Начало
У кровати бледного Юрия Сергеевича собрались все. Дочь, приехавшая по такому случаю из-за океана, и её муж, крепкий мужчина с восторженно-наивным выражением лица. Два брата: один родной из маленькой деревеньки под Тулой, и двоюродный из Москвы, который благоухал дорогим одеколоном и задумчиво сверлил взглядом окно. Двое самых близких друзей: Антон Семеныч и Андрей Семеныч. Они всегда были рядом и их постоянно путали. В армии, потом на родном заводе двадцать лет, а потом и на пенсии. Вот и сейчас стояли рядом с кроватью друга и с грустью смотрели на Юрия Сергеевича, который тяжело дышал, иногда улыбался, а порой открывал глаза и просил стаканчик водички. В изголовье кровати, никем не замеченный сидел местный доктор Ганс Фридрихович – невесть как затерявшийся в дремучей деревеньке обрусевший немец.
- Недолго ему осталось, - тихо и с непременной грустью на лице произнес доктор. Он потер фиолетовый синяк под глазом и злобно стрельнул взглядом в сторону родного брата Юрия Сергеевича. Не далее, как вчера, доктор и родной брат Юрия Сергеевича имели содержательную дискуссию о немцах и столетней истории. Все, как водится, за прохладной бутылочкой самогона из личных запасов Юрия Сергеевича, хрустящими огурчиками с его же огорода и толстым ломтем мраморного сала от покойного хряка Тревора.
Сначала все шло хорошо, и доктор вместе с родным братом Юрия Сергеевича пили за русско-немецкую дружбу. А закончилось все выяснением отношений, хватанием за грудки и истеричным криком в духе «Ах ты гитлеровский пёс» и «Фашистская сарделька». Итогом посиделок стал великолепный фингал под глазом Ганса Фридриховича и расцарапанная щека у родного брата Юрия Сергеевича, который не ожидал такой подлости от «фрица» и тем более не ожидал, что тот вцепится ему в лицо, как натуральный бешеный кот.
- Неча тут каркать, фриц, - надувшись, ответил родной брат Юрия Сергеевича, Коля. Ганс Фридрихович надулся в ответ, прикинул в голове пару едких шпилек, но решил промолчать и не рисковать вторым глазом. Он уже понял, что рука у Коли тяжелая, а реакция замечательная.
- Прав доктор, - с тревогой кивнула дочь Юрия Сергеевича, Катеньки. Она погладила дрожащей рукой объемный животик и, вздохнув, посмотрела на мужа. – Эх. Внука не увидит.
- Скоро он уходить, - глупо и жизнерадостно улыбнулся Тревор, муж Катеньки.
Затем, поняв, что жизнерадостная улыбка не прибавит ему популярности у странных родственников жены, он трагично заломил руки и даже выдавил из правого глаза слезинку. Скупую и холодную. – В прекрасное забвение.
- Чего? – нахмурился один из Семенычей. – Какое-такое забвение, ирод? В Рай наш Юрка отправится. На облаке сидеть, в белом халате. Тайка-то его наверняка внизу прописку получила.
- Ага, - поддакнул второй Семеныч. Может, Андрей, а может и Антон. Их постоянно путали. – Всю жизнь Юрку пилила, теперь её пущай пилят.
- Рай нет, - снова улыбнулся Тревор, а улыбка на лице дремлющего Юрия Сергеевича стала какой-то неживой и злобной. Даже сухонькие кулачки напряглись и затрещали суставами. Американец покосился на больного и предусмотрительно спрятался за спиной жены, откуда повторил свое изречение. – Нет Рай, нет Ад. Только забвение.
- Не слушайте его, - мотнул головой второй Семеныч. – Он энтот, как его там?
- Атеист, - помог ему двоюродный брат Юрия Сергеевича, Витя. – Вся Москва в атеистах.
- Во-во. Атеист, - улыбнулся тот и тут же погрозил Тревору пудовым кулаком. – Кабы Юрка тут не лежал, вломил бы тебе по роже твоей американской.
- Нет же доказательства! – с возмущением ответил ему Тревор, выглядывая из-за плеча Катеньки. – Никто не бывать там и не видеть, что там есть.
- Говорю ж, дурак, - хмыкнул первый Семеныч. – Коля однажды Юркиного хряка резать помогал, а тот его в лоб звезданул. И Коля все увидел; и облака, и ангелов, и ворота золотые. Но видать не пришла ему еще пора туда идти. Вот и вернулся.
- Так и было, - вздохнул Коля, застенчиво теребя шрам под правым глазом, оставленный осатанелым хряком Тревором, которого Юрий Сергеевич назвал в честь своего любимого зятя. – Да и в армии Юрка часто на волосок был. Из самолета, когда прыгал, долго парашют открыть не мог. Рассказывал потом, как вся жизнь перед глазами пролетела. А еще с ним рядом мужик в белом халате летел. Только Юрка его спросить хотел, как мужик хлопнул в ладоши, и парашют раскрылся.
- И когда трактор в лесу потерял, тоже. Долго сидел на пеньке и говорил, что теперь точно на небо отправится, ибо Тайка-то его как пить дать отлупит до трупной синевы. Но костлявая щадила Юрку, - ответил второй Семеныч и повернулся к первому. – Помнишь, как он в щиток пьяным полез?
- А то, - гоготнул тот, с любовью посмотрев на бледного друга. – Дымился долго, но выжил. А ты все со своим забвением, Тревор. Ох, разобью я тебя на поминках-то.
- Катя, я не понимать, - побледнел американец, а на щеках Юрия Сергеевича проступил румянец. Понравились ему речи Семеныча. Не иначе.
- Не старайся, - мрачно буркнула девушка. – Они верят в Рай и Ад, а ты в забвение. Какая разница?
- И то верно. Постыдились бы, господа, о смерти говорить, - поцокал языком Ганс Фридрихович. И тут же покраснел, увидев, как налились кровью глаза родного брата Юрия Сергеевича. – Живой же пока, Юрий Сергеевич.
- Пока, - рассудительно буркнул двоюродный брат, стряхивая с дорогого пиджака пылинки. – Долго бегал Юра от костлявой, а теперь не убежит. В детстве он как-то велосипед у соседа моего угнал, а потом на нем от милиции убегал. Несся так, словно за его душой черти бежали. Дважды его чуть грузовик не сбил, потом он чудом в овраг с дороги не вылетел. Но нет, выжил же. Если это не высшие силы его спасли, то кто? Везение?
- Ага, - почесал голову второй Семеныч. – Так везет только дуракам. А Юрка далеко не дурак. Кстати, Катька, ты потом что будешь с аппаратом его делать?
- Ничего, - пожала плечами Катенька. – Забирай, если нужен.
- А как же. Нужен, нужен. Знатную самогоночку варил Юрка, негоже таким знаниям в лапы басурманские попасть, - оскалился он, посмотрев на Тревора. Тот икнул, вспомнив знакомство с тестем и две выпитых бутылки самогонки по этому случаю. Проснулся Тревор в свинарнике, рядом с тезкой. Абсолютно голый и с диким похмельем.
- Господа, живой же человек… - заныл было Ганс Фридрихович, но умолк, увидев возле носа пудовый кулак Коли. – Ваше право, господа. Ваше право.
- Так-то, фриц, - пробасил родной брат. – А с аппаратом решим. Может, я тоже на него виды имею?
- Тебе-то на кой? – всполошился второй Семеныч.
- На память о братке, - отрезал тот и тоже показал кулак другу брата. Того, однако, кулак не напугал.
- Да прекратите же! – тонко крикнула Катенька, когда мужчины столкнулись носами и принялись медленно наливаться багрянцем. – Папа еще тут, а вы его вещи делите!
- Варвары, - покачал головой Ганс Фридрихович, вытирая лоб Юрия Сергеевича мокрой тряпочкой. – Постеснялись бы.
- Юрка бы одобрил, - с сомнением ответил Коля, но на место вернулся.
- Ага, - кивнул второй Семеныч, бросая обеспокоенные взгляды на самогонный аппарат, стоящий на столе, как натуральная статуя греческого бога Диониса. – Потом решим, Николай. В карты разыграем.
- В домино, нехристь! – буркнул тот.
- Можно водички? – слабым голосом попросил Юрий Сергеевич, заставив всех замолчать. Доктор протянул ему стакан и поддержал голову, пока больной медленно пил воду. Только Тревор тихо прошептал себе под нос.
- Он скоро уходить в забвение.
*****
- Устал я, - протянул Юрий Сергеевич, обращаясь к меланхоличному пареньку, стоявшему в изголовье кровати. Тот кивнул, потер пальцем нижнюю губу и метнул задумчивый взгляд на прислоненную к стене косу. – Шо, уже пора?
- Не, - поморщился тот. – Думаю, кого следующим забрать. Чтоб тебе скучно не было.
- Злая ты, костлявая, - вздохнул Юрий Сергеевич. Сам он стоял рядом с пареньком бесплотным духом и наблюдал за разговорами родни.
- Костлявый тогда уж, - насупился паренек.
- Прости. С языка слетело.
- Знаю. У меня и имя, между прочим, есть.
- Серьезно? – удивился Юрий Сергеевич. – И как тебя зовут?
- Гена. Или ты думаешь, что я один работаю? – усмехнулся паренек. - Много нас.
- И шо, Гена? Шо там? – покраснев, спросил Юрий Сергеевич. Он умилился, глядя на дочь, которая, поддерживая рукой животик, яростно кричала на первого Семеныча, который полез в буфет за самогонкой.
- Что там? За порогом?
- Да.
- Скоро узнаешь, - загадочно улыбнулся Гена.
- Тревор вон Катькин говорил, что там только чернота и забвение, - вздохнул Юрий Сергеевич. – Балбес мериканский.
- А тебе бы этого хотелось?
- Наверное, да. Устал я, Гена. Тайка моя, мир её душеньке, той еще кобылой была. Всю жизнь изводила.
- А сам-то? – хохотнул Гена. – Кто ей нервы мотал, возвращаясь после работы на синем автопилоте? Сарай спалил после того, как Катя замуж за Тревора вышла. Еще напомнить?
- Да знаю, - кисло хмыкнул Юрий Сергеевич. – Всю жизнь я, как белка в колесе, Гена. Как из мамы вылез, так в колесо и влез. Учеба, армия, завод, хозяйство, дочка… Все ж на мне было. Устал. Отдохнуть хочу. Сколько раз на волосок от тебя был, а все же свиделись.
- А в Ад не боишься отправиться? – поднял бровь паренек и рассмеялся, когда бесплотный дух Юрия Сергеевича подернулся рябью. – Испугался?
- Конечно, - кивнул тот. – Страшно это все, Гена. Черти там, котлы со смолой кипящей, да Тайка с хлыстом. Она-то уж точно там главным надсмотрщиком работает. Поэтому лучше уж Треворово забвение или как его там? Чернота и спокойствие. Отдохну хоть. Конец уж близок.
- Конец? Каждый получает то, во что верит, - туманно сострил паренек. Он вздохнул и взял в руки косу. – Но ты не веришь ни во что. Ты не думал, что Рай и Ад не резиновые и всех вместить не могут? Может, удача твоя отсрочкой была, чтоб ты за ум взялся? Эх, ладно. Пора, пожалуй. Заболтался я с тобой.
- Тогда пойдем, Гена. Не будем начальство твое гневить. Конец близок, - улыбнулся Юрий Сергеевич, задумчиво смотря на то, как Ганс Фридрихович снова сцепился с Колей. На сей раз из-за Ледового побоища.
*****
Чернильная чернота странным образом наполнила душу Юрия Сергеевича спокойствием и расслабленностью. Он чувствовал, что где-то рядом с ним летит и Гена, сжимая в руках страшную косу. Он как-то обмолвился, что косой давно не пользуются по прямому назначению, а используют в качестве символа. Чтобы душа знала, кто перед ней. Так проще. Но сейчас Юрий Сергеевич просто летел в чернильной черноте и улыбался.
Улыбался тому, что завтра не надо вставать чуть свет ни заря, чтобы кормить курей и таскать им воду. Не надо чистить свинарник и не надо полоть грядки от сорняков. Не надо ссориться с Семенычами, которые, как обычно, заявятся вечером играть в домино. Даже глупое, восторженно-наивное лицо Тревора не вызывало никаких эмоций. Юрий Сергеевич летел на заслуженный отдых.
Правда что-то тревожно шевельнулось в груди, когда впереди возникла яркая зведочка, которая принялась разгораться все сильнее и сильнее. Сейчас Юрию Сергеевичу казалось, что он не летит в чернильной черноте, а бежит по диковинному тоннелю, а звездочка – свет в конце этого тоннеля. На миг мелькнуло лицо Гены и саркастичная улыбка на его губах, а потом сердце Юрия Сергеевича обдало неприятным холодком.
Свет, яркий и безжалостный, ударил в глаза, как скальпелем. Холод стал сильнее, а нос наполнился резкими запахами. Смутно знакомыми. Юрий Сергеевич попробовал вздохнуть, но не смог. Грудь горела дьявольским огнем, а рядом виднелся силуэт Гены. Слова застряли в горле Юрия Сергеевича, когда глаза привыкли к свету, а в ушах зазвучали голоса и два из них были очень знакомыми.
- Катенька. У нас мальчик. Мой сын, - Юрий Сергеевич, бешено вращая глазами, смотрел на улыбающееся, и по-прежнему глупое лицо Тревора. Затем перед ним появилось лицо дочери, красное и усталое.
- Сынок, - протянула она, а Юрий Сергеевич попытался вздохнуть, но из горла вырвался лишь сиплый всхлип.
- Поздравляю, Екатерина Юрьевна. У вас мальчик, - Юрий Сергеевич ошалело уставился в лицо Гены, который почему-то держал его на руках, а потом задница загорелась от удара и из горла вырвался, наконец-то, возмущенный рев Юрия Сергеевича, которого сознание обожгло болью.
- НЕЕЕЕЕЕЕТ! – взвыл Юрий Сергеевич, глядя на умиляющиеся лица. Он отдышался и снова заревел. – ОПЯЯЯТЬ?!
- Сынок, - протянула Катя.
- Конец близок? – тихо усмехнулся Гена, забирая Юрия Сергеевича. Он пожал плечами, глядя в его безумные глаза, и добавил с едким смешком. – Какая ирония. Это только начало.
- Наш сын. Юрий Майкл Стоунс. Привет. Я твой папа, - с гордостью продекламировал Тревор, беря Юрия Сергеевича из рук Гены. И крик сморщенного младенца в третий раз взорвал тишину стерильного помещения.
© Гектор Шульц
- Недолго ему осталось, - тихо и с непременной грустью на лице произнес доктор. Он потер фиолетовый синяк под глазом и злобно стрельнул взглядом в сторону родного брата Юрия Сергеевича. Не далее, как вчера, доктор и родной брат Юрия Сергеевича имели содержательную дискуссию о немцах и столетней истории. Все, как водится, за прохладной бутылочкой самогона из личных запасов Юрия Сергеевича, хрустящими огурчиками с его же огорода и толстым ломтем мраморного сала от покойного хряка Тревора.
Сначала все шло хорошо, и доктор вместе с родным братом Юрия Сергеевича пили за русско-немецкую дружбу. А закончилось все выяснением отношений, хватанием за грудки и истеричным криком в духе «Ах ты гитлеровский пёс» и «Фашистская сарделька». Итогом посиделок стал великолепный фингал под глазом Ганса Фридриховича и расцарапанная щека у родного брата Юрия Сергеевича, который не ожидал такой подлости от «фрица» и тем более не ожидал, что тот вцепится ему в лицо, как натуральный бешеный кот.
- Неча тут каркать, фриц, - надувшись, ответил родной брат Юрия Сергеевича, Коля. Ганс Фридрихович надулся в ответ, прикинул в голове пару едких шпилек, но решил промолчать и не рисковать вторым глазом. Он уже понял, что рука у Коли тяжелая, а реакция замечательная.
- Прав доктор, - с тревогой кивнула дочь Юрия Сергеевича, Катеньки. Она погладила дрожащей рукой объемный животик и, вздохнув, посмотрела на мужа. – Эх. Внука не увидит.
- Скоро он уходить, - глупо и жизнерадостно улыбнулся Тревор, муж Катеньки.
Затем, поняв, что жизнерадостная улыбка не прибавит ему популярности у странных родственников жены, он трагично заломил руки и даже выдавил из правого глаза слезинку. Скупую и холодную. – В прекрасное забвение.
- Чего? – нахмурился один из Семенычей. – Какое-такое забвение, ирод? В Рай наш Юрка отправится. На облаке сидеть, в белом халате. Тайка-то его наверняка внизу прописку получила.
- Ага, - поддакнул второй Семеныч. Может, Андрей, а может и Антон. Их постоянно путали. – Всю жизнь Юрку пилила, теперь её пущай пилят.
- Рай нет, - снова улыбнулся Тревор, а улыбка на лице дремлющего Юрия Сергеевича стала какой-то неживой и злобной. Даже сухонькие кулачки напряглись и затрещали суставами. Американец покосился на больного и предусмотрительно спрятался за спиной жены, откуда повторил свое изречение. – Нет Рай, нет Ад. Только забвение.
- Не слушайте его, - мотнул головой второй Семеныч. – Он энтот, как его там?
- Атеист, - помог ему двоюродный брат Юрия Сергеевича, Витя. – Вся Москва в атеистах.
- Во-во. Атеист, - улыбнулся тот и тут же погрозил Тревору пудовым кулаком. – Кабы Юрка тут не лежал, вломил бы тебе по роже твоей американской.
- Нет же доказательства! – с возмущением ответил ему Тревор, выглядывая из-за плеча Катеньки. – Никто не бывать там и не видеть, что там есть.
- Говорю ж, дурак, - хмыкнул первый Семеныч. – Коля однажды Юркиного хряка резать помогал, а тот его в лоб звезданул. И Коля все увидел; и облака, и ангелов, и ворота золотые. Но видать не пришла ему еще пора туда идти. Вот и вернулся.
- Так и было, - вздохнул Коля, застенчиво теребя шрам под правым глазом, оставленный осатанелым хряком Тревором, которого Юрий Сергеевич назвал в честь своего любимого зятя. – Да и в армии Юрка часто на волосок был. Из самолета, когда прыгал, долго парашют открыть не мог. Рассказывал потом, как вся жизнь перед глазами пролетела. А еще с ним рядом мужик в белом халате летел. Только Юрка его спросить хотел, как мужик хлопнул в ладоши, и парашют раскрылся.
- И когда трактор в лесу потерял, тоже. Долго сидел на пеньке и говорил, что теперь точно на небо отправится, ибо Тайка-то его как пить дать отлупит до трупной синевы. Но костлявая щадила Юрку, - ответил второй Семеныч и повернулся к первому. – Помнишь, как он в щиток пьяным полез?
- А то, - гоготнул тот, с любовью посмотрев на бледного друга. – Дымился долго, но выжил. А ты все со своим забвением, Тревор. Ох, разобью я тебя на поминках-то.
- Катя, я не понимать, - побледнел американец, а на щеках Юрия Сергеевича проступил румянец. Понравились ему речи Семеныча. Не иначе.
- Не старайся, - мрачно буркнула девушка. – Они верят в Рай и Ад, а ты в забвение. Какая разница?
- И то верно. Постыдились бы, господа, о смерти говорить, - поцокал языком Ганс Фридрихович. И тут же покраснел, увидев, как налились кровью глаза родного брата Юрия Сергеевича. – Живой же пока, Юрий Сергеевич.
- Пока, - рассудительно буркнул двоюродный брат, стряхивая с дорогого пиджака пылинки. – Долго бегал Юра от костлявой, а теперь не убежит. В детстве он как-то велосипед у соседа моего угнал, а потом на нем от милиции убегал. Несся так, словно за его душой черти бежали. Дважды его чуть грузовик не сбил, потом он чудом в овраг с дороги не вылетел. Но нет, выжил же. Если это не высшие силы его спасли, то кто? Везение?
- Ага, - почесал голову второй Семеныч. – Так везет только дуракам. А Юрка далеко не дурак. Кстати, Катька, ты потом что будешь с аппаратом его делать?
- Ничего, - пожала плечами Катенька. – Забирай, если нужен.
- А как же. Нужен, нужен. Знатную самогоночку варил Юрка, негоже таким знаниям в лапы басурманские попасть, - оскалился он, посмотрев на Тревора. Тот икнул, вспомнив знакомство с тестем и две выпитых бутылки самогонки по этому случаю. Проснулся Тревор в свинарнике, рядом с тезкой. Абсолютно голый и с диким похмельем.
- Господа, живой же человек… - заныл было Ганс Фридрихович, но умолк, увидев возле носа пудовый кулак Коли. – Ваше право, господа. Ваше право.
- Так-то, фриц, - пробасил родной брат. – А с аппаратом решим. Может, я тоже на него виды имею?
- Тебе-то на кой? – всполошился второй Семеныч.
- На память о братке, - отрезал тот и тоже показал кулак другу брата. Того, однако, кулак не напугал.
- Да прекратите же! – тонко крикнула Катенька, когда мужчины столкнулись носами и принялись медленно наливаться багрянцем. – Папа еще тут, а вы его вещи делите!
- Варвары, - покачал головой Ганс Фридрихович, вытирая лоб Юрия Сергеевича мокрой тряпочкой. – Постеснялись бы.
- Юрка бы одобрил, - с сомнением ответил Коля, но на место вернулся.
- Ага, - кивнул второй Семеныч, бросая обеспокоенные взгляды на самогонный аппарат, стоящий на столе, как натуральная статуя греческого бога Диониса. – Потом решим, Николай. В карты разыграем.
- В домино, нехристь! – буркнул тот.
- Можно водички? – слабым голосом попросил Юрий Сергеевич, заставив всех замолчать. Доктор протянул ему стакан и поддержал голову, пока больной медленно пил воду. Только Тревор тихо прошептал себе под нос.
- Он скоро уходить в забвение.
*****
- Устал я, - протянул Юрий Сергеевич, обращаясь к меланхоличному пареньку, стоявшему в изголовье кровати. Тот кивнул, потер пальцем нижнюю губу и метнул задумчивый взгляд на прислоненную к стене косу. – Шо, уже пора?
- Не, - поморщился тот. – Думаю, кого следующим забрать. Чтоб тебе скучно не было.
- Злая ты, костлявая, - вздохнул Юрий Сергеевич. Сам он стоял рядом с пареньком бесплотным духом и наблюдал за разговорами родни.
- Костлявый тогда уж, - насупился паренек.
- Прости. С языка слетело.
- Знаю. У меня и имя, между прочим, есть.
- Серьезно? – удивился Юрий Сергеевич. – И как тебя зовут?
- Гена. Или ты думаешь, что я один работаю? – усмехнулся паренек. - Много нас.
- И шо, Гена? Шо там? – покраснев, спросил Юрий Сергеевич. Он умилился, глядя на дочь, которая, поддерживая рукой животик, яростно кричала на первого Семеныча, который полез в буфет за самогонкой.
- Что там? За порогом?
- Да.
- Скоро узнаешь, - загадочно улыбнулся Гена.
- Тревор вон Катькин говорил, что там только чернота и забвение, - вздохнул Юрий Сергеевич. – Балбес мериканский.
- А тебе бы этого хотелось?
- Наверное, да. Устал я, Гена. Тайка моя, мир её душеньке, той еще кобылой была. Всю жизнь изводила.
- А сам-то? – хохотнул Гена. – Кто ей нервы мотал, возвращаясь после работы на синем автопилоте? Сарай спалил после того, как Катя замуж за Тревора вышла. Еще напомнить?
- Да знаю, - кисло хмыкнул Юрий Сергеевич. – Всю жизнь я, как белка в колесе, Гена. Как из мамы вылез, так в колесо и влез. Учеба, армия, завод, хозяйство, дочка… Все ж на мне было. Устал. Отдохнуть хочу. Сколько раз на волосок от тебя был, а все же свиделись.
- А в Ад не боишься отправиться? – поднял бровь паренек и рассмеялся, когда бесплотный дух Юрия Сергеевича подернулся рябью. – Испугался?
- Конечно, - кивнул тот. – Страшно это все, Гена. Черти там, котлы со смолой кипящей, да Тайка с хлыстом. Она-то уж точно там главным надсмотрщиком работает. Поэтому лучше уж Треворово забвение или как его там? Чернота и спокойствие. Отдохну хоть. Конец уж близок.
- Конец? Каждый получает то, во что верит, - туманно сострил паренек. Он вздохнул и взял в руки косу. – Но ты не веришь ни во что. Ты не думал, что Рай и Ад не резиновые и всех вместить не могут? Может, удача твоя отсрочкой была, чтоб ты за ум взялся? Эх, ладно. Пора, пожалуй. Заболтался я с тобой.
- Тогда пойдем, Гена. Не будем начальство твое гневить. Конец близок, - улыбнулся Юрий Сергеевич, задумчиво смотря на то, как Ганс Фридрихович снова сцепился с Колей. На сей раз из-за Ледового побоища.
*****
Чернильная чернота странным образом наполнила душу Юрия Сергеевича спокойствием и расслабленностью. Он чувствовал, что где-то рядом с ним летит и Гена, сжимая в руках страшную косу. Он как-то обмолвился, что косой давно не пользуются по прямому назначению, а используют в качестве символа. Чтобы душа знала, кто перед ней. Так проще. Но сейчас Юрий Сергеевич просто летел в чернильной черноте и улыбался.
Улыбался тому, что завтра не надо вставать чуть свет ни заря, чтобы кормить курей и таскать им воду. Не надо чистить свинарник и не надо полоть грядки от сорняков. Не надо ссориться с Семенычами, которые, как обычно, заявятся вечером играть в домино. Даже глупое, восторженно-наивное лицо Тревора не вызывало никаких эмоций. Юрий Сергеевич летел на заслуженный отдых.
Правда что-то тревожно шевельнулось в груди, когда впереди возникла яркая зведочка, которая принялась разгораться все сильнее и сильнее. Сейчас Юрию Сергеевичу казалось, что он не летит в чернильной черноте, а бежит по диковинному тоннелю, а звездочка – свет в конце этого тоннеля. На миг мелькнуло лицо Гены и саркастичная улыбка на его губах, а потом сердце Юрия Сергеевича обдало неприятным холодком.
Свет, яркий и безжалостный, ударил в глаза, как скальпелем. Холод стал сильнее, а нос наполнился резкими запахами. Смутно знакомыми. Юрий Сергеевич попробовал вздохнуть, но не смог. Грудь горела дьявольским огнем, а рядом виднелся силуэт Гены. Слова застряли в горле Юрия Сергеевича, когда глаза привыкли к свету, а в ушах зазвучали голоса и два из них были очень знакомыми.
- Катенька. У нас мальчик. Мой сын, - Юрий Сергеевич, бешено вращая глазами, смотрел на улыбающееся, и по-прежнему глупое лицо Тревора. Затем перед ним появилось лицо дочери, красное и усталое.
- Сынок, - протянула она, а Юрий Сергеевич попытался вздохнуть, но из горла вырвался лишь сиплый всхлип.
- Поздравляю, Екатерина Юрьевна. У вас мальчик, - Юрий Сергеевич ошалело уставился в лицо Гены, который почему-то держал его на руках, а потом задница загорелась от удара и из горла вырвался, наконец-то, возмущенный рев Юрия Сергеевича, которого сознание обожгло болью.
- НЕЕЕЕЕЕЕТ! – взвыл Юрий Сергеевич, глядя на умиляющиеся лица. Он отдышался и снова заревел. – ОПЯЯЯТЬ?!
- Сынок, - протянула Катя.
- Конец близок? – тихо усмехнулся Гена, забирая Юрия Сергеевича. Он пожал плечами, глядя в его безумные глаза, и добавил с едким смешком. – Какая ирония. Это только начало.
- Наш сын. Юрий Майкл Стоунс. Привет. Я твой папа, - с гордостью продекламировал Тревор, беря Юрия Сергеевича из рук Гены. И крик сморщенного младенца в третий раз взорвал тишину стерильного помещения.
© Гектор Шульц
Популярное
