Наталья Николаевна Александрова

Волшебные стрелы Робин Гуда

* * *

Лариса выскочила из маршрутки, перебежала дорогу, вяло отмахнулась от негодующего гудка в спину, свернула в нужную подворотню и налетела на вывеску-раскладушку. Вывеска утверждала, что в этой самой подворотне находится парикмахерская. Очень дешевая, судя по прейскуранту, который значился здесь же.

Еще бы не дешевая, усмехнулась она про себя, если стригут в бывшей дворницкой, там небось и окон нет. И немедленно одернула себя: не время для сарказма, сама она в положении еще худшем. В этой дворницкой люди работают, а она в такой теперь будет жить.

Привычно кольнуло сердце – не зря ли согласилась, как жалко мамину квартиру, там все свое, родное, знакомое. Но Лариса тут же взяла себя в руки. Дело сделано, назад не воротишь, все документы оформлены, теперь она – хозяйка крошечной квартирки на первом этаже большого старого дома. Бывшей дворницкой во втором по счету дворе. Что ж, может, она и неправильно поступила, и Машка ее ругала, но зато теперь у нее будет спокойная жизнь. А то уж поймала себя на мысли, что повеситься хочется. Причем всерьез.

Лариса помотала головой, чтобы отогнать неприятные мысли. Не время сейчас предаваться таким мыслям, дел полно, нужно хоть определить, что в первую очередь сделать в квартире.

Жильцы уже съехали, Нина Павловна обещала сделать это до двенадцати, а сейчас уже… Лариса взглянула на часы – четвертый час. На работе отгул взяла да утром прокопалась дома, пока вещи собирала. Всего и вещей-то у нее – чемодан да сумка небольшая.

Такая уж у нее была жизнь, что ничего не нажила. А мамино ей ничего не отдадут, даже мелочи, чашки битой и то пожалели. Уж как Антонина орала…

Лариса перехватила чемодан удобнее и вошла во двор. Двор как двор, мог бы быть и почище, но ничего. Слева фирма какая-то располагается, так у них под окнами даже цветочки посажены, в другом углу – ржавые контейнеры для мусора, две лавочки, которые давно пора покрасить, да видно некому.

Она пересекла двор и вошла в следующую подворотню. Вот и ее квартира. Тоже бывшая дворницкая, только никто ее в нежилой фонд не перевел, отцу досталась она года полтора назад по наследству от какой-то умершей двоюродной тетки. Лариса ее и в глаза-то никогда не видела, отец с ней отношений никаких не поддерживал.

А квартирка вот осталась.

Антонина тогда только шипела – на тебе, боже, что нам негоже, потому что у тетки еще дача, оказывается, была на Карельском перешейке. Дом старый, но участок большой. Но дачу тетка другим дальним родственникам отписала.

Лариса тогда не вмешивалась – ей-то какое дело, тетка не ее, отец тоже в споры не вступал. Антонина сама в квартире кое-как прибралась и сдала ее приличным, как она говорила, людям. Муж с женой приехали откуда-то из глубинки, она музыку преподает в музучилище, у него тоже вроде профессия какая-то интеллигентная.

И видно, мысль насчет Ларисы засела у Антонины в голове. Еще бы, падчерица как бельмо у нее в глазу.

Квартира у них хорошая, просторная, три комнаты, кухня пятнадцать метров – хоть танцуй, говорила в свое время мама. И обустроила она квартиру прекрасно. Недолго только там прожила, тяжелая болезнь ее свалила. Мама мужественным человеком была, бороться пыталась. Да только все без толку.

Когда умерла мама, Лариса уж институт оканчивала, мама еще сказала ей, что оставляет ее без страха, что она рада, что успела дочку вырастить, дать ей образование, и теперь Лариса позаботится об отце. Потому что мужчине трудно быть одному, ему поддержка нужна во всем, не только в быту.

Да, недолго папочка продержался, меньше года. Лариса тогда отдыхать уехала с подружкой, а как вернулась – тут-то он их с Антониной и познакомил.

Снова Лариса помотала головой, чтобы отогнать плохие мысли. Что уж теперь это все пережевывать, дело прошлое. У нее теперь будет новая, самостоятельная жизнь.

Она бросила чемодан и открыла сумку, чтобы найти ключ от двери. Дверь была старая, железная, краска вся давно облупилась, да еще нацарапано было на самом виду неприличное слово. Это уже местная шпана постаралась.

Ключ куда-то подевался, Лариса полезла в глубь сумки, задела случайно ручку чемодана, он опрокинулся, она потянулась, чтобы его удержать, и налетела на дверь. Дверь немедленно открылась, она оказалась не заперта. А она-то ключ искала…

– Нина Павловна! – крикнула Лариса, втаскивая чемодан через порог. – Вы дома? Это я, Лариса…

Последнее слово застряло у нее в горле.

Квартира была не та. То есть была она здесь пару раз, сначала с Антониной, потом одна забегала. Квартирка, конечно, не подарок – первый этаж, единственное окно выходит во двор, так что света очень мало, это Лариса сразу увидела.

А в остальном все было не так и плохо. Комната очень большая, самодельной стеночкой отделена кухонька и закуток с душем и туалетом. Даже прихожая крошечная имелась. В кухне – линолеум хоть и потертый, но не дырявый, в комнате – узорчатое ковровое покрытие. Мебели мало – диван, телевизор, столик небольшой. Это все, разумеется, принадлежало жильцам. То есть съемщикам.

Нина Павловна, как представилась жиличка, с виду женщина была вполне приятная, вежливая, улыбчивая. Может быть, даже слишком. Немножко портил ее золотой зуб, торчавший вперед, казалось, что, кроме этого клыка, у нее и зубов-то во рту нет. Но Лариса старалась на зуб не смотреть – в конце концов, что ей за дело, она эту женщину в первый и последний раз видит.

Были еще в комнате шкаф и двуспальная кровать, отделенная занавеской в крупных алых маках.

– Это мы все заберем, – сказала Нина Павловна и властно повела рукой вокруг.

– Конечно-конечно, – ответила Лариса. Ей чужое ни к чему.

Выйдя на улицу, она вздохнула и оглянулась на единственное окно дворницкой, забранное заржавленной решеткой. Нина Павловна приветливо махнула ей рукой. И Лариса подумала, что жильцы и правда приличные люди. Квартирка, конечно, не ах, но она ведь и раньше знала, что это бывшая дворницкая. Зато она никогда больше не увидит распахнутый в крике рот Антонины, не услышит ее визгливый, истеричный голос, не заметит нависшие брови отца.

Отец и раньше был молчалив, а теперь и вовсе замолчал, только смотрел на нее хмуро из-под бровей. Жалобы ее на Витьку пресек сразу – не вмешивай меня в ваши бабские разборки, могла бы ради меня и уступить в кои-то веки.

Витька – это отдельный кошмар ее жизни. Как только Лариса подумала, что переедет сюда и никогда больше, только представить – никогда! – не увидит этих злобных маленьких глазок и жидких волосенок, не услышит шипенья и хихиканья под дверью ее комнаты, не будет опасаться каких-то мелких гадостей вроде чернил, налитых в ящик стола, или обувной щетки, подложенной под подушку (откуда Витька набралась только этой коммунальной науки, не иначе – из старых советских фильмов), так сразу же побежала к нотариусу и подписала документы на квартиру недрогнувшей рукой.

Витька – это Виктория, дочь Антонины от первого брака. Антонину бы еще Лариса скрепя сердце стерпела, но вот ее доченьку…

Короче, дело с квартирой было сделано. И они договорились с Ниной Павловной, что жильцы съедут сегодня, в двенадцать.

Они и съехали. И теперь Лариса с изумлением, переходящим в ужас, осматривалась в прихожей.

Квартира была не та. Где старинная кованая вешалка из прихожей и полочка для ключей? Эти вещи были выдраны с мясом, и обои в тех местах висели клочьями.

Совершенно машинально Лариса оглянулась, чтобы закрыть дверь, и увидела, что в железной двери нет замка. Оттого она и не была заперта. Замок был тоже вырезан, небось специальным инструментом орудовали. Как он называется? Кажется, болгарка.

Лариса прислонила к двери чемодан и на негнущихся ногах прошла в комнату. Хоть в глубине души она и была готова к неприятностям, действительность превзошла самые худшие ее ожидания.

Комнаты не было. Вместо нее были руины, сарай, хлев, только что не пепелище. В комнате стоял стойкий запах пыли и еще чего-то очень неприятного. В гулкой пустоте слышно было ее, Ларисино, дыхание. Обои, которые ранее удачно загораживала мебель, теперь оказались старыми, рваными и выцветшими. Карниз исчез вместе с занавеской. И самое главное – в комнате не было пола. То есть то самое, вполне себе симпатичное ковровое покрытие, которое лежало на полу, было выдрано вместе с плинтусами, а вместо пола теперь оказались доски, которые даже на несведущий Ларисин взгляд выглядели совершенно гнилыми. Да на них ступить страшно!

Лариса почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног, и ухватилась за стену. Не хватало еще шлепнуться в обморок в эту грязь! Никто ведь не придет, хоть помри в этом гадюшнике.

Перед глазами плясали красные мухи, и она, сжав зубы, аккуратно прошла по самой прочной на вид доске на кухню.

Лучше бы она этого не делала, поскольку кухни тоже не было. Ни столика, ни шкафчика, ни холодильника (ясное дело!), ни даже газовой плиты! Раковина, правда, была, но зато не было крана, так что воды не набрать.

Ларисе ощутимо стало плохо. Все тело покрыла испарина, и сердце заколотилось сильно-сильно. Да еще и в ушах забухал молот, как будто сваи забивают.

Это уже серьезно, знала она такое за своим организмом – от стресса температура повышается и давление. Нужно срочно умыться холодной водой.

Шатаясь, она побрела в закуток, где был душ. Хорошо, что идти недалеко. Она открыла узенькую дверцу и остолбенела. В закутке не было ничего. Ни душа, ни унитаза. Старый, облупившийся поддон смотрел на Ларису нагло – на вот тебе, выкуси! Из голой фановой трубы несло канализацией, так что Ларису затошнило. Однако этот запах привел ее в чувство, как приводит в чувство резкий запах нашатырного спирта. Ларисе больше не хотелось упасть в обморок, ей хотелось немедленно кого-нибудь убить. Она выскочила в комнату, дрожащими руками тыкая в кнопки телефона.

– Нина Павловна! – закричала она, услышав ответ. – Да что же это такое?

– Что конкретно вы имеете в виду? – холодно спросили ее. – Чем вы недовольны?

– То есть как это? – От волнения голос у Ларисы сорвался. – Что вы сделали с квартирой? Это же форменное безобразие! Это вандализм! Вы оставили голые стены! Да и стены…

– Я же предупреждала вас, что все заберу!

– Да, но я думала, что…

– И вы согласились!

– Да, но я думала, что только мебель…

– При чем здесь мебель? К вашему сведению, все было сделано нами! Когда мы въехали в эту квартиру, там ничего не было. Или было в таком состоянии, что все пришлось менять! Или вы хотите, чтобы я все новое оставила вам за просто так?

У Ларисы промелькнула мысль, что назвать обстановку этой квартиры новой мог только человек с очень богатым воображением. Но в данный момент не это было важно.

– Но вы должны были предупредить, – проговорила она растерянно, – и вообще, по закону вы обязаны оставить квартиру в таком состоянии, чтобы в квартире можно было жить!

– Ничего не знаю, – отчеканила Нина Павловна, – я вам квартиру не продавала, я ее просто снимала. Спрашивайте с тех, с кем вы договор подписывали. И больше прошу мне не звонить! Иначе мне придется сделать заявление о телефонном хулиганстве!

Вслушиваясь в короткие гудки, Лариса представила, как будет рассказывать об этом отцу. И как Антонина скажет, что она сама полная дура, и как Витька будет злобно хихикать. Нет, это уж слишком! Такой радости она им не доставит.

Оставался последний выход, единственный человек, к которому можно обратиться всегда, в любое время дня и ночи.

– Машка, – едва слышно сказала Лариса в трубку, – все плохо. Все просто ужасно.

– Что плохо? – откликнулась Машка. – Лиса, ты пьяная, что ли? Язык заплетается?

– Я в квартире. Здесь такое… В общем…

– В общем, я приеду прямо сейчас. – Машка по голосу ее определила, что дело и правда серьезное.

Сорок минут в ожидании подруги Лариса провела, сгорбившись на чемодане в прихожей и наблюдая за входной дверью. Хоть красть в этой квартире больше нечего, все равно будет противно, если кто-нибудь вломится.

За это время ей даже малость полегчало, притерпелась к своему несчастью.

Машка была старой проверенной подружкой – с первого класса за одной партой сидели. Родители были против их дружбы, поскольку Машка была, по выражению учительницы, «девочкой из неблагополучной семьи». У Машкиной матери было трое детей и ни одного мужа. То есть какие-то мужчины в их квартире время от времени проживали, так и дети случились, смеялась Машкина мать тетя Вера, но надолго мужчины не задерживались.

Впрочем, тетя Вера не слишком по этому поводу расстраивалась. Машка была в семье младшей, перед ней шел Борька, а самая старшая сестра звалась Милка. Милку вроде бы подряжали присматривать за младшими, но у нее плохо получалось. Ей хотелось гулять и развлекаться, так что с первого класса Машка была предоставлена самой себе.

Она умела много такого, о чем Лариса и понятия не имела, – могла отпарить юбку, вымыть полы во всей квартире и даже сварить борщ. Еще Машка ничего не боялась и умела найти выход из любой самой неприятной ситуации.

Со временем Ларисина мама сумела разглядеть в Машке эти качества и не препятствовала больше их дружбе.

После девятого класса Лариса перешла в другую школу, а Машка пошла учиться парикмахерскому делу. Они стали видеться реже, но дружба не прервалась и в институте. Потом заболела мама, и Лариса вряд ли выдержала бы этот кошмар без Машки. Потом… потом отец привел в дом Антонину с Витькой. Здесь Машка, конечно, ничего не могла сделать, только утешить и отвлечь от грустных мыслей. У нее самой жизнь не налаживалась. Были в ее жизни какие-то парни, но все, по ее выражению, какие-то недоделанные. Замуж Машка категорически не хотела, да никто и не предлагал.

Мать ее вышла на пенсию и завела себе хронического алкоголика дядю Федю. Он задержался в семье надолго. Сестра Милка родила сына, подбросила его матери, а сама (кукушка этакая!) уехала за очередным хахалем во Владивосток да и пропала из вида. Брат отслужил в армии, женился, запил, развелся, подшился, снова свелся с женой, потом она его выгнала, потом он нашел другую, та его вскоре тоже выгнала, потом опять приняла, а дальше не только Лариса, но и Машка запуталась в этих бесконечных и сложных перемещениях.

Вся эта семейка держалась только на Машке, ее побаивались все, начиная с безобидного алкоголика дяди Феди и кончая беспородной собакой по кличке Генка.

Лариса впала в какое-то тяжелое оцепенение и очнулась оттого, что в дверь со всей дури бухнули кулаком. Дверь ответила густым негодующим гулом.

– Лиса! – гаркнула Машка за дверью. – Ты здесь, что ли?

– Здесь, – вздохнула Лариса, – где мне еще быть. Это теперь мой дом, чтоб его совсем…

Это у нее в школе было такое прозвище – Лиса, так Ларису сократили.

Машка вошла и остановилась на пороге.

– А ты чегой-то на чемодане сидишь? – удивилась она, но сразу все поняла.

Она оглядела прихожую, потом пошла в комнату. Лариса со стоном потащилась за ней. Машка внимательно оглядела комнату, топнула ногой в пол и удовлетворенно хмыкнула, увидев, что нога едва не провалилась. Затем она попыталась открыть окно и вздохнула, когда ржавый шпингалет остался у нее в руках.

В кухне Машка только головой покрутила.

– И плиту поперли? Ну и размах!

– Ты в туалете посмотри, – мрачно предложила Лариса.

– Ого! – восхитилась Машка. – И унитаза нет! Нет, это действительно впечатляет!

– Нет, – скорбно подтвердила Лариса, – ничего нет. Ни кранов, ни ручек, ни лампочек, замок из двери и то вытащили. Вот какие жильцы попались.

– И ничего особенного, – отмахнулась Машка, – у меня клиенты каких только ужасов не рассказывают.

– Да что мне до твоих клиентов? Что теперь делать-то? Здесь жить нельзя! Воды и то нет!

– Да уж, – кивнула Машка, – ни умыться, ни попить, ни пописать, ни поплыть… Круто! Значит, так. Собирай свои манатки, поживешь пока у меня.

– Да вас там как сельдей в бочке!

– А вот и нет! – обрадовала Машка. – Мать со своим алкоголиком в деревню на неделю уехала и Максимку с собой взяла. А Борька со своей бабой снова помирился, так что сейчас у нее обретается. Заживем с тобой в тишине, как принцессы!

– А с этим что делать? – Лариса обвела рукой комнату. Вернее, то, что когда-то было комнатой.

– А с этим… – Машка набирала номер на телефоне, – с этим Лапоть поможет.

– Какой еще лапоть? – по инерции спросила Лариса.

– Лиска, включи мозги! – посоветовала Машка. – Ты что, совсем того, Лаптя уже не помнишь?

– Да помню я, – обиделась Лариса, – его разве забудешь, просто откуда он взялся-то?

Лешка Лаптев по прозвищу Лапоть учился с ними в одном классе, а после девятого ушел в колледж. Не то чтобы в школе они особенно дружили. Лешка был здоровый, молчаливый и некрасивый – вечно растрепанные соломенные волосы, нос картошкой, морда в веснушках даже зимой. Кажется, в четвертом или пятом классе он пытался таскать Ларисин портфель, но она не позволила. А впрочем, возможно, она просто не так его поняла. Объяснить внятно Лапоть ничего не сумел, да она и не спрашивала.

Лариса не видела Лешку уже лет пять, а может, и больше. Странно, вроде бы живут в одном районе, а вот не встречались.

– Как – откуда взялся? – удивилась Машка. – Вроде никуда не девался, из города не уезжал. В общем, я его недавно встретила, как раз телефон взяла, он мастером по ремонту работает, если что надо, сказал – обращайся. Так вот ты к нему и обратишься.

– Чего это я буду к нему обращаться? – фыркнула Лариса. – Он ведь не мне, а тебе это говорил.

– Лиска… – угрожающе начала подруга.

– Что? – Лариса заговорила на повышенных тонах. – Что ты ко мне прицепилась со своим Лаптем?

– Кончай дурить, – припечатала Машка, – у тебя денег много?

– Мало, – честно сказала Лариса. – Думала, прикуплю кое-что из мебели и посуду, а с ремонтом пока подожду. И вот…

– Не реви! – привычно приказала Машка. – Вот поэтому вызовем сейчас Лаптя. Он приедет, посмотрит и честно тебе скажет, что здесь можно сделать. И денег за консультацию не возьмет. Замок, опять же, вставит. Мы ж его как облупленного знаем.

С Лаптем договорились быстро. Машка назвала ему адрес и сказала, чтобы приезжал, как только сможет. А они его ждать не будут, дверь не заперта – замка нет, так что пускай Лапоть и озаботится. Если Лапоть удивился, то ничего не сказал, он вообще, как уже говорилось, был парень молчаливый.

Привязали к ручке веревочку, чтобы дверь не распахивалась от любого сквозняка, и поехали к Машке.

Едва открыли дверь, Машка прыгнула в сторону. Лариса замешкалась и едва не была свалена наземь здоровенным псом непонятной дворовой породы. Пес с размаху кинулся ей на грудь, бурно приветствуя и пытаясь облизать.

– Генка, да отстань ты! – отбивалась Лариса. – Дай пройти!

– Отставить! – гаркнула Машка. – Место!

Машку в этой семье слушались все, поэтому пес смирно отправился в угол.

В свое время Машкина мать отбила пса у мальчишек, которые дразнили его возле магазина. Они сказали, что какой-то мужик привязал его и ушел, сказав, что зовут собаку Генералом, ему два года, а он больше кормить этого обжору не может, да и жена ругается.

Мальчишки кидали в собаку палками, один уже взялся за камень. Тетя Вера собак не боялась, с детства росла в лесничестве, там у ее отца здоровенные псы были. Она отогнала мальчишек и подошла к несчастному псу. Он порычал немного и успокоился. И смотрел так проникновенно, что она не смогла уйти и привела его домой.

Имя Генерал ему совершенно не подходило. Гораздо лучше ему подошло бы, скажем, Прапорщик. Или Сверхсрочник.

Пес был обжора и хулиган. Он совершенно не поддавался дрессировке и на каждой прогулке норовил удрать. Первое время новые хозяева бегали за ним с криками, потом привыкли к его отлучкам.

Выяснилось, что Генка, как его звали в семье, необычайно любвеобилен. Убежав на прогулке, он начинал поиск собачки дамского пола в интересном состоянии и не успокаивался, пока поиски не завершались успехом. Причем выбирал исключительно чрезвычайно породистых, ухоженных красавиц.

Первой в его донжуанском списке была палевая лабрадорша – совсем молоденькая, на выданье. Об этом сообщила ее рыдающая хозяйка – она присутствовала, как сама выразилась, при этом ужасе и ничего не смогла сделать. Лабрадорша, кстати, выглядела вполне удовлетворенной и ни на что не жаловалась.

Затем были две восточноевропейские овчарки, американская бульдожка, далматинка с прекрасной родословной и даже собака экзотической породы мастино неаполитано. Впрочем, там, кажется, до дела так и не дошло, хозяин свое сокровище отбил в честном бою.

Остальным повезло меньше. Приходили ругаться, грозились Генку убить – чего не скажешь под горячую руку. Машка виртуозно отлаивалась. После шестого случая Лариса, будучи в гостях у Машки, предложила переименовать Генерала в Генриха Восьмого, известно ведь, что у этого английского короля было шесть жен. Правда, не одновременно, а по очереди. Когда ему надоедала очередная жена, он приказывал ее обезглавить и женился на следующей.

Сейчас пес смирно сидел в уголке, бросая на Ларису умильные взгляды. Она вытащила из сумки бутерброд с сыром. Дома приготовила, чтобы перед сном чаю попить на новом месте.

– Что скисла? – Машка всегда умела определять ее настроение по лицу. – Не ной, прорвемся!

Они выпили пива, что осталось в холодильнике от Борьки, и съели ужасающее количество котлет, которые нажарила перед отъездом тетя Вера. От обильной еды Лариса осоловела, и все неприятности как-то улетучились из головы. Машка постелила ей на материном диване и ушла к себе.

Лариса думала, что заснет, едва коснувшись головой подушки, но сон не шел. Она думала о том, что как же так бывает – вроде бы у Машки семья неблагополучная, и тетя Вера в жизни ни одной книжки не прочитала, и пишет небось с грамматическими ошибками, но вот уехала в деревню, а о дочке подумала. Знает, что та с работы придет голодная, вот и нажарила котлет перед отъездом. И если бы они все дома были, а Машка ее, Ларису, привела, тетя Вера и слова бы не сказала, постелила бы ей на раскладушке, хоть и тесно у них. Живи, сказала бы, сколько надо, раз уж такое дело. Вот так.

А ей, Ларисе, не то что котлет нажарить, а если все плохо, то обратиться к семье невозможно. Хотя всегда считалась она девочкой из приличной семьи, да где она, та семья-то?

Конечно, если бы мама была жива, тогда все по-другому было бы. Но мама умерла, так ведь отец-то жив-здоров! А после маминой смерти они друг с другом и не поговорили толком ни разу. Как будто дочка ему и не нужна совсем.

Бабушка умерла рано, а о родителях отца она ничего не знала. Вроде бы мама говорила когда-то, что они отца когда-то сильно обидели, и с тех пор отец с ними не общается. Тогда Лариса не обратила на эти слова никакого внимания – такие вещи ее не интересовали в юном возрасте, – а теперь вот задумалась. Это же как сильно нужно обидеть человека, чтобы он прекратил общение с родной матерью…

Может, не сразу, но потом все-таки поинтересоваться, как она живет, здорова ли, не нужно ли чем помочь… Нет, никаких разговоров об этом она не помнит. Наверно, они умерли. Так что же, отец и на похороны не ходил?

В конце концов, это его дело. Но, с другой стороны, вот какая-то двоюродная тетка была. Он и с ней не общался, а она ему квартиру оставила. Ох, лучше бы она этого не делала!

Лариса устыдилась – тетка-то при чем? Это все Антонина жильцов пустила. Надо же, приличные интеллигентные люди, музыку преподают. Ужас какой в квартире этой!

От таких беспокойных мыслей Лариса заворочалась на старом продавленном диване, пружины заскрипели. Открылась дверь комнаты, и явился Генка.

– Только попробуй! – грозно прошептала Лариса.

Генка понял, что на диван лезть не стоит, за это может влететь. Он шумно завозился внизу на коврике, потом долго и со вкусом чесался, наконец затих.

Было тихо, только на кухне тикали старинные тети-Верины ходики. И вдруг Лариса даже села на диване. Господи, у нее же есть Вадим! Со всей этой кутерьмой она совершенно о нем забыла! Надо же, до чего дойти – забыть о любимом человеке!

Она тут же усмехнулась в темноте. Привыкла уже относиться к своим чувствам с легкой иронией, иначе совсем тошно. Они знакомы… сколько уже они знакомы? Почти два года. Только встречаться начали год назад. Да и то встречи эти какие-то… незаконченные, что ли.

Вадим работал когда-то у них в офисе, потом уволился. Вроде бы девчонки сплетничали, что был у него роман с одной девицей из рекламного отдела, она потом тоже уволилась.

Ларисе он нравился, но Тамара Ивановна из бухгалтерии перехватила как-то ее взгляд, брошенный исподтишка на Вадима, и сказала что-то едкое и насмешливое.

Лариса сделала непонимающие глаза, кажется, у нее получилось, во всяком случае, бухгалтерша добавила вполне человеческим голосом, чтобы Лариса держалась от этого типа подальше, с него, мол, толку все равно не будет. Лариса пожала плечами и отошла, разозлившись на беспардонную тетку. Вот какое ей дело?

Однако она поняла, что нужно быть осторожнее. Если эти ведьмы из бухгалтерии что-то заметят, то проходу не дадут.

Вдвоем с девицей из рекламного отдела Вадима никто не видел, однако та ходила бледная и похудевшая. Потом Вадим уволился, и Лариса с сожалением выбросила его из головы. Не вышло – значит не вышло. Не судьба.

А через несколько месяцев они встретились в ресторане, куда Ларису пригласили знакомые. Вадим тоже был с большой компанией и без пары, так что их никто не отвлекал друг от друга. Они чудно провели вечер – танцевали, болтали, не касаясь прошлой его работы в офисе и девицы из рекламного отдела.

В конце вечера Лариса поняла одно: он свободен и не против новых отношений. А как уж там пойдет дальше – время покажет, заранее гадать бесполезно.

Он ей нравился, очень нравился, однако следовало держать себя в руках и не показывать ему своих чувств.

Они стали встречаться – нечасто, чтобы не надоесть друг другу, как, смеясь, говорил он. Вадиму от роду было тридцать три года, он был хорош, неглуп и успешен. Зарабатывал достаточно, ездил на дорогой машине, выплачивал ипотеку за квартиру.

Он ей нравился очень сильно, наверное, она была в него влюблена. Но держала себя в узде. Потому что, как только он узнает о ее чувствах, то ее бросит. Не сразу, конечно, без скандала и хамства, просто начнет отдаляться, отменять встречи, отговариваться делами и плавно сведет их связь на нет.

Современные молодые женщины твердо знают одно: современные молодые успешные мужчины не женятся. Они и так прекрасно живут, так что не хотят обременять себя семьей.

Они вовсе не лентяи, и к ним не подходит выражение «пустое место». Они много работают, чтобы достичь в жизни если не богатства, то обеспеченного уровня, и не хотят делить свой успех ни с кем.

Это только дурочки из провинции думают, что, прельстившись их красотой и молодостью, мужчины просто жаждут посадить их себе на шею. В последние несколько лет все изменилось. Теперь такой мужчина скорее заинтересуется женщиной, которая твердо стоит на собственных ногах, в надежде что она хоть не будет устраивать ему сцен из-за новых туфель или сумки.

Лариса отлично это понимала. И хоть с карьерой не слишком у нее ладилось, да, если честно, она и не собиралась пожертвовать всем остальным ради карьеры, однако все же старалась, чтобы на работе ею были довольны. Платили относительно прилично, за такую работу нужно держаться. Иногда она даже отговаривалась от свидания с Вадимом работой – дескать, начальник требует сверхурочных. Пусть Вадим знает, что ее интересы сосредоточены не только на нем.

Вроде бы все шло у них неплохо, во всяком случае, они никогда не ссорились. Съездили вместе в отпуск, провели две недели на море. И после продолжали встречаться, стало быть, она его не раздражала, когда была все время рядом. Но Лариса чувствовала все же смутное беспокойство. Как-то все было неустойчиво, ненадежно, в любой момент жизнь могла подбросить неприятный сюрприз.

Она тщательно следила, чтобы в разговоре не коснуться никаких далеко идущих планов. Дескать, мы вместе то, мы вместе это… Ему может это не понравиться, он насторожится.

С другой стороны, при таком подходе получалось, что их почти ничего не связывает. О будущем они не говорили, о чувствах своих – тоже, так что если надумает Вадим с ней расстаться, его ничто не удержит. Рано или поздно надоест она ему, при таком-то раскладе. Вполне может быть.

Лариса была не то чтобы очень умной, но она всегда реально оценивала свои силы, это мама так ее воспитала. «Перед собой, – она говорила, – нечего вид делать и щеки надувать. Себе можно всю правду говорить».

Может быть, поэтому Лариса и согласилась на эту квартиру. У нее появится свое собственное жилье, и кто знает? – возможно, это поможет как-то изменить их отношения с Вадимом.

Она никогда не оставалась у него на ночь, он говорил, что может спать только один. Она возвращалась домой на такси поздно ночью, и, когда бы это ни случилось, Антонина всегда встречала ее в прихожей и ворчала, что Лариса шляется где-то, а отцу нужен покой, поскольку он человек немолодой, а какой может быть покой, когда в три часа ночи дверью хлопают.

Шуму было больше от самой Антонины, к тому же Лариса прекрасно знала, что отец спит крепко, еще мама смеялась, что его из пушки не разбудишь.

Домой, ясное дело, Лариса Вадима никогда не приводила – еще не хватало, с Витьки станется шнурки ему на ботинках завязать или сигарету распотрошить и в карман пальто насыпать. Да мало ли что еще придет в ее голову. Просто даже удивительно – девке шестнадцать лет, а ума, как у шестилетней.

И отдельная квартира предоставит некоторый шанс изменить отношения. Вадим будет приходить к ней, мужчины в этом смысле ленивы, ему не захочется никуда ехать среди ночи, и он будет оставаться до утра. А там – совместный завтрак, что тоже сближает, и так постепенно он привыкнет.

Так Лариса думала до сегодняшнего дня. До тех пор, пока не увидела квартиру. Да, вопрос с Вадимом придется снять с повестки дня на неопределенное время.

Она представила, какое у него будет лицо, когда он увидит то, что увидела она сегодня. Как стоит он посреди комнаты, боясь ступить на гнилые доски в своих дорогих итальянских ботинках, и морщится от отвращения.

Нет, эта квартира и Вадим – две вещи несовместные, как утверждает классик. А ведь она, дура, не удержалась, сказала ему, что у нее теперь будет своя собственная отдельная квартира. Опять-таки, язык мой – враг мой!

Утром Машка спала долго, потому что ей в салон нужно было во вторую смену, Лариса же напилась чаю и убежала на работу. Хорошо, что сослуживцам не наболтала насчет квартиры и на новоселье не пригласила, хоть на это ума хватило.

К обеду позвонил Лапоть, сказал, что замок он вставил и может подвезти ей ключ. Лариса подумала немного и отказалась – не к чему его приваживать, вездесущие тетки из бухгалтерии начнут расспрашивать, кто такой, да откуда, да кем ей приходится, да какие между ними отношения и так далее.

Истинно говорят: большой офис – как большая деревня, все обо всех знают.

Лариса сказала, что отпросится с работы пораньше и приедет в квартиру. Если у Лаптя и были какие-то другие планы, то он их скорректировал.

Как оказалось, она правильно сделала, потому что Лапоть выглядел ужасно. Здоровенный, руки как лопаты, волосы растрепаны и торчат в разные стороны. Черты лица как будто вырублены топором: нос как большая картофелина, рот как у лягушки, уши как лопухи. Только веснушки остались прежними да голубые глаза цвели на лице, как васильки посреди поля.

И одет был Лапоть соответственно – в рабочую робу. Нечему удивляться.

Относительно квартиры Лапоть ничем не порадовал: ремонт предстоит большой, малым здесь не обойдешься.

– Черновой пол прогнил и лаги тоже, – обстоятельно объяснял он, и Лариса даже не спросила, что такое лаги. – Трубы, конечно, заменить, без этого никак, сантехнику опять же. Потолок ничего, подштукатурить и покрасить, окно целое, решетка тоже, стены выровнять, обоями поклеить – это самое простое.

– В общем, начать и кончить, – со вздохом сказала Лариса.

– Ничего, всю грязь отсюда вынесу, сразу легче станет! – ободрил Лапоть.

Условились, что весь демонтаж, предшествующий ремонту, Лапоть произведет сам, а Лариса завтра, в субботу, ему поможет, все равно деться некуда.

Снова она ночевала у Машки. Котлеты кончились, и они заказали на дом огромную пиццу с ветчиной и маринованными огурчиками. Машка честно поделила пиццу на три равные части, и Генка получил свою законную порцию.

– Ему не вредно? – спросила Лариса, глядя, как пес уписывает пиццу. – Все-таки она с перцем…

– Я тебя умоляю! – отмахнулась Машка. – Он и целую сожрет – не икнет!

– Лиса! – донесся из коридора придушенный голос Лаптя. – Лисичка, погляди-ка сюда!

– Что такое? – Лариса выглянула в коридор из комнаты, где она отдирала со стены едва ли не десять слоев старых обоев, перемежающихся газетами.

Надышавшись пылью, она едва не задохнулась, тогда Лапоть уговорил ее надеть респиратор.

Лапоть с задумчивым видом стоял возле стены, с которой он только что соскреб приличный слой старой штукатурки. Изо рта у него торчали несколько гвоздей. Лариса вспомнила картинку из учебника биологии, на которой была изображена лягушка, изо рта которой торчали лапки недоеденного кузнечика. Эта картинка иллюстрировала главу о пищевой пирамиде.

Сейчас Лапоть был удивительно похож на ту лягушку – круглые выпученные глаза, большой рот, из которого торчат во все стороны гвозди, как те самые лапки… только растрепанные соломенные волосы нарушали это сходство. Эти волосы да круглые, как пуговицы, голубые глаза делали Лаптя похожими на Страшилу. Страшилу Мудрого из книги «Волшебник Изумрудного города». Точно, вылитый Страшила. Лариса едва скрыла улыбку.

– Что такое? – повторила Лариса, подойдя к нему.

– Да вот эта стенка… странно как-то. – Лапоть показал пальцем на стенку перед собой.

– Что в ней странного? – Лариса взглянула на эту стенку – хлипкая, подгнившая дощатая стена в заплатках, оставшихся от многолетнего напластования старых газет и обоев. На одной из газетных заплаток просматривался выцветший заголовок – «Исторические решения съезда партии – в жизнь».

– Так что тебя смущает в этой стенке? – повторила она. – По-моему, такая же, как все остальные. Такая же, как все в этой квартире. Ветхая, старая, гнилая, никчемная…

– Такая, да не такая, – рассудительно проговорил Лапоть. Из-за гвоздей во рту он шепелявил больше, чем обычно. – Шмотри, на кухне от штены до штены два с половиной метра, а здесь – полтора, точнее, метр шестьдесят…

– Что? – удивленно переспросила Лариса. – Ничего не понимаю. Какие полтора метра? О чем ты вообще говоришь?

– Я говорю, что здесь в штене какая-то пуштота, – прошепелявил Лапоть. Потом он выплюнул гвозди на пол и повторил более четко и членораздельно: – В стене какая-то пустота.

– Пустота? – переспросила Лариса.

– Ага. – Лицо у Лаптя стало загадочное и мечтательное. – А иногда в старых домах находят клады… представляешь – вдруг у тебя там клад? Например, шкатулка с драгоценностями. Или котелок со старинными золотыми монетами.

– Слабо верится, – вздохнула Лариса. – Я от жизни никаких приятных сюрпризов не жду. Одни гадости.

– Лермонтов, – проворчал Лапоть.

– Что? Какой Лермонтов?

– Михаил Юрьевич. «Уж не жду от жизни ничего я, и не жаль мне прошлого ничуть».

И Лариса вдруг вспомнила, как молчаливый, туповатый с виду Лапоть в девятом классе на уроке литературы вдруг прочитал наизусть всю первую главу «Евгения Онегина».

Он бы и дальше читал, но опомнившаяся литераторша его своевременно прервала, чтобы вернуться к программе. А поначалу-то они все, включая грымзу-литераторшу, просто онемели от удивления. Уж очень не подходил Лапоть к классической литературе. Точнее, она к нему не подходила.

Лариса взглянула на Лаптя внимательно, и он тотчас отвернулся и покраснел, даже уши стали малиновыми.

– Да ну тебя! – рассмеялась Лариса. – Короче, что конкретно ты предлагаешь?

– Предлагаю ее сломать. Даже если там нет никакого клада, мы выиграем целый метр пространства. А жизненное пространство всегда ценно. В этой нише можно душ сделать, тогда в санузле стиралку небольшую поставить…

– Раз ты так считаешь – ломай, – неуверенно согласилась Лариса. – А при этом потолок не рухнет? Эта стена не несущая? Или как там это называется…

Лариса ничего не понимала в строительном деле, но насчет несущей стены где-то слышала.

– Эта? – Лапоть фыркнул и постучал по стене костяшками пальцев. – Да она и так держится на честном слове… ее пальцем проткнуть можно. Да на нее дохнешь – она рухнет. До сих пор она держалась на обоях, а теперь неизвестно на чем. Если бы она была несущая – все давно бы уже рухнуло. Так что, ломаем?

– Ломай, – вздохнула Лариса.

– Только ты на всякий случай отойди.

Лапоть взял топор и замахнулся.

– Эх, ломать – не строить!

Лариса вернулась в комнату.

С каждым днем оптимизм, внушенный Лаптем и Машкой, заметно таял. Квартира, которая и прежде-то была непригодной для жилья, теперь превратилась уже в полную руину. Теперь здесь разве что можно было снимать фильм о гражданской войне где-нибудь на Ближнем Востоке или в Центральной Африке.

Из коридора раздался треск, грохот, а потом снова прозвучал голос Лаптя:

– Лиса, ты только погляди!

На этот раз в его голосе была такая интонация, что Лариса не раздумывая устремилась в коридор.

Лапоть стоял посреди груды трухлявых ломаных досок и смотрел туда, где раньше была смутившая его стенка. Теперь на месте этой стенки зиял темный провал, в котором смутно виднелись какие-то непонятные предметы.

– Что здесь у тебя? – проворчала Лариса, подходя к приятелю. – Неужели и правда клад?

– Знаешь, как говорят – скелет в шкафу! – отозвался тот, протянув руку к пролому в стене.

– Что, правда скелет? – испуганно переспросила Лариса. Она готова была поверить в любую неприятность.

– Да нет, насчет скелета – это я так, для красного словца! Чтобы ты не скучала. Здесь оказался просто стенной шкаф, а в нем – какое-то старое барахло…

Глаза Ларисы привыкли к полутьме, и она действительно разглядела за разломанной стеной деревянные полки стенного шкафа, на которых стояли и лежали разные коробки, пакеты и свертки. Еще там было довольно много старых книг в потертых, выгоревших переплетах, а внизу, там, где не было полок, притулились детский трехколесный велосипед и деревянная лошадь на колесиках. Лошадь когда-то была ярко раскрашена, но от времени краски выцвели и потускнели, а один глаз вообще превратился в блеклое пятно.

Рядом с лошадью стоял черный стул с прорванным сиденьем и отломанной ножкой. Правда, спинка у стула была очень красивая, в сложной затейливой резьбе.

– Да, вот тебе и клад! – вздохнула Лариса. – Все это нужно прямиком отправлять на помойку.

Она почувствовала разочарование и раздражение. Нельзя сказать, чтобы она и вправду надеялась найти в этой квартире клад – но все же в этом было какое-то издевательство. Квартира как будто смеялась над ней, подсовывая под видом клада никчемное барахло. И ей захотелось отплатить этой квартире той же монетой – выбросить все, что можно, оставить голые стены, чтобы никаких воспоминаний о прошлом, чтобы можно было начать жизнь с чистого листа…

– Ты подожди! – возразил Лапоть. – Может, здесь и правда есть что-то ценное. Вот этот стул, например…

– Ты шутишь, что ли? Это не стул, это одни обломки! Кому они нужны?

– Не скажи! У меня есть знакомый мужик, он такую старую мебель собирает и реставрирует, он этот стул у тебя купит. Деньги, между прочим, заплатит. Может, конечно, и небольшие, но все же… тебе что – деньги не нужны?

– Еще как нужны… сам, что ли, не знаешь, – горестно вздохнула Лариса.

– Вот видишь! Да и кроме стула – вон сколько там всяких коробок! Прежде чем выбрасывать, нужно их проверить, вдруг в них что-то интересное…

– Вряд ли здесь есть что-то стоящее. – Лариса протянула руку и наугад взяла с полки первую попавшуюся книгу. На обложке было напечатано название: «Краткий нормативный справочник промышленных терморегуляторов».

– Вот тебе и клад! – проговорила она и бросила книгу на пол. – Все это нужно выбросить…

Следом за книгой она взяла картонную коробку – скорее всего, из-под обуви.

В этой коробке обнаружились хрупкие елочные игрушки – позолоченные шары, еловые шишки в блестках, белка с орехом в лапках, нарядный домик с яркими наличниками и ставнями, гирлянда из разноцветной мишуры.

– Вот это выбрасывать жалко, – пропыхтел Лапоть, который заглянул в коробку через плечо Ларисы. – Это наверняка редкость, твоим детям будет интересно.

– Детям! – фыркнула Лариса. – Детей у меня нет и в обозримом будущем не предвидится!

Однако что-то у нее в душе изменилось. Ей уже не хотелось выбрасывать все подряд. Она представила, как под Новый год кто-то развешивал эти игрушки на елке, представила свежий хвойный аромат, ощущение праздника…

На той же полке, где она нашла коробку с елочными игрушками, Лариса увидела старый фотоальбом в бархатном переплете с металлическими застежками. Она взяла альбом в руки, и он сам раскрылся примерно на середине.

Лариса вздрогнула – настолько неожиданным было совпадение фотографии в альбоме с яркой картиной, только что промелькнувшей в ее мозгу.

На фотографии была новогодняя ель, украшенная разнообразными игрушками и сверкающими гирляндами, а около ели стояла нарядная девочка…

Нет, это была не просто девочка.

Это сама Лариса стояла возле елки в старомодном платьице с рюшами. Но как… нет, это не может быть она! Это сходство ей просто почудилось, померещилось!

И тут же за спиной у нее раздался удивленный голос Лаптя:

– Надо же, как она на тебя похожа! Кто это?

– Ты считаешь, похожа? – вполголоса отозвалась Лариса, разглядывая фотографию.

– Удивительно похожа, я же хорошо помню, какой ты в первый класс пришла. Если бы не это платье, я бы подумал, что это ты в детстве. Но такие платья носили, самое малое, лет пятьдесят назад, а то и больше…

Лариса не успела удивиться, что Лапоть разбирается в детских платьях, она не могла оторвать взгляд от фотографии.

Снимок был черно-белым, но чем дольше Лариса смотрела на него – тем ярче, красочнее он ей казался.

– Так кто это может быть? – повторил вопрос Лапоть.

– Не знаю… может быть, отцовская тетка – та, что жила в этой квартире. Я ее никогда не видела, вообще до последнего времени не подозревала о ее существовании. Так что ничего о ней не знаю. Наверно, она была одинокая, раз отцу квартиру оставила, стало быть, больше некому было…

– Вот видишь, а ты хотела все выбросить!

– Даже не знаю… – Лариса возражала из чистого упрямства.

Хотя не только. Ей хотелось избавиться от прошлого, от всех былых неприятностей и унижений, начать все заново. И это старое барахло только мешало ей, мешало начать все заново, мешало забыть все былые неприятности…

– Не понимаю я тех людей, которые хранят каждую свою фотографию, – проговорила она, захлопывая альбом. – И уж тем более – фотографии совсем незнакомых людей.

– А это что такое? – Лапоть отодвинул обувную коробку со старыми фотографиями, видимо, не поместившимися в альбом, и вытащил из глубины шкафа небольшую деревянную шкатулку в затейливом узоре инкрустации. Шкатулка была потертая, кое-где поцарапанная, покрытая слоем застарелой копоти и какими-то пятнами, но видно было, что когда-то она была очень красивой. Так иногда сквозь морщинистое лицо состарившейся, неухоженной, опустившей руки женщины проглядывает ее былая красота.

– Владимир Михайлович, тот мой знакомый, который занимается старой мебелью, эту шкатулку тоже купит. Если, конечно, она тебе самой не нужна.

Лариса посмотрела на шкатулку – и вдруг почувствовала странное волнение. Словно встретила вдруг старого друга, которого не видела много лет. И поняла, что никому ее не отдаст.

– Только, конечно, сначала нужно посмотреть, что там в ней, внутри, – продолжал Лапоть, в то же время поворачивая шкатулку и разглядывая ее со всех сторон.

– Закрыта она, – вынес он наконец вердикт, который и так был очевиден. – Закрыта, а ключа нет.

Лапоть потряс шкатулку – и внутри что-то загремело.

– Там что-то есть, – сообщил он Ларисе очевидное.

– Дай сюда! – Лариса с неожиданной злостью отобрала у него шкатулку – и ей самой стало стыдно этого внезапного чувства. Что это с ней такое происходит?

– Извини, – проговорила она смущенно, – я просто хочу сама на нее посмотреть.

– Да смотри, я что – возражаю? – Лапоть, кажется, обиделся, но постарался это скрыть за дурашливой ухмылкой Страшилы Мудрого. – Делай с ней что хочешь…

Лариса еще раз встряхнула шкатулку и поднесла ее к уху, прислушиваясь. Внутри что-то тяжело перекатывалось. Потом она оглядела ее со всех сторон.

На крышке, в самом центре потускневшего от времени узора, была замочная скважина, отделанная позеленевшей медью. Скважина была совсем маленькая, под маленький ключик. Лариса вдруг увидела, какой это должен быть ключик – медный, с красивой затейливой бородкой, на голубом шелковом шнурке.

– Почему голубом? – спросил Лапоть; оказывается, она произнесла последние слова вслух.

Лариса хотела оборвать его резко, чтобы не лез не в свое дело, но тут позвонила Машка. Голос у нее был расстроенный. Она сообщила, что брат ее Борька разругался со своей хахальницей и запил, потому что она его выгнала. Или сначала его выгнали, а после уж он запил. Что здесь причина, а что следствие – трудно разобраться.

Так или иначе, сейчас он дома, вид у него так себе, как говорят – с пустыни на пирамиду, и встречаться с ним неподготовленному человеку не рекомендуется. Она, Машка, уж как-нибудь с ним управится, не в первый раз и не в последний, к сожалению, а собаку отвела к соседям, потому что этот дурак (Борька, естественно) собаку дразнил и добился, что Генка покусал его до крови.

Так что вещи Ларисы она вынесет к подъезду, а надолго из дома отлучиться никак не может, а не то этот урод пьяный всю посуду перебьет и мебель переломает.

– Вот, – упавшим голосом сказала Лариса, – теперь ночуй хоть на вокзале.

Домой не пойдешь, да и не пустят ее, Антонина небось уже и замки новые вставила на радостях – с нее станется. А в комнату ее переселила Витьку, а в Витькиной собиралась сделать их с отцом спальню, уже и мебель присмотрела. В этой квартире, ясное дело, оставаться невозможно.

Что ж, придется попросить помощи у Вадима. В конце концов, не убудет от него, если она переночует один раз. И вообще сегодня суббота, а по выходным они обычно встречаются. Черт, она же совершенно об этом забыла! Вот именно, совсем выскочило из головы, что она должна была вчера послать ему эсэмэску.

Это они так договорились – не звонить, а присылать текстовые сообщения. Инициатором, ясное дело, был Вадим. Мало ли, у него важная встреча или совещание, неудобно разговаривать. А так он получит сообщение, потом перезвонит. И вообще, обмен текстовыми сообщениями – это гораздо современнее, чем звонки. Раз он так настаивает… Лариса согласилась.

Но сейчас решила звонить – время дорого, этак она и на улице останется. Она оглянулась на Лаптя и вышла на лестницу с телефоном. На ее звонок никто не ответил. Лариса ждала долго, пока телефон сам не отключился.

Вот так вот. Сжав зубы, она снова соединилась. На этот раз телефон отключился почти сразу. Все ясно, Вадим сбросил ее звонок. И тотчас пришла эсэмэска: «Говорить не могу, у меня важная встреча».

– Какая, к дьяволу, встреча? – Ларисе захотелось бросить мобильник о стену. – Когда сегодня суббота!

«Вот именно, – услужливо подсказал ехидный внутренний голос, – вы не условились о свидании в субботу, и он нашел тебе замену. С ней и встреча».

– Не может быть, – пробормотала Лариса.

Хотя почему, в сущности, не может быть? Не она ли прошлой ночью размышляла, что их с Вадимом, в общем, ничего не связывает и нет у него перед ней никаких обязательств? Но ведь ей и в голову не пришло бы ничего такого, она ни на одного мужчину и не взглянула с тех пор, как у нее появился Вадим!

«То – ты, а то – он», – ехидно заметил внутренний голос, и Лариса не могла не признать его правоту. Но в данный момент ее гораздо больше волновало, где она будет сегодня ночевать. Ясно одно – квартира Вадима отпадает.

– Ты чего здесь? – выглянул Лапоть.

– Ничего, – Лариса почувствовала, что по щекам бегут злые слезы, – мне жить негде. Даже одну ночь негде перекантоваться.

Лапоть не бросился ее утешать, он напряженно размышлял, потом подтолкнул Ларису в квартиру, а сам остался на лестнице, чтобы позвонить. Вернулся довольный.

– Все устроилось. Сейчас едем к Владимиру Михайловичу, это тот, кто мебель реставрирует, у него мастерская большая, он тебе спальное место организует. Не бойся, мужик со странностями, но приличный, я его лет десять уже знаю. Заодно стул этот ему отвезем. А я завтра бригаду приведу, работу начнем.

Лаптя дожидался у подъезда скромный микроавтобус. Погрузились вместе со стулом, шкатулкой и альбомом и поехали к Машке. Встретив ее внизу, Лапоть предложил свои услуги по усмирению буйного братца, но Машка сказала, что справится сама.

– Не волнуйся, не впервой! – отмахнулась она.

– Да я и не волнуюсь, знаю, что ты девка крепкая, сумеешь порядок навести, – по-свойски заметил Лапоть и погладил Машку по плечу одобрительно.

Машка чмокнула его в щеку и ушла. Отчего-то Ларисе не понравилось такое их прощание.

Мастерская находилась в здании спортивного бассейна. Сбоку в торце была небольшая дверь без надписи, но со звонком. На звонок открыл средних лет дядечка с седыми непричесанными волосами. На нем были пузырящиеся на коленях штаны и клетчатая рубаха, заляпанная краской. Пахло от дядечки какой-то едкой химией.

– А, это вы, – пробурчал он, глядя вбок. – Проходите.

Лариса оглянулась на Лаптя, тот успокаивающе кивнул – не удивляйся, дядька со странностями, но хороший. Реставратор повел их по узкому темному коридору куда-то вдаль.

– Голову берегите! – предупредил он, но Лариса не успела отреагировать, так что Лапоть просто схватил ее за волосы и пригнул голову вниз, а не то с размаху брякнулась бы она о трубу, которая пересекала коридор под потолком.

Помещение было большое, все заставленное мебелью, Лариса в полумраке ничего толком не разглядела. Увидев стул, который притащил Лапоть, реставратор оживился, даже движения его стали быстрыми и уверенными. Он включил лампу над широким верстаком, и они с Лаптем стали вертеть стул так и этак.

– Сделаем, – сказал реставратор, – только не скоро. Заказов много, не успеваю.

– Ладно. – Лапоть поглядел на часы и заторопился. – Вы уже здесь сами разбирайтесь, а я побежал.

И хоть Лариса ничего не спрашивала, объяснил:

– У меня сестренка родила, завтра из роддома выписывают, а сегодня мама приезжает, встретить надо.

Она даже не успела его как следует поблагодарить.

– Вот здесь, значит, можно устроиться, – бубнил Владимир Михайлович.

Он открыл скрипучую дверь и пропустил Ларису вперед, в маленькую комнатку, не комнатку – каморку. Эта каморка, как и все остальное пространство в мастерской, было заставлено старой мебелью в разной степени разрушения, только возле одной стены часть комнатки была расчищена, там стоял огромный старинный диван, обитый выцветшей коричневатой кожей.

– На этом, значит, диване, – бормотал хозяин. – Он, между прочим, исторический, когда-то этот диван принадлежал известному поэту Апухтину…

Лариса с тоской разглядывала престарелый диван и все это убогое помещение. Что делать, дареному коню, как известно, в зубы не смотрят, и других вариантов у нее просто нет. Вот только как насчет постельного белья…

Она не успела произнести этот вопрос вслух, а Владимир Михайлович, словно цирковой фокусник, достал откуда-то из недр допотопного дивана стеганое одеяло, подушку, две простыни и наволочку – штопаные, далеко не новые, но чистые, даже пахнущие свежестью и крахмалом.

Лариса хотела спросить, не принадлежали ли и эти простыни поэту Апухтину, но вовремя прикусила язык, поблагодарила хозяина – и он тут же исчез, что-то вполголоса бормоча.

А Лариса постелила на диване и легла.

Диван был ужасно неудобный, всюду торчали пружины, впиваясь в тело в совершенно неожиданных местах. А еще он был чудовищно скрипучий – он скрипел при каждом ее движении, чуть ли не при каждом вздохе, причем не просто скрипел. Диван издавал жалобные, мучительные стоны и подвывания, как провинциальный актер в трагической сцене. Казалось, этот диван жаловался на свою судьбу, на все несчастья, которые ему пришлось пережить за долгую жизнь, начиная с тех давних пор, когда на нем спал поэт Апухтин… Кто такой, что написал – Лариса понятия не имела. Имя такое в школе вроде слышала…

И тем не менее она умудрилась заснуть.

Ей снилась какая-то незнакомая квартира – большая, с высоким полутемным коридором, уходящим вдаль. По этому коридору ее вела девочка в старомодном платье с рюшами, девочка, удивительно похожая на саму Ларису.

– Кто ты? – спросила Лариса свою провожатую.

Но та вместо ответа прижала палец к губам и повела ее дальше, дальше по коридору.

Вот, наконец, коридор кончился, они подошли к высокой двери, из-под которой пробивалась полоска света. Девочка в старомодном платье распахнула эту дверь…

И Лариса на мгновение ослепла от хлынувшего из-за двери сияния, блеска, праздника. Всего на мгновение – потом она поняла, что это просто елка, новогодняя ель. Но какая!

Эта елка была под потолок, а потолок-то был не такой, как в малогабаритной хрущевке или в унылом девятиэтажном доме-корабле. Потолок в комнате был метра четыре, не меньше, и елка соответствующая. И вся она была увешана чудесными разноцветными игрушками, шарами, хлопушками, флажками и гирляндами.

Висели на этой елке и конфеты в удивительно красивых фантиках, и мандарины, завернутые в хрустящую золотую фольгу, и еще множество замечательных, чудесных вещей. Вещей, в которых взрослый человек не увидит ничего особенного, но которые для ребенка могут составить радость жизни.

А Лариса в этом сне была ребенком – и радость при виде этой удивительной елки переполнила ее сердце.

А ее провожатая – девочка в старомодном платье с рюшами – подошла к елке, протянула руку и сняла с ветки одну игрушку. Нарядный домик. Игрушечный домик с яркими наличниками и ставнями.

Девочка показала игрушечный домик Ларисе и посмотрела на нее с видом заговорщика – как будто хотела сказать ей что-то, что-то очень важное.

– Что? – спросила ее Лариса. – Что это за домик? Почему ты мне его показываешь?

Но девочка в старомодном платье вместо ответа покачала головой и приложила палец к губам. А потом взяла Ларису за руку и повела ее в глубину комнаты.

Там оказалось высокое зеркало в резной деревянной раме, почти такое же высокое, как елка. Девочка подвела Ларису к этому зеркалу и остановилась.

Лариса взглянула в зеркало – и увидела в нем двух девочек. Двух совершенно одинаковых девочек в одинаковых старомодных платьях с рюшами.

Девочки были так похожи друг на друга, что Лариса растерялась. То есть она в буквальном смысле потеряла себя – она не могла понять не только где ее отражение, но даже – которая из девочек перед зеркалом – она.

Это было страшно.

Чтобы справиться с этим страхом, чтобы найти себя, Лариса громко спросила:

– Которая – я?

При этом она следила за отражением в зеркале: у которой из девочек зашевелятся губы.

Но губы зашевелились у обеих, обе девочки в зеркале в один голос проговорили:

– Которая я?

И немедленно обе ответили:

– Догадайся сама.

В ту же секунду Лариса проснулась.

В первый момент она не могла понять, где находится. Точно не у себя дома, не в родительской квартире, которую давно уже перестала считать своим домом. Она испугалась, приподнялась – и сразу под ней заскрипели, застонали, завыли на разные голоса пружины, а одна из них впилась ей в бок.

Это было очень больно, но благодаря этой боли и этому жуткому скрипу Лариса все вспомнила. Вспомнила свою разоренную квартиру, вспомнила, как Лапоть героически взялся ей помогать с ремонтом, точнее, с реанимацией этой квартиры, и как он привел ее на ночь к своему знакомому, странному реставратору-мебельщику Владимиру Михайловичу.

Вспомнив все, она немного успокоилась и попыталась снова заснуть.

Но теперь это у нее никак не получалось.

При каждом движении диван выл и стонал, как настоящее привидение, и впивался в бока всеми своими пружинами.

Лариса попыталась не шевелиться.

На какое-то время наступила тишина, но потом эту тишину нарушил негромкий, но вполне отчетливый шорох.

Лариса покрылась холодным потом.

Она замерла, прислушалась…

И у нее не осталось никаких сомнений: она была в этой комнате не одна. Из дивана доносился самый страшный на свете звук, по мнению большинства женщин – мышиная возня, шорох маленьких лапок, даже тоненький писк.

Лариса вскочила с дивана, как будто ее подбросила катапульта, отскочила от него, налетела в темноте на что-то твердое и завизжала. Тут же раздался оглушительный грохот, как будто в комнате обрушилась горная лавина.

И вспыхнул свет.

На пороге стоял Владимир Михайлович. Он был в потрепанных джинсовых шортах и выцветшей футболке с портретом Льва Толстого и надписью «Русская литература лучше, чем алкоголь». Лицо у него было помятое, заспанное и удивленное, волосы – растрепанные, и в них торчало несколько птичьих перьев.

– Что случилось? – спросил реставратор недовольным, хриплым спросонья голосом.

– Мыши, – ответила Лариса мрачно, сама понимая, насколько глупо это звучит. – В этом диване мыши…

– Да, – вздохнул Владимир Михайлович. – Есть такое дело. Извини, забыл предупредить… это вообще-то Ерофей Петрович недоглядел, надо ему на вид поставить…

Он повернулся и громко позвал:

– Ерофей Петрович, поди-ка сюда!

Лариса попятилась.

Она осознала, что стоит перед малознакомым мужчиной в одной футболке, а тот еще кого-то зовет… Что еще за Ерофей Петрович такой. Лапоть насчет Ерофея Петровича ее не предупреждал…

– Не надо его звать! – проговорила она испуганно. – Я хоть сначала оденусь…

– Ты что – Ерофея Петровича стесняешься?

– Конечно, я ведь его совсем не знаю, – пролепетала Лариса, натягивая футболку пониже, и покосилась на дверь.

Дверь чуть заметно качнулась, и на пороге появился…

На пороге появился огромный кот, черный, как ночь, с единственным белым пятном на морде.

– Познакомьтесь, – проговорил реставратор, – это Лариса, а это Ерофей Петрович.

– Так он кот! – с облегчением выдохнула Лариса.

– Разумеется! Котофей Ерофей.

Кот громко мурлыкнул, причем Ларисе показалось, что он вполне отчетливо выговорил «Очень прия-атно!»

– Мне тоже, – ответила она, и ей стало немного легче. Кот создавал вокруг себя атмосферу уюта и покоя.

– Ерофей Петрович, – строго проговорил хозяин, – твоя недоработка. Девушку побеспокоили мыши. Что же это такое – в доме кот, а мыши расплодились?

– Винова-ат! – отчетливо промяукал кот.

– Одними извинениями не отделаешься! – Хозяин строго сдвинул брови. – Сделай что-нибудь! Девушке же спать негде! Мы же с тобой не можем оставить ее в безвыходном положении! Только на тебя остается надежда!

Кот взглянул на хозяина, потянулся и одним прыжком взлетел на диван. Там он немного потоптался, выгнул спину верблюдом и вдруг громко мяукнул, с переливами и завываниями.

Это было не просто мяуканье – это был настоящий охотничий клич, вроде того, какой издает лев, отправляясь за добычей в ночную саванну. Этим кличем Ерофей Петрович доказал свое близкое родство с царем зверей.

И тут же из дивана выскользнула мышь, тихонько пискнула и стремглав убежала к стене, где исчезла без следа.

Лариса при виде мыши поступила так, как она всегда поступала в такой ситуации, – оглушительно взвизгнула и одним движением вскочила на первый подвернувшийся предмет мебели. На этот раз это оказался комод красного дерева.

А представление на этом не кончилось: следом за первой мышью из дивана выскочила вторая, затем третья, четвертая… все они с паническим писком одна за другой перебегали комнату и скрывались в норке под плинтусом.

Что интересно – кот их не трогал, он только провожал их заинтересованным взглядом. Когда же последняя мышь скрылась в норке, Ерофей Петрович переглянулся с хозяином – теперь ты доволен? Что тебе надо еще от меня?

В душу Ларисы закралось подозрение, что кот с хозяином далеко не первый раз устраивают такое представление, но вслух она, конечно, ничего не сказала.

Владимир Михайлович повернулся к ней и проговорил:

– Все, мыши ушли и сегодня больше не вернутся, так что можете спать спокойно.

– Сегодня? – с опаской спросила она. – А завтра снова придут?

– Мне об их планах ничего не известно. В любом случае нужно будет попросить Ерофея Петровича, чтобы он их снова изгнал. У него это хорошо получается.

– А он… почему он их только прогоняет? – задала Лариса мучивший ее вопрос. – Другие коты…

– Вы хотите спросить, почему он на них не охотится? – Владимир Михайлович взглянул на кота. Кот скромно потупился и принялся умывать морду.

– Стесняется, придется мне за него объяснить. Ерофей Петрович – вегетарианец и пацифист. Он убежденный противник насилия, в любых его формах и проявлениях.

– Я о таком в жизни не слышала! – восхитилась Лариса. – Так он мышами совсем не интересуется?

– Нет, отчего же, он очень любит с ними играть. В кошки-мышки, разумеется.

– Удивительный кот!

– Что ж, мы с этим удивительным котом вас оставим. Мыши ушли, и все могут спать.

С этими словами Владимир Михайлович потянулся, зевнул во весь рот и вышел из комнаты. Кот же задержался на пороге и выразительно взглянул на Ларису своими изумрудными глазами. И Лариса неожиданно для самой себя проговорила:

– Котофей Ерофей, а может, ты останешься? На диване вполне хватит места двоим, и мне будет спокойнее – мыши при тебе не вернутся… оставайся!

И кот, как ни удивительно, понял ее. Он подошел к дивану, вспрыгнул на него, утоптал себе местечко и очень уютно устроился. При этом умудрился занять большую часть дивана.

– Не знаю, как насчет поэта Апухтина, а мне на этом диване места явно маловато. – Лариса кое-как умостилась на свободном месте и укрылась одеялом.

И от присутствия кота ей действительно стало гораздо лучше, гораздо спокойнее.

Хотя диван по-прежнему вонзался в ее бока ржавыми пружинами, хотя он по-прежнему жутко скрипел при каждом ее движении – но присутствие кота, его живое тепло под боком создало в душе Ларисы чувство удивительного покоя.

Она заснула – и снова видела какой-то длинный красивый сон, в котором была новогодняя елка, увешанная чудесными старинными игрушками, и девочка в старомодном платье…

А потом Лариса проснулась – проснулась окончательно. Разбудили ее странные звуки.

В комнате было уже довольно светло – насколько может быть светло в захламленной полуподвальной комнате.

Кота рядом не было. Хотя Лариса очень быстро обнаружила его, потому что именно кот издавал разбудившие ее звуки.

Ерофей Петрович катал по полу золотистый шар – одну из тех елочных игрушек, которые Лариса принесла из своей квартиры. Удивительно, что шар еще не разбился, – кот играл с ним очень деликатно, легко подталкивая мягкой бархатной лапой.

Он катал этот шар не просто так – он катил его через комнату в дальний угол, где были вывалены остальные елочные игрушки. Как он умудрился вывалить их из коробки и ничего при этом не разбить, осталось для Ларисы загадкой.

Видимо, Ерофей почувствовал, что она проснулась. Он покосился на нее, негромко мяукнул и еще раз поддал шар лапой.

Шар прокатился примерно метр и остановился перед игрушечным домиком из того же новогоднего набора. Перед домиком с яркими наличниками и ставнями.

Шар остановился перед самым крылечком. Кот повернулся к Ларисе и гордо взглянул на нее – что, каково? Видела, какой точный удар? Я ли не молодец?

– Гол! – проговорила Лариса одобрительно.

Кот мурлыкнул, встал в позу и поднял правую переднюю лапу, как каменный лев на крыльце старинного дворца. Эта лапа отчетливо указывала на игрушечный домик.

Кот снова мурлыкнул.

– Ты мне что-то хочешь сказать? – спросила Лариса. – Я не понимаю…

– Посмотр-ри! – отчетливо промяукал кот и осторожно потрогал домик лапой.

И в ту же секунду дверь домика распахнулась, и на пороге появилась девочка в старомодном платье с рюшами. Девочка, удивительно похожая на Ларису. В руках она держала крошечный домик с ярким ставнями и наличниками, игрушечный домик, похожий на тот, из которого она только что вышла.

– Кто ты? – удивленно спросила Лариса и сразу снова проснулась – на этот раз окончательно.

Она взглянула на часы – был уже десятый час, так или иначе пора вставать. Кот сидел возле стены в том самом месте, где вчера скрылись мыши, и умильно смотрел на норку. Услышав скрип дивана, он оглянулся на Ларису и приветливо мяукнул.

– Привет! – ответила ему Лариса.

Она взглянула туда, где лежала коробка с елочными игрушками. Коробка была цела и невредима, никто ее не тронул. Лариса поднялась с дивана, словно на автопилоте пересекла комнату, открыла коробку и взяла в руки игрушечный домик. Точно такой же, как тот, что она видела во сне, точнее – в обоих своих снах.

Какой-то голос внутри ее говорил, что она сходит с ума, разговаривает с котом и прислушивается к его советам, – но она отмахнулась от этого голоса.

Она вспомнила свой сон. В этом сне девочка в старомодном платье, девочка, удивительно похожая на нее саму, тоже показывала на этот домик. И потом она вышла из него… Конечно, это выглядит глупо и странно, но почему бы не осмотреть этот домик? Во всяком случае, это не займет много времени.

Домик был сделан из тонкого глянцевого картона, он должен быть легким – но казался тяжелее, чем ожидалось, как будто внутри его что-то было спрятано.

А может, там и в самом деле что-то спрятано?

Лариса встряхнула домик.

Никаких звуков при этом она не услышала.

Ей не хотелось портить красивую игрушку. Она подцепила ногтем одну из ставней – и ставни открылись, за ними оказалось окно, через которое Лариса смогла заглянуть в домик. Она почувствовала себя Гулливером, заглядывающим в жилище лилипутов. Правда, самих лилипутов дома не было.

Внутри домик тоже был красиво разрисован – там была беленая русская печь, и полка с горшками и чугунками, и лавка, и домотканый коврик на полу, а на этом нарисованном коврике сидел нарисованный кот, похожий на Ерофея Петровича.

А еще к этому коврику был приклеен ключ.

Маленький, старинный медный ключ с затейливой бородкой – точно такой, какой привиделся ей, когда она разглядывала теткину шкатулку.

Ключ был приклеен к полу домика кусочком скотча, поэтому он не гремел, когда Лариса встряхивала этот домик.

Она огляделась по сторонам в поисках подходящего инструмента и увидела на комоде красного дерева (том самом, на который вскочила ночью при виде мышей) маленькую отвертку с тонким наконечником. Именно то, что надо.

Запустив кончик отвертки в окно игрушечного домика, Лариса подцепила ключ, осторожно оторвала его от картонного пола и вытряхнула на ладонь.

Да, именно такой ключ она вообразила, разглядывая замочную скважину шкатулки. Маленький, с затейливой фигурной бородкой, на голубом шелковом шнурочке.

Ей хотелось немедленно попробовать, хотелось открыть шкатулку этим ключом – но в то же время она не решалась это сделать, словно что-то ее останавливало.

Чтобы как-то оттянуть неизбежный момент, Лариса оделась, застелила постель…

Дольше тянуть не было смысла.

Она достала из сумки шкатулку, поставила ее на комод, взяла в руку ключ.

Сердце ее билось от волнения, во рту пересохло.

Что она найдет в этой шкатулке?

Ей почему-то стало страшно, ей показалось, что то, что она там найдет, изменит ее жизнь.

Да что такое с ней происходит? Чего она боится? Почему так волнуется? Скорее всего, в этой шкатулке нет ничего интересного, ничего важного…

Лариса вставила ключ в скважину – и он идеально подошел, отпали всякие сомнения, что это – ключ от шкатулки. Она решительно повернула ключ…

Раздались первые такты песенки Бетховена «Сурок». Шкатулка, ко всему прочему, оказалась музыкальной. Мелодия затихла, и крышка шкатулки откинулась.

Лариса заглянула внутрь и не сумела сдержать разочарованный вздох.

Да, минуту назад она волновалась, боялась открыть эту шкатулку – но в то же время надеялась, что найдет там что-то необыкновенное, восхитительное, какую-то старинную драгоценность – перстень с крупным изумрудом, серьги с аметистами, бриллиантовую диадему… Хотя бы несколько золотых монет с чеканным профилем какого-нибудь императора. Что-то, что поможет ей выбраться из нищеты, изменить свою жизнь. Хотя, если задуматься, откуда у тетки могли взяться старинные драгоценности или золотые монеты?

В шкатулке не было никаких драгоценностей, никаких монет. В ней лежали только три непонятных предмета, явно не золотые и даже не серебряные, то ли железные, то ли сделанные из потемневшей от времени меди.

Это были вытянутые металлические пластинки, заостренные с одной стороны и с продольным отверстием на другом конце, немного напоминающие листья ивы, покрытые тонким, изящным узором и какими-то непонятными буквами.

– Что это за дребедень, – проговорила Лариса разочарованно, собираясь закрыть шкатулку.

– Вовсе это не дребедень! – раздался у нее за спиной хрипловатый мужской голос.

Лариса вздрогнула и обернулась.

Она ничуть не удивилась бы, увидев за своей спиной кота. Она привыкла уже к мысли, что тот умеет говорить и что по каждому поводу у него имеется собственное мнение.

Но это был не кот.

За спиной у Ларисы стоял Владимир Михайлович – такой же растрепанный, как ночью, в той же футболке с портретом Льва Толстого и философской надписью. Только вместо потрепанных джинсовых шортов на нем были такие же потрепанные джинсы.

– Вы меня напугали, – проговорила Лариса смущенно. – Я не слышала, как вы вошли.

– Я стучал, – ответил Владимир Михайлович. – Видимо, вы увлеклись этой шкатулкой и не слышали. И кстати, это действительно вовсе не дребедень, уж вы мне поверьте.

– А что это такое? – спросила Лариса, и в душе у нее снова вспыхнула надежда.

– Это наконечники для стрел, – ответил реставратор и осторожно взял одну из металлических пластинок. – Видите, вот это острие, а это втулка, в которую вставляли древко стрелы. Сразу видно, что наконечники эти непростые, очень старинные, скорее всего, средневековые, а то и более ранние, и очень тонкой работы. Точнее я вам сказать не могу, я не специалист.

– А мне казалось, что вы во всем разбираетесь, – поддела его Лариса.

– Что вы. В старинной мебели еще туда-сюда, а в оружии очень слабо…

– Но эти наконечники, они ценные?

– Уверяю вас – очень ценные. Но чтобы ответить точнее, нужно показать их специалисту. Кстати, я знаю одного очень хорошего специалиста в этой области.

Он наклонил голову к плечу, разглядывая странные железки, потом повернулся к Ларисе:

– Что вы скажете, если я возьму у вас один из этих наконечников, чтобы показать его своему знакомому?

– Один? – переспросила Лариса.

– Да, один. Я не хочу носить их все по городу, вы же понимаете, это опасно, и вам будет гораздо спокойнее, если два наконечника останутся у вас.

Лариса представила свою разгромленную квартиру.

Вот уж действительно не самое подходящее место для дорогих артефактов!

– У меня, – проговорила она смущенно. – А нельзя пока оставить их у вас?

– Конечно, – кивнул Владимир Михайлович, – если вы мне доверяете. У меня есть сейф для всяких ценных вещей, я положу туда оставшиеся два наконечника.

Лариса смотрела на него удивленно.

Кажется, этот взрослый и даже немолодой человек всерьез считает, что эти ржавые железки – большая ценность. Даже хочет положить их в сейф, как драгоценности. Может быть, ее жизнь благодаря им в самом деле изменится?

– Да, конечно, возьмите! – Она отступила от комода, на котором стояла шкатулка, – и в этот момент ощутила смутное беспокойство. Ей не хотелось отдавать даже один наконечник в чужие руки. В конце концов, она только вчера познакомилась с Владимиром Михайловичем, кто его знает – может быть, он жулик…

С другой стороны, он сам сказал ей, что эти железки ценные, если бы хотел обмануть – мог и не говорить этого… ей самой это и в голову бы не пришло!

Тем временем Владимир Михайлович бережно достал наконечники из шкатулки, один завернул в кусочек замши и положил в карман, два других спрятал в картонную коробочку и кивнул Ларисе:

– Пойдемте, я покажу, где они будут храниться.

Он прошел в соседнюю комнату – там у него, судя по всему, была оборудована мастерская. Всюду стояли и лежали целые предметы мебели и отдельные детали из ценных пород дерева, пахло старым деревом и столярным клеем. Большую часть этой комнаты занимал огромный буфет из резного дуба.

К этому-то буфету и подошел Владимир Михайлович.

Он открыл резную дверцу, за которой оказался самый обычный бар, – несколько разноцветных бутылок с коньяком и виски. Лариса подумала, что это не самое надежное место для дорогих вещей.

Однако Владимир Михайлович не торопился убирать коробку с наконечниками. Вместо этого он взялся за стоявшую с краю темную, запыленную бутылку.

«Он что, – удивленно подумала Лариса, – собирается выпить с утра пораньше?»

Однако дальше произошла странная вещь.

Владимир Михайлович повернул бутылку вокруг оси – и боковая стенка буфета отодвинулась в сторону, а под ней оказалась металлическая дверца сейфа с замочной скважиной. Реставратор достал из кармана ключ, вставил в скважину, открыл сейф.

Лариса, которая с любопытством наблюдала за действиями Владимира Михайловича, заглянула в сейф и увидела там несколько красивых бронзовых и фарфоровых пластинок. Перехватив ее взгляд, реставратор пояснил:

– Это накладки для мебели в стиле рококо, некоторые из них стоят больших денег. Особенно вот эти, фарфоровые – они изготовлены в XVIII веке на Севрской мануфактуре.

В этот же сейф он положил коробку с наконечниками для стрел, после чего запер сейф и закрыл потайную секцию буфета. От тайника не осталось и следа.

Такси остановилось перед типовым девятиэтажным домом. Пассажирская дверца распахнулась, из машины, опираясь на палку, выбрался худенький старичок в старомодной соломенной шляпе. Сутулясь и прихрамывая, он направился к ближайшему подъезду.

Это был не жилой подъезд, над его металлической дверью красовалась медная табличка следующего содержания:

«Омела. Центр друидической медицины, самопознания и самосовершенствования».

С видимым трудом поднявшись на крыльцо, старичок остановился, перевел дыхание и нажал кнопку звонка.

Раздался мелодичный удар гонга, и приятный женский голос проговорил:

– Чем я могу вам помочь? Вы пришли по поводу самопознания или для оздоровительных процедур?

– Для начала откройте мне дверь.

Голос старичка прозвучал неожиданно твердо и властно. И эта властная интонация подействовала – замок негромко щелкнул, и дверь открылась.

Старичок вошел внутрь – и сразу же неуловимо изменился.

Спина его выпрямилась, походка стала твердой и уверенной, хромота и сутулость бесследно исчезли. Старичок (впрочем, теперь его трудно было назвать старичком) снял свою старомодную шляпу – и сразу чья-то услужливая рука ловко подхватила ее и повесила на вешалку, сделанную из настоящих турьих рогов. А по плечам старика рассыпались длинные серебряные волосы, придав ему значительный и даже, пожалуй, величественный вид.

Помещение, в которое он вошел, выглядело как обычная офисная приемная. Возле двери стоял диван для посетителей, перед ним – низкий стеклянный столик, на котором лежала стопка медицинских проспектов. На стенах висели рекламные плакаты, предлагавшие клиентам чудодейственные лекарства и биологически активные добавки на основе омелы и других лекарственных трав.

За хромированной стойкой перед открытым ноутбуком сидела молодая женщина с пышными темно-рыжими волосами. При виде посетителя она вскочила, выбежала из-за стойки навстречу ему и пролепетала, задыхаясь от волнения:

– Степан Платонович, мы не ждали… мы не надеялись… это для нас такая честь…

– Все на месте? – сухо осведомился старик, направляясь к двери за стойкой.

– Сильвии Артуровны нет, она уехала на склад.

– Обойдемся!

Старик величественно прошествовал через приемную. Он по-прежнему слегка опирался на свою палку – но теперь это не казалось проявлением старческой немощи, напротив, придавало ему еще большую властность и представительность.

Толкнув дверь, старик вошел в обычный кабинет.

Впрочем, кабинет этот был не совсем обычным. Вместо плакатов, рекламирующих всевозможную медицинскую дребедень, на стенах были развешены цветные постеры с изображением древних руин и развалин каких-то храмов, а также мегалитических построек – дольменов и менгиров. На видном месте красовалась фотография Стоунхенджа. Можно было подумать, что здесь находится офис не псевдомедицинской фирмы, а туристического бюро. Кроме этого среди постеров имелись две или три афиши оперы «Норма».

Из скрытых динамиков раздавался чудный голос – ария Нормы «Casta diva» в исполнении Марии Каллас.

За массивным рабочим столом сидел приземистый мужчина лет пятидесяти, с маленькими глазами, квадратным подбородком и обвислыми щеками, придававшими ему сходство с бульдогом. Руки его тяжело лежали на столе.

По правую руку от него находилась женщина лет тридцати – красивая брюнетка с большими выразительными глазами и рассыпанными по плечам волосами цвета воронова крыла.

По левую руку сидел очень худой мужчина неопределенного возраста с орлиным носом и острым подбородком. Вообще, все в этом человеке было удивительно острое, от угловатых плеч до пронзительного взгляда, казалось, пожав ему руку, можно порезаться.

– Хорошо устроился, Варавва! – проговорил старик, пристально глядя на «бульдога». – Удобно тебе в этом кресле?

– Извините, Степан Платонович, не ждали. – «Бульдог» покраснел и начал подниматься.

– Ничего, сиди, сиди! – Старик милостиво кивнул, прошел в угол кабинета и остановился перед глубоким кожаным креслом с подлокотниками в форме львиных лап. – Я пока здесь посижу. Разговор у нас будет недолгий.

Он расправил плечи и бросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Одеться!

Все трое присутствующих вскочили со своих мест и, обгоняя друг друга, бросились к стенному шкафу.

Буквально через секунду старик был облачен в длинную мантию из черного бархата, отделанную серебряным шитьем. На серебряных волосах красовался венок из омелы. Он восседал в кресле, как на королевском троне, опираясь на свою трость.

– Музыку потише! – распорядился величественный старец.

Кто-то приглушил музыку.

– Итак, – старец оглядел присутствующих, – все, кроме Сильвии, здесь.

– Она на складе, – подсказал Варавва.

– Знаю. – Степан Платонович небрежно махнул рукой. – Обойдемся. Проинформируете в рабочем порядке. Я пришел, чтобы сообщить вам важную новость.

Старик сделал паузу – и в комнате наступила напряженная тишина, нарушаемая только едва слышным голосом оперной дивы.

– Они появились! – торжественно провозгласил Степан Платонович.

Остальные заговорили одновременно.

– Вы уверены? – проговорил Варавва и ослабил воротничок рубашки – должно быть, ему стало трудно дышать.

– Как давно мы этого ждали! – воскликнула брюнетка, и ее красивое лицо порозовело.

– Что нужно делать? – осведомился угловатый мужчина и невольно прикоснулся к пиджаку, под которым просматривался пистолет.

Старик ответил всем троим:

– Я не говорю того, в чем не уверен. Если я сказал, что они появились, – значит, так и есть. Мне сообщили об этом те, кто не ошибается. Да, ждали мы очень давно. Очевидно, что делать – взять то, что наше по праву. Взять, чего бы это ни стоило.

Ответив своим собеседникам, он снова сделал значительную паузу, после чего добавил:

– И вы знаете, что времени у нас очень мало. Мы непременно должны управиться до летнего солнцестояния, чтобы провести церемонию по всем правилам.

Он замолчал, затем вскинул голову и приказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Музыку погромче!

Кто-то прибавил звук, и помещение наполнилось божественным голосом Марии Каллас.

Владимир Михайлович доехал до Исаакиевской площади, припарковал машину, подошел к мрачному зданию из серого камня. Над входом висела табличка:

«Всероссийский институт археологии».

Владимир Михайлович вошел в холл института.

Впрочем, холл – это громко сказано: за дверью был маленький пятачок перед лестницей, из которого еще выгородили деревянным барьером крошечный закуток для охранника. Охранник этот был пожилым мужчиной с квадратной фигурой, квадратным лицом и серыми зализанными волосами. В нем было что-то от состарившегося старшины-сверхсрочника.

При виде Владимира Михайловича этот состарившийся сверхсрочник лязгнул стальными зубами и проговорил:

– Кто – куда – зачем – на каком основании?

От неожиданности Владимир Михайлович, человек сугубо штатский, невольно вздрогнул и вытянулся по стойке «смирно». В следующий момент он осознал, что находится не в казарме и не на плацу, а в серьезном академическом институте. Расслабившись, он примирительным тоном проговорил:

– Я к профессору Цапелю, на консультацию.

Охранник взглянул на посетителя неодобрительно, выразив в этом взгляде все, что он думает о штатских. Однако возражать он не стал, сделал какую-то пометку в толстом журнале и строго проговорил:

– Цапель – второй этаж, комната номер двести пять!

Владимир Михайлович поблагодарил и направился к лестнице.

Коридор второго этажа был отгорожен от лестничной площадки стеклянной дверью, на которой красовалась табличка:

«Отдел поздней античности и раннего Средневековья».

Владимир Михайлович толкнул эту дверь и пошел по коридору, читая номера и таблички на дверях: «Северное Причерноморье», «Печенеги и половцы», «Гиперборея»…

Наконец он подошел к двери с номером двести пять. На этой двери было сразу две таблички: «Скифы и сарматы» и «Начальник отдела профессор Б. И. Цапель».

Владимир Михайлович толкнул дверь и вошел в большое полутемное помещение.

И испуганно попятился.

Прямо напротив двери стоял рослый бородатый воин в кованом шлеме и кожаном панцире, в руках у него был короткий лук, наложенная на тетиву стрела смотрела прямо в грудь посетителя. Лицо этого дикаря искажала свирепая усмешка.

Дверь за спиной Владимира Михайловича с громким стуком захлопнулась. Этот звук привел реставратора в чувство, он понял, что перед ним – искусно выполненный манекен, одетый в доспехи средневекового кочевника. Владимир Михайлович перевел дыхание и крикнул в глубину помещения:

– Цапля, ты здесь?

– Смотря кто меня спрашивает! – отозвались из дальнего конца комнаты.

– Это я! Ты что, не узнаешь?

– Ты, что ли, Воробей?

– Он самый! А ты ждал кого-то другого?

Из-за спины кочевника выглянул худощавый, очень загорелый человек удивительно маленького роста. Седые волосы на его голове были забраны в длинный конский хвост, на носу криво сидели круглые очки в металлической оправе.

– Правда, ты! – проговорил он, разглядев посетителя. – А что ты у дверей топчешься?

– Да больно у тебя привратник строгий!

– Это ты о Егидее? – Хозяин кабинета похлопал кочевника по плечу. – Это он только с виду такой суровый, а на деле – милейший парень! И выпить не дурак…

– Зачем ты его поставил перед самой дверью? – спросил Владимир Михайлович, опасливо обходя кочевника.

– Чтобы отпугивать нежелательных посетителей. На прошлой неделе к нам в институт нагрянула комиссия из министерства, так представляешь – увидели его и обошли мой отдел стороной. Кроме того, Егидей помогает мне проверять студентов на профпригодность. Если будущий археолог испугается простого скифского воина – он категорически не годится для своей профессии!

– Да, значит, я не гожусь в археологи, – вздохнул реставратор. – Ничего не поделаешь!

– Брось дурачиться, Воробей! Рассказывай, зачем пришел. Не затем же, чтобы обсуждать Егидея.

– Нет конечно. Я хочу показать тебе один занятный артефакт. Меня интересует твое мнение…

– Артефакт? Что за артефакт?

– Наконечник стрелы.

– Ты же знаешь, такие наконечники в причерноморских степях находят сотнями.

– Подожди с суровым приговором, сначала взгляни!

За разговором приятели прошли в дальний конец комнаты. Вся эта комната была заставлена застекленными витринами, внутри которых лежали старинные монеты, миниатюрные фигурки из металла и слоновой кости, заржавленные застежки, наконечники копий и стрел и прочие изделия наших отдаленных предков. Наконец профессор остановился перед рабочим столом, включил над ним яркую люминесцентную лампу и проговорил, потирая руки:

– Показывай, что принес!

Владимир Михайлович достал из кармана маленький сверток, положил его на стол, осторожно развернул.

Профессор наклонился над столом, часто-часто заморгал, ловко поймал соскользнувшие очки, полез в карман, достал оттуда лупу в старинной серебряной оправе и стал внимательно и подробно разглядывать металлическую пластинку.

Наконец он оторвался от нее и повернулся к реставратору:

– Где ты это взял?

– Ты же знаешь, Цапля, при моей работе что только не попадает в руки.

– Нет, говори честно, Воробей, где ты это взял?

– Так что, это действительно большая редкость? – Владимиру Михайловичу передалось волнение профессора.

– Редкость? – Профессор фыркнул, как рассерженный кот. – Это не редкость, Воробей! Это легенда, это настоящая фантастика! Большая часть моих коллег твердо убеждена, что этого просто нет, что это выдумка!

– Да говори же наконец, Цапля, что это такое?

– Что это такое? Это открытие мирового масштаба! Это сенсация! Это мой пропуск в вечность! Если это то, что я думаю, я стану самым знаменитым археологом XXI века! Я встану в один ряд с Шлиманом!

– При чем здесь ты? – Реставратор попытался охладить приятеля. – Это ведь не ты нашел…

– Да, действительно, извини, я не собираюсь присваивать твои лавры. Так расскажи – где ты взял этот наконечник?

– Сначала ты скажи мне, что он из себя представляет. Чья это работа – скифы? Сарматы?

– При чем здесь скифы? – Профессор взглянул на приятеля поверх очков. – При чем здесь сарматы? При чем здесь вообще Азия? Ты разве не разглядел эти знаки на поверхности наконечника?

– Да, они похожи на руны… Но я подумал: рунические надписи попадаются в самых разных местах…

– Попадаются! – передразнил его профессор. – Именно, что попадаются. Здесь мы видим не просто руническую надпись – здесь мы видим магическую надпись, выполненную секретным письмом, которым могли пользоваться только друиды. И вот этот знак… ты видишь его? Это один из трех священных знаков, составлявших имя божества, которое друиды призывали во время праздника летнего солнцеворота! Имя божества, которому был посвящен Стоунхендж!

– Друиды… Стоунхендж… – растерянно проговорил Владимир Михайлович. – Это ведь не твоя область археологии. Ты занимаешься скифами и сарматами.

– Да, я занимаюсь скифами и сарматами, потому что по ним в нашей стране есть богатый материал. Но вообще, основная сфера моих научных интересов – это культура древних кельтов. Это была удивительная культура, которая в первом тысячелетии до нашей эры распространилась на огромной территории от Британии до Украины…

– Насчет Британии я знаю, – перебил профессора Владимир Михайлович, – в Британии и сейчас живут потомки кельтов – шотландцы, ирландцы, валлийцы, но Украина… ты ничего не путаешь? Насколько я знаю, кельтские племена, они же галлы, обитали в Западной Европе, на территории современной Франции и Великобритании.

– Я никогда ничего не путаю! – обиделся Цапель. – О Франции, которую римляне называли Галлией, известно всем. Но кельтские племена две с половиной тысячи лет были распространены гораздо шире. Названия этих племен остались даже на современной карте Европы. Бельгия получила свое название от многочисленного кельтского племени белгов, племя гельветов дало название Гельвеции, которую мы называем Швейцарией, небольшое воинственное племя бойев дало название Богемии – исторической области в современной Чехии…

– Да, богемский хрусталь знают во всем мире, – вставил Владимир Михайлович.

– Совершенно верно!

– Но как же насчет Украины?

– Очень просто. В Европе есть две исторические области с одинаковым, или почти одинаковым, названием, расположенные почти на самом западе и почти на самом востоке материка – испанская Галисия и Галиция, область на западе Украины. Обе они получили свое название потому, что и там, и там в далеком прошлом обитали галлы.

– Никогда бы не подумал!

– Тем не менее это так. В пору своего расцвета племена кельтов, или галлов, владели территорией от Ирландии до северной Греции, Чехии и Галиции. Конечно, все эти племена отличались друг от друга, но и в их внешности, и в обычаях, и в языке было много общего.

Они поклонялись одним богам – Таранису, Цернунну, Езусу, Бригантии, Лугу, Тевгату, Беленусу, Озмеусу и другим, они совершали в честь этих богов одни и те же обряды. Самое главное – во всех этих племенах важную роль играли кельтские жрецы – друиды. Друиды пользовались рунической письменностью – тоже общей для всех кельтских племен, но самые важные знания, донесенные из глубокой древности, они хранили в своей памяти, эти знания не разрешалось записывать даже священными рунами, их передавали устно от учителя к ученику, поэтому молодой друид должен был развивать и тренировать свою память.

– Все это очень интересно, но какое отношение к этой древней истории имеет наконечник стрелы, который я тебе принес?

– Самое прямое. Видишь эти руны, начертанные на острие наконечника? Первая из них имеет значение «Солнце», вторая – «Равенство» или «Справедливость». Вместе они обозначают день летнего солнцестояния, или солнцеворота. Этот день играл в религии друидов огромную роль. С этого дня для кельтов начинался новый год. Именно на рассвете этого дня друиды собирались в каменных святилищах – самое известное из них это Стоунхендж в Британии.

Каменные святилища, или кромлехи, сооружались таким образом, чтобы в день летнего солнцестояния светило поднималось над землей в просвете каменных ворот. И вот в этот самый миг главный друид должен был одну за другой выпустить в поднимающееся солнце три священных стрелы. От того, куда падали выпущенные им стрелы, зависело, каким будет наступающий год, будут ли обильными урожаи, принесет ли скот богатый приплод, вернутся ли кельтские воины с победой из очередного похода. Так вот, наконечники трех священных стрел были одной из главных святынь друидического культа…

– И этот наконечник – один из них? – с удивлением и недоверием переспросил Владимир Михайлович.

– Конечно, еще рано утверждать это, – осторожно ответил ему профессор, – я должен провести тщательную экспертизу. Но, знаешь, глаз ученого не хуже самого современного оборудования отличает подлинный артефакт от подделки, и я тебе скажу: я почти не сомневаюсь, что передо мной – один из трех священных наконечников…

Владимир Михайлович хотел сказать своему старому приятелю, что знает, где находятся и два других наконечника, но в это время зазвонил его мобильный телефон.

Реставратор извинился перед профессором, достал телефон из кармана и ответил:

– Воробьев слушает!

В трубке раздался незнакомый голос:

– Мне дал ваш телефон один мой знакомый, которому вы отлично отреставрировали письменный стол красного дерева…

– Да, я занимаюсь реставрацией мебели.

– Так вот, не могли бы вы приехать ко мне прямо сейчас?

– Почему такая срочность? Реставрация – работа неторопливая, она не выносит спешки.

– Да, я понимаю, но мне нужно срочно освободить комнату покойного дяди, а здесь очень красивый старинный секретер. Только он в плохом состоянии. Так вот, если вы сможете осмотреть его и взять в реставрацию, то нужно сделать это прямо сейчас. Иначе новые жильцы выкинут секретер.

Владимир Михайлович забеспокоился. Он не раз видел, как прекрасные образцы мебельного искусства попадали на помойку и безвозвратно погибали из-за глупости и безграмотности наследников, и считал своим долгом предотвращать такие случаи. Конечно, работа реставратора приносила ему хлеб насущный, но в ней было еще что-то от служения вечности – он старался сберечь для потомков прекрасные изделия мастеров прошлого.

Поэтому и сейчас он не смог остаться равнодушным.

– Я немедленно приеду! – торопливо проговорил он в трубку. – Защитите этот секретер до моего появления!

– Я постараюсь. Записывайте адрес!

Спрятав телефон, Владимир Михайлович повернулся к профессору:

– Цапля, извини, я должен срочно уехать. Думаю, часа за два-три я управлюсь.

– Вот и ладно! – Археолог потер руки. – А я за это время успею проделать хотя бы предварительную экспертизу и скажу тебе, настоящий это наконечник или подделка. Конечно, только предварительно.

Владимир Михайлович спустился по лестнице и прошел мимо поста охраны. Бывший сверхсрочник не поднял на него взгляда – он увлеченно разгадывал кроссворд.

Небольшая группа всадников выехала из леса и остановилась на опушке.

Немудрено, что всадники остановились. Впереди, в нескольких сотнях ярдов возвышалась величественная громада собора. Собор вздымался к небу двумя своими башнями, как будто обеими руками тянулся к самому Создателю. Весь он был как обращенная к небесам каменная молитва. Одну из башен окружали строительные леса – то ли была не достроена, то ли ее чинили. Но и это не умаляло строгой красоты сооружения.

Только потом они увидели город – опоясывающие его каменные стены, выглядывающие из-за стен кровли домов, крытые соломой и черепицей. Все, даже крепостные стены, терялось на фоне собора, все казалось рядом с ним ничтожным, как мелкий кустарник вокруг могучего дуба. По замыслу строителя этот разительный контраст должен был напомнить жителям и особенно гостям, вроде тех путников, что остановились на опушке леса, о ничтожестве человека перед величием и могуществом Церкви.

– Вот мы и добрались! – проговорил всадник, возглавлявший небольшую кавалькаду.

Это был мужчина тридцати с лишним лет с открытым мужественным лицом. Его одежда – куртка-сюрко из хорошего сукна, отороченного бобровым мехом, и заломленная на один бок фетровая шляпа, отделанная серебристой фламандской тесьмой, – выдавала мелкого помещика, джентри. Ехал он на красивом гнедом коне с дорогой упряжью.

Спутники его были одеты скромнее, как одеваются обычно свободные земледельцы-йомены. Их было четверо. Один особенно бросался в глаза. Это был детина огромного роста с уродливым шрамом на левой щеке. Он ехал следом за джентльменом и был, скорее всего, его личным слугой. Второй слуга, совсем молоденький юноша, с удивлением глядел на открывшийся перед ним город. Должно быть, ему никогда прежде не случалось покидать родную деревню.

Еще двое всадников, по виду йомены средних лет, ничем особенным не выделялись.

Приподнявшись в стременах, джентльмен, слову которого здесь все подчинялись, оглядел долину, лежавшую между ними и городскими стенами. Впереди, ярдах в трехстах от опушки леса, долину перегораживала живая изгородь. Тропинка упиралась в калитку.

Рядом с изгородью паслись несколько овец местной породы – тонкорунных, но мелких и тощих, отличающихся от овец эксетерской породы. Рядом с овцами сидел на корточках мальчишка-пастушок лет десяти, босой, в серой домотканой рубашке. Заметив всадников, он вскочил на ноги и уставился на них, как на пришельцев из другого мира.

Господин во главе кавалькады слегка ударил своего жеребца пятками, и тот весело затрусил по тропе к изгороди. Когда до калитки оставалось ярдов двадцать, пастушок подошел, откинул деревянную щеколду и открыл калитку перед путниками. Всадники подъехали ближе, и он опустил глаза в землю и протянул грязную ладошку, без слов прося награды за маленькую услугу.

Потертый фартинг опустился в ладонь мальчугана.

Кавалькада миновала ограду и выехала на луг перед городскими воротами. В это самое время из ворот показался еще один всадник – по виду простой крестьянин в дорожном плаще из бурой ворсистой байки верхом на крепком сером мерине. Увидев приближающихся путников, он пустил свою лошадку неторопливой рысью, поравнялся с главой маленькой группы и проговорил вежливо, но без подобострастия:

– Хозяин гостиницы ждет вас, милорд.

Кавалькада подъехала к городским воротам.

Сборщик пошлины вышел из ниши перед воротами, подошел к ним вплотную и спросил первого всадника, кто они такие и с какой целью прибыли. Ответ был прост: Роберт Локсли, джентри из Чешира, со своими людьми, едет в Кентербери помолиться святым мощам, а заодно повидать дядюшку, живущего неподалеку.

– Стало быть, вам не придется платить рыночный сбор, милорд, – с сожалением признал сборщик. – Платите четыре пенса за всех и проезжайте в город.

Миновав ворота, всадники оказались на узких улочках города среди маленьких бедных домишек, крытых гнилой соломой и окруженных многочисленными пристройками. Город пах дубленой кожей и гниющей рыбой, прокисшим элем и прогорклым бараньим жиром, из которого варили дешевое мыло. Тянуло нечистотами и застарелой нищетой. Эта вонь казалась особенно невыносимой после воздуха лесов и полей, которым путники надышались за время путешествия. Впрочем, вскоре они привыкли и перестали ее замечать.

Теперь кавалькаду возглавлял слуга в буром плаще. Он уже побывал здесь и знал дорогу к рыночной площади, на которой находилась гостиница.

Всадники не смотрели по сторонам – но горожане наблюдали за ними изо всех окон и щелей. Кое-кто даже выбрался на крыльцо, чтобы не пропустить такое редкое зрелище.

Один парень до того расхрабрился, что выбежал на улицу, поравнялся с неспешно плетущимся мерином слуги и отважился заговорить с ним. При этом он нещадно коверкал слова – должно быть, думал, что таким манером подражает говору иноземцев, отчего те скорее его поймут.

– Купите петуха, господин хороший! Недорого возьму – всего полтора пенса. Хороший петух, совсем еще не старый.

В левой руке он в самом деле держал тощего петуха. Петух болтался вниз головой, обреченно взмахивал крыльями и невнятно бормотал.

– На что мне твой петух? – невозмутимо ответил слуга.

– Из него выйдет отличный суп для твоего джентльмена!

– Моего джентльмена славно накормят в гостинице. Да и мне малость перепадет.

– А в какой гостинице вы остановитесь, господин хороший?

– А тебе-то что за дело, приятель?

– Так, может, я вам, господин хороший, присоветую самолучшую гостиницу в нашем городе.

– Прибереги советы для этого петуха, а то он уж больно разговорился. А еще лучше – для своей жены, если она у тебя имеется. А то как бы без твоих советов она не пересолила бобовую похлебку. То-то будет незадача!

Босой мальчишка, который, широко разинув рот, слушал эту словесную баталию, захохотал. Следом за ним засмеялась вся площадь, а толстый пирожник, который следил за событиями со своего крыльца, хлопнул себя по бокам и одобрительно проговорил:

– Хорошо сказано! Право слово, хорошо сказано! Из каких краев вы приехали, такие речистые?

– Из таких краев, где предпочитают лишний раз промолчать! – рассудительно ответил слуга загадочного джентльмена и завернул своего мерина за угол.

Припарковав машину на улице Некрасова, Владимир Михайлович подошел к подъезду, нажал кнопку домофона.

Из динамика донесся озабоченный голос:

– Кто здесь?

– Это Воробьев, – ответил Владимир Михайлович неуверенно. – Вы мне звонили.

– Ах, это вы. – Голос в динамике потеплел. – Заходите.

Замок щелкнул. Реставратор вошел в подъезд, поднялся на четвертый этаж, позвонил в дверь. За дверью послышались торопливые шаркающие шаги, и дверь распахнулась.

На пороге стоял мужчина лет шестидесяти, в вязаной домашней кофте и широких вельветовых штанах. Оглядев Владимира Михайловича с ног до головы, он недоуменно спросил:

– Где он?

Поскольку реставратор замешкался с ответом, не зная, о чем говорит хозяин квартиры, тот повторил:

– Да где же он?

– Я думал, вы мне это скажете, – удивленно проговорил Владимир Михайлович. – Или я уже опоздал? Неужели его уже отнесли на помойку? Вы не смогли его отстоять?

– На помойку? – Мужчина в кофте побледнел. – Как на помойку? Это невозможно!

– Но вы мне сами сказали…

Хозяин квартиры нахмурился, отступил на шаг и неприязненно произнес:

– Вы боитесь, что я не заплачу вам обещанную награду? Нет, я не такой! Я не так воспитан! Если уж я что-то обещал, я это непременно выполню! А вот вы… или вы хотели меня обмануть? Может быть, у вас его нет?

– Да о чем вы говорите? – растерянно спросил реставратор.

– Как – о чем? – Брови хозяина поползли вверх. – О Сигизмунде, конечно! О ком еще я могу говорить? Я места себе не нахожу с того времени, как он пропал!

– Сигизмунд? – Теперь реставратор удивленно заморгал. – Какой еще Сигизмунд? Я приехал посмотреть на ваш секретер… вы говорили, что новые жильцы этой квартиры торопят вас и грозят выбросить его на помойку!

– Вы снова говорите о помойке? Вы хотите меня запугать, хотите набить цену? Но я готов заплатить вам, сколько скажете! Сигизмунд не выживет на помойке!

– Постойте! – Владимир Михайлович поднял руку, пытаясь остановить собеседника. – Мы с вами как будто говорим на разных языках! Сигизмунд… кто это?

– Как – кто? Это мой кот! Мой котик! Замечательный кот кхмерской породы! Он сбежал из дома! Я неплотно прикрыл дверь, когда выносил мусор, и он выскользнул и вот уже второй день не возвращается. Я искал его по всему району, звал его, приманивал его любимым лакомством – куриной печенкой, но все было безуспешно! Я развесил повсюду объявления о его пропаже, пообещал вознаграждения – и никакого результата! Мой Сигизмунд пропал, пропал безвозвратно!

Хозяин квартиры трагическим жестом закрыл лицо, затем продолжил, взглянув на реставратора:

– И тут, когда я уже потерял всякую надежду, звоните вы! Звоните и говорите, что нашли моего кота и готовы вернуть его за вознаграждение! Разумеется, я согласился… так где же он? Я готов заплатить вам обещанные деньги!

– Постойте! – Владимир Михайлович встряхнул головой, пытаясь привести свои мысли в порядок. – Я вам вовсе не звонил! Это вы мне звонили…

– Я вам? – возмутился хозяин. – Откуда я мог узнать ваш телефон? Не пытайтесь меня запутать! Это вы позвонили мне по телефону, который я указал в объявлении!

– Да постойте же! Не звонил я вам, не звонил! Мне кто-то позвонил, какой-то незнакомый человек, и сказал, что у него есть очень красивый секретер, который могут выбросить на помойку, если я его не заберу. И назвал ваш адрес.

– Почему это он позвонил вам? – недоверчиво переспросил хозяин. – И почему вы приехали по его звонку? Вы же сами сказали, что не знаете этого человека?

– Но я реставратор. Я реставрирую старую мебель, и тот человек сказал, что мой телефон ему дал кто-то из знакомых. Кто-то, с кем я прежде имел дело. Так, значит, у вас нет старинного секретера?

– Никакого нет! – раздраженно ответил хозяин. – Ни старинного, ни нового! А у вас, значит, нет кота?

– Свой есть, он дома. А насчет вашего кота я, к сожалению, ничего не знаю.

Таким образом, недоразумение разъяснилось. Владимир Михайлович на всякий случай проверил адрес, который продиктовал ему неизвестный. Адрес был правильный.

Владимир Михайлович извинился и вышел на улицу.

Сев в свою машину, он попытался позвонить тому человеку, который вызвал его за старинным секретером, – но телефон неизвестного не определился.

Владимир Михайлович почувствовал смутное беспокойство.

Он набрал номер профессора Цапеля – но тот не отвечал. Впрочем, это было в порядке вещей: рассеянный археолог часто бросал свой мобильный телефон где попало.

Владимир Михайлович снова поехал в институт археологии.

Прежний квадратный охранник сидел на прежнем месте. Он окинул посетителя строгим взглядом бесцветных глаз, щелкнул железными зубами и осведомился:

– Кто – куда – зачем – на каком основании?

– Я же вам уже говорил – к профессору Цапелю! – нетерпеливо ответил Владимир Михайлович.

– К Цапелю? – Охранник подозрительно взглянул на него, затем сверился со своим журналом и неодобрительно произнес:

– То-то я смотрю, что ваша личность мне уже знакомая! Вы сегодня уже проходили к Цапелю, а обратно не выходили. Как же так? Согласно журналу, вы все еще там находитесь. Вот здесь вход отмечен, а выход – нет. – Он ткнул пальцем в журнал. – По документации, вы все еще внутри, а документация – это самое главное!

– Как это не выходил, когда выходил? – раздраженно проговорил реставратор.

– Очень даже просто! – оборвал его охранник. – Вот указан вход, а выхода нет. А на каждый вход непременно должен быть выход.

– Вы меня просто не заметили.

– Как это – не заметил? – Охранник снова щелкнул зубами. – Я всегда замечаю! Мимо меня муха не пролетит! Мимо меня ни одна живая душа не прошмыгнет!

– Не знаю, как муха, а я мимо вас прошел, и вы меня не заметили, поскольку разгадывали кроссворд.

– Что? – Охранник побагровел. – Это клевета! Это поклеп! Это инси… инсинуация!

– Слушайте, уважаемый! – Владимир Михайлович наклонился к охраннику и доверительно понизил голос. – Вот как мы с вами сделаем. Я сейчас снова пройду к профессору Цапелю – это на втором этаже, комната двести пять – но на этот раз вы не отметите мой вход…

– Как это – не отмечу? – возмутился охранник. – Вход всегда положено отмечать!

– А на этот раз вы не отметите! – Владимир Михайлович поднял руку, останавливая возражения. – Зато потом, когда я выйду, вы отметите это в своем журнале. И тогда у вас в документации будет полный порядок – один вход и один выход. А ведь документация – это самое главное, правда?

– Правда, – неуверенно протянул охранник.

– Вот видите, как все хорошо разрешилось! – И Владимир Михайлович направился к лестнице.

– Второй этаж, комната двести пять, – пробормотал охранник, пристально глядя ему вслед. У него осталось ощущение, что его как-то обманули.

Владимир Михайлович поднялся на второй этаж, подошел к двери двести пятой комнаты и толкнул ее.

Дверь не открывалась.

Реставратор нашел на двери звонок и надавил на его кнопку.

Из-за двери донесся переливчатый звон, но больше ничего не произошло, дверь по-прежнему не открывали.

– Да что он там, заснул? – Владимир Михайлович изо всех сил ударил в дверь кулаком и крикнул:

– Открывай, Цапля! Оторвись от своих кельтов! Это я вернулся!

Ему и сейчас никто не ответил, но дверь, кажется, немного поддалась.

Владимир Михайлович нажал на нее – и дверь начала со скрипом открываться.

Открывалась она медленно, неохотно, как будто кто-то с другой стороны ее придерживал.

Наконец она открылась достаточно широко, чтобы реставратор сумел протиснуться в комнату.

Там, как и прежде, было полутемно, и первое, что увидел Владимир Михайлович, было свирепое лицо скифского воина Егидея. На этот раз реставратор воспринял его гораздо спокойнее, поскольку видел уже не первый раз.

В следующую секунду он опустил глаза, поскольку заметил на полу возле двери что-то большое и темное и сообразил, что именно этот предмет мешал ему открыть дверь.

Опустив глаза, Владимир Михайлович едва не вскрикнул от неожиданности.

На полу перед дверью лежало человеческое тело.

В комнате было полутемно, и реставратор не сразу узнал этого человека. А когда узнал – едва устоял на ногах.

На полу перед дверью лежал его старинный друг Цапля. Он же – профессор Цапель, заведующий отделом скифов и сарматов. Профессор не подавал признаков жизни.

Владимир Михайлович наклонился над телом профессора.

И тут он увидел, что из груди его торчит стрела. Самая настоящая стрела с оперенным древком. Точно такая же, как та, которой целился в приходящих скифский воин Егидей…

Реставратор быстро взглянул на свирепого воина…

И убедился, что стрелы в его луке не было.

Да что же это – выходит, профессор убит той самой стрелой? Стрелой из лука воинственного скифа?

Но ведь это бред!

На всякий случай реставратор проверил пульс старого знакомого – и убедился, что тот мертв. Впрочем, это и без того было ясно.

Владимир Михайлович вовсе не был черствым человеком. Он испытал потрясение, увидев мертвым своего старого приятеля. Но в этот трудный и печальный миг он все же подумал о том, что оставил у профессора наконечник для стрелы, по всей видимости, очень ценный, и в любом случае – чужой. Что он скажет той симпатичной девушке?

Реставратор оглянулся на дверь, затем быстро пересек помещение, подошел к рабочему столу профессора и осмотрел его.

На столе наконечника не было.

Там лежала лупа в старинной оправе, стоял микроскоп, еще какие-то приборы – но никаких следов наконечника.

На всякий случай Владимир Михайлович выдвинул один за другим ящики стола – но и там не нашел злополучный наконечник.

Может быть, профессор положил его в карман?

Реставратор вернулся к двери, точнее – к трупу своего давнего друга, наклонился над ним, хотел, преодолевая неприятное чувство, проверить карманы…

И тут за его спиной скрипнула дверь.

Владимир Михайлович обернулся – и увидел на пороге комнаты бравого охранника, того самого, который только что допрашивал его при входе в институт.

– Это что же здесь такое происходит? – строго осведомился охранник и громко щелкнул челюстями. – Это что же такое мы здесь наблюдаем?

Он увидел лежащего на полу профессора и с каким-то радостным волнением проговорил:

– Мы наблюдаем труп!

Дальше он уставился на замершего в растерянности реставратора и спросил:

– За что вы его?

– Я? – Владимир Михайлович отшатнулся от трупа. – При чем здесь я? Когда я пришел, он уже был… такой. Да вы сами посмотрите – он уже совсем остыл!

– Я никуда смотреть не собираюсь! – отрезал охранник. – Смотреть – это не моя обязанность! Моя обязанность – соблюдать режим входа и выхода на охраняемом объекте, а в случае всяких происшествий вызывать соответствующие органы!

С этими словами он достал из кармана мобильный телефон, нажал несколько кнопок и отчеканил хорошо поставленным голосом:

– Докладывает дежурный архи… археологического института. Так что имеет место труп. Второй этаж, комната номер двести пять. Есть ничего не трогать. Есть никуда не уходить. Есть никого не выпускать. Есть ожидать вашего приезда.

Владимир Михайлович попытался бочком покинуть помещение, но суровый охранник преградил ему дорогу, щелкнул стальными челюстями и рявкнул:

– Куда? Мне приказано никого не выпускать с места преступления и никуда не уходить, пока не прибудет опергруппа! Так что я буду стоять насмерть! Тем более что я вас застал как раз на месте преступления, и вы, между прочим, по его карманам шарили!..

– Я не шарил, я только…

– А вот это вы будете объяснять соответствующим органам! – оборвал его охранник.

Владимир Михайлович тяжело вздохнул и опустился на подвернувшийся стул.

Время тянулось очень медленно. В голове Владимира Михайловича одна за другой проносились неутешительные мысли.

Профессор Цапель убит, наконечник пропал, а его самого застали на месте преступления…

Наконец в коридоре раздались приближающиеся шаги и громкие голоса. Дверь распахнулась, и на пороге возникли несколько человек в штатском, среди которых выделялся невысокий плотный мужчина с румянцем во всю щеку.

– Так, что здесь у нас? – проговорил он, оглядывая помещение. – Что мы имеем? Мы имеем труп… а еще что мы имеем?

– Дежурный Зубатов! – громко представился охранник, выпятив грудь и щелкнув каблуками. – Это, значит, я вам позвонил, как только обнаружил труп. И этого гражданина я тоже обнаружил на месте преступления. Он, значит, рылся в карманах убитого…

– Это недоразумение! – перебил его Владимир Михайлович. – Когда я вошел, профессор был уже мертв!

– Разберемся! – Румяный полицейский остановил реставратора жестом. – Имя?

– Чье? – растерянно переспросил реставратор.

– Ваше! Свое я знаю.

– Владимир Михайлович Воробьев…

– Так и запишем… профессия?

– Реставратор-мебельщик…

– Вы назвали убитого профессором – значит, вы его знаете?

– Конечно! Я его очень хорошо знаю! То есть знал. Это профессор Цапель.

– Меня его прозвище не интересует, – строго проговорил полицейский. – Назовите его настоящую фамилию.

– Так это и есть его фамилия. Он по паспорту Цапель, Борис Иванович Цапель.

– Ах, вот как. Бывает. А вы, значит, были с покойным хорошо знакомы?

– Очень хорошо. Мы с ним в школе вместе учились, в одном классе.

– И за что же вы его убили?

– Что? – Реставратор вспыхнул. – Я его не убивал! Как вы могли такое подумать? Когда я пришел, он уже давно был мертв!

– А откуда вы знаете, когда он умер? – Полицейский пристально взглянул на Владимира Михайловича. – Вы медик?

– Нет, я не медик, я реставратор. Но он был уже холодный…

– А вот мы сейчас спросим специалиста. – Полицейский повернулся к худощавой женщине средних лет, которая склонилась над трупом профессора. – Вероника Николаевна, вы можете нам назвать время смерти?

– Точное время назову только после вскрытия, – ответила женщина голосом много курящего человека.

– А хотя бы приблизительное?

– Не люблю ничего приблизительного, – поморщилась она. – Но раз уж вы настаиваете… если судить по температуре тела, смерть наступила примерно час назад.

– Вот видите! – обрадовался Владимир Михайлович. – Час назад меня здесь не было, меня вообще не было в институте, я уезжал к заказчику.

– И кто это может подтвердить?

– Да вот хотя бы он. – Реставратор кивнул на охранника. – Он видел, что я уехал и вернулся двадцать минут назад.

– Это правда? – Полицейский повернулся к охраннику.

– Никак нет! – Охранник преданно выпучил глаза. – Этот гражданин прошел в институт два часа назад и после этого не выходил!

– Как не выходил? Как не выходил? – возмутился Владимир Михайлович. – Я действительно приехал сюда два часа назад, поговорил с профессором, а потом мне позвонил заказчик, который хотел, чтобы я срочно к нему приехал, и я ушел…

– Вы же сказали, что работаете реставратором мебели, – ехидно проговорил полицейский, – а не врачом-реаниматором. Разве людей вашей профессии вызывают так срочно?

– Там были особые обстоятельства… Он хотел, чтобы я осмотрел его секретер, пока его не выбросили. Тем более что это вообще оказалось ошибкой.

– Ошибкой?

– Да. Когда я приехал по адресу, проживающий там человек сказал, что вовсе мне не звонил…

– Вот как? Очень интересно!

– Да, непонятная история.

– Действительно, непонятная.

– Словом, я приехал обратно в институт, поднялся сюда, вошел в комнату – и нашел профессора уже мертвым! Этот человек, – Владимир Михайлович кивнул на охранника, – этот человек еще не хотел меня пропускать…

Полицейский снова взглянул на отставника:

– Что вы можете на это сказать?

– Ничего! – Тот лязгнул челюстями. – Не было этого! Этот гражданин как прошел в институт два часа назад, так и не выходил до настоящего времени! У меня и в журнале так отмечено, а если что отмечено в журнале – так это точно так и есть!

– А не мог он проскользнуть мимо вас незаметно?

– Мимо меня и муха не пролетит! Если бы он вошел в институт двадцать минут назад – это было бы отмечено в журнале, а раз не отмечено – значит, не проходил.

– Врет он все! – тоскливо возразил Владимир Михайлович. – Он не отметил меня, когда я выходил из института, и я ему посоветовал не отмечать, когда я пришел второй раз, чтобы был порядок в его бухгалтерии…

– Клевета и поклеп! – отчеканил охранник. – Я могу предъявить журнал. Там все написано…

– Проверим! – Полицейский снова повернулся к Владимиру Михайловичу. – А как насчет того, что свидетель сказал, будто вы рылись в карманах убитого? Это правда?

– Правда. – Реставратор опустил глаза в пол.

– И как вы это можете объяснить?

– Дело в том, что я принес Цапле… извините, профессору одну очень ценную вещь, чтобы узнать его мнение, как специалиста. Когда меня вызвал заказчик…

– Который потом оказался вовсе не заказчиком?

– Вот именно. Когда он меня вызвал, я оставил эту вещь профессору, чтобы он ее обследовал, а когда вернулся, хотел ее забрать. Но профессор был уже убит. Вот я и решил найти эту вещь, чтобы вернуть ее.

– Нашли?

– Нет, не нашел. Понимаете, эта вещь не моя, мне доверил ее клиент, и я обязан ее вернуть. Если бы это было мое, я бы ни за что не стал рыться в карманах, но здесь такое дело…

– Вот вы все повторяете: «вещь», «вещь». Нельзя ли конкретно сказать, что это за вещь?

– Это наконечник от стрелы.

– Что? – Полицейский насторожился. – Наконечник от стрелы? – Он повернулся к медэксперту и спросил: – Вероника Николаевна, вы можете сказать, чем был убит этот человек?

– Я же сказала: все только после вскрытия!

– Все же вы видите его. Скажите хотя бы не для протокола!

– На первый взгляд и не для протокола – он убит вот этой стрелой.

– Стрелой! – повторил полицейский значительно. – А вы говорите, что привезли ему наконечник от стрелы!

– Но это совсем другой наконечник! – заторопился Владимир Михайлович. – Это стрела Егидея…

– Вот! – оживился полицейский. – Наконец у нас появилось конкретное имя! Наконец у нас появился конкретный подозреваемый! Так и запишем. Кто такой этот Егидей? Он ваш сообщник? Он сотрудник этого института? – Полицейский переводил взгляд с Владимира Михайловича на охранника.

Охранник снова встал по стойке «смирно» и отчеканил:

– Такой фамилии в моем списке не значится! Сотрудник Егидеев через вверенный мне контрольно-пропускной пункт ни разу не проходил! Записи на этот счет не имеется!

– Конечно, не проходил! – взволнованно перебил его реставратор. – Как он мог проходить? Он вообще не ходит!

– Он что, инвалид? – переспросил полицейский, пытаясь уследить за показаниями.

– Да нет, какой он инвалид! Он здоровенный мужик… он этот… то ли скиф, то ли сармат…

– Я попрошу не выражаться!

– Да я не выражаюсь! Это народы такие, покойный профессор как раз их культурой занимался. А Егидей – он вот прямо перед вами стоит! – И Владимир Михайлович показал на скифского воина.

– Что? – Полицейский побагровел. – Вы меня за кого держите? Вы меня за идиота держите? Вы хотите убийство на чучело свалить?

– Я ничего не хочу, – тяжело вздохнул Владимир Михайлович. – Я только пытаюсь до вас донести, что стрела, которой убит профессор Цапель, – вот из этого самого лука! – Реставратор показал на скифский лук. – Вы можете любого сотрудника спросить – раньше эта стрела была в луке… или на луке, а теперь она в груди у покойного…

– У потерпевшего, – машинально поправил полицейский. – Это мы, конечно, проверим и сотрудников опросим. Однако вас я вынужден задержать для проведения следственных мероприятий и выяснения всех обстоятельств.

– Задержать? – ахнул Владимир Михайлович. – У меня столько дел, я никак не могу!..

– Ваши дела подождут. Вы, кажется, не понимаете всю серьезность своего положения! Вы задержаны по подозрению в совершении особо тяжкого преступления, а именно убийства!

Охранник, выслушав эту суровую отповедь, удовлетворенно сверкнул глазами и щелкнул своими стальными челюстями.

– Я его сразу заподозрил! – проговорил он убежденно. – У него вид такой… сомнительный.

– А вас я тоже попрошу никуда не уезжать! Вы можете мне понадобиться для дачи показаний.

– А я и так никуда. И никогда. У меня вообще такой привычки нет, чтобы уезжать.

Лариса обошла здание бассейна и остановилась возле неприметной двери в торце. Нажала на звонок, подождала, но никто не открыл. Она нажала еще раз, потопталась на месте и рассердилась. Вот куда делся этот малахольный реставратор? Говорил, что вечером будет дома и чтобы она приходила ночевать, она его не стеснит ничуть. Обещал насчет наконечника все рассказать, а сам…

Лариса стукнула в дверь кулаком, но только руку отшибла.

– Чего стучишь? – послышался сзади недовольный голос. – Чего ломишься?

К ней подходил толстый старикан с пышными усами. В руках у него была большая метла, из чего Лариса сделала вывод, что старик – здешний дворник.

– К Владимиру Михайловичу я пришла, – буркнула Лариса, – обещал на месте быть.

– Ты что – ничего не знаешь? – спросил старикан, подходя ближе. – А это ты видела?

Он показал на узенькую бумажку, наклеенную на дверь и косяк, на бумажке синела неразборчивая печать.

– Что это? – удивилась Лариса.

– Темнота, – вздохнул старик, – серость. Да где тебе знать, ты молодая. Печать это милицейская. То есть, тьфу, полицейская теперь. Арестовали Володьку-то.

– Арестовали? – ахнула Лариса. – Да за что?

– Вроде бы за убийство, – вздохнул старик, – менты мне особо не докладывали. Конечно, кто я такой? Так, пошастали маленько да на дверь печать прилепили. Сказали, задержан на семьдесят два часа по подозрению в убийстве. Вроде бы какого-то профессора порешили в институте научном.

– Профессора? – Лариса вспомнила, что Владимир Михайлович собирался отвезти тот странный предмет, наконечник стрелы, как он говорил, какому-то знающему человеку. Неужели тому самому профессору? Странно все это, неужели Владимир Михайлович… Да не может быть! Но, с другой стороны, она же совершенно ничего о нем не знает! Вот втравил ее Лапоть в историю!

И что теперь делать? Куда податься? Снова встает вопрос о ночлеге, и все вещи там остались.

– Это ты, что ли, у Володьки ночевала? – спросил дед, хитро прищурившись.

– Допустим, я, – огрызнулась Лариса, – а вам-то что? Почему вы интересуетесь?

– Да ничего, – хмыкнул дед, – кончилась твоя халява. Знаю, что Володька с тебя платы не брал – ни деньгами, ни натурой. Он добрый очень, за то и пострадал, наверно. А ты чего здесь топчешься, барахло, что ли, забрать нужно?

– Нужно, да только как это сделать… – вздохнула Лариса, указав на печать.

– Молча, – сказал сторож, – это они на вход бумажки прилепили, а того не знают, что в мастерскую Володькину войти можно через бассейн. Так что пошли, проведу тебя, только тихо. Меня Васильич зовут, мы с Володькой вроде как друзья…

– Ой, спасибо вам! – обрадовалась Лариса. – Ой, вы меня так выручите!

Дед уже ходко обегал длинное здание, Лариса едва за ним поспевала. Они вошла в двери бассейна, резко запахло хлоркой, и тут же свернули мимо раздевалки в боковой коридорчик, затем спустились по лесенке вниз и углубились в проход между трубами. Было тепло и сыро, в трубах шумела вода.

– Не отставай, – бросил дед, не оборачиваясь, – и дорогу запоминай, пригодится.

Он поднырнул под трубу, протянув назад метлу, чтобы Лариса держалась, когда перескакивает большую лужу, затем потянул ее к маленькой железной дверце, которую открыл своим ключом.

– Вот и пришли, – сказал он.

И правда, Лариса узнала знакомый запах столярного клея и лака для мебели.

– Значит, я эту дверцу открытой оставлю, – сказал сторож, – назад дорогу найдешь?

– Постараюсь, – неуверенно ответила Лариса.

– Давай, забирай вещи, да не копайся долго.

И старикан с метлой повернулся и исчез, как не было. Ни звука, ни плеска.

Лариса пожала плечами и прикрыла за собой железную дверцу. Сначала она пошла в каморку, где стоял кожаный диван, принадлежавший якобы поэту Апухтину. Как видно, полицейские тоже здесь побывали, потому что вещи ее были разбросаны. Лариса собрала сумку, огляделась в поисках забытого, но ничего не нашла. В углу стояла нетронутая коробка с елочными игрушками, она решила оставить ее пока здесь. Но вот шкатулку нужно забрать с собой.

И Лариса вошла в мастерскую Владимира Михайловича.

Тишина и полутьма этой комнаты, запах столярного клея и старого благородного дерева успокаивали, казалось, здесь не может произойти ничего плохого. Лариса подошла к огромному резному буфету… и испуганно попятилась: из полутьмы буфетной полки на нее смотрели два зеленых глаза.

– Ох! Ерофей Петрович, это ты! – Она узнала кота, протянула к нему руку, почесала за ухом. – Ты здесь? Напугал меня! Как же я о тебе-то забыла… что же ты будешь делать без хозяина? Ты же, наверное, есть хочешь?

– Кошмар-р! – проурчал кот и потерся об ее руку.

– А хочешь – переезжай пока ко мне, – неожиданно для себя самой предложила Лариса. – У меня, конечно, не так уютно, как здесь, но все же крыша над головой и не один будешь… и надеюсь, твоего хозяина скоро выпустят…

– Мер-рси! – промурлыкал кот и принялся умываться.

«Что я делаю? – пронеслось в голове у Ларисы. – Для чего я обманываю бедное животное? В моей квартире жить пока нельзя, и неизвестно, когда будет можно. Да мне вообще некуда деваться! Домой не пустят, Вадим никак не проявился…»

Как бы в ответ на ее мысли мобильный телефон мелодично звякнул.

«Ларчик, ау»! – писал Вадим.

Соскучился, значит. Еще бы, ведь в выходные не встречались. Хотя, судя по всему, он-то неплохо провел время. Но, возможно, Лариса ошибается.

И все равно, если она сейчас попросится к нему ночевать, да еще вместе с котом, какой ее ждет ответ? Ох, лучше и не просить! Ничего, кроме неприятностей на свою голову, она не получит. Лариса представила, как она звонит и объясняет Вадиму свою ситуацию, как он долго ничего не понимает или делает вид, а сторож велел не копаться и скорее уходить от греха подальше. А здесь еще кот…

И она убрала телефон в сумку.

– Да, я ведь пришла по делу! – спохватилась Лариса.

Она вспомнила, как Владимир Михайлович открывал свой тайник, и первым делом распахнула боковую дверцу буфета.

За этой дверцей был бар – ровными рядами выстроились разноцветные бутылки. Лариса потрогала одну, другую бутылку – и наконец нашла ту самую – пыльная бутылка с яркой этикеткой была намертво прикреплена к полке. Лариса повернула бутылку вокруг оси, как это сделал на ее глазах хозяин мастерской, – и тут же боковая стенка буфета открылась, и Лариса увидела дверцу сейфа с замочной скважиной.

И только тут она поняла, что ничего не сможет сделать: у нее нет ключа от этого сейфа, ключ остался у Владимира Михайловича.

– До чего же я глупая, – пробормотала Лариса, глядя на сейф. – Зря только пришла.

– Не зр-ря! – отчетливо промурлыкал кот и потерся о ее руку.

– Ну да, конечно, – Лариса улыбнулась, – если бы я не пришла – не увидела бы тебя и ты так и остался бы здесь в одиночестве…

Кот вдруг забеспокоился, недовольно фыркнул, потом замер, к чему-то прислушиваясь, и громко проурчал:

– Закр-рой!

Лариса удивленно покосилась на него. Она уже привыкла воспринимать кота как разумное существо, но все же иногда терялась от его способностей.

Кот же, чтобы у нее не осталось никаких сомнений, толкнул лапой стенку буфета. Лариса пожала плечами и закрыла тайник, а затем и дверцу бара. Кот успокоился и снова принялся умываться.

– Гостей намываешь? – усмехнулась Лариса.

Кот бросил на нее проницательный взгляд и снова вскинул голову, к чему-то прислушиваясь.

Теперь и Лариса услышала за дверью шаги.

Она шагнула навстречу этим шагам – скорее всего, это Владимир Михайлович. Неужели его отпустили?

Дверь медленно открылась…

– Слава богу, в полиции быстро разобрались, – проговорила Лариса и тут разглядела вошедшего.

Это был вовсе не Владимир Михайлович. Это был незнакомый мужчина неопределенного возраста, очень худой, с орлиным носом и острым подбородком. Он внимательно взглянул на Ларису темными пронзительными глазами и вошел в мастерскую.

– Здрасте, – растерянно поздоровалась она. – Вы к Владимиру Михайловичу? А его нет.

Тут до нее дошло, что незнакомец вошел в мастерскую не с той стороны, откуда она, не из бассейна, а со стороны главного входа, а ведь там двери опечатаны.

– Нет? – переспросил незнакомец резким, пронзительным голосом. – Надо же, как неудачно! А я рассчитывал его застать! Мне очень нужно его увидеть…

И в его внешности, и в его голосе было что-то пугающее. Лариса попятилась и оглянулась на кота. Ей хотелось почувствовать, что она не одна с этим пугающим незнакомцем, – хотя от кота, конечно, трудно ждать помощи и поддержки, но все же живая душа.

Но Ерофей Петрович исчез, как будто его и не бывало.

Вот какой, подумала Лариса, как все мужчины – когда он нужен, его, конечно, нет.

Незнакомец сделал несколько быстрых, стремительных шагов. Несмотря на то, что он был угловатый и какой-то заостренный, двигался он плавно и совершенно бесшумно, и от этого Ларисе стало еще страшнее. Он придвинулся к ней, навис над ее лицом и уставился на нее своими пронзительными глазами.

Ларисе показалось, что взгляд незнакомца просверлил ее череп, проник в мозг и роется там, хозяйничает, перебирая ее самые сокровенные мысли и чувства.

– Что… что вам нужно? – пролепетала она слабым голосом, чувствуя, как комната все быстрее плывет вокруг нее, как будто она кружится на детской карусели.

Незнакомец не отвечал, но только глубже и глубже ввинчивался взглядом в ее мозг, в ее сознание.

Тут она поняла, что он не просто так роется в ее мозгу – он что-то там ищет, что-то определенное, и она даже знает, что именно он ищет. Может, не знает, но догадывается…

Ноги Ларисы стали ватными. Еще немного – и она без чувств упала бы на пол.

Но в это время раздался дикий, душераздирающий вопль – и над головой страшного незнакомца вспыхнули два зеленых огня, два изумрудных глаза.

Незнакомец вскрикнул от боли и неожиданности, попятился и буквально схватился за голову.

На голове у него сидел Ерофей Петрович. Он спрыгнул на голову незваному гостю откуда-то сверху, должно быть, с буфета, и вцепился когтями в его тусклые волосы.

Мужчина рычал от боли, пытаясь оторвать кота от своей головы, – но кот не сдавался.

В это время дверь комнаты – та, через которую вошла сюда Лариса, – открылась и на пороге появился сторож Васильич.

– Это что здесь происходит? – проговорил он удивленно и в то же время возмущенно. – Это что же здесь творится?

– Васильич, – всхлипнула Лариса, – вот этот человек вломился сюда, неизвестно чего хочет…

– Вломи-ился? – протянул Васильич – и вдруг в руках у него появилась огромная метла. Непонятно, где она была до этого – может быть, дворник держал ее за спиной, но теперь он шел на незнакомца с метлой наперевес.

Лариса подумала, что дворницкая метла в руках опытного Васильича – отличное оружие ближнего боя.

Должно быть, незнакомец подумал то же самое. Кроме того, ему приходилось бороться сразу с двумя противниками – Ерофей Петрович все еще драл когтями его голову.

Он развернулся, пригнулся и бросился наутек, к двери.

Кот решил, что дальше бороться не имеет смысла, что победа и так за ним, – и спрыгнул на пол. А Васильич поддал незнакомцу под зад метлой, придав ему дополнительное ускорение.

– И как это он в дверь вошел? – пробормотал Васильич. – Замки-то у Володьки хорошие. Ай, видно, менты плохо заперли. Ладно, я проверю, а ты давай отсюда, а то еще кто нагрянет.

В полном отчаянии Лариса позвонила Лаптю. Оказалось, что все не так плохо – за два дня бригада успела заменить черновой пол и трубы. И даже унитаз поставили, правда, пока временно. Так что ночевать вполне можно.

Дожидаясь Лаптя с микроавтобусом, Лариса с котом пили чай в каморке у Васильича. Лапоть приехал быстро, сказал, что уже связался с одним мужиком, которому недавно делал ремонт. Мужик – крупный адвокат, завтра поедет насчет Владимира Михайловича разбираться. У них с реставратором знакомство давнее, адвокат коллекционирует антикварную мебель.

Кота Лариса с трудом несла на руках, к Лаптю он идти наотрез отказался. Лапоть взял сумку с вещами и позаимствовал у Васильича табуретку с надписью «Бассейн Спартак», сказал, что обязательно вернет.

– Ну вот, – сказал Лапоть, – пока еще рано говорить, что получилось, но все же получше.

И правда, в квартире пахло теперь не канализацией, а свежим деревом. Запах издавали золотистые доски пола. Мусора не было, на кухне блестел новый линолеум. В комнате лежал надувной матрас, а на нем – подушка и одеяло. Унитаз был, конечно, старенький, временный, как сказал Лапоть, но работающий. Еще Лапоть показал Ларисе водопроводный кран, который торчал прямо из стены, сказал, что течет пока только холодная вода, но все лучше, чем ничего. Лариса готова была его расцеловать.

На прощание Лапоть сказал, что две тетки-штукатурши придут послезавтра и придется ей снова переезжать, но он что-нибудь придумает. И ушел.

– Располагайся, – сказала Лариса коту, – будь как дома.

Ерофей Петрович тут же разлегся на надувном матрасе аккуратно посредине.

Несмотря на позднее время, в окнах фирмы «Омела» виднелся свет. В приемной скучала девушка с пышными рыжими волосами. Она посматривала на часы и зевала, прикрывая рот рукой.

Очень худой мужчина, который, казалось, весь состоял из острых углов, сидел в соседней комнате на табуретке. Красивая брюнетка хлопотала над ним, обрабатывая порезы на голове, сделанные острыми, как бритвы, когтями кота Ерофея.

– Осторожнее. – Он поморщился.

– Все уже, кровь остановила, теперь пластырем залеплю. К завтрашнему дню заживет, эта мазь творит чудеса.

– Чертов котище. – Он скрипнул зубами.

Послышался деликатный стук в дверь, и рука рыжей девицы просунула в щель трубку телефона.

– Тебя, – сказала брюнетка.

Угловатый тип прижал трубку к уху и зыркнул на брюнетку, чтобы испарилась. Та вышла, спрятав усмешку.

– Да, Степан Платонович. – Угловатый вполголоса доложил о своем промахе, о коте промолчал.

– Значит, остальные два пока что не найдены?

– Да, но там была девушка, она должна быть в курсе… – заторопился угловатый.

– Если ты не смог с ней справиться на месте, нужно пригласить ее в «Омелу», – последовал приказ.

– Я понял, я все сделаю! – Но в трубке уже раздавались короткие гудки.

Некоторые девушки к шестнадцати годам хорошеют, расцветают, преображаются, как невзрачная куколка, превращающаяся в яркую, волшебную бабочку. С Викторией Семизаровой, которую многочисленные знакомые и немногочисленные друзья называли Витькой, такого чуда не произошло. В свои шестнадцать лет она, правда, выросла и раздалась фигурой, но не приобрела ни красоты, ни обаяния.

Умственное развитие у нее заметно отставало от физического – интеллект Виктории, если в ее случае вообще имело смысл употреблять это обязывающее слово, был даже не на уровне десятилетнего ребенка – в этом возрасте попадаются очень умные дети, – а максимум на уровне трехлетнего шимпанзе.

Виктория обожала примитивные комедии, а также любила такие же примитивные шутки. Ей казалось верхом остроумия насыпать соли на чужое пирожное, или подложить несколько канцелярских кнопок на сиденье стула, или налить клею в чьи-нибудь кроссовки… Особенно любила она так незамысловато подшутить над Ларисой, дочерью своего отчима, которая отчего-то самим фактом своего существования вызывала у Витьки злость и раздражение.

Правда, несколько дней назад Лариска съехала из их общей квартиры, чем вызвала у Витьки двойственные чувства: с одной стороны, в квартире стало свободнее, с другой же – не над кем стало устраивать свои каверзы. В общем, без Лариски Виктории стало скучно, хотя она ни за что не призналась бы в этом никому.

Этим утром Витька не пошла в школу. Матери она сказала, что ужасно болит голова, но как только та ушла – позвонила своей лучшей (и единственной) подруге Анфисе, которая тоже откосила от школы, и позвала ее к себе.

Теперь обе великовозрастные девицы валялись на диване, хрустели картофельными чипсами и смотрели на видео старую комедию «Тупой и еще тупее». Впрочем, временами даже эта незамысловатая комедия казалась Виктории чересчур интеллектуальной.

– Анфис, – то и дело обращалась Витька к своей подруге, услышав за кадром очередной взрыв хохота. – А чего они смеются-то? Я чего-то не врубилась…

– Да ты вечно не врубаешься! – отмахивалась от нее Анфиса. – Ты не умничай: все смеются и ты смейся.

В это время зазвонил телефон.

Не Витькин мобильный, а стационарный городской телефон, стоявший на базе в той же комнате. Витька протянула руку и поднесла телефонную трубку к уху.

– Алле-е! Кто это-о? – протянула она взрослым, как ей казалось, голосом.

– Можно попросить к телефону Ларису Александровну?

– Кого? – переспросила Витька. – Какую такую Александровну?

– Синицыну Ларису Александровну, – любезно подсказал голос.

И тут до Витьки дошло, что к телефону просят ту самую Ларису, дочку отчима, над которой она любила прикалываться. Ей раньше не приходилось слышать, чтобы Лариску называли по отчеству.

– Ах, Лариску! – проговорила она с раздражением. – Ее нет. И больше не будет. Она здесь больше не живет.

Она уже хотела швырнуть трубку – но что-то такое было в голосе, звучащем из трубки, чуть хрипловатом и гипнотическом, что она передумала. Для себя она объяснила такую смену намерений тем, что неплохо разузнать, чего этот незнакомый мужик хочет от Лариски и нельзя ли каким-нибудь образом ей напакостить.

– Не живет? – переспросил незнакомый голос. – Жаль. А где она теперь живет?

– Понятия не имею! И знать не хочу! – заявила Витька в обычной своей хамской манере, но тут же пошла на попятный – то ли под влиянием незнакомого голоса, то ли для реализации своих коварных планов. – А зачем она вам? Если хотите, я могу ей что-нибудь передать.

Такое предложение было верхом вежливости и внимания, совершенно не характерным для Виктории.

– Да, пожалуйста! – обрадовался незнакомый. – Передайте Ларисе Александровне, что она выиграла итальянский парфюмерно-косметический набор «Каста дива».

– Это такой большой, в розовой коробке с цветами? – завистливо проговорила Витька, которая недавно видела такой набор в витрине парфюмерного бутика.

– Да, именно этот! – подтвердил незнакомец. – Так вы сможете передать это Ларисе Александровне?

– Да, я смогу, смогу!

– Тогда пусть она придет, чтобы получить свой выигрыш! – И незнакомец продиктовал Витьке адрес.

– Обязательно передам! – Голос затих, но Витька еще какое-то время сидела с трубкой возле уха, мечтательно глядя на стенку перед собой. Она представила, как безумно похорошеет, если получит в свое полное распоряжение изумительный набор и использует его для украшения своей невзрачной физиономии.

– Вить, ты чего? – окликнула ее Анфиса и помахала перед лицом рукой. – Кто это звонил-то?

– Представляешь, Анфис, – проговорила Витька мечтательным тоном, – эта свинья Лариска выиграла косметический набор. Знаешь, тот крутой, в розовой коробке, с цветочками? Помнишь, мы его с тобой в витрине видели!

– Че, правда, что ли?

– Правда! Велели ей передать и адрес сказали, куда за ним приехать.

– Круто!

– Но я ей ни за что не скажу! Еще не хватало, чтобы ей этот набор за просто так достался!

– Это само собой, – одобрила Анфиса, – передавать ей, конечно, ничего не надо. А надо самой вместо нее этот набор получить. Они же тебе адрес сказали. Поехать туда и получить…

– А ведь точно. – Глаза Виктории загорелись, но тут же потухли. – Ничего не выйдет, я же на нее нисколечко не похожа.

– Все-таки ты дура, Семизарова, – вздохнула Анфиса. – Я иногда просто удивляюсь, какая ты дура.

– Ты не очень-то! – возмутилась Витька. – Ты, между прочим, дома у меня сидишь и видак мой смотришь. Чего это я вдруг дура? Уж не глупее других!

– Глупее! – отрезала подруга. – Сама посуди: они же ее, эту твою Лариску, в глаза не видели! Как они узнают, что ты не она?

– Да? Это еще неизвестно, кто из нас глупее! Они-то ее, может, и не видели, но точно знают, что она взрослая. Ларисой Александровной назвали. А мне еще только шестнадцать. Они меня сразу расколют.

– Ничего не расколют! – возразила Анфиса. – Мы тебя оденем и загримируем, так что никто не поймет, сколько тебе лет. Придешь туда, скажешь, что ты – Лариса Александровна Семизарова, что тебе звонили насчет набора – и вот ты и пришла.

– Вообще-то да, – протянула Виктория, в который раз убеждаясь в уме своей лучшей подруги, – только она не Семизарова, а Синицына.

– Без разницы!

Они отправились в комнату матери, открыли ее шкаф.

Надевать материнские платья Витька не стала – они бы ей просто не подошли. Из шкафа она взяла яркий шарф с золотистыми разводами, дурацкую шляпку с полями и туфли на высоком каблуке (размер обуви у них с матерью был одинаковый).

После этого приступили к самому главному.

Витька достала из тумбочки материну косметику, и Анфиса раскрасила ее, как куклу: намазала губы малиновым сердечком, густо накрасила ресницы, навела синие тени и покрыла все оставшееся лицо тональным кремом. Для завершения эффекта надели огромные черные очки – и Анфиса подвела подругу к зеркалу.

– Ну что, кто-нибудь скажет, что тебе всего шестнадцать лет?

– Никто не скажет! – удовлетворенно ответила Виктория, разглядывая отражающийся в зеркале живой, ярко раскрашенный труп. – Ты, Анфиска, молодец!

– То-то же! А когда… когда тебе отдадут этот парфюмерный набор, ты дашь мне им попользоваться?

– Само собой! Что мне, жалко? Мне для лучшей подруги ничего не жалко! – В голосе Витьки звучала нескрываемая фальшь.

Закончив приготовления, подруги отправились по тому адресу, который сообщил Витьке загадочный незнакомец. Анфиса вызвалась сопровождать Викторию – она сказала, на всякий случай, чтобы чего не вышло, но самой было просто очень интересно.

Через полчаса девочки вышли из маршрутки и подошли к типовому девятиэтажному дому. Нужный им подъезд оказался нежилым. Над металлической дверью висела медная табличка:

«Омела. Центр друидической медицины, самопознания и самосовершенствования».

– Что это такое – дру-и-дическая медицина? – спросила Виктория умную подругу, с трудом прочитав сложное и незнакомое слово.

– А черт его знает! – ответила Анфиса. – Тебе не все ли равно?

Девочки поднялись на крыльцо, Анфиса выждала пару секунд и нажала на кнопку звонка.

Раздался мелодичный удар гонга, и приятный женский голос проговорил:

– Чем я могу вам помочь? По какому вы поводу?

– По поводу косметического набора! – выпалила нетерпеливая Виктория.

– Вы нам звонили, – пояснила Анфиса, – вы сказали, что моя подруга Лариса Александровна Синицына выиграла этот набор.

– Ах, Лариса Александровна! – Голос в динамике оживился и потеплел. – Мы ждем вас, заходите!

Замок негромко щелкнул, и дверь открылась.

Девочки вошли в обычную офисную приемную – диван для посетителей возле двери, низкий столик, на нем – стопка каких-то проспектов и журналов. На стенах – яркие рекламные плакаты, предлагавшие разнообразные лекарственные снадобья. За хромированной стойкой, перед открытым ноутбуком сидела молодая женщина с темно-рыжими волосами. Впрочем, как только девочки вошли в офис, эта женщина вышла навстречу им и удивленно спросила:

– Лариса Александровна?

– Это я, – проговорила Витька взрослым, как ей казалось, голосом.

– Вы? – В голосе женщины прозвучало сомнение, однако она кивнула: – Хорошо, пойдемте со мной! – И она повела Викторию к двери позади стойки. Анфиса двинулась было следом за подругой, но женщина остановила ее жестом: – Вам туда нельзя! Только Лариса Александровна. А вы подождите ее здесь.

Анфиса не стала спорить, чтобы не испортить свою игру. Она уселась на диван возле входа и приготовилась ждать.

Рыжая женщина почти сразу вернулась в приемную, быстро взглянула на девочку и спросила:

– Может быть, вы хотите чего-нибудь выпить? Чаю, кофе?

– Чаю… – быстро согласилась Анфиса.

– Зеленого? Черного? Молочного улуна? Каркаде? Ройбуша?

Анфиса не знала, что бывает столько разных чаев, но сумела сделать правильный выбор:

– Черного.

– С сахаром? С лимоном?

– С конфетами.

Рыжая улыбнулась, повозилась пару минут за стойкой и поставила перед Анфисой чашку чая и вазочку с конфетами. Конфеты были хорошие – в золотистых шуршащих фантиках.

Анфиса развернула одну конфету, откусила половинку и сделала глоток чаю…

И тут же провалилась в колодец.

Ей было пять лет, она жила летом на даче у бабушки. Во дворе бабушкиного дома был глубокий темный колодец. Бабушка говорила маленькой Анфисе, чтобы та не подходила к колодцу – в него можно упасть и утонуть. Но Анфисе и тогда уже хотелось делать именно то, что ей запрещали. Кроме того, соседский Даня как-то сказал ей, что если заглянуть в колодец в полдень, то можно увидеть на дне его звезды.

Анфиса уже умела определять время по часам. Она знала, что полдень наступает, когда обе стрелки – короткая и длинная – смотрят вверх.

Она проследила, когда ходики на бабушкиной кухне покажут полдень, подбежала к колодцу и заглянула в него.

Никаких звезд не было видно.

Тогда она сильнее перегнулась через край колодца.

И соскользнула в него.

Раздался плеск, и над ней сомкнулась темная холодная вода.

И тогда-то Анфисе показалось, что она действительно увидела звезды. Даня не обманул ее.

Вот и сейчас, выпив глоток чаю, Анфиса почувствовала, что падает в темную глубину. Как и тогда, раздался плеск, но звезд она на этот раз не увидела. Она погрузилась в непроглядную темноту.

Рыжая женщина втолкнула Витьку в комнату и закрыла за ней дверь.

Витька попятилась – и прижалась к двери спиной.

Она находилась в просторном кабинете, стены которого, как и в приемной, были увешаны цветными постерами. Только постеры были другие – вместо всякой медицинской чепухи для стариков на них были изображены красивые стоячие камни. Витька как-то видела такие камни в глянцевом журнале, но забыла, как они называются.

Еще несколько постеров были с портретом какой-то актрисы или певицы, на них было крупно написано «Норма».

Это понятно, Витька и сама любила, чтобы все было в норме.

Посреди кабинета стоял большой стол, а за этим столом сидел странный человек – очень худой, старый, по Витькиному представлению, с острым загнутым носом и острым подбородком. На лбу его Витька заметила узкую полоску пластыря – чудодейственная мазь помогла, но не совсем, Ерофей Петрович был мастером своего дела.

Витька уставилась на человека с опаской. Вообще, весь он был какой-то острый – прямо человек-бритва. И плечи остро торчали, как крылья у хищной птицы, и взгляд темных глаз буквально буравил Витьку… вот этот взгляд ее больше всего напугал. Ей показалось, что он ввинтился прямо ей в голову и роется там, как в ящике с одеждой. Причем одежда в этом ящике старая и некрасивая.

– Значит, ты хочешь, чтобы я поверил, что ты – Лариса Александровна? – проговорил человек-бритва, и его тонкие, словно прорезанные лезвием губы чуть заметно изогнулись, изображая улыбку. – Для этого ты напялила эту дурацкую шляпу и эти очки?

– Я… да… нет, – залепетала Витька и попыталась открыть дверь за своей спиной.

Она поняла, что косметического набора ей не видать как своих ушей.

Дверь, однако, не открывалась.

– Подойди ближе! – скомандовал человек-бритва. – Мы с тобой еще не поговорили.

Витька не хотела подходить – но сама не заметила, как оказалась возле стола и села на жесткий неудобный стул.

– И сними ты эту дрянь! Я хочу видеть твое лицо.

Витька не хотела его слушаться – но как-то нечаянно сняла и положила на стол темные очку и шляпу.

Шляпа, кстати, действительно была дурацкая, и матери, кстати, совершенно не шла.

– Так кто же ты такая? – задумчиво проговорил человек-бритва, и снова его взгляд завозился у нее в голове.

Витьке было страшно и неприятно. Она чувствовала себя примерно так, как, наверное, чувствует себя рыба, которую потрошат, прежде чем бросить в кипящее масло. У нее в голове хозяйничала посторонняя сила, посторонний разум, явно многократно превосходящий ее собственный. Ей хотелось освободиться от этого постороннего присутствия – но для этого нужно было рассказать страшному человеку по другую сторону стола все, что того интересует.

А интересовала его Лариса… ну почему кого-то интересует эта жалкая, никчемная личность, эта Золушка, дочь Витькиного отчима? Почему, почему никого не интересует сама Витька, единственная и неповторимая? Почему никого не интересует она, с ее внутренней красотой, с ее удивительным чувством юмора?

А посторонняя сила все копошилась в ее мозгу, брезгливо разглядывая маленькие Витькины секреты. Так медведь в поисках съестного переворачивает трухлявое бревно – и обнаруживает под ним скопище насекомых, червей и личинок…

Человек-бритва поморщился – должно быть, даже ему не понравилось то, что он разглядел в голове Виктории.

Наконец он разглядел все, что его интересовало, и, снова брезгливо поморщившись, начал выбираться из Витькиной головы.

А Виктория, вконец перепуганная, быстро заговорила:

– Лариска у нас больше не живет… она теперь в своей квартире живет, которую отчиму какая-то тетка оставила, а отец с Лариской поменялся. Хотя мать говорила, что та квартирка незавидная, слова доброго не стоит… главное, что она теперь у нас под ногами не будет путаться… до того уже надоела…

– Адрес?

Витька напрягла память – и почти без запинки продиктовала адрес той квартиры, в которую переехала Лариса. Пускай сама разбирается с этим страшным человеком! А что, будет она ее секреты хранить! Вот еще не хватало!

– Конечно, не будешь! – проговорил человек-бритва, как будто прочитал Витькины мысли. Да что значит – как будто? Он их не просто читал, он в них рылся, как в ящике собственного стола…

Но это мучительное состояние, кажется, подходило к концу.

Человек-бритва ослабил хватку, с которой он держал Витькино сознание, но под конец, когда она уже почувствовала облегчение и освобождение, он послал в ее голову какой-то импульс, какую-то последнюю вспышку…

И в голове Виктории Семизаровой как будто выключили свет. Как будто перегорела единственная лампочка. Она и прежде была не слишком яркой, но теперь и вовсе погасла…

Человек с острым, как бритва, лицом нажал кнопку переговорного устройства и коротко проговорил:

– Зайди.

Дверь широко распахнулась, и в комнату заглянула рыжая девушка из приемной. Она молча взглянула на человека за столом, ожидая приказаний.

– Избавься от нее! – распорядился остролицый человек.

Рыжая взглянула на некрасивую девчонку с пустым, ярко размалеванным лицом, которая сидела перед столом. Глаза ее бездумно смотрели на афишу оперы «Норма».

– В асфальт? – уточнила рыжая.

– Зачем же так грубо, – поморщился человек-бритва. – Она не представляет никакой опасности, как и ее подруга. Просто увези обеих куда-нибудь.

Рыжая подошла к девчонке, взяла ее за плечо. Та послушно встала, рот ее приоткрылся:

– Ва-ва-ва…

Антонина Семизарова стояла перед дверью и рылась в сумке. Ключи, как всегда, куда-то запропастились.

Она позвонила в дверь – Виктория должна быть дома и вполне может открыть матери дверь. Правда, она, как всегда, будет ворчать, но уж от родной дочери Антонина не потерпит, она ей все выскажет. Надо, надо заниматься дочкиным воспитанием! Ума бог дочурке не отпустил, это точно. Говорят, все девчонки в шестнадцать лет дуры, а уж Витька-то у нее особенная. Но что делать, доченька родная, единственная, нужно терпеть, такая уж судьба…

Антонина вздохнула и снова нажала на звонок.

Виктория, однако, не торопилась открывать.

Лентяйка! Лень поднять свою тощую задницу с дивана! Валяется целыми днями…

Антонина позвонила еще раз, резко и требовательно – и снова никакой реакции.

Она начала немного волноваться.

Не случилось ли чего с дочкой?

Она снова сунула руку в сумку – и тут ключи словно сами выпали в ладонь. Антонина отперла дверь, вошла в прихожую и громко крикнула в глубину квартиры:

– Викто-ория!

Никакого ответа.

Антонина заглянула на кухню, увидела груду грязной посуды – и раздражение в ее душе поднялось выше критического уровня. Целый день сидела дома и даже посуду не помыла, паршивка!

Она прошла в дочкину комнату, готовая всыпать той по первое число, – но и там Виктории не было.

Да куда же она запропастилась?

Диван был густо засыпан крошками чипсов, экран телевизора тускло мерцал.

И в это время громко зазвонил телефон. Стационарный телефон на тумбочке.

– Ты где шляешься? – выпалила Антонина в трубку, решив, что звонит дочь.

Но это была не она. В трубке прозвучал встревоженный и незнакомый женский голос:

– Это вы мне?

– Ой, извините, я думала, это моя дочка звонит… а это вообще кто?

– Это мама Анфисы…

– Какой еще Анфисы? – раздраженно переспросила Антонина.

И тут она вспомнила лучшую Витькину подружку. Собственно говоря, единственную ее подружку.

– Ах да, Анфиса, я знаю. И чего вы хотите?

– Я хочу найти свою дочь!

– А я-то при чем?

– При том, что Анфиса ушла к вам. Точнее, к Вике. Ушла еще утром и не вернулась. И телефон ее не отвечает. Она у вас?

И тут Антонина перепугалась. До того перепугалась, что ноги ее подогнулись и она без сил опустилась на диван, и под ней захрустели крошки картофельных чипсов.

Через час они с матерью Анфисы стояли перед дежурным отделением полиции. Увидев взволнованные лица женщин и услышав их рассказ, полицейский принял заявление о пропаже двух девочек.

Строго говоря, такие заявления полагалось принимать только на третий день, но, учитывая возраст пропавших и состояние их матерей, полицейский не стал придираться к формальностям и тут же оповестил всех сотрудников отделения и разослал фотографии девочек. Еще через час потеряшек искала вся полиция города.

Нина Петровна каждый день приходила в сад «Олимпия». Она садилась на одну и ту же скамью, доставала из сумки пакет с черствым хлебом, крошила хлеб на дорожку и призывно восклицала:

– Гули-гули-гули!

Голуби слетались к ней, шумно хлопая крыльями, и начиналась борьба за ее подачки.

Нина Петровна любила наблюдать за этим процессом. Ей нравилось чувствовать себя высшим существом, подателем благ, за которые борются друзья наши меньшие. Кроме того, можно было наблюдать за тем, как птицы оттесняют друг друга от корма, как они используют силу и наглость в борьбе за крошки…

А самым забавным было, когда два-три шустрых предприимчивых воробья, воспользовавшись непримиримой борьбой крупных птиц, протискивались между ними и нахально утаскивали самые крупные, самые аппетитные крошки из-под носа, то есть из-под клюва у голубей. Отчего-то ловкость воробьев внушала Нине Петровне здоровый оптимизм и веру в будущее.

Вот и в этот день Нина Петровна подошла к своей любимой скамье и еще издалека увидела, что она уже занята. На скамейке сидели две девчонки подросткового возраста, две великовозрастные дылды.

Конечно, Нина Петровна могла устроиться на другой скамье, по другую сторону дорожки, или даже в другом конце сада. В конце концов, у нее не было абонемента на эту скамью, каждый посетитель сада имеет законное право сидеть там, где ему заблагорассудится, если, конечно, он не распивает спиртные напитки и не употребляет при посторонних нецензурные выражения.

Однако эта скамья ей особенно нравилась – она уютно располагалась среди густых кустов сирени, а сирень в этом году цвела особенно пышно. Кроме того, в этих двух девчонках было что-то странное. Они не болтали о каких-то своих милых пустяках, а сидели неподвижно, в странных скованных позах…

Нина Петровна подошла ближе – и увидела, что одна из девчонок спит, полуоткрыв рот. Она даже время от времени громко всхрапывала и что-то нечленораздельно бормотала – как будто смотрела сон на иностранном языке. Вторая не спала, однако она смотрела перед собой пустыми стеклянными глазами. И выражение лица у нее было очень странное. Собственно, не было у ее лица никакого выражения. Зато ее лицо было грубо размалевано, как у дешевой куклы.

– Наркоманки! – проговорила Нина Петровна, ни к кому не обращаясь. Точнее, она обращалась к себе самой – к своему сильно развитому нравственному чувству.

– Непременно наркоманки! – повторила она.

Нина Петровна была человеком с активной жизненной позицией. Она считала сад «Олимпия» в какой-то мере своим и не могла допустить, чтобы в него проникли метастазы ужасного современного мира, такие как наркомания.

Вместо того чтобы устроиться на свободной скамье и приступить к традиционному кормлению голубей, Нина Петровна резко развернулась и пошла назад, к воротам сада, где она только что заметила молодого участкового Евгения.

Евгений стоял на солнышке, подставив его ласковым лучам лицо, соскучившееся по теплу за долгие зимние месяцы, и думал о том, что лето наконец наступило, а скоро наступит и очередной отпуск, и можно будет посидеть на берегу реки с удочкой, дожидаясь какого-нибудь зазевавшегося несовершеннолетнего щуренка, вместо того чтобы проводить профилактическую работу среди окрестных алкашей и хулиганов и выслушивать жалобы склочных старух.

И тут как раз одна из этих старух грубо прервала его мечты.

– Евгений! – проговорила она, остановившись перед полицейским. – Гражданин участковый!

Нина Петровна часто обращалась к Евгению – причем всегда по самым пустяковым и незначительным поводам. То она жаловалась на соседку, чья кошка неизвестным науке способом проникла на ее балкон и объела кустик то ли китайской хризантемы, то ли узамбарской фиалки; то на соседа, чей невоспитанный английский бульдог нагадил перед ее подъездом; то требовала обратить внимание на нравственный облик молодой соседки, к которой чуть ли не каждый день приходят мужчины, причем непременно разные.

В последнем случае Нина Петровна была настолько настойчива, что Евгению пришлось осторожно навести справки, причем оказалось, что с нравственностью у молодой женщины полный порядок, а разные мужчины ходят к ней потому, что она дает уроки африканского языка суахили сотрудникам нефтяной компании, которые едут в командировки в африканские страны.

Поэтому и сейчас Евгений ожидал от Нины Петровны какого-нибудь очередного пустопорожнего заявления. Он открыл глаза и невольно поморщился.

– Гражданин участковый! – повторила Нина Петровна строго. – Вы должны обратить внимание. В нашем саду завелись наркоманы. Если точнее, наркоманки.

– Вы уверены? – уныло переспросил Евгений.

– Конечно, уверена!

– Вы видели, как они колются? Или как нюхают? В общем, как употребляют?

– Насчет этого не скажу, лично не видела. Они, видно, уже употребили. Сейчас сидят на скамейке, у одной глаза прямо-таки стеклянные, а другая вообще спит.

– Мало ли, задремала, – вяло сопротивлялся участковый. – Спать не запрещается. Может, устала после ночной смены.

– Какой смены! – возмущенно воскликнула Нина Петровна. – Какой смены? Ей всего-то, наверное, лет пятнадцать! И с такого возраста они уже эти, наркоманки! Если дальше так пойдет, станут этими, валютными проститутками, и в этом будет наша вина! Потому что мы недоглядели и вовремя не отреагировали…

Участковый хотел было отмахнуться от надоедливой бабки, причем по возможности вежливо, но что-то в ее возмущенной тираде задело его, какая-то фраза, точнее, даже слово.

– Что вы сейчас сказали? – переспросил он.

– Что это будет наша вина! – охотно повторила Нина Петровна. – Потому что мы недоглядели…

– Нет, раньше, – пробормотал Евгений, пытаясь продраться сквозь болтовню старухи и выделить из нее то важное слово, которое привлекло его внимание.

– Раньше? Если они с такого возраста уже наркоманки, так что же с ними дальше будет? Им же всего лет пятнадцать…

– Вот, вот оно! – вскинулся Евгений.

Он вспомнил, что час назад ему передали ориентировку на двух пропавших девушек, точнее, даже девочек, шестнадцати лет… возраст совпадает, и опять же двое…

– Покажите-ка, где они сидят!

– Ну вот, наконец-то! – оживилась Нина Петровна и повела участкового к своей любимой скамейке.

На скамейке действительно сидели две девочки. Одна спала с громким храпом, другая тупо смотрела перед собой. По подбородку ее тонким жгутом стекала слюна.

– Эй, девочка, ты что? – окликнул ее участковый.

Девочка не повернула головы, однако отреагировала на слова участкового – она довольно внятно произнесла:

– Ва-ва-ва…

Лариса проснулась от звонка Лаптя.

– Лиса, понимаешь, такое дело, – быстро говорил он, – малярши у меня сегодня освободились, скоро придут. Так что ты уж освободи квартирку-то дня на три. Штукатурка высохнет, потом они покрасят, обои поклеят – снова можно будет жить.

– Что, уже сегодня? – спросонья растерялась Лариса. – А мне-то куда деваться?

– Ой, вот что мне с тобой делать, – запричитал Лапоть. – Просто ума не приложу. До вечера подожди, я придумаю что-нибудь. Вот еще проблема-то…

Лариса мгновенно рассердилась. Что же это такое? Как он с ней разговаривает? Как с навязчивой, бестолковой растелепой! Как с пустой, назойливой тетехой, которая ничего не может сделать сама! Ну да, так вот и прозвучало у него: навязалась, мол, на мою голову докука! Сам виноват, проявил слабость, решил помочь школьной подружке, а она и на шею норовит сесть. А у него и так хлопот полон рот – основная работа стоит, да еще сестра родила, и мать к ней приехала… А тут эта, она то есть, Лиса Лариса.

Лариса глубоко вздохнула, прикрыв телефон. Досчитала до пяти, чтобы голос не дрожал от ярости, затем отчеканила:

– Никаких проблем у тебя нет. Занимайся своими делами, за ремонт я тебе заплачу, сколько скажешь. И беспокоиться обо мне не нужно, я переночую у своего друга.

– В-вот как? – сдавленным голосом спросил Лапоть.

– Да, конечно. И поживу у него, сколько нужно. Так что работайте спокойно, я мешать не буду.

И, не дожидаясь его ответа, нажала кнопку отбоя.

Пытаясь наскоро вымыться в тазу холодной водой, она подумала, что сказать-то легко, а сделать трудно. Ведь она прежде никогда не оставалась у Вадима даже ночевать, а сейчас вот попросится пожить.

Вряд ли он обрадуется, по его словам, он очень бережет свое личное пространство. Но она вовсе на него не претендует, у нее свое жилье есть. Но может же быть у человека такой случай. В конце концов, они знакомы больше года и отношения у них близкие. Она объяснит ему все честно и подробно, он не сможет ей отказать. Ведь если на то пошло, это такой пустяк!

Лариса собрала в сумку необходимые вещи и помчалась на работу.

До Вадима она дозвонилась только после обеда, он сказал, что выключал телефон, так как был на важном совещании.

– У тебя что-то срочное? – спросил он, и голос у него при этом был сухой, как счет за канцелярские принадлежности.

В глубине души мелькнула у Ларисы мысль, что все как-то неправильно. Они не виделись почти две недели, пропустили выходные, а он даже не позвонил. Ах да, они же не звонят друг другу, они пишут эсэмэски! Звонить друг другу – это отстой, это очень несовременно, просто каменный век. А если срочно нужно? А если просто хочется услышать голос любимого человека?

В свое время Ларисе даже не пришло в голову задать этот вопрос Вадиму. Ладно, сказал он об эсэмэсках – так и будет, в конце концов, это не принципиально. Но сейчас у нее и правда срочное.

Хватило ума не вываливать ему сразу все, что с ней случилось, не грузить своими проблемами.

– Давно не виделись, соскучилась просто, – сказала она, – давай сегодня после работы встретимся?

– Давай, – чуть помедлив, согласился он. И особой радости в его голосе не было.

Накладывая тщательный макияж в туалете, Лариса вдруг подумала, что все это неправильно. Отчего она хитрит и изворачивается? Отчего не может сказать прямо, что ей нужно? Ничего ведь такого особенного она не просит и не собирается просить! Отчего она чувствует себя униженной уже заранее?

Чтобы отогнать непрошеные мысли, она помотала головой. Не нужно так думать, а то уголки губ печально опускаются и появляется морщинка на переносице.

– Синицына, у тебя что, критические дни? – спросила, возникая сзади, бухгалтер Тамара Ивановна. – Какая-то ты бледная, скучная, как в воду опущенная.

От неожиданности Лариса уронила кисточку для подводки. Старая кошелка, как всегда, подкралась неслышно, как кошка. Лариса наклонилась, подбирая кисточку, и, выпрямившись, встретила Тамару лучезарной улыбкой.

– Спасибо, Тамара Ивановна, за заботу, но у меня со здоровьем все в порядке.

– Ну-ну. – Тамара накрасила губы малиновым сердечком и ушла, гордо вскинув голову.

– Я умная, красивая и решительная, – сказала Лариса своему отражению в зеркале. – У меня все получится. Я сумею убедить Вадима.

«Потому что в противном случае мне придется ночевать на вокзале», – некстати кольнула мысль.

– Ларка, у тебя мобильник в сумке надрывается! – крикнула офис-менеджер Даша, когда она вернулась.

«Неужели Вадим отменяет встречу»? – испугалась Лариса.

Но это оказалась Машка.

– Лиса, как у тебя дела? – спросила Машка вроде бы безразличным тоном, но Лариса-то знала ее сто лет.

Не иначе как пронюхала Машка, что она Лаптю нахамила. А нечего докукой называть и растелепой!

Она уже забыла, что сама выдумала эти эпитеты.

– Не лезь в душу! – рявкнула она. – Хватит меня опекать и воспитывать, я способна сама о себе позаботиться! – и бросила трубку, пока Машка не ответила.

Утром в Ларисину квартиру явились три бравые тетки, три уроженки Средней Азии. Собственно, тетками в точном значении этого слова – крепкими, разбитными особами средних лет, с полным ртом золотых зубов, – были две из них. Третья была совсем еще молодой девчонкой, которую две старшие землячки опекали и учили жизни.

Все трое несколько лет назад осели в России, освоили востребованную специальность маляра-штукатура и благодаря сноровке и трудолюбию зарабатывали неплохие деньги, львиную долю которых пересылали на родину. Две старшие кормили таким образом своих детей, третья, которая детьми обзавестись еще не успела, откладывала деньги на учебу. Она хотела выучиться на врача.

Лапоть встретил их на пороге квартиры.

– Привет, Зухра-Зульфия-Фатима! Ставлю перед вами боевую задачу. Задача вам известная, не раз с честью выполненная: выровнять стены во всей квартире. Как видите, стены здесь кривые до невозможности, на них можно устроить американские горки для тараканов, так что работы непочатый край. Когда управитесь с этой работой, нужно будет стены покрасить… но до этого еще далеко.

В это время из кухни появился Ерофей Петрович.

Младшая из мастериц, а именно Зульфия, еще не изжила детскую восторженность характера. Увидев кота, она радостно заголосила:

– Ой, кошечка! Какая красивая!

– Вы с ним, дамочки, поосторожнее! – предупредил Лапоть. – Он не кошечка, а кот, и очень даже боевого характера. Если что не по нем – может и когтями приложить. Но вы его все же не обижайте, у кота сейчас трудный период в жизни…

– Конечно, мы его не обидим! – перебила его Зульфия. – Это ж какой котик симпатичный…

С этими словами она подхватила кота на руки и прижала к груди.

– Осторожно, – только и успел проговорить Лапоть.

Он ждал кошачьего боевого клича, за которым с неизбежностью смены времен года последует оглушительный вопль расцарапанной малярши, – но ничего подобного не произошло, кот удовлетворенно мурлыкал, Зульфия чесала его за ушами и что-то ласково бормотала по-таджикски.

– Он по-вашему не понимает, – проговорил Лапоть, из последних сил пытаясь сохранить контроль над ситуацией, однако Зульфия ответила ему уверенно:

– Понимает, еще как понимает! Он мне даже ответил по-нашему, сказал, что не откажется от кебаба.

– Ты даешь! – восхитился Лапоть. – Я, пожалуй, пойду, вы здесь без меня вполне управитесь.

– Управимся, управимся! – ответила за всех троих старшая, Фатима.

Лапоть отправился по своим делам, а малярши, прежде чем приступить к выравниванию стен, скормили Ерофею Петровичу два увесистых, ароматных кебаба. Кот дал женщинам понять, что чрезвычайно уважает среднеазиатскую кухню.

Наладив отношения с котом, малярши переоделись и приступили к работе.

Фатима и Зульфия выравнивали стены в жилой комнате, немногословная Зухра – на кухне. Кот курсировал между ними, чтобы не пропустить ничего интересного.

Вдруг он насторожился, прислушался к чему-то, шерсть у него на загривке поднялась дыбом. В ту же минуту кто-то требовательно и резко позвонил в дверь.

– Забыл он, что ли, что-нибудь? – проговорила Зухра.

Она подошла к двери, открыла ее… но вместо круглой, добродушной физиономии Лаптя увидела острое, как бритва, лицо, хищно загнутый нос и острый подбородок.

Это был совершенно незнакомый человек, и впускать его в квартиру не стоило.

Зухра поняла свою оплошность и попыталась закрыть дверь – но незнакомец уже протиснулся в прихожую и явно не собирался уступать завоеванные позиции.

– Вы кто такой? – проговорила Зухра как можно громче, чтобы ее подруги поняли, что происходит. – Вам что здесь надо? Вы зачем сюда пришли?

– Мне хозяйка нужна, – проговорил незнакомец неприятным, злым голосом. – Лариса… она дома?

– Нет, нет ее дома! – ответила Зухра – опять же, чрезвычайно громко. – Здесь только мы…

– А где же хозяйка? – не сдавался незнакомец, понемногу тесня Зухру в глубину квартиры. – Где Лариса?

– Не знаю я! – испуганно выкрикнула Зухра, надеясь, что подоспеет помощь. Потому что справиться с незнакомцем собственными силами она не надеялась.

И помощь подоспела.

Правда, в прихожей появились не две малярши, а Ерофей Петрович.

Кот двинулся на незнакомца, выгнув спину верблюдом и издавая душераздирающие вопли.

Незнакомец при виде кота заметно побледнел.

– Опять ты? – проговорил он без прежней уверенности в голосе. – Сколько можно!

Он вспомнил, как в мастерской реставратора этот самый кот вскочил ему на голову и едва не выдрал все волосы… До сих пор темечко болит, и чудодейственная мазь не помогла…

Незнакомец попятился, стараясь отгородиться от кота чем-нибудь массивным. При этом он не смотрел под ноги – и одной ногой попал в тазик с цементным раствором для выравнивания стен, который приготовила для работы Зухра.

Он выругался, попытался высвободить ногу из тазика – но нога увязла в густом растворе, который уже начал схватываться.

– Не обманул начальник. Хороший раствор, – раздумчиво проговорила Зухра. – Минут через пять совсем схватится, тогда только отбойным молотком можно будет ногу высвободить…

Незнакомец застонал от бессильной злобы, он шагнул к Зухре, волоча за собой тяжелый таз. Затем вытащил из-за пазухи пистолет, направил его на маляршу и проревел:

– Говори, где хозяйка, а то я тебе башку разнесу!

При виде пистолета Зухра вскрикнула и присела. В то же мгновение в дверном проеме появилась Фатима с тяжелым ведром в руках. Она шагнула к незнакомцу и выплеснула содержимое ведра ему на голову…

В ведре находился такой же цементный раствор, как в тазу. Густая серая смесь потекла по голове незнакомца, по его лицу, по плечам, он весь покрылся плотной серой коростой. От раствора незнакомец ослеп и оглох, он вертел головой, пытаясь увидеть своих врагов, – но ничего не получалось. Тогда он нажал на спусковой крючок пистолета.

Пистолет выстрелил, пуля вонзилась в неровную стену, но сам незнакомец не удержал пистолета, тот упал на пол и подкатился к ногам Зухры…

Незнакомец из последних сил размахивал руками, пытаясь достать до своих врагов, – но с каждой секундой движения его становились все медленнее и неуклюжее, пока он наконец не застыл, превратившись в нелепую и уродливую цементную статую, напоминающую гипсовые статуи спортсменов и стахановцев, во множестве установленные в парках и скверах советского периода. И правая рука у него была воздета к небу, точнее к потолку, как у статуи, призывающей соотечественников к борьбе за светлое будущее. Правда, в отличие от тех статуй, эта статуя время от времени изрыгала ругательства, не подходящие ни спортсменам, ни стахановцам…

Три малярши смотрели на него в испуге, боясь приблизиться. Наконец старшая, Фатима, решила, что пора вмешаться.

– Как бы он не застыл совсем, – опасливо сказала она, – тогда у нас неприятности будут. Раствор этот качественный, застынет, так насмерть. Вот что с ним делать-то…

В это время в открытую дверь заглянул сантехник дядя Миша. Он находился в постоянном контакте с ремонтной бригадой, поскольку к нему обращались по всякой надобности, – перекрыть воду в подъезде или попасть в подвал. Бригадир Лаптев обошелся с ним по-хорошему, деньгами не обидел, поэтому дядя Миша вертелся неподалеку в надежде получить еще. Услышав шум из ремонтируемой квартиры, сантехник счел это удобным поводом заглянуть в гости и узнать, не требуется ли помощь по сантехнической части.

– Ой, – сказал он, – бабоньки, а кто это у вас? Или это фигура для украшения квартиры? Надо же, чего только не придумают! Деньги есть – ума не надо!

Фатима отодвинула подруг и вступила в переговоры с предприимчивым сантехником.

– Бандит какой-то вломился, пугать начал, пистолетом размахивать, – осторожно подбирая слова, чтобы не сказать лишнего, начала она. – Мы его раствором, а он – стрелять.

– Стрелять? – протянул дядя Миша и поглядел на валявшийся в углу пистолет. – Вона как! То-то я слышу шум какой-то, думал, может, у вас комод упал. Слышь, мужик, а тебе чего надо-то было? Здесь красть-то еще нечего.

Ответ был развернутым и нецензурным. И хотя сантехники – народ бывалый, чего только не слыхали, с чем только не сталкивались, но дядя Миша очень рассердился.

– Вот я тебя сейчас ключом разводным успокою! – пригрозил он – А после в полицию сдам!

– Не надо полицию, – испугалась Фатима, – у нас все в порядке, регистрация в порядке, но все равно полицию не надо. Потом неприятностей не оберешься.

– И то верно, – дядя Миша и сам понял, что погорячился, – потом замучают протоколами. Мы вот что сделаем. Поставлю я тебя в парке около пруда. Хорошо будешь смотреться.

Фигура изрыгнула новую порцию ругательств.

– Шучу, шучу! – ухмыльнулся сантехник. – Мужик, у тебя деньги есть? Говори быстро, а то ведь поздно будет, раствор схватится, и ты сгодишься только чтобы балкон подпирать.

Злодей, видно, понял, что дядя Миша прав, поэтому оказался сговорчивым. Дядя Миша получил все деньги, которые были у незнакомца в наличии, затем пригнал старенький мотороллер с прицепом, в котором возил разные запчасти и строительные материалы. Прицеп был длинный, по размеру фановой трубы, так что фигура незнакомца в нем как раз уместилась.

Прикрыв фигуру старым брезентом от любопытных глаз, дядя Миша выехал на улицу и доставил свой негабаритный груз по адресу фирмы «Омела». Однако не стал звонить в двери, а въехал во двор. Там он вывалил фигуру незнакомца прямо на разбитый асфальт и поставил на ноги. Однако раствор уже схватился основательно, так что ноги незнакомца не держали.

Дядя Миша приволок его к двери черного хода и позвонил, после чего незамедлительно выехал со двора вместе с прицепом, так что к тому времени, как рыжая секретарша отворила дверь, на нее упала только серая фигура, пахнущая штукатуркой.

Рыжая завизжала, ей на помощь подоспел еще один член подозрительной организации – крупный мужчина с бульдожьей челюстью. Вдвоем они приволокли фигуру в холл и бросили на пол. По звонку рыжей приехал Степан Платонович, к тому времени удалось кое-как отчистить цемент с лица, так что замазанный смог невнятно рассказать, что с ним случилось.

В квартире девчонки нет, и неизвестно, где она. Скорее всего, на работе. Но офисный центр хорошо охраняется, так что брать там девчонку никак нельзя – много шума будет.

Степан Платонович только покачал головой, глядя на то, во что превратился самый активный, решительный и многообещающий член организации. Следовало признать, что острый, как бритва, и опасный, как выкидной нож, он больше не боец. То есть очень долго будет никуда не годен.

А время, к сожалению, не ждет. Так что Степан Платонович вызвал еще одного члена организации – очень красивую брюнетку со звучным именем Гонория, которое она взяла себе вместо обычного Галина, как нарекли ее в свое время родители.

– Время не ждет, – сказал Степан Платонович, – мы должны провести церемонию точно в срок.

– Я понимаю, – кивнула Гонория-Галина.

– А где Сильвия?

– На выезде.

– Вечно ее нет. Ладно, сменим тактику.

Степан Платонович вполголоса дал брюнетке необходимые инструкции.

Чем ближе путники подъезжали к рыночной площади, тем чище становились улицы и богаче дома. Даже зловония поубавилось, должно быть, соломе и рыбе неловко было смущать носы порядочных горожан. Наконец всадники выехали на небольшую площадь, мощенную булыжником. Вокруг выстроились здания выше и красивее прочих. Первым делом глаз выхватывал лавку зеленщика, мастерскую портного, аптеку с разноцветными шарами в окне, лавку перчаточника, заведение цирюльника, который прямо на улице перед дверью пускал кровь толстому краснолицему бакалейщику, ибо в те времена цирюльники зачастую выполняли работу врача. При этом цирюльник не забывал во всеуслышание разглагольствовать о видах на урожай и ценах на ячмень и явно не слишком беспокоился о своем пациенте.

На рыночной площади было людно. Здесь и в обычный день жизнь кипела, а сегодня до здешних обитателей наверняка уже дошел слух об удивительных гостях, и они выбрались на улицу, чтобы поглядеть на такую диковину.

Только несколько мужчин в дальнем конце не обратили на приезжих никакого внимания. Ничего удивительного – эта компания была занята весьма увлекательным делом. Здесь играли в старинную игру «битье кочета». Суть игры заключалась в метании тяжелых, обитых свинцом палок в привязанного за ногу петуха. Петух был весь в крови, и мучиться ему, судя по всему, оставалось недолго.

Эта жестокая игра считалась в те времена богоугодным делом, ведь именно петух троекратным криком способствовал предательству учеников и мученической гибели господа нашего Иисуса Христа. Истинному христианину подобало как следует наказать всех петухов за грех их дальнего предка.

– Где же твоя гостиница? – Джентри повернулся к своему бойкому слуге.

– Да вон она, милорд, – аккурат на том конце площади! – И слуга указал на двухэтажное каменное здание. На вывеске над дверью местный живописец изобразил розовую ухмыляющуюся свинью. Затейливая надпись выше гласила, что заведение называется «Свинья и незабудка».

Цокая копытами по булыжной мостовой, лошади путников пересекли площадь и остановились перед воротами, ведущими на конный двор. Гостиничный слуга распахнул ворота, и маленькая кавалькада втянулась внутрь.

Двор не был вымощен. По обеим его сторонам протянулись двухэтажные каркасные флигели гостиницы с крутыми, крытыми дранкой кровлями. Вдоль второго этажа шла крытая галерея, на которую можно было подняться по внешним, весьма ненадежным лестницам.

Путники спешились. Двое чумазых мальчишек забрали утомленных лошадей и увели их в конюшню. В ту же минуту во двор, вытирая руки о фартук, вышла хозяйка – дородная вдова с мощными плечами молотобойца.

– Здравствуйте, ваша милость! – Она поклонилась приезжему джентльмену с подобающим почтением. – Хорошо ли вы добрались?

– Слава Создателю, хозяйка, неприятности всякого рода обошли нас стороной.

– Ваш человек предупредил меня о вашем прибытии, так что я приготовила хорошие чистые комнаты. Одну, господскую, для вашей милости и еще одну – для ваших слуг. Надеюсь, вам будет удобно.

– Это хорошо, хозяйка. Только сперва мы хотели бы поесть, с самого рассвета не было во рту маковой росинки. Надеюсь, у вас найдется еда для меня и для моих людей?

– Само собой, ваша милость, слава богу, еды достаточно, чтобы накормить целый полк солдат. Уж для вас я найду все самое лучшее. Извольте проследовать за мной.

– Да, и не забудьте накормить и напоить наших лошадей. Они изрядно притомились в дороге.

– Само собой, ваша милость! Неужто я оставлю без корма ваших славных лошадок? Всякий достойный путник позаботится о лошадях даже раньше, чем о себе. Я не первый год управляю этой гостиницей – с тех самых пор, как помер мой муж, бедный мастер Джозеф, – и знаю, как угодить приезжим джентльменам!

Хозяйка с важным видом проследовала в гостиничный холл, пригласив гостей за собой.

Холл, куда они пришли, представлял собой просторное, скудно освещенное помещение с огромным каменным очагом в центре. Потолка не было – в темноте над ним виднелись закопченные стропила крыши. Дым от очага уходил в треугольную прорезь наверху.

Вдоль одной из стен тянулся общий стол – всего лишь длинные, кое-как оструганные сосновые доски, положенные на козлы. За этим столом, громко переговариваясь, ужинали немногочисленные постояльцы гостиницы. Хозяйка тут же твердой рукой расчистила среди них место для новых гостей.

В холле этом стоял весьма специфический аромат, не слишком способствующий хорошему аппетиту, – здесь пахло смесью подгорелой и несвежей еды, прокисшего эля, уличной грязи и конского навоза, принесенного с улицы на обуви постояльцев.

Из-под стола доносились звуки возни и негромкое рычание – там дрались за подачки и за случайно упавшие со стола кости сторожевые собаки – тальботы, чья моча добавляла аромата в неповторимый гостиничный запах.

Пол холла был устлан камышами, которые время от времени выбрасывают и заменяют чистыми, но, как видно, эту подстилку давно уже не меняли.

Главным источником света в холле был упомянутый очаг, кроме того, тут и там были натыканы сальные свечи, которые давали немного света, но весьма много чада и вони прогорклого сала, которая прибавлялась к прочим запахам.

Приезжий джентри и его спутники с удобством разместились на освободившемся месте. Прежде чем приступить к трапезе, глава компании внимательно оглядел сидящих за столом постояльцев, словно кого-то среди них высматривая.

Тем временем на дальнем конце стола поднялся шум. То есть там и до того было весьма шумно, постояльцы, люди простые и грубые, переговаривались в полный голос, а то и переходили на крик, как обычно бывает в любом английском заведении подобного рода, но теперь этого показалось мало: один из них вскочил на скамью и заорал хриплым громовым голосом, который вполне мог бы перекрыть рев бушующего моря или крики многолюдной толпы, собравшейся на ярмарочной площади в базарный день:

– Да как ты смеешь поднимать на меня голос, Джон Мэтьюс? Ты, жалкий штафирка, который только и умеет пасти своих тощих овец на вересковых пустошах да кланяться до земли высокомерному лендлорду? Да будет тебе известно, я сражался в армии лордов-апеллянтов, когда они гоняли по всему Ланкаширу Роберта де Вера! Я уложил в честном бою не меньше дюжины солдат этого жалкого предателя! И доложу тебе – все они были не тебе чета! Чего стоил хоть тот одноглазый валлиец, которому я проломил голову!

Одних слов этому дебоширу показалось мало. Он схватил оловянную тарелку с йоркширским ежевичным пудингом и запустил ее в голову своего оппонента. По лицу того растекся густой темный соус, он не выдержал такого оскорбления, вскочил из-за стола и бросился на своего обидчика.

К счастью, в этой гостинице, как и во всякой другой, оружие полагалось оставлять при входе, в противном случае дело не обошлось бы без смертоубийства. Тут же началась самая обычная потасовка. У обоих противников немедленно нашлись сторонники и приверженцы, и через минуту не меньше десятка бравых молодцов обменивались тумаками и зуботычинами.

Приезжий джентри со своими спутниками не ввязывались в драку, не считая себя вправе поддержать ту или другую сторону. Они продолжали трапезу с самым невозмутимым видом, должно быть, такое выяснение отношений не было для них в диковинку.

Зачинщик драки, тот самый молодец, который похвалялся своими боевыми подвигами, в пылу драки отступил к тому краю стола, где расположился джентри. Оказавшись совсем рядом с ним, бывший вояка вдруг проговорил тихим и вполне спокойным голосом, как будто и не участвовал в потасовке:

– Заря наступит лишь тогда,

Когда малиновка споет!

Джентри поднял на него взгляд и продолжил так же тихо:

– Погаснет бледная звезда

И стражник первый час пробьет.

– Будьте готовы к полуночи, – прошептал драчун.

– Будем, – ответил ему джентри. – Жаль, наши лошади не успеют отдохнуть.

Наконец хозяйка гостиницы услышала шум потасовки и вышла в холл, чтобы навести порядок. Она ухватила своим могучими руками двух самых заядлых драчунов, стукнула их лбами, а потом еще встряхнула, как спелую яблоню, и проговорила:

– Что вы здесь устроили, крысиные ублюдки, жалкие отродья худосочных свиней, негодные даже на кровяную колбасу? Вы мешаете отдыхать благородному джентльмену! Вы что, хотите, чтобы я сей же час вышвырнула вас на улицу вместе с вашими жалкими пожитками? Вы хотите нынче ночевать на улице, где с вами разберутся ночные грабители или городские стражники, которые будут еще почище грабителей?

– Нет, добрая госпожа! – прохрипел один из драчунов, почувствовав на себе силу трактирщицы.

– Не слышу! – рявкнула эта достойная женщина, сурово взглянув на второго драчуна и для верности встряхнув его еще раз, так что у него клацнули зубы.

– Не хотим, добрая госпожа! – проговорил тот вслед за приятелем. – Сам не знаю, из-за чего я ввязался в эту драку! Сам не знаю, какой бес меня попутал!

– Я знаю, мастер Питер, какой бес! – отвечала ему хозяйка, отпуская нарушителей спокойствия. – Тот самый бес, который живет в кувшине с элем!

– Быть того не может! – дружно возмутились оба. – У тебя, добрая госпожа, такой славный эль, что от него не может быть никакой неприятности.

– Кстати, – добавил один из них, словно вспомнил вдруг о чем-то очень важном. – Кстати, добрая госпожа, нацеди-ка нам еще один кувшинчик своего славного эля!

– Прямо и не знаю, стоит ли вам наливать еще, – вздохнула трактирщица. – Уж очень вы оба буйны во хмелю! Боюсь, что от нового кувшина вы разойдетесь пуще прежнего…

– От одного-то кувшинчика никакого вреда не будет. Ты ведь нас знаешь, добрая госпожа…

– Да, пожалуй, от одного кувшина вам вреда не будет, – смягчилась хозяйка. – Да и мне не будет вреда, ежели я прибавлю к вашему счету еще полтора пенса.

– Само собой, добрая госпожа!

Таким образом, все происшествие закончилось, к взаимному удовлетворению.

В это время приезжий джентри окликнул трактирщицу:

– Хозяйка, мы устали с дороги и хотели бы отправиться в свои комнаты.

– Сыты ли вы, ваша милость? – осведомилась женщина, подходя к постояльцу и по привычке вытирая руки о фартук, отчего они вряд ли стали чище.

– Спасибо, хозяйка, мы сыты.

– Понравились ли вам мои кушанья? – продолжила она ревниво, оглядев пустые тарелки.

– Вполне понравились, спаси тебя бог, добрая женщина. В жизни не едал такого вкусного пудинга.

– Что ж, тогда я кликну свою девчонку.

И она крикнула зычным голосом:

– Дженни! Дженни!

На ее зов никто не явился.

Хозяйка уперла руки в бока и крикнула еще громче – так, что с крыши холла посыпалась солома:

– Дженни! Поди сюда, несносная!

Тут же из задней двери холла выбежала светловолосая служанка в крахмальном переднике и встала перед хозяйкой, смиренно опустив глаза долу:

– Что вам, госпожа?

– Почему когда ты нужна, тебя вечно не дозовешься?

– Я относила воду для умывания старому джентльмену из комнаты над конюшней.

– Этот джентльмен – такой же джентльмен, как ты герцогиня Йоркская! Мог бы и сам прийти за своей водой! Думаю, от этого он бы не окривел и не охромел!

– Но вы сами велели мне, госпожа…

– Молчать, дерзкая! Ты еще будешь со мной спорить? Что ты о себе возомнила?

Служанка смиренно опустила глаза, успев ненароком взглянуть на молодых слуг приезжего джентльмена. Один из них при этом подмигнул ей весьма приветливо.

– Если ты освободилась, – с сарказмом проговорила хозяйка, – изволь проводить этого господина и его слуг в отведенные им комнаты. Да не забудь взять хорошую свечу для господина и камышовый светильник для его людей!

– Слушаюсь, госпожа! – Служанка почтительно поклонилась и повернулась к постояльцам. – Извольте следовать за мной, комнаты для вас приготовлены!

Через малое время все путешественники были размещены по своим комнатам. Комната джентльмена была весьма богато обставлена для постоялого двора: в ней имелась довольно широкая кровать, и медный тазик для умывания, и трехногий табурет, и дубовый ларь для вещей, который при необходимости можно было использовать в качестве стола, а также и вместо кровати для лакея. Впрочем, джентльмен обходился без лакея.

Все его слуги располагались в другой комнате, обстановка которой была куда скромнее: в ней имелись только несколько набитых соломой тюфяков, сложенных на полу.

Впрочем, слуги приезжего джентри были, судя по всему, людьми небалованными. Они накрыли тюфяки своими дорожными плащами и разместились на них с таким же удовольствием, как вельможи на своих кроватях с пуховыми перинами, и заснули в ту же минуту.

Впрочем, долго спать им в эту ночь не пришлось.

Вадим выбрал кафе на Садовой улице, они уже бывали там вместе. Лариса торопилась, чтобы прийти вовремя. Вадим терпеть не мог ждать, он говорил, что опаздывать на встречу – это значит проявлять неуважение к человеку, который ценит свое время.

Она пришла вовремя, но его еще не было. Видимо, правило насчет опозданий его самого не касалось. Лариса заняла удобный столик в углу зала, потому что Вадим не любил сидеть на проходе возле дверей. Приходилось тянуть шею, чтобы не пропустить его, так что она поймала даже на себе насмешливый взгляд официантки. Настроение стремительно портилось.

Что вообще с ней происходит в последнее время? Ее довольно налаженная, размеренная жизнь дала трещину. Нельзя сказать, чтобы она была вполне собой довольна. Но все же – у нее имеется не слишком скучная работа, довольно приличная зарплата, есть отношения с человеком, который ей очень и очень нравится, и даже появилось свое собственное жилье.

Вот тут-то собака и зарыта, поняла Лариса. Все ее неприятности начались с теткиной квартиры, черт бы ее взял. Точнее, черт дернул ее согласиться на обмен! Но теперь уже ничего не поделаешь, нужно набраться терпения и пережить неприятности, как говорила в таких случаях мама.

Мама… как же Ларисе ее не хватает иногда! Мама бы утешила ее в любых неприятностях, дала бы нужный совет, при маме ей не пришло бы в голову меняться с отцом жилплощадью. Если же захотелось бы самостоятельности, то мама никогда бы не позволила дочери ночевать черт-те где.

Живи, сказала бы, живи сколько хочешь, пока ремонт не закончишь. Да не в ремонте дело, в конце концов. Да, Лариса взрослая и самостоятельная, но как же иногда хочется преклонить голову на чье-то родное плечо. И твердо знать, что не будет тебе от этого человека ничего плохого, только хорошее.

– Привет, Ларчик!

Оказалось, что Вадим уже стоит рядом. Лариса не заметила его появления и не успела сделать безмятежное, удовлетворенное выражение лица.

Так уж у них повелось: она всегда старалась выглядеть безмятежной и всем довольной. Чтобы не раздражать его своим видом, чтобы он не подумал, что ей что-то от него надо.

Вадим был человеком наблюдательным, это она всегда знала. Сейчас он сразу почувствовал: что-то не то. Его брови удивленно поползли вверх, и Лариса заторопилась:

– Привет! – На этот раз ей понадобилось сделать над собой усилие, чтобы голос звучал радостно и улыбка была лучезарной. – Как я рада тебя видеть!

– У тебя что-то случилось? – сказал Вадим, махнув рукой официантке, которая тотчас встала перед ним как лист перед травой.

– Да нет, что ты! – Лариса засмеялась и погладила его по руке. – Просто соскучилась!

И тут же выругала себя – для чего она врет? Ну да, случился у нее форс-мажор. И ничего такого особенного, просто нужно где-то переночевать. Так отчего она боится сказать все как есть?

Она подняла голову, чтобы поглядеть Вадиму в глаза и рассказать все. Но он углубился в меню, и официантка, наклонившись, советовала ему что-то низким грудным голосом. Нахалка!

Так или иначе, момент был неподходящий. И вообще, с голодным мужчиной разговаривать бесполезно. Ладно, подождем, пока он поест, добрее будет.

Пока ожидали заказ, болтали о разных пустяках. Лариса удачно навела разговор на работу Вадима, и теперь она только с умным видом кивала головой и поддакивала в нужный момент. Известно же, что о своих проблемах, мужчина может говорить сколько угодно, ему никогда не бывает скучно.

Ей принесли салат, а ему какое-то мясо с гарниром. Кафе было неплохое, и повар старался, но у Ларисы не было аппетита от волнения. Она ждала кофе, чтобы начать разговор.

– Ты сегодня какая-то не такая. – Вадим отложил вилку.

– Ты прав, – вздохнула Лариса, – понимаешь, у меня кое-какие проблемы. Нет-нет, ничего физиологического, – заторопилась она, – здесь все в порядке, никакой беременности. В общем, у меня теперь своя квартира, поменялась с отцом.

– Рад за тебя, – осторожно сказал Вадим, но в лице его Лариса не увидела никакой радости.

Впрочем, ей было не до физиогномистики. Она заторопилась и вывалила ему все разом – об ужасных жильцах, которые оставили ей разоренную, непригодную для существования жилплощадь, о ремонте, об оштукатуренных стенах, о Машке, которой неожиданно свалился на голову брат-пьяница.

Не сказала только о Лапте и реставраторе Владимире Михайловиче, о теткиной шкатулке и о страшном человеке, который явился в мастерскую и требовал неизвестно чего. Спасибо коту Ерофею, отбил ее, а тут и сторож с метлой подоспел. Не то чтобы она хотела что-то скрыть, просто решила не добавлять ненужных подробностей.

– В общем, пока не высохнут стены, мне совершенно негде ночевать, – со смехом закончила она, – так что нельзя ли у тебя перекантоваться пару ночей? А потом стены высохнут, их покрасят, и я съеду. Обещаю тебе, что это ненадолго, всего две ночи. А потом, когда ремонт закончится, такое новоселье устроим!

Нельзя сказать, чтобы ей стало легче после того, как высказала все, однако она перевела дух и выпила воды, поскольку от длинного монолога пересохло в горле.

Вадим слушал ее, не перебивая и не задавая вопросов. Не делал также никаких комментариев типа «Куда же ты смотрела?», «Нужно было жильцов контролировать» и так далее.

Лариса на мгновение отвлеклась, когда пила воду, и не смотрела на своего визави. Поэтому не заметила, как нехорошо блеснули его глаза. Когда же она отставила стакан и взглянула на него, Вадим уже опустил глаза в тарелку.

Помолчали. Он доел свое мясо, у Ларисы же пропал аппетит. Молчание неприлично затягивалось, и Лариса уже собралась повторить свой вопрос. Если не хочет ей помочь, пускай скажет ей об этом прямо. Разумеется, после этого придется ей уйти, что называется, несолоно хлебавши, но так тоже нельзя.

И вот, когда она уже решилась, Вадим вдруг встал.

– Я сейчас вернусь, – сказал он и вышел из зала.

Лариса проводила его глазами. Он шел, твердо ступая и не глядя по сторонам. Она вытянула шею и заметила, что он свернул в сторону двери с силуэтом джентльмена в цилиндре.

Ясно, пошел освежиться. А точнее, решил пройтись, чтобы собраться с мыслями. Не хочет пускать ее ночевать, сразу ведь предупредил, что не любит в своем доме посторонних. Ага, стало быть, в постели она ему не посторонняя, а на ночь остаться ей никак нельзя. Как будто она – первая встречная девица, которую и домой-то впустить опасно. А если впустить, то за ней нужен глаз да глаз, не то сопрет что-нибудь да и исчезнет с горизонта.

Отчего раньше эта мысль не приходила ей в голову? Решила принимать Вадима как есть, потому что он ей нравился. Очень нравился, если честно.

Никогда ничего не требовать, никогда не выяснять отношений, никогда не заявлять на него свои права, никогда не говорить резким приказным тоном. Ровные спокойные отношения. Тогда он привыкнет, что она рядом, и поймет, что лучше ее, Ларисы, ему не найти.

А пока она остерегалась даже говорить о каких-то совместных планах. Да что там, местоимение «мы» лишний раз боялась употребить. Вдруг ему не понравится? Вдруг он решит, что она имеет на него какие-то виды и торопит события? Нет, нужно тщательно следить за своей речью и поступками, чтобы Вадим ничего такого не подумал.

И она держалась. Долго, больше года. И что из этого вышло?

Да ничего, как поняла она сейчас, глядя в каменную спину своего любимого человека. Теперь можно посмотреть правде в глаза и поставить любимого в кавычки.

Вадим закрыл за собой дверь туалета и перевел дух. Теперь можно дать отдых лицу, на котором он сохранял каменное выражение, пока шел по залу. В зеркале над раковиной тотчас отразилась физиономия с выпученными глазами и некрасиво кривящимися губами.

Господи, ну за что ему все это? Отчего это в наше время умный, успешный, достаточно обеспеченный мужчина выступает в роли загнанного зверя? Потому что он объект охоты, охоты постоянной и нечестной. На него охотятся женщины.

Молоденькие девочки из провинции, девицы постарше, которые уже вкусили прелести жизни в большом городе, они твердо знают, чего хотят, и умеют бороться. Женщины в районе тридцати, которые тешат себя иллюзией, что твердо стоят на собственных ногах и способны сосуществовать с мужчиной на равных.

Да кто же вам поверит-то? Кто поверит, что вы и правда не хотите замуж?

У всех у них одна мысль: найти, накинуть лассо, взнуздать, а потом усесться верхом и погонять, погонять, погонять…

Охота ведется долгая и упорная, – с засадами, хитрыми ловушками и обманками. Что там примитивная яма с кольями, присыпанная травой? Или самострел, установленный на тропинке? Или сеть, которая внезапно падает с дерева и опутывает несчастного путника, а потом поднимает его вверх?

Эти алчные ведьмочки изобретательны и терпеливы. Они умеют ловко притворяться невинными созданиями. Усыпят бдительность, а потом – раз! – и берут расслабившегося мужчину тепленьким. Он и оглянуться не успеет, а она уже в белом платье, с кольцом на руке ведет его к алтарю под марш Мендельсона (Вот уж кому вечно гореть в аду за его проклятую музыку!).

И ведь кольцо требуют обязательно с бриллиантом неприличного размера. Вот на черта ей бриллиант этот?

Подружкам похвастаться. Даже выражение такое придумали и повторяют как попугаи – бриллианты, мол, – это лучшие друзья девушек. Идиотизм просто!

Нет, если мужчина хочет остаться свободным, он должен вести себя так осторожно, как сапер, который, как известно, ошибается только один раз. Посматривать да поглядывать, остерегаться любых самых пустяковых просьб и вопросов. Всегда быть начеку, всегда в тонусе. Следовать раз и навсегда установленному распорядку, никакого послабления и отступления от правил.

Сказано было – не оставаться на ночь, стало быть, будь добра, следуй правилам. А то один раз расслабишься, пожалеешь, следующий раз она уже зубную щетку принесет, потом пижаму, потом разное барахло, а там и оглянуться не успеешь, как она уже сидит на твоей кухне в халате и по телефону с подружками треплется. И не вытолкаешь ее потом из квартиры никакими способами.

А месяца через два она уже беременная, по утрам ее тошнит, вечерами на нее нападает жор, потом приезжает будущая теща, которая с порога начинает называть его сыночком, начинает в квартире перестановку, так что хочется бежать из собственного дома куда подальше.

Нет, начиная отношения с женщиной, следует сразу же вбить ей в голову строгие правила и расставить приоритеты.

Но ведь они же не могут с этим смириться, они же все время придумывают что-то новое. Вот и эта, Лариса. Вроде бы нормально себя вела, на шее не висла, языком не трепала, подарков дорогих не требовала, а главное – о замужестве никогда не заговаривала.

Но, видно, он ее переоценил. Или недооценил, не думал, что окажется такой изобретательной. Ишь, чего выдумала – ремонт у нее, видите ли! Жить негде! И прямо с вещами так и приперлась в кафе, уверена была, что он ей не откажет. «Всего на две ночи, а потом я съеду!» Ага, как же, слышали уже такие песни. Тебя только пусти, потом с собаками не выгнать будет!

Господи, за что ему все это!

Вадим умылся холодной водой и вытерся бумажным полотенцем. Помогло, он успокоился и перестал скрипеть зубами. И лицо в зеркале вполне нормальное, губы не кривятся.

Вадим любил свое лицо. И сейчас, глядя на себя в зеркало, он выработал план. Совершенно ни к чему ему сейчас возвращаться в зал и ругаться с Ларисой. А не ругаться не получится, потому что, как только он скажет, что не может пустить ее ночевать, она тут же начнет скандалить. Это ничего не значит, что раньше она никогда не повышала на него голоса, он-то знает, какой бывает обиженная женщина.

У нее не прошел вариант с внедрением в его квартиру, разумеется, она разозлится. А он, Вадим, терпеть не может выяснять отношения и всегда старается этого избежать.

Как хорошо бы сейчас оказаться далеко от этого кафе и выбросить из головы всю эту историю, да и Лариску в придачу!

Вадим осторожно выглянул в холл. Как раз сейчас из зала вышла колоритная пара. Очень толстый немолодой мужчина отдувался и недовольно пыхтел. Сбоку семенила его спутница, тоже не слишком молодая, но относительно стройная.

– Что толку, что в кафе зашли, – ворчал он, – все равно есть хочется… Порции маленькие, нужно было две взять…

– Андрюшенька, – нежно ворковала жена, – ты так хорошо похудел! Давай не будем возвращаться к прежнему весу! Давай остановимся на достигнутом!

Андрюшенька недовольно хрюкнул и потянул ее к выходу. Вадим выскользнул из туалета и под прикрытием толстяка проскочил в дверь. На улице умерил шаг и пошел к своей машине, которую оставил за углом, на стоянке.

Очень удачно, из окон кафе ее не видно.

В машине он достал телефон. Написать, что ли, ей эсэмэску, что все кончено? Нет, лучше не надо.

Вадим заблокировал телефон и тронул машину с места.

Лариса рассеянно помешивала остывший кофе. Вадим ушел, и этим все сказано. Ясно, что ночевать ее он к себе не пустит. Ушел, чтобы придумать какую-нибудь приличную отговорку. Трубы, к примеру, протекли или тетка двоюродная из Кологрива приезжает.

Насчет тетки Лариса не поверит, и он это знает. Стало быть, сидит теперь в сортире и придумывает что-то правдоподобное.

Лариса бросила ложку и отхлебнула кофе. Он был остывший и невкусный. Или уж сегодня ей все кажется отвратительным. Это перед предстоящим разговором. Ясно же, что после того, как Вадим ей откажет, ничего не остается, как послать его подальше. Хоть какую-то гордость нужно иметь, в конце концов!

При мысли о том, что придется расстаться с Вадимом, Лариса ощутила не боль, а некоторое облегчение. В самом деле, не нужно будет следить за лицом и за разговором, не нужно будет все время сохранять в глазах безмятежное выражение, не нужно беспокоиться, как себя вести, чтобы он не подумал чего-то, чтобы не разочаровался в ней раньше времени. И вот все кончилось. И ничего не случилось.

Так, может, не нужно было бояться, что Вадим ее бросит? Себя не изводить…

Ладно, что ни делается, все к лучшему, теперь нужно быстренько сказать ему, что ей некогда, и идти отсюда. Потому что вопрос о ночлеге стоит ребром – времени десятый час. Машке звонить, больше некому. Лариса ей нахамила, но Машка не обиделась, это точно.

Лариса поерзала на стуле. Однако что-то долго Вадим там пропадает. Расстройство желудка у него приключилось, что ли?

– Еще что-нибудь заказывать будете? – Это официантка появилась рядом.

– Нет, спасибо, – отмахнулась Лариса.

– Тогда счет принести?

– Да подождите вы! – Лариса повысила голос. – Столиков свободных полно, что вы посетителей гоните!

Она подождала еще минут десять и набрала номер Вадима. Не утонул же он там, в самом деле!

Номер не отвечал. Разозлился и не берет трубку. Лариса представила, как он стоит там, возле раковины и смотрит на экран мобильника. Ах да, мы же не звоним друг другу, это полный отстой! Черт бы его побрал с его эсэмэсками!

Дрожащими пальцами она отстучала Вадиму сообщение:

«С тобой все в порядке?»

Никакого ответа.

Подождала еще немного и написала:

«Вадим, отзовись! Я жду!»

И снова никакого ответа. И официантка явилась в сопровождении солидного мужчины средних лет.

– Вот, – сказала девица, – вот она.

– У вас какие-то проблемы? – спросил мужчина вкрадчиво.

– В чем дело? – оторопела Лариса. – Вы вообще кто?

– Я старший менеджер, – мужчина показал на бейдж у себя на груди, – давайте решим ваши проблемы без лишнего шума.

Лариса усмехнулась про себя – вряд ли этот тип способен решить ее проблемы, хоть с шумом, хоть без. Разве что разрешит в подсобке переночевать.

– Я вас слушаю, – сказала она сухо.

– Она отказывается платить! – немедленно влезла официантка.

– Что значит отказываюсь? Вы даже счет не принесли! – возмутилась Лариса. – И вообще, я жду своего друга!

– Его нет, он давно ушел! – В голосе официантки слышалось нескрываемое злорадство.

– Как – ушел? – Лариса не смогла сдержать растерянность.

– Вот так вот. Ушел – и все!

– Иванова… – менеджер твердой рукой тронул официантку за плечо, – помолчи!

Пока они отвлеклись, Лариса успела собраться с мыслями. Значит, Вадим действительно ушел. Вот просто так взял и сбежал из ресторана, не заплатив, как в плохом анекдоте. А она сидит здесь и ждет его, как полная дура.

Ярость придала ей силы.

– Очень хорошо, что вы пришли, – сказала она менеджеру, – я даже хотела сама вас вызвать. Дело в том, что девушка совершенно не умеет работать, к тому же отвечает недопустимо грубо. Дамам хамит, с мужчинами кокетничает. У вас приличное заведение, но вот персонал оставляет желать лучшего.

– С персоналом я разберусь, – кивнул он, – а вот насчет оплаты хотелось бы решить.

– Так где же счет? – Лариса достала карточку и отдала ее менеджеру в руки. – И проверьте, пожалуйста, его правильность и не вздумайте приплюсовывать чаевые.

Лариса вышла из ресторана злая, как ведьма.

Мало того, что Вадим поступил с ней, как последняя скотина, мало того, что он плюнул ей в душу, – она осталась буквально на улице, и ночевать сегодня негде…

В самом мрачном настроении Лариса брела по улице. Сумка казалась неподъемной и жизнь беспросветной, как вдруг рядом раздался знакомый голос:

– Лиса! Лисичка! Куда идешь? Садись ко мне!

Лариса вздрогнула, обернулась – и увидела микроавтобус Лаптя. И сам Лапоть был тут как тут – он выглядывал из своей машины, как всегда растрепанный и с дурацкой улыбкой на губах.

– А ты что здесь делаешь? – раздраженно выдохнула Лариса. – Ты как здесь оказался? Следишь за мной? Выслеживаешь? Шпионишь? Что тебе вообще от меня нужно?

Она бросала в лицо Лаптя злые, несправедливые слова – и видела, как его круглое добродушное лицо бледнеет, уголки губ горестно опускаются. Ей было стыдно своих слов, но они вырывались у нее помимо воли, их диктовала злость на Вадима и вопиющая безысходность собственного положения…

– Лиса, ты что! – проговорил Лапоть с обидой. – Я тебе помочь хотел… я мимо ехал – смотрю, ты идешь, такая грустная, вот я и остановился… но если ты не хочешь – я поеду…

– Не нужна мне твоя помощь! – выкрикнула Лариса на остатке раздражения. – И ничья не нужна.

И тут она наконец взяла себя в руки и проговорила срывающимся голосом:

– Извини, я тебя не хотела обидеть. У меня такое случилось – вешаться впору. Или убить кого-нибудь. Но ты ни при чем, извини. Вырвалось.

– Так ты сядешь в машину?

Лариса кивнула и села на пассажирское сиденье.

– Ты как – нашла где переночевать? – спросил Лапоть, тронувшись с места.

Лариса снова взглянула на него со злостью – ну чего пристал? Зачем задевает за больное? Нашла бы себе ночлег, так не таскалась бы по улицам в десять вечера. Сидела бы в теплой уютной квартире и чай пила. С баранками и шоколадными конфетами.

– Я не просто так спрашиваю, – торопливо добавил Лапоть. – У меня такой привычки нет, чтобы просто так. Я тут с ребятами поговорил и нашел место, где тебе можно переночевать…

– Правда, что ли? – Лариса быстро, недоверчиво взглянула на него: шутит он или как?

– Правда, правда! – подтвердил он. – Только такое место… не совсем обычное.

– Что, дыра какая-нибудь? Клоповник?

Она подумала – если Лапоть называет это место необычным после мастерской Владимира Михайловича, это должно быть что-то уж совсем несусветное. Морг, что ли? А что – положит ее на стол, где покойники лежат…

Лариса с удивлением осознала, что соседство с покойниками ее не волнует, ее волнует холод.

– Нет, что ты! – Лапоть округлил глаза. – Вовсе не дыра, наоборот – дворец! Самый настоящий дворец! – И он, бросив руль, обрисовал руками в воздухе какое-то грандиозное строение.

– Ты уж скажешь, – фыркнула Лариса. – Ладно, пусть будет дворец. Я на все согласна, не на улице же ночевать.

– Вот и отлично! – обрадовался Лапоть. – А я как договорился с ребятами – думал, где тебя найти, а тут как раз смотрю: ты идешь, вот, думаю, удачно…

На этом месте Лапоть смущенно замолчал.

Его встреча с Ларисой не была случайной, ей предшествовал разговор с Машкой. Машка рассказала ему, что Лариса встречается со своим бойфрендом Вадимом, на самом деле – бывшим бойфрендом, только сама Лариса это еще не поняла. И рассчитывает она на помощь этого бойфренда совершенно напрасно, потому как он – человек пустой, черствый и бессердечный и в трудной ситуации ни за что не поможет. Наоборот, еще и подтолкнет.

В общем, никакой он не бойфренд, а самый настоящий козел. Причем безрогий. Лариска влюбилась в него, как последняя дура, и вбила себе в голову, что сможет слепить с ним долгосрочные отношения. Вообще-то она девка неглупая, но тут на нее затмение нашло. Потому как с первого взгляда видно, что ничего путного с этим Вадимом не слепишь – уж слишком он себя любит. И больше никого. Так что пускай Лапоть насчет этого Вадима не беспокоится – совершенно не тот случай.

Машка прекрасно знала, что он, Леша Лаптев, влюблен в Ларису еще со школы, с пятого класса. Школьная любовь… у кого ее не было? Только у Лешки она не прошла. Он все школьные годы об этой Лисе-Ларисе мечтал. Да так и не решился признаться, потому что она в его сторону и не смотрела. А потом жизнь одноклассников разметала в разные стороны. Лариска о нем небось и думать забыла, а он из головы ее выбросить не мог. Хотя, конечно, ни на что не надеялся. У нее, думал, своя жизнь, замуж, верно, вышла, дети есть. А ему с женщинами не то чтобы не везло, просто какую ни встретит – все с Лисой сравнивает. И не в пользу с ней сравнение выходит.

Так жизнь и текла, в основном в работе. А тут вдруг совершенно случайно Машку встретил, подружку Ларискину закадычную. Хорошая девка Машка – простая, толковая. Обрадовалась ему, в кафе затащила. Спрашивает, как жизнь, как дела. Он ей все и рассказал о своей жизни. Сестру беременную муж бросил, свекровь из дома выгнала, он, Лапоть, конечно, такого допустить не мог. Взял к себе – живи, говорит, рожай. А квартирка маленькая, одна комната проходная, мать в свое время ему оставила, а сестре он деньгами отдал на свадьбу. Так где те деньги-то теперь…

А на личном фронте, Машка спрашивает. И смотрит так хитро. Он рассердился даже, сама, что ли, не знаешь? Нет у меня никого. Ничего Машка не сказала, только головой покивала и губу закусила. Он еще по школе помнит – раз у нее губа закушена, значит, какую-то мысль в голове имеет. Оказалось – вот какую, задумала она их с Ларисой свести. Да только ничего не выйдет, вон у Лисы бойфренд какой-то есть.

Очень по этому поводу Лапоть расстроился. А Машка его приободрила – верь мне, говорит, и слушайся.

И как раз Машка-то и подсказала Лаптю, где он может найти Ларису, – и оказалась-таки права.

К счастью, Лариса была так погружена в свои горестные переживания, что не заметила смущенного взгляда Лаптя.

Микроавтобус выехал на набережную Невы и остановился перед временным строительным забором.

Лапоть посигналил. Ворота в заборе открылись, микроавтобус въехал на заваленную строительным мусором площадку, в глубине которой стоял самый настоящий дворец. Не очень большой, двухэтажный, но удивительно красивый, в стиле барокко.

– Вот твой дворец! – с гордостью проговорил Лапоть, показывая на здание с таким видом, как будто сам его выстроил за одну ночь, наподобие сказочного джинна.

– Ничего себе! – Лариса удивленно вытаращила глаза. – Я думала, ты шутишь насчет дворца! Так что же это такое?

– Летний дворец императрицы Анны Иоанновны! – сообщил Лапоть хозяйским тоном. – Тут мои ребята заканчивают внутреннюю отделку, к осени дворец должны закончить и передать заказчику. Но пока ты здесь, можешь ночевать. Условия, сама понимаешь, на уровне XVIII века, но царицу здесь все устраивало, так что и ты как-нибудь перекантуешься…

– Если царицу устраивало, я тоже как-нибудь проживу! – заявила Лариса оптимистично.

Они с Лаптем выбрались из микроавтобуса и вошли во дворец.

В холле их встретили рабочие в строительных комбинезонах.

– Вот та девушка, о которой я говорил! – представил Лапоть Ларису. – Она здесь переночует.

– А что, хорошая девушка! – одобрительно проговорил долговязый парень в черной бандане и решил представиться: – Я Коля.

– Лариса, – смущенно протянула она.

– Вы, Лариса, Алексея не обижайте, он человек хороший!

– Да я… – начала Лариса удивленно.

Лапоть ее перебил:

– Корявый, ты чего несешь? Лариса неизвестно что подумает! Ты бы лучше о работе думал, а не о всяких глупостях!

– А я что? Я ничего! – стушевался Николай. – Пойдемте, я вам лучше квартирку покажу.

Внутренние работы действительно подходили к концу. В залах и коридорах был уже уложен фигурный паркет, на потолке красовались расписные плафоны. Николай провел Ларису с Лаптем по анфиладе комнат, и они оказались в спальне. Стены ее были затянуты лиловым шелком, в алькове красовалась кровать под резным балдахином. Кровать была такой ширины, что на ней можно было отрабатывать выброску десантного полка. Или, по крайней мере, батальона.

– Вот кровать, – сообщил Николай, как будто это без него было непонятно. – Кровать удобная, правда, белья постельного нет…

– Это ничего, – уверила его Лариса. – Только, извините, а где здесь удобства?

– С удобствами сложнее, – смутился Николай. – Вообще-то, туалет императрицы рядом. – Он открыл неприметную дверцу, за которой обнаружился тесный чуланчик, большую часть которого занимал роскошный резной сундук красного дерева с бархатным сиденьем наверху. – Вот это, с позволения сказать, унитаз императрицы. Но только пользоваться им никак нельзя ввиду его большой культурно-исторической ценности. Мы с ребятами пользуемся вон тем сооружением во дворе и вам советуем то же самое… – Он подвел Ларису к окну и показал скромную зеленую будочку во дворе.

– Само собой, когда здесь будет музей, туалеты в нем будут предусмотрены и прочие удобства для посетителей, но пока что, извините, они не в рабочем состоянии…

– Ничего, – жизнерадостно проговорила Лариса, – перебьюсь! Я не в том положении, чтобы привередничать!

– Только вот что, – озабоченно добавил Николай. – Мы когда уйдем, поставим дворец на сигнализацию. Такой порядок. А если вам понадобится выйти во двор – нельзя просто так выходить, нужно сигнализацию перевести в дежурный режим, а для этого вот здесь и здесь нажать. А потом, когда вернетесь, снова здесь, здесь и здесь. – Он показал Ларисе кнопки на щитке сигнализации. – Запомнили?

– Запомнила! – честно ответила Лариса.

– Вот здесь на всякий случай все записано, для памяти. Главное, не перепутайте, а то большие неприятности могут быть.

Лапоть на протяжении всего разговора настороженно посматривал на Николая. Видно было, что его мучает какой-то серьезный вопрос. Наконец он спросил:

– А где Вася? Что-то я его не видел.

– Вася? – переспросил Николай и огляделся, как будто боялся, что его кто-то подслушивает. – Ты понимаешь, какое дело – у него девчонка появилась, Алия. Всем хорошая девчонка, умница и красавица, только она из Дагестана…

– Не понимаю, при чем здесь его девчонка! – перебил Николая Лапоть. – Да будь она хоть из Владивостока, какое это отношение имеет к нашей работе?

– Из Владивостока – это бы ничего, – вздохнул Николай. – Владивосток – нормальный город, только что далеко. У меня был дружок, который все повторял, что до двадцати лет Владивосток был городом его мечты. А потом перестал. Потому как мечта его была из этого самого Владивостока уехать, и она-таки осуществилась.

– Ты мне насчет Владивостока не заливай, мне это не интересно! – перебил его Лапоть. – Ты мне насчет Васи объясни!

– А насчет Васи так. Вася с Алией уже пожениться хотели, а тут приехал из Дагестана ее брат. Борода лопатой, злющий, как этот, шайтан. И говорит, что нашел для сестры жениха – какого-то его партнера то ли по бизнесу, то ли по клубу служебного собаководства. А Алия ему в ответ: не собираюсь выходить за твоего партнера бородатого, хочу за Васю! Мы с ним уже свадьбу назначили.

Брат этот, понятно, озверел, потому как уже слово дал этому своему партнеру, и вообще у них в Дагестане не принято, чтобы девушка сама себе мужа выбирала, а надо, чтобы родители, а за неимением родителей – брат. Поэтому ему очень обидно, и опять же деловые интересы страдают, так что теперь он ищет Васю, непременно хочет его зарезать. А Вася, само собой, прячется…

– Где прячется? – машинально полюбопытствовал Лапоть.

– Лучше тебе этого не знать! – строго проговорил Николай. – Чего не знаешь – того не сможешь выдать. А то мало ли, до тебя этот дагестанский родственник доберется, начнет допрашивать с пристрастием… в общем, Вася наш прячется, а мы с ребятами постановили за него работать, чтобы выполнить все своевременно и сдать объект в соответствии с планом. Как говорится, за себя и за того парня.

– Если так, я ваше решение одобряю!

Рабочие ушли, и Лапоть последовал за ними, напоследок показав Ларисе чайник, чашки и прочие хозяйственные мелочи, которые могли ей понадобиться.

– Продержишься как-нибудь до утра? – проговорил он, прощаясь с Ларисой.

– Что за вопрос! Да здесь условия прямо царские! Можно не то что до утра, а целый месяц продержаться.

Лапоть вздохнул и уехал.

Лариса осталась во дворце одна.

Она еще раз обошла все комнаты, полюбовалась росписью потолков и роскошью отделки и подумала, что запомнит такой ночлег на всю оставшуюся жизнь.

Ей захотелось чаю.

Она поставила чайник, нашла в шкафчике заварку, сахар и даже пакет сушек с маком.

После сладкого чая с сушками жизнь предстала перед ней не в таком мрачном свете, как прежде. Вадим, конечно, редкостный мерзавец, но есть же и хорошие, добрые люди… И вообще, что ни делается, все к лучшему. Давно пора было с Вадимом все выяснить. А тут и выяснять ничего не нужно, и так все ясно. Жалко потраченного на него времени, ну да ладно, какие ее годы…

Послышался писк эсэмэски.

Что-о? Это Вадим, он кается, говорит, что виноват, и просит прийти в какой-то ресторан для разговора. Спасибо, насиделась уже в ресторанах. Издевается он, что ли? Совсем обнаглел.

Лариса отстучала «Пошел к черту!» и отбросила мобильник.

Дальше проявились побочные эффекты чаепития: Ларисе срочно понадобилось зеленое сооружение во дворе.

Она подошла к двери и вспомнила инструкции Николая по поводу сигнализации. Сверившись с бумажкой, нажала нужные кнопки, открыла дверь. Воспользовавшись удобствами, хотела уже вернуться, но не успела дойти до крыльца, как вдруг перед ней из светлых июньских сумерек возникло страшное, обросшее бородой создание, более уместное где-нибудь на горном перевале, чем в находящемся на реставрации дворце в центре Петербурга.

– Где он? – проговорило это создание с заметным кавказским акцентом.

Лариса попятилась – но сзади на нее навалился второй человек, такой же страшный и такой же бородатый.

– Где он? – повторил он таким же страшным голосом.

– Вы кто? – испуганно пролепетала Лариса. – Вы как сюда попали? Кто вас сюда пустил?

Оглядевшись, она сама нашла ответ на второй вопрос: одна из досок ограждавшего дворец временного забора была оторвана, так что двое злоумышленников вполне могли попасть на территорию этим путем.

– Где он? – повторил первый бородач чуть тише и сверкнул в сумерках белками глаз.

– Да о ком вы спрашиваете? – Лариса пыталась не показать незнакомцам свой испуг, хотя давалось ей это с большим трудом. Она, однако, знала, что при столкновении с бродячими собаками, хулиганами и прочими опасными личностями главное – не показать, что ты боишься. – Я понятия не имею, о ком вы спрашиваете!

– Ты здесь работаешь? – осведомился второй бородач, немного ослабив хватку.

На этот раз Лариса не могла ответить честно, не подведя хороших людей, которые пустили ее во дворец. Да и самой нужно как-то выпутываться из ужасной ситуации. В общем, ей пришлось немного приврать.

– Работаю! Конечно, работаю этим… ночным сторожем. И если я через пять минут не сообщу на пульт охраны, что со мной все в порядке – через шесть минут здесь будет наряд полиции. И еще спецназ. Потому что вы же сами видите – это не просто какой-нибудь склад канцтоваров – это целый дворец!

– Мы никакого спецназа не боимся! – заявил первый бородач и выпятил грудь колесом.

Но второй тут же охладил его пыл:

– Не горячись, Магомед, нам шум ни к чему! Ты же знаешь, что за нами хвост с самого Ростова…

Он грозно уставился на Ларису и проговорил обманчиво спокойным голосом:

– Через пять минут, говоришь?

– Уже через четыре с половиной, – ответила девушка как можно спокойнее и для убедительности взглянула на часы. – Через четыре минуты и двадцать пять секунд.

– Отлично! Нам этого вполне хватит!

– На что?

– На то, чтобы так исполосовать твое лицо, что ни один пластический хирург не поможет. Думаешь, нам не жалко? Жалко, ты девушка симпатичная, но что делать… так что решай – или скажешь нам, где прячется Василий, или… – И он грозно сверкнул глазами. – Сколько, говоришь, осталось? Четыре минуты?

Бородач переглянулся со своим приятелем и вытащил из-за пояса большой и очень красивый кинжал с серебряной рукояткой.

– Ах, так вы ищете Василия! – оживилась Лариса, делая вид, что не замечает кинжала. – Что же вы мне сразу не сказали!

Она поняла, что перед ней – дагестанский брат девушки Алии и его партнер то ли по бизнесу, то ли по чему-то еще.

Но оживилась она не только от этого. Оживилась она потому, что придумала, как избавиться от этих двоих страшных типов, да еще, что называется, соединить приятное с полезным.

– Так вы, значит, Василия ищете! – повторила она. – Так бы сразу и сказали! С этим я вам помогу!

– А что это ты такая сговорчивая? – недоверчиво осведомился бородач, однако спрятал кинжал. Должно быть, ему самому не хотелось доводить дело до кровопролития.

– Не поймешь вас! То требуете, чтобы помогла, то сомневаетесь… мне, между прочим, Василий ничего хорошего не сделал, – вдохновенно врала Лариса. – Он, прежде чем с Алией познакомился, за мной ухаживал. А потом с Алией встретился – и мне сразу же от ворот поворот. Думаете, мне не обидно, что он меня на какую-то черную ворону променял? Так что я его вам сдам со всем своим удовольствием.

– Что? – вскипел бородач и снова потянулся за кинжалом. – Ты о сестре не смей такого говорить! А то я тебе разом язык укорочу!

– Тише, тише! – приструнил его товарищ. – Девушка не хотела тебя обидеть, она не знала, что Алия – твоя сестра! И если ты ей язык укоротишь – от кого мы насчет Василия узнаем?

– Так что, нужно вам знать, как его найти, или вы уже передумали? – напомнила Лариса.

– Нужно, нужно, давай! – Бородачи переглянулись.

И Лариса продиктовала им адрес Вадима.

Вот это и называется – соединить приятное с полезным! Пускай эти двое уродов ломятся к Вадиму. Если он их впустит – они намнут ему бока, а если нет – то все равно он испугается. Он ведь порядочный трус, ее Вадик, он ведь даже девушке в лицо сказать не может все как есть, а лучше сбежит из кафе, оставив ее одну, как последний прохвост. Вот пускай теперь с этими двумя разбирается.

– Все, – проговорила Лариса, убедившись, что бородачи все правильно записали. – А теперь проваливайте отсюда, а то всего полминуты осталось, мне нужно срочно на пульт охраны сообщить, что у меня все в порядке!

И двое бородачей растворились в бледных петербургских сумерках, как будто их и не бывало.

А Лариса на дрожащих от пережитого страха ногах вернулась во дворец, включила сигнализацию и расположилась на кровати покойной императрицы…

Понемногу она успокоилась, и перед глазами побежали уже зеленые поляны, какие-то древние развалины, всадники в странных шапках, как бывает в последние минуты перед сном, но тут подняла голову Ларисина совесть. Все же надо бы Вадима предупредить. Эти двое бородачей такие страшные, опять же ножи у них такие длинные и острые. Еще отрежут человеку что-нибудь нужное, а Лариса будет виновата. Рука ее сама потянулась к телефону. Отбить сообщение? А вдруг он увидит его только утром?

«Этот номер недоступен», – ответил противный женский голос. Все ясно, Вадим внес ее номер в черный список. Что ж, так тому и быть. Сам виноват.

И Лариса заснула.

Вадим ехал по улице в самом лучезарном настроении.

Объяснялось это настроение очень просто: он опять, в очередной раз, убедился в своем редком уме и глубоком знании людей. Особенно женщин. Вот взять хотя бы Ларису!

Она так тонко, так тщательно играла свою роль! Делала вид, что вовсе не имеет планов женить его на себе, что готова встречаться с ним годами без всяких серьезных перспектив, поскольку ее интересует только сам Вадим, его богатый внутренний мир и несравненное мужское обаяние, и никаких намеков на семейную жизнь!

Другой на его месте давно бы уже расслабился, открыл бы перед ней свои слабые стороны – и тут-то она и нанесла бы смертельный удар, напрямую подведя к женитьбе! Другой – но не Вадим.

Вадим постоянно был настороже и ждал, когда Лариса не выдержит и откроет свои истинные намерения.

И дождался.

Должно быть, она устала выжидать и пошла на решительный шаг.

И надо же, что придумала! Сказала, что ей негде ночевать, и попросила приютить ее всего на одну ночь. Может, на несколько ночей.

Надо отдать ей должное – хитрый ход. Хитрый и неожиданный. Большинство девушек на ее месте придумали бы что-нибудь попроще – вроде беременности. Но она верно рассчитала, что нежелательная беременность не вызовет у мужчины ничего, кроме раздражения и недовольства, и не сможет послужить прочной основой для будущего брака.

А здесь – куда хитрее.

Если бы Вадим дал слабину, если бы он позволил ей себя разжалобить и разрешил переночевать, – она пустила бы корни в его квартире, оставила бы в его ванной свою зубную щетку или этот… как его? – эпилятор, утром она приготовила бы Вадиму немыслимо вкусный завтрак, наверняка вычитав рецепты в интернете, смотрела бы на него влюбленными глазами… и одна ночь превратилась бы в одну неделю, а там – в один месяц, еще немного – и свадебный марш Мендельсона превратился бы в похоронный марш его мужской и человеческой свободы…

Нет, он поступил правильно, единственно возможным способом. Ларисы больше нет в его жизни. И как ловко он все прекратил, как выражался герой в старом фильме – без шума и пыли! Нет, все-таки Вадим очень умный. А Лариску даже немного жаль, если честно взглянуть на вещи, она вполне его устраивала, но зато он сохранил свою драгоценную свободу, свое человеческое достоинство. А что до Ларисы… да он найдет еще десяток таких же, или даже куда лучше!

Вот, например, какая куколка стоит возле красивой красной «Ауди»…

Куколка была действительно хороша: яркая брюнетка с длинными прямыми волосами, в коротком красном платье, позволяющем разглядеть длинные ноги замечательной формы. И эта брюнетка махала рукой, призывая Вадима на помощь!

Какой мужчина не остановится в такой ситуации?

И Вадим остановился, опустил стекло и спросил брюнетку:

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Можете! – воскликнула она с явным облегчением. – Конечно, можете! Представляете, у меня разом все сломалось: машина заглохла и телефон разрядился…

– А что у вас с машиной? – спросил Вадим тоном большого знатока автодела. Как всякому мужчине, ему хотелось покрасоваться перед очаровательно-беспомощной, и вообще очаровательной незнакомкой.

– Я в этом не разбираюсь, – протянула незнакомка. – Может быть, зажигание не зажигается или глушитель не глушит. В общем, не едет машина, и все.

– Сейчас я посмотрю. – Вадим с гордым видом подошел к машине красотки, поднял капот и задумчиво заглянул в машинные внутренности. Честно говоря, он в них ничего не понимал, но думал, что своим умным видом произведет на девушку выгодное впечатление.

Недолго полюбовавшись мотором, он ткнул куда-то пальцем, отдернул (там было горячо) и все с тем же важным видом заявил:

– Так я и думал! Проблема в акселераторе. Это только в мастерской можно починить. Давайте вызовем вашего мастера, а мы с вами пока посидим в каком-нибудь ресторанчике…

– Я же вам с самого начала так говорила! Я же и хотела вызвать своего мастера, да у меня, как назло, телефон разрядился. Вечно я его забываю на зарядку поставить. Вы бы не могли мне дать свой телефон – сделать один-единственный звонок? Я только вызову мастера, и все!

– Конечно, о чем речь? Пожалуйста, звоните, кому хотите, хоть в Рио-де-Жанейро, у меня тариф очень выгодный. – И Вадим протянул красотке свой айфон.

– Зачем же в Рио-де-Жанейро, – мило улыбнулась девушка, дав Вадиму понять, что оценила его чувство юмора. – У меня там никого нет. Я только мастеру своему позвоню, и все…

Однако, завладев телефоном Вадима, она не собиралась звонить своему мастеру. Да и вообще никому. Отвернувшись от Вадима, чтобы он не заметил ее манипуляции, она быстренько проглядела список его контактов и нашла среди них Ларису. Найдя же, быстро написала и отправила ей сообщение следующего содержания:

«Прости за все, дай мне еще один шанс! Приходи сегодня в семь часов в ресторан «Нора» на Каменноостровском».

Подпись ставить не стала – и так ясно, кто отправил это сообщение.

Насчет просьбы о прощении коварная брюнетка написала не просто так, по наитию, – ее операции предшествовало полноценное наружное наблюдение, в результате которого она выяснила, как Вадим обошелся со своей подругой. Так что теперь она расставила сети, в которые Лариса непременно должна была угодить…

Покончив с сообщением, она вернула телефон Вадиму, поблагодарила его (не так сердечно, как можно было ожидать исходя из предшествующего разговора) и всем своим видом дала понять, что больше в его услугах не нуждается и вообще его не задерживает.

Вадим, весьма обескураженный такой переменой в ее настроении, спросил:

– А как же насчет ресторана? Мы же с вами планировали посидеть в каком-нибудь уютном заведении, пока не подъедет ваш мастер!

– Лично я с вами ничего не планировала, – сухо ответила брюнетка. – И вообще, у меня правило – не посещать рестораны и другие заведения с незнакомыми людьми. В наше время это может быть опасно, мало ли на кого нарвешься! Одна моя подруга пошла с малознакомым мужчиной в оперный театр, казалось бы, приличное место, так он положил ее номерок в карман, в антракте вышел якобы в туалет и пропал вместе с ее шубой. Дело было зимой, а шуба, между прочим, была из норвежской лисы. Немалых денег стоила.

– На что вы намекаете? – возмутился Вадим. – Сейчас вообще лето и шубы на вас нет…

– Я ни на что не намекаю, я это вообще так, в качестве иллюстрации, какое сейчас неспокойное время и почему я никуда не хожу с малознакомыми людьми.

Вадим хотел продолжить возмущаться – но здесь некстати вспомнил, что сам только что сбежал от Ларисы, выйдя якобы в туалет, и хотя при этом ничего не украл, но, по сути, мало чем отличается от незнакомого ему театрального афериста.

Таким образом, он неожиданно утратил интерес к прекрасной незнакомке, сел в машину и, не прощаясь, уехал по своим собственным делам.

Расставшись с Вадимом, очаровательная брюнетка с редким именем Гонория, которое она взяла себе вместо слишком простой Галины, что-то сделала с мотором своей машины, захлопнула капот и села за руль. Машина, как ни странно, завелась с полуоборота.

Прежде чем тронуться, Гонория достала свой собственный мобильный телефон (который вовсе не был разряжен) и набрала номер офиса фирмы «Омела». Ответил ей коллега – мужчина с бульдожьим лицом.

– Как с телефоном девчонки? – осведомилась она без предисловий. – Удалось запеленговать?

– К сожалению, нет, – ответил ей мужчина. – Она послала его к черту. Так что нужно еще раз с ней связаться. И лучше бы не сообщение послать, а организовать телефонный разговор.

– Вот черт, – расстроилась Гонория. – А я уже отпустила ее бойфренда…

– Это не страшно! – заверил ее коллега. – Вот как раз его телефон мы запеленговали и четко установили его местоположение. – И он продиктовал коллеге адрес Вадима.

– Что ж, – сказала Гонория, поправляя перед зеркалом макияж, – придется действовать напористо.

Лицо в зеркале показало ей, что все получится.

Через полчаса она уже подъехала к дому Ларисиного приятеля.

Приходилось признать, что она допустила ошибку, холодно и недвусмысленно отшив Вадима после того, как воспользовалась его телефоном. Кто же знал, что он ей еще понадобится…

Что ж, придется снова обольстить Вадима, хотя теперь это будет куда сложнее.

Гонория вышла из машины, включила сигнализацию и подошла к подъезду, в котором жил Ларисин бойфренд.

Действовать на этот раз нужно было точно и без ошибок.

Для начала, нельзя звонить Вадиму по домофону: хотя голос у нее эротичный, но этого может быть недостаточно, чтобы заново обаять Вадима. Он ее может просто не впустить в дом, вспомнив прежнюю обиду, и, во всяком случае, что-то заподозрит. А пока она поднимается на лифте, у него будет время, чтобы обдумать разные странности и нестыковки. Например, как она его нашла. И вообще, для чего она к нему приперлась.

Нет, нужно свалиться на Вадима как снег на голову, во всей неотразимости своей красоты, и просто не дать ему времени на размышления…

Гонория нажала одну за другой несколько кнопок.

Она надеялась, что хоть кто-то из жильцов откроет дверь, не задавая лишних вопросов, поскольку кого-то ждет.

Так и получилось. Из динамика донесся заспанный мужской голос, который спросил:

– Это ты?

– Я, – лаконично ответила красотка.

Замок щелкнул, дверь открылась, и она проникла в подъезд.

Поднявшись на девятый этаж, она остановилась перед дверью квартиры и проделала со своей внешностью несколько несложных манипуляций.

Для начала расстегнула три верхние пуговки на шелковой блузке, сделав вырез крайне соблазнительным. Затем слегка растрепала волосы, освежила помаду на губах и прошлась по ней блеском для губ, отчего вид у нее стал призывным и волнующим.

Убедившись, что стала неотразимой, красавица брюнетка нажала на кнопку звонка.

Какое-то время в квартире стояла тишина, но наконец за дверью послышались шаги и удивленный голос проговорил:

– Кто?

– Это… это я… – пролепетала Гонория и встала так, чтобы ее можно было разглядеть в дверной глазок.

Вернувшись домой, Вадим наконец почувствовал себя в безопасности.

В конце концов, хорошо, что он отделался от этой зануды Ларисы… конечно, все вышло немного некрасиво, но не зря говорят, что цель оправдывает средства. Он отстоял свою свободу, а что может быть дороже свободы?

Теперь он совершенно свободен, он может делать все что захочет, например, может закрутить легкий, ни к чему не обязывающий роман с какой-нибудь красоткой, вроде той брюнетки, которую он встретил по дороге…

В самом деле, нужно встряхнуться, развеяться. Конечно, упорядоченное размеренное существование – это неплохо, однако иногда можно позволить себе некоторые отступления от планов.

Вспомнив красавицу брюнетку, Вадим испытал неприятное чувство. Как-то странно она себя вела – сперва проявила явный интерес, а потом, воспользовавшись его телефоном, резко охладела… да, все они такие, хищницы и потребительницы! Берут от мужчин все, а потом выбрасывают их, как ненужный хлам… Но однако, как хороша…

Додумать эту мысль до конца Вадим не успел, потому что в дверь квартиры позвонили.

Вадим никого не ждал, поэтому звонок его удивил. Уж не Лариска ли явилась скандалить?

Он подошел к двери и настороженно спросил:

– Кто?

– Это я! – ответил из-за двери женский голос.

Голос был смутно знакомый. Голос был трогательно-беспомощный. Голос был приятный.

Вадим выглянул в глазок.

Обычный дверной глазок безбожно искажает внешность человека за дверью – но даже он не смог испортить сногсшибательную красоту этой особы. Вадим против собственного желания щелкнул замком и приоткрыл дверь. Он не собирался впускать ее в дом, он просто хотел получше ее разглядеть и проверить мелькнувшую догадку.

Догадка подтвердилась. Это была она – та потрясающая брюнетка, которую он встретил по дороге. Брюнетка с заглохшей машиной и разрядившимся мобильным телефоном. Но теперь она выглядела еще лучше.

В ней была какая-то трогательная, беззащитная прелесть. Она, несомненно, нуждалась в помощи и защите, нуждалась в крепкой мужской руке.

А эти небрежно расстегнутые пуговки… они вызвали у Вадима головокружение.

Но тут же он вспомнил, как резко отшила его эта брюнетка, как сухо простилась с ним, дав ему понять, что он ее совершенно не интересует, что он герой не ее романа…

Нет, она такая же, как все остальные женщины! Она – хищница, которой от мужчины нужны только деньги и вещи. И она оценила его далеко не на высший балл… но тогда, спрашивается, зачем она сюда притащилась?

А брюнетка, словно прочитав его мысли, виновато потупилась и пролепетала:

– Я виновата перед вами! Я обошлась с вами недопустимо грубо и резко и пришла, чтобы загладить свою вину…

Брюнетка двинулась вперед, намереваясь проникнуть в святая святых, в квартиру Вадима. В квартиру, которую он тщательно оберегал от посторонних, куда до сих пор не пускал на ночь ни одну женщину. А сейчас ведь уже поздний вечер.

«Вот интересно, – подумал он, – как она узнала, где я живу? Я ей точно не давал адрес».

Он попытался вытеснить прекрасную захватчицу из прихожей – но как-то так получилось, что прямо перед его глазами оказалась ее полурасстегнутая блузка, точнее – ее соблазнительное содержимое, и железная воля Вадима растаяла, как мороженое на жаре.

Он отступил – отступил совсем немного, всего на несколько сантиметров – но этого было достаточно, чтобы красотка просочилась в прихожую.

И Вадима это совсем не расстроило.

Он подумал вдруг, что быть дичью, на которую охотится такая прекрасная хищница, – это не так уж плохо… и что, может быть, не стоит так упорно убегать и так настойчиво сопротивляться…

Вадим уже готов был сдаться на милость победителя, точнее, победительницы, но здесь события завертелись с неожиданной и невероятной скоростью.

Красотка, которая до сих пор по миллиметру продвигалась в квартиру Вадима, вдруг влетела в нее, как пуля. При этом она едва не сшибла Вадима с ног. К тому же она, кажется, и сама была поражена своим внезапным вторжением.

В общем-то, она не вторглась в квартиру. Ее туда втолкнули.

– Что за… – начал Вадим.

– Что за… – в один голос с ним начала красотка.

Закончить фразу ни один из них не успел, поскольку вслед за брюнеткой в прихожую влетели два человека самого опасного и угрожающего вида, два смуглых бородача-кавказца со свирепыми физиономиями и самыми угрожающими намерениями.

– Вот мы тебя и застукали! – рявкнул один из них, хватая Вадима за воротник и встряхивая изо всех сил, как стаканчик с игральными костями.

При этом собственные кости Вадима (отнюдь не игральные) загремели внутри его потрясенного организма.

– Ты нам сейчас за все ответишь! – присоединился к товарищу второй бородач. – Ты навсегда забудешь, как зовут его сестру и мою невесту! Ты будешь обходить ее за километр!

– Какую сестру? Какую еще невесту? – испуганно залепетал Вадим. – Мужики, вы меня, наверное, с кем-то перепутали! Нет, вы меня точно перепутали!

– Ничего мы не перепутали! – прорычал первый бородач. – Это ведь сорок седьмая квартира?

– Сорок седьмая… – неуверенно ответил Вадим.

– Вот видишь! Значит, не перепутали!

В голове у Вадима промелькнула догадка, что эти бородачи пришли отомстить за Ларису, – ведь она, возможно, чья-то сестра и невеста. Правда, Лариса никогда не говорила об этом Вадиму, но женщины по самой своей природе существа скрытные и коварные… Лариса могла скрыть от него такой важный факт, чтобы вернее прибрать к рукам…

Тут один из бородачей заметил прекрасную брюнетку, которая испуганно хлопала длинными ресницами, прижимаясь к стене прихожей и прикидывая, как бы выскользнуть из квартиры, в которую она только что с таким трудом проникла.

– А это еще что за шалава? – проговорил бородач, и глаза его загорелись мрачным огнем. – Он не только крутит с моей сестрой и твоей невестой, он ей еще и изменяет! Изменяет с какой-то размалеванной шлюхой.

В душе брюнетки до этого момента была единственная эмоция – страх. Но слова злобного бородача вызвали у нее новую, еще более сильную эмоцию – возмущение.

– Как ты меня назвал, козел бородатый? – прошипела она и приняла боевую стойку.

– Назвал тебя так, как ты заслуживаешь, – пренебрежительно отмахнулся от нее бородач. – Назвал тебя тем, кто ты есть: подзаборной шлюхой. А кто же ты есть, если находишься в квартире постороннего мужчины, да еще в таком виде! Чуть не голая! Вон все пуговицы расстегнуты! Тьфу!

Бородач плюнул под ноги брюнетки.

Это переполнило чашу ее терпения, брюнетка издала боевой клич и прыгнула на обидчика, собираясь провести сокрушительный удар из репертуара израильской борьбы крав-мага, которой она владела в совершенстве.

Но из этого ничего не вышло.

Бородач, не дожидаясь, когда она проведет этот прием, попросту заехал брюнетке в глаз кулаком.

Красотка охнула и упала на пол, не подавая признаков жизни.

А оба бородача переключились на Вадима.

Они повалили его на пол и принялись мутузить ногами – по ребрам, по животу, по лицу, куда придется.

Вадим пытался уворачиваться от этих ударов, пытался закрывать от них самые чувствительные части тела и лицо, которым он особенно дорожил, – но это у него не получалось. Он утратил надежду выбраться живым из этой переделки.

Бородачи, колотя его ногами, приговаривали:

– Будешь знать, как крутить с порядочной девушкой! Ты это надолго запомнишь! Ты это до конца своих дней запомнишь, Вася!

Услышав это имя, Вадим встрепенулся, он подумал, что у него, может быть, есть шанс выжить.

Собрав все оставшиеся силы, он заверещал:

– Я не Вася! Я не Вася! Я Вадим!

– Что? – Один из бородачей прервал свое увлекательное занятие и наклонился над Вадимом. Впрочем, возможно, ему уже просто надоело. – Ты правда не Вася?

– Да точно вам говорю! Я Вадим! Если не верите, посмотрите на мой паспорт, он лежит в ящике стола!

– Может, он правду говорит? – Бородач взглянул на своего товарища. – То-то мне показалось, что он не похож на Васю!

– Показалось? – переспросил его приятель, тяжело дыша и отирая пот со лба. – Что ж ты мне сразу не сказал?

– А я сомневался.

Бородачи снова переглянулись.

– Неси паспорт! – потребовал первый.

– Неси! – присоединился к нему второй.

Вадим, все еще не веря, что избиение закончилось, стеная и охая, поднялся на ноги, хромая и спотыкаясь, дошел до комнаты и вернулся с паспортом в руках.

Бородачи по очереди ознакомились с его документом и вернули Вадиму с извинениями.

– Прости, друг, ошибка вышла. Наверное, мы адрес перепутали. Понимаешь, приняли тебя за другого человека. Сам понимаешь, в жизни всякое бывает, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Не обижайся, ладно? Не обижаешься?

– Не… обижаюсь, – промямлил Вадим, проверяя языком, сколько зубов ему выбили эти вежливые ребята, пытаясь понять, сломаны ли у него ребра, и мечтая об одном – чтобы они как можно скорее покинули его квартиру.

– Не обижаешься – это хорошо! – один из бородачей похлопал Вадима по плечу. – А знаешь, ты нам даже понравился! Ты настоящий мужчина, умеешь держать удар! Мы к тебе, пожалуй, как-нибудь зайдем, посидим, пообщаемся…

– За… заходите, – дрожащим голосом проговорил Вадим и торопливо закрыл за горцами дверь.

Тут он заметил лежащую на полу брюнетку.

После плодотворного общения с кавказцами у него не было никаких желаний, кроме одного – остаться одному и, фигурально выражаясь, зализать раны. То есть хотя бы пересчитать их, какие-то заклеить пластырем, какие-то намазать обезболивающей мазью, принять болеутоляющее, в конце концов, принять душ.

Очаровательная брюнетка в эти планы совершенно не вписывалась. Тем более что она была уже не так очаровательна, как прежде. Под одним глазом расцвел огромный синяк, под другим красовалась ссадина, косметика на лице размазана…

Вадим наклонился над ней и проговорил, сам не зная почему, негромко:

– Девушка, вам пора домой!

Чертова красотка не шелохнулась. Да что она, померла у него в квартире? Только этого ему не хватало… теперь неприятностей не оберешься…

Он взял ее за руку.

Пульс был и прослушивался отчетливо. Значит, жива. Это уже полбеды.

Он хлопнул ее по щеке и проговорил гораздо громче:

– Девушка! Девушка! Пора просыпаться! Здесь у меня не пункт «Скорой помощи»!

Она замычала, но глаза по-прежнему были закрыты.

Все ясно, понял Вадим.

Эта девица – из разряда тех же опытных хищниц, которые охотятся на него, Вадима. Она обманом проникла в его квартиру, а теперь делает вид, что потеряла сознание, чтобы Вадим оставил ее здесь на несколько дней. Или даже не делает вид. Может быть, она и правда потеряла сознание, вон какой у нее синяк под глазом, но это тоже входило в ее план. В конце концов, подбитый глаз – не слишком высокая цена за то, чтобы заполучить его, Вадима, в мужья…

А может быть… при этой мысли Вадим похолодел… может быть, это она и наняла этих двоих бородатых бандитов, чтобы все было достоверней. Побили его всерьез, ей синяков наставили для правдоподобия, чтобы он поверил. Теперь вот валяется у него на полу и делает вид, что без сознания.

Но нет, у нее ничего не выйдет! Не на того напала!

Вадим вышел на кухню, набрал полный ковшик холодной воды, вернулся и выплеснул воду на незваную гостью. При этом он с садистским удовольствием наблюдал за тем, как вода лилась ей за воротник той самой полурасстегнутой блузки.

Брюнетка вскрикнула, закашлялась и открыла глаза.

– Где я? – были ее первые слова. – Кто ты такой?

Тут в ее глазах проступило понимание, должно быть, она наконец вспомнила Вадима, вспомнила, что сама пришла в его квартиру и чем это закончилось.

– Почему я мокрая?

– Это я тебя облил, – честно признался Вадим.

– Облил? Зачем? Ты что – с ума сошел?

– Ты лежала здесь без сознания. А холодная вода в таких случаях помогает. И действительно помогла – ты ведь очухалась!

– Но вся косметика наверняка смылась! – воскликнула брюнетка, и лицо ее позеленело. – Представляю, как я сейчас выгляжу!

– Не представляешь! – мстительно проговорил Вадим. – У тебя еще и все лицо в синяках!

Брюнетка вскочила, как будто ее подбросило пружиной, и кинулась к зеркалу. Увидев свое отражение, она застонала:

– За что! За что мне это!

Вадим деликатно промолчал. Зато ему пришел в голову гораздо более насущный вопрос.

– А вообще, какого черта тебе понадобилось у меня в квартире? Зачем ты сюда явилась? Я уже не спрашиваю, как ты сумела найти мой адрес?

Брюнетка посмотрела на него с ненавистью и прошипела, как разозленная кошка:

– Да пошел ты со своими вопросами – знаешь куда? – и стрелой вылетела из злополучной квартиры.

Вадим тщательно запер за ней дверь на все замки и, хромая и держась за ребра, отправился в ванную. Но по дороге отвлекся на писк мобильного телефона. Пришла служебная эсэмэска. Машинально он просмотрел остальные, и волосы у него встали дыбом. Оказывается, Лариса послала его к черту в ответ на его сообщение о том, что он виноват, хочет добиться ее прощения и вызывает куда-то на свидание. Что за чертовщина? Он ничего ей не писал. Когда он сбежал из кафе, у него было одно желание – забыть все и чтобы его оставили в покое. Так в чем же дело? С трудом до него дошло очевидное.

Эту девицу, красавицу брюнетку, ему подставили. Неужели Лариска все организовала? Решила ему отомстить и послала этих двоих. Они, конечно, говорили, что ошиблись адресом. Ага, как же, поверит он! Потом сами же предупредили, что еще придут. Что делать? Вдруг и правда у Ларисы такие родственники? Надо же, больше года были знакомы, а она ни словечка не сказала. Все они хитрые, эти бабы…

Трясущимися пальцами он нажимал кнопки. Ждал долго, наконец ответил сонный Ларисин голос.

– Это я… – промямлил Вадим, – понимаешь, произошло недоразумение…

Лариса не стала слушать его блеяние, она коротко и ясно отрубила, чтобы он отвалил от нее срочно и навсегда. И еще добавила несколько эпитетов из Машкиного лексикона, которые подруга употребляла, если ее очень разозлят.

Лапоть стоял на стремянке и вручную подкрашивал лепнину на потолке. Работа была тонкая, он не мог доверить ее никому.

В кармане зазвонил мобильный телефон. Лапоть вытащил его, стараясь не запачкать грязными руками, выронил, чертыхнулся, подхватил и взглянул на дисплей.

На дисплее высветилось имя реставратора Владимира Михайловича.

– Вас выпустили? – спросил Лапоть, поднеся аппарат к уху.

– Потом, потом, все потом! – нетерпеливо оборвал его реставратор. – Скажи мне главное – где Ерофей Петрович? Я пришел в мастерскую, а его нет…

– Кто? – растерянно переспросил Лапоть. – Какой Ерофей?

– Котик мой! – Владимир Михайлович чуть не плакал. – Он пропал! Он сбежал! С ним что-то случилось!

– Ах, вы насчет кота! – Лапоть рассмеялся. – Ах, а я думаю, какой еще Ерофей. Не волнуйтесь, все в порядке с вашим котофеем. Его взяла к себе Лариса – та девушка, которую я привел к вам в мастерскую. Она взяла его на то время, пока вы… отсутствовали.

– Ах, Лариса! – Владимир Михайлович сразу успокоился. – Ей можно доверить кота. Хотя, наверное, Ерофей Петрович скучает без меня, так что хорошо бы… Кстати, я хотел с ней поговорить. С Ларисой, я имею в виду. Так что хорошо бы, чтобы она приехала ко мне в мастерскую. Вместе с котом, разумеется.

– Нет вопросов! Как только она освободится, мы приедем к вам. Не поздно, сегодня ведь выходной.

Лапоть вздохнул. У кого выходной, а у кого – трудовые будни. Когда он брал выходной? Уж и не вспомнить. Как это в школе стихи учили: покой нам только снится. Это уж точно классик сказал, не помнит Лапоть только, какой.

Ерофея Петровича не пришлось заманивать в сумку – он сам в нее пошел, видимо, почувствовал, что его повезут в родной дом. И всю дорогу до мастерской вел себя на удивление прилично.

Машина остановилась возле бассейна, Лапоть помог Ларисе выбраться из машины с тяжелой сумкой. Кот начал проявлять признаки волнения.

Войдя в мастерскую, Лариса поставила сумку на пол и хотела расстегнуть ее, но из сумки донесся оглушительный вой, и Ерофей Петрович умудрился выскочить из нее через крошечное отверстие, которое Лариса оставила для доступа воздуха. Вырвавшись наружу, он в один прыжок преодолел комнату и взлетел на грудь хозяина. От такого толчка Владимир Михайлович едва не свалился с ног. Кот прижался к нему и радостно замурлыкал.

– Соскучился? – ласково приговаривал реставратор, гладя Ерофея. – А я-то как по тебе соскучился!

В таких ласках и нежных разговорах прошло несколько минут. Наконец Лапоть не выдержал и громко прокашлялся.

Владимир Михайлович вспомнил о своих гостях, поднял на них глаза и смущенно проговорил:

– Ах да, здравствуйте! Простите, что я так негостеприимен… понимаете, мы с Ерофеем Петровичем так давно не виделись… нам есть что сказать друг другу… прошу вас, присаживайтесь…

Вся мебель в комнате была в той или иной стадии реставрации или только ожидала ее. Лариса увидела единственный табурет, который не был похож на антиквариат, и села на него. Лапоть опустился на резное кресло с подлокотниками в виде грифонов – и ножки кресла немедленно подломились, не выдержав его веса.

Лапоть с трудом поднялся с пола, кряхтя и потирая ушибленные части тела.

Владимир Михайлович переполошился, пододвинул ему прочный стул и собрал с пола обломки кресла.

Наконец все расселись, и реставратор заговорил.

Этой сцене предшествовала другая сцена, происшедшая незадолго до того в отделении полиции, где содержался под арестом незадачливый реставратор.

В это отделение вкатился колобком полненький невысокий человек в круглых очках, с круглым улыбчивым лицом и круглой, лысой, как бильярдный шар, головой. Он предъявил удостоверение адвоката, в котором стояла громкая фамилия, и в два счета добился приема у начальника.

Вкатившись в кабинет начальника отделения полиции, адвокат без приглашения уселся в кресло перед столом хозяина кабинета и покачал головой:

– Грустно, Сергей Николаевич! Грустно!

– Что – грустно? – удивленно осведомился начальник, пытаясь припомнить, где он совсем недавно видел этого круглого доброжелательного человека.

– Грустно, что вам до пенсии осталось всего полтора года, а здесь такие неприятности…

– О чем вы? – переспросил начальник. – Какие неприятности? И кто вы вообще такой?

– А вам разве не доложили? – Толстячок взглянул на начальника поверх очков. – Плохо работают. А ведь мы с вами знакомы!

И здесь начальник вспомнил, где он видел этого забавного круглого человека.

Видел он его на приеме у начальника Управления. И этот человек с генералом был явно на короткой ноге.

Всплыли и его профессия, и имя с отчеством. А также то, что этот круглолицый добрячок славится железной хваткой. И если берется за какое-то дело – непременно выигрывает.

– Так о каких неприятностях вы говорили, Аркадий Борисович? – осведомился начальник.

– Вот видите – вспомнили! – расплылся в улыбке. – А неприятности… Стоит ли говорить о таких мелочах, как нарушения Уголовно-процессуального кодекса? О таких мелочах, как арест гражданина с нарушениями обязательной процедуры?

– Вы о ком?

– Да о реставраторе, которого вы арестовали по подозрению в убийстве профессора Цапеля.

– Постойте, но арест был произведен по всем правилам! У нас имеются свидетельские показания и вещественные доказательства…

– Насчет свидетельских показаний я бы не обольщался. Этот свидетель – вы имеете в виду институтского охранника? – так вот он состоит на учете в психоневрологическом диспансере. – Адвокат положил на стол справку. – И насчет вещественных доказательств все тоже вилами по воде писано. А вот зато у меня есть запись с камеры наблюдения, установленной на уличной стоянке напротив входа в институт археологии, и на этой записи хорошо видно, как незадолго до времени убийства профессора Цапеля в институт вошел некий весьма подозрительный господин. Острое лицо, острые глаза, острые плечи… а ведь ваш свидетель этого подозрительного гражданина не упомянул?

– Не упомянул, – тяжело вздохнул начальник.

– Я же и говорю – грош цена такому свидетелю!

– Грош или не грош – не нам с вами решать, – авторитетным тоном проговорил начальник. – Это будет решать суд.

Начальник отделения дослужился уже до полковника, а значит, был человеком опытным и решительным. Адвокат адвокатом, а колеса правосудия вертятся уверенно, и самое главное – вертятся они в одну сторону. Всякая попытка повернуть их вспять может привести к серьезным поломкам.

Значит, если уж реставратор арестован и дело против него набирает обороты – нужно всячески противиться попыткам это дело развалить…

Адвокат тем временем поправил очки, расстегнул свой толстый портфель и пошуршал в нем бумагами. Затем снова взглянул на начальника поверх своих круглых очков.

Начальник отделения с каждой минутой чувствовал себя все более неуверенно.

С одной стороны, он привык относиться к адвокатам как к людям поверхностным и несерьезным, которых всегда можно поставить на место простым окриком.

С другой стороны, его сегодняшний гость вхож в весьма высокие кабинеты и наверняка является человеком влиятельным. А до пенсии действительно осталось всего полтора года, и не хотелось бы под занавес схлопотать неприятности на свою голову…

Одно непонятно – как этот невзрачный реставратор умудрился нанять такого известного и наверняка очень дорогого адвоката? Вот в чем кроется настоящая загадка.

Может быть, реставратор не так прост, как кажется с первого взгляда, и имеет выход на больших людей?

Тогда нужно обращаться с ним более осторожно… и в любом случае внимательно выслушать адвоката…

Загадка, которая мучила начальника отделения, решалась очень просто. У знаменитого адвоката, как у многих богатых и влиятельных людей, имелось хобби. Он не увлекался верховой ездой, не играл в теннис, не ходил в море под парусом.

Адвокат собирал антикварную мебель, причем не какую-нибудь, не все, что подвернется под руку, а исключительно русскую мебель эпохи классицизма. А такая мебель пережила как минимум две революции и три войны и находится, как правило, в очень плохом состоянии. Так что для приведения ее в достойный вид необходим первоклассный реставратор. И как раз таким реставратором, работавшим над коллекцией адвоката, являлся Владимир Михайлович.

Как только Владимиру Михайловичу разрешили сделать один звонок, он позвонил своему клиенту.

Коротко рассказав, в какую он угодил неприятность, реставратор попросил помощи.

Адвокат, со своей стороны, решил извлечь из ситуации максимум пользы.

– Володя, дорогой, – проговорил он своим мурлыкающим голосом, – ты ведь знаешь, что мои услуги стоят очень дорого?

– Знаю, – вздохнул Владимир Михайлович. – Так что, поискать другого адвоката? Из более скромной ценовой категории?

– Нет, не надо. Я знаю, что таких денег у тебя нет, но предлагаю расплатиться по бартеру. Я все сделаю, вытащу тебя на свободу, сниму с тебя все обвинения, а ты за это отреставрируешь для меня то бюро красного дерева. То самое, что я тебе показывал в мае.

– С инкрустацией?

– Именно!

– Что делать, отреставрирую.

– Вот и прекрасно, вот и договорились.

В результате этого телефонного разговора знаменитый адвокат оказался в отделении полиции, а начальник отделения – в затруднительном положении.

Адвокат снова зашуршал бумагами, заставляя начальника отделения понервничать.

– Так, – протянул он, вытащив из портфеля один листок. – Что здесь у нас? Встречный иск о многочисленных процедурных нарушениях в процессе ареста. Не знаю, это еще рано, да и вообще такие иски редко дают результат…

– Это точно, – кивнул полковник.

Он не сомневался, что на этом содержимое портфеля не исчерпалось. И был прав.

– А вот это что? Письмо на имя заместителя начальника управления о злоупотреблениях, допущенных другим заместителем…

Полковник похолодел.

Дело было давнее, когда сам полковник был майором, а теперешний начальник главка был еще замом начальника и под него копали коллеги. Тогда-то один из них уговорил майора подписать письмо большому начальству с перечислением прегрешений конкурента. За это он обещал ему поддержку и повышение.

В итоге как раз автор письма попал в немилость к высшему руководству и вышел в отставку, а зам, против которого было направлено письмо, стал начальником.

Полковник считал, что то письмо было своевременно уничтожено, и вдруг… вдруг оно всплывает в руках ловкого адвоката!

– Покажите! – попросил полковник.

– Пожалуйста! – Адвокат со своей прежней доброжелательной улыбкой протянул ему письмо.

Полковник схватил листок и порвал его пополам, еще пополам и еще…

– Полегчало? – заботливо осведомился адвокат. – Говорят, очень помогает от стресса! Если хотите, дам вам еще одну копию. У меня таких много.

Ну да, такой хитрец наверняка подстраховался и не дал бы в руки полковнику оригинал письма…

– Чего вы хотите? – проговорил начальник, положив на стол тяжелые руки.

– Я же сказал вам, чего. Я хочу того же, что и вы, – правосудия. Свидетельские показания против моего подзащитного ненадежны, запись камеры наблюдения также говорит в его пользу… так что я не вижу причин для ареста, а задерживать его дольше без предъявления обвинений вы не имеете права.

– Ладно, – вздохнул полковник. – Ваша взяла, то есть я хотел сказать, правосудие восторжествовало.

– Как обычно, – улыбнулся адвокат. – Значит, мой подзащитный может быть свободен?

– Как ветер.

Таким образом, через два часа после этого разговора Владимир Михайлович оказался дома, а через четыре часа он проводил в своей мастерской оперативное совещание с участием Ларисы, Лаптя и кота Ерофея Петровича.

– Пока я находился под арестом, – начал Владимир Михайлович, – у меня было время подумать… Там, знаете, в камере делать особенно нечего. Народу полно, душно, тесно. Чтобы отвлечься, я и думал, думал…

– И до чего вы додумались? – спросила Лариса, поскольку пауза затянулась.

– Я думаю, точнее, я ничуть не сомневаюсь, что все случившиеся с нами неприятности связаны с теми наконечниками для стрел, которые вы мне принесли. И Цапля, то есть мой давний друг профессор Цапель, погиб из-за них… – Реставратор тяжело вздохнул, снова замолчал и повернулся к Ларисе.

– Что вы так на меня смотрите? Мне и в голову не могло прийти, чем это закончится! Я вообще понятия не имела, что найду эту шкатулку. Ла… Леша, скажи! – Лариса обернулась к однокласснику, но Лапоть смотрел на нее как-то странно и молчал.

– Конечно, я вас в этом не виню, я только хочу разобраться, – вздохнул реставратор. – Вы никому о них не рассказывали?

– Никому, – уверенно ответила девушка. – То есть никому, кроме вас. И вот он, конечно, в курсе, – она кивнула на Лаптя, – мы ведь вместе нашли тот тайник в теткиной квартире.

– Вы не на меня ли думаете? – отмер Лапоть. – Да я никому ни слова не говорил об этих дурацких наконечниках…

– Не такие уж они дурацкие, – задумчиво проговорил реставратор. – Мой друг, мой покойный друг, профессор Цапель, увидев один из этих наконечников, сказал, что он – священный артефакт, созданный тысячу лет назад друидами, кельтскими жрецами. На эти наконечники нанесены рунические надписи, и друиды использовали их в своих магических ритуалах. И, кстати, таких наконечников всего три. Профессор был очень взволнован, он сказал, что это огромная редкость, огромная историческая ценность…

– И они могут дорого стоить? – уточнил практичный Лапоть.

– Не то слово! Они просто бесценны!

– Значит, очень дорого! – Лапоть переглянулся с Ларисой.

– Ну да… но ценность этих наконечников не ограничивается деньгами. Для кого-то они гораздо дороже любых денег. И за этими наконечниками кто-то охотится. И наверняка этот кто-то убил моего друга… – Владимир Михайлович снова вздохнул и подвел итог своему монологу: – И я ни за что не успокоюсь, пока не найду того или тех, кто убил Цаплю.

– Здесь вот еще какое дело, – заговорила Лариса. – В ваше отсутствие в мастерскую явился очень подозрительный тип. Такой странный и очень опасный – весь как заточенная бритва. Знаете, раньше было такое выражение – опасная бритва, так это как раз о нем. Он вломился сюда и что-то искал, все время повторял: «Где они, где они». Мне он показался ненормальным, настоящим безумцем. Мне показалось, он запросто может убить человека из-за того, что ищет.

– Как же вам удалось от него отделаться?

– Ой, это такая история… – Лариса фыркнула, вспомнив схватку в мастерской. – Ерофей Петрович проявил настоящий героизм, он вскочил на голову этому психу и драл его когтями, а тут на шум прибежал здешний дворник и наподдал ему метлой… так что этот ненормальный с позором ретировался! Вид у него был жуткий – голову закрывает, из-под пальцев кровь течет… Ерофей Петрович очень постарался. А вы говорили, что он пацифист, мышей и то жалеет.

– Вам повезло, – вздохнул реставратор. – Вот моему другу никто не помог…

– Да, кстати, – вмешался в разговор Лапоть, – те малярши, которые работают в Ларисиной квартире, рассказывали, что к ним тоже заявился подозрительный тип, и по описанию очень похожий на того, который приходил в мастерскую. И тоже он что-то искал. Они тетки тертые, они с ним ловко разделались – превратили его в цементную статую, вроде тех, которые в советские времена ставили в парках. Потом к этому делу подключился сантехник дядя Миша, он отвез забетонированного злоумышленника туда, куда тот попросил, – надо же было как-то от него избавиться… в общем, думаю, теперь он больше не вернется. Ему нужно не меньше месяца, чтобы в себя прийти. Раствор хороший, небось успел схватиться, пока везли.

– Боюсь, что у него есть сообщники, – вздохнул Владимир Михайлович и тут же спохватился: – Ты сказал, что дядя Миша куда-то отвез этого человека, этого безумца… а ты не поинтересовался, куда именно?

– Обижаете! – усмехнулся Лапоть. – Конечно, я его спросил. Дядя Миша не только запомнил адрес – он даже проверил, что по этому адресу находится. Это какая-то фирма со странным названием… то ли «Омега», то ли «Олива»… я где-то записал… – Лапоть принялся рыться в карманах. – Да где же эта бумажка…

– Может быть, «Омела»? – переспросил Владимир Михайлович напряженным голосом.

– Да вот же она! – Лапоть вытащил из очередного кармана скомканную бумажку, расправил ее и прочитал: – Точно, «Омела»! А вы как догадались? Вы что – знаете эту фирму?

– Нет, эту фирму я не знаю. Зато я знаю, что омела – священное растение друидов, они считали омелу воплощением жизненной силы и использовали ее в своих магических ритуалах. Омела у многих народов считалась чудодейственным растением, люди древности и Средневековья верили, что она предохраняет дом от удара молнии, а человека от ведьм и колдунов…

– Значит, дядя Миша не ошибся!

– И еще это значит, – добавил реставратор, – еще это значит, что тот злоумышленник – не одиночка, у него наверняка есть сообщники. И они ни перед чем не остановятся, чтобы заполучить оставшиеся наконечники. Потому что эти наконечники для них – не просто ценные артефакты. Они – священные предметы…

– Господи, да когда это все было-то! – удивленно проговорила Лариса. – Этих друидов уже тысячу лет не существует…

– А вот в этом я не уверен! – Владимир Михайлович постучал пальцем по столу. – В наше время возрождаются многие древние культы. Людей привлекает мистика, всевозможные таинственные ритуалы. А друидический культ, по мнению ученых, никогда полностью не исчезал, со времен раннего Средневековья он теплился втайне, как тлеющий под слоем мха торфяной пожар. Так что, учитывая название той фирмы, куда дядя Миша отвез пострадавшего злоумышленника, я думаю, мы имеем дело с наследниками и хранителями этого древнего культа. И боюсь, они просто так не отступятся. Вместо выбывшего из строя они пришлют другого человека, и, может быть, не одного…

– Что же вы предлагаете? – спросила Лариса, в глубине души уже догадываясь, каким будет ответ.

И она не ошиблась.

– Все знают, что лучшая защита – это нападение. Так что я предлагаю нанести упреждающий удар. Или пусть не удар – но провести разведку. Короче, я предлагаю наведаться в офис фирмы «Омела» и попытаться на месте выяснить их планы и намерения.

Лариса и Лапоть переглянулись. Лариса хотела что-то возразить, но Владимир Михайлович перехватил у нее инициативу:

– Причем действовать нужно быстро!

– Почему? – переспросила Лариса. – К чему такая спешка? Зачем торопиться?

– Дело в том, что наконечники стрел играли важную роль в друидическом ритуале, который проводился в день летнего солнцестояния, по нашему календарю – двадцать второго июня. Так что люди из фирмы «Омела» наверняка хотят к этой дате заполучить наконечники. А мы должны им помешать. Так что у нас остается всего неделя и ни днем больше. Кстати, не хотите ли вы забрать у меня шкатулку с остальными двумя наконечниками? Я чувствую себя виноватым – ведь я взял один из наконечников на экспертизу и он пропал. Если пропадут и остальные – я себе этого никогда не прощу!

– Нет, Владимир Михайлович! – испуганно возразила Лариса. – Пожалуйста, оставьте их у себя еще на какое-то время! У вас они надежно спрятаны, а мне их некуда положить – вы же знаете, что у меня и дома-то своего нет! Пожалуйста, пусть они еще полежат у вас! Мне будет намного спокойнее.

– Если вам и правда так будет спокойнее… Хорошо, я согласен. Но мы должны решить еще один вопрос: кто из нас пойдет в офис «Омелы»? Ларисе идти нельзя, ее видел тот человек, который приходил в мастерскую. Да и вообще, у людей из «Омелы» наверняка есть ее описание. Меня они тоже наверняка знают в лицо…

С этими словами реставратор повернулся к Лаптю и пристально взглянул на него.

– Что же, значит, надо мне идти, – проговорил Лапоть обреченно. – Надо – значит надо. Только сперва я к одному дружку наведаюсь, кое-какое полезное оборудование у него позаимствую… Ох, ну как все не вовремя, все сроки у меня срываются, планы летят, вот еще забота-то…

Лариса хотела разозлиться и сказать резко, что как-нибудь они и сами управятся, раз Лапоть такой занятой. Но тут же поняла, что ворчит Лапоть не просто так. Ведь и в самом деле у него работа. И сроки окончания ремонта. Ведь кроме дворца Анны Иоанновны у него еще несколько объектов. А здесь еще она влезла без очереди со своей квартирой. И со шкатулкой, будь она неладна, с наконечниками этими.

А вот интересно, откуда все-таки они взялись в той квартире? Тетка двоюродная их хранила. А может, она и сама не знала, что у нее в тайнике лежит?

Да нет же, там еще альбом был с фотографиями, а на них – тетка в детстве, и очень на Ларису маленькую похожа.

– Тебе куда? – спросил Лапоть, когда они вышли из мастерской. – Со мной поедешь?

– Да нет. – Лариса помедлила. – У меня здесь тоже кое-какие дела образовались. Так что встретимся через два часа у метро. – Она назвала станцию метро, находившуюся рядом с улицей, где располагалась фирма «Омела». – Тебе времени хватит?

– Хватит, – сказал он и нахмурился. – Слушай, ты поосторожней там. Одна в уединенных местах не ходи, мало ли что…

– Да я домой зайду, с отцом повидаюсь.

Отец был дома – сегодня ведь суббота, и на просьбу Ларисы встретиться, сказал, чтобы заходила. Голос у него был грустный, но ей он обрадовался.

У самого подъезда столкнулась Лариса с соседкой Зинаидой Васильевной.

– Здравствуй, милая, – сказала старуха, подслеповато прищурившись, – давно тебя не видела.

– Да я ведь теперь здесь не живу, – заметила Лариса, и ее кольнул запоздалый стыд.

Зинаида жила в их доме давно и хорошо помнила маму, они общались. Ларису она знала еще девочкой. И надо было зайти к старухе, хоть попрощаться по-человечески. А она вот не собралась.

– Как вы? – спросила она, помогая затащить в лифт сумку на колесиках.

– Да что я? – Зинаида пожала плечами. – Какие у старухи новости? У твоих вот проблемы.

– А что такое? – встревожилась Лариса. – С отцом что-то?

– А ты не знаешь? Виктория-то с ума сошла.

– Как это? – Лариса хотела сказать, что девчонке и сходить-то не с чего, ума у Витьки всегда было немного, по возрасту – шестнадцать, а по уму – шесть.

Но она вовремя прикусила язык – не к чему болтать лишнее на лестнице.

– А вот так, – старуха поджала губы, – нашли ее в садике, сидит, ничего не соображает. Думали – под наркотиком, оказалось – нет. В больнице подержали и выпустили, ничего не нашли. А она теперь как овощ, ничего не говорит, никого не узнает.

Тут двери лифта разъехались на Зинаидином этаже, а Лариса поехала дальше.

Дверь открыл отец, потому что Ларисин ключ не подошел. Все ясно: Антонина сменила замки. Лариса мысленно пожала плечами и решила этот вопрос не заострять.

Отец выглядел неважно – плохо выбрит, одет в какую-то вылинявшую футболку. Сегодня, конечно, выходной, человек дома отдыхает, но раньше он себе такого не позволял.

– Проходи, чаю выпьем! – сказал отец, мягко подталкивая Ларису на кухню.

На кухне было грязновато, в раковине – немытые тарелки, на полу какие-то подозрительные разводы, плита в жирных пятнах. При всем отношении к Антонине, Лариса не могла не признать, что раньше содержала она квартиру в порядке.

Отец вынул из шкафа чашки из парадного сервиза, еще маминого, положил пакетики с чаем и залил кипятком. Лариса удивленно подняла брови – отец терпеть не мог чай из пакетиков, покупал чай в специальном магазине, сам заваривал в специальном чайнике. А теперь вот пьет такую бурду…

Печенье было наломано и положено не в вазочку, а просто на тарелку, конфеты давно засохли.

– Извини, – отец перехватил ее взгляд, – надо бы в магазин сходить, да вот не собрался.

– Да ничего, – Лариса отважно отхлебнула чаю, – я вообще-то по делу пришла. Но прежде… что у вас случилось? Что с Викторией?

– Ты откуда знаешь? – Отец скрипнул зубами. – Соседи донесли? Ох уж эти соседи!

Лариса поняла, что отец не хочет об этом говорить, и ненавязчиво сменила тему.

– Скажи, что ты знаешь о своей двоюродной тетке, хозяйке той квартиры?

– Что? – Отец смотрел удивленно, потом задумался. – А пожалуй, что и ничего не знаю. Она была двоюродной сестрой моего отца, я и с отцом-то мало общался, а с ней и того меньше. Откровенно говоря, и забыл о ней совсем, думал, она давно померла. А тут вдруг два года назад вызывает меня нотариус и показывает ее завещание. Все по закону, квартира мне отписана. Я спрашиваю – что от меня требуется, похороны там, то-се… Нет, отвечают, на похороны деньги у нее оставлены были, все уже сделано, а вам только налог заплатить – и пожалуйста, пользуйтесь. Антонина все в свои руки взяла, сдала квартиру жильцам, а я там всего один раз был. Вещей никаких там теткиных не осталось, уж не знаю, куда делись, – на помойку, наверное, вынесли.

– А кто она была, тетка-то? Где работала, какое образование имела?

Задав вопрос, Лариса тотчас об этом пожалела, потому что отец нахмурился.

– Да не знаю я! – резко ответил он. – Ничего о ней не знаю, помню, что вроде бы звали ее Еленой, а больше ничего. Она с отцом была в ссоре, а потом и я с ним разошелся. У него характер очень тяжелый был. Любил, чтобы все всегда по его желанию было. Умней всех себя считал. Я, говорил, знаю, что для тебя лучше. В институт меня запихал, в какой я не хотел, потом, когда с мамой твоей мы познакомились, очень был против. Не к чему тебе, говорил, серьезные отношения. Тебе нужно на ноги становиться, карьеру делать.

– Мама ему не нравилась? – изумилась Лариса. – Не может быть!

– Да не мама, – отец поморщился, – он с ней и познакомиться-то толком не захотел. Вбил себе в голову, что не нужно мне жениться, и никого не слушал! Я, конечно, тогда с ним решительно говорил, отпор, в общем, дал. А он и заявил, что, пока я живу в его квартире, должен ему подчиняться.

Короче, разругались мы вдрызг, он и говорит: сделаешь по-своему – вали на все четыре стороны, нет у меня сына! Мать ни словом, ни взглядом никогда ему не перечила, только твердила: слушайся отца, сынок, он тебе плохого не желает.

У меня тоже характер имелся. У тебя, говорю, сына нет, а у меня – отца! И ушел в чем есть, дверью хлопнул. До диплома в общежитии поселился, потом мы с твоей мамой поженились. Как раз самые голодные годы начались. Ты родилась на съемной квартире, потом теща нам комнату в коммуналке выменяла. С этого и начинали.

А отец так с тех пор и не проявился. Всем знакомым и родственникам запретил обо мне даже слово сказать. Как будто у него не сын, а убийца, уголовник последний!

О том, что мать умерла, узнал от случайных людей через несколько месяцев. Вот так вот.

Отец вздохнул и понурил голову. Лариса уж и не рада была, что завела этот разговор. Тем более что ничего существенного по ее делу не узнала.

Откуда у ее тетки взялись эти древние наконечники для стрел? Для чего она их хранила? И самое главное: отчего именно сейчас они возникли из небытия? Могли ведь спокойно лежать себе в тайнике, если бы Антонина с доченькой не превратили жизнь Ларисы в ад и она не решилась переехать в ту квартиру.

Лариса вспомнила свой сон, где девочка в старинном платье с рюшами, так похожая на нее, указала ей, как открыть шкатулку. Что бы это значило?

Тут в кухню вошла Антонина, и Лариса не сумела совладать со своим лицом. Выглядела Антонина ужасно, как говорится, краше в гроб кладут. Она жутко похудела, засаленный домашний халат висел на ней как на вешалке, волосы были растрепаны и вообще давно просились к парикмахеру. Под глазами у Антонины залегли черные круги, углы губ скорбно опустились. Она равнодушно посмотрела на Ларису, не ответив на ее робкое приветствие, и бросила в раковину тарелку с остатками какой-то еды. Сильная струя воды попала на ложку и окатила Антонину. Она чертыхнулась, выключила воду и ушла, шлепая разношенными тапками.

Отец в ответ на Ларисин взгляд только махнул рукой и отвернулся. Она поняла, что пора уходить.

Дверь в бывшую Ларисину комнату была открыта, и Лариса увидела Викторию. Ну да, все правильно, это же теперь ее комната. Но, боже мой, что это с ней? Девчонка и раньше не блистала красотой, а теперь-то на диване развалился сущий монстр.

Если Антонина ужасно похудела, то ее дочь, наоборот, разнесло страшно, едва не весь диван заняла. Жидкие сальные волосы свисали вдоль щек, глаза смотрели перед собой абсолютно без выражения, из полуоткрытого рта стекала струйка слюны. На груди была повязана салфетка, заляпанная кашей.

Антонина вытерла слюну и попыталась закрыть дочери рот.

– Ва-ва… – сказала Витька, – ва-ва-ва…

– И так все время, – отец тихонько скрипнул зубами, – никакого прогресса.

– Да что с ней такое? – изумилась Лариса.

– Никто не знает. Диагноз поставить – и то не могут.

Витька вдруг подняла голову и уставилась на Ларису. В глазах ее зажегся странный темный огонь.

– Ты! – Она подняла руку. – Ты! – Рука тут же безвольно опустилась.

Виктория забормотала что-то очень тихо и неразборчиво. Лариса невольно сделала шаг в комнату, прислушалась и поняла, что девчонка говорит на непонятном языке. Потом она снова подняла руку и одним движением нарисовала в воздухе силуэт человека. Человек был весь заостренный. Как бритва.

Осознав это, Лариса вздрогнула.

– Омела! – произнесла Витька четко, и тут же голова ее упала на грудь, и глаза закрылись.

Отец осторожно потянул Ларису из комнаты.

– К психиатру ее надо, – сказала она.

– Водили уже! – отмахнулся отец. – И домой вызывали. Никто не помог. Если у тебя есть хороший, скажи.

– Поспрашиваю, – согласилась Лариса и подумала, что наверняка среди врачей найдется хоть один, кто любит антикварную мебель. В таком случае Владимира Михайловича он не минует.

Но откуда Витька знает насчет омелы? Ох, не обошлось, видно, без этих злодеев, которые охотятся за наконечниками для стрел.

Едва по улице мимо постоялого двора прошли, стуча колотушками, ночные стражники, как под окном комнаты, где ночевали слуги приезжего джентльмена, пропела малиновка.

Необычная песня для такого позднего времени! Ночью куда привычнее уханье совы!

Однако слуг эта славная песенка ничуть не удивила. Один из них спал очень чутко, он проснулся, едва услышал негромкую птичью песенку, и тут же растолкал своих товарищей.

Все поднялись, стараясь не поднимать шума, и быстро собрались в путь. На сборы у них ушло совсем немного времени, благо спали они не раздеваясь.

Когда все были готовы, старший среди слуг подошел не к двери, как всякий порядочный человек, а к окну. Он поднял раму и придержал ее, пока остальные слуги один за другим выскользнули через это окно на гостиничный двор, затем и сам последовал за ними, после чего опустил раму, стараясь не поднять шума.

Выйдя во двор таким необычным способом, старший слуга огляделся и просвистел, не очень умело подражая песенке малиновки. Тут же из тени возле стены дома вышел человек в дорожном плаще. Это был тот самый драчливый молодец, который устроил потасовку за ужином и обменялся потом с приезжим джентри весьма странными репликами.

В то же самое время хлопнуло еще одно окно и во двор выскочил упомянутый джентльмен.

– Все ли готово? – спросил он у драчуна.

– Все, – отвечал тот вполголоса. – Все, как мы договаривались. Я загодя вывел лошадей из конюшни и обвязал им копыта тряпками, чтобы они не шумели.

Он махнул рукой и пошел к воротам гостиницы, где их действительно поджидали несколько лошадей, а также служанка Дженни. «Драчун» дал девушке несколько пенсов, и та отперла перед ними ворота, пообещав впустить снова перед рассветом.

Выбравшись с постоялого двора, всадники в молчании проехали через город. Возле городских ворот их ждал стражник, которому тоже дали несколько монет, чтобы он выпустил кавалькаду из города в неурочное время.

За воротами всадники поехали быстрее.

Им больше не было нужды соблюдать тишину, однако они по-прежнему молчали – возможно, оттого, что не выспались и еще дремали в седле, а возможно, оттого, что их волновала эта лунная ночь и то дело, которое им предстояло.

А ночь действительно была лунная. Мертвенный свет ночного светила заливал луга и леса, окружающие город, придавая им странный, фантастический вид.

– Далеко еще ехать? – спросил самый молодой из всадников, поравнявшись с главой кавалькады.

Он задал этот вопрос оттого, что не мог больше молча ехать в этой лунной ночи. Ему хотелось хоть как-то разрушить ее волшебную, пугающую тишину.

– Недалеко. Всего мили три от города.

– Всего три мили? – удивленно переспросил молодой всадник. – Мне кажется, мы уже проехали миль десять…

– Ночью дорога всегда кажется длиннее. А вот, кстати, уже показалось то место, к которому мы едем!

Действительно, впереди появились странные камни, стоящие вертикально, похожие на безмолвных каменных великанов или окаменевших троллей из старинной сказки. Камни эти выстроились большим кругом, как будто о чем-то разговаривали между собой. Лунный свет, заливающий каменных исполинов, словно окутавший их серебряными мантиями, придавал им особенно загадочный и таинственный вид.

– Что это? – удивленно воскликнул молодой всадник.

– Это древнее капище, – ответил ему вполголоса джентльмен, словно магия этого места подействовала на него, лишив былой уверенности. – Древнее капище нашего народа, где священники кельтов – друиды – совершали свои удивительные обряды.

– И для чего же мы приехали сюда?

– Скоро ты все узнаешь. Нам нужно подождать совсем недолго – рассвет в это время года ранний.

Всадники спешились и пустили лошадей пастись на лужайке чуть в стороне от древнего капища. Кто-то из них прилег на траве отдохнуть, подложив под голову свернутое одеяло, кто-то решил подкрепить силы джином из фляжки.

На крыльцо фирмы «Омела» поднялся работяга в выцветшем комбинезоне некогда голубого цвета, в надвинутой на глаза кепке и с пластиковым чемоданчиком в руке. Остановившись перед дверью, работяга с выражением прочитал:

– «Омела». Центр друидической медицины, самопознания и самосовершенствования». Надо же, как завернули!

Он нажал на кнопку звонка.

За дверью раздался удар гонга, и мелодичный женский голос осведомился:

– Чем я вам могу помочь?

– Это я тебе могу помочь! – ответил работяга с апломбом. – Открывай, хозяйка, сантехник пришел!

– Мы сантехника не вызывали! – ответил тот же женский голос, только на этот раз он звучал не так приветливо.

– Мало ли, что вы не вызывали! Мне нужно все у вас осмотреть, трубы и все прочее по моей части. Для этой, как ее… для профилактики! А то, если что протечет, ты же, хозяйка, сама недовольна будешь! Если у тебя, к примеру, ванна с унитазом сообщающимися сосудами станут… прикинь, хозяйка!..

И он еще раз нажал на кнопку, вызвав за дверью новый удар гонга.

Наконец дверь открылась.

Сантехник вошел в приемную и по-хозяйски огляделся.

– Показывай, хозяйка, где у тебя что.

Рыжеволосая девушка за стойкой привстала и с неудовольствием проговорила:

– Если вам нужен санузел, то это вон там, за той дверью.

– Нет, хозяйка, мне не только санузел нужен, мне все трубы нужно осмотреть и все батареи. Или эти, как их… радиаторы. А они, как я погляжу, в каждой комнате имеются.

– Батареи-то зачем? – поморщилась девица. – Сейчас же лето, сейчас отопление не работает.

– То-то и оно! – проговорил сантехник значительно. – Как говорится, хозяйка, готовь сани летом, а мотороллер зимой! То есть батареи нужно как раз сейчас проверять, пока они без воды. А то потом осенью как включат отопление, так они и потекут… тебе это надо, хозяйка?

– Нет… – неохотно признала рыжеволосая.

– Вот то-то! А вот и она, родимая! – Сантехник подошел к батарее отопления и принялся простукивать ее, как врач простукивает грудную клетку больного.

Рыжеволосая девушка какое-то время наблюдала за его бессмысленными действиями, но наконец это ей надоело и она перевела взгляд на экран своего компьютера, занявшись своими повседневными делами. Заметив это, «сантехник» быстро вытащил из своего чемоданчика маленький металлический кружок и прижал его к внутренней стороне батареи. Кружок тут же прилип к батарее, как сувенирный магнит прилипает к холодильнику.

– Здесь все в порядке! – удовлетворенно проговорил сантехник и решительно направился к двери за стойкой.

– Эй, вы куда? – Секретарша вскочила и попыталась преградить ему дорогу. – Сюда нельзя, сюда посторонним вход воспрещен…

– Это кто здесь посторонний? – огрызнулся на нее сантехник. – Это скорее ты здесь посторонняя, а сантехник – он везде свой человек! Сантехнику всюду доступ разрешен! Сантехник – это звучит гордо! – И с этими словами он вломился в зал заседаний.

Во главе длинного черного полированного стола сидел величественный старик с рассыпавшимися по плечам серебряными волосами. По правую руку от него поместился мужчина с бульдожьим лицом, по левую – молодая брюнетка.

Брюнетка была бы очень хороша собой, если бы ее внешность не портил сильно запудренный синяк под левым глазом и кое-как замазанная тональным кремом ссадина под правым.

– Я вижу, какие у тебя результаты! – выговаривал ей старик. – А времени, между прочим, у нас совсем мало осталось… кстати, почему опять нет Сильвии Артуровны?

– Она в банке, – ответил Варавва.

– Никогда ее нет… – пробормотал старик.

Здесь он заметил появившегося в дверях сантехника, и лицо его перекосилось:

– Эт-то что такое? Почему посторонние на совещании? Кто пропустил?

– Извините, Степан Платонович! – залепетала рыжеволосая секретарша, выбежав из-за спины работяги. Это сантехник, пришел трубы проверить… я ему говорила, что сюда нельзя, а он не слушает… я его пыталась не допустить, а он все равно вломился…

– Профилактика! – гордо сообщил сантехник и направился к батарее. – Если мне не будут мешать, я быстро управлюсь!

Старик пожевал губами и, видимо, решил, что сантехник с его напором – это обстоятельство непреодолимой силы и, следовательно, его проще перетерпеть, чем выставить.

– Ладно, – сказал он недовольным голосом, – делайте свою профилактику, только как можно быстрее.

– Быстро только кошки родятся! – отрезал сантехник. – А в работе поспешность не нужна, особенно в такой тонкой, как сантехника. В нашей работе нужно, чтобы все тщательно и аккуратно.

С этими словами он подошел к батарее и принялся простукивать и прослушивать ее, а также проверять все соединения.

Старик за столом не сводил с него глаз, так что у «сантехника» не было возможности прилепить к батарее магнитный «жучок».

Время шло, а старик все не отводил взгляда от сантехника.

Тогда тот незаметно вытащил из своего чемоданчика какой-то маленький черный предмет и опустил его на пол. Черный предмет тихонько зажужжал и пополз по полу в сторону стола.

Сантехник продолжил свою работу.

Прошло примерно полминуты, как вдруг брюнетка вскочила из-за стола и завизжала:

– Какая-то дрянь проползла по моей ноге! Это паук! Конечно, это паук!

– Гонория, успокойся, здесь нет никаких пауков! – строго проговорил старик, повернувшись к ней.

– Есть! Есть! – верещала женщина. – Я его видела! Я его почувствовала! Я точно знаю, что это паук! Вы же знаете, как я боюсь пауков! Все, что угодно, только не это! – И она бурно разрыдалась.

Пока старик успокаивал нервную брюнетку, «сантехник» без проблем прилепил к батарее еще один магнитный кругляшок и выпрямился, удовлетворенно потирая руки:

– Ну все, хозяева, по моей части все спокойно. А ежели вам нужно тараканов вывести или, к примеру, пауков, так я могу вам телефончик дать. У меня один знакомый вредителями занимается.

Закончив «профилактические работы», фальшивый сантехник вышел из офиса фирмы «Омела», дошел до конца квартала и свернул за угол. Здесь стоял видавший виды старенький пикап с выключенным мотором. «Сантехник» постучал костяшками пальцев в стекло, дверца пикапа открылась.

На переднем пассажирском сиденье сидела Лариса, сзади – Владимир Михайлович. Не хватало только Ерофея Петровича – кот остался дома, что называется – на хозяйстве.

– Ну как, все прошло удачно? – спросила Лариса Лаптя (а это, разумеется, он весьма артистично исполнил роль сантехника).

– А то! – Лапоть вытащил из бардачка машины планшет, подключил его к стереосистеме пикапа и включил звук.

– Вот это – сигнал с «жучка» в зале заседаний! – пояснил он вполголоса, регулируя уровень звука.

– Круто! – восхитилась Лариса. – Где ты достал такую шпионскую технику?

– Не имей сто рублей, а имей сто друзей! – отозвался Лапоть и тут же поднес палец к губам: – Тсс! Слушайте!

– …только зря теряем время! – донесся из колонок властный, раздраженный голос главы «Омелы». – Гонория тоже не справилась с заданием… мы по-прежнему далеки от нашей цели!

– Степан Платонович, это не совсем так! – раздался женский голос. – Я все же смогла связаться с той девицей, так что техническая служба получила возможность запеленговать ее телефон…

– Но пользы от этого никакой! – перебил женщину старик. – Ее телефон выключен, а пока он выключен – мы не знаем, где она находится!

– Рано или поздно она его включит! – проговорила женщина. – А как только ее телефон заработает, мы будем знать ее координаты…

– А если не включит, мы так и будем ждать у моря погоды? А время идет, до дня летнего солнцестояния осталось всего несколько дней! Варавва, надежда только на тебя. Я поручаю тебе завершить операцию. Ты должен выследить ту девицу, узнать, где она прячет артефакты, и достать их.

– Это вы называете – завершить операцию? Я бы это назвал – начать и кончить!.. – произнес третий голос. – Вечно я исправляю то, что запороли остальные, и вечно в цейтноте…

– Не понял, – прервал его старик, – ты что, отказываешься выполнять приказ?

– Нет, Степан Платонович, – в его голосе прозвучал испуг, – я сделаю все, что нужно, я достану эти артефакты, оправдаю ваше доверие…

– Так-то лучше! – подвел итог старик. – Только имей в виду – будешь докладывать мне лично о каждом шаге, о каждом вздохе! Я уже понял, что никого из вас нельзя оставить без присмотра. Таких дров наломаете…

Старик ненадолго замолчал, чтобы присутствующие прониклись важностью момента, затем отчеканил:

– На этом наше совещание закрыто, каждый занимается своим делом.

Раздался скрип стула, удаляющиеся шаги, хлопнула дверь. Затем раздался уже знакомый женский голос:

– Старик совсем сошел с катушек! Он больше никому не верит!

– И правильно делает! – перебил женщину тот, кого назвали Вараввой. – Я считаю, что Степан Платонович совершенно прав.

– Вот ты как! – раздраженно выкрикнула женщина. – Думаешь стать его преемником? Флаг в руки!

Простучали каблуки, дверь хлопнула, и наступила тишина.

– Кажется, сегодня мы больше не услышим ничего важного. – Лапоть выключил планшет и убрал его в бардачок. – Какие будут наши дальнейшие планы?

– Теперь мы точно знаем, что они запеленговали мой телефон, – проговорила Лариса. – Мне его нельзя включать. Придется где-нибудь достать другой или пользоваться обычной почтой, как в прошлом веке.

– А это идея! – заговорил Владимир Михайлович.

– Что, пользоваться почтой? – усмехнулась Лариса. – Да я вообще-то пошутила… знаете, сколько времени идет сейчас простое письмо? Даже внутри города – не меньше недели…

– Я не предлагаю полностью переходить на простую почту. Но одна идея у меня появилась…

Неподалеку от Владимирского собора и маленькой площади, которую в Петербурге называют «Пять углов» за ее необычную форму, в той части города, которая известна как «Петербург Достоевского», находится небольшой антикварный магазин, занимающий полутемное подвальное помещение. К этому магазину на следующее утро подошла Лариса, перед этим немного попетляв по узким, кривым и мрачным улочкам возле Кузнечного рынка.

На двери полуподвала висела нейтральная вывеска «Антиквариат».

Вывеска эта давно выцвела под действием безжалостного времени и отвратительной питерской погоды, ведущие к двери каменные ступени были выщерблены сотнями ног. Все это вместе производило впечатление упадка и убожества.

Впечатление это вполне устраивало владельца магазина, девизом которого была крылатая фраза «Мне не нужна широкая известность».

Лариса спустилась по выщербленным ступеням и открыла дверь магазина. Медный колокольчик фальшиво звякнул, сообщая продавцу о появлении клиента. Лариса оказалась в магазине… точнее, в полутемной и пыльной лавке.

Освещенная тусклым светильником, переделанным из старой керосиновой лампы, эта лавка была не больше кухни в современной квартире. На пыльных, плохо освещенных полках можно было увидеть предметы, мало подходящие под определение антиквариата. Скорее они были бы уместны в лавке старьевщика, и вряд ли хоть один из них имел художественную или историческую ценность.

Здесь можно было увидеть уродливый граммофон с выцветшими розами на широкой жестяной воронке, а рядом с ним помятый медный самовар и тазик для бритья, который подошел бы Дон Кихоту в качестве шлема. Разрозненные оловянные солдатики в облезлой краске соседствовали с фарфоровыми статуэтками, давно пережившими лучшие времена – собачка без хвоста, девочка без левой ноги, трубочист без головы, фарфоровый пионер с красным галстуком, отбивающий дробь на давно утерянном барабане. На соседней полке красовался гипсовый бюст Карла Маркса, и еще один – какого-то неизвестного Ларисе исторического персонажа с пышными, лихо закрученными усами.

В общем, если бы в этот магазин случайно зашел человек, хоть немного разбирающийся в антиквариате и предметах старины, он бы недоуменно пожал плечами: кому придет в голову торговать такой откровенной дрянью?

В действительности все это старье было выставлено в магазине исключительно для отвода глаз, а настоящие дела, крупные и серьезные сделки совершались в задней комнате магазина, в кабинете хозяина и директора в одном лице, известного в городе под своеобразной кличкой Бармаглот. Этой кличке он был обязан и своей манере вести дела, и своей настоящей фамилии – Глотов.

Лариса зашла в этот магазин, не собираясь в нем ничего покупать и тем более – ничего продавать. Она использовала лавку Бармаглота с такой же целью, как ее хозяин – для отвода глаз. Поэтому, когда к ней обратился продавец, тщедушный молодой человек с прыщавой физиономией и рано редеющими волосами, и спросил ее, чем он может помочь, Лариса ответила ему такой же стандартной фразой:

– Не волнуйтесь, я просто посмотрю, что у вас есть.

– Смотрите! – Продавец пожал плечами и вернулся к занятию, от которого оторвала его Лариса, – к чтению приключенческого романа из жизни австралийских аборигенов.

Лариса еще немного походила по магазину, ненадолго остановилась перед витриной, в которой были выложены разрозненные монеты и медали в самом скверном состоянии, и наконец вышла на свежий воздух, решив, что достаточно времени провела среди этого убожества.

После пропитанного пылью и плесенью воздуха магазина даже воздух Петербурга Достоевского показался ей свежим и приятным, так что Лариса остановилась перед входом в лавку, подставив лицо июньскому солнцу. При этом она из-под опущенных ресниц незаметно оглядела улицу и заметила неброскую темную машину с тонированными стеклами, которая стояла в квартале от нее.

Лариса неторопливо пошла в сторону Загородного проспекта, ненадолго задержавшись перед витриной булочной, и убедилась, что темная машина двинулась следом за ней.

За рулем этой машины сидел плотный мужчина с тяжелым бульдожьим лицом и маленькими пронзительными глазками. Как только Лариса вышла из магазина, он нажал кнопку на своем мобильном телефоне и вполголоса доложил:

– Как только ее телефон заработал, я выдвинулся за ней. Она зашла в антикварный магазин… Адрес? – Мужчина сверился с картой на планшете и сообщил адрес, затем продолжил: – Находилась в магазине тринадцать минут, только что вышла и идет пешком в направлении Загородного. Кстати, свой телефон она снова выключила.

– Знаешь, что это за магазин? – осведомился Степан Платонович – а это с ним разговаривал Варавва.

– Откуда? Я антиквариатом не интересуюсь.

– А зря! Если бы интересовался – знал бы, что этот магазин принадлежит некоему Бармаглоту. Опасный человек, связан с криминальными структурами. Покупает и продает вещи с самой сомнительной историей.

– И какое отношение к этому Бармаглоту имеет наша цель?

– Сам подумай. Ты хоть раз видел, чтобы эта девушка заходила в антикварный магазин?

– Нет, ни разу, – «бульдог» ответил, не задумываясь.

– И вдруг она специально едет в район Пяти углов и заходит в магазин Бармаглота! Какой вывод ты из этого делаешь?

– Она приехала, чтобы продать стрелы!

– Почти правильно.

– Значит, мы опоздали! Теперь стрелы у этого Бармаглота, а получить их у него гораздо сложнее…

– Не спеши с выводами! Я ведь не сказал, что ты прав. Я сказал, что ты почти прав.

– Почти? – переспросил «бульдог».

– Конечно. Она приехала не для того, чтобы продать, но только для того, чтобы договориться. Сам посуди – сколько времени она находилась в магазине?

– Тринадцать минут.

– Это явно недостаточно для заключения и оплаты сделки. Прикинь – две-три минуты она мялась в дверях, потом просила отвести ее к хозяину, еще две минуты продавец допытывался, что ей нужно, потом она три минуты излагала Бармаглоту суть предложения, потом он пять минут сбивал цену, доказывал ей, что эти стрелы ничего не стоят, потом еще пять минут они торговались… сколько всего получается?

– Уже восемнадцать минут.

– Вот видишь! А она провела там всего тринадцать минут, по твоим словам. А ведь нужно еще достать деньги, расплатиться, пересчитать их… нет, девушка еще не продала стрелы. Она только принципиально договорилась с Бармаглотом. Может быть, он назвал ей цену и она взяла паузу на размышления…

– И что мне теперь делать?

– Следить за ней! Следить внимательно, учитывая, что телефон у нее опять выключен, и если мы ее сейчас потеряем, найти снова будет очень трудно.

– Я понял! – И «бульдог» медленно поехал по улице вслед за Ларисой.

А Лариса дошла до ярко освещенного заведения с вывеской «Занзи-бар» и поднялась по его ступеням.

Человек с бульдожьим лицом припарковал машину в квартале от бара и приготовился к ожиданию.

Ждать он умел. Умению ждать он был обязан многому в своей жизни и считал это умение более важным, чем интеллект или характер. Иногда ему приходилось ждать часами, а то и сутками. Но на этот раз ждать слишком долго было бы глупо, и когда через час Лариса не вышла из бара, «бульдог» понял, что что-то пошло не так, не по плану.

Он вышел из машины, запер ее и вошел в заведение.

В зале было почти пусто: время наплыва публики еще не началось. За стойкой скучал бармен – невысокий худощавый парень с густой шапкой светлых волос.

Ларисы в зале не было.

Человек с бульдожьим лицом подошел к стойке, облокотился о нее и поманил бармена. Когда тот, заинтригованный, склонился к нему, он проговорил вполголоса:

– Где она?

– Кто? – переспросил бармен, подняв брови.

– Не зли меня! – прошипел «бульдог». – Где та девушка, которая зашла сюда передо мной?

– Девушка? – Бармен уставился на что-то за спиной «бульдога». – Что-то не припоминаю…

– Не припоминаешь? – «Бульдог» достал из бумажника купюру, положил ее на стойку. – А так?

– Так? – Бармен задумчиво почесал переносицу. – Что-то начал припоминать, но хорошо бы еще стимулировать память…

– Не наглей! – прикрикнул на него «бульдог».

– Память – дело тонкое, можно и вообще забыть.

– Вот тебе еще! – Клиент положил на стойку вторую купюру.

– Ах, девушка! – Бармен смахнул купюры в карман. – Действительно, заходила перед вами девушка, светленькая такая.

– И куда подевалась?

Бармен скосил глаза в сторону служебной двери.

– Там есть выход на улицу?

Бармен кивнул одними глазами.

– И давно она ушла?

– Примерно полчаса назад.

– Ч-черт! – «Бульдог» побагровел. Он понял, что упустил «объект»…

Он хотел уже уйти, как вдруг заметил, что бармен опасливо скосил глаза под стойку. Спасительная мысль посетила «бульдога». Он метнулся к стойке, схватил бармена за запястье и сжал, как в тисках:

– Что она тебе оставила? Что?

– Ничего… – пропыхтел бармен, безуспешно пытаясь вырвать руку. – Да отпустите же… я охрану позову…

– Не позовешь! А вот если отдашь мне то, что она оставила, – получишь в два раза больше, чем уже получил!

– В четыре… – пропыхтел парень.

– Далеко пойдешь! – осклабился «бульдог». – Ладно, пусть будет по-твоему… давай!

– Сначала деньги!

«Бульдог» скрипнул зубами, достал бумажник и отсчитал несколько купюр. Бармен аккуратно пересчитал их, спрятал в карман и только после этого достал из-под стойки конверт и передал его клиенту.

Тот осторожно открыл конверт. Внутри был единственный листок с короткой запиской. Дважды перечитав записку, клиент вернул конверт бармену, но не торопился уходить.

– Кому ты должен был отдать этот конверт?

Бармен выразительно посмотрел на карман клиента, куда тот только что убрал свой бумажник.

– Я сказал – не наглей!

Бармен вздохнул с сожалением и проговорил вполголоса:

– Она просила передать это лысому мужику лет пятидесяти, в круглых очках, с длинными руками…

– Ладно, это все! Но смотри, если ты меня обманул…

Когда трудный клиент покинул заведение, бармен облегченно вздохнул.

А «бульдог», выйдя на улицу, сел в свою машину и снова набрал номер Степана Платоновича.

– Что, где она? – осведомился старик, услышав знакомый голос.

– Зашла в «Занзи-бар» на Загородном проспекте, – доложил «бульдог».

– До сих пор там?

– Нет, сбежала через служебный выход.

– Черт! Опять ты ее упустил! Я же тебя предупреждал!

«Бульдог» молчал, не пытаясь оправдываться – и Степан Платонович понял, что за этим молчанием что-то скрывается.

– Говори! – приказал он.

– Она отдала бармену конверт, который тот должен был передать пожилому лысому мужчине в круглых очках…

– Бармаглоту! – выпалил Степан Платонович.

– Я тоже так подумал!

– Где этот конверт?

– Я вернул его бармену.

– Грамотно! Что было в конверте?

– Записка. Текст я запомнил: «Я согласна на ваше предложение. Встретимся завтра, в восемнадцать тридцать, возле памятника Шевченко на Петроградской стороне. Обязательно наденьте красно-белый шарф, по нему вас узнают…»

Бармен из «Занзи-бара», немного выждав, тоже достал мобильный телефон и набрал знакомый номер.

– Привет, Лапоть! Все в порядке, все прошло так, как ты говорил. Он прочитал записку. Нет, ты мне ничего не должен, клиент сам расплатился! – И бармен довольно фыркнул.

– Ну и для чего все эти хлопоты? – спросил Лапоть Владимира Михайловича. – Бегаем, подслушиваем, рискуем жизнью Ларисы. А если этот шкаф с бульдожьей мордой ее похитит?

– Не похитит, – отмахнулся реставратор, – ты уж извини, Алексей, но она им не очень нужна. Им наконечники нужны. А мне нужно узнать, кто моего друга убил. И тот, первый наконечник вернуть. Что-то мне подсказывает, что они обязательно должны быть все вместе, комплектом. А для этих, из «Омелы», я уже сделал похожие наконечники, с первого взгляда не отличить…

На следующий день к назначенному времени человек с бульдожьим лицом, которого коллеги по фирме «Омела» называли Вараввой, оставил машину возле станции метро «Петроградская». Заглушив мотор, он, как было сказано в записке, повязал на шею яркий красно-белый шарф и направился к скверу, посреди которого возвышался памятник Тарасу Шевченко.

Вокруг памятника теснилась шумная, преимущественно мужская толпа. Основными цветами в этой толпе были белый и голубой. У кого-то были бело-голубые футболки, у кого-то – шляпы и кепки соответствующих цветов, кто-то ограничился скромным бело-голубым шарфом или шейным платком.

Варавва почувствовал себя как-то неуверенно, однако начал пробираться к памятнику, сопровождаемый удивленными и неприязненными взглядами окружающих. По дороге он наткнулся на хмурого парня лет тридцати в бело-голубой рубашке. Тот взглянул на Варавву исподлобья и процедил:

– Мужик, ты че, с дуба рухнул? Пришел сюда в своем шарфике и еще толкаешься?

– Извини, друг, я нечаянно! – проговорил Варавва примирительно и попытался пройти дальше, к постаменту памятника. Но бело-голубой схватил его за локоть и рявкнул:

– Нечаянно, да? А ты знаешь, что за нечаянно бьют отчаянно!

– Да отвяжись ты от меня! – огрызнулся Варавва и сбросил руку бело-голубого.

Тот оглянулся, призывая окружающих в свидетели, и заорал густым басом, напоминающим пароходный гудок:

– Братцы, красно-белые наших бьют!

Немедленно с десяток человек в бело-голубом окружили Варавву и принялись толкать его, выкрикивая:

– Бей «коней»! Бей «мясо»! А ну, постой, «Спартак» – отстой! Кто болеет за «Спартак» – недоумок и простак!

Какой-то долговязый тип интеллигентного вида поправил очки и крикнул испуганно:

– Ребята, не поддавайтесь, это спартаковская провокация! Сохраним высокий зенитовский моральный уровень!

– Да пошел ты со своим уровнем – знаешь, куда? – отмахнулся от «миротворца» зачинщик потасовки. – Он сам виноват, пришел к нам в своем шарфике! Явно нарывался!

– Ребята, – пытался оправдаться Варавва, – я здесь по делу, встреча у меня…

– Ах, встреча у него? – подхватил кто-то из зенитовцев. – Здесь у нас встреча, и никаких спартаковских прихвостней мы не потерпим! Это наше законное место!

– В небе звездочка горит, это – питерский «Зенит»! – выкрикнул кто-то в задних рядах.

Этот возглас послужил детонатором. От невинных толчков и словесных оскорблений фанаты «Зенита» перешли к более серьезным вещам. На Варавву посыпались удары, он старался удержаться на ногах, но в какой-то момент ноги подогнулись, и он упал на колени.

Какой-то совсем молодой парень пнул его в бок тяжелым ботинком и громко проскандировал:

– Маленький мальчик пришел на «Зенит», громко сказал, что «Спартак» победит! Долго пинали мертвое тело, я не вмешался – били за дело!

– Ребята! – лепетал Варавва, пытаясь защитить хотя бы голову от ударов. – Ребята, да я вообще за «Спартак» не болею! Я свой, питерский! Я за «Зенит» болею!

– Врешь! – пыхтел толстый болельщик, пиная его ногами. – Врешь, падла! Если ты за «Зенит» болеешь, какого ж ты черта сюда в спартаковском шарфике пришел?

– А пускай он свой дурацкий шарфик съест! – пришла в голову кому-то из фанатов свежая идея. – Если съест, мы поверим, что он наш, что он за «Зенит» болеет!

– Съешь свой шарф! Съешь свой шарф! Съешь свой красно-белый шарф! – начали скандировать вокруг.

Двое зенитовцев схватили Варавву за шею, третий сорвал с него шарф и принялся заталкивать ему в рот.

Варавва давился, задыхался, по его щекам стекали слезы, но зенитовцы были безжалостны и неумолимы. Он думал уже, что пришел его последний час, как вдруг державшие его руки ослабели и злополучный шарф упал на землю.

Толпа вокруг Вараввы раздалась, по рядам фанатов пробежал испуганно-уважительный шепоток:

– Пал Палыч… Пал Палыч…

Вокруг стоящего на коленях Вараввы образовался вакуум. На освободившееся место вышел плотный мужчина лет пятидесяти, с коротко стриженными волосами цвета «соль с перцем».

Оглядев Варавву и окружающих его, слегка смущенных, но еще не остывших от потасовки фанатов, он строго проговорил уверенным, начальственным голосом человека, который привык, что его внимательно слушают:

– Эт-то что здесь происходит? Эт-то что здесь творится? Эт-то что за безобразие?

– Пал Палыч, – вышел вперед один из фанатов, – этот чудак, извиняюсь, конечно, за выражение, притащился сюда, к нам, в спартаковском шарфе. Мы, конечно, не стерпели, душа фанатская взыграла…

– Душа у них взыграла! – строго произнес Пал Палыч. – А мозги на что? Или фанату мозгов не полагается? Фанату кулаков хватит и еще луженой глотки, чтобы кричалки орать. Вы же помните, недоумки, что над нами висит взыскание? Вы помните, что еще один инцидент – и нас накажут? Любимая команда будет играть при пустом стадионе, а вы будете стоять за забором!

– Понимаем, Пал Палыч… все понимаем… – тяжело вздохнул представитель фанатов.

– «Понимаем»! – передразнил его Пал Палыч. – Вы раньше должны были понять! Вы должны были понять, что это – спартаковская провокация, и не поддаться на нее!

Представитель фанатов в ответ только тяжело вздохнул.

– Ладно, проваливайте, чтобы я вас больше не видел. – Пал Палыч грозно нахмурил брови. – А я буду здесь разбираться. Постараюсь исправить то, что вы наворотили.

– Спасибо, Пал Палыч! – с чувством произнес представитель фанатской массовки. – Только на вас вся надежда!

– То-то! – Пал Палыч шевельнул бровями – и фанаты в несколько секунд рассеялись и отдельными группами двинулись к новому месту дислокации.

Сквер перед памятником Шевченко опустел.

Варавва остался один на один с Пал Палычем.

Кряхтя и постанывая, он поднялся на ноги. Многочисленные синяки болели, ссадины на лице кровоточили.

– Хорош! – насмешливо проговорил Пал Палыч. – Говори, камикадзе недоделанный, зачем ты устроил такую провокацию? Тебе что, жить надоело? Тебе Гена Мерзляков большие деньги пообещал, чтобы нам еще одно взыскание навесить? А ты не боялся, что тебя мои орлы насмерть ухайдакают? И ведь забили бы они тебя, если бы я вовремя не появился!

– Я здесь ни при чем! – с трудом выговорил Варавва и поморщился от боли. «Должно быть, ребро сломано», – подумал он.

– Что значит «ни при чем»?

– Мне здесь назначили деловую встречу. Я пришел, а тут эти люди на меня напали…

– Ты дурочку-то не валяй! Какая деловая встреча? Ты пришел на зенитовскую тусовку в красно-белом шарфе и думал, что тебе это сойдет с рук?

– Я не знал, что эти цвета для них как красная тряпка для быка… честное слово…

– Ты что – не знал, что это цвета «Спартака»?

– Не знал… – вздохнул Варавва, и снова поморщился от боли. – Я вообще футболом не интересуюсь…

– Футболом не интересуешься? – Пал Палыч посмотрел на него, как на диковинное насекомое. – А чем же ты занимаешься? Марки собираешь? Гладью вышиваешь?

– Я в теннис играю… – смущенно признался Варавва.

– Ты даешь! В теннис! – Пал Палыч оглядел его с ног до головы и прибавил: – Месяца два тебе играть не придется. Ладно, ты, теннисист, говори: будешь иск подавать?

– Иск? Какой иск?

– Известно, какой – за нанесение телесных побоев… Только ты имей в виду – у меня такие адвокаты, которые от тебя мокрое место оставят! Докажут, что ты сам себя побил, и еще десять встречных исков выставят от лица фанатов «Зенита». Скажут, что они об тебя руки и ноги обломали, выставят тебя на такие деньги – мама не горюй! Так что я тебе в суд идти не советую!

– Я и не собираюсь! – Варавва поморщился – то ли от нарисованной Пал Палычем безрадостной перспективы, то ли от боли в сломанных ребрах.

– То-то! Смотри у меня! – Пал Палыч строго взглянул на него и неторопливой походкой уверенного в себе человека направился к припаркованному неподалеку солидному черному «Мерседесу», возле которого скучал рослый водитель.

Оставшись один, Варавва огляделся и, хромая и постанывая, побрел к своей оставленной машине.

Проходя мимо мусорной урны на краю сквера, он хотел бросить в нее злополучный шарф, причинивший ему такие неприятности, как вдруг кто-то тронул его за плечо.

– Это ваш шарф?

Варавва испуганно отшатнулся, встал в оборонительную стойку и прохрипел:

– Нет! Не мой! Я его случайно на дорожке подобрал!

– Не ваш? – разочарованно переспросил его рослый парень с круглыми голубыми глазами закоренелого оптимиста, в надвинутой на глаза кепке, который показался Варавве смутно знакомым. – А я думал, что вы – от Бармаглота…

– Да, да, я от Бармаглота! – Варавва понизил голос и настороженно огляделся. – Они у вас? Вы их принесли?

– Так, значит, это все же ваш шарф? – переспросил парень недоверчиво.

– Мой, мой, конечно, мой! – Варавва снова намотал злополучный шарф на шею. – Давайте скорее…

– А что это с вами? – Парень с интересом разглядывал синяки и ссадины, украшающие Варавву.

– На меня велосипедист налетел.

– Не повезло… но мы здесь по делу. Деньги при вас?

– Они у меня в машине. Пойдемте, моя машина рядом припаркована.

Голубоглазый огляделся и кивнул:

– Ладно, пошли.

Они пошли в сторону метро, опасливо косясь друг на друга. Пройдя немного, Варавва проговорил:

– А я думал, что на встречу придет девушка.

– А я думал, что на встречу придет Бармаглот, – в тон ему ответил парень.

– Вы же понимаете, он сам редко ходит на такие встречи, – заюлил Варавва.

– Я понимаю, но и вы поймите. Девушка побоялась сама прийти, попросила меня.

Варавва замолчал.

В напряженном молчании они подошли к машине, Варавва открыл дверцу, сел на водительское место.

– Деньги! – потребовал парень.

– Артефакты! – потребовал Варавва.

Парень вытащил из-за пазухи небольшую картонную коробочку, открыл ее. Внутри коробочки на черном бархате лежали два металлических наконечника, покрытые резьбой.

Парень снова закрыл коробочку и выжидающе посмотрел на Варавву. Тот открыл бардачок, достал оттуда сверток в плотной бумаге и протянул парню. Парень осторожно развернул упаковку. Внутри лежала плотная стопка купюр.

– Полиция! – вскрикнул вдруг Варавва и толкнул своего соседа под локоть. Пакет с деньгами упал на пол машины.

– Где, какая полиция? – Парень завертел головой.

– Мне показалось… – смущенно ответил Варавва, поднимая с полу пакет и протягивая его соседу. – Ладно, все в порядке, давайте уже разойдемся, а то у меня нехорошее предчувствие…

– Предчувствиям не верьте! – проговорил парень, убирая за пазуху пакет с деньгами. – Они до добра не доведут. И будьте осторожнее с велосипедистами!

Захлопнув за ним дверцу машины, Варавва снял машину с тормоза и выжал педаль газа. Немного отъехав от Петроградской, он снова остановился в тихом переулке и открыл коробку, чтобы полюбоваться заветными наконечниками.

Синяки болели, каждый вздох отдавался в ребрах острой болью, но он почувствовал удовлетворение: цель достигнута, он справился с поручением шефа, и теперь можно провести священный ритуал! Провести его вовремя!

Спрятав коробку в бардачок, он достал мобильный телефон и набрал знакомый номер.

– Степан Платонович, они у меня!

– Я всегда в тебя верил!

Расставшись с Вараввой, Лапоть обошел вокруг квартала и вышел на набережную Карповки, где в пикапе его дожидалась Лариса.

– Ну что? – спросила она с интересом. – Как все прошло? Как он выглядел?

– Класс! – усмехнулся Лапоть. – Синяк на синяке!

– Болельщики не подвели!

– А как остальное?

– Боюсь, он подсунул мне куклу. Классический прием уличного мошенника. В самый момент обмена он отвлек мое внимание и поменял пакеты.

Лапоть достал из внутреннего кармана увесистый пакет, развернул его.

В толстой пачке несколько верхних и нижних купюр были настоящими, между ними лежали аккуратно нарезанные листки газетной бумаги.

– «Московский комсомолец»! – проговорила Лариса, увидев на одном из листков название газеты.

– Так я и думал, – вздохнул Лапоть, – никому нельзя верить. Надо же, с виду такой приличный человек…

– Уж и приличный, – усмехнулась Лариса. – Можешь утешаться только тем, что мы ему за фальшивые деньги подсунули фальшивые наконечники. Так что никто не остался внакладе…

– Все равно обидно! Куда катится человечество? Ладно, едем, отвезу тебя в мастерскую.

– Снова в мастерскую? – огорчилась Лариса. – Лешик, ты не подумай, я Владимиру Михайловичу очень благодарна, и тебе тоже, но все-таки, когда можно будет в своей квартире ночевать? Понимаешь, у него диван такой ужасный, пружины все время впиваются. И еще там мыши. А кот их не трогает, он пацифист.

– Стены уже высохли, завтра парни сантехнику поставят, можно переезжать, – улыбнулся Лапоть. – Только мебели, понятное дело, нет никакой.

– Ой, мне бы только матрац, а чайник можно и на подоконнике поставить!

Разумеется, друзья не бросили ее на произвол судьбы.

Лапоть сколотил какое-то подобие кухонного стола и принес вешалку для одежды, Машка раздобыла где-то крошечный подвесной холодильник. Новоселье отметили чаем из нового чайника и пирогом из ревеня, что прислала тетя Вера. Ревень в деревне разросся ужасно, тетя Вера привезла целую вязанку.

Квартирка выглядела теперь довольно мило – веселенькие обои, золотистые доски пола, яркая плитка на кухне.

Проводив гостей, Лариса огляделась и неожиданно поверила, что в этой квартире настанет для нее новая, интересная жизнь.

И заснула, едва ее голова прикоснулась к подушке.

Ей снилась какая-то большая незнакомая квартира…

Незнакомая ли?

Когда-то Лариса уже видела эту квартиру, когда-то она уже была в ней, когда-то уже шла по этому длинному, теряющемуся в полутьме коридору с высоким, удивительно высоким потолком.

Когда это было? Во сне это было или наяву?

А есть ли разница между сном и явью, особенно если явь томительно неопределенна, а сон ярок и подробен, наполнен удивительными, достоверными деталями?

Лариса шла по длинному полутемному коридору, как уже шла по нему когда-то.

Она шла по нему не одна – ее вела за руку девочка в старомодном платье с рюшами, девочка, удивительно похожая на саму Ларису.

И снова, как в том давнем сне, она задала тот же самый вопрос – хотя и не надеялась получить ответ на него:

– Кто ты?

И снова похожая на нее девочка вместо ответа прижала палец к губам и повела ее дальше, дальше по коридору.

И снова коридор кончился, и снова они подошли к высокой двери, из-под которой пробивалась полоска света.

Девочка в старомодном платье остановилась перед этой дверью, лукаво взглянула на Ларису, словно задала ей безмолвный вопрос.

И Лариса ответила на этот невысказанный вопрос, ответила с радостным ожиданием, с предчувствием праздника:

– Там, за этой дверью, елка… рождественская ель!

– А вот и нет! – возразила похожая на нее девочка, рассмеялась, как будто рассыпала по воздуху десяток серебряных колокольчиков, и распахнула дверь…

Лариса почувствовала разочарование.

За дверью не было рождественской елки, не было праздника, не было сверкающих, необыкновенных игрушек.

Но разочарование было недолгим.

За дверью была комната – и удивительно красивая комната.

В ней был высокий сводчатый потолок и длинный овальный стол, вокруг которого стояли стулья с высокими резными спинками. И еще в этой комнате был камин, в котором пылали крупные сосновые поленья, разбрасывая по комнате багровые отсветы.

А над камином…

Над камином висела картина – и Лариса поняла, что эта картина – самое главное в этой комнате, что именно к ней вела ее девочка в старомодном платье.

– Запомни! – проговорила девочка, подтверждая ее догадку. – Запомни эту картину!

И Лариса внимательно вгляделась в картину, стараясь запомнить ее, запомнить как можно лучше.

На картине была изображена поляна, освещенная первыми лучами рассветного солнца. По краям этой поляны располагались большие стоячие камни, серые валуны, похожие на древних воинов или колдунов, собравшихся, чтобы обсудить свои древние тайны.

Поляну освещали первые лучи рассветного солнца – но они не просто падали на нее, они проникали сквозь проем, образованный двумя стоячими камнями, двумя каменными исполинами, стоящими на краю поляны.

Но на поляне были не только каменные великаны.

На ней был человек.

Это был человек в зеленом плаще и странном головном уборе, человек с длинным луком в руках. И он, этот человек, стрелял из своего лука в просвет между камнями, так что его стрелы пересекались с первыми солнечными лучами…

– Запомни! – еще раз повторила девочка в старомодном платье, девочка, удивительно похожая на саму Ларису. – Запомни эту картину и найди ее!

– Найти? – удивленно переспросила Лариса. – Да где же я ее могу найти? Я не имею никакого представления, где ее искать!

– Ты найдешь! – уверенно повторила девочка. – Не сомневайся, ты непременно найдешь ее!

И в то же мгновение Лариса проснулась.

Яркие солнечные лучи освещали комнату, придавая ей необычно живой, праздничный вид, И эти лучи проникали в комнату через просвет, образованный двумя машинами, припаркованными во дворе, – как рассветные лучи на той приснившейся картине проникали в проем между двумя камнями…

Лариса удивительно отчетливо вспомнила свой сон, ту картину, которая висела над камином в незнакомой комнате, и слова похожей на нее девочки:

– Запомни эту картину и найди ее!

Она хотела пожать плечами, но лежа это не очень получилось. Лариса потянулась и села на своем надувном матрасе. Солнечный луч потихоньку уходил из окна.

Понятно, первый этаж, окно выходит во двор, солнце редко сюда попадает. Нужно купить красивый яркий светильник. И еще много чего, например, обязательно нужно повесить занавески на окно, а то каждый прохожий может к ней заглянуть. Вечером будет она как на сцене. Но в целом…

Как приятно иметь что-то лично свое, обустроить здесь все по своему вкусу, по своему желанию. Никто не будет мешать и лезть в душу, и приглашать сюда можно только тех людей, общество которых приятно. Вот вчера как хорошо посидели…

Лариса снова потянулась и засмеялась. Настроение у нее было прекрасное. Впереди два долгих выходных дня, которые можно потратить так, как она захочет. Раньше по субботам она бежала в парикмахерскую, чтобы привести себя в порядок перед встречей с Вадимом. Теперь, выражаясь словами сериалов, Вадим вычеркнут из ее жизни навсегда. И как же здорово, что не нужно держать лицо, следить за своими словами и таращить глаза, изображая безмятежность! Как говорится, прошла любовь… Да полно, была ли она?

Лариса вспомнила, что Вадим звонил ей ночью после того, как она отправила к нему тех двоих бородачей, какой у него был блеющий голос. Нет, точно его побили. И поделом ему! Надо будет его номер в черный список внести.

А сегодня она быстренько соберется и пробежится по магазинам. Купит разные мелочи в хозяйство, заодно и кофе выпьет в торговом центре.

Кофе был хороший, булочка с марципаном просто таяла во рту. Лариса сидела и наслаждалась отдыхом. Ох и утомительная это работа – бегать по магазинам!

Лариса слизнула сладкую пенку и рассеянно посмотрела сквозь стеклянную стену кафе. Напротив был большой книжный магазин, народу было немного, и она видела, как молодая продавщица расставляет в витрине книги в ярких глянцевых обложках. Вот девушка закончила и ушла, Лариса машинально скользнула взглядом по витрине и увидела что-то знакомое.

Большой альбом, написано: «Мария Каллас и ее время». И рядом портрет известной оперной дивы в сценическом костюме.

Свободно спадающие одежды, длинные, распущенные по плечам волосы, в руке – жезл. А рядом… Лариса почувствовала, как сердце ее замерло, а потом забилось сильно-сильно. Рядом с портретом певицы была картина.

На картине была изображена поляна, освещенная первыми лучами рассветного солнца. Вокруг поляны располагались камни – высокие и суровые, как воины, охраняющие поляну. В памяти всплыло откуда-то название этих камней – дольмены. В центре поляны стоял человек в зеленом плаще и необычной шапке, он целился из лука в просвет между двумя стоячими камнями, как раз туда, откуда проникали на поляну первые солнечные лучи.

Лариса вытянула шею, не веря своим глазам. Да это же та самая картина, которую она видела во сне!

Она сорвалась с места, едва не забыв заплатить за кофе, проскочила коридор и приклеилась к витрине книжного магазина. Так, альбом о знаменитой оперной певице Марии Каллас. На обложке ее фотография и подпись: «Мария Каллас в роли Нормы в одноименной опере В. Беллини».

Лариса вошла в магазин и нашла там стеллаж с альбомами. Что ж, альбом как альбом. Много фотографий и мало текста. Подарочное издание для фанатов Марии Каллас.

Лариса пролистала альбом и на самой последней странице нашла надпись:

«На обложке использована картина художника О. А. Масальского «Стрелок рассвета».

– Вот как, – пробормотала она. – Стало быть, картина настоящая. Она существует не только в моем сне…

– Девушка, альбом будете брать? – спросила продавщица.

Лариса посмотрела на нее очень выразительно – мол, я пока еще с ума не сошла, такие дорогие и совершенно бесполезные вещи покупать – и вышла.

Спустившись на лифте на первый этаж, она уселась на лавочке под искусственной пальмой и достала смартфон.

Нет, все-таки как раньше люди жили без интернета? Наверно, плохо. Тогда, чтобы узнать о картине, ей нужно было бы идти в библиотеку, копаться там в пыльных книгах, потратив на это не один день. Сейчас все проще.

Лариса набрала в Гугле «Художник Масальский» и тут же получила всю информацию о нем.

Оказалось, что художник этот родился в XIX веке, окончил петербургскую Академию художеств, получил стипендию и несколько лет жил в Италии. Затем путешествовал по Европе, вернувшись в Россию, участвовал в нескольких коллективных выставках. После революции никуда не уехал, тихо-мирно преподавал в академии, давал частные уроки (в статье перечислялись его известные ученики). Умер художник в 1932 году.

В главе «Творчество» были приведены некоторые наиболее известные его работы, картины «Стрелок рассвета» среди них не было.

Лариса проглядела статью до конца и выяснила, что в 1970-е годы в квартире художника Масальского был организован музей, в котором кроме постоянной экспозиции проходят выставки и лекции по искусству. Адрес музея был указан, где-то в центре города. Ясное дело, не в новостройках же жил художник Масальский…

Лариса подумала немного и решила ехать в музей прямо сейчас.

Наверняка в субботу он открыт. По выходным все музеи работают, чтобы работающие люди могли приобщаться к культуре. Конечно, хорошо бы забросить домой пакет с покупками, но тогда она займется хозяйственными делами, поленится сразу выходить из дома, а там и музей закроют. Нет уж, нужно ковать железо, пока горячо! Велели ей во сне найти ту картину – она ее найдет. Или хотя бы попробует. И возможно, хоть какие-то вопросы тогда прояснятся.

Для чего в ее жизни появились эти несчастные стрелы? И самое главное, что ей, Ларисе, с ними делать потом, когда они избавятся от этих ненормальных преследователей из «Омелы»?

Лариса остановилась перед невзрачной дверью, на которой висела красивая медная табличка:

«Музей-квартира О. А. Масальского».

Чуть ниже была еще одна табличка – поскромнее:

«Клуб-лекторий по истории культуры Серебряного века».

Лариса толкнула дверь и оказалась в полутемном фойе, по стенам которого висели выцветшие афиши каких-то лекций, выставок и выступлений.

В углу фойе за шатким столиком сидела унылая женщина средних лет в очках с толстыми стеклами. Кто-то из Ларисиных знакомых называл таких женщин «ММ», что значило «мымра музейная». Одета она была, несмотря на лето, в толстую серую шерстяную кофту явно домашней вязки. Впрочем, в фойе было холодно.

– Девушка, вам что-то нужно? – осведомилась эта особа, поправив очки.

– Вообще-то, я пришла в музей художника Масальского, – ответила Лариса как можно тверже.

С такими тетками нужно сразу суметь себя поставить, только тогда чего-то от них добьешься.

– Музей закрыт! – сообщила особа строго.

Ее неприязненный голос и неприветливый вид вызвали у Ларисы ответное раздражение, и она проговорила:

– Если музей закрыт – тогда что вы здесь делаете?

– Я билеты продаю на лекции по истории Серебряного века, – ответила женщина несколько мягче и снова поправила очки, приглядываясь к Ларисе. – Только на лекции Андрея Геннадьевича билеты давно уже кончились.

Лариса понятия не имела, кто такой Андрей Геннадьевич, и не рвалась на его лекции, хоть и имела большие сомнения, что билеты уже кончились. Это же просто представить невозможно, чтобы летом, в выходной день, народ валом валил на какую-то замшелую лекцию! Тетка просто мутит воду, или Лариса ей отчего-то не понравилась. Однако она пришла сюда, чтобы осмотреть картину, которую видела во сне, и не отступит, пока не добьется своего.

– А когда будет открыт музей? – осведомилась она.

– Не могу вам сказать. Василий Дмитриевич болеет, пока он не поправится, музей не откроют.

– Вот незадача! Так как вообще сюда попасть?

– А вы чем конкретно интересуетесь? – ответила музейная мымра вопросом на вопрос.

Такая манера всегда вызывала у Ларисы раздражение, и она ответила соответственно:

– Конкретно я интересуюсь творчеством художника Масальского.

– А еще конкретнее можно?

Лариса хотела уже уйти, но ответ сам у нее вырвался:

– Я хотела увидеть картину «Стрелок рассвета».

– Вот как? – Музейная особа сняла очки, отчего лицо ее стало еще более беззащитным. – Вообще-то этой картины нет в постоянной экспозиции.

– Неужели? – Лариса расстроилась. – А я читала, что она здесь…

– Значит, вы действительно интересуетесь творчеством Ореста Александровича?

Лариса не сразу сообразила, что Орест Александрович – это и есть художник О. А. Масальский, бывший хозяин этой квартиры. Но на всякий случай она кивнула. А музейная особа все разглядывала ее, и какой-то вопрос, кажется, вертелся у нее на языке.

Лариса уже шагнула к двери, как вдруг вслед ей прозвучало:

– А вы, случайно, не родственница Елены Ивановны?

– Что? Какой Елены Ивановны? – переспросила Лариса. Ей надоела эта унылая манера, надоели все эти Василии Геннадьевичи и Оресты Александровичи, все эти имена и отчества, произносимые с восторженным придыханием. Она хотела скорее уйти отсюда, из зябкого и пыльного музейного мирка на свежий воздух.

– Елены Ивановны Синицыной, – ответила музейщица.

– Что? – Лариса, которая уже взялась за дверную ручку, резко обернулась.

Кажется, отцовскую тетку, ту самую, чью квартиру она унаследовала, звали Еленой…

– Почему вы спросили? – подозрительно обратилась она к унылой музейщице.

– Потому что вы на нее удивительно похожи.

Лариса вспомнила свой повторяющийся сон, девочку в старомодном платье, удивительно похожую на нее. Не случайно этот сон привел ее сюда, в этот никому неведомый музей… это не может быть простым совпадением. И если они с двоюродной тетей были похожи детьми, то очень вероятно, что и во взрослом состоянии… Отец не видел тетку много лет, оттого и не замечал их сходства.

– Я ее племянница, – ответила Лариса уверенно. – А что, вы знали Елену Ивановну?

– Да, я ее очень хорошо знала! Я не просто знала ее… – Музейная тетка выскочила из-за стола и подбежала к Ларисе, схватила ее за руку. – Я так рада! Так рада! Елена Ивановна была моим большим другом… она была моим учителем, Учителем с большой буквы! Всем лучшим во мне я обязана ей, именно ей!

«И этой кофтой?» – подумала Лариса – но промолчала, чтобы не портить начинающие складываться отношения.

– Всем лучшим! – повторила женщина. – И моя диссертация… без ее удивительно точных замечаний, без ее комментариев у меня ничего бы не получилось!

Дама отступила на полшага и склонила голову набок:

– Как вы на нее похожи! Как похожи! – ворковала она, радостно сжимая Ларисину руку. – Просто одно лицо! Я имею в виду, конечно, – с поправкой на возраст…

Лариса вежливо, но решительно отобрала у нее свою руку.

– Да, – спохватилась музейщица, – я не представилась… это так невежливо с моей стороны… это недопустимо… меня зовут Вилена, Вилена Кардашова…

– Очень приятно, а меня зовут Лариса.

– Прекрасно, прекрасно! Елена Ивановна, наверное, очень радовалась, что вы пошли по ее стопам?

Лариса удивленно взглянула на свою собеседницу – по каким еще стопам?

Тут же до нее дошло: она ведь сказала, что интересуется творчеством художника Масальского, и назвала его картину… вот Вилена и решила, что она тоже занимается музейным делом. Ну что ж, нужно поддерживать легенду! И она кивнула:

– Да, радовалась. Но она уже умерла. Почти три года назад.

– Я знаю… – Вилена погрустнела. – Что же мы стоим? Вы ведь хотели осмотреть картину «Стрелок рассвета»…

– Но ведь музей закрыт! И вообще, вы сказали, что эта картина не входит в основную экспозицию!

– Это – для обычных посетителей! – поморщилась Вилена. – А для вас музей открыт всегда! А может быть, вы сначала хотите чаю? С пряниками! – добавила она таким тоном, как будто предлагала Ларисе какой-то немыслимый деликатес.

Лариса представила себе эти черствые пряники и чай из затхлых пакетиков и вежливо ответила:

– Нет, хорошо бы сначала увидеть картину.

– Ах, как вы на нее похожи! – воскликнула Вилена, молитвенно сложив руки. – Елена Ивановна тоже была такой – сначала дело, а уже потом удовольствия! Дело, с большой буквы! Пойдемте, пойдемте же, я немедленно покажу вам эту картину!

Она заперла входную дверь, повесила на нее табличку «Закрыто» и повела Ларису в глубину фойе, где обнаружилась еще одна дверь – низенькая, с резными филенками.

Скромные размеры и невзрачный вид этой двери создали удивительный контраст, когда за ней обнаружился длинный коридор с удивительно высоким потолком.

Лариса на мгновение замерла, пораженная, – это был коридор из ее сна, коридор, по которому во сне вела ее девочка в старомодном платье, девочка, удивительно похожая на нее саму…

Только на этот раз она шла не за той девочкой, а за унылой старой девой в вязаной шерстяной кофте.

Они дошли до конца коридора, до высокой двери, и Вилена на мгновение задержалась перед ней, словно хотела подготовить Ларису к ожидающему ее зрелищу. И Лариса действительно ощутила волнение – что она увидит за этой дверью?

Как в ее повторяющемся сне, из-под двери пробивалась узкая полоска света. Вилена взялась за дверную ручку, распахнула дверь…

За этой дверью не было рождественской елки. Не было за ней и просторного зала с камином и красивой старинной мебелью. За ней оказалась обычная комната второразрядного музея, вдоль стен – витрины с какими-то экспонатами и книжные шкафы, на самих стенах – картины, принадлежащие, надо думать, кисти Масальского. В дальнем углу стоял мольберт, на нем – какая-то неоконченная картина.

– Вот здесь – личные вещи Ореста Александровича, – затараторила Вилена с характерными интонациями экскурсовода, – а вот в этих шкафах – книги из его личной библиотеки, а также те книги, которые он иллюстрировал…

– А здесь, в этой комнате, раньше не было камина? – поинтересовалась Лариса.

Вилена взглянула на нее быстро и заинтересованно и проговорила:

– Интересно, что вы спросили об этом… действительно, сохранилось несколько карандашных рисунков, на которых в этой комнате присутствует камин и большой обеденный стол. Но Василий Дмитриевич – это наш теперешний директор – считает, что в то время, когда здесь жил Масальский, в этой комнате был не обеденный зал, а мастерская художника. Поэтому здесь разместили основную экспозицию…

– Вот как, – протянула Лариса. – А картина «Стрелок рассвета» висела как раз над камином…

– Кто вам это сказал? – заинтересовалась Вилена. – Елена Ивановна?

Лариса в ответ проговорила что-то неразборчивое.

– Вы знаете, – продолжила Вилена, – она, Елена Ивановна, очень любила эту картину, но когда Василий Дмитриевич стал директором, он распорядился убрать ее в запасники. Он считает, что в этой картине воплощено то дурное, вульгарное начало, которое, по его мнению, было характерно для того времени и присутствовало в творчестве Ореста Александровича.

Он считал, что Орест Александрович создал эту картину на потребу вкусам тогдашней буржуазной публики. Елена Ивановна была с ним категорически не согласна, и когда он своей властью убрал картину из экспозиции, она сказала, что уйдет из музея. И не просто сказала – она положила на его стол заявление об увольнении по собственному желанию… и что, вы думаете, он сделал?

– Что? – переспросила Лариса, поскольку Вилена смотрела на нее, явно ожидая ответа.

– Подписал это заявление! Мало того – он сказал, что Елене Ивановне давно пора на пенсию! Что она – работник старого образца, из тех, кто тормозит научный прогресс! Вы представляете? Елена Ивановна была старейшим, опытнейшим сотрудником музея…

– Да-а… – неопределенно протянула Лариса. – Так где же сейчас эта картина?

– Ах, ну да, вы же хотели ее осмотреть… – Вилена прошла в дальний конец комнаты, к двери, на которой висела табличка «Не входить», достала из кармана своей кофты старинный ключ с фигурной бородкой и отперла дверь.

Лариса вслед за ней вошла в следующую комнату.

В первый момент здесь было совершенно темно, но Вилена нашарила на стене выключатель и щелкнула им.

Темнота расступилась.

Лариса увидела комнату поменьше первой, которую занимали многочисленные стеллажи и шкафы. На всех открытых полках стеллажей лежали старинные картонные папки с завязками, в которых, видимо, хранились рисунки и эскизы Масальского, а также его прижизненные фотографии.

Вилена обошла эти стеллажи, подошла к большому двустворчатому шкафу и открыла его.

В шкафу стояла та самая картина, которую Лариса видела во сне. Та картина, которую показала ей девочка в старомодном платье. Картина, которую эта девочка велела ей найти.

«Вот я и нашла ее, – подумала Лариса. – И что дальше? Кто подскажет мне следующий шаг?»

– Вот она, вот эта картина! – радостно воскликнула Вилена, как будто это она создала шедевр. – Елена Ивановна считала ее лучшей работой Масальского, и я думаю, что она не ошибалась! А Василий Дмитриевич считал ее вульгарной, второсортной, не имеющей художественной ценности…

Вилена еще что-то говорила, но Лариса ее не слушала, не отрываясь, она разглядывала картину, которую прежде видела только во сне.

Она смотрела на картину и удивлялась, как точно она совпадала с картиной из ее сна – освещенная первыми рассветными лучами поляна, серые стоячие камни-дольмены, словно сгустки мрака, особенно мрачные на фоне яркого рассветного неба, огромные серые валуны, похожие на древних колдунов или на могучих средневековых воинов, почетным караулом окруживших эту поляну, словно стерегущие ее от постороннего вторжения.

И кроме этих безмолвных каменных стражей на поляне присутствовал живой человек, высокий лучник в зеленом плаще и странном головном уборе.

Стрелок натянул свой длинный лук и уже послал одну за другой три стрелы. Послал их в просвет между камнями, через который лились на поляну первые солнечные лучи.

И стрелы, выпущенные из лука, скрещивались с этими первыми лучами, воспламеняясь от их золотого сияния, вспыхивая ярким рассветным пламенем…

Лариса любовалась картиной – и в то же время невольно сравнивала ее с той, которую видела во сне.

Что-то в этой картине было не так, что-то не совпадало с картиной из ее сна. Впрочем, в этом не было ничего странного, наоборот, странно было то, что картины из сна и яви совпадали, пусть не до последней детали.

Однако это несоответствие отчего-то мешало Ларисе, смущало ее, и девушка стала еще внимательнее разглядывать картину, пытаясь найти различия.

Она вспомнила, как в детстве играла в такую игру – найди десять отличий. Тогда нужно было сравнить две с виду одинаковые картинки и найти в одной из них десять деталей, которые отсутствуют в другой. Или отличаются. Только сейчас игра была куда сложнее – ведь одна из двух картинок, которые нужно было сравнить… то есть из двух картин, не существовала. Лариса видела ее только во сне, и теперь ей приходилось полагаться исключительно на свою память, на то, как точно она сохранила детали картины.

Она снова и снова разглядывала холст… и вдруг рассмеялась, поняв, что решение лежало на поверхности и она не сразу нашла его только по причине излишней очевидности.

– Что такого смешного вы нашли в этой картине? – с ревнивой обидой проговорила Вилена. – Что – вам, как и Василию Дмитриевичу, она кажется вульгарной?

– Нет, вовсе нет, не обижайтесь! – смущенно возразила Лариса. – Мне эта картина очень нравится, только одно смущает… вот эти часы. Разве были часы в то время, которое изобразил художник?

– Часы? – удивленно переспросила Вилена. – Какие часы? Здесь нет никаких часов!

– Да вот, посмотрите же!

Вилена подошла ближе к картине, поправила свои очки… и громко ахнула.

Зеленый плащ лучника был перехвачен узким кожаным поясом, отделанным серебром. А на этом поясе действительно висели серебряные карманные часы.

Часы были большие, тщательно выписанные, так что можно было разглядеть обе стрелки и все цифры на циферблате.

– Действительно, часы… – удивленно проговорила Вилена. – Но это невозможно…

– Вот видите, – смущенно отозвалась Лариса. – Мне кажется, такие часы носили в XIX или в начале XX века, но уж никак не в то время, которое изобразил Масальский.

В голове всплыли отрывочные сведения, которые она получила от реставратора Владимира Михайловича. Друиды – это что-то очень древнее, а на картине, судя по костюму стрелка, – век XV. Да, читала она в детстве книжку о Робин Гуде, на картинке в той книге костюм его был очень похож на этот, с картины…

Как ни плохо она знает историю, но твердо уверена, что в XV веке ни карманных, ни наручных часов не было, время узнавали по солнцу. Вообще, отличная, верно, была жизнь. Точного времени нет – так никуда и не опоздаешь. Солнце взойдет – общий подъем, солнце зайдет – все спать ложатся. Если какое-то важное мероприятие назначают, к примеру сражение на рассвете, то и подождут опоздавших, спешить-то некуда.

И никакой суеты и толкотни в общественном транспорте. Впрочем, и самого общественного транспорта не было. И начальство не ругается, если на пять минут позже десяти на работу придешь. Эх, просто мечта, а не жизнь!

От таких приятных мыслей Ларису отвлек резкий голос ее собеседницы.

– Да этих часов раньше не было на картине! – возмущенно выпалила Вилена. – Орест Александрович никогда не допустил бы подобный анахронизм! Их кто-то пририсовал позднее! Это безобразие! Это хулиганство!

– Пририсовал? – удивленно переспросила Лариса. – Но кто и зачем мог это сделать?

– Вот уж не знаю! – проворчала Вилена таким тоном, как будто Лариса несла персональную ответственность за появившийся на картине анахронизм.

– Если кто-то в самом деле пририсовал эти часы – значит, он был хорошим художником, потому что они нарисованы очень умело и тщательно… – сказала Лариса, рассматривая картину вблизи, – я бы ни за что не догадалась, что это не сам художник рисовал…

– Уж не знаю! – поморщилась Вилена. – В любом случае, это безобразие… разве можно нарушать замысел художника, разве можно грубой рукой… или кистью прикасаться к его бесценному творческому наследию? Нет, я должна немедленно сообщить об этом Василию Дмитриевичу! – Она схватилась за карман кофты, ища телефон, но его не оказалось.

Тогда Вилена бросилась назад, чтобы срочно найти телефон, так ее распирала ужасная новость.

Лариса подумала, что неизвестный ей Василий Дмитриевич вовсе не обрадуется звонку Вилены. Отдыхает небось у себя на даче в субботу, а тут звонит заполошная тетка и несет какую-то чушь.

А ведь ей еще придется признаться, что она показывала картину постороннему человеку. И ведь соврать небось не догадается, что случайно картину увидела. Ох, попадет ей!

Ну и ладно, Ларисе сейчас о другом нужно думать, пока Вилена не спохватилась и не выгнала ее из комнаты.

Лариса достала мобильный телефон и несколько раз сфотографировала картину с разных сторон. Света здесь, конечно, маловато, но ничего, получилось.

Как она и думала, Вилене по телефону досталось от начальства. Лицо ее шло пятнами, она лепетала что-то в трубку.

«Это называется – искать приключений на свою голову! – усмехнулась Лариса. – Сидела бы себе да молчала, так еще бы лет десять на эту картину никто не посмотрел. А ей все неймется. Теперь ее же саму и виноватой сделают».

Ей даже стало немножко жалко бестолковую тетю.

Она прихватила свой пакет и ушла из музея по-английски, не прощаясь.

И что теперь делать? Кому рассказать о ее изысканиях? Не Лаптю же. И не Машке, она точно только пальцем у виска покрутит, скажет, что Лиса совсем сбрендила. Машка – человек сугубо практичный, тебе, скажет, жить негде, квартира пустая стоит, денег на самое необходимое нет, а ты такой ерундой занимаешься! Да еще и людям покоя не даешь. Нет, Машке о своих снах Лариса рассказывать не собирается, Машка вообще ни в какую мистику не верит. Не тот человек.

И Лаптю лучше не звонить. Он, конечно, приедет, несмотря на то, что человек занятой, все равно прискачет и будет слушать Ларису внимательно, только ничего не поймет. Хороший, конечно, человек Лешка, но все же хочется с кем-то покультурнее поговорить.

С отцом в последнюю встречу вроде бы нашли они общий язык, да только ему сейчас тоже не до того, у него Витька в таком ужасном состоянии…

Ой, она же обещала спросить насчет толкового психиатра у Владимира Михайловича! Вот как раз и случай подходящий, заодно и о картине можно поговорить…

Она рассчитала правильно: реставратор был в своей мастерской и без слова согласился ее принять. Вежливый человек, другой бы послал подальше, дескать, из-за тебя сам пострадал и друга убили. Но Владимир Михайлович очень хотел распутать эту странную историю, потому и оторвался от работы.

Насчет психиатра обнадежил – найдем, мол, в большом городе да не найти нужного специалиста.

Явился кот Ерофей, очень обрадовался Ларисе, вскочил к ней на колени и громко замурлыкал. Владимир Михайлович взглянул на них с легкой ревностью и пошел заваривать чай.

– Какой у вас удивительный чай! – проговорила Лариса, поставив чашку на стол. – Никогда не пила такого вкусного чая!

Чай и правда был хороший, но ей еще хотелось польстить гостеприимному хозяину.

– Что вы, Лариса, – реставратор улыбнулся, – чай самый обыкновенный, из соседнего магазина.

– Значит, у вас есть какой-то секрет, вы его как-то по-особенному завариваете.

– Секрет у меня один, и очень простой – не жалеть заварки. Хотя, пожалуй, я знаю, почему этот чай показался вам таким вкусным: все дело в чашках.

– В чашках? – Лариса удивленно посмотрела на Владимира Михайловича. – Вы не шутите?

– Ничуть. Вкус чая наверняка зависит от того, из какой посуды его пьешь. Какая бы ни была заварка, как умело ни заваришь его, но чай не будет по-настоящему вкусным, если пить его из помятой алюминиевой кружки. Или из эмалированной, с отбитой эмалью. Вы согласны?

– Да, у такого чая будет привкус металла.

– Не только. Если вы нальете хороший чай в кружку из грубого фаянса, он тоже не будет по-настоящему вкусным. Больше того – вы не получите настоящего удовольствия, если будете пить чай из чашки просто некрасивой, грубой расцветки, с вульгарным рисунком. А вот если хорошо заварить чай и разлить его по красивым старинным чашкам тонкого саксонского фарфора, – Владимир Михайлович поднял свою чашку и залюбовался ею, – вот тогда чай полностью раскроет вам свою душу… кстати, мне почему-то кажется, что больше всего подходят для чая именно такие чашки, синие с золотым рисунком… вообще, для полноценной жизни человек должен быть окружен красивыми вещами – красивой мебелью, красивой посудой…

Лариса посмотрела на своего визави из-под ресниц и заметила, что он немного рисуется. И одет сегодня хоть и просто, но все же джинсы не такие вылинявшие, и рубашка, конечно, неглаженая, но зато чистая. И выбрит аккуратно. Чудеса! Уж не для нее ли он старается? Неужели она дала повод? А что, торчит здесь столько времени, все время у него на глазах. Ладно, нужно это использовать.

– Ну да, в человеке все должно быть прекрасно… как там говорил Чехов… – поддакнула она.

– Не только в человеке, но и вокруг него! Человек, окруженный красивыми, подлинными вещами, и сам становится лучше…

Лариса поняла, что он оседлал своего любимого конька и может говорить долго. Тем более когда его слушает симпатичная молодая женщина. Чтобы сменить тему, она проговорила:

– Кстати, я узнала, где работала моя покойная тетушка. Та самая, в чьей квартире я буду жить.

– И где же? – переспросил Владимир Михайлович без особого интереса.

– В музее. В музее-квартире художника Масальского. Я случайно узнала о существовании этого музея, я и о художнике-то этом никогда не слышала.

– Как же, Орест Масальский, интересный и своеобразный художник начала XX века, один из видных представителей стиля модерн…

«Все-то он знает», – с неудовольствием подумала Лариса.

– И вот что интересно, – продолжила она, – в этом музее я увидела одну картину, которую до того видела во сне.

– Действительно интересно. И что за картина?

Ясно было, что спросил это Владимир Михайлович чисто из вежливости. Как бы в ответ на ее мысли кот Ерофей, что сидел у Ларисы на коленях, напрягся и выпустил когти. Она успокаивающе почесала его за ухом и продолжала:

– Картина Масальского, называется то ли «Стрелок рассвета», то ли «Рассветный стрелок»… Я ее даже сфотографировала на телефон.

Лариса достала из сумочки свой телефон, нашла фотографию и показала ее Владимиру Михайловичу:

– Здесь ведь изображен тот самый ритуал друидов, о котором вы рассказывали?

– Да. – Реставратор внимательно разглядывал фотографию и вдруг удивленно произнес: – А это что такое?

– Вы насчет часов? – усмехнулась Лариса.

– Разумеется. Какие часы могли быть в Средние века? Разве что солнечные. А Масальский был художник серьезный, он не позволил бы себе такой анахронизм!

– Само собой. – Лариса следила, чтобы не выдать себя слишком заинтересованными вопросами. – Вилена, тамошняя сотрудница, она ужасно рассердилась, когда увидела эти часы. Сказала, что их раньше не было, что их кто-то пририсовал позднее из чистого хулиганства.

– И пририсовал очень тщательно, насколько я могу судить по фотографии. Вы понимаете, как это увеличить? Я не очень хорошо разбираюсь в этих современных игрушках.

Лариса взяла у него телефон и увеличила фрагмент фотографии, на котором были видны часы.

– Интересно, очень интересно, – бормотал Владимир Михайлович, разглядывая снимок. – Взгляните-ка сюда.

На циферблате часов было написано латинскими буквами какое-то слово.

– Название фирмы, наверное… – предположила Лариса. – Кажется, «Омега»…

– Действительно, есть такая старинная швейцарская часовая фирма… А можно еще немного увеличить?

Лариса увеличила изображение. Реставратор пригляделся к нему – и присвистнул:

– А вот и нет! Здесь написано не «Омега», а «Омела»!

– И правда… – Лариса взглянула на экран через его плечо. На снимке четко читались латинские буквы – «Omela».

– Может быть, это просто ошибка?

– Не похоже… буква «L» выписана очень тщательно. Человек, который нарисовал эти часы, был очень внимателен к деталям, он не мог так ошибиться… Омела… это ведь название той фирмы, за которой мы следили. Фирмы, в офисе которой собираются те люди, которые охотятся за нашими… то есть вашими наконечниками. Это не может быть случайным! Он… тот человек, который нарисовал часы, он этим хотел что-то нам сообщить!

Владимир Михайлович необычайно оживился, глаза его блестели. И Лариса поняла, что в данный момент она интересует его только в связи с расследованием сложной истории с наконечниками.

– Нам? – Она подняла брови.

– Пускай не именно нам с вами, но тому, кто будет заниматься этим делом. Для начала сами часы, которые должны привлечь к себе внимание. Потом слово «Омела», которое должно четко показать направление поисков, а дальше…

– Дальше? – повторила за ним Лариса, которая почувствовала, что Владимир Михайлович прав.

Следовало отнестись к данному факту серьезно.

– Дальше… нужно очень внимательно разглядеть эти часы.

Реставратор еще какое-то время смотрел на экран телефона, затем проговорил:

– Мне сразу показалось, что с ними что-то не так…

– Само собой! Их просто не могло быть в то время.

– Нет, я не об этом. То, что часы здесь не на месте, мы уже учли. Но само их изображение неправильно.

– Чем же оно неправильно?

– А вы посмотрите, как расположены стрелки. Часовая – на двенадцати, а минутная – на трех, то есть на четверти часа.

– Ну да, – кивнула Лариса, взглянув на фотографию. – И что вас в этом смущает?

– А вы взгляните на свои часы! Сколько на них сейчас?

– Четверть третьего… – машинально ответила Лариса.

– И где стоит часовая стрелка?

– На двух… ой, нет, не совсем на двух!

– Вот именно! Она сдвинулась на четверть деления между двумя и тремя. Так и эта стрелка – если нарисованные часы показывают четверть первого, то часовая стрелка должна быть на четверти расстояния от двенадцати до часу. А она показывает ровно на двенадцать…

– Может, тот, кто нарисовал эти часы, просто немного ошибся? Это не такая уж значительная ошибка.

– Нет, он был очень внимателен и точен. Он изменил одну букву в слове «Омега», чтобы привлечь наше внимание. И здесь явно нет случайности – направление стрелок наверняка что-то значит…

– Только вот что?

Владимир Михайлович задумался.

Взяв листок бумаги, он нарисовал на нем таинственный циферблат, потом спросил Ларису:

– А больше на картине не было каких-то изменений? Тот, кто пририсовал часы, больше ничем не отметился?

– Не знаю, – честно ответила Лариса, – я нашла только эти часы и на этом остановилась. Очень сложно искать различия двух картин, если одну из них видел только во сне.

– Можно снова уменьшить фотографию, чтобы осмотреть всю картину целиком?

– Без проблем.

Лариса вывела на экран общий вид картины. Владимир Михайлович вооружился лупой и принялся осматривать изображение сантиметр за сантиметром.

Лариса следила за ним с любопытством, но без большой надежды – вряд ли он сможет так вот запросто найти «то, не знаю что».

Наконец, разглядывая стоячий камень – дольмен в правом нижнем углу, реставратор заинтересованно проговорил:

– А что вот это такое?

На сером, поросшем мхом валуне, на самом его краю виднелся крошечный, едва заметный значок. Это могла быть просто выбоина в камне, оставленная случайным ударом, однако, в отличие от прочих выбоин и царапин, этот значок был геометрически точен, в нем чувствовалась человеческая рука.

Лариса снова увеличила нужный фрагмент фотографии – и они с реставратором смогли разглядеть таинственный значок.

Это было что-то вроде восьмиконечной звезды с неравными лучами – четыре луча чуть более отчетливых, четыре – более бледных.

– Что это такое? – спросила Лариса.

– Это роза румбов, – ответил Владимир Михайлович.

– Что? – переспросила Лариса. – Какая роза?

– Румбы, – терпеливо ответил реставратор, – Это направления на стороны света, позволяющие ориентироваться в море и на суше. Общий их рисунок и называется розой румбов. Такой рисунок наносится на картушку компаса. Четыре более ярких луча этой розы – основные направления: север, юг, запад и восток. Точнее, норд, зюйд, ост и вест. Четыре более бледных луча, расположенные между основными, – производные, или дополнительные. Это зюйд-вест, норд-ост, зюйд-ост и норд-вест. По-русски – северо-восток, юго-запад и так далее.

– Это я слышала, – кивнула Лариса, – есть даже такие непромокаемые куртки – зюйдвестки. По крайней мере, были когда-то.

– Совершенно верно.

– Только вот для чего здесь изображена эта роза румбов? И кто ее нарисовал – Масальский или тот неизвестный шутник, который пририсовал часы?

– Думаю, это сделал наш неизвестный «шутник». Если только он действительно был шутником, а не человеком, который хотел передать важную информацию.

Владимир Михайлович взял в руки листок, на котором нарисовал циферблат, и поднес его к экрану телефона с выведенной на него розой румбов.

– Вот в чем дело! – проговорил он наконец радостно. – Я понял, что он хотел нам сказать!

– Говорите же!

– Роза румбов – это ключ к циферблату, подсказка, как его следует понимать. Стрелки часов – это вовсе не то, чем они кажутся на первый взгляд. Это – географические направления, указывающие стороны света. Часовая стрелка, стоящая ровно на двенадцати, указывает нам на север, а минутная, которая стоит на трех, – на восток. Вместе они задают направление на северо-восток…

– Это очень интересная мысль, – с долей сарказма проговорила Лариса, – только как ее понимать? Северо-восток от чего? Куда и на что указывают нам эти злополучные часы?

– Да, это, конечно, вопрос… – смущенно протянул Владимир Михайлович. – А нельзя ли мне рассмотреть саму эту картину? Может быть, при ближайшем рассмотрении я пойму, в чем здесь дело?

Лариса подумала, что провести Владимира Михайловича в музей ей не составит труда – Вилена, музейная сотрудница, в память Ларисиной тетки сделает для нее все что угодно…

– Прямо сейчас и пойдем, а то еще музей закроется! – сказала она, вставая.

Кот Ерофей зашипел, когда она аккуратно ссадила его с колен, и дал понять, что меняет свое мнение о ней в худшую сторону. Мало того, что сама не сидит спокойно, так еще норовит и хозяина из дома увести. А это уж совсем никуда не годится.

– Извини уж, дела! – сказала Лариса.

Кот ее извинений не принял.

Однако на этот раз в музее было настоящее столпотворение. В фойе толпились в основном особы женского пола, самого разного возраста и облика. Были здесь унылые дамы не первой молодости со следами былой красоты, чем-то похожие на увядшие цветы, высохшие и поблекшие между листами старой книги, были восторженные интеллигентные старушки, попадались и хорошенькие молодые девушки, непонятным ветром занесенные в этот паноптикум. Среди всего этого женского царства Лариса заметила двух-трех молодых людей, чем-то неуловимо похожих друг на друга. Впрочем, сходство было не только внутреннее, но и внешнее – этих молодых людей отличала сутулость, унылые взгляды и сальные, редеющие волосы.

Как только Лариса и Владимир Михайлович вошли в фойе, к ним устремилась одна из дам среднего возраста.

– Мест нет! – воскликнула она трагическим голосом. – Зал и так переполнен! Приходите в следующий раз!

– В чем дело? – удивленно переспросила Лариса, оглядывая фойе в поисках Вилены Кардашовой. Что-то ей подсказывало, что ее знакомая должна быть здесь.

И предчувствие ее не обмануло: в дальнем углу фойе Лариса увидела знакомый унылый силуэт. Вилена о чем-то разговаривала с одной из интеллигентных старушек.

Лариса протолкалась к Вилене и поздоровалась, после чего спросила, почему сегодня в музее такое оживление.

– Ну как же, – ответила за Вилену ее пожилая собеседница, – сегодня ведь состоится лекция Андрея Геннадьевича!

Это прозвучало так, как будто в музее намечалась бесплатная раздача ювелирных изделий.

– Но билетов на лекцию уже нет! – добавила старушка взволнованно. – Их давно уже разобрали! На лекциях Андрея Геннадьевича всегда аншлаг, так что, если вы хотите попасть, нужно записаться заранее…

– Мне не нужно на лекцию… – начала Лариса, но старушка ее уже не слушала, на лице ее появилось восторженное выражение, она молитвенно сложила руки и воскликнула:

– Это он! Он! Он пришел!

В дверях музея появился большой и грузный пожилой мужчина в черном, растянутом на локтях свитере, с деревянной цепью на объемистом животе, с редкими седыми волосами и ввалившимися глазами, чересчур яркими для его лет. Под руку его поддерживала прелестная молодая женщина, взиравшая на него с робким обожанием, как ревнивым шепотом сообщила восторженная старушка – его новая жена, то ли седьмая, то ли восьмая.

Вокруг прибывшего образовалось какое-то магнитное поле. Все посетители и особенно посетительницы бросились к нему, стремясь оказаться как можно ближе, а при возможности – дотронуться до него, перехватить его взгляд.

– Андрей Геннадьевич, Андрей Геннадьевич… – несся по фойе восторженный шепот. – Он пришел… он явился… он будет говорить… он одарит нас жемчужинами своего гения…

Лариса при виде этого ажиотажа недоуменно пожала плечами и повернулась к Вилене:

– Позвольте представить вам моего друга Владимира Михайловича, он – известный реставратор и хотел бы взглянуть на картину «Стрелок рассвета», чтобы определить, можно ли убрать те детали, которые пририсовал на холсте неизвестный…

– Вандал! – закончила за нее Вилена и повернулась к Владимиру Михайловичу: – Я не могу принять решение о реставрации без Василия Дмитриевича, но показать вам картину – пожалуйста!

Она провела их по знакомому коридору в выставочный зал, прошла через него, не задерживаясь, к двери, ведущей в запасник, открыла ее и подвела Владимира Михайловича к шкафу, где хранилась картина Масальского.

– Я оставлю вас на какое-то время, – проговорила она, – конечно, это непорядок, но мне нужно убедиться, что у Андрея Геннадьевича есть все, что нужно для лекции.

Она вышла из помещения.

Владимир Михайлович встал перед картиной и стал внимательно осматривать ее. Лариса стояла рядом, стараясь ему не мешать.

Так в полном молчании прошло около получаса.

Наконец Владимир Михайлович нарушил тишину:

– Нет, у меня нет никаких идей… все именно так, как на вашей фотографии. Понятия не имею, что имел в виду неизвестный художник, пририсовавший часы и розу румбов. Мы только зря побеспокоили вашу знакомую.

– Это не страшно! – отмахнулась Лариса. – Ладно, нет так нет, не будем зря терять время.

Она вышла из запасника в музейный зал и придержала дверь, пропуская Владимира Михайловича.

– А здесь что? – проговорил он, оглядываясь.

– Здесь личные вещи Масальского, книги из его библиотеки… – повторила Лариса то, что прошлый раз услышала от Вилены.

– Книги из его библиотеки? – заинтересовался Владимир Михайлович, подходя к большому книжному шкафу темного дерева. – Хорошие книги… говорят, бумажная книга доживает свой век, вытесняемая электронными носителями информации, а мне как-то не хочется в это верить… так приятно взять в руки настоящую книгу в хорошем переплете, с замечательными иллюстрациями…

Он протянул руку к полке – и вдруг отдернул ее, как будто обжегся:

– Что это?

Лариса подошла к шкафу, чтобы посмотреть, что его так заинтересовало.

На полке, перед которой замер Владимир Михайлович, стоял большой том в кожаном переплете с золотым тиснением. На корешке было написано имя автора и название книги:

«Максимилиан Волошин. Северо-восток».

– «Северо-Восток»! – прочитала Лариса завороженно. – Именно то, что было зашифровано в картине! Может быть, неизвестный художник направлял нас к этой книге?

Лариса с трудом вытащила книгу с полки, раскрыла первую страницу.

«Максимилиан Волошин. Северо-Восток. Иллюстрации Ореста Масальского».

Она начала перелистывать страницы. Строки стихов чередовались выразительными черно-белыми гравюрами.

Солдаты в простреленных, прожженных шинелях… матросы, перепоясанные пулеметными лентами, с дикими, обугленными войной лицами… голодные, нищие, изуродованные люди – страшные картины Гражданской войны…

Лариса перелистала с десяток страниц. Дальше листать не получилось – остальные страницы в книге были склеены.

– Здесь что-то не так! – Лариса повернулась к Владимиру Михайловичу. – Какой-то брак…

– Нет, это не брак! – Реставратор, который заинтересованно следил за ней, достал из кармана складной нож с многочисленными лезвиями, открыл одно из этих лезвий и осторожно разделил склеенные страницы, стараясь не повредить их.

Он отделил первые страницы из склеенного блока, перевернул их.

Следующие страницы по-прежнему были склеены, но расклеивать их не было нужды: большая их часть была аккуратно вырезана, так что книга представляла собой коробку с тайником внутри. В этом тайнике лежал конверт из плотной желтоватой бумаги, на котором быстрым почерком с сильным наклоном было написано единственное слово.

Имя.

Лариса.

– Это предназначено вам, – проговорил Владимир Михайлович, протягивая конверт своей спутнице.

– Вы думаете? – неуверенно переспросила девушка. – Может быть, это просто совпадение?

– Никакое это не совпадение!

И Лариса вспомнила свои повторяющиеся сны, вспомнила девочку в старомодном платье, девочку, удивительно похожую на нее, – и согласилась с ним. Это не может быть совпадением.

В это время за дверью комнаты послышались приближающиеся шаги и голоса.

Владимир Михайлович быстро захлопнул книгу и поставил ее на прежнее место. Лариса сунула конверт в сумку.

Едва они скрыли следы своего самодеятельного расследования, как дверь комнаты распахнулась и в нее вошел невысокий мужчина средних лет с густыми, сросшимися на переносице бровями. Он с кем-то разговаривал, точнее – кого-то отчитывал и поэтому не сразу заметил Ларису и ее спутника.

– Что это за самоуправство? Кем вы себя возомнили? С чего вы решили, что можете распоряжаться музейными экспонатами?

– Но Василий Дмитриевич, – оправдывалась Вилена Кардашова, которая вошла следом за суровым мужчиной и которая была объектом его гневной отповеди. – Но Василий Дмитриевич, картина находится у нас на хранении, и если какой-то вандал ее испортил, мы должны сделать все, что можем…

– Я сам буду решать, что мы должны и чего не должны! – прервал он ее и тут заметил посетителей: – А вы кто такие? А вы что здесь делаете?

– Это племянница Елены Ивановны, а с ней реставратор, который любезно согласился…

– То есть посторонние! Елена Ивановна у нас уже больше не работает, а если бы и работала…

– Она бы сразу отсюда ушла! – перебила его Лариса и решительно направилась к двери.

Через полчаса Лариса снова сидела в мастерской Владимира Михайловича. Конечно, она могла бы поехать к себе домой (какое восхитительное словосочетание! Как здорово иметь свой дом!), но поняла по лицу реставратора, что он очень хотел бы узнать, что находится в конверте, и не смогла обмануть его ожидания.

И вот теперь, робея и волнуясь, она вскрыла конверт и вытряхнула на стол его содержимое.

Там оказалось несколько листков плотного желтоватого пергамента, исписанных выцветшими фиолетовыми чернилами, и еще один листок обычной бумаги, на котором была записка, написанная обычной шариковой ручкой, тем же наклонным почерком, как имя на конверте.

С этой записки и начала Лариса.

«Раз ты читаешь это письмо – значит, меня уже нет на свете, а ты не обманула мои ожидания и смогла прочесть адресованное тебе послание. Жаль, что мы с тобой не успели познакомиться.

Я видела тебя совсем маленькой и сразу поняла, что мы с тобой удивительно похожи. И еще я поняла, что могу положиться на тебя, что ты в точности исполнишь мое поручение. Это может показаться странным, но люди мало меняются, и те качества, которые проявляются в ребенке, со временем только развиваются и углубляются, поэтому я уверена, что не ошиблась в тебе.

Только вначале мне придется кое-что тебе объяснить.

В далекой древности большую часть Европы заселяли наши предки – кельты. Они верили в силы природы и в тех богов, которые живут в деревьях и ручьях, в камнях и в солнечном свете. И эти боги были добры к ним. Жрецы кельтов – друиды – хранили древние знания. Раз в году, в день летнего солнцестояния, друиды совершали священный ритуал, пришедший к ним из глубины веков. Иногда – очень редко – к этому ритуалу допускали не жреца, а воина. И воин, прошедший ритуал, становился великим вождем, решавшим судьбы народов. Боги даровали ему духовную силу и власть над другими людьми.

Непременным атрибутом священного ритуала были наконечники для стрел, выкованные в седой древности друидом-кузнецом, великим магом, умевшим читать будущее.

Друиды хранили эти наконечники как зеницу ока, передавая их из поколения в поколение.

Время кельтов прошло, древнее племя рассеялось по лицу земли, растворилось в других народах. Но потомки друидов по-прежнему хранили священные реликвии предков, стрелы богов.

В свой черед эта трудная, но почетная обязанность досталась мне, ибо я (как и ты) принадлежу к древнему кельтскому роду.

И в то же время среди наших соплеменников появились люди, которые превратно поняли обязанности хранителей святыни. Они вообразили, что могут провести древний ритуал и этот ритуал принесет им власть и богатство.

Я наблюдала за ними, делала все, чтобы помешать святотатству, но силы мои на исходе.

Теперь я надеюсь только на тебя.

Я верю, что ты найдешь стрелы бога и передашь их новому хранителю, которого узнаешь по тайным словам.

Вот эти слова, запомни их:

– Заря наступит лишь тогда,Когда малиновка споет!Погаснет бледная звездаИ стражник первый час пробьет.

Когда ты услышишь эти слова и передашь священные стрелы новому хранителю, твоя миссия будет завершена, и я буду знать, что жизнь моя прожита не напрасно…»

Дочитав записку, Лариса перешла к листам пергамента, покрытым ровными, аккуратными строчками в дореволюционной орфографии.

Джентльмен, возглавлявший ночную экспедицию, снял со своего коня седельные сумки и с одной из них удалился за куст боярышника. Благородный скакун, освобожденный от груза, негромко заржал, словно благодаря хозяина.

Через несколько минут глава маленькой группы снова появился на поляне. Теперь он совсем не был похож на небогатого провинциального джентри. В длинном серебристо-зеленом плаще и странном головном уборе, украшенном турьими рогами, он сделался похож на фантастическое существо, получеловека, полузверя, или на служителя древнего культа, на одного из друидов, вершивших некогда на этом древнем капище свои забытые обряды.

В этом странном и необычном одеянии преобразившийся джентльмен опустился на траву и замер, словно чего-то ожидая.

На поляне наступила тишина, нарушаемая только стрекотом ночных насекомых да изредка – глухим уханьем филина. Вся природа, казалось, замерла в томительном ожидании.

Наконец, небо на востоке начало медленно бледнеть, звезды – гаснуть одна за другой, как свечи, задуваемые рачительной хозяйкой. Даже те немногие звуки, которые нарушали тишину ночи, замолкли в преддверии ранней июньской зари.

И вдруг в этой настороженной тишине прозвучала короткая, радостная песенка малиновки.

– Странное дело, – вполголоса проговорил самый молодой, самый нетерпеливый из участников ночной экспедиции. – Странное дело, сколько живу на свете – ни разу не слышал, чтобы малиновка пела в такой ранний час!

– Давно ли ты живешь на свете, приятель, – усмехнулся в ответ на его слова старший слуга джентльмена. – Ты еще молод и мало что видел. Однако должен понять, что слышал сейчас не простую малиновку. Знаешь ли ты, как зовут нашего предводителя?

– Сэр Роберт Локсли, джентльмен из Чешира…

– Это имя для посторонних, свои же люди называют его Робин, а ты, хоть и молод, должен знать, что «робин» на нашем языке – это «малиновка». Так что недаром малиновка пропела в этот предрассветный час…

– Робин? – переспросил молодой парень, и лицо его вытянулось от удивления. – Робин? А дальше?

– А дальше – мог бы и пошевелить мозгами, приятель! Ты молод, но, по-моему, вовсе не глуп!

– Не тот ли это Робин Гуд из Шервудского леса, о котором так много судачат на постоялых дворах?

– Вот ты и сказал, приятель. Тебе давно пора знать, какому господину ты служишь!

Молодой слуга замолчал, пораженный внезапно открывшейся ему истиной. Тем временем преобразившийся джентри поднялся с травы и засвистел, отвечая на песенку малиновки точно такой же жизнерадостной песенкой. И в ту же минуту из-за одного из стоячих камней появилась человеческая фигура.

Это был старик. Но не такой, как те старые, изможденные крестьяне, которые сгорблены от тяжелой многолетней работы, крестьяне, чьи лица иссушены годами, проведенными под палящим солнцем и проливным дождем. И не такой, как старые, толстые монахи, обрюзгшие от унылой монастырской жизни, от ежедневных молитв и лицемерного воздержания.

Этот старик, точнее сказать, старец, был высок и строен, как молодой мужчина, широкоплеч и силен, как опытный воин. Лицо его было покрыто морщинами, но оно было полно силы и достоинства, а в глазах его сиял глубокий ум. Седые волосы, сверкавшие, словно старинное серебро, спадали по его плечам на длинную серебристо-зеленую мантию, точно такую, в какую был облачен Роберт Локсли, он же Робин Гуд из Шервудского леса.

– Я услышал пение малиновки и пришел, чтобы служить тебе, святой отец! – проговорил молодой джентльмен.

– Ты пришел сюда для того, чтобы служить не мне, – ответил ему старец, – не мне, но нашим древним богам. Я лишь проводник в их таинственный мир. Точнее будет даже назвать меня поводырем, который ведет слепых по трудной, кремнистой дороге.

– Ты прав, святой отец! Я был слеп, свет истинного знания был мне неизвестен, но сегодня ты откроешь его для меня. Я готов принять от тебя посвящение.

– Не от меня примешь ты посвящение, а от этих древних камней, от живущих в них духов наших предков, от богов, которым они поклонялись, когда эта земля была молодой. От богов, которые жили в каждом лесном ручье, в каждом столетнем дереве, шумящем на ветру своими ветвями. От рассветного солнца, которое прольет свой свет на эту священную поляну. Готов ли ты?

– Готов!

– Хорошо. Не я выбрал тебя – тебя выбрали наши предки, друиды давних времен. Мне указали на тебя звезды. Ты пришел, чтобы совершить священный ритуал. Нам осталось ждать совсем недолго, скоро первые лучи солнца позолотят древние камни святилища. Готов ли ты к тому, что тебя ожидает? Готов ли ты пройти сквозь пламя, чтобы закалить в нем свое тело и свою душу?

– Готов, святой отец!

– Тогда приготовь свой верный лук и прими от меня священные стрелы!

Робин Гуд взял длинный тисовый лук, а старый друид протянул ему три стрелы, которые он достал из тайника под одним из камней.

– Это не простые стрелы! – проговорил старец. – Наконечники их выковал сотни лет назад великий друид, чьими устами говорили наши древние боги. На этих наконечниках выбиты священные письмена, на них начертано имя величайшего из древних богов!

Робин опустился на одно колено и с почтением принял из рук старца священные стрелы.

– Приготовься! Миг посвящения близок!

Старец повернулся к спутникам Робин Гуда и приказал им:

– Приготовьте топливо для священного костра, который зажжет рассветное солнце!

Слуги принесли сухой хворост, тонкие ветки и щепки, сухую бересту и мох, и сложили перед каменными вратами.

Вслед за старцем Робин Гуд вошел в круг, образованный стоячими камнями, встал в самом его центре, поднял лук и положил на его тетиву одну из священных стрел.

– Помни, ты должен успеть выпустить все три стрелы! – напутствовал его старец.

– Я помню! – ответил лучник.

Вокруг наступила тревожная, звенящая тишина. Ни одна птица не пела, ни одна травинка не шелестела под дыханием ветра. Казалось, вся природа, весь мир замерли в тревожном, томительном и радостном ожидании.

И вдруг в просвете, образованном двумя священными камнями, появился первый луч восходящего солнца.

В ту же секунду Робин Гуд выпустил стрелу навстречу этому лучу, и тут же, пока стрела со свистом рассекала воздух, положил на тетиву вторую стрелу, выпустил ее вслед первой и следом – третью…

Казалось, стрелы Робин Гуда скрестились со стрелами солнечных лучей – и высекли золотые искры, которые упали на топливо, сложенное слугами Робин Гуда у подножия каменных исполинов.

Прошла всего какая-то доля секунды, и в каменном просвете возник золотой диск солнца, и тут же ликующее птичье пение обрушилось на поляну.

Солнечный свет, пролившийся в каменное окно, залил стройную фигуру лучника. Робин Гуд превратился в сияющую золотую статую, окруженную древними каменными исполинами.

Этот волшебный миг длился недолго.

Солнце поднялось выше, и теперь оно озаряло не только Робин Гуда, но и его спутников, и седовласого жреца, и каменные изваяния, и всю священную поляну.

И в то же время от искр, выбитых стрелами и солнечными лучами, занялся сухой мох, за ним – береста, тонкие ветки и хворост, и вот уже перед каменными вратами пылал костер.

Робин Гуд подошел к этому костру, замер на мгновение и затем очертя голову прыгнул в пламя, как прыгают в ледяную воду.

Он пролетел сквозь пламя, прошел сквозь каменные врата – и вышел по другую сторону древнего каменного круга.

Вышел другим человеком.

Пламя не опалило его – но покрыло его лицо бронзовым загаром, как солнце далеких краев, и в то же время сделало его старше и значительнее, словно печать мудрости и величия коснулось его, как король касается своим мечом плеча молодого воина, посвящая его в рыцарское достоинство.

Робин Гуд стоял неподвижно, прикрыв глаза, словно привыкая к своей новой сущности, к своему новому знанию.

Старый друид выждал некоторое время, затем прошел сквозь строй каменных исполинов, прошел дальше, прямо навстречу солнцу. В сотне ярдов от капища рос огромный древний дуб. Остановившись перед этим дубом, старец что-то прошептал, словно о чем-то просил дуб или задавал ему какой-то вопрос.

И могучее дерево ответило ему: вся его листва разом зашелестела, затрепетала.

Жрец опустился на одно колено, как рыцарь перед властелином, и поднял из травы три стрелы. Те самые три стрелы, которые Робин Гуд выпустил навстречу солнцу.

Старец вернулся в каменный круг, где его в молчании дожидался преобразившийся лучник.

– Вот те три стрелы, которые ты выпустил в солнце на рассвете священного дня летнего солнцестояния! – торжественно проговорил друид, показывая лучнику его стрелы. – Но теперь они совсем не те, какими были до совершения ритуала. Они скрестились с первыми лучами утреннего солнца в священный день – и солнечный свет закалил их, придал им необыкновенные свойства так же, как он преобразил тебя самого, изменил твое тело и твою душу.

Робин Гуд взглянул на наконечники стрел – и увидел, что цвет их изменился, они окрасились в темно-золотой цвет, цвет солнечных лучей.

Старец продолжил:

– Как велит древний ритуал, сами стрелы нужно сломать, но их наконечники, которые приобрели чудодейственные свойства, нужно хранить, хранить вечно. Пока ты будешь беречь эти наконечники, лук твой не будет знать промаха, тебе будет дарована победа над всеми твоими врагами, и предательство друзей обойдет тебя стороной. Помни это.

– Я никогда этого не забуду, святой отец!

Июньское солнце поднялось над вершинами деревьев и залило священную поляну потоками золотого света.

– Вот это да! – сказала Лариса, отложив листы. – Как говорится, во сне такое не приснится! Если бы своими глазами не видела эти стрелы и все, что творится вокруг них, – подумала бы, что это – бред сумасшедшего или фрагмент из фантастического романа! Но выходит, что я не случайно нашла эти наконечники, тетя специально так все подстроила, чтобы они попали ко мне в руки… и я должна их кому-то передать. Вот только знать бы, кому!

– Я думаю, что новый хранитель сам вас найдет, – проговорил Владимир Михайлович.

– Да, но вот только у меня всего два наконечника из трех. Третий – у этой подозрительной компании из фирмы «Омела». Выходит, моя миссия еще не выполнена, мне нужно любым путем вернуть недостающий наконечник. Только вот как…

Лариса посмотрела на реставратора, как будто ждала от него ответа.

И ответ последовал:

– Во-первых, можете рассчитывать на мою помощь. И думаю, на Лешину помощь тоже…

– Чью? – переспросила Лариса, и тут же смущенно замолчала, поняв, что реставратор говорит о Лапте.

– Во-вторых, – продолжил Владимир Михайлович, – мы не знаем, где наши, с позволения сказать, конкуренты прячут подлинный наконечник… наверняка они хранят его в очень надежном месте. Вместе с двумя подделками, которые мы им подсунули.

– Вот спасибо, обнадежили!

– Постойте, Лариса! Мы не знаем, где они его прячут – но зато знаем, когда они заберут его из тайника.

– Когда же?

– По-моему, это очевидно. Они заберут его в ночь летнего солнцестояния, перед тем как провести свой ритуал, – ведь стрелы с древними наконечниками являются самым необходимым атрибутом этого ритуала. Так что нам нужно только проследить за ними в эту ночь. И слежка упрощается тем, что наш общий друг Леша сумел поставить «жучки» в офисе «Омелы»…

Лариса почувствовала, что глаза ее слипаются.

– У вас там, в термосе кофе? – спросила она Владимира Михайловича.

– Да. – Он потянулся за термосом. – Я знал, что нам предстоит бессонная ночь… хотя вы могли бы немного поспать.

– Смотрите! – подал голос Лапоть. – Они выходят!

Действительно, дверь «Омелы» приоткрылась, на крыльцо, прихрамывая, вышел Варавва, придержал дверь. За спиной у него был объемистый рюкзак. За ним появилась роковая брюнетка. Несмотря на поздний час, она была в темных очках – видимо, синяки, оставшиеся после встречи с темпераментными дагестанцами, еще не прошли. В руках у нее был длинный мешок вроде того, в каких возят лыжи.

Наконец, на крыльце появился глава фирмы. Сейчас он выглядел усталым, невыспавшимся старичком, опирающимся на палку. Оглядевшись, он спустился с крыльца и направился к большому черному внедорожнику, за рулем которого уже сидел Варавва.

Владимир Михайлович включил зажигание и, как только внедорожник «Омелы» отъехал от тротуара, выжал сцепление и поехал за ним.

Звук мотора на пустынной ночной улице показался Ларисе очень громким, но Владимир Михайлович не беспокоился.

Город был почти пуст, и ехали они очень быстро.

Через полчаса внедорожник выехал на Выборгское шоссе и покинул пределы города. Владимир Михайлович держался на безопасном расстоянии от него, чтобы остаться незамеченным.

Преследование по ночному шоссе продолжалось около получаса, затем внедорожник свернул на грунтовую дорогу. Владимир Михайлович выждал несколько минут: на этой дороге люди из «Омелы» непременно заметили бы его машину.

Наконец он поехал по грунтовке.

Хотя стояла самая светлая ночь в году, было довольно темно. Лариса вглядывалась в ночь, но не видела ничего, кроме смутных теней и качающихся под ветром деревьев.

Вдруг дорога разделилась.

Владимир Михайлович затормозил и оглянулся на своих спутников:

– Куда поедем?

Лариса пожала плечами. Лапоть вышел из машины, оглядел дорогу и махнул направо: там виднелся свежий след шин.

Снова поехали, но теперь Владимир Михайлович ехал очень медленно: он боялся наткнуться в темноте на внедорожник, да и дорога была – хуже некуда.

Однако с каждой минутой она становилась все хуже и хуже.

– Скоро мы застрянем, – хмуро проговорил Владимир Михайлович.

– Вот, вот их машина! – вскрикнула Лариса, схватив его за руку.

– Никогда так не делайте! – шикнул на нее реставратор, ударив по тормозам. – Вам что, жить надоело?

В темноте справа от дороги виднелась еще более темная масса. Приглядевшись к ней, Владимир Михайлович действительно узнал внедорожник «Омелы». Возле него никого не было.

– Судя по всему, дальше они пошли пешком, – проговорил реставратор вполголоса.

Лариса и ее спутники выбрались из своей машины, обошли внедорожник. Владимир Михайлович потрогал капот – он был еще горячим.

– Далеко они уйти не могли! Только вот куда? – Реставратор повернулся к Лаптю. – Ты вроде хорошо читаешь следы…

– Не то чтобы очень. – Лапоть достал фонарик, снова обошел внедорожник, освещая траву, и уверенно кивнул:

– Они ушли по этой тропинке, здесь трава примята, да и вообще, больше идти некуда.

Он медленно пошел по едва заметной тропе, освещая дорогу перед собой, Лариса двинулась за ним, Владимир Михайлович замыкал шествие.

Так они шли минут двадцать, как вдруг Лапоть остановился и прижал палец к губам.

Впереди виднелись какие-то темные стены, в них был пролом, в который уходила тропинка. И в этом проломе мерцал неровный, колеблющийся свет.

Лапоть сошел с тропы, подкрался к пролому в стене и заглянул в него. Лариса догнала его и тоже выглянула в пролом.

Она увидела большой, поросший бурьяном прямоугольник, не меньше футбольного поля, с трех сторон окруженный кирпичной стеной. Примерно посредине этого прямоугольника было сооружение из вертикально стоящих камней – такое, как на картине Масальского. Чуть в стороне от этого каменного круга горел костер. Это его отсветы они заметили, когда шли по тропинке. Возле этого костра стояли сотрудники фирмы «Омела» во главе со Степаном Платоновичем.

Но старика сейчас трудно было узнать.

Теперь это был не тщедушный незначительный старичок. Спина его выпрямилась, плечи развернулись, по плечам рассыпались длинные серебряные волосы, и даже ростом он стал немного выше. Самое же главное – он был облачен в длинную зеленоватую мантию с серебристым отливом, придававшую ему значительный и даже величественный вид, вид древнего короля или жреца забытого бога.

– Судя по всему, они приготовились к ритуалу, – прошептал Владимир Михайлович, который тоже заглянул в пролом. – Да и пора: до начала осталось всего двадцать минут.

– Откуда вы знаете? – переспросила Лариса… и смутилась. – Ну да, что я говорю, ведь ритуал начнется на рассвете…

– До начала осталось всего двадцать минут, – проговорил Степан Платонович, взглянув на часы, – и отдал их Варавве: во время ритуала на нем не должно быть никаких современных изделий.

– Только двадцать минут, – повторил Варавва, – а Сильвии Артуровны все еще нет!

– Мы не можем ждать, – жестко возразил Степан Платонович. – Ритуал должен начаться вовремя. Если она не успеет – тем хуже для нее. Подайте мне лук.

Он огляделся.

Они постарались, создав в этом укромном месте точную копию древнего святилища, выстроив круг из стоячих камней – дольменов внутри разрушенных стен старого монастыря. С трех сторон стены ограждали святилище от посторонних глаз, с четвертой стена была разрушена до основания, поэтому рассветное солнце могло беспрепятственно проникнуть в проем между дольменами.

Роковая брюнетка Гонория подняла длинный мешок, развязала завязки и вынула из него длинный тисовый лук. Степан Платонович бережно взял его и проверил тетиву.

– Готовьте топливо для костра! – отдал он новое распоряжение.

Варавва принес из темноты несколько охапок хвороста и сухих веток, Гонория достала из рюкзака щепки и стружку, и они сложили все это перед проемом между дольменами.

– Стрелы! – приказал Степан Платонович.

Варавва подал ему три стрелы с укрепленными на них древними наконечниками. Старик положил первую стрелу на тетиву и взглянул на небо.

– Осталось совсем недолго! – проговорил он хриплым от волнения голосом. – Еще немного – и настанет великий миг. Я обрету подлинное величие, и отсвет его падет на вас, моих верных сподвижников!

Небо начало розоветь.

Внезапно наступила тревожная, волнующая тишина. Умолкли птицы, затих ветер, до сих пор с тихим шорохом перебиравший ветви берез и тополей. Вся природа словно замерла в ожидании.

И вот первый луч рассветного солнца проник в просвет между стоячими камнями. В то же мгновение Степан Платонович отпустил тетиву, послав первую стрелу навстречу солнечному лучу.

Словно две золотые стрелы столкнулись в небе, эти стрелы высекли искры, которые упали на сухое топливо.

Степан Платонович спешил. Он снова, с немалым трудом натянул тетиву своего лука и выпустил вторую стрелу.

Стрела полетела ниже первой, но все же скрестилась с солнечным лучом. Старик снова натянул лук…

Ему едва хватило силы. Стрельба из длинного тисового лука – тяжелое занятие, требующее немалой силы, а он был далеко не молод. Но он не хотел никому уступать великую честь и те великие возможности, которые обещал ему священный ритуал.

С трудом натянув тетиву, он выпустил третью стрелу.

Стрела пошла слишком низко и упала, едва миновав проем между камнями. Но стружки, занявшиеся от первых искр, уже весело пылали, и пламя перекинулось на сухие ветки.

Священный костер полыхал!

Степан Платонович набрал полную грудь воздуха и бросился вперед, в ярко пылающее пламя.

Святилище огласилось криком, криком боли и отчаяния.

Степан Платонович выкатился из костра.

Мантия на нем полыхала, волосы горели, страшная боль разрывала все его тело.

– Помогите! – крикнул он из последних сил.

Гонория шагнула к нему… но тут же попятилась, развернулась и побежала прочь – туда, где они оставили свой внедорожник.

Варавва недолго раздумывал.

Шеф явно умирал. Помочь ему уже никто не мог.

И все разговоры о священном ритуале, о великом будущем, которое ждет их всех после сегодняшнего утра, оказались пустой болтовней. Гонория быстро разобралась… надо поспешить, пока она не уехала! – и он бросился вслед за коварной брюнеткой.

Владимир Михайлович и Лапоть переглянулись – и бросились на поляну, на помощь умирающему старику.

Но они опоздали.

Степан Платонович уже не дышал.

Лариса прошла через каменный круг, миновала ворота, сквозь которые уже вовсю светило утреннее солнце. Какое-то внутреннее чувство вело ее вперед.

И наконец, она остановилась перед тем местом, куда упала первая стрела. Стрела с подлинным древним наконечником.

Девушка опустилась на колени, протянула руку к стреле…

И вдруг чужая ладонь легла на ее руку.

Лариса вздрогнула и подняла взгляд.

Рядом с ней, так же на коленях, стояла женщина средних лет с янтарно-желтыми глазами на бледном лице.

– Кто вы? – удивленно спросила Лариса. – Что вам нужно?

– Мое имя мало что тебе скажет… хотя меня зовут Сильвия. Но важно не это. Заря наступит лишь тогда, когда малиновка споет…

– Что? – переспросила Лариса.

– Погаснет бледная звезда, и стражник первый час пробьет…

Это были те самые слова, которыми заканчивалась записка, оставленная тетей… той девочкой в старомодном платье с рюшами, которая была так похожа на саму Ларису… той девочкой, которая вела ее по волшебному лабиринту последних дней…

– Так это вы? – спросила Лариса, чувствуя, как на ее душу опускается покой. – Так это вас она имела в виду? Вам я должна отдать стрелы Робин Гуда?

– Да, мне. Как и твоя тетя, я наследница древних кельтских жрецов – друидов. Мои пути пересеклись с путями этого старого безумца… того, кого называли Степаном Платоновичем. Он мечтал завладеть священными стрелами и провести древний ритуал. Ему казалось, что этот ритуал принесет ему власть, богатство, умение повелевать другими людьми и даже вечную молодость. Он не понимал, что ритуал – путь не к славе и наживе, а к тяжелому и ответственному служению, что, обретая силу, обретаешь вместе с ней долг.

Мне пришлось присматривать за ним и его людьми, чтобы вовремя остановить их. Но теперь все позади, сам он погиб, а без него его люди разбегутся, как тараканы. Мне же предстоит продолжить мою миссию…

– Да, вот, возьмите. – Лариса отдала жрице стрелу, затем достала из внутреннего кармана куртки еще два наконечника. – Возьмите и это, это все ваше… а я хочу жить своей собственной жизнью!

– Спасибо, ты мне очень помогла! – Высокая женщина с янтарными глазами поднялась с травы и пошла навстречу поднимающемуся солнцу.

Лариса долго смотрела ей вслед.

– Ой, что это? – вскричала Лариса, потому что вместо букета цветов, который она ожидала от гостей, ее взору предстало нечто большое и деревянное. Стол не стол, комод не комод, снизу вроде ящики, а наверху зеркало в резной деревянной раме.

– Это… туалет, – прокряхтели снизу, и появился Лапоть – красный и потный. Но, что характерно – в новой рубашке и даже подстриженный, так что волосы не торчали теперь в разные стороны, как солома из стога, а лежали аккуратно. Правда, ясно было, что это ненадолго.

– Что за гроб с музыкой? – захохотала Машка.

– Туалетный столик, – сказал, появляясь из-за спины Лаптя, Владимир Михайлович, – подарок на новоселье. Здравствуйте, девушки!

Как ни странно, туалетный стол отлично вписался в угол комнаты. Лариса заглянула в зеркало и увидела в нем себя – новую и похорошевшую. Исчезла из глаз неуверенность, а из характера – суетность, она стала спокойнее и увереннее в себе. Прошла полоса неудач и мелких неприятностей, теперь все у нее будет хорошо, все наладится.

Машка уже накрывала на стол. Сели на новый диван – начальник на работе выдал Ларисе премию – и выпили за хозяйку и за новую квартиру. Дальше вечер потек своим чередом. И через некоторое время Лариса с удивлением заметила, что Машка усиленно кокетничает с Владимиром Михайловичем.

– Маш, помоги торт разрезать! – позвала она из кухни.

– Ты чего это? – спросила Лариса. – Зачем человеку голову морочишь? Вроде он тебе ничего плохого не сделал… Он же явно не в твоем вкусе, да и вообще…

– А ты чего? – напустилась на нее Машка, схватив нож. – Долго будешь Лешку динамить?

– Я? – оторопела Лариса. – Динамить?

– Не придуривайся! – прикрикнула Машка. – Все равно не поверю, что ты ничего не замечаешь! Парень тебя с пятого класса любит, а ты…

– Да я-то при чем? – слабо отбивалась Лариса.

– Лиса, не зли меня! – Машка взмахнула ножом, и Лариса попятилась. – Ты зачем этого малахольного реставратора пригласила? Еще кота бы приволокла! Вот мне и приходится его нейтрализовать.

– Да чего ты от меня хочешь?

– Значит, так. Мы уйдем, и как хочешь объясняйся с Лешкой, – отчеканила Машка. – Если уже совсем он тебе не нужен – гони его. Только по-настоящему, чтобы он понял.

– Чего это я его буду гнать? – обиделась Лариса. – Я к нему привыкла, он хороший… и вообще, это тебя не касается, мы сами разберемся.

– Вот это другой разговор! – повеселела Машка.

– Девочки, что вы там уединились? – игриво спросил Владимир Михайлович, который был слегка пьян и, как всякий мужчина, ничего не понял в сложных дамских интригах.

– Володя, нам пора уходить! – пропела Машка, подхватывая его под руку.

– С вами хоть на край света! – галантно ответил он.

Когда за ними захлопнулась дверь, Лапоть занервничал. Он сидел весь красный и смотрел вбок. Ларисе стало смешно.

– Лапоть! – проговорила она. – Какой же ты все-таки Лапоть!

Вернуться назад

HOME / Романы

Наталья Николаевна Александрова - Волшебные стрелы Робин Гуда