НЕДОРОСЛЬ ИМПЕРСКОГО ЗНАЧЕНИЯ

Дмитрий Луговой

Недоросль имперского значения
Часть 1. Недоросль
Глава 1
– Эх, Стёпка, Стёпка! – Александр Евгеньевич тяжело вздохнул и покачал головой. – Ну почему ты такой уникум только на моём предмете?

– Не только на вашем, – немного обиженно буркнул я. Ещё бы! Совсем не такой реакции ожидал я на свой, по всем параметрам великолепный доклад, от нашего историка. – На английском тоже.

– Да знаю я! – учитель повысил голос, и даже слегка притопнул ногой. – Но почему именно история и иностранный?

Класс притих. Такого проявления эмоций от обычно весёлого, доброго, великолепно эрудированного Евгенича, никто никогда не видел. Я тоже молчал… А что мне было сказать?

Да, я один из лучших учеников школы и великолепно знаю об этом! Я не ботаник – никакой зубрёжки, дополнительных занятий и репетиторов – все предметы мне даются легко. Да и нравится мне учиться. Только есть одно "но". Вернее два – история и английский язык. Ну не моё это! Чтобы не портить общую картину, мне приходится тратить на эти предметы едва ли не больше времени, чем на все остальные. И всё равно, толку от этого – чуть.

Ни даты важных событий, ни фамилии исторически значимых личностей просто не желали задерживаться в моей памяти. Теоретически я знал историю, но настолько, насколько её можно было бы рассказать как сказку в детском саду: "Давным-давно жил-был Царь. Звали его Пётр Первый. Он прорубил окно в Европу и построил Санкт-Петербург". С иностранным языком дела обстояли ещё хуже. Как в той крылатой фразе:

– Do you speak English?

– Дую, но плохо…

Я подозреваю, а в шестнадцать лет уже пора научиться анализировать поступки окружающих, что Александр Евгеньевич и Галина Ивановна, наша англичанка, просто "натягивают" мне несчастные четвёрки по своим предметам. Потому что… Да мало ли? Может на педсовете рекомендовали не портить успеваемость потенциальному медалисту. А может им просто меня жалко по-человечески. А чтобы не идти наперекор своей педагогической этике, подкидывают мне задания, наподобие сегодняшнего.

Доклад про величайшего из учёных – Михаила Васильевича Ломоносова. И пусть в наше время его работы проходят в школе, даже не всегда в старших классах, но мне кажется, что попади он в наши дни, то был бы не менее выдающимся, чем, скажем, Капица… или Энштейн, если чуть раньше. Вот такую историю я люблю, так что сегодня пять баллов заслужил однозначно.

Прозвеневший звонок избавил меня от ответа на, в общем-то, риторический вопрос Евгенича. Который, всё ещё покачивая головой, всё же выставил мне отметку и отпустил класс по домам.

– Тимошкин! Степан Тимошкин, подожди! – оклик, нашей физкультурницы настиг меня уже на выходе из школы. Я остановился:

– Здравствуйте, Лидия Игнатьевна!

– Стёп, я по поводу завтрашней городской эстафеты. Я решила, что тебе придётся пробежать пятнадцатый, последний этап, вместо восьмого. Всё же пятнадцатый на триста метров побольше, и я боюсь, что Сёмушкин не справится – выдохнется раньше времени. Ты как – не против? Осилишь финиш?

– Нет, конечно – не против. Это мне можно минут на десять позже на старт придти.

– Ну, вот и ладно, вот и замечательно! – констатировала физкультурница, и, попрощавшись, тут же скрылась в толпе прибывающих ко второй смене школьников. Удивительное проворство, несмотря на шестьдесят с порядочным хвостиком лет. Мы в начальной школе почему-то дружно прозвали её "бабушка". До тех пор, пока не увидели, как мастерски она управляется с брусьями, взлетая на них в гимнастических упражнениях не хуже двадцатилетней атлетки.

Вот такой я уникальный – не только в предметных олимпиадах участвую, но и на городские соревнования за честь школы выставляют. Так, хватит! Что-то я в последнее время нос задираю. Как бы не получить по нему.

Я вышел из школы. Хорошо-то как! Май, он и есть – май! Даже задержавшаяся прохлада не портила радости от наступления весны, приближающихся каникул, стремительно накатывающейся взрослой жизни.

– Стёпка! – ну кому там ещё от меня сегодня что-то понадобилось? Я обернулся. Меня догонял мой одноклассник Шурик.

– Шурка, а я тебе как раз собирался звонить. Игнатьевна меня только что переставила на последний этап, так что не перепутай – приходи не на площадь Победы, а к "Детскому Миру". Усёк?

– Усёк. Я, собственно и хотел тебе сказать, что встретил её, и она меня сама предупредила.

– С другими предупреждающими уже разобрался – кто за кем?

– Спрашиваешь! В первую очередь.

– А, ясно. Ну, тогда – пока, что ли?

– Ага – пока. До завтра.

Мы разошлись. Вообще-то Шурка будет исполнять на эстафете очень важную миссию – информатора. Как только наши стартуют с предыдущего этапа, такой же информатор, как и он позвонит ему и даст знать. Таким образом, и у меня будет время подготовиться – и морально, и физически. Самому-то мне телефон с собой на этап тащить ни к чему. Кстати, эту фишку мы первые придумали несколько лет назад. Зато теперь все команды ею пользуются…

* * *
Утро дня соревнований порадовало абсолютно бирюзовым безоблачным небом. Я наскоро перекусил, памятуя, что лучше немного поголодать, чем бежать с полным брюхом, подхватил рюкзак со спортивной одеждой и газировкой и отправился на место своего старта.

Там уже поджидал Сашка в компании нескольких одноклассников и одноклассниц. Это здорово – обожаю внимание девчонок! Ну а кто в шестнадцать лет этого не любит? Я зашёл во временную раздевалку, установленную прямо на тротуаре специально для участников эстафеты и переоделся. Посмотрел на себя в зеркало. Эх – чуток худощавая у меня фигура, но не настолько, чтобы было стыдно к девчонкам выходить. Малость подкачаться, что ли? А, ладно – сойдёт! Я вышел к одноклассникам.

А день-то обещает быть жарким. Сложно будет взрослым командам – они всегда бегут после нас. Градусов за двадцать перевалит, как пить дать.

У Шурки зазвонил телефон. Он послушал буквально пару секунд и дал мне отмашку:

– Четырнадцатый этап стартовал. Готовься.

Я попрыгал, разогревая мышцы, и активно замахал руками, заставляя лёгкие подстроиться под усиленный режим работы. Всё же на такую дистанцию я никогда наперегонки не бегал. Внутришкольные кроссы не считаются – там и пять километров бегали. Но это совсем другое дело.

Один километр девятьсот метров – считай, что все два. Никогда раньше на этот маршрут не допускали школьников. Мы бегали так же перед взрослыми, но по другим отрезкам. И этапы там были гораздо короче. Самый длинный – восемьсот метров. А в этом году кто-то решил поэкспериментировать…

Ага! Из-за поворота показались лидеры. Примерно через сорок секунд будут здесь. Первая группа из пяти пацанов шла очень компактно. При этом – наш участник шёл, вдобавок ко всему, вторым. Живём! Я покосился на парня, судя по расцветке формы, представителя школы, что сейчас лидировала на этапе. Силён, бродяга! Явно занимается спортом профессионально. Ну, да – ничего. Тем интереснее будет пробежка!..

Стартовали мы с ним практически одновременно. Как только эстафетная палочка коснулась ладони, я сжал пальцы что есть силы, чтобы, не дай Бог, не вывалилась из руки, и припустил по этапу. Это потом, метров через двести-триста можно и нужно будет сбавить темп, а то дыхалки не хватит. Сейчас же нужна моральная атака на противников.

Та-ак! Мне удалось вырваться вперёд. Пусть на полметра, но всё же. Топот преследователей явно разделился, а это значит, что нас осталось двое. Я скосил глаза – так и есть! Тот самый парень. Кстати, может он сейчас специально отпускает меня вперёд – за ведущим бежать проще – а потом, после середины этапа, рванёт уже на пределе, стараясь выиграть гонку.

Щяс тебе! У меня тоже хитрости припасены!

Не знаю, пользуется ли кто-нибудь ещё методикой подобной моей, но я пришёл к своей стратегии совершенно случайно. Суть её в следующем – если бежишь на длинную дистанцию, надо постараться максимально отвлечься от самого процесса скоростного перебирания ногами. А ещё лучше вогнать себя в лёгкий транс, наподобие медитации, хоть при такой нагрузке это и неимоверно сложно. На какую бы тему "задуматься"?

Вот, к примеру, наша дистанция. Интересно, с какой средней скоростью мы её пройдём? Надо потом, когда узнаю свой результат по времени, разделить на него расстояние. Вот бы ещё ускорение на разных участках промониторить. Тогда можно моментальную максимальную скорость узнать. Или нет – наоборот. Если в следующий раз взять с собой какой-нибудь гаджет, который будет фиксировать скорость, то посчитать по скорости и расстоянию ускорение. То есть взять первую производную скорости по времени. В метрах в секунду за секунду:

a=s/t/t, где

а – ускорение,

s – расстояние, а

t – время.

Простейшая формула. Получается, что t, то есть время один раз выступает в минус первой степени, а другой раз в минус-минус первой степени, и переносится в числитель…

Вот это я заморочился! Даже перед глазами, казалось, появилась формула со всевозможными вариантами – с плюсами и минусами. Так – не терять концентрацию! Плюсы-минусы вздрогнули, как живые, и опять материализовались впереди.

А вот интересно, минус-минус первая степень возвращает переменную в изначальный вид. А если перед нами не переменная, а формула – всегда ли результат будет тот же? Вот возьмём и поиграемся с той же формулой ускорения. Благо она практически "висит" перед глазами. Возведём её правую часть в минус первую степень:

t/st

Если читать в единицах измерения, то получим секунды на метры в секунду.

А в правой части получаем единицу, делённую на ускорение. Или… или!!!

Я чуть было не остановился, забыв про эстафету, соперников, и вообще – обо всём на свете! Но вовремя опомнился, и, отметив, что осталось гораздо меньше половины дистанции, и я первый(!!!), с удвоенной силой припустил к финишу.

Но мысль ни в коем случае нельзя упускать! Что у меня получилось:

Если оставить левую часть без изменений, а правую "перевернуть с ног на голову", то получим секунды, делённые на метр в секунду. С одной стороны – белиберда откровенная, а с другой…

А с другой – я совсем забыл про соперника. Он, наверное, пока я задумался, сделал рывок и теперь дышит мне в затылок! С удивлением отметив, что резерв у меня ещё далеко не исчерпан, я тоже прибавил скорости. Ничего-ничего. Скоро поворот, небольшой узкий тихий переулок, а там и финишная прямая.

Блин! Что же не даёт мне покоя? Формула-то занятная получилась! Надо будет потом обсудить этот выверт с физичкой.

Стоп! А если это производная, и попробовать получить первообразную? Получаем… получаем секунды делённые на метры! А в правой части будет скорость…

Скорость времени!!!

Скорость времени и ускорение времени! Зависит от пространства, скорее всего от перемещения в пространстве. Получается, что чем выше скорость перемещения в пространстве, то тем быстрее течёт время? Или наоборот? Надо будет потом на бумаге с плюсами и минусами поиграться.

Это что же получается, если я сейчас резко остановлюсь… Нет. Настолько резко остановиться у меня при всём желании не получится. Пусть на изменение скорости времени самого времени и не нужно, но точка отсчёта близковата. А вот если привязаться с нулевыми координатами, например, к Луне… или к Солнцу…

Я даже представил, как меня и пригревающее майское светило связала невидимая прочная нить. Настолько ясно представил, что аж в груди что-то ухнуло, и на миг образовалась холодная пустота. А вот теперь бы резко остановиться. Но нельзя – я же так эстафету проиграю.

Как оказалось можно… Мой преследователь сделал отчаянный рывок, догнал меня, и, пользуясь тем, что мы бежали по пустынному переулку, совершенно неожиданно выбросил ногу, подставив мне подножку.

Это не честно!

Паника промелькнула вспышкой в виду приближающегося к глазам на огромной скорости асфальта. Ну и где та гипотетическая нить, что связывает меня с Солнцем? Как утопающий хватается за соломинку, так и моё сознание вцепилось в придуманную им же иллюзорную опору…

Удар будет сильным! Я в ужасе зажмурил глаза. Теперь уже холодом обдало всё тело. Сердце опять бухнуло и замерло. Потом, казалось через вечность, опомнилось и застучало быстро-быстро, как у кролика. Странно – я давно уже должен был валяться на асфальте. Разбитый и подранный, плачущий от боли и обиды. Я открыл глаза и уставился в нечто, чему более подошло бы определение "ничто".

Ни света, ни цвета, ни ощущения пространства. Даже слов не было, чтобы описать это.

Смотреть на это было настолько невыносимо, что я снова зажмурился.

Получается, что я всё же приложился об асфальт, и меня элементарно "вырубило". Всё – прощай победа в эстафете! А если?.. Нет – никаких если! Это просто потеря сознания.

Ха! Ничего себе потеря! Такого ясного и чистого восприятия и мыслей у меня ни в одном сне не было. Хотя и сознания я тоже никогда не терял… Да, задачка.

Но если хоть на секунду предположить, что мне каким-то образом удалось привязать себя к новой системе координат, тогда… тогда встаёт вопрос – а куда это я попал?

Превозмогая себя я вновь приоткрыл глаза. "Снаружи" ничего не изменилось. Я попытался разглядеть хоть собственную руку, но и это не удалось. Как будто мои глаза зажили отдельно от тела, но при этом попали в нечто непонятное и пугающее. А ещё я понял, что совсем не дышу. Только зрение и частые гулкие удары сердца в том месте, где должна находиться середина грудной клетки. И вот тогда меня накрыло волной липкого страха. А что если я так и останусь здесь навсегда? Или… ещё хуже – может я уже умер?!

Мне ни разу в жизни не приходилось подвергаться настоящей панике, но если то, что сейчас накрыло меня не было ею, то что же она такое? Сердце ускорилось ещё больше, ничто перед глазами уже не пугало, наоборот – стало единственной зацепкой, дающей знать, что меня с окружающим хоть что-то связывает. Связные мысли выдуло из головы, а вместо них заметались обрывки такого содержания, что вылавливать и додумывать их ни разу не хотелось. "Хана!" – удалось внятно сформулировать мне, и тут всё кончилось. А точнее – началось. Заново.

* * *
Картинка появилась так внезапно, как будто кто-то щёлкнул тумблером. Вернулось всё – свет, цвет, звук, осязание. Оказалось, что я лежу ничком на прохладном песке, кое-где присыпанном редкой янтарной хвоей и сосновыми шишками.

Я повернулся на спину и сел. Правую часть лба слегка саднило. Я провёл рукой – так и есть – видимо всё же усел несильно зацепить асфальт. Рана неглубокая – так, царапина. Можно просто послюнявить палец и потереть.

Так, а что у нас вокруг? Я огляделся – песчаный пригорок, резко скатывающийся к небольшой прозрачной речушке, скорее даже – к ручью. Величавые сосны, убегая от меня, постепенно сгущались в темнеющий бор, понизу густо поросший лещиной. Прохладно, хоть и солнце уже высоко. Я утром думал, что будет гораздо жарче. Хотя… может это близость леса и воды сказывается. Всё же начало мая – это далеко не лето. Вон – в городе уже листочки зеленеют, а здесь только-только почки проклюнулись. Да и одет я тоже не по сезону – просто выйти на улицу – это одно, но на забег-то я вышел в футболке, шортах и кроссовках. Забег… да о чём я думаю!

Спокойные, и даже отрешённо-созерцательные мысли были вновь сорваны шквалом эмоций – я же сейчас совершил нечто немыслимое, с точки зрения современной науки! Мне каким-то образом удалось переместиться из центра города куда-то в лес!

Впрочем, восторг тут же разбавился изрядной толикой страха – надеюсь, что не очень далеко. Без денег, телефона, оставленного перед стартом Шурику, без документов это всё может стать изрядной проблемой. И вообще – от всего этого просто голова кругом! Всё же положительных эмоций явно больше. Вот только бы ещё суметь понять – как я это проделал, а потом и повторить. Да я… да у меня теперь! Эйфория вновь вернулась, вытеснив остатки страха и сомнений. Понять бы только в какую сторону двигаться. Ну, да ничего – ориентир есть – пойду вниз по ручью. Авось, куда-нибудь выведет. Буквально через пару сотен метров пригорок сошёл на нет, а ручей замедлил бег и превратился в поросшую осокой болотину. Пришлось сделать крюк и пойти в обход. Но и тут меня постигла неудача. Передо мной встал непроходимый мелкий ивняк, через который совсем не хотелось лезть, тем более в такой одежде.

Но это было не главной причиной, о которой я резко решил сменить маршрут. Буквально в паре десятков шагов впереди завозилась какая-то туша, после чего послышался явственный всхрюк. Я замер на месте. Это же в какую глушь меня занесло? Кабаны у нас точно, если и остались, то близко к населённым пунктам не подходили. Осторожный шаг назад. Сейчас весна, и если там свиноматка с поросятами, то лучше ей на глаза не попадаться. Ещё один шажочек спиной вперёд. Отвернуться от опасности просто не хватало смелости. Ещё чуть-чуть… как назло рядом ни одного подходящего дерева – не взберёшься, если что.

Бам-м-м!

Гулкий удар раскатился над лесом, вспугивая пичуг. Я замер, от неожиданности не сумев определить направление звука. Шевеление впереди тоже прекратилось.

Бам-м-м!

Из-за спины! Значит, всё это время я удалялся от людей.

Бам-бам-бам-м-м!

Кабаны, а, судя по звуку, там была не одна тушка, резко стартовали и удаляющийся топот ясно показал мне, что в этот раз я отделался лёгким испугом. Я тоже развернулся, и что было силы, припустил в сторону спасительного колокола, практически не разбирая дороги, только отмахиваясь от назойливых веток.

… а ещё числа двадцать пятого месяца брезеня произошол у нас случай престранный. Вышел из лесу к дому странноприимному отрок чудной. В одежах невиданных весьма срамных, а может татями лесными обобранный, ибо на челе рана малая. И глаголет дюже чудно. Препровожен был братией к старцу, кем и оставлен на подворье до разбирательства. Записано мною, схимником Феофаном травня десятого 1763 года от Рождества Господня. Медынская Свято-Тихонова пустынь, мужской монастырь в честь Успения Пресвятой Богородицы.

* * *
Десять дней! Десять дней я уже здесь.

За это время успел научиться отгонять от себя мысли о том, что же там, в моём времени творится с родителями. Кроме того, начал практически сразу понимать, о чём со мной разговаривают и сам отвечать так, что окружающие уже не переспрашивали. Всё же два с половиной столетья для языка – это очень большой срок. Благо, что меня выбросило в России, а не где-нибудь в Пруссии. А то с моими способностями к языкам, я бы точно пропал. Хотя… если поместить меня в нужную языковую среду, глядишь и заговорил бы со временем. А куда деваться-то?

Но это так – мелочи. А ещё я несколько раз попытался вернуться. Правда – в последние дни. Для этого мне приходилось уходить в ближайший лесок, чтобы монахи не приняли меня за сумасшедшего. Так как кроме старца-настоятеля никто не знал – кто я и откуда. Ничем хорошим это не закончилось, кроме нескольких синяков и шишек, полученных мною при падениях. Но это-то хорошим не назовёшь. А ещё я успел три дня проваляться в непонятной лихорадочной горячке. Чем она была вызвана – неизвестными силами при переносе, нервным стрессом от осознания того, что я за два с половиной века от дома, или же местной хворью, к которой был совершенно не готов мой организм – не знаю.

Вот так – сумбурно, но как нельзя лучше описывает моё теперешнее состояние.

В тот самый первый день, выйдя на окраину селения, я понял то, чему упорно отказывался верить с самого начала: меня не просто швырнуло сквозь пространство, но и отбросило назад во времени. Потому что ни таких строений, ни таких одеяний в моём уже не осталось. Первым признаком цивилизации передо мной предстала какая-то низкорослая, но обширная изба, сложенная из толстенных брёвен, с маленькими непрозрачными окошками и щепной крышей. Тешить себя надеждой, что попал к каким-то отшельникам, или на съёмки фильма, учитывая недавнее приключение, смысла не было. Оставался шанс, что я попал не в прошлое, а в отдалённое будущее, где человечество пережило глобальную катастрофу, и теперь вновь поднимается по лестнице социальной эволюции. Но от этого мне легче не становилось.

Вдоль устья ручья, по которому я поднимался раскинулись огороды, на которых работали человек десять мужиков, расчищая прошлогодние грядки от мусора, оставшегося после зимы и весеннего разлива. При моём появлении, они как один бросили работу и уставились на меня. Я в ответ разглядел их внимательнее.

Окладистые русые, у некоторых с сединой, бороды. Плечистые, даже кряжистые. Самый высокий из них на полголовы ниже меня. Одеты работники были ну очень не по-современному. Даже не знаю, как это называется – может зипуны, а может и лапсердаки. Хотя – нет, эти названия, кажется, относятся к тёплой одежде. В общем, не знаю. Зато их первые слова расставили всё по местам. Я даже "завис" на несколько секунд, пытаясь понять, чего они от меня хотят. Язык-то наш, русский, но говор такой, как будто я попал на границу с Белоруссией или Украиной, где местное население пользуется своим местечковым наречием, вольно смешивая слова из двух языков.

Впрочем всё понятно: здороваются и спрашивают, кто я такой. Хотя фраза: "Ты чьих будешь?", однозначно вгоняет в ступор. Ясно одно – так говорили в старину. Не знаю, откуда у меня такое ощущение. Скорее всего по обрывкам текстов дореволюционной литературы и народных сказок, которые крутятся в памяти.

– Здравствуйте, люди добрые, – я постарался максимально перейти на манеру разговора мужиков. – Я тут потерялся немного. Не подскажете, куда меня занесло, а то сам я не местный.

Пришла пора мужикам морщить лбы, пытаясь разобрать мои слова. При этом они переглянулись, и я заметил, как один украдкой покрутил пальцем у виска. Да уж, жесты иногда понятнее слов.

– Пойдём, отроче, – наконец заявил тот, что первым и обратился ко мне.

– Пойдём, – не стал отказываться я.

Мы пошли, взбираясь по песчаному косогору, к самому настоящему частоколу, из-за которого проглядывали такие же крытые щепой крыши изб и купола двух деревянных церквей. Прошли через высокие деревянные ворота, сделанные из толстой дубовой доски, даже, скорее, из бруса, и очутились в огороженной территории, размером с пару футбольных полей. Прямо за воротами находилась деревянная будка, напоминающая пост ЧОП-овских охранников в некоторых фирмах. В ней важно восседал уже пожилой полноватый монах в чёрной рясе, который никак не отреагировал на наше появление. Больше никого на территории не наблюдалось, за исключением трёх некрупных дворняг, греющихся на солнышке, и встретивших нас ленивым помахиванием пыльных хвостов. Дядька, не останавливаясь, повёл меня к дальней из двух церквей.

Ждать пришлось долго, даже очень. Я уже даже задремал на лавочке в жидкой тени молодых лип, убаюканный доносившимися да меня отзвуками церковной службы. Попытался, было, придумать легенду моего появления здесь, но мысли спутывались в сумбурный клубок, и ничего связно-правдоподобного не придумывалось. Одни сплошные отрывки, которые постепенно переросли в обрывки беспокойных сновидений.

Разбудил меня мелодичный перезвон колоколов, который, скорее всего, означал окончание службы. Внезапно я понял, что уж-ж-жасно хочу есть. Ещё бы – лёгкий завтрак в моём родном времени явно не в счёт. Подняв глаза, я увидел моего сопровождающего, который что-то неслышно докладывал благообразному дедуле… хм-м – старцу. Называть его по-другому просто язык не поворачивался. Неожиданно старец кивнул каким-то своим мыслям, и повелительным жестом прервал собеседника. После чего поднял глаза на меня. И столько властности было в его взгляде, что все обрывки придумок в ту же секунду вылетели у меня из головы. "Говори правду!" – как будто кто-то шепнул мне из-за спины, и я произнёс глупую, в общем-то, фразу:

– Простите меня, но… я из будущего.

Не знаю, что понял из этого мой сопровождающий, но старик явно сообразил, что дело непростое. Ещё одним движением руки он отпустил мужика, который поспешил молча удалиться.

– Пойдём, – это уже ко мне. После чего развернулся и неспешно направился обратно в храм, словно и не сомневаясь, что я последую за ним.

А потом я, захлёбываясь слезами, беспорядочно перескакивая с одной темы на другую, рассказывал этому человеку, оказавшемуся настоятелем монастыря, свою в общем короткую, но такую нереальную историю.

Не знаю, что его убедило, но он поверил, по крайней мере, мне так показалось. Скорее всего, моя спортивная форма. В какой-то момент он подошёл ко мне, и, спросив разрешения, попробовал на ощупь блестящую пластиковую найковскую нашлёпку на моих кроссовках. Да и принтованная картинка с изображением Каменного моста – одной из достопримечательностей Калуги на моём стартовом номере произвела на него впечатление. Внезапно я понял, что давно уже повторяюсь. Что-то для себя решил и настоятель, потому что мягко остановил меня и, взяв за руку, вывел на улицу. Доведя меня до отдельного строения – бревенчатого, как и все остальные, он приказал меня накормить и разместить в гостевом, или, как тут говорят, в странноприимном доме.

Сейчас я уже даже не вспомню, чем меня кормили в братской трапезной – всё было как в тумане, и хотелось просто забиться в тёмный уголок и свернуться калачиком, прячась от свалившихся проблем. Потом кто-то отвёл меня в небольшую комнату, где был один единственный предмет мебели – деревянная кровать с грубым домотканым покрывалом. Вместо подушки наличествовало полукруглое полено, прикрытое той же материей. А вместо одеяла – какая-то белая, довольно грубо выделанная вонючая шкура. Скорее всего – козья. Но мне уже было всё равно. Я просто повалился на кровать и уткнулся носом в жёсткое полено.

А следующие три дня у меня просто вылетели из жизни. Вначале я действительно уснул, но потом, уже под вечер проснулся от жуткого холода. Меня трясло так, что казалось, вернулись лютые зимние холода. Последнее, что я помню, как вышел из своей комнатёнки… и всё. Дальше какие-то обрывки, жар, холод, кошмарные сны. Бред, в общем. Как мне потом сказали, это состояние продолжалось трое суток. Но всё кончилось благополучно. Вот только ослабел я за это время сильно. Так что ещё два дня меня не выпускали никуда, зато усиленно откармливали.

В первый же день, когда я пришёл в себя, меня навестил настоятель. Пробыл, правда не долго, но я видел, что ему не терпится поговорить со мной. Поэтому я сам предложил ему спрашивать всё, что он считал нужным. А интересовало его всё – от истории, до точных наук. И если последние были для меня лёгкой темой, то история… Более-менее сносно я мог рассказать только про двадцатый век, но именно этот период в силу известных причин и не хотелось озвучивать. Видимо он сам это понял и перестал терзать меня вопросами на эту тему. Зато всё остальное впитывал как дорвавшийся до учебников ботаник. Не знаю – многое ли он понял из моих объяснений, например теории относительности Эйнштейна, но слушал внимательно и часто задавал дополнительные вопросы.

На третий день моего выздоровления я решился спросить его, что он думает о моей дальнейшей судьбе. Настоятель надолго задумался.

– Можешь попробовать вернуться тем же путём, но я тебе не советую.

– Почему?

– А ты уверен, что сей раз попадёшь туда, куда тебе надо?

Я задумался. Вот тут он был полностью прав. Для экспериментов мне необходимо было пусть и не понять до конца природу сил, закинувших меня в восемнадцатый век, но хоть что-то систематизировать. Хотя бы для того, чтобы попытаться рассчитать своё возвращение домой. В идеале хорошо было бы вернуться в тот же самый момент. И пусть я расквашу себе всю мордастину, но более глобальных проблем смогу избежать. И всё же, несмотря на здравое предостережение, я попробовал. О результатах уже писал выше.

В один прекрасный день настоятель сказал:

– Вижу один путь для тебя – иди в Петербург. Там наука, там учёные мужи, там Ломоносов.

Я понимал, что он прав. Конечно, уровень той науки весьма далёк от известного мне, но аналитический склад ума Михайлы Василича никто не отменял. И если дать ему все вводные данные, то, глядишь, и справится он с моей проблемой. Но – легко сказать, а вот сделать? Идти одному через полстраны… без денег, не зная теперешних законов. Хотя, тот же Ломоносов дошёл из своих Холмогор? Короче выбор небогатый – рисковать и идти, или рисковать и остаться, надеясь на чудо? И слово "риск" присутствует в обоих вариантах. Так не в силах решиться ни на что, я день за днём откладывал решение, благо меня отсюда не гнали. А дни всё шли…

* * *
Внезапным шквалом промчалась майская гроза, и буквально через два дня заполыхало цветами душистое разнотравье. Прозрачный лес сменил прохладу предлетней духотой. Жарко парило от перегретой земли, обдавая тяжёлыми ароматами хвои, грибниц, и чего-то такого, что мой городской лексикон был не в силах даже описать. Щебетанье пичуг по утрам, доносившееся из леса, оглушало даже на монастырском подворье. А когда вечерней порой с опушки наползали сумрачные тени, начинали гулко ухать совы, и где-то далеко-далеко перекликались воем, преходящим в неумелый лай, откормившиеся после зимы волки.

В какой-то миг я понял, что откладывать свой поход больше нельзя. До Калуги я, пожалуй, доберусь с ближайшей оказией, то есть с первым же обозом, отправлявшимся в город с монастырскими нуждами. И этот первый – самый короткий отрезок не будет стоить мне ничего. Монахи и так приютили меня, ничего не требуя взамен. А вот дальше придётся думать. До Москвы в моё время расстояние было примерно сто восемьдесят километров. И это с учётом того, что столица разрослась неимоверно. Пусть сейчас будет двести. Ерунда по меркам двадцать первого века. Три-четыре часа, в зависимости от вида транспорта, пробок и собственной расторопности, и ты уже на Красной площади. Здесь же за то же время едва удастся добраться от центра Калуги, до её окраин, которые я помнил по своему времени. Даже если мне каким-то чудом удастся раздобыть верховую лошадь, толку от такого приобретения для меня мало. В последний раз я катался верхом в городском парке лет в пять, под чутким присмотром родителей и с инструктором за спиной.

И, опять-таки, это ещё далеко не полпути. От Москвы до Питера, насколько я помню, ещё около семиста километров. Итого – девятьсот. Средняя скорость пешехода – пять километров в час. Но с такой скоростью целый день идти не будешь. Хорошо, если четыре выдержишь. Часов восемь с перерывами я продержусь. Получается тридцать два километра. То есть двадцать восемь с хвостиком дней пути. А если учесть всякие задержки, коих мне однозначно не избежать, то хвостик может растянуться на много… дней на двадцать, не меньше.

Случай отправиться в путь представился через два дня. В город отправлялись две телеги, гружённые до краёв какой-то монастырской утварью. Выезжали в пять утра, так что подняться пришлось чуть свет. После лёгкого завтрака тронулись. В обозе кроме меня наличествовали два возницы и ещё трое мужиков из монастырских селян. От настоятеля я на прощанье получил благословение, письмо, которое надо было вручить по одному адресу в Калуге. По словам старца, я, благодаря его рекомендации, смогу получить там дополнительную помощь. Ещё он дал мне мешочек из плотной холстины, в котором звякнула какая-то денежка. Сколько там было, я пересчитывать не стал – было неудобно развязывать и любопытствовать. Я искренне поблагодарил доброго старика. Скорее всего, я сюда больше никогда не вернусь. Печально.

Поклонившись, повторив жест за попутчиками, я отвернулся от гостеприимных стен и зашагал по просёлку, догоняя телеги.

Глава 2
Надо сказать, что приодели меня монахи в соответствии со временем. Сам-то я не мог похвастаться обширным багажом. Да и то, что на мне было, тоже светить не стоило. По некотором размышлении было решено снабдить меня мирской одеждой вольного мещанина. Ибо одевать меня по монастырскому чину не стоило по многим причинам – и монах, даже послушник, из меня никакой, любой встречный раскусит. Да и без пострига не положено – уходить в прямом смысле в монастырь я не собирался.

Где уж братия раздобыла мой нынешний гардероб, я не знаю, но пришелся он почти впору. После небольшой подгонки вообще сидел, как на меня сшитый. Мои же вещи были уложены в котомку вместе с запасом сухарей и деревянной флягой с водой. Небогатый набор, но и за то спасибо.

Путь лежал через лес. Высокие светлые сосны вскоре сменились сплошными лиственными деревьями – осины, клёны, липы, редкие дубы и берёзы. И нижним ярусом непролазная лещина. Ночью опять прошёл сильный дождь, да и сейчас небо было закрыто тяжёлыми тучами, готовыми вот-вот разродиться очередным ливнем. Тяжёлые холодные капли звонко шлёпали по земле в утренней тиши, отбивая всякую охоту отклоняться от центра дороги. А ещё припомнились клещи, коих в таком лесу должно быть превеликое множество. Не-не-не! Ни боррелиоз, ни энцефалит мне точно не нужны, особенно при современном уровне медицины.

Сразу же, при упоминании о клещах, сработала психосоматика, и мне стало казаться, что мелкие кровопийцы ползают по всему телу. Бр-р! Я начал чесаться и пытаться нащупать под непривычной грубой одеждой паразитов, чем вызвал снисходительные усмешки обозников. Да пошло оно всё! Пересилив себя, выкинул из головы мысли о клещах. Но им на смену пришли не менее грустные: иммунитет-то у меня другой! Ну, допустим, какие-то прививки у меня до сих пор актуальны. А все остальные болезни? От чего меня прививали в детстве и какой срок действия вакцин – этого я, увы, не знал. Оставалось только надеяться на русский авось и молодость организма. Другого выхода я пока не видел. Если только предложить нынешним академикам поэкспериментировать с грибком Penicillium, описав, насколько я сам помню, работу Александра Флеминга. Да только до тех академиков ещё топать и топать. Да и надо как-то заставить их мне поверить. Короче – пичалька.

Скорость нашего передвижения была совсем небольшой. Километра три в час. Тяжело гружёные телеги не спеша катились по песчаной дороге, влекомые низкорослыми клячами. Я бы и быстрее шагал. Дорога постепенно понижалась, и, наконец, выбежала из леса на просторную луговину. Вдалеке свинцово блеснула вода не очень широкой речки. Судя по всему, это может быть только Угра. Лошади на открытой местности чуть взбодрились и пошли быстрее. И всё равно – при таком темпе в городе будем не раньше полудня. Кроме нас по дороге никто не двигался. Насколько хватало взгляда, везде было сплошное безлюдье. Скорее всего, причиной тому была сегодняшняя погода. Тучи словно ещё больше сгустились, затемнив раннее утро до уверенных сумерек.

Мои попутчики о чём-то встревожено переговаривались между собой. Я подошёл поближе и поинтересовался причиной их беспокойства.

– Тёмно и пустынно, – ответил один из возниц. – А под городом опять Юрас объявился.

– Юрас? – переспросил я. – А кто это?

На меня посмотрели, как на слабоумного. Блин, такое впечатление, что я спросил, например, что такое Москва. Ну не местный я – что теперь поделать?

– Юрас… – протянул возница. – Тать он. Тать и душегубец. Всё больше по зиме лютюует, но бывает и в такое время объявится.

Во как! Только этого мне ещё не хватало. Блин! А если подумать – сколько же сейчас кругом опасностей может подстерегать жителя двадцать первого века?! Это же не на мягком диване киношку смотреть. И не Злотникова читать. Тем более, что попал-то я сюда сам, в своей, так сказать, тушке, а не вселился в чьё-то тело. Грустные мысли, грустная погода, грустное приключение…

Из-за пологого холма показались крыши, а потом и сама деревня неспешно выплыла навстречу нам. Мужики приободрились. Я напряг память:

– Плетенёвка что ли? – спросил я, припомнив название.

– Она самая. Глядишь, кого в попутчики найдём.

Не нашли. Деревушка как будто вымерла. Ну ещё бы – самый разгар полевых работ. Кто хотел в город податься – уже, наверное, давно отправился. Так что покинули мы деревню в том же составе. Дорога опять прижалась к лесу, хоть и не нырнула пока под мрачные сырые кроны. На всякий случай я приметил чуть в сторонке и подобрал себе палку поувесистее. В качестве оружия она не очень пригодится, ну, если только враги не умрут со смеху при взгляде на неё. Но всё равно, почувствовал себя чуть увереннее. Дорога постепенно начала углубляться в чащу. Справа ещё просматривался просвет между деревьями, но постепенно становилось темнее и темнее. Так же мрачнели и лица моих попутчиков.

Местность понемногу понижалась. Не смотря на это, лиственный лес вновь начал сменяться соснами – мы явно приближались к городу, раз начался калужский бор. Мужики уже только разве зубами не лязгали. Вот не понимаю – если известно место обитания разбойничьей шайки, почему нельзя изловить их всех? Устроить засаду, там, пустить приманку… Наконец мы въехали в глубокий овраг, по дну которого лениво тёк мутный ручей с местами заболоченными берегами. "Юрасов ров", – пробормотал тихонько один из возниц, и я понял, что это самое опасное место пути. Через воду перебрались по полугнилым брёвнам, которые и мостком-то не назовёшь. Так, гать, не более. Противоположный склон был заметно круче, но возницы то и дело подстёгивали несчастных животных, стремясь поскорее покинуть негостеприимное место.

Наконец телеги перевалили через верх склона и покатились заметно веселее. Лица мужиков начали постепенно разглаживаться. А когда мы удалились от низины примерно на километр, они уже откровенно перевели дух. Даже разговаривать начали в полный голос. Тем более, что через лес до нас донёсся перезвон многочисленных калужских колоколен, сигнализирующих об окончании утренней службы.

Хр-р-р-шмяк! Толстенная сосна, сыпля хвоей и мелкими брызгами воды, рухнула метрах в двадцати впереди, перегородив дорогу. От неожиданности я отскочил назад, едва не наткнувшись спиной на лошадиную морду. Если ещё и сосны будут падать почти на голову, я точно до Питера не доберусь! Оказалось, что сосна – это было ещё полбеды. Или четверть… или сотая часть. С разных сторон к нам вышло с десяток бородатых мужиков с рогатинами, вилами, дубинами. У троих даже было какое-то подобие то ли сабель, то ли лёгких мечей, заметно тронутых ржавчиной.

– Юрасы! – крикнул один из моих попутчиков.

Мужики бросились врассыпную, пытаясь проскочить мимо разбойников, и даже не пытаясь вступить в схватку. На меня же как столбняк напал. Я вцепился в свою палку так, что побелели пальцы и прирос ногами к дороге. Разбойники, несмотря на потрёпанный вид, оказались шустрыми типами. Мгновенно набрав скорость, они бросились вдогонку. Первым был возница второй телеги. Ржавый клинок догнал его, войдя в спину на две ладони. Хрусткий звук, короткий вскрик, сменившийся хрипом, и всё было кончено. Кровь фонтаном плеснула из раны, после того, как убийца выдернул оружие. Я зажмурился. Надо было ещё и уши заткнуть. Страшные звуки говорили о том, что уничтожение моих спутников продолжается, а воображение тут же дорисовывало подробности. Дорисовывало настолько ярко, что меня замутило, и тут же вывернуло наизнанку. Рвотные позывы продолжались и продолжались, хоть в желудке ничего не осталось, а рот наполнился желчной горечью.

Наконец я с трудом унял тошноту и открыл глаза, утирая лицо рукавом. Открыл, чтобы увидеть перед собой ухмыляющуюся рыжебородую харю с настолько зловонным дыханием, что перебило даже противный привкус рвоты и желчи. Бандит как будто специально ждал, когда я открою глаза. Гыгыкнув, он не спеша поднял руку с зажатым в ней клинком.

– Всё! – пронеслось в голове. Сейчас рубанёт!

Я снова зажмурился.

Дзинь! Звон от удара двух металлических предметов раздался прямо над ухом, показывая, что неминуемая кончина пока откладывается. Я приоткрыл один глаз. Дядька, шедший меня убивать, как-то обиженно смотрел мимо меня. При этом не пытаясь довершить начатое дело.

– Погодь, Рябой, – раздался из-за спины хриплый голос. Тут же показался и его обладатель – обойдя меня, к Рябому присоединился ещё один разбойник. Достаточно молодой – лет двадцать пять навскидку. – Посмотри на него – чистенький. И рыгал знатно, неженка. С такого и деньжат получить можно будет. Небось, папка с мамкой ждут. А? Что скажешь?

– Смотри сам, Юрас. Дело такое – авось получим, авось и нет. Ты старшой, тебе и решать, – ответил мой несостоявшийся убийца, вытирая клинок об траву. Вся обида сразу испарилась из его взгляда. Тот, кого назвали Юрасом, внимательно осмотрел меня, после чего довольно кивнул.

– Што, недоросль – жить хоцца, небось?

Я часто-часто закивал. Произнести хоть слово у меня вряд ли получилось бы. Открой я рот, зубы начали бы стучать как отбойный молоток. Юрас продолжил:

– И денежки у мамки с папкой имеются?

– Угу, – промычал я, не открывая рта.

– Добро, – резюмировал атаман. – Пойдём-ка, погостишь у нас. Да не трусись, ты. С нами не страшно.

Вся ватага, к тому времени подобравшаяся поближе, дружно заржала. Ага – очень смешно.

– Пойдём-пойдём! – Юрас подтолкнул меня рукоятью своего клинка. – А вы что встали? Быстро прибрали всё ценное и айда отсель!

Шайка послушно кинулась к телегам. Атаман, не дожидаясь окончания мародёрства, повёл меня куда-то вглубь леса.

Шли долго – час, не меньше. Я так подозреваю, что можно было бы и быстрее добраться, только Юрас намеренно петлял по чащобе, стараясь запутать меня. И сориентироваться не получалось – солнца как не было, так и нет. Но это и немного радовало – появилась надежда, что ожидая выкупа, меня действительно не прикопают под неприметной сосной. Вот только где бы найти денег на выкуп? Родственников-то у меня нет. Ёлки! Я чуть не остановился – есть же родственники. Только где их искать-то в восемнадцатом веке? Просто само осознание этого факта оказалось очень уж неожиданным.

Разбойники даже связывать меня не стали. Ещё бы – тварь дрожащая – куда денется. Но самое главное – никто не удосужился отобрать мой мешок со скудным добром. Тем не менее разбойник не упускал меня из виду, даром, что шагал чуть впереди. Стоило мне на мгновение замешкаться, как он обернулся:

– Давай-давай, недотёпа, – поторопил он меня даже добродушно. – Неча копаться-то.

Но я не повёлся на такой тон. Перед глазами до сих пор стояла сцена боя. Да какого там боя? Просто безжалостной резни. При воспоминании об этом желудок опять скрутило спазмом. Я часто задышал, прогоняя тошноту, и прибавил ходу. Однако, улучив момент, осторожно вытащил из котомки письмо настоятеля и перепрятал его в рукав, справедливо рассудив, что это моё самое ценное имущество. Юрас же разохотился на разговор:

– А ты что же – с обозом шёл, аль в пути прибился?

– С обозом, – не стал отпираться я, чтобы не разозлить бандита.

– Не повезло, – философски заметил он. – Шёл бы один, глядишь и проскочил бы.

– Дороги не знаю, – буркнул в ответ я.

– А издалече шагаешь-то?

– С Тихоновой Пустыни. Там и сидел, пока обоз монастырский не собрался в город.

– Монасты-ы-ы-рский?! – протянул Юрас, на миг запнувшись на ходу, почесал бороду. – Ну, да, ничего. Боженька простит. А ты это – писать-то обучен?

– Немного, – не стал отпираться я.

– Это хорошо. Вот и напишешь своим, что у нас погостить остался. А я своим человеком в город передам. А не то глядишь, и уходить не захочешь. – довольный своей шуткой, атаман заржал, вспугнув с сосновой ветки огромную ворону, которая с противным карканьем улетела по замысловатой траектории. А Юрас, очевидно удовлетворивший своё любопытство, не возобновлял разговор.

Вскоре мы пришли. В какой-то момент мы нырнули в такие непроходимые заросли бузины и ежевики, что будь я без сопровождающего, тут же потерял бы направление. Под ногами явственно захлюпало, но воды не было видно под пушистым мхом, местами достававшим тонкими зелёными нитями почти до колена. Тут же от земли с противным писком поднялась эскадрилья комаров – огромных, рыжих, и, по-моему, с реактивным двигателем между крыльев, так как отмахиваться было бесполезно. С ходу впиваясь в открытые участки кожи, они, хоть и гибли сотнями от хлопков ладонью, но успевали поделиться ядовитой слюной, вызывающей нестерпимый зуд. Пришлось наломать веток и изображать из себя мельницу. Юрас же, кажется, вовсе не замечал кровопийц.

Но болотина через какое-то время закончилась. Перед нами возник пологий пригорок, на котором кроме вековых сосен не росло ничего – никакого подлеска. На песчаном возвышении, на котором не задерживалась даже опавшая хвоя, примостился небольшой хуторок, из нескольких избушек. А я-то думал, что банда живёт в землянках, что ли. На импровизированной площади, образованной вставшими полукругом домами, виднелся колодезный сруб, возле которого разгребали лапами землю три облезлые курицы. Неожиданно толстый кот лениво наблюдал за ними с края колодца. Тут же, над тлеющими углями, обложенными булыжником, на двух рогатинах сушились чьи-то портки.

– Мишка! – позвал Юрас, едва взобравшись на пригорок. – Мишка, свинячий ты потрох, куда запропал?

– Да, дядько Юрас! – из ближайшей избёнки выскочило нечто – худое, чумазое с короткими всклокоченными волосами, обрезанными даже не ножницами, а, как будто тупым ножом. Впрочем, слой грязи не мешал разглядеть веснушки, усыпавшие курносый нос. Из-под чёлки поблескивали карие глаза с явной хитринкой. Судя по голосу, этому чуду было лет двенадцать-тринадцать, хотя по росту – все четырнадцать.

– Ишь, племяш нашёлся, – окоротил его атаман. – Вот тебе урок, – подтолкнул меня в спину по направлению к пацану. – Глаз не спускать.

– Дядько Юрас, а когда меня на дело возьмёте? – заканючил Мишка. Обещали же!

– Сиди уж! Будет тебе дело… да это – курицу забей на похлёбку.

– Я… я не могу, знаете же! – перепугался малой.

– Не могу, не могу! – передразнил его разбойник. – А всё туда же – на дело. Тьфу!

С этими словами он молниеносно ухватил ближайшую квочку и одним движением открутил ей голову. Крови хлынула фонтаном, а меня скрутило в очередном приступе рвоты.

– Неженки! – выплюнул Юрас, бросил тушку на землю, и, отвернувшись, пошёл в избу. – Хоть ощипите, что ли.

– Ощипать-то мы могём, – выпалил Мишка, после чего метнулся в избу и выскочил с котелком, полным воды, поставил его на угли, и, подняв за лапы переставшую биться птицу, сунул её в воду. Потом ногами затолкал в костёр несколько тонких поленьев и начал их раздувать. Туча пепла, взметнувшаяся из очага, моментально увеличила слой грязи, покрывавший мальца.

– Ты кто будешь? – через какое-то время переключил он своё внимание на меня.

– Стёпка я, Степан.

– Изловили?

– Угу.

– Один был, или с попутчиками?

– С попутчиками… был.

– Ясно… – в голосе пацана почему-то проскользнули нотки грусти. Странно, учитывая то, как он недавно рвался "на дело". А может и именно поэтому. – В Калугу шёл?

– Ага. Пока туда. Но вообще-то мне в Питер надо. К Ломоносову.

– К Ломоносову?! – удивлённо переспросил пацан. – Как же – ждёт он, поди, тебя.

– Ждёт – не ждёт, я мне во как надо. – я ребром ладони провёл по шее, показывая как мне надо.

– Болеет, говорят, Михайло Василич. Никого не принимает.

Блин, точно! Сейчас же шестьдесят третий год! Значит, жить ему осталось всего ничего. А я тут прохлаждаюсь!

– Постой! – внезапно осенило меня. – А ты-то тут, в лесах сидючи, откуда знаешь?

Из под склонённой к костру головы блеснули два внимательных глаза.

– Тс-с! – прошипел Мишка, украдкой оглядевшись. – Потом…

* * *
За весь оставшийся день Юрас показался только один раз. Он бросил к костру затхлый мешок, в котором оказалось с полведра сморщенной прошлогодней репки и несколько тощих морковок. От нечего делать я помог Мишке в приготовлении нехитрой похлёбки, заодно поделившись с ним сухарями из своих запасов. За всё это время мы почти не разговаривали. Так – "подай", да "подержи". На все мои попытки начать более содержательный разговор, он отвечал таким настороженным и, отчасти испуганным взглядом, что я тут же сворачивал тему, надеясь на обещанное "потом".

Шайка вернулась только к вечеру. Уже налегке. Видимо добычу здесь не хранили. А может и сбыть успели. Я ожидал, что разбойники станут отмечать успешное ограбление обоза, но стереотип не сработал. Мужики разбрелись по хутору, занявшись повседневными делами, как будто утром не резали несчастных путников, а целый день проработали мирно в поле. Только к ужину они собрались у костра. Рябой притащил откуда-то деревянное ведро почти до краёв наполненное брагой, и разбойники, наполнив кружки и набрав похлёбки, расселись вокруг костра и принялись чинно ужинать. Прям хоть картину пиши – "Быт мирных крестьян XVIII века". Нам, как поварам, досталось самое "ценное" – по полмиски пустой жижи с запахом дыма. Хорошо, что сухари остались, но светить их я не стал. Лучше потом схомячу.

Как оказалось, и места в избах нам с Мишкой тоже не полагалось. Собственно, и не хотелось, если честно. Слушать храп и дышать кислым винным перегаром очень надо! Не дожидаясь, когда все угомонятся, Мишка цапнул меня за руку и потащил куда-то в темноту, за избы. Спустившись на половину косогора, он гордо продемонстрировал мне в сгустившихся сумерках своё жилище. Оказалось, что у него на разбойничьем хуторе есть своя жилплощадь – шалаш, да такой, что всем шалашам шалаш. Высокий настолько, что можно было стоять, совсем не пригибаясь даже мне. Крытый толстым, не меньше полуметра, слоем елового лапника. Лапник же выполнял роль постели.

– Нравится? – с законной гордостью творца поинтересовался он.

– А то ж! – действительно – таких эпичных сооружений мне действительно видеть не приходилось.

– Ну, так залезай! – пригласил он меня, ныряя первым в темноту входа. Я полез следом, тут же исколов ладони и коленки острыми иглами.

– Колется, зараза, это точно, – заметил Мишка на моё недовольное фырканье. – Зато комаров отпугивает. Они хвою не любят. Ну, ничего – я тебе своё место уступлю. Вот, забирайся правее. Там примято уже. А сам с другой стороны лягу. Ты не волнуйся, я привычный.

И в самом деле – прямо под стенкой обнаружилось более или менее ровное место, явно примятое Мишкиным телом. Я устроился на мягко пружинящей хвое, лёг на спину и закинул руки за голову. Пацан повозился под противоположным крылом, и, видимо тоже нашёл удобное положение. Несколько минут мы молчали. Снаружи заливались вечерним концертом птицы. Особенно выделялись трели припозднившегося соловья. Время от времени всквакивали лягушки на болоте, перекликаясь с громогласными тритонами. Где-то далеко, на грани различимости редкими сериями гавкала собака: гав-гав-гау-ув… гав-гау-ув… гав-ав-ав-вуф-ф!

– Стёпка, спишь, что ли? – громкий шёпот прямо над ухом заставил меня подскочить. Надо же, действительно задремал.

– Есть немного… – виновато сказал я. В кромешной тьме вообще ничего нельзя было разглядеть, но Мишкино дыхание слышалось рядом с моей головой. И шёпотом… ну, сейчас точно все тайны откроет: и где разбойники клад спрятали, и как отсюда слинять поскорее.

– Во ты даёшь! Я, когда меня поймали, в первую ночь вообще заснуть не мог. А ты дрыхнешь!

– Поймали?! – мой сон как ветром сдуло. – А я думал, что ты всегда с ними. Ну, или очень давно.

– Ха, давно! Месяца полтора, не боле. Правда, я сам со счёта сбился, но не так, чтобы уж намного. Меня вообще заловили, когда ещё снег совсем не сошёл.

– Ты-то на кой им сдался?

– Кто ж их поймёт? Денег у меня с собой почти не было. Так – медяков пара. Да и одёжка – сам видишь какая. Я ж не к Ломоносову собирался. А шёл я с… – Мишка запнулся. – А, ладно! Уже не важно. Шёл я в Калугу с Гончаровской усадьбы. В общем, в другой раз, может и отпустили бы меня. А тогда чуть не рогатиной не проткнули.

– Ага! Отпустили! То-то моих всех поубивали.

– Это просто не повезло. Юрас, он хоть и разбойник, но без надобности кровь лить не будет. И твоих бы, если бы не сопротивлялись, просто отогнали бы, или привязали к деревьям. Просто по зиме поймали пятерых из шайки, теперь они и лютуют. Злобу вымещают. Юрас-то, говорят, даже временами на службу ходит, грехи замаливает. В общем, они на меня выскочили, а я, не будь дурак, сразу обрадовался – ой, как хорошо! А я как раз вас ищу – хочу в разбойники, и точка!

– Так они тебе сразу и обрадовались.

– А что? Поржали, конечно. А потом сюда забрали. Я теперь вроде как на побегушках. Похлёбку сварить, дров натаскать, так, по мелочи.

– А что же ты не свалишь отсюда? Бандиты же тебя одного оставляют на хуторе…

– Я… это… – Мишка явно застеснялся. – Боюсь я.

– Боишься? Ты?!

– Да. Юрас, говорят, слово знает. Заговорил это место. Ни сюда чужой не попадёт, ни отсюда не выйдет. В болотине сгинет. – Сказано это было таким замогильным тоном, что я почувствовал, как у меня мурашки побежали вдоль позвоночника. Как бы подтверждая его слова, где-то рядом заухал филин.

– Сейчас, подожди… – Мишка покопался где-то у входа, потом раздул сальную потрескивавшую лампаду. Как ни был мал источник света, но всё же он помог справиться со страхом.

– Да ладно тебе! – надеюсь, что достаточно бодро, сказал я. – Никаких заговоров не существует. Я точно знаю.

– Много ты знаешь! – обиделся пацан за свою сказку.

– Много-немного. Но наука утверждает, что всё это бред.

– Нау-ука! Тоже мне учёный нашёлся. Небось скажешь, что и арифметику знаешь?

– И арифметику, и алгебру с геометрией, и физику с химией. И ещё много чего. – непонятно почему, но мне захотелось похвастаться.

– Врёшь! Как поле треугольное померить?

– Ну… если целое поле, то через радиусы вписанной-описаной окружности не пойдёт. Угол тоже точно не измеришь. Поэтому половина стороны на высоту к ней и через две стороны и синус тоже отпадает. Получается, что проще всего формуле Герона.

– Это ещё что за зверь такой?

– Учёный. Формулу вывел. Вычисление площади треугольника через полупериметр, – пояснил я. Мишка, впечатлённый, пригорюнился. Сел, обхватив ноги руками, и положив голову на острые коленки.

– Я ведь тоже шёл. Учиться. Только на Питер не замахивался – далеко очень. А знаешь, я, наверное, с тобой пойду. Питер, так Питер! Ты как – не против? Ух, ты, вот здорово! – даже не дождавшись моего согласия, Мишка расфантазировался. – Вдвоём всяко сподручнее идти будет. До осени доберёмся. А там… там – Питер. Ты знаешь, говорят домищи – во! – показал он руками предполагаемый размер домов, едва не снеся при этом крышу шалаша.

– Рыбы – во! Сметаны – во! – иронично процитировал я кота – героя мультика про блудного попугая.

– Рыбы – да. А сметана – она в деревне лучше. Городские коровы ни в жисть такого молока не дают, – малой, естественно, совсем не понял юмора, но пыл поубавил. – Так что, идём вместе?

– Так и быть, идём! – немного важно сказал я, стараясь не выдавать охватившей меня радости. Ещё бы. Пусть Мишка пацан ещё, но он гораздо лучше меня знает современные реалии. И условия выживания в чистом поле… или в лесу, не важно. – Когда пойдём? Прямо сейчас?

– А ты точно знаешь, что место не заговорённое?

– Точно, точно. Самое главное – болотину пройти. В какую сторону шайка из хутора уходит, помнишь?

– Помню. Но всё равно боязно.

– Не бойся… я сам боюсь. Но здесь оставаться нам точно нельзя. Давай, выводи меня из хутора, а дальше я сам сориентируюсь.

Мы вылезли из шалаша. Я прихватил так и невостребованный разбойниками мешок, а Мишка вытащил из-под лапника свою котомку. Потом в последний раз испытывающе посмотрел на меня, задул светильник. В темноте нашарил мою руку и повёл куда-то под горку. А рука-то ледяная. Точно – боится пацан. И только сейчас я понял, что впереди распахнул свой страшный зев ночной дремучий лес, готовящийся проглотить двух незадачливых малолеток, отважившихся бросить ему вызов. Но отступать было уже поздно. Не у разбойников же оставаться…

* * *
Стоило лишь спуститься с пригорка, ночь проглотила нас мгновенно, окутав непроглядной тьмой и таинственностью. Шорохи, потрескивания, писк мышей и чуть слышное дыхание ветра в высоких хвойных кронах.

– Подожди! – Мишка, шедший чуть впереди, остановился. Его рука, обхватившая моё запястье, заметно напряглась.

– Что? – еле слышно ответил я, чувствуя, как по спине потекли холодные струйки пота. Ещё бы! Шалаш, хоть и стоял в лесу, но всё равно был на краю хутора. Да и люди рядом. Всё какое-то психологическое чувство защищённости. Я понял, что мой оптимизм убывает обратно пропорционально расстоянию, которое отделяет нас от лагеря Юраса.

– Постоим. Пусть глаза к темноте привыкнут.

– Ага.

– Боишься?

– Есть немного.

– Держи…

Мне в руку ткнулась какая-то деревяшка. Я взял и попытался на ощупь определить, что это такое. Короткая рукоятка, в ращепе которой при помощи грубой верёвки был закреплён острый металлический штырь сантиметров двенадцать длиной.

– Что это?

– А, гвоздь. Точить, правда, об камень пришлось. Все руки постёр. Но ты не бойся – держится крепко.

– А ты как же?

– У меня ещё нож есть.

Размер гвоздя впечатлял. Не круглый, а прямоугольный в сечении. Сантиметра полтора у основания.

– Гвоздь кованый, что ли?

– Конечно, какой же ещё? Ну и чудной ты!

Я прикусил язык. Чуть не спалился. Выдавать Мишке своё происхождение я был ещё не готов.

– Пойдём, развиднелось вроде… – пацан нетерпеливо дёрнул меня за рукав.

Мы тронулись. Опять налетели комары, но не в таком количестве, как днём. Терпимо, в общем, если веткой отмахиваться. Болотистый участок мы прошли минут за тридцать. И то – больше времени потратили на остановки и выбор дороги на ощупь.

Небо, весь вчерашний день затянутое тучами, ночью очистилось, и сквозь прозрачные кроны светило нам алмазами звёздной россыпи. Хорошо хоть, что лес не лиственный – звёздного света хватало, чтобы не натыкаться на деревья, даже в отсутствие луны.

– Ну, что дальше? – спросил Мишка, как только мы миновали болотину.

– Огонь нужен. – ответил я, перед этим несколько раз попытавшись безуспешно сориентироваться по звёздам. Они хоть и делились светом, но чёткую картину звёздного неба разглядеть за деревьями не удавалось.

Мой спутник недолго повозился, после чего протянул мне слабенький дрожащий огонёк. Я взял лампадку и принялся изучать основание ствола ближайшей сосны. Потом следующей… и ещё одной, другой, третьей. Мох рос. Но не так, как должен был, а как ему вздумается. Судя по всему, мы находились точно на южном полюсе, и север был от нас в любой стороне. Через несколько минут я понял, что этот способ нам не подходит.

– Ну, что там? – Мишка, стоя на месте, пытался согреться, обхватив себя руками и усиленно растирая бока.

– Ничего пока.

– Я же предупреждал – заговорённое место! – укоризненно проговорил он. Я разозлился:

– Смотри, накаркаешь, ещё и леший выскочит.

– Сам нечисть зовёшь! – парировал он обиженно. – Не можешь дорогу найти – так и скажи. Вернёмся назад, пока окончательно не заблудились.

В ответ я молча протянул светильник мальчишке. Потом, на одном упрямстве, вернулся к первой сосне, у которой обломки толстых сучьев начинались довольно низко по стволу, позволяя забраться наверх. Ухватился за ближайший, подёргал пару раз, проверяя на прочность, и, подтянувшись, начал карабкаться по стволу. Руки тут же стали липкими от смолы, а шелушащаяся тонкая кора так и норовила попасть в рот, заставляя то и дело отплёвываться. В какой-то момент я поднял глаза к небу и понял, что забрался уже достаточно высоко, чтобы сориентироваться. Нашёл Большую Медведицу, определил север и стал спускаться вниз. Вот только не учёл, что залезал и возвращался я не строго по прямой, а то и дело крутясь вокруг ствола, выбирая сучья покрепче. Разозлившись теперь уже сам на себя, я повторил восхождение, заставил Мишку, ориентируясь на огонёк внизу, встать строго на север от сосны, и ни шагу в сторону. Опять спустился на землю. Фу-х! Запыхался.

Теперь можно и определиться. Я точно помнил, что дорога в город вела с запада на восток. Юрас увёл меня на север от дороги. Значит, если мы пойдём на юг, то точно упрёмся в колею. Я позвал пацана, и, развернувшись, зашагал прочь от разбойничьего хутора. Мишка, всё ещё обиженно сопя, затопал следом.

Глаза уже настолько привыкли к темноте, что я перестал пугаться неожиданно всплывавших прямо перед носом стволов. А потом и вовсе смог намечать маршрут аж на десяток метров вперёд. Ха! Да это же рассвет наступает! Что там той ночи-то в конце мая?

А дорогу мы всё же проморгали. В наползающей серости рассвета внезапно повеяло сырой прохладой, и через пару сотен метров мы упёрлись в густые заросли прибрежного ивняка, за которым посверкивала широкая гладь реки. Значит, мы умудрились выйти аж к Оке. Дорога, если я правильно ориентируюсь в современной местности, осталась в паре километров за спиной. Что ж, так даже лучше. Я дождался Мишку, который шагал уже метрах в двадцати, постепенно отставая.

– Ладно уже, хватит дуться, – сказал я ему. Самого меня переполняла радость от того, что мы сумели всё же вырваться от шайки Юраса и дошли до верного ориентира.

– А я и не дуюсь вовсе. Это ты сам первый начал.

– Ну, извини. Мир?

– Мир. – Мишка несильно ткнул меня кулаком в плечо. – А ты молодец. И чего только я сам боялся?

– Ладно, проехали! – я позволил себе на радостях употребить фразеологизм моего времени. – Пойдём уже. Если я не ошибаюсь, нам ещё пару часов топать.

Всё же "топать", это было громко сказано. Приходилось постоянно петлять, огибая то чересчур разросшийся ивняк, то болотистые прибрежные камышовые заросли. После предрассветной тишины лес оживал птичьей перекличкой, кваканьем лягушек, звонкими шлепками капель по листьям и земле.

Неожиданно Мишка схватил меня за одежду.

– Стой! – одними губами, почти беззвучно прошептал он. Ткнул вперёд пальцем: – смотри!

Я уставился в указанном направлении, до боли напрягая глаза. Всё тот же пейзаж: лес, берег, река. Но Мишкин палец упорно указывал на заросли колючего ежевичника. Через несколько секунд мне пришлось сдаться:

– Ничего не вижу, – признался я, на всякий случай так же тихо.

– Ниже смотри. У самой земли.

И действительно – внизу, в просветах сочной тёмной зелени проглянули клоки тёмной шерсти. Листья ежевичника чуть заметно ритмично шевелились, выдавая дыхание крупного зверя, величиной с большую собаку. Приглядевшись, я различил ушки топориком, серую, с опалиной морду и оскал белых зубов.

– Это собака! Значит, люди рядом. Мишка, мы почти вышли! – чуть не закричал я от радостного возбуждения. Последнее слово вышло исковерканным, так как малец ладонью зажал мне рот.

– Ту что, совсем дурак? – яростно прошипел он мне в ухо. – Какая собака?! Это же волк!

– Волк? – я тут же понизил громкость на стопятьсот децибел и отступил назад.

– Нет – королевская ливретка! – Мишка отступил вслед за мной. – Отходим по-чуть.

Мы, крадучись, начали постепенно отодвигаться от опасных кустов. Но стоило нам отойти шагов на пять, как зелень взметнулась, и из-под шипастых веток выскочил матёрый зверина, скаля страшную морду.

– Может не тронет? – тихо спросил я. Голос предательски дрожал. – Не зима же. Уже, поди, отъелся.

– Подранок – не видишь, что ли? Он сейчас на всех зол. Мстить будет! – в Мишкином голосе тоже сквозили нотки страха.

И, правда – волк явно припал на правую переднюю лапу. Я осторожно огляделся. Буквально в пятнадцати метрах росло подходящее дерево. Толкнув мальца в бок, я указал ему на путь отступления. Мишка едва заметно кивнул.

– На счёт "три". Раз, два, три! – мы сорвались с места и припустились к спасительной ольхе.

Всё же спортивная подготовка у меня лучше. А может, страх придал мне недостающее ускорение. Опомнился я, уже взлетев на дерево, метров на пять вверх. Посмотрев вниз, я увидел, как Мишка, уцепившись за нижнюю ветку, бессильно скользит ногами по скользкому стволу. А буквально на расстоянии двух прыжков находился волк, из пасти которого капала слюна и вырывался хриплый рык. Стоп-кадр!

Всё же в последний момент пацан нашёл опору и оседлал ветку, шумно переводя дух. "Пронесло", – подумал я, и тут случилось неожиданное – рыхлая ольховая древесина не выдержала, и сук с оглушающим треском обломился. Мишка полетел вниз. Нагнувшись вслед, я смотрел, как беспомощное тело всей спиной шлёпнулось о землю, головой приложившись о ствол дерева. Зверь от неожиданности запнулся на миг, а затем совершил последний смертельный прыжок.

Я уже не раздумывал. Все мысли просто отключились, как по команде "Escape". Наверно я на один миг превратился в берсеркера. Совершив три прыжка: вниз-вниз-вниз, я осознал себя стоящим на земле на трёх конечностях. В четвёртой – в правой руке – я сжимал Мишкин подарок – кованый гвоздь, насаженный на рукоятку. Из горла вырывался хриплый рык. Волк, уже подмявший мальчишку под себя, на мгновенье отпрянул. Потом, оценив нового врага, решил, что я представляю наибольшую опасность. Чуть присев на задние лапы, он бросился на меня. Я прыгнул навстречу.

Мы сшиблись буквально в воздухе. Моя рука действовала сама, опустившись на звериную морду. С противным хрустом заточка вонзилась в серую морду. Мне повезло – с первого удара я попал в глаз волку. Но столкновение всё же было сильным. Волчьей тушей меня отбросило назад. Я опрокинулся на спину. Зверь, взбрыкнув задними лапами, навалился на меня. Чудом удержав в руке рукоять моего оружия, я вырвал его из раны, и начал ожесточённо молотить остриём по агонизирующей туше – куда только рука дотягивалась. Удушающий смрад псины ударил в нос, грозя вызвать рвотные спазмы. Удар, удар… удар! На, получи, зараза! За моё попаданство, за убитых возниц, за плен у бандитов – за всё!!!

Мне кажется, что первого удара было бы достаточно, но я продолжал уничтожать врага, опомнившись только тогда, когда понял, что жёсткая шерсть дохлого волка набилась мне в рот, а я, в ярости сжав зубы, буквально выстриг зубами порядочный клок вонючей шерсти. С трудом столкнув с себя окровавленную тушу, я поднялся. Вначале на четвереньки, а затем и на ноги. Мишка уже сидел, прислонившись спиной к злополучной ольхе и уставившись на меня глазами "по семь копеек".

– Хана котёнку, не будет больше гадить! – в последний момент я сумел удержаться от матерного варианта крылатой фразы.

– Стёпка… спасибо! – Мишка неожиданно легко вскочил на ноги и протянул мне руку, помогая подняться.

– Да ладно. Я, честно говоря, и сам не знаю, как у меня получилось. Пойдём, что ли?

– Пойдём.

Мы, не сговариваясь, направились к берегу Оки. Благо, что в этом месте подход к воде был достаточно свободным. И правда – у самой воды открылся небольшой песчаный пляжик, по обрезу реки переходящий в мелкую известковую гальку.

Я, не останавливаясь, бросил котомку на песок, подошёл к самой воде, вошёл по колено, и, раскинув руки, плюхнулся в ледяную утреннюю реку, подёрнутую лёгкой зыбью тумана, остужая лихорадку первой в жизни смертельной схватки. Холод быстро привёл меня в чувство. Я встал на мелководье, стянул с себя всю одежду, и, набрав полные пригоршни песка, начал яростно оттираться, переключаясь с тела на одежду и обратно. Мишка, косясь на меня – и чего он там раньше не видел? – в это время шустро натаскал сухих сосновых веток и занялся разведением огня.

Из реки я вылез не скоро. Только тогда, когда увидел, что кожа на теле приобрела явно нездоровый синюшный оттенок. И, выбравшись на песок, почувствовал, как мышцы сковало предсудорожным холодом. Благо, что малец уже развёл весело потрескивавший смолюшками костерок. Я, совершенно не стыдясь наготы, дочапал до костра и принялся выжимать свои шмотки.

– А ты? – спросил я пацана. – Не хочешь искупаться?

– Не… холодно. Я потом, – отмазался Мишка, тем не менее, подойдя к воде, начал осторожно смывать грязь с лица и рук. Потом попытался мокрыми ладонями очистить одежду, но, по-моему, вышло только ещё хуже.

Я же, стараясь держаться как можно ближе к костру, напялил на себя влажную одежду, и принялся медленно поворачиваться, стараясь равномерно высушить грубую ткань. Не смотря на близость огня, зубы мои выбивали частую дробь от холода. Пока я сох, а Мишка усиленно делал вид, что приводит себя в порядок, мы, между делом прикончили оставшиеся сухари и воду из фляги. Теперь придётся задуматься о добычи пропитания. Да и такого скудного рациона моему организму явно было недостаточно. Я едва-едва утолил голод.

Похоже, что на сегодня наши злоключения были закончены. Основательно обсушившись и согревшись у костра, мы двинулись дальше. И, буквально через четверть часа, из-за излучины реки выплыли предместья моего родного, в далёком будущем, города.

Глава 3
Всё – бояться уже нечего. Мы подошли к городу, когда красно-оранжевое солнце полностью выползло над рекой, окрашивая воду в кровавые оттенки.

– Миш, подожди, пожалуйста. Просьба у меня есть. – малец немедленно остановился. И вообще, после того случая на берегу, он стал каким-то другим. Более серьёзным, что ли.

– Чего?

– Слушай, мне надо тут по одному адресу сходить. Ты в Калуге бывал раньше?

– Бывал. – многословный ранее малец продолжал отделываться короткими ответами.

– Вот, смотри, – я вытащил изрядно уже потрёпанное письмо настоятеля и протянул ему. – Какой-то Щербачёв. Знаешь где искать такого?

– Щербачёв?! – Мишка присвистнул. – Ну, ты даёшь! Это же воевода Калужский!

– Воевода? – переспросил я, на миг удивившись осведомлённости провинциального мальчишки и связям Тихоновского старца.

– Ага, он. Самый главный в городе. Выше него только в Маськве сидят.

– Понятно. И ещё, Миш… я раньше никогда в Калугу не выбирался. Не научишь, как с таким важным дядькой вести себя?

– Ну ты и лапоть! – малец развеселился. – А ещё к Ломоносову собрался!

– И собрался! – я с трудом подавил вновь подступившую обиду, хотя, собственно, обижаться было не на что. – Я же не виноват, что с воеводами раньше никогда не встречался.

– Ладно-ладно, – Мишка явно не был настроен на конфронтацию. – Только скажи сперва – ты вольный, или раб чей?

– Вольный, естественно, – меня аж передёрнуло от перспективы называться чьим-то рабом.

– Дикий ты, вольный, если таких вещей не знаешь! – в последний раз подразнился Мишка. – Ладно, слушай!

Дальнейшие полчаса превратились для меня в урок этики восемнадцатого века. Собственно, ничего сложного в этом не было. Самое главное было не запутаться – кому в пояс кланяться, а кому земные поклоны бить…

Урок окончился. Я, раскладывая по полочкам новые знания, не спеша поднимался по крутой Смоленской горке, что вздымалась от Оки вверх, к историческому центру города. Мишка, бросив на ходу: "Я щя!", скрылся в какой-то подворотне. Впрочем, догнал он меня быстро – через пару кварталов прилепившихся к склону городских изб. Догнал, и протянул огромный горячий расстегай, умопомрачительно дохнувший на меня запахом горячего теста и мяса с луком. Я впился зубами в огненную вкуснятину.

* * *
Усадьбы воеводы, окружённой невысоким каменным забором, мы достигли уже ближе к полудню. Ворота были открыты, и во внутрь мы проникли без проблем. За воротами обнаружился садик, наподобие таких, какие я видел только в Павловске, в Петербурге. Только это была миниатюрная их копия. А вот в дом нас не впустили. Важный дядька, от которого пахло горячим хлебом и свежим перегаром, выйдя к нам на стук в резную дверь, сначала хотел, было, прогнать нас прочь, но, протянутое мной запечатанное письмо произвело магическое действо. Разглядев подпись и печать на скатанном в трубочку листе, он слегка поморщился, но, всё же распахнул перед нами двери:

– Подождать придётся, – бесцветным голосом произнёс он. – Пётра Максимыч откушать изволят!

Уже вступив в прохладу обширной прихожей, я вдруг понял, что остался один. Обернувшись, я увидел, что Мишка совершенно не собирается идти вслед за мной. В ответ на мой вопросительный взгляд, он сказал:

– Иди уж! А я тут подожду…

Через полчаса я стоял по стойке смирно в роскошном, даже по моим понятиям, кабинете и ожидал, пока городской воевода ознакомится с содержанием письма настоятеля монастыря…

– Читал что написано? – Пётр Максимович, наконец, оторвался от документа.

– Нет. Я письмо уже с печатью получил.

– В общем, пишется здесь, что из тебя может выйти замечательный учёный… хотя нет – на, читай сам. – Воевода протянул мне листок.

Я взял бумагу, краем глаза отметив, что градоправитель внимательно наблюдает за мной. Это что – тест такой на моё знание грамматики? Я уставился в текст. Естественно, с ятями, фитами и прочими прелестями старого письма. Впрочем, общий смысл улавливался легко. Настоятель писал, что нашёл меня совершенно случайно, описывал как перспективного к наукам молодого человека, особо – к точным наукам и просил содействия в отправке в Петербург. Отдельно отмечалось, что я выходец из рода вольнопоселенцев, поселившихся в давние времена на монастырских землях. Люди странные, но прилежные, вроде как выходцы из северных пределов. За неимением надобности, ранее никаких документов не выправлял…

Ай, да старец! Низкий поклон ему от меня. Обязательно свечку поставлю за его здравие, хоть и не знаю, нужно ли ему это.

– Ну, что скажешь? – воевода заметил, что я закончил чтение и погрузился в размышление.

– Что тут говорить? Всё верно написано. Могу только добавить, что не силён оказался в языках иноземных, а точные науки было дело, постиг, на сколько смог, – сразу уточнил я во избежание ещё одной проверки. За остальные предметы не опасался.

– Постиг, говоришь? А давай-ка проверим! – подтвердил мои подозрения Щербачёв и дальше начался экзамен.

Не меньше четверти часа гонял он меня по всем темам, какие он сам только смог вспомнить. Подавляющее большинство вопросов не составило для меня проблемы. А если что и не знал, то в том честно и признавался. Наконец воевода выдохся.

– Всё, убедил, молодец! – почти по-военному отчеканил он, переводя дух. И тут же огорошил меня неожиданным предложением: – Не хочешь здесь остаться? На службе. Карьерно помогу, не обижу. Да и от родных мест недалеко.

Пока я размышлял, как бы поделикатнее отказать градоначальнику, он видимо прочёл на моём лице всё, что я думаю по этому поводу.

– Всё ясно – не хочешь. Эх, молодость! Всё бы вам в небеса рваться… а земля-то она вот, под ногами… Обещай, что хоть потом подумаешь над моим предложением. Такие самородки нам ох как нужны. Эх, при Петре-батюшке тебе бы быстро ход дали. А нонче времена неспокойные. Ладно. Справим тебе и документ, и подорожную. До Москвы отправим. А дальше уж сам. С деньгами, я понимаю, тоже проблема?

– Ну, почему же? – я гордо продемонстрировал кошель, который презентовал мне настоятель.

– Ну-ка! – градоначальник требовательно протянул руку. Я положил всё своё богачество на его ладонь. Он высыпал содержимое кошеля на стол. Образовалась небольшая горка медных монеток. – Не густо! – Пётр Максимович усмехнулся в пышные усы. – И на сколько этого тебе хватит?

– Не знаю, – пожал я плечами. А что я ему скажу? Что не бум-бум в современных ценах? – Мы как-то всё больше без денег обходились.

– Понятное дело – дярёвня лапотна! – подразнил он меня, впрочем, беззлобно. – Хорошо, денежное довольствие из казны выделю. Надеюсь на твоё благоразумие – не пропей, смотри. Много не дам, но в обрез хватит.

Я осмелел. Судя по всему, судьба, после испытания разбойниками соизволила меня побаловать. Поэтому решился на несколько рискованный вопрос:

– Скажите, а почему вы мне помогаете?

Воевода задумался. Я уже было решил, что ответа не последует, но он наконец произнёс:

– Долг платежом красен! Слыхал, небось такое?

– Конечно. Отчего ж не слыхать?

– Ну, вот то-то же. Считай, что старые долги раздаю, а какие – то мне только одному ведомо.

Я понял, что большего от него не добьюсь, поэтому решил сменить тему.

– Господин воевода, тогда разрешите, если вы уж так благосклонны, ещё одну просьбу. Не за себя прошу, а за приятеля, который меня от большой беды спас. Я, конечно, извиняюсь, что сразу с этого не начал, но, как-то не к разговору было. В общем, там во дворе дожидается мой товарищ Михаил, который сам от разбойников сбежал и мне помог уйти. И он тоже учиться хочет. Может и ему подорожную выпишите? Без денег – я своим довольствием поделюсь.

– Разбойники? – тут же вычленил ключевое слово воевода. Что ж ты молчал-то. Давай рассказывай.

Пришлось излагать ему все свои приключения с момента выхода из монастыря. Со всеми подробностями. Заодно отвечая на кучу уточняющих вопросов: что-где-когда-как-с кем-откуда…

– Эх, паря, паря! – к концу моего рассказа Щербачёв явно расстроился. – Действительно, не с того начал. Да уж не вернуть ни людей, ни добра обозного. Но известить-то надо было.

– Простите… – я и сам чувствовал, что виноват. Но эйфория от удачного побега притупила в памяти страшные события в бору.

– Бог простит… – воевода широко перекрестился. Я последовал его примеру. – И людей не вернуть. Упокой, Господи, души их. Ладно, дальше это уже моя забота.

– Так что про Мишку-то? – решился я напомнить о своей просьбе.

– Мишка? – Пётр Максимович задумчиво перемерял шагами кабинет, остановился перед окном:

– Вон тот, что ли? – Шербачёв вопросительно изогнул бровь, указывая за стекло. Я подошёл и посмотрел вниз. Мишка от скуки пинал камешки, стараясь попасть в ствол старой липы. Получалось не очень.

– Тот, – подтвердил я.

– Ясно… – воевода сделал пару шагов от окна, потом внезапно, словно наткнулся на стену, остановился и бросился обратно.

Я в недоумении, что же его так заинтересовало, снова посмотрел на улицу. В этот момент Мишка, которому надоел импровизированный футбол, поднял глаза и увидел нас в оконном проёме. В ту же секунду он юркнул за липу, которую только что использовал в качестве мишени.

– Мишка, значит… – градоначальник постучал пальцем в стекло, но мальчишка и не подумал показываться на глаза. – Слушай, Степан, будь друг, позови-ка мне его сюда.

– А пойдёт? – усомнился я, помня реакцию мальчишки.

– Пойдёт. Ты скажи… скажи своему приятелю, что дядько пообещал ничего ему не делать. – при этом "дядько" прозвучало в таких явных кавычках, что я понял – это своеобразный пароль для мальца. Сразу припомнился "дядько Юрас" из его лексикона.

– Ага! – я кивнул и направился к двери. Уже на выходе Щербачёв расширил свою просьбу:

– И ещё – поговорю с ним наедине.

Вот так-то. Что за попутчик мне попался, интересно, что его сам городской голова, то есть, воевода знает? Я вышел во двор и направился к "укрытию". Градоуправитель, едва я скрылся за дверью, громогласно потребовал к себе кого-то в кабинет.

– Иди, общайся, – сказал я Мишке, который так и прятался за липой.

– Он меня узнал? – судя по голосу, пацан был взволнован, но вряд ли напуган.

– Вроде бы, да, узнал.

– И что сказал?

– Сказал, что дядько обещал тебе полную неприкосновенность.

– И всё?!

– Ну, да. Иди уже!

Мишка хмыкнул и в несколько прыжков взлетел на высокое крыльцо.

– А ты чего?

– Я здесь побуду. Воевода хочет с тобой один на один поговорить.

– Даже так… ну ладно. – Мальчишка скрылся в доме.

Ёлки! Да кто же он такой?

* * *
Беседа Щербачёва с Мишкой длилась едва ли не более чем со мной. Временами было слышно, как градоначальник повышает голос, чуть не до крика, но слов было не разобрать, как я не прислушивался. Так что любопытство моё осталось неудовлетворённым. Всё же надо припереть мальца к стенке и попытать его насчёт некоторых тайн. Хм, да я и сам-то для него должен выглядеть сплошной загадкой… Я от скуки послонялся по двору, потом поймал себя на том, что тоже пинаю камешки в ствол дерева. У меня это получалось, не в пример, лучше.

Наконец пацан выскочил во двор. На его чумазой физиономии отражалось, как минимум пять килограмм счастья, чего нельзя было сказать о лице воеводы. Вот он-то вышел на крыльцо чернее тучи.

– И учти, отцу я обязательно напишу, – явно заканчивая разговор, пригрозил Щербачёв.

– Всенепременно! – Выпалил Мишка, после чего схватил меня за руку и пулей вылетел за ограду, таща меня на прицепе.

– Постойте, куда же вы?! – донеслось вслед.

– Ничо! Послезавтрева вернёмся. К отъезду! – выкрикнул приятель, и мы скрылись за поворотом.

* * *
Солнце, которое вчера целый день пряталось за тяжёлыми свинцовыми тучами, сегодня решило побаловать и вовсю шпарило, прогоняя остатки влаги. Душно парило от реки, как будто не начало лета, а конец июля, с его золотыми полями, хрустом выгоревшей от жары травы и внезапными злыми грозами.

Мы с Мишкой сидели на краю деревянных мостков, опустив ноги в нагревшуюся на мелководье воду, и изредка обменивались репликами "ни о чём". На самом деле мне очень хотелось попытать его на счёт тех тайн, который скрывались в его косматой черепушке, но всё никак не предоставлялось подходящего повода. Ясно же, что если он сам до сих пор не выложил мне подробности о себе, то пока не готов к этому.

Ветерок, лениво дувший вдоль реки, окончательно утих, и постепенно навалилась послеполуденная дремота. Захотелось растянуться на отполированных весенними паводками брусьях и поспать часок-другой.

Моё взгляд привлёк к себе возница, который только что перебрался через реку и теперь неторопливо распрягал мохноногую лошадку. Внимание же приковывалось тем, что дядька был просто невероятных размеров. Про таких людей в моё время говорят: "Шкаф трёхстворчатый". Хотя, нет – в данном случае присутствовал не просто шкаф, а целый гардероб. С антресолью. На его фоне даже крестьянская кобылка выглядела как пони. Мужик, между тем, так же неспешно, привязал лошадь позади телеги. Потом обошёл вокруг, взялся за оглобли, и, хэкнув, стронул телегу с места, потащив её по направлению к горе, что вела от реки в город. Лошадь послушно пошла следом. У меня же челюсть отвисла – гора, в которую в моё время не каждый осиливал на велосипеде въехать – практически двести метров сорокапятиградусного подъёма. А тут не просто сам идёт, а ещё и телегу тащит. Не сказать что легко, с явным напряжением, но тем не менее. Да лошадь за такую помощь должна ему в ноги кланяться и лапти целовать! Эх! И вообще – какой-то неправильный я попаданец получаюсь. Другой бы уже давно прогрессорством занялся, наставляя аборигенов на путь быстрейшего экономического, научного или социального развития. А мне бы выжить в ближайший месяц – уже счастье. Я настолько увлёкся небывалым зрелищем и отвлечёнными мыслями, что чуть не пропустил фразу, брошенную Мишкой:

– Ну что, прогрессор, колись давай!

– Что-что?!! – я просто подавился воздухом на вдохе, закашлялся. Какой прогрессор? Он что мысли читает? А откуда слово знает, которое только через двести лет появится?

– Я говорю, – Мишка услужливо похлопал меня ладонью между лопаток. – Рассказал бы ты о себе, прохвессор.

– Да что рассказывать-то? – уфф, пронесло! Просто послышалось, навеянное соответственными мыслями. А я уж невесть что думать начал.

– А ты ведь не простой, Стёпка! Ох, какой непростой! – вот ведь! И кто после этого удобного момента ждал?

– С чего взял? – я попытался сохранить в голосе расслабленную ленивость, хотя сердце чуть не выпрыгивало из груди.

– Ну, вот скажи, – малец лёг на настил, подперев голову ладонью. – Откуда ты идёшь?

– Из Тихоновой Пустыни, – ничуть не соврал я.

– Ладно, – согласился он. – А где жил до этого?

– Да там и жил. – я припомнил содержание письма, вручённого воеводе, и решил держаться этой версии до конца.

– И науки разные там же постигал. Пока коровам хвосты крутил, не иначе. С настоятелем ты недавно ведь познакомился? Или у вас там хутор опальных академиков случился?

– А ты откуда знаешь? – перешёл я в контрнаступление. – Щербачёв поведал?

– И поведал. – не стал отпираться Мишка. – Подозрителен ты ему. Кабы не письмо настоятеля, сидеть тебе сейчас в сыскном, да рассказывать про своё житьё-бытьё.

Внутри прямо похолодело всё – этого только мне не хватало. Если уж жизнь человеческая здесь ни в грош ни ценится, то пытки у дознавателей наверняка вообще на поток поставлены. Для профилактики, так сказать: вначале железом прижгут, а потом только спрашивать начнут. Но сдаваться я всё равно не собирался:

– А ты сам-то хорош! Пешком он учиться шёл, такой простяга, к разбойникам угодил. И в то же время с воеводой знаком, да ещё настолько, что он своими подозрениями поделиться изволил. И отца твоего знает!

– А! – отмахнулся пацан. – Тут и тайны-то никакой нет. А уж теперь, когда от Юраса ушли, и подавно. Дело, в общем, такое…

Мишка коротко рассказал свою историю. Оказалось, что он сын Афанасия Абрамовича Гончарова. Поздний сын… очень поздний. Оттого и любимый по-особому. Но – незаконнорождённый. А если учесть, что Гончаров сам незаконнорождённый сын Петра Первого, то понятно и его отношение к отпрыску. (Это что же – я сейчас тут, на причале, с чумазым принцем беседую? Офигеть!) Однако мой вопрос на эту тему не вызвал у него энтузиазма – Какой там, к лешему, принц? Таких принцев по России возами собирать, да продавать по пятачку за горсть, и то – в базарный день. Правда, таким дедом далеко не каждый похвастать может – в голосе пацана всё же промелькнула гордость. Так вот – рос он, рос, гоняя с крестьянскими детьми по округе – благо отец ещё в пятилетнем возрасте самолично выписал ему вольную, но чем старше становился, тем больше замечал ревность и неприязнь законных родичей Гончарова-старшего. И вот тогда решил малец, от греха податься в Калугу, а если и повезёт, то и в Москву. Отец вначале воспротивился – как так в Москву? – но деваться-то некуда. Старик и сам понимал, что житья Мишке в усадьбе не будет, даже если он признает сына. Посему, пацан был отправлен с обозом в город, но, решив, что караван двигается слишком медленно, на последнем перегоне оторвался от остальных. Так и оказался у банды Юраса. Переживал только за отца – что он там подумает об исчезновении отпрыска. Хотя – время такое – связь редка и ненадёжна. Возможно, что отец ещё даже волноваться не начал.

– Ну вот, – закончил Мишка, – теперь твоя очередь.

А ведь ловко он меня! Теперь не отвертишься. И чего я раньше не выдумал себе правдоподобную историю? Сейчас бы шпарил, как по нотам. Вот интересно, всё ли он мне рассказал? Вообще-то повода сомневаться в его словах не было, но, временами он как будто подбирал слова, стараясь о чём-то умолчать.

– Моя? – я тянул время, собираясь с мыслями.

– Ну, да. Рассказывай!

– Ладно, уговорил.

А! Пусть будет, что будет! В конце концов, он единственный мой приятель здесь. И нам ещё очень долго путешествовать вместе. Надо же кому-то довериться, а то крыша уедет отдельно от меня. И явно, не в сторону дома. Я оглянулся по сторонам – не наблюдает ли кто? Нет. Кругом было вообще безлюдно. Только вдалеке, ниже по берегу, пять пацанов лет семи, зайдя по колено в воду, шарили руками под берегом. Рыбу ловят, или раков таскают. Я вытащил из мешка свою спортивную форму.

– Как думаешь, что это такое?

– Одёжка какая-то странная, – озвучил очевидный факт Мишка. – Особенно туфли. Или это не туфли? А что тогда?

– Всё верно. Одежда и кроссовки. Совсем не туфли, но тоже обувь. Видел когда-нибудь что-то подобное?

– Не-а, – в голосе пацана ни восторга перед необычной вещью, ни энтузиазма не наблюдалось. – Да мало ли чего сейчас не делают? Небось, из неметчины привезённое?

– Какая разница?! Не отвлекайся, – я протянул вещи. – На, потрогай.

Мишка осторожно пощупал ткань, более основательно изучил кроссовки, заинтересовавшись материалом подошвы и, особенно, рисунком на ней.

– Не… немцы такое не делают. Ни пруссаки, ни австрияки. Англия?

– Россия и Америка. Только не сейчас. Через два с половиной века. Вот ещё… – я протянул свой стартовый номер с цветным принтом на нём.

– Ух ты! – Мишкины глаза загорелись при виде Каменного Моста, нанесённого на хлопковый лоскут. Казалось, что он пропустил мимо ушей мои слова о двухстах пятидесяти годах. – Сам рисовал?

– Машина. Рукой такое мало кто нарисует.

– Машина? – переспросил малец явно незнакомое слово.

– Да. Знаешь, как газеты печатают? Вот, это вроде того, только намного сложнее.

– Ага, только не машина, а машина, – кивнул он, сделав ударение на первом слоге.

И тут до него дошло. Его глаза округлились, и он испуганно уставился на меня. Повисло молчание. Мишка перевёл взгляд на ткань, которую машинально перебирал пальцами, после чего испуганно отбросил её в мою сторону. Вскочил на ноги и рванул вверх по горке.

– Мишка, стой! Мишка!!! – я бросился следом.

Мальчишка взял хороший старт, но, куда ему против меня? И всё равно, я догнал его только на середине горки.

– Мишка! – я схватил его за одежду, которая подозрительно затрещала. Пришлось тут же ослабить хватку, и непрочная ткань выскользнула из пальцев. Но пацан больше не делал попыток скрыться. Я взял его за плечи и повернул к себе лицом. Малого просто трясло.

– Мишка! – в который раз повторил я. – Ты чего? У разбойников не боялся, а меня испугался? Да я вообще, может, соврал. Придумал сказку, а ты и поверил.

Не очень правильное начало. Малец сжался, как будто ожидая удара. Нет, так не пойдёт! Надо срочно вернуть доверие приятеля, иначе я точно здесь пропаду.

– Нет, Миш, не соврал. Я и на самом деле попал сюда из будущего. Две тысячи пятнадцатый год. Я настоятелю не врал, тебе не буду, и Ломоносову не совру, если только доберусь до него. И иду-то к Михайло Василичу, чтобы он посоветовал, как дальше быть. А может и помог домой вернуться. Я ведь не просто так в яму какую провалился, или головой стукнулся, а потом очнулся, и – здесь. Это из-за формулы, которую сам же и вывел. Потом расскажу… ты только поверь мне, и не бойся. Я без твоей помощи не то, что до Питера, до Москвы не доберусь – так всё изменилось. Правда. Ну, представь себе, ты вдруг просыпаешься, а вокруг – времена твоего деда, или даже раньше… кто там до него был? И никого не знаешь, и что делать, не представляешь…

– Ты точно головой стукнулся! – Мишка явно оттаял. – Я ж так не бегал никогда. Чуть тебя не сдал с перепугу.

– Так не сдал же?

– Если б ты меня не догнал, точно бы донёс, – честно ответил он. – Надо же! Это сколько получается? Двести пятьдесят два годка! – Мишка присвистнул. – И как там у вас?

– Расскажу. Всё расскажу, – обнадёжил я малого. – Дорога у нас долгая, времени хватит. Слишком многое изменилось за это время… Ты лучше скажи – чего мы от Щербачёва удрали? Ночевать-то где будем?

– Не боись, не пропадём! – обнадёжил он. – А что до воеводы – не люблю я всего этого. Не чешись, не вертись, сиди прямо… тьфу! Да и всё равно косятся. Незаконный ведь. Хоть папаня меня и таскал в город часто. А мы вон там, за лабазами, дадим сторожу грошик и в купеческих сеновалах заночуем. Красота!

Остаток дня мы провели, шатаясь по городу. Я попросил Мишку провести для меня экскурсию. Но получилось так, что больше рассказывать пришлось мне. То, что уже есть, было, понятное дело, прикольно посмотреть. Только интереснее было рассказывать Мишке о том, что будет построено на том, или ином месте. Некоторые вещи приходилось не только объяснять, но и иллюстрировать, царапая рисунки прутиком в дорожной пыли. Что меня поразило больше всего, так это то, что историческая часть города была вполне себе узнаваема. Очень много каменных домов, которые сохранятся до двадцать первого века, не говоря уж о памятниках архитектуры, обрисы которых знакомы каждому калужанину.

Время от времени мы на ходу подкреплялись всяческой вкуснятиной, которая стоила сущие копейки. По крайней мере, мои денежные запасы практически не убавились. Правда, платил я только в половине случаев. Мишка категорически настоял на том, что расходы делим пополам.

В итоге к вечеру, мы оказались "на заднях" Гостиного Двора. Вернее не его самого, а той торговой площадки, на которой он будет построен. Получив мелкую монетку, местный ночной директор махнул рукой в сторону навеса:

– Смотрите там, не шалите! А то я вот, ужо, вас!

– Не бойтесь, дядько Иван, – почтительно ответил Мишка. – Не впервой, чай!

Мы полезли на колючее прошлогоднее сено, пахнущее пылью и кошками. Честно говоря, мне не очень-то улыбалось ночевать в таких условиях, только выбора не было.

– Ты что, знаешь сторожа?

– Ага. Так бы он пустил нас, даже и за большие деньги. А дядько Иван с нашим сторожем дружит.

– Так у вас тут тоже место есть? Что же мы туда не пошли?

В ответ Мишка скорчил недовольную рожицу и, раскинув руки, рухнул спиной на вершину сенной горы:

– Фу! Уж лучше тогда у Щербачёва было остаться.

– Да ну тебя! Дикий ты какой-то! Как ты в Петербурге будешь, ума не приложу.

– Ну, и не прикладывай. Лучше устраивайся давай. Закапывайся поглубже, – сказал он, подавая пример, – а то ночью замёрзнешь.

Я принялся зарываться в сено. Мелкие колючие травинки тут же забились под одежду, вызвав невыносимый зуд во всём теле. Запах кошек пропал, перебитый поднятой нами пылью. Засвербило в носу, и я принялся непрерывно чихать. Раз десять, не меньше. Мишка, веселясь, наблюдал за моими потугами. Наконец я устроился. Потом понял, что в горле от всего этого безобразия пересохло – как наждаком драли – а водой я не запасся. Пришлось выбираться, топать к колодцу и пополнять запасы. Напоследок я знатно умылся, вылил остатки воды на голову, смывая с себя пыль и грязь. Зря. Понял, что совершил ошибку, забравшись обратно на сеновал. К мокрым волосам и коже сено прилипало гораздо охотнее. В конце концов, я разозлился, и, стиснув зубы, решил, что с меня хватит экспериментов. Буду терпеть, как есть.

Постепенно темнело, хотя до полной темноты было ещё очень далеко. Да и не зря же говорят, что летом заря с зарёй сходятся.

– Расскажи что-нибудь, – попросил Мишка.

– Что рассказать-то?

– Про время своё расскажи. Интересно же!

– Хм-м… с чего начать-то? – я понял, что даже не представляю, как описать пацану восемнадцатого века жизни в веке двадцать первом. – Ладно, начну про то, как у нас учатся. Может, потом на что-нибудь другое перейду. Ты это… если что непонятно будет, переспрашивай.

– Угу, – буркнул пацан, – переспрошу.

Я задумался. С чего бы начать? Описывать систему образования не очень-то интересно. То, что мы проходим – скучно, да и не к месту. Какие-нибудь предметы, типа информатики, вообще не имеет смысла. Тогда придётся половину ночи объяснять, что такое современные мне гаджеты, и с чем их едят.

– Слушай, Миш, я лучше что-нибудь другое расскажу, ладно? – а в ответ тишина. – Мишка! Спишь что ли?

Со стороны пацана раздавалось только громкое сопение. Точно, заснул. Ну и ладно, не придётся придумывать тему разговора. Надо бы и мне поспать, а то очень суматошный день выдался. Я закрыл глаза, и попытался уснуть.

Не тут-то было. Только начал погружаться в сон, как опять высушило горло. Сглотнув пару раз, но, не добившись ожидаемого результата, пришлось тянуться за флягой. Помогло, но сон улетучился. Без толку пролежав несколько минут с закрытыми глазами, я вспомнил, что в такой ситуации лучше наоборот, открыть глаза и пялиться в одну точку. Открыл, нашёл острую иголочку звёздного луча, пробившуюся сквозь сочную зелень молодых листьев, и начал неотрывно смотреть на неё. Постепенно лучик размазался, и навалилась дрёма. Только стало ещё хуже. На границе между сном и явью ожили переживания дня, и я опять оказался перед волком, сжимая в руке Мишкину заточку. Волк присел на задние лапы – вот-вот прыгнет, а рука с оружием налилась чугунной тяжестью и никак не хотела подниматься.

Я вздрогнул и проснулся. Правда, ненадолго. Через несколько мгновений опять провалился в сон. Тот же самый. И опять с тем же итогом. В общем, череда однотипных кошмаров продолжалась раз за разом. Не помогало ничего – ни смена положения, ни очередной глоток нагревшейся воды. На пятый или шестой раз я сквозь бред кошмара решил сопротивляться, и заставить своё подсознание не просыпаться, хотя слабо представлял, как на сновидение можно повлиять. Наверное, мне это удалось. Картинка была на этот раз очень яркой, явной, и оттого, ещё более страшной. Хищник изготовился, помедлил мгновение, и, наконец, прыгнул. Как и во всех предыдущих кошмарах, я не смог ничего поделать. Волчья туша навалилась на меня всей тяжестью, а лапа зажала рот, не позволяя закричать от страха. Клыкастая морда оказалась возле самого лица, и, неожиданно, волк зашипел по-змеиному. Я опять проснулся. Тяжесть, навалившаяся на грудь, никуда не исчезла, лапа трансформировалась в ладонь, зажавшую рот, а шипение превратилось в тихое, но отчётливое "Т-с-с-с-с!", выдыхаемое Мишкой прямо мне в ухо.

Я кивнул, давая понять приятелю, что не сплю, и прислушался. Где-то совсем рядом с нашим пристанищем разговаривали шёпотом. Слов было не разобрать, как я ни напрягал слух. Похоже, что там двое. Скорее всего, мужики, хоть по шёпоту определить половую принадлежность практически невозможно. Приподняв осторожно голову, я действительно различил два силуэта, подпиравших столб соседнего навеса. Через пару минут послышались приближающиеся шаги грузной туши, и в рядах незнакомцев прибавилось. Судя по фигуре – тот ещё амбал, как два первых в сумме.

– Порешил? – один из ожидавших повысил голос, явно перестав осторожничать.

– Не-а. Связал, да пенькой рот заткнул, – негромко пробасил пришедший.

– Я тебе что велел? – в голосе первого прозвучало раздражение, напополам со злостью.

– Охолонь, Михайло! И так грехов за душой – ни один митрополит не отмолит. Ни к чему лишнее душегубство на себя принимать.

– Смотри, Макар, доиграешься! Как опознает тебя…

– Не… спал он крепко. Ты лучше о собаках подумал бы, чем брехаться.

– Нету собак на дворе нонеча.

– Точно?

– Моё слово.

– Ну, так, пошли, что ли. Чего ждём?

– Погодь малость. Сей же час пойдём.

Незнакомцы притихли, чего-то выжидая. Я посмотрел в Мишкину сторону. Пацан тоже замер, к чему-то прислушиваясь и приглядываясь. Вот ведь повезло снова столкнуться с местным криминалом. Или тут что – половина населения разбоем промышляет?

– Что делать будем? – спросил я мальчишку так тихо, что сам едва расслышал.

– Надо народ поднимать.

– Как?

– Они сейчас пойдут замок ломать. Я заору и побегу отсель, а ты иди дядько Ивана выпутывай. Не сбоишься?

– Нет, – ответил я, хотя особого энтузиазма, понятное дело, не испытывал.

Мы затаились. Бандиты ждали непонятно чего. Наконец их главарь, подняв руку над головой, выждал пару мгновений и повелительно махнул ею вперёд. Не успели грабители скрыться из виду, как Мишка коротко ткнул меня кулаком в бок, подавая сигнал, а сам скользнул ногами вниз по крутому сенному боку. Выскочив на улицу, пацан заголосил:

– Караул! Тати ночные торубаевские склады пограбить пришли! Держи воров! – малец задал стрекача вдоль заборов. Тут же вослед ему откликнулись, забрехали, истошно заливаясь, собаки. В маленьких окошках начал затепливаться неяркий свет. Где-то послышались встревоженные голоса.

Справедливо рассудив, что грабители от такого переполоха наверняка уже сами ноги сделали, я тоже спустился вниз и направился к сторожке. Неожиданный рывок чуть не сломал мне шею, опрокинув голову назад. Грязная лапа, насквозь провонявшая дымом зажала рот. "Попался, гадёныш!" – просипело сзади.

Дальше всё промелькнуло на автомате. Я умудрился укусить душившую меня руку за палец. Причём, хватанул так, что под зубами хрустнул сустав, или даже кость. Грызанул бы чуть сильнее, то и палец бы откусил. По крайней мере, рот наполнился чужой противной кровью. В этот раз тошноты не было – одно отвращение. Поймавший меня разбойник заорал благим матом. Хватка ослабилась, но не настолько, чтобы можно было вырваться. Непонятно как, в руке моей оказалась уже выручившая меня один раз заточка, и я наугад саданул ею за спину. На авось, куда попадёт. Попал точно, но насколько удачно, не понятно. Повторить удар не получилось. Схвативший меня бандит заорал ещё громче и что есть силы, отшвырнул меня от себя. Потом моя макушка встретилась в полёте с каким-то твёрдым препятствием. Последнее, что я почувствовал-услышал, это противный "чвяк", как будто шлёпнули медузой об стенку. "Всё! Мозги вышибло!" – успел подумать я, после чего сознание внезапно кончилось.

* * *
У-уфф! Как же голова раскалывается! Гулкий пульс басовым барабаном отдаётся в висках и чуть правее темечка. И шевелиться страшно, как бы хуже не стало. А ощущения постепенно возвращаются, пробиваясь сквозь безжалостный плен боли. Слух, правда, ещё не вернулся, а вот под спиной явно что-то мягкое. Это пугает и радует одновременно. Радует потому, что раз лежу на мягком, то меня не прибили бандиты, и не бросили местные, а куда-то перенесли. Пугает то, что не почувствовал транспортировки, значит, приложило сильно. Как бы ни нарваться на осложнения при современной-то медицине.

Пошевелил рукой. Боль не усилилась, зато распознал на ощупь, что ткань, на которой лежу, очень мягкая и качественная. Такой я здесь ещё не встречал. Боль от шевеления не усилилась, и я рискнул приоткрыть глаза.

Темно. Только лучик солнца, найдя крошечное отверстие в закрытых ставнями окнах, острой иголкой пронзает комнату над моей головой. Лёгкие пылинки порхают в нём, купаясь в свете незваного пришельца. Солнечный зайчик на стене до того ярок, что слепит глаза, заставляя их слезиться. Отвернув голову от неожиданного раздражителя, я не сдержал стона. Уж очень сильным оказался всплеск боли. Сейчас же на лоб опустилась прохладная мокрая ткань, принося облегчение, и чей-то шёпот приказал не двигать башкой, и лежать спокойно.

– Где?.. – только и смог прохрипеть я, даже не сумев закончить вопроса.

– Ась? – явно не поняли моего скрипа "на том конце". – Ты лежи, лежи, не шевелись. А я побегу барину докладусь. Велел он.

Чья-то рука мягко сменила холодный компресс на лбу, заодно осторожно припечатывая затылок к подушке. Ну, точно – попал в барский дом. Подушек я здесь ещё не наблюдал нигде. Рядом зашуршало. Я скосил глаза, но в темноте было не разобрать, кто там шевелится. Потом раздались осторожные шаги, и в ослепительный проём открывшейся двери выскользнул силуэт дородной тётки. Нагрузка на глаза опять добавила неприятных ощущений. Я опустил веки, поклявшись сам себе, что ни за что не буду больше двигаться в ближайшую вечность. Сразу же начал проваливаться в сон, только почему-то кровать вместе с телом закрутилась, одновременно задирая вверх тот край, на котором были ноги. Понятно, что это больной организм вытворяет такие чудеса, но сил как-то воспротивиться этому явлению не осталось. Оставалось только отдаться на волю странных ощущений. Моё ложе окончательно встало на дыбы, и я полетел вниз головой в чёрную бездну.

Проснувшись в следующий раз, я понял, что в моём режиме наступило послабление. Сквозь веки, которые я предусмотрительно не стал разжимать, просвечивал дневной свет. Ну, раз открыли окно, значит можно осторожненько и мне разведать обстановку. Открываем глаза… По ту сторону сперва проявился низкий сводчатый потолок, плавно переходящий в белёные стены без всяких украшений. Потом на стене обнаружилось окно приличных для восемнадцатого века размеров, да ещё и застеклённое довольно качественным прозрачным стеклом. За окном, вплотную к раме прижалась ветка липы, с многочисленными молодыми листочками, изумрудно горящими в солнечных лучах.

Осторожно повернём голову. Боль попыталась, было, вновь заявить о себе. Но побеждённая сном, и, возможно, целебными примочками, ворча, отступила. На массивном стуле у стены обнаружился Мишка, на шкодливой, а самое главное отмытой рожице которого цвела довольная улыбка.

– Живой-живой! Хорош уже прикидываться! – констатировал он. – Почитай, до вечера провалялся. Хватит. Есть будешь?

– Угу… – промычал я. Желудок на самом деле решил, что неплохо бы и подкрепиться. И это замечательно. Значит, ни так уж сильно я и пострадал.

– Я ща! – Мишка сорвался с места и вихрем выметнулся из комнаты. За дверью прогрохотали его торопливые шаги.

Оставшись в одиночестве, я рискнул сменить положение. Всё же спина немного затекла. Повернувшись на бок, я обнаружил, что боль не торопится возвращаться. Но и уходить окончательно не собирается, выжидательно притаившись где-то над ушами. Так… а если сесть? Опа – живём! Всё же осторожненько, чтобы не навредить пострадавшей голове я поднялся на ноги и проковылял к окну. Лёгкое головокружение при первых шагах попугало меня, но тут же улетучилось. В принципе, состояние было совсем неплохим. Вот только небольшая слабость осталась. А за окном-то знакомый пейзаж! Двор усадьбы Щербачёва. Н-да. Выволочка теперь обеспечена. Если не мне, то Мишке точно.

А вот и он. Лёгок на помине. Притащил столько еды, что мне и за два дня не съесть. Хотя, поставив на стол принесённую снедь, пацан сам запустил руки в корзинку, и, выловив оттуда приличный кусок курицы, впился в него зубами. Мой желудок требовательно заурчал, и я последовал Мишкиному примеру.

Малец, ни на секунду не отрываясь от еды, умудрялся рассказывать о пропущенных мною по уважительной причине событиях. Оказалось, что я умудрился так подранить в живот схватившего меня бандита, что он далеко не ушёл, и был вскоре схвачен. Саму заточку, выпавшую у меня из руки, Мишка торжественно вернул мне, продемонстрировав на деревянной рукояти две насечки, которые он вырезал по числу получивших по заслугам врагов. Остальная шайка умудрилась скрыться, но теперь им всяко острог светит. Если, конечно, в бега не подадутся. Людишки-то оказались из местных. Схваченный подельник уже сдал их с потрохами.

А я оказался героем дня. То есть ночи. Благодарный купец Иван Торубаев, по прозвищу Большой, уже приходил выразить своё почтение "гостю" воеводы. Мне, естественно. Правда, по причине страшной раны, полученной в неравной битве, – эти слова Мишка произнёс, давясь одновременно смехом и краюхой ароматного хлеба, – допущен не был. Посокрушался, что вынужден уехать из города, так и не повидав славного воина, и велел передавать особое почтение и приглашение в любой момент захаживать в гости.

Особое почтение имело вполне материальный вид, и выглядело как самая простая деревянная коробочка, в которой оказались деньги. Я высыпал их горкой на стол.

– Много это? – спросил я Мишку.

– А сам, что, сосчитать не можешь?

– Могу. Миш, я же не в курсе, что сколько стоит. Может здесь на пару пирожков, а может и на лошадь хватит.

– Ой, прости! – пальцами, перепачканными едой, малец сгрёб монеты, и проворно пересчитал. Глаза его возбуждённо заблестели. – Слу-ушай, Стёпка! Да мы теперь до Санкт-Петербурга как баре доедем! Да и там на первое время хватит!

Глава 4
К вечеру пришёл доктор. Осмотрел меня со всех сторон, ощупал голову. Неопределённо хмыкнул, зачем-то понажимал под челюстями и за ушами. Расспросил о самочувствии. Я честно рассказал о приступах слабости и временами возникающей тошноте. Несильной, впрочем. Эскулап покачал головой, и заявил, что мой удар был не настолько сильным, и такие проявления уже должны были сойти на нет. Хотя, ex nihilo nihil fit, а потому он настоятельно советует мне придерживаться постельного режима ещё как минимум два дня. С чем и раскланялся.

Когда я рассказал Мишке, изгнанному на время осмотра из комнаты, врачебный вердикт, мальчишка приуныл.

– А ты сам-то как себя чувствуешь? – спросил он.

– Ну, не знаю… лучше гораздо.

Я потрогал шишку на макушке. Действительно, странно. Допустим, я приложился знатно, но тогда не должно бы так быстро всё пройти. Если это сотрясение мозга хотя бы средней тяжести, то валяться мне сейчас пластом, сдерживая рвотные порывы при каждом шевелении. С другой стороны, я и не врач, чтобы судить о тяжести травмы.

– Слушай, Стёп, – заговорщицким шёпотом прервал мои размышления пацан, – а давай сегодня рванём, а?

– С чего такая спешка? Завтра и поедем, тем более, воевода обещал нас с купцами отправить. И бумаги мне подготовить.

– Вон твои бумаги лежат, – мотнул головой Мишка в сторону подоконника. Там действительно лежали какие-то свёрнутые листки и маленький мешочек – скорее всего обещанное денежное довольствие. – Ещё утром справил. Поехали, Стёп, – откровенно заканючил малец. – С купцами оно долго будет. А мы ямщика наймём. Денег-то хватит.

– Так, стоп! – прервал я хитреца. – Колись, что ещё натворил, что хочешь сбежать отсюда поскорее?

– Ничего я не натворил, – Мишка пригорюнился. – Просто… просто дядько Пётр наверное нарочного отцу отослал, что я в Калуге объявился.

– И что?

– Страшно мне. Узнает отец, что я к Юрасу попал, да и прикажет меня назад в усадьбу отправить. А я не хочу. Я с тобой хочу.

Мишка подозрительно зашмыгал носом, но я не очень поверил в то, что он сейчас заревёт. Слишком уж хитро глаза поблёскивали. С другой стороны, резон в его словах всё же был. А значит, и мой шкурный интерес затрагивался. Если пацана отошлют домой, то я останусь без проводника. Эй, а Мишка реально разнюнился!

– Ладно, уговорил! Да хорош тебе реветь, я согласился же! – протянув руку, я растрепал его чёлку.

– Правда?! Здорово! – Мишкины слёзы моментально высохли, и я заподозрил, что малец – тот ещё актёр.

– Правда, правда. Только одно условие – ты сейчас сядешь и напишешь воеводе записку, в которой объяснишь, куда и почему мы пропали. А потом я эту записку прочитаю. И если она меня устроит, так и быть, пойдём ямщика искать.

– Да чего его искать? Вон, целая слобода за городом. Как раз по московскому тракту. Стёпка, – внезапно сменил тему Мишка. В его голосе опять засквозили просительные нотки, – а может, ты сам напишешь? Ну что тебе стоит?

– Нет! – категорично отказал я. – Твоя идея, ты и пиши. Да и не умею я.

– Да ладно! Писать не умеешь?

– Как у вас пишут, нет. За два века правила очень изменились. А если я ошибок наделаю, то какой из меня отрок одарённый? Пиши уж сам.

– Ладно, – признал мою правоту пацан, – напишу.

Приняв решение, он выскочил за дверь. Я сел на кровать и постарался отогнать от себя настойчивое нашёптывание внутреннего голоса о том, что мы ввязываемся в очередную авантюру. Мишки не было минут пятнадцать. За это время я уже почти уговорил себя остаться. Тем более, что опять появилась слабость, и временами картинка перед глазами начинала плыть. Но, стоило мальчишке появиться, как моя решимость вернулась. Столько радости было написано на лице, что мне стало жаль его разочаровывать. Мишка уселся за стол, и, с прилежанием школяра, принялся скрипеть пером по листу сероватой бумаги, временами поднимая глаза к потолку и покусывая кончик пера. Через некоторое время он предъявил мне своё творение, предварительно высушив чернила с помощью песка.

Ничего особенного он там не написал. Пробираясь сквозь дебри ошибок и "Ъ" на концах рукописных слов, я вник в содержимое. Мишка благодарил воеводу за гостеприимство, сообщал, что Степан должен срочно поспешать в столицу, посему мы приняли решение отправиться в путь немедля, воспользовавшись услугами ямщиков, благо на то денежек предостаточно – спасибо воеводе, да Ивану Торубаеву. За сим просим благословления, и откланиваемся. Подпись: "Рабы божыи: Стяпанъ Тимошкинъ, да отпрыскъ Гончаровскай."

* * *
Пока мы добирались до ямщицкой слободы, я сто раз успел пожалеть о поспешном бегстве из дома воеводы. Хорошо хоть, что город, вытянувшись вдоль реки, был гораздо уже в направлении нашего движения. Плохо то, что идти всё время приходилось вверх по склону. К концу часового путешествия, которое я в своё время преодолел бы за десять минут на троллейбусе, с учётом пробок, или за полчаса пешком, меня просто шатало из стороны в сторону. Утешало только одно: как только я заберусь в повозку, или как там этот рыдван правильно называется, то смогу сразу лечь и заснуть. Наконец мы выбрались за черту города. Солнце ещё не село, и я надеялся, что мы без проблем найдём себе транспорт. Мишка оглядел меня сочувственным взглядом, после чего заявил, что сам займётся поиском экипажа. Усадив меня на бесхозную лавочку в тени густой кроны кряжистого дуба, он чесанул в сторону небольших аккуратных домиков, вольготно расположившихся там, где в моё время находился центральный стадион. Я прислонился спиной к шершавой коре, достал флягу с жадно выглотал половину воды из неё. Ноги гудели и тряслись. Закрыв глаза, я тут же провалился в странную полудрёму-полубред, и даже не заметил, когда вернулся Мишка.

– Вставай, Стёпка! Вставай! – тряс он меня за плечо, приплясывая на месте от возбуждения. Слова лились из него потоком. – Пойдём уже! Еле-еле договорился. Никто на ночь выезжать не хотел. Даже на смех подняли поначалу. Только когда я сказал, что ты гость воеводы, а я из Гончаровых, один согласился. И то – попросил бумаги показать. А у нас что? И подорожная в порядке, и прочие бумаги. Правда, цену заломил двойную. Еле сторговал до полутора сбросить. Ты-то как? Очухался поди? А то я под конец засомневался: как бы ни окочурился часом?

– Ладно, Миш, хватит меня трясти, а то голову отмотаешь! Встаю уже. – прервал я поток информации.

Действительно, короткий отдых принёс свои плоды. Мне стало не сказать, чтобы совсем хорошо, но значительно лучше. Поднявшись на ноги, я уверено зашагал вслед за мальчишкой.

Повозка оказалась открытой коляской. Кибитка, кажется. Не карета, конечно, в моём понимании, но и не телега. Забравшись в пахнувшее старой едой и мышами нутро, я возложил на Мишку процесс отправления, а сам откинулся на спинку сиденья и заснул даже до того, как мы стронулись с места.

* * *
Deja vu. Открыв глаза, я первым делом увидел над собой своды шалаша, крытого еловым лапником. Нет, не так. Вначале была зелёная пелена и резь в глазах, как будто их основательно запорошило пылью. Не меньше минуты потребовалось, чтобы проморгаться. Только потом проявился шалаш. Это что – я опять у шайки Юраса, в Мишкином шалаше? Или не опять, а ещё? А как же Калуга, Щербачёв, и всё остальное вплоть до отъезда в Москву? Я попытался подняться, но не тут-то было. Страшенная слабость приковала меня к колючей подстилке. Правда, больше неприятных ощущений не было. Если не считать зуда в правой ладони. С неимоверным трудом подняв руку к глазам, я увидел багровую, даже гноящуюся рану. Как будто пару дней назад схватился за раскалённый предмет, отчего и получил такой подарок в виде ожога. Нет… ожог бы болел, а это только чешется. Да и не помню я такого. Хотя… непонятно вообще – что я помню. Вернее, что именно я помню, а что является плодом воображения: шалаш-то, вот он. Или это другой шалаш? Всё, сдаюсь!

– Мишка! – позвал я, казалось, изо всех сил, но из горла выдавился еле слышный хрип. – Мишка! – ещё раз, уже чуть громче. Но это предел. Силы кончились. И ни ответа, ни привета. Да что же это такое?

Он что, бросил меня и смылся? А мне что теперь делать? И вообще – почему я здесь, и где это "здесь"? Моя ослабленная тушка требовала немедленно закрыть глаза и проспать часов стопятьсот, но сдаваться слабости было очень страшно. Этак в следующий раз можно и не проснуться. Что же, в конце концов, со мной случилось?

С помощью неимоверных усилий, мне удалось перевернуться на живот. Дальше пошло проще. Слабость почему-то не усилилась, а наоборот, начала потихоньку отступать. Как будто я пролежал без движения неделю, а сейчас мышцы вспомнили, что не просто так к костям приделаны, и начали потихоньку заниматься своим делом. Мне удалось наполовину выползти из укрытия. Дальше потребовался отдых. Оглядевшись вокруг, я вздохнул с облегчением: это не разбойничий хутор Юраса. Редкий березняк с одиночными молодыми ёлками-подростками. Всё же Калуга и последующий отъезд не привиделись мне в кошмарном бреду. Вот только, что было дальше, и где я сейчас? Убей, не помню!

Так… сейчас примерно полдень. И что это мне даёт? А ничего. Может несколько часов прошло, а может, и несколько дней. Чуть в стороне от шалаша довольно свежее кострище. Вряд ли кто-то, кроме Мишки стал жечь костёр. Да и шалаш не сам построился. Значит, можно вздохнуть с облегчением, никто меня не бросал. Просто пацан куда-то отлучился. Всё, самое главное выяснил, остальное потом. Я закрыл глаза, даже без мысли заползти обратно. Спать!

* * *
– И куда же ты собрался, на ночь глядя? – Мишкин голос выудил моё сознание из водоворота коротких, беспорядочно чередующихся кошмаров. Осторожное прикосновение к предплечью окончательно провело грань между сном и явью. – И на минуту оставить нельзя.

– Ничего себе минута! – я оценил обстановку. Яркость полдня сменили затяжные летние сумерки. – Тебя как минимум пол дня не было.

– Ну-так! Жрать же надо что-то? Вот я и ходил за запасом в деревню. Смотри, – малец продемонстрировал мне узелок, от которого аппетитно дохнуло горячей краюхой.

Ух, ты! А жрать действительно хочется. Причём, не есть, а именно жрать, как выразился Мишка. Заметив мой голодный взгляд, мальчишка поспешно развязал узел, и, покопавшись в содержимом, протянул мне маленький кусочек хлеба.

– Чего так мало? – обиженно прочавкал я, целиком запихнув в голодную пасть божественное угощение.

– Хватит пока, – отрезал пацан, протягивая мне флягу. – Ещё кишки заболят. Ты же три дня ничего не ел.

– Сколько?! Три дня? – его слова поразили настолько, что я даже перестал жевать.

– Ага. Ты что – вообще ничего не помнишь?

– Не-а. Рассказывай, давай. – потребовал я, косясь голодным взглядом на торбу. Мишка сжалился, и выделил ещё кусочек.

– Эк тебя прихватило, – покачал он головой. – Даже не помнишь ничего. Я и сам поначалу испугался. Думал – всё, конец Стёпке! Оспа, она дело такое.

– Оспа? – я завис. Почему-то это заболевание я представлял себе совсем не так. Либо ветрянка, но она не должна была дать такой эффект. Либо – натуральная оспа. Но тогда вообще не очень понятно, почему я ещё жив. Мишка не совсем верно оценил моё пораженное молчание:

– Не боись. Это не чёрная язва. Коровья. Я точно знаю. У самого такая была. Правда, поблевать пришлось изрядно. Но так, чтоб без памяти валяться… да сам глянь. На руке-то нарыв какой. Не чеши, только хуже будет! – тут же одёрнул меня он, когда я потянулся здоровой пятернёй к больной ладони. – Я так думаю, что это из-за того, что ты башкой стукнулся. Вот и наложилось. Ты это… прости меня, что я тебя от воеводы сдёрнул. Может и обошлось бы.

Я отметил, что вечная шкодливинка, неизменно присутствующая в Мишкиных взгляде и голосе, куда-то исчезла. Пацан действительно раскаивался.

– Ладно, тебе-то откуда было знать, что так выйдет. Ты ж не врач.

– Не врач, – согласился малец. – Да и не прельщает меня медикусом быть.

– Подожди, Миш. А здесь-то мы как очутились? Почему не в Москве?

– А! – мальчишка досадливо махнул рукой, после чего грязно выругался и зло сплюнул. – Возница, гад. Мы же только один ям проехали.

– Ям?

– Ну, да. Один перегон. Лошадь поменяли. Уже рассвело. А он возьми да прицепись – что это ты всё спишь, да спишь. Я поначалу отговорился – сказал, что ты в драке пострадал с татями. Теперь отлёживаешься. Потом и сам забеспокоился. Стал тебя будить, а ты глаза открыл, стонешь, и ничего не говоришь. И горячечный такой. А ямщик тот ещё трус оказался. Упёрся, и ни в какую. Не поеду дальше, говорит, и всё тут. Он вообще решил, что у тебя моровая язва. Даже не захотел довезти обратно до почты. Да и без толку это. У нас народ дремучий, могли и оттуда выгнать. Хорошо, хоть, денег лишних не взял. Ссадил он нас и повернул обратно. А дальше я уж за тобой смотрел, хотя и струхнул поначалу. А когда у тебя язва проявилась, смекнул, что за хворь тебя одолела. Но и здесь могу ошибаться. Я же действительно не медикус. Но, похоже, что ты на поправку идёшь. Даром, что голодный. А до этого, почитай, ничего кроме воды в тебя всунуть не получалось.

Мишкины слова про поправку оказались сильно преувеличены. Да, самый кризис миновал, но дело особо не сдвинулось с мёртвой точки. Сознания я больше не терял, аппетит тоже. Но слабость никуда не делась. Как и приступы тошноты, и временами накатывающее головокружение. Пацан заявил, что при коровьей оспе полное выздоровление наступает не раньше, чем через полтора месяца. Это не могло не повергнуть в уныние, но по словам того же Мишки, окрепнуть я должен гораздо быстрее. По крайней мере до того состояния, при котором можно двигаться дальше. Только на третий день, после того как я пришёл в себя, мне удалось самостоятельно выбраться из шалаша и проковылять пару десятков метров до импровизированного отхожего места. До этого дня Мишка просто таскал меня на себе, когда мне приспичивало. Было жутко неудобно использовать его в таких целях, но на мой вопрос на эту тему, пацан сплюнул и заявил, что ему гораздо проще сопровождать меня, чем стирать одежду, да убираться в шалаше. Чем он в принципе и занимался в первое время, когда я лежал в отключке.

Короче, ещё неделю мы провели, не трогаясь с места. Хорошо ещё, что с погодой повезло. Ночи стояли по-летнему тёплые, днём тем более припекало, а дождя не было и в помине. Мишка каждый день уходил за провиантом, пропадая часа на два-три, а я отлёживался. Хуже всего в таком времяпровождении было полное, абсолютное ничегонеделание. Я уж молчу про все гаджеты, интернет и прочие блага цивилизации, которые разом стали мне недоступны. Можно было бы удовлетвориться простыми книгами. Пусть с устаревшими буквами и словами. Но у нас и такого не было.

Зато появилось время подумать о том, что я буду делать дальше. Дальше – это когда, а главное – если доберёмся до Питера.

Первый вопрос, он же основной: а с чего я вдруг решил, что вот так просто пойду и буду принят Ломоносовым? Кто я, и кто он? Да к нему таких ходоков тоннами ходят. И что – он всех принимает? Был бы он ещё здоров, куда ни шло. А так… ну, пришёл, пусть даже одарённый вьюнош в столицу – так иди учиться. Чего сразу к Михало Василичу лезть? Было бы у меня что-то на руках, что-нибудь из моего времени, что могло бы послужить пропуском к учёному, ещё куда ни шло. Но ведь нет же ничего. Спортивная форма не в счёт. Мне бы девайсину какую. Хоть часы наручные. Эх! В общем, вырисовывается та ещё проблема. Зато, если мне всё же повезёт, и Ломоносов примет меня, выслушает и поверит… какие перспективы открываются!

В те моменты, когда мысли сворачивали в этом, более приятном направлении, у меня сразу поднималось настроение, и я принимался мечтать. Прогрессорская стезя манила так, что захватывало дух. И забывалось, что основной целью свидания с учёным всё же была надежда, что он поможет мне разобраться с моей проблемой, и подскажет путь домой. Дом отступал на второй план. В мыслях я рисовал себя спасителем России, человеком, который сумеет вывести её далеко вперёд по пути научного прогресса. Что я Стругацких не читал? Да и современных авторов, столько понаписавших про попаданцев-прогрессоров.

О подробностях старался не задумываться, а то опять грустно получалось. Ну, допустим, расскажу я о легировании стали. А чем легировать-то? Можно и кремнием, его наверняка открыли. Возможно ещё и марганец. А про никель вообще слыхом не слыхивали. И как никелевая руда выглядит, я понятия не имею. Все мои школьные познания становятся тогда бесполезными. Ну, разве что всплывает в голове "Норильск-Никель". Только что там сейчас на месте Норильска? И это так, к примеру. С остальными металлами и присадками примерно та же картина. Поэтому я старался заранее не расстраиваться. Вот пообщаюсь с Ломоносовым, а там обязательно что-нибудь придумаю! Меня же никто не заставляет с лопатой и молотком строить нефтеперегонный завод, или гидроэлектростанцию. Главное выложить всё, что мне известно, а там пускай сам разбирается – что применимо к этому времени, а что ещё пока подождёт. Лет двести.

В общем, в таком мечтательном безделье я проводил время в одиночестве. Потом появлялся Мишка, и мы начинали готовить ужин. Вернее готовил он, а я помогал в меру своих сил. Хорошо ещё, что язва на ладони затянулась, напоминая о себе раздражающим зудом и свежим шрамом. Но всё равно, Мишке я помогал советами, в основном, учитывая мою ограниченную трудоспособность. Однако именно на этой стезе мне представился случай попрогрессорствовать.

В какой-то день пацан приволок изрядный кусок свинины, купленный в деревне. Мяса было действительно много, килограмма два, а то и больше. Учитывая моё состояние, мы использовали его только для приготовления похлёбок. И то, по большей части Мишка приносил курятину, как более диетический продукт. А тут такой шмат. Ясно было, что употребить его до того момента, как он потеряет свежесть, мы не сможем. И вот тогда мне пришло в голову сделать шашлык. Благо винный уксус оставался в запасах – им мальчишка обтирал мою тушку, когда я валялся с жаром. Котелок тоже имелся, раздобытый в первые дни нашего лесного обитания. И лук, и соль. Даже несколько головок черемши удалось найти по подсохшим былкам. Вот только перца не хватало. Когда я посетовал Мишке на отсутствие столь необходимой приправы, случилось чудо. Малец осторожно выудил из своих запасов горсть чёрных сморщенных горошков.

– Да ты что! Это ж целое состояние должно быть! – изумлённо смотря на пряность, проговорил я.

– А, ерунда, – отмахнулся Мишка. – Раньше, говорят, да. А сейчас, дороговато, конечно, но не запредельно. А этот я вообще из дома несу.

– Ну, тогда ладно, давай! – я проинструктировал мальца о том, что мне понадобится перец в размолотом виде, а сам занялся разделкой мяса. С этим у меня проблем не возникло. Дома я часто помогал родителям в процессе приготовления этого популярного кушанья, и, в результате вполне освоил несколько рецептов жареного на углях "кое-что-на-палочке".

Мишка осторожно превратил некоторое количество горошин в требуемый порошок, после чего с сомнением стал наблюдать за моими действиями. Когда я дошёл до заливки содержимого котелка уксусом, он поморщился и спросил:

– Ты чего это? Мясо же свежайшее. Ещё утром хрюкало. А ты его как тухлятину какую уксусом поливаешь.

– Не дрейфь, Михайло! – ободрил я. – Всё путём будет.

– Ну-ну, – недоверчиво проговорил он, – жалко будет выкидывать.

Видимо всё же азарт и энтузиазм, с которым я занимался кулинарным творчеством, удержал мальчишку от того, чтобы немедленно проверить – не начался ли у меня снова жар. А дальше началось и вовсе необъяснимое, с его точки зрения. Оказалось, что мясо надо было не жарить немедленно, а дать выстояться несколько часов. Пробурчав что-то про безумных потомков, Мишка отломил кусок краюхи, и начал в одиночку уминать его, всем своим видом выражая скорбь по безвинно загубленной провизии. Ладно, подожди у меня, сам же потом пальчики оближешь. Я прикрыл котелок свежесломанными ветками и откинулся на подстилку. Битва со свининой отняла все силы.

И всё же я оказался прав. Мишка, который остаток дня изображал обиженного бурундука, а потом и вовсе отправившийся бродить по лесу, подтянулся к лагерю, едва разнёсся аромат жарящейся на прутиках свинины. За прошедшее время я восстановил силы настолько, что мне хватило их для того, чтобы самостоятельно нажечь углей из сушняка, выстругать шпажки и соорудить примитивный мангал из ореховых рогатин. Разместив палочки над углями, я принялся бдительно следить за шашлыком, часто поворачивая их, пока с мяса не закапал сок, шипящий на углях, и распространяющий вокруг божественный аромат.

В какой-то момент, подняв глаза, я обнаружил приятеля, который, как ни в чём ни бывало, устроился на поваленной берёзе прямо напротив меня.

– Ну что, будешь "тухлятину" пробовать? – я протянул мальцу прутик с в меру прожаренным мясом. Мишка осторожно взял, принюхался.

– Эвон как! – судя по довольной мордастине, запах шашлыка только что успешно прошёл модерацию.

Мальчишка осторожно откусил кусок, прожевал. Я, чуть не подавившись голодной слюной, наполнившей рот, выбрал прутик для себя и последовал его примеру. Мясо получилось. Причём получилось отменно! Я, обжигаясь, снял зубами ароматный кусок и стал жадно его пережёвывать. Да, счастье всё же есть! Когда я расправился со вторым кусочком, заметил, что Мишка жадными глазами уставился на оставшиеся шпажки, которые я предусмотрительно сдвинул в сторону от углей. Усмехнувшись, я выдал мальчишке добавку. Комментировать, правда, не стал. К чему портить роскошный ужин? Вот только для меня эта роскошность быстро закончилась. Не успев расправиться с третьим куском, я почувствовал неприятную тяжесть в желудке, которая постепенно переросла в тупую ноющую боль. Спасибо хоть, что не очень сильную.

Я с сожалением отложил и наполовину не опустевший шампур, решив не рисковать. Может это просто желудок отвык от тяжёлой пищи. А может, и нельзя при моей хвори вообще жареное мясо употреблять. В отличие от меня, Мишка жадно проглотил вторую порцию, и потянулся за третьей. Правда скорость работы челюстями и у него несколько упала. В итоге он осилил около трети приготовленного шашлыка. И куда только в него поместилось всё?

Мой живот постепенно перестал меня беспокоить, но рисковать я не стал, хоть аппетит и требовал продолжения банкета. Обманув его проверенным хлебом с отваром собранной здесь же душицы, я лениво шевелил угли длинной веточкой. Мишка дремал, устроившись прямо на земле, и прислонившись спиною к берёзовому бревну. Внезапно пацан встрепенулся:

– Слышишь? – еле различимым шёпотом спросил меня. Я прислушался, встревоженный его необычным поведением.

– Не-а.

– Тс-с! А сейчас?

Я вновь попытался различить то, что так насторожило приятеля, но в наползающей серости сумерек, казалось, даже листья перестали шелестеть. От этой таинственность и Мишкиной настороженности даже мороз пробежался от макушки до пяток. Отчего-то стало жутковато. Мишка застыл, напряжённо вслушиваясь и вглядываясь в глубину вечернего леса. Наконец и я начал различать в тишине мерное похрустывание. Как будто кто-то крупный не спеша пробирался меж деревьев, постепенно приближаясь к нашей стоянке. И от этой тишины, нарушаемой неумолимо приближающимися хрум-хр-р-рум шагами, от призрачных чёрно-белых стволов, протянувших в полумраке к костру корявые ручья-сучья, стало ещё страшнее.

– Медведь что ли? – еле слышно спросил я.

– Хуже. – Мишка отрицательно помотал головой. – Человек.

Я в панике нащупал заточку, с которой теперь не расставался, сжал её в кулаке, и замер, как и Мишка, вслушиваясь во всё более явственную поступь. Когда, казалось, что таинственный пришелец приблизился к нам уже совсем близко, шаги стихли. Но я, как не старался, так и не смог разглядеть в сгустившихся сумерках никакого силуэта. Я уже хотел было окликнуть визитёра, кто бы он ни был. Как вдруг крупный уголёк, уже подёрнутый пепельной порошью, затрещал, заискрил, рассыпаясь на части. И тут же занялась, вспыхнула нестерпимо ярким пламенем ветка пересушенной хвои, непонятно каким образом пощажённая прогоревшим костром.

Незнакомец как будто этого и ждал. Сделав несколько заключительных шагов, в мятущийся свет костра вступил крепкий на вид мужчина в лаптях, тёплых портках, и, не смотря на лето, в тулупе поверх подпоясанной рубахи. Для полного комплекта только мехового треуха не хватало.

– Вечор добрый, путники! – пробасил он, немного разряжая обстановку. – А я смотрю – кого енто в наши леса занесло?

– И вам не хворать, – постарался без дрожи в голосе ответить я. – Присаживайтесь с нами, обогрейтесь.

Нелепое предложение, учитывая экипировку пришельца. Но, тем не менее, он согласно кивнул, и присел на корточки, вытянув руки к кострищу. Я пригляделся к нему внимательнее. Да это ж дед! Лет семьдесят, не меньше. А массивной его фигура показалась из-за тулупа. Да и низкий голос добавил впечатлений. А так – седая шевелюра, множество мелких морщинок, покрывающих лицо, шею, руки. Хитрый прищур глаз.

– Напугал я вас, молодёжь? – спросил дед.

– Есть маленько, – согласился я, стыдливо пряча под одежду своё грозное оружие, а свободной рукой подкидывая в костёр мелкий сухой хворост. Огонь принял подношение, и полянка озарилась шустрыми отблесками. – Перекусить с дороги не желаете? – в надежде сгладить неловкость, я протянул старику прутик с ещё не остывшим мясом.

– Отчего ж не перекусить, раз угощают, – согласился он, и впился удивительно здоровыми, не смотря на возраст и уровень стоматологии в восемнадцатом веке, зубами в предложенное угощение. – Тока не пойму я, чевой-то ты меня "на вы" кличешь. Я, чай не царь-амператор. Да и один пришёл.

– Да так, от неожиданности.

– А… ну тогда ладно, кличь, – дед утёр рот рукавом. – А чёй-то вы в лесу хоронитесь, как тати какие? Не беглые часом?

– Не… у нас и бумаги есть, – я покосился на подозрительно молчаливого Мишку. – Предъявить?

– На кой ляд мне ваши бумаги? Я так спросил. А жаркое доброе, – резюмировал дед после третьего куска. – Под такое и хлебнуть не грех.

Он достал откуда-то флягу, судя по всему глиняную, и, вытянув зубами пробку, приложился к содержимому. Сделав несколько смачных глотков, гость оторвался от питья и удовлетворённо крякнул. После чего обтёр ладонью горлышко и протянул мне:

– На-ко и тебе в ответ, угостись! – я с сомнением принял сосуд. – Не боись, пей! Нет на мне заразы.

– Да я и не боюсь, – на самом деле мысль о том, что могу чем-то заразиться, даже не пришла мне в голову. – Дело в том, что я сам болею. Оспа. Коровья. Как бы вам потом не заразиться.

– Да ну-ть, – дед пренебрежительно поморщился. – В мои годы не того бояться надо. Ты хлебни, давай, не стесняйся.

Я всё же с подозрением понюхал содержимое. Пахло на удивление приятно. Ни спирта, ни сивухи не чувствовалось. Старик с интересом наблюдал за моими манипуляциями. Боясь обидеть нашего гостя, я осторожно отхлебнул маленький глоток. Приятный ягодный вкус, чуть разбавленный мятой. Кажется, совсем без алкоголя. По крайней мере, пиво я пару раз попробовал, так что знаю, что это такое. Осмелев, я сделал ещё несколько глотков. Наливка мягко провалилась в живот, вызвав по пути волну уютного тепла. Всё же не простой компот у деда во фляге. Угли запылали как-то ярче, зато тени сузились, обступив нас загадочным ночным хороводом. Захотелось спать. Я поблагодарил за угощение, протянув флягу хозяину.

– Не за что благодарить-то. Вы ж меня пригрели, да ужином угостили.

Дед убрал флягу, после чего его внимание переключилось на Мишку. Тот так и не вступил в беседу, да и вообще старался не отсвечивать.

– Ты-то чаво молчишь? Али девица красная на смотринах? – дед с хитринкой посмотрел на пацана.

– Не-нет, – коротко ответил обычно многословный малец.

– Ну, на нет, как говорят, и суда нет. – Дед не стал провоцировать Мишку на дальнейший разговор.

Помолчали, глядя на постепенно багровеющие, остывающие в кострище алые сгустки. Но уже буквально через пару минут старик широко потянулся, хрустнув костями.

– Ладно-ть. Засиделся я с вами. А мне ещё до дому топать, – он встал и поклонился нам в пояс. – Благодарствую за тепло, да за угощение. Ну, пойду, пожалуй.

– И вам спасибо, дедушка. Удачной дороги.

Мишка и здесь промолчал, отделавшись коротким, пусть и вежливым кивком. Наш гость повернулся, и, сделав пяток шагов, скрылся из виду в ночном лесу. Когда затихли его неспешные шаги, я обратился к Мишке:

– Ты чего как истукан просидел? Неудобно же перед человеком. Он к нам с добром, а ты смотришь букой.

– Не человек то был, – ответил мальчишка таким голосом, что мне опять пришлось душу из пяток вызволять.

– Брось! Как так – не человек? А кто ж тогда?

– Лесовой…

– Лесовой? Лесничий, что ли?

– Не лесничий. Лесовой. Его кой-где ещё лешием кличут.

– Леший?! – мне стало смешно. Да и лёгкий хмель дедовой наливки помог справиться с дрожью. – Брось, Миш! Какой леший? Их же не существует! И чего он, по-твоему, к нам припёрся? Тем более только сегодня, а не в первые дни?

– Это он нам намекает, что засиделись в его лесу. Пора бы и честь знать.

– Ну тебя, Мишка! То у тебя Юрас леса заговаривает, то сам леший в гости ходит. Не верю я.

Мишка укоризненно покачал головой, но спорить не стал. Вместо этого подбросил в костёр несколько толстых сучьев и предложил ложиться спать.

Я быстро прибрал остатки ужина и залез в шалаш. Пацан, который всегда предпочитал спать под противоположной стороной укрытия, на этот раз устроился чуть не у меня под боком. Вот трус-то! Однако в темноте шалаша и ко мне вернулись страхи и подозрения – а вдруг и в правду?.. Да нет – бред какой-то. Не бывает леших, и точка! А тут и поленья разгорелись, посылая отблески сквозь плотный лапник стен. Окончательно убедив себя, что нечисти не существует, я закрыл глаза, и поплыл на мягких волнах дрёмы, под парусом из дедовой наливки.

* * *
Ночь я, на удивление, продрых как младенец. Хоть переживаний вечером было не мало. То ли наливка сказалась, то ли устал вчера как собака за кулинарными упражнениями. А утро преподнесло неожиданный сюрприз. Я понял, что чувствую себя гораздо лучше. Нет, не то, чтобы "встал и побежал", да и формирующаяся оспина на ладони никуда не делась, но заметный скачок в выздоровлении всё же присутствовал. Мне даже удалось самостоятельно сходить за водой к истоку небольшого ручья, который находился метрах в ста пятидесяти от лагеря. Причём пришлось малость поблуждать. Мишка ещё спал, и я просто отправился в том направлении, куда обычно уходил он.

Бурлящий крупными песчинками ключик обнаружился на дне неглубокой балки. Небольшая рукотворная запруда, сделанная явно моим приятелем позволяла без проблем зачерпнуть кристальной ледяной воды. Я умылся, напился так, что свело зубы, перехватило дыхание, и тяжёлый холодный ком улёгся на дно желудка. Неожиданной волной нахлынули яркие краски молодого лета, которые в последние дни были тусклыми и бледными. Подхватив котелок, я направился обратно, насвистывая песню, которая очень нравится моему отцу, и которая как нельзя более соответствовала моему настроению:

Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля. Просыпается с рассветом Вся советская земля…
Пичуги, которые поначалу затихли от моего появления, вновь оживились. Мне даже казалось, что они подсвистывают мелодию первомайской песни. В общем, жить здорово! Ну… хотя бы на текущий момент.

Безоблачное настроение слегка подпортил Мишка, от которого я получил втыковину за внезапное исчезновение. Он уже насочинял себе, что меня чуть ли не леший с собою унёс. Я попытался оправдаться, заявив, что просто чувствую себя великолепно, но он сделал из этого неожиданный вывод:

– Ну вот, а ты сомневался. Точно говорю – лесовой вчера к нам приходил. Он-то тебя и вылечил, чтобы поскорее убрались мы отсюда. Знать, добрый был. А мог бы и сгубить, чтоб не отсвечивали в его лесу. Не сам, конечно. Зверя бы какого подослал ночью, мы б и не проснулись.

И столько уверенности было в его голосе, что я даже засомневался: а вдруг и правда к нам вчера лесной хозяин на огонёк заглянул? Нет, не может такого быть! Пусть какой-то знахарь местный, может травник, ведун, тут я согласен. А леших не бывает. Так же, как и Бабок-Ёжек, кикимор, домовых и прочей нечисти. Если это знахарь, то это объясняет и моё сегодняшнее улучшение – ведь из его фляги я вчера пил… хотя, коль могли бы знахари народные так запросто, походя оспу вылечивать, даже и коровью… н-да, задачка.

Что мы знаем о персонажах, оставшихся в народном фольклоре? Только то, что к двадцать первому веку их никто не встречал? А если и встречал, то сэлфи не успел сделать? Может и жили когда-то на земле этой реальные персонажи легенд, да ушли поглубже в тайгу, подальше от сомнительных благ цивилизации. Всё – буду считать нашего гостя человеком, но знахарем. Так спокойней будет.

Ещё больше испортило настроение то, что остатки моего вчерашнего шашлыка обнаружили муравьи, и теперь активно облепили мясо, лакомясь неожиданным угощением.

– Ну вот, – сказал я, печально глядя на это безобразие, – не успеешь подарить миру новый рецепт, как его тут же всякая тварь распробует.

– Вот уж – новый! – хмыкнул Мишка, ловко отряхивая насекомых, и отправляя мясо в котелок с водой – на похлёбку. – Думаешь, мы настолько дремучие, что не можем мясо пожарить, хоть бы и в уксусе? Просто свежатину никогда так не готовят. И куски поболе на вертел насаживают. Да ладно, не расстраивайся! Подумаешь, рецепт! Их тьма. А вот жаришь ты мясо действительно отменно.

Не знаю, вчерашний гость сыграл свою роль, или что другое, но, после недолгого обсуждения, мы решили двигаться дальше. Решить-то решили, но выйти смогли только ближе к полудню. Оказалось, что собраться за несколько минут не получится. Тем более что все эти хлопоты легли на Мишкины плечи: он категорически настоял на том, что я должен беречь силы перед большим пешим переходом. По этой же причине основной груз тоже достался ему.

Ближе к вечеру добрались до крупного села. Оказалось, что пол дня мы топали назад к Калуге. За провиантом-то Мишка ходил гораздо ближе. А вот ямщика без проблем можно было нанять только там.

– Недельное, – озвучил малец название села, как только из-за холма вынырнули первые крыши.

Недельное? Я думал, что дорога через Малоярославец идёт. А он, получается, километрах в тридцати в стороне остаётся. Н-да, географию придётся осваивать заново. По крайней мере, дорог. Если это, конечно, то село, которое я помнил по своему времени. Там, в моём веке оно славилось огромными теплицами, в которых выращивалось безумное количество цветов. Сейчас же бросилось в глаза, что почти в каждом доме был мини-трактир, и предоставлялись комнаты для ночлега. В этот раз нам незачем было поспешно уезжать, поэтому было решено остаться ночевать.

Мы остановились в первом приглянувшемся доме, и не пожалели. Еда была вкусной, а ватага хозяйских ребятишек не шумной. Тем более что мы не скупились, и авансом заплатили за мотельные услуги. Глава семейства, посмотрев на нас, предложил истопить баню, за отдельную плату, правда. Но Мишка резонно отказался, мотивировав тем, что я ещё недостаточно окреп после хвори.

Ночь прошла спокойно. Я, правда, наученный горьким опытом неприятностей, которые так и липли ко мне с момента переноса и приключенческими романами, где ночлег в придорожной таверне обязательно приводит к новым остросюжетным ходам, ожидал чего-то в этом роде. Но, обошлось. Не было даже обещанных книгами клопов и прочей гадости.

Глава 5
Всё! Видимо на этом наши злоключения закончились, хотя бы на время. На следующее утро мы без проблем наняли ямщика и двинулись дальше. Весь последующий путь превратился в мелькание полей, лугов и перелесков. Время от времени на пути попадались большие или маленькие деревни, но мы в них не останавливались. Ямщик гнал, надеясь засветло добраться до московской станции, и эта гонка перебарывала навалившуюся на меня сонливость. Когда по рёбрам постоянно прилетают все неровности дороги, не очень-то и поспишь. В довершение Мишка терзал меня вопросами о «счастливом будущем», так что пришлось выступить в роли лектора. В ответ я умудрялся задавать свои вопросы, выкачивая из него информацию о «тёмном прошлом», которое вдруг превратилось в неизбежное настоящее.

Наш возничий не зря старался. Солнце ещё даже не собиралось нырять за горизонт, как впереди показалась Москва. Я, привыкший к облику мегаполиса, всё же не ожидал увидеть ни шпили высоток, ни автомобильных пробок, ничего такого, к чему мы привыкли в своём времени. Но то, что открылось взгляду при приближении к первопрестольной, превзошло даже мои представления. Это был город-сад. В буквальном смысле слова. Начало лета. Сады уже отцвели, и буйная зелень скрывала дома москвичей от любопытных взглядов проезжающих по тракту путешественников. Вначале вообще было ощущение, что едешь вдоль дачных участков. Только «дачные» домики постепенно сменились каменными усадьбами.

И москвичи. Никакой суеты и спешки. Лица, не озабоченные офисными проблемами. Если попытаться дать определение всему увиденному, я бы назвал это сонной патриархальностью. Не знаю, может быть, мы проезжали исключительно спальными районами, а где-то там, в центре жизнь бьёт ключом. Но я в этом сомневаюсь.

Вообще-то мне не очень хотелось оставаться здесь ночевать. Слишком много людей, а, соответственно, риск опять во что-то вляпаться немалый. Мишка же, наоборот, готов был задержаться в городе хоть на неделю. Даром, что он восторженно глазел по сторонам и только пальцами не тыкал. Ещё бы – в первый раз в Москву попал. Но было понятно, что на ночь глядя мы вряд ли найдём нормальный транспорт. Так что пришлось воспользоваться гостиничными услугами постоялого двора. Я заказал ужин, после которого стребовал с пацана обещание о том, что он никуда не исчезнет, и вообще постарается избежать приключений, и отправился на боковую, хоть было ещё светло. Дорожная усталость взяла своё, и я отрубился в считанные минуты.

Разбудил меня грохот и нетрезвая брань в общем зале. «Мишка во что-то вляпался!» – мелькнула спросонья тревожная мысль. Но малец дрых на своём месте, совершенно не реагируя на шум. На улице дотлевали поздние сумерки, но взошедшая луна давала минимум света сквозь мутное оконце. Значит проспал я не так много, если сегодняшний вечер ещё не кончился. Шум в зале не стихал, чем совершенно прогнал сон. Но и характерных звуков драки тоже не было слышно. Поэтому я рискнул выйти во двор и поискать нужник, так как пользоваться услугой в виде горшка не мог себя заставить.

Проходя через зал, я понял, что драка всё же была, но благополучно закончилась. Ещё разгорячённые посетители бурно обсуждали подробности, как тот этого, а этот по сопатке, да под микитки. До меня им дела не было, поэтому я быстренько шмыгнул в дверь.

Справедливо рассудив, что искомое заведение обнаружится на заднем дворе, я обошел дом, и, действительно, увидел контуры нужного строения. Вот только место оказалось занято. Судя по звукам, человека рвало. Причём нехорошо так. Характерные звуки перемежались стонами и оханьем. Было понятно, что это не от выпитого пойла, по крайней мере, не только от него. Бедолаге было плохо по другой причине. Я приблизился. Соответствующая месту вонь ударила по ноздрям, но я уже твёрдо решил разведать – не нужна ли моя помощь. По крайней мере, можно позвать кого-то с постоялого двора. Бедняга даже не вошёл внутрь, его скрутило на подступах.

Э, мужик, дела твои действительно плохи. Из рассечённого виска струилась чёрная в полумраке кровь, перемазав всё его лицо, руки и одежду, выглядевшую когда-то весьма презентабельной. Я мог ошибиться, но и рвало его, похоже, с кровью. Видимо это и был «тот», которого «под микитки». Хотя, это был тот ещё детина. Не иначе, как все посетители против него ополчились, так как одолеть такую тушу было весьма непросто. Между тем страдалец затих, свернувшись на земле эмбрионом. Его била заметная дрожь. Я подошёл вплотную и присел на корточки. Похоже, что моё приближение не осталось незамеченным.

– Пить, – прохрипел он.

– Может перевязать вначале?

– Пить!

Я огляделся. То, что на углу дома стоит кадушка, причём с водой, я уже заметил. Но в чём принести? На счастье моё и бедолаги, прямо на кадушке висел деревянный ковш. Зачерпнув им воду, я на всякий случай понюхал её. Вроде свежая. Хотя, ему сейчас должно быть всё равно.

Незнакомец с трудом приподнял голову и припал к воде. Сделав пяток шумных глотков, вылил остатки себе прямо на рану. Запёкшаяся, было, кровь вновь заструилась по виску. Я в панике решал, что бы мне пустить на перевязочный материал. Заметив мои метания, парняга ткнул в подол своей рубашки – рви, мол. Уговаривать меня не пришлось. Я рванул солидный лоскут, еле справившись с качественной тканью. Но перевязать рану мне не дали. Парень буквально выхватил обрывок, и сам прижал его к голове.

– Ещё воды принеси… – язык вроде не заплетается. Да и алкоголем если и тянет, то самую малость.

– Может в дом сбегать за чистой?

– Не надо. Тащи эту.

Пока я преодолевал три десятка метров туда-обратно, он уже сидел, пытаясь подняться на ноги. Действительно богатырь, каких поискать. Лапищи – почти как две моих. Я придержал его, помогая подняться. Весу в нём было под центнер, притом жиром там и не пахло. И, пожалуй, не совсем парень, скорее молодой мужик, лет двадцати пяти.

– Ты хто таков? – вот, и голос уже немного окреп.

– Стёпка я.

– Дурак ты, Стёпка. Я спрашиваю – из прислуги, или постоялец?

– Постоялец, – ответил я немного обиженно. Ещё бы! Я тут помогаю ему, а он сразу обзывается. Похоже, незнакомец почуял мою обиду:

– Ну, прости, Стёпка. Спаси, Господи за помощь. Пойду я.

– Может помочь?

– Не надо. Дойду.

Он ещё сильнее навалился на моё плечо, окончательно выпрямляясь, и заковылял прочь, всё ещё держа окровавленную тряпку у виска. Штормило его основательно, и я, справедливо сомневаясь в его способности самостоятельно добраться до дома, осторожно пошёл следом. Мои догадки подтвердились. Буквально через полсотни метров он, не удержавшись на ногах, проломил своей богатырской тушей ветхий плетень и свалился головой в чёрные кусты. Пришлось повторить процедуру становления его на ноги. В этот раз он не стал отказываться от моего сопровождения.

– Далеко хоть идти? – поинтересовался я, надеясь, что не очень, и мне потом не придётся плутать одному по ночной Москве.

– Далековато, – расстроил меня он, – но по прямой. Сейчас за угол завернём, а там знай себе, топай.

Ну, хоть так. Свернув направо, по указанию парня, мы попали на широкую улицу, и пошли, если не ошибаюсь, в сторону центра. Резво пошли вначале. Но его вес, слабость, остатки моей хвори сделали своё дело. Постепенно идти стало тяжелее, а потом мы и вовсе стали иллюстрацией к фразе «Битый небитого везёт». С трудом доковыляв до очередной скамейки, мы рухнули на неё. Из груди незнакомца вырывались сипы, хрипы, какое-то бульканье.

– Жив ещё? – спросил я.

– Не дождёшься! – оптимистично ответил он и закашлялся, сплёвывая под ноги.

– Зовут-то тебя как? – дождавшись окончания приступа, я решил завершить знакомство.

– Зовут-то? – переспросил он. – Гришкой зовут, – и помолчав немного, сплюнул и добавил: – Орлов Гришка. Слыхал, небось?

– Не-а, – честно ответил я. Да и в самом деле, откуда мне знать московских трактирных забияк восемнадцатого века.

– Не слыха-ал? – немного разочарованно протянул Гришка. – Ну, ты и лапоть. Откуда такой взялся?

– Оттуда, – махнул я рукой в сторону, с которой пришли.

– Оно и видно. Ну, может и к лучшему. Пошли, что ли?

– Пойдём, если силы есть, – не стал возражать я.

Пока мы отдыхали, погасли последние отблески длинного июньского заката, но темнее не стало. Ночь сдула с чёрного купола неба зыбкую хмарь, и огромная лунища засияла ослепительно, всё выше и выше карабкаясь над горизонтом. По крайней мере, света от неё было больше, чем от остальных источников, которых не могло не быть в вечернем городе. В какой-то момент пропали сады и огороды, а каменные двух-трёхэтажные здания вплотную прижались к улице. Лёгкий ветерок дохнул прохладной сыростью: где-то рядом была большая вода. Мы двигались, пусть не спеша, но, по крайней мере, больше не останавливались на отдых. Неожиданно Гришка прервал мой мысленный подсчёт шагов, которым я занимался, уткнувшись носом в мостовую:

– Ну вот… пришли уже почти.

Я поднял глаза, и замер, пригвождённый к земле нежданным великолепием. Подсвеченный из-за спины лунным софитом впереди возвышался Кремль, опоясанный бело-розовым ожерельем стен, гордо любующийся своим зыбким отражением в глади реки.

– Нравится? – спросил Орлов таким тоном, как будто был единоличным собственником этого великолепия.

– Ага. Только не говори, что нам туда.

– А куда ж ещё? – в голосе Григория появилась ехидца. – Именно туда.

Блин! Да кто же он такой? И спросить уже как-то боязно стало. Между тем, мы, заложив небольшую петлю, вышли к широкому каменному мосту через реку. Несмотря на почти центр Москвы, народу на улицах практически не наблюдалось. Лишь на противоположном берегу реки велась какая-то неспешная деятельность.

– Портомойными пойдём, – загадочно бросил Гришка.

– Это как?

– А так. Чтобы на орехи не досталось от матушки.

– Ну, ты даёшь! Такой бугай вымахал, а матери боишься.

Не знаю, чего в моих словах было такого смешного, но он вдруг расхохотался, одновременно морщась от боли вновь закровившей раны.

– Ох, умора ты, Стёпка, тёмная! Нет, теперь я тебя точно с такой-то матерью познакомить должен. Пусть и она порадуется.

– Может, я лучше пойду, а Гриш? – что-то мне совсем разонравилась перспектива знакомства с почтенной матроной.

– Иди-иди, – Орлов, наконец, справился с весельем. – Только не взад, а вперёд. Надо же мне своего спасителя отблагодарить.

Сойдя с моста, мы направились к башне, которую мой попутчик назвал Водовзводной. Рядом с ней были устроены небольшие ворота, в которые Гришка уверенно забарабанил кулачищем. Почти сразу же, скрипнув, приоткрылось смотровое окошко, в которое высунулась в меру бородатая рожа. После нескольких секунд близорукого разглядывания бородач ойкнул, и скрылся за дверцей. Тут же с внутренней стороны началась возня, подкреплённая матерком и зычным окриком: «А ну, шевелись! Сам енерал-камергер пожаловали портомойными воротами прибыть».

Я ошеломлённо посмотрел на Орлова. В ответ он задорно-заговорщицки подмигнул мне, и приложил палец к губам – молчи!

Наконец ворота распахнулись – целиком, несмотря на наличие отдельной двери для пешеходов, и мы вошли. Явные «боевые» украшения Орлова хоть и вызвали некоторый ажиотаж, но не очень чтобы активный. Видимо народ привык к подобным похождениям чересчур молодого «енерала». Гришка, не останавливаясь, направился прямоходом куда-то в глубину тёмных закоулков, да так споро, что я едва поспевал за ним, и даже начал сомневаться: а так ли нужна ему была моя помощь, при таком богатырском здоровье. Через несколько минут мы нырнули в неприметную дверку, потом ещё в одну и оказались на огромной кухне, в которой в силу позднего часа уже ничего не готовилось, но прислуга всё же присутствовала, занимаясь уборкой. Орлов громогласно потребовал щей, которые были ему тут же поданы, но почему-то в бутыли, заткнутой пробкой. Григорий жадно припал к содержимому, и не остановился, пока не выдул не меньше половины, после чего протянул бутылку мне. Я осторожно понюхал. Пахло скорее не капустными щами, а квасом, или даже чем-то противно-алкогольным. Пробовать как-то расхотелось. Мой спутник в это время нашёл емкость с водой и умылся, чем окончательно привёл себя в божеский вид. Если не считать, конечно, пятен на одежде. А по лицу и не скажешь, что ему недавно лихо досталось.

– Ну, пойдём, Степан, познакомлю тебя с матушкой, – наконец обратил он своё внимание на меня.

– Подожди, Гриш, – какая-то неясная тревога заставляла меня упрямиться, – не поздновато ли для визитов?

– Ничо, в самый раз. К тому ж ей уже, наверное, успели донести. Да не робей, она у нас не шибко сердитая. Если что, я заступлюсь.

Ничего не оставалось, как последовать вслед за Орловым. Выйдя из кухни, мы сразу же попали в шикарно отделанный коридор. Но, чем дальше мы продвигались, тем круче становилось вокруг. Как будто в музей попал. Но такой, в котором до сих пор живут те, кто в обычном музее представлен только в экспонатах: в виде картин, скульптур, гобеленов. Более того – через несколько поворотов стали попадаться настоящие живые часовые, парами стоящие в самых неожиданных местах. При нашем приближении они вставали во фрунт, и отдавали честь, негромко стуча прикладами по мозаичному полу. Я опять задался вопросом о статусе нового знакомца, но в голову ничего не приходило, кроме орловских рысаков, да одноимённого бриллианта. Понятно, что аристократ, понятно, что не последний человек в государстве, но вот насколько не последний? И какие сюрпризы мне от всего этого ожидать? И дёрнуло же меня выходить на улицу!

Остановившись перед очередными дверями, около которых дежурило аж четверо гвардейцев, Григорий велел мне подождать, а сам ужом проскользнул между створками. Я огляделся. Сесть поблизости было некуда, поэтому пришлось маячить на небольшом пятачке. Мелькнула мысль: а не дать ли дёру, пока не поздно? Но четыре дюжих молодца, бдительно наблюдавшие за мной со своих постов, отбивали всякую к тому охоту. Да и заблужусь я наверняка в этих коридорах-переходах. К несчастью, в Кремле я за свои шестнадцать лет так и не побывал.

Из-за плотно прикрытой двери начали доноситься голоса. Слов было не разобрать, хоть разговаривали явно на повышенных тонах. Причём женский голос доминировал. Я подумал, что Гришке всё же достаётся на те самые орехи, которых ему не хотелось. Наконец перепалка стихла. У меня бухнуло в груди и перехватило дыхание, когда пришло понимание, что настала моя очередь. Мне почему-то представилась грозная толстая тётка-генеральша в тяжёлом пышном, непременно зелёном платье, да ещё с «дамскими» усиками над верхней губой. И с родинкой на носу. «Всё нормально. Я же ничего плохого не совершил», – начал успокаивать я себя, мысленно готовясь к встрече с суровой дамой.

Сеанс аутотренинга был прерван появившимся Гришкой. Рожа у него была раскрасневшейся, уши горели как стоп-сигналы на свежепомытом внедорожнике. Зато улыбка была довольной, как у кота, который только что ополовинил содержимое хозяйского аквариума.

– Ты ещё не сбежал? – делано удивился он. Ха! Да если б я смог – только бы меня и видели! – Ну, тогда иди… знакомься.

Я вдохнул полную грудь воздуха, как перед нырком с вышки, и решительно вошёл в комнату. Красные стены с серыми мраморными фальш-колоннами. Белый с красным узором пол. Красная мебель. И золото. Много золота. Всё залито тёплым светом от огромного количества толстых свечей. От этого было душно, и не спасали даже открытые окна, дающие небольшой сквозняк, от которого пламя металось и вздрагивало. В глазах зарябило, и мне не сразу даже удалось разглядеть хозяйку этих поистине царских покоев. А заметив её, я вовсе потерял самообладание и начал озираться, в поисках почтенной матроны. Но, не найдя больше никого, вновь остановил взгляд на молодой симпатичной черноволосой женщине, на вид ровеснице Гришки. Она сидела за письменным столом и с интересом изучала меня. И в этот момент стомиллионовтыщьвольтным разрядом в голове взорвалось понимание – какую именно матушку имел в виду Орлов!

Ярастерянно оглянулся на Григория. Весь его вид выражал сплошное удовольствие от удачно проведённого розыгрыша. Шутник, блин!

Что… что теперь?! Кланяться? В ноги валиться? Спасительная мысль отодвинула на задний план надвигающуюся панику: мне же никто не говорил, что это императрица. Можно прикинуться валенком, выиграв при этом немного времени. Я поклонился в пояс. Надеюсь, что не очень неуклюже. Вот надо было хоть потренироваться. Выпрямившись, поймал взгляд Екатерины. Если не ошибаюсь, она тоже забавлялась, но и некоторая толика удивления там присутствовала. Надо пользоваться её хорошим настроением.

– Здравствуйте, сударыня, – начал я, стараясь, чтобы голос не дрожал, и со всевозможной почтительностью. – Простите, не знаю, как к вам обращаться. Нас не представили, да и Григорий не сказал, к кому меня привёл.

Вот тебе, хохмач. Получи камень в огород. Теперь или хана мне, или…

– Подойди, паренёк, не бойся, – впервые подала голос царевна… царица? Тьфу! Ну, понятно, короче. Я приблизился к столу. – Значит это ты моего богатыря от смерти лютой спас? – продолжаете, значит, развлекаться. Эх! С удовольствием бы поучаствовал, если б коленки не дрожали.

– Да какая там смерть-то? Так, помог самую малость, – повторить, что ли подвиг Мордюковой на вступительных в театральный институт, и вытереть нос рукавом? Нет, переигрывать нельзя.

– А он утверждает, что спас. А впрочем, не будем об этом. Я уже решила, что ты достоин награды. Можешь просить, чего желаешь. И говори смело, ибо перед тобой твоя императрица!

Шах и мат! Инкогнито раскрыто, и видимо, ради этого момента, а точнее для забавы от моей реакции был затеян этот камерный спектакль. Но мне удалось чуть оттянуть время «Х» и немного собраться. Я бухнулся на колени:

– Матушка императрица…

– Встань, встань же, – опа! Раздражение в голосе. Быстро подняться. – Ну… я жду!

Аттракцион «Почувствуй себя кузнецом Вакулой». Хоть черевички проси. Вот только, боюсь, что попросив что-нибудь ценное, разом испорчу мнение о себе: слишком стандартно. Хотя, неплохо было бы притащить домой из восемнадцатого века какую-нибудь штуковину. Желательно подороже. Но – «домой!» – вот ключевое слово и то, что мне надо!

– Государыня, – голос всё же предательски дрогнул от мешанины эмоций, – дело в том, что я иду в Петербург для встречи с Михаилом Васильевичем Ломоносовым. А он, как мне известно, сейчас мало кого принимает у себя. Поэтому, я был бы счастлив, если б вы оказали мне протекцию перед вашим академиком.

А контрпартия удалась! Глаза Екатерины расширились от удивления. Но ответить ей не дал Орлов, перехватив инициативу.

– К Ломоно-осову идёшь? – протянул он, и, обойдя меня, пристроился в соседнем с императрицей кресле. Поставил локти на стол, и, подперев кулаками щёки, уставился на меня. – А на кой тебе к Василичу-то? Учиться что ли?

– Да нет, выучился уже, – с Орловым разговаривать было проще, и я мысленно поблагодарил его за то, что он встрял в разговор. И в то же время раскрывать истинную причину моего рвения к учёному нельзя. Страшно. Надо срочно придумать легенду. – Экспериментировал я.

– Вот как? И с чем же? – Гришка ироничен. Действительно – с чем, с чем, с чем я мог экспериментировать?! Вот, если только… точно! Это идея!

– С воздухом. Почему дым кверху поднимается?

– Почему? – Екатерина заинтересовалась. Отлично!

– Потому, что тёплый. Пепел же от костра сначала вверх летит. А я раз лоскут материи кинул. Его тоже подняло. А потом вниз опустило. А почему? Потому что тепло из-под него утекло. Я и подумал: если не дать теплу утечь, может оно и дольше полетает? Вот, смотрите, – взглядом испросив разрешения, я взял из стопки чистой бумаги один лист, придвинул чернильницу, нарисовал парашют, – сначала так сделал. Снизу камешек привязал. Полетело. Потом догадался и вовсе тёплый воздух в шарик заключить. И ещё…

Я рисовал, безжалостно передирая идею братьев Монгольфье, дополняя рисунок стрелками, силами и формулами. Может быть, что половина из этих формул ещё не открыта. Плевать. Всё равно они об этом не знают. А я был в своей стихии. Окончательно перебороть страх мне помогло слабое ощущение на грани подсознания, что всё происходящее сказка, приключенческий роман, но никак не всамделишная реальность.

– … и вот так у меня получилось поднять в воздух курицу… ну цыплёнка. Но крупного. С четверть версты пролетел. Потом солома прогорела. И всё – на землю вернулся. А если большой шар сделать, то и человека поднять можно.

– И что ж не сделал? – Орлов задумчиво обгрызал ноготь на указательном пальце.

– Да кто ж мне материалу столько даст? И так еле-еле набрал. У нас поселение хоть и вольное, но небольшое. И леса кругом. Спасибо настоятелю Тихоновскому, а то бы так и крутил хвосты коровам, – я нерешительно улыбнулся. – Вот и хочу с Ломоносовым поговорить.

– Н-да. Точные науки не для меня. Да и пользы с того – будет ли? Но всё ж занятно, – Екатерина выглядела задумчиво. – Сумел ты меня заинтересовать, если не врёшь, конечно…

– Как можно, государыня, – я был само смирение.

– Хорошо. Помогу тебе встретиться с Ломоносовым. Хотя, это более вот по его части, – Екатерина кивнула на Гришку. – Он с ним дружбу водит. Я же так скажу: со своей стороны окажу содействие в дороге до столицы. Поедешь со двором, всё равно скоро стронемся. Да в пути ещё порасспрашиваю.

– Благодарю, матушка императрица, – я вновь поклонился. – Но, может я сам? Не хочу никого стеснять…

– Вздор! Или обидеть меня хочешь? – в глазах Екатерины блеснули маленькие молнии. – Чем меня стеснит один отрок? Чай, не обедняем. Всё, возражений не принимаю.

– Тогда уж два отрока, – обречённо вздохнул я, поняв, что отвертеться от сомнительной чести не удалось. – Со мной ещё товарищ путешествует. Михаил, внебрачный сын Гончарова. Вот он-то как раз учиться идёт. Он там остался, на постоялом дворе.

– Ничего, я распоряжусь, – опять вклинился Орлов, и, дождавшись утвердительного кивка, скрылся за дверью.

Екатерина взяла со стола изящный колокольчик и коротко прозвонила. Посмотрела на меня.

– И как же ты науки-то постигал, в лесах сидючи?

– Так я ж говорю, – уж этот вопрос я предвидел, поэтому заранее придумал железное алиби, – отцу настоятелю спасибо. Он помог, чем мог поделился, а после решил, что в Питер мне надо.

– В Питер? – Екатерина искренне удивилась. – Эвон как в провинции столицу называют…

– Прости, матушка, – блин! Следить надо за собой, ни на секунду расслабляться нельзя. Если сразу не признался, то теперь вдвойне глупо будет.

Спасла меня заспанная тётка, которая бочком протиснулась в двери. Императрица ещё секунд десять поизучала мою честную физиономию, потом обратила внимание на вновь пришедшую:

– Отрока этого накормить, ежели пожелает, и определить на постой при дворе. Да… ещё прибудет один. Его тоже. Селить вместе. Хотя, нет. Прежде ко мне препроводи. Хочу я с сыном Гончаровским поговорить.

– Может, с утра, ваше величество? – рискнул я прервать перечень ценных указаний. – Он и так не в курсе, куда я пропал, а тут сразу на высочайший приём.

– Да не съем же я его! – вновь повысила голос Екатерина. – Ладно, ступай уже, не то осердишь!

Я напоследок поклонился, и вышел за дамой, едва не столкнувшись в дверях с возвращающимся Орловым. Все мысли как будто ветром выдуло. Накатило ощущение какой-то безысходности. Вот только хорошо это или плохо, тот ещё вопрос. Да и за Мишку переживал – каково ему сейчас будет?

* * *
Проводив взглядом уходящего Степана, Гришка тяжело протопал к роскошной кровати, и как есть, не раздеваясь, плюхнулся навзничь, раскинув руки. Екатерина поморщилась. Солдафонские привычки Григория временами начинали несносно раздражать. Орлов, полежав буквально три секунды, резко сел.

– Ну, ты, Кать, и удумала. На что они тебе сдались? Я ж его как забаву притащил. Ну, да, помог… подарила б ему червонец. Или черканула пару строк Ломоносову. При себе оставлять зачем?

– Слепой ты, Гриш, или так придуриваешься? – императрица устало поднялась, и начала неспешно ходить взад-вперёд по опочивальне. – Коли мужик он, хоть и вольный, почто этикету простого не знает? Ни как обратиться, ни поклонам не обучен?

– Да брось! Сами ж ошеломили его. Вот с перепугу и позабыл, как мамку родную зовут.

– Может и так. А на руки его смотрел? Такими руками не коровам, как он выразился, хвосты крутить, а в усадьбе нежиться. Да и лицо его видел? Не крестьянин он. Слишком чистый.

– Подумаешь, лицо, – не сдавался Орлов. – Ну, хошь, я его по этому лицу пару раз хрясь-хрясь, он сам всё и расскажет.

– А вот этого не смей! – Екатерина загадочно улыбнулась. – Сам привёл игрушку, так не мешай мне забавляться.

Оставшись одна, императрица принялась ещё раз перебирать в памяти детали разговора со странным молодым человеком. Она сама бы не могла сказать, с чего вдруг её так озаботила судьба этого простолюдина, коих в империи насчитывались миллионы. Но… чего только стоила его речь. Уверенная, с точно построенными фразами, без простонародного говора. И держится так, как будто каждый день с царствующими особами общается. Нет, страх у него присутствовал, но какой-то не такой. Не тот страх, который испытал бы любой селянин, притащи его посреди ночи к царице. Скорее это опасение, что раскроется какая-то нелицеприятная тайна о нём. Не было в парне и того раболепного благоговения, что сопровождало Екатерину в выходах «в народ». Да и не каждый государственный вельможа мог так запросто общаться с императрицей. Только, пожалуй, Разумовский в силу своего возраста и положения, которое он занимал при Елизавете. Да братья Орловы – все пятеро. Но эти понятно почему. И самое главное – она была просто уверена, что Степан сразу понял, к кому вошёл в опочивальню, но продолжал ломать комедию.

Результатом такого анализа стало то, что государыня окончательно убедилась: этого Степана нельзя выпускать из виду. Пусть даже она и ошибается, и причина странностей просто стечение обстоятельств. Но, судя по всему, парня ожидает блестящая карьера исследователя, учёного. А такие люди государству ох как нужны.

Екатерина вернулась за стол, ещё раз просмотрела записи, сделанные молодым человеком. Вот и ещё загадка: почерк ровный, аккуратный, а пером пользуется так, как будто в первый раз в руку взял. Вон сколько клякс насажал. Она взяла новое перо и принялась излагать на бумаге свои впечатления от увиденного и услышанного, чтобы после ещё раз проанализировать на свежую голову. Время пролетело незаметно, но в итоге её отвлёк Григорий, который ввёл в опочивальню того самого Михаила. Екатерина мельком взглянула на вошедших, заканчивая предложение, потом, так и не дописав пары слов, отложила перо и уставилась на того, кого привёл Орлов.

– Гриш, оставь нас, прошу.

– Но… – тот явно был обескуражен такой просьбой.

– Я очень тебя прошу. Всё равно узнаешь, но позже.

Григорий пожал плечами и вышел вон, нарочито громко топая сапожищами. Императрица медленно обошла вокруг ещё одной загадки, которая хоть в этот раз демонстрировала правильную реакцию. Вернулась за стол, и изобразив самую доброжелательную улыбку позвала:

– Присядь-ка рядом, дитя моё. Иди-иди, не бойся, – дождавшись, когда просьба, имеющая силу приказа, будет выполнена, она продолжила. – Значит Гончаров твой отец?

– Да, матушка императрица, – испугано пискнуло это взъерошенное существо.

– Ну конечно. Ты же не будешь лгать своей государыне. Правда ведь?

– Не буду, матушка.

– Вот и прекрасно. Не люблю врунов. А раз не будешь врать, тогда рассказывай!

– О чём рассказывать, государыня?

– Очень меня интересует твой спутник, но сейчас не о нём. Начни-ка ты пожалуй с себя, Михаил.

Глава 6
Безымянная дама привела меня в небольшую, но уютную комнатёнку, после чего поинтересовалась, чем я желал бы отужинать. Мне, честно говоря, есть совсем не хотелось, а вот помыться бы не мешало. С удовольствием занырнул бы сейчас в тёплую воду. Но, во-первых, вряд ли для меня посреди ночи станут организовывать баню. А во-вторых, надо дождаться Мишку. Так что от еды я отказался, но попросил с утра организовать помойку по возможности. Устроился на кровати и стал ждать приятеля.

Мишка заскочил буквально на минутку когда я уже начал засыпать. Глаза его были если не по двенадцать копеек, то по восемь точно. Чувствовалось, что он хочет мне что-то высказать, но маячащий в дверях Орлов явно мешает ему это сделать. Так что он бросил единственное: «Ну ты ваще», отдал мой мешок с вещами и учесал знакомиться с Екатериной. Кстати, это что же – она ему родственница получается? После чего я приготовился во что бы то ни стало дождаться пацана. Но после того, как на секунду закрыл глаза, меня разбудил яркий солнечный луч, решивший прогуляться по моей физиономии.

Мишки не было. Не было и его вещей. И не понятно – то ли уже смылся куда-то, то ли не приходил вовсе. Я подошёл к окну. Солнце едва поднялось над крышами домов, выдавая сонной Москве щедрую порцию тепла и света. Рань ранняя. Тем более непонятно, что могло сорвать пацана с места. Значит, скорее всего, он не возвращался. И это уже напрягает.

Я выглянул из комнаты. Никого. Хотя местные обитатели явно проснулись. Судя по приглушённым звукам, жизнь кипит. Кремль готовится к очередному дню обслуживания императорского двора. Этот факт меня немного успокоил. Значит и Мишка мог найти какое-то дело и уйти из комнаты. Но мне-то что делать? Я никого тут не знаю, меня никто не знает. Если только идти сразу к Екатерине, или Орлову? Улыбнувшись мысленной картинке, в которой я, найдя покои императрицы, бесцеремонно вваливаюсь к ней с вопросом о завтраке, я решил остаться в комнате и немного подождать. Кто-нибудь да вспомнит обо мне.

Чтобы скоротать время, я решил произвести ревизию документов, которые выправил калужский воевода. Взяв в руки тот, адресатом которого значился Академик Е.И.В. Санкт-Петербургской академии наук Михаил Васильевич Ломоносов, я понял, что поисследовать его не удастся. Он был запечатан личной печатью градоправителя, которую я сразу не заметил, смахнув тогда бумаги с подоконника не глядя. Покрутив в руках свой пропуск к учёному, я задумался. Может стоит уничтожить этот документ? В связи с обещанной протекцией самой Екатерины он становится неактуальным. Более того: если я вызову высочайшее недовольство, что вполне возможно, учитывая тот факт, что я «не от мира сего», то эта бумага станет поводом для репрессий Щербачёва. А подкладывать ему такую свинью за доброту не хотелось. Достаточно и того, что мы удрали от него, паршивцы неблагодарные. Но, с другой стороны, если императрице наскучит моё общество и она прикажет дальше добираться самостоятельно, то выйдет, что я уничтожу единственную возможность попасть к Ломоносову, не изобретая при этом велосипед.

Так ничего не решив, я убрал письмо на место и взялся за подорожную. Но тут в дверь постучали, и ко мне заглянула молоденькая девчонка лет двенадцати и доложила, что баня готова. И ежели я желаю мыться, то прошу пожаловать. А вот это просто замечательно. Не забыли, значит, мою просьбу.

Подхватив вещи, чтобы не провоцировать излишнего любопытства прислуги, я отправился за провожатой. Но стоило отойти на десяток шагов, как из-за поворота навстречу выскочил Орлов. Если вчера я удивлялся на то, как быстро богатырское здоровье позволило ему восстановиться после кабацкой драки, то был в корне неправ. Григорий вчерашний и Григорий сегодняшний – это две большие разницы. Сегодня он источал неимоверную энергию и сразу заполнял собой, казалось, всё доступное пространство. Оказалось, что он с самого утра начал экспериментировать с запуском воздушного шара, но у него, естественно, ничего толком не выходило. В итоге он отправился за мной, чтобы я немедленно продемонстрировал ему возможностивоздухоплавания. Так что накрылась моя баня медным тазом.

Опять проплутав кремлёвскими переходами, Гришка привёл меня в некое подобие мастерской. Основательный бардак в ней свидетельствовал о том, что сил, нервов и материала было изведено с рассвета немало.

– Давай, показывай, как ты это делаешь! – велел он, неопределённо махнув рукой в центр мастерской.

– Ну… пожалуй, попробую, – согласился я. А что ещё оставалось делать? – А если мне понадобится что-то, чего здесь нет?

– Только скажи, достанем. Да и чего не может быть такого, что есть в твоём медвежьем углу?

– Да вот… нам же не надо что-то очень тяжёлое сейчас поднимать, верно? Я думаю, что если бы бумагу использовать. Давно хотел попробовать. Только не писчую, а потоньше. Совсем тонкую. Найдётся?

– Да, оно, конечно, найдётся. Так только полыхнёт ведь. Не?

– Не полыхнёт, если аккуратно.

Я, не мудрствуя лукаво, решил смастерить аналог китайских летающих фонариков, которые можно найти у нас в любом соответствующем магазине. Вот только Орлову об этом знать необязательно. Пусть думает, что я экспериментирую на ходу.

– Попробую, кажется, знаю, что нужно, – Гришка направился к выходу, но я остановил его:

– Постой. Я насчёт Мишки поинтересоваться хотел. Мне кажется, что он даже ночевать не приходил.

– Мишка-то? – он остановился, усмехнулся. – Не приходил. Точно. Его Екатерина отдельно велела поселить. Погоди, увидишь ещё Мишку своего, – и, помолчав, добавил неожиданно: – Всё ж странный ты, Степан. Вроде и не глупый, а дубина дубиной. Хоть и я, было, вчера маху дал. Но я ладно, пристукнутый малость был. А ты-то?

– Это ты о чём? – я был в недоумении. Чего такого я ещё отморозил?

– Да так. Ни об чём. Впрочем, хватит, не будем. А то Екатерина мне башку оторвёт.

И ушёл, оставив меня лихорадочно перебирать в памяти вчерашний вечер. И чего я такого совершил?

Вернулся Гришка довольно быстро и – о чудо! – притащил то, что надо. Я бы даже сказал, что эта бумага прямо из Китая, если бы был уверен, что такой товар доставляют оттуда и он здесь пользуется спросом.

– Вот, держи! Но смотри – ежели не получится, матушка с меня за эту хреновину шкуру спустит. А я, уж прости, брат, с тебя три сниму.

– Ничего, небось получится, – естественно, такое напутствие не очень вдохновляло, но теперь я был уверен, что справлюсь.

Покопавшись в том барахле, что присутствовало в мастерской, я отобрал материал для каркаса. Сомнение вызывал только источник тепла. Но, взвесив все доступные варианты, я решил остановиться на куске обычного воска, который в качестве фитиля обмотал несколько раз льняной ветошью. Ради эксперимента попросил Орлова поджечь один такой кусок. Загорелось хорошо, даже слишком. Так что пришлось убрать несколько витков на рабочем экземпляре. Вот только одна проблема возникла неожиданно – не было ничего, на что можно было бы прикрепить воск под шаром. Весь металл, что попался мне под руку, был или слишком тяжёлый, или не подходил по форме и размерам. Пришлось понадеяться на три сырых ветки, которые я дополнительно обмотал мокрой тканью. Авось не перегорят сразу.

Гришка, во время моего вдохновлённого творчества крутился рядом, но старался не мешать. В итоге чудо изделие было готово. Под конец я уже сам ощутил азарт. Должно полететь, и никак иначе! Сам восьмидесятисантиметровый примерно в диаметре шар, к слову сказать, получился не ахти каким ровным, но и не заводское, чай, производство. Я понял, что прошло немало времени только по тому, что живот нещадно затянуло. Организм ультимативно требовал калорий.

– Готово! – я театрально утёр пот со лба. – Можно запускать. Только перекусить бы не мешало.

– Ща будет! – отозвался Гришка, высунулся наружу и громогласно потребовал у кого-то чтобы жрать тащили, да побыстрее.

Еду принесли действительно быстро. Орлов сразу ухватил кусок мяса, а я соблазнился ароматной тёплой краюхой и обалденным свежайшим молоком. Молниеносно умяв свои порции, мы вышли во двор. Погода для испытаний была то, что надо. Ни малейшего ветерка. Привлечённые необычной штуковиной в отдалении остановились несколько человек. Дабы не простаивали зря, Гришка призвал их на помощь – держать конструкцию, пока мы будем поджигать. Мужики опасливо, на вытянутых руках взялись за непонятную штуковину. Григорий, уже зная, что надо делать, поднырнул под шар.

– Подожди, Гриш! – внезапная здравая мысль явилась как раз вовремя. – Мы ж живой огонь в небо запускаем. Он же рано или поздно отгорит и свалится вниз. Как бы пожару не наделать.

– А, плевать! – прохрипел сложившийся в три погибели детина. – Пущай внимательней за хозяйством смотрят. А то завшивели тут от безделья. Ровней держи, не ровен час, бумага займётся! – прикрикнул он на мужиков, распрямляясь. – Ну, с Богом!

Мужики заученно перекрестились. Мы замерли в ожидании. Было слышно, как потрескивает огонь, набирая силу. Запахло горячим воском. Постепенно бумага начала расправляться, раздувая матовые бока, и я окончательно уверился, что затея сработает. Шар уже ощутимо тянуло вверх. Я и Орлов перехватили его за нижний обруч каркаса, сделанный из тонкого сухого ивняка. Освободившиеся мужики с облегчением отошли подальше, но расходиться не спешили. Решив, что ждать больше не стоит, я скомандовал:

– Отпускаем на счёт три. Раз, два, три!

Мы разжали пальцы. Шар, помедлив самую малость, как бы раздумывая: «А стоит ли?» стал медленно и величаво всплывать к небосводу. Зрители загомонили, закрестились, а Григорий, дождавшись пока это чудо воздухоплавания заберётся метров на десять вверх, подскочил ко мне и с размаху хлопнул по плечу. После чего заключил в медвежьи объятия, да так, что хрустнули рёбра.

– Получилось, получилось! – радовался он как мальчишка, чуть ли не прыгая от радости. – Ну, брат Стёпка! Ну молодца! А я уж засомневался после утра-то. Ведь у меня ничего не летело.

– Ну-так! – скромно прокомментировал я, провожая шар взглядом. Верховой ветер начал постепенно оттеснять его к реке.

Мы стояли ещё минут десять, пока наш летун окончательно не скрылся из виду. Надеюсь всё же, что нам не удастся предвосхитить Наполеона, и Москва на сей раз не сгорит.

– Постой, – внезапно переключился Орлов. – Я когда тебя встретил, ты же шёл куда-то?

– Да в баню, – с сожалением об упущенной возможности ответил я.

– В баню, это хорошо, – отреагировал Григорий. – В баньку и я б не отказался. А пойдём-ка, мил друг я тебя веничком пройду. В награду, так сказать.

– Да уж остыла, небось, баня-то.

– Небось, не остыла. Ты думаешь, её для тебя одного топили? Не. Она тут, почитай целый день жарится.

– Ну, пойдём, – я с сомнением посмотрел на орловские бицепсы. – Только уговор – не захлестай до смерти, медведище этакий.

Орлов радостно заржал и подтолкнул меня в спину:

– Не боись, не захлестаю.

* * *
Боялся я зря. Парились без фанатизма. Поддавали квасом, от чего по парилке разносились ароматы пекарни и каким-то душистым отваром с запахом хвои. В перерывах отпивались тем же шипучим квасом и «щами», которые и щами-то не были в моём привычном понимании. В общем, от души, что называется. Я наконец-то почувствовал себя чистым. Блаженство.

А вот на выходе меня ждал сюрприз. Моя одежда, к которой я уже привык, просто отсутствовала. Мешок, правда, был на месте, и то ладно. Но, не одевать же спортивную форму? Не одевать. Смена всё же присутствовала. Только совсем другого кроя и качества. И если нечто, напоминающее длинный пиджак и «усиленную» жилетку, а так же башмаки с простенькой пряжкой и рубашка не вызывало особого отторжения, то явное подобие длинных гольф или колготок с короткими штанишками поверх, натянуть на себя было практически на грани. Я представил себя, заходящим в класс в таком прикиде, и мне разом поплохело.

Орлов, который уже успел одеться практически в то же самое, с интересом наблюдал за сценой «баран vs новые ворота», где в качестве барана выступал понятно кто. А вот фигушки! Хватит надо мной потешаться. Я решительно приступил к процедуре облачения. В принципе, удалось справиться практически без проблем.

– Хорош! – прокомментировал Гришка, глядя, как я рассматриваю в зеркале получившийся результат. – Ты, часом, не дворянин? Может граф?

– Ага. Герцог, – снизошёл я до ответа, решив впредь не обращать внимания на орловские подколки, и по возможности отвечать тем же. Вот бы ещё с Екатериной так. Но чревато.

– Ну, пойдём, герцог. Не то к трапезе опоздаем, – он услужливо распахнул передо мной дверь на улицу.

Я вздёрнул нос, и вальяжно прошествовал на выход. Только трости для пущего понта не хватало. После бани довольно жаркий день показался прохладным Хорошо-то как! Забежав к себе, оставил мешок с вещами. Как ни крути, а тащить его с собой на обед не стоило.

Обед был накрыт на десять персон. Я так подозреваю, что для царской трапезы это так, мелочи. Орлов, продолжая играть, предложил мне занять место, а сам устроился напротив.

– Уж не обессудь, герцог. У нас сегодня всё просто, без притязаний.

– И правда. Ничего особенного, – я оглядел сервировку стола. Вроде ничего сложного, столовые приборы все знакомы. Но очень хотелось поддеть Гришку лишний раз. – А где вилка для морепродуктов? Неужели при дворе не нашлось такой мелочи?

Ответить несколько растерявшемуся Орлову помешал заливистый женский смех, приглушённый неплотно закрытой дверью. Я растеряно оглянулся. В распахнувшиеся створки величаво вплывала Екатерина II в сопровождении трёх дам, при виде которых в голове невольно всплывал эпитет «пышные». Присутствовали и три кавалера, чем-то смахивающих на Гришку. Я бы с большой долей уверенности сказал, что они ему родственники. Я вскочил со стула и низко склонился в поклоне. Всё же дама вошла. Мало того – императрица.

– Браво, господа. Браво! Я вижу, вы затеяли здесь небольшую Theaterstück. Ах, прошу, Степан! Не надо выходить из образа. Более того – я настаиваю!

– Как прикажете, государыня, хоть и не обучен я этому всему, – ответил я, кляня себя на чём свет стоит за порыв к дешёвой театральности, созвучность с которой прозвучала в незнакомом, скорее немецком слове. Дальше-то что прикажете делать? Ну, вилку в левую руку, а нож в правую, это и так понятно. Хотя… просто буду подсматривать за окружающими, и всё. Не трусь, Стёпка, прорвёмся.

Все расселись. Екатерина, естественно, восседала во главе стола. По правую руку от неё устроился Григорий, а я оказался рядом с ним. Остальные разместились так, что справа от меня осталось одно свободное место.

Поначалу всё было относительно хорошо. Я не скрываясь, копировал застольные приёмы окружающих. Пусть лучше думают, что у меня хороший актёрский талант. В голове крутилась одна фраза: «никогда ещё Штирлиц не был так близко к провалу». А ведь элементарно развели меня, «на слабо» взяли. Не удивлюсь, если Екатерина с Гришкой заранее договорились. Благо ещё, что все молчат пока, не ведут застольную беседу. Почавкать что ли? Нет, поздно. Сразу надо было думать. Эх! Куда мне до придворных интриг. Я внезапно осознал, что меня всё равно раскусят рано или поздно. Буду надеяться, что поздно. По крайней мере, мне удастся придумать правдоподобную легенду, или хотя бы отмазку, почему сразу соврал.

Наконец все утолили первый голод и начали чуть слышно переговариваться. Подали десерт, к которому императрица едва притронулась, и ароматный кофе. Вот кофейную чашечку она взяла с явным удовольствием. А уж я тем более обрадовался напитку, вкус которого был для меня недоступен уже больше месяца. Остро захотелось очутиться дома.

Кофе был крепчайший и обжигающе-горячий. Я с наслаждением потягивал его маленькими глоточками, как вдруг заметил, что Екатерина в любопытством смотрит на меня. Что, опять что-то не так делаю? Я огляделся. Никто, кроме нас двоих, так и не притронулся к кофейным чашкам, а кое-кто даже отодвинул их подальше от себя. Уфф! Опять прокол.

– Я вижу, сударь мой, ты знаток, и даже ценитель сего напитка, – впрочем, в тоне государыни читалась скорее благожелательность. Но я всё равно понял, что начинается следующее действие марлезонского балета. – А я всё никак не могу приучить двор к нему. Но ничего. Когда-нибудь ещё будут говорить: «Что за жизнь такая, коль кофею не выпил». У вас там так не говорят?

– Нет, ваше величество, не говорят, – душа ухнула куда-то ниже плинтуса. Уж больно откровенный намёк, хоть формально и не придерёшься.

– Жаль, – просто ответила она. – Но хоть поведай нам, какие новости в свете? А то мы тут, в медвежьем углу сидючи, совсем от жизни отдалились. Нет ли в герцогстве твоём, чего, что уму на пользу, или для душевного увеселения?

– Сожалею, матушка, – попытался я соскочить со щекотливой темы. – Ничего такого не вспоминается.

– А вот я слышал, – неожиданно встрял Орлов, – что в каком-то герцогстве не то, что шары бумажные в небо запускают, а вообще – штуковину чугунную собрали. Как птица, но только огромная, что в брюхе у неё множество человек помещается. И летает сама. Боле того, даже крыльями не машет. Не в твоей ли вотчине такое чудо учудили?

Я уткнулся носом в порядком остывший кофе. Уши и щёки зажгло жаром, окончательно выдавая меня. Они всё знают! А судя по чугунной птице, информацию слить мог только Мишка, пересказав то, о чём я ему рассказывал по дороге. Блин, ну как он мог? С другой стороны – припёрли к стенке, он и раскололся. Если мне не по себе от общения с этой парочкой, то для него это реальный генерал и реальная императрица.

– Ну, полно-те, Григорий Григорьевич! – вступила Екатерина, видя, что отвечать я не спешу. – Мало ли этих герцогств? И чудеса где только не встречаются. Кстати, господа, – неожиданно она сменила тему, кивнув распорядителю, стоящему на подхвате у двери. – Я хотела бы вам представить ещё одну нашу гостью. Прошу любить и жаловать – Мария Афанасиевна. Дочь известного нам Афанасия Абрамовича Гончарова.

Очередная новость на миг заглушила мою панику. Мария Гончарова? Это Мишкина сестра что ли? Ну, попал малец, если случайно с ней здесь столкнётся.

В дверь между тем робко вошла и сразу остановилась миловидная девушка в явно дорогом, но не нафуфыренном, как у придворных дам платье. В парике, опять же без изысков. В том, что это близкая родственница моего приятеля, сомнений и быть не могло: точная копия, что только в платье одеть пацана. Девчонка наконец подняла глаза… Испуганный взгляд обежал присутствующих и остановился на мне, сразу став виноватым.

Я замер. Нет, этого просто не может, не должно быть! Точная копия… пацана в платье… Мишка=Машка?! Так вот что имел в виду Григорий. Твою ж маму! Я же при нём… при ней голышом купался! И потом, она за мной во время болезни ухаживала в лесу – мыла, переодевала. Фу-ух! Если пять минут назад я и покраснел, то сейчас мной точно можно половину Москвы осветить.

Финита ля комедия. Спектакль удался, но бурных оваций я ждать не стал, выскочив из-за стола, и бросившись вон. Только покинув обеденный зал, сообразил, что таким поступком, скорее всего, привёл императрицу в бешенство, но терять было уже нечего. Всё равно: семь бед – один ответ.

* * *
– Нет, ну каков наглец, а? – Екатерина даже пристукнула кулачком по столу. – Как он посмел вот так сбежать? Я, в конце концов, не девка деревенская. Всё же императрица.

– Прости, Като, но ему ты не императрица. – Когда все лишние были удалены, Григорий мог позволить себе быть фамильярным.

– Он прав, матушка, – взял слово Владимир Орлов, старший из братьев. – Мальчишка мало того, что попал к нам, сумел не пропасть, с Божьей помощью, так ещё и вы и Гришкой на пару его ошеломили игрой своей. Да к тому с девчонкой этой гончаровской в такой конфуз ввели.

– Всё равно, – не сдавалась императрица, – я, чай монаршая особа, что б такие выходки терпеть.

– Два с половиной века минуло, да что там – другое тысячелетие, – принялся перечислять Владимир. Пётр Великий головы походя рубил, да и Анна Иоанновна покуролесила, дела кровавые буженинкой заедая. В наш век просвещённый не то, что дворяне, простолюдины от участи страшной избавлены. А ещё одно поколение до конца не сменилось. Кто знает, может в те времена цари и с народом не гнушаются вот так запросто быть. Да и Степан звания нам неизвестного. Может статься, что и дворянского.

– Во-во. Сама же говорила, что не похож он на выходца из сословия рабского. Не гневи Бога, Кать, да и сама не гневись, – поддержал брата Гришка. – И вправду, перегнули мы палку. Лучше подумай, как на пользу пустить такую оказию.

– Да какая с него польза может быть? Много ли такой отрок знать может? – Екатерина явно начала оттаивать.

– Что-то, да знает. Шар-то полетел. Птицы эти чугунные. Глядишь, у них и корабли под водой плавают. Пусть только расскажет, а умных голов и у нас достанет. Какие ни есть подсказки, а может сильно державе поспособствуют.

– Может, может, может! – Екатерина принялась нервно мерить шагами кабинет. – Да кажется, что не зря он к Ломоносову рвётся. Думается мне, что хочет с его помощью дорогу назад осилить.

– Законное желание, – Орлов старший категорично встал на сторону Степана. – Любой бы на его месте так поступал. Да только думается мне, что не так просто это осуществить. Если он сам не понял, как в первый раз вышло. Да и поговорить надо с ним. Даже если Михайло Василич сможет беде помочь, никто ж не мешает ему на какой-то срок задержаться.

– Ты его лаской убеди, Като. Посули награду достойную, а то и сразу одари чем. Согласится он. Ну, хошь, я сам с ним поговорю.

– Не надо. Хоть и убедили вы меня гнев утихомирить, но разговаривать я буду. Ежели желание есть, то и вы присутствуйте. И с наградами пока повременим. Не за что ещё. Кстати, нашли его самого-то?

– Да куда он от Алехана денется? – Григорий, довольный тем, что удалось быстро утихомирить Екатерину кивнул за окно. – Вон они, в тенёчке беседуют.

– И ещё, – вновь взял слово Владимир. – С дочкой Гончарова что делать будем?

– Оставим при дворе, – Екатерина удивлённо посмотрела на него. – Ты-то с чего о ней печёшься?

– Думается мне, что раз они такое приключение вместе прошли, то теперь, когда вскрылось, что друг девицей оказался, не пройдёт это даром. Может и будет нам надёжный якорь для Степана.

– Хм… ход умный, – согласилась императрица. – Пожалуй, обучить девицу, да во фрейлины вписать.

– Нельзя, матушка. Незаконная она, сама знаешь.

– Была незаконная, станет законная, – отрезала Екатерина. – Думаю, Афанасий Абрамович в моей личной просьбе не откажет? Вот и ладно.

* * *
Переживал за своё поведение я зря. Всё обошлось, по крайней мере, внешних признаков грозы не наблюдалось. Сперва со мной беседовал Алексей Орлов, потом к нему присоединился хохмач Гришка. Сначала он заверил меня, что Екатерина нисколько не сердится, и вообще, поскольку всё открылось, играть стало не интересно. А интересно другое: что теперь со мной делать дальше.

Я не стал скрывать, что всеми способами буду стараться вернуться в своё время. Он согласился, что это моё право, после чего высказал ожидаемое, конечно, предложение, но, к которому я всё равно был морально не готов. Мне предлагали если не остаться насовсем, то хотя бы отложить возвращение домой на какое-то время. Доводы приводились вполне убедительные. Взамен сулились все мыслимые и немыслимые блага, полное содействие и протекция у Ломоносова. Наивные! Как будто у меня в кармане переключатель с двумя положениями: «прошлое-будущее».

Естественно я не стал отказываться. С одной стороны, получить наивысшую поддержку, какая только возможна в государстве, это каким же лохом надо быть, если от такого отказаться. И с другой стороны – я не обольщался на счёт шансов в возвращении домой. Честно говоря, я на досуге временами прикидывал, крутил все доступные законы и формулы так и этак.

Насколько я смог разобраться в механизме переноса, всё упиралось в вектор, в направление. Не зря же я перенёсся не только на много лет назад, но и на какое-то расстояние от начальной точки. Причём на запад, следовательно, в противоход Земле. Видимо как раз на столько, насколько сдвинулась планета за время моего «зависа в нигде». То, что за двести с большим хвостиком лет, Земля вместе с солнечной системой вообще должна была переместиться в пространстве незнамо куда, в принципе, было так же объяснимо, если брать во внимание точку привязки в тот злополучный миг. Но это-то и было плохо, так как получалось, что если мне удастся вновь создать аналогичные условия, то перемещение будет не обратно в будущее, а вперёд, в ещё более глубокое прошлое.

А чтобы вернуться в своё время, мне надо выбрать другую систему координат. Желательно со звездой, которая вращается в одной экваториальной плоскости с Солнцем, но в противоположном направлении. При этом придётся учитывать расстояние до неё, скорее всего, её массу и ещё кучу факторов, которые возрастают просто в геометрической прогрессии. А это и в двадцать первом веке сделать затруднительно без мощного вычислительного комплекса.

И всё это – только абстрактные умозаключения, которые стоило бы перенести на бумагу, попробовать подкрепить формулами и графиками, но я не торопился этого делать. Откладывал это даже тогда, когда появилась такая возможность. Оттого, что становилось страшно – это как приговор себе подписать собственноручно. Всё откладывал, надеясь, что гений Ломоносова поможет найти нужное мне решение.

Короче, пока всё грустно в вопросе моего возвращения домой.

Машу провожали на следующее утро. До этого момента, я её, кстати, не видел. Сначала и не хотел, если честно. Затем не до того было. Ночью спал урывками. Всё время тревожные мысли выплывали откуда-то из глубин сознания, окончательно отгоняя сон. Более-менее крепко удалось уснуть только на рассвете. А потом меня разбудил Гришка, который бесцеремонно вломился ко мне и заявил:

– Хорош ночевать! А то ежели хочешь попрощаться со своим «Мишкой», то надо поспешать, а не то опоздаешь – она вот-вот тронется в Калугу, а затем в отцовскую усадьбу.

– Что, её отсылают домой? Почему? – сон слетел мгновенно. – В чём Гончарова-то провинилась?

– Для начала – не Гончарова. Пока. Не боись, Стёпка. Вернётся она ещё до нашего отъезда в столицу, – не понятно с чего, но Орлов довольно осклабился. Чего они ещё задумали? Спрашивать бесполезно, всё равно не скажет. – Но вернётся уже Гончаровой. Чем-то твоя подруга Екатерине приглянулась, и хочет она её при себе оставить. Вот и едет Мария с личной письменной просьбой императрицы, чтобы признал её законной дочерью.

На улице было душно. Тяжёлый воздух придавливал, предрекая близкую грозу. На небе, правда, не было ни единого облачка, но где-то за городом уже ворочался свинцовый монстр, басовито порыкивая отголосками грозы. Временами налетающие краткие порывы ветра поднимали мелкий мусор быстро осыпающимися смерчиками.

Для этой поездки императрица расщедрилась на настоящую карету. Вместе с девчонкой отправлялся один из братьев Орловых, а в качестве эскорта придавалось четверо конных гвардейцев. По-моему, чересчур: ну куда это всё для незаконнорожденной? Точно, неспроста такой финт ушами затеян. Машка просто терялась на этом фоне, стоя перед дверью кареты.

Кроме нас с Гришкой провожающих не было. И, как оказалось, ждали только нашего прибытия. Григорий подхватил под руку брата и отвёл в сторонку, что-то втолковывая. Хотя я подозреваю, что нарочно. Давал пообщаться нам наедине. Маша начала разговор первой.

– Стёп, ты это… прости меня. Не, ну в самом деле, там, у Юраса я ж не могла всю правду сказать, да и потом тоже. Я ж не знала, кто ты, откуда. Да ты и сам не сразу про себя рассказал. А потом уже поздно было. Ну, после твоего признания о будущем. Ты бы мне не стал доверять. Вот я и смолчала. А государыня, она меня сразу раскусила. Ей я уже не могла соврать… Стёп, ну не молчи! – в уголках глаз блеснули капельки приближающегося дождя. Жалко её. Нет, в самом деле, жалко!

– Да ладно, чего уж. Хотя, честное слово, я в шоке был. Гораздо большем, чем от знакомства с императрицей. Но тогда уж и ты меня прости, что я вчера удрал, как заяц.

– Значит – мир?

– Мир!

Машкины глаза блеснули из-под начавшей отрастать чёлки знакомой шкодливинкой. Коротко, по-пацански ткнув меня кулаком в плечо, она молча развернулась и вскочила в открытую дверцу кареты. «По коням!», – разнеслось по двору. Гвардейцы перестали успокаивать нервничающих животных и вскочили в сёдла. Последним оседлал своего коня Алексей Орлов.

– А ну, лентяи, поспешай, – звучно скомандовал он. – Обгоним бурю!

Пронзительно свистнул хлыст, и конвой рванул со двора, россыпью копытного перестука вспугнув предгрозовое затишье. Буря, оскорбленная людской наглостью, ответила ураганным порывом и треском близкого разряда молнии. Взметнувшаяся пыль скрипнула на зубах и опала, побеждённая первыми тяжёлыми каплями.

Я стоял, глядя им вслед, глотал отчего-то солёные капли дождя и понимал, что это не просто карета увозит единственного моего здесь настоящего друга. Нет – это ещё уносится от меня так неожиданно закончившееся детство.

Часть 2. Всему вопреки
Глава 7
– Во-первых, прошу всех без излишних церемоний, – Екатерина поочерёдно оглядела присутствующих. Кроме меня там были только братья Орловы в урезанном составе: Григорий, Иван, Фёдор и Владимир. Алексей был откомандирован сопровождать Машу к отцу. – С Орловыми мы итак на короткой ноге. А Степан, – императрица усмехнулась, не удержавшись от подкола, – уже продемонстрировал, что монаршие особы у него не в чести. Да не алей ты снова, как девица красная. Хоть ты и влез в наш монастырь, да устав свой в одночасье не поменяешь. Будем впредь считать, что допуск дан тебе в круг моих личных друзей. Одно условие: при прочих старайся не выказывать этого. Итак, кто что высказать желает?

– Я скажу, – слово взял Владимир. – Может статься, не все это осознали, но в руки нам, в лице Степана, попало в первую очередь оружие мощнейшее. И не стоит так удивляться. Даже ежели только проект с шарами летучими реализовать удастся, какой это шаг в деле военном. Не одна крепость в осаде долго не продержится, коли угроза бомбометания небесного над ней нависнет. То же и про армию неприятельскую. Хоть чисто поле, хоть лес – ничто не скроет от флотилии воздушной. Добавлю и о простой разведке сил и движений неприятельских. И, к тому ж, не думаю, что новшества на этом ограничатся. Посему предлагаю круг посвященных в тайну сию ограничить жёстко. Коли до Европы дойдёт, Фридрих сразу налетит как коршун. Мария Терезия слаба нонче, но и она в стороне не останется. Французы далеко, и не до того им. А вот англичане, хотя ещё далее, но воду помутят. Ещё турки близко, но они вряд ли в такое поверят. Однако и их со счетов на сбросишь – шептуны союзнические повод придумают, как Порту взбаламутить. Остальных на сегодняшний день реальной угрозой пока не считаю.

– Согласен. Те, кто уже знает, да Ломоносов, как консультант от науки, – добавил Григорий, после чего обратился ко мне. – Ты-то как, не против?

– Не против, – подтвердил я, поражённый речью Владимира. С такого ракурса я своё попаданство не рассматривал. – Но вы же не собираетесь меня взаперти держать?

– Нет, конечно, – успокоил он. – Ты же сам понимаешь, что молчать надо. Мы и подавно. Марию Алехан предупредит.

– Тогда у меня просьба. Я и в город буду выходить, да мало ли что? Может быть, на первое время надёжного человека ко мне приставить? Не вам же со мной везде ходить… А то я как белая ворона: если кто повнимательней, сразу мои странности заметит.

– Просьба твоя обоснована, – тут же согласилась Екатерина, после чего посмотрела на братьев. – Ну, какие предложения есть по этому поводу?

– Думается мне, – Гришка почесал затылок, – Грица можно рекомендовать. Потёмкина. Он и учён достаточно, и в деле проверен, сами знаете каком. Не выдаст. Да и по возрасту недалеко от Степана ушёл. Всяко с ним общий язык найдёт.

Фамилия Потёмкина была мне знакома. Хотя я почему-то думал, что именно он является фаворитом императрицы. Но, судя по всему, это место принадлежало Григорию Орлову. В настоящий момент, по крайней мере.

– С этим порешали, – резюмировала Екатерина. – Теперь далее. Смысла нет, Степан выпытывать у тебя новинки, коими за столь долгое время жизнь обросла. Если кто и может понять их суть, так это Михайло Василич. Если и есть ещё умы светлые, то решим позже, кому довериться можно. Для нас же сие, боюсь, окажется сказкой. Хоть и не откажусь я побеседовать на эту тему – дорога предстоит дальняя. Всё же прошу тебя: присмотрись к реалиям нашим, может и сообразишь, что можно применить из ведомого тебе. Составь список, а по приезду в Петербург, Ломоносову представишь.

– Хорошо, – согласно кивнул я. – Только времени очень мало. Дело в том, что жить Ломоносову недолго осталось. Чуть меньше двух лет.

Сказал, и заметил, как застыли, вытянувшись, лица присутствующих. Вот же ж косяк! Они вдруг осознали, что я могу знать даты и их смерти! Поэтому, поспешил добавить:

– Сразу оговорюсь, что в истории и иностранных языках я не силён, не дано мне. Поэтому выспрашивать о своей собственной судьбе у меня бесполезно. С Ломоносовым знаком потому, что специально интересовался. Более того – раз уж я сейчас здесь нахожусь, то и история уже по-другому пойдёт. И ещё. Мне известна причина смерти учёного, и, если всё сложится удачно, то уже сейчас можно изготовлять лекарство, которое спасёт Михаила Васильевича. В моё время воспаление лёгких лечится достаточно просто.

– Да ты, друг наш, как ящик Пандоры, – первым справился с ошеломлением Иван Орлов. – Не знаешь, с какой стороны подойти. А коль подойдёшь, то открывать дюже боязно.

– Погоди, Иван, – перебил брата Гришка, – так ты и лекарства знаешь как изготавливать?

– Нет, – не стал хвастаться я. – Но про одно знаю. Приготовить просто, а болезней лечит много.

– Всё равно, – вступила Екатерина, – оздоровление нации задача великая есть. Сколько людишек мы через хвори разные теряем.

– Согласен, ваше величество, – кивнул я, и тут же преподнес ложку дёгтя. – Вся беда в том, что средство это, кстати, называется пенициллин, помочь-то поможет, но, через несколько лет, болезнь к нему привыкнет. Тогда лекарство перестанет действовать. И только ещё хуже станет. Организм сам не сможет так сопротивляться, а помочь ему уже нечем. У нас давно более сложные препараты изобрели. А вот в их производстве я помочь не смогу. Так что пенициллин можно использовать, но в исключительных случаях.

– Да… – Екатерина выглядела крайне задумчивой. – Чем более говорю с тобой, тем более понимаю, что с наскока ничего не получится. За сим предлагаю закончить, как бы ни хотелось продолжить. У нас есть что обдумать. У всех.

* * *
Ну вот – прошли всего сутки со дня моего разоблачения. Эмоции схлынули, и появилась возможность более-менее трезво оценить ситуацию. Вынужден признать, что мне крупно повезло. Практически сразу я получил такой карт-бланш, о котором классическому книжному попаданцу можно только мечтать. Осталось только оправдать высокое доверие и принести реальную пользу. Вот только с чего бы начать? Мысли разбегались, перескакивая с темы на тему. Нет, так не пойдёт. Надо взять бумагу и перо, и спокойно систематизировать то, чему можно попробовать найти применение в этом времени. Что я и сделал, уединившись в своей комнате.

Итак – первое. Как ни крути, а Орлов был прав, называя меня потенциальным оружием. Какой бы я ни был профан в истории, но в одном был уверен на сто процентов: война на протяжении веков была одним из основных, если не основным двигателем прогресса. Это с одной стороны. А с другой – Россию постоянно обижали. И для понимания этого совершенно необязательно быть крутым историком. Достаточно вспомнить моё собственное время. Да и двадцатый век, ключевые события которого я всё же знал неплохо. И что же я здесь могу предложить?

После некоторого раздумья, я понял, что дело упирается, прежде всего, в материал. А именно, в качественную сталь. Я, конечно, имел общие представления о легировании, но совершенно не представлял, какие из редкоземельных металлов уже известны науке. Так что этот вопрос оставим до Питера. Ломоносов должен быть в курсе. А там, будет сталь, будет всё: и более совершенные орудия, и корабли с металлическим корпусом, и много чего ещё. Вот только птиц чугунных не будет. Ибо, боюсь, алюминий моим теперешним современникам пока не по зубам. Так что летать будем на шарах. Хотя… стоп! Зачем летать самим? Я аж задохнулся от неожиданного прозрения: фейерверк. Древнейшее изобретение. Добавляем замедлитель горения, боеголовку с зарядом. Ракета… боевая ракета! Не зря же Калугу называют колыбелью космонавтики. С трудами Циолковского у нас не знаком только самый ленивый. Да, экспериментировать придётся много, но не самому же мне реализовывать все проекты. Достаточно простого кураторства.

Далее. Стрелковое оружие. Строение боевого патрона ни для кого не секрет. Свинец и бронза найдутся. Лучше бы латунь, но всё опять упирается в компоненты, которые не медь. Зато ртуть и соответствующая кислота должны быть известны. Тем не менее, до автоматического оружия далеко, хоть и видел автомат в разобранном виде. А вот винтовку можно попробовать сообразить.

Так, с войной пока остановка, хоть и есть ещё несколько мыслей. А пока второе – двигатели. Насколько я подозреваю, в настоящий момент, кроме живой силы в виде людей и животных, используется только ветер и вода. И то, в качестве движителей. Назвать двигателем парус, или мельничное колесо, язык не поворачивается. Достаточно даже на деревянный корабль поставить пусть самый маломощный движок, и преимущество такому судну будет обеспечено.

Двигатели, как известно, бывают разных видов. Из того, что можно применить вот прямо сейчас, это пар. И здесь особо заморачиваться с материалами не надо. Источников тепла полно вокруг: и дерево, и уголь, и нефть. Которую, кстати, ещё найти бы не мешало. А это – не Америку открыть…

И снова – стоп! Отдельным пунктом записать категорический совет Екатерине: не продавать Аляску! Это же золото. Если аккуратно посылать надёжные экспедиции, то можно значительно выпотрошить Клондайк и прилегающие территории до того, как об этом станет известно. Хм… тогда уж и про Кимберли забывать не надо.

Возвращаясь к двигателям – в перспективе можно подумать и о внутреннем сгорании, и об электричестве. Последнее вообще-то уже активно изучается тем же Ломоносовым. Кстати, не на нём одном свет клином сошёлся. Ведь ещё где-то здесь Кулибин бродит. Да и не только он. И это отдельная тема, которую так же надо обдумать.

А вот с пенициллином я, похоже, погорячился. Хотя… грибок выделим, заморозить тоже не проблема… сушка опять же. Ладно, это в интересах Михайлы Василича, ему и флаг в руки. И ещё – не забыть просветить местных медиков о природе вирусов, бактерий и прочих паразитов. Пусть с пенициллином обломаемся, но профилактику и предупреждение никто не отменял.

За окном уже начало темнеть, а я сидел, уставившись в исписанные листки, постоянно дополняя пункты и изгрызая уже третье перо. Мысли перескакивали с одного на другое, и конца-края тому не было видно. Всё, хорош! Надо остановиться. А то в голове уже каша. И так накидал столько, что за всю жизнь не справиться.

Направляясь на ужин, я решил список чуть попридержать. И причина была не в каких-то скрытых мотивах, а в желании попозже вернуться к нему и посмотреть ещё раз на предмет дополнений и исправлений. В кремлёвских закоулках я уже начал ориентироваться вполне нормально, поэтому кухню нашёл довольно быстро. Но спокойно поесть не получилось. Неожиданно ворвался Гришка и заявил:

– Степан, вот ты где, а я тебя уже обыскался. Пойдём-пойдём, матушка ждёт. Лично распорядилась, что отныне при возможности ужинать будешь с нею. Остальная еда – как придётся, а вечером изволь присутствовать.

– Что-то много мне чести, – засомневался я. Как не льстило такое внимание государыни, но… сто тысяч «но». Лучше лишний раз не отсвечивать, дабы не нарваться на неприятности по незнанию, о чём откровенно и поведал Орлову.

– Да, не в тебе дело, – Гришка буквально вытащил меня из-за стола. – Вернее как раз в тебе. Екатерина решила лично просветить твоё мудрейшество на счёт тонкостей этикета. И заодно своё любопытство лишний раз удовлетворить. Ты бы не сопротивлялся лучше. А её не бойся – она у нас мирная, хоть и баба.

Ну да, такой «бабе» отказывать себе дороже. Хотя, я подозреваю, что причина такого срочного приглашения сегодня была несколько иная. Я же не скрывал, что собираюсь заняться списком. В общем, любопытство настолько читалось во взгляде императрицы, что я решил начать потихоньку раскрывать то, что пришло в голову. При этом честно признался, что систематизировать информацию ещё не закончил.

Начал с ракеты. И им понятно почти без дополнительных пояснений, и такая вещь, которая наверняка исполнима в нынешних условиях. Объяснял практически на пальцах, иллюстрируя подручными средствами. Первой, как ни странно суть ухватила Екатерина. Откинувшись в кресле, позабыв про блюда на столе, она уставилась в стену невидящим взглядом, явно что-то планируя и просчитывая. Гришка же, ухватив самую верхушку сути процесса, понял для себя одно – в его руки попадает такая сила, с которой на данный момент не сравнится ни одна армия. Однако решающее слово оставалось за Екатериной, которая, вынырнув из заоблачных далей, довольно жёстко прервала восторженную тираду фаворита:

– Ты, друг мой, погоди прожекты строить. Я и сама вижу ценность такого приобретения. Но вижу я и то, что затрат потребуется немалых. А денег в казне, сам знаешь, только-только на обратную дорогу наскрести.

Вот это меня поразило больше всего. Я всегда считал, что монархи априори не должны испытывать проблем с финансированием. А тут – нате-здрасьте! Оглядел явно приунывшего Орлова, задумчивую Екатерину.

– Я, конечно, не могу вытащить миллион из кармана, так как нет у меня такового, но в перспективе… есть такая речка в пока ещё российских землях. Называется Клондайк…

* * *
Спать в тот вечер удалось лечь далеко за полночь. Помимо бурного обсуждения, к которому опять были привлечены наличествовавшие в Москве Орловы, было принято решение, что с самого утра будет начато моё придворное воспитание. Чтобы на первых порах сгладить возможные ляпы, которые я мог допустить при выходе в свет, была сочинена легенда о том, что я являюсь не очень дальним, но всё же родственником Гришкиного семейства. При этом я провёл детство в глубинке, и (вот снова!) выказал значительную способность к наукам разным, более всего точным. А вот теперь вызван ко двору, где и пришёлся по нраву императрице.

Учитывая ярко выраженные разгульно-солдафонские манеры самих братьев, мои несуразности не вызовут особого удивления в высшем свете, но и на кандидатуру гувернёра при этом оставалась только Екатерина, так как посторонних, кроме Потёмкина, привлекать никто не планировал. Но тот, мало того, что сам валенок-валенком, так его ещё и нет. Не только в первопрестольной, но и, скорее всего, в России. Служебная командировка, так сказать. Хотя императрице, судя по всему, роль няньки была только в забаву.

А вот выходов в свет ожидалось множество. В связи с близким отъездом императорского двора в Питер, буквально с завтрашнего дня начиналась череда прощальных балов, которые должны были даваться не только в Кремле. Многие уважаемые семейства Москвы считали своим долгом и честью устроить празднество, на которое обязательно приглашалась Екатерина с приближёнными и свитой. А сегодняшний ужин в узком кругу, это не что иное, как затишье перед бурей. Короче – ой!

Ещё одним итогом вечера было то, что все Орловы, за исключением Гришки и уехавшего в Калужское воеводство Алехана, на следующее утро в срочном порядке отправлялись в северную столицу, не дожидаясь двора. Было решено исподволь, втихаря подбирать надёжных людей, которые будут реализовывать грандиозные планы, не будучи при этом посвящены ни в окончательную суть дела, ни в то, откуда пришли революционные идеи. А те, в свою очередь, должны сформировать команды рядовых исполнителей, на плечи которых ляжет черновая работа.

В тот же вечер была экстренно призвана пред светлейшие очи верхушка недавно созданного университета, которой был дан чёткий наказ: «Отобрать из числа студиозусов наиболее отличившихся прилежанием к наукам естественным и представить списком на высочайшую апробацию, для дальнейшего блага отечества». Сорванные в поздноту учёные мужи недоумённо хмурили брови, но ослушаться не смели. Расходясь, втихаря обсуждая сумасбродство власти. Екатерина, которой тут же донесли о недовольном бурчании, только рукой махнула: «Старые пни. Толку от них почти никакого. Всё равно весь цвет науки в большинстве своём в столице представлен. Пусть брюзжат, лишь бы дело делали».

С самого утра на Москву навалилась душная жара. Где-то за предместьями вновь басовито урчали дальние раскаты, но над самим городом не было ни единого облачка. Ни одно дуновение не тревожило тяжело поникшую изумрудную зелень. Но всё равно мелкая пыль умудрялась невидимой взвесью держаться в воздухе, заставляя чихать и отплёвываться. Я нашёл спасение, удрав ото всех и окунувшись в кристальную воду Москвы-реки, ещё холоднючую ввиду раннего лета. Выбравшись из воды, растянулся на берегу, согреваясь на раскалённых, несмотря на утро, камнях. Теоретически, начиная с сегодняшнего вечера можно ожидать возвращения Машки. Эх, и не позвонишь, не узнаешь: как оно всё прошло? До обычной-то связи ой как далеко, а уж до сотовой и подавно.

И тут я осознал, что за всё время, что прошло с того злополучного дня, ни разу не испытал ностальгии по многочисленным гаджетам, без которых жизнь в моём времени была просто немыслима. Телефония, телевидение, вычислительная техника во всех её многообразных проявлениях – всё это так и осталось там, в будущем, совершенно не нужное здесь, и не вызывающее потребности даже у меня. Хотя… со связью делать что-то надо. До первого «занятия» с Екатериной оставалось ещё около часа, поэтому я принялся фантазировать о способах создания здесь более-менее разветвлённой сети информационных коммуникаций.

По всему выходило, что самых доступных способов два. Приоритетно – проводной телеграф. Здесь осталось только уточнить о возможностях получения в достаточном количестве провода-носителя сигнала. А потери с расстоянием можно компенсировать релейными ретрансляторами. В том, что сумею с помощью местных изготовить последние, я не сомневался. Второй способ – тот же телеграф, но беспроводной. Из названия же видно, что провод не нужен. Зато, нужно кое-что другое – колебательный контур, как минимум. Если катушка индуктивности проблемы не представляла – на неё-то меди найдётся наверняка, то с конденсатором, тем более переменным по ёмкости придётся заморочиться. И опять же из-за материала. Алюминиевая фольга мне не светит. Придётся экспериментировать с другими металлами. Например, с золотом и серебром. Да, дорого. Но если выгорит клондайкский проект, то уж на радиодетали можно будет урвать кусочек. А уж получение фольги здесь должно быть известно. Вон купола, хоть и не все, как сверкают. Стопроцентно сусальным золотом покрыты. То есть, теоретически, высокочастотный сигнал мы получим. Усилить бы его… а потом и модулировать-демодулировать до полной кондиции… ладно – это перспектива. Возможно, нереализуемая в нынешних условиях. Всё, хорош мечтать. Императрица ждёт.

Екатерина подошла к процессу моего просвещения со всей ответственностью. Первым делом она поинтересовалась о том, что именно мне самому хотелось бы узнать. Поскольку я сам уже обдумывал этот момент, то попросил её дать мне полное представление об иерархии дворянства и прочих сословий, включая церковь. Всевозможные ляпы, которые я могу допустить, скорее всего, начнутся именно с незнания взаимоотношений между ними. Коротко кивнув, она на миг задумалась, потом взяла перо и начала быстро вычерчивать первую схему. По тому, как она обращается с письменными принадлежностями, было видно, что работает она много и подолгу.

Через несколько минут протянула мне лист.

– Вот. Смотри сам. Что непонятно будет, спрашивай, проясню.

Я принялся изучать дерево власти. Екатерина наблюдала за мной. Всё было относительно понятно, о чём я и заявил ей, предполагая, что сейчас начну задавать вопросы. Например, чем отличается просто граф от графа империи. Не тут-то было. Императрица решительным жестом придвинула ко мне стопку чистой бумаги. Переставила поближе чернила.

– А теперь твоя очередь.

– В каком смысле? – удивился я.

– Степан, не строй юродивого на паперти. Неужели ты думаешь, что у нас интереса никакого нет в том, что будет далее с судьбами российскими, да и вообще? Науки точные крайне полезны, но и государственное развитие не на последнем месте стоит. Не так ли? Вот хотя бы такую же схемку, но со своей колокольни изобразить сможешь?

– Нет, – я покачал головой, и, упреждая возмущение государыни, добавил: – Точнее могу, но… Екатерина Алексеевна, вы уверены, что вам так необходимо это знать?

– Дурак ты, Степан! Попробуй, представь себя на моём месте, – в тоне Екатерины смешалась просьба и раздражение. – Что бы ты стал делать, если в руки попался бы такой богатейший источник?

– Сложно, ваше величество. Представить сложно. Но мотив… то есть причины понятны. Хорошо, я постараюсь, – надо соглашаться, несмотря на то, что многие моменты ей будет услышать неприятно. Но, в конце концов, не я же брал штурмом Зимний дворец в 1917 году. – Начну я, пожалуй, с середины…

Сумбурно получилось. Долго и длинно. Что-то Екатерина пропускала мимо ушей, к чему-то сразу цеплялась, засыпая меня кучей дополнительных вопросов. Некоторые моменты даже конспектировала на скорую руку. И кто кого, спрашивается, просвещать здесь собирался?

Начал я с периода, о котором мог говорить более-менее уверенно. Начало ХХ века. 1905 год. Русско-Японская война. Первая мировая. Революции: февральская и октябрьская. Вторая мировая. Дальнейшее становление и развал СССР. Ленин-Сталин-Хрущёв-Брежнев-Горбачёв-Ельцин-Путин.

В более ранней истории помогла литература. Да, точных дат и имён я не помню, но, как оказалось, много о чём смог рассказать. Гоголь, Пушкин, Достоевский… да что там перечислять классиков. Их и так все знают. Кстати, «Капитанская дочка». Предупредил Екатерину, о Пугачёве, который будет себя выдавать за Петра III. Екатерина в сердцах что-то выдала по-немецки. Потом пояснила: «Муженёк мой непутёвый, наверное, и из гроба будет мне козни строить до конца дней моих».

Сильнее всего императрицу заинтересовал вопрос географии. Стоило мне упомянуть, что Россия совсем недавно вновь воссоединилась с Крымом, как она зацепилась за слово «вновь». Немедленно была доставлена не совсем привычная для меня, но вполне узнаваемая карта. Следующий час был потрачен на прорисовку границ России двадцать первого века, потом СССР, куда я, поколебавшись, включил и Финляндию, уточнив, что эта территория была нашей недолго. Я, естественно, не супер-пупер географ, поэтому честно сказал, что могу где-то ошибаться, особенно с приближением к дальневосточным краям.

Наконец Екатерина сама остановила меня.

– Хватит на сегодня. И вот что… прошу тебя, друг мой, отныне никому, кроме меня тайн сих не открывать. Признаюсь честно, у меня даже желание возникло, было, чтобы уничтожить тебя втайне, – заметив мою реакцию, она поправилась. – Не переживай. Если б утвердилась в том, тебе бы это неведомо было. Что же до знаний твоих. Опасны они. Более опасны, чем любая польза от них же. Но и предупреждения исторические ценны. Благодарность моя тебе, Степан. Сейчас же ступай. Выезд у нас вечером. Готовься.

* * *
Дорога длинная, дорога дальняя. Пыльной петлёй обвивает душные поля, пока ещё покрытые свежей зеленью злаков. Ныряет в обманчивую прохладу прозрачных берёзовых перелесков, чтобы вынырнуть в духмяное разнотравье, бушующее летним пёстрым ковром под оглушающий стрёкот кузнечиков. А потом вдруг коварно пропадает в тяжёлом таинственном ельнике, где тело путника охватывает озноб то ли от лесной прохлады, то ли от тревожного полумрака, пропитанного болотно-грибной сыростью, глаза на миг слепнут, а уши настороженно ищут отзвуки волчьего воя напополам с лешачьим хохотом.

Дорога… российская дорога. Проклинаемая и воспеваемая. Воспеваемая народной протяжной песней и классиком, сурово морщащим лоб, подбирая единственно верные слова или те самые оттенки палитры. Пыльная, взвивающая удушливые облака из-под копыт и колёс, и грязная, чавкающая раскисшей глиной под сапогами и поливаемая непрекращающейся осенней моросью. Заснеженная, теряющаяся в розовеющем морозном закате на фоне голых сучьев чернеющего вдали леса. Зовущая странника поскорее добраться до теплящихся в бескрайней заснеженной степи окошек и отогреться у жаркого огня, сонно прищурившись на языки пламени и в пол-уха слушая гостеприимную болтовню хлебосольных хозяев, а после чего заснуть на лежанке, под боком раскалённой печки и под посвист разгулявшейся вьюги. Но она же и весенняя, пробирающаяся первыми проталинами меж грязных, сдавленных проснувшимся солнцем сугробов, под журчание первых робких ручьёв и тиньканье синиц.

Дорога, которая так манит заглянуть за горизонт широкую русскую душу, и о которой с содроганием вспоминают иностранцы, впервые попавшие в российскую глубинку.

К двадцати трём своим годам Генрих Тауффенбах успел уже основательно привыкнуть к русской дороге, и даже почувствовать определённую симпатию к этому «дикому тракту», как называли это явление его коллеги. В среднем один раз в месяц ему приходилось проезжать по ней, сначала в рядовом составе конвоя, сопровождающего дипломатическую почту, а в последний год и в качестве шеф-фельдъегеря. Прославленная немецкая педантичность отводила положенное время на путь от русской столицы до прусской, с небольшими рамками на непредвиденные обстоятельства. Но это – при учёте того, что в посланиях или посылках не содержится срочных донесений. В этот раз таковых не было. Да и вообще, судя по всему, ничего интересного запечатанный конверт, который вёз лично Генрих, не содержал. Тауффенбах уже научился определять важность посланий по толщине конверта. Слишком пухлый означал разгар интриги, или же активные военные действия. Такой как сейчас – отсутствие новостей и, скорее всего, обычные сплетни. Если же конвертов было несколько, и один из них содержал не более трёх-четырёх листов, то жди взрыва, особенно, если эти конверты везлись в Россию.

А с другой стороны – ничего интересного на Руси действительно не происходило. Подробности коронации Екатерины были уже обглоданы до последней косточки и разложены по полочкам. Всколыхнувший было русский двор, и не только его, слух о готовящейся свадьбе императрицы с Григорием Орловым тоже сошёл на нет, оказавшись не более чем именно слухом. Внешнеполитический Олимп так же не предвещал грозовой погоды, колеблясь от «ясно» до «малооблачно». Да и летняя дорога радовала путников отсутствием досадных задержек из-за непогоды и прочих малоприятных мелочей.

Конечно, можно было пришпорить лошадей, и прибыть в Потсдам раньше намеченного срока, довольствуясь в итоге всего лишь похвалой вышестоящего начальства. Но Тауффенбах за годы общения с русскими, вероятно, заразился от них российским раздолбайством, поэтому предпочитал не спешить, наслаждаясь поездкой, сквозь полуприщуренные глаза наблюдая за подчинёнными сонным взглядом. Вот начнётся цивилизованная Европа, можно будет и ускориться. Некоторое сожаление, особенно в жаркие полдни, вызывала только невозможность почувствовать в руке прохладную тяжесть кружки, до краёв, с ароматной пенной шапкой, наполненной шипящим янтарным пивом. Но, ничего, всё это впереди. Как и отдых, встречи с друзьями, и юные фройляйн, с восторженным упоением слушающие рассказы смелого рыцаря, вернувшегося из дикой сибирской тайги.

И уж конечно, он никак не мог предполагать, что вернуться в Россию доведётся гораздо раньше предполагаемого срока. И что размеренной немецкой педантичности предстоит сдать свои незыблемые устои под напором неожиданных обстоятельств.

На конечной точке всё доставленное сортировалось, описывалось и пересылалось по конечным адресатам. Что-то оседало в канцеляриях, что-то отправлялось конкретным получателям, а на основании третьих посылок составлялись отчёты, которые двигались своими путями. Некоторые из них попадали на стол к самому Фридриху.

Так случилось и в этот раз. Скудные компиляции, поначалу бегло просмотренные грозным королём, чем-то привлекли его внимание. Разложив на столе бумаги, он принялся сопоставлять данные из нескольких отчётов. Через час Фридрих потребовал доставить первоисточники. А уже на следующее утро Генрих в сопровождении сильно сокращённого конвоя во весь опор скакал обратно в Россию, везя страшный тонкий конверт. Правда, на этот раз документ содержал не объявление войны, а наспех состряпанную инструкцию, всю суть которой можно было выразить одним единственным словом: «наблюдать!».

Глава 8
Душно, скученно и объелся. Вот. Тремя словами можно выразить моё впечатление о первом балу, на котором мне довелось присутствовать. Ещё по дороге было решено, что я буду держаться Екатерины и не отсвечивать, чтобы не культивировать почву для возможных проколов. А то, что внезапно рядом с императрицей появился незнакомый молодой человек – плевать! Пусть шушукаются. Тем более, что Орлов-то – вот он, рядом.

А шептаться действительно начали прямо с первых секунд нашего прибытия. Ехал-то я в императорской карете. Как только мы вылезли из неё, нас встретил приятный старикан, который, расшаркиваясь, запел соловьём о несказанной радости от чести лицезреть в своём скромном жилище… ну, и так далее по протоколу. Екатерина с милой улыбкой поблагодарила старичка, потом об руку с Гришкой направилась к парадному входу. Я, как приклеенный, топал на шаг позади. Поначалу чуть слышное за спиной «шу-шу-шу» постепенно набирало громкость, и всё более отчётливо звучало на разные голоса: «Кто таков?».

За полсотни неспешных шагов до колоннады широкого крыльца, я даже успел выслушать даже несколько версий. Вплоть до того, что я – сын Марии Терезии, инкогнито прибывший в Россию, чтобы лишний раз досадить Пруссии. Екатерина и Григорий, которым так же наверняка был слышен этот вздор, даже ни разу с шага не сбились. Похоже, что данная ситуация их весьма забавляла. А вот меня всё происходящее начало откровенно подбешивать. Последней каплей стало чьё-то: «Тьфу, сопляк! Выскочка! Так и норовят императрице в доверие втереться. Ужо б я ему на конюшне всыпал лично!», – тихо, но отчётливо прозвучавшее за спиной.

Я, уже успевший подняться на три ступеньки, резко остановился, и оглянулся на голос. Как оказалось, за нами собралась приличная толпа человек в сорок. Распознать хама в ней не представлялось возможным. Однако видя мою реакцию, недобро сощуренные глаза и сжатые кулаки, все эти расфуфыренные болваны тут же замерли на месте. Секунда, другая противостояния. И неожиданный поклон мне, цепной реакцией прокатившийся по встречающим. А скорее всего, и не мне. Екатерина, уловившая спиной внезапную тишину, тоже остановилась и повернулась. И теперь запросто дёргала меня за рукав, как одноклассница, которой приспичило списать алгебру.

– Ах, Степан! Право, не стоит обращать внимание на сплетни! – театральным шёпотом доложила она мне во всеуслышание. – Вот освоишься при дворе, и через годик-другой поймёшь, насколько это забавно. Пойдём же.

Вот ведь интриганка! Одной фразой дала понять присутствующим, что я здесь надолго, уже приближен к монаршей особе, и что она прекрасно слышала всё, что высказано у нас за спиной.

– Ну, всё, Стёпка, – прошептал мне Гришка, как только мы вошли в дом. – Жди штурма. Теперь тебе только и успевай отбиваться. Но это ничего, если что, я перед Машкой прикрою.

О чём это он? Орлов потешно сморщился, когда острый локоток Екатерины коротко саданул ему по рёбрам. Всё же непривычно как. Ну не мог я представить себе, что монаршие особы так запросто ведут себя. По-простецки, что ли. Совсем по-другому всё представлялось. Навязчивое внимание присутствующих после этого эпизода заметно ослабло, хоть и продолжало чувствоваться на протяжении всего вечера.

А дальше был ужин. Кормили на самом деле классно. За то время, что мне довелось пробыть здесь, я так и не попробовал чего-то необычного. Даже в Кремле еда не блистала изысканностью. А вот здесь, по случаю большого приёма, хозяева, а вернее их повара, явно расстарались. Я, правда, ел только то, что было мне лично знакомо. Потому, что попробовать – как там, у классика: головы щучьи верчёные и почки заячьи кручёные, не мечтал за свою жизнь ну ни разу.

И, да! За свои манеры зря волновался. Хоть руками никто по тарелкам и не лазил, особых церемоний тоже не наблюдалось. Народ вёл себя довольно непринуждённо. Когда минула какая-то незаметная минута «Х», вообще закончился официоз, и все разбились на «клубы по интересам». Григорий быстренько свинтил куда-то, тут же затерявшись в толпе, временами выныривая их неё, всё больше хмелея, и пересказывая свежие новости. А Екатерина, следуя намеченной тактике не выпускать мою тушку из виду, потащила меня в соседний зал, где музыка почти не слышалась, и уселась играть в карты в компании подобревшей от обильного возлияния и возъедания знати.

При этом возобновилась игра в придворную интригу. Время от времени, императрица наклонялась ко мне, сидящему по правую руку от неё, и задавала какой-нибудь пустяковый вопрос, или что-то поясняла. Причём, делалось это настолько тихо, что даже мне приходилось напрягать слух, чтобы разобрать её слова. В глазах остальных же читалось настолько явное жгучее любопытство, что я еле сдерживался, чтобы не прыснуть со смеху. Явно, стратегия такого её поведения была заранее разработана и теперь успешно претворялась в жизнь. Меня только напрягало то, что я понятия не имел о конечной цели этой игры. Могли и предупредить, подыграл бы.

Через какое-то время, Екатерина в очередной раз наклонилась ко мне:

– Началось. Даже ранее, чем я ожидала. Прав был Григорий.

– Что началось? – так же еле слышно переспросил я.

– А вон, у входа, смотри…

Я поднял глаза, благо, сидели мы лицом к широкой двухстворчатой двери. Едва переступив порог, о чём-то общались три девчонки. Совсем молодые, однозначно моложе Машки. На нас они вообще не обращали никакого внимания. Больше никого там не было.

– И что? – снова попросил я уточнения.

– А то! – назидательно прошептала императрица. – Ты думаешь, они раньше бы сунулись сюда, где старичьё игрой себя развлекает? Так что по твою душу, мил друг. Прицениваются.

– Хгм! – от неожиданности я подавился на вдохе, едва удерживая кашель. Они что там, озверели, что ли? Они ж просто малолетки. Вот ещё не хватало! О чём, собственно, и поведал Екатерине, правда, в более мягкой форме.

– И снова повторю – не обращай внимания. Так надо. Статус твой неизвестен никому. А таинственность заставит интересоваться. Мы же потихоньку будем выдавать информацию, сказку про тебя. Поэтому, когда ты будешь официально представлен свету, все уже привыкнут и вопросов излишних не будет. Что ж до девиц… какие они мелкие? Глянь, кобылицы вымахали. Тронь, заржут. В самый раз мужей подыскивать. Ты, случаем, не интересуешься? – закончила она с толикой ехидцы.

Вон оно как! Мелкие девицы по нынешним меркам уже кобылицы. Н-да. Я ещё раз, более внимательно взглянул на девчонок, которые продолжали имитировать светскую беседу, временами посматривая украдкой в нашу сторону. Не, не моё. Ну просто куклы какие-то. Манерные, жеманные, наверняка ещё и с пустышками под пышными причёсками. Нет, я понимаю, что светские львицы восемнадцатого и двадцать первого века просто обязаны как-то отличаться, но, честное слово, и раньше никогда не испытывал восторга от гламурных кисо – моих современниц.

Пристально наблюдавшая за мной императрица заметила, как я мимолётно поморщился, и вновь наклонилась к уху. Кстати, все остальные партнёры ни на миг не высказали своего неудовольствия от внезапно прерванной партии. Вот что значит играть с царствующей особой.

– Что-то не замечаю восторга. Или девы сии недостойны пера живописца? А… ясно. Рыцарь наш отдал сердце своё той единственной, прибытие которой ожидает каждую минуту.

Вот, зараза! Снова прикалывается. И опять что ли на Машку намекает? Да ни разу не рассматривал я её в таком качестве. Слишком хорошо она играла роль мальчишки, и я, наверное, не успел ещё привыкнуть к тому, что моего друга Мишки никогда не существовало. А была просто очень умело притворяющаяся пацаном девчонка. Хотя… похоже, что пока она единственная в этом времени из встретившихся мне, с кем действительно могло бы что-то получиться. Перед глазами пронеслись наши приключения. Ночёвки в лесу, побег от Юраса, моя болезнь, разговоры о будущем. И улыбка у неё такая простецкая, без второго плана. Взгляд с искрящейся хитринкой из-под непослушной чёлки…

Интересно, а что она сама бы сказала на этот счёт, внучка Петра Первого? Вот остались мы наедине, и я б спросил… Что спросил-то? Ясно представились Машкины глаза, удивлённо распахивающиеся в ответ на мой вопрос. Блин, и ещё раз, блин! Я почувствовал, как уши загорелись, наливаясь краской. Екатерина, по-прежнему не сводящая с меня внимательного взгляда, верно оценив моё состояние, довольно усмехнулась и вернулась к игре.

Через несколько минут откуда-то в очередной раз внезапно материализовался Гришка. Уже порядочно под хмельком, но уверенно держащийся на ногах. Он бесцеремонно вытащил меня из кресла и повёл куда-то на улицу, всем своим видом показывая, что меня ждёт что-то невероятное. И это было действительно «что-то».

На конюшне, куда привёл меня Орлов, в отдельном стойле стоял красавец конь, иссиня-чёрной вороной масти, без единого белого пятнышка. Похрустывая зерном из кормушки, он насторожённо косился на нас, больше, правда, не проявляя признаков беспокойства. Даже мне, очень далеко не знатоку, было понятно, что этот экземпляр – нечто выдающееся. Уж не знаю, кто из братьев, или их потомков займётся разведением рысаков, получив в итоге знаменитую Орловскую породу, но фамильная страсть к этим красавцам была прямо-таки капсом написана на довольной физиономии Григория.

– Ну, как тебе моё приобретение? – спросил он, позволив мне вдоволь налюбоваться конём.

– Здорово! – без сомнения восхитился я. Ни разу таких красавцев не видел.

– А то! Давно его выторговывал. Только сегодня уговорил скрягу, – Гришка почему-то потёр костяшки пальцев на правой руке, помолчал, после чего ошарашил меня неожиданным предложением: – Не хочешь прокатиться? Сейчас же оседлаем.

Не-не-не. Я с опаской взглянул не жеребца. Теперь он смотрелся уже не так привлекательно. Учитывая, что в первый и последний раз я катался на лошади в пятилетнем возрасте в городском парке, под присмотром родителей и инструктора… спасибо, но как-нибудь в другой раз.

– Не, Гриш. Я не умею верхом ездить.

– Не умеешь? – поразился он. – Как так?!

– А вот так. Лошади у нас скорее для развлечения. Для дела их почти и не используют. И хлопотно, и не выгодно, и неэффективно. Ну, ещё на соревнованиях, пожалуй. Скачки там, барьеры. И цирк. Всё.

– Во как… – Орлов задумался. – Ладно. Я тебя обучу. Сам. Вот прямо сейчас.

– Гриш, давай завтра, а? – я всеми силами постарался оттянуть изрядно пугающий момент. – Поздно уже, темнеет. Да и мне подготовиться надо, настроиться там…

– Струсил, – вопросительных интонаций в его голосе не присутствовало.

– А хоть и струсил, – не стал я отнекиваться. – Всё же не на клячу крестьянскую сесть. А этому зверюге великолепному такой седок как я только в обиду. Сбросит, и как зовут не спросит.

Лесть сделала своё дело. Орлов довольно осклабился и развернул меня к выходу.

– Ладно, уговорил. Но завтра с утра как штык чтоб готов был.

Я согласно покивал, а сам лихорадочно перебирал варианты, как бы отказаться от этой затеи, и при этом не обидеть безбашенного фаворита. Знаю я его. Не понятно, что ли, как он «сторговал» коня? Мне он морду бить вряд ли будет, но тем не менее…

Ночью спалось просто ужасно. Переедание на званом ужине, подкреплённое пугающей перспективой уроков верховой езды прогоняли сон на дальних подступах к кровати. А стоило обмануть бессонницу и задремать после девятьсот девяносто десятой овцы, как отара проскакавших ранее бяшек, превращалось в табун вороных коней с горящими глазами и длинными хищными клыками. Духота, скорее надуманная мной же самим не прогонялась распахнутым окном. Зато комарьё, обрадованное таким явственным приглашением, завело шотландские национальные мотивы многоголосым хором, успевая между партиями пристроиться на халявное угощение.

Если бы не глубокое заполуночье, я точно сорвался бы с места и окунулся в реку, а потом развалился на холодных камнях, как утром. Ха, придумал! Знаю, как отвлечь Гришку от его идеи! Как только спасительная мысль добралась до измученного сознания, как все комары, духота и бессонница бесславно отступили с завоёванных позиций. И я заснул, когда непроглядная чернота неба начала сереть, возвещая скорое наступление утра.

Проснуться удалось раньше Гришкиного появления, что удивительно, учитывая его шебутной характер. Мог бы и с ранья припереться и потащить меня на конюшню. Несмотря на тяжёлую ночь, в голове было ясно, а тело не требовало продолжения отдыха. Ну и прекрасно! Есть время подготовиться. Усевшись за письменный стол, я, не теряя времени, придвинул бумагу и чернила и принялся за работу.

Время летело незаметно. Я сам увлёкся так, что оторвался лишь когда солнечный зайчик вплотную подобрался к исчерченному листу. А Орлова всё ещё не видно. Ан нет, зато слышно. Звучный Гришкин голос раздавался по коридору, явно приближаясь. Прямо за моей дверью фаворит остановился, отдавая невидимому собеседнику последние распоряжения. Через несколько мгновений дверь распахнулась. Я уткнулся в схемы, имитируя бурную деятельность.

– Готов? – с порога, вместо «здрасьте», крикнул он. – Тогда пойдём! Эй, Степа-ан…

– А, это ты, Гриш, – я поднял голову и задумчиво посмотрел мимо него в стену. – Ага… сейчас, только схему закончу. А то забуду чего-нибудь, потом не получится.

– Схему? Какую схему? Что не получится? – расчет оказался верным. Импульсивность Григория сыграла на руку.

– Да вот, – я протянул ему первый листок. Тот уставился в непонятные прямоугольники, чёрточки, стрелочки и завитушки.

– Что это за хреновина?

– У-у-у! – протянул я. – Такая хреновина, что если её собрать, в тыщщу раз забавнее твоего воронка окажется.

– Врёшь! – Гришкины глаза подозрительно сощурились.

– Гадом буду! – не сдавал я позиций.

– И для чего оно надо?

– Долго объяснять. Проще собрать и показать на деле. Смастерить-то это пустяки одни, если подобрать все материалы.

– Материалы? Какие? – всё, дружище, ты попался! Я украдкой облегчённо выдохнул. Протянул ему вторую заготовку.

– Вот список…

Орлов буквально выхватил у меня листок и занялся изучением. Пару раз удивлённо хмыкнул, видимо прочитав некоторые пункты, потом перевёл взгляд на меня.

– Компас-то зачем?

– Надо, – безапелляционно отрезал я.

– Хм… ну, смотри, брат, не обмани! – подозрительность Гришки только усилилась. Собственно, оно и было с чего. Очень уж мне не хотелось приступать к занятиям. По крайней мере, не под его руководством. – Ладно, поехали!

Та-дам! Первый раунд выигран. А во втором я и не сомневался, только бы нашлось всё необходимое. Заскочив по пути на кухню, и схватив первое, что попалось из готового, я вышел к ожидающему меня Орлову. Расторопные мужики уже загружали что-то в повозку. Наверное, из моего списка. Но видимо в Кремле не нашлось всего, что нужно, поэтому мы поехали куда-то в московские проулки.

Ехали, правда, недолго. Что за заведение мы удостоили своим посещением, понятия не имею, но Григория здесь явно знали. Пока он договаривался о чём-то с весьма дородным важным дядькой, я наблюдал за разгрузкой. Толстяк, получивший порцию ценных указаний, поспешил, в меру своей комплекции, их выполнить. Наконец, после четверти часа суеты, всё необходимое было готово. Я посоветовал Орлову очистить помещение от всех лишних, что он бесцеремонно и сделал. Остался только тот мужик, который беседовал с Григорием, и, судя по всему, являлся местным начальником.

Я приступил к работе. Больше всего сомнение вызывал гальванический элемент, вернее его мощность. С другой стороны, особых нагрузок не предвиделось. Короче, медь и серебро должны обеспечить достаточное P=U*I. В общем, пришлось повозиться. Гораздо дольше, чем я планировал. И проволока не изолирована, и сердечник не совсем такой, как хотелось. Но – справился. Григорий, знающий, что что-нибудь необычное, да получится, не мешал, заодно пресекая и попытки дядьки вмешаться в творческий процесс. Но наблюдал внимательно.

– Готово! – наконец удовлетворённо констатировал я. – Можно пробовать. Вот тебе два конца провода – соединяй.

Всё же батарея вышла знатная! Как только Орлов замкнул цепь, «север» компаса мгновенно крутанулся на девяносто градусов, и, мелко дрожа, уставился на импровизированную катушку индуктивности.

– Отпускай! – скомандовал я.

Гришка разомкнул цепь. Компас, помедлив самую малость, вновь уставился нордом в положенном направлении. Несколько раз повторив опыт, Гришка посмотрел на меня.

– Чудно, да. Ну и что? Какой в этом смысл?

– Смысл есть. Что такое шифр знаешь?

– Конечно.

– Так вот, – я взял его за руку и повёл на улицу, подальше от излишних ушей, – если каждую букву закодировать последовательностью длинных и коротких промежутков, то можно целые слова так передавать. К тому же, этот аппарат только примерно демонстрирует подобный способ. Всё можно делать гораздо быстрее.

– А зачем передавать-то? Просто сказать нельзя что ли?

– Гриш, не тупи! Ну что ты как маленький? – его непонятливость начала раздражать. Ты из Москвы в Петербург тоже просто сказать сможешь? Причём почти мгновенно. Понимаю, что для этого нужны немыслимые по вашим меркам ресурсы, но… хоть в пределах одного города, это же моментальная связь!

Наконец-то до него дошло.

– Ё… … …!!! – истинно по-русски высказался он. – Возвращаемся немедленно!

Обратно мы неслись на сумасшедшей скорости, распугивая собак и прохожих, а Гришка знай себе подгонял возницу. Хотя я не видел причин для такой поспешности. Но Орлов был неуправляем – новая игрушка полностью захватила его.

Екатерина, оторванная от своих дел, выслушала доклад Григория и приняла неожиданное решение:

– Всё ясно. Немедля стоит возвращаться в Петербург. Пусть со Степаном светлые умы займутся, а то мы так и будем верхушки хватать. Сегодня-завтрева на сборы, и трогаемся. Всё одно вскоре собирались.

Как только мы вышли от императрицы, Орлов, успевший переварить новое, задумчиво поглядел на меня.

– Ну, ладно. Нам, чай, сундуки не складывать. Так что, пойдём-ка, друг Стёпка. Кони тебя уже заждались. Я своё слово сдержу.

Ой, мамочка моя! Забери меня отсюда!

Это что-то невероятное! Эмоции захлёстывали. Сначала – страх. До слабости в ногах и дрожи в коленках. Страх медленно, ползуче сменился уверенностью, сквозь которую начали пробиваться первые ростки радости, постепенно выросшие в восторг. У меня получилось! К концу дня я, что только галоп не рискнул освоить, но уверенная рысь удавалась с поворотами, экстренным торможением, даже с небольшими препятствиями. И вопреки опасениям, я ничего себе не натёр, как это обычно, судя по отзывам, бывает у начинающих наездников. Вот только появилась тупая ноющая боль в пояснице, но я, поглощенный новыми ощущениями, просто не обращал на неё внимания.

Григорий, предоставивший мне для обучения свежеприобретённого коня-красавца, уже и сам вымотался, но не останавливал тренировку, явно читая написанное на моём лице огромными буквами единственное слово: «Ещё!!!». Под конец мы проскакали через Большой каменный мост, через который я впервые попал в Кремль той самой ночью. Заложив круг в несколько кварталов, вернулись назад. Орлов был явно доволен моими, а соответственно и своими успехами.

– Понравилось? – спросил он, едва мы спешились.

– Ещё бы! Просто высший класс!

Гришка наморщил лоб, а я подумал, что такое словосочетание для него оказалось незнакомым. Зря. Задумался он совсем про другое, так как неожиданно он заявил:

– Ну, раз понравилось, то забирай коня. Дарю!

– Как так? – я опешил от неожиданности. – Ты ж за ним столько охотился. Да и стоит, небось, денег кучу!

– А, ерунда! – беззаботно отмахнулся он. – Для меня процесс охоты был гораздо интереснее. И потом… есть у коняки небольшой изъян.

– Какой же? – насторожился я. Понятно, что дарёному коню, как говорится, в зубы не смотрят, но мучайся потом с таким подарком.

– Не боись! Тот изъян тебе в самый раз будет. Дюже спокойный. Смотри – ни ты, ни я ему знакомцами раньше не были, ан с первого раза он нас к себе подпустил. Не, мне такой ни к чему, я гордых люблю. Так что владей. Считай, что мой тебе подарок за те чудеса, что ты здесь сотворяешь.

– Ну, спасибо тебе, Гриш! – искренне поблагодарил я. – Вот честное слово, не ожидал. Царский подарок! – я потрепал свою неожиданную собственность по чёлке, почесал за ушами. Коняка благодарно склонил голову и жарко дохнул мне в ухо. – А мы с ним и не знакомы до сих пор. Зовут-то его как?

– А как назовёшь, так и будет, – в очередной раз удивил меня Орлов. – Ты ж теперь хозяин, вот и придумывай.

Как же назвать тебя, зверюга? Я обошёл коня. Тот следил за мной, наклонив голову и кося глазом. Ты, брат, чёрный. Привязаться к цвету, что ли? Не… банальный Воронок и нечто подобное явно не для тебя. Может быть – Блэк? Ещё хуже. Тогда уж лучше Черныш… Конь, как будто понимая, что сейчас решается вопрос о его имени, терпеливо ждал. Да, Черныш, будет, пожалуй, самое…

Внезапно широкий солнечный луч, вынырнувший из-за далёкой тучи, как нарочно, своей формой напоминающей конскую морду, ярким снопом буквально вызолотил конский круп. Точно! Будешь золотым конём. Зовись-ка ты Аурум!

Последние фразы я произнёс вслух, поэтому Григорий тут же отреагировал:

– С какого перепуга золотой-то?

– А ты глянь, – я показал пальцем с того ракурса, где стоял. Орлов подошёл и встал рядом.

– И то! – согласился он, оценив зверюгу, который вообще замер, казалось, понимая, о чём идёт речь, и красуясь перед нами. – Ладно, пойдём. Хватит ужо на сегодня.

Мы направились ужинать, а я шёл, потирая ноющую поясницу, радовался тому, что мне не придётся самостоятельно рассёдлывать коня – благо есть специально обученные люди, и до конца не верил своему счастью от такого внезапного приобретения. Ну, ничего, завтра ещё день, и я проведу его вместе с Аурумом. Да и в дорогу обязательно отправлюсь верхом.

Вот бы ещё Машке похвастаться! Кстати, а успеет ли она вернуться к отъезду в Питер? А если не успеет – догонят они нас, или нет? Вдруг её оставят в Москве… спросить что ли? Я покосился на Орлова. Нет, не буду спрашивать. Они и так с Екатериной взяли моду подшучивать по этому поводу. Опять нарываться на рассуждения типа «влюбился-не влюбился» не очень-то и хочется. А и на самом деле, может действительно влюбился? Хм… Вот завтра как познакомлюсь с парочкой фрейлин! Вот интересно: насколько далеко можно зайти в этом времени в данном вопросе? Чтоб без последствий, естественно. Вот об этом, пожалуй, можно и проконсультироваться с Гришкой.

Стоило рухнуть в кровать, как спина прошла почти мгновенно. Зато заболели превратившиеся в камень мышцы икр, а бёдра вообще начали неметь, как будто в них с полчаса не поступала кровь. Но усталость переборола неприятные ощущения. А может, и молодость организма помогла справиться. Уже засыпая, я порадовался, что начал учиться верховой езде сейчас, а не в пожилом возрасте… лет в тридцать пять, например.

Утром ног не чувствовалось вовсе, пока не попробовал встать. Но как только попробовал, желание бежать на выезд как-то резко поубавилось. Да и серая хмарь за окном, заполнившая мир мелкой водяной взвесью, как-то не располагала к прогулкам. Как к пешим, так и к конным. «Подожду до обеда», – решил я, после чего отправился на поиски съестного. Ну, «отправился», это очень громко сказано. Пожалуй, заковылял. Судя по той раскоряке, которую я собой представлял, наполеоновский план по завоеванию фрейлин на сегодня явно обламывался.

Первым мне попался навстречу неожиданный знакомец. А именно, тот полный дядька, который присутствовал при моей вчерашней попытке отмазаться от близкого знакомства с Аурумом. Как же его зовут? А, Макар, кажется. Оказалось, что он искал именно меня. Хм, учитывая, что сюда не так просто пробраться, можно предположить, что в Кремль он всё ж таки вхож.

– Степан! Я тут немного покумекал… да что там, немного, почитай ночь не спал, – в его тоне явно читалась гордость за проделанную работу. – Короче, усовершенствовал я твою конструкцию. Поехали глядеть.

– А что усовершенствовал-то? – мне стало интересно, что моно было придумать к той простой схеме, да ещё за одну ночь.

– А вот поехали, сам увидишь, – вот интриган! Ну ладно…

– Ну, хорошо, – согласился я. – Только… Григория берём, или как?

– Григория? – Макар почесал думалку. – Григория надоть. А не то потом и по мордам получить можно.

– То-то же.

Через час толстяк демонстрировал нам плоды своих трудов. Ха, да он просто гений инженерной мысли! Изобрёл электрический звонок, всего-навсего. Хотя… с чего бы это я ёрничаю. Для восемнадцатого века даже такой шажок – уже прогресс невиданный. Догадался же он приладить молоточек на ось, который при замыкании контакта своим хвостовиком притягивался к сердечнику, другим концом ударяя по небольшому колокольчику.

– Вот! – довольно резюмировал Макар, у которого оказалась смешная фамилия – Косолапов. Потом оценил мою постную физиономию и начал оправдываться: – Не, ну так же ж лучше. Можно не вглядываться, а на слух сигналы считывать.

Гришка, который в отличие от меня впечатлился технической новинкой, отреагировал весьма неожиданно. Выбросив вперёд богатырскую длань, неожиданно схватил Макара за горло, чуть не приподняв его над полом.

– Кому ещё рассказал, сучий потрох? Признавайся!

– Да я… ни в жисть! – просипел тот, багровея. Орлов так же резво отпустил толстяка. – Рази ж я не понимаю, Григорий Григорич, что тайна сия великая должна быть.

– Ладно, верю. Молодец. И то, что понял – молодец, и то, что выдумал, как штуковину улучшить. Но, раз так, то собирайся. Завтрева же поедешь с нами в столицу. Быть тебе среди тех, кто идеи новые воплощать будет.

Толстяк опешил. Явно не такого результата он ожидал от своей работы.

– Да я… Григорий Григорич… А как же здеся? Да и семья, – залопотал он.

– Семью потом перевезёшь. Всё, отказы не принимаются. Либо едешь в Петерсбурх, либо туда, куда ты и телят не гонял. Ясно?

– Ясно… – мне стало жаль Макара, поэтому решил подсластить ему пилюлю:

– Поехали, поехали, не сомневайся. А я в дороге расскажу, как то же самое, но без проволоки сделать. Сигнал можно и «по воздуху» передавать.

Железный аргумент оказался. Стрелка на весах сомнений Косолапова мгновенно склонилась не деление «Еду!». На несколько секунд он завис, оценивая перспективу, потом, встряхнув головой как собака, которой в уши попала вода, он резво покинул нас, сославшись на необходимость готовиться в дорогу.

Остаток дня, я всё же провёл с конём. Без фанатизма, правда. А на следующее утро двор стронулся из Москвы в Питер. Машка так и не вернулась…

Глава 9
Дорога до северной столицы получилась унылой. Природа раздождилась вовсю. Мелкая морось сменялась грозовыми ливнями, звонко молотившими миллионом молоточков по сочной листве. Даже в те редкие мгновенья, когда переставало лить с неба, влажность не уменьшалась ни на каплю. Нагретая земля парила, отдавая воду, щедро пролитую небесами. Низины вскипали зыбким маревом тумана, редкие возвышенности обдувались ветрами, но не просыхали ни на минуту. Копыта и колёса замешивали жидкую грязь, щедро разбавляемую матерком возниц и прислуги. И только поздними вечерами, как в насмешку над путешественниками, на небе развиднялось, и иногда даже уходящее солнце дразнило оранжевыми закатными лучами, чтобы уступить место на небосклоне далёким мерцающим созвездиям. А с утра всё начиналось заново.

Мой запал на верховое путешествие был очень быстро погашен хлябями небесными, так что я всё чаще гостил в карете императрицы, которая больше напоминала дом на колёсах: с комнатушками, печкой, столовой. Благо не гнали. Видимо интерес к моему обществу не пропал. Да и не приходилось голову ломать – на кого оставить Аурума. Для этого были специально обученные люди. Вот только конь, чувствуя, что я в очередной раз собрался в тепло и сухость, укоризненно смотрел на хозяина-изменника. Ну, ничего. Каждый раз возвращаясь, я задабривал его чем-нибудь вкусненьким.

В последний перегон всё изменилось. Уже с утра небо, хоть и затянутое тучами, не проронило ни единой слезинки. Постепенно разгулявшийся ветер принёс запахи большой воды, к которой мы приближались с каждой верстой, и разогнал тучи. Как раз в тот момент, как мы пересекли городскую границу, небо очистилось полностью, и умытый дождями Питер засиял в ярком солнце, встречая царский поезд. Если Калуга узнавалась с большим трудом, Москва – более-менее, и то, за счёт Кремля, то Петербург, естественно, его центрально-историческая часть как будто перенёсся из моего времени. Хотя, нет, не перенёсся. Просто на фоне других виденных мной городов, этот выглядел моложе, что ли. И не мудрено – ещё живы были люди, которые помнили, как на здешних болотах квакали лягушки, а никаких домов и в помине не было. И я вдруг понял: именно сейчас было то, настоящее, часть из которого сохранится до моего времени. Внезапно накатила ностальгия щемящей волной, вышибающей слёзы, которые я смахивал украдкой, пока мы лихо грохотали по Невской першпективе.

Началась разгрузочная суета, и я как-то упустил тот момент, когда все знакомые лица, включая Екатерину, Орловых, и даже Макара Косолапова куда-то подевались. Обо мне забыли, или решили, что я по обыкновению держусь где-то поблизости. Ну и ладно! Мне сейчас самое то – побыть одному. Я спустился к реке, к пустому причалу, пробираясь сквозь кучи строительного мусора, непонятно каким образом очутившегося перед царской резиденцией. Невская вода, подёрнутая мелкой зыбью, равнодушно скатывалась к Финскому заливу. Мелкие рыбёшки сновали в прибрежных водорослях. Петропавловский шпиль, окружённый мощными стенами крепости, гордо вздымался на противоположном берегу. По реке сновали как мелкие лодчонки, так и массивные деревянные левиафаны. Нева жила своей жизнью, как будет жить ещё столетия, равнодушно взирая на человеческую суету, кормя окрестных обитателей, перевозя на широких плечах их самих вместе с грузами, грозя внезапными страшными наводнениями.

Шло время. Полчаса, час, а я всё сидел, заворожённый видом. Ностальгия потихоньку отползала, сменяясь просто грустной созерцательностью. На что там, говорят, можно смотреть бесконечно? Огонь, воду, и на то, как другие работают? Вода, по крайней мере, в наличии.

Шум наверху постепенно затихал. Что ж, надо и мне двигаться, а то схватятся, ещё в розыск объявят. Да и холодно стало столько времени на камне просидеть. Поднимаясь от реки, я усмехнулся – вот будет прикольно, если меня сейчас не пустят. Объясняй тогда – кто ты, откуда, и зачем к императрице рвёшься.

Перед входом уже никого не было, только где-то у дальних дверей была сложена горка дорожного скарба, которую споро растаскивали несколько бородачей. Да ещё, из тех дверей, куда удалилась знатная часть приехавших, мне навстречу буквально выкатился парень лет двадцати пяти. На лице его застыло какое-то восторженно-отрешённое выражение. Меня он явно не заметил, спеша по своим делам. Оттого мы столкнулись посередине лестницы. Я пытался отскочить с его траектории, но недостаточно проворно. Причём я исхитрился удержаться на ногах, потому что в последний момент приготовился к столкновению, а вот он – нет. Кубарем, конечно, не покатился, но пару ступенек пятой точкой пересчитал.

Явно опешив от такого неласкового возвращения с небес на грешную землю, он раздражённо уставился на меня

– Ты кто ещё такой? – спросил он тоном, не предвещающим мне ничего хорошего. Ну вот – осталось мне только повторить подвиг Д’Артаньяна и нарваться на дуэль с главными забияками столицы в первый день приезда. Вот только шпагой я не владею, от слова «совсем».

– Степан я. Тимошкин. Только из Москвы приехал, вместе с двором.

Эмоции поразительно быстро менялись на его живой физиономии. Только что готов был мне в глотку вцепиться, как вдруг расцвёл в дружелюбной улыбке:

– А! Так это ты? Куда пропал? Тебя уж обыскались, чай. Собственно ты мне и нужен. А чего толкался-то?

– Я толкался?! Да ты сам меня чуть не сшиб. Чешет, такой, весь восторженный, как ясно солнышко сияет, и не замечает никого вокруг, – гроза явно миновала. Незнакомец явно был не настроен повторять историю, сочинённую Александром Дюма. Я помог ему подняться.

– Да? Ну, может быть, – не стал спорить он. – Я вообще тоже тебя искал, только не очень представлял, как ты выглядишь. Кстати, меня Грицем зовут. А тебя? – тут он сообразил, что сморозил глупость и шлёпнул себя ладонью по лбу. – Ах, да! Что ж это я? Ты ж Степан! А я, значится, Гриц. Григорий Ляксандрыч Потёмкин. Вот и зазнакомились. Пойдём-ка, Степан, а то Екатерина уже рвёт и мечет по тебе.

* * *
Нижегородский мещанин, торговец Пётр Кулибин изволил вкушать чай на берегу небольшого прудика в собственном саду в час вечерний, когда жара уже спала, и приятной прохладой тянуло от Волги. Настоянный на травах душистый чай заедался свежей сдобой, только-только испечённой к вечернему чаепитию. Человек степенный, он мог позволить себе такой ежедневный ритуал, отдыхая от трудов дневных, трудов праведных. И пусть торговцем он был не то чтобы уж очень удачливым, но оборот позволял содержать небольшую усадьбу, да и вообще жить небедно, но при этом спокойно.

И всё вроде бы в житье-бытье хорошо. Ладно, да размерено. Вот только сын-недотёпа орясиной вымахал, а к отцовскому делу равнодушен. И пусть доказал он родителю, что в деле механическом весьма сведущ. Да вот хоть тот же пруд взять. Придумал же хитроумную штуковину, чтобы вода не застаивалась, а обновлялась. Теперь и рыбки свойской завсегда покушать можно. Хоть Волга и под боком, а своя слаще. А вот часовой промысел зря он открыл. Много ли тех часов в Новгороде? Раз, два и обчёлся. Да, конечно, губернатор благоволит после того, как Ванька ему исправил дорогой механизм. Но начальственной благодарностью сыт не будешь. А мука – вот она. Народец завсегда её купит, ибо есть-то надо. Хлебушек, почитай, главное блюдо на Руси. Торговал бы себе помаленьку, да и дело отцовское продолжал. И-эх!

Пётр поморщился. Как всегда, стоило задуматься о непутёвом сыне, настроение портилось. Вот и сейчас что-то тонко позвякивало из мастерской, где Ванька творил свои штуковины. Вот опять же – Ванька. Тридцать годков уже почти, а всё «Ванька». Был бы с отцом в деле, уже бы Иваном Петровичем величали уважительно. А что? Пожилой купец размечтался… Иван Петрович Кулибин. Звучит… звучало бы. А так – кто его вспомнит то, кроме прямых наследников?

Чинное размышление Кулибина-старшего было прервано вознёй у ворот дома. Глухо, басовито завуф-фкала огромная старая дворняга из-под крыльца. Тут же раздался громкий требовательный стук в добротную деревянную створку. «Эй, отворяй! Спите, что ли там?» – донеслось с улицы. Пётр подорвался как молодой. Голос принадлежал не кому иному, как самому губернатору. Если уж САМ прибыл, да требует впустить, то тут уж шутки плохи. Эх, говорил Ваньке, что не доведут до добра его умствования!

Губернатор прибыл не один, а в сопровождении пары вроде ничем не примечательных молодцев, но перед которыми явственно лебезил и заискивал. Тут уж почтенному мещанину и вовсе стало плохо. Всё, что происходило дальше, он понимал смутно. Какая-то суета, сборы проводы. И лишь когда визитёры покинули его усадебку, увозя с собой Ваньку-недотёпу, перед его взором немного прояснилось. Ну вот, судьба-злодейка. Добралась-таки до сына. Чуяло отцовское сердце, что не скоро доведётся вновь увидеть своего отпрыска. Как бы он совсем головы не лишился. Век-то нонче, хоть и просвещённый, да жестокий. Благостных исходов ждать практически нереально. Да и не верил отец в сына своего.

* * *
За несколько следующих дней постепенно выработался режим жизни в Петербурге. Екатерина просыпалась очень рано. Часов в пять. Так как декретного времени ещё не было, то это получается в шесть по нашему. Естественно, никто в резиденции после этого не спал, кроме Гришки Орлова, пожалуй. Тот мог продрыхнуть и до обеда. Так что и мне пришлось подстраиваться. Потом я отправлялся к Ломоносову.

Кстати, Ломоносов. Хоть я с самого начала затеял поход в Питер именно к нему, первая встреча с ним меня изрядно пугала. Зря боялся. Мужик оказался мировой. И в житейском плане, и вообще. При моём знакомстве с ним присутствовал только Гришка. Екатерина совершенно без энтузиазма восприняла его предложение поехать с нами. И у меня сложилось впечатление, что Орлов уже не в первый раз зазывает её к учёному, а она всё время откладывает визит. Может между ними кошка чёрная пробежала когда-то? Но это не главное. Главное то, что Михайло Василич ни разу не был поражён моей фантастической историей. В этом он чем-то напомнил мне Тихоновского настоятеля.

Мне показалось, что после такой новости у него появилось только одно желание – схватить бумагу, перо, и засесть за вычисления. Радует. Может он всё же… нет, не буду настраиваться на лучшее, чтобы потом ещё больше не расстраиваться. Короче, познакомились. И с тех пор основное время я проводил в его обществе. По согласованию с Екатериной, вместе со мной всё время находился Гриц Потёмкин, который в занятиях с Ломоносовым добровольно взял на себя роль секретаря. Хоть этим не ограничился. У него оказался весьма обширный кругозор, дополненный пытливым умом и хорошими исследовательскими задатками. Буквально через несколько дней он почти равноправно участвовал в наших беседах, и, в конце концов, вообще переехал в дом учёного. И, судя по вечно взлохмаченному виду, красным глазам и появившемуся пристрастию к кофе, они с Михайлой Василичем большую часть ночи проводили за изучением тех сведений, что получали от меня в больших количествах.

Кстати, меня к Ломоносову переехать не отпустили, хоть он и приглашал. Екатерина по-прежнему настаивала, чтобы на ужинах я присутствовал в обязательном порядке. Если ужин проходил в узком кругу, то я прямо там отчитывался о прошедшем дне. Если же присутствовали посторонние, то отчёт проходил сразу после.

Орлов, поначалу каждый день сопровождавший меня на Большую Морскую улицу в усадьбу учёного, вскоре вообще перестал понимать смысл наших разговоров, поэтому появлялся всё реже. Зато, как я узнал, с энтузиазмом занялся экспериментами с воздушными шарами. Но это между другими делами.

Отправка экспедиции на Аляску всё откладывалась и откладывалась, хоть её подготовку начали до нашего прибытия. Одним из главных препятствий было отсутствие подходящего главы похода, не считая прочих мелочей, которые в сумме давали такой насыщенный красный свет отправлению. Зато были отправлены две другие экспедиции – в Великий и Нижний Новгороды. Единственной их целью было разыскать и доставить ко двору некоего Ивана Петровича Кулибина. Почему сразу и туда, и туда? А элементарно – я не помнил, в каком именно городе он родился и жил до переезда в Петербург. Талантливейший механик, которому можно доверить работу с новинками, нам уже необходим позарез.

А вот работу с электрикой и химией постепенно возглавил Макар Косолапов, который ни разу не пожалел о своём переезде. Учитывая, что такого имени в когорте выдающихся учёных я не помнил, можно сказать, что нам просто повезло наткнуться на такого самородка. Ну, или Макару повезло, что Гришка в тот день потащил меня к нему, как посмотреть.

Суета просто затягивала. Мелькание незнакомых лиц, новые обычаи, изматывающие многочасовые беседы с Ломоносовым. Но я стал привыкать. И это всё начало мне нравиться. С Грицем я вообще сдружился. В принципе, из всех знакомых, он был мне ближе всех по возрасту, а его природная бесшабашность делала Потемкина, чуть ли не моим ровесником по духу. И самое главное, он совершенно не собирался превращаться в книжного червя, как я поначалу опасался. Всё же ему, насколько я помнил, предстояло сыграть какую-то важную роль в истории. Кого-то он завоёвывал, что-то строил… Да и выражение «потёмкинские деревни», пережившее века, кажется именно к нему относится.

В какой-то день Орлов вытащил нас с Потёмкиным, как он выразился, в инспекционную поездку. Ехали не спеша, верхом, так что я смог для начала вполне оценить Питер восемнадцатого века. Нет, это точно не Москва. По сравнению с сонной Первопрестольной, здесь жизнь била ключом. Хоть и не таким бурным, как в двадцать первом веке. Всё же город сильно отличался от того, что помнил я, подтверждая, что моё первое впечатление о нём в день приезда было ошибочным.

Выехали к Финскому заливу. Красотища неописуемая! Парусники, галеры, мелкие плавсредства. Солнце белым сияющим диском слепит. Мелкий почти белый песок искрится под его лучами. Обязательно попрошу спутников на обратном пути сделать остановку и искупаюсь. Хоть и не видно по берегу ни единого купальщика-загоранца. Ещё бы. Не тот век для подобного времяпровождения. Ускорились. Гришки перешли в галоп, и я, стараясь не отставать, тоже, хоть и впервые в жизни. С дороги давно ушли, и теперь скакали по кромке пляжа, где по плотному песку, а где и высекая снопы искрящихся брызг из-под копыт.

Через полчаса наткнулись на заставу. Трое военных примостились в тени простенького навеса. Рядом спокойно паслись их лошадки. Увидев нас, они резво вскочили, хватаясь за оружие, но разглядев, кто пожаловал, вытянулись, приветствуя. Мы не стали останавливаться, Орлов только рукой махнул, бдите, мол. Чуть дальше, в зоне прямой видимости, мелькнул ещё один пост. Потом, из-за очередного холма, поросшего светлым молодым сосняком, появились признаки цивилизации. Да ещё какие! Чувствовалось, что народу здесь потрудилось немало, и до сих пор продолжают трудиться. Что-то строилось, из готовых бараков доносился, стук, звон металла. Курились дымки. В общем, работа кипела.

Узнав о нашем приезде, навстречу вышел Косолапов в кожаном фартуке, прожжённом во многих местах то ли чем-то горячим, то ли кислотой. Напряжённый график питерской жизни согнал с его массивной тушки порядочное количество килограммов. А учитывая, что ему ещё приходилось мотаться между столицей и «секретным объектом», чувствуется, что этими килограммами дело не ограничится. Макара сопровождал невысокий худой мужчина, одетый по простецки, лет сорока на вид. Хотя нет, моложе. Пожалуй, ровесник Орлова. Возраста ему добавляла густая бородка, за которой он явно ухаживал.

– Знакомься, Степан со своим протеже, – поприветствовав мастеров, сказал Гришка.

– Протеже? – я напрягся, вспоминая, где мог встретить бородача.

– Ага. Он самый. Иван Кулибин, прошу любить и жаловать.

Кулибин? Ну конечно! Я-то представлял его по портрету, который среди прочих знаменитостей висел у нас в школьном кабинете физики. Но там он был нарисован уже в глубоко пожилом возрасте, на фоне каких-то устройств и приборов. Да и художник изобразил его как-то… как на старых иконах, что ли. С круглым лицом, длинной седой бородой, только нимба не хватает. И если к встрече с Ломоносовым я был морально подготовлен, то вот так запросто столкнуться с ещё одной легендой оказалось… просто ух! Здорово! Иван Петрович, впрочем, в разговоры важных шишек не лез. Чувствовалось, что ему пока ещё не по себе от такого общества. Зато Косолапов сразу сел на любимого конька – очень уж он полюбил выпытывать у меня технические новинки:

– Послушай, Степан, – Макар сразу перешёл к делу. – Вот электричество твоё с железом хорошо дружит. А нельзя ли его как-нибудь с золотом подружить? Я уж по-всякому пробовал, но – никак.

– С золотом? Можно. Это тебе металлоискатель нужен. Но, боюсь, не получится его сделать. Тут ни моих знаний, ни технических возможностей не хватит. Пока, по крайней мере. А зачем тебе? Клад что ли собрался искать?

– Да не… какой там! – Косолапов разочаровано махнул рукой. – Понимаешь, золото оно ж тяжело. На поверхность редко поднимается кусками большими. А песчинки, хоть и драгоценные, не будешь же из земли выщипывать. Вот я и подумал – если б такое устройство, да в мериканские земли отправить, какая подмога была б!

– Подожди, подожди! – я озадачился. Неужели в восемнадцатом веке золото только самородками ищут, да из рудных жил выковыривают? – Что значит «выщипывать»? Основное золото у поверхности как раз песчинками и добывается. Ну, и мелкими самородками. А вы что, мыть его не умеете?

– Мыть? Как это? – удивился Макар. Остальные не вмешивались в наш диспут, хоть и слушали заинтересованно.

– Да элементарно. Сейчас попробую вспомнить. Так, вода, – я оглянулся на близкий залив, – есть. Песок там же. Золото надо. Найдём?

Косолапов озадаченно оглянулся, как бы соображая, у кого из местных работяг завалялось несколько червонцев в карманах.

– Найдём! – вклинился в разговор Орлов, стягивая с пальца массивный перстень с красным огранённым камнем. – Пойдёт?

– Пойдёт, – согласился я, принимая в ладонь тяжёлую драгоценность. – Мне бы ёмкость какую-нибудь, бадейку. Ну… – я описал то, что требуется, хотя сам представлял лоток для промывки весьма приблизительно, как и саму технологию, впрочем. Ну, да Джек Лондон мне в помощь!

После недолгих поисков я отобрал огроменный деревянный совок с длинной ручкой, какой, по моим представлениям, лучше всего подходил на роль лотка. Вся компания направилась со мной к берегу. Подойдя к белеющему свежей древесиной причалу, я щедро зачерпнул мелкого песка, после чего закопал в нём Гришкин перстень. Присел на корточки, опустил всё это в воду, и начал потихоньку смывать верхний слой. Вся честная компания сгрудилась у меня за спиной, дыша в затылок, словно не зная, что я собираюсь там отыскать.

Всё же многовато песка я хапнул. Надо было поменьше. Мелкие, почти прозрачные песчинки лёгкими облачками взметались, уплывая с каждой порцией воды. От непривычной работы вскоре заныли мышцы. Но в какой-то момент под ярким солнцем блеснул бок перстня. Наблюдатели дружно выдохнули, после чего довольно зашумели, обмениваясь впечатлениями.

– Глянь, и то дело! – прокомментировал Потёмкин.

– Не… совсем не дело, – я, в отличие от них, совсем не доволен был результатом. – Такую махину легко найти. Вон – в любой реке булыжники таким же образом торчат, потому что течением от них песок вымывает. Тут для чистоты эксперимента мелкое золото надо. Не больше самого песка… или чуть больше.

Все замолчали, переваривая услышанное. А Орлов, задумчиво повертев перстень, отрицательно мотнул головой, затем водрузил его обратно на палец. Вытащил достаточно крупный золотой медальон, правда, без цепочки, вручил их Макару:

– На, мельчи.

Макар живо рванул в сторону мастерских, а я, сообразив в последний момент, крикнул:

– Взвесь потом, что получилось!

– Зачем? – отозвался тот.

– Проверим, сколько при промывке потеряется.

– Ага! – ответил мастер, вновь набирая темп. Этак он скоро по худобе Кулибина обгонит.

Кстати, Кулибин. Я украдкой посмотрел на Ивана Петровича – как ему всё это? Тот стоял чуть в стороне, задумчиво почёсывая бороду. Но в глазах читались смешинки. Такая суета явно пришлась ему по нраву. Ну и замечательно – наш человек!

Пока Косолапов «добывал» золотой песок, Орлов удобно устроился на берегу, надвинул широкополую шляпу на лоб и задремал. Я, было, заикнулся о том, что неплохо было бы осмотреть всё тут, но Гришка, который был тут явно не впервой, отрицательно помотал головой и махнул рукой – если интересно, смотри, мол, сам. Да, интересно. Но, пожалуй, без сопровождающих не пойду. Лучше искупаюсь.

Раздевшись, я забрёл метров за сто, очень уж мелко было у берега, и занырнул в прогревшуюся, чуть солоноватую воду. Лепота! Лениво подгребая, заложил небольшой круг, после чего перевернулся на спину и блаженно вытянулся, подставив лицо ласковому солнышку. Неожиданный «фырк» резкого выдоха чуть не заставил меня самого нахлебаться воды. Кто там ещё? Гриц. С трудом держась на воде, Потёмкин преодолевал последние метры до моей тушки.

– Ты чего заплыл так далеко? – спросил я у приятеля. – Потонешь ведь. Вон, уже физиономия позеленела, как у лягушки.

– А, и потону! – в обычно спокойном голосе Григория слышалось явное раздражение. – Не могу я с ним долго вдвоём оставаться. Так бы и вцепился в глотку. Хоть, вроде как, и благодетель он мой!

Вот те раз! Я сам чуть не нахлебался воды то неожиданного признания. И почему же?

– Колись, давай! В смысле, признавайся! – Потребовал я у Потёмкина. Тот помедлил мгновенье.

– Ладно. Поплыли к берегу, не то я и вправду потону.

– Не потонешь, – пока мы болтались на одном месте, я нащупал ногами дно. Грицу, который чуть ниже меня, как раз по грудь будет, – вставай на ноги. Тут мелко.

– Да? И вправду, – он опять замолчал, собираясь с мыслями. Наконец заговорил, медленно, словно подбирая слова: – Ты не наш, Стёп, да и вообще другой, хоть и стараешься быть как все. Уж я-то за тобой понаблюдал. Поэтому тебе доверюсь. Орлов – он соперник мой, только более удачливый. А я… так. Мне хоть и рядом быть, и то – счастье.

– Соперник? Что-то я не понял. Ты о чём сейчас?

В широко открытых глазах Потёмкина промелькнула тень обиды: ну как же так? Чего тут не ясно-то? Но всё же пояснил:

– Не о чём, а о ком… О ней, Екатерине.

Блин! Ну конечно! Что же я туплю? Конечно же, Екатерина, причём, далеко не Воронцова. Ведь вон у того же Гоголя: «Куда тебе царь! Это же сам Потёмкин!». Почувствовав, что уши загорелись, я нырнул в прохладную воду, остужая голову.

– Прости, Гриш, – примирительно начал я, выныривая обратно. – Как же я мог забыть…

– Забыть? – мгновенно уцепился за мою оплошность Потёмкин. – Ты что-то знаешь?

Я прикусил язык. Мало того, что проговорился, так ещё и влез в чужие отношения. Всё – буду нем, как рыба. Но в глазах товарища было столько мольбы, что я не выдержал:

– Гриш, пойми, уже один тот факт, что я попал сюда, настолько изменил ход истории, что ни за что теперь ручаться нельзя. Мало ли что случилось в моём прошлом. Теперь всё уже пошло по-другому!

– Всё равно скажи! Друг ты мне, или как? Степан, ну не молчи же! Я лучше схиму приму, как собирался. Ответь мне – буду я с ней, или нет? Хоть и в той, твоей истории…

Я, избавляясь от последних сомнений, вновь посмотрел в его глаза. Нет, если сейчас промолчу, то потеряю дружбу с Потёмкиным надолго. Возможно, что и навсегда. Я кивнул:

– Будешь. Только как и когда – лучше не спрашивай, всё равно не знаю.

Этого оказалось достаточно. Лицо Грица осветилось неподдельным счастьем. Издав нечленораздельный вопль, он принялся приплясывать, потом, преодолевая сопротивление воды, бросился обниматься.

– Степан, друг мой, вовек не забуду! Нет, отныне не друг, но брат мой! А слушай-ка, – Потёмкину на радостях явно хотелось совершить что-нибудь этакое, – ты-то что у нас всё один, да один? Хочешь, я тебя с кем познакомлю, а то мне уж от наших придворных дурочек проходу не стало: «Кто таков, да откуда?». Видят же, что мы с тобой близко общаемся.

– Нет, не надо. Спасибо, – остудил я пыл Потёмкина.

– Почему?

– Ты ж сам и ответил. Дурочки мне без надобности.

– Да ладно тебе! В твоём-то возрасте не всё ль равно – палата ума у неё, или так себе – кот наплакал? А может, – внезапно озарило его, – у тебя есть кто, о ком мне не ведомо? – потом, видимо разглядев что-то на моей физиономии, воскликнул: – Э, брат! Твоя очередь. Выкладывай всё, как на духу!

– Может потом, как-нибудь, Гриш, – уныло сказал я, – вон у тебя уж губы посинели, замёрз.

– Ничё, – беспечно заявил он. – Чай не заболею. А заболею, так не помру. Рассказывай.

Пришлось рассказывать. О моём пленении бандой Юраса, знакомстве с Мишкой, который оказался не Мишкой вовсе, а Машкой. О наших приключениях, знакомстве с Орловым, Екатериной, внезапном откровении-разоблачении. О том, как понял, что Машка для меня стала значить что-то большее, чем боевая подруга. И о том, как волнуюсь, от того, что она не успела к нашему отъезду из Москвы, и до сих пор о ней ни слуху, ни духу. Потёмкин слушал, не перебивая, и было видно, что он действительно проникся моим рассказом, за время которого мы всё же постепенно приближались к берегу.

– Гончарова, говоришь, Мария. Ясно, – задумчиво проговорил он, стоило мне закончить рассказ. – А вот…

– Погоди, Гриш, – перебил я его, заметив, что Орлов уже не дремлет, а внимательно наблюдает за нами из-под шляпы. – Смотри, «благодетель» твой нами интересуется. Сейчас будем объяснять, что мы так долго обсуждали.

– Да ну, плевать на него теперь! Что-нить придумаем!

Выдумывать, к счастью, ничего не пришлось. Внимание Орлова отвлёк Макар, который показался из мастерской, бережно неся коробочку с «моделью» золотого песка. С ним на пару поспешал и Кулибин.

Повторная промывка удалась. То ли совок попался удачный, то ли промывавший на этот раз Орлов действовал очень аккуратно, но не потерялось ни одного грамма драгоценного металла. Ну, или совсем чуть-чуть, учитывая погрешность весов. Все были довольны, за исключением Ивана Петровича.

– Долго, – резюмировал он. – Долго и муторно. Тут механизьм не помешает. Думать надо.

– Драга! – озарило меня смутно помнимое слово.

– Драга? – переспросил Кулибин.

– Она самая, – подтвердил я. – Точно не помню, как устроена, но, навроде большого колеса с ковшами…

– Не помнишь, и не надо, – отрезал изобретатель. – Я, пожалуй, сам скумекаю. Вроде как представилось уже. Вот завтрева и начну собирать.

Ну что сказать? Одно слово – Кулибин!

Потом была экскурсия по объекту. Мне было бы гораздо интереснее, не разбереди Гриц своим разговором душу. Но всё равно, кое-что произвело впечатление. Во-первых, это модель парового двигателя, который устойчиво работал, попыхивая паром из выпускного клапана, и окутанный едким, но душистым дымом жарко сгорающей в топке смолы. И пусть вращающийся вал можно было с небольшим усилием остановить двумя пальцами, Кулибин заявил, что в самом ближайшем времени он берётся значительно повысить «силу машины». Правда, времени в обрез, так как Михайла Василич просил подумать над особыми мехами, чтобы собирать газы различные, электричеством получаемые, но помощников много, так что справится.

Второе устройство, которое с гордостью продемонстрировал Косолапов, было аналогом приёмника Попова. Правда, посетовал при этом, что сделал бы раньше, но никак не мог дождаться платины на когерерную трубку. Прибор уже уверенно реагировал на разряд электрофора на расстоянии двадцати метров. В общем, кое-что из того, что я успел вспомнить и рассказать Ломоносову, потихоньку реализовывалось на практике. Хотя видно было, что до настоящего прорыва ещё ой как далеко. Не то, что о промышленных масштабах, о единичном производстве говорить ещё рано было. Хотя я зря придираюсь. Учитывая, что времени прошло всего с гулькин нос, сделано было действительно очень много.

После позднего обеда начали собираться обратно. Орлов так и не вспомнил, что хотел спросить у нас что-то, а может и не хотел вовсе. Потёмкин был задумчив, но сквозь его задумчивость временами прорывались отблески бушующих эмоций. Он походил на лавовый поток, в котором через тёмную остывшую породу просверкивают местами ярко-алые, а местами ослепительно белые прожилки. Да и вообще, весь он был как застывший на мгновение вулкан, готовый в любой момент взорваться огненным гейзером.

Мы уже вскочили на коней, как нам навстречу показались бравые вояки, охраняющие периметр по заставам. С собой они тащили связанного по рукам худощавого гладко выбритого мужика лет тридцати пяти. Несмотря на изрядно потрёпанный вид, ясно было, что человек этот не из простых.

– Что у вас там? – Орлов перегнулся в седле.

– Шпиёна словили, вашсиясьтво, – браво отчеканил один из конвоиров. – Что делать-то с им?

– Далеко ль ушёл? – поинтересовался Гришка.

– Та не… на подступах попался.

– Что говорит?

– А ничё. Ни бельмеса не понимает. Одно слово, немчура басурманская.

– Ну, так повесить его, – запросто решил он.

Орлов огляделся. Неподалёку, как по заказу, имелась толстая сосна, смотревшаяся великаншей на фоне многочисленных мелких товарок. На высоте примерно трёх метров её ствол раздваивался, оттопыривая толстый сук почти параллельно земле. В неё Григорий и ткнул пальцем: «Вот, как раз подойдёт».

Я же представил, что на моих глазах сейчас произойдёт такое непотребство, содрогнулся. Нет, конечно, какой век, такие и порядки, но любоваться дёргающимся в судорогах телом был не готов.

– Подожди, Гриш, – остановил я готовую начаться экзекуцию. – Не спеши. Давай его с собой возьмём. Пусть расскажет, кто послал, да зачем. Не сам же он по себе здесь появился.

Орлов молчал. Я надеялся, что такое вполне логичное решение перевесит желание наказать незадачливого джеймсбонда. Наконец он отрицательно покачал головой. Вот гадство! Куда бы смыться по быстрому? Но оказалось, я неверно истолковал его жест, так как он резюмировал:

– Не, сами не потащим. Нехай его другие в петропавловку доставляют. И то дело – расспросить надобно. Слыхали? – обратился он к конвоирам. – Отрядить с охраной в каземат. Да смотрите внимательней – не упустите!

Я перевёл дух. Страшное зрелище отменилось. Через несколько минут мы уже скакали по направлению к столице.

На позднем ужине, совмещённом, как обычно, с обсуждением дневных дел в этот раз присутствовал Потёмкин, который всё больше скромно помалкивал. Екатерина же просто засыпала меня вопросами о дневной поездке. Как оказалось, она сама на объекте ещё ни разу не была, а рассказы Орлова, хоть и интересны, но хочется послушать мнение и другого очевидца. Я рассказывал, временами косясь на Грица. Тот просто пожирал глазами объект своего вожделения. Странно, или я раньше не обращал внимания на это, или же окрылённый неожиданной перспективой, он наплевал на рамки. И плохо – Орлов хмурился, перехватывая откровенные взгляды. Как бы чего не вышло.

Под самый конец, Гриц обратился к императрице с просьбой, неожиданной, в первую очередь для меня самого, так как касалась именно моей персоны.

– Матушка, ты бы отпустила сегодня Степана со мной к Ломоносову. Михайла Василич задумал небо звёздное понаблюдать, очень просил о его присутствии.

– Да пущай идёт, – неожиданно легко согласилась Екатерина. – Что я ему нянька, что ли?

– Нормально! А меня что, никто спросить не хочет? – вклинился в разговор я, обращаясь, правда, к Потёмкину, чтобы не обидеть императрицу такой фамильярностью. Что-то мне подсказывало, что тот не просто так зовёт меня к Ломоносову, а ищет себе жилетку, чтобы поплакаться о своей несчастной любви.

– А что, не пойдёшь? – поинтересовалась Екатерина.

– М-м… пойду, конечно, – по сути, причин для отказа не было, но я, напоследок, чуть поупрямился. – А что, Ломоносов мне не передал о приглашении?

– Дык, оказии не было, – ответил Гриц. – Вот наладим связь проволочную, тогда будет лично приглашать.

На самом деле, усадьба учёного была выбрана для обустройства первого узла связи с царской резиденцией. С одной стороны – далеко, по нынешним меркам, а с другой – вроде как и не очень. Но, как обычно на Руси бывает, запрягали долго. Оставалось надеяться, что поедем быстро.

– Скорее уж беспроводную наладим, – по инерции проворчал я, хоть и согласился уже на вылазку. – Туго что-то с проволокой дела обстоят.

– Так ты идёшь, или нет? – Потёмкин, пользуясь тем, что Орлов с Екатериной смотрели на меня, вытаращил глаза, явно пытаясь воздействовать на моё решение. Ладно, надо соглашаться, пока он прямо тут глупостей не натворил, романтик недоделанный.

– Иду, иду! – успокоил я его. – Куда ж я денусь.

Летние белые ночи уже закончились, но полной темноты ещё было ой, как мало. Мы решили пройтись пешком перед сидением в душном доме. Против ожиданий, Потёмкин топал молча почти всю дорогу. Как мне не хотелось, но разговор пришлось начинать первому.

– Ты это, Гринь, – осторожно начал я, – не очень-то светись ясным солнышком в присутствии Екатерины. По крайней мере, при посторонних. А особенно – при Орлове. Он сейчас и так на тебя букой смотрел. Гляди, как бы мордастину тебе не подправили.

Тут я задумался: а в какой такой войне Потёмкин из моей истории глаз потерял? Уж не из-за разборок ли с текущим фаворитом? Я посмотрел на Грица. Тот шагал, как будто не слыша моего вопроса.

– Э-эй! Гриш! Ты понял, о чём я тебе сейчас говорил?

– Угу, – коротко ответил он. Вот бука! Ну, сам будет виноват, если что. Моё дело было предупредить, а дальше пусть сам смотрит. Двумя глазами… пока.

Между тем, мы дошагали до усадьбы Ломоносова. Нас уже знали там, как облупленных, поэтому впустили без разговоров, и даже сопроводить не предложили. Гришка свернул куда-то вбок, вывел меня на какую-то боковую лестницу. Поднялись на второй этаж. Небольшой коридорчик. Две двери, одну из которых Потёмкин по-хозяйски распахнул, пропуская меня вперёд. Я вошёл, огляделся. Судя по всему, он привёл меня в ту комнатёнку, что была выделена лично ему в доме учёного.

– Подожди здесь, я скоро, – бросил он, и, не дожидаясь ответа, закрыл дверь.

– Гриш, постой! Чего мне ждать-то? – ни ответа, ни привета. По лестнице прогрохотали его шаги. – Ну и шут с тобой, чудила!

Не, он точно башкой тронулся. Ну за каким лядом, прикажете, мне здесь торчать? Если надо подождать, то я бы лучше в библиотеке посидел. Не то, чтобы очень уж к знаниям рвался. Просто читая современные книги, я потихоньку осваивал правила местного правописания. А то как-то неудобно получается – ведь для всех окружающих я пишу с грубейшими ошибками. Хотя, честно говоря, хроноаборигены и сами на правила письма частенько плевали с высокой колокольни. Правда что ли пойти в библиотеку? И, пускай потом мой чеканутый на Екатерине приятель меня поищет? Нет, не пойдёт. Надо бы освежить в памяти то, что помнил из астрономии. А помнил, кстати, немного.

Раньше, говорят, в школе был такой предмет, а сейчас отменили. Спасибо нашей физичке – она каким-то образом пробила факультатив по астрономии. Правда, у меня он бы начался только в следующем году. Но я, когда было время, приходил на него со старшей параллелью. А она не гнала, и на том спасибо.

Я подошёл к окну и распахнул его настежь. Вот, кстати, ещё один признак дома учёного человека. Или просто обеспеченного. Не в каждом доме, а уж тем более не каждое окно было снабжено нехитрым устройством открывания. Хотя, ничего сложного в конструкции простейшей петли не было. Может, стоит дорого?

Из оконного проёма пахнуло приятной свежестью. Дневная жара спала. В Питере не как в Москве или в Калуге. Вроде двадцать два-двадцать четыре градуса, а духота, как на черноморском побережье. А ничего не поделаешь – большая вода близко, влажность зашкаливает.

На улице наступили синие сочные сумерки. Пронзительное треньканье сверчков возвещало о ещё не очень близком, но неизбежном наступлении осени. На небе только-только начали несмело проявляться первые звёздочки. Созвездий ещё не видно – не определишь – какие именно. И чего Василичу приспичило именно сегодня наблюдениями заняться? Подождал бы конца августа или начала сентября – самое оно время для астрономов. Млечный путь как на ладони, метеоры частыми огненными вспышками прочерчивают бездонную черноту небосвода. Красота! Я залюбовался сгущающимися сумерками. Где-то далеко, на пределе слышимости, бранились женщины. С другой стороны, так же тихонько, доносилось протяжное пение. Мелодия грустная, а слов не разобрать. С неба пронзительно крикнула сильно припозднившаяся чайка.

За спиной тихонько скрипнула дверь. Явился, наконец! Ну, ничего, теперь твоя очередь ждать, пока я природой не налюбуюсь. Вот смотрю в окно, и всё тут!

Шагов я не слышал, оттого вздрогнул от неожиданности, когда мне на плечи легли мягкие горячие ладошки. Женские, судя по мягкости прикосновения. Всё ясно! Этот интриган выполнил своё обещание, и привёл-таки мне придворную «дурочку»! Я почувствовал, что внутри всё закипает. Вот сейчас кому-то точно достанется по первое число! Резко обернулся…

Первое, что бросилось в глаза – подпирающий дверной косяк Потёмкин, цветущий, как майская роза, и довольный, как дворняга, дорвавшаяся до холодильника. Я опустил взгляд.

Сердце ухнуло, перехватило дыхание, глаза захлопали, отказываясь верить увиденному. Совсем рядом, близко-близко, так близко, что ощущался жар стройного девичьего тела, стояла Машка! Моя Маша! Откуда она здесь? А, неважно! Главное – вот она, только руки протяни. И я протянул, обнимая вдруг ставшую такой необходимой, такой желанной девушку.

Глава 10
На следующее утро невыспавшийся Потёмкин, провёдший остаток ночи за созерцанием небесных сфер, предстал на высочайшую аудиенцию. Екатерина, по обыкновению начинавшая день с крепчайшего кофе, внимательно разглядывала помятую физиономию Грица. Тот, несмотря на усталость, старался держаться молодцом, хоть и не очень получалось. Наконец, отставив изящную тонкостенную чашечку, произнесла:

– Нагляделся, чай, на звёзды-то?

– Нагляделся, матушка, – согласно кивнул тот.

– Да сядь же ты! Не знала б, чем занимался, подумала, что пьян. Чуть не шатает.

Потёмкин опустился в ближайшее кресло. Императрица, чуть помедлив, спросила:

– Как прошло?

– Отлично, – Григорий сразу понял суть вопроса.

– Довольны оба?

– Да, матушка.

– И сколько времени ты им дал?

– Четверть часа, как и было велено.

– Молодец. Одних не оставлял?

– Нет, ваше величество, ни на минуту.

– Смотри, Гриш, и впредь так же поступай. Ежели делов натворят, твоя голова первая слетит. Через неделю, думаю, в самый раз им ещё встречу устроить…

– Хорошо, матушка.

– Да что ты всё заладил: матушка, да матушка? Али что не так? Не доволен чем?

– Всё так, государыня, – попытался отделаться Потёмкин, но Екатерина, за годы придворной жизни ни одну собаку съевшая на интригах, прекрасно научилась читать по лицам, тем более у таких простаков провинциальных, коим был Гриц.

– Э, нет, друг мой! Выкладывай всё, что думаешь по сему поводу, не гневи меня!

– Не дело это, матушка, – собравшись с мыслями начал Григорий. Что мы их, как собачек на поводок посадили. Встретились, носами обнюхались, да оттащили друг от друга подалее. У них, чай, свои головы на плечах есть, чтобы глупостей не наделать… прости, государыня, ежели что не так.

– Вот оно что… – Екатерина по-новому посмотрела на Потёмкина. Тот, поняв, что взрыва не последует, прямо посмотрел в глаза императрицы. – Переживаешь, значит, за друга своего. Это хорошо. Что ж, попробуй взглянуть на это другим взглядом. Кто такой Степан, и откуда взялся, ты знаешь. А что сделано раз, то и в другой повторить можно. Нельзя нам его терять. А Мария его к нам получше всяких кандалов привяжет. Да и не пойму – чем ты-то недоволен? Наоборот, устроил для товарища встречу романтическую. Соединил, как амур сердца любящие. Это ж какое приключение, тайна, интрига. Да и не навечно ж такое положение останется. И будет им потом что вспомнить: как встречались под покровом ночи, втайне от императрицы, и даже вопреки её воле.

– Так, но…

– А раз так, то и нечего голову ломать над этим. Ведь не несчастная любовь у них, как это бывает, согласен?

– Согласен, ваше величество.

На последних словах голос Григория чуть дрогнул. Екатерина, успевшая поднять взгляд и встретиться с ним глазами, опешила. За свою жизнь она повидала немало мужских взглядов. Оценивающие, плотоядно-похотливые, ненавидящие, безразличные… всякие. Но такого не было. В этом взгляде парня со Смоленщины, по сути, случайно пробившегося вверх на волне дворцового переворота, было что-то такое, отчего императрица поспешила отвести глаза. Обожание? Нет. Тоска? Обида незаслуженно побитой собаки? Тоже нет. Или же – пожалуй, всё это вместе, перемешанное в такую взрывоопасную смесь, что не дай Бог тронуть! Поражённая, она чуть было не потеряла самообладание. Но этого делать нельзя. Она же не просто женщина – Императорское Величество. А Потёмкин… что – Потёмкин? Всё же Екатерина, поддавшись минутной слабости, легонько, кончиками пальцев коснулась щеки Грица:

– А ты милый… Ну ладно, ступай. Ступай уже! – спровадила она застывшего изваянием Потёмкина, не смевшего вздохнуть от нежданно свалившегося счастья.

Как он покинул дворец и добрался до Большой Морской, Григорий уже не помнил.

* * *
Гришка гад! Дал нам каких-то десять минут. Ну, двадцать, не больше. И ни на минуту не оставлял наедине. Хотя… может он и прав. Сколько мы с Машкой не виделись? Больше месяца. И мало ли что я себе напридумывал. Вдруг я для неё просто товарищ, с которым довелось пережить интересное, временами опасное приключение, и не более того? По одной короткой встрече под присмотром не понять, как она-то ко мне относится. Спросить напрямую? Обязательно! Вот только… вот только как я это сделаю, если Потёмкин постоянно маячит рядом? Попрошу его в следующий раз хоть на пять минут прогуляться куда-нибудь. Ага! Мы останемся вдвоём… и что я скажу? Упс! Я ярко представил эту ситуацию. Не-не-не! Пусть лучше Гриц никуда не уходит. Сейчас-то коленки ослабли, а в реальности вообще язык отнимется.

Тот первый порыв не в счёт. Да и выскользнула она из моих рук почти сразу. Может ей неприятно было? А я-то, лапоть, обниматься полез? А потом просто болтали. И про то, как Гончаров воспринял неожиданную новость, а затем не отпускал её и Орлова из усадьбы целую неделю, собирая дочь в дорогу и откармливая гостей как на убой. И про то, как неспешно добирались сначала до Москвы, а потом и до Питера. И о том, что она уже целую неделю здесь, но, хоть и не сидит под запретом, да не очень-то выйдешь. Да и государыня приставила к ней двух матрон, которые обучают будущую фрейлину премудростям дворцового этикета. А Машке всё это уже надоело до чёртиков. И вообще – не для того она в первый раз из отцовской усадьбы уходила.

А потом Потёмкин засуетился, и заявил, что пора ей возвращаться. И всё. Кончилась встреча. А я остался, не понимая – а что вообще сейчас было? А вообще, что-то Екатерина мутит. К чему от меня Машку-то прятать? И в лоб у императрицы не спросишь – Потёмкина подставишь. Точно! Надо у него самого спросить. Кстати, откуда он-то про неё узнал, если до сих пор никогда о ней не слышал, в глаза не видел?

Уф-фф! Стомиллионовтыщь вопросов, и ни одного ответа. Гриц куда-то слинял, несмотря на бессонную ночь, пока я отсыпался в гостевой комнате у Ломоносова. Появится, устрою ему допрос с пристрастием.

За утренним кофе мне выпал редкий в последнее время случай поговорить с учёным наедине. Хотя, какое там утро? К полудню ближе… Кстати, Михайло Василич тоже пристрастился к этому напитку, глядя на меня. Так что запасы ароматных зёрен у него не переводились. Да ещё и с натуральным молоком, или сливками – м-м-м! Вкуснотища. Так, стоп! Не отвлекаться. Тема очень важная и весьма животрепещущая. Я поинтересовался у учёного – как продвигаются дела на ниве создания пенициллина. В конце концов, это в первую очередь необходимо ему самому. Ломоносов отрицательно покачал головой:

– Нет, Степан. Пока никак, – видя мою кислую физиономию, поспешил добавить: – Грибок-то мы выделили, достаточно неприхотлив, так что и растёт он хорошо. А вот дальше… видимо до зимы ждать придётся, если ты, конечно, ничего не напутал, и нужны низкие температуры.

– Но, как же так, Михаил Василич? – у меня в голове не укладывалось, что Ломоносов, один из немногих знающий дату и причину собственной кончины, так спокойно рассуждает о том, что изготовление необходимого лекарства придётся отложить. – Вы-то как будете без пенициллина?

– Я-то? – Ломоносов усмехнулся. – Я ужо как-нибудь…

– Но…

– А тебе не приходило в голову, – перебил он меня, – что мне достаточно грядущей зимой просто не простужаться? Ради этого можно не только от мороза хорониться, но и вообще из дому не выходить?

Точно! Вот он меня уел-то! Я уткнулся носом в чашку. Фиговый из меня аналитик, выходит.

А вот и Потёмкин нарисовался. Дово-о-ольный! Цветёт и пахнет. С чего бы это? Ждёт, что я сейчас в благодарностях рассыплюсь? Может, и рассыплюсь, только не сразу. Для начала он мне кое на какие вопросы ответит. А то не посмотрю, что он будущий князь. Могу и по светлейшему носу настучать, для профилактики. Быстро закончив кофиепитие, я потащил приятеля на улицу. Ничего – наука подождёт. И так всю ночь не спали. Пусть Ломоносов отдыхает. В его возрасте полезно.

Шли по направлению к Зимнему. От жаркой влажной духоты спасал временами налетающий порывистый ветер, обдувающий лицо, руки, обсушивающий капельки пота на лбу. Питер жил своей размеренной жизнью. Где-то бумкало, как будто разгружали пустые ящики, кидая их прямо на брусчатку, цокали подковы по мостовой, перекликались обыватели. Как же я уже привык ко всему этому! Верни меня сию секунду назад, в моё время, наверное, неделю шарахался бы от машин. Ладно, в сторону лирику. Я посмотрел на приятеля.

– Гриш!

– А?

– Бэ! Лимон съешь!

– Чего-о? Стёп, ты не перегрелся часом? – ха! А он не понял. Стоп, а это идея! Может предложить Екатерине издать сборник свежайших анекдотов? Вот бабла-то срубить можно! Никакого Клондайка не надо. Я вообще мог бы воспроизвести по памяти хоть Пушкина, хоть Лермонтова, но это просто свинство будет с моей стороны. А анекдоты… это ж и плагиатом назвать-то нельзя. Кстати! И вообще – надо подумать над бизнес-идеями моего времени, о которых здесь не знают. Лёгкие деньге казне точно пригодятся, а то Екатерина постоянно ноет, что денег на всё не хватает… Но это потом, а то Потёмкин не понимает – с чего это я завис.

– Не перегрелся. Просто рожа у тебя слишком довольная, вот я и говорю – кислоты бы добавить, а то полыхнёшь от счастья. Или перца пожевать.

– А, это? Это – да! – Гришка мечтательно улыбнулся. – Знаешь, брат, а ведь тебе спасибо. За утро сегодняшнее.

– Екатерина? – дошло, наконец, до меня.

– Ага!

– Поздравляю! – искренне восхитился я.

– Да не с чем пока.

– Жаль. Ну, раз не с чем, то колись, давай. С чего бы императрица наша Машку от меня прячет?

– Не знаю, Стёп. Вот ей-богу, не знаю. Что прячет, знаю. А почему? Ну, хоть режь, понятия не имею.

– Допустим, – не сдавался я. – Тогда как ты о Гончаровой узнал? Ну, что она в Питере уже.

– Да императрица сама меня ей и представила.

– Ой, темнишь ты что-то, Гриц, – начал закипать я. Тот остановился и уставился на меня честными глазами.

– Стёп, давай так… да, темню, но самую малость. Как ты мне в своё время тайну приоткрыл, так и я тебе скажу: плохого вам никто не желает, поверь. Скоро всё образуется. А пока, доверься мне и довольствуйся тем, что есть. Знай – я на твоей стороне. А более не пытай меня. Не загоняй под топор.

К моему величайшему удивлению, Екатерина вполне серьёзно отнеслась к изданию анекдотов. Правда, не с целью получения прибыли, а «развлечения для». Хоть и на заработок в казну можно было рассчитывать. А когда я заикнулся, что мне, как составителю, тоже неплохо бы урвать немножечко, она как-то странно покосилась на меня, и быстренько написала указ «О выдаче Степану Даниловичу Тимошкину двести рублёв из кабинетных денег на нужды». О! Да я богатей, по нынешним меркам! Так что пришлось ежедневно уделять время ещё и на выдавливание из памяти образцов народного фольклора. Что-то писалось как есть, что-то приходилось адаптировать. А некоторые безжалостно вычёркивать. Нет, ну как подогнать под восемнадцатый век взаимоотношения компьютерного гения и главного бухгалтера? И ещё кучу подобных историй.

А вот идею с организацией государственной лотереи императрица отмела на корню, заявив, что при её царствовании никаких лотерей в России не будет. Более благосклонно она отнеслась к выпуску облигаций государственного займа, обещав подумать.

Жизнь, в общем, кипела. Правда, из всех проектов пока успешно реализовались два. Первый – ракеты, и то потому, что с данной штуковиной было не впервой работать предкам. Я, по сути, добавил только стабилизацию, чуть модифицировал камеру сгорания, и ещё немного по мелочи. И это, на самом деле, было не очень хорошо. Так как преимущество для русской армии они давали буквально на несколько первых битв. А дальше технология продвинутого ракетостроения станет секретом полишинеля: шпионов, способных разобраться в новинках у всех держав хватало. А вот что долго можно хранить в секрете – так это состав топлива, создающего тягу. Если что, то пусть кто хочет, набивает ракету порохом. Флаг, как говорится в руки.

Второй проект, который успешно продвигался – воздушные шары. Может и он застопорился бы, как это бывает с русским менталитетом: запрягать-то долго надо, но благодаря сумасшедшей энергии Григория Орлова, который заболел воздухоплаванием, дело успешно продвигалось. Так что за предместьями Петербурга, в небо временами взмывали неуклюжие гиганты, пугая обывателей необычным видом. И если я не ошибаюсь, в скором времени планировался первый пилотируемый полёт. Ну-ну… барабан на шею! По крайней мере, меня в лётчики-испытатели не звали.

Ах, да! Кулибин смастерил-таки механизм, который должен был выполнять роль драги. И тот меньше всего оказался похож на колесо с ковшами. Может быть. Я-то вживую этого устройства никогда не видел, и почему должно выглядеть так? Не знаю, откуда такое представление у меня в голове укоренилось. По крайней мере, при испытаниях, машина исправно выполняла свои функции, вот только проверить её в полевых условиях можно было, отправив, наконец, экспедицию.

Была ещё одна встреча с Машей. На этот раз чуть подольше, хотя Потёмкин снова был рядом, как приклеенный. Нет, он точно когда-нибудь по носу схлопочет! Прогулка случилась днём, причём конная. Выехав на берег залива, мы спешились. Машку просто очаровал мой коняга. Она кормила его кусочками хлеба с руки, гладила короткую шерсть лошадиной морды. А я стоял, проглотив язык, жутко ревнуя, и мечтая оказаться на месте Аурума. Ага, оказаться! Почему-то даже коснуться её руки стал бояться, хотя в походе чуть не в обнимку спали. Такие мысли заставляли меня краснеть, и жгуче сожалеть, что я сам сразу не догадался, что под пацанской одеждой скрывается такая классная девчонка. Слишком хорошо тогда она в роль вжилась! Черт! В следующий раз обязательно упрошу Грица, чтобы он затерялся хоть на десять минут! Мне бы только правильно слова подобрать, чтобы разговор с Машкой начать. Обязательно подготовлюсь!

Между тем, август плавно перевалил за середину. Сезон белых ночей закончился, и на ночном небе всё ярче сверкали россыпью алмазы созвездий. Скоро осень. Народ в одиннадцатый класс пойдёт. Родители меня уже похоронили, наверное. Да… ностальгия временами просто зашкаливала. Даже у эмигрантов из коммунистической России всегда оставалась пусть маленькая, но надежда увидеть Родину. А я, хоть и на Родине, но надежда таяла с каждым проведённым здесь днём, теряясь в бесконечности.

Хоть бы весточку своим подать. Но как? Родственников искать бесполезно. Настолько глубоко я свою родословную не знаю. Да что там, глубоко?! Я уже не помнил отчеств ни прадедов, ни прабабок. И это только двадцатый век! Да и найду я далёких предков, и что? Письмо напишу? Так оно сто раз за два с половиной века потеряется. Представляю себе картинку: прихожу к своему пра-пра-пра- сколько там раз деду, вручаю конверт и заявляю: «Вскрыть вашим потомкам десятого мая две тысячи пятнадцатого года от Рождества Христова». Да если он сразу меня не пошлёт по известному адресу, то точно сожжёт конверт, едва я за порог выйду. От греха, так сказать.

Хотя… стоп! Идея! Можно же воспользоваться услугой какого-нибудь банка. Оставить на оплаченное хранение послание, с адресом, по которому его перешлют к необходимому сроку. Даже открыть достаточный депозит, а проценты с него пусть идут на оплату аренды сейфа или ячейки – как это сейчас называется. Конечно, сам факт моего вмешательства в историю, вполне возможно, изменил её ход настолько, что возникла параллельная ветвь, в которой мои родители даже не встретятся. Ну, а вдруг? Фу-ух! Как же я раньше-то не додумался? Сразу на душе легче стало.

Только одно «но». Если Россию всё же ждут те потрясения, что произошли в моей истории, то банк должен обязательно быть иностранным. Английским, французским, или немецким. Нет, Франция исключается. Им тоже скоро несладко придётся. А из оставшихся лучше выбрать немцев. Они педантичнее, шансов больше. Хотя… можно же и продублировать. Только не сейчас. Через пару-тройку лет, когда будет такая возможность.

Ну вот, накаркал! Вспомнил про немцев… Как оказалось, всех приключений, которые успели со мной случиться за последнее время, судьбе показалось недостаточно. И она решила подкинуть мне ещё толику драйва.

В один из дней, ближе к концу августа, мне неожиданно принесли конверт, подписанный Ломоносовым. В нём обнаружился сложенный вдвое листок, в котором учёный просил наисрочнейше прибыть к нему. Без объяснения причин такой спешки. Учитывая, что я всего пару часов назад был на Большой Морской, просьба странная, но почерк был явно его. Уж за время общения с ним, я успел основательно покопаться в записях Михайлы Василича, и запомнить особенности его каллиграфии. Да и конверт передал знакомый человек из дворцовой прислуги. Так что я как был, налегке, шустренько пробежался по дворцовым коридорам и выскочил на улицу.

Прямо у входа, в сгущающихся синих сумерках, обнаружилась ждавшая меня карета. На месте кучера сидел лакей из дома Ломоносова, что утвердило меня в мысли о том, что случилось действительно нечто экстренное – я и не знал, что у учёного есть такое средство передвижения. А тут он даже за мной его прислал, хоть и ходу до его усадьбы было всего ничего, особенно, если пробежаться.

Открыв дверь, я увидел незнакомого мужчину, который призывно махнул рукой, бросив единственное: «Шевелись!». Не успел я вскочить вовнутрь, как мы тронулись, резво набирая ход. И лишь когда постукивание брусчатки по ободам колёс слилось в сплошной дребезг от сумасшедшей скорости, мне под лопатку ткнулось что-то очень острое, и я услышал: «Молчи, и не рыпайся, если жить хочешь!».

* * *
– Как пропал?! Вообще пропал? – Екатерина аж подскочила на стуле. Потёмкин, очень тихо сообщивший тревожную новость, утвердительно кивнул. – На сегодня достаточно, прошу покинуть нас.

Чиновники, присутствовавшие в кабинете, видя неординарность ситуации, и, не желая раздражать вспыльчивую императрицу, поспешили ретироваться. Кроме Грица остались лишь Алексей и Владимир Орловы.

– Григорию доложил?

– Нет его в городе, матушка. Отправил конверт вдогонку.

– Хорошо. Докладывай.

– Почти и нечего докладывать. Вчера получил послание от кого-то, выскочил быстро, но без волнения. У входа карета ждала, чья – неизвестно, никто не опознал. Больше здесь не появлялся, и у Ломоносова его не было. А кроме как здесь, да там, Степан ранее нигде на ночь не задерживался.

– Что девица Гончарова? – Екатерина начала цепляться за наиболее безобидные сценарии.

– С утра была на месте. На полдень, правда, выезд планировали с другими девицами. – Алехан, курирующий Машу, уточнил, посмотрев на часы: – Почти час, как выехали.

– Разыскать и вернуть немедля! – Орлов с коротким поклоном удалился.

– Вам особая задача, – государыня перевела взгляд на Потёмкина и оставшегося Орлова…

Менее чем через два часа собрался экстренный консилиум. Присутствовали все, кого Екатерина повелела собрать, кроме Алексея Орлова. Спешно вернулся даже Григорий, нагнанный тревожным посланцем. Поскольку не все из присутствующих были посвящены в тайну происхождения попаданца, Екатерина, подыскивая слова, обвела взглядом двадцать присутствующих персон.

– Господа. Наше решение собрать вас здесь в столь стремительные сроки, продиктовано крайней необходимостью. Скажу сразу: пропал человек, чья польза для государства нашего может быть значительна весьма, особливо в науках наиважнейших. Поиски уже ведутся, но и времени прошло достаточно, чтобы они оказались бесполезны…

Императрица сделала паузу, давая присутствующим переварить услышанное. В глазах непосвящённых не выражалось ничего более послушной заинтересованности с толикой озабоченности. А вот Ломоносов и Косолапов, моментально смекнувшие, о ком идёт речь, явно напряжены. На этой паузе бесшумно приоткрылась створка двери, и в кабинет легко скользнула богатырская фигура Алехана. Пользуясь тем, что находится за спинами собравшихся, он отрицательно покачал головой и бессильно развёл руками. Екатерину эта безмолвно высказанная новость неожиданно успокоила:

– Впрочем, остаётся вероятность того, – она натянуто усмехнулась, – что в деле сём замешаны дела амурные, и пропажа вскоре сама объявится. Тем не менее… думается мне, господа, что в последнее время мы чрезмерно расслабились. Сколько прожектов тайных реализуем, сколько новшеств, до которых любая держава добраться бы мечтала. А об опасностях мы как бы и позабыли вовсе. Да и секретность усилить необходимым считаю. Персоны же значимые, – Екатерина кивнула шефу Петербургской жандармерии, – отныне под неусыпный надзор поместить повелеваю. В первую очередь это касается господ Ломоносова, Кулибина и Косолапова.

– Но, ваше императорское… – начал, было Ломоносов.

– Не возражать! – в тоне императрицы было достаточно гневных ноток, так что учёный предпочёл покорно поклониться. Екатерина продолжила, блеснув недавно позаимствованным к Степана названием: – Охрану полигонов испытательных усилить трижды. Люд работный, что на них занят, на побывку не отпускать. Чтоб не роптали, довольствие денежное увеличить. Хотя… нет, пока не стоит, просто посулите, и достаточно.

Екатерина говорила ещё около четверти часа, раздавая чёткие указания, после чего отпустила всех непосвящённых. Оставшись в более узком окружении, она устало опустилась в кресло.

– Алексей Григорьевич, – обратилась к Орлову, – ну, что там, рассказывай.

– Прости, матушка, – Алехан повинно склонил голову. – Известно так же крайне мало. Девицы-то без Гончаровой отбыли, не дождавшись. А я, грешен, не уследил. Выяснилось, что с утра раннего никто Марию Афанасиевну не видел.

– Да что ж это такое-то? – Екатерина чуть не сорвалась на крик. – В нашем же дворце, у нас под носом, чёрт-те что творится. Эдак завтра и меня не досчитаетесь!

– Прости, государыня, – ещё ниже склонился Орлов.

– Ладно, не время истерики устраивать, – согласилась Екатерина, остывая. – Какие предположения будут? Кроме, конечно, того, что голубки наши сейчас воркуют где-то наедине.

– А предположений, собственно, немного, взял слово рассудительный Владимир Орлов. – Мне два исхода видятся. Либо похищены с целью выведывания секретов, либо похищены и убиты, дабы нам оных не досталось. И первое вернее. Во втором случае девица злодеям без надобности.

– Что ж, сие очевиднее всего. Но – кто?

– Нашим Степан ни к чему, – продолжил рассуждать Орлов. – Из заграницы… думается на три державы кивать должно: Англия, либо Австрия, либо Пруссия. Бурбоны тоже могут, но сомнительно. Как и островитяне – они, мне кажется, по-другому действовали бы.

– Значит или маменька[1], или Ирод, – задумчиво кивнула Екатерина. – Что ж пока примем это. Насколько мы можем быть уверены в Степане?

– Вопрос сложный, – принялся рассуждать Григорий Орлов. – Насколько я понял, наказаний телесных в веке двадцать первом нет. Может и поддаться отрок наш из страха. Да и участь Марии может серьёзным козырем оказаться. Ведь, кажется, влечение взаимное у них? – вопросительно взглянул он на брата. Алексей, до сих пор чувствовавший свою вину, только кивнул.

– Да уж, переиграли мы, – согласилась государыня. – Дай Бог всё благополучно решится, велю обвенчать их немедля. Пусть себе милуются.

– С другой стороны, – перебил Екатерину Гришка, – Степан в слабодушии замечен не был. Да и в патриотизме ему не откажешь. Может и упереться. Но тогда, боюсь, участь его незавидна будет. И если Фридрих может ещё ограничиться заточением, то Австрия с него точно шкуру живьём спустит.

Повисла долгая пауза, на протяжении которой лица присутствующих всё более мрачнели. Наконец Екатерина нарушила молчание:

– А что скажет мой академик? Многими ли знаниями успел поделиться отрок наш необычный?

– Многими, государыня, – ответил Ломоносов, выходя из глубокой задумчивости. – Некоторые столь необычны даже для меня оказались, что я был как младенец, которому яркий лоскут дали для забавы.

– Например?

– Например, вот, – учёный извлёк небольшой стеклянный пузырёк с плотно притёртой пробкой, после чего продемонстрировал всем собравшимся. – Поначалу не верил, всё с собой носил. В сосуде сём вода обыкновенная. А в воде железо. Две седьмицы уже, почитай, а ржой так и не тронуло его. Чуть потемнело только.

– И что это даёт нам? – озадачилась Екатерина. – Кроме науки чистой разве…

– Да ты что, матушка! – мгновенно ухватил суть Гришка Орлов. – Это ж кораблям корпуса железные, о которых Степан рассказывал. Ничем не прошибёшь, а в воде не тратятся! Не так ли, Михаил Василич?

– Так, – согласно кивнул тот, – но… чтобы сей малый кусочек получить, силы немалые затрачены были. И материалы редчайшие. Боюсь, до кораблей нам ещё ой как далеко. Ежели очень постараться, то орудие можно изготовить. Хоть времени, сил и средств уйдёт неимоверно.

– Неужели ничего из того, что Степан рассказывал, мы применить не можем? – не сдавалась императрица.

Почему же, можем. Кое-что уже и применяем. А из того, что не можем, при определённых… да что там – при очень значительных усилиях вполне по силам единичные экземпляры создать. Но не быстро, и очень дорого.

– И что же, к примеру? Желательно из военной области, в свете последних событий.

– К примеру… – быстро загорающийся Орлов перехватил инициативу, – танк.

– Танк?

– Машина. Сложная. Движется сама и никакое орудие современное значительного вреда ей не нанесёт. Вдобавок к тому, сама может стрелять, нанося врагу урон невиданный. Одним словом, крепость на колёсах. Сметает всё – от кавалерии, до инфантерии. Хоть силы у него будут не те, что в Степановом времени, да противостоять такому чудищу ничто не сможет, – в глазах Григория засветились отблески сумасшедшинки, как будто он представил себя за непробиваемой бронёй, ведущим железного монстра в бой на полчища противников. Ломоносов опять отрицательно покачал головой:

– Слышал я про такое устройство. Но, нереально. Почти нереально. Стоимость его будет такова, даже если и удастся создать нечто подобное, не приведи Господь, что с ним случится. Дешевле будет вдвое большую армию, чем сейчас содержать.

– И всё же можно? – ухватился Орлов за неосторожное ломоносовское «почти». Тот только руками развёл, не желая спорить с фаворитом.

– Ладно, – резюмировала Екатерина, – делайте что хотите. Надеюсь, что порывы Орлова уравновесятся трезвым расчётом Ломоносова. И ещё: Большого финансирования не обещаю, но если на что решитесь, поспособствую. Всё, ступайте уже. И вот ещё что – помните, что проще найти Степана, чем творить несбыточные прожекты.

Глава 11
Гонка продолжалась недолго. Видимо моим пленителям было важно отъехать подальше от дворца, после чего скорость заметно упала. А уж когда, судя по ямам, ухабам и отсутствию стука колёс о мостовую, мы выехали к окраинам, или вообще покинули Питер, возница и вовсе поехал не спеша. Я, как мне и было посоветовано, сидел, не рыпаясь, хоть и очень хотелось посмотреть на похитителя. Окна тоже были в не пределах моей досягаемости, да и толку от них – занавешены плотной тканью, да и стемнело уже достаточно. Не то, что детали разглядывать, направление не определишь. Можно было бы попробовать выскочить на ходу, тем более после замедления движения, но когда я забрался в карету, захлопнув за собой дверь, там явно что-то щёлкнуло, а ручки внутри, как я смог разглядеть в полутьме, не было.

Вступать в схватку с незнакомцем я, естественно, не рисковал. Во-первых, я не супер-пупер герой, и повторять трюки, виденные в кино, не обучен. Во-вторых, если уж похищение спланировано аж с дворцовой площади, то навряд ли работают дилетанты. Да и временами покалывающий при тряске спину клинок, добавлял мне осторожности.

Чем дольше мы ехали, тем больше меня отпускало. Приятного, конечно, всё равно мало, но согласитесь, похищение гораздо лучше, чем покушение. Прирезать меня могли и во дворце, а если не хотели или боялись во дворце, то увозить так далеко явно не стали бы. Судя по времени, а прошло уже около часа, город остался далеко позади.

– Куда хоть едем-то? – рискнул спросить я у своего молчаливого конвоира.

– Узнаешь, – весьма «информативно» ответил он, и добавил: – Заткнись.

Что ж, понял, заткнулся. Тем более, что подумать есть над чем. Например, ломоносовский лакей. Он же понимает, что я его знаю. Его купили с потрохами, так, что он не собирается возвращаться? Или уверен в том, что я не вернусь? Но ведь меня рано или поздно схватятся, потом сравнят время похищения и его отсутствие… да что там – он же меня не скрываясь, поджидал. Значит, точно возвращаться не собирается. Больших денег, видимо, посулили. Ломоносов, как я понимаю, прислугу не обижает.

Ещё через четверть часа мы остановились. От конвоира не было ни звука, но я, на всякий случай, приготовился к спринтерскому старту. Он всё-таки почувствовал, что я напрягся:

– Охолонь, не приехали ещё.

Вот ведь, зараза! В темноте, что ли видит?

Стала понятна причина остановки. Снаружи раздались приглушённые голоса, скорее даже громкий шёпот. Слов было не разобрать. Значит, к злыдням присоединились сообщники. Вдруг раздался хлёсткий свист, закончившийся глухим ударом, стон, хрип, и что-то тяжёлое мешком свалилось на землю. Ясно. А я-то переживал за судьбу лакея-иуды. Ну и пусть, так ему и надо, не жалко ни капельки. Почти сразу карета качнулась, от того, что кто-то полез на освободившееся место. Ещё как минимум один сообщник забрался на запятки. Мы снова тронулись.

Ехали ещё долго. Блин! Этак можно и за границу уехать – благо шведы рядом, под боком. Я могу и ошибаться, но километров тридцать мы уже проехали. Вторая остановка оказалась конечной. Щёлкнул замок двери, и в карету просунулась чья-то рожа, едва освещённая тусклым фонарём. Без бороды, отметил я. Значит, не мужичьё нанятое. Мне в лицо уставилось дуло допотопного пистолета. Н-да, низкий старт отменяется. Может мы вообще на огороженной территории, кто ж его знает?

– Вылазь тихонько! – приказало новое действующее лицо. – Приехали.

Я, молча, вылез. Под ногами песок. Кроме первого типа, вокруг ещё пятеро. Все при оружии. Высоко меня тут ценят! Только я не совсем больной на голову, чтобы сопротивляться. Убить не убьют сразу, но по рёбрам надавать могут. Снаружи зябкая сырость, но болотиной не тянет. Похоже, рядом вода. Хотя, что я говорю? Тут под Питером везде «Вода, вода. Кругом вода». Сверчки, которым дела нет до людских разборок, вовсю стараются, стрекочут, как кумушки на базаре, мешая мне разобрать хоть слово из тихого разговора моих похитителей.

– Пошли! – ради разнообразия в спину упёрлось что-то тупое. Похоже, пистолет. Допотопный допотопным, а убьёт не хуже автомата. Да и калибр между полутора и двумя сантиметрами внушает уважение.

Вот, зараза, влез со своим фонариком. Глядишь, удалось бы разглядеть подробности. А так всё ограничивалось пятачком зыбкого пляшущего света. Удалось различить только то, что мы приблизились к какой-то громадине. Прямо дворец как будто. Только почему-то мне показалось, что дворец этот заброшенный что ли. Как это может быть в восемнадцатом веке? Может просто в темноте почудилось? Скрипнула петлями дверь. Тёмный коридор, поворот, ещё поворот, лестница вниз – пятнадцать ступенек. Опять коридор, дверь, камера, замок, темнота. Удаляющиеся шаги конвоиров. Всё, Стёпка, приехали!

На ощупь, стараясь двигаться максимально осторожно, я приступил к инвентаризации доставшихся мне квадратных метров. Несмотря на осторожность, избежать столкновения не получилось. Я пребольно ударился коленкой о деревяшку, оказавшуюся чем-то вроде низкого топчана. Зашипев от боли, я растёр пострадавший сустав и решил пока прекратить исследование, присев на негостеприимный предмет нехитрой меблировки.

Правильно сделал. Через некоторое время глаза чуть адаптировались, и я стал различать хоть контуры окружающего пространства. Что ж, продолжим. В итоге оказалось небогато. Прямоугольное помещение с низкими арочными сводами, правда, довольно просторное – метров семь на четыре. Каменные стены кладки, сухие, несмотря на то, что помещение явно подвальное. Небольшое окошко под потолком, с толстой железной решёткой и рассохшимися до широких щелей ставнями. Стеклом, естественно, даже и не пахнет. Явно светает, из окошка пробивается первая предутренняя серость. Вдоль одной из длинных стен в три ряда широкие стеллажи, на которых на ощупь обнаружилась то ли рассыпавшаяся крупа, то ли мышиный помёт. Надеюсь, что первое. Тем более, неприятного содержимого было столько, что должен был не один десяток поколений мышей гадить. Такое впечатление, что это помещение раньше не предназначалось для содержания пленников. Да и вообще, пахнет скорее едой. Как будто меня заперли где-то на продуктовом складе. Прикольно… было бы, если б не было так печально: дворец – продуктовый склад.

Я растянулся на жёстких досках, понимая, что заснуть после всего случившегося вряд ли удастся. Что ещё можно сказать об этом месте? Только то, что мои похитители, или их сообщники должны себя здесь чувствовать полными хозяевами. Иначе запрятали бы меня куда-нибудь поглубже. Я же ведь утром и на помощь сквозь окно позвать могу… Всё, это была последняя мысль. Неожиданно сон, не смотря ни на что, сморил меня, как выключателем кто щёлкнул.

Утро. А может и не утро вовсе, а полдень. Уснул-то я почти на рассвете. Зябко. В темнице моей хоть и сухо, но подвал есть подвал, никуда не денешься. С трудом сел на лежанке. На жёстких досках отлежал весь бок, а заодно и руку колет иголочками – отлежал за несколько часов. Да, испортила меня дворцовая жизнь. У монахов почитай на досках спал, и ничего, а тут разнежился. Энергично растирая руку, чтобы восстановить кровообращение, а заодно и согреться, подошёл к окну. Да, солнце явно высоко. Решётка при внимательном обследовании оказалась ржавой, местами изъеденной до такого состояния, что будь у меня хоть какой-то крепкий рычаг, можно было бы попробовать и сломать.

Интересно, меня что, голодом морить собираются? Есть уже реально хочется, аж желудок подводит. Да и до ветру не мешало бы сходить. Не то, чтобы уже приспичило, но всё же. Толкнул дверь. Закрыто, естественно, а чего ещё можно было ждать? Постучал, погрохотал ногой. Ноль эмоций.

На стеллажах оказалось всё же зерно. На удивление чистое. Мне удалось собрать две хороших горсти. Что ж, хоть что-то. Жевал до тех пор, пока челюсти не заболели. Голод приглушил, зато пить захотелось. Закинул в рот несколько зёрен и принялся перекатывать их языком, сглатывая слюну. Ненадолго обманул и жажду.

Подтянувшись на решётке, толкнул ставни. Так и есть – не заперты, но уже вросли в землю. Немного повозившись, всё же обеспечил себе достаточный обзор. И что мы имеем? Пустой двор, ограниченный решётчатой оградой. Ну как пустой… людей нет. А вот барахла всякого навалено, как будто со всех окрестностей хлам свозили. И выкинуть жалко, и хранить в более благоприятных условиях – только место занимать. Прямо за оградой редкие молодые дубки, дальше строевые сосны, янтарными стволами подпирают безоблачное небо, чуть подёрнутое сизым маревом. Вездесущие чайки крикливо напоминают о своём присутствии, хотя самих за деревьями не видно. Так, предположим, что в той стороне залив. Хотя, может и река, или крупное озеро, даже болото может быть. Так что это ничего мне не даёт.

Есть опять хочется… нет, не есть – уже жрать. Снова забарабанил в дверь:

– Эй, там, на воле! Есть кто живой? Сейчас загнусь от голода, будете знать! – решив, что терять всё равно нечего, продолжал долбить, пока нога не загудела от боли. Ничего, у меня ещё одна есть.

– Ну, чаво, чаво долбиссься? Буйный штоле?

От неожиданности я замер, приложив ухо к многострадальной двери.

– Ты кто? – Вышло как-то просительно.

– Сторож твой, хто ж ишшо-та. Да што ты к двери прилип? Здеся я, в окне.

Подтверждая его слова, ветхая ставня жалобно пискнула, потом окончательно слетела со своего законного места. В образовавшийся проём, согнувшись в три погибели, попытался протиснуться худощавый мужичонка, с длинной козьей бородкой. В итоге, ему удалось это акробатическое упражнение, лишь, когда он встал на четвереньки.

– Чё нать? – снова уточнил он.

– Чё-чё… жрать нать, – передразнил я. – И пить.

– О! – удивился мужик, и поскрёб начавшую седеть косматую шевелюру. – Не велено.

– Что значит не велено? Мне что тут теперь голодной смертью помереть?

– Небось, не помрёшь до вечеру.

– А в сортир вывести?

– Куда-а?!

– В сор-тир! В туалет, нужник, до ветру сходить, – блеснул я знанием синонимов данного заведения.

– А-а! – богатый у него лексикон, однако. – Энто можно-ть. А ты не сбёгнешь?

– Ни в жисть! – пообещал я, честно глядя в ему в глаза.

– Смотри у меня! – напоследок предупредил он грозно, и начал пятиться, выбираясь из тесного закутка.

Ага, щяз тебе. Судя по всему, интеллектом тебя Боженька обидел сильно. Опять же, похоже, что действительно никого кроме него сейчас «на объекте» нет. Вот странно. Похищали меня явно не дилетанты, а охранять оставили это недоразумение. Мне бы только чуть удачи – стрекону так, что за пятками не уследишь. За дверью завозились.

– Эй, слышь-та! Смотри, без шалостев, у меня пистолька заряжена.

– Да понял, понял. Открывай уже.

Пистолька, это хуже. Такая штука даже в неумелых руках серьёзный аргумент. И хоть осечек эти древности делают немало, но рисковать шкурой как-то не хочется. Мне бы метров на тридцать от горе-охранника оторваться, тогда можно и рискнуть. Видимо он всё же сообразил перестраховаться, потому что выводил меня на улицу, двигаясь впереди, спиной вперёд, отрезая путь к выходу и держа мою тушку на прицеле. И ведь не спотыкнулся же ни разу, гад!

Вышли во двор. Яркое солнце ослепило после подвального полумрака. Проморгавшись, я оценил размеры строения, в котором находился взаперти. Поразительно! На самом деле дворец. Небольшой, хоть и в три этажа. Скорее загородная резиденция, но явно серьёзный хозяин у него… был когда-то. И, действительно, заброшенный, по всем признакам. Или поменявший своё назначение. И, похоже, действительно больше никого нет. Куда же меня привезли-то? И кто?.. И зачем?..

Мужик довёл меня почти до ограды, где погуще росли ветки каких-то кустарников. Раньше явно окультуренных, а теперь одичавших, как всё вокруг.

– Ну, давай, ужо, делай дела свои, – я, со вспыхнувшей надеждой, сунулся было в кусты. – А ну, стоять! Ты куда это?

– Как куда? – удивился я. – В кусты же! Или мне прямо здесь дела свои делать?

Козлобородый снова завис. С одной стороны, и я прав, а с другой, явно выпускать меня из виду не хочется.

– А чёй-то ты жеманишься, аки девица красная?

– Ну, вот такой я. Тебе самому-то приятно будет наблюдать?

Снова пауза. Наконец он, поскрипев всеми двумя извилинами, кивнул.

– Иди, ладно, – моё сердце радостно ухнуло, но мужик продолжил: – тока гляди! Ежели што, девке твоей не поздоровится!

– Какой девке? – я замер.

– Та энтой… Глашке, Машке. Ну, чё стал? Аль передумал? – он хитро прищурился.

– Не.

Я юркнул в кусты. О том, чтобы бежать, уже не могло быть и речи. Как же так? Значит, и Машу похитили. Так, стоп, не паниковать! Раз он один здесь, надо срочно развести его на то, чтобы хотя б показал, где Машка заперта.

– Ладно, пойдём уже, – сказал я, возвращаясь. Уродец явно вздохнул с облегчением. Всё же, наверное, думал, что я попытаюсь смыться.

– Ага, пошли. Топай!

– Стой! – пройдя буквально несколько шагов, я встал, как вкопанный.

– Чаво ишшо? – конвоир не рассчитал дистанцию, с ходу ткнув меня пистолетом под лопатку. Хорошо ещё, что с перепуга курок не нажал. Я почувствовал, как по спине пробежали холодные струйки пота. Нет, так больше рисковать нельзя…

– Да так, нехорошо получилось. Меня, значил, вывел на прогулку, а барышня что, мучиться должна? Давай и её, что ли выпускай. – Сказал я, предварительно медленно повернувшись к нему лицом. Пусть хоть взглядом нужное направление укажет.

– Вот ишшо, – не моргнул глазом он. – Не можу я ея выпустить.

– Как так?

– А так! Нетути ея здеся. Ея дальше-ть, в Сестребек увезли. Давай, давай, не задерживай!

Вот же гад! Развёл меня, как кутёнка колбасой! И бежать уже поздно. Теперь до самого входа я как на ладони буду, ребёнок не промахнётся. Ну подожди ж у меня, козлиная борода. Я тебе припомню! Но вслух сказал совсем другое:

– Слушай, дядь, видишь же, что я смирный! Принёс бы хоть водички попить.

– Ладно-ть! Так и быть, принесу. В оконце подам, – раздобрился он, захлопывая за мной дверь подвала и задвигая тяжёлый засов.

Козлобородый не обманул. Буквально через несколько минут он действительно передал через окошко корец с водой, и, неожиданно расщедрился на ломоть чёрного хлеба. Хлеб, правда, оказался чёрствым, да и чуть припахивал плесенью, но явных пятен на нём не наблюдалось. Ну и ладно, не в моём положении привередничать. А вот вода была чистая, холодная, аж свело зубы и заложило горло. Хорошо… Но добрых чувств к охраннику не прибавилось.

Та-ак. И что мне теперь делать? Кто и зачем меня похитил? Вопрос, конечно. Допустим, кто-то прознал, что я, надеюсь, представляю определённую ценность для Екатерины II, и хочет сорвать куш, потребовав с неё выкуп? Что ж, может быть. Только есть одна накладочка. Играться в такие игры с монаршими особами весьма рискованное дело. Они такого не прощают. Рано или поздно всё равно найдут. И, скорее всего, рано. Дальше можно не продолжать, и так понятно. Если только иностранцы, которым императорский гнев до лампочки. Но тогда ещё неувязка – в этом сценарии похищать Машу смысла не было.

Вернёмся к иностранцам. Вот тут может иметь право на жизнь другая гипотеза. Кто-то из забугорных шишек, скорее всего очень высокого уровня, прознал, что в России спешным образом развёртываются очень интересные и весьма необычные проекты. И началась эта суета с появлением при дворе некоего молодого человека. Он ли, не он ли является тому причиной – неизвестно. Но очень многое на него, то есть меня, указывает.

Допустим, но что дальше? А дальше вот что: если организаторы похищения хоть отдалённо представляют, что сейчас происходит, то наверняка захотят заполучить такой источник информации. Или ликвидировать, чтобы никому не достался. Или… сначала попробовать договориться, а если не получится, то ликвидировать. Тут как раз и дополнительный аргумент в виде Машки пригодится. И выходит из этого, что заказчики этого безобразия весьма осведомлены в том, что происходит при дворе. Вот только знают ли они, что я, некоторым образом, не гений-самоучка, а немножечко из будущего? Буду надеяться, что – нет. Тогда, ради сохранения собственной шкуры, и Машиной безопасности, можно прикинуться одарённым хроноаборигеном, согласиться на их предложения, да и поводить их за нос, пока не представится случай сделать ноги по-тихому.

И последнее. Стоит ли попытаться улизнуть прямо сейчас, когда моей тушке временно ничего не угрожает? Как это скажется на содержании Машки? Видимо стоит. Если я прав, то, по идее, с ней ничего не сделают. Не дураки же, должны понимать, что так только хуже будет. Вот только смогу ли я ей помочь? Эх, знать бы, где искать её…

Я подошёл к окну и опять попробовал решётку на прочность. Хм, шатается немного. А если посильней? Получается! Только шумно очень. Натянуть посильнее и… дёрнуть! Ай, твою ж налево! Прут, который когда-то был очень мощным, хрупнул, осыпавшись хлопьями ржавчины, попутно продирая мне ладонь. Ту самую, которая уже успела недавно пострадать от оспы. Больно-то как! Машинально попытался лизнуть рану, и тут же начал отплёвываться от крови, напополам со ржавчиной. Эх! Плакали мои запасы воды, что оставил в ковшике. Промыв ладонь, получил хоть одну хорошую новость: рана оказалась совсем неглубокой, да и кровь не лилась ручьём, как вначале с перепуга показалось.

Так, спокойно! Что я как истеричка железо руками ломаю? Думай, Степан, думай! Что у меня есть под рукой? Ничего. Только топчан и стеллаж. Вот оно – стеллаж! И с чего я решил, что доски на нём прибиты намертво? Да они же просто лежат на перекладинах. Доски добротные, толстые, длинные. Не поднять в одиночку. Это плохо. А вот самая крайняя доска на верхнем стеллаже вполне себе узкая. Практически брус, сантиметров по семь в стороне. Вот только одна беда – он-то как раз прибит, поскольку с самого края. А гвозди тут – будьте-нате.

Ха, не гвозди, а гвоздь! Кто-то решил поэкономить. Или, что вернее, «сэкономил» себе в карман. Ну, мне грех жаловаться. Поднажмём-ка плечом снизу. В два плеча – моё и рычага, конструкция поддалась. Противно поскрипывая при каждом рывке, деревяшка постепенно покидала своё насиженное место, попутно посыпая мне волосы, глаза, рот трухой и пылью, зараза! Последний рывок, и брус, гремя, свалился вниз, по пути приложив меня по ноге. Да, если так дальше пойдёт, то моим похитителям даже сил прилагать не надо будет – я сам себя угроблю.

Не раскисать! Берём орудие в руки, и за дело. Решётка всё же посопротивлялась для приличия. Минуты полторы. После чего уступила моей воле к победе, помноженной на законы физики. Постепенно путь на волю всё расширялся, в то время как горка ржавых обломков на полу росла. Несколько раз, когда шум от моей монте-кристовской деятельности становился очень уж громким, на мой взгляд, приходилось останавливаться и прислушиваться. Но пока всё было спокойно. Наконец проём стал достаточно широким, чтобы я смог не только в него протиснуться, но и избежать новых ссадин от торчащих обломков. Путь свободен. Ну что, вперёд?

* * *
На самом деле не было ничего удивительного в том, что сторож не слышал, как выламывалась решётка в подвале. В это время он находился на третьем этаже, в противоположном конце дворца Петра I, по странной прихоти судьбы превращённого в продовольственный склад. Стоял перед неприметным господином лет сорока пяти, которого по одежде можно было бы принять за иностранного купца средней руки. И на правильном немецком языке докладывал тому в подробностях о том, что происходило внизу буквально час назад. Хоть его произношение и грамматика не страдали от ошибок, всё равно, любой немец, без труда признал бы в нём иностранца по его явному русскому акценту. Так что козлобородый оказался ещё тем актёром.

Дождавшись окончания доклада, неизвестный задумчиво молчал. Докладчик, между тем, осторожно, чтобы не мешать раздумьям, опустился в кресло напротив, что выдавало в нём фигуру, как минимум, почти равную собеседнику. Наконец, молчание было нарушено:

– Великолепно! Вечером можно переправлять нашего русского гения на корабль. Благодарю, херр Салтыков. Наша щедрость будет соразмерна вашей услуге. Вы мастерски организовали вывоз юных особ из столицы, а так же проверили Степана. Мой король будет доволен. Да, и снимите уже ваш маскарад, он больше не понадобится.

– Отлично, херр Иоганн, – сказал Салтыков вставая. – Я думаю, оцепление уже можно снимать. Нам совершенно ни к чему привлекать внимание к этому месту.

– Подождите, – поднялся вслед за ним и пруссак. – Я хочу познакомиться с этим молодым человеком. Насколько мне известно, он не силён в языках. Кстати, странно, вы не находите?

– Ничего странного. Говорят, что Орлов откопал его где-то в медвежьих лесах. Мне представляется гораздо более странным, что он вообще сумел хоть чему-то обучиться.

– Ну что ж, в вашей России всё может быть. Придётся вам, друг мой ещё немного побыть в образе. Идёмте.

* * *
Окончательно перепачкавшись, используя свой рычаг в качестве опоры, я сумел-таки протиснуться до половины в оконный проём. Дальше пошло хуже. Какая-то, не до конца выломанная железяка, намертво вцепилась в одежду, грозя добавить к ржавым и пыльным пятнам на ней приличную дыру. Вдобавок к этому, так помогший уже мне брусок, скользнул по стене и с прощальным стуком приземлился на пол, оставив ноги болтаться в воздухе. Я упёрся локтями в кладку, которая, к моему счастью, расширялась наружу, и остановил соскальзывание назад, в темницу. Можно было бы пойти на второй заход, но коварная железка теперь угрожала не только пропороть ткань, но и весьма существенно впиться в бок, пройдясь по рёбрам.

И что теперь? Звать на помощь? Судя по всему, она придёт в лице того же недалёкого охранника. А он, если сразу не пальнёт, то в любом случае, побег мой накроется медным тазом. Ладно, Стёпка, не психуй. Попробуй ещё разок…

Так, здоровой ладонью шлёпнуть впереди по стенке. Отлично! Самые кончики пальцев попали в щель между кирпичами. Хотя, какая там щель? Я ругнулся. Качество раствора такое, что кувалдой не прошибёшь, ни чета двадцать первому веку. Небось, на куриных яйцах замесили. Но, хоть какой-то выступ. Теперь повторим другой рукой… Ой, больно-то как! Ладно, не время жалеть себя. Сейчас, боль чуть отступит… Я замер, переводя дыхание, и наблюдая за тоненькой алой струйкой, засочившейся по кладке, впитывая пыль, и постепенно принимая её цвет.

Ну что, попробовать подтянуться? На счёт три: раз, два, три… стоять! Машинально попытавшись нащупать ногами опору, я потерял всё, чего смог достичь, и чуть было не заскользил обратно. Но в последний момент всё же сумел остановиться, затормозив локтями, и, до кучи, сбивая в кровь и их. В бок тоже кольнуло, хорошо хоть, не сильно.

В злом бессилье я уронил голову на землю и ощутил под щекой торчащий из земли холодный гладкий бок валуна. Он-то и дал мне неожиданную поддержку. Упёршись в него подбородком, я на миг дал отдых начавшим дрожать от напряжения мышцам рук. Отлично! На тебя я и обопрусь. Я напрягся так, что что-то хрустнуло под затылком, и на миг потемнело в глазах. А нос уткнулся в вековые пласты сухих листьев. Но зато сумел восстановить утраченные сантиметры, уже не хлопая ладонями по стене, а постепенно перебирая по ней кончиками пальцев.

Передышка. Ещё один рывочек, удачно. Но валун кончился. Вернее, это я перестал доставать до него подбородком.

Ещё десять секунд отдыха. Ладони не отпускать. Не знаю, как я сумел извернуться, но получилось наползти на спасительный камень косточкой ключицы. Тоже малоприятные ощущения. Но, свобода дороже. Руки уже не в состоянии цепляться за опору. Всё, поражение?

И тут я заметил, что мне хватило этой малости, этих сантиметров, чтобы мой центр тяжести наконец-то переместился, и меня больше не тянет назад, в подвал. Победа! На радостях, я позволил себе минутную передышку, отсчитывая секунды, чтобы не залёживаться. А то с козлоболодого ещё станется мне одеяло по доброте душевной принести.

Всё, хорош. Рывок-рывок-рывок, и я встаю на ноги, до хруста разминая суставы. Теперь я на виду. Низкий старт. Ограда хоть и есть, но перемахнуть её труда не составит.

Составит. Навстречу мне, из зарослей кустарника поднимается самое настоящее оцепление, хоть и не частое, но все вооружены. Как же я их раньше не заметил? Рожи довольные, ухмыляются. А плевать! Может на скорости…

– Цурюк! – взлаивающий окрик из-за спины. Мне? Или этим уродцам? Они даже недоумённо опускают оружие.

Не останавливаться! Наперерез никто не успеет. Ещё чуть…

Вот гадство! Оказывается тот, кто стоял прямо на моём пути, совсем не спешил показываться, чем и воспользовался, выставив ногу. Опять подножка!

В этот раз, я всё же успел сгруппироваться, и влетел в кусты не кубарем, а по всем правилам спортивного падения. Да и жёсткие ветки, хоть и хлестнули по мне, но спружинили, смягчая удар. Так что приземлился я благополучно. Вот только продолжить побег уже не выйдет. Ещё и «цурюкалка» какая-то за спиной. Точно, немцы. Ну, погодите же у меня, фашисты проклятые!

Глава 12
Эх, сколько удовольствия я получил бы в другой ситуации, попав на настоящий старинный корабль! С агромадными парусами, скрипом деревянных мачт, пушками. С ослепительным, до рези в глазах, отблеском садящегося Солнца, с лёгкой качкой, когда палуба то норовит убежать из-под ног, то заставляет слегка напружинивать мышцы, чуть приседая. С бьющими в лицо почти пресными брызгами балтийской воды. И чтобы корабль был наш, русский, а я не выступал в качестве пленника.

Всё же немцы. Прав я был в своём предположении. Точнее – пруссаки. Как они пронюхали обо мне, не знаю. Я хоть и не озадачивался соблюдением секретности, но, с другой стороны, ни с кем из посторонних не общался. Ан, утекла где-то информация.

Вообще, если бы я был местным самородком, то, по сути, жаловаться было бы не на что. Особенно, если отбросить всё, что было до момента моего неудачного побега. Никаких репрессий за ту попытку не последовало. Более того, меня даже не стали запирать обратно ни в тот, ни в другой подвал, а провели на третий этаж дворца, где было относительно чисто, и не било в нос запахами кислой капусты и подгнивающей репы.

Самый главный в этой шайке представился как господин Иоганн Карл. Что из этого было именем, а что фамилией, понятия не имею. По-русски он говорил с таким акцентом, что понимать его приходилось с превеликим трудом. Правда потом появился переводчик, и дело пошло веселее. Переводил парняга, примерно ровесник Гришки Орлова. Голос мне его сразу показался знакомым, хоть и не смог поначалу вспомнить, где я его мог слышать. А потом понял, что меня сбило с толку – его правильная речь. Опаньки, не может быть! Это ж мой чудо-сторож, козлиная борода. Я вгляделся повнимательнее в его чисто выбритую физиономию. Точно, он! Растрепать волосы, приклеить бороду, чуть запачкать щёки… он! Назвался Иваном, без фамилии. Хотя по манерам явно аристократ, или близко к этому. Ну, и слава Богу! Если ради меня они такой маскарад замутили, то убивать в ближайшее время не планируют.

Меня накормили, и даже извинились за «те небольшие неудобства», что пришлось вытерпеть по дороге сюда. А вообще-то путь только начинается, так как меня желает видеть ни кто-нибудь, а сам, наипросвещеннейший из всех монархов Европы его величество Фридрих II, король Пруссии, которого ещё при жизни начали называть великим. О как!

А позвольте спросить, за каким… да, за каким таким великому королю сдался простой российский недоросль?

О, не надо скромничать! О простом российском недоросле уже наслышана вся Европа, да и не только. Но лишь величайший из монархов современности смог оценить всю полноту перспектив такого самородка, и соответственно предложить ему переехать на ПМЖ в любой из городов славной Пруссии. Естественно, с полным пансионом и ослепительными перспективами.

Как мило! А что ж этот величайший действовал как тать ночной, похищая такого перспективного учёного, вместо того, чтобы предложить по-человечески, заинтересовать, так сказать?

(В этом месте прозвучал вежливый смех с одновременным укоризненным покачиванием головой). Ну как же херр Степан Данилович не понимает, что монаршая сестра короля Фридриха была бы несколько недовольна таким событием. Да и вряд ли позволила ему вот так запросто сменить подданство.

А почему же вы решили, что Степан Данилович всё же согласится? Чай ему и на родине неплохо жилось в последнее время.

Ну что вы, что вы! Один раз попав из глухой деревни в Москву, а потом в Санкт-Петербург, не стоит думать, что увидели всю Европу. Поверьте, величие и мощь германского мира удивят вас несказанно более, чем то, что уже имело место быть. В общем: «Не будет ли любезен многоуважаемый джинн?..»

Хм… а если всё же «не будет»?

Тогда, к великому нашему сожалению, мир лишится такого светлого ума, в лице вышеназванного джинна. И, опять же, к сожалению, пострадает не только он, но и одна известная ему юная особа.

Вот так вот… поговорили. Классический метод кнута и пряника. Но, если пряник обещался какой-то непонятно-сомнительный, то кнут весьма явственно посвистывал над ухом. Хороший такой кнут, со стальным наконечником, да ещё и смазанным ядом. А я что – совсем без головы, что ли? Естественно обещал подумать над заманчивым предложением. Но для начала потребовал предъявить «юную особу», чтобы удостовериться в её безопасности.

Пруссак пообещал, что Машу я увижу до конца суток. На корабле, который должен подобрать нас, и увезти подальше от Сестрорецка. Я благосклонно кивнул, что вызвало довольную улыбку присутствующих на переговорах. Ага, сейчас им! Я бы и при хорошем обращении послал их куда подальше, а уж теперь-то и подавно. Просто сейчас мне надо решить две насущные задачи. Первая и главнейшая: увидеть Машку и убедиться, что у неё всё в порядке. Вторая – слинять от этих уродцев, пока нас действительно не увезли к чёрту на кулички. А там пусть получат ту самую хижину коренных обитателей Америки, которая фигвам.

Вот так я и попал на корабль. Явно не военный, так как вооружения на нём был самый минимум. Скорее всего, купец, и уверен, что все документы на груз у него в полном порядке. Немцы уже сейчас славились своей педантичностью, а уж при проведении такой операции и подавно. Да… в пору нос задирать. Такое внимание со стороны сильнейших мира сего. Вот интересно, если бы в моё время провалился подросток из, скажем, две тысячи двести пятидесятого года, за ним так же началась бы охота, или он даже до своего, местного президента не сумел бы добраться? Скорее второе. Ну, да ладно, сейчас не об этом.

Я ожидал, что увижу Машу ещё на берегу, но не тут-то было. В шлюпку, которая ожидала нас на берегу, сели только мы с Иоганном, который ещё и Карл. Корабля, кстати ещё никакого не было. Только по левую руку, на всех парах, а точнее, под всеми парусами двигалось какое-то судно. Тем не менее, гребцы дружно навалились на вёсла, и мы резво отчалили. Как оказалось, это тоже был своего рода хитрый ход. Мы пошли наперерез кораблю, который и подобрал нас, немного замедлив ход. Правда, пришлось забраться далеко от берега, так как здесь везде мелководье, и судно просто не могло подойти ближе. Должен сказать, что пруссак, несмотря на свой возраст, отлично справился с верёвочной лестницей, почти не уступив в скорости подъёма нашим гребцам. Чего не скажешь обо мне. Никакая физподготовка не спасает, когда надо карабкаться по этой болтанке, которая к тому же ещё и скользкая от влаги.

Как только мы добрались до палубы, шлюпка с оставшимися гребцами начала удаляться. Я успел только немного оглядеться, чтобы понять, что корабль, как ни в чём не бывало, направляется к показавшемуся селению, которое, скорее всего и было Сестрорецком. На мой вопрос немчура заявил, что в Систербеке мы заберём и фройляйн. А минут через десять меня вежливо попросили спуститься куда-то вниз, где и заперли в небольшом помещении без окон. Вот ведь гады! Знают, что я не буду кричать и ломиться, чтобы не навредить Маше.

А потом, судя по характеру шума и выкрикам, началась элементарная разгрузка. Что ж, умно. Зашёл купец, разгрузился-загрузился в штатном режиме, да и двинулся дальше. Никакой паники, никакой настороженности. Обычный рутинный рейс. Разгружались не очень долго, с час, не больше. Я обратил внимание, что, судя по репликам, команда в основном, а может и целиком русская. Это хорошо. Повышает шансы договориться. Постепенно шум затих. Наверное, скоро отплытие. Сердце заколотилось. Вот-вот, сейчас отойдём от причала и…

Я с тоской посмотрел на тусклый огонёк толстой свечи, которую мне любезно оставили в качестве источника света. Чтобы хоть как-то отвлечься, принялся размышлять над производством электрических лампочек. Как достичь вакуума в колбе? Допустим, часть воздуха можно откачать. А остальной? Допустим, делать две спирали. Одна перегорает, выжигая оставшийся кислород, а вторая потом работает. Интересно, хватит ли одной дополнительной спирали? Да о чём я думаю?! Для начала неплохо было бы выяснить, а вольфрам-то уже открыли? Тоже мне, просветитель нашёлся!

Внезапно наверху забегали. Как-то подозрительно беспокойно. Хотя, может это обычное явление для отходящего от причала судна? Почему же тогда не слышно никаких команд? Ага, вот и они. Кто-то кого-то подгоняет, что-то скрипит, похрустывает. Корабль ощутимо качнуло, и явно почувствовалось движение. Или мне это только кажется? Ну, давайте уже, выпускайте меня!

Интересно, как они провели Машку на борт? Она же могла на помощь позвать, а я не верю, что весь Сестрорецк населяют сообщники моих посетителей. Может её связали, заткнули рот, и пронесли в каком-нибудь ящике? Воображение тут же услужливо нарисовало мне эту картину. Кулаки сжались в приступе ярости. Если это действительно так, то счёт к вам, господа хорошие, возрос. Ой, как возрос. Не знаю ещё как, но я обязательно устрою вам такую козью морду, что очень пожалеете.

Несколько раз я поднимал руку, чтобы постучать в дверь, но каждый раз останавливался. Рано, рисковать сейчас нельзя, рано… рано. Потом не вытерпел. Судя по времени, мы уже далеко от причала. Открывайте!

На мой стук отреагировали быстро. Дверь открылась, и молчаливый матрос проводил меня в просторную каюту, в которой уже сидели пруссак и Иван-переводчик. Он-то откуда здесь оказался? Маши не было.

– Садись, Степан, – предложил Иван. Я сел. – Должен тебя несколько огорчить. Твоя встреча с Гончаровой немного откладывается. Сиди-сиди, не вскакивай.

– Да, херр Тимошкин, – воспользовавшись услугой переводчика, подтвердил пруссак. И отчасти вы сами в этом виноваты. Русская императрица развила совершенно невообразимую деятельность по поиску вашей персоны. Нам просто необходимо было отойти подальше от берега, не дожидаясь нашей фройляйн.

– А на море, значит, не ищут? – рискнул съехидничать я.

– Ищут, ещё как ищут! Я даже начинаю верить в то, во что почему-то уверовал мой король. А именно, в то, – в этом месте Иван запнулся с переводом и ошарашено захлопал глазами, – что вы действительно не просто талантливый юноша, сумевший ошеломить даже гений Ломоносова. А невероятным образом попали к нам из далёкого будущего, каким бы бредом это не звучало. Так что ищут весьма усердно. Как ни обветшал русский флот после Петра Великого, но блокада выстроена почти непреодолимая.

– И что теперь вы намерены предпринять? – меня, конечно, радовало такое усердие Екатерины, но не стоило забывать, что я пока ещё находился в недружественных руках.

– Что ж, – Иоганн Карл помедлил с ответом, раздумывая, – расскажу. У нас есть одна маленькая хитрость. Сейчас останавливаются и досматриваются все корабли, идущие от русского берега. Но мы с вами пойдём не от него, а к нему. Торговый корабль, совершающий обычный рейс, заходит в один порт, в другой, третий. Заметьте, третий – Петербург. А потом… надеюсь, что шумиха со временем уляжется, и мы сможем проскочить обратно. Если же нет… у меня есть чёткие указания. Весьма сожалею, но в критической ситуации мне придётся избавиться от вас.

– Здорово! – мне только что, не моргнув глазом, заявили, что собираются заставить меня как минимум предвосхитить бесславную участь Му-Му, а я что должен теперь делать? – Это сейчас вы к чему сообщили?

– Не волнуйтесь, Степан. Как видите, я предельно откровенен с вами. Вы должны понять, и не мешать нашим планам. Потому что… потому что только я решаю, наступил тот самый критический момент, или нет. А я ведь могу и ошибиться, верно? – пруссак дождался моего утвердительного кивка, после чего закончил: – Следующая остановка – Кронштадт. Весьма сожалею, но вам придётся провести время в одиночестве. Рассчитываю на ваше благоразумие. И ещё… я всё же надеюсь, что наше сотрудничество состоится, поэтому распорядился улучшить условия вашего пребывания здесь. Думаю, что через час всё будет готово. А пока, прошу извинить – придётся недолго потерпеть неудобства.

Немец звякнул в колокольчик, и практически тут же в каюте возникли два дюжих матроса. Тот что-то пролаял по-немецки. Поскольку это предназначалось не мне, перевода не последовало. Зато один из матросов обратился ко мне уже по-русски:

– Пошли, што ли.

Я не стал возражать, направляясь к выходу из каюты. В последний момент, к нам присоединился Иван, сняв один из фонарей, освещавших помещение.

Мы поднялись на палубу. На улице темно, хоть глаз коли. Вместо августовской россыпи звёздного великолепия лишь тусклое неровное пятно неполной луны, временами пробивающееся сквозь несущиеся низкие облака. За бортом непрерывное «ш-ш-ш-ш» воды, взрезаемой корпусом, да неожиданные, пугающие вздохи невидимых в ночи парусов. Фонарь переводчика, выбравшегося вперёд, только слепит, временами выглядывая из-за его сухощавой фигуры. Чувствуется ветер, но качки почти нет. Или волнение ещё не поднялось, или идём под таким углом, что не качает. В конце концов, я не специалист по древнему мореходству.

Мы пробрались к какой-то небольшой надстройке, закрытой, как я успел рассмотреть на обычный, но массивный засов. Как оказалось, это и была моя новая темница. Очень надеюсь, что временная. Меня просто-напросто закрыли, в этот раз не оставив даже света. Шаги конвоиров быстро растворились на фоне морских шумов. Я же уже в который раз принялся обследовать помещение. На ощупь.

Скорее всего, мне выделили чуланчик, в котором обычно хранилась мелкая судовая утварь, хоть сейчас здесь не было ничего, кроме запаха пыли. Хоть бы гвоздь какой. А, с другой стороны, к чему? Засов всё равно не подденешь – дверь на удивление пригнана плотно к косяку. Да… хоромы. Метр на полтора по периметру и те же полтора в высоту. Встать, выпрямившись во весь рост, не удавалось. Более того, к противоположной от двери стене потолок ещё сильнее понижался. Единственное, что можно было бы сделать, если планировать неожиданный побег, так это с трудом уместиться между стеной и дверью в момент её открытия. Только что это мне даёт посреди Финского залива? Я понятия не имею ни о расстоянии, ни о направлении. Плаваю-то неплохо, но на несколько километров, боюсь, меня не хватит. И после этого они говорят о хороших отношениях? Этому фрицу что, в лом, что ли было моё общество потерпеть? Или очередная демонстрация кнута?

Я сел на пол, прижавшись спиной к сухим доскам стены. Сразу почувствовалась качка. То ли от большей площади соприкосновения, то ли она просто усилилась. По крайней мере, здесь сухо, и пронизывающий балтийский ветер не пробирает до костей. Подремать что ли? Силы-то восстанавливать надо, вдруг пригодятся? Мысли крутятся, вряд ли заснёшь. Но ведь качает… Какая-то полуявь, полудрёма навалилась. Сколько времени прошло, как мои конвоиры удалились? Минут десять, не больше. Всё, использую аутотренинг: мне тепло, удобно, уютно, я засыпаю… ничто не мешает, не отвлекает. Я засыпаю… Поскрипывают доски палубы, тихонько скребутся мыши, и даже постукивают в дверь.

Постукивают. Мыши. В дверь.

Мыши!

Стараясь не нашуметь, я в мгновение вскочил с пола и прижался ухом к шершавым доскам.

Тук, тук, тук… тук-тук-тук.

Может, какая-то штукенция на верёвке качается от ветра, да и постукивает? А с другой стороны, чего мне терять-то?

– Кто там? – спросил я, в последний момент сообразив сделать это негромко. Тишина, всё же это не кто-то, а что-то. Потом, после паузы:

– Стёп, это ты? – сказано еле слышно, ещё и доски между нами. Даже если и знакомый голос, всё равно не разобрать, чей. Да и откуда у меня здесь знакомые?

– Я.

– Подожди, я сейчас. Не шуми только.

Нет, блин, сейчас заору на весь корабль! Снаружи короткая возня. Я, на всякий случай, отодвинулся подальше, приготовился. Дверь распахнулась. Мои глаза, привыкшие к темноте каморки, да ещё в свете выбравшейся из туч Луны не могли ошибаться. Но я всё равно не верил.

С короткой стрижкой, в пацанской одежде, только фасон получше, а так – прямо как давным-давно, далеко-далеко, в разбойничьем хуторе. Машка! Машенька…

Все слова застряли где-то под лопатками. Я просто схватил девчонку в охапку, прижимая к себе. Да она же дрожит вся! Боится? Нет, одежда влажная, хоть и не мокрая. Замёрзла, моя маленькая. Я взял её ладошки-ледышки и стал растирать, согревая дыханием.

– Ты откуда здесь?..

– Сбежала. Ещё там, на берегу.

– Как?

– Они юродивые все. Думали, что придворную девицу украли. Стёпка, ради Бога, давай потом, а? Я всё расскажу после. Сейчас тикать надо. Ты плыть можешь?

– Я-то могу, но куда плыть? Темень же! А расстояние?

– Неважно! Там, недалеко, на корме бочки пустые. До утра продержимся, а там определимся.

Я задумался на миг, а потом сам себя одёрнул – ну что же я за трус, если меня моя девчонка бежать уговаривает, а я сомневаюсь ещё? Кивнул, потом понял, что в темноте не видно, сказал:

– Хорошо, Машуль. Пойдём.

Она перехватила мою ладонь, сжав крепко-крепко, сделала шаг из каморки.

Поздно! К нам явно кто-то приближался. Причём, этот кто-то шёл в темноте и, похоже, в одиночку. Хоть и с фонарём, но скрытым чем-то плотным так, что свет почти не проникал наружу. Мы его заметили только по производимому шуму. Эх, если бы я ориентировался на палубе, хотя б чуть! Решение пришло мгновенно:

– Маш, – прошептал я ей на ухо, на мгновение потеряв голову от пряного запаха её волос, – закрой меня снаружи.

– Слишком светло, заметит… держи лучше, – мне в руку ткнулась рукоять.

– Что, опять гвоздь?

– Нет, – даже в полутьме было видно, как дрогнули её губы, – нож, настоящий. В порту стянула.

– Спасибо! – я благодарно поцеловал Машу в щёку, почувствовав, как она вздрогнула от неожиданности, после чего мягко, но настойчиво подтолкнул в закуток между стеной и дверью. Тот самый, что недавно облюбовывал для себя. Осторожно прикрыл дверь. – Теперь моя очередь.

Спрятал руку с ножом за спину, успев оценить длину клинка – сантиметров двадцать. Лезвие жёсткое, не гнётся, и достаточно острое. Мы затихли, притаившись. Только пульс в висках стучит. Ровно три удара на каждый шаг приближающегося врага. Он всё ближе и ближе. Тяжёлую, хоть и аккуратную поступь уже различаешь не вслушиваясь. Вот остановился явно перед дверью. И тут до меня дошло. Вот я тупица! Он же может сейчас просто закрыть обратно засов, или, того хуже, поднять тревогу.

Нет, повезло. Дверь опять распахнулась, скрывая Машку. Иван. Смотрит недоумённо, освободив фонарь и приподняв его на уровень груди.

– Ну, чего уставился? – я решил наглеть. Уж с ним одним-то я справлюсь, тем более с таким неожиданным козырем в руке.

– Ты это… тебя не закрыли, оказывается, знаешь?

– Знаю.

– А я… я тебя выпускать шёл.

– Что, хоромы приготовили?

– Нет, – Иван воровато оглянулся. – Бежать надобно… нам.

– Бежать? – я от неожиданности сглотнул, растеряв все планы. – Я-то побегу. А ты-то? Ты ж с фашистами заодно.

– Убьют меня, – понурился он, пропустив мимо ушей явно незнакомое слово.

– Да что ты говоришь?! С чего бы это? Тебе, небось, и награду наобещали?

– Наобещали. Но, всё равно, не жилец я, – быстро заговорил он, стараясь придать голосу максимум убедительности. – Неладное заподозрил, когда барон на причал не отпустил, велел с ним плыть. Да не сразу. Не то только б меня и видели, соскочил бы на берег. А потом, когда он про тебя такое сказал… ну, что ты оттуда… это правда, кстати? – он замолчал, выжидательно уставившись мне в глаза, но, не дождавшись даже кивка, продолжил: – а, впрочем, неважно. Важно то, что такую тайну он не стал бы раскрывать, если б отпускать меня собирался. Так что мне теперь две дороги. Или в неметчину, где я никому не нужен буду, как только тебя доставят. Или на дно, тварей кормить. Барон, он страшный человек. Не гляди, что обходительный. Самолично порешит, только потешится. Ну, что же ты? Решайся. По рукам?

Иван перехватил фонарь в левую руку, и сделал шаг вперёд, протягивая мне правую. Удачный момент, и я им воспользовался. Шагнув навстречу, не забывая, что потолок низкий, я схватил его за шиворот и резко дёрнул к себе. А вот он этого не ожидал, и налетел бы на меня, но помешал дверной косяк, основательно приложив его по лбу. А вот нечего было меня запирать в такое негабаритное помещение. Пока он не опомнился, я успел втащить его вовнутрь, прислонить к стене, и прижать кончик лезвия к шее. Только бы не дёрнулся. Понимаю, что враг, но горло перерезать точно не смогу. Маша, умница, перехватила из его ослабевшей хватки фонарь, прикрыла дверь.

Через несколько мгновений его взгляд прояснился. Оценив прижатое к шее остриё, Иван взгрустнул. Потом перевёл взгляд на Машку. Три секунды на узнавание, потом с трудом сдерживаемый удивлённый возглас. Грусти добавилось изрядно.

– Вот теперь поговорим, предатель. Дважды предатель.

– Да не предавал я никого! – в его голосе сквозило отчаянье. – Это меня наниматели предать хотят, понимаешь ты это? А мне шкура дорога. Я тебя освободить ещё сразу задумал, как на корабле остался. Я ж с матросами договорился, чтоб тебя сюда заперли, а не в трюм, пока каюту готовят. Есть тут пара надёжных, я их в своё время барону и рекомендовал. Они же нам и шлюпку спустят. Всё, Степан, хоть казни меня, но больше мне предложить нечего.

– Ну что, Маш, рискнём довериться?

Маша подняла фонарь, вгляделась в лицо Ивана.

– Решай сам. Я не против.

Я в последний раз взвесил все «за» и «против». Рискованно. Но и другого выхода у меня не оставалось. Не убивать же этого Ивана-дурака, который даже на героя сказки не тянул? Если бы драка, тогда наверно смог бы, а сейчас… не. И не оставишь его. Он с досады может и ещё раз переметнуться. Да и Машку жалко. Одно дело – в шлюпке бежать, а другое – несколько часов за бочку цепляться по горло в воде. Хоть и лето, а вон она, до сих пор не согрелась.

– Хорошо, – принял я, наконец, решение, понимая, что отпущенное нам время тоже не резиновое. – Веди, убогий. Но, смотри у меня!

И, чтобы жизнь раньше срока мёдом ему не казалась, перехватил его за руку с таким расчётом, чтобы в любой момент сделать болевой залом. А кинжал переместил ниже, предупредительно кольнув Ивана в бок, чтобы не забывал.

– Да я же… – начал он.

– Ничего, потерпишь, – оборвал я. – Пойдём, с Богом. Вот в шлюпку сядем, потом посмотрим на твоё поведение.

В шлюпке мы оказались на удивление быстро и без особых проблем. Если не считать за таковые мокрую одежду. Я поначалу чересчур осторожничал, но Иван, заметив мою нервозность, успокоил, рассказав, что в это время у барона ужин по расписанию, и что отвлечь его может только нападение пиратов, или, на худой конец, начало Армагеддона. За штурвалом же его человек, а второй, как раз, поможет нам.

– А как же вперёдсмотрящий? – решил блеснуть я знанием морской терминологии.

– Ты о чём сейчас? – тот поняв, что убивать его сразу не собираются, немного осмелел.

– Ну… тот, который на мачте сидит, землю ищет.

– Кхм. Ночью?

В общем, лодчонку на воду пришлось спускать втроём. Я категорически настоял, чтобы Машка сразу забралась в плавсредство, а мы сами уж как-нибудь. Это «как-нибудь» обернулось купанием. Причём я чудом разминулся со шлюпкой, занырнув в темноте в считанных сантиметрах от неё. Хорошо хоть вода в такой поздний час показалась тёплой. А вот вылезать на пронизывающий ветер было совсем не комильфо. Ну, да ничего, на вёслах быстро согреемся.

Едва мы забрались в шлюпку, как Иван дал отмашку:

– Быстрее, а то мои сейчас тревогу поднимут.

– Зачем? – опять стормозил я.

– Чтоб свою шкуру спасти.

– Ясно.

Мы дружненько приналегли, буквально с третьего гребка попав в ритм и выровняв движение. Корабль моментально потерялся в темноте. Помогавшие нашему побегу моряки, дали нам ещё почти минуту форы, после чего началась суета. Русские матюки вперемешку с лающими немецкими выкриками. Засверкали фонари, показав нам, что мы ещё совсем близко от судна, и о безопасности думать очень рано. Потом кто-то умный сообразил, что от такого освещения толку чуть: больше слепит, чем помогает разглядеть что-то внизу. Свет погас. Но я почти физически ощущал на себе рыскающие в ночи взгляды, ищущие беглецов. Даже крики затихли. Явно вслушиваются, пытаясь различить плеск вёсел по воде. Ну, это вряд ли. Большое судно издавало гораздо больше шума, чем мы.

На наше счастье луну опять наглухо затянуло тучами. Очень сложно было ориентироваться, но я прикинул, что мы уже должны были отдалиться метров на сто. Ещё бы чуть-чуть, и можно успокаиваться. Конечно, никто не даст гарантии, что немец не начнёт рыскать, разыскивая нас. Тем более что барон сейчас наверняка в бешенстве от провала операции.

Р-раз, два, три, четыре… раз, два… Я принялся мысленно считать гребки, чтобы хоть как-то заглушить тревогу. Всё же мы старались грести аккуратно. Не знаю, как у Ивана, а у меня опыт гребли небольшой. Так, на рыбацкой надувной лодке, да несколько раз на водохранилище катался. Но это не в счёт. Там развлечение было, и не приходилось напрягать все силы, чтобы удрать от преследователей.

Раз, два, три, четыре… Правая ладонь намокла. Мозоли что ли? Блин, так и есть. И когда только успели не только натереться, но и лопнуть? Кажется ведь, что гребём всего ничего. Ладно, переживём. Зато согрелся. А вот Машка, небось, опять замёрзла. Стоило мне подумать о ней, как ощутил её руку на спине, словно мысли прочитала. И впрямь, рука холодная. Ничего, Машуль, потерпи. Мы обязательно выберемся из этой передряги. Но как же здорово ощущать её ладошку на плече! Силы словно удвоились.

Раз, два, три, четыре… Вот гадство! Луна проглядывает. Ещё не совсем, только размытое жёлтое пятно, но уже ощутимо светлее. Ну, пожалуйста! Ещё чуть-чуть. Нам хотя бы полчасика. Уф-ф, опять затянуло. Хорошо. А где же немец? Его не видно и не слышно. Ещё лучше. Ветер стихает. Просто замечательно. А вот странно, дуло порядочно так, а волнение несильное. То, что без пенных барашков, это понятно – далеко от берега, глубина же серьёзная. А может и волна, на самом деле, не маленькая, а с большим периодом, вот и не так заметно…

Раз, два, три, четыре… Ветер совсем почти успокоился. Тихо стало. Это не очень здорово. Могут и выслушать нас. Хотя, нет, мы всё же далеко ушли.

Раз, два… Дзынь-дилинь! В наступившем затишье перезвон прогремел как гром, хоть и определялся как достаточно далёкий источник звука. Это же склянки. Прямо за спиной! Мы что же, на пруссака прём, развернувшись в темноте? Бросив грести, мы замерли, вслушиваясь в ночь. Всё, больше не звука. И что теперь делать?

Медленно-медленно, как в замедленной съёмке из разрыва в тучах выползла луна, на этот раз залив чёрную воду залива бледно-жёлтым сиянием. Вот он, корабль. Светлые паруса отчётливо видно. И идёт нам навстречу. А вот и пруссак! Близко, гораздо ближе, чем тот, неизвестный. И мы у него как на ладони. Как я и боялся, он искал нас, потому что сейчас мы не кормой к нему, а правым бортом, почти перпендикулярно нашему ходу. Заметили, явно заметили! Круто меняют ход. Одно радует – пруссаку придётся лавировать, а тот, второй идёт по ветру. Но всё равно, барон успеет догнать и поднять нас на борт гораздо раньше. Что же мы сидим-то? Вёсла в руки, и вперёд! Раз, два, три, четыре…

Где там барон? Вот он. Пока не приблизился, кажется, что по кругу нас пытается обойти. Эх, знать бы ещё, кто там навстречу идёт. Вспышка! Ба-ах… плюх! Ещё раз! Да он что там совсем с катушек съехал? Нагло расстреливать нас, на глазах у свидетелей! Затишье, или просто в ушах заложило от близких залпов. Не бросать вёсла, гребём! В первый раз плюхнуло далеко.

Ещё залп, на этот раз сдвоенный. Чуть ближе. Этак они, сволочи, пристреляются. Да, барон же говорил, что если я не достанусь Пруссии, то не должен достаться никому. Чувствую, сурово его проинструктировали. Поэтому он так и наглеет. Залп!

Плюхи всё ближе и ближе. Руки уже скользят по вёслам от липкой кровяной слизи. Какое же счастье, что у немчур корабль не военный. Пусть и не сразу, но нас стопроцентно уже рыбы на вкус пробовали бы. Р-раз… два… три… куда гребём? Не важно. Только бы подальше от неприятеля. А Иван-то каков. Худощавый-худощавым, а темп не сбавляет. Машка молодцом держится. Почти любая другая девчонка, хоть с моего времени, хоть с этого, уже оглушила бы визгом. А то и в воду сиганула.

Брызги от судорожных гребков мокрой дробью окатывают лицо, грудь, ноги. Вода солёная. Или мы не туда плывём, или с большой Балтики нагнало… Раз, два, три, четыре…

Бах-х – плюх! Высверк спереди. Неужели мы, попутавшись, развернулись носом к преследователям? Нет! Это же наши! Неважно кто, русские, не русские… хоть чукчи! Главное, что они отгоняют пруссаков! А раз так, то однозначно – наши! И залп у них помощнее прусского.

Всё! Барон не выдержал. Разворачивается, забирая остатки ветра парусами. Отходит. А ещё бы! Вдали показался ещё один корабль, явно привлечённый ночной канонадой. Сушим вёсла… или как там у моряков говорят?

– А ведь удалось, прорвались! – от радости я хлопнул Ивана по плечу, оставив тёмное кровяное пятно на светлой одежде, но при этом даже не почувствовал боли в сбитой руке.

– Да, – односложно, и как-то обречённо заметил он. Да что с ним? А, ясно. Он-то наверняка рассчитывал, что мы до берега сами доберёмся, а там он слиняет от греха подальше.

– Ладно, Вань, ты это – не дрейфь. Не сдадим мы тебя. Да, Маш? – обернулся я к девушке. Та согласно кивнула. – Глядишь ещё, от императрицы награду получишь за то, что помог нам от пруссаков вырваться.

– Не, вряд ли, – Иван отрицательно помотал головой, но при этом заметно ободрился. – Не очень-то она меня жалует.

– Ты, самое главное, не трусь, – повторил я. – А там, что-нибудь придумается.

Через час мы уже отогревались в офицерской каюте подобравшего нас российского военного судна.

* * *
После нашего прибытия в столицу изменилось многое. Вроде бы все довольны и счастливы, но… Такое впечатление, что я угодил под домашний арест – настолько все вдруг озаботились моей безопасностью. Меня даже по дворцу постоянно сопровождали два гвардейца, не говоря уж о выходах в город. Да и сами выходы ограничились до самого минимума. Потёмкина в приказном порядке переселили в комнату по соседству. Но это-то как раз и радовало. Всегда под рукой был кто-то, с кем можно свободно пообщаться. Зато Орлова я почти не видел. Тот постоянно пропадал на «полигоне». Екатерина хандрила, и никого не принимала. Да не очень-то и хотелось.

Про Ивана ничего не знаю. На нашем корабле, до прибытия в Питер, он числился «потерпевшим» наравне со мной и Машей, а потом как-то в суматохе прибытия затерялся в порту. Что ж, надеюсь, что он избежит монаршего гнева. По крайней мере, моё прощение он заслужил.

Машку сразу же увели куда-то в лабиринты Зимнего, и с тех пор я её не видел. Так и не узнал, каким образом ей удалось сбежать от пруссаков в Сестрорецке. Сильно подозреваю, что её теперь тоже охраняют будь здоров как. Только почему меня к ней не пускают? Средневековье какое-то. Хотя, о чём я? Средневековье и есть. Ну, или почти оно. В общем, грусть.

Погода тоже настроения не добавляла. Та самая луна, которая предательски высветила нас на шлюпке, была, пожалуй, последним светилом, что пробилось сквозь плотные, временами роняющие холодную морось облака. Вот уже десять дней, подвывая по ночам, пугая прохожих днём резкими неожиданными порывами, дул холоднючий ветер, мгновенно превратив остаток лета в промозглую сырость осени. Чувствовалось, что если даже и вернутся солнечные деньки, то это будет уже не то. Осени в северной столице гораздо проще отвоевать свои права.

В те дни, когда ветер задувал с Балтики, питерцы в тревожном ожидании косились на Неву, явно боясь неприятных сюрпризов. А та, как в насмешку, вздувала бока, подбираясь к самым мостовым. И вот когда стылый свинец невской воды грозил перехлестнуть через поребрики, заливая улицы, ветер менял направление. И Нева неохотно сдавала позиции, выталкивая излишки воды в залив. Обыватели облегчённо выдыхали.

В один из вечеров, когда совсем уж хотелось выть волком, я решил, что с меня хватит. Попробую пробиться к императрице и попрошу хоть как-то изменить условия моего пребывания здесь. В конце концов, я и сам, в случае чего могу за себя постоять. Да и вражины после провала такой операции, надеюсь, не сразу решатся на повтор.

Пока я набирался решимости на серьёзный разговор, меня немного опередили с вызовом пред монаршие очи. Оказалось, что Екатерина сама хочет со мной говорить. В моём минорном настроении наметились первые мажорные нотки. Так что, пока я шёл до её кабинета, жизнь начала окрашиваться в привычную палитру, постепенно вытесняя серый градиент.

Но, войдя в кабинет, я в растерянности остановился. Такого собрания напудренных париков мне ещё здесь видеть не доводилось. Ну, за исключением того первого и единственного бала в Москве. Кроме самой Екатерины присутствовали Орловы в полном составе. Где-то в сторонке немного испуганно жался Гриц Потёмкин. Все остальные присутствовавшие лица были смутно знакомы. Гробовое молчание, напряжённые лица встретили моё появление.

Екатерина резким движением руки протянула мне уже изрядно «зачитанный» лист бумаги.

– Читай, Степан. Это напрямую тебя касается.

Забирая бумагу, и ещё не зная её содержания, я уже чувствовал, как дрожат пальцы. Уж очень высок был градус напряжения, повисший в воздухе.

Всё в той же звенящей тишине я попытался вчитаться в строчки текста, смысл которого то и дело уплывал от моего понимания. Наконец, раза с третьего, мне удалось уловить суть. Это был ультиматум в прямом смысле слова. Писалось от имени моего заочного благодетеля. Фридрих второй. Но, как оказалось, заявлял он от и от имени Австрии, Англии, Испании, Франции и Турции. Воинственная Европа, забыв о своих внутренних обидах и междоусобицах, требовала в неукоснительном порядке выдать им мою тушку, или, на крайний случай, прикопать мой трупик в ближайшей канаве, но обязательно при присутствии наблюдателей. Вот такое вот ОБСЕ. В случае отказа, предполагалось немедленное создание коалиции, с целью жёсткого наказания непослушной России. Хотя, судя по ультиматуму, коалиция уже была создана.

Я поднял глаза, встретившись с напряжённым взглядом Екатерины.

– Ну, Степан Данилович… И что нам теперь прикажешь делать?

Примечания
1
Маменька – пренебрежительная кличка при Русском Дворе императрицы Австрийской Марии Терезии. Ирод – то же самое про Монарха Пруссии Фридриха II.