после чего я выдаю ему тысячу рублей из походной казны и мы договариваемся о сроках создания царь-пушки.

Вопрос денег встает еще раз по возвращению в город. Нас с Перфильевым разыскивает делегация «военспецов» во главе с Ефимовским.

– Впереди сражения – начинает бывший граф – Мы же на Казань идем.

Я неопределенно качаю головой.

– Бросьте, ваше величество, это же очевидно. Другой дороги тут нет. А раз так, будет бой.

– Ближе к делу – я начинаю раздражаться.

– Хорошо бы заранее выдать денежное содержание полкам… и нам тоже.

Офицеры хмуро кивают.

– Многие все еще содержат семьи, пересылают деньги домой и если их убьют…

– Хорошо, выдам – я мысленно подсчитывают походную казну. Большую часть пришлось оставить в подвалах губернаторского дома в Оренбурге под присмотром верных казаков и Харловой, но кое-что, и не мало, я взял с собой. Как и Немчинова казначеем. Денег хватит.

– А почему Крылова не за заставили подписывать отказное письмо? – вдруг выкрикивает один из офицеров.

– Все яицкие из второго заводского не отрекались! – Ефимовский поддерживает крикуна.

– Лейтенанты Неплюев и Долгопят – ответил я – Також не отрекались. Вижу в них сильное желание послужить отечеству, загладить вины… Они учат солдат не только строю и армейской науке, но и грамотности. Они уже с народом – вы еще нет!

Удалось перевести тему? Я очень сомневаюсь, что Симонов и Крылов – с народом.

– Тем, кто всхочет открыть полковые школы – буду платить деньгу сверху к вашему жалованию!

Офицеры загомонили, начали переглядываться. А вот теперь «военспецы» отвлеклись.

– Николай Арнольдович, можно вас на два слова? – я отвожу бывшего графа в сторону.

– Треба учить солдат новому строю. Наступление в колонне.

– Зачем сие? – удивился Ефимовский – Полки атакуют строем. Полста шагов во фрунт. В колоннах – только штурмы.

– В армию будет поступать все больше крестьян – помявшись, ответил я – Некоторых учить будет некогда, а воевать надо. В колоннах наступать проще. Можно також сделать перевес на одном фланге.

– Это навроде косого строя Фридриха? – заинтересовался бывший граф.

На самом деле наступление в колоннах начали массово использовать в Великой армии Наполеона. Он также не успевал учить солдат и наступал либо в рассыпном строю, либо колоннами. Причем мог собирать сразу несколько на одном из флангов. Так пехота меньше страдала от обстрела ядрами пушек, да и сами легкие орудия могли браться внутрь колонны, передвигаться руками, после чего стрелять с близкого расстояния картечью. Все это я тоже собирался внедрить у себя.

– Еще проще. Акромя будем экзестировать офицеров управлять колоннами свистками. Я закажу заводчанам сделать сию инвенцию.

– Свистками? – еще больше удивился Ефимовский – А как же трубы и барабаны?

– Их оставим. Но вдруг барабанщика или трубача убьют? Что делать офицеру? Самому стучать палочками? А так у него есть свисток и он может управлять боем.

– Да, ежели канонада – согласился бывший граф – Голосом не докричишься.

– И последнее – вбил я последний гвоздь в гроб современной тактики – Военачальники идут позади строя или внутри колонны! Не впереди фрунта!

Николай Арнольдович даже рот приоткрыл. Прямо вижу, как дымятся его мозги.

* * *
– Вероломные мусульмане! Дерзнули вновь напасть на нас! Несмотря на повсеместное поражение их храбрым воинством нашим! Сегодняшний день! Назначен днем мщения. И наказания осман! Шумла должна быть взята! И вероломное войско султана истреблено!

Полковники ехали перед строем солдат и выкрикивали послание к армии. Фузилеры и бомбардиры, гусары и кирасиры внимательно слушали, сжимая в руках оружие.

– Шумла, – тем временем вещал Румянцев сидя на коне в окружении генералов – Запирает Балканы на крепкий замок. И, овладев этой крепостью, мы можем беспрепятственно идти до самого пролива. В том нам есть прямой приказ императрицы.

– Но – только кажется – продолжал объяснять диспозицию Пётр Александрович – Что Шумла – это конец войны. По перву Суворову надо взять Силистрию. А нам еще брать Чалыковаку… Проведите пальцем на юго-запад, мимо северного хребта…

Князь Долгоруков спешился, достал карту. К ней склонились Потемкин, барон фон Унгерн и другие военачальники.

– Нам придётся двигаться узким дефиле аж восемнадцать вёрст! Ущелье шириной не более чем сорок саженей. Дорога высечена ещё солдатами римского императора Адриана. Как мне докладывали, от края до края едва две сажени, вся усыпана камнями и раз двадцать пересекает быстрые, ледяные ручьи. Пехота проберётся, но артиллерии и коннице придется туго!

– Ваша светлость! – один из генералов ткнул пальцем в карту – Как же Варна?

– Там после наших осенних наступлений – весьма маленький гарнизон остался – уклончиво ответил Румянцев – Достаточно будет блокировать крепость.

– Также, как 2-я армия блокирует Очаков? – поинтересовался Потемкин, поправляя повязку на выбитом глазу.

– Ну, Григория Александрович, ты и сравнил – усмехнулся Румянцев – Очаков – крепкий орешек. Его еще грызть и грызть.

Военачальники согласно покивали.

– Ваша светлость – князь Долгорукий тяжело вздохнул, но продолжил – В войсках шаткость обозначилась. Особливо в казацких полках и у иррегуляров. Приходят прелестные письма с Родины, ходят слухи о бунтовщиках, воскресшем Петре Федоровиче…

– Пресекать! – жестко ответил Румянцев – Вешать, аркебузировать зачинщиков! Слышите меня?

Генералы послушно склонили увенчанные париками головы.

– Господа, начинаем! – фельдмаршал поднял лицо вверх, к моросящему, холодном дождю. Перекрестился – Вестовой пушке сигнал.

Бухнуло орудие и русская артиллерия тут же начала массированный обстрел крепости. Штурмовые колонны выдвинулись к валу Шумлы. Начали стрелять турецкие пушки.

Окрестности крепости были крайне неудобны для движения армий. Сюда уже подходили отроги Балканских гор, разрезая равнину на неравные и неудобные части. Холмы поднимались уступами, соединялись глубокими оврагами, поросшими кустами, цепкими и колючими. Сама местность укрепляла оборонявшихся и ставила препоны атакующим русским.

Дважды турки отбивали штурм, поле перед валами покрылось трупами солдат. Но полки Румянцева шли и шли вперед. Артиллерия крепости слабела, спустя три часа вятским мушкетерам удалось ворваться в пролом третьего бастиона. Раздалось мощное «ура», егеря пошли вдоль куртины в обе стороны. Завязалась рукопашная, грудь в грудь. И тут русским не было соперников. Шумла пала.

* * *
Перед выходом из Чистополя, в дом бургомистра пришел Перфильев с двумя незнакомыми мужчинами и четырьмя женщинами. Отозвал меня в сторону, поколебавшись, произнес:

– Петр Федорович, мыслю я надо бы тебе свой двор заиметь. Почиталин, Немчинов – это канцелярия твоя царская, генералы да полковники – при войсках…

Предложение разумное, двор нужен. И в первую очередь обслуживающий персонал. Маша уже зашивается – обстирать, приготовить… Хоть мы и прикреплены к полковой кухне, военачальников приходится собирать и иногда баловать разносолами из трофеев.

Я все больше думаю про то, как мне повезло с Перфильевым. Умный, расчетливый, далеко глядит. Плюс мир повидал.

– Зови – я тяжело вздыхаю – Ты же слуг привел?

– Да. В город сбежались от барей побитых. Мыкаются бедные.

Первым мне представили лакея. Белобрысого парня по имени… Жан.

– Ты же на морду русак – удивился я.

– Секунд-майор мой шибок фрацузиков любил – пояснил лакей – Нарек так.

– Из крепостных?

– Так точно, ваше величество – Жан изящно поклонился – Век за вас будем молиться за отмену сего рабства!

– Грамотный?

– Да, ваше императорское величество. Читаю книги, романы, почерк в письме имею добрый. В случае семейного торжества могу составить пиитическое приветствие.

Ага, вот нашего полку поэтов и прибыло.

– При досуге исполняю на скрипице заунывные и веселые пиесы. Грамоте обучался самоуком, при досуге…

– Беру тебя в штат – решился я – Дело свое знаешь?

– Как же не знать? – удивляется Жан – Иметь заботу о платье хозяйском, чистить его, помогать одеваться, подавать на стол, зажигать свечи и снимать нагар, могу объявлять гостей как маждорм…

Провожу такие же собеседование еще с пятью дворовыми служащими – конюхом, кухаркой, прачкой и служанкой. Нанимаю всех за жалование, выплачиваю аванс. Женщины в шоке, особенно Агафья – девушка лет двадцати с пронзительно голубыми глазами и точеной фигуркой. Ее история в свою очередь производит шокирующее впечатление на меня.

Жизнь Агафьи сложилась так. Ее, сироту, девчонкой купил за семь рублей забулдыжный офицерик из мелкопоместных дворян, некто Вахромеев. Был он пьяница и картежник, жил на Литейной, в квартире из трех маленьких комнат. Сам занимал две комнаты, а в темной, выходящей окном в стену, жили три молодые купленные им девушки. Новую, Агафью, поселил он в каморке под лестницей. Девушки ежедневно уходили к мастерице-швее, с утра до ночи обучались шитью и вышиванию гладью.

Из рассказов старого солдата, коротавшего жалкую жизнь в кухне и бесплатно работавшего на офицера в должности денщика, стряпухи, няньки и прачки, Агафья узнала, что офицер за пять лет скупил до тридцати молоденьких девчонок. Он обучал их какому-либо ремеслу, а когда они входили в возраст, развращал их; красивых иногда сдавал выгодно в аренду на месяц, на два своим холостякам-сослуживцам, затем перепродавал девушек с большим барышом в качестве домашних портних, кастелянш или горничных, а на их место приобретал за гроши новых. Он кормил своих рабынь скудно, одевал плохо, потому девушки волей-неволей должны были тайком от господина снискивать себе пропитание. Вечерами они заглядывали в кабачки или на купеческую пристань с целью подработать денег своими прелестями. По словам денщика, одна из девушек года три тому назад заболела дурной болезнью и заживо сгнила, другая от тоски повесилась, третья бросилась в Неву, но была спасена. Офицеру все это сходило с рук.

Агафье удалось вырваться из этого страшного рабства. В нее влюбился сослуживец Вахромеева, выкупил ее и увез с собой в поместье под Казанью.

– Будешь помогать пока Маше – я знакомлю Агафью с Максимовой.

– Петр Федорович! Мне ничто не надо – девушка пугается – Я и сама все могу, чай не баре…

– Научи пока Агафью по докторским делам – пешцев сейчас добавилось, сделайте им запасы перевязки, да жгуты новые…

Загрузив новых служащих делами, я скомандовал выступление из Чистополя. По замерзшей Каме мы перебрались на левый берег, где сразу же наткнулись на новую делегацию, поджидающую нас. На сей раз встречать нас приехали мастера с Берсудского медного завода.

– Царь-батюшка! Сделай милость – вперед вышел седой, сгорбленный старик по фамилии Вешняков – Заедь к нам, здеся недалече.

Медные мастера мне были нужны, поэтому взяв сотню казаков и Почиталина, я отправился в деревню Берсу, рядом с которой стоял завод.

Сначала мы проехали рудники. Они разрабатывались открытыми шахтами от 5 до 25 сажен глубиной. Я понаблюдал, как руду засыпают в большие бадьи и вздымают наверх на ручных «валках». Весной и осенью рудники иногда затопляло. Для водоотлива была устроена «водяная машина», приводимая в движение конной тягой.

– Оные машины тута новшество – рассказывал Вешняков – Наши бывшие владельцы Твердышевы первые ввели.

– Как же вы теперь без них? – интересуюсь я.

– Слава богу! – заверил старик – Собрали совет мастеров, управляющего выгнали… Готовы в казну твою и пушки и что хошь лить…

Мы поднялись на пригорок и нам открылся вид на широкую поляну с площадкой посредине.

Площадка была черна, она походила на место пожарища. Здесь производился предварительный обжиг руды, чтобы сделать её мягкой, годной к проплавке.

– По первоначалу разжигают кострище из сушняку и в огонь руду валят, – пояснил Вешняков – Дело обжига, ваше величество, тяжелое, опасное. И работы эти зовутся «огневыми». При обжиге, руда исходит ядовитым хазом, самым зловредным для здоровья. Хаз по земле стелется, и, ежели его погоняет ветерком на открытую шахту, рудничные работники с рудников бегут без оглядки… А то – смерть неминучая.

Из рассказа я узнал, что сернистых газов погибали не только люди, но и все живое, вплоть до птиц, пчел и растений. Весь лес, даже сосны, пихты, елки на большое пространство вокруг стояли оголенными, без листвы и хвои.

– Когда руду здесь обожгут – продолжал мастер – Привозят её на завод и разбивают по сортам. А крупные-то куски в толчее толкут да в мелкий порошок перемалывают. А после того заготовляют «флюс»: это известной камень, белая глина да песок. Перемешают все с дробленой медью, получится «шихт». Ну, а теперича, царь-батюшка, поедемте на завод к домницам.

Вернувшись на завод, первым делом зашли в «пробницу» – прообраз лаборатории.

Это светлая изба, в средине пробирная печь с ручными мехами для дутья, на полках и на большом столе тиглы, пробирки, весы грубые и весы точные под стеклянным колпаком, пробирный свинец, бура, ступа для толчения проб.

– Здеся-ка орудует Тимофей Лось – пояснил Вешняков – Наш главный мастер.

В углу стояло несколько четвертных бутылей с разными настойками.

– А это вот, батюшка, сладкие наливочки. Лось сам мастерит их. Не хочешь отпробовать?

Я отказался. Казаки посмотрели на меня с надеждой, но так ничего не дождавшись – тяжело вздохнули.

– А где же сам главный мастер? – поинтересовался я.

– На плавке. Пойдемте.

В плавильном цехе, куда мы вошли, было жарко. И темновато. Некоторые казаки закашляли, закрестились. Атмосфера и правда, была инфернальная.

Каменный цех довольно просторен и достаточно высок. Вдоль одной из стен стояло в ряд пять пузатых печей, они топились дровами.

– Мы зовем их домницы, а по-немецки – крумофены, – сказал Вешняков.

Пылали три домны, а в две производилась загрузка. По особым, на столбах, выкатам подвозились на тачках к горловинам печей уголь и «флюс» с толченой медью, то есть «шихт». Высоко, почти под потолком, стоял работник, называемый «засыпка». Он покрикивает на тачечников:

– Эй, вы, гужееды сиволапые! Шагай, шагай! А ну, надуйсь! Стой, довольно шихту! Уголь сыпь!

Он командует загрузкой домны: пласт угля, пласт руды и флюсов, и снова пласт угля, пласт руды и флюсов. Донельзя прокоптелый, взмокший от пота «засыпка» как будто ради озорства вымазан жидким дегтем. Из трех топящихся печей наносит газом. От жары, газа, угольной и известковой пыли «засыпка» задыхается. Он не может выскочить из цеха хоть на минуту, чтобы отдышаться на свежем воздухе – его держит на месте беспрерывный ход работы. Он ковш за ковшом пьет воду, исходя чрезмерным потом. Сплевывает копотью и кровью.

К нам подходит морщинистый, одышливый мужик в кожаном фартуке. Волосы перевязаны веревкой, в левом глазу – бельмо.

– Самый крепкий «засыпка» больше пяти лет не выдюжит – говорит он – Либо калека, либо на погост…

– Это наш главный мастер ныне, Тимофей Лось – представляет заводского Вешняков. Тот мне кланяется, прижимаю руку к сердцу.

В цехе было шумно: гремели по крутым выкатам чугунные колеса тачек, шуршали сваливаемые в домны шихт и уголь. Возле домниц понаделаны холодные амбары, там вовсю пыхтели две пары ветродуйных кожаных мехов. Сильная струя воздуха со свистом врывалась в поддувало, в печную утробу и разжигала угли. Чрез кривошипы и колесный вал мехи приводились в движение шумевшей за стеной водою, она падала на водоемные колеса.

– Откуда вода? – поинтересовался я – Зима же.

– Из подо льда заводского пруда вытекает – объяснил теперь уже Лось – Но скоро встанем до весны.

Людей в цехе было десятка полтора. Бороздниками и веничками они прочищали вырытые в земляном полу небольшие ямки, соединенные между собой мелкими узкими канавками. Вскоре по ним брызнет-потечет огнежидкая, расплавленная медь. К моему удивлению нам всем раздали синие стекла.

Старший мастер проверил, правильно ли наклонен желоб от печной лещади к канавкам. Работники похватали железные лопаты. Лось подошел к одной из трех домниц, чрез слюдяной глазок всмотрелся в бушующее пламя печи, чутко прислушался к тому, как в брюхе её гудит и клокочет расплавленный металл, и поднял руку:

– С богом, ребята! – затем он схватил тяжелый лом, перекрестился и долбанул ломом в замазанное глиной выпускное оконце.

– Пошла, матушка, пошла, пошла! – закричал он, ударяя второй и третий раз.

Глиняная пробка вылетела из брюха домницы, хлынул огненный, ослепительно белый поток. Если бы не синие стекла – смотреть на нее было бы невозможно. Расплавленная жижа потекла по желобу вниз, в канавки, в ямки.

Мастера и подмастерья суетились с лопатами; они направляли лаву из канавки в канавку, куда нужно. Сразу сделалось вокруг нестерпимо жарко.

Люди в пылу работы скакали, как козлы. Фартуки затвердели, мокрые от непрерывного пота рубахи высыхали на ходу, на них выступила соленая пыль, как иней.

– Готово! – прокричал Лось; он снова вбил затычку в спусковой продух опустошенной домницы, велел замазать его глиной и поспешил ко второй пылавшей печи. За ним потянулись работники и подмастерья.

– Самое главное, знать, когда медный сплав в домнице дозрел, – пояснял мне пока Вешняков- Знатецы вроде Лося нюхом чуют. Зевать уж тут не приходится, а минута в минуту чтобы. Таких мастеров-знатецов хозяева раньше берегли, за ними даже тайный досмотр установлен, чтоб мастер не сбежал к другому заводчику да секрет свой не передал.

– Ну тепереча вы сами себе хозяева. Плати подать в казну, не забижай работников и делай что хошь…

На мои расспросы Вешняков принялся объяснять, что сейчас получилась черная медь, сплав меди с железом и другими металлами. А чтоб окончательно очистить сплав от ненужных примесей, медь отправляют в соседний завод и там будут плавить сначала в особых печах – «сплейсофенах», а затем еще раз переплавлять в штыковых горнах. Тогда получатся бруски или «штыки» чистой меди. Затем раскаленные докрасна штыки будут класть под тяжелые водяные молоты и расплющивать в «доски» весом до пятидесяти фунтов.

Тем временем ко второй печи начали подтягивать висевший на цепях, перекинутых чрез блоки, огромный каменный ковш с двумя ручками и «рыльцем». Подошедший Лось сказал:

– Чичас сплав не в землю станем пускать, а вон в тот ковш. Как наполнится до краев, переведут его вон к тем глиняным формам, к опокам. Это для пушек болванки будут. Трое суток остывать им, а потом в сверлильный цех потянут стволину делать. Сплав этот с примесью олова – бронза.

Вышли на улицу и направились в невысокий, но довольно просторный кричный цех. Здесь я оставался недолго, ковка железа была знакома и ничего интересного обнаружить не удалось. Зато прикинул большой объем работ, где можно ускорить прогресс.

Я все-таки посмотрел, как многопудовые молоты, приводимые в движение водой, обжимают железные крицы. И здесь тоже стояла нестерпимая жарища. Люди с опаленными бровями и бородами, с раскрасневшимися, как бы испеченными лицами и слезящимися глазами ловко и проворно перехватывали клещами раскаленный добела металл, подставляли его то одним, то другим боком под молоты. От удара брызгали во все стороны огненно-белые искры нагара и окалины.

Последний цех назывался сверлильно-обделочный. Мастерская была срублена из пихтовых бревен, стены грязные, прокоптелые. Три широких застекленных окна давали слабый свет. На сверлильном станке была укреплена бронзовая стволина для пушки, над ней трудился широкоплечий мастер Павел Грек – мужчина с окладистой русой бородой. Когда я стал приближаться к мастеру, он нажал ногой деревянный на ремнях привод, вал со стволиной заработал вхолостую.

– Ну, царь-батюшка – Лось обвел рукой цеха – Вот и вся наша фабричка…

Я попросил напиться. Меня отвели в кабинет над цехом, подали подсоленной воды.

– Это пошто же с солью? – спросил я.

– А чтобы жажда не столь мучила – пояснил Лось – Соли-то, ишь ты, дюже много из человека от жарищи выпаривается, ну так недостачу-то и надбавляют в нутро с водичкой…

– Вот что господа мастера – я уселся за стол, подвинул к себе стопку бумаги и перо с чернильницей – Завод у вас добрый, мастера знатные. Хочу вам сделать подарок. Царский!

Я многозначительно посмотрел на Вешнякова и Лося.

– Глядите сюда – я начал рисовать на бумаги. Сначала примитивный примус. Любой деревенский житель сто раз собирал и разбирал этот прибор для нагревания пищи. Станина, резервуар, поршневой насос – ничего сложного.

– На чем сия инвенция будет работать? – удивился Вешняков. Оба мастера вопросительно на меня посмотрели.

– Особая жидкость, называется керосин. Добывается из черного земляного масла перегонкой.

– Слышали о таком – покивал Лось – Есть в казанской губернии места, где масло из земли сочится.

Вообще, месторождения нефти есть по всему Уралу, да Сибири, не говоря уж о Казани и Башкирии.

– Акромя сей грелки, сделайте мне також вот еще что – я нарисовал чертеж примитивной керосиновой лампы а-ля «летучая мышь». В ней тоже не было ничего сверхсложного. Две емкости – одна для керосина, другая для горения, плоский фитиль с регулировкой высоты.

– Ежели вот сюда – я ткнул пером в чертеж – Добавить полированный лист бронзы или меди, получится у нас прожектор.

Видя недоуменные взгляды мастеров, пояснил – Сильный фонарь, который светит только в одном направлении.

– Подарок и, правда, царский – развел руками Лось – Но откель, ты царь-батюшка, сие инвенции ведаешь?

– В неметчине придумали – отперся я от авторства – А я скитаясь, записывал всякую новинку, думал, где бы ее использовать.

– Петр Федорович, благодетель наш! – Вешняков даже привстал – Будь ласка, останься отобедать!

Делать нечего, пришлось продлить экскурсию на общий для мастеров и казаков обед, который плавно перетек в пир. Наступил вечер – посовещавшись с окружением, мы решил не ехать по темноте, а заночевать на заводе. Нам выделили несколько пустующих изб, в одной из которых я улегся спать. В сенях расположилась охрана.

Глава 17
Уже под утро, я почувствовал, что кто-то кусает меня за пятки. Открыл глаза и увидел мерзкую крысу, что грызла портянку.

– Изыди! – я ударил ногой по наглой твари и та с писком свалилась с лавки, где я спал.

На шум в комнатку ворвалась встревоженная охрана. Сонный Афанасий Никитин выхватил саблю и начал пластать ею воздух, тоже выкрикивая «Изыди, Сатана!».

Я вжался в угол, ожидая, что вместе нечистого, уйти с этого света придется как раз мне. Клинок два раза прошел в опасной близости от головы.

Постепенно все успокоились, начальник моей охраны убрал саблю в ножны. А я задумался о том, что с такими телохранителями – никаких убийц не надо. Сами случайно зарежут.

После быстрого завтрака, рысью выехали с завода. Поднялась небольшая метель, но мы легко нашли дорогу, которую протоптала армия в снегу. Догнать полки удалось уже к обеду в районе Старого Арыша. Встал на взгорок, принял поклоны арьергарда.

– Худо дело – мне навстречу выехали Перфильев с Мясниковым.

– Что случилось? – я обвел взглядом порядки. Четыре полка с красными знаменами – 2-й оренбургский, 1-й и 2-й заводские, ляшский. Плюс триста «арапчат» Павлония. Бредут отдельной толпой с алыми повязками на рукавах тулупов. Тридцать две пушки включая семь мортир. Тоже все на месте. Наконец, конница Овчинникова с ним во главе. Три полка. В самом конце колонны шли три кибитки с медицинской службой. Там заправлял врач Кара Балмонд. Из крайних саней мне рукой помахала Маша.

– Навроде все ладно – я суммировал свои наблюдения Перфильеву с Мясниковым – Померз кто ночью?

– Нет – помотал головой Тимофей – Все живы, здоровы. Ляха поймали. На шпионстве. Чеснова этого.

– Курча?

– Его.

Перфильев поправил саблю за поясом, добавил:

– Ты, царь-батюшка, повелел следить за ним. Мои ребята углядели, что он на ямской двор заехал. С получаса там провел. Мы потом ямщика тряхнули – письмецо в Москву лях написал циферью.

Афанасий Петрович передал мне серый лист измятой бумаги. На нем действительно, шли рядами кривые цифры. На другой стороне было написан адрес. Лавка купца Сыромятникова на Орбате. Лично в руки.

– Где он? – я посмотрел на военачальников.

– Ямщик?

– Лях!

– В Старом Арыше стерегут – вздохнул Перфильев – В доме старосты. Ежели бы…

– Так вы его заарестовали? – я скрипнул зубами. Никакого понятия оперативной работы.

– А что ж, ему стол накрыть?? – удивился Афанасий Петрович. Мясников согласно кивнул – А ежели он не токмо в Москву написал бы, а и в Казань також? Ждите мол, ваш ампиратор Петр Федорович идет с полками, через день-два будет…

– Как-будто они и так не знают! – каждый день передовые разъезды имели стычки с правительственными пикетами. Перестрелки, конные сшибки.

– Так – я покрутил письмо в руках – Ляхов – раскидать по другим полкам. На их место офицеров из бывших барей. Это на тебе, Тимофей. А ты Афанасий Петрович, повели стеречь Курча крепко. Как разберусь с Казанью – узнаем, что за фрукт сей.

– Чего ждать? На дыбу подвесим, кнутом по спине пройдемся… Споет соловьем.

– Кнутом можно. Но лучше лаской.

– Со шпиком лаской?? – военачальники посмотрели на меня как на умалишенного.

– Да, господа казаки. Вести следствие пыткой можно. Но под кнутом Курч может оговорить кого невиновного, выдумать чего лишнего – проверяй потом, время трать… Лепше, когда такой человечек сам, искренне всхочет вести дела с нами.

– Ага, жди от него…

От бригадира и полковника так и несло скептицизмом.

* * *
Вопрос о необходимости преградить скопищам Пугачева дорогу к Казани поднимался и раньше. Это была любимая мысль честолюбивого генерала Александра Ильича Бибикова, недавно прибывшего в столицу губернии. С его приездом начали подходить и подкрепления. Два карабинерских полка, три гусарских и один кирасирский.

На последнем совещании в губернаторском доме по этому поводу вышел жестокий спор между стариком фон Брантом, главой Казани и генералом.

– Государь мой, – заявил Бибиков, кусая губы – Я почитаю позорным то обстоятельство, что местные власти не задавили до сих пор все движение. Слава российского оружия омрачается успехами мятежников. Доблестные войска императрицы Екатерины прославили себя в сражениях с таким неприятелем, как турки, коих янычарская пехота до сих пор почиталась непобедимой. Тактика Петра Первого, которую применяли и после него наши славные полководцы Миних, Румянцев и другие, состоит не в обороне от неприятеля, а в нападении на такового!

Но фон Брант лишь кривил рот, прихлебывая кофий, что подавали собранию три лакея.

– Я сам в молодости имел счастье служить под начальством графа Миниха – заявил он – И участвовал в его походе на Крым. Но война с врагом внешним отнюдь не сходна с действиями против мятежников.

– Чем это? – генерал раздраженно отставил чашку. Его полковники стали грозно выбивать трубки, хмуро переговариваться.

– А тем, что действующие части определенно знают, кто есть противник. Здесь же им приходится действовать, так сказать, слепо. Вот, пожалуйста – фон Брант пошелестел бумагами – Вчера село Никитовка, это рядом с Казанью, было полно людьми, законам повинующимися и приказы начальства выполняющими, а сегодня то же самое село перешло на сторону Пугачева. А как вы, ваше превосходительство, полагаете отличить верных граждан от бунтовщиков?

– По их действиям! Ежели они изъявляют покорность…

– Это не так-то легко. Сегодня они вам покорны, а ночью запалят конюшни с лошадьми. Или еще какую пакость учинят! Нет, господа, надо запереться в Казани и ждать пока Пугач от голода да холода вымрет.

– С кем запираться? – вспыхнул Бибиков – С конными войсками? Со мной пришел лишь один батальон Зарайского мушкетерского полка. Все остальные – это гусары, карабинеры, кирасиры… Поставим их на валы?? Нет! Только атака, один удар и все.

– Александр Ильич! – губернатор умоляюще посмотрел на генерала, потом на полковников – Раз уж ты все решил и имеешь повеление от ее величества, я слова больше не скажу. Но Христом богом прошу, оставь зарайцев для моей охраны. Ведь и в Казани неладно все. В горожанах шаткость образовалась. В слободах опасно стало, народец с оружием сидит. Вчера мне докладывали, что человечка от митрополита Вениамина поймали к Пугачеву.

– Не может быть! – полковники закачали головами, генерал Бибиков хмуро посмотрел на Бранта:

– Кто поймал? Шешковский?

– Нет, мои людишки – губернатор тяжело вздохнул – Степан Иванович, как приехал, только один раз заглянул представиться. Больше я его не видел.

– Дожили – горько произнес Бибиков – Обер-секретарь Тайной экспедиции пропал в мятежной губернии. Он еще хоть в Казани?

– Не имею таких сведений – Брант допил кофий – Так что насчет зарайцев?

– Они мне нужны для охраны батарей – покачал головой генерал – И дворянское ополчения я у вас тоже забираю.

Губернатор дрожащими руками закрыл лицо.

* * *
Во вторник 30-го ноября, императрица Екатерина собрала у себя совещание из доверенныхкруга лиц. Были: новгородский губернатор Сиверс, Григорий Орлов, Никита Панин, обер-прокурор Сената князь Вяземский, генерал-аншеф, граф Чернышев и личный гофмейстер императрицы пухлый Иван Елагин. Беседа велась в кабинете Екатерины за чашкой чая, без пажей и без посторонних. Чай разливала сама хозяйка.

Высота, свет, простор, сверкание парадных зал. Всюду лепное, позлащенное барокко, изящный шелк обивки стен, роскошь мебели на гнутых ножках, блеск хрустальных с золоченой бронзой люстр. Всюду воплощенный гений Растрелли, поражающий пышностью царских чертогов. Но кабинет Екатерины уютен, прост.

Все пьют чай с вафлями, начиненными сливочным кремом. В вазах клубничное и барбарисовое варенье. Чернышев ради здоровья наливает себе в чашку ром. А князь Вяземский, также ради здоровья, от рому воздерживается. Орлов опять-таки здоровья для, предпочитает пить «ром с чаем». И пьет не из чашки, а из большого венецианского, хрустального, с синими медальонами, стакана, три четверти стакана рому, остальная же четверть – слабенький чаек. Впрочем, ему многое дозволено…

Екатерина начинает беседу. На ее лицо стали заметные новые морщины – следы сердечных страстей и неприятных политических треволнений. Кожа под подбородок её значительно обвисла, лицо пополнело, вытянулось, утратило былую свежесть.

– Теперь, Иван Перфильевич, доложи нам по сути дела – обратилась она к Елагину.

Тот порылся в своих бумагах и, уставившись живым глазом в одну из них, начал говорить:

– Итак… прошу разрешения вашего величества… Екатерина кивнула головой. Воронежский губернатор Шетнев доносит, что меж крестьянами вверенной ему губернии стали погуливать слухи, что за Казанью царь Петр Федорыч отбирает-де у помещиков крестьян и дает им волю.

Раз! Второе: крестьяне Кадомского уезда, села Каврес, в числе около четырехсот душ, собрались на сходку и порешили всем миром послать к царю-батюшке двух ходоков с прошением, чтобы не быть им за помещиками, а быть вольными… «Требовать от батюшки манихвесту…»

Он привел еще несколько подобных же примеров и, отхлебнув обильный глоток чаю, сказал, словно отчеканил:

– Вот-с каковы у нас дела.

– Да… И впрямь дела не довольно нам по сердцу – вздохнула Екатерина.

После недолгого молчания Орлов заговорил:

– Я тут слышал, что еще милейший губернатор Шетнев вздумал с бухты-барахты обременять население излишними работами и тем самым неудовольствие в народе возбуждать. В этакое-то время, во время столь жестокой инсуррекции, он взял себе в мысль приукрашать подъезд к городу Воронежу дорогой. И это зимой! И для сего согнал более десяти тысяч крестьян. Сие некстати в рассуждении рабочей поры, а еще больше не по обстоятельствам. Не с дорог и просек губернатору начинать бы нужно, а есть дела важнее в его губернии, которые требуют поправления. А посему, – поднялся Орлов и, закинув руки за спину, принялся мерно и грузно вышагивать по кабинету – А посему, смею молвить, надлежало бы губернатору написать построже партикулярное письмо… А еще лучше вызвать его к нам да немного покричать на него… Покричать! – резко бросил Орлов. Голос у него – могучий, зычный. Когда он говорил, казалось, что грудь и спина его гудят.

И голос, и его властные манеры вселяли некий трепет не только в сердца обыкновенных смертных, но даже сама Екатерина, преклонявшаяся перед своим любимцем, за последнее время стала испытывать в его присутствии чувство немалого смущения.

– Александр Андреич – обратилась Екатерина к князю Вяземскому – Что вы имеете на сие ответствовать?

Вяземский поднялся, развел руками и, как бы оправдываясь, заговорил:

– Ваше величество и господа высокое собрание! Поскольку мне не изменяет память, губернатору Шетневу был заблаговременно послан высочайше опробованный план прокладки скрозь густые леса новой дороги шириной не более не менее как тридцать сажен, дабы воровские люди не имели способа укрыться и делать вред и грабеж жителям.

– Ваше сиятельство, – на низких нотах проговорил Орлов и остановился среди кабинета, на щекастом лице его играла умная ухмылка. – Я, если мне будет дозволено её величеством, нимало не дерзаю возражать против сего полезного прожекта… Но и вы поймите, князь! Горит Россия! С востока летят головешки и падают чуть ли не в колени нам, князь. А вы тут… Сами же недавно извещали, что каждую неделю ловит Тайная экспедиция воровских казаков, что смущают умы народа.

Князь Вяземский втянул шею в плечи, будто его пристукнули по темени, и завертел во все стороны головой в тяжелом парике.

– Ваше высокопревосходительство – адресовалась Екатерина к Орлову – Приглашаю вас чуть-чуть умерить пыл и пощадить хотя бы мои уши.

Их взоры встретились. Орлов, почувствовав себя виноватым, приложил руку к сердцу, почтительно императрице поклонился, подошел к круглому столу и сел. Он был к Екатерине весьма предупредителен, особенно при посторонних, но он иногда вдруг весь вскипал и тогда терял самообладание.

– Александр Андреич, – снова обратилась императрица к Вяземскому – Вызывать сюда губернатора Шетнева в такую пору мы считаем неполезным, а пусть Сенат заготовит, пожалуй, указ ему, чтоб он подобные работы тотчас прекратил, жителей распустил и в дальнейшем принял меры к тому, чтобы не раздражать их. Вы сами, господа, разумеете – повела Екатерина взором по лицам присутствующих, – Что нам подобает изыскивать меры к отвращению елико возможно населения от маркиза Пугачёва. Особливо же нам надлежит ласкательными мерами удержать от злодейской прелести казаков на Дону. А посему мы постановляем… Потрудись, Александр Андреич, записать.

Постановляем тако: обер-коменданту крепости святого Димитрия генерал-майору Потапову сообщить письменно наше повеление – прекратить все следственные дела над донскими казаками, выпустить всех арестованных и объявить им наше милостивое прощение и оставление дальнего взыскания, в рассуждении верных и усердных заслуг сего войска, в нынешнюю войну с Турцией оказанных… – Отвратив взор от своей записной книжки, Екатерина вскинула голову и спросила:

– Не имеет ли кто высказаться по сему за и контра?

Желающих не нашлось. Разумное отношение в данное время к населению все считали необходимым и на вопрос Екатерины согласно ответили, что решение императрицы почитают мудрым.

– Что слышно от Бибикова? – императрица повернулась к Чернышеву.

– Прибыл с полками в Казань – опальный генерал-аншеф привстал в кресле.

– Сиди, сиди, Захар Григорьевич – усадила обратно в кресло военачальника Екатерина – Большую надежду мы питаем на Бибикова. Единственный наш защитник на востоке акромя сибирского корпуса генерала Деколонга.

– Кстати, о нем – Чернышев помялся – Иван Александрович прислал нарочного. Просит укрепить его войсками. После разгрома Корфа.

– Боже, какое горе – Екатерина перекрестилась, присутствующие тоже.

– У него мало войск для защиты Уфы, Челябы и Тобольска.

– Пущай нанимает охочих людей. Нет сейчас войск, нету. Сами Захар Григорьевич все знаете – императрица накинула на голые плечи соболью пелерину.

– Те охочие люди первые к Пугачеву перебегут – осторожно произнес Чернышев – Можно перекинуть из Польши полки. Орлов и молчаливый, опальный Панин насторожились.

– Конфедераты поуспокоились, можно рискнуть.

– Сначала дождемся вестей от Бибикова – твердо ответила Екатерина – Мы не можем ослаблять наши западные рубежи.

* * *
К Казани подходили со стороны Волги. Погода стояла солнечная, снег кончился, потеплело. Навскидку было градусов 10 ниже нуля. В одной из деревень к нашему разъезду вышел заросший по самые брови Хлопуша. Я подавил порыв обнять здоровяка, пригласил ссыльного в избу старосты. Там уже стряпуха и лакей накрыли на стол.

– Откушай Афанасий Тимофеевич – я легко вспомнил настоящее имя соратника Пугачева – И рассказывай, как там в Казани, почто рискнул уйти из города.

Катаржник набросился на еду, попутно не только описывая ситуацию в столице губернии, но и показывая все мне на карте.

Казань, располагалась между речками Казанкой и Булаком. Состояла она главным образом из деревянных строений и делилась на три части: крепость, город, слободы. Кремль, или крепость, был в состоянии полуразрушенном, он стоял на берегу Казанки и тянулся вдоль Булака, образуя собою замкнутый многоугольник общей длиной около двух верст. В нем помещался Спасский монастырь, над стенами высилась старинная башня Сумбеки, татарской ханши. На восток от кремля раскинулся город с каменным гостиным двором, женским монастырем, многочисленными храмами, мечетями и немногими каменными домами именитого купечества, помещиков, крупных чиновников.

Далее стояли слободы, составлявшие предместья города. На берегу озера Кабана – слобода Архангельская, влево от нее – Суконная, здесь шла дорога на Оренбург. К Суконной слободе примыкало огромное Арское поле.

– Мыслю так, ентот Бибиков там нас ждать будет – Хлопуша выпил пива из кувшина, утер рот лапищей – Я как узнал в каком числе прибыли полки, сразу к тебе, царь-батюшка заспешил. По перву то голубем докладывал, что пуста Казань, можно восстание поднять слабодчан. А чичас сомнения взял. Большая сила у енерала. Пешцев то мало, зато пушек много, а еще больше конницы. Дворянскую возьмет у губернатора, а також два карабинерских полка, три гусарских и один кирасирский. Тысяч семь-восемь воев. Двадцать пушек.

Карабинеры и кирасиры – это плохая новость. Атакующие, мощные полки. Понятно, почему Бибиков не хочет остаться за валами. Ставит все на один удар.

– Значит Арское поле… Большое?

– Огромадное!

Я посмотрел на карту, что притащил за пазухой Хлопуша. Откуда только взял? С одной стороны река Казанка, с другой – холмы. Поле делится пополам сибирским трактом. Вот его то Бибиков и перекроет.

Все так и случилось. Стоило только нам подойти к предместьям, участились стычки пикетов. Я оттянул авангард к основным силам, развернул фронтом сразу два самых опытных своих полка – 1-й заводской и 2-й оренбургский. Один месил снег с одной стороны тракта, второй – с другой. Люди выматывались, но строй держали. Сильно помогали полевые кухни. Во время частых остановок – сразу была готова горячая пища. В основном каша с салом.

Наконец, мы дошли до поля. Я приказал поднять воздушный шар и несмотря на возражения Овчинникова и Перфильева, а также плач Васьки Птичника и Николая – сам рискнул подняться вверх. Погода была безветренная, солнечная.

Шар дрожал, раскачивался, но тянул. На двадцати метрах трос закончился и я повис над полем. В подзорную трубу было видно, что Бибиков сделал по обеим сторонам тракта – две батареи по шесть пушек. Их прикрывало несколько рот пехотинцев и рогатки. Главная ударная сила – полки тяжелой конницы стояли чуть позади, прямо на дороге.

Тактика генерала была ясна. Втянуть нас в артиллеристскую перестрелку, заставить наступать. И ударить по тракту кирасирами, развалить фронт, вызвать панику и дальше бить по частям.

Что я могу этому противопоставить? Во-первых, маневр артиллерии. Пушек то у меня больше и они все на санях. Кидаем их на левый фланг, ближе к замерзшей речке. Пускай подавят одну из батарей. А потом возьмутся за вторую. Во-вторых, надо спровоцировать Бибикова самого атаковать. И тут у меня возникла одна идея.

Я махнул рукой, шар начали спускать вниз. Царские войска заволновались, одну из пушек с помощью досок задрали вверх, пальнули в мою сторону. Но ядро даже половины расстояния не пролетело.

Пришло время провести военный совет.

* * *
– Царь-батюшка, тут до тебя человечек просится – первым, кто ко мне подбежал после приземления была взволнованная Маша. Вторым – Хлопуша. Рядом с ним стоял худощавый мужчина с острыми чертами лица и богатой шубе.

– Маша, хватит меня щупать – я улыбнулся девушке – Цел я, цел…

– Следующий полет мой! – Максимова была категорична, хотя в ее голосе я услышал нотки кокетства. Худощавый с любопытством и без страха разглядывал нас.

– Кто вы? – я махнул Почиталину – Ваня, собирай полковников вон на том взгорке. И костер, костер держите горящим.

Шар нам еще пригодится для корректировки артиллерии.

– Степан Иванович Шешковский.

Заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Маша приоткрыла рот, Почиталин сбился с шагу, оглянулся. После чего взялся за саблю. Остался спокойным только Хлопуша. Он же и пояснил мне все:

– Сей муж – глава Тайной экспедиции сам вышел к нашим пикетам от холмов. Представился.

– Мы можем перемолвится наедине? – спокойно поинтересовался Шешковский.

Да… полна земля казанская сюрпризов. История явно пошла по другому пути и все мои знания Хранителя утрачивают ценность. Почему Шешковский решил перебежать? Собственно, этот вопрос я первым и задал, когда мы отошли на пригорок. Подул слабый ветер, обер-секретарь поднял воротник.

– У вас, Емельян Иванович уже и корона есть? – Шешковский кивнул на мою «шапку Мономаха».

Я повел плечами, поправил пистолеты за поясом.

– Обращайтесь ко мне как к царю. Конечно, если вам дорога ваша голова.

– Весьма дорога, Петр Федорович – коротко поклонился обер-секретарь – А перейти я решил, так как Вяземский подготовил мне замену. Я узнал это в последний день перед отъездом из Петербурга.

– Вы утратили расположение Екатерины?

– Ваша супруга – хмыкнул Степан Иванович – Дама очень переменчивого нрава. Сегодня ей любезны одни люди, завтра другие… Многие, ой, многие знатные аристократы уже пострадали с этих капризов.

– Почему я должен вам верить?

– Во-первых, я привез с собой все диспозиции царских войск, численность, состав. По всей империи и за ее пределами – многозначительно произнес Шешковский – Второе и самое главное. Я перевел вашу семью из казанского острога на съемный дом в городе. Это мой вам подарок.

Ветер усилился, появилась первая поземка.

И что мне теперь делать? Я мысленно застонал. Донская казачка Софья Пугачева с двумя дочерями и сыном, совершенно точно знали кто такой их муж и отец. Если все это всплывет наружу… Шешковский подготовился.

– Но ежели вы повелите решить эту докуку – осторожно произнес обер-секретарь – Я все устрою. Вам никто не будет досаждать.

Сукин сын меня шантажирует. Может пристрелить его? И вся проблема решена сама собой. По моим глазам Шешковский что-то понял, попятился. Нет, нельзя. Хоть и гад обер-секретарь, но человек очень полезный.

– Я позже обмыслю все – я заметил, что полковники уже начали собираться – Сейчас сдайте все свои бумаги Хлопуше и езжайте с ним в Старый Арыш.

– Зачем??

– Затем, что там под охраной сидит поляк, Курч. Он какие-то тайные письма составляет – я вытащил из-за пазухи сложенный лист бумаги с цифрами – Разберитесь с ним. Ежели справитесь, подумаю взять вас к себе.

Вот не лежала у меня душа пригреть на груди змею-Шешковского, но выхода не было. Свою собственную Тайную канцелярию создать с помощью Хлопуше да свейских казаков – вряд ли получится.

– Иезуиты – обер-секретарь быстро просмотрел письмо – Их код.

Ну вот. Еще и мировая закулиса у меня в войске появилась. Совсем замечательно.

– Разберитесь. Раз уж женушка моя – тут я подмигнул удивленном Шешковскому – Пользует сей орден и дозволила им остаться на землях империи после роспуска, то и я брезговать не буду.

* * *
– Ваша светлость! – к генералу Бибикову подскакал вестовой с правой батареи – Нет мочи терпеть обстрел, майор Светлов просит сикурс дать.

– Какой сикурс?! – закричал Александр Ильич – Кавалерия застрянет на целине.

– Может быть по льду Казанки пустить полк – произнес один из полковников позади генерала.

– Берег крутой, обледенел – ответил ему другой, из гусар – Не взберемся. Да и с шара этого, мыслю, все видать. Нет, каковы подлецы… Кто только надоумил такую инвенцию сделать.

Бибиков привстал на стременах, принялся разглядывать в подзорную трубу порядки пугачевцев.

– Бомбардиры у них сильные – сквозь зубы произнес он – А вот пехота – дрянь. Посмотрите, господа… Впереди стоят какие-то оборванцы с дрекольем и красными знаменами. Ежели ударить внезапно, вдоль дороги, как мы и планировали…

– А как же пушки? – встрял вестовой.

– Пугач их слишком далеко на фланги оттянул – генерал не обратил внимание на нарушение субординации – Я не вижу их конницу, ну да ладно. Командуйте общую атаку! Первыми идут карабинеры, делают залп. Уходят вправо и влево. В брешь в порядках врываются кирасиры, потом гусары. Порядок ясен, господа полковники?

Те обрадованно заулыбались, покивали.

– Пусть смотрят с шара – пока сообщат, мы уже разрежем армию ребелена надвое.

Полковники разъехались, вестовой тоже умчался обратно. Пропела труба.

Сначала все пошло по задуманному, карабинеры и кирасиры взяли разгон. Оборванные крестьяне заколебались, побежали. В стане Пугачева прогудела труба. Карабинеры были все ближе и ближе, генерал пришпорил свою лошадь, подскакал ближе. Опять привстал в седле, вжал подзорную трубу в глаз. Ну же! Вдруг за бегущими крестьянами обнаружились отлично обмундированные и вооружённые солдаты с мушкетами, выстроенные в три шеренги. Раз полк, два…

Бибиков застонал. Он увидел, что среди мушкетеров стоят пушки. Полки Пугачева расступились, «оборванные» просочились сквозь ряды. Карабинеры тоже увидели стройные ряды, но их полковник решил не оступать. Всадники вскинули пистолеты и карабины, но отряды повстанцев первыми сделали залп. Рявкнули картечью пушки, ряды окутались дымом. Когда пороховая взвесь рассеялась стало ясно, что потери – чудовищны. Пули выбивали кирасир и карабинеров из сёдел, убивали под ними коней, многие пребывали в позорном смятении. Всадники судорожно разворачивали лошадей, Бибиков услышал далекое «Первая шеренга, на колено!». «Повзводно…». Новый залп.

Оставшиеся кирасиры и гусары – карабинеров выбило всех – все-таки смогли врубиться в ряды Пугачева. Над полем понесся рев, крики… И тут пропела еще раз труба и с флангов на правительственные полки завязшие с пехотинцами хлынули орды казаков.

– Боже… Это конец! – Бибиков уронил подзорную трубу в снег, закрыл лицо руками. Один из башкиров полка Зарубина, пробившись с отрядом сквозь ординарцев и охрану, кинул аркан. Он захлестнул генерала ниже. Рывок и тело в бобровой шубе поверх зеленого камзола волочится по снегу.

* * *
Честно сказать в этот раз у Казани пришлось пройти по лезвию ножа. Сначала специально оборванные и вооруженные кое-как «арапчата» Павлония замешкались и не сразу побежали в тыл. Кирасиры догоняли я и уже был готов отдать приказ стрелять по своим. Но успели. Картечь и дружный залп оренбургских и заводских полков сделал свое дело. Мы выбили первые шеренги всадников.

Тем не менее остатки кирасир и гусар сумели прорваться к нашим рядам и вступили в рукопашную. Они рубили палашами и саблями сверху, стреляли из пистолетов и карабинов. Оренбургский и первый заводской стояли насмерть. Второй заводской и ляшский дрогнули. Еще не побежали, но потери были большими. Люди падали в снег, их топтали конями. Я дал команду трубачу. В самый ответственный момент, полки Овчинникова ударили в спину и во фланг Бибикову. Один из отрядов башкиров попал под залп правой батареи, которую не успел подавить Чумаков. Иррегуляры занервничали, начали разворачивать лошадей. Зато левый фланг смел завязших гусар. Пехотинцы приободрились, поднажали. Спустя час дело было сделано. Войска Бибикова были уничтожены, а он сам еле стоял передо мной на коленях.

– Это лишнее – я укоризненно посмотрел на Мясникова, который привел ко мне генерала и уронил его в снег – Встаньте, Александр Ильич. Вы храбро сражались!

Бибиков с трудом встал. Лицо его было в синяках, мундир разорван. Мужчина пошатывался. Судя по тому, как он баюкал правую руку, у генерала был перелом или вывих.

– Тимофей – я обернулся к Мясникову – Отведи Александра Ильича к докторам. Пусть его Маша посмотрит. А лучше сам Бальмонд.

С криками «Виват» стали появляться мои военачальники. Первым прискакал Овчинников, потом полковники от мушкетеров, Чумаков, Зарубин, татарские и киргизские беки. Скоро на взгорке было не протолкнуться.

Я кивнул вернувшемуся Мясникову и вызванному мной Шванвичу – и мы отъехали подальше от этого буйства. Башкиры грабили раненых, «арапчата» собирали в кучи убитых, тоже попутно сдирая сапоги с гусар и карабинеров.

Мушкетерские же полки уже маршировали к городу.

– Вот что Тимофей. Бери полусотню казаков у Овчинникова, обходи Казань с северу. Иди по сибирскому тракту. Найди место, где можно пройти токмо дорогой и перехватывай всех гонцов на Нижний и Москву. Катька не должна узнать о победе.

– Почему?? – удивился Мясников. Шванвич тоже вопросительно на меня посмотрел.

– Ежели супружница моя узнает о конфузии Бибикова, она быстро заключит мир с османами и двинет на меня обе армии, что сейчас в Крыму, да Валахии. Нельзя допустить того.

– Все-равно узнает – пожал плечами капитан. Бригадир согласно кивнул.

– Проведает, да не сразу. А вот для этого – нужен мне ты, Михаил Александрович – я внимательно посмотрел на Шванвича – Возьми капрала Долгопята и скачи в Москву. Доложи князю Волконскому о… победе Бибикова. Тяжелой, трудной, но победе.

Обо военачальника открыли рты. Такого иезуитства они во мне не подозревали.

– Где же письмо от генерала к князю?

– Он ранен в руку, писать не может, передает на словах – я усмехнулся. Пока Волконский отпишет в Питер, пока там будут праздновать, да салютовать…

– У нас будет месяц! – сообразил Мясников.

– А то и все два. Сначала ведь сообщениям о конфузии не поверят, начнут перепроверять. Еще месяц.

Январь, февраль… Весна 1774-го была ранней. В марте начнется распутица. Конечно, Екатерина не двинет на меня южные армии сразу. Они идти будут полгода. Императрица пошлет гвардию из столицы. Плюс польские полки – благо конфедератов уже усмирили. С Фридрихом у нее любовь, цесарцев она подкупила разделом Польши, остается только слабая Швеция, которую науськивает Франция. Но шведы сейчас воевать не будут. Как и разбитые поляки. Я еще раз покрутил в голове разные сценарии.

Идти самому на Нижний и Москву? Нет, еще рано. Я не готов. Нужно полков десять-двенадцать пехоты, семь-восемь батарей пушек. Требуется время. Сдернуть окрестных крестьян с печи, поставить в строй. Всю зиму тренировать, обстреливать. Ждать вестей от Подурова и Шигаева с Лысовым. Причем Подуров – важнее последних двух. Поджечь Волгу и Дон – армия Румянцева и Долгорукого будут не полгода возвращаться домой, а весь год. А это огромная фора.

– Делайте как повелел, и немедля. Ежели не забоишься Михаил Александрович ложное донесение доставить – сделаю по возращению полковником в 1-м заводском. Бился ты доблестно, я видел.

Шванвич заулыбался. Офицер он был, прямо скажем, посредственным. Но других то нет! Не боги горшки обжигают, справимся.

Эх! Было бы у меня время, а также нормальный рынок векселей – устроил бы аферу с государственными долговыми бумагами России как Ротшильды после Ватерлоо. Сначала, перед объявлением новости Шванвичем – купил большой объем облигаций. Благо казна позволяет. Цена бумаг бы выросла. А перед тем, как все вскроется – продал бы в короткую. И заработал бы еще на падении курса. Двойная прибыль. Но увы, долгового рынка в России нет. Санкт-Петербургская биржа больше торгует всякой пенькой, да леном. Даже вексельной секции нет.

– Сколько мне пикетом стоять на тракте? – поинтересовался Мясников.

– Месяц. Возьми форму гусар бахмутовских – я кивнул в сторону трупов на арском поле – Стой с опаской. Ежели появятся правительственные войска, уходи.

– Все исполним, царь-батюшка – бригадир поклонился мне.

Эх… Негоже посылать на такое дело почти генерала. Но если не Мясников, то кто? Зарубин-Чика – баламут, Овчинников управляет всеми инородцами и казаками в войске. Хлопуша нужен мне в Казани, Шешковский – так и вовсе темная лошадка. Нет, никого лучше Тимофея придумать нельзя.

– Поезжайте немедля – я тронул коленями Победителя, направляясь к госпиталю – С вами бог!

* * *
Закончив с ранеными и поцеловав тайком румяную Машу, я с охраной бросился догонять казаков и пехоту. Они уже миновали Арское поле и вошли в предместья Казани. Кругом стояли брошенные дворянские усадьбы, которые впрочем очень быстро сменились слободами. На улицы высыпал народ – смотрели с опаской и любопытством. Увидев меня – толкали друг друга локтями, ломали шапки.

Так и не начавшаяся толком метель стихла, выглянуло солнце. Оно отражалось от рубинов «шапки Мономаха», рассыпалось зайчиками по сугробам и заборам.

Город был деревянный, лишь пройдя слободы мы увидели каменные дома. Я обогнал полки, выехал в авангард.

– Царь-батюшка, богом молю, поберегись! – взмолился Никитин – Сколько барей сбежало! А ежели кинутся, вон, смотри, идет кто-то!

По улице к нам действительно, приближалась толпа людей. Впереди шел седой, бородатый священник. В одной руке он держал жезл в виде перевернутого якоря. В другой нес древнюю, потемневшую от времени икону. На ней была изображена Богоматерь с Христом на руках. Заметив митру на голове я понял – это казанский митрополит Вениамин. Позади него шло с десяток батюшек. Некоторые разглядывали меня словно диковинку, другие смотрели с опаской.

Мы молча остановились друг напротив. Я спешился, отдал повод Никиту.

– Во имя Отца, и Сыны, и Святаго Духа – громким басом произнес Вениамин. Перекрестил меня. Я поцеловал икону, потом руку архиерея. От священника пахло ладаном.

– Аминь! – закончил я за митрополита, разглядывая икону. Неужели это знаменитая Казанская Богоматерь?

– Пойдем, сын мой – произнес Вениамин – Город ждет тебя.

Под звон церковных колоколов мы вошли в Казань.

Конец 1-й книги.

Примечания
1
Играет плохо (фр.)

2
Шаматон (разг., устар.) – бездельник

3
Дурак по датски

4
Грязные свиньи

5
Оруженосец и слуга казацкого старшины

6
отвратительный (по фр.)

7
Чего изволит госпожа? (по нем.)

8
Стихи А. Блока

9
Это катастрофа (нем.)