ГОСПОДИН ИЗОБРЕТАТЕЛЬ. ЧАСТЬ III
Анатолий Подшивалов
Господин изобретатель. Часть III
Предупреждение:
Автор напоминает, что настоящее произведение создано в жанре фантастической литературы и относится к альтернативной истории. Поэтому автор имеет право на вымысел, хотя и старается руководствоваться не только здравым смыслом, не побеждая всех «к обеду одной левой» но и следовать исторической действительности в описании деталей, поэтому разведочный отдел у него называется именно так а не иначе, мул и верблюд поднимают столько, сколько было указано в мемуарах людей, реально путешествовавших по Абиссинии в конце XIX века, хотя это расходится с цифрами, указанными в Википедии. Пусть читателей не смущает стоимость мула в 100 рублей, хотя за эти деньги в России можно было купить двух рабочих лошадей, а не заморенного непосильным трудом африканского длинноухого уродца. Не надо брать линейку и рассчитывать длину перехода в 300 км от Джибути до Харара и требовать от главного героя пробежать это расстояние на лошадках за пять дней, автор исходил из реальных цифр длительности переходов реальных путешественников. Все генералы, не говоря уже о Императоре Александре III и негусе Менелике II и их придворных имеют реальных прототипов, но не надо обвинять автора в том, что император не мог произнести какие-то другие слова и что-то сделать не так. Это же художественная литература, а не документальные мемуары и почему-то никого не удивляет, когда Николай II с «вселенцем» внутри вдруг начинает массово производить танки и аэропланы, нанося супостатам неприемлемый ущерб на всех фронтах. Не надо вступаться за «казака» Ашинова и «отца» Паисия на основании того, что у Пикуля их деятельность описана иначе. Автор в описании «достижений» этих лиц руководствовался исторической, а не художественной литературой. Также автор имеет право на художественный вымысел в отношении есаула Леонтьева, реально существовавшего персонажа, сделавшего очень много для развития российско-эфиопских отношений, но никогда не сидевшего в плену у кочевников и, естественно, часть лавров этого, безусловно, заслуженного человека, досталась главному герою – повторяю еще раз: вы читаете фантастическое произведение. Также не может быть среди героев произведения поручика В.Ф.Машкова – так как его поездка была в то же самое время: 1891–1892 г. В отличие от миссии, представленной в данной книге, поездки Машкова и Леонтьева выполнялись ими без должной подготовки, денег и даже документов, что и привело к весьма скромным результатам. Второстепенные персонажи выдуманы и их сходство с реальными людьми с такими же именами и фамилиями является случайным.
Глава 1. От Одессы до Пирея
Как только покинули бухту, появилась небольшая зыбь, а значит и качка. Пока было вполне терпимо, пассажиры 1 и 2 классов гуляли после обеда на верхней палубе, нежась под солнечными лучами последних погожих дней осени. Не мешал даже легкий ветерок. Кто-то крикнул: «Смотрите, дельфины!» и публика пошла смотреть на другой борт как резвятся, выпрыгивая из воды, эти сильные и стремительные морские животные. Но вот стайка дельфинов исчезла, берег виднеется чуть заметной полоской, смотреть стало не на что и пассажиры стали разбредаться по каютам. Тем более, что засвежело, солнца уже не видно, набежали серые облака и на серой уже воде появились приличные волны с заметными «барашками». Надо бы провести перекличку, пока не отошли далеко от берега, не дожидаясь вечернего построения, боюсь, что, если качка усилиться, его просто не будет. Дал команду построить людей в длинном коридоре 3 класса, командиры доложили, что все по списку, «нетчиков»[1] нет, заболевших тоже. Я заметил, что среди добровольцев распоряжается Букин, его слушаются и он же мне докладывал, отчеканив шаг, как и положено. Распустил всех по каютам, а добровольцев попросил собраться в одном отсеке. Сказал, что Львов оказался лже-офицером, самовольно присвоившим себе чин и награды, о чем мне доложили жандармы, проводящие расследование его попытки завладеть деньгами отряда, в ходе пресечения которой, человек, называвший себя Львовым, был убит. Офицером он был ненастоящим, в свое время участвовал в скобелевском походе, даже стал младшим унтер-офицером, но потом проштрафился и его выгнали, гонял караваны с афганской границы, потом легких денег захотел… Чем все закончилось, вы знаете. Делами отряда Львов не занимался и службу запустил. В связи с этим я принял решение назначить командиром отряда добровольцев-охотников штабс-капитана Букина Андрея Ивановича, а старшиной-артельщиком отряда – Павлова Ивана Петровича, который, как и раньше будет вести хозяйственные дела и распоряжаться подотчетными суммами, информируя о состоянии дел командира и докладывая мне (так как я эти суммы выдаю). В то же время, прошу учесть, что мы едем в страну, где нам придется идти через области диких племен, настроенных недружественно ко всем белым пришельцам вообще, поэтому все должны уметь защищать и себя и товарища. Поэтому штабс-капитан Букин будет учить вас военному делу, слушаться его во всем беспрекословно, как меня. Берите пример с образцовой организации службы у артиллеристов. Никто не возражал, вопросов не задавал, и слава богу.
Теперь я решил провести военный совет с командирами. Артамонов попросил их собраться у меня в каюте: были командиры подразделений, врач и интендант. Поблагодарил всех за образцово проведенный смотр и внешний вид вверенных им подразделений. Завтра к вечеру, если все будет в порядке, мы должны пройти Босфор, в крайнем случае – утром следующего дня. В Константинополе остановимся принять почту и пассажиров (кто-то сойдет, потом турки сами устанавливают режим прохождения проливами, так мне объяснил капитан), мы следуем как дипломатическая миссия, поэтому досмотру не подлежим, должны пройти быстро. Нас должен встретить русский консул и, если будет возможность, можно отпустить на берег треть личного состава. Все зависит от того, как быстро мы достигнем Константинополя и сколько простоим на входе в пролив, пока турки нас не начнут пропускать. Сходить на берег командами в сопровождении офицера, либо опытного унтера. Пока шло совещание, качка усилилась и я заметил, что лица моих собеседников стали бледнеть и зеленеть, поэтому свернул обсуждение до утра.
Выяснилось, что я хорошо переношу качку, это заслуга Андрея Андреевича, который раньше ежегодно проходил врачебно-летную комиссию, будучи нештатным испытателем в своем институте, то есть вестибулярная устойчивость у него была выше средней. Во многом это обусловлено наследственностью, так что, даже годы на гражданке и на пенсии не сильно изменили природный фон. Поэтому я отправился на ужин и увидел, что там практически никого в зале ресторана нет, только кое-где виднелись сидящие за столиками пассажиры. Из своих, заметил вошедшего в ресторан барона и махнул ему рукой, предлагая разделить компанию.
– Вижу, Людвиг Матвеевич, что качка вам не страшна, – сказал я барону, когда он расположился за столом и стал изучать меню.
– Ну, мне, остзейскому немцу, не привыкать к морю, – ответил барон, пропев строчки из арии варяжского гостя оперы «Садко»: «Мы в море родились, умрем на море», – оба моих брата служат на флоте, как служили отец, дед и прадед и еще не упомнить сколько фон Штакельбергов, это только я один такой непутевый.
– А что же вы, барон, не последовали семейной традиции?
– Видите ли, флот это хорошо и красиво, только большие дорогие корабли России не нужны. Я считаю, что Россия – континентальная держава и расширяется вширь, ассимилируя народы подчиняемых территорий, поэтому, в первую очередь, должны быть сильные сухопутные силы, в том числе и мобильная артиллерия. В нашем походе я хочу проверить некоторые свои идеи относительно разбираемых мобильных орудий с унитарным снарядом, которые легко транспортировать в любых условиях. К сожалению, многие не понимают уникальность конструкции орудия Барановского и я хочу показать на деле пользу этого вооружения.
– Скажите, Людвиг Матвеевич, а с кем-нибудь из вашей батареи, лже-поручик Львов приятельствовал? Может быть, с кем разговаривал в гостинице, в отряде-то он редко показывался и охотников, мягко говоря, презирал, они для него были «мужичье сиволапое», так может из господ офицеров кто с ним дружил?
– Видите ли, Львов вообще любил пожить на широкую ногу, в картишки сыграть всегда был не промах, женщин к себе в номер водил, но, чтобы с офицерами моими дружбу водить… Мне вообще бы не хотелось бросать тень на кого-либо из своих подчиненных. Позвольте, я сам с ними поговорю и, если будут какие-то сомнения, возможно и у моих подчиненных будет, что сказать, я вам сразу же доложу. А с чем связано такое недоверие к моим офицерам, уж не считаете ли вы их замешанными в этой дерзкой попытке угнать телегу с деньгами? Она ведь с самого начала была обречена на провал. На ломовой телеге от конных не уйти…
– А он, по-видимому, и не собирался угонять всю телегу, а вот сбросить в проездном дворе ящик – возможно, а потом вернуться за ним, бросив телегу. Но, как мне сообщили жандармы, скорее всего, у него был план, сговорившись с кем-то из караульных, вскрыть хранилище уже на пароходе, взять самое ценное и сойти в иностранном порту. Завтра, крайний срок – послезавтра, мы будем в Константинополе и я не уверен, что сообщник или сообщники не попытаются исполнить этот план. Поэтому караул будет удвоен на все время стоянки и я должен знать степень благонадежности лиц, заступающих в караул и тех, кто имеет доступ в оружейную, то есть разводящего и караульного офицера.
– Тогда, Александр Павлович, – начнем с меня – разволновался барон, – я тоже разговаривал со Львовым. Например, хотел узнать у него про зембуреки…
– Простите, про что?
– Зембуреки, я же говорил, что моя страсть – мобильная артиллерия. Так вот, у текинцев были мобильные пушки, которые устанавливались на спины верблюдов и могли стрелять с ходу. Верблюд, по команде погонщика, ложился, а пушкарь стрелял из орудия, преимущественно, картечью, хотя, были и круглые ядра калибром около 2,5 дюймов, как у пушки Барановского. Несмотря на грохот выстрела, верблюд лежал смирно, так как был приучен к этому. Вот я и хотел подробнее узнать у Львова об этих орудиях, особенно о лафете и его креплении на животном, но он мне ничего про это сказать не мог. Я списал это на то, что он служил в пехоте, да и зембуреков у текинцев было всего несколько штук, вот у персов ими целые подразделения укомплектовывались.
– Надо же, а я даже не догадывался о том, что такое возможно…
– Ну, вам-то простительно, Александр Павлович, вы же не артиллерист, а вот мой старший фейерверкер Осип Спичкин, который тоже служил у Скобелева, так не только видел, но и стрелял из такого орудия. Я пару раз видел, что Спичкин разговаривал со Львовым, похоже, они действительно вспоминали какой-то поход той кампании. Я с ним аккуратно поговорю на эту тему.
– Поблагодарив барона за компанию, я пошел к себе в каюту. На палубе было ветрено и прилично качало, приходилось все время держаться за поручень у надстройки. Подышав немного соленым воздухом, пошел спать. Несмотря на крайне суматошный день, мне не спалось, мешала качка, стала подступать к горлу противная тошнота. Я думал об оставшемся на борту возможном сообщнике или сообщниках Львова и о том, какой еще неприятный сюрприз от них можно ожидать. Кончилось тем, что мой ужин благополучно оказался в ведре с крышкой, предусмотрительно принесенным Артамоновым, после чего я забылся тревожным сном.
Утром меня разбудило солнце, отражавшееся «зайчиком» от надраенной медяшки иллюминатора прямо мне в глаза. Шторм прошел (а вообще-то сейчас это не редкость а обычное явление для Черного моря, славящегося именно осенними штормами). Видимо, встречный ветер и волны заставили отклониться от прямого курса на Босфор и теперь мы наверстывали упущенное. Внизу мерно стучала машина и лаг «наматывал» милю за милей. «Орел» шел ходко, так как относился к классу пароходо-крейсеров Доброфлота и мог развивать скорость до 19 узлов, что в конце 19 века сравнимо с военным кораблем крейсерского класса. В случае войны на такие корабли Доброфлота планировалось устанавливались орудия и они бы действовали как крейсера-рейдеры, охотники за торговыми судами, имея целью нарушить пути снабжения противника, особенно, если противник – островная держава, вроде Великобритании и Японии. Кроме того, обладая внушительными размерами и грузоподъемностью, они могли перевозить большое количество личного состава – «Орел»[2] свободно брал на борт трехбатальонный пехотный полк и свой первый рейс на Дальний Восток совершил, перевезя 1300 солдат в 3 классе, а офицеры размещались в каютах 2 класса. В дальнейшем, до вступления в строй Транссиба, такие корабли перевозили переселенцев вместе с их скарбом и скотом, а некоторые корабли перевозили каторжников на Сахалин.
Надо вставать и пойти узнать новости у капитана, если он сейчас на мостике, а не сдал командование помощнику и отдыхает перед входом в Босфор. Постучали, и в дверь просунулась голова Антипова:
– Вы уже встали, ваше высокоблагородие?
– Иван Ефремович, когда мы одни, не надо меня величать чинами, просто Александр Павлович, я же тебя много раз просил и в Одессе ты вроде так меня и звал, что же все зря?
– Так то в Одессе, Александр Павлович, а тут корабль…
Золотой дядька мой денщик, все у него всегда прибрано, вычищено и все предусмотрено, правильно его хвалил Обручев. Но кто же все-таки второй сообщник? Я зря исключил охотников. Да, они не стоят на посту в оружейке, где ценности, но набирал их – Львов и таких – половина от отряда. Посчитаем, 9 купавенских и 5 черновских, да еще потом человек 6 старообрядцев (они на воровство вряд ли пойдут). Значит, около десятка так или иначе могли прийти через Львова и он их стопроцентно бы взял. Надо составить список и попросить Павлова приглядеться к этим людям. Вряд ли Львов взял в подельники солдат или казаков – к нижним чинам у него предубеждение, хотя, как выяснилось, сам из них вышел. Самый ценный для него человек был бы разводящий из унтеров или проверяющий караулы офицер, вот тот же Спичкин, как раз разводящим и ходил. Офицер мог бы попасть на удочку при крупном проигрыше в карты, с другой стороны, на такое дело пойти, это растоптать само понятие офицерской чести. Хотя, что тут говорить, если даже Великие князья крали[3] фамильные драгоценности у родителей.
Прогуливаясь по палубе и размышляя об этом, заметил нашего доктора:
– Доброе утро, Афанасий Николаевич!
– Утро доброе, Александр Павлович!
– Афанасий Николаевич, а что ваш фельдшер Семиряга делает, кроме как аптечные ящики стережет, что-то я его в казармах ни разу не видел… А между тем, скоро Босфор и треть команды сойдет на берег, а кто их инструктировать будет, чтобы по портовым борделям не шатались и местной еды не ели? Фрукты мы сами закупим, на то средства есть, а вот чтобы на улицах грязными руками немытые арбузы и дыни не ели, надо же хотя бы напоминать! Да и просто пищу пробовать, что с камбуза в бачках несут… Вот как у нас нижние чины питаются, где посуду моют и моют ли её вообще? Или мы скоро превратимся в плавучий лазарет, или надо заниматься профилактикой, если вы, конечно, не хотите, практиковаться в лечении желудочно-кишечных и венерических болезней. Да, и еще, как там Павлов, ходит ли на перевязки?
– Помилуй бог, Александр Павлович, я непременно Петра Степановича проинструктирую, пусть рассказывает и проверяет чистоту! А Павлову на днях швы сниму, а то зарастут тканью, по живому отдирать тогда придется. Вот только спирт у нас кончается, надо бы закупить.
– Получите ведерную жестянку ректификата на весь поход, только прошу хранить это в тайне и не дай бог, замечу, что не для медицинских целей спирт уходит на сторону.
Узнал у капитана относительно прибытия в Константинополь и времени стоянки. Планируем прибыть уже после обеда, но, когда встанем на якорь, зависит от турок. Вообще-то корабль наш не несет дипломатического флага, и миссия официально не заявлена. Так что турки вовсе не обязаны оказывать нам почести, давать салют наций, а нам на него отвечать и соблюдать все протокольные мероприятия. То есть, на «Орел» будет допущена пограничная и таможенная стража, но мне бы очень не хотелось «светить» наш груз, несмотря на то, что в грузовом коносаменте указано, что мы везем некоторую партию оружия для вооружения дипломатического конвоя. Могут быть вопросы о количестве оружия и мне очень не хотелось бы вскрывать ящики и давать объяснения туркам. Поэтому мы договорились с капитаном так: если турки сунут свой нос в трюм, а они непременно это сделают, то капитан заявит, что это дипломатический груз и оружие, которые закрыты и опечатаны и он не может их показать без разрешения посла, тогда он направит старшего по досмотровой партии ко мне, а я попытаюсь пустить «пыль в глаза».
После этого собрал командиров подразделений и объяснил им ситуацию с остановкой в Константинополе[4]. На время стоянки караул в оружейке будет усилен вдвое, а разводящим будет офицер, он же остается и начальником караула. На берег, если стоянка будет не менее 8 часов, увольняется не более трети подразделения. Еще раз предупредите свой личный состав, чтобы ничего не ели на улицах, не пили воду, для чего увольняемым на берег выдать свои фляги с водой, и, главное, чтобы не ели немытых фруктов – скажите, что фрукты закупим сразу на всех. Увольняемые должны быть в группах, возглавлять которые должен офицер, либо опытный унтер, который хоть и не знает языка, но не растеряется в незнакомой обстановке.
Через пару часов вдали в голубоватой дымке, показался турецкий берег. День распогодился, было тепло и солнечно, море изумрудного цвета, прозрачное, но чем ближе к Босфору, тем больше мутнела вода (говорят, здесь два течения идущие в противоположном направлении, вот и носит грязь туда-сюда). У входа в пролив видны развалины двух башен, между которыми когда-то натягивали толстую цепь, препятствующую входу кораблей в пролив, теперь защиту от непрошенных гостей обеспечивают жерла пушек многочисленных фортов. Ожидал увидеть какие-то стены, крепостные башни, но вместо этого видел только покрытые жухлой травкой пологие склоны фасов с чернеющими амбразурами орудий: укрепились турки с помощью европейских инженеров капитальлно! Над фортами были подняты красные турецкие флаги с полумесяцем, видны были часовые и наблюдатели. Наконец, мы втянулись в пролив, идя самым малым ходом, а потом и вовсе остановились. От форта отчалила шлюпка с флагом, в которой была досмотровая группа, все как один были в красных фесках, поэтому деревянная шлюпка напоминала лукошко с малиной. Я пошел к себе в каюту, надел дипломатический фрак-мундир с орденами и сел за стол, рядом с которым велел поставить флаг миссии, развернув его так, чтобы был виден черный, шитый шелком, двуглавый орел под золотыми коронами, с Георгием Победоносцем на белом коне в красном червленом поле шита на груди орла. Должно внушать почтение, может, треуголку надеть, нет, это лишнее, «его превосходительство господин посол занят неотложными государственными делами», а тут какой-то турок ему мешает… Почти так и случилось, в дверь каюты осторожно постучали и посыльный произнес: «Ваше высокоблагородие, тут турок до вас…». В каюту протиснулся толстенький невысокий турок в феске, я сразу встал из-за стола и начал сердито выговаривать вошедшему пограничнику в невысоком звании, мешая русские, немецкие и французские слова, из которых следовало, что я очень недоволен, что мне не были отданы почести по моему рангу и не прибыл, по меньшей мере, старший офицер. Турок что-то залопотал, оправдываясь, кланяясь и прижимая руки к груди. Я же наступал на него, продолжая гневаться и вроде, даже притопнул ножкой, после чего турок задом покинул каюту. Никакого досмотра не было и нам разрешено было пройти на якорную стоянку вдоль правого берега.
И вот, малым ходом «Орел» идет вдоль живописных берегов бухты «Золотой Рог», на противоположном берегу – старый город над которым господствует главный храм Византийской империи – Святая София, ныне как бы взятая в плен четырьмя минаретами и называющаяся мечетью Айя-София. Чуть дальше – зелень султанских садов над которыми видны кровли дворцов. С правой стороны – тоже живописная картина: к воде спускаются, тесня друг друга сотни домов и домишек с розовыми и желтыми стенами из туфа, видны сады за высокими стенами дворов. Встали у Галатского разводного моста. Уже темнеет и кое-где зажглись фонари, на воде снуют десятки и сотни лодок и лодчонок, с которых кричат турки в рваной одежде, но с непременной красной феской на голове, предлагая свой немудреный товар: рыбу и виноград.
Сегодня на берег могут сойти только офицеры, а завтра будет разрешен выход и нижним чинам. Решаю остаться на борту, и так каждый офицер сейчас на счету. На палубе увидел барона и подошел к нему, поздоровавшись, спросил, удалось ли узнать что-то новое о знакомых Львова. Барон ответил, что поручик Петров, действительно, сначала поддерживал приятельские отношения со Львовым, но затем, заподозрив, что тот нечист на руку в картах, перестал с ним общаться. Общение это стоило ему проигранных двухсот рублей, из-за чего Петров даже писал отцу с просьбой прислать деньги, чтобы заплатить долг. Фейерверкер Спичкин ничего нового не сказал: да, говорили про Туркестан несколько раз, да и все.
Утром у трапа собрались сходящие на берег – я вызвался сопровождать группу охотников в 10 человек, мы собирались посмотреть на Святую Софию. Стоянка планировалась до трех пополудни.
На корабль поднялся русский консул, я передал ему сообщение для генерала Обручева, мне тоже было разъяснение от генерала: следующая стоянка планировалась в Пирее, затем в Александрии и Порт-Саиде, а дальше – уже Джибути. В Пирее нас намеревалась посетить королева эллинов Ольга Константиновна, внучка императора Николая I. В Александрии нас тоже встретит русский консул и передаст почту.
Потом мы распрощались и я во главе группы охотников отправился через Галатский мост в старую часть города. Нас сопровождали знаменитые стамбульские собаки и неплохо говорящий по-русски гид, что облегчило мои усилия и я мог присмотреться к поведению своих спутников, впервые ступивших на чужую землю. Надо сказать, что почти все старообрядцы отказались сходить на оскверненную пролитой невинной христианской кровью землю и остались на корабле. То есть, моя группа была из людей, набранных Львовым. Ничего особенного в их поведении я не нашел, на жуликов они были совершенно непохожи – простые русские люди. Перед мостом собаки отстали, дальше была не их территория. Предварительно заплатив, мы перешли по грязному деревянному галатскому мосту на другой берег. Потом долго поднимались вверх, петляя по грязным улочкам посередине которых по желобу текло самое настоящее дерьмо, куда – естественно, в Босфор. Запах был соответствующий. Да, с борта корабля берег смотрелся живописнее и, главное, через пролив не долетал запах большого общественного туалета. Ну вот, наконец, и цель нашего похода. Пришлось одевать на ботинки засаленные войлочные тапки, и, заплатив за тапки и вход (за все отдельно, впечатление, что здесь берут деньги за каждый шаг, причем раздельно: с левой и с правой ноги). Мы прошли к боковой двери на хоры, именно туда пускали неверных путешественников вроде нас. Вот мы и внутри храма. Сверху на нас глядят мозаичные святые и ангелы, лица которых турки заклеили звездами, мозаичные панно также закрыты щитами с изречениями из Корана. Размеры храма подавляют, все же это величественное сооружение, разговор добровольцев за моей спиной затих. Видимо, чтобы нас развлечь, гид Абдулла стал рассказывать историю взятия Константинополя войсками Мехмеда – Али и о кровавой резне христиан, устроенной туркам и в храме. Я прервал его, мне не понравилось, то наслаждение, с которым Абдулла рассказывал про торжество победителя и я отказался смотреть на кровавый след руки Мехмеда – мол, в храме трупами было завалено пространство до высоты хоров и султан въехал сюда на коне, оставив на одной из колонн отпечаток своей пятерни, вымазанной кровью неверных.
Вышли, настроение было не то, Абдулла понял, что перегнул палку со своим рассказом и предложил показать нам городской рынок, при этом охотники оживились и выразили согласие. Базар как базар, я ничего не купил, а вот охотники накупили какой-то всячины (так сказать, сувениров), я только смотрел, чтобы ничего не совали в рот, предупредив, чтобы не покупали никаких сластей, рахат-лукума и прочей местной не пойми из чего сделанной, снеди.
Тем же путем вернулись на корабль, я с наслаждением помылся, как будто смывая с себя стамбульскую грязь и вонь. В два часа, после переклички, где выяснилось, что все на борту, прошел обед, где десертом были тщательно помытые виноград и арбузы, которые закупили каптерщики под началом интенданта, договорившиеся через консула об оптовой поставке по цене в три раза ниже, чем предлагали у борта парохода. В начале четвертого портовый буксир потихоньку стал выводить нас на фарватер. Снова проплывают пейзажи Стамбула, кажущиеся такими живописными с борта корабля и такими неприглядными вблизи, вот и форты на выходе из пролива – дальше – Мраморное море. В Мраморном море тоже плелись малым ходом, так как в нем, как сельдей в бочке, было всякого маломерного флота – какие-то фелюги под черными парусами, лодки, лодочки, баркасы и прочая мелочь. Эти фелюги сразу напомнили о пиратских временах, когда здешние пираты держали в страхе все восточное средиземноморье, пока не были побиты венецианскими галерами. Сновало взад и вперед множество рыбачьих лодок, которые ходили абсолютно без правил и системы. Одна из них так «срезала нос» «Орла», что я подумал, пароход неизбежно сомнет ее форштевнем – ан, нет, обошлось…
Так плелись всю ночь, часа в три вышел подышать на палубу – была полная луна и волны моря были окрашены в жемчужный цвет, серебрились в небе перистые облака – картина достойная кисти художника. Постоял минут сорок: все спят, только мерно стучит машина где-то далеко внизу. Рано утром прошли Дарданеллы, так что завтракал я уже в Эгейском море. Кормили во втором классе сравнительно неплохо: всегда был выбор из минимум двух блюд и заказать что-то из меню за отдельную плату – без проблем. Но гастрономические изыски продолжались недолго – вновь поднялся ветер и началась качка, на обеде половина столиков уже были пусты, а на ужин и вовсе почти никого, лишь я да не укачивающийся барон. В этот раз я позволил себе лишь очень легкий ужин.
На следующий день слегка штормило, день был пасмурный, волны с барашками, но к обеду, когда мы подходили к греческому берегу, погода улучшилась, хотя и дул прохладный ветерок. Пирей – большой порт и нам удалось причалить к пирсу вдалеке от остальных судов, в охраняемой зоне для военных кораблей. Мы намечали простоять не менее суток, чтобы дать лошадям немного размяться, помыть и почистить их, да и самим привести себя в относительный порядок, тем более планировался смотр-встреча с королевой эллинов. Встретил нас консул, сказал, что все готово, в том числе и походная баня для личного состава. Офицеры могут провести ночь в гостинице неподалеку и принять ванну там. Пассажирам 1–2 классов, которые ехали с нами, всего таких было около двух десятков, было объявлено еще в Константинополе, что сутки мы простоим в Пирее, так что есть возможность посетить Афины и посмотреть тамошние античные древности. Члены миссии с удовольствием вышли размяться, то же было заметно и по лошадям – их ждали большие охапки сена и вдоволь свежей воды. Поев сами и покормив лошадей, казаки принялись за их чистку. Вода была из резервуара, которым заправляли пароходы и ее было много. Также откачали ассенизационные танки конюшен и навели там полную чистоту, а вдруг королева захочет познакомиться с солдатским бытом. Потом была баня, стирка и глажка. В Александрии такого не будет, это в Пирее – практически, база русского флота[5], корабли под российскими флагами, как Андреевским, так и торговым здесь – желанные гости. Офицеры, кроме Букина (он был дежурным офицером и начальником караула) меня и казаков, уехали в Афины. Мы тоже помылись в бане вперед личного состава, Нечипоренко и другие с уважением посмотрели на мои шрамы, но ничего не сказали. Потом уже плескались все, казаки поддали пару так, что артиллеристы жаловались на то, что в парной волосы на голове трещат, никто в воде и времени никого не ограничивал, тут же были устроены постирушки и Орел был «расцвечен» солдатскими и казачьими подштанниками и рубахами. На ветру все сохло быстро и до позднего вечера все гладили форму и приводили ее в порядок. Вечером я сам проверил караулы вместе с Букиным и остался доволен несением охраны груза. Заступающая смена находилась в помещении рядом и, в случае чего, могла поддержать караульных огнем.
На следующий день, к 11 часам утра, на пирсе вдоль борта «Орла», под посольским флагом, вся миссия была выстроена по подразделениям. Личный состав был при параде и даже охотники, чистые, в постиранной и отглаженной форме, выглядели неплохо.
Королева эллинов приехала в коляске, сопровождаемая конным эскортом. Подъехав к группе офицеров, коляска остановилась, спешившийся конвойный офицер, помог королеве спуститься, она подошла к нам и протянула руку для поцелуя сначала мне, затем командирам подразделений. Смотрелась Ольга Константиновна даже моложе своих сорока, была стройна и выглядела царственно (вот что значит – порода, подумал я).
До этого я не видел вблизи женщин, принадлежащих к высшей аристократии и был удивлен, с какой простотой она общалась с казаками и солдатами. В России 21 века такого не бывает, гены не те, как говорится «из-грязи да в князи», жена какого-нибудь вершителя судеб народа, едва вылезла из провинции и грудью проложила дорогу[6], нет не в «царство свободы» а в модельное агентство и став какой-нибудь «миской» и «женой для вида» губернатора ли, депутата ли ведет себя так, как будто остальные – грязь у ее длинных ног.
Обойдя строй, королева вернулась к знамени и сказала, что хочет наградить меня и офицеров за отличную организацию похода греческими орденами Спасителя рыцарской степени, мол, когда еще Император Всероссийский сможет это сделать, а ей хочется наградить таких бравых офицеров, отправляющихся в неведомую страну, чтобы помочь тамошним христианам, поэтому орден Христа Спасителя, как никакой другой, подходит для этого[7]. Нам четверым вручили коробочки с орденами и грамоты, удостоверяющие награждение. Также, обратившись ко мне Королева эллинов сказала, что рада знакомству с таким неординарным человеком как я, и так при этом посмотрела на меня, что, будь у меня время, приударил бы за королевой (это, не иначе, Андрея Андреевича инициатива). Но, поскольку у нас впереди длинный путь, она не может нас задерживать и в качестве небольшого, но полезного подарка, дарит экспедиции пятьдесят мулов, груженых фуражом и бурдюками для воды (естественно, пока пустыми), а также разнообразные фрукты для солдат и казаков. Королева намеревалась уже уехать, но я остановил ее словами:
– Ваше величество, личный состав экспедиции хотел бы пройти в честь вас торжественным маршем под знаменем.
– Что же я просто не стала на этом настаивать, но, если ваши люди сами этого хотят, тогда, конечно.
Пусть без музыки, но прошли опять отменно и, что меня удивило, перед казаками прошли мои добровольцы (в ногу!), хотя и нестройными рядами. Ай да Букин, ай да фрунтовик и когда только успел, в коридоре, наверно, маршировали.
Ольга Константиновна поинтересовалась, кто эти люди в необычной форме. Я ответил, что это гражданские, еще два месяца назад они были мастеровыми и крестьянами, а теперь добровольно едут в Африку, посмотреть тамошние места на предмет переселения малоземельных и рассказать о том, что видели своими глазами, друзьям и односельчанам. А форма – мое изобретение, должна подходить для условий пустыни и полупустыни. Ольга Константиновна сказала, что для вчерашних крестьян они выглядят достаточно браво, а я упомянул, что это заслуга штабс-капитана Главного Штаба Букина, только что награжденного ею. В обед мы отдали швартовы и самым малым ходом отошли от берега. Впереди нас ждал переход на юг, к берегам Африки.
Глава 2. Пирей – Порт-Саид
Пока готовились у отплытию, рассмотрел орден. Кстати, мне дали четвертую, офицерскую степень, правда, от рыцарской она отличается только наличием розетки на ленте. Красивая работа, серебряный крест под короной, окруженный терновым венцом, крест покрыт белой эмалью, в центре креста – финифтяный лик Христа, что будет уместно в нашей миссии в христианской стране. В коробочке ордена была надушенная записочка с виньетками «Офицеру рыцарей Христа. Надеюсь увидеть вас живым и здоровым по возвращении из трудного похода». Офицеры были рады награждению, особенно Букин, который еще десяти лет выслуги в офицерских чинах не имеет, то есть, даже Станислава 3 степени невыслужил и это у него – первый орден. Немного остудил его радость, сказав, что на ношение иностранной награды надо еще разрешение от Государя императора получить.
Едва вышли из бухты, поднялся ветер и начало прилично качать, качка только нарастала и в последующие дни: на море разбушевался настоящий шторм, было слышно, как волны бьют в борта парохода, скрипят шпангоуты и бимсы[8], периодически винт выходит из воды при килевой качке, тогда машина начинала стучать чаще, будто захлебываясь. За иллюминатором завывал ветер и было очень неуютно. Вот так и получается: хочешь прогулки по Африке не в жару, будь готов терпеть осенние штормы; хочешь «круизного синего моря» – будь готов к пеклу или к сезону дождей, когда все раскиснет под ногами и пересохшие было ручейки превратятся в ворочающие многотонные валуны грязные потоки. В общем, через пару дней меня стало укачивать так, что ведро под койкой стало лучшим другом и при мысли о еде начинало выворачивать. Интересно, как там барон, ходит ли в ресторан?
Может быть, изобрести что-нибудь от укачивания? Тут оживился Андрей Андреевич, судя по его знаниям, эффективно помогает скополамин в минимальных дозах. Вещество вместе с другим алкалоидом – атропином, содержится в белене, правда, передозировка ведет к неадекватной психике («ты что, белены объелся»), но уже к этому времени какой-то немец узнал его точный состав, однако, для лечения укачивания не предлагал. Остальное – как-то: сосание лимона, напевание песенок, употребление бульона из дельфинов (господи, а они-то причем!) и прочее шаманство с бубном – от лукавого. Правда, скополамин переводит человека в сонливое и полубессознательное состояние овоща, зато пассажира не рвет. Поэтому эти таблетки противопоказаны судоводителям и летчиком и еще замечено, что в минуту опасности укачивание проходит, так же, как и тогда, когда человек занят ответственным делом – выброс адреналина заставляет мобилизоваться и вегетатика отступает, так уж человек устроен. Лучше, для начала, «упал-отжался»: сделал тридцать отжиманий от пола, правда на первом десятке вспомнил про заветное ведро, зато потом стало лучше, умылся – оделся и тут появился доктор и сразу. с порога, огорошил:
– Беда, Александр Павлович, похоже, что на борту – тиф.
– Неужели сыпняк? – обеспокоился я, вроде и баня была и вообще личный состав у меня достаточно опрятен. Только этого еще не хватало..
– Нет, брюшной, Петр Степанович, мой фельдшер, регулярно солдат на предмет гнид и вшей осматривает. Пока ничего этого не было. Брюшной, из Константинополя везем, десять дней прошло – как раз укладывается в инкубационный период, а, может, и из Одессы, тоже не исключено.
Дальше доктор рассказал, что вчера ему на боли в животе пожаловался один из охотников, осмотр ничего особенного не выявил, разве что некоторое увеличение лимфатических узлов и легкое повышение температуры – до 30 градусов по Реомюру[9]. Язык обложен, стул обычный, заподозрили пищевое отравление. На всякий случай, больного изолировали в отдельное помещение, огородив простынями угол. Фельдшер теперь там все время находится, так как утром больному стало плохо, жар увеличился до 32 градусов (Шурка подсказал: около 40 по Цельсию), сейчас больной впал в забытье, но перед этим рассказал, что на базаре в Константинополе, несмотря на запрет, купил рахат-лукум и другие сладости, которые он и съел с двумя товарищами уже на корабле. Этих двоих тоже изолировали, у одного субфебрильная температура, другой вообще хорошо себя чувствует. На вопрос, зачем покупали еду на базаре, если знали, что этого делать не стоит, один, который с виду вообще здоров, ответил, что тот, кто угощал, а теперь лежит в беспамятстве, сказал, что, мол, дохтура и баре не хотят, чтобы простой человек сладенького поел, а сами трескают почем зря.
Ну какое тут прогрессорство, если народ темен, его сначала грамоте надо обучить и не просто грамоте, а дать приличное образование, чтобы книжки умные читал, а то «баре не хотят…», а если эти «баре» лучше тебя знают, что не нужно есть всякую дрянь, а то заболеешь и помрешь. Нет, надо обучать детей отдельно от семьи, чтобы они темного папашу с неграмотной мамашей и в глаза не видели, а то будет «учителку не слушай, а мамка тебе добра желает». Вот вернусь, упаду в ноги царю-батюшке, пусть в сиротских приютах хорошее техническое образование дают, глядишь, через 15–20 лет и появятся в России прослойка ИТР, без нее технической революции не сделать, только обычную, кровавую, получить можно. Да и простые крестьяне увидят, что в таких школах-техникумах не только хорошо кормят и форменную одежду выдают, а и обучают так, что сын может инженером стать, если голова на плечах есть и желание учиться, и будут третьих-четвертых детей туда учиться отдавать, незазорно, вдруг в люди выйдут. Вот тогда и не будет «Баре, дохтур, фершал, учителка сказали, а ты им не верь, они не наши, мужика не любят».
Пошли взглянуть на болящих. С первым плохо – жар, в беспамятстве, сильная интоксикация, брадикардия и сердце работает с перебоями – фельдшер колет камфору, а толку… Здесь антибиотики нужны. Доктор спросил, не поможет ли мой СЦ внутрь? Ответил, что нет, на тифозную сальмонеллу он не действует, так как это грамотрицательный микроб, моя тетушка провела опыты у Мечникова во Франции и установила, что СЦ эффективен только против грамположительных микробов.
После этого отправился к капитану, узнать, когда мы будем в Александрии. С трудом вскарабкался по трапу, прилично треснувшись головой при очередном ударе волн. Потирая шишку, протиснулся в рубку. На вопрос что случилось, не стал скрывать ситуацию, а доложил, как есть. Капитан расстроился, так как возможен карантин и тогда летит в тартарары весь график. Потеря пассажиров и груза – фрахтователь не будет ждать месяц, а в Бомбее они должны принять под завязку хлопка и идти с ним в Нагасаки. Да и много пассажиров ждет в Александрии – у нас уже все места 1 и 2 классов проданы. В Александрии должны быть завтра к вечеру, если шторм не усилится, и так вместо пяти дней идем уже почти неделю. Капитан спросил как состояние тяжелобольного, я обещал держать в курсе развития заболевания. У меня сложилось впечатление, что капитан надеется, что больной умрет, тогда можно похоронить его в море по морскому обычаю и англичанам ничего не говорить, тогда и график ломать не надо. Ага, а вдруг еще больные будут, у нас как минимум, один кандидат с температурой в изоляторе лежит…
Поговорил доктором, пришли к выводу, что карантин нам не грозит, так как брюшной тиф в список карантинных инфекций не входит, с другой стороны, англы могут упереться и сказать, что они не исключают холеру, а это – карантин. Значит, наша задача: как можно быстрее госпитализировать больного в нормальную европейскую клинику и убедить портовые власти, что мы не попадаем под карантинные ограничения. Фельдшер все время находился у лихорадящего больного, ставя уксусные компрессы, но жар не спадал. Наутро больному стало еще хуже, у него начался бред, он метался на койке и громко нечленораздельно что-то говорил. Его товарищи, бывшие здесь же за перегородкой, все слышали и со страхом ждали, что с ними будет так же. Однако, температуры ни у кого из них не было и чувствовали они себя неплохо, несмотря на качку, один даже попросил щец похлебать. Фельдшер проводил термометрию и опрашивал всех, кто был в контакте с заболевшим, но новых карантинных не выявлялось (думаю, что просто не признавались, несмотря на то, что я сообщил всем, что чем раньше болезнь установлена, тем легче ее вылечить). Шторм стих и через полсуток на горизонте появилась Александрия.
Спустили шлюпку и я с капитаном съехали на берег. Я сказал ему, что брюшной тиф не относится к карантинным инфекциям, и нам нужно убедить портовые власти, что опасности мы не представляем. Самое плохое – что власти могут заподозрить, что у больных холера, но у нашего больного практически нет поноса, первые дни был вообще запор, зато налицо полилимфаденит – то есть множественное поражение лимфатических желез, где и сидят возбудители болезни и постепенно гибнут – отсюда и интоксикация, то есть отравление организма. Спросил, насколько может помочь благодарность карантинному врачу в виде десятка золотых? Капитан ответил, что богатые люди не служат в колониях, наоборот, сюда едут за тем, чтобы скопить денег на безбедную старость из чего я понял, что благодарность поможет…
Пока капитан оформлял бумаги, к нам подошел приехавший из гостиницы русский консул, который уже третьи сутки ждал нас в Александрии. Я рассказал ему о нашей проблеме и предложил решить ее десятком золотых из своего кармана, консул обещал узнать о карантинном враче, насколько это будет уместно и помочь мне уладить вопрос. Вернулся он с сухощавым англичанином, который представился как доктор медицины Роберт Барнс. Консул незаметно за его спиной кивнул мне. Доктор Барнс высказал желание лично осмотреть больного и мы отправились на «Орел». Наши с доктором Петровым размышления убедили его, но все же мистер Барнс что-то там пробормотал про холеру, тогда десять желтых монеток по двадцать франков незаметно перекочевали в карман его сюртука и доктор сказал, что это так, всего лишь его предположение. Он согласился со срочной госпитализацией больного в госпиталь Красного Креста и то, что двое контактировавших больных подлежат карантину на берегу. Пароход он задерживать не будет, так как инфекция не карантинная, все медицинские мероприятия были проведены и он убедился в хороших санитарных условиях на борту «Орла». Я вернулся с доктором Барнсом в администрацию порта, объяснив на прощанье находящимся в изоляторе, что они будут в карантине и, если все будет хорошо, то через месяц их отправят домой на русском корабле бесплатно, а чтобы добраться домой из Петербурга или Одессы – каждому по золотой монете и еще одна их товарищу, как выздоровеет (консул обещал бесплатные места в 3 классе на пароходах Доброфлота, такие случаи бывают нередко и капитаны не возражают). Капитан сказал, что никаких ограничений мистер Барнс не наложил, судно может принимать пассажиров и с него можно сходить на берег. Консулу я передал сообщение для Обручева о ходе экспедиции, а он мне – стопку писем, русские газеты недельной давности и английскую свежую прессу. Среди писем я обнаружил большой конверт, адресованный мне, подписанный управляющим моими заводами. Когда вернулись на «Орел» больных уже увезла санитарная карета, вызванная Барнсом. Шлюпку фельдшер уже продезинфицировал карболкой и капитан сказал, что придется взять другую для транспортировки пассажиров – мы останемся на якорной стоянке внутреннего рейда, но будет спущен трап в виде лестницы с поручнями и пассажиры без труда смогут подняться на борт, в крайнем случае, матросы их внесут на руках. У борта уже строились увольняемые на берег, я попросил доктора еще раз объяснить, что больше городов с европейскими больницами у нас на пути не будет, поэтому, кто хочет навсегда остаться в здешнем песке, может есть местную еду немытыми руками, а кото хочет вернуться домой – пусть этого не делает.
Вручив командирам письма для раздачи по подразделениям, отправился в каюту посмотреть, что мне прислали. Управляющий писал, что в новых цехах ставят оборудование, закупают для них сырье и готовят жилье для желающих переехать. Строительство, в основном, окупается за счет прибылей с продажи СЦ и ТНТ – старые цеха работают на полную мощность, но больше выдать уже не могут. Частично проблема решена установкой новых реакторов в помещении сукновальной фабрики, которая стала убыточной, реакторы должны заработать со следующей недели, это увеличит выпуск в полтора раза, в перспективе – в два. Купцы Черновы поставили листовой прокат коррозиеустойчивой стали, она ржавеет, но не так быстро, новые реакторы делают из нее. Поданы привилегии на новые лекарства, в том числе за границей, отказа нигде не было, даже в Германии.
Прочитал письмо от Лизы, которое нераспечатанным было вложено в большой конверт с письмом управляющего. Она пишет, что учится в Цюрихе, но периодически ездит на эксперименты, проводимые Мечниковым с культурами различных бактерий. Установлено, что новый антибактериальный препарат активен в отношении шигелл – возбудителей дизентерии и даже холерного вибриона, но это, естественно в пробирке. В опытах на животных установлено, что этот препарат сохраняет терапевтическую концентрацию в крови в течение суток, то есть имеет длительный период полувыведения. По результатам исследования СЦ и ПАСК она вместе с Ильей Ильичом опубликует статью в пастеровском журнале. Лиза написала, что молодая жена Мечникова, Ольга, сначала приревновала Илью Ильича к новой сотруднице, но увидев Лизу, несколько успокоилась, посчитав себя гораздо моложе и красивее, тем не менее, несколько раз неожиданно приходила в лабораторию, якобы справится о самочувствии Ильи Ильича. Лиза сообщила, что, раз я был в Одессе, то, несомненно, встречался с Гамалеей, возглавлявшем там бактериологическую станцию и просила написать про свои впечатления. Вот те раз, а я и не представлял, что он в Одессе… Одним словом, Лиза пожелала мне счастливого путешествия и вернуться домой через год здоровым. Велела беречь себя и не пить сырую воду. Да, как-то неправильно с Гамалеей[10] получилось, быть в двух шагах от известного бактериолога и не завести знакомство, это прокол, ну что же, это только в дурных книжках у попаданцев все получается, всех они побеждают одной левой и все знают наперед…
Отправился погулять наверх. Пароход стоял недалеко от берега и был явственно ощутим аромат каких-то цветов, прямо на набережной росли финиковые пальмы, увешанные гроздьями фиников. Вот это интересное место, жаль, что с хлопотами с больными не удалось сойти на берег погулять и посмотреть на здешнюю жизнь. Вижу, что на пристани против «Орла» собираются пассажиры и от нашего парохода уже отвалила за ними шлюпка (надеюсь, не вымазанная карболкой добрым фельдшером Семирягой, а то ведь сразу сдадут билеты). Пассажиры прощаются с провожающими, вот темноволосую девушку в кружевной шляпке провожает, судя по всему, ее тетя с черными слугами, вот целое семейство с двумя детьми грузится в шлюпку, матросы помогают детям, которые, видно, боятся воды и незнакомых усатых дядек. Все загрузились в шлюпку, машут платочками, как с берега, так и со шлюпки – идиллическая картина на фоне пальм, цветов гибискуса и чего-то там еще.
Так мне понравился берег Александрии, что я решил немного пройтись по палубе перед ужином, еще раз вдохнуть аромат тропических цветов и полюбоваться на набережную, тем более, что должны возвращаться отправленные в увольнение на берег. Вышел на палубу и почти столкнулся в давешней темноволосой девушкой. Теперь просто пройти мимо – верх неловкости. Представился: «Александр Степанов, советник русской миссии». Девушка ответила: «мисс Мэри МакКонен». Сказала, что следует к отцу и впервые видит русских. Подумал, что, наверно, у нее отец колониальный полковник где-нибудь в Бомбее, командир шотландских стрелков (фамилия то шотландская[11]), а в ней прилично туземной (скорее всего – индийской) крови: темный цвет волос, смуглое лицо, но тонкие европейские черты, прямой нос, умеренно пухлые губы, стройная фигурка с высокой грудью. Все таки, представители смешанной крови иногда очень красивы и Мэри – не исключение. Наверно мама у нее – дочь какого-нибудь раджи, в которую, в свое время, влюбился английский лейтенант. Мэри спросила, кто эти бородатые люди в меховых шапках, которые усаживаются сейчас в лодку? Я ответил, что это казаки, которые ходили погулять по Александрии. А меховые шапки – это такой форменный головной убор, без которого казак – не казак, называются они – «папахи».
– Как? – удивилась Мэри, – это настоящие казаки и они никого не убили и не ограбили в городе?
Далее она пояснила, что в Британии и Франции казаки считаются дикими людьми, которых хлебом не корми – дай только кого-нибудь ограбить и убить.
– Да, – ответил я, – это – абсолютная правда: убить, а потом зажарить на углях, нанизав куски мяса на саблю – это такое блюдо, называется «шашлык», а потом пить «водка» и плясать «казачок»..
Мэри сначала удивилась, подняв бровки на хорошеньком личике, а потом, догадавшись, что это шутка, звонко расхохоталась.
– Я так и знала, что это – ложь, – сказала она, – сэр Александр, а вы познакомите меня с казаками?
– Конечно, вот как раз сюда их командир идет, – заметил я Нечипоренко.
Подъесаул подошел, отдал честь, приложив два пальца к папахе и доложил, что все казаки вернулись на борт.
– Аристарх Георгиевич, вот барышня считает, что, как пишут в английских газетах, казаки всех убивают, грабят и чуть ли не едят поедом.
Казак улыбнулся и ответил, что они с хорошенькими барышнями не воюют, и все делают только по приказу на службе царю и Отечеству. Я как мог, перевел, слова Нечипоренко, Мэри ему тоже улыбнулась в ответ.
– Хорошая барышня, вот если бы не вы первый, Александр Павлович, перехватили, я может, тоже бы поухаживал..
– Но-но, поухаживал, тебя дома жена ждет да трое по лавкам, а мое дело – холостое.
Нечипоренко понимающе и одобрительно кивнул и пошел к своим. А Мэри сказала, что казаки очень живописны в своей форме и будь у нее с собой краски и кисти, она бы попыталась написать портрет Нечипоренко (да уж, про мой портрет лучше не вспоминать..). Потом мы еще погуляли, Мэри расспрашивала про Россию, правда ли, что у нас очень холодно и поэтому все русские пьют много водки, чтобы не замерзнуть (ага, сейчас про «гармошка, балалайка и матрешка» пойдет разговор, но, вроде матрешки появились уже в 20-м веке). Про медведей на улицах тоже речи не было, зато Мэри оказалась начитанной девушкой, знала какие-то переводы Тургенева на французский, естественно, «Войну и мир»[12] графа Толстого и даже стихи Пушкина в переводе на французский. Прочитав несколько строф из «Онегина», Мэри поинтересовалась, как это звучит по-русски, я кое-что вспомнил, а потом прочитал, как мог, «Я помню чудное мгновенье..» и Мэри закончила его по-французски. Видимо, я покраснел, так как Мэри рассмеялась и взяла меня под руку.
– Что вы так смутились, сэр Александр, – с определенной долей кокетства спросила девушка, – это всего лишь чудесные стихи, я и не подозревала, как мелодично звучат они по-русски, гораздо лучше, чем по-французски, и рифмы точнее… Мы еще поболтали о чем-то легком и несущественном и я почувствовал, как хорошо мне с этой девушкой, жаль, что скоро расставаться. Поедет она в свой Бомбей к папе-полковнику, а я по абиссинской степи цок-цок, навстречу приключениям. Тут и мои товарищи в голове закопошились: эмоционально-впечатлительный Шурка заявил, что она – прелесть, а старый ворчун Андреевич тоже отметил: «Хорошая девушка, и скромная, не то, что некоторые».
Потом наша прогулка была прервана слегка пьяным бароном, который, тем не менее, отрекомендовался по-французски м по-английски, щелкнул каблуками и сказал, что просит у мадмуазель прощения за то, что похитит меня по срочному и неотложному вопросу.
– Барон, что случилось? – обеспокоенно спросил я, первый раз видя выпившего Штакельберга.
– Александр Павлович, тысяча извинений, но господа офицеры просят вас присоединиться к столу. Мы отмечаем наши ордена и прибытие на африканский берег.
Да чтоб вас, барон, вместе с неукачивающимися остзейскими предками – такую свиданку обломали, – подумал я, теперь ведь не отвертишься, срочное дело, господа офицеры, а ведь мог бы, увидев, что я с барышней, тихо ретироваться… Да и вообще-то, мы еще никуда не прибыли, праздновать надо после выгрузки, а еще лучше, перед посадкой домой в Россию, если все вернемся, в чем я сомневаюсь.
Но, Мэри сказала, что все понимает, дело военное и раз надо – значит надо (еще бы – военная косточка, небось, папа-полковник «дует виски эври дэй»). Еще раз извинившись и пожелав спокойной ночи, поплелся за бароном. В ресторане парохода уже стоял «дым коромыслом», то есть веселье было в самом разгаре. Я заказал еще дюжину шампанского и для казаков – водки (они шампанского не пили, говорили, что организм шипучку[13] не принимает). Уточнил у Нечипоренко, все ли в порядке с караулами, так как сегодня начальником удвоенного караула был сотник Стрельцов. Букин рассказывал, как он с добровольцами попал в местный ботанический сад (маленький частный сад, где им срезали розы – вот они сейчас на столах стоят), все за какие-то копейки и добровольцы просто смотрели на все широкими глазами, а после один сказал, что теперь знает, как рай выглядит. Интендант Титов купил себе английский пробковый шлем и уверял, что ничего лучше для тропиков еще не придумали, он соблазнил на эту покупку доктора с фельдшером и Букина. Букин мне приобрел такой же шлем в подарок, мол, я сам вместо него остался с больными из его отряда и не смог сойти на берег, а его отпустил, потому что уговор был только один сход на берег для офицеров, а я его отпустил и в Афинах и в Александрии. Букин спросил, что это за хорошенькая девушка была со мной, ответил, что – дочка колониального полковника из Бомбея (вот так, придуманная мной легенда потихоньку стала явью, ведь это не Мэри сказала, а я домыслил).
Наутро, кто мог, выполз на завтрак с помятыми лицами и Мэри спросила, что, так всегда в русской армии проходят совещаний? Я ответил, что я и еще трое офицеров были награждены орденами и это тоже отмечали. Сходить на берег не предлагали: с минуты на минуту должны были сниматься с якоря и вот мы пошли, постепенно набирая ход, недалеко от берега. Увидели форты Александрии, разрушенные при бомбардировке их английским флотом в 1882 г., рядом были уже современные укрепления с позициями для дальнобойных крупнокалиберных орудий. Потом пошла пустыня, стало припекать, с берега дул горячий как из духовки, ветер. Мы перешли на другой борт и стояли рядом, глядя на голубое море под безоблачным высоким небом. Мы молчали и нам было хорошо вдвоем. О чем мы говорили, не помню, о всяких пустяках, но время летело незаметно.
Потом был Порт-Саид, мы встали на якорь, дожидаться своей очереди входа в канал. Вообще-то консул мне сказал, что был запрос устроить дневную стоянку с помывкой людей и лошадей, но английская администрация запретила это делать, поэтому мы проследуем Порт-Саид без стоянки в порту. Капитан сказал, что это – не беда, через три-четыре дня будем в Джибути. Его больше беспокоит, не задержит ли нас таможня со значительным грузом оружия на борту, в связи с чем, мы решили разыграть тот же маскарад как в Константинополе. Пограничный контроль мы прошли в Александрии (все же это – уже территория Британской Империи), но таможенной отметки в коносаменте хитрые бритты не поставили, так что можно ждать от них любых каверз.
И вот я, нарядившись во фрак с позументами и обвешавшись орденами, жду у себя в каюте. Нет, не проскочили, вестовой прибежал с известием, что ко мне следует британский офицер и два солдата – арапа, ну, то есть, негра.
Так, появилась физиономия с бакенбардами, в красном мундире с надраенными пуговицами. Прокаркал, что он – лейтенант такой-то. Я опять выразил недоумение, что не прислали старшего офицера по моему рангу посланника Российской Империи, на этот раз, конечно не наступая животом, как выталкивал несчастного турка.
– Сэр, – ответил англичанин, – я не был предупрежден о дипломатическом статусе и корабль не несет посольского или консульского флагов.
Я ответил, что пароход гражданский и только в силу экстренности моей миссии мне не выделили военного корабля, но, поскольку флага нет, я не требую почестей и салюта, а всего лишь, возможно быстрее пропустить пароход.
– Сэр, но в коносаменте указано значительное количество оружия, – возразил англичанин, – этого достаточно, чтобы устроить маленькую войну.
– Это оружие моего конвоя и предназначено для защиты миссии, – ответил я возможно более непреклонным тоном, как не терпящее обсуждения, а тем более торговли, много или мало. – Уверяю вас, лейтенант, мы не собираемся применять его против британских подданных и высаживаться в месте, находящемся под юрисдикцией британской короны.
– Что же, меня устраивают ваши объяснения, господин посол, – лейтенант аж светился от собственной значимости, сейчас он ощущал себя, по меньшей мере, пэром королевы. – Позвольте откланяться, я распоряжусь, чтобы пароход пропустили вне очереди.
Я вышел вместе с офицером из каюты, чтобы вестовой позвал кого-то из офицеров проводить лейтенанта до трапа. Рядом был барон, ему и выпала эта честь.
Глава 3. Порт-Саид – Джибути
Убедившись, что мы вошли в Суэцкий канал и за нами не несутся английские миноносцы, чтобы задержать нас любой ценой (шучу, конечно), я опять облачился в повседневный мундир и пошел отобедать – как-то проснулся аппетит от всего этого «цирка с конями». Кстати, о лошадках, они плохо переносят жару и духоту в трюме, барон доложил, что двоих, скорее всего, мы потеряем – они легли и отказываются есть, воду тоже не пьют, а это – плохой симптом. Может быть, положение бы облегчила разминка и помывка, но чертовы англичане запретили это делать в Порт-Саиде. Теперь одна надежда – побыстрее добраться до Джибути. Спросил, как там подаренные мулы, получил ответ: а что им сделается, трескают все подряд и жиреют, им и жара, похоже, нипочем.
Еще барон спросил, можно ли поздравить с новым чином статского советника, ответил, что подождем до Джибути, это я мундир надел, чтобы у англичанина от блеска шитья глаза застило и он не пялился на ваши пушки, а то он уже интересовался, с кем мы воевать собираемся.
– А-то я подумал, что вы этим блеском хотите ослепить ту самую смуглую красавицу, – подначил меня барон.
Да что вы, Людвиг Матвеевич, какой там блеск, кого ослепить, – ответил я с горечью (в общем-то, искренней), – она поедет к папе в Бомбей, а мы с вами по песочку африканскому трюх-трюх, на поиски приключений на собственную. э-э, голову.
Потом барон пошел по своим делам, а я поднялся на палубу и стал ждать, когда появится Маша, я уже ее так звал на русский манер и девушке это понравилось. Напряг Шурку и Андрея Андреевича, чтобы вспоминали стихи, и я их читал, читал, а Маша слушала незнакомую речь и мне казалось, что она все понимает, не зная языка, хотя, конечно, что-то я пытался переводить на смешанном англо-французском диалекте, немецкого, в котором я более силен, Маша, к сожалению, не знала. Понятно, что это был не только Пушкин и Лермонтов из гимназической программы, но и подброшенные более начитанным Андреем Андреевичем, Гумилев, Пастернак, Бродский. Гумилев ведь тоже совершил два путешествия в Африку через Абиссинию, только позже, поэтому, когда я пытался переводить стихи про озеро Чад, жирафа[14] и страсть молодого вождя, то нарвался на вопрос, откуда этот русский все это знал, так как про путешественника Гумилева Маша ничего не знала, а кроме англичан, к большим африканским озерам никто не совался – они за этим бдили..
Так что «ходить бывает склизко по камешкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше промолчим» [15], а то еще что-то ляпнешь что нибудь про космические полеты, например. Лучше уж Пушкина…
Так незаметно пролетел день, потом еще один, я рассказывал русскую классику, а Маша слушала, она вообще была благодарной слушательницей, не перебивала, задавала вопросы только в паузах, когда я останавливался перевести дыхание. Причем к литературным экскурсам неизбежно присоединялись и отсылы к истории, иначе как рассказать историю любви Маши и Гринева, не упомянув, кто такой Пугачев и вообще, зачем понадобился весь этот бунт, бессмысленный и беспощадный. Временами я запутывался и от недостатка знаний и от языковых трудностей, но Маша меня ободряла и сказала, что она узнала так много нового о России и у меня просто огромные знания, и что Россия – страна великой литературы и интересной, хотя и трагической истории. Мне было так хорошо с ней, что я не замечал хода времени и только оставшись один и поразмыслив над ситуацией, понял, что ничего хорошего из этого не выйдет: ну признаюсь я ей в любви, ну ответит она мне взаимностью и что? Дальше мы расстанемся и забудем друг о друге. А если не забудем, особенно я боюсь за Машу – она такая чистая и доверчивая, вдруг я ей жизнь сломаю своими признаниями?
Мне не спалось и я сел работать: написал письмо управляющему о том, что надо максимально задействовать все мощности, пока спрос на СЦ и ТНТ высокий, пусть не стесняется взять деньги со счета, а не использовать лишь одну прибыль от продаж. Каждый вложенный сейчас рубль принесет три, а то и пять в ближайшем будущем, пока нет конкуренции на рынке лекарств и ТНТ имеет хороший спрос (хотя Нобель демпинговать не будет – у него довольно высокая себестоимость динамита – одна эта земля, как она там называется, кизельгурская, что-ли, но, это неважно, главное, что это – дополнительные расходы на добычу и транспортировку, а мне никаких адсорбентов не надо – гони чистый продукт и все). Потом написал отчет об экспедиции до момента высадки Обручеву, дописать будет две минуты в Джибути по ее результатам и тоже уйдет до ближайшего русского консула. Из личного, обычной почтой, как и управляющему – письмо Лизе, чтобы не прекращала занятий микробиологией и биохимией.
Наконец, сделал то, о чем думал последние месяцы в связи с открывшимся мне ускорением истории и поворотом ее в новое русло, возможно, еще очень небольшим. Дело в том, что, после гибели Панпушко, я понял: есть некоторая предопределенность развития истории и кардинально сдвинуть ее никакому попаданцу не под силу, ну не запустим мы через сорок или пятьдесят лет в космос князя Гагарина, даже если из штанов выпрыгнем. Но вот подкорректировать события, видимо, можно. И одной из таких коррекций, возможно, является продление жизни Александра III, хотя бы на 5–7 лет. Может, Ники за это время поумнеет под папиным руководством и дров не наломает с Ходынкой, для начала, либо папА передаст престол Михаилу в обход бестолкового Ники. Попробую сыграть на мистике и откровениях. Напишу, что все мои изобретения – результат неких озарений свыше и было мне очередное озарение в Красном море. В связи с чем, прошу обожаемого монарха бережнее относится к своему здоровью, особенно после перенесенной в недалеком будущем «скучной инфлюэнцы», как говорил близким сам император в начале 1894 г., когда он на ногах перенес простуду и врачи даже диагностировали пневмонию. Это только потом, через полгода развился гломерулонефрит (скорее всего аутоиммунной природы, после недолеченной пневмонии, а вовсе не после катастрофы в Борках, где, якобы, царь держал крышу вагона, вот, мол и надорвался – ни о какой крыше не упоминала сама Мария Федоровна). И уж совсем открытием стало обнаруженное на вскрытии глубокое изменение сердца по типу кардиомиопатии – сердце царя представляло собой довольно тонкостенный мешок, плохо прокачивающий кровь, было ли это следствием аутоиммуной атаки, так же как и гломерулонефрит, сказать трудно даже в 21 веке, но то, что врачи во главе с «многомудрым» Захарьиным прохлопали – это факт. Конечно, я не стал всего этого писать, написал только что в холодное время года в 1893-94 гг возможна простуда, которая даст осложнение на почки, отчего царь умрет, а чтобы этого не было он должен слушать врачей, пусть рядом будет верный Вельяминов, он хоть и хирург, но поможет пригласить лучших нефрологов, но только не Захарьина, который лечил царя по телеграфу. Подчеркнул еще раз – пусть отнесется серьезно к той «инфлюэнце», которая его может погубить, и будет жить еще долго. Намекнул и на то, что Аликс больна и здорового наследника у нее не будет, мол, тоже видение мне было. Все это я написал самым верноподданическим стилем, запечатал в конверт, потом еще раз запечатал и написал «Его Императорскому величеству Самодержцу всероссийскому и прочая, и прочая, и прочая (тут я полностью привел титул для переписки) ЛИЧНО В РУКИ от посланника статского советника Александра Степанова. СЕКРЕТНО. Передам пакет для царя капитану перед отходом «Орла» с просьбой передать первому встреченному русскому консулу или послу для отправки дипломатической почтой в Петербург. Когда все мои откровения придут в столицу, я буду далеко в Абиссинии, где телеграфа нет, а для просьб разобраться на месте – так я и есть русский посланник (что же мне на себя самого жаловаться и меры принимать) и никто меня там в обозримом будущем не достанет и в психушку не отправит. Даже если французам в Джибути телеграмму отправят, то мне же ее и передадут.
От этих трудов устал и лег спать, а наутро чуть не проспал завтрак. Приведя себя с помощью верного Артамонова в порядок, отправился в ресторан. Народу было немного, все уже позавтракали и я сидел один в зале, попивая кофе. Подошел подпоручик Михневский, командир второй полубатареи и сказал, что две лошади пали и остальные чувствуют себя плохо, а днем им будет еще хуже и что делать, никто не знает. Вот ведь хорошо воспитанный ясновельможный пан, подумал я, – не видит, что ли, что начальник кофе попивает и нежным мыслям предаётся, а он мне про конский падеж: «вы офицер или как?», «только и можете, что безобразия нарушать!»[16]. Но вообще-то он прав – надо что-то срочно делать, а то за оставшихся два дня пути у нас конский падеж начнется. Узнал, что причина в жаре и духоте, значит, надо проветривать. Как на корабле устроена вентиляция? Ответ – воздухозаборными трубами, значит надо поставить трубы, сделав их из плотной парусины. Входное отверстие – против хода судна, выходное – в конюшню. Отправился к капитану, объяснил и через пару часов усилиями артиллеристов и судового плотника соорудили два больших прямоугольных парусиновых рукава на деревянном каркасе. Проверили – работает, в конюшнях стало посвежее, особенно с утра, когда воздух еще не прогрелся. Прошел по отсекам личного состава, люди, конечно, тоже страдают от жары, но они хоть могут посидеть в тени под тентом на корме, куда выходит коридор третьего класса и есть небольшая палуба, забранная сверху парусиновым тентом. Там, где гуляет публика 1 и 2 классов, тенты тоже есть и более просторно, поэтому им не приходится терпеть такие неудобства как тем, кто внизу.
Мы с Машей прогуливались по палубе, как пронесся возглас, что сейчас матросы будут ловить акулу. Павших лошадок приготовились сбросить за борт, а матросы приготовили здоровенный крюк, насадив туда большой кусок лошадиного мяса. Вот туши сбросили в воду и что тут началось за кормой! Как и другие пароходы, нас сопровождала целая стая акул, которые устроили кровавое пиршество. Вот одна из них попалась на крюк и, измотав рыбину, матросы стали подтягивать ее к борту. Но, как только они чуть вытащили из воды здоровенную акулью голову с зубастой пастью и собирались оглушить акулу деревянным бревнышком, а потом взять багром, она вывернулась и ушла, оставив незадачливых рыболовов с носом.
Матросы стали готовить новую снасть с наживкой, но Маше было неприятно это зрелище и мы прошли на нос корабля. Впереди были лишь воды Красного моря, которое было вовсе не красным, а изумрудно-зеленым. Где-то впереди была видна корма впереди идущего парохода и стелящийся за ним дым, в пределах видимости были еще несколько дымов – все же, Красное море, – это большой торговый тракт и судоходство здесь оживленное. Сегодня ветер, хоть и дует с берега, но не «из духовки», Маша сказала, что это не пустынный ветер, а с плато, поросших травой и кустарниками, поэтому он не такой горячий. Потом еще и посвежело, ветер усилился и даже опять появилась небольшая качка – море все-таки.
Вчера вечером мы долго стояли у борта и заметили, что вода светится, даже переливается мельчайшими огоньками – это какие-то фосфоресцирующие мелкие морские организмы давали синевато-зеленое свечение, переливающееся в волнах, создаваемых кораблем. Зрелище было необыкновенно красивым и мы долго стояли, наблюдая его. Маша была бы не против, если бы я обнял ее и даже поцеловал, но я помнил о своих ночных размышлениях и не давал ходу развивающемуся роману – зачем кружить голову бедной девушке, если послезавтра мы расстанемся? Отогнав эти печальные мысли, я попытался рассказывать что-то веселое, но получалось как-то слабо… Потом Маша сказала, что ей надо переодеться к обеду и мы договорились встретиться в ресторане. Я тоже сменил сорочку на свежую и поспешил в ресторан.
На лестнице столкнулся с держащимся за перила и пытающимся осилить подъем в ресторан упитанным англичанином с непременными бакенбардами на пропитом лице, в клетчатом пиджаке и брюках в полоску. Джентльмен был изрядно пьян, но все же сохранял вертикальное положение тела. Истинный three bottle man[17] – подумал я и обогнул гордого сына туманного Альбиона. Поднялся по лестнице, сопровождаемый пыхтением и ворчанием английского бульдога в человеческом облике. Только расположился, как услышал Машин крик, зовущий на помощь. Выскочил на палубу и увидел, что давешний клетчатый алкоголик крепко держит Машу за руку и куда-то пытается ее тащить, судя по кускам фраз, показать свою каюту. Рядом лежит сломанный зонтик, которым Маша, видимо, огрела джентльмена-ловеласа, но это в чувство его не привело. Я подскочил к клетчатому и громко и требовательно приказал оставить девушку в покое и вести себя прилично, на что англичанин свободной рукой попытался пихнуть меня в грудь. Тогда я ребром штиблета ударил его по верней трети голени[18], от резкой боли англичанин отпустил Машу, но, из-за того, что девушка упиралась и старалась отодвинуться от клетчатого джентльмена, когда он вдруг отпустил ее, то она непроизвольно сделала два шага назад, наткнулась на леер, а тут еще и пароход слегка накренило на волне – Маша перелетела через ограждение и упала за борт. Сбросив оставшийся штиблет, я швырнул за борт спасательный круг, висящий на стене надстройки и с истошным криком: «Человек за бортом», сиганул вниз.
Вошел в воду неудачно, вместо того, чтобы войти «рыбкой», в полете перевернулся на спину и шмякнулся задницей, подняв тучу брызг. Вынырнул на поверхность и где-то, метрах в пятидесяти, увидел Машу, которая отчаянно колотила по воде руками и ногами. Она же плавать не умеет! Со всей возможной скоростью я поплыл к девушке и схватил ее, когда, обессилев, она уже погружалась. Я подхватил ее подмышки, подняв Машину голову над водой и осмотрелся, лежа на спине (благо, море здесь соленое и лежать на воде можно без усилий, лишь немного «шевеля ластами». Пароход, похоже, еще не остановился, правда, на борту уже суетятся и готовят шлюпку к спуску. Так, а где наш круг – ага, вот он белеет, но до него добрая сотня метров. Маша пришла в себя, я крепко ее держал и шептал в ушко, что все хорошо, сейчас нас спасут, вот уже лодка идет (чего они там возятся, все – вроде как пароход встал, но до него как бы ни километр). Надо доплыть до круга и уцепиться за него, да вот форменная тужурка намокла и сковывает движения. Попросил Машу помочь мне ее снять и она помогла мне высвободиться из рукавов. Теперь можно плыть к кругу, попросил Машу держать меня за шею, только не придушивать, ногами не болтать, только держаться у меня на спине. Вот умница, все правильно делает, и от юбки своей успела избавиться, а то это – как плавучий якорь. И вот, потихоньку, мы доплыли до круга и уцепились за него. Что там со шлюпкой? Прошла уже половину расстояния…
Что тут делают здешние обитатели с высокими плавниками? Вроде пока, тьфу-тьфу, не видно. Пожалел, что оставил кобуру с пистолетом, впрочем, в ресторан я ее никогда не надевал, только иногда, во время стоянок, когда возможны были нападения извне. Здесь бы она пригодилась, хотя, что такое свинцовая пулька здоровенной рыбине… Нет не будем думать о рыбах, они в аквариуме, а здесь их вообще нет… Стал развлекать Машу, рассказывая ей сказку о Золотой рыбке (опять про рыбку, ну куда тут без них, но в сказке рыбка добрая). Как-то дошло, что «жили старик со старухой у самого синего моря ровно тридцать лет и три года», так им по пятьдесят где-то было, всего-то. Ну, пока на автомате бормотал из Пушкина, перейдя на Лукоморье, у которого дуб зеленый и кот по кошачьим делам куда-то ходит налево, тут и шлюпка подошла, судя по запыхавшимся матросам, они выжимали максимально возможную скорость. На носу стояли Нечипоренко и Артамонов со Смит-Вессонами, видимо, тоже собрались настрелять рыбок на ужин. Убрав револьверы, они сначала помогли забраться в шлюпку Маше, а потом наступила моя очередь. Подтянуться и перевалиться через планширь, как делают всякие «морские дьяволы» из спецназа ГРУ, мне не удалось, хорошо, что Нечипоренко подхватил за рубаху и помог перебраться в шлюпку. В последний момент, поглядев в воду, увидел промелькнувшее в прозрачной воде торпедообразное тело, или это только показалось? Все, теперь уже позади «акулы-каракулы»[19], будь они неладны.
Сижу на передней банке[20], обняв Машу за худенькие плечи, она плачет и ее бьет крупная дрожь (отходняк пришел). Артамонов и Нечипоренко деликатно отвернулись к корме шлюпки. Глажу Машу по мокрым волосам и шепчу ей в ухо всякие успокаивающие глупости, вскоре она затихает и замирает, прижавшись ко мне. Вот и борт «Орла», спустили пассажирский трап. Подъесаул кричит, чтобы сбросили одеяло или плед и вниз летит серое солдатское одеяло. Завернув Машу в одеяло как ребенка, Нечипоренко ловко, не держась за поручни, поднимается по ступенькам трапа, следом за ним я, сзади подстраховывает Артамонов. Наверху Нечипоренко передает Машу женщинам из пассажирок парохода, которые отводят ее в каюту. Нечипоренко сказал, что англичанину уже казачки начистили физиономию, купчик он какой-то, из Бомбея, так что вызывать мне его не резон. Вообще-то, к его оправданию, это он поднял тревогу, так как на палубе никого не было: ввалился в ресторан и заревел почище пароходного гудка: «Хелп, хелп» и рукой машет за борт. Выскочили на палубу, а там только вдали что-то на воде и белый круг спасательный плавает. Пароход-то сразу не остановишь и не повернешь, пока к капитану добежали, объяснили, да лодку спустили на воду, вот время и прошло. Клетчатого англичанина расспросили, он и не запирался, говорил, что он виноват, слезы лил, правда, кто-то из казачков ему фонарь под глазом успел поставить. Ну, слава богу, все благополучно закончилось и акулы не тронули (с чего бы: может, сытые после конины были, а может, здесь их территория охоты кончалась, все же к проливу подходим…). Поблагодарив казака за помощь и сопровождаемый верным Артамоновым, добрался до каюты. Денщик уже принёс мои штиблеты, что я успел скинуть перед тем, как прыгнуть за борт (штиблеты, они без шнурков, поэтому один слетел при ударе, а второй – я сам сбросил одним движением ноги). Иван Ефремович забрал мокрую одежду, я отмылся, как мог, от соли в тазу и натянул чистое и сухое. Теперь и меня некоторый «отходняк» достал, поэтому принял сто граммов коньяку – полегчало, а потом – заснул. Проснулся, когда уже стемнело. Набросил оставшуюся мундирную тужурку с кантами военного ведомства (сюртук-то я утопил) и вышел на палубу. Увидел прогуливавшегося доктора и поздоровался.
– Что, не спится, Александр Павлович? – участливо, но с некоторой долей иронии спросил наш эскулап. – Думаете, кого бы еще спасти? Теперь вы, как рыцарь, спасший красавицу от чудовищ, просто обязаны на ней жениться.
– Да я бы не против, но она ведь иностранка, да и что ее отец скажет?
– А что скажет, – отвечал доктор, – делайте ей завтра предложение, я же видел, как она на вас смотрит, согласится, и не думайте. Хватаете ее в охапку и завтра сходите вместе в Джибути. Места в отряде хватит, люди поймут. А отцу телеграмму отбить: так, мол, и так – встретила своего принца и вышла замуж, приеду в гости с внуками, твоя, как там вашу красавицу, Кэти? А, Мэри, ну это все равно…
– Доктор еще подымил своей трубкой – приобрел в Александрии британскую трубку и коробку табаку «Кэпстен» и теперь дымил, воображая себя джентльменом. А я посмотрел на тропическое небо с незнакомыми звездами. Конечно, это еще не созвездия Южного полушария, да я их никогда и не видел, тот же Южный Крест и не узнаю, а наши северные созвездия – Персей, Кассиопея, здесь ютятся около горизонта. Оказывается, пока я дрых, мы прошли Баб-эль-Мандебский пролив и теперь идем по Таджурскому заливу, утром будем в Джибути.
Проснулся рано от того, что не слышно привычного шума машины. Вышел на палубу – низкий песчано-галечный берег с коротким низким молом, около него уже маячат ржавые грузовые понтоны и лодки всех размеров, на берегу собирается толпа местных жителей, не обремененных одеждой. Белых людей пока не видно.
Пошел к капитану узнать о порядке выгрузки. Он сказал, что в Джибути мелко, поэтому к молу он подойти не может, поэтому, лошадей и тяжелые грузы придется выгружать на понтоны, которые к берегу отбуксируют лодки. Более легкие тюки с фуражом можно сбрасывать в большие лодки, туда же можно сажать людей.
Сказал, что он все понимает: груза у нас много, но «Орел» будет стоять, сколько нужно – хоть двое суток, на это у него есть приказ. Пока говорил с капитаном, с мостика заметил, что к пристани подъехала повозка, которая привезла человека в мундире и с ним около взвода туземных солдат. Капитан посмотрел в бинокль и узнал местного консула.
Я пошел в каюту переодеваться во фрак для встречи с местным начальством. На корабле уже объявили побудку и теперь все, после переклички и утренней молитвы, высыпали на палубу, смотреть на место прибытия. Я надел дипломатический мундир-фрак (полный парадный предназначен только для встречи с Менеликом) со знаками отличия статского советника, все ордена, и был уже готов съехать на берег для встречи с консулом, как вдруг заметил Машу.
– Маша, мне надо тебе много очень важного сказать, я сейчас уеду на берег и потом вернусь, через час или два, точно пока сказать не могу. Где я тебя могу найти?
Маша смотрела на мой шитый золотом мундир и сверкающие на солнце ордена, а потом сказала:
– Саша, я и так догадывалась, что ты не простой советник, тебя все здесь слушаются и уважают, но ты, оказывается, большой государственный человек.
Я ее не стал разубеждать, насколько большой и насколько государственный, а, узнав номер ее каюты (как я и ожидал, первого класса), поспешил к трапу, попросив Нечипоренко и нескольких казаков сопровождать меня.
На берегу, у низкого пирса, меня встретил человек в достаточно поношенном мундире, но все же, судя по всему, парадном. По виду он очень походил на актёра, игравшего в сериале Эркюля Пуаро, хотя Пуаро был бельгийцем, а не французом (а, все это одно и то же): тот же невысокий рост, усики и животик.
Пока я раздумывал, кому первым отдать честь – все же я гость здесь, а «Пуаро» – хозяин и уже намеревался это сделать первым (я же не знал чина консула, хотя посланник в любом случае более высокий дипломатический ранг), но все же взял паузу. И правильно, консул приложил два пальца к головному убору, а его босоногие солдаты взяли свои «мультуки» на караул:
– Господин посол (вообще-то я не Чрезвычайный и Полномочный посол, а рангом ниже – посланник, но на мне это не написано, а если французу и сообщили мой дипломатический ранг, то он сознательно повысил меня в чине), – я, от лица Французской Республики, приветствую вас во Французском Сомали. Я ожидал вашего прибытия несколько позднее, видимо, вы не делали остановок и шли полным ходом?
Я не стал вдаваться в характеристики «Орла» и сказал, что мы, в первую очередь, хотим выгрузить наших лошадей и мулов, а потом уже груз. Посол согласился и, узнав, какой падеж лошадей был в походе, весьма удивился его низкому количеству.
Но, самая главная и неприятная новость – обещанных двух сотен мулов не было из-за того, что вождь племени, которому они принадлежали, отправился в поход против другого вождя и вернется не ранее двух, а то и трех месяцев. Всех своих мулов он забрал в поход, поэтому сейчас в Джибути и окрестностях их не более трех-пяти десятков.
Глава 4. Джибути
Консул сказал, что грузчики, а их собралось более полусотни, разгрузят наш груз с лодок и понтонов, и с помощью тележки узкоколейки доставят его на место лагеря, которое он нам выделил недалеко от своего строящегося дома, так что может нас частенько навещать. Там, где кончается узкоколейка, ведущая с мола, есть акациевая роща, которая дает какую-то тень и по узкоколейке доставляют воду. Сейчас мы проедем туда, это не более полукилометра отсюда. Я и консул погрузились в маленькую повозку, запряженную парой мулов, сзади выстроился почетный эскорт. Как выяснилось, это были сенегальские стрелки в белых холщовых рубахах и таких же, но более грязных, штанах, на голове у них были какие-то бескозырки с желтым околышем. Интересно, почему французы не набирают местных солдат, надо же было везти сюда этих босоногих солдат из Сенегала, не доверяют, что ли туземным племенам? Перед отъездом консул подозвал старшего из носильщиков и на французском языке приказал ему начать разгрузку, сказав, что плата будет талер за каждого из грузчиков за выгрузку и доставку в лагерь всего груза. Я посмотрел на старшего грузчика: худой, мышц почти нет, голова лысая с пучками курчавых волос, в ухе – серьга. Кроме серьги, другим дополнительным предметом на теле была лишь набедренная повязка. Недалеко стояли его подчиненные, истощением напоминая узников концентрационного лагеря. И это грузчики? Нечипоренко уехал на пароход распоряжаться погрузкой, один из казаков остался на пирсе, второй пойдет смотреть место для лагеря (в повозке места для него не нашлось). Консул ткнул стеком возницу в спину и мы потрюхали со скоростью пешехода. Сенегальцы не в ногу поплелись сзади, взяв свои допотопные ружья на плечо. Казак, придерживая шашку, пошел сбоку от коляски, чтобы не глотать пыль.
Весь Джибути состоял из двух улиц европейских домов, площади на которой было присутственное здание с гордой надписью «Gouvernement» с развевающимся французским флагом на высоком флагштоке. В этом же здании располагались почта с телеграфом и были торговые лавки, что то вроде гостиного двора в уездном российском городке. Дальше на площади была гостиница под вывеской «Hotel de Paris», дома зажиточных французских комиссионеров, как правило, служащих компании «Мессаджери», строящих железную дорогу вдоль побережья. Консул пояснил, что строительство только начинается, а будущем здесь будет большой порт, а значит, вырастет и город. Сейчас, конечно, европейского населения немного, столица края была вообще в Обоке, откуда и идет строительство железной дороги, но, поскольку море здесь глубже, будут строить большой мол, к которому могут швартоваться крупные суда и тогда жизнь здесь закипит. Консул говорил это, видя моё скептическое выражение лица по поводу дыры, куда нас занесло, где даже лошадей придется доставать из трюма краном и грузить на ржавые понтоны, а уж что говорить про местных грузчиков и «армию» босоногих сенегальцев… С другой стороны, лучше такие соседи, чем, если бы я увидел здесь каменную крепость с современной артиллерией и двумя полками вымуштрованных солдат, по крайней мере, агрессия отсюда пока не угрожает. Франция, конечно, может прислать канонерки, ну пусть постреляют немного по пустой территории, а потом высаженный десант будет сброшен в море и война закончена, на время, естественно, ссорится с «великими державами» пока в мои планы не входило.
С этими мыслями доехали до места. Выгрузившись, консул с гордостью показал на пригорке большой дом из сырцового кирпича, окруженный таким же забором, объяснив, что это – будущая его резиденция. Сейчас в доме идут отделочные работы, а вокруг высаживают привезенные саженцы. В планах – озеленить и главные улицы города. Лагерь мы можем разбить сразу же у забора, который тоже даст тень, а лошадей устроить у чахлой акациевой рощицы невдалеке. Замыкали пейзаж огромные склады компании «Мессаджери», которая строит дорогу и порт.
Дальше дорога ведет на Хараре, это уже Абиссиния, – консул показал на утоптанную дорожку шириной метра два, не больше, – но до нее двести километров пустыни, потом почти столько же степь, где уже есть источники воды, корм лошадям и мулам.
Я сказал, что в наших планах было задержаться в Джибути не более двух дней, поскольку я рассчитывал нанять здесь погонщиков с мулами. Так как мулов нет (а нам их обещало правительство Франции через наш МИД), то задерживаться на два-три месяца не имею возможности, из-за того, что фуража у нас осталось на три недели максимум, а взять здесь сена, насколько я понимаю, неоткуда. Поэтому миссия под угрозой, могу ли я воспользоваться телеграфом для срочной депеши?
Консул ответил, что, конечно, можно, хотя телеграфные тарифы здесь довольно высокие. Но только обмен депешами ни к чему не приведет – ведь не отправят же вам мулов из Петербурга? Он рекомендует воспользоваться верблюдами, так как у него есть знакомства среди местных абанов (караванщиков). В случае моего согласия он пошлет за ними сегодня же, и через два-три дня они могут прибыть сюда с верблюдами. Естественно, я согласился: верблюды так верблюды. Консул кивнул головой в знак согласия и сказал, что офицерам и мне выделены номера в гостинице, а солдаты могут жить в лагере. В Джибути безопасно, окружающие город деревни – мирные, но вот дальше кочуют племена, промышляющие исключительно грабежом, две недели назад вырезали караван французского купца, направлявшегося в Хараре, несмотря на то, что караван хорошо охранялся. Сомалийцы убили всех, не тронули только погонщиков верблюдов и, естественно, абана, и угнали семьдесят верблюдов с дорогим товаром. Я попросил обеспечить нас достаточным количеством воды, на что консул ответил, что воды в колодцах мало и они все в частном владении, так что напоить полторы сотни лошадей и сотню человек, да еще предоставить воду для мытья в городе практически невозможно. Нужно договариваться с компанией (той же «Мессаджери») которая имеет паровичок и цистерну – за плату они доставят воду из источника в двадцати километрах от города. В планах градоначальника, который одновременно и был консулом – провести оттуда в город акведук, но вот на это метрополия денег пока не дает.
Спросил, где представительство компании, оказалось, что на складах в пятидесяти метрах от нас, но там выяснилось, что чертов паровозик уже укатил с грузом шпал, вернется завтра утром и после обеда доставит воду: 300 талеров за все удовольствие. По поводу дров – мы можем рубить акациевые заросли в километре от города, это бесплатно.
Возвратились в порт, консул с почетным караулом отправились восвояси, а я понаблюдал, как выгружают лошадей, два десятка их уже стояли на берегу, казаки привязывали к вьючным лошадям парусину, брусья, плотницкий инструмент и бурдюки с водой. Часть казаков охраняла груз, который таскали чернокожие грузчики. Конечно, за ящик, который выгружали два казака, они брались вчетвером, но все же довольно бодро шевелили ногами и грузили ящики на тележку узкоколейки. Увидев нашего интенданта в пробковом шлеме, спросил, как идет разгрузка. Он ответил, что на корабле командует суперкарго под присмотром Нечипоренко и Павлова. Пока они не трогали оружейку, выгружают только малоценный груз, но именно он и понадобится в первую очередь: вода, продовольствие, корм для лошадей и мулов. После этого на порожней лодке поехал на «Орел».
На палубе под тентом был почти весь личный состав артиллеристов во главе с бароном, чуть в стороне – Букин с добровольцами. Объяснил, где будет наш лагерь и после выгрузки лошадей казаков настанет очередь их тягловой силы и мулов. Спросил, как чувствуют себя люди, нет ли больных, потом перешли к состоянию лошадей, здесь было хуже. Три лошади все же еле держались на ногах, но старший фейерверкер Михалыч, ведавший всем артиллерийским хозяйством, сказал, что на берегу им должно стать лучше. Предупредил, что вода у нас будет только завтра, поэтому всем заполнить водой все имеющиеся емкости. Мулов я передал на попечение добровольцам и сказал, что их, мулов, выгрузят сразу после лошадей, поэтому вести их в лагерь и смотреть, чтобы не разбежались. Всем, не занятым охраной груза и с животными, отправляться в лагерь ставить палатки.
Потом пошел к себе в каюту, переоделся, спрашивается, чего ради я вырядился в мундир в этой дыре, перед кем франтил – перед толстеньким консулом в потертом мундиришке с десятком босоногих солдат? Настроение было – гаже некуда: мулов нет, воды – нет, тени приличной – и то нет, а через пару часов начнется настоящее пекло. А еще с Машей надо было объясниться… Иван Ефремович принес ведро воды, таз, и помог мне помыться, поливая на спину из кружки. Узнав о том, что больше мне дипломатическая одежда здесь не нужна, разве что абанам представляться (шутка, конечно), сказал, что почистит фрак и упакует его с другими вещами. Я надел белый летний мундир с дипломатическими петлицами, на ноги – белые парусиновые туфли, так-то полегче будет.
Постучал в дверь Машиной каюты, она ответила, что через пять минут выйдет. Действительно, через пять минут Маша появилась, улыбнулась мне и спросила, почему я так озабочен. Я сказал, что не все в порядке на берегу, я не ожидал встретить такого приема, но не это главное, главная моя печаль в том, что мы расстаемся: я сойду здесь, а ты поплывешь на пароходе дальше, к отцу.
– А зачем мне плыть дальше, – ответила Маша, лукаво посмотрев на меня, – ты ведь спас меня от чудовищ и теперь, как рыцарь, должен на мне жениться. И она рассмеялась, – нет же, я шучу, может быть, тебя ждет жена или невеста, ты же мне ничего не говорил про свою семью. Просто во всех балладах, что я читала, доблестный рыцарь, в таком случае, предлагает руку и сердце.
– Маша, мое сердце принадлежит только тебе, и если бы это было возможно, я ни минуты не медля попросил твоей руки. Но ведь твой отец служит в Индии или в другой британской колонии?
– Мой отец, а, вернее, отчим, служит в Хараре, поэтому я сойду на берег здесь, вместе с тобой. Видишь на берегу небольшой караван, отец прислал его за мной. Погоди, я сейчас, – и она скрылась за дверью.
Посмотрел на берег и, правда, чуть сбоку – пяток верблюдов и десяток всадников в яркой одежде. Понятно, отец на службе у правителя провинции Харар. Что же, это меняет дело к лучшему. В Хараре мы можем встретиться, посмотрю как ее отец отнесется ко мне, может, согласится отдать мне Машу в жены. Не похищать же девушку, как мне накануне доктор советовал, да еще на глазах у охраны, сразу пулю получишь, а то и рубанут по дурной башке кривой саблей. Нет, уж раз назвался дипломатом, то действуй с оглядкой на последствия. Тем более – Харар, пусть и недавно присоединенная территория, населенная, преимущественно, мусульманами, но сейчас находится под властью негуса Менелика и является частью Абиссинии, где я представляю интересы Российской империи.
Опять открылась дверь каюты и тут наступило мое время удивляться: вместо европейской девушки, ко мне вышла восточная красавица в белом, до пят, шелковом платье и таком же белом платке, нет не в чадре, платок полностью открывал лицо, но, при необходимости, мог его и закрыть.
– Маша, – только и мог, ошалев от удивления, пролепетать я, – ты ли это? Тебя просто не узнать! Что это за маскарад?
– Это не маскарад, – ответила Маша, – маскарад был раньше, а теперь я – дома. Ну, или почти дома.
– Но ведь ты представилась как Мэри МакКонен, я думал, что ты – дочь шотландского офицера или чиновника откуда-нибудь из Индии. МакКонен – ведь это шотландская фамилия, старого шотландского рода. Потом, тебя же вроде провожала со слугами твоя тетя или другая родственница – высокая белая женщина, вы еще обнялись на прощание…
– Это – мои слуги, а мадам – не совсем служанка, а, скорее, компаньонка и преподавательница французского и английского языков. У нее в последний момент местные власти обнаружили непорядок с документами и задержали, а слуги были вписаны в ее документы, как сопровождающие. Я уже два года слушала лекции в Сорбонне, как отец вызвал меня с тем, чтобы попрощаться и посмотреть на меня, он отправляется в опасный поход, на войну. Поэтому, я поехала одна, хотя и не должна была этого делать. Но, если бы я не села на этот пароход, мне бы пришлось ждать французский пароход до Джибути три недели, здесь редко бросают якоря пароходы, никто сюда не едет. Но, в пароходной компании мне сказали, что через день будет русский пароход и он пойдет прямо в Джибути, поэтому я согласилась и правильно сделала, – ведь иначе я не встретила бы тебя, а встретив, я сразу поняла, что ты и есть мой суженый.
– А я то же самое почувствовал, когда первый раз увидел тебя, вот здесь, на палубе, мы почти столкнулись, помнишь? У нас это называется «любовь с первого взгляда», многие в нее не верят, а я теперь знаю, что это – правда. Да, я так и не понял, что шотландский офицер делает в Хараре, он на службе у тамошнего правителя?
– Мой отчим и есть тамошний правитель рас, по вашему, князь, (Маша сказала «дюк», ну какие же герцоги в Африке, князь, конечно) Уольдэ[21] Микаэль Мэконнын, правитель центральной абиссинской провинции Шоа, а в Харар он послан для подавления мятежа племен негусом негести[22] и сейчас является правителем Харара, так как предыдущий правитель низложен за мятеж. А мое имя Мэрыд[23] Мариам Мэконнын, а предпочитаю имя Мариам – Мария или Маша по-русски, как ты меня зовешь. В Европе, особенно в Британии, где я прожила первый год своего путешествия, меня звали Мэри МакКонен, так им было проще, а потом я и сама привыкла – улыбнулась Маша.
Так, час от часу не легче, вместо шотландского полковника, проспиртованного виски, крутой туземный князь в качестве папаши. Не известно, что хуже…
– Я скажу своим слугам, что поеду с твоим караваном, – сказала Маша, – у тебя много хорошо вооруженных солдат, они поймут, что так безопаснее. Слуги разобьют мой лагерь рядом с твоим и мы можем быть вместе.
Маша достала из складок платья маленький платочек и махнула им – тотчас от группы всадников отделились трое и поскакали к берегу.
Мы простились, условившись, что ненадолго, и я поспешил к отряду. Выгрузку лошадей почти закончили: под брюхо лошади подводили брезент, стропы крепились к пароходной лебедке со стрелой и прямо из трюма животное поднимали и опускали на понтон, где освобождали от подвески и затем все повторялось со следующей лошадкой. За один раз на понтон ставили шесть лошадей и как только один понтон, буксируемый лодкой, отваливал, на его место тут же вставал под погрузку второй. Чувствовалось, что «понтонеры» свое дело знают и оно спорилось в их черных руках. На понтоне были хозяева лошадей, к кому они привыкли, их успокаивали, давали пожевать корочку хлеба, а кто и кусочек сахара припрятал в кармане шаровар, поэтому лошадки вели себя спокойно. Из бортового порта парохода на третий понтон заканчивали грузить легкие грузы. Теперь пойдет самое ответственное дело – выгрузка оружия и ценных грузов. Наверху, на аптечных ящиках сидел фельдшер, рядом были ящики рудознатцев с походной лабораторией – они хотели, не доверяя черным грузчикам, спустить по трапу свои ящики вручную. Но это оказалось не таким простым делом. Охотники пыхтели и старались, но увесистые ящики были слишком неповоротливы, поэтому они отказались от этой попытки и стали ждать, когда освободится стрела погрузчика, чтобы с ее помощью опустить свои сокровища на понтон.
Видимо, придется сделать так же и с денежно-подарочными ящиками. Надел пробковый шлем (уже здорово припекало) и решил съехать на берег, посмотреть, как идут дела там. Спустился в туземную лодку и она доставила меня к молу. Маша со своими слугами уже уехала и я поехал на тележке с продовольственными ящиками, которую толкали по рельсам шестеро грузчиков (негоже послу взбивать пыль ногами – пусть везут). Доехали до конца рельсового пути и еще издалека я увидел наш лагерь – рядами стояли белые палатки, сбоку под тентом была оборудована коновязь. Заметил, что, Нечипоренко о чем-то спорит с людьми в пестрых одеждах, устанавливающими рядом с лагерем большой шатер. Узнал Машиных слуг и направился узнать, в чем дело. Оказывается, подъесаул, не признав Машу в туземном платье, запретил ставить шатёр близко к русскому военному лагерю. Подошел поближе:
– Аристарх Георгиевич, это я разрешил дочери Харарского князя, она же ваша знакомая Маша, которую вы, заботливо закутав в одеяло, поднимали на борт «Орла», поставить свой шатер здесь, под защитой славных семиреченских казаков, – успел я насладиться изумлением на лице Нечипоренко.
– Александр Павлович, сегодня прямо день сюрпризов, – ответил подъесаул, – то я вижу вас в раззолоченном мундире, наподобие генерала, то теперь Машу шемаханской, тьфу, харарской княжной! Прямо голова кругом, еще и суматошная разгрузка эта с бестолковыми сомалями[24]. Представляете, они у Михалыча ухитрились ящик с водкой разбить! Вдребезги! Привезли тележку и ну давай ящики с нее сбрасывать, наши заорали, что делать этого нельзя, – а они не понимают, знай себе швыряют их на землю, так до заветного ящика и дошли. Михалыча чуть удар не хватил, сейчас в палатке отлеживается.
Пошел проведать старого фейерверкера, увидел рядом с ним фельдшера и доктора. Доктор сказал, что ничего страшного, просто расстроился человек.
– Михалыч, не расстраивайся, – это же всего лишь водка.
– Как же не расстраиваться, ваше высокородие (ишь, служба, разглядел-таки петлицы, значит, на поправку идет), всего ящик остался, думал, где-нибудь в шинке здесь купить, а тут и шинков жидовских нет, а как нет, они же везде есть, где артиллерия стоит. Говорят, что ближайший – за тысячу верст отсюда – через пустыню, на север. Ведь скоро Рождество Христово, чем служивым разговеться, да и винная порция в походе положена, мало будет ящика-то оставшегося!
– Михалыч, не волнуйся, я спирту в жестянках закупил перед отплытием, вот фельдшер тебе сейчас немного разведет, только теплый будет[25]. Будет всем и на Рождество и на Новый год и на винную порцию хватит.
Пошел посмотреть, как поставили палатки – вроде все правильно, по подразделениям, без обид, как и было решено на крайнем военном совете. Моя палатка в центре, рядом палатка под оружейную и хранилище денежных средств и подарков, она же – интендантская, Титов решил спать прямо на ящиках с добром, ну прямо царь Кащей, который над златом чахнет (лишь бы не зачах совсем), да, а где он? Ответили, что пошел к тележке ехать на пароход, ну мне туда же, – крикнул, чтобы обождали.
Приехали, когда на понтон выгружали ящики с оружием. Я пошел в трюм посмотреть, как поставлено дело. У открытой оружейки стоял со списком в руке дежурный офицер – сотник Стрельцов. Один караульный был с ним, другой стоял у сетки, куда матросы укладывали ящики с полосами. Здесь же был и корабельный суперкарго, который на глаз оценивал вес груза и кричал боцману: «вира помалу». Лебедка поднимала груз и слышался крик сверху: «майнай, майна помалу», иногда прерываемый густым матом, если какой-нибудь сомаль лез под сеть с грузом. Не обошлось без ЧП – для начала уронили в воду ящик с пулеметом – просто спихнули его за борт сетью. Но сомали нырнули в воду, нашли ящик, завели под него стропы и достали пулемет на понтон. Теперь его надо чистить и заново смазывать, а то от соленой воды от в момент покроется ржавчиной. Потом в трюм е уронили с пятиметровой высоты ящик с ТНТ, ящик естественно разлетелся, рогожа разорвалась и «мыло» вывалилось. Матросы подивились, что мыло хранили под охраной, но все собрали, а сеть заменили – она просто прохудилась и расползлась. А что если так же разорвалась бы сеть с царскими подарками или денежными ящиками, да не здесь, где собрать можно, а над водой? Отправили на берег оружие и присели передохнуть. Сейчас будем выгружать самый ценный груз. Послал одного из матросов за парусиной, чтобы постелить ее в сеть и дополнительно увязать, закрепив страховочным стропом – сказал, что, если «мыло» в воду упадет, то испортится (не говорить же про деньги, а то специально грохнут, черти, чтобы ящики развалились и добро по трюму раскатилось). Так и сделали. Убедился, глядя с палубы, что понтон с ценностями благополучно достиг берега, все выгружено и под конвоем поехало на тележке в лагерь.
Ну все, теперь можно и своими делами заняться. Вернулся в каюту, Артамонов еще с одним добровольцем понесли мои вещи в лодку, а я сел дописывать донесение Обручеву. Написав, запечатал в конверт и понес капитану. Нашел его на мостике, оказывается он тоже наблюдал за выгрузкой и удивился как быстро мы справились, он рассчитывал остаться в Джибути на ночь, а теперь может, не спеша и не форсируя машин, спокойно идти экономическим ходом до Бомбея. Передал ему конверты с дипломатическими посланиями – Обручеву и Императору Всероссийскому, попросил в Бомбее отправить их дипломатической почтой через русское консульство, а два личных – управляющему и Лизе, я отправлю отсюда, почта и здесь есть. Тепло простился с капитаном, выразив надежду, что через год, дай бог, пойду с ним обратно в Россию. Он пожелал мне удачи и счастливого пути, спросив напоследок, не видел ли я мисс МакКонен и кто та восточная женщина, которая в сопровождении двух абреков, один из которых тащил вещи, вышла из ее каюты.
– Так это и есть мисс МакКонен, она же Мариам Мэконнэн, дочь князя Хараре и Шоа, – оставил я в изумлении капитана, закончив день сюрпризов на борту «Орла».
На берегу меня встретил старшина грузчиков, потребовавшей свои 60 талеров и еще 20 за особые условия, назвав их словом «бакшиш» известном всем, кто посещал азиатские страны. Я ему сказал, что его люди утопили и испортили чрезвычайно ценный прибор, который стоит в 100 раз дороже, чем все здешние грузчики, поэтому будут только 60 талеров или вообще ничего. «Атлет» с серьгой поворчал, после чего мы сели на тележку и поехали в лагерь. Велел ему обождать возле часового под «грибком» из парусины, натянутой на каркас и приделанным к столбику, сделанному из пиломатериалов, закупленных за десяток талеров у корабельного боцмана. По распоряжению капитана боцман должен был дать их бесплатно, но, посмотрев на горбыли, которые предложил этот рыцарь якорной цепи и ржавых клюзов, я одобрил интенданту мелкие траты. Теперь я послал его расплачиваться с главным грузчиком, предупредив, чтобы бакшиша не давал. Ящик же утопили и привели в негодность ценный груз, да, вспомнил, еще и ящик с водкой разбили, вот за это надо бы вычесть. А будет бакшиш выклянчивать – Михалыча позовите, он за разбитую водку из них бурдюки сделает или на барабан натянет.
Зашел в палатку – Артамонов уже ждал меня там, развесил обмундирование в полотняных чехлах от пыли. Я сказал, чтобы принес воды сполоснуться, помылся над тазом как мог, вытерся чистым полотенцем и надел свежую сорочку. Стемнело, только светились костры на которых булькал кулеш, сваренный казаками, артиллеристы ели кашу, у них же свое довольствие с самого начала, а Букин с Нечипоренко объединили припасы, так как получали поровну на добровольцев и казаков, казаки даже выиграли: вместо 50 планировавшихся добровольцев на десяток меньше набрано, да минус Львов и трое, оставленных в Александрии, зато на довольствие добавились я, Букин, доктор с фельдшером, интендант, топограф и мой денщик, то есть в остатке лишних семь пайков – на всех хватит, даже если кто в гости зайдет.
Поужинали, трубач артиллеристов сыграл, как мог, вечернюю зорю, провели перекличку – по списку все, никого и ничего не забыли на пароходе, груз доехал полностью, потери в конском составе – пока две. Потом хором, нараспев, прочитали «Отче наш» и «Спаси, господи, люди твоя» и разошлись по палаткам.
Я же, как и обещал, пошел к Маше. Она ждала меня. В шатре неярко горела масляная лампа, стоял кувшин с водой и блюдо с виноградом и инжиром. Я снял китель и присел на ковер, опершись спиной на подушку. Маша присела рядом, положив голову мне на плечо. Мы сидели рядом и молчали. Она сказала: «Я чувствую, что ты устал, поспи немного». День действительно выдался суматошным и я не заметил, как задремал, потом, еще сквозь сон, почувствовал, как Маша гладит мои волосы, грудь, расстегнув рубашку. И тут я почувствовал ни с чем не сравнимое желание, нет не похоть, а именно желание, желание обладать ею, сделать ее счастливой, хочу, чтобы она родила мне детей, много, но сначала мальчика и девочку, а дальше – как получится. Я стал ее целовать, сначала осторожно, потом все более страстно, она только прошептала «только будь осторожен, не сделай мне больно». Я говорил ей, что люблю и буду любить ее вечно, до самой смерти… и много других нежных и глупых слов, что обычно говорят в таких случаях. И я был нежен и осторожен, а Маша – податливой и ласковой. Потом мы лежали, утомленные, насладившись друг другом и я подумал, что это, наверно, сказка из «Тысячи и одной ночи» и сейчас я проснусь старым пенсом в своей хрущобе…
Но нет, это явь, вот Маша спит на моем плече, а я глажу ее шелковистые волосы и целую их, душистых и пахнущих каким-то нездешним ароматом, то ли цветов, то ли пряностей, а может и того и другого вместе. Не заметил, как и меня сморил сон, а когда проснулся, то уже светало, полотно шатра уже не было черным, а слегка просвечивало. Почувствовав, что я проснулся, услышал:
– Хорошо ли ты спал, муж мой?
– Так хорошо, моя милая жена, что и в сказке не приснится.
– Расскажи мне сказку, Саша, – попросила она, – у тебя так хорошо получается, только говори по-русски, я попробую понять, о чем она.
И я рассказал ей «Морозко» (было интересно узнает она, что это про снег, про зиму и что такое замерзать). Маша долго морщила лобик, но потом заявила, что это не про любовь, а сказка для детей с назидательным концом, чтобы дети росли послушными и не шалили, а она хочет сказку для взрослых, про любовь, чтобы был король, рыцарь и принцесса, чудовища не надо. Сказка должна быть доброй и с хорошим концом. Тогда я как мог, с переводом на англо-французский диалект, рассказал ей «Обыкновенное чудо». Маша просто захлопала в ладоши:
– Какая чудесная сказка, даже есть волшебник, король, которого обманывает дурной первый министр и принцесса, полюбившая рыцаря, а он не может ее поцеловать, потому что заколдован и превратится в медведя и охотник который желает этого медведя убить и ждет, когда принцесса поцелует заколдованного рыцаря. Я не слышала и не читала этой сказки, наверно, ты сам ее придумал?
– Нет, моя милая, ее придумал не я, а один хороший и добрый человек, просто про него никто не знает.
Какая же она еще маленькая девочка, – подумал я, а может ей нравлюсь не я, а мои сказки? Только в сказочники при королевском дворе поступить мне не хватало… Спросил Машу, наверно она, как княжна, сосватана кому-то и что скажет ее отец, когда узнает, что мы любим друг друга.
– Давай, пойдем обвенчаемся в здешней церкви, она хоть и католическая, но ведь, все равно, христианская, тогда мы будем связаны святыми узами и люди не в праве разорвать их.
– Саша, подожди, мы обвенчаемся в придворном храме, как положено по обряду. А отчим возражать не будет, я ведь тебе не все про себя успела рассказать: во мне кровь Соломоновой династии. Наш нынешний император – мой дядя, а мой отец тоже был императором и погиб на войне. По нашим законам тот, у кого в жилах Соломонова кровь, выбирает себе из благородных княжеских родов супруга, желательно из тех, у кого этой крови нет – так наша династия избегает вырождения[26]. А ты, несомненно, благородный князь, раз занимаешь пост императорского посланника и имеешь много наград. Наверно, ты воевал или подвергался жестоким пыткам – я вижу у тебя много шрамов, похоже как от огня. Тебя пытали и ты не выдал тайну?
– Машенька, ты преувеличиваешь, и не совсем правильно понимаешь мое положение. Я дворянин, но княжеского титула у меня нет, стал дворянином по заслугам. Мой дед был очень богатым человеком и я мог бы жить безбедно, унаследовав его заводы и капиталы, но служу императору. Император доверил мне быть его посланником из-за того, что я вижу привычные вещи по-другому и способен придумать что-то новое. Я изобрел новое оружие и новые лекарства, везу их с собой и они, надеюсь, будут полезны твоему народу. Раны связаны с испытаниями этого оружия – враги не хотели, чтобы в России были эти вещества и устроили взрыв в лаборатории, а шрам – это операция, совсем недавняя, которую сделали в связи с травмой, полученной при испытании другого оружия и там тоже все было подстроено недругами.
– Муж мой, ты благородный человек, умный и добрый. Никто здесь не знает, что ты – не княжеского рода. Все будут уверены, что ты – ближайший советник своего государя, даже если ты будешь утверждать обратное, подумают что ты еще и скромен и не кичишься заслугами, а это украшает мужчину. А раз советник и посол, значит, князь, и никто не усомнится в моем выборе, а я его сделала и сделала навсегда.
Пошел в каюту. Артамонов сидел на чемоданах и караулил багаж.
Глава 5. «А без воды – и не туды и не сюды…»
«А без воды – и не туды и не сюды…»
песенка водовоза из к\ф «Волга-Волга».
Утром прошел к нашему лагерю. Люди уже встали и приводили себя в порядок. Увидел толпу местных, человек в двести, не меньше, спросил часового, что они здесь делают.
– Да вот, вашсковродие, с утра толкутся, кричат «Москов ашкер, москов ашкер[27]», – ответил часовой, – сначала сюда было сунулись, я в воздух пальнул, наши сбежались, думали, что напали. А они, сомали эти, дрянь всякую торговать принесли. Теперь вот держаться в тридцати саженях, ближе не подходят.
Я пошел посмотреть: и правда, всякая дрянь – кучка раковин, горсть фиников, пять бананов, и, что не спросишь: «быр», то есть талер. Ну кто будет за это отдавать полновесную серебряную монету, за которую вчера грузчик целый день работал. Правда, работал так себе, с большой ленцой: пока не крикнешь – сидит и делает вид, что не понимает. А то начнет делать так, что наши казаки сами ящики таскали вместо этих, с позволения сказать, грузчиков. Не любят тут местные работать, хижина из прутьев есть, пара бананов есть, грязное полотенце вокруг бедер есть – и ладно, жизнь удалась, можно взять жену и плодить рахитичных ребятишек. А ведь земля здесь подходит для земледелия, нужно ее только оросить, посадить саженцы плодовых деревьев, овощи дают два-три урожая в год, но ведь это работать надо, а работать здесь не привыкли. Или куда лучше по местным понятиям – взял нож и копье, сколотил банду в несколько десятков, а лучше, сотен таких же агрессивных голодранцев – и на большую дорогу.
Прошел внутрь лагеря: вот артиллеристы разобрали и чистят утопленный пулемет (я вчера показал двум унтерам как это делается – схватили на лету), а сегодня опробуем его в деле на импровизированном полигоне за городом. Там же поучу казаков бросать гранаты. То есть – сегодня; для части личного состава – парко-хозяйственный день; для другой части – боевая подготовка. Брички под пулеметы уже собирают, барон даст две пары своих лошадок запрячь. Подошел к интенданту узнать, сколько осталось воды. Оказывается, почти ничего уже нет, все выпито. Недостаток воды – это страшно, надо что-то решать. Сказал ему, что сегодня французы обещали паровичок с цистерной, сгонять за 20 верст на источник, но что-то на путях я ничего не вижу. Если через два часа ничего не будет, пойду вынимать душу из консула или дает воду, или мы занимаем Джибути и приватизируем колодцы (шутка, конечно). Что же, тогда останется ждать канонерки и десант. Но у меня же приказ государя – доставить груз Менелику, и я его выполню, чего бы это не стоило. Потом, после построения и молитвы, был завтрак, поел каши из солдатского котла, запил чаем. Командиры доложили, что больных нет… все в строю, даже лошадки, которым схудилось на корабле, вроде, поправляются – аппетит у них есть, пьют вволю. В связи с тем, что мы как-бы в походе, хотя никуда не идем, офицеры на казарменном положении, то есть живут в лагере и питаются из общего котла. В принципе, чиновники могли бы жить в гостинице, но посмотрев тамошние условия и узнав цены, сбежали от такого «сервиса». В отеле «Париж», похоже, простыни после постояльцев меняли через трое на четвертого (на стирке экономили, воды и мыла было жалко). Доктор нашел на простыне чьи-то лобковые волосы и устроил по этому поводу скандал хозяйке заведения, на что она сказала, что это черные курчавые негритянские волосы с головы горничной, которая застилала для месье постель. Доктор ответил, что знать не знает того месье, для которого тут что-то когда-то застилали, и потребовал деньги назад. За ним то же самое потребовал и фельдшер. Хозяйка обиделась и бросила на стойку мятые бумажки, хотя полчаса назад получила оплату звонкой монетой. Тогда доктор с помощником пропили эти мятые франки в ресторане, то-то я обратил внимание на то, что они нетвердой походкой проследовали в медицинскую палатку, таща свои чемоданы. Заглянул туда и увидел обоих эскулапов спящих, обнявшись, вроде лиц нетрадиционной ориентации, на единственной парусиновой складной койке, что поставили в медицинскую палатку на всякий случай. Тут услышал паровозный свисток и увидел, что к пакгаузу медленно ползет задним ходом игрушечный «паровозик из Ромашкино» с небольшой двухосной цистерной (а ты что хотел – современную четырехосную цистерну на 63 тонны?). За что же деньги дерут такие, я уже прикинул на бумажке, сколько нужно воды: лошадь на жаре выпивает 6–8 ведер в сутки в два-три приема), у нас их две сотни то есть надо 16 кубометров воды, только «на попить», мул выпивает в стойле ведро, на марше – два, мулов у нас пятьдесят, значит, полкубометра – кубометр, человеку нужно ведро воды в день, на 150 человек – еще полтора кубометра, то есть на круг надо не менее 18 кубометров, лучше двадцать, чтобы можно было и лошадей от пота протереть и самим помыться. Пойдем, посмотри, что за цистерна: так, диаметр около 2 метров, длина – 5 с небольшим, то есть всего-то 15 с половиной кубов – это только на сутки по минимуму! Выходит, нам каждый день надо платить 300 талеров за воду? А верблюдов на что нанимать, если мы здесь на неделю застрянем? Золота у нас немного – это НЗ[28]. Я планировал, как мне было обещано французами, за наем мулов заплатить десять тысяч талеров до Хараре и еще тысяч пятнадцать – до Энтото, тем более, что мулы будут освобождаться от поклажи (фураж, а вода уже должна быть из местных источников) и их придется нанимать в меньшемколичестве.
Зашли в контору и здесь второй сюрприз (кроме маленькой цистерны), с послезавтра паровичок будет задействован на строительстве на две недели! А лошадей как поить, они у нас главные потребители воды, а без воды начнется падеж и, когда появится паровичок, нам вода уже будет не нужна! Договорились хоть на два дня, заплатили 300 талеров и паровоз увез бочку. А потом, может, бурдюками на верблюдах перевезем хоть сколько-то воды. Нет, в пустыне лошадь – это не тот транспорт.
В лагере собрал военный совет и довел до них сначала плохие новости, сказав, что сейчас поеду к консулу – пусть чем-то помогает, потом хорошие: во-первых, что у меня сегодня именины – день святого Александра Невского, поэтому приглашаю всех на товарищеский ужин здесь же, у меня в палатке, как-нибудь дюжина гостей уместится, здесь же отметим мое повышение в чине (не стал говорить про его временный статус) и я вам представлю мою невесту. Для всего личного состава – сегодня всем по чарке в честь прибытия на Африканский берег в точку начала путешествия.
Теперь о текущем. Начальником конвоя на первую половину пути назначаю подъесаула Нечипоренко как более знакомого с пустынными условиями, на вторую, где придется парадировать перед негусом – барона фон Штакельберга. Так вроде обид быть не должно, все же оба офицера в одном чине[29], и логично распределить обязанности в зависимости от навыков каждого. Начальником штаба, ответственным за организацию несения службы (в том числе караульной), прокладку маршрута и командиром отряда добровольцев оставляю штабс-капитана Букина. Сегодня после обеда, как спадет жара, проведем полигонное учение, для чего я попросил поставить ростовые мишени из обрезков досок парусины и рогожи в 100 и 200[30] саженях, а также приготовить десяток ростовых чучел на палках, набив высвободившиеся из-под фуража рогожи сухой травой, только пусть осторожно ходят по полигону – здесь могут быть змеи, а под камнями – скорпионы. Полигон оборудовать в версте отсюда, так, чтобы пули улетали в степь. Вроде все. Отпустил всех, кроме Нечипоренко и фельдшера. Первому приказал дать мне в сопровождение двух казаков бравого вида, запрячь бричку, взяв пару лошадок у барона, возница пусть тоже от него, договоренность об этом есть. Отпустив подъесаула, обратился к фельдшеру:
– Петр Степанович, разведите спиритуса на всех, чтобы было по 100 граммов 40 % раствора на человека, да накройте жестянку мокрой тряпкой – так «водка» охладится при испарении воды.
Приехав к консулу, не застал его в конторе и просил дежурившего сенегальца позвать начальника для срочных переговоров. Пока он бегал, зашел на телеграф и хотел передать для Обручева шифровку о состоянии дел, мол, все выгрузили без потерь, раненых и больных нет, потеряно павшими две лошади. Подробный отчет передан капитану парохода для отправки дипломатической почтой. Упомянул, что обещанных французами мулов нет, завтра жду погонщиков верблюдов для переговоров. Трудности с пресной водой, приходится покупать втридорога у железнодорожников. Все это было зашифровано еще раньше, но телеграфист отказался принимать шифрованное послание без визы консула.
Тут появился консул, дал добро на отправку, хотя повыпендривался, мол отправлять можно только открытым текстом. Врет, я же сам получал расшифрованное послание Шерстобитова, помощника Леаврентьева. Спросил консула о Лаврентьеве и показал его фотокарточку. Он припомнил, что полгода (реально – пять месяцев) назад высаживалась дюжина русских, которые хотели преодолеть пустыню на лошадях в конце сухого сезона, когда колодцы пересыхают. Он их предупреждал, чтобы ждали большой караван и присоединялись к нему, но их упрямый начальник все сделал по-своему и еще через три дня появился его помощник, фамилию он не помнит, он привел шесть лошадей, на одной из которых лежал раненый, позже скончавшийся. Помощник с трудной фамилией, да-да, Шерсто-бит-тофф, рассказал, что на них напала банда сомалей, пятерых убили, а начальника, того, что на фотокарточке, сомали увели с собой. Оставив раненого на попечении местного доктора, его помощник купил 10 мулов и, нагрузив их бурдюками с водой, опять ушел в пустыню, больше о нем никто не слышал.
– Но ведь, нападение случилось на подвластной вам территории, убито пять европейцев и еще один позже умер. Почему вы не попытались освободить пленного, выкупить его, наконец? Российская Империя с лихвой компенсировала бы вам ваши труды и попросила бы поощрить по линии вашего министерства.
– Ах, господин посол, вы же видели, сколько у меня солдат и какие они? Я все время боюсь, чтобы какие нибудь вожди сомалей не договорились между собой и не разгромили бы Джибути (ага, а вчера мне плел, что здесь безопасно).
В общем, все разговоры с консулом закончились безрезультатно, на мои жалобы на железнодорожников, угоняющих на две недели паровоз с цистерной, он ответил, что это – частная собственность и он не может повлиять на решение компании (похоже, что он вообще здесь ничего не может или не хочет, что, в принципе, все равно, помощи от него не будет). Заехал в ресторан и спросил ящик Клико. Заломили денег, но после торга скинули треть. Шампанское было в наличии, покрутив бутылку так и сяк, спросил буфетчика, а гарантирует ли он подлинность и качество напитка и видел ли он русских казаков, если не видел, то пусть посмотрит на улицу. Буфетчик был тертый калач и сказал, что он всяких видел, в том числе и казаков, были тут какие-то проходимцы лет шесть назад, так их с треском депортировали обратно в Россию. Я сказал, что он прав, те казаки действительно были проходимцы и самозванцы, а это настоящие казаки, из Сибири, и если что не так, они быстро наведут здесь порядок. Особенно казаки не любят, когда обманывают их или их начальника. Тогда буфетчик забрал бутылку, повертел ее, посмотрев на свет, а потом заявил, что я прав и сейчас ящик заменят, после чего я позвал казаков и они забрали новый ящик. Еще взял сыр и спросил, где здесь можно купить вкусный виноград. Буфетчик спросил, сколько мне надо, цена меня устроила, немного удалось сбросить и меня попросили забрать заказ через полчаса. Потом спросил, есть ли здесь ювелир, на что буфетчик ответил, что в одной из лавок продают золото, но, по-настоящему красивых вещей здесь нет, они есть в Хараре, славящимся на все побережье именно мастерами-ювелирами. Узнав, что мне нужно кольцо с красивым крупным бриллиантом, буфетчик покачал головой и повторил про Харар.
Устроившись за столиком, решил попить кофе. Спросил казаков, не присоединятся ли они ко мне, но они отказались, то ли от того, что непривычно было сидеть за одним столом с «генералом», как они про себя меня называли, увидев в раззолоченном фраке с орденами, то ли от того, что просто не любили кофе. Скорее всего, первое, так как барон, у себя в импровизированной столовой под тентом, поставил отдельный стол для себя и своих офицеров, а вот казаки ели все вместе, не гнушался и я присесть вместе с ними, а Букин, доктор, и интендант сидели со своего края стола, который казаки прозвали «господским». Добровольцы, хоть и питались из того же котла, но сколотили себе отдельный стол и лавки.
Кофе был настоящим, где еще попьешь настоящей Арабики, хорошо заварен, пожалуй, единственное хорошее и качественное, что здесь есть. Только допил с наслаждением чашку кофе, как принесли две огромных корзины отличного золотистого винограда. Казаки погрузили все в бричку, расплатился золотыми франками из собственных запасов и мы уехали. Когда вернулись, цистерна уже стояла вблизи лагеря, полная. Сказал, чтобы воду пили только кипяченую. Доктор обещал проследить и велел заварить в большом котле немного верблюжьей колючки что, по совету казаков, уменьшает жажду и пить эту воду как чай, а также наполнять ею фляги. Я попробовал – вкус слегка горьковатый, но приятный. Еще казаки сказали, что хорошо бы добавить шепотку соли, но это уже каждый делает на свой вкус, а то артиллеристы и охотники подумают, что морской водой их поим.
Зашел к Маше, она обрадовалась моему приходу. Спросил, где они берут воду и не надо ли им ее – мои люди пригнали цистерну воды. Она сказала, что это – дело слуг и вода у них есть. Сказал, что сегодня вечером после девяти, как стемнеет, приглашаю ее отметить с моими офицерами день моего ангела и там представлю как свою невесту. Зайду за ней и лучше, если она будет в европейском платье, как на корабле, офицерам так привычнее. Еще сказал, что надо бы, по обычаю, подарить ей кольцо с камушком, но ничего хорошего здесь нет, мне рекомендовали мастерские в Хараре, но туда еще добраться надо. Маша ответила, что это не беда, у нее есть красивое кольцо и она его наденет, а потом я ей куплю по своему вкусу.
Где-то в пять пополудни отправились на полигон: казаки ехали на своих лошадях, пулеметы были установлены на бричках, посмотрим, не пугаются ли артиллерийские лошадки стрельбы, унтер, что ехал на моей бричке – он будет вторым номером, а потом сам постреляет, сказал, что их лошади к стрельбе привычные. Еще поехал барон и артиллерийские офицеры, посмотреть на новомодные бомбы.
Для начала я со стоящей брички дал очередь по мишеням, барон, смотревший в бинокль, отметил попадания в первую и вторую шеренгу. Потом дал стрельнуть унтеру, еле остановил, а то бы он выпустил всю ленту. В принципе, для начала неплохо, все же артиллерийский глаз – ватерпас. Перешел к другой бричке, там сначала пострелял хорунжий Бяков, а потом один из фейерверкеров артиллеристов, тоже ничего, здесь лучший результат показал хорунжий. Теперь продемонстрирую, как тачанка может выйти во фланг и открыть огонь с ходу. Попросил сильно не гнать и смотреть на камни, чтобы не налететь на крупный камень. Все получилось как по маслу, а не так как тогда, перед государем, когда меня выбросило из тачанки и я три месяца провалялся в госпитале, правда, став магистром математики. Подъехали к офицерам – смотрю, произвело впечатление. Попросился пострелять барон, потом другие, в общем, расстреляли пять лент…
После пулеметной потехи настала очередь бомб. Объяснил, зачем они нужны, взяли только лимонки, окоп замучаешься рыть в каменистой земле. Показал как действует запал и сколько секунд до подрыва капсюля детонатора. Сам замерял по наградным часам – от 4 до 6 секунд из 20 запалов, крайние значения были только у двух – устраивает для нынешней технологии, главное – что замедлитель срабатывает.
Потом расставили чучела в 20 саженях и камнями выложили круг, в общем, все как обычно, рассказал про технику безопасности, дал учебные гранаты с нерабочими запалами, сам показал, как надо выдергивать кольцо и сразу бросать, не менее, чем на пятнадцать саженей. Потом когда все кинули по паре раз учебные гранаты и научились выдергивать кольцо, перешли к боевым. Еще раз напомнил, что надо сразу бросать гранату, а, если уронил гранату с выдернутым кольцом себе под ноги, отпрыгнуть как можно дальше и броситься на землю. То же самое для зрителей, если сдуру им кто-то зафитилит гранату под ноги, отскакивать и ложиться. Расположил зрителей по бокам от места броска, выдернул кольцо и привычно бросил. Негромко бухнуло и все пошли смотреть – из 10 чучел в восемь были попадания осколков, из них в двух – «смертельные», остальные были бы, скорее всего, выведены из строя. Сказал, что по опыту полигона граната может вывести при удачном броске в гущу солдат до полувзвода сразу. Поверили, захотели проверить. Замазали повреждения красной краской и все казаки сделали по броску. Я заметил, что некоторые свободно могли бы бросить и дальше, но старались попасть в круг. Потом повторили еще раз. Бросили гранаты и казачьи офицеры, а вот артиллеристы скептически воздержались. Понятно, у них же пушки, на фига им «карманная артиллерия» На этом учения были закончены и мы поехали в лагерь. В поле остались стоять измазанные красной краской чучела. Позже мне сказали, что сомали, а они слышали стрельбу и взрывы, посчитали это шаманским обрядом, а красную краску на чучелах приняли за кровь – мол, мы так колдовали и призывали смерть на врагов. В общем-то, они не так уж и неправы: цель нашего учения была с помощью нового оружия призвать смерть на врагов, а самим остаться живыми.
Вечером за ужином поздравил с прибытием на Африканский берег, все дружно крикнули «Ура». После вечерней переклички и молитвы пригласил господ офицеров к себе, на столе были наши немудреные припасы с ужина – сегодня было нежное тушеное мясо маленьких антилоп, местные их называют «диг-диги», с серебристой сероватой шерсткой и белым брюшком, казаки настреляли их с утра за городом, притащив аж восемь штук, заслужив у сомалей репутацию великих охотников, так как попасть в диг-дига сложно: на выстрел из обычного ружья он не подпускает, пришлось стрелять из винтовки саженей на сто. Стол дополняли виноград и тонко порезанный сыр, его уже попробовали – тарелки с порезанным сыром стояли на столах за ужином, так же как и виноград и кто хотел – брал. Виноград казаки и солдаты съели весь, а вот сыр частично остался. Ничего, до утра не пропадет, а на завтрак его доедят те, кто распробовал.
Маша в белом платье с кружевами, в котором была на пароходе, сидела рядом со мной, по другую руку – Нечипоренко как нынешний старший конвоя, по другую руку от Маши сел галантный и надушенный одеколоном барон, который с ходу стал расточать ей комплименты на своем хорошем французском, дальше все сели произвольно, причем я был рад, что казачьи офицеры перемешались с артиллеристами и чиновниками. Первым взял слово барон, который на русском, но, переводя для Маши на французский, поздравил меня с днем ангела и высоким чином. Барон вручил мне подарок от офицеров – старинный дамасский кинжал очень красивой работы с крупным красным камнем в рукояти, по-видимому, шпинелью. Зная, что барон прикупил его для себя в Константинополе, но ради такого случая, преподнес от всех мне, я был по-настоящему тронут и, подняв кружку с уже налитым Букиным шампанским, поблагодарил всех за то, что судьба свела меня с такими замечательными людьми, заверив их, что сделаю все, от меня зависящее, для того, чтобы наша миссия закончилась удачей и все они, живые и здоровые, вернулись домой, где их будут ждать заслуженные награды. Все сдвинули кружки и романтичный Букин сказал, что это прямо в стиле партизан гусара Дениса Давыдова: пить Клико из жестяных кружек. Потом, естественно выпили за государя императора, а потом я поднялся и взяв Машу под руку, сказал, что Маша теперь – моя невеста. Все закричали «ура» и выпили, а мы с Машей поцеловались и сели. Барон спросил, есть ли благословение на брак от родителей мисс МакКонен, на что я ответил, что Маша вовсе не мисс МакКонен, как мы привыкли к ней на корабле, а Мариам Мэконнын, дочь князя и губернатора провинций Шоа и Харар и я непременно попрошу ее руки, как только мы будем в Хараре. На миг повисла пауза, а потом Нечипоренко, который уже был посвящен в эту тайну, но никому не говорил, предложил выпить за императора Менелика и князя Мэконнына. Опять захлопали пробки, потом доктор спросил меня откуда такое хорошее шампанское, я ответил, что из того же ресторана, где они его перед этим пробовали, просто бутылки мы охладили (я не стал расстраивать доктора, говоря, что вчера его надули с шампанским). В общем, все пошло непринуждённо, а то я уже думал как бы потактичнее напомнить барону, что это не офицерское собрание, и не надо меня выспрашивать про вероисповедание, есть ли у меня реверс[31], да и вообще, дворянского ли происхождения невеста (хотя в армейских полках в это время разрешалось жениться на купчихах и даже мещанках, в гвардии все же требовалось дворянское происхождение невесты). Я же не был офицером, то есть формально, мне никто никакого одобрения давать не должен, разве что после женитьбы, (но не до нее, чиновнику, в отличие от офицера, никакое разрешение не требовалось) как чиновник, я должен был бы поставить начальника в известность об изменившемся семейном положении. Посидев для приличия, я сказал, что провожу Машу к ее шатру и продолжайте, пожалуйста, без меня. Артамонова попросил все убрать и помочь, если надо, гостям добраться до их палаток, поскольку фельдшер, кажется, заикнулся, что у него осталось еще немного сегодняшнего напитка его изготовления.
Утром, еще до подъема, зашел в свою палатку и увидел чистый стол без каких-то следов вчерашнего загула, ай да молодец Иван Ефремович, надо его чем-то поощрить, подумаю, какой подарок ему купить в Хараре. Скинул китель и парусиновые туфли и прилег на постель поверх одеяла. Проснулся от того, что кто-то осторожно трясет меня за плечо. Проснулся – смтрю, а это дежурный артиллерист:
– Вашсковродь, там эти, дикари пришли, с верблюдАми (он произнес это слово с ударением на последний слог как «верблюдЫ»). Натянув китель и фуражку, попросил позвать Нечипоренко и кого-то еще из казаков, кто разбирается в верблюдах, вроде хорунжий Бяков, а также фейерверкера Спичкина от артиллеристов. Спросил, поставили ли палатку для старейшин, ответил, что стоит рядом, бросили в нее тюки сена и накрыли попонами, чтобы сидеть. Перед входом, окруженные толпой глазеющих сомалей, стоял сухопарый старик в богатом, но засаленном халате и зеленой чалме хаджи[32], на ногах у него были грязные, но расшитые узорами тапки с загнутыми носами (прямо старик Хоттабыч из старого советского детского кино, когда он вылез из бутылки, тот только почище был). Рядом стоял парень с бегающими туда-сюда хитрыми глазенками, явный пройдоха, тоже в халате, но попроще и в обычной чалме. Он поздоровался с нами по-французски и сказал, что он – Саид, племянник большого абана и старшего над всеми абанами побережья Али-хаджи, при этом, услышав свое имя, «Хоттабыч» важно кивнул. Он слышал, что белым путникам нужны верблюды и готов продать их или сдать внаем. Я приложил руку к сердцу и поклонился, попросив Саида перевести, что мы приветствуем уважаемых Али-хаджи и Саида, но хотели бы сначала посмотреть всех верблюдов, на что Саид ответил, что все они перед нами. А перед нами было десятка три довольно тощих одногорбых верблюдов. Я спросил Саида, есть ли еще верблюды, он ответил что это – все, что есть сейчас, остальные ушли в караванах и будут через месяц. Есть еще десяток в частном владении, по одному-два верблюда, но с их хозяевами надо договариваться отдельно. Да, я рассчитывал на сотню верблюдов, тридцать слишком мало, на них и половина оставшегося груза не возьмут, даже если верблюд поднимет около 10 пудов. Пока мы говорили, казаки и Спичкин принялись осматривать животных. Я спросил, сколько груза поднимает такой верблюд, если нам нужно пройти 300 километров до Харара? Саид ответил, что на верблюда нельзя грузить больше 80 килограммов, разделив этот вес поровну с каждого бока, если сверху будет ехать погонщик и без погонщика еще можно добавить 60 килограммов, кроме того, придется выделить пять верблюдов под палатки, дрова и воду и пищу для людей. В день верблюд может пройти 30 километров, то есть весь путь займет 10–12 дней. Спросил, сколько стоит нанять верблюда с погонщиком и без погонщика до Харара. Ответил, что 50 талеров с погонщиком и 30 – без погонщика. Предложил Саиду с его дядей, который, похоже, устал стоять, подождать в отведенной для них палатке, где им дадут воды и поесть, если они голодны. Приказал дежурному солдату, чтобы он показал им их гостевую палатку и распорядился насчет воды и поесть гостям. В сопровождении посыльного «Хоттабыч» с племянничком ушли в лагерь.
Потом я посоветовался со своими офицерами, что смотрели верблюдов, они ответили, что, почти все верблюды бракованные: сбиты копыта, болячки и потертости на спине, одна верблюдица вообще беременная. Верблюдов надо откармливать, похоже, они только что вернулись с перехода и их забраковали для следующего каравана, а теперь стараются сбыть нам. Хорунжий Бяков сказал, что здешние верблюды более мелкие и слабые, чем среднеазиатские двугорбые[33], конечно, одногорбые более ходкие, но груза они возьмут меньше, пудов десять, если верблюд сыт, неделю вволю пил и отдохнул, а эти – заморенные, он бы их не советовал брать вообще.
Только я собрался пойти поторговаться и узнать, где взять еще сотню кормленых верблюдов, как со стороны лагеря послышались дикие крики и я увидел, что Артамонов с кривым акациевым дрючком в руке гонит перед собой «Хоттабыча», а он удирает от него в одном тапке. Саид бежит впереди и что-то кричит погонщикам. Погонщики вытащили ножи и сабли и выскочили спасать старого Али, а Саид спрятался за погонщиков и стал кричать, показывая на Артамонова, что Москов ашкер напал на его дядю, когда тот прилег отдохнуть и стал колотить его палкой. Артамонов в свою очередь, напоследок все-таки огрел дрючком Али и вытянувшись передо мной, отрапортовал:
– Так что, ваше высокородие, басурмане эти залезли в вашу палатку, когда я на минуточку отошел «до ветру». Возвращаюсь, а этот вонючий старик разлегся с ногами на вашей кровати, а молодой роется в ваших вещах, но вроде ничего не взял, я его обыскал. Они в крик, молодой вопит, что-то про «пашу», то есть про вас, я так понял, они палатки перепутали, а может, специально развалились, чтоб показать, что они здесь главные. Я их гнать, так они в драку полезли, ну я и приласкал дубиной, сначала молодого, а потом и старого с койки согнал – они бежать, а я за ними. Вот так, ваше высокородие и было.
Между тем, толпа разгоряченных и подзуживаемых сзади молодым Саидом, погонщиков с ножами и кинжалами, потихоньку окружала нас. Нечипоренко и Бяков достали револьверы, подъесаул пальнул в воздух и заорал громовым голосом: «Назад, сукины дети, перестреляю всех на ….!».Бяков прицелился в лоб старому Али и закричал, обращаюсь к Саиду, на ломаном французском, что сейчас сделает дырку в старом козле, если они не остановятся. Саид понял, что дело плохо, тем более, что от лагеря, выхватив шашки, к нам уже бежали на помощь человек десять казаков. Саид что-то прокричал и погонщики остановились, а старый хаджи, повернулся спиной и, задрав халат, показал нам тощую задницу. Саид перевел этот жест так, что теперь ни один погонщик и караван-баши не даст нам даже самого тощего и больного мула или верблюда и что мы здесь все сдохнем. На том наши переговоры и закончились.
Уже в лагере я выяснил, что бестолковый солдат махнул рукой на палатки в центре лагеря и сказал, что, мол, тамР отдыхайте. Никому из франкоговорящих офицеров (ох уж эти снобы, господа офицеры, мать вашу), не было дела до шатающегося по лагеря «Хоттабыча» с племянником. Сомали посмотрели в палатку, на которую им показали, посидели на сене, но там им не понравилось и они пошли в соседнюю, в соседней стоял часовой у знамени, оружия и денежных ящиков (а где был подчасок отдыхающей смены, он должен был быть снаружи, но рядом?). Часовой взял ружье наизготовку и щелкнул затвором, дослав патрон в патронник. Сомалям это не понравилось и они пошли в третью палатку, мою. Там старикан завалился на мою койку, а племянничек стал рыться в интересных европейских вещах – так их и застал денщик, остальное происходило на наших глазах. Все это было бы комично, если бы не было печально. Конечно, можно было бы загладить вину подарками, но вот эти подарки не сделают сотню здоровых верблюдов…
Снаружи раздался гудок паровичка, который приехал за цистерной. Я спросил интенданта, много ли осталось воды и он ответил, что цистерна почти пустая (как я и рассчитывал, ее хватило на сутки) Я распорядился наполнить бурдюки остатками воды и отправить паровичок с цистерной за водой, больше цистерны нам две недели не видеть. И найти топографа, пусть съездит на паровозике до источника, разведает, где находится источник, нанесет дорогу и сам источник на свои кроки, а также посмотрит, есть ли какая дорога или тропа сбоку чугунки, по которой могут пройти мулы – будем гонять за водой их, только один мул сможет взять два бурдюка по 80 литров, всего 160 литров на мула, это 9000 литров на всех 50 мулов, половина от потребности. Гонять всех лошадей каждый день на водопой невозможно, мы их измотаем в пути, единственный выход – если нам разрешат перенести лагерь к источнику?
Поехал на телеграф и к консулу. На телеграфе мне вручили телеграмму для меня из Александрии – оставленный там больной скончался, у одного из оставшихся в карантине развился тиф, но состояние не тяжелое, другой пока здоров[34].
Консул принял меня в своем кабинете, обставленном убогой мебелью, но с государственным флагом, под которым сидел сам «месье Пуаро». На этот раз месье даже не встал, а сразу задал вопрос, почему мои люди избили уважаемого Али-хаджи и угрожали оружием его людям. Я объяснил, что «уважаемый Али-хаджи» развалился на моей кровати, а его племянник рылся в моих вещах, что было пресечено моим денщиком. А как бы реагировал уважаемый консул, если мои казаки забрались бы с ногами на его постель и рылись в его вещах, может быть, он угостил их кофе? Я бы тоже не отказался от чашечки кофе, которую мне забыл предложить господин консул. Консул крикнул, чтобы принесли кофе ему и гостю. Я продолжил:
– После того как денщик прогнал непрошенных гостей до ворот лагеря, Саид крикнул погонщикам что-то и они обнажили оружие. Казаки, осматривавшие оказавшихся негодными больных и изможденных верблюдов, которых нам пытался всучить «уважаемый Али-хаджи», сделали предупредительный выстрел в воздух, но «уважаемый Али-хаджи» задрав халат, показал мне задницу, что я могу расценить как оскорбление посла Российской Империи и выражаю по этому случаю решительный протест – так и доложите своему руководству. Поэтому я требую официальных извинений в присутствии моих людей, поскольку оскорбление было нанесено публично.
Консул залебезил, но я настаивал на публичном извинении передо мной старой обезьяны, имея в виду Али-хаджи. Кроме того я спросил, намеревается ли консул как-то обеспечивать посла дружественной Франции державы и его людей питьевой водой, поскольку рекомендованный консулом для этой цели паровоз с цистерной руководство компании забирает на две недели, что приведет к страданиями и падежу животных и, не дай бог, смертям среди людей. Чтобы избежать этого, я прошу перенести лагерь к источнику, желательно с транспортировкой груза по железной дороге. Тут консул вообще скис, стал говорить, что источник находится не в его зоне ответственности, за разрешением переместить туда лагерь надо ехать к губернатору в Обок, но и он может ничего не добиться, так как земля вдоль железной дороги принадлежит компании «Мессаджери», так же как и источник воды на ней, а компания явно будет против присутствия иностранного военного лагеря на своей территории, также как и использования ее подвижного состава. Ну, в общем, все понятно, «я – не я и лошадь – не моя». То тут меня осенило – ведь охрана Маши прибыла на лошадях, возможно, ее сопровождающие знают источники воды в пустыне и мы можем воспользоваться ими, хотя и оставив часть груза здесь. Надо срочно выяснить это. Не притронувшись к кофе, я встал и откланялся.
Маша была в своем шатре, хороша как утренняя роза (надо было догадаться хоть букет цветов купить в городе, лопух). Поцеловал ее, извинился что пыльный и не успел побриться, только что от французского консула по поводу утреннего инцидента с местными, уже нажаловались и когда только успели, небось, быстроглазый Саид сразу кинулся искать защиту угнетенных прав сомалей. Маша слышала выстрел и крики, а ее телохранитель, Мохамад объяснил, что сомали что-то не поделили с русскими и один из русских выстрелил в воздух, так как сомали достали ножи и стали окружать русских. Рассказал, как все было, что мы хотели нанять верблюдов, так как с завтрашнего дня у нас не будет воды и надо уходить к водному источнику. Объяснил, что французский консул нам не помогает, французы обещали нам 200 мулов, а не дали ни одного, я попросил верблюдов, нужна была сотня, а сегодня прислали тридцать и все бракованные, теперь вот конфликт с сомалями и консул на их стороне.
Я спросил у Маши, можно ли мне поговорить с ее слугами, может быть, они знают, где есть источники воды и вообще, как они пересекли пустыню на лошадях, если лошади нужно каждый день восемь ведер воды. Маша позвала старшего телохранителя, Хакима, который, несмотря на жару был весь в черном даже с черным платком, оставлявшим открытыми одни глаза на лице. Он вошел, поклонился сначала Маше, а потом мне. Маша задала ему вопросы и он ответил. Маша рассказала, что Хаким знает два колодца в которых сейчас есть вода, кроме того, ближе к концу пустыни есть пересохшая речка, но, если в русле выкопать в песке яму, она довольно быстро заполниться водой, пригодной для лошадей. Устраивать лагерь вокруг этих источников нельзя – в пустыне очень жарко и люди заболеют и умрут.
Я спросил через Машу черного человека, хватит ли в колодцах воды для того, чтобы напоить сто лошадей и еще взять про запас восемьдесят бурдюков с водой по 120 литров и может ли он провести караван, если мы поедем с его госпожой в Харар. Черный Хаким сказал, что если госпожа прикажет, он готов, и сто бурдюков должно хватить до следующего колодца, даже на два дня, если бурдюки большие. Их лошади пьют немного, но лошади белых, так же как и они сами, изнежены, им нужно больше питья. Поблагодарил его, Хаким в ответ поклонился и Маша его отпустила. Я спросил у нее, готова ли она ехать со мной в Харар, со мной будет всего пятьдесят человек, остальные останутся здесь, и будут ждать пока не придут нанятые мной в Хараре верблюды. Но я возьму с собой пулемет, он один стоит сотни воинов, а то и больше, у казаков будут ручные бомбы моей конструкции, мы вчера испытали и казаки научились ими пользоваться. Так что мы можем разогнать даже тысячу хороших воинов. Маша ответила, что у пустыни свои воины, они таятся и не ходят строем: «Знаю ли я, что Хаким охранял не только мой лагерь, но и твой и он легко туда пробрался, прямо до твоей палатки, когда ты был здесь, со мной. Солдаты его вообще не заметили, вот когда службу несли казаки, ему пришлось затаиться и ждать, когда опять будут солдаты, потому что казаки что-то неладное почувствовали и взяли ружья наизготовку, а солдат ему обмануть ничего не стоило. Хаким задержал конокрадов, которые хотели украсть ваших лошадей, одному он отрезал руку, а другой был совсем мальчишка и он его отпустил.»
Для меня это сообщение было полным сюрпризом, я-то считал, что лагерь хорошо охраняется…
– Хаким – ассасин[35], когда-то, много лет назад, он был послан убить моего отца, раса Мэконнына, но увидел, что тот мудрый правитель, лучше, чем он до этого видел и пошел к нему на службу. С тех пор Хаким предотвратил десятки покушений на раса и он послал его за мной, так как знает, что Хаким доставит меня целой и невредимой. Второй телохранитель, Мохамад – его ученик и подчиненный. Есть и третий – Саид, он немой, но очень преданный.
– Маша, а Хаким прикрывает лицо, чтобы его никто не узнал и не опознал в нем бывшего ассасина?
– Нет, просто однажды его пытали и отрезали нос и вырвали щеки. Лицо у него очень обезображено и он никогда не показывает его. Не спрашивай его об этом, он очень не любит говорить на эту тему.
Я отправился в свой лагерь и собрал совет. На совете рассказал положение дел, про основную проблему с водой и о принятом мной решении:
Выдвигаемся завтра утром, взяв всех лошадей, кроме верховых для офицеров артиллеристов и для штабс-капитана Букина и трех слабых иьючных лошадей, которые все равно погибнут на переходе, взяв с собой заполненными 80 больших бурдюков с водой, а 20 оставить здесь для мулов. 30 мулов беру с собой, они, как и 80 вьючных лошадей повезут воду, фураж, продукты, палатки на 40 человек, дрова, царские подарки, денежные ящики, кроме двух, остающихся здесь, полящика гранат, оставшихся после учений и всякую необходимую мелочь. Предваряя вопросы – без этого все лошади здесь погибнут за две недели без воды, даже если все мулы и вьючные лошади будут возить воду (а это могут и запретить – земля вдоль дороги и источник – частная собственность). Здесь остаются артиллеристы кроме двух унтеров, которые имеют некоторый опыт обращения с пулеметом, десять казаков, которые нормально несут караульную службу, а не артиллеристы, которые хлопают на посту ушами так, что если бы не внешняя охрана, наши лошади были бы уже у сомалей и нам бы осталось только ждать ближайшего парохода, чтобы с позором вернуться в Россию… Остаются доктор с помощником, интендант титулярный советник Титов, все охотники. Предлагаю сегодня же обнести лагерь изгородью из колючей акации, задействовав всех, кто не уходит завтра, заодно дров нарубить, можно использовать для транспортировки брички, сняв пулеметы и вернув их потом обратно на место. Объясните личному составу, чтобы шевелились, иначе есть возможность, что завтра они проснуться (вернее не проснутся) с перерезанным горлом. Приведите в готовность два-три орудия на стрельбу шрапнелью, если хотите, разрешаю распаковать и иметь готовым к стрельбе еще один пулемет. Вопросы?
– Александр Павлович, почему вы считаете, что артиллеристы плохо несут службу? – вскинулся фон Штакельберг, уязвленный хоть и непрямым, но выговором.
– Потому что телохранитель княжны Марии Мэкконнын, которому она поставила задачу охранять не только ее лагерь, но и наш, сегодня ночью предотвратил кражу ваших лошадей, барон, – ответил я, – задержал конокрадов, отрубил у одного из них руку, она валяется рядом с коновязью, если шакалы утром не утащили. А потом запросто прошел мимо вашего караула, но потом заступили казаки, которые почувствовали что-то неладное, и этому телохранителю пришлось ждать смены артиллеристов, чтобы спокойно покинуть лагерь.
– Да врет он все, этот ваш телохранитель…
– Дорогой Людвиг Матвеевич, я дорого бы дал, если он был мой, но, боюсь у меня в ящике денег на это не хватит. И не дай бог, не скажите это при нем, французский он знает, русский, хотя и не знает, но по интонации может догадаться. Воины пустыни не лгут, а это особый воин, вам слово «ассасин» говорит что-нибудь? Нет, ну и слава богу, что нет, лучше про них вообще не знать и не слышать.
Потом Нечипоренко спросил, почему надо оставить десять казаков? Казаки не поймут, всегда полусотня эта вместе, они как братья друг другу и гарантирует ли проводник, что правильно проведет караван. Когда будут верблюды?
Ответил, что я уже объяснял то, что без казаков артиллеристов и охотников просто вырежут. Проводник сюда доскакал на лошади как-нибудь и назад дорогу найдет – два колодца он знает, это во многом обезопасит путь. Как только прибуду в Харар, займусь покупкой или наймом верблюдов. С ними передам и освободившиеся бурдюки. Считайте, десять дней до Харара, десять дней там и десять дней сюда. Через месяц у вас будут верблюды. Воду можете возить на мулах – 150 ведер воды для оставшихся 100 человек, 4 лошадей и 20 мулов хватит, а через две недели опять можно сгонять паровичок. На худой конец, купить воду для людей у местных жителей легче, чем прорву воды на лошадей – разница в 8 раз.
Еще раз повторю для не понявших: если мы задержимся хоть на день – начнется падеж лошадей от недостатка воды и за две недели они погибнут все!
Всем всё теперь понятно? Значит – понятно. Наши цели ясны, задачи понятны – за работу,[36] господа офицеры.
Выступаем завтра как только начнет светать.
Потом опять прошел к Машиному шатру и попросил ее, чтобы она разрешила взять с собой Хакима, раз он немного говорит по-французски (только в присутствии госпожи, без ее разрешения, он говорил с ней на местном, так чтобы я, в случае чего, не понял, о чем идет речь).
Вместе с черным ассасином прошли в лагерь и я познакомил его с бароном представив его как турк-баша барамбарас Штакельберг-бей (объяснил барону, что я произвел его в туземные полковники и коменданты крепости). Они поговорили по-французски, а потом пошли к коновязи, и Хаким показал, где лежит отрезанная им кисть, взятый с собой унтер подтвердил, что здесь и лежит, куда она денется. Потом ассасин показал, как он проник в лагерь. Хаким увидел, что начали делать колючую изгородь и одобрил это. Показал тачанку с пулеметом, спросив, пройдет ли она дорогу до Харара. Постучав по колесам и посмотрев на ось, ассасин подтвердил, что должна пройти. Хаким спросил, из этой ли машинки я стрелял по мишеням, и правда ли, что она заменяет сто солдат. Сказал, что правда, потом показал наши бурдюки, их уже заканчивали наполнять водой из цистерны, Хакиму они понравились, большие. Договорились, что выступаем на рассвете, как только начнет светать, идем до полудня, потом поим коней, отдыхаем, готовим пищу и спим, с рассветом возобновляем движение.
Открыли оружейку и я забрал свои деньги и половину талеров для наема верблюдов, а все казенное золото в «лобанчиках» и другую половину талеров оставил интенданту. Сказал, чтобы ждали верблюдов два месяца, если верблюдов или вестей от нас не будет, значит, мы не дошли, тогда возвращайтесь назад, денег должно хватить на все. То же самое сделал в присутствии Букина и Павлова со своим золотым запасом, разделив его пополам. Когда сказал, что если от нас вестей два месяца не будет, возвращайтесь в Россию, денег хватит на питание, проезд и выплату жалования оставшимся, старик заплакал.
– Ладно, Иван Петрович, это я так, на всякий случай, все под богом ходим.
Рассказал Букину о судьбе оставшихся в Александрии, спросил, есть ли у умершего семья, надо бы послать им денег и написать письмо. Букин ответил, что семьи и каких-либо сведений о жительстве родственников у умершего не значится, он и сам хотел раньше написать, что, мол, он заболел и оставлен на лечение в больнице, но в журнале никаких сведений про заболевшего не было. Набирал его Львов, так что спросить кого-то из земляков нет возможности: был человек и нет его и сообщить некому. Вот о двоих оставшихся сведения есть – адреса родственников, Букин им написал и письма отправил, что лечатся и деньги на обратную дорогу им выданы. Я подумал, а не это ли сообщник Львова, такой же человек из ниоткуда?
Отдал его Букину зашифрованное послание для Обручева о том что верблюдов нет и не будет, с завтрашнего дня не будет и воды для лошадей, поэтому принял решение с 40 казаками верхом и двумя пулеметами на бричках увести всех лошадей с частью имущества через пустыню в Харар, там, в большом торговом городе, гораздо легче найти мулов и верблюдов. Из Харара отправлю караван для оставшихся в Джибути и буду ждать их прибытия в Харар. Старшим в Джибути оставляю барона фон Штакельберга. Сведения от меня будут через три-четыре недели. Объяснил штабс-капитану, что, если телеграфист будет упрямиться, поставить визу у консула.
Глава 6. «Горячее солнце, горячий песок, горячие губы..»
«Горячее солнце, горячий песок, горячие губы, воды бы глоток»
ВИА Ялла, «Учкудук – три колодца»
Мы покинули Джибути когда еще солнце только встало. Лишь начало светать, казаки стали вьючить лошадей и мулов, рядом слуги убирали Машин шатер и навьючивали пять верблюдов всяким скарбом. Хозяйством распоряжался толстячок в чалме, как выяснилось что-то вроде мажордома, повара и официанта в одном лице. К одному из верблюдов был привязан баран – ужин идет своим ходом. Я поспешил к своим людям. Все уже было навьючено, включая мои деньги и вещи, за этим приглядывал неутомимый денщик Артамонов. Весь лагерь проснулся и вышел нас провожать, я пожал руки и обнялся с офицерами, доктором, фельдшером и интендантом. Пришли и добровольцы, во главе с Букиным и Павловым, тепло простился и с ними. Краем глаза увидел, что Павлов украдкой перекрестил меня двоеперстием. Взял у фельдшера приготовленную для меня сумку с медицинской укладкой, спиртом, бинтами и кое-какими инструментами: ножницами, пинцетом, корнцангом и скальпелем, фунтом СЦ. Казаки заканчивали привязывать зачехленное знамя – его решили иметь наготове, мало ли покажется какое-то официальное лицо или войска, но это будет явно не скоро. Господин консул так и не прибыл ни с извинениями, ни с проводами посла иноземной державы. Сладко спит, а ведь задачу свою не выполнил – явно ему было дано указание не допустить проникновения русских в Африку, зачем прекрасной Марианне[37] еще одна головная боль в этом богом забытом уголке земного шара. Причем, не допустить без пролития крови, помнят еще, как французские газеты критиковали правительство и дуболомов-военных, открывших огонь по гражданским лицам под предводительством псевдо-казака Ашинова и беглого скопца Паисия. Поэтому сейчас действия консула должны были привести к тому, что сами русские будут не в состоянии перейти пустыню: мулов – нет, верблюдов – нет, воды – нет, отчего лошадки сами умрут. А потом, изнывающим от жажды и жары русским, добрые французы вручат бесплатные билеты 3 класса и отправят в трюме парохода в холодную Россию, где на них обрушится гнев царя.
Отправкой распоряжался Нечипоренко: подъесаул чувствовал себя в своей тарелке – под началом у него были свои казаки, а не непонятный барон со своими артиллеристами и не гражданские охотники. Ну что с того проведем караван, первый раз, что ли, по пустыне идти. Потом стали выстраиваться, вытягиваясь на дорогу. Первыми ехали проводник-ассасин, Нечипоренко и знающий французский сотник Стрельцов в качестве переводчика. За ними шел авангард из десяти казаков, потом везли главный груз – царские подарки и деньги, а также оружие: пулемет в ящике, с 10 лентами и станком, 200 штук гранат РБСП-1 и ящик с двадцатью винтовками вместе с запасом патронов к ним и пять револьверов. Дальше шли вьючные лошади с запасом воды – в пустыне этот груз как золото. Пять лошадей перевозили палатки, и тент от солнца для лошадей, так чтобы сразу установить его по прибытии на бивак. Ценности и воду охраняли еще десятеро казаков – это было основное наше ядро. Потом ехала бричка со мной и пулеметом, на козлах сидел казак, а его строевая лошадь шла в поводу. Сначала от норовил привязать ее сзади брички, но я ему объяснил, что бричка – не телега, а боевая единица и его задача – вовремя развернуть ее направо или налево по моей команде, обеспечив мне сектор обстрела. Может быть, вообще придется выехать вперед и развернуться – так, чтобы пулемет стрелял вперед при фронтальной атаке противника. Пока выползал на дорогу арьергард, мы даже успели немного потренироваться, выехав на площадку вбок. Десяток лент я рассовал с помощью возницы впереди, так, чтобы нагрузка на оси была более равномерной, туда же положил тюк сена, весит он немного, а место на вьючной лошади занимает. Вторым номером у меня подрядился быть Артамонов, он хоть и не был на стрельбах, но подавать ленту без перекосов – дело нехитрое, он быстро понял, что от него требуется. Сзади моей брички шел Машин караван: девять всадников (два телохранителя, шесть гвардейцев раса и мажордом), пять верблюдов и баран на привязи. Потом шли наши мулы, груженые фуражом, дровами и продовольствием. Завершал всю колонну арьергард из пулеметной брички с двумя унтерами-артиллеристами, имеющими опыт обращения с пулеметом. Ехали они господами, развалившись, нет хотя бы тюк сена себе вперед кинуть – начальник может, а они нет – вздрючу на остановке, сзади сектор обстрела закрывала привязанная к бричке лошадь (ну вот, каждому надо объяснять элементарные вещи по несколько раз и это унтера, а что тогда взять с солдат!). Ленты у них точно есть, сам проследил, чтобы запихнули, а вот знают ли где они? Позади брички замыкал колонну арьергард из 10 казаков во главе с хорунжим Бяковым. Сбоку шло охранение по четыре казака слева и справа. Кроме винтовок и шашек, они имели и дополнительное вооружение – им были выданы разгрузки с четырьмя гранатами и подсумками на 4 обоймы. Пока мы ехали сквозь акациевые заросли, окружавшие город, охранение шло непосредственно с боков колонны, а когда выйдем на открытую местность, они удалятся в стороны. Маша ехала рядом на белой смирной лошадке с глубоким дамским седлом (похоже, что с более глубокой посадкой, чем принято в Европе), сбоку и сзади, так, что мы могли видеть друг друга. При въезде в акациевые заросли ее плотным кольцом окружили телохранители и гвардейцы. Посмотрел, что за винтовки у них в седельных чехлах. У четверых точно были самые современные итальянские магазинки Манлихер-Каркано[38], у других, включая телохранителей – Винчестеры модели 1887[39] с характерным рычажным перезаряжанием (скоба Генри) – ну прямо Дикий Запад. Скоро акациевые заросли кончились и все как-то почувствовали себя свободнее, включая меня: с собой у меня был только Штайр в подмышечной кобуре, револьвер я засунул в медицинскую сумку, а в зарослях пожалел, что он не за поясом. Когда выехали на открытое пространство, Машина охрана тоже рассредоточилась, а казачье охранение ушло вбок, но сохраняло с нами визуальный контакт. Так мы ехали по однообразной местности, кое-где покрытой чахлыми кустиками, дорога была относительно ровной, пока даже не очень-то и трясло, шла немного в гору и мы поднимались все выше и выше на виднеющееся вдали плато. Когда дорога немного повернула, то увидели милях в десяти море и Джибути, сверху вид был довольно живописный – белые европейские домики стояли двумя ровными полосками, был видна площадь с правительственным зданием, чуть дальше – строящийся собор, рядом притулилась ныне действующая церквушка. Мне показалось, что я вижу даже наш лагерь, хотя нет – его закрывали большие пакгаузы железнодорожной компании, поэтому мы и не видели из лагеря дорогу на плато. Ехали довольно быстро – первый час как бы не со скоростью велосипедиста, лениво крутящего педали, потом, в гору, лошади пошли медленнее, со скоростью пешехода, но за два часа, пока не было жарко, мы преодолели верст пятнадцать, то есть половину минимального пути за переход. Проводник сказал, что привал и дневка будет в 40 километрах, если будем идти хорошо. Сегодня нам выгоднее пройти больше, так как следующий день будет тяжелым – там начинается настоящая каменистая пустыня, причем ее самый сложный участок и, чтобы быть в графике, не сильно устать самим и не замотать лошадей, мы, в таком случае, завтра пройдем до первого колодца всего 20 миль. А вот если бы мы сегодня затянули с выходом, да шли с остановками, поджидая отставших, то больше 30 миль не прошли, а завтра то же расстояние пришлось бы пройти в неизмеримо более трудных условиях. Пока идем благоприятно, хотя темп и замедлился. Еще через час пути показалась сомалийская деревня и каменная башня с выцветшим французским флагом наверху, у которой дремал в тени, прислонив винтовку Гра к стене, сенегальский стрелок в бескозырке с желтым околышем. На нас он не обратил ровным счетом никакого внимания. Вокруг нас бежали голые сомалийские ребятишки с криками: «бакшиш, бакшиш». Вот шиш вам, а не бакшиш: если бросить мелкую монетку, то их набежит в три раза больше и они станут в пять раз назойливее. Бакшиш, как и чаевые, дается только за выполненную и хорошо выполненную работу. Давать бакшиш просто так – снискать репутацию глупого европейца, которого можно обирать на каждом шагу. Иногда, конечно, бакшиш является замаскированным рэкетом, тогда лучше откупиться, чем лишиться жизни. Видимо, вопли юных сомалийцев надоели охране Маши и один из гвардейцев несильно вытянул плеткой того, что постарше, все остальные тут же разбежались. А ведь пройдет каких-нибудь 100 лет и потомки этих голозадых, вооружившись ржавыми калашами китайского производства с той же наглостью полезут на борта танкеров и сухогрузов и бакшиш там составит многие миллионы вечнозеленых. Пытались строить им при добром СССР, раздающим бакшиш направо и налево, рыбоконсервные и прочие заводы, но вот развалился СССР и развалились без подпитки не только заводы но и страны черной Африки и на месте одной из них возник пресловутый Сомалиленд, где все против всех и каждый за свое племя, но работать никто все так же не хочет, как и век назад. Отъехав от деревни еще миль на пять, остановились, чтобы подтянуть упряжи и проверить крепление грузов. Воспользовавшись паузой, Маша сошла на землю из своего дамского седла, для чего один из гвардейцев встал на четвереньки в виде ступеньки для госпожи, а его начальник придержал лошадь Маши и помог ей сойти на землю. Она подошла к коляске и сказала, что хочет ехать со мной. Деликатный Артамонов пошел к казакам и попросился на запасную оседланную лошадь, те понимающе разрешили.
Маша села рядом со мной на сиденье, попросила рассказать ей что-нибудь, лучше по-русски. С недавних пор мы стали учить друг друга языкам: я ее – русскому, а она меня – амхарскому, читали стихи, пели песни, кто что знал. Поскольку Маша по-амхарски говорила в детстве, то и песенки у нее были детские, но весьма забавные. Я старался из всех сил, выуживая из памяти все новые строфы, но получалось какое-то попурри, а говоря по-русски, мешанина. Но нам было интересно, мы забавлялись, и я понимал, что Маша – все еще большой ребенок, хотя очень умный и тонко чувствующий, но – ребенок. Все это время, пока мы ворковали, рядом, почти вплотную, ехал телохранитель Саид, тот, что немой, и держал над Машиной головой большой зонт на длинной ручке, так, чтобы тень падала на лицо его госпожи.
Наконец, Машу утомила моя болтовня и мерное раскачивание коляски и она заснула у меня на плече. Я держал ее обнимая, чтобы она не стукнулась о пулемет, если коляска подскочит на камне, но дорога была весьма ровная и особенной тряски и толчков не было. Башня с флагом была условной границей французского Сомали и той нейтральной территории, которая формально никому не принадлежала, потому что никому не нужна эта безжизненная пустыня, ни Франции, ни Абиссинии. Конечно, там вольно себя чувствовали сомалийские племена, никому не подчиняющиеся и ведущие кочевую разбойничью жизнь. Это была их территория, где они были хозяевами, к счастью для путников, выжить здесь было трудно и разбойники только передвигались по пустыне, чтобы напасть на соседей или торговые караваны, а не сидели, перекрыв дороги. О дорогах: я спросил Машу, представляет ли она, где мы едем, и по этой ли дороге пойдет наш второй караван. Она мне ответила, что вчера задала похожий вопрос Хакиму и он сказал, что поведет нас той дорогой, которую знает и та, которая ему кажется безопасней. Большинство караванов ходят другими тропами, там больше вероятность встретится с разбойниками. Теперь я понял, почему я не вижу никаких признаков дороги, с точки зрения европейского человека, даже обычного мусора, который оставляют после себя люди, ни следов костровищ, ни костей животных (а то и людей, погибших в пустыне и растерзанных падальщиками и хищниками), ни тряпок, ничего. Поверхность была однородной, плоская мелкая галька и песок, кое-где заросли низкого кустарника, которые мы легко объезжали. Между тем, воздух разогрелся где-то до 40 градусов Цельсия и стало просто жарко. Посмотрел на часы – мы едем пять часов, выехав в половине шестого, через полтора часа надо разбивать лагерь и перебираться в тень, иначе мы испечемся заживо. Лошади едва плелись, теперь пешеход мог с легкостью обогнать их. Наконец, через полчаса, приехал казак и сказал, что проводник велел останавливаться и разбивать лагерь. Я посмотрел вперед и увидел акациевые кусты, возле которых уже натягивали парусиновый тент для лошадей. Постепенно вся наша колонна подтянулась к лагерю. Маша так и дремала у меня на плече, а Саид замер рядом с госпожой со своим большим зонтом (мне от него тоже доставалась тень). Казаки стали поить расседланных и развьюченных лошадей, наливая в ведра воду из бурдюков, кто-то уже запалил костер, готовясь сначала закипятить воду для чая, поскольку я строго-настрого запретил пить воду из бурдюков. Наконец, Машины слуги закончили ставить шатер и я перенес Машу внутрь. Я велел поставить брички так, чтобы пулеметы смотрели в разные стороны и перед ними не было ничего, мешающего стрельбе, заодно выговорив экипажу замыкающей тачанки за вольготную езду и привязанную сзади лошадь. Наконец все лошади попили (воду им дали в два присеста, по половине дневной нормы за раз), вечером будет еще такое же питье. Заметил, что казачьи лошади пили почти в два раза меньше, чем вьючные артиллерийские, оказавшиеся основными водохлёбами. Мулы довольствовались ведром воды каждый и по-моему им этого хватило, они выглядели бодро и весело махали хвостами. Вернулись разъезды, которые успели еще настрелять четырех диг-дигов. Я попросил одного дать в Машин обоз, может барана пока пожалеют. С удивлением отметил, что вместо восхищения стрелковыми способностями моих людей, ассасин недовольно нахмурил брови, да и у остальных телохранителей дареная коза особого удовольствия не вызвала, вот гвардейцы радостно загомонили, но Хаким оборвал их веселье и подошел ко мне. Он сказал, что это – его вина, в том, что он не предупредил моих людей, чтобы в походе они не стреляли зря – пусть больше так не делают, но за дар поблагодарил. Спросил, что они так могут привлечь ненужное внимание к каравану и Хаким кивнул. Задал вопрос о том, как мы выполнили план по передвижению и какая дорога нас ждет завтра. Проводник ответил, что шли хорошо, а завтра будет самый тяжелый переход, но в конце будет колодец.
Подошел к Нечипоренко, тот выглядел Ермаком Тимофеевичем – настоящий первопроходец-путешественник. Это в Джибути он как-то скис, а теперь прямо искры сыпались: подбадривал своих казаков, шутил и балагурил, будто не было утомительного перехода по жаре. Палатки уже стояли с поднятыми бортами, то есть, практически, тенты от солнца – внутри лежали и сидели казаки, многие пили горячий чай, другие ждали, когда он остынет. Хуже всего пришлось унтерам-артиллеристам и старику Артамонову (все же зря я взял его в поход, ему это просто тяжело в силу возраста). Подошел и спросил, как он себя чувствует и может, ему чаю хочется, так ребята, кто помоложе, принесут. Старый денщик поблагодарил за заботу и сказал, что ему уже легче и он сам сходит за чаем. Я подошел к молодым казакам, что сидели в кружок и гоготали, слушая бывальщину, и попросил их позаботиться о старших унтерах – чаю им принести, покурить ли, и, вообще, быть со стариками поласковее, сами, мол, такими будете. Нечипоренко попросил поговорить с разъездами о том, чтобы зря не стреляли и не привлекали внимание к каравану. Поговорили о пройденном и предстоящем. Сказал, что завтра особо тяжелый день, пройдем всего 20 верст, но дорога будет трудная, зато в конце пути будет колодец, так сказал проводник, тот, что поблагодарил за козу, но сказал, что пока идем по опасному отрезку пути, лучше зря не шуметь, чтобы без охоты. Еще будет, где поохотиться, хоть на льва. Увидел, что Хаким смотрит наших лошадей и подошел к нему. Он сказал, что казачьи лошади ему понравились, они перенесут поход, а вот некоторые из вьючных – нет. Сказал ему – больше стрелять без толку и охотиться не будут, он ответил, что у меня хорошие стрелки, потому что в козу попасть трудно. Солнце палило немилосердно, поэтому мы поспешили в тень, каждый в свой лагерь. Попил чаю – сразу стало легче, все же пустынные переходы не для русского человека.
Вчера, когда я проверял записи Павлова о тратах, скорее для ознакомления, так как бухгалтерия велась у него аккуратно, он, записав в приход полученные деньги, поделился со мной своими соображениями о скажем так, моральном состоянии личного состава, пока Букин курил на воздухе. Иван Петрович опасался того, что многие охотники разочарованы увиденным в Африке. Конечно, я им не обещал молочных рек с кисельными берегами, но жара, жажда, беднота местного населения и отсутствие настоящей растительности произвели удручающее впечатление на вчерашних крестьян и мастеровых. Самый нищий русский крестьянин – богач по сравнению с африканцами. Особенно дурное настроение появилось, когда добровольцы увидели, чем торгуют местные жители – именно дрянью, а ведь они могут сравнить это зрелище разложенных прямо на земле убогих «товаров» с ярмарками в русских селах. Вид местной «столицы» тоже не добавил радости, говорили, что у нас любой уездный город чище и богаче.
– Да и про вас говорили, мол, вы, Александр Павлович, с местной девицей во грехе живете (Ага, песня про Стеньку Разина и княжну: «За спиной он слышит ропот: нас на бабу променял…») и вместо того, чтобы дать приказ казакам изрубить шашками ту старую обезьяну, что вам, извиняюсь, ваше высокородие, жопу показала, вы этих «облизьян» с миром отпустили. Мол, слабый у нас начальник, завел в Африку, будь она неладна, и бросает теперь.
Да вот, припомнился мне этот неприятный разговор, а что поделать, правда это про Африку-то, непривычна она для русского крестьянина. Что-то будет в лагере Штакельберга через три-четыре недели, когда, надеюсь, помощь придет? Не побегут ли до этого мои охотнички просить француза Христом-богом отправить их «в Расею»? Вот скандал-то будет, когда они в Питере или Одессе выгрузятся с иностранного парохода, тощие и оборванные, и что они наплетут газетчикам-борзописцам про меня? А, семь бед – один ответ.
Спросил Нечипоренко, сколько выпито воды за переход. Он ответил, что казачьи лошади пьют немного, про мулов и говорить не приходится, а вот «артиллеристки» – те пьют так, как будто Волга-матушка рядом и их на водопой пригнали, но все же – есть чем и вечером напоить, и на утро останется. Вот жара уменьшится, повечеряем, лошадям корму зададим, караулы выставим и сами спать завалимся. Я сказал, что все правильно, завтра выйти надо как сегодня, чтобы к полудню все были уже в тени, темнеет в пустыне рано, в семь пополудни уже темень, так что выспаться время будет, а полчетвертого подъем, чтобы через час-полтора уже выступить в поход – светать начнет и то, что под ногами будет уже видно. В шесть над горизонтом уже будет солнце и через пару часов начнется жара, больше трех часов по ней лошади не выдержат. Подъесаул согласился с раскладом и я спросил его, есть ли у кого из офицеров компас. Оказалось, что есть у сотника Стрельцова, я попросил, чтобы составлялись хотя бы кроки какие, хоть схему, куда идем, с указанием Север-Юг. Нечипоренко спросил меня, а разве другой караван не пойдет этой дорогой, там же и топограф, и Букин – офицер Штаба. Ответил, что нет, здесь каждый караванщик ведет своей дорогой и как нас ведет проводник, одному Аллаху известно, это собственный маршрут Хакима, он его считает более безопасным, поэтому, может лучше дать компас в арьергард, хорунжему Бякову, чтобы проводник не видел, что мы его маршрут на схему наносим.
Пошел в шатер к Маше, как ни странно там было прохладней, чем под тентом, Маша была в чем-то шелковом и полупрозрачном, шелк лежал на ковре, я даже не решился прилечь на белоснежную простыню. Она взяла большой медный таз с водой, принесенный слугами и стала обтирать меня губкой, что-то приговаривая, потом насухо вытерла полотенцем и натерла какими-то приятными благовониями на травах, вроде мяты, но все же не мята, мне ли ее не знать. Потом она стала кормить меня виноградом и поить каким-то приятным напитком из лимонов, вроде лимонада, но не сладкого, а с той же травкой вроде мяты. Мне были приятны прикосновения ее нежных пальчиков. Вот, наверно, так себя чувствуют храбрые мусульманские воины, попав в рай с гуриями. Потом мы ласкали друг друга, а после, устав от любви, забылись сном, прервавшись на то, чтобы поесть мяса и фруктов, а после опять заснули. Проснулся я около трех пополуночи, осторожно оделся, чтобы не будить Машу и вышел из шатра. Тут же за спиной возникла темная тень и сверкнули глаза Хакима. Я спросил все ли в порядке и как несут службу мои люди. Он ответил, что они – настоящие воины и я могу на них полагаться, прошел три десятка метров и был окликнут часовым. Ответил и после того как он меня узнал, подошёл и спросил, все ли в порядке. Он сказал, что да, только шакалы уж очень гнусно воют и тявкают, а пальнуть нельзя, хотя – вон один сидит, совсем близко, только и ждет, чего бы стянуть съестного, но сколько я ни пялился в темноту, никого не увидел. Пошел к тенту, где богатырски храпели казаки, подложил под спину тюк сена и стал смотреть на звездное небо. Был молодой месяц, уже не тот, что называют «мусульманским в виде тонкого полумесяца, похожего на восточную саблю, но еще и не второй четверти лунного цикла, то есть, к выходу из пустыни будет почти полнолуние.
На второй день похода я понял, что имел в виду Хаким под «трудным участком»: плоская галька сначала сменилась серым, потом черным песком, а потом стали попадаться приличные булыжники черного как смоль цвета. Возница пытался как-то объезжать их, но не всегда удачно. С утра я переоделся в разработанную мной форму охотников и не пожалел, ботинки были в самый раз, чтобы не оступиться на камнях, а парусиновые туфли уже были бы разодраны в клочья, иногда камни имели острые сколы, которые блестели на солнце. Не разбираясь в минералах, я сунул небольшой такой камушек в сумку, спрошу потом у рудознатцев, что это такое. Хуже всего было, что камни разогрелись на солнце (они же черные) и жар был не только сверху, но и снизу. Солнце начало печь уже с восьми утра, несмотря на то, что на брички поставили импровизированные тенты на распорках и каркасе из реек. Казаки ехали в белых платках – назатыльниках на фуражках и никто уже лихо не заламывал фуражку на затылок, демонстрируя лихой чуб, все старались максимально укрыть лица от палящего солнца. Мне казалось, что на камнях уже можно жарить не только яичницу, но и мясо. Кстати, барана вчера освежевали и зажарили на углях, так вот какое мясо мы вчера ели с Машей, но я так утомился, что не почувствовал вкуса, да и Маша едва попробовала кусочек, зато лимонной воды мы выпили целых два серебряных кувшина с затейливой цветочной чеканкой и емкостью литра по два с половиной, не меньше. То и дело приходилось вылезать из брички и с помощью казаков переталкивать ее через препятствие, а в двух местах нам пришлось выпрячь лошадей и просто на руках перенести бричку с пулеметом. От таких упражнений сердце у меня было готово выпрыгнуть из груди, а Артамонова я просто не допускал до них. Видел квадратные глаза Машиного конвоя, мол, генерал работает со всеми вместе, а слуга стоит и ничего не делает, но, потом они привыкли к этим особенностям русского менталитета. Естественно, плелись мы медленнее медленного и вот уже полдень, а колодца все нет. Наконец, через полчаса дорога пошла довольно круто вниз и в распадке я увидел каменное ограждение колодца и, даже каменный желоб, куда выливали воду поить животных. А вдруг колодец пустой. Нет, слышу крик Стрельцова: «Есть вода, привал» Подъехали и мы. Хаким показал, где можно ставить палатки, но рекомендовал пройти по месту и перевернуть камни, только не руками, могут быть скорпионы. По месту своего лагеря он два раза прогнал верблюдов, говорят, пустынные твари не любят их запах, а я думаю, что они уходят от сотрясения земли под копытами дромадера. Одни стали разбивать лагерь, другие – доставать воду из очень глубокого колодца. Наконец лошадям дали половину полуденной порции воды и отвели в тень, люди тоже в изнеможении растянулись под полотняным потолком палатки. Так все лежали час и я вместе с ними, потом стали отпиваться поспевшим чаем. Вода имела несколько солоноватый привкус, но пить ее было можно, лошади и мулы тоже пили с удовольствием. Так как мы находились на дне котловины, то было принято решение выставить секрет[40] наверху из двух казаков и менять его каждые два часа до захода солнца, а ночью – через четыре. Поскольку, в таком случае простых казаков не хватит, то добавить и двух офицеров, не будут ходить в караул только Нечипоренко и я. Внизу караульная служба будет идти как обычно. Посмотрел, достаточен ли наклон ствола Максима для того, чтобы добить до бровки котловины – хватает, стены котловины пологие и возвышение не превысит 30 градусов по вертикали.
После того, как убедился, что все устроены, зашел к Маше. Она тоже устала, бедная, и лежала под шелковым покрывалом. Сказал, что тоже устал, и поэтому пойду к своему отряду, тем более, что у нас все офицеры сегодня несут службу – пришлось выставить дополнительную охрану сверху и людей не хватает. Маша ответила, что все понимает и отпускает меня, потому что служба – это мой долг и обязанность перед моим государем. Еще она заметила, что я удивил ее людей тем, что сам работал и толкал коляску, а старого воина-слугу освободил от этого. Гвардейцы разделились пополам, одни тебя осуждают за то, что ты как простолюдин, тащил коляску, что неуместно генералу и князю (Маша меня так им отрекомендовала, тем более, что по прибытии в Джибути все меня видели при полном параде и никто не усомнился, что я в больших чинах). Другим, наоборот, понравилось, что я пожалел старого воина. Из телохранителей Саид и Хаким ничего не сказали, Саид, понятно, почему, а Хаким малоразговорчивый и отвечает только, когда его спрашивают, а вот Мохамад сказал, что ты добрый и справедливый и таких как ты, господ, еще поискать надо.
– А ты, – спросил я Машу, – что ты сама думаешь об этом? Надо ли было мне стоять в стороне, а мой денщик, который мне в отцы годится, тащил бы коляску, ведь он и так вчера был еле живой.
Маша ответила, что она, как и Мохамад, считает, что я умный, справедливый и добрый, но, в то же время, храбрый и сильный. Я поцеловал ее, пожелал хорошо отдохнуть и набраться сил и пошел к своему отряду. Перед заходом солнца раздался какой-то гул, вроде того как где-то рядом слышно море. Нечипоренко сказал, что это поет пустыня – камни остывают, издавая разные звуки. Звуки эти продолжались около часа, а потом наступила абсолютная тишина, не было слышно никакого зверья – ни шакалов, ни гиен, похоже, здесь вообще никто не живет. Я поделился своими мыслями с Нечипоренко, и он рассказал, что видел остатки древних стен и каменную кладку, завтра с утра он может мне ее показать. Похоже, что здесь был древний город, но потом люди бросили его, несмотря на то, что здесь есть вода, то ли все погибли на войне, то ли еще что. Вообще, место дурное, он бы ни за что не встал здесь на ночлег, не будь колодца. Но, тем не менее, ночь прошла спокойно, я даже хорошо выспался на ящиках с подарками: казаки постелили мне чью-то бурку и в голову положили полтюка сена. Спал не раздеваясь, только снял ботинки и утром вытряхнул их, прежде чем надеть – вдруг внутрь заползла какая-нибудь сколопендра. В три, как обычно, мы начали собираться: напоили коней и мулов, бурдюки наполнили еще с вечера, осталось их только приторочить. Стали подниматься из котловины, казаки шли, ведя коней в поводу брички тоже пришлось толкать и помогать лошадкам вытаскивать их наверх. Действительно, прошли вдоль старых стен, которым, судя по всему, не одна сотня лет. После того как выбрались из котловины, дорога через некоторое время пошла под уклон, черные камни стали сменяться проплешинами обычного песка и скоро мы поехали по обычному песчаному пустынному грунту. Часа через два стали появляться чахлые кустики. Бричка катила со скоростью 10–12 верст в час и к восьми утра, когда начало припекать, мы уже прошли прилично. Так и шли, и шли себе, и за час до полудня Хаким остановил колонну и велел разбивать лагерь. Место было довольно интересное: вместо плоской пустыни стали появляться каменистые гряды, взгорочки и прочие разнообразности ландшафта. Скоро лошадей напоили, лагерь разбили, и сели пить чай. Машин шатер стоял рядом и я навестил свою любимую, сегодня она не была уставшей, щебетала как птичка на четырех языках, смешно выговаривая русские слова. Часа в два ночи я проснулся и вышел наружу. Тут же возник рядом Хаким, убедившись, что это я, он вдруг стал прислушиваться и приложив палец к губам, мол тихо, исчез в темноте, послышалась какая-то возня шагах в пяти от шатра и, через некоторое время, Хаким приволок сомаля у которого вместо кляпа торчала изо рта его же набедренная тряпица черного цвета. Руки у сомаля были неестественно вывернуты, похоже ассасин просто сломал их и теперь они висели по бокам тела как тряпки. Сомаль с ужасом смотрел на ассасина и когда он о чем-то его спросил, часто-часто закивал головой, с чем-то соглашаясь. Потом Хаким вытащил кинжал и повел сомаля куда-то в сторону. Минут десять его не было, а потом телохранитель пришел, но один, он был озабочен. На мой вопрос, что случилось, ассасин ответил, что дело плохо – нас выследили и завтра нападут. Это был лазутчик, он должен был вернуться до рассвета, так что к этому времени мы должны быть готовы отразить нападение. Я сказал, что подниму офицеров и мы устроим совет, но Хаким сказал, что через час он сам придет и тогда мы поговорим, ему надо подумать, что делать дальше. Еще я спросил, почему лазутчик так сразу все рассказал, нет ли в этом подвоха, может, они уже готовы напасть прямо сейчас. Ассасин ответил, что пообещал сомалю легкую смерть, если он скажет правду и он сказал ее.
– Хаким, а много ли врагов, чем они вооружены и что хотят?
Ассасин ответил, что сомаль говорил про тысячу воинов из которых половина на верблюдах – это пустынная кавалерия и удар ее страшен. Вооружены воины луками, стрелами и копьями, для ближнего боя у них есть кинжалы и сабли, кавалерия использует копья и забрасывает врага дротиками. Огнестрельное оружие у каждого десятого, это Хаким знает из прошлого опыта войн с кочевыми племенами. Судя по всему, их интересует даже не мой караван и не мои деньги и оружие (хотя от такого трофея они тоже не откажутся), а Маша, поскольку союз диких кочевых племен в постоянной войне с расом Харара и, захватив Машу, они будут диктовать ему свою волю. Повернуть назад и уйти не получится, они нас догонят. Телохранитель сказал, что Маша не даст ему ее увезти и бросить меня на растерзание разбойникам, он знает ее упрямый характер с детства, а после того как она несколько лет провела в Европе, он боится, что она и раса Мэконнына слушать не станет, совсем испортили девчонку фэренги[41]. Еще я спросил что для того, чтобы подумать как вести бой, перед военным советом я должен знать про дальнобойность ружей и луков, ассасин ответил, что хороший лук бьет на 200–250 шагов, лучшие ружья сомалей – тоже на такое же расстояние, но чаще – вдвое меньше. Также, чтобы ассасин понял, с кем он будет говорить, я рассказал, что казаки – это не мои слуги, а слуги русского царя, мне они подчиняются потому что я посланец царя и чин мой старше. Среди них тоже есть офицеры, мой чин примерно равен генералу, а чин старшего из казаков на 2 ранга ниже моего, другие офицеры – это сотники, хотя сейчас у них под началом не сотня, а меньше казаков. Казаки – профессиональнае воины и вольные люди, поэтому у них есть свои традиции, например, они берут трофеи и если в бою участвует еще кто-то, то трофеи делятся пропорционально участию. То есть, если ваши воины будут драться вдесятером, а казаков будет сорок человек, то трофеев казаки получат в 4 раза больше.
– Рас Искендер, ты говоришь так, как будто уже победил и делишь трофеи…
– А я и собираюсь дать сражение и победить, осталось только найти место, где мы можем выгодно для себя и невыгодно для врага принять бой. Отступать или откупаться мы не можем, – я должен доставить послание от своего государя негусу Менелику и передать ему подарки и оружие. Казаки будут драться вместе со мной, а вы вольны выбрать свой путь, если уверены, что спасете дочь раса Мэконнына. Если вы уйдете, то нарисуй карту, как дойти до территории, где нас встретят абиссинцы.
Так мы и разошлись, договорившись встретится через час.
Глава 7. «У нас есть пулемет «Максим», у них «Максима» нет…»
Все будет так как мы хотим,
На случай всяких бед:
У нас есть пулемет «Максим»,
У них «Максима» нет
'Whatever happens, we have got
The Maxim Gun, and they have not.'
H.Bellok «Thе modern traveller», 1898
Разбудил Нечипоренко и рассказал ему о лазутчике и предстоящем бое. Он поднял Стрельцова и Бякова, и мы принялись обсуждать детали перед приходом Хакима. Приняли решение вступить в бой – я объяснил, что будет около пятисот всадников на верблюдах плюс столько же пехоты. Решили распаковать третий пулемет с лентами, иначе отбиться будет трудно. Пулемет будет на колесном станке, если все будет удачно, упакуем его обратно. Гранаты тоже раздадим всем казакам. Пока обсуждали детали пришел Хаким, сели за импровизированный стол из ящиков, зажгли свечу и попросили рассказать, что ему известно о местности впереди.
Хаким ответил, что впереди, верстах в пяти от колодца будет что-то вроде неглубокого ущелья или распадка между двумя холмами с довольно крутыми откосами: одна сторона там покрыта зарослями колючей акации и вряд ли доступна как для нас, так и для противника, а на другой будет засада из стрелков, которые сверху обрушат на нас град стрел и пуль, может и камни крупные сбросят, хотя вряд ли, это затруднит удар боевых верблюдов на уставших и раненых уцелевших путешественников. Бежать обратно в сухую пустыню и выдержать практически двухдневный сухой переход до вчерашнего колодца никто из нас не сможет, поэтому мы сдадимся, так думают сомали. Раньше они нас не атакуют – впереди довольно плоская местность и нападающие будут заметны издалека, мы можем приготовиться к атаке и нанести им приличный урон. Про пулеметы они скорее всего, не знают, но и ружейный огонь скорострельных винтовок еще издалека нанесет атакующим потери и дух их будет подорван, а сомали, как все разбойники, предпочитают иметь дело со слабым противником, не оказывающим сопротивления.
Ассасин начертил на листе бумаги предполагаемое поле боя и нанес приблизительные размеры. Выходило, что лучше всего дождаться, когда верблюжья кавалерия пройдет самое узкое место распадка и начнет растягиваться во фронт, но не закончит перестроение. Вот тогда, метров с двухсот, ее и встретят пулеметы. Задние ряды, увидев, что, скосили передних, попробуют уйти и тут откроет фланговый огонь спрятанный третий пулемет. Было бы хорошо, если убрать пехоту врага сверху и закидать гранатами узкий проход, но для этого придется себя демаскировать.
– Кроме того, – спросил я Хакима, – есть ли возможность противнику пройти боевыми верблюдами сверху ущелья и нанести нам удар с фланга или тыла. Если мы скосим первую атаку верблюдов, могут ли оставшиеся пройти поверху гряды? Могут ли наши лошади и повозки пройти по той же гряде сверху?
Хаким на эти вопросы ответил так, что верх гряды трудно проходим из-за больших камней, там трудно пройти не только лошади, но и верблюду. Поэтому он считает, что сомали дождутся, что мы зайдем в распадок. Нечипоренко предложил авангарду зайти в ущелье и с началом обстрела имитировать бегство, но я отговорил его от этого, потому что, в таком случае не избежать потерь среди казаков, кроме того я не допускаю, чтобы хоть один из ящиков с подарками и деньгами попал в руки сомалей. Предложил следующее: мы остановимся перед входом в ущелье шагах в трехстах, как будто что-то заподозрив и решив отступить. Брички с пулеметами подъедут в голову колонны и развернуться лошадьми в обратном направлении, как будто собираясь ехать назад, так мы развернем пулемёты для обстрела кавалерии. Два пулемета будут работать рядом в десяти саженях друг от друга, а третий пулемет мы в это время сгрузим с брички и подойдет расчет (вазвался стрелять Бяков и с собой вторым номером возьмет казака посмекалистее, кто-то поможет им отнести ленты. Остальные казаки спешатся, как будто на совет, но будут готовы залечь в цепь слева и справа от пулеметов.
Двадцать казаков на лошадях поднимутся наверх и попробуют выбить пеших сомалей с верха распадка. Хорошо если они поедут как бы узнать дорогу, спешатся и сначала без шума вырежут передовых разбойников а потом, с началом боя, им можно будет уже действовать вовсю, не таясь, и покидать вволю гранат на головы всадников и по пешим отыграться. Только, лучше действовать из-за камней и головы не подставлять. Когда два пулемета навалят гряду из тел, то кавалерия может попытаться поддержать свою пехоту, уйдя на фланг и напав на казаков с тыла, вот тогда то и вступит третий пулемет огнем с фланга и прикроет действующих сверху распадка. Есть вариант, что казакам вообще придется отойти к третьему пулемету и организовать вокруг него свой очаг обороны, но это – если пешие начнут слишком сильно давить, тогда надо выманивать их на открытое место под пулемет. Тогда и два фронтальных пулемета могут перекрестным огнем с третьим расчетом отбить всю охоту куда-либо наступать. В тылу у нас будут повернутые как бы для обратного пути вьючные лошади и мулы, а арьергард, оставив одного-двух человек в тыловом дозоре, присоединится к основным силам.
План показался выполнимым и мы лишь обсудили детали. Договорились о сигналах – будем подавать их флажками и гелиографом[42], который оказался у Стрельцова («продвинутый» казак и компас у него есть и гелиограф, как выяснилось, Николаевское кавалерийское училище закончил). Осталось только неизвестным, как будет действовать конвой дочери раса Мэконнына. Хаким ответил, что зная характер госпожи, она не захочет покинуть раса Искендера, но, чтобы не подвергать ее опасности, он с телохранителями останется в тылу, когда караван встанет и будет наблюдать за событиями. Если же русских сомнут, то он попытается увезти госпожу и спрятаться, оторвавшись от погони, в чем ему помогут гвардейцы – их дело умереть, если надо, но задержать погоню. Они попытаются достичь оставленного колодца и уйти другим путем (я понял, что Хаким нам никогда не расскажет свой план отступления, а будет увозить Машу в другом, известном лишь ему, направлении. Поэтому его люди не будут участвовать в бою, а будут готовы уйти, но он верит в способности раса Искендера выиграть сражение (и на том спасибо, дорогой бывший наемный убийца).
Пока обсуждали планы, подошло время собираться. Казаки уже поставили третий пулемет на станок и загрузили его в тыловую бричку, которая подъедет вперед как бы на совещание вместе с Бяковым и его вторым номером. В кожух залили воду. Я проверил наличие воды в кожухах всех пулеметов, пришлось долить – часть воды испарилась из-за жары. Велел закрыть кожухи тряпкой и смачивать ее водой во время пути, чтобы вода не нагрелась из-за жары и иметь в бричке неполный бурдюк для долива воды в кожух, показал, как откручивается пробка для слива и сказал, чтобы не ошпарились, когда оттуда пойдет кипяток. Проверил, знают ли пулеметчики второй брички, где находятся запасные ленты и как их заправить в пулемет, выходило, что знают, не забыли. Сказал, чтобы вторые номера, подающие ленту, делали это аккуратно, не допуская перекосов, иначе пулемет заклинит в самый неподходящий момент и показал, что делать в случае заклинивания.
Стрелять сегодня придется много, поэтому вскрыли ящики с разгрузками и боеприпасами: набили подсумки патронами и гранатами полностью, ящики с боеприпасами велел держать поближе. Всем, кто еще не получил, раздал финские ножи, не забыл и про себя. Вроде все экипированы полностью и к бою готовы. Вроде все, лагерь сняли, скотинку напоили и дали овса, в бурдюках даже что-то осталось, то ли лошади привыкли к жаре и переходу, то ли им передалось волнение людей. Машин лагерь тоже сняли, подошел к ней, она уже знала о предстоящем бое, крепко меня обняла и поцеловала, попросив беречь себя и не лезть в пекло, на что я ответил, что я там уже был и больше не хочу.
С задержкой почти на час, тронулись в путь. Как и говорил Хаким, дорога стала полегче. Появилась какая-то растительность и вроде даже было не так жарко, хотя солнце уже светило вовсю. Ехали себе, ехали и наконец, приехали: впереди показались горы не горы, а большие холмы и один из них имел слева крутой склон, поросший зарослями колючей акации, второй холм рядом, был более пологий, с обилием камней и, тоже, с редкими кустиками акации, но между которыми, при желании, можно было пройти, дальше склон повышался и где-то вверху, еще на 100–200 метров выше переходил в плато с отвесной стеной, обращенной в нашу сторону. То есть, хочешь-не хочешь, а если намерен идти вперед – то дорога только между холмами, где, скорее всего, нас и ждут. Хаким поднял руку и колонна остановилась в 300 шагах от входа в распадок.
Посмотрел назад: бричка с унтерами-артиллеристами и Бяков с двумя казаками верхами отделились от арьергарда и двинулись в голову колонны, когда они поравнялись с нами справа, я сказал вознице принять влево и двигаться в голову колонны к офицерам и Хакиму. Увидел что охранение начало карабкаться на меньший склон, маскируясь за камнями. Подъехали к голове и развернулись рылами пулеметов в сторону выхода из распадка, откуда ожидали врага, я сказал Артамонову занять место второго номера, лента была уже заряжена. Увидел, что Бяков выгрузил пулемет, на который была накинута рогожа, и занял позицию сбоку, расположившись сверху с фланга на полдороге к распадку. Оставшиеся казаки арьергарда стали разворачивать вьючный караван, как бы для обратного пути. Казаки авангарда и охраны груза спешились, но рассыпаться в цепь не спешили. Но вот впереди послышался приближающийся шум, над распадком поднялось облако пыли. Я крикнул второму пулемету, что пока я не начну, вперёд меня огня не открывать, вот когда я начну стрелять, тогда можно, прицел брать чуть выше роста человека, верблюд – он высокий.
Взял ручки пулемета повел стволом туда-сюда и изготовился к стрельбе, вот уже различимы всадники в горле ущелья, но они еще далеко, метрах в четырехстах, казаки рассыпались в цепь и тоже приготовились к стрельбе. Услышал, что сверху начали стрелять и довольно близко к самому узкому месту распадка. Отлично! Вот всадники вынеслись из распадка, верблюды несутся прямо на нас, высоко выкидывая ноги, верховые изготовили копья и дротики, крича кто «Й-й-ух-ху», кто «Аллах Акбар»! Пора! Надавил на гашетку и пулемет выплюнул смерть, провел стволом влево-вправо, увидел, как валятся передние ряды всадников, задние перелетают через них. Мечущиеся верблюды сбрасывали всадников и бежали назад, чтобы спрятаться от ужасных свинцовых пчел, жалящих их со всех сторон. Животные и люди кричали, но два пулемета грохотали так, что заглушали крики ужаса и боли. Рядом хлопали частые ружейные выстрелы, добивая вставших с земли людей.
Снял палец с гашетки, лента кончилась и, вместе с Артамоновым, мы заправили другую, еще раньше это сделали унтера из второго пулеметного расчета – он стрелял непереставая, а я все же сделал пару пауз, выискивая цели. Впереди громоздился завал из тел, метались сбросившие всадников верблюды и тут внутри ущелья раздались выстрелы и взрывы гранат, довольно густо, часть гранат полетела вниз на головы уцелевших всадников, они опять рванулись вперед, пытаясь обойти завал тел и расправится с теми, кто сверху кидал на них дьявольские снаряды.
И тут подал голос третий пулемет, расстреливая дерзнувших выскочить из мешка наружу, а мы помогли ему перекрестным огнем. Вновь образовался завал из верблюжьих и человеческих тел, некоторые раненые верблюды пытались его преодолеть и падали, жалобно крича с переломанными ногами или раненые пулями, сейчас уже трудно было понять. Казаки достреливали всех шевелящихся всадников, некоторые из которых выбирались из-под верблюдов, бросая оружие, с криками, видимо, молящими о пощаде. Кто-то из залегших казаков привстал и, махнул им рукой – идите, мол, в сторону, и в этот момент упал сам, раненый пулей, выпущенной кем-то из спрятавшихся под грудой тел, тогда Бяков скосил одной очередью всех, независимо от того, подняли они руки или нет. Увидел, что в ленте остались три патрона, выстрелил туда, где кто-то еще копошился и Артамонов быстро заменил ленту. Брошенная на кожух тряпка высохла и опять была смочена водой. Наступило затишье.
Сверху, с гряды вернулись дозоры, гоня впереди себя человек двадцать пленных. Казаки поймали десяток метавшихся по полю верблюдов, двое из них были ранены, но легко. Крикнул, второму расчету, чтобы проверили воду в пулемете, они тряпку потеряли, водя стволом. По матюгам понял, что кто-то обварился, я же предупреждал. Подождал, пока там сменят воду, потом мы сделали то же самое, вода почти закипела, так что – вовремя. Теперь мы были готовы опять встретить врага, но что-то он не спешил. Нечипоренко послал конную разведку с оружием наготове, по выстрелам понял, что добивают раненых. Разведка прошла сбоку вала и углубилась в ущелье, потом вернулась ведя, в поводу четырех верблюдов, сказали что в ущелье тоже прилично побитых.
Наши потери составили двух казаков ранеными, одного задело легко, того что махал рукой – вот ее ему и прострелили навылет, а второго, из дозора, привели под руки с пулей засевшей в спине. Сейчас он лежал на животе и стонал, спросил сидящих рядом товарищей, как его ранило. Они ответили, что уже при отходе, когда возвращались, какой – то гад пальнул из засады. Они увидели клуб дыма из-за камня, двое потащили раненого вниз, а двое обошли засаду и сначала бросили гранату, а потом закололи ножами двух стрелков-сомалей, раненых и контуженных взрывом. Вооружены сомали были старыми кремневыми ружьями… Разрезал на раненом рубаху – увидел довольно большое отверстие с сочащейся кровью, но похоже, венозной, темной. Попробовал пройти по пулевому каналу сжатыми браншами[43] пинцета – он уперся во что-то на глубине двух сантиметров, раненый застонал – то есть ранение не проникающее – пуля застряла в широкой мышце спины, которая у казака была, на его счастье, хорошо развита. Вот этот-то мышечный панцирь и задержал пулю, летящую с небольшой скоростью, будь она винтовочной, убила бы парня, пробив лопатку и разворотив легочные сосуды. Пока просто плотно перевязал и дал глотнуть разведенного спирта. Если примем решение двигаться вперед, то извлекать пулю буду на стоянке.
Подошел к офицерам и подъехавшему к ним Хакиму они живо обсуждали перипетии боя. Хаким удивлялся эффективности пулеметов и тому, что мы накрошили в капусту кучу врагов, не понеся существенных потерь. Я сказал, что попробую извлечь пулю, судя по всему, она из старого ружья, выпущена издалека и не должна очень глубоко сидеть. Тем временем казаки посредством трех десятков пленных, стали расчищать проход для коней и бричек, одномоментно затрофеиваясь, вдруг один из них поскакал в нашу сторону. неужели увидели противника, нет, тогда бы ретировались под защиту пулеметов все, а так остальные оставались в седлах, подкалывая кончиками шашек тех сомалей, которые по их мнению, отлынивали от работы.
– Вашскородие, – закричал издалека, обращаясь ко мне казак, там богатый сомаль или не сомаль, не разобрать сразу, ранетый, вроде по-германски говорит. Сейчас из под верблюдА его достали, ранен и нога вроде сломана, но говорит вроде как по-немецки, я этот язык слыхал, но что не по-дикарски, это точно. В богатый халат одет и на сомаля не очень похож.
– Интересно, кого это из подданных кайзера сюда нелегкая принесла? Ну, поехали, покажешь своего германца, – ответил я, неловко вскарабкиваясь в седло (хорошо еще, что лошадку придержали, а то с моими прыжками на одной ноге, свободно мог бы растянуться..).
Подъехали поближе и правда, раненый в богатом халате, под халатом – кольчуга, рядом – остроконечный шлем с кольчужным назатыльником и султаном из черного конского хвоста, скорее, не защита, а символ власти. Казаки уже сложили трофеи, ножи. сабли, выбирав дамаск, а остальное бросали тут же, предварительно, по возможности сломав, кучкой лежали старинные пистоли с богатой насечкой сверху – круглый щит с затейливой серебряной насечкой. «При нем был», – кивнули на «богатенького Буратино». Отдельно лежали длинные копья. Небрежно брошенные ружья были оттенены реально неплохой находкой – четырьмя новенькими маузеровскими винтовками. Тут же лежали черезплечные патронташи с четырьмя подсумками, полными маузеровских обойм.
– Зачем вам копья? Кого колоть собираетесь, станичники, или на верблюде хотите теперь воевать?
– Добрые пики, вашскородие, – ответили станичники, – нам с собой пик не дали, хотя по штату положено, вот, попробуем эти. Древко у них прочное, пробовали сломать одну – не получилось…
Поговорив с казаками, подошел к пленному военачальнику, спросил, кто такой. Услышал в ответ, что он – шейх Абу-Салех, старший сын главного шейха и правителя союза племен, при этом стал перечислять его титулы, но ни имени ни титулов я не запомнил, хотя говорил Абу-Салех на неплохом немецком, хотя и с заметным акцентом.
– Откуда знаете немецкий, Абу-Салех?
– Проходил ускоренную военную подготовку в Германии, она обещала оказать помощь против британской колонизации Африки. Вернулся два месяца назад вместе с немцем, оберстом[44] Шлоссером.
– А где герр оберст? Уехал в Фатерлянд?
– Нет он был рядом со мной. Возможно, убит.
Значит, немцы, занимая восточное и западное побережье, намерены использовать союз кочевых племен и мусульман вообще, в качестве буфера для защиты восточных владений с севера. Потом объединить их с суданскими махдистами и вышибить британцев из Египта, или занять Абиссинию, а может, начать с французского Сомали, видел я какая там армия. Да появись там эти кочевники на верблюдах, сенегальцы мигом разбегутся. Интересный расклад может быть..
– Что же, оберст не рассказал вам о пулеметах? Почему вы напали на русскую миссию?
– Конечно рассказывал. Я и сам их видел, здоровенные, на тяжелых лафетах, они предназначались для укрепленных позиций и крепостей. Но чтобы так, легкие передвижные колесницы… Нам не нужна была ваша миссия, мы рассчитывали взять вас в плен и назначить хороший выкуп от царя.
– Вряд ли бы вы дождались выкупа, к тому же русские в плен не сдаются.
– Почему не сдаются, в одном из племен сидит в яме русский, его захватили несколько месяцев назад, но вы правы, видимо, русский царь жаден и не дает выкупа за своих подданных. Вообще-то вы нам были не нужны, если бы вы сдались, то мы бы забрали деньги, оружие и лошадей и отпустили вас (ага, умирать в пустыне от жажды и голода, спасибо большое, добрый принц). Мне нужна была дочь раса Мэконнына, которая назначена отцом мне в жены. Так бы я породнился с правителем Харара, под его началом много мусульман, которые с радостью пополнили бы наши ряды.
– Сожалею, принц, я – русский генерал и посол, а тут я известен как рас Искандер, а Мариам Мэконнын – моя жена.
Абу-Салех с интересом посмотрел на меня, остановив взгляд на петлицах с зигзагообразным генеральским шитьем и одной розеткой-звездочкой. Петлицы вчера пришил денщик Артамонов, а купил их а Одессе по моей просьбе Титов, предназначены они были для темной чиновничьей формы военного ведомства, которая досталась акулам. Оно, конечно неуставное, но форма тоже неуставная, так что сойдет для таких вот «прынцев», ишь, Маша ему понадобилась для династического брака, прохиндей. Но вообще-то перевязать его надо и показать фотографию Леонтьева, вроде русских здесь небогато, так что шансы, что это-он, весьма большие. Вот и поменяем одного на другого, только заинтересованности высказывать не надо.
– А я думал, что вы – тот пулеметчик, который так ловко перестрелял мою кавалерию, да будут мои воины сегодня же вкушать яства и ласки гурий в раю. Теперь разглядел ваше звание бригадного генерала[45] на этой необычной полевой форме. Но вам еще и лекарскую сумку принесли? А дочь раса, ну что же мало ли дочерей у здешних правителей, найдем другую. Тем более, две жены у меня есть, да и наложниц десятка три, точно не упомню.
– Я много чего умею, принц, в том числе и немного врачевать. Так, касательное огнестрельное ранение, пуля только разорвала коожу, сейчас я промою рану спиртом, потерпите, потом засыплю порошок в рану. Дал бы вам спирту внутрь, но ведь ваша вера не позволяет употреблять алкоголь.
Принц сжал челюсти и даже не показал вида, что ему больно, когда я промыл рану спиртом, потом насыпал СЦ и забинтовал. Потом посмотрел перелом, сломана голень, все же лучше, чем бедро, но ходить он еще месяца два не сможет. Перелом без смещения, это уже хорошо, но шину наложить надо, поэтому попросил отсечь мне куски дротиков определённой длины, померял одним из дротиков, сколько надо чтобы зафиксировать два сустава: коленный и голеностопный, потом кусками тряпок почище от разодранной одежды какого-то убитого кочевника примотал их к ноге, проверил – подвижности ноги в суставах нет, сойдет как временная шина. Есть еще осколочная рана от гранаты, осколок надо вытаскивать, сидит он неглубоко, кольчугу бы вовсе не пробил, но тут кольчуги не было, а рана нагноится и будет плохо. Пока промыл спиртом и засыпал СЦ, затем перевязал, а чуть позже, когда встанем лагерем, займусь хирургией и буду вытаскивать пули и осколки. Тем временем, примчалась разведка с известием, что обнаружили лагерь неприятеля, все сбежали, но много добра брошено, в том числе вода и вьючные верблюды. Подъехал Нечипоренко и согласился со мной, что надо занять вражеский лагерь, иначе в этом пекле мы зажаримся – солнце стояло в зените и палило немилосердно.
Отправили двадцать казаков в захваченный лагерь, велев им в случае подхода противника отходить, навьючив верблюдов бурдюками с водой, иначе нам не дойти до колодца, хотя и осталось чуть больше пяти верст. Пленным, которые уже перенесли наши брички (широкий проход, чтобы проехать не по трупам, так и не удалось расчистить, только узкую тропинку для лошадей и мулов), велел сделать носилки и нести раненых казаков и Абу-Салеха. Нечипоренко я объяснил, что он будет нашим заложником, гарантирующим нашу безопасность от внезапного нападения. Так наш караван и караван Маши перешли по эту сторону ущелья, а в двух верстах от него был лагерь Абу-Салеха.
Перед тем как казаки сложили и привязали на трофейных верблюдов взятое ими трофейное же оружие (я взял себе щит и шлем Салеха и еще казаки преподнесли мне старинную дамасскую саблю и капсюльный пистолет в серебре с затейливой золотой насечкой), я попросил найти верблюда немца, там где они нашли маузеровскую винтовку в седельной кобуре, вскоре в седельных сумках верблюда казаки обнаружили кое-какие личные вещи Шлоссера, бумажник, портсигар и офицерский планшет. В планшете были карты, довольно подробные, нарисованные самим Шлоссером с привязкой к ориентирам на местности и высотам, а также блокнот (ладно, потом разберемся, что там).
Дошли до лагеря, многое разграбили сами отступавшие, но все унеси они были не в состоянии, главное, был значительный запас воды, позволявший провести, как минимум, еще сутки в пустыне. Ценным «подарком» был небольшой караван вьючных верблюдов в сорок с лишним голов, что вместе с тремя десятками пойманных верховых животных, добавило грузоподъемности нашему каравану, тем более, что из-за вынужденного пребывания на жаре плохо себя чувствовали четыре артиллерийских лошади и одна казачья (видимо, у них был банальный тепловой удар).
Теперь все были в тени, напоены и отдыхали. Казаки разбили свои палатки и легли в тени, винтовки стояли рядом в козлах. Машины слуги как обычно, разбили свой шатер рядом с нами. Кочевники заняли один из своих шатров, что похуже, Абу-Салеха положили в одной из наших палаток, отведенной под лазарет, там сейчас кроме него, были двое раненых и двое больных с тепловым ударом – мой денщик и второй номер второго пулеметного расчета. Я велел сразу же почистить пулеметы и сменить воду в кожухах, чтобы иметь все готовым к бою, вот один из унтеров и перестарался, кроме того он обжег кипятком пальцы и его тоже надо было перевязать. Немного отдохнул, чтобы пальцы не дрожали, попил чаю и пошел к раненым. Кроме наших, рядом с лазаретной палаткой сидело полтора десятка ходячих раненых из числа сомалей и кочевников, они с надеждой посмотрели на меня и я им кивнул, мол, и вами займусь. Казаки принесли под тент грубо сколоченный стол, на котором перед этим чистили и смазывали пулемет, постелили относительно чистую тряпку. Первым положили на стол казака с пулевой раной в спине. Я налил ему стакан разведенного спирта, он залпом выпил, после чего его товарищи, принесшие его, дали ему в зубы рукоять его же нагайки и крепко прижали к столу. Я приготовил кипяченую воду, спирт, инструменты уже лежали в спирту час, потом смазал кожу вокруг йодом (под названием «настойка адского камня» он нашелся в аптечке), плеснул в рану немного спирта и почистил входное отверстие с помощью ножниц и пинцета от обрывков одежды и отмершей ткани, Казак только выл, сжав зубы, но лежал спокойно Потом захватил покрепче пулю корнцангом и вытащил ее из раны. Слава богу, пуля не прижимала перебитую артерию, чего я больше всего опасался, не зная анатомического расположения сосудов, а действуя «на авось», иначе бы в лицо мне брызнула струйка алой крови. Казак от боли потерял сознание и я дал ему понюхать нашатырного спирта.
– Всё, вытерпел – быть тебе атаманом, – сказал я казаку ободряюще, вспомнив пословицу: «Терпи казак, атаманом будешь». Но сейчас я нитку только проведу, два укола и больше ничего, потом забинтую и на койку, отдыхать.
Казак понимающе кивнул головой, а я промокнул кровь прокипяченной корпией (марлевых салфеток и тампонов здесь не изобрели – вот вернусь и организую на дедовой фабрике производство стерильных перевязочных материалов в вощеных пакетах, как во вторую мировую, «Делов-то на три копейки» – как говорят первогильдейские купцы. Потом прошил рану один раз прокипяченной и вымоченной в спирте «цыганской иглой», позаимствованной у одного из казаков, насыпал порошка СЦ и перебинтовал холщовым бинтом. Узел завязывать не стал, посмотрим, как будет идти заживление, а то заблокирую отток гноя и сукровицы и получу сепсис[46]. Потом был черед казака со сквозным огнестрельным ранением, он побаивался, глядя на то как держа под руки раненого, его товарищи укладывали своего сослуживца на живот. Я успокоил парня, сказав, что его пуля вышла, рана небольшая и сама очистилась кровью, поэтому я только положу целебный порошок и забинтую.
Потом наступила очередь принца Салеха. Я еще раз осмотрел осколочное ранение. Осколок сидел неглубоко, но были размозженные им ткани которые нужно было иссечь, иначе все это будет гнить в ране и прогноз будет весьма сомнительный. Так я и сказал принцу, что придется потерпеть, как тому казаку с раной в спине, иначе я не гарантирую, что не начнется воспаление и тогда он потеряет ногу. Он сказал, что вытерпит, если я дам ему стакан того же лекарства. Я налил ему разведенного спирта и он в три глотка его выпил, а потом его перенесли на стол, стараясь не беспокоить сломанную ногу –, я попросил тех же казаков, что ассистировали мне, помочь и здесь. Принц закусил зубами рукав халата. Я спросил не надо ли еще «лекарства от боли», но Салех помотал головой. Тогда начали, – не буду повторять ход «операции», по методу проведения она была сходна с той, что я сделал раньше, разве что скальпелем отрезал поврежденную кожу и мышцы. Салех стонал, но держался, и даже не потерял сознания, гордость не позволила. Когда я его перевязал, он был бледен. Вручил ему кусочек металла с рваными краями, что я достал из его раны. Салех спросил, откуда у нас артиллерия, он не видел орудий. Сказал ему что это «карманная артиллерия», мое изобретение, эти гранаты летают без орудий, сами по себе (а что, не соврал).
«Тепловички» мои очухались, им принесли чаю, попросил дать чаю и Салеху, а пленным и раненым сомалям и кочевникам принести по ведру воды. После этого забинтовал руку унтеру и наскоро осмотрел раненых пленных и перевязал кого мог. Трое вряд ли дотянут до завтра – у них проникающие ранения грудной и брюшной полостей, хотя и без значительных внутренних кровотечений, но уже то чудо, что они вообще сюда дошли, а, поскольку полостных операций я делать не умею, они обречены. Также дело худо у четырех раненых с огнестрельными открытыми переломами рук – они вряд ли заживут сами, разве что местные лекари смогут из прооперировать – завтра мы уйдем, оставив их в лагере. Остальные – легкораненые, и, скорее всего, поправятся. Помыв руки, решил пойти к Маше, но тут заметил Хакима в неизменном черном бурнусе. Он сказал, что госпожа послала его за мной. Он видел, как я оперирую и пронял, что перед ним не только полководец и великий воин, но мудрый и добрый лекарь, в чем он выражает мне свою признательность. Вот как, заслужить благодарность от дипломированного телохранителя и профессионального убийцы – этого в моей жизни еще не было! По дороге Хаким спросил меня, что я собираюсь делать с пленными. Я ответил, что принца я забираю с собой до владений раса Мэконнына, он будет нашим заложником и гарантом безопасности каравана. Завтра я велю ему написать письмо к отцу, что обменяю его на выкуп на границе владений раса. Пленные, что покрепче, понесут носилки, думаю, две смены по четыре человека будет достаточно. Остальных пленных, кто слабый и раненый, отпущу с письмом отцу Салеха. Хаким подумал и согласился. Я спросил, какой выкуп будет достаточным, но не чрезмерным, ассасин ответил, что за принца надо просить не менее 50 тысяч талеров.
Я зашел в шатер, Маша, обняв руками колени, тихонько сидела в уголке и я понял, что ей страшно.
– Саша, побудь со мной, – попросила она жалобно, мне очень, очень страшно. Я сегодня видела сражение и то, что бывает после него, первый раз в жизни. Я даже не представляла, что это так ужасно.
– Машенька, от меня пахнет порохом и кровью, не бойся, я никого не убивал ножом или саблей, кровь – это кровь раненых, которых я оперировал и перевязывал после боя.
– Разве ты – лекарь?
– Конечно же, нет. Просто я много видел, многому учился и много умею, в том числе и врачевать, но только совсем немножко, просто лучше меня это здесь вообще никто не сделает и раненые умрут. А сейчас я уйду ненадолго, мне надо отдать некоторые приказания офицерам и потом приду к тебе.
– Приходи скорее я буду ждать и велю приготовить много воды и благовоний.
Я вернулся в лагерь, нашел Нечипоренко и увидел, что у этого железного человека от усталости и ответственности за людей появились черные круги под глазами. Я объяснил ему мои задумки про Салеха, как его присутствие в виде заложника поможет нам пройти маршрут, ведь убей мы его, нас тут же бы постигла кара. Я сказал, что завтра с утра отпущу всех раненых и часть здоровых кочевников, оставлю только тех, кто будет нести принца до земель раса Мэконнына, в идеале – до ворот Харара.
Спросил, как его мнение о лагере, не проспим ли мы внезапное ночное нападение, подъесаул ответил, что караулы уже выставлены, пулеметы направлены во все стороны и ленты в них заправлены. Ручные бомбы показали себя наилучшим образом – казаки пополнили ими подсумки. Я сказал, что осколком бомбы был ранен сам принц Салех, а я извлек осколок, отдав ему на память, также вытащил пулю и обработал рану у раненого в спину казака. Состояние раненых будет заметно завтра, а еще вернее – через сутки после операции, тогда можно говорить что-то более определенное про их будущее. А сейчас я пойду к невесте, мне нужно ее успокоить, она очень переживает и боится. Если что срочное – пошлите за мной, в конце концов, вы видели, что я – хороший и меткий пулеметчик.
Глава 8. Над Абиссинией небо синее…
Как ни странно, но ночь прошла спокойно. Тишину нарушали лишь шакалы и гиены, сбежавшиеся со всей округи на пиршество в двух верстах от нас. Люди же нас не потревожили и с рассветом мы стали собираться в путь. Сегодня мы планировали дойти до колодца, напоить лошадей (им досталась лишь урезанная порция воды), мулов не поили вовсе, а верблюды были способны обойтись без воды неделю и дольше, но хоть немного попоить у колодца все же стоило – сил у них будет больше. Проведал своих раненых – небольшая лихорадка была лишь у того, кто был со сквозным ранением, Абу Салех и второй казак по имени Прохор, с ранением в спину, чувствовали себя хорошо и настроение у них было бодрое. Ночью товарищи Прохора сделали трое конных носилок, закрепив древки дротиков с натянутой на них парусиной между парами вьючых лошадей. Груз с лошадей теперь будут нести верблюды.
Казаки немного затрофеились, обойдя шатры и, прихватив ковры, те, что поновее и почище, постелили их на деревянные седла ездовых верблюдов и покрыли носилки, чтобы раненым было помягче. Также взяли большие медные, луженые оловом изнутри кувшины для воды, медные тазы и ведра, выбрав те, что получше – все в хозяйстве пригодится. Ценных вещей в шатрах не оказалось. Пленных, кроме четырех посильнее – пусть шейха своего таскают, я отпустил.
Абу Салех написал письмо отцу, в котором сказал, что был ранен, но русский лекарь достал пулю (писать что это осколок гранаты, – еще объяснять что это такое старому шейху….) и теперь он чувствует себя хорошо, тот же лекарь лечит его перелом ноги, поэтому ходить он не может, но его везут с удобствами, кормят и поят. За его освобождение русский вождь рас Искендер требует уплатить 30 тысяч талеров серебром и 5 тысяч соверенов золотом или столько же по весу в других европейских монетах. Кроме того, шейх обязуется отдать русского, который находится у него в плену уже полгода (показал Салеху фотографию Лаврентьева и он подтвердил, что это – тот самый русский, что сидит у них в яме). За это он отпускает всех пленных, кроме четырех, которые заботятся о нем и оставляет лагерь в том виде, в котором он ему достался (его уже успели разграбить дезертиры), в лагере остаются раненые, которые не могут передвигаться, но рас Искендер оставляет им воду, хлеб и финики. Обмен на шейха Абу Салеха и четырех пленных, которые будут за ним ухаживать, состоится на абиссинской территории. Рас Искендер предупреждает, что, если кто-то нападет на его караван, то принц и пленные будут убиты. Я попросил написать два одинаковых письма. Вдруг кто-то из посыльных не дойдет до цели, хотя я дам им по верблюду и запас воды. Потом я показал письмо Хакиму, он подтвердил, что все написано так, как я ему рассказал. После этого я вручил письма двум пленным дал им по легко раненому верблюду, но который мог идти и не издохнуть от раны минимум неделю, по паре лепешек, немного фиников, найденных в шатрах и по медному мятому кувшину с водой на каждого, сказав, что они должны передать письмо отцу шейха Салеха и отпустил восвояси.
С теми, кто мог идти, я поступил так же – только дал им по верблюду на 10 человек, чтобы мог нести поклажу и ли ждать вместе с ранеными, когда придут снимать лагерь. Остальных верблюдов – 42 грузовых и 28 ездовых, мы нагрузили оставшимися полупустыми бурдюками для воды, (свои уже опорожнили), трофеями и нашим грузом, немного груза осталось мулам, заводные лошади казаков теперь шли свободными, а артиллерийские тоже несли половину поклажи, совсем ослабевшие лошади шли вовсе без груза. Часть казаков, дополнительно вооружившись длинными копьями, пиками, как они привыкли говорить, ехали на ездовых верблюдах в составе верблюжьего каравана. Остальные, как обычно, на своих местах, раненые ехали ближе к хвосту каравана, впереди второй пулеметной брички.
Путь наш шел все по тому же плоскогорью, пока дорога не пошла вниз, здесь разъезд бокового охранения заметил человека, махавшего им белым платком. Они подъехали ближе и увидели что это белый, в возрасте, без оружия и на голове ку него был белый платок в качестве головного убора от солнца, которым он принялся махать, завидев казаков. Европеец был совсем без сил, к тому же ранен. Один из казаков подсадил его сзади на лошадь и так довез до моей брички, где добрый Артамонов, видя страдания пожилого человека, тут же дал ему напиться из своей фляги.
– Здравствуйте герр Шлоссер, – приветствовал я старого полковника. – Вижу, что вы решили совершить утренний моцион. Должен вас разочаровать, если бы вы продолжили движение в выбранном вами направлении, то вечером вами лакомились бы местные шакалы – вы шли прямиком в пустыню, мимо колодца, к которому мы сейчас едем.
– Добрый день, прошу извинить, не могу разобрать вашего чина на этой странной форме, хотя кругом – русские казаки.
– Это дипломатический чин, приблизительно соответствующий бригадному генералу, поэтому можете звать меня герр генерал или так, как меня зовут местные – рас Искендер. Форма полевая, введенная для моих войск, вооружённых моим же оружием, которым я, как вижу, вас и ранило, – заметил на спине и бедре полковника следы крови, но не пулевые ранения, а мелкие рваные осколочные раны. Вас вообще-то, герр Шлоссер, надо срочно оперировать – иначе будет гнойное воспаление и, весьма вероятно, – заражение крови, от которого вы умрете через неделю – две.
– Я понимаю это, герр генерал, но где здесь найти врача в этой дикой пустыне? Я слышал, в вашей миссии в Джибуте есть медицинский персонал, но вы его оставили там, а решили идти с казаками через пустыню, сопровождая дочь раса Мэконнына.
– Она не только дочь раса, но и моя невеста, не мог же я ее одну отправить в эти дикие края, хотя и не догадывался о ваших матримониально-дипломатических планах в отношении Салеха и нее, – разве я неправ, полковник Шлоссер?
– Нашей дипломатии, конечно, был бы выгоден этот союз, но русские, как всегда, нас опередили. Хотя, первоначальная идея исходила от отца Салеха – он спит и видит, как бы обезопасить себя от такого сильного противника как рас Мэконнын, ведь раньше область Харара была его владением. Городом правил другой властитель, не дело кочевника сидеть за стенами, но вот то, что вокруг – было его, а теперь он не может там кочевать, так как рас перехватывает его караваны и выставляет головы воинов Аллаха воткнутыми на пики над крепостными стенами.
– Ладно, это дело прошлое, забудьте о дочери раса, как уже забыл про нее принц Салех. Речь теперь пойдет о вашей жизни, герр оберст. Как только встанем на стоянку, прооперирую вас: я не только отличный пулеметчик, но и неплохой, по здешним меркам, лекарь. Но, герр Шлоссер, как же вы решились идти пешком, ведь это самоубийство в вашем возрасте, да еще раненым.
– Мне удалось поймать раненого верблюда и я надеялся доехать на нем до колодца, но в суматохе бегства, не взял ни винтовку, ни карту, ни компас – они остались на верблюде, который был под грудой тел, меня же раненый верблюд отбросил в сторону, где и достали осколки ваших снарядов. Только я попытался отъехать, как верблюда поймали пятеро дезертиров, они еще и обобрали меня, забрав из карманов все, от револьвера до расчески для усов и самое неприятное, одному из них приглянулся мой пробковый шлем. Когда вы ушли в покинутый войсками Абу Салеха лагерь, я тоже пытался идти, но было жарко и я просидел почти до вечера, сделав тент от солнца из своей одежды натянутой на палки из сухой акации. Вечером, когда стало чуть прохладнее, я попытался идти, шел и ночью, ориентируясь по звездам, подальше от места боя, так как туда пришло много гиен, которые могут напасть на человека, особенно, когда он ранен и обессилел, а утром ваши казаки подобрали меня.
Я видел, что полковнику тяжело ехать сидя, он не мог опереться на спинку сидения и все время сидел наклонившись вперед, пока я не предложил ему лечь животом на сено, которое возил в бричке. В другое время я бы мысленно пошутил, что еду как римский император на триумфальной колеснице, попирая ногами вождя врагов, но мне стало жалко пожилого человека, которого военная служба забросила в эту дыру. Но ехать так пришлось недолго – показался колодец, у которого уже хозяйничали казаки, поя лошадей и наливая бурдюки водой. Поскольку было еще не жарко, Хаким рекомендовал продолжить путь, отойдя от колодца как можно дальше, так как погоня, если она будет, мимо колодца никак не пройдет. Ассасин предложил изменить маршрут, он станет верст на восемь-десять длиннее и мы завтра перейдем русло высохшей реки чуть выше, чем планировалось – а там уже начинаются владения раса Мэконнына. Кочевники, по старой памяти, иногда забираются туда, но вероятность встретить войска раса гораздо выше, так как граница патрулируется и в крупных деревнях есть заставы, а там еще четыре дневных перехода – и, вот он, Харар. Как только перейдем условную границу, в Харар поскачут два гвардейца с известием о прибытии дочери раса и эскорт вскоре будет усилен сотней, а то и двумя воинов.
Проведал своих раненых, у них все было хорошо, жар, которой до этого был у одного из раненых, уже не чувствовался или было это из-за того, что окружающий воздух стал разогреваться. Наполнив все емкости, что есть, водой, мы опять ушли в пустыню, Хаким уводил нас каким-то одному ему известным путем, дорога петляла сквозь заросли акаций, но бричка могла ехать – крупных камней не попадалось, зато несколько раз я видел змей. Я предложил полковнику выпить спирта, но он отказался. В акациевых зарослях было не так жарко – их листья выделяли эфирные масла на жаре, так что дышать было несколько легче. Так мы шли еще три часа, наконец, найдя защищенное небольшими холмами место, от которого, тем не менее, был хороший обзор во все стороны, и, проведя «противозмеиные и противоскорпионовые мероприятия» – прогон верблюдов по месту лагеря, Хаким решил остановиться. Казаки стали натягивать тент для лошадей и мулов, разбивать палатки, рубить дрова для костра. Я пошел посмотреть, куда ставить брички, посоветовавшись с Нечипоренко, дал команду возчикам занять выбранные позиции. С третьей стороны с верблюда сгрузили дополнительный пулемет и тоже изготовили для стрельбы, закрыв от солнца рогожей.
Прооперировать полковника решил немедленно – все же, осколки в нем сидели целые сутки. Рассказал, что буду делать и настоятельно рекомендовал «противоболевую водку». Полковник выпил полстакана мелкими глотками, поперхнулся, потом подождал и допил водку. Дальше все было как обычно – достал корнцангом осколки – они были мелкие, раза в три меньше того, что я доставал у Салеха, но тоже зазубренные. Срезал ножницами размозженные ткани и оставил два отсроченных шва[47], предварительно посыпав рану СЦ. Полковник перенес операцию стоически, то ли водка подействовала, то ли прусская военная закалка. Потом оставил его в палатке для раненых, там уже всех поил чаем из большого трофейного чайника мой верный денщик Артамонов, вызвавшись работать медбратом. Подкладывать и выносить медный трофейный тазик, служивший судном, он привлек пленных, они же обтерли раненых от пота влажными тряпками, для каждого взяв отдельную. Я его похвалил и сказал, что назначаю фельдшером отряда.
Потом решил посмотреть и сменить повязки у других раненых, но сначала попросил Артамонова принести кипятка, чтобы растворить в нем СЦ – сульфаниламил хорошо растворяется в воде, а прокипятить воду нужно, чтобы прибить заразу, то есть микробов. Для этого взяли котелок, положили туда чистые бинты добавил СЦ, воды и Артамонов понес кипятить их на костер. Вскоре принес на палке котелок с прокипяченными в течение 20 минут бинтами. Поставил их остывать, а пока поговорил с Салехом. Сказал, что мы идем на территорию раса Мэконнына и как тогда организовать обмен в Хараре, до которого четыре дня пути и по абиссинской территории? Он ответил, что сейчас официально войны с расом нет, поэтому гонцов пропустят. Странно, а если бы вы захватили дочь раса и он узнал об этом, разве не началась бы война? Салех ответил, что расу было бы сделано достойное предложение и дочь его не держали бы как пленницу, а обращались с ней, как с дорогой гостьей и она бы могла принять его предложение.
– Но, Мариам другой веры и рас – христианин, а у христиан не принято иметь много жен.
Салех ответил, что одна из его жен – вообще язычница из племени людоедов и его не волнует религия, которую она исповедует, главное что ее отец – вождь чернокожего племени которому они сбывают рабов, а он расплачивается за них золотом и слоновой костью. Я высказал сомнение в том, что Мариам устраивала бы участь стать третьей женой в компании чернокожей людоедки и еще кого-то в этом роде и она отказала бы Салеху.
– Ну и что, – ответил Абу Салех, смеясь и показывая отличные зубы прямо с рекламы зубной пасты, – тогда я бы взял ее силой и ей это даже понравилось бы. Женщины любят силу!
– Ты плохо знаешь Мариам, шейх, – осадил я веселье Салеха, – ты и твой отец этим неразумным действием ввергли бы свой народ в длительную войну и, не дай бог, зачахни Мариам в твоем гареме, будь я на месте ее отца, я бы не успокоился, пока не уничтожил всех вас.
Салех сразу стал серьезным и ответил, что не хотел бы быть моим врагом, а вот другом и союзником – очень бы хотел…
– Посмотрим как дальше дело пойдет, может, мне удастся уговорить раса не мстить вам, я бы тоже не хотел войны, – сказал я принцу, – умные люди всегда договорятся между собой и найдут решение, устраивающее обе стороны. Но выкуп и обмен на моего человека это не отменяет, не я напал первым, а за ошибки надо платить – золотом и кровью. Кровью заплатили те, чьи кости уже обглодали гиены и шакалы, а вам с отцом придется заплатить золотом.
– Говорил я тебе, Абу-Салех, что надо провести разведку, и только после этого действовать – подал голос очухавшийся полковник слегка заплетающимся языком, – но этот твой дядя Аббас, не зная ничего о противнике, очертя голову полез в схватку, мол, его боевые верблюды сейчас сомнут эту горстку белых пришельцев. И где теперь твой дядя и его сын – они ведь были в первых рядах, что не положено военачальнику, славы им захотелось видите-ли – затоптать слабого противника.
– А где дядя Аббас с сыном? – спросил я неудачливых пустынных воителей.
– Не знаю, не видел, но к них были такие же винтовки Маузера, как и у нас с оберстом, саблю дяди я видел среди трофеев казаков, поскольку он с ней не расставался в походе, по преданию, она принадлежала самому Салах ад-Дину[48], дамасская сталь его была в состоянии легко разрубить европейский доспех. А лазутчиков я посылал, только они не вернулись…
Так вот чья сабля досталась мне в качестве трофея, самого легендарного султана Саладдина. А дядя Аббас или его сынок и прострелили руку казаку, так как только из одной винтовки Маузера стреляли, у остальных трех были чистые стволы, а две из них – Абу Салеха и оберста, так и остались в седельных чехлах.
Узнал у полковника, не по Генеральному ли Штабу он служил. Выяснилось, что да, тогда спросил, слышал ли он о перестрелке с иностранным шпионом в берлинской гостинице где-то полгода назад, газеты как-то невнятно написали, погиб агент или был взят в плен. Захмелевший полковник не стал упираться и доложил, что агент был взят живым, но раненым в руку. Спросил, есть ли у него связь с Берлином, так как я могу его обменять на этого агента, но, чтобы быть уверенным в том, что это именно он и не ведут ли против меня игру, я хотел бы задать три вопроса, из которых узнаю, что это именно тот человек, в котором я заинтересован. Полковник ответил утвердительно. Тогда я сказал, что подготовлю вопросы, когда придет гонец с подтверждением условий выкупа и передам с ним вопросы. Как только я получу ответы, я оговорю условия освобождения захваченного агента и отпущу полковника, когда от агента придет телеграмма, что он в безопасном месте и в отношении его выполнены все условия. Тут полковник сообразил, что его меняют отдельно и я объяснил, что в письме отцу Абу Салеха вообще не упоминалось об оберсте Шлоссере, так что это – отдельная песня, как говорят в России: ведь вы сдались нам уже после того как письмо было отправлено с пленными.
Потом пообедали, я спросил Нечипоренко, не свиная ли тушенка будет в щах? Оказалось, что свиную тушенку уже всю съели с гречневой кашей. Остались популярные в войсках говяжьи консервы «Щи с мясом и гречневой кашей» – два блюда в одном флаконе, то есть в жестяной банке. Попросил, если казаки будут варить кулеш с салом, приготовить для Салеха что-то без сала.
– И чего вы возитесь с этим басурманским принцем, Александр Павлович? – проворчал подъесаул. – Будь моя воля, пристрелил бы я его, чтоб не мучился и других не мучил. Вы его и лечите, и на носилках его носят и горшок за ним выносят, теперь еще и готовь отдельно… И немец этот толстый – та еще обуза.
– Дорогой Аристарх Георгиевич, этот «басурманский принц» – гарантия того, что мы с вами и наши люди живые увидим Харар через неделю. Так что если тяжело, я сам для него буду готовить кашу. А толстый немец свиное сало трескать будет за обе щеки, а нужен он мне для того, чтобы на него выменять из германской тюрьмы хорошего человека, русского полковника и Георгиевского кавалера.
Так прошло еще два дня пути, но утром у нас не смогли встать на ноги три лошади, а четвертая просто издохла ночью. Распределять груз не пришлось: три четверти взятого в дорогу фуража и продовольствия было съедено, у нас даже дополнительно высвободились десять вьючных лошадей и пять мулов, на которых мы посадили четырех пленных, незаменимых на всяких работах типа подай-принеси (им было сказано, что в Хараре их освободят вместе с Абу Салехом). Но вот лошадей пришлось прирезать, мы не стреляли и вообще соблюдали правила маскировки: не жгли костер ночью – его в пустыне видно издалека, даже сквозь тощие акации, в качестве дров использовали только сухие деревья, не дающие дыма, наконец, замыкающий верблюд тащил несколько срубленных акациевых кустов, уничтожая следы прошедших по дороге людей и животных: даже если дорога состояла их мелкой гальки, где то на песке мог остаться след кованого копыта. А теперь нам придется бросить четыре трупа и птицы-падальщики издалека укажут место, где что-то произошло, а уж лазутчики будут тут как тут.
Мы все же не стали закапывать павших лошадей, чтобы не терять время, и вышли в путь. Сегодня мы должны были пересечь условную границу с Абиссинией. Наконец, дошли до высохшей реки, кое-где были лужицы воды и лошади принялись оттуда пить, но подошедший Хаким, сказал, что нужно рыть ямы в песке и тогда они наполнятся более чистой водой. Оставили пленных под присмотром казака рыть копанки и занялись обустройством лагеря на абиссинском берегу. Потом я спустился к воде, казак показал мне что-то найденное в выкопанном песке. Это был небольшой самородок весом граммов в 10. Я сказал, что как только распакуем мой денежный ящик я его выкуплю за золотую монету по весу, это золотой самородок и он поможет рудознатцам оценить качество здешнего золота.
Отломил кусок засохшей глины и увидел ближе к поверхности мельчайшие золотые крупинки, блеснувшие на солнце. Такие трудно намыть лотком – они из-за малого веса просто не осядут на дно и, скорее всего, вода просто понесет их дальше, а ведь я читал, что сейчас добывают золото даже из старых отвалов, используя химические методы обогащения: амальгамирование – растворение золота в ртути и использование цианидов, дающих с золотом растворимые соли. Естественно, что оба метода крайне вредны как для самих старателей, так и для окружающей среды. В Сибири 21 века есть целые большие реки, где все живое убито отходами с обогатительных фабрик. Года два назад, я прочитал про метод получения золота даже из неперспективных руд с помощью его реакции с хлором, надо будет поговорить с рудознатцами Черновых, ведь Эфиопия богата золотом, а моют его крайне примитивным методом – обыычными лотками, хотя уже известны механизмы, приводимые в действие водяными колесами – дробилки, флотационные установки и все то, что и сейчас применяется на горно-обогатительных фабриках при механической подготовке руды к промывке. Вот где изобретать и изобретать, надо только свою жилу у Менелика выкупить – и вперед. Да и самому негусу подсказать, что за золото можно покупать в Европе и САСШ все что угодно, в первую очередь, машины и станки, нанимать специалистов для работы и обучения местного персонала.
Подошел к Бякову, которому велел делать кроки нашего пути и попросил посмотреть, где мы перешли реку. Лучше бы я этого не делал. Этот, с позволения сказать, офицер, понятия о картографии не имел и найти, в случае чего, дорогу назад, по его каракулям было бы невозможно. Отобрал у него бумажки, отметил, где на карте север, нарисовал стрелочку и пометил место, где пересекли реку. Потом пошел к Стрельцову, отдал ему компас и велел составлять кроки самому, все же дальше абиссинская территория и Хаким возражать не должен, если мы нарисуем дорогу, где идем. Я посмотрел карту полковника, там были нанесены оба колодца, так что «белым пятном» остался только уход Хакима от предполагаемой погони.
На следующий день я увидел, что утром два гвардейца поскакали на лошадях вперед по дороге, сообщить расу о том, что мы благополучно пересекли границу. Вскоре показалась каменная башня с казармой – абиссинская застава. Солдаты были в мундирах, но босые, они выстроились в ряд и начальник отдал нам честь. Нечипоренко, ехавший впереди колонны, сделал то же самое. Сегодня мы проследуем деревню Арту. Хаким сказал, что там много горячих источников с самой разнообразной водой, но воду для еды и питья надо набрать в деревенском колодце, так как вода из источников дальше деревни содержит много солей, имеющих слабительный эффект, тогда придется стоять сутки и ждать, когда действие минеральной воды пройдет, а лошади вообще плохо переносят такую воду и ослаблены переходом, поэтому могут умереть.
Так и сделали, в древне местный староста встретил нас блюдом с инджирой – большими блинами из муки сорго темного цвета, похожими по виду на гречневые, но со специфическим вкусом. Инджира – основное мучное блюдо абиссинцев, их национальная еда, поэтому такой обычай очень напоминает наш хлеб-соль. Казаки, соскучившиеся по печеному после сухарей и галет, быстро расхватали «блины», правда, потом выяснилось, что не всем они понравились. Я предупредил, чтобы ни в коем случае не бросали инджиру на землю – это признак большого неуважения, не хочешь есть – спрячь в карман, мулу потом скормишь. Я оставил старосте пять талеров в подарок (оправданный «бакшиш») за хлеб и воду и мы простились, довольные друг другом. Я понял, что посланные к расу офицеры уже предупредили всех, что едет русский посол рас Искендер и дочь раса Мэконнына, поэтому нас везде будут встречать абиссинским хлебом-солью.
В горячих источниках мы плескались целый день, казаки помылись, постирали форму. Набирая воду в ведра, в стороне помыли лошадей. Пока Артамонов приводил мою форму в порядок, я решил сменить полевой песочник на белый мундир с фуражкой, а пробковый шлем подарил Шлоссеру, чему он был несказанно рад. Хаким, кстати, предупредил меня, что абиссинцы не любят людей в пробковых шлемах, считая их злыми фарангами или инглезами. Проехал на смирной лошадке по окрестностям, сопровождаемый двумя казаками с винтовками. Источники были самые разные с горячей и холодной водой – вот в них то и купались казаки, с удовольствием прыгая из горячей воды в холодную и обратно, были источники с сероводородным запахом и желтыми потеками серы на камнях и что меня больше всего заинтересовало – с запахом хлора, камни вокруг были покрыты целыми пластами белого кристаллического порошка, похожего на хлорид кальция. Набрал щепотку порошка – не мылится, не вызывает раздражения кожи, то есть нейтрален. Вещь, похоже, полезная, надо отдать на анализ, пусть посмотрят. Но газообразный хлор тоже есть, недаром Хаким предупредил, чтобы возле этих источников долго не находились и не купались в них. Вот и источник получения хлора для хлорирования породы с низким содержанием золота, даже отвалов, из которых еще можно добыть до семидесяти процентов содержащегося там металла (при лотковой добыче собирается только тридцать процентов золота в виде песка и самородков). Река с «блестками» золота – совсем рядом, вот и готовый золотой прииск.
Когда вернулся в лагерь, меня уже ждал гонец от отца Абу-Салеха с десятью всадниками на верблюдах. Он сказал, что привез выкуп и человека, которого шейх обещал отдать. Свита расступилась и я увидел Лаврентьева, хотя узнать его было трудно: он был с длинной бородой и очень худой, лицо было незагорелым и, пока его везли, распухло от солнечного ожога.
– Михаил Степанович, – обратился я к Лаврентьеву, – вы меня не узнаете? Я – Степенов, заместитель полковника Агеева по техническим вопросам. Сейчас вы будете свободны. Я меняю вас на пленного шейха.
Послу вождя кочевников сказал: «Почему вы так плохо содержали моего человека? Я хорошо кормил и лечил Абу-Салеха, сейчас вы его увидите».
Спросил Михаила Степановича, где те пять казаков. что вместе с ним попали в плен. Он ответил, что троих тяжелораненых кочевники добили сразу, двое умерли дней через десять. Помолчали, помянув павших. Я сказал, что у Шерстобитова тоже умер один из раненых и похоронен в Джибути, а сам сотник все же прорвался в Абиссинию и теперь, с девятью оставшимися в живых казаками, служит Менелику. Потом Лаврентьев мылся в горячем источнике и просто млел от этого – еще бы, первый раз за полгода помыться с мылом, в горячей воде…
Поняв, что больше из плена мы никого не выручим, пошел в лазарет и попросил Артамонова отдать мою полевую песочную форму освобожденному из плена офицеру и попросить кого из казаков, чтоб его подстригли и побрили. Потом обрадовал Абу-Салеха, что за ним приехали от отца и я отпускаю его. Салех поблагодарил, сказал, что он рад, что встретил такого благородного, честного и храброго человека, оказавшегося еще и искусным лекарем. Еще позавчера я всем затянул швы, посыпав раны СЦ и сказал принцу, чтобы его лекарь через две недели разрезал нитки и вытащил их. Салех предложил побрататься, на что я согласился. Тогда он взял нож (оказывается у него под халатом всегда был немаленький такой кинжал и сказал пленным слугам, чтобы налили из чайника воды. Надрезав на предплечье кожу он стряхнул несколько капель крови в кружку с водой и передал кинжал мне, я сделал тоже самое, после чего Салех разболтал воду в кружке и выпил половину, а вторую половину протянул мне. Я тоже выпил, после чего мы приложили порезы наших рук друг к другу и подержали. После этого Салех сказал, что теперь мы побратались на крови, а эти узы сильнее чем у родных братьев, потому что родной брат может оказаться не воином, а ишаком, а кровный побратим – нет, его выбирают и не каждому такая честь оказывается. Я поблагодарил и он тоже наклонил голову в знак признательности. Потом подошел к оберсту и сказал, пусть напишет для передачи по своим каналам три вопроса для человека, которого они держат в тюрьме: «Первый вопрос: Что я сказал в мансарде майору? – указать первые буквы трех слов; Второй вопрос: Как имя человека, в убийстве которого он меня подозревал?; Третий вопрос:. Название отеля, где я останавливался и в ресторане которого мы часто обедали?» Чем быстрее я получу ответы, тем быстрее Салех снова увидит Шлоссера у себя на службе. Салех сказал, что сразу же отправит гонца на телеграф в Джибути, а ответ передаст в Харар через отцов-капуцинов, которые здесь держат почту и курьеров.
Потом слуги подняли Салеха на носилках и понесли к посланцу отца. Увидев молодого шейха, все прибывшие разразились криками во славу Аллаха, а посол показал на мешки из кожи, лежащие в стороне, сказав, что там деньги. Мы подошли, он развязал горловину и я убедился, что в трех мешках серебро, видимо, по 10 тысяч талеров[49], пересчитывать не буду, а в двух мешочках поменьше, но тоже тяжелых – золотые монеты. Взяв пленных носильщиков, я перенес мешки в свою палатку, потом дал им за помощь по талеру и отпустил, сказав, что они свободны. Посмотрел, что за монетки: талеры, они талеры и есть, а вот золото было самое разнообразное – от соверенов с королевой Викторией в разном возрасте, в зависимости от года чеканки до итальянских лир с профилем короля Умберто I. Взял несколько монет разного веса и номинала и опечатал мешки своей печатью. Потом попросил Артамонова обшить их рогожей и тоже опечатал. После чего попросил казаков отнести и принять под охрану. Проходя мимо источника, увидел, как слуги погружают в него на простыне шейха – не хватало еще, чтобы рану замочили. Объяснил Салеху, что надо сказать его докторам и как надо ухаживать за раной еще две недели, а перелом будет срастаться два месяца, потом можно ходить сначала с костылями, а потом – с палкой, еще через два месяца после этого он будет ходить уже без палки.
Пришел подстриженный, чистый и уже накормленный Лаврентьев, много расспрашивал о новостях в России. Я сказал, что Агеев был в Берлине и попал в перестрелку, но, возможно он в плену и я обменяю его на немца, которого везу с собой, это военный советник, полковник германского Генштаба. Уверен, что немцы пойдут на это, тем более, мне удалось как-то вытянуть из Шлоссера, они только догадываются, что Агеев – русский, а на кого он реально работал, они не знают. Я же придерживаюсь версии, что Агеев – просто мой друг и его освобождение – мой личный интерес. Спросил, как мне удалось так вырасти в звании, на что я совершенно искренне ответил, что вообще подал в отставку, когда разведочным отделом стал руководить другой, неприятный мне человек, но был вызван в Гатчину и получил от Государя приказ организовать миссию к Менелику. Судя по всему, Лаврентьев мне не поверил, считая ловким карьеристом, ну да ладно, что мне, детей с ним крестить, что ли! Лучше пойду к Маше…
На следующий день мы опять двинулись в путь, теперь уже с развернутым посольским флагом. Дорога пролегала через настоящий лес, по бокам росли мимозы, и еще в чаще были видны какие-то цветы, все благоухало и воздух уже не был таким жарким. В воздухе летали птицы, из которых я узнал только мелких попугайчиков. Казаки крутили головами и говорили, что после пустыни место прямо райское. Дорога шла постепенно вверх, поднимаясь в горы, появились хвойные деревья, вроде сосен с длинными иголками и какой-то местный пирамидальный можжевельник, земля была покрыта короткой травкой.
Я ехал впереди колонны вместе с Нечипоренко, как вдруг впереди появилась большая группа конных и пеших людей. Я сразу подумал, что, может, мы зря расслабились, сейчас у нас начнут отнимать денежки и хорошо если только денежки, а то и жизнь! Оказалось, что к нам пожаловал с официальным визитом дурго округа Гильдеса по имени Хада Марша. Вся Абиссиния разбита на губернаторства, а губернаторства – на округа, так что дурго – это областной или районный начальник. Я, сопровождаемый офицерами, выехал навстречу дурго, который был одет в белую куртку и такие же шаровары, на широком ремне у него висел револьвер Смит-Вессон. Коротко остриженная голова с толстыми губами и негроидными чертами лица была увенчана фетровой щляпой. Хаким пояснил, что все гражданские чиновники в Абиссинии носят такие шляпы, отличающиеся полоской вокруг, у чиновников среднего ранга она серебряная, у высоких чиновников расшита золотом. У здешнего дурго вообще никакой полоски не было, поэтому он относился к низшему рангу местных управленцев. Зато свита была очень многочисленная: не менее сотни ашкеров с винтовками Гра в красных чалмах, синих мундирах и, естественно, босиком. За ашкерами следовали слуги, которых было также не менее сотни человек.
Подъехав и обменявшись приветствиями со мной, дурго проехал дальше к Маше, сидевшей на своей смирной лошадке и пал передней ниц. Маша царственным жестом велела чиновнику встать и он пошел рядом, держась за упряжь Машиной лошади. Сзади следовали телохранители и гвардейцы. Подъехав ко мне, Маша остановила свою лошадку и что-то сказала на местном наречии, из чего я расслышал только «рас Искендер», тогда дурго опять кинулся в пыль.
– Да хватит уж нырять, родной и незабвенный начальник, – сказал я по-русски.
Дурго понял, что я не гневаюсь и что-то опять принялся лопотать, а Маша перевела смысл: «Он не понял сначала, что ты и есть великий воитель рас Искендер, посчитал, что такой мудрый и великий вождь должен быть гораздо старше. Поэтому просит простить его и принять скромные дары». Дары, все же, наверно, предназначались Маше, а я так, рядом оказался, но мне было приятно, что, оказывается, здесь уже знают про грозного и непобедимого раса Искендера. Спросил Машу, отчего у незначительного чиновника такая большая свита, она ответила, что это еще маленькая свита, даже захудалому расу зазорно выезжать без тысячной свиты, а уж раса Искендера должны сопровождать сотни воинов, пару сотен верблюдов сотни три-четыре слуг и мелкие феодалы вассально от него зависимые, каждый со своей свитой. Да, нанять такую ораву бездельников у меня денег не хватит, даже после выкупа за Салеха.
Пока мы разговаривали, свита дурго на ближайшей поляне разбила несколько больших шатров, задымились костры, зарезали шесть баранов, появились корзины с фруктами и инджирой, круги сыра, похоже, что козьего и на расстеленных коврах расселись гости. Нам с Машей отвели место в шатре, где была поднята вверх передняя полотняная стенка.
Ну, прямо свадебный пир из русских былин о богатырях, подумал я, вот только зелена вина нет – область мусульманская, из вновь присоединенных. С моей стороны на ковре расположились казаки по старшинству, с Машиной: также по старшинству дурго со свитой. Ашкеры стояли строем, изображая почетный караул. Наших лошадей развьючили, напоили, стреножили и оставили пастись, они с удовольствием щипали травку, не отставали от них и мулы, а верблюды обгладывали мелкие листья с веточек. Груз был сложен и по очереди охранялся казаками. Стемнело и тогда слуги разожгли костры, был подан чай из гибискуса, но казаки пили его с неудовольствием, только из приличия. Наконец, все насытились, устали и отправились спать по своим шатрам и палаткам. Перед этим казаки привязали животных, чтобы они не разбрелись ночью и выставили караулы.
Наутро дурго с его людьми проводил нас до границы своей территории, «сдав на руки» посланному расом конвою из двухсот всадников.
Глава 9. А как хорошо все начиналось…
Дорога шла все выше и выше в горы, становясь все уже и уже. Скоро пришлось местами подстраховывать бричку, чтобы та не сверзилась с крутого обрыва в ущелье, где внизу протекала та самая река, вдоль которой мы шли. Я пожалел, что отпустил пленных, тут бы пригодилась обычная физическая сила, а так приходилось выпрягать лошадей и буквально на руках переносить проклятую колымагу. Велел снять с бричек пулеметы и навьючить их на верблюдов, но все равно людям было тяжело, хорошо еще, что присланный абиссинский конвой помогал, без них казаки просто бы не справились. Вот животные шли себе гуськом и ухитрялись на ходу прихватить какую-нибудь веточку и пожевать. Наконец, прошли перевал и стали спускаться в долину. Здесь сделали небольшой привал, чтобы перевести дух.
Вид с горы открывался просто замечательный: блестела речка, извиваясь вдоль густо поросших зеленью берегов, виднелись квадратики обработанных полей, разделенные невысокими лесными зарослями, видно было несколько деревушек, окруженных посадками каких-то плодовых деревьев, сверху не разобрать, какими именно. Дорога довольно круто пошла вниз, теперь брички приходилось придерживать, чтобы они не наезжали на лошадей и опять, без помощи босоногих ашкеров не обошлось. Воздух был свежий, не жарко, кто бы еще мог подумать, что еще неделю назад мы изнывали от жары в пустыне, считая версты до колодца. Там, где дорога проходила через первое селение, увидел огромную смоковницу, помнящей еще царицу Савскую. Вспомнил из писания, кажется в книге Царств, что те, то кто имеет виноградник и смоковницу (то есть, инжир) будет жить в достатке и счастье. Несмотря на то, что фиговых, то есть инжирных деревьев в округе росло в изобилии, и виноградники шли чуть не до горизонта (знаменитый харарский киш-миш, из которого делают славшийся в округе сладкий изюм), особого достатка в деревне я не заметил: те же глинобитные хижины, крытые соломой, немощеная пыльная улица и запуганные крестьяне, при виде всадников падающие на колени.
В качестве дара нам были преподнесены две корзины с отборным инжиром и виноградом, за что я отдал 10 талеров бакшиша. Староста, получив деньги, тут же грохнулся на колени, видимо благодаря господина за щедрость, похоже, проезжающих господ он был обязан оделять фруктами за просто так и не ожидал увидеть деньги. По этой благодатной земле, щедрой на урожай, но с бедным населением, мы не спеша ехали еще три часа, пока за поворотом дороги не встретили еще один отряд всадников. Они подъехали к нам и от отряда отделился всадник в богатой одежде – абиссинской шаме[50], белой, с пурпурным краем и отделкой серебром, блестевшим на солнце. Хаким, который взялся переводить, сказал, что это – геразмач[51] Урадда, один из доверенных военачальников раса Мэконнына. Урадда, которому было на вид около пятидесяти, на его плечах поверх шамы, была еще и шкура льва, покрывающая своей гривой голову военачальника (свидетельство ратных заслуг и доблести в бою), подъехал ко мне на черном арабском коне, и, негромко, прикрыв рот полой шамы (так было положено при рапорте вышестоящему начальнику) представился и сообщил, что рад встрече в прославленным расом Искендером и просит отобедать с ним и его людьми. Мы спешились, абиссинцы расседлали коней, увели их поить и кормить, поклажу мы оставили под присмотром нашего часового и прошли к шатрам, откуда уже вкусно пахло жареной бараниной. Несмотря на то, что был предрождественский пост, казаки как путешествующие и воюющие, его не соблюдали, так же как и гвардия раса (судя по всему весьма разношерстная по национальному и религиозному составу, а вот Урадда, извинившись перед гостями за то, что соблюдая пост, не может присоединиться к трапезе, удалился в свой шатер. Перед этим он зашел выразить свое почтение Маше, на этот раз обедавшей у себя в шатре, чтобы не смущать воинов своим присутствием.
В разгар обеда я услышал на дороге два выстрела и обеспокоился, но Хаким ответил, что это сигнал курьера скорой почты, которую держат монахи-капуцины. Всадник на коне, ведя за собой запасного коня, приблизился и оберсту Шлоссеру, передав ему пакет. Шлоссер рукой сделал мне знак, попросив подойти (как пленного его усадили последним за казаками, но он был не в обиде, так как перед ним оказалось блюдо с мясом и кувшин с лимонадом. В поданном мне пакете значилось «FBB, Heinrich, Astoria».
– Ответы правильные, герр Шлоссер, – утвердительно произнес я, – можете написать, что я требую переправить лицо, которое дало эти ответы, в Швейцарию, с настоящими документами на подданного Германской короны и средствами для безбедного существования в хорошей гостинице в течение двух месяцев, естественно, предоставив ему полную свободу. По прибытии в Швейцарию пусть напишет ответы на следующие вопросы:1. Какое образование хочет получить лицо, с которым он намеревался встретиться в Париже; 2. В каком ресторане мы встречались в прошлую Пасху; 3. Почему генерал принимал грязевую ванну на полигоне? После получения ответов я отпущу вас.
Обед длился часа четыре и закончился уже в темноте, при свете костров. Казаки были довольны и сказали, что если и дальше их будут так принимать, то они не против погостить в Абиссинии подольше. Я взял из ящика для подарка Хакиму револьвер Смит энд Вессон в кобуре и с патронами, а также финский нож в кожаных ножнах и пошел к шатру Маши. Прямо перед шатром меня встретил как из-под земли возникший экс-ассасин и сказал, что мне не стоит входить к госпоже, чтобы не компрометировать ее перед геразмачем и гвардейцами раса. Я сказал, что понимаю это и, поскольку, как мне сообщили, завтра мы прибудем в Харар, и можем больше не увидеться, прошу принять от меня этот подарок на память. Хаким поблагодарил, приложив руку к сердцу и поклонившись, исчез. Я постоял немного и отправился к своей палатке. Там уже вовсю трудился мой денщик, приводя на завтра парадную форму номер два (это я так фрак прозвал).
Проснулся оттого, что вокруг раздавался шум и лагерь снимался. Облачился в парадную форму при орденах, нацепив треуголку. Солнце уже было высоко, половина палаток свернута и сейчас навьючивались на верблюдов. Еще вчера я попросил почистить и смазать оба пулемета, так как планировалось что-то вроде военного парада перед расом, где казаки покажут джигитовку. Один пулемет я приказал запаковать, А второй, в случае чего, отдам расу в обмен на верблюдов, все равно ведь пристанет с просьбой подарить «чудо-оружие» или намекнет об этом, а здесь, как я понял, в ходу мусульманские традиции: похвали что-то, так тебе это и подарят, зато потом отдарись взамен.
Наконец, все собрались и выступили походной колонной. Впереди, на смирной лошадке, ехал я, за мной везли знамя и ехали офицеры, потом два десятка казаков и замыкали строй две брички – в одной ехал фон Шлоссер на правах почетного пленника а в другой, при пулемете – два унтера-артиллериста. Артамонов и Леонтьев ехали на мулах, так им было удобнее. Далее шел вьючный караван в сопровождении десятка казаков, охранявших ценный груз, затем наши лошади, мулы и верблюды, далее ехал геразмач Урадд со свитой и гвардейцами, охранявшими Машу, замыкали колонну абиссинские солдаты и обоз. Когда впереди показались городские стены, от абиссинской части колонны отделись Урадд в сопровождении десятка всадников и умчались вперед. Еще через полчаса, когда уже были видны ворота и толпившийся народ, из ворот сначала показались конные, разгонявшие простолюдинов, а затем выехал на белой лошади всадник в сопровождении эскорта. Народ упал на колени и всадник с эскортом двинулся к нам.
Мы медленно двигались навстречу друг другу, наконец, конь раса Мэконнына остановился, а я под знаменем в сопровождении офицеров подъехал к нему и отдал честь, то же сделали и офицеры. Казаки были при параде, с крестами и медалями, в папахах с малиновым верхом и с малиновыми же погонами на белых рубахах. Рас что-то сказал мне по-амхарски и подъехавший переводчик растолковал, что властитель Шоа и Харара приветствует меня и приглашает проследовать с ним. Мы подъехали к пригорку, где были постелены ковры и стояли плетеные кресла, на низком столике были серебряные кувшины (видимо, с водой) и серебряные кубки для питья, а также огромное блюдо с разнообразными фруктами.
Офицерам отвели место за нами, и тоже поставили кувшин и блюдо, но поменьше, казаки спешились и им принесли кошмы, чтобы они могли сесть. Я сказал, чтобы за офицерский стол пригласили и Леонтьева, а то он последние дни чувствовал себя «не в своей тарелке», вроде как гражданским в коротковатом для него песочнике.
Рас махнул рукой и действо началось: абиссинские всадники метали на скаку дротики в цель, гарцевали и всячески маневрировали перед нами. Как объяснил мне перед этим Нечипоренко, у абиссинских наездников очень сильно замундштучены лошади, им больно, вот они и гарцуют под всадником. Практической значимости в этом никакой нет, кроме причинения животному ненужной боли. Потом показали джигитовку казаки: они вставали на всем скаку на седло, падали, держась в стременах, с седла как будто убитые и вели огонь с ходу из под брюха лошади, в общем, демонстрировали единение коня и наездника. Абиссинцам такое и не снилось: стремена у них были маленькие и они держали их, просунув первый палец ноги, как в тапочки-вьетнамки, встать на них, чтобы нанести удар шашкой было просто невозможно. Правда, абиссинцы хорошо управляли шенкелями[52], но это и казаки могли делать. В заключение казаки продемонстрировали рубку лозы, чего абиссинцы просто не умели, и выполнили пару упражнений с пикой – сняв на всем скаку небольшое кольцо со столбика (в последнем случае для показа были взяты только два наиболее сильных казака, так как верблюжье копье оказалось все же тяжелее, чем уставная пика и не у всех получалось).
Потом рас устроил стрелковое состязание: на 100 шагов были поставлены колья с горшками и взято по 10 стрелков с обеих сторон: кто не попал – тот выбывает. Через несколько минут выяснилось, что в строю остались все 10 казаков и только 2 абиссинца. Тогда я предложил перенести мишени еще на 100 шагов. Выбыл один абиссинец и 3 казака, остался один абиссинец и 7 казаков. После того как мишени установили на 300 шагов, разбить их смогли только пятеро казаков. Рас подозвал всех пятерых и одарил их серебряными кубками. Такие же кубки получили все участвовавшие в джигитовке. После этого я предложил продемонстрировать наше оружие, что мы везем в подарок Императору Менелику. Сказал, что оно уже показало себя неделю назад в схватке с кочевниками. Рас сказал, что слышал о том, что какой-то воитель рас Искендер перебил половину всадников Абу Салеха а самого его взял в плен, остальные кочевники бежали, бросив лагерь и спасая свои жизни.
– Не про этот ли случай ты говоришь, посол?
– Да, великий рас Мэконнын, именно про этот и сейчас я тебе покажу как это было. Распорядись поставить мишени в 200 и 300 шагах отсюда – при этом мои казаки пригнали верблюдов, на которых уже лежали три десятка чучел из рогожных мешков от фуража, набитых камышом и с воткнутыми туда палками. Ашкеры, руководимые казаками, быстро поставили две цепи мишеней.
Подъехала бричка с артиллеристами и я попросил их не оскандалится, иначе мне придется самому при параде стрелять из пулемета, что как-то не по рангу императорскому посланнику. Когда все отошли, раздалась очередь и сначала от ближнего ряда полетели клочки, а потом и от дальнего. Крикнул, что довольно, пусть берегут патроны. Объяснил расу, что вначале огонь велся по всадникам первого ряда, а когда они попадали, на них налетел второй ряд, упавших добили из винтовок и потом пулеметчики перенесли огонь дальше. Рас был удивлен и внимательно слушал.
– Кроме того, – продолжал я усиливать впечатление, – мы применили наше секретное оружие – ручную артиллерию. Сейчас покажут ее действие. Пусть кто-то из твоих офицеров пойдет и увидит, что мы закрасим все повреждения на мешках.
Дальше, все было, как обычно: поставили в круг два десятка чучел и бросили в центр две гранаты (больше я не велел – нечего переводить боеприпасы просто так). Рас вызвался сам поехать и посмотреть на повреждения от осколков. Нам подвели лошадей и помогли сесть (особенно это было нужно мне). Увидев дырки в чучелах, рас удивился и стал расспрашивать, русское ли это оружие (так как ему уже нашептали, что пулеметы не русские). Я ответил, что да, поскольку я – изобретатель этих бомб и взрывчатка для них производится на моих заводах, да и на пулеметах есть устройство, которое делают в России и оно обеспечивает непрерывную стрельбу этих машин. Кроме того, так на повозках их нигде не устанавливают, а на открытой местности это дает очень сильные преимущества для быстрой смены позиции. Не знаю, понял ли меня рас, наш французский был примерно одинаков, но некоторые слова не понимал он, а некоторые, в его исполнении, – я. Еще он спросил, что народная молва говорит, что рас Искендер сам участвовал в том бою, но куда он потом делся, никто не знает. Я ответил, что сейчас он стоит перед расом и дает пояснения, и что мое имя – Александр, а по-здешнему меня назвали Искендер. После этого рас посмотрел на меня с уважением, он-то думал, что я – какой-то мальчишка, которого непонятно почему назначили послом, а Искендер – это либо сказка, либо какой-другой русский..
Я решил воспользоваться моментом и сказал, что мне нужно 120 верблюдов, чтобы вывезти моих людей и снаряжение из Джибути. Рас ответил, что сейчас все мулы и верблюды мобилизованы для армии и знаменитый верблюжий рынок Харара пуст.
– Великий рас Мэконнын, я и прошу верблюдов, чтобы перевезти оружие для армии негуса негешти, великого и непобедимого императора Менелика II, а вовсе не для личных нужд (рас, видно, подумал, что я не могу обойтись без слуг, повара, парикмахера, наложниц, евнухов и еще кого-то там в этом духе, например «цирка с конями»).
– Хорошо, посол, в таком случае, ты получишь, что просишь, но после того, как оружие прибудет, ты передашь верблюдов обратно.
– Да, великий рас, тогда я прошу принять в дар пулемет с повозками. Лошади, думаю, у тебя найдутся и получше. А эти нужны для перевозки пушек, которые ждут в Джибути.
– Как, там есть пушки?! И сколько же? Почему ты молчал, верблюды уже были бы в пути – нам срочно нужна артиллерия. Я сейчас же дам приказ и караван будет отправлен немедленно.
– Там восемь орудий, они разбираются для перевозки лошадями, но лошади плохо переносят пустыню, к тому же французы не хотели, чтобы вы получили эти пушки со снарядами и отказали нам, сначала в предоставлении мулов, а потом – в питьевой воде, именно поэтому, чтобы спасти лошадей, я и пересек пустыню с малым отрядом. Пушки потом останутся вам, мы обучим ваших людей стрелять из них. Я напишу письмо караванщику и мои люди последуют с ним.
– Благодарю тебя, посол, это действительно щедрый подарок, так же как и твой пулемет. Но молва утверждает, что рас Искендер сам перестрелял сотни всадников.
– Это правда, там я стрелял сам, но здесь послу как-то не уместно, другое дело – это бой, где надо защищаться, там не до чинов и титулов… Еще я прошу включить в караван дополнительнотри десятка моих трофейных верблюдов, а беговых я могу продать, они мне не нужны, казаки (это конные ашкеры, что ты видел сегодня) с ними не очень-то управляются.
– Ты не по годам мудр, рас Искендер, но я слышал, что Абу Салех был ранен и попал в плен. Это правда? Если правда, то я его не видел…
– Да, великий рас, принц Салех был ранен и попал в плен, пулю я извлек сам, а потом обменял его на захваченного в плен кочевниками русского посла, который направлялся к императору Менелику II а мае, полгода назад. Он освобожден и сейчас в отряде, к сожалению, его грамоты и часть подарков пропали у кочевников.
– Это тот самый человек, что ты усадил за стол к офицерам? Он носит странную форму… а что касается подарков – там было два ящика старых винтовок и какие-то побрякушки для дикарей. Один ящик винтовок привез императору его человек и их раздали ашкерам.
– Великий рас, это форма моих людей, у меня не было комплекта военной формы, поэтому я дал ему свою вместо тех лохмотьев, в которых его привезли. В ней я участвовал в бою с Салехом, так что она – счастливая. Что касается подарков, то ты видел оружие, что мы везем – оно самое современное и таких бомб нет еще ни в одной стране мира. Есть еще бомбы в два раза мощнее, но их надо бросать с крепостных стен, или, наоборот, за крепостные стены – там осколки летят на двести шагов. Кроме того, позволь мне завтра вручить подарки тебе – и от царя и от меня лично. Пулемет – это тоже мой личный подарок, как и пять лент патронов – ровно столько же рассеяли всадников Салеха (надо же отдариться за верблюдов, мне бы они тысяч в десять талеров туда и обратно бы обошлись, а пулемет стоит только три тысячи. Тем более, что все равно оружие велено оставить здесь, а как не потрафить будущему тестюшке).
Так, разговаривая, мы подъехали к офицерам. Рас поблагодарил офицеров и вручил им большие серебряные кубки, а малые кубки раздал пулеметчикам и метателям гранат, бросив туда еще и по золотой монете.
Потом был обед с неизменной бараниной, пост здесь, видимо, соблюдают единицы, или на военных он не распространяется, что вполне возможно. Хотя я люблю баранину, стал вспоминать нежное мясо диг-дигов, запеченное на углях из акациевых дров, хотя нет, ну ее, эту пустыню: на большого любителя эти приключения без воды и с хрустящим на зубах песком.
Для постоя нам отвели старый дворец раса – довольно большое здание с плоской крышей с внутренним четырехугольным двором, посередине которого был колодец. Еще один колодец был непосредственно в доме, там где готовили пищу. Вообще-то дом строился как небольшая крепость: одни ворота, внутренний двор со стойлами для лошадей, с крыши удобно стрелять, прячась за окаймляющие ее зубцы. Мебель конечно старая, местного производства: потемневшие от времени лавки и столы, все довольно пыльное, стены ободраны – видимо, там была какая-то отделка или драпировка тканью. Нам привезли две бараньих туши, два десятка живых местных мелких кур (казаки тут же сделали для них курятник), корзину лепешек и инджиры, фрукты и много всякой всячины, которые казаки распихали по кладовке, так сегодня уже сил не было что-то готовить. Попили чаю с местными лепешками и медом (бадейку его тоже прислали) и легли спать. Я же открыл ящики с подарками и стал выбирать, что же подарить. Нашел неплохую старинную кавказскую шашку и к ней кинжал – каму, сделанные одним мастером, добавил еще и современный златоустовский клинок в ножнах с богатой отделкой. Взял золотые часы с портретом Александра III и для жены раса – набор кубков северной черни и штуку «царьградского шелка» моей выделки.
Во дворец к расу отправились я и казачьи офицеры, кроме Бякова, что остался дежурным по гарнизону. Нечипоренко спросил, почему я подарил брички и пулемет. Ответил, что брички дальше не пройдут, мы пойдем по горным тропам, где могут пройти лошади и мулы, даже верблюды обычно ходят только до Харара, так мне объяснил еще раньше Хаким. Вообще-то наши тачанки пригодны только для здешней степи – границы с сомалями и кочевыми племенами. Здесь, на плоскогорье, живут галласы, из которых и набирают иррегулярную конницу негусов, у них лучшие лошади, приспособленные к пустыне и они – хорошие наездники. Галласская конница уже ушла на северо-восток. Те конники, что мы вчера видели – гвардейцы, им бы покрасоваться, а наездники они очень средние (прямо как у нас, добавил Нечипоренко, видать, гвардионцы везде такие..). По приказу негуса, все войска собираются в центре страны, сегодня рас нам расскажет, что мы будем делать дальше, так как Менелик собирает свои войска и уже две недели как его нет в Энтото, то есть, идти туда нам никакого резона нет.
Нас уже ждали у ворот дворца и провели внутрь, но мы успели посмотреть на дворец снаружи. Новый дворец произвел странное впечатление. С архитектурной точки зрения – полное убожество, какое-то нагромождение прямоугольных зданий, громоздящихся друг на друга. На плоской крыше – аляповато раскрашенные статуи, изображающие, видимо, древних правителей и великих воинов. А слабо добавить туда непобедимого раса Искендера? Внутри впечатление такое же – какие – то переходы, повороты, мелкие пустые комнатки, впрочем, может быть, дворец еще не достроен? Вот и тронный зал, непропорционально длинный и низкий, вроде большого короткого коридора. В противоположной от входа стороне – небольшое возвышение и на нем золоченый деревянный стул, долженствующий изображать трон. Каменный пол устлан коврами. Окна узкие и горизонтально расположенные – где-то вверху. Света мало, поэтому горят масляные светильники с чем-то ароматизированным, чуть ли не с ладаном. Мы подошли ближе к трону: может ползти надо, дудки, обойдется тесть, много чести будет, баловать с самого начала нельзя, особенно тещу, а где она, что-то не вижу… Женщин вообще нет, только два десятка придворных в белых шамах с золотом и неизменных фетровых шляпах. Что у них тут: маркетинговая кампания фабрики по изготовлению фетровых шляп?
Мы отдали честь и после обычных приветствий и демонстрации верительных грамот, рас спустился к нам и стал рассматривать подарки. Я сказал, что это – императорские подарки, вот он сам – открыл крышку и показал Александра III во всей красе. Показал как часы заводятся. Мы их уже наполовину завели и они показывали правильное время.
– Это московский царь? – спросил рас, с интересом рассматривая портрет, – видно, что сильный муж и правитель.
– Великий рас, – пояснил я, – нас почему-то все здесь отождествляют с Москвой. Да, Москва – это наша древняя столица, но уже почти три века столица в Петербурге и наш царь носит титул императора, так как присоединил множество земель. Поэтому – мы подданные не Московского царя, как три века назад, а Императора Всероссийского и живем в Российской Империи.
Потом был черед старинной сабли, но, пожалуй, большее впечатление произвела златоустовская шашка. Я подчеркнул, что это – современное оружие и произведено оно на российском заводе. Рас попробовал сталь, осмотрел отделку и остался доволен.
Про кубки сказал, что они тоже русской работы из русского же серебра и украшены характерным для северной России узором. Посуда тоже понравилась. Наконец, развернул шелк и сказал, что это – мой личный подарок, так как он сделан на моем заводе и покрашен краской, которую я изобрел. Рас отметил, что пурпур – очень редкий цвет, с чем я согласился и сказал, что могу построить завод по производству тканей здесь, в Абиссинии, но вижу, что люди предпочитают белые шамы, рубахи и шаровары, на что получил ответ, что это – просто традиция, а крашеные ткани не всем по карману. Ответил, что могу красить разные ткани, даже обычный холст в пурпур, но русские крестьяне предпочитают разноцветную ткань, с цветами и такую недорогой ткани я могу привезти из России хоть целый пароход, вот только ее надо как-то перевезти через пустыню. Поэтому срочно нужна железная дорога, тогда все будет гораздо доступнее.
После этого рас захотел поговорить лично со мной, а офицерам пока предложат поесть и попить.
Мы прошли в небольшую комнатку, служившую чем-то вроде кабинета. Рас предложил мне сесть, сел сам и сказал:
– Русский посол, я хочу поблагодарить тебя за подарки и твои и твоего императора, – рас Мэконнен как-то странно произнес эти слова, посмотрев на меня – я как правитель этой области и подданный моего государя признателен твоему государю за оказанную помощь оружием, которое нам столь необходимо сейчас. Италия напала на наши восточные провинции и заняла несколько городов на северо-востоке. Это случилось после того, как наш негус Менелик II расторг Уччиальский договор из за несоответствия текста на амхарском и французском языках[53]. Теперь началась война, но наши войска разбросаны по провинциям и негус Менелик II сейчас собирает их вместе, чтобы нанести удар по захватчикам. В то же время в порту Эритреи постоянно разгружаются все новые пароходы с итальянскими войсками. Поэтому сегодня караван, взяв и твоих верблюдов, уже вышел в Джибути – нам срочно нужны русские пушки.
– Великий рас Мэконнен, кроме пушек, в Джибути еще и семь пулеметов с достаточным количеством патронов, три ящика гранат и два ящика современных русских винтовок с запасом патронов. Но я боюсь, что новое оружие в связи с началом войны через Джибути поставить уже не удастся – французы не захотят осложнений с итальянцами и поддерживающими их британцами. Дело в том, что когда я отправлялся сюда, я говорил о возможности начала войны с Италией, но не все генералы в Главном Штабе (это военные советники царя) мне поверили. Потребовалось личное разрешение царя, чтобы мне разрешили получить дополнительное вооружение, а не просто винтовки для охраны посольства. Может быть, попытаться поставить оружие через германские колонии?
– Рас Искендер, или может быть, обращаться как Александр? – сказал Мэконнен, – это дело политиков., ты сможешь поговорить с ними при дворе негуса, но я солдат и мне надо защитить мое Отечество. Поэтому, чем быстрее мы соединимся с войсками негуса, тем лучше, но я должен собирать своих воинов еще неделю и жду известия от негуса, куда нам прибыть. Ты можешь двигаться со мной, так безопаснее, тебя и твоих людей будут обеспечивать всем необходимым в дороге. Скорее всего, в эту точку встречи придет и караван из Джибути – мои люди встретят его на границе и направят, куда надо. Я подозреваю, что это будет ближе к восточному побережью, поэтому твоим людям из Джибути путь будет короче, ну а тебе – длиннее.
Надо же, уже «Александр», так скоро и до «Сашеньки» дойдем – подумал я, а вслух произнес:
– Конечно, я пойду вместе с тобой, великий рас Мэконнын, можешь рассчитывать на меня и моих людей.
– Это хорошо, теперь закончим о государственных делах и я хочу поговорить с тобой как отец Мариам, – у раса в голосе послышались металлические нотки, – я очень недоволен тобой, рас Александр, именно как отец обесчещенной тобой дочери. Не будь ты русским послом, твоя голова уже торчала бы на пике над городскими воротами. Поэтому, рас Александр, забудь о Мариам навсегда, больше ты ее не увидишь. А теперь – уходи.
Глава 10. И на нашей улице праздник
Погоди, рас Мэконнын, – сказал я разгневанному папаше, сохраняя спокойствие и достоинство царского посла, – я не собирался наносить тебе обиду, наоборот, я пришел просить руки твой приемной дочери, Мариам. Мы любим друг друга и, разлучив нас, ты разобьёшь ее маленькое нежное сердечко, а после себе этого никогда не простишь. Я не претендую на приданое, поскольку достаточно богат, чтобы купить три таких Харара, а потом снести этот ужасный сарай, который ты называешь дворцом и на его месте построить для своей любимой действительно сказочный дворец с садами и журчащей водой, чтобы она была счастлива. Для меня нет ничего более важного, чем счастье Мариам, я могу оставить царскую службу сразу же, как выполню поручение моего царя и доставлю по назначению его письмо и подарки. Это я обещал лично человеку, портрет которого ты видел внутри крышки часов, а после этого у меня нет никаких обязательств перед ним.
Рас молчал, уставясь на меня, как на говорящего верблюда и я продолжал, пока он не крикнул стражу:
– Великий рас, я понимаю, что у твоей страны сейчас тяжелое положение и ты опасаешься удара в спину от соседей с юга и запада, пока войска негуса будут отражать итальянское вторжение. Войны на два фронта Абиссинии не выдержать, поэтому, возможно, ты хочешь выдать Мариам замуж за кого-то из соседей, чтобы предотвратить войну на два фронта. Немцы, которые послали Абу Салеха перехватить наш караван, рассчитывали, что, если принц Салех захватит Машу в свой гарем[54], то ты будешь сговорчивее в отношении союза с кочевыми племенами юга. Но я разбил принца Салеха и теперь он воевать не будет. Остается запад, где самыми сильными врагами могут быть суданские махдисты, но они сами подвергаются давлению англо-египетских войск с севера и через два-три года будут ими разбиты, а потом придет черед Абиссинии, даже если вы сейчас справитесь с итальянцами, а вы можете это сделать с моей помощью. Поэтому Германия и поддерживает мусульман, видя в них противодействие британцам в Африке, так как, если мусульмане ввяжутся в драку с англичанами, зарождающиеся немецкие колонии в восточной и западной Африке будут в безопасности.
Но хочешь ли ты, как любящий отец, отдать Мариам в гарем, где она станет одной из многочисленных жен и наложниц? Она просто там зачахнет и будет являться тебе во сне кошмарным упреком до конца твоих дней. Не лучше ли отдать Мариам единоверцу, который будет любить ее одну, такой, какая она есть, и она будет любить этого человека, ведь мы с Мариам любим друг друга.
А что касается угрозы вторжения мусульман, то, Салех – мой кровный брат, а эти узы сильнее родственных и, если надо, мы вместе можем защитить твою страну от махдистов. Кроме того, махдисты – очень разные, там тоже есть умные люди, которые понимают, что их главный враг – не Абиссиния, а Британия. Поэтому твои границы с юга будут спокойны, стань я твоим зятем, а на махдистов, если они не прислушаются к нашим разумным предложениям, мы управу найдем: я просто хотел, чтобы они с британцами сначала пощипали друг друга. Кроме того, через два – три года, может, на год больше, у Британии начнутся проблемы с бурами на юге Африки из-за богатых золотых месторождений, им будет не до Абиссинии, они могут и Египет не удержать: буры хорошо вооружены и запросто могут сбросить англичан в море, если только будут чуть более организованы. Можно созвать конференцию глав африканских держав (пока только тех, где исповедуют единобожие, то есть, христиан и мусульман) и договорится о совместном противодействии колонизации Африки европейцами: по крайней мере, не воевать против друг друга, если какая-то из договаривающихся сторон подвергнется агрессии европейцев, а идеально – оказать помощь этой стороне и сопротивляться совместными усилиями.
Так что же ты хочешь, рас, – сделать Мариам несчастной и погубить ее, отдав в гарем какому-нибудь князьку или приобрести сильных друзей и союзников прямо здесь и сейчас? Поэтому я еще раз прошу у тебя руки Мариам и клянусь, что буду любить ее, пока не остановится мое сердце.
Сказав это, я замолчал и посмотрел расу в глаза. Так мы простояли минуту, потом Мэконнын сказал:
– Я услышал тебя, рас Александр и должен подумать. Твои слова необычны для столь молодого человека, но они были сказаны от души. Ты не солгал – ты действительно любишь мою дочь, но я еще не понимаю, хорошо это или плохо. Я позову тебя через день и объявлю свою волю.
После того, как рас дал понять, что аудиенция окончена и меня позовут послезавтра, вышел из кабинета и мы покинули дворец. Я понимал, что пошел ва-банк: я в какой-то мере оскорбил раса, назвав сараем его дворец и обвинив в бедности, отказавшись от приданого, на что, мол, мне эта мелочь, что ты, рас можешь дать, раз живешь в этом сарае… Наоборот я превознес свое богатство, мол три таких Харара куплю, а «потом продам, но уже дороже». С другой стороны, я ему правду сказал, дворец ужасный (надо бы все же найти альбом и хотя бы показать фотографии), сказал правду про угрозу с юга и запада и тем, что Машей он от этих угроз не откупится, наоборот, покажет свою слабость, раз дочерью поступиться может. Льстецов и лизоблюдов у него хватает – вон толпа «бояр» в фетровых шляпах на что? А человек, не побоявшийся сказать правду, может заслужить уважение, тем более, что предлагает путь как все уладить и не на месяц, а на годы вперед.
Весь следующий день провел, как сидя на иголках: мне было трудно сосредоточится, пытался заняться хозяйственными делами, но все валилось из рук. Ко мне подошел Лаврентьев и попросился уехать к Менелику, так как он все равно здесь ничего не делает, а мог бы принести пользу. Почему бы нет, подумал я, ведь в реальной истории Лаврентьев практически с нуля создал абиссинскую армию и придумал стратегию «заманивания» итальянцев вглубь материка, по типу Отечественной войны 1812 г., что принесло успех: итальянцы оторвались от базы в Эритрее, начали испытывать проблемы с боеприпасами, водой и продовольствием, а затем были разбиты Менеликом по частям. Зачем лишать будущего героя заслуженных лавров, пусть едет, организовывает, обучает и руководит войсками. Менелик специально для него введет титул графа и уедет есаул домой графом Абиссинским. Правда, там в конце, какая-то темная история с ранением, но Андрей Андреевич подробностей не помнит, слава богу, что хоть представляет общий ход истории, а хронология уже кувырком пошла.
– Конечно, Михаил Степанович, поезжайте, возьмите пару лошадей, оружие, – сказал я есаулу, – сотни талеров вам на дорогу хватит? И прошу вас, поаккуратнее, не лезте на рожон и больше в плен не попадайте, а то принцев не хватит вас выменивать обратно.
– Спасибо за все, Александр Павлович, и, самое главное, за свободу, – ответил обрадованный Лаврентьев и, получив деньги, пошел к казакам за лошадьми.
Лаврентьев ушел собираться в дорогу, а я остался «думу думати»: Стоило СЦ спасти несколько тысяч жизней, да появиться ТНТ (известия о нем давно уже достигли иностранных ушей и глаз), как все зашевелились. Как, у России появились новые средства ведения войны?! Она сможет вернуть своими лекарствами и прогрессивными методами лечения больше раненых в строй, новые ручные бомбы дадут пехоте преимущества как в атаке, так и в обороне?! Надо срочно делать что-то свое – и вот началось брожение и шевеление в головах штабных стратегов в Берлине, Лондоне и Париже. Я уже не говорю о том, что выстрелы «Максима» и грохот ручных гранат в здешней пустыне уже привели местные племена в состояние между трепетом и шоком, а местные сагибы[55] – военные советники уже бомбардируют свои штабы донесениями о горе трупов в ущелье. И это сделала какая-то горстка русских, не понеся при этом потерь?! Так что, еще до расстрела «дервишей»[56]-махдистов при Омдурмане не дошло, а строки «У нас есть пулемет «Максим – у них «Максима» нет» стали реальностью. Повозка истории свернула с накатанной дорожки и понеслась куда-то в сторону, пугая и давя «бабочек Бредбери»[57] десятками.
Что-то принесет мне следующий день? Совсем забыл с этой суетой – надо купить Маше красивое кольцо: вдруг все сладится и я официально назову ее здесь своей невестой в присутствии отчима и его «бояр»? А не сладится, подарю какой-нибудь красивой абиссинке на Рождество и поеду, как Лаврентьев, на войну – это развлечение для мужчин без женщин, а свинцовые пилюли очень помогают от боли в сердце: вот пуля пролетела – и ага, ты на небесах…
Отсыпал в мешок трофейных талеров (не подотчетные же денежки!) и поехал узнать, где тут ювелиры обитают. С собой взял верного Артамонова. Оказалось, тут целый квартал одних ювелиров. Попросил Артамонова подержать лошадку и зашел в одну лавочку, потом в другую, наконец, зашел к еврею, говорившему по-французски, вернее от так думал, что по-французски, но понять можно было. Да и вообще, кому еще быть классным ювелиром, как не еврею, хотя здесь были и армяне и греки и какие-то арабы, национальности которых я не понял, так как они говорили либо по-арабски либо на местном диалекте – смешанные амхарский, оромо и галласский, хотя и армянский и греческий я тоже не понимал. Так что выбор был во многом потому, что я не только глазел на выставленные вещи, но смог объяснить, что мне нужно. А нужно было мне тоненькое изящное кольцо на среднюю фалангу моего мизинца с крупным и чистым бриллиантом. Еврей, сообщивший, что его зовут Исаак, понимающе кивнул и показал мне несколько колец. Мне они не понравились – кольца очень толстые, на что Исаак ответил, что здесь такая мода – золота должно быть много! Тогда я стал выбирать камень, переделать металл можно, а вот камень – он навсегда. Никакого увеличительного стекла, чтобы посмотреть включения и мутности внутри, конечно не было, поэтому я больше оценивал по игре света.
– Месье Исаак, вот этот камень мне нравится, таки вы говорите, за то що это бриллиант? – вспомнил одесскую торговлю и ухватки интенданта Титова на привозе, передав если не точный смысл по-французски, то хотя бы интонацию.
Исаак подтвердил что самый настоящий и чистой воды бриллиант (еще бы сказал: «Ай вэй, щоб я так жил, шо это брульянт») Когда я узнал цену, то понял, что хитрый ювелир задрал ее раза в три, но быстро согласился сбросить наполовину, что само по себе было подозрительно.
– Друг мой, обратился я к Исааку, а ты уверен, что это – бриллиант? – еще раз вопросительно глянул на ювелира. – Вот я сейчас стеклышко часов им попробую поцарапать, и не дай бог, если у меня это не получится. Завтра я встречусь с расом и скажу ему, что мастер Исаак надувает клиентов.
– Не надо ничего пробовать, господин, дайте я взгляну еще раз! Да, вы правы, камень с дефектом и он может развалиться при надавливании. Я сейчас принесу другие.
Оставив меня под присмотром подмастерья, Исаак удалился в свои закрома, неся коробку, где были огранённые и не вставленные в изделия бриллианты. Выбрав крупный и чистый камень, чуть меньше того огранённого горного хрусталя, что мне пытались втюхать, я сказал, что этот камень меня устраивает (все же я его попробовал, царапнув стёклышко своего брегета). Исаак пытался было ныть, что это более качественный камень и поэтому стоит больше, хотя и чуть меньше размером, но пришлось снова пугнуть его расом. Я нарисовал рисунок кольца и сказал, что оно мне нужно сейчас, золота тут в четыре раза меньше, чем в тех толстых кольцах, что он изготавливает, поэтому разница в весе – это и есть плата за скорость – то есть, беру кольцо по согласованной три минуты назад цене. После этого, на моих глазах, мастер изготовил из толстой золотой проволоки овал и кольцо в овале закрепил с помощь микрокреплений (как бы сказали в моем веке) камень и показал мне. Меня все устроило, но для усиления жёсткости соединения кольца с овалом я попросил припаять четыре маленьких золотых шарика там, где соединяются две детали. Полюбовавшись игрой камня (Исаак сказал, что сам гранит алмазы, что редко кто здесь делает) я отсчитал деньги. Заметив, что в мешке еще много чего осталось, Исаак спросил, не нужны ли мне бриллиантовые запонки к сорочке. А вообще-то нужны!
Пока я что-то выбирал, смотря на игру камня, Исаак спросил, что, как он догадался я из русской миссии и ходят слухи, что русским помог справится с кочевниками какой-то рас Искендер и видел ли я его, а если видел, то каков он?
Ответил, что видел близко, вот как сейчас Исаака. Приехал на огромной лошади, чуть ли не на носороге, воин-богатырь с черной бородой и начал кидать кочевников налево-направо (далее по тексту – былина об Илье Муромце), пока всех не перебил, а принца Салеха ранил и взял в плен, дядю же с племянником просто лбами столкнул и дух из них вон.
– Как, дядя Салеха погиб? – услышав, что дядя мертвее мертвого, Исаак вознес благодарственную молитву. – Не было злее врага для иудеев и христиан, чем дядя Салеха, а ведь он должен был править после смерти старого шейха, которому уже мало дней осталось до того, чтобы встретиться с гуриями.
– Увидев, что я выбрал запонки с красивыми крупными бриллиантами, Исаак назвал цену, но денег у меня не хватило и я уже собирался уходить, как ювелир сказал:
– А, забирайте их за те талеры, что у вас есть, рас Искендер, – улыбнулся старый еврей. – Неужели вы подумали, что старый Исаак поверит в детскую сказку?
Спросил, раз все знают о появлении кочевников и махдистов возле границ, кто мне расскажет историю этого конфликта? Исаак ответил, что в синагоге есть старый мудрый ребе[58] и можно пойти к нему, после чего, отпустив подмастерье и закрыв лавку на всевозможные засовы, Исаак сопроводил меня до синагоги.
Из слов раввина выяснилось, что история это очень давняя, но что касается ближних обид, то все началось с принца (лиджа) Каса Хайлу, имевшего небольшую, но спаянную армию. Каса Хайлу сместил правившего Абиссинией раса Али, крестившегося мусульманина, и объявил себя императором Теодорисом II (известного у нас как Феодор II[59]). При расе Али к мусульманам в Абиссинии относились очень терпимо, и мусульмане и иудеи и христиане пользовались равными правами, лишь бы налоги платили. А вот Теодорис сразу повел политику нетерпимости, особенно к египетским мусульманам, видя в них основную угрозу Абиссинии. Он обратился к европейским державам с просьбой о помощи в новом крестовом походе против мусульман и иудеев, но обращение осталось без ответа (новый негус и имя «Теодорис» себе взял по имени легендарного древнего короля крестоносцев). Зато, султан Египта Мохаммед Али (нет, не родственник боксера) сразу начал движение своих войск на юг. В ответ Теодорос Второй призвал всех своих подданных креститься или покинуть страну, исключение составляли только наемные войска и запретил в стране миссионерскую деятельность (обиженный отсутствием ответа от британской королевы Виктории, к которой обратился с пламенным посланием). Королева Виктория вместо ответа послала войска и, проиграв сражение англичанам, Теодорис застрелился (из английского же пистоля, подарка королевы).
Пришедший ему на смену наиболее сильный в то время рас был из северной Абиссинии, из провинции Тигринья. Он и взошел на престол под именем Йоханныса IV. До этого практически вся знать была из племени амхара, центральной абиссинской провинции Шоа и прилегающих к ней земель, а вот Йоханныс IV, стал активно сажать на ключевые посты уроженцев Тигринья, своих земляков. В начале своего правления новый негус (а именно он и был настоящим отцом Маши) проводил толерантную к мусульманам политику, даже взял в жены мусульманскую девушку Халиму (которая, конечно, была крещена перед свадьбой), они жили в любви и после смерти жены в 1871 г негус поклялся больше не жениться.
Что касается войны с мусульманами, то ее маховик был запущен Теодорисом и остановить его уже было невозможно: новый египетский султан Измаил в 1875 г предпринял поход в Эритрею. Произошло несколько крупных битв с переменным успехом для каждой из сторон, а потом началась война на истощение, в результате которой обе стороны подорвали свои ресурсы, что для Египта закончилось установлением там власти англичан. А Йоханныс IV стал ярым гонителем мусульман, принудительно крестившим их и запрещавшим отправлять религиозные обряды. Мечети по всей стране были разрушены и начался массовый исход мусульман в Судан. В Судане же набирало силу сопротивление египтянам под руководством Махди и Йоханныс IV своими экстремистскими выходками лишь помог раздуть пламя священного джихада, поставив ему новых сторонников. Произошло несколько битв с преемником Махди шейхом Абдаллой в результате одной из них Йоханныс IV был убит. При сменившем Йоханныса IVМенелике II было заключено перемирие с Абдаллой, обе стороны больше не вторгались на территорию друг друга а негус опять установил терпимое отношение к иноверцам.
Но вот совсем недавно в стане махдистов нашелся имам, который стал толковать указание Пророка «оставьте эфиопов в покое, покуда они нас оставляют в покое» несколько своеобразно Дословно это звучало так: «Пророк повелел исламской нации, что первоначально и что предпочтительно… Потому Он сказал: «Оставьте эфиопов в покое, покуда они оставляют вас в покое». Иными словами, дозволено нам оставить эфиопов в покое в то время, когда нам удобно и уместно воевать с другими. Смысл этого хадиса, стало быть, в том, что он дозволяет нам отсрочить войну против эфиопов. Отсюда следует, что если возможна отсрочка войны, дозволяется и начать ее…»[60]
– Итак, – сказал старый ребе, – теперь дозволено не оставлять эфиопов в покое, то есть, грядет время войны, чужеземец.
Я поблагодарил раввина за подробный рассказ, из которого мне стал более понятен расклад сил с точки зрения религиозных войн, которые тем и опасны, что могут вестись десятилетиями, пока не обескровят обе стороны настолько, что найдется третья сила, которая придет и заберет все: так и случилось во время войны абиссинцев с египтянами, когда пришли британцы и без особого труда подчинили себе ослабевший Египет. Так может случиться и здесь, когда в центре континента вспыхнет война между христианской Абиссинией и ее мусульманским окружением, тем более, что внутри царства Менелика существует своя «пятая колонна» в виде ассимилированных мусульман.
Вышел из синагоги, где, привлекая всеобщее внимание, уже заждался Артамонов с лошадками и мы поехали в наш гарнизон. В гарнизоне меня встретил слоняющийся по двору оберст Шлоссер. Ему было запрещено выходить за ворота, о чем знали все казаки и уже пресекли две таких попытки, поэтому полковнику было сказано, что при третьей попытке он будет посажен под замок и больше Шлоссер не рисковал. Прыгнуть сверху ему возраст не позволял, да и на крыше всегда дежурил дозор у пулемета. А еще у него не было денег, ну, сбежит он, а куда пойдет… так что, остается оберсту дышать воздухом, хорошо питаться и дожидаться официального освобождения.
Утром, вместе с Нечипоренко, при параде, я был у раса во дворце. Сначала меня пригласили в кабинет и рас начал с государственных дел. Спросил, что я имел в виду, когда говорил о совместном противодействии колонизации Африки европейцами?
Видимо, подумал я настало время поговорить об Организации Африканского Единства и создать ее на 80 лет раньше, тем более, что и моем времени Эфиопия играла в создании ОАЕ ведущую роль, а в Аддис-Абебе была ее штаб-квартира.
– Рас Мэконнын, ты видишь, что европейцы стремятся поработить Африку, а африканские народы, вместо того, чтобы объединившись, выступить против колонизаторов, занимаются выяснением обид и межнациональными войнами. Особенно опасными являются войны на религиозной основе, которые могут вестись десятилетиями и приведут к ослаблению противоборствующих сторон, а затем легкому порабощению их европейцами. Не пришло ли время стать выше этих обид и распрей, тем более, что твое правление в Хараре является примером того, как люди разных наций и религий могут жить вместе и радоваться жизни. Если сейчас активизировались сторонники Махди в Судане и стараются в союзе с кочевниками напасть на Абиссинию, когда она будет воевать с Италией, то самое время сесть за стол переговоров и сказать, что такое положение дел выгодно только колонизаторам.
– Рас Александр, ты говоришь разумные вещи, я сам много думал над этим, но собирался заняться объединением племен чуть позже. Ты прав, больше медлить нельзя, но я не думаю, что кочевники согласятся поехать в Харар, – они боятся городов и видят в них ловушку.
Я ответил, что можно встретиться где-то недалеко, ближе к границе, чтобы никто не чувствовал, что его заманили вглубь вражеской территории. Я возьму с собой пулеметы, а при условии заранее оговоренной небольшой охраны с каждой стороны (не более сотни вооруженных людей), это нам даст преимущество в случае, если нас попытаются захватить: для того чтобы перестрелять сотню всадников, мне хватит двух лент с патронами и двух минут времени. Рас согласился, поблагодарив за предложение помощи в переговорах и сказал, что немедленно разошлет гонцов к заинтересованным сторонам. После этого рас сказал, что с государственными делами закончено, можно перейти к семейным:
– Рас Александр, я не возражаю против того, что ты назовешь Мариам своей невестой, но окончательное решение остается за негусом, так как она – принцесса императорской крови: ее отцом был негус Йоханныс IV, а, когда она осталась сиротой, я взял девочку в свою семью и дал ей хорошее воспитание и образование, но никогда не забывал, что она не просто уойзэрит (княжна) но и возможная наследница престола, в настоящий момент, третья в очереди. Сейчас мы пройдем в тронный зал и ты сможешь официально попросить ее руки. Не удивляйся, я отвечу тебе точно так.
– Рас Мэконнын, но я увижу Мариам сегодня? – сердце у меня сделало паузу.
– Да, Александр, но видеться наедине ты с ней не сможешь, пока не получишь благословение от негуса Менелика II.
Мы с Нечипоренко немного постояли перед тронным залом, потом двери его открылись и я увидел, что сегодня зал полон придворных в праздничных шамах (я как-то привык к тому, что они босиком и в серых фетровых шляпах). На троне восседал рас Мэконнын в золотой шаме и чем-то похожем на золотую митру. Сопровождаемый идущим чуть сзади Нечипоренко, я, держа треуголку на сгибе руки, приблизился к трону и поклонился расу, и громко, так чтобы все слышали, попросил руки его дочери Мариам, поклявшись любить ее до самой смерти.
После этого рас спустился с возвышения и взяв руку неизвестно откуда появившейся Маши (потом я припомнил, что в зале, с противоположной окнам стороны, было несколько дверей). Я достал кольцо и встав на колено, поцеловал ее пальчики и одел на безымянный палец правой руки бриллиантовое колечко: несмотря на то, что в зале было тускловатое освещение, камень отчетливо блеснул гранями. Пока, поднявшись с колена, я размышлял, могу ли я поцеловать невесту, Маша сама кинулась мне на шею, стоявший рядом рас легонько похлопал нас по плечам: мол, хватит целоваться, люди смотрят, неудобно, но Маша, отцепившись от меня, теперь обняла за шею отчима, чуть было не уронив его золотую шапку (тиару – вспомнил как называется эта штука, читал в свое время про одесского ювелира по заказу авантюристов подделавшего тиару скифского царя Сайтаферна[61], которую они потом ловко впарили Лувру за сумасшедшие деньги. Так вот, головной убор будущего тестя и был точь в точь такой тиарой).
Потом рас хлопнул в ладоши, дав понять, что представление окончено и нас пригласили пройти через боковые двери в соседний зал поменьше, где на длинном столе были разложены княжеские закуски. Нас с Машей посадили по разные стороны от Мэконнына, рядом со мной с другой стороны сел Нечипоренко, а Машиной – женщина в скромной одежде и платке, как я понял, жена раса. Стол был постным: фрукты и местные крендельки, но все же стояли серебряные кубки и кувшины с местным пивом. Нам же с Машей, расу и ее мачехе было налито шампанское.
Рас что-то произнес по-амхараски, разобрал в его речи наши имена и гости выпили, а потом принялись есть. Нечипоренко выпил свой кубок сразу до дна и жестом попросил слугу, чтобы тот наполнил кубок снова. Я забеспокоился, как бы казак не захмелел от местной браги, но, вскоре мачеха увела Машу, которая бросила на меня жалобный взгляд, мол, уводят в царские покои, прощай любимый, а потом все же улыбнулась и помахала рукой, и прием закончился. Посидели недолго, рас спросил, почему мне не понравился его дворец, я честно объяснил, что индус-архитектор не видел дворцов «царя Москова», да и во Франции тоже не был, иначе бы не стал городить такое безобразие. Сказал, что среди подарков негусу есть альбом с фотографиями и цветными литографиями Петербурга и Москвы и, если бы я знал, что расу потребуется достойный образец для его дворца, непременно бы заказал еще один, а так, каждый килограмм груза был взят по необходимости и второго альбома у меня нет. Рас попросил хотя бы глянуть на фотографии в альбоме и я обещал его принести.
Наступил канун Рождества. Вчера казаки устроили баню во дворе дома: натаскали воды за день она нагрелась и можно было помыться в палатке, которую оборудовали как моечную – с тазами и ведрами. Сделали и парную, для чего сложили пирамиду из камней, обложили ее дровами и раскалили камни, потом аккуратно смели ветками угли и золу с камней, в пирамиду воткнули шест и на него водрузили палатку. Буквально через минуту воздух в ней раскалился настолько, что стали трещать волосы, потом можно было выскочить во двор и броситься в огромный чан с холодной водой, а после похлестать себя распаренными в кипятке можжевеловыми «веничками», ну а дальше – просто помыться, не жалея мыла и воды в соседней палатке. Банную процедуру с удивлением наблюдал полковник Шлоссер, даже сунул голову в палатку – парную, чтобы посмотреть, что там делают эти сумасшедшие русские, после чего спокойно прыгают в чан с холодной колодезной водой, но был с возмущением изгнан, так как «немчура жар из бани выпускает». После бани, переодевшись в чистое, с наслаждением пили чай часа три, сидя на плоской крыше старого дворца.
Сегодня разговлялись с наступлением темноты (неделю, что здесь стоим, ели только постное) и появлением первой зведы: «Вот она звезда-то Вифлеемская, указывая на яркий Сириус на черном абиссинском небе», – говорили казаки. Я не стал их разубеждать, что Вифлеем находится от нас на севере, а Сириус – на юге, пусть запомнят этот праздник недалеко от святых мест. После решили поехать в главный храм Харара, отстоящий от нас версты на три, купол его хорошо был виден с нашей крыши и казаков поражало, что купол не золотой, а из обычного железного листа, практически, жестяной.
На улицах были толпы народа, все веселились, плясали под барабаны и пели песни.
– Глядите, вашскородь, – сказал один из казаков, – они и хороводы водят, совсем как у нас!
Я посмотрел, но это мне напомнило не хоровод, а боевой мусульманский танец, когда мужчины выстраиваются гуськом и распевая тексты из Корана или просто повторяя речитативом: «Бисмилля, ва илля иль Алла», приплясывая, идут по кругу. Пусть это и мусульманский танец, но я видел, что радуются все: и христиане, и мусульмане и представители других конфессий, радуются потому, что их соседям и друзьям хорошо и у них сегодня праздник. Я подумал, что, наверно, и христиане здесь празднуют Курбан-Байрам, распевая свои песни и стуча в барабаны (других музыкальных инструментов я не видел и не слышал, или просто их заглушал грохот барабанов). Наконец, пробиваясь сквозь все более густую толпу, доехали до площади перед храмом. Здесь мы поняли, что дальше даже пешком будет нельзя протиснуться (планировали мы, конечно, остановиться где-то здесь, в проулках и, пока коноводы будут у лошадей, дойти до храма, а потом подменить оставшуюся половину, чтобы сходили они. Но план рухнул: вся площадь была запружена танцующими людьми, развевались их шамы, которые пляшущие держали в руках как флаги, приплясывая в такт барабанам. Постояв и поглазев на действо, мы решили повернуть назад и завтра прийти в храм попроще, тем более, что кто-то из казаков видел церковь Святого Георгия рядом с нашим гарнизоном. Доехав до дома. Мы опять поднялись на крышу и долго смотрели на город, на улицах которого безостановочно танцевали и пели под ритм барабанов все его жители[62]. Пропев вечернюю молитву, казаки отправились спать. Кому-то из них было интересно сегодняшнее празднование, но большинству не понравилось: «бесовство какое-то». Я подумал, как-то отнесутся к столь необычным празднествам мои старообрядцы, ценящие дедовское благолепие, думаю что отрицательно.
Глава 11. Миссия в Хараре. Новый, 1892 год
На следующий день пошли в церковь. Казаки принарядились, в Георгиевских крестах[63] и медалях за прошлые кампании, таких кавалеров было больше половины, даже у моего денщика заметил медаль за Турецкую войну 1877-78 г в серебре и Анненскую медаль (или «Знак отличия ордена Святой Анны)[64].
– Иван Ефремович, за что пожалован Анненской медалью и так ясно, – сказал я, подразумевая безупречное выполнение обязанностей Артамоновым, – а вот за прошлую войну в серебре за что награжден: за Шипку или за Баязет?[65]
– За Шипку, ваше высокородие, – ответил денщик, – там ноги и поморозил, вот, ревматизмом страдаю теперь.
Мне как-то совестно стало, что пожилой и больной человек поехал меня, барчука, сопровождать в этот поход. Вспомнил, что видел красивую мягкую обувку на базаре, что вообще-то редкость, здесь даже аристократия ходит босиком, хотя рас Мэконнын всегда был в расшитых сафьяновых полусапожках. Надо посмотреть размер обуви моего Ефремыча и зайти в ту лавку. А то вообще, зайти вместе с ним и померить – обувь ведь по ноге покупают, нет, все же надо сделать сюрприз.
В церкви было достаточно необычно. Шла служба, но молящихся было немного, видимо еще не все проснулись после ночи «скакания и пения». Казаки, сняв фуражки, перекрестились на образ Георгия, который был по-абиссински босым на коне с леопардовым чепраком и поражал копьем здоровенного крокодила. В общем, что видим, то и пишем. Посмотрели рядом на большой вертеп, где одинаково темноликие Иосиф с Марией принимали подношения темноликих волхвов. В колыбельке из яслей – темненький и курчавый младенец-Христос. Рядом стояли большие барабаны в которые вчера «наяривали» служители культа, впрочем, один из там-тамов был задействован – по нему негромко и ритмично бил ладонью церковный служка, задавая ритм пению: священник с амвона читал молитву, ее строки пелись прихожанами под ритм барабана. Не скажу, что это было благолепно, но интересно и по-своему завораживало. К нам подошел один из священников с железным посохом, видимо, старший над всеми. Увидев на серебряных крестах на груди казаков изображение Георгия Победоносца, сказал вопросительно: «Георгис?» и показал на икону. Казаки закивали, да, мол, Егорий, Георгий Победоносец. Тогда священник с посохом ударил им в пол и громко сказал: «Георгис! Георгис ашкер, Москов ашкер» и все вокруг загомонили «Георгис ашкер, Георгис ашкер». Священник с аналоя перекрестил казаков, те в ответ поклонились, что вызвало бурю восторга у прихожан. Повторяя «Георгис ашкер» они пытались до нас дотронуться, как бы убедиться, что мы им не привиделись. Казаки были по настоящему тронуты такими бурными проявлениями радости. Наконец, мы направились к выходу. Я стал искать глазами копилку, куда бросают денежные приношения в храм, но увидел только большое блюдо, куда складывали фрукты, принесенные в качестве дара продукты, но не монеты. В конце концов, я дал десять талеров старшему священнику, чем вызвал его благодарность. Крестя нас и повторяя «Георгис ашкер», он проводил казаков до дверей и осенил крестом, те в ответ поклонились, а, когда священник вернулся в храм, перекрестились на крест над храмом.
Когда шли домой, провожаемые бегущими мальчишками, которые орали «Георгис ашкер, Москов ашкер», один из казаков спросил меня:
– Ваше высокородие, а что поп ихний нас двумя перстами крестил? Они – староверы, что ли?
– Нет, – ответил я любознательному казаку, – старообрядцы хоть и крестятся двумя перстами, но немного по-другому их держат. До реформы Никона у нас все двумя перстами крестились, а абиссинцы про Никона и слыхом не слыхивали, вот и крестятся так, как шестнадцать веков уже креститься привыкли. А по мне – так это все равно, сколькими перстами крестится, да сколько раз «аллилуйя» возглашать и как крестный ход совершать: «посолонь» или наоборот, главное – верить надо.
Казаки, слушавшие наш разговор, согласились, что, в общем-то, все равно, христиане же арапы эти абиссинские, в Христа-бога веруют и ладно. Я не стал вступать в богословские споры, хотя казаки абсолютно точно определили сущность религии абиссинцев. Туземцы[66] верили в Христа только как в бога и сына бога, а не в богочеловека, как предписывает наш святейший Синод. Главным результатом этого похода в церковь стало то, что по городу разнесется слух о казаках, как о воинах Георгиса, то есть Святого Георгия Победоносца.
На следующий день отрезал по куску от всех образцов тканей и прихватил десяток аршин ситца в подарок еврею-ювелиру, запасся деньгами и, в сопровождении Нечипоренко и одного из казаков в качестве коновода, отправился на базар. Перед этим сделал два рисунка: диадемы, предназначавшейся в подарок императрице абиссинской с указанием размера наиболее крупных камней и второй – рисунок подошвы сапога Артамонова – куплю ему мягкие сапожки в подарок.
Остановились в тени и, передав лошадок на попечение казаку, отправились на базар. По дороге спросил Нечипоренко, что купить в подарок казакам, чтобы приятно было вспомнить эфиопский поход. Мэконнын им уже чарок надарил, так что прямо не знаю, что и купить. Дал Нечипоренко мешочек с поутысячей талеров от выкупного платежа Салеха и сказал, что надо что-то приглядеть на 42 души (казаки и артиллеристы-пулеметчики) а качестве подарков и себя с офицерами не забыть. Объяснил, что местный алкоголь покупать не будем, лучше спирт на Новый Год разведем и сделаем жженку. А как он смотрит, чтобы всем по серебряной ложке подарить? Выяснилось, что положительно.
Зашли к знакомому ювелиру Исааку, сказал, что за мной должок где-то в десять золотых, что он мне простил на запонках и, как старый еврей не отнекивался, вручил ему десять двадцатифранковиков. Потом преподнес ему в подарок ситец и спросил, как он думает, будет ли спрос на такую ткань. Исаак ответил:
– Года три назад два француза привезли богатых тканей – шелк, бархат, а также духи для жен богатых харарцев. Так почти никто у них не покупал – дорого просили и так те французы через погода и разорились: отдали все, чтобы покрыть расходы на аренду лавки и уехали, проклиная дикарей.
– Вот поэтому, месье Исаак, я и хотел спросить у вас совета, будет ли здесь спрос и по какой цене на подобную ткань – выложил образцы, прихваченные с собой. – А еще хотел спросить, делаете ли вы серебряные ложки: хочу на память солдатам серебряные ложки купить, большие, для супа и каши.
– Как не быть, есть всякие, – Исаак показал образцы, а Нечипоренко стал их перебирать. – А что касается тканей, спрошу торговцев, Харар город большой, торговый: кто-то из купцов ткани и дальше повезет. Вижу, что они яркие, в Африке это любят и, судя по всему, недорогие, хлопчатобумажные.
Я ему подтвердил, что, кроме шелка, так оно и есть. Шелк дорогой: пурпур от 25 талеров за локоть, не меньше, пойдет, а вот хлопчатобумажные по два талера за локоть (цену я завысил вдвое, приняв аршин равным двум локтям, хотя понятие «локоть» в Абиссинии «гуляло» от 30 до 40 см). Можно цену еще уменьшить, если красить местные ткани здесь, но я должен иметь их образцы, чтобы попробовать как краска ляжет. Все это сделано на моем заводе, могу и своих мастеров дать, чтобы местных красильщиков обучили, только краску надо будет из России в бочках возить. Вот, если желающие местные купцы найдутся, можно про совместное предприятие поговорить. Несколько красильщиков есть у меня в отряде, так что можно даже местной краской попробовать что-то сделать, они что-то дельное всегда подскажут.
Пока мы обсуждали ткани, Нечипоренко выбрал пару образцов и спросил, сколько они стоят, если брать сорок пять штук (то есть, не стал выделять себя и офицеров).
Я перевел вопрос казака и Исаак ответил, что, если мы возьмем это количество, то они обойдутся нам в семь талеров за ложку. Я прикинул, что четыре талера – это вес 112 граммов серебра, которые и пойдут на ложку с учётом «усушки-утруски», а три талера – за работу и принял эту цену достойной, но попытался поторговаться за шесть талеров за штуку, сошлись на шести с половиной, но, чтобы вес серебра был такой же – я прикинул вес ложки – она весила никак не менее ста граммов, скорее – чуть больше. Я отдал ювелиру триста талеров, он ответил, что заказ можно будет забрать через два дня. Потом отдал мешок-кошель с оставшимися двумястами талеров подъесаулу и сказал, что он может посмотреть еще что-нибудь полезного для праздничного стола на базаре, только попросил, что, если это будут продукты, то только те, которые готовятся, а не употребляются сырыми.
Когда Нечипоренко ушел, показал Исааку бумагу с рисунком диадемы и спросил, может ли он сделать нечто подобное, и сколько такая диадема будет стоить из местных бриллиантов, может, еще добавить два-три цветных камня типа крупной шпинели или изумрудов. Задумал это в качестве свадебного подарка для Маши, сказал, что размеры здесь примерные, зависит от того какие камни у него есть. Исаак вновь ушел за заветной коробкой и стал примерять камни к рисунку. Надо сказать, что вкус и выдумка у старика были, он еще принес коробочку с цветными камнями и примерил красные огранённые камни, только сдается мне, что это были настоящие рубины, а не та шпинель, что венчает корону российской империи и считалась раньше рубином. Потом что то считал, шевеля губами и сказал, что меньше 70 тысяч талеров не получается и то, больше трети камней у него нет и их придется заказывать и гранить, но в цену по средней стоимости он их включил, так что больше восьмидесяти тысяч не будет ни за что. Я прикинул, что в России моего времени это не стоило бы 80 тысяч долларов, а не в двадцать ли раз больше, в нынешней империи бриллианты тоже дороги, кроме того, Исаак их сам гранит, а Петербургские мастера знают только огранку «роза», где немного граней, поэтому по сравнению с современными старые бриллианты «играют» меньше.
– Только, Исаак, никакого граненого горного хрусталя, – предупредил ювелира, помня о его попытке «развести лоха».
– Как можно, рас Александр, а дочери раса Мэконнына понравилось мое кольцо?
Вот как, уже разнеслось, ну что же, там придворных было человек сто, языки длинные, вот и пошла гулять новость.
– Понравилось, вот теперь хочу ее новым украшением порадовать. А твоя фамилия случайно не де Бирс?[67]
– Нет, но я знаю эту компанию, торгующую алмазами, оттуда и поступает большая часть неограненных алмазов, в том числе и ко мне. А огранка у меня своя, фамильная.
Я сказал, что подумаю, оставил ему рисунок и сказал, что зайду дня через три – четыре, за ложками приедут мои люди, только вот еще одну попрошу сделать и открыл свое портмоне, но Исаак замахал руками, что это будет подарок для меня – он, наверно, подумал, что я ложку для себя заказываю, а она предназначалась Артамонову. Денщику я сапожки куплю, но будет странно, если все получат ложки, а он – нет. Потом купил по мерке стопы мягкие козловые сапожки и расшитые тапочки для Ефремыча и мы вернулись в гарнизон. В гарнизоне меня встретил Стрельцов и сказал что приходил курьер от местного начальника полиции, прихожанина того же храма Святого Георгия, где мы были накануне. Он приглашает георгиевских кавалеров на пир в честь «Георгис ашкери» в его загородном доме завтра, за ними пришлют повозки, так как обратно верхом им ехать будет несподручно.
С утра следующего дня шестнадцать кавалеров во главе с сотником Стрельцовым, который хоть и не был Георгиевским кавалером, но знал французский, а приглашение было написано на корявом французском, на присланных телегах отправились за город. Проведя инструктаж, я попросил сырой воды не пить ни в каком случае, местной брагой-пивом под названием «тэч» вусмерть не напиваться, в общем, вести себя как положено православным воинам, истинным Георгис ашкери. К вечеру повозки приехали с пьяными казаками, во все горло распевавшими песни. Относительно трезвый Стрельцов доложил, что все прошло благополучно, их «до отвала» накормили. «И напоили», – добавил я. Сотник виновато улыбнулся и стал уверять, что хозяин был так радушен и сам накладывал руками им лучшие куски. Ели, правда, тоже руками, разложив еду на лепешки инджиры, положенные на банановые листья которыми был застлан стол в похожем на щелястый сарай загородном доме главного полицейского Харара.
Ели и пили целый день, начав с бараньей печенки, потом стали приносить жареных целиком на вертеле баранов, хозяин сам разделывал и оделял гостей лучшими кусками. Куски мяса можно было обмакивать в острый, очень жгучий соус из красного перца и масла. Кроме полицейского начальника, из местных абиссинцев были мелкопоместные дворяне, которым хозяин отправлял кости с остатками мяса, а некоторых «оделял» недоеденными казаками кусками и остатками тэча из казачьих кружек. Потом стали петь песни и плясать, при этом казаки своими лихими плясками вприсядку вызвали бурю восторга. Женщин вообще за столом не было, ни хозяйки, ни служанок. Прислуживали, принося блюда и жареных баранов только мужчины в белых шамах и шароварах. Так ели, пили, пели и плясали до темноты. А потом казаков бережно сложили в телеги, покрытые коврами, в последние две телеги положили двух целиком зажаренных баранов, обвитых цветочными гирляндами, по две корзины винограда и инжира, бросив сверху еще несколько связок бананов «до кучи». Наказали передать поклон расу Александру, то есть вам.
Потом опять был банный день, казаки чинили одежду и сапоги, меняя продранные на камнях пустыни подошвы и сточенные каблуки. Лошадей и мулов перековывали, в хозяйственных заботах прошел еще день, в конце которого Нечипоренко привез заказанные ложки. Мы посмотрели их и остались довольны.
Так наступил канун Нового 1892 года. Мы питались эти дни «полицейскими» дарами, поэтому живыми у нас оставалось еще четыре барана и два из них были обречены на заклание под Новый год. Еще заранее мы с Артамоновым развели спирту и сейчас две бутыли по четверти ведра разведенного наполовину спирта ждали своего часа (половину я планировал пустить на жженку, поэтому спирт там был разведен чуть покрепче, чтобы горело). Сварили котел «сорочинского пшена»[68], то есть рис.
Пока казаки готовили, у ворот раздались два выстрела, по тревоге выскочило дежурное отделение с винтовками в руках. Но оказалось, что тревога – ложная, эти выстрелы – сигнал курьера, который доставил мне почту из Джибути: три пакета, большой, средний и маленький. Сначала открыл маленький, там были ответы на вопросы, правильные, то есть Medicine, Donon, Grenade. Повезло немцу – вот ему и подарок на Новый год. Но, самое главное, Агеев уже неделю в Швейцарии.
Второй пакет был от фон Штакельберга, оставленный им русскому госпиталю, сгрузившемуся в Джибути – посмотрел на дату, Штакельберг написал его перед отправкой пришедшего за ним каравана, девять дней назад. Штабс-капитан писал, что его отряд пострадал от дизентерии, причем один из его солдат умер и был похоронен на католическом кладбище, правда, погребальную службу совершил православный батюшка, прибывший с госпиталем. Госпиталь собирается добираться до Харара самостоятельно, закупив мулов, французы на этот раз стали сговорчивее, особенно когда начальник госпиталя обвинил консула в смерти русского солдата, умершего от инфекционной болезни, то сразу же паровоз стал ежедневно доставлять цистерну воды, правда за деньги, ни сантима жадные французы не сбросили, как их не обхаживал интендант Титов.
Штакельберг писал, что компания «Мессенджери» запретила им гонять мулов за питьевой водой к источнику, из-за того, что они забирали из источника много воды, а животные топтали и грязнили землю вокруг. Без воды за неделю погибла половина мулов и все оставленные лошади. Люди были вынуждены закупать воду у местных жителей, после чего началась вспышка дизентерии – кто-то попил воды прямо из бурдюка или колодца, не прокипятив ее. В результате весь отряд свалился с дизентерией и одним из первых – доктор и фельдшер, которые ухаживали за больными и не могли помыть руки (воды хватало только для питья людям и мулы получали четверть ведра в сутки). «Что ж они спиртом рук не могли протереть, там же его три ведерных жестянки оставалось», – подумал я, удивившись беспечности эскулапов. Меньше больных было среди добровольцев – всего двое легких. Узнав о болезни, они опять перешли на свою готовку и избежали распространения болезни. Хорошо еще, что прибыли военные медики, так могли погибнуть еще двое-трое тяжелых больных из артиллеристов, их барон пока в госпитале оставил, а остальные его люди погрузили имущество на верблюдов и завтра выходят в Харар. Людей тоже посадят на верблюдов и оставшихся мулов, так как многие еще слабы после болезни. С отрядом отправили, кроме наших медиков, еще и двух фельдшеров из госпиталя. Мою шифровку генералу Обручеву Штакельберг отправил сразу после прихода каравана и просил сообщить начальника госпиталя, тоже шифровкой, начальнику ВМА для передачи генералу Обручеву, о состоянии оставшегося отряда.
В третьем пакете были письма для меня от Управляющего заводом и от Лизы.
Управляющий писал, что все на заводе идет хорошо, сбыт ТНТ и СЦ только растет, на новом заводе завершают строительство городка для рабочих и домиков для руководящего персонала, за зиму их отделают и они будут готовы, узкоколейка от станции работает, подвозит стройматериалы и оборудование прямо на стройку. Цеха продолжают готовить к выпуску препарата, монтируют оборудование и продолжают завоз сырья. Планируемое время пуска новых заводов – март – апрель. Братья Черновы с Урала сообщили, что продолжают работы по некорродирующей стали и, видимо, уже близки к успеху. Готовы прислать первые листы проката такой стали под новый реактор, в счет моего роялти. Спрашивали, как там их рудознатцы, нашли что-нибудь?
Химики передали новый противотуберкулезный препарат в Академию и там уже начались его испытания. Там же продолжаются испытания препарата СЦ-лонг длительного действия против грамотрицательной флоры.
Потом распечатал письмо от Лизы, она сообщала, что у нее все в порядке, учится. Вышла статья по микробиологии СЦ и ПАСК, наделала шума. Илья Ильич писал, что многие приезжали проверить, правда ли это, что ПАСК останавливает рост микобактерий туберкулеза. Спрашивали, где его можно приобрести и тогда он давал адрес Лизы в Цюрихе, а оттуда она сообщала на завод. Что было дальше, она не знает.
Пока читал письма, начало темнеть, пришлось зажечь свечу. Потом пришел Нечипоренко и сказал, что все готово. Решили устроиться на крыше, прямо под открытым небом. Притащили большой стол, лавки, которые покрыли коврами. Только оделись потеплее, ночи стали холодные, вот тебе и Африка. Как-то проверял караулы, а караульные зубами дробь выбивают – бурки с собой взяли не все, хорошо, если десяток найдется. Пришлось устроить колхоз и я велел выдавать караульным бурки, обобществив их, впрочем, господ офицеров не тронул. Запасливый Артамонов взял, отправляясь в пустыню, плед для меня, а себе – свою «шинелку»– скатку, несмотря на насмешки унтеров. Остальные укрывались кошмами, на которых раньше сидели, а теперь в качестве подстилки использовали ковры. Зашел к Шлоссеру, поздравил его с освобождением, вручил его же серебряный портсигар и портмоне. На его вопрос: «А где блокнот?», ответил:
– Казаков интересовали только ценные вещи, а блокнот они, скорее всего, там же и бросили, на месте боя. Трофеи складывали в одну кучу, – где я потом и увидел вещи явно европейского происхождения, и, когда вас подобрали, понял что портсигар и бумажник – ваши. А то, что не отдал сразу, так это, чтобы не было искушения сбежать, когда дошли до людей, кому вы без денег нужны?
– Да, все деньги целы, – с удивлением сказал Шлоссер, заглянув внутрь портмоне.
– Только не спешите к Абу Салеху, скоро от него приедут люди, с ними вам безопаснее будет возвращаться. А теперь нам пора идти встречать Новый год по русскому календарю. Рождество мы праздновали вместе с абиссинцами, только оно у нас менее шумное и через неделю наступает новый год, а абиссинцы празднуют Новый год в сентябре, как когда-то и на Руси было, пока царь Петр не ввел у нас европейские обычаи. Так что, приглашаю вас уже не пленником, а гостем, на наш праздник.
Мы с полковником поднялись наверх, где уже все собрались возле стола, чарки были налиты, на столе были фрукты, хлеб и вот внесли горячий шашлык на шампурах. Я поднял чарку и поблагодарил своих соратников за службу, пожелав им здоровыми вернуться домой. Все выпили разведенного спирту и принялись было закусывать, но Нечипоренко, дождавшись, пока все заели спиртное, велел внести котел с рисом. Пока все переглядывались, а чем же есть, молодые казаки всем поставили миски и подъесаул произнес, что господин посол всем сделал подарок, заказав серебряные ложки на память о нашем походе и стал их раздавать. Ложки всем понравились и тут же стали раскладывать рис и есть его этими самыми ложками.
Нечипоренко велел разлить еще по чарочке и два казака внесли что-то покрытое шелковым платком. Аристарх Георгиевич сказал, что казаки решили подарить Александру Павловичу сундук для бумаг и ценностей, чтобы никакие люди, вроде племянника голозадого абана, не рылись в его вещах. С этими словами Нечипоренко сдернул плат и всем был продемонстрирован большой ларец темного дерева, покрытый затейливой резьбой, изображающей охоту на слонов и львов: с одной длинной стороны были слоны в джунглях, с другой – львы в пустынной степи. Я подошел поближе: это действительно была мастерская работа резчика – звери и люди были выпуклые и «как живые». Казаки поставили ларец и я откинул крышку – там было несколько отделений под деньги и бумаги. Мне очень понравился подарок: я поклонился казакам и обнялся с их атаманом.
– Здоровье Александра Павловича! За нашего храброго и умного начальника. Ура! – провозгласил тост Нечипоренко и все выпили до дна, даже немецкий полковник.
Потом еще раз выпили за здоровье Государя Императора, пропев гимн, затем притащили луженый таз, положили крест-накрест шампуры (шашки никто не захотел на такое дело давать) на них водрузили сахарную голову облили ее спиртом (хотя положено было ромом, но рома нет, а в полевых условиях и спирт пятидесятипроцентный гореть будет не хуже) подождали, пока впитается, потом еще налили спирту и подожгли. Сахарная голова загорелась синеватым пламенем и в таз с разведенным спиртом начали капать горячие капли карамели, растворяясь и давая характерный коричневатый цвет. Почувствовался запах жженого сахара, а все сидели и смотрели молча на таинство приготовления. Командовал здесь Стрельцов, видимо, в столичном кавалерийском училище этот ритуал проделывался много раз. Сотник даже что-то декламировал нараспев из Дениса Давыдова, а казаки посчитали, что эти заклинания являются необходимой составляющей таинства. Наконец вся голова сгорела, в чан влили сок десятка раздавленных лимонов, затушив пламя[69] и стали суповым половником разливать жженку. Поскольку все уже немного замерзли, горячий алкоголь пошел на ура: все повеселели, раскраснелись (на стол поставили масляные лампы), начали петь песни. Потом кто-то притащил бубен и начались пляски. Притащили гомбу[70] с тэчем. Тэч был настоящей медовухой, то есть забродивший мед без обычного для тэча вкуса браги и дрожжей (казаки им разжились во время визита к местному полицмейстеру).
Я не помнил, как добрался до постели, а наутро у меня жутко болела голова, пожалуй, это было первое настоящее похмелье за два с половиной года от момента вселения в Шуркино тельце. Страдающим голосом я позвал Ефремыча:
– Иван Ефремыч, родненький вы мой, – простонал укушенный «зеленым змием», – нет ли у нас кофейных зерен пожевать?
– Как же, есть, Александр Павлович! – ответил денщик бодро, – Только зачем жевать, давайте я вам кофею заварю..
И правда, через некоторое время мне была вручена большая кружка бодрящего напитка и сразу стало легче. Поблагодарив Ефремыча за спасение жизни царского посла, я сказал, что хочу тут же его наградить сапогами с собственного, нет не плеча, да и не с ноги, в общем:
– С Новым Годом тебя, дорогой Иван Ефремович, носи на здоровье, пусть твоим пострадавшим на царской службе ногам будет полегче, а если ты не в седле, то вот тебе султанские тапки.
Преподнес денщику подарки, старик был тронут и благодарил за заботу.
Потом сел писать письма, зашифровал отчет Обручеву и отправился к отцам-капуцинам. Принявший меня падре, он же главный почтмейстер курьерской почты принял корреспонденцию на имя начальника русского госпиталя (вот еще конверт с запиской для него), а если его там уже нет, то просто отправить телеграфом отчет в Петербург, генералу Обручеву (возможно, что придется поставить визу у консула). А два письма, в Цюрих и в Москву, – обычной международной почтой. Получив за труды тридцать франков золотом, падре раскланялся и проводил меня до выхода, сказав, что через две недели, максимум, я узнаю об отправке.
Потом зашел к ювелиру Исааку. Исааак рассказал о том, что показал образцы купцам. Моя цена слишком высокая, вот если бы красить здесь и продавать по цене в два раза меньше, то тогда это было бы выгодно и они могли бы брать ткани тысячами локтей, развозя их на всю Африку. Это касается тканей с цветочками (то есть, ситца). Пурпурный шелк их очень заинтересовал даже по большой цене – это ведь царский шелк для вождей и их жен, там платить будут золотом по весу, а то и вдвое, если шелк тонкий, а согласно образцу, так и есть. Пурпурного шелка здесь вообще никто не видел, знают, что такой шелк был у базилевсов Византии. Я сказал, что у меня есть с собой большой сверток, весом не меньше десяти килограммов, только одно условие – прошу продавать его не в Абиссинии, а чем дальше, тем лучше, так как один сверток уже отдан жене раса Мэконнына, а другой будет подарком жене негуса, а женщины не любят, если кто-то появляется в таком платье как у нее и шелк у купца могут просто отобрать. В следующий приезд я могу привезти хоть сто таких свертков – рулонов. А сейчас готов отдать 10 килограммов за 30 тысяч талеров, если одному купцу много, пусть делят, а ты, Исаак, можешь быть посредником и еще свой процент иметь (вижу, что такой гешефт Исаака заинтересовал). А я подумал, что, продав рулон «царьградского» шелка и добавив остаток денег в более чем 45 тысяч от выкупа за Салеха, я могу выкупить диадему для Маши.
Исаак согласился и я предложил ему, что я вношу деньги шелком и наличными – золотых монет на 20 тысяч талеров и 25 тысяч талеров серебром, после чего он начинает работу, так и ударили по рукам. Еще раз попросил посмотреть красные камни, Исаак сказал, что это кенийские рубины, их мы выбрали четыре: два больших и два – поменьше. Крупные бриллианты – по центру диадемы, в окружении более мелких и затем размер камней уменьшается ото лба к вискам. Попросил сделать из белого золота, но Исаак не знал, что это такое, тогда я сказал «электр»[71] и он согласно кивнул, похвалив в меня за то, что я не стал заключать много бриллиантов в желтое золото – их блеск бы несколько померк.
Приехав в гарнизон, узнал, что был человек от раса и завтра мне назначено за час до полудня быть во дворце (рас попросил взять с собой картинки дворцов). Достал альбом, обернув его ситцевой тканью, и полрулона Ефремыч отмотал в качестве подарка жене раса. Для детей взял четыре фигурки Фаберже: зайчика, белочку, сову и медвежонка. Среди кубков нашел несколько с видами Петербурга: на одной стороне Зимний дворец, на другой – Петергофский каскад. Взял один кубок для раса в качестве наглядного пособия, чтобы бил им по башке архитектора-индуса, поселившего его в сарай (хотя «сарай» – по-тюркски «дворец», все правильно). Утром взял бричку, попросил казака и Артамонова бросить туда сверток пурпурного шелка, мешки с талерами и золотыми от выкупа за Салеха, погрузил подарки и альбом и мы поехали. Сначала заехали к Исааку, выгрузили то, что причитается за диадему. Шелка по весу оказалось чуть больше, но это не страшно, после сочтемся. Золотые монеты я не тратил, но их оказалось 1999, вспомнил, что одну монету отдал за самородок и добавил 20 франков. Талеров оказалось чуть больше двадцати семи тысяч. Так что, денег достаточно, пусть ювелир работает.
Меня встретили и провели в кабинет раса, я не стал надевать парадный фрак и ограничился белым мундиром с орденом Св. Владимира. Начали с государственных дел. Мэконнын сообщил, что послы африканских стран уже ждут нас в пограничном городке, откуда местный начальник прислал гонца. Завтра выступаем. Я спросил, сколько казаков и пулеметов брать с собой. Рас ответил, что он решил, во избежание лишних расспросов, не афишировать пока контактов с русскими, но показать, что у него есть эффективное оружие. Поэтому я могу не ехать сам, а послать вместо себя двух казаков с пулеметом и двух метателей гранат. Я возразил, что, действительно, контакты с русскими напоказ выставлять рано, а вот выдать меня за француза, тем более, что говорить мы будем по-французски, можно. Кроме того я возьму с собой немецкого полковника, которого освобождаю, так как немцы выполнили мои условия, и люди Салеха (сам он, наверно, не приедет, так как нога у него еще не срослась), заберут его с собой. У тех, кто будет доносить англичанам, а такие среди гостей тоже есть, сложится впечатление, что Германия и Франция договорились поддерживать африканских правителей в их борьбе против англичан. Я буду говорить с тобой по французски и выступлю перед гостями, а ты потом, без меня, скажешь, что сейчас важно остановить продвижение англичан на юг (махдисты с тобой сразу согласятся), а потом ты знаешь как избавится и от немцев и от французов, натравив на них тех же англичан. И пусть «али»[72] режут друг друга и оставят в покое Африку.
Рас ответил, что согласен с моим планом, только одеть меня и моих людей надо в местное. Он предложил мне чин фитаурари[73] а офицеру меня сопровождающему – чин турк баши[74] и одеться соответствующим образом, но, при этом нам можно выглядеть европейцами на службе раса, а вот как казаков представить местными ашкерами? Я предложил вообще не брать казаков метать гранаты, вместо этого я, при помощи переводчика с французского на амхарский, сам обучу двух его ашкеров обращению с гранатами. Это произведет большее впечатление на будущих союзников – вон, у раса Мэконнына каждый ашкер может бросать страшные гранаты. То есть, нам нужно всего два комплекта местной офицерской формы, но поедем мы на своих лошадях и не босиком, лучше, если это будут мягкие сапоги. Рас согласился с моими доводами, но сказал, что бричка по горной дороге не пройдет – там узкая тропинка, на что я попросил дать привычных к такой дороге мулов, на которых мы навьючим пулемет и ленты, надеюсь, нам не надо вести палатку и продукты с собой. Рас подтвердил, что всем: шатром, фуражом, продуктами и водой мы будем обеспечены.
Я сказал, что получил письмо от курьера, что десять дней назад мой второй отряд с восемью пушками покинул Джибути. Они должны уже пересечь границу, а вот куда направляются, не знаю – я помню, что рас обещал назвать место встречи. Рас ответил, что место называется Гоуани, на реке Аваш, что протекает между двумя горными хребтами, я ее уже видел когда мы шли в Харар, только сейчас караван повернул на северо-восток, а мы шли на юго-запад, в сторону Харара. В Гоуани место встречи Южной Армии, туда и прибудет через неделю с собранными им войсками сам негус.
– Рас Мэконнын, кроме артиллеристов, в составе каравана есть мои люди – ремесленники и крестьяне, они могут остаться у тебя и помочь твоим людям правильно, по-европейски, хозяйствовать. Если ты позволишь, они покинут земли, рядом с которыми идет война и пройдут дальше вдоль реки Аваш, я слышал там плодородные земли, а река, размывая горы, несет золотой песок на твои прииски. Если позволишь, я бы с помощью своих мастеров, мог наладить добычу золота минимум в три раза больше, чем сейчас приносят твои прииски, но тогда я попрошу треть от добытого отдавать мне, тебе же будет оставаться две трети, что в два раза больше того, что ты сейчас получаешь. Конечно, я дам окончательный ответ, смогу ли я обеспечить такой выход, только тогда, когда мои мастера осмотрят место и сделают устройства из дерева, вроде машин, которые и обеспечат увеличение добычи.
Рас ответил, что даст распоряжение перевезти моих людей, обеспечить их жильем и продуктами, а также защитой от возможных обид местными.
И последнее, но важное. Сейчас в Джибути прибыл русский госпиталь, они собирают мулов, чтобы пересечь пустыню. Я боюсь, что у них это может занять много времени, хотя как мне написали, французы меньше им препятствуют, чем мне, когда нам не давали воду. А без воды, как мне написал начальник отряда, люди заболели, один из них даже умер, кроме того пала половина мулов и все оставшиеся лошади. Сейчас французы, испугавшись, что им придется за это ответить, стали давать воды вдоволь, но сбор мулов может занять продолжительное время. Конечно, я надеялся, что в первую очередь, пришлют оружие, а потом госпиталь, госпиталь пропустили бы в любом случае, а вот оружие, если будет объявлена война, англичане задержат в Суэце. Есть ли возможность отправить курьера срочно в Джибути, я напишу письмо русскому дэджазмачу (имея в виду генерала Обручева), а он передаст царю, чтобы срочно отправляли оружие до объявления негусом Менеликом войны. Рас сказал, что это сделают прямо сейчас, но я ответил, что мне надо зашифровать письмо, так, что если бы гонца перехватили или кто-то прочитал телеграмму, то ничего бы не понял.
– Хорошо, через час после того как ты от меня выйдешь, отправлю гонца и он, забрав твое письмо, помчится в Джибути. Негусу Менелику я тоже сообщу о госпитале и оружии. А теперь мне не терпится взглянуть на царские дворцы. Я достал подарки, сказав, что это – звери русских лесов, только здесь они все одного размера и показал рукой, какой величины бывают белка, заяц и медведь.
– Это подарки для твоих детей и у тебя в этом году, летом, родится сын, который потом станет великим императором[75] – вот ему и подари медведя. Медведь, главный русский зверь, как у вас – лев, но статуэтка показывает маленького медвежонка, а когда он вырастет, то всем покажет…
– А как ты узнал это, рас Александр, еще ничего не заметно, хотя супруга мне сказала, что носит ребенка третий месяц.
– Рас Мэконнын, – как-то уже говорил тебе, что у меня бывают озарения и я вижу будущее или те предметы, которых еще нет и могу их изобрести и сделать, вот как ручные гранаты с моей взрывчаткой или пурпурный шелк.
– А это тебе, здесь царский дворец и летняя резиденция, – вручил ему кубок.
– Но ты говорил, что везешь негусу Менелику альбом с картинками.
– Да, я не обманул тебя – и, подав ему шелковые перчатки (объяснил, что не должно остаться никаких следов, что мы смотрели альбом), достал книгу, положив ее на расстеленную ткань.
– Какие красивые картины, – удивился рас. – и дворцы, я даже не мог представить себе, что такие бывают наяву. Теперь я понимаю тебя и, громко позвав охрану, – доставить индуса-архитектора.
Через четверть часа стража втолкнула в комнату помертвевшего от страха индуса.
– Когда ты говорил мне, что у «царя Москова» нет такого дворца, как у раса, ты оскорбил моего императора, – грозно сдвинув брови, надвинулся я на «архитектора». Подойди к столу и посмотри, какие дворцы у «царя Москова», только не трогай книгу своими грязными руками.
– Ты солгал и мне, презренный раб, и за это ответишь – рас обернулся к белому как стена индусу, – ты нигде не был и ничего не знаешь, а взялся строить мой дворец, выставив меня на посмешище.
Индус на коленях пополз к столу, хватая раса за ноги.
– Прочь, встань и смотри и, если завтра ты мне не принесешь план, как переделать мой дворец, чтобы он хоть чуть-чуть был похож на это, тебе отрубят голову и выставят ее на городском базаре надетой на пику с надписью, что это – лгун, который взялся за дело в котором ничего не смыслит.
Индус встал и, согнувшись, стал смотреть на страницы, которые я ему перелистывал, взяв перчатки у раса. Рас сказал, когда я показал ему Петергоф, что это его устраивает, но я возразил, что за дворцом – озеро, которое питает водой фонтаны, а здесь этого нет, поэтому получится построить только дворец. Мы еще полистали альбом и индус сказал, что мог бы добавить колонны и эркеры как на одном из рисунков, попросил бумагу и что-то стал быстро набрасывать, периодически заглядывая на страницу. Вот как, да он рисует Зимний, только покороче, а кишка не лопнет? Я сказал, что этот дворец в плане четырехугольный с внутренними дворами, но можно сделать один двор, куда ведут ворота, это и для обороны хорошо, в случае бунта. Закрыл альбом, сняв перчатки, стал помогать ему рисовать. В конце концов, получилось каре с закрывающимися двумя решетками воротами и обширным внутренним двором. Рас посмотрел на получившийся рисунок и сказал, что он уже потратил много денег и пусть теперь этот шакал покажет, что можно использовать из построенного им. Шакал нарисовал контуры построек и стало понятно, что, конечно, что-то надо будет сломать, но внешний фасад, облагородив, можно оставить на восемьдесят процентов. А вот внутри, конечно, сделать уже ничего особого нельзя…
Но рас уже отошел от гнева и послал шакала работать. Меня же он поблагодарил, в ответ я выразил надежду, что недалек тот день, когда он сам сможет посетить Петербург.
Потом поехал домой, написал и зашифровал письмо Обручеву, написал обычную, нешифрованную записку начальнику госпиталя о том, что если будут трудности, мы вывезем их верблюдами, только пусть прикинет, сколько груза и людей надо везти. Также сообщил врачу о том, что они будут следовать в место сбора армии, и мы с расом Мэконныным прокинем Харар в ближайшее время, чтобы присоединиться к армии Менелика и сел дожидаться курьера. Впрочем, долго ждать не пришлось, объяснил курьеру, что надо делать (он хорошо говорил по-французски) и гонец пустился в путь.
Глава 12. «Большой курултай»
Утром мы со Стрельцовым облачились в привезенные нам новые белые рубахи с зауженными внизу шароварами. У меня была шама с пурпурным краем и серебряным шитьем, у Стрельцова – с ало-красным, без шитья. Сверху шамы был положен военный плащ-лемпт, разрезанный на своеобразные «хвосты» внизу. У меня лемпт был из леопардовой шкуры, у сотника из сукна разных цветов – зеленого, желтого синего, красного. Нам выдали головные уборы вроде маленьких тюрбанов, у меня с павлиньими перьями, у Стрельцова – что-то похожее на перья фазана. Сапожки были сафьяновые, мягкой кожи, у меня с вышивкой, у сотника – простые, желто-коричневого цвета. На лошадей нам полагались чепраки: мне леопардовый, а Стрельцову – суконный, красного цвета. Седла у нас были свои, с нормальными стременами. На шею лошади было положено надеть украшение из бубенцов, для моей лошади среди бубенцов были вплетены еще и серебряные монеты. Я думал, что сейчас нас подымут на смех, вроде «клоуны на выезде цирка с конями», но казаки, обступив нас, трогали ткань, и, гладя чепрак из шкуры леопарда, говорили, что форма – знатная. У сотника на портупее была кобура с револьвером и шашка на перевязи через плечо, а с другой стороны – еще и торчал ствол драгунки, а я под шаму надел кобуру со Штайром. Навьючили на двух мулов «Максим» с десятком лент и взяли два десятка гранат, на третьего мула посадили Шлоссера в коротких штанах и пробковом шлеме, закутанного, по причине утреннего холодка, в плед. Так мы доехали до дворца, перед которым уже было сотни три всадников. Наконец появился рас с придворными, ему подвели коня и Мэконнын легко, одним движением, поднялся в седло. Гвардейцы приветственно закричали, а чего им не кричать, если живут они от щедрот князя вполне неплохо, службой не утруждены, одеты, только вот не все обуты, рас два раза в месяц дает им пир, где кормит-поит до отвала. Вполне нормальная такая служба, что уж тут не покричать.
Не спеша тронулись в путь, вот и ворота Харара позади, дорога хорошая, лошадки бегут споро. Скоро стали подниматься в горы, появился вполне основательный лес с соснами в обхват и высокими кипарисами. Несмотря на то, что уже встало солнце, в лесу было хорошо, прохладно, пахло хвоей и еще чем-то приятным, какой-то цветочный запах. А дорога все поднималась и становилась уже и уже, вот уже только тропинка между скальной стеной и пропастью. Но, казачьи лошадки оказались к горам привычные и мулы вроде высоты не боялись (мы уже проходили такой дорогой в Харар, но, все же она там была пошире, бричку худо-бедно тогда ведь протащили, а здесь бы – никак), лишь бы полковник не сверзился вниз. Где-то внизу бежит река, но здесь даже шума воды не слышно. Наконец, миновали перевал и пошли вниз, все же перевал здесь невысокий. Дальше, попоив лошадей и немного отдохнув сами, продолжили путь до ближайшей деревни. Всю дорогу сотник вычерчивал на планшете наш путь, сверяясь с компасом и ставя на глаз расстояние до ориентиров (это еще одна из причин, почему я попросил его в сопровождающие) наконец, проехав очередную деревню, встали на обед, нас уже ждали здесь слуги раса, были расставлены столы и лавки, столы накрыты банановыми листьями и на неизменных лепешках инджиры уже лежала какая-то закуска. Когда сели за стол, тут же были поданы кубки с тэчем, причем «княжеский» тэч был той же медовухой.
На первую перемену блюд были небольшие индюки, как мне сказали, дикая птица, но довольно жирная и с нежным мясом. Мы давно не ели птицу: присланных нам мелких курочек казаки использовали как несушек, поэтому периодически ели яичницу на завтрак. С удовольствием попробовали здешнюю пернатую дичь, потом были дикие козы и четыре жаренных на вертеле диких кабана (я увидел, что мясо не прожарено и есть не стал, так же поступил и сотник). На десерт были огромные связки бананов и виноград. Сомневаясь, что все это помыто, ограничился парой бананов, все же они в кожуре. Потом немного отдохнули, полежав на коврах, брошенных на землю и продолжили свой путь до наступления темноты. Лагерь был уже оборудован, на огромных жаровнях жарились быки, бараны и вообще предполагался, видимо пир в стиле Гаргантюа. Вот она жизнь крупного феодала: все тебе приготовят, а ты трескай за обе щеки, и уберут и постельку постелят (за нами уже стояли разнообразные шатры, один из которых, рядом с шатром раса, предназначался мне, а двум моим спутникам – чуть дальше, но тоже не на краю). Дальше все было как обычно: обжираловка, море тэча, но я помнил, как болела голова после Нового года, пил умеренно, тем более, что меня пригласили в шатер раса.
Еще раз обсудили, кому и что завтра говорить. Рас согласился со всеми моими предложениями, возразив только, когда я предложил не показывать полковника, а предложить тому присоединиться к людям Салеха позже. Рас считал, что если Союз кочевых племен покажет, что у них тоже есть иностранный советник, это усилит давление на махдистов. Что же, пусть Союз племен сам решает, насколько им нужен Шлоссер при переговорах – отдадим его в начале. Еще я попросил, чтобы прямо с утра мне дали двух ашкеров потолковее и переводчика, чтобы у меня было время обучить их метанию гранат и это выглядело бы так, что все ашкеры раса умеют это делать (да и подразумевало бы, что все они вооружены гранатами). Я бы сам мог метнуть гранаты вместе с сотником Стрельцовым, но у меня рука еще плохо действует – слабая, поскольку вместо того, чтобы лечить ее у лекаря, я поехал в Абиссинию.
– Но слабая рука не помешала тебе, рас Александр, прыгнуть в воду с парохода, чтобы спасти Мариам, а может ты не знал, что в воде – хищные рыбы с зубами, готовые вас разорвать на части?
– Как не знал, рас Мэконнын, мы с Машей, то есть с Мариам, за полчаса до этого видели, как матросы ловят акул и чуть было не вытащили одну.
– Значит, ты ничего не боишься?
– Конечно, боюсь, рас Мэконнын, только дураки ничего не боятся, потому что не могут представить, что может быть дальше. Мне и тогда было страшно, да и видел я акулу прямо под собой, когда Мариам уже втащили в лодку.
– Ты сказал «и тогда», значит, было еще страшно и до этого случая, не так ли, рас Александр?
– Да, когда англичане меня взяли в плен и предлагали отдать им секреты и служить за большие деньги (а у меня тогда еще не было наследства деда), обещали дом в Лондоне и наследственный титул, а если я откажусь, грозились изрезать меня на ремни и утопить в бочке с дерьмом – вот тогда тоже было страшно.
– А это, – рас кивнул на мои руки, которые из-за отсутствия крема опять стали довольно страшные, – следы того, как англичане тебя пытали?
– Нет, это, от того, что немецкий агент взорвал мою лабораторию, я спасал друга и обгорел сам. Тогда я испугаться не успел, а вот потом было очень больно, а еще, я думал, что навсегда останусь страшным уродом, мне даже зеркала долго не давали, чтобы я себя не мог увидеть. Ничего, вот только поседел и рубцы со шрамами остались.
– Александр, а сколько тебе лет? Я никак не могу определить, наверно, около 35 лет?
– Нет, рас Мэконнын, я всего на два года старше Мариам. (а вот и соврал, ты ее на 87 лет старше, если считать, что Андрей Андреевич родился в 1957 г. Похоже, рас считает, что я староват для Маши, поэтому про 87 лет промолчим – тогда, точно: «Неравный брак» – картина художника Пукирева).
– Да, наверно тебе много всего пришлось перенести и недаром твой царь наградил тебя и доверил быть послом. Говорят, что страдания дают мудрость человеку, но при условии, что человек этот борется с невзгодами. Теперь я лучше понимаю, почему моя дочь выбрала тебя, Александр. А еще все, кто тебя знает, говорят что ты добрый, мне рассказывали, что когда нужно было тащить по камням твою коляску, старый слуга стоял в стороне, а ты вместе с ашкерами работал.
– Рас, у нас нет слуг в вашем понимании, мой денщик служит мне по присяге, то есть, по клятве, данной им царю. Я могу нанять людей за деньги, но они никогда не будут моей собственностью и могут не выполнять мои приказы, если они им кажутся преступными, более того, в таком случае они обязаны донести на меня властям и меня могут отправить на каторгу, если будет, за что. Кроме того, человек, о котором тебе говорили – старый заслуженный воин и я уважаю его за это и за его возраст.
– Александр, а твои ашкеры-казаки служат тебе по клятве или за деньги?
– По клятве царю, рас Мэконнын, они подчиняются мне, потому что я старше по званию и я – царский посол. Царь дает им землю, освобождает от налогов, а за это они обязаны быть на военной службе, если царь позовет их. Казаки – искусные воины, но они свободные люди и ведут свое хозяйство, когда не на службе. Обычно, они живут на границе Империи, но сейчас так получилось, что Империя расширила свои границы и казачьи области оказались внутри.
– Это интересно, рас Александр, мои ашкеры тоже получают от меня землю, но на ней работают рабы, которых ашкер захватывает в походе, поэтому наши ашкеры любят воевать и храбры в бою. А звания дает царь или рас тоже может дать?
– У нас звание и чин дает только государь, по чину и заслугам можно стать дворянином, получить титул, но никакой князь не может дать или отобрать это, только сам царь.
– У нас по-другому, я могу дать чин до дэджазмача, но только своего войска, негус тоже может дать чин дэджазмача, но мой дэджазмач всегда будет ниже того же звания, полученного у негуса. Негус может сделать расом даже простого ашкера, а может и отобрать этот титул, сделав вчерашнего раса рабом.
Мы еще поговорили о всяких пустяках, вроде того, какой бывает снег, да очень ли холодно в России? Мэконнын даже знал про Наполеона, правда, по его версии выходило, что французский император замерз со своим войском в России, превратившись в ледяные статуи.
Спросил раса о русских, которые до меня добирались до Харара. Он помнил только какого-то казака и отставного офицера, оба были без документов и не могли подтвердить государственный статус своей миссии. Кроме того, у них не было денег и они просили им дать взаймы, но рас отправил их обратно в Джибути, от греха подальше. Отставной офицер, правда, оказался ловчее, он занял денег у греческих купцов и добрался до только начинавшей строиться Аддис Абебы, где опять-таки, каким-то непостижимым образом, не имея никаких бумаг, подарков и свиты[76], убедил Менелика, что он русский посланник.
Проговорив до полуночи, вышел из шатра раса. Веселье все еще продолжалось, но все же я собирался пойти и попробовать выспаться. Как вдруг увидел Шлоссера, поджидающего меня у шатра, закутавшись в плед. Полковник пришел поблагодарить еще раз и сказал, что впервые видит такого офицера (мне не удалось переубедить его, что я не военнослужащий), которого так любят его солдаты и который настолько близок им в походной жизни. Еще его поразили наши казаки, их физическая закалка и подготовка, мол, немецкая армия хороша дисциплиной, а русская – ее отсутствием. Я ответил, что в абиссинской армии дисциплины еще меньше, но Шлоссер сказал, что он имел в виду настоящие, регулярные армии. Полковник заверил меня в своих лучших чувствах и я тут же задал ему вопрос:
– Герр оберст, а взялась бы Германия поставлять оружие армии Менелика, за золото, разумеется, если бы англичане перекрыли проливы, не допуская таких поставок?
– Герр посол, я считаю здесь своим долгом противостоять Британии и ее союзникам. Если в Африке что-то делает Британия, то я, оберст Шлоссер, должен обеспечить этому противодействие. Прямо ответить на вопрос с поставками оружия сейчас я все же не могу, но свой Генштаб проинформирую и, когда получу ответ, то поставлю вас в известность.
Утром, умывшись, увидел у шатра двух гвардейцев раса и гражданского. Взяв еще с вечера приготовленные разгрузки с гранатами, пошли тренироваться. Я настоял, чтобы они сняли шамы и бросали гранаты в рубахах, а то еще запутаются в складках. Ашкеры попались толковые, переводчик все объяснял и скоро за лагерем прозвучали взрывы. Прискакали конные, но переводчик их успокоил.
Потом собрались и совершили двухчасовой переход до места встречи, причем взяли только сотню ашкеров, остальных оставили поблизости. Я и рас ехали рядом и через полчаса мы увидели разномастные шатры и палатки стоящие тремя группами. Посередине был один большой шатер. Надо сказать, что в последний момент выяснилось, что у Абиссинии еще нет своего национального флага, поэтому за расом везли какой-то бунчук с хвостами. Спросил, что, а у Менелика тоже нет своего флага, и узнал, что у негуса тоже что-то там на палке, которую возят за ним. Предложил сделать большой флаг из пурпурного шелка, что я привез, с золотой вышивкой льва для негуса, для расов – флаги поменьше, для начальников войск – дэджазмача, кеньязмача, фитаурари и геразмача – треугольные флажки на пику поменьше, в зависимости от ранга. Расу идея понравилась, сказал, что скажет Менелику. Пурпурный цвет драгоценный, императорский, жена раса уже вцепилась в рулон подаренного шелка, может и не дать, но на флаг – даст, вышьют и покажем негусу. Я сказал, что у меня есть еще рулон, но я обещал его императрице. Мэконнын ответил, что императрица Таиту – воительница, ее не интересуют тряпки, а лучший подарок для нее – персональный пулемет. Тогда я предложил, что заверну пулемет в пурпурный шелк, перевяжу ленточкой и так подарю. А другой пулемет – тот, что предназначен персонально расу Мэконныну – нужно ли заворачивать в шелк? Рас понял шутку и рассмеялся. Сказал, что его жене и дочерям и так хватит на сто нарядов. Спешились и прошли в шатер, там уже ждали гости, которые пили кофе и поедали всякие сласти, вроде засахаренных фруктов. Рас поздоровался со всеми на родном для них языке и сел, мне предложил занять место рядом с собой. Не буду утомлять описанием переговоров, скажу только что шли они по-восточному цветисто и окольными путями, поскольку все говорили на разных языках, официальным был амхарский, то есть язык хозяина – принимающей стороны. Забегая вперед, сказу, что эта традиция закрепилась и для дальнейших конференций «Организации Африканского Единства».
Рас достаточно долго говорил, а потом предложил высказаться мне. Я по-французски произнес заготовленную речь и после ответов на вопросы был отпущен. Выйдя из шатра, увидел Мохамада, второго телохранителя Мариам, спросил его, а где Хаким. Мохамад оглянулся вокруг и перейдя на шепот сказал, что рас прогнал Хакима, за то, что тот не уберег Мариам. Сначала вообще казнить хотел, но потом просто велел убираться с глаз долой. Я также тихонько спросил, а где сейчас Хаким? Мохамад ответил, что в Хараре, пытается устроиться к какому-нибудь купцу, но все боятся раса и работы ему не дают, а без денег он и уехать не может. Сказал, что если Мохамад увидит его, то передаст Хакиму – пусть он отыщет меня в Хараре, в старом дворце раса, там, где сейчас стоят казаки.
Потом пошел к шатру, что мне отвели. Возник слуга и спросил на ломаном французском, что господин желает. Попросил лимонаду, только чтобы лимонов побольше было – кислота убивает бактерии. С этим даже связано то, что, когда врачи-подвижники выпивали культуру холерных вибрионов, то заболевали, как правило, те, у кого была изначально низкая кислотность желудочного сока или они поели и часть кислоты ушла на переваривание пищи. Полежал, отдохнул, потом пришел слуга и сказал, что рас зовет меня. Мэконнын выглядел довольным – все шло по его плану и сейчас писцы согласовывают текст договора на трех языках. А чтобы послы были сговорчивее, он их пригласил через час на поле, где им покажут новое оружие, сейчас там ставят связанные из травы чучела-мишени. Сначала я говорил о том, что на мишени надо надеть мешки или старые шамы, в общем, какие-то тряпки. Но здесь так дорожат каждой дырявой тряпкой, что на полусотню чучел их не нашлось, зато из травы их сделали около сотни, плотно связав жгутами той же высокой травы, а пробоины будем отмечать бычьей кровью. Ашкеры уже расставляют мишени: три ряда на сто, двести и триста шагов.
Когда подошло время показа, ашкеры приволокли нам пулемет, пять коробок с лентами и ковер.
– Ну что, Иван Парфенович, – обратился к сотнику, – покажем, как русские воюют!
– Ага, в басурманских мундирах, – ответил Стрельцов, которого напрягала его одежда и он так и не мог понять, зачем мы так вырядились.
Установили пулемет, заправили ленту, накрыли все ковром. Впереди стояли травяные «солдаты», довольно густо и это – хорошо, нагляднее будет.
Рас махнул платком, мы сдернули ковер и легли на него. Разложили открытые коробки так, чтобы быстро менять полотняные ленты и я надавил на гашетку. Вот полетели клочья от первого ряда, от второго, от третьего. Быстро сменили ленту, и повторили. Хватит пока: 500 пуль улетели попусту, а могли бы в мясо… К мишеням поскакали наиболее недоверчивые зрители и побежали ашкеры с ведром и палкой, которой, обмакивая в бычью кровь, будут отмечать пробоины. Смотрю: задерживаются почти у всех чучел – значит, хорошо попали. Еще десяток любопытных поехал посмотреть. Наконец, насмотрелись, подъехали к расу и о чем-то с ним разговаривают. Между тем ашкеры сняли два десятка чучел, погрузили их на мула и повезли поближе. Я пошел посмотреть, как их расставляют в круг. Отсчитал количество шагов и положил палку – это будет рубеж для метания. Метатели рядом ждут. Спросил у переводчика, все ли помнят. Сказали что все. Попросил их повторить порядок действий – вроде помнят. Выкрутил взрыватели и попросил бросить в центр круга из чучел со словами – «выдернул кольцо, бросаю». Все сделали правильно, сбегали за гранатами, я их снарядил и через переводчика сказал – сначала бросает один, потом другой. Посмотрел на раса, подняв руку, тот махнул платком – мол, начинай! Отослал Стрельцова на 15 сажен и дал команду. Первый метатель выдернул кольцо и бросил прямо в центр. Хорошо! Теперь второй – пошел. Что такое? Граната не взорвалась, а я ведь видел, что он ее бросил. Спросил – где кольцо? Так и есть – этот растяпа не выдернул от волнения кольцо и бросил как есть. Пошли искать гранату. Вот она родная, лежит с колечком. Сказал ашкеру: «Бери гранату и давай по новой пошли, бросим», а он не хочет, побледнел, дрожит от страха, думает, что сейчас рванет. Я подошел поближе, посмотрел и так и сяк – кольцо на месте и не выпадет. Поднял гранату и пошел на рубеж. Подошел Стрельцов, объяснил ему, что своей рукой могу не добросить.
– О чем разговор, Александр Павлович, – давайте я брошу, – эка, какое дело, ну, сробел солдатик, с кем не бывает.
– Ну, тогда с богом, Иван Парфенович! – и я демонстративно остался на месте.
Стрельцов спокойно выдернул кольцо и запулил лимонку прямо в центр чучел, все грохнуло штатно.
Я опять поднял руку, в знак того, что показ окончен. Рас махнул мне рукой, – мол, подойди. Я оставил возле пулемета Стрельцова и пошел к «гостевой трибуне» – то есть, пригорку, застеленному коврами с ковровыми же подушками. Меня стали о чем-то спрашивать, но больше про пулемет, к счастью, никто не заметил заминки с гранатой, наверно решили, что так и нужно.
Потом было подписание договора и пир горой. Я посидел немного за общим столом, почти ничего не ел, а потом улизнул и отправился спать. Ночью мне приснилось, что я беру гранату, она взрывается и я оказываюсь в московской больнице без кисти руки и никто ко мне не подходит. Проснулся в холодном поту, нет – это сон, в лагере тихо, только время от времени перекликаются часовые.
Потом был путь назад, доехали без проблем. Нас уже заждались, где это мы четвертый день гуляем, ответил: «Пьянствовали» и почувствовал, что поверили. Вечером мне сказали, что у ворот меня дожидается давешний разбойник, ну, тот, что дорогу показывал до Харара.
Вышел и узнал Хакима, пошли с ним ко мне в кабинет, попросил Ефремыча приготовить нам кофе и что-то принести поесть с ужина, только не свинину.
– Откуда у нас свинина, только баранина, – ответил денщик, – надоела уже, каждый день она.
– Ефремыч, вот пойдем в поход, опять на консервы сядем, так тебе здешняя баранинка по ночам сниться будет.
Пока Хаким ел, отошел с Ефимычем в сторону и попросил узнать, есть ли место переночевать проводнику, рас его выгнал и у него ни копейки за душой.
Потом поговорил с Хакимом, узнал что «заложил» его третий телохранитель, Саид. который оказался очень даже разговорчивым, просто при «немом» языки развязываются и люди болтают свободнее – немой ведь никому не скажет. Теперь Саид получил местечко мелкого начальничка – шума, где-то в дальней провинции. Хакима же выгнали и никто его на работу не берет, надо ему отсюда выбираться и заново пристраиваться.
– Хаким, а зачем тебе куда-то пристраиваться, иди на службу ко мне. Сколько тебе рас платил? Это в месяц? Как! За год!?
В общем, договорились за 150 талеров в год при моих харчах.
– Только в Хараре тебе делать нечего! Поедешь в Россию? В Петербург – столицу посмотришь, дальние края. Денег тебе дам на дорогу, а чтобы время зря не шло – помню про твою беду: сделают тебе новое лицо, только это долго, может, полгода, а может, год будут делать[77]. Нос, конечно будет не римским, а, скорее, толстым, негритянским (нет, цвет кожи твой будет, не черный, не беспокойся), но это будет твой нос, и дефекты щек закроют и будешь ты красавец хоть куда, еще и женишься на русской. В Петербурге отдашь письмо от меня русскому дэджазмачу и пойдешь к лекарям, я им тоже письмо напишу, чтобы к тебе хорошо отнеслись. В крайнем случае, поедешь в другой город – Москву, это наша древняя столица – там у меня большой дом и можешь там меня дожидаться: кормить-поить тебя там хорошо будут, я главному по дому про тебя напишу.
Хаким упал на колени и хотел поцеловать мне руку, но я его поднял и опять усадил на стул.
– Сейчас иди, отдыхай, Ефремыч покажет, где, а утром обо всем поговорим.
Ночью писал и шифровал письмо для Обручева, где описал результаты, достигнутые на конференции племен, теперь Менелику не надо опасаться удара в спину от мусульман во время войны с итальянцами. Какое-то количество войск придется держать в Хараре, мало ли, вдруг нарушат договор, но это, если у мусульман власть сменится, а у махдистов сейчас основное беспокойство – агрессия с севера англо-египетских войск. С кочевниками я меньше беспокоюсь, так как их вождь – теперь мой кровный брат. Агеев должен быть отпущен немцами, так как я обменял его на немецкого полковника – военного советника кочевников и получил от Агеева подтверждение, что он в безопасности, находится в Швейцарии. Знаю это путем получения от Агеева информации личного характера, ответы на которые можем знать только мы двое. Причем я нигде не говорил, что Агеев – русский, ответы были по-английски и не связаны с Россией. Отправил курьера в госпиталь, если он еще в Джибути, князь Мэконнын, здешний правитель, и второе лицо в Абиссинии после негуса, обещал помочь, если нужны верблюды для транспортировки госпиталя. С негусом надеюсь увидеться через неделю, поскольку на это время назначен сбор войск в местечке Гоуани, на реке Аваш, а сейчас Менелик ездит по стране и собирает войска. Леонтьев уехал к месту сбора войск, туда же приедет на верблюдах, посланных в Джибути из Харара, вторая часть отряда, ведомая бароном фон Штакельбергом.
Написал, что письмо передаст наш проводник Хаким – очень опытный и незаменимый в пустыне боец, ему мы во многом обязаны нашим успешным переходом в Харар. У него изуродовано лицо, и я прошу оказать содействия Военно-Медицинской Академии в лечении Хакима. Отдельное письмо начальнику ВМА я передам с проводником.
Потом написал письмо Пашутину, где в общих словах описал метод лоскута на ножке, разработанного Филатовым в 1917 г (применяется и поныне, Андрей Андреевич видел таких ребят в госпитале, когда лечил свои травмы, полученные на военной службе, да и после читал про пластическую хирургию в журнале «Наука и жизнь»). Понятно, в деталях метода Андрей Андреевич, а, значит, и я, не осведомлены, но сама идея изложена, а ее конкретным воплощением пусть занимаются специалисты. Не разберутся – пусть делают пластику итальянским методом, он уже во всем мире известен, только пусть порошка СЦ не жалеют: главная опасность в пластической хирургии того времени – отторжение аутотрансплантата из-за нагноения (если занесли инфекцию). Итальянский метод более длительный и неудобный для пациента, но Хаким терпеливый, справится.
Наконец, третье письмо для моего дворецкого с Рогожи, написал ему какой Хаким хороший, даром, что мусульманин. Чтоб не обижали его и свининой-салом не кормили, а он пусть меня дожидается и вообще, он охранник хороший, пусть дом охраняет, только скажи, пусть никого не убивает. Плати ему как охраннику, помесячно.
Написал Хакиму адреса крупными русскими буквами и французской транслитерацией. и нарисовал, как везде доехать, даже написал, чтобы в Петербурге не давал больше полтинника (полталера) извозчику, а в Москве – рубль (талер), там дальше ехать придется.
Потом вызвал Хакима. Вручил ему 100 талеров и 30 золотых по 10 франков на дорогу. Сказал, чтобы он узнал, когда в Джибути будет русский пароход и купил билет 3 класса до Петербурга или Одессы (прямо в Петербург лучше, но, если до Одессы, то потом придется добираться по суше поездом). В России талеры не ходят, поэтому, поменяй деньги в банке как приедешь. Менял никаких нет, только банк, там золото с удовольствием поменяют на рубли, рубли могут быть бумажные, не обязательно монеты, а талеры потратишь здесь. Хаким ответил, что он служил в Северной Африке в иррегулярных войсках, оттуда и французский язык знает, поэтому в европейских порядках и деньгах немного разбирается.
– Вот и отлично! – обрадовался я. – Тогда точно не пропадешь, даже если с пересадками поедешь. В Александрии консул меня знает, он даже без денег тебя посадит на русский пароход. Только и у него бумагу возьми, хоть не паспорт, но с такой справкой от консула у тебя проблем ни в одном порту не будет. Если деньги кончатся или украдут – вот адрес в Москве моего дворецкого он тебе поможет, можешь телеграмму послать или сам приезжай. Только бумаги в русский Главный Штаб, где генерал Обручев, никому, кроме него попасть не должны. Если не сможешь доставить – уничтожь пакет, лучше сожги.
Написал письмо от имени русского посла, то есть меня, оказывать содействие Хакиму, посланному в Петербург и Москву с заданием государственной важности (написал приметы Хакима – только по-русски, а то обидится за то, что я его уродство описал). Объяснил, что это письмо можно показывать всем русским и просить помощи. Поставил посольскую печать и запечатал в конверт. Потом отдал запечатанный печатью конверт для Обручева, рассказал, что нужно отдать его офицеру на входе и дождаться ответа.
Объяснил, что даю ему письмо к русским врачам в Петербурге: место это называется Военно-Медицинская Академия – нужно отдать письмо для главного начальника Пашутина, а в случае его отсутствия для профессора Субботина или любого хирурга и дождаться ответа. Почти все офицеры и врачи понимают по-французски, поэтому с ними можно объясниться. Спросил, нужна ли ему лошадь или дать денег, чтобы купил сам. Хаким ответил, что лучше – мул, он выносливее. Велел дать ему мула, на котором немец ехал, уж если он толстого полковника вез, то тощего Хакима и подавно, нож, бурдюк с водой, баранины и лепешек (казаки сами их пекли из купленной на базаре пшеничной муки, наша давно кончилась) и Хаким уехал еще до рассвета.
Глава 13. Рас Аруси
Прошло еще пару дней, прежде чем меня позвали во дворец к расу. За эти дни получил с курьером от католического аббата подтверждение того, что мой отчет ушел в Петербург. Приехав во дворец, обратил внимание, что начались какие-то работы над фасадом – трудится индус, навертели ему хвоста. Мэконнын встретил меня в кабинете и сказал, что через три дня выступаем в поход – негус собирает войска в лагере на Аваше. Караван верблюдов уже перебросил туда артиллерию. На днях должен быть ответ от начальника госпиталя, выйдут они сами или их надо транспортировать. Пока верблюды окрепнут, мы уже будем знать, посылать ли этот караван обратно в Джибути, или пусть он возвращается в Харар. Чтобы перебросить мой отряд, у раса достаточно других средств – это капля в море: он идет в Аваш с двадцатитысячным войском и большим обозом. Чтобы полностью завершить переброску такой массы войск, потребуется месяц, а то и два, поэтому авангард уже вышел сегодня. Северная армия под командованием императрицы уже завершила сосредоточение в горах и готова спуститься на равнину.
Северная армия состоит из трех корпусов: корпус Семиен под командованием императрицы Таиту Бетул (она же командует армией): 6 шесть тысяч пехотинцев, 800 всадников и 6 орудий. Второй корпус: Тиграи (рас Менгеша) и Намасен (рас Алула): всего двенадцать тысяч пехоты при шести орудиях.
Центральная Ударная армия Шева; командующий Негус негешти Менелик II в том числе личная гвардия императора – две тысячи пеших и три тысячи конных гвардейцев при тридцати двух орудиях, 25 тысяч пехоты. Годжиам и Олия – «сборная солянка» из 15 тысяч пехоты.
Южная армия – командующий рас Мэконнын – два корпуса: Харар – 20 тысяч пехотинцев из них 3 тысячи посажены на мулов; Уолло-Гала– рас Микаэл (основная масса конницы негуса) – пять тысяч всадников и 6 тысяч пехоты, половина на мулах; По замыслу негуса Северная армия будет сдерживать наступление итальянцев, которые уже взяли три города на этом направлении, в случае неудачи она отступит в горы и закрепится на перевалах, не дав дойти до столицы с севера. Основной удар будет наноситься Центральной армией с наиболее хорошо подготовленными и вооруженными воинами. А Южная армия при удачном развитии событий должна нанести противнику фланговый удар мобильными войсками – конницей и пехотой на мулах. При неудачном развитии кампании – Южная армия имеет целью прикрыть Центральную группировку и позволить ей отойти, нависая над противником с фланга, немобильные части (обычная пехота) корпусов Харар и Уолло-Гала (пехота) остаются в резерве для пополнения Центральной группы, а Корпус Годжиам и Олия охраняет лагерь и коммуникации.
По мнению раса Мэконнына, слабой частью Южной армии является отсутствие артиллерии, поэтому он очень надеется на наши орудия и пулеметы, тем более, что они мобильны и отвечают общей поставленной его армии задаче. Пока итальянцы на юге имеют слабейшие части, в основном из уроженцев Эритреи, итальянцы там – только офицеры. Наиболее сильные части потихоньку перемещаются с севера на юг-запад. С востока в тылу у итальянцев находится пустынная впадина[78], которую можно обойти либо с севера, либо – с юга. Войска по ней не пойдут: это равноценно самоубийству – источников воды там нет, и температура даже зимой такая, что впадину считают самым жарким местом на Земле[79]. То есть, у противника два пути – либо идти в горы, строго на запад, либо сместится на юго-запад и, обойдя горы по долине реки Аваш, вторгнуться вглубь территории Абиссинии, разрезая страну напополам и имея целью Аддис-Абебу. Преимущество второго решения – наличие дороги и постоянный источник воды (Аваш – непересыхающая и довольно полноводная река). Места вокруг реки обжиты и недостатка в продовольствии быть не должно – реквизиция, а проще, грабеж местного населения. Чтобы этого не было, и было принято решение создать укрепленный лагерь вблизи местечка Гоуани, прикрывая караванный путь на Джибути и не дав отрезать Харар.
Вот с этой целью мы и выступаем как можно скорее, потому что до Гоуани у передовых итальянских отрядов расстояние почти такое же, как от Харара до него же, только двигаться мы будем навстречу друг другу. Авангард пехоты, посаженный на мулов, уже в пути и конница раса Микаэла выступает завтра. К Гоуани прибудет и Центральная армия во главе с негусом, двигаться ей придется меньше, поэтому они займут позиции быстрее.
Я попросил у раса разрешения повидаться с Машей, все же отправляюсь на войну, а там всякое может быть. Мэконнын разрешил и вскоре я увидел ее в сопровождении двух служанок. Радостно взвизгнув, Маша повисла у меня на шее и начала целовать, но папаша Мэконнын быстро одернул падчерицу, проговорив что-то по-амхарски. Маша с неудовольствием оторвалась от меня и мы присели на кушетку, держась за руки. Она сказала, что руки у меня огрубели и некому заботится обо мне, а от загара я мало чем отличаюсь от абиссинца. Волосы и бородка выгорели на солнце и стали совсем седые с виду.
– Бедный мой Саша, совсем ты себя не жалеешь, – пригорюнилась моя невеста.
– Зато ты все хорошеешь, моя маленькая птичка, – постарался я перевести тон разговора на более оптимистичный.
– Я так скучаю без тебя и мне плохо, как птичке в клетке, хотя и золотой, но от этого она не перестаёт быть клеткой.
Дальше я говорил какие-то ободряющие глупости, гладил ее нежные пальчики с подаренным мной колечком. Говорил, что скоро увижу негуса и он разрешит нам пожениться и тогда я вернусь и все-все будет у нас хорошо. Маше хотелось отправиться со мной на войну, но я сказал, что маленьким девочкам там не место, там много страданий, грязи и крови, но я постараюсь, чтобы мы быстрее победили и тогда, победителем, я вернусь в Харар и назову ее своей женой.
Наконец, расу надоели наши телячьи нежности и он сказал, чтобы мы прощались и я отправлялся собираться в поход, завтра с рассветом мой отряд должен быть построен у дворца. Маша ушла, бросив на меня жалобный взгляд, на ее глазах были слезы.
– Рас Мэконнын, отдавверблюдов, я оказался без тягловой силы, а у меня остается достаточно много груза, мои полтора десятка мулов не справятся. Прошу дать мне еще столько же.
– А разве у тебя нет вьючных лошадей?
– Они мне будут нужны, чтобы везти палатки, фураж и продовольствие.
– Фуражом, водой и продовольствием тебя будут обеспечивать мои люди, можешь не беспокоится. Я думаю, того, что у тебя есть, будет достаточно.
На обратном пути заехал к Исааку, узнать, как движется дело. Старик встретил меня как дорогого гостя, усадил в плетеное кресло и велел мальчишке-подмастерью принести мне кофе. Исаак сказал, что весь шелк уже продан, причем по цене наполовину больше, чем я посчитал по весу, поэтому он теперь мой должник. Однако, деньгами он вернуть не может, поскольку закупил камни, но с лихвой, хватит еще и на красивую брошь и на кольцо мне. Исаак открыл свою заветную шкатулку и я ахнул – она вся светилась изнутри от блеска драгоценных камней. Еще ювелир достал уже сделанную основу для диадемы, куда уже были вставлены наиболее крупные камни, которые и должны составлять основу всей композиции. Кроме четырех кенийских рубинов, в центре было штук пять крупных бриллиантов и еще оставлено место под два крупных камня (Исаак сказал, что они в огранке). Я повертел изделие в руках – по темной лавочке забегали искры отраженного света.
Очень красиво, я остался доволен. Пока я вертел изделие в руках, Исаак показал, как он хочет сделать брошь – по дизайну она повторяла мотивы диадемы, то есть это был комплект, причем царский! Крупный рубин в центре в окружении россыпи бриллиантов от средних до небольших. Я одобрил его идею и тогда Исаак показал мне довольно крупный полусферической формы камень, показавшийся мне сначала темно-темно синим, но попавший свет отразился в кристалле и в камне возникли яркие синие искры и блики василькового цвета.
– Мадагаскарский сапфир, – объяснил Исаак, – исключительно редкий с такой игрой света: видите появляется как бы звезда внутри камня?[80] Я первый раз в жизни вижу такой красивый и крупный звездчатый сапфир. Пусть он вам принесет счастье. Я могу сделать кольцо с ним, оно будет готово уже завтра.
– Дорогой Исаак, спасибо за заботу, но завтра я отправляюсь на войну и, когда вернусь, не знаю.
– Рас Александр, я знаю, где вы остановились и я завтра утром буду вас ждать у входа с кольцом – возьмите с собой, оно принесет вам удачу!
Приехав в гарнизон, велел готовится к походу, еды и фуража берем по минимуму, кормить-поить обещали, «курей» порезать и в котел, лепешек в дорогу напечь, оставшихся баранов пустить на шашлык, после того, как все будет собрано в поход, устраиваем отвальную. Попросил убедиться, что оставшийся конный состав при условии двух пар лошадей в бричках поднимает наш груз и пошел заняться ревизией оставшихся денежных сумм и подарков – я все четко заносил в приходно-расходную книгу полученных подотчетных сумм: кому, куда и что пошло. Естественно, без учета выкупного платежа за Салеха, собственно, я его уже потратил и в своих личных суммах я, конечно учет вел, но не такой строгий, только чтобы «без копья» не остаться. Вроде все сошлось, я старался записывать сразу, из личных сумм у меня осталось только золото во франках, да несколько десятков русских монет в империалах, червонцах и рублях для подарков. Все бумаги и личные деньги сложил в подаренный сундук, оставив сотню франков на расходы. Оставалось еще много неистраченных талеров, что мы разделили пополам с Титовым – я только отдавал их на закупку продовольствия, но рас снабжал нас им бесплатно и талеры оставались пока практически нетронутыми: верблюдов мне предоставили бесплатно с зачетом стоимости почти четырех десятков, взятых в качестве трофеев. То есть, у меня оставалось более двенадцати тысяч талеров казенных денег, а все казенное золото и половину талеров – тоже около 13 тысяч я оставил Титову.
К вечеру выяснилось, что животных под вьюки у нас хватает, в бричках поедем так же, как и сюда – я с Артамоновым и в другой два артиллериста, но пулеметы выгрузили во вьюки, благо, артиллерийских лошадок мы практически всех сберегли, я только двух отдал Лаврентьеву, а нового падежа после перехода по пустыне не было. Лошади отъелись, были перекованы и переход должны были вынести без потерь. У казаков было еще лучше, уж своих-то лошадок они обихаживали. Мулы тоже выглядели браво: сытые, вроде даже подросли и потолстели – совсем скакунами скоро станут.
Вечером как и намеревались, была отвальная с куриным кулешом и шашлыками. Пришлось опять по чарочке развести спиритуса и от ведерной жестянки после моих медицинских манипуляций и всяческих гуляний осталась едва треть, а то и четверть. Все наелись, напились и, выставив караулы, улеглись спать.
Утром поднялись рано, прочитали утреннюю молитву, поели, что осталось от ужина, покормили-напоили скотинку, и с развернутым знаменем выехали со двора. Я сразу приметил Исаака, он протянул мне коробочку и что-то прошептал по-еврейски, благословил, может быть, как там у них, не знаю. Я вышел из брички, обнял старика и, поблагодарив и пожелав ему здоровья, обещал скоро вернуться с победой. Потом быстро забрался обратно на сиденье, чтобы не задерживать колонну и мы двинулись по спящему Харару ко дворцу раса.
На площади перед дворцом нестройными рядами, кто во что горазд, уже толпились разномастные войска князя. Впечатление, что войско царя-батюшки Ивана Третьего или Четвертого, номер – без разницы, собирается в поход на татар. Наконец, на крыльце показался рас, и вот что я заметил – вместе с хвостами на палке над его головой развевался пурпурный стяг с чем-то там вышитым: понравилась, значит, идея. К расу подвели боевого коня (как же без доброго коня добру молодцу и эфиопскому витязю, это я барином, развалясь на подушках, еду), Мэконнын лихо запрыгнул в седло (у меня бы так не получилось) и проехал вдоль войск. Все орали, потрясая оружием, когда рас поравнялся с нами, по знаку Нечипоренко все троекратно рявкнули: «Ура-ура-ура». Княжеский конь, не привыкший к таким звукам, вздрогнул. Наконец, смотр закончился, молебна не было и колонна начала выдвигаться к городским воротам. Мы следовали с развернутым знаменем сразу за княжескими гвардейцами. Для полноты впечатления о походе московского царя на татар не хватало разве колокольного звона. Зато собравшийся по сторонам дороги народ кричал, что было силы, а увидев нас, заорали: «Москов ашкер, Георгис ашкер». В общем, весело, дай-то бог всем так весело вернуться…
Дорожные впечатления описывать не буду: все было так же, но в обратном порядке, разве только то, что мы ехали в большой ораве вооруженных людей, дочиста съедая весь заготовленный фураж и провиант, который местные начальники в буквальном смысле выколотили из крестьян, поэтому особой радости, а вернее – никакой, в их лицах я не замечал. Впереди как-то быстро появился авангард из слуг, которые занимались установкой лагеря и сбором припасов, а вот никакого боевого охранения по сторонам и в помине не было: бери раса в плен голыми руками, двух сотен всадников хватит, пока славные эфиопские витязи очухаются, а злые вороги любимого начальника уж в полон утащили. Горячую пищу ели раз в сутки, вечером, вообще абиссинцы довольно неприхотливы в еде, а воины – особенно, так что, мои казаки стали голодать – вот тут-то и припомнилась сладкая баранинка, ан – поздно, «поезд ушел». И купить нечего – все в деревнях выметено вчистую. Пришлось вскрыть остатки консервов, надо же их доесть, а то на жаре банки вспучит, хотя жары особенной не было, днем отдыхали час-два и опять – в путь, а ночью – так вообще, холодно. Вот и пригодилось мне летнее дипломатическое пальто, а Ефремычу – шинелка.
Так в пути прошла неделя. Однажды, трясясь в бричке, увидел у обочины людей и сразу понял, что это не крестьяне. Пригляделся – одежда песочного цвета, да это мои охотники! Что случилось, почему они здесь одни, без охраны, где артиллеристы барона? В голову полезли дурные мысли и, попросив у казака заводную лошадку под седлом, помчался вперед. Подъехал, посчитал – 33 человека во главе с Павловым. Люди сидят на земле усталые и безучастные, даже никто не встал и не ответил на приветствие.
– Что случилось, Иван, Петрович? Почему вы здесь одни? Где барон с его людьми, доктор, Титов, остальные. Где Букин, в конце концов?
– Александр Павлович, бросили нас, как есть бросили и ушли! И обоз весь увел, разбойник! Вот только кое-что оставил, а остальное все забрал!
– Кто забрал? Почему? Какие разбойники? Вас ограбили?!
И Павлов, чуть не плача, стал рассказывать, что полмесяца назад приехал человек, назвавшийся Лаврентьевым. Сказал, что у него есть бумага от меня и приказ здешнего царя Менелика забрать всех военных и вместе с обозом куда-то уехал. Им оставил только трех верблюдов, три палатки, два охотничьих ружья, инструмент, только рудознатцы и сохранили свои ящики, потому что спали на них. Увез все консервы, сухари и фураж. И сейчас они идут в Харар, потому что они помнят, что я – там. Только неизвестно дойдут ли, люди ослабли идти пешком не могут, обувь у всех изорвалась, а дополнительные комплекты Лаврентьев увез с обозом. Есть еще немного денег, а то бы вообще с голоду померли, но сейчас здесь идти невозможно, продуктов второй день нельзя купить – все подъели. И стоят здесь с того времени, как они встретили толпу местных на дороге, сначала слуги ехали и все забирали, теперь просто солдаты пошли. Люди второй день голодают, разве что охотники подстрелили двух здешних цапель и сейчас из них варят похлебку.
Я сказал, что никакой бумаги и разрешения на то, чтобы все забирать, не давал. Бумага с моей подписью была только на то, чтобы есаул Лаврентьев проехал по Абиссинии, направляясь в лагерь Гоуани на реке Аваш и все. Про приказ Менелика я не знаю, попросил их оставаться на месте, а сам поскакал в голову колонны, спросить раса, как узнать, был ли такой приказ и куда отправлен мой обоз. Вот тебе и Лаврентьев, знал бы, что так получится, стал бы я его из ямы освобождать, сидел бы там, пока не сдох!
Доехал до раса, объяснил ему ситуацию. Рас, конечно, не знал ни о каком приказе относительно моего обоза и решил было отправить пару сотен гвардейцев поймать вора, но я уговорил его не делать этого: во-первых, мы не знаем, может и был приказ Негуса Менелика; во-вторых – никуда из Абиссинии Лаврентьев не денется; и в-третьих, может случится перестрелка, погоню примут за разбойников, а там семь пулеметов – положить две-три сотни всадников за минуту – им раз плюнуть.
– Как семь пулеметов, я думал, что все они – здесь, – возбудился Мэконнын, – их надо срочно забрать, пока их не сломали или не расстреляли все патроны.
Объяснил, что пулеметы и орудия – дар царя негусу, а 50 винтовок с патронами, гранаты, два ящика взрывчатки, снаряжение и много еще чего – это мое личное имущество. Но сейчас меня, прежде всего, волнуют мои люди, голодные и брошенные всеми на дороге. Мэконнын успокоил меня, сказав, что пошлет им еду и пусть подождут два дня – в Харар пойдет пустой караван за новыми припасами и моих людей заберут туда. Я сказал, что поскольку все они – мастеровые и часть разбирается в сельском хозяйстве, то может поселить их на землях, где они могли бы заниматься привычным делом. Кроме того среди них – пятеро рудознатцев, которые могли бы оценить перспективы золотодобычи, о чем мы уже говорили. Тогда я могу поручиться, что увеличу добычу золота на принадлежащих расу землях, так чтобы нам обоим это было бы выгодно.
Вот эта новость о рудознатцах больше всего заинтересовала раса и он сказал, что найдет возможность поселить мой отряд там, где мы встречались с кочевниками и махдистами: чуть дальше от этого места по реке Аваш моют золото, а места вокруг изобилуют дичью и имеют тучную почву, которая пригодна для выращивания всего, что здесь растет, разве что кофейное дерево и хлопчатник требуют немного других условий, но их плантации еще дальше на запад. Я ответил, что выращивание кофе и хлопка непривычно русским, а зерновые культуры и овощи они посадят. Так и договорились, моим людям помогут построить дома и распахать землю, а золотодобытчики беспрепятственно могут исследовать окрестности. Рас озаботится, чтобы местный шум обеспечил их всем необходимым и дал охрану. Я поблагодарил, взял денег из своего ящика и поспешил к страдальцам. Когда приехал, они сидели вокруг костра и ели из мисок похлебку. Я рассказал им про новости, что их отвезут на благодатные земли, где они могут попробовать вести хозяйство. Война их не коснется, а обижать их никто не будет – местному начальнику будут даны на этот счет указания. Через пару-тройку дней туда пойдет караван и вас заберет, денег за дорогу платить не надо. Вообще ни за что платить не надо – говорите, что за все им заплатит рас Мэконнын и от вас сразу отстанут – его здесь как огня боятся.
Потом отозвал в сторонку Павлова и он мне рассказал всю их эпопею, как не было воды и они буквально побирались с бурдюками по Джибути – больше всех помог католический священник, он бесплатно разрешил пользоваться его колодцем, а остальные арабы и французы ломили сумасшедшие деньги. Потом рассказал, как болели, но, к счастью наш пароход привез госпиталь и врачи многих просто спасли от неминуемой смерти. Трое добровольцев, не выдержав африканских условий, уехали в Россию на Дальний Восток с пароходом, что привез госпиталь. Потом пришли верблюды, потому что к тому времени осталось в живых только два десятка мулов, как начальник госпиталя чуть не убил французского консула за издевательство над русскими и грозился написать в русские и французские газеты, после чего консула бы вышвырнули со службы без всякой надежды на пенсион.
– А что, фон Штакельберг, не мог ему того же пообещать? – спросил я артельщика.
– Да что вы, батюшка Александр Павлович! Он, как его Михалыч с животом слег, совсем руки опустил и его офицеры тоже, они же по хозяйству ничего не понимают, думают, что булки на деревьях растут. Вот так все и развалилось. Интендант долго держался, без него совсем бы концы отдали, да и он потом заболел, но поправился быстро, молодой все же. Это Титыч с начальником госпиталя «обработали» железнодорожников так, что они каждый день стали цистерну воды привозить, она уже и не нужна была в таком-то количестве, лошадей и мулов уже не было, так что нам одной бочки на три дня хватало, даже баню в госпитале устроили и постирались перед уходом каравана.
Ну, в общем, все понятно с господами офицерами – им бы только из пушечек пострелять, а в быту – детский сад на выезде. Как не вспомнить тверского вице-губернатора Салтыкова – Щедрина с его сказочкой о том, как один мужик двух генералов прокормил на необитаемом острове. Оставил Павлову половину золота из личных запасов и поехал нагонять казаков.
Через день увидели сверху холма военный лагерь. Мне это напомнило фильмы про воинов Чингис-хана: рев верблюдов и ослов, дым костров, столбами поднимающийся к небу, всадники в пестрых лемптах[81], скачущие туда-сюда, хорошо, если по делу.
Разномастные шатры и палатки, на первый взгляд, стояли совсем бессистемно, но, если приглядится, то было видно, что они «кучковались» вокруг некоторых центров притяжения – видимо, ставок расов.
Наш авангард и слуги, шедшие впереди, уже поставили шатры. Мой был рядом с большим шатром раса и Мэконнын пригласил меня зайти. Рас сказал. что сейчас поедет докладывать негусу о прибытии и наличии войск. Он сказал, что узнает о том, был ли приказ негуса забрать мой караван и, по его мнению, лучше, если русский попробует договорится с русским, а уж если не получится, тогда будем требовать суда. Еще Мэконнын узнает, когда я могу вручить негусу верительные грамоты и подарки, и, наконец, покажет Менелику флаг, после чего рас продемонстрировал мне полотнище пурпурного шелка, размером два на три метра, сложенное для прочности вдвое и прошитое нитками с вышивкой золотом льва. Флаг получился – заглядение!
Пошел посмотреть, как устроили казаков. Они поставили свои палатки, а для турк-баши Нечипоренко был выделен отдельный шатер, куда перенесли отрядную икону. Отдельная палатка с часовым была для денежного ящика, велел поставить туда же под охрану и мой сундук с верительными грамотами и письмом царя. Знамя пока зачехлили и тоже поставили в оружейно-денежной палатке. Спросил, где Артамонов, сказали, что ему поставили маленькую палатку рядом с моим шатром. Вроде как казаки довольны, поставили кипятиться чай (вот с дровами, чувствую, будет плохо) придется кизяком[82] топить, сказали, что через час кормить будут.
Пока смотрел, как устроились казаки, вернулся рас, пошел узнать новости. Мэконнын был озабочен и сказал, что две недели назад итальянцы выдвинулись вперед и заняли форт Мэкеле, там находится около семисот местных эритрейских солдат при двух орудиях, командует итальянский майор.[83] Форт Мэкеле находится на холме, обнесен высоким земляным валом, из-за которого удобно стрелять, подступы к форту изобилуют «волчьими ямами» с кольями, поэтому попытка взять укрепление в лоб провалилась – абиссинцы, потеряв несколько сот человек, отступили. У форта Мэкеле есть уязвимая точка – источник воды находится в 400 метрах от укрепления, и местность простреливается.
Зная, что у русских есть пушки и пулеметы, негус попросил недавно прибывшего к нему русского офицера по фамилии Лывретей или что-то похожее, оказать помощь осадившим форт пяти тысячам абиссинцев и выбить оттуда итальянского майора с его черным батальоном, тем более, что ему на выручку двигалось две с половиной тысячи итальянцев при четырех горных пушках Гочкиса. Русский забрал пушки и пулеметы и отправился к Мэкеле – он ушел пять дней назад и пока вестей нет никаких.
При себе русский имел подорожную, подписанную русским послом и его опознал его баши, который полгода назад привез ящик старых ружей. Когда негус спросил, где этот офицер был полгода и где его грамоты, русский ответил, что его передали русскому послу после того, как какой-то рас Искендер разгромил в пустыне войско кочевников. Мэконнын объяснил Менелику, что русский посол и рас Искендер – одно и то же лицо и негус назначил мне аудиенцию завтра с утра (рас рекомендовал мне прибыть за два часа до полудня). Мэконнын сказал негусу, что я дважды спас жизнь его Мариам – сначала, прыгнув за ней в море, кишащее (ну так уж и кишащщее…) огромными хищными рыбами и второй раз – от кочевников Абу-Салеха, которого я потом вылечил от смертельной раны (так уж и смертельной, оклемался бы и так, воин пустыни) за что он отпустил русского офицера Лывретея и поклялся быть кровным братом победившего его раса Искендера. Эта победа и показ стрельбы пулеметов и взрывов ручных бомб – собственного изобретения посла, во многом облегчила переговоры по заключению перемирия между африканскими мусульманами и христианами на случай, если какая-то европейская держава нападет на одну из них, трехсторонний договор подписан и Мэконнын вручил его расу, удостоившись похвалы негуса.
– Я знаю, чего ты ждешь, рас Александр, – улыбнулся Мэконнын, – ты хочешь узнать, как быть с разрешением жениться на Мариам. Я рассказал о тебе негусу и о моем отношении к тебе – завтра ты услышишь решение нашего государя.
– Рас Мэконнын, я услышал, что императрицы Таиту нет в лагере, как мне быть с подарками для нее?
– Я уже говорил тебе, что будет для нее лучшим подарком, поэтому можешь вручить всякие тарелки и ткани прямо сейчас. Да, еще тебе хотел сказать: знамя очень понравилось – ты подсказал правильную мысль, молодец.
На следующий день с помощью Артамонова я облачился в расшитый золотом парадный дипломатический мундир, надел все ордена, треуголку и лаковые ботинки. В бричку погрузили подарки и под развернутым посольским знаменем с почетным эскортом из двадцати всадников при параде и в крестах, с папахами на голове, поехали к шатру негуса. Ждать пришлось недолго, скоро нас пригласили. Первым шел я, держа в руках грамоты и письмо императора, за мной несли знамя, шли офицеры при орденах, и затем унтера несли наиболее ценные подарки: на большом серебряном блюде бархатную коробочку с перстнем, миниатюрным портретом царя выложенным бриллиантами и шкатулку с диадемой. Там же лежали золотые часы с портретом и альбом с видами Петербурга. Затем казаки несли златоустовскую шашку в золоте, серебряную посуду и рулон пурпурного шелка.
Менелик сидел на походном троне, стоящем на небольшом помосте, устланном коврами. Сзади него было пурпурное императорское знамя со львом. Вокруг толпилось человек двадцать придворных в пестрых одеждах и мундирах (Sic!), заметил, что никого – босиком.
Я отдал честь, потом снял треуголку и поклонился. Знамя отнесли в сторону к стене шатра, так, чтобы приносящие подарки казаки свободно могли приблизиться к трону. После этого, отдав треуголку ближайшему казаку в шеренге (караул выстроился в две шеренги), я вручил верительные грамоты и запечатанный пакет с письмом. Менелик, мельком взглянув на грамоту, милостиво кивнул, а ведь это его первый прием иностранного посла по всей форме, так что я становлюсь зачинателем местного дипломатического протокола. Подозвав казака с серебряным блюдом, я подал коробочку с перстнем и сказал, что это, как и портрет, личный подарок от русского императора абиссинскому императору. Менелик открыл коробочку, попробовал одеть перстень пришлось – подобрать, на какой палец, но все же место среди других колец и перстней нашлось. Я был в шелковых белых перчатках, поэтому свой синий перстень оставил под присмотром денщика. Потом посмотрел на портрет Александра III, я открыл крышку часов и сказал, что здесь русский царь получился лучше, все же писал один из лучших наших художников-миниатюристов. Менелик долго рассматривал портрет, как будто решая, стоит ли доверять этому европейскому государю, потом закрыл крышку и опять кивнул головой, мол, продолжай дарить.
Тогда открыл шкатулку и сказал, что много слышал о красоте абиссинской императрицы Таиту Бетул, жаль, что ее нет здесь, но время военное… Мой государь посылает ей это украшение, что еще больше оттенит ее красоту. Открыл сафьяновую коробку и поднес диадему негусу. Он полюбовался игрой камней, видно, что – знаток и опять милостиво кивнул. Мне показалось, что на этот раз он даже улыбнулся. У меня было немного времени рассмотреть его лицо, пока Менелик любовался игрой камней диадемы. Вообще-то негус производил впечатление незлобивого человека, но волевого. Его не портили даже негроидные губы и приплюснутый нос – память генов какой-то бабки или прабабки из центральноафриканского племени, взятой когда-то в жены потомком соломоновой династии с дипломатическими целями. В глазах негуса светился природный ум, который никаким образованием не приобрести: либо он есть, либо – нет.
Так, хватит пялится на Менелика, следующий дар – в студию: альбом с видами русских столиц. Тут Менелик заинтересовался, жестом попросил меня подойти и стал расспрашивать, что это и где находится. Альбом получился отменным подарком – им был сломан некоторый официоз и мы говорили если не на равных, то как друзья: как старший брат с младшим, но поездившим по свету и много знающим. Альбом мы смотрели минут пятнадцать, окружающие уже успели заскучать, даже придворные, которые тянули сначала шеи, чтобы рассмотреть картинки, теперь, за малым исключением, потеряли к ним интерес. Менелик сказал, что попозже посмотрит его подробнее и задаст мне вопросы, которые непременно возникнут. Следующим подарком была златоустовская сабля. Сказал, что это полностью – русская работа. Потом казаки поднесли и поставили к подножью трона разнообразную посуду. Наконец я взял рулон шелка и широким жестом развернул его у трона, сказав, что это мой личный подарок, сделанный на моих заводах с помощью моего изобретения – пурпурной краски. Я мог бы построить завод по окраске тканей, в том числе и такой, здесь, в Абиссинии, если на то будет воля негуса. Реакции не последовало и я продолжил: учитывая, что идет война, мой государь послал в подарок храброму абиссинскому народу оружие, которое поможет одержать победу над захватчиками: семь пулеметов и восемь орудий со снарядами и патронами, а также 50 новейших русских скорострельных винтовок, только начавших выпускаться русскими заводами. От себя я привез в дар ручные бомбы, действие которых сравнимо с действием артиллерийских снарядов, но которые может использовать каждый солдат. Такого оружия нет ни у одной страны мира, в нем используется мощная взрывчатка, которую я сам разработал и тоже мог бы наладить ее производство здесь, в Абиссинии. Вот эта новость заинтересовала всех..
– Господин посол, а мог бы ты показать нам действие этих бомб? – спросил негус.
– Да, конечно, ваше императорское величество[84], нужна площадка не менее 200 локтей в ширину. К сожалению, в обозе, который уехал к форту Мэкеле, было и мое имущество, например, эти бомбы, а также ящик мощных бомб, которыми солдаты могут разрушать укрепления врага. У нас остались бомбы против пехоты и всадников противника, которыми вооружен мой эскорт, но их тоже немного, так как мы уже потратили большую часть для того, чтобы уничтожить кавалерию кочевников. Но показать, как мы это сделали я готов через два часа.
– Хорошо, мы посмотрим через два часа на это оружие, раз ты говоришь, что такого ни у кого нет, – и негус кивком головы дал понять, что аудиенция окончена.
А как же главный для меня вопрос и дернул меня черт высунуться с этими гранатами, был бы еще случай, надо было на фоне подарков и заканчивать…
Пошли готовиться, рас дал нам полсотни слуг, чтобы из травы и палок сделали чучела. Потом приехал гвардеец негуса и мы вместе с казаками поехали смотреть позицию, вроде нормально: впереди далеко степь просматривается и никого нет. Нечипоренко предложил и джигитовку показать, я ответил: «Это как получится, увидим, что понравилось, чтоб не показать». Определились, кто стрелять из пулемета будет, кто гранаты метать, решили метнуть по паре каждый одновременно, чтобы грохота хоть чуть-чуть, но побольше было. Тут на телеге привезли чучела и казаки стали показывать, как их расставлять. В общем все как уже стало привычным – демонстрационный показ.
Когда все приготовили, поехал докладывать негусу. Пришлось подождать – шел военный совет.
Потом поехали на «полигон». Все прошло штатно, отстрелялись, фитаурари с кеньязмачем поехали в сопровождении свиты смотреть. Слуги помазали дырки кровью, взятой на кухне, переставили чучела поближе, четыре гранаты грохнули одновременно, опять контрольный осмотр – военачальники приехали, довольно кивая.
– Я слышал, рас Александр сам стрелял, отражая набег кочевников и удачно стрелял, – обратился ко мне Менелик.
– Да, это правда, ваше императорское величество, – ответил я.
– А какое расстояние до цели было тогда и как далеко стреляет пулемет?
– Ваше императорское величество, я начал стрелять когда верблюды кочевников были в двухстах шагах от меня, тогда второй ряд падал на первый, а третий на второй и быстро образовался вал из тел. Пулемет может стрелять и на милю, только прицельная дальность все равно не более пятисот шагов.
Менелик попросил поставить мишени на пятьсот шагов. Я сказал, чтобы ставили вплотную, а то не будет видно, как попали пули. Ну что же, ваш выход, господин придворный клоун. С помощью казаков снял дипломатические латы, оставшись в рубашке и перчатках, постелили мне какую-то дерюжку и я на нее улегся. Ну вот, «далеко-далеко на лугу пасется кто?» Как бы не опозориться… Рядом залег Стрельцов, приготовившись подавать ленту. Потрогал кожух, ничего не кипит. Попробовал поймать в прицел серую группку чучел. Ну, с Богом! Надавил на гашетку, выпуская короткие пристрелочные очереди, вроде как появились фонтанчики земли прямо у мишеней, чуть-чуть поднял ствол и провел по мишени – Есть! Полетели клочки по закоулочкам! Выпустил всю ленту, пусть смотрят дырки. Встал и поклонился публике. А где аплодисменты маэстро? Вернулись гвардейцы и бросили к ногам негуса разлохмаченные мишени. На меня водрузили раззолоченный мундир и помогли привести себя в порядок. Рас Мэконнын жестом позвал подойти к негусу.
– Ваше императорское величество, ваш приказ выполнен, – доложил я приложив руку к треуголке. Менелик встал и сняв с пальца перстень, попытался мне его одеть. Я снял перчатку и Менелик увидел какие у меня руки, но перстень на средний палец все же пристроил.
– Рас Александр, ты настоящий воин и достоин взять в жены Мариам Мэконнын! – протянул негус руку для лобызания.
Ну что осталось делать, встал на одно колено и облобызал, ради Маши я бы и не то перенес, тем более по физиономиям придворных и раса увидел, что теперь я в фаворе.
– Благодарю вас, ваше императорское величество, постараюсь оправдать оказанную мне честь.
– Погоди, это не все, поскольку Мариам – лиилт[85] соломоновой крови, то приданое должно быть достойным. Отныне ты – Александр, рас Аруси, владетель провинции Аруси.
Глава 14. Скандал покруче Ашиновского
Вчера праздновали у Мэконнына возведение меня в княжеское достоинство. Ага, эфиопский князь, ваша эфиопская светлость… Попутно выяснилось, что хитрый негус в общем-то никакого приданого не дал: земли Аруси[86] под управлением Мэконнына, вот, решил Менелик, пусть отчим и поделиться. Земли эти окончательно присоединены сравнительно недавно – всего два года прошло, но перед этим воевали чуть ли не десять лет. Коренное население – народ оромо или галла, преимущественно, мусульмане, хотя за десять лет многие перешли в монофизитское христианство: хочешь в армии служить – крестись (а в армии Менелика хотели служить все мужчины, это вам не нынешняя Россия). В горах, на высоте около двух километров находится столичный городок Асэлла, уже наполовину христианский. Большинство укрепленных фортов в этих краях абиссинцы строят именно в горах – там малярии нет. Так что местечко так себе, хотя тот край, что ближе к Харару, я видел во время переговоров с мусульманами – вполне себе неплохое место, ехали туда через настоящий хвойный лес и дичь какая-то от нас шарахалась по кустам вокруг реки Аваш. Вот перегородить взрывом Аваш в узком месте, будет водохранилище, поставить ГЭС по типу Волховской и электричество будет: сименсовские генераторы в России уже производятся. И, если там действительно богатые золотые россыпи, как говорил рас, электродвигатели на приисках вовсе не помешают, и электричество в столицу по проводам побежит. Но, это мысли на будущее, на верблюдах эти генераторы не привезешь, так что, сначала – железная дорога, без «чугунки» тут никак. Мэконнын сказал, что большим сторонником строительства железной дороги является швейцарский инженер Альфред Ильг, он у Менелика министр иностранных дел и кто-то вроде Лефорта при Петре Первом в нашей истории. Ильг приехал представителем швейцарской компании, да так и остался в Абиссинии, выучил амхарский язык, построил себе европейский домик в Аддис-Абебе, женился на местной и совсем уже обэфиопился. «Вот это – мое будущее», – подумал я. Надо бы с ним познакомиться… И тут рас опередил меня:
– Господин вуст-азаж[87] Ильг позвал нас к себе в гости на обед, в два пополудни, можно без регалий, по-простому.
Ну что же по-простому, значит по-простому, по-абиссински это значит – обвешаться золотом с головы до ног и приехать со свитой в двести человек. Спросил раса, что подарить Ильгу, оказалось, что он, как многие гражданские, любит старинное оружие, Мэконнын видел у него в Аддис-Абебе коллекцию всякого старого железа.
Чистая сорочка у меня есть, Артамонов уже привел в порядок мой белый китель (хотя он все больше сереет), ордена не одеваем, украшения тоже. Посмотрел на вчерашний перстень, чем был пожалован «за отличную стрельбу из пулемета»[88]. Похоже, что старинной работы, а вот что за камень, определить трудно, для рубина в нем много фиолетового оттенка. Еще раз посмотрел на свое сапфировое кольцо – действительно в кабошоне можно при попадании света под определенным углом, различить шестилучевую звезду – чем не звезда Давида, вот и готова легенда про перстень царя Соломона. Нет, перстни оставим, просто белые перчатки.
Ильг принял нас в своем шатре, где был накрыт на троих вполне европейский стол с приборами и салфетками. Мне это было не в диковинку, а вот рас чувствовал бы себя уютнее без них.[89] Обсуживал нас слуга, одетый по-европейски: принес и ловко открыл бутылку шампанского, показав пробку и дав попробовать хозяину и после его одобрения, налил в хрустальные бокалы гостям. После этого водрузил бутылку в серебряное ведерко со льдом (интересно, где он его здесь берет?). Шампанское было хорошим, вроде того Клико, что я брал, припугнув казачьим погромом, в Джибути. Подарок мой понравился – это была старинная дагестанская шашка. Ильг сказал, что можно обращаться по-простому, Альфред и я представился как Александр.
– Александр, мне вчера очень понравились ваши казаки, я про них много слышал, но никогда не видел. В Европе их представляют сущими дикарями, а я увидел, прежде всего, профессиональных воинов и обычных европейцев. Это действительно настоящие казаки?
– Альфред, у нас тоже мало что знают про Швейцарию, ну помнят, что Суворов переходил через Альпы и сыр у вас вкусный и еще, что много золота в банках.
Про Суворова Ильг не знал, и сыром настоящим швейцарским угостить не мог, только французским, из того же Джибути. Помня про железные дороги, решил использовать разговор по делу. Спросил, как ходят поезда через горы и получил в ответ массу информации о том, что Ильг уже просчитал дорогу по горным участкам до Аддис-Абебы, но под европейскую колею. Я же стал уверять, что русская колея лучше – грузоподъемность возрастет и устойчивость вагонов будет выше. Ильг в ответ объяснил, что тогда много лишнего уйдет на прокладку самой трассы, стоимость горных работ увеличится процентов на тридцать, а то и сорок. Рас сидел, откровенно скучая, и ждал, пока мы наговоримся. Ильг заметил, что мы слегка увлеклись техническими подробностями и предложил вернуться к еде, попросив подать горячее.
Разговор перешел на более светские вещи, какой Петербург, холодно ли там зимой и вообще, он, оказывается, вчера с Менеликом целых два часа рассматривал альбом, что я привез. Обоих интересовала застройка столицы, так как негус несколько лет назад принял решение перенести старую столицу из Энтото (правда, там и сейчас загородная резиденция негуса, его любимое место, где он проводит много времени) вниз, к подножию горы Энтото, где уже несколько лет идет строительство новой столицы – Аддис-Абебы («новый цветок» по-амхарски). Город строится по-европейски, поэтому прямая плановая застройка Петербурга понравилась и Менелику и Ильгу и они хотят строить именно так. Еще одной «изюминкой» новой столицы являются горячие минеральные источники, так что в будущем город может стать и курортом. Климат там очень умеренный, город расположен выше двух тысяч метров над уровнем моря, а Энтото – вообще на высоте порядка трёх километров. Никакой малярии, никаких лихорадок, свежий горный воздух, климат – вечная весна. При правильном водоснабжении и канализации место выбрано очень здоровое, а с военной точки зрения – и весьма укрепленное («это пока авиации нет»). Другое дело, что Абиссиния – бедная страна, денег больших на строительство нет, разве что можно привлечь капиталы со стороны. Несколько лет назад Ильг ездил к себе домой, строительство железной дороги заинтересовало некоторых подрядчиков, а вот строить столицу кредитов банки ему не дали.
– Альфред, жизнь в кредит – не лучший выход, рано или поздно, его отдавать придется, нельзя же вечно перекредитовываться.
– Александр, ты прав (мы как-то незаметно перешли на «ты», что же меня это устраивало: Ильг – человек, близкий к негусу, надо заводить дружеские связи, тем более с европейцем, влюбленным в Абиссинию), – конечно, лучше иметь свои деньги, но откуда?
– Надо развивать добычу полезных ископаемых, прежде всего, золота, да и обычного чугуна потребуется немало. У меня в составе экспедиции есть пятеро маркшейдеров с Урала – это наша российская кузница, там и сталь и уголь и драгоценные камни. Можно ли этих людей привлечь к поиску месторождений здесь, дав им охрану и лошадей? Если будет что-то интересное, я готов провести переговоры с русскими промышленниками при гарантиях правительства Абиссинии, что они получат эти месторождения в концессию и построят здесь металлургические заводы…
– Это выглядит интересным предложением. Я сегодня же сообщу негусу о твоем предложении. Вчера я услышал, что ты готов строить заводы по окраске тканей и выпуску взрывчатки. А что это за взрывчатка и какова она по сравнению с нитроглицерином и динамитом.
Я рассказал про свои заводы, красители, выпуск ТНТ и лекарств, что у меня есть патенты а ведущих европейских странах и САСШ, можно даже туда продавать свою продукцию, но гораздо интереснее африканский рынок – здесь одной взрывчатки для горнопроходческих работ понадобятся десятки тонн, да и военное использование ее имеет значение. Лекарственный синтез сложный, поэтому я не готов переводить его сюда, а краски и взрывчатку – можно начать было хоть завтра – проблема с подвозом сырья, вот была бы железная дорога…
– Александр, я очень рад, что у нас общий взгляд на развитие Абиссинии. Рас Мэконнын (мой тесть, задремавший было в кресле после сытного обеда, проснулся, услышав свое имя), рассказал о твоем участии в подготовке и подписании соглашения с мусульманскими государствами. Это очень важно, к сожалению, у нас осложнились отношения с итальянцами – мы практически уже воюем и, пока война не закончится, никакие промышленные проекты не осуществимы. Поэтому нам нужно ее заканчивать с наименьшими потерями для себя.
– Почему с потерями, я вижу только перспективу приобретений. У нас вполне реальные шансы одержать победу над итальянцами и даже вообще – сбросить их в море, заняв ранее принадлежавшую Абиссинии Эритрею.
– Дорогой Александр, я бы не смотрел на этот вопрос столь оптимистично, Италия – европейская держава с организованной армией и флотом. Она может вместе с собой привести и союзников – ту же Британию или, что тех, кто ей ближе как потенциальный союзник в центре Европы – Германию. Да и империя Габсбургов, несмотря на войны с итальянцами, может их поддержать, надеясь урвать себе колониальный кусок.
– А зачем нам Африканский союз противодействия колониализму, что мы только что создали? Устремись махдисты на север, Британия тут же забудет о существовании Абиссинии и проблемах Италии. Мы дали махдистам понять, что только поддержим это и сделаем так, что все подумают, что это устроили немцы. Кстати, если будет официально объявлена война, то англичане закроют проливы и Суэц для военных грузов из России, поэтому я бы пока не стал ее официально объявлять. А вот нападение на форт Мэкеле будет casus belli[90] и после этого из России будет трудно получить хоть один патрон, поэтому я не рад, что Лаврентьев потащил туда все современное оружие – я считаю это ошибкой. Кроме того, итальянец с туземным батальоном сдался бы без воды уже к этому времени, а пять тысяч абиссинцев с двумя пулеметами как-нибудь бы справились с деблокирующим батальоном. Зачем нам семь сотен трупов, лучше бы это были военнопленные, которые уже сейчас могли бы начать прокладывать трассу будущей дороги, ставить столбы для параллельной телеграфной линии, да мало ли чем их можно занять – это же сильные мужчины, а, пообещав им свободу через пять лет работы, можно заставить их трудится, если не держать впроголодь и элементарно о них заботится. Вообще-то нужно уже сейчас спланировать как и где мы будем держать пленных, в любой войне они всегда есть и, показав, что Абиссиния цивилизованно относится к военнопленным, а не режет им глотки (как я слышал, это часто практикуют ашкеры), мы покажем себя цивилизованной державой с которой можно договариваться.
– Александр, а как ты думаешь устроить так, чтобы англичане подумали, что в их проблемах виноваты немцы? Я согласен с тобой, ты очень хорошо придумал, чтобы столкнуть лбами колонизаторов, но как это сделать.
– Видишь ли, Альфред, во время боя с кочевниками я захватил в плен не только Салеха, но и его советника – немецкого полковника. Он тоже был ранен и я его прооперировал, вытащив осколки гранаты, вроде той, что показывали вам вчера. Мы много говорили и я понял, что могу на него рассчитывать в случае, если нам начнут мешать британцы. Мне он прямо сказал, что его задача здесь – всячески вредить Британии. Потом, он давно не говорил по-немецки, соскучился и когда мы привезли его на встречу с людьми Салеха, весьма тепло со мной простился, пообещав проинформировать о возможностях поставки оружия из Германии или через Германскую Восточную Африку, далее через Кению – в Абиссинию.
Ильг был рад услышать, что я говорю по-немецки, у него, как у многих швейцарцев, немецкие корни и он предложил дальше продолжить разговор на немецком, тем более, что рас Мэконнын заснул и слуги перенесли его на лежанку. Расстались мы весьма довольные друг другом.
Сел писать донесения Обручеву, о том, что верительные грамоты, подарки и письмо вручил. Дожидаюсь ответного письма от Негуса к сам Его императорскому Величеству Императору Самодержцу Всероссийскому. Пулеметы с патронами и орудия, а также ящик гранат предназначавшиеся в дар негусу были самовольно похищены со склада есаулом Лаврентевым, так же как им без моего приказа были уведены личный состав артиллерийской батареи, капитан Букин с военным топографом и врач с фельдшером, якобы, по устной просьбе Негуса. Негус не подтвердил и не опроверг этого, сказав, что он просто попросил Лаврентьева помочь абиссинцам. Где в настоящий момент находится есаул, никто не знает. Якобы, он имел планы вместе с пятью тысячами местных пехотинцев напасть на отряд майора Тезелли (около 2300 пехотинцев при 4 орудиях), не допустив их продвижения на юго-восток, к блокированному абиссинцами форту Мэкеле, а потом, устранив опасность удара с тыла, взять форт. У казачьей полусотни, следовавшей со мной, потерь нет, все здоровы. Казаки находятся вместе со мной в лагере Менелика. После того, как Лаврентьев покинул лагерь, оставив интенданта Титова и трех выздоравливающих артиллеристов, оставшись без командираштабс-капитана Букина добровольцы ушли меня искать и я встретил их по дороге, безоружных голодных и оборванных, сейчас они в безопасности, накормлены и обустроены, планируют заняться сельским хозяйством на выделенных местным князем землях.
Зашифровал и отправил в Джибути с курьером раса. Потом написал письмо Маше и пошел к расу за разрешением воспользоваться его курьером, долго говорили о планах, наконец, он меня отпустил.
У своего шатра я увидел интенданта Титова, который дожидался меня битых два часа и уже попил кофе и погулял и еще попил кофе… От интенданта я узнал его версию событий. Впрочем, не сильно отличающуюся от того, что услышал от Павлова. Хорошей новостью было то, что ушлый Лаврентьев не взял взрывчатку, винтовки и патроны к ним, а также по-мелочи – разгрузки, ножи и так далее. Утащил с собой он только артиллеристов с их имуществом, пулеметы и пулеметные ленты. Ленты-то можно набить винтовочными патронами, не проблема. Но вот зачем он ящик гранат-ананасок взял? Там же никто с ними толком обращаться не умеет! Пошли смотреть, что осталось на складе. Охрану несли три выздоравливающих артиллериста, исхудавшие до невозможности, да и сам Титов выглядел не краше. Они вчера встретили казаков и были поражены их сытым и довольным видом и не поверили, когда те рассказали, что были в сражении с целой тысячей хорошо вооруженных врагов и не понесли потерь.
После просмотра финансов я пришел в ужас – как можно было ухитриться потратить столько денег ни на что? Зачем-то закупили 50 мулов по 80 талеров, когда перевозили их бесплатно на верблюдах, а они в конце пути даже не дали бакшиш абану, нарушив традицию, а ведь его верблюды сейчас везут госпиталь…
Титов оправдывался, что барон распорядился закупать мулов, после того как наши погибли от нехватки воды. За воду уплатили в общей сложности более двух тысяч талеров (при этом добровольцы снабжали себя сами и бесплатно, через католического священника). На закупку продовольствия и фуража для 70 мулов артиллеристы истратили еще почти три тысячи талеров. На всякие мелкие траты набежала еще тысяча и сейчас в кассе четыре с половиной тысячи талеров и все золото (его, слава богу, не потратили).
Пошли смотреть, что осталось в оружейке. К счастью, осталось многое: четыреста гранат РБСП-1, а то у нас после всех сражений и показов из двух сотен взятых с собой «лимонок» осталось только двадцать штук, сотня РБСП-2, то есть, есаул взял то, что, как ему сказали, предназначалось против укреплений – 100 «ананасок», а остальное все было, в общем-то, на месте: артиллеристы «раздербанили» только двадцать два револьвера – интересно, по какому-такому случаю? Я, вроде, барону разрешения тащить что понравится, не давал. Естественно, не было семи ящиков с пулеметами и семидесяти лент к ним. Все остальное было на месте, даже три жестянки со спиртом, СЦ и ТНТ тоже не трогали, многие считали ТНТ мылом. Кстати, о мыле – есть еще оно у нас? Если есть, пришлю казаков за мылом, а то они последний раз щелоком[91] стирали.
– Продуктов, как я понимаю, никаких не осталось? Ни круп, ни муки, ни, тем более, консервов… А ведь помню, как бравые артиллеристы грозились, что у них все с собой есть, а здесь, как выяснилось, ни провиантских складов, ни еврейских шинков, которые по твердому убеждению старшего фейерверкера Михалыча, должны быть везде. А где два ружья, я встретил охотников, так у них только две двустволки, а помню, что я покупал четыре штуки и двое из них – с дополнительным нарезным стволом под винтовочный патрон. Ах, у господ офицеров были, а потом они их в оружейке оставили, как и припас охотничий! Ну, понятно..
Титов стал оправдываться тем, что, как он мог просто хранить продукты, когда люди голодают? Я согласился, что голодать не надо, хотя припасы хранились только для казаков и добровольцев, а вы добровольцев выставили идти неизвестно куда, дав с собой два плохоньких ружья. Вообще-то у артиллеристов должны быть свои деньги на закупку продовольствия, они хоть раз его закупали? Понятно, легче пойти и взять у доброго интенданта ящик консервов, чем взять французского консула за грудки и трясти его как грушу. Пригрозили бы отправить с русским пароходом статью «Пти журналь» и снимки (у топографа был фотоаппарат) голодающих русских – сразу же бараны бы нашлись, за деньги, но нашлись бы!
Зашел к казакам, они спросили, нет ли новостей от наших?
– Пока новостей нет. Возьмите мыло у интенданта. И если надо, получите у него деньги на продукты. А-а, забыл… у него и продуктов нет и денег мало. Говорите прямо мне, если чего надо купить!
Сказали, что пока их кормят хорошо, и на охоту они ходят, вон опять диг-дигов подстрелили. Поел свежего мяса, жареного на углях и пошел отдыхать.
Так прошло еще четыре дня – от Лаврентьева – ни слуху, ни духу, где он – никто не знает.
Вернулся к себе, отдохнувший рас был весел и сказал, что это хорошо, что я подружился с Ильгом, правда, Таиту его недолюбливает, но она всех иностранцев не любит, это так, чтобы я не обольщался…Я сказал, что был в оружейке, оказывается винтовки и патроны на месте, мы с собой брали в поход ящик с 25 штуками и патронами, еще 50 – это моя собственность, так что спокойно можем отдать негусу 175 винтовок и 17500 патронов. Гранат после показов и боя осталось немного, зато вся моя взрывчатка цела, а это почти сто килограммов – можно большую скалу взорвать. Конечно, я постараюсь всё назад забрать у Лаврентьева, если он не расстреляет все патроны и снаряды.
Вечером рас вернулся с военного совета и сказал, что Лаврентьев вместе с пятью тысячами абиссинцев окружил отряд майора Тезелли, но противник уклонился от боя и отошел (интересно как уклонился от боя окруженный Тезелли?), тогда Лаврентьев попытался с ходу взять форт, развернув батарею орудий и пулеметы. В разгар боя вернулся батальон Тезелли вместе с батальоном туземных аскари[92] и ударил в тыл, захватив 4 орудия, перебив или ранив прислугу. Командовавший сопротивлением артиллеристов командир батареи погиб, еще один офицер был ранен и попал в плен вместе с еще двумя десятками артиллеристов. Два пулемета в ходе боя вышли из строя (видимо перегрели стволы, не меняя воду в кожухах, а то и, вообще, ее туда не налили), применение гранат было неудачным – побило осколками самих метателей (понятно они оборонительные гранаты бросали как наступательные, а там разлет осколков на двести метров). Остальные русские вместе с четырьмя орудиями и пятью пулеметами, пользуясь тем, что абиссинская пехота стояла насмерть, прикрывая отход русских, ушли с поля боя.
Италия в тот же день объявила Менелику войну и их премьер министр Франческо Криспи приказал генералу Огюсту Баратьери[93], губернатору Эритреи и назначенному командовать экспедиционными войсками, разбить зарвавшихся эфиопов.
Зашифровал и отправил сообщение Обручеву с курьером раса, попросив дождаться ответа, а уже потом пускаться в обратный путь, ответ будет в тот же день..
Зашел к казакам. Сказал, что получил плохие новости. Русские артиллеристы понесли потери (точно не известно, какие), барон фон Штакельберг погиб. Многие взяты в плен в том числе один офицер. Развел по глотку спирта и помянули россиян, павших на абиссинской земле, у многих на глазах стояли слезы, барона жалели, незлобивый он был.
Наконец, после очередного совета Мэконнен сказал, что, Лаврентьев, опасаясь преследования и окружения, принял решение уходить на запад, на соединение с Северной армией, то есть, в этот лагерь он в ближайшее время не вернется. Навстречу Лаврентьеву вышел отряд раса Мэнгеши, который считался итальянцами сепаратистом и противником Менелика II, но с началом вторжения три месяца назад публично поклялся в верности негусу. Однако Баратьери, у которого было около 8 тысяч пехотинцев при 40 орудиях, легко разбил передовые части Менгеши у местечка Сенафе и вынудил его отступить. Теперь отряду Лаврентьева противостоит наиболее сильная группировка итальянцев, а порту Масауя началась высадка подкрепления, прибывшего из Италии. В связи с этим принято решение о наступлении и выходе на линию[94] Гондэр – Микэле.
Сборы к выступлению продолжались почти неделю. За это время части Баратьери заняли Адуа, и вышли к Аксуму, потеснив части Северной армии, которые вновь предприняли попытку контратаковать. Тут объявился Лаврентьев, выйдя на соединение с Северной армией у Гондэра. С собой он привел пятьсот абиссинских воинов, четыре пулемета и три орудия, потеряв все остальное тяжелое вооружение в арьергардных боях.
Отправил с нарочным в Северную армию письмо для Лаврентьева, в котором просил подробно, рапортом, доложить, по какому приказу и с какой целью он забрал вооружение и людей, рассказать о ходе сражений, предоставить список погибших, раненых и взятых в плен, указав, при каких обстоятельствах это случилось. Также попросил написать письма семьям погибших, указав, где они пали и похоронены. Все это в запечатанном конверте прошу предоставить мне с ближайшей оказией, если есаул сам не собирается прибыть в лагерь Негуса.
Прибыл госпиталь и, не разгружаясь, проследовал дальше к обозначенной позиции. Я даже познакомиться с начальником и врачами не успел. Я думал, что после разгрома отряда Лаврентьева могут появиться упадочнические настроения: если русские не смогли, куда уж нам. Нет, все с точностью наоборот, правда, авторитета русским все это не добавило: «али», они и есть «али», хоть русские, хоть итальянские. Зато абиссинцы были полны жаждой мести, мол, сейчас мы отомстим за смерть наших братьев, веди нас, Менелик, в бой. Негус поддерживал эти патриотические выступления, разъезжая со свитой по лагерю: завидев его, воины громко кричали, потрясая оружием – кто старым ружьем, кто копьем.
Познакомился с расом Микаэлем, командиром корпуса Уолло-Галла с которым нам вместе идти в бой. По совету Мэконнына преподнес ему золотые часы и златоустовский клинок. Серебряные часы и клинки попроще получили генералы (дэджазмачи, кеньязмачи, фитаурари и геразмачи) корпусов Южной армии, которой командовал Мэконнын, все в рамках укрепления боевого содружества. Я не возражал, лучше уж люди, с которыми вместе в бой идти, чем бюрократы-чиновники.
Наконец, тронулись в путь. Мэконнын выделил верблюдов для транспортировки остатков нашего имущества, так как всю тягловую силу Лаврентьев забрал с собой. С разрешения негуса, все винтовки должны пойти на вооружение корпуса Мэконнына, тем более, у меня появилось ещё две сотни гвардейцев в виде личной охраны, вот лучшим стрелкам винтовки с сотней патронов каждому и выдам. Выздоравливающие артиллеристы и Титов разместились на наших мулах, поклажу с которых переместили на верблюдов.
На новом месте было хуже с водой, на старом хоть речка рядом была, пей – не хочу, а на новом – воду возили за десять верст, так что пить-есть еще хватает, а баню устроить – уже нет.
Пока ехали, да размещались, приехал курьер с ответом из Петербурга.
Обручев просил на месте провести расследование самодеятельности Лаврентьева, не афишируя это перед абиссинцами. В шифровке было написано, что взятые в плен и оставленные на милость победителя раненые, а также убитые, были в русской военной форме. Раненый подпоручик Збигнев Михневский дал интервью газете «Пти Паризьен», корреспондент которой был в итальянских войсках. Из его рассказа следовало, что они сопровождали русского посланника и ждали его прибытия в лагере Негуса Менелика, но явился русский в гражданской одежде, представившийся есаулом Лаврентьевым, и сказал, что, согласно приказу Негуса, все русские поступают в его распоряжение и должны следовать для оказания помощи абиссинской армии.
Я обдумывал полученную шифровку. Вот это загнул господин подпоручик! Выходит, любой гражданский, без письменного приказа от непосредственного русского начальника, по распоряжению иноземного владыки, может использовать русский воинский контингент для решения задач на чужой территории!). Нехорошо о покойных, но барон должен был бы потребовать мой письменный приказ, а при его отсутствии – арестовать подозрительное лицо, могущее оказаться провокатором. Нет, все с радостью поскакали навстречу приключениям за наградами и почестями. Понятно, Лаврентьев – авантюрист, но что с остальными случилось? Даже если и было распоряжение негуса, я вполне предполагаю, что он мог попросить помочь. Но отправляться воевать с итальянцами в русской форме? Потащить с собой людей по приказу, если бы это были добровольцы, это было бы понятно, но регулярная воинская часть с тяжелым вооружением? И эта регулярная часть вступает в бой с регулярной частью итальянской армии – да это война! Представляю, что сейчас творится на Певческом мосту и какую ноту прислал король Умберто через посла в России… Скандал покруче Ашиновского!
Конец III части.
Примечания
1
То есть, находящихся в бегах, числящихся в «нетях».
2
В Русско-японскую войну 1904-05 гг. «Орел», пройдя капитальный ремонт, служил плавучим госпиталем в составе 2-й Тихоокеанской эскадры вице-адмирала Рожественского и после Цусимы был захвачен японцами, которые ввели его в состав своего флота.
3
В 1874 г Великий князь Николай Константинович выломал три крупных алмаза с фамильной иконы своей матери, увлекшись актрисой Фанни Лир, которой хотел сделать подарок. Был признан сумасшедшим и отправлен в ссылку в Ташкент, где сделал много хорошего, в частности по мелиорации и ирригации Голодной степи.
4
В русских документах того времени город именуют Константинополем, тогда как турки – Стамбулом (то есть Истанбулом – «полным ислама»). Иногда в русских путевых заметках Стамбулом именовали только старый город.
5
Так и было все правление Ольги Константиновны, недаром ей был присвоен чин адмирала русского флота, к сожалению, после ее смерти политика Греции резко переменилась, да и Российская Империя перестала к этому времени существовать.
6
«В царство свободы дорогу грудью проложим себе» – «Варшавянка», революционная песня.
7
А надо сказать, что никакого другого ордена молодая греческая монархия еще и не имела.
8
Шпангоуты – «ребра корпуса корабля, бимсы – балки, которые лежат на шпангоутах и держат палубу, и те и другие – элементы наборного корпуса корабля.
9
37.5 градуса Цельсия
10
Зря он так убивается – в это время Гамалея занимался исключительно вакциной против бешенства и ни о каких чистых культурах и не помышлял – просто времени на это у него не было.
11
Мак (Мс) – приставка к клановому имени древних шотландских родов.
12
Сам Лев Николаевич весьма низко оценивал это произведение, называя «дребеденью», но, благодаря ему, русскую литературу все же знают за рубежом.
13
Лукавят казачки, цимлянское – оно в классической технологии естественно-игристое, сам пробовал делать в свое время, получилось.
14
Стихотворение Николая Гумилева «Жираф»:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
15
Граф Толстой Алексей Константинович «История Государства Российского» в стихах, правда, смысл этой строфы в том, что про ближние царствования лучше не упоминать, чтобы не огрести неприятностей.
16
Присловья из армейского фольклора.
17
То есть джентльмен, выпивающий в день три бутылки портвейна.
18
Очень действенный удар уличной драки на близкой дистанции, вызывает резкую боль до слез в глазах, деморализует и выключает противника из дальнейшей борьбы. Попасть по голени ребром ботинка несложно, носком, как рекомендуют сделать некоторые знатоки потасовок, гораздо сложнее: часто удар приходится вскользь и не достигает цели.
19
Из Корнея Чуковского «а акула-каракула правым глазом подмигнула» – нет у акул век, нечем подмигивать…
20
То есть, скамейке.
21
Иногда встречается в переведенных с ангийского источниках как Вольде Маконен, приближенное лицо и доверенный вельможа при Менелике II, генерал и дипломат, часто посещал другие страны, кавалер многих иностранных орденов, в том числе русского ордена Св. Анны 1 степени, хотя в России не был. Сторонник реформ.
22
Царь царей – титул эфиопских императоров.
23
Мэрыд – «прекрасная» по-амхарски, амхарский язык сложный и в нем много звуков, которые не транслитерируются в другие языки.
24
Русские в это время называли сомалийцев сомалями (мн.ч.) в ед.ч. – сомаль.
25
При разведении спирта водой выделяется некоторое количество тепла, поэтому разведение лучше выдерживать в холодильнике, но где его в Африке в 1892 г взять.
26
Точно так же поступает другая двухтысячелетняя династия – японская. Поэтому эти два императорских дома не вырождаются и не страдают наследственными болезнями.
27
Ашкер – солдат.
28
НЗ – неприкосновенный запас.
29
Подъесаул равен штабс-капитану.
30
200 и 400 метров, соответственно.
31
То есть средства, чтобы содержать семью, иногда требовалось доказательства состоятельности жениха: сведения о землевладении, недвижимости, банковском счете не менее чем на пять тысяч рублей, потом необходимую сумму снизили до трех.
32
Совершивший хадж, то есть паломничество в Мекку.
33
Двугорбые – бактрианы, скорее грузовые, а одногорбые – дромадеры, могут использоваться как верховые в виде заменителя конницы и довольно эффективного.
34
Инкубационный период брюшного тифа – до месяца, иногда и больше, кроме того, возможно бессимптомное носительство.
35
Ассасины или хашишины – секта профессиональных убийц, из которых получаются и отличные телохранители, а название хашишин происходит от того, что они употребляли гашиш перед тем как идти «на дело», но правда ли это, или вымысел неизвестно. К описываемому времени секта была засекречена и лишь немногие знали о ее существовании. Ассасины самостоятельно дошли до тех методик и приемов, которыми пользовались японские ниндзя («крадущиеся»), но, в чем-то эти школы, естественно, отличались.
36
Фраза Никиты Хрущева (без господ офицеров).
37
Символ республиканской Франции – девушка во фригийском колпаке.
38
Итальянский шестизарядный карабин под патрон 6,5x52, ровесник мосинской винтовки, но уже тогда выпускавшийся в Турине в виде карабина, то есть короче русской драгунки, поэтому подходил под седельные кобуры.
39
Тоже короткая винтовка общей длиной менее одного метра, рычажное перезаряжание позволяло вести беглый огонь.
40
Часть боевого охранения, выставленная в стороне от основных сил с целью своевременного обнаружения противника.
41
Фэренг или фаранг – иностранец, чаше француз или итальянец, а Абиссинии того времени слово имело часто презрительно-уничижительное значение. Англичан называли инглезами, а русских – московами.
42
Гелиограф – зеркальце полированного металла со шторками, позволяет передавать сигналы на расстояние с помощью «солнечного зайчика».
43
Бранши, передняя часть пинцета, до площадки под пальцы. Сложенный пинцет заменяет в этом случае пулевой зонд – пуля застряла неглубоко и лишних страданий раненому такая манипуляция не причинит.
44
Оберст – звание в германской армии, соответствует чину полковника в Российской Императорской армии.
45
Чин статского советника, действительно, когда-то соответствовал бригадиру, то есть был выше полковника и ниже генерал-майора, который в русской армии носил две звездочки на погонах и эполетах, а не одну, как в армиях СССР и РФ, так дело обстоит и в зарубежных армиях, где одна генеральская звезда означает звание бригадного генерала.
46
Заражение крови в результате гнойного воспаления внутренних тканей, в данном случае мышечной и кровяной пробки, являющейся хорошей питательной средой для бактерий. В данном случае у лекаря нет резинового дренажа, даже марлевого, поэтому попаданец уповает на естественные защитные силы организма самого раненого.
47
Отсроченные швы накладываются на инфицированные раны, а все огнестрельные раны по определению такие, а потом, когда начинается заживление и гной и отделяемое из раны исчезают, их затягивают.
48
Салах ад-Дин, в европейской транскрипции Саладдин – военачальник и мусульманский лидер 12 века, успешно боровшийся с ассасинами и крестоносцами.
49
Один мешок серебра по 10 тысяч талеров весит 28 килограммов, Две с половиной тысячи золотых монет по соверену или в другой европейской валюте по весу (один мешок) весят 18,3 кг килограмма.
50
Шама – национальная абиссинская одежда, обычно из отбеленного хлопка, в виде четырехугольного куска ткани, в которую задрапировываются нападобие римской тоги. У знатных людей отделывается по краю цветным узором, серебряным и золотым шитьем. Шама носится поверх рубашки и шаровар, зауженных внизу.
51
Геразмач – «начальник левого крыла» – второй заместитель командующего, в данном случае личной армии раса, есть еще императорский геразмач, разница как между полковником и генерал-полковником. Вообще, по поводу воинских званий в тогдашней Эфиопии нет четких европейских аналогий. Если это территориальная армия – то здесь все зависит от могущества раса, и генерал в территориальной армии может быть на правах капитана в императорской.
52
Дать шенкеля – сжать голенями бока лошади для управления животным.
53
Основным камнем преткновения было то, что согласно тексту на амхарском, негусу рекомендовалось советоваться с Италией по вопросам внешней политики, а в итальянском варианте это звучало как запрещение, то есть самостоятельно Эфиопия не могла посылать и принимать послов иностранных государств. Менелик II почувствовал себя обманутым и обратился к великим державам с просьбой об арбитраже, но понимание нашел только у России и Франции, все прочие промолчали. Справедливости ради стоит отметить, что Менелик возмутился уже после того как получил от Италии обещанные за договор деньги и оружие.
54
Гарем, то есть «харам» – грех, запрет, на самом деле никакого отношения не имеет к помещению, где содержат жен и наложниц, обычно для обозначения этого используют слово «сераль».
55
Сагиб – господин, синоним белого человека в колониях.
56
Дервиш – бродячий монах, почему-то так англичане называли всех махдистов подряд.
57
Из классики фантастики. «И грянул гром» Рэя Бредбери: раздавленная в прошлом неудачливым охотником на динозавра бабочка привела к кардинальным изменениям и путешественники во времени вернулись вовсе не в ту страну, откуда убыли в прошлое – к власти пришел президент – фашист.
58
Раввин.
59
Все же правильнее – Теодорис, поскольку легендарного или мифического короля крестоносцев, в честь которого взял себе имя лидж, звали Теодорис, а не Феодор – это позднейшие измышления доморощенных православных богословов, «за уши» притягивавших монофизитскую религию абиссинцев к православию.
60
Цитирую по книге Х.Эрлих «Эфиопия: христианство, ислам, иудаизм».
61
Одесский ювелир Израиль Рухомовский в 1896 г. по заказу авантюристов братьев Гохман сделал по мотивам скифских золотых украшений красивую тиару, якобы принадлежавшую скифскому царю Сайтаферну. В Лувре денег, чтобы купить такую «редкость» не хватило и французский парламент специальным распоряжением выделил 200 тысяч франков. Тиару купили и с большой помпой выставили в Париже, пока русский эксперт профессор Веселовский не доказал, что это – подделка. Нашли и свидетелей, которые видели, как старый Изя делал эту тиару, но французы все не верили, до тех пор, пока Рухомовский в Париже не сделал на их глазах часть этой тиары. После этого ее тихонько изъяли из зала древностей и переместили в отдел декоративно-прикладного искусства.
62
Описание празднование Рождества в Хараре приводится по книге «Казаки в Абиссинии. Дневник начальника конвоя Российской Императорской миссии в Абиссинии 1896 года», представляющей собой мемуары есаула Петра Николаевича Краснова, будущего белого генерала и атамана Всевеликого Войска Донского. Естественно, описание П.Н.Краснова приводится в авторской обработке, применительно к данному художественному сочинению.
63
Вообще-то Георгиевским крестом этот знак отличия для нижних чинов стал называться в Первую мировую, до этого он был известен как Знак отличия военного ордена Святого Георгия, но для простоты восприятия будем называть его Георгиевским крестом, или, по-солдатски, «Егорием».
64
Весьма почетная награда, утвержденная еще Павлом I для нижних чинов, безупречно прослуживших 20 лет и более. В 1864 г. награждение за выслугу лет было прекращено, знаком отличия стали награждать нижних чинов «за особые подвиги и заслуги, не боевые, на службе или вне служебных обязанностей совершённые, но выходящие из круга тех отличий, за которые жалуются прочие ныне существующие награды». С 1888 г. стали награждать унтер-офицеров за безупречную выслугу 10 лет и более.
65
В серебре эти награды давали только участникам сражений на Шипке и обороны крепости Баязет.
66
Слово «туземец» вовсе не является синонимом слова «дикарь», как некоторые думают, это просто житель «тутошней» земли, проще говоря, местный житель.
67
De Beers – фамилия буров, владельцев земли в районе реки Оранжевая, у которых Сесиль Родс в 1888 г. выкупил землю у поселка Кимберли. Сначала он торговал снаряжением и оборудованием для алмазодобычи, а затем подобрал под себя всю добычу и торговлю алмазами.
68
«Сорочинское», то есть «сарацинское пшено», видимо оно пришло на Русь через арабов – сарацин, а не через сорок и сорочинская ярмарка, как некоторые считают, никакого отношения к этому названию не имела, оно было в ходу еще при царе Алексее Михайловиче.
69
В гусарской традиции для этого используется шампанское.
70
Гомба – большой глиняный сосуд, шарообразный внизу, и с горлышком в виде перевернутого конуса.
71
Электр – сплав золота, где половина серебра, поэтому цвет его почти белый, с легким золотистым теплым оттенком, был известен еще древним грекам.
72
Али – презрительная собирательная кличка всех европейцев, независимо от страны, то есть «белые люди» с уничижительным оттенком.
73
Командующий авангардом – «генеральский чин».
74
Командующий отрядом, полностью вооруженным огнестрельным оружием, европейский аналог: старший офицер – от майора до полковника.
75
В реальной истории – Хайле Селассие Первый, но перед ним будут императрица Заудиту и негус Ильясу.
76
Речь идет о поездке отставного поручика В.Ф.Машкова, человека незаурядного, если на свой страх и риск сумел попасть на прием к негусу и без верительных грамот, подарков и свиты представить себя посланником русского царя. Позже В.Ф.Машков уже запасшись необходимыми документами и подарками, отправился во второе путешествие в Абиссинию, был благосклонно выслушан негусом и с ответными дарами отправлен В Петербург. За это путешествие отчаянный поручик получил орден Св. Владимира 4 ст. с мечами и был принят секретарем в миссию в Багдаде с чином титулярного советника по МИД, закончил дипломатическую карьеру консулом в Македонии. В.Ф.Машкова можно считать прототипом нашего героя, который лучше чем Машков, подготовился к путешествию.
77
В это время уже существовал индийский метод пластики носа кожным лоскутом со лба и более прогрессивный и современный – итальянский, достаточно уже отработанный, так называемый метод шагающего лоскута. Самый прогрессивный, Филатовский. с формированием кожной трубки– стебля на ножке будет только в 1917 г. Но герой попробует описать как это делается и может совершить очередной переворот в пластической медицине.
78
Глубина более 100 м ниже уровня моря.
79
Оспаривает это сомнительное первенство только Долина смерти в Неваде.
80
Довольно редкое явление астеризма – то есть образование многолучевого рисунка в сапфирах в виде кабошона обточенных до полусферическай формы.
81
Плащ-накидка из шкур или ткани, заменяющая знаки различия.
82
Сухой навоз, в Азии и Африке на нем и пищу готовят и ничего…
83
Майор Гальяно, к нему на помощь а реальной войне поспешил майор Тезелли с двумя с половиной тысячами итальянцев при 4 легких орудиях.
84
Конечно, по-абиссински титул звучит как «Ате его негус негешти» – «Ваше величество царь царей», но для простоты мы пишем его по-русски. Разговор шел по-французски, но титулование было местным.
85
Дочь царя, имеется в виду предыдущего негуса, то есть Великая княжна.
86
Сейчас принято говорить – Арси.
87
Вуст-азаж (повелевающий) – министр, «ближний боярин», царский советник. Высокая должность.
88
В Российской империи существовал такой почетный знак, в том числе и для офицеров, собой он представлял литой «Максим» на треноге в лаврово-дубовом венке.
89
Потом, в реальной истории, рас Мэконнын объедет практически все европейские страны и встретится с их правителями. Вот в России он не был, хотя и был награжден орденом Св. Анны 1 степени с короной.
90
Причина войны (лат.).
91
Щелок – настой древесной золы в воде: беретсяжидкость сверху – это и есть щелок– слабый раствор КОН, который мылится, омыляя жиры.
92
Сомалийцы и уроженцы Эритреи, носили высокие красные фески с кисточками, различающиеся по батальонам. Имели неплохую военную подготовку и хорошо владели огнестрельным оружием. Офицеры и унтер офицеры в этих батальонах были итальянцами.
93
Иногда Баратьери представляют дурачком и трусом, но, ни тем, ни другим он не был. Это был храбрый офицер, отличившийся в борьбе гарибальдийцев против Австро-Венгрии, ошибка его заключалось в том, что он недооценил абиссинцев которых считал дикарями.
94
По сравнению с реальной Итало-абиссинской войной, события развиваются быстрее и не соответствуют бывшим в действительности, хотя общий ход войны примерно тот же, просто два года проходят в 4 раза быстрее. – итальянцы, почувствовали, что эфиопы хорошо вооружены и стараются покончить с ними одним ударом, как и велел в реальности премьер Криспи.
Господин изобретатель. Часть III
Предупреждение:
Автор напоминает, что настоящее произведение создано в жанре фантастической литературы и относится к альтернативной истории. Поэтому автор имеет право на вымысел, хотя и старается руководствоваться не только здравым смыслом, не побеждая всех «к обеду одной левой» но и следовать исторической действительности в описании деталей, поэтому разведочный отдел у него называется именно так а не иначе, мул и верблюд поднимают столько, сколько было указано в мемуарах людей, реально путешествовавших по Абиссинии в конце XIX века, хотя это расходится с цифрами, указанными в Википедии. Пусть читателей не смущает стоимость мула в 100 рублей, хотя за эти деньги в России можно было купить двух рабочих лошадей, а не заморенного непосильным трудом африканского длинноухого уродца. Не надо брать линейку и рассчитывать длину перехода в 300 км от Джибути до Харара и требовать от главного героя пробежать это расстояние на лошадках за пять дней, автор исходил из реальных цифр длительности переходов реальных путешественников. Все генералы, не говоря уже о Императоре Александре III и негусе Менелике II и их придворных имеют реальных прототипов, но не надо обвинять автора в том, что император не мог произнести какие-то другие слова и что-то сделать не так. Это же художественная литература, а не документальные мемуары и почему-то никого не удивляет, когда Николай II с «вселенцем» внутри вдруг начинает массово производить танки и аэропланы, нанося супостатам неприемлемый ущерб на всех фронтах. Не надо вступаться за «казака» Ашинова и «отца» Паисия на основании того, что у Пикуля их деятельность описана иначе. Автор в описании «достижений» этих лиц руководствовался исторической, а не художественной литературой. Также автор имеет право на художественный вымысел в отношении есаула Леонтьева, реально существовавшего персонажа, сделавшего очень много для развития российско-эфиопских отношений, но никогда не сидевшего в плену у кочевников и, естественно, часть лавров этого, безусловно, заслуженного человека, досталась главному герою – повторяю еще раз: вы читаете фантастическое произведение. Также не может быть среди героев произведения поручика В.Ф.Машкова – так как его поездка была в то же самое время: 1891–1892 г. В отличие от миссии, представленной в данной книге, поездки Машкова и Леонтьева выполнялись ими без должной подготовки, денег и даже документов, что и привело к весьма скромным результатам. Второстепенные персонажи выдуманы и их сходство с реальными людьми с такими же именами и фамилиями является случайным.
Глава 1. От Одессы до Пирея
Как только покинули бухту, появилась небольшая зыбь, а значит и качка. Пока было вполне терпимо, пассажиры 1 и 2 классов гуляли после обеда на верхней палубе, нежась под солнечными лучами последних погожих дней осени. Не мешал даже легкий ветерок. Кто-то крикнул: «Смотрите, дельфины!» и публика пошла смотреть на другой борт как резвятся, выпрыгивая из воды, эти сильные и стремительные морские животные. Но вот стайка дельфинов исчезла, берег виднеется чуть заметной полоской, смотреть стало не на что и пассажиры стали разбредаться по каютам. Тем более, что засвежело, солнца уже не видно, набежали серые облака и на серой уже воде появились приличные волны с заметными «барашками». Надо бы провести перекличку, пока не отошли далеко от берега, не дожидаясь вечернего построения, боюсь, что, если качка усилиться, его просто не будет. Дал команду построить людей в длинном коридоре 3 класса, командиры доложили, что все по списку, «нетчиков»[1] нет, заболевших тоже. Я заметил, что среди добровольцев распоряжается Букин, его слушаются и он же мне докладывал, отчеканив шаг, как и положено. Распустил всех по каютам, а добровольцев попросил собраться в одном отсеке. Сказал, что Львов оказался лже-офицером, самовольно присвоившим себе чин и награды, о чем мне доложили жандармы, проводящие расследование его попытки завладеть деньгами отряда, в ходе пресечения которой, человек, называвший себя Львовым, был убит. Офицером он был ненастоящим, в свое время участвовал в скобелевском походе, даже стал младшим унтер-офицером, но потом проштрафился и его выгнали, гонял караваны с афганской границы, потом легких денег захотел… Чем все закончилось, вы знаете. Делами отряда Львов не занимался и службу запустил. В связи с этим я принял решение назначить командиром отряда добровольцев-охотников штабс-капитана Букина Андрея Ивановича, а старшиной-артельщиком отряда – Павлова Ивана Петровича, который, как и раньше будет вести хозяйственные дела и распоряжаться подотчетными суммами, информируя о состоянии дел командира и докладывая мне (так как я эти суммы выдаю). В то же время, прошу учесть, что мы едем в страну, где нам придется идти через области диких племен, настроенных недружественно ко всем белым пришельцам вообще, поэтому все должны уметь защищать и себя и товарища. Поэтому штабс-капитан Букин будет учить вас военному делу, слушаться его во всем беспрекословно, как меня. Берите пример с образцовой организации службы у артиллеристов. Никто не возражал, вопросов не задавал, и слава богу.
Теперь я решил провести военный совет с командирами. Артамонов попросил их собраться у меня в каюте: были командиры подразделений, врач и интендант. Поблагодарил всех за образцово проведенный смотр и внешний вид вверенных им подразделений. Завтра к вечеру, если все будет в порядке, мы должны пройти Босфор, в крайнем случае – утром следующего дня. В Константинополе остановимся принять почту и пассажиров (кто-то сойдет, потом турки сами устанавливают режим прохождения проливами, так мне объяснил капитан), мы следуем как дипломатическая миссия, поэтому досмотру не подлежим, должны пройти быстро. Нас должен встретить русский консул и, если будет возможность, можно отпустить на берег треть личного состава. Все зависит от того, как быстро мы достигнем Константинополя и сколько простоим на входе в пролив, пока турки нас не начнут пропускать. Сходить на берег командами в сопровождении офицера, либо опытного унтера. Пока шло совещание, качка усилилась и я заметил, что лица моих собеседников стали бледнеть и зеленеть, поэтому свернул обсуждение до утра.
Выяснилось, что я хорошо переношу качку, это заслуга Андрея Андреевича, который раньше ежегодно проходил врачебно-летную комиссию, будучи нештатным испытателем в своем институте, то есть вестибулярная устойчивость у него была выше средней. Во многом это обусловлено наследственностью, так что, даже годы на гражданке и на пенсии не сильно изменили природный фон. Поэтому я отправился на ужин и увидел, что там практически никого в зале ресторана нет, только кое-где виднелись сидящие за столиками пассажиры. Из своих, заметил вошедшего в ресторан барона и махнул ему рукой, предлагая разделить компанию.
– Вижу, Людвиг Матвеевич, что качка вам не страшна, – сказал я барону, когда он расположился за столом и стал изучать меню.
– Ну, мне, остзейскому немцу, не привыкать к морю, – ответил барон, пропев строчки из арии варяжского гостя оперы «Садко»: «Мы в море родились, умрем на море», – оба моих брата служат на флоте, как служили отец, дед и прадед и еще не упомнить сколько фон Штакельбергов, это только я один такой непутевый.
– А что же вы, барон, не последовали семейной традиции?
– Видите ли, флот это хорошо и красиво, только большие дорогие корабли России не нужны. Я считаю, что Россия – континентальная держава и расширяется вширь, ассимилируя народы подчиняемых территорий, поэтому, в первую очередь, должны быть сильные сухопутные силы, в том числе и мобильная артиллерия. В нашем походе я хочу проверить некоторые свои идеи относительно разбираемых мобильных орудий с унитарным снарядом, которые легко транспортировать в любых условиях. К сожалению, многие не понимают уникальность конструкции орудия Барановского и я хочу показать на деле пользу этого вооружения.
– Скажите, Людвиг Матвеевич, а с кем-нибудь из вашей батареи, лже-поручик Львов приятельствовал? Может быть, с кем разговаривал в гостинице, в отряде-то он редко показывался и охотников, мягко говоря, презирал, они для него были «мужичье сиволапое», так может из господ офицеров кто с ним дружил?
– Видите ли, Львов вообще любил пожить на широкую ногу, в картишки сыграть всегда был не промах, женщин к себе в номер водил, но, чтобы с офицерами моими дружбу водить… Мне вообще бы не хотелось бросать тень на кого-либо из своих подчиненных. Позвольте, я сам с ними поговорю и, если будут какие-то сомнения, возможно и у моих подчиненных будет, что сказать, я вам сразу же доложу. А с чем связано такое недоверие к моим офицерам, уж не считаете ли вы их замешанными в этой дерзкой попытке угнать телегу с деньгами? Она ведь с самого начала была обречена на провал. На ломовой телеге от конных не уйти…
– А он, по-видимому, и не собирался угонять всю телегу, а вот сбросить в проездном дворе ящик – возможно, а потом вернуться за ним, бросив телегу. Но, как мне сообщили жандармы, скорее всего, у него был план, сговорившись с кем-то из караульных, вскрыть хранилище уже на пароходе, взять самое ценное и сойти в иностранном порту. Завтра, крайний срок – послезавтра, мы будем в Константинополе и я не уверен, что сообщник или сообщники не попытаются исполнить этот план. Поэтому караул будет удвоен на все время стоянки и я должен знать степень благонадежности лиц, заступающих в караул и тех, кто имеет доступ в оружейную, то есть разводящего и караульного офицера.
– Тогда, Александр Павлович, – начнем с меня – разволновался барон, – я тоже разговаривал со Львовым. Например, хотел узнать у него про зембуреки…
– Простите, про что?
– Зембуреки, я же говорил, что моя страсть – мобильная артиллерия. Так вот, у текинцев были мобильные пушки, которые устанавливались на спины верблюдов и могли стрелять с ходу. Верблюд, по команде погонщика, ложился, а пушкарь стрелял из орудия, преимущественно, картечью, хотя, были и круглые ядра калибром около 2,5 дюймов, как у пушки Барановского. Несмотря на грохот выстрела, верблюд лежал смирно, так как был приучен к этому. Вот я и хотел подробнее узнать у Львова об этих орудиях, особенно о лафете и его креплении на животном, но он мне ничего про это сказать не мог. Я списал это на то, что он служил в пехоте, да и зембуреков у текинцев было всего несколько штук, вот у персов ими целые подразделения укомплектовывались.
– Надо же, а я даже не догадывался о том, что такое возможно…
– Ну, вам-то простительно, Александр Павлович, вы же не артиллерист, а вот мой старший фейерверкер Осип Спичкин, который тоже служил у Скобелева, так не только видел, но и стрелял из такого орудия. Я пару раз видел, что Спичкин разговаривал со Львовым, похоже, они действительно вспоминали какой-то поход той кампании. Я с ним аккуратно поговорю на эту тему.
– Поблагодарив барона за компанию, я пошел к себе в каюту. На палубе было ветрено и прилично качало, приходилось все время держаться за поручень у надстройки. Подышав немного соленым воздухом, пошел спать. Несмотря на крайне суматошный день, мне не спалось, мешала качка, стала подступать к горлу противная тошнота. Я думал об оставшемся на борту возможном сообщнике или сообщниках Львова и о том, какой еще неприятный сюрприз от них можно ожидать. Кончилось тем, что мой ужин благополучно оказался в ведре с крышкой, предусмотрительно принесенным Артамоновым, после чего я забылся тревожным сном.
Утром меня разбудило солнце, отражавшееся «зайчиком» от надраенной медяшки иллюминатора прямо мне в глаза. Шторм прошел (а вообще-то сейчас это не редкость а обычное явление для Черного моря, славящегося именно осенними штормами). Видимо, встречный ветер и волны заставили отклониться от прямого курса на Босфор и теперь мы наверстывали упущенное. Внизу мерно стучала машина и лаг «наматывал» милю за милей. «Орел» шел ходко, так как относился к классу пароходо-крейсеров Доброфлота и мог развивать скорость до 19 узлов, что в конце 19 века сравнимо с военным кораблем крейсерского класса. В случае войны на такие корабли Доброфлота планировалось устанавливались орудия и они бы действовали как крейсера-рейдеры, охотники за торговыми судами, имея целью нарушить пути снабжения противника, особенно, если противник – островная держава, вроде Великобритании и Японии. Кроме того, обладая внушительными размерами и грузоподъемностью, они могли перевозить большое количество личного состава – «Орел»[2] свободно брал на борт трехбатальонный пехотный полк и свой первый рейс на Дальний Восток совершил, перевезя 1300 солдат в 3 классе, а офицеры размещались в каютах 2 класса. В дальнейшем, до вступления в строй Транссиба, такие корабли перевозили переселенцев вместе с их скарбом и скотом, а некоторые корабли перевозили каторжников на Сахалин.
Надо вставать и пойти узнать новости у капитана, если он сейчас на мостике, а не сдал командование помощнику и отдыхает перед входом в Босфор. Постучали, и в дверь просунулась голова Антипова:
– Вы уже встали, ваше высокоблагородие?
– Иван Ефремович, когда мы одни, не надо меня величать чинами, просто Александр Павлович, я же тебя много раз просил и в Одессе ты вроде так меня и звал, что же все зря?
– Так то в Одессе, Александр Павлович, а тут корабль…
Золотой дядька мой денщик, все у него всегда прибрано, вычищено и все предусмотрено, правильно его хвалил Обручев. Но кто же все-таки второй сообщник? Я зря исключил охотников. Да, они не стоят на посту в оружейке, где ценности, но набирал их – Львов и таких – половина от отряда. Посчитаем, 9 купавенских и 5 черновских, да еще потом человек 6 старообрядцев (они на воровство вряд ли пойдут). Значит, около десятка так или иначе могли прийти через Львова и он их стопроцентно бы взял. Надо составить список и попросить Павлова приглядеться к этим людям. Вряд ли Львов взял в подельники солдат или казаков – к нижним чинам у него предубеждение, хотя, как выяснилось, сам из них вышел. Самый ценный для него человек был бы разводящий из унтеров или проверяющий караулы офицер, вот тот же Спичкин, как раз разводящим и ходил. Офицер мог бы попасть на удочку при крупном проигрыше в карты, с другой стороны, на такое дело пойти, это растоптать само понятие офицерской чести. Хотя, что тут говорить, если даже Великие князья крали[3] фамильные драгоценности у родителей.
Прогуливаясь по палубе и размышляя об этом, заметил нашего доктора:
– Доброе утро, Афанасий Николаевич!
– Утро доброе, Александр Павлович!
– Афанасий Николаевич, а что ваш фельдшер Семиряга делает, кроме как аптечные ящики стережет, что-то я его в казармах ни разу не видел… А между тем, скоро Босфор и треть команды сойдет на берег, а кто их инструктировать будет, чтобы по портовым борделям не шатались и местной еды не ели? Фрукты мы сами закупим, на то средства есть, а вот чтобы на улицах грязными руками немытые арбузы и дыни не ели, надо же хотя бы напоминать! Да и просто пищу пробовать, что с камбуза в бачках несут… Вот как у нас нижние чины питаются, где посуду моют и моют ли её вообще? Или мы скоро превратимся в плавучий лазарет, или надо заниматься профилактикой, если вы, конечно, не хотите, практиковаться в лечении желудочно-кишечных и венерических болезней. Да, и еще, как там Павлов, ходит ли на перевязки?
– Помилуй бог, Александр Павлович, я непременно Петра Степановича проинструктирую, пусть рассказывает и проверяет чистоту! А Павлову на днях швы сниму, а то зарастут тканью, по живому отдирать тогда придется. Вот только спирт у нас кончается, надо бы закупить.
– Получите ведерную жестянку ректификата на весь поход, только прошу хранить это в тайне и не дай бог, замечу, что не для медицинских целей спирт уходит на сторону.
Узнал у капитана относительно прибытия в Константинополь и времени стоянки. Планируем прибыть уже после обеда, но, когда встанем на якорь, зависит от турок. Вообще-то корабль наш не несет дипломатического флага, и миссия официально не заявлена. Так что турки вовсе не обязаны оказывать нам почести, давать салют наций, а нам на него отвечать и соблюдать все протокольные мероприятия. То есть, на «Орел» будет допущена пограничная и таможенная стража, но мне бы очень не хотелось «светить» наш груз, несмотря на то, что в грузовом коносаменте указано, что мы везем некоторую партию оружия для вооружения дипломатического конвоя. Могут быть вопросы о количестве оружия и мне очень не хотелось бы вскрывать ящики и давать объяснения туркам. Поэтому мы договорились с капитаном так: если турки сунут свой нос в трюм, а они непременно это сделают, то капитан заявит, что это дипломатический груз и оружие, которые закрыты и опечатаны и он не может их показать без разрешения посла, тогда он направит старшего по досмотровой партии ко мне, а я попытаюсь пустить «пыль в глаза».
После этого собрал командиров подразделений и объяснил им ситуацию с остановкой в Константинополе[4]. На время стоянки караул в оружейке будет усилен вдвое, а разводящим будет офицер, он же остается и начальником караула. На берег, если стоянка будет не менее 8 часов, увольняется не более трети подразделения. Еще раз предупредите свой личный состав, чтобы ничего не ели на улицах, не пили воду, для чего увольняемым на берег выдать свои фляги с водой, и, главное, чтобы не ели немытых фруктов – скажите, что фрукты закупим сразу на всех. Увольняемые должны быть в группах, возглавлять которые должен офицер, либо опытный унтер, который хоть и не знает языка, но не растеряется в незнакомой обстановке.
Через пару часов вдали в голубоватой дымке, показался турецкий берег. День распогодился, было тепло и солнечно, море изумрудного цвета, прозрачное, но чем ближе к Босфору, тем больше мутнела вода (говорят, здесь два течения идущие в противоположном направлении, вот и носит грязь туда-сюда). У входа в пролив видны развалины двух башен, между которыми когда-то натягивали толстую цепь, препятствующую входу кораблей в пролив, теперь защиту от непрошенных гостей обеспечивают жерла пушек многочисленных фортов. Ожидал увидеть какие-то стены, крепостные башни, но вместо этого видел только покрытые жухлой травкой пологие склоны фасов с чернеющими амбразурами орудий: укрепились турки с помощью европейских инженеров капитальлно! Над фортами были подняты красные турецкие флаги с полумесяцем, видны были часовые и наблюдатели. Наконец, мы втянулись в пролив, идя самым малым ходом, а потом и вовсе остановились. От форта отчалила шлюпка с флагом, в которой была досмотровая группа, все как один были в красных фесках, поэтому деревянная шлюпка напоминала лукошко с малиной. Я пошел к себе в каюту, надел дипломатический фрак-мундир с орденами и сел за стол, рядом с которым велел поставить флаг миссии, развернув его так, чтобы был виден черный, шитый шелком, двуглавый орел под золотыми коронами, с Георгием Победоносцем на белом коне в красном червленом поле шита на груди орла. Должно внушать почтение, может, треуголку надеть, нет, это лишнее, «его превосходительство господин посол занят неотложными государственными делами», а тут какой-то турок ему мешает… Почти так и случилось, в дверь каюты осторожно постучали и посыльный произнес: «Ваше высокоблагородие, тут турок до вас…». В каюту протиснулся толстенький невысокий турок в феске, я сразу встал из-за стола и начал сердито выговаривать вошедшему пограничнику в невысоком звании, мешая русские, немецкие и французские слова, из которых следовало, что я очень недоволен, что мне не были отданы почести по моему рангу и не прибыл, по меньшей мере, старший офицер. Турок что-то залопотал, оправдываясь, кланяясь и прижимая руки к груди. Я же наступал на него, продолжая гневаться и вроде, даже притопнул ножкой, после чего турок задом покинул каюту. Никакого досмотра не было и нам разрешено было пройти на якорную стоянку вдоль правого берега.
И вот, малым ходом «Орел» идет вдоль живописных берегов бухты «Золотой Рог», на противоположном берегу – старый город над которым господствует главный храм Византийской империи – Святая София, ныне как бы взятая в плен четырьмя минаретами и называющаяся мечетью Айя-София. Чуть дальше – зелень султанских садов над которыми видны кровли дворцов. С правой стороны – тоже живописная картина: к воде спускаются, тесня друг друга сотни домов и домишек с розовыми и желтыми стенами из туфа, видны сады за высокими стенами дворов. Встали у Галатского разводного моста. Уже темнеет и кое-где зажглись фонари, на воде снуют десятки и сотни лодок и лодчонок, с которых кричат турки в рваной одежде, но с непременной красной феской на голове, предлагая свой немудреный товар: рыбу и виноград.
Сегодня на берег могут сойти только офицеры, а завтра будет разрешен выход и нижним чинам. Решаю остаться на борту, и так каждый офицер сейчас на счету. На палубе увидел барона и подошел к нему, поздоровавшись, спросил, удалось ли узнать что-то новое о знакомых Львова. Барон ответил, что поручик Петров, действительно, сначала поддерживал приятельские отношения со Львовым, но затем, заподозрив, что тот нечист на руку в картах, перестал с ним общаться. Общение это стоило ему проигранных двухсот рублей, из-за чего Петров даже писал отцу с просьбой прислать деньги, чтобы заплатить долг. Фейерверкер Спичкин ничего нового не сказал: да, говорили про Туркестан несколько раз, да и все.
Утром у трапа собрались сходящие на берег – я вызвался сопровождать группу охотников в 10 человек, мы собирались посмотреть на Святую Софию. Стоянка планировалась до трех пополудни.
На корабль поднялся русский консул, я передал ему сообщение для генерала Обручева, мне тоже было разъяснение от генерала: следующая стоянка планировалась в Пирее, затем в Александрии и Порт-Саиде, а дальше – уже Джибути. В Пирее нас намеревалась посетить королева эллинов Ольга Константиновна, внучка императора Николая I. В Александрии нас тоже встретит русский консул и передаст почту.
Потом мы распрощались и я во главе группы охотников отправился через Галатский мост в старую часть города. Нас сопровождали знаменитые стамбульские собаки и неплохо говорящий по-русски гид, что облегчило мои усилия и я мог присмотреться к поведению своих спутников, впервые ступивших на чужую землю. Надо сказать, что почти все старообрядцы отказались сходить на оскверненную пролитой невинной христианской кровью землю и остались на корабле. То есть, моя группа была из людей, набранных Львовым. Ничего особенного в их поведении я не нашел, на жуликов они были совершенно непохожи – простые русские люди. Перед мостом собаки отстали, дальше была не их территория. Предварительно заплатив, мы перешли по грязному деревянному галатскому мосту на другой берег. Потом долго поднимались вверх, петляя по грязным улочкам посередине которых по желобу текло самое настоящее дерьмо, куда – естественно, в Босфор. Запах был соответствующий. Да, с борта корабля берег смотрелся живописнее и, главное, через пролив не долетал запах большого общественного туалета. Ну вот, наконец, и цель нашего похода. Пришлось одевать на ботинки засаленные войлочные тапки, и, заплатив за тапки и вход (за все отдельно, впечатление, что здесь берут деньги за каждый шаг, причем раздельно: с левой и с правой ноги). Мы прошли к боковой двери на хоры, именно туда пускали неверных путешественников вроде нас. Вот мы и внутри храма. Сверху на нас глядят мозаичные святые и ангелы, лица которых турки заклеили звездами, мозаичные панно также закрыты щитами с изречениями из Корана. Размеры храма подавляют, все же это величественное сооружение, разговор добровольцев за моей спиной затих. Видимо, чтобы нас развлечь, гид Абдулла стал рассказывать историю взятия Константинополя войсками Мехмеда – Али и о кровавой резне христиан, устроенной туркам и в храме. Я прервал его, мне не понравилось, то наслаждение, с которым Абдулла рассказывал про торжество победителя и я отказался смотреть на кровавый след руки Мехмеда – мол, в храме трупами было завалено пространство до высоты хоров и султан въехал сюда на коне, оставив на одной из колонн отпечаток своей пятерни, вымазанной кровью неверных.
Вышли, настроение было не то, Абдулла понял, что перегнул палку со своим рассказом и предложил показать нам городской рынок, при этом охотники оживились и выразили согласие. Базар как базар, я ничего не купил, а вот охотники накупили какой-то всячины (так сказать, сувениров), я только смотрел, чтобы ничего не совали в рот, предупредив, чтобы не покупали никаких сластей, рахат-лукума и прочей местной не пойми из чего сделанной, снеди.
Тем же путем вернулись на корабль, я с наслаждением помылся, как будто смывая с себя стамбульскую грязь и вонь. В два часа, после переклички, где выяснилось, что все на борту, прошел обед, где десертом были тщательно помытые виноград и арбузы, которые закупили каптерщики под началом интенданта, договорившиеся через консула об оптовой поставке по цене в три раза ниже, чем предлагали у борта парохода. В начале четвертого портовый буксир потихоньку стал выводить нас на фарватер. Снова проплывают пейзажи Стамбула, кажущиеся такими живописными с борта корабля и такими неприглядными вблизи, вот и форты на выходе из пролива – дальше – Мраморное море. В Мраморном море тоже плелись малым ходом, так как в нем, как сельдей в бочке, было всякого маломерного флота – какие-то фелюги под черными парусами, лодки, лодочки, баркасы и прочая мелочь. Эти фелюги сразу напомнили о пиратских временах, когда здешние пираты держали в страхе все восточное средиземноморье, пока не были побиты венецианскими галерами. Сновало взад и вперед множество рыбачьих лодок, которые ходили абсолютно без правил и системы. Одна из них так «срезала нос» «Орла», что я подумал, пароход неизбежно сомнет ее форштевнем – ан, нет, обошлось…
Так плелись всю ночь, часа в три вышел подышать на палубу – была полная луна и волны моря были окрашены в жемчужный цвет, серебрились в небе перистые облака – картина достойная кисти художника. Постоял минут сорок: все спят, только мерно стучит машина где-то далеко внизу. Рано утром прошли Дарданеллы, так что завтракал я уже в Эгейском море. Кормили во втором классе сравнительно неплохо: всегда был выбор из минимум двух блюд и заказать что-то из меню за отдельную плату – без проблем. Но гастрономические изыски продолжались недолго – вновь поднялся ветер и началась качка, на обеде половина столиков уже были пусты, а на ужин и вовсе почти никого, лишь я да не укачивающийся барон. В этот раз я позволил себе лишь очень легкий ужин.
На следующий день слегка штормило, день был пасмурный, волны с барашками, но к обеду, когда мы подходили к греческому берегу, погода улучшилась, хотя и дул прохладный ветерок. Пирей – большой порт и нам удалось причалить к пирсу вдалеке от остальных судов, в охраняемой зоне для военных кораблей. Мы намечали простоять не менее суток, чтобы дать лошадям немного размяться, помыть и почистить их, да и самим привести себя в относительный порядок, тем более планировался смотр-встреча с королевой эллинов. Встретил нас консул, сказал, что все готово, в том числе и походная баня для личного состава. Офицеры могут провести ночь в гостинице неподалеку и принять ванну там. Пассажирам 1–2 классов, которые ехали с нами, всего таких было около двух десятков, было объявлено еще в Константинополе, что сутки мы простоим в Пирее, так что есть возможность посетить Афины и посмотреть тамошние античные древности. Члены миссии с удовольствием вышли размяться, то же было заметно и по лошадям – их ждали большие охапки сена и вдоволь свежей воды. Поев сами и покормив лошадей, казаки принялись за их чистку. Вода была из резервуара, которым заправляли пароходы и ее было много. Также откачали ассенизационные танки конюшен и навели там полную чистоту, а вдруг королева захочет познакомиться с солдатским бытом. Потом была баня, стирка и глажка. В Александрии такого не будет, это в Пирее – практически, база русского флота[5], корабли под российскими флагами, как Андреевским, так и торговым здесь – желанные гости. Офицеры, кроме Букина (он был дежурным офицером и начальником караула) меня и казаков, уехали в Афины. Мы тоже помылись в бане вперед личного состава, Нечипоренко и другие с уважением посмотрели на мои шрамы, но ничего не сказали. Потом уже плескались все, казаки поддали пару так, что артиллеристы жаловались на то, что в парной волосы на голове трещат, никто в воде и времени никого не ограничивал, тут же были устроены постирушки и Орел был «расцвечен» солдатскими и казачьими подштанниками и рубахами. На ветру все сохло быстро и до позднего вечера все гладили форму и приводили ее в порядок. Вечером я сам проверил караулы вместе с Букиным и остался доволен несением охраны груза. Заступающая смена находилась в помещении рядом и, в случае чего, могла поддержать караульных огнем.
На следующий день, к 11 часам утра, на пирсе вдоль борта «Орла», под посольским флагом, вся миссия была выстроена по подразделениям. Личный состав был при параде и даже охотники, чистые, в постиранной и отглаженной форме, выглядели неплохо.
Королева эллинов приехала в коляске, сопровождаемая конным эскортом. Подъехав к группе офицеров, коляска остановилась, спешившийся конвойный офицер, помог королеве спуститься, она подошла к нам и протянула руку для поцелуя сначала мне, затем командирам подразделений. Смотрелась Ольга Константиновна даже моложе своих сорока, была стройна и выглядела царственно (вот что значит – порода, подумал я).
До этого я не видел вблизи женщин, принадлежащих к высшей аристократии и был удивлен, с какой простотой она общалась с казаками и солдатами. В России 21 века такого не бывает, гены не те, как говорится «из-грязи да в князи», жена какого-нибудь вершителя судеб народа, едва вылезла из провинции и грудью проложила дорогу[6], нет не в «царство свободы» а в модельное агентство и став какой-нибудь «миской» и «женой для вида» губернатора ли, депутата ли ведет себя так, как будто остальные – грязь у ее длинных ног.
Обойдя строй, королева вернулась к знамени и сказала, что хочет наградить меня и офицеров за отличную организацию похода греческими орденами Спасителя рыцарской степени, мол, когда еще Император Всероссийский сможет это сделать, а ей хочется наградить таких бравых офицеров, отправляющихся в неведомую страну, чтобы помочь тамошним христианам, поэтому орден Христа Спасителя, как никакой другой, подходит для этого[7]. Нам четверым вручили коробочки с орденами и грамоты, удостоверяющие награждение. Также, обратившись ко мне Королева эллинов сказала, что рада знакомству с таким неординарным человеком как я, и так при этом посмотрела на меня, что, будь у меня время, приударил бы за королевой (это, не иначе, Андрея Андреевича инициатива). Но, поскольку у нас впереди длинный путь, она не может нас задерживать и в качестве небольшого, но полезного подарка, дарит экспедиции пятьдесят мулов, груженых фуражом и бурдюками для воды (естественно, пока пустыми), а также разнообразные фрукты для солдат и казаков. Королева намеревалась уже уехать, но я остановил ее словами:
– Ваше величество, личный состав экспедиции хотел бы пройти в честь вас торжественным маршем под знаменем.
– Что же я просто не стала на этом настаивать, но, если ваши люди сами этого хотят, тогда, конечно.
Пусть без музыки, но прошли опять отменно и, что меня удивило, перед казаками прошли мои добровольцы (в ногу!), хотя и нестройными рядами. Ай да Букин, ай да фрунтовик и когда только успел, в коридоре, наверно, маршировали.
Ольга Константиновна поинтересовалась, кто эти люди в необычной форме. Я ответил, что это гражданские, еще два месяца назад они были мастеровыми и крестьянами, а теперь добровольно едут в Африку, посмотреть тамошние места на предмет переселения малоземельных и рассказать о том, что видели своими глазами, друзьям и односельчанам. А форма – мое изобретение, должна подходить для условий пустыни и полупустыни. Ольга Константиновна сказала, что для вчерашних крестьян они выглядят достаточно браво, а я упомянул, что это заслуга штабс-капитана Главного Штаба Букина, только что награжденного ею. В обед мы отдали швартовы и самым малым ходом отошли от берега. Впереди нас ждал переход на юг, к берегам Африки.
Глава 2. Пирей – Порт-Саид
Пока готовились у отплытию, рассмотрел орден. Кстати, мне дали четвертую, офицерскую степень, правда, от рыцарской она отличается только наличием розетки на ленте. Красивая работа, серебряный крест под короной, окруженный терновым венцом, крест покрыт белой эмалью, в центре креста – финифтяный лик Христа, что будет уместно в нашей миссии в христианской стране. В коробочке ордена была надушенная записочка с виньетками «Офицеру рыцарей Христа. Надеюсь увидеть вас живым и здоровым по возвращении из трудного похода». Офицеры были рады награждению, особенно Букин, который еще десяти лет выслуги в офицерских чинах не имеет, то есть, даже Станислава 3 степени невыслужил и это у него – первый орден. Немного остудил его радость, сказав, что на ношение иностранной награды надо еще разрешение от Государя императора получить.
Едва вышли из бухты, поднялся ветер и начало прилично качать, качка только нарастала и в последующие дни: на море разбушевался настоящий шторм, было слышно, как волны бьют в борта парохода, скрипят шпангоуты и бимсы[8], периодически винт выходит из воды при килевой качке, тогда машина начинала стучать чаще, будто захлебываясь. За иллюминатором завывал ветер и было очень неуютно. Вот так и получается: хочешь прогулки по Африке не в жару, будь готов терпеть осенние штормы; хочешь «круизного синего моря» – будь готов к пеклу или к сезону дождей, когда все раскиснет под ногами и пересохшие было ручейки превратятся в ворочающие многотонные валуны грязные потоки. В общем, через пару дней меня стало укачивать так, что ведро под койкой стало лучшим другом и при мысли о еде начинало выворачивать. Интересно, как там барон, ходит ли в ресторан?
Может быть, изобрести что-нибудь от укачивания? Тут оживился Андрей Андреевич, судя по его знаниям, эффективно помогает скополамин в минимальных дозах. Вещество вместе с другим алкалоидом – атропином, содержится в белене, правда, передозировка ведет к неадекватной психике («ты что, белены объелся»), но уже к этому времени какой-то немец узнал его точный состав, однако, для лечения укачивания не предлагал. Остальное – как-то: сосание лимона, напевание песенок, употребление бульона из дельфинов (господи, а они-то причем!) и прочее шаманство с бубном – от лукавого. Правда, скополамин переводит человека в сонливое и полубессознательное состояние овоща, зато пассажира не рвет. Поэтому эти таблетки противопоказаны судоводителям и летчиком и еще замечено, что в минуту опасности укачивание проходит, так же, как и тогда, когда человек занят ответственным делом – выброс адреналина заставляет мобилизоваться и вегетатика отступает, так уж человек устроен. Лучше, для начала, «упал-отжался»: сделал тридцать отжиманий от пола, правда на первом десятке вспомнил про заветное ведро, зато потом стало лучше, умылся – оделся и тут появился доктор и сразу. с порога, огорошил:
– Беда, Александр Павлович, похоже, что на борту – тиф.
– Неужели сыпняк? – обеспокоился я, вроде и баня была и вообще личный состав у меня достаточно опрятен. Только этого еще не хватало..
– Нет, брюшной, Петр Степанович, мой фельдшер, регулярно солдат на предмет гнид и вшей осматривает. Пока ничего этого не было. Брюшной, из Константинополя везем, десять дней прошло – как раз укладывается в инкубационный период, а, может, и из Одессы, тоже не исключено.
Дальше доктор рассказал, что вчера ему на боли в животе пожаловался один из охотников, осмотр ничего особенного не выявил, разве что некоторое увеличение лимфатических узлов и легкое повышение температуры – до 30 градусов по Реомюру[9]. Язык обложен, стул обычный, заподозрили пищевое отравление. На всякий случай, больного изолировали в отдельное помещение, огородив простынями угол. Фельдшер теперь там все время находится, так как утром больному стало плохо, жар увеличился до 32 градусов (Шурка подсказал: около 40 по Цельсию), сейчас больной впал в забытье, но перед этим рассказал, что на базаре в Константинополе, несмотря на запрет, купил рахат-лукум и другие сладости, которые он и съел с двумя товарищами уже на корабле. Этих двоих тоже изолировали, у одного субфебрильная температура, другой вообще хорошо себя чувствует. На вопрос, зачем покупали еду на базаре, если знали, что этого делать не стоит, один, который с виду вообще здоров, ответил, что тот, кто угощал, а теперь лежит в беспамятстве, сказал, что, мол, дохтура и баре не хотят, чтобы простой человек сладенького поел, а сами трескают почем зря.
Ну какое тут прогрессорство, если народ темен, его сначала грамоте надо обучить и не просто грамоте, а дать приличное образование, чтобы книжки умные читал, а то «баре не хотят…», а если эти «баре» лучше тебя знают, что не нужно есть всякую дрянь, а то заболеешь и помрешь. Нет, надо обучать детей отдельно от семьи, чтобы они темного папашу с неграмотной мамашей и в глаза не видели, а то будет «учителку не слушай, а мамка тебе добра желает». Вот вернусь, упаду в ноги царю-батюшке, пусть в сиротских приютах хорошее техническое образование дают, глядишь, через 15–20 лет и появятся в России прослойка ИТР, без нее технической революции не сделать, только обычную, кровавую, получить можно. Да и простые крестьяне увидят, что в таких школах-техникумах не только хорошо кормят и форменную одежду выдают, а и обучают так, что сын может инженером стать, если голова на плечах есть и желание учиться, и будут третьих-четвертых детей туда учиться отдавать, незазорно, вдруг в люди выйдут. Вот тогда и не будет «Баре, дохтур, фершал, учителка сказали, а ты им не верь, они не наши, мужика не любят».
Пошли взглянуть на болящих. С первым плохо – жар, в беспамятстве, сильная интоксикация, брадикардия и сердце работает с перебоями – фельдшер колет камфору, а толку… Здесь антибиотики нужны. Доктор спросил, не поможет ли мой СЦ внутрь? Ответил, что нет, на тифозную сальмонеллу он не действует, так как это грамотрицательный микроб, моя тетушка провела опыты у Мечникова во Франции и установила, что СЦ эффективен только против грамположительных микробов.
После этого отправился к капитану, узнать, когда мы будем в Александрии. С трудом вскарабкался по трапу, прилично треснувшись головой при очередном ударе волн. Потирая шишку, протиснулся в рубку. На вопрос что случилось, не стал скрывать ситуацию, а доложил, как есть. Капитан расстроился, так как возможен карантин и тогда летит в тартарары весь график. Потеря пассажиров и груза – фрахтователь не будет ждать месяц, а в Бомбее они должны принять под завязку хлопка и идти с ним в Нагасаки. Да и много пассажиров ждет в Александрии – у нас уже все места 1 и 2 классов проданы. В Александрии должны быть завтра к вечеру, если шторм не усилится, и так вместо пяти дней идем уже почти неделю. Капитан спросил как состояние тяжелобольного, я обещал держать в курсе развития заболевания. У меня сложилось впечатление, что капитан надеется, что больной умрет, тогда можно похоронить его в море по морскому обычаю и англичанам ничего не говорить, тогда и график ломать не надо. Ага, а вдруг еще больные будут, у нас как минимум, один кандидат с температурой в изоляторе лежит…
Поговорил доктором, пришли к выводу, что карантин нам не грозит, так как брюшной тиф в список карантинных инфекций не входит, с другой стороны, англы могут упереться и сказать, что они не исключают холеру, а это – карантин. Значит, наша задача: как можно быстрее госпитализировать больного в нормальную европейскую клинику и убедить портовые власти, что мы не попадаем под карантинные ограничения. Фельдшер все время находился у лихорадящего больного, ставя уксусные компрессы, но жар не спадал. Наутро больному стало еще хуже, у него начался бред, он метался на койке и громко нечленораздельно что-то говорил. Его товарищи, бывшие здесь же за перегородкой, все слышали и со страхом ждали, что с ними будет так же. Однако, температуры ни у кого из них не было и чувствовали они себя неплохо, несмотря на качку, один даже попросил щец похлебать. Фельдшер проводил термометрию и опрашивал всех, кто был в контакте с заболевшим, но новых карантинных не выявлялось (думаю, что просто не признавались, несмотря на то, что я сообщил всем, что чем раньше болезнь установлена, тем легче ее вылечить). Шторм стих и через полсуток на горизонте появилась Александрия.
Спустили шлюпку и я с капитаном съехали на берег. Я сказал ему, что брюшной тиф не относится к карантинным инфекциям, и нам нужно убедить портовые власти, что опасности мы не представляем. Самое плохое – что власти могут заподозрить, что у больных холера, но у нашего больного практически нет поноса, первые дни был вообще запор, зато налицо полилимфаденит – то есть множественное поражение лимфатических желез, где и сидят возбудители болезни и постепенно гибнут – отсюда и интоксикация, то есть отравление организма. Спросил, насколько может помочь благодарность карантинному врачу в виде десятка золотых? Капитан ответил, что богатые люди не служат в колониях, наоборот, сюда едут за тем, чтобы скопить денег на безбедную старость из чего я понял, что благодарность поможет…
Пока капитан оформлял бумаги, к нам подошел приехавший из гостиницы русский консул, который уже третьи сутки ждал нас в Александрии. Я рассказал ему о нашей проблеме и предложил решить ее десятком золотых из своего кармана, консул обещал узнать о карантинном враче, насколько это будет уместно и помочь мне уладить вопрос. Вернулся он с сухощавым англичанином, который представился как доктор медицины Роберт Барнс. Консул незаметно за его спиной кивнул мне. Доктор Барнс высказал желание лично осмотреть больного и мы отправились на «Орел». Наши с доктором Петровым размышления убедили его, но все же мистер Барнс что-то там пробормотал про холеру, тогда десять желтых монеток по двадцать франков незаметно перекочевали в карман его сюртука и доктор сказал, что это так, всего лишь его предположение. Он согласился со срочной госпитализацией больного в госпиталь Красного Креста и то, что двое контактировавших больных подлежат карантину на берегу. Пароход он задерживать не будет, так как инфекция не карантинная, все медицинские мероприятия были проведены и он убедился в хороших санитарных условиях на борту «Орла». Я вернулся с доктором Барнсом в администрацию порта, объяснив на прощанье находящимся в изоляторе, что они будут в карантине и, если все будет хорошо, то через месяц их отправят домой на русском корабле бесплатно, а чтобы добраться домой из Петербурга или Одессы – каждому по золотой монете и еще одна их товарищу, как выздоровеет (консул обещал бесплатные места в 3 классе на пароходах Доброфлота, такие случаи бывают нередко и капитаны не возражают). Капитан сказал, что никаких ограничений мистер Барнс не наложил, судно может принимать пассажиров и с него можно сходить на берег. Консулу я передал сообщение для Обручева о ходе экспедиции, а он мне – стопку писем, русские газеты недельной давности и английскую свежую прессу. Среди писем я обнаружил большой конверт, адресованный мне, подписанный управляющим моими заводами. Когда вернулись на «Орел» больных уже увезла санитарная карета, вызванная Барнсом. Шлюпку фельдшер уже продезинфицировал карболкой и капитан сказал, что придется взять другую для транспортировки пассажиров – мы останемся на якорной стоянке внутреннего рейда, но будет спущен трап в виде лестницы с поручнями и пассажиры без труда смогут подняться на борт, в крайнем случае, матросы их внесут на руках. У борта уже строились увольняемые на берег, я попросил доктора еще раз объяснить, что больше городов с европейскими больницами у нас на пути не будет, поэтому, кто хочет навсегда остаться в здешнем песке, может есть местную еду немытыми руками, а кото хочет вернуться домой – пусть этого не делает.
Вручив командирам письма для раздачи по подразделениям, отправился в каюту посмотреть, что мне прислали. Управляющий писал, что в новых цехах ставят оборудование, закупают для них сырье и готовят жилье для желающих переехать. Строительство, в основном, окупается за счет прибылей с продажи СЦ и ТНТ – старые цеха работают на полную мощность, но больше выдать уже не могут. Частично проблема решена установкой новых реакторов в помещении сукновальной фабрики, которая стала убыточной, реакторы должны заработать со следующей недели, это увеличит выпуск в полтора раза, в перспективе – в два. Купцы Черновы поставили листовой прокат коррозиеустойчивой стали, она ржавеет, но не так быстро, новые реакторы делают из нее. Поданы привилегии на новые лекарства, в том числе за границей, отказа нигде не было, даже в Германии.
Прочитал письмо от Лизы, которое нераспечатанным было вложено в большой конверт с письмом управляющего. Она пишет, что учится в Цюрихе, но периодически ездит на эксперименты, проводимые Мечниковым с культурами различных бактерий. Установлено, что новый антибактериальный препарат активен в отношении шигелл – возбудителей дизентерии и даже холерного вибриона, но это, естественно в пробирке. В опытах на животных установлено, что этот препарат сохраняет терапевтическую концентрацию в крови в течение суток, то есть имеет длительный период полувыведения. По результатам исследования СЦ и ПАСК она вместе с Ильей Ильичом опубликует статью в пастеровском журнале. Лиза написала, что молодая жена Мечникова, Ольга, сначала приревновала Илью Ильича к новой сотруднице, но увидев Лизу, несколько успокоилась, посчитав себя гораздо моложе и красивее, тем не менее, несколько раз неожиданно приходила в лабораторию, якобы справится о самочувствии Ильи Ильича. Лиза сообщила, что, раз я был в Одессе, то, несомненно, встречался с Гамалеей, возглавлявшем там бактериологическую станцию и просила написать про свои впечатления. Вот те раз, а я и не представлял, что он в Одессе… Одним словом, Лиза пожелала мне счастливого путешествия и вернуться домой через год здоровым. Велела беречь себя и не пить сырую воду. Да, как-то неправильно с Гамалеей[10] получилось, быть в двух шагах от известного бактериолога и не завести знакомство, это прокол, ну что же, это только в дурных книжках у попаданцев все получается, всех они побеждают одной левой и все знают наперед…
Отправился погулять наверх. Пароход стоял недалеко от берега и был явственно ощутим аромат каких-то цветов, прямо на набережной росли финиковые пальмы, увешанные гроздьями фиников. Вот это интересное место, жаль, что с хлопотами с больными не удалось сойти на берег погулять и посмотреть на здешнюю жизнь. Вижу, что на пристани против «Орла» собираются пассажиры и от нашего парохода уже отвалила за ними шлюпка (надеюсь, не вымазанная карболкой добрым фельдшером Семирягой, а то ведь сразу сдадут билеты). Пассажиры прощаются с провожающими, вот темноволосую девушку в кружевной шляпке провожает, судя по всему, ее тетя с черными слугами, вот целое семейство с двумя детьми грузится в шлюпку, матросы помогают детям, которые, видно, боятся воды и незнакомых усатых дядек. Все загрузились в шлюпку, машут платочками, как с берега, так и со шлюпки – идиллическая картина на фоне пальм, цветов гибискуса и чего-то там еще.
Так мне понравился берег Александрии, что я решил немного пройтись по палубе перед ужином, еще раз вдохнуть аромат тропических цветов и полюбоваться на набережную, тем более, что должны возвращаться отправленные в увольнение на берег. Вышел на палубу и почти столкнулся в давешней темноволосой девушкой. Теперь просто пройти мимо – верх неловкости. Представился: «Александр Степанов, советник русской миссии». Девушка ответила: «мисс Мэри МакКонен». Сказала, что следует к отцу и впервые видит русских. Подумал, что, наверно, у нее отец колониальный полковник где-нибудь в Бомбее, командир шотландских стрелков (фамилия то шотландская[11]), а в ней прилично туземной (скорее всего – индийской) крови: темный цвет волос, смуглое лицо, но тонкие европейские черты, прямой нос, умеренно пухлые губы, стройная фигурка с высокой грудью. Все таки, представители смешанной крови иногда очень красивы и Мэри – не исключение. Наверно мама у нее – дочь какого-нибудь раджи, в которую, в свое время, влюбился английский лейтенант. Мэри спросила, кто эти бородатые люди в меховых шапках, которые усаживаются сейчас в лодку? Я ответил, что это казаки, которые ходили погулять по Александрии. А меховые шапки – это такой форменный головной убор, без которого казак – не казак, называются они – «папахи».
– Как? – удивилась Мэри, – это настоящие казаки и они никого не убили и не ограбили в городе?
Далее она пояснила, что в Британии и Франции казаки считаются дикими людьми, которых хлебом не корми – дай только кого-нибудь ограбить и убить.
– Да, – ответил я, – это – абсолютная правда: убить, а потом зажарить на углях, нанизав куски мяса на саблю – это такое блюдо, называется «шашлык», а потом пить «водка» и плясать «казачок»..
Мэри сначала удивилась, подняв бровки на хорошеньком личике, а потом, догадавшись, что это шутка, звонко расхохоталась.
– Я так и знала, что это – ложь, – сказала она, – сэр Александр, а вы познакомите меня с казаками?
– Конечно, вот как раз сюда их командир идет, – заметил я Нечипоренко.
Подъесаул подошел, отдал честь, приложив два пальца к папахе и доложил, что все казаки вернулись на борт.
– Аристарх Георгиевич, вот барышня считает, что, как пишут в английских газетах, казаки всех убивают, грабят и чуть ли не едят поедом.
Казак улыбнулся и ответил, что они с хорошенькими барышнями не воюют, и все делают только по приказу на службе царю и Отечеству. Я как мог, перевел, слова Нечипоренко, Мэри ему тоже улыбнулась в ответ.
– Хорошая барышня, вот если бы не вы первый, Александр Павлович, перехватили, я может, тоже бы поухаживал..
– Но-но, поухаживал, тебя дома жена ждет да трое по лавкам, а мое дело – холостое.
Нечипоренко понимающе и одобрительно кивнул и пошел к своим. А Мэри сказала, что казаки очень живописны в своей форме и будь у нее с собой краски и кисти, она бы попыталась написать портрет Нечипоренко (да уж, про мой портрет лучше не вспоминать..). Потом мы еще погуляли, Мэри расспрашивала про Россию, правда ли, что у нас очень холодно и поэтому все русские пьют много водки, чтобы не замерзнуть (ага, сейчас про «гармошка, балалайка и матрешка» пойдет разговор, но, вроде матрешки появились уже в 20-м веке). Про медведей на улицах тоже речи не было, зато Мэри оказалась начитанной девушкой, знала какие-то переводы Тургенева на французский, естественно, «Войну и мир»[12] графа Толстого и даже стихи Пушкина в переводе на французский. Прочитав несколько строф из «Онегина», Мэри поинтересовалась, как это звучит по-русски, я кое-что вспомнил, а потом прочитал, как мог, «Я помню чудное мгновенье..» и Мэри закончила его по-французски. Видимо, я покраснел, так как Мэри рассмеялась и взяла меня под руку.
– Что вы так смутились, сэр Александр, – с определенной долей кокетства спросила девушка, – это всего лишь чудесные стихи, я и не подозревала, как мелодично звучат они по-русски, гораздо лучше, чем по-французски, и рифмы точнее… Мы еще поболтали о чем-то легком и несущественном и я почувствовал, как хорошо мне с этой девушкой, жаль, что скоро расставаться. Поедет она в свой Бомбей к папе-полковнику, а я по абиссинской степи цок-цок, навстречу приключениям. Тут и мои товарищи в голове закопошились: эмоционально-впечатлительный Шурка заявил, что она – прелесть, а старый ворчун Андреевич тоже отметил: «Хорошая девушка, и скромная, не то, что некоторые».
Потом наша прогулка была прервана слегка пьяным бароном, который, тем не менее, отрекомендовался по-французски м по-английски, щелкнул каблуками и сказал, что просит у мадмуазель прощения за то, что похитит меня по срочному и неотложному вопросу.
– Барон, что случилось? – обеспокоенно спросил я, первый раз видя выпившего Штакельберга.
– Александр Павлович, тысяча извинений, но господа офицеры просят вас присоединиться к столу. Мы отмечаем наши ордена и прибытие на африканский берег.
Да чтоб вас, барон, вместе с неукачивающимися остзейскими предками – такую свиданку обломали, – подумал я, теперь ведь не отвертишься, срочное дело, господа офицеры, а ведь мог бы, увидев, что я с барышней, тихо ретироваться… Да и вообще-то, мы еще никуда не прибыли, праздновать надо после выгрузки, а еще лучше, перед посадкой домой в Россию, если все вернемся, в чем я сомневаюсь.
Но, Мэри сказала, что все понимает, дело военное и раз надо – значит надо (еще бы – военная косточка, небось, папа-полковник «дует виски эври дэй»). Еще раз извинившись и пожелав спокойной ночи, поплелся за бароном. В ресторане парохода уже стоял «дым коромыслом», то есть веселье было в самом разгаре. Я заказал еще дюжину шампанского и для казаков – водки (они шампанского не пили, говорили, что организм шипучку[13] не принимает). Уточнил у Нечипоренко, все ли в порядке с караулами, так как сегодня начальником удвоенного караула был сотник Стрельцов. Букин рассказывал, как он с добровольцами попал в местный ботанический сад (маленький частный сад, где им срезали розы – вот они сейчас на столах стоят), все за какие-то копейки и добровольцы просто смотрели на все широкими глазами, а после один сказал, что теперь знает, как рай выглядит. Интендант Титов купил себе английский пробковый шлем и уверял, что ничего лучше для тропиков еще не придумали, он соблазнил на эту покупку доктора с фельдшером и Букина. Букин мне приобрел такой же шлем в подарок, мол, я сам вместо него остался с больными из его отряда и не смог сойти на берег, а его отпустил, потому что уговор был только один сход на берег для офицеров, а я его отпустил и в Афинах и в Александрии. Букин спросил, что это за хорошенькая девушка была со мной, ответил, что – дочка колониального полковника из Бомбея (вот так, придуманная мной легенда потихоньку стала явью, ведь это не Мэри сказала, а я домыслил).
Наутро, кто мог, выполз на завтрак с помятыми лицами и Мэри спросила, что, так всегда в русской армии проходят совещаний? Я ответил, что я и еще трое офицеров были награждены орденами и это тоже отмечали. Сходить на берег не предлагали: с минуты на минуту должны были сниматься с якоря и вот мы пошли, постепенно набирая ход, недалеко от берега. Увидели форты Александрии, разрушенные при бомбардировке их английским флотом в 1882 г., рядом были уже современные укрепления с позициями для дальнобойных крупнокалиберных орудий. Потом пошла пустыня, стало припекать, с берега дул горячий как из духовки, ветер. Мы перешли на другой борт и стояли рядом, глядя на голубое море под безоблачным высоким небом. Мы молчали и нам было хорошо вдвоем. О чем мы говорили, не помню, о всяких пустяках, но время летело незаметно.
Потом был Порт-Саид, мы встали на якорь, дожидаться своей очереди входа в канал. Вообще-то консул мне сказал, что был запрос устроить дневную стоянку с помывкой людей и лошадей, но английская администрация запретила это делать, поэтому мы проследуем Порт-Саид без стоянки в порту. Капитан сказал, что это – не беда, через три-четыре дня будем в Джибути. Его больше беспокоит, не задержит ли нас таможня со значительным грузом оружия на борту, в связи с чем, мы решили разыграть тот же маскарад как в Константинополе. Пограничный контроль мы прошли в Александрии (все же это – уже территория Британской Империи), но таможенной отметки в коносаменте хитрые бритты не поставили, так что можно ждать от них любых каверз.
И вот я, нарядившись во фрак с позументами и обвешавшись орденами, жду у себя в каюте. Нет, не проскочили, вестовой прибежал с известием, что ко мне следует британский офицер и два солдата – арапа, ну, то есть, негра.
Так, появилась физиономия с бакенбардами, в красном мундире с надраенными пуговицами. Прокаркал, что он – лейтенант такой-то. Я опять выразил недоумение, что не прислали старшего офицера по моему рангу посланника Российской Империи, на этот раз, конечно не наступая животом, как выталкивал несчастного турка.
– Сэр, – ответил англичанин, – я не был предупрежден о дипломатическом статусе и корабль не несет посольского или консульского флагов.
Я ответил, что пароход гражданский и только в силу экстренности моей миссии мне не выделили военного корабля, но, поскольку флага нет, я не требую почестей и салюта, а всего лишь, возможно быстрее пропустить пароход.
– Сэр, но в коносаменте указано значительное количество оружия, – возразил англичанин, – этого достаточно, чтобы устроить маленькую войну.
– Это оружие моего конвоя и предназначено для защиты миссии, – ответил я возможно более непреклонным тоном, как не терпящее обсуждения, а тем более торговли, много или мало. – Уверяю вас, лейтенант, мы не собираемся применять его против британских подданных и высаживаться в месте, находящемся под юрисдикцией британской короны.
– Что же, меня устраивают ваши объяснения, господин посол, – лейтенант аж светился от собственной значимости, сейчас он ощущал себя, по меньшей мере, пэром королевы. – Позвольте откланяться, я распоряжусь, чтобы пароход пропустили вне очереди.
Я вышел вместе с офицером из каюты, чтобы вестовой позвал кого-то из офицеров проводить лейтенанта до трапа. Рядом был барон, ему и выпала эта честь.
Глава 3. Порт-Саид – Джибути
Убедившись, что мы вошли в Суэцкий канал и за нами не несутся английские миноносцы, чтобы задержать нас любой ценой (шучу, конечно), я опять облачился в повседневный мундир и пошел отобедать – как-то проснулся аппетит от всего этого «цирка с конями». Кстати, о лошадках, они плохо переносят жару и духоту в трюме, барон доложил, что двоих, скорее всего, мы потеряем – они легли и отказываются есть, воду тоже не пьют, а это – плохой симптом. Может быть, положение бы облегчила разминка и помывка, но чертовы англичане запретили это делать в Порт-Саиде. Теперь одна надежда – побыстрее добраться до Джибути. Спросил, как там подаренные мулы, получил ответ: а что им сделается, трескают все подряд и жиреют, им и жара, похоже, нипочем.
Еще барон спросил, можно ли поздравить с новым чином статского советника, ответил, что подождем до Джибути, это я мундир надел, чтобы у англичанина от блеска шитья глаза застило и он не пялился на ваши пушки, а то он уже интересовался, с кем мы воевать собираемся.
– А-то я подумал, что вы этим блеском хотите ослепить ту самую смуглую красавицу, – подначил меня барон.
Да что вы, Людвиг Матвеевич, какой там блеск, кого ослепить, – ответил я с горечью (в общем-то, искренней), – она поедет к папе в Бомбей, а мы с вами по песочку африканскому трюх-трюх, на поиски приключений на собственную. э-э, голову.
Потом барон пошел по своим делам, а я поднялся на палубу и стал ждать, когда появится Маша, я уже ее так звал на русский манер и девушке это понравилось. Напряг Шурку и Андрея Андреевича, чтобы вспоминали стихи, и я их читал, читал, а Маша слушала незнакомую речь и мне казалось, что она все понимает, не зная языка, хотя, конечно, что-то я пытался переводить на смешанном англо-французском диалекте, немецкого, в котором я более силен, Маша, к сожалению, не знала. Понятно, что это был не только Пушкин и Лермонтов из гимназической программы, но и подброшенные более начитанным Андреем Андреевичем, Гумилев, Пастернак, Бродский. Гумилев ведь тоже совершил два путешествия в Африку через Абиссинию, только позже, поэтому, когда я пытался переводить стихи про озеро Чад, жирафа[14] и страсть молодого вождя, то нарвался на вопрос, откуда этот русский все это знал, так как про путешественника Гумилева Маша ничего не знала, а кроме англичан, к большим африканским озерам никто не совался – они за этим бдили..
Так что «ходить бывает склизко по камешкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше промолчим» [15], а то еще что-то ляпнешь что нибудь про космические полеты, например. Лучше уж Пушкина…
Так незаметно пролетел день, потом еще один, я рассказывал русскую классику, а Маша слушала, она вообще была благодарной слушательницей, не перебивала, задавала вопросы только в паузах, когда я останавливался перевести дыхание. Причем к литературным экскурсам неизбежно присоединялись и отсылы к истории, иначе как рассказать историю любви Маши и Гринева, не упомянув, кто такой Пугачев и вообще, зачем понадобился весь этот бунт, бессмысленный и беспощадный. Временами я запутывался и от недостатка знаний и от языковых трудностей, но Маша меня ободряла и сказала, что она узнала так много нового о России и у меня просто огромные знания, и что Россия – страна великой литературы и интересной, хотя и трагической истории. Мне было так хорошо с ней, что я не замечал хода времени и только оставшись один и поразмыслив над ситуацией, понял, что ничего хорошего из этого не выйдет: ну признаюсь я ей в любви, ну ответит она мне взаимностью и что? Дальше мы расстанемся и забудем друг о друге. А если не забудем, особенно я боюсь за Машу – она такая чистая и доверчивая, вдруг я ей жизнь сломаю своими признаниями?
Мне не спалось и я сел работать: написал письмо управляющему о том, что надо максимально задействовать все мощности, пока спрос на СЦ и ТНТ высокий, пусть не стесняется взять деньги со счета, а не использовать лишь одну прибыль от продаж. Каждый вложенный сейчас рубль принесет три, а то и пять в ближайшем будущем, пока нет конкуренции на рынке лекарств и ТНТ имеет хороший спрос (хотя Нобель демпинговать не будет – у него довольно высокая себестоимость динамита – одна эта земля, как она там называется, кизельгурская, что-ли, но, это неважно, главное, что это – дополнительные расходы на добычу и транспортировку, а мне никаких адсорбентов не надо – гони чистый продукт и все). Потом написал отчет об экспедиции до момента высадки Обручеву, дописать будет две минуты в Джибути по ее результатам и тоже уйдет до ближайшего русского консула. Из личного, обычной почтой, как и управляющему – письмо Лизе, чтобы не прекращала занятий микробиологией и биохимией.
Наконец, сделал то, о чем думал последние месяцы в связи с открывшимся мне ускорением истории и поворотом ее в новое русло, возможно, еще очень небольшим. Дело в том, что, после гибели Панпушко, я понял: есть некоторая предопределенность развития истории и кардинально сдвинуть ее никакому попаданцу не под силу, ну не запустим мы через сорок или пятьдесят лет в космос князя Гагарина, даже если из штанов выпрыгнем. Но вот подкорректировать события, видимо, можно. И одной из таких коррекций, возможно, является продление жизни Александра III, хотя бы на 5–7 лет. Может, Ники за это время поумнеет под папиным руководством и дров не наломает с Ходынкой, для начала, либо папА передаст престол Михаилу в обход бестолкового Ники. Попробую сыграть на мистике и откровениях. Напишу, что все мои изобретения – результат неких озарений свыше и было мне очередное озарение в Красном море. В связи с чем, прошу обожаемого монарха бережнее относится к своему здоровью, особенно после перенесенной в недалеком будущем «скучной инфлюэнцы», как говорил близким сам император в начале 1894 г., когда он на ногах перенес простуду и врачи даже диагностировали пневмонию. Это только потом, через полгода развился гломерулонефрит (скорее всего аутоиммунной природы, после недолеченной пневмонии, а вовсе не после катастрофы в Борках, где, якобы, царь держал крышу вагона, вот, мол и надорвался – ни о какой крыше не упоминала сама Мария Федоровна). И уж совсем открытием стало обнаруженное на вскрытии глубокое изменение сердца по типу кардиомиопатии – сердце царя представляло собой довольно тонкостенный мешок, плохо прокачивающий кровь, было ли это следствием аутоиммуной атаки, так же как и гломерулонефрит, сказать трудно даже в 21 веке, но то, что врачи во главе с «многомудрым» Захарьиным прохлопали – это факт. Конечно, я не стал всего этого писать, написал только что в холодное время года в 1893-94 гг возможна простуда, которая даст осложнение на почки, отчего царь умрет, а чтобы этого не было он должен слушать врачей, пусть рядом будет верный Вельяминов, он хоть и хирург, но поможет пригласить лучших нефрологов, но только не Захарьина, который лечил царя по телеграфу. Подчеркнул еще раз – пусть отнесется серьезно к той «инфлюэнце», которая его может погубить, и будет жить еще долго. Намекнул и на то, что Аликс больна и здорового наследника у нее не будет, мол, тоже видение мне было. Все это я написал самым верноподданическим стилем, запечатал в конверт, потом еще раз запечатал и написал «Его Императорскому величеству Самодержцу всероссийскому и прочая, и прочая, и прочая (тут я полностью привел титул для переписки) ЛИЧНО В РУКИ от посланника статского советника Александра Степанова. СЕКРЕТНО. Передам пакет для царя капитану перед отходом «Орла» с просьбой передать первому встреченному русскому консулу или послу для отправки дипломатической почтой в Петербург. Когда все мои откровения придут в столицу, я буду далеко в Абиссинии, где телеграфа нет, а для просьб разобраться на месте – так я и есть русский посланник (что же мне на себя самого жаловаться и меры принимать) и никто меня там в обозримом будущем не достанет и в психушку не отправит. Даже если французам в Джибути телеграмму отправят, то мне же ее и передадут.
От этих трудов устал и лег спать, а наутро чуть не проспал завтрак. Приведя себя с помощью верного Артамонова в порядок, отправился в ресторан. Народу было немного, все уже позавтракали и я сидел один в зале, попивая кофе. Подошел подпоручик Михневский, командир второй полубатареи и сказал, что две лошади пали и остальные чувствуют себя плохо, а днем им будет еще хуже и что делать, никто не знает. Вот ведь хорошо воспитанный ясновельможный пан, подумал я, – не видит, что ли, что начальник кофе попивает и нежным мыслям предаётся, а он мне про конский падеж: «вы офицер или как?», «только и можете, что безобразия нарушать!»[16]. Но вообще-то он прав – надо что-то срочно делать, а то за оставшихся два дня пути у нас конский падеж начнется. Узнал, что причина в жаре и духоте, значит, надо проветривать. Как на корабле устроена вентиляция? Ответ – воздухозаборными трубами, значит надо поставить трубы, сделав их из плотной парусины. Входное отверстие – против хода судна, выходное – в конюшню. Отправился к капитану, объяснил и через пару часов усилиями артиллеристов и судового плотника соорудили два больших прямоугольных парусиновых рукава на деревянном каркасе. Проверили – работает, в конюшнях стало посвежее, особенно с утра, когда воздух еще не прогрелся. Прошел по отсекам личного состава, люди, конечно, тоже страдают от жары, но они хоть могут посидеть в тени под тентом на корме, куда выходит коридор третьего класса и есть небольшая палуба, забранная сверху парусиновым тентом. Там, где гуляет публика 1 и 2 классов, тенты тоже есть и более просторно, поэтому им не приходится терпеть такие неудобства как тем, кто внизу.
Мы с Машей прогуливались по палубе, как пронесся возглас, что сейчас матросы будут ловить акулу. Павших лошадок приготовились сбросить за борт, а матросы приготовили здоровенный крюк, насадив туда большой кусок лошадиного мяса. Вот туши сбросили в воду и что тут началось за кормой! Как и другие пароходы, нас сопровождала целая стая акул, которые устроили кровавое пиршество. Вот одна из них попалась на крюк и, измотав рыбину, матросы стали подтягивать ее к борту. Но, как только они чуть вытащили из воды здоровенную акулью голову с зубастой пастью и собирались оглушить акулу деревянным бревнышком, а потом взять багром, она вывернулась и ушла, оставив незадачливых рыболовов с носом.
Матросы стали готовить новую снасть с наживкой, но Маше было неприятно это зрелище и мы прошли на нос корабля. Впереди были лишь воды Красного моря, которое было вовсе не красным, а изумрудно-зеленым. Где-то впереди была видна корма впереди идущего парохода и стелящийся за ним дым, в пределах видимости были еще несколько дымов – все же, Красное море, – это большой торговый тракт и судоходство здесь оживленное. Сегодня ветер, хоть и дует с берега, но не «из духовки», Маша сказала, что это не пустынный ветер, а с плато, поросших травой и кустарниками, поэтому он не такой горячий. Потом еще и посвежело, ветер усилился и даже опять появилась небольшая качка – море все-таки.
Вчера вечером мы долго стояли у борта и заметили, что вода светится, даже переливается мельчайшими огоньками – это какие-то фосфоресцирующие мелкие морские организмы давали синевато-зеленое свечение, переливающееся в волнах, создаваемых кораблем. Зрелище было необыкновенно красивым и мы долго стояли, наблюдая его. Маша была бы не против, если бы я обнял ее и даже поцеловал, но я помнил о своих ночных размышлениях и не давал ходу развивающемуся роману – зачем кружить голову бедной девушке, если послезавтра мы расстанемся? Отогнав эти печальные мысли, я попытался рассказывать что-то веселое, но получалось как-то слабо… Потом Маша сказала, что ей надо переодеться к обеду и мы договорились встретиться в ресторане. Я тоже сменил сорочку на свежую и поспешил в ресторан.
На лестнице столкнулся с держащимся за перила и пытающимся осилить подъем в ресторан упитанным англичанином с непременными бакенбардами на пропитом лице, в клетчатом пиджаке и брюках в полоску. Джентльмен был изрядно пьян, но все же сохранял вертикальное положение тела. Истинный three bottle man[17] – подумал я и обогнул гордого сына туманного Альбиона. Поднялся по лестнице, сопровождаемый пыхтением и ворчанием английского бульдога в человеческом облике. Только расположился, как услышал Машин крик, зовущий на помощь. Выскочил на палубу и увидел, что давешний клетчатый алкоголик крепко держит Машу за руку и куда-то пытается ее тащить, судя по кускам фраз, показать свою каюту. Рядом лежит сломанный зонтик, которым Маша, видимо, огрела джентльмена-ловеласа, но это в чувство его не привело. Я подскочил к клетчатому и громко и требовательно приказал оставить девушку в покое и вести себя прилично, на что англичанин свободной рукой попытался пихнуть меня в грудь. Тогда я ребром штиблета ударил его по верней трети голени[18], от резкой боли англичанин отпустил Машу, но, из-за того, что девушка упиралась и старалась отодвинуться от клетчатого джентльмена, когда он вдруг отпустил ее, то она непроизвольно сделала два шага назад, наткнулась на леер, а тут еще и пароход слегка накренило на волне – Маша перелетела через ограждение и упала за борт. Сбросив оставшийся штиблет, я швырнул за борт спасательный круг, висящий на стене надстройки и с истошным криком: «Человек за бортом», сиганул вниз.
Вошел в воду неудачно, вместо того, чтобы войти «рыбкой», в полете перевернулся на спину и шмякнулся задницей, подняв тучу брызг. Вынырнул на поверхность и где-то, метрах в пятидесяти, увидел Машу, которая отчаянно колотила по воде руками и ногами. Она же плавать не умеет! Со всей возможной скоростью я поплыл к девушке и схватил ее, когда, обессилев, она уже погружалась. Я подхватил ее подмышки, подняв Машину голову над водой и осмотрелся, лежа на спине (благо, море здесь соленое и лежать на воде можно без усилий, лишь немного «шевеля ластами». Пароход, похоже, еще не остановился, правда, на борту уже суетятся и готовят шлюпку к спуску. Так, а где наш круг – ага, вот он белеет, но до него добрая сотня метров. Маша пришла в себя, я крепко ее держал и шептал в ушко, что все хорошо, сейчас нас спасут, вот уже лодка идет (чего они там возятся, все – вроде как пароход встал, но до него как бы ни километр). Надо доплыть до круга и уцепиться за него, да вот форменная тужурка намокла и сковывает движения. Попросил Машу помочь мне ее снять и она помогла мне высвободиться из рукавов. Теперь можно плыть к кругу, попросил Машу держать меня за шею, только не придушивать, ногами не болтать, только держаться у меня на спине. Вот умница, все правильно делает, и от юбки своей успела избавиться, а то это – как плавучий якорь. И вот, потихоньку, мы доплыли до круга и уцепились за него. Что там со шлюпкой? Прошла уже половину расстояния…
Что тут делают здешние обитатели с высокими плавниками? Вроде пока, тьфу-тьфу, не видно. Пожалел, что оставил кобуру с пистолетом, впрочем, в ресторан я ее никогда не надевал, только иногда, во время стоянок, когда возможны были нападения извне. Здесь бы она пригодилась, хотя, что такое свинцовая пулька здоровенной рыбине… Нет не будем думать о рыбах, они в аквариуме, а здесь их вообще нет… Стал развлекать Машу, рассказывая ей сказку о Золотой рыбке (опять про рыбку, ну куда тут без них, но в сказке рыбка добрая). Как-то дошло, что «жили старик со старухой у самого синего моря ровно тридцать лет и три года», так им по пятьдесят где-то было, всего-то. Ну, пока на автомате бормотал из Пушкина, перейдя на Лукоморье, у которого дуб зеленый и кот по кошачьим делам куда-то ходит налево, тут и шлюпка подошла, судя по запыхавшимся матросам, они выжимали максимально возможную скорость. На носу стояли Нечипоренко и Артамонов со Смит-Вессонами, видимо, тоже собрались настрелять рыбок на ужин. Убрав револьверы, они сначала помогли забраться в шлюпку Маше, а потом наступила моя очередь. Подтянуться и перевалиться через планширь, как делают всякие «морские дьяволы» из спецназа ГРУ, мне не удалось, хорошо, что Нечипоренко подхватил за рубаху и помог перебраться в шлюпку. В последний момент, поглядев в воду, увидел промелькнувшее в прозрачной воде торпедообразное тело, или это только показалось? Все, теперь уже позади «акулы-каракулы»[19], будь они неладны.
Сижу на передней банке[20], обняв Машу за худенькие плечи, она плачет и ее бьет крупная дрожь (отходняк пришел). Артамонов и Нечипоренко деликатно отвернулись к корме шлюпки. Глажу Машу по мокрым волосам и шепчу ей в ухо всякие успокаивающие глупости, вскоре она затихает и замирает, прижавшись ко мне. Вот и борт «Орла», спустили пассажирский трап. Подъесаул кричит, чтобы сбросили одеяло или плед и вниз летит серое солдатское одеяло. Завернув Машу в одеяло как ребенка, Нечипоренко ловко, не держась за поручни, поднимается по ступенькам трапа, следом за ним я, сзади подстраховывает Артамонов. Наверху Нечипоренко передает Машу женщинам из пассажирок парохода, которые отводят ее в каюту. Нечипоренко сказал, что англичанину уже казачки начистили физиономию, купчик он какой-то, из Бомбея, так что вызывать мне его не резон. Вообще-то, к его оправданию, это он поднял тревогу, так как на палубе никого не было: ввалился в ресторан и заревел почище пароходного гудка: «Хелп, хелп» и рукой машет за борт. Выскочили на палубу, а там только вдали что-то на воде и белый круг спасательный плавает. Пароход-то сразу не остановишь и не повернешь, пока к капитану добежали, объяснили, да лодку спустили на воду, вот время и прошло. Клетчатого англичанина расспросили, он и не запирался, говорил, что он виноват, слезы лил, правда, кто-то из казачков ему фонарь под глазом успел поставить. Ну, слава богу, все благополучно закончилось и акулы не тронули (с чего бы: может, сытые после конины были, а может, здесь их территория охоты кончалась, все же к проливу подходим…). Поблагодарив казака за помощь и сопровождаемый верным Артамоновым, добрался до каюты. Денщик уже принёс мои штиблеты, что я успел скинуть перед тем, как прыгнуть за борт (штиблеты, они без шнурков, поэтому один слетел при ударе, а второй – я сам сбросил одним движением ноги). Иван Ефремович забрал мокрую одежду, я отмылся, как мог, от соли в тазу и натянул чистое и сухое. Теперь и меня некоторый «отходняк» достал, поэтому принял сто граммов коньяку – полегчало, а потом – заснул. Проснулся, когда уже стемнело. Набросил оставшуюся мундирную тужурку с кантами военного ведомства (сюртук-то я утопил) и вышел на палубу. Увидел прогуливавшегося доктора и поздоровался.
– Что, не спится, Александр Павлович? – участливо, но с некоторой долей иронии спросил наш эскулап. – Думаете, кого бы еще спасти? Теперь вы, как рыцарь, спасший красавицу от чудовищ, просто обязаны на ней жениться.
– Да я бы не против, но она ведь иностранка, да и что ее отец скажет?
– А что скажет, – отвечал доктор, – делайте ей завтра предложение, я же видел, как она на вас смотрит, согласится, и не думайте. Хватаете ее в охапку и завтра сходите вместе в Джибути. Места в отряде хватит, люди поймут. А отцу телеграмму отбить: так, мол, и так – встретила своего принца и вышла замуж, приеду в гости с внуками, твоя, как там вашу красавицу, Кэти? А, Мэри, ну это все равно…
– Доктор еще подымил своей трубкой – приобрел в Александрии британскую трубку и коробку табаку «Кэпстен» и теперь дымил, воображая себя джентльменом. А я посмотрел на тропическое небо с незнакомыми звездами. Конечно, это еще не созвездия Южного полушария, да я их никогда и не видел, тот же Южный Крест и не узнаю, а наши северные созвездия – Персей, Кассиопея, здесь ютятся около горизонта. Оказывается, пока я дрых, мы прошли Баб-эль-Мандебский пролив и теперь идем по Таджурскому заливу, утром будем в Джибути.
Проснулся рано от того, что не слышно привычного шума машины. Вышел на палубу – низкий песчано-галечный берег с коротким низким молом, около него уже маячат ржавые грузовые понтоны и лодки всех размеров, на берегу собирается толпа местных жителей, не обремененных одеждой. Белых людей пока не видно.
Пошел к капитану узнать о порядке выгрузки. Он сказал, что в Джибути мелко, поэтому к молу он подойти не может, поэтому, лошадей и тяжелые грузы придется выгружать на понтоны, которые к берегу отбуксируют лодки. Более легкие тюки с фуражом можно сбрасывать в большие лодки, туда же можно сажать людей.
Сказал, что он все понимает: груза у нас много, но «Орел» будет стоять, сколько нужно – хоть двое суток, на это у него есть приказ. Пока говорил с капитаном, с мостика заметил, что к пристани подъехала повозка, которая привезла человека в мундире и с ним около взвода туземных солдат. Капитан посмотрел в бинокль и узнал местного консула.
Я пошел в каюту переодеваться во фрак для встречи с местным начальством. На корабле уже объявили побудку и теперь все, после переклички и утренней молитвы, высыпали на палубу, смотреть на место прибытия. Я надел дипломатический мундир-фрак (полный парадный предназначен только для встречи с Менеликом) со знаками отличия статского советника, все ордена, и был уже готов съехать на берег для встречи с консулом, как вдруг заметил Машу.
– Маша, мне надо тебе много очень важного сказать, я сейчас уеду на берег и потом вернусь, через час или два, точно пока сказать не могу. Где я тебя могу найти?
Маша смотрела на мой шитый золотом мундир и сверкающие на солнце ордена, а потом сказала:
– Саша, я и так догадывалась, что ты не простой советник, тебя все здесь слушаются и уважают, но ты, оказывается, большой государственный человек.
Я ее не стал разубеждать, насколько большой и насколько государственный, а, узнав номер ее каюты (как я и ожидал, первого класса), поспешил к трапу, попросив Нечипоренко и нескольких казаков сопровождать меня.
На берегу, у низкого пирса, меня встретил человек в достаточно поношенном мундире, но все же, судя по всему, парадном. По виду он очень походил на актёра, игравшего в сериале Эркюля Пуаро, хотя Пуаро был бельгийцем, а не французом (а, все это одно и то же): тот же невысокий рост, усики и животик.
Пока я раздумывал, кому первым отдать честь – все же я гость здесь, а «Пуаро» – хозяин и уже намеревался это сделать первым (я же не знал чина консула, хотя посланник в любом случае более высокий дипломатический ранг), но все же взял паузу. И правильно, консул приложил два пальца к головному убору, а его босоногие солдаты взяли свои «мультуки» на караул:
– Господин посол (вообще-то я не Чрезвычайный и Полномочный посол, а рангом ниже – посланник, но на мне это не написано, а если французу и сообщили мой дипломатический ранг, то он сознательно повысил меня в чине), – я, от лица Французской Республики, приветствую вас во Французском Сомали. Я ожидал вашего прибытия несколько позднее, видимо, вы не делали остановок и шли полным ходом?
Я не стал вдаваться в характеристики «Орла» и сказал, что мы, в первую очередь, хотим выгрузить наших лошадей и мулов, а потом уже груз. Посол согласился и, узнав, какой падеж лошадей был в походе, весьма удивился его низкому количеству.
Но, самая главная и неприятная новость – обещанных двух сотен мулов не было из-за того, что вождь племени, которому они принадлежали, отправился в поход против другого вождя и вернется не ранее двух, а то и трех месяцев. Всех своих мулов он забрал в поход, поэтому сейчас в Джибути и окрестностях их не более трех-пяти десятков.
Глава 4. Джибути
Консул сказал, что грузчики, а их собралось более полусотни, разгрузят наш груз с лодок и понтонов, и с помощью тележки узкоколейки доставят его на место лагеря, которое он нам выделил недалеко от своего строящегося дома, так что может нас частенько навещать. Там, где кончается узкоколейка, ведущая с мола, есть акациевая роща, которая дает какую-то тень и по узкоколейке доставляют воду. Сейчас мы проедем туда, это не более полукилометра отсюда. Я и консул погрузились в маленькую повозку, запряженную парой мулов, сзади выстроился почетный эскорт. Как выяснилось, это были сенегальские стрелки в белых холщовых рубахах и таких же, но более грязных, штанах, на голове у них были какие-то бескозырки с желтым околышем. Интересно, почему французы не набирают местных солдат, надо же было везти сюда этих босоногих солдат из Сенегала, не доверяют, что ли туземным племенам? Перед отъездом консул подозвал старшего из носильщиков и на французском языке приказал ему начать разгрузку, сказав, что плата будет талер за каждого из грузчиков за выгрузку и доставку в лагерь всего груза. Я посмотрел на старшего грузчика: худой, мышц почти нет, голова лысая с пучками курчавых волос, в ухе – серьга. Кроме серьги, другим дополнительным предметом на теле была лишь набедренная повязка. Недалеко стояли его подчиненные, истощением напоминая узников концентрационного лагеря. И это грузчики? Нечипоренко уехал на пароход распоряжаться погрузкой, один из казаков остался на пирсе, второй пойдет смотреть место для лагеря (в повозке места для него не нашлось). Консул ткнул стеком возницу в спину и мы потрюхали со скоростью пешехода. Сенегальцы не в ногу поплелись сзади, взяв свои допотопные ружья на плечо. Казак, придерживая шашку, пошел сбоку от коляски, чтобы не глотать пыль.
Весь Джибути состоял из двух улиц европейских домов, площади на которой было присутственное здание с гордой надписью «Gouvernement» с развевающимся французским флагом на высоком флагштоке. В этом же здании располагались почта с телеграфом и были торговые лавки, что то вроде гостиного двора в уездном российском городке. Дальше на площади была гостиница под вывеской «Hotel de Paris», дома зажиточных французских комиссионеров, как правило, служащих компании «Мессаджери», строящих железную дорогу вдоль побережья. Консул пояснил, что строительство только начинается, а будущем здесь будет большой порт, а значит, вырастет и город. Сейчас, конечно, европейского населения немного, столица края была вообще в Обоке, откуда и идет строительство железной дороги, но, поскольку море здесь глубже, будут строить большой мол, к которому могут швартоваться крупные суда и тогда жизнь здесь закипит. Консул говорил это, видя моё скептическое выражение лица по поводу дыры, куда нас занесло, где даже лошадей придется доставать из трюма краном и грузить на ржавые понтоны, а уж что говорить про местных грузчиков и «армию» босоногих сенегальцев… С другой стороны, лучше такие соседи, чем, если бы я увидел здесь каменную крепость с современной артиллерией и двумя полками вымуштрованных солдат, по крайней мере, агрессия отсюда пока не угрожает. Франция, конечно, может прислать канонерки, ну пусть постреляют немного по пустой территории, а потом высаженный десант будет сброшен в море и война закончена, на время, естественно, ссорится с «великими державами» пока в мои планы не входило.
С этими мыслями доехали до места. Выгрузившись, консул с гордостью показал на пригорке большой дом из сырцового кирпича, окруженный таким же забором, объяснив, что это – будущая его резиденция. Сейчас в доме идут отделочные работы, а вокруг высаживают привезенные саженцы. В планах – озеленить и главные улицы города. Лагерь мы можем разбить сразу же у забора, который тоже даст тень, а лошадей устроить у чахлой акациевой рощицы невдалеке. Замыкали пейзаж огромные склады компании «Мессаджери», которая строит дорогу и порт.
Дальше дорога ведет на Хараре, это уже Абиссиния, – консул показал на утоптанную дорожку шириной метра два, не больше, – но до нее двести километров пустыни, потом почти столько же степь, где уже есть источники воды, корм лошадям и мулам.
Я сказал, что в наших планах было задержаться в Джибути не более двух дней, поскольку я рассчитывал нанять здесь погонщиков с мулами. Так как мулов нет (а нам их обещало правительство Франции через наш МИД), то задерживаться на два-три месяца не имею возможности, из-за того, что фуража у нас осталось на три недели максимум, а взять здесь сена, насколько я понимаю, неоткуда. Поэтому миссия под угрозой, могу ли я воспользоваться телеграфом для срочной депеши?
Консул ответил, что, конечно, можно, хотя телеграфные тарифы здесь довольно высокие. Но только обмен депешами ни к чему не приведет – ведь не отправят же вам мулов из Петербурга? Он рекомендует воспользоваться верблюдами, так как у него есть знакомства среди местных абанов (караванщиков). В случае моего согласия он пошлет за ними сегодня же, и через два-три дня они могут прибыть сюда с верблюдами. Естественно, я согласился: верблюды так верблюды. Консул кивнул головой в знак согласия и сказал, что офицерам и мне выделены номера в гостинице, а солдаты могут жить в лагере. В Джибути безопасно, окружающие город деревни – мирные, но вот дальше кочуют племена, промышляющие исключительно грабежом, две недели назад вырезали караван французского купца, направлявшегося в Хараре, несмотря на то, что караван хорошо охранялся. Сомалийцы убили всех, не тронули только погонщиков верблюдов и, естественно, абана, и угнали семьдесят верблюдов с дорогим товаром. Я попросил обеспечить нас достаточным количеством воды, на что консул ответил, что воды в колодцах мало и они все в частном владении, так что напоить полторы сотни лошадей и сотню человек, да еще предоставить воду для мытья в городе практически невозможно. Нужно договариваться с компанией (той же «Мессаджери») которая имеет паровичок и цистерну – за плату они доставят воду из источника в двадцати километрах от города. В планах градоначальника, который одновременно и был консулом – провести оттуда в город акведук, но вот на это метрополия денег пока не дает.
Спросил, где представительство компании, оказалось, что на складах в пятидесяти метрах от нас, но там выяснилось, что чертов паровозик уже укатил с грузом шпал, вернется завтра утром и после обеда доставит воду: 300 талеров за все удовольствие. По поводу дров – мы можем рубить акациевые заросли в километре от города, это бесплатно.
Возвратились в порт, консул с почетным караулом отправились восвояси, а я понаблюдал, как выгружают лошадей, два десятка их уже стояли на берегу, казаки привязывали к вьючным лошадям парусину, брусья, плотницкий инструмент и бурдюки с водой. Часть казаков охраняла груз, который таскали чернокожие грузчики. Конечно, за ящик, который выгружали два казака, они брались вчетвером, но все же довольно бодро шевелили ногами и грузили ящики на тележку узкоколейки. Увидев нашего интенданта в пробковом шлеме, спросил, как идет разгрузка. Он ответил, что на корабле командует суперкарго под присмотром Нечипоренко и Павлова. Пока они не трогали оружейку, выгружают только малоценный груз, но именно он и понадобится в первую очередь: вода, продовольствие, корм для лошадей и мулов. После этого на порожней лодке поехал на «Орел».
На палубе под тентом был почти весь личный состав артиллеристов во главе с бароном, чуть в стороне – Букин с добровольцами. Объяснил, где будет наш лагерь и после выгрузки лошадей казаков настанет очередь их тягловой силы и мулов. Спросил, как чувствуют себя люди, нет ли больных, потом перешли к состоянию лошадей, здесь было хуже. Три лошади все же еле держались на ногах, но старший фейерверкер Михалыч, ведавший всем артиллерийским хозяйством, сказал, что на берегу им должно стать лучше. Предупредил, что вода у нас будет только завтра, поэтому всем заполнить водой все имеющиеся емкости. Мулов я передал на попечение добровольцам и сказал, что их, мулов, выгрузят сразу после лошадей, поэтому вести их в лагерь и смотреть, чтобы не разбежались. Всем, не занятым охраной груза и с животными, отправляться в лагерь ставить палатки.
Потом пошел к себе в каюту, переоделся, спрашивается, чего ради я вырядился в мундир в этой дыре, перед кем франтил – перед толстеньким консулом в потертом мундиришке с десятком босоногих солдат? Настроение было – гаже некуда: мулов нет, воды – нет, тени приличной – и то нет, а через пару часов начнется настоящее пекло. А еще с Машей надо было объясниться… Иван Ефремович принес ведро воды, таз, и помог мне помыться, поливая на спину из кружки. Узнав о том, что больше мне дипломатическая одежда здесь не нужна, разве что абанам представляться (шутка, конечно), сказал, что почистит фрак и упакует его с другими вещами. Я надел белый летний мундир с дипломатическими петлицами, на ноги – белые парусиновые туфли, так-то полегче будет.
Постучал в дверь Машиной каюты, она ответила, что через пять минут выйдет. Действительно, через пять минут Маша появилась, улыбнулась мне и спросила, почему я так озабочен. Я сказал, что не все в порядке на берегу, я не ожидал встретить такого приема, но не это главное, главная моя печаль в том, что мы расстаемся: я сойду здесь, а ты поплывешь на пароходе дальше, к отцу.
– А зачем мне плыть дальше, – ответила Маша, лукаво посмотрев на меня, – ты ведь спас меня от чудовищ и теперь, как рыцарь, должен на мне жениться. И она рассмеялась, – нет же, я шучу, может быть, тебя ждет жена или невеста, ты же мне ничего не говорил про свою семью. Просто во всех балладах, что я читала, доблестный рыцарь, в таком случае, предлагает руку и сердце.
– Маша, мое сердце принадлежит только тебе, и если бы это было возможно, я ни минуты не медля попросил твоей руки. Но ведь твой отец служит в Индии или в другой британской колонии?
– Мой отец, а, вернее, отчим, служит в Хараре, поэтому я сойду на берег здесь, вместе с тобой. Видишь на берегу небольшой караван, отец прислал его за мной. Погоди, я сейчас, – и она скрылась за дверью.
Посмотрел на берег и, правда, чуть сбоку – пяток верблюдов и десяток всадников в яркой одежде. Понятно, отец на службе у правителя провинции Харар. Что же, это меняет дело к лучшему. В Хараре мы можем встретиться, посмотрю как ее отец отнесется ко мне, может, согласится отдать мне Машу в жены. Не похищать же девушку, как мне накануне доктор советовал, да еще на глазах у охраны, сразу пулю получишь, а то и рубанут по дурной башке кривой саблей. Нет, уж раз назвался дипломатом, то действуй с оглядкой на последствия. Тем более – Харар, пусть и недавно присоединенная территория, населенная, преимущественно, мусульманами, но сейчас находится под властью негуса Менелика и является частью Абиссинии, где я представляю интересы Российской империи.
Опять открылась дверь каюты и тут наступило мое время удивляться: вместо европейской девушки, ко мне вышла восточная красавица в белом, до пят, шелковом платье и таком же белом платке, нет не в чадре, платок полностью открывал лицо, но, при необходимости, мог его и закрыть.
– Маша, – только и мог, ошалев от удивления, пролепетать я, – ты ли это? Тебя просто не узнать! Что это за маскарад?
– Это не маскарад, – ответила Маша, – маскарад был раньше, а теперь я – дома. Ну, или почти дома.
– Но ведь ты представилась как Мэри МакКонен, я думал, что ты – дочь шотландского офицера или чиновника откуда-нибудь из Индии. МакКонен – ведь это шотландская фамилия, старого шотландского рода. Потом, тебя же вроде провожала со слугами твоя тетя или другая родственница – высокая белая женщина, вы еще обнялись на прощание…
– Это – мои слуги, а мадам – не совсем служанка, а, скорее, компаньонка и преподавательница французского и английского языков. У нее в последний момент местные власти обнаружили непорядок с документами и задержали, а слуги были вписаны в ее документы, как сопровождающие. Я уже два года слушала лекции в Сорбонне, как отец вызвал меня с тем, чтобы попрощаться и посмотреть на меня, он отправляется в опасный поход, на войну. Поэтому, я поехала одна, хотя и не должна была этого делать. Но, если бы я не села на этот пароход, мне бы пришлось ждать французский пароход до Джибути три недели, здесь редко бросают якоря пароходы, никто сюда не едет. Но, в пароходной компании мне сказали, что через день будет русский пароход и он пойдет прямо в Джибути, поэтому я согласилась и правильно сделала, – ведь иначе я не встретила бы тебя, а встретив, я сразу поняла, что ты и есть мой суженый.
– А я то же самое почувствовал, когда первый раз увидел тебя, вот здесь, на палубе, мы почти столкнулись, помнишь? У нас это называется «любовь с первого взгляда», многие в нее не верят, а я теперь знаю, что это – правда. Да, я так и не понял, что шотландский офицер делает в Хараре, он на службе у тамошнего правителя?
– Мой отчим и есть тамошний правитель рас, по вашему, князь, (Маша сказала «дюк», ну какие же герцоги в Африке, князь, конечно) Уольдэ[21] Микаэль Мэконнын, правитель центральной абиссинской провинции Шоа, а в Харар он послан для подавления мятежа племен негусом негести[22] и сейчас является правителем Харара, так как предыдущий правитель низложен за мятеж. А мое имя Мэрыд[23] Мариам Мэконнын, а предпочитаю имя Мариам – Мария или Маша по-русски, как ты меня зовешь. В Европе, особенно в Британии, где я прожила первый год своего путешествия, меня звали Мэри МакКонен, так им было проще, а потом я и сама привыкла – улыбнулась Маша.
Так, час от часу не легче, вместо шотландского полковника, проспиртованного виски, крутой туземный князь в качестве папаши. Не известно, что хуже…
– Я скажу своим слугам, что поеду с твоим караваном, – сказала Маша, – у тебя много хорошо вооруженных солдат, они поймут, что так безопаснее. Слуги разобьют мой лагерь рядом с твоим и мы можем быть вместе.
Маша достала из складок платья маленький платочек и махнула им – тотчас от группы всадников отделились трое и поскакали к берегу.
Мы простились, условившись, что ненадолго, и я поспешил к отряду. Выгрузку лошадей почти закончили: под брюхо лошади подводили брезент, стропы крепились к пароходной лебедке со стрелой и прямо из трюма животное поднимали и опускали на понтон, где освобождали от подвески и затем все повторялось со следующей лошадкой. За один раз на понтон ставили шесть лошадей и как только один понтон, буксируемый лодкой, отваливал, на его место тут же вставал под погрузку второй. Чувствовалось, что «понтонеры» свое дело знают и оно спорилось в их черных руках. На понтоне были хозяева лошадей, к кому они привыкли, их успокаивали, давали пожевать корочку хлеба, а кто и кусочек сахара припрятал в кармане шаровар, поэтому лошадки вели себя спокойно. Из бортового порта парохода на третий понтон заканчивали грузить легкие грузы. Теперь пойдет самое ответственное дело – выгрузка оружия и ценных грузов. Наверху, на аптечных ящиках сидел фельдшер, рядом были ящики рудознатцев с походной лабораторией – они хотели, не доверяя черным грузчикам, спустить по трапу свои ящики вручную. Но это оказалось не таким простым делом. Охотники пыхтели и старались, но увесистые ящики были слишком неповоротливы, поэтому они отказались от этой попытки и стали ждать, когда освободится стрела погрузчика, чтобы с ее помощью опустить свои сокровища на понтон.
Видимо, придется сделать так же и с денежно-подарочными ящиками. Надел пробковый шлем (уже здорово припекало) и решил съехать на берег, посмотреть, как идут дела там. Спустился в туземную лодку и она доставила меня к молу. Маша со своими слугами уже уехала и я поехал на тележке с продовольственными ящиками, которую толкали по рельсам шестеро грузчиков (негоже послу взбивать пыль ногами – пусть везут). Доехали до конца рельсового пути и еще издалека я увидел наш лагерь – рядами стояли белые палатки, сбоку под тентом была оборудована коновязь. Заметил, что, Нечипоренко о чем-то спорит с людьми в пестрых одеждах, устанавливающими рядом с лагерем большой шатер. Узнал Машиных слуг и направился узнать, в чем дело. Оказывается, подъесаул, не признав Машу в туземном платье, запретил ставить шатёр близко к русскому военному лагерю. Подошел поближе:
– Аристарх Георгиевич, это я разрешил дочери Харарского князя, она же ваша знакомая Маша, которую вы, заботливо закутав в одеяло, поднимали на борт «Орла», поставить свой шатер здесь, под защитой славных семиреченских казаков, – успел я насладиться изумлением на лице Нечипоренко.
– Александр Павлович, сегодня прямо день сюрпризов, – ответил подъесаул, – то я вижу вас в раззолоченном мундире, наподобие генерала, то теперь Машу шемаханской, тьфу, харарской княжной! Прямо голова кругом, еще и суматошная разгрузка эта с бестолковыми сомалями[24]. Представляете, они у Михалыча ухитрились ящик с водкой разбить! Вдребезги! Привезли тележку и ну давай ящики с нее сбрасывать, наши заорали, что делать этого нельзя, – а они не понимают, знай себе швыряют их на землю, так до заветного ящика и дошли. Михалыча чуть удар не хватил, сейчас в палатке отлеживается.
Пошел проведать старого фейерверкера, увидел рядом с ним фельдшера и доктора. Доктор сказал, что ничего страшного, просто расстроился человек.
– Михалыч, не расстраивайся, – это же всего лишь водка.
– Как же не расстраиваться, ваше высокородие (ишь, служба, разглядел-таки петлицы, значит, на поправку идет), всего ящик остался, думал, где-нибудь в шинке здесь купить, а тут и шинков жидовских нет, а как нет, они же везде есть, где артиллерия стоит. Говорят, что ближайший – за тысячу верст отсюда – через пустыню, на север. Ведь скоро Рождество Христово, чем служивым разговеться, да и винная порция в походе положена, мало будет ящика-то оставшегося!
– Михалыч, не волнуйся, я спирту в жестянках закупил перед отплытием, вот фельдшер тебе сейчас немного разведет, только теплый будет[25]. Будет всем и на Рождество и на Новый год и на винную порцию хватит.
Пошел посмотреть, как поставили палатки – вроде все правильно, по подразделениям, без обид, как и было решено на крайнем военном совете. Моя палатка в центре, рядом палатка под оружейную и хранилище денежных средств и подарков, она же – интендантская, Титов решил спать прямо на ящиках с добром, ну прямо царь Кащей, который над златом чахнет (лишь бы не зачах совсем), да, а где он? Ответили, что пошел к тележке ехать на пароход, ну мне туда же, – крикнул, чтобы обождали.
Приехали, когда на понтон выгружали ящики с оружием. Я пошел в трюм посмотреть, как поставлено дело. У открытой оружейки стоял со списком в руке дежурный офицер – сотник Стрельцов. Один караульный был с ним, другой стоял у сетки, куда матросы укладывали ящики с полосами. Здесь же был и корабельный суперкарго, который на глаз оценивал вес груза и кричал боцману: «вира помалу». Лебедка поднимала груз и слышался крик сверху: «майнай, майна помалу», иногда прерываемый густым матом, если какой-нибудь сомаль лез под сеть с грузом. Не обошлось без ЧП – для начала уронили в воду ящик с пулеметом – просто спихнули его за борт сетью. Но сомали нырнули в воду, нашли ящик, завели под него стропы и достали пулемет на понтон. Теперь его надо чистить и заново смазывать, а то от соленой воды от в момент покроется ржавчиной. Потом в трюм е уронили с пятиметровой высоты ящик с ТНТ, ящик естественно разлетелся, рогожа разорвалась и «мыло» вывалилось. Матросы подивились, что мыло хранили под охраной, но все собрали, а сеть заменили – она просто прохудилась и расползлась. А что если так же разорвалась бы сеть с царскими подарками или денежными ящиками, да не здесь, где собрать можно, а над водой? Отправили на берег оружие и присели передохнуть. Сейчас будем выгружать самый ценный груз. Послал одного из матросов за парусиной, чтобы постелить ее в сеть и дополнительно увязать, закрепив страховочным стропом – сказал, что, если «мыло» в воду упадет, то испортится (не говорить же про деньги, а то специально грохнут, черти, чтобы ящики развалились и добро по трюму раскатилось). Так и сделали. Убедился, глядя с палубы, что понтон с ценностями благополучно достиг берега, все выгружено и под конвоем поехало на тележке в лагерь.
Ну все, теперь можно и своими делами заняться. Вернулся в каюту, Артамонов еще с одним добровольцем понесли мои вещи в лодку, а я сел дописывать донесение Обручеву. Написав, запечатал в конверт и понес капитану. Нашел его на мостике, оказывается он тоже наблюдал за выгрузкой и удивился как быстро мы справились, он рассчитывал остаться в Джибути на ночь, а теперь может, не спеша и не форсируя машин, спокойно идти экономическим ходом до Бомбея. Передал ему конверты с дипломатическими посланиями – Обручеву и Императору Всероссийскому, попросил в Бомбее отправить их дипломатической почтой через русское консульство, а два личных – управляющему и Лизе, я отправлю отсюда, почта и здесь есть. Тепло простился с капитаном, выразив надежду, что через год, дай бог, пойду с ним обратно в Россию. Он пожелал мне удачи и счастливого пути, спросив напоследок, не видел ли я мисс МакКонен и кто та восточная женщина, которая в сопровождении двух абреков, один из которых тащил вещи, вышла из ее каюты.
– Так это и есть мисс МакКонен, она же Мариам Мэконнэн, дочь князя Хараре и Шоа, – оставил я в изумлении капитана, закончив день сюрпризов на борту «Орла».
На берегу меня встретил старшина грузчиков, потребовавшей свои 60 талеров и еще 20 за особые условия, назвав их словом «бакшиш» известном всем, кто посещал азиатские страны. Я ему сказал, что его люди утопили и испортили чрезвычайно ценный прибор, который стоит в 100 раз дороже, чем все здешние грузчики, поэтому будут только 60 талеров или вообще ничего. «Атлет» с серьгой поворчал, после чего мы сели на тележку и поехали в лагерь. Велел ему обождать возле часового под «грибком» из парусины, натянутой на каркас и приделанным к столбику, сделанному из пиломатериалов, закупленных за десяток талеров у корабельного боцмана. По распоряжению капитана боцман должен был дать их бесплатно, но, посмотрев на горбыли, которые предложил этот рыцарь якорной цепи и ржавых клюзов, я одобрил интенданту мелкие траты. Теперь я послал его расплачиваться с главным грузчиком, предупредив, чтобы бакшиша не давал. Ящик же утопили и привели в негодность ценный груз, да, вспомнил, еще и ящик с водкой разбили, вот за это надо бы вычесть. А будет бакшиш выклянчивать – Михалыча позовите, он за разбитую водку из них бурдюки сделает или на барабан натянет.
Зашел в палатку – Артамонов уже ждал меня там, развесил обмундирование в полотняных чехлах от пыли. Я сказал, чтобы принес воды сполоснуться, помылся над тазом как мог, вытерся чистым полотенцем и надел свежую сорочку. Стемнело, только светились костры на которых булькал кулеш, сваренный казаками, артиллеристы ели кашу, у них же свое довольствие с самого начала, а Букин с Нечипоренко объединили припасы, так как получали поровну на добровольцев и казаков, казаки даже выиграли: вместо 50 планировавшихся добровольцев на десяток меньше набрано, да минус Львов и трое, оставленных в Александрии, зато на довольствие добавились я, Букин, доктор с фельдшером, интендант, топограф и мой денщик, то есть в остатке лишних семь пайков – на всех хватит, даже если кто в гости зайдет.
Поужинали, трубач артиллеристов сыграл, как мог, вечернюю зорю, провели перекличку – по списку все, никого и ничего не забыли на пароходе, груз доехал полностью, потери в конском составе – пока две. Потом хором, нараспев, прочитали «Отче наш» и «Спаси, господи, люди твоя» и разошлись по палаткам.
Я же, как и обещал, пошел к Маше. Она ждала меня. В шатре неярко горела масляная лампа, стоял кувшин с водой и блюдо с виноградом и инжиром. Я снял китель и присел на ковер, опершись спиной на подушку. Маша присела рядом, положив голову мне на плечо. Мы сидели рядом и молчали. Она сказала: «Я чувствую, что ты устал, поспи немного». День действительно выдался суматошным и я не заметил, как задремал, потом, еще сквозь сон, почувствовал, как Маша гладит мои волосы, грудь, расстегнув рубашку. И тут я почувствовал ни с чем не сравнимое желание, нет не похоть, а именно желание, желание обладать ею, сделать ее счастливой, хочу, чтобы она родила мне детей, много, но сначала мальчика и девочку, а дальше – как получится. Я стал ее целовать, сначала осторожно, потом все более страстно, она только прошептала «только будь осторожен, не сделай мне больно». Я говорил ей, что люблю и буду любить ее вечно, до самой смерти… и много других нежных и глупых слов, что обычно говорят в таких случаях. И я был нежен и осторожен, а Маша – податливой и ласковой. Потом мы лежали, утомленные, насладившись друг другом и я подумал, что это, наверно, сказка из «Тысячи и одной ночи» и сейчас я проснусь старым пенсом в своей хрущобе…
Но нет, это явь, вот Маша спит на моем плече, а я глажу ее шелковистые волосы и целую их, душистых и пахнущих каким-то нездешним ароматом, то ли цветов, то ли пряностей, а может и того и другого вместе. Не заметил, как и меня сморил сон, а когда проснулся, то уже светало, полотно шатра уже не было черным, а слегка просвечивало. Почувствовав, что я проснулся, услышал:
– Хорошо ли ты спал, муж мой?
– Так хорошо, моя милая жена, что и в сказке не приснится.
– Расскажи мне сказку, Саша, – попросила она, – у тебя так хорошо получается, только говори по-русски, я попробую понять, о чем она.
И я рассказал ей «Морозко» (было интересно узнает она, что это про снег, про зиму и что такое замерзать). Маша долго морщила лобик, но потом заявила, что это не про любовь, а сказка для детей с назидательным концом, чтобы дети росли послушными и не шалили, а она хочет сказку для взрослых, про любовь, чтобы был король, рыцарь и принцесса, чудовища не надо. Сказка должна быть доброй и с хорошим концом. Тогда я как мог, с переводом на англо-французский диалект, рассказал ей «Обыкновенное чудо». Маша просто захлопала в ладоши:
– Какая чудесная сказка, даже есть волшебник, король, которого обманывает дурной первый министр и принцесса, полюбившая рыцаря, а он не может ее поцеловать, потому что заколдован и превратится в медведя и охотник который желает этого медведя убить и ждет, когда принцесса поцелует заколдованного рыцаря. Я не слышала и не читала этой сказки, наверно, ты сам ее придумал?
– Нет, моя милая, ее придумал не я, а один хороший и добрый человек, просто про него никто не знает.
Какая же она еще маленькая девочка, – подумал я, а может ей нравлюсь не я, а мои сказки? Только в сказочники при королевском дворе поступить мне не хватало… Спросил Машу, наверно она, как княжна, сосватана кому-то и что скажет ее отец, когда узнает, что мы любим друг друга.
– Давай, пойдем обвенчаемся в здешней церкви, она хоть и католическая, но ведь, все равно, христианская, тогда мы будем связаны святыми узами и люди не в праве разорвать их.
– Саша, подожди, мы обвенчаемся в придворном храме, как положено по обряду. А отчим возражать не будет, я ведь тебе не все про себя успела рассказать: во мне кровь Соломоновой династии. Наш нынешний император – мой дядя, а мой отец тоже был императором и погиб на войне. По нашим законам тот, у кого в жилах Соломонова кровь, выбирает себе из благородных княжеских родов супруга, желательно из тех, у кого этой крови нет – так наша династия избегает вырождения[26]. А ты, несомненно, благородный князь, раз занимаешь пост императорского посланника и имеешь много наград. Наверно, ты воевал или подвергался жестоким пыткам – я вижу у тебя много шрамов, похоже как от огня. Тебя пытали и ты не выдал тайну?
– Машенька, ты преувеличиваешь, и не совсем правильно понимаешь мое положение. Я дворянин, но княжеского титула у меня нет, стал дворянином по заслугам. Мой дед был очень богатым человеком и я мог бы жить безбедно, унаследовав его заводы и капиталы, но служу императору. Император доверил мне быть его посланником из-за того, что я вижу привычные вещи по-другому и способен придумать что-то новое. Я изобрел новое оружие и новые лекарства, везу их с собой и они, надеюсь, будут полезны твоему народу. Раны связаны с испытаниями этого оружия – враги не хотели, чтобы в России были эти вещества и устроили взрыв в лаборатории, а шрам – это операция, совсем недавняя, которую сделали в связи с травмой, полученной при испытании другого оружия и там тоже все было подстроено недругами.
– Муж мой, ты благородный человек, умный и добрый. Никто здесь не знает, что ты – не княжеского рода. Все будут уверены, что ты – ближайший советник своего государя, даже если ты будешь утверждать обратное, подумают что ты еще и скромен и не кичишься заслугами, а это украшает мужчину. А раз советник и посол, значит, князь, и никто не усомнится в моем выборе, а я его сделала и сделала навсегда.
Пошел в каюту. Артамонов сидел на чемоданах и караулил багаж.
Глава 5. «А без воды – и не туды и не сюды…»
«А без воды – и не туды и не сюды…»
песенка водовоза из к\ф «Волга-Волга».
Утром прошел к нашему лагерю. Люди уже встали и приводили себя в порядок. Увидел толпу местных, человек в двести, не меньше, спросил часового, что они здесь делают.
– Да вот, вашсковродие, с утра толкутся, кричат «Москов ашкер, москов ашкер[27]», – ответил часовой, – сначала сюда было сунулись, я в воздух пальнул, наши сбежались, думали, что напали. А они, сомали эти, дрянь всякую торговать принесли. Теперь вот держаться в тридцати саженях, ближе не подходят.
Я пошел посмотреть: и правда, всякая дрянь – кучка раковин, горсть фиников, пять бананов, и, что не спросишь: «быр», то есть талер. Ну кто будет за это отдавать полновесную серебряную монету, за которую вчера грузчик целый день работал. Правда, работал так себе, с большой ленцой: пока не крикнешь – сидит и делает вид, что не понимает. А то начнет делать так, что наши казаки сами ящики таскали вместо этих, с позволения сказать, грузчиков. Не любят тут местные работать, хижина из прутьев есть, пара бананов есть, грязное полотенце вокруг бедер есть – и ладно, жизнь удалась, можно взять жену и плодить рахитичных ребятишек. А ведь земля здесь подходит для земледелия, нужно ее только оросить, посадить саженцы плодовых деревьев, овощи дают два-три урожая в год, но ведь это работать надо, а работать здесь не привыкли. Или куда лучше по местным понятиям – взял нож и копье, сколотил банду в несколько десятков, а лучше, сотен таких же агрессивных голодранцев – и на большую дорогу.
Прошел внутрь лагеря: вот артиллеристы разобрали и чистят утопленный пулемет (я вчера показал двум унтерам как это делается – схватили на лету), а сегодня опробуем его в деле на импровизированном полигоне за городом. Там же поучу казаков бросать гранаты. То есть – сегодня; для части личного состава – парко-хозяйственный день; для другой части – боевая подготовка. Брички под пулеметы уже собирают, барон даст две пары своих лошадок запрячь. Подошел к интенданту узнать, сколько осталось воды. Оказывается, почти ничего уже нет, все выпито. Недостаток воды – это страшно, надо что-то решать. Сказал ему, что сегодня французы обещали паровичок с цистерной, сгонять за 20 верст на источник, но что-то на путях я ничего не вижу. Если через два часа ничего не будет, пойду вынимать душу из консула или дает воду, или мы занимаем Джибути и приватизируем колодцы (шутка, конечно). Что же, тогда останется ждать канонерки и десант. Но у меня же приказ государя – доставить груз Менелику, и я его выполню, чего бы это не стоило. Потом, после построения и молитвы, был завтрак, поел каши из солдатского котла, запил чаем. Командиры доложили, что больных нет… все в строю, даже лошадки, которым схудилось на корабле, вроде, поправляются – аппетит у них есть, пьют вволю. В связи с тем, что мы как-бы в походе, хотя никуда не идем, офицеры на казарменном положении, то есть живут в лагере и питаются из общего котла. В принципе, чиновники могли бы жить в гостинице, но посмотрев тамошние условия и узнав цены, сбежали от такого «сервиса». В отеле «Париж», похоже, простыни после постояльцев меняли через трое на четвертого (на стирке экономили, воды и мыла было жалко). Доктор нашел на простыне чьи-то лобковые волосы и устроил по этому поводу скандал хозяйке заведения, на что она сказала, что это черные курчавые негритянские волосы с головы горничной, которая застилала для месье постель. Доктор ответил, что знать не знает того месье, для которого тут что-то когда-то застилали, и потребовал деньги назад. За ним то же самое потребовал и фельдшер. Хозяйка обиделась и бросила на стойку мятые бумажки, хотя полчаса назад получила оплату звонкой монетой. Тогда доктор с помощником пропили эти мятые франки в ресторане, то-то я обратил внимание на то, что они нетвердой походкой проследовали в медицинскую палатку, таща свои чемоданы. Заглянул туда и увидел обоих эскулапов спящих, обнявшись, вроде лиц нетрадиционной ориентации, на единственной парусиновой складной койке, что поставили в медицинскую палатку на всякий случай. Тут услышал паровозный свисток и увидел, что к пакгаузу медленно ползет задним ходом игрушечный «паровозик из Ромашкино» с небольшой двухосной цистерной (а ты что хотел – современную четырехосную цистерну на 63 тонны?). За что же деньги дерут такие, я уже прикинул на бумажке, сколько нужно воды: лошадь на жаре выпивает 6–8 ведер в сутки в два-три приема), у нас их две сотни то есть надо 16 кубометров воды, только «на попить», мул выпивает в стойле ведро, на марше – два, мулов у нас пятьдесят, значит, полкубометра – кубометр, человеку нужно ведро воды в день, на 150 человек – еще полтора кубометра, то есть на круг надо не менее 18 кубометров, лучше двадцать, чтобы можно было и лошадей от пота протереть и самим помыться. Пойдем, посмотри, что за цистерна: так, диаметр около 2 метров, длина – 5 с небольшим, то есть всего-то 15 с половиной кубов – это только на сутки по минимуму! Выходит, нам каждый день надо платить 300 талеров за воду? А верблюдов на что нанимать, если мы здесь на неделю застрянем? Золота у нас немного – это НЗ[28]. Я планировал, как мне было обещано французами, за наем мулов заплатить десять тысяч талеров до Хараре и еще тысяч пятнадцать – до Энтото, тем более, что мулы будут освобождаться от поклажи (фураж, а вода уже должна быть из местных источников) и их придется нанимать в меньшемколичестве.
Зашли в контору и здесь второй сюрприз (кроме маленькой цистерны), с послезавтра паровичок будет задействован на строительстве на две недели! А лошадей как поить, они у нас главные потребители воды, а без воды начнется падеж и, когда появится паровичок, нам вода уже будет не нужна! Договорились хоть на два дня, заплатили 300 талеров и паровоз увез бочку. А потом, может, бурдюками на верблюдах перевезем хоть сколько-то воды. Нет, в пустыне лошадь – это не тот транспорт.
В лагере собрал военный совет и довел до них сначала плохие новости, сказав, что сейчас поеду к консулу – пусть чем-то помогает, потом хорошие: во-первых, что у меня сегодня именины – день святого Александра Невского, поэтому приглашаю всех на товарищеский ужин здесь же, у меня в палатке, как-нибудь дюжина гостей уместится, здесь же отметим мое повышение в чине (не стал говорить про его временный статус) и я вам представлю мою невесту. Для всего личного состава – сегодня всем по чарке в честь прибытия на Африканский берег в точку начала путешествия.
Теперь о текущем. Начальником конвоя на первую половину пути назначаю подъесаула Нечипоренко как более знакомого с пустынными условиями, на вторую, где придется парадировать перед негусом – барона фон Штакельберга. Так вроде обид быть не должно, все же оба офицера в одном чине[29], и логично распределить обязанности в зависимости от навыков каждого. Начальником штаба, ответственным за организацию несения службы (в том числе караульной), прокладку маршрута и командиром отряда добровольцев оставляю штабс-капитана Букина. Сегодня после обеда, как спадет жара, проведем полигонное учение, для чего я попросил поставить ростовые мишени из обрезков досок парусины и рогожи в 100 и 200[30] саженях, а также приготовить десяток ростовых чучел на палках, набив высвободившиеся из-под фуража рогожи сухой травой, только пусть осторожно ходят по полигону – здесь могут быть змеи, а под камнями – скорпионы. Полигон оборудовать в версте отсюда, так, чтобы пули улетали в степь. Вроде все. Отпустил всех, кроме Нечипоренко и фельдшера. Первому приказал дать мне в сопровождение двух казаков бравого вида, запрячь бричку, взяв пару лошадок у барона, возница пусть тоже от него, договоренность об этом есть. Отпустив подъесаула, обратился к фельдшеру:
– Петр Степанович, разведите спиритуса на всех, чтобы было по 100 граммов 40 % раствора на человека, да накройте жестянку мокрой тряпкой – так «водка» охладится при испарении воды.
Приехав к консулу, не застал его в конторе и просил дежурившего сенегальца позвать начальника для срочных переговоров. Пока он бегал, зашел на телеграф и хотел передать для Обручева шифровку о состоянии дел, мол, все выгрузили без потерь, раненых и больных нет, потеряно павшими две лошади. Подробный отчет передан капитану парохода для отправки дипломатической почтой. Упомянул, что обещанных французами мулов нет, завтра жду погонщиков верблюдов для переговоров. Трудности с пресной водой, приходится покупать втридорога у железнодорожников. Все это было зашифровано еще раньше, но телеграфист отказался принимать шифрованное послание без визы консула.
Тут появился консул, дал добро на отправку, хотя повыпендривался, мол отправлять можно только открытым текстом. Врет, я же сам получал расшифрованное послание Шерстобитова, помощника Леаврентьева. Спросил консула о Лаврентьеве и показал его фотокарточку. Он припомнил, что полгода (реально – пять месяцев) назад высаживалась дюжина русских, которые хотели преодолеть пустыню на лошадях в конце сухого сезона, когда колодцы пересыхают. Он их предупреждал, чтобы ждали большой караван и присоединялись к нему, но их упрямый начальник все сделал по-своему и еще через три дня появился его помощник, фамилию он не помнит, он привел шесть лошадей, на одной из которых лежал раненый, позже скончавшийся. Помощник с трудной фамилией, да-да, Шерсто-бит-тофф, рассказал, что на них напала банда сомалей, пятерых убили, а начальника, того, что на фотокарточке, сомали увели с собой. Оставив раненого на попечении местного доктора, его помощник купил 10 мулов и, нагрузив их бурдюками с водой, опять ушел в пустыню, больше о нем никто не слышал.
– Но ведь, нападение случилось на подвластной вам территории, убито пять европейцев и еще один позже умер. Почему вы не попытались освободить пленного, выкупить его, наконец? Российская Империя с лихвой компенсировала бы вам ваши труды и попросила бы поощрить по линии вашего министерства.
– Ах, господин посол, вы же видели, сколько у меня солдат и какие они? Я все время боюсь, чтобы какие нибудь вожди сомалей не договорились между собой и не разгромили бы Джибути (ага, а вчера мне плел, что здесь безопасно).
В общем, все разговоры с консулом закончились безрезультатно, на мои жалобы на железнодорожников, угоняющих на две недели паровоз с цистерной, он ответил, что это – частная собственность и он не может повлиять на решение компании (похоже, что он вообще здесь ничего не может или не хочет, что, в принципе, все равно, помощи от него не будет). Заехал в ресторан и спросил ящик Клико. Заломили денег, но после торга скинули треть. Шампанское было в наличии, покрутив бутылку так и сяк, спросил буфетчика, а гарантирует ли он подлинность и качество напитка и видел ли он русских казаков, если не видел, то пусть посмотрит на улицу. Буфетчик был тертый калач и сказал, что он всяких видел, в том числе и казаков, были тут какие-то проходимцы лет шесть назад, так их с треском депортировали обратно в Россию. Я сказал, что он прав, те казаки действительно были проходимцы и самозванцы, а это настоящие казаки, из Сибири, и если что не так, они быстро наведут здесь порядок. Особенно казаки не любят, когда обманывают их или их начальника. Тогда буфетчик забрал бутылку, повертел ее, посмотрев на свет, а потом заявил, что я прав и сейчас ящик заменят, после чего я позвал казаков и они забрали новый ящик. Еще взял сыр и спросил, где здесь можно купить вкусный виноград. Буфетчик спросил, сколько мне надо, цена меня устроила, немного удалось сбросить и меня попросили забрать заказ через полчаса. Потом спросил, есть ли здесь ювелир, на что буфетчик ответил, что в одной из лавок продают золото, но, по-настоящему красивых вещей здесь нет, они есть в Хараре, славящимся на все побережье именно мастерами-ювелирами. Узнав, что мне нужно кольцо с красивым крупным бриллиантом, буфетчик покачал головой и повторил про Харар.
Устроившись за столиком, решил попить кофе. Спросил казаков, не присоединятся ли они ко мне, но они отказались, то ли от того, что непривычно было сидеть за одним столом с «генералом», как они про себя меня называли, увидев в раззолоченном фраке с орденами, то ли от того, что просто не любили кофе. Скорее всего, первое, так как барон, у себя в импровизированной столовой под тентом, поставил отдельный стол для себя и своих офицеров, а вот казаки ели все вместе, не гнушался и я присесть вместе с ними, а Букин, доктор, и интендант сидели со своего края стола, который казаки прозвали «господским». Добровольцы, хоть и питались из того же котла, но сколотили себе отдельный стол и лавки.
Кофе был настоящим, где еще попьешь настоящей Арабики, хорошо заварен, пожалуй, единственное хорошее и качественное, что здесь есть. Только допил с наслаждением чашку кофе, как принесли две огромных корзины отличного золотистого винограда. Казаки погрузили все в бричку, расплатился золотыми франками из собственных запасов и мы уехали. Когда вернулись, цистерна уже стояла вблизи лагеря, полная. Сказал, чтобы воду пили только кипяченую. Доктор обещал проследить и велел заварить в большом котле немного верблюжьей колючки что, по совету казаков, уменьшает жажду и пить эту воду как чай, а также наполнять ею фляги. Я попробовал – вкус слегка горьковатый, но приятный. Еще казаки сказали, что хорошо бы добавить шепотку соли, но это уже каждый делает на свой вкус, а то артиллеристы и охотники подумают, что морской водой их поим.
Зашел к Маше, она обрадовалась моему приходу. Спросил, где они берут воду и не надо ли им ее – мои люди пригнали цистерну воды. Она сказала, что это – дело слуг и вода у них есть. Сказал, что сегодня вечером после девяти, как стемнеет, приглашаю ее отметить с моими офицерами день моего ангела и там представлю как свою невесту. Зайду за ней и лучше, если она будет в европейском платье, как на корабле, офицерам так привычнее. Еще сказал, что надо бы, по обычаю, подарить ей кольцо с камушком, но ничего хорошего здесь нет, мне рекомендовали мастерские в Хараре, но туда еще добраться надо. Маша ответила, что это не беда, у нее есть красивое кольцо и она его наденет, а потом я ей куплю по своему вкусу.
Где-то в пять пополудни отправились на полигон: казаки ехали на своих лошадях, пулеметы были установлены на бричках, посмотрим, не пугаются ли артиллерийские лошадки стрельбы, унтер, что ехал на моей бричке – он будет вторым номером, а потом сам постреляет, сказал, что их лошади к стрельбе привычные. Еще поехал барон и артиллерийские офицеры, посмотреть на новомодные бомбы.
Для начала я со стоящей брички дал очередь по мишеням, барон, смотревший в бинокль, отметил попадания в первую и вторую шеренгу. Потом дал стрельнуть унтеру, еле остановил, а то бы он выпустил всю ленту. В принципе, для начала неплохо, все же артиллерийский глаз – ватерпас. Перешел к другой бричке, там сначала пострелял хорунжий Бяков, а потом один из фейерверкеров артиллеристов, тоже ничего, здесь лучший результат показал хорунжий. Теперь продемонстрирую, как тачанка может выйти во фланг и открыть огонь с ходу. Попросил сильно не гнать и смотреть на камни, чтобы не налететь на крупный камень. Все получилось как по маслу, а не так как тогда, перед государем, когда меня выбросило из тачанки и я три месяца провалялся в госпитале, правда, став магистром математики. Подъехали к офицерам – смотрю, произвело впечатление. Попросился пострелять барон, потом другие, в общем, расстреляли пять лент…
После пулеметной потехи настала очередь бомб. Объяснил, зачем они нужны, взяли только лимонки, окоп замучаешься рыть в каменистой земле. Показал как действует запал и сколько секунд до подрыва капсюля детонатора. Сам замерял по наградным часам – от 4 до 6 секунд из 20 запалов, крайние значения были только у двух – устраивает для нынешней технологии, главное – что замедлитель срабатывает.
Потом расставили чучела в 20 саженях и камнями выложили круг, в общем, все как обычно, рассказал про технику безопасности, дал учебные гранаты с нерабочими запалами, сам показал, как надо выдергивать кольцо и сразу бросать, не менее, чем на пятнадцать саженей. Потом когда все кинули по паре раз учебные гранаты и научились выдергивать кольцо, перешли к боевым. Еще раз напомнил, что надо сразу бросать гранату, а, если уронил гранату с выдернутым кольцом себе под ноги, отпрыгнуть как можно дальше и броситься на землю. То же самое для зрителей, если сдуру им кто-то зафитилит гранату под ноги, отскакивать и ложиться. Расположил зрителей по бокам от места броска, выдернул кольцо и привычно бросил. Негромко бухнуло и все пошли смотреть – из 10 чучел в восемь были попадания осколков, из них в двух – «смертельные», остальные были бы, скорее всего, выведены из строя. Сказал, что по опыту полигона граната может вывести при удачном броске в гущу солдат до полувзвода сразу. Поверили, захотели проверить. Замазали повреждения красной краской и все казаки сделали по броску. Я заметил, что некоторые свободно могли бы бросить и дальше, но старались попасть в круг. Потом повторили еще раз. Бросили гранаты и казачьи офицеры, а вот артиллеристы скептически воздержались. Понятно, у них же пушки, на фига им «карманная артиллерия» На этом учения были закончены и мы поехали в лагерь. В поле остались стоять измазанные красной краской чучела. Позже мне сказали, что сомали, а они слышали стрельбу и взрывы, посчитали это шаманским обрядом, а красную краску на чучелах приняли за кровь – мол, мы так колдовали и призывали смерть на врагов. В общем-то, они не так уж и неправы: цель нашего учения была с помощью нового оружия призвать смерть на врагов, а самим остаться живыми.
Вечером за ужином поздравил с прибытием на Африканский берег, все дружно крикнули «Ура». После вечерней переклички и молитвы пригласил господ офицеров к себе, на столе были наши немудреные припасы с ужина – сегодня было нежное тушеное мясо маленьких антилоп, местные их называют «диг-диги», с серебристой сероватой шерсткой и белым брюшком, казаки настреляли их с утра за городом, притащив аж восемь штук, заслужив у сомалей репутацию великих охотников, так как попасть в диг-дига сложно: на выстрел из обычного ружья он не подпускает, пришлось стрелять из винтовки саженей на сто. Стол дополняли виноград и тонко порезанный сыр, его уже попробовали – тарелки с порезанным сыром стояли на столах за ужином, так же как и виноград и кто хотел – брал. Виноград казаки и солдаты съели весь, а вот сыр частично остался. Ничего, до утра не пропадет, а на завтрак его доедят те, кто распробовал.
Маша в белом платье с кружевами, в котором была на пароходе, сидела рядом со мной, по другую руку – Нечипоренко как нынешний старший конвоя, по другую руку от Маши сел галантный и надушенный одеколоном барон, который с ходу стал расточать ей комплименты на своем хорошем французском, дальше все сели произвольно, причем я был рад, что казачьи офицеры перемешались с артиллеристами и чиновниками. Первым взял слово барон, который на русском, но, переводя для Маши на французский, поздравил меня с днем ангела и высоким чином. Барон вручил мне подарок от офицеров – старинный дамасский кинжал очень красивой работы с крупным красным камнем в рукояти, по-видимому, шпинелью. Зная, что барон прикупил его для себя в Константинополе, но ради такого случая, преподнес от всех мне, я был по-настоящему тронут и, подняв кружку с уже налитым Букиным шампанским, поблагодарил всех за то, что судьба свела меня с такими замечательными людьми, заверив их, что сделаю все, от меня зависящее, для того, чтобы наша миссия закончилась удачей и все они, живые и здоровые, вернулись домой, где их будут ждать заслуженные награды. Все сдвинули кружки и романтичный Букин сказал, что это прямо в стиле партизан гусара Дениса Давыдова: пить Клико из жестяных кружек. Потом, естественно выпили за государя императора, а потом я поднялся и взяв Машу под руку, сказал, что Маша теперь – моя невеста. Все закричали «ура» и выпили, а мы с Машей поцеловались и сели. Барон спросил, есть ли благословение на брак от родителей мисс МакКонен, на что я ответил, что Маша вовсе не мисс МакКонен, как мы привыкли к ней на корабле, а Мариам Мэконнын, дочь князя и губернатора провинций Шоа и Харар и я непременно попрошу ее руки, как только мы будем в Хараре. На миг повисла пауза, а потом Нечипоренко, который уже был посвящен в эту тайну, но никому не говорил, предложил выпить за императора Менелика и князя Мэконнына. Опять захлопали пробки, потом доктор спросил меня откуда такое хорошее шампанское, я ответил, что из того же ресторана, где они его перед этим пробовали, просто бутылки мы охладили (я не стал расстраивать доктора, говоря, что вчера его надули с шампанским). В общем, все пошло непринуждённо, а то я уже думал как бы потактичнее напомнить барону, что это не офицерское собрание, и не надо меня выспрашивать про вероисповедание, есть ли у меня реверс[31], да и вообще, дворянского ли происхождения невеста (хотя в армейских полках в это время разрешалось жениться на купчихах и даже мещанках, в гвардии все же требовалось дворянское происхождение невесты). Я же не был офицером, то есть формально, мне никто никакого одобрения давать не должен, разве что после женитьбы, (но не до нее, чиновнику, в отличие от офицера, никакое разрешение не требовалось) как чиновник, я должен был бы поставить начальника в известность об изменившемся семейном положении. Посидев для приличия, я сказал, что провожу Машу к ее шатру и продолжайте, пожалуйста, без меня. Артамонова попросил все убрать и помочь, если надо, гостям добраться до их палаток, поскольку фельдшер, кажется, заикнулся, что у него осталось еще немного сегодняшнего напитка его изготовления.
Утром, еще до подъема, зашел в свою палатку и увидел чистый стол без каких-то следов вчерашнего загула, ай да молодец Иван Ефремович, надо его чем-то поощрить, подумаю, какой подарок ему купить в Хараре. Скинул китель и парусиновые туфли и прилег на постель поверх одеяла. Проснулся от того, что кто-то осторожно трясет меня за плечо. Проснулся – смтрю, а это дежурный артиллерист:
– Вашсковродь, там эти, дикари пришли, с верблюдАми (он произнес это слово с ударением на последний слог как «верблюдЫ»). Натянув китель и фуражку, попросил позвать Нечипоренко и кого-то еще из казаков, кто разбирается в верблюдах, вроде хорунжий Бяков, а также фейерверкера Спичкина от артиллеристов. Спросил, поставили ли палатку для старейшин, ответил, что стоит рядом, бросили в нее тюки сена и накрыли попонами, чтобы сидеть. Перед входом, окруженные толпой глазеющих сомалей, стоял сухопарый старик в богатом, но засаленном халате и зеленой чалме хаджи[32], на ногах у него были грязные, но расшитые узорами тапки с загнутыми носами (прямо старик Хоттабыч из старого советского детского кино, когда он вылез из бутылки, тот только почище был). Рядом стоял парень с бегающими туда-сюда хитрыми глазенками, явный пройдоха, тоже в халате, но попроще и в обычной чалме. Он поздоровался с нами по-французски и сказал, что он – Саид, племянник большого абана и старшего над всеми абанами побережья Али-хаджи, при этом, услышав свое имя, «Хоттабыч» важно кивнул. Он слышал, что белым путникам нужны верблюды и готов продать их или сдать внаем. Я приложил руку к сердцу и поклонился, попросив Саида перевести, что мы приветствуем уважаемых Али-хаджи и Саида, но хотели бы сначала посмотреть всех верблюдов, на что Саид ответил, что все они перед нами. А перед нами было десятка три довольно тощих одногорбых верблюдов. Я спросил Саида, есть ли еще верблюды, он ответил что это – все, что есть сейчас, остальные ушли в караванах и будут через месяц. Есть еще десяток в частном владении, по одному-два верблюда, но с их хозяевами надо договариваться отдельно. Да, я рассчитывал на сотню верблюдов, тридцать слишком мало, на них и половина оставшегося груза не возьмут, даже если верблюд поднимет около 10 пудов. Пока мы говорили, казаки и Спичкин принялись осматривать животных. Я спросил, сколько груза поднимает такой верблюд, если нам нужно пройти 300 километров до Харара? Саид ответил, что на верблюда нельзя грузить больше 80 килограммов, разделив этот вес поровну с каждого бока, если сверху будет ехать погонщик и без погонщика еще можно добавить 60 килограммов, кроме того, придется выделить пять верблюдов под палатки, дрова и воду и пищу для людей. В день верблюд может пройти 30 километров, то есть весь путь займет 10–12 дней. Спросил, сколько стоит нанять верблюда с погонщиком и без погонщика до Харара. Ответил, что 50 талеров с погонщиком и 30 – без погонщика. Предложил Саиду с его дядей, который, похоже, устал стоять, подождать в отведенной для них палатке, где им дадут воды и поесть, если они голодны. Приказал дежурному солдату, чтобы он показал им их гостевую палатку и распорядился насчет воды и поесть гостям. В сопровождении посыльного «Хоттабыч» с племянничком ушли в лагерь.
Потом я посоветовался со своими офицерами, что смотрели верблюдов, они ответили, что, почти все верблюды бракованные: сбиты копыта, болячки и потертости на спине, одна верблюдица вообще беременная. Верблюдов надо откармливать, похоже, они только что вернулись с перехода и их забраковали для следующего каравана, а теперь стараются сбыть нам. Хорунжий Бяков сказал, что здешние верблюды более мелкие и слабые, чем среднеазиатские двугорбые[33], конечно, одногорбые более ходкие, но груза они возьмут меньше, пудов десять, если верблюд сыт, неделю вволю пил и отдохнул, а эти – заморенные, он бы их не советовал брать вообще.
Только я собрался пойти поторговаться и узнать, где взять еще сотню кормленых верблюдов, как со стороны лагеря послышались дикие крики и я увидел, что Артамонов с кривым акациевым дрючком в руке гонит перед собой «Хоттабыча», а он удирает от него в одном тапке. Саид бежит впереди и что-то кричит погонщикам. Погонщики вытащили ножи и сабли и выскочили спасать старого Али, а Саид спрятался за погонщиков и стал кричать, показывая на Артамонова, что Москов ашкер напал на его дядю, когда тот прилег отдохнуть и стал колотить его палкой. Артамонов в свою очередь, напоследок все-таки огрел дрючком Али и вытянувшись передо мной, отрапортовал:
– Так что, ваше высокородие, басурмане эти залезли в вашу палатку, когда я на минуточку отошел «до ветру». Возвращаюсь, а этот вонючий старик разлегся с ногами на вашей кровати, а молодой роется в ваших вещах, но вроде ничего не взял, я его обыскал. Они в крик, молодой вопит, что-то про «пашу», то есть про вас, я так понял, они палатки перепутали, а может, специально развалились, чтоб показать, что они здесь главные. Я их гнать, так они в драку полезли, ну я и приласкал дубиной, сначала молодого, а потом и старого с койки согнал – они бежать, а я за ними. Вот так, ваше высокородие и было.
Между тем, толпа разгоряченных и подзуживаемых сзади молодым Саидом, погонщиков с ножами и кинжалами, потихоньку окружала нас. Нечипоренко и Бяков достали револьверы, подъесаул пальнул в воздух и заорал громовым голосом: «Назад, сукины дети, перестреляю всех на ….!».Бяков прицелился в лоб старому Али и закричал, обращаюсь к Саиду, на ломаном французском, что сейчас сделает дырку в старом козле, если они не остановятся. Саид понял, что дело плохо, тем более, что от лагеря, выхватив шашки, к нам уже бежали на помощь человек десять казаков. Саид что-то прокричал и погонщики остановились, а старый хаджи, повернулся спиной и, задрав халат, показал нам тощую задницу. Саид перевел этот жест так, что теперь ни один погонщик и караван-баши не даст нам даже самого тощего и больного мула или верблюда и что мы здесь все сдохнем. На том наши переговоры и закончились.
Уже в лагере я выяснил, что бестолковый солдат махнул рукой на палатки в центре лагеря и сказал, что, мол, тамР отдыхайте. Никому из франкоговорящих офицеров (ох уж эти снобы, господа офицеры, мать вашу), не было дела до шатающегося по лагеря «Хоттабыча» с племянником. Сомали посмотрели в палатку, на которую им показали, посидели на сене, но там им не понравилось и они пошли в соседнюю, в соседней стоял часовой у знамени, оружия и денежных ящиков (а где был подчасок отдыхающей смены, он должен был быть снаружи, но рядом?). Часовой взял ружье наизготовку и щелкнул затвором, дослав патрон в патронник. Сомалям это не понравилось и они пошли в третью палатку, мою. Там старикан завалился на мою койку, а племянничек стал рыться в интересных европейских вещах – так их и застал денщик, остальное происходило на наших глазах. Все это было бы комично, если бы не было печально. Конечно, можно было бы загладить вину подарками, но вот эти подарки не сделают сотню здоровых верблюдов…
Снаружи раздался гудок паровичка, который приехал за цистерной. Я спросил интенданта, много ли осталось воды и он ответил, что цистерна почти пустая (как я и рассчитывал, ее хватило на сутки) Я распорядился наполнить бурдюки остатками воды и отправить паровичок с цистерной за водой, больше цистерны нам две недели не видеть. И найти топографа, пусть съездит на паровозике до источника, разведает, где находится источник, нанесет дорогу и сам источник на свои кроки, а также посмотрит, есть ли какая дорога или тропа сбоку чугунки, по которой могут пройти мулы – будем гонять за водой их, только один мул сможет взять два бурдюка по 80 литров, всего 160 литров на мула, это 9000 литров на всех 50 мулов, половина от потребности. Гонять всех лошадей каждый день на водопой невозможно, мы их измотаем в пути, единственный выход – если нам разрешат перенести лагерь к источнику?
Поехал на телеграф и к консулу. На телеграфе мне вручили телеграмму для меня из Александрии – оставленный там больной скончался, у одного из оставшихся в карантине развился тиф, но состояние не тяжелое, другой пока здоров[34].
Консул принял меня в своем кабинете, обставленном убогой мебелью, но с государственным флагом, под которым сидел сам «месье Пуаро». На этот раз месье даже не встал, а сразу задал вопрос, почему мои люди избили уважаемого Али-хаджи и угрожали оружием его людям. Я объяснил, что «уважаемый Али-хаджи» развалился на моей кровати, а его племянник рылся в моих вещах, что было пресечено моим денщиком. А как бы реагировал уважаемый консул, если мои казаки забрались бы с ногами на его постель и рылись в его вещах, может быть, он угостил их кофе? Я бы тоже не отказался от чашечки кофе, которую мне забыл предложить господин консул. Консул крикнул, чтобы принесли кофе ему и гостю. Я продолжил:
– После того как денщик прогнал непрошенных гостей до ворот лагеря, Саид крикнул погонщикам что-то и они обнажили оружие. Казаки, осматривавшие оказавшихся негодными больных и изможденных верблюдов, которых нам пытался всучить «уважаемый Али-хаджи», сделали предупредительный выстрел в воздух, но «уважаемый Али-хаджи» задрав халат, показал мне задницу, что я могу расценить как оскорбление посла Российской Империи и выражаю по этому случаю решительный протест – так и доложите своему руководству. Поэтому я требую официальных извинений в присутствии моих людей, поскольку оскорбление было нанесено публично.
Консул залебезил, но я настаивал на публичном извинении передо мной старой обезьяны, имея в виду Али-хаджи. Кроме того я спросил, намеревается ли консул как-то обеспечивать посла дружественной Франции державы и его людей питьевой водой, поскольку рекомендованный консулом для этой цели паровоз с цистерной руководство компании забирает на две недели, что приведет к страданиями и падежу животных и, не дай бог, смертям среди людей. Чтобы избежать этого, я прошу перенести лагерь к источнику, желательно с транспортировкой груза по железной дороге. Тут консул вообще скис, стал говорить, что источник находится не в его зоне ответственности, за разрешением переместить туда лагерь надо ехать к губернатору в Обок, но и он может ничего не добиться, так как земля вдоль железной дороги принадлежит компании «Мессаджери», так же как и источник воды на ней, а компания явно будет против присутствия иностранного военного лагеря на своей территории, также как и использования ее подвижного состава. Ну, в общем, все понятно, «я – не я и лошадь – не моя». То тут меня осенило – ведь охрана Маши прибыла на лошадях, возможно, ее сопровождающие знают источники воды в пустыне и мы можем воспользоваться ими, хотя и оставив часть груза здесь. Надо срочно выяснить это. Не притронувшись к кофе, я встал и откланялся.
Маша была в своем шатре, хороша как утренняя роза (надо было догадаться хоть букет цветов купить в городе, лопух). Поцеловал ее, извинился что пыльный и не успел побриться, только что от французского консула по поводу утреннего инцидента с местными, уже нажаловались и когда только успели, небось, быстроглазый Саид сразу кинулся искать защиту угнетенных прав сомалей. Маша слышала выстрел и крики, а ее телохранитель, Мохамад объяснил, что сомали что-то не поделили с русскими и один из русских выстрелил в воздух, так как сомали достали ножи и стали окружать русских. Рассказал, как все было, что мы хотели нанять верблюдов, так как с завтрашнего дня у нас не будет воды и надо уходить к водному источнику. Объяснил, что французский консул нам не помогает, французы обещали нам 200 мулов, а не дали ни одного, я попросил верблюдов, нужна была сотня, а сегодня прислали тридцать и все бракованные, теперь вот конфликт с сомалями и консул на их стороне.
Я спросил у Маши, можно ли мне поговорить с ее слугами, может быть, они знают, где есть источники воды и вообще, как они пересекли пустыню на лошадях, если лошади нужно каждый день восемь ведер воды. Маша позвала старшего телохранителя, Хакима, который, несмотря на жару был весь в черном даже с черным платком, оставлявшим открытыми одни глаза на лице. Он вошел, поклонился сначала Маше, а потом мне. Маша задала ему вопросы и он ответил. Маша рассказала, что Хаким знает два колодца в которых сейчас есть вода, кроме того, ближе к концу пустыни есть пересохшая речка, но, если в русле выкопать в песке яму, она довольно быстро заполниться водой, пригодной для лошадей. Устраивать лагерь вокруг этих источников нельзя – в пустыне очень жарко и люди заболеют и умрут.
Я спросил через Машу черного человека, хватит ли в колодцах воды для того, чтобы напоить сто лошадей и еще взять про запас восемьдесят бурдюков с водой по 120 литров и может ли он провести караван, если мы поедем с его госпожой в Харар. Черный Хаким сказал, что если госпожа прикажет, он готов, и сто бурдюков должно хватить до следующего колодца, даже на два дня, если бурдюки большие. Их лошади пьют немного, но лошади белых, так же как и они сами, изнежены, им нужно больше питья. Поблагодарил его, Хаким в ответ поклонился и Маша его отпустила. Я спросил у нее, готова ли она ехать со мной в Харар, со мной будет всего пятьдесят человек, остальные останутся здесь, и будут ждать пока не придут нанятые мной в Хараре верблюды. Но я возьму с собой пулемет, он один стоит сотни воинов, а то и больше, у казаков будут ручные бомбы моей конструкции, мы вчера испытали и казаки научились ими пользоваться. Так что мы можем разогнать даже тысячу хороших воинов. Маша ответила, что у пустыни свои воины, они таятся и не ходят строем: «Знаю ли я, что Хаким охранял не только мой лагерь, но и твой и он легко туда пробрался, прямо до твоей палатки, когда ты был здесь, со мной. Солдаты его вообще не заметили, вот когда службу несли казаки, ему пришлось затаиться и ждать, когда опять будут солдаты, потому что казаки что-то неладное почувствовали и взяли ружья наизготовку, а солдат ему обмануть ничего не стоило. Хаким задержал конокрадов, которые хотели украсть ваших лошадей, одному он отрезал руку, а другой был совсем мальчишка и он его отпустил.»
Для меня это сообщение было полным сюрпризом, я-то считал, что лагерь хорошо охраняется…
– Хаким – ассасин[35], когда-то, много лет назад, он был послан убить моего отца, раса Мэконнына, но увидел, что тот мудрый правитель, лучше, чем он до этого видел и пошел к нему на службу. С тех пор Хаким предотвратил десятки покушений на раса и он послал его за мной, так как знает, что Хаким доставит меня целой и невредимой. Второй телохранитель, Мохамад – его ученик и подчиненный. Есть и третий – Саид, он немой, но очень преданный.
– Маша, а Хаким прикрывает лицо, чтобы его никто не узнал и не опознал в нем бывшего ассасина?
– Нет, просто однажды его пытали и отрезали нос и вырвали щеки. Лицо у него очень обезображено и он никогда не показывает его. Не спрашивай его об этом, он очень не любит говорить на эту тему.
Я отправился в свой лагерь и собрал совет. На совете рассказал положение дел, про основную проблему с водой и о принятом мной решении:
Выдвигаемся завтра утром, взяв всех лошадей, кроме верховых для офицеров артиллеристов и для штабс-капитана Букина и трех слабых иьючных лошадей, которые все равно погибнут на переходе, взяв с собой заполненными 80 больших бурдюков с водой, а 20 оставить здесь для мулов. 30 мулов беру с собой, они, как и 80 вьючных лошадей повезут воду, фураж, продукты, палатки на 40 человек, дрова, царские подарки, денежные ящики, кроме двух, остающихся здесь, полящика гранат, оставшихся после учений и всякую необходимую мелочь. Предваряя вопросы – без этого все лошади здесь погибнут за две недели без воды, даже если все мулы и вьючные лошади будут возить воду (а это могут и запретить – земля вдоль дороги и источник – частная собственность). Здесь остаются артиллеристы кроме двух унтеров, которые имеют некоторый опыт обращения с пулеметом, десять казаков, которые нормально несут караульную службу, а не артиллеристы, которые хлопают на посту ушами так, что если бы не внешняя охрана, наши лошади были бы уже у сомалей и нам бы осталось только ждать ближайшего парохода, чтобы с позором вернуться в Россию… Остаются доктор с помощником, интендант титулярный советник Титов, все охотники. Предлагаю сегодня же обнести лагерь изгородью из колючей акации, задействовав всех, кто не уходит завтра, заодно дров нарубить, можно использовать для транспортировки брички, сняв пулеметы и вернув их потом обратно на место. Объясните личному составу, чтобы шевелились, иначе есть возможность, что завтра они проснуться (вернее не проснутся) с перерезанным горлом. Приведите в готовность два-три орудия на стрельбу шрапнелью, если хотите, разрешаю распаковать и иметь готовым к стрельбе еще один пулемет. Вопросы?
– Александр Павлович, почему вы считаете, что артиллеристы плохо несут службу? – вскинулся фон Штакельберг, уязвленный хоть и непрямым, но выговором.
– Потому что телохранитель княжны Марии Мэкконнын, которому она поставила задачу охранять не только ее лагерь, но и наш, сегодня ночью предотвратил кражу ваших лошадей, барон, – ответил я, – задержал конокрадов, отрубил у одного из них руку, она валяется рядом с коновязью, если шакалы утром не утащили. А потом запросто прошел мимо вашего караула, но потом заступили казаки, которые почувствовали что-то неладное, и этому телохранителю пришлось ждать смены артиллеристов, чтобы спокойно покинуть лагерь.
– Да врет он все, этот ваш телохранитель…
– Дорогой Людвиг Матвеевич, я дорого бы дал, если он был мой, но, боюсь у меня в ящике денег на это не хватит. И не дай бог, не скажите это при нем, французский он знает, русский, хотя и не знает, но по интонации может догадаться. Воины пустыни не лгут, а это особый воин, вам слово «ассасин» говорит что-нибудь? Нет, ну и слава богу, что нет, лучше про них вообще не знать и не слышать.
Потом Нечипоренко спросил, почему надо оставить десять казаков? Казаки не поймут, всегда полусотня эта вместе, они как братья друг другу и гарантирует ли проводник, что правильно проведет караван. Когда будут верблюды?
Ответил, что я уже объяснял то, что без казаков артиллеристов и охотников просто вырежут. Проводник сюда доскакал на лошади как-нибудь и назад дорогу найдет – два колодца он знает, это во многом обезопасит путь. Как только прибуду в Харар, займусь покупкой или наймом верблюдов. С ними передам и освободившиеся бурдюки. Считайте, десять дней до Харара, десять дней там и десять дней сюда. Через месяц у вас будут верблюды. Воду можете возить на мулах – 150 ведер воды для оставшихся 100 человек, 4 лошадей и 20 мулов хватит, а через две недели опять можно сгонять паровичок. На худой конец, купить воду для людей у местных жителей легче, чем прорву воды на лошадей – разница в 8 раз.
Еще раз повторю для не понявших: если мы задержимся хоть на день – начнется падеж лошадей от недостатка воды и за две недели они погибнут все!
Всем всё теперь понятно? Значит – понятно. Наши цели ясны, задачи понятны – за работу,[36] господа офицеры.
Выступаем завтра как только начнет светать.
Потом опять прошел к Машиному шатру и попросил ее, чтобы она разрешила взять с собой Хакима, раз он немного говорит по-французски (только в присутствии госпожи, без ее разрешения, он говорил с ней на местном, так чтобы я, в случае чего, не понял, о чем идет речь).
Вместе с черным ассасином прошли в лагерь и я познакомил его с бароном представив его как турк-баша барамбарас Штакельберг-бей (объяснил барону, что я произвел его в туземные полковники и коменданты крепости). Они поговорили по-французски, а потом пошли к коновязи, и Хаким показал, где лежит отрезанная им кисть, взятый с собой унтер подтвердил, что здесь и лежит, куда она денется. Потом ассасин показал, как он проник в лагерь. Хаким увидел, что начали делать колючую изгородь и одобрил это. Показал тачанку с пулеметом, спросив, пройдет ли она дорогу до Харара. Постучав по колесам и посмотрев на ось, ассасин подтвердил, что должна пройти. Хаким спросил, из этой ли машинки я стрелял по мишеням, и правда ли, что она заменяет сто солдат. Сказал, что правда, потом показал наши бурдюки, их уже заканчивали наполнять водой из цистерны, Хакиму они понравились, большие. Договорились, что выступаем на рассвете, как только начнет светать, идем до полудня, потом поим коней, отдыхаем, готовим пищу и спим, с рассветом возобновляем движение.
Открыли оружейку и я забрал свои деньги и половину талеров для наема верблюдов, а все казенное золото в «лобанчиках» и другую половину талеров оставил интенданту. Сказал, чтобы ждали верблюдов два месяца, если верблюдов или вестей от нас не будет, значит, мы не дошли, тогда возвращайтесь назад, денег должно хватить на все. То же самое сделал в присутствии Букина и Павлова со своим золотым запасом, разделив его пополам. Когда сказал, что если от нас вестей два месяца не будет, возвращайтесь в Россию, денег хватит на питание, проезд и выплату жалования оставшимся, старик заплакал.
– Ладно, Иван Петрович, это я так, на всякий случай, все под богом ходим.
Рассказал Букину о судьбе оставшихся в Александрии, спросил, есть ли у умершего семья, надо бы послать им денег и написать письмо. Букин ответил, что семьи и каких-либо сведений о жительстве родственников у умершего не значится, он и сам хотел раньше написать, что, мол, он заболел и оставлен на лечение в больнице, но в журнале никаких сведений про заболевшего не было. Набирал его Львов, так что спросить кого-то из земляков нет возможности: был человек и нет его и сообщить некому. Вот о двоих оставшихся сведения есть – адреса родственников, Букин им написал и письма отправил, что лечатся и деньги на обратную дорогу им выданы. Я подумал, а не это ли сообщник Львова, такой же человек из ниоткуда?
Отдал его Букину зашифрованное послание для Обручева о том что верблюдов нет и не будет, с завтрашнего дня не будет и воды для лошадей, поэтому принял решение с 40 казаками верхом и двумя пулеметами на бричках увести всех лошадей с частью имущества через пустыню в Харар, там, в большом торговом городе, гораздо легче найти мулов и верблюдов. Из Харара отправлю караван для оставшихся в Джибути и буду ждать их прибытия в Харар. Старшим в Джибути оставляю барона фон Штакельберга. Сведения от меня будут через три-четыре недели. Объяснил штабс-капитану, что, если телеграфист будет упрямиться, поставить визу у консула.
Глава 6. «Горячее солнце, горячий песок, горячие губы..»
«Горячее солнце, горячий песок, горячие губы, воды бы глоток»
ВИА Ялла, «Учкудук – три колодца»
Мы покинули Джибути когда еще солнце только встало. Лишь начало светать, казаки стали вьючить лошадей и мулов, рядом слуги убирали Машин шатер и навьючивали пять верблюдов всяким скарбом. Хозяйством распоряжался толстячок в чалме, как выяснилось что-то вроде мажордома, повара и официанта в одном лице. К одному из верблюдов был привязан баран – ужин идет своим ходом. Я поспешил к своим людям. Все уже было навьючено, включая мои деньги и вещи, за этим приглядывал неутомимый денщик Артамонов. Весь лагерь проснулся и вышел нас провожать, я пожал руки и обнялся с офицерами, доктором, фельдшером и интендантом. Пришли и добровольцы, во главе с Букиным и Павловым, тепло простился и с ними. Краем глаза увидел, что Павлов украдкой перекрестил меня двоеперстием. Взял у фельдшера приготовленную для меня сумку с медицинской укладкой, спиртом, бинтами и кое-какими инструментами: ножницами, пинцетом, корнцангом и скальпелем, фунтом СЦ. Казаки заканчивали привязывать зачехленное знамя – его решили иметь наготове, мало ли покажется какое-то официальное лицо или войска, но это будет явно не скоро. Господин консул так и не прибыл ни с извинениями, ни с проводами посла иноземной державы. Сладко спит, а ведь задачу свою не выполнил – явно ему было дано указание не допустить проникновения русских в Африку, зачем прекрасной Марианне[37] еще одна головная боль в этом богом забытом уголке земного шара. Причем, не допустить без пролития крови, помнят еще, как французские газеты критиковали правительство и дуболомов-военных, открывших огонь по гражданским лицам под предводительством псевдо-казака Ашинова и беглого скопца Паисия. Поэтому сейчас действия консула должны были привести к тому, что сами русские будут не в состоянии перейти пустыню: мулов – нет, верблюдов – нет, воды – нет, отчего лошадки сами умрут. А потом, изнывающим от жажды и жары русским, добрые французы вручат бесплатные билеты 3 класса и отправят в трюме парохода в холодную Россию, где на них обрушится гнев царя.
Отправкой распоряжался Нечипоренко: подъесаул чувствовал себя в своей тарелке – под началом у него были свои казаки, а не непонятный барон со своими артиллеристами и не гражданские охотники. Ну что с того проведем караван, первый раз, что ли, по пустыне идти. Потом стали выстраиваться, вытягиваясь на дорогу. Первыми ехали проводник-ассасин, Нечипоренко и знающий французский сотник Стрельцов в качестве переводчика. За ними шел авангард из десяти казаков, потом везли главный груз – царские подарки и деньги, а также оружие: пулемет в ящике, с 10 лентами и станком, 200 штук гранат РБСП-1 и ящик с двадцатью винтовками вместе с запасом патронов к ним и пять револьверов. Дальше шли вьючные лошади с запасом воды – в пустыне этот груз как золото. Пять лошадей перевозили палатки, и тент от солнца для лошадей, так чтобы сразу установить его по прибытии на бивак. Ценности и воду охраняли еще десятеро казаков – это было основное наше ядро. Потом ехала бричка со мной и пулеметом, на козлах сидел казак, а его строевая лошадь шла в поводу. Сначала от норовил привязать ее сзади брички, но я ему объяснил, что бричка – не телега, а боевая единица и его задача – вовремя развернуть ее направо или налево по моей команде, обеспечив мне сектор обстрела. Может быть, вообще придется выехать вперед и развернуться – так, чтобы пулемет стрелял вперед при фронтальной атаке противника. Пока выползал на дорогу арьергард, мы даже успели немного потренироваться, выехав на площадку вбок. Десяток лент я рассовал с помощью возницы впереди, так, чтобы нагрузка на оси была более равномерной, туда же положил тюк сена, весит он немного, а место на вьючной лошади занимает. Вторым номером у меня подрядился быть Артамонов, он хоть и не был на стрельбах, но подавать ленту без перекосов – дело нехитрое, он быстро понял, что от него требуется. Сзади моей брички шел Машин караван: девять всадников (два телохранителя, шесть гвардейцев раса и мажордом), пять верблюдов и баран на привязи. Потом шли наши мулы, груженые фуражом, дровами и продовольствием. Завершал всю колонну арьергард из пулеметной брички с двумя унтерами-артиллеристами, имеющими опыт обращения с пулеметом. Ехали они господами, развалившись, нет хотя бы тюк сена себе вперед кинуть – начальник может, а они нет – вздрючу на остановке, сзади сектор обстрела закрывала привязанная к бричке лошадь (ну вот, каждому надо объяснять элементарные вещи по несколько раз и это унтера, а что тогда взять с солдат!). Ленты у них точно есть, сам проследил, чтобы запихнули, а вот знают ли где они? Позади брички замыкал колонну арьергард из 10 казаков во главе с хорунжим Бяковым. Сбоку шло охранение по четыре казака слева и справа. Кроме винтовок и шашек, они имели и дополнительное вооружение – им были выданы разгрузки с четырьмя гранатами и подсумками на 4 обоймы. Пока мы ехали сквозь акациевые заросли, окружавшие город, охранение шло непосредственно с боков колонны, а когда выйдем на открытую местность, они удалятся в стороны. Маша ехала рядом на белой смирной лошадке с глубоким дамским седлом (похоже, что с более глубокой посадкой, чем принято в Европе), сбоку и сзади, так, что мы могли видеть друг друга. При въезде в акациевые заросли ее плотным кольцом окружили телохранители и гвардейцы. Посмотрел, что за винтовки у них в седельных чехлах. У четверых точно были самые современные итальянские магазинки Манлихер-Каркано[38], у других, включая телохранителей – Винчестеры модели 1887[39] с характерным рычажным перезаряжанием (скоба Генри) – ну прямо Дикий Запад. Скоро акациевые заросли кончились и все как-то почувствовали себя свободнее, включая меня: с собой у меня был только Штайр в подмышечной кобуре, револьвер я засунул в медицинскую сумку, а в зарослях пожалел, что он не за поясом. Когда выехали на открытое пространство, Машина охрана тоже рассредоточилась, а казачье охранение ушло вбок, но сохраняло с нами визуальный контакт. Так мы ехали по однообразной местности, кое-где покрытой чахлыми кустиками, дорога была относительно ровной, пока даже не очень-то и трясло, шла немного в гору и мы поднимались все выше и выше на виднеющееся вдали плато. Когда дорога немного повернула, то увидели милях в десяти море и Джибути, сверху вид был довольно живописный – белые европейские домики стояли двумя ровными полосками, был видна площадь с правительственным зданием, чуть дальше – строящийся собор, рядом притулилась ныне действующая церквушка. Мне показалось, что я вижу даже наш лагерь, хотя нет – его закрывали большие пакгаузы железнодорожной компании, поэтому мы и не видели из лагеря дорогу на плато. Ехали довольно быстро – первый час как бы не со скоростью велосипедиста, лениво крутящего педали, потом, в гору, лошади пошли медленнее, со скоростью пешехода, но за два часа, пока не было жарко, мы преодолели верст пятнадцать, то есть половину минимального пути за переход. Проводник сказал, что привал и дневка будет в 40 километрах, если будем идти хорошо. Сегодня нам выгоднее пройти больше, так как следующий день будет тяжелым – там начинается настоящая каменистая пустыня, причем ее самый сложный участок и, чтобы быть в графике, не сильно устать самим и не замотать лошадей, мы, в таком случае, завтра пройдем до первого колодца всего 20 миль. А вот если бы мы сегодня затянули с выходом, да шли с остановками, поджидая отставших, то больше 30 миль не прошли, а завтра то же расстояние пришлось бы пройти в неизмеримо более трудных условиях. Пока идем благоприятно, хотя темп и замедлился. Еще через час пути показалась сомалийская деревня и каменная башня с выцветшим французским флагом наверху, у которой дремал в тени, прислонив винтовку Гра к стене, сенегальский стрелок в бескозырке с желтым околышем. На нас он не обратил ровным счетом никакого внимания. Вокруг нас бежали голые сомалийские ребятишки с криками: «бакшиш, бакшиш». Вот шиш вам, а не бакшиш: если бросить мелкую монетку, то их набежит в три раза больше и они станут в пять раз назойливее. Бакшиш, как и чаевые, дается только за выполненную и хорошо выполненную работу. Давать бакшиш просто так – снискать репутацию глупого европейца, которого можно обирать на каждом шагу. Иногда, конечно, бакшиш является замаскированным рэкетом, тогда лучше откупиться, чем лишиться жизни. Видимо, вопли юных сомалийцев надоели охране Маши и один из гвардейцев несильно вытянул плеткой того, что постарше, все остальные тут же разбежались. А ведь пройдет каких-нибудь 100 лет и потомки этих голозадых, вооружившись ржавыми калашами китайского производства с той же наглостью полезут на борта танкеров и сухогрузов и бакшиш там составит многие миллионы вечнозеленых. Пытались строить им при добром СССР, раздающим бакшиш направо и налево, рыбоконсервные и прочие заводы, но вот развалился СССР и развалились без подпитки не только заводы но и страны черной Африки и на месте одной из них возник пресловутый Сомалиленд, где все против всех и каждый за свое племя, но работать никто все так же не хочет, как и век назад. Отъехав от деревни еще миль на пять, остановились, чтобы подтянуть упряжи и проверить крепление грузов. Воспользовавшись паузой, Маша сошла на землю из своего дамского седла, для чего один из гвардейцев встал на четвереньки в виде ступеньки для госпожи, а его начальник придержал лошадь Маши и помог ей сойти на землю. Она подошла к коляске и сказала, что хочет ехать со мной. Деликатный Артамонов пошел к казакам и попросился на запасную оседланную лошадь, те понимающе разрешили.
Маша села рядом со мной на сиденье, попросила рассказать ей что-нибудь, лучше по-русски. С недавних пор мы стали учить друг друга языкам: я ее – русскому, а она меня – амхарскому, читали стихи, пели песни, кто что знал. Поскольку Маша по-амхарски говорила в детстве, то и песенки у нее были детские, но весьма забавные. Я старался из всех сил, выуживая из памяти все новые строфы, но получалось какое-то попурри, а говоря по-русски, мешанина. Но нам было интересно, мы забавлялись, и я понимал, что Маша – все еще большой ребенок, хотя очень умный и тонко чувствующий, но – ребенок. Все это время, пока мы ворковали, рядом, почти вплотную, ехал телохранитель Саид, тот, что немой, и держал над Машиной головой большой зонт на длинной ручке, так, чтобы тень падала на лицо его госпожи.
Наконец, Машу утомила моя болтовня и мерное раскачивание коляски и она заснула у меня на плече. Я держал ее обнимая, чтобы она не стукнулась о пулемет, если коляска подскочит на камне, но дорога была весьма ровная и особенной тряски и толчков не было. Башня с флагом была условной границей французского Сомали и той нейтральной территории, которая формально никому не принадлежала, потому что никому не нужна эта безжизненная пустыня, ни Франции, ни Абиссинии. Конечно, там вольно себя чувствовали сомалийские племена, никому не подчиняющиеся и ведущие кочевую разбойничью жизнь. Это была их территория, где они были хозяевами, к счастью для путников, выжить здесь было трудно и разбойники только передвигались по пустыне, чтобы напасть на соседей или торговые караваны, а не сидели, перекрыв дороги. О дорогах: я спросил Машу, представляет ли она, где мы едем, и по этой ли дороге пойдет наш второй караван. Она мне ответила, что вчера задала похожий вопрос Хакиму и он сказал, что поведет нас той дорогой, которую знает и та, которая ему кажется безопасней. Большинство караванов ходят другими тропами, там больше вероятность встретится с разбойниками. Теперь я понял, почему я не вижу никаких признаков дороги, с точки зрения европейского человека, даже обычного мусора, который оставляют после себя люди, ни следов костровищ, ни костей животных (а то и людей, погибших в пустыне и растерзанных падальщиками и хищниками), ни тряпок, ничего. Поверхность была однородной, плоская мелкая галька и песок, кое-где заросли низкого кустарника, которые мы легко объезжали. Между тем, воздух разогрелся где-то до 40 градусов Цельсия и стало просто жарко. Посмотрел на часы – мы едем пять часов, выехав в половине шестого, через полтора часа надо разбивать лагерь и перебираться в тень, иначе мы испечемся заживо. Лошади едва плелись, теперь пешеход мог с легкостью обогнать их. Наконец, через полчаса, приехал казак и сказал, что проводник велел останавливаться и разбивать лагерь. Я посмотрел вперед и увидел акациевые кусты, возле которых уже натягивали парусиновый тент для лошадей. Постепенно вся наша колонна подтянулась к лагерю. Маша так и дремала у меня на плече, а Саид замер рядом с госпожой со своим большим зонтом (мне от него тоже доставалась тень). Казаки стали поить расседланных и развьюченных лошадей, наливая в ведра воду из бурдюков, кто-то уже запалил костер, готовясь сначала закипятить воду для чая, поскольку я строго-настрого запретил пить воду из бурдюков. Наконец, Машины слуги закончили ставить шатер и я перенес Машу внутрь. Я велел поставить брички так, чтобы пулеметы смотрели в разные стороны и перед ними не было ничего, мешающего стрельбе, заодно выговорив экипажу замыкающей тачанки за вольготную езду и привязанную сзади лошадь. Наконец все лошади попили (воду им дали в два присеста, по половине дневной нормы за раз), вечером будет еще такое же питье. Заметил, что казачьи лошади пили почти в два раза меньше, чем вьючные артиллерийские, оказавшиеся основными водохлёбами. Мулы довольствовались ведром воды каждый и по-моему им этого хватило, они выглядели бодро и весело махали хвостами. Вернулись разъезды, которые успели еще настрелять четырех диг-дигов. Я попросил одного дать в Машин обоз, может барана пока пожалеют. С удивлением отметил, что вместо восхищения стрелковыми способностями моих людей, ассасин недовольно нахмурил брови, да и у остальных телохранителей дареная коза особого удовольствия не вызвала, вот гвардейцы радостно загомонили, но Хаким оборвал их веселье и подошел ко мне. Он сказал, что это – его вина, в том, что он не предупредил моих людей, чтобы в походе они не стреляли зря – пусть больше так не делают, но за дар поблагодарил. Спросил, что они так могут привлечь ненужное внимание к каравану и Хаким кивнул. Задал вопрос о том, как мы выполнили план по передвижению и какая дорога нас ждет завтра. Проводник ответил, что шли хорошо, а завтра будет самый тяжелый переход, но в конце будет колодец.
Подошел к Нечипоренко, тот выглядел Ермаком Тимофеевичем – настоящий первопроходец-путешественник. Это в Джибути он как-то скис, а теперь прямо искры сыпались: подбадривал своих казаков, шутил и балагурил, будто не было утомительного перехода по жаре. Палатки уже стояли с поднятыми бортами, то есть, практически, тенты от солнца – внутри лежали и сидели казаки, многие пили горячий чай, другие ждали, когда он остынет. Хуже всего пришлось унтерам-артиллеристам и старику Артамонову (все же зря я взял его в поход, ему это просто тяжело в силу возраста). Подошел и спросил, как он себя чувствует и может, ему чаю хочется, так ребята, кто помоложе, принесут. Старый денщик поблагодарил за заботу и сказал, что ему уже легче и он сам сходит за чаем. Я подошел к молодым казакам, что сидели в кружок и гоготали, слушая бывальщину, и попросил их позаботиться о старших унтерах – чаю им принести, покурить ли, и, вообще, быть со стариками поласковее, сами, мол, такими будете. Нечипоренко попросил поговорить с разъездами о том, чтобы зря не стреляли и не привлекали внимание к каравану. Поговорили о пройденном и предстоящем. Сказал, что завтра особо тяжелый день, пройдем всего 20 верст, но дорога будет трудная, зато в конце пути будет колодец, так сказал проводник, тот, что поблагодарил за козу, но сказал, что пока идем по опасному отрезку пути, лучше зря не шуметь, чтобы без охоты. Еще будет, где поохотиться, хоть на льва. Увидел, что Хаким смотрит наших лошадей и подошел к нему. Он сказал, что казачьи лошади ему понравились, они перенесут поход, а вот некоторые из вьючных – нет. Сказал ему – больше стрелять без толку и охотиться не будут, он ответил, что у меня хорошие стрелки, потому что в козу попасть трудно. Солнце палило немилосердно, поэтому мы поспешили в тень, каждый в свой лагерь. Попил чаю – сразу стало легче, все же пустынные переходы не для русского человека.
Вчера, когда я проверял записи Павлова о тратах, скорее для ознакомления, так как бухгалтерия велась у него аккуратно, он, записав в приход полученные деньги, поделился со мной своими соображениями о скажем так, моральном состоянии личного состава, пока Букин курил на воздухе. Иван Петрович опасался того, что многие охотники разочарованы увиденным в Африке. Конечно, я им не обещал молочных рек с кисельными берегами, но жара, жажда, беднота местного населения и отсутствие настоящей растительности произвели удручающее впечатление на вчерашних крестьян и мастеровых. Самый нищий русский крестьянин – богач по сравнению с африканцами. Особенно дурное настроение появилось, когда добровольцы увидели, чем торгуют местные жители – именно дрянью, а ведь они могут сравнить это зрелище разложенных прямо на земле убогих «товаров» с ярмарками в русских селах. Вид местной «столицы» тоже не добавил радости, говорили, что у нас любой уездный город чище и богаче.
– Да и про вас говорили, мол, вы, Александр Павлович, с местной девицей во грехе живете (Ага, песня про Стеньку Разина и княжну: «За спиной он слышит ропот: нас на бабу променял…») и вместо того, чтобы дать приказ казакам изрубить шашками ту старую обезьяну, что вам, извиняюсь, ваше высокородие, жопу показала, вы этих «облизьян» с миром отпустили. Мол, слабый у нас начальник, завел в Африку, будь она неладна, и бросает теперь.
Да вот, припомнился мне этот неприятный разговор, а что поделать, правда это про Африку-то, непривычна она для русского крестьянина. Что-то будет в лагере Штакельберга через три-четыре недели, когда, надеюсь, помощь придет? Не побегут ли до этого мои охотнички просить француза Христом-богом отправить их «в Расею»? Вот скандал-то будет, когда они в Питере или Одессе выгрузятся с иностранного парохода, тощие и оборванные, и что они наплетут газетчикам-борзописцам про меня? А, семь бед – один ответ.
Спросил Нечипоренко, сколько выпито воды за переход. Он ответил, что казачьи лошади пьют немного, про мулов и говорить не приходится, а вот «артиллеристки» – те пьют так, как будто Волга-матушка рядом и их на водопой пригнали, но все же – есть чем и вечером напоить, и на утро останется. Вот жара уменьшится, повечеряем, лошадям корму зададим, караулы выставим и сами спать завалимся. Я сказал, что все правильно, завтра выйти надо как сегодня, чтобы к полудню все были уже в тени, темнеет в пустыне рано, в семь пополудни уже темень, так что выспаться время будет, а полчетвертого подъем, чтобы через час-полтора уже выступить в поход – светать начнет и то, что под ногами будет уже видно. В шесть над горизонтом уже будет солнце и через пару часов начнется жара, больше трех часов по ней лошади не выдержат. Подъесаул согласился с раскладом и я спросил его, есть ли у кого из офицеров компас. Оказалось, что есть у сотника Стрельцова, я попросил, чтобы составлялись хотя бы кроки какие, хоть схему, куда идем, с указанием Север-Юг. Нечипоренко спросил меня, а разве другой караван не пойдет этой дорогой, там же и топограф, и Букин – офицер Штаба. Ответил, что нет, здесь каждый караванщик ведет своей дорогой и как нас ведет проводник, одному Аллаху известно, это собственный маршрут Хакима, он его считает более безопасным, поэтому, может лучше дать компас в арьергард, хорунжему Бякову, чтобы проводник не видел, что мы его маршрут на схему наносим.
Пошел в шатер к Маше, как ни странно там было прохладней, чем под тентом, Маша была в чем-то шелковом и полупрозрачном, шелк лежал на ковре, я даже не решился прилечь на белоснежную простыню. Она взяла большой медный таз с водой, принесенный слугами и стала обтирать меня губкой, что-то приговаривая, потом насухо вытерла полотенцем и натерла какими-то приятными благовониями на травах, вроде мяты, но все же не мята, мне ли ее не знать. Потом она стала кормить меня виноградом и поить каким-то приятным напитком из лимонов, вроде лимонада, но не сладкого, а с той же травкой вроде мяты. Мне были приятны прикосновения ее нежных пальчиков. Вот, наверно, так себя чувствуют храбрые мусульманские воины, попав в рай с гуриями. Потом мы ласкали друг друга, а после, устав от любви, забылись сном, прервавшись на то, чтобы поесть мяса и фруктов, а после опять заснули. Проснулся я около трех пополуночи, осторожно оделся, чтобы не будить Машу и вышел из шатра. Тут же за спиной возникла темная тень и сверкнули глаза Хакима. Я спросил все ли в порядке и как несут службу мои люди. Он ответил, что они – настоящие воины и я могу на них полагаться, прошел три десятка метров и был окликнут часовым. Ответил и после того как он меня узнал, подошёл и спросил, все ли в порядке. Он сказал, что да, только шакалы уж очень гнусно воют и тявкают, а пальнуть нельзя, хотя – вон один сидит, совсем близко, только и ждет, чего бы стянуть съестного, но сколько я ни пялился в темноту, никого не увидел. Пошел к тенту, где богатырски храпели казаки, подложил под спину тюк сена и стал смотреть на звездное небо. Был молодой месяц, уже не тот, что называют «мусульманским в виде тонкого полумесяца, похожего на восточную саблю, но еще и не второй четверти лунного цикла, то есть, к выходу из пустыни будет почти полнолуние.
На второй день похода я понял, что имел в виду Хаким под «трудным участком»: плоская галька сначала сменилась серым, потом черным песком, а потом стали попадаться приличные булыжники черного как смоль цвета. Возница пытался как-то объезжать их, но не всегда удачно. С утра я переоделся в разработанную мной форму охотников и не пожалел, ботинки были в самый раз, чтобы не оступиться на камнях, а парусиновые туфли уже были бы разодраны в клочья, иногда камни имели острые сколы, которые блестели на солнце. Не разбираясь в минералах, я сунул небольшой такой камушек в сумку, спрошу потом у рудознатцев, что это такое. Хуже всего было, что камни разогрелись на солнце (они же черные) и жар был не только сверху, но и снизу. Солнце начало печь уже с восьми утра, несмотря на то, что на брички поставили импровизированные тенты на распорках и каркасе из реек. Казаки ехали в белых платках – назатыльниках на фуражках и никто уже лихо не заламывал фуражку на затылок, демонстрируя лихой чуб, все старались максимально укрыть лица от палящего солнца. Мне казалось, что на камнях уже можно жарить не только яичницу, но и мясо. Кстати, барана вчера освежевали и зажарили на углях, так вот какое мясо мы вчера ели с Машей, но я так утомился, что не почувствовал вкуса, да и Маша едва попробовала кусочек, зато лимонной воды мы выпили целых два серебряных кувшина с затейливой цветочной чеканкой и емкостью литра по два с половиной, не меньше. То и дело приходилось вылезать из брички и с помощью казаков переталкивать ее через препятствие, а в двух местах нам пришлось выпрячь лошадей и просто на руках перенести бричку с пулеметом. От таких упражнений сердце у меня было готово выпрыгнуть из груди, а Артамонова я просто не допускал до них. Видел квадратные глаза Машиного конвоя, мол, генерал работает со всеми вместе, а слуга стоит и ничего не делает, но, потом они привыкли к этим особенностям русского менталитета. Естественно, плелись мы медленнее медленного и вот уже полдень, а колодца все нет. Наконец, через полчаса дорога пошла довольно круто вниз и в распадке я увидел каменное ограждение колодца и, даже каменный желоб, куда выливали воду поить животных. А вдруг колодец пустой. Нет, слышу крик Стрельцова: «Есть вода, привал» Подъехали и мы. Хаким показал, где можно ставить палатки, но рекомендовал пройти по месту и перевернуть камни, только не руками, могут быть скорпионы. По месту своего лагеря он два раза прогнал верблюдов, говорят, пустынные твари не любят их запах, а я думаю, что они уходят от сотрясения земли под копытами дромадера. Одни стали разбивать лагерь, другие – доставать воду из очень глубокого колодца. Наконец лошадям дали половину полуденной порции воды и отвели в тень, люди тоже в изнеможении растянулись под полотняным потолком палатки. Так все лежали час и я вместе с ними, потом стали отпиваться поспевшим чаем. Вода имела несколько солоноватый привкус, но пить ее было можно, лошади и мулы тоже пили с удовольствием. Так как мы находились на дне котловины, то было принято решение выставить секрет[40] наверху из двух казаков и менять его каждые два часа до захода солнца, а ночью – через четыре. Поскольку, в таком случае простых казаков не хватит, то добавить и двух офицеров, не будут ходить в караул только Нечипоренко и я. Внизу караульная служба будет идти как обычно. Посмотрел, достаточен ли наклон ствола Максима для того, чтобы добить до бровки котловины – хватает, стены котловины пологие и возвышение не превысит 30 градусов по вертикали.
После того, как убедился, что все устроены, зашел к Маше. Она тоже устала, бедная, и лежала под шелковым покрывалом. Сказал, что тоже устал, и поэтому пойду к своему отряду, тем более, что у нас все офицеры сегодня несут службу – пришлось выставить дополнительную охрану сверху и людей не хватает. Маша ответила, что все понимает и отпускает меня, потому что служба – это мой долг и обязанность перед моим государем. Еще она заметила, что я удивил ее людей тем, что сам работал и толкал коляску, а старого воина-слугу освободил от этого. Гвардейцы разделились пополам, одни тебя осуждают за то, что ты как простолюдин, тащил коляску, что неуместно генералу и князю (Маша меня так им отрекомендовала, тем более, что по прибытии в Джибути все меня видели при полном параде и никто не усомнился, что я в больших чинах). Другим, наоборот, понравилось, что я пожалел старого воина. Из телохранителей Саид и Хаким ничего не сказали, Саид, понятно, почему, а Хаким малоразговорчивый и отвечает только, когда его спрашивают, а вот Мохамад сказал, что ты добрый и справедливый и таких как ты, господ, еще поискать надо.
– А ты, – спросил я Машу, – что ты сама думаешь об этом? Надо ли было мне стоять в стороне, а мой денщик, который мне в отцы годится, тащил бы коляску, ведь он и так вчера был еле живой.
Маша ответила, что она, как и Мохамад, считает, что я умный, справедливый и добрый, но, в то же время, храбрый и сильный. Я поцеловал ее, пожелал хорошо отдохнуть и набраться сил и пошел к своему отряду. Перед заходом солнца раздался какой-то гул, вроде того как где-то рядом слышно море. Нечипоренко сказал, что это поет пустыня – камни остывают, издавая разные звуки. Звуки эти продолжались около часа, а потом наступила абсолютная тишина, не было слышно никакого зверья – ни шакалов, ни гиен, похоже, здесь вообще никто не живет. Я поделился своими мыслями с Нечипоренко, и он рассказал, что видел остатки древних стен и каменную кладку, завтра с утра он может мне ее показать. Похоже, что здесь был древний город, но потом люди бросили его, несмотря на то, что здесь есть вода, то ли все погибли на войне, то ли еще что. Вообще, место дурное, он бы ни за что не встал здесь на ночлег, не будь колодца. Но, тем не менее, ночь прошла спокойно, я даже хорошо выспался на ящиках с подарками: казаки постелили мне чью-то бурку и в голову положили полтюка сена. Спал не раздеваясь, только снял ботинки и утром вытряхнул их, прежде чем надеть – вдруг внутрь заползла какая-нибудь сколопендра. В три, как обычно, мы начали собираться: напоили коней и мулов, бурдюки наполнили еще с вечера, осталось их только приторочить. Стали подниматься из котловины, казаки шли, ведя коней в поводу брички тоже пришлось толкать и помогать лошадкам вытаскивать их наверх. Действительно, прошли вдоль старых стен, которым, судя по всему, не одна сотня лет. После того как выбрались из котловины, дорога через некоторое время пошла под уклон, черные камни стали сменяться проплешинами обычного песка и скоро мы поехали по обычному песчаному пустынному грунту. Часа через два стали появляться чахлые кустики. Бричка катила со скоростью 10–12 верст в час и к восьми утра, когда начало припекать, мы уже прошли прилично. Так и шли, и шли себе, и за час до полудня Хаким остановил колонну и велел разбивать лагерь. Место было довольно интересное: вместо плоской пустыни стали появляться каменистые гряды, взгорочки и прочие разнообразности ландшафта. Скоро лошадей напоили, лагерь разбили, и сели пить чай. Машин шатер стоял рядом и я навестил свою любимую, сегодня она не была уставшей, щебетала как птичка на четырех языках, смешно выговаривая русские слова. Часа в два ночи я проснулся и вышел наружу. Тут же возник рядом Хаким, убедившись, что это я, он вдруг стал прислушиваться и приложив палец к губам, мол тихо, исчез в темноте, послышалась какая-то возня шагах в пяти от шатра и, через некоторое время, Хаким приволок сомаля у которого вместо кляпа торчала изо рта его же набедренная тряпица черного цвета. Руки у сомаля были неестественно вывернуты, похоже ассасин просто сломал их и теперь они висели по бокам тела как тряпки. Сомаль с ужасом смотрел на ассасина и когда он о чем-то его спросил, часто-часто закивал головой, с чем-то соглашаясь. Потом Хаким вытащил кинжал и повел сомаля куда-то в сторону. Минут десять его не было, а потом телохранитель пришел, но один, он был озабочен. На мой вопрос, что случилось, ассасин ответил, что дело плохо – нас выследили и завтра нападут. Это был лазутчик, он должен был вернуться до рассвета, так что к этому времени мы должны быть готовы отразить нападение. Я сказал, что подниму офицеров и мы устроим совет, но Хаким сказал, что через час он сам придет и тогда мы поговорим, ему надо подумать, что делать дальше. Еще я спросил, почему лазутчик так сразу все рассказал, нет ли в этом подвоха, может, они уже готовы напасть прямо сейчас. Ассасин ответил, что пообещал сомалю легкую смерть, если он скажет правду и он сказал ее.
– Хаким, а много ли врагов, чем они вооружены и что хотят?
Ассасин ответил, что сомаль говорил про тысячу воинов из которых половина на верблюдах – это пустынная кавалерия и удар ее страшен. Вооружены воины луками, стрелами и копьями, для ближнего боя у них есть кинжалы и сабли, кавалерия использует копья и забрасывает врага дротиками. Огнестрельное оружие у каждого десятого, это Хаким знает из прошлого опыта войн с кочевыми племенами. Судя по всему, их интересует даже не мой караван и не мои деньги и оружие (хотя от такого трофея они тоже не откажутся), а Маша, поскольку союз диких кочевых племен в постоянной войне с расом Харара и, захватив Машу, они будут диктовать ему свою волю. Повернуть назад и уйти не получится, они нас догонят. Телохранитель сказал, что Маша не даст ему ее увезти и бросить меня на растерзание разбойникам, он знает ее упрямый характер с детства, а после того как она несколько лет провела в Европе, он боится, что она и раса Мэконнына слушать не станет, совсем испортили девчонку фэренги[41]. Еще я спросил что для того, чтобы подумать как вести бой, перед военным советом я должен знать про дальнобойность ружей и луков, ассасин ответил, что хороший лук бьет на 200–250 шагов, лучшие ружья сомалей – тоже на такое же расстояние, но чаще – вдвое меньше. Также, чтобы ассасин понял, с кем он будет говорить, я рассказал, что казаки – это не мои слуги, а слуги русского царя, мне они подчиняются потому что я посланец царя и чин мой старше. Среди них тоже есть офицеры, мой чин примерно равен генералу, а чин старшего из казаков на 2 ранга ниже моего, другие офицеры – это сотники, хотя сейчас у них под началом не сотня, а меньше казаков. Казаки – профессиональнае воины и вольные люди, поэтому у них есть свои традиции, например, они берут трофеи и если в бою участвует еще кто-то, то трофеи делятся пропорционально участию. То есть, если ваши воины будут драться вдесятером, а казаков будет сорок человек, то трофеев казаки получат в 4 раза больше.
– Рас Искендер, ты говоришь так, как будто уже победил и делишь трофеи…
– А я и собираюсь дать сражение и победить, осталось только найти место, где мы можем выгодно для себя и невыгодно для врага принять бой. Отступать или откупаться мы не можем, – я должен доставить послание от своего государя негусу Менелику и передать ему подарки и оружие. Казаки будут драться вместе со мной, а вы вольны выбрать свой путь, если уверены, что спасете дочь раса Мэконнына. Если вы уйдете, то нарисуй карту, как дойти до территории, где нас встретят абиссинцы.
Так мы и разошлись, договорившись встретится через час.
Глава 7. «У нас есть пулемет «Максим», у них «Максима» нет…»
Все будет так как мы хотим,
На случай всяких бед:
У нас есть пулемет «Максим»,
У них «Максима» нет
'Whatever happens, we have got
The Maxim Gun, and they have not.'
H.Bellok «Thе modern traveller», 1898
Разбудил Нечипоренко и рассказал ему о лазутчике и предстоящем бое. Он поднял Стрельцова и Бякова, и мы принялись обсуждать детали перед приходом Хакима. Приняли решение вступить в бой – я объяснил, что будет около пятисот всадников на верблюдах плюс столько же пехоты. Решили распаковать третий пулемет с лентами, иначе отбиться будет трудно. Пулемет будет на колесном станке, если все будет удачно, упакуем его обратно. Гранаты тоже раздадим всем казакам. Пока обсуждали детали пришел Хаким, сели за импровизированный стол из ящиков, зажгли свечу и попросили рассказать, что ему известно о местности впереди.
Хаким ответил, что впереди, верстах в пяти от колодца будет что-то вроде неглубокого ущелья или распадка между двумя холмами с довольно крутыми откосами: одна сторона там покрыта зарослями колючей акации и вряд ли доступна как для нас, так и для противника, а на другой будет засада из стрелков, которые сверху обрушат на нас град стрел и пуль, может и камни крупные сбросят, хотя вряд ли, это затруднит удар боевых верблюдов на уставших и раненых уцелевших путешественников. Бежать обратно в сухую пустыню и выдержать практически двухдневный сухой переход до вчерашнего колодца никто из нас не сможет, поэтому мы сдадимся, так думают сомали. Раньше они нас не атакуют – впереди довольно плоская местность и нападающие будут заметны издалека, мы можем приготовиться к атаке и нанести им приличный урон. Про пулеметы они скорее всего, не знают, но и ружейный огонь скорострельных винтовок еще издалека нанесет атакующим потери и дух их будет подорван, а сомали, как все разбойники, предпочитают иметь дело со слабым противником, не оказывающим сопротивления.
Ассасин начертил на листе бумаги предполагаемое поле боя и нанес приблизительные размеры. Выходило, что лучше всего дождаться, когда верблюжья кавалерия пройдет самое узкое место распадка и начнет растягиваться во фронт, но не закончит перестроение. Вот тогда, метров с двухсот, ее и встретят пулеметы. Задние ряды, увидев, что, скосили передних, попробуют уйти и тут откроет фланговый огонь спрятанный третий пулемет. Было бы хорошо, если убрать пехоту врага сверху и закидать гранатами узкий проход, но для этого придется себя демаскировать.
– Кроме того, – спросил я Хакима, – есть ли возможность противнику пройти боевыми верблюдами сверху ущелья и нанести нам удар с фланга или тыла. Если мы скосим первую атаку верблюдов, могут ли оставшиеся пройти поверху гряды? Могут ли наши лошади и повозки пройти по той же гряде сверху?
Хаким на эти вопросы ответил так, что верх гряды трудно проходим из-за больших камней, там трудно пройти не только лошади, но и верблюду. Поэтому он считает, что сомали дождутся, что мы зайдем в распадок. Нечипоренко предложил авангарду зайти в ущелье и с началом обстрела имитировать бегство, но я отговорил его от этого, потому что, в таком случае не избежать потерь среди казаков, кроме того я не допускаю, чтобы хоть один из ящиков с подарками и деньгами попал в руки сомалей. Предложил следующее: мы остановимся перед входом в ущелье шагах в трехстах, как будто что-то заподозрив и решив отступить. Брички с пулеметами подъедут в голову колонны и развернуться лошадьми в обратном направлении, как будто собираясь ехать назад, так мы развернем пулемёты для обстрела кавалерии. Два пулемета будут работать рядом в десяти саженях друг от друга, а третий пулемет мы в это время сгрузим с брички и подойдет расчет (вазвался стрелять Бяков и с собой вторым номером возьмет казака посмекалистее, кто-то поможет им отнести ленты. Остальные казаки спешатся, как будто на совет, но будут готовы залечь в цепь слева и справа от пулеметов.
Двадцать казаков на лошадях поднимутся наверх и попробуют выбить пеших сомалей с верха распадка. Хорошо если они поедут как бы узнать дорогу, спешатся и сначала без шума вырежут передовых разбойников а потом, с началом боя, им можно будет уже действовать вовсю, не таясь, и покидать вволю гранат на головы всадников и по пешим отыграться. Только, лучше действовать из-за камней и головы не подставлять. Когда два пулемета навалят гряду из тел, то кавалерия может попытаться поддержать свою пехоту, уйдя на фланг и напав на казаков с тыла, вот тогда то и вступит третий пулемет огнем с фланга и прикроет действующих сверху распадка. Есть вариант, что казакам вообще придется отойти к третьему пулемету и организовать вокруг него свой очаг обороны, но это – если пешие начнут слишком сильно давить, тогда надо выманивать их на открытое место под пулемет. Тогда и два фронтальных пулемета могут перекрестным огнем с третьим расчетом отбить всю охоту куда-либо наступать. В тылу у нас будут повернутые как бы для обратного пути вьючные лошади и мулы, а арьергард, оставив одного-двух человек в тыловом дозоре, присоединится к основным силам.
План показался выполнимым и мы лишь обсудили детали. Договорились о сигналах – будем подавать их флажками и гелиографом[42], который оказался у Стрельцова («продвинутый» казак и компас у него есть и гелиограф, как выяснилось, Николаевское кавалерийское училище закончил). Осталось только неизвестным, как будет действовать конвой дочери раса Мэконнына. Хаким ответил, что зная характер госпожи, она не захочет покинуть раса Искендера, но, чтобы не подвергать ее опасности, он с телохранителями останется в тылу, когда караван встанет и будет наблюдать за событиями. Если же русских сомнут, то он попытается увезти госпожу и спрятаться, оторвавшись от погони, в чем ему помогут гвардейцы – их дело умереть, если надо, но задержать погоню. Они попытаются достичь оставленного колодца и уйти другим путем (я понял, что Хаким нам никогда не расскажет свой план отступления, а будет увозить Машу в другом, известном лишь ему, направлении. Поэтому его люди не будут участвовать в бою, а будут готовы уйти, но он верит в способности раса Искендера выиграть сражение (и на том спасибо, дорогой бывший наемный убийца).
Пока обсуждали планы, подошло время собираться. Казаки уже поставили третий пулемет на станок и загрузили его в тыловую бричку, которая подъедет вперед как бы на совещание вместе с Бяковым и его вторым номером. В кожух залили воду. Я проверил наличие воды в кожухах всех пулеметов, пришлось долить – часть воды испарилась из-за жары. Велел закрыть кожухи тряпкой и смачивать ее водой во время пути, чтобы вода не нагрелась из-за жары и иметь в бричке неполный бурдюк для долива воды в кожух, показал, как откручивается пробка для слива и сказал, чтобы не ошпарились, когда оттуда пойдет кипяток. Проверил, знают ли пулеметчики второй брички, где находятся запасные ленты и как их заправить в пулемет, выходило, что знают, не забыли. Сказал, чтобы вторые номера, подающие ленту, делали это аккуратно, не допуская перекосов, иначе пулемет заклинит в самый неподходящий момент и показал, что делать в случае заклинивания.
Стрелять сегодня придется много, поэтому вскрыли ящики с разгрузками и боеприпасами: набили подсумки патронами и гранатами полностью, ящики с боеприпасами велел держать поближе. Всем, кто еще не получил, раздал финские ножи, не забыл и про себя. Вроде все экипированы полностью и к бою готовы. Вроде все, лагерь сняли, скотинку напоили и дали овса, в бурдюках даже что-то осталось, то ли лошади привыкли к жаре и переходу, то ли им передалось волнение людей. Машин лагерь тоже сняли, подошел к ней, она уже знала о предстоящем бое, крепко меня обняла и поцеловала, попросив беречь себя и не лезть в пекло, на что я ответил, что я там уже был и больше не хочу.
С задержкой почти на час, тронулись в путь. Как и говорил Хаким, дорога стала полегче. Появилась какая-то растительность и вроде даже было не так жарко, хотя солнце уже светило вовсю. Ехали себе, ехали и наконец, приехали: впереди показались горы не горы, а большие холмы и один из них имел слева крутой склон, поросший зарослями колючей акации, второй холм рядом, был более пологий, с обилием камней и, тоже, с редкими кустиками акации, но между которыми, при желании, можно было пройти, дальше склон повышался и где-то вверху, еще на 100–200 метров выше переходил в плато с отвесной стеной, обращенной в нашу сторону. То есть, хочешь-не хочешь, а если намерен идти вперед – то дорога только между холмами, где, скорее всего, нас и ждут. Хаким поднял руку и колонна остановилась в 300 шагах от входа в распадок.
Посмотрел назад: бричка с унтерами-артиллеристами и Бяков с двумя казаками верхами отделились от арьергарда и двинулись в голову колонны, когда они поравнялись с нами справа, я сказал вознице принять влево и двигаться в голову колонны к офицерам и Хакиму. Увидел что охранение начало карабкаться на меньший склон, маскируясь за камнями. Подъехали к голове и развернулись рылами пулеметов в сторону выхода из распадка, откуда ожидали врага, я сказал Артамонову занять место второго номера, лента была уже заряжена. Увидел, что Бяков выгрузил пулемет, на который была накинута рогожа, и занял позицию сбоку, расположившись сверху с фланга на полдороге к распадку. Оставшиеся казаки арьергарда стали разворачивать вьючный караван, как бы для обратного пути. Казаки авангарда и охраны груза спешились, но рассыпаться в цепь не спешили. Но вот впереди послышался приближающийся шум, над распадком поднялось облако пыли. Я крикнул второму пулемету, что пока я не начну, вперёд меня огня не открывать, вот когда я начну стрелять, тогда можно, прицел брать чуть выше роста человека, верблюд – он высокий.
Взял ручки пулемета повел стволом туда-сюда и изготовился к стрельбе, вот уже различимы всадники в горле ущелья, но они еще далеко, метрах в четырехстах, казаки рассыпались в цепь и тоже приготовились к стрельбе. Услышал, что сверху начали стрелять и довольно близко к самому узкому месту распадка. Отлично! Вот всадники вынеслись из распадка, верблюды несутся прямо на нас, высоко выкидывая ноги, верховые изготовили копья и дротики, крича кто «Й-й-ух-ху», кто «Аллах Акбар»! Пора! Надавил на гашетку и пулемет выплюнул смерть, провел стволом влево-вправо, увидел, как валятся передние ряды всадников, задние перелетают через них. Мечущиеся верблюды сбрасывали всадников и бежали назад, чтобы спрятаться от ужасных свинцовых пчел, жалящих их со всех сторон. Животные и люди кричали, но два пулемета грохотали так, что заглушали крики ужаса и боли. Рядом хлопали частые ружейные выстрелы, добивая вставших с земли людей.
Снял палец с гашетки, лента кончилась и, вместе с Артамоновым, мы заправили другую, еще раньше это сделали унтера из второго пулеметного расчета – он стрелял непереставая, а я все же сделал пару пауз, выискивая цели. Впереди громоздился завал из тел, метались сбросившие всадников верблюды и тут внутри ущелья раздались выстрелы и взрывы гранат, довольно густо, часть гранат полетела вниз на головы уцелевших всадников, они опять рванулись вперед, пытаясь обойти завал тел и расправится с теми, кто сверху кидал на них дьявольские снаряды.
И тут подал голос третий пулемет, расстреливая дерзнувших выскочить из мешка наружу, а мы помогли ему перекрестным огнем. Вновь образовался завал из верблюжьих и человеческих тел, некоторые раненые верблюды пытались его преодолеть и падали, жалобно крича с переломанными ногами или раненые пулями, сейчас уже трудно было понять. Казаки достреливали всех шевелящихся всадников, некоторые из которых выбирались из-под верблюдов, бросая оружие, с криками, видимо, молящими о пощаде. Кто-то из залегших казаков привстал и, махнул им рукой – идите, мол, в сторону, и в этот момент упал сам, раненый пулей, выпущенной кем-то из спрятавшихся под грудой тел, тогда Бяков скосил одной очередью всех, независимо от того, подняли они руки или нет. Увидел, что в ленте остались три патрона, выстрелил туда, где кто-то еще копошился и Артамонов быстро заменил ленту. Брошенная на кожух тряпка высохла и опять была смочена водой. Наступило затишье.
Сверху, с гряды вернулись дозоры, гоня впереди себя человек двадцать пленных. Казаки поймали десяток метавшихся по полю верблюдов, двое из них были ранены, но легко. Крикнул, второму расчету, чтобы проверили воду в пулемете, они тряпку потеряли, водя стволом. По матюгам понял, что кто-то обварился, я же предупреждал. Подождал, пока там сменят воду, потом мы сделали то же самое, вода почти закипела, так что – вовремя. Теперь мы были готовы опять встретить врага, но что-то он не спешил. Нечипоренко послал конную разведку с оружием наготове, по выстрелам понял, что добивают раненых. Разведка прошла сбоку вала и углубилась в ущелье, потом вернулась ведя, в поводу четырех верблюдов, сказали что в ущелье тоже прилично побитых.
Наши потери составили двух казаков ранеными, одного задело легко, того что махал рукой – вот ее ему и прострелили навылет, а второго, из дозора, привели под руки с пулей засевшей в спине. Сейчас он лежал на животе и стонал, спросил сидящих рядом товарищей, как его ранило. Они ответили, что уже при отходе, когда возвращались, какой – то гад пальнул из засады. Они увидели клуб дыма из-за камня, двое потащили раненого вниз, а двое обошли засаду и сначала бросили гранату, а потом закололи ножами двух стрелков-сомалей, раненых и контуженных взрывом. Вооружены сомали были старыми кремневыми ружьями… Разрезал на раненом рубаху – увидел довольно большое отверстие с сочащейся кровью, но похоже, венозной, темной. Попробовал пройти по пулевому каналу сжатыми браншами[43] пинцета – он уперся во что-то на глубине двух сантиметров, раненый застонал – то есть ранение не проникающее – пуля застряла в широкой мышце спины, которая у казака была, на его счастье, хорошо развита. Вот этот-то мышечный панцирь и задержал пулю, летящую с небольшой скоростью, будь она винтовочной, убила бы парня, пробив лопатку и разворотив легочные сосуды. Пока просто плотно перевязал и дал глотнуть разведенного спирта. Если примем решение двигаться вперед, то извлекать пулю буду на стоянке.
Подошел к офицерам и подъехавшему к ним Хакиму они живо обсуждали перипетии боя. Хаким удивлялся эффективности пулеметов и тому, что мы накрошили в капусту кучу врагов, не понеся существенных потерь. Я сказал, что попробую извлечь пулю, судя по всему, она из старого ружья, выпущена издалека и не должна очень глубоко сидеть. Тем временем казаки посредством трех десятков пленных, стали расчищать проход для коней и бричек, одномоментно затрофеиваясь, вдруг один из них поскакал в нашу сторону. неужели увидели противника, нет, тогда бы ретировались под защиту пулеметов все, а так остальные оставались в седлах, подкалывая кончиками шашек тех сомалей, которые по их мнению, отлынивали от работы.
– Вашскородие, – закричал издалека, обращаясь ко мне казак, там богатый сомаль или не сомаль, не разобрать сразу, ранетый, вроде по-германски говорит. Сейчас из под верблюдА его достали, ранен и нога вроде сломана, но говорит вроде как по-немецки, я этот язык слыхал, но что не по-дикарски, это точно. В богатый халат одет и на сомаля не очень похож.
– Интересно, кого это из подданных кайзера сюда нелегкая принесла? Ну, поехали, покажешь своего германца, – ответил я, неловко вскарабкиваясь в седло (хорошо еще, что лошадку придержали, а то с моими прыжками на одной ноге, свободно мог бы растянуться..).
Подъехали поближе и правда, раненый в богатом халате, под халатом – кольчуга, рядом – остроконечный шлем с кольчужным назатыльником и султаном из черного конского хвоста, скорее, не защита, а символ власти. Казаки уже сложили трофеи, ножи. сабли, выбирав дамаск, а остальное бросали тут же, предварительно, по возможности сломав, кучкой лежали старинные пистоли с богатой насечкой сверху – круглый щит с затейливой серебряной насечкой. «При нем был», – кивнули на «богатенького Буратино». Отдельно лежали длинные копья. Небрежно брошенные ружья были оттенены реально неплохой находкой – четырьмя новенькими маузеровскими винтовками. Тут же лежали черезплечные патронташи с четырьмя подсумками, полными маузеровских обойм.
– Зачем вам копья? Кого колоть собираетесь, станичники, или на верблюде хотите теперь воевать?
– Добрые пики, вашскородие, – ответили станичники, – нам с собой пик не дали, хотя по штату положено, вот, попробуем эти. Древко у них прочное, пробовали сломать одну – не получилось…
Поговорив с казаками, подошел к пленному военачальнику, спросил, кто такой. Услышал в ответ, что он – шейх Абу-Салех, старший сын главного шейха и правителя союза племен, при этом стал перечислять его титулы, но ни имени ни титулов я не запомнил, хотя говорил Абу-Салех на неплохом немецком, хотя и с заметным акцентом.
– Откуда знаете немецкий, Абу-Салех?
– Проходил ускоренную военную подготовку в Германии, она обещала оказать помощь против британской колонизации Африки. Вернулся два месяца назад вместе с немцем, оберстом[44] Шлоссером.
– А где герр оберст? Уехал в Фатерлянд?
– Нет он был рядом со мной. Возможно, убит.
Значит, немцы, занимая восточное и западное побережье, намерены использовать союз кочевых племен и мусульман вообще, в качестве буфера для защиты восточных владений с севера. Потом объединить их с суданскими махдистами и вышибить британцев из Египта, или занять Абиссинию, а может, начать с французского Сомали, видел я какая там армия. Да появись там эти кочевники на верблюдах, сенегальцы мигом разбегутся. Интересный расклад может быть..
– Что же, оберст не рассказал вам о пулеметах? Почему вы напали на русскую миссию?
– Конечно рассказывал. Я и сам их видел, здоровенные, на тяжелых лафетах, они предназначались для укрепленных позиций и крепостей. Но чтобы так, легкие передвижные колесницы… Нам не нужна была ваша миссия, мы рассчитывали взять вас в плен и назначить хороший выкуп от царя.
– Вряд ли бы вы дождались выкупа, к тому же русские в плен не сдаются.
– Почему не сдаются, в одном из племен сидит в яме русский, его захватили несколько месяцев назад, но вы правы, видимо, русский царь жаден и не дает выкупа за своих подданных. Вообще-то вы нам были не нужны, если бы вы сдались, то мы бы забрали деньги, оружие и лошадей и отпустили вас (ага, умирать в пустыне от жажды и голода, спасибо большое, добрый принц). Мне нужна была дочь раса Мэконнына, которая назначена отцом мне в жены. Так бы я породнился с правителем Харара, под его началом много мусульман, которые с радостью пополнили бы наши ряды.
– Сожалею, принц, я – русский генерал и посол, а тут я известен как рас Искандер, а Мариам Мэконнын – моя жена.
Абу-Салех с интересом посмотрел на меня, остановив взгляд на петлицах с зигзагообразным генеральским шитьем и одной розеткой-звездочкой. Петлицы вчера пришил денщик Артамонов, а купил их а Одессе по моей просьбе Титов, предназначены они были для темной чиновничьей формы военного ведомства, которая досталась акулам. Оно, конечно неуставное, но форма тоже неуставная, так что сойдет для таких вот «прынцев», ишь, Маша ему понадобилась для династического брака, прохиндей. Но вообще-то перевязать его надо и показать фотографию Леонтьева, вроде русских здесь небогато, так что шансы, что это-он, весьма большие. Вот и поменяем одного на другого, только заинтересованности высказывать не надо.
– А я думал, что вы – тот пулеметчик, который так ловко перестрелял мою кавалерию, да будут мои воины сегодня же вкушать яства и ласки гурий в раю. Теперь разглядел ваше звание бригадного генерала[45] на этой необычной полевой форме. Но вам еще и лекарскую сумку принесли? А дочь раса, ну что же мало ли дочерей у здешних правителей, найдем другую. Тем более, две жены у меня есть, да и наложниц десятка три, точно не упомню.
– Я много чего умею, принц, в том числе и немного врачевать. Так, касательное огнестрельное ранение, пуля только разорвала коожу, сейчас я промою рану спиртом, потерпите, потом засыплю порошок в рану. Дал бы вам спирту внутрь, но ведь ваша вера не позволяет употреблять алкоголь.
Принц сжал челюсти и даже не показал вида, что ему больно, когда я промыл рану спиртом, потом насыпал СЦ и забинтовал. Потом посмотрел перелом, сломана голень, все же лучше, чем бедро, но ходить он еще месяца два не сможет. Перелом без смещения, это уже хорошо, но шину наложить надо, поэтому попросил отсечь мне куски дротиков определённой длины, померял одним из дротиков, сколько надо чтобы зафиксировать два сустава: коленный и голеностопный, потом кусками тряпок почище от разодранной одежды какого-то убитого кочевника примотал их к ноге, проверил – подвижности ноги в суставах нет, сойдет как временная шина. Есть еще осколочная рана от гранаты, осколок надо вытаскивать, сидит он неглубоко, кольчугу бы вовсе не пробил, но тут кольчуги не было, а рана нагноится и будет плохо. Пока промыл спиртом и засыпал СЦ, затем перевязал, а чуть позже, когда встанем лагерем, займусь хирургией и буду вытаскивать пули и осколки. Тем временем, примчалась разведка с известием, что обнаружили лагерь неприятеля, все сбежали, но много добра брошено, в том числе вода и вьючные верблюды. Подъехал Нечипоренко и согласился со мной, что надо занять вражеский лагерь, иначе в этом пекле мы зажаримся – солнце стояло в зените и палило немилосердно.
Отправили двадцать казаков в захваченный лагерь, велев им в случае подхода противника отходить, навьючив верблюдов бурдюками с водой, иначе нам не дойти до колодца, хотя и осталось чуть больше пяти верст. Пленным, которые уже перенесли наши брички (широкий проход, чтобы проехать не по трупам, так и не удалось расчистить, только узкую тропинку для лошадей и мулов), велел сделать носилки и нести раненых казаков и Абу-Салеха. Нечипоренко я объяснил, что он будет нашим заложником, гарантирующим нашу безопасность от внезапного нападения. Так наш караван и караван Маши перешли по эту сторону ущелья, а в двух верстах от него был лагерь Абу-Салеха.
Перед тем как казаки сложили и привязали на трофейных верблюдов взятое ими трофейное же оружие (я взял себе щит и шлем Салеха и еще казаки преподнесли мне старинную дамасскую саблю и капсюльный пистолет в серебре с затейливой золотой насечкой), я попросил найти верблюда немца, там где они нашли маузеровскую винтовку в седельной кобуре, вскоре в седельных сумках верблюда казаки обнаружили кое-какие личные вещи Шлоссера, бумажник, портсигар и офицерский планшет. В планшете были карты, довольно подробные, нарисованные самим Шлоссером с привязкой к ориентирам на местности и высотам, а также блокнот (ладно, потом разберемся, что там).
Дошли до лагеря, многое разграбили сами отступавшие, но все унеси они были не в состоянии, главное, был значительный запас воды, позволявший провести, как минимум, еще сутки в пустыне. Ценным «подарком» был небольшой караван вьючных верблюдов в сорок с лишним голов, что вместе с тремя десятками пойманных верховых животных, добавило грузоподъемности нашему каравану, тем более, что из-за вынужденного пребывания на жаре плохо себя чувствовали четыре артиллерийских лошади и одна казачья (видимо, у них был банальный тепловой удар).
Теперь все были в тени, напоены и отдыхали. Казаки разбили свои палатки и легли в тени, винтовки стояли рядом в козлах. Машины слуги как обычно, разбили свой шатер рядом с нами. Кочевники заняли один из своих шатров, что похуже, Абу-Салеха положили в одной из наших палаток, отведенной под лазарет, там сейчас кроме него, были двое раненых и двое больных с тепловым ударом – мой денщик и второй номер второго пулеметного расчета. Я велел сразу же почистить пулеметы и сменить воду в кожухах, чтобы иметь все готовым к бою, вот один из унтеров и перестарался, кроме того он обжег кипятком пальцы и его тоже надо было перевязать. Немного отдохнул, чтобы пальцы не дрожали, попил чаю и пошел к раненым. Кроме наших, рядом с лазаретной палаткой сидело полтора десятка ходячих раненых из числа сомалей и кочевников, они с надеждой посмотрели на меня и я им кивнул, мол, и вами займусь. Казаки принесли под тент грубо сколоченный стол, на котором перед этим чистили и смазывали пулемет, постелили относительно чистую тряпку. Первым положили на стол казака с пулевой раной в спине. Я налил ему стакан разведенного спирта, он залпом выпил, после чего его товарищи, принесшие его, дали ему в зубы рукоять его же нагайки и крепко прижали к столу. Я приготовил кипяченую воду, спирт, инструменты уже лежали в спирту час, потом смазал кожу вокруг йодом (под названием «настойка адского камня» он нашелся в аптечке), плеснул в рану немного спирта и почистил входное отверстие с помощью ножниц и пинцета от обрывков одежды и отмершей ткани, Казак только выл, сжав зубы, но лежал спокойно Потом захватил покрепче пулю корнцангом и вытащил ее из раны. Слава богу, пуля не прижимала перебитую артерию, чего я больше всего опасался, не зная анатомического расположения сосудов, а действуя «на авось», иначе бы в лицо мне брызнула струйка алой крови. Казак от боли потерял сознание и я дал ему понюхать нашатырного спирта.
– Всё, вытерпел – быть тебе атаманом, – сказал я казаку ободряюще, вспомнив пословицу: «Терпи казак, атаманом будешь». Но сейчас я нитку только проведу, два укола и больше ничего, потом забинтую и на койку, отдыхать.
Казак понимающе кивнул головой, а я промокнул кровь прокипяченной корпией (марлевых салфеток и тампонов здесь не изобрели – вот вернусь и организую на дедовой фабрике производство стерильных перевязочных материалов в вощеных пакетах, как во вторую мировую, «Делов-то на три копейки» – как говорят первогильдейские купцы. Потом прошил рану один раз прокипяченной и вымоченной в спирте «цыганской иглой», позаимствованной у одного из казаков, насыпал порошка СЦ и перебинтовал холщовым бинтом. Узел завязывать не стал, посмотрим, как будет идти заживление, а то заблокирую отток гноя и сукровицы и получу сепсис[46]. Потом был черед казака со сквозным огнестрельным ранением, он побаивался, глядя на то как держа под руки раненого, его товарищи укладывали своего сослуживца на живот. Я успокоил парня, сказав, что его пуля вышла, рана небольшая и сама очистилась кровью, поэтому я только положу целебный порошок и забинтую.
Потом наступила очередь принца Салеха. Я еще раз осмотрел осколочное ранение. Осколок сидел неглубоко, но были размозженные им ткани которые нужно было иссечь, иначе все это будет гнить в ране и прогноз будет весьма сомнительный. Так я и сказал принцу, что придется потерпеть, как тому казаку с раной в спине, иначе я не гарантирую, что не начнется воспаление и тогда он потеряет ногу. Он сказал, что вытерпит, если я дам ему стакан того же лекарства. Я налил ему разведенного спирта и он в три глотка его выпил, а потом его перенесли на стол, стараясь не беспокоить сломанную ногу –, я попросил тех же казаков, что ассистировали мне, помочь и здесь. Принц закусил зубами рукав халата. Я спросил не надо ли еще «лекарства от боли», но Салех помотал головой. Тогда начали, – не буду повторять ход «операции», по методу проведения она была сходна с той, что я сделал раньше, разве что скальпелем отрезал поврежденную кожу и мышцы. Салех стонал, но держался, и даже не потерял сознания, гордость не позволила. Когда я его перевязал, он был бледен. Вручил ему кусочек металла с рваными краями, что я достал из его раны. Салех спросил, откуда у нас артиллерия, он не видел орудий. Сказал ему что это «карманная артиллерия», мое изобретение, эти гранаты летают без орудий, сами по себе (а что, не соврал).
«Тепловички» мои очухались, им принесли чаю, попросил дать чаю и Салеху, а пленным и раненым сомалям и кочевникам принести по ведру воды. После этого забинтовал руку унтеру и наскоро осмотрел раненых пленных и перевязал кого мог. Трое вряд ли дотянут до завтра – у них проникающие ранения грудной и брюшной полостей, хотя и без значительных внутренних кровотечений, но уже то чудо, что они вообще сюда дошли, а, поскольку полостных операций я делать не умею, они обречены. Также дело худо у четырех раненых с огнестрельными открытыми переломами рук – они вряд ли заживут сами, разве что местные лекари смогут из прооперировать – завтра мы уйдем, оставив их в лагере. Остальные – легкораненые, и, скорее всего, поправятся. Помыв руки, решил пойти к Маше, но тут заметил Хакима в неизменном черном бурнусе. Он сказал, что госпожа послала его за мной. Он видел, как я оперирую и пронял, что перед ним не только полководец и великий воин, но мудрый и добрый лекарь, в чем он выражает мне свою признательность. Вот как, заслужить благодарность от дипломированного телохранителя и профессионального убийцы – этого в моей жизни еще не было! По дороге Хаким спросил меня, что я собираюсь делать с пленными. Я ответил, что принца я забираю с собой до владений раса Мэконнына, он будет нашим заложником и гарантом безопасности каравана. Завтра я велю ему написать письмо к отцу, что обменяю его на выкуп на границе владений раса. Пленные, что покрепче, понесут носилки, думаю, две смены по четыре человека будет достаточно. Остальных пленных, кто слабый и раненый, отпущу с письмом отцу Салеха. Хаким подумал и согласился. Я спросил, какой выкуп будет достаточным, но не чрезмерным, ассасин ответил, что за принца надо просить не менее 50 тысяч талеров.
Я зашел в шатер, Маша, обняв руками колени, тихонько сидела в уголке и я понял, что ей страшно.
– Саша, побудь со мной, – попросила она жалобно, мне очень, очень страшно. Я сегодня видела сражение и то, что бывает после него, первый раз в жизни. Я даже не представляла, что это так ужасно.
– Машенька, от меня пахнет порохом и кровью, не бойся, я никого не убивал ножом или саблей, кровь – это кровь раненых, которых я оперировал и перевязывал после боя.
– Разве ты – лекарь?
– Конечно же, нет. Просто я много видел, многому учился и много умею, в том числе и врачевать, но только совсем немножко, просто лучше меня это здесь вообще никто не сделает и раненые умрут. А сейчас я уйду ненадолго, мне надо отдать некоторые приказания офицерам и потом приду к тебе.
– Приходи скорее я буду ждать и велю приготовить много воды и благовоний.
Я вернулся в лагерь, нашел Нечипоренко и увидел, что у этого железного человека от усталости и ответственности за людей появились черные круги под глазами. Я объяснил ему мои задумки про Салеха, как его присутствие в виде заложника поможет нам пройти маршрут, ведь убей мы его, нас тут же бы постигла кара. Я сказал, что завтра с утра отпущу всех раненых и часть здоровых кочевников, оставлю только тех, кто будет нести принца до земель раса Мэконнына, в идеале – до ворот Харара.
Спросил, как его мнение о лагере, не проспим ли мы внезапное ночное нападение, подъесаул ответил, что караулы уже выставлены, пулеметы направлены во все стороны и ленты в них заправлены. Ручные бомбы показали себя наилучшим образом – казаки пополнили ими подсумки. Я сказал, что осколком бомбы был ранен сам принц Салех, а я извлек осколок, отдав ему на память, также вытащил пулю и обработал рану у раненого в спину казака. Состояние раненых будет заметно завтра, а еще вернее – через сутки после операции, тогда можно говорить что-то более определенное про их будущее. А сейчас я пойду к невесте, мне нужно ее успокоить, она очень переживает и боится. Если что срочное – пошлите за мной, в конце концов, вы видели, что я – хороший и меткий пулеметчик.
Глава 8. Над Абиссинией небо синее…
Как ни странно, но ночь прошла спокойно. Тишину нарушали лишь шакалы и гиены, сбежавшиеся со всей округи на пиршество в двух верстах от нас. Люди же нас не потревожили и с рассветом мы стали собираться в путь. Сегодня мы планировали дойти до колодца, напоить лошадей (им досталась лишь урезанная порция воды), мулов не поили вовсе, а верблюды были способны обойтись без воды неделю и дольше, но хоть немного попоить у колодца все же стоило – сил у них будет больше. Проведал своих раненых – небольшая лихорадка была лишь у того, кто был со сквозным ранением, Абу Салех и второй казак по имени Прохор, с ранением в спину, чувствовали себя хорошо и настроение у них было бодрое. Ночью товарищи Прохора сделали трое конных носилок, закрепив древки дротиков с натянутой на них парусиной между парами вьючых лошадей. Груз с лошадей теперь будут нести верблюды.
Казаки немного затрофеились, обойдя шатры и, прихватив ковры, те, что поновее и почище, постелили их на деревянные седла ездовых верблюдов и покрыли носилки, чтобы раненым было помягче. Также взяли большие медные, луженые оловом изнутри кувшины для воды, медные тазы и ведра, выбрав те, что получше – все в хозяйстве пригодится. Ценных вещей в шатрах не оказалось. Пленных, кроме четырех посильнее – пусть шейха своего таскают, я отпустил.
Абу Салех написал письмо отцу, в котором сказал, что был ранен, но русский лекарь достал пулю (писать что это осколок гранаты, – еще объяснять что это такое старому шейху….) и теперь он чувствует себя хорошо, тот же лекарь лечит его перелом ноги, поэтому ходить он не может, но его везут с удобствами, кормят и поят. За его освобождение русский вождь рас Искендер требует уплатить 30 тысяч талеров серебром и 5 тысяч соверенов золотом или столько же по весу в других европейских монетах. Кроме того, шейх обязуется отдать русского, который находится у него в плену уже полгода (показал Салеху фотографию Лаврентьева и он подтвердил, что это – тот самый русский, что сидит у них в яме). За это он отпускает всех пленных, кроме четырех, которые заботятся о нем и оставляет лагерь в том виде, в котором он ему достался (его уже успели разграбить дезертиры), в лагере остаются раненые, которые не могут передвигаться, но рас Искендер оставляет им воду, хлеб и финики. Обмен на шейха Абу Салеха и четырех пленных, которые будут за ним ухаживать, состоится на абиссинской территории. Рас Искендер предупреждает, что, если кто-то нападет на его караван, то принц и пленные будут убиты. Я попросил написать два одинаковых письма. Вдруг кто-то из посыльных не дойдет до цели, хотя я дам им по верблюду и запас воды. Потом я показал письмо Хакиму, он подтвердил, что все написано так, как я ему рассказал. После этого я вручил письма двум пленным дал им по легко раненому верблюду, но который мог идти и не издохнуть от раны минимум неделю, по паре лепешек, немного фиников, найденных в шатрах и по медному мятому кувшину с водой на каждого, сказав, что они должны передать письмо отцу шейха Салеха и отпустил восвояси.
С теми, кто мог идти, я поступил так же – только дал им по верблюду на 10 человек, чтобы мог нести поклажу и ли ждать вместе с ранеными, когда придут снимать лагерь. Остальных верблюдов – 42 грузовых и 28 ездовых, мы нагрузили оставшимися полупустыми бурдюками для воды, (свои уже опорожнили), трофеями и нашим грузом, немного груза осталось мулам, заводные лошади казаков теперь шли свободными, а артиллерийские тоже несли половину поклажи, совсем ослабевшие лошади шли вовсе без груза. Часть казаков, дополнительно вооружившись длинными копьями, пиками, как они привыкли говорить, ехали на ездовых верблюдах в составе верблюжьего каравана. Остальные, как обычно, на своих местах, раненые ехали ближе к хвосту каравана, впереди второй пулеметной брички.
Путь наш шел все по тому же плоскогорью, пока дорога не пошла вниз, здесь разъезд бокового охранения заметил человека, махавшего им белым платком. Они подъехали ближе и увидели что это белый, в возрасте, без оружия и на голове ку него был белый платок в качестве головного убора от солнца, которым он принялся махать, завидев казаков. Европеец был совсем без сил, к тому же ранен. Один из казаков подсадил его сзади на лошадь и так довез до моей брички, где добрый Артамонов, видя страдания пожилого человека, тут же дал ему напиться из своей фляги.
– Здравствуйте герр Шлоссер, – приветствовал я старого полковника. – Вижу, что вы решили совершить утренний моцион. Должен вас разочаровать, если бы вы продолжили движение в выбранном вами направлении, то вечером вами лакомились бы местные шакалы – вы шли прямиком в пустыню, мимо колодца, к которому мы сейчас едем.
– Добрый день, прошу извинить, не могу разобрать вашего чина на этой странной форме, хотя кругом – русские казаки.
– Это дипломатический чин, приблизительно соответствующий бригадному генералу, поэтому можете звать меня герр генерал или так, как меня зовут местные – рас Искендер. Форма полевая, введенная для моих войск, вооружённых моим же оружием, которым я, как вижу, вас и ранило, – заметил на спине и бедре полковника следы крови, но не пулевые ранения, а мелкие рваные осколочные раны. Вас вообще-то, герр Шлоссер, надо срочно оперировать – иначе будет гнойное воспаление и, весьма вероятно, – заражение крови, от которого вы умрете через неделю – две.
– Я понимаю это, герр генерал, но где здесь найти врача в этой дикой пустыне? Я слышал, в вашей миссии в Джибуте есть медицинский персонал, но вы его оставили там, а решили идти с казаками через пустыню, сопровождая дочь раса Мэконнына.
– Она не только дочь раса, но и моя невеста, не мог же я ее одну отправить в эти дикие края, хотя и не догадывался о ваших матримониально-дипломатических планах в отношении Салеха и нее, – разве я неправ, полковник Шлоссер?
– Нашей дипломатии, конечно, был бы выгоден этот союз, но русские, как всегда, нас опередили. Хотя, первоначальная идея исходила от отца Салеха – он спит и видит, как бы обезопасить себя от такого сильного противника как рас Мэконнын, ведь раньше область Харара была его владением. Городом правил другой властитель, не дело кочевника сидеть за стенами, но вот то, что вокруг – было его, а теперь он не может там кочевать, так как рас перехватывает его караваны и выставляет головы воинов Аллаха воткнутыми на пики над крепостными стенами.
– Ладно, это дело прошлое, забудьте о дочери раса, как уже забыл про нее принц Салех. Речь теперь пойдет о вашей жизни, герр оберст. Как только встанем на стоянку, прооперирую вас: я не только отличный пулеметчик, но и неплохой, по здешним меркам, лекарь. Но, герр Шлоссер, как же вы решились идти пешком, ведь это самоубийство в вашем возрасте, да еще раненым.
– Мне удалось поймать раненого верблюда и я надеялся доехать на нем до колодца, но в суматохе бегства, не взял ни винтовку, ни карту, ни компас – они остались на верблюде, который был под грудой тел, меня же раненый верблюд отбросил в сторону, где и достали осколки ваших снарядов. Только я попытался отъехать, как верблюда поймали пятеро дезертиров, они еще и обобрали меня, забрав из карманов все, от револьвера до расчески для усов и самое неприятное, одному из них приглянулся мой пробковый шлем. Когда вы ушли в покинутый войсками Абу Салеха лагерь, я тоже пытался идти, но было жарко и я просидел почти до вечера, сделав тент от солнца из своей одежды натянутой на палки из сухой акации. Вечером, когда стало чуть прохладнее, я попытался идти, шел и ночью, ориентируясь по звездам, подальше от места боя, так как туда пришло много гиен, которые могут напасть на человека, особенно, когда он ранен и обессилел, а утром ваши казаки подобрали меня.
Я видел, что полковнику тяжело ехать сидя, он не мог опереться на спинку сидения и все время сидел наклонившись вперед, пока я не предложил ему лечь животом на сено, которое возил в бричке. В другое время я бы мысленно пошутил, что еду как римский император на триумфальной колеснице, попирая ногами вождя врагов, но мне стало жалко пожилого человека, которого военная служба забросила в эту дыру. Но ехать так пришлось недолго – показался колодец, у которого уже хозяйничали казаки, поя лошадей и наливая бурдюки водой. Поскольку было еще не жарко, Хаким рекомендовал продолжить путь, отойдя от колодца как можно дальше, так как погоня, если она будет, мимо колодца никак не пройдет. Ассасин предложил изменить маршрут, он станет верст на восемь-десять длиннее и мы завтра перейдем русло высохшей реки чуть выше, чем планировалось – а там уже начинаются владения раса Мэконнына. Кочевники, по старой памяти, иногда забираются туда, но вероятность встретить войска раса гораздо выше, так как граница патрулируется и в крупных деревнях есть заставы, а там еще четыре дневных перехода – и, вот он, Харар. Как только перейдем условную границу, в Харар поскачут два гвардейца с известием о прибытии дочери раса и эскорт вскоре будет усилен сотней, а то и двумя воинов.
Проведал своих раненых, у них все было хорошо, жар, которой до этого был у одного из раненых, уже не чувствовался или было это из-за того, что окружающий воздух стал разогреваться. Наполнив все емкости, что есть, водой, мы опять ушли в пустыню, Хаким уводил нас каким-то одному ему известным путем, дорога петляла сквозь заросли акаций, но бричка могла ехать – крупных камней не попадалось, зато несколько раз я видел змей. Я предложил полковнику выпить спирта, но он отказался. В акациевых зарослях было не так жарко – их листья выделяли эфирные масла на жаре, так что дышать было несколько легче. Так мы шли еще три часа, наконец, найдя защищенное небольшими холмами место, от которого, тем не менее, был хороший обзор во все стороны, и, проведя «противозмеиные и противоскорпионовые мероприятия» – прогон верблюдов по месту лагеря, Хаким решил остановиться. Казаки стали натягивать тент для лошадей и мулов, разбивать палатки, рубить дрова для костра. Я пошел посмотреть, куда ставить брички, посоветовавшись с Нечипоренко, дал команду возчикам занять выбранные позиции. С третьей стороны с верблюда сгрузили дополнительный пулемет и тоже изготовили для стрельбы, закрыв от солнца рогожей.
Прооперировать полковника решил немедленно – все же, осколки в нем сидели целые сутки. Рассказал, что буду делать и настоятельно рекомендовал «противоболевую водку». Полковник выпил полстакана мелкими глотками, поперхнулся, потом подождал и допил водку. Дальше все было как обычно – достал корнцангом осколки – они были мелкие, раза в три меньше того, что я доставал у Салеха, но тоже зазубренные. Срезал ножницами размозженные ткани и оставил два отсроченных шва[47], предварительно посыпав рану СЦ. Полковник перенес операцию стоически, то ли водка подействовала, то ли прусская военная закалка. Потом оставил его в палатке для раненых, там уже всех поил чаем из большого трофейного чайника мой верный денщик Артамонов, вызвавшись работать медбратом. Подкладывать и выносить медный трофейный тазик, служивший судном, он привлек пленных, они же обтерли раненых от пота влажными тряпками, для каждого взяв отдельную. Я его похвалил и сказал, что назначаю фельдшером отряда.
Потом решил посмотреть и сменить повязки у других раненых, но сначала попросил Артамонова принести кипятка, чтобы растворить в нем СЦ – сульфаниламил хорошо растворяется в воде, а прокипятить воду нужно, чтобы прибить заразу, то есть микробов. Для этого взяли котелок, положили туда чистые бинты добавил СЦ, воды и Артамонов понес кипятить их на костер. Вскоре принес на палке котелок с прокипяченными в течение 20 минут бинтами. Поставил их остывать, а пока поговорил с Салехом. Сказал, что мы идем на территорию раса Мэконнына и как тогда организовать обмен в Хараре, до которого четыре дня пути и по абиссинской территории? Он ответил, что сейчас официально войны с расом нет, поэтому гонцов пропустят. Странно, а если бы вы захватили дочь раса и он узнал об этом, разве не началась бы война? Салех ответил, что расу было бы сделано достойное предложение и дочь его не держали бы как пленницу, а обращались с ней, как с дорогой гостьей и она бы могла принять его предложение.
– Но, Мариам другой веры и рас – христианин, а у христиан не принято иметь много жен.
Салех ответил, что одна из его жен – вообще язычница из племени людоедов и его не волнует религия, которую она исповедует, главное что ее отец – вождь чернокожего племени которому они сбывают рабов, а он расплачивается за них золотом и слоновой костью. Я высказал сомнение в том, что Мариам устраивала бы участь стать третьей женой в компании чернокожей людоедки и еще кого-то в этом роде и она отказала бы Салеху.
– Ну и что, – ответил Абу Салех, смеясь и показывая отличные зубы прямо с рекламы зубной пасты, – тогда я бы взял ее силой и ей это даже понравилось бы. Женщины любят силу!
– Ты плохо знаешь Мариам, шейх, – осадил я веселье Салеха, – ты и твой отец этим неразумным действием ввергли бы свой народ в длительную войну и, не дай бог, зачахни Мариам в твоем гареме, будь я на месте ее отца, я бы не успокоился, пока не уничтожил всех вас.
Салех сразу стал серьезным и ответил, что не хотел бы быть моим врагом, а вот другом и союзником – очень бы хотел…
– Посмотрим как дальше дело пойдет, может, мне удастся уговорить раса не мстить вам, я бы тоже не хотел войны, – сказал я принцу, – умные люди всегда договорятся между собой и найдут решение, устраивающее обе стороны. Но выкуп и обмен на моего человека это не отменяет, не я напал первым, а за ошибки надо платить – золотом и кровью. Кровью заплатили те, чьи кости уже обглодали гиены и шакалы, а вам с отцом придется заплатить золотом.
– Говорил я тебе, Абу-Салех, что надо провести разведку, и только после этого действовать – подал голос очухавшийся полковник слегка заплетающимся языком, – но этот твой дядя Аббас, не зная ничего о противнике, очертя голову полез в схватку, мол, его боевые верблюды сейчас сомнут эту горстку белых пришельцев. И где теперь твой дядя и его сын – они ведь были в первых рядах, что не положено военачальнику, славы им захотелось видите-ли – затоптать слабого противника.
– А где дядя Аббас с сыном? – спросил я неудачливых пустынных воителей.
– Не знаю, не видел, но к них были такие же винтовки Маузера, как и у нас с оберстом, саблю дяди я видел среди трофеев казаков, поскольку он с ней не расставался в походе, по преданию, она принадлежала самому Салах ад-Дину[48], дамасская сталь его была в состоянии легко разрубить европейский доспех. А лазутчиков я посылал, только они не вернулись…
Так вот чья сабля досталась мне в качестве трофея, самого легендарного султана Саладдина. А дядя Аббас или его сынок и прострелили руку казаку, так как только из одной винтовки Маузера стреляли, у остальных трех были чистые стволы, а две из них – Абу Салеха и оберста, так и остались в седельных чехлах.
Узнал у полковника, не по Генеральному ли Штабу он служил. Выяснилось, что да, тогда спросил, слышал ли он о перестрелке с иностранным шпионом в берлинской гостинице где-то полгода назад, газеты как-то невнятно написали, погиб агент или был взят в плен. Захмелевший полковник не стал упираться и доложил, что агент был взят живым, но раненым в руку. Спросил, есть ли у него связь с Берлином, так как я могу его обменять на этого агента, но, чтобы быть уверенным в том, что это именно он и не ведут ли против меня игру, я хотел бы задать три вопроса, из которых узнаю, что это именно тот человек, в котором я заинтересован. Полковник ответил утвердительно. Тогда я сказал, что подготовлю вопросы, когда придет гонец с подтверждением условий выкупа и передам с ним вопросы. Как только я получу ответы, я оговорю условия освобождения захваченного агента и отпущу полковника, когда от агента придет телеграмма, что он в безопасном месте и в отношении его выполнены все условия. Тут полковник сообразил, что его меняют отдельно и я объяснил, что в письме отцу Абу Салеха вообще не упоминалось об оберсте Шлоссере, так что это – отдельная песня, как говорят в России: ведь вы сдались нам уже после того как письмо было отправлено с пленными.
Потом пообедали, я спросил Нечипоренко, не свиная ли тушенка будет в щах? Оказалось, что свиную тушенку уже всю съели с гречневой кашей. Остались популярные в войсках говяжьи консервы «Щи с мясом и гречневой кашей» – два блюда в одном флаконе, то есть в жестяной банке. Попросил, если казаки будут варить кулеш с салом, приготовить для Салеха что-то без сала.
– И чего вы возитесь с этим басурманским принцем, Александр Павлович? – проворчал подъесаул. – Будь моя воля, пристрелил бы я его, чтоб не мучился и других не мучил. Вы его и лечите, и на носилках его носят и горшок за ним выносят, теперь еще и готовь отдельно… И немец этот толстый – та еще обуза.
– Дорогой Аристарх Георгиевич, этот «басурманский принц» – гарантия того, что мы с вами и наши люди живые увидим Харар через неделю. Так что если тяжело, я сам для него буду готовить кашу. А толстый немец свиное сало трескать будет за обе щеки, а нужен он мне для того, чтобы на него выменять из германской тюрьмы хорошего человека, русского полковника и Георгиевского кавалера.
Так прошло еще два дня пути, но утром у нас не смогли встать на ноги три лошади, а четвертая просто издохла ночью. Распределять груз не пришлось: три четверти взятого в дорогу фуража и продовольствия было съедено, у нас даже дополнительно высвободились десять вьючных лошадей и пять мулов, на которых мы посадили четырех пленных, незаменимых на всяких работах типа подай-принеси (им было сказано, что в Хараре их освободят вместе с Абу Салехом). Но вот лошадей пришлось прирезать, мы не стреляли и вообще соблюдали правила маскировки: не жгли костер ночью – его в пустыне видно издалека, даже сквозь тощие акации, в качестве дров использовали только сухие деревья, не дающие дыма, наконец, замыкающий верблюд тащил несколько срубленных акациевых кустов, уничтожая следы прошедших по дороге людей и животных: даже если дорога состояла их мелкой гальки, где то на песке мог остаться след кованого копыта. А теперь нам придется бросить четыре трупа и птицы-падальщики издалека укажут место, где что-то произошло, а уж лазутчики будут тут как тут.
Мы все же не стали закапывать павших лошадей, чтобы не терять время, и вышли в путь. Сегодня мы должны были пересечь условную границу с Абиссинией. Наконец, дошли до высохшей реки, кое-где были лужицы воды и лошади принялись оттуда пить, но подошедший Хаким, сказал, что нужно рыть ямы в песке и тогда они наполнятся более чистой водой. Оставили пленных под присмотром казака рыть копанки и занялись обустройством лагеря на абиссинском берегу. Потом я спустился к воде, казак показал мне что-то найденное в выкопанном песке. Это был небольшой самородок весом граммов в 10. Я сказал, что как только распакуем мой денежный ящик я его выкуплю за золотую монету по весу, это золотой самородок и он поможет рудознатцам оценить качество здешнего золота.
Отломил кусок засохшей глины и увидел ближе к поверхности мельчайшие золотые крупинки, блеснувшие на солнце. Такие трудно намыть лотком – они из-за малого веса просто не осядут на дно и, скорее всего, вода просто понесет их дальше, а ведь я читал, что сейчас добывают золото даже из старых отвалов, используя химические методы обогащения: амальгамирование – растворение золота в ртути и использование цианидов, дающих с золотом растворимые соли. Естественно, что оба метода крайне вредны как для самих старателей, так и для окружающей среды. В Сибири 21 века есть целые большие реки, где все живое убито отходами с обогатительных фабрик. Года два назад, я прочитал про метод получения золота даже из неперспективных руд с помощью его реакции с хлором, надо будет поговорить с рудознатцами Черновых, ведь Эфиопия богата золотом, а моют его крайне примитивным методом – обыычными лотками, хотя уже известны механизмы, приводимые в действие водяными колесами – дробилки, флотационные установки и все то, что и сейчас применяется на горно-обогатительных фабриках при механической подготовке руды к промывке. Вот где изобретать и изобретать, надо только свою жилу у Менелика выкупить – и вперед. Да и самому негусу подсказать, что за золото можно покупать в Европе и САСШ все что угодно, в первую очередь, машины и станки, нанимать специалистов для работы и обучения местного персонала.
Подошел к Бякову, которому велел делать кроки нашего пути и попросил посмотреть, где мы перешли реку. Лучше бы я этого не делал. Этот, с позволения сказать, офицер, понятия о картографии не имел и найти, в случае чего, дорогу назад, по его каракулям было бы невозможно. Отобрал у него бумажки, отметил, где на карте север, нарисовал стрелочку и пометил место, где пересекли реку. Потом пошел к Стрельцову, отдал ему компас и велел составлять кроки самому, все же дальше абиссинская территория и Хаким возражать не должен, если мы нарисуем дорогу, где идем. Я посмотрел карту полковника, там были нанесены оба колодца, так что «белым пятном» остался только уход Хакима от предполагаемой погони.
На следующий день я увидел, что утром два гвардейца поскакали на лошадях вперед по дороге, сообщить расу о том, что мы благополучно пересекли границу. Вскоре показалась каменная башня с казармой – абиссинская застава. Солдаты были в мундирах, но босые, они выстроились в ряд и начальник отдал нам честь. Нечипоренко, ехавший впереди колонны, сделал то же самое. Сегодня мы проследуем деревню Арту. Хаким сказал, что там много горячих источников с самой разнообразной водой, но воду для еды и питья надо набрать в деревенском колодце, так как вода из источников дальше деревни содержит много солей, имеющих слабительный эффект, тогда придется стоять сутки и ждать, когда действие минеральной воды пройдет, а лошади вообще плохо переносят такую воду и ослаблены переходом, поэтому могут умереть.
Так и сделали, в древне местный староста встретил нас блюдом с инджирой – большими блинами из муки сорго темного цвета, похожими по виду на гречневые, но со специфическим вкусом. Инджира – основное мучное блюдо абиссинцев, их национальная еда, поэтому такой обычай очень напоминает наш хлеб-соль. Казаки, соскучившиеся по печеному после сухарей и галет, быстро расхватали «блины», правда, потом выяснилось, что не всем они понравились. Я предупредил, чтобы ни в коем случае не бросали инджиру на землю – это признак большого неуважения, не хочешь есть – спрячь в карман, мулу потом скормишь. Я оставил старосте пять талеров в подарок (оправданный «бакшиш») за хлеб и воду и мы простились, довольные друг другом. Я понял, что посланные к расу офицеры уже предупредили всех, что едет русский посол рас Искендер и дочь раса Мэконнына, поэтому нас везде будут встречать абиссинским хлебом-солью.
В горячих источниках мы плескались целый день, казаки помылись, постирали форму. Набирая воду в ведра, в стороне помыли лошадей. Пока Артамонов приводил мою форму в порядок, я решил сменить полевой песочник на белый мундир с фуражкой, а пробковый шлем подарил Шлоссеру, чему он был несказанно рад. Хаким, кстати, предупредил меня, что абиссинцы не любят людей в пробковых шлемах, считая их злыми фарангами или инглезами. Проехал на смирной лошадке по окрестностям, сопровождаемый двумя казаками с винтовками. Источники были самые разные с горячей и холодной водой – вот в них то и купались казаки, с удовольствием прыгая из горячей воды в холодную и обратно, были источники с сероводородным запахом и желтыми потеками серы на камнях и что меня больше всего заинтересовало – с запахом хлора, камни вокруг были покрыты целыми пластами белого кристаллического порошка, похожего на хлорид кальция. Набрал щепотку порошка – не мылится, не вызывает раздражения кожи, то есть нейтрален. Вещь, похоже, полезная, надо отдать на анализ, пусть посмотрят. Но газообразный хлор тоже есть, недаром Хаким предупредил, чтобы возле этих источников долго не находились и не купались в них. Вот и источник получения хлора для хлорирования породы с низким содержанием золота, даже отвалов, из которых еще можно добыть до семидесяти процентов содержащегося там металла (при лотковой добыче собирается только тридцать процентов золота в виде песка и самородков). Река с «блестками» золота – совсем рядом, вот и готовый золотой прииск.
Когда вернулся в лагерь, меня уже ждал гонец от отца Абу-Салеха с десятью всадниками на верблюдах. Он сказал, что привез выкуп и человека, которого шейх обещал отдать. Свита расступилась и я увидел Лаврентьева, хотя узнать его было трудно: он был с длинной бородой и очень худой, лицо было незагорелым и, пока его везли, распухло от солнечного ожога.
– Михаил Степанович, – обратился я к Лаврентьеву, – вы меня не узнаете? Я – Степенов, заместитель полковника Агеева по техническим вопросам. Сейчас вы будете свободны. Я меняю вас на пленного шейха.
Послу вождя кочевников сказал: «Почему вы так плохо содержали моего человека? Я хорошо кормил и лечил Абу-Салеха, сейчас вы его увидите».
Спросил Михаила Степановича, где те пять казаков. что вместе с ним попали в плен. Он ответил, что троих тяжелораненых кочевники добили сразу, двое умерли дней через десять. Помолчали, помянув павших. Я сказал, что у Шерстобитова тоже умер один из раненых и похоронен в Джибути, а сам сотник все же прорвался в Абиссинию и теперь, с девятью оставшимися в живых казаками, служит Менелику. Потом Лаврентьев мылся в горячем источнике и просто млел от этого – еще бы, первый раз за полгода помыться с мылом, в горячей воде…
Поняв, что больше из плена мы никого не выручим, пошел в лазарет и попросил Артамонова отдать мою полевую песочную форму освобожденному из плена офицеру и попросить кого из казаков, чтоб его подстригли и побрили. Потом обрадовал Абу-Салеха, что за ним приехали от отца и я отпускаю его. Салех поблагодарил, сказал, что он рад, что встретил такого благородного, честного и храброго человека, оказавшегося еще и искусным лекарем. Еще позавчера я всем затянул швы, посыпав раны СЦ и сказал принцу, чтобы его лекарь через две недели разрезал нитки и вытащил их. Салех предложил побрататься, на что я согласился. Тогда он взял нож (оказывается у него под халатом всегда был немаленький такой кинжал и сказал пленным слугам, чтобы налили из чайника воды. Надрезав на предплечье кожу он стряхнул несколько капель крови в кружку с водой и передал кинжал мне, я сделал тоже самое, после чего Салех разболтал воду в кружке и выпил половину, а вторую половину протянул мне. Я тоже выпил, после чего мы приложили порезы наших рук друг к другу и подержали. После этого Салех сказал, что теперь мы побратались на крови, а эти узы сильнее чем у родных братьев, потому что родной брат может оказаться не воином, а ишаком, а кровный побратим – нет, его выбирают и не каждому такая честь оказывается. Я поблагодарил и он тоже наклонил голову в знак признательности. Потом подошел к оберсту и сказал, пусть напишет для передачи по своим каналам три вопроса для человека, которого они держат в тюрьме: «Первый вопрос: Что я сказал в мансарде майору? – указать первые буквы трех слов; Второй вопрос: Как имя человека, в убийстве которого он меня подозревал?; Третий вопрос:. Название отеля, где я останавливался и в ресторане которого мы часто обедали?» Чем быстрее я получу ответы, тем быстрее Салех снова увидит Шлоссера у себя на службе. Салех сказал, что сразу же отправит гонца на телеграф в Джибути, а ответ передаст в Харар через отцов-капуцинов, которые здесь держат почту и курьеров.
Потом слуги подняли Салеха на носилках и понесли к посланцу отца. Увидев молодого шейха, все прибывшие разразились криками во славу Аллаха, а посол показал на мешки из кожи, лежащие в стороне, сказав, что там деньги. Мы подошли, он развязал горловину и я убедился, что в трех мешках серебро, видимо, по 10 тысяч талеров[49], пересчитывать не буду, а в двух мешочках поменьше, но тоже тяжелых – золотые монеты. Взяв пленных носильщиков, я перенес мешки в свою палатку, потом дал им за помощь по талеру и отпустил, сказав, что они свободны. Посмотрел, что за монетки: талеры, они талеры и есть, а вот золото было самое разнообразное – от соверенов с королевой Викторией в разном возрасте, в зависимости от года чеканки до итальянских лир с профилем короля Умберто I. Взял несколько монет разного веса и номинала и опечатал мешки своей печатью. Потом попросил Артамонова обшить их рогожей и тоже опечатал. После чего попросил казаков отнести и принять под охрану. Проходя мимо источника, увидел, как слуги погружают в него на простыне шейха – не хватало еще, чтобы рану замочили. Объяснил Салеху, что надо сказать его докторам и как надо ухаживать за раной еще две недели, а перелом будет срастаться два месяца, потом можно ходить сначала с костылями, а потом – с палкой, еще через два месяца после этого он будет ходить уже без палки.
Пришел подстриженный, чистый и уже накормленный Лаврентьев, много расспрашивал о новостях в России. Я сказал, что Агеев был в Берлине и попал в перестрелку, но, возможно он в плену и я обменяю его на немца, которого везу с собой, это военный советник, полковник германского Генштаба. Уверен, что немцы пойдут на это, тем более, мне удалось как-то вытянуть из Шлоссера, они только догадываются, что Агеев – русский, а на кого он реально работал, они не знают. Я же придерживаюсь версии, что Агеев – просто мой друг и его освобождение – мой личный интерес. Спросил, как мне удалось так вырасти в звании, на что я совершенно искренне ответил, что вообще подал в отставку, когда разведочным отделом стал руководить другой, неприятный мне человек, но был вызван в Гатчину и получил от Государя приказ организовать миссию к Менелику. Судя по всему, Лаврентьев мне не поверил, считая ловким карьеристом, ну да ладно, что мне, детей с ним крестить, что ли! Лучше пойду к Маше…
На следующий день мы опять двинулись в путь, теперь уже с развернутым посольским флагом. Дорога пролегала через настоящий лес, по бокам росли мимозы, и еще в чаще были видны какие-то цветы, все благоухало и воздух уже не был таким жарким. В воздухе летали птицы, из которых я узнал только мелких попугайчиков. Казаки крутили головами и говорили, что после пустыни место прямо райское. Дорога шла постепенно вверх, поднимаясь в горы, появились хвойные деревья, вроде сосен с длинными иголками и какой-то местный пирамидальный можжевельник, земля была покрыта короткой травкой.
Я ехал впереди колонны вместе с Нечипоренко, как вдруг впереди появилась большая группа конных и пеших людей. Я сразу подумал, что, может, мы зря расслабились, сейчас у нас начнут отнимать денежки и хорошо если только денежки, а то и жизнь! Оказалось, что к нам пожаловал с официальным визитом дурго округа Гильдеса по имени Хада Марша. Вся Абиссиния разбита на губернаторства, а губернаторства – на округа, так что дурго – это областной или районный начальник. Я, сопровождаемый офицерами, выехал навстречу дурго, который был одет в белую куртку и такие же шаровары, на широком ремне у него висел револьвер Смит-Вессон. Коротко остриженная голова с толстыми губами и негроидными чертами лица была увенчана фетровой щляпой. Хаким пояснил, что все гражданские чиновники в Абиссинии носят такие шляпы, отличающиеся полоской вокруг, у чиновников среднего ранга она серебряная, у высоких чиновников расшита золотом. У здешнего дурго вообще никакой полоски не было, поэтому он относился к низшему рангу местных управленцев. Зато свита была очень многочисленная: не менее сотни ашкеров с винтовками Гра в красных чалмах, синих мундирах и, естественно, босиком. За ашкерами следовали слуги, которых было также не менее сотни человек.
Подъехав и обменявшись приветствиями со мной, дурго проехал дальше к Маше, сидевшей на своей смирной лошадке и пал передней ниц. Маша царственным жестом велела чиновнику встать и он пошел рядом, держась за упряжь Машиной лошади. Сзади следовали телохранители и гвардейцы. Подъехав ко мне, Маша остановила свою лошадку и что-то сказала на местном наречии, из чего я расслышал только «рас Искендер», тогда дурго опять кинулся в пыль.
– Да хватит уж нырять, родной и незабвенный начальник, – сказал я по-русски.
Дурго понял, что я не гневаюсь и что-то опять принялся лопотать, а Маша перевела смысл: «Он не понял сначала, что ты и есть великий воитель рас Искендер, посчитал, что такой мудрый и великий вождь должен быть гораздо старше. Поэтому просит простить его и принять скромные дары». Дары, все же, наверно, предназначались Маше, а я так, рядом оказался, но мне было приятно, что, оказывается, здесь уже знают про грозного и непобедимого раса Искендера. Спросил Машу, отчего у незначительного чиновника такая большая свита, она ответила, что это еще маленькая свита, даже захудалому расу зазорно выезжать без тысячной свиты, а уж раса Искендера должны сопровождать сотни воинов, пару сотен верблюдов сотни три-четыре слуг и мелкие феодалы вассально от него зависимые, каждый со своей свитой. Да, нанять такую ораву бездельников у меня денег не хватит, даже после выкупа за Салеха.
Пока мы разговаривали, свита дурго на ближайшей поляне разбила несколько больших шатров, задымились костры, зарезали шесть баранов, появились корзины с фруктами и инджирой, круги сыра, похоже, что козьего и на расстеленных коврах расселись гости. Нам с Машей отвели место в шатре, где была поднята вверх передняя полотняная стенка.
Ну, прямо свадебный пир из русских былин о богатырях, подумал я, вот только зелена вина нет – область мусульманская, из вновь присоединенных. С моей стороны на ковре расположились казаки по старшинству, с Машиной: также по старшинству дурго со свитой. Ашкеры стояли строем, изображая почетный караул. Наших лошадей развьючили, напоили, стреножили и оставили пастись, они с удовольствием щипали травку, не отставали от них и мулы, а верблюды обгладывали мелкие листья с веточек. Груз был сложен и по очереди охранялся казаками. Стемнело и тогда слуги разожгли костры, был подан чай из гибискуса, но казаки пили его с неудовольствием, только из приличия. Наконец, все насытились, устали и отправились спать по своим шатрам и палаткам. Перед этим казаки привязали животных, чтобы они не разбрелись ночью и выставили караулы.
Наутро дурго с его людьми проводил нас до границы своей территории, «сдав на руки» посланному расом конвою из двухсот всадников.
Глава 9. А как хорошо все начиналось…
Дорога шла все выше и выше в горы, становясь все уже и уже. Скоро пришлось местами подстраховывать бричку, чтобы та не сверзилась с крутого обрыва в ущелье, где внизу протекала та самая река, вдоль которой мы шли. Я пожалел, что отпустил пленных, тут бы пригодилась обычная физическая сила, а так приходилось выпрягать лошадей и буквально на руках переносить проклятую колымагу. Велел снять с бричек пулеметы и навьючить их на верблюдов, но все равно людям было тяжело, хорошо еще, что присланный абиссинский конвой помогал, без них казаки просто бы не справились. Вот животные шли себе гуськом и ухитрялись на ходу прихватить какую-нибудь веточку и пожевать. Наконец, прошли перевал и стали спускаться в долину. Здесь сделали небольшой привал, чтобы перевести дух.
Вид с горы открывался просто замечательный: блестела речка, извиваясь вдоль густо поросших зеленью берегов, виднелись квадратики обработанных полей, разделенные невысокими лесными зарослями, видно было несколько деревушек, окруженных посадками каких-то плодовых деревьев, сверху не разобрать, какими именно. Дорога довольно круто пошла вниз, теперь брички приходилось придерживать, чтобы они не наезжали на лошадей и опять, без помощи босоногих ашкеров не обошлось. Воздух был свежий, не жарко, кто бы еще мог подумать, что еще неделю назад мы изнывали от жары в пустыне, считая версты до колодца. Там, где дорога проходила через первое селение, увидел огромную смоковницу, помнящей еще царицу Савскую. Вспомнил из писания, кажется в книге Царств, что те, то кто имеет виноградник и смоковницу (то есть, инжир) будет жить в достатке и счастье. Несмотря на то, что фиговых, то есть инжирных деревьев в округе росло в изобилии, и виноградники шли чуть не до горизонта (знаменитый харарский киш-миш, из которого делают славшийся в округе сладкий изюм), особого достатка в деревне я не заметил: те же глинобитные хижины, крытые соломой, немощеная пыльная улица и запуганные крестьяне, при виде всадников падающие на колени.
В качестве дара нам были преподнесены две корзины с отборным инжиром и виноградом, за что я отдал 10 талеров бакшиша. Староста, получив деньги, тут же грохнулся на колени, видимо благодаря господина за щедрость, похоже, проезжающих господ он был обязан оделять фруктами за просто так и не ожидал увидеть деньги. По этой благодатной земле, щедрой на урожай, но с бедным населением, мы не спеша ехали еще три часа, пока за поворотом дороги не встретили еще один отряд всадников. Они подъехали к нам и от отряда отделился всадник в богатой одежде – абиссинской шаме[50], белой, с пурпурным краем и отделкой серебром, блестевшим на солнце. Хаким, который взялся переводить, сказал, что это – геразмач[51] Урадда, один из доверенных военачальников раса Мэконнына. Урадда, которому было на вид около пятидесяти, на его плечах поверх шамы, была еще и шкура льва, покрывающая своей гривой голову военачальника (свидетельство ратных заслуг и доблести в бою), подъехал ко мне на черном арабском коне, и, негромко, прикрыв рот полой шамы (так было положено при рапорте вышестоящему начальнику) представился и сообщил, что рад встрече в прославленным расом Искендером и просит отобедать с ним и его людьми. Мы спешились, абиссинцы расседлали коней, увели их поить и кормить, поклажу мы оставили под присмотром нашего часового и прошли к шатрам, откуда уже вкусно пахло жареной бараниной. Несмотря на то, что был предрождественский пост, казаки как путешествующие и воюющие, его не соблюдали, так же как и гвардия раса (судя по всему весьма разношерстная по национальному и религиозному составу, а вот Урадда, извинившись перед гостями за то, что соблюдая пост, не может присоединиться к трапезе, удалился в свой шатер. Перед этим он зашел выразить свое почтение Маше, на этот раз обедавшей у себя в шатре, чтобы не смущать воинов своим присутствием.
В разгар обеда я услышал на дороге два выстрела и обеспокоился, но Хаким ответил, что это сигнал курьера скорой почты, которую держат монахи-капуцины. Всадник на коне, ведя за собой запасного коня, приблизился и оберсту Шлоссеру, передав ему пакет. Шлоссер рукой сделал мне знак, попросив подойти (как пленного его усадили последним за казаками, но он был не в обиде, так как перед ним оказалось блюдо с мясом и кувшин с лимонадом. В поданном мне пакете значилось «FBB, Heinrich, Astoria».
– Ответы правильные, герр Шлоссер, – утвердительно произнес я, – можете написать, что я требую переправить лицо, которое дало эти ответы, в Швейцарию, с настоящими документами на подданного Германской короны и средствами для безбедного существования в хорошей гостинице в течение двух месяцев, естественно, предоставив ему полную свободу. По прибытии в Швейцарию пусть напишет ответы на следующие вопросы:1. Какое образование хочет получить лицо, с которым он намеревался встретиться в Париже; 2. В каком ресторане мы встречались в прошлую Пасху; 3. Почему генерал принимал грязевую ванну на полигоне? После получения ответов я отпущу вас.
Обед длился часа четыре и закончился уже в темноте, при свете костров. Казаки были довольны и сказали, что если и дальше их будут так принимать, то они не против погостить в Абиссинии подольше. Я взял из ящика для подарка Хакиму револьвер Смит энд Вессон в кобуре и с патронами, а также финский нож в кожаных ножнах и пошел к шатру Маши. Прямо перед шатром меня встретил как из-под земли возникший экс-ассасин и сказал, что мне не стоит входить к госпоже, чтобы не компрометировать ее перед геразмачем и гвардейцами раса. Я сказал, что понимаю это и, поскольку, как мне сообщили, завтра мы прибудем в Харар, и можем больше не увидеться, прошу принять от меня этот подарок на память. Хаким поблагодарил, приложив руку к сердцу и поклонившись, исчез. Я постоял немного и отправился к своей палатке. Там уже вовсю трудился мой денщик, приводя на завтра парадную форму номер два (это я так фрак прозвал).
Проснулся оттого, что вокруг раздавался шум и лагерь снимался. Облачился в парадную форму при орденах, нацепив треуголку. Солнце уже было высоко, половина палаток свернута и сейчас навьючивались на верблюдов. Еще вчера я попросил почистить и смазать оба пулемета, так как планировалось что-то вроде военного парада перед расом, где казаки покажут джигитовку. Один пулемет я приказал запаковать, А второй, в случае чего, отдам расу в обмен на верблюдов, все равно ведь пристанет с просьбой подарить «чудо-оружие» или намекнет об этом, а здесь, как я понял, в ходу мусульманские традиции: похвали что-то, так тебе это и подарят, зато потом отдарись взамен.
Наконец, все собрались и выступили походной колонной. Впереди, на смирной лошадке, ехал я, за мной везли знамя и ехали офицеры, потом два десятка казаков и замыкали строй две брички – в одной ехал фон Шлоссер на правах почетного пленника а в другой, при пулемете – два унтера-артиллериста. Артамонов и Леонтьев ехали на мулах, так им было удобнее. Далее шел вьючный караван в сопровождении десятка казаков, охранявших ценный груз, затем наши лошади, мулы и верблюды, далее ехал геразмач Урадд со свитой и гвардейцами, охранявшими Машу, замыкали колонну абиссинские солдаты и обоз. Когда впереди показались городские стены, от абиссинской части колонны отделись Урадд в сопровождении десятка всадников и умчались вперед. Еще через полчаса, когда уже были видны ворота и толпившийся народ, из ворот сначала показались конные, разгонявшие простолюдинов, а затем выехал на белой лошади всадник в сопровождении эскорта. Народ упал на колени и всадник с эскортом двинулся к нам.
Мы медленно двигались навстречу друг другу, наконец, конь раса Мэконнына остановился, а я под знаменем в сопровождении офицеров подъехал к нему и отдал честь, то же сделали и офицеры. Казаки были при параде, с крестами и медалями, в папахах с малиновым верхом и с малиновыми же погонами на белых рубахах. Рас что-то сказал мне по-амхарски и подъехавший переводчик растолковал, что властитель Шоа и Харара приветствует меня и приглашает проследовать с ним. Мы подъехали к пригорку, где были постелены ковры и стояли плетеные кресла, на низком столике были серебряные кувшины (видимо, с водой) и серебряные кубки для питья, а также огромное блюдо с разнообразными фруктами.
Офицерам отвели место за нами, и тоже поставили кувшин и блюдо, но поменьше, казаки спешились и им принесли кошмы, чтобы они могли сесть. Я сказал, чтобы за офицерский стол пригласили и Леонтьева, а то он последние дни чувствовал себя «не в своей тарелке», вроде как гражданским в коротковатом для него песочнике.
Рас махнул рукой и действо началось: абиссинские всадники метали на скаку дротики в цель, гарцевали и всячески маневрировали перед нами. Как объяснил мне перед этим Нечипоренко, у абиссинских наездников очень сильно замундштучены лошади, им больно, вот они и гарцуют под всадником. Практической значимости в этом никакой нет, кроме причинения животному ненужной боли. Потом показали джигитовку казаки: они вставали на всем скаку на седло, падали, держась в стременах, с седла как будто убитые и вели огонь с ходу из под брюха лошади, в общем, демонстрировали единение коня и наездника. Абиссинцам такое и не снилось: стремена у них были маленькие и они держали их, просунув первый палец ноги, как в тапочки-вьетнамки, встать на них, чтобы нанести удар шашкой было просто невозможно. Правда, абиссинцы хорошо управляли шенкелями[52], но это и казаки могли делать. В заключение казаки продемонстрировали рубку лозы, чего абиссинцы просто не умели, и выполнили пару упражнений с пикой – сняв на всем скаку небольшое кольцо со столбика (в последнем случае для показа были взяты только два наиболее сильных казака, так как верблюжье копье оказалось все же тяжелее, чем уставная пика и не у всех получалось).
Потом рас устроил стрелковое состязание: на 100 шагов были поставлены колья с горшками и взято по 10 стрелков с обеих сторон: кто не попал – тот выбывает. Через несколько минут выяснилось, что в строю остались все 10 казаков и только 2 абиссинца. Тогда я предложил перенести мишени еще на 100 шагов. Выбыл один абиссинец и 3 казака, остался один абиссинец и 7 казаков. После того как мишени установили на 300 шагов, разбить их смогли только пятеро казаков. Рас подозвал всех пятерых и одарил их серебряными кубками. Такие же кубки получили все участвовавшие в джигитовке. После этого я предложил продемонстрировать наше оружие, что мы везем в подарок Императору Менелику. Сказал, что оно уже показало себя неделю назад в схватке с кочевниками. Рас сказал, что слышал о том, что какой-то воитель рас Искендер перебил половину всадников Абу Салеха а самого его взял в плен, остальные кочевники бежали, бросив лагерь и спасая свои жизни.
– Не про этот ли случай ты говоришь, посол?
– Да, великий рас Мэконнын, именно про этот и сейчас я тебе покажу как это было. Распорядись поставить мишени в 200 и 300 шагах отсюда – при этом мои казаки пригнали верблюдов, на которых уже лежали три десятка чучел из рогожных мешков от фуража, набитых камышом и с воткнутыми туда палками. Ашкеры, руководимые казаками, быстро поставили две цепи мишеней.
Подъехала бричка с артиллеристами и я попросил их не оскандалится, иначе мне придется самому при параде стрелять из пулемета, что как-то не по рангу императорскому посланнику. Когда все отошли, раздалась очередь и сначала от ближнего ряда полетели клочки, а потом и от дальнего. Крикнул, что довольно, пусть берегут патроны. Объяснил расу, что вначале огонь велся по всадникам первого ряда, а когда они попадали, на них налетел второй ряд, упавших добили из винтовок и потом пулеметчики перенесли огонь дальше. Рас был удивлен и внимательно слушал.
– Кроме того, – продолжал я усиливать впечатление, – мы применили наше секретное оружие – ручную артиллерию. Сейчас покажут ее действие. Пусть кто-то из твоих офицеров пойдет и увидит, что мы закрасим все повреждения на мешках.
Дальше, все было, как обычно: поставили в круг два десятка чучел и бросили в центр две гранаты (больше я не велел – нечего переводить боеприпасы просто так). Рас вызвался сам поехать и посмотреть на повреждения от осколков. Нам подвели лошадей и помогли сесть (особенно это было нужно мне). Увидев дырки в чучелах, рас удивился и стал расспрашивать, русское ли это оружие (так как ему уже нашептали, что пулеметы не русские). Я ответил, что да, поскольку я – изобретатель этих бомб и взрывчатка для них производится на моих заводах, да и на пулеметах есть устройство, которое делают в России и оно обеспечивает непрерывную стрельбу этих машин. Кроме того, так на повозках их нигде не устанавливают, а на открытой местности это дает очень сильные преимущества для быстрой смены позиции. Не знаю, понял ли меня рас, наш французский был примерно одинаков, но некоторые слова не понимал он, а некоторые, в его исполнении, – я. Еще он спросил, что народная молва говорит, что рас Искендер сам участвовал в том бою, но куда он потом делся, никто не знает. Я ответил, что сейчас он стоит перед расом и дает пояснения, и что мое имя – Александр, а по-здешнему меня назвали Искендер. После этого рас посмотрел на меня с уважением, он-то думал, что я – какой-то мальчишка, которого непонятно почему назначили послом, а Искендер – это либо сказка, либо какой-другой русский..
Я решил воспользоваться моментом и сказал, что мне нужно 120 верблюдов, чтобы вывезти моих людей и снаряжение из Джибути. Рас ответил, что сейчас все мулы и верблюды мобилизованы для армии и знаменитый верблюжий рынок Харара пуст.
– Великий рас Мэконнын, я и прошу верблюдов, чтобы перевезти оружие для армии негуса негешти, великого и непобедимого императора Менелика II, а вовсе не для личных нужд (рас, видно, подумал, что я не могу обойтись без слуг, повара, парикмахера, наложниц, евнухов и еще кого-то там в этом духе, например «цирка с конями»).
– Хорошо, посол, в таком случае, ты получишь, что просишь, но после того, как оружие прибудет, ты передашь верблюдов обратно.
– Да, великий рас, тогда я прошу принять в дар пулемет с повозками. Лошади, думаю, у тебя найдутся и получше. А эти нужны для перевозки пушек, которые ждут в Джибути.
– Как, там есть пушки?! И сколько же? Почему ты молчал, верблюды уже были бы в пути – нам срочно нужна артиллерия. Я сейчас же дам приказ и караван будет отправлен немедленно.
– Там восемь орудий, они разбираются для перевозки лошадями, но лошади плохо переносят пустыню, к тому же французы не хотели, чтобы вы получили эти пушки со снарядами и отказали нам, сначала в предоставлении мулов, а потом – в питьевой воде, именно поэтому, чтобы спасти лошадей, я и пересек пустыню с малым отрядом. Пушки потом останутся вам, мы обучим ваших людей стрелять из них. Я напишу письмо караванщику и мои люди последуют с ним.
– Благодарю тебя, посол, это действительно щедрый подарок, так же как и твой пулемет. Но молва утверждает, что рас Искендер сам перестрелял сотни всадников.
– Это правда, там я стрелял сам, но здесь послу как-то не уместно, другое дело – это бой, где надо защищаться, там не до чинов и титулов… Еще я прошу включить в караван дополнительнотри десятка моих трофейных верблюдов, а беговых я могу продать, они мне не нужны, казаки (это конные ашкеры, что ты видел сегодня) с ними не очень-то управляются.
– Ты не по годам мудр, рас Искендер, но я слышал, что Абу Салех был ранен и попал в плен. Это правда? Если правда, то я его не видел…
– Да, великий рас, принц Салех был ранен и попал в плен, пулю я извлек сам, а потом обменял его на захваченного в плен кочевниками русского посла, который направлялся к императору Менелику II а мае, полгода назад. Он освобожден и сейчас в отряде, к сожалению, его грамоты и часть подарков пропали у кочевников.
– Это тот самый человек, что ты усадил за стол к офицерам? Он носит странную форму… а что касается подарков – там было два ящика старых винтовок и какие-то побрякушки для дикарей. Один ящик винтовок привез императору его человек и их раздали ашкерам.
– Великий рас, это форма моих людей, у меня не было комплекта военной формы, поэтому я дал ему свою вместо тех лохмотьев, в которых его привезли. В ней я участвовал в бою с Салехом, так что она – счастливая. Что касается подарков, то ты видел оружие, что мы везем – оно самое современное и таких бомб нет еще ни в одной стране мира. Есть еще бомбы в два раза мощнее, но их надо бросать с крепостных стен, или, наоборот, за крепостные стены – там осколки летят на двести шагов. Кроме того, позволь мне завтра вручить подарки тебе – и от царя и от меня лично. Пулемет – это тоже мой личный подарок, как и пять лент патронов – ровно столько же рассеяли всадников Салеха (надо же отдариться за верблюдов, мне бы они тысяч в десять талеров туда и обратно бы обошлись, а пулемет стоит только три тысячи. Тем более, что все равно оружие велено оставить здесь, а как не потрафить будущему тестюшке).
Так, разговаривая, мы подъехали к офицерам. Рас поблагодарил офицеров и вручил им большие серебряные кубки, а малые кубки раздал пулеметчикам и метателям гранат, бросив туда еще и по золотой монете.
Потом был обед с неизменной бараниной, пост здесь, видимо, соблюдают единицы, или на военных он не распространяется, что вполне возможно. Хотя я люблю баранину, стал вспоминать нежное мясо диг-дигов, запеченное на углях из акациевых дров, хотя нет, ну ее, эту пустыню: на большого любителя эти приключения без воды и с хрустящим на зубах песком.
Для постоя нам отвели старый дворец раса – довольно большое здание с плоской крышей с внутренним четырехугольным двором, посередине которого был колодец. Еще один колодец был непосредственно в доме, там где готовили пищу. Вообще-то дом строился как небольшая крепость: одни ворота, внутренний двор со стойлами для лошадей, с крыши удобно стрелять, прячась за окаймляющие ее зубцы. Мебель конечно старая, местного производства: потемневшие от времени лавки и столы, все довольно пыльное, стены ободраны – видимо, там была какая-то отделка или драпировка тканью. Нам привезли две бараньих туши, два десятка живых местных мелких кур (казаки тут же сделали для них курятник), корзину лепешек и инджиры, фрукты и много всякой всячины, которые казаки распихали по кладовке, так сегодня уже сил не было что-то готовить. Попили чаю с местными лепешками и медом (бадейку его тоже прислали) и легли спать. Я же открыл ящики с подарками и стал выбирать, что же подарить. Нашел неплохую старинную кавказскую шашку и к ней кинжал – каму, сделанные одним мастером, добавил еще и современный златоустовский клинок в ножнах с богатой отделкой. Взял золотые часы с портретом Александра III и для жены раса – набор кубков северной черни и штуку «царьградского шелка» моей выделки.
Во дворец к расу отправились я и казачьи офицеры, кроме Бякова, что остался дежурным по гарнизону. Нечипоренко спросил, почему я подарил брички и пулемет. Ответил, что брички дальше не пройдут, мы пойдем по горным тропам, где могут пройти лошади и мулы, даже верблюды обычно ходят только до Харара, так мне объяснил еще раньше Хаким. Вообще-то наши тачанки пригодны только для здешней степи – границы с сомалями и кочевыми племенами. Здесь, на плоскогорье, живут галласы, из которых и набирают иррегулярную конницу негусов, у них лучшие лошади, приспособленные к пустыне и они – хорошие наездники. Галласская конница уже ушла на северо-восток. Те конники, что мы вчера видели – гвардейцы, им бы покрасоваться, а наездники они очень средние (прямо как у нас, добавил Нечипоренко, видать, гвардионцы везде такие..). По приказу негуса, все войска собираются в центре страны, сегодня рас нам расскажет, что мы будем делать дальше, так как Менелик собирает свои войска и уже две недели как его нет в Энтото, то есть, идти туда нам никакого резона нет.
Нас уже ждали у ворот дворца и провели внутрь, но мы успели посмотреть на дворец снаружи. Новый дворец произвел странное впечатление. С архитектурной точки зрения – полное убожество, какое-то нагромождение прямоугольных зданий, громоздящихся друг на друга. На плоской крыше – аляповато раскрашенные статуи, изображающие, видимо, древних правителей и великих воинов. А слабо добавить туда непобедимого раса Искендера? Внутри впечатление такое же – какие – то переходы, повороты, мелкие пустые комнатки, впрочем, может быть, дворец еще не достроен? Вот и тронный зал, непропорционально длинный и низкий, вроде большого короткого коридора. В противоположной от входа стороне – небольшое возвышение и на нем золоченый деревянный стул, долженствующий изображать трон. Каменный пол устлан коврами. Окна узкие и горизонтально расположенные – где-то вверху. Света мало, поэтому горят масляные светильники с чем-то ароматизированным, чуть ли не с ладаном. Мы подошли ближе к трону: может ползти надо, дудки, обойдется тесть, много чести будет, баловать с самого начала нельзя, особенно тещу, а где она, что-то не вижу… Женщин вообще нет, только два десятка придворных в белых шамах с золотом и неизменных фетровых шляпах. Что у них тут: маркетинговая кампания фабрики по изготовлению фетровых шляп?
Мы отдали честь и после обычных приветствий и демонстрации верительных грамот, рас спустился к нам и стал рассматривать подарки. Я сказал, что это – императорские подарки, вот он сам – открыл крышку и показал Александра III во всей красе. Показал как часы заводятся. Мы их уже наполовину завели и они показывали правильное время.
– Это московский царь? – спросил рас, с интересом рассматривая портрет, – видно, что сильный муж и правитель.
– Великий рас, – пояснил я, – нас почему-то все здесь отождествляют с Москвой. Да, Москва – это наша древняя столица, но уже почти три века столица в Петербурге и наш царь носит титул императора, так как присоединил множество земель. Поэтому – мы подданные не Московского царя, как три века назад, а Императора Всероссийского и живем в Российской Империи.
Потом был черед старинной сабли, но, пожалуй, большее впечатление произвела златоустовская шашка. Я подчеркнул, что это – современное оружие и произведено оно на российском заводе. Рас попробовал сталь, осмотрел отделку и остался доволен.
Про кубки сказал, что они тоже русской работы из русского же серебра и украшены характерным для северной России узором. Посуда тоже понравилась. Наконец, развернул шелк и сказал, что это – мой личный подарок, так как он сделан на моем заводе и покрашен краской, которую я изобрел. Рас отметил, что пурпур – очень редкий цвет, с чем я согласился и сказал, что могу построить завод по производству тканей здесь, в Абиссинии, но вижу, что люди предпочитают белые шамы, рубахи и шаровары, на что получил ответ, что это – просто традиция, а крашеные ткани не всем по карману. Ответил, что могу красить разные ткани, даже обычный холст в пурпур, но русские крестьяне предпочитают разноцветную ткань, с цветами и такую недорогой ткани я могу привезти из России хоть целый пароход, вот только ее надо как-то перевезти через пустыню. Поэтому срочно нужна железная дорога, тогда все будет гораздо доступнее.
После этого рас захотел поговорить лично со мной, а офицерам пока предложат поесть и попить.
Мы прошли в небольшую комнатку, служившую чем-то вроде кабинета. Рас предложил мне сесть, сел сам и сказал:
– Русский посол, я хочу поблагодарить тебя за подарки и твои и твоего императора, – рас Мэконнен как-то странно произнес эти слова, посмотрев на меня – я как правитель этой области и подданный моего государя признателен твоему государю за оказанную помощь оружием, которое нам столь необходимо сейчас. Италия напала на наши восточные провинции и заняла несколько городов на северо-востоке. Это случилось после того, как наш негус Менелик II расторг Уччиальский договор из за несоответствия текста на амхарском и французском языках[53]. Теперь началась война, но наши войска разбросаны по провинциям и негус Менелик II сейчас собирает их вместе, чтобы нанести удар по захватчикам. В то же время в порту Эритреи постоянно разгружаются все новые пароходы с итальянскими войсками. Поэтому сегодня караван, взяв и твоих верблюдов, уже вышел в Джибути – нам срочно нужны русские пушки.
– Великий рас Мэконнен, кроме пушек, в Джибути еще и семь пулеметов с достаточным количеством патронов, три ящика гранат и два ящика современных русских винтовок с запасом патронов. Но я боюсь, что новое оружие в связи с началом войны через Джибути поставить уже не удастся – французы не захотят осложнений с итальянцами и поддерживающими их британцами. Дело в том, что когда я отправлялся сюда, я говорил о возможности начала войны с Италией, но не все генералы в Главном Штабе (это военные советники царя) мне поверили. Потребовалось личное разрешение царя, чтобы мне разрешили получить дополнительное вооружение, а не просто винтовки для охраны посольства. Может быть, попытаться поставить оружие через германские колонии?
– Рас Искендер, или может быть, обращаться как Александр? – сказал Мэконнен, – это дело политиков., ты сможешь поговорить с ними при дворе негуса, но я солдат и мне надо защитить мое Отечество. Поэтому, чем быстрее мы соединимся с войсками негуса, тем лучше, но я должен собирать своих воинов еще неделю и жду известия от негуса, куда нам прибыть. Ты можешь двигаться со мной, так безопаснее, тебя и твоих людей будут обеспечивать всем необходимым в дороге. Скорее всего, в эту точку встречи придет и караван из Джибути – мои люди встретят его на границе и направят, куда надо. Я подозреваю, что это будет ближе к восточному побережью, поэтому твоим людям из Джибути путь будет короче, ну а тебе – длиннее.
Надо же, уже «Александр», так скоро и до «Сашеньки» дойдем – подумал я, а вслух произнес:
– Конечно, я пойду вместе с тобой, великий рас Мэконнын, можешь рассчитывать на меня и моих людей.
– Это хорошо, теперь закончим о государственных делах и я хочу поговорить с тобой как отец Мариам, – у раса в голосе послышались металлические нотки, – я очень недоволен тобой, рас Александр, именно как отец обесчещенной тобой дочери. Не будь ты русским послом, твоя голова уже торчала бы на пике над городскими воротами. Поэтому, рас Александр, забудь о Мариам навсегда, больше ты ее не увидишь. А теперь – уходи.
Глава 10. И на нашей улице праздник
Погоди, рас Мэконнын, – сказал я разгневанному папаше, сохраняя спокойствие и достоинство царского посла, – я не собирался наносить тебе обиду, наоборот, я пришел просить руки твой приемной дочери, Мариам. Мы любим друг друга и, разлучив нас, ты разобьёшь ее маленькое нежное сердечко, а после себе этого никогда не простишь. Я не претендую на приданое, поскольку достаточно богат, чтобы купить три таких Харара, а потом снести этот ужасный сарай, который ты называешь дворцом и на его месте построить для своей любимой действительно сказочный дворец с садами и журчащей водой, чтобы она была счастлива. Для меня нет ничего более важного, чем счастье Мариам, я могу оставить царскую службу сразу же, как выполню поручение моего царя и доставлю по назначению его письмо и подарки. Это я обещал лично человеку, портрет которого ты видел внутри крышки часов, а после этого у меня нет никаких обязательств перед ним.
Рас молчал, уставясь на меня, как на говорящего верблюда и я продолжал, пока он не крикнул стражу:
– Великий рас, я понимаю, что у твоей страны сейчас тяжелое положение и ты опасаешься удара в спину от соседей с юга и запада, пока войска негуса будут отражать итальянское вторжение. Войны на два фронта Абиссинии не выдержать, поэтому, возможно, ты хочешь выдать Мариам замуж за кого-то из соседей, чтобы предотвратить войну на два фронта. Немцы, которые послали Абу Салеха перехватить наш караван, рассчитывали, что, если принц Салех захватит Машу в свой гарем[54], то ты будешь сговорчивее в отношении союза с кочевыми племенами юга. Но я разбил принца Салеха и теперь он воевать не будет. Остается запад, где самыми сильными врагами могут быть суданские махдисты, но они сами подвергаются давлению англо-египетских войск с севера и через два-три года будут ими разбиты, а потом придет черед Абиссинии, даже если вы сейчас справитесь с итальянцами, а вы можете это сделать с моей помощью. Поэтому Германия и поддерживает мусульман, видя в них противодействие британцам в Африке, так как, если мусульмане ввяжутся в драку с англичанами, зарождающиеся немецкие колонии в восточной и западной Африке будут в безопасности.
Но хочешь ли ты, как любящий отец, отдать Мариам в гарем, где она станет одной из многочисленных жен и наложниц? Она просто там зачахнет и будет являться тебе во сне кошмарным упреком до конца твоих дней. Не лучше ли отдать Мариам единоверцу, который будет любить ее одну, такой, какая она есть, и она будет любить этого человека, ведь мы с Мариам любим друг друга.
А что касается угрозы вторжения мусульман, то, Салех – мой кровный брат, а эти узы сильнее родственных и, если надо, мы вместе можем защитить твою страну от махдистов. Кроме того, махдисты – очень разные, там тоже есть умные люди, которые понимают, что их главный враг – не Абиссиния, а Британия. Поэтому твои границы с юга будут спокойны, стань я твоим зятем, а на махдистов, если они не прислушаются к нашим разумным предложениям, мы управу найдем: я просто хотел, чтобы они с британцами сначала пощипали друг друга. Кроме того, через два – три года, может, на год больше, у Британии начнутся проблемы с бурами на юге Африки из-за богатых золотых месторождений, им будет не до Абиссинии, они могут и Египет не удержать: буры хорошо вооружены и запросто могут сбросить англичан в море, если только будут чуть более организованы. Можно созвать конференцию глав африканских держав (пока только тех, где исповедуют единобожие, то есть, христиан и мусульман) и договорится о совместном противодействии колонизации Африки европейцами: по крайней мере, не воевать против друг друга, если какая-то из договаривающихся сторон подвергнется агрессии европейцев, а идеально – оказать помощь этой стороне и сопротивляться совместными усилиями.
Так что же ты хочешь, рас, – сделать Мариам несчастной и погубить ее, отдав в гарем какому-нибудь князьку или приобрести сильных друзей и союзников прямо здесь и сейчас? Поэтому я еще раз прошу у тебя руки Мариам и клянусь, что буду любить ее, пока не остановится мое сердце.
Сказав это, я замолчал и посмотрел расу в глаза. Так мы простояли минуту, потом Мэконнын сказал:
– Я услышал тебя, рас Александр и должен подумать. Твои слова необычны для столь молодого человека, но они были сказаны от души. Ты не солгал – ты действительно любишь мою дочь, но я еще не понимаю, хорошо это или плохо. Я позову тебя через день и объявлю свою волю.
После того, как рас дал понять, что аудиенция окончена и меня позовут послезавтра, вышел из кабинета и мы покинули дворец. Я понимал, что пошел ва-банк: я в какой-то мере оскорбил раса, назвав сараем его дворец и обвинив в бедности, отказавшись от приданого, на что, мол, мне эта мелочь, что ты, рас можешь дать, раз живешь в этом сарае… Наоборот я превознес свое богатство, мол три таких Харара куплю, а «потом продам, но уже дороже». С другой стороны, я ему правду сказал, дворец ужасный (надо бы все же найти альбом и хотя бы показать фотографии), сказал правду про угрозу с юга и запада и тем, что Машей он от этих угроз не откупится, наоборот, покажет свою слабость, раз дочерью поступиться может. Льстецов и лизоблюдов у него хватает – вон толпа «бояр» в фетровых шляпах на что? А человек, не побоявшийся сказать правду, может заслужить уважение, тем более, что предлагает путь как все уладить и не на месяц, а на годы вперед.
Весь следующий день провел, как сидя на иголках: мне было трудно сосредоточится, пытался заняться хозяйственными делами, но все валилось из рук. Ко мне подошел Лаврентьев и попросился уехать к Менелику, так как он все равно здесь ничего не делает, а мог бы принести пользу. Почему бы нет, подумал я, ведь в реальной истории Лаврентьев практически с нуля создал абиссинскую армию и придумал стратегию «заманивания» итальянцев вглубь материка, по типу Отечественной войны 1812 г., что принесло успех: итальянцы оторвались от базы в Эритрее, начали испытывать проблемы с боеприпасами, водой и продовольствием, а затем были разбиты Менеликом по частям. Зачем лишать будущего героя заслуженных лавров, пусть едет, организовывает, обучает и руководит войсками. Менелик специально для него введет титул графа и уедет есаул домой графом Абиссинским. Правда, там в конце, какая-то темная история с ранением, но Андрей Андреевич подробностей не помнит, слава богу, что хоть представляет общий ход истории, а хронология уже кувырком пошла.
– Конечно, Михаил Степанович, поезжайте, возьмите пару лошадей, оружие, – сказал я есаулу, – сотни талеров вам на дорогу хватит? И прошу вас, поаккуратнее, не лезте на рожон и больше в плен не попадайте, а то принцев не хватит вас выменивать обратно.
– Спасибо за все, Александр Павлович, и, самое главное, за свободу, – ответил обрадованный Лаврентьев и, получив деньги, пошел к казакам за лошадьми.
Лаврентьев ушел собираться в дорогу, а я остался «думу думати»: Стоило СЦ спасти несколько тысяч жизней, да появиться ТНТ (известия о нем давно уже достигли иностранных ушей и глаз), как все зашевелились. Как, у России появились новые средства ведения войны?! Она сможет вернуть своими лекарствами и прогрессивными методами лечения больше раненых в строй, новые ручные бомбы дадут пехоте преимущества как в атаке, так и в обороне?! Надо срочно делать что-то свое – и вот началось брожение и шевеление в головах штабных стратегов в Берлине, Лондоне и Париже. Я уже не говорю о том, что выстрелы «Максима» и грохот ручных гранат в здешней пустыне уже привели местные племена в состояние между трепетом и шоком, а местные сагибы[55] – военные советники уже бомбардируют свои штабы донесениями о горе трупов в ущелье. И это сделала какая-то горстка русских, не понеся при этом потерь?! Так что, еще до расстрела «дервишей»[56]-махдистов при Омдурмане не дошло, а строки «У нас есть пулемет «Максим – у них «Максима» нет» стали реальностью. Повозка истории свернула с накатанной дорожки и понеслась куда-то в сторону, пугая и давя «бабочек Бредбери»[57] десятками.
Что-то принесет мне следующий день? Совсем забыл с этой суетой – надо купить Маше красивое кольцо: вдруг все сладится и я официально назову ее здесь своей невестой в присутствии отчима и его «бояр»? А не сладится, подарю какой-нибудь красивой абиссинке на Рождество и поеду, как Лаврентьев, на войну – это развлечение для мужчин без женщин, а свинцовые пилюли очень помогают от боли в сердце: вот пуля пролетела – и ага, ты на небесах…
Отсыпал в мешок трофейных талеров (не подотчетные же денежки!) и поехал узнать, где тут ювелиры обитают. С собой взял верного Артамонова. Оказалось, тут целый квартал одних ювелиров. Попросил Артамонова подержать лошадку и зашел в одну лавочку, потом в другую, наконец, зашел к еврею, говорившему по-французски, вернее от так думал, что по-французски, но понять можно было. Да и вообще, кому еще быть классным ювелиром, как не еврею, хотя здесь были и армяне и греки и какие-то арабы, национальности которых я не понял, так как они говорили либо по-арабски либо на местном диалекте – смешанные амхарский, оромо и галласский, хотя и армянский и греческий я тоже не понимал. Так что выбор был во многом потому, что я не только глазел на выставленные вещи, но смог объяснить, что мне нужно. А нужно было мне тоненькое изящное кольцо на среднюю фалангу моего мизинца с крупным и чистым бриллиантом. Еврей, сообщивший, что его зовут Исаак, понимающе кивнул и показал мне несколько колец. Мне они не понравились – кольца очень толстые, на что Исаак ответил, что здесь такая мода – золота должно быть много! Тогда я стал выбирать камень, переделать металл можно, а вот камень – он навсегда. Никакого увеличительного стекла, чтобы посмотреть включения и мутности внутри, конечно не было, поэтому я больше оценивал по игре света.
– Месье Исаак, вот этот камень мне нравится, таки вы говорите, за то що это бриллиант? – вспомнил одесскую торговлю и ухватки интенданта Титова на привозе, передав если не точный смысл по-французски, то хотя бы интонацию.
Исаак подтвердил что самый настоящий и чистой воды бриллиант (еще бы сказал: «Ай вэй, щоб я так жил, шо это брульянт») Когда я узнал цену, то понял, что хитрый ювелир задрал ее раза в три, но быстро согласился сбросить наполовину, что само по себе было подозрительно.
– Друг мой, обратился я к Исааку, а ты уверен, что это – бриллиант? – еще раз вопросительно глянул на ювелира. – Вот я сейчас стеклышко часов им попробую поцарапать, и не дай бог, если у меня это не получится. Завтра я встречусь с расом и скажу ему, что мастер Исаак надувает клиентов.
– Не надо ничего пробовать, господин, дайте я взгляну еще раз! Да, вы правы, камень с дефектом и он может развалиться при надавливании. Я сейчас принесу другие.
Оставив меня под присмотром подмастерья, Исаак удалился в свои закрома, неся коробку, где были огранённые и не вставленные в изделия бриллианты. Выбрав крупный и чистый камень, чуть меньше того огранённого горного хрусталя, что мне пытались втюхать, я сказал, что этот камень меня устраивает (все же я его попробовал, царапнув стёклышко своего брегета). Исаак пытался было ныть, что это более качественный камень и поэтому стоит больше, хотя и чуть меньше размером, но пришлось снова пугнуть его расом. Я нарисовал рисунок кольца и сказал, что оно мне нужно сейчас, золота тут в четыре раза меньше, чем в тех толстых кольцах, что он изготавливает, поэтому разница в весе – это и есть плата за скорость – то есть, беру кольцо по согласованной три минуты назад цене. После этого, на моих глазах, мастер изготовил из толстой золотой проволоки овал и кольцо в овале закрепил с помощь микрокреплений (как бы сказали в моем веке) камень и показал мне. Меня все устроило, но для усиления жёсткости соединения кольца с овалом я попросил припаять четыре маленьких золотых шарика там, где соединяются две детали. Полюбовавшись игрой камня (Исаак сказал, что сам гранит алмазы, что редко кто здесь делает) я отсчитал деньги. Заметив, что в мешке еще много чего осталось, Исаак спросил, не нужны ли мне бриллиантовые запонки к сорочке. А вообще-то нужны!
Пока я что-то выбирал, смотря на игру камня, Исаак спросил, что, как он догадался я из русской миссии и ходят слухи, что русским помог справится с кочевниками какой-то рас Искендер и видел ли я его, а если видел, то каков он?
Ответил, что видел близко, вот как сейчас Исаака. Приехал на огромной лошади, чуть ли не на носороге, воин-богатырь с черной бородой и начал кидать кочевников налево-направо (далее по тексту – былина об Илье Муромце), пока всех не перебил, а принца Салеха ранил и взял в плен, дядю же с племянником просто лбами столкнул и дух из них вон.
– Как, дядя Салеха погиб? – услышав, что дядя мертвее мертвого, Исаак вознес благодарственную молитву. – Не было злее врага для иудеев и христиан, чем дядя Салеха, а ведь он должен был править после смерти старого шейха, которому уже мало дней осталось до того, чтобы встретиться с гуриями.
– Увидев, что я выбрал запонки с красивыми крупными бриллиантами, Исаак назвал цену, но денег у меня не хватило и я уже собирался уходить, как ювелир сказал:
– А, забирайте их за те талеры, что у вас есть, рас Искендер, – улыбнулся старый еврей. – Неужели вы подумали, что старый Исаак поверит в детскую сказку?
Спросил, раз все знают о появлении кочевников и махдистов возле границ, кто мне расскажет историю этого конфликта? Исаак ответил, что в синагоге есть старый мудрый ребе[58] и можно пойти к нему, после чего, отпустив подмастерье и закрыв лавку на всевозможные засовы, Исаак сопроводил меня до синагоги.
Из слов раввина выяснилось, что история это очень давняя, но что касается ближних обид, то все началось с принца (лиджа) Каса Хайлу, имевшего небольшую, но спаянную армию. Каса Хайлу сместил правившего Абиссинией раса Али, крестившегося мусульманина, и объявил себя императором Теодорисом II (известного у нас как Феодор II[59]). При расе Али к мусульманам в Абиссинии относились очень терпимо, и мусульмане и иудеи и христиане пользовались равными правами, лишь бы налоги платили. А вот Теодорис сразу повел политику нетерпимости, особенно к египетским мусульманам, видя в них основную угрозу Абиссинии. Он обратился к европейским державам с просьбой о помощи в новом крестовом походе против мусульман и иудеев, но обращение осталось без ответа (новый негус и имя «Теодорис» себе взял по имени легендарного древнего короля крестоносцев). Зато, султан Египта Мохаммед Али (нет, не родственник боксера) сразу начал движение своих войск на юг. В ответ Теодорос Второй призвал всех своих подданных креститься или покинуть страну, исключение составляли только наемные войска и запретил в стране миссионерскую деятельность (обиженный отсутствием ответа от британской королевы Виктории, к которой обратился с пламенным посланием). Королева Виктория вместо ответа послала войска и, проиграв сражение англичанам, Теодорис застрелился (из английского же пистоля, подарка королевы).
Пришедший ему на смену наиболее сильный в то время рас был из северной Абиссинии, из провинции Тигринья. Он и взошел на престол под именем Йоханныса IV. До этого практически вся знать была из племени амхара, центральной абиссинской провинции Шоа и прилегающих к ней земель, а вот Йоханныс IV, стал активно сажать на ключевые посты уроженцев Тигринья, своих земляков. В начале своего правления новый негус (а именно он и был настоящим отцом Маши) проводил толерантную к мусульманам политику, даже взял в жены мусульманскую девушку Халиму (которая, конечно, была крещена перед свадьбой), они жили в любви и после смерти жены в 1871 г негус поклялся больше не жениться.
Что касается войны с мусульманами, то ее маховик был запущен Теодорисом и остановить его уже было невозможно: новый египетский султан Измаил в 1875 г предпринял поход в Эритрею. Произошло несколько крупных битв с переменным успехом для каждой из сторон, а потом началась война на истощение, в результате которой обе стороны подорвали свои ресурсы, что для Египта закончилось установлением там власти англичан. А Йоханныс IV стал ярым гонителем мусульман, принудительно крестившим их и запрещавшим отправлять религиозные обряды. Мечети по всей стране были разрушены и начался массовый исход мусульман в Судан. В Судане же набирало силу сопротивление египтянам под руководством Махди и Йоханныс IV своими экстремистскими выходками лишь помог раздуть пламя священного джихада, поставив ему новых сторонников. Произошло несколько битв с преемником Махди шейхом Абдаллой в результате одной из них Йоханныс IV был убит. При сменившем Йоханныса IVМенелике II было заключено перемирие с Абдаллой, обе стороны больше не вторгались на территорию друг друга а негус опять установил терпимое отношение к иноверцам.
Но вот совсем недавно в стане махдистов нашелся имам, который стал толковать указание Пророка «оставьте эфиопов в покое, покуда они нас оставляют в покое» несколько своеобразно Дословно это звучало так: «Пророк повелел исламской нации, что первоначально и что предпочтительно… Потому Он сказал: «Оставьте эфиопов в покое, покуда они оставляют вас в покое». Иными словами, дозволено нам оставить эфиопов в покое в то время, когда нам удобно и уместно воевать с другими. Смысл этого хадиса, стало быть, в том, что он дозволяет нам отсрочить войну против эфиопов. Отсюда следует, что если возможна отсрочка войны, дозволяется и начать ее…»[60]
– Итак, – сказал старый ребе, – теперь дозволено не оставлять эфиопов в покое, то есть, грядет время войны, чужеземец.
Я поблагодарил раввина за подробный рассказ, из которого мне стал более понятен расклад сил с точки зрения религиозных войн, которые тем и опасны, что могут вестись десятилетиями, пока не обескровят обе стороны настолько, что найдется третья сила, которая придет и заберет все: так и случилось во время войны абиссинцев с египтянами, когда пришли британцы и без особого труда подчинили себе ослабевший Египет. Так может случиться и здесь, когда в центре континента вспыхнет война между христианской Абиссинией и ее мусульманским окружением, тем более, что внутри царства Менелика существует своя «пятая колонна» в виде ассимилированных мусульман.
Вышел из синагоги, где, привлекая всеобщее внимание, уже заждался Артамонов с лошадками и мы поехали в наш гарнизон. В гарнизоне меня встретил слоняющийся по двору оберст Шлоссер. Ему было запрещено выходить за ворота, о чем знали все казаки и уже пресекли две таких попытки, поэтому полковнику было сказано, что при третьей попытке он будет посажен под замок и больше Шлоссер не рисковал. Прыгнуть сверху ему возраст не позволял, да и на крыше всегда дежурил дозор у пулемета. А еще у него не было денег, ну, сбежит он, а куда пойдет… так что, остается оберсту дышать воздухом, хорошо питаться и дожидаться официального освобождения.
Утром, вместе с Нечипоренко, при параде, я был у раса во дворце. Сначала меня пригласили в кабинет и рас начал с государственных дел. Спросил, что я имел в виду, когда говорил о совместном противодействии колонизации Африки европейцами?
Видимо, подумал я настало время поговорить об Организации Африканского Единства и создать ее на 80 лет раньше, тем более, что и моем времени Эфиопия играла в создании ОАЕ ведущую роль, а в Аддис-Абебе была ее штаб-квартира.
– Рас Мэконнын, ты видишь, что европейцы стремятся поработить Африку, а африканские народы, вместо того, чтобы объединившись, выступить против колонизаторов, занимаются выяснением обид и межнациональными войнами. Особенно опасными являются войны на религиозной основе, которые могут вестись десятилетиями и приведут к ослаблению противоборствующих сторон, а затем легкому порабощению их европейцами. Не пришло ли время стать выше этих обид и распрей, тем более, что твое правление в Хараре является примером того, как люди разных наций и религий могут жить вместе и радоваться жизни. Если сейчас активизировались сторонники Махди в Судане и стараются в союзе с кочевниками напасть на Абиссинию, когда она будет воевать с Италией, то самое время сесть за стол переговоров и сказать, что такое положение дел выгодно только колонизаторам.
– Рас Александр, ты говоришь разумные вещи, я сам много думал над этим, но собирался заняться объединением племен чуть позже. Ты прав, больше медлить нельзя, но я не думаю, что кочевники согласятся поехать в Харар, – они боятся городов и видят в них ловушку.
Я ответил, что можно встретиться где-то недалеко, ближе к границе, чтобы никто не чувствовал, что его заманили вглубь вражеской территории. Я возьму с собой пулеметы, а при условии заранее оговоренной небольшой охраны с каждой стороны (не более сотни вооруженных людей), это нам даст преимущество в случае, если нас попытаются захватить: для того чтобы перестрелять сотню всадников, мне хватит двух лент с патронами и двух минут времени. Рас согласился, поблагодарив за предложение помощи в переговорах и сказал, что немедленно разошлет гонцов к заинтересованным сторонам. После этого рас сказал, что с государственными делами закончено, можно перейти к семейным:
– Рас Александр, я не возражаю против того, что ты назовешь Мариам своей невестой, но окончательное решение остается за негусом, так как она – принцесса императорской крови: ее отцом был негус Йоханныс IV, а, когда она осталась сиротой, я взял девочку в свою семью и дал ей хорошее воспитание и образование, но никогда не забывал, что она не просто уойзэрит (княжна) но и возможная наследница престола, в настоящий момент, третья в очереди. Сейчас мы пройдем в тронный зал и ты сможешь официально попросить ее руки. Не удивляйся, я отвечу тебе точно так.
– Рас Мэконнын, но я увижу Мариам сегодня? – сердце у меня сделало паузу.
– Да, Александр, но видеться наедине ты с ней не сможешь, пока не получишь благословение от негуса Менелика II.
Мы с Нечипоренко немного постояли перед тронным залом, потом двери его открылись и я увидел, что сегодня зал полон придворных в праздничных шамах (я как-то привык к тому, что они босиком и в серых фетровых шляпах). На троне восседал рас Мэконнын в золотой шаме и чем-то похожем на золотую митру. Сопровождаемый идущим чуть сзади Нечипоренко, я, держа треуголку на сгибе руки, приблизился к трону и поклонился расу, и громко, так чтобы все слышали, попросил руки его дочери Мариам, поклявшись любить ее до самой смерти.
После этого рас спустился с возвышения и взяв руку неизвестно откуда появившейся Маши (потом я припомнил, что в зале, с противоположной окнам стороны, было несколько дверей). Я достал кольцо и встав на колено, поцеловал ее пальчики и одел на безымянный палец правой руки бриллиантовое колечко: несмотря на то, что в зале было тускловатое освещение, камень отчетливо блеснул гранями. Пока, поднявшись с колена, я размышлял, могу ли я поцеловать невесту, Маша сама кинулась мне на шею, стоявший рядом рас легонько похлопал нас по плечам: мол, хватит целоваться, люди смотрят, неудобно, но Маша, отцепившись от меня, теперь обняла за шею отчима, чуть было не уронив его золотую шапку (тиару – вспомнил как называется эта штука, читал в свое время про одесского ювелира по заказу авантюристов подделавшего тиару скифского царя Сайтаферна[61], которую они потом ловко впарили Лувру за сумасшедшие деньги. Так вот, головной убор будущего тестя и был точь в точь такой тиарой).
Потом рас хлопнул в ладоши, дав понять, что представление окончено и нас пригласили пройти через боковые двери в соседний зал поменьше, где на длинном столе были разложены княжеские закуски. Нас с Машей посадили по разные стороны от Мэконнына, рядом со мной с другой стороны сел Нечипоренко, а Машиной – женщина в скромной одежде и платке, как я понял, жена раса. Стол был постным: фрукты и местные крендельки, но все же стояли серебряные кубки и кувшины с местным пивом. Нам же с Машей, расу и ее мачехе было налито шампанское.
Рас что-то произнес по-амхараски, разобрал в его речи наши имена и гости выпили, а потом принялись есть. Нечипоренко выпил свой кубок сразу до дна и жестом попросил слугу, чтобы тот наполнил кубок снова. Я забеспокоился, как бы казак не захмелел от местной браги, но, вскоре мачеха увела Машу, которая бросила на меня жалобный взгляд, мол, уводят в царские покои, прощай любимый, а потом все же улыбнулась и помахала рукой, и прием закончился. Посидели недолго, рас спросил, почему мне не понравился его дворец, я честно объяснил, что индус-архитектор не видел дворцов «царя Москова», да и во Франции тоже не был, иначе бы не стал городить такое безобразие. Сказал, что среди подарков негусу есть альбом с фотографиями и цветными литографиями Петербурга и Москвы и, если бы я знал, что расу потребуется достойный образец для его дворца, непременно бы заказал еще один, а так, каждый килограмм груза был взят по необходимости и второго альбома у меня нет. Рас попросил хотя бы глянуть на фотографии в альбоме и я обещал его принести.
Наступил канун Рождества. Вчера казаки устроили баню во дворе дома: натаскали воды за день она нагрелась и можно было помыться в палатке, которую оборудовали как моечную – с тазами и ведрами. Сделали и парную, для чего сложили пирамиду из камней, обложили ее дровами и раскалили камни, потом аккуратно смели ветками угли и золу с камней, в пирамиду воткнули шест и на него водрузили палатку. Буквально через минуту воздух в ней раскалился настолько, что стали трещать волосы, потом можно было выскочить во двор и броситься в огромный чан с холодной водой, а после похлестать себя распаренными в кипятке можжевеловыми «веничками», ну а дальше – просто помыться, не жалея мыла и воды в соседней палатке. Банную процедуру с удивлением наблюдал полковник Шлоссер, даже сунул голову в палатку – парную, чтобы посмотреть, что там делают эти сумасшедшие русские, после чего спокойно прыгают в чан с холодной колодезной водой, но был с возмущением изгнан, так как «немчура жар из бани выпускает». После бани, переодевшись в чистое, с наслаждением пили чай часа три, сидя на плоской крыше старого дворца.
Сегодня разговлялись с наступлением темноты (неделю, что здесь стоим, ели только постное) и появлением первой зведы: «Вот она звезда-то Вифлеемская, указывая на яркий Сириус на черном абиссинском небе», – говорили казаки. Я не стал их разубеждать, что Вифлеем находится от нас на севере, а Сириус – на юге, пусть запомнят этот праздник недалеко от святых мест. После решили поехать в главный храм Харара, отстоящий от нас версты на три, купол его хорошо был виден с нашей крыши и казаков поражало, что купол не золотой, а из обычного железного листа, практически, жестяной.
На улицах были толпы народа, все веселились, плясали под барабаны и пели песни.
– Глядите, вашскородь, – сказал один из казаков, – они и хороводы водят, совсем как у нас!
Я посмотрел, но это мне напомнило не хоровод, а боевой мусульманский танец, когда мужчины выстраиваются гуськом и распевая тексты из Корана или просто повторяя речитативом: «Бисмилля, ва илля иль Алла», приплясывая, идут по кругу. Пусть это и мусульманский танец, но я видел, что радуются все: и христиане, и мусульмане и представители других конфессий, радуются потому, что их соседям и друзьям хорошо и у них сегодня праздник. Я подумал, что, наверно, и христиане здесь празднуют Курбан-Байрам, распевая свои песни и стуча в барабаны (других музыкальных инструментов я не видел и не слышал, или просто их заглушал грохот барабанов). Наконец, пробиваясь сквозь все более густую толпу, доехали до площади перед храмом. Здесь мы поняли, что дальше даже пешком будет нельзя протиснуться (планировали мы, конечно, остановиться где-то здесь, в проулках и, пока коноводы будут у лошадей, дойти до храма, а потом подменить оставшуюся половину, чтобы сходили они. Но план рухнул: вся площадь была запружена танцующими людьми, развевались их шамы, которые пляшущие держали в руках как флаги, приплясывая в такт барабанам. Постояв и поглазев на действо, мы решили повернуть назад и завтра прийти в храм попроще, тем более, что кто-то из казаков видел церковь Святого Георгия рядом с нашим гарнизоном. Доехав до дома. Мы опять поднялись на крышу и долго смотрели на город, на улицах которого безостановочно танцевали и пели под ритм барабанов все его жители[62]. Пропев вечернюю молитву, казаки отправились спать. Кому-то из них было интересно сегодняшнее празднование, но большинству не понравилось: «бесовство какое-то». Я подумал, как-то отнесутся к столь необычным празднествам мои старообрядцы, ценящие дедовское благолепие, думаю что отрицательно.
Глава 11. Миссия в Хараре. Новый, 1892 год
На следующий день пошли в церковь. Казаки принарядились, в Георгиевских крестах[63] и медалях за прошлые кампании, таких кавалеров было больше половины, даже у моего денщика заметил медаль за Турецкую войну 1877-78 г в серебре и Анненскую медаль (или «Знак отличия ордена Святой Анны)[64].
– Иван Ефремович, за что пожалован Анненской медалью и так ясно, – сказал я, подразумевая безупречное выполнение обязанностей Артамоновым, – а вот за прошлую войну в серебре за что награжден: за Шипку или за Баязет?[65]
– За Шипку, ваше высокородие, – ответил денщик, – там ноги и поморозил, вот, ревматизмом страдаю теперь.
Мне как-то совестно стало, что пожилой и больной человек поехал меня, барчука, сопровождать в этот поход. Вспомнил, что видел красивую мягкую обувку на базаре, что вообще-то редкость, здесь даже аристократия ходит босиком, хотя рас Мэконнын всегда был в расшитых сафьяновых полусапожках. Надо посмотреть размер обуви моего Ефремыча и зайти в ту лавку. А то вообще, зайти вместе с ним и померить – обувь ведь по ноге покупают, нет, все же надо сделать сюрприз.
В церкви было достаточно необычно. Шла служба, но молящихся было немного, видимо еще не все проснулись после ночи «скакания и пения». Казаки, сняв фуражки, перекрестились на образ Георгия, который был по-абиссински босым на коне с леопардовым чепраком и поражал копьем здоровенного крокодила. В общем, что видим, то и пишем. Посмотрели рядом на большой вертеп, где одинаково темноликие Иосиф с Марией принимали подношения темноликих волхвов. В колыбельке из яслей – темненький и курчавый младенец-Христос. Рядом стояли большие барабаны в которые вчера «наяривали» служители культа, впрочем, один из там-тамов был задействован – по нему негромко и ритмично бил ладонью церковный служка, задавая ритм пению: священник с амвона читал молитву, ее строки пелись прихожанами под ритм барабана. Не скажу, что это было благолепно, но интересно и по-своему завораживало. К нам подошел один из священников с железным посохом, видимо, старший над всеми. Увидев на серебряных крестах на груди казаков изображение Георгия Победоносца, сказал вопросительно: «Георгис?» и показал на икону. Казаки закивали, да, мол, Егорий, Георгий Победоносец. Тогда священник с посохом ударил им в пол и громко сказал: «Георгис! Георгис ашкер, Москов ашкер» и все вокруг загомонили «Георгис ашкер, Георгис ашкер». Священник с аналоя перекрестил казаков, те в ответ поклонились, что вызвало бурю восторга у прихожан. Повторяя «Георгис ашкер» они пытались до нас дотронуться, как бы убедиться, что мы им не привиделись. Казаки были по настоящему тронуты такими бурными проявлениями радости. Наконец, мы направились к выходу. Я стал искать глазами копилку, куда бросают денежные приношения в храм, но увидел только большое блюдо, куда складывали фрукты, принесенные в качестве дара продукты, но не монеты. В конце концов, я дал десять талеров старшему священнику, чем вызвал его благодарность. Крестя нас и повторяя «Георгис ашкер», он проводил казаков до дверей и осенил крестом, те в ответ поклонились, а, когда священник вернулся в храм, перекрестились на крест над храмом.
Когда шли домой, провожаемые бегущими мальчишками, которые орали «Георгис ашкер, Москов ашкер», один из казаков спросил меня:
– Ваше высокородие, а что поп ихний нас двумя перстами крестил? Они – староверы, что ли?
– Нет, – ответил я любознательному казаку, – старообрядцы хоть и крестятся двумя перстами, но немного по-другому их держат. До реформы Никона у нас все двумя перстами крестились, а абиссинцы про Никона и слыхом не слыхивали, вот и крестятся так, как шестнадцать веков уже креститься привыкли. А по мне – так это все равно, сколькими перстами крестится, да сколько раз «аллилуйя» возглашать и как крестный ход совершать: «посолонь» или наоборот, главное – верить надо.
Казаки, слушавшие наш разговор, согласились, что, в общем-то, все равно, христиане же арапы эти абиссинские, в Христа-бога веруют и ладно. Я не стал вступать в богословские споры, хотя казаки абсолютно точно определили сущность религии абиссинцев. Туземцы[66] верили в Христа только как в бога и сына бога, а не в богочеловека, как предписывает наш святейший Синод. Главным результатом этого похода в церковь стало то, что по городу разнесется слух о казаках, как о воинах Георгиса, то есть Святого Георгия Победоносца.
На следующий день отрезал по куску от всех образцов тканей и прихватил десяток аршин ситца в подарок еврею-ювелиру, запасся деньгами и, в сопровождении Нечипоренко и одного из казаков в качестве коновода, отправился на базар. Перед этим сделал два рисунка: диадемы, предназначавшейся в подарок императрице абиссинской с указанием размера наиболее крупных камней и второй – рисунок подошвы сапога Артамонова – куплю ему мягкие сапожки в подарок.
Остановились в тени и, передав лошадок на попечение казаку, отправились на базар. По дороге спросил Нечипоренко, что купить в подарок казакам, чтобы приятно было вспомнить эфиопский поход. Мэконнын им уже чарок надарил, так что прямо не знаю, что и купить. Дал Нечипоренко мешочек с поутысячей талеров от выкупного платежа Салеха и сказал, что надо что-то приглядеть на 42 души (казаки и артиллеристы-пулеметчики) а качестве подарков и себя с офицерами не забыть. Объяснил, что местный алкоголь покупать не будем, лучше спирт на Новый Год разведем и сделаем жженку. А как он смотрит, чтобы всем по серебряной ложке подарить? Выяснилось, что положительно.
Зашли к знакомому ювелиру Исааку, сказал, что за мной должок где-то в десять золотых, что он мне простил на запонках и, как старый еврей не отнекивался, вручил ему десять двадцатифранковиков. Потом преподнес ему в подарок ситец и спросил, как он думает, будет ли спрос на такую ткань. Исаак ответил:
– Года три назад два француза привезли богатых тканей – шелк, бархат, а также духи для жен богатых харарцев. Так почти никто у них не покупал – дорого просили и так те французы через погода и разорились: отдали все, чтобы покрыть расходы на аренду лавки и уехали, проклиная дикарей.
– Вот поэтому, месье Исаак, я и хотел спросить у вас совета, будет ли здесь спрос и по какой цене на подобную ткань – выложил образцы, прихваченные с собой. – А еще хотел спросить, делаете ли вы серебряные ложки: хочу на память солдатам серебряные ложки купить, большие, для супа и каши.
– Как не быть, есть всякие, – Исаак показал образцы, а Нечипоренко стал их перебирать. – А что касается тканей, спрошу торговцев, Харар город большой, торговый: кто-то из купцов ткани и дальше повезет. Вижу, что они яркие, в Африке это любят и, судя по всему, недорогие, хлопчатобумажные.
Я ему подтвердил, что, кроме шелка, так оно и есть. Шелк дорогой: пурпур от 25 талеров за локоть, не меньше, пойдет, а вот хлопчатобумажные по два талера за локоть (цену я завысил вдвое, приняв аршин равным двум локтям, хотя понятие «локоть» в Абиссинии «гуляло» от 30 до 40 см). Можно цену еще уменьшить, если красить местные ткани здесь, но я должен иметь их образцы, чтобы попробовать как краска ляжет. Все это сделано на моем заводе, могу и своих мастеров дать, чтобы местных красильщиков обучили, только краску надо будет из России в бочках возить. Вот, если желающие местные купцы найдутся, можно про совместное предприятие поговорить. Несколько красильщиков есть у меня в отряде, так что можно даже местной краской попробовать что-то сделать, они что-то дельное всегда подскажут.
Пока мы обсуждали ткани, Нечипоренко выбрал пару образцов и спросил, сколько они стоят, если брать сорок пять штук (то есть, не стал выделять себя и офицеров).
Я перевел вопрос казака и Исаак ответил, что, если мы возьмем это количество, то они обойдутся нам в семь талеров за ложку. Я прикинул, что четыре талера – это вес 112 граммов серебра, которые и пойдут на ложку с учётом «усушки-утруски», а три талера – за работу и принял эту цену достойной, но попытался поторговаться за шесть талеров за штуку, сошлись на шести с половиной, но, чтобы вес серебра был такой же – я прикинул вес ложки – она весила никак не менее ста граммов, скорее – чуть больше. Я отдал ювелиру триста талеров, он ответил, что заказ можно будет забрать через два дня. Потом отдал мешок-кошель с оставшимися двумястами талеров подъесаулу и сказал, что он может посмотреть еще что-нибудь полезного для праздничного стола на базаре, только попросил, что, если это будут продукты, то только те, которые готовятся, а не употребляются сырыми.
Когда Нечипоренко ушел, показал Исааку бумагу с рисунком диадемы и спросил, может ли он сделать нечто подобное, и сколько такая диадема будет стоить из местных бриллиантов, может, еще добавить два-три цветных камня типа крупной шпинели или изумрудов. Задумал это в качестве свадебного подарка для Маши, сказал, что размеры здесь примерные, зависит от того какие камни у него есть. Исаак вновь ушел за заветной коробкой и стал примерять камни к рисунку. Надо сказать, что вкус и выдумка у старика были, он еще принес коробочку с цветными камнями и примерил красные огранённые камни, только сдается мне, что это были настоящие рубины, а не та шпинель, что венчает корону российской империи и считалась раньше рубином. Потом что то считал, шевеля губами и сказал, что меньше 70 тысяч талеров не получается и то, больше трети камней у него нет и их придется заказывать и гранить, но в цену по средней стоимости он их включил, так что больше восьмидесяти тысяч не будет ни за что. Я прикинул, что в России моего времени это не стоило бы 80 тысяч долларов, а не в двадцать ли раз больше, в нынешней империи бриллианты тоже дороги, кроме того, Исаак их сам гранит, а Петербургские мастера знают только огранку «роза», где немного граней, поэтому по сравнению с современными старые бриллианты «играют» меньше.
– Только, Исаак, никакого граненого горного хрусталя, – предупредил ювелира, помня о его попытке «развести лоха».
– Как можно, рас Александр, а дочери раса Мэконнына понравилось мое кольцо?
Вот как, уже разнеслось, ну что же, там придворных было человек сто, языки длинные, вот и пошла гулять новость.
– Понравилось, вот теперь хочу ее новым украшением порадовать. А твоя фамилия случайно не де Бирс?[67]
– Нет, но я знаю эту компанию, торгующую алмазами, оттуда и поступает большая часть неограненных алмазов, в том числе и ко мне. А огранка у меня своя, фамильная.
Я сказал, что подумаю, оставил ему рисунок и сказал, что зайду дня через три – четыре, за ложками приедут мои люди, только вот еще одну попрошу сделать и открыл свое портмоне, но Исаак замахал руками, что это будет подарок для меня – он, наверно, подумал, что я ложку для себя заказываю, а она предназначалась Артамонову. Денщику я сапожки куплю, но будет странно, если все получат ложки, а он – нет. Потом купил по мерке стопы мягкие козловые сапожки и расшитые тапочки для Ефремыча и мы вернулись в гарнизон. В гарнизоне меня встретил Стрельцов и сказал что приходил курьер от местного начальника полиции, прихожанина того же храма Святого Георгия, где мы были накануне. Он приглашает георгиевских кавалеров на пир в честь «Георгис ашкери» в его загородном доме завтра, за ними пришлют повозки, так как обратно верхом им ехать будет несподручно.
С утра следующего дня шестнадцать кавалеров во главе с сотником Стрельцовым, который хоть и не был Георгиевским кавалером, но знал французский, а приглашение было написано на корявом французском, на присланных телегах отправились за город. Проведя инструктаж, я попросил сырой воды не пить ни в каком случае, местной брагой-пивом под названием «тэч» вусмерть не напиваться, в общем, вести себя как положено православным воинам, истинным Георгис ашкери. К вечеру повозки приехали с пьяными казаками, во все горло распевавшими песни. Относительно трезвый Стрельцов доложил, что все прошло благополучно, их «до отвала» накормили. «И напоили», – добавил я. Сотник виновато улыбнулся и стал уверять, что хозяин был так радушен и сам накладывал руками им лучшие куски. Ели, правда, тоже руками, разложив еду на лепешки инджиры, положенные на банановые листья которыми был застлан стол в похожем на щелястый сарай загородном доме главного полицейского Харара.
Ели и пили целый день, начав с бараньей печенки, потом стали приносить жареных целиком на вертеле баранов, хозяин сам разделывал и оделял гостей лучшими кусками. Куски мяса можно было обмакивать в острый, очень жгучий соус из красного перца и масла. Кроме полицейского начальника, из местных абиссинцев были мелкопоместные дворяне, которым хозяин отправлял кости с остатками мяса, а некоторых «оделял» недоеденными казаками кусками и остатками тэча из казачьих кружек. Потом стали петь песни и плясать, при этом казаки своими лихими плясками вприсядку вызвали бурю восторга. Женщин вообще за столом не было, ни хозяйки, ни служанок. Прислуживали, принося блюда и жареных баранов только мужчины в белых шамах и шароварах. Так ели, пили, пели и плясали до темноты. А потом казаков бережно сложили в телеги, покрытые коврами, в последние две телеги положили двух целиком зажаренных баранов, обвитых цветочными гирляндами, по две корзины винограда и инжира, бросив сверху еще несколько связок бананов «до кучи». Наказали передать поклон расу Александру, то есть вам.
Потом опять был банный день, казаки чинили одежду и сапоги, меняя продранные на камнях пустыни подошвы и сточенные каблуки. Лошадей и мулов перековывали, в хозяйственных заботах прошел еще день, в конце которого Нечипоренко привез заказанные ложки. Мы посмотрели их и остались довольны.
Так наступил канун Нового 1892 года. Мы питались эти дни «полицейскими» дарами, поэтому живыми у нас оставалось еще четыре барана и два из них были обречены на заклание под Новый год. Еще заранее мы с Артамоновым развели спирту и сейчас две бутыли по четверти ведра разведенного наполовину спирта ждали своего часа (половину я планировал пустить на жженку, поэтому спирт там был разведен чуть покрепче, чтобы горело). Сварили котел «сорочинского пшена»[68], то есть рис.
Пока казаки готовили, у ворот раздались два выстрела, по тревоге выскочило дежурное отделение с винтовками в руках. Но оказалось, что тревога – ложная, эти выстрелы – сигнал курьера, который доставил мне почту из Джибути: три пакета, большой, средний и маленький. Сначала открыл маленький, там были ответы на вопросы, правильные, то есть Medicine, Donon, Grenade. Повезло немцу – вот ему и подарок на Новый год. Но, самое главное, Агеев уже неделю в Швейцарии.
Второй пакет был от фон Штакельберга, оставленный им русскому госпиталю, сгрузившемуся в Джибути – посмотрел на дату, Штакельберг написал его перед отправкой пришедшего за ним каравана, девять дней назад. Штабс-капитан писал, что его отряд пострадал от дизентерии, причем один из его солдат умер и был похоронен на католическом кладбище, правда, погребальную службу совершил православный батюшка, прибывший с госпиталем. Госпиталь собирается добираться до Харара самостоятельно, закупив мулов, французы на этот раз стали сговорчивее, особенно когда начальник госпиталя обвинил консула в смерти русского солдата, умершего от инфекционной болезни, то сразу же паровоз стал ежедневно доставлять цистерну воды, правда за деньги, ни сантима жадные французы не сбросили, как их не обхаживал интендант Титов.
Штакельберг писал, что компания «Мессенджери» запретила им гонять мулов за питьевой водой к источнику, из-за того, что они забирали из источника много воды, а животные топтали и грязнили землю вокруг. Без воды за неделю погибла половина мулов и все оставленные лошади. Люди были вынуждены закупать воду у местных жителей, после чего началась вспышка дизентерии – кто-то попил воды прямо из бурдюка или колодца, не прокипятив ее. В результате весь отряд свалился с дизентерией и одним из первых – доктор и фельдшер, которые ухаживали за больными и не могли помыть руки (воды хватало только для питья людям и мулы получали четверть ведра в сутки). «Что ж они спиртом рук не могли протереть, там же его три ведерных жестянки оставалось», – подумал я, удивившись беспечности эскулапов. Меньше больных было среди добровольцев – всего двое легких. Узнав о болезни, они опять перешли на свою готовку и избежали распространения болезни. Хорошо еще, что прибыли военные медики, так могли погибнуть еще двое-трое тяжелых больных из артиллеристов, их барон пока в госпитале оставил, а остальные его люди погрузили имущество на верблюдов и завтра выходят в Харар. Людей тоже посадят на верблюдов и оставшихся мулов, так как многие еще слабы после болезни. С отрядом отправили, кроме наших медиков, еще и двух фельдшеров из госпиталя. Мою шифровку генералу Обручеву Штакельберг отправил сразу после прихода каравана и просил сообщить начальника госпиталя, тоже шифровкой, начальнику ВМА для передачи генералу Обручеву, о состоянии оставшегося отряда.
В третьем пакете были письма для меня от Управляющего заводом и от Лизы.
Управляющий писал, что все на заводе идет хорошо, сбыт ТНТ и СЦ только растет, на новом заводе завершают строительство городка для рабочих и домиков для руководящего персонала, за зиму их отделают и они будут готовы, узкоколейка от станции работает, подвозит стройматериалы и оборудование прямо на стройку. Цеха продолжают готовить к выпуску препарата, монтируют оборудование и продолжают завоз сырья. Планируемое время пуска новых заводов – март – апрель. Братья Черновы с Урала сообщили, что продолжают работы по некорродирующей стали и, видимо, уже близки к успеху. Готовы прислать первые листы проката такой стали под новый реактор, в счет моего роялти. Спрашивали, как там их рудознатцы, нашли что-нибудь?
Химики передали новый противотуберкулезный препарат в Академию и там уже начались его испытания. Там же продолжаются испытания препарата СЦ-лонг длительного действия против грамотрицательной флоры.
Потом распечатал письмо от Лизы, она сообщала, что у нее все в порядке, учится. Вышла статья по микробиологии СЦ и ПАСК, наделала шума. Илья Ильич писал, что многие приезжали проверить, правда ли это, что ПАСК останавливает рост микобактерий туберкулеза. Спрашивали, где его можно приобрести и тогда он давал адрес Лизы в Цюрихе, а оттуда она сообщала на завод. Что было дальше, она не знает.
Пока читал письма, начало темнеть, пришлось зажечь свечу. Потом пришел Нечипоренко и сказал, что все готово. Решили устроиться на крыше, прямо под открытым небом. Притащили большой стол, лавки, которые покрыли коврами. Только оделись потеплее, ночи стали холодные, вот тебе и Африка. Как-то проверял караулы, а караульные зубами дробь выбивают – бурки с собой взяли не все, хорошо, если десяток найдется. Пришлось устроить колхоз и я велел выдавать караульным бурки, обобществив их, впрочем, господ офицеров не тронул. Запасливый Артамонов взял, отправляясь в пустыню, плед для меня, а себе – свою «шинелку»– скатку, несмотря на насмешки унтеров. Остальные укрывались кошмами, на которых раньше сидели, а теперь в качестве подстилки использовали ковры. Зашел к Шлоссеру, поздравил его с освобождением, вручил его же серебряный портсигар и портмоне. На его вопрос: «А где блокнот?», ответил:
– Казаков интересовали только ценные вещи, а блокнот они, скорее всего, там же и бросили, на месте боя. Трофеи складывали в одну кучу, – где я потом и увидел вещи явно европейского происхождения, и, когда вас подобрали, понял что портсигар и бумажник – ваши. А то, что не отдал сразу, так это, чтобы не было искушения сбежать, когда дошли до людей, кому вы без денег нужны?
– Да, все деньги целы, – с удивлением сказал Шлоссер, заглянув внутрь портмоне.
– Только не спешите к Абу Салеху, скоро от него приедут люди, с ними вам безопаснее будет возвращаться. А теперь нам пора идти встречать Новый год по русскому календарю. Рождество мы праздновали вместе с абиссинцами, только оно у нас менее шумное и через неделю наступает новый год, а абиссинцы празднуют Новый год в сентябре, как когда-то и на Руси было, пока царь Петр не ввел у нас европейские обычаи. Так что, приглашаю вас уже не пленником, а гостем, на наш праздник.
Мы с полковником поднялись наверх, где уже все собрались возле стола, чарки были налиты, на столе были фрукты, хлеб и вот внесли горячий шашлык на шампурах. Я поднял чарку и поблагодарил своих соратников за службу, пожелав им здоровыми вернуться домой. Все выпили разведенного спирту и принялись было закусывать, но Нечипоренко, дождавшись, пока все заели спиртное, велел внести котел с рисом. Пока все переглядывались, а чем же есть, молодые казаки всем поставили миски и подъесаул произнес, что господин посол всем сделал подарок, заказав серебряные ложки на память о нашем походе и стал их раздавать. Ложки всем понравились и тут же стали раскладывать рис и есть его этими самыми ложками.
Нечипоренко велел разлить еще по чарочке и два казака внесли что-то покрытое шелковым платком. Аристарх Георгиевич сказал, что казаки решили подарить Александру Павловичу сундук для бумаг и ценностей, чтобы никакие люди, вроде племянника голозадого абана, не рылись в его вещах. С этими словами Нечипоренко сдернул плат и всем был продемонстрирован большой ларец темного дерева, покрытый затейливой резьбой, изображающей охоту на слонов и львов: с одной длинной стороны были слоны в джунглях, с другой – львы в пустынной степи. Я подошел поближе: это действительно была мастерская работа резчика – звери и люди были выпуклые и «как живые». Казаки поставили ларец и я откинул крышку – там было несколько отделений под деньги и бумаги. Мне очень понравился подарок: я поклонился казакам и обнялся с их атаманом.
– Здоровье Александра Павловича! За нашего храброго и умного начальника. Ура! – провозгласил тост Нечипоренко и все выпили до дна, даже немецкий полковник.
Потом еще раз выпили за здоровье Государя Императора, пропев гимн, затем притащили луженый таз, положили крест-накрест шампуры (шашки никто не захотел на такое дело давать) на них водрузили сахарную голову облили ее спиртом (хотя положено было ромом, но рома нет, а в полевых условиях и спирт пятидесятипроцентный гореть будет не хуже) подождали, пока впитается, потом еще налили спирту и подожгли. Сахарная голова загорелась синеватым пламенем и в таз с разведенным спиртом начали капать горячие капли карамели, растворяясь и давая характерный коричневатый цвет. Почувствовался запах жженого сахара, а все сидели и смотрели молча на таинство приготовления. Командовал здесь Стрельцов, видимо, в столичном кавалерийском училище этот ритуал проделывался много раз. Сотник даже что-то декламировал нараспев из Дениса Давыдова, а казаки посчитали, что эти заклинания являются необходимой составляющей таинства. Наконец вся голова сгорела, в чан влили сок десятка раздавленных лимонов, затушив пламя[69] и стали суповым половником разливать жженку. Поскольку все уже немного замерзли, горячий алкоголь пошел на ура: все повеселели, раскраснелись (на стол поставили масляные лампы), начали петь песни. Потом кто-то притащил бубен и начались пляски. Притащили гомбу[70] с тэчем. Тэч был настоящей медовухой, то есть забродивший мед без обычного для тэча вкуса браги и дрожжей (казаки им разжились во время визита к местному полицмейстеру).
Я не помнил, как добрался до постели, а наутро у меня жутко болела голова, пожалуй, это было первое настоящее похмелье за два с половиной года от момента вселения в Шуркино тельце. Страдающим голосом я позвал Ефремыча:
– Иван Ефремыч, родненький вы мой, – простонал укушенный «зеленым змием», – нет ли у нас кофейных зерен пожевать?
– Как же, есть, Александр Павлович! – ответил денщик бодро, – Только зачем жевать, давайте я вам кофею заварю..
И правда, через некоторое время мне была вручена большая кружка бодрящего напитка и сразу стало легче. Поблагодарив Ефремыча за спасение жизни царского посла, я сказал, что хочу тут же его наградить сапогами с собственного, нет не плеча, да и не с ноги, в общем:
– С Новым Годом тебя, дорогой Иван Ефремович, носи на здоровье, пусть твоим пострадавшим на царской службе ногам будет полегче, а если ты не в седле, то вот тебе султанские тапки.
Преподнес денщику подарки, старик был тронут и благодарил за заботу.
Потом сел писать письма, зашифровал отчет Обручеву и отправился к отцам-капуцинам. Принявший меня падре, он же главный почтмейстер курьерской почты принял корреспонденцию на имя начальника русского госпиталя (вот еще конверт с запиской для него), а если его там уже нет, то просто отправить телеграфом отчет в Петербург, генералу Обручеву (возможно, что придется поставить визу у консула). А два письма, в Цюрих и в Москву, – обычной международной почтой. Получив за труды тридцать франков золотом, падре раскланялся и проводил меня до выхода, сказав, что через две недели, максимум, я узнаю об отправке.
Потом зашел к ювелиру Исааку. Исааак рассказал о том, что показал образцы купцам. Моя цена слишком высокая, вот если бы красить здесь и продавать по цене в два раза меньше, то тогда это было бы выгодно и они могли бы брать ткани тысячами локтей, развозя их на всю Африку. Это касается тканей с цветочками (то есть, ситца). Пурпурный шелк их очень заинтересовал даже по большой цене – это ведь царский шелк для вождей и их жен, там платить будут золотом по весу, а то и вдвое, если шелк тонкий, а согласно образцу, так и есть. Пурпурного шелка здесь вообще никто не видел, знают, что такой шелк был у базилевсов Византии. Я сказал, что у меня есть с собой большой сверток, весом не меньше десяти килограммов, только одно условие – прошу продавать его не в Абиссинии, а чем дальше, тем лучше, так как один сверток уже отдан жене раса Мэконнына, а другой будет подарком жене негуса, а женщины не любят, если кто-то появляется в таком платье как у нее и шелк у купца могут просто отобрать. В следующий приезд я могу привезти хоть сто таких свертков – рулонов. А сейчас готов отдать 10 килограммов за 30 тысяч талеров, если одному купцу много, пусть делят, а ты, Исаак, можешь быть посредником и еще свой процент иметь (вижу, что такой гешефт Исаака заинтересовал). А я подумал, что, продав рулон «царьградского» шелка и добавив остаток денег в более чем 45 тысяч от выкупа за Салеха, я могу выкупить диадему для Маши.
Исаак согласился и я предложил ему, что я вношу деньги шелком и наличными – золотых монет на 20 тысяч талеров и 25 тысяч талеров серебром, после чего он начинает работу, так и ударили по рукам. Еще раз попросил посмотреть красные камни, Исаак сказал, что это кенийские рубины, их мы выбрали четыре: два больших и два – поменьше. Крупные бриллианты – по центру диадемы, в окружении более мелких и затем размер камней уменьшается ото лба к вискам. Попросил сделать из белого золота, но Исаак не знал, что это такое, тогда я сказал «электр»[71] и он согласно кивнул, похвалив в меня за то, что я не стал заключать много бриллиантов в желтое золото – их блеск бы несколько померк.
Приехав в гарнизон, узнал, что был человек от раса и завтра мне назначено за час до полудня быть во дворце (рас попросил взять с собой картинки дворцов). Достал альбом, обернув его ситцевой тканью, и полрулона Ефремыч отмотал в качестве подарка жене раса. Для детей взял четыре фигурки Фаберже: зайчика, белочку, сову и медвежонка. Среди кубков нашел несколько с видами Петербурга: на одной стороне Зимний дворец, на другой – Петергофский каскад. Взял один кубок для раса в качестве наглядного пособия, чтобы бил им по башке архитектора-индуса, поселившего его в сарай (хотя «сарай» – по-тюркски «дворец», все правильно). Утром взял бричку, попросил казака и Артамонова бросить туда сверток пурпурного шелка, мешки с талерами и золотыми от выкупа за Салеха, погрузил подарки и альбом и мы поехали. Сначала заехали к Исааку, выгрузили то, что причитается за диадему. Шелка по весу оказалось чуть больше, но это не страшно, после сочтемся. Золотые монеты я не тратил, но их оказалось 1999, вспомнил, что одну монету отдал за самородок и добавил 20 франков. Талеров оказалось чуть больше двадцати семи тысяч. Так что, денег достаточно, пусть ювелир работает.
Меня встретили и провели в кабинет раса, я не стал надевать парадный фрак и ограничился белым мундиром с орденом Св. Владимира. Начали с государственных дел. Мэконнын сообщил, что послы африканских стран уже ждут нас в пограничном городке, откуда местный начальник прислал гонца. Завтра выступаем. Я спросил, сколько казаков и пулеметов брать с собой. Рас ответил, что он решил, во избежание лишних расспросов, не афишировать пока контактов с русскими, но показать, что у него есть эффективное оружие. Поэтому я могу не ехать сам, а послать вместо себя двух казаков с пулеметом и двух метателей гранат. Я возразил, что, действительно, контакты с русскими напоказ выставлять рано, а вот выдать меня за француза, тем более, что говорить мы будем по-французски, можно. Кроме того я возьму с собой немецкого полковника, которого освобождаю, так как немцы выполнили мои условия, и люди Салеха (сам он, наверно, не приедет, так как нога у него еще не срослась), заберут его с собой. У тех, кто будет доносить англичанам, а такие среди гостей тоже есть, сложится впечатление, что Германия и Франция договорились поддерживать африканских правителей в их борьбе против англичан. Я буду говорить с тобой по французски и выступлю перед гостями, а ты потом, без меня, скажешь, что сейчас важно остановить продвижение англичан на юг (махдисты с тобой сразу согласятся), а потом ты знаешь как избавится и от немцев и от французов, натравив на них тех же англичан. И пусть «али»[72] режут друг друга и оставят в покое Африку.
Рас ответил, что согласен с моим планом, только одеть меня и моих людей надо в местное. Он предложил мне чин фитаурари[73] а офицеру меня сопровождающему – чин турк баши[74] и одеться соответствующим образом, но, при этом нам можно выглядеть европейцами на службе раса, а вот как казаков представить местными ашкерами? Я предложил вообще не брать казаков метать гранаты, вместо этого я, при помощи переводчика с французского на амхарский, сам обучу двух его ашкеров обращению с гранатами. Это произведет большее впечатление на будущих союзников – вон, у раса Мэконнына каждый ашкер может бросать страшные гранаты. То есть, нам нужно всего два комплекта местной офицерской формы, но поедем мы на своих лошадях и не босиком, лучше, если это будут мягкие сапоги. Рас согласился с моими доводами, но сказал, что бричка по горной дороге не пройдет – там узкая тропинка, на что я попросил дать привычных к такой дороге мулов, на которых мы навьючим пулемет и ленты, надеюсь, нам не надо вести палатку и продукты с собой. Рас подтвердил, что всем: шатром, фуражом, продуктами и водой мы будем обеспечены.
Я сказал, что получил письмо от курьера, что десять дней назад мой второй отряд с восемью пушками покинул Джибути. Они должны уже пересечь границу, а вот куда направляются, не знаю – я помню, что рас обещал назвать место встречи. Рас ответил, что место называется Гоуани, на реке Аваш, что протекает между двумя горными хребтами, я ее уже видел когда мы шли в Харар, только сейчас караван повернул на северо-восток, а мы шли на юго-запад, в сторону Харара. В Гоуани место встречи Южной Армии, туда и прибудет через неделю с собранными им войсками сам негус.
– Рас Мэконнын, кроме артиллеристов, в составе каравана есть мои люди – ремесленники и крестьяне, они могут остаться у тебя и помочь твоим людям правильно, по-европейски, хозяйствовать. Если ты позволишь, они покинут земли, рядом с которыми идет война и пройдут дальше вдоль реки Аваш, я слышал там плодородные земли, а река, размывая горы, несет золотой песок на твои прииски. Если позволишь, я бы с помощью своих мастеров, мог наладить добычу золота минимум в три раза больше, чем сейчас приносят твои прииски, но тогда я попрошу треть от добытого отдавать мне, тебе же будет оставаться две трети, что в два раза больше того, что ты сейчас получаешь. Конечно, я дам окончательный ответ, смогу ли я обеспечить такой выход, только тогда, когда мои мастера осмотрят место и сделают устройства из дерева, вроде машин, которые и обеспечат увеличение добычи.
Рас ответил, что даст распоряжение перевезти моих людей, обеспечить их жильем и продуктами, а также защитой от возможных обид местными.
И последнее, но важное. Сейчас в Джибути прибыл русский госпиталь, они собирают мулов, чтобы пересечь пустыню. Я боюсь, что у них это может занять много времени, хотя как мне написали, французы меньше им препятствуют, чем мне, когда нам не давали воду. А без воды, как мне написал начальник отряда, люди заболели, один из них даже умер, кроме того пала половина мулов и все оставшиеся лошади. Сейчас французы, испугавшись, что им придется за это ответить, стали давать воды вдоволь, но сбор мулов может занять продолжительное время. Конечно, я надеялся, что в первую очередь, пришлют оружие, а потом госпиталь, госпиталь пропустили бы в любом случае, а вот оружие, если будет объявлена война, англичане задержат в Суэце. Есть ли возможность отправить курьера срочно в Джибути, я напишу письмо русскому дэджазмачу (имея в виду генерала Обручева), а он передаст царю, чтобы срочно отправляли оружие до объявления негусом Менеликом войны. Рас сказал, что это сделают прямо сейчас, но я ответил, что мне надо зашифровать письмо, так, что если бы гонца перехватили или кто-то прочитал телеграмму, то ничего бы не понял.
– Хорошо, через час после того как ты от меня выйдешь, отправлю гонца и он, забрав твое письмо, помчится в Джибути. Негусу Менелику я тоже сообщу о госпитале и оружии. А теперь мне не терпится взглянуть на царские дворцы. Я достал подарки, сказав, что это – звери русских лесов, только здесь они все одного размера и показал рукой, какой величины бывают белка, заяц и медведь.
– Это подарки для твоих детей и у тебя в этом году, летом, родится сын, который потом станет великим императором[75] – вот ему и подари медведя. Медведь, главный русский зверь, как у вас – лев, но статуэтка показывает маленького медвежонка, а когда он вырастет, то всем покажет…
– А как ты узнал это, рас Александр, еще ничего не заметно, хотя супруга мне сказала, что носит ребенка третий месяц.
– Рас Мэконнын, – как-то уже говорил тебе, что у меня бывают озарения и я вижу будущее или те предметы, которых еще нет и могу их изобрести и сделать, вот как ручные гранаты с моей взрывчаткой или пурпурный шелк.
– А это тебе, здесь царский дворец и летняя резиденция, – вручил ему кубок.
– Но ты говорил, что везешь негусу Менелику альбом с картинками.
– Да, я не обманул тебя – и, подав ему шелковые перчатки (объяснил, что не должно остаться никаких следов, что мы смотрели альбом), достал книгу, положив ее на расстеленную ткань.
– Какие красивые картины, – удивился рас. – и дворцы, я даже не мог представить себе, что такие бывают наяву. Теперь я понимаю тебя и, громко позвав охрану, – доставить индуса-архитектора.
Через четверть часа стража втолкнула в комнату помертвевшего от страха индуса.
– Когда ты говорил мне, что у «царя Москова» нет такого дворца, как у раса, ты оскорбил моего императора, – грозно сдвинув брови, надвинулся я на «архитектора». Подойди к столу и посмотри, какие дворцы у «царя Москова», только не трогай книгу своими грязными руками.
– Ты солгал и мне, презренный раб, и за это ответишь – рас обернулся к белому как стена индусу, – ты нигде не был и ничего не знаешь, а взялся строить мой дворец, выставив меня на посмешище.
Индус на коленях пополз к столу, хватая раса за ноги.
– Прочь, встань и смотри и, если завтра ты мне не принесешь план, как переделать мой дворец, чтобы он хоть чуть-чуть был похож на это, тебе отрубят голову и выставят ее на городском базаре надетой на пику с надписью, что это – лгун, который взялся за дело в котором ничего не смыслит.
Индус встал и, согнувшись, стал смотреть на страницы, которые я ему перелистывал, взяв перчатки у раса. Рас сказал, когда я показал ему Петергоф, что это его устраивает, но я возразил, что за дворцом – озеро, которое питает водой фонтаны, а здесь этого нет, поэтому получится построить только дворец. Мы еще полистали альбом и индус сказал, что мог бы добавить колонны и эркеры как на одном из рисунков, попросил бумагу и что-то стал быстро набрасывать, периодически заглядывая на страницу. Вот как, да он рисует Зимний, только покороче, а кишка не лопнет? Я сказал, что этот дворец в плане четырехугольный с внутренними дворами, но можно сделать один двор, куда ведут ворота, это и для обороны хорошо, в случае бунта. Закрыл альбом, сняв перчатки, стал помогать ему рисовать. В конце концов, получилось каре с закрывающимися двумя решетками воротами и обширным внутренним двором. Рас посмотрел на получившийся рисунок и сказал, что он уже потратил много денег и пусть теперь этот шакал покажет, что можно использовать из построенного им. Шакал нарисовал контуры построек и стало понятно, что, конечно, что-то надо будет сломать, но внешний фасад, облагородив, можно оставить на восемьдесят процентов. А вот внутри, конечно, сделать уже ничего особого нельзя…
Но рас уже отошел от гнева и послал шакала работать. Меня же он поблагодарил, в ответ я выразил надежду, что недалек тот день, когда он сам сможет посетить Петербург.
Потом поехал домой, написал и зашифровал письмо Обручеву, написал обычную, нешифрованную записку начальнику госпиталя о том, что если будут трудности, мы вывезем их верблюдами, только пусть прикинет, сколько груза и людей надо везти. Также сообщил врачу о том, что они будут следовать в место сбора армии, и мы с расом Мэконныным прокинем Харар в ближайшее время, чтобы присоединиться к армии Менелика и сел дожидаться курьера. Впрочем, долго ждать не пришлось, объяснил курьеру, что надо делать (он хорошо говорил по-французски) и гонец пустился в путь.
Глава 12. «Большой курултай»
Утром мы со Стрельцовым облачились в привезенные нам новые белые рубахи с зауженными внизу шароварами. У меня была шама с пурпурным краем и серебряным шитьем, у Стрельцова – с ало-красным, без шитья. Сверху шамы был положен военный плащ-лемпт, разрезанный на своеобразные «хвосты» внизу. У меня лемпт был из леопардовой шкуры, у сотника из сукна разных цветов – зеленого, желтого синего, красного. Нам выдали головные уборы вроде маленьких тюрбанов, у меня с павлиньими перьями, у Стрельцова – что-то похожее на перья фазана. Сапожки были сафьяновые, мягкой кожи, у меня с вышивкой, у сотника – простые, желто-коричневого цвета. На лошадей нам полагались чепраки: мне леопардовый, а Стрельцову – суконный, красного цвета. Седла у нас были свои, с нормальными стременами. На шею лошади было положено надеть украшение из бубенцов, для моей лошади среди бубенцов были вплетены еще и серебряные монеты. Я думал, что сейчас нас подымут на смех, вроде «клоуны на выезде цирка с конями», но казаки, обступив нас, трогали ткань, и, гладя чепрак из шкуры леопарда, говорили, что форма – знатная. У сотника на портупее была кобура с револьвером и шашка на перевязи через плечо, а с другой стороны – еще и торчал ствол драгунки, а я под шаму надел кобуру со Штайром. Навьючили на двух мулов «Максим» с десятком лент и взяли два десятка гранат, на третьего мула посадили Шлоссера в коротких штанах и пробковом шлеме, закутанного, по причине утреннего холодка, в плед. Так мы доехали до дворца, перед которым уже было сотни три всадников. Наконец появился рас с придворными, ему подвели коня и Мэконнын легко, одним движением, поднялся в седло. Гвардейцы приветственно закричали, а чего им не кричать, если живут они от щедрот князя вполне неплохо, службой не утруждены, одеты, только вот не все обуты, рас два раза в месяц дает им пир, где кормит-поит до отвала. Вполне нормальная такая служба, что уж тут не покричать.
Не спеша тронулись в путь, вот и ворота Харара позади, дорога хорошая, лошадки бегут споро. Скоро стали подниматься в горы, появился вполне основательный лес с соснами в обхват и высокими кипарисами. Несмотря на то, что уже встало солнце, в лесу было хорошо, прохладно, пахло хвоей и еще чем-то приятным, какой-то цветочный запах. А дорога все поднималась и становилась уже и уже, вот уже только тропинка между скальной стеной и пропастью. Но, казачьи лошадки оказались к горам привычные и мулы вроде высоты не боялись (мы уже проходили такой дорогой в Харар, но, все же она там была пошире, бричку худо-бедно тогда ведь протащили, а здесь бы – никак), лишь бы полковник не сверзился вниз. Где-то внизу бежит река, но здесь даже шума воды не слышно. Наконец, миновали перевал и пошли вниз, все же перевал здесь невысокий. Дальше, попоив лошадей и немного отдохнув сами, продолжили путь до ближайшей деревни. Всю дорогу сотник вычерчивал на планшете наш путь, сверяясь с компасом и ставя на глаз расстояние до ориентиров (это еще одна из причин, почему я попросил его в сопровождающие) наконец, проехав очередную деревню, встали на обед, нас уже ждали здесь слуги раса, были расставлены столы и лавки, столы накрыты банановыми листьями и на неизменных лепешках инджиры уже лежала какая-то закуска. Когда сели за стол, тут же были поданы кубки с тэчем, причем «княжеский» тэч был той же медовухой.
На первую перемену блюд были небольшие индюки, как мне сказали, дикая птица, но довольно жирная и с нежным мясом. Мы давно не ели птицу: присланных нам мелких курочек казаки использовали как несушек, поэтому периодически ели яичницу на завтрак. С удовольствием попробовали здешнюю пернатую дичь, потом были дикие козы и четыре жаренных на вертеле диких кабана (я увидел, что мясо не прожарено и есть не стал, так же поступил и сотник). На десерт были огромные связки бананов и виноград. Сомневаясь, что все это помыто, ограничился парой бананов, все же они в кожуре. Потом немного отдохнули, полежав на коврах, брошенных на землю и продолжили свой путь до наступления темноты. Лагерь был уже оборудован, на огромных жаровнях жарились быки, бараны и вообще предполагался, видимо пир в стиле Гаргантюа. Вот она жизнь крупного феодала: все тебе приготовят, а ты трескай за обе щеки, и уберут и постельку постелят (за нами уже стояли разнообразные шатры, один из которых, рядом с шатром раса, предназначался мне, а двум моим спутникам – чуть дальше, но тоже не на краю). Дальше все было как обычно: обжираловка, море тэча, но я помнил, как болела голова после Нового года, пил умеренно, тем более, что меня пригласили в шатер раса.
Еще раз обсудили, кому и что завтра говорить. Рас согласился со всеми моими предложениями, возразив только, когда я предложил не показывать полковника, а предложить тому присоединиться к людям Салеха позже. Рас считал, что если Союз кочевых племен покажет, что у них тоже есть иностранный советник, это усилит давление на махдистов. Что же, пусть Союз племен сам решает, насколько им нужен Шлоссер при переговорах – отдадим его в начале. Еще я попросил, чтобы прямо с утра мне дали двух ашкеров потолковее и переводчика, чтобы у меня было время обучить их метанию гранат и это выглядело бы так, что все ашкеры раса умеют это делать (да и подразумевало бы, что все они вооружены гранатами). Я бы сам мог метнуть гранаты вместе с сотником Стрельцовым, но у меня рука еще плохо действует – слабая, поскольку вместо того, чтобы лечить ее у лекаря, я поехал в Абиссинию.
– Но слабая рука не помешала тебе, рас Александр, прыгнуть в воду с парохода, чтобы спасти Мариам, а может ты не знал, что в воде – хищные рыбы с зубами, готовые вас разорвать на части?
– Как не знал, рас Мэконнын, мы с Машей, то есть с Мариам, за полчаса до этого видели, как матросы ловят акул и чуть было не вытащили одну.
– Значит, ты ничего не боишься?
– Конечно, боюсь, рас Мэконнын, только дураки ничего не боятся, потому что не могут представить, что может быть дальше. Мне и тогда было страшно, да и видел я акулу прямо под собой, когда Мариам уже втащили в лодку.
– Ты сказал «и тогда», значит, было еще страшно и до этого случая, не так ли, рас Александр?
– Да, когда англичане меня взяли в плен и предлагали отдать им секреты и служить за большие деньги (а у меня тогда еще не было наследства деда), обещали дом в Лондоне и наследственный титул, а если я откажусь, грозились изрезать меня на ремни и утопить в бочке с дерьмом – вот тогда тоже было страшно.
– А это, – рас кивнул на мои руки, которые из-за отсутствия крема опять стали довольно страшные, – следы того, как англичане тебя пытали?
– Нет, это, от того, что немецкий агент взорвал мою лабораторию, я спасал друга и обгорел сам. Тогда я испугаться не успел, а вот потом было очень больно, а еще, я думал, что навсегда останусь страшным уродом, мне даже зеркала долго не давали, чтобы я себя не мог увидеть. Ничего, вот только поседел и рубцы со шрамами остались.
– Александр, а сколько тебе лет? Я никак не могу определить, наверно, около 35 лет?
– Нет, рас Мэконнын, я всего на два года старше Мариам. (а вот и соврал, ты ее на 87 лет старше, если считать, что Андрей Андреевич родился в 1957 г. Похоже, рас считает, что я староват для Маши, поэтому про 87 лет промолчим – тогда, точно: «Неравный брак» – картина художника Пукирева).
– Да, наверно тебе много всего пришлось перенести и недаром твой царь наградил тебя и доверил быть послом. Говорят, что страдания дают мудрость человеку, но при условии, что человек этот борется с невзгодами. Теперь я лучше понимаю, почему моя дочь выбрала тебя, Александр. А еще все, кто тебя знает, говорят что ты добрый, мне рассказывали, что когда нужно было тащить по камням твою коляску, старый слуга стоял в стороне, а ты вместе с ашкерами работал.
– Рас, у нас нет слуг в вашем понимании, мой денщик служит мне по присяге, то есть, по клятве, данной им царю. Я могу нанять людей за деньги, но они никогда не будут моей собственностью и могут не выполнять мои приказы, если они им кажутся преступными, более того, в таком случае они обязаны донести на меня властям и меня могут отправить на каторгу, если будет, за что. Кроме того, человек, о котором тебе говорили – старый заслуженный воин и я уважаю его за это и за его возраст.
– Александр, а твои ашкеры-казаки служат тебе по клятве или за деньги?
– По клятве царю, рас Мэконнын, они подчиняются мне, потому что я старше по званию и я – царский посол. Царь дает им землю, освобождает от налогов, а за это они обязаны быть на военной службе, если царь позовет их. Казаки – искусные воины, но они свободные люди и ведут свое хозяйство, когда не на службе. Обычно, они живут на границе Империи, но сейчас так получилось, что Империя расширила свои границы и казачьи области оказались внутри.
– Это интересно, рас Александр, мои ашкеры тоже получают от меня землю, но на ней работают рабы, которых ашкер захватывает в походе, поэтому наши ашкеры любят воевать и храбры в бою. А звания дает царь или рас тоже может дать?
– У нас звание и чин дает только государь, по чину и заслугам можно стать дворянином, получить титул, но никакой князь не может дать или отобрать это, только сам царь.
– У нас по-другому, я могу дать чин до дэджазмача, но только своего войска, негус тоже может дать чин дэджазмача, но мой дэджазмач всегда будет ниже того же звания, полученного у негуса. Негус может сделать расом даже простого ашкера, а может и отобрать этот титул, сделав вчерашнего раса рабом.
Мы еще поговорили о всяких пустяках, вроде того, какой бывает снег, да очень ли холодно в России? Мэконнын даже знал про Наполеона, правда, по его версии выходило, что французский император замерз со своим войском в России, превратившись в ледяные статуи.
Спросил раса о русских, которые до меня добирались до Харара. Он помнил только какого-то казака и отставного офицера, оба были без документов и не могли подтвердить государственный статус своей миссии. Кроме того, у них не было денег и они просили им дать взаймы, но рас отправил их обратно в Джибути, от греха подальше. Отставной офицер, правда, оказался ловчее, он занял денег у греческих купцов и добрался до только начинавшей строиться Аддис Абебы, где опять-таки, каким-то непостижимым образом, не имея никаких бумаг, подарков и свиты[76], убедил Менелика, что он русский посланник.
Проговорив до полуночи, вышел из шатра раса. Веселье все еще продолжалось, но все же я собирался пойти и попробовать выспаться. Как вдруг увидел Шлоссера, поджидающего меня у шатра, закутавшись в плед. Полковник пришел поблагодарить еще раз и сказал, что впервые видит такого офицера (мне не удалось переубедить его, что я не военнослужащий), которого так любят его солдаты и который настолько близок им в походной жизни. Еще его поразили наши казаки, их физическая закалка и подготовка, мол, немецкая армия хороша дисциплиной, а русская – ее отсутствием. Я ответил, что в абиссинской армии дисциплины еще меньше, но Шлоссер сказал, что он имел в виду настоящие, регулярные армии. Полковник заверил меня в своих лучших чувствах и я тут же задал ему вопрос:
– Герр оберст, а взялась бы Германия поставлять оружие армии Менелика, за золото, разумеется, если бы англичане перекрыли проливы, не допуская таких поставок?
– Герр посол, я считаю здесь своим долгом противостоять Британии и ее союзникам. Если в Африке что-то делает Британия, то я, оберст Шлоссер, должен обеспечить этому противодействие. Прямо ответить на вопрос с поставками оружия сейчас я все же не могу, но свой Генштаб проинформирую и, когда получу ответ, то поставлю вас в известность.
Утром, умывшись, увидел у шатра двух гвардейцев раса и гражданского. Взяв еще с вечера приготовленные разгрузки с гранатами, пошли тренироваться. Я настоял, чтобы они сняли шамы и бросали гранаты в рубахах, а то еще запутаются в складках. Ашкеры попались толковые, переводчик все объяснял и скоро за лагерем прозвучали взрывы. Прискакали конные, но переводчик их успокоил.
Потом собрались и совершили двухчасовой переход до места встречи, причем взяли только сотню ашкеров, остальных оставили поблизости. Я и рас ехали рядом и через полчаса мы увидели разномастные шатры и палатки стоящие тремя группами. Посередине был один большой шатер. Надо сказать, что в последний момент выяснилось, что у Абиссинии еще нет своего национального флага, поэтому за расом везли какой-то бунчук с хвостами. Спросил, что, а у Менелика тоже нет своего флага, и узнал, что у негуса тоже что-то там на палке, которую возят за ним. Предложил сделать большой флаг из пурпурного шелка, что я привез, с золотой вышивкой льва для негуса, для расов – флаги поменьше, для начальников войск – дэджазмача, кеньязмача, фитаурари и геразмача – треугольные флажки на пику поменьше, в зависимости от ранга. Расу идея понравилась, сказал, что скажет Менелику. Пурпурный цвет драгоценный, императорский, жена раса уже вцепилась в рулон подаренного шелка, может и не дать, но на флаг – даст, вышьют и покажем негусу. Я сказал, что у меня есть еще рулон, но я обещал его императрице. Мэконнын ответил, что императрица Таиту – воительница, ее не интересуют тряпки, а лучший подарок для нее – персональный пулемет. Тогда я предложил, что заверну пулемет в пурпурный шелк, перевяжу ленточкой и так подарю. А другой пулемет – тот, что предназначен персонально расу Мэконныну – нужно ли заворачивать в шелк? Рас понял шутку и рассмеялся. Сказал, что его жене и дочерям и так хватит на сто нарядов. Спешились и прошли в шатер, там уже ждали гости, которые пили кофе и поедали всякие сласти, вроде засахаренных фруктов. Рас поздоровался со всеми на родном для них языке и сел, мне предложил занять место рядом с собой. Не буду утомлять описанием переговоров, скажу только что шли они по-восточному цветисто и окольными путями, поскольку все говорили на разных языках, официальным был амхарский, то есть язык хозяина – принимающей стороны. Забегая вперед, сказу, что эта традиция закрепилась и для дальнейших конференций «Организации Африканского Единства».
Рас достаточно долго говорил, а потом предложил высказаться мне. Я по-французски произнес заготовленную речь и после ответов на вопросы был отпущен. Выйдя из шатра, увидел Мохамада, второго телохранителя Мариам, спросил его, а где Хаким. Мохамад оглянулся вокруг и перейдя на шепот сказал, что рас прогнал Хакима, за то, что тот не уберег Мариам. Сначала вообще казнить хотел, но потом просто велел убираться с глаз долой. Я также тихонько спросил, а где сейчас Хаким? Мохамад ответил, что в Хараре, пытается устроиться к какому-нибудь купцу, но все боятся раса и работы ему не дают, а без денег он и уехать не может. Сказал, что если Мохамад увидит его, то передаст Хакиму – пусть он отыщет меня в Хараре, в старом дворце раса, там, где сейчас стоят казаки.
Потом пошел к шатру, что мне отвели. Возник слуга и спросил на ломаном французском, что господин желает. Попросил лимонаду, только чтобы лимонов побольше было – кислота убивает бактерии. С этим даже связано то, что, когда врачи-подвижники выпивали культуру холерных вибрионов, то заболевали, как правило, те, у кого была изначально низкая кислотность желудочного сока или они поели и часть кислоты ушла на переваривание пищи. Полежал, отдохнул, потом пришел слуга и сказал, что рас зовет меня. Мэконнын выглядел довольным – все шло по его плану и сейчас писцы согласовывают текст договора на трех языках. А чтобы послы были сговорчивее, он их пригласил через час на поле, где им покажут новое оружие, сейчас там ставят связанные из травы чучела-мишени. Сначала я говорил о том, что на мишени надо надеть мешки или старые шамы, в общем, какие-то тряпки. Но здесь так дорожат каждой дырявой тряпкой, что на полусотню чучел их не нашлось, зато из травы их сделали около сотни, плотно связав жгутами той же высокой травы, а пробоины будем отмечать бычьей кровью. Ашкеры уже расставляют мишени: три ряда на сто, двести и триста шагов.
Когда подошло время показа, ашкеры приволокли нам пулемет, пять коробок с лентами и ковер.
– Ну что, Иван Парфенович, – обратился к сотнику, – покажем, как русские воюют!
– Ага, в басурманских мундирах, – ответил Стрельцов, которого напрягала его одежда и он так и не мог понять, зачем мы так вырядились.
Установили пулемет, заправили ленту, накрыли все ковром. Впереди стояли травяные «солдаты», довольно густо и это – хорошо, нагляднее будет.
Рас махнул платком, мы сдернули ковер и легли на него. Разложили открытые коробки так, чтобы быстро менять полотняные ленты и я надавил на гашетку. Вот полетели клочья от первого ряда, от второго, от третьего. Быстро сменили ленту, и повторили. Хватит пока: 500 пуль улетели попусту, а могли бы в мясо… К мишеням поскакали наиболее недоверчивые зрители и побежали ашкеры с ведром и палкой, которой, обмакивая в бычью кровь, будут отмечать пробоины. Смотрю: задерживаются почти у всех чучел – значит, хорошо попали. Еще десяток любопытных поехал посмотреть. Наконец, насмотрелись, подъехали к расу и о чем-то с ним разговаривают. Между тем ашкеры сняли два десятка чучел, погрузили их на мула и повезли поближе. Я пошел посмотреть, как их расставляют в круг. Отсчитал количество шагов и положил палку – это будет рубеж для метания. Метатели рядом ждут. Спросил у переводчика, все ли помнят. Сказали что все. Попросил их повторить порядок действий – вроде помнят. Выкрутил взрыватели и попросил бросить в центр круга из чучел со словами – «выдернул кольцо, бросаю». Все сделали правильно, сбегали за гранатами, я их снарядил и через переводчика сказал – сначала бросает один, потом другой. Посмотрел на раса, подняв руку, тот махнул платком – мол, начинай! Отослал Стрельцова на 15 сажен и дал команду. Первый метатель выдернул кольцо и бросил прямо в центр. Хорошо! Теперь второй – пошел. Что такое? Граната не взорвалась, а я ведь видел, что он ее бросил. Спросил – где кольцо? Так и есть – этот растяпа не выдернул от волнения кольцо и бросил как есть. Пошли искать гранату. Вот она родная, лежит с колечком. Сказал ашкеру: «Бери гранату и давай по новой пошли, бросим», а он не хочет, побледнел, дрожит от страха, думает, что сейчас рванет. Я подошел поближе, посмотрел и так и сяк – кольцо на месте и не выпадет. Поднял гранату и пошел на рубеж. Подошел Стрельцов, объяснил ему, что своей рукой могу не добросить.
– О чем разговор, Александр Павлович, – давайте я брошу, – эка, какое дело, ну, сробел солдатик, с кем не бывает.
– Ну, тогда с богом, Иван Парфенович! – и я демонстративно остался на месте.
Стрельцов спокойно выдернул кольцо и запулил лимонку прямо в центр чучел, все грохнуло штатно.
Я опять поднял руку, в знак того, что показ окончен. Рас махнул мне рукой, – мол, подойди. Я оставил возле пулемета Стрельцова и пошел к «гостевой трибуне» – то есть, пригорку, застеленному коврами с ковровыми же подушками. Меня стали о чем-то спрашивать, но больше про пулемет, к счастью, никто не заметил заминки с гранатой, наверно решили, что так и нужно.
Потом было подписание договора и пир горой. Я посидел немного за общим столом, почти ничего не ел, а потом улизнул и отправился спать. Ночью мне приснилось, что я беру гранату, она взрывается и я оказываюсь в московской больнице без кисти руки и никто ко мне не подходит. Проснулся в холодном поту, нет – это сон, в лагере тихо, только время от времени перекликаются часовые.
Потом был путь назад, доехали без проблем. Нас уже заждались, где это мы четвертый день гуляем, ответил: «Пьянствовали» и почувствовал, что поверили. Вечером мне сказали, что у ворот меня дожидается давешний разбойник, ну, тот, что дорогу показывал до Харара.
Вышел и узнал Хакима, пошли с ним ко мне в кабинет, попросил Ефремыча приготовить нам кофе и что-то принести поесть с ужина, только не свинину.
– Откуда у нас свинина, только баранина, – ответил денщик, – надоела уже, каждый день она.
– Ефремыч, вот пойдем в поход, опять на консервы сядем, так тебе здешняя баранинка по ночам сниться будет.
Пока Хаким ел, отошел с Ефимычем в сторону и попросил узнать, есть ли место переночевать проводнику, рас его выгнал и у него ни копейки за душой.
Потом поговорил с Хакимом, узнал что «заложил» его третий телохранитель, Саид. который оказался очень даже разговорчивым, просто при «немом» языки развязываются и люди болтают свободнее – немой ведь никому не скажет. Теперь Саид получил местечко мелкого начальничка – шума, где-то в дальней провинции. Хакима же выгнали и никто его на работу не берет, надо ему отсюда выбираться и заново пристраиваться.
– Хаким, а зачем тебе куда-то пристраиваться, иди на службу ко мне. Сколько тебе рас платил? Это в месяц? Как! За год!?
В общем, договорились за 150 талеров в год при моих харчах.
– Только в Хараре тебе делать нечего! Поедешь в Россию? В Петербург – столицу посмотришь, дальние края. Денег тебе дам на дорогу, а чтобы время зря не шло – помню про твою беду: сделают тебе новое лицо, только это долго, может, полгода, а может, год будут делать[77]. Нос, конечно будет не римским, а, скорее, толстым, негритянским (нет, цвет кожи твой будет, не черный, не беспокойся), но это будет твой нос, и дефекты щек закроют и будешь ты красавец хоть куда, еще и женишься на русской. В Петербурге отдашь письмо от меня русскому дэджазмачу и пойдешь к лекарям, я им тоже письмо напишу, чтобы к тебе хорошо отнеслись. В крайнем случае, поедешь в другой город – Москву, это наша древняя столица – там у меня большой дом и можешь там меня дожидаться: кормить-поить тебя там хорошо будут, я главному по дому про тебя напишу.
Хаким упал на колени и хотел поцеловать мне руку, но я его поднял и опять усадил на стул.
– Сейчас иди, отдыхай, Ефремыч покажет, где, а утром обо всем поговорим.
Ночью писал и шифровал письмо для Обручева, где описал результаты, достигнутые на конференции племен, теперь Менелику не надо опасаться удара в спину от мусульман во время войны с итальянцами. Какое-то количество войск придется держать в Хараре, мало ли, вдруг нарушат договор, но это, если у мусульман власть сменится, а у махдистов сейчас основное беспокойство – агрессия с севера англо-египетских войск. С кочевниками я меньше беспокоюсь, так как их вождь – теперь мой кровный брат. Агеев должен быть отпущен немцами, так как я обменял его на немецкого полковника – военного советника кочевников и получил от Агеева подтверждение, что он в безопасности, находится в Швейцарии. Знаю это путем получения от Агеева информации личного характера, ответы на которые можем знать только мы двое. Причем я нигде не говорил, что Агеев – русский, ответы были по-английски и не связаны с Россией. Отправил курьера в госпиталь, если он еще в Джибути, князь Мэконнын, здешний правитель, и второе лицо в Абиссинии после негуса, обещал помочь, если нужны верблюды для транспортировки госпиталя. С негусом надеюсь увидеться через неделю, поскольку на это время назначен сбор войск в местечке Гоуани, на реке Аваш, а сейчас Менелик ездит по стране и собирает войска. Леонтьев уехал к месту сбора войск, туда же приедет на верблюдах, посланных в Джибути из Харара, вторая часть отряда, ведомая бароном фон Штакельбергом.
Написал, что письмо передаст наш проводник Хаким – очень опытный и незаменимый в пустыне боец, ему мы во многом обязаны нашим успешным переходом в Харар. У него изуродовано лицо, и я прошу оказать содействия Военно-Медицинской Академии в лечении Хакима. Отдельное письмо начальнику ВМА я передам с проводником.
Потом написал письмо Пашутину, где в общих словах описал метод лоскута на ножке, разработанного Филатовым в 1917 г (применяется и поныне, Андрей Андреевич видел таких ребят в госпитале, когда лечил свои травмы, полученные на военной службе, да и после читал про пластическую хирургию в журнале «Наука и жизнь»). Понятно, в деталях метода Андрей Андреевич, а, значит, и я, не осведомлены, но сама идея изложена, а ее конкретным воплощением пусть занимаются специалисты. Не разберутся – пусть делают пластику итальянским методом, он уже во всем мире известен, только пусть порошка СЦ не жалеют: главная опасность в пластической хирургии того времени – отторжение аутотрансплантата из-за нагноения (если занесли инфекцию). Итальянский метод более длительный и неудобный для пациента, но Хаким терпеливый, справится.
Наконец, третье письмо для моего дворецкого с Рогожи, написал ему какой Хаким хороший, даром, что мусульманин. Чтоб не обижали его и свининой-салом не кормили, а он пусть меня дожидается и вообще, он охранник хороший, пусть дом охраняет, только скажи, пусть никого не убивает. Плати ему как охраннику, помесячно.
Написал Хакиму адреса крупными русскими буквами и французской транслитерацией. и нарисовал, как везде доехать, даже написал, чтобы в Петербурге не давал больше полтинника (полталера) извозчику, а в Москве – рубль (талер), там дальше ехать придется.
Потом вызвал Хакима. Вручил ему 100 талеров и 30 золотых по 10 франков на дорогу. Сказал, чтобы он узнал, когда в Джибути будет русский пароход и купил билет 3 класса до Петербурга или Одессы (прямо в Петербург лучше, но, если до Одессы, то потом придется добираться по суше поездом). В России талеры не ходят, поэтому, поменяй деньги в банке как приедешь. Менял никаких нет, только банк, там золото с удовольствием поменяют на рубли, рубли могут быть бумажные, не обязательно монеты, а талеры потратишь здесь. Хаким ответил, что он служил в Северной Африке в иррегулярных войсках, оттуда и французский язык знает, поэтому в европейских порядках и деньгах немного разбирается.
– Вот и отлично! – обрадовался я. – Тогда точно не пропадешь, даже если с пересадками поедешь. В Александрии консул меня знает, он даже без денег тебя посадит на русский пароход. Только и у него бумагу возьми, хоть не паспорт, но с такой справкой от консула у тебя проблем ни в одном порту не будет. Если деньги кончатся или украдут – вот адрес в Москве моего дворецкого он тебе поможет, можешь телеграмму послать или сам приезжай. Только бумаги в русский Главный Штаб, где генерал Обручев, никому, кроме него попасть не должны. Если не сможешь доставить – уничтожь пакет, лучше сожги.
Написал письмо от имени русского посла, то есть меня, оказывать содействие Хакиму, посланному в Петербург и Москву с заданием государственной важности (написал приметы Хакима – только по-русски, а то обидится за то, что я его уродство описал). Объяснил, что это письмо можно показывать всем русским и просить помощи. Поставил посольскую печать и запечатал в конверт. Потом отдал запечатанный печатью конверт для Обручева, рассказал, что нужно отдать его офицеру на входе и дождаться ответа.
Объяснил, что даю ему письмо к русским врачам в Петербурге: место это называется Военно-Медицинская Академия – нужно отдать письмо для главного начальника Пашутина, а в случае его отсутствия для профессора Субботина или любого хирурга и дождаться ответа. Почти все офицеры и врачи понимают по-французски, поэтому с ними можно объясниться. Спросил, нужна ли ему лошадь или дать денег, чтобы купил сам. Хаким ответил, что лучше – мул, он выносливее. Велел дать ему мула, на котором немец ехал, уж если он толстого полковника вез, то тощего Хакима и подавно, нож, бурдюк с водой, баранины и лепешек (казаки сами их пекли из купленной на базаре пшеничной муки, наша давно кончилась) и Хаким уехал еще до рассвета.
Глава 13. Рас Аруси
Прошло еще пару дней, прежде чем меня позвали во дворец к расу. За эти дни получил с курьером от католического аббата подтверждение того, что мой отчет ушел в Петербург. Приехав во дворец, обратил внимание, что начались какие-то работы над фасадом – трудится индус, навертели ему хвоста. Мэконнын встретил меня в кабинете и сказал, что через три дня выступаем в поход – негус собирает войска в лагере на Аваше. Караван верблюдов уже перебросил туда артиллерию. На днях должен быть ответ от начальника госпиталя, выйдут они сами или их надо транспортировать. Пока верблюды окрепнут, мы уже будем знать, посылать ли этот караван обратно в Джибути, или пусть он возвращается в Харар. Чтобы перебросить мой отряд, у раса достаточно других средств – это капля в море: он идет в Аваш с двадцатитысячным войском и большим обозом. Чтобы полностью завершить переброску такой массы войск, потребуется месяц, а то и два, поэтому авангард уже вышел сегодня. Северная армия под командованием императрицы уже завершила сосредоточение в горах и готова спуститься на равнину.
Северная армия состоит из трех корпусов: корпус Семиен под командованием императрицы Таиту Бетул (она же командует армией): 6 шесть тысяч пехотинцев, 800 всадников и 6 орудий. Второй корпус: Тиграи (рас Менгеша) и Намасен (рас Алула): всего двенадцать тысяч пехоты при шести орудиях.
Центральная Ударная армия Шева; командующий Негус негешти Менелик II в том числе личная гвардия императора – две тысячи пеших и три тысячи конных гвардейцев при тридцати двух орудиях, 25 тысяч пехоты. Годжиам и Олия – «сборная солянка» из 15 тысяч пехоты.
Южная армия – командующий рас Мэконнын – два корпуса: Харар – 20 тысяч пехотинцев из них 3 тысячи посажены на мулов; Уолло-Гала– рас Микаэл (основная масса конницы негуса) – пять тысяч всадников и 6 тысяч пехоты, половина на мулах; По замыслу негуса Северная армия будет сдерживать наступление итальянцев, которые уже взяли три города на этом направлении, в случае неудачи она отступит в горы и закрепится на перевалах, не дав дойти до столицы с севера. Основной удар будет наноситься Центральной армией с наиболее хорошо подготовленными и вооруженными воинами. А Южная армия при удачном развитии событий должна нанести противнику фланговый удар мобильными войсками – конницей и пехотой на мулах. При неудачном развитии кампании – Южная армия имеет целью прикрыть Центральную группировку и позволить ей отойти, нависая над противником с фланга, немобильные части (обычная пехота) корпусов Харар и Уолло-Гала (пехота) остаются в резерве для пополнения Центральной группы, а Корпус Годжиам и Олия охраняет лагерь и коммуникации.
По мнению раса Мэконнына, слабой частью Южной армии является отсутствие артиллерии, поэтому он очень надеется на наши орудия и пулеметы, тем более, что они мобильны и отвечают общей поставленной его армии задаче. Пока итальянцы на юге имеют слабейшие части, в основном из уроженцев Эритреи, итальянцы там – только офицеры. Наиболее сильные части потихоньку перемещаются с севера на юг-запад. С востока в тылу у итальянцев находится пустынная впадина[78], которую можно обойти либо с севера, либо – с юга. Войска по ней не пойдут: это равноценно самоубийству – источников воды там нет, и температура даже зимой такая, что впадину считают самым жарким местом на Земле[79]. То есть, у противника два пути – либо идти в горы, строго на запад, либо сместится на юго-запад и, обойдя горы по долине реки Аваш, вторгнуться вглубь территории Абиссинии, разрезая страну напополам и имея целью Аддис-Абебу. Преимущество второго решения – наличие дороги и постоянный источник воды (Аваш – непересыхающая и довольно полноводная река). Места вокруг реки обжиты и недостатка в продовольствии быть не должно – реквизиция, а проще, грабеж местного населения. Чтобы этого не было, и было принято решение создать укрепленный лагерь вблизи местечка Гоуани, прикрывая караванный путь на Джибути и не дав отрезать Харар.
Вот с этой целью мы и выступаем как можно скорее, потому что до Гоуани у передовых итальянских отрядов расстояние почти такое же, как от Харара до него же, только двигаться мы будем навстречу друг другу. Авангард пехоты, посаженный на мулов, уже в пути и конница раса Микаэла выступает завтра. К Гоуани прибудет и Центральная армия во главе с негусом, двигаться ей придется меньше, поэтому они займут позиции быстрее.
Я попросил у раса разрешения повидаться с Машей, все же отправляюсь на войну, а там всякое может быть. Мэконнын разрешил и вскоре я увидел ее в сопровождении двух служанок. Радостно взвизгнув, Маша повисла у меня на шее и начала целовать, но папаша Мэконнын быстро одернул падчерицу, проговорив что-то по-амхарски. Маша с неудовольствием оторвалась от меня и мы присели на кушетку, держась за руки. Она сказала, что руки у меня огрубели и некому заботится обо мне, а от загара я мало чем отличаюсь от абиссинца. Волосы и бородка выгорели на солнце и стали совсем седые с виду.
– Бедный мой Саша, совсем ты себя не жалеешь, – пригорюнилась моя невеста.
– Зато ты все хорошеешь, моя маленькая птичка, – постарался я перевести тон разговора на более оптимистичный.
– Я так скучаю без тебя и мне плохо, как птичке в клетке, хотя и золотой, но от этого она не перестаёт быть клеткой.
Дальше я говорил какие-то ободряющие глупости, гладил ее нежные пальчики с подаренным мной колечком. Говорил, что скоро увижу негуса и он разрешит нам пожениться и тогда я вернусь и все-все будет у нас хорошо. Маше хотелось отправиться со мной на войну, но я сказал, что маленьким девочкам там не место, там много страданий, грязи и крови, но я постараюсь, чтобы мы быстрее победили и тогда, победителем, я вернусь в Харар и назову ее своей женой.
Наконец, расу надоели наши телячьи нежности и он сказал, чтобы мы прощались и я отправлялся собираться в поход, завтра с рассветом мой отряд должен быть построен у дворца. Маша ушла, бросив на меня жалобный взгляд, на ее глазах были слезы.
– Рас Мэконнын, отдавверблюдов, я оказался без тягловой силы, а у меня остается достаточно много груза, мои полтора десятка мулов не справятся. Прошу дать мне еще столько же.
– А разве у тебя нет вьючных лошадей?
– Они мне будут нужны, чтобы везти палатки, фураж и продовольствие.
– Фуражом, водой и продовольствием тебя будут обеспечивать мои люди, можешь не беспокоится. Я думаю, того, что у тебя есть, будет достаточно.
На обратном пути заехал к Исааку, узнать, как движется дело. Старик встретил меня как дорогого гостя, усадил в плетеное кресло и велел мальчишке-подмастерью принести мне кофе. Исаак сказал, что весь шелк уже продан, причем по цене наполовину больше, чем я посчитал по весу, поэтому он теперь мой должник. Однако, деньгами он вернуть не может, поскольку закупил камни, но с лихвой, хватит еще и на красивую брошь и на кольцо мне. Исаак открыл свою заветную шкатулку и я ахнул – она вся светилась изнутри от блеска драгоценных камней. Еще ювелир достал уже сделанную основу для диадемы, куда уже были вставлены наиболее крупные камни, которые и должны составлять основу всей композиции. Кроме четырех кенийских рубинов, в центре было штук пять крупных бриллиантов и еще оставлено место под два крупных камня (Исаак сказал, что они в огранке). Я повертел изделие в руках – по темной лавочке забегали искры отраженного света.
Очень красиво, я остался доволен. Пока я вертел изделие в руках, Исаак показал, как он хочет сделать брошь – по дизайну она повторяла мотивы диадемы, то есть это был комплект, причем царский! Крупный рубин в центре в окружении россыпи бриллиантов от средних до небольших. Я одобрил его идею и тогда Исаак показал мне довольно крупный полусферической формы камень, показавшийся мне сначала темно-темно синим, но попавший свет отразился в кристалле и в камне возникли яркие синие искры и блики василькового цвета.
– Мадагаскарский сапфир, – объяснил Исаак, – исключительно редкий с такой игрой света: видите появляется как бы звезда внутри камня?[80] Я первый раз в жизни вижу такой красивый и крупный звездчатый сапфир. Пусть он вам принесет счастье. Я могу сделать кольцо с ним, оно будет готово уже завтра.
– Дорогой Исаак, спасибо за заботу, но завтра я отправляюсь на войну и, когда вернусь, не знаю.
– Рас Александр, я знаю, где вы остановились и я завтра утром буду вас ждать у входа с кольцом – возьмите с собой, оно принесет вам удачу!
Приехав в гарнизон, велел готовится к походу, еды и фуража берем по минимуму, кормить-поить обещали, «курей» порезать и в котел, лепешек в дорогу напечь, оставшихся баранов пустить на шашлык, после того, как все будет собрано в поход, устраиваем отвальную. Попросил убедиться, что оставшийся конный состав при условии двух пар лошадей в бричках поднимает наш груз и пошел заняться ревизией оставшихся денежных сумм и подарков – я все четко заносил в приходно-расходную книгу полученных подотчетных сумм: кому, куда и что пошло. Естественно, без учета выкупного платежа за Салеха, собственно, я его уже потратил и в своих личных суммах я, конечно учет вел, но не такой строгий, только чтобы «без копья» не остаться. Вроде все сошлось, я старался записывать сразу, из личных сумм у меня осталось только золото во франках, да несколько десятков русских монет в империалах, червонцах и рублях для подарков. Все бумаги и личные деньги сложил в подаренный сундук, оставив сотню франков на расходы. Оставалось еще много неистраченных талеров, что мы разделили пополам с Титовым – я только отдавал их на закупку продовольствия, но рас снабжал нас им бесплатно и талеры оставались пока практически нетронутыми: верблюдов мне предоставили бесплатно с зачетом стоимости почти четырех десятков, взятых в качестве трофеев. То есть, у меня оставалось более двенадцати тысяч талеров казенных денег, а все казенное золото и половину талеров – тоже около 13 тысяч я оставил Титову.
К вечеру выяснилось, что животных под вьюки у нас хватает, в бричках поедем так же, как и сюда – я с Артамоновым и в другой два артиллериста, но пулеметы выгрузили во вьюки, благо, артиллерийских лошадок мы практически всех сберегли, я только двух отдал Лаврентьеву, а нового падежа после перехода по пустыне не было. Лошади отъелись, были перекованы и переход должны были вынести без потерь. У казаков было еще лучше, уж своих-то лошадок они обихаживали. Мулы тоже выглядели браво: сытые, вроде даже подросли и потолстели – совсем скакунами скоро станут.
Вечером как и намеревались, была отвальная с куриным кулешом и шашлыками. Пришлось опять по чарочке развести спиритуса и от ведерной жестянки после моих медицинских манипуляций и всяческих гуляний осталась едва треть, а то и четверть. Все наелись, напились и, выставив караулы, улеглись спать.
Утром поднялись рано, прочитали утреннюю молитву, поели, что осталось от ужина, покормили-напоили скотинку, и с развернутым знаменем выехали со двора. Я сразу приметил Исаака, он протянул мне коробочку и что-то прошептал по-еврейски, благословил, может быть, как там у них, не знаю. Я вышел из брички, обнял старика и, поблагодарив и пожелав ему здоровья, обещал скоро вернуться с победой. Потом быстро забрался обратно на сиденье, чтобы не задерживать колонну и мы двинулись по спящему Харару ко дворцу раса.
На площади перед дворцом нестройными рядами, кто во что горазд, уже толпились разномастные войска князя. Впечатление, что войско царя-батюшки Ивана Третьего или Четвертого, номер – без разницы, собирается в поход на татар. Наконец, на крыльце показался рас, и вот что я заметил – вместе с хвостами на палке над его головой развевался пурпурный стяг с чем-то там вышитым: понравилась, значит, идея. К расу подвели боевого коня (как же без доброго коня добру молодцу и эфиопскому витязю, это я барином, развалясь на подушках, еду), Мэконнын лихо запрыгнул в седло (у меня бы так не получилось) и проехал вдоль войск. Все орали, потрясая оружием, когда рас поравнялся с нами, по знаку Нечипоренко все троекратно рявкнули: «Ура-ура-ура». Княжеский конь, не привыкший к таким звукам, вздрогнул. Наконец, смотр закончился, молебна не было и колонна начала выдвигаться к городским воротам. Мы следовали с развернутым знаменем сразу за княжескими гвардейцами. Для полноты впечатления о походе московского царя на татар не хватало разве колокольного звона. Зато собравшийся по сторонам дороги народ кричал, что было силы, а увидев нас, заорали: «Москов ашкер, Георгис ашкер». В общем, весело, дай-то бог всем так весело вернуться…
Дорожные впечатления описывать не буду: все было так же, но в обратном порядке, разве только то, что мы ехали в большой ораве вооруженных людей, дочиста съедая весь заготовленный фураж и провиант, который местные начальники в буквальном смысле выколотили из крестьян, поэтому особой радости, а вернее – никакой, в их лицах я не замечал. Впереди как-то быстро появился авангард из слуг, которые занимались установкой лагеря и сбором припасов, а вот никакого боевого охранения по сторонам и в помине не было: бери раса в плен голыми руками, двух сотен всадников хватит, пока славные эфиопские витязи очухаются, а злые вороги любимого начальника уж в полон утащили. Горячую пищу ели раз в сутки, вечером, вообще абиссинцы довольно неприхотливы в еде, а воины – особенно, так что, мои казаки стали голодать – вот тут-то и припомнилась сладкая баранинка, ан – поздно, «поезд ушел». И купить нечего – все в деревнях выметено вчистую. Пришлось вскрыть остатки консервов, надо же их доесть, а то на жаре банки вспучит, хотя жары особенной не было, днем отдыхали час-два и опять – в путь, а ночью – так вообще, холодно. Вот и пригодилось мне летнее дипломатическое пальто, а Ефремычу – шинелка.
Так в пути прошла неделя. Однажды, трясясь в бричке, увидел у обочины людей и сразу понял, что это не крестьяне. Пригляделся – одежда песочного цвета, да это мои охотники! Что случилось, почему они здесь одни, без охраны, где артиллеристы барона? В голову полезли дурные мысли и, попросив у казака заводную лошадку под седлом, помчался вперед. Подъехал, посчитал – 33 человека во главе с Павловым. Люди сидят на земле усталые и безучастные, даже никто не встал и не ответил на приветствие.
– Что случилось, Иван, Петрович? Почему вы здесь одни? Где барон с его людьми, доктор, Титов, остальные. Где Букин, в конце концов?
– Александр Павлович, бросили нас, как есть бросили и ушли! И обоз весь увел, разбойник! Вот только кое-что оставил, а остальное все забрал!
– Кто забрал? Почему? Какие разбойники? Вас ограбили?!
И Павлов, чуть не плача, стал рассказывать, что полмесяца назад приехал человек, назвавшийся Лаврентьевым. Сказал, что у него есть бумага от меня и приказ здешнего царя Менелика забрать всех военных и вместе с обозом куда-то уехал. Им оставил только трех верблюдов, три палатки, два охотничьих ружья, инструмент, только рудознатцы и сохранили свои ящики, потому что спали на них. Увез все консервы, сухари и фураж. И сейчас они идут в Харар, потому что они помнят, что я – там. Только неизвестно дойдут ли, люди ослабли идти пешком не могут, обувь у всех изорвалась, а дополнительные комплекты Лаврентьев увез с обозом. Есть еще немного денег, а то бы вообще с голоду померли, но сейчас здесь идти невозможно, продуктов второй день нельзя купить – все подъели. И стоят здесь с того времени, как они встретили толпу местных на дороге, сначала слуги ехали и все забирали, теперь просто солдаты пошли. Люди второй день голодают, разве что охотники подстрелили двух здешних цапель и сейчас из них варят похлебку.
Я сказал, что никакой бумаги и разрешения на то, чтобы все забирать, не давал. Бумага с моей подписью была только на то, чтобы есаул Лаврентьев проехал по Абиссинии, направляясь в лагерь Гоуани на реке Аваш и все. Про приказ Менелика я не знаю, попросил их оставаться на месте, а сам поскакал в голову колонны, спросить раса, как узнать, был ли такой приказ и куда отправлен мой обоз. Вот тебе и Лаврентьев, знал бы, что так получится, стал бы я его из ямы освобождать, сидел бы там, пока не сдох!
Доехал до раса, объяснил ему ситуацию. Рас, конечно, не знал ни о каком приказе относительно моего обоза и решил было отправить пару сотен гвардейцев поймать вора, но я уговорил его не делать этого: во-первых, мы не знаем, может и был приказ Негуса Менелика; во-вторых – никуда из Абиссинии Лаврентьев не денется; и в-третьих, может случится перестрелка, погоню примут за разбойников, а там семь пулеметов – положить две-три сотни всадников за минуту – им раз плюнуть.
– Как семь пулеметов, я думал, что все они – здесь, – возбудился Мэконнын, – их надо срочно забрать, пока их не сломали или не расстреляли все патроны.
Объяснил, что пулеметы и орудия – дар царя негусу, а 50 винтовок с патронами, гранаты, два ящика взрывчатки, снаряжение и много еще чего – это мое личное имущество. Но сейчас меня, прежде всего, волнуют мои люди, голодные и брошенные всеми на дороге. Мэконнын успокоил меня, сказав, что пошлет им еду и пусть подождут два дня – в Харар пойдет пустой караван за новыми припасами и моих людей заберут туда. Я сказал, что поскольку все они – мастеровые и часть разбирается в сельском хозяйстве, то может поселить их на землях, где они могли бы заниматься привычным делом. Кроме того среди них – пятеро рудознатцев, которые могли бы оценить перспективы золотодобычи, о чем мы уже говорили. Тогда я могу поручиться, что увеличу добычу золота на принадлежащих расу землях, так чтобы нам обоим это было бы выгодно.
Вот эта новость о рудознатцах больше всего заинтересовала раса и он сказал, что найдет возможность поселить мой отряд там, где мы встречались с кочевниками и махдистами: чуть дальше от этого места по реке Аваш моют золото, а места вокруг изобилуют дичью и имеют тучную почву, которая пригодна для выращивания всего, что здесь растет, разве что кофейное дерево и хлопчатник требуют немного других условий, но их плантации еще дальше на запад. Я ответил, что выращивание кофе и хлопка непривычно русским, а зерновые культуры и овощи они посадят. Так и договорились, моим людям помогут построить дома и распахать землю, а золотодобытчики беспрепятственно могут исследовать окрестности. Рас озаботится, чтобы местный шум обеспечил их всем необходимым и дал охрану. Я поблагодарил, взял денег из своего ящика и поспешил к страдальцам. Когда приехал, они сидели вокруг костра и ели из мисок похлебку. Я рассказал им про новости, что их отвезут на благодатные земли, где они могут попробовать вести хозяйство. Война их не коснется, а обижать их никто не будет – местному начальнику будут даны на этот счет указания. Через пару-тройку дней туда пойдет караван и вас заберет, денег за дорогу платить не надо. Вообще ни за что платить не надо – говорите, что за все им заплатит рас Мэконнын и от вас сразу отстанут – его здесь как огня боятся.
Потом отозвал в сторонку Павлова и он мне рассказал всю их эпопею, как не было воды и они буквально побирались с бурдюками по Джибути – больше всех помог католический священник, он бесплатно разрешил пользоваться его колодцем, а остальные арабы и французы ломили сумасшедшие деньги. Потом рассказал, как болели, но, к счастью наш пароход привез госпиталь и врачи многих просто спасли от неминуемой смерти. Трое добровольцев, не выдержав африканских условий, уехали в Россию на Дальний Восток с пароходом, что привез госпиталь. Потом пришли верблюды, потому что к тому времени осталось в живых только два десятка мулов, как начальник госпиталя чуть не убил французского консула за издевательство над русскими и грозился написать в русские и французские газеты, после чего консула бы вышвырнули со службы без всякой надежды на пенсион.
– А что, фон Штакельберг, не мог ему того же пообещать? – спросил я артельщика.
– Да что вы, батюшка Александр Павлович! Он, как его Михалыч с животом слег, совсем руки опустил и его офицеры тоже, они же по хозяйству ничего не понимают, думают, что булки на деревьях растут. Вот так все и развалилось. Интендант долго держался, без него совсем бы концы отдали, да и он потом заболел, но поправился быстро, молодой все же. Это Титыч с начальником госпиталя «обработали» железнодорожников так, что они каждый день стали цистерну воды привозить, она уже и не нужна была в таком-то количестве, лошадей и мулов уже не было, так что нам одной бочки на три дня хватало, даже баню в госпитале устроили и постирались перед уходом каравана.
Ну, в общем, все понятно с господами офицерами – им бы только из пушечек пострелять, а в быту – детский сад на выезде. Как не вспомнить тверского вице-губернатора Салтыкова – Щедрина с его сказочкой о том, как один мужик двух генералов прокормил на необитаемом острове. Оставил Павлову половину золота из личных запасов и поехал нагонять казаков.
Через день увидели сверху холма военный лагерь. Мне это напомнило фильмы про воинов Чингис-хана: рев верблюдов и ослов, дым костров, столбами поднимающийся к небу, всадники в пестрых лемптах[81], скачущие туда-сюда, хорошо, если по делу.
Разномастные шатры и палатки, на первый взгляд, стояли совсем бессистемно, но, если приглядится, то было видно, что они «кучковались» вокруг некоторых центров притяжения – видимо, ставок расов.
Наш авангард и слуги, шедшие впереди, уже поставили шатры. Мой был рядом с большим шатром раса и Мэконнын пригласил меня зайти. Рас сказал. что сейчас поедет докладывать негусу о прибытии и наличии войск. Он сказал, что узнает о том, был ли приказ негуса забрать мой караван и, по его мнению, лучше, если русский попробует договорится с русским, а уж если не получится, тогда будем требовать суда. Еще Мэконнын узнает, когда я могу вручить негусу верительные грамоты и подарки, и, наконец, покажет Менелику флаг, после чего рас продемонстрировал мне полотнище пурпурного шелка, размером два на три метра, сложенное для прочности вдвое и прошитое нитками с вышивкой золотом льва. Флаг получился – заглядение!
Пошел посмотреть, как устроили казаков. Они поставили свои палатки, а для турк-баши Нечипоренко был выделен отдельный шатер, куда перенесли отрядную икону. Отдельная палатка с часовым была для денежного ящика, велел поставить туда же под охрану и мой сундук с верительными грамотами и письмом царя. Знамя пока зачехлили и тоже поставили в оружейно-денежной палатке. Спросил, где Артамонов, сказали, что ему поставили маленькую палатку рядом с моим шатром. Вроде как казаки довольны, поставили кипятиться чай (вот с дровами, чувствую, будет плохо) придется кизяком[82] топить, сказали, что через час кормить будут.
Пока смотрел, как устроились казаки, вернулся рас, пошел узнать новости. Мэконнын был озабочен и сказал, что две недели назад итальянцы выдвинулись вперед и заняли форт Мэкеле, там находится около семисот местных эритрейских солдат при двух орудиях, командует итальянский майор.[83] Форт Мэкеле находится на холме, обнесен высоким земляным валом, из-за которого удобно стрелять, подступы к форту изобилуют «волчьими ямами» с кольями, поэтому попытка взять укрепление в лоб провалилась – абиссинцы, потеряв несколько сот человек, отступили. У форта Мэкеле есть уязвимая точка – источник воды находится в 400 метрах от укрепления, и местность простреливается.
Зная, что у русских есть пушки и пулеметы, негус попросил недавно прибывшего к нему русского офицера по фамилии Лывретей или что-то похожее, оказать помощь осадившим форт пяти тысячам абиссинцев и выбить оттуда итальянского майора с его черным батальоном, тем более, что ему на выручку двигалось две с половиной тысячи итальянцев при четырех горных пушках Гочкиса. Русский забрал пушки и пулеметы и отправился к Мэкеле – он ушел пять дней назад и пока вестей нет никаких.
При себе русский имел подорожную, подписанную русским послом и его опознал его баши, который полгода назад привез ящик старых ружей. Когда негус спросил, где этот офицер был полгода и где его грамоты, русский ответил, что его передали русскому послу после того, как какой-то рас Искендер разгромил в пустыне войско кочевников. Мэконнын объяснил Менелику, что русский посол и рас Искендер – одно и то же лицо и негус назначил мне аудиенцию завтра с утра (рас рекомендовал мне прибыть за два часа до полудня). Мэконнын сказал негусу, что я дважды спас жизнь его Мариам – сначала, прыгнув за ней в море, кишащее (ну так уж и кишащщее…) огромными хищными рыбами и второй раз – от кочевников Абу-Салеха, которого я потом вылечил от смертельной раны (так уж и смертельной, оклемался бы и так, воин пустыни) за что он отпустил русского офицера Лывретея и поклялся быть кровным братом победившего его раса Искендера. Эта победа и показ стрельбы пулеметов и взрывов ручных бомб – собственного изобретения посла, во многом облегчила переговоры по заключению перемирия между африканскими мусульманами и христианами на случай, если какая-то европейская держава нападет на одну из них, трехсторонний договор подписан и Мэконнын вручил его расу, удостоившись похвалы негуса.
– Я знаю, чего ты ждешь, рас Александр, – улыбнулся Мэконнын, – ты хочешь узнать, как быть с разрешением жениться на Мариам. Я рассказал о тебе негусу и о моем отношении к тебе – завтра ты услышишь решение нашего государя.
– Рас Мэконнын, я услышал, что императрицы Таиту нет в лагере, как мне быть с подарками для нее?
– Я уже говорил тебе, что будет для нее лучшим подарком, поэтому можешь вручить всякие тарелки и ткани прямо сейчас. Да, еще тебе хотел сказать: знамя очень понравилось – ты подсказал правильную мысль, молодец.
На следующий день с помощью Артамонова я облачился в расшитый золотом парадный дипломатический мундир, надел все ордена, треуголку и лаковые ботинки. В бричку погрузили подарки и под развернутым посольским знаменем с почетным эскортом из двадцати всадников при параде и в крестах, с папахами на голове, поехали к шатру негуса. Ждать пришлось недолго, скоро нас пригласили. Первым шел я, держа в руках грамоты и письмо императора, за мной несли знамя, шли офицеры при орденах, и затем унтера несли наиболее ценные подарки: на большом серебряном блюде бархатную коробочку с перстнем, миниатюрным портретом царя выложенным бриллиантами и шкатулку с диадемой. Там же лежали золотые часы с портретом и альбом с видами Петербурга. Затем казаки несли златоустовскую шашку в золоте, серебряную посуду и рулон пурпурного шелка.
Менелик сидел на походном троне, стоящем на небольшом помосте, устланном коврами. Сзади него было пурпурное императорское знамя со львом. Вокруг толпилось человек двадцать придворных в пестрых одеждах и мундирах (Sic!), заметил, что никого – босиком.
Я отдал честь, потом снял треуголку и поклонился. Знамя отнесли в сторону к стене шатра, так, чтобы приносящие подарки казаки свободно могли приблизиться к трону. После этого, отдав треуголку ближайшему казаку в шеренге (караул выстроился в две шеренги), я вручил верительные грамоты и запечатанный пакет с письмом. Менелик, мельком взглянув на грамоту, милостиво кивнул, а ведь это его первый прием иностранного посла по всей форме, так что я становлюсь зачинателем местного дипломатического протокола. Подозвав казака с серебряным блюдом, я подал коробочку с перстнем и сказал, что это, как и портрет, личный подарок от русского императора абиссинскому императору. Менелик открыл коробочку, попробовал одеть перстень пришлось – подобрать, на какой палец, но все же место среди других колец и перстней нашлось. Я был в шелковых белых перчатках, поэтому свой синий перстень оставил под присмотром денщика. Потом посмотрел на портрет Александра III, я открыл крышку часов и сказал, что здесь русский царь получился лучше, все же писал один из лучших наших художников-миниатюристов. Менелик долго рассматривал портрет, как будто решая, стоит ли доверять этому европейскому государю, потом закрыл крышку и опять кивнул головой, мол, продолжай дарить.
Тогда открыл шкатулку и сказал, что много слышал о красоте абиссинской императрицы Таиту Бетул, жаль, что ее нет здесь, но время военное… Мой государь посылает ей это украшение, что еще больше оттенит ее красоту. Открыл сафьяновую коробку и поднес диадему негусу. Он полюбовался игрой камней, видно, что – знаток и опять милостиво кивнул. Мне показалось, что на этот раз он даже улыбнулся. У меня было немного времени рассмотреть его лицо, пока Менелик любовался игрой камней диадемы. Вообще-то негус производил впечатление незлобивого человека, но волевого. Его не портили даже негроидные губы и приплюснутый нос – память генов какой-то бабки или прабабки из центральноафриканского племени, взятой когда-то в жены потомком соломоновой династии с дипломатическими целями. В глазах негуса светился природный ум, который никаким образованием не приобрести: либо он есть, либо – нет.
Так, хватит пялится на Менелика, следующий дар – в студию: альбом с видами русских столиц. Тут Менелик заинтересовался, жестом попросил меня подойти и стал расспрашивать, что это и где находится. Альбом получился отменным подарком – им был сломан некоторый официоз и мы говорили если не на равных, то как друзья: как старший брат с младшим, но поездившим по свету и много знающим. Альбом мы смотрели минут пятнадцать, окружающие уже успели заскучать, даже придворные, которые тянули сначала шеи, чтобы рассмотреть картинки, теперь, за малым исключением, потеряли к ним интерес. Менелик сказал, что попозже посмотрит его подробнее и задаст мне вопросы, которые непременно возникнут. Следующим подарком была златоустовская сабля. Сказал, что это полностью – русская работа. Потом казаки поднесли и поставили к подножью трона разнообразную посуду. Наконец я взял рулон шелка и широким жестом развернул его у трона, сказав, что это мой личный подарок, сделанный на моих заводах с помощью моего изобретения – пурпурной краски. Я мог бы построить завод по окраске тканей, в том числе и такой, здесь, в Абиссинии, если на то будет воля негуса. Реакции не последовало и я продолжил: учитывая, что идет война, мой государь послал в подарок храброму абиссинскому народу оружие, которое поможет одержать победу над захватчиками: семь пулеметов и восемь орудий со снарядами и патронами, а также 50 новейших русских скорострельных винтовок, только начавших выпускаться русскими заводами. От себя я привез в дар ручные бомбы, действие которых сравнимо с действием артиллерийских снарядов, но которые может использовать каждый солдат. Такого оружия нет ни у одной страны мира, в нем используется мощная взрывчатка, которую я сам разработал и тоже мог бы наладить ее производство здесь, в Абиссинии. Вот эта новость заинтересовала всех..
– Господин посол, а мог бы ты показать нам действие этих бомб? – спросил негус.
– Да, конечно, ваше императорское величество[84], нужна площадка не менее 200 локтей в ширину. К сожалению, в обозе, который уехал к форту Мэкеле, было и мое имущество, например, эти бомбы, а также ящик мощных бомб, которыми солдаты могут разрушать укрепления врага. У нас остались бомбы против пехоты и всадников противника, которыми вооружен мой эскорт, но их тоже немного, так как мы уже потратили большую часть для того, чтобы уничтожить кавалерию кочевников. Но показать, как мы это сделали я готов через два часа.
– Хорошо, мы посмотрим через два часа на это оружие, раз ты говоришь, что такого ни у кого нет, – и негус кивком головы дал понять, что аудиенция окончена.
А как же главный для меня вопрос и дернул меня черт высунуться с этими гранатами, был бы еще случай, надо было на фоне подарков и заканчивать…
Пошли готовиться, рас дал нам полсотни слуг, чтобы из травы и палок сделали чучела. Потом приехал гвардеец негуса и мы вместе с казаками поехали смотреть позицию, вроде нормально: впереди далеко степь просматривается и никого нет. Нечипоренко предложил и джигитовку показать, я ответил: «Это как получится, увидим, что понравилось, чтоб не показать». Определились, кто стрелять из пулемета будет, кто гранаты метать, решили метнуть по паре каждый одновременно, чтобы грохота хоть чуть-чуть, но побольше было. Тут на телеге привезли чучела и казаки стали показывать, как их расставлять. В общем все как уже стало привычным – демонстрационный показ.
Когда все приготовили, поехал докладывать негусу. Пришлось подождать – шел военный совет.
Потом поехали на «полигон». Все прошло штатно, отстрелялись, фитаурари с кеньязмачем поехали в сопровождении свиты смотреть. Слуги помазали дырки кровью, взятой на кухне, переставили чучела поближе, четыре гранаты грохнули одновременно, опять контрольный осмотр – военачальники приехали, довольно кивая.
– Я слышал, рас Александр сам стрелял, отражая набег кочевников и удачно стрелял, – обратился ко мне Менелик.
– Да, это правда, ваше императорское величество, – ответил я.
– А какое расстояние до цели было тогда и как далеко стреляет пулемет?
– Ваше императорское величество, я начал стрелять когда верблюды кочевников были в двухстах шагах от меня, тогда второй ряд падал на первый, а третий на второй и быстро образовался вал из тел. Пулемет может стрелять и на милю, только прицельная дальность все равно не более пятисот шагов.
Менелик попросил поставить мишени на пятьсот шагов. Я сказал, чтобы ставили вплотную, а то не будет видно, как попали пули. Ну что же, ваш выход, господин придворный клоун. С помощью казаков снял дипломатические латы, оставшись в рубашке и перчатках, постелили мне какую-то дерюжку и я на нее улегся. Ну вот, «далеко-далеко на лугу пасется кто?» Как бы не опозориться… Рядом залег Стрельцов, приготовившись подавать ленту. Потрогал кожух, ничего не кипит. Попробовал поймать в прицел серую группку чучел. Ну, с Богом! Надавил на гашетку, выпуская короткие пристрелочные очереди, вроде как появились фонтанчики земли прямо у мишеней, чуть-чуть поднял ствол и провел по мишени – Есть! Полетели клочки по закоулочкам! Выпустил всю ленту, пусть смотрят дырки. Встал и поклонился публике. А где аплодисменты маэстро? Вернулись гвардейцы и бросили к ногам негуса разлохмаченные мишени. На меня водрузили раззолоченный мундир и помогли привести себя в порядок. Рас Мэконнын жестом позвал подойти к негусу.
– Ваше императорское величество, ваш приказ выполнен, – доложил я приложив руку к треуголке. Менелик встал и сняв с пальца перстень, попытался мне его одеть. Я снял перчатку и Менелик увидел какие у меня руки, но перстень на средний палец все же пристроил.
– Рас Александр, ты настоящий воин и достоин взять в жены Мариам Мэконнын! – протянул негус руку для лобызания.
Ну что осталось делать, встал на одно колено и облобызал, ради Маши я бы и не то перенес, тем более по физиономиям придворных и раса увидел, что теперь я в фаворе.
– Благодарю вас, ваше императорское величество, постараюсь оправдать оказанную мне честь.
– Погоди, это не все, поскольку Мариам – лиилт[85] соломоновой крови, то приданое должно быть достойным. Отныне ты – Александр, рас Аруси, владетель провинции Аруси.
Глава 14. Скандал покруче Ашиновского
Вчера праздновали у Мэконнына возведение меня в княжеское достоинство. Ага, эфиопский князь, ваша эфиопская светлость… Попутно выяснилось, что хитрый негус в общем-то никакого приданого не дал: земли Аруси[86] под управлением Мэконнына, вот, решил Менелик, пусть отчим и поделиться. Земли эти окончательно присоединены сравнительно недавно – всего два года прошло, но перед этим воевали чуть ли не десять лет. Коренное население – народ оромо или галла, преимущественно, мусульмане, хотя за десять лет многие перешли в монофизитское христианство: хочешь в армии служить – крестись (а в армии Менелика хотели служить все мужчины, это вам не нынешняя Россия). В горах, на высоте около двух километров находится столичный городок Асэлла, уже наполовину христианский. Большинство укрепленных фортов в этих краях абиссинцы строят именно в горах – там малярии нет. Так что местечко так себе, хотя тот край, что ближе к Харару, я видел во время переговоров с мусульманами – вполне себе неплохое место, ехали туда через настоящий хвойный лес и дичь какая-то от нас шарахалась по кустам вокруг реки Аваш. Вот перегородить взрывом Аваш в узком месте, будет водохранилище, поставить ГЭС по типу Волховской и электричество будет: сименсовские генераторы в России уже производятся. И, если там действительно богатые золотые россыпи, как говорил рас, электродвигатели на приисках вовсе не помешают, и электричество в столицу по проводам побежит. Но, это мысли на будущее, на верблюдах эти генераторы не привезешь, так что, сначала – железная дорога, без «чугунки» тут никак. Мэконнын сказал, что большим сторонником строительства железной дороги является швейцарский инженер Альфред Ильг, он у Менелика министр иностранных дел и кто-то вроде Лефорта при Петре Первом в нашей истории. Ильг приехал представителем швейцарской компании, да так и остался в Абиссинии, выучил амхарский язык, построил себе европейский домик в Аддис-Абебе, женился на местной и совсем уже обэфиопился. «Вот это – мое будущее», – подумал я. Надо бы с ним познакомиться… И тут рас опередил меня:
– Господин вуст-азаж[87] Ильг позвал нас к себе в гости на обед, в два пополудни, можно без регалий, по-простому.
Ну что же по-простому, значит по-простому, по-абиссински это значит – обвешаться золотом с головы до ног и приехать со свитой в двести человек. Спросил раса, что подарить Ильгу, оказалось, что он, как многие гражданские, любит старинное оружие, Мэконнын видел у него в Аддис-Абебе коллекцию всякого старого железа.
Чистая сорочка у меня есть, Артамонов уже привел в порядок мой белый китель (хотя он все больше сереет), ордена не одеваем, украшения тоже. Посмотрел на вчерашний перстень, чем был пожалован «за отличную стрельбу из пулемета»[88]. Похоже, что старинной работы, а вот что за камень, определить трудно, для рубина в нем много фиолетового оттенка. Еще раз посмотрел на свое сапфировое кольцо – действительно в кабошоне можно при попадании света под определенным углом, различить шестилучевую звезду – чем не звезда Давида, вот и готова легенда про перстень царя Соломона. Нет, перстни оставим, просто белые перчатки.
Ильг принял нас в своем шатре, где был накрыт на троих вполне европейский стол с приборами и салфетками. Мне это было не в диковинку, а вот рас чувствовал бы себя уютнее без них.[89] Обсуживал нас слуга, одетый по-европейски: принес и ловко открыл бутылку шампанского, показав пробку и дав попробовать хозяину и после его одобрения, налил в хрустальные бокалы гостям. После этого водрузил бутылку в серебряное ведерко со льдом (интересно, где он его здесь берет?). Шампанское было хорошим, вроде того Клико, что я брал, припугнув казачьим погромом, в Джибути. Подарок мой понравился – это была старинная дагестанская шашка. Ильг сказал, что можно обращаться по-простому, Альфред и я представился как Александр.
– Александр, мне вчера очень понравились ваши казаки, я про них много слышал, но никогда не видел. В Европе их представляют сущими дикарями, а я увидел, прежде всего, профессиональных воинов и обычных европейцев. Это действительно настоящие казаки?
– Альфред, у нас тоже мало что знают про Швейцарию, ну помнят, что Суворов переходил через Альпы и сыр у вас вкусный и еще, что много золота в банках.
Про Суворова Ильг не знал, и сыром настоящим швейцарским угостить не мог, только французским, из того же Джибути. Помня про железные дороги, решил использовать разговор по делу. Спросил, как ходят поезда через горы и получил в ответ массу информации о том, что Ильг уже просчитал дорогу по горным участкам до Аддис-Абебы, но под европейскую колею. Я же стал уверять, что русская колея лучше – грузоподъемность возрастет и устойчивость вагонов будет выше. Ильг в ответ объяснил, что тогда много лишнего уйдет на прокладку самой трассы, стоимость горных работ увеличится процентов на тридцать, а то и сорок. Рас сидел, откровенно скучая, и ждал, пока мы наговоримся. Ильг заметил, что мы слегка увлеклись техническими подробностями и предложил вернуться к еде, попросив подать горячее.
Разговор перешел на более светские вещи, какой Петербург, холодно ли там зимой и вообще, он, оказывается, вчера с Менеликом целых два часа рассматривал альбом, что я привез. Обоих интересовала застройка столицы, так как негус несколько лет назад принял решение перенести старую столицу из Энтото (правда, там и сейчас загородная резиденция негуса, его любимое место, где он проводит много времени) вниз, к подножию горы Энтото, где уже несколько лет идет строительство новой столицы – Аддис-Абебы («новый цветок» по-амхарски). Город строится по-европейски, поэтому прямая плановая застройка Петербурга понравилась и Менелику и Ильгу и они хотят строить именно так. Еще одной «изюминкой» новой столицы являются горячие минеральные источники, так что в будущем город может стать и курортом. Климат там очень умеренный, город расположен выше двух тысяч метров над уровнем моря, а Энтото – вообще на высоте порядка трёх километров. Никакой малярии, никаких лихорадок, свежий горный воздух, климат – вечная весна. При правильном водоснабжении и канализации место выбрано очень здоровое, а с военной точки зрения – и весьма укрепленное («это пока авиации нет»). Другое дело, что Абиссиния – бедная страна, денег больших на строительство нет, разве что можно привлечь капиталы со стороны. Несколько лет назад Ильг ездил к себе домой, строительство железной дороги заинтересовало некоторых подрядчиков, а вот строить столицу кредитов банки ему не дали.
– Альфред, жизнь в кредит – не лучший выход, рано или поздно, его отдавать придется, нельзя же вечно перекредитовываться.
– Александр, ты прав (мы как-то незаметно перешли на «ты», что же меня это устраивало: Ильг – человек, близкий к негусу, надо заводить дружеские связи, тем более с европейцем, влюбленным в Абиссинию), – конечно, лучше иметь свои деньги, но откуда?
– Надо развивать добычу полезных ископаемых, прежде всего, золота, да и обычного чугуна потребуется немало. У меня в составе экспедиции есть пятеро маркшейдеров с Урала – это наша российская кузница, там и сталь и уголь и драгоценные камни. Можно ли этих людей привлечь к поиску месторождений здесь, дав им охрану и лошадей? Если будет что-то интересное, я готов провести переговоры с русскими промышленниками при гарантиях правительства Абиссинии, что они получат эти месторождения в концессию и построят здесь металлургические заводы…
– Это выглядит интересным предложением. Я сегодня же сообщу негусу о твоем предложении. Вчера я услышал, что ты готов строить заводы по окраске тканей и выпуску взрывчатки. А что это за взрывчатка и какова она по сравнению с нитроглицерином и динамитом.
Я рассказал про свои заводы, красители, выпуск ТНТ и лекарств, что у меня есть патенты а ведущих европейских странах и САСШ, можно даже туда продавать свою продукцию, но гораздо интереснее африканский рынок – здесь одной взрывчатки для горнопроходческих работ понадобятся десятки тонн, да и военное использование ее имеет значение. Лекарственный синтез сложный, поэтому я не готов переводить его сюда, а краски и взрывчатку – можно начать было хоть завтра – проблема с подвозом сырья, вот была бы железная дорога…
– Александр, я очень рад, что у нас общий взгляд на развитие Абиссинии. Рас Мэконнын (мой тесть, задремавший было в кресле после сытного обеда, проснулся, услышав свое имя), рассказал о твоем участии в подготовке и подписании соглашения с мусульманскими государствами. Это очень важно, к сожалению, у нас осложнились отношения с итальянцами – мы практически уже воюем и, пока война не закончится, никакие промышленные проекты не осуществимы. Поэтому нам нужно ее заканчивать с наименьшими потерями для себя.
– Почему с потерями, я вижу только перспективу приобретений. У нас вполне реальные шансы одержать победу над итальянцами и даже вообще – сбросить их в море, заняв ранее принадлежавшую Абиссинии Эритрею.
– Дорогой Александр, я бы не смотрел на этот вопрос столь оптимистично, Италия – европейская держава с организованной армией и флотом. Она может вместе с собой привести и союзников – ту же Британию или, что тех, кто ей ближе как потенциальный союзник в центре Европы – Германию. Да и империя Габсбургов, несмотря на войны с итальянцами, может их поддержать, надеясь урвать себе колониальный кусок.
– А зачем нам Африканский союз противодействия колониализму, что мы только что создали? Устремись махдисты на север, Британия тут же забудет о существовании Абиссинии и проблемах Италии. Мы дали махдистам понять, что только поддержим это и сделаем так, что все подумают, что это устроили немцы. Кстати, если будет официально объявлена война, то англичане закроют проливы и Суэц для военных грузов из России, поэтому я бы пока не стал ее официально объявлять. А вот нападение на форт Мэкеле будет casus belli[90] и после этого из России будет трудно получить хоть один патрон, поэтому я не рад, что Лаврентьев потащил туда все современное оружие – я считаю это ошибкой. Кроме того, итальянец с туземным батальоном сдался бы без воды уже к этому времени, а пять тысяч абиссинцев с двумя пулеметами как-нибудь бы справились с деблокирующим батальоном. Зачем нам семь сотен трупов, лучше бы это были военнопленные, которые уже сейчас могли бы начать прокладывать трассу будущей дороги, ставить столбы для параллельной телеграфной линии, да мало ли чем их можно занять – это же сильные мужчины, а, пообещав им свободу через пять лет работы, можно заставить их трудится, если не держать впроголодь и элементарно о них заботится. Вообще-то нужно уже сейчас спланировать как и где мы будем держать пленных, в любой войне они всегда есть и, показав, что Абиссиния цивилизованно относится к военнопленным, а не режет им глотки (как я слышал, это часто практикуют ашкеры), мы покажем себя цивилизованной державой с которой можно договариваться.
– Александр, а как ты думаешь устроить так, чтобы англичане подумали, что в их проблемах виноваты немцы? Я согласен с тобой, ты очень хорошо придумал, чтобы столкнуть лбами колонизаторов, но как это сделать.
– Видишь ли, Альфред, во время боя с кочевниками я захватил в плен не только Салеха, но и его советника – немецкого полковника. Он тоже был ранен и я его прооперировал, вытащив осколки гранаты, вроде той, что показывали вам вчера. Мы много говорили и я понял, что могу на него рассчитывать в случае, если нам начнут мешать британцы. Мне он прямо сказал, что его задача здесь – всячески вредить Британии. Потом, он давно не говорил по-немецки, соскучился и когда мы привезли его на встречу с людьми Салеха, весьма тепло со мной простился, пообещав проинформировать о возможностях поставки оружия из Германии или через Германскую Восточную Африку, далее через Кению – в Абиссинию.
Ильг был рад услышать, что я говорю по-немецки, у него, как у многих швейцарцев, немецкие корни и он предложил дальше продолжить разговор на немецком, тем более, что рас Мэконнын заснул и слуги перенесли его на лежанку. Расстались мы весьма довольные друг другом.
Сел писать донесения Обручеву, о том, что верительные грамоты, подарки и письмо вручил. Дожидаюсь ответного письма от Негуса к сам Его императорскому Величеству Императору Самодержцу Всероссийскому. Пулеметы с патронами и орудия, а также ящик гранат предназначавшиеся в дар негусу были самовольно похищены со склада есаулом Лаврентевым, так же как им без моего приказа были уведены личный состав артиллерийской батареи, капитан Букин с военным топографом и врач с фельдшером, якобы, по устной просьбе Негуса. Негус не подтвердил и не опроверг этого, сказав, что он просто попросил Лаврентьева помочь абиссинцам. Где в настоящий момент находится есаул, никто не знает. Якобы, он имел планы вместе с пятью тысячами местных пехотинцев напасть на отряд майора Тезелли (около 2300 пехотинцев при 4 орудиях), не допустив их продвижения на юго-восток, к блокированному абиссинцами форту Мэкеле, а потом, устранив опасность удара с тыла, взять форт. У казачьей полусотни, следовавшей со мной, потерь нет, все здоровы. Казаки находятся вместе со мной в лагере Менелика. После того, как Лаврентьев покинул лагерь, оставив интенданта Титова и трех выздоравливающих артиллеристов, оставшись без командираштабс-капитана Букина добровольцы ушли меня искать и я встретил их по дороге, безоружных голодных и оборванных, сейчас они в безопасности, накормлены и обустроены, планируют заняться сельским хозяйством на выделенных местным князем землях.
Зашифровал и отправил в Джибути с курьером раса. Потом написал письмо Маше и пошел к расу за разрешением воспользоваться его курьером, долго говорили о планах, наконец, он меня отпустил.
У своего шатра я увидел интенданта Титова, который дожидался меня битых два часа и уже попил кофе и погулял и еще попил кофе… От интенданта я узнал его версию событий. Впрочем, не сильно отличающуюся от того, что услышал от Павлова. Хорошей новостью было то, что ушлый Лаврентьев не взял взрывчатку, винтовки и патроны к ним, а также по-мелочи – разгрузки, ножи и так далее. Утащил с собой он только артиллеристов с их имуществом, пулеметы и пулеметные ленты. Ленты-то можно набить винтовочными патронами, не проблема. Но вот зачем он ящик гранат-ананасок взял? Там же никто с ними толком обращаться не умеет! Пошли смотреть, что осталось на складе. Охрану несли три выздоравливающих артиллериста, исхудавшие до невозможности, да и сам Титов выглядел не краше. Они вчера встретили казаков и были поражены их сытым и довольным видом и не поверили, когда те рассказали, что были в сражении с целой тысячей хорошо вооруженных врагов и не понесли потерь.
После просмотра финансов я пришел в ужас – как можно было ухитриться потратить столько денег ни на что? Зачем-то закупили 50 мулов по 80 талеров, когда перевозили их бесплатно на верблюдах, а они в конце пути даже не дали бакшиш абану, нарушив традицию, а ведь его верблюды сейчас везут госпиталь…
Титов оправдывался, что барон распорядился закупать мулов, после того как наши погибли от нехватки воды. За воду уплатили в общей сложности более двух тысяч талеров (при этом добровольцы снабжали себя сами и бесплатно, через католического священника). На закупку продовольствия и фуража для 70 мулов артиллеристы истратили еще почти три тысячи талеров. На всякие мелкие траты набежала еще тысяча и сейчас в кассе четыре с половиной тысячи талеров и все золото (его, слава богу, не потратили).
Пошли смотреть, что осталось в оружейке. К счастью, осталось многое: четыреста гранат РБСП-1, а то у нас после всех сражений и показов из двух сотен взятых с собой «лимонок» осталось только двадцать штук, сотня РБСП-2, то есть, есаул взял то, что, как ему сказали, предназначалось против укреплений – 100 «ананасок», а остальное все было, в общем-то, на месте: артиллеристы «раздербанили» только двадцать два револьвера – интересно, по какому-такому случаю? Я, вроде, барону разрешения тащить что понравится, не давал. Естественно, не было семи ящиков с пулеметами и семидесяти лент к ним. Все остальное было на месте, даже три жестянки со спиртом, СЦ и ТНТ тоже не трогали, многие считали ТНТ мылом. Кстати, о мыле – есть еще оно у нас? Если есть, пришлю казаков за мылом, а то они последний раз щелоком[91] стирали.
– Продуктов, как я понимаю, никаких не осталось? Ни круп, ни муки, ни, тем более, консервов… А ведь помню, как бравые артиллеристы грозились, что у них все с собой есть, а здесь, как выяснилось, ни провиантских складов, ни еврейских шинков, которые по твердому убеждению старшего фейерверкера Михалыча, должны быть везде. А где два ружья, я встретил охотников, так у них только две двустволки, а помню, что я покупал четыре штуки и двое из них – с дополнительным нарезным стволом под винтовочный патрон. Ах, у господ офицеров были, а потом они их в оружейке оставили, как и припас охотничий! Ну, понятно..
Титов стал оправдываться тем, что, как он мог просто хранить продукты, когда люди голодают? Я согласился, что голодать не надо, хотя припасы хранились только для казаков и добровольцев, а вы добровольцев выставили идти неизвестно куда, дав с собой два плохоньких ружья. Вообще-то у артиллеристов должны быть свои деньги на закупку продовольствия, они хоть раз его закупали? Понятно, легче пойти и взять у доброго интенданта ящик консервов, чем взять французского консула за грудки и трясти его как грушу. Пригрозили бы отправить с русским пароходом статью «Пти журналь» и снимки (у топографа был фотоаппарат) голодающих русских – сразу же бараны бы нашлись, за деньги, но нашлись бы!
Зашел к казакам, они спросили, нет ли новостей от наших?
– Пока новостей нет. Возьмите мыло у интенданта. И если надо, получите у него деньги на продукты. А-а, забыл… у него и продуктов нет и денег мало. Говорите прямо мне, если чего надо купить!
Сказали, что пока их кормят хорошо, и на охоту они ходят, вон опять диг-дигов подстрелили. Поел свежего мяса, жареного на углях и пошел отдыхать.
Так прошло еще четыре дня – от Лаврентьева – ни слуху, ни духу, где он – никто не знает.
Вернулся к себе, отдохнувший рас был весел и сказал, что это хорошо, что я подружился с Ильгом, правда, Таиту его недолюбливает, но она всех иностранцев не любит, это так, чтобы я не обольщался…Я сказал, что был в оружейке, оказывается винтовки и патроны на месте, мы с собой брали в поход ящик с 25 штуками и патронами, еще 50 – это моя собственность, так что спокойно можем отдать негусу 175 винтовок и 17500 патронов. Гранат после показов и боя осталось немного, зато вся моя взрывчатка цела, а это почти сто килограммов – можно большую скалу взорвать. Конечно, я постараюсь всё назад забрать у Лаврентьева, если он не расстреляет все патроны и снаряды.
Вечером рас вернулся с военного совета и сказал, что Лаврентьев вместе с пятью тысячами абиссинцев окружил отряд майора Тезелли, но противник уклонился от боя и отошел (интересно как уклонился от боя окруженный Тезелли?), тогда Лаврентьев попытался с ходу взять форт, развернув батарею орудий и пулеметы. В разгар боя вернулся батальон Тезелли вместе с батальоном туземных аскари[92] и ударил в тыл, захватив 4 орудия, перебив или ранив прислугу. Командовавший сопротивлением артиллеристов командир батареи погиб, еще один офицер был ранен и попал в плен вместе с еще двумя десятками артиллеристов. Два пулемета в ходе боя вышли из строя (видимо перегрели стволы, не меняя воду в кожухах, а то и, вообще, ее туда не налили), применение гранат было неудачным – побило осколками самих метателей (понятно они оборонительные гранаты бросали как наступательные, а там разлет осколков на двести метров). Остальные русские вместе с четырьмя орудиями и пятью пулеметами, пользуясь тем, что абиссинская пехота стояла насмерть, прикрывая отход русских, ушли с поля боя.
Италия в тот же день объявила Менелику войну и их премьер министр Франческо Криспи приказал генералу Огюсту Баратьери[93], губернатору Эритреи и назначенному командовать экспедиционными войсками, разбить зарвавшихся эфиопов.
Зашифровал и отправил сообщение Обручеву с курьером раса, попросив дождаться ответа, а уже потом пускаться в обратный путь, ответ будет в тот же день..
Зашел к казакам. Сказал, что получил плохие новости. Русские артиллеристы понесли потери (точно не известно, какие), барон фон Штакельберг погиб. Многие взяты в плен в том числе один офицер. Развел по глотку спирта и помянули россиян, павших на абиссинской земле, у многих на глазах стояли слезы, барона жалели, незлобивый он был.
Наконец, после очередного совета Мэконнен сказал, что, Лаврентьев, опасаясь преследования и окружения, принял решение уходить на запад, на соединение с Северной армией, то есть, в этот лагерь он в ближайшее время не вернется. Навстречу Лаврентьеву вышел отряд раса Мэнгеши, который считался итальянцами сепаратистом и противником Менелика II, но с началом вторжения три месяца назад публично поклялся в верности негусу. Однако Баратьери, у которого было около 8 тысяч пехотинцев при 40 орудиях, легко разбил передовые части Менгеши у местечка Сенафе и вынудил его отступить. Теперь отряду Лаврентьева противостоит наиболее сильная группировка итальянцев, а порту Масауя началась высадка подкрепления, прибывшего из Италии. В связи с этим принято решение о наступлении и выходе на линию[94] Гондэр – Микэле.
Сборы к выступлению продолжались почти неделю. За это время части Баратьери заняли Адуа, и вышли к Аксуму, потеснив части Северной армии, которые вновь предприняли попытку контратаковать. Тут объявился Лаврентьев, выйдя на соединение с Северной армией у Гондэра. С собой он привел пятьсот абиссинских воинов, четыре пулемета и три орудия, потеряв все остальное тяжелое вооружение в арьергардных боях.
Отправил с нарочным в Северную армию письмо для Лаврентьева, в котором просил подробно, рапортом, доложить, по какому приказу и с какой целью он забрал вооружение и людей, рассказать о ходе сражений, предоставить список погибших, раненых и взятых в плен, указав, при каких обстоятельствах это случилось. Также попросил написать письма семьям погибших, указав, где они пали и похоронены. Все это в запечатанном конверте прошу предоставить мне с ближайшей оказией, если есаул сам не собирается прибыть в лагерь Негуса.
Прибыл госпиталь и, не разгружаясь, проследовал дальше к обозначенной позиции. Я даже познакомиться с начальником и врачами не успел. Я думал, что после разгрома отряда Лаврентьева могут появиться упадочнические настроения: если русские не смогли, куда уж нам. Нет, все с точностью наоборот, правда, авторитета русским все это не добавило: «али», они и есть «али», хоть русские, хоть итальянские. Зато абиссинцы были полны жаждой мести, мол, сейчас мы отомстим за смерть наших братьев, веди нас, Менелик, в бой. Негус поддерживал эти патриотические выступления, разъезжая со свитой по лагерю: завидев его, воины громко кричали, потрясая оружием – кто старым ружьем, кто копьем.
Познакомился с расом Микаэлем, командиром корпуса Уолло-Галла с которым нам вместе идти в бой. По совету Мэконнына преподнес ему золотые часы и златоустовский клинок. Серебряные часы и клинки попроще получили генералы (дэджазмачи, кеньязмачи, фитаурари и геразмачи) корпусов Южной армии, которой командовал Мэконнын, все в рамках укрепления боевого содружества. Я не возражал, лучше уж люди, с которыми вместе в бой идти, чем бюрократы-чиновники.
Наконец, тронулись в путь. Мэконнын выделил верблюдов для транспортировки остатков нашего имущества, так как всю тягловую силу Лаврентьев забрал с собой. С разрешения негуса, все винтовки должны пойти на вооружение корпуса Мэконнына, тем более, у меня появилось ещё две сотни гвардейцев в виде личной охраны, вот лучшим стрелкам винтовки с сотней патронов каждому и выдам. Выздоравливающие артиллеристы и Титов разместились на наших мулах, поклажу с которых переместили на верблюдов.
На новом месте было хуже с водой, на старом хоть речка рядом была, пей – не хочу, а на новом – воду возили за десять верст, так что пить-есть еще хватает, а баню устроить – уже нет.
Пока ехали, да размещались, приехал курьер с ответом из Петербурга.
Обручев просил на месте провести расследование самодеятельности Лаврентьева, не афишируя это перед абиссинцами. В шифровке было написано, что взятые в плен и оставленные на милость победителя раненые, а также убитые, были в русской военной форме. Раненый подпоручик Збигнев Михневский дал интервью газете «Пти Паризьен», корреспондент которой был в итальянских войсках. Из его рассказа следовало, что они сопровождали русского посланника и ждали его прибытия в лагере Негуса Менелика, но явился русский в гражданской одежде, представившийся есаулом Лаврентьевым, и сказал, что, согласно приказу Негуса, все русские поступают в его распоряжение и должны следовать для оказания помощи абиссинской армии.
Я обдумывал полученную шифровку. Вот это загнул господин подпоручик! Выходит, любой гражданский, без письменного приказа от непосредственного русского начальника, по распоряжению иноземного владыки, может использовать русский воинский контингент для решения задач на чужой территории!). Нехорошо о покойных, но барон должен был бы потребовать мой письменный приказ, а при его отсутствии – арестовать подозрительное лицо, могущее оказаться провокатором. Нет, все с радостью поскакали навстречу приключениям за наградами и почестями. Понятно, Лаврентьев – авантюрист, но что с остальными случилось? Даже если и было распоряжение негуса, я вполне предполагаю, что он мог попросить помочь. Но отправляться воевать с итальянцами в русской форме? Потащить с собой людей по приказу, если бы это были добровольцы, это было бы понятно, но регулярная воинская часть с тяжелым вооружением? И эта регулярная часть вступает в бой с регулярной частью итальянской армии – да это война! Представляю, что сейчас творится на Певческом мосту и какую ноту прислал король Умберто через посла в России… Скандал покруче Ашиновского!
Конец III части.
Примечания
1
То есть, находящихся в бегах, числящихся в «нетях».
2
В Русско-японскую войну 1904-05 гг. «Орел», пройдя капитальный ремонт, служил плавучим госпиталем в составе 2-й Тихоокеанской эскадры вице-адмирала Рожественского и после Цусимы был захвачен японцами, которые ввели его в состав своего флота.
3
В 1874 г Великий князь Николай Константинович выломал три крупных алмаза с фамильной иконы своей матери, увлекшись актрисой Фанни Лир, которой хотел сделать подарок. Был признан сумасшедшим и отправлен в ссылку в Ташкент, где сделал много хорошего, в частности по мелиорации и ирригации Голодной степи.
4
В русских документах того времени город именуют Константинополем, тогда как турки – Стамбулом (то есть Истанбулом – «полным ислама»). Иногда в русских путевых заметках Стамбулом именовали только старый город.
5
Так и было все правление Ольги Константиновны, недаром ей был присвоен чин адмирала русского флота, к сожалению, после ее смерти политика Греции резко переменилась, да и Российская Империя перестала к этому времени существовать.
6
«В царство свободы дорогу грудью проложим себе» – «Варшавянка», революционная песня.
7
А надо сказать, что никакого другого ордена молодая греческая монархия еще и не имела.
8
Шпангоуты – «ребра корпуса корабля, бимсы – балки, которые лежат на шпангоутах и держат палубу, и те и другие – элементы наборного корпуса корабля.
9
37.5 градуса Цельсия
10
Зря он так убивается – в это время Гамалея занимался исключительно вакциной против бешенства и ни о каких чистых культурах и не помышлял – просто времени на это у него не было.
11
Мак (Мс) – приставка к клановому имени древних шотландских родов.
12
Сам Лев Николаевич весьма низко оценивал это произведение, называя «дребеденью», но, благодаря ему, русскую литературу все же знают за рубежом.
13
Лукавят казачки, цимлянское – оно в классической технологии естественно-игристое, сам пробовал делать в свое время, получилось.
14
Стихотворение Николая Гумилева «Жираф»:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
15
Граф Толстой Алексей Константинович «История Государства Российского» в стихах, правда, смысл этой строфы в том, что про ближние царствования лучше не упоминать, чтобы не огрести неприятностей.
16
Присловья из армейского фольклора.
17
То есть джентльмен, выпивающий в день три бутылки портвейна.
18
Очень действенный удар уличной драки на близкой дистанции, вызывает резкую боль до слез в глазах, деморализует и выключает противника из дальнейшей борьбы. Попасть по голени ребром ботинка несложно, носком, как рекомендуют сделать некоторые знатоки потасовок, гораздо сложнее: часто удар приходится вскользь и не достигает цели.
19
Из Корнея Чуковского «а акула-каракула правым глазом подмигнула» – нет у акул век, нечем подмигивать…
20
То есть, скамейке.
21
Иногда встречается в переведенных с ангийского источниках как Вольде Маконен, приближенное лицо и доверенный вельможа при Менелике II, генерал и дипломат, часто посещал другие страны, кавалер многих иностранных орденов, в том числе русского ордена Св. Анны 1 степени, хотя в России не был. Сторонник реформ.
22
Царь царей – титул эфиопских императоров.
23
Мэрыд – «прекрасная» по-амхарски, амхарский язык сложный и в нем много звуков, которые не транслитерируются в другие языки.
24
Русские в это время называли сомалийцев сомалями (мн.ч.) в ед.ч. – сомаль.
25
При разведении спирта водой выделяется некоторое количество тепла, поэтому разведение лучше выдерживать в холодильнике, но где его в Африке в 1892 г взять.
26
Точно так же поступает другая двухтысячелетняя династия – японская. Поэтому эти два императорских дома не вырождаются и не страдают наследственными болезнями.
27
Ашкер – солдат.
28
НЗ – неприкосновенный запас.
29
Подъесаул равен штабс-капитану.
30
200 и 400 метров, соответственно.
31
То есть средства, чтобы содержать семью, иногда требовалось доказательства состоятельности жениха: сведения о землевладении, недвижимости, банковском счете не менее чем на пять тысяч рублей, потом необходимую сумму снизили до трех.
32
Совершивший хадж, то есть паломничество в Мекку.
33
Двугорбые – бактрианы, скорее грузовые, а одногорбые – дромадеры, могут использоваться как верховые в виде заменителя конницы и довольно эффективного.
34
Инкубационный период брюшного тифа – до месяца, иногда и больше, кроме того, возможно бессимптомное носительство.
35
Ассасины или хашишины – секта профессиональных убийц, из которых получаются и отличные телохранители, а название хашишин происходит от того, что они употребляли гашиш перед тем как идти «на дело», но правда ли это, или вымысел неизвестно. К описываемому времени секта была засекречена и лишь немногие знали о ее существовании. Ассасины самостоятельно дошли до тех методик и приемов, которыми пользовались японские ниндзя («крадущиеся»), но, в чем-то эти школы, естественно, отличались.
36
Фраза Никиты Хрущева (без господ офицеров).
37
Символ республиканской Франции – девушка во фригийском колпаке.
38
Итальянский шестизарядный карабин под патрон 6,5x52, ровесник мосинской винтовки, но уже тогда выпускавшийся в Турине в виде карабина, то есть короче русской драгунки, поэтому подходил под седельные кобуры.
39
Тоже короткая винтовка общей длиной менее одного метра, рычажное перезаряжание позволяло вести беглый огонь.
40
Часть боевого охранения, выставленная в стороне от основных сил с целью своевременного обнаружения противника.
41
Фэренг или фаранг – иностранец, чаше француз или итальянец, а Абиссинии того времени слово имело часто презрительно-уничижительное значение. Англичан называли инглезами, а русских – московами.
42
Гелиограф – зеркальце полированного металла со шторками, позволяет передавать сигналы на расстояние с помощью «солнечного зайчика».
43
Бранши, передняя часть пинцета, до площадки под пальцы. Сложенный пинцет заменяет в этом случае пулевой зонд – пуля застряла неглубоко и лишних страданий раненому такая манипуляция не причинит.
44
Оберст – звание в германской армии, соответствует чину полковника в Российской Императорской армии.
45
Чин статского советника, действительно, когда-то соответствовал бригадиру, то есть был выше полковника и ниже генерал-майора, который в русской армии носил две звездочки на погонах и эполетах, а не одну, как в армиях СССР и РФ, так дело обстоит и в зарубежных армиях, где одна генеральская звезда означает звание бригадного генерала.
46
Заражение крови в результате гнойного воспаления внутренних тканей, в данном случае мышечной и кровяной пробки, являющейся хорошей питательной средой для бактерий. В данном случае у лекаря нет резинового дренажа, даже марлевого, поэтому попаданец уповает на естественные защитные силы организма самого раненого.
47
Отсроченные швы накладываются на инфицированные раны, а все огнестрельные раны по определению такие, а потом, когда начинается заживление и гной и отделяемое из раны исчезают, их затягивают.
48
Салах ад-Дин, в европейской транскрипции Саладдин – военачальник и мусульманский лидер 12 века, успешно боровшийся с ассасинами и крестоносцами.
49
Один мешок серебра по 10 тысяч талеров весит 28 килограммов, Две с половиной тысячи золотых монет по соверену или в другой европейской валюте по весу (один мешок) весят 18,3 кг килограмма.
50
Шама – национальная абиссинская одежда, обычно из отбеленного хлопка, в виде четырехугольного куска ткани, в которую задрапировываются нападобие римской тоги. У знатных людей отделывается по краю цветным узором, серебряным и золотым шитьем. Шама носится поверх рубашки и шаровар, зауженных внизу.
51
Геразмач – «начальник левого крыла» – второй заместитель командующего, в данном случае личной армии раса, есть еще императорский геразмач, разница как между полковником и генерал-полковником. Вообще, по поводу воинских званий в тогдашней Эфиопии нет четких европейских аналогий. Если это территориальная армия – то здесь все зависит от могущества раса, и генерал в территориальной армии может быть на правах капитана в императорской.
52
Дать шенкеля – сжать голенями бока лошади для управления животным.
53
Основным камнем преткновения было то, что согласно тексту на амхарском, негусу рекомендовалось советоваться с Италией по вопросам внешней политики, а в итальянском варианте это звучало как запрещение, то есть самостоятельно Эфиопия не могла посылать и принимать послов иностранных государств. Менелик II почувствовал себя обманутым и обратился к великим державам с просьбой об арбитраже, но понимание нашел только у России и Франции, все прочие промолчали. Справедливости ради стоит отметить, что Менелик возмутился уже после того как получил от Италии обещанные за договор деньги и оружие.
54
Гарем, то есть «харам» – грех, запрет, на самом деле никакого отношения не имеет к помещению, где содержат жен и наложниц, обычно для обозначения этого используют слово «сераль».
55
Сагиб – господин, синоним белого человека в колониях.
56
Дервиш – бродячий монах, почему-то так англичане называли всех махдистов подряд.
57
Из классики фантастики. «И грянул гром» Рэя Бредбери: раздавленная в прошлом неудачливым охотником на динозавра бабочка привела к кардинальным изменениям и путешественники во времени вернулись вовсе не в ту страну, откуда убыли в прошлое – к власти пришел президент – фашист.
58
Раввин.
59
Все же правильнее – Теодорис, поскольку легендарного или мифического короля крестоносцев, в честь которого взял себе имя лидж, звали Теодорис, а не Феодор – это позднейшие измышления доморощенных православных богословов, «за уши» притягивавших монофизитскую религию абиссинцев к православию.
60
Цитирую по книге Х.Эрлих «Эфиопия: христианство, ислам, иудаизм».
61
Одесский ювелир Израиль Рухомовский в 1896 г. по заказу авантюристов братьев Гохман сделал по мотивам скифских золотых украшений красивую тиару, якобы принадлежавшую скифскому царю Сайтаферну. В Лувре денег, чтобы купить такую «редкость» не хватило и французский парламент специальным распоряжением выделил 200 тысяч франков. Тиару купили и с большой помпой выставили в Париже, пока русский эксперт профессор Веселовский не доказал, что это – подделка. Нашли и свидетелей, которые видели, как старый Изя делал эту тиару, но французы все не верили, до тех пор, пока Рухомовский в Париже не сделал на их глазах часть этой тиары. После этого ее тихонько изъяли из зала древностей и переместили в отдел декоративно-прикладного искусства.
62
Описание празднование Рождества в Хараре приводится по книге «Казаки в Абиссинии. Дневник начальника конвоя Российской Императорской миссии в Абиссинии 1896 года», представляющей собой мемуары есаула Петра Николаевича Краснова, будущего белого генерала и атамана Всевеликого Войска Донского. Естественно, описание П.Н.Краснова приводится в авторской обработке, применительно к данному художественному сочинению.
63
Вообще-то Георгиевским крестом этот знак отличия для нижних чинов стал называться в Первую мировую, до этого он был известен как Знак отличия военного ордена Святого Георгия, но для простоты восприятия будем называть его Георгиевским крестом, или, по-солдатски, «Егорием».
64
Весьма почетная награда, утвержденная еще Павлом I для нижних чинов, безупречно прослуживших 20 лет и более. В 1864 г. награждение за выслугу лет было прекращено, знаком отличия стали награждать нижних чинов «за особые подвиги и заслуги, не боевые, на службе или вне служебных обязанностей совершённые, но выходящие из круга тех отличий, за которые жалуются прочие ныне существующие награды». С 1888 г. стали награждать унтер-офицеров за безупречную выслугу 10 лет и более.
65
В серебре эти награды давали только участникам сражений на Шипке и обороны крепости Баязет.
66
Слово «туземец» вовсе не является синонимом слова «дикарь», как некоторые думают, это просто житель «тутошней» земли, проще говоря, местный житель.
67
De Beers – фамилия буров, владельцев земли в районе реки Оранжевая, у которых Сесиль Родс в 1888 г. выкупил землю у поселка Кимберли. Сначала он торговал снаряжением и оборудованием для алмазодобычи, а затем подобрал под себя всю добычу и торговлю алмазами.
68
«Сорочинское», то есть «сарацинское пшено», видимо оно пришло на Русь через арабов – сарацин, а не через сорок и сорочинская ярмарка, как некоторые считают, никакого отношения к этому названию не имела, оно было в ходу еще при царе Алексее Михайловиче.
69
В гусарской традиции для этого используется шампанское.
70
Гомба – большой глиняный сосуд, шарообразный внизу, и с горлышком в виде перевернутого конуса.
71
Электр – сплав золота, где половина серебра, поэтому цвет его почти белый, с легким золотистым теплым оттенком, был известен еще древним грекам.
72
Али – презрительная собирательная кличка всех европейцев, независимо от страны, то есть «белые люди» с уничижительным оттенком.
73
Командующий авангардом – «генеральский чин».
74
Командующий отрядом, полностью вооруженным огнестрельным оружием, европейский аналог: старший офицер – от майора до полковника.
75
В реальной истории – Хайле Селассие Первый, но перед ним будут императрица Заудиту и негус Ильясу.
76
Речь идет о поездке отставного поручика В.Ф.Машкова, человека незаурядного, если на свой страх и риск сумел попасть на прием к негусу и без верительных грамот, подарков и свиты представить себя посланником русского царя. Позже В.Ф.Машков уже запасшись необходимыми документами и подарками, отправился во второе путешествие в Абиссинию, был благосклонно выслушан негусом и с ответными дарами отправлен В Петербург. За это путешествие отчаянный поручик получил орден Св. Владимира 4 ст. с мечами и был принят секретарем в миссию в Багдаде с чином титулярного советника по МИД, закончил дипломатическую карьеру консулом в Македонии. В.Ф.Машкова можно считать прототипом нашего героя, который лучше чем Машков, подготовился к путешествию.
77
В это время уже существовал индийский метод пластики носа кожным лоскутом со лба и более прогрессивный и современный – итальянский, достаточно уже отработанный, так называемый метод шагающего лоскута. Самый прогрессивный, Филатовский. с формированием кожной трубки– стебля на ножке будет только в 1917 г. Но герой попробует описать как это делается и может совершить очередной переворот в пластической медицине.
78
Глубина более 100 м ниже уровня моря.
79
Оспаривает это сомнительное первенство только Долина смерти в Неваде.
80
Довольно редкое явление астеризма – то есть образование многолучевого рисунка в сапфирах в виде кабошона обточенных до полусферическай формы.
81
Плащ-накидка из шкур или ткани, заменяющая знаки различия.
82
Сухой навоз, в Азии и Африке на нем и пищу готовят и ничего…
83
Майор Гальяно, к нему на помощь а реальной войне поспешил майор Тезелли с двумя с половиной тысячами итальянцев при 4 легких орудиях.
84
Конечно, по-абиссински титул звучит как «Ате его негус негешти» – «Ваше величество царь царей», но для простоты мы пишем его по-русски. Разговор шел по-французски, но титулование было местным.
85
Дочь царя, имеется в виду предыдущего негуса, то есть Великая княжна.
86
Сейчас принято говорить – Арси.
87
Вуст-азаж (повелевающий) – министр, «ближний боярин», царский советник. Высокая должность.
88
В Российской империи существовал такой почетный знак, в том числе и для офицеров, собой он представлял литой «Максим» на треноге в лаврово-дубовом венке.
89
Потом, в реальной истории, рас Мэконнын объедет практически все европейские страны и встретится с их правителями. Вот в России он не был, хотя и был награжден орденом Св. Анны 1 степени с короной.
90
Причина войны (лат.).
91
Щелок – настой древесной золы в воде: беретсяжидкость сверху – это и есть щелок– слабый раствор КОН, который мылится, омыляя жиры.
92
Сомалийцы и уроженцы Эритреи, носили высокие красные фески с кисточками, различающиеся по батальонам. Имели неплохую военную подготовку и хорошо владели огнестрельным оружием. Офицеры и унтер офицеры в этих батальонах были итальянцами.
93
Иногда Баратьери представляют дурачком и трусом, но, ни тем, ни другим он не был. Это был храбрый офицер, отличившийся в борьбе гарибальдийцев против Австро-Венгрии, ошибка его заключалось в том, что он недооценил абиссинцев которых считал дикарями.
94
По сравнению с реальной Итало-абиссинской войной, события развиваются быстрее и не соответствуют бывшим в действительности, хотя общий ход войны примерно тот же, просто два года проходят в 4 раза быстрее. – итальянцы, почувствовали, что эфиопы хорошо вооружены и стараются покончить с ними одним ударом, как и велел в реальности премьер Криспи.
Популярное
